в формате формате WORD (*)

Великие еврейские поэты средневековой Испании
Передача 7 (24 апреля, суббота, 20:30)
из цикла «Роль книги в истории еврейской культуры»
Авторская программа д-ра Зои Копельман
Среди прославленных поэтов «Золотого века» следует назвать в первую очередь
четыре имени Шмуэль ха-Нагид (982-1056), Шломо ибн Гвироль (1021-1058),
Моше ибн Эзра (1055-1139) и Иегуда Галеви (1075-1141). Очерченная мной в
предыдущей беседе эпоха стимулировала их многогранные дарования, поэтому
весьма существенно подчеркнуть, что все они отличились не только в поэзии.
Шмуэль ха-Нагид был визирем халифа в Гранаде и полководцем его армии, лично
принимавшим участие в сражениях; Шломо ибн Гвироль оставил нам сложный
теософский труд «Источних жизни» (‫ )מקור חיים‬и философскую поэму «Царский
венец» (‫ ;)כתר מלכות‬Моше ибн Эзра – уже упомянутый мною бесценный труд по
теории средневековой поэзии, содержащий помимо правил и поэтических
примеров сведения о еврейских поэтах того времени; Иегуда Галеви был
преуспевающим врачом, а также написал апологию иудаизма – знаменитую «Книгу
хазара» (‫)ספר הכוזרי‬, где в виде бесед раввина с хазарским князем обсуждает разные
аспекты еврейской религии и веры и доказывает их преимущество перед
христианством и исламом.
Весьма примечательно, что хотя еврейские поэты "Золотого века"
сознательно поставили ивритскую светскую поэзию в зависимость от арабской и
даже перевели на иврит немало арабских стихов, они создали также совершенно
новые поэтические образцы, отразившие их собственный индивидуальный
жизненный опыт и особенности дарования. Так, Шмуэль ха-Нагид, который, как
уже отмечалось, был в Гранаде полководцем, много времени проводившим в
походах, сражениях и на биваках, оставил нам беспрецедентные образцы
батальной поэзии. Приведу несколько отрывков из стихотворения по случаю
победы Гранады над Севильей в сентябре 1039 года:
Хвала Богу грозного мщения, Богу силы, Защитнику правых,
Хвала Святой Торы Хранителю, Властителю душ и умов...
Разбиты наши соперники, смердят по полям их трупы,
Лежат, как мехи раздутые, как стадо стельных коров...
Спаслись единицы из тысяч, как редкие виноградины,
Как одинокие гроздья в пору уборки плодов...
Пер. Я. Либермана
У Шмуэля ха-Нагида даже стихи о вине порой приобретали походную окраску:
Скончался ав, почил элул, жара их дней прошла.
Пришел тишрей, но и его кончина унесла.
1
Теперь дожди и холода, и, весело звеня,
В кувшине новое вино опять зовет меня.
Друзья сказали: посмотри на дождь, послушай гром,
Тепло ласкает у костра, но холод жжет кругом.
Слетает вниз опавший лист, встает огонь дугой.
Не спи, друг! – будем до утра мы пить вино с тобой.
Пер. В. Лазариса
Ясно, что здесь речь идет не о застолье в пиршественной зале, а о ночевке на
биваке, вблизи костра и облетающих на осеннем холоде деревьев.
***
Судьба Шломо ибн Гвироля была полной противоположностью удачливой
жизни его старшего современника Шмуэля ха-Нагида. Бедный ибн Гвироль рано
осиротел и остался буквально без средств к существованию. Мальчика взял под
покровительство богатый еврей Иекутиэль, поощрявший его учебу и занятия
поэзией. В самом деле, Шломо ибн Гвироль был человеком выдающихся
способностей и амбиций:
Пристало ль мне уже в шестнадцать лет Прослыть певцом житейских мук и бед?
Не лучше ль, как ровесники мои, Встречать беспечно вечер и рассвет?
Но рано ощутил я мысли власть, Стать праведным и мудрым дал обет...
Пер. Я. Либермана
Однако Иекутиэля оклеветали и бросили в тюрьму, где несчастный в скорости
умер. Шломо ибн Гвироль остался один как перст. Он горько оплакивал своего
патрона и гневался на весь свет, считая себя непризнанным гением. Он писал:
"Если земля не оценит моей мудрости, значит сама она мудростью не обладает". И
еще так: "Моя песнь – украшенье для царской короны, Диадема на самый
изысканный вкус!"
И действительно, трудно не восхититься изысканностью его метафор при
описании лужайки, на которой под живительной влагой дождя распустились яркие
цветы (даю подстрочный перевод):
Написал день осенний чернилами ливней и росами, / и пером светящих молний,
и рукою туч его
Письмо на лужайке сада лазурью и пурпуром – / не сделать подобного мастеру
даже в мыслях его.
Вот, когда возжелала земля лика небесного, / вышила на тканях клумб подобие
звёзд его.
Мы видим, как описано живительное влияние осенних дождей, оросивших
пересохшую землю и вызвавших рост травы и цветов. Поэт заимствовал образы
для сравнений из почитаемого в арабской средневековой культуре искусства
каллиграфии, а также из любовной лирики, причем не забыл и ценимую тогда
многокрасочную вышивку.
Шломо ибн Гвироль был некрасив, желчен и язвителей, а в довершение
всех злосчастий он еще страдал неизлечимыми в то время хроническими
заболеваниями, которые тоже описал в своих стихах. Боли буквально сжирали и
сжигали его внутренности, лишая сна и способности заниматься. Несчастный поэт
2
рано умер, не дожив и до 40 лет. Его жизнь словно прошла под знаком назидания,
высказанного в стихах Шмуэля ха-Нагида:
Сколь постыдна радость, посуди – Сердце между двух скорбей живет:
Сам ты плакал, в этот мир входя, А другой оплачет твой уход.
***
Моше ибн Эзра был удачлив в первой половине своей жизни, но во второй,
после падения его любимой, просвещенной и процветающей, Гранады в начале 12
века, принужден был скитаться и жить в христианской части Испании, в северной
части Пиринейского полуострова. Вот как он воспел такой же дождь и ту же
щедрость земли, ответившей на влагу цветами (обратим внимание на
используемые поэтом омонимические рифмы и уже отмеченный нами прием
сопряжения противоположностей: гимны радости – плач, земля – небеса):
Дождь оросил весенний сад и луг.
Искрится радуги упругий лук.
И роза, и слезоточивый лук
Возносят гимны радости рожденья.
Сверкает свежих красок яркий цвет,
Смеется звонко вешний первоцвет,
Земля-красавица, Вселенной цвет,
Под плач небес меняет украшенья.
Пер. Я. Либермана
Иегуда ха-Леви, судя по всему, был человеком скромным и благожелательным.
Он много времени уделял своей профессии врача, однако главным занятием своей
жизни почитал творчество. Он оставил нам изрядное количество превосходных
литургических
стихотворений,
проникнутых
несколько
экстатическим
отношением к Творцу, Богу Израиля, а также чудные светские стихи. И его не
обошли катаклизмы, сотрясавшие Пиренеи в 12 веке – усобицы между арабскими
эмирами, нашествие берберов, существенно более жестоких и примитивных
мусульманских племен из Северной Африки, войны между нападавшими из
северных провинций христианами и жителями мусульманской Андалусии, южной
части полуострова. Например, изящную любовную лирику:
Как мелодичен голос твой и как прекрасен лик –
В тебе туманный свет луны и солнца ясный блик.
Как ворона крыло, черны шелка твоих кудрей,
И звёзд сияньем полон взор пленительных очей.
Или так:
Красавица платье стирает в слезах моих очей,
И ни к чему ей вовсе ни море, ни ручей.
Но незачем и солнце ей, чтоб высушить наряд –
Огонь в очах возлюбленной солнца горячей!
Пер. Я. Либермана
Помня о своем священническом происхождении (прозвание ха-леви означает
левит), поэт облек в стихи тоску по Земле Израиля и создал так называемые
сиониды:
3
Сердце мое на Востоке, я же на Западе сам –
Как же отдаться могу наслаждениям, пышным беспечным пирам?..
Слаще мне блеска и неги Испании груды руин и камней
Храма далекого, Храма сожженного бедной отчизны моей...
Или так:
О радость мира, жемчужина стран, я мечтой о тебе зачарован.
К тебе на Восток рвется сердце мое, но к Западу я прикован.
На склоне жизни Иегуда ха-Леви решил перебраться в Святую Землю, в
Иерусалим. Оставив жену, дочь и внука, расставшись с друзьями, он по морю
отплыл в Александрию, откуда намеревался сушей дойти до родины далеких
предков.
Совершенным новаторством стали в ивритской поэзии стихи о плавании на море
(приведу подстрочник, чтобы лучше вникнуть в образность и настроение
стихотворения):
Я возоплю с размягшим сердцем и дрожью в коленях / к Богу, и слабость мои
чресла объемлет,
В день, когда держащие весла пучиной повергнуты в страх, / а матросы сил
]рук[ в себе не находят.
Как же мне не быть таким? Ведь я на борту корабля / вишу меж водами и
небесами!
Кружусь, но это мне не в тягость, готов терпеть пока / не отпраздную в
Ирусалиме.
Угасание мусульманской культуры. Реконкиста.
Христианские короли, жаждавшие вернуть Пиринейский полуостров в лоно своей
религии, вели наступательные походы с севера, из юго-западной Европы. С
середины 13 века северная граница Андалусии постепенно сдвигалась все южнее и
южнее, мусульманские правители небольших халифатов, образовавшихся после
распада объединенного Кордовского халифата, вынуждены были обратиться за
подмогой к мусульманам Северной Африки, далеко не столь культурным и
толерантным, как они сами. Нескончаемые набеги, усобицы и смена власти
пагубно отразились как на арабском обществе, так и на еврейском, которое
помимо прочего страдало от погромов. Стабильность пошатнулась, общество
больше не имело возможности поддерживать культуру, и литература почти
перестала развиваться. Последним всплеском средневекового ивритского
литературного творчества стало создание макам, тоже по арабскому образцу.
Макама представляет собой серию невероятных приключений героя,
оказывающегося в сказочных странах, встречающего чертей и духов, колдунов и
прочих волшебных персонажей. Каждый эпизод изложен рифмованной прозой и
завершается назидательным или подытоживающим стихотворением. О
происхождении слова «макама» (‫ )מקמה‬спорят ученые, но скорее всего оно связано
со словом «маком», как называли общественное место, даже рынок, где, как видно,
сидел потерявший постоянное место у патрона поэт и от изысканных придворных
стихов перешел к более «коммерческому» жанру, занимательному и
привлекающему народ. Так можно было кормиться своим талантом. Макамы тоже
4
сначала были переведены с арабского на иврит, а потом еврейские поэты создали
свои оригинальные макамы, из которых наиболее искусным является сочинение
Иегуды Альхаризи "Тахкемони".
Закончить краткий рассказ об ивритских поэтах "Золотого века" я хочу
афористическим двустишием Моше ибн Эзра, которое, к сожалению, даю в
прозаическом переводе:
Красавец, и бокал вина, и сад, и пенье птицы, и звук воды в арыке –
Бальзам для влюбленного, и веселье для удрученного, и песня для
скитальца, и богатство для бедняка, и для больного – лекарство.
5