Прочувствовать войну и повзрослеть

Отдел образования Добрушского райисполкома
Государственное учреждение образования
« Тереховская средняя школа №1»
Эссе
Прочувствовать войну
и повзрослеть…
Выполнила: Балмакова Алина Михайловна,
ученица 8 «А» класса,14 лет
Руководитель: Короткевич И.Р.,
учитель истории
г.п. Тереховка, 2012г.
В свои четырнадцать лет я не очень много знаю о той войне. Несколько
военных фильмов, редкие встречи с ветеранами, митинг и цветы в День
Победы тем, кто выжил и тем, кто погиб. Даже по истории эту тему мы ещё
не проходили. Папа говорит, что в моём возрасте он знал о войне больше,
чем я.
Для меня война скорее образ - далёкий, зловещий, пугающий… При
слове война я слышу грохот пушек и лязг гусениц танков, крики идущих в
атаку солдат и стоны раненых, русскую и немецкую речь. Ещё мне слышится
плач детей, которые были частью этой страшной войны, которые не совсем
понимали, что с ними происходит. Разглядывая фотографии военных лет, я
вижу детские глаза, полные страдания, скорби и какой-то безысходности.
Говорят, что дети войны – это слишком рано повзрослевшие дети. Они увидели и пережили то, чего многие из нас, я надеюсь, не увидят и не переживут
за всю свою жизнь.
Моё детство – беззаботное и радостное – ничем не омрачено. Я
чувствую себя защищённой, окружённой любовью и заботой моих
родителей. Так и должно быть на самом деле. Пришло время, и у меня
возникла внутренняя потребность поставить себя на место ребёнка,
видевшего войну, и прочувствовать то, что чувствовал он.
Я вижу свой посёлок Тереховка глазами мальчишки Володи Цуранова. Вот немцы, въезжая в Тереховку, забросали все улицы разноцветными
плакатами и журналами. Местные жители носили их охапками домой, не
зная, о чём в них речь. В хозяйстве пригодится. Мне кажется, что не его, а
меня мама отправила с корзинкой на улицу, вспаханную траками танков,
поискать щепок для растопки печи. Это не он, а я услышала, как от поворота
на Советскую улицу раздался треск мотоциклов. Один из них выскочил на
нашу улицу Ленина (на этой улице живёт сейчас моя семья) и ударил из
пулемёта вдоль заборов. «Всем по домам!» означала эта команда свинцом.
И тут же не он, а я услышала голоса – множество голосов. Заиграла
музыка – то были гитары. И песни послышались, и выкрики женщин, и плач
детей. Цыгане! Длинная колонна в оцеплении немецких автоматчиков и
мотоциклистов шла прямо на меня. Мотоциклист-охранник зацепил даже
мою корзинку люлькой, проскакивая вперёд…
На меня надвигался табор – поющая, играющая, плачущая, голосящая
масса. Цветные юбки цыганок крутились юлой, молодые цыгане кидались в
пляс. Вот они прошли мимо нашего дома, свернули вправо и начали
спускаться вниз.
Не двигаясь, я застыла у крыльца – чья-то рука дёрнула меня за воротник
и втащила на веранду. То была соседка. Когда последняя группа цыган
прошла мимо, в моём доме напротив я увидела в окне белое лицо мамы.
Она-то знала, что подхватить меня «до кучи» немцы могли запросто!
Я продолжаю наблюдать за событиями глазами подростка из окна его
домика: вижу луг, что примыкает к льнозаводу. Вижу, как цыган усадили
вдоль речки на стылую землю. Самым крепким мужчинам дали лопаты.
Когда цыгане вырыли яму, автоматчики долго строили их напротив. До
моего слуха доносились звуки гитар, песни, крики. Немцы начали их
избивать прикладами автоматов и плётками, пытаясь поставить у ямы. Они
не слушались ни команд, ни плети, ни приклада – пели, обнимались, сбиваясь
в кучу, понимая, что это конец.
Начало смеркаться. Когда цыгане
отошли на несколько метров,
кое-как успокоились, немцы
между жертвами и убийцами оказалась
полоска чистого осеннего луга. Вдруг всё стихло: и крики, и песни, и музыкано лишь на миг наступила тишина…
Я теперь понимаю, что такая
оглушающая тишина бывает перед гибелью. Автоматчики начали стрелять
все сразу, не переставая. Цыгане падали, обнимались, падали…Женщины
пытались прикрыть своими телами детей от пуль.
Мальчишка-свидетель не смог увидеть, чем всё закончилось. Самое
страшное - расстрел - он увидел, вместе с ним увидела это и я. Я смогла
почувствовать тот леденящий ужас, охвативший его.
Уже после освобождения Тереховки на месте расстрела людей
работала Чрезвычайная комиссия, расследовавшая преступления фашистов.
Память мальчишки-подростка сохранила образ цыган, но среди них были и
евреи. Всего 60 человек: мужчины, женщины и дети от двух недель до
четырнадцати лет. Двадцать четыре ребёнка, двадцать четыре не прожитые
жизни, двадцать четыре счастливые, а может, не очень, судьбы… Десять
детей погибли не от пуль. Мамы, прикрывая их своими телами, до
последнего надеялись на то, что случится чудо. Нет, не случилось. Дети
оказались в яме живыми. Теперь я знаю, как болит душа. Мама говорит, это я
взрослею.
На месте расстрела людей сейчас стоит крест, редко там появляются
цветы. К сожалению, мало кто знает и помнит об этой трагедии.
Летом сорок третьего партизаны пускали под откос немецкие составы
в районе станции Тереховка. В это время проходила Курская битва. У
жителей посёлка на устах были фамилии местных подпольщиков и партизан:
Узёмшин, Сиволобов, Лебедева,
трагична
Горелик. Героична и одновременно
судьба школьника-старшеклассника Коли Горелика. Это, как
говорят, был
юноша необыкновенной красоты и редкого ума. После
освобождения станции и Гомеля он пошёл дальше с действующей армией.
Долго воевать ему не пришлось: в
боях
он получил страшные увечья.
Хирург харьковского госпиталя рискнул и слепил его новый облик. На всю
жизнь красавец-юноша остался без одной трети лица. Жизнь его сложилась
более чем трудно.
А ещё был Толя Ломоносов, шестиклассник, который вывесил на
подходах к водокачке и на самой станции объявления на русском и немецком
языках: «заминировано», «опасно подходить». Спас Толик станцию, которую
хотели взорвать немцы, и стал надолго кумиром местной детворы.
В сентябре 1943 года мой посёлок был освобождён. Я вижу утро 27
сентября, вместе с подростками-друзьями
я бегу навстречу солдатам в
гимнастёрках, усталым и небритым. Они подхватывают детей на руки,
младших подкидывают вверх, а после прижимают их к своим небритым
щекам.
Я буквально ощущаю, как и они, сладкую боль от этого
прикосновения. Как у них когда-то, у меня появляются слёзы на глазах.
Глядя на старое здание больницы, я представляю себе военный
госпиталь. Раненых очень много. Намучившись в переполненных палатах,
они устраивали себе гамаки на деревьях. Чтобы вороны не мешали спать,
проводили методичные отстрелы – тут как тут были ребятишки, которым
иногда давали выстрелить.
В больничном дворе сейчас есть братская могила и памятник воинам,
погибшим в боях за Тереховку. Сюда жители посёлка приносят венки и
цветы.
Ещё я представляю себе полевую дорожку в школу – мальчишки
играли в войну около «Фердинанда», винтили железки у «тигра» или
«тридцатьчетвёрки».
Говорят,
что
танки
зимовали
года
два
после
освобождения, припорошенные снегом. Их распилили нескоро, а пушка
«тигра», направленная в форточку учительской, долго стояла у школы в
Зацерковье.
С освобождением моей родной Тереховки война не закончилась. Она
ещё продолжалась, и её отголоски были слышны в те дни, когда приносили в
семьи похоронки. Собирались женщины и голосили все разом, оплакивая
погибших. Мне кажется, что я наяву слышу этот отчаянный женский крик по
погибшему мужу, сыну, брату.
Теперь я точно знаю, что повзрослела. Я научилась ощущать и
переживать то, что чувствовали другие люди в те дни. Я точно знаю, что
война по-прежнему волнует, вызывает слёзы на глазах теперь уже внуков и
правнуков тех, кто воевал на той страшной Великой Отечественной войне.