Платов при Бородине - Служу России, казачеству и вере
реклама
Платов при Бородине. Слава донского атамана росла с неимоверной быстротой; даже кавалеристы Мюрата повторяли имя Платова на все лады. Но не смотря на такия боевыя заслуги казаков, некоторые из русских полководцев, исключая Барклая и Багратиона, их не долюбливали и предъявляли к ним такия требования, которых они не в состоянии были выполнить. Это главным образом происходило от того, что многие завидовали славе донского героя. Наполеон всею массою своих войск давил на тыл русской армии, стараясь завладеть московской дорогой. Сдерживать этот страшный поток лавы поручено было одним казакам, и Платов с успехом выполнял возложенныя на него обязанности. Но Кутузов требовал большаго: он хотел иметь армию Наполеона не менее как на день, на два ходу, а не в 20 - 30 верстах, и всю вину слагал на Платова, к которому питал личное нерасположение еще с турецкой войны. Это приводило Матвея Ивановича в большое "сокрушение". К тому же он имел пред этим столкновение с Ермоловым. Генерал войска Донского Краснов, известный храбростью и заслугами, был назначен в отряд младшаго его чином генерала Шевича. Недовольный этим назначением, Платов заступился за своего подчиненнаго и написал Ермолову письмо, в котором просил разъяснить ему: "давно ли старшаго отдают под команду младшаго и притом в чужия войска?" "О старшинстве Краснова я знаю не более вашего", — едко отписывал Ермолов, — "потому, что из вашей канцелярии не доставлен послужной список этого генерала, недавно кь нам переведеннаго из черноморскаго войска. Я вместе с тем должен заключить из слов ваших, что вы почитаете себя лишь союзниками русскаго Государя, но ни как не поданными его"... Платов прочитал это письмо в кругу своих полковников. Все были глубоко возмущены. Некоторые советовали возражать Ермолову, но Платов сказал: — Оставим Ермолова в покое; не будем его трогать, он человек сильный и сделает с нами то, что меня приведет в размышление, а вас в сокрушение. (Краснов). Отделавшись этой загадочной фразой, Матвей Иванович глубоко затаил в сердце обиду на несправедливость русских вельмож к донскому казачеству и в последующее время стал с еще большей осторожностью относиться к сильным мира сего, дабы не повредить чем-нибудь так горячо любимому им войску. Под Бородиным донские полки впервые соединились с русской армией. Кутузов решился дать сражение. 24 августа французская армия показалась на возвышенности леваго берега р.Колочи. Наполеон обозрев наши позиции, решил тотчас же атаковать наш левый фланг и дал приказание королю Неополитанскому перейти Колочу с своею кавалериею и одною пехотною дивизиею, чтобы поддержать князя Понятовскаго, направлявшагося с своим корпусом на Семеновское. Атака началась в четыре часа пополудни. Князь Багратион со 2-ю армией защищал позиции. Не смотря на упорное сопротивление русских, французы овладели редутами, расположенными впереди Семеновскаго, и наш левый фланг оказался в опасном положении. Пользуясь этим, Наполеон получил возможность развернуть большую часть своих сил на правом берегу Колочи. Казалось бы, что эти простыя соображения должны были заставить Кутузова покинуть позицию и отступить, но упорный старик решил сделать величайшия усилия, чтобы спасти столицу. 25-е августа прошло в незначительной перестрелке легкой пехоты и казаков с неприятелемъ; с обеих сторон готовились к решительному бою, который должен был решить участь Москвы. Сражение 26 августа, известное в русской истории под названием "Бородинскаго", было самое кровопролитное, какое знала Европа. В нем участвовало до 120,000 русских и до 180,000 французов. Первые защищали свои позиции с бешенством отчаяния. Они сознавали, что им надлежало спасти свою столицу и отомстить за оскорбление, которое наносило русскому имени неприятельское вторжение. С другой стороны, Наполеон всегда представлял Москву, как конец и награду победоноснаго своего шествия; поэтому, в своем нетерпении поскорее достигнуть ея, французы твердо решились пройти по телам всех тех, которые пожелали бы преградить им дорогу. Сражение началось артиллерийским боем в 5 часов утра, а вслед за этим корпуса Даву и Нея пошли в атаку села Семеновскаго и редутов, расположенных между этим селом и Колочею. Мюрат с своею кавалерией поддерживал наступление. Французы с ужасной смелостью быстро завладели нашими ретраншементами; русские выбили ихъ; французы овладели вновь. Пал храбрый граф Кутайсов, ранен смертельно Багратион... Русские смешались и отступили на задния позиции, в разстоянии 400 сажен. Центр ослабелъ; еще один удар, и он был бы прорванъ; поражение было неизбежно. Но Наполеон упустил удачный момент и некоторое время бездействовал: в тылу его работал Платов с казаками и частью корпуса Уварова. Русские оправились и победа стала ничья. При начале битвы на крайнем правом фланге нашей армии был расположен кавалерийский корпус Уварова, а за ним Платов с 8-ю донскими полками. Чуть свет полки уже были вытянуты во взводныя колонны, но еще не садились. Люди собрались кучками и переговаривались: а было о чем поговорить. Первый раз после Гродно они сошлись с армией, которую защищали более двух месяцев. Опять увидали они белые штаны и зеленые мундиры, услыхали русский говор и немецкия команды. Обычаи, порядки, сигналы, которых у казаков тогда еще не было, все это интересовало и возбуждало их внимание. Наполеон весь удар готовил на наш левый фланг, на правом же ограничился перестрелкой и демонстрацией. Часов в 9 утра полковник Балабин, бывший в разведке с двумя сотнями атаманскаго полка, донес о настоящем положении леваго фланга французов. Кипело сердце у Платова; на его запрос от Кутузова не было никаких приказаний, между тем бой сильно разгорался. С развернутыми знаменами, с громом музыки полки шли вперед, таяли от ружейнаго огня и ядер, дружно кидались в штыки, отбивались и снова шли... Время летело незаметно. Казаки с тревогой прислушивались к шуму боя и все ждали позволения броситься в тыл неприятеля. Наконец, часам к 12 прилетела радостная весть и быстро разнеслась по полкам: "позволено". Полковники скомандовали "садись", и сотни одна за другой быстро двинулись через Колочу. Привыкшие к победам французы в тылу своей армии были совсем безпечны. Резервные полки отдыхали как дома. Фурштаты, лакеи и деньщики среди обозов спали или играли в карты; иные готовили своим господам обеды. Фланг охранял один уланский эскадрон, который с утра развлекала лава двух сотен атаманскаго полка. Вдруг лава эта развернулась и из-за густой зелени стали высыпаться казачьи сотни одна за другой, — без числа. Молча, как привидения, выносились они из-за кустов и деревьев и скакали вперед без криков и шума. Уланский эскадрон вмиг был уничтожен. Линейный полк построил каре и дал залп, но не мог задержать кавалерийских масс. Деныцики и лакеи садились на лошадей и неслись к армии, разнося по ней страшныя слова, "казаки в тылу". (Краснов. Атаман Платов). Как огненный вихрь, всесокрушающий и всепожирающий, неслись донские полки вперед и вперед, все истребляя и опрокидывая на своем пути. За ними шли лейб-драгуны, лейб-гусары, лейб-уланы и неженцы Уварова. Обозы были полны всякой аммуниции, заготовленной для армии. Поживились тут казачки! Отрепались они, обносились за долгие походы, служа на всем своем. В то время, как Платов и Уваров хозяйничали в тылу врагов, Наполеон готовил последний роковой удар для русской армии. Его гвардейская артиллерия и 49 конных орудий уже громили центр нашей армии, подготовляя решительную атаку. Наполеоновская гвардия уже строилась в боевыя колонны. Великий полководец овладевал боем и чувствовал, что залог победы — это быть в решительный момент в решительном пункте сильнее неприятеля. Обдуманно и хладнокровно отдавал он приказания, вполне уверенный в победе. Ему уже мерещилась разбитая и бегущая русская армия, сам Кутузов в плену у него... Но в тылу были казаки! Сам Матвей Иванович, как сказочный богатырь, носился в голубом своем мундире с высоким белым султаном на кивере, с булавой в правой руке, на сером коне по рядам своих войск, лично отдавая приказания. Наполеон видел бегущих своих солдат, обозную прислугу... Он бросил место боя в самый решительный момент и поскакал на левый фланг. Дивизия Порэ и вислянский легион устремились беглым шагом на казаков. Но удобный момент боя для него уже пропал. Центр нашей армии был усилен войсками праваго фланга и резервами, и промежуток, образовавшийся между батареей Раевскаго и Семеновским, "ахиллесова пята" нашей позиции, был занят. Наполеону оставалось одно: рискнуть своей гвардией и доканать утомленнаго врага, но на это он не решился, видя изумительную стойкость русских войск. В свою очередь, Кутузов мог бы послать всю армию в атаку на врага, но ему надо было выбирать одно из двух: Москву или армию — и он выбрал армию. К вечеру бой стал понемногу стихать, а с темнотою совсем прекратился. Армии заночевали на своих позициях, готовыя на утро к новому бою. Считали раненых и убитых, Кутузов получал донесения, сидя в избе за белым тесовым столом перед кипящим самоваром. С ним было несколько офицеров генеральнаго штаба. Уваров был тут же. Кутузов его разнес: от поиска в тыл неприятеля он ожидал большаго; гвардейская кавалерия и казаки должны были решить победу в пользу русских. Уваров свернул вину на Платова, указав между прочим на захваченную казаками богатую добычу в обозах неприятеля. — Что же смотрел Платов? — с досадой сказал главнокомандующий. — Атаман, ваша светлость, весь день был пьян! — выкликнул чей-то голос из группы адъютанствующей молодежи. Кутузов недовольно оглянулся и послал за Платовым. Матвей Иванович, утомленный битвой, пришел не скоро. Пока его ждал главнокомандующий, подлизывающиeся адъютантики поминутно острили: "не скоро он проспится, больно пьян уж был", и видели, что эта гнусная ложь их производит некоторое впечатление на "его светлость". Они были довольны. Платов явился при всех орденах и кивере. — Что вы там наделали, ваше высокопревосходительство? —хмурясь, спросил Кутузов. — Вы изволили получить мой рапорт, ваша светлость! — сухо ответил Матвей Иванович. — Знаю я эти рапорты. По рапортам одно, а на деле грабежи, мародерство, безначалие... Почему ваш корпус, так хорошо хозяйничавший в тылу, не мог пройти далее, не мог отвлечь внимание Наполеона на более долгое время? Вы бы могли решить победу. —Я вам скажу, ваша светлость, что в защиту тыла выступили войска вице-короля, а без пехоты и артиллерии я не мог по ним действовать на столь пересеченной местности. — Все это так, — задумчиво проговорил Кутузов, — но я нахожу, что вашему высокопревосходительству в дни битв и генеральных сражений следовало бы быть повоздержанней. Вспыхнул атаман Платов от такой гнусной лжи; хотелось ему сказать дерзость главнокомандующему, что он забывается, верит подлым людям, его окружающимъ; хотелось ему отхлестать нагайкой этих мальчишек, что перешептывались в углу, но вспомнил, что нечего ждать казачеству от этих зазнавшихся велъмож, что и прежде за боевыя заслуги казаков он получал от них только пустыя похвалы на словах, а на деле же одни притеснения и угрозы. Знал он, что донцов оценит лишь один государь и история, а не эти случайные выскочки, и сдержался. А Кутузов продолжал: — Завтра армия отступает. Ваш корпус останется на старом месте; в помощь я дам вам два егерских полка и тобольцев с волынцами. Да смотрите, что бы я отступил спокойно и без потерь и боев. Быть может, я дам сражение под Москвою, силы армии нужны будут, нужен будет и отдых. Вы должны мне его обезпечить. Армия отступала. Платов сдерживал напор неприятеля с своими казаками и четырьмя пехотными полками. Теснее сжался аррьергард, эта маленькая кучка людей перед великой армией. Уже 28 августа начался бой. Казаки сражались целый день, кидаясь то в атаку, то спешиваясь и стреляя, цепляясь за каждый куст, за каждую балку, и отступали к Можайску. Под вечер Платов донес главнокомандующему о положении дел: "Неприятел перед нами и в силе; по объявлениям же от взятых пленных, здесь сам Наполеон, Мюрат, Даву и Ней и вся та кавалерия, которая была 26 числа сего месяца у деревни Бородина. Я с аррьергардом, по прекращении дела дневного сражения, расположился, вышедши из леса на высоте примерно от Можайска верст 15. Завтра что последует, имею долг донесть"... (Краснов). Если бы Платов знал какое впечатление произведет на Кутузова его донесение, то повергнуть бы был в большое размышление. Дело в том, что "примерно от Можайска верст 15" выходило, в действительности, от главной армии версты три; какое же значение имеет аррьергард? Какое спокойствие могло быть в армии, стоящей в 3 верстах от неприятеля? — Нет, — сказал Кутузов, — Платов стар и походы его истомили. Ему нельзя командовать аррьергардом. В тот же день Платов получил предписание сдать свой корпус, состоящий только из 6 казачьих и 4 пехотных полков, Милорадовичу. Собрав своих "детушек", атаман слезно простился с ними, обнял и перeцеловал полковников и ординарцев, сел в кибитку и помчался навстречу поголовному донскому ополчению, выступавшему уже с Дона. — Стар я, сил нет... Посмотрим, старая лиса, кто из нас старее, — ворчал Матвей Иванович. — подыму весь Дон от стараго до малаго и соберу такие силы казаков, от которых Наполеон совсем убежит вон из России. А ежели который найдется смышленный казачишка, что самаго императора французов в плен возьмет, — отдам ему в замужество дочь свою богоданную! Вот как будет... Посмотрим, кто из нас старее.
