В чем актуальность проблематики внешней политики

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА:
ВОПРОСЫ ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ
Под редакцией П.А. Цыганкова
МАТЕРИАЛЫ НАУЧНОГО
СЕМИНАРА
Москва - 2008
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие …………………………………………………………………
Раздел I. ВОПРОСЫ ТЕОРИИ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ
М.И. Рыхтик. В чем актуальность проблематики внешней политики?
М.М. Лебедева. Внешняя политика: исчезновение или перезагрузка?
3. В.В. Штоль. Роль государства и его внешней политики в XXI веке. Коллизия двух ведущих принципов международного права.
В.В. Кочетков. Проблема восприятия в процессе принятия внешнеполитических решений:
теоретико-психологические модели.
А.Н. Литвин. Тайные акции во внешней политике государства
В.В. Барис, К.И. Косачев. Геополитический контекст интерпретации концепций современных международных отношений
И.И.Портнягина. Войны «нового поколения» в свете теорий информационного общества.
Раздел II. ГЛОБАЛЬНАЯ СРЕДА ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ
Ю.В. Косов. Трансформации современных международных отношений и внешняя политика государства в ХХI веке.
Э.Г. Соловьев. Транснациональные террористические сети как актор современной мировой политики.
Л.О. Терновая. Гендерное измерение международных отношений и внешней политики.
Н.М. Мухарямов. Язык в системе внешних политик.
П.А. Цыганков. Взаимовлияние внешней политики и общественного мнения: история, теории, воздействие глобализации
Раздел III. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ
А.Г. Задохин. Внешняя политика Российской Федерации в рефлексивном контексте
Я.А. Пляйс О новой конфигурации системы международных отношений и месте в ней
России
Г.А. Дробот. Экономическая безопасность стран догоняющего развития в условиях глобализации (на примере России)
Н.С. Федоркин. Образ России как ресурс укрепления государственности
З.И.Назаров. Национальные интересы и внешняя политика России на постсоветском пространстве.
С.А. Cемедов. Кавказский вектор внешней политики России.
Заключение. ………………………………………………………
Сведения об авторах …………………………………………
Внешняя политика: теория, методология, прикладной анализ.
(Вместо предисловия)
сегодня (видимо, по инерции, набранной за последние 15-20 лет) все еще продолжает пополняться поток литературы, в которой утверждается, что внешнеполитическая
проблематика утратила свою актуальность, или же, по меньшей мере, должна подвергнуться полному пересмотру по причине нарастания новых вызовов и угроз, возникающих
в условиях глобализирующегося мира и становления глобального гражданского общества.
С этой точки зрения, новые вызовы связаны с деградацией окружающей среды, растущим
дефицитом углеводородов, питьевой воды и т.п., и они требуют справедливого перераспределения природных ресурсов, которые должны стать общедоступными, на чьей бы
территории они ни находились.
Что касается угроз международной безопасности, то их источником являются,
главным образом, слаборазвитые страны и авторитарные режимы. В первом случае это
распространение этнических и межобщинных конфликтов, неконтролируемые перемещения населения и в целом хаотизация Третьего мира, причиной которых являются отсутствие или слабость государственной власти. Во втором – это подавление демократии во
внутренней политике и склонность к агрессии в отношениях с другими, прежде всего соседними, государствами. И то, и другое может быть преодолено на пути экспорта (в том
числе, при необходимости, и насильственного) тройственной модели передового Запада:
рыночной экономики, либеральной демократии и институализации политических процессов.
Указанная аргументация сопровождается тремя выводами. Во-первых, о стирании
различий между внешней и внутренней политикой. Во-вторых, о том, что традиционный
субъект внешней политики (ВП) – суверенное государство – либо утрачивает свое значение и «отмирает», либо теряется в целом сонме других – негосударственных субъектов.
В-третьих, о том, что «национальный интерес», как центральное понятие внешнеполитического анализа, уже раньше обнаружило свою неоперациональность, а сегодня в свете
общемировых рыночно-демократических идеалов и вовсе должно быть отброшено.
Однако подобные рассуждения противоречат явному росту интереса к исследованиям в области ВП, которые не могут обойтись без ссылок на национальные интересы.
В этом отношении показательно своеобразное возрождение такого прикладного
направления в изучении ВП как Foreign Policy Analisys (FPA), расцвет которого приходился на период 1950-1970 гг., после которого в его развитии наступила длительная пауза,
вызванная редукционизмом его подходов и фактическим отказом от использования теоретических наработок, полученных в рамках более общих теорий парадигмального характера - реализма и либерализма.
Как известно, одной из главных заслуг политического реализма стало выдвинутое
его приверженцами в качестве основного аналитического инструмента понятия "национальный интерес", объясняющего главный мотив внешнеполитического поведения государства. И если на практике понятие raison d’Etat известно уже со времен Фридриха II и
кардинала Ришелье, то в теорию МО оно вошло с 1940-х гг. ХХ в., после выхода в свет
книги Г. Моргентау, который рассматривал национальный интерес «в терминах власти»1 и
1
Morgenthau H. Politics Among Nations. The Struggle for Power and Peace. New York. MacGraw-Hill. 1948.
понимал его как «единственный категорический императив, единственный критерий рассуждений, единственный принцип действия»2. В дальнейшем без ссылки на это понятие в
том или ином контексте не обходится ни одно серьезное исследование внешней политики,
какой бы теоретической ориентации ни придерживались его авторы3.
Реалисты строят свои рассуждения с позиций вечности и неизменности основных
принципов внешней политики – стремления государств к увеличению своего могущества
в условиях анархического, а значит, небезопасного мира, неизбежности соперничества,
необходимости соблюдения принципа равновесия сил между великими державами. Содержанием национального интереса, с точки зрения реалистов, является, прежде всего,
обеспечение безопасности государства, как главного условия его экономического процветания. В свою очередь безопасность зависит от его положения в международной системе
относительно других государств. Само же это положение определятся общей конфигурацией сил, т.е. прежде всего распределением военных способностей государств. Поэтому
ВП определяется мощью государства, его способностью противостоять внешним угрозам
и поддержанием равновесия сил.
Существования национальных интересов и их роли во внешней политике государства не отрицают и приверженцы либеральных взглядов. Однако в противоположность реалистам, они утверждают, что в основе национальных интересов – а, следовательно, и
внешней политики – лежат не «вечные цели государства», а предпочтения индивидов.
Именно индивиды и группы индивидов являются, с точки зрения либерализма, основными
акторами политики вообще и внешней политики, в частности. Индивиды рациональны,
поэтому они стремятся продвигать свои интересы с целью добиться благосостояния, в том
виде, как они его понимают. Когда же удовлетворение их интересов не может быть достигнуто наименьшей ценой ими самими как социетальными акторами, они перекладывают эту задачу на государство, которое именно с этой целью и было создано путем общественного договора. В противоположность реалистам, либералы считают, что государство
не является автономным актором по отношению к гражданскому обществу, а призвано
лишь обслуживать частные интересы. Это верно и в отношении внешней политики, где
государство имеет мандат на продвижение тех частных интересов, которые сами индивиды не могут защитить непосредственно собственными силами4.
Представляя собой своего рода метатеории, парадигмы ТМО предлагают лишь общие подходы, методологические основы анализа внешней политики, которых, разумеется,
недостаточно для понимания особенностей ее формирования, реализации и оценки эффективности.
Уже 1950-е гг. на волне критики «традиционной» ТМО за чрезмерную широту
обобщений, не поддающихся эмпирической проверке, за недостаток выводов прикладного
характера, с одной стороны, и бурного роста интереса к т.н. строгим или научным методам – другой, появляются работы, обосновывающие необходимость и предлагающие пути
проникновения в «черный ящик» формирования ВП. В этом интеллектуальном контексте
возникает специфическая субдисциплина прикладного характера – внешнеполитический
анализ (FPA – Foreign Policy Analisys). Для нее характерны попытки операционализироMorgenthau H. Defense of the National Interest. – New York. Knopf. 1951, 242.
Хотя упоминания об интересе как мотиве внешнеполитического поведения государств (полисов) встречаются уже у Фукидида: см., например, «История Пелопонесской войны»
4
Moravcsik A. Taking Preferences Seriosly. A Liberal Theory of International Politics. // International Organization. 51. Automne 1997.
2
3
вать понятие «национальный интерес» и выйти за рамки трактовки государства как унитарного актора внешней политики, стремление найти объяснение причин различий в международном поведении государств, находящихся в одинаковых условиях и обладающих
одинаковыми возможностями, наконец, создания внешнеполитической теории как относительно самостоятельного исследовательского направления.
Если традиционный подход (который ассоциируется прежде всего с реализмом) к
анализу ВП исходит из государства как единого игрока и концентрируется на перипетиях
его взаимодействий со своим окружением, то FPA настаивает на том, что государство – не
более чем абстракция, а политика – результат деятельности людей, поэтому именно люди
и должны стать главным объектом внешнеполитического анализа. При этом центр такого
анализа должен быть смещен от внешних проявлений указанной деятельности к ее истокам – к особенностям процесса ее подготовки. Иначе говоря, центром анализа должны
стать лица, принимающие внешнеполитические решения, а также особенности процессов
подготовки и принятия таких решений. С самого начала FPA характеризуют идеи, связанные с постулированием тройной необходимости: концентрации на конкретных проявлениях ВП государства; выявления и объяснения непосредственных причин его внешнеполитического поведения (скрытых в особенностях принятия решений), прикладной направленности исследований, их нацеленности на выработку оптимальных моделей формирования внешнеполитических решений.
Одними из первых эти идеи обосновывают американские ученые Richard Snyder,
Henry Bruck и Burton Sapin, книга которых Decision Making as an Approach to the Study of
International Politics, изданная в 1954 г., стала пионерской в формировании новых подходов к изучению ВП. «Выявление причин событий, условий и моделей взаимодействий,
вытекающих из государственных действий, – пишут они, – требует анализа процесса принятия решения. Более того, мы утверждаем: для того, чтобы понять "почему" (происходят
государственные действия), надо исследовать "как"»5.
Стремясь операционализировать понятие «национальный интерес», авторы отказываются признавать объективность его содержания, предлагая считать национальным интересом то, что «таковым считает лицо, принимающее решение»6.
А уже в1956 г. Маргарет и Гарольд Спроут (Margaret and Harold Sprout) публикуют
свою работу Man-Milieu Relationship Hypotheses in the Context of International Politics, в которой утверждают, что при анализе внешней политики необходимо учитывать особенности «психологической среды» людей и групп, принимающих внешнеполитическое решение. Авторы приходят к выводу о том, что между "операциональной" и "психологической
средой" существует разрыв, который вносит значительное искажения в формирование
внешней политики, оказывая влияние на международное поведение государства в целом.
Наконец, в 1966 г. Джеймс Розенау публикует свою статью «Пред-теории и теории
внешней политики» (Pre-theories and Theories of Foreign Policy. // R. B. Farrell (ed.) Approaches in Comparative and International Politics), в которой обосновывает необходимость
развития внешнеполитического анализа как своего рода теории среднего уровня, призванной объединить информацию на нескольких уровнях – от индивидуальных лидеров до
5
Snyder R., Bruck H. and Sapin B. Decision Making as an Approach to the Study of International Politics. New
York. Free Press. 1954, p.33.
6
Snyder R., Bruck H. and Sapin B. Decision Making as an Approach to the Study of International Politics. New
York. Free Press. 1954, p.65.
международной системы и обеспечить возможности эмпирических исследований в области внешней политики.
Дальнейшее развитие FPA шло по пути, намеченному в указанных работах и предполагающему исследование процесса принятия решений с применением строгих научных
методов и процедур и увеличением числа поддающихся проверке эмпирических данных.
В статье, предваряющей содержание первого номера журнала Foreign Policy
Analysis 7, одна из современных представительниц данного направления, Валерия Хадсон
подчеркивает, что предметное поле FPА сводится к процессу принятия решений, в котором участвуют лица, обладающие властными ресурсами, т.е. как правило, хотя и не всегда, легитимные представители власти наций-государств. Речь идет о том, как, почему и
при каких условиях эти лица воспринимают центральную проблему внешней политики,
определяют приоритеты ее решения, формулируют соответствующие цели, оценивают
выбор средств и т.д. Стоит отметить, что FPA предполагает исследование не какого-либо
одного-единственного решения или отсутствия такового, а совокупности и/или последовательности решений, принятых в той или иной конкретной ситуации. При этом из анализа обычно исключаются, как «нецелеустремленные» действия, и решения, так и те, которые не касаются международной политики.
Помимо указанных особенностей FPA, Хадсон указывает также на такие его принципы, как многофакторность, полидисциплинарность, интегративность. Еще один из
принципов FPA состоит в том, что именно люди (лица, принимающие решения) выступают в рамках этого исследовательского направления в качестве агента и источника всех
изменений в сфере международной политики, в отличие от государства, как метафизического унитарного актора. Наконец, к числу важнейших принципов FPA, составляющих
его преимущества, Хадсон относит внимание к конкретным особенностям конкретных
лиц, участвующих в принятии внешнеполитических решений.
Указанные принципы, с точки зрения Хадсон, дают FPA неоспоримые преимущества перед другими подходами, главное из которых состоит в том, что он обеспечивает
возможность эмпирического анализа ВП, без которого оно остается лишь умозрительным
рассуждением.
Действительно, исследования приверженцев FPА оказались весьма плодотворными,
обогатив науку новыми методиками и весьма значимыми выводами, сделанными на их основе. Так, использование достижений политической психологии позволило показать, что
при определенных условиях индивидуальные особенности лиц, принимающих решения
(ЛПР) – их верования, самооценки и ценности, эмоции, стиль поведения и т.п. – могут
стать критическими для выработки ВП. Исследование роли восприятия и образов в сфере
ВП выявило, что искаженное восприятие чревато серьезными последствиями и может сопровождаться иррациональным оперированием стереотипного образа 'врага'.
Важным стал и вывод о том, что организации и бюрократия рассматривают свое
собственное выживание как высший приоритет, поскольку организация будет ревниво
охранять и стремиться увеличить сферу своего влияния и авторитета. Было обнаружено
также, что на результаты решения оказывают влияние скрытые цели и интересы участвующих в нем лиц. Выяснено, что при участии в принятии решения группы лиц, соображе-
7
Valerie M. Hudson. Foreign Policy Analysis: Actor-Specific Theory and the Ground of International Relations. // Foreign Policy Analysis. 2005. 1, 1–30.
ния корпоративности, мотивы сохранения группового согласия способны ухудшить качество решения и, соответственно, качество внешней политики.
В рамках FPА накоплена база данных с образцами типов ЛПР в зависимости от их
положения и места, которое они занимают во внутреннем поле внешней политики, а также
типов индивидуальных и групповых действий «творцов политики» в ходе принятия решений. Стали появляться соответствующие компьютеризированные пособия и пакеты анализа. Тем самым FPA способствовал обогащению международно-политической науки прикладными методиками, показав не только значение, но и возможность эмпирических исследований в области внешней политики. Сделав объектом своих изысканий отдельные
государственные структуры, влияющие на процесс внешнеполитических решений и на
межгосударственные взаимодействия, и более того — включив в сферу анализа негосударственные образования (частные предприятия, компании и организации), FPА привлек
внимание научного сообщества к проблеме актора ВП, показав, что ее значимость не сводится к роли отношений между государствами.
И все же следует признать, что амбиции сторонников FPА создать прикладную
теорию внешней политики, применимую ко всем нациям и годную на времена, оказались
несостоятельными. При всей важности индивидуальных качеств ЛПР, они не более значимы, чем властный статус и связанная с ним роль в формировании ВП 8. «Строгость» эмпирических методов FPА релятивизируется трудностями, с которыми сталкивается исследователь при их применении: как, например, измерить эффект сравнительного воздействия различных психологических факторов на ВП? Стремясь к безупречности эмпирических доказательств, исследователь неизбежно постоянно сталкивается с «проклятым вопросом» какую, или какие из имеющихся методик избрать для анализа того или иного
конкретного внешнеполитического события? Ведь всегда остается риск, что «за бортом»
оказались как раз наиболее эффективные из них. Если индивидуальные особенности или
искаженное восприятие могут стать причиной отдельных аспектов выбора конкретным
«творцом политики» того или иного решения, то они не могут служить единственным или
же главным источником объяснения ВП.
Уделяя первостепенное внимание конкретным лицам и малым группам, FPА неизбежно недооценивает роль больших организованных групп институтов в формировании
ВП. «Первой неизбежной жертвой подобного игнорирования, – как справедливо отмечал
М.Жирар, – является, конечно, главная и наиболее представительная из таких групп – государство. В результате действительная роль государства оказывается приуменьшенной,
забытой, или отвергнутой, чему в немалой степени способствует и традиция его идеалистической или транснационалистической критики. Тем более это касается других институтов, - как субнационального, наднационального, так и транснационального характера.
Обесценивание же их подлинного значения способно всерьез подорвать все макрополитические структуры идентификации, ангажированности и коллективного действия»9. В конечном итоге, сосредоточение на психологических качествах личности в процессе принятия решений, фрагментирует ВП, теряя из вида ее как процесс в единстве формирования,
реализации, оценки эффективности с последующей коррекцией и т.д. Субъективизация
8
Webber, M. and M. Smith Foreign policy in a transformed world. Harlow: Prentice-Hall, 2000.
Жирар М. (рук. авт колл.). Индивиды в международной политике (перевод с французского) – М.: Международная педагогическая академия. 1996, с.29.
9
понятия «национальный интерес» также не способствует пониманию ВП как целостного
процесса.
Реализм, конечно, недостаточен, его понимание национального интереса ограниченно, но в итоге он вообще оказался отброшенным, что явно сузило возможности внешнеполитического анализа. Отказавшись от общей теории, сторонники прикладных исследований недооценили того позитивного, что было достигнуто в ее рамках.
Все это ограничивает возможности FPA в исследовании внешнеполитической проблематики, хотя и не отменяет его позитивного вклада, о котором говорилось выше. Важной заслугой FPА стало, в частности, то, что он привлек внимание исследователей к социальному контексту, в котором действуют ЛПР и который сформирован целым рядом факторов – такими как культура, история, география, экономика, политические институты,
идеология и демография. Кроме того, FPА актуализировал одну из центральных проблем
международно-политической науки – проблему соотношения агента и структуры в анализе ВП.
Указанные проблемы стали центральными для такого течения международнополитической мысли, как конструктивизм, сторонники которого стремятся найти оптимальное сочетание общеметодологических установок и прикладного анализа ВП. Это касается и одного из центральных понятий ВП – национального интереса. Не отрицая тесной связи между внешней политикой государства и национальными интересами, конструктивизм исходит из того, что основой интересов являются идентичности: интересы
«предполагают идентичности, поскольку актор может знать, чего он хочет, только если он
знает, кто он есть». Национальная идентичность влияет на выбор целей внешней политики
и способствует определению ее приоритетов. В то же время она воспринимается как ценность, которую необходимо отстаивать и продвигать. В этих двух аспектах она и становится основным элементом понимания национальных интересов. Конструктивистское понимание национальных интересов, таким образом, существенно отличается от понятия
"национальный интерес" в трактовке реализма, представляя собой более открытый, конкретный феномен, структура и даже само существо которого может изменяться, поскольку национальные интересы являются результатом политического процесса10.
Одна из задач, которая выдвигается конструктивизмом в качестве центральной для
внешнеполитического анализа – это объединение в единый комплекс всех уровней исследования – задача, которую не удалось решить в рамках FPA. Стоит признать, что это
очень трудная задача. Действительно, в каждом конкретном случае механизм соединения
уровней будет неизбежно меняться.
Так, например, в переходе от козыревской ВП «встраивания в цивилизованный
мир» и превращения России в «часть Запада» к прагматике национальных интересов
Примакова принципиальную роль сыграло внешнеполитическое окружение – поведение
других держав по отношению к России. Решение руководства США и других западных
стран о расширении НАТО на восток, приближении его военной инфраструктуры к российским границам кардинально изменило геополитическое положение России. В этой ситуации вопросы национальной безопасности, экономического благосостояния, независи10
Alex McLeod. L'Approche constructiviste de la politique étrangère // Fredé-
rique Charillon (dir.). Politique étrangère. Nouveaux régards. P.: Presses de
Sciences Po., 2002.
мости и идентичности – иначе говоря, вопросы национальных интересов, столь тщательно
вытесняемые прозападными либералами, находящимися в руководстве страны, из приоритетов ее ВП, объективно выдвигаются на передний план.
Что касается институтов, то государство в этот период было децентрализовано,
исполнительная и законодательная власти находились в конфликте друг с другом по вопросам внутренней политики и придерживались принципиально разных подходов к внешнеполитическому курсу страны. Военно-промышленное лобби, «красные директора», администрация президента, наконец, такие «внесистемные» игроки, как «олигархи», неправительственные организации типа СВОП – отстаивали разные позиции, соперничая в своем стремлении оказать влияние на внешнюю политику. Децентрализован был и механизм
принятия внешнеполитических решений. На этом – втором уровне – решающую роль сыграла российская политическая культура, укорененные в истории страны и народа России
традиции сильной централизованной власти, приоритеты государственных интересов,
сплочения нации перед лицом внешних угроз. Все это, безусловно, облегчало возможности вытеснения козыревщины из стратегических приоритетов ВП.
Но и второй уровень еще недостаточен для целостного понимания рассматриваемого поворота в российской внешней политике. Важно соединить его с «уровнем индивида»
– понять причины, по которым Ельцин принял сторону Примакова. Разумеется, здесь сыграли свою роль личные качества первого российского президента – особенности его индивидуального жизненного опыта, повышенное самолюбие, обостренное чувство власти и
т.п. Важное значение имели психологические факторы: чувства задетой гордости и обманутых надежд, восприятие политики Запада в отношении России как двуличие и предательство со стороны «друга Билла» и др. Но и они не могут дать окончательного ответа на
вопрос о причинах перемены курса. Нельзя сбрасывать со счетов давления изменившегося
внутриполитического контекста, вынудившего Ельцина, вопреки своим идеологическим
убеждениям, перейти к новой политике в отношении западных партнеров.
В конечном итоге, нельзя не признать, что добиться «строгого» знания в анализе
внешнеполитических реалий вряд ли возможно, тем более, что такой анализ не обходится
без влияния на него предпочтений, убеждений и ценностей самого исследователя. Признавая полезность и необходимость эмпирических методов анализа, включающих анализ
данных, изучение официальных и альтернативных источников, экспертные опросы, интервью и т.п., приходится мириться с тем, что понимание и объяснение внешнеполитический реалий может носить лишь относительный характер, приближаясь к истине по мере
учета достижений теоретической мысли международно-политической науки, изучения
динамики геополитической среды, возможностей и ресурсов самого государства, включая
его военно-силовой потенциал, особенностей принятия политических решений и личных
качеств руководителей, внутриполитического контекста, включая уровень национального
согласия и политической культуры общества и его элиты.
На этом пути в последние годы отечественными учеными было получено немало
интересных результатов, имеющих важное значение для понимания теоретических вопросов и методологии анализа ВП. Здесь стоит назвать труды таких авторов, как А.Д. Богатуров, Н.А. Косолапов, А.А. Кокошин, М.А. Хрусталев и др.11 Основную же массу литературы с анализом ВП разделить на три группы. В первую входят работы, в которых рассматривается ВП той или ной конкретной страны. Доминирующее место среди них по
11
См., напр.: Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане. М., ; Косолапов Н.А.
понятным причинам занимают исследования, посвященные США, Китаю, государствами
Евросоюза (прежде всего, принадлежащим к «старой Европе»). Помимо страноведческой
аналитики в них нередко содержатся основанные на общеметодологических концептуальных подходах и проверенные эмпирическими свидетельствами глубокие теоретические
выводы, касающиеся геополитических истоков и внутренних корней ВП (В.О. Печатнов,
С.М. Рогов, Т.А. Шаклеина; А.Д. Воскресенский, B.C. Мясников; В.Г.Барановский, Ю.А.
Борко). Во вторую группу входят работы, в которых содержится сравнительный анализ
ВП, хотя их уже намного меньше. При таком подходе акцент специально ставится на используемых средствах дипломатического и стратегического характера и на достигаемых
результатах. Эффективность последних оценивается по сравнению с результатами ВП
других стран. Главным объектом исследования остается международная среда (К.С. Гаджиев, В.Н. Дахин, Н.В. Загладин, В.Л. Иноземцев, В.Б Кувалдин, В.М. Сергеев). Наконец, еще меньшая группа работ посвящена исследованию внутреннего поля и процессов
подготовки и принятия внешнеполитических решений (С.В. Кортунов, А.М. Салмин).
В целом, приходится констатировать, что в отечественной науке уделяется явно
недостаточное внимание вопросам внешней политики. Очевиден дефицит исследований,
специально посвященных теоретическим основам ВП и методам ее изучения. Требуют
изучения вопросы о том, что лежит в основе актуализации проблематики ВП в эпоху глобальных перемен. Если ВП не исчезает, то в чем существо тех трансформаций, которые
она претерпевает в современных условиях? Как меняется роль государства и его внешней
политики в XXI веке и каково соотношение традиционных и новых средств в формировании и реализации ее приоритетов?
Другая группа вопросов связана с анализом наиболее значимых проявлений трансформации глобальной среды ВП – возникновением террористических сетей, обострением
гендерных и языковых проблем международных отношений, ролью СМИ и мирового общественного мнения. В свете рассматриваемой проблематики основные вопросы здесь
связаны с выяснением содержания указанных феноменов и характером их влияния на ВП
и ее внутренний контекст.
Наконец, еще одна группа вопросов касается анализа ВП и национальных интересов современной России: основы и потребности; преемственность и изменения; возможности и препятствия; движущие силы и группы влияния; восприятие и оценки в обществе.
Указанные вопросы и стали предметом обсуждения в формате научного семинара,
который прошел на социологическом факультете МГУ в конце апреля 2008 года в рамках
исследовательского комитета Социологии международных отношений Российской социологической ассоциации (РоСА). В предлагаемой вниманию читателей книге содержатся
выступления участников дискуссии, доработанные авторами с учетом тех вопросов и замечаний, которые возникали по ходу дебатов.
П.А. Цыганков
Раздел 1. ТЕОРИИ
Рыхтик М.И.
В чем актуальность проблематики внешней политики?
Изучение внешней политики современных государств – сложный и многоступенчатый процесс, на содержание которого влияют социально-экономические, культурные,
политические и институциональные особенности общества и государства.
Осуществление внешней политики является одной из важнейших функций государства. Обращение к социально-экономическим, культурно-историческим и институциональным аспектам дает возможность наиболее полно понять содержание современной
внешней политики, а, следовательно, вскрыть внутренние пружины и механизмы внешнеполитического курса страны. Знание общих принципов, доктрин и технологий способствует реальной оценке событий и объективному анализу конкретных акций, предпринимаемых правительством страны на мировой арене. В последние годы наблюдается новый
всплеск интереса к изучению внешней политики, однако большинство исследований носит преимущественно эмпирический характер. Накоплен солидный багаж знаний конкретно-исторического характера, позволяющий подойти к новому теоретическому осмыслению проблем внешней политики.
Кардинальные изменения, происходящие сегодня в мире, поставили внешнеполитическую элиту перед необходимостью коренного пересмотра основных принципов формирования и реализации внешней политики. Ещё большее значение имеют процессы, воздействующие на содержание шкалы национальных ценностей и идеалов, влияющих на
представления общества о месте и роли своей страны на мировой арене.
Возросшее многообразие современного мира порождает необходимость формирования «новой внешней политики», предполагающей вынесение на первый план не проблемы соперничества и господства, а проблемы властного распоряжения и управления
мировым социумом12. Раньше политика воспринималась как борьба за лидерство и
власть, и способствовала дезинтеграционным процессам, которые нашли свое максимальное выражение в период биполярного мира. Сегодня ситуация иная и теперь политику
следует воспринимать в ее первоначальном значении – как «искусство управления» (греч.)
– и представлять как совместную деятельность всех участников мирового политического
процесса (государства и негосударственных акторов), которая определяется общими целями и задачами и способствует урегулированию основных проблем современного мирового сообщества.
Современная политика непосредственно связана с решением важной задачи –
обеспечением управляемости в новых масштабах. В академическом сообществе разворачивается дискуссия об эффективности внешней политики, осуществляемой современным
государством. Причем критике подвергается внешняя политика как государств относительно слабых и несамостоятельных (failed states), так и «лидеров» современного мира;
Васильева Н.А., Межевич Н.М. Философские аспекты мировой политики. / Н.А.Васильева. - СПб., 2006.
– Ч.2. С.11.
12
как демократических, так и с авторитарной формой правления. Особую озабоченность вызывает эффективность внешней политики демократических государств. Во-первых, их количество за последнее время заметно возросло, что свидетельствует о привлекательности
демократической формы правления на современном этапе. Во-вторых, демократические
страны все чаще сталкиваются с проблемой эффективности внешней политики. Институты гражданского общества, используя современные средства коммуникации и информации, становятся субъектами принятия внешнеполитических решений в таких странах. В
этой связи особую актуальность приобретает проблема манипулирования в процессе формирования внешней политики.
Понятие «политика» традиционно сводилось к функции борьбы за власть и распоряжению полученной в ходе борьбы властью. Однако, сегодня, говоря о внешней политике необходимо вводить два «новых» понятия: «международная жизнь», структурирующее коммуникативную среду «международности», понятие «внутригосударственная
жизнь», по новому структурирующее «внутренне пространство» процесса принятия
внешнеполитических решений. Оба понятия включают некую политическую, экономическую, социальную, культурно-историческую, лингвистическую и другие сферы взаимодействия на самых разных уровнях (межличностных, межгрупповых, международных, и
др.). Понятие «жизнь» несет в себе определенный заряд хаотичности и новизны. В совокупности эти качества определяют динамичное развитие государства и международной
жизни. По причине того, что на современном этапе в коммуникативную среду «международности» оказались включены не только традиционные участники – национальные
государства, но и многочисленные негосударственные акторы, международная жизнь в
наши дни имеет значительную степень непредсказуемости. Однако увеличилось разнообразие участников и «внутригосударственной жизни» (неправительственные организации,
средства массовой информации, профессиональные сообщества и ассоциации, частный
бизнес и т.п.), что также приводит к большей непредсказуемости. Таким образом, возникает необходимость выявить и зафиксировать критерии предсказуемости и эффективности внешней политики. Именно эти проблемы определяют актуальность внешнеполитической тематики на современном этапе.
Внешнюю политику мы рассматриваем как систему, т.е. совокупность государственных и негосударственных институтов и процедур, технологий, обеспечивающих реализацию внешне- и внутриполитических целей. Процесс принятия внешнеполитических
решений представляет собой сложный процесс политического взаимодействия при разработке и реализации идейно-теоретических установок, имеющих целью создание внутренних и внешних условий, благоприятствующих сохранению и укреплению жизненно важных национальных ценностей и интересов страны. Таким образом, понятие «внешняя политика» увязывается с такими категориями как «национальные ценности» и «интересы».
Однако в настоящее время, мы являемся свидетелями «размывания» этих категорий. Что с
инструментальной, прикладной точки зрения – разрушительно для внешней политики.
Считаем, что необходимо вновь актуализировать данную проблематику.
В современной отечественной политологии мало работ, посвященных теоретическому изучению принципов формирования и закономерностей реализации внешней политики
Публикации по проблемам внешней политики распадаются на две группы: 1) теоретические работы по международным отношениям, внешней политики и политологии; 2)
конкретные исследования историко-политического, социально-экономического и культурологического профиля.
Теоретические аспекты проблем внешней политики и международных отношений
активно разрабатывались в институтах Академии наук СССР. Сотрудники Института мировой экономики и международных отношений под руководством сначала академика Н.Н.
Иноземцева, а затем академиков А.Н. Яковлева и Е.М. Примакова в 1970-80-ые годы
опубликовали работы, в которых предлагались новые подходы в изучении международных отношений.13 Научные коллективы Института США и Канады под руководством
академика Г.А. Арбатова и Института Европы под руководством академика В.В. Журкина
внесли заметный вклад в изучение военно-политических факторов внешней политики и
международных отношений. Публикация этих работ способствовало не только проникновению в общественно-политические науки СССР новых методологических подходов изучения проблем внешней политики, но и появлению оригинальных идей. В свою очередь в
МГИМО МИД СССР под руководством А.А. Злобина и М.А. Хрусталева сложилась школа системно-структурного анализа, способствовавшая развитию теории международных
отношений в Советском Союзе14.
Значительный вклад в разработку темы внесли труды отечественных ученых и исследователей по истории международных отношений в целом и внешней политики в частности. Среди них работы А.Д. Богатурова, С.А. Бабуркина, Э.М. Баталова, А.Н. Гончаренко, Н.И. Егоровой, В.В. Журкина, Н.Н. Иноземцева, Э.А. Иваняна, А.А. Кокошина, В.А.
Кременюка, О.А. Колобова, А.И. Кубышкина, А.Ю. Мельвиля, А.С. Макарычева, Ю.М.
Мельникова, В.О. Печатнова, С.М. Рогова, В.Романова, А.А. Сергунина, Г.А. Трофименко, А.Н. Уткина, Г.С. Хозина, И.Л. Шейдиной, Т.А. Шаклеиной, В.Ю. Юнгблюда, А.Н.
Яковлева и др.15 Были разработаны основные методологические подходы изучения внешСовременные буржуазные теории международных отношений. Критический анализ / Отв. ред.
В.И.Гантман. М.: Наука, 1976; Система, структура и процесс развития современных межународных отношений / Отв. ред. В.И.Гантман. М.: Наука, 1984.
14
Хрусталев М.А. Системное моделирование международных отношений, М.: Международные отношения,
1987.
15
Арбатов Г.А. Глобальная стратегия США в условиях НТР. М.: Мысль, 1976.; Богданов Р.Г. США: военная
машина и политика, М.: Наука, 1983; Гончаренко А.Н. Прогнозирование в системе "национальной безопасности". Дис. на соиск. уч. ст. д.и.н. Киев: КГУ, 1988; Иноземцев Н.Н. Внешняя политика США в эпоху империализма. М.: Политиздат, 1960; Журкин В.В. США и международно-политические кризисы., М, 1975;
Журкин В.В. Республиканская администрация: формирование военно-политической стратегии // СШАКанада - экономика, политика, идеология.-1981.-№11.-С.3-12; Колобов О.А. и др. Процесс принятия внешнеполитических решений: исторический опыт США, государства Израиль и стран Западной Европы.
Н.Новгород: Изд-во ННГУ, 1992; Кокошин А.А. Прогнозирование и политика. Методология. организация и
использование прогнозирования международных отношений во внешней политике США. М.: Международные отношения, 1975; Кокошин А.А. США в системе международных отношений 80-х годов: гегемонизм во
внешней политике Вашингтона. М.: Международные Отношения, 1984.; Кокошин А.А., Рогов С.М. Серые
кардиналы Белого Дома. М., 1986; Кубышкин, А. И. Англо-американское соперничество в Центральной
Америке в XIX - начале XXвв.: Дис. ... д-ра ист. наук : 07.00.03.- М., 1994; Мельников Ю.М. Внешнеполитические доктрины США. М.: Наука. 1970; Овинников Р.С. Зигзаги внешней политики США. М.: Политиздат,
1986; Петров Д.Б. "Американизм": идеологический ракурс. М.: Мысль, 1980; Рогов С.М. Советский Союз и
США: поиск баланса интересов. М.: Международные отношения, 1989; Сергунин А.А. США: Аппарат президента по связи с конгрессом и внешняя политика. Н.Новгород: Волго-Вят. кн. изд-во, 1990; Спасский Н.Н.
Основные направления эволюции доктрины национальной безопасности США. Дисс. на соиск. уч. ст. д.п.н.
М.:Дип. академия, 1992.; Трофименко Г.А. США: политика, война, идеология. М.: Мысль, 1976; Уткин А.И.
Стратегия глобальной экспансии: внешнеполитические доктрины США. М.: Международные отношения,
1986; Уткин А.И. Американская футурология международных отношений в ХХ веке. М.: Наука, 1990; Хозин Г.С. США: космос и политика. М.: Наука, 1987; Шейдина И.Л. Невоенные факторы силы во внешней
политике США. М.:Наука, 1984; Яковлев А.Н. От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного
века. – М., 1985.
13
ней политики (чаще всего на примере какого-либо государства, например, США), процесса принятия внешнеполитических решений, международных отношений в целом.
В последние годы в зарубежном академическом сообществе развернулась дискуссия о будущем международных отношений и роли государства в новой мировой системе.
Апологеты однополярности достаточно благожелательно смотрят на сохранение гегемонии США, которая должна быть просто принята международными сообществом 16. Однако алармисты не видят в однополярности стабилизирующий элемент. Ч. Купчан и его последователи уверены, что система, базирующаяся на гегемонии одной страны, не может
просуществовать долго17. Односторонность, по мнению некоторых аналитиков, подкосит
любое государство, и Соединенные Штаты в этом не являются исключением18.
В последние годы среди либерально настроенных исследователей можно наблюдать определенную обеспокоенность по поводу некоторого «усиления роли государства»
в процессе планирования и реализации внешней политики19.
Что происходит сегодня с внешней политикой государства? Какие факторы влияют
на внешнюю политику?
Во-первых: смешение сфер безопасности и внешней политики. Сегодня, как никогда, гражданин обеспокоен своей безопасностью и ожидает от государства (его внешней
политики) конкретных мер, обеспечивающих ее. Однако гарантировать безопасность
можно, только имея монополию на силу. Если национальное государство не обладает монополией на силу, оно будет сталкиваться с серьезными трудностями в осуществлении
своей внешней политики и, как следствие, в обеспечении безопасности человека. Если негосударственные акторы применяют насилие (а это реальность сегодняшнего дня), то
граждане страны не могут чувствовать себя в безопасности. Кто же в данном случае является «контрагентом» государства, с кем оно должно выстраивать отношения, чтобы обеспечить выполнение своих функций? Являются ли «отношения» с террористическими организациями, международными преступными группами, частными военными кампаниями
сферой внешней политики государства?
Во-вторых, актуальность проблематики внешней политики как раз и связана с дискуссией о будущем системы суверенных государств. Сегодня часто можно услышать, что
международная торговля и коммерция, международный бизнес, электронные средства
коммуникации, трансконтинентальные транспортные маршруты, международные организации, международное освоение космического пространства создают условия для глобального рынка и космополитичного общества, заменяющих традиционную систему суверенных государств. Международная преступность и терроризм продолжают «расцветать»
вопреки усилиям государств.
Сегодня становится очевидным, что государство не может управлять международной торговлей и коммерцией, как это оно делало раньше. «Электронные деньги» и оффшорные зоны помогают транснациональным корпорациям «обходить» национальное заLynn-Jones, М. and Miller, S. America’s Strategy in a Changing World, Cambridge, 1993.
С.Kupchan After Pax Americana. Bening Power, Regional Integration, and the Sources of a Stable Multipolarity
// International Security, Fall 1998, p.41.
18
Ch. Maynes “Principled” Hegemony // World Policy Journal. Su7mmer 1997; S.Huntington, America’s Changing
Strategic Interests // Survival, January-February 1991.
19
PONARS Policy Memo, Program on New Approaches to Russian Security, Davie’s Center, Harvard University,
1999; Бабуркин С.А. США в начале XXI века: проблемы безопасности и государство // Актуальные проблемы американистики: Материалы девятого международного научного семинара «Меняющаяся роль государства и международных организаций в современном мире». – Н.Новгород: ФМО ННГУ, 2003. С. – 9-10.
16
17
конодательство и налоги. В условиях интенсификации миграционных потоков мы наблюдаем беспомощность государственных институтов (полиции, специальных служб) в противодействии нелегальной иммиграции. Даже могущественные страны, такие как США
или члены Европейского Союза, оказываются беспомощными при решении этих проблем.
В-третьих, расширяющаяся активность институтов «глобального гражданского общества»20, занявшего «социальную нишу» между системой государств и глобальным рынком, подменяет государственные структуры и рынок, которые не способны быстро реагировать на новые потребности общества. Поразительно, но оказание реальной помощи
развивающимся странам стало зоной ответственности частных, добровольческих, бесприбыльных организаций и ассоциаций.
Эксперты также отмечают существование «транснационального негражданского
общества». Речь идет о криминальных картелях и организациях, занимающихся контрабандой товаров, торговлей людьми, нелегальным распространением наркотиков, пиратством, терроризмом21. Деятельность этих организаций происходит на территории государства, что свидетельствует о его неспособности эффективно осуществлять свои функции.
Обозначенные выше факты, подтверждающие тезис о глобализации современного
мира, тем не менее, не стоит абсолютизировать. Как справедливо отмечает Роберт Джэксон, международные организации, добровольческая активность, преступные группировки
существовали на протяжении многих веков22. Их деятельность, порой подменяла внешнюю политику государства. Что же отличает современную ситуацию. Нам представляется,
что наибольший «удар» по внешней политике наносит не глобализация и «эрозия государственного суверенитета» и изменения в самом государстве. Какие внутренние факторы
можно выделить:
Во-первых, структурная и организационная адекватность осуществлять политику,
за обещание проводить которую и избрали (Согласованность, сплоченность).
Во-вторых, профессиональная и персональная готовность к проведению внешней
политики демократически избранным человеком (Компетентность).
В-третьих, снижение потребности в наличии определенного уровня массовой
поддержки внешнеполитических действий (Легитимность внутренняя) и снижение потребности в наличии международно-правового одобрения внешнеполитических действий
(Легитимность внешняя).
В-четвертых, инструментальная эффективность решений по важнейшим проблемам международной жизни (Эффективность).
Согласованность/сплоченность. Анализ процесса принятия внешнеполитических
решений великих держав показывает, что руководитель государства не имеет структуры,
осуществляющей руководство и контроль за внешней политикой. Большое разнообразие
ведомств в исполнительной ветви власти и сложные взаимоотношения между исполнительной и законодательной ветвями власти приводит к тому, что отдельные ведомства и
подразделения ведут себя как автономные акторы. Это приводит к двум проблемам: (1)
процесс принятия внешнеполитических решений похож на бюрократическое соперничество и переговоры (вместо определения направлений развития и управления). Соперниче20
Salamon, L., Sokolowski, S. and List, R. Global Civil Society: An Overview. Baltimore MD, 2003/
http://www.jhu.edu/~ccss/pubs/pdf/globalciv.pdf
21
Jackson, R. Sovereignty and its Presuppositions: Before 9/11 and After // Political Studies., Volume 55, Issue 2.
June 2007. P. 301.
22
Там же.
ство между министерствами и ведомствами хорошо известно. (2) плохое и частичное исполнение принятых решений.
Компетентность. Лучшее управление тормозит развитие конфликтов, плохое
управление приводит к росту напряженности, противоречиям и конфликтам. Установившиеся процедуры и меняющиеся правила «подбора» элиты – увеличивает возможность
появления «случайного» человека. Например, С. Берлускони, находящийся «у власти» на
протяжении 17 лет не смог «реализоваться» на внешнеполитической арене. Джордж Буш
младший, известный своей невысокой компетентностью в международных делах руководит внешней политикой одного из лидеров современного мира. Новейшая история знает
примеры, когда некомпетентное управление приводило к серьезным негативным последствиям. Конечно, это скорее относится к так называемым развивающимся странам (Конго/Заир – Мобуту Сесе Секо; Уганда – Иди Амин; Зимабаве – Роберт Мугабе), но это в
определенной мере справедливо и для развитых стран. Нарциссизм, жадность и корыстолюбие, некомпетентность – подменяет национальные/государственные интересы – интересами личными, семьи, клана. Не стоим ли мы перед возвратом к ситуации до 1815 года
(считается, что после Наполеоновских войн монархические интересы уступили место интересам национальным)?
Легитимность. Военная операция США и союзников в Ираке подтверждает факт
снижения потребности во внутренней и внешней легитимности. Последние опросы общественного мнения в США неизменно показывают недовольство политикой Дж. Буша в
Ираке. Однако эти мнения не оказывают существенного влияния на реальную политику
страны.
Эффективность. Изучение роли военной силы, эффективности санкций, роли дипломатии, международных организаций (как выразителей интересов стран-членов) приобретают особую актуальность. По всей видимости, необходимо вновь обратиться к изучению отношений между военными и гражданскими институтами власти. В последние годы
мы стали свидетелями беспрецедентных конфликтов между генералами и гражданскими
руководителями страны. Это произошло и в США, и в России.
Итак, внешняя политика национального государства является одним из инструментов, используемым государством для участия в глобальном управлении23. Крупные державы, благодаря колоссальным ресурсам, могут оказывать в одностороннем порядке значительное влияние на процесс принятия решений. Таким образом, внешняя политика этих
государств имеет особое значение. Однако, сегодня, все большее количество стран участвуют в глобальном управлении опосредованно: межправительственные организации.
Тем не менее, в рамках новой системы государства вынуждены адаптироваться к
изменчивому, взаимосвязанному и взаимозависимому миру, в котором не существует
больше четкого деления между внешними и внутренними делами. Государственная власть
вынуждена преобразовываться, во многом, под влиянием интеграционных процессов.
Интеграция предстает как форма и способ реакции современного мирового сообщества на глобальные вызовы и угрозы.
Сегодня интеграция представляет собой один из доминирующих факторов современной мировой политики и является одной из форм межгосударственного взаимодействия, а значит, должна находиться в сфере внешней политики. Интеграционные процесЛебедева Т.П. Каким быть глобальному управлению? // Вестник Московского университета. Серия 21.
управление (государство и общество). №1, 2006 г. С.25.
23
сы охватили практически все регионы и государства, оказывая определяющее воздействие на внешнюю политику.
«Интеграция позволяет получить такие материальные, интеллектуальные и иные
средства, каких ни один из участников не имел бы, действуй он автономно»24. Странылидеры видят в интеграции мощный инструмент обеспечения своего политикоэкономического доминирования. Развивающиеся же страны рассматривают ее в двух аспектах: как потенциал для укрепления своих позиций на мировой арене, лучшей защиты
своих национальных интересов в условиях мировой экономики; или как инструмент разрушения своего суверенитета и самобытности.
Отличительной чертой современных интеграционных процессов является их распространение не только на торгово-экономическую сферу межгосударственного взаимодействия. В рамках интеграции идет поиск решений проблем по укреплению международной безопасности, борьбе с новыми вызовами, по обеспечению устойчивого социального развития, сохранению окружающей среды и т. д. Государства делают попытки реализации мирового политического управления и решить глобальные проблемы на региональном уровне.
Теоретически, в случае политической интеграции речь может идти о двух возможных вариантах. Первый – это создание в конечном итоге самостоятельного политического целого в определенных территориальных границах, а значит «уничтожения»
внешней политики. В этом случае речь идет о возникновение наднационального объединения в форме федерации или конфедерации государств. Это интеграция по типу
Европейского союза, который не сможет выработать единую внешнюю политику. Она
рано или поздно распадется на функциональные направления: экология, торговля, образование, полиция, безопасность и т.п.
Второе - возникновение политического сообщества, не имеющего четкой привязки к территории. Государственные границы в этом случае не имеют большого практического значения. Участники такого политического сообщества объединены не территорией или государством, а общей культурой, обычаями, нравами и ценностями,
приверженность которым и образует «некое единство, составляет отличительную особенность всех принадлежащих к нему, обеспечивая повышенный уровень доверия и
взаимопонимания между всеми, кто ощущает и признает свою сопринадлежность такому целому»25. Это более высокий тип политической интеграции и пока носит больше
теоретико-прогностический характер. В этом случае, «стирается» понятие «внешняя»,
ибо нет субъекта, в отношении которого и должна быть направлена политика.
Сотрудничество в международных отношениях в рамках интеграционных объединений вплоть до последних лет рассматривалось по преимуществу как сфера межгосударственного взаимодействия, а значит и внешней политики. Однако глобализация
принципиально ограничивает способность государств самостоятельно влиять на экономические, финансовые и природные процессы, оказывающие непосредственное воздействие на сами эти государства и их общества, несмотря на территориальные границы. Ни одно государство в современном глобальном мире не может проводить традиЛепешков Ю.А. Интеграция в рамках Европейского Союза: некоторые вопросы теории. //
http://www.humanities.edu.ru
25
Стержнева М. Интеграция и вовлечение как инструменты глобального управления. / М.Стержнева // Международные процессы. – 2005. - Том 3. Номер 1(7). Январь-апрель.
24
ционную внешнюю политику и в одиночку сдерживать проявления глобальных вызовов и гроз (международная преступность, терроризм, распространением болезней или
экологическими катастрофами и т.п.).
Парадокс в том, что по мере расширения и углубления интеграционных процессов (которые пока являются частью внешней политики, пример ЕС, НАФТА, СНГ,
АСЕАН и др.)26, внешняя политика в ее классическом понимании «растворяется».
Участниками международных интеграционных процессов (в том числе субъектами
внешней политики) в рамках новой системы станут негосударственные акторы мировой политики: ТНК, международные межправительственные организации, НПО. Будет
ли это способствовать большей эффективности в реализации эффективной внешней политики, у нас нет уверенности.
Итак, что может составлять критерии «эффективной» внешней политики (в качестве гипотезы):
(1) Безопасность. Безопасность включает Веберовскую монополию на насилие. Если государство не сохранит монополию на насилие, оно не сможет обеспечить полную
безопасность. Только в случае наличия определенных гарантий безопасности, государство
может обеспечить другие блага.
(2) Сила закона. Необходимы нормы, следование которым позволит в предсказуемом порядке разрешать международные противоречия и конфликты.
(3) Внешняя политика должна создавать условия для экономического развития.
Развивать предпринимательскую активность и способствовать повышению качества жизни.
(4) Внешняя политика должна способствовать решать проблемы, связанные с защитой здоровья. Последствия биореволюции, нанотехнологий.
(5) Внешняя политика должна способствовать развитию образования.
Вторая половина XX века характеризуется активным созданием интеграционных объединений как высокоразвитых регионах (Североамериканская ассоциация свободной торговли (НАФТА), Азиатскотихоокеанская экономическая кооперация (АТЭК), Ассоциация стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), Латиноамериканская интеграционная ассоциация (ЛАИА), Центральноамериканский общий рынок (ЦАОР)),
так и в отсталых регионах мира (Экономическое сообщество западноафриканских государств (ЭКОВАС),
Южноафриканская конференция развития и координации (ЮАКРК), Восточноафриканское экономическое
сообщество (ВАЭС) и другие).
26
М.М.Лебедева
Внешняя политика: исчезновение или перезагрузка?
Начало изучения внешней политики государства непосредственно связано со становлением международных отношений как самостоятельной научной области с момента
ее институциализации, пусть и символического в 1919 г27. Но и задолго до этого момента
внешняя политика государства изучалась в рамках исторических дисциплин. Сегодня нет
ни одного государства в мире, в котором не было бы министерства иностранных дел и отношений с другими государствами, подкрепленных законодательной базой, документами,
выступлениями политических лидеров и внешнеполитической деятельностью. В этом
смысле, во-первых, внешняя политика есть у любого государства, во-вторых, ее вряд ли
можно назвать новым разделом международных исследований. Так что, если брать формальные критерии, вряд ли можно считать внешнюю политику исчезающей.
Существует огромный массив исследовательской литературы, относящейся к прошлому и настоящему, по анализу внешней политики конкретных стран на различных языках. Что касается теоретических исследований, то и здесь нет сомнений относительно существования внешней политики государств. Другое дело, что различные теоретические
направления в качестве основного исследовательского фокуса концентрируются на разных аспектах международных отношений и мировой политики, в частности, экологических, сырьевых проблемах; угрозах, исходящих от террористических организаций, авторитарных режимах и т.п. Несомненно подобное игнорирование проблем внешней политики неолибералами, а также представителями других теоретических направлений заслуживает упреков.
В этом смысле внешняя политика нередко «пропадает», оставаясь лишь постоянной областью тех авторов, которые работают в рамках различных вариантов реализма.
Однако и у реалистов наблюдаются «странности» и пробелы в изучении внешней политики. Несмотря на то, что современная политическая карта мира насчитывает около 200 государств, внимательно изучается и активно обсуждается внешняя политика лишь примерно
их десятой части. Прежде всего это государства, занимающие лидирующие позиции в современном мире. Основные вопросы здесь заключаются в том, 1) какие конфигурации
приобретает структура международных отношений и 2) что позволяет государствам быть
лидером, а также какими средствами это лидерство можно удержать.
В начале 1990-х годов, во время войны в Персидском заливе, тогдашний президент
США Дж. Буш заявил, что в связи с распадом Советского Союза исчез один из «полюсов». Эта идея была подхвачена. Зб. Бжезинский в книге Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы отметил, что «в результате краха
соперника Соединенные Штаты оказались в уникальном положении: они стали первой и
единственной мировой державой». Более того, он указывает далее, «даже когда превос-
27
См.: Грум Дж. Растущее многообразие международных акторов / Международные отношения: социологи-
ческие подходы // Под ред. проф. П.А.Цыганкова. - М.: Гардарика, 1998. - С. 222-239.
ходство США начнет уменьшаться, маловероятно, что какое-либо государство сможет добиться того мирового превосходства, которое в настоящее время имеют США». 28
Однополярность связывалась также с отсутствием серьезных угроз для США со стороны какого-либо другого государства. На этот факт обращает внимание К. Уолтц в работе
«Намеки многополярности»29, опубликованной в 2000 г., т.е. до появления принципиально
новой угрозы, исходящей от неправительственного актора — террористической организации..
Идея однополярности мира, прежде всего во главе с США, после окончания холодной
войны вызвала критику как внутри США, так и за их пределами. Сомнению подвергалась
прежде всего целесообразность для самих Соединенных Штатов принимать на себя всю
тяжесть такого лидерства.
В качестве альтернативы однополрного мира рассматривается многополярность. Сама
модель многополярности не стала чем-то новым. Она интенсивно обсуждалась в науке
еще в период холодной войны в связи с предполагаемым тогда спадом мощи США и появлением в мире новых центров силы. Тогда эта идея не получила поддержки. В конце
1990-х модель многополярности стала востребованной. Она получила распространение в
Китае, ее приняли большинство российских аналитиков и практиков. Концепция многополярности вошла во многие официальные российские документы.
Такая пестрота мнений становится понятной, если учесть, что, оценивая идею полярности мира, и исследователи, и политики отвечают на множество совершенно различных вопросов, в том числе, являются ли США лидером в пост-биполярном мире?; целесообразно ли для самих США сохранять это лидерство?; является ли такое лидерство благом
или злом для других стран?; чем такое лидерство может и/или должно быть ограничено?;
насколько устойчива, стабильна та или иная конфигурация?; к какой системе международных отношений следует стремиться?
При этом из поля зрения исследователей как-то незаметно выпал вопрос: а что же
делать тем государствам, которые не являются лидерами и не образуют полюса? Как их
следует изучать? Эти государства вообще надо исключить из анализа? Рассматривать как
присоединившихся к одному из полюсов?
Проблема здесь еще усугубляется тем, что стран-нелидеров сегодня оказывается не
просто большинство (так было всегда), а то, что отношение количества государствнелидеров к числу государств-лидеров сегодня составляет более 20, в то время как ранее,
до крушение колониальной системы было значительно меньше. Это означает, что «ведомых» оказывается слишком много.
Следует обратить внимание еще на одну тенденцию. Изначально военный потенциал обеспечивал государству мощь и его позицию в качестве лидера. Позднее значимую
роль стала играть экономика. Классическими примерами здесь являются послевоенные
Германия и Япония. Отдельно от экономики можно выделить энергетику. В качестве
опять-таки классического примера можно назвать энергетический кризис начала 1970-х
гг., когда США, несмотря на свое военное и экономическое могущество вынуждены были
сесть за стол переговоров с арабскими государствами-поставщиками нефти. Позднее к
28
Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. – М.:
Международные отношения, 1998.
29
Waltz K. Waltz, Kenneth N., "Intimations of Multipolarity", en Birthe Hansen y Bertle Heurlin (eds.), The New
World Order: Contrasting Theories. – L.: Macmillan, 2000.
названным параметрам добавилась массовая культура, понимаемая широко и включающая
в том числе и идеологический компонент. Для Дж. Ная массовая культура стала инструментом мягкой силы, который позволяет США выступать лидером на мировой арене30.
Согласно Р. Бергеру и С. Хантингтону, массовая культура наряду с бизнес-культурой,
культурой интеллектуальной элиты (для Дж. Ная эти три группы объединены фактически
в одну – «массовая культура») и религиозными направлениями составляют пути распространения глобализации31. По мнению А. Богатурова, современный ресурсный потенциал
государства включает в себя пять составляющих: «1) военная сила, 2) научно-технический
потенциал, 3) производственно-экономический потенциал, 4) организационный ресурс, 5)
совокупный креативный ресурс (потенциал производства востребованных жизнью инноваций)»32.
Можно еще тем или иным способом дробить или, напротив – объединять ресурсы,
условно относящиеся к «мягкой» или «жесткой» силе, очевидно одно: ресурс государства,
который используется для воздействия на мировой политической арене может быть различным. Более того – здесь следует согласиться с А.Д. Богатуровым – в современном мире происходит расслоение ресурсного потенциала государства, который ранее был целостным33.
Государство выбирает ресурсы в тех сферах, в которых оно чувствуют себя наиболее уверенно. Россия, например, сделала ставку на энергетику, а в перспективе – на нанотехнологии. Австралия и Новая Зеландия выходят на передовые позиции в мире по предоставлению образовательных услуг и оказываются здесь лидерами. Так, по данным ЮНЕСКО, в 2002/2003 учебном году в студенты составили 4% от общего числа студентов в
США и 18% – в Австралии34.
Одновременно сами сферы все в большей степени становятся политикообразующими и их число растет. Если в отношении энергетики это поняли еще в начале 1970-х в
связи с мировым энергетическим кризисом, то в отношении образования – только недавно, когда многие страны, прежде всего европейские, начали проводить масштабную реформу образования35.
«Специализация» государств на том или ином ресурсе – а охватить все ресурсы
будет не под силу ни одному государству – означает, что им придется как-то «обмениваться» своими ресурсами, а следовательно, сотрудничать. Эта тенденция прослеживается
уже сегодня. Так, Дж. Най отмечает, что в силовой сфере США доминируют. Однако уже
в экономике существуют три основных центра: США, Западная Европа и Япония36. Еще
большее разнообразие возникает в сфере культуры и идеологии. По-видимому, такую
Nye J. The Paradox of American Power: Why the World’s Only Superpower Can’t Go it Alone. – Oxford: University Press, 2002; Nye J. Soft Power: The Means to Success in World Politics. – N.Y.: Public Affairs Group,
2004.
31
Many Globalizations: Cultural Diversity in the Contemporary World / Ed. by P.Berger, S. Huntington. – N.Y.:
Oxford Univ. Press, 2002
32
Богатуров А.Д. Лидерство и децентрализация в международных отношениях / Международные процессы.
– 2006. –Т.4. - № 3 (сентябрь-декабрь). – С.5-15.
33
Богатуров А.Д. Лидерство и децентрализация в международных отношениях / Международные процессы.
– 2006. –Т.4. - № 3 (сентябрь-декабрь). – С.5-15.
34
Всемирный доклад по образованию. Сравнение мировой статистики в области образования. – Монреаль:
Институт статистики ЮНЕСКО, 2005.
35
Подробнее см. Лебедева М.М. Политикообразующая функция высшего образования в современном мире /
МЭ и МО. – 2006. - № 10. С. 69-75.
36
Nye J. The Paradox of American Power: Why the World’s Only Superpower Can’t Go it Alone. – Oxford: University Press, 2002.
30
конкуренцию следует ожидать в большем масштабе и по более широкому спекту вопросов, что означает выстраивание отношений по типу торговых, в том числе, с разработкой
различных регуляторов, не позволяющих допускать перекосы.
Происходящие процессы плохо согласуется с идеей полюсности современного мира. «Полюсы» распределяются по сферам и по акторам (не только по государствам, как
представляют неореалисты), что означает их размывание, а сама система межгосударственных отношений все сильнее растворяется в политической системе мира.
Кстати, эту проблему, похоже, хорошо уловили в Китае, в том числе, и на официальном уровне, где сейчас подчеркивают, что выдвинутая еще в 1990-х гг. прошлого столетия в ответ на унилетерализм США идея многополюсности (многополярности) мира
была важным интеллектуальным вкладом. Вместе с тем, в настоящее время в большей
степени внимание уделяется не столько многополюсности мира, сколько многосторонности в международных отношениях. Начиная с 2006 г. разрабатывается концепция формирования гармоничного мира, которая не отрицает, а скорее продолжает идеи, выдвинутые
ранее. При этом она позволяет делать акцент не на конкуренции между крупными странами и столкновении полюсов, что, несомненно, существует и на что в значительной степени направлено внимание в концепции многополярности, а на сотрудничество. Кроме того,
она дает возможность малым странам, которые с очевидностью не являются полюсами, но
которых большинство, не чувствовать себя отстраненными от международной проблематики и открывает для них возможности поиска своей «ниши» в международных делах. Если продолжить эту логику дальше, то и негосударственные транснациональные акторы
также могут быть включены в этот процесс.
Таким образом, изучение государств-лидеров в рамках системы межгосударственных
отношений, т.е. реалистской парадигмы оказывается недостаточным для понимания современных политических отношений в мире, поскольку слишком многое остается вне рамок исследовательского фокуса, в частности, это:
1) государства, которые не являются лидерами сегодня, но, во-первых, не ясно, что в
такой ситуации будут предпринимать, а во-вторых, не исключено, что завтра станут лидерами. Интересно, что буквально лет 10-15 назад (что в историческом масштабе крайне мало) внимание было привлечено к «азиатским тиграм» как к государствам, развивающимся
очень быстрыми темпами, сегодня оно переключено на Китай, Индию, Бразилию;
2) расслоение областей, которые обеспечивают лидерство, что позволяет тому или
иному государству сделать резкий прорыв. В прошлом такой прорыв удалось, например,
совершить Японии за счет развития электроники, в будущем – это могут быть биотехнологии, или, возможно, сферы, связанные с внедрение нанотехнологий. Не исключено, что
сегодня мы вообще не можем назвать сферу, которая в ближайшее время окажется главной. В связи с этим особый интерес представляют работы английской исследовательницы
С. Стрэндж. Она уверена, что будущее определят не армии или ресурсы, а то, насколько
участник международного взаимодействия окажется влиятельным при определении новых
«правил игры», т.е. тех норм и принципов, на основе которых будет строиться взаимодействие;
3) деятельность негосударственных транснациональных акторов.
Почему реалисты, для которых внешняя политика страны выступает центральным
фокусом анализа, фактически «не видят» большую часть государств? Ответ реалистов на
этот вопрос следует искать в той же плоскости, что их ответы и на другие вопросы, в
частности, о роли негосударственных акторов на мировой арене – все эти участники, разумеется, существуют, но их деятельность, в понимании реалистов, мало значима.
Другая традиция, разрабатывается не специалистами в области международных отношений, как предыдущая, а политологами. В рамках этой традиции изучается внешняя
политика государства как в общетеоретическом плане, так и в сравнительном. Однако если специалистов в области международных отношений интересует вопрос о том, что происходит на международной арене в связи с реализацией тем или иным государством своей
внешней политики, то сравнительных политологов в большей степени волнуют вопросы
механизмов формирования внешней политики, ее связи с внутренней политикой и т.п.37. В
целом, надо отметить, и здесь далеко не все государства изучаются. Обычно проводится
сравнение формирования и реализации внешней политики ведущими государствами, развивающимися странами и переходными государствами. В отечественной науке это
направление не получило большого развития. Лишь отдельные работы выполнены в его
русле38.
Следующее направление исследований, хотя значительно менее распространенное,
чем реалистское или политологическое, заключается в том, чтобы попытаться представить
все многообразие современных государств с их внешними политиками через большое количество данных. Его, например, избрал коллектив авторов под руководством А.Ю.
Мельвиля, поставив перед собой задачу составления политического Атласа современности39. Авторы работы, используя математические средства, построили Атлас – представляющий собой совокупность различных государств, которые можно сравнивать по различным параметрам. Однако сложность возникает при ответе на вопрос, от чего зависит
внешняя политика: исследователь оказывается в рамках старой проблемы, связанной с дихотомией объективных и субъективных факторов.
Представители конструктивистского направления, попытавшиеся примирить реалистов и либералов, а также преодолеть дихотомию объективных и субъективных факторов обратили внимание на идею развития. Внешняя политика рассматривается ими как
развивающаяся и меняющаяся, в результате чего вчерашние субъективные факторы могут
стать сегодня объективными за счет самой деятельности и порождаемой ею продуктов.
Представляется важным наметить и еще один возможный путь изучения современных государств и их внешних политик, который пока не получил должного развития. Этот
путь, в отличие от предыдущего, изначально предполагает наличие некоей «картины мира», Но эта «картина мира» принципиально иная, чем у реалистов. Суть ее заключается в
том, что в конце ХХ в. произошли изменения, затронувшие основы политической системы
(в этом совпадения с неолиберальной точкой зрения):
1) Распад колониальной системы и превращение Вестфальской политической системы в глобальную;
2) Активный выход на мировую арену негосударственных акторов;
См., напр., Foreign Policy in Comparative Perspective: Domestic and International Influences on State Behavior /
Eds by R. Beasley et al. – Wash. (D.C.): CQ Press, 2001.
38
См., напр., Косолапов Н. Анализ внешней политики: основные направления //Мировая экономика и
международные отношения. 1999. N 2.
39
Политический атлас современности. Под ред. А.Ю. Мельвиля. – М.: МГИМО, 2007.
37
3) Развитие научно-технической сферы, что позволяет небольшим государствам и
даже группе людей нанести такой ущерб, который раньше был под силу только ведущему
государству40.
Результатом этих изменений стало резкая диверсификация политических явлений и
процессов, быстрая их смена, многослойность и т.п., что получило описание в литературе
в терминах усиления неопределенности, непредсказуемости, неожиданности и т.д. В этих
условиях концентрация внимания только на нескольких государствах, пусть и важнейших,
как делают реалисты, оказывается, по крайней мере, недальновидной и не менее заслуживает критики, чем позиция, например, неолибералов, «забывших» о государстве за множеством других проблем.
Что же собой представляет внешняя политика большей части государств земного
шара? Как они себя видят на мировой арене? Какие существуют «типы внешних политик»
не только стран-лидеров41, или государств, выступающих в роли «хулиганов», но и
остального большинства стран, внешняя политика которых в значительной мере оказывается «в тени». Даже самый предварительный анализ показывает, что за внешне порой
схожей линией поведения на мировой арене этих стран скрываются совершенно разные
мотивы, стратегии, возможности и т.д., начиная от отсутствия необходимых структур и
ресурсов, в случае, например, несостоявшихся государств, заканчивая определенной долгосрочной или среднесрочной стратегией. Так, государство Андорра мало известно своей
внешней политикой, но это не мешает ему быть популярным курортом, открытом для туристов со всего мира и тем самым влияющим на международные процессы.
В то же время негосударственные акторы по силе своего влияния на мировую политику оказываются порой сравнимыми с ведущими государствами. Классическим примером здесь могут служить террористические акты «Аль-Каиды», которые привели, в том
числе, и к изменению Концепции национальной безопасности лидера современного мира
– США. Конечно, сравнение внешнего влияния любого негосударственного актора с
внешней политикой государства, строго говоря, неправомерно, поскольку имеет совершенно иную правовую основу. Тем не менее, по силе влияния, по вектору воздействия и
ряду других показателей эти явления сопоставимы.
Сказанное означает, что и внешняя политика всех государств (не только «избранных»), и внешнее воздействие (влияние) негосударственных акторов требует изучения и
осмысления. На первых порах необходимо выявить, по крайней мере, основные варианты
этих внешнеполитических и внешних воздействий, поскольку накладываясь друг на друга, они могут создавать сильный кумулятивный эффект.
Таким образом, если еще до середины ХХ века было достаточным рассмотреть
внешнюю политику ведущих государств, чтобы определить основные политические тенденции развития, то сегодня требуется включить в анализ внешнюю политику всех государств, а также деятельность негосударственных акторов. Пока, к сожалению, ни те, ни
другие исследования практически не проводятся.
Подробнее см.: Лебедева М.М. Политическая система мира: проявления «внесистемности»: или новые
акторы – старые правила / «Приватизация» мировой политики локальные действия – глобальные результаты
// Под ред. М.М.Лебедевой. – М.: Голден Би, 2008. – С. 53-66.
41
См., напр., Богатуров А.Д. Лидерство и децентрализация в международных отношениях / Международные
процессы. – 2006. –Т.4. - № 3 (сентябрь-декабрь). – С.5-15.
40
Возникает проблема и средств осуществления внешней политики. Последнее время
этот вопрос активно обсуждается в терминах, предложенных Дж. Наем42. Взяв из компьютерной сферы разделение на «программное обеспечение» (software) и детали компьютера,
его «железо» (hardware), Дж. Най предложил провести аналогичное разделение внешнеполитических средств государства. Любое военное и экономическе воздействие во внешней
политике рассматриваются им как «жесткая» сила, в то время как действия, направленные
на то, чтобы сделать привлекательным для другого свои ценности, образ жизни, политику
и т.п. представляют собой «мягкую», или «гибкую» силу. Дж. Най определяет «мягкую»
силу как «умение убедить других желать того же, чего желаешь ты или как метод осуществления власти путем вовлечения другого в деятельность»43. Во внешней политике
США, как пишет Най, слишком большой перевес в сторону методов «жесткой силы», в то
время, как «мягкая» сила используется недостаточно.
Подход к внешней политике Дж. Ная получил большой резонанс в США и в других
странах мира. Часть экспертного сообщества поддержали Дж. Ная, увидев в его идеях
возможность избежать силового давления, другая – напротив, фактически обвинила в
навязывании своей воли более силтн, только более изощренными методами, которые,
впрочем, были известны и ранее44. Такая двойственность в оценке не случайна. Безусловно, силовое давление, особенно применение военной силы вряд ли можно приветствовать
на мировой арене. В то же время «мягкая» сила в том виде, как ее понимает Дж. Най,
означает своего рода «монолог» государства, но никак не диалог с другими. Точнее по
своей форме «мягкая» сила реализуется в общении, которое предполагает использование
неофициальной (публичной) дипломатии, работу с теми, кто придерживается умеренных
позиций. Но это общение фактически однонаправленное, а потому по своей сути является
монологом.
Принципиально иное понимание диалога содержится в работах М.Бахтина. Для него диалог выступает прежде всего как взаимовлияние и взаимоизменения участникв.
М.Бахтин пишет: «Утвердить чужое «я» не как объект, а как другой субъект – таков принцип мировоззрения Достоевского»45. Применительно к мировой политике различные технологии «мягкой» и «жесткой» силы являются манипулятивными технологиями, в то время как диалог предполагает взаимное развитие.
Еще одна проблема возникает при применении «мягкой силы». Используя военные
и экономические рычаги, можно достичь очень многого и за относительно короткий срок.
Такое невозможно с помощью мягкой силы. Чтобы сделать нечто привлекательным, нередко необходимо потратить в несколько раз больше сил и времени, чем при использовании средств «жесткой мощи». При этом продолжительность «политической жизни» ограничена, особенно в демократических странах, где существуют предельно допустимые
сроки нахождения у власти. Политический деятель, который начал программу с использованием «мягкой силы» вряд ли увидит свой результат, находясь во власти. Весьма вероятно, что на это не хватит и жизни: на серьезные изменения в ценностях, установках, а
именно это должно меняться, чтобы произошла переоценка, требуется смена поколений.
Най Дж. Мягкая сила: Средство достижения успеха в мировой политике. – М.: Тренд, 2006.
Joseph S. Nye Jr “The Paradox of American Power: Why the World’s Only Superpower Can’t Go It Alone”, Oxford University Press, 2002, с.8.
44
См. напр., 44 Богатуров А.Д. Лидерство и децентрализация в международных отношениях / Международные процессы. – 2006. –Т.4. - № 3 (сентябрь-декабрь). – С.5-15.
45
Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С.11.
42
43
Существует, конечно, и другая сторона вопроса, афористично сформулированная
Наполеоном: «на штыках можно прийти к власти, но усидеть на них нельзя». Но здесь
вновь вмешивается фактор времени: скорее всего, со всеми предстоящими проблемами
придется иметь дело уже следующему политическому деятелю, который придет на смену.
В результате в политике всегда возникает искушение попытаться решить ту или иную
внешнеполитическую проблему сегодня, а не завтра, а поэтому средства выбираются из
арсенала «жесткой власти».
А.Н. Литвин
Тайные акции во внешней политике государства
Внешняя политика всегда реализуется путем не только официальной, но и тайной
дипломатии и стратегии. Необходимость государств узнать тайные цели реального или
потенциального противника и осуществить свои тайные цели, либо добиться не скрываемых целей, но тайным путем, обусловила появление и совершенствование специальных
структур, предназначенных для такой деятельности. Тайная внешняя политика государства обосновывается необходимостью реализации «национальных интересов» и обеспечения «национальной безопасности», но при этом вырабатывается в узко ограниченных
кругах высшей политической и финансовой элиты общества и далеко не всегда соответствует интересам «нации». Это относится в полной мере и к странам с развитой демократией. Например, в США, как отмечает Майкл Паренти, политика правительства давно
уже не определяется интересами народа46.
Понимание необходимости тайного воздействия на политического и военного противника появилось весьма давно. Еще две с половиной тысячи лет назад китайский полководец Сунь-цзы указывал на необходимость использования шпионов не только с целью узнать о противнике, но и чтобы изменить его состояние, получить возможность
управлять им. Для этого Сунь-цзы рекомендовал применять различные приемы хитрости или обмана противника47. В последующем рекомендации Сунь-цзы нашли широкое
применение в политике, в военном искусстве и в деятельности спецслужб.
Иностранные специалисты в области тайной деятельности придерживаются точки
зрения, что по мере ограничения возможностей открытого военного вмешательства в ход
значимых для интересов их государства событий в других странах будет возрастать роль
тайных механизмов воздействия на эти события48. По мнению американских стратегов,
наиболее пригодна для таких действий разведка, так как она может осуществлять тайную
деятельность по всему миру и в отношении любых стран (в отличие от армии, флота и военно-воздушных сил, применяемых преимущественно в зонах военных конфликтов).
ЦРУ, являющееся главным органом внешнеполитической разведки США, с первых
дней существования в 1947 г. направило свои усилия на создание по всему миру подпольной сети, предназначенной для подрывной деятельности в отношении политического
противника и, прежде всего, СССР. При этом важнейшим компонентом внешней политики США, как отмечалось в специальной директиве Национального совета безопасности,
являлось стремление к мировому лидерству независимо от наличия угрозы со стороны
«Правительственная политика, - по мнению Майкла Паренти, - как внутренняя, так и внешняя, всегда
определяется в самых высоких правительственных кругах втайне и находится под сильным влиянием Совета по иностранной политике, Тройственной комиссии и других частных элитных или общественных групп, в
которых находятся наиболее влиятельные бывшие государственные деятели, технократы, банкиры, руководители предприятий, рекламные могулы и наиболее престижная профессура университетов. Это люди, которые вращаются в наиболее высоких кругах власти, из них вырастают министры обороны, финансов,
внешней политики или коммерции, руководители ЦРУ и члены Совета национальной безопасности. От них
зависит то, какая будет проводиться политика. И единственное на что может надеяться общественность, что
во время избирательной процедуры им будет дана возможность выбрать ту или другую из соперничающих
групп этих технократов». См.: Parenti M. L’horreur imperial. Paris. p. 72.
47
См.: Конрад Н.И. Избранные труды. Синология. – М.: «Гл. ред. восточной литературы». 1977.
48
Intelligence requirements for the 1980's. Intelligence and Policy Lexington, MA.: Lexington Books. 1986. P.89.
46
Советского Союза49.
Американскими спецслужбами проведено множество тайных операций, часть из
которых стала известной общественности. Например, операции «Valuable» (попытка
свержения правительства в Албании 1950г), «РВ Succes» (свержение правительства Арбенса в Гватемале 1954г; “Ajax” – свержение правительства Мосаддыка в Иране 1955г.),
«Trac I» и «Trac II» (попытки замены режимов в Чили в 1964г. и 1973г.), «IA Feature»
(воздействие на обстановку в Анголе в 1975г.), «Yellow Bird» (тайный вывоз из Китая нескольких десятков участников антиправительственных выступлений в Пекине в 1989 г.).
Довольно широко была разрекламирована и роль тайной политики США в развале Советского Союза и всего социалистического блока50.
Устранение Советского Союза с мировой политической арены позволило США открыто заявить о своем праве вмешиваться во внутренние дела других стран путем осуществления тайных акций, если правительство США посчитает это необходимым для реализации своих интересов. Согласно внесенным в 1991 году дополнениям к закону США
1947 г. «О национальной безопасности», под тайными акциями (covert action) понимаются «действие или действия правительства США по оказанию влияния на политическую,
экономическую или военную обстановку за рубежом, при осуществлении которых предполагается, что роль правительства Соединенных Штатов не будет очевидной или публично признанной»51.
При этом конкретные действия, подпадающие под определение «тайных акций», в
законе не указываются, а только отмечается, что к ним не относятся: 1) деятельность, основной целью которой является получение разведывательной информации, традиционная
контрразведывательная деятельность по обеспечению и укреплению безопасности при
осуществлении программ правительства Соединенных Штатов или административную
деятельность; 2) традиционная дипломатическая или военная деятельность или обычные
мероприятия в поддержку такой деятельности; 3) традиционная деятельность правоохранительных органов по обеспечению правопорядка; 4) действия по оказанию обычной
поддержки несекретной деятельности органов правительства Соединенных Штатов помимо деятельности, перечисленной в пунктах 1, 2, 3.
Не случайно перечень «нетрадиционных» действий, относимых иностранными
специалистами к «тайным акциям», довольно разнообразен и может сочетать противоречивые действия, например: заговоры в целях свержения власти – с защитными мероприятиями по их недопущению; терроризм – с мерами борьбы с ним; поддержку движения
сопротивления и выступлений повстанцев – с противодействием повстанческим движениям. Тайные акции могут осуществляться с помощью ненасильственных действий, например, таких как конфиденциальное предоставление зарубежным руководителям политических советов и консультаций, использование агентов влияния, оказание влияния на организации и т.п. Но могут проводиться и путем осуществление полувоенных операций или
49
Young J.W., Kent J. International Relations since 1945. Oxford, 2004.
См. напр.: Швейцер П. Победа / Пер. С польского Л.Филимоновой. – Мн.: СП «Авест». 1995; Gates R.
From the Shadows. The Ultimate Insider's story of Five Presidents and How They Won in the Cold War. N.Y.
51
Intelligence Authorization act Fiscal year 1991, title VI – oversight of intelligence activities. // Compilathion of
intelligence laws and related laws and executive orders of interest to the national community. – Washington: U.S.
GPO, 1993, P. 220.
50
физической ликвидации отдельных лиц, например, неугодных политических деятелей
или руководителей террористических организаций52.
Кроме органов политической разведки тайные акции во внешней политике могут
осуществлять и другие специальные государственные структуры, официально не предназначенные для такой деятельности. В качестве примера можно привести историю с созданием в структуре Министерства обороны США после начала антитеррористической кампании секретной службы под названием «Отдел стратегической поддержки» (Strategic
Support Branch). Официальное признание наличия такой спецслужбы произошло только
после появления в прессе информации о том, что эта структура была создана без согласования с законодателями и её работники действовали не только в Ираке и Афганистане, но
и в таких странах как Сомали, Йемен, Индонезия, Филиппины и Грузия. При этом в качестве ее основных задач отмечалось не только улучшение обеспечения войск информацией
о непосредственном противнике, но и «разработка новых методов борьбы с терроризмом»53.
При анализе тайных акций во внешней политике необходимо учитывать ряд особенностей:
1) Объективная информация о содержании и стратегических сценариях тайных акций, направленных против интересов других стран и их безопасности, доступна весьма
ограниченному кругу лиц даже в руководстве страны и в спецслужбах, непосредственно
осуществляющих такие операции.
2) При проведении подрывных операций тщательно конспирируется причастность
государства и его специальных структур к происходящим событиям, а действия, вызывающие эти события маскируются под обычные и самостоятельные действия других социальных субъектов.
3) Стратегические результаты тайных внешнеполитических акций нередко отдалены значительным промежутком времени от непосредственных действий, что затрудняет
определение конечных целей такой деятельности, а также установление причинноследственных связей между действиями и вызванными ими событиями.
4) При проведении широкомасштабных стратегических операций, направленных на
осуществление скрытого управления событиями в системе международных отношений
могут использоваться многовариантные и многоходовые комбинации в отношении разрозненных объектов, поэтому выявление и прогнозирование сценариев тайных внешнеполитических акций невозможно без тщательной систематизации и обработки больших объемов информации о процессах в разных сферах внутригосударственных и международных отношений.
5) Проведение тайных акций часто пересекается с терроризмом, наркобизнесом,
торговлей оружием, коррупцией и другими антисоциальными явлениями.
В заключение отметим, что государства и их спецслужбы не являются монополистами в проведении тайных акций. Значительное тайное влияние на глобальные процессы
оказывают и другие участники международных отношений – транснациональные корпорации, религиозные объединения, террористические и преступные организации и другие.
Richard Shultz, Roy Godson and Ted Greenwood. Security studies for the 1990s. – Washington: Brassey´s (US),
1993; Richelson J. The U.S. Intelligence Community. – Cambridge, MA: Harvard University Press. 1985.
53
См.: http://www.agentura.ru/dossier/usa/dci/ ssb/
52
В.В. Барис, Косачев К.И.
Геополитический контекст интерпретации концепций
современных международных отношений
Обращаясь с этой точки зрения к анализу мировой геополитической мысли, приходится констатировать, что в научной литературе сегодня существует весьма значительное
и вместе с тем недостаточно упорядоченное множество различных классификаций современных концепций международных отношений.
Одни из них исходят из национально-культурных критериев, выделяя англосаксонские концепции, советское или китайское понимание международных отношений, а также подход к их изучению, характерный для авторов, представляющих «третий мир»54.
Другие исследователи классифицируют эти концепции по степени их общности,
различая, например, глобальные теории (политический реализм и философия истории) и
частные гипотезы и методы (к которым относят, например, бихевиористскую школу)55. В
частности, Г. Брайар, например, относит к общим теориям политический реализм, историческую социологию и марксистско-ленинскую концепцию международных отношений. В
качестве частных теорий им называются теория международных акторов (Б. Корани); теория взаимодействий в рамках международных систем (О.Р. Янг; С. Амин; К. Кайзер); теории стратегии, конфликтов и мира (А. Бофр, Д. Сингер, И. Галтунг); теории интеграции
(А. Этциони; К. Дойч); теории международной организации (Ж. Сиотис; Д. Холли)56.
Третьи авторы считают, что основой подобной дифференциации должен быть
принят конкретный метод, используемый теми или иными исследователями и, с этой
точки зрения, основное внимание уделяют полемике между представителями традиционного и «научного» подходов к анализу международных отношений57.
Четвертые исследователи прежде всего выделяют центральные проблемы, характерные для той или иной теории58.
Наконец, пятое направление опирается на комплексные критерии. В частности, Б.
Корани развивает типологию, основанную на учете методов, используемых теми или
иными концепциями международных отношений («классические» и «модернистские») и
концептуального видения мира («либерально-плюралистическое» и «материалистическиструктуралистское»). В итоге он выделяет такие направления, как политический реализм
(Г. Моргентау, Р. Арон, Х. Булл), бихевиоризм (Д. Сингер; М. Каплан), классический
54
Martin P.-M. Introduction aux relations internationales. Toulouse. 1982.
Bosc R. Sociologie de la paix. Paris. 1965.
56
Braillard G. Theories des relations internationales. Paris, 1977.
57
Bull H. International Theory: The Case for a Classical Approach. In: World Politics. 1966. Vol. XVIII; Kuplan M. A new Great Debate: Traditionalisme versus
Science in International Relations. In: World Politics. 1966. Vol. XVIII.
58
Современные буржуазные теории международных отношений. Критический анализ. М., 1976.
55
марксизм (К. Маркс, Ф. Энгельс, В.И.Ленин) и неомарксизм (И. Уоллерстейн, С. Амин, А.
Франк, Ф. Кардозо)59.
В результате аналогичного подхода Д. Коляр выделяет классическую теорию
«естественного состояния» (то есть современный политический реализм); теорию «международного сообщества» (или современный политический идеализм); марксизм в его
многочисленных интерпретациях; англосаксонское течение внешнеполитической мысли и
французскую школу международных отношений60. М. Мерль считает, что основные
направления в современной науке о международных отношениях представлены традиционалистами — наследниками классической школы (Г. Моргентау, С. Хоффманн, Г. Киссинджер); англо-саксонскими социологическими концепциями бихевиоризма и функционализма (Р. Кокс, Д. Сингер, М. Каплан; Д. Истон); марксистским и неомарксистскими
(П. Баран, П. Суизи, С. Амин) течениями61.
Примеры различных подходов к классификации современных концепций международных отношений можно было бы продолжать и далее, однако, как справедливо замечает исследовавший данные типологии П.А. Цыганков, «все это многообразие не означает, что современным теориям удалось преодолеть свое «кровное родство» с ... тремя основными парадигмами»62. К основным парадигмам он относит политический идеализм,
политический реализм и марксизм. «История современной политической науки, — отмечает П.А. Цыганков в другой работе, — это во многом история непрекращающейся борьбы между двумя парадигмами, двумя системами взглядов на основы международного порядка и средства стабилизации международных отношений»63. Имеются в виду концепции
политического идеализма и политического реализма.
Соглашаясь в целом с этой оценкой, все же отметим, что в приведенном выше обзоре наблюдается еще и явное (и непродуктивное) смешение научных теорий (например,
философии истории, социологии международных отношений и т.д.) с идеологическими
(политическими) доктринами. Так, в частности, априори ясно, что не может быть ни
французских, ни англосаксонских, ни китайских, ни «третьемирских» научных теорий
международных отношений, так же, как не может их быть ни «либеральноплюралистических», ни «традиционалистских», хотя могут быть соответствующие (китайские, англосаксонские и т.д.) идеологические доктрины и политические «руководства к
действию». В то же время, в силу специфики самого предмета международных отношений
в каждой концепции, относящейся к этой области, неизбежно оказываются «сплавлены» в
той или иной пропорции и научные, и идеологические (доктринальные) составляющие.
Однако, в полной мере осознать суть наблюдаемого в этой области смешения понятий чрезвычайно трудно по причине высокой неопределенности в употреблении ключевого в данном анализе понятия — идеологии. Поэтому, излагая свой подход к этой проблеме, подчеркнем прежде всего, что к научной теории мы относим только описывающие,
Korani В. et coll. Analyse des relations intemationales. Approches, concepts et
donnees. Montreale, 1987.
60
Colard D. Les relations intemationales. Paris, New York, Barselone, Milan,
Mexico, San Paulo. 1987.
61
Merle M. Sociologie des relations mternationales. Paris. 1974.
62
Цыганков П.А. Международные отношения. М., 1996. С. 17.
63
Цыганков П.А. Теория политического реализма: власть и сила в межгосударственных отношениях. // Социально-политический журнал. 1997. № 2.
59
объясняющие и предсказывающие (прогнозирующие) концептуальные построения, критерием ценности (истинности) которых признается их соответствие фактам (социальной
действительности). К доктринам же (к идеологиям) мы относим все такие концептуальные
построения, критерием ценности которых является их соответствие не объективной внешней действительности, а природе самого, принимающего их субъекта.
Доктрины идеологии не бывают ни истинными, ни ложными. Фашизм, социализм,
либерализм и т.д. по определению не истинны и не ложны — они только соответствуют
или не соответствуют природе тех или иных политических акторов. При этом, конечно,
можно оценивать и самих этих субъектов с точки зрения общечеловеческой морали, существование которой, в той или иной ипостаси, несомненно. Именно такая оценка и является последним (абсолютным) вердиктом в отношении их человеческой ценности (нравственности или безнравственности).
Таким образом, идеологические положения отличаются от научных тем, что они
принципиально субъективны, и в этом смысле антропометричны. Самые общие идеологические основоположения (аксиомы) содержатся в общечеловеческой морали. Сам факт
существования такой морали избавляет идеологические построения от релятивизма.
Рассмотрим теперь с этой точки зрения геополитику. «Геополитика, — пишет В.А.
Семенов, — на мой взгляд, представляет один из определяющих векторов внешней политики государства и связана с взаимоотношениями государств (а в более широком плане —
с геополитическими субъектами, поскольку в этом качестве могут выступать, например,
политические союзы государств) по поводу их влияния на те или иные пространства, территории и отдельные географические точки. Геополитика существует и как особое
направление политической практики, и как научная дисциплина, которую можно было бы
назвать геополитологией64».
В целом, мы согласны с таким подходом (и даже поддерживаем предлагаемую автором замену — применительно к науке — термина «геополитика» на термин «геополитология»), но в то же время еще раз обращаем внимание на то, что геополитика как политическая практика опирается в концептуальном плане не только на научную теорию («геополитологию»), но и на ту или иную идеологическую политическую доктрину.
В частности, Германия в 1933-1945 годах в своей международной политической
практике опиралась не только на данные науки (геополитики как «геополитологии»), но и
на свою идеологическую национал-социалистскую доктрину; Советский Союз в своей
международной политике основывался не только на теории международных отношений,
но и на своей идеологической доктрине пролетарского интернационализма; фашистская
Италия имела свою идеологему; франкистская Испания — свою и т.д. Точно так же и современные политические субъекты в своих международных отношениях руководствуются
не только научными положениями (которые справедливы для всех наций и государств), но
и своими собственными идеологическими доктринами (конфуцианскими, исламскими, социалистическими, либеральными и т.д.).
Обратимся теперь к геополитике как науке. «В качестве научной дисциплины, —
пишет В.А. Семенов, — она должна основываться на объективных, реальных геополити-
Семенов В.А. Безопасность России и ее геополитический аспект: методологические вопросы // Проблемы глобальной безопасности. М., 1995. . 116.
64
ческих закономерностях. А о них-то в науке практически ничего и не говорится»65. И далее автор предлагает принять в качестве таких закономерностей следующие положения:
— контроль над пространством теряют те геополитические субъекты, которые не
обладают самодостаточностью или утрачивают ее;
— если контроль над пространством теряет один из геополитических субъектов,
его приобретает другой субъект;
— стабильность, устойчивость и безопасность контролируемого пространства достигаются, в частности, его оптимальными размерами;
— чем шире пространство, которое контролируется геополитическим субъектом,
тем с большим трудом оно поддается управлению, контролю, и на том или ином этапе это
может привести к его неустойчивости, дестабилизации;
— трудности в управлении пространством создают и другие его характеристики —
сложность географического рельефа, многонациональный и особенно принадлежащий к
разным цивилизациям состав населения. Последнее чревато тем, что при ослаблении геополитического субъекта неизбежно появляются сепаратистские тенденции, развивается
борьба за более сильные позиции на тех или иных территориях, т.е. возникает геополитический процесс;
— преимущества получает тот геополитический субъект, который контролирует
ключевые пространства и географические точки;
— сила и слабость геополитического субъекта являются производными от степени
его самодостаточности и контроля над ключевыми пространствами и географическими
точками66.
Справедливости ради, следует все же заметить, что большинство из этих положений уже были сформулированы в классической литературе по геополитике. Однако, в
данном случае для нас важнее другое. Обратим внимание на то, что во всех этих положениях фигурирует геополитический субъект — государство или государственный союз, —
существование и право которого (на контроль за территориями и т.д.) принимается в качестве основоположения геополитики как науки. Однако, в одной из двух наиболее популярных сегодня мировых идеологических политических доктрин основополагающий приоритет этого субъекта вовсе не признается. Здесь прежде всего имеется в виду доктрина,
получившая название политического идеализма.
Родоначальником этой доктрины является И. Кант (хотя его основная идея прекращения вражды и достижения вечного мира между народами была высказана еще Гомером и подвергнута критике Гераклитом). Исходя из аксиомы, полагающей, что каждому
человеческому существу врождено следование так называемому категорическому императиву (общечеловеческому нравственному закону), И. Кант предложил и глобальную
программу модернизации человеческого сообщества — программу достижение всеобщего
правового гражданского состояния и вечного мира между народами.
Семенов В.А. Безопасность России и ее геополитический аспект: методологические вопросы // Проблемы глобальной безопасности. М., 1995. С. 116117.
66
Семенов В.А. Безопасность России и ее геополитический аспект: методологические вопросы // Проблемы глобальной безопасности. М., 1995. С. 116117.
65
«Величайшая проблема для человеческого рода, — писал И. Кант, — разрешить
которую его вынуждает природа, — достижение всеобщего правового гражданского
общества. Только в обществе, и именно в таком, в котором членам его предоставляется
величайшая свобода, а стало быть, существует полный антагонизм и тем не менее самое
точное определение и обеспечение свободы ради совместимости ее со свободой других,
— только в таком обществе может быть достигнута высшая цель природы: развитие всех
ее задатков, заложенных в человечестве; при этом природа желает, чтобы эту цель, как и
все другие предначертанные ему цели, оно само осуществило. Вот почему такое общество, в котором максимальная свобода под внешним законами сочетается с непреодолимым принуждением, т.е. совершенно справедливое гражданское устройство, должно быть
высшей задачей природы для человеческого рода, ибо только посредством разрешения и
исполнения этой задачи природа может достигнуть остальных своих целей в отношении
нашего рода»67. Как видим, в данном построении отсутствует место для (национальных)
государств как самостоятельных геополитических субъектов. В этой программе имеются
только индивиды, свободу которых требуется обеспечить, и всемирное гражданское общество, призванное служить исключительно этой цели.
Одной из исторических заслуг европейского Просвещения очевидно было то, что
оно принесло с собой более гуманистический взгляд на мир (отсутствие войны), в соответствии с которым длительный мир считается возможным и без насилия. Именно эта
глобальная цель в международной политике и получила название «политического идеализма». И. Кант выдвинул тезис, согласно которому «республики» не ведут друг с другом
войн. Таким образом была обоснована чисто светская идея ненасильственного мира. В
настоящее время эта и подобные ей концепция многими считается «единственной методологически безупречной и обоснованной гипотезой в теории международных отношений»68.
На протяжении двух последних столетий одной из главных проблем и практических задач западного мира (западной цивилизации) оставалось воплощение, актуализация
доктрины политического идеализма в международную практику. Лига Наций, своеобразным «отцом» которой был американский президент-демократ В. Вильсон, стала первой
попыткой создания мирного правового сообщества национальных государств. Она, как
известно, распалась из-за неприятия ее некоторыми наиболее значимыми субъектами мировой политики того времени (прежде всего, — самих США, и затем Германии, СССР,
Японии).
На Нюрнбергском процессе было, в известной мере, восстановлено естественное
право в качестве надгосударственного источника нормы. С основанием Организации
Объединенных Наций (со второй попытки) осуществился проект «своеобразной глобальной политической системы», которая, несмотря на бесчисленные кризисы, в том числе и
самой организации, сохраняется и до сегодняшнего дня.
Хотя ООН и сегодня состоит из национальных государств, принадлежащих к традиционной международной системе, однако теперь, в результате содержащегося в ее
Уставе запрета на агрессию и права Совета Безопасности на вмешательство, междуна-
Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Соч. в
6-ти т. Т. 6. М., 1966. С. 12-13.
68
См. напр.: http://www.germany.org.ru/ru/library/internationale-politik/2000-02/
rticle03.html.
67
родное право гарантируется сегодня в гораздо большей степени, чем это было ранее. Густая сеть специализированных организаций ООН создает важную основу для развития
многосторонней международной политической правовой системы.
Еще более важным шагом на пути развития универсальной системы ценностей было принятие в 1948 году Всеобщей декларации прав человека. Она впервые пробила некую
брешь в действовавшей с 1648 года системе подчинения человека государством и объявила каждого индивидуума субъектом универсальных человеческих прав.
Таким образом, доктрина политического идеализма сегодня не только провозглашается и проповедуется многими мировыми политическими субъектами (главным образом, западными), но и реально (более или менее успешно) воплощается уже в системе мировых политических институтов и общепризнанных политических норм, подкрепленных
соответствующими санкциями, в том числе и легитимным надгосударственным насилием.
Однако, в то же время, второй наиболее популярной в настоящее время идеологической доктриной международных отношений является доктрина, получившая название
«политического реализма». Эта концепция ведет свое начало еще от Фукидида, Н. Макиавелли, Т. Гоббса и Д. Юма, К. фон Клаузевица и др., но наиболее четко она была выражена в работах известного американского политолога-идеолога Г. Моргентау (1904-1980).
Согласно этой концепции, в международной политике основным субъектом и деятелем —
«актором» — является не человек (индивид), а нация, организованная в государство.
Нация-государство имеет свои, несводимые к интересам отдельных, составляющих его
индивидов, интересы. И эти интересы сводятся, главным образом, к сохранению и приумножению национальной мощи-власти (strength-power), являющейся единственным реальным гарантом ее безопасности и развития. Международная политика не есть арена
борьбы за права человека (индивидов), а есть сфера борьбы наций за их выживание и доминирование в мире.
Уже первое издание книги Г. Моргентау «Politics among Nations. The struggle for
Power and Peace»69, вышедшей в 1948 г., вызвало широкий интерес в научной и политической среде не только в самих США, но и в других странах Запада. В числе главных причин, вызвавших этот интерес, несомненно, были конкретные исторические обстоятельства
(крах Лиги Наций и Вторая мировая война, начало «холодной войны»), ответом на которые во многом и была концепция Г. Маргентау. Все указанные события вызвали глубокий
кризис пресловутой идеалистической доктрины международных отношений.
В противоположность идеализму основным, базовым положением политического
реализма безусловной является максима о том, что политик выше и прежде всего (выше
моральных, правовых и т.д. норм) должен ставить цель выживания и господства на международной арене его нации, его государства. Все остальное он может принимать в расчет
лишь постольку, поскольку это не противоречит указанной главной основополагающей
цели. «Индивид, — пишет Г. Моргентау, — может сказать: «Fiat justitia, pereat mundus
(пусть гибнет мир, но торжествует закон)», но государство не имеет такого права. И индивид, и нация должны оценивать политические действия на основе универсальных моральных принципов таких, как, например, свобода. Однако, если индивид обладает моральным
правом принести себя в жертву этим моральным принципам, то нация не вправе ставить
69
Morgentau Hans J. Politics Among Nations: The Struggles for Power and Peace.
New York, 1985.
мораль выше требований успешной политики, которая сама по себе основана на моральном принципе выживания нации»70.
Таким образом, главное противоречие между идеологиями политического идеализма и политического реализма состоит в том, должны ли государства как основные акторы международных отношений подчиняться некоторым нормам, имеющим надгосударственный характер или каждый из них должен преследовать прежде всего свой интерес?
Идеализм предлагает некоторую надгосударственную универсальную идеологию, реализм
согласен ее принять только в том случае, если она выгодна непосредственно его государству. Если же она ему не выгодна, он отрицает всякое верховенство надгосударственных
норм, отстаивая свои личные интересы. Идеология политического реализма, таким образом, не универсальна, а, в известной мере, эгоистична. Она не предлагает никакого универсального порядка для всех международных акторов, вырабатывая при этом правила
поведения исключительно для себя.
Нетрудно заметить, что геополитика как наука отражает именно такое положение
вещей, при котором международные субъекты, действующие на мировой арене, ведут себя в соответствии с требованиями политического реализма. Это наука о глобальном поведении таких или подобным реалистов.
Однако, если мы поставим теперь вопрос, какой же из этих двух, противоречащих
друг другу в принципиальном плане идеологий руководствуются в своей международной
политике, например, западные страны во главе с США, то ответ должен быть таким: и
той, и другой, смотря по обстоятельствам. При этом положения политического идеализма
в полной мере используются западными странами, как правило, на уровне риторики, тогда
как императивы политического реализма или же актуализируются повсеместно на практике. Причем, эта «двойная бухгалтерия», заключенная в политике «двойных стандартов»
стран Запада, стала особенно востребованной и популярной именно после распада СССР и
исчезновения с международной арены равного им по мощи центра силы, принуждавшего
их к поиску решений сложных мировых проблем в политико-правовой плоскости. Почувствовав свое некое превосходство в силовых аспектах, западный мир стал все чаще отдавать предпочтение решениям в известной мере неправым и несправедливым, но безусловно выгодным для них (бомбежки и расчленение Югославии, вторжение в Ирак, угрозы
Ирану, Сирии, Сев. Корее и т.д.).
Следует, в то же время, отметить также и то обстоятельство, что США, воспринявшие идеологию политического реализма в гораздо большей степени, нежели западноевропейцы, в гораздо меньшей степени склонны «увлекаться» либеральной риторикой,
чем последние, и более открыто рассуждают о национально-государственных интересах
своей страны, чем о «правах человека» и других «либеральных ценностях». Хотя, безусловно, оба влиятельных международных субъекта традиционно исповедуют как реализм, равно как и идеализм перманентно и попеременно, в зависимости от обстоятельств,
но в любом случае к своей выгоде.
«Вопреки требованиям демократии и Парижской хартии для новой Европы, провозглашающей незыблемость прав человека, — пишет, в частности, Л.И. Глухарев, — их
приоритет перед правами государства, многие конкретные политические акции государств
расходятся с их громкими благородными декларациями. Практическая политика госу-
Моргентау Г. Политические отношения между нациями. Борьба за власть и
мир // Социально-политический журнал. 1997. № 2.
70
дарств исходит прежде всего из собственных, часто эгоистических интересов, в связи с
чем и в зависимости от той или иной конъюнктуры во главу угла ставятся то права человека, то интересы нации. В последнее время западная либеральная пресса вновь стала писать о возрождении российского империализма, но остается глуха к проблемам дискриминации русскоязычных граждан, оказавшихся в одночасье и не по своей воле нежелательными иностранцами в ряде бывших советских республик. Предпринимаются попытки решать некоторые территориальные проблемы не правовыми методами, исходя из общеевропейских интересов, а на основе идеологических, религиозных, националистических
концепций, продиктованных прежде всего своекорыстными интересами местных национальных элит»71.
Что же касается деятельности западных государств на больших исторических отрезках, то события нескольких последних столетий убедительно показывает, что серьезное обращение к принципам политического идеализма происходит всякий раз после того,
как политика политического реализма приводит международное сообщество на грань вселенской катастрофы (и Лига наций, и ООН оказывались вполне приемлемыми институтами только после ужасов мировых войн). Кстати, именно такой путь к мировому правовому государству и вечному миру и предполагал И. Кант, считавший, что его идеал осуществится в конце концов не по доброй воле эгоистических субъектов, а в силу достижения
ими в результате всемирной вражды такого состояния, после которого дальнейшее противостояние станет уже самоубийственным для всех, что и потребует, наконец, их добровольного подчинения надгосударственному (наднациональному) мировому правительству.
Таким образом мы полагаем, что подобное направление в исследовании геополитики является вполне оправданным и актуальным. Здесь геополитика является концептуальной основой понимания и объяснения «поведения» мировых геополитических субъектов на международной арене.
При этом возможно и необходимо различать, во-первых, геополитику в узком и
широком смыслах. В узком смысле геополитическими являются те концепции, которые в
центр своих построений ставят географический фактор и определяют его влияние на внутреннюю и внешнюю политику государств, живущих и действующих в окружении других
таких же географически детерминированных субъектов (акторов). В широком же смысле
геополитическими являются практически все концепции мировой международной политики как системы взаимодействия мировых политических субъектов. Географический
фактор в данном случае не выделяется в нечто особенное и учитывается лишь в комплексе
со всеми другими факторами.
Во-вторых, необходимо различать геополитику как науку (которую целесообразно
было бы называть «геополитологией») и геополитику как доктрину, как некое идеологическое убеждение и как определенное концептуальное руководство к действию, детерминирующее «поведение» того или иного геополитического субъекта на мировой арене.
Геополитика как наука («геополитология») является универсумом для всех; геополитика,
выступающая в качестве доктрины у каждого конкретного государства (или государственного союза) может и, очевидно, должна быть уникально своей.
По данным основаниям все геополитические доктрины можно свести к двум основным генеральным направлениям — доктрине политического идеализма и доктрине по-
Глухарев Л.И. Гуманитарная Европа как фактор глобальной безопасности
// Проблемы глобальной безопасности. М., 1995. С. 165.
71
литического реализма. Политический идеализм в значительной степени перекликается с
базовыми ценностями западного либерализма (самоценность личности, «недоверие» государству, приоритетность права и т.д.). С точки зрения этой доктрины интересы отдельно
взятой личности должны быть признаны высшим целеполаганием не только внутри государств, но и в системе межгосударственных отношений. Политический реализм, например, на первое место ставит государство и его суверенитет, не признающий над собой никакого надгосударственного принуждения. С точки зрения этой максимы интересы государства следует ставить неизмеримо выше и международного права, и общечеловеческой
морали.
Реальное поведение всех современных геополитических субъектов определяется
противоречивым комплексом положений и идей равно как той, так и другой доктринальной установки. При этом политический идеализм чаще всего доминирует и господствует
исключительно в риторической форме в то время как политический реализм — в праксеологической. Хотя следует отметить, что в моменты мировых кризисов и катастроф геополитические акторы оказываются вполне способными и к воплощению признаваемых, проповедуемых ими идеалов в конкретные мировые институты (Лига Наций, ООН и т.д.).
В условиях современного глобализирующегося монополярного мира в политике западных стран (оказавшихся победителями) политический реализм снова взял верх над
доктриной политического идеализма (хотя последняя по-прежнему доминируют в их риторике). В современной мировой политике господствуют эгоистические интересы «сильных», на службу которым ставятся и сами международные институты, призванные защищать нормы международного права и общечеловеческой морали.
Портнягина И.И
Войны «нового поколения» в свете теорий информационного общества.
Реалии современного состояния международных отношений, изменение характера
вызовов и угроз международной безопасности, новая глобальная тенденция усиления взаимозависимости стран мира на основе экономических связей, экспоненциальный рост достижений в области информационных технологий требуют осмысления и анализа имеющихся на сегодняшний день теорий, методов и методик исследования внешней политики
и явления современных войн и конфликтов – конфликтов «нового поколения».
Сегодня актуальность имеют различные точки зрения на изменение содержания
внешней политики в контексте войны и мира. Одни говорят об отмирании этатистского
характера международных отношений и конфликтов, другие подчеркивают процесс
трансформации мотивов конфликтов и войн – от территориально-захватнических до доминирующих сегодня сепаратистских, межобщинных, цивилизационных «разломов»72.
Третьи акцентируют внимание на появлении новых технологий ведения войн, основанных
на новейших разработках в области информатики.
Можно констатировать, что одной из причин изменения характера войн является
становление в конце ХХ – начале ХХI общества нового типа - т.н. информационного общества или общества знаний73. Начиная с 60-х гг. ХХ в. западные социологи и социальные
философы (Д. Белл, Э.Тоффлер, М. Кастельс, Г.Шиллер, Ю. Хабермас, Э.Гидденс и др.74)
стали активно обсуждать вопрос вступления наиболее развитых стран в качественно иную
стадию социального развития, называемую ими «постиндустриальным» или «информационным» («информациональным») обществом. Разработанные учеными научные теории
фокусировали внимание на изменении роли информации в жизни человека. В совокупности теории информационного общества констатировали ряд черт, присущих современному обществу знаний и накладывающие отпечаток на характер современных войн и конфликтов: это трансформация категорий пространства и времени под влиянием информационных технологий (появилось дистанционно управляемое оружие); возникновение информационного неравенства (страны, разработавшие информационные способы ведения
войны, и остальные страны); расширение масштабов манипуляции информацией; резкое
повышение объемов и качества отслеживания информации и, наконец, как следствие, появление информационных войн75.
Проблеме информационно-психологических войн посвящена многочисленная отечественная литература (В. Лисичкин, Л. Шелепин, И. Панарин, А. Манойло, И. Головин,
Г. Почепцов, С.Расторгуев и др.)76. В 1997 г. было дано определение информационной
«Цивилизационный разлом» - термин Самюэля Хантингтона.
Изобретение понятия «информационное общество» приписывается профессору Токийского технологического института Ю. Хаяши.
74
См. об этом подробнее: Bell, Daniel . The Coming of Post’ Industrial Society: A Venture in Social Forecasting.
Harmondsworth, 1976; Toffler A. The Third Wave. 1980; Castells M. The Information Age. Oxford, 1996-8; Schiller H. ‘Information: A Shrinking Resource’. The Nation, 28 Dec1985/4 Jan 1986; Habermas J. Communication and
the Evolution of Society. Heinemann, 1979; Giddens A. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late
Modern Age. Cambridge, 1991.
75
Впервые термин «информационная война» (ИВ) был введен в 1985 г. китайским теоретиком информационной войны Шэнь Вэйгуаном. К числу первых официальных документов по этой проблеме можно отнести
директиву МО США «Информационная война» (1992). В 1993 г. в директиве Комитета начальников штабов
уже были изложены основные принципы ведения информационной войны.
76
См. об этом: Лисчкин В., Шелепин Л. Третья мировая информационно-психологическая война. М., 1999;
Расторгуев С.П. Информационная война. — М., 1999; Почепцов Г.Г. Информационные войны.
72
73
войне: «Действия, предпринятые для достижения информационного превосходства в интересах национальной стратегии и осуществляемые путем влияния на информацию и информационные системы противника при одновременной защите собственной информации
и своих информационных систем»77. Были определены семь форм информационной войны (ИВ): командно-управленческая, разведывательная, психологическая, хакерская, экономическая, электронная, кибервойна.
Сегодня во многих государствах ведется активная работа по созданию специальных структур, которые совершенствуют старые и разрабатывают новые методы ведения
информационно-психологических войн. Россия вместе с рядом других государств также
приступила к разработке и созданию информационного оружия. В обозримом будущем
достижение конечных целей войн и вооруженных конфликтов будет решаться не только
уничтожением войск и сил противника, сколько за счет подавления его государственного
и военного управления, навигации и связи, воздействия на другие информационные объекты, от которых зависит стабильность управления государством.
Именно с этой целью передовые государства активно разрабатывают формы и методы борьбы в информационной сфере. А с развитием информационных технологий
трансформируется представление о военной мощи и политических возможностях государства, меняются традиционные формы силового противоборства. На первый план выходят
действия, результаты которых достигаются за счет технологического и, главным образом,
информационного превосходства.
Российская концепция информационной войны, разработанная в середине 90-х годов, включает в себя 4 компонента: разрушение систем связи противника; перехват сообщений; взлом компьютерных сетей; воздействие на общественное мнение путем распространения дезинформации. В отличие от США, где существуют две самостоятельные концепции — информационной и психологической войны, в России они рассматриваются как
одно целое. В 2000 г. была утверждена Концепция внешней политики РФ, которая отражала наличие угроз информационной безопасности страны, а также принята Доктрина
информационной безопасности РФ, которая служит основой формирования государственной политики в области обеспечения информационной безопасности78.
При информационном способе ведения войны информационная составляющая
приобретает гораздо больший вес, ее роль становится более ясной, а масштабы использования – более широкими, чем в эпоху индустриального образа ведения войн. В наши дни
информация возникает в результате отслеживания поведения противника (или потенциальных противников), учета собственных ресурсов и ресурсов противника, управления
общественным мнением у себя в стране и за границей.
Информация пронизывает всю структуру военной машины, идет ли речь об использовании спутников для наблюдения за противником, о компьютерах, которые хранят
данные и оценивают потребности армии, об «умном» запрограммированном оружии. Таким образом, информация теперь – это не только забота разведки, собирающей сведения,
сейчас информация заложена в самом оружии и в системах, принимающих решения.
Можно проследить эволюцию взглядов на становление понятия ИВ на примере военного руководства США. При этом следует выделить два периода их возникновения,
М.: Рефл-бук, К.: Ваклер, 2000; Панарин И. Информационная война и геополитика. М., 2006.
77
Панарин И. Информационная война и геополитика. М., 2006. С. 222.
78
Полнотекстовые версии документов можно посмотреть на сайте http://www.nationalsecurity.ru/library
становления и развития. В первом периоде (1947-1985 гг.) два этапа: на первом этапе
(1947-1973гг.) зародились основополагающие подходы к будущим информационным операциям. Содержанием второго этапа (1973-1985 гг.) явилось комплексное изучение опыта
информационных составляющих боевых действий в ходе локальных войн и вооруженных
конфликтов.
Второй период. Первый этап (1985 г. – дек.1992 г.) – использование новейших информационных технологий, психологических операций, радиоэлектронной борьбы на
стратегическом, оперативном и тактическом уровнях (Панама, война в Персидском заливе). Второй этап (дек. 1992 г. – февр. 1996 г.) характеризуется активной теоретической
разработкой при большом разнообразии подходов единой концепции информационной
борьбы (ИБ) в масштабе вооруженных сил, а также соответствующих видовых концепций
в сухопутных войсках, ВВС и ВМС. Третий этап (февр. 1996 г. – окт. 1998 г.) – завершение разработки теоретических основ ИБ, подготовка и проведение информационных операций. В те годы со всей очевидностью проявилась ограниченность применяемых форм и
методов ИБ, что потребовало продолжить дальнейшую разработку ее теории, в том числе,
применительно к мирному времени, а также во всем диапазоне военных действий и в так
называемых военных операциях, отличных от войны. Четвертый этап (окт. 1998 г. – по
наст. вр.) – утверждение взгляда на ИБ как стратегическое средство достижения целей
национальной военной стратегии и стратегии национальной безопасности США посредством проведения информационных операций.
После распада СССР и устранения угрозы прямого конфликта сверхдержав появилась надежда, что в будущем конфликты примут форму, которую М. Кастельс назвал
мгновенными войнами79. Он имел в виду, что это будут короткие столкновения, когда активные боевые действия будут продолжаться только несколько дней или недель, в этих
войнах США (НАТО и/или силы ООН) одерживают быструю победу в силу огромного
превосходства в военных ресурсах. В этих войнах державы будут делать ставку на использование относительно немногочисленных профессиональных солдат, пилотов и
вспомогательных сил. Это было бы сдвигом в сторону использования «интеллектуальных
бойцов»80: основная роль будет принадлежать тем, кто обслуживает сложные вооруженные комплексы. Неотъемлемой частью методик информационного образа ведения войны
стали такие, как использование теории игр, моделирования и системного анализа, а также
применение планирования «в условиях неопределенности»81.
Таким образом, в XXI веке трансформация теории и методов исследования внешней политики и конфликтов и войн, в частности, будет проходить с учетом реалий информационной эпохи.
79
Castells M. (1996-8), The Informational Age. Oxford: Blackwell.
Toffler A.&Toffler H. ( 1993), War and Anti-War. Boston, MA: Little Brown.
81
Oettinger A. G. (1990), Whence and Whither Intelligence, Command and Control? The Certainty of Ancertainty.
Cambridge, MA: Harvard University.
80
РАЗДЕЛ 2. ГЛОБАЛЬНАЯ СРЕДА ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ
Ю.В. Косов
Трансформации современных международных отношений
и внешняя политика государства в ХХI веке
Вступление мирового сообщества в новый этап развития, когда была демонтирована
Ялтинско-Потсдамская биполярная система международных, а глобализация стала ведущей тенденцией развития современного мира, оказало существенное влияние на такую
важную сферу жизнедеятельности современных государств как внешняя политика. Таким
образом, изучение влияния трансформаций современных международных отношений на
внешнюю политику государства в ХХI веке представляется весьма актуальным. В данной
связи возникает ряд исследовательских проблем, имеющих как теоретическое, так и практическое значение.
Первая проблема связана с пределами, в которых современное государство может
осуществлять самостоятельную внешнюю политику. Возникновение однополярного мира
усилило асимметрию в международных отношениях, что объективно сужает возможности
современных государств проводить такую политику на мировой арене. На протяжении
всей мировой истории государства, составляющие международное сообщество развивались крайне неравномерно. Человечество знало периоды возвышения Испании и Франции. Англия к середине XIX века создала Британскую империю, в которой как говорили
современники «никогда не заходило солнце», потому что в её состав входили территории,
составлявшие почти ¼ всего сухопутного пространства нашей планеты и находившиеся
практически на всех континентах. В 1950-е – 1980-е годы Советский Союз являлся одной
из двух сверхдержав. К концу прошлого столетия США достигли такого могущества, которого, по оценке экспертов по глобальному развитию, не достигало ни одно государство
в мире со времен Римской империи. Доллар превратился в мировую валюту, и более 160
государств в мире стали держать свои финансово-валютные резервы преимущественно в
американских денежных знаках (сегодняшний финансовый кризис существенно ослабляет
позиции Соединенных Штатов как самой влиятельной державы начала ХХI века). После
распада СССР на Соединенные Штаты стало приходиться около 35-40% мировых военных расходов. Они тратят на оборону почти столько же, сколько все остальные почти
200 государств на нашей планете. Разрыв ещё большего масштаба образовался в сфере
военных научных и опытно- конструкторских разработок (НИОКР), где доля США составляет 65-70% всех мировых расходов. Таким образом, единственная сверхдержава ведет гонку вооружений сама с собой.
В настоящее время в мировом развитии наблюдаются две тенденции, которые могут
существенно повлиять на внешнюю политику современных государств, прежде всего на
степень ее зависимости от глобальных центров силы. Речь идет об определении тех рамок, в которых может осуществляться внешняя политика суверенного государства в ХХI
веке.
Первая тенденция заключается в стремлении сохранить сложившуюся однополярную
систему. Во второй половине прошлого века в международных отношениях сложились
международные режимы, определяющие во многом внешнюю политику современных
государств и действующие под эгидой США. Американский исследователь Д.Дрезнер
пишет: «Эти многосторонние режимы, лидирующую роль в которых играет Вашингтон,
на протяжении шести десятилетий способствовали либерализации торговли становлению
открытых финансовых рынков, нераспространению ядерного оружия. Тем самым они
обеспечивали относительный мир и процветание, принося ощутимые преимущества
США»82. Очевидно, что такие преимущества достигались и в сфере внешней политики,
возможности реализации которой для других государств ограничивались в тех областях,
где они сталкивались с национальными и глобальными интересами Америки.
Например, в современных российско-американских отношениях в отличие от отношений США и СССР значительную роль стала играть асимметрия в силовых потенциалах двух стран. Так, советская экономика по своим размерам, даже по оценкам американских специалистов, составляла 50-60% от американской, (советские эксперты оценивали
этот разрыв как гораздо меньший), а в военной сфере между двумя странами был достигнут стратегический паритет. 1990-е годы были, как известно, крайне неудачными для
экономического развития России, зато американская экономика била в этот период все
рекорды роста. В итоге экономический разрыв между нашими странами стал примерно
десятикратным. Не намного лучше выглядело соотношение сил в военной сфере. В то же
время наши страны из противников, как было в годы холодной войны, превратились в
партнеров. Однако в условиях сложившейся асимметрии США стали рассматривать Россию как младшего партнера.
Ситуация изменилась в 2001 году, когда после трагических событий 11 сентября
Россия первой предложила помощь Соединенным Штатам в борьбе с международным
терроризмом. Узнав об этом президент США Дж.Буш заявил, «что он наконец поверил в
окончание холодной войны». Затем Россия оказала существенную помощь борьбе Америки в Афганистане против Аль-Каиды и поддерживающих ее талибов. Государственный
секретарь США К.Райс в данной связи подчеркнула, «что Россия оказала американским
силам в Афганистане большую помощь, чем весь блок НАТО». Под впечатлением такого
сближения Российской Федерации и Запада руководители Великобритании и Франции
высказали мнение о том, чтобы пригласить нашу страну к вступлению в СевероАтлантический альянс, но не нашли понимания у своих американских союзников.
Такое сближение в российско-американских отношениях, к сожалению, продолжалось не очень долго, и новая полоса отчуждения началась в 2004 году, когда Соединенные Штаты поддержали «цветные революции» в некоторых постсоветских государствах. Не способствовало улучшение отношений между двумя странами и решение Вашингтона развернуть третий позиционный район американской глобальной системы ПРО
у границ России. Однако еще есть возможности остановить ухудшение отношений между
двумя странами, хотя в них накопилось немало противоречий, которые хорошо известны
и широко обсуждаются в российских, американских и мировых СМИ. Остается надежда,
что две страны смогут поставить во главу угла своих отношений сотрудничество в тех областях, где их интересы и позиции близки или совпадают. Это, прежде всего, борьба с
международным терроризмом и нераспространением ядерного оружия.
82
Дрезнер Д. Новый «мировой порядок» // Россия в глобальной политике. 2007. Т. 5 № 2. С. 21.
Известный американский специалист по международным отношениям Д.Саймс обращает внимание на то, что «в Вашингтоне бытует наивное и своекорыстное мнение, что
можно заручится поддержкой Москвы в важных для США сферах, продолжая пренебрегать приоритетами России»83. Таким образом, имеет место противоречие между сохранением однополярной модели и присущих ей международных режимов, дающих односторонние преимущества сверхдержаве, в т.ч и в области безопасности, и государством, которое отстаивает свое право проводит независимую внешнюю политику в полном объеме
без ограничений определенными, установленными без его согласия пределами, которые
данные режимы накладывают.
Вторая тенденция мирового развития, способная существенно повлиять на внешнюю политику современных государств, проявляется в создании условий для формирования многополярного мира, что стало особенно заметно в последние годы. Россия постепенно возвращается в мировую политику, а Китай на наших на глазах превращается в
третью экономическую державу мира. Усиливаются позиции Индии, Бразилии и некоторых других стран. ЕС продолжает ориентироваться на однополярную модель, однако заметное ослабление лидирующих позиций США, заставляет некоторых европейских экспертов ставить вопрос о правомерности такой внешней политики.
По всей видимости, если эта тенденция будет набирать силу в международных отношениях, то встанет вопрос об изменении пределов и ограничений внешней политики
государств, которые накладывает однополярная модель. Очевидно, что и в грядущем мире
интересы различных государств будут не совпадать и продолжат сталкиваться. Сформируется группа лидирующих стран, которые будут представлять собой глобальные и региональные центры силы. Пределы внешней политики государств расширятся, изменится их
конфигурация, исчезнут многие ограничения. Для такой трансформации должны быть
созданы определенные механизмы и правовые нормы.
Некоторые из такого рода механизмов и норм могут сформироваться в процессе
развития отношений между Российской Федерацией и Европейским Союзом, которые уже
сейчас оказывают существенное влияние на мировую политику и занимают важное место
в их внешней политике. Европейский Союз является нашим ближайшим соседом и важнейшим торговым партнером, на долю которого приходится примерно 48% российского
внешнеторгового оборота. Объем торговли между Россией и Германией, которая обладает
самой мощной экономикой среди стран ЕС достиг в 2007 году 53 млрд.долл. Доля России
во внешней торговле Европейского союза не превышает 8 %. Однако относительно малая
величина этого показателя обманчива, если делать вывод о значимости экономических
связей с нашей страной для этой организации. Дело в том, что на Россию приходится 43%
газа и 33% нефти, поступающих на европейский рынок. Энергообеспеченность имеет
стратегическое значение для нормального функционирования всех жизнеобеспечивающих
систем современного государства. Найти адекватную замену российским источникам
энергии для стран ЕС в обозримой временной перспективе практически невозможно. Одновременно Евросоюз является главным рынком сбыта российских экспортных товаров,
которому также нет адекватной альтернативы.
Потребители в Европейском союзе хотят получить твердые гарантии своей энергобезопасности, хотя Россия всегда, даже в самые трудные для нее годы всегда добросо83
Саймс Д. Теряя Россию // Россия в глобальной политике. 2007. Т. 5 № 6. С. 34.
вестно исполняла свои обязательства. Однако имевшие место в последнее время конфликты с транзитными странами порождают у наших европейских партнеров повышенную обеспокоенность. В свою очередь Россия заинтересована в получении таких гарантий
не только для потребителей энергии, но и для ее производителей и поставщиков. Данная
проблема требует серьезного обсуждения в рамках энергетического диалога ЕС – РФ, которое привело бы к выработке соответствующих международно-правовых норм и соглашений, способных защитить жизненно важные интересы всех сторон и позволило бы им
строить свою внешнюю политику на соответствующем направлении на долгосрочной основе.
Другим острым вопросом в российско-европейских отношениях является проблема
взаимных инвестиций. Формально экономическое пространство Евросоюза открыто для
движения иностранного капитала, однако, российские инвесторы сталкиваются здесь с
серьезными трудностями и ограничениями. На последнем саммите Европейский союз –
Российская Федерация в Лиссабоне президент В.В. Путин обратил внимание на то, что
российские инвестиции составляют в ЕС менее 3 млрд евро. Вероятные негативные тенденции развития инвестиционных процессов вызывают беспокойство и у представителей
Объединенной Европы. Например, финский эксперт К. Лиухто отмечает, что «Европейский союз и Россия стоят на пороге эры взаимных ограничений. Москва собирается ограничить деятельность иностранных игроков в околооборонных отраслях, а затем, возможно, и в ряде секторов добывающей промышленности. В ответ Брюссель планирует сократить присутствие зарубежных государственных компаний на энергетическом рынке, дабы
избежать сосредоточения в одних руках производства и распределения энергии»84. Понятно, что под «зарубежными энергетическими компаниями» подразумевается в первую очередь российский «Газпром». Конечно, в такой важной и сложной области как движение
капиталов необходимо создать атмосферу демократичности и открытости, которая обеспечивала бы взаимную выгоду для всех сторон.
Анахронизмом в современном глобализирующемся мире выглядят и ограничения
для передвижения граждан между Европейским союзом и Россией. Вопрос о снятии визового режима был поставлен еще на Санкт-Петербургском саммите ЕС – РФ в 2003 году,
который состоялся во время празднования 300-летия нашего города. Однако визовый режим для российских граждан был введен и новыми членами ЕС, вступившими в эту организацию в 2004 и 2007 годах, хотя во многих из них (это касается стран Центральной и
Восточной Европы) он до этого отсутствовал. Переговоры по данному вопросу ведутся,
но идут они трудно и медленно, а Великобритания вообще их прекратила. К настоящему
времени сторонами достигнуто ослабление визового режима в отношениях с некоторыми
странами (Германия, Франция, Италия и др.) для определенных категорий граждан (ученые, бизнесмены, спортсмены, студенты и т.п.), но в целом это проблемы не решает. Указанные ограничения сказываются на международной мобильности российских граждан, на
их возможностях получить доступ к центрам европейской культуры. Так, по данным
Центра «Евросоюз – Россия» лишь 18% россиян хотя бы раз в жизни выезжали за пределы
СНГ. Подобные трудности существуют и для граждан государств-членов ЕС в посещении
нашей страны.
Лиухто К. Как развязать гордиев узел между Россией и ЕС?// Россия в глобальной политике. 2008. Т. 6.
№ 1. С. 171.
84
Решение выше указанных и других проблем осложняется отсутствием современной
договорной базы между Европейским Союзом и Россией. Действующие Соглашение о
партнерстве и сотрудничестве (СПС) было подписано в 1994 году, а вступило в силу три
года спустя и отражает ситуацию, которая имела место в середине прошлого столетия. За
это время российско-европейские отношения вышли на качественно иной уровень. Новое
Соглашение о стратегическом партнерстве планировалось подписать в 2006 году, но возникшие противоречия и вето наложенное Польшей не позволило это сделать. Сейчас эти
препятствия в целом устранены и, по мнению федерального канцлера Германии
А.Меркель, подписание этого договора может произойти на ближайшем саммите ЕС - РФ
который состоится в июне 2008 года в Нарьян-Маре.
Таким образом, два потенциальных глобальных центра силы грядущего мира стремятся строить внешнюю политику друг по отношению друга на взаимоприемлемой нормативной и институциональной базе, при которой пределы и ограничения такой политики
имеют добровольный и взаимосогласованный характер. Однако данный процесс идет
медленно и противоречиво, что еще раз подчеркивает сложность решаемой в его ходе
проблемы.
Наряду с процессом трансформации мирового порядка на внешнюю политику современных государств большое влияние оказывает процесс глобализации. На формирование этой политики все большое влияние начинают оказывать международные организации, в которые данное государство входит, взятые международные обязательство и международно-правовые нормы, глобальные и региональные, трансграничные экономические
процессы, мировое общественное мнение,
Глобализация означает растущую взаимозависимость государств современного
мира, а значит и взаимозависимость внешней политики Во-первых, этот феномен связан с
возникновением большого числа международных организаций, среди которых всемирные и
региональные, универсальные и специализированные институты и учреждения. Эти организации играют все большую роль в мировой экономике и политике. Первые такие организации возникли уже во второй половине 19 века. Например, в декларации Всемирного почтового союза, созданного в 1874 году при непосредственном участии России, указывалось, что
весь мир рассматривается как «общая почтовая территория». Это было одним из первых знаков начала глобализации различных сторон жизнедеятельности международного сообщества
при помощи различных всемирных учреждений. В конце прошлого столетия масштабы такой
глобализации приняли невиданные никогда в истории человечества масштабы. Заметной вехой в этом процессе стало создание в 1995 году Всемирной Торговой Организации (ВТО), которая регулирует тарифы в глобальном масштабе, и в неё входят сейчас свыше 150 государств. Как известно, переговоры, о присоединении к этой организации ведет и наша
страна.
Во-вторых, складывается новая система мирового экономического воспроизводства,
когда на общепланетарной экономической сцене все большую роль начинают играть глобальные и транснациональные фирмы, годовые обороты некоторых из них стали сопоставимы с
годовыми бюджетами малых и даже средних национальных государств. Во внешней политике
современное государство все больше вынуждено учитывать глобальные экономические процессы. Ткань финансово-экономических связей в мире стала такой плотной, что ежесуточно государственные границы пересекают несколько триллионов долларов.
Одним из важнейших следствий процесса глобализации является формирование
глобального гражданского общества. Это общество представляет организованное в глобаль-
ном масштабе объединение людей, которые независимо от национальной принадлежности или
гражданства разделяют общечеловеческие ценности. Эти люди проявляют активность в решении проблем мирового развития, особенно в тех сферах, где правительства не способны или
не желают предпринимать необходимые действия. Таким образом, государство ХХI века во
внешней политике вынуждено учитывать позицию глобального гражданского общества. Данное
общество выполняет по отношению к внешней политике государства определенные функции
неформального контроля, выступает в качестве системы сдержек и противовесов. Однако глобальное гражданское общество находится в стадии становления, и его функции еще проявляются
не так явно и агрегировано, как на национальном уровне.
Еще одна из рассматриваемых нами проблем влияния трансформаций международных отношений на внешнюю политику государства в ХХI веке связана с изменением
конфигурации процесса мирового развития. Многие специалисты в области международных отношений считают, что в ХХI веке ось мирового развития будет смещаться из Северной Атлантики на Тихий океан. В АТР в наши дни проживает свыше 40% населения
нашей планеты, а его доля в мировом ВВП составляет около 50%.. По имеющимся прогнозам пять наиболее экономически государств региона (Китай, Япония, Индия, Южная
Корея и Индонезия) в 2015 году будут производить 45% мирового ВВП. Это вынуждает
многие государства вносить существенные ориентиры в региональные приоритеты своей
внешней политики.
Например, Австралийскому Союзу удалось провести переориентацию своей торговли с Европы на Азиатско-Тихоокеанский регион (АТР). Это был достаточно сложный
долговременный процесс. Однако такая трансформация позволила стране в полной мере
использовать географическую близость к быстрорастущим экономикам АТР, роль которого в мировом хозяйстве неуклонно возрастает. В Восточную Азию направляется теперь
свыше 50% австралийского экспорта. Главным торговым партнером Австралии является
Япония. В эту страну адресуется 35% всего австралийского экспорта товаров и услуг,
предназначенного для Восточной Азии. В 2005 г. поставки на японский рынок возросли
на 28% и достигли 28,4 млрд. долл. (все данные приводятся в австралийских долларах, а
один доллар этой страны равен примерно 0,82 доллара США), что составляет 20% всего
австралийского экспорта. В том же году на второе место во внешней торговле Австралии
вышел Китай (долгое время это место занимали США, а сейчас они переместились на третью позицию). Специалисты обращают внимание на начало переговоров между Австралией и Китаем о создании зоны свободной торговли. Такой подход характерен для внешней
политики Австралийского Союза, когда экономическая экспансия сопровождается адекватными дипломатическими усилиями. Так, ещё в 1989 году по предложению австралийского премьер-министра Р.Хоука создана
международная организация АзиатскоТихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). Это явилось следствием растущей взаимозависимости экономик стран АТР, которую сумела правильно оценить австралийская дипломатия и использовать в национальной внешней политике этого государства.
В значительной степени рассматриваемые изменения в мировом развитии затронули нашу страну. Россия ставит целью расширить участие в интеграционных процессах в
АТР. В азиатской части нашей страны проживает 20% населения и сосредоточены основные стратегические природные ресурсы. В 2012 году саммит крупнейшей региональной
интеграционной организации - Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС) состоится во Владивостоке. Наша страна взяла на себя также обязательства
содействовать формированию вместе с партнерами по АТЭС системы свободной и от-
крытой торговли и инвестиционной деятельности в АТР. Основными целями этого процесса, по мнению экспертов, является выработка общих региональных правил поведения,
основанных на следующих принципах: открытый регионализм, консенсус при принятии
решений и добровольность их выполнения, учет особенностей национального развития
каждого участника региональной интеграции.
По оценкам специалистов Минтранса Российской Федерации, объемы российского
экспорта энергоносителей и промышленного сырья в страны АТР увеличатся к 2010 году
не менее чем в 1,5 раза. Согласно энергетической стратегии России доля АТР в экспорте
российской нефти увеличится с 3% в настоящее время до 30% к 2020 году. По прогнозам
Центра проблем развития при Госсовете Китайской народной Республики степень зависимости Китая – ведущей экономической державы АТР - от международного энергетического рынка к 2010 году составит по нефти – 58%. В данной связи Китай крайне заинтересован в сотрудничестве с Россией в энергетической области. Перспективным направлением является сотрудничество со странами АТР в транспортной сфере. Прежде всего, оно
может быть реализовано путем соединения Транскорейской железной дороги и Транссиба. Азиатский транзит – вывоз товаров из государств АТР на европейский рынок и рынки
других регионов является одним из крупнейших в мире и может приносить значительные
прибыли.
Большое значение будет иметь расширение сотрудничества со странами АТР в
сфере высоких технологий, где России надо приложить большие усилия для коммерционализации своих технологических достижений в соответствии с требованиями мирового
рынка.
Важная проблема взаимосвязи внешней политики государства ХХI века и современных международных отношений, которую мы также считаем необходимо рассмотреть, связана с изменением внешнеполитического проблемного поля. Человечество столкнулось в последние десятилетия с глобальными проблемами (экологической, демографической, энергетической, продовольственной и другими), которые требуют для своего решения
совместных и серьезных усилий всех государств и народов. Например, за последние 500 лет
человечество уничтожило 2/3 всех лесов на планете. Этот процесс продолжается и в наше время. Беспрецедентно в современной истории Земли изменился состав её атмосферы. Так за последние сто лет в результате сжигания огромного количества ископаемого топлива и вырубки
тропических лесов содержание углекислого газа в атмосфере увеличилось на 1/3.
Эти проблемы на протяжение почти всей истории занимали во внешней политике государств периферийное место или отсутствовали в ней вообще. Так, в 1965 году к двадцатой годовщине ООН эксперты этой организации разработали список мировых проблем, в который не
были включены экологическая, энергетическая и многие другие проблемы. В наши дни такие
проблемы называют глобальными. На уровне национальной внешней политики государств того
времени им также не уделялось должного внимания. В конце прошлого столетия планетарная
проблематика прочно вошла в проблемное поле внешней политики большинства государств мира. Можно сделать предположение, что во внешней политике государств ХХI века глобальным
проблемам будет придаваться все большее значение.
К примеру, в настоящее время эксперты прогнозируют бурное развитие мировой
энергетики в первой половине ХХI–го столетия. По оценкам специалистов в ближайшие
пятнадцать лет глобальное энергопотребление может возрасти на одну треть, что представляет собой очень высокий рост. При чём спрос в мире на газ будет опережать спрос на
нефть. Так, по мнению аналитиков, к 2020 году потребление газа в мировой экономике
может вырасти на 60%, а нефти на 42%. Однако роль нефти в ближайшее десятилетие
2007-2017 годов останется ведущей в мировом энергоснабжении. Из этого источника будет обеспечиваться 40% энергопотребления. Соответственно 28% будет приходится на
природный газ, 20% на уголь, 7% на возобновляемые источники и 5% на ядерную энергетику.
В то же время руководство государств – лидеров мировой экономики вынуждено учитывать в своей внешней политике не только ближайшие, но и долгосрочные перспективы развития мировой энергетики. На этом направлении многие прогнозисты предсказывают постепенный переход от нефти к природному газу и начало превращения
последнего в главный источник энергии для развития мировой экономики примерно гдето в середине ХХI века.
В глобальной энергетике наряду с рассмотренным выше перераспределением объемов производства энергии по отдельным отраслям будет происходить и перераспределение потребления энергии среди крупнейших регионов мира. Стремительный рост, как мы
уже отмечали, демонстрирует Азиатско-Тихоокеанский регион (АТР), где прирост потребностей развивающихся азиатских экономик-гигантов (Китай, Япония, Индия и др.)
оцениваются экспертами в 45% от всего грядущего увеличения спроса на энергоносители
во всем мире.
Группа экспертов под руководством С.А.Караганова в данной связи обращают внимание на следующее: «Принципиальное значение приобретает геостратегическое
противостояние между Китаем и Соединенными Штатами. К 2030 году КНР сравняется с
США по объемам импортируемой нефти. При этом китайское руководство ясно осознаёт,
что без обеспечения надежными источниками энергоресурсов дальнейший рост экономики станет невозможён. Именно поэтому энергетическая безопасность и поиск новых рынков для Китая становятся вопросом «выживания» как одного из лидеров мировой экономики»85. Аналитики также подчеркивают очевидную не заинтересованность американской стороны в усилении китайского присутствия на углеводородном рынке. США проявляют готовность использовать максимум политических и экономических рычагов для того, чтобы не допустить туда нефтегазовые компании Поднебесной.
Не все спокойно и на европейском энергетическом направлении. Это связано
с тем, что интересы производителей, транспортировщиков и потребителей энергоресурсов совпадают не во всем. Данные противоречия достаточно часто приводят к конфликтным ситуациям. Например, периодически возникающие, к сожалению, проблемы с
установлением справедливых цен на газ и со своевременной оплатой уже осуществленных поставок между Россией и её соседями. Или конфликт интересов в Европейском Союзе между странами с развитыми энергетическими системами (Германия, Франция, Италия, Испания и др.) и государствами со слабой энергетикой.
В данной связи французский эксперт Ж.Сапир пишет, что нельзя понять «политических заявлений о том, что «Европа выиграет, если обойдется без России», а «Европа нуждается в энергетической НАТО». Нравится нам это или нет, но по крайней мере в
ближайшие 25 лет России предстоит играть центральную роль на мировых энергетических рынках. Ведь это единственная страна, которая способна осуществлять снабжение
всеми видами энергоресурсов -- от нефти до ядерной энергии, и от угля до источников
85
Мировая энергетика: взгляд на десять лет вперед // Россия в глобальной политике. 2006. Т. 4. № 1. С. 51.
возобновляемой энергии (таких, как биотопливо)»86. Таким образом, глобальная энергетическая проблема в ее региональном
(европейском) измерении оказывает серьезное
влияние на определение основных векторов внешней политики таких серьезных игроков
на мировой политической арене как Европейский Союз и Российская Федерация.
В заключение можно сделать вывод о том, что связь между сферой внешней
политики государства и системой международных отношений будет возрастать. Причем
изменения в этой системе, появление новых факторов мирового развития, интенсификация уже существующих глобальных процессов станут оказывать все большее, а иногда и
решающее влияние, на формирование и реализацию внешней политики государства ХХI
века. В данной связи внешней политика должна быть направлена не только на защиту
национальных интересов государства, но и способствовать формированию благоприятных условий для осуществления позитивных для определенной страны изменений в системе международных отношений. Такая политика должна быть также ориентирована на
блокирование негативных тенденций в трансформации системы международных отношений.
Cапир Ж. Энергобезопасность как всеобщее благо // Россия в глобальной политике. 2006. Т. 4. № 1. С. 51.
// Россия в глобальной политике. 2006. Т. 4. № 1. С. 77.
86
Н.М. Мухарямов
О внешней политике языкового благоприятствования
В практике международно-политических отношений, так же как и в любой сфере
социальной жизнедеятельности, органично, повсеместно, всесторонне и во множестве
проявлений присутствуют языковые начала. Языки не просто служат средством общения
или инструментами конструирования политической картины мира, символизируют идентичность или геополитическую принадлежность. Они образуют среду, в которой такое
общение становится в принципе возможным.
С факторами социолингвистического порядка связаны многие аспекты внешней
политики современных государств. Сюда относятся такие многоплановые характеристики, как детерминанты международного поведения, сопутствующие (часто непреднамеренные) эффекты предпринимаемых решений и действий. Здесь же можно упомянуть возможности равноправного участия в культурно-информационном обмене и гарантии собственной безопасности в этой области, ресурсы “soft” природы, когда к числу инструментов международного влияния относят распространение языка страны (в % от населения
мира и распространенность языка в сети Итернет)88. Названные – и многие другие - моменты относятся, если так можно выразиться, к контекстным проявлениям языкового фактора внешнеполитического поведения государств. Все это можно объединить под рубрикой «языковые измерения».
Несколько иная, самостоятельная аналитическая перспектива связана с языком
собственно как с предметом внешней политики – с соответствующими стратегиями, интенциями, эксплицитно выраженными в ситуации конфликта или сотрудничества интересами, вызовами, целями, установками. Этот ракурс подпадает под такое резюмирующее
определение, как «повестка дня».
Оба из указанных подходов на сегодня какого-то целостного концептуального
освоения в отечественных исследованиях еще не получили, как и вся тематическая область, связанная с взаимодействием языка, с одной стороны, и внешне-(международно)политической деятельности. Да и в зарубежных кросс-дисциплинарных разработках
здесь предпринимаются первые шаги. Этот сегмент знания пребывает на стадии самоопределения и поиска собственной предметной идентичности в терминах, например,
«глоттополитики», «геополитики языка», социолингвистики глобализации» или, возможно, «политической лингвистики международных отношений» 89.
В сообществе специалистов-языковедов названное направление, естественно, признается в качестве весьма принципиального и значимого. Так, Л.А. Вербицкая, возглавляющая влиятельные международные и российские объединения преподавателей русского
языка и литературы, выступая за активизацию научных и практических разработок в этой
области, подчеркивала, что «в странах английского, французского и немецкого языков
См.: Политический атлас современности. Опыт многомерного статистического анализа политических систем современных государств. – М., 2007. – С. 260.
89
См. подробнее: Мухарямов Н.М., Мухарямова Л.М. Язык как politics // Политическая теория, язык и идеология. – М.: РАПН; РОССПЭН, 2008. – С. 565-570.
88
давно осознали, что языковая политика является неотъемлемой частью внешней политики» 90.
Вопрос о том, насколько жизнеспособно будет оперировать понятием «внешняя
языковая политика», остается открытым, хотя и не столь, на наш взгляд, принципиальным. Например, М.Кронгауз оперирует термином «внешняя лингвистическая политика»,
иллюстрируя ее случаями топонимической транслитерации – Кабо-Верде, Кот-Д’Ивуар,
Ашгабад, Талинн и т.д. 91. Такой «казусный», так сказать, подход достаточно типичен в
масс-медийном пространстве, когда информационными поводами становятся требования
государств в области языкового использования. Так, Австрия обусловила свое вступление
в Евросоюз употреблением около двадцати названий предметов в вариантах, отличающихся от немецкоязычных аналогов в Германии (Erdapfel в отличие от Kartoffel, примеру).
В документах ЕС теперь должны употребляться оба варианта слов. Болгария настояла на
том, чтобы денежная единица называлась в этой стране не “euro”, а «евро», т. е. с использованием кириллической графики. Южная Корея выказывала желание изменить собственное название на латинице с Korea на Corea, чтобы подняться в алфавитном порядке выше
некоторых других государств, в частности, Японии (Japan).
Возвращаясь к термину «внешняя языковая политика», можно упомянуть наличие
убедительно мотивированных предложений относительно использования замещающих
вариантов. Традиционное и общепринятое понимание феномена языковой политики подразумевает дифференцированное видение предмета: планирование корпуса vs планирование статуса; языковое развитие vs языковая детерминация и языковое использование; язык
как система vs язык как компетенция. Дискуссии вокруг языковой политики часто усложняются вследствие недостаточно ясного различение между тем и другим 92. Расхождения в
смысловых акцентах способно также затруднить специфику воздействия на предмет языковой политики внутри страны и за рубежом.
В качестве альтернативы «языковой политике» («языковому планированию») была
предложена концепция «укрепления позиций языка (упорядочения)» - «это любое вмешательство национального или международного органа, либо социального актора, направленное на установление функций или статуса одного или нескольких конкурирующих
языков на данной территории или в данном пространстве (определение статуса), либо на
стандартизацию или инструментализацию одного или нескольких языков, направленную
на то, чтобы сделать их способными осуществлять приданные им функции (устроийство
кода) в рамках предварительно выработанной языковой политики». Кроме того, предложено оперировать термином «языковое благоприятствование», под которым понимается
«принятие решений глоттополитического характера»93. По-видимому, использование понятий «укрепление позиций языка» и «языковое благоприятствование» является вполне
уместным, в том числе и для ситуации трансграничного политического воздействия на
языковые процессы и отношения.
Русский язык в мире: современное состояние и тенденции распространения. Вып. 3. – М.: Центр социального прогнозирования, 2005. – С. 217.
91
См.: Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. – М.: Знак: Языки славянских культур, 2007. – С.
206-207.
92
См.: Dunn J., Nikiportes-Takigawa G., Sofonova J. Russian Language Policy // Intrgrum: точные методы и гуманитарные науки. – М.: «Летний сад», 2006. – С. 204.
93
Руссо Л.-Ж. Разработка и проведение в жизнь языковой политики // Языковая политика в современном
мире. – СПб.: Златоуст, 2007. – С. 102-103.
90
Терминологическая конструкция «языковое благоприятствование» способна, как
представляется стать основой для концептуальной модели исследования языковых моментов внешней политики. Такое внешнеполитическое языковое благоприятствование может
быть помещено в ряду таких по-своему условных понятий, как «экономическая дипломатия» или, к примеру, «энергетическая дипломатия», точно так же, как «информационная
внешняя политика» или «культурная внешняя политика». Говоря по-другому, язык занимает свое место в определенной номенклатуре таких своеобразных внешних политик, выделяемых по признаку приоритетности предмета.
Аналитический каркас при рассмотрении языкового вектора внешнеполитической
активности целесообразно выстраивать вокруг нескольких логически сориентированных
несущих конструкций. Такие смысловые опоры или блоки рассматриваемой модели образуются за счет ряда элементов.
Во-первых, это - субъектный состав участников трансграничных политиколингвистических отношений. В соответствующий разряд могут входить государства и
межгосударственные объединения, внешнеполитические ведомства или специализированный уполномоченные агентства. Сюда же можно отнести и акторов вне суверенитета субнациональные территориальные единицы разного уровня (например. Квебек, Каталония, Страна Басков, Фландрия, Южный Тироль, Республика Татарстан), языковые сообщества, политизированные этноязыковые движения, заинтересованные группы, диаспоры, символьные и масс-медийные элиты, экспертные структуры и проч. Соответственно
типологические варианты трансграничных отношений по поводу языка могут приобретать
собственно межгосударственный характер, как это происходит, к примеру, в довольно характерном случае с Молдавией и Румынией. Другие виды взаимодействий свойственны
контактам государств в акторами иного уровня – наднациональными, транснациональными или субнациональными. Так, по выражению С. Хантингтона, иммигрантские общины,
диаспоры в ряде случаев начинают играть роль «своего рода неофициального филиала
министерства иностранных дел», а также – влиятельных лоббистских структур, источников субсидирования страны происхождения. «Диаспоры, - пишет этот автор, - оказывают
заметное влияние на внешнюю политику своих родных стран», с одной стороны, и выступют в роли каналов иностранного воздействия на правительства стран пребывания, с другой стороны 94. Языковая составляющая во взаимодействии диаспор с властями из стран
происхождения, как минимум, выполняет важнейшую функцию, связанную с символизацией идентичности.
Во-вторых, таким смысловым блоком является предметная сторона внешнеполитического языкового благоприятствования. В одних случаях этим предметом может стать
собственно сам язык в качестве кода (средства коммуникации), язык как система и объект
того, что в социолингвистике принято называть «планированием корпуса».
Язык в тех или иных качествах становится средством символического конструирования геополитический идентичности, что хорошо видно на примерах решений о смене
письменности. Об этом пишет В.Л. Цымбуский, отмечая, что на европейском Востоке латинское письмо служило и служит «приметой прикосновенности Западу… Роль письменности как привходящего цивилизационного маркера иллюстрирует и ситуация с сербской
кириллицей и хорватской латиницей в бывшей Югославии, а также со встречей алфавитов
Хантингтон С. Кто мы? Вызов американской национальной идентичности. – М.: АСТ, Транзиткнига,
2004. – С. 440, 446.
94
в Боснии. Есть и другие примеры: переход румын на латинское письмо в середине XIX в.
как знак «курса на Европу» 95.
В других случаях в качестве соответствующего предмета выступает язык как право
той или иной общины, лингвистического сообщества, проживающего за рубежом то, что
подпадает под категорию «планирование статуса». Принципиально важно в каком «ранге»
продвигается язык – мировой или локальный, рабочий и официальный, как язык гуманитарного творчества или делового общения, как первый иностранный или дополнительный,
как охватывающий все сферы функционирования или их ограниченный круг. Языковые
права, будучи объектом внешнеполитического воздействия, нуждаются в свою очередь в
дифференциации на права, реализуемые через территориальный принцип либо персональный принцип. Отстаивание таких прав, далее, может быть ориентировано на идеи толерантности или на цели промоутерского характера. Права могут рассматриваться как индивидуальные или коллективные, как относящиеся к моральной или легальной сферам 96.
Наиболее, пожалуй, актуальным исследовательским направлением здесь является область
внешнеполитических усилий Российской Федерации в отношении прав русскоязычных
граждан в странах ближнего зарубежья. В каких-то еще случаях, язык как предмет внешнеполитической активности выступает в роли ресурса «мягкого» влияния на разных горизонтах международных отношений – в ближайшем ли окружении, в макрорегиональных, в
глобальных ли измерениях.
В-третьих, аналитическая рамка исследования лингвистических пунктов внешнеполитической повестки дня предполагает и такую сторону, как способы благоприятствования, используемые приемы, стратегические установки и т. д. В этих аспектах типологическая картина должна строиться на различении действий ситуативного плана, ad hoc поведения, с одной стороны, и осуществления системных усилий, с другой стороны.
Названные стратегии, что весьма принципиально, могут разрабатываться в конструктивном духе, то есть преследовать собственно политико-лингвистические цели как таковые,
но могут применяться из инструментальных соображений, подчиненных каким-то другим
– экстралингвистическим – целям. Понятно, что такой инструментальный подход, когда
проблематикой языка начинают оперировать как орудием давления или поводом для притязаний, - вещь в международно-политической практике весьма распространенная. Этнополитические требования в области языковых отношений не редко становились в истории
составной частью или прелюдией к действиям конфликтного характера, служили поводом
для перекраивания границ.
Таким образом, исследование языка и языковых проблем во внешнеполитическом
контексте предполагает учет целого спектра аналитических предпосылок.
Естественным предметом внешнеполитического благоприятствования, прежде
всего, являются, разумеется, мировые языки. По очевидным причинам именно они выступают в роли одного из важнейших источников культурно-информационного влияния во
внешнем мире. И именно между этими языками разворачивается наиболее крупномасштабное трансграничное соперничество.
Характерно, что, анализируя факторы soft власти, Дж. С. Най рассматривает в качестве основного конкурента США в области ресурсов «гибкой власти» («глобальных куль-
Цымбурский В.Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993-2006. – М.: РОССПЭН, 2007. – С. 216.
96
См.: Language Rights and Political Theory. – Oxford: Oxford University Press, 2003. – P. 27-31.
95
турных магнитов») Европу. С некоторой ревностью автор пишет о том, что половина из
десяти наиболее широко распространенных в мире языков – европейские, что испанский и
португальский языки связывают Иберийский полуостров с Латинской Америкой. Существует 50 франко-говорящих стран, каждые два года встречающихся на саммитах, и
Франция тратит почти 1 млрд. долларов в год на распространение своей культуры за рубежом - приблизительно 17 долларов на душу населения. Это – в четыре раза больше, чем
Канада, Британия и Швеция, идущие соответственно на втором, третьем и четвертом местах, тогда как расходы США на аналогичные цели составляют 65 центов на душу населения 97.
Разумеется, сами по себе бюджетные характеристики соответствующих программ,
так же, как и иные отдельно взятые параметры, исчерпывающим критерием здесь не являются. Английский язык в качестве глобального lingua franca сегодняшнего мира с реальной конкуренцией пока не сталкивается. По некоторым экспертным оценкам, под категорию так называемых “English users” или всех тех, кто, в каком бы то ни было качестве,
использует английский язык - как родной, как официальный государственный, как первый
иностранный, как язык-посредник и т. д. – твердо подпадает два миллиарда человек 98.
В качестве отдельной встает проблема, касающаяся того, какова природа англоязычной глоттополитической гегемонии, является ли она продуктом разработанной стратегии, или ей способствуют еще и саморегулирующиеся факторы языкового выбора, какие-то иные мотивы языковых предпочтений.
Непримиримые критики «англосаксонского лингвистического империализма»,
действующие в парадигме «экологии языка», напрямую увязывают экспансию английского языка с курсом, провидимым такими специализированными институтами, как Британский Совет и Информационное Агентство США 99.
Далее, в зарубежной социолингвистике английский подчас маркируется как «языккиллер», несущий основную ответственность за угрожающие темпы и катастрофические
масштабы свертывания лингвистического многообразия в современном мире. По подсчетам заместителя директора Института живых языков (США) Дэвида Харрисона, каждые
две недели в мире окончательно исчезает по одному языку – быстрее, чем вымирают животные, занесенные в Красную книгу. Всего, как утверждает автор, в мире насчитывается
около семи тысяч языков (на 83 языках разговаривает примерно 80% человечества; на
3500 малоиспользуемых языках – 0,2%). Перед непосредственной угрозой полного исчезновения сегодня оказались, согласно статистике Д. Харрисона, 383 языка: 153 языка в Северной Австралии, 113 – в Центральной и Южной Америке; 53 – на севере Тихоокеанского плато; 23 – в Восточной Сибири, Китае и Японии 100. Невосполнимость таких потерь
объясняется не только уменьшением языкового многообразия как такового, но и обеднением палитры уникальных способов языковой концептуализации мира.
С другой стороны, помимо экологической озабоченности существует мотивация,
связанная не столько с символическими функциями языков – функциями вербального
оформления этнокультурных идентичностей. Существует еще и потребность в глобальном
См.: Най Дж.С. Гибкая власть: как добиться успеха в мировой политике. – М.: ФСПИ «Тренды», 2006. С. 112, 120.
98
См.: Тер-Минасова С.Г. Война языков и мир языков и культур. – М., 2007. – С. 245.
99
См., например: Мир языков: Обзор языков мира [Текст ] = Words and Worlds. World Languages Review. –
Элиста: КалмГУ, 2006. – С. 135.
100
См.: НГ-НАУКА. – 14 нояб. 2007.
97
коммуникационном взаимодействии, во взаимном понимании. Изучение иностранных
языков расширяет индивидуальный культурный капитал, предоставляет жизненные карьерные шансы в самых разных областях. Более того, соответствующая языковая подготовка
получает бюджетное финансирование в рамках проводимой государственной образовательной политики.
Экологической парадигме в глоттополитическом сознании противостоит модель
«свободного рынка», в контексте которой доминирование «больших» международных
языков обосновывается как результат естественного выбора: «английский – язык капитализма, французский – язык республиканизма или в более позднем варианте – язык гуманитарных/человеческих ценностей» 101.
Обратившись к ситуации с русским языком как мировым, можно увидеть, что статистические параметры его присутствия в зарубежном информационном пространстве и
соответствующие прогнозные расчеты, действительно, выглядят неблагоприятными. Это,
к примеру, явствует из данных, приводимых Центром демографии и экологии человека
Института народнохозяйственного прогнозирования РАН и относящимся к прогнозу численности владеющих русским языком (млн. человек) 102:
2004 г.
Страны/регионы мира
Россия
140.0
СНГ и Балтия
100.0
Восточная Европа и Балканы
19.0
Западная Европа
7.9
Азия
4.1
Ближний Восток и Северная Африка
1.5
Африка южнее Сахары
0.1
Латинская Америка
1.2
США, Канада, Австралия и Новая Зелан4.1
дия
Итого:
278.0
2015 г.
130.0
60.0
10.0
5,0
2.8
0.9
0.1
0.7
2.5
2025 г.
110.0
30.0
5.0
3.0
1.7
0.6
0.1
0.4
1.3
212.0
152.0
О том, насколько неотложными являются внешнеполитические усилия по поддержке русского языка, свидетельствует и вывод о том, что русский язык – единственный
из 10-12 ведущих мировых языков, который на протяжении последних 15 лет, который
утрачивал свои позиции во всех основных регионах мира 103.
Русский язык значительно уступает другим мировым языкам по показателю обладания официальным статусом в суверенных государствах: английский язык пользуется
таким положением в 63 странах, французский – в 34, испанский – в 23, арабский – в 22,
немецкий и португальский – в 7.
Одним из проявлений геополитического отступления русского языка принято считать переход ряда стран СНГ на латинскую графическую основу их государственных языков. Подчас это рассматривается как ослабление связей центральноазиатских государств с
Kibbe D.A. Language policy and theory // Languages in Globalizing World. – Cambridge, 2004. – P. 237.
Известия. – 12 февр. 2007.
103
См.: Арефьев А. Как это будет по-русски? // Эксперт. – 25-31 дек. 2006. – С. 87.
101
102
Россией и усиление влияния в регионе Запада, с одной стороны, и Турции, с другой стороны.
Правда, в интересах объективности следует учитывать и всю относительность прогнозов в этой области, и динамичную подвижность ситуации, и то, что сегодняшние тенденции можно с безусловной уверенностью экстраполировать на десятилетия вперед. В
частности, вывод о неуклонном, линейно восходящем шествии английского языка по планете опять-таки статистически не подтверждается.
В глобальной сети Интернет, к
примеру, процентное соотношение пользователей-англофонов и носителей других языков
демонстрирует следующую картину 104:
1999 г.
2000 г.
2001 г.
2002 г.
Англоговорящие
56,3
51,3
47,5
40,2
Не англоговорящие
43,7
48,7
52,5
59,8
Принципиальный тезис о том, что «цифры такого рода устаревают очень быстро,
С.Г. Тер-Минасова иллюстрирует данными о языковой картине в Европейском союзе
(ЕС). Во времена, когда ЕС насчитывал 15 государств-членов, показатели владения иностранными языками – на уровне способности говорить на общие темы – выглядело в объединенной Европе следующим образом: английский язык - 40%; немецкий язык - 18%;
французский язык - 16%; русский язык - > 1%. После того, как состав членов ЕС увеличился до 28, ситуация изменилась: английский язык - 35%; немецкий язык - 16%; русский
язык - 11%; французский язык - 10% 105.
В принципе, внешнеполитический подход к стратегии продвижения русского языка
в зарубежное информационное пространство предполагает отказ от одностороннего видения целей, предпосылок и инструментов. Укрепление позиций языка не должно рассматриваться в терминах своего рода экстенсивности, в формальных параметрах демографической мощности. Разрушение русскоязычного пространства несет наибольшие потери в
странах СНГ и Балтии, что имеет свои историко-ситуативные объяснения: здесь он утратил статус de facto государственного языка. Вместе с тем, во многих бывших союзных
республиках русский язык продолжает исполнять роль языка международного (межнационального) общения. Далеко не самоочевидно, что даже через одно или два поколение он
будет замещен или вытеснен английским языком. Помимо количественных характеристик
здесь важно видеть и качественные условия.
Во-первых, перестав быть обязательным, русский язык, в силу социальноэкономической целесообразности, привлечет к себе тех, кто действительно заинтересован
в ведении бизнеса с российскими партнерами, кто мотивирован профессионально или
культурно. На одном из заседаний Совета государств Балтийского моря первый вицепремьер Российской Федерации И.И. Шувалов выступал по-русски, так как большинство
глав правительств в этой организации в той или иной степени владеют эти языком. Как
отмечал впоследствии оратор, «еще важнее другое: русский – это язык бизнеса. Нравится
это кому-то или нет» 106.
Во-вторых, на фоне сжатия позиций русского языка в образовательной сфере стран
СНГ и Балтии в Восточной, Центральной и Западной Европе специалистами отмечается
См.: Maurias J. Towards a new global linguistic order // Languages in Globalizing World. – P. 20.
См.: Тер-Минасова С.Г. Указ. соч. – С. 246.
106
Итоги. – 9 июня 2008.
104
105
стабилизация интереса к русскому языку, приходящая на смену обвальным явлениям 90-х
годов. Многие выбирают его в качестве второго иностранного. Согласно сведениям Департамента по культурным связям и делам ЮНЕСКО МИД РФ (от 13 февраля 2004 г.), в
гимназиях и лицеях ФРГ русский язык изучают 168 тыс. человек, во Франции и Англии –
по 10 тыс. человек. В Бельгии, Ирландии, Исландии, Испании русский язык изучается в
основном в системе высшего образования. В Испании, Греции, Португалии, на Кипре интерес к этому языку возрастает по мере увеличения потока туристов из России. В целом
дальнем зарубежье обучением русскому языку в образовательных учреждениях охвачено
почти 2 млн. человек. С одной стороны, это – скромная цифра. С другой, она отражает реальный интерес к русскому языку и культуре России, а не государственной принуждение
со стоны сателлитов Москвы или страхи периода «холодной войны». Чем большую привлекательность будет представлять участие в разнообразных связях с нашей страной, тем
больше будет востребован язык.
Иными словами, при всех тревожных тенденциях, присущих распространению русского языка за рубежом, можно предположить, что упрочение его позиций будет связано
не с экстенсивными путями «продвижения», а с консолидацией сообщества тех, кто мотивированно выбирает его изучение.
Еще одно обстоятельство, способствующее – пусть и умеренному – оптимизму, состоит в том, что у Российской Федерации возникают ранее небывалые возможности ресурсного обеспечения языкового благоприятствования в ближнем и дальнем зарубежье. В
этой области происходят качественные перемены институционального характера. Наряду
с традиционными организациями – такими, как Международная ассоциация преподавателей русского языка и литературы (МАПРЯЛ), отмечающей в 2007 г. сорокалетие деятельности, возникают стратегии и структуры нового типа. Это и Федеральная целевая программа «Русский язык 2006-2010 гг.», и создание фонда «Русский мир», и проведение мероприятий в рамках «Года русского языка». Во время саммита СНГ в Казани 26 августа
2005 г. главами 11 государств было подписано Соглашение о гуманитарном сотрудничестве – единственный пример столь единодушного подхода, начиная с 2001 г.
Россия из своего бюджета оплачивает обучение в своих вузах студентов из ближнего зарубежья: квота на 535 мест в 1999 г. и на 2700 мест – в 2007 г. 107.
Оценка того, насколько эффективными окажутся мероприятия, проводимые в рамках объявленной стратегии, по всей вероятности, преждевременна не только в долгосрочных, но и в краткосрочных перспективах. Тем более, что это затруднено рамками настоящего изложения. В данном случае достаточна та констатация, что по мере наращивания
общеэкономического потенциала России, внешнеполитические инструменты языкового
благоприятствования будут набирать новую действенность.
Языковые составляющие внешней политики - ни в коем случае не есть «игра с нулевой суммой». Модель взаимодействия здесь должна строиться не на принципах силового принуждения, торга, шантажа, обструкции, имитации бурной активности через воинственную – часто мотивированную предвыборными видами - риторику. Лучше, а главное
рациональнее и целесообразнее, если это будет модель творческой кооперации. Ректор
Московского лингвистического университета, руководитель базовой организации по языкам и культуре государств – участников СНГ Ирина Халеева по-новому формулирует
стратегию: «…мы не можем проходить мимо того обстоятельства, что в странах [СНГ –
107
См.: Независимая газета. - 18 мая 2007.
Н.М.] стали набирать силу и вес разные языки. …Поэтому я считаю, что это долг россиян
– изучать языки своих соседей. Просто политический долг, геополитический» 108.
Итак, в рассматриваемой сфере внешней политики России происходят заметные
позитивные сдвиги. Главное заключается в том, что этот вектор стал рассматриваться в
качестве приоритета. Совсем еще недавно, по словам руководителя Российского центра
международного культурного и научного сотрудничества при МИД РФ
Э.В.Митрофановой, русскому языку как внешнеполитической задаче «не уделялось должного внимания (как говорится, было не до того…)» 109.
Усилиям на этом направлении было бы в высшей степени целесообразно придать
более обеспеченное институциональное оформление и стратегическое целеполагание. Явственно ощущается потребность в своеобразном внешнеполитическом брэнде, каковыми
являются, к примеру, структуры Франкофонии и португалоязычной Лузофонии, институты Гете, Сервантеса или Конфуция. В нашем случае параллельная деятельность Росзарубежцентра, российских центров науки и культуры (РЦНК), Государственного института
русского языка им. А.С. Пушкина, ассоциаций МАПРЯЛ и РОПРЯЛ, фонда «Русский
мир» единой системой не выглядят. При этом как недальновидное и контрпродуктивное в
сообществе специалистов было воспринято решение об упразднении в 2004 году Совета
по русскому языку при Правительстве России.
Столь же необходимым становится сегодня и новый уровень доктринального приоритетного программирования – формулирования системной стратегии внешнеполитического благоприятствования русскому языку. Исходной установкой здесь призвано стать
удержание русским языком своих статусных позиций в качестве мирового языка. Прагматические задачи в этой области применительно к странам СНГ и Балтии, изложены под
эгидой фонда «Наследие Евразии». Они предполагают и продвижение современной России как полюса культурного и цивилизационного притяжения, и поддержку русскоязычной среды за рубежом, и управление миграционными потоками, и политику в сфере образовательных услуг, и развитие медийного рынка, включая Интернет, и углубление научнотехнического партнерства, и развитие коммуникативных функций русского языка в глобализирующемся мире 110.
Словом, русский язык сегодня нуждается не просто в декларировании своей приоритетности в качестве пункта внешнеполитической повестки дня, но в реально обеспеченном стратегическом видении. В сегодняшних условиях он способен стать системообразующим звеном для гуманитарного измерения внешней политики России.
Литературная газета. – 21-27 нояб. 2007.
Русский язык в мире. – С. 19.
110
См.: Русский язык в новых независимых государствах: результаты комплексного исследования. – М.:
Фонд «Наследие Евразии», 2008. – С. 161.
108
109
Соловьев Э.Г.
Транснациональные террористические сети как актор современной мировой политки.
В последние годы, если судить по отечественным и зарубежным публикациям, затрагивающим проблематику «новых угроз» безопасности, складывается впечатление о каком-то всепроникающем и всепланетарном заговоре против Запада мрачных фундаменталистско-традиционалистских сил, буквально опутавших мир сетями террора. Конспирологическая версия и акцентирование «фундаменталистской» составляющей в идеологии
транснациональных террористических организаций, разумеется, имеют право на существование. Однако гораздо важнее отдавать себе отчет в том, как и почему формируются
современные террористические сети и насколько актуальна ныне сетевая угроза безопасности111.
При всем разнообразии интерпретаций феномена международного терроризма, его
связь с процессами глобализации прослеживается довольно четко112. И в самом деле – ее
трудно игнорировать. Так называемые “новые” международные террористические организации смогли на удивление легко освоиться в меняющемся мире с проницаемыми границами и размывающимся территориальным суверенитетом, усвоить принципиально новые
приемы и методы организации, равно как и адаптироваться к стремительному развитию
коммуникационных и информационных технологий. В этом плане они не только не архаичны на фоне полных бюрократической рутины государств, но и выглядят провозвестниками нового и передового организационного принципа в мировой политике, а именно, –
сетевой организации.
Глобализация постепенно приоткрывает не только свои позитивные, но и негативные стороны. Сопутствующие ей информационная революция и революционные технологические изменения позволили негосударственным субъектам играть существенно более
заметную роль в международной политике. При этом возникновение новых субъектов
действия далеко не всегда укладывается в рамки парадигмы формирования глобального
гражданского общества, а нередко выглядит как подъем и активизация маргиналов в глобальном масштабе, the rise of “global idiots”113. Один из ключевых вопросов современной
мировой политики в этой связи состоит в том, способно ли в принципе государство оказаться в состоянии войны с неким негосударственным субъектом (например, террористической сетью)? По-видимому развитие сюжета с транснациональными террористическими
сетями дает нам основания для позитивного ответа на этот вопрос. Если это так, если мы
действительно имеем дело с феноменом “разгосударствления” войны – то данное обстоятельство реально означает существенный поворот в эволюции международных отношеСм.: Arquilla J., Ronfeldt D. Networks and Netwars. The Future of Terror, Crime and Militancy. Santa Monica,
2001; Arquilla J., Ronfeldt D., Zanini M. Information-Age Terrorism // Current History, Vol.99, 2000, ¹636, pp.179185; Countering the New Terrorism. Santa Monica, 1999; Hirschmann K. The changing face of terrorism // International Politik und Gesellschaft, 2000, №3, S.299-310; Laqueuer W. The new terrorism: Fanaticism and the arms of
mass destruction. N.Y., 1999 и др.
112
См.: Терроризм в современном мире: истоки, сущность, направления и угрозы. М., 2003; Современный
терроризм. Состояние и перспективы. М., 2000 и др. Редким исключением являются работы, вообще выходящие за пределы проблематики собственно терроризма и рассматривающие нынешнюю ситуацию как проявление одной из присущих “искусству войны” на всем протяжении мировой истории форм вооруженного
противоборства (наряду с партизанской войной и конвенциональным столкновением вооруженных сил двух
или нескольких стран) - диверсионно-террористической войны. См. об этом Хрусталев М.А. Диверсионнотеррористическая война как военно-политический феномен // Международный процессы, 2003, №2.
113
Simmons P.J. Learning to leave with NGO’s // Foreign Policy, 1998 Fall, №112, p.88.
111
ний, мировой политики и, возможно, наиболее чувствительный удар по принципу государственного суверенитета. Метафора “нового средневековья”, запущенная в научный
оборот в середине 90-х гг. прошлого века целым рядом западных авторов114 в некотором
смысле перестает быть лишь метафорой.
В основе процесса трансформации системы международных отношений лежит целый комплекс причин. Тенденция к изменению содержания государственного суверенитета в глобальном масштабе ныне выражена предельно очевидно. Глобализирующаяся мировая экономика, международные стандарты поведения и интервенционистские практики
ведущих мировых держав оставляют все меньше места неприкосновенности национального суверенитета.
Одновременно значительная часть государственных образований Азии, Африки, Латинской Америки, постсоветского пространства, Балканского п-ва составляют группу т.н.
“неудавшихся” государств. Они неспособны контролировать собственные границы и территорию, обладают неэффективным аппаратом управления, не в состоянии гарантировать
социального воспроизводства населения и дееспособности правовой системы, а их “мощь”
раздроблена между конкурирующими группами и кланами. Подобные образования отличаются низким уровнем жизни и составляют благоприятную основу для функционирования на их территории нелегальных организаций разного толка просто в силу коррумпированности элит и неспособности к самостоятельному решению даже самой насущной для
подобного рода режимов проблемы – проблемы удержания власти, подавления вооруженного сопротивления внутри страны.
Организационные изменения, возникшие под влиянием распространения информационных технологий, затронули в конце XX – начале XXI вв. самые разные сферы жизни
современного общества, постепенно превращая его в общество сетевых структур115. Все
большее количество общественных институтов и организаций структурируется по сетевому принципу. К числу крупнейших политических сетей, например, целым рядом экспертов относится разветвленная система институтов управления Европейским союзом116. Сети представляют собой самоорганизующиеся полицентричные структуры, ориентированные на решение конкретных задач и состоящие из автономных, иногда временных, групп. Для них характерны децентрализация власти и ответственности, а
также преобладание горизонтальной (а не вертикальной, иерархической) направленности внутренних связей отдельных составляющих их сегментов. Сети – открытые
структуры. Они способны к расширению путем включения в себя новых узлов, если те
решают аналогичные задачи и исповедуют сходные ценности.
В последние годы сетевые формы организации все шире осваиваются представителями неправительственных организаций (НГО). Значительное число правозащитных, экологических, пацифистских организаций фактически представляют собой децентрализованные и формируемые «снизу» сети по интересам. К задачам, которые они призваны решить в современном мире, в организационном смысле сети приспособлены значительно
лучше. Новые НГО оперативнее реагируют на меняющуюся ситуацию, адаптивны, приСм. об этом: Guehenno J.-M. The End of the Nation-State. Minneapolis, 1995; The State in Transition: Reimagining Political Space. Boulder, 1995; Kobrin S.J. Back to the Future: Neomedievalism and the Post Modern Digital
World Economy // Journal of International Affairs, 1998, Vol.51, Spring, №2; Mattew R. Back to the Dark Age:
World Politics in the Late Twentieth Century. Washington, 1995 и др.
115
См. об этом Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика, общество, культура. М., 2000.
116
См. Стрежнева М.В. Сетевой компонент в политическом устройстве Евросоюза // Международные процессы, 2005, №3, январь-апрель, С.61-73.
114
нимают решения на основе большего объема информации, способны эффективнее использовать имеющиеся (подчас ограниченные) информационные, финансовые и др. типы ресурсов. И главное, аккумулируя возможности организаций и групп, составляющих отдельные самостоятельные узлы соответствующей сети, эти неправительственные организации оказывают все более значительное воздействие на правительства различных стран
мира. Их мнение становится просто невозможно игнорировать при принятии решений по
соответствующим вопросам политической повестки дня.
По общему мнению исследователей, сетевые неправительственные структуры начинают играть все большую роль в современных международных отношениях. Часто их
называют «акторами без суверенитета», «транснациональными силами», «международными группами давления», кардинально преобразующими всю систему международных
отношений. Вместе с тем, политические сети являются всего лишь способом социальной
организации и в этом плане могут использоваться для достижения самых разных целей.
Пожалуй, наиболее опасные проявления распространения сетевых структур оказались
связаны в последние десятилетия с феноменом сетевого терроризма. Распространение
транснациональных террористических организаций, этой «превращенной формы» НГО 117,
можно считать оборотной стороной «неправительственного порядка».
Терроризм на фоне глобализации.
Общепринятого определения терроризма по сей день не существует (количество
возможных дефиниций зашкаливает уже за полторы сотни). Однако в наиболее широком
смысле под терроризмом понимается применение насилия в отношении гражданских
лиц, политических деятелей и символов того или иного государства, направленное на
достижение заранее определенных политических целей. Терроризм представляет собой
акт насилия, призванный привлечь общественное внимание и таким образом транслировать обществу и власть предержащим определенное послание118. Распространение информационных технологий, передача новостей on-line позволяет доставить подобного рода
мессиджи непосредственным адресатам – политическим деятелям и общественности.
Наряду с другими причинами, это объясняет достаточно широкое распространение терроризма в современном мире на рубеже третьего тысячелетия.
Отличительной чертой терроризма выступает его асимметричный характер. Терроризм – это оружие существенно более слабой с точки зрения параметров мощи стороны в
противостоянии с подавляюще превосходящим противником. Асимметрия проявляется не
только в очевидной разности потенциалов, но и в различиях в уровне и статусе сторон.
Наиболее распространенная форма террористической активности как раз связана с использованием террористических методов негосударственной группировкой в асимметричном конфликте путем давления на государственные органы и оказания влияния на его
действия посредством применения насилия против гражданского населения, политических лидеров и символов государственности.
Ярким примером подобной асимметрии выступает столкновение США с террористической сетью «Аль-Каида» после кровавого террористического акта 11 сентября 2001
г. При сопоставлении ресурсов и возможностей «Аль-Каиды» и Соединенных Штатов са-
См. об этом: Соловьев Э.Г. Сетевые организации транснационального терроризма // Международные
процессы, 2004, №2, май-август, С. 71-80.
118
Hoffman B. Inside Terrorism. N.Y., 1998. p.131.
117
ма мысль о противостоянии этих двух величин может показаться абсурдной. Но «АльКаида» – это сетевая структура не несущая никаких обязательств ни перед населением тех
или иных стран, ни даже перед своими рядовыми членами, не ограниченная в выборе целей и средств. «Аль-Каида» не имеет какой-то единственной зоны базирования, ее финансовые средства рассредоточены по разным географическим ареалам, во многих странах
находится и контролируемые ей потенциальные места отдыха, лечения, укрытия членов
боевых групп и руководства организации. Она до последнего времени имела возможность
получать скрытую поддержку от своих сторонников даже изнутри США и стран Западной
Европы. В то время как США или любая другая страна мира – государство с широкими
обязательствами как внутреннего (безусловное обеспечение безопасности собственной
территории, граждан и т.д.), так и международно-правового плана, к тому же обремененное инерционно мыслящей бюрократией, не склонной к международному сотрудничеству
и придерживающейся традиционного бюрократического стиля ведения дел. Современные
бюрократы не владеют технологиями борьбы с «сетевым противником». Возможно именно поэтому США предпочли вести войну с государствами – Афганистаном, Ираком – вместо того, чтобы, признавшись в неумении и неспособности совладать с террористическими сетями, заняться сложнейшей работой по выявлению и ликвидации финансовых, политических, криминальных и прочих транснациональных структур, которые поддерживают
международный терроризм в жизнеспособном состоянии – в том числе внутри и изнутри
Соединенных Штатов.
Наиболее распространенная до последнего времени типологизация террористической активности выделяла два её основных вида – внутренний и международный. Собственно в связи с терактами 11 сентября словосочетание «международный терроризм» получило самое широкое распространение. Однако в современных условиях подобного рода
типологизация утрачивает смысл. Налицо размывание границы между внутренним и международным терроризмом, интернационализация различных аспектов деятельности тех
или иных террористических организаций и групп. Более актуальной представляется типология, исходным моментом которой выступает масштаб деятельности и целей той или
иной террористической организации. В этом смысле на данный момент «Аль-Каида»
остается единственной террористической сетью, обладающей глобальными притязаниями
и стремящейся перенести, по выражению одного из ее лидеров, М. Аль-Завахири, «глобальный джихад» на территорию своего врага.
Так называемые «новые» международные террористические организации смогли на
удивление легко освоиться в меняющемся мире с проницаемыми границами и размывающимся территориальным суверенитетом, усвоить соответствующие приемы и методы организации, равно как и адаптироваться к стремительному развитию коммуникационных и
информационных технологий. Трансформация террористических сообществ в последнее
время идет главным образом как раз по пути адаптации сетевых форм организации к потребностям террористических групп. Имеет место отход террористических организаций
от иерархических и линейных моделей организации и переход к сетевым. Причем данная
тенденция нередко проявляется даже в случаях с ранее вполне иерархичными организациями и структурами (типа Хизбаллы, или, например, возникающих при вполне традиционном и централизованном ФАТХе в качестве некоего аппендикса горизонтально интегрированных, построенных по сетевому принципу и способных подключиться к международной террористической сети “Бригад мучеников Аль-Аксы”).
Сетевая организация базируется на трех основополагающих принципах.
Взаимоотношения в организации носят неформальный характер. Горизонтальные
связи доминируют над вертикальными. В результате структура организации становится
более гибкой, способной адаптироваться к самым разнообразным обстоятельствам и конкретным задачам.
Сетевая внутренняя организация дополняется неформальными связями ее членов с
частными лицами, не принадлежащими организации. Эти люди могут реально не подозревать о существовании террористической сети и даже могут вовлекаться в ее деятельность
помимо своей воли.
Внутренние и внешние связи сегментов, узлов сети не регламентируются формальными рамками и обязанностями, а в их основе лежат общие ценности и идеалы, разделяемые участниками. В качестве элементов сетевых структур могут рассматриваться как отдельные индивидуумы, так и самостоятельные группы.
Наиболее опасной моделью выступает SPIN-структура (сегментированная полицентричная идеологически интегрированная сеть – segmented, polycentric, ideologically integrated network), т.е. сетевая структура, состоящая из множества групп и организаций, которые, тем не менее, могут объединяться или взаимодействовать друг с другом для решения общих задач. «Центр» в сети существует лишь в идейном, идейно-политическом и,
иногда, но не обязательно, в финансовом смыслах. Оперативно и организационно в сети
не бывает центра, а значит, фактически не бывает «сквозной» иерархии. Сеть может быть
управляемой только с согласия самих управляемых. Причем отсутствие иерархической
соподчиненности является не дефектом, а неотъемлемым свойством сети, придающим ей
дополнительную гибкость и устойчивость. Участники сети – добровольная коалиция. Выход кого-то их них из борьбы не способен парализовать деятельность сети в целом. В результате сетевая модель организации позволяет достигать большей гибкости, конспиративности и эффективности. Кроме того, в некоторых случаях можно вести речь и о финансовой самодостаточности террористических сетей за счет фактического сращивания
отдельных звеньев транснационального криминала и транснационального финансового
бизнеса с террористическими структурами.
Разумеется, наряду с многочисленными достоинствами у классических сетей есть
серьезные структурные слабости. Так в их рамках неизбежно возникают трудности с принятием и проведением в жизнь определенных стратегических и военно-политических решений. Неформальный характер связей между элементами сети, отсутствие у ее участников устойчивых взаимных обязательств, даже несмотря на наличие идеологической общности, не всегда позволяют ей действовать эффективно. Именно эти организационные
изъяны зачастую и позволяют поставить под вопрос само существование транснациональных террористических сетей, создают впечатление их виртуальности и эфемерности.
Современность предоставляет террористам широкие возможности выбора оружия.
Помимо привычного огнестрельного и холодного оружия в их распоряжении в принципе
могут оказаться такие плоды НТП как ОМУ или новейшие информационные технологии.
Наиболее важную роль по сей день, разумеется, играет терроризм с применением обычных вооружений. Он находит свое проявление в захвате заложников, угоне средств передвижения, подрывах зданий, транспортных средств, объектов инфраструктуры и т.д. Его
эффективность при применении взрывчатых веществ и огнестрельного и холодного оружия достаточно высока, что продемонстрировали, в частности, атаки 11 сентября 2001 г., а
последствия терактов более или менее прогнозируемы. Однако наряду с известными приемами, значительное распространение в ближайшее время могут получить терроризм с
применением оружия массового поражения и кибертерроризм. Терроризм с применением
ОМУ не требует новых организационных форм. Для применения ОМУ необходимы лишь
специфический психологический профиль самих террористов и наличие политических
целей, не предполагающих избирательность при проведении акций. Для осуществления
актов «киботажа» (кибернетического саботажа) не требуется, собственно говоря, вообще
практически никакой организации и сверхсложного оборудования, что способно сделать
кибертерроризм одним из наиболее распространенных видов террористической активности XXI века.
Глобальная джихадистская сеть в начале XXI в.
Сетевая террористическая угроза долговременна и объективна. Единственной пока
действительно глобальной международной террористической сетью нового типа (и по характеру активности, и по масштабам притязаний) является «Аль-Каида». На сегодняшний
день информация о ее структуре и особенностях функционирования остается достаточно
фрагментарной119. После разгрома талибов в Афганистане ряд исследователей вообще
считает ее эфемерной, поскольку причастность «Аль-Каиды» к ряду громких террористических актов последних лет считается весьма косвенной и скорее декларативной.
Существенный вклад в эволюцию и становление современных транснациональных
террористических сетей внесли Афганская война (1979-1989 гг.) и первая война в Персидском заливе 1991 г.
В период афганской войны США горели желанием устроить Советам свой Вьетнам в
Афганистане и потому были не особенно разборчивы в средствах. А Саудовские шейхи
попытались использовать ситуацию для того, чтобы под завесой призывов к оборонительному джихаду против СССР перехватить инициативу у охваченного исламской революцией Ирана и укрепить свои пошатнувшиеся позиции в исламском мире. Во многом они в
этом преуспели, но со временем ситуация вышла у них из под контроля и созданные ими
структуры в силу ряда обстоятельств оказались более гибкими и живучими, чем хотелось
бы их прежним хозяевам.
Дело в том, что пропаганда джихада в Афганистане и его ведение были делом не
государств как таковых, а прежде всего транснациональных исламистских структур, постепенно образовавших сети неформального сотрудничества. Эти структуры принадлежали к консервативному «салафистскому» движению. Афганский джихад был призван выразить волю исламских обществ, вызвать народную поддержку и успешно конкурировать с
пропагандой Хомейни, апеллировавшего к «народному» исламу. Нужно было, чтобы
наиболее авторитетные улемы издали фетвы, интерпретировавшие советскую интервенцию как захват территории ислама (Дар эль-ислам) неверными, и объявили оборонительный джихад против СССР. Этот замысел содержал в себе ряд деликатных моментов. Все
эти транснациональные фетвы, призывавшие правоверных присоединиться к делу афганского джихада как бы поверх и помимо правительств соответствующих стран, создавали
весьма опасный прецедент, особенно принимая во внимание размытость, слабую структурированность исламского религиозного пространства, отсутствие в нем четкой иерархии
власти (как в католической церкви, например). Самые непримиримые улемы и даже вовсе
См. об этом: Arquilla J., Ronfeldt D. Networks and Netwars. Santa Monica, 2001, p.34ff.; Hoffman B. Al Qaeda
trends in terrorism and future potentialities: An assessment. RAND Papers. P-8078. Santa Monica, 2003, p.3 и др.
119
не улемы (как в случае с У.бен Ладеном) могли отныне объявить джихад в любом другом
месте, раскручивая тем самым неконтролируемую спираль насилия.
Именно это и произошло в начале 1990-х гг. Главным детонатором поворота в исламистском движении послужила война в Заливе 1991 г. Оккупация С.Хусейном Кувейта не
вызвала особого восторга у исламистов, но воспринималась как внутриарабское и внутриисламское дело. Вынужденное обращение перепуганных саудитов за политической и военной помощью к США в одночасье разрушило пестуемый на протяжении нескольких десятилетий образ семейства Эль Сауд как «хранителей святых мест» и главных адептов исламской традиции. Разгром коалицией во главе с США иракской армии стал еще одним
унижением для арабов (и шире – всей исламской уммы). В результате практически все исламистские организации, усмотрев в войне американо-израильский заговор с целью завоевания контроля над Ближним Востоком, выступили единым фронтом против своих прежних покровителей в лице США и Саудовской Аравии. На фоне разрыва с Вашингтоном и
Эр-Риядом исламистские группы освободились от опеки саудовского режима и активно
выступили против него самого. С этого момента ветераны джихада оказались свободны от
любых конъюнктурных политических моментов, связанных с конкретной страной или той
или иной социальной группой. Именно благодаря войне в заливе 1991 г. они превратились
в «профессиональных исламистов». В этой оторванной от социальной и политической реальности среде зародилась новая, гибридная исламистская идеология «джихадистского
салафизма», которая клеймила как предателей уже не только нефтяных шейхов, но и
«Братьев-мусульман» и подобные им организации, обвиняя их в чрезмерном модернизме
и слишком вольном обращении с буквой и духом священных текстов. Также как Афганистан был отбит у СССР силой оружия, все мусульманские страны, «захваченные безбожниками», должны были подвергнуться очистительному джихаду. Прежде всего, конечно,
Палестина. Но в принципе этот процесс должен был затронуть огромную территорию от
Андалусии, отторгнутой от Дар эль-ислам в процессе Реконкисты, через Боснию, Чечню,
Кашмир и до Филиппин. Антизападные установки, замороженные было, пока от ЦРУ поступали доллары и оружие на афганский джихад, получили новую и яркую мотивацию.
Идея джихада заняла центральное место в аргументации бен Ладена и его сторонников. Ее функциональное назначение понятно – она давала возможность сплотить массы
вокруг закрытой и достаточно изолированной группы, на самом деле практически не связанной с населением исламских стран. В 1998 г. У. бен Ладен официально декларировал
создание “Всемирного исламского фронта борьбы с иудеями и христианами”, хотя отсчет
антизападной террористической активности собственно узкой группы «Аль-Каида» (Основа) был начат еще раньше – по меньшей мере с середины 1990-х гг. В 1990-х гг. У. бен
Ладену удалось создать гибкую террористическую организацию в форме разбросанных по
всему миру ячеек, которые на основе общего идеологического согласования с центром
могли бы действовать совершенно автономно. Не совсем ясно, насколько создание именно такой глобальной сети отвечало его замыслам. Скорее всего подобный итог стал побочным результатом поисков источников финансирования и логистического обеспечения
операций вне региона Ближнего и Среднего Востока. Однако обстоятельства складывались таким образом, что в техническом и структурном плане сетевая организация оказалась почти идеально подходящей для достижения провозглашенных им целей. Возникшая
модель управления оказалась плодом случайной исторической констелляции. Сам факт ее
возникновения был связан с наличием довольно значительной численно когорты т.н. «афганских арабов», т.е. людей, воевавших на стороне афганских моджахедов в период пре-
бывания в этой стране «ограниченного контингента» советских войск и борьбы с режимом
Наджибуллы. Эти бойцы, некогда активно поддерживаемые и даже финансируемые странами Запада, были спаяны общими целями и ценностями, исповедовали радикализированный ислам суннитского толка и вполне доверяли друг другу. Все они разделяли убежденность в собственной победе над одной из сверхдержав (СССР), если угодно обладали
психологией победителей. Иными словами они были уверены в своих силах, имели значительный боевой опыт и обширные политические притязания. Таким образом, не столько
технические аспекты, связанные с развитием информационных технологий, сколько взаимные неформальные связи бывших фронтовиков сделали возможным возникновение основанной на взаимном доверии и делегировании полномочий гибкой и адаптивной террористической сети.
Очевидно, что при создании террористической сети У. бен Ладен действительно
продемонстрировал незаурядные способности по консолидации разных интересов и идеологических ориентиров120. Основными консолидирующими факторами выступили воинствующий исламизм и деньги. Собственно, западные авторы нередко акцентируют внимание на «религиозной» подоплеке «нового» терроризма на рубеже веков 121. Его нередко
именуют «экзистенциальным», противопоставляя «традиционному» этническому или сепаратистскому, заинтересованному в достижении вполне четких и определенных целей 122.
Однако представляется не вполне корректным полностью отождествлять исламизм, эксплуатирующий религиозный чувства мусульман, и собственно ислам как целостное религиозное мировоззрение. Современный воинствующий исламизм является специфической
идеологией, провозглашающей перманентную борьбу за возвращение к аутентичным исламским ценностям и политическим формам (халифат, охватывающий территорию по
меньшей мере от Испании до Индонезии), позволяющей объединять борьбу самых разных
в этническом плане групп мусульман, преследующих не совпадающие политические цели,
в нечто более или менее целостное и разделяющее единое стратегическое видение ситуации.
По мнению ряда исследователей, гений У. бен Ладена состоит как раз в том, что он
смог переплавить т.н. «кипение в исламе», стремление к реформации и очищению ислама
в понятную миллионам, глобальную по масштабам притязаний и антиглобалистскую (если понимать под глобализацией распространение западных ценностей и стандартов) по
содержанию идеологию. Собственно понимание того, насколько актуальной (способной
привлечь молодежь), современной (эпохе постмодерна и Интернета) и своевременной, а
отнюдь не архаически-фундаменталистской, оказалась эта идеология постепенно приходит только сейчас123. Сеть привлекает в ряды отнюдь не маргиналов. Как показывают исследования, наиболее активные джихадисты – не крестьяне или вожди племенных кланов,
а образованные мусульмане – студенты, представители среднего класса. У. бен Ладен
смог выступить в роли своего рода интерпретатора и популяризатора идеологии исламизма, которая дала возможность мобилизовать общественное мнение не только в арабСм. об этом: Jenkins B.M. Countering Al Quaeda. An appreciation of the situation and Suggestion for Strategy.
Santa Monica, 2002, pp.3-5.
121
См., напр., Juergensmeyer M. Terror in the Mind of God: The Global Rise of Religious Violence. Berkley, 2000;
Cronin A.K. Behind the Curve: Globalization and International Terrorism // International Security, 2003, Vol.27, ¹3
(Winter 2002/2003), особенно pp.41-42 и др.
122
См. Haas R.N. The Opportunity: America’s Moment to Alter History’s Course. N.Y., 2005, p.58-60.
123
См. об этом: Kepel G. The War for Muslim Minds: Islam and the West. Cambridge, 2004; Roy O. Globalized
Islam: The Search for a New Ummah. N.Y., 2004.
120
ских, но и во всех мусульманских странах и даже всколыхнула диаспоры, давно и прочно
осевшие в странах Запада. Сила «Аль-Каиды» гоказалась в соединении идеологии, ниспровергающей основы современного миропорядка, и конспиративной организации, способной вести террористическую войну.
Л.О.Терновая
Гендерное измерение международных отношений и внешней политики
Отличия XIX века от XX столетия в гендерном плане почти столь же разительны,
сколь в науке и технике. Еще чуть более ста лет назад судьи Британской империи, где у
власти была просвещенная королева Виктория, линейкой измеряли орудия избиения своих жен подданными Ее Величества. Если длина и толщина палки не превышала допустимых размеров, обидчик оставался ненаказанным. Многие молодые европейки стремились
уехать в США в надежде не только найти работу, но и получить высшее образование, что
было невозможно в Старом Свете, где женщин не принимали в университеты. Сойти на
берег Нового Света они могли только в сопровождении родителей или мужей, а за попытку выразить свою волю в качестве избирателя женщина могла попасть в тюрьму. О положении и правах женщин в странах Востока в XIX веке вообще трудно судить, настолько
неприметна была внешняя сторона их жизни.
Во второй половине XIX века появляются первые женские организации. Они действовали в лоне церкви, становились секциями политических партий или носили культурно-просветительский, благотворительный характер. Некоторые их них сохранились до
нашего времени и даже приобрели международный характер: Международная федерация
женщин с университетским образованием, Международный совет женщин, Международная федерация планирования семьи и др. С развитием рабочего движения зарождаются
пролетарские женские организации. В 1910 г. на Второй международной конференции социалисток в Копенгагене был установлен Международный женский день 8 Марта как день
мобилизации женских масс на борьбу против буржуазного господства.
Во время образования ООН из 51 государства, ставшего ее членами, только в 30
женщины обладали равными с мужчинами избирательными правами и правом руководства публичной структурой. В 1946 г. была создана специальная Комиссия по положению
женщин в ООН, действующая в рамках ее Экономического и Социального Совета. В основополагающих документах ООН было продекларировано гендерное равноправие, окончательно зафиксированное во Всеобщей декларации прав человека, инициатором принятия которой стала Элеонора Рузвельт. У Генерального секретаря ООН имеется Специальный советник по гендерным вопросам и улучшению положения женщин.
В 1972 г. по инициативе Международной федерации демократических женщин
XXVII сессия Генеральной Ассамблеи ООН принимает решение провести под эгидой мирового содружества наций Международный год женщины. В его задачу входило привлечение внимания правящих кругов различных стран и мировой общественности к проблемам, связанным с положением женщин. Программа ООН на 1975 г., объявленный Международным годом женщины под девизом «Равенство, Развитие, Мир», поставила задачи
добиться равноправия женщин, обеспечить их участие в экономическом, социальном и
культурном развитии своих стран. Также предусматривалось повышение роли женщин в
развитии дружественных отношений и сотрудничества между государствами и в укреплении мира. Первая международная конференция по положению женщин состоялась в 1975
г. в Мексике. На ней обсуждались проблемы уничтожения дискриминации женщин, интеграции их в развитие своих стран и процессы миротворчества.
1976 – 1985 гг. были провозглашены ООН «Десятилетием женщины». Широкое обсуждение проблемы прав женщин вызвало необходимость выработки международной
Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, которая в отличие от предыдущих документов ООН налагает на правительства определенные юридические обязательства. В декабре 1979 г. Генассамблея ООН приняла Конвенцию об уничтожении всех форм дискриминации в отношении женщин. Этот документ остается одним из основных актов по проблемам гендерного равноправия. На следующий год в Копенгагене на Второй мировой конференции по положению женщин в центре внимания
были проблемы, поднятые в Конвенции, а также вопросы выработки программы действий.
Выступающие говорили об ущемлении экономических прав женщин, незаинтересованности мужчин в достижении гендерного равноправия, необходимости совершенствования
форм социальной поддержки при современном развитии женской кооперации и повышении самосознания женщин.
Еще через пять лет на конференции в Найроби женское движение продемонстрировало такой размах, что некоторые аналитики предрекали рождение мирового феминизма.
Вероятно, это было связано с резко возросшей активностью женщин развивающихся
стран, что нашло отражение в принятых на конференции Стратегиях Найроби. В них говорилось об участии женщин в принятии политических решений на всех уровнях. На Пекинской конференции, состоявшейся в 1995 г. и длившейся две недели, был затронут самый широкий круг проблем. В Международной платформе действий перечислены 12 приоритетных позиций, на которых необходимо сконцентрировать внимание применительно
к женским проблемам, среди них: бедность, здоровье, насилие, вооруженные конфликты,
экономика, власть, национальные механизмы улучшения положения женщин, права женщин как составные прав человека, средства массовой информации, окружающая среда и
проблемы девочек. Особые надежды участницы конференции связывали с неправительственными организациями, назвав их «рупорами» и «стимуляторами» новых подходов к
решению проблем женщин.
На специальной сессии ГА ООН «Женщины – 2000: равенство между полами, развитие и мир в XXI веке» в Нью-Йорке собрались представители более 170 государств и 2
тыс. неправительственных организаций. Представляется, что самым главным на сессии
было изменение общей тональности выступлений по проблемам борьбы за гражданские
права и свободы. И в них, и в принятых международных стратегиях речь идет не только о
правах женщин, а о реальном равенстве для всех, о необходимости формирования нового
взгляда на мир. В дискуссиях вместо гендерного фактора акцент делается на правовой и
социальный факторы. Министр по делам равноправия Португалии Мария де Болеем Розерии, выступавшая от имени Совета Европы, подчеркнула: «Когда мы говорим о феминизации бедности – мы говорим о правах человека, гражданских и экономических. Когда мы
говорим о насилии в отношении женщин – психологическом либо сексуальном, дома или
на улице – это снова вопрос прав человека. И когда мы говорим об исключении женщин
из политической власти, мы говорим о том же»124.
Проблемы, с которыми сталкиваются женщины во всем мире, не относятся к числу
тех, которые не имеют решения. В докладе «Целевой группы проекта тысячелетия по образованию и гендерному равенству» представлены семь конкретных областей деятельности и программ, к осуществлению которых можно приступить в ближайшее время, причем в таких масштабах, которые позволят реально изменить ситуацию.
124
Независимая газета. 2000. 23 июня.
Первое направление охватывает расширение доступа девочек к системе начального
и среднего образования, поскольку получение образования является главным фактором,
позволяющим преодолеть большинство препятствий, с которыми сталкиваются девочки и
женщины, начиная с насильственной выдачи их замуж и кончая уязвимостью перед лицом
ВИЧ/СПИДа и других заболеваний. Второе направление предусматривает обеспечение
гарантий репродуктивного здоровья и прав женщин. Третье охватывает инвестиции в инфраструктуру в целях облегчения домашнего бремени. Четвертое направление предусматривает обеспечение гарантий прав женщин и девочек на собственность и наследство. Пятое – касается политики, ведущей к искоренению неравенства между мужчинами и женщинами в области занятости. Шестое направление предполагает увеличение доли женщин
среди членов национальных парламентов и местных правительств, создание новых условий для эффективного управления. Седьмое направление предусматривает удвоение усилий международного сообщества в целях борьбы против насилия в отношении девочек и
женщин.
В резолюции 1325, принятой Советом Безопасности ООН 31 октября 2000 г., выражена обеспокоенность по поводу того, что гражданское население, особенно женщины
и дети, составляет подавляющее большинство среди тех, на ком негативно сказываются
вооруженные конфликты, включая беженцев и вынужденных переселенцев, которые все
чаще становятся мишенью для комбатантов и вооруженных элементов125. СБ ООН этим
подтвердил важную роль женщин в предотвращении и урегулировании конфликтов, в миростроительстве; подчеркнул значимость их равноправного и всестороннего участия в мероприятиях по поддержанию и укреплению мира и безопасности; выразил необходимость
усиления их роли в процессе принятия решений по предотвращению и урегулированию
конфликтов. В резолюции указывалось на необходимость со стороны государств-членов
ООН обеспечить более активное участие женщин на всех уровнях принятия решений в
рамках национальных, региональных и международных институтов и механизмов предотвращения, регулирования и разрешения конфликтов.
Совет Безопасности призвал всех действующих лиц при согласовании и осуществлении мирных соглашений применять подход, основанный на учете гендерных аспектов, в
том числе: а) особых потребностей женщин и девочек в ходе репатриации и расселения, в
том, что касается реабилитации, реинтеграции и постконфликтного восстановления; b)
мер, направленных на поддержку местных мирных инициатив, выдвигаемых женщинами,
и местных процессов урегулирования конфликтов, на вовлечение женщин в деятельность
всех механизмов осуществления мирных соглашений; с) мер, обеспечивающих защиту и
уважение прав человека в отношении женщин и девочек, особенно в том, что касается
конституции, избирательной системы, деятельности полиции и судебных органов.
В феврале 2005 г. на 49-м заседании Комиссии ООН отмечалось, что международному сообществу удалось достигнуть консенсуса в признании того, что расширение возможностей женщин является наиболее эффективным способом обеспечения развития и
борьбы с нищетой, что оставшиеся препятствия на пути к женскому равноправию можно
преодолеть. Были обсуждены методы содействия достижению равенства между мужчинами и женщинами - от назначения комиссаров высокого уровня по гендерным вопросам и
учреждения межведомственных целевых групп до организации женских коалиций и кампаний по поощрению более активного участия женщин в процессах принятия решений.
125
www.un.org/russian/documen/scresol/res2000/res1325.htm.
Рассмотренные темы включали модернизацию систем сбора и анализа данных и признание воздействия, которое оказывает на положение женщин экономическая политика.
Кульминационным моментом встречи стало проведение 4 марта церемонии в ознаменование 30-летней годовщины первой Всемирной конференции по положению женщин, которая состоялась в Мехико. Перед участниками церемонии выступили лауреаты Нобелевской премии Ригоберта Менчу и Вангари Маатаи, а также бывшие генеральные секретари
четырех всемирных конференций по положению женщин (1975, 1980, 1985 и 1995). Мероприятия, организованные в основном неправительственными организациями, а также
государствами-членами и учреждениями ООН, были посвящены разнообразным темам:
тяжелому положению женщин в Афганистане, Ираке и Судане и других зонах конфликтов; участию женщин в усилиях по восстановлению после цунами; восприятию молодежью гендерных ролей; правам наследования; торговле женщинами; охране здоровья
женщин, включая борьбу с ВИЧ/СПИДом; роли гражданского общества в усилиях по достижению гендерного равенства126.
23 октября 2007 г. Совет Безопасности ООН провел открытое заседание, посвященное ходу выполнения резолюции 1325 «Женщины и мир и безопасность». Перед членами Совета выступил Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун, призвавший государства
укрепить национальные меры по расширению роли женщин в операциях по поддержанию
мира и их защите в вооруженных конфликтах, а СБ - учредить механизм мониторинга за
насилием в отношении женщин и девочек в ходе конфликтов. Генеральный секретарь
ООН подчеркнул, что за прошедшие годы достигнуты успехи в расширении участия женщин в полевых операциях ООН и смягчении негативного воздействия на них последствий
вооруженных конфликтов127.
В ООН разработан план действий по реализации резолюции 1325, в рамках которого осуществляется тесное сотрудничество с правительствами и женскими неправительственными организациями. Страны, охваченные вооруженными конфликтами, и те, которым удалось с ними покончить, должны разработать национальные планы действий по
выполнению резолюции 1325 и механизмы обзора положения женщин, ввести ответственность за нарушение таких планов. Пан Ги Мун пообещал назначать больше женщин
на высокие посты в ООН, включать их в миротворческие операции ООН и поблагодарил
посла Дании Эллен Маргрету Лёй за согласие возглавить Миссию ООН в Либерии. В рамках гендерной архитектуры планируется заменить несколько учреждений и управлений
ООН, занимающихся защитой женщин, одним подразделением.
Пан Ги Мун обратил внимание на то, что во многих странах, столкнувшихся с конфликтами, насилие в отношении женщин приобрело пандемический характер. Он призвал
создать систему мониторинга за насилием против женщин и девочек, которая подразумевает направление в «горячие точки» специальных международных экспертов, которые
следят за положением детей и на регулярной основе готовят специальные доклады для
Совета Безопасности128. В отчетах указываются имена тех, кто принимает участие в вербовке малолетних солдат, причастен к убийствам, похищениям и сексуальному насилию
над несовершеннолетними, а также сознательному блокированию гуманитарной помощи
126
www.un.org/russian/events/woman/sc/
www.legal.az/content/veiw/2494/115
128
www.legal.az/content/veiw/2494/115
127
детям. Такие доклады служат основанием для введения санкций в отношении нарушителей, будь то правительства или повстанцы.
Внимание к гендерным проблемам проявляется и на региональном уровне. Члены
Общего комитета по политическим вопросам и безопасности Парламентской ассамблеи
ОБСЕ 7 июля 2007 г. обсудили поправки к проекту резолюции «Женщины в условиях мира и безопасности». В резолюции Парламентской ассамблеи подчеркивается, что существенное большинство потерпевших от вооруженных конфликтов составляют гражданские лица, особенно женщины и дети. ПА ОБСЕ напомнила, что вооруженные конфликты
создают условия для осуществления актов жестокости по отношению к женщинам и другим уязвимым группам гражданского населения, таким как дети и лица преклонного возраста. В резолюции обращается особенное внимание на то, что включение гендерных аспектов в формальные и неформальные мирные процессы имеют особое значение для
установления мира. Некоторые государства-члены ОБСЕ разработали и приняли национальные планы действий относительно осуществления резолюции 1325, поэтому ПА
предложила всем остальным государствам-участницам ОБСЕ разработать, принять и
внедрить в жизнь национальные планы действий в этой области. Парламентская ассамблея рекомендовала ОБСЕ взять на себя роль региональной сети, действующей в интересах поддержки, координации и рассмотрения хода разработки и осуществления таких
планов действий129.
В сентябре 2006 г. в Ханое прошла уже 11-я встреча «Сети женщин-лидеров» форума Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС - СЖЛ). В ней
приняли участие около 500 женщин из 21 страны и территории в рамках АТЭС. На встрече достигнута договоренность о создании секретариата СЖЛ АТЭС, который будет работать на Филиппинах130. Одним из итогов встречи стало утверждение пакета рекомендаций
лидерам-мужчинам форума АТЭС, направленных на расширение экономического вклада
женщин в устойчивое развитие общества за счет соблюдения правил Международной организации труда, уменьшения негативного влияния на женщин ВИЧ/СПИДа и миграции.
СЖЛ призывает помогать развитию женского малого и среднего бизнеса как одному из
эффективных мер по борьбе с бедностью.
Выделяя феномен лидерства женщин как одну из мегаденденций мирового развития, американские футурологи Дж. Нэсбитт и П. Абурдин, исходили, прежде всего, из
особенностей развития малого и среднего бизнеса, где существенна активность женщин131. Международная федерация деловых женщин (International Federation of Business
and Professional Women), действующая с 1930 г., относится к старейшим международным
организациям. Она работает в более чем 100 странах мира и ставит цель достижения равных возможностей и статуса женщин в экономической, гражданской и политической жизни во всех странах. Федерация осуществляет поддержку женщин в их стремлении к высокому уровню в области профессиональных и социальных интересов, включении в руководство обществом; вовлекает женщин в международные программы и сотрудничество в
сфере предпринимательства, а также в программы, посвященные женщине, семье, детям;
содействует в достижении равноправия женщин и профессионального и социального равенства; оказывает помощь женщинам в адаптации к меняющимся социально129
www.womleader.ru/news/?action=novelty&id=42&page=1
www.dengi.info.
131
См.: Нэсбитт Дж., Абурдин П. Что нас ждет в 90-е годы. Мегатенденции. Год 2000-й. М., 1992.
130
экономическим условиям; использует опыт разных стран в решении профессиональных и
социальных проблем. Федерация перечисляет значительные суммы на строительство жилья, т.н. деревень и городов мира, для бездомных людей на Африканском континенте, на
образовательные программы для женщин и девушек. Как неправительственная организация она имеет консультативный статус первой категории в ЭКОСОС, а также постоянных
представителей в Совете Европы, тесно сотрудничает с другими международными организациями.
В течение всего XX столетия шли постоянные изменения в женском движении. Все
активнее ставились вопросы не только социального освобождения, равной оплаты труда,
но и политических прав женщин. В этом плане происходила эволюция неофеминизма,
наблюдались существенные сдвиги в отношении к неофеминистским организациям со
стороны других общественных сил. Либеральное по своему характеру движение неофеминисток объясняло все проблемы неравноправного положения женщин не социальными
причинами, а сводило всю эту сложную проблему к сексизму, т.е. исключительно к взаимоотношениям полов. Порой весьма экстравагантными акциями неофеминистки стремились привлечь внимание к женскому вопросу. В ряде стран неофеминистки создали широкую сеть организаций. Они издают и распространяют литературу, открывают детские дошкольные и другие воспитательные учреждения, дома для разведенных женщин, центры
по оказанию юридических услуг и найму на работу, медицинские консультации, группы
по борьбе с жестокостью и насилием над женщинами, магазины по продаже рукоделия.
Доступные для понимания требования, конкретные действия, активные методы работы,
стремление создать в своих организациях атмосферу взаимного понимания и поддержки
способствовали тому, что в странах Запада движение неофеминисток превратилось в достаточно влиятельную силу. В целом же феминизм поддерживает утверждение, что женщины должны изменить и себя, и мир132.
Растет число женщин - активных участниц правозащитного движения. И отстаивают они не только права женщин, а все гражданские права. Так, иранская правозащитница Ширин Эбади, первая мусульманская женщина – лауреат Нобелевской премии мира, в
2004 г. подала в суд на правительство США, добиваясь отмены установленного Министерством финансов США правила, запрещающего американским издательствам выпускать книги авторов из стран, в отношении которых действуют санкции США, например,
Ирана, Кубы и Судана133. В США работает Агентство по международному развитию
(АМР), реализующее за рубежом инициативы по участию женщин в политическом процессе и поддержке их юридических прав. АМР преследует цель устранения ограничений в
отношении юридических прав женщин. В число направлений, осуществляемых АМР,
входят подготовка политических программ, программа образования в области гражданских и избирательных прав и др.
Юридическое признание равного положения женщины в обществе не означает его
осуществления на деле. Женщины часто оказываются жертвами торговцев людьми. Одной
из острых проблем остается проблема насилия в семье. Далеко не во всех странах, как,
например, в США, действуют законы о борьбе с насилием в отношении женщин. В США
в рамках Министерства юстиции реализуется комплексная целевая программа, сочетаю-
См.: Ackerly B. with Okin S.M. Feminism Social Criticism and the International Movement for Women’s
Rights // Democracy’s Edges. Cambridge, 1999.
133
См.: Великовский Д. Навязчивые воспоминания // Политический журнал. 2004. №41. С. 47.
132
щая в себе мероприятия по ужесточению федеральных законов с оказанием помощи штатам и местным властям в организации борьбы с семейным насилием и другими преступлениями, осуществляемыми в отношении женщин.
В мире насчитывается более миллиарда трудящихся женщин, а в промышленно
развитых странах работающие женщины составляют около половины всех занятых. Вместе с тем все зарегистрированные трудящиеся женщины получают лишь около десятой
части мирового дохода. Несмотря на принятие законов о равной оплате за равный труд в
большинстве развивающихся стран, распространено разделение работ на мужские и женские, наблюдается дискриминация женщин в оплате труда. Ломка традиционных структур, в том числе традиционных семейных отношений, идет медленно, поэтому основной
вопрос женского движения в развивающихся странах – практическое осуществление права на труд, равенство с мужчинами в политической и гражданской жизни, активное включение женщин в общественную деятельность. Но и в развитых странах сохраняется разница в оплате труда; уровень безработицы среди женщин растет быстрее, чем среди мужчин; женщины, как правило, имеют более низкую квалификацию, чем мужчины.
Вместе с тем нельзя не отметить постоянного увеличения численности женщин, занятых на государственной службе. Если взять пример Франции, то с начала 80-х гг. женщины составляют более половины всех штатов государственной службы 134. Действует
юридический механизм, гарантирующий равный подход ко всем государственным служащим. Принцип равного подхода включает равный доступ к государственным должностям, равный подход к продвижению по службе, равенство в отношении пенсионных прав.
Но одновременно, женщины пользуются т.н. позитивной дискриминацией, принимающей
в расчет их положение в обществе. В Положении о государственных чиновниках Франции
учитывается необходимость поиска сочетания между семейной и профессиональной жизнью супругов, изменения ритма продолжительности труда и, в частности, развития деятельности с неполным рабочим временем, организации отпуска по уходу за ребенком до
достижения ребенком трехлетнего возраста по выбору матери или отца. Меняется ситуация и на постсоветском пространстве. В Казахстане женщины составляют около 60%
граждан, работающих в государственном секторе135.
В отношении женщин к службе в армии мы наблюдаем парадоксальную ситуацию.
В то время как у нас в стране Движение солдатских матерей борется за создание профессиональной армии и ограничение ее численности, в странах Запада, наоборот, женщины
добиваются, а во многих странах добились права на равные с мужчинами условия воинской службы. Так, во Франции женщины могут служить даже во всех подразделениях воздушно-десантных частей. Существовавшие запреты объяснялись тем, что десантники
должны владеть полным арсеналом приемов диверсионной борьбы, включая рукопашный
бой, а также их службой за пределами Франции, в Африке, Саудовской Аравии и бывшей
Югославии. Еще раньше были отменены все квоты, связанные с приемом женщин в высшие военные учебные заведения.
Сфера внешней политики и дипломатии не может быть охарактеризована как феминизируемая. Пожалуй, единственный взлет женского участия во внешней политике
наблюдался в США при президенте Б. Клинтоне. По-прежнему в мире мало женщин-
Высшие административные кадры и устройство Европы // Collection franco-russe de document
d’information et de formation. 1997. №27. P. 54.
135
www.femline/women.kz. 2005. 14 марта.
134
послов. В то же время на дипломатическом поприще женщины часто выступали с довольно резкими международными проектами. Именно Джин Кирпатрик ввела в международный политический оборот понятие «двойные стандарты», обосновав их необходимость в
1979 г. в статье «Диктатуры и двойные стандарты» и попытавшись реализовать этот подход, являясь послом США в ООН136.
Многие исследователи и политики склонны рассматривать проблемы прав женщин
в региональном или национальном ракурсе, исходя из специфики политической и экономической традиции. Однако сложно выявить какую-либо общую тенденцию представительства женщин в законодательных органах. Отмечается, что скандинавские страны опередили все остальные государства по численности женщин, представленных в законодательных органах. В 2002 г. Национальный конгресс Мексики одобрил законопроект, согласно которому не менее 30% кандидатов от любой политической партии на выборах, как
в местные, так и в федеральные органы власти резервируются за женщинам. В Индии
принятие национального закона о квотировании для женщин было провалено, однако
имеется норма, по которой за женщинами резервируется треть мест в городских и сельских органах самоуправления137. Для других государств квотирование способно лишь декорировать политическую сцену, а не решить реальные социальные проблемы.
Женщины, которым удается подняться на верхние ступеньки политической иерархии, не только неординарные личности, но и способны вызвать серьезные повороты в
национальной и мировой политике. Вероятно, такой поворот мог бы произойти, если бы
генеральным секретарем ООН была избрана женщина. Будучи президентом Латвии Вайра
Вике-Фрейберга использовала трибуну Генассамблеи ООН для презентации своей кандидатуры на этот пост. Она утверждала, что в течение 60 лет женщины ни разу не рассматривались как серьезные кандидаты на пост руководителя ООН, хотя в соответствии с резолюцией Генассамблеи ООН при отборе кандидатов на пост генерального секретаря организации необходимо учитывать принцип равноправия полов, поскольку женщины составляют более половины населения планеты. Тогда Вике-Фрейберга выразила надежду,
что ее выдвижение на пост генерального секретаря ООН стало бы символом борьбы женщин против «мужского клуба» в мировой политике, который выбирает самого высокопоставленного дипломата на планете138.
К ее словам могли бы с полным правом присоединиться женщины-политические
лидеры мирового уровня, среди которых и Верховный комиссар ООН по правам человека
Луиза Арбур, премьер-министр Новой Зеландии Хелен Кларк, президент Финляндии Тарья Халонен, Генеральный директор Всемирной Организации Здравоохранения Гру Харлем Брундтланд (в прошлом - премьер-министр Норвегии), судья Международного Уголовного Суда Наванатем Пиллай, которая в течение четырех лет возглавляла Международный трибунала по Руанде.
В последнее время число действующих женщин-политиков увеличилось. В 2006 г.
в Либерии приняла присягу первая женщина-президент в истории Африки - Эллен Джонсон Сэрлиф, которая одержала победу на выборах в ноябре 2005 г., выиграв у известного в
прошлом футболиста Джорджа Вэа. С 2005 г. премьер-министром Сан-Томе и Принсипи
является Мария до Карми Сильвериа. В Латинской Америке три женщины- президента – в
См.: Белаш В. Общая теория «сукиного сына» // Коммерсантъ ВЛАСТЬ. 2006. №50.
Мировая практика // Коммерсантъ ВЛАСТЬ. 2003. №15. С. 24.
138
www.lenta.ru.
136
137
Аргентине, Панаме, Чили. В странах Северной и Центральной Америки – 2 женщины
премьера на Бермудах и Ямайке. В Азии в настоящее время один из президентов и два
премьер-министра – женщины. Первая премьер-министр - женщина Бангладеш Халеда
Зиа (1991-1996 гг.) была вновь избрана на этот пост в 2001 г. Бывшие социалистические
страны, отказавшись от гендерной квоты в политике, тем не менее, не закрыли дорогу в
политику женщинам. В 2002 г. первой женщиной-председателем Государственного Собрания - парламента Венгерской Республики избрана представительница Социалистической партии Каталин Сили. В Германии в 2005 г. Федеральным канцлером была впервые
избрана женщина - Ангела Меркель, представляющая бывшую Восточную Германию139. В
Украине уже дважды премьером утверждалась Юлия Тимошенко. Достаточно много
женщин в составе Еврокомиссии: Бенита Ферреро-Вальднер – еврокомиссар по внешним
связям и европейской политике добрососедства, Маргот Вальстрем – вице-председатель
Комиссии ЕС, ответственный за институциональные отношения и коммуникацию и др.
Существует Всемирный совет женщин-лидеров. С 25 февраля по 10 марта каждого
года в штаб-квартире ООН собираются женщины-лидеры многих стран. В повестке дня
сессии семинары, панели, круглые столы, встречи и дискуссии с министрами и их заместителями по социальной политике, министрами по работе с семьей и детьми разных
стран. Среди мероприятий, например, можно найти семинар на такую тему, как «Роль отцов в воспитании детей. Опыт нордических стран». Также распространены встречи по выработке практических стратегий по выходу из кризиса в разных странах, в частности, семинар комитета по миротворчеству «Ситуация в Бурунди и Сьерра-Леоне».
Присутствие женщин в высших эшелонах государственной власти становится все
более рутинным. И все же женщина во власти не может не загадывать загадок. Ее поведение часто неожиданно, а о политических намерениях можно судить по недоступным
мужчинам нюансам. Здесь британскую «железную леди» Маргарет Тэтчер превзошла
американская «железная леди» Мадлен Олбрайт. Само явление Мадлен Олбрайт в мире
высокой дипломатии свидетельствовало об экстраординарности ее поступков. Когда в
иранской печати ее назвали «женщиной-змеей», она демонстративно надела брошь в виде
змеи140. И в последующем Олбрайт доставляла много проблем дипломатам и журналистам
в связи с их желанием расшифровать символику очередной ее броши. Олбрайт сравнивали
с коммивояжером, столь успешно она «продавала» внешнюю политику США.
Интересно, что женщины при их меньшем представительстве в высших государственных органах на руководящих постах в странах Запада меньше становились и объектами обсуждений, связанных с различными скандалами. В последние годы они стали попадать в скандальные хроники все чаще, что, можно сказать, является косвенным подтверждением увеличения женского присутствия в политическом истеблишменте. Все это
подтверждает, что не только путь женщин во власть, но еще более, пребывание во властных структурах оказывается для них весьма сложным испытанием. Дело здесь, конечно,
не в женской слабости, а в отсутствии модели женского лидерства, которой бы можно было следовать, по которой можно было бы сверять особенности мужского и женского
управления. В имеющихся моделях политического лидерства мало учитывается женская
специфика. К настоящему времени наметились региональные модели женского лидерства:
западная (М. Тэтчер, М. Олбрайт, К. Райс, А. Меркель, Х. Клинтон); азиатская (И. Ганди,
139
140
www.womleader.ru/news/?action=novelty&id=42&page=1.
Олбрайт М. Госпожа Госсекретарь. Мемуары Мадлен Олбрайт. М., 2004. С. 443.
Т. Чиллер, Б. Бхутто); латиноамериканская (Э. Перон, В. Барриос де Чаморро, М. Бачелет).
По сути, эти модели являются продолжением мужского варианта лидерства, что не
случайно, ведь многие из названных выше женщин пришли в политику вслед за мужьями
или отцами. Они не учитывают, что феномен лидерства и популярности женщин не может
не опираться на чисто женские качества. Достаточно вспомнить необычную народную
любовь к матери Терезе или принцессе Диане. Вероятно, на формирование оценки поведения женщины – лидера оказывает влияние архетип «богини-матери». Чтобы выявить его
компоненты достаточно вспомнить список чудотворных икон Божьей Матери («Млекопитательница», «Утоли мои печали», «Нечаянная радость» и др.). Легче всего женщине реализоваться, даже при следовании такой модели, в традиционных женских сферах государственной службы – образовании, здравоохранении, социальной службе, тяжелее в традиционно мужских – обороне, финансах, внешней политике. Потребность в женской модели
лидерства является, скорее ориентиром для женщины, набирающей политический «вес»,
чем для женщины, вошедшей в политический истеблишмент. Многие из них отмечали,
что, чем выше политический ранг, тем, меньше ощущаются различия политиков разных
полов141.
В течение столетия постоянно возрастала не только роль женщин в политике, экономике, но и рос женский электорат. Его отличие от мужского электората очевидно: женщины склонны, в первую очередь, прагматически оценивать ситуацию на локальном
уровне, находя критерии оценки в семейном бюджете. Это влияет на политические предпочтения женщин, которые не склонны отказываться от социальных программ в угоду амбициозным геополитическим проектам. Когда в политике администрации Дж. Буша после
11 сентября 2001 г. резко обозначились именно такие проекты, социологические опросы
сразу же зафиксировали крен настроений женщин-избирательниц в сторону демократов.
На базе Гарвардского университета даже появилось новое международное женское общественное объединение, которое стало претендовать на роль организатора «крестового похода женщин за мир».
Проблемы продвижения женщин в политику уже давно входят в предметное поле
истории женщин и женского движения, выделившуюся во многих странах в самостоятельную историческую дисциплину. Особое внимание исследователи обращают на период
с начала XX века до Второй мировой войны, являющейся «пиком» борьбы женщин за
свои права. Исследователи переиздают документы этого движения: женские журналы,
материалы бюро по профессиональной ориентации и трудоустройству, женских клубов,
воспоминания участниц и лидеров движения. В США было осуществлено переиздание
журналов независимо от их направленности: от утверждающего роль женщин в рабочем
движении «Жизнь и труд» (Чикаго, 1911-1921) до правого «Женщина – патриот» (Вашингтон, 1919-1932). В программы западных университетов включены курсы по социокультурным проблемам женщин, получившие названия Women’s studies. В Редклифском
университете еще в 70-е гг. было объявлено о создании специального Института для жен
руководящих работников, открывшего новое направление непрерывного образования.
141
См.: Говорова Н. и др. Мы наш, мы женский мир построим // РБК. 2007. №3. С.33.
Менее известны феминистские подходы к международным отношениям, которые
по-прежнему остаются маргинальными в науке о международных отношениях 142. Представляется, что основное внимание надо уделять не отличиям феминистского видения
международной жизни и мировой политики от традиционных школ, а тому, что могут они
взять у феминизма, чтобы анализ мировых реалий был более объективным. К несомненным научным заслугам феминизма следует отнести опору на междисциплинарный подход, помогающий понять усложняющиеся под влиянием глобализации международные
взаимосвязи в различных сферах жизнедеятельности, в том числе и во внешней политике.
© Терновая Л.О.
См., например: Тикнер Дж.Э. Мировая политика с гендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи,
наступившей после «холодной войны». М., 2007.
142
П.А. Цыганков
Взаимовлияние внешней политики и общественного мнения:
история, теории, воздействие глобализации
Общественное мнение – постоянный фактор, который не может игнорировать ни
один субъект внешней политики. Ни одно правительство не хочет выглядеть агрессором в
глазах как собственного народа, так и международного общественного мнения, каждое
стремится к тому, чтобы его действия выглядели как легитимные. К поддержке ОМ стремятся и другие акторы: некоммерческие организации заявляют, что именно они и являют
собой подлинных выразителей мирового ОМ, международный бизнес обосновывает свою
деятельность не только стремлением к прибыли, но помощью экономическому и культурному развитию слаборазвитых стран; наконец, даже международные террористы мотивируют
свои акции необходимостью борьбы против нарушения тех норм, которым они привержены
и которые считают высшими, даже если они не совпадают с общепринятыми нормами.
1
Исследование проблемы взаимодействия ОМ и политики имеет давнюю историю.
Так, уже Аристотель признавал за ОМ право контроля и верховного наблюдения за отправлением государственных функций со стороны масс граждан, которые сами по себе не
способны к занятию государственных должностей143. В ХIX в. крупным вкладом в развитие анализа ОМ стали работы Ж.-Г. Тарда, в частности "Общественное мнение и толпа", в
которой он противопоставляет толпу и публику. Последнюю Тард рассматривает как среду, в которой происходит формирование общественного мнения. При этом он не только
отводил решающую роль в данном процессе журналистам и средствам массовой коммуникации, но и сформулировал рекомендации по управлению общественным мнением144.
Фактически параллельно с ним работал немецкий социолог Фридрих Гольцендорф.
В этот период социологи уже рассматривают ОМ как духовную силу народа, которая в каждой стране имеет свои особенности, связанные с национальными традициями,
историческими формами правления и существующими режимами. Общим же является то,
что ОМ, в отличие от государственной политики, вполне независимо и неответственно.
Кроме того, будучи связано, ввиду своего практического характера, с событиями государственной жизни, оно проявляет интерес лишь к тому, что произошло в ближайшем прошлом или должно произойти в ближайшем будущем. Общественное мнение может быть
нетерпимым к иным позициям; часто носит сословный характер; нередко оно создается
прессой; далеко не всегда его можно измерить с необходимой точностью; наконец, политическое значение ОМ в разных режимах проявляет себя по-разному. Наконец, отмечая
ограниченность и противоречивость ОМ, исследователи подчеркивали, что «государственные деятели не могут быть признаны нравственно обязанными удовлетворять во
Аристотель. Политика. – М.: АСТ. 2006. 293а; 298b30-35.
См. об этом: Базовые компоненты социальной теории Жана Габриеля Тарда. //
<http://fil.vslovar.org.ru/768.html; Е. А. Угринович. Общественное мнение>. //
<http://planetadisser.com/see/dis_171852.html>
143
144
всякое время требованиям ОМ», однако они не могут игнорировать его, а иногда должны
и подчиняться ему145.
Что касается взаимовлияния ОМ на ВП, то об это говорил уже Фукидид, который
тоже был убежден в двойственной природе общественного мнения. С одной стороны, он
подчеркивал важность для внешней политики государства общественного мнения и, в
частности таких его проявлений, как престиж и понятие чести 146. Фукидид не сомневался
и в возможности воздействия ОМ на политическое решение. Это видно, например, из описываемого им диалога афинян, с одной стороны, и мелян – колонистов лакедемонян, не
желавших подчиняться афинянам и встать на их сторону в конфликте с пелопонесским
союзом, с другой стоны. В его изложении, выступая перед мелянами, афинские послы обратили внимание на то, что с принимающей стороны «переговоры ведутся не перед народом», с тем, чтобы у него не было возможности повлиять на их исход. «…Мы ведь понимаем, что именно ради этой цели вы и представили нас немногим», утверждали афиняне147. С другой стороны, древнегреческий историк с сожалением отмечал, что «столь
мало большинство людей озабочено отысканием истины и охотнее принимает готовые
мнения»148.
2
В современной социологической науке под ОМ чаще всего понимают особое состояние массового сознания, заключающее в себе скрытое или явное отношение людей к
событиям и фактам социальной действительности149. Субъектом и выразителем ОМ выступает публика или общественность – т.е. активная часть населения, которая следит за
политической жизнью и к голосу которой прислушиваются как остальное население, так и
власть предержащие и позицию которой не могут игнорировать политики150. Чаще всего в
обществе отсутствует единодушие в оценке особо значимых событий и фактов социальной и политической жизни. В этих случаях субъектом ОМ выступают специфические
общности (части общества), способные квалифицированно судить об обсуждаемой проблеме и порой (прямо или косвенно) оказывать влияние на процесс принятия решения в
сфере ВП151.
Главным фактором, меняющим ситуацию во взаимодействии ОМ и ВП по сравнению с XIX-ым веком, когда данная проблема стала предметом систематического научного
исследования, стало усиление воздействия общественного мнения на внешнюю политику
за счет новых возможностей СМИ. Бурное развитие новейших информационнокоммуникационных технологий многократно увеличивает возможности средств массовой
информации влиять на ОМ, а через него и на ВП государств. Представляя собой один из
главных сущностных признаков глобализации152, информационно-медийная революция
приводит к беспрецедентной информационной открытости, побуждающей к политической
Гольцендорф Ф. Общественное мнение. – СПб: издание Я.Канторовича. 1895, сс. 25; 31; 50; 53; 55; 61; 61;
92.
146
Фукидид. История. – М.: ТОО «Пролог». (Репринт издания М.и С. Сабашниковых, 1915 г.). Том I. I, 75 3;
76 2; 84 1- 84 2.
147
Фукидид. История. – М.: ТОО «Пролог». (Репринт издания М.и С. Сабашниковых, 1915 г.). Том II. V, 85
148
Там же, I, 20 3 – 21 1.
149
Что такое общественное мнение? <http://www.nikkolom.ru/book3/page_pk_2_2.2.htm>
150
Там же, с.12.
151
Там же, с. 13.
152
Караганов С.А. Новая эпоха: вместо введения.< http://www.karaganov.ru/articles/223.html>
145
активности многомиллиардные массы. Сегодня воздействие ОМ неотделимо от СМИ. Они
опираются друг на друга: ОМ должно быть информировано, поэтому оно нуждается в
СМИ, а СМИ делают из реакции ОМ главную новость. Взятые изолированно, они не могли бы оказывать такого влияния на ВП. ОМ, не располагающее информацией, не может
сформироваться и мобилизоваться и, следовательно, потребовать от акторов ВП изменений в их стратегии. В свою очередь, информация, транслируемая СМИ, не будет иметь
эффекта без ОМ153. Эта взаимосвязь получила после натовской агрессии в Югославии
1999 г. название «эффект CNN». Как пишет Джоэнн Ньюман, «в термине "эффект Си-ЭнЭн" есть и что-то зловещее, ибо он предполагает, что телевизионные репортажи вызовут
глубоко эмоциональную реакцию общественности, побуждая ее предпринять определенные шаги в отношении того или иного события независимо от того, будут ли такие шаги
правомерны или нет»154.
Не менее важным фактором, влияющим на взаимодействие ОМ и ВП, явился выход
общественного мнения за рамки государственных границ и расширение влияния международного и мирового ОМ. Уже в ХХ веке наряду со «своим», «внутренним» ОМ, не менее значимую роль во ВП начинает играть международное (формулируемое и транслируемое чаще всего в рамках межправительственных организаций), мировое (важнейшим
субъектом которого являются лидеры мнения) и глобальное ОМ (представленное многочисленными неправительственными организациями и некоммерческими объединениями).
Современная система средств массовой информации включает не только прессу, радио и
телевидение, но также и целый ряд мультимедийных систем связи, в числе которых особое значение имеет Интернет. Глобальная паутина обеспечивает дешевые, ничем не ограниченные, альтернативные и легко доступные возможности для получения и передачи
информации и, соответственно, для анализа и мобилизации гражданского общества. Как
подчеркивается в «Справочном документе, подготовленном Фернанду Энрики Кардозу,
Председателем Группы Генерального секретаря в составе видных деятелей для рассмотрения взаимосвязи между ООН и гражданским обществом»: в нынешних условиях для
многих гражданских организаций — от незначительных объединений, созданных для решений мелких проблем, до крупных неправительственных организаций — возможность
доведения их информации непосредственно до населения в целом, которое обращается к
их веб-сайтам, открыла новые пути влияния на глобальное общественное мнение и мобилизации общественности в поддержку проводимых ими кампаний155.
Наконец, на взаимодействие ВП и ОМ оказывают влияние и необычайно возросшие возможности измерения ОМ путем отработанной техники социологических опросов.
Правда, отношение социологов к самой возможности адекватного отражения общественного мнения средствами массовых опросов, неоднозначно. Некоторые из них выступают
против того, что они называют "диктатурой зондажей". Так, с точки зрения П.Бурдье, зондаж общественного мнения в сегодняшнем виде — это инструмент политического действия. «Его, возможно, самая важная функция, – пишет автор, – состоит во внушении иллюзии, что существует общественное мнение как императив, получаемый исключительно
путем сложения индивидуальных мнений: и во внедрении идеи, что существует нечто
153
Guilhaudis J.-F. Relations internationales contemporaines. - P : Juris-classeur. 2002, p. 141.
Джоэнн Ньюман. Развитие средств массовой информации и государственная политика.
<http://www.infousa.ru/information/gjcom4.htm>
155
Гражданское общество и глобальное управление. <http://www.un.org/russian/partners/cardoso.htm>
154
вроде среднего арифметического мнений или среднее мнение». В конечном счете, настаивает Бурдье, «нет такого вопроса, который не был бы переистолкован в зависимости от
интересов тех, кому он задается», и «общественное мнение в том значении, какое скрыто
ему придается теми, кто занимается опросами или теми, кто использует их результаты…,
не существует». Поэтому, утверждает он, общественное мнение, демонстрируемое на первых страницах газет в виде процентов («60% французов одобрительно относятся к ...»),
есть попросту чистейший артефакт»156.
Другие же, напротив, считают, что «опросы ОМ, будучи важным каналом политической коммуникации, позволяют отслеживать, в какой мере народ поддерживает политический курс и конкретные действия правительства и насколько согласованы мнения лидеров мнения и основной массы населения по актуальным вопросам внутренней и внешней
политики государства»157. При этом, как справедливо, подчеркивает В. Рукавишников,
подавляющее большинство политиков прекрасно понимает, что ОМ в современных демократических обществах – это реальная сила158. В свою очередь М. Горшков отмечает, что
«будучи по природе своей изначально образованием духовным, общественное мнение на
выходе становится фактором материального воздействия»159.
Промежуточная позиция состоит в том, что «далеко не всякий опрос населения является опросом собственно общественного мнения… Общественное мнение – это позиция
людей, выработанная в процессе дискуссии, а вовсе не любые высказывания, не любые
типы реакции публики на те или иные события, которые интересуют исследователя»160.
Потому не только ОМ воздействует на политику, в том числе и внешнюю, но и политики
стремятся оказывать на него влияние161.
3
В теории международных отношений взаимовлияние ВП и ОМ издавна исследуется с позиций конкурирующих друг с другом реализма и либерализма. Представители реалистской парадигмы скептически оценивают роль ОМ в политике. Философские основания политического реализма наиболее четко выразил Г.В.Ф. Гегель, считавший, что ОМ в
одинаковой степени достойно как уважения, так и презрения – уважения по своей внутренней сущности, презрения по формам своего конкретного проявления. Общественное
мнение не способно подняться до уровня знания. Поэтому независимость от него является
первым существенным условием для создания чего-либо великого и разумного, как в действительной жизни, так и в науке162.
Не отрицая в целом важности и ценности ОМ, реалисты настаивают на том, что,
во-первых, ОМ, основываясь на всеобщих, универсальных ценностях, лишено ответственности и потому опора на него может быть не только бесполезной, но и зачастую приводит
к опасным следствиям в сфере ВП. Во-вторых, как подчеркивают реалисты, ОМ нередко
настроено более милитаристски по отношению к другим странам и народам, чем государБурдье П. Общественное мнение не существует.
<http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Article/Bur_ObMn.php>
157
Рукавишников В.О. Цит. соч., с.815
158
Там же.
159
Результаты соцопросов формируют общественное мнение. // Независимая газета. 13.02.2008.
160
Личность: Грушин Борис Андреевич. 15.01.2005 [обзор].< http://bd.fom.ru/report/map/gur050106>.
161
Грушин Б.А. Цит. соч.
162
Гегель Г.В.Ф. Философия права. – М.: Мысль. 1990, с.354.
156
ство, сдерживаемое национальными интересами. Поэтому именно государству, а не ОМ
по праву принадлежит последнее слово в формировании и реализации ВП.
Реалисты строят свои рассуждения с позиций вечности и неизменности основных
принципов внешней политики – стремления государств к увеличению своего могущества
в условиях небезопасного мира, неизбежности соперничества, необходимости соблюдения
принципа равновесия сил между великими державами. Главным для представителей данного подхода является не соотнесение установок внешней политики с ОМ, а условия безопасности, в которых находится государство.
Одной из главных заслуг теории политического реализма стало выдвинутое его
приверженцами в качестве основного аналитического инструмента понятия "национальный интерес", объясняющего главный мотив внешнеполитического поведения государства. И если на практике понятие raison d’Etat, известно уже со времен Фридриха II и кардинала Ришелье, то в теорию МО оно вошло с 1940-х гг. ХХ в., после выхода в свет книги
Г.Моргентау который понимал национальный интерес как «единственный категорический
императив, единственный критерий рассуждений, единственный принцип действия»163. В
дальнейшем без ссылки на это понятие в том или ином контексте не обходится ни одно из
серьезных исследований внешней политики, какой бы теоретической ориентации ни придерживались его авторы164.
Содержанием национального интереса, с точки зрения реалистов, является, прежде
всего, обеспечение безопасности государства. В свою очередь безопасность зависит от его
положения в международной системе относительно других государств. Само же это положение определятся общей конфигурацией сил, т.е. прежде всего распределением военных способностей государств. Поэтому ВП определяется не общественным мнением,
сколь бы важным оно не считалось, а мощью государства, его способностью противостоять внешним угрозам и поддержанием равновесия сил. Именно, поэтому, считает Г. Киссинжер, «когда установлен баланс между ценностями и необходимостью, внешнеполитическая деятельность должна начинаться с какого-либо определения того, что есть для
страны важные интересы, – перемена международной обстановки, случается, до такой
степени способна подорвать национальную безопасность, что этой перемене нужно противостоять независимо от характера ее видимой законности»165. А поскольку поддержание
равновесия сил требует неустанного внимания, постольку «В последующем столетии американским руководителям придется сформулировать перед общественностью концепцию
национальных интересов и объяснить, как обеспечение национальных интересов – в Европе и Азии – служит поддержанию равновесия сил»166.
Таким образом, для реалистов ОМ должно быть, в конечном итоге, подчинено
национальному интересу государства. Сам же национальный интерес понимается как некий абстрактный принцип, содержание которого определяется полной угроз внешней средой и ссылка на который призвана не только служить основой и ведущей нитью, но и
ограничивать рамки всех дискуссий о внешнеполитических приоритетах. Содержание
национального интереса формулируется и объясняется публике государственными руководителями.
163
Хотя упоминания об интересе как мотиве внешнеполитического поведения государств (полисов) встречаются уже у Фукидида: см., например, «История Пелопонесской войны»
165
Киссинджер Г. Дипломатия. – М.: "Ладомир", 1997, с. 740.
166
Там же, с. 738 (выделено мной, ПЦ)
164
В социологии близкие позиции отстаивали представители так называемой "минималистской парадигмы" – такие как У.Липпманн, Г.Алмонд Т. Бэйли, В.О.Кей, утверждавшие об отсутствии у публики качеств, которые необходимы для компетентных суждений о внешней политике и которыми обладает узкая прослойка элиты 167. Общественное
мнение, писал А. Токвиль, инстинктивно отдает приоритет вопросам ближайшего и краткосрочного характера, а не долгосрочной и отдаленной перспективы. Более того, он считал, что общественное мнение ("мнение демократов") о внешнеполитических делах чаще
всего является очень смутным или же весьма ошибочным. Оно не имеет представления о
состоянии сил не только противников, но и своего собственного государства. Его выводы
не выходят за рамки внутриполитических рассуждений. Поэтому внешнеполитические
проблемы рассматриваются общественным мнением исключительно через искажающую
их призму внутренней политики168.
Либералы, напротив, всегда считали общественное мнение «особой властью», степень воздействия которой на формирование и реализацию ВП, по меньшей мере, не уступает воздействию государств. Либеральная идея достижения вечного мира на путях формирования единого общечеловеческого сообщества через торговлю и управление миром
посредством просвещенного общественного мнения получила наиболее полное воплощение в работах И. Канта. «…Политические максимы, – писал он, – должны исходить не из
благополучия каждого государства... не из цели, которую ставит себе каждое из этих государств..., а из чистого понятия правового долга (из долженствования, принцип которого
дан a priori чистым разумом)169. Первую попытку воплотить эту идею в практическую политику связывают с 28-м американским президентом Вудро Вильсоном, который отрицал
существование иных объективных базисных факторов мира, кроме силы общественного
мнения и всемирного распространения демократических институтов 170.
Провозгласив намерение привнести в отношения США с другими странами дух
справедливости, уважения и доброй воли, он утверждал: «Крайне опасно формировать
внешнюю политику с точки зрения материального интереса». Созданная при его непосредственном участии Лига Наций объявила о стремлении предотвратить войны за счет
коллективных действий, открытой дипломатии, приверженности соблюдению договоров,
устранения всех препятствий для международной торговли, постепенного сокращение вооружений. Посредством Устава Лиги Наций, писал В. Вильсон, «…мы ставим себя в зависимость в первую очередь и главнейшим образом от одной великой силы, а именно, от
моральной силы мирового общественного мнения – от очищающего, и разъясняющего, и
принуждающего воздействия гласности… силы тьмы должны погибнуть под всепроникающим светом единодушного осуждения их в мировом масштабе»171.
Современные приверженцы либеральных взглядов, хотя и являются убежденными
последователями Канта и Вильсона, вместе с тем не отрицают существования национальных интересов и их роли во внешней политике государства. Однако в противоположность
реалистам, они утверждают, что в основе национальных интересов – а, следовательно, и
внешней политики – лежат не «вечные цели государства», а предпочтения индивидов.
Подробнее об этом см.: Natalie le Balme. Opinion publique et la politique étrangère. // Fredérique Charillon
(dir.). Politique étrangère: nouveaux régards. P.: Presses de Sciences Po. 2002, pp.196-201.
168
Цит по: Merle M. La politique étrangère. P.: PUF. 1984, p.37.
169
Кант И. К вечному миру. // Соч., т. 6. С. 300.
170
Киссинджер Г. с. 39.
171
Цит по: там же, с. 41.
167
Именно индивиды и группы индивидов являются, с точки зрения либерализма, основными
акторами политики вообще и внешней политики, в частности. Индивиды рациональны,
поэтому они стремятся продвигать свои интересы с целью добиться благосостояния, в том
виде как они его понимают. Когда же удовлетворение их интересов не может быть достигнуто наименьшей ценой ими самими как социетальными акторами, они перекладывают эту задачу на государство, которое именно с этой целью и было создано путем общественного договора. В противоположность реалистам, либералы считают, что государство
не является автономным актором по отношению к гражданскому обществу, а призвано
лишь обслуживать частные интересы. Это верно и в отношении внешней политики, где
государство имеет мандат на продвижение тех частных интересов, которые сами индивиды не могут защитить непосредственно собственными силами172.
Либерально мыслящие социологи – такие, как Б. Пэйдж, Р.Шапиро и др. – отказываются от минималистской парадигмы. В работах прослеживается идея реабилитация
общественного мнения, его компетентности в вопросах внешней политики. Они подчеркивают, в частности, что предпочтения общественного мнения в области внешней политики отличаются последовательностью, четкостью и дифференциацией в зависимости от
рассматриваемых проблем173. Основываясь на их работах, современные сторонники либеральных взглядов утверждают, что "общественное мнение может быть квалифицировано
как рациональное, стабильное и способное выдвигать последовательные, непротиворечивые и дифференцированные суждения, которые отчасти зависят от имеющейся в его распоряжении информации. Если же многие государственные руководители еще и сегодня
доказывают, что общественное мнение отличается непостоянством, то это, без сомнения,
делается для того, чтобы оправдать свой "реалистский" подход к ВП, необходимость, с их
точки зрения, оградить дипломатию от прямого и каждодневного влияния народа"174.
В конечном итоге, считают либералы, влияние ОМ на решения в области ВП может
быть квалифицировано как "разрешительное демократическое принуждение". ОМ, является ли оно предваряющим или реагирующим, всегда есть один из видов принуждения,
наряду с другими, которые испытывают на себе лица принимающие решения. Но это
принуждение остается "разрешительным" в той мере, в какой указанные лица сохраняют
определенное поле маневра и могут оказывать "педагогическое воздействие на ОМ с целью убедить его, когда это становится необходимым, в правильности своего выбора175.
4
Обобщая вышесказанное, можно отметить несколько особенностей, свойственных
рассматриваемым подходам. Во-первых, и реализм, и либерализм склонны разделять материальные и институциональные факторы внешней политики и общественного мнения.
Во-вторых, они трактуют ВП и ОМ как самостоятельные сущности, как своего рода фиксированные данности. В-третьих, для тех и других ОМ, в конечном итоге, нуждается в
"просвещении" со стороны элиты, только реалисты роль "коллективного педагога" отдают
политической элите – государственным руководителям, "разъясняющим" соответствие
своих внешнеполитических действий национальным интересам, а либералы – интеллекту172
Moravcsik A. Taking Preferences Seriosly. A Liberal Theory of International Politics. // International Organization. 51. Automne 1997.
173
Подробнее об этом см.: Natalie le Balme. Op. cit.
174
Natalie le Balme. Opinion publique et la politique étrangère. // Fredérique Charillon (dir.). Politique étrangère:
nouveaux régards. P.: Presses de Sciences Po. 2003, p.203.
175
Там же, с.207.
алам и другим негосударственным лидерам, пользующимся авторитетом и популярностью
в обществе. В результате и в том, и в другом случае ОМ утрачивает свою характеристику
как "глас народа". В-четвертых, рассуждая о ВП, и реалисты, и либералы ставят в центр
рассмотрения рационального субъекта, руководствующегося не эмоциями, а расчетом в
принятии политических решений. Для реалистов это расчет, определяемый соображениями власти (в первую очередь баланс сил или угроз), для либералов – соображениями материального благосостояния. Никаких иных факторов как для тех, так и для других по
большому счету не существует: есть только властные и экономические интересы. Борьба
за реализацию этих интересов и связанную с этим максимизацию власти или богатства и
определяет характер международно-политических явлений. Эти интересы представляются
как раз и навсегда данные (или, по крайней мере, мало варьирующиеся), и потому проблема исследователя состоит лишь в том, чтобы вычислить, кто из акторов находится в
наиболее выгодном положении и способен выбрать более эффективную стратегию для
реализации своих интересов.
Однако, совпадая в оценке внешнеполитического субъекта, реалисты и либералы
расходятся в оценке субъекта ОМ. Реалисты обращают внимание на амбивалентность ОМ
и призывают дистанцироваться от него при принятии важных внешнеполитических решений (не отказываясь от его использования в своих интересах). Либералы, напротив, идеализируют ОМ, обходя вопросы о его возможности как ошибаться, так становиться объектом манипулирования со стороны государства или других заинтересованных сил. Кроме
того, либералы, в отличие от реалистов, отдают приоритет мировому и глобальному ОМ
перед национальным.
Иначе подходит к рассматриваемым вопросам социальный конструктивизм – социологическое направление, которое многие исследователи считают сегодня наиболее
перспективной парадигмой в теории международных отношений. Не отрицая тесной связи
между внешней политикой государства и национальными интересами, он исходит из того,
что основой интересов являются идентичности: интересы «предполагают идентичности,
поскольку актор может знать, чего он хочет, только если он знает, кто он есть». Национальная идентичность влияет на выбор целей внешней политики и способствует определению ее приоритетов. В то же время она воспринимается как ценность, которую необходимо отстаивать и продвигать. В этих двух аспектах она и становится основным элементом понимания национальных интересов. Конструктивистское понимание национальных
интересов, таким образом, существенно отличается от понятия "национальный интерес" в
трактовке реализма, представляя собой более открытый, конкретный феномен, структура
и даже само существо которого может изменяться, поскольку национальные интересы являются результатом политического процесса176.
Важное отличие конструктивизма состоит и в том, что он допускает возможности
трансформации внешней политики в зависимости от тех изменений, которые могут происходить в восприятии национальной идентичности. Речь идет, конечно, не о существовании между ними жестких связей детерминизма, а скорее о меняющихся условиях, которые
176 Alex McLeod. L'Approche constructiviste de la politique étrangère // Fre-
dérique Charillon (dir.). Politique étrangère. Nouveaux régards. P.: Presses
de Sciences Po., 2002
способствуют возникновению то небольших, то крупных модификаций в формировании и
реализации ВП. С точки зрения конструктивистов, личные идеи руководителей государства или правительства в области внешней политики имеют вес только в той мере, в какой
их значение широко разделяется членами группы, общества или государства. Лишь в этом
случае они становятся интерсубъективными, оказывая воздействие на общественное мнение и, в свою очередь, воспринимая влияние идей, ценностей, предпочтений и оценок общественности.
Государству свойственно несколько сосуществующих национальных идентичностей, в содержании которых отражаются мнения самых разных представителей общественности и государства. Национальные идентичности – это своего рода равнодействующая тех постоянных обменов мнениями и дискуссий, которые происходят на уровне общества, в СМИ, между различными социальными и политическими силами, госаппаратом
и правительством, а также внутри них. Но источники национальной идентичности находятся не только внутри общества. Идентичность формируется в рамках международной
системы, конструируясь на основе восприятий идентичности других государств и испытывая на себе влияние их восприятий.
Формирующиеся в этих процессах ("социально конструируемые") правила, принципы, нормы поведения и разделяемые убеждения могут дать государствам, индивидам и
другим акторам понимание того, что является важным и ценным, а также идею о наиболее
эффективных и легитимных средствах достижения внешнеполитических целей. Одновременно эти социальные структуры способствуют формированию представлений об иерархии приоритетов и стратегии реализации этих приоритетов177.
Важно подчеркнуть, что утверждение конструктивистов о том, что поведение акторов внешней политики обусловлено внутренними социальными структурами и социальными структурами международной системы, не предполагает детерминизма. Иначе говоря, в своей внешней политике государство не только испытывает многообразие влияний
внутренних и внешних социальных факторов, в том числе и таких, как СМИ и общественное мнение, но и располагает значительным полем маневра в данной области, а не представляет собой пассивный объект этих влияний.
Таким образом, по сравнению с реализмом и либерализмом, конструктивизм предлагает более нюансированные и динамичные методологические основы для анализа взаимодействия ВП и ОМ в современных условиях.
5
Вопреки распространенным представлениям, воздействие глобализации на ВП государства не носит одностороннего характера, правительства не представляют собой их
пассивный объект. Глобализация – не линейный и однонаправленный процесс с заранее
известными результатами, так же как и не единственная модель современного мирового
развития. Ей противостоят противоположные, ограничивающие ее воздействие на государство тенденции регионализации, фрагментации, суверенизации и т.п. Не случайно даже представители либерализма отмечают, что и в настоящее время государство продолжает сосредотачивать в своих руках возрастающий объем все более важных ресурсов, что
177
См. Финнемор
объективно усиливает его значение в качестве актора178. Перестраивая свои отношения с
глобальной средой, государства не только вынужденно приспосабливаются к ней, но и
используют создаваемые ею возможности для своего развития, ведут активный поиск
средств для ограничения ее негативных воздействий, формируя, в конечном счете, содержание и направленность мировых процессов в соответствии с национальными интересами, через призму и по мере которых они воспринимают глобализацию и согласовывают
свои действия друг с другом.
Учитывая императивы мировой экономической конкуренции, правительства поддерживают свои предприятия, а также частные финансовые и экономические структуры в
завоевании внешних рынков. С другой стороны, государства стремятся привлекать иностранные предприятия и капиталы на свои внутренние рынки. В этой связи внешнеполитическая деятельность дополняется выполнением новых функций – экономического, финансового, рекламного и т.п. характера – отличных от функций классической дипломатии.
Не случайно сегодня в состав делегаций, сопровождающих зарубежные визиты высших
государственных деятелей, включается множество бизнесменов, руководителей различного рода предприятий, компаний и фирм.
Обусловливаемое глобализацией взаимопереплетение внешней и внутренней политики не отменяет того факта, что и в наши дни достаточно примеров, когда государство
может позволить себе одну политику внутри своих границ и принципиально другую за ее
пределами. Так, США постоянно увеличивают свои военные расходы, создают новые виды вооружений, совершенствуют свои ядерные программы, одновременно требуя от других стран противоположной политики. Подчеркнуто внимательные к малейшим политическим требованиями «внутреннего» общественного мнения, западноевропейские демократии очень часто высокомерно игнорируют общественное мнение других стран.
Неотрывная от глобализации фрагментация внешнеполитической деятельности
государства приводит к тому, что все более важной частью содержания его ВП становятся
координация и управление международными контактами центральных и региональных
политических структур и административных органов. Так, например, уже в марте 2002 г.
специальным приказом МИД РФ в России было утверждено «Положение о представительстве Министерства иностранных дел Российской Федерации на территории Российской Федерации». К началу 2004 года было создано 26 представительств, а в настоящее
время их насчитывается более 40. Согласно Положению, в функции представительств
входит, в частности, внесение предложений по совершенствованию взаимодействия Министерства и субъектов Российской Федерации в области международных связей; подготовка рекомендаций о заключении субъектами Российской Федерации документов о сотрудничестве с органами государственной власти иностранных государств; участие в
пределах своей компетенции или по поручению Министерства в мероприятиях международного характера и т.п.179
Возникают и новые способы государственного контроля и государственного регулирования ОМ. Так, например, китайские власти неоднократно блокировали доступ к таБади Б. От суверенитета государства к его жизнеспособности // Мировая политика и международные отношения в 1990-е годы: взгляды американских и французских исследователей: Пер. с англ. и фр. / Под ред.
М.М. Лебедевой и П.А. Цыганкова. М., 2001. С. 107.
179
Приказ от 11 марта 2002 г. N 2792 об утверждении Положения о представительстве Министерства иностранных дел Российской федерации на территории Российской федерации.
<http://www.rg.ru/2006/08/18/mid-predstavitelstvo-dok.html>
178
ким известным мировым ресурсам, как онлайн-энциклопедия Wikipedia, портал по размещению и просмотру видео YouTube, сервис по обмену фотографиями Flickr. Властям КНР
удалось также договориться с ведущими поисковыми компаниями Yahoo и Google, в результате чего нежелательный, антигосударственный контент поступает правительству
КНР, а не в свободное интернетпространство180. Подобные возможности существуют и
появляющихся новых государствах с альтернативными формами капитализма, для которых характерно сочетание умеренно-авторитарных политических режимов с высокими
темпами экономического роста и благосостояния населения181. Но и в признанных демократиях правительство не является покорным пленником ОМ. И это вполне оправданно,
как потому, что "общественное мнение может быть ошибочным, как это показало поведение французских и британских пацифистов в 30-е гг., когда поднимал голову националсоциализм", так "и потому, что правительство, которое постоянно работает под давлением
ОМ своей страны, утратило бы свободу действия…»182.
Иначе говоря, в своем формировании и осуществлении внешняя политика не следует и не должна во всем следовать общественному мнению. И в западных демократиях
внешняя политика далеко не всегда опираются на ОМ. Так, вице-президент США Ричард
Чейни на прямой вопрос по поводу войны в Ираке: «Вас что же, не интересует, что думает
американский народ?», ответил: «Нет. Я считаю, нельзя допускать, чтобы колебания общественного мнения сбивали вас с курса»183.
Иногда на этом основании делается вывод о том, что «внешняя политика должна
быть последовательно антинародной», т.е. формироваться и осуществляться без оглядки
на общественное мнение184. На первый взгляд, именно из этого и исходят политики
Польши и Чехии, настойчиво ведущих работу по размещению элементов американской
системы ПРО на территориях своих стран. Подобным образом действует руководство
Украины упорно втягивая страну в НАТО, невзирая на массовые протесты большинства
населения.
Однако нельзя не заметить, что во всех этих случаях правительства ведут большую
работу с использованием всех средств информационного воздействия на публику, с целью
добиться поворота в ОМ. Украинские политики ведут огромную «разъяснительную» работу в этом направлении. Так, отвечая на вопрос журналистов, что делается сейчас для
информирования общественности о деятельности НАТО?, украинский министр иностранных дел В. Яценюк в сентябре 2007 года отметил, в частности, что «в рамках Госпрограммы информирования главным исполнителем и распорядителем средств является Госкомтелерадио, который только в 2006 году получил 5,2 млн. гривен»185. А уже в марте 2008
года председатель Комитета Верховной Рады Украины по иностранным делам О. Билорус
Китайские власти берут интернет под контроль. <http://www.annews.ru/news/detail.php?ID=150496 >
См. об этом: Халлидей Ф. Окончание холодной войны и международные отношения: некоторые аналитические и теоретические выводы // Теория международных отношений на рубеже столетий. М., 2002. С.58.
182
Merle M. La politique étrangère. P.: PUF, 1984, p. 96. (Добавим, что не менее важной представляется и подобная "свобода рук" правительства в отношении международного и глобального общественного мнения).
183
Американцы призывают политиков считаться с данными социологических опросов.
http://www.itartass.ur.ru/news/?id=35569. 25/03/2008.
184
Федор Лукьянов. Уроки Ирака: Внешняя политика должна быть антинародной // Ведомости.
22.04.2003, №70 (870).
185
Владислав Яценюк: Украинцы не против вступления в НАТО, они просто не информированы.
<http://www.day.kiev.ua/170970/>
180
181
заявил, что Финансирование по популяризации НАТО среди украинского населения необходимо увеличить минимум в пять раз186.
6
Если анализировать происходящее в мире, действительно, «следует с холодных
беспристрастных позиций»187, то добиться успеха в проведении ВП без поддержки ОМ
сегодня невозможно. В информационном обществе ОМ не могут игнорировать даже самые сильные акторы, поэтому в наши дни уже не только учет ОМ, но также его формирование и управление им становятся императивами эффективной ВП. При этом чем более
демократическим является политический режим государства, тем более настоятельной
является данная задача188.
«Просвещенное общественное мнение», на роль которого так полагались либералы
начала ХХ в., объединившиеся вокруг идеалов, выражаемых Лигой наций, не оправдало
своих ожиданий в качестве фактора, способного предотвращать вооруженные конфликты.
Однако это не опровергает необходимости целенаправленной работы с ним при формировании и реализации ВП. Как выяснилось в этот же период, правительства, лелеющие
агрессивные намерения, научились манипулировать ОМ и использовать его в своих воинственных целях. В ХХI-м веке такие возможности несоизмеримо возрастают, имея в виду
потенциал новейших информационно-коммуникационных технологий.
Так, администрацией США были извлечены надлежащие уроки из поражения во
вьетнамской войне, и в последующих конфликтах американские специалисты различного
профиля в тесном взаимодействии выполняли задачу по формированию благоприятного
общественного мнения189. В том, что бомбардировки Югославии поддерживали, согласно
опросам, 55-70 % населения стран НАТО190 – важнейшая «заслуга» СМИ и, прежде всего,
CNN. Как отмечают А. Андреев и С. Давыдович, содержанием информационною обеспечения агрессии НАТО против Югославии стали такие направления, как разъяснение «гуманных» целей военной акции, предпринятой якобы только во имя спасения косовских
албанцев от «геноцида» со стороны сербов; убеждение мировой общественности в том,
что только НАТО (а не ООН или ОБСЕ) может быть гарантом сохранения мира и стабильности на Балканах и во всем мире; демонстрация «монолитного единства» стран блока и военной мощи альянса191. Накануне вторжения США в Ирак все опросы общественного мнения почти единодушно показывали, что большинство американцев (около 75%)
поддерживало жесткую линию президента Дж. Буша в отношении режима Саддама Хусейна192, что также стало следствием умело организованной и широко разветвленной информационной кампании: достаточно вспомнить один только эпизод пресс-конференции
Колина Пауэлла, демонстрирующего публике некие предметы, «доказывающие», что сад-
Средств на информирование украинцев о НАТО нужно впятеро больше. <http://urainform.com/ru/society/2008/03/19/nato_info/>
187
Лукьянов Ф. Цит. соч.
188
См. об этом: Крашенинникова В. Америка – Россия: холодная война культур. Как американские ценности
преломляют видение России. – М., 2007, с. 241.
189
Панарин И.Н. Общественное мнение и вооруженные конфликты <http://www.panarin.com/doc/41>
190
А. Андреев, С. Давыдовыч. Об информационном противоборстве в ходе вооруженного конфликта в Косово. <http://psyfactor.by.ru/warkosovo.htm>
191
См. там же.
192
http://news.bbc.co.uk/hi/russian/news/newsid_2560000/2560279.stm
186
дамовский Ирак уже вплотную подошел к созданию ядерного оружия, которое он годов
обратить против США и всего Запада.
Характерной чертой современного мира стала острейшая конкуренция за влияние
на ОМ, за привлечение его на свою сторону, за формирование соответствующего своим
национальным интересам образа собственной ВП и выгодного для себя образа ее объекта
– другого международного актора. Отсюда такие штампы массовой пропаганды, как «оси
зла», «государства изгои» и т.п.
Без опоры на ОМ, государство не может успешно противостоять вызовам своего
окружения. Сегодня умелая ВП должна принимать во внимание самые разнообразные
влияния внутри страны: давление многочисленных групп интересов, точки зрения религиозных сообществ, взгляды лидеров мнения, конфликтующие идеологии, стереотипы и меняющиеся предпочтения массового сознания, возражения оппозиции, интересы регионов... Причем ОМ, как уже говорилось, часто бывает реактивным, не всегда справедливым, иногда ошибочным и редко гомогенным, тем более в демократическом обществе. А
ВП стратегия государства может быть эффективной и находить свое оправдание только в
том случае, если указанное многообразие не распадается на непримиримые фрагменты,
если она находится в соответствии с «консенсусом» общественного мнения вокруг основных составляющих национальных интересов и основных ценностей национальной идентичности. Поэтому необходима постоянная работа по целенаправленному формированию
ОМ: пропаганда и управление общественным мнением, осуществляемые в рамках и под
контролем демократических процедур и институтов. Каждое правительство ведет эту работу по-разному и с разным успехом, но обойтись без нее в своей ВП не может ни одно
государство. Так, например, американская элита формирует общественное мнение умело,
деликатно и в соответствии со своими установками. Огромным подспорьем оказываются
СМИ, находящиеся под контролем 4–5 крупных корпораций и поэтому фактически давно
зависимые от своих владельцев193. Руководство Украины выстраивает свою внешнюю политику на пропаганде русофобии и подготовке ОМ к вступлению страны в НАТО и ЕС.
Одновременно в условиях глобализации внешняя политика любого государства
должна опираться на международное и мировое ОМ, находить себе сторонников за рубежом, обращаясь как к межправительственным организациям, так и к обществу других
(особенно, значимых для нее) стран. Сегодня эффективность внешней политики правительства связана с эффективностью в решении задач формирования положительного образа собственной страны, улучшения ее имиджа, аргументированного объяснения легитимности своей точки зрения. Разумеется, влиять на общественное мнение другой страны
крайне трудно, учитывая высококонкурентную среду как внутри ее (где такой работе противостоит укоренный в местные реалии и, как правило, хорошо отлаженный мощный информационный и пропагандистский механизм), так и в глобальном информационном пространстве. Однако это не значит, что от этой задачи можно устраниться без риска негативных последствий, касающихся тех целей, которых добивается субъект внешнеполитической стратегии. Не случайно дипломатические миссии западных стран, конкурируя,
проводят в странах пребывания энергичную работу по общественной информации194. Не
случайно и то, что их СМИ столь агрессивно действуют в глобальном информационном
См. об этом: Цыганков А.П. Русофобия в США. // Международные процессы, № 3, 2006.
Акио Кавато. Общественное мнение и внешняя политика Японии.
<http://www.akiokawato.com/ru/cat38/000075.php>
193
194
пространстве, а неправительственные организации активно способствуют распространению их ценностей.
Россия в этом явно отстает от своих зарубежных партнеров, уступая им столь важное информационное пространство. Создание спутникового телеканала «Russia Today» и
ежемесячного журнала «Russia Profile», не решает проблемы 195, тем более, что о них известно лишь небольшому числу пользователей за рубежом. Пробиться в глобальное информационное пространство и занять в нем свою нишу, как это сделала арабская компания «Аль-Джазира», России не пока удалось. Признаков того, что государство полностью
осознало всю важность присутствия России на мировом медийном рынке, все еще не
наблюдается.
Не будем забывать и о том, что отмеченное выше своего рода «разгосударствление» внешнеполитического функционирования влечет за собой необходимость воздействия на «внутреннее» и «внешнее» ОМ со стороны не только государства, но и негосударственных участников. Это касается как «внутреннего» (процессы выработки внешнеполитической стратегии и подготовки решений с участием «непрофессионалов», «вторжение» частных предпринимательских структур, групп гражданского общества и т.п.), так
и внешнего (появление конкурирующих с МИДами негосударственных объектов и субъектов) поля ВП. Лишь отчасти решению данной задачи может способствовать создание в
2008 г. Российского фонда демократии и сотрудничества с филиалами в Париже и НьюЙорке196. Заявленные цели этих филиалов (мониторинг нарушений прав человека в США
и Европе) выглядят достаточно узкими и излишне конфронтационными. Поэтому скептицизм в их отношении и предложения по расширению их задач, высказанные М. Лозанским197, выглядят вполне обоснованными.
И все же, следует признать, что начало в деле целенаправленного влияния на взаимодействие ОМ и ВП положено. Важно помнить, что речь идет об общей ответственности, часть которой ложится и на исследователей-международников, взгляды, концепции и
теории которых не только отражают, но и творят тот мир, в котором мы живем.
*
*
*
В заключение сформулируем основные линии взаимодействия ВП и ОМ в условиях
глобализации.
Во-первых, ОМ – это один из политикоформирующих факторов внешней деятельности государства. Не случайно, известный российский международник, в прошлом зам.
министра иностранных дел России Г. Кунадзе называет его в числе основных факторов,
результатом действия которых становится ВП198. Французский специалист по социологии
См. об этом: Алексеева Т.А. Россия в пространстве глобального восприятия. // Россия в глобальной политике.
196
Российский "Институт демократии и сотрудничества" проверит Запад на соблюдение прав человека.
<http://www.newsru.com/russia/28jan2008/institut.html>
197
Независимая газета. 22.01.2008.
198
Кунадзе Г. ВП Японии: время перемен. // Знакомьтесь: Япония. 2003, с.31.
<http://www.japantoday.ru/znakjap/politik/pdf/Kunadze_35.pdf>
198
См., например: Алексеева Т.А. Россия в пространстве глобального восприятия. // Россия в глобальной
политике; Лозанский Э. Меньше демократии, больше взаимодействия. // Независимая газета. 22.01.2008;
Караганов С. А. Новая эпоха: вместо введения. <http://www.karaganov.ru/articles/223.html>; Цыганков А.П.
Русофобия в США. // Международные процессы, № 3, 2006; Ходанович С. Образ России в зеркале западных
СМИ. <http://rosvesty.ru/1866/interes/?id=2446>.
195
международных отношений М. Мерль также считал, что главная роль ОМ в соотношении
с ВП состоит в возрастающем участии первого в процессе формирования второй199. Влияние ОМ на формирование ВП отмечают и многие другие социологи и международники200.
Во-вторых, в наши дни ОМ является значимым ресурсом ВП. Даже обладание колоссальной военной мощью или столь ценимыми сегодня огромными энергетическими
ресурсами не могут восполнить тот недостаток эффективности, который образуется в результате негативного образа субъекта ВП в общественном мнении. Яркими примерами в
этом отношении являются ВП США и особенно – России (в силу явного проигрыша в информационной конкуренции и недооценки руководством страны важности работы с мировым общественным мнением). С другой стороны, активная поддержка или пассивное
соучастие «внутреннего» ОМ дает каждой из этих стран возможность последовательного
проведения в жизнь принимаемых их руководством внешнеполитических решений201.
В-третьих, ОМ становится все более важным инструментом реализации ВП. Не
случайно, например, в японском МИД послы и консулы проходят специальные медиатренинги в PR-компаниях, цель которых заключается в тренировке телевыступлений и
моральной подготовке ответов на «злорадные» вопросы202.
Наконец, в-четвертых, ОМ выступает референтом ВП. Равнодушие, индифферентность ОМ оставляет правительствам относительную свободу рук для действий на внешнеполитической арене, однако и в этом случае их последствия, особенно, негативного характера, могут по истечении времени вызвать достаточно серьезную реакцию ОМ и вынудить
творцов ВП либо скорректировать внешнеполитическую линию, либо уйти в отставку.
199
Merle M. Politique étrangère. - P. : PUF. 1984.
См., например: Алексеева Т.А. Цит. соч.; Караганов С. А. Новая эпоха: вместо введения.
<http://www.karaganov.ru/articles/223.html>
201
Так, например, характерна динамика поддержки американцами участия сухопутных войск в операции па
Балканах: с 47 проц. она выросла сначала до 57, затем до 65 проц., а последний опрос установил, что 71
проц. респондентов выступал за применение наземных войск для отстранения от власти С. Милошевича и
предания ею суду как военного преступника, поскольку «на Соединенных Штатах лежит ответственность за
установление мира в Косово». (А. Андреев, С. Давыдовыч. Об информационном противоборстве в ходе вооруженного конфликта в Косово. http://psyfactor.by.ru/warkosovo.htm).
202
Акио Кавато. ОМ и ВП Японии. <http://www.akiokawato.com/ru/cat38/000075.php>
200
РАЗДЕЛ 3. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ
В МЕНЯЮЩЕМСЯ МЕЖДУНАРОДНОМ КОНТЕКСТЕ
Дробот Г.А.
Экономическая безопасность стран догоняющего развития
в условиях глобализации (на примере России)
Постановка проблемы. Широко распространенное в западной литературе представление о девальвации понятия «национальный интерес» не находит поддержки в политической практике многих стран, начиная от США и кончая новыми независимыми государствами. То же относится и к России. Национальный интерес и его важнейшая составляющая - национальная безопасность – основополагающее понятие в анализе деятельности государства и останется таковым, пока существует сам феномен государства. Вместе с
тем содержательная сторона понятия национальной безопасности меняется в зависимости
от эпохи и ее вызовов. Эпоха после Второй мировой войны характеризуется нарастающим влиянием экономической взаимозависимости, которое в 1980-е гг. обрело свое
название – «глобализация мировой экономики». Соответственно расширилось понятие
национальной безопасности, включившее в себя экономический аспект.
Под экономической безопасностью понимается «состояние экономики страны, которое, во-первых, по объемным и структурным параметрам достаточно для обеспечения
существующего статуса государства, его независимого от внешнего давления политического и социально-экономического развития и, во-вторых, способно поддерживать уровень легальных доходов, обеспечивающий абсолютному большинству населения благосостояние, соответствующее стандартам цивилизованных стран»203. Как явствует из приведенного определения, состояние экономической безопасности сочетает в себе внешние и
внутренние аспекты социально-экономической жизнедеятельности государства. На этой
взаимосвязи мы и сделаем акцент.
Очевидным является тот факт, что экономическая безопасность развитых и развивающихся стран отличается по своим вызовам и фундаментальным параметрам. В отечественной и зарубежной литературе Россию часто квалифицируют как развивающуюся
экономику. Представляется, что это не вполне верно. Правильнее было бы назвать Россию не развивающейся, а «неправильно развитой» экономикой, в которой основной экспортный потенциал обеспечивается за счет сырьевых отраслей, а обрабатывающая промышленность находится в состоянии стагнации. И это на фоне мощного, но далеко не
востребованного «человеческого потенциала». Впрочем именно благодаря этому Россия
по многим основополагающим показателям далеко отстает от развитых экономик мира,
что позволяет, несмотря на все «но», сопоставлять ее со странами догоняющего развития
и учитывать при анализе ее экономической безопасности те риски и параметры роста, которые имеют отношение к развивающимся странам.
Основные экономические риски развивающихся стран: внешние и внутренние аспекты. Глобальная экономика является площадкой, где демонстрируются неравные возможности. Глобализация предельно обнажает разнокачественность стран, вступающих в
общее взаимодействие по универсальным правилам, и подпитывает процесс их дифференциации.
203
Богданов И. Экономическая безопасность России: теория и практика. М., 2001. С.28.
В отличие от затянувшейся на столетия промышленной революции, заложившей
фундамент техногенной цивилизации, но «успевшей» радикально преобразовать лишь небольшую группу стран, поставив их в положение мирового экономического авангарда,
подготовленная ею глобализация втянула в свою орбиту практически все страны мира за
каких-нибудь два-три десятилетия. Втянула в том виде, в котором застала, в итоге преумножив предпосылки для усиления неравномерности мирового экономического развития
и обострения проблемы экономической безопасности стран периферии и полупериферии.
Свою лепту в спонтанную межстрановую дифференциацию внесла форсированная
либерализация вкупе с унификацией экономического законодательства развитых и развивающихся стран (в рамках ВТО, МВФ), уравнивающей в правах всех субъектов рынка
безотносительно к их национальной принадлежности и сфере деятельности. Различия в
уровнях и качестве развития (в смысле готовности к его продолжению в изменившихся
условиях) осложнили положение одних стран и облегчили экономическое возвышение
других. Проблем не избежали и страны авангарда. Но особенно глубокий отпечаток новые порядки наложили на мирохозяйственную периферию и полупериферию.
Важнейшим показателем экономической безопасности страны является уровень
развития ее обрабатывающей промышленности. В этой сфере развивающиеся экономики
существенно дифференцировались за последние несколько десятилетий. Наряду с промышленным прогрессом четверки НИС, завершивших индустриализацию еще в прошлом
веке, самые современные динамичные отрасли обрабатывающей промышленности концентрируются в Китае. Сравнительно быстро развивается также обрабатывающая промышленность стран Юго-Восточной и Южной Азии, в то время как долго лидировавшая
Латинская Америка (при всей амбициозности планов таких ее лидеров как Уго Чавес) все
более утрачивает свои позиции204.
Применительно к России в этой связи не утратило, к сожалению, своей актуальности замечание А.А.Кокошина, сделанное еще в 2001 г., о том, что «главная проблема и
главный комплексный фактор угрозы нашему суверенитету, территориальной целостности и культурно-цивилизационной идентичности - растущее отставание от наиболее
развитых стран мира, а по ряду параметров и от стран еще таковыми не являющихся»205. По имеющимся данным, конкурентоспособность России в целом последовательно
снижается. В списке из 121 страны она по этому показателю в 2001 г. занимала 58-е место,
в 2003 г. – 61-е место, а в 2006 г. – 79-е 206.
Подъем развитых стран по ступеням научно-технического прогресса и все большее
включение некоторых развивающихся стран в международное разделение производственного процесса, генерируемое транснациональными корпорациями, имеет своим следствием опережающий рост международного обмена готовой продукцией. За последние двадцать лет ХХ в. ее удельный вес в мировом экспорте увеличился с 57 до 75 %. В начале
нынешнего века эта тенденция несколько смазалась из-за подорожания топлива. Однако
по динамике физического объема экспортных продаж обрабатывающая промышленность
продолжает уверенно лидировать, опережая добывающие отрасли и сельское хозяйство.
Россия на рынках готовых изделий является очевидным аутсайдером. В мировом
экспорте этой продукции, по данным ВТО, на нее приходится менее 0.8%, что почти втрое
См.: Мировая экономика: прогноз до 2020 года / Под ред. акад. А.А.Дынкина. М., 2007. С.66.
Кокошин А.А. Политика национальной безопасности России в условиях глобализации. М., 2001. С. 24.
206
Шишков Ю.В. Россия на развилке стратегических дорог // Мировая экономика и международные отношения. 2007. № 12. С.26.
204
205
меньше, чем доля страны в объеме всего мирового экспорта (2.3%). Если на мировых
рынках и в отечественном народном хозяйстве сохранятся нынешние тенденции, мы рискуем потерять даже и эти весьма скромные позиции207.
Успехи некоторых стран развивающегося мира в освоении рынков готовых изделий обусловлены целым рядом факторов. Главные из них – ускоренное развитие промышленности и изменения в ее структуре. За последние двадцать лет ХХ в. объем промышленного производства в этих странах вырос в 3.1 раза, увеличиваясь в среднем ежегодно
на 5.9%. В догоняющих странах Азии (исключая Ближний и Средний Восток), то есть
именно в тех, которые наиболее активно осваивают мировые рынки готовых изделий,
промышленное производство росло еще стремительнее – в 5.5 раза за двадцатилетие, или
на 8.9% в год против 2.7% в развитых странах.
Еще один важный фактор, способствующий внешнеэкономической экспансии некоторых развивающихся стран, - повышение технического уровня обрабатывающих производств за счет освоения современных технологий, создаваемых в развитых странах. Оно
осуществляется двояким образом. С одной стороны, сами страны арьергарда импортируют товары и услуги, содержащие технологические новшества, либо имитируют чужие
технологии и дизайн по закупленным образцам. С другой стороны, развитые страны переносят в менее развитые регионы полностью или частично производство достаточно сложных готовых изделий, их транснациональные корпорации создают там оффшорные научные центры и конструкторские бюро, обучают местный персонал.
Опыт развивающихся стран поучителен для России во многих отношениях. Он показывает, например, что для завоевания внешних рынков необходимы совместные усилия
бизнеса и государства, ставящих своей целью формирование в национальном хозяйстве
конкурентоспособных отраслей и секторов. Он также опровергает утверждения о том, что
непременным условием модернизации является максимальный уход государства из экономики, с которыми продолжают выступать некоторые представители политической элиты и научного сообщества.
В 2005 г. удельный вес всей обрабатывающей промышленности в отечественном
экспорте составил 23.2% - несравнимо меньше, чем у основных стран-экспортеров готовой продукции (США – 81.0, Китай – 91.9, Республика Корея – 90.7, Мексика – 76.9, Индия – 69.4, Бразилия – 52.0)208. В структуре отечественного экспорта готовой продукции
доминирующее положение занимают полуфабрикаты, причем их значение постоянно возрастает. На мировых рынках продукции машиностроения доля России ничтожно мала –
всего 0.35%.
Нынешнее состояние обрабатывающей промышленности не дает оснований для
оптимистичных прогнозов. Более того, оно позволяет говорить о том, что Россия в известном смысле вернулась на восемь десятилетий назад, и ей вновь, как в годы первых пятилеток, предстоит заново создавать отдельные отрасли, в первую очередь современное
машиностроение. Доля морально и физически устаревшего оборудования ( до 16 лет) в
отечественной промышленности выросла до запредельного уровня – 74%, из которых почти 52% приходится на оборудование старше 20 лет209.
Оболенский В.П. Россия на мировых рынках готовой продукции: что впереди? // Мировая экономика и
международные отношения. 2007. №8. С.16.
208
Оболенский В.П. Указ.соч. С.17, 19.
209
Куренков Ю. Эволюция промышленности в современном мире. М., ИМЭМО РАН, 2006. С.61
207
Решение задач «новой индустриализации» требует заметного увеличения капиталовложений в основные фонды, прежде всего в финансирование замены оборудования.
Следует, однако, иметь в виду, что в отечественной инвестиционной сфере на протяжении
последних лет наблюдается тенденция снижения удельного веса производственной сферы
и повышения доли сектора услуг. В производственной же сфере инвестиции в машиностроительный комплекс составили за последние годы всего 6%, и этот показатель имеет
тенденцию к снижению.
Отдельные российские политики обращают внимание на сугубо символический
интерес отечественного бизнеса к отраслям за пределами сферы добычи сырья и металлургии. Они считают, что «внутри российского частнопредпринимательского класса отсутствует сколько-нибудь значительная и влиятельная прослойка, обладающая одновременно и желанием и возможностью самостоятельно развивать крупные производственные
комплексы несырьевой направленности на российской территории и с использованием
преимущественно российских ресурсов»210.
Примечательно, что удельный вес готовой продукции в российских поставках на
мировые рынки (23.2%) вполне сопоставим с аналогичными показателями некоторых
развитых стран и стран с переходной экономикой, в объеме экспорта которых заметное
место занимают топливо и минеральное сырье. Так, в экспорте Австралии на готовые изделия приходится 20.4%, Норвегии – 18.1, Казахстана – 13.6%. При такой структуре экспорта этим странам удается поддерживать приемлемые и даже высокие темпы экономического роста и повышать жизненный уровень населения. Можно предполагать, что и Россия в течение определенного времени будет получать аналогичный выигрыш от сырьевой
направленности экспорта. Однако это возможно до тех пор, пока человечество будет продолжать использовать в тех же масштабах традиционные источники энергии. Между тем
главный потребитель российских энергоресурсов – Евросоюз – в 2007 г. принял решение
довести к 2020 г. долю возобновляемых источников в производстве энергии до 20%. А по
оценкам экспертов РАН, потребление нефти на единицу мирового ВВП снизится к 2020 г.
в два раза по сравнению с 1990 г. В долгосрочной перспективе цены на нефть будут плавно снижаться211. Какие товары сможет предложить наша страна внешнему миру, когда
нефть и газ потеряют теперешнее значение?
Характерен в этом отношении пример Южно-Африканской Республики, обладающей крупнейшими в мире запасами золота, алмазов, платины, марганца, хрома, ванадия и
других минералов, которые она экспортирует. Кроме того, эта страна обладает хорошо
развитым земледелием и рыболовством, полностью обеспечивающими ее внутренние потребности и позволяющими экспортировать различные аграрные продукты. Казалось бы,
такое изобилие природных богатств могло снизить потребность в развитии обрабатывающей промышленности. Но власти страны давно взяли курс на диверсификацию экономики
и благодаря продуманной индустриальной политике добились успешного развития автомобиле- и станкостроения. Большую роль здесь сыграло хорошо развитое законодательство в области авторского права, права собственности, арбитража, налогов, льгот иностранным корпорациям. Перспективным иностранным инвесторам разрешается создавать
в Южной Африке предприятия на правах 100%-ного владения, им предоставляется отно-
Явлинский Г. Основания для обеспокоенности // Коммерсантъ. 02.03.2007.
Рогов С. Обоснованный прогноз мирового развития // Мировая экономика и международные отношения.
2007. № 11.
210
211
сительно дешевая электроэнергия и другие льготы. В результате изделия обрабатывающей
промышленности составляют 68% экспорта ЮАР, тогда как на долю топлива приходится
лишь 14.5%, а на минералы и металлы – всего 2.8%212.
Проблема бедности – внутренний аспект экономической безопасности развивающихся стран. Она влечет за собой, во-первых, социально-политическую нестабильность,
во-вторых, «утечку умов» из стран периферии, в-третьих, низкий моральный климат в
обществе, являющийся важнейшим аспектом жизнедеятельности государства.
В России, несмотря на действующие в настоящее время национальные проекты,
после десятилетий эгалитарных программ «строительства коммунизма», «развитого социализма», а затем лихолетья олигархического капитализма 1990-х гг. проблема бедности
далеко не решена (53-е место по уровню ВВП на душу населения в мире в 2005 г.213). Гордость за то, что по уровню ВВП Россия вошла в первую восьмерку стран, закономерна.
Однако остается в тени обстоятельство, отмеченное Институтом экономики РАН (февраль
2008 г.): по уровню валового регионального продукта на душу населения различия между
субъектами РФ превышают 50 раз, что ставит Россию на первое место в мире (!) по межрегиональной социально-экономической дифференциации. Лучше всего всю серьезность
ситуации демонстрирует разница между доходами самых богатых и самых бедных россиян, которая в 2007 г. достигла почти 17 раз. К среднему классу в настоящее время относится не более 15-20% российских семей. Несмотря на оптимистичные прогнозы руководства страны (к 2020 г. к среднему классу будут относиться 60% российских семей, по словам Д.Медведева), при сохранении сырьевой модели экономики средний класс у нас развиваться не будет – просто потому, что в сырьевых отраслях довольно мало высокооплачиваемых рабочих мест. Все это не выливается в серьезные угрозы национальной безопасности, возможно, только благодаря таким чертам национального характера, как терпимость.
Фундаментальные факторы укрепления экономической безопасности развивающихся стран. Для подавляющего большинства развивающихся стран важным фактором
положительной динамики экономического развития является снижение темпов роста
населения, снижение коэффициентов фертильности и «иждевенчества», сокращение многодетности и т.п. Здесь отличие России от развивающихся стран налицо - она страдает не
от высоких, а от низких темпов рождаемости, что напрямую связано с безопасностью
страны уже в ближайшие 10-15 лет.
Инвестиции в физической капитал и диверсификация экспорта – следующий важнейший фактор экономического роста и обеспечения экономической безопасности стран
догоняющего развития. Накануне президентский выборов в России 2 марта 2008 г. ведущие политики России – и Путин, и Медведев, и Сергей Иванов – столько говорили об инвестициях и инновациях (что само по себе очевидно), что создалось впечатление: ситуация на этом направлении в России критическая.
Действительно, по данным Торгово-Промышленной палаты, доля России в мировом наукоемком экспорте гражданской продукции не превышает 0.5%. Для сравнения:
доля США – 36%, Японии – 30%, Германии – 16%, Китая – уже 6%214. По оценке
ИМЭМО РАН, подготовившего прогноз мирового экономического развития до 2020 г.,
Шишков Ю.В. Указ.соч. С.30.
Мировая экономика: прогноз до 2020 года. С.415.
214
Известия. 11.12. 2006
212
213
позиции России в области развития НИОКР существенно не улучшатся. И это на фоне
общемировой тенденции к сокращению доли изделий низкой технологии и ресурсоемкой
продукции, а также снижения удельного веса топлива в международном товарообороте за
ближайшие 15 лет с 13.8% до 8-9%215
Встает вопрос: почему эксперты РАН, в отличие от политиков, столь пессимистичны? Ведь по числу ученых мы на третьем месте в мире. Денег мало наука получает? С
2000 г. финансирование науки из федерального бюджета выросло в два раза, но использовать ресурсы, которые инвестируются в науку, она не может. Причина – в крайне низкой
эффективности институционального устройства научной сферы. В Великобритании пытались в свое время создать инновационный сектор за счет государственных средств – не
вышло. Инновации эффективно внедряются в основном малым и средним бизнесом.
Слишком живое, быстрое, рискованное занятие, чтобы чиновники могли уследить. Сейчас
в Кембридже на каждую инновационную компанию приходится 13 сервисных фирм 216. В
России же, как представляется, в силу ее размеров и связанной с этим относительной слабостью связи центра с периферией, роль чиновников a priori будет высока всегда. В эту
ловушку могут попасть и нанотехнологии, о которых сейчас столько говорится.
Впрочем, существует точка зрения, что и положение в российской науке требует
существенного улучшения. По мнению экспертов Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, для того чтобы в 2020-х гг. 85-95% прироста ВВП обеспечивалось за
счет инноваций и новых технологий, необходимо: повысить финансирование науки к 2010
г. до уровня 2.5 – 2.8% ВВП; к 2015г. увеличить численность исследователей до 700-800
тыс. человек; решительно обновить материально-техническую базу науки, увеличив к
2015 г. фондо- и техновооруженность персонала, занятого исследованиями и разработками, в 5-7 раз; повысить оплату труда в науке в 4-6 раз217. Однако в долгосрочных планах
правительства таких сдвигов не предусматривается.
Кроме того, важно иметь в виду и привлечение прямых иностранных инвестиций
(ПИИ) в прорывные отрасли обрабатывающей промышленности. Такие инвестиции, как
известно, приносят с собой не только и даже не столько финансовые ресурсы, сколько передовые технологии производства, менеджмента и маркетинга. А если они к тому же
нацелены не только на внутренний рынок принимающей страны, то помогают ей еще и
закрепиться на мировом рынке. Что касается России, то здесь ситуация складывается следующим образом: именно в прорывные (стратегические) отрасли промышленности иностранный капитал и не допускается, а если допускается, то с такими ограничениями, что
остается удивляться, как он там существует.
В свете вышесказанного хотелось бы сослаться на идею В.Иноземцева о социально-экономических перспективах, которые ожидают Россию и касаются ее места в современном мире (а с этим связано и содержание ее внешней политики). Нам представляется
эта идея достойной внимания и анализа. Индустриальное общество уже не может догнать
постиндустриальное, доказывает Иноземцев, т.к. методы мобилизации, на которых по
определению основано любое «догоняющее» развитие, не применимы к творчеству свободной личности, являющемуся основой прогресса постиндустриального социума. Таким
образом, «успехи «догоняющего» развития ограничены рамками индустриального произ-
Мировая экономика: прогноз до 2020 года. С.50.
Известия. 21.02.2008
217
Долгосрочный прогноз развития экономики России на 2007-2030 гг. М., ИНП РАН, 2007. С. 50.
215
216
водственного цикла»; «…те страны и народы, которые не принадлежат сегодня к постиндустриальной цивилизации» (в их числе и Россия –Г.Д.), могут рассчитывать в ближайшей
перспективе лишь «на кристаллизацию в их социальном устройстве элементов постиндустриальной системы»218. «России следует в ближайшей перспективе сосредоточиться на
том, чтобы стать развитой индустриальной страной; реальных возможностей войти в круг
постиндустриальных держав у нее фактически нет»219.
С этой идеей согласны и другие отечественные ученые: современное состояние
российской экономики «порождает большие сомнения в том, что попытки России вскочить в уходящий поезд постиндустриальной экономики увенчаются успехом. Стремление
руководства страны одновременно реализовать две разнонаправленные стратегии развития все больше напоминает погоню за двумя зайцами», - пишет Ю.Шишков220.
Практически выводы в отношении внешнеполитической ориентации России.
Очевидно, что задачей первостепенной важности для нашей страны является развитие
наукоемких секторов ее экономики и повышение жизненного уровня населения. Без ее
решения не может идти речь не только о сохранении статуса великой державы, но просто
о достойном месте страны в современном мире. С уровнем экономического развития самым тесным образом связана обороноспособность государства. На фоне обострения международной обстановки, возобновления военно-политического противостояния с США и
НАТО, возврата к гонке вооружения, наблюдаемые в настоящее время, на российскую
экономику может вновь лечь тяжкое бремя военных расходов, которое в свое время не пережила советская экономика.
В современной отечественной литературе по международным отношениям можно
обнаружить следующие подходы к вопросу о приоритетных направлениях внешней политики России:
 ориентация на СНГ,
 евразийский вектор,
 западный вектор,
 равноудаленность от мировых центров влияния.
Какой из этих подходов может быть определен как приоритетный в решении
сформулированной выше стратегической задачи развития России?
Видимо, не нуждается в доказательстве то, что сотрудничество со странами СНГ,
важное в политическом отношении, едва ли может способствовать экономическому «прорыву» России хотя бы потому, что все они ниже ее по уровню развития.
Определенный интерес может представлять евразийская направленность, т.е. приоритетное выстраивание экономических отношений со странами стремительно развивающейся Восточной и Южной Азии, включая Китай и Индию. Здесь, однако, существует
одна проблема, на которую не часто обращают внимание. В процессе ускоренной модернизации новые индустриальные страны Азии не создали собственную систему НИОКР,
которая соответствовала бы уровню их индустриализации, не говоря уж о возможности
перехода к постиндустриальной стадии. Даже Сингапур, вплотную приблизившийся по
основным экономическим показателям на душу населения к лидерам мировой экономики
уже в середине 1980-х гг., в 1987 г. тратил на НИОКР только 0.9% своего ВВП, хотя в разИноземцев В.Л. Пределы догоняющего развития. М., 2000. С.11, 12.
Там же. С.262-263.
220
Шишков Ю.В. Указ.соч. С.34.
218
219
витых странах Запада на эти цели расходовалось 2.0 – 2.7%. «Тигры» же второго поколения, Малайзия и Таиланд, выделяют на НИОКР и того меньше221. Индустриальная модернизация этих стран осуществляется за счет заимствования инноваций в странах Запада, но
они почти ничего не сделали для генерирования собственных научных результатов. В
контексте эти обстоятельств, для России, видимо, будет больше смысла выстраивать отношения прежде всего со странами мирового научно-технического авангарда, а не пользоваться технологиями со «вторичного рынка».
На первый взгляд не лишена глубокого смысла точка зрения о равноудаленности
или своего рода «нейтралитете» России по отношению к другим центрам силы в современном мире. Аргумент – необходимость сконцентрироваться на внутренних экономических проблемах, для решения которых у страны имеются большие резервы. В пример
приводят Китай, проводящий именно такую политику, весьма сдержанно ведущий себя
на мировой сцене и демонстрирующий впечатляющие результаты экономического роста.
Однако, думается, что при всей убедительности аргументов такая политика попросту нереализуема для России. В отличие от Китая, Россия занимает центр Евразийского материка, граничит с двумя такими «полями гравитации», как Евросоюз и собственно Китай,
имеющими преимущества перед нашей страной и по показателям экономического развития, и по культурно-идеологической привлекательности. В результате, если Россия замкнется в себе, она рискует быть разорванной этими внешними силами (Калининградская
область, Дальний Восток). Определяться с геополитическим выбором неизбежно придется.
По нашему мнению, наименее плохой, а значит рациональный вариант внешнеполитической ориентации России – западный. Всегда выгоднее быть партнером лидеров,
чем их соперником. Но партнером строптивым. В нашем случае это означает, во-первых,
расставлять приоритеты в экономическом сотрудничестве с западным капиталом, отдавая
предпочтению тем силам, которые относятся к России более лояльно, создавая для них
режим наибольшего благоприятствования. Конкретно, России следовало бы подписать
Энергетическую хартию, на которой так настаивают европейцы, что даст им больше свободы в российском ТЭК. Думается, что России не следует этого бояться и фетишизировать собственную энергетическую безопасность: наша страна – единственная из великих
держав, являющаяся экспортером углеводородов, она занимает одну из первых строчек по
этому показателю в мире. Куда важнее создать отношения доверия с Евросоюзом, особенно на фоне ухудшения отношений России с США. Во-вторых, следует разработать такую государственную инвестиционную политику, которая перенаправила бы поток западного капитала из ТЭК (сейчас в этот сектор поступает около 70% импортируемого зарубежного капитала) в обрабатывающую промышленность с тем, чтобы как можно скорее
модернизировать критически устаревшие основные фонды. На этом направлении, конечно, еще предстоит побороться, т.к. инвестиционные потоки стран Запада (исключая вложения в энергетическую сферу) в значительной степени замкнуты на них самих. Однако в
современном конкурентном мире у России нет другого выхода.
Красильщиков В.А. Пределы догоняющей модернизации в постиндустриальную эпоху (опыт индустриальных стран Азии и Латинской Америки) // Постиндустриальный мир и Россия. М., 2001. С.370.
221
А.Г. Задохин
Внешняя политика Российской Федерации в рефлексивном контексте
Внешняя политика государства как явление, с одной стороны, отражает сознание
нации – его исторически сформировавшееся понимания себя, места и роли России в мировом пространстве и является составной частью внутриполитического процесса, а с другой
– рациональной и иррациональной реакцией на международные процессы.
В самом обобщенном виде внешнеполитическая деятельность государства решает
три задачи:
Политическую (внутреннюю и внешнюю), экономическую, информационную/идеологическую/культурную.
Источниками внешней политики РФ являются неосознанные и осознанные материальные и культурные консолидированные/конкурирующие потребности российских граждан на уровне общественного и политического сознания. Сам процесс осознания потребностей обществом (нацией) сложен и опосредован субъектами-интерпретаторами – элитными группами, борющимися за власть и их мотивациями, что и находит свое проявление
во внешней политике.
По мере развития общества и его коллективного сознания неизбежно встает вопрос
о принципах его ориентации в мировом пространстве, то есть о методологии формирования стратегических целей национального развития. Традиция, национальный миф, хотя и
отражают определенную реальность, но не способны ориентировать общество в ускоряющемся потоке цивилизационного развития. Каждый цивилизационный виток требовал
адекватных ответов на его вызовы. Таким образом, потребность в самосохранении, безопасности стимулирует совершенствование национальной рефлексии, то есть появление
категории «национальный интерес».
«Национальный интерес» как категория, отражающая определенный уровень общественного самосознании, возникает не сразу, а как результат консолидации социальнополитического образования, проживающего длительное историческое время на определенной территории, развития его самосознания и повышения политической культуры222.
Причем осознание себя как некой самостоятельной целостности, обладающей рядом совпадающих, общих и т.п. потребностей/интересов, происходит с определенным опозданием
по сравнению с процессом политического объединения. Такова закономерность развития
социального сознания, которому требуется определенное время, чтобы понять себя в самодостаточном качестве, отказаться от каких-то старых стереотипов и согласиться с современной реальностью.
На ранних этапах социального развития, когда личностное начало человека было не
столь выражено, когда индивид был растворен в группе, одним из важнейших его ориентиров его коллективного Я являлся монарх-вождь. Монархия являлся не только институтом власти и защиты, но и одним из основных символом в системе национальной самоидентификации того или иного народа (например, - «мы подданные Великого князя Московского, Царя, Императора и т.д.»). В результате исторически сформировался устойчивый стереотип отождествлять общество и институт государства. Не говоря уже о том, что
взаимоподдерживаемые институты монархии и бюрократии практически монополизиро222
См. также: Ильин М.В. Критерий современности в политике. – ПОЛИС. 1995, №1. с.81.
вали право формулировать и представлять национальные интересы. Причем в ряде случаев (особенно на переломах истории) их понимание национальных интересов вступало в
противоречие с интересами общества. В частности, руководствуясь принципом династического родства и борьбы за династическое наследство, монархия вполне могла проигнорировать один из базовых принципов устойчивой государственности - геосоциальную целостность, то есть – исторически сложившуюся на определенной территории социальную
общность (население) и ее общие интересы.
В этой связи стоит отметить, что одной из причин европейских буржуазных революций явился кризис аристократической династической государственности, когда этот
тип власти не смог реализовать в своей внутренней и внешней политике интересы различных социальных групп, объединенных одной территорией (местом исторически сложившихся коммуникаций). Переход к новой государственности, основанной на принципах
территориального
самоуправления
и
народовластия
(суверенитет
народа/населения/нации), в европейских странах осуществлялся достаточно сложно и занял не
одно столетие. В ходе этого процесса и возникают такие понятия, как «нация» и «национальный интерес».
Как известно, пришедшие из латыни слова «нация» и «национальный интерес» стали употребляться в европейском дипломатическом языке начиная с XVII в., когда в системе внутренних и международных противоречий самого различного порядка (политических, экономических, этно-культурных, религиозных) активизировался процесс национального самосознания европейских народов, выраженный, в частности, в их стремлении
выделиться из состава имперских образований и зафиксировать особость и самодостаточность своих интересов как определенных исторических общностей по отношению к
наднациональной династическо-аристократической государственности. Причем на это в
значительной степени повлияла динамика европейских международных отношений, когда
борьба за наследство (территорию с населением) породненных между собой европейских
монархов все более вступала в противоречие с интересами населения/народов.
Тот факт, что исторически категория «национальный интерес» (или «национальные
интересы») в большинстве случаев рассматривается прежде всего в связи с вопросами
внешней политики государства и международных отношений, вполне соответствует и архетипу «мы – они» и его роли в осознании консолидированных интересов определенной
общности в сопоставлении с другой. В то же время существует мнение, что этого не достаточно для описания и анализа национальных интересов 223. Внешняя политика и дипломатия государства воспринимается обществом по отношению к его конкретным интересам весьма отвлеченно - как некое священнодействие, тайна, доступная только избранным. Другими словами, по отношению к интересам внешнего порядка общество в обычном состоянии менее требовательно, а значит, и более консолидировано. Лишь поражения
в войнах или их затяжной характер заставляет общество задуматься о том, насколько
внешняя политика и дипломатия действительно соответствуют его интересам. Например,
так произошло в России, после ее поражения в Крымской войне и русско-японской войне
или в США после вьетнамской войны и т.д.
В общественных науках категория «интерес» связана с категорией «потребность».
Последняя определяется как нужда в чем-либо необходимом для поддержания жизнедеятельности социального организма и человеческой личности и является побудителем их
223
Поздняков Э.А. Философия политики, ч. 2, с. 54.
активности. Характер и разнообразие потребностей зависят от уровня развития социальных субъектов, а также от специфики условий их жизнедеятельности и характера отношений с внешней средой. Потребности могут изменяться на каждом данном этапе развития
общества и среды его обитания. На формирование потребностей любого социализированного субъекта неизбежно влияет его культура, в том числе и сложившаяся система ценностей.
Потребности обнаруживают себя в неосознанной направленности личностной и социальной деятельности, а также в осознанных мотивах социального и политического поведения. Осознанные потребности выступают в качестве интересов. Следовательно, категории «потребность» и «интерес» разнятся степенями своей социальности и субъективности.
В категории «интерес» наличествует социально-психологический аспект – рефлексия, то есть интеллектуальную деятельность по осознанию собственного и коллективного
Я, соотнесение абстрактного с реальным, отслеживание самого процесса, своей логики
осознания. Выходит, что категория «национальный интерес» нам необходима скорее не
для констатации потребностей, а для соотнесения декларируемых целей с потребностями.
А поскольку национальные интересы – это интересы большой социальной группы (то
есть, - общества или нации), то это подразумевает наличие в их структуре также интересов малых групп и индивидов. Соответственно, «национальные интересы» как категорияориентир есть процесс соотнесения общего и частного. Причем баланс общего и частного
в свою очередь подвижен в ту и другую сторону в историческом развитии, в том числе в
зависимости от конкретного состояния общества. Иначе говоря, «национальные интересы» как категория отражает сложный социально-психологический процесс осознания и
политический процесс согласования потребностей. Чем более структурно развито общество, тем большую значимость приобретают интересы его составляющих субъектов –
личности и разнообразных групп. Соответственно, усложняются механизмы согласования
интересов.
Когда заходит речь о том, чтобы дать точное описание категории «национальный
интерес», и особенно - конкретное содержание национальных интересов соответствующего государства, возникает такое количество разнообразных точек зрения, что примирить
их часто очень затруднительно. Более того, есть мнение, что это вообще невозможно224.
Потребности как национальные интересы формируются и осознаются в социальных
и политических структурах общества, которые не совпадают между собой полностью. В
силу этого имеется сложная взаимосвязь групповых и индивидуальных интересов самого
различного порядка и направленности. Соотношения этих интересов, их конкуренция и
кооперация создают некую константу - определенный баланс интересов внутри общества
и определенная договоренность или «правила игры», позволяющие поддерживать определенную степень разнообразия интересов, возможность их реализации внутри и вне общества, не нарушая одновременно целостность общества по отношению к внешней среде.
Проблема национальных интересов рассматривается также во взаимосвязи с условиями, которые формируют нацию (или нацио-государство) и ее потребности. В частности, существует точка зрения, которая связывает формирование национальных интересов
224
См.: Национальный интерес. - ПОЛИС, 1995, № 1. С.101.
со стадией “формирования гражданского общества и правового государства” 225. Причем в
отдельных случаях такая связь утверждается категорично: “Понятийные рамки национального интереса определены самой природой нации. Как бы ни менялись условия,
сколько бы времени ни прошло, ничем иным, кроме основания целенаправленных действий или политики нации как единства нации-государства и гражданского общества,
национальный интерес оказаться не сможет”226.
При таком подходе выходит, что в отсутствие единства государства и общества (обязательно гражданского?...) национальные интересы существовать не могут. Соответственно, предполагается, что национальными интересами не обладали протогосударственные
образования и империи227. Выходит, что у России в ее имперском прошлом не было, а в
настоящее время у большинства государств, полноправных субъектов международных
отношений и членов ООН, нет национальных интересов, ибо в этих государствах, по
крайней мере, возможно оспаривать факт существования гражданского общества.. Безусловно, с этим трудно согласиться.
Можно утверждать, что как бы институт государства не монополизировал право
представлять и опосредовать потребности соответствующих социально-политических образований, национальные интересы - как в той или иной степени осознанные потребности
- существуют на каждом этапе развития того или иного устойчивого социальнополитического образования, организованного в государство или в нечто подобное ему.
Потребность к самосохранению (безопасности) и культурной выделенности по отношению к внешней среде существует на всех стадиях развития любого сложившегося общества/государства.
Следовательно, необходимо говорить только о разной степени присутствия рационального и иррационального в процессе осознания потребностей и их реализации, а также
о различных механизмах выражения и представления интересов общности во внутренней
и внешней политике государства. Таким образом, осознание и консолидация национальных интересов является составной частью процесса национального самосознания и самопознания.
Важно отметить, что осознание и консолидация национальных интересов происходит в сопряжении с интересами других наций (то есть в системе международных отношений) и в процессе развития национального сознания. Отметим лишь то, что национальные
интересы неизбежно так или иначе должны быть в какой-то мере согласованы (сбалансированы) с интересами других наций и интересами мирового сообщества или вписаны
(представлены) в региональную и мировую систему множества национальных интересов.
Эту функцию, как известно, осуществляет внешняя политика и дипломатия государства.
Итак, категория «национальные интересы» является сложным понятием. Ее можно
определить как интересы определенной социально-политической общности (государственного уровня самоорганизации), отражающие сложившийся в определенное историческое время баланс интересов личности, группы и этой общности в целом на территории
ее проживания и в соотношении с интересами других социально-политических образований. Категория «национальные интересы» отражает также определенный уровень общественного сознания.
См.: Волобуев О.В., Шелохаев В.В. Очевидно ли «очевидное»? - Отечественная история, 1996, № 6,
с.110.
226
Ильин М.В. Критерий современности в политике. - ПОЛИС, 1995, № 1, с. 82.
227
Там же.
225
Можно сказать и так: национальные интересы есть процесс осознания потребностей
через находящуюся в динамике систему различных парных категорий: частное-общее, духовное-материальное, рациональное иррациональное, центр-периферия, мы-они и т.д. С
усложнением этой системы, то есть с возрастанием емкости общественного сознания,
“агрессивное, прямолинейно эгоистичное по своей направленности” сознание “через последовательную цепь внутренних преобразований диалектически оборачивается навыком
и готовностью учитывать при разработке” решений (в том числе внешнеполитических –
А.З.) “интересы других субъектов”228 с той степенью умения воспринимать разнообразие,
которая существует у данной общности.
Для максимального приближения к объективному (правильному) пониманию национальных интересов необходимо достаточно четкое самосознание и высокий уровень консолидации общества и его элиты, а также определенный уровень политической культуры.
Если нет отмеченного, то в понятие «национальные интересы» можно вложить практически все, а главное - придать этому понятию нечто сакральное, дающее право под лозунгом
защиты или реализации национальных интересов проводить любую внешнюю политику и
любыми методами.
Несмотря на неоднозначность подхода к национальным интересам и сложность их
конкретного описания, присутствие их как категории целесообразно. Это дает возможность даже при их различном толковании придать процессу формирования политики более рациональный и сбалансированный интересами групп характер229. В этой связи национальные интересы могут рассматриваться в их функциональном плане. Выделяют следующие их функции: политическую - как основу для принятия внешнеполитического решения государственного уровня; коммуникативную - как концентрированное выражение
целей и задач государственной политики на международной арене; идеологическую - как
средство поддержки тех или иных внешнеполитических действий230.
Можно предложить и такое описание рассматриваемой категории «национальные
интересы». Национальные интересы есть осознанные и консолидированные потребности
социально-политической общности государственной формы самоорганизации. Постоянная составляющая национальных интересов – это консолидированные потребности общности, сформировавшиеся в процессе ее исторического развития. Переменная составляющая - это консолидированные потребности, которые возникают в связи с тенденциями
глобального развития.
Таким образом, национальные интересы выражают сложившийся исторический баланс жизненных потребностей личности, малых социальных групп и в целом определенной общности (большой социальной группы) на территории их проживания, причем в соотношении с интересами других социально-политических образований (государств ближнего и дальнего зарубежья). Категория «национальные интересы» также отражает определенный уровень общественного сознания, а их внутреннее содержание и иерархию - соответствующий этап развития общества и характер его взаимоотношений с внешней средой.
Для максимального приближения к объективному (правильному) пониманию национально-государственных интересов необходимо достаточно зрелое самосознание и высокий
Назаретян А.П. Человеческий интеллект в развивающейся вселенной: истоки, становление, перспективы.
М., 1990, с. 211-212.
229
См.: Национальный интерес (круглый стол). - ПОЛИС, 1995, № 1.
230
Прохоренко И.Л. Национальный интерес во внешней политике государства. Опыт современной Испании.
М., 1995, с.18.
228
уровень консолидации общества. Можно также говорить о необходимости наличия определенного уровня политической культуры общества и его элиты
Категория «национальные интересы» необходимы не только, как рациональный
ориентир при принятии внешнеполитического решения. Ссылкой на национальные интересы власть осуществляет легитимацию того или иного своего внешнеполитического решения власти, а политическая оппозиция и институты гражданского общества обосновывает свою критику государства. Следует также принимать во внимание, что содержание и
приоритеты составляющих национальных интересов неизбежно тяготеют к их иррациональной интерпретации - сакрализации и мифологизации со стороны общества и властных
элит. То есть мы имеем дело, скорее всего, с Образом национальных интересов, чем с рациональным осознанием их, на который можно ссылаться.
Соответственно, и официальные декларации и проофициальные политические
СМИ формируют такой Образ внешней политики России, который предназначен для легитимации власти и консолидации вокруг нее общества. Оппозиция или оппоненты из
числа научных экспертов также могут ссылаться на национальные интересы. Но, с одной
стороны, оппозиция, обращаясь к обществу, больше внимание уделяет внутренним проблемам, а научная экспертиза вряд ли интересует общество. А с другой –интерпретация
внешнеполитических целей исторически за вождями и государством. Во внешней политике общество растворяет свои проблемы (отвлекается от них) или, как это было в период
русско-турецких войн и военных конфликтов в бывшей Югославии, восполняет отсутствие свободы самореализацией в борьбе за освобождение другого народа.
Процесс формирования внешней политики государства и принятия внешнеполитического решения включает так же категорию «национальная безопасность», которая имеет
внутреннее и внешнее измерение. Причем внешнее измерение первично, ибо возникает на
самом раннем периоде формирования той или иной общности, когда контакты между
народами сопровождались борьбой за территории, ресурсы и выживание.
Характер отношений с международной средой – ближними и дальними соседями
определял у того или иного народа его особое восприятие безопасности (национальные
стереотипы), которое и становится частью его системы самоидентификации, культуры и
составной частью его коллективного сознания.
Идеологические контуры постсоветской внешней политики Российской Федерации
как международно-признанного продолжателя СССР формировалась в условиях смены,
трансформации системных характеристик постсоветской российской республики.
Решаются задачи геополитического, международно-правового и экономического
характера, вытекающие из ситуации распада и исчезновения Советского Союза, становления новой российской государственности и провозглашения независимости бывших республик СССР. В то же время историческая преемственность Российской Федерации по
отношению к СССР и его геополитическому статусу и в определенной степени к ценностной ориентации предопределяет и некую поведенческую стереотипность, тем самым, оказывая свое влияние на направления и содержание внешнеполитической деятельности,
возможно, не всегда отвечающей современным реалиям и мировым тенденциям политики
и национальным ресурсам и интересам.
Экономический и политический кризис, кризис национальной идентичности, низкий уровень национальной консолидации и консолидации элит, дефицит профессиональных кадров – все это создавало определенные сложности для осмысления целей и задач
национальной стратегии России, организации внешнеполитического процесса и формирования сбалансированных отношений с международной средой.
В контексте трансформации национальной системы ценностей и реструктуризации
интересов внешняя политика России впервые стала представлять собой процесс скрытой и
открытой конкуренции групп интересов, политических стратегий и идеологий. Корпоративные и региональные элиты начинают формировать свое понимание национальных интересов, внешней политики и идеологии, конкурируя между собой и официальной позицией Центра. В силу отмеченного, внешняя политика выражала национальные интересы
лишь в той степени, насколько были сбалансированы интересы гражданского общества и
интересы элит и эффективно работали институты представительства и согласования групп
интересов.
После распада СССР процесс формирования внешней политики в России осуществлялся преимущественно группами элит либерального и проевропейского толка. Ставилась задача наладить политическое и экономическое сотрудничество с государствами
Запада с целью получения кредитов и инвестиций для национальной экономики. Данный
курс на концептуальном уровне противопоставлялся прежней идеологической и геополитической конфронтации СССР с западными державами, но и в ущерб связям с бывшими
советскими республиками и рядом других государств мира, продолжавшим ориентироваться на Россию.
В то же время стереотипы холодной войны продолжали действовать, и образ Запада как врага по-прежнему присутствовал во внешнеполитическом сознании России, а попытки его преодоления через однозначно прозападную политику начала 90-х годов окончились провалом и только закрепили и усилили прежние стереотипы, что не способствовало подавлению иррациональных моментов во внешней политике России. Хотя было
очевидно, что в условиях дефицита ресурсов и все более растущего разнообразия мира
политика России должна была быть более рациональной и прагматичной, изощренной и
напористой и одновременно все более открытой, в том числе и по отношению к Западу.
Дефолт 1998 г. в России привел к ослаблению позиций либеральных элит в политическом процессе. Начинается процесс смещения политики к центру, что также стимулировала и война НАТО против Югославии и террористическая угроза. Внутренние и внешние факторы приводят к перегруппировке элит и усиления влияния правоцентрических и
консервативных силовых групп и финансово-промышленных групп ВПК на процесс
формирования внешней политики России.
В дальнейшем консолидация большей части элитных групп вокруг президента
В.В.Путина способствует экономическому развитию России и сосредоточению внешней
политики на решении задач укрепления безопасности страны. Притом, что Россия не отказывается от сотрудничества и партнерства с США и европейскими государствами, западный вектор внешней политики начинает постепенно уравновешиваться развитием связей
со странами других регионов мира, а в плане отстаивания мирового, великодержавного
статуса России ее дипломатия становится более активной. Внешняя политика и дипломатия России активизирует свою деятельность по защите и продвижению российских интересов и одновременно претендует на одну из ведущих ролей в мировой политике, что
находит свое выражение в активном участие в Группе восьми, АТЭС и других международных организациях.
Одним из важнейших направлений реализации стратегического курса России на
укрепление многосторонних начал в международных отношениях, ускорение интеграции
в мировую экономику стала внешняя энергетическая политика. Российская дипломатия,
используя энергетический фактор, стремится выстроить сбалансированные отношения с
европейскими государствами и выходу российского капитала на европейские рынки. Одновременно решается проблема баланса интересов России с рядом бывших советских республик - государств Средней Азии и Кавказа как растущих конкурентов в энергосырьевом
секторе мировой экономике. Более того, в мировой политике Россия позиционирует себя,
как энергетическая сверхдержава и задействует энергетическую дипломатию в продвижении своих интересов.
В целом внешняя политика России отстаивала свое видение национальных интересов и безопасности страны во все более и более сложной для нее международной обстановке. Ее курс на сотрудничество и партнерство со странами западной демократии не был
поддержан на Западе и со временем стал встречать все большее сопротивление. Продолжалось вопреки отрицательному отношению дальнейшее расширение НАТО на восток и
активизация сотрудничества Альянса с рядом государств СНГ. Российско-американское
сотрудничество в области борьбы с международным терроризмом, как реакция на трагедию сентября 2001 года в США, не получило своего развития и не переросло в устойчивую тенденцию.
Неблагоприятная международная обстановка вокруг России ведет к ужесточению
ее внешнеполитической риторики и позиции по вопросам национальной безопасности.
Прежде всего речь шла о защите геополитических и экономических позиций России на
СНГовском пространстве в условиях все более обостряющейся конкуренции между Россией, рядом стран Средней Азии и Кавказа и странами Запада и Востока.
В ответ на экспансию Запада Россия стремится проводить наступательную внешнюю политику, ищет пути и способы отстоять свои позиции, диверсифицирует международные связи и налаживает отношения с целым рядом государств различных регионов.
В тоже время существует проблема преодоления гипертрофированного восприятия
проблем безопасности, то есть «своеобразной сосредоточенности на образе врага» и «рассматривать любое событие социальной действительности как потенциальную угрозу»231.
Речь идет не только о реанимации стереотипов времен холодной войны, но и использовать
Образ внешней угрозы во внутриполитических целях.
В контексте баланса сил и в противовес экспансии США и НАТО в направлении
пространства СНГ в политических и военных кругах России на основе концепции многополярного миропорядка разрабатываются различные геополитические модели, причем с
ориентацией на Восток. Одной из них стала модель стратегического треугольника «Россия
– Китай – Индия». В этом же направлении осуществляется попытка сориентировать и деятельность ШОС. Актуализация образа Востока (как и в XIX в.) во внутренней и внешней
политике России - есть реакция на неудачные попытки применить западную модель непосредственно в России и на стагнацию отношений с Западом. Соответственно, Восток (в
лице бурно развивающегося Китая) виделся как вызов Западу, а некоторыми политическими кругами и как образец для подражания.
В международных отношениях Россия выступает против избыточного применения
военной силы Соединенными Штатами. По мнению России, доминирование фактора силы
в международных отношениях неизбежно подпитывает тягу ряда стран и антисистемных
Международные отношения: социологические подходы. - Рук. авт. колл. проф. П.А.Цыганков. М. 1998.
С. 275.
231
структур к обладанию ОМУ, провоцирует экстремизм и терроризм. России считает, что
применение в разумных пределах силы является исключительной мерой и возможно только согласно уставу ООН и на основе решения СБ ООН. И в этой связи выступает против
действий в обход ООН и попыток подмены ООН Евросоюзом и НАТО.
Безусловно, что экономизация российской внешнеполической деятельности решает
в какой-то степени проблемы стартового этапа модернизации страны, а геополитика –
проблемы национальной безопасности. Но этого не достаточно для страны «продолжателя» СССР. Холодная война закончилась не в пользу СССР/России. И дело не только в
ослаблении ее мощи. Россия проиграла идеологически. Она не смогла реализовать заявленную альтернативу западной модели развития. А современная Россия пока не может
предложить нечто сопоставимое тому, что привлекала какое-то время к СССР целый ряд
стран и народов мира.
«Балканские уроки Косово», расширение НАТО и ЕС (или, может быть, как просто
констатация - увеличивающаяся дистанция мировоззрений Запада и России), ситуация неопределенности в перспективах СНГ и многое другое требуют от российских политических кругов дальнейшую работу над стратегической формулой внешней политики страны.
В настоящее время в глобальной системе отношений между народами и цивилизациями
Россия, рассматривая себя как культурное звено между Западом и Востоком, претендует
на лидерство в развитии межцивилизационного диалога, намерена сделать эту тему сквозной в международных контактах, закрепить ее в качестве «большой идеи» российской дипломатии на обозримую перспективу, средством утверждения интеллектуального лидерства России в мировой политике. Но для этого, очевидно, необходимо, как выработать систему ценностей приемлемую, понятную и Западу и Востоку. Поставленная властью задача повышения имиджевого рейтинга России требует не только активизации информационной работы, а качественных подвижек в развитии экономики и политической системы.
Пойти по пути прежней реставрации идеологических клише времен холодной войны типа
борьбы с фальсификаторами истории не приведет к желаемому результату, хотя бы потому, что с этой задачей не справилась даже могучая советская пропагандистская машина.
Но, в принципе, дискуссия на научной основе необходима, как составная часть утверждения интеллектуального лидерства.
Стратегические намерения и цели внешней политики России, изложенные в официальных декларация и договорах, еще находятся на стадии реализации в силу состояния
транзита или остаются декларациями, предназначенными в определенной степени для
внутреннего конъюнктурного потребления. В этой связи есть проблема оценки эффективности внешнеполитической деятельности России. Причем речь необходимо вести
Участниками оценок эффективности внешней политики могут и являются со своими особенностями восприятия, существующим и взятым на себя функциям и по целям:
Со стороны государства:
МИД (координатор)
Министерство обороны
Спецслужбы
Научные учреждения и другие отраслевые ведомства
Парламент
Совет безопасности
Президент, аппарат президента.
Со стороны общества — партии, общественные организации, СМИ, лобби бизнессообщества, научное сообщество, известные национальные личности.
«Критериями» оценки эффективности внешней политики России в обобщенном и
примерном виде могут быть, как всего лишь в качестве контуров диалога государства и
общества/нации:
• Степень реализации внешней политикой и дипломатией существующих и перспективных национальных интересов (т.е. личности, разнообразных интересов групп,
нации в целом); степень эффективности участия (в сравнении затраченных и имеющихся
ресурсов) в решении международных и глобальных проблем.
• Уровень национальной безопасности - современное (и в сравнении с прошлым
периодом) состояние отношений с соседями и другими государствами; сохранение за Россией (но не в ущерб национальным интересам) прежнего (в контексте желаемой преемственности), существующего статуса в региональной и мировой политике или завоевание
нового; а также степень собственной дипломатической и политической результативности
(а не просто критики контр-партнера) в согласовании собственных национальных интересов с интересами других государств.
• Степень участия в сохранении и повышении уровня совокупной национальной
мощи (экономика, образование наука, технологии-инновации профессионализм государства и демократический механизм выработки и принятия внешнеполитического решений
и контроля за его решением) в соответствии с концепцией устойчивого развития.
• Современный имидж государства или его изменение в положительную или отрицательную сторону: (внешнее восприятие места и роли России как таковой и ее внешней
политики в системе международных отношений и решении международных проблем и в
сравнении с прошлыми периодами).
Государства, находящиеся на стадии перехода к гражданскому обществу, в том
числе Россия теоретически ориентируются на перечисленные критерии или стремятся им
следовать. Но над процессом оценок на подсознательном уровне довлеет прошлое, то есть
присутствует как в процессе выработки и принятия внешнеполитического решения государственного аппарата, так и в оценках внешней политики обществом.
В обобщенном виде оценки внешней политики России можно представить так:
Одни, однозначно положительно ориентируясь на прошлое, оценивают внешнюю
политику с точки зрения, как эта политика сохраняет позиции и идеологию предыдущих
периодов, когда, по их мнению, государство занимала достойное место в мире.
Другие, также ориентируясь на прошлое и отторгая его, оценивают современную
внешнеполитическую деятельность с точки зрения преодоления этого прошлого и темпов
модернизации.
Третьи оценивают достижения, с точки зрения того, как внешнеполитическая деятельность сохраняет прошлое (геополитические позиции, ценности, идеологию, методы)
любой ценной и одновременно отвечает на новые международные вызовы и угрозы.
Четвертые, не идеализируя и рационально оценивая прошлое, исходят из тенденций развития и воспринимают внешнюю политику и ее результаты с точки зрения, как она
реализует исторически постоянные и новые интересы нации в новых условиях.
Таким образом, критерии оценок внешней политики страны объективно (наличие
информации и профессионализм) и субъективно (ценностный подход, завышенные (нереалистические) ожидания и требования, отсутствие доступа к информации или простая неинформированность, ощибки, а также конъюнктурные цели, частные и групповые интере-
сы) могут быть и являются различными, что в условиях демократии плюрализма интересов и взглядов вполне нормально и допустимо. В то же время государство, создав партию
власти, очевидно, поможет институализироваться своим оппонентам для развития всего
того же самого диалога собственных «западников» и «славянофилов» с целью лучшего
понимания национальных интресов.
З.И. Назаров
Национальные интересы и внешняя политика России
на постсоветском пространстве
В Концепции национальной безопасности Российской Федерации подчеркнуто, что
национальные интересы России в международной сфере заключаются в развитии равноправных и взаимовыгодных отношений со всеми странами и интеграционными объединениями, прежде всего с государствами – участниками Содружества независимых государств. В Основных направлениях развития отношений с государствами-участниками Содружества Независимых Государств на современном этапе в уточнение этого положения
говорится о том, что развитие отношений с государствами-участниками СНГ отвечает
жизненно важным интересам Российской Федерации и имеет для неё приоритетный характер. Главной целью политики России в отношении СНГ является создание во взаимодействии с другими государствами-участниками СНГ сообщества государств, способного
стать в XXI в. одним из ведущих центров устойчивого политического, социального, экономического и научно-технического развития.
В Концепции внешней политики Российской Федерации в разделе IV - региональные приоритеты - первостепенное значение придается СНГ. В документе записано, что
приоритетным направлением внешней политики России является обеспечение соответствия многостороннего и двустороннего сотрудничества с государствами участниками
Содружества Независимых Государств (СНГ) задачам национальной безопасности страны.
В Концепции национальной безопасности России сформулировано, что национальные интересы России – это совокупность сбалансированных интересов личности, общества и государства в экономической, внутриполитической, социальной, международной,
военной, пограничной, экологической и других сферах. Они носят долгосрочный характер
и определяют основные цели, стратегические и текущие задачи внутренней и внешней политики государства.
Процитированные документы позволяют понять доктринальные основы стратегии
внешней политики России по отношению к странам СНГ и концептуальную основу национальных интересов.
Некоторые аналитики возражают против приоритетности СНГ во внешней политике России. Так, В.Е. Петровский пишет что «в концепции внешней политики отмечается,
что среди региональных приоритетов внешней политики России на первом месте стоят
страны СНГ. Так ли это именно сейчас? Не дань ли это ситуации 1990-х годов, которая
уже изменилась? Мнения политологов и экспертов здесь разделились. Однако не вызывает сомнения то, что главными региональными приоритетами для России являются сейчас
европейский и северо-американский»232. Ответом на подобные сомнения могут быть размышления известного политолога В.Т. Третьякова. Если бы СНГ вдруг не стало, то, несмотря на все удручающие недостатки этой организации, с разной степенью, но всегда
очень большой вероятности случилось бы следующее. Образовался бы политический вакуум на гигантском пространстве, отделяющем Россию от Евросоюза и ряда как мощных,
Петровский В.Е. От империи – к открытому миру: О внешней политике России переходного периода. –
М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007. – 2008 С. 19
232
так и нестабильных азиатских государств. Этот вакуум стремительно бросились бы заполнять все самые активные игроки сегодняшней международной политики, в том числе и
террористические организации. Результатом этого стало бы несколько крупномасштабных
вооруженных конфликтов или даже войн. Наверняка возобновятся вооруженные конфликты вокруг четырех ныне существующих на пространстве СНГ непризнанных государств – Нагорного Карабаха, Абхазии, Южной Осетии и Приднестровья. В эти конфликты будут втянуты шесть из 12 стран исчезнувшего Содружества. В кратчайшие сроки будут смещены официальные лидеры ряда стран и далеко не всюду удастся выдержать сценарий бархатной революции. То есть начнутся гражданские войны. Начнется новый передел собственности, сопровождаемый всеми прелестями, сопутствующими этому процессу.
Новые потоки беженцев кинутся спасаться в те страны, откуда ведут происхождение их
семьи, в основном в Россию. О политической стабильности, экономическом росте и постепенном наращивании демократии в России придется забыть.
СНГ как современная реальность обеспечивает ни много, ни мало стабильность на
всем постсоветском пространстве (а значит, между прочим, и на Востоке Европы, и в восточной части евроатлантической цивилизации), а также существование, по крайней мере,
11 государств, входящих в Содружество. Постсоветское пространство есть сфера естественных жизненных как стратегических, так и любых иных интересов России. Потеря
этого пространства будет означать для России дестабилизацию по периметру всех её границ и потерю многих на сегодня реальных и потенциальных союзников233.
Однако, нельзя не согласиться с Р.С. Гринбергом в том, что приходится констатировать фактическую индифферентность российских госструктур в развитии интеграционных процессов в СНГ, что свидетельствует, как минимум, о непонимании роли и значения
активизации этих процессов для перспектив развития российской экономики и обеспечения политической стабильности в этом важнейшем для России регионе234. Как бы то ни
было, политика России в первое десятилетие после распада СССР отличалась недостаточной последовательностью и весьма противоречивыми подходами. Это привело к тому, что
провозглашенные цели региональной интеграции стран СНГ под эгидой России остались
нереализованными. Количественные показатели экономических взаимоотношений России
со странами СНГ, - их доля составляет ныне менее 20% в суммарном внешнеторговом
обороте РФ (в 1990 г. – 65%) и менее 1% в зарубежных инвестициях, - иллюстрирует это
расхождение между декларируемыми и реальными приоритетами в политике нашей страны.
Влияние России в странах Содружества ослабевает как в политике, так и в экономике. Её пытаются вытеснить другие центры силы, громко заявившие о своих «жизненно
важных» интересах на постсоветском пространстве. Это, прежде всего США, следующий
по значимости – расширяющийся Евросоюз, далее следует Китай и страны АСЕАН, и,
наконец, Турция. Пространство бывшего СССР стремительно превращается из «ближнего
зарубежья» России в зону острейшей международной конкуренции.
Выстаивать систему отношений с ближайшими соседями сейчас приходится в менее благоприятной геополитической обстановке, чем это было в первое десятилетие после
распада СССР. Поэтому и весь комплекс вопросов политического, военноТретьяков В.Т. Зачем нам СНГ? // Наука быть Россией: наши национальные интересы и пути их реализации. – М.: Русскiй мiръ, 2007. С. 612
234
Европа перемен: концепции и стратегии интеграционных процессов: монография/ [Н.П. Шмелев и др.];
под ред. Глухова Л.И.; МГУ им. М.В.Ломоносова. М.: Крафт+, 2006. С. 264
233
стратегического и экономического сотрудничества Российской Федерации на пространстве Содружества приобретает широкое международное значение. По мнению академика
Р.С. Гринберга, в сложившейся ситуации перед большинством государств СНГ, включая
Россию, стоит дилемма – либо осуществлять дальнейшее экономическое развитие в роли
придатков (периферии) более мощных центров экономической силы, прежде всего ЕС и
Китая, т.е. выступать в роли объектов глобализации, либо на основе оживления интеграционных процессов воссоздать на евразийском пространстве бывшего СССР самостоятельное ядро экономической мощи и за счет сложения потенциалов усилить свою субъективность в мировом экономическом процессе235.
Высказывается мнение, что постсоветское пространство генерирует хаос, захлестывающий Россию. Для ликвидации этого хаоса России придется обеспечить развитие
постсоветского пространства, приносящее прибыль России и её бизнесу. Стратегическая
цель – воссоединение в рамках единого государства России, Белоруссии и Казахстана, а
затем и Украины как стран, экономики которых образуют единый комплекс, не способный
к развитию в расчлененном состоянии236.
Представляется, однако, что подобные идеи провоцируют настороженность по отношению к России и обвинения в рецидивах «имперского синдрома». Более того, как показывают наблюдения за эволюцией массового сознания последнего десятилетия у россиян происходило постепенное переосмысление ранее бытовавших взглядов на окружающий мир, место России в нем, характер отношений с ближайшими соседями и другими
государствами.
Последние события на постсоветском пространстве, прежде всего череда «цветных
революций» повлияли на представления россиян о предпочтительных формах взаимодействий между бывшими республиками Союза. Так, заметно сократилась доля тех, кто видит развитие этих взаимоотношений в формате объединения нескольких республик в более тесный союз с 42% в 2001 году до 26% в 2005-м. Россияне всё в меньшей степени
склонны выделять страны бывшего ССР из числа прочих стран и народов. Большинство
из них (61%) считают, что отношения с ними должны быть такими же, как с другими
странами мира, тогда как тезис, согласно которому Россия должны стремиться к доминированию на территории бывшего СССР, разделяет в два раза меньше опрошенных
(27%)237.
С учетом новых геополитических и геоэкономических реалий в регионе СНГ России предстоит выработать долгосрочную стратегию действий на пространстве Содружества, которая должна учитывать возросшую дифференцированность и фрагментарность
постсоветского пространства, а также потенциальные конфликты интересов РФ с другими
экономическими и политическими игроками в данном регионе.
Европа перемен: концепции и стратегии интеграционных процессов: монография/ [Н.П. Шмелев и др.];
под ред. Глухова Л.И.; МГУ им. М.В.Ломоносова. М.: Крафт+, 2006. С. 266
236
Делягин М. Основы внешней политики России: матрица интересов. – М.: ИНФРА-М, 2007. – 80 с. С. 35
237
Петухов В. Внешнеполитические приоритеты россиян: «новый изоляционизм» или прагматизация сознания // Интеграция в Евразии. Народ и элиты стран ЕЭП: Сборник статей / сост. И.Задорин. – М.: Издательство Европа, 2006 С. 107, 114.
235
Я.А. Пляйс
О новой конфигурации системы международных отношений
и месте в ней Росиии
8-е февраля 2008 года войдет в историю России как особая дата, так как именно в
этот день президент страны В.В.Путин выступил на расширенном заседании Госсовета
с концептуальной речью о стратегии развития России до 2020 года. Поделившись своим
видением развития внутренней и внешней политики страны, президент обратил внимание на то, что «наши долгосрочные ориентиры должны быть понятны всем, должны
быть поддержаны гражданами страны». Поэтому крайне важно, «чтобы планы развития
страны прошли через широкое обсуждение в российском обществе с участием всех его
институтов»238.
Внешнеполитический раздел речи В.Путина посвящен преимущественно трем
актуальнейшим для страны темам: 1 – новой гонке вооружений и ответным действиям
России; 2 – мерам противодействия расширению НАТО на Восток и 3 – позиции России
в глобальной борьбе за ресурсы.
Не вдаваясь глубоко в анализ содержания речи В.Путина, отмечу лишь, что задачи, возникшие перед Россией в последние годы, необычайно сложны, а их решение требует неординарных подходов и усилий. В связи с этим достаточно упомянуть о такой
дилемме, обозначенной в докладе российского президента, как: «не дать втянуть себя в
затратную конфронтацию, в том числе в разрушительную для нашей экономики, истощающую нашу экономику новую гонку вооружений, пагубную для внутреннего развития России»; «нас фактически ставят перед необходимостью ответных действий, вынуждают принять соответствующие решения», – чтобы убедиться в сложности ситуации, в которой оказалась Россия.
Для адекватного решения одной только этой дилеммы, нам придется весьма основательно поломать голову, не говоря уже о других не менее важных. Поэтому разобраться в быстро меняющейся глобальной ситуации, в новой конфигурации международных отношений и выстроить адекватную внешнеполитическую стратегию крайне
важно для нас. (Эта тема стала особенно актуальной после объявления 17 февраля с.г.
Косово своего суверенитета). Именно этому и посвящена данная статья.
* *
*
ХХ век, закончившийся всего лишь несколько лет назад, вошел в историю человечества как один из самых сложных, динамичных и драматичных веков. Действительно,
калейдоскоп событий менялся в этом столетии с такой быстротой, что даже опытным
аналитикам и исследователям с трудом удавалось проследить тенденции и основные
направления развития событий. За прошедшее столетие мир пережил две мировые войны; в небытие ушло несколько великих империй, существовавших не одну сотню лет и
рухнувших чуть ли не в одночасье; менялось внутреннее общественное устройство
многих стран, а у некоторых из них – неоднократно; революции и реформы также были
постоянными спутниками ушедшего века.
Некоторые наиболее важные явления потребовалось назвать здесь исключительно
для того, чтобы показать, какие фундаментальные факторы лежали в основе тех глубо238
Российская газета. 2008. 09 февраля; Известия. 2008. 11 февраля
ких изменений и трансформаций, которые происходили в международных отношениях в
ХХ в. Под воздействием обстоятельств менялись не только формы и методы этих отношений, но и их характер. Все это стремились осмыслить и обобщить ученые разных
стран, включая Россию, в том числе на теоретическом, системном уровне. Обобщая их
взгляды, отмечу, что трансформация систем международных отношений – это непрерывный и чем ближе к нашему времени, тем все более динамичный процесс. Внимательный анализ показывает, что в основе этой трансформации лежат вполне определенные закономерности, если не сказать законы. Что же это за закономерности?
Во-первых, независимо от количества международных акторов между ними всегда
шла, идет и (пока будут существовать национальные государства) будет идти противоборство в самых различных формах за реализацию своих национально-государственных
интересов. В этой борьбе на первые роли выходят те, которые обладают большей, чем
другие, совокупной мощью, состоящей из таких слагаемых как экономическое могущество, финансовое, военное, научное, образовательное, информационное, культурное и
др. При этом в разные времена роли и значение каждой из этих слагаемых также трансформировались. В результате в эпоху оружия массового уничтожения (ОМУ) военное
могущество потеряло свое изначальное первостепенное значение, хотя и сохранило
ранг одного из важнейших компонентов в совокупной мощи. Экономическая и финансовая компоненты, напротив, выдвинулись на первые роли. Не в последнюю очередь это
объясняется быстрым развитием социальной функции государства и изменением структуры потребления населения в пользу устойчиво возрастающих бытовых потребностей.
Современная экономика знаний способствует (и одновременно требует), чтобы на первый план вышли сферы науки и образования. Это мы и наблюдаем в развитых странах.
А теперь такая задача поставлена на повестку дня и у нас в России. Чтобы убедиться в
этом, достаточно ознакомиться с выступлением первого вице-премьера и кандидата на
пост Президента страны Д.А.Медведева на экономическом форуме в Красноярске 15
февраля 2008 г.239.
К сказанному необходимо добавить то, что среди компонентов совокупной мощи
есть не только повседневно действующие (экономика, финансы, информация, наука, образование, культура), но и те, которые важны в принципе, но действуют лишь в особых
обстоятельствах. Например, в условиях войны. Это, конечно, военная мощь, которая
учитывается всеми, но которая действует лишь тогда, когда это необходимо и когда она
становится основной. В мирное же время это фактор играет, так сказать, пассивную
роль. В том смысле, что не работает также повседневно и ежечасно, как другие.
Как бы не менялись своими ролями компоненты совокупной мощи, все они всегда
должны присутствовать в ней, и отсутствие или слабость какой-либо из них негативно
сказывается на суммарном могуществе и, соответственно, на роли и месте того или иного субъекта на международной арене. Тот же субъект, который обладает самой значительной совокупной мощью, всегда претендует на роль мирового гегемона и диктатора.
Превращаясь в сверхполюс (супердержаву, или державу №1), этот субъект во все времена стремился продиктовать свои правила игры всему миру.
Несмотря на экономическую, финансовую, моральную и прочую обременительность роли сверхдержавы, она имеет и определенные преимущества, и способна даже
приносить ее обладателю немалые дивиденды, если только сверхдержава не берет на се239
См. Российская газета. 2008. 16 февраля
бя неподъемные даже для нее обязательства и не ставит перед собой невыполнимые цели и задачи. Но именно это, как правило, и случается. Прежде всего, потому, что те глобальные миссионерские цели, которые провозглашают и стремятся реализовать сверхдержавы (например, установление демократии по-американски во всем мире или коммунизма по-советски в глобальном масштабе) – это не только крайне дорогостоящие
проекты, но в своей основе утопические, вызывающие скрытое или прямое неприятие у
тех, на кого они направлены. Удержание их в своей орбите становится для сверхдержавы со временем все дороже, в результате чего неизбежно наступает момент ее отступления или поражения. Надорвавшись от непосильной ноши, сверхдержава начинает сдавать свои позиции и уступать первую роль подоспевшему выросшему конкуренту, созревшему для борьбы за первую роль. Здесь мы подходим ко второй закономерности
(даже, пожалуй, закону) – неизбежного появления конкурента-претендента на первую
роль, на роль глобальной сверхдержавы.
Этот конкурент вырастает из числа региональных лидеров, которые всегда были,
есть и будут. Попадая в благоприятную ситуацию, обладая необходимыми внутренними
и внешними ресурсами, в первую очередь современными конкурентными системами организации общественной жизни, региональный лидер начинает быстро прогрессировать,
составлять конкуренцию сначала себе подобным, а потом и глобальному лидеру.
Таким образом, логика и практика превращения в сверхдержаву следующая: при
благоприятных внутренних и внешних обстоятельствах, государство, обладающее необходимыми предпосылками (прежде всего наиболее конкурентоспособными системами организации внутренней жизни страны и ресурсами), вырастает в регионального
лидера, а затем, при успешном для него развитии событий, – в глобальную сверхдержаву. Но всех этапах процесс трансформации одного статуса в другой сопровождается
перманентной и ожесточенной и бескомпромиссной борьбой между всеми великими
державами, но особенно между лидером и претендентом на эту роль.
Исходя из сказанного, можно прийти к выводу, что на мировой арене, начиная с
эпохи борьбы за мировое лидерство и до сегодняшнего момента, из общего числа государств выделялись региональные лидеры, а из них уже сверхдержава (глобальный лидер) и ее соперники – претенденты на эту роль. При благоприятных условиях один из
них со временем побеждал гегемона и сам становился им, чтобы через какое-то время,
ослабев или одряхлев, тоже оказаться поверженным.
Примечательно, что основной конкурент лидера также организует свою систему
международных отношений, имеющую, как всякая система, свое ядро в лице, разумеется, этого конкурента, своих сателлитов, вращающихся вокруг ядра и периферийный резерв.
По этой причине мир всегда был, есть и будет однополярным (в том смысле, что
в нем всегда есть лидер), и в то же самое время он всегда был, есть и будет многополярный. В том смысле, что в нем всегда есть несколько крупных региональных полюсов,
некоторые из которых борются за пальму первенства в мире. Поэтому постоянный спор
о том, каков на самом деле мир, однополярный или многополярный, в сущности, не имеет смысла. Повторяю, мир всегда был и одним, и другим. В свое время (в XVIII в.) за
лидерство против великих колониальных держав – Испании, Голландии, Франции – боролась Великобритания, набравшая мощь после промышленной революции второй половины XVII в., создавшая необходимые предпосылки и ресурсы для борьбы за мировое
лидерство. Затем, уже в ХIХ в., после гражданской войны и успешной индустриализа-
ции, в борьбу за глобальную гегемонию вступили США. Во второй половине 50-х годов
ХХ в., опять-таки после создания соответствующих предпосылок и резервов в борьбу
включился СССР. Сейчас то же самое происходит с Китаем, успешно и достаточно
быстро создающим совокупную мощь, необходимую для борьбы за глобальное лидерство.
Поэтому можно обоснованно утверждать, что в определенные периоды времени, в
частности, когда конкурент лидера приближается к нему по своей совокупной мощи,
наступает эпоха биполярности. По природе своей эта биполярность, также как двоевластие, не может быть продолжительной. Изматывая соперников, особенно через гонку
вооружений, биполярность неизбежно заканчивается победой одного из полюсов, а
именно того, кто наиболее силен и конкурентоспособен. В борьбе против своего противника каждый из гигантов использует все дозволенные и недозволенные приемы, возможные и невозможные средства. Конец борьбы и победа в ней одной из сверхдержав
является в то же время началом нового раунда борьбы, но уже, как правило, с новым
претендентом на роль лидера.
Необходимость постоянного подтверждения своего статуса гегемона неизбежно
подталкивает его искать союзников, партнеров, вступать в блоки, различные организации, создавать свою систему международных отношений и т.п.
Какая же конфигурация сил на международной арене является наиболее устойчивой, приемлемой и результативной для международного сообщества и как субъектам
международных отношений поступать в переходные эпохи? Например, в эпоху перехода
от однополярности к биполярности и наоборот.
Хотя на эти сложные вопросы трудно дать однозначные ответы, попытаюсь, тем не
менее, это сделать. Тем более, что они имеют прямое отношение к нашей стране.
Начну с однополярного состояния, поскольку, как было отмечено, мир одновременно и однополярен, и многополярен, и в то же время всегда находится в состоянии
борьбы за глобальную пальму первенства, ведущуюся между лидером и основным претендентом на эту роль. Образно говоря, мир постоянно беременен биполярностью.
Однополярное состояние характеризуется, прежде всего, тем, что лидер стремится
не просто установить, а зафиксировать и сохранить свою основную роль, продиктовать
другим субъектам свои правила игры и попытаться их узаконить, особенно в международном праве. Более чем наглядной иллюстрацией служит нынешнее поведение США,
стремящихся обосновать и закрепить в международном праве практику прямого вмешательства во внутренние дела других стран. «Сегодня, – пишет Г.Киссинджер, – вестфальский порядок переживает системный кризис. Его принципы оспариваются, хотя
приемлемую альтернативу еще предстоит отыскать. Не только Соединенные Штаты, но
и многие европейские государства отвергают принцип невмешательства во внутренние
дела других стран в пользу идей гуманитарной интервенции или вмешательства на основе следования всемирной юрисдикции. В сентябре 2000 года на саммите ООН, посвященном наступлению нового тысячелетия, этот подход был одобрен и поддержан многими другими государствами. В 90-е годы Соединенные Штаты по гуманитарным соображениям предприняли четыре военные операции – в Сомали, на Гаити, в Боснии и в
Косово; другие страны возглавили такие операции еще в двух местах – в Восточном Ти-
море (Австралия) и в Сьерра-Лионе (Великобритания). Все эти интервенции, кроме интервенции в Косово, были санкционированы ООН»240.
В прежние века, когда региональные лидеры были не столь сильны и влиятельны,
как сейчас, (и числом они были поменьше) гегемону было проще устанавливать и поддерживать свой диктат, извлекая из него максимум выгоды. В наше время это не только
сложнее, а фактически непосильная для него задача. Оппозиция настолько сильна, что
хочешь–не хочешь, нравится–не нравится, с ней приходится считаться и то и дело уступать. Поэтому роль современного сверхполюса заметно отличается от той, какой она
была в прошлые века. Отсюда следует вывод: стремлению гегемона устанавливать свои
правила игры можно успешно противостоять, блокируясь на временной или постоянной основе с его оппозиционерами. Наглядный пример – совместное выступление России, Германии, Франции и некоторых других стран против войны США и их союзников
в Ираке в 2003 г.
Многополярный мир, о существовании которого так часто пишут и говорят многие
наши политики, дипломаты и ученые241, – это, прежде всего, значительно более сложКиссинджер Генри. Нужна ли Америке внешняя политика? Пер. с англ. под. ред.
В.Л.Иноземцева. – М.: Ладомир, 2002, с.5.
241
См., например, такие труды Примакова Е.М., как: Годы в большой политике. «Совершенно
секретно». – М.: 1999, сс.207–220; Мир после 11 сентября. – М.: Мысль. 2002, сс.138–141. Концептуально взгляды Е.Примакова на современное мироустройство изложены также в его статье «Без сверхдержав. Некоторые характеристики сегодняшнего мира», опубликованной в «Российской газете» 23
января 2003 г. В ней он, частности, пишет: «Еще одна характеристика сегодняшнего мира – конец
эпохи сверхдержав. Многие считают: раз нет Советского Союза, то теперь осталась одна супердержава – Соединенные Штаты. Думаю, что так считать неправильно, потому что супердержава – это понятие, которое измеряется не только количественными характеристиками, но главным образом качественными критериями. Во время «холодной войны» были две сверхдержавы – Советский Союз и
Соединенные Штаты, которые объединяли вокруг себя конгломераты других государств, обеспечивали их безопасность и диктовали им условия поведения. Сегодня такого положения нет. Да, Соединенные Штаты – самое сильное и в экономическом, и в военном отношении государство, и самое сильное
по своему политическому влиянию. Все это факт. Но в то же время это уже не сверхдержава. И если
кто-то продолжает политику «сверхдержавизма», то он не опирается на объективное понятие этого
явления».
Спустя ровно неделю, «Российская газета» дала слово оппоненту Е.Примакова, известному политическому публицисту и издателю Виталию Третьякову. В статье «Вечно живые сверхдержавы» он
отметил: «Не закончилась ни история вообще, ни эпоха сверхдержав в частности. Более того, осмелюсь утверждать, что история ХХI века будет не просто в каком-то, а в самом определенном и конкретном смысле историей сверхдержав, историей их борьбы друг с другом и со всем остальным миром». Отмечая далее, что сверхдержава – это страна, совокупные ресурсы которой позволяют ей доминировать в каком-либо субрегионе или континентальном (межконтинентальном) масштабе, даже
если кто-то не желает подчиниться этому доминированию», В.Третьяков относит США не к числу
сверхдержав, а квалифицирует ее как гипердержаву (см. Российская газета. 30 января 2003 г.).
Последовательным сторонником Е.М.Примакова был И.С.Иванов, заменивший его на посту
министра иностранных дел, а затем занявший место секретаря Совета безопасности России (См.,
например, следующие монографии и статьи И.С.Иванова: Внешняя политика России и мир. Статьи и
выступления. – М.: МГИМО (У) МИД РФ; Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН),
2000; Новая российская дипломатия. Десять лет внешней политики страны. – М.: ОЛМА-ПРЕСС,
2001; Внешняя политика России в эпоху глобализации: Статьи и выступления. – М.: ОЛМА-ПРЕСС,
2002; Россия в современном мире. Ответы на вызовы XXI века: Статьи и выступления. – М.: ОЛМАПРЕСС, 2004). Идею многополярности, хотя уже в достаточно скорректированном виде, И.Иванов
отстаивает и в своей докторской диссертации. «Внешняя политика в эпоху глобализации», защищенной в начале апреля 2005 г. В заключении этой работы содержится следующий вывод: «Многополярность – это отражение одного из объективных аспектов современной международной жизни, хотя и
далеко не единственного. Суть нынешнего переходного периода в международных отношениях состоит именно в том, что в них одновременно присутствуют элементы различных международных
систем. Если в военной сфере США занимают позиции лидерства по отношению ко всему остальному миру, то в экономической сфере положение совершенно иное. Здесь имеет место реальная много240
ный мир, чем однополярный или биполярный. Эта сложность образуется не только из-за
разновекторности различных национальных интересов региональных лидеров, образующих полюса, но и из-за того тоже, что у каждого из этих лидеров свое видение миропорядка и путей его развития.
Тем не менее, современная реальность такова, что глобальные проблемы, в первую
очередь проблемы безопасности, экологии, энергоресурсов, продовольствия и целый ряд
других вынуждают этих лидеров искать хотя бы шаткий консенсус, вырабатывать и претворять в жизнь взаимоприемлемые решения. Наиболее наглядным образом это проявляется на саммитах «большой восьмерки». В 2005 г. в Глениглз, например, после трагических событий 7 июля в Лондоне наряду с дюжиной других было принято совместное
решение о борьбе против международного терроризма.
В июле 2006 г., когда саммит «большой восьмерки» собрался в Санкт-Петербурге,
в центре его внимания были такие вопросы, как: ситуация в странах с переходной экономикой, страны СНГ, борьба с бедностью, противодействие терроризму. По предложению президента России В.В.Путина обсуждалась также проблема энергии и энергоресурсов.
Формат G8 позволяет учитывать как интересы всех основных полюсов, так и общемировые проблемы. Не следует, однако, забывать, что сама мощь сверхдержавы (или
гипердержавы, по выражению В.Третьякова), особенно экономическая и финансовая ее
составляющие, побуждает остальных участников международных форумов ориентироваться на того, кто фактически делает погоду, т.е. на мирового лидера.
В отличие от многополярного мира биполярный одновременно и проще, и сложнее. Но в любом случае он значительно опаснее, чем одно или многополюсный миры.
Опаснее потому, что биполярный мир – это постоянно враждующий мир, мир острой
конфронтации и борьбы за глобальное первенство. Если же в основе этой борьбы лежат
идеологические или цивилизационные различия, или то и другое вместе взятое, из которых вырастают миссионерские амбиции борющихся, то это еще и антагонистический
мир, то и дело переходящий на язык угроз и балансирующий на грани войны242.
полярность, суть которой заключается в существовании нескольких крупных экономических «полюсов», таких как Европейский союз, Япония, страны Юго-Восточной Азии, динамично развивающийся
Китай и т.д. Одновременно в этом мире сохраняются и отношения бипорлярности, к которым
можно отнести отношения Север–Юг, а также объективный факт наличия крупных ядерных арсеналов только у двух держав – России и США». (выделено мной – Я.П.) (см. стр.24 автореферата диссертации). Свои предпочтения многополярности И.Иванов объясняет тем, что «именно в рамках многополярного мироустройства она (Россия – Я.П.), может в максимальной степени реализовать свои
национальные интересы в области безопасности и устойчивого социально-экономического развития»
(там же, сс.24–25).
Позиции многополярности последовательно отстаивает и нынешний министр иностранных дел
России С.В.Лавров.
Тему многополярности, а также одно- и двухполюстности не обходят стороной и ученые, пишущие учебники по мировой и внешней политике. Для примера сошлюсь на учебник д.п.н., проф.
Лебедевой М.М. «Мировая политика», изданный «Аспект Пресс» в 2007 г. Его 4-я глава, озаглавленная «Трансформация системы международных отношений и политическая система мира» специально посвящена характеристике одно, двух и многополюсной системы мира (см. сс. 86–108 этого
учебника).
242
По этому вопросу существует и другое мнение, фактически противоположное моему. «Если рассматривать стабильность как некое «равновесие», – отмечается, к примеру, в уже упоминавшемся в
предыдущей ссылке учебнике «Мировая политика», – то, пожалуй, биполярная система в наибольшей
степени отвечает этим требованиям. Результаты взаимодействия государств в биполярном мире, как правило, относительно прогнозируемы» (с.90). На мой взгляд, это достаточно спорная констатация, особенно
За примером далеко ходить не надо. Это канувший не так давно в Лету биполярный мир эпохи «холодной войны», возглавлявшийся двумя сверхдержавами – США и
СССР. Каждая из них имела свою систему международных отношений, построенную на
своих принципах, своих сателлитов, свои международные организации, свой потенциальный резерв из стран «третьего мира» и неприсоединившихся государств, и каждая из
них в борьбе друг против друга была готова идти до конца, до своей полной победы.
При таком расколотом состоянии очень трудно сохранять мир, решать общие проблемы, чрезвычайно много ресурсов и усилий затрачивается на борьбу одной системы против другой. И хотя этот мир стал достоянием истории, биполярность, как говорилось
выше, время от времени повторяется. В основе будущей биполярности, как считают
многие исследователи, будет лежать противоборство США и Китая. Это противостояние
будет, возможно, одним из самых опасных из всех, какие когда-либо знал мир.
Примечательно, что, как и предыдущая биполярность, грядущая будет, скорее всего, основана на антагонизме идеологий и политических парадигм, так как ни США, ни
Китай не откажутся от своих мировоззрений, от образа жизни и действующих политических систем.
* * *
Пока мир и международные отношения переживают переходную эпоху, важно видеть, какие тенденции в них развиваются. В связи с этим исследователи обычно обращают внимание на следующие основные тенденции.
1. Ускоряющаяся всеобъемлющая глобализация, заключающаяся, прежде всего, в
полномасштабной интернационализации экономики, в развитии единой системы мировой связи, активной транснациональной деятельности негосударственных образований,
изменении и ослаблении функций национальных государств, активной миграции населения, имеющей самый различный характер (трудовая, образовательная, научная, туристическая и пр.) и т.д.
На этой основе формируется все более взаимозависимый и целостный мир, взаимодействия в котором принимают системный характер.
2. Обострение образовавшихся ранее (экологической, энергетической, сырьевой,
продовольственной, демографической и др.) и возникновение новых глобальных проблем
(международный терроризм, международная наркоторговля, организационная международная преступность и т.д.), настойчиво побуждающее мировое сообщество объединять
свои усилия для эффективного решения этих проблем.
3. Усиление влияния демократизации внутриполитической жизни на международные отношения. Третья всемирная волна демократизации охватывает не только внутреннюю жизнь растущего числа стран мира, но и все шире распространяется на внешнюю политику и международные отношения. Этому в немалой степени способствуют
достижения постиндустриальной революции – глобальная сеть Интернет, спутниковая
связь и кабельное телевидение, электронная почта и телефаксы.
4. Интенсивная интернационализация духовной жизни в целом и культурной, в
особенности, которая определенным образом сглаживает и смягчает борьбу цивилизаций.
в связи с относительной прогнозируемостью результатов взаимодействия государств. Действия еще
можно как-то спрогнозировать, а вот результаты едва ли.
Все эти и некоторые другие тенденции развиваются в условиях продолжающегося
раскола мира на два полюса. На одном из них – демократия, стабильность, высокий уровень жизни, на другом – бедность, активное социальное брожение, тирания. Первый полюс охватывают государства Западной Европы, США, Канаду, Японию, Австралию, Новую Зеландию, некоторые другие страны. В них проживает около 15% обитателей
нашей планеты, так называемый «золотой миллиард» населения. Ко второму полюсу относятся большинство государств Африки, Азии, Латинской Америки.
Наиболее драматичное положение сегодня в Африке. Более половины ее жителей
существует на менее чем 1 долл. в день. С начала 90-х годов в гражданских и этнических
войнах на этом континенте погибли более 4 млн. человек. Почти 30 млн. африканцев носители вируса иммунодефицита. За последнюю четверть века доля Африки в мировом
валом продукте и мировой торговле снизилась без малого вдвое.
Учитывая ситуацию, саммит «большой восьмерки», состоявшийся в июне 2002 г. в
канадском Кананаскисе, решил помочь Африке. Было заявлено, что помощь странам региона должна вырасти на 12 млрд. долл. в год, а улучшение систем управления в странах
Африки было объявлено одним из приоритетов «свободного мира».
На встрече лидеров восьмерки в Глениглсе (Шотландия) в июле 2005 г. африканская тема также была одной из центральных. Здесь обсуждался вопрос о списании долгов африканским странам. Изначально предполагалось списать до 100 млрд. долл. 46
странам. Но постепенно число этих стран снизилось до 18, а сумма списываемых долгов
– до 40 млрд. долл. В 11 из этих 18 стран только еще закончились или еще идут гражданские войны и лишь в четырех у власти находятся правительства, признанные демократическими. Списание долгов позволит должникам сэкономить только на выплате
процентов 1,2 млрд. в год243.
На основании сказанного можно сделать следующий концептуальный вывод.
Мир одновременно одно и многополярный. Был, есть и будет таковым. Это непреложный закон его существования и развития. Из региональных великих держав всегда
выделяется та, которая вступает в борьбу за глобальное первенство. Ее совокупная
мощь в сочетании с новой идеологической мессианской доктриной, приближаясь к совокупному могуществу доминирующей сверхдержавы, постепенно все глубже втягивается в борьбу с ней. Борьба развивается по всем направлениям во всех регионах (даже
уголках) планеты и в самых разнообразных формах. В момент относительного паритета наступает время биполярности, наиболее опасного состояния мира. Это состояние не может длиться долго, в результате острого кризиса, протекающего нередко в
военной форме, наступает развязка, и мир вновь возвращается к однополярному состоянию. Побеждает тот полюс, который не только обладает более мощными ресурсами, но чьи системы более конкурентоспособные. Его победа означает не только конец одного цикла в истории международных отношений, но и начало нового, не менее
сложного и драматичного.
* * *
Системы международных отношений, действовавшие в ХХ столетии, представляли собой на самом деле достаточно противоречивые системы отношений между великими державами, под которые были вынуждены подстраиваться все другие. Такая ситуаПодробнее по этому вопросу см. статью В.Иноземцева «Ошибочная формула Глениглса».
Независимая газета. 07 июля 2005 г.
243
ция очень напоминает ту, которая существовала в предыдущие века и в частности в XIX
веке. Напомню кратко ее суть.
«Концерт великих держав», образовавшийся вскоре после победы над Наполеоном
и объединявший его победителей – Австрию, Британию, Пруссию и Россию – имел своей главной целью поддержание статус-кво, ради которого его участники были готовы
пойти на интервенцию, что, кстати говоря, неоднократно случалось. Например, в Италии в 1820 г. или в Испании в 1822 г. Вскоре после возникновения «концерта», победители совершили искусный дипломатический ход и приняли в свои ряды Францию, превратив ее, таким образом, из врага в союзники. Также поступили великие державы в
конце ХХ века, когда после победы над СССР в «холодной войне», они включили Россию в состав «большой семерки», превратив ее в «восьмерку». «У «восьмерки», – пишет
вице-президент «Оксфорд Аналитика» Ристо Пентилла, – есть все характерные признаки
глобального концерта и впечатляющий, хотя и непризнанный, список заслуг в области
обеспечения мира и безопасности. … Концерт великих держав – не идеальный способ
управления мировыми процессами, но он существенно лучше анархии». Концерты «оказывают сдерживающее влияние на поведение сверхдержав», а «малые государства подстраиваются под правила, установленные сильными»244.
Закон тотального господства великих держав был нарушен, когда во второй половине ХХ в. СССР образовал параллельную (социалистическую) систему международных
отношений со всеми признаками системы, но с другим знаком. Однако из-за фронды
Китая, а также внутренних проблем советской системы, она оказалась не столь консолидированной и долговечной, как капиталистическая во главе с США.
Подобно Версальской системе, оказавшейся недостаточно эффективной из-за несбалансированности ее принципов, Ялтинско-Потсдамская (фактически биполярная система) также не могла быть долговечной, хотя и была более сбалансированной. Но эта
сбалансированность, основанная на военном паритете, достигавшемся ценой неимоверных усилий и затрат обеих сторон, была крайне опасной и в своей основе в общем также
не вполне эффективной.
Через определенное время, когда Китай создаст необходимую для сверхдержавы
№2 совокупную мощь, биполярность, подобная прежней, вполне может возродиться.
Чтобы она была не столь опасной, как прошлая биполярность США – СССР, целесообразно включить Китай, а затем и Индию в нынешний «концерт великих держав», превратив «восьмерку» в «девятку» и в последующем и в «десятку».
Новая система международных отношений еще не сформировалась и не ясно, успеет ли она сложиться до возникновения биполярности.
Всякая новая система вырастает не только из нового соотношения сил в мире, образующегося в результате какого-либо глобального кризиса, например, мировой войны
или крушения могучей империи и ее системы международных отношений, но и новых
принципов взаимоотношений между странами, которые отражают новые мировые реальности. Эти принципы кладутся в основу международных документов и таким образом становятся императивом для субъектов международных отношений. Без этого система не может сложиться и эффективно работать. Все это означает, что пока идет
сложный процесс согласования принципов и международного нормотворчества, говорить, что новая система сформировалась, нельзя.«Драма современного международного
244
Известия. 20 февраля 2002 г.
порядка, – пишет профессор А.Богатуров в статье «Первый порядок эпохи ядерного
оружия», посвященной 60-летию Потсдамской конференции, – состоит в кризисе стратегической культуры ялтинско-потсдамской поры. Отчасти это связано с расширением в
1998 году круга фактических ядерных держав за счет «откровенных нелегалов» в лице
Индии и Пакистана. Но и кроме них в мире насчитывают около десятка пороговых
стран, не говоря о таких «специфических случаях», как Северная Корея и Иран: КНДР
называет себя ядерным государством, но ей не верят, а Иран, напротив, клянется в отсутствии у него стремления приобрести атомное оружие, но все его как раз в этом подозревают»245.
* * *
Какая же внешнеполитическая стратегия может вытекать из национальногосударственных интересов России и тех основных задач, о которых говорил президент
Путин 8 февраля 2008 года?
На мой взгляд, следующая. Поскольку сегодняшняя Россия не в состоянии проводить наступательную внешнюю политику, какую может себе позволить, к примеру,
США (война против Ирака подтверждает это в очередной раз) или любая другая великая страна со здоровой экономикой и современной стабильной политической системой,
постольку ее внешняя политика может быть, если говорить в целом, только оборонительной. Пример с расширением НАТО это продемонстрировал более чем наглядно.
Однако оборонная стратегия совсем не означает, что российская внешняя политика
должна быть пассивной. Оборона может и должна быть активной. Прежде всего на
тех направлениях, где это возможно и где ситуация для нас благоприятна. В частности,
на таких направлениях, как Ближний Восток, некоторые развивающиеся страны, Индия
и др. Здесь можно вести наступательную линию или сочетать оборону с наступлением.
Исходя из этого, я отдал бы предпочтение стратегии “осмысленного многостороннего партнерства и балансирования”. Такая стратегия, как мне представляется,
вполне согласуется с выводом об активной обороне.
Параллельно с такой стратегией я предложил бы также стратегию превентивных
мер, нацеленных на предотвращение негативного развития событий на наиболее уязвимых направлениях. О некоторых из них, связанных с внутренней жизнью, в особенности с перестройкой политической и других систем, уже говорилось выше. О других
же речь пойдет ниже.
Следующее мое соображение связано с тем, что по мере укрепления Китая и роста
его амбиций, как мировой сверхдержавы, международные отношения вернутся в состояние противоборства двух сверхдержав (США – Китай). За этим противоборством
будут стоять две различные общественно-политические системы (не стану утверждать,
что антагонистические). Но и характер, и конфигурация международных отношений, и
баланс сил на мировой арене будут, конечно, заметно иными, чем в начале ХХI века.
Возрастет число великих и региональных держав, которые составят новые полюса со
своими интересами и амбициями (в этом смысле можно говорить и о формировании
многополюсного мира, хотя он был таким во все времена), изменится приоритетность
мировых проблем, безусловное решение которых потребует объединения усилии многих держав, поиска компромиссов, партнерства и т.д. Но мир все же будет двухсверхполюсным. В этой ситуации для России, которой в обозримом будущем явно не удаст245
Независимая газета. 20 июля 2005.
ся вернуться в состояние сверхдержавы и за которой, очевидно, закрепится статус региональной великой державы, наиболее оптимальной и эффективной ролью будет, на
мой взгляд, роль соединительного моста между Западом и Востоком, а, когда возможно, и роль посредника. Последнюю роль Россия, кажется, с успехом осваивала все
последние годы. Посреднической роли благоприятствует не только уникальное географическое положение России на карте мира, но и ее природные ресурсы, исторические,
культурные и иные традиции, искусство дипломатии и т.д.
Роли соединительного моста и посредника в сочетании со стратегией активной обороны позволили бы Российской Федерации в ближайшие 15-20 лет окончательно оправиться от распада СССР, в основном решить внутренние проблемы, прочно
встать на ноги, наладить дружественные и союзнические связи с “ближним зарубежьем”, и, в конечном счете, вновь стать одним из важнейших центров мировой политики.
Что, в свою очередь, позволило бы ей перейти к новой внешнеполитической стратегии
и новой практике внешней политики.
В заключение несколько слов о стратегии превентивных мер. Речь идет о проектах,
которые Россия могла бы предложить миру (прежде всего его развитой части), по совместному освоению ее территории, в частности, сырьевых ресурсов и возрождению ее
промышленности и науки. На мой взгляд, Россия пока еще не перешла ту границу, за
которой колониальное будущее, распад и растаскивание по частям. Но такой мрачный
сценарий вполне реален, если не только власть предержащие, но и левая оппозиция не
поймет, что современный мир решительно отвергает замкнутость, излишнюю засекреченность, заидеологизированность, ультрапатриотизм, граничащий с шовинизмом и
другие черты, характерные для периода “холодной войны”. Если все не поймут также,
что российская земля – это такая кладовая, в которой заинтересованы все развитые
страны. (Хотя, в принципе, они могут обойтись и без нее, во всяком случае, в ближайшие годы). Пока такой интерес не пропал, надо предложить миру свои проекты и
свои условия совместной разработки и освоения природных богатств России. Самым
грандиозным, я бы даже сказал глобальным проектом, мог бы стать проект совместного освоения Сибири и Дальнего Востока.
Россия в отличие от СССР ни в нынешнем времени, ни в обозримом будущем не
будет в состоянии даже частично реализовать этот проект. Поэтому почему бы ей не
обратиться с таким предложением к мировому сообществу, прежде всего к странам
СНГ. Тем более, что некоторые шаги в этом направлении уже сделаны. С некоторыми
странами, в том числе с Китаем, Японией, Южной Кореей уже достигнуты соглашения
о совместном освоении некоторых газовых, нефтяных, медных месторождений, сооружении соответствующих трубопроводов, линий электропередач и т.д. Но это, так сказать, локальные проекты, а нужны более масштабные. Для их реализации потребуется,
конечно, принятие соответствующего законодательства. В частности, до конца определиться с законом о разделе продукции, о залоге земли, льготных кредитах и т.д. Без
серьезных гарантий и надежной законодательной базы никто в мире не откликнется
даже на самый заманчивый проект.
Другие проекты (особенно связанные с коммуникациями между Западом и Востоком), только дополнили бы крупномасштабные, были бы, так сказать инфраструктурными.
Если же поставить вопрос еще шире, то российским элитам (прежде всего властвующей) и обществу в целом пора задуматься над тем, чтобы не только наиболее труд-
нодоступные части страны, типа Сибири, а всю территорию России осваивать и обустраивать, как говорится, всем заинтересованным миром.
Но, прежде всего, это следует делать усилиями народов бывшего СССР, тем более,
что за столетия совместной жизни у большинства из них сформировалось устойчивое
чувство большой Родины, которая была для них одновременно и общим жизненным
пространством.
Еще раз повторю, что делать надо это на взаимоприемлемых и взаимовыгодных
для всех заинтересованных сторон условиях. Но важно этого не опасаться, не кричать
на каждом углу о распродаже родины. Совместным освоением территории занимаются
почти все страны мира. В свое время так поступала и Россия. Например, при Петре,
Екатерине II и других царях. Концессии первых лет советской власти тоже можно поставить в пример.
Кстати говоря, моя точка зрения по упомянутым проблемам в целом перекликается с той, которую высказал в одном из своих интервью бывший ректор Дипломатической академии, профессор Кашлев Ю.Б. В нем он отметил, в частности, что в будущем
Россия даже с помощью союзников из СНГ не сможет претендовать на такую же мощь,
как основные мировые центры силы. “Значит, – говорил Кашлев Ю.Б., – она должна
найти себе другую роль. Как я себе представляю, это, во-первых, роль геополитического пространства, объединяющего центры мировой мощи – АТР, объединенную Европу и Америку. Во-вторых, это роль важнейшего в мире источника сырья, поскольку
уже через несколько лет (очевидно несколько десятков лет – Я.П.) весь мир иссякнет
совершенно, а в России, слава Богу, чуть не треть мировых запасов природных ресурсов, которые мы сами в ближайшие 50-100 лет не сможем освоить. Должна быть создана всемирная кооперация, где Россия будет играть роль и поставщика сырья, и
объединяющего торгового моста.
Только в такой ситуации можно говорить о сохранении Россией своей роли, как
одной из великих держав, и к этому нужно приучить нашу дипломатию, то есть к совершенно другому набору целей и средств”246.
Соглашаясь в принципе с ходом мысли Ю.Б.Кашлева, замечу все же, что он значительно сужал стратегическую роль и возможности России в будущем. Кроме географии
и природных ресурсов нельзя сбрасывать со счетов также интеллектуальный, научный,
военный и культурный потенциалы России.
В общем, хотя многое уже потеряно и упущено, роль России в будущем мире может быть достаточно весомой, если сегодня верно определить стратегию ее внешней
политики. Верная стратегия - это залог успеха, а иногда и половина дела.
246
См. ж-л “Обозреватель-Obserwer”, №6, 1998, с.7.
С.А. Cемедов
Кавказский вектор внешней политики России
Проблемы внешней политики относятся к вечно-актуальным. Быстро изменяющийся
мир требует оперативного анализа все более усложняющихся отношений между различными акторами международных отношений. Новые угрозы и вызовы в современном мире
нуждаются в научном объяснении. Политики и дипломаты, поэты и писатели, деятели
науки и культуры, простые граждане должны обладать хотя бы минимумом знаний в области внешней политики и международных отношений.
Независимо от направления, научная парадигма всегда находиться в динамике. Это относится и к исследованиям в области внешней политики. Лишившись идеологической основы после распада СССР, российская политология и история международных отношений
до сих пор не приобрели твердой научной платформы. Но данное направление находится
на подъеме, о чем свидетельствует появление новых дисциплин и их институционализация на российской почве (геополитика, мировая политика, социология международных
отношений и т.д.).
Методология, методика и инструментарий внешнеполитических исследований все
больше обогащается за счет опыта и наработок, накопленных в философии, социологии,
политологии, психологии, исторической науке. Выбор той или иной методики и научного
инструментария зависит от конкретных целей и задач исследования.
Направление внешней политики государства определяется внутренними потребностями, ресурсами, характером политического режима, внешнеполитическими установками
основных политических сил. В Российской Федерации внешнеполитический курс во многом определяется личностью руководителя государства.
Усложнение политических процессов и явлений как внутри государств, так и на международной арене, изменение динамики их протекания, глобализация информационного
пространства, интернационализация коммуникационных систем – лишь небольшая часть
факторов, способствующих стиранию граней между внешней и внутренней политикой.
Однако, внутренняя и внешняя политика, имея общие цели и задачи, различаются по
средствам и способам их реализации и решения.
Увеличение субъектов внешней политики, являясь объективной необходимостью, не
способствует снижению роли главного актора международных отношений – государства.
«Национальный интерес» остается центральным понятием внешнеполитического анализа, так как процесс глобализации не предполагает снижения роли государства в решении проблем внешней политики.
Новые вызовы глобализирующего мира и становление глобального гражданского общества требуют изменения «правил игры» на мировом поле, но они не должны отрицать
ни существующее международное право, ни границы между государствами, ни политическую самоидентификацию отдельных государств. Вакуум в системе международных отношений приводит к катастрофическим последствиям. «Сон разума рождает чудовищ»…
Природные ресурсы становятся важным инструментом в современной дипломатии,
особенно это касается углеводородов. Современный мир находится на стадии передела, и
будущее мира зависит от исхода этой борьбы. В этой ситуации западные демократии готовы на перекройку карты мира ради обладания права на добычу и использование нефти и
газа. Очень скоро к стратегическим ресурсам глобального характера добавиться и питьевая вода.
Мы поставили себе скромную задачу, охарактеризовать геополитическое положение
Кавказа в свете национальных интересов России.
Активизация мировых и региональных держав в Каспийско - Кавказском регионе –
следствие поиска новых ресурсов и попытки вытеснить Россию из региона. Изменения
геополитического характера, которые произошли за последние 17 лет на Кавказе в корне
изменили роль, значение и место региона в мировой политике. Роль Кавказа значительно возросла как в связи с образованием новых государств (Азербайджан, Армения, Грузия), так и в связи с перспективами добычи значительных объемов нефти и газа в районе
Каспия. Запасы углеводородного сырья на каспийском шельфе сопоставимы с их запасами
на Северном море и в Северной Америке. Мы согласны с мнением бывшего госсекретаря
США Дж. Бейкера о том, что «Каспий – это не экономическая и не геологическая или
техническая проблема. Это геополитическая проблема первостепенной важности».
Значение и роль Кавказа как удобный транспортный узел между Севером и Югом,
Западом и Востоком значительна. Но инфраструктура региона неразвита, этнические и
межгосударственные конфликты не способствуют тесному сотрудничеству между странами. Трубопроводная и транспортная системы, созданные во времена СССР, уже не отвечают потребностям глобализирующегося мира.
Место Кавказа в национальных стратегиях мировых держав все более возрастает.
Кавказ – стратегический плацдарм, смотровая площадка и высота, с которой хорошо просматривается как Центральная Азия, так и «непокорные» Афганистан и Иран.
Кавказ – узел противоречий: экономических, политических, идеологических, культурных, «перекресток стратегических коммуникаций». Проблема сотрудничества и конкуренции России и других держав на Кавказе многоаспектна и сложна.
На Кавказе столкнулись интересы не только отдельных государств, но и транснациональных корпораций. Многие конкуренты рассматривают данный регион как «мягкое
подбрюшье» России.
По существующей терминологии, Кавказ, наряду с Балканами, можно отнести к мировой «полупериферии» - источнику угроз международной безопасности. Отчасти это так:
в регионе в латентной форме «тлеют» более 50 этнополитических конфликтов, многие из
которых имеют международный характер. Объяснять современную конфликтность в Кавказском регионе только глубокими различиями в культурных традициях, образе жизни
народов, населяющих этот регион, явно недостаточно. Сами по себе эти различия - продукт исторического развития народов, они объективно существуют и до поры до времени
не превращаются в среду для межэтнической конфликтности или откровенной вражды. Но
межэтнические различия могут использоваться в игре определенных политических сил (в
том числе и международных) и конкретных лидеров, тогда им придается сугубо политическая окраска.
Кавказ на современном этапе – один из международных полигонов для экспорта тройственной модели рыночной экономики, либеральной демократии (какова она в кавказском
варианте, мы видим наглядно на примере Азербайджана и Грузии).
Национальная безопасность России уже была проверена кавказскими проблемами на рубеже XX –XXI веков. Возможности РФ на современном этапе таковы, что можно предот-
вратить любое ущемление национальных интересов государства. В этом важную роль выполняют политические исследования, в том числе, анализ проблем внешней политики.
Федоркин Н.С.
Образ России как ресурс укрепления государственности
Распад Советского Союза породил в странах и международных организациях, влияющих на определение форматов международной политики,
уверенность в том, что
Россия либо вообще сойдет с площадок мировой политики вследствие возможного
распада, либо долгое время не сумеет стать важным игроком на международной
арене. Такая альтернатива развития страны высвечивалась из сложившихся в 90-е
годы реальных отношений между Западом и Россией, когда она фактически перестала быть самостоятельным субъектом не только во внешней, но и во внутренней
политике. В последние годы Россия медленно возвращается в мировую политику,
заявляя о себе как о суверенном, равноправном субъекте международных отношений. Отсюда понятна реакция Запада, пытающегося представить иногда естественные притязания России как возрождение ею духа старорусских и советских имперских традиций.
Известно, что политика есть искусство возможного. Реализация этой возможности
зависит и от понимания политиком ее границ, и от наличия ресурсов, с помощью которых он может превратить ее при определенных обстоятельствах в политическую реальность. Следовательно, мудрый политик должен владеть реальной ситуацией и
обстоятельствами, складывающимися в конкретной исторический период, уметь
обнаружить в политическом пространстве потенциальные возможности решения
важнейших проблем своей страны с учетом сложившейся политической ситуации и
редко предоставляющегося историей того, что в классической политической мысли
получило названия случая, благоприятной возможности. Умение использовать
это и есть признак политической мудрости. Мировая политическая история представляет нам выдающиеся типы таких политических лидеров, реформаторов, каждый
из которых по-своему обладал гениальными качествами политической импровизации,
способностью часто идти «против течения», львиной хваткой использовать представляющийся случай, благоприятные возможности, в достижении своих стратегических
целей.
К подобному типу политиков, к примеру, могут быть отнесены такие выдающиеся политические лидеры как Бисмарк и Ленин, Черчилль и де Голь, МаоДзе-дун и Дэн – Сяо -пин и другие.
Упущение благоприятных возможностей в политике и следование за обстоятельствами, неумение управлять ими делает такую политику не эффективной,
иногда трагичной для страны, а самого политика - статистом политического пространства. До начала ХХ1 века российские реформы ни на этапе «перестройки»,
ни в «лихие» 90-е, на наш взгляд, не выдвинули ни одного политика исторического масштаба,
реформатора-созидателя. В этом смысле объективно возникает вопрос о том, насколько масштабной для решения судьбоносных проблем страны оказалась личность второго российского Президента В.В.Путина.
Насколько он сумел овладеть обстоятельствами и использовать благоприятные
возможности в
достижении стратегических задач своей политики. Чем объяснить постоянную и необыкновенно высокую поддержку его политики гражданами
страны?
Если кратко ответить на этот вопрос, еще ожидающий своего кропотливого исследователя, то необходимо посмотреть на ту Россию, которую получил Президент
В.В.Путин от своего предшественника. Это была плохо управляемая страна, с тысячами законов ее субъектов, которые вступали в противоречие с Федеральной Конституцией. Это была страна, реально стоявшая на пороге распада с деморализованным
населением, 75% которого относилось к группам «низко обеспеченным» (56,2%) и
«живущим за чертой бедности» (18,1%), с огромным внешним долгом (137 млрд. долларов). Это была страна, жители которой устойчиво оценивали ситуацию как кризисную (53%), и катастрофическую (39%). При этом уровень доверия «всенародно избранному» Президенту накануне его добровольно-вынужденного ухода с политической сцены составлял всего лишь 4,7%.
Не удивительно, что большинство населения страны, всех его социальных
групп, от рабочих (80,4%) до безработных (65,1%), уставшее от хаоса, царящей
несправедливости и лицемерия институтов власти, разгула преступности активно
выступали за «твердую руку» и наведение в стране элементарного порядка 1.
Сложившееся массовое сознание того времени меньше всего было связано с
ментальными чертам россиян, как об этом часто говорят. Это было проявление
здравого смысла,
закономерным итогом сложившейся ситуации – затянувшегося
всеобщего национального кризиса. В.В.Путин вступил в это скромное наследство
как «Президент надежды», как последняя надежда разоренной и разворованной
страны - либо выжить, либо погибнуть как великая страна.
В восьмилетний период своего президентства В.В.Путин, как нам представляется,
проявил себя хорошим знатоком политики как искусства возможного. Он сумел
определить главные направления в своей деятельности: остановить распад страны,
восстановить ее управляемость,
в положительную сторону изменить тенденции в
экономической и социальной политике, сформировать в обществе «дух социального
оптимизма», сделать заметные шаги в изменении статуса страны в международных
отношениях. Цели более чем амбициозные для страны транзитного типа с выше отмеченными характеристиками. В решениях этих проблем он часто двигался «против
течения», тонко чувствовал пульс и направленность общественного мнения, руководствовался не догмами прилежного ученика западной демократии, а целесообразностью и интересами страны, ее первостепенных задач, то есть, реально выступал
Государем-созидателем. За восемь лет своего президентства, не нарушая буквы Федеральной Конституции, В.В. Путин создал объемное
физическое, политическое,
и психологическое пространство свободы своих действий, которые в целом до
настоящего времени отвечали коренным интересам страны. Этим объясняется постоянно высокий рейтинг доверия В.В. Путину, позволяющий рассматривать его
действительно национальным лидером.
Конечно, как политик, В.В.Путин может быть отнесен к удачливым государственным деятелям. Ему сопутствовала благоприятная возможность в виде роста
цен на энергоресурсы, положительное изменение экономического и психологического
климата в стране. Но величие и масштабность политика как раз и состоят в умении воспользоваться благоприятным случаем для решения первостепенных задач
См.: Горшков М.К. Российское общество в условиях трансформации: мифы и реальность (социологический анализ) 1992-2002. М., 2003. С. 311, 308, 326, 324.
1
стратегического характера, точно определить их, дать толчок приведению случая в
политическое действие в нужном направлении. Главной стратегической проблемой
эпохи В.В.Путина было решение двуединой задачи: создание устойчивой политической стабильности в стране и ресурсной основы как условий перехода политической системы к качественным изменениям.
В рамках сложившихся благоприятных возможностей, положительное решение
этих проблем, скорее всего, могло быть осуществлено разными способами и средствами. И это верно! Но, как и в истории, так и в политике сослагательное наклонение не является убедительным аргументом. Эта задача была выполнена по-путински.
Страна действительно обрела политическую стабильность, создала мощную ресурсную основу для качественных изменений (развития) всех сторон жизнедеятельности
общества и функционирования политической системы. Золотовалютный запас страны
на февраль 2008 года составил более 502 млрд. долларов. Россия вошла в семерку
крупнейших экономик мира, обрела статус энергетической супердержавы, придала
социальной политике положительную динамику, усилила свое участие (по крайней мере, привлекла внимание своими амбициями) в международных отношениях с позиций
концепции многополярного мира. И, с этой точки зрения, В.В.Путин, по нашему
мнению, оказался вполне на уровне решения исторических задач, стоявших
перед Россией на рубеже тысячелетий.
Вместе с тем путинское наследство в объективных оценках не может быть однозначным, представлено только в радужных красках. Да и сам В.В.Путин не раз демонстрировал понимание экономических, социальных и политических реалий
внутренней и внешней политики страны. Две трети бюджета страна продолжает
получать от экспорта энергоресурсов, инновационная продукция не превышает 1%, очаги
экономического роста носят локальный характер. Уровень производительности труда
по отдельным отраслям отстает от уровня развитых зарубежных стран в 20 раз, в запущенном состоянии находится малый и средний бизнес, выступая реальным тормозом
формирования среднего класса как социальной базы гражданского общества. Правовой нигилизм и коррупция превратились в проблемы национальной безопасности.
Социальная дифференциация населения не только не уменьшается а, наоборот, с каждым годом растет. По результатам 2007 года разрыв по доходам между высшими и
низшими 10% россиян
вплотную приблизился к цифре 17, а в Москве - к цифре
41.
Устойчиво высокий рейтинг В.В.Путина, как и участие граждан в прошедших выборах «большого цикла» 2007-2008 годов, далеко не отражают реального положения в
отношениях власти и общества. По результатам социологического исследования ИСПИ
РАН в 2006 году 82% респондентов считали, что государство не выполняет своих
обязанностей перед обществом. Только 7% россиян дали положительный ответ на этот
вопрос. На вопрос о том, насколько значительны сегодня противоречия и неприязнь в
современном российском обществе три верхних позиции составляли: противоречия
между богатыми и бедными (84%); низшими и высшими классами (76%); народом и властью (69%). Если в 2000 году 56% россиян считали, что властям нет никакого дела
до простых людей, то в 2006 году этот показатель соответствовал уже 80%. Заметно
менялась и динамика мнений граждан о возможности их влияния на политические
процессы в стране. В 2000 году такой возможности не видели 50%, а в 2006 году
этого мнения придерживалось уже 72% россиян. В обществе сложилось тревожное
мнение о том, что в сегодняшней России реальным источником и носителем власти
являются богатые люди (50%) и бюрократия – чиновники в центре и на местах
(41%)2.
Очевидно, что достоинства путинского восьмилетия в реформах России приобретут знак высшей пробы при условии, если эпоха нового президентства действительно станет эпохой реальных реформ социально- политической системы, их новым этапом. Достигнутое В.В.Путиным гражданское согласие в обществе, наличие ресурсов и
тандем лидеров, понимающих реальное положение дел в стране и направления необходимых реформ можно рассматривать как реально возникшую благоприятную возможность,
условие
назревшей
качественной
модернизации социальнополитической системы страны.
Заявления нового Президента Р.Ф. Д.Медведева о необходимости качественного развития социально-политической системы страны, создания условий формирования
гражданского общества, его социальной базы – среднего класса, борьбы с коррупцией,
правовым нигилизмом, бедностью, засилием бюрократии, его сдержанное отношение к идеологии «суверенной демократии», наконец, его открытость мировому
сообществу и иные суждения программного характера вселяют надежду на то,
что новый этап в российской модернизации не будет сведен только к изменению
стилистики
политики
при жестком
следовании
«наследству» Президента
В.В.Путина. Случись последнее, «путинское наследство», решившее исторические
задачи и потребности страны своей эпохи, может стать тормозом развития, приведет
ее к новому «застою». Ведь политическая стабилизация означает всего лишь тактическое достижение политики, временный баланс политических сил, своеобразный
аванс политику или партии, поддержание которого авторитарными методами без придания системе импульсов развития объективно ведет ее к тому, что у нас называется «застоем», к накоплению в механизмах ее функционирования конфликтного и
кризисного материалов.
Сложившаяся в российском политическом процессе новая благоприятная возможность, есть исторический случай для двух успешных российских лидеров - Президента и потенциального Премьера – вывести социально-политическую систему страны из состояния политической стабильности в состояние стратегически устойчивого функционирования и развития. В широком смысле этого понятия это означает
создание в стране политического режима, опирающегося на социальный потенциал
зрелого среднего класса, как наиболее адекватного носителя демократических ценностей и свобод и реальную социальную базу демократии 3. Устойчивое развитие
подразумевает отсутствие в политической системе причин накопления противоречий
конфликтного и кризисного характера, наличие широкой «поддержки» ее со стороны
Левашов В.К. Социополитическая динамика российского общества. 2000-2006. М., 2007.
С.496, 488, 486, 493 и др.
3
Речь идет о форме правления, которую достаточно условно можно определить как прообраз аристотелевской политии – среднего между олигархией (властью богатых) и демократией (властью абсолютного равенства и свободы). Полития – это форма правления,
в которой средний класс обеспечивает стабильность ее функционирования и предотвращает возможность дестабилизации политического режима и государственных переворотов.
2
общества, институтов управления и политической элиты страны. Такой политический
режим в рамках демократических процедур на всех уровнях и направлениях способен
получать необходимую поддержку социальной среды и создавать условия для своего эффективного функционирования и развития. Этим должно определяться стратегическое
направление реформ, озвученных новым Президентом. Тогда его слова о том, что
«Россия – европейская страна», абсолютно способная «развиваться вместе с другими
государствами, которые выбрали для себя демократический путь»4, могут стать слоганом формирования имиджа страны как для повседневной внутренней социальнополитической практики, так и для ее позиционирования за рубежом. И это совершенно не противоречит его рассуждениям об «успешности», эффективности руководителя страны. «На внешнеполитическом и внешнеэкономическом треке, - заявил Д. Медведев в недавнем интервью британской газете «Файнэншл таймс», - нельзя быть ни либералом, ни консерватором, ни демократом, нужно исходить из безусловного приоритета
интересов своей страны. Если существует такое понимание и баланс между внутренней
и внешней политикой, такой лидер может быть успешным5.
Политический имидж или образ страны может выступать значительным ресурсом
укрепления ее престижа, государственности, когда он не обременен мобилизационными
и манипулятивными составляющими. Либо, наоборот, он может стать негативным,
если он противоречив и непоследователен.
Как известно, в теории имиджа его структурными компонентами принято считать
миссию, легенду и цели6. Под миссией понимается информация о том, каким великим идеям, идеалам и ценностям политический субъект (политик, партия, страна) посвящает свою деятельность в политике. Легенда в этой символической структуре имиджа представляет собой совокупность идеологии, то есть - целей, которые ставит перед
собой политический субъект, его конкретных и реальных дел, фиксирующих эффективность движения политического субъекта к своим целям, и миссии, раскрывающей
политическую перспективу и обосновывающей необходимость решения этих целей.
Если хотя бы один из этих компонентов символической структуры политического имиджа отсутствует либо не согласуется, не подкрепляется реальными делами, противоречит другим элементам, имидж «рассыпается», более того, он становится негативным, «работает» со знаком минус. В международных отношениях такие «промахи» с
имиджем страны легко превращаются в инструмент информационных войн со
стороны оппонирующих субъектов политики.
Представляется, что в новых, меняющихся условиях, связанных с возрастанием
активности России в международных отношениях, необходимо формировать и проводить в жизнь (внутри страны и за рубежом) непротиворечивую продуманную концепцию имиджа России, взяв за основу основные программные тезисы нового Президента РФ. При этом главное внимание в этой концепции образа страны должно быть обращено на:

позиционирование России, как субъекта международных отношений, последовательно реализовывающей проект ее демократического преобразования с учетом
специфики и условий переходного периода;
См.: Комсомольская правда. 26 марта 2008 года.
См.: Там же.
6
См., например: Перелыгина Е.Б. Психология имиджа. М., 2002. С.151-156.
4
5

конкретные дела по реализации программы нового Президента РФ (борьба с коррупцией, правовым нигилизмом, реализация программы по содействию развития малого и
среднего бизнеса, созданию условий развития среднего класса как социальной основы
зрелого гражданского общества, реального преодоления отчуждения власти и общества,
решение проблемы бедности и т. д.);

жесткое, но гибкое, позиционирование России как суверенного и равноправного
субъекта международного права, последовательно решающего проблемы международных отношений с позиций концепции много полярного мира, принципов политической целесообразности и интересов страны;

активное позиционирование и пропаганду за рубежом исторических и культурных традиций страны, расширение зон доброжелательного отношения стран и
народов к России.
Современный мир сложен и противоречив. И в международных отношениях России,
как нам представляется, необходимо проводить очень гибкую, прагматическую и результативную внешнюю политику, в которой образ успешно развивающейся по
демократическому пути развития страны может стать одним из значительных ресурсов укрепления государственности и ее статуса за рубежом. Помня при этом известное правило мудрой политики: благодарить всевышнего за наделение политика
смелостью в изменении того, что поддается изменению, хладнокровием – чтобы смириться с тем, что неизменяемо, и мудростью – чтобы отличить одно от другого.
Время и мудрая политика политических лидеров меняет в лучшую сторону содержательные характеристики структурных элементов этого правила. Новой конфигурации политической власти, формирующейся в России в последнее время вполне доступно
решение этих проблем. Для этого необходима политическая воля и трезвость оценок
реального состояния реформирующейся страны.
Заключение
Как показали итоги прошедшего семинара, сегодня уже ясно, что рост взаимозависимости, увеличение числа и многообразия неправительственных организаций и других
негосударственных акторов международных отношений, формирование глобального информационного пространства, интенсификация свободного перемещения людей, финансов, товаров, технологий и идей – все это, меняя приоритеты и структуру международных
взаимодействий государств, не лишает их внешней политики. На наших глазах в мире
происходит усиление экономической конкуренции, обостряется проблема дефицита природных ресурсов, углубляется разрыв между бедными и богатыми, становится фактом
стремление к обособлению людей в рамках групповой, культурной, этнонациональной
идентичности, наметилась тенденция к столкновению ценностей и идеалов. Решение этих
и многих других проблем и противоречий, связанных с глобализацией, люди все чаще
связывают с государством.
Растет количество государств, а вместе с ним углубляется и международная стратификация. Продолжающие оставаться сверхдержавой, США стремятся закрепить и увеличить свои возможности – в том числе и за счет других государств. Развитые, но менее
могущественные государства Западной Европы объединяют усилия с целью отстоять свои
позиции в высококонъюнктурной глобальной среде, а по возможности и расширить их путем присоединения к ЕС все новых стран. Происходит возвышение потенциала БРИК
(Бразилии, России, Индии и Китая), которое и США, и ЕС воспринимают как вызов своим
интересам. Региональные державы типа Ирана или ЮАР ведут интенсивный поиск своего
места в этой борьбе. Вновь возникающие государства стремятся «прислониться» к одному
из более успешных государств или к их союзу. Непризнанные государства борются за обретение всех атрибутов суверенности, а «несостоявшиеся» и «падающие» пытаются их
сохранить.
Все это убеждает в том, что ни суверенитет, ни ВП не только не исчезают, но и получают «новое дыхание».
Вместе с тем, в ходе обсуждения сделан не менее важный вывод и о том, что и в
глобальной среде ВП, и в ее внутреннем окружении сегодня наблюдаются кардинальные
изменения, оказывающие существенные влияния на ее содержание. Это становится очевидным из сравнения традиционной ВП и ее современного состояния.
Действительно, традиционно под внешней политикой принято понимать деятельность правительства по подготовке, принятию и реализации решений, касающихся отношений одного государства с другими государствами. Иначе говоря, сфера ВП ограничивается государственными интересами и ценностями, включающими, прежде всего, прямые
взаимодействия представителей государств друг с другом, с целью обеспечения безопасности своих стран (прежде всего, военной) и взаимного сотрудничества (прежде всего,
торгового).
Из такого понимания следует несколько правил, касающихся содержания и функционирования ВП.
Во-первых, внешнеполитическая деятельность находится в монополии суверенного
государства и требует строгой централизации, которая достигается наличием специального органа – МИДа (или его аналога), как единственного легитимного представителя государства в его сношениях с внешним миром. Это предполагает, что внешнеполитическая
деятельность доверяется лишь профессионалам высокого уровня, подготавливаемым, как
правило, в специальных элитных образовательных учреждениях, а ее руководство осуществляется представителями верхних слоев иерархии исполнительной власти.
Во-вторых, традиционная ВП требует определенного уровня конфиденциальности,
с целью оградить высшие цели и ценности государства в данной области от вторжения
«непрофессионалов», способных навредить государственным интересам в столь тонком и
деликатном деле как межгосударственные отношения.
В-третьих, традиционная ВП характеризуется строгими стандартизированными методами и правилами, отточенными процедурами, которые проверены десятилетиями и
даже веками межгосударственных взаимодействий и не терпят нарушений. Это касается и
торгово-экономических отношений, и урегулирования конфликтов, которые не могут
осуществляться помимо МИДов, и «высоких профессионалов», представляющих собой
«карьерных дипломатов».
Сегодня внешняя политика претерпевает глубокие трансформации, приобретая качественно новые черты под воздействием глобализационных процессов. Это касается,
прежде всего, самого субъекта ВП – государства и его традиционного суверенитета. Реальный суверенитет сегодня невозможен без встраивания государства в мировые интеграционные процессы. Внутренняя и внешняя политика все более тесно переплетаются друг с
другом. В условиях глобализации ВП уже не может оставаться закрытой от посторонних
глаз, своего рода «черным ящиком», функционирующим по раз и навсегда заведенным
правилам, непроницаемым и недоступным для воздействий извне. Монополия исполнительной власти государства на ВП подвергается эрозии, происходит фрагментация его
внешнеполитических функций. МИД все более явно утрачивает роль ее единственного
легитимного субъекта в качестве представителя государства. Каждое из министерств уже
имеет и постоянно расширяет собственные внешнеполитические связи. Поэтому МИДу
все труднее сохранять единую централизованную ВП. Расширяется сфера субнациональной, территориальной и региональной внешней политики.
Усиливается также и давление различных внутренних групп интересов, которые
стремятся повлиять на внешнеполитические решения и международную деятельность государства, тем самым ограничивая монополию исполнительной власти на ВП. Иначе говоря, расширяется «внутреннее» поле ВП, возрастает объем ее функций.
Меняется и внешняя среда. Изменения происходят в социологической картине мира: государство перестает быть единственным субъектом и объектом ВП. Формируется
мультицентичный мир, состоящий из потенциально очень многочисленных и автономных
по отношению к государству акторов – экономических, идеологических, миграционных,
криминальных, террористических, – которые претендуют на свое место в международных
отношениях, осложняя деятельность государства, вызывая необходимость предпринимать
новые усилия в области безопасности, сохранения основ своей национальной идентичности, отстаивания национальных интересов. Тем самым транснациональные акторы становятся своеобразными субъектами, а также и объектами ВП государства, отвлекая на себя
значительную часть его внешнеполитических ресурсов. Перед ВП государства встают качественно новые, невиданные прежде и гораздо более сложные, по сравнению с прошлым,
задачи участия в глобальной координации мер экономического, политического, социального регулирования247.
См. об этом: Кортунов С. Глобализация и национальная идентичность. // Вестник Аналитики. 2007. №1
(27).
247
Качественные изменения претерпевают методы ВП. Уходит в прошлое ее закрытость от внешнего мира – мира «непрофессионалов». Она все больше вынуждена «открываться» – работать в режиме транспарентности, что по существу означает переворот в
сфере внешней политики. Она уже не может игнорировать "внутренних" неправительственных субъектов политики, таких как, например, некоммерческие организации, религиозные объединения и т.п. Государственные внешнеполитические структуры вынуждены
вести с ними переговоры, идти на компромиссы. «Непрофессионалы» – это часто специалисты и эксперты в таких областях, как экология, медицина, социальная психология…, с
которыми нельзя не считаться.
Наконец, один из важнейших аспектов изменений, которые происходят в содержании ВП в условиях глобализации, вносят СМИ и общественное мнение. Если традиционная ВП, в силу самой своей специфики (монополизм, профессионализм, конфиденциальность, элитизм, протокольность) антагонистична по отношению к общественному мнению, то ситуация в корне меняется в условиях глобализации и новых возможностей СМИ.
В наши дни практически никто не сомневается в политической значимости общественного мнения, которую убедительно продемонстрировали, в частности, "цветные революции"
первой половины 2000-х гг. и результатом которых стала смена правительств в нескольких постсоветских государствах и крушение режима Милошевича.
Выражая убеждение в плодотворности нашей дискуссии и искреннюю благодарность всем, принявшим участие в семинаре, хочется поддержать высказанное в его ходе
мнение о том, что обсуждение, конечно же, нельзя считать завершенным. Можно сказать,
что мы затронули лишь некоторые из наиболее злободневных вопросов весьма обширной
проблематики.
Так, например, требуют дальнейшего обсуждения вопросы, о том, какими средствами может быть исследована ВП (соотношение теории, методологии и эмпирического
анализа)? Насколько адекватными в изучении ВП могут быть средства политического
анализа? Как меняются мотивы и ценности ВП, ее соотношение с внутренней политикой?
Чем определяется ВП (внутренние потребности; ресурсы; характер политического режима; внешнеполитические установки основных политических сил, групп интереса; механизмы внешнеполитических решений)? Какими должны быть критерии оценки ее эффективности? И, разумеется, нас и впредь будут волновать вопросы изменений и преемственности внешней политики России в трансформирующемся мире и меняющемся внутреннем
контексте. Актуальность их будет, несомненно, не только сохраняться, но и возрастать в
обозримом будущем.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
БАРИС Виктор Владимирович – доктор политических наук, профессор кафедры философии и политологии Академии труда и социальных отношений (Москва)
ДРОБОТ Галина Анатольевна - доктор политических наук, профессор кафедры социологии международных отношений социологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова (Москва)
ЗАДОХИН Александр Григорьевич - доктор политических наук, профессор, зав. кафедрой внешней политики Дипломатической академии МИД РФ (Москва)
КОСАЧЕВ Константин Иосифович – кандидат юридических наук, Председатель Комитета ГД РФ по международным делам
КОСОВ Юрий Васильевич - доктор политических наук, профессор, зав. кафедрой международных отношений Северо-Западной академии государственной службы (СанктПетербург).
КОЧЕТКОВ Владимир Викторович - доктор социологических наук, профессор кафедры
социологии международных отношений социологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова (Москва)
ЛЕБЕДЕВА Марина Михайловна – доктор политических наук, профессор, зав. кафедрой мировых политических процессов МГИМО (У) МИД РФ (Москва)
ЛИТВИН Александр Николаевич – кандидат исторических наук, доцент АФСБ
(Москва)
МУХАРЯМОВ Наиль Мидхатович - доктор политических наук, профессор, зав. кафедрой Энергетического университета (Казань). Сопредседатель исследовательского комитета «Социология международных отношений» РоСА.
НАЗАРОВ Зинур Исламович – кандидат философских наук, доцент кафедры (Стерлитамак)
ПЛЯЙС Яков Андреевич - д.и.н., профессор, зав. кафедрой «Социально-политические
науки» Финансовой академии при Правительстве РФ
ПОРТНЯГИНА Ирина Игоревна – кандидат политических наук, старший преподаватель кафедры социологии международных отношений социологического факультета МГУ
им. М.В. Ломоносова
РЫХТИК Михаил Иванович - доктор политических наук, профессор кафедры_ факультета международных отношений Нижегородского госуниверситета им. Н.И. Лобачевского
(Нижний Новгород)
СЕМЕДОВ Семед Абакаевич - кандидат философских наук, доцент кафедры государственно-конфессиональных отношений Российской академии государственной службы
(РАГС) при Президенте РФ
СОЛОВЬЕВ Эдуард Геннадьевич - кандидат политических наук, зав. сектором теории
политики ИМЭМО РАН
ТЕРНОВАЯ Людмила Олеговна - доктор исторических наук, профессор кафедры_ Российской академии государственной службы (РАГС) при Президенте РФ
ФЕДОРКИН Николай Семенович - доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой
политологии и социологии политических процессов социологического факультета МГУ
им. М.В. Ломоносова.
ЦЫГАНКОВ Павел Афанасьевич - доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой
социологии международных отношений социологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. Председатель исследовательского комитета «Социология международных отношений» РоСА.
ШТОЛЬ Владимир Владимирович - доктор политических наук, профессор, главный редактор журнала «Обозреватель»