Прогностическая функция научного исторического познания

УДК 001.8
О.А. Лосева, доцент, канд. филос. наук, доцент каф. культурологии
Саратовский государственный технический университет
410054, г. Саратов, ул. Политехническая, 77. Факс: 50-75-63
ПРОГНОСТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ НАУЧНОГО ИСТОРИЧЕСКОГО
ПОЗНАНИЯ
Рассмотрены проблемы функционирования научного исторического познания
в практике социального прогнозирования, выявления механизмов взаимосвязи методологического и прасеологического аспектов в построении научного прогноза на
основе исторического знания, влияния исторического прогнозирования не только
на построении научных гипотез, но и на течение социальных событий.
В настоящее время резко повысилось значение научного прогнозирования. Это ощущается в атмосфере современной эпохи в целом, насыщенной тревожными предчувствиями в связи с сильным обострением глобальных проблем. Это тем более ощущается в России, где непредсказуемость
политических процессов дестабилизирует общество и чинит препятствия
конструктивным действиям долгосрочного уровня: процессам накопления
и инвестирования в экономике, стратегическому партнерству во внешней
политике и другим «вкладам в будущее».
Растущая политическая непредсказуемость деформирует и культуру,
подрывая статус науки и в целом статус рационального и открывая дорогу
агрессивному политическому шарлатанству и мифотворчеству. Словом,
науке «брошен вызов» со стороны сил хаоса и ей предстоит ответить на
этот вызов мобилизацией способности рационального предвидения.
Потребность в предвидении политических событий и исторической судьбы отдельных групп населения, классов и целых обществ сопутствует человечеству на протяжении всей его многовековой истории. В особенности обостряется она в нестабильные, переходные эпохи, когда рушится прежний порядок
и уклад жизни, и люди с изумлением обнаруживают хрупкость и зыбкость
того, что казалось стабильным и решенным «полностью и окончательно».
Негарантированность будущего, впервые открывшаяся на рубеже традиционной и посттрадиционной эпох, настолько травмировала сознание
людей, еще не расставшихся со старой патриархальной культурой и моралью, что это можно характеризовать как социокультурную катастрофу. Людям срочно потребовалась мощная компенсация этой утери гарантированного будущего. Такой компенсацией и стала на определенное время социальная утопия.
По выражению А.С. Панарина, размежевание с ней представляет сегодня одну из главных проблем долгосрочного научного прогнозирования [1].
Попытаемся определить, какую роль может играть методология и аксиология исторического познания в построении предсказательных теорий.
2
Слово «предсказывать» имеет в виду будущее. Однако для современного историка, изучающего 1812 г. и ставшего как бы «современником»
происходивших тогда событий, в будущем будет 1815, 1825 и 1975 гг.
Поэтому он может предсказывать, выходя и не выходя из границ исторического прошлого. О возможности научного предсказания в этом смысле и
пойдет дальше речь.
Научное предсказание в истории возможно рассмотреть в трех аспектах. Чтобы предвидеть вероятное будущее, необходимо знать прошлое–это
очевидно. Время, когда полагали, что будущее рождается только из настоящего, проходит. Многие ученые теперь думают, что будущее «делают» долговременные тенденции развития, а эти тенденции могут быть поняты
только при изучении больших отрезков времени. Новым отношением к
опыту прошлого и в значительной мере объясняется наметившийся интерес социологов к истории, с помощью которой они надеются глубоко познать закономерности социального развития общества и, основываясь на
них, заглянуть в будущее.
Заглянуть в будущее – это один аспект в научном предсказании в истории. Второй аспект состоит в том, что историк может предсказывать, не
выходя за границы исторического прошлого, предсказывать и прогнозировать даже то, что уже произошло, но о чем не сохранилось сведений, другими словами, предсказывать или, точнее, восстанавливать утраченные факты
и данные.
Третий, не менее существенный аспект в научном предсказании в истории, представляется нам наиболее важным. Споры о том, является ли история наукой или искусством, нельзя считать законченным. Значительная
часть историков Запада продолжает еще верить, что история – прекрасная
Клио, одна из девяти муз. Все, кто разделяют это мнение, принципиально
отвергают возможность предсказания в истории. Это вполне логично, ибо
если в истории все индивидуально и неповторимо, как в романе или жизни
отдельного человека, – так полагают сторонники точки зрения, что история-искусство, – то предсказания в истории не могут быть ничем иным, как
домыслами и фантазиями.
Заметим, что и историки, которые придерживаются взгляда на историю как на науку, тоже весьма скептически относятся к возможности научного предсказания в истории на том основании, что жизнь так сложна, а
значение случайности так велико, что всякое предсказание, прогнозирование в истории чуть ли не равносильно гаданию на кофейной гуще. «Что
было бы, если бы…» – этой иронической фразой обычно награждают историка, осмеливающегося делать предсказания, прогнозировать или, как
чаще говорят, фантазировать о возможном ходе событий.
В основе взглядов на историческое предвидение (исторический
прогноз) лежит его конкретный характер, естественным образом вытекающий из специфики исторической науки. Конечно, некоторые авторы
подчеркивают вероятностный характер научного предвидения вообще и
точного, с пространственно-временной локализацией прогноза – в особенности [2]. С другой стороны, если задачей исторической науки, считать «объяснительное изображение индивидуальной действительности,
исполняющейся во времени таким образом, что в конкретном процессе
событий изменения неповторяющиеся преобладают» [3], становится
вполне понятным, что идеалом воплощения предвосхищающей способности может быть только невероятностное утверждение о будущем во всей
его конкретности. Это, в свою очередь, предъявляет соответствующие
требования к прогностической деятельности, в частности, применительно
к вопросу о надежности. Так, отмечая публицистичность и научную некорректность большинства современных ему прогнозов, Е.В. Тарле видит
причину не столько в несовершенстве методологии, сколько в недостаточно широком охвате исторического материала. Узость эмпирической базы
прогнозов не позволяет, по мнению автора, учесть всего многообразия
факторов, могущих изменить логику событий; следовательно, вероятность реализации предсказания значительно снижается. Ссылаясь на процессы глобализации, истории, затрудняющие прогностическую деятельность, автор утверждает, что повысить эффективность исторического
предвидения, придать ему статус научности можно путем экстенсивного
приращения исторического знания. Такой путь обусловлен характером и
спецификой первоосновы любого предвидения, каковой выступают причинность и повторяемость, применительно к историческому знанию. Понятно, что поскольку история «исследует не условную, или возможную, а
данную эмпирическую действительность», соотношение причинности и
повторяемости (цикличности) осуществляется для исторического прогноза в пользу причинности, что делает наиболее эффективными краткосрочные предсказания, основанные на обширных сведениях о современности.
Эту схему можно считать типичной для современной исследовательской
ситуации. Достаточно сослаться на Н.Г. Козина, выступающего также за
конкретные «сюжеты» исторического будущего, надежность которых повышается с увеличением объема знаний о современности, и обратно пропорциональна их (прогнозов) временному горизонту [4].
Однако дело даже не в том, что экстраполяционная база исторического
предвидения тем самым заведомо сужается сферой настоящего, в результате
чего встает вопрос о роли в прогнозе собственно исторического знания, то есть
знания о прошлом. Указанная трактовка ограничивает сферу приложения
прогностического потенциала исторической науки по линии история – социо-
4
логия (конкретное – общее). В силу уникальности и неповторимости реалий
действительности, составляющих предмет истории, повторяемость, присущая
некоторым связям и отношениям между явлениями, есть прерогатива социологии. Фактор повторяемости, таким образом, не может служить основой исторического предвидения. Так, некоторые методы теоретического осмысления
исторического материала, широко используемые в исследовательской практике, объявляются недопустимыми, в прогностической деятельности. Это относится, в частности, к методу исторической аналогии. Сошлемся вновь на статью Е.В. Тарле, где он указывает, что «аналогии, важны и. нужны, когда социолог пытается вывести, общественные законы, подметить причинную связь, закономерности в известных повторяющихся явлениях», но в «прогнозах…
слишком часто бывают произвольны и нереальны». То есть, аналогия рассматривается здесь как элемент повторяемости, искусственно привнесенный в изучаемую действительность. Именно поэтому он не может быть принят. Традиционный подход единственной основой собственно исторического предвидения признает лишь объективные каузальные связи, то есть, причинность выступает как субстанциональность, как свойство исторической реальности.
Предпосылками является поток объективной исторической реальности, несущий через историческое настоящее остатки, прошлого и зачатки будущего в
виде исторических закономерностей. Их и должен охватить мысленный взор
исследователя, поскольку исторический прогноз связан с «экстраполяцией реальных тенденций, существующих в исторической действительности прошлого и настоящего». Поэтому, повторяем, причинная детерминация является
основополагающим фактором. Онтологизированный подход к предпосылкам
прогностической деятельности является общим местом в исследовательской
литературе, идет ли речь о предвосхищении конкретных явлений (событий,
«происшествий») или о нахождении ведущей закономерности. Это выражается и в том, под каким углом зрения рассматривается вопрос о вероятностном
характере предвидения. В качестве фактора, затрудняющего реализацию
прогностической функции, в первую очередь называется «наличие свободной
воли исторических деятелей» [5]. Проблема соотношения объективного и
субъективного касается в данном случае области исторической реальности как
объекта познания, а не самого познания. То есть, на реализацию прогноза может повлиять активность практического субъекта истории, но никак не субъекта познающего. Если даже требование нейтральности познающего не оговаривается специально, оно логически вытекает из описанных выше характеристик
подхода. Прогнозы, «за достоверность которых ручаются… собственные желания» их авторов», решительно отвергаются традиционным подходом. Думается, не будет преувеличением сказать, что существующие точки зрения на природу исторического предвидения характеризует элиминирование теоретикопознавательной активности субъекта, независимо от того, идет ли речь об
установках отдельного исследователя или о социокультурной обусловленности
объекта прогностической деятельности. Чаще этот аспект просто опускается.
Можно заключить, что еще одной существенной чертой традиционного подхода является акцент на «внешний» аспект проблемы. В его рамках
речь идет, по существу, более о практическом использовании результатов
научного познания, нежели, о прогностических возможностях собственно
исторической науки. Заметим, что предвидение, в основе которого лежит
«незавершенность процесса становления исторического явления», «заданность его ближайших перспектив в непосредственной действительности
настоящего» и которое реализуется «средствами истории современности»,
в принципе не требует специального теоретического осмысления. Таким
образом, остается в стороне методологический аспект проблемы и. анализ
предвидения выносится за рамки теории, познания.
Нельзя не отметить, что при относительной теоретической разработанности темы найти примеры исторического предвидения довольно трудно. Утверждение о том, что «до сих пор еще не было примера исторического предсказания» [2], сделанное еще в начале века, не устарело, а имеющиеся примеры довольно сомнительны.
Можно сделать вывод, что во многом историки сами являются авторами, того «комплекса неполноценности», от которого они пытаются избавить
историческую науку. Абсолютизирование конкретного характера последней,
означающее ее теоретическую ограниченность, сводит прогностические возможности истории к предвосхищению конкретных явлений исторической действительности в заданных пространственно-временных границах. Положение
о том, что конечной целью исторического познания могут выступать лишь реализованные, объективированные закономерности, явления и. тенденции, заставляет рассматривать обобщенные предложения о будущем как не относящиеся к области исторического познания. Во всяком случае, такие предсказания не берутся во внимание как «просто общие места, из приличия называемые иногда в общественной науке латинским словом «тенденция развития»
[6]. Таким образом, границы анализа исторического предвидения жестко заданы традиционными представлениями о природе и характере исторической
науки и ее месте в обществознании. С этим тесно связана другая особенность.
Существенной отличительной чертой имеющихся трактовок является выраженный прагматизм. Анализ прогностической функции исторического познания тесно связан с возросшими потребностями социальной практики. Поэтому
речь идет, как уже говорилось, не о теоретических возможностях науки, а об
«использовании исторических исследований для отработки принципов и методов прогнозирования хода исторического развития».
6
Чтобы представить себе роль, которую может играть предвидение как
эвристический инструмент, предлагается использовать функциональный
подход.
Это позволяет включить в понятие предвидения наряду со взвешенными фактуальными утверждениями о будущем, также гипотетические модели (сценарии), используемые в структуре самого познания как фактор его
функционирования.
В указанном значении историческое предвидение призвано реализовывать принцип целостности научного знания. Целостность знания не сводится
к его объему, а означает степень теоретической гармоничности структурных
элементов знания, являясь важнейшей характеристикой последнего. Традиционный образец научности, как было показано, обеспечивал целостность
исторического знания только в границах прошлое – настоящее. В этой связи
уместно сослаться на слова В.П. Алексеева: «Стремление к полноте знания
всегда опережало в истории человечества само знание. Отсюда спекулятивные разработки, философские искания, теоретические размышления там, где
ограниченность познавательных возможностей в данный момент исторического развития человечества не позволяет прикоснуться к прямому знанию»
[7]. Целиком соглашаясь с первой частью приведенной фразы, отметим, что
необходимость в теоретических спекуляциях вовсе не всегда обусловлена познавательной бедностью современной науки. Что же касается идеала – когдато прикоснуться к прямому знанию – то он означает линейно-механистическое представление о развитии научного знания и не может быть принят.
Между тем приведенная точка зрения является типичной: наука представляется как такое функционирование знания, при котором научные парадигмы
сменяют одна другую, выстраиваясь в порядке большей прогрессивности.
«Единственно истинный» способ познания должен увенчать пирамиду, и
мирное, тем более конструктивное, сосуществование двух или более парадигм невозможно. Это также ведет свое начало от позитивизма, что можно
подтвердить следующим высказываниям: «…возникновение социологии
упразднило прежнюю философию истории» [8]. Еще более решительно отвергает право истории на гипотетические высказывания о будущем Э.Н. Лооне. Выражая удовлетворение тем, что «сейчас не времена Гегеля, который
рассматривал зарождающееся тогда научное исследование истории в качестве низшей ступени знания по сравнению с философским изучением истории», он подчеркивает даже некоторое единство марксизма и позитивизма,
противостоящих спекулятивной философии истории. Конечно, необходимость строгого научного подхода неоспорима. Но, думается, противоречие
исчезнет, если признать, что «стремление к полноте знания», выражающееся
в «спекулятивных разработках» и опережающее само знание есть нормальная характеристика процесса развития науки. Кстати, по этой схеме созна-
тельно строится исследование в современной футурологии, где «однолинейной» схеме противопоставляется плюрализм возможностей».
В указанном значении социально-историческое предвидение выполняет интегративную функцию, обеспечивая целостность знания и отражая
механизм развития последнего в его стремлении к полноте. Отметим, что
праксеологический аспект здесь вторичен; на первый план выступает процесс предвидения как форма методологической рефлексии по «универсализации исторического опыта», по выражению Л.В. Скворцова [9].
Множественность исторического знания может быть описана с помощью
большого числа типологических оснований. В нашу задачу не входит подробное знакомство с различными образами знания (термин А.П. Огурцова) и
способами их классификации. Нам важно подчеркнуть множественность исторического знания с тем, чтобы уяснить роль предвидения в механизме их (образов знания) взаимодействия. Ограничимся лишь некоторыми примерами.
Так, историю можно представить, в зависимости от поставленной задачи, как
поток событий во всей их конкретности (идиографизм Г. Риккерта, эмпиризм
Л. Ранке) и как действие некоторого алгоритма социальных связей (эволюционизм Г. Спенсера, например). Помимо этого можно назвать разделение по
уровню теоретизирования (история – схема и история – изображение). Возможна классификация по предмету, фиксирующая дисциплинарные срезы той
или иной области познания (социально-экономическая история, социально-политическая история, история идей и др.). Довольно долго можно перечислять
различные типологии, позволяющие говорить об истории структур и истории
ментальностей, истории-объяснении и истории-творчестве и т.п. С неизбежностью встает вопрос о взаимодействии и соотношении указанных характеристик, их иерархии. Все это может быть сфокусировано в более общих понятиях, отражающих различные стороны. К таким понятиям относятся парадигма,
образ знания, направление, образец научности. Серьезный шаг в этом направлении сделал А.П. Огурцов, предложивший понятие образа знания как интегративное, синтетическое представление о структуре и развитии научного знания применительно к его отражению в общественном сознании [10].
Мы нуждаемся в общем понятии, отражающем познавательно-методологические ориентации, принятые научным сообществом, а не общественным сознанием в целом. То есть, акцент делается на внутринаучные факторы детерминации знания.
С этой точки зрения историю развития науки можно представить как
постоянное взаимодействие относительно устойчивых теоретико-познавательных конструктов, обособленных предметными философско-мировоззренческими коррелятами.
При этом механизм ее реализации будет состоять в корреляции актуальных прогностических высказываний, осуществляемых в рамках конкретной
8
исследовательской программы. Например, построение гипотетических сценариев будущего в рамках социально-экономической теории будет существенно
отличаться от предвидения в рамках исторической антропологии, главной задачей которой является «воссоздание картин мира, присущих разным эпохам и
культурным традициям» и «реконструкция субъективной реальности, которая
была содержанием сознания людей данной эпохи и культуры» и такой диалог
культур, который современные историки пытаются завязать с прошлым есть
… диалог, ростки которого завязываются нами с будущим». О герменевтическом акте познания культурных контекстов будущего, о прогностическом значении культурологического знания как диалога говорит М.М. Бахтин, рассматривая такую прогностическую деятельность как важнейший фактор «взаимопонимания столетий и тысячелетий, народов, наций и культур» [11]. Как видим, вероятностное предположение о будущем состоянии объекта в данном
случае направлено на придание научному знанию целостности и существенно
отличается от конкретно-событийного исторического прогноза.
Предвидение, таким образом, обеспечивает целостность знания в пределах парадигм и обеспечивает нормальное взаимодействие последних лишь
тогда, когда наука понимается как непрерывный процесс уточнения, проверки, опровержения и выдвижения гипотез – то есть, в духе попперовского
эпистемологического эволюционизма. В одном случае неизбежный спор
между исследовательскими программами за познавательный приоритет ведется при помощи вненаучных факторов: социокультурных предпосылок, сознательных предпочтений, приводящих эпистемологическое «брожение» к
«общему знаменателю». С другой стороны, явная изменчивость социокультурных предпосылок, актуализирующих знание по-разному в разные
промежутки времени, снимает необходимость признания истинности исследовательской программы за счет «списания» конкурентов.
Сходную задачу выполняет исторический прогноз, основанный на экстраполяции обнаруженных причинных связей и применяемый к конкретному историческому материалу. Имеется в виду событийный прогноз, механизм которого достаточно полно описан в литературе. Его эффективность
проявляется при недостаточности источниковой базы, а также в силу таких
специфических черт исторического познания как неверифицируемость, ненаблюдаемость и др. Подчеркнем: речь идет лишь об одной стороне конкретно-исторического предвидения, причем использование его для восполнения научной картины предполагает признание одновременно возможности пред- и ретросказания. Исходя из достаточной степени разработанности
темы, отметим только, что возможность ретросказания признают многие авторы. Поскольку нас интересует методологический аспект проблемы предвидения на уровне теории познания, то и компенсаторная функция конкретноисторического прогноза должна быть описана в указанных рамках. В этой
связи важно подчеркнуть, что событийный исторический прогноз может пониматься как способ расширения фактологического базиса теории, взятой не
в отражательной, а инструментальной ипостаси.
Глобальные проблемы современности требуют нестереотипного подхода, а ускорение социального развития – динамического системного анализа и воображения. Без провидческого конструирующего импульса
прогноз теряет свою энергию. Наличие аналитического компонента и выявление системы связей исторического события с его социокультурным фоном делают возможным достаточно эффективные прогнозы относительно
форм и механизмов воспроизводства рассматриваемого исторического феномена в новой социальной ситуации.
Значение исторического познания в практике социального прогнозирования не только в интерпретации возможных проблем будущего, определении соотношения закономерных и случайных тенденций, но и в том, что
оно может воздействовать на само течение социальных событий, поэтому
выступает как весьма сильное средство влияния – через ценностные трансформации – на деятельность социальных субъектов. Ведь история, говоря
известными словами К. Маркса, «не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека».
Библиографический список
1. Панарин А.С. Реванш истории: российская стратегическая инициатива в
XXI в. / А.С. Панарин. — М.: Прогресс, 1998. — 326 с.
2. Тарле Е.В. К вопросу о границах исторического предвидения // Очерки и
характеристики европейского общественного движения в XIX в. / Е.В. Тарле. —
СПб., 1903. — С. 123–151.
3. Делевский Ю.К. К вопросу о возможности исторического прогноза /
Ю.К. Делевский. — СПб.: Б.и., 1996. — 375 с.
4. Козин Н.Г. Познание и историческая наука: эмпирический и теоретический
уровни знания и познания и историческая наука / Н.Г. Козин. – Саратов, 1980. – С. 131.
5. Могильницкий Б.Г. О природе исторического познания / Б.Г. Могильницкий. — Томск, 1978. — С. 203.
6. Булгаков С.Н. Основные проблемы теории прогресса / С.Н. Булгаков // От
марксизма к идеализму: Сб. статей (1896–1903). — СПб., 1908. — С. 123.
7. Алексеев В.П. Становление человечества / В.П. Алексеев. — М., 1984. — С. 8.
8. Кареев Н.И. Теория исторического становления / Н.И. Кареев. — СПб.,
1913. — С. 235.
9. Скворцов Л.В. История и антиистория: К критике методологии буржуазной
философии истории / Л.В. Скворцов. — М., 1976. — С. 192.
10. Огурцов А.П. Образцы науки в буржуазном общественном сознании /
А.П. Огурцов // Философия в современном мире. Философия и наука: Критические
очерки буржуазной философии. — М., 1972. — С. 348.
11. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М., 1986.
— С. 384.
10
Поступила в редакцию 21.02.2004 г.