Ставропольский альманах Российского общества

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ
ФГАОУ ВПО «СЕВЕРО-КАВКАЗСКИЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»
МПНИЛ Интеллектуальная история
РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Ставропольское региональное отделение
СТАВРОПОЛЬСКИЙ АЛЬМАНАХ
РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Выпуск 13
Ставрополь
2012
1
УДК 943
ББК 63.3 (2)
С 76
Редакционная коллегия:
А.В. Гладышев, Т.А. Булыгина, В.П. Ермаков, И.В. Крючков,
Н.Д. Крючкова (отв. редактор), М.Е. Колесникова, С.И. Маловичко
С 76
Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Выпуск 13. – Ставрополь: Изд-во
СКФУ, 2012. – 362 с.
ISBN 978-5-88648-767-1
Тринадцатый выпуск «Альманаха» включает материалы членов
РОИИ и ученых вузов России, Венгрии, посвященные истории идей,
воплощенных в обществе и науке, а также роли личности в формировании и развитии идей.
Издание предназначено для научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов гуманитарных специальностей, а также для всех
интересующихся интеллектуальной историей.
УДК 943
ББК 63.3 (2)
ISBN 978-5-88648-767-1
© Коллектив авторов, 2012
© Издательство Северо-Кавказского
федерального университета, 2012
2
РАЗДЕЛ I.
ИСТОРИОПИСАНИЕ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ
Л.П. Репина
«НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ» В ИМПЕРСКОМ КОНТЕКСТЕ:
БРИТАНСКИЙ ОПЫТ*
Социальная функция «национальных историй» давно известна: ведь
«без осознания общего прошлого люди вряд ли бы согласились проявлять лояльность к всеобъемлющим абстракциям»1. Представления о
прошлом, подчеркивающие непрерывность и глубокие корни национальной традиции, выступают как важный фактор национальной идентичности, которая складывается в эпоху Модерна и затем более века продолжает подпитываться сочинениями профессиональных историков в жанре академической «национальной историографии».
В современных социально-гуманитарных исследованиях особое внимание обращается на роль представлений о прошлом как элементов социальной идентичности, предполагающей принятие и усвоение совокупности ориентаций, идеалов, норм, ценностей, форм поведения той общности, с которой данный индивид себя отождествляет. При этом учитывается субъективная природа идентичности и ее подвижный характер.
Процедура любой групповой идентификации (в.т.ч. национальной) в синхронном измерении включает разграничение «своих» и «не-своих» («других», «чужих»), а в диахронном – признание непрерывной тождественности различных и изменяющихся во времени «мы» – образов». В результате отбора событий «общего прошлого» некоторые из них подвергаются забвению, в то время как другие сохраняются, обрастают смыслами и превращаются в национальные символы.
Поскольку все народы осознают себя в терминах исторического опыта, уходящего корнями в прошлое, диахронная идентичность строится
на основе интерпретации и репрезентации значимых исторических событий как последовательности, ведущей к настоящему и будущему2.
________________________
*
Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 10–01–00403а).
1
Тош Д. Стремление к истине: как овладеть ремеслом историка. М., 2000. С. 13.
2
Подробно об этом см.: Рюзен Й. Кризис, травма и идентичность/ “Цепь времен”:
проблемы исторического сознания / Отв. ред. Л. П. Репина. М., 2005. С. 45-55.
3
Разделяемые или оспариваемые смыслы и ценности прошлого «вплетаются» в понимание настоящего нации, а также в массовые ожидания и социально-политические проекты будущего. В комплексе признанных и разделяемых представлений, в официальных и других востребованных сообществом версиях «национальной истории» есть место и для
старых исторических мифов (актуализированных архетипов или продуктов сознательного мифотворчества), и – на определенном этапе –
для элементов научного исторического знания, преобразуемого в новые образы общезначимого прошлого (эпох, событий, героев и пр.).
Механизм преобразования коллективного «мы» под пером историка
очень точно подметил Антуан Про: «Соотнесенность коллективной единицы с составляющими ее индивидами основывается на обратимости
мы действующих лиц в коллективное единственное число, которым оперирует историк: она позволяет обращаться с национальной или социальной общностью так, как если бы та была неким лицом…»3.
В поддержании и «переформатировании» коллективной идентичности при
динамичных общественных сдвигах чрезвычайно велика роль, которую
играют имеющие глубокие корни национальные историографические традиции. В связи с этим возникает потребность в анализе не только формирующих основу национальной идентичности исторических мифов массового сознания, их конкретных функций, их маргинализации или реактуализации, но также их использования и идеологической переоценки в сменяющих друг друга или конкурирующих нарративах, включая «национальную историю» как форму профессионального историописания, в которой на разных этапах развития общества создается новый образ единого
национального прошлого, соответствующий запросам своего времени.
Сочетание познавательно-критической и национально-патриотической
функций позволяло «научным» версиям прошлого вносить весомую лепту в укрепление национального самосознания. Сами законы жанра «биографии нации» требуют драматического развертывания и сюжетной завершенности событийного ряда, сходящегося к субъекту идентификации
и демонстрирующего ключевые «места памяти» и символы «общей судьбы». Национальная история «чаще всего является фактически автобиографией народа. Другие участники истории оказываются для нее лишь
фоном, контекстом… В результате национальные историографии состоят
в многовековом диалоге (споре, иногда конфликте) этноцентризмов»4.
________________________
Про А. Двенадцать уроков по истории. М., 2000. С. 142.
Вжосек В. Классическая историография как носитель национальной (националистической) идеи // Диалог со временем. 2010. С. 10-11.
3
4
4
Представления о прошлом (и часто об очень далеком прошлом), подчеркивающие непрерывность и глубокие корни национальной традиции,
выступают как важный фактор национальной идентичности, которая
складывается в эпоху Модерна из этнокультурной и территориально-государственной составляющих. При этом речь может идти не только о
воспроизведении или переозначивании старых мифов, но и о рождении новых образов далекого прошлого, призванных очертить границы
«своей» общности, выделив ее из более широкого территориально-политического образования или объединив несколько таких образований5.
Национальная идея, более века определявшая тематику исторических
сочинений в жанре «отечественной истории», по-разному воплощалась
в государствах различного типа: в моноэтничных и полиэтничных нациях-государствах. В условиях динамичных общественных сдвигов апелляции к «корням» и концепции неизменной идентичности способны укрепить представление о национальной «самобытности» и даже исключительности (в том числе по линии «цивилизация» – «варварство», или же
в актуализированной форме «столкновения цивилизаций»). В связи с этим
возникает потребность в анализе не только формирующих основу национальной идентичности исторических мифов массового сознания, их конкретных функций, их маргинализации или реактуализации, но также их
использования и идеологической переоценки в сменяющих друг друга
или конкурирующих нарративах, включая «национальную историю» как
форму профессионального историописания, в которой на разных этапах
развития общества создается новый образ единого национального прошлого, соответствующий запросам своего времени.
Господствовавшая в европейской историографии XIX века идея прогресса обосновывала позитивное освещение стратегии «присоединения» и
«причисления» небольших народов к более крупным нациям с точки зрения перспектив общего развития6. При этом в полиэтничных странах, не
говоря уже об империях, этноцентрическая история и национально-государственная (с разной степенью «национализма») история, выступающие
в логике традиционных «мастер-нарративов», могли вступать в диссонанс,
акцентируя негативные различия («образ врага»), противостояние, напряженность и открытый конфликт. Заметим, кстати, что сегодня стремление
________________________
5
См. об этом многочисленные работы известного отечественного этнолога
В. А. Шнирельмана, к примеру: Шнирельман В.А. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика Теоретические проблемы исторических исследований. Вып. 2. М., 1999. С. 118–147.
6
Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб., 1998. С. 54-62.
5
той или иной этнической общности укрепить свою историческую идентичность в ответ на вызов процессов глобализации и культурной унификации
может еще более усилить стратегию негативных различий в репрезентациях «национальной истории». Примечательно, что даже под маркой академической «глобальной истории» иногда проявляется «скрытый этноцентризм» в виде исключения не-европейских примеров (Й. Рюзен).
Чрезвычайно важной оказалась роль транслируемых в учебную литературу интеллектуальных конструктов исторической науки Нового и
Новейшего времени в формировании общегосударственной идентичности и идеологии национализма, мобилизации национальных движений
и бума нациестроительства эпохи Модерна7. Марк Ферро в свое время
убедительно показал, что учебные тексты, которые используются в разных странах для обучения молодежи, нередко трактуют одни и те же
исторические факты весьма по-разному, в зависимости от национальных
интересов8. Впрочем, и в XXI веке следы жесткого взаимного неприятия (особенно в отношении соседних стран и народов), россыпь «табуированных тем» и неистребимая живучесть этноцентристских мифов в
национальных учебных программах, воспитывающие в подрастающих
гражданах чувство патриотизма, вызывают у историков и педагогов
ощущение серьезной угрозы процессу европейской интеграции9. И здесь
важно не только педалирование триумфального прошлого или ситуаций исторических трагедий национального унижения, но и блокада пластов памяти о позорном прошлом, использование значимых умолчаний
________________________
См.: Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб., 1998; Геллнер
Э. Нации и национализм. М., 1991; Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001. Впрочем, идея
нации владела умами и гораздо раньше конца XVII века (см., например: Armstrong
J.A. Nations before Nationalism. Chapel Hill, 1982). Богатейший конкретно-исторический материал, отражающий развитие национальных идей, национального сознания и разных вариантов идеологии национализма в Западной Европе, представлен в
коллективной монографии: Национальная идея в Западной Европе в Новое время.
Очерки истории / Отв. ред. В. С. Бондарчук. М., 2005.
8
Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., 1992.
9
Approaches to European Historical Consciousness – Reflections and Provocations / Ed.
by Sharon MacDonald. Hamburg, 2000; Phillips R. History Teaching, Nationhood and the
State: A Study in Education Politics. L., 2000. См. также: Lowenthal D. Possessed by the
Past. The Heritage Crusade and the Spoils of History. Cambridge, 1998. Примечательно,
что даже под маркой академической «глобальной истории» иногда проявляется «скрытый этноцентризм» в виде исключения не-европейских примеров. См. об этом: Rüsen J.
How to overcome ethnocentrism: Approaches to a culture of recognition by history in the
twenty-first century/ History and Theory. 2004. Theme Issue 43. P. 118-129.
7
6
для конструирования приемлемой картины прошлого. Нередко в публичной полемике формируются соперничающие модели национальной
идентичности, соотносимые с разными типами мировоззрения и ценностными ориентациями, с разными картинами прошлого и проектами будущего, с разными политическими и прагматическими целями.
Несмотря на то, что некоторые британские исследователи связывают
рост интереса современной публики к истории с отказом от «мифов о
судьбе нации»10, наиболее успешные версии «национальных историй»,
предлагаемых профессиональными историками широкой аудитории (в
популярной литературе и телевизионных сериях), представляют собой
все тот же линейный, однонаправленный (из «тогда» в «теперь») «большой нарратив», плотно «упакованный» подвергнутыми неизбежному
отбору и даже сознательной селекции фактами (событиями, лицами,
высказываниями), не оставляющий места для конкурентных версий и
критического разбирательства, для выбора между правдой и вымыслом.
Законы жанра требуют выстраивания, драматического развертывания и
сюжетной завершенности событийного ряда (событийной последовательности, которая отличается от логической), сходящегося к коллективному субъекту идентификации и демонстрирующего ключевые «места памяти» и символы «общей судьбы». Как же выстраивалась эта «общая
судьба» в имперском контексте?
В историографии Великобритании английская составляющая британской общности неизменно доминировала как в текущей действительности, так и в «образе исторического прошлого». В отображении исторического наследия нации-государства в британской историографии «перенос идентичности с малой родины на большую» чаще осуществлялся даже
не «причислением», а простым замещением «истории Великобритании»
«историей Англии». Можно говорить о «гегемонии английского исторического нарратива» в дискурсе об истории Британии как одном из проявлений «английского культурного национализма» XIX века11.
В ХХ в. долгий период распада Империи продуцировал разные версии «нарративов идентичности»: эксклюзивных12, инклюзивных13, супе________________________
Mandler P. History and National Life. L., 2002. P. 94.
Mitchell R. Picturing the Past: English History in Text and Image, 1830-1870.
Oxford, 2000. P. 7-9.
12
См., например, написанные в 1930-е гг. книги Агнес Мак-Кензи, в том числе:
Мак-Кензи А. Рождение Британии. СПб., 2003. «Эту книгу следует рассматривать
как попытку осознать историю Шотландии, изучить ее развитие как неотъемлемой
части Европы (не Британии! – Л. Р.) и становление шотландцев как нации» (С. 11).
13
См., например: Butterfield H. The Englishman and His History. Cambridge, 1944.
10
11
7
ринтегративных14. Например, в момент наивысшей консолидации нации
перед лицом смертельной опасности 7 июня 1942 г. Эрнст Баркер писал
в Предисловии к своей книге «Британия и британский народ», которая
переиздавалась во время войны ежегодно15: «Есть Британская империя,
или Британское Содружество наций, так же как есть Британия. Прошу
читателя в процессе чтения помнить о том, что за понятием “Британия и
британский народ” и вокруг него стоят все британцы, чьим королем в
латинской надписи на наших монетах провозглашается Георг VI
(BRITT.OMN.REX). Описывать одну Британию без других значит описывать ее лишь частично, ибо значение Британии в мире состоит в том,
что она не одна, но, тем не менее, в этом множестве едина. И здесь, поэтому, представлен только некий сегмент круга, который охватывает в
своей полноте всех британцев, и даже включает в себя… всех, “кто говорит на языке Шекспира и придерживается веры и морали Мильтона”»16.
В британской историографии последней трети ХХ века были сделаны попытки создать новый образ «островной нации», состоящей из нескольких народов, или представить историю «атлантического архипелага» в духе Дж. Пококка, что предполагало радикальную ревизию исторического сознания британцев. Важное место в этих и альтернативных проектах занимало изучение и обсуждение процесса становления
________________________
Ярчайший пример – первая часть труда Уинстона Черчилля по «истории англоязычных народов» (1956 г.), в Предисловии к которой он писал: «Каждая нация
или группа наций имеет собственную историю. Знание испытаний и трудностей необходимо всем, кто хочет понять проблемы сегодняшнего дня. Познание прошлого
не служит стремлению к господству или поощрению национальных амбиций в ущерб
миру во всем мире. С надеждой, что знакомство с тяготами и испытаниями наших
предков может не только консолидировать англоговорящие народы, но и сыграет
хотя бы небольшую роль в объединении всего мира, я и представляю этот труд».
Черчилль У. Рождение Британии. Смоленск, 2002. С. 5.
15
Barker E. Britain and the British people. 3 ed. L. etc., 1944. P. 7. (1 ed. – 1942, 2
ed. – 1943).
16
«There is a British Empire, or British Commonwealth of Nations, as well as Britain.
The reader is asked to remember, in the course of his reading, that behind and around
‘Britain and the British People’ there stand ‘all the Britains’ of which George VI, in the
Latin inscription that runs round our coins, is declared to be King (BRITT.OMN.REX)”.
To describe one Britain without the others is to describe it partially and imperfectly; for
the significance of Britain in the world is that it is not one, but many who are none the less
one. Here therefore is only a section of a circle which stretches out in its fullness round all
the Britains, and even includes in its scope, for a number of various and growing purposes,
all “who speak the tongue/ That Shakespeare spake; the faith and morals hold // Which
Milton held”». – Barker E. Britain and the British people. 3 ed. L. etc., 1944. P. 7.
14
8
единого многонационального государства в XV–XVIII вв., в рамках
которого переплетались ирландская, валлийская, шотландская и английская этнокультурные традиции17 и формировалась новая идентичность18,
а также XIX столетия – века британского мирового господства», когда
набрал свою полную мощность «британский плавильный котел»: преимущества имперского статуса стимулировали британский патриотизм
и делали притягательной саму идею «британскости».
Сосуществование и переплетение разноуровневых идентичностей имеет
множество проявлений. Однако для сторонников консолидированного
подхода проблема состоит в том, каким образом можно репрезентировать британскую историю в виде исторического наследия единой нации,
как быть с теми «фактами», которые этому препятствуют, и как совместить «стратегию забвения» с «долгом памяти»? На рубеже 1980-х – 1990х годов ирландец Хью Керни в своей книге с «говорящим» названием
«Британские острова. История четырех наций» пошел по другому пути,
заявив, что английская история – всего лишь часть более широкой «истории четырех наций» и что игнорирование этого более широкого измерения искажает представление о прошлом и мешает понять настоящее.
Недаром Кристофер Хилл в отзыве на эту книгу отметил, что ее «следует широко использовать для обучения тех, кто думает, что знает британскую историю, в то время как знает только английскую». Программа автора звучала радикально и в духе межкультурного диалога: «Это не национальная история (курсив мой – Л. Р.), хотя многим обязана работе
национально мыслящих историков. Это попытка вкратце изучить взаимодействие различных культур Британских островов начиная с римского периода. Упор делается именно на Британские острова в уверенности,
что, только применяя “британский” подход, историки смогут осмыслить
тот отдельный сегмент, который их интересует, будь то “Англия”, “Ирландия”, “Шотландия”, “Уэльс”, “Корнуолл” или “остров Мэн”. Концентрация на какой-то одной “национальной” истории, опирающейся на политические реалии настоящего, значит оказаться в плену предубеждений,
ведущих к воспроизведению этноцентристских мифов и идеологий…
Никакую “национальную” интерпретацию, будь она английская, ирландская, шотландская или валлийская, нельзя считать самодовлеющей. “Бри________________________
17
Федоров С. Е. Британский вариант контекстуализации национальной истории
(когнитивный и коммуникативный аспекты)/ Историческое знание: теоретические
основания и коммуникативные практики. М., 2006. С. 99-100.
18
Colley L. Britons. Forging the Nation. 1707–1837. L., 1992.
9
танский” формат – необходимая стартовая позиция для более полного понимания этих так называемых “национальных” историй»19.
И уже в начале 1990-х в серии «Народы Европы» появляется книга
Джеффри Элтона «Англичане»20. В заключительной главе (гл. 6. «Великий
критический период») читаем: «Мы провели англичан через более чем тысячелетие истории и, несмотря на часто серьезные перемены в обстоятельствах и поведении, их главные черты сохранились. Сформировавшись в
народ из разношерстных вооруженных банд воинов и земледельцев, они
очень рано приобрели то, что можно назвать национальным самоощущением. Это чувство постоянно укреплялось перед лицом кельтских остатков на границах, чужеземных завоевателей и зарубежных правителей, частых войн сначала на своей территории, но затем все больше в других странах… Они приобрели и сохранили убежденность в превосходстве над чужаками, от которых, тем не менее, научились многому, развивая свою нацию… Англичане пережили самые большие и травматические изменения,
когда превратились в британцев. Конечно, в британской амальгаме англичане составляли самую большую часть: они продолжали существовать как
народ. Но во всех аспектах публичной жизни и деятельности англичане
были целиком вписаны в более крупную британскую общность. Они этого почти не замечали, так как имели численное превосходство и были лидерами, а центр власти оставался в Вестминстере. Но, поскольку мир использовал новое имя для обозначения тех людей, которые прибывали с их
острова, для того чтобы управлять почти повсюду, это выглядело так, как
будто история англичан закончилась. Век Триумфа принадлежал британцам – в Индии, в Африке, в белых колониях, превращенных в доминионы,
а политически и в Европе. Англичане как англичане оставались за сценой.
Но вот настали другие времена. Две мировые войны покончили с Британской империей. А Соединенное королевство перестало быть единым еще в
1922 г., когда большая часть Ирландии впервые в своей истории обрела
политическую идентичность и национальный образ. Сегодня мы имеем сепаратистские движения в Шотландии и в Уэльсе. Возможно, англичане вотвот выйдут из своей британской фазы»21. «Деимпериализация» и рост сепаратистских тенденций в Соединенном Королевстве вызвали всплеск английского национального самосознания, и, в частности, усилили интерес
к истории провинциальной Англии.
________________________
19
Kearney H. The British Isles: A History of Four Nations. Cambridge, 1989.
Introduction. P. 1.
20
Elton G. The English. Oxford, 1994. (1 изд. 1992).
21
Ibid. P. 228-233.
10
В целом, пять столетий конструирования общего прошлого в британской историографии (XVI – начало XXI века) демонстрируют самые разные модели этого процесса. Многочисленные исторические и историкоисториографические исследования, связанные с проблематикой национальных идентичностей и бурные дискуссии британских историков 1990-х
– 2000-х годов в связи с преподаванием национальной истории в школах
дают богатейший материал для анализа, как культурной истории современной Британии, так и опыта историзации постимперского синдрома.
С.И. Маловичко
ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ИСТОРИОГРАФИИ
КАК ИНСТРУМЕНТ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ
ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
В последние десятилетия стала все острее осознаваться задача актуализации уже имеющихся и поиска новых познавательных возможностей исторической науки. Одной из них является творчески развиваемая Научнопедагогической школой источниковедения – сайт Источниковедение.ru феноменологическая концепция источниковедения, теоретическую основу которой создавала О.М. Медушевская. В этой статье я ставлю задачу обосновать возможность и плодотворность использования этой концепции в
теоретическом основании формирующегося предметного поля источниковедения историографии, которое позволяет изучать не только историю историографии, но, что сегодня становится наиболее актуальным, профессиональную культуру историков. Однако прежде чем перейти к решению этой
задачи, я считаю нужным обратить внимание на историографическую ситуацию второй половины XX – начала XXI в., связанную с формированием практики постановки и решения вопросов об исторических источниках
истории исторической науки и принципах их классификации.
Несмотря на предпринимавшиеся историками еще первой половины
и третьей четверти XIX в. попытки критики трудов предшественников и
современников, история истории как рефлексия о процессе конструирования истории возникает вместе со становлением неклассического
типа рациональности. Именно в это время, как отметил П. Нора, история «вступила в свой историографический возраст»1. Под названиями
________________________
Нора П. Между памятью и историей: Проблематика мест памяти/ Францияпамять. М. - СПб., 1999 . С. 23.
1
11
«история истории», «история самосознания», «историография», «история исторической мысли», «история исторического письма», «история
историографии» и т.д. этот вид исторической саморефлексии получает
распространение среди профессиональных историков в национальных
историографиях Европы и США, а кроме того, как вспомогательная историческая дисциплина начинает преподаваться в университетах2.
Я не стану останавливаться на очевидном, на том, что в разных национальных историографических традициях, под понятием «историография»
понималась не только история исторической науки (мысли), но также философия и методология истории, история исторического образования,
история историков или истории изучения отдельных вопросов, проблем
и т.д.3 В целом, курсы лекций и работы по историографии имели одно
общее свойство – они оказались прочно зависимы от традиций политической истории, доминировавшей в XIX в. и предложившей структуру
построения материала, состоящую, по словам М. Гривер, из цепи последовательно сменяющих друг друга «канонических историков», изучавших знаковые эпохи национального прошлого. Эта вертикальная структура позволяла маргинализировать голоса других историков4, что, на наш
взгляд, смягчало деконструирующий – по отношению к историческому
знанию – эффект истории истории5.
В структуре советской исторической науки историография заняла довольно почетное место (превращаясь из вспомогательной исторической
________________________
2
См.: Ключевский В.О. Лекции по русской историографии/ Ключевский В.О. Сочинения: в IX т. М., 1989. Т. VII. С. 185-233; Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. СПб., 1884; Jameson J.
F. The History of Historical Writing in America. Boston- N.Y., 1891; Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. М., 1897. Т. 1; Fueter E. Geschichte der
Neueren Historiographie. München-Berlin, 1911; Багалей Д.И. Русская историография.
Харьков, 1911; Gooch G.P. History and Historians in the Nineteenth Century. 2-th ed. L.,
1913; Shotwell J.T. An Introduction to the History of History. N.Y., 1922 и др.
3
Подробнее об этом см.: Попова Т.Н. Историографическая наука: проблемы самосознания // Харківський історіографічний збірник. 2000. Вип. 4. С. 20-33; Ее же.
Метаморфозы историографии, или история с историей истории/ Историческое познание и историографическая ситуация на рубеже XX–XXI вв. / Отв. ред. О.В.
Воробьева, З.А. Чеканцева. М., 2012. С. 198-215.
4
Grever M. Fear of Plurality: Historical Culture and Historiographical Canonization
in Western Europe // Gendering Historiography: Beyond National Canons. FrankfurtN.Y., 2009. P. 49.
5
См.: Маловичко С.И., Румянцева М.Ф. Социально-ориентированная история
в актуальном интеллектуальном пространстве: приглашение к дискуссии/ Историческое познание и историографическая ситуация на рубеже XX–XXI вв… С. 287.
12
дисциплины в самостоятельную дисциплину исторической науки), что
было связано не только с желанием руководства наукой и самих историков разобраться в прошлом дисциплины, но и с выработкой «правильной» концепции критики российской дореволюционной и современной зарубежной буржуазной исторической науки. Следует согласиться
с В.А. Муравьевым, что историография как дисциплина в советской
исторической науке с 50-х гг. стала выполнять еще и роль определенной «отдушины», позволявшей оттачивать инструментарий научной критики, она «”оттягивала” на себя … некоторую часть методологических
суждений и некоторую часть такой сложной области исторического познания, как история идей, история общественной мысли»6.
Надо учесть, что в отечественной исторической науке, как ни в какой другой, имелась и давняя прочная источниковедческая традиция,
которая оказала влияние на развитие как общей теоретической базы истории исторической науки, так и ее исследовательских приемов.
Эти факторы позволили советским историкам уже в 60–70-х гг. XX
в. поднять вопросы о сути истории исторической науки, как специальной исторической дисциплины7 и о специфике историографических источников8, что свидетельствовало об изменении статуса историографии
в структуре исторического знания. Интересно отметить, что этот процесс в те же самые годы обозначился и в западноевропейской, а также
американской историографиях. Как отмечает М. Бентли, с начала 1970х гг. историков перестает удовлетворять «дополняющее» / «специальное» по отношению к истории место историографии в образовательной
и научной практиках9. Однако вопрос об источниках историографических исследований был актуализирован именно в советской историографии и, как справедливо отмечает С.В. Чирков, в 70-х гг. XX в. начинается конституирование особого исследовательского направления –
________________________
Муравьев В.А. История, исторический источник, историография, история исторического познания (размышления о смысле современных историографических
исследований)/ Рубеж истории: проблемы методологии и историографии исторических исследований. Тюмень, 1999. С. 21.
7
См.: Нечкина М.В. История истории (некоторые методологические вопросы
истории исторической науки) / История и историки. Историография истории СССР.
М., 1965. С. 6-26.
8
См.: Пушкарев Л.Н. Классификация письменных источников по отечественной
истории. М., 1975. С. 70-74; Шмидт С.О. Некоторые вопросы источниковедения
историографии / Проблемы истории общественной мысли и историографии. М.,
1976. С. 266-274.
9
См.: Bentley M. Modern Historiography: An Introduction. L., 1999. P. IX.
6
13
«источниковедения историографии»10. В этом процессе активное участие приняли источниковеды.
Неслучайно, первое время сам вопрос о специфике базового для истории истории историографического источника – произведении историка
рассматривался в традиционной позитивистской традиции (просуществовавшей и в марксистско-ленинской историографии), выявлявшей «первичные» и «вторичные» исторические источники. Вспомним, что, говоря о материалах, на основании которых историк может проводить то
или иное научное исследование, И.Г. Дройзен поставил рядом письменные первичные источники и источники вторичные – исторические исследования11. Немецкий историк обратил внимание на исследование историка как на исторический источник исходя из сугубо практических
целей – конкретно-исторической работы исследователя, который может
воспользоваться трудом предшественника (использовавшего т.н. первоисточники) в качестве дополнения к своим материалам.
По сути, эту мысль развивал и советский источниковед Л.Н. Пушкарёв, заметивший: «…Исследование – это одна из разновидностей повествовательного источника, однако настолько своеобразная и особая, настолько отличающаяся от всех других разновидностей источников, что,
определяя источниковедческую ценность исследования, историк должен
обратить внимание на выявление и анализ его первоисточников»12.
Одной из черт советской практики изучения истории истории, которая
проявляет себя и сегодня, стало обращение внимания не только на линейный процесс развития исторической науки, но и на общественную
мысль, которая могла отличаться от дворянской или буржуазной «официальной» историографии своей «неофициальностью», а значит, как писала М.В. Нечкина, «прогрессивностью» исторической мысли, носителями которой были «непрофессионалы»13. Неслучайно, в курсе историографии истории СССР для исторических факультетов стали изучать А.Н. Радищева, декабристов, Н.Г. Чернышевского и др. мыслителей, идеи которых, часто, всего лишь по совпадению оказывались актуальными для
нужд советской идеологии. Не ставя под сомнение практику конструи________________________
Чирков С.В. Об источниковедении историографии // Мир источниковедения
(сборник в честь Сигурда Оттовича Шмидта). М.-Пенза. 1994. С. 403-409.
11
Дройзен И.Г. Историка. Лекции об энциклопедии и методологии истории. СПб.,
2004. С. 142.
12
Пушкарев Л.Н. Классификация русских письменных источников по отечественной истории. М., 1975. С. 74.
13
См.: Нечкина М.В. История истории… С. 14-15.
10
14
рования контекста, представленного общественной мыслью, считаю важным отметить, что контекст контексту рознь, т.к. указанная практика не
способствовала выявлению черт профессионализации научной историографии, нивелируя разницу между научным историческим знанием и гипотетическими мыслительными конструкциями прошлого.
Надо отдать должное М.В. Нечкиной, – будучи профессиональным историком, она все-таки искренне считала, что историографии предназначена роль «рычага внутри исторической науки, который содействует повышению научного уровня исторических исследований»14. Чтобы выполнять такую роль история истории должна не только декларировать свою
функцию, иметь свой предмет, содержание и структуру, но и рефлексировать об инструментарии, помогающем совершенствовать процедуру
историографического исследования и продуцировать новое знание.
Актуализация на теоретическом уровне истории исторической науки
концептов «историографический факт» и «историографический источник» вызвала дискуссию среди историков. Я не считаю нужным останавливаться на выяснении значения для историографического исследования первого из них, лишь коротко отмечу, что давая ему нечеткую, а
лучше сказать избыточную по отношению ко второму формулировку15,
мы убираем границу между историографическим фактом и историографическим источником, что приводит к подмене произведения историка (как историографического источника), содержащего новое историческое знание, историографическим фактом, уводящим историографическую проблему в поле традиционной исторической событийности,
а значит, не позволяем себе проводить строгую не только источниковедческую (в этом случае, от нее просто избавляются), но историографическую процедуру. Последнее можно отнести и к дефиниции А.И. Зевелева – «источник (историографический) – факт»16.
С 70-х гг. XX в. советские историки стали обращать внимание на
изучение уже не столько трудов историков, сколько на творческую ат________________________
Нечкина М.В. Послесловие/ Методологические и теоретические проблемы истории исторической науки. Калинин, 1980. C. 133.
15
Например: Историографический факт – это «концепция ученого, реализованная им в одном или нескольких исторических сочинениях» (см.: Камынин В.Д. Теоретические проблемы историографии на рубеже XX–XXI вв. // Известия Уральского
государственного университета. 2010. № 3 (78). С. 63). Мне представляется, что концепцию или гипотезу историка лучше так и называть – концепцией или гипотезой.
16
Зевелев А.И. Историографическое исследование: методологические аспекты.
М., 1987. С. 98.
14
15
мосферу, «микроклимат» развития науки, на факторы, сопутствующие
развитию историографии и конкретной работе отдельного историка прошлого, а тем самым был актуализирован вопрос о «типологии источников для составления биографии именно историка»17. Сегодня такая
практика историографического исследования успешно проводится, в первую очередь, омскими историками (проект «Мир историка»), а В.П. Корзун вполне обосновано предложила выделить в историографических
источниках «основную группу», куда должны входить научные труды
историков, и «вспомогательную», включающую исторические источники иных видов, помогающие воссоздавать «атмосферу творчества, вехи
жизни автора, его общественно-политические взгляды, ценностные ориентиры, особенности его натуры» и т.д.18
Меня, в данном случае, интересует классификация именно таких историографических источников как произведения историков, что наиболее полно соответствует базовому понятию историографический источник. Именно о них В.Д. Камынин лаконично отметил: ими «выступают
труды исследователей, созданные в самых разных формах: монографии,
статьи, рецензии, выступления с докладами на научных конференциях,
“круглых столах”, дискуссиях»19. Поэтому определение, данное историографическому источнику С.О. Шмидтом: «историографическим источником можно назвать всякий источник познания историографических явлений (фактов)»20, – как мне представляется, если и может отвечать потребностям дальнейшего изучения «историографических фактов» или событий в исторической науке (так как здесь задействуются не только историографические, но собственно исторические источники иных видов,
которые профессиональному историку все-таки необходимо различать),
то совершенно не способствует превращению источниковедения историографии в инструмент научного изучения истории историографии.
На мой взгляд, актуализация вопроса о классификации базовых историографических источников сегодня вызвана несколькими факторами.
________________________
См.: Шмидт С.О. Некоторые вопросы источниковедения историографии/ Проблемы истории общественной мысли и историографии. М., 1976. С. 265-274.
18
Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX–XX вв. Анализ отечественных историографических концепций. Омск- Екатеринбург, 2000. С. 22.
19
Камынин В.Д. Теоретические проблемы историографии… С. 63.
20
Шмидт С.О. Архивный документ как историографический источник/ Шмидт
С.О. Путь историка: избранные труды по источниковедению и историографии. М.,
1997. С. 185.
17
16
С последней четверти XX в. наблюдается трансформация функций
гуманитарного знания, ослабление его рационалистической составляющей. Поэтому в эпоху постпостмодерна вопрос о познавательных возможностях исторической науки становится ключевым.
Возрастание роли истории историографии в постнеклассической науке
происходит в ситуации, которая характеризуется все большим размежеванием разных типов исторического знания: социально ориентированного и
научно ориентированного. Этот процесс связан с тем, что научно ориентированное историческое знание старается найти более строгие научные основания профессиональной деятельности историков. Неслучайно, нидерландский историк М. Гривер обращает наше внимание на пересмотр параметров истории историографии21, а Л.П. Репина делает вывод о своевременности формирования нового направления исторической критики, «все
дальше уходящего от описания и инвентаризации исторических концепций»
и позволяющего исследовать не столько историографические направления
и школы, а профессиональную культуру в целом22.
Говоря об индикаторах измерения состояния научного знания О.М. Медушевская отмечала, что одной из важнейших задач современной исторической науки и исторического образования должна стать выработка критериев, позволяющих «отличать логику создания исследовательского труда, создания научного произведения, целью которого является новое знание, от другой логики создания повествования, в интриге
которого смешивается представление о научной истине и человеческой
фантазии»23. Конечно, научные основания истории историографии может предоставить лишь логический процесс верификации получаемых
результатов исследования, базой которого служит источниковедение
историографии, а её наиболее актуальной задачей является классификация историографических источников.
________________________
Grever M. Fear of Plurality: Historical Culture and Historiographical Canonization
in Western Europe // Gendering Historiography: Beyond National Canons. FrankfurtN.Y, 2009. P. 46-47.
22
Репина Л.П. Историческая наука на рубеже XX–XXI вв.: социальные теории
и историографическая практика. М., 2011. С. 409-410.
23
Медушевская О.М. Источниковедение и историография в пространстве гуманитарного знания: индикатор системных изменений/ Источниковедение и историография в мире гуманитарного знания: докл. и тез. XIV научной конференции, Москва, 18-19 апреля 2002 г. / Сост. Р.Б. Казаков; редкол.: В.А. Муравьев (отв. ред.),
А.Б. Безбородов, С.М. Каштанов, М.Ф. Румянцева; Рос. гос. гуманит. ун-т. Истархив. ин-т. Каф. источниковедения и вспом. ист. дисциплин, Рос. Акад. наук. Археогр. комис. М., 2002. С. 35.
21
17
В истории исторической науки уже стало традиционным применять
жанровый подход при классификации таких историографических источников как произведения историков. В 60-х гг. XX в. его применяли
О.Л. Ванштейн и М.В. Нечкина, а сегодня выделяют жанры исторических работ некоторые соискатели ученых степеней24. И.С. Волин посчитал, что историографические источники целесообразно разделить на
типы, к которым можно отнести научные работы историков, историческую учебную литературу, источники, содержащие информацию о жизни и творчестве историков и т.д.25 А.И. Зевелев указывал, что «историографические источники можно классифицировать по следующим принципам: классовому происхождению, авторству, видам»26.
Последнее утверждение в прошлом году развил Г.М. Ипполитов, по
мнению которого «историографические источники классифицируются
(по общепринятому порядку) по видам, происхождению и авторству».
Как можно заметить, в своей формировке он повторил классификационный принцип А.И. Зевелева, но убрав из понятия «классовое происхождение» слово «классовое» заставил нас задуматься над тем, что же,
в данном случае, обозначает «происхождение»? Историк постарался
выделить группы историографических источников для проблемно-тематических историографических исследований: «исследования обобщающего характера» и «специальные исследования», внутри которых, к сожалению, указал только на два вида – «учебные издания» и «материалы научных конференций и прочих научных форумов». Остальные
(виды?) он просто перечислил, например: «общие фундаментальные труды по истории периода, который подвергается историографическому
осмыслению (так у автора – прим. С.М.)», «общие фундаментальные
труды по истории исторической науки» или «учебные издания, в которых до предела в обобщенном виде освещаются основные вехи истории периода, который подвергается историографическому осмыслению
и переосмыслению (так у автора – прим. С.М.)» и т.д., так и не указав
________________________
24
См.: Ванштейн О.Л. Западноевропейская средневековая историография. М.Л., 1964. С. 457; Нечкина М.В. История истории… С. 10; Клинова М.А. Историография уровня жизни городского населения (1946-1991): общероссийский и региональный аспекты: автореф. дис. … канд. ист. наук. Екатеринбург, 2009. С. 18; Игишева Е.А. Политическое развитие Урала в 1920-е гг. в отечественной историографии: автореф. дис. … д-ра ист. наук. Екатеринбург, 2010. С. 10.
25
Волин И. С. О pазнотипности истоpиогpафических источников/ Методологические и теоpетические пpоблемы истории исторической науки. С. 122-123.
26
Зевелев А.И. Историографическое исследование… С. 126.
18
принципа (ведь классовый подход он убрал) выделения видового состава историографических источников27.
Недавно болгарский историк А. Запрянова, признавая актуальность
типологизации историографических источников, предложила группировать их посредством выделения трех подгрупп: научные работы, опубликованные материалы в средствах массовой информации и архивные
материалы»28. Таким образом, она отнесла к историографическим источникам исторические источники иных видов, что представляется мне
неприемлемым даже в том случае, если продолжать видеть в истории
историографии всего лишь специальную историческую дисциплину.
Научно-педагогическая школа источниковедения – сайт Источнико-ведение.ru в последнее время актуализирует процесс дальнейшего формирования предметного поля источниковедения историографии29. Феноменологическая концепция Научно-педагогической
школы источниковедения, восходящая к эпистемологической концепции А.С. Лаппо-Данилевского позволяет исследователю плодотворно работать с историографическими источниками. Тем более что, как
справедливо отмечает М.Ф. Румянцева, сегодня происходит парадигмальное сближение историографии с источниковедением в рамках
интеллектуальной истории30.
Мне представляется важным, что в Научно-педагогической школе источниковедения ранее, с одной стороны, был предложен подход к изуче________________________
27
Ипполитов Г.М. Классификация источников в проблемно-тематических историографических исследованиях и некоторые подходы к их анализу // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2011. Т. 13. № 3. С. 502-505.
28
Запрянова А. Типология источников историографического исследования // Харківський історіографічний збірник. 2010. Вип. 10. С. 43, 47.
29
См.: Маловичко С.И. Феноменологическая парадигма источниковедения в изучении историографических практик // Imagines Mundi: Альманах исследований всеобщей истории XVI-XX вв.: Историк, текст, эпоха: IV международной научой конференции Уральского отделения Российского общества интеллектуальной истории.
Екатеринбург, 2012. С. 119-121; Его же. Источниковедение историографии с точки
зрения Научно-педагогической школы источниковедения/ Историческая наука и образование в России и на Западе : судьба историков и научных школ : материалы
международной научной конференции. М., 2012. С. 114-117; Румянцева М.Ф. Лекционные курсы А.С. Лаппо-Данилевского и В.М. Хвостова по методологии истории: опыт сопоставительного исследования/ Там же. С. 195-198.
30
Румянцева М.Ф. Феноменологическая парадигма источниковедения в актуальном историографическом пространстве/ Будущее нашего прошлого : материалы всероссийской научой конференции. М., 2011. С. 227.
19
нию конкретных текстов историков (В.А. Муравьев)31, с другой стороны,
сделано предположение о возможности использования теоретического подхода источниковедческого «проекта» к разработке теоретической основы
«проекта» историографического (О.М. Медушевская), так как они не разделены между собой и «их теоретические границы проницаемы»32. Кроме
того, актуализация О.М. Медушевской в теории источниковедения принципа «признания чужой одушевленности» (т.е. одушевленности автора
источника)33 позволяет исследователю не только работать с конкретным
историографическим источником, но, что для нас наиболее важно, задуматься о теоретической основе источниковедения историографии.
В современном историографическом исследовании применим тот же
принцип «признания чужой одушевленности», что и в источниковедении источников иных видов. Его применение, с одной стороны, позволяет заменить иерархическую структуру исторического знания культурными связями разных его типов, с другой стороны, – помогает преодолеть линейность историографического процесса, дополняя коэкзистенциальными связями.
Принцип «признания чужой одушевленности» позволяет учитывать, что
произведения историков прошлого по отношению к наблюдателю-исследователю выступают эмпирической реальностью – вещью, которая, сама
по себе, реализованный интеллектуальный продукт, результат целенаправленной человеческой деятельности, выступающей в процессе познания
как особый феномен. Этот феномен, по мнению О.М. Медушевской, представляет собой «главный материальный объект, посредством которого
возникает в автономной человеческой информационной среде феномен
опосредованного информационного обмена»34. Таким образом, источни________________________
31
См.: Муравьев В.А. История вновь и вновь/ Источниковедческая компаративистика и историческое построение: тез. докл. и сообщений XV научой конференции. Москва, 30 янв. – 1 февр. 2003 г. / сост. Ю.Э. Шустова; редкол.: В.А. Муравьев (отв. ред.) и др. ; Рос. гос. гуманитар. ун-т, Ист.-арх. ин-т, каф. источниковедения и вспомогат. ист. дисциплин. М., 2003. С. 25.
32
Медушевская О.М. Источниковедение и историография в пространстве гуманитарного знания… С. 22.
33
Медушевская О.М. Феноменология культуры: концепция А.С. Лаппо-Данилевского в гуманитарном познании новейшего времени // Исторические записки. М.,
1999. № 2 (120). С. 100-136.
34
Медушевская О.М. Эмпирическая реальность исторического мира/ Вспомогательные исторические дисциплины – источниковедение – методология истории в
системе гуманитарного знания: материалы XX международной научной конференции. Москва, 31 янв. – 2 февр. 2008 г.: в 2 ч. М., 2008. Ч. 1. С. 33.
20
коведческий подход к истории историографии может строиться на феноменологической концепции, которая, по меткому замечанию историка, уже
является источниковедческой по своей ключевой позиции35.
Идея, положенная О.М. Медушевской в основу концепции когнитивной истории, заключается в том, что когнитивная история рассматривает
в качестве эмпирического объекта все интеллектуальные продукты, созданные человечеством ранее и создаваемые сегодня, причем, историк неоднократно подчеркивала, что такие продукты создавались людьми осознанно, т.е. целенаправленно. О.М. Медушевская отмечала: «Человек всегда творит целенаправленно, он ставит себе определенную цель и по мере
продвижения к ней стремится сохранить накопленный информационный ресурс, создавая интеллектуальные продукты… За любой (завершенной) вещью угадывается цель ее создания. Соответственно этой цели целенаправленно отбирается материал с теми свойствами, которые отвечают замыслу»36. Конечно, среди целенаправленно создаваемых интеллектуальных продуктов особое место должны занимать труды историков.
Феноменологическая концепция позволяет рассматривать историю историографии (как и историю в целом) как науку, имеющую свой эмпирический объект, создававшийся в процессе целенаправленной деятельности
историописателя. Произведенный автором интеллектуальный продукт становится основным источником информации о человеке и исторической и
профессиональной культуре его времени. Созданные с определенной целью интеллектуальные продукты выполняют определенную функцию. Такие продукты, как отмечала О.М. Медушевская, «структурированы в соответствии с теми функциями, для которых они предназначены. Они имеют системное качество и, следовательно, способны фиксировать такой информационный ресурс, который говорит не только о них самих, но и той
системе, в рамках которой оказалось возможным их возникновение»37.
На цель создания того или иного рассказа о прошлом, по которой можно судить о функции самого этого произведения, ранее уже обращали внимание исследователи истории историографии. Например, на рубеже XIX–
XX вв. известный русский историк церковной историографии А.П. Лебедев, вмешавшись в спор о «классе сочинения» (историческое, статисти________________________
35
Медушевская О.М. История в общей системе познания смена парадигм/ Единство гуманитарного знания: новый синтез: материалы XIX международной научной конференции. Москва, 25–27 янв. 2007 г. М., 2007. С. 14.
36
Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008. С. 54.
37
Там же. С. 258.
21
ческое, полемическое и пр.) Игизиппа «Достопамятности», сделал осторожное предположение, что этот «класс» зависит от «ясно намеченной и
вызываемой обстоятельствами цели» автора сочинения38. Однако такое
замечание еще не было превращено в принцип научной классификации
исторических, а тем более историографических источников. Сегодня мы
признаем, что функциональны (по своему целеполаганию) и произведения историков, т.к. они несут в себе обозначение своей функции в системе исторического знания: монография, диссертация, статья, рецензия и
т.д. Неслучайно, как мне недавно напомнил Р.Б. Казаков, независимо от
историков определенную классификацию изданий уже проводили и проводят библиографы и книговеды (правда, историкам стоит со своих позиций осмыслить конкретную классификационную номенклатуру, в рамках которой определяется то или иное издание).
Функция того или иного произведения историка, основанная на цели создания его труда, и выступает основой классификационной процедуры, проводимой исследователем историографии. «Информационное поле продуктов человеческой деятельности имеет хорошо выраженную видовую конфигурацию», – метко подметила О.М. Медушевская39. Поэтому в качестве
объекта источниковедческой операции для нас выступает уже не отдельно
взятое произведение, а система (видовая структура) историографических
источников, соответствующая определенному типу культуры.
О возможности создания классификационной схемы историографических источников по модели классификации исторических источников,
выработанной советским источниковедением, говорил еще Л.Н. Пушкарёв. Однако его предложение предусматривало лишь активную позицию историографа и совершенно игнорировало «Другого» – историка
прошлого. Л.Н. Пушкарев предположил, что конкретная процедура классификации историографических источников будет зависеть от целей,
которые ставит исследователь40. Напротив, рефлексия о чужой одушевленности позволила Научно-педагогической школе источниковедения
за основу процедуры выделения видовой структуры исторических источников принять принцип целеполагания его автора («Другого»), а
________________________
38
См.: Лебедев А.П. Церковная историография в главных ее представителях с
IV-го века до XX-го. СПб., 1903. С. 19.
39
Медушевская О.М. Теория и методология… С. 244.
40
Пушкарев Л.Н. Определение, оптимизация и использование историографических источников/ Методологические и теоретические проблемы истории исторической науки… С. 103.
22
значит и классифицировать историографические источники не по цели
современного исследователя или библиографа, а по целеполаганию (авторскому замыслу) историка прошлого.
В отличие от иерархической практики классической науки, феноменологическая концепция источниковедения, в основу которой заложен
принцип «признания чужой одушевленности», позволяет выделять виды
(монографии, статьи, диссертации, тезисы, рецензии, лекции, учебные
пособия и т.д.) и группы (по типам исторического знания: научно ориентированное и социально ориентированное) историографических источников по целеполаганию и структурировать работы историков не по
значимости, а рассматривать их как рядоположенные. Такая практика
помогает не бороться с «социально мотивированным ложным истолкованиям прошлого», как призывал Дж. Тош41, а выявлять «другой», иной
по отношению к научной истории тип исторического знания.
В этой связи в качестве удобного примера можно привести ситуацию с диссертационными исследованиями по региональной тематике,
где в историографических разделах авторами совершенно не выделяются научно ориентированные работы по локальной и региональной истории и социально ориентированные работы по историческому краеведению. Более того, историографический анализ традиционно причисляемых к краеведческим исследований позволяет выявить, что некоторые
из них выполнены в исследовательском поле региональной истории (например, статья С.И. Архангельского «Локальный метод в исторической
науке» (журнал «Краеведение», 1927 г.))42.
Рассмотрим другой пример: видовую принадлежность сугубо научного диссертационного исследования С.М. Соловьева «Об отношениях Новгорода к великим князьям» выдает поставленная историком цель
работы: «прежде всего мы должны определить», «показать», «и потом
уяснить причины» и т.д.43 Напротив, национально-государственный нарратив не может относиться к той же группе видов историографических
источников, т.к. целью конструирования такой истории уже не является
исследование; неслучайно, тот же С.М. Соловьев в начале своей мно________________________
Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000.
С. 29.
42
См.: Маловичко С.И. «Локальный метод» С.И. Архангельского в тисках изобретенной генеалогии краеведения/ Историки между очевидным и воображаемым:
проблемы визуализации в исторической мысли. Нижний Новгород, 2011. С. 11-14.
43
См.: [Соловьев С.М.] Об отношениях Новгорода к великим князьям. Историческое исследование С. Соловьева. М., 1846. С. 1.
41
23
готомной «Истории России» рассуждает не о научных задачах, а «о значении, пользе истории отечественной»44, что говорит о сугубо социальной, а не научной ориентации такой работы.
Источниковедческий подход позволяет структурировать работы историков не по значимости, а ставить рядом как рядоположенные, но
не одинаковые. Выявление социально ориентированной практики историописания императрицы Екатерины II не позволит исследователю,
взявшему за основу принцип признания чужой одушевленности, сделать вывод о ее сочинении («Записки касательно российской истории»),
что это – «фундаментальное научное сочинение», но «полностью уйти
от современности Екатерине-историку не удалось»45. Новая информация, которую предоставит историку проведенная источниковедческая
процедура, даст ему повод не согласиться с выводом коллеги и отметить, что сочинение Екатерины не было научно ориентированным, а поэтому автор «Записок» и не ставил целью «уход от современности».
Принцип признания чужой одушевленности помогает различать цели
процесса историописания, а значит, дает возможность увидеть, например, в «Истории» М.М. Щербатова иную, чем в «Критических примечаниях» И.Н. Болтина видовую принадлежность произведений и позволяет получить дополнительную информацию об историографических
операциях исследователей XVIII в. Он сделает необходимым еще раз
вернуться к критике современниками «Истории государства российского» М.Н. Карамзина или «скептической» школы, поможет выявить
разные типы историописания в практике региональных и местных исторических исследований и т.д.
Таким образом, феноменологическая концепция источниковедения,
выступая теоретической основой источниковедения историографии, позволяет акцентировать внимание на специфике профессионализации исторического знания, а само источниковедение историографии становится
инструментом, способным выявлять научные и ненаучные формы исторического письма, вырабатывать критерии, позволяющие в источниковедческой операции историографического исследования отличить логику
создания научного труда от логики иных форм историописания.
________________________
Соловьев С.М. История России с древнейших времен : в 6 кн., 29 т. СПб.,
1896. Кн. 1. Т. 1. С. 1.
45
Лосиевский И.[Я.] С пером и скипетром/ Екатерина II. Российская история.
Записки великой императрицы. М., 2008. С. 22.
44
24
С.С. Ходячих
ETHOS NORMANNORUM: САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ
НОРМАНДСКОЙ АРИСТОКРАТИИ В АНГЛИИ (1066 – 1100)
КАК СПОСОБ ФОРМИРОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ
В ПРОСТРАНСТВЕ ВЛАСТНЫХ ИНТЕРЕСОВ
Проблемы этнической и социальной самоидентификации первого поколения нормандской аристократии в Англии (после битвы при Гастингсе 1066 г.) являются составной частью более широкого спектра вопросов, связанных с изучением идентичностей в целом.
В средневековье одной из наиболее частых ситуаций, в которых происходило взаимодействие разных этносов и культур, была ситуация завоевания. Наиболее характерный пример – Нормандское завоевание 1066
г., в результате которого была выработана особая ментальная структура,
оказавшая большое влияние на нормандскую идентичность и значительно изменившую ее – то, что можно назвать ethos Normannorum. Это понятие включает в себя комплекс морально-этических императивов, ценностей и мировоззренческих установок нормандской аристократии, а также те средства и методы, которыми они руководствовались при достижении своих целей в иноэтнической среде1. Удачное, на наш взгляд, определение этосу дал доктор Кент Хьюз: по его мнению, этос «просто показывает, что вы за человек. Это ваш характер. Это вы как личность.
Этос связан с состоянием вашей внутренней жизни…»2. От адекватной
интерпретации концепта ethos Normannorum в том числе зависит и выявление способов формирования историко-гносеологического феномена
исторической памяти в пространстве властных интересов.
Традиционно попытки изучения и раскрытия процессов этно-социальной самоидентификации нормандцев после 1066 г. связаны с анализом
наиболее распространенного в медиевистике такого вида исторических
источников, как анналы и хроники (в первую очередь, «О нравах и де________________________
1
Очень емко, на мой взгляд, описание сути проблемы дал в своей монографии
А.В. Якуб: «В современной историографии эта проблема обозначена как проблема
Normannitas, что на русском языке может звучать как «норманность», а по сути
дела сводится к проблеме самоидентификации норманнов в иноэтнической среде».
Отмечу, что в нашем случае речь, конечно же, идет, о нормандцах, а не о норманнах
– более раннем этническом и, что не менее важно, историографическом концепте.
См.: Якуб А.В. Образ «норманна» в западноевропейском обществе IX-XII вв.: становление и развитие историографической традиции. Омск, 2008. С. 49.
2
Хьюз К. Анатомия экспозиции: логос, этос, патос // Альманах «Кафедра». Самара, Октябрь. 2009. С. 53.
25
яниях первых герцогов Нормандии» Дудона Сен-Кантенского3 и «Деяний нормандских герцогов» Вильгельма Жюмьежского4). Однако смещение источниковедческого акцента в интерпретационной модели (подробное изучение эпистолярного наследия, документальных и юридических памятников, а также источников лиро-эпического характера5) позволяет рельефнее и аутентичнее рассмотреть проблемы этнической и
социальной самоидентификации нормандской аристократии в Англии.
Исследование концепта ethos Normannorum подразумевает ответ на вопрос: какое моральное право имели нормандцы на завоевание Англии? По
мнению американского социолога Иммануила Валлерстайна, «вмешательство на самом деле является правом, которое присваивает себе сильный»,
однако, «это такое право, которое трудно легитимизировать, поэтому оно
всегда оспаривается с политической и моральной точек зрения»6. К 1066
г. англосаксонское и нормандское общества находились в неравных условиях: в конечном итоге англосаксы, оказавшиеся в ситуации кризиса
собственной идентичности7, потерпели, прежде всего, идеологическое
поражение. Своей кампании Вильгельм Завоеватель нашел моральное оправдание – на Британские острова он как победитель и своего рода «интервент» нес новую систему ценностей, а «ценности интервентов рассматриваются как универсальные»8. Однако ethos Normannorum и все прочие
моральные доводы нормандцев оказались «запятнанными материальными выгодами», которые они получили в результате Завоевания9. Также
большую роль в процессе санкционирования военного похода нормандских рыцарей сыграла церковь. Вильгельм нашел поддержку не только
у римского папы Александра II, на его стороне выступил будущий архи________________________
3
Dudonis Sancti Quintini De Moribus et Actis Primorum Normanniae Ducum / Ed.
par J. Lair. Caen, 1865.
4
William of Jumiиges, Orderic Vitalis and Robert of Torigni. Gesta Normannorum
ducum / Ed. by E.M.C. van Houts. Vol. 1. Oxford, 1994.
5
Речь идет о знаменитой «Песни о битве при Гастингсе». См.: The Carmen de
Hastingae Proelio of Guy Bishop of Amiens / Ed. by C.Morton and H.Muntz. Oxford,
1972. P. 2-53.
6
Валлерстайн И. Европейский универсализм: риторика власти // Прогнозис.
Журнал о будущем. № 2(14). Лето 2008. С. 21.
7
Подробное изложение феномена кризиса идентичности см. в статье В.Хесле:
Хесле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы философии. 1994. №10. С. 112-123.
8
Валлерстайн И. Указ. соч. С. 21.
9
Речь идет о практике раздач земель рыцарям и баронам новым английским королем Вильгельмом Завоевателем сразу же после его коронации в декабре 1066 г.
26
епископ Кентерберийский Ланфранк, который, опираясь на собственную
интерпретацию 75-го канона Четвертого Толедского собора10, заявил, что
нормандский герцог имеет полное моральное право убить клятвопреступника Гарольда, и это по церковным законам даже является «деянием благочестия», в результате чего последний перестал быть узурпатором и не
подлежал анафематствованию11. Таким образом, с точки зрения католической церкви, которая в лице папы руководствовалась христианской догматикой, Нормандское завоевание заслуживало признания как предприятия исключительно этически чистого.
Отдавая приоритет этно-национальному фактору, битву при Гастингсе в том виде, в котором она отражена в «Песни о битве при Гастингсе» Ги Амьенского12, следует рассматривать как своеобразное противостояние английской и нормандской идентичностей. Проанализировав
это произведение, складывается довольно четкое представление о первоначальном восприятии нормандцами англичан и выстраивается гиперболизированный образ храброго нормандца, например: «французы, сведущие в военной хитрости, опытные в военном искусстве»13 и т.д.). Однако автор «Песни…» включает этническую категорию «Normanni» в
состав конструкта «Franc», и зачастую не разделяет эти понятия (к примеру, во время описания битвы фигурирует именно концепт «Franci»),
однако, не отказывает первым в наибольшем восхвалении («Нормандцы, готовые к несравненным достижениям»14), хотя, как известно, в войско нормандского герцога входили и рыцари из других государств15.
Таким образом, нормандцы, признавая свою исключительность, изна________________________
Четвертый Толедский собор состоялся в 633 г. н.э. под председательством Исидора Севильского. На нем наряду с обсуждением вопросов литургии, церковной
дисциплины и иудейской религии было вынесено важное постановление относительно
выборов короля. 75-ый канон определял, что король должен избираться на собрании знати (primates gentis) и епископов. Был осужден любой насильственный захват
власти, зачинщики подобных беспорядков должны быть прокляты.
11
Garnett G.Conquered England. Kingship, Succession and Tenure, 1066-1166.
Oxford, 2007. P. 36-38.
12
Самым ранним, не считая Англосаксонской хроники, и, пожалуй, наиболее тенденциозном (не считая «Деяний Вильгельма, герцога нормандцев и короля англичан» Вильгельма из Пуатье (ок. 1077 г.) произведении, в котором упоминается о
битве при Гастингсе.
13
Atribus instructi, Franci, bellare periti (The Carmen de Hastingae Proelio of Guy
Bishop of Amiens / Ed. by C.Morton and H.Muntz. Oxford, 1972. P. 26).
14
Normanni faciles actibus egregiis (Ibid. P. 18).
15
Apulus et Calaber, Siculus, quibus iacula feruunt; Normanni… (Ibid.).
10
27
чально относились к англосаксам негативно, а ethos Normannorum является аккумулятивным и стеоретипизированным выражением этоса победителей в целом. «Песнь о битве при Гастингсе» заложила первый
камень в общее основание процесса формирования английской исторической памяти в пространстве властных интересов.
Наиболее яркое проявление концепт ethos Normannorum находит в мировоззренческом поле высшей церковной элиты. С точки зрения изучения
феномена средневековой ментальности именно представители средневекового духовенства оставались главными носителями социокультурной традиции: они отвечали за сохранение, «за выбор в спектре возможных
memorabilia того, что является memoranda, т. е. вещами, помнить которые
должно»16, и передачу культурной памяти последующим поколениям. Так,
немалый интерес вызывает одно из ранних писем архиепископа Ланфранка, в котором он называет себя «novus Anglus»17, что можно перевести как
«новый», «новоиспеченный» англичанин. В послании королеве Шотландии
Маргарет18 Ланфранк дает себе такую характеристику: «грубый чужестранец простого происхождения, опутанный грехом»19. В эпистоляриях более
позднего периода фигурирует выражение «nos Anglos»20 («мы англичане»).
Разница в написании писем составляет примерно десять лет (1071 и 1081
гг. соответственно), идентификация себя как прежнего нормандца и «нового англичанина» постепенно изменяется и Ланфранк начинает отождествлять себя с этнической категорией «англичане». Тем не менее, надо
полагать, что архиепископ Кентерберийский по своему мировоззрению
и мировосприятию до конца жизни останется именно нормандцем21, и
________________________
Гири П. Память/ Словарь средневековой культуры / Под ред. А.Я.Гуревича.
М., 2003. С. 342.
17
The Letters of Lanfranc Archbishop of Canterbury. Ed. by H.Clover and M.Gibson.
Oxford, 1979. P. 36-38.
18
Маргарет была супругой короля Шотландии Малькольма III Великого Вождя (ум. в 1093 г.), а также сестрой Эдгара Этелинга, свергнутого англо-саксонского
претендента на английский престол, который впоследствии получил поддержку со
стороны Шотландии.
19
…hominem extraneum uilem ignobilem peccatis inuolutum… The Letters of
Lanfranc… P. 160; Letter from Lanfranc, Archbishop of Canterbury, to Margaret, Queen
of Scotland, A.D. 1070-1089/ Early Scottish Charters prior to 1153 / Ed. by A.C.Lawrie.
Glasgow, 1905. P. 8.
20
The Letters of Lanfranc… P. 156.
21
Специально выделяю курсивом этноним нормандцы, поскольку, Ланфранк,
безусловно, оставался ломбардцем, а принадлежность к нормандцам как к победителям весьма условна. Вероятно, именно по этой причине Ланфранк очень редко
16
28
эта линия в его поведении будет ярко выражена (к примеру, отношение
к местным святым22).
Отдельные элементы ethos Normannorum находят свое выражение в
источниках юридического характера. Например, т.н. «Наставление короля Вильгельма» («Institutio regis Willelmi»23), изданное, по всей вероятности, между 1067 и 1077 гг. «Institutio regis Willelmi» отражает видение Вильгельмом I правовой ситуации в Англии после Нормандского завоевания, и представляет собой разбор возможных вариантов развития правовых отношений (поведения в суде, порядка подачи жалоб и
т.д.) между англичанами и французами. Адресованное всем англичанам («totam Angliam»24), «Institutio» нарративно закрепляет казуальное
творчество Вильгельма Завоевателя, а также фиксирует механизм его
реализации на практике. Вильгельм называет англичан двумя этнонимами:
более употребителен термин «Anglicus» («англичанин») и всего лишь
один раз встречается этнонимическое сочетание «anglicus homo» («английский человек»), при этом этно-национальная принадлежность нормандцев выражена довольно опосредованной и общей формулировкой
«Francigena», т.е. француз(ы) 25. Из приведенных в тексте документа
поведенческо-правовых казусов следует, что политико-правовые нормы, установленные королем Англии (а некоторые и существовавшие до
него), в одинаковой степени распространяются и на англичан, и на нормандцев («…если француз обвиняет англичанина судебным порядком
по тем же обстоятельствам26, англичанин имеет полное право защищать
________________________
называл себя англичанином (концепт «Anglus» мы находим всего лишь в нескольких
его письмах, не более того). См.: Thomas H.M. The English and the Normans: Ethnic
Hostility, Assimilation and National Identity. Oxford, 2003. P. 286.
22
Подробнее см.: Ходячих С.С. Ланфранк и Ансельм о культах англосаксонских
святых: казус beatus Жlfegus (на материале «Жития святого Ансельма» Эадмера)/
Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. Журнал научных публикаций. 2009. №5. С. 92-96; Rubenstein J. Liturgy against History: The Competing
Visions of Lanfranc and Eadmer of Canterbury // Speculum, 74 (1999); Pfaff R.W.
Lanfranc’s Supposed Purge of the Anglo-Saxon Calendar/ Warriors and Churchmen in
the High Middle Ages / Ed. T.Reuter. London, 1992.
23
Wilhelm I: Lad (Beweisrecht zw. Englдndern u. Franzosen) [1067-77]/ Die Gesetze
der Angelsachsen / Ed. by F.Liebermann. Halle a. S., 1903. Vol. I. P. 483-484.
24
Судя по всему, под «всеми англичанами» Вильгельм Завоеватель имел в виду
всех жителей своего королевства: и англосаксов, и нормандцев – новых англичан.
25
Имеются в виду именно нормандцы как часть французской нации.
26
Т.е. в краже или убийстве, или каком-либо другом деянии: …de furto uel
homicidio uel aliqua re… (Wilhelm I: Lad… P. 483).
29
себя в споре или в суде, если он это больше предпочитает»27). Есть все
основания предполагать, что Вильгельм, официально заявивший о себе
после 1066 г. как rex Anglorum, и de facto свято чтящий законы «нашего родственника»28 короля Эдуарда Исповедника («Я хочу, чтобы вы
оставили все те достойные законы, которые были в дни короля Эдуарда»)29, тем не менее, пытается завуалировано показать неравенство англичанина и француза (нормандца) в юридических спорах. Более детальное и внимательное прочтение «Institutio» наводит на мысль о том,
что в отдельных случаях «Francigena» (напомню, источник написан сразу после 1066 г.) имел возможность выступать в тяжбе «с помощью
своих свидетелей по законам Нормандии (курсив мой – автор.)»30, то
есть в определенном смысле следует вести речь о некоем подобии судебного иммунитета нормандцев в Англии в первые года после Нормандского завоевания. Благодаря такому положению имплицитно повышался их правовой статус, однако, с другой стороны, появлялась потенциальная «опасность» в безнаказанности нормандцев. Так, желание Вильгельма судить подданных своего герцогства на ранее чужой, но теперь
завоеванной (то есть по сути своей) территории, по нормандским законам свидетельствует о попытках поиска оптимальной модели построения
судебно-правового механизма в Англии (возможно с заимствованием
континентального опыта). Подобные представления герцога о необходимом и дьлжном являются общим отражением его видения ситуации, а
также составной частью ментальной структурой ethos Normannorum.
При изучении королевских грамот, указов и постановлений важным
интерпретационным звеном является их семантический анализ, благодаря которому можно проследить механизм формирования исторической памяти в пространстве властных интересов. Одна из особенностей
diplomata regia, вышедших не только из английской, но и из шотландской королевских канцелярий, заключается в том, что на их страницах
________________________
…si Francigena compellet Anglicum per bellum de eisdem rebus, Anglicus plena
licenta defendat se per bellum uel per iudicium, si magis ei placeat. (Ibidem. P. 483-484).
28
…Eadwardi, propinqui nostri… (Willelmi articuli Londoniis retractati // Die Gesetze…
P. 490. Аутентичность этого источника до сих пор остается под вопросом: предположительно, это более поздняя компиляция начала XIII в., вероятно, 1210 г.). В документальных источниках Вильгельм всячески старается подчеркнуть свое родство с Эдуардом Исповедником, подчеркивая, что власть ему досталась вполне законно.
29
…ego uolo, quo duos sitis omni lege illa digni, qua fuistis Edwardi diebus regis.
(Wilhelms I. Urkunde Fьr London // Die Gesetze… P. 486).
30
…per testes sous secundum legem Normannie. (Wilhelm I: Lad… P. 483).
27
30
отчетливо проявляется этнонимическое «превосходство» нормандцев
(французов) над англичанами. Практически во всех документальных и
юридических источниках этнонимы «Francis», «Francigenis» при перечислении в одном ряду других народностей («Anglis», «Scottis») стоят
перед ними, на первом месте31. Такая последовательность и такой порядок выстраивания этнонимов не случайны: они вполне осознанно и
справедливо, с токи зрения нормандцев, фиксируют их законное право
считаться хозяевами английской земли, то есть быть первыми во всем,
а также закрепляют это право нарративно – в официальных документах. Подобные действия первых нормандских королей Англии имели
конкретные мировоззренческие цели: в памяти последующих поколений они должны были быть главными действующими лицами английской истории второй половины XI в. Проявление ethos Normannorum более чем очевидно, в данном случае именно через ментальность формируются стереотипизированные образы32 нормандца: победителя, справедливого завоевателя, мудрого и талантливого руководителя.
Подведем итоги. Этнополитическая ситуация в Англии после 1066 г.
была обусловлена противостоянием английской и нормандской идентичностей, при этом наиболее ярким выражением последней стал концепт
ethos Normannorum. Исследование разнопланового источникового материала показало, что нормандцы на правах победителей старались любыми способами документально отразить свое превосходство над англичанами. Даже, несмотря на убедительные попытки Вильгельма I по установлению единой системы судопроизводства, как для англичан, так и для
нормандцев на территории Англии, очевидна пронормандская позиция
короля. Этническая самоидентификация нормандской аристократии носила
латентный характер: заявления о причислении себя к англичанам имели
по большей части идеологические основания, и далеко не всегда отражали их действительную национальную принадлежность. Двойственное
________________________
Напр.: …et omnibus suis fidelibus Francis et Anglis et Scottis, salutem (Confirmation
by King William II. of England, A.D. 1095-1100./ Early Scottish Charters prior to 1153
/ Ed. by A.C.Lawrie. Glasgow, 1905. P. 14); …maxima multitudine Francorum et
Anglorum (Charter by King Edgar to Durham A.D. 1095./ Early Scottish Charters… P.
13); …Willelmus… rex Anglorum comitibus uicecomitibus et omnibus Francigenis et
Anglis,… salutem (Wilhelm I.: Episcopales Leges (Geistliches Gericht) [1070-76(1072?)]
// Die Gesetze… P. 485).
32
Именно образы, поскольку говорить о формировании стереотипов нормандцев в Англии пока еще рано – этим будут заниматься английские хронисты конца
XI – XII вв.
31
31
правовое положение нормандцев в Англии – подданных, с одной стороны, своего герцогства, а, с другой, нового Английского королевства, –
свидетельствует о том, что они имели юридические преимущества в виде
возможности разбора их казусов по нормандским законам. Так, были
заложены основы процесса создания положительного образа завоевателей, а ethos Normannorum явился одним из способов формирования исторической памяти в пространстве властных интересов.
И.А. Краснова
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ФЛОРЕНТИЙСКИХ ХРОНИСТОВ
ОБ ЭВОЛЮЦИИ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ ЗНАТИ
Умы флорентийцев на протяжении 200 с лишним лет занимал вопрос о
генезисе и эволюции знатных родов, что доказывает наличие не угасающего интереса к социальным противоречиям между грандами и народом1.
К сожалению, в распоряжении исследователей довольно мало аутентичных источников, на основе которых можно было бы всесторонне изучить
проблемы генезиса знатных фамилий Флоренции2. На большие сложности, вызывающие путаницу с идентификацией фамилий флорентийских нобилей по названиям патронимий, указывал в свое время Н. Оттокар, опираясь на архивные документы второй половины XIII в. По словам историка, стремящегося применить просопографический метод исследования
состава правящего слоя Флоренции в 70-80-е гг., многочисленные ошибки с вариантами определения «демонстрируют ясно, с какими трудностями сталкиваются попытки идентифицировать отдельных персонажей или
реконструировать историю отдельных флорентийских фамилий»3. Согласно мнению современного исследователя Э. Фаини: «Мы не можем точно
реконструировать сагу об аристократии столь давней, ибо с трудом узнаем об именах тех, из кого она состояла; но еще менее мы можем сказать
________________________
1
Помимо вышеуказанной хроники Джованни Виллани, который посвящает этому вопросу несколько страниц, и уже исследованного труда В. Боргини, надо отметить «Политико-моральный трактат» Джованни Кавальканти, составленный около 60-х гг. XV в. См.: Giovanni Cavalcanti. Il Trattato politico morale // Grendler M..
The «Trattato politico morale» of Giovanni Cavalcanti. Geneve, 1973; Borghini V. Storia
della nobilta fiorentina. Pisa, 1974.
2
О значительной скудости источников, в том числе официальных документов
относительно XIII в., см.: Raveggi S. Il regime ghibellino // Ghibellini, guelfi e popolo
grasso: i detentori del potere politica a Firenze. Firenze, 1978. P. 23-24, 26-27.
3
Ottokar N. Comune di Firenze alla fine del Dugento. Torino, 1962. P. 68.
32
о низших стратах населения. Мы можем все же утверждать, что эти контрасты (между знатью и народом – прим. И.К.) взрывались, следуя линиям надлома, которые уже пронизывали общество»4.
В главах, относящихся к XI-XII вв., Джовании Виллани упоминал
50-60 фамилий грандов, которые он относил к древнейшим семьям флорентийской знати, кратко комментируя направленность их эволюции. Из
этих комментариев выясняется, что к тому времени, когда писал хронист, большая часть этих фамилий пришла в полный упадок, выродилась или обратилась в пополанство5. Лишь некоторые из этих домов
сохранили политическое влияние до середины XIV в.: Бисдомини, часть
Донати, Уберти, Саккетти – «очень древнее семейство»6, Буондельмонти7 и Адимари – «на сегодняшний день это самый знатный род во Флоренции, но в то время они не принадлежали к наиболее древним». Относительно фамилий Барди и Перуцци хронист испытывал еще большее сомнение. Таким образом, даже в перечислении самых древних
родов, «старинных благородных фамилий» Флоренции есть указание на
процесс ротации знатных семейств8.
________________________
4
Faini E. Firenze nell’etа romanica (1000-1211). L’ espansione urbana, lo sviluppo
istituzionale, il rapporto con il territorio. Firenze, 2010. Р. 129.
5
«Баруччи, род которых уже пресекся», «Гречи, которые все перевелись», «Фильи
Джованни и Фильи Гвинелли почти захирели», «Гвиди, которые славились своим
могуществом, а ныне никому не известны», «Кьярмонти, весьма древний род, но в
наше время захирел», «Уги – род их ныне угас», «Мильорелли впали в ничтожество», «Джуоки стали пополанами», «Элизеи тоже принадлежат ныне к пополанам.
–Виллани Дж. Новая хроника или история Флоренции. Перевод, статья и примечание М. А. Юсима. М., 1997. IV. 10-13. C. 85-87.
6
Саккетти – очень древний род Флоренции, владевший многими домами и дворцами в городе. С начала XIII в. очень активно участвовали в политической жизни.
Члены цеха Калимала. Занимали одно из руководящих мест в партии гвельфов. Род
стал клониться к упадку после 1280 г. См.: Tarassi M. Il regime guelfo // Ghibellini,
guelfi e popolo grasso: I detentori del potere politica a Firenze. Firenze, 1978. P. 118-119.
7
Буондельмонти - древняя фамилия флорентийских грандов, феодальный род.
Они утвердились в городе около 1135 г., будучи по характеристике Дж. Виллани
«старинным и знатным родом контадо, владевшим замками» (Виллани Дж. VI. 39.
C. 106.). Уже в XII в. участвовали в консулате коммуны. Их межклановая борьба с
Амидеи, по мнению Дж. Виллани, привела к расколу общества на гвельфов и гибеллинов. Их богатства базировались преимущественно на земельной собственности и сделках по купле-продаже земли. Буондельмонти занимали традиционно господствующее положение в партии гвельфов, но не участвовали в приоратах – свидетельство того, что не были вписаны в цехи. См.: M. Tarassi. Op. cit. P. 110.
8
Этот тезис подтверждают современные исследования. В частности, делается акцент на том, что в XIII в. происходил процесс смены фамилий знати. На политичес-
33
Хронист Рикордано Малиспини приводил примерно те же фамилии
в качестве представителей «древней знати»9, к которым он относил себя
и свой род, подчеркивая признаки благородства и величия: «Ламберти
– древнейшие благородные люди, по великой знатности и древности рода
их хоронили верхом на конях из металла, поскольку они были очень
знатными по крови»; то же самое было сказано о Солданьери – «их
также хоронили верхом, чего они добились своим величем и силой»10.
В отличие от Джованни Виллани Малиспини в больщей степени акцентировал внимание на таком атрибуте фамилий знати, как владение башнями внутри городских стен: «Указанные башни почти все или большая их часть принадлежали нобилям Флоренции: … дом нобилей Уберти
имел много башен, ими владели Орманни…, …имели башни Малиспини, Инфангати, Тебальдуччи…», далее речь шла о местонахождении
башен вблизи определенных церквей. «Все означенные башни имели высоту в 120 локтей… и много башен именовались «башнями соседств»,
ибо из-за гражданских войн их строили поблизости друг от друга»11.
Он также отмечал процессы вырождения: «Фильи Петри являлись богатейшим родом древних купцов, как и Делла Пера, каковые были старинным благородным родом,.. а сегодня они в упадке»; «Дель Азино и Белькулаччи, которые сегодня угасли»12. Рикордано Малиспини свидетельствовал и о новых фамилиях, входящих в круг знати: «Теперь необходимо, чтобы
я, Рикордано, упомянул о тех фамилиях, которые в мое время начали становиться грандами… Начнем с сестьеры Ольтрарно, потому что в раннее
время там обитали люди дурных условий и низкого происхождения, но в
мое время стали туда приходить могущественные семейства: Моцци, Бар________________________
кую арену выдвигались новые фамилии: Спини, Моцци, Барди, Фрескобальди, Черки, которые уже через 15-20 лет уверенно числились среди магнатских домов. См.:
Ottokar N. Il Comune di Firenze. P. 38; Tarassi M. Il regime guelfo. P. 144.
9
Malispini R., Malispini G. Storia fiorentina. Milano, 1880. Cap. C-CII. P. 99-104.
Cравн.: Виллани Дж. Новая хроника. V. 39. C. 130-131.
10
Malispini R., Malispini G. Storia fiorentina. CIII. Р. 102-103. Примерно те же
фамилии перечислял и Дж. Виллани: Виллани Дж. новая хроника. IV. 10-13. C. 8587. Он писал, что Ламберти были «знатным и влиятельным семейством, происходившим из Германии, в XIII в. – гибеллинами». – Виллани Дж. Новая хроника. IV.
12. C. 86; О Солданьери Виллани замечал, что этим грандам принадлежало мощное
укрепление в городе – Тараканья башня – Там же. IV. 12. C. 86; VI. 33. C. 153.
11
Malispini R., Malispini G. Storia fiorentina. CXXXVII. P. 132-133.
12
Ibid. CIII. Р. 101-102. В отличие от Джованни Виллани Р. Малиспини не делил
четко знатные фамилии по сестьерам и приходам. Ср. Виллани Дж. Новая хроника.
IV. 10-13. C. 85-87.
34
ди, Якопи, называемые Росси, Фрескобальди, которые все пришли недавно и были купцами незнатного происхождения. Затем пришли Торнаквинчи и Кавальканти низкого происхождения, бывшие купцами, как и Черки,
но быстро начали они с недавнего времени возвышаться»13.
На смену переживающим упадок семейным кланам приходили новые фамилии знати, о которых Джованни Виллани упоминал только применительно к событиям, относящимся к середине XIII в., в связи с разделением городского общества на гвельфов и гибеллинов, отмечая, что
Росси, Барди, Моцци, Кавальканти, Черки – «не столь уж древние
роды»14. После 1260 г. историк добавил к вышеперечисленным лишь
несколько фамилий грандов-гвельфов: Альтовити, Бальдовинетти, Бордони, Гиберти и некоторые другие. Данные Виллани и Малиспини свидетельствовали о социальной динамике внутри сословия флорентийских грандов в XI-XIV вв.: старые фамилии приходили в упадок и вырождались, новые поколения знати, «ранее малозначительные выходцы
из купечества», возвышались и утверждались15.
________________________
Malispini R., Malispini G. Storia fiorentina. CIV. P. 105.
Виллани Дж. Новая хроника. V. 39. C 130-131. К ним хронист также относил
Росси – «род не столь уж древний, но начинавший входить в силу, Фрескобальди –
«в ту пору малозначительные», Барди и Моцци, Кавальканти – «недавние выходцы из купечества», Черки, «начавшие возвышаться, несмотря на свое купеческое
происхождение». Иатльянский историк Серджо Раведжи высоко оценивает степень
достоверности данных Джованни Виллани относительно тех фамилий знати, которые перечислял хронист. Согласно немногим документальным источникам, сохранившимся от XIII в., содержащим перечни фамилий участвующих в советах и списки изгнанников, подтверждается ведущая роль нобильских родов в политике города на Арно – Raveggi S. Op. cit. P. 29-30. Эти данные Джованни Виллани цитировал,
ссылаясь на автора, флорентийский юрист и политик Лапо да Кастильонкьо –
Epistola composta per lo Nobile Uomo e Dottore Eccelentissimo messer Lapo da
Castiglionchio cittadino fiorentino a messer Bernardo suo figlio canonico della Chiesa
Cattedrale di Firenze. Bologna, 1753. P. 85. Этот автор повествовал о вражде и битвах в стенах города гвельфских и гибеллинских родов – Ibid. P. 100-101.
15
Это утверждение подтверждается современными историческими исследованиями. Многие примеры социальной динамики относятся к периоду середины-второй половины XIII в. Например, в число знатных семейств начинают входить новые люди – Моцци и Спини, представители «новой плутократии». О Моцци Виллани писал также, как и о Барди в ряду знатных семейств: «малозначительные гвельфы» (Виллани Дж. VI. 79. C. 186; VIII. 1. C. 224). О Спини Виллани упоминает
только в связи с событиями 1360 г. (Виллани. Дж. Новая хроника. VI. 79.). Массимо Тарасси считал, что это фамилии пополанского происхождения, которые уже к
середине XIII в. владели палаццо и башнями в городе, приобрели рыцарское достоинство и доступ к высшим магистратурам, занимали выское положение в партии
13
14
35
Примерно через 100 лет после этих хронистов к проблемам генезиса флорентийской знати обратился историк Джованни Кавальканти, полностью убежденный в том, что является представителем древнего и знатнейшего рода. Джованни Кавальканти пришел бы в крайнее негодование по поводу утверждений, что его знатные кавалеры-предки были «выходцами из купечества». Историк XV в. был знаком с городскими хрониками XIV в.: он не только пользовался текстом Джованни Виллани,
но неоднократно вступал с ним в открытую полемику16. В частности, в
«Новом труде», написанном после «Флорентийских историй»17, он критиковал Виллани за то, что тот неправильно понял и истолковал «Катилинарий»18 Саллюстия, утверждая, что Катилина для обмана преследующих его римлян выступил из города Фьезоле, приказав подковать лошадей задом наперед, «чтобы казалось, будто войско входило в город,
а не удалялось»19. Кавальканти высказывал отсутствие пиетета к первому городскому хронисту, ставшему архетипом историка: «Джованни Виллани читал [Саллюстия], не столько понимая, сколько желая воспламенить души читателей своим трудом, сделать его более чудесным…
________________________
гвельфов, а в официальных документах к их именам прибавляли титул «Dominus».
К 1250 г. они создали крупнейшую банковскую компанию, имевшую филиалы в
Апулии, Англии и при папском дворе, а также финансировали гвельфскую партию.
К новым людям в XIII в. относились и Барди, которые также входили в цех Калимала и конкурировали с Моцци-Спини, создав свою компанию еще в последние десятилетия XII в., и вскоре были уже очень влиятельны в городе и партии гвельфов. Эти фамилии пользовались покровительством со стороны могущественных
внешних сил. Барди, Спини и Моцци в 1293 г. попали в проскрипционные списки
как магнаты. См.: Tarassi М. Il regime guelfo. P. 102-108. Д. Медичи писала о том,
что в 80-90 гг. XIII в. первостепенную роль начинают играть фамилии банкиров
Барди, Пульчи, Спини, которые уже считались магнатскими родами, во всем равными «по статусу, образу жизни, менталитету и мнению в народной молве» старым
могущественным магнатам. В то же самое время нобильские дома, не сумевшие через посредство участия в старших цеховых корпорациях адаптироваться в коммунальной среде (Форабоски, Сици), испытывали полный упадок. - Medici D. I primi
dieci anni del priorato // Ghibellini, guelfi e popolo grasso: i detentori del potere politica
a Firenze. Firenze, 1978. P. 225. В последние годы XIII в. начинают возвышаться
фамилии пополанов-банкиров, которых в следующем столетии часто считали знатными: Альтовити, Джиролами, Аччайуоли, Альбицци, Каниджани, Строцци –Parenti
P. Dagli Ordinamenti di Giustizia alle lotte tra Bianchi e Neri // Ghibellini, guelfi e popolo
grasso: I detentori del potere politica a Firenze. Firenze, 1978. P. 285, 295.
16
Cavalcanti G. Istorie fiorentine / A cura di F. Polidori. Firenze, 1838. I. Р. 6.
17
Автор не датировал своих записей.
18
Имеется в виду сочинение Саллюстия (86-35 до н. э.) «Заговор Катилины».
19
См.: Виллани Дж. Новая хроника. I. 32. C. 26-27.
36
Знаменитый Саллюстий написал истину, но Джованни Виллани не понял его, и… оставил свидетельство о событии недостоверном, когда написал, что Катилина подковал лошадей задом наперед… Ибо невозможно произвести опытным путем вещь, подобную этой»20.
В отличие от Джованни Виллани представитель рода Кавальканти пытался произвольно соотнести приход новых генераций нобилей с глобальными историческими событиями Это позволило ему прийти к выводу,
что флорентийская знать образовалась путем синтеза римских и германских родов21. Нет оснований полагать, что в данном случае Джованни
Кавальканти использовал хронику Джованни Виллани в качестве источника, поскольку многие данные не совпадают. В частности, фамилии, которые историк XV в. относил к римскому корню, по мнению Джованни
Виллани, произошли от лангобардов22. Смена фамилий знати, по данным
Кавальканти, впервые случилась в связи с приходом в Италию остготского вождя Теодориха: «Тогда многие достойнейшие люди из римских
фамилий из отвращения к варварам уехали из Флоренции, куда некоторые вернулись только после побед византийского полководца Велизария
(отсюда и пошло прозвище клана Торнаквинчи – «возвращенцы»23)». Кавальканти подчеркивал пассивность и вялость римских родов по срав________________________
Сavalcanti G. Nuova opera. Ed. A. Monti. Paris, 1989.
К древнейшим римским фамилиям, которые вели свое происхождение от ветеранов Суллы, Кавальканти относил Монте Карелли, Да Чертальдо, Бруссколи, Санта
Фьоре, Уберти, Гаи или Галигаи, Кастеллани, Торнаквинчи.: Cavalcanti G. Trattato
politico morale. P. 102-103.
22
Фамилии фьезоланской знати: Мангоне, Монтекарелли, Капрайя, Да Чертальдо,
Санта Фьоре, которые Джованни Кавальканти считал потомками ветеранов Суллы, Джованни Виллани называл «потомками лангобардов». Из всех, относимых Кавальканти к
римскому истоку фамилий, Виллани только одну считал имеющей отношение к древним римлянам – род Уберти: Виллани Дж. Новая хроника. II. 21. C. 68; I. 41. C. 33.
23
Сведения Джованни Кавальканти о Торнаквинчи не подтверждаются другими
хронистами. Виллани упоминал о них, как о гвельфской фамилии в записи, относящейся только к XIII в.: Виллани Дж. Новая хроника. V. 39. C. 131. В хронике Малиспини содержится упоминание: «… люди из этой фамилии в мое время стали считаться грандами…», а также: «Торнаквинчи и Кавальканти, люди низкого происхождения, бывшие купцами» (Malispini R., Malispini G. Storia fiorentina. CIV. P. 105.)
По мнению исследователя Массимо Тарасси феодальное происхождение этого рода
неясно. Но уже в XII в. они считались знатными и входили в состав правящей олигархии – консульско-нобильской знати. В первой половине XIII в. их могущество и
влияние усилились. Торнаквинчи занимали очень видное положение в руководстве
гвельфской партии. Они были традиционно связаны с цехом судей и нотариусов.
См. Tarassi М. Op. cit. P. 111. В 1393 г. Симоне Торнаквинчи подал в Синьорию
петицию о переходе своей ветви фамилии в пополанство и принял имя Торнабуони.
20
21
37
нению с новой энергичной готской знатью24. Следующее поколение нобилей пришло в Италию в VIII в. вместе с Карлом Мартеллом, среди
них, якобы, и Кавальканти25. Джованни Виллани впервые называл фамилию Кавальканти только в связи с событиями XIII в. Четвертая группа
нобилей обозначалась Кавальканти как «позже пришедшие во Флоренцию и стекающиеся из разных мест», к ним-то он и относил большинство наиболее влиятельных и известных в XIV-XV вв. фамилий: Буондельмонти, Виздомини, Барончелли, Каппони из Лукки, Альбицци из Ареццо, Барди из Анконы, Джанфильяцци, Фрескобальди. Помимо явного
стремления наложить процесс генезиса флорентийской знати на искусственную историческую канву, этот дискурс Кавальканти, по всей вероятности, не лишен тенденциозности и проявления личных амбиций представителя в прошлом очень значимого и влиятельного, но теперь приходящего в упадок рода. Джованни Кавальканти был беден, имел серьезные задолженности по коммунальным налогам и не смог занять достойного места в рядах властной элиты. В своем трактате он явно стремился
компенсировать свою несостоятельность, доказывая, что род Кавальканти имеет более древние истоки, нежели фамилии, которые смогли сохранить лидирующее положение в городском социуме26.
Флорентийцы, которые писали домашние хроники, редко проявляли
специальный интерес к вопросам о происхождении знатных родов. Тем
не менее, этот сюжет был затронут Бонаккорсо Питти, который также
был не лишен претензий на знатность происхождения. В отборе знатных фамилий этот купец и дипломат руководствовался собственными
________________________
Cavalcanti G. Il Trattatto politico-morale. P. 4-5.
К ним Кавальканти относил Пагани, Убальдини, Скварчалупи, Каттани и другие фамилии, которые «остались у нас после изгнания готов, породнившись с нашей древней знатью, но долго сохраняя варварские обычаи». – Cavalcanti G. Il
Trattatto politico-morale. P. 104-108. Кавальканти – представители древней гвельфской знати, которые уже в XII в. давали Флоренции консулов, возвысились во второй половине XIII в., входя в узкий круг правящей элиты, являлись членами цеха
Калимала к середине XIII в., владели лавками, боттегами, домами в городе, занимались торговлей, извлекали прибыли из арендных отношений и очень пострадали от
гибеллинских конфискаций после 1260 г.. После 1282 г., они, хотя и не участвовали
в приорате, но сохраняли политическое влияние. В гвельфский период принимали
очень активное участие в политической жизни, сохраняя влияние и в конце XIII в.
См.: Tarassi M. Op. cit. P. 112-113.
26
Cavalcanti G. Il Trattatto politico-morale. P. 104-108. Джованни Виллани фамилию Кавальканти упоминал только в главах, относящихся к XIII в.: Виллани Дж
Новая хроника. V. 39. C. 130-131; VI. 33. C. 152-154.
24
25
38
критериями. Древние поколения знати его не интересовали или были ему
неизвестны. В краткой записи он отнес к истинно знатным родам относительно новые поколения нобилей, статус знатности которых определился не позже XIII в. Этого активного функционера, озабоченного политической карьерой и стремящегося любой ценой к социальному возвышению, привлекали главным образом фамилии влиятельных и авторитетных граждан, продолжающих играть важную политическую роль
в первой трети XV в., которые он в первую очередь и отнес к знатным
домам, присовокупив к ним лишь некоторые роды, оставившие глубокий и яркий след в истории Флоренции – в частности, Донати27.
Через 100 лет после Кавальканти, во второй половине XVI в. был
опубликован трактат флорентийского эрудита Винченцо Боргини, в котором он также относил фамилии первых поколений знати к самым
древним поселенцам города и контадо28. Рассуждая о фамилиях знати,
Боргини опирался в большей степени на флорентийские источники: помимо уже упомянутой хроники Джованни Виллани и произведений Данте Алигьери, которых он почитал, как величайшие авторитеты, он ссылался на древнюю хронику Рикордано Малиспини и книгу Prioristа, сетуя
на скудость данных: «Нет сведений, которые говорили бы ясно…кто
обитал около 1000 или 1100 года», «невозможно догадаться, кто в каком статусе находился…», и несколько ниже: «…у нас найдется столь
мало упоминаний о древних фамилиях, и даже о самых лучших из
них…, как если бы древние писатели стремились погасить всякий луч,
который мог бы нам осветить происходящие у нас события»29. Как и
Джованни Виллани, Боргини отмечал смену поколений знати в XIII в.:
«Пополанские фамилии Барди, Кавальканти, Торнаквинчи, Пацци, Джанфильяцци, Фрескобальди, Герардини, Брунеллески и многие другие, равные им, а также еще более низкие – Черки и Моцци – не только сделались грандами, но стали ведущими главами у грандов»30. Он указывал
невозможность точного определения статуса к концу XIII в. у большин________________________
Питти Б. Хроника. Пер. с ит. З. В. Гуковской. Комм. И статья М. А. Гуковского. Л., 1972. С. 139. К родам древней знати он относил Росси, Барди, Форабоски,
Герардини, Пульчи, Дельи Альи, Буондельмонти, Торнаквинчи, Кавальканти, Кавиччули, Донати.
28
«Гранды были во Флоренции первыми гражданами и, как патриции в Риме,
держали в руках правление и почести…» - Borghini. Storia della nobilta fiorentina. V.
P. 69-70.
29
Borghini V. Storia della nobiltа fiorentina. Р. 73-75, 77-78.
30
Ibid. Р. 75-76.
27
39
ства родов, считающихся знатными в XV-XVI вв.: Черретани, Альтовити, Каниджани, Аччайуоли, Альбицци, Магалотти, Минербетти, Перуцци, Содерини, Строцци, Питти, Корбинелли, Мариньолли, Каппони, Бальдовинетти, Ридольфи, Альберти, Медичи, Сальвиати, Карнесекки, Гвиччардини, Ручеллаи и многих других. Более того, Винченцо Боргини подчеркивал, ссылаясь на Рикордано Малиспини, которого он считал наиболее ранним автором, что в 1260 г., когда были изгнаны гвельфы, многие из этих домов обозначались пополанскими, хотя достигли высокого положения еще до создания Приората в 1282 г., составляя, таким
образом, по мнению Боргини, «пополанскую знать» (nobiltа popolare),
к которой лучше применять термин не «гранды», a «нобили» (nobili), менее нагруженный смыслом, подразумевающим социальное разделение и
противостояние, более общий и обтекаемый31. Реестры Малиспини этот
исследовтель XVI в. подкреплял доводами Данте, который указывал, что
в его время Адимари только начинали свое возвышение, «придя из мелких людей… а Донати пренебрегали родством с ними»32. Замечая, снова
со ссылкой на авторитет Данте33, что определение cittadinanza (гражданство) являлось общим для всех, Боргини еще раз подтверждал собственный вывод: состояние знатности во Флоренции определялось не столько
происхождением, сколько доступом к общественному управлению и политическим влиянием в коммуне: «Можно сказать, что знатность есть величие рода, но самым лучшим способом она выражается в общественном управлении, достигается долгое время с помощью способностей и
авторитета…Ибо природа правления такова, что оно постепенно создает
знать»34. По его мнению именно так добились знатности фамилии Фрескобальди, Барди, Буондельмонти. Пытаясь составить генеалогии некоторых фамилий, например, Валори, Винченцо Боргини столкнулся с большими трудностями при определении родового имени и идентификации
рода по его гербу по причине отсутствия соответствующих источников и
ненадежности опоры на традиционное мнение35.
________________________
Ibid. P. 85.
Данте Алигьери. Божественная Комедия. Рай. XVI., 115-119: «Нахальный род,
который свирепеет/ Вслед беглецу, а чуть ему поднесть / Кулак или кошель, - ягненком блеет/ Уже тогда все выше начал лезть; / И огорчался Убертин Донато, /
Что с ними вздумал породниться тесть».
33
Там же, 49: «И кровь, чей цвет от примеси Феггине, / И Кампи, и Чертальдо
помутнел,/ Была чиста в любом простолюдине».
34
Borghini V. Storia. Р. 87.
35
Borghini V. Storia. Р. 103-111.
31
32
40
Рефлексии разных авторов, большую часть которых составляли хронисты, свидетельствуют, что флорентийская знать не представляла узкого замкнутого сословия, но включала довольно широкий круг фамилий, подверженный социальной динамике, а также влиянию экономических процессов и политических перемен.
М.И. Козлова
АМЕРИКАНСКИЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ О СООТВЕТСТВИИ
ЭКОНОМИЧЕСКИХ ВЗГЛЯДОВ И ПРАКТИЧЕСКОЙ
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ М.М. ЩЕРБАТОВА
Несмотря на обилие исследований, личность одного из представителей
российской интеллектуальной элиты XVIII в. историописателя и публициста кн. Михаила Михайловича Щербатова (1733–1790 гг.), продолжает оставаться не до конца изученной и потому таит в себе еще много загадочного и противоречивого. Многие ученые остаются в плену стереотипов,
создавая лишь выборочные имиджи, не позволяющие составить целостное представление об этой неординарной исторической фигуре.
Будучи гораздо образованнее большинства представителей современного ему дворянства, Щербатов чутко уловил несовпадения между сущим и должным века «просвещенного абсолютизма», поэтому он оказался инороден современной ему эпохе. Искаженное мнение о Щербатове начало складываться еще в XVIII в. под влиянием людей неспособных, а может осознанно не желавших оценить действительные заслуги этого незаурядного российского мыслителя. Продолжающееся по
сей день неоднозначное восприятие Щербатова советскими и современными российскими исследователями1 в той или иной мере объясняется
состоянием источниковой базы: пока не удалось собрать и обработать
все материалы, раскрывающие его интеллектуальную биографию, мы
до сих пор не имеем полных сведений о его жизни, рукописное наследие и материалы разбросаны по различным архивам, публикация большинства его произведений началась только с конца XIX в.
________________________
1
См. например: Индова Е.И. Инструкция князя М.М. Щербатова приказчикам
его ярославских вотчин (1758 г. с добавлением к ней по 1762 г.)/ Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. М., 1965. Сб. VI. С. 432-434; Белявский М.Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И. Пугачева.
М., 1965; Федосов И.А. Из истории русской общественной мысли XVIII столетия:
М.М. Щербатов. М., 1967; Калинина С.Г. Государственная деятельность М.М. Щербатова: идеи и практика. 1767 – 1790 гг.: дисс... к.и.н. М., 2004.
41
Так, в отечественной историографии сложилось представление о Щербатове как о крайнем идеологе реакционного дворянства, защитнике крепостничества и старого уклада2. Например, известный российский публицист и общественный деятель, профессор политической экономии в
Петровской земледельческой академии, М.П. Щепкин считал, что «при
виде такой неравномерности распределения поземельных владений, парализовавшей земледельческую производительность, кн. Щербатов…
особым образом склоняется в пользу доброго старого времени»3. По понятным причинам зарубежные исследователи оказались более свободными от стереотипов, порожденных российской исторической наукой.
В этом смысле статья специалиста по новой и новейшей истории Европы и России, профессора Байлорского университет (штат Техас,
США) Уоллеса Дэниэла4 «Конфликт между экономическими взглядами
и экономической реальностью: казус М.М. Щербатова» во многом является новаторской. Эта работа была опубликована в 1989 г., в январском номере «The Slavonic and East European Review», авторитетного британского журнала, существующего с 1922 г. и публикующего труды по
славянской и восточноевропейской проблематике. Статья У. Дэниэла, к
которой редко обращались отечественные исследователи (единственная
обнаруженная нами ссылка в диссертации С.Г. Калининой содержит неточное библиографическое описание5), показывает разностороннюю личность Щербатова, в ином, непривычном ракурсе, отличном от того, как
это было принято в отечественной исторической литературе.
Известно, что аграрные отношения в России имели свои специфичные черты. Во второй половине XVIII в. екатерининское правительство
пыталось пересмотреть основные экономические принципы, т. к. имевшее большой потенциал российское сельское хозяйство пребывало в
плачевном состоянии. Назначенный в 1767 г. в подкомиссию «по среднему роду людей» Уложенной Комиссии Щербатов принял активное участие в разработке путей улучшения существующего экономического
порядка. У. Дэниэл, используя опубликованные и в основном неопубликованные источники, стремится соотнести экономические идеи Щер________________________
2
Приказчикова Е.В. Крайний крепостник М.М. Щербатов/ История русской экономической мысли. Т. 1. Ч. 1. М., 1955. С. 465-480.
3
Щепкин М. Экономические понятия в России в конце XVIII в. // Московские
ведомости. 1859. № 142. С. 1064.
4
Подробнее об У. Дэниэле см.: Wallace L. Daniel Jr. // http://www.baylor.edu/history/
index.php?id=7776
5
Калинина С.Г. Указ. соч. С. 356.
42
батова с конкретными действиями и методами руководства собственным ярославским поместьем6.
Расположенная в верхнем течении Волги Ярославская губерния веками играла важную роль в экономике Российской империи. Находясь
на пересечении Волги и сухопутных торговых путей, Ярославль традиционно служил связующим звеном между Москвой и северными портами. Начало строительства Санкт-Петербурга и перенесение туда средоточия российской торговли, в значительной степени стимулировало
дальнейшее торговое и промышленное развитие Ярославля и близлежащих поволжских городов. В XVIII в. Ярославль существенно вырос и стал ведущим центром производства парусины. Однако процветание губернии тормозилось слабым участием деревни в развитии экономики. Земля, преимущественно песчаная с гранитной галькой была
неоднородна. Неплодородные земли около Ростова, Рыбинска и Романова, расположенные вдоль рек, часто затоплялись во время половодья, поэтому почва здесь была глинистой и жесткой. В других местах
губернии земля была средней продуктивности, на ней выращивали различные культуры: в Угличе и Рыбинске – рожь и овес, под Ярославлем и Ростовом – рожь, яровую пшеницу, ячмень и лен. Несмотря на
то, что губерния не изобиловала плодородными землями, здесь проживала значительная часть дворянства и крепостных России7.
Традиционно, дворянин, живший не в своем поместье, назначал управляющего этой собственностью. Из Москвы, Санкт-Петербурга или
другого места, где проживал дворянин, он посылал инструкции (наказы) для управляющего. Начиная с 1750-х гг., отношение дворянства к
своим имениям существенно изменилось. Рост цен на зерно и волокно, протекционистская деятельность правительства по отношению к экспорту сельскохозяйственной и ремесленной продукции, отмена международных тарифов в торговле, улучшение условий транспортировки,
активизация предпринимательской деятельности крестьян, а также указ
18 февраля 1762 г. «о вольности дворянской», снимавший с дворянства обязательную службу и тем самым поощрявший их возвращение
в свои имения, были главными стимулами, побуждавшими дворянство
проявлять интерес к хозяйственной деятельности.
По словам Дэниэла, для Щербатова главные принципы национальной
экономики были неизбежно связаны с созданием разумной, точной и
________________________
6
Daniel W. Conflict between economic vision and economic reality: the case of
M.M. Shcherbatov // The Slavonic and East European Review. 1989. Vol. 67. № 1. P. 42.
7
Подробнее см.: Daniel W. Op. cit. P. 51 (с отсылками к литературе).
43
упорядоченной законодательной системы: четкие линии должны разграничивать экономические функции каждой социальной группы. Так как
земледелие в российском государстве является основой экономики, то
дворянство – сословие, наделенное особыми духовными и моральными качествами, приученное думать в первую очередь о службе отечеству, – обязано всемерно поддерживать сельскохозяйственное производство и заботиться об улучшении состояния российской деревни. Человек, считающий своих крепостных рабами, не может, по мнению Щербатова, считаться хорошим помещиком. Дворянин должен был обходиться с крепостными не как с предметами, используемыми только для личной корысти, а гуманно, стараясь не причинять им излишних страданий, т.е. как отец относится к своим детям. Угроза стихийных бедствий
и неурожая требует от дворянина постоянного прилежания, прежде всего
в деле сохранения общественного порядка. Надлежащей формой организации крестьянского труда, основой экономических отношений крепостного и помещика Щербатов считал барщину. Каждый из этих принципов он обосновывал и твердо защищал в своих трактатах8.
Но, как отмечает Дэниэл, взгляды Щербатова парадоксальным образом вступили в конфликт конкретной действительностью, а собственные
практические интересы стали все менее и менее соответствовать его теоретическим представлениям. Самая важная задача по увеличению урожая главных зерновых культур из-за географического местоположения,
короткого вегетационного периода и неплодородной почвы превратилась
в постоянную борьбу за выживание. Низкая урожайность препятствовала нововведениям: у Щербатова не было излишков, на которые он мог
положиться в случае, если бы смелый эксперимент с посевом или с удобрениями провалился, поэтому он располагал очень ограниченными возможности для внесения существенных изменений в земледельческую
практику. В своих трактатах ярославский помещик выказывал надежду
построить унифицированный, упорядоченный, аграрный экономический
строй в России, однако, по выражению У. Дэниэла, «в микрокосме своих имений»9 (“in the microcosmic world of his estates”) Щербатов не построил и, вероятно, не смог бы построить такую структуру. Ему пришлось
бы гарантировать надежное пропитание для своих крепостных и иметь
растущий доход для себя самого. Чтобы реализовывать эту программу,
он вынужден был отказаться от барщины в пользу оброка, при этом Щер________________________
8
9
Подробнее см.: Daniel W. Op. cit. P. 47-48.
Daniel W. Op. cit. P. 65.
44
батову пришлось распространить свою хозяйственную деятельность далеко за пределы обычной торговли продуктами земледелия. Расширение
Щербатовым экономической базы его имения предполагало не только сбор
оброка, но и постепенный отказ от земледелия в пользу развития мануфактурного производства. Как верно замечает У. Дэниэл, в период между 1725 и 1760 гг. российские текстильные фабрики постепенно перебирались из Москвы в другие места. Правительство стимулировало это движение; фабриканты искали новые источники воды, доступ к сырью и к
ресурсам. В конце 1750-х гг. строительство нескольких крупных льноткацких мануфактур в Ярославско-Костромском регионе предоставило
Щербатову существенные возможности для расширения производства
льняного полотна в своем ярославском имении.
По словам У. Дэниэла, декларируемая Щербатовым враждебность по
отношению к купечеству значительно разнилась с его практической деятельностью. Анализируя полемику Щербатова в Уложенной Комиссии,
историки трактовали его как противника купечества и страстного поборника исключительных экономических привилегий для дворянства.
Однако, в реалиях провинциальной экономики, отношения между дворянством и купцами оказываются более сложными, не позволяющими
толковать их с позиций простого классового конфликта. Расширяя экономический потенциал своих имений, Щербатов, судя по всему, полностью
полагался на определенных купцов Костромы и Ярославля (И.Д. Затрапезнов, А.С. Ашастин)10. Экономическое развитие диктовалось условиями
рынка, но не менее важными были и личные отношения, которые выходили за социальные рамки, установленные законами11.
В своей практической деятельности Щербатов может служить отличным примером дворянина, который развил различные формы труда своих
крепостных. Поскольку вотчина служила основным источником его доходов, он постоянно направлял усилия на изыскание всех возможных
ресурсов. Хотя в работах Щербатова все время подчеркивается необходимость следования дворянской традиции морального лидерства, на
практике в управлении имениями, где отсутствовали проницательность,
________________________
10
Подробнее о предпринимательской деятельности в XVIII в. см.: Голицын Ю.
“Благородные” бизнесмены // Русский предприниматель. 2002. № 7 / http://
www.ruspred.ru/arh/05/41.php; Старцев А.В. Торгово-промышленное законодательство и социально-правовой статус предпринимателей в России в XVIII - начале XX
в./ Предприниматели и предпринимательство в Сибири (XVIII- начало XX вв.). Барнаул, 1995. С. 3-21.
11
Подробнее см.: Daniel W. Op. cit. P. 65.
45
учет и дисциплина он, представив управляющим самый минимум свободы, сам вынужден был жестко контролировать каждое их действие.
В имениях Щербатова хозяйственная деятельность была связана с реальными социально-экономическими условиями, которые включали в
себя его собственную потребность в деньгах, страх дефицита, потребность в гарантии безопасности и твердую уверенность в эффективности патерналистских методов управления. Это были взаимообусловленные составляющие его сеньориальной экономики. Все они лежали в основе принятия его решений, влияли на его экономическую политику, и
на всю работу в его имениях12.
Антиномия идей Щербатова и его практической деятельности способна
проиллюстрировать еще более острое противостояние екатерининской
эпохи – экономических инноваций с традиционным для России патриархальным хозяйственным укладом. В течение всего правления
Екатерины II конфликт между земледелием и торговлей был частью интенсивного поиска того типа экономического порядка, который лучше
всего подойдет для России. Щербатов стал выразителем этого конфликта. Пытаясь повысить экономическую производительность в своем
имении, Щербатов сам содействовал изменениям, которым он же и противостоял. Его поиски дополнительной стабильности способствовали
неустойчивости. Назвать его просто «консерватор» или «реакционер»
– значит полностью упустить главную дилемму его бытия13.
Таким образом, исследование У. Дэниэла позволяет по-новому
взглянуть и оценить как экономические идеи Щербатова, так и его практическую хозяйственную деятельность.
М.Е. Колесникова, А.Н. Гонашвили
СЕВЕРОКАВКАЗСКИЕ ИСТОРИОПИСАТЕЛИ ВТОРОЙ
ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛА XX ВВ.: РЕКОНСТРУКЦИЯ
КОЛЛЕКТИВНОЙ БИОГРАФИИ
Во второй половине XIX – начале XX вв. продолжалось развитие научных и культурных традиций в области провинциальной историографии. Шло обновление местной тематики, пополнялась источниковая база
исторических исследований, создавались труды по истории отдельных
губерний и областей Российской империи. Авторами их были не толь________________________
12
13
Подробнее см.: Daniel W. Op. cit. P. 64.
Подробнее см.: Daniel W. Op. cit. P. 66.
46
ко историки-профессионалы, но и историки-любители, большинство их
– выходцы из среды образованного чиновничества и учительства, отчасти из среды духовенства. Как отмечает В.А. Бердинских, в это время был сформирован тип личности провинциального историка-краеведа, что стало существенным вкладом в развитие науки и культуры страны. Рассмотренный им на примере вятской историографии данный тип
историка-любителя позволил установить общие закономерности, по которым шло развитие исследовательских и краеведческих традиций на
местах, и определить одно из перспективных направлений современных
исторических исследований – изучение богатого исторического наследия провинциальных исследователей, «не только историков первого круга, но и историков второго и третьего круга», к которым он отнес «людей, длительное время занимавшихся историей родного края и оставшихся в памяти, оставивших десятки статей»1. Труды их порой были
несовершенны, спорны и незрелы, но вместе с тем отличались разнообразием тематики. Круг интересов историков-любителей был широк:
это и археология, и этнография, и история, и география местного края.
Благодаря им развивалась местная проблематика, завоевывая свое место в отечественной исторической науке. Сотни исторических трудов,
написанных силами историков-любителей, создали перспективы рассмотрения и изучения местных сюжетов на фоне общероссийского исторического процесса, что позволило учесть местные традиции при создании обобщающей концепции российской истории.
Развитие исторической мысли в различных российских провинциях
имело свои особенности и специфику, в разное время и по-разному шло
формирование исследовательских традиций, складывание интереса к
истории родного края у представителей местной интеллигенции. Северокавказская исследовательская традиция зародилась в период присоединения региона к России, во второй половине XVIII в., и развивалась на протяжении 150 лет, став составной частью отечественного кавказоведения и исторической науки в целом. Сильное влияние на ее развитие оказала академическая наука, взаимодействие со столичными научными обществами и учреждениями.
Все чаще исследователи обращаются к биографиям и научной деятельности отдельных краеведов и исследователей, рассмотрению корпуса письменных источников, которые сложились в результате их научно-просвети________________________
Бердинских В.А. Уездные историки: Русская провинциальная историография.
М., 2003. С. 481.
1
47
тельской деятельности в определенном социокультурном пространстве. В
биографии любого провинциального историка, как отмечает В.А. Бердинских, «важно все: социальное происхождение, воспитание, формирование
характера, мировоззрения, образ жизни и результаты научной работы»2.
Биографиям историков-краеведов Северного Кавказа посвящены ряд монографий, вышедших в последние годы: С.Г. Бойчук о судьбе и научном
наследии известного общественного деятеля, просветителя и исследователя Е.Д. Фелицына3, И.Д. Золотаревой о научной и общественно-просветительской деятельности известного библиографа, краеведа, публициста
Б.М. Городецкого4, Б.А. Трехбратова о жизни и деятельности выдающихся исследователей, кубанских краеведов Ф.А. Щербины, П.П. Короленко, И.Д. Попко5, С.Н. Якаева о жизни и творчестве историка, основоположника бюджетной статистики Ф.А. Щербины6. Каждый из них оставил свой след в исторической науке Северного Кавказа.
Среди северокавказских историков-любителей, просветителей и общественных деятелей было немало выпускников Ставропольской мужской гимназии7, оказавших большое влияние на просвещение горских
народов, развитие истории и культуры народов Серного Кавказа: К.Л.
Хетагуров, А.-Г. Кешев, И.П. Крымшамхалов, И.М. Байрамуков, С. Халилов, И.А.-К. Хубиев, Ч. Ахриев, И. Тхостов, Султан-бек-Абаев, Е.Д.
Фелицын, Н.Я. Динник и многие другие.
Ставропольская губернская гимназия в середине XIX в. входила в число лучших в России, славилась именами своих педагогов-просветите________________________
Там же. С. 315.
Бойчук С.Г. Общественно-просветительская и научная деятельность Е.Д. Фелицына (1848-1903) / Науч. ред. Л.М. Галутво. Краснодар, 2010.
4
Золотарева И.Д. Б.М. Городецкий. Научная и общественно-просветительская
деятельность. Краснодар, 2003.
5
Трехбратов Б.А. Кубанские краеведы. Краснодар, 2005.
6
Якаев С.Н. Федор Андреевич Щербина. Вехи жизни и творчества: [К 155-летию со дня рождения]. Краснодар, 2004.
7
Ставропольская губернская гимназия была открыта в 1837 г. и стала первым
светским средним учебным заведением, открывшим доступ к образованию северокавказскими народам. В 1839 г. при гимназии был открыт «благородный пансион»
для «доставления чиновникам, служащим в Кавказской области, средств к воспитанию детей их» и для воспитанников из детей Кавказского линейного казачьего войска. В 1842 г. при гимназии было образовано «отделение для приготовительного
воспитания горских мальчиков, из которого они должны уже поступать в кадетские
корпуса или другие военно-учебные заведения». До начала 1850-х гг. гимназия являлась единственной на Северном Кавказе.
2
3
48
лей, таких как Я.М. Неверов (директор с 1850 по 1861 гг.)8, У.Х. Берсей9, Н.И. Воронов, М.К. Волынский, П.С. Патканов, Н.С. Рындовский,
П.И. Хицунов, Ф.В. Юхотников, В.И. Смирнов10, С.Л. Кузьмин, И.Д. Белкин, Н.И. Гулак, И.П. Спасский, И.Л. Песоченский, С.С. Третьяк-Перетятько
(учитель истории, выпускник Харьковского университета), В.Д. Беневский11, Я.А. Солнцев, Ф.Д. Илляшенко, В.Д. Терзиев, В.Ф. Миловидов и
др.12 Ряд из них занимались краеведческими исследованиями, как, например, Н.И. Воронов, П.И. Хицунов, Ф.В. Юхотников, чьи статьи регулярно печатались на страницах местных периодических изданий.
Воспитателем гимназического пансиона и преподавателем латинского
языка в гимназии был Николай Ильич Воронов (1832-1888 гг.). Выпускник историко-филологического факультета Харьковского университета, он
в 1854 г. получил назначение в Ставрополь по рекомендации ректора университета. Талант педагога, знания, умение интересно и ярко объяснить
предмет сделали уроки по «скучной» латыни уроками жизни для мно________________________
8
О научной, педагогической и общественной деятельности Я.М. Неверова (18101893) см.: Гатагова Л.С. Правительственная политика и народное образование на Кавказе в XIX в. М., 1993; Ткаченко Д.С. Национальное просвещение в Российской империи в XIX – начале XX в. (на примере Ставрополья, Кубани и Дона). Ставрополь:
Изд-во СГУ, 2002; Я.М. Неверов – мыслитель, педагог, просветитель // Глагол будущего: Философские, педагогические, литературно-критические сочинения Я.М. Неверова и речевое поведение воспитанников Ставропольской губернской гимназии середины XIX века / Под ред. К.Э. Штайн. Ставрополь, 2006 С. 628-877.
9
У.Х. Берсей (1807-1872 гг.) – педагог, лингвист, составитель азбуки черкесского
языка, которая в 1853 г. была одобрена Академией наук, автор звукового метода обучения грамоте с учетом основных особенностей языка, в 1885 г. в Тифлисе был издан
его букварь. Собиратель фольклора, черкесских народных сказок, басен, легенд, совместно с К.Ф. Сталем работал над «Этнографическим очерком черкесского народа».
10
В.И. Смирнов (1841-1922 гг.) – педагог, художник, автор многочисленных полотен, на которых запечатлен г. Ставрополь и его окрестности, организатор пользующихся популярностью у горожан рисовальных вечеров и выставок работ гимназистов. Одним из его учеников был гимназист К.Л. Хетагуров.
11
В.Д. Беневский (1864-1930 гг.) – композитор, автор многих музыкальных сборников и сочинений, среди которых и знаменитая баллада «Плещут холодные волны», посвященная подвигу моряков крейсера «Варяг», детские оперы «Красный
цветочек» и «Сказание о граде Леденце», организатор популярных в г. Ставрополе
музыкальных вечеров.
12
См.: Стрелов В.И. Становление Ставропольской мужской гимназии как центра просвещения на Северном Кавказе в дореформенный период/ Глагол будущего:
Философские, педагогические, литературно-критические сочинения Я.М. Неверова и речевое поведение воспитанников Ставропольской губернской гимназии середины XIX века / Под ред. К.Э. Штайн. Ставрополь, 2006 С. 586-592.
49
гих его воспитанников, сформировали у них прогрессивное мировоззрение. Во многом тому способствовали и взгляды самого Н.И. Воронова,
который «зачитывался» статьями Белинского, а наставником его в университете был Д.И. Каченовский, племянник известного московского историка, одного из руководителей «скептической школы». Преподавал Воронов и русский язык (для младших классов), и уроки словесности (для
старшеклассников), временно замещая других педагогов или вакантные
ставки. Именно он участвовал в подготовке учащихся к конкурсу сочинений. Продолжил он эту работу и после того, как должность старшего
преподавателя словесности занял приглашенный директором гимназии
Неверовым учитель Калужского училища Федор Юхотников, которого
рекомендовал сам профессор Грановский13.
С 1852 г. в Ставропольской мужской гимназии ежегодно проводились
конкурсы на лучшее сочинение на русском языке среди учащихся, наиболее интересные из них печатались на страницах «Ставропольских губернских ведомостей»14. Темы сочинений были разнообразными, затрагивали и вопросы истории15. Помимо типового (для гимназий) перечня
предметов в Ставропольской губернской гимназии изучались кавказские
языки, история и этнография местных народов, так как это учебное заведение было, прежде всего, ориентировано на подготовку из русских молодых людей чиновников, годных для службы на Кавказе.
В гимназии Воронов занимался выпуском пансионного сборника,
обсуждал с гимназистами наиболее интересные произведения литературы. Позже, в 1858 г., уже служа в Екатеринодаре, в своем очерке «Ставрополь» он опишет этот ставропольский кружок любителей чте________________________
Юхотников Ф. Нечто о горцах, учащихся в Ставропольской гимназии // Кавказ. 1858. №100.
14
См.: Магулаева Ф.А. Конкурсные сочинения воспитанников Ставропольской
мужской гимназии в контексте газеты «Ставропольские губернские ведомости»/ Глагол будущего: Философские, педагогические, литературно-критические сочинения
Я.М. Неверова и речевое поведение воспитанников Ставропольской губернской гимназии середины XIX века / Под ред. К.Э. Штайн. Ставрополь, 2006. С. 602-608.
15
Сочинения воспитанников Ставропольской губернской гимназии/ Глагол будущего: Философские, педагогические, литературно-критические сочинения Я.М.
Неверова и речевое поведение воспитанников Ставропольской губернской гимназии середины XIX века / Под ред. К.Э. Штайн. Ставрополь, 2006 С. 234-315; Анализ их см.: Маловичко С.И., Стрелов В.И. Романтическая дискурсивная практика
в ставропольском историописании о развитии образования в губернии (историология провинциального эрудизма)/ Ставрополь – врата Кавказа: история, экономика,
культура, политика: Материалы региональной научной конференции, посвященной
225-летию г. Ставрополя. Ставрополь, 2002. С. 115-127.
13
50
ния16. Очерк, опубликованный в «Одесском вестнике» в серии «Дорожные заметки на разных путях Южной России», содержал подробное описание степного Предкавказья, Ставропольской губернии и Кубанской области, исторические и этнографические сведения о казаках. Он знакомил русского читателя с отдаленным еще тогда «русским» Кавказом. После выхода
в отставку в 1861 г. Воронов активно сотрудничал с журналом «Русское
слово», печатался в газете «Кавказ», занимался историей изучения Кавказа17. В 1861 г. он совершил поездку в Лондон, где встречался с Герценом и
Огаревым, по возвращении был арестован в Тифлисе и отправлен в Петропавловскую крепость. Предъявленное ему обвинение по «делу о 32 лицах,
обвиняемых в связи с лондонскими пропагандистами» удалось снять только в 1863 г.18 Во второй половине 1860-х гг. Н.И. Воронов работал в Кавказском горском управлении в Тифлисе, где начал выпускать «Сборник сведений о кавказских горцах», на страницах которого были собраны богатейшие этнографические данные, имеющие научную ценность и сегодня19. В период 1876-1880 гг. Н.И. Воронов был редактором самой крупной на юге России газеты «Кавказ», являвшейся своеобразной трибуной историков, этнографов, краеведов. За «Сборник статистических сведений о Кавказе» (Тифлис, 1869 г.) Н.И. Воронов получил большую серебряную медаль Императорского Русского Географического общества. Многочисленные труды Николая Ильича охватывают самые разнообразные темы из исторического прошлого Северного Кавказа, но особенно выделяются работы по этнографии
местных народов. Среди них «Из черноморского края» (1856), «Из Тифлиса» (1860), «Рассказы из жизни уездного городка» (1861), «Из очерков Западного Кавказа и Закавказья» (1864), «Одна из настоятельных потребностей для многостороннего изучения России: [По поводу изд. «Географическо-статистического словаря Российской империи» (Вып. 1-6. СПб., 18621864)]» (1864), «Критико-биографический обзор географическо-статистического материала, накопившегося в газете «Кавказ» в 1863-1865 годах» (1866),
«Из путешествия по Дагестану» (1868) и др.20
________________________
Воронов Н.И. Ставрополь: Очерк // Одесский вестник. 1858. Март-ноябрь.
Воронов Н.И. По поводу сведений Риттера о Кавказе // Кавказ. 1865. №98100; Его же: Статистические этюды // Кавказ. 1866. №73, 78, 79.
18
Коршунов М. Н.И. Воронов: педагог, журналист, кавказский этнограф (К 165летию со дня рождения) // Ставропольский хронограф на 1997 год. Библиографический указатель литературы. Ставрополь, 1997. С. 53-54.
19
Сборник сведений о Кавказских горцах / Изд. Кавказского горского управления. Тифлис, 1868-1881.
20
Библиографический список трудов Н.И. Воронова см.: Ставропольский хронограф на 1997 год. Краеведческий сборник. Ставрополь, 1997. С. 54-55.
16
17
51
Этнографические и лингвистические исследования проводил старший
преподаватель гимназии поручик Умар Хапхалович Берсей (1807-1872).
Им была составлена азбука черкесского языка, одобренная в 1853 г. Академией наук, издан в 1885 г. в Тифлисе букварь, разработан звуковой метод обучения грамоте с учетом основных особенностей языка. В течение
всей жизни он интересовался историей и этнографией родного народа, собирал легенды, черкесские народные сказки, басни, совместно с К.Ф. Сталем работал над «Этнографическим очерком черкесского народа»21.
Гимназию прославили десятки ее выпускников, многие из которых стали известными учеными. Среди них Всеволод Александрович Васильев
(1881-1964 гг.), окончивший после гимназии историко-филологический
факультет Московского университета, его стараниями в 1912 г. в Ставрополе был открыт учительский институт, основной задачей которого была
подготовка педагогических кадров для горских училищ. Студентом факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета стал выпускник гимназии Саид Магомедович Халилов (1887-1921 гг.), с именем которого связана организация народного просвещения в Карачае.
Гимназистом был и известный ученый-энтомолог с мировым именем Виктор Николаевич Лучник (1892-1936 гг.), окончивший курс биологии в
университетах Москвы и Киева, с его именем связана история музейного дела на Ставрополье (в период с 1925 по 1930 гг. возглавлял Ставропольский краеведческий музей) и история Ставропольского государственного университета (в 1930-х гг. являлся профессором Ставропольского
государственного педагогического института). Выпускником Ставропольской губернской гимназии был и известный исследователь Кавказа Николай Яковлевич Динник (1847-1917 гг.), окончивший позже естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Будучи преподавателем естественной истории и физики в Ольгинской и Александровской женских гимназиях г. Ставрополя, он активно
занимался общественной и просветительской деятельностью, изучал природу, историю Кавказа, посвятив этому свои статьи22.
Ставропольскую гимназию окончил и известный историк, археолог,
краевед, статистик и общественный деятель Северного Кавказа Евгений Дмитриевич Фелицын (1848-1903 гг.). В 1864 г. он поступил на военную службу унтер-офицером в 74-й пехотный Ставропольский полк.
________________________
Сталь К.Ф. Этнографический очерк черкесского народа / Сост. Ген. штаба подполковник барон Сталь в 1852 году // КС. Тифлис, 1900. Т. 21. С. 1-178.
22
Динник Н.Я. Кубанская область в верховьях рек Уруштена и Белой. Тифлис,
1898; Его же: Поездки в Балкарию в 1886 и 1887 годах. Нальчик, 2009.
21
52
В 1872 г. окончил Тифлисское юнкерское училище, был переведен в
Екатеринодарский конный полк и прикомандирован к штабу Кавказского казачьего войска. С 1888 г. Е.Д. Фелицын руководил канцелярией
Начальника Кубанской области и Наказного атамана Кавказского казачьего войска. В 1892 г. исполнял обязанности председателя Кавказской археографической комиссии в г. Тифлисе. После выхода в отставку он вплотную занялся историческими, археологическими, этнографическими исследованиями, вопросами музейного дела.
Особое место в трудах Е.Д. Фелицына занимала казачья тематика,
история покорения Кавказа. Тщательное изучение местных архивов,
выявление документов по истории кубанского казачества позволило ему
собрать и опубликовать все распоряжения и документы, относившиеся
к линейцам Кубани23. Он автор более 90 трудов по истории, этнографии, археологии и статистике Северного Кавказа, отличающихся источниковедческим характером и научной добросовестностью, большая
часть которых еще не опубликованы. Занимался он и краеведческими
исследованиями, вел работу по изучению пребывания М.Ю. Лермонтова в Тамани, был инициатором сбора пожертвований на памятник Лермонтову в г. Пятигорске, увлекался фотографией, снимая места исторических событий и природу Северного Кавказа.
В период 1879-1892 гг. Е.Д. Фелицын являлся первым секретарем
созданного при его участии Кубанского областного статкомитета, был
редактором «неофициальной части» «Кубанских областных ведомостей»
(1879-1892 гг.). Под его редакцией вышли два тома «Кубанского сборника» (1883, 1891) и семь «Памятных книжек Кубанской области» (18781881 гг.). Высоко оценены его исследования в области археологии и этнографии Северного Кавказа. Е.Д. Фелицын занимался исследованием
древнехристианских храмов за Кубанью, по течению рек Б. Зеленчук,
Теберда, положил начало изучению многих археологических культур
Северного Кавказа, в том числе курганов Прикубанья и дольменов.
Участвовал он и в подготовке V Археологического съезда (1881, г. Тифлис). По инициативе и при участии Е.Д. Фелицына в 1879 г. был основан археологический музей Кубанского областного статкомитета в г.
Екатеринодаре, в основу которого легли его личные коллекции.
Выдающимся выпускником Ставропольской губернской гимназии
был и известный осетинский поэт, художник, журналист, историк, об-
________________________
Фелицын Е.Д. Материалы для истории Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1897.
23
53
щественный деятель и просветитель Коста Леванович Хетагуров (1859-1906
гг.). Прожив почти двадцать лет в Ставрополе, он называл его своей второй родиной. Здесь он сформировался как поэт, публицист, историк-исследователь. К. Хетагуров родился в знатной семье в горном осетинском
ауле Нар, расположенном в верховьях Алагирского ущелья. Рано лишившись матери, он воспитывался отцом, который всю жизнь служил в русской армии. О такой же военной карьере Леван Елизбарович Хетагуров
мечтал и для сына. Он добился разрешения обучать сына в русской школе, что было недоступно для простых горцев. Коста Хетагуров учился в
Нарской церковно-приходской школе и Владикавказской прогимназии, уже
там обнаружив способности к литературе и живописи. В 1871 г. он поступил в Ставропольскую губернскую гимназию, и здесь благодаря чуткости, такту и вниманию со стороны учителя рисования В.И. Смирнова стал
развивать свои способности и нашел свое призвание. Его рисунки выставлялись в Москве на Всероссийской выставке работ и были признаны
лучшими среди работ учащихся средних учебных заведений. В 1881 г.,
еще до окончания гимназического курса, Коста Хетагуров сдал экзамены
в Петербургскую Императорскую Академию художеств и стал ее студентом. Из-за материальных трудностей и отсутствия стипендии он вернулся
во Владикавказ и занялся обширной и многообразной общественно-культурной и литературной деятельностью. Свои художественные и публицистические произведения К. Хетагуров публиковал на страницах газеты «Северный Кавказ», в которой долгие годы работал секретарем, позже – редактором. Заметки Хетагурова «По городу», корреспонденции, статьи и фельетоны отличались разнообразием тем, живым языком и были посвящены истории и быту народов Северного Кавказа, обычным людям, живущим с ним в одном городе. В Ставрополе он читал публичные лекции на
естественно-научные и исторические темы в воскресной школе, участвовал в постановке спектаклей, сам писал декорации, организовал первый
детский театр и кружок изящных искусств.
Литературные и публицистические произведения К. Хетагурова печатались на страницах столичных изданий, в петербургских газетах «Сын
Отечества» и «Санкт-Петербургские ведомости». После опубликования его
статьи «Неурядицы Северного Кавказа» по ходатайству Начальника Терской области генерала Каханова опальный поэт был выслан в Херсонскую область «во избежание преступных между осетинами событий и для
успокоения умов местного населения». Херсонская ссылка длилась год.
Там К. Хетагуров начал работать над историческими поэмами «Хетаг» и
«Плачущая скала», посвященными прошлому своего народа.
54
Коста Хетагуров был видным литературным и общественным деятелем, ведущим кавказским публицистом в русской периодике того времени. Его поэтический сборник «Ирон Фандыр» («Осетинская лира»)
был переведен на многие языки не только в нашей стране, но и за рубежом. Он блестяще знал русскую литературу и историю. Считая русский своим вторым родным языком, поэт многие произведения писал
на этом языке. Он пропагандировал русскую культуру, литературу, произведения А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, А.С. Грибоедова, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Некрасова.
Среди северокавказских историописателей было немало военных историков, проделавших большую работу по сбору архивных документов, которые легли в основу их научных трудов по истории Кавказской
войны. Среди них Василий Александрович Потто (1836-1911 гг.), генерал-лейтенант, русский военный историк и историограф, собиратель реликвий русской военной старины, «летописец кавказских сражений».
Он происходил из дворян Тульской губернии, получил образование в
кадетском корпусе и всю свою жизнь посвятил военной службе. Участвовал в Крымской войне 1853-1856 гг., воевал на Кавказском фронте. По окончании войны побывал на Кубани, Тереке, в Дагестане, собрал этнографический материал, предания горцев и казаков о военных
событиях, все это легло в основу его трудов о Кавказе, которые печатались в «Военном сборнике» и выходили отдельными изданиями. В
1887 г. Потто получил новое назначение на Кавказ – в штаб Кавказского военного округа. Работая в штабе и имея доступ к документам, в
том числе к архивным бумагам, Потто начинает работу над главным трудом своей жизни «Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях». Пятитомное издание выходило в свет в течение
ряда лет, с 1885 по 1889 гг.24 Во введении к книге Потто писал, что «не
претендует сказать что-либо новое о кавказской войне. Его дело, потребовавшее много лет упорного труда, состояло почти исключительно в том,
чтобы извлечь из забвения и связать в одно стройное изложение многочисленные, в разных местах разбросанные материалы, малодоступные для
обыкновенного читателя…» В работе на первый план выдвинут человек,
его подвиги, страдания, успехи и неудачи в сложный период кавказской
истории. Этим и были привлекательны книги В.А. Потто25. Как отмечал
________________________
24
Потто В.А. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях: В 5 т. СПб.-Тифлис, 1885-1889. [Репринт. Ставрополь: Кавказский край, 1994].
25
Потто В.А. Исторический очерк Кавказских войн от их начала до присоединения Грузии. Тифлис, 1899; Его же: Два века Терского казачества (1577-1801). Вла-
55
современник: «Нет войсковой части, нет библиотеки, где бы не было
его произведений: редкая учебная книга русского языка для народных
и солдатских школ не содержит в себе отдельных статей из его сочинений. Произведения его читают все – начиная от Верховного Вождя русской армии до рядового солдата»26. С именем В.А. Потто связана история создания Кавказского военно-исторического музея, хранившего
реликвии боевой славы «кавказских войск». Будучи начальником военно-исторического отдела штаба Кавказского военного округа, он занимался разработкой военной истории, содействовал установлению памятников героям Кавказской войны.
История Кавказской войны, казачества – основная тема в сочинениях
и другого военного историка, генерала Кубанского казачьего войска Ивана
Диомидовича Попко (1819-1893 гг.). Он родился в станице Тимашевской Кубанской области в семье протоиерея войскового сословия Черноморского казачьего войска. Окончил Астраханскую Духовную семинарию, учился в Московской Духовной академии, где изучал науки, языки, интересовался историей и литературой. Здесь он написал свои первые поэмы и стихи. Но И.Д. Попко избирает другой путь – военную карьеру и идет служить рядовым 10-го конного полка Черноморского (позже Кубанского) казачьего войска. Он прошел путь от рядового до генерал-майора, был переведен в дворянское сословие и в 1875 г. избран ставропольским губернским предводителем дворянства.
В течение 25-летней службы на Кавказе И.Д. Попко участвовал во многих военных походах, имел возможность познакомиться с жизнью и бытом горцев, изучить обычаи и традиции казаков. В 1850 г. вышла его записка «О состоянии Черноморского казачьего войска с 1 января 1825 г.
по 1 января 1850 г.», составленная по поручению Департамента военных
поселений. Она, по мнению исследователей, стала началом научной деятельности кубанского историка. Перу И.Д. Попко принадлежит монографическое исследование «Черноморские казаки в их гражданском и военном быту. Очерки края, общества, вооруженной силы и службы в 17
рассказах с эпизодами, с картой и 4 рисунками с натуры» в двух частях. По сути это первое капитальное исследование по истории Кубанско________________________
дикавказ, 1912. Т. 1-2. [Репринт. Ставрополь: Кавказская библиотека, 1991] и др.
Библиографию трудов В.А. Потто см.: Ставропольский хронограф на 2006 г. Краеведческий сборник. Ставрополь, 2006. С. 18-19.
26
Цит. по: Маркелов Н.В. Летописец кавказских сражений Василий Александрович Потто (К 170-летию со дня рождения) // Ставропольский хронограф на 2006
год. Краеведческий сборник. Ставрополь, 2006. С. 17.
56
го края. Оно отличалось новизной тематики, привлечением широкого круга источников, прежде всего архивных, полнотой сообщаемых сведений.
За эту работу И.Д. Попко был награжден престижной Демидовской премией. Рецензию на книгу дал профессор Санкт-Петербургского университета, известный историк Н.И. Костомаров.
Среди военных историков необходимо назвать и имя выдающегося исследователя Кубанского края Федора Андреевича Щербины (1849-1936
гг.), основоположника российской бюджетной статистики, официального историка Кубанского казачьего войска, общественного деятеля Северного Кавказа. Он родился в семье священника в станице Новодеревянковской. С 1861 по 1866 гг. обучался в Черноморском Духовном училище. Продолжил образование в Кавказской Духовной семинарии (г. Ставрополь). Под влиянием идей народничества занимался просвещением народа. В 1868-1869 гг. организовал в Ставрополе артель переплетного, сапожного и столярного мастерства, участвовал в создании земледельческой ассоциации в станице Бриньковской. В 1872 г. поступил в Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную и лесную академию, но из-за участия в студенческих беспорядках был вынужден оставить ее и продолжить обучение на отделении естественных наук физико-математического
факультета Новороссийского университета (Одесса). В студенческие годы
принимал участие в деятельности Южнороссийского союза рабочих, вел
пропаганду среди местных рабочих. В 1876 г. Ф. Щербина был арестован и дважды привлекался к дознанию (по делу Южнороссийского союза рабочих и по подозрению в убийстве Тавлеева). В 1877 г. его выслали под надзор полиции в Вологодскую губернию. В 1880 г. он был освобожден от гласного надзора с «воспрещением жить» в обеих столицах, столичных Таврической и Херсонской губерниях.
Ф.А. Щербина сотрудничал с «Русскими ведомостями» (1878), «Русской мыслью» (1880), «Делом» (1884), «Киевской стариной» (1883) и
др. В 1881 г. он поселился в Кубанской области и стал заниматься научными работами в области экономики и статистики, являлся членом
Кубанского областного статкомитета. С 1884-1903 гг. Ф. Щербина заведовал статистическим бюро при Воронежской губернской земской
управе, под его руководством было осуществлено подробное статистико-экономическое обследование Воронежской губернии и 12 уездов
Акмолинской, Семипалатинской и Тургайской областей. Он составил и
отредактировал 66 томов по статистике Воронежской губернии.
За труд «Крестьянское хозяйство по Острогожскому уезду» (1887)
Ф.А. Щербина получил Большую золотую медаль Русского Географи57
ческого общества, а за книгу «История воронежского земства» (1891)
– денежную премию Академии наук в размере 1500 руб. С 1896 г. он
руководил экспедицией для исследования землепользования и хозяйств
в степном крае, по итогам которой было издано 12 томов статистикоэкономического описания (1898-1908 гг.). За научные достижения Ф.
Щербина был избран членом-корреспондентом Императорской Академии наук по разделу историко-политических дисциплин (1904).
Ф.А. Щербина был одним из первых в России земских историков, летописцев, организаторов краеведческих исследований в Воронежской
губернии, активно занимался благотворительной и просветительской деятельностью, изучением истории Кубанской области и Северного Кавказа. Он одним из первых собрал, систематизировал и опубликовал данные по социально-экономическому развитию Кубанской области и Черноморской губернии конца XIX – начала XX в. Ф.А. Щербина – автор
многих работ, в их числе «История земельной собственности у кубанских казаков», «Колонизация Кубанской области», «Кубанское казачье войско. 1686-1888», «История Кубанского казачьего войска» (2 т.) и др. Статистические и краеведческие труды принесли ему известность, он являлся членом многих научных обществ России: Вольного Экономического,
Императорского Географического, Общества любителей изучения Кубанской области и др. В 1901 г. Ф. Щербина получил чин титулярного советника, позволивший приобрести права личного дворянства. Труды его
были отмечены премией имени князя А.И. Васильчикова, премией императора Александра II, премией Императорского Русского Географического общества и др. С 1903 по 1904 гг. Ф.А. Щербина был выслан под
надзор полиции в свое имение (Джанхот Черноморской губернии), где
продолжил активную научную и общественную деятельность.
Этнографическими исследованиями занимался Евгений Захарович Баранов (1869-1932 гг.), писатель, фольклорист, публицист. В 1893 г. – секретарь газеты «Северный Кавказ», в 1905 г. – секретарь «Пятигорского листка» и редактор «Пятигорья». В течение многих лет он путешествовал по Кавказу, собирал фольклор горских народов и казаков, обобщив его в своих
работах «Кабардинские легенды», «Легенды Кавказа», «Сказки терских казаков» и др., в числе его трудов есть и исторические исследования27.
В среде историков-любителей были люди, не связанные с историей в
силу своей профессии и должностных обязанностей, но увлекающиеся
________________________
Баранов Е.З. Очерки землевладения в горах // Терские ведомости. 1892. №14,
15, 17; Его же: Кабардинские легенды. Пятигорск. 1911; Его же: Легенды Кавказа.
Ростов н/Д, 1913; Его же: Сказки терских казаков. М., 1914 и др.
27
58
изучением прошлого родного края. Среди краеведческих исследований
середины XIX в. заметно выделяются работы ставропольского землемера Агафангела Петровича Архипова (1821-1875(?) гг.). Он являлся членом-сотрудником Императорского Русского Географического общества
и Вольного Экономического общества. Тематика его исследований, публиковавшихся в основном на страницах газеты «Кавказ» и в журнале
«Москвитянин», была разнообразной: география, почвоведение, животноводство, история первых поселенцев, развитие сельского хозяйства и
т.д.28 Среди них были работы по истории изучения археологических памятников Северного Кавказа, в частности древнего Маджара29, этнографические зарисовки быта туркмен и ногайцев, чьи земли он буквально
исколесил в силу служебных обязанностей30. Этнографические работы
Архипова содержат ценный исторический, географический (расселение
народов в первой половине XIX в.), статистический материал по истории этнокультурных процессов на Северном Кавказе. Его произведения
отличает великолепный литературный язык, умение подметить и образно
изложить факты из жизни народов региона, чувство такта и уважения к
их обычаям и культуре. Этнографические эскизы Архипова пестрят отрывками из песен, легенд ногайцев и туркмен. Многие из них написаны
в жанре рассказа или повести, поэтому они были понятны простым жителям губернии и пользовались у них популярностью.
В XIX в. стала формироваться гражданская интеллигенция из числа
горских народов, сыгравшая значительную роль в развитии культуры,
просветительства и общественно-политической мысли горцев: Хан-Гирей, Шора Ногмов, Казы-Гирей, Нотаук Шеретлук, Султан Адиль-Гирей,
Омар Берсеев, К. Атажукин, К.-Г. Инатов, А. Кешев, Д.С. Кодзоков,
С.-Б. Абаев, братья Урусбиевы и др.
Среди представителей народов Северного Кавказа заметно выделяется фигура Хан-Гирея (1808-1842 гг.), одного из первых создателей
адыгской литературы на русском языке, талантливого историка, этног________________________
28
Библиографию трудов А.П. Архипова см.: Ставропольский хронограф на 1996
год. Библиографический указатель литературы. Ставрополь, 1996. С. 183-184.
29
Архипов А.П. О древнем христианском храме, находящемся близ слияния рек
Теберды и Кубани, на границе Большой Кабарды // Кавказ. 1852. №24. 12 апр.; Его
же: Очерки исследований древнего города Маджары // Ставропольские губернские ведомости. 1856. №10-20.
30
Архипов А.П. Три дня в ауле Юсуф-Кади. Отрывок из этнографических записок о туркменах // ИРГО. СПб., 1849. №6; Его же: Ногайцы // Кавказ. 1850. №63;
1852. №3-5.
59
рафа, собирателя фольклора, просветителя. Он был убежденным сторонником российской ориентации в период присоединения Северного
Кавказа к России. Образование Хан-Гирей получил в Петербургском
кадетском корпусе – одном из лучших военных заведений России того
времени. Участвовал в русско-персидской войне 1826-1828 гг., войне
с Турцией 1828-1829 гг., имел боевые награды. Позже служил в Петербурге в лейб-гвардии Кавказско-горском полуэскадроне Его Величества конвоя. Здесь он усовершенствовал свое знание русского языка, приобщился к русской литературе и культуре. Хан-Гирей по собственной инициативе стал собирать сведения о различных горских народах, позже получил и государственный заказ на написание сочинения о народах Кавказа. В 1836 г. он завершил работу над своими «Записками о Черкесии», в предисловии к которой писал: «…будучи убежден совершенно, что познание законов, нравов и обычаев этого народа
и им занимаемой страны, весьма мало Европе известных, сколько любопытно каждому образованному человеку, столько же и необходимо
для просвещенного начальника, желающего мудро управлять этим краем, я присовокупил полное описание народа черкесского; описание,
которое составлено мною со всевозможною добросовестностью и без
всякого притязания на литературную известность»31. Сочинение состояло из трех частей, одна из которых практическая – «О мерах и средствах для приведения черкесского народа в гражданское состояние кроткими мерами, с возможным избежанием кровопролития» – была утеряна и до сих пор не обнаружена32. За эту работу Хан-Гирей получил
звание полковника, придворное военное звание флигель-адъютанта и
должность командира Кавказско-горского полуэскадрона, а Николай I,
ознакомившись с работой, назвал его «черкесским Карамзиным»33.
В период 1837-1839 гг. Хан-Гирей совершает служебную командировку
на Кавказ с целью составить проект «Положения об управлении горцами». Наряду со служебными обязанностями он продолжает собирать исторический и этнографический материал, статистические сведения о народах Северного Кавказа, которые позже использует в своих сочинениях. При жизни автора вышла только одна его работа (в 1839 г.) – «Чер________________________
Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1978. С. 45.
Назарова И.М. Султан Хан-Гирей (К 190-летию со дня рождения) // Ставропольский хронограф на 1998 год. Краеведческий сборник. Ставрополь, 1998. С. 139.
33
Б.В. [Бурнашев В.П.] Из воспоминаний петербургского старожила // Заря. 1871.
Апрель. С. 38.
31
32
60
кесские предания»34, но все его труды демонстрируют поистине научный
подход к изучению источников и проблем Северного Кавказа. О роли и
значении исторического знания Хан-Гирей писал в своих «Записках о
Черкесии»: «История народов есть предмет важный; его изучать не только любопытно, но даже необходимо… предмет, священный для потомства, которое в нем одном познает бытие и деяние предков»35.
Таким образом, у истоков краеведения стояли настоящие патриоты,
энтузиасты своего дела, сумевшие объединить вокруг себя талантливых людей, стремившихся к познанию своего края, интересующихся
его историей, археологией, этнографией. Деятельность их, сегодня рассматриваемая как краеведческая, была многоплановой, охватывающей
все грани прошлого и настоящего Северного Кавказа.
Краеведение Северного Кавказа знает много славных имен. Им посвящены страницы энциклопедий, статей, монографий и диссертационных исследований. Их творческие биографии дают возможность исследовать не только отдельные сюжеты истории, но и процесс самой творческой деятельности, позволяют воссоздать историю интеллектуальной
жизни провинциальных исследователей, научных практик и идей, преломленных через специфику провинциального социума.
Ю.С. Новопашин1
ХХ СЪЕЗД КПСС: СОВРЕМЕННЫЙ ВЗГЛЯД
В феврале 2006 г. исполнилось 50 лет с тех пор, как состоялся ХХ съезд
КПСС. Официальная Россия не обратила на подобную годовщину никакого внимания. Однако представители академического и вузовского
сообщества, работники СМИ не прошли мимо этой «круглой» даты, отмечая в соответствующих публикациях, что тогда, в середине 1950-х
годов, советский народ связывал с данным неординарным съездом немалые надежды. Кстати, неординарность названного партийного форума обусловливалась не новизной отчетного доклада ЦК (она не слиш________________________
34
Хан-Гирей. Черкесские предания // Русский вестник. 1841. Т. 2. Кн. 4, 5; Библиографию трудов Хан-Гирея см.: Ставропольский хронограф на 1998 год. Краеведческий сборник. Ставрополь, 1998. С. 140-141.
35
Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1978. С. 87.
1
Статья отражает лишь одну из существующих в современном российском общественно-политическом дискурсе точек зрения на историческое значение XX съезда
КПСС. Событие продолжает оставаться в центре дискуссий.
61
ком просматривалась) или какой-то оригинальностью обсуждения последнего – заранее, как всегда, срежиссированного. ХХ съезд стал событием для партии и страны после заключительного заседания 25 февраля, на котором Н.С.Хрущев выступил с критикой злоупотреблений
властью со стороны доселе непогрешимого вождя, отца и учителя всех
трудящихся И.В.Сталина. И хотя критика эта носила вроде бы закрытый характер (заседание прошло без глав делегаций «братских» коммунистических и рабочих партий, других иностранных гостей, без допуска представителей отечественной и зарубежной прессы, радио и телевидения), о необычной ее направленности сразу же стало известно:
«секретный» доклад обсуждался едва ли не на каждой кухне…
Лично меня, 22-летнего комсомольца, все это застало на территории
ГДР, в одном из окраинных районов Магдебурга под названием
Herrenkrug. Здесь дислоцировались части 19-й гвардейской дивизии (входившей в состав Третьей ударной армии), включая и 68-й механизированный полк, в котором проходила в 1953–1956 гг. моя срочная воинская служба в должности старшего радиста танко-самоходного батальона. О хрущевском антисталинском докладе я впервые услышал отнюдь
не от замполита батальона или каких-либо других офицеров, а из радиопередач американской радиостанции «Освобождение». Дело в том, что
мне приходилось как радиотелеграфисту нести ночные дежурства на полковой радиостанции, поддерживавшей так называемую боевую связь напрямую со штабом армии. Причем эта связь оказывалась в некотором
роде односторонней: надо было все время находиться на соответствующей волне и ждать вызова «морзянкой» от начальствующей инстанции,
радист которой за четыре часа дежурства вызывал своих «визави», спрашивал, как слышно, а при ответе, что, слышно хорошо, отключался до
следующего по его усмотрению сеанса связи. Так вот, чтобы скоротать
время, не уснуть, я после радиотелеграфного обмена сбивал волну и настраивался на передачи радиостанции «Освобождение», хотя это категорически, конечно, возбранялось. Таким образом, удалось прослушать
диктовку всех семи разделов упомянутого доклада где-то примерно за
полтора-два месяца до того, как наш заместитель командира полка по
политчасти подполковник В.С.Бандуренко зачитал «красную книжечку»
с его текстом на собрании партийно-комсомольского актива.
Скажу сразу, что впечатления некой «политической бомбы» этот доклад на меня не произвел. Объяснение коренилось, быть может, в том, что
в нашей проживавшей на Урале семье осталась от отца (призванного в
мае 1941 г. на сборы в Камышловские военно-полевые лагеря и в самом
62
начале войны погибшего в Витебском окружении) четырехтомная «История ВКП(б)», изданная в 1929 г., которую я еще подростком перечитал, что
называется, вдоль и поперек2. В дальнейшем никто из моих друзей ни по
ремесленному училищу в г.Верхняя Салда Свердловской области, в котором я обучался в 1947–1949 гг. на электромонтера, ни по коллективу 30-го
цеха авиационного завода № 95, где пришлось работать до поступления в
1959 г. в МГУ им. М.В.Ломоносова, ни, наконец, никто из армейских сослуживцев содержания упомянутой книги не знал, ибо она еще до войны
была изъята из открытого обращения. А потому мои разглагольствования
о ней все слушали, как правило, с интересом и вместе со мной тоже предавались всяческим сомнениям на предмет того, как это ведущие деятели
партии типа Бухарина, Каменева, Рыкова, Томского и др. могли стать врагами народа. Хрущевский антисталинский доклад внес определенную ясность в наши тогдашние недоумения: во всяком случае, стало понятно, что
ярлык врагов народа «лепили» тем, кто проигрывал в борьбе за власть в
партии и стране, кто вследствие этого подпадал под пресс государственных репрессий вплоть до «высшей меры». В рабочих коллективах, в один
из которых в ноябре 1956 г. я вернулся после армейской службы, большевистское отстаивание карательными методами «генеральной линии» напрочь лишилось прежнего благородного ореола, рассматривалось уже не
иначе, как что-то вроде грызни пауков в стеклянной банке.
В скобках подчеркну, что никто тогда не сообщил, куда следует о
наших беседах со ссылками на запрещенную, по сути, книгу. Поэтому
теперь, когда приходится сталкиваться с утверждениями представителей
научных, писательских или политических кругов о «повальном стукачестве» советско-сталинских времен, я это всегда воспринимаю с определенным внутренним протестом, вспоминая собеседников 40–50-х
гг., особенно заводских своих товарищей – Антона Карчевского, Колю
Теньковского и Павлика Старцева из семей спецпереселенцев; Колю
Жусселя, Васю Медведева и Сашу Юношева из бывших детдомовцев.
Ни один из них не пылал любовью к «лучшему другу советских физкультурников» и не высказал даже слова сожаления, когда этот самый
«друг» в начале марта 1953 г. приказал долго жить.
________________________
2
В СССР этот доклад напечатали впервые в третьем номере журнала «Известия ЦК КПСС» за 1989 г., т.е. через три с лишним десятилетия после оглашения на
последнем, утреннем заседании XX съезда. Затем его текст появился и в некоторых
других изданиях. См., напр.: Доклад Первого секретаря ЦК КПСС тов. Хрущева
Н.С. XX съезду Коммунистической партии Советского Союза 25 февраля 1956 года/
Реабилитация. Политические процессы 30–50-х годов. М., 1991. С. 19–67.
63
Вообще представляется, что пресловутый феномен всенародной любви к
«кремлевскому горцу» был, прежде всего, и главным образом плодом назойливой большевистской пропаганды, а никак не констатацией объективной реальности 30-х–первой половины 50-х гг. ХХ века. Это относится и к
хрущевскому «секретному» докладу, также в свое время поднятому указанной пропагандой, как говорится, на недосягаемую высоту и вряд ли на
самом деле заслуживавшему столь уж превосходных оценочных степеней3.
*
*
*
Группа цековских «белых негров» во главе с П.Н.Поспеловым, готовивших этот доклад, и сам Хрущев, зачитавший его с трибуны ХХ съезда, не
озаботились какими-либо принципиальными выводами из преданного огласке
перечня злоупотреблений властью, такими, например, выводами, как очевидный ущербный (исключительно силовой) характер осуществления функций партийно-государственного управления, культивировавшийся большевистской верхушкой с момента октябрьского переворота 1917 г. Стоит в этой
связи вспомнить о XIII конференции РКП(б) и XIII партийном съезде. На
этих номенклатурных форумах, особенно после смерти своего главного вождя, его душеприказчики попытались определить узловые понятия оставшегося им в наследство ленинизма. К их числу они отнесли прежде всего организационно-административное кредо большевизма, заключавшееся, по словам рвавшегося тогда на первые роли Г.Е.Зиновьева, в безусловном признании права на легальную деятельность только за РКП(б). «Она, – разъяснял Зиновьев на партконференции (январь 1924 г.), – осуществляет диктатуру пролетариата и именно поэтому является единственной легальной
партией в Союзе Республик. Она раздавила все остальные политические
партии, она оставила за собой монополию на свободу печати, монополию
на свободу политической работы»4. Через три с лишним месяца на XIII
съезде, где Зиновьев выступал с отчетным докладом ЦК, он вновь распространялся о монополии на легальность РКП(б), именовал вражескими
взгляды на законную политическую деятельность, обеспечиваемую прежде всего выборным путем, заявлял, что демократические выборы «для нас
стихия не особенно благоприятная, не наша, одним словом, стихия» и что
«выборы для нас не имеют решающего значения»5.
________________________
3
Тринадцатая конференция РКП(б). 16–18 января 1924 года (Материалы по партстроительству и очередным задачам экономической политики). Вятка, 1924. С. 118–119.
4
XIII съезд РКП(б). 23–31 мая 1924 г. Стенографический отчет. М.–Л., 1924. С. 53.
5
Там же. С. 158, 181, 209.
64
Эти установочные по существу позиции высокого начальства были
широко поддержаны партийной номенклатурой. Например, Я.Э.Рудзутак,
солидаризуясь с докладчиком, заявил, что «создание символа веры из
демократизма – это настоящая меньшевистская отрыжка». Л.Д.Троцкий
призывал к борьбе «против маргариновой демократии, которая является,
с одной стороны, идеологией меньшевизма, а с другой – последним прикрытием империализма». Но, пожалуй, наиболее откровенно в антидемократическом духе высказался старый член РКП(б), делегат от Московской парторганизации С.С.Захаров. Отметив, что партия численно прибывает и работа продолжается, он заявил: «Когда же мы запутаемся, когда
мы дадим возможность всем выдвигать кандидатов, всем голосовать,
разведем демократию, тогда наша партия начнет разлагаться, как разлагались когда-то эсеры. Там была полнейшая демократия; кто ни захочет,
– вали, вступай, и в результате от эсеров ничего не осталось. Но я надеюсь, что у нас этого не будет»6. Вольно или невольно, но многоопытный
Захаров оказался прямо-таки провидцем в том, что его партия ни в ближней, ни в дальней перспективе никакой демократии не допустит, а если
поддастся хоть немного демократическим веяниям – начнет разлагаться.
Так что в год смерти Ленина, созданная им, так называемая партия
нового типа (т.е. не парламентская, а прямая противоположность парламентской) руководствовалась идеологией авторитаризма, принципами пирамидального построения, военизированной дисциплины, отсечения верхами любых элементов низовой самодеятельности, засекречивания – в противоположность показной, парадной открытости – всей
своей реальной жизни. Прав был маститый английский ученый Эдвард
Карр, автор многотомной «Истории Советской России», когда писал,
что «большевизм под началом Ленина затвердел и превратился в жесткую, как стержень, доктрину, которая отличалась нетерпимостью ко всякому проявлению инакомыслия и зачисляла в разряд врагов любого берущего под сомнение хоть один из пунктов ее программы»7.
________________________
6
Карр Э. История Советской России. В 14-ти книгах. Кн. 5. Социализм в одной
стране. 1924–1926. Пер. с англ. М., 1989. С. 177.
7
Первым подобную формулировку пустил в широкий политико-литературный
оборот Анри Барбюс в своей специальной книжке (1935 г.) о большевистском вожде. В ней этот французский писатель характеризовал Сталина в следующих апологетических выражениях: «Он несгибаем и вместе с тем гибок как сталь. Его сила –
это его колоссальный здравый смысл, расширенный знаниями, его поразительная
внутренняя выдержка, его страстность, его точность, его беспощадный ум, быстрота, верность и интенсивность его решений, его упорные поиски нужных ему лю-
65
Жрецами именно этой жесткой организации выступали не только
кремлевские небожители, но и функционеры среднего звена типа С.С.Захарова. Сталин как генсек ЦК приложил, разумеется, руку к тому, чтобы
РКП(б)–ВКП(б)–КПСС оказалась не политической партией в традиционном смысле этого слова, а забюрократизированной сверху донизу
властно-управленческой структурой социалистического государства,
тесно сомкнувшейся с работавшим на полные обороты репрессивнотеррористическим механизмом данного государства. Хотя этот механизм
не простаивал и при Ленине – вдохновителе красного «массовидного
террора» времен гражданской войны и первых послевоенных лет со всеми их жестокостями подавления многочисленных крестьянских восстаний, забастовочного движения в городах, антибольшевистских мятежей
в армии. Но если в первой половине 20-х гг. масштаб государственных репрессий против неугодных большевикам партий, общественных
организаций, крестьянских «бунтовщиков» и пр. измерялся тысячами
и десятками тысяч человек, то во второй половине 20-х–первой половине 30-х гг., т.е. в период коллективизации и последовавшего затем
голодомора, счет пошел на миллионы народных жертв, включая стариков, женщин и детей. Вот уж действительно сталинизм тут выступил,
по словам Д.А.Волкогонова, в качестве «масштабной материализации
ленинских идей». С годами, замечает этот автор, «стало совершенно
очевидным, что Сталин всегда был “Лениным сегодня”8. Он ничего
принципиально нового не “выдумал”, а лишь “творчески”, дьявольски
изобретательно применял и развивал ленинские постулаты и идеи: о диктатуре пролетариата, классовой борьбе, революционном терроре, монополизме коммунистической партии, тотальном сыске, однообразной духовной пище, “военном коммунизме”, мировой революции и т.д.»9.
И когда настало время ХХ съезда, этот ленинско-сталинский управленческий колосс был еще в силе и вряд ли поддался бы тогда существенному реформированию. Но никто из власть предержащих и не по-
________________________
дей. Сталин – это Ленин сегодня… История его жизни – это непрерывный ряд побед над непрерывным рядом чудовищных трудностей. Не было такого года, начиная с 1917-го, когда он не совершал бы таких деяний, которые любого прославили
бы навсегда. Это железный человек. Фамилия дает нам его образ: Сталин – сталь»
(Барбюс А. Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир. Пер. с франц.
Изд. 3. М., 1936. С. 271, 272).
8
Волкогонов Д.А. Семь вождей. В двух книгах. Кн. 1. М., 1997. С. 167, 175.
9
См.: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК.
Т. 9 (1956–1960). Изд. 9-е, доп. и испр. М., 1986. С. 121.
66
мышлял о таком реформировании, хотя на патриотической волне победоносного окончания Великой Отечественной войны, успешного восстановительного процесса, наверное, все же возможно было сменить
какие-то концептуальные ориентиры, отбросив для начала тезис партийных охранителей о непоколебимости советского государственного и общественного строя, природы которого, дескать, не изменила и не могла изменить обстановка культа личности и все его негативные последствия. Именно так записал ЦК КПСС в соответствующем постановлении по докладу Н.С.Хрущева10. Но это была если не привычная большевистская ложь, поддержанная докладчиком, то поразительная недальновидность партийных бонз, старавшихся насколько возможно преуменьшить факт долговременного воздействия на страну преданных огласке
«отдельных злоупотреблений властью», свалить всю вину за них на покойного «отца народов», сняв с себя всякую ответственность за провалы, ошибки и преступления предшествующих десятилетий.
Никто, разумеется, не отрицает позитивной роли Хрущева как первого секретаря ЦК КПСС, скажем, в деле упразднения многочисленных лагерей политзаключенных и развертывания процесса реабилитации необоснованно репрессированных в 30-х–начале 50-х гг. прошлого столетия. Но, во-первых, при такой хронологической привязке выпадают 20-е годы, которые и при жизни Ленина, и после его кончины
тоже были заполнены необоснованными репрессиями. А во-вторых, сама
эта официальная формула «необоснованно репрессированные», подразумевает, что у партийно-государственных органов сохраняется право
на обоснованное репрессирование, на законный террор, в т.ч., значит,
и массовый. Если это так, – а разъяснений, что нет, не так, на XX-м и
последующих большевистских съездах не последовало, – то напрашивается лишь один вывод: карательный характер советского социалистического государства – неотъемлемая его черта, разница между ленинско-сталинским режимом и хрущевско-брежневско-андроповским оказывается не столь значительной, непринципиальной.
Никто также не намеревается приписывать современные оценки событий второй половины 50-х–начала 60-х гг. непосредственным фигурантам тех событий из партийного и государственного аппарата (как и не
собирается требовать от них современных оценок). В настоящее время
многие считают, что преступный ленинский «массовидный террор» против российского народа, особенно против побежденных имущих и ин________________________
10
Конквест Р. Большой террор. В 2-х книгах. Пер. с англ. Рига, 1991. Кн. 1. С. 28.
67
теллигентных слоев бывшей царской империи, а также уголовные «художества» Сталина и компании, поистине космический масштаб избиения ими собственного населения в корне изменили природу советского
строя, эгалитарные принципы социализма, его коллективистскую этику
и нравственность. Но тогда, в дни ХХ съезда, для подобных выводов было
недостаточно правдивой информации о жизни нашей страны, не хватало
теоретической широты, мешала пропагандистская пелена, не отпускал еще
страх поплатиться за нестандартные, откровенно крамольные суждения.
И все же… Хорошо помню разговоры после официального ознакомления с текстом «секретного» доклада, что легче всего свалить все на
усопшего генералиссимуса, а сам-то Хрущев, как и Берия, Жданов, Маленков, Микоян, Молотов, Каганович, где были? Разве они проводили
иную политику, по-другому действовали? Самый авторитетный в научном мире знаток периода массовых репрессий в СССР Роберт Конквест
так отозвался, например, о роли в то время А.А.Жданова, Г.М.Маленкова, Л.П.Берии и Н.С.Хрущева: «Этой четверке предстояло, сочетая известные политические способности с нужной беспощадностью, высоко подняться по государственной лестнице. В годы террора Жданов, Маленков,
Берия и Хрущев сыграли особенно кровавую роль»11. Не стоит в данной
связи игнорировать и ставшие теперь известными показания В.С.Абакумова, арестованного в 1951 г. по доносу своего подчиненного подполковника М.Д.Рюмина. На допросе 20 августа 1954 г. этот весьма информированный генерал на вопрос, почему после смерти Сталина он не обращается относительно своей судьбы к первому секретарю ЦК КПСС, отреагировал такими словами: «Вы это серьезно? В нашей послереволюционной истории не было особенно человеколюбивых правителей. Время было суровое. Но по жестокости обращения с людьми они Хрущеву
в подметки не годятся». А на замечание, что подследственный здесь чтото преувеличивает, Абакумов отозвался: «Сильно преуменьшаю. Хрущев
был самым жестоким секретарем ЦК партии Украины. По количеству расстрелянных Украина намного обгоняла все остальные советские республики. Это, насколько я слышал, одно время настораживало даже Сталина. И он неоднократно посылал в Киев доверенного человека, чтобы тот
разобрался в ситуации». На несколько же ироничную реплику проводившего допрос офицера, что-де ну и как, разобрался сталинский посланец, бывший глава МГБ ответил так: «Как известно, я человек не слабо________________________
11
Кеворков В.Е. Исповедь перед казнью. Из воспоминаний следователя по особо
важным делам Министерства Государственной безопасности СССР. М., 2006. С. 191.
68
нервный, а до войны был еще крепче. И, тем не менее, рассказ о происходившем на Украине меня тогда потряс»12.
Можно сослаться также на уже упоминавшегося Д.А.Волкогонова,
который применительно к Хрущеву пишет о палачестве высокопоставленных партбюрократов из сталинского окружения следующее: «Занимая посты (на них в разное время были М.Н.Рютин, Н.А.Угланов,
С.В.Косиор, другие расстрелянные руководители), Хрущев полагал, что
это обычная “революционная практика”, и не испытывал от нее никаких моральных неудобств»13.
Так что вывод тут один: не хватило у высокопоставленных реформаторов ни ума, ни мужества пойти на серьезный анализ истории утверждения
и эволюции партийно-государственного строя СССР, а тем более собственной, часто очень уж неприглядной, роли в этой истории. Ряд фигурантов
из хрущевского «коллективного руководства» дожили – в отличие от отправленных ими на смерть многочисленных однопартийцев – до глубокой
старости и даже успели опубликовать мемуары, в которых, правда, в абсолютном большинстве своем ни словом не обмолвились об участии в
репрессиях. Один только А.И.Микоян в 70-х гг., будучи на пенсии и находясь в приватной компании, так кратко, но выразительно отозвался о времени обращения на сталинской орбите: «Все мы были тогда мерзавцами»14.
Подытоживая сказанное, подчеркну еще раз, что с внутриполитической точки зрения воздействие ХХ съезда было достаточно двойственным.
Н.С.Хрущев осудил сталинское единовластие, но сохранил авторитарную
форму правления, в рамках которой верховным судьей всегда, в конечном счете, являлся никем реально не избиравшийся и никому неподсудный партийный ареопаг во главе с генсеком. Хрущеву и его соратникам
даже в голову не пришло обратиться к пересмотру тех решений партийных конференций и съездов, в которых всякая непредусмотренная начальством инициативность, всякий нестандартный подход к решению тех или
иных вопросов, откуда бы он ни исходил, отождествлялись, как правило, с мелкобуржуазным, троцкистским, националистическим или иным
уклоном. А с «уклонистами» у авторитарной власти разговор всегда был
примерно такой же, как на XIII партконференции, в резолюции которой
говорится, что «партия политически уничтожит всякого, кто покусится
________________________
Волкогонов Д.А. Указ. соч. Кн. 1. С. 340.
Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999. С. 15.
14
XIII съезд РКП(б). С. 729. (Основные резолюции и решения Тринадцатой партконференции опубликованы в качестве приложения к стенограф. отчету этого съезда.
– прим. Ю.Н.).
12
13
69
на единство партийных рядов»15. Понятно, что такого рода формулировки были неприкрытой угрозой действительным или мнимым «смутьянам».
И совсем недалеко, оказалось, от намерения политически уничтожить непонятливых, упорствующих в своих заблуждениях до стремления отделаться от них в прямом физическом смысле.
Конечно же, такая карательная в своей основе авторитарно-патриархальная политическая культура не может быть соотнесена с общечеловеческими ценностями, с демократией в подлинном смысле слова. Невозможно представить, что она могла бы пойти на замену собственной
монополии легальности, закрепленной в партдокументах16, на механизм
плюралистической состязательности различных движений, партий и общественных организаций. И Сталин, и Хрущев верили в безусловное
превосходство сложившейся в СССР партийно-государственной системы, организованной, как им казалось, на манер «работающей корпорации» комиссаров Парижской коммуны, которые осуществляли в одно
и то же время функции законодательной и исполнительной власти. Хрущевские разоблачения, быть может, и заронили у кого-то искру сомнения в превосходстве и вообще дальнейшей жизнеспособности советской системы, но только не у делегатов ХХ съезда, занимавших в большинстве своем «хлебные» номенклатурные должности различного ранга
и вполне довольных собственным положением. Ведь в Большом Кремлевском дворце сидели, что называется, представители правящего класса, и они, ясное дело, не собирались устно или письменно подрывать
свои позиции, высказывать какие-то сомнения в добротности строя,
выпестовавшего их, двинувшего на ответственные посты.
Никто не запрещает, конечно, размышлять, как это делает, например,
Г.Х.Попов, о возможности уже в 1956 г. постиндустриального преобразования СССР, при котором «не исключались и реформы по выходу
из социализма», т.е. революционные по своей сути шаги. Правда, тут
же автор оговаривается, что Хрущев «был готов только к реформам
радикальным, но не революционным». Характеризуя радикальные реформы, Г.Попов различает в них прогрессивную и реакционную стороны. К первой он причисляет жилищное строительство и наделение
миллионов людей отдельными квартирами, отказ при смене партийногосударственных элит от репрессирования номенклатурного слоя, «оттепель» в обществе и др. Ко второй, реакционной, стороне относит та________________________
Там же.
Попов Г.Х. Упущенный шанс (К 50-летию XX съезда КПСС) // Московский
комсомолец. № 39. 22 февраля 2006. С. 6.
15
16
70
кие меры, как экспроприация потребкооперации и основной части приусадебных хозяйств, провозглашение курса на построение коммунизма при жизни нынешнего поколения, нежелание встать на реальный, а
не пропагандистско-показной демократический путь во внутрипартийных отношениях, не говоря уже о расстреле новочеркасских рабочих
(вооруженном подавлении, как стало теперь известно, еще 15-ти массовых протестных выступлений на «гражданке» и в лагерях. – прим.
Ю.Н.), о погроме, наконец, творческой интеллигенции. Интересен и авторский вывод о процессе постепенного, но все большего преобладания в хрущевских реформах их реакционной стороны над прогрессивной и закономерной «мутации» указанных реформ из радикальных в
умеренные, консервативные. «Умеренные же реформы, – заключает Попов, – все больше ухудшают ситуацию, и, соответственно, растет оппозиция. Ее власть подавляет – и в итоге застой»17.
Приведенные утверждения видного отечественного обществоведа не
противоречат законам формальной логики, но сомнительны в практикополитическом плане. Ибо проблематично говорить о наличии в СССР середины 1950-х гг. объективных предпосылок для революционных преобразований, ведущих к «выходу из социализма». Нельзя же, в самом
деле, считать примером подобных преобразований, скажем, инициированные Хрущевым в 1953–1955 гг. судебные процессы над руководством
органов внутренних дел и госбезопасности, именовавшимся в официальных бумагах «бандой Берии–Абакумова»»18. В результате этих скоропалительных процессов были осуждены и расстреляны Л.П.Берия, В.С.Абакумов, В.Г. Деканозов, С.А.Гоглидзе, А.Г.Леонов, М.Т.Лихачев, Б.З.
Кобулов, В.К.Комаров, В.Н.Меркулов и еще десятка два старших офицеров. Понятно, что с таким же успехом можно было осудить и Н.С.Хрущева, который своей «кипучей деятельностью» по искоренению «врагов
народа» на Украине, в Москве и Московской области мало чем отличался от упомянутых генералов, как и другие большевистские вельможи из ближнего сталинского круга. Я отнюдь не преследую цель как-то
обелить расстрелянных полвека назад чекистских генералов или таких,
например, следователей-костоломов, как С. Луховицкий, Б. Родос, С.
________________________
17
Из «Отчета о работе Комитета партийного контроля при ЦК КПСС за период
с октября 1952 г. по 1 января 1956 г.»/ Реабилитация. Политические процессы 30–
50-х годов. С. 68.
18
Пленум ЦК КПСС. 3–7 сентября 1953 г./ КПСС в резолюциях и решениях
съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е, доп. и испр. Т. 8 (1946–1955). М.,
1985. С. 303.
71
Розенблит, А. Свердлов (сын Я.М.Свердлова), З. Ушимирский, А. Хват,
Л. Шварцман, Л. Шейнин и др., многие из которых, кстати, благополучно избежали уголовной ответственности за свое палачество по Указу Верховного Совета СССР об амнистии от 27 марта 1953 г. Но это были, конечно же, не вдохновители, а лишь исполнители преступной воли тогдашнего политического руководства страны. Все главные фигуранты этого
руководства после смерти «хозяина» пытались с помощью фальсифицированных по старым сталинским схемам (как в случае с делом Берии)
процессов и расправ над сотрудниками «органов» отвести от себя ответственность за организацию «ленинградского дела», свистопляску с врачами-вредителями, другие преступления, т.е. сохранить, таким образом,
незапятнанными собственные «белые одежды». Эти шкурные телодвижения властной политической верхушки имели весьма малое касательство
не только к революционным преобразованиям политико-государственной
системы в целом и советских охранных ведомств в частности, но также
к их радикальному реформированию. В порядке возражения Г.Х.Попову
стоило бы, видимо, добавить, как о том уже упоминалось выше, что ленинско-сталинский механизм силового управления в 50-е гг. внешне еще
не характеризовался признаками очевидной порчи, институционального
одряхления, иными словами, признаками сущностного вырождения,
которые позднее дали о себе знать и предопределили в 1991 г. незавидный финал КПСС и социалистического государства. Возвращаясь же к
основной канве статьи, замечу, что в противоположность охранительному настрою и делегатов ХХ съезда, и всех карательных госструктур соответствующий толчок к критическим размышлениям о судьбах советской системы был хрущевским докладом дан, и кинетическая энергия этого
толчка никогда уже и никем не смогла быть полностью нейтрализована.
*
*
*
Теперь о некоторых внешнеполитических аспектах рассматриваемой
темы. Что касается зарубежных дел, к ним не шибко грамотный Хрущев до кончины И.В.Сталина отношения не имел и даже знаком не был
с такими «зубрами» этой сферы парт- и госслужбы, как В.В.Воровский, А.А.Иоффе, А.М.Коллонтай, М.М.Литвинов, И.М.Майский,
Ф.Ф.Раскольников, А.П.Розенгольц, Г.В.Чичерин и другие европейски
образованные большевики-интеллигенты. Но когда при дележке власти
после ухода «хозяина» на Никиту Сергеевича, уже являвшегося в то
время одним из секретарей ЦК КПСС, «сбросили» все партийные дела,
а на сентябрьском (1953 г.) Пленуме не только подтвердили его полно72
мочия, но и сделали Первым секретарем19, то, как говорится, положение уже обязывало… Надо было не только участвовать в партийно-государственных визитах в другие страны, а нередко и возглавлять их,
не только зачитывать по бумажке составленные «белыми неграми» тексты правительственных заявлений и соответствующих речей. Следовало также «вносить вклад» в сокровищницу марксизма-ленинизма – без
этого не обходилось по неписаному цековскому правилу зачисление в
ранг «выдающихся» (а то и «гениальных») деятелей международного
коммунистического и рабочего движения.
И хрущевские претензии здесь не заставили себя долго ждать. Уже
в Отчетном докладе ЦК XX съезду, с которым он выступил, имели место кой-какие новации, перенесенные затем в документальную часть
съездовской стенограммы. В частности, заявлялось, что «главную черту нашей эпохи составляет выход социализма за рамки одной страны и
превращение его в мировую систему»20. Насколько можно судить, в данном случае понятие мировой системы социализма появляется в теоретико-пропагандистском обиходе советских коммунистов впервые, и не
в последнюю очередь по чисто прагматическим соображениям. Дело в
том, что ко времени XX съезда в широком ходу было понятие социалистического лагеря, но оно в 1955 г. подверглось критике с югославской стороны. Последняя подчеркивала, что, хотя идет на нормализацию отношений с СССР и его восточноевропейскими союзниками, но,
ни в какой «лагерь» вступать не собирается и полагает достаточным называть государства, вставшие на путь созидания нового, неэксплуататорского общества, просто социалистическими странами.
Хрущев и его коллеги по Президиуму ЦК КПСС считали югославское предложение в принципе приемлемым, но недостаточным, поскольку оно, если сформулировать на языке теории, упускает, дескать, из вида
интернационалистский аспект в качестве одной из важнейших системных характеристик новой международной, межгосударственной общности. Отсюда и появление на XX съезде, что называется, согласительного
(или примирительного, компромиссного) предложения насчет мировой
системы социализма. Хотя и в Отчетном докладе, и в резолюции по итогам его обсуждения используется также старая терминология о «все возрастающем влиянии на ход мировых событий международного лагеря
________________________
19
XX съезд Коммунистической партии Советского Союза. 14–25 февраля 1956
года. Стенографический отчет. В 2-х томах. М., 1956. Т. 1. С. 10; Т. 2. С. 411.
20
Там же. Т. 1. С. 22, 40; Т. 2. С. 411.
73
социализма», который, «насчитывая более 900 миллионов человек», находится в состоянии «неуклонного укрепления»21, и т.п.
Определенной новацией Отчетного доклада стало выдвижение на первый план в советской зарубежной политике не классового критерия непримиримой борьбы с империалистическими странами, а налаживания с
ними всесторонних связей на базе «известных пяти принципов, выдвинутых Китайской Народной Республикой и Индийской республикой и поддержанных Бандунгской конференцией и широкой международной общественностью». Эти пять принципов, по мнению Н.С.Хрущева, могли бы
регулировать «мирные отношения между всеми государствами в любой
части земного шара»22. В резолюции по Отчетному докладу упомянутые
принципы – взаимное уважение территориальной целостности и суверенитета, ненападение, невмешательство во внутренние дела друг друга, развитие межгосударственных отношений на основе равенства и взаимной
выгоды, мирное сосуществование и экономическое сотрудничество – определены для международного взаимодействия как его «наилучшая в современных условиях формула»23. Правда, чтобы дремучие ортодоксы не
усмотрели в трактовке курса на мирное сосуществование в качестве стержня внешнеполитической стратегии КПСС некой подмены ленинизма ревизионистской ересью, Хрущев делает в докладе следующую оговорку:
«Не подлежит сомнению, что для ряда капиталистических стран насильственное ниспровержение буржуазной диктатуры и связанное с этим резкое
обострение классовой борьбы являются неизбежными»24.
Но дальше опять встречается весьма расширительное толкование ленинских идей, когда к ним подверстывается допущение победы социализма мирным путем, если «рабочий класс, объединяя вокруг себя трудящееся крестьянство, интеллигенцию, все патриотические силы», получит таким образом «возможность нанести поражение реакционным
антинародным силам, завоевать прочное большинство в парламенте и
превратить его из органа буржуазной демократии в орудие действительной народной воли»25. Ленин же, как известно, рассматривал буржуазный парламент в качестве конторы, где лишь обманывают рабочих и крестьян, считал его историческое утверждение прогрессивным только в
сравнении с феодально-средневековыми порядками, а по отношению к
________________________
Там же. Т. 1. С. 36.
Там же. Т. 2. С. 412.
23
Там же. Т. 1. С. 39.
24
Там же. Т. 1. С. 40; Т. 2. С. 415–416.
25
Там же. Т. 1. С. 38–39; Т. 2. С. 414–415.
21
22
74
социалистическим – однозначно реакционным. То есть Ленин и его соратники пребывали в этом вопросе в плену сектантско-революционаристских воззрений, а Хрущев занял на XX съезде более трезвую и
перспективную позицию.
Если говорить о действительных взглядах В.И.Ленина, а не о приписывании ему того, что диктуется политико-пропагандистской злобой дня,
хотя и отсутствует в литературном наследии большевистского вождя,
то надо отметить восстановление в своих правах на страницах Отчетного доклада и в итоговых документах XX съезда ленинского положения о многообразии путей к социализму и его конкретных форм26. Подобное положение в условиях абсолютизации российского революционного опыта замалчивалось, и как раз со времени XX съезда начинает развертываться обратный процесс деабсолютизации этого опыта и
системы советского типа в народно-демократических странах.
Вот, пожалуй, и все новации общетеоретического плана, содержавшиеся
в хрущевском докладе, в частности в его 6-м разделе, имевшем подзаголовок «Некоторые принципиальные вопросы современного международного развития», а также в основной резолюции XX съезда. Конечно,
этого для многочасового оглашения упомянутого доклада Первым секретарем ЦК КПСС было микроскопически мало. С точки зрения рядового члена партии данные новации, как отмечалось в самом начале, почти
не просматривались. Так что былая популярность XX съезда обусловливалась на все сто процентов другим хрущевским докладом антисталинского содержания. Его семь разделов надолго стали во всех слоях советского общества предметом неформальных обменов мнениями.
И надо прямо сказать, что в этих неформальных обменах мнениями,
участником которых был, в частности, и автор данных строк, меньше
всего всплывали какие-то внешнеполитические проблемы. Не на них
был сделан акцент во втором хрущевском докладе, в тексте которого
имелся всего один соответствующий абзац, перекочевавший затем в
постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «Последствиями культа личности, как известно, были некоторые серьезные ошибки в руководстве
различными отраслями деятельности партии и Советского государства,
как во внутренней жизни Советской страны, так и в ее внешней политике, – говорилось в отмеченном абзаце, подвергшемся в постановлении откровенно охранительной редакции. – Можно, в частности, ука________________________
26
О преодолении культа личности и его последствий. Постановление ЦК КПСС
от 30 июня 1956 г./ КПСС в резолюциях… Т. 9. С. 122.
75
зать на серьезные ошибки, допущенные Сталиным в руководстве сельским хозяйством, в организации подготовки страны к отпору фашистским захватчикам, на грубый произвол, приведший к конфликту в отношениях с Югославией в послевоенный период. Эти ошибки нанесли
ущерб развитию отдельных сторон жизни Советского государства, тормозили, особенно в последние годы жизни И.В.Сталина, развитие советского общества, но, само собой разумеется, не увели его в сторону
от правильного пути развития к коммунизму»27.
Приведенное положение высокой партийной инстанции осталось неразвернутым, лишенным аналитического разбора, бескомпромиссных
выводов из рассмотрения конкретных примеров негативного воздействия
сталинского руководства на политику тех или иных государств, особенно стран Центральной и Юго-Восточной Европы. После смерти «отца
народов» советские власти вознамерились подтолкнуть эти страны к
либерализации их коммунистических режимов, чтобы последние могли избавиться, по примеру Кремля, от репрессивно-догматической заскорузлости, встать на путь некоторой десталинизации.
Но тут были свои «подводные камни». Либерализация коммунистических режимов, разворот в сторону некоторой их десталинизации не могли не инициировать процесса партийно-государственной демократизации,
что в свою очередь усиливало в общественно-политической жизни значение принципов парламентарного плюрализма, всеобщей выборности,
а это не исключало ситуации, когда коммунисты могли быть отодвинуты
от государственного кормила. Механизм же влияния КПСС и правительства СССР на народно-демократические страны тесно увязывался как раз
с нахождением местных компартий у власти – всякое их оттеснение от
этой власти неизбежно повело бы к уменьшению советского влияния.
Таким образом, возникло явное противоречие между тенденцией к десталинизации коммунистических режимов и, следовательно, ослабления
влияния КПСС и советского правительства, с одной стороны, и стремлением СССР к удержанию и укреплению контрольных позиций в этом регионе и в целом на европейском континенте в качестве одного из главных победителей во Второй мировой войне – с другой. Неизвестно, осознавали ли Хрущев и его соратники данное противоречие во всей его серьезности – на это в материалах ХХ съезда нет никаких указаний, – но
послесъездовские события в восточноевропейском регионе и характер
________________________
Подробнее об этом см.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. М., 1998. С. 321-554, 357-756.
27
76
реагирования на них кремлевских правителей однозначно свидетельствовали о том, что решение было принято тупиковое: держать и не пущать!
Можно смело утверждать, что, руководствуясь решением примерно
такого типа, советские власти в июне 1953 г. «умиротворяли» с помощью танков недовольное население ГДР, в ноябре–декабре 1956-го опять
же с помощью своих вооруженных сил разбирались с «венгерским вопросом», а несколько раньше, в октябре того же года, использовали все
возможности давления на ПНР (от угрожающих передвижений танковых соединений, получивших приказ идти на Варшаву, и до появления
на рейде Гданьска советских боевых кораблей), с тем чтобы ее руководители не только убрали с улиц и площадей многочисленных демонстрантов, выражавших недовольство своей жизнью, но и решительно
противодействовали всем иным протестным, в т.ч. антисоветским, проявлениям так называемого «польского октября».
Сложившаяся тогда международная ситуация со всей очевидностью
свидетельствовала, что попытки советских властей декларировать иную,
чем в предыдущий период, политику в отношении народно-демократических государств оказались весьма робкими, непоследовательными, демагогическими по своему характеру. Ведь что получалось: 31 октября
1956 г. публикуется Декларация советского правительства о существе
новых отношений с этими государствами, перечисляются общедемократические принципы международного сотрудничества (равноправие, невмешательство во внутренние дела друг друга, безусловное уважение национального суверенитета и т.п.), а 4 ноября огромное количество войск
«большого брата» вторгается в венгерские пределы, совершает марш на
Будапешт и, как говорится, огнем и мечом «наводит там порядок»28.
После такого выполнения Советским Союзом своего интернационального долга все заверения его «коллективного руководства» в решительном развороте к открытости, добрососедству и другим демократическим нормам международного права не без оснований стали
квалифицироваться не только на Западе, но и в народно-демократи________________________
28
Президиум ЦК КПСС. 1954-1964. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. Постановления. Т.2: Постановления 1954-1958. М., 2006. С. 720-730. Только с выходом данного документального сборника широкому читателю стало известно,
что на первоначальном заседании партпредставителей социалистических стран сразу
после октябрьских праздников (не позднее 10 ноября 1957 г.) присутствовала и делегация Союза коммунистов Югославии. Но поскольку она не подписала окончательный
текст Декларации, факт участия СКЮ в упомянутом заседании, как и факт самого этого заседания, почти полвека нигде не упоминались (См.: Там же. С. 720-721).
77
ческих странах как беспардонное лицемерие, внешнеполитический
макиавеллизм в худшем его виде. Особенно, конечно, всем этим был
нанесен сильнейший удар по реноме Н.С.Хрущева, пытавшегося на
ХХ съезде противопоставить свой курс прежним властям (как будто
сам не был их неотъемлемой частью!), осуждавшего в «секретном»
докладе Сталина за волюнтаризм во внутренней и внешней политике.
Уже тогда, в конце 1956 г., первого секретаря ЦК КПСС стали называть болтуном, решившимся на критику своего политического кумира по конъюнктурным соображениям, прежде всего в целях продвижения к единовластию.
Очевидные удары в то время по международному престижу
Н.С.Хрущева и всего «коллективного руководства» СССР, разброд и
шатания в народно-демократических странах не могли не беспокоить
данное руководство. Решили активизироваться в этом отношении не
по межгосударственной, а по межпартийной линии. Я имею в виду
Совещание представителей коммунистических и рабочих партий социалистических стран (именно на нем все стали впредь именовать народно-демократические страны социалистическими), состоявшееся
после празднования в Москве 40-летия Великой Октябрьской социалистической революции, т.е. 14–16 ноября 1957 г. Присутствовали на
Совещании делегации Албанской партии труда, Болгарской коммунистической партии, Венгерской социалистической рабочей партии,
Партии трудящихся Вьетнама, Социалистической единой партии Германии, Компартии Китая, Трудовой партии Кореи, Монгольской народно-революционной партии, Польской объединенной рабочей партии,
Румынской компартии, КПСС и Компартии Чехословакии. Была всеми 12-ю этими делегациями принята подготовленная советской стороной Декларация, где излагался вопрос о главных закономерностях
социалистической революции и социалистического строительства, присущих, как там говорилось, всем странам, вступающим на путь социализма (курсив мой. – Ю.Н.), и об учете национальных особенностей различных государств. В ней также заявлялось о необходимости
укрепления единства социалистических стран и о принципах их взаимоотношений; о великом историческом значении мировой социалистической системы и о коллективной задаче ее дальнейшего укрепления (кстати, само понятие мировой социалистической системы обрело свою международную жизнь тоже на этом совещании, заменив
вызывавшее разночтения понятие социалистического лагеря). Наконец,
78
сюда перекочевало из Отчетного доклада ЦК КПСС ХХ съезду положение о различных формах перехода стран к социализму29.
В качестве комментария к этому документу остановлюсь только на
том, о чем у нас воздерживались говорить и писать в минувшие времена, а именно на расчетах верхушки КПСС на дисциплинирующее влияние предпринятой по ее инициативе международной кодификации главных закономерностей социалистической революции и социалистического строительства, являвшихся на самом-то деле слепком, прежде всего с советского опыта.
С одной стороны, Н.С.Хрущев в духе своего «реформаторства», намерения демократизировать и внутрипартийную обстановку в КПСС, и ее поведение на коллективных форумах, заявил о ненужности подчеркивать руководящую роль собственной партии, о том, что она отказывается от подобной роли, а с другой – стремился сохранить какой-то легальный рычаг
(кроме тщательно скрывавшейся денежной подпитки многих партий) воздействия на братские страны, какую-то «дубинку» для так называемых отступников. В этом смысле упомянутая кодификация закономерностей (читай: опыта строительства социализма в СССР) определенную роль, конечно же, сыграла, тем более, что руководство КПСС, пытаясь повысить степень международного признания данной кодификации, устроило обмен
мнениями и на Совещании всех делегаций коммунистических и рабочих
партий, приехавших из 64-х стран на празднование 40-летия Октября (16–
19 ноября 1957 г.). В целом эти делегации высказались по обсуждавшемуся вопросу вполне одобрительно30.
А подтверждений тому, что эта кодификация «работала» в качестве и весомого довода для отеческого вразумления братьев по классу, и дубинки
________________________
Можно отметить, что одобрение упомянутого Совещания распространялось
и на такой вопрос (который вынесла на обсуждение венгерская делегация), как «высшая мера» наказания для Имре Надя, дерзнувшего возглавить правительство первой в Восточной Европе антитоталитарной революции. Лидеры компартий, включая М. Тореза, П. Тольятти и др., дружно проголосовали за смертный приговор.
Лишь В. Гомулка позволил себе усомниться в целесообразности столь жестокой
расправы. Но его возражения так и остались «гласом вопиющего в пустыне». Верховный суд ВНР, когда позднее выносил обвинительное решение, опирался, конечно, в числе прочего и на это мнение международной партноменклатуры. И. Надь,
как известно, окончил свои дни 16 июня 1958 г. на виселице во внутреннем дворике центральной тюрьмы Будапешта (См.: Черная книга коммунизма: преступления,
террор, репрессии. Изд. 2-е, испр. М., 2001. С. 314).
30
Цит. по: Леонхард В. Еврокоммунизм. Вызов Востока и Западу. Пер. с немец.
М., 1979. С. 99.
29
79
для отступников, немало можно найти в литературе, связанной с советско-китайским конфликтом 60–70-х гг., нападками хрущевской камарильи,
например на XXII съезде КПСС, на Албанию, в материалах как советскоюгославской полемики второй половины 50-х–первой половины 60-х гг.,
так и травли в брежневские времена «Пражской весны», за время которой
с января по август 1968 г. обвинений по адресу партийно-государственного руководства ЧССР, интеллигенции этой страны столько сыпалось со страниц советской печати, что с лихвой хватило на оперативно подготовленные Политиздатом так называемую белую книгу «К событиям в Чехословакии. Факты, документы, свидетельства прессы и очевидцев» (М., 1968)
и несколько томов пропагандистского издания «Марксизм-ленинизм – единое интернациональное учение» (М., 1968. Вып. 1–5).
Теперь о московском Совещании 1960 г. представителей 81-й коммунистической и рабочей партии. В аспекте моих размышлений о ХХ съезде
это Совещание интересно тем, что состоялось в преддверии XXII съезда
КПСС (до его открытия оставалось меньше года), на котором предполагался новый виток критики сталинского культа личности и разоблачения
его негативных последствий, а также предание гласности дискуссии в мировом коммунистическом движении, начавшейся на фоне позитивного или
негативного отношения к этим разоблачениям. Позиция делегации КПСС
по проблемам войны и мира, закономерностей социалистической революции и строительства нового общества ее оппонентов (делегации АПТ, КПК,
ТПК, компартий Австралии, Великобритании, Италии и некоторых других)
не убедила. Намерение Хрущева углубить на очередном съезде критику
сталинского руководства, расширить плацдарм этой критики китайские,
корейские и албанские коммунисты встретили весьма сдержанно, если
не сказать враждебно. К слову, вышеупомянутое заявление главы делегации КПСС, что не нужно подчеркивать руководящую роль в комдвижении его партии, что она отказывается от подобной роли, было сделано
именно здесь в контексте развернувшейся дискуссии о таких формах
организации упомянутого движения, как Коминтерн, Коминформ или регулярные совещания, которые, по мнению ряда ведущих деятелей (напр.
В.Гомулки, Я.Кадара) уже «больше не соответствуют ситуации и потребностям»31. И хотя результирующие документы (Заявление коммунистичес________________________
31
Высокая идейность и художественное мастерство – великая сила советской литературы и искусства. Речь товарища Н.С.Хрущева на встрече руководителей
партии и правительства с деятелями литературы и искусства 8 марта 1963 года //
Правда. № 69. 10 марта 1963. С. 2.
80
ких и рабочих партий, Обращение к народам мира) были подписаны всеми, каждый остался при своих убеждениях. Например, первые лица НРА
(Э.Ходжа, М.Шеху) покинули Москву до упомянутой заключительной церемонии, избежав, таким образом, личного в ней участия. Свою подпись
под общими документами поставил лишь Хюсни Капо в качестве третьего
(и последнего) члена албанской партийной делегации, остававшегося на
Совещании до официального его закрытия.
Не составляло секрета, что взгляды тех делегаций, которые оппонировали Хрущеву на Совещании 1960 г., имели немало невольных своих сторонников среди партийно-государственной номенклатуры СССР.
Укреплению позиций этой пассивной до поры до времени внутренней
оппозиции курсу первого секретаря ЦК КПСС содействовал, как это
ни парадоксально, сам первый секретарь непоследовательностью реформаторских начинаний, собственных антикультовских убеждений, неспособностью сбросить уже ставшую ему тесноватой сталинскую шинель.
Выступая перед московской интеллигенцией немногим более чем за год
до своего снятия со всех постов, Хрущев высказывался в столь консервативном духе, что это повергало буквально в шок его последовательно антисталинских сторонников. Он подчеркивал, что КПСС «отдает должное заслугам Сталина перед партией и коммунистическим движением. Мы и сейчас считаем, что Сталин был предан коммунизму, он
был марксистом, этого нельзя и не надо отрицать. Его вина в том, что
он совершил грубые ошибки теоретического и политического характера, нарушал ленинские принципы государственного и партийного руководства, злоупотреблял доверенной ему партией и народом властью.
Когда хоронили Сталина, то у многих, в том числе и у меня, были слезы на глазах. Это были искренние слезы»32.
Если, как полагал Хрущев, смена в СССР политических элит с помощью государственно-репрессивного механизма была обычной революционной практикой, к которой прибегали все ответственные работники, не испытывая каких-либо моральных неудобств, то понятно, что
он подобную практику уголовно наказуемой не считал, а потому и за
Сталиным готов был признать только ошибки теоретического и политического характера, но никак не преступления, тем более уголовные. Как
тут не вспомнить пословицу насчет того, что убийство одного человека – это тяжкое уголовное преступление, а загубленные миллионы –
большая политика. Упаси нас бог от такой политики героев вчерашних
________________________
32
Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М., 1990. С. 169.
81
дней, от государственной машины, где, по словам Б.Г.Бажанова, бывшего сталинского помощника, сумевшего в конце 20-х гг. бежать на
Запад, «убийство, насилие, массовое истребление вводятся в закон».
Быть может, жестковато, но ведь не без оснований он подчеркивал, что
«коммунистическая партия как аппарат создания этого нового государства, или, если хотите, социализма с волчьей мордой, сама построена
по принципу волчьей стаи. Здесь нет ни друга, ни брата, здесь есть только “товарищ”. Что такое “товарищ”? Это тот, кто идет с вами рядом (волк
волку тоже товарищ); но до известного момента; он может двадцать
лет идти с вами рядом, участвовать с вами в боях и невзгодах, но если
он нарушил закон волчьей стаи или стал почему-то стае не подходить,
на него набрасываются и мгновенно его загрызают (вам это ничего не
напоминает из истории коммунистической партии?): он не друг, не брат,
он только “товарищ”, не больше»33.
Горькие в общем-то слова, и они действительно о многом заставляют
задуматься. О том, например, что Хрущев пролил слезу в своем втором
докладе о погибших в потоке репрессий, прежде всего, из высшего и
среднего звена советской гражданской и военной бюрократии, т.е. говорил только о терроре 1936–1938 гг. Но это ведь была далеко не основная
часть репрессированных, можно сказать, капля в море народного страдания. А вот о государственном терроре, коснувшемся простого люда,
когда результатом одной только коллективизации (и ее страшного следствия – массового голода в первой половине 1930-х гг. на Украине, в
Краснодарском и Ставропольском краях, на всем Северном Кавказе, в
Поволжье и Казахстане, на Урале и других местах) стало от 15 до 17
миллионов человеческих жертв, он не проронил ни слова34. Выходит так,
что всяких там постышевых, эйхе, варейкисов и шеболдаевых с блюхерами, тухачевскими и уборевичами жалко, а, скажем, крестьян-кормиль________________________
За 1930–начало 1937 гг. потери населения СССР начальник ЦСУ в хрущевские времена В.Н.Старовский определял в 16,7 млн. человек. Р.Конквест писал о
14,5 млн. погибших за указанный период, уточняя, что «поскольку к началу 1937
г. не было массового уничтожения других социальных категорий, исключая малые
величины в десятки тысяч убитых, то в действительности все эти потери населения
приходятся на крестьянство» (См.: Вестник статистики. 1964. № 11. С. 11; Conquest
R. The Harvest of Sorrow. Soviet Collectivization and the Terror-Famine. New York–
Oxford, 1986. P. 301, 306). Я воспользовался именно этими цифрами, округлив их с
учетом «малых величин» в десятки тысяч жертв, не попавших в статдонесения, до
15–17 млн. человек.
34
Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918–1956. Опыт художественного исследования. Части первая и вторая/ Малое собрание сочинений. Т. 5. М., 1991. С. 119.
33
82
цев страны не жалко. Ну получилась, дескать, в хлеборобах убыль от
репрессий, так бабы еще нарожают…
А что касается «товарищей» по партии, номенклатурных страдальцев,
так ведь, как справедливо отмечал А.И.Солженицын, «большинство их,
стоявших у власти, до самого момента собственной посадки безжалостно сажали других, послушно уничтожали себе подобных по тем же
самым инструкциям, отдавали на расправу любого вчерашнего друга
или соратника. И все крупные большевики, увенчанные теперь ореолом мучеников, успели побыть и палачами других большевиков (уж не
считая, как прежде того они все были палачами беспартийных). Может
быть, – заключает писатель, сам бывший зэк, – тридцать седьмой год и
нужен был для того, чтобы показать, как мало стоит все их мировоззрение, которым они так бодро хорохорились, разворашивая Россию, громя ее твердыни, топча ее святыни, – Россию, где им самим такая расправа никогда не угрожала. Жертвы большевиков с 1918 по 1936 гг. никогда не вели себя так ничтожно, как ведущие большевики, когда пришла гроза на них. Если подробно рассматривать всю историю посадок
и процессов 1936–1938 гг., то отвращение испытываешь не только к Сталину с подручными, но – к унизительно гадким подсудимым, омерзение
к душевной низости их после прежней гордости и непримиримости»35.
О том же неоднократно говорил и покойный В.Т.Шаламов, около 20
лет, проведший в лагерях, в т.ч. колымских, и ссылке. В частности, он
свидетельствовал, что «бить на следствии начали во второй половине
1937 г., когда побои следователей быстро вышибали интеллигентский героизм». Подчеркивал, что «в лагере только религиозники были сравнительно стойкой группой». А что касается партийцев и людей интеллигентных профессий, «они разлагались раньше других». Возвращаясь к этой
теме в другом месте, Шаламов вспоминал: «Я видел людей – и много, –
которые приказывали расстреливать, – и вот сейчас их убивали самих.
Ничего, кроме трусости, кроме крика – тут какая-то ошибка, я не тот,
которого надо убивать для пользы государства, – я сам умею убивать»36.
Думается, комментарии к свидетельствам этих выдающихся русских
писателей совершенно излишни. Но вернемся к международной тематике. Выше уже упоминался XXII съезд КПСС, проходивший с 17 по
________________________
35
Шаламов В.Т. Воспоминания // Знамя. 1993. № 4. С. 127; Из «колымских рассказов» // Знамя. 1989. № 6. С. 21.
36
XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 17–31 октября 1961
года. Стенографический отчет в 3-х томах. М., 1962. Т. 1. С. 258, 268, 340, 342,
344, 345, 351, 352. Т. 2. С. 44, 188–189. Т. 3. С. 130 и др.
83
31 октября 1961 г. В контексте моих размышлений этот съезд интересен так называемым вторым витком критики сверху, представителями
номенклатуры, сталинского культа личности и его негативных последствий. Ведь известно, что еще летом 1956 г. планировался пленум ЦК
КПСС, посвященный идеологическим вопросам. На нем предполагались
доклады Г.К.Жукова и Д.Т.Шепилова. Судя по сохранившимся проектам этих докладов, именно данный пленум задумывался как второй виток процесса десталинизации: министр обороны Жуков должен был развернуто и аргументированно довести до сведения собравшихся, что натворил генералиссимус в военной сфере, а секретарю ЦК Шепилову
предстояло разобраться с «грехами» почившего в бозе вождя в партийной области. И хотя пленум тогда отменили безо всякого объяснения
причин, Хрущев в интересах утверждения в верхах своего фактического лидерства не оставил намерения вернуться к антикультовским вопросам, «подверстав» их к тематике ХХII съезда с тем, чтобы и дальше
использовать в качестве орудия борьбы против старых соратников, не
признававших в нем нового вождя.
Задумывался этот второй виток осенью 1961 г., как можно предполагать, гораздо масштабнее, чем получилось на самом деле. Масштабнее
– в смысле намерения «копнуть глубже». Но столкнувшись на Совещании 1960 г. с известным афронтом своим антикультовским идеям, а также памятуя о наличии многочисленных внутренних недоброжелателей,
Первый секретарь ЦК КПСС, он же (с 1958 г.) и Председатель Совета
министров СССР решил, видимо, несколько притормозить, ибо характер
критических выступлений на XXII съезде различных парт- и госчиновников был таков, что никакого «углубления вопроса» не просматривалось, а чувствовались, напротив, жесткая дозированность критики сталинского культа, стремление так о нем сказать, чтобы не возникло каких-нибудь ненужных аналогий. Ведь вовсю уже разворачивалось восхваление Хрущева, оттеснившего к тому времени от властных рычагов
политических конкурентов в лице Маленкова, Молотова, Кагановича и
тем самым обеспечившего себе по существу диктаторские полномочия.
Так, первый секретарь Московского горкома П.Н.Демичев, открывший
обсуждение отчетного доклада ЦК, проекта новой партийной программы
и отчетного доклада ЦРК КПСС, «запел» сразу же о «выдающемся ленинце, неутомимом борце за коммунизм Никите Сергеевиче Хрущеве,
уверенно ведущем наш народ к новым и новым высотам». В том же духе
«расшаркивались» перед первым лицом глава коммунистов Украины
Н.В.Подгорный, председатель Совмина РСФСР Д.С.Полянский, заведу84
ющий отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС по союзным республикам Л.Ф.Ильичев и др. Но всех перещеголял в царедворском подхалимаже председатель Президиума Верховного Совета СССР Л.И.Брежнев,
шесть раз в своем небольшом выступлении возвращавшийся к ритуальным поклонам «нашему дорогому Никите Сергеевичу»37.
Эта все нараставшая волна славословий по адресу первого лица
была, конечно, не стихийным проявлением чувств делегатов съезда, с
которым его руководители не знали, как справиться, а неотъемлемым
ритуалом, отработанным за долгие годы подготовки и проведения подобных общепартийных спектаклей. Их режиссеры прекрасно понимали, что они делают, ибо мощь упомянутой волны раболепного, верноподданнического подобострастия всегда оказывалась обратно пропорциональной деловому съездовскому настрою, решимости ставить сложные вопросы, требовать от начальства ясных на них ответов и т.д. Не
избежал подобной участи и XXII съезд, на котором вдумчивого обсуждения проблем сталинского культа личности и путей преодоления его
негативных последствий по большому счету не получилось. (Да оно,
такого рода обсуждение, никому, как видно, и не было нужно). Каждый из предназначенных выступить на данную тему высоких сановников отбарабанил свой заранее заготовленный текст, направленный главным образом на дальнейшую дискредитацию уже поверженных противников Хрущева и на холуйско-услужливую констатацию его безоговорочного главенства в партии и государстве. Иных сюжетов никем не
высказывалось, ибо инициатива снизу тут никак не поощрялась, да и
не было желающих спонтанно, так сказать, выйти на трибуну (народ в
только что отстроенном Дворце съездов сидел дисциплинированный,
давно уже отвыкший от какой-либо самодеятельности).
Правда, что касается делегатов, не обремененных начальственными
должностями и, более того, подвергавшихся в недалеком прошлом государственным репрессиям, то одно-единственное выступление такого
рода члена партии с 1902 г., ленинградки Д.А.Лазуркиной было запланировано. Говоря об обстановке в партии в 1937 г., она отметила, что
«господствовал не свойственный нам, ленинцам, страх. Клеветали друг
на друга, никому не верили, клеветали даже на себя. Создавали списки для ареста безвинных людей». В лагере, по словам Лазуркиной, они
________________________
37
Термин А.И.Солженицына (Архипелаг ГУЛАГ. 1918–1956. Опыт художественного исследования. Части третья и четвертая/ Собр. соч. в 9-ти томах. М., 2000. Т.
5. С. 302).
85
боролись с произволом. Какими средствами боролись, Дора Абрамовна уточняет: «Мы писали, писали до бесконечности. Если посмотреть
архив моих писем, то можно насчитать тома. Я писала Сталину до конца.
Писала и другим, писала в партконтроль. Но, к сожалению, и наш партийный контроль оказался в, то время не на высоте, поддался общему страху
и тоже не рассматривал наших дел». Обращаясь в заключении своей речи
к оценке Сталина, эта представительница покорных лагерных благомыслов38 заявила, что генсек «имел заслуги в прошлом, до 1934 г., но рядом
с Лениным быть не может»39. На мой взгляд, это было выступление типичной упертой большевички, которую и лагерь ничему не научил. Впрочем, речей иного характера на том съезде и быть не могло.
Еще один аспект съездовской тематики. Я уже говорил, что Хрущев
и его окружение предполагали предать гласности факт своей полемики
на Совещании 1960 г. с делегациями КПК, АПТ и некоторых других
компартий. Однако решили китайцев не упоминать, а ограничиться антиалбанскими сюжетами. И поскольку последние оказались вмонтированы в речи Л.И.Брежнева, И.И.Бодюла, Н.Г.Игнатова, Н.А.Косыгина,
О.В.Куусинена, А.И.Микояна, Н.А.Мухитдинова, Б.Н.Пономарева,
П.Н.Поспелова, М.А.Суслова, а также в заключительное слово Н.С.Хрущева по итогам обсуждения отчетного доклада ЦК, т.е. затрагивались в
выступлениях 11-ти высших партийных и государственных деятелей СССР,
любой, даже не искушенный в политике человек понимал, что основной
целью кремлевских полемистов являлись власти не маленькой Албании,
а куда более влиятельной державы. Сейчас можно спорить, так ли уж
необходимо было этой тяжелой партийной артиллерии обрушивать свой
шквальный огонь на Энвера Ходжу, Мехмета Шеху и других албанских
коммунистов, но факт остается фактом: межпартийные и межгосударственные отношения с этой небольшой балканской страной были прерваны
после XXII съезда по инициативе именно Хрущева и отсутствовали почти тридцать лет (с декабря 1961 по апрель 1991 г.).
*
*
*
Если бы великодержавные замашки хрущевского «коллективного руководства» ограничивались только этим примером, не стоило бы даже чернила тратить на изложение всего вышесказанного. Но, к сожалению, приме________________________
Там же. Т. 3. С. 120.
Длительное время доктор исторических наук, профессор В.П.Наумов был ответственным секретарем Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий.
38
39
86
ров было куда как больше. Н.С.Хрущев осудил режим сталинского единовластия, протянувший свои щупальца далеко за пределы СССР, но сохранил по существу диктаторскую форму правления, которая неотделима от методов командования, преступного давления на несогласных – и не только в
собственной стране. Справедливо отмечал российский ученый В.П.Наумов40,
что «со смертью Сталина – главного вдохновителя и организатора массовых репрессий – не был положен конец этим преступлениям. Конечно, террор не принимал прежних чудовищных масштабов, которые практиковал Сталин, но в принципе репрессии сохранились и их применение руководством
партии считалось вполне правомерным и необходимым. Репрессии явились
составной, неотъемлемой частью той административной системы, которая установилась в обществе после октября 1917 года»41. То есть ленинско-сталинские взгляды на репрессии как необходимое орудие руководства страной в полной мере разделяли и все последующие большевистские лидеры
(Хрущев, Брежнев, Андропов), видевшие свою главную задачу в сохранении любой ценой того строя, где монопольная власть принадлежала партгосноменклатуре, которую они возглавляли. И это достигалось не только организационной работой, высоким искусством массовой «промывки мозгов»,
но и насилием в отношении тех, кто придерживался иных взглядов. Почти
до конца «коммунодержавия» такая диктаторская позиция, констатировал тот
же Наумов, «молча воспринималась партией как должное. Без сопротивления воспринимала беззакония и страна в целом»42.
Совсем неудивительно поэтому, что Хрущев во внешней политике,
как, впрочем, и внутри страны, предпочитал опираться на «проверенные» кадры сталинских времен. А они, эти кадры, всегда смотрели с
подозрением на свою восточноевропейскую вотчину, никогда не доверяли полностью тамошним коммунистам (а объективные основания не
доверять были тоже не единичными) и потому пытались повсеместно
настаивать на своем. XX и XXII съезды в этом смысле ничего не изменили. А после них на целую четверть века вообще исчезли из лексикона правителей СССР такие понятия, как либерализация, гласность,
десталинизация, демократизация и пр. И неудивительно также, что движение за антидиктаторские изменения в общественно-политической и
________________________
40
Наумов В.П. Хрущев и реабилитация жертв массовых политических репрессий // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 25.
41
Там же.
42
Рейман М. Н.С.Хрущев и европейские страны «социализма»: заметки на важную тему (1953–1957 гг.)/ Славянские народы: общность истории и культуры. М.,
2000. С. 422.
87
социально-экономической системе стран Центральной и Юго-Восточной
Европы, как и реформаторское течение внутри мирового коммунизма,
по справедливому замечанию одного чешского историка, «тем самым
постепенно вступали на путь противостояния советской политике».
Как данное противостояние нарастало в 60–80-х гг. прошлого века и чем
закончилось – это уже другая тема. Отнюдь не предвосхищая ее конкретную разработку, подчеркну в заключение следующее: чрезвычайно малая
способность кремлевского коммунистического режима в любом его личностном воплощении к демократическим переменам всегда была ферментом подспудного антисоветского брожения в странах социалистического
содружества и во всем мировом коммунизме. Антикультовские речи на
ХХ и ХХII съездах породили в упомянутых странах известные надежды
на преодоление в СССР феномена нереформируемости авторитарной властно-управленческой структуры и такого ее неотъемлемого атрибута, как
имперская, экспансионистская внешняя политика. Но подобные надежды
времен хрущевской «оттепели», как позднее и горбачевского перестроечного периода, не оправдались. Советский строй рухнул, так и не изменив
по большому счету своей ленинско-сталинской природы. Под его обломками оказались погребенными все начинания партийных реформаторов, в
т.ч. и хрущевские, подчас больше тормозившие, чем способствовавшие
развитию страны, росту ее международного влияния.
Надо прямо сказать, что непродуманные, неудачные попытки преобразования Н.С.Хрущевым внутриобщественной сферы, его экстравагантные, отнюдь не от большого ума выходки в ООН, опасные авантюры
на мировой арене запечатлены в народной памяти куда более рельефно, чем что-либо другое. И до сих пор, если заходит соответствующий
разговор, тут же извлекаются на свет божий перлы неугомонной мысли «дорогого Никиты Сергеевича» вроде утопии об общенародном государстве и построении коммунизма к 1980 году, кукурузной панацеи
для нашей страны и иных благоглупостей. «Как это ни обидно, – размышлял видный отечественный литератор В.Ф.Тендряков, – но ум и проницательность среди высоких политических деятелей, тех, кто возглавляет людей, руководит жизнью, – скорее исключение, а не нормальное
явление. Да, сам по себе Хрущев был безрасчетно, упоенно глуп, глуп
с русским размахом, но, право же, он принципиально ничем не отличался от других видных политиков, страдал их общей бедой»44.
________________________
Тендряков В. На блаженном острове коммунизма // Новый мир. 1988. № 9. С.
29–30.
44
88
Однако с точки зрения интеллигенции, политических, научных и культурно-образовательных кругов Н.С.Хрущев занял свое место в истории
не только в виде негативного примера вседержавной самонадеянности,
которая, по словам Тендрякова, «нравственно калечила общество, воспитывала лжецов, льстецов, жестоких, беспардонных прохвостов типа
“рязанского чудотворца” Ларионова, делающих карьеру на чиновном разбое»45. Российской и международной демократической общественностью
имя этого партийного и государственного деятеля выдвигалось и будет
выдвигаться на передний план в качестве, прежде всего позитивного примера эпохального для времени XX съезда разоблачения человеконенавистнического, истребительного характера коммуно-большевистской системы, пусть во многом и невольного. Этот характер адепты системы пытались всячески скрывать за плотным занавесом поистине иезуитской
демагогии и откровенной лжи. Когда же первый секретарь ЦК КПСС
попытался несколько приоткрыть занавес (главным образом, как я считаю, в своих карьерных целях), система получила удар, вызвавший в
ее организме необратимые изменения. Их общий знаменатель – утрата
доверия значительной части населения к власти и к олицетворявшим ее
лидерам, что нельзя определить иначе, чем началом смертельной агонии «реального социализма», растянувшейся, правда, в российских условиях на долгих три с половиной десятилетия.
________________________
45
Там же. С. 30.
89
РАЗДЕЛ II.
ИСТОРИЯ ОБРАЗОВ И ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
В.О. Никишин
ФЕНОМЕН MORS ROMANA В ПЕРИОД ПРИНЦИПАТА
ЮЛИЕВ-КЛАВДИЕВ
Существовавший веками миф о т.н. «римской смерти» (mors Romana)1,
в основе которого лежало стереотипное представление о самоубийстве
как о некой специфической черте римского «национального характера»2,
окончательно канул в Лету после выхода в свет фундаментальных исследований Антона ван Хофа3, Пола Пласса4 и Тимоти Хилла5. Применительно
к mors Romana (или voluntaria mors) в первую очередь необходимо отметить два момента: 1) феномен «римской смерти» относится, прежде
всего, к сенаторам и всадникам (из них же преимущественно к первым),
поскольку в источниках мы сравнительно редко находим сведения о самоубийствах представителей социальных низов6; 2) суицид в наше вре-
________________________
Alvarez A. The Savage God: A Study of Suicide. L., 1971. P. 76.
Grisé Y. Le Suicide Dans la Rome Antique. Montreal – Paris, 1982. P. 16–17.
3
Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide: Self-Killing in Classical Antiquity.
N.Y.; L., 1990.
4
Plass P. The Game of Death in Ancient Rome: Arena Sport and Political Suicide.
Madison, 1995.
5
Hill T.D. Ambitiosa Mors: Suicide and Self in Roman Thought and Literature. L.;
N.Y., 2004.
6
Характерно, что в античном обществе – вне зависимости от классовой или сословной принадлежности самоубийцы – в самом по себе акте суицида не видели ничего позорного или предосудительного (Whelan C.F. Suicide in the Ancient World: A ReExamination of Matthew 27:3-10 // Laval théologique et philosophique. 49. 1993. P. 521). В
этом контексте, например, самоубийство Иуды Искариота, о котором пишет апостол
Матфей, должно рассматриваться скорее как способ некой «реабилитации» раскаявшегося преступника, нежели как свидетельство постигшей предателя суровой кары небес
(ibid.). Как отмечают исследователи, обычным способом самоубийства в плебейской среде
было самоповешение (Grisé Y. Op. cit. P. 108; Whelan C.F. Op. cit. P. 517). Самоубийства
среди рабов были обычным делом (Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P.
16). Гладиаторы нередко сводили счёты с жизнью, не желая погибать жалкой и позорной смертью на арене амфитеатра (Sen. Ep. LXX. 23; 26). Порой имели место случаи
1
2
90
мя и самоубийство в Древнем Риме суть явления принципиально разные
по своему характеру и мотивации; если в наши дни, чаще всего, самоубийство является следствием депрессии или чувства вины, то в Древнем Риме как во времена Республики, так и в эпоху Империи voluntaria
mors в большинстве случаев была сопряжена со стремлением избежать
бесчестья и лишь в крайне редких случаях – с состоянием аффекта7. Например, претора Плавтия Сильвана уличили в убийстве жены, дело слушалось в сенате, и во избежание позора бабка Сильвана, Ургулания, послала ему кинжал. В итоге «после неудачной попытки заколоться подсудимый велел вскрыть себе вены» (Tac. Ann. IV. 22. Здесь и далее цит. в
пер. А.С. Бобовича под ред. Я.М. Боровского). Из контекста ясно, что
задержанный на месте преступления Сильван находился в сильнейшем
возбуждении (mente turbata). Судьи сочли, что он совершил преступление в состоянии помешательства (ibid.). Показателен также пример знатного молодого человека Секста Папиния, который, вероятно, был доведлн
до самоубийства своей матерью (Tac. Ann. VI. 49). В состоянии аффекта, стремясь избежать позора, римлянин мог публично заколоть себя мечом (Suet. Ot. 10. 1) или, по крайней мере, попытаться это сделать (эпизод с Германиком в Tac. Ann. I. 35). Порой трудно было понять, то ли
несчастный сам наложил на себя руки, то ли его убили, как произошло
в случае с Гнеем Пизоном (Tac. Ann. III. 15–16). Самоубийство из-за
несчастной любви было литературным стереотипом (Cic. Fin. V. 29; Sen.
Ep. 4. 4), однако в реальной жизни осуждалось8. Анализ текстов убеждает нас в том, что, как правило, представители римской элиты совер________________________
т.н. «альтруистического суицида» (Э. Дюркгейм), когда рабы или солдаты совершали
самоубийство из чувства преданности господину или своему полководцу (Van Hooff
A.J.L. Paetus, It Does Not Hurt: Altruistic Suicide in the Greco-Roman World // Archives of
Suicide Research. 8. 2004. P. 46–47). В большинстве случаев военные сводили счёты с
жизнью, либо отчаявшись в спасении (desperata salus), либо стремясь «сохранить лицо»
(Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P. 90).
7
Van Hoof A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P. 120; Hill T.D. Op. cit. P. 2 ff.
Латинские выражения, означающие сведение счётов с жизнью: vim sibi inferre, sibi mortem
consciscere, sua manu cadere. О латинской терминологии применительно к суициду см.:
Van Hooff A.J.L. Self-murder, a new concept in search of a Latin word // Eulogia. Mélanges
offerts á Antoon Bastiaensen. Steenbrugge, 1991. P. 365–375; idem. Voluntary death in Latin
// Ad Litteras. Latin Studies in Honour of J.H. Browers. Nijmegen, 2000. P. 143–161.
8
Например, у Овидия читаем: «Разве это годится, когда, захлестнув себе шею, /
Виснет влюблённый в тоске с подпотолочных стропил? / Разве это годится – клинком пронзать себе сердце? / Сколько смертей за тобой, миролюбивый Амур!» (Ovid.
Rem. Am. 17–20. Пер. М.Л. Гаспарова).
91
шали самоубийство обдуманно и хладнокровно9. Имел значение и способ самоубийства: считалось, что смерть от меча почётна, а от петли –
постыдна10. Одним из «лёгких» способов ухода из жизни был отказ от
пищи (пример Помпония Аттика: Nepos. Atticus. 21–22).
Исследователи связывают феномен mors Romana с понятиями «честь»
(honor) и «стыд» (pudor)11. Мотивация самоубийства и выбор способа ухода
из жизни в среде римской элиты чаще всего были обусловлены соображениями чести12, стремлением «сохранить лицо» в условиях связанного с
бесчестьем судебного преследования или после поражения на поле брани13. В историографии подобные самоубийства обычно квалифицируются
________________________
Как пишет А. ван Хоф, «политики и философы венчали свою жизнь хорошо
обдуманным самоубийством, если грозила потеря чести или мучительная болезнь»
(Ван Хоф А. Женские самоубийства в античном мире: между вымыслом и фактами /
/ ВДИ. 1991. №2. С. 21).
10
Hill T.D. Op. cit. P. 6.
11
Grisé Y. Op. cit. P. 34–53; Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P.
77–78, 107–119; Plass P. Op. cit. P. 84.
12
Grisй Y. Op. cit. P. 15, 93–126. Греко-римская культура была в известном смысле «культурой стыда»; поэтому приблизительно 1/3 всех самоубийств в античности
была мотивирована стремлением избежать бесчестья и «сохранить лицо» (Van Hooff
A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P. 85–86, 120). Примеры см.: Grisé Y. Op. cit.
P. 34–53; Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P. 198–232. В плебейской
среде самоубийства тоже могли мотивироваться соображениями чести и бесчестья
(Whelan C.F. Op. cit. P. 516). Любопытно, что, согласно подсчётам А. ван Хофа,
35% женских самоубийств в античности также были вызваны стремлением «сохранить лицо» и избежать бесчестья (Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide…
P. 86). В числе наиболее ярких примеров женского суицида в Риме эпохи ЮлиевКлавдиев можно назвать самоубийства Фебы (Suet. Aug. 65; Dio Cass. LV. 10) и Эпихариды (Tac. Ann. VI. 20. 2; XV. 57. 4). Другие примеры см.: Van Hooff A.J.L. From
Autothanasia to Suicide… P. 198–232. Как правило, женщины в античности сводили
счёты с жизнью посредством самоповешения (ibid. P. 86) и сравнительно редко пускали в ход кинжал; в этом отношении показателен пример Лукреции, которым, вероятно, вдохновлялись Маллония (Suet. Tib. 45) и Аррия (Mart. I. 13).
13
Поскольку умершего нельзя было преследовать по закону (crimen mortalitate
extinguitur), самоубийство автоматически означало прекращение судебного преследования (Veyne P. Suicide, Fisc, Esclavage, Capital, et Droit Romain // Latomus. 40. 1981.
P. 218–220; Grisé Y. Op. cit. P. 249). Совершённое до вынесения обвинительного приговора, самоубийство избавляло подсудимого от конфискации имущества и бесчестья. Ливий, детально описывая бурные события 449 г. до н.э., говорит о злосчастном
Аппии Клавдии: «Лишённый надежды, Аппий покончил с собой, не дождавшись суда»
(Liv. III. 58. 6. Пер. Г.Ч. Гусейнова). Упомянув о судебном преследовании Квинта
Фабия (389 г. до н.э.), тот же Ливий пишет: «От суда его освободила смерть, столь
9
92
как «политические»14. В период правления Юлиев-Клавдиев принуждение
к самоубийству становится способом устранения неугодных принцепсу сенаторов. Характерно, что Калигула поделил своих врагов на две категории: подлежащих казни и обречённых на самоубийство (Suet. Cal. 49. 3).
Подобный способ внесудебной расправы без тени иронии именовался
liberum mortis arbitrium – «свободный выбор смерти»15 (Tac. Ann. XI. 3;
XVI. 33. Ср. Suet. Tib. 54. 2; Luc. IV. 484–485). Безусловно, прилагательное liberum нельзя понимать в современном смысле слова. Libertas римского нобиля налагала определённые ограничения на его способность действовать в соответствии со своими желаниями; сенатор был обязан поступать так, чтобы никоим образом не пострадали dignitas и auctoritas – не только его собственные, но и всего ordo senatorius. В этом заключался иерар________________________
своевременная, что многие считали её добровольной» (Liv. VI. 1. 7. Пер. Н.Н. Казанского). «Добровольная смерть» позволяла избежать позорной казни. В 322 г. до н.э.
Брутул Папий, покончив с собой, «сам избавил себя от казни и позора» (Liv. VIII. 39.
14. Пер. Н.В. Брагинской). В сходной ситуации в 216 г. до н.э. наложила на себя руки
согрешившая весталка Флорония (Liv. XXII. 57. 2). В 186 г. до н.э. совершили самоубийство некоторые из тех, кто проходил по делу о вакханалиях (Liv. XXXIX. 17. 5).
При Тиберии, который цинично и с мрачным удовольствием терроризировал сенаторское сословие, по словам Светония, «из тех, кого звали на суд, многие закалывали
себя дома, уверенные в осуждении, избегая травли и позора, многие принимали яд в
самой курии» (Suet. Tib. 61. 4. Пер. М.Л. Гаспарова). Гая Силия (Tac. Ann. IV. 19) и
Нерона (Suet. Ner. 49. 2) покончить с собой заставил панический ужас перед неизбежным смертным приговором, Поппею Сабину – страх (terror) перед тюремным заключением (Tac. Ann. XI. 3). Наконец, добровольно уйдя из жизни, аристократ мог сохранить для потомков не только доброе имя, но и имущество; примером может служить рассказанный Аппианом эпизод с Квинтом Фульвием Флакком, которому во время драматических событий 121 г. до н.э. консул Луций Опимий предоставил возможность умереть «добровольно» (App. Bell. Civil. I. 26). Зачастую счёты с жизнью сводили потерпевшие поражение полководцы; в качестве примера можно привести гибель консула Публия Лициния Красса, захваченного в плен варварами (Val. Max. III.
2. 12), самоубийство Квинтилия Вара в Тевтобургском лесу (Tac. Ann. I. 61) и смерть
Отона после проигранной им битвы при Бедриаке (Suet. Ot. 9–12). Формой самоубийства можно считать героическую гибель в бою оказавшегося в безнадёжной ситуации Катилины (Sall. Cat. 60. 7). Вероятно, римляне по достоинству оценили «добровольную смерть» Ганнибала и Митридата VI Эвпатора, Клеопатры VII и Боудикки. Напротив, едва ли сочувствие победителей снискали те, кто, потерпев поражение
в борьбе, славной смерти предпочёл постыдную жизнь (примеры последнего македонского царя Персея, Маробода и Митридата VIII).
14
Hill T.D. Op. cit. P. 3. В частности, Тацит пишет в «Агриколе» о «политических самоубийствах» при Домициане (Tac. Agr. 42).
15
Hill T.D. Op. cit. P. 7, n. 24.
93
хический аспект римской свободы. Во времена Юлиев-Клавдиев понятие
libertas было теснейшим образом связано с понятием auctoritas senatus. В
подобных условиях «свободный выбор смерти» был жёстко детерминирован необходимостью предпочесть такой способ ухода из жизни, который
соответствовал бы чести (honor) и социальному статусу сенатора16. Таким
образом, слух современников Сенеки и Петрония Арбитра, по-видимому,
абсолютно не смущало словосочетание, сегодня звучащее, как минимум,
странно: «принуждённый к добровольной смерти» (ad voluntariam mortem
coactus). Примеров такого рода «добровольно-принудительных» смертей
немало – от самоубийства Фульвия, разболтавшего интимный секрет Августа (Plut. Garr. 508a-b), до гибели Валерия Азиатика из-за садов, приглянувшихся Мессалине (Tac. Ann. XI. 3). Речь идёт о т.н. «контролируемом самоубийстве». По мнению А. ван Хофа, liberum mortis arbitrium означало для жертвы лишь свободу выбора способа ухода из жизни17. П.
Пласс видит в liberum mortis arbitrium эквивалент смертной казни и вместе с тем известное послабление жертве18.
При Августе самоубийств в высших слоях римского общества было
сравнительно немного; в 14 – 68 гг. этот показатель существенно возрос19.
Сенека в одном из писем говорит о «сладострастной жажде смерти» (libido
moriendi), которой в его время якобы были охвачены многие представители имперской элиты (Sen. Ep. XXIV. 25). Объяснение этому – fastidium,
т.е. отвращение к жизни вследствие пресыщения ею. По словам Сенеки,
«желать смерти может не только мудрый и храбрый либо несчастный, но
и пресыщенный» (Sen. Ep. LXXVII. 6. Здесь и далее цит. в пер. С.А. Ошерова). Некоторые исследователи считают, что во времена Нерона пресловутая libido moriendi стала массовым явлением в рядах имперской элиты20.
________________________
16
У Т. Хилла – чести и статусу аристократа (Hill T.D. Op. cit. P. 197), однако
следует заметить, что далеко не всякий римский сенатор был «аристократом», т.е.
нобилем (nobilis).
17
Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P. 94.
18
Plass P. Op. cit. P. 96.
19
На эти годы в сохранившихся книгах «Анналов» Тацита приходится 74 случая
liberum mortis arbitrium. Из них 19, т.е. примерно 26% было совершено по принуждению (Hill T.D. Op. cit. P. 188). А. ван Хоф, к осени 2005 г. увеличивший опубликованный им ещё в 1990 г. перечень случаев суицида (или парасуицида) в античности с 960 до 1313, отметил, что Валерий Максим, Тацит и Сенека дают нам лишь
около 140 случаев из этих 1313, так что ни о какой «эпидемии самоубийств» при
Юлиях-Клавдиях, говорить, безусловно, не приходится (см. BMCR 2005.09.09).
20
Griffin M. Philosophy, Cato, and Roman Suicide // G & R. 33. 1986. P. 75–76;
Plass P. Op. cit. P. 107.
94
Таким образом, речь идет о некой патологической склонности к самоубийству. Этот странный феномен объясняется двояким образом: 1) императоры якобы вынудили сенаторов рассматривать самоубийство по принуждению как «свободный выбор смерти»21; 2) сами сенаторы стремились стяжать славу в смерти, коль скоро они лишились такой возможности в жизни из-за снижения в эпоху Империи политической роли сената22. Выходит,
будто в I в. н.э. римская элита выработала искусственную и в корне порочную концепцию самоубийства, совершив тем самым ту роковую ошибку, за которую многим сенаторам пришлось расплатиться собственными
жизнями. Однако это в корне ошибочное мнение.
Этика самоубийства в Риме вырабатывалась не индивидом, а его окружением. По словам Т. Хилла, «самоубийство понималось, как стремление по самой своей природе заявить о статусе индивида в качестве морального свидетеля в рамках аристократического общества»23. Таким образом, индивид (persona) выступал в качестве «морального свидетеля»
(arbiter bonorum). Начиная с эпохи Августа, сенаторы постепенно стали
превращаться из активных политических деятелей в политических статистов; более того, в перспективе они должны были стать всего лишь «винтиками» авторитарной системы власти. В результате возник конфликт между освящённым многовековой традицией авторитетом (auctoritas) сенаторского сословия, республиканской virtus и «нравами предков» (mores
maiorum), с одной стороны, и служебной карьерой с неизбежным сервилизмом и низкопоклонством перед императором («плохим» или «хорошим» – не так уж важно), с другой. Всадники, вольноотпущенники,
представители провинциальных элит, чем дальше, тем больше оттесняли
потомков старинных сенаторских семей на обочину римской политики.
Кроме того, императоры с течением времени всё меньше считались с сенатом, укрепляя за его счёт свою авторитарную власть. В этих условиях
самоубийство стало для некоторых сенаторов крайним способом примирить этику с политикой24. Во времена Империи политическая карьера доставляла сенаторам больше поводов запятнать свою dignitas, нежели наоборот. Так, соглашательская позиция Сенеки и Тразеи Пета25 бросила
тень на репутацию обоих. Достойный уход этих деятелей из жизни был
________________________
Grisé Y. Op. cit. P. 15.
Griffin M. Op. cit. P. 197–198.
23
Hill T.D. Op. cit. P. 19.
24
Ibid. P. 208.
25
Так, Тацит сдержанно порицает Тразею за его бесполезный демарш, когда он
демонстративно покинул заседание сената (Tac. Ann. XIV. 12).
21
22
95
должным образом воспринят современниками только вследствие их довольно продолжительного неучастия в общественной жизни. «Падение
сената как противовеса автократии императора нашло своё выражение в
многочисленных добровольных смертях в среде аристократии. Это причина того, почему самоубийства по приказу принцепса упоминаются и
описываются Тацитом с известным пафосом»26.
В каком-то смысле «политическое самоубийство» устраивало обе стороны. Давая возможность опальному сенатору вскрыть себе вены, император
не только избавлялся от лично неприятного ему субъекта (вовсе не обязательно политического оппонента!), но и демонстрировал своё уважение к традиционным правам и привилегиям сенаторского сословия; кроме того, принцепс мог ещё и вдоволь полицемерить на предмет своего мнимого «милосердия» (clementia) в этой связи. Так, после самоубийства Либона Друза,
правнука Помпея, в сенате «ему был вынесен обвинительный приговор, и
Тиберий поклялся, что попросил бы сохранить ему жизнь, сколь бы виновным он ни был, если бы он сам не избрал добровольную смерть» (Tac.
Ann. II. 31). Впрочем, после самоубийства Карнула, не дождавшегося казни,
Тиберий в сердцах воскликнул: «Карнул ускользнул от меня!» (Suet. Tib.
61. 5). В свою очередь, совершая самоубийство, сенатор проявлял virtus
и выражал пассивный протест против императорского произвола, нанося
тем самым известный ущерб репутации императора. Таким образом, «как
и во времена Республики, самоубийство аристократа идеально помогало
ему позиционировать себя в качестве одного из arbitri bonorum, которые
обеспечивали стабильность государства»27. Впрочем, кем-то в данной ситуации могли двигать и суетное желание прославиться (cupiditas gloriae), и
пресыщение жизнью (fastidium, или taedium vitae). Порой мотивом совершения самоубийства становилось стремление обратить на себя внимание
окружающих28. Такого рода самоубийства отличались театральностью и стереотипностью. Наконец, voluntaria mors имела ряд преимуществ сугубо «прагматического» свойства по сравнению с публичной казнью: как пишет Тацит, «готовность к смерти такого рода порождали страх перед палачом и то,
что хоронить осуждённых было запрещено и их имущество подлежало конфискации, тогда как тела умертвивших себя дозволялось предавать погребению и их завещания сохраняли законную силу» (Tac. Ann. VI. 29).
Характерной особенностью «римской смерти» были её «публичность»
(в смысле присутствия при этом избранного круга друзей и близких) и
________________________
Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P. 11.
Hill T.D. Op. cit. P. 210.
28
О подобном «самохвальстве» (iactatio) пишет в «Дигестах» Ульпиан (Dig.
XXVIII. 3. 6. 7).
26
27
96
некая театральность29. Этот «театральный», т.е. рассчитанный на восприятие зрителей эффект «добровольной смерти» мы находим в описаниях
ухода из жизни Помпония Аттика у Корнелия Непота (Nepos. Atticus. 21–
22) и Сенеки у Тацита30 (Tac. Ann. XV. 61–64). Иногда самоубийство превращалось в некий спектакль, привлекавший любопытных; в качестве
примера можно назвать уход из жизни «арбитра изящества», Петрония
Нигра (Tac. Ann. XVI. 18–19; Plin. Nat. Hist. XXXVII. 20). Побудить человека покончить с собой могла также неизлечимая болезнь31; порой такой уход был весьма продолжительным по времени, хотя и не обязательно очень мучительным32. Характерный пример мы находим у Сенеки (Sen.
Ep. LXXVII. 5–9). Рассказывая об уходе из жизни Туллия Марцеллина,
философ пишет: «Ему не понадобилось ни железа, ни крови: три дня он
воздерживался от пищи, приказав в спальне повесить полог. Потом принесли ванну, в которой он долго лежал, и покуда в нел подливали горячую воду, медленно впадал в изнеможенье…» (ibid. 9).
Существовал ещё и философский аспект феномена mors Romana. В
античности лишь пифагорейцы и перипатетики отрицательно относились
________________________
Griffin M. Op. cit. P. 65–66.
Акт самоубийства Сенеки, реализованный в полном соответствии с установками стоицизма, не только нарочитый и театральный, но и на редкость мучительный. Сенека явно имитировал уход из жизни Сократа, как он описан в «Федоне»
(Griffin M. Seneca: A Philosopher in Politics. L., 1976. P. 376; idem. Philosophy, Cato,
and Roman suicide… P. 66; Droge A., Tabor J. A Noble Death: Suicide and Martyrdom
Among Christians and Jews in Antiquity. San Francisco, 1992. P. 50, n. 87). Обстоятельства смерти Тразеи Пета в 66 г. (Tac. Ann. XVI. 34–35) перекликаются с обстоятельствами смерти Сенеки; оба «сценария» восходят к описанию гибели Катона
Утического у Плутарха (Plut. Cato Minor. 66–70. См. Hill T.D. Op. cit. P. 186). Недаром тот же Тразея в своё время написал «Vita Catonis». Веком ранее смерть Катона послужила «сценарием» для nobile letum Брута и Кассия (Flor. II. 17).
31
Т.е. impatientia doloris. Сенека пишет: «Я не стану бежать в смерть от болезни,
лишь бы она была излечима и не затрагивала души; я не наложу на себя руки от
боли, ведь умереть так – значит, сдаться. Но если я буду знать, что придлтся терпеть ел постоянно, я уйду, не из-за самой боли, а из-за того, что она будет мешать
всему, ради чего мы живлм. Слаб и труслив тот, кто умирает из-за боли; глуп тот,
кто живлт из страха боли» (Sen. Ep. LVIII. 36). Об эвтаназии в античности см. Van
Hooff A.J.L. Ancient euthanasia: “good death” and the doctor in the Graeco-Roman World
// Social Science and Medicine. 58. 2004. P. 975–985.
32
По словам А. ван Хофа, «мужчины, совершавшие самоубийство, будучи убеждёнными в том, что жизнь их исчерпана, часто устраивали из своей добровольной смерти
своеобразное представление: голодать до смерти в кругу сочувствующих друзей было
излюбленным и почётным способом ухода из жизни» (Ван Хоф А. Указ. соч. С. 36).
29
30
97
к самоубийству33, тогда как стоики видели в нём способ избежать житейских невзгод и бесчестья34. Кроме того, стоики рассматривали самоубийство как манифестацию человеческой свободы35. Уже в период Поздней республики в Риме возник «стоический культ самоубийства»36. Для
Сенеки, которого в своё время П.Н. Краснов назвал «учителем смерти»37,
самоубийство стало универсальным выходом из любой непростой ситуации38 и просто навязчивой идеей39. Суицидальные настроения Сенеки
обычно объясняют его болезненным темпераментом, склонностью к самоубийству, а также тлетворной атмосферой двора Нерона с присущими
ему тревожными ожиданиями драматической развязки40. Однако отношение философа к проблеме добровольного ухода из жизни, по-видимому,
было обусловлено главным образом его стоицизмом41. Итак, стоики видели в самоубийстве высшее проявление свободы индивида42. Свободу
от страха смерти они рассматривали как подлинную свободу: «Немалый
________________________
33
Garland R. Death Without Dishonour: Suicide in the Ancient World // History Today.
33. 1983. P. 34.
34
Van Hooff A.J.L. From Autothanasia to Suicide… P. 189–191.
35
Rist J.M. Stoic Philosophy. Cambr., 1969. P. 233.
36
Никишин В.О. Императоры, граждане и подданные в эпоху принципата: идеал
и реальность/ Правитель и его подданные: социокультурная норма и ограничения
единоличной власти. М., 2008. С. 96; он же. Катон Утический: хранитель устоев и
нарушитель традиций // Studia historica. Вып. VIII. М., 2008. С. 137.
37
Краснов П.Н. Л.А. Сенека, его жизнь и философская деятельность. СПб.,
1895. С. 45.
38
Hill T.D. Op. cit. P. 146–147.
39
В старости Сенека признавался: «Часто меня тянуло покончить с собою, – но
удержала мысль о старости отца, очень меня любившего. Я думал не о том, как
мужественно смогу я умереть, но о том, что он не сможет мужественно переносить
тоску. Поэтому я и приказал себе жить: ведь иногда и остаться жить – дело мужества» (Sen. Ep. LXXVIII. 2).
40
Griffin M. Seneca: A Philosopher in Politics… P. 388; Sorensen V. Seneca: The
Humanist at the Court of Nero. Edinburgh, 1984. P. 198; Droge A., Tabor J. Op. cit. P. 36.
41
Hill T.D. Op. cit. P. 151. По словам Сенеки, «спокойная жизнь – не для тех,
кто слишком много думает о её продлении, кто за великое благо считает пережить
множество консульств. Каждый день размышляй об этом, чтобы ты мог равнодушно расстаться с жизнью, за которую многие цепляются и держатся, словно
уносимые потоком – за колючие кусты и острые камни. Большинство так и мечется между страхом смерти и мученьями жизни; жалкие, они и жить не хотят, и умереть не умеют» (Sen. Ep. IV. 4–5).
42
Rist J.M. Op. cit. P. 248; Droge A., Tabor J. Op. cit. P. 34. О понимании свободы стоиками и киниками в античную эпоху см. La Filosofia in Etа Imperiale: Le Scuole
e le Tradizioni Filosofiche / ed. A. Brancacci. Roma, 2000.
98
подвиг – победить Карфаген, но ещё больший – победить смерть» (Sen.
Ep. XXIV. 10). По словам того же Сенеки, «пока смерть подвластна нам,
мы никому не подвластны» (Sen. Ep. XCI. 21). Философ призывал «размышлять о смерти» и «учиться смерти» (Sen. Ep. XXVI. 8–10). Ведь, по
его мнению, «кто научился смерти, тот разучился быть рабом. Он выше
всякой власти и уж наверное вне всякой власти» (ibid. 10).
Частным случаем mors Romana была т.н. «претенциозная смерть»
(mors ambitiosa). Эпитет ambitiosus43, означающий не только «заискивающий», но и «взыскательный», в античности не носил сугубо негативного смысла44. В частности, ambitiosus – это человек, который стремится
упрочить или улучшить, повысить свой социальный статус. Mors voluntaria
тоже представляла собой способ упрочения или повышения (правда, посмертного) социального статуса конкретного индивида. Тацит, по-видимому, считал, что подлинная virtus проявляется в деяниях на благо государства, а не в череде напрасных смертей. Историк осуждает «претенциозную смерть», которая, по его мнению, бесполезна для государства (in
nullum rei publicae usum. Tac. Agr. 42). Она была демонстративным вызовом императорскому деспотизму, а отнюдь не действенным способом
борьбы с ним. Тацит, осуждавший стоическую оппозицию при Домициане именно за отсутствие практических действий, противопоставляет деятельность Агриколы примеру самоубийц, которые предпочли борьбе за
свободу «бесполезную для государства» mors ambitiosa (ibid.).
Таким образом, сам акт самоубийства в Риме был тесно связан с общественным положением самоубийцы45. Для римского сенатора было
важно умереть подобающим образом, достойно; даже люди с запятнанной репутацией старались окончить свои дни, сохранив хотя бы видимость
dignitas. В этой связи можно вспомнить обстоятельства ухода из жизни
________________________
От глагола ambire – «обходить» (т.е. обхаживать граждан на форуме с целью
«выпрашивания голосов» – неотъемлемый компонент римской политической практики в эпоху Республики).
44
См., например, характеристику Аппия Клавдия в Liv. X. 15. 8. Чтобы не выглядеть заискивающим в глазах воинов, Октавиан Август после окончания гражданских войн перестал называть их «соратниками» (commilitones. Suet. Aug. 25. 1). Август, таким образом, стремился сохранить свол достоинство (ambitiosus quam sua
maiestas postularet). Цицерон писал о «льстивой, притворной дружбе» (ambitiosae
fucosaeque amicitiae. Cic. Att. I. 18. 1. Пер. В.О. Горенштейна), которая существует
«на форуме» и «ради форума». С другой стороны, у Сенеки речь идлт о взыскательности в области филологии (ambitiosus in verba. Sen. Tr. I. 14).
45
Hill T.D. Op. cit. P. 10–11.
43
99
Валерии Мессалины46 (Tac. Ann. XI. 37–38), Агриппины Младшей47 (Tac.
Ann. XIV. 8), императоров Нерона (Suet. Ner. 49. 1–4) и Отона (Suet. Ot.
9–12). «Хорошей» смертью в римской аристократической среде считалась та смерть, которая либо подтверждала социальный статус индивида,
либо повышала его (пример того же Отона). Напротив, «плохой» смертью считалась та смерть, которая не соответствовала общественному положению индивида и, следовательно, роняла его или порочила во мнении окружающих48. Совершая самоубийство, представитель римской элиты
доказывал своё право быть членом сообщества arbitri bonorum; одновременно те, кто принудил его к этому, теряли означенное право и не могли
впредь считаться членами данного элитарного сообщества (например,
Нерон или Мессалина). Короче говоря, для римского сенатора (реже –
всадника) в эпоху Юлиев-Клавдиев самоубийство было средством, вопервых, продемонстрировать свою virtus, а во-вторых – избавиться от
унизительного политического рабства (servitium).
Итак, пресловутая libido moriendi – это не более чем миф. Что же касается феномена mors Romana, то здесь неким рубежом стала смерть Нерона49. Нерон – это император-комедиант, принцепс-кифаред (Plin. Paneg.
46. 4; Iuv. VIII. 198). При нём произошла известная театрализация политической жизни, превратившейся в некое подобие балагана; отсюда театрализация акта самоубийства. Описание самоубийства Петрония Арбитра
у Тацита (Tac. Ann. XVI. 18–19) можно рассматривать как свидетельство моральной деградации римской элиты во времена Нерона; это своего рода пародия на «благородную смерть» в стиле Катона или Тразеи
Пета. Символично, что место arbiter bonorum здесь занял arbiter elegantiae.
Да и сам Нерон ушёл из жизни как актёр (Suet. Ner. 49. 1-4). После 68 г.
случаи mors Romana пошли на убыль. Вместе с вырождением римской
________________________
46
Мать, Домиция Лепида, убеждала Мессалину умереть достойно, покончив с
собой.
47
Официально было объявлено о «самоубийстве преступной матери», будто бы
покончившей с собой в состоянии аффекта (Suet. Ner. 34. 3).
48
Hill T.D. Op. cit. P. 11.
49
Ibid. P. 27. В римской историографии акценты расставлены предельно чётко:
«плохие» императоры, как правило, умирают «плохой», позорной и недостойной смертью (см. Arand T. Das schmähliche Ende: Der Tot des schlechten Kaisers und seine
literarische Gestaltung in der römischen Historiographie. Frankfurt am Main, 2002), тогда
как «хорошим» императорам, напротив, свойственно уходить из жизни с достоинством, красиво и благородно (см. Van Hooff A.J.L. The imperial art of dying // The
Representation and Perception of Roman Imperial Power. Proceedings of the Third
Workshop of the International Network Impact of Empire. Amsterdam, 2004. P. 99–116).
100
аристократии, переставшей быть сообществом arbitri bonorum, постепенно вышла из употребления и «благородная смерть» (nobile letum). Общественное значение акта самоубийства сошло на нет, в результате чего со
временем исчез и сам феномен mors Romana50.
Список сокращений
ВДИ – Вестник Древней Истории
BMCR – Bryn Mawr Classical Review
G & R – Greece and Rome
А.Б. Егоров
ВОЙНА, ЕЁ ПРИЧИНЫ И ЦЕЛИ В ИЗОБРАЖЕНИИ
РИМСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
Для начала попробуем ограничить тему. Большая часть греческой и римской литературы посвящена войне. Несмотря на мирные названия своих
трудов, знаменитые греческие историки писали именно на эту тему: основной темой труда Геродота были греко-персидские войны, Фукидид (а
затем и Ксенофонт) описывали Пелопонесскую войну, Ксенофонт- войны IV века до н.э. Римские авторы не отошли от этой модели, и, хотя
анналистический метод изложения предполагает смешение рассказов о
военных и мирных событиях, даже весьма поверхностный взгляд на труды
Саллюстия, Тита Ливия и Тацита демонстрирует все тот же преимущественный интерес к войне. Эту же тенденцию можно обнаружить и у греческих авторов (Аппиан, Плутарх, Дион Кассий), писавших о Риме.
В силу обилия материала, тема войны в античной исторической литературе является воистину неисчерпаемой, и мы остановимся только на
одном ее аспекте – на том, как римские писатели, а через них и римское
общественное мнение, объясняли причины и формальные основания тех
войн, которые вели римляне. Эти объяснения могут сильно отличаться от
реальных причин той или иной войны, более того, формальный предлог
зачастую предназначался для сокрытия реальных оснований. Тем не менее, то, как римляне пытались представить ту или иную войну, может иногда дать ценные дополнения и к вопросу о настоящей причине.
В исследовательской литературе принято подчеркивать отличие римского империализма от империализма Нового и Новейшего времени,
которое будто бы заключается в том, что у римлян практически отсут________________________
50
Последние примеры – самоубийства Магненция и Деценция в 353 г.
101
ствовали экономические мотивы для империалистической агрессии и,
напротив, преобладали соображения политического, идеологического и
престижного характера1. При всей закономерности постановки данного
вопроса, можно отметить два возражения.
Во-первых, сами эти исследователи (как, например, Р. Вернер) обнаруживают наличие «различных мотивов» и в отношении империализма
XIX века, полагая, например, что «чистым» носителем экономической
экспансии был только британский империализм, тогда как французский империализм скорее диктовался соображениями престижа, немецкий воплощал национальную идею, а Россией управляли принципы панславизма и идея распространения православия2. Не будучи специалистом в области истории Нового времени, заметим, однако, что даже самый поверхностный взгляд способен обнаружить в каждой из четырех
разновидностей империализма наличие других причин и мотиваций,
включая и собственно экономический фактор.
Во- вторых, и это для нас значительно важнее, в своих войнах и захватах римляне всегда преследовали и экономические цели. Даже если
мы встанем на позицию отрицания таких сложных экономических причин, как «борьба за рынки сбыта», «свобода торговли» или «торговый
империализм»,3 другие мотивы экономического характера обнаруживаются несомненно. К этой категории причин можно отнести захват земли в условиях аграрного голода V века до н.э., и захват военной добычи, которыми сопровождались практически все войны Рима. Аналогичным экономическим мотивом был захват рабов, также фактически
обязательный атрибут любой римской войны.
В некоторых случаях экономические причины становились главными причинами войн, а на месте таких факторов, как конкуренция или
________________________
1
О римском империализме см. напр. Werner R. Das Probleme des Imperialismus
und die römische Ostpolitik im zweiter Jahrhundert v. Chr. //ANRW.T.1.Bd.1. BerlinNew-York, 1972. S.502-563; Carcopono J. Les etapes de l‘Imperialisme romaine. Paris,
1961; Frank T. Roman Imperialism. New-York, 1914; Starr Ch. The Roman Place in
History// ANRW. T.l.1. Bd.1. Berlin-New-York, 1972; Hawthorn J.R. The Republican
Empire. London, 1963; Stier H.E. Roms Aufstieg zur Weltsmacht und die Griechische
Welt. Köln, 1957; Harris W. War and Imperialism in republican Rome, 327-70 B.C. Oxford,
1979; Garlan I. War in the Ancient World. A Social history. London, 1975; Кащеев В.И.
Эллинистический мир и Рим: Война, мир и дипломатия в 220-146 годах до н.э. М.,
1993; Беликов А.П. Рим и эллинизм. Проблема политических, экономических и культурных контактов. Ставрополь, 2003.
2
Werner R. Das Probleme des Imperialismus…S.517-519.
3
Подробнее см. Беликов А.П. Рим и эллинизм…С.165-206.
102
борьба за рынки сбыта, можно поставить желание захвата той или иной
территории или объекта с целью их эксплуатации. В войне Рима с Тарентом и Пирром (275-272 гг. до н.э.) мы едва ли обнаружим серьезное торговое противостояние, однако желание воспользоваться материальными ресурсами богатых греческих городов присутствовало несомненно4. Говоря о Пунических войнах, едва ли правомерно отмечать торгово-экономическую конкуренцию Карфагена и Рима, однако экономическое, финансовое и торговое могущество карфагенян было основой
их военно-политического могущества, а потому требовалось лишить их
этой основы. В I Пунической войне было уничтожено около 500 карфагенских кораблей (Polyb., I, 63,6), а после Второй Пунической войны карфагеняне отдали римлянам весь военный флот, территориальные
владения и большие деньги (Liv., XXX, 37-38; 42, 11-21; 43-45). Условиями мирного договора с Антиохом III были не территории (их получили союзники Рима), а огромные денежные средства (15000 талантов),
военная добыча и флот (Liv., XXX, 43-44).
Если войны на востоке давали фантастические прибыли в виде военной добычи, художественных изделий и денег, то экономическими
причинами войн на западе были природные ресурсы. Испанские войны
II в.до. н.э. были во многом вызваны политическими мотивами или даже
соображениями престижа,5 римляне активно внедряли латинский язык
и римскую культуру,6 однако, наверное, важнейшей причиной экспансии римлян были испанские рудники и залежи полезных ископаемых7.
Даже война с таким противником, как лигуры, заведомо не содержащая политического смысла, превращалась, как отметил Т. Моммзен, в
массовые «охоты на рабов»8.
Существовали и чисто «экономические» войны. Назовем в их числе
Иллирийские войны, по крайней мере, одной из целей которых было
закрепление на морских коммуникациях, имевших принципиальное зна________________________
4
Подробнее см. Казаров С.С. Царь Пирр и Эпирское государство в эллинистическом мире. Ростов-на-Дону, 2004. С.79-85.
5
См. Циркин Ю.Б. Древняя Испания. М., 2000. С.156-159.
6
Циркин Ю.Б. Древняя Испания…С.177-182; Garcia y Bellida A. Die Latinisierung
Hispaniens //ANRW. T.1. Bd.1. Berlin-New-York, 1972. S.462-491.
7
Циркин Ю.Б. Древняя Испания…С.168-169; 193-199.
8
Моммзен Т. История Рима. М.-Л., 1937. Т.2. С.75-76; 154. Как писал Т. Моммзен: «В прежние времена для пополнения контингента рабов достаточно было военнопленных и естественного размножения. Теперь же новая система рабовладельческого хозяйства, совершенно так же, как в Америке опиралась на систематическую охоту за людьми».
103
чение для торговли9. В основе санкции против Родоса в 168/7 гг. действительно лежало желание ослабить политическое влияние острова,10
однако методы борьбы были методами торговой войны, а экономическим итогом был переход торговли под власть более лояльного Риму союзника, Афин и принадлежащего им острова Делос.
Итак, экономические причины играли существенную роль в римской политике и римских войнах. Это подтверждается и итогом- созданием системы грабежа провинций, массового рабства, спекуляцией зерном и вином,
неэквивалентного обмена и откупной системы11. Отметим, наверное, еще одно
обстоятельство, также повлиявшее на фактическое отсутствие представления об экономике, как причине военных столкновений. Этим обстоятельством
является то, что наши авторы сравнительно редко говорят об экономике вообще, явно недооценивая ее роль в жизни людей. Речь идет, прежде всего,
о реальной экономической жизни, а не о той земледельческой экономической модели, которая сложилась в идеальном восприятии. Наконец, читателей интересовала война, а в обществе с чрезвычайно высоким престижем
войны, военных и военного дела «низкие» и «скучные» экономические сюжеты не могли вызвать особого интереса. Требовались другие, более «высокие» причины, к анализу которых мы и намерены перейти.
Начнем с сюжета, казалось бы, не имевшего прямого отношения к нашей теме. Начиная подготовку к походу на Восток, Филипп II выдвинул в
качестве его обоснования месть за нашествие Ксеркса в 480 г. до н.э. (Diod.,
XVI, 89, 2) и особенно – за поруганные и разоренные греческие храмы.
Этот мотив был слишком выгоден, чтобы оставить его без внимания,12 однако, как ни парадоксально, Исократ не сделал его первостепенным мотивом своего тезиса о необходимости большой Персидской войны.
________________________
9
Подробный анализ этой темы с обзором историографии см. Беликов А.И. Рим
и эллинизм…С.38-46. Даже если следовать за автором и отрицать борьбу с пиратством как причину войны, все же невозможно отбросить тот факт, что официальным требованием римлян было именно прекращение морского разбоя, которое было
понятно для любых возможных целей Рима.
10
Беликов А.П. Рим и эллинизм…С.165-170.
11
Nicolett Cl. Economy and society, 133-43 B.C. // CAH. 2-ed. V.9. Cambridge, 1961.
P.637-641.
12
В данном случае соединялись идея мести за национальное унижение и идея
наказания за святотатсво. Последнее обстоятельство Филипп использовал, по крайней мере, дважды: так называемая III Священная война (356-346 гг. до н.э.) сделало
его фактическим главой Дельфийской амфиктионии и хозяином Средней Греции, а
IV Священная война против Амфиссы (339 г.) позволила ему прорваться в Центральную Грецию.
104
Согласно Исократу, основанием для войны являются собственные проблемы греческого общества. Греческий мир разорен междоусобными
войнами (Isocr.Phil., 42-56), перенаселен (Ibid., 96, 120) ему не хватает
жизненного пространства, и он запутался в собственных противоречиях
(Ibid., 46-54), а потому выходом из создавшегося положения может стать
победное шествие на восток и захват новых территорий (Ibid., 120). Собственно говоря, факт какой-либо «вины» противника, столь обязательный в дипломатии и пропаганде, практически отсутствует: варвары для
того и существуют, чтобы эллины решали свои проблемы за их счет.
«Дело в том»,-обращается к Филиппу Исократ, – «что я намерен тебе советовать привести эллинов к согласию и возглавить поход против варваров: убеждение подходит для эллинов, принуждение для варваров» (Isocr.,
Phil., 16). Задачей Филиппа является полное или частичное сокрушении
Персии или «по крайней мере, захватить как можно больше земли и занять Азию, как говорят, от Киликии до Синопы; кроме того, основать города на этой территории и поселить там тех, кто скитается теперь за неимением необходимых средств к жизни и вредит всем встречным» (Ibid.,
120). Можно говорить об откровенном характере империализма Исократа и заметить, что уже римские политики практически не делали такого
рода заявлений, тем более, если они носили публичный характер.
Другим, весьма характерным сюжетом, являются Галльские войны
Юлия Цезаря. Общим местом историографии является убеждение, что
целью своих «Записок» Цезарь считал оправдание развязанной им в
Галлии войны, однако, начиная с последних десятилетий XX в.,13 исследователи ставят вопрос о том, насколько было необходимо это оправдание. Вслед за Дж. Коллинзом, мы должны повторить основные
вопросы, на которые нам также придется дать свой вариант ответа. Вопервых, что именно хотел «оправдать» Цезарь?; во-вторых, перед кем
именно он пытался «оправдаться», и, наконец, какого рода оправдания
могли произвести впечатления на читающую публику?14
Проще всего ответить на второй вопрос- цезарь обращался к римской
аудитории, большая часть которой получила от этой войны выгоду, а некоторые даже принимали в ней участие. Нужно ли было оправдывать цели
________________________
13
См. напр. Holmes Rice T. Caesar‘s Conquest of Gaul. Oxford, 1911. Ğ.211-256;
Rambaud M. L‘art de la deformation historique dans les commentaries de Cesar. Paris,
1953; Collins J.H. Caesar as a Political Propagandist // ANRW. T.1. Bd.1. Berlin-NewYork, 1972. S.922-941; Raditsa L. Julius Caesar and his Writings// ANRW. T.1. Bd.1.
Berlin-New-York, 1973. Р.419-433.
14
Collins J.H. Caesar…Р.923.
105
подобной войны, если она была одной из самых успешных войн, которую
когда-либо вел Рим, привела к всеобщему обогащению и создала систему военной безопасности? Была ли необходимость «оправдываться» перед
победившими солдатами или разбогатевшими офицерами или дельцами,
которым победа принесла деньги, славу и высокие должности? Конечно,
оставалась и те часть общества, которая не получила от войны особых выгод или даже была связана с ее жертвами, однако и ее мало волновал вопрос, кто начал военные действия первым, Ариовист или Цезарь.
Иным вариантом было отношение к гражданской войне. Огромное значение Kriegschuldfrage, стремление любым способом доказать, что войну
начал именно противник, представить гуманность собственных воинов, противопоставляя ее жестокости и вероломству врага и показать полную законность и справедливость своих действий – таковы были задачи Цезаря в
его втором труде, посвященном bellum civile15. Говоря о гражданской войне, Цезарь тщательно доказывает, что военные действия начала противоположная сторона (Caes. B.C., I, 1-6;10), тогда как он сам при малейшей возможности стремился к переговорам о мире (Ibid., I,8; 26; 32-33; III, 17) и
не тронул ни одного военнопленного (Ibid., I, 29; 71-77)16. Для внешней
войны (bellum externum) всего этого не требовалось.
Современный пропагандист, как отмечает Дж. Коллинз, действительно, стал бы доказывать, что завоевание Галлии было вызвано исключительно потребностями римской обороны, а римляне подчинили Галлию думая лишь о том, чтобы обезопасить собственные границы или,
по крайней мере, «обеспечить стратегические интересы»17. Тем не менее, Цицерон, восхваляя победителя Галлии о речи «О проконсульских
провинциях», не говорит об обороне ни слова18. Галлы – исконный враг
Рима, правомерность войны, с которыми вовсе не является предметом
обсуждения. «Уже с начала существования нашей державы»,- говорит
знаменитый оратор, – «не было никого, кто бы размышляя здраво об
интересах нашего государства, не считал, что наша держава более всего
должна бояться Галлии. Но ранее ввиду силы и многочисленности этих
племен, мы никогда не сражались с ними всеми сразу; мы всегда давали отпор, будучи вызваны на это. Только теперь достигнуто положение, когда крайние пределы нашей державы совпадают с пределами эти
стран» (Cic. De prov. cons., 14, 33).
________________________
15
16
17
18
Ibid. Р.942-946.
Ibid. Р. 946-955.
Ibid. Р. 923.
Ibid. Р. 924-925.
106
Цицерон ничего не говорит об обороне, более того, он восхищается тем
наступательным характером военных действий, которым отмечены действия
Цезаря. «Замысел Гая Цезаря, как я вижу, был совершенно иным: он признал нужным не только воевать с теми, кто, как он видел, уже взялся за
оружие против римского народа, но и подчинить нашей власти всю Галлию» (Ibid., 14, 32-33). «Он добился полного успеха в решительных сражениях против сильнейших и многочисленнейших народов Германии и Гельвеции. На другие народы он навел страх, подавил их, покорил, приучил повиноваться державе римского народа; наш император, наше войско, оружие римского народа проникли в такие страны и к таким племенам, о которых мы дотоле не знали ничего – ни из писем, ни по устным рассказам, ни
по слухам» (Ibid., 14, 33). Цицерон отдает себе отчет, что в настоящее время
галлы и другие северные народы не представляют собой столь серьезной
угрозы, как это было ранее. Тем не менее, он вспоминает о Марии (Ibid.,
13,32) и то, что надо все-таки покончить с галлами как с источником военной угрозы (Ibid., 13, 44). Если столь же трудное дело будет оставлено незаконченным и незавершенным, то оно, хотя и подсеченное под корень, все
же может набрать сил, разрастись и привести к новой войне (Ibid., 14, 34).
Сопоставляя доктрины Исократа и Цицерона, мы видим значительное
сходство и некоторые различия. И в том, и в другом случае речь идет о
борьбе с «историческим врагом», в отношении которого признается право
вести борьбу «до победного конца», невзирая на «справедливость» войны в данный момент, и если греческий оратор считает, что «своя сторона» имеет право решать за его счет свои внутренние проблемы, то римский видит справедливость в том, чтобы покончить с этим врагом в любой удобный момент, дабы впредь от него не исходило никакой угрозы.
То, что Цицерон приветствовал тот факт, что Цезарь проник даже «к неизвестным ранее народам» и громил их полчища (Cic. Ibid., 14, 33), показывает, что никакой ответственности за «военные преступления» против галлов Цезарь, с точки зрения римлян, не нес. Однажды Катон предложил выдать Цезаря германцам за «вероломное нарушение перемирия»
во время кампании против узипетов и тенктеров в 55 г. до н.э., однако,
похоже, что это была лишь саркастическая реплика, сделанная во время
обсуждения почестей победившему Цезарю, которую не поддержали даже
ближайшие соратники знаменитого республиканца.
Вероятно, начиная с исследования Г. Брандеса,19 а отчасти и со времен Т. Моммзена,20 ученые подчеркивали так называемые «внутренние»
________________________
19
20
Brandes G. Caius Iulius Caesar. Koepenhagen-Kristiania, 1918. Bd.2. S.63.
Моммзен Т. Римская история…Т.3. С.146.
107
факторы обвинения Цезаря во время Галльских войн. Иными словами,
Цезаря обвиняли в превышении полномочий проконсула, ведении войны
и наборе войск «без разрешения сената и народа», совершении действий
против союзников и, наконец, в незаконном продлении своей власти в
провинции. В принципе, эти обвинения находились в контексте закона Корнелия Суллы об оскорблении величия римского народа – exire de provincia,
educere exercitum, bellum sua sponte gerere in regnum iniussu populi Romani
aut senatus accedere (Cic. In Pis., 50). На этом фоне звучали и другие
(уже неюридические) обвинения в использовании войны в Галлии для
усиления собственного военного, политического и личностного влияния.
Разбор этих обстоятельств не имеет прямого отношения к теме статьи, и
нам остается лишь сделать несколько замечаний. Строго говоря, ставить
вопрос о каком-либо «превышении полномочий» было бы достаточно сложно. Цезарь, на полном законном основании, имел пятилетний империй над
тремя провинциями, превысить который было бы практически невозможно21. Никакого iniussu populi в данном случае не было, поскольку «сенат и
народ» никоим образом не ограничивали его действия, а безусловными
прецедентами стали действия Лукулла и Помпея на востоке. Разумеется, в
условиях полного господства помпеянской factio в сенате, Цезарь мог опасаться обвинений на любом возможном основании, однако это зависело
от внутриполитической обстановки в столице и не имело никакого отношения к римскому международному и военному праву.
Видимо, единственным примером серьезного процесса на основании
lex Cornelia de maiestate был процесс Авла Габиния, который вернул на
престол Птолемея XII Аулета, сделав это без санкции сената и народа.
Процесс, несомненно, имел знаковый характер – обвиняемый принадлежал к числу наиболее значительных лидеров популяров и был инициатором «пиратского закона» 67 года до н.э. В 58 г. до н.э., будучи
консулом, Габиний сотрудничал с Клодием, а затем был весьма успешным наместником в Иудее, продолжая действия своего патрона, Гнея
Помпея. Собственно говоря, возвращение Аулета было инициативой последнего, и Габиний был лишь достаточно эффективным исполнителем22.
В 54 г. до н.э. Габиний стал символом римской коррупции, будучи обвинен сразу по трем, наверное, самым серьезным статьям римского уголовного законодательства: оскорблении величия (maiestatas), связанном
с египетской кампанией, вымогательствах в провинции (repetundae) и под________________________
21
22
Collins J. Caesar…Р.923-924.
Münzer F. Gabinius (11)// RE. Bd.7. Stuttgart, 1912. S.424-430.
108
купе на выборах (ambitus) (Cic., ad Q.fr., III.1,4;1,7; Att., IV, 17-19; X,
8,3; App. B.C., 90; Dio. XXIX, 55-63). Еще одним парадоксом этой истории было то, что Габиния (разумеется, по просьбе Помпея) защищал его
личный враг и политический противник Цицерон, который считал Габиния одним из виновников своего изгнания в 58 г. Тем не менее, оптиматская «партия власти» была настроена против бывшего популяра, а тема
египетского похода долго обсуждалась в сенате, причем, на роль руководителя предприятия претендовали другие сенатские лидеры, включая
Лентула Спинтера. Еще в 56 г. до н.э. Цицерон, критикуя Габиния, отметил его военные неудачи и коррумпированность (Cic. De prov.cons., 4,9).
Так или иначе, после всех сопоставлений pro и contra, Габиний был оправдан по обвинению в maiestas, но осужден по делу о вымогательствах.
Процесс о предвыборной коррупции не состоялся.
Сущность антивоенного протеста римлян подробно раскрыта в другом произведении, «Югуртинской войне» Саллюстия, где очень полно
и точно показано поведение народной оппозиции во время непопулярной и неудачной войны. Первое выступление популяров во главе с Гаем
Меммием происходит именно тогда, когда консул 111 года Кальпурний
Бестия заключил мирный договор с Югуртой (Sall. Iug., 29-30). По распоряжению Меммия народный трибун Л. Кассий Лонгин привозит
Югурту в Рим для того, чтобы тот дал показания о коррупции римской
верхушки (Sall. Iug., 32, 5). Показаний Югурта так и не дал, более того,
он использовал пребывание в Риме для убийства внука Масиниссы,
Массивы, после чего уже сенат выслал его из Рима (Ibid., 35,9). Следующая волна протестов была вызвана уже поражением при Сутуле,
когда оппозиция перешла от слов к действиям и инициировала действия
комиссии Мамилия Лиметана (Ibid., 40) и назначение командующим
Цецилия Метелла. Первые успехи Метелла фактически свели на «нет»
недовольство народных масс (Ibid., 55) и только неудача при Заме и
затягивание войны вызвали новую волну протестов, приведшую к замене Метелла Марием (Ibid., 64-65; 73; 84-86).
Речи Мария и Метелла, несомненно, составленные Саллюстием, тем
не менее, достаточно точно передают суть этого протеста. Меммий напоминает о расправах правящей олигархии, учиненных над Гракхами,
попытавшимися облегчить долю народа, и обличает коррупцию и хищения правящей элиты (Sall. Iug., 31), а Марий говорит о бездеятельности, некомпетентности, развращенности, алчности, высокомерии и
замкнутости правящей знати (Sall. Iug., 85). Именно эти внутриполитические аспекты были определяющими при отношении к внешней поли109
тике. Если отделить их, то получится, что сама внешняя война как таковая не вызывала в римском сознании серьезных протестов. Не исключено, что массы римского народа не очень хотели начала Югуртинской войны и еще меньше понимали, во имя чего она ведется, однако
протест начался тогда, когда во внешней политике начались неудачи и
просчеты, военные действия затягивались, а потери и военные расходы
начинали расти. Только тогда римляне начинали видеть теневые стороны войны, включая философское понимание ее справедливости и даже
способность посмотреть на события с точки зрения (Sall. Hist., fr.IV, 69;
Caes. B.G., VII, 77)23. Когда же, наконец, война была по всем правилам объявлена, виновники ошибочной политики и поражений наказаны, в армии наведен порядок, а во главе встали честные и компетентные военачальники, сколь-нибудь серьезные протесты прекращались.
Теперь мы еще раз вернемся к проблеме мотивации войн и отражении этой мотивации в историографии. Конечно, реальные мотивы войн,
которые вели римляне, мало отличались от любых других. Экономические мотивы (захват территорий, добычи и рабов) сочетались с политическими (установление контроля или гегемонии, приобретение и
защита союзников, насаждение дружественных или лояльных режимов),
равно как и с соображениями военно-стратегического или престижного характера, а иногда (в отношениях с греческим миром) – даже с культурно-историческими мотивами.
Вместе с тем, можно обнаружить определенную специфику. Парадоксально, но именно римляне, ставшие своего рода символом экспансии,
милитаризма и агрессии, ввели понятие «справедливой» и « несправедливой» войны (bellum iustum) и (bellum iniustum), что было связано с формально-религиозным действием, а именно – с фециальным обрядом. Тит
Ливий подробно рассказывает об этом обряде в связи с договором между римлянами и жителями Альба-Лонги во времена царя Тула Гостилия
(Liv., I.24,4-9). Еще более интересным для нас является сообщение об
объявлении Анком Марцием войны латинским городам (Ibid., I.32, 3-10).
Придя к границе враждебной стороны, фециал декларирует себя как посла римского народа, а затем, после произнесения определенных формул
сакрального характера и обращения к Юпитеру в качестве свидетеля, он
делает заявление относительно требований римлян и возмещения ущерба,
а если получает не то, что требовал, то, по прошествии 30 дней, после того,
как было сделано данное заявление, передает дело в сенат. После решения
________________________
23
Collins J. Caesar…Р.937-938.
110
сената происходит собственно объявление войны. «Существовал обычай,
чтобы фециал подносил к границам противника копье с железным наконечником или кизиловое древко с обожженным концом и в присутствии
не менее, чем трех взрослых свидетелей, говорил: «Так как народы старых латинов и каждый из старых латинов провинились и погрешили против римского народа квиритов определил быть войне со старыми латинами и сенат, т.к. римский народ квиритов рассудил, согласился и одобрил,
чтобы со старыми латинами была война, того ради и я, и римский народ
народам старых латинов объявляю и приношу войну». Произнесши это,
он бросал копье в пределы противника (Liv., I.32,12-14).
Религиозный обряд вводил в военное право определенные нормы. Вопервых, война обязательно должна была быть объявлена, во-вторых,
фециальное право требовало обязательного обозначения претензий,
предъявления своих требований и объявления войны только в том случае, если претензии не будут выполнены, и, наконец, подобный подход
неизбежно давал противнику некоторое время для подготовки, а «требование убытков» могло стать началом для настоящих переговоров. Римляне соблюдали обряд, прежде всего, из сакральных соображений, поскольку полагали, что только bellum iustum может обеспечить им помощь и одобрение высших сил.
О значении последнего фактора свидетельствует один из отрывков Ливия. Как только римляне и альбанцы вступили в конфликтную ситуацию,
обе стороны отправили к противнику послов, причем, Тулл потребовал,
чтобы его представители как можно скорее выдвинули свои требования и,
получив отказ, объявили войну, «которая должна была начаться через 30
дней» (Liv. I. 22, 3-5). Напротив, царь удерживал в Риме альбанских послов и принял их только тогда, когда узнал, что римская сторона уже выполнила свою миссию. Тулл велел передать им следующее: «Передайте вашему царю, что римский царь берет в свидетели богов: чья сторона первой отослала послов, не уважив их просьбы, на нее пусть и падут все бедствия войны» (Ibid.,I.22,7). Речь в данном отрывке идет просто о послах,
однако поскольку спустя некоторое время в рассказе появляются фециалы и фециальный договор (Ibid., I.24, 4-9), можно предположить, что эти
послы могли являться фециалами. Отметим и то, что важность оказаться
первым имела не только политический, но, вероятно, и сакральный смысл.
Есть основания считать институт фециалов очень древним24. Как мы
уже видели, Ливий относит его появление ко времени Тулла Гостилия
________________________
24
Маяк И.Л. Рим первых царей (генезис римского полиса). М., 1982. С.247-248.
111
и Анка Марция, тогда как Цицерон, Дионисий Галикарнасский и Плутарх считают, что фециалов ввел еще Нума Помпилий (Cic. De leg., I,73;
Plut. Numa, 12; Dion. Hal., I. 73), т.е. тот самый рекс, которому обязаны своим существованием все основные жреческие коллегии. Ливий
часто упоминает фециалов, особенно для периода 364-298 гг. (Liv.,IV,58;
VII,7; 9,2; 16,2; 32, I; IX, 45,6; X,12). Вместе с тем, есть и поздние
упоминания (Liv., XXX, 43,9; Polyb., III,25-мир с Карфагеном; Liv.,
XXXVI, 3,7-12- переговоры с Антиохом III). Функции фециалов постепенно расширяются: они не только декларируют начало войны, но и участвуют в переговорах и дипломатических процедурах.
Римское фециальное или, скажем шире, международное право, вероятно, находится у истоков ряда более поздних представлений. Конечно, представление что война является неприемлемым способом решения международных проблем, у римлян отсутствовало, но идея, что ведение войны должно соответствовать неким общим «житейским» правилам, несомненно имелась в наличии. Как отмечает Дж. Коллинз, речи
Критогната (Caes. B.G., VII,7), Калгака (Tac. Agric., 30) или письмо
Митридата в «Историях» Саллюстия (Sall. Hist., fr.IV, 69) свидетельствуют о том, что римляне прекрасно осознавали как предъявляемые им претензии, так и степень их справедливости25.
Конечно, римским представлениям о bellum iustum можно было искусно манипулировать. Требования могли быть заведомо неприемлемыми, а
объявление войны и тридцатидневая пауза могли быть использованы для
реальной подготовки. Наконец, требования можно было менять и усиливать, а поведение римлян в период развязывания III Пунической войны отчетливо демонстрирует, насколько паллиативны были все эти правила (App.
Lyb., 75-77; 81; Liv. Epit., 49; Diod., XXXII, 6,1-3; Polyb., XXXVI, 4, 5-7;
Zon., IX, 26)26. Это прекрасно понимали и сами римляне.
Отметим еще одно обстоятельство. Поведение римлян можно оценить
окончательно только сопоставив его с поведением других народов, в том
числе- противников Рима, которые, как правило, не утруждали себя даже
такого рода формальностями. Даже при объявлении общегреческой войны Персии в 338 г., Филипп II и его греческие союзники не выдвигали
никакой дипломатической альтернативы для ее избежания и вообще исключали какие-либо переговоры с противником (Iust., IX, 5-8; Diod., XV,
89, 3). Более мелкие войны с варварами вообще не требовали каких-то
формальностей. Впрочем, даже когда речь шла о «войне между эллина________________________
25
26
Collins J. Caesar…Р.937.
Подробнее см. Кораблев И.Ш. Ганнибал. Л., 1976. С.339-340.
112
ми», ситуация часто оказывалась весьма сходной. Дипломатическая подготовка к Пелопонесской войне была особенно тщательной, однако и она
фактически заключалась в выборе заведомо неприемлемых и крайне оскорбительных требований, а требования Спарты о роспуске Афинского
союза и изгнании всемогущего Перикла вполне сопоставимы с требованиями римлян о разрушении Карфагена в 149 г. до н.э.
Аналогичная ситуация наблюдается и в войнах Рима. После неудачного предложения об арбитраже, Пирр начал военные действия и какимлибо серьезным переговорам предшествовала битва при Геракле. В 272
г. до н.э., вопреки договору с Римом, карфагеняне послали флот на помощь Таренту (Liv. Epit., 14), а I Пуническая война, похоже, началась
без дипломатической подготовки. Началом Сирийской войны (193-188 гг.
до н.э.) была высадка Антиоха III в Греции и соединение с этолийцами,
уже вступившими в войну с римлянами (Liv., XXXV, 43-45), тогда как
на собрании ахейцев в Эгах, на котором присутствовал Квинкций Фламинин, царский посол говорил только о могуществе царя и мощи его
армии, не пытаясь инициировать какие-либо переговоры (Ibid., XXXV, 48).
Филипп V, заручившийся договором с Ганнибалом, начал в 215 г. до н.э.
необъявленную войну против Рима. Столь же необъявленной была II Пуническая война, а римское посольство Фабия объявило войну Карфагену только после того как Ганнибал уже взял Сагунт. Именно мужественное сопротивление сагунтинцев позволило римлянам хотя бы частично
наверстать время, упущенное ими во время этой заведомо обреченной
на провал попытки дипломатического урегулирования. Таково было поведение «цивилизованных» противников Рима, противники «нецивилизованные» (галлы, лигуры, кельтиберы, лузитане, германцы и др.) просто
предпочитали использовать фактор внезапного нападения.
Довольно часто римляне страдали именно по причине своей приверженности к традиционным формам. Во Второй Пунической войне, начавшейся с необъявленного и даже неспровоцированного нападения
Ганнибала на Сагунт (Liv., XXI, 6-7), римляне потеряли немало ценного времени, дожидаясь, пока посольство не посетит Ганнибала, который даже отказался с ним разговаривать, и Карфаген, власти которого
заняли крайне отстраненную позицию, а затем вернется и доложит о своей миссии сенату и народу, после того, как последние примут решение
о войне27. Римляне часто «оказывались агрессорами» потому, что именно
они объявляли войну, тогда как их противники предпочитали сделать
это уже после начала военных действий или не делать вообще.
________________________
27
См. Там же. С.66-69.
113
Остается лишь рассмотреть, из-за чего (конечно, в интерпретации античных авторов) вели свои войны римляне.
1. Наверное, самой распространенной причиной является самозащита,
и всегда, когда наши источники могли представить войну как оборонительную, они это делали. Сколь бы ни убедительным казалось доказательство «правоты», и сколь бы ни «справедливыми» казались римские
войны, лучше всего было убедить читателя, что война была начата не римлянами. Из примерно сотни войн 753-282 гг. до н.э., около 60 представлены как оборонительные или «изначально оборонительные». Таковыми
изображены почти все войны V- начала IV вв. до н.э. вплоть до начала
Самнитских войн, т.е. почти все войны с вольсками, эквами, этрусками,
сабинянами и другими соседями (например, Liv., II, 6,1; 9,1-4; 18,3-4;
II, 24, 1-2; 26,1; 30,8; 30,12; 39,12; 42, 9; 58,3; 64,3; III, 4, 2-4; 6,4; 25,5;
26,1; 38,3; 38,5; IV,17,1; 26,2-3; 30,12-15; 49,7-8; 56,4; 58,3; V, 8,5-6; 28,57; 31,3; VI,3,2; II,2; 22,1-2; 27,9; 29,9; VIII,1,1; 29, 1-2; IX, 45, 5-8), равно
как и войны с галлами (V, 36-37; VIII, 12,7; 9,6 и др.). Примерно с середины IV века до н.э., когда нападение на собственно Рим и римские
владения стало весьма затруднительным, появляется тема «защиты союзников» и всех тех, кто доверился римлянам. Так, в ряде войн с эквами
и вольсками Рим защищал своих союзников, латинов и герников (Liv.,
IV, 51, 7; 53,1; VII, 16, 2-3; 17,7-8). Защита союзников стала предлогом
для начал всех трех Самнитских войн – Первая – Liv., VII, 32, 1-2; Вторая- VIII, 23, 3-7; Третья- X, 11,11.
2. Тема «защиты союзников» представлена и далее как у Ливия, так
и в «Записках» Цезаря. Она присутствует в Пунических войнах (помощь
Мессане в Первой Пунической войне и защита Сагунта- во Второй), равно как и в больших войнах II в.до н.э. на востоке. Во Второй Македонской и Сирийской войнах Рим, начавший «войну мести» против Филиппа V, вскоре становится защитником всех слабых государств эллинистического мира (Египта, Родоса, Пергама и греческих полисов) против сверхдержав, Селевкидской империи и Македонии Антигонидов.
«Защита союзников» становится важным мотивом в «Записках» Цезаря. В 58 г. до н.э. Цезарь защищал римскую Провинцию от возможного нашествия гельветов (Caes. B.G., I, 6-7), а затем отреагировал на
просьбы о помощи со стороны эдуев, амбаров и аллоброгов (Ibid., I,
11). Вторая война 58 г. до н.э., война против Ариовиста, была санкционирована решением общегалльского собрания (Ibid., I, 31-32) и, сверх
того, отдельной просьбой племени эдуев, «друзей и братьев» римского
народа (Ibid., I, 33). В 55 г. акция против узипетов и тенктеров сопро114
вождалась помощью галльских союзников (Ibid., IV, 5-7). В 54 г. Цезарь взял с собой в Британию 4-х тысячную галльскую конницу, а также князей галльских племен, которых он считал ненадежными (Ibid.,
V, 3). Создавая иллюзию не только римского, но и галльского предприятия, Цезарь пытался создать аналогичную коалицию в Британии,
ядром которой стало племя тринобантов во главе с Мандубракием (Ibid.,
V,20). Похоже, что в последний раз коалиция галльских племен сработала в 53 году, и благодаря этой последней, Цезарь смог быстро погасить конфликт в Галлии (Ibid., V, 55; VI, 3). Политические акции Цезаря не предотвратили Великое Галльское восстание 52 года, однако они
могли разобщать галлов и противопоставлять их друг другу. Примечательно, что наиболее экономически развитая культурная и богатая часть
галльского мира, населявшая области между р.Луара и Пиринеями,
вступила в борьбу с римлянами только в 52 г., когда было уже поздно.
3. Идея защиты союзников могла получить расширительное толкование, как это, например, было с филэллинизмом, кульминацией которого стало освобождение Греции в 196 г. до н.э. Этот крайне сложный
вопрос является предметом долгой и продолжительной дискуссии,28 точки зрения в которой колеблются от оценки римской политики как холодной циничной игры, прекрасно осознаваемой обеими сторонами, до
мнения, что филэллинизм, идея слияния культуры и защиты достижений греческой цивилизации, действительно овладели умами образованных римлян. Эта статья едва ли является местом, где можно было бы
сделать итоговые заключения по данному вопросу, однако несколько
суждений все-таки вполне возможны.
Сколь бы скептически ни оценивать роль филэллинизма в реальной
римской политике, нельзя не признать два обстоятельства: во-первых,
прекрасная игра актера требует хотя бы минимальной степени «вживания» в образ, и политики типа Фламинина никогда не сыграли бы свою
роль столь же блестяще, не будь в них определенной доли искренности. Сама история неизбежно (хотели ли того обе стороны или нет) сводила Грецию и Рим. Подчинение римлянам, сколь бы болезненным оно
ни было, стало для Греции оптимальным выходом из положения (в противном случае ее ожидал продолжающийся распад, междоусобицы и
владычество Македонии или Селевкидской Империи), тогда как римляне (хотели они того или нет) должны были стать культурными правопреемниками Эллады. От греков римляне заимствовали и другие пра________________________
28
Подробнее см. Беликов А.П. Рим и эллинизм…С.313-329.
115
вовые основания для войн – идею борьбы с тиранами, а отчасти и с
царями, смещение узурпаторов в монархических государствах, – защиту демократии (т.е. коллегиальной системы управления) от авторитарной власти. Согласно преданию, сразу после основания Рима, Ромул основал специальное убежище (asylium), куда могли бежать все
гонимые и преследуемые (Liv., I,8,1). Позже, в период «великих завоеваний» и образования Империи, римляне весьма успешно использовали идею защиты всех тех, кто, в силу своей слабости, нуждается в
могущественном покровителе. Таким образом, римские войны оказываются не только необходимой самообороной или защитой всех тех, кто
доверился могуществу Рима, но и общим установлением некой глобальной справедливости. В мире, основанном только на праве сильного, появилось представление, что слабый тоже имеет право на защиту. Потомки изгоев были готовы предоставить эту возможность.
4. Среди войн Рима есть немало случаев, когда представление о «праве
войны» получает несколько расширенное толкование. Римляне активно используют идею защиты собственных граждан, независимо от того, где бы
они не находились (например, тема начала Югуртинской войны) или, на
худой конец, мести за их уничтожение (войны с Митридатом). Как бы то
ни было, именно страшная «Эфесская резня» стала универсальным оправданием для любых действий, направленных против понтийского правителя. Если мы добавим, что любой римский полководец был обязан освобождать и возвращать на родину оказавшихся в плену или в рабстве римлян, то можно сказать, что именно с римлян развивается современный
принцип, что государство за рубежом должно защищать не только свои,
государственные, интересы, но и интересы и права своих граждан, а последние начинают становиться субъектом международного права.
Другие мотивы более понятны. Поводом к войне становилось неподобающее поведение в отношении послов, оскорбление их чести и достоинства и, тем более, угроза их казни, даже независимо от того, была
ли она реализована (помимо уже упоминавшихся Иллирийских войн,29
см. также liv. Epit., 12). Едва ли какой-либо народ древности относился к этому институту международного права столь же скрупулезно, как
римляне: римская традиция тщательно фиксирует всевозможные нарушения в адрес своих послов, при этом подчеркивая собственную толерантность в отношении неподобающего поведения иностранных дипломатических визитеров (Liv., VIII, 6; Sall. Iug., 33-35), максимальной уг________________________
29
См. прим.9.
116
розой для которых была высылка из страны. В условиях, когда дипломатия оставалась достаточно опасной профессией, именно римляне начали утверждать ключевой для современной дипломатии принцип дипломатической неприкосновенности.
Адекватной причиной для начала войны считалась та или иная помощь
(материальная, территориальная или даже моральная) противникам Рима
(см., например, Liv., VII, 16, 2-3; 17,7-8; IX, 16, 6-7; X, 21, 11-12) и,
конечно, нарушение заключенного с Римом договора. Довольно частыми были ситуации, когда агрессия исходила от обеих сторон, что избавляло римлян от оправдания собственных агрессивных действий (Liv.,
II, 65,1; III,22,2-4; VIII, 6,7; 13,1-6; 19,1; 23,3-7; IX,29,3-4; X,11,11;
21,11-12) Следующим шагом становилась уже «превентивная война»
(например, Liv., II, 22,1-5), предпринимаемая для того, чтобы «опередить» готовящегося напасть противника. Вероятно, спецификой римского права в его сопоставлении с современным, можно считать то, что
Рим признавал такого рода войны, в принципе, квалифицируя их как
bella iusta. Если Цезарь и хотел доказать что-либо своим современникам, так это именно то, что к удару готовилась и другая сторона. Оказалось, что это, в общем-то было излишним.
В римскую нормы входили и некоторые другие типы войн, в том числе и «войны мести», когда враг наносил особый ущерб (Caes., B.G.,
VI, 30-44; VIII, 25) и заслуживал особого, выходящего за обычные рамки наказания. Кроме того, как мы уже видели на примере речи Цицерона «О консульских провинциях», постоянные войны с одним и тем
же противником превращали его в некоего «исторического врага», в
отношении которого обычные дипломатические предосторожности становились «ненужными». Чаще всего, именно в этом случае, когда причина лежала в далеком прошлом, а проблема «виновника» становилась
необычайно запутанной, римляне вполне допускали возможность собственной агрессии (Liv., II, 62,1; 62,3; IV,30,12-15; VII,18,1; 20,1-5; 28,12: X,6). Войнами с «традиционным противником» или «историческим
врагом» способствовали и нехарактерной для современной практики
принцип «временного мира», от двух-трех до 40,50 и 100 лет (Liv.,
I,15,5; 20,5; V,32,5; IX,20,3; 41,5; X,5,12; 37,1-5 и др.), по окончании
которого можно было продолжать войну без специального предварительного уведомления. Такие отношения были часты в отношениях с
этрусскими городами (Фидены, Вейи, Тарквинии, Цере и др.), впрочем, в этом случае, понятия войны и мира как бы поменялись местами. Если в обычных отношениях базовыми считаются мирные отноше117
ния, а война нуждается в специальном правовом оформлении, то здесь
базовым состоянием была именно последняя. Такие отношения, как правило, заканчивались либо постоянным мирным договором, либо (гораздо чаще)- полным подчинением.
Современное международное право не признает ни «превентивные
войны», ни «войны мести», ни борьбу с «историческим врагом», ситуация в античности была сложнее, т.к. ни разрешения, ни запрета на такого рода действия мы не находим. Вероятно, в этом и заключался определенный смысл, когда, не будучи четкими юридическими нормативами, эти войны, в принципе, находили понимание со стороны обыденной бытовой морали30.
5. Говоря о войнах II в. до н.э., следует отметить, что помимо глобальных войн на востоке (II и III Македонские войны, Сирийская война
и подавление восстаний 40-30-х гг.), Рим вел множество войн на севере
и на западе. Это были гораздо менее яркие события, однако этих войн
было больше, они были более затратными требовали больших усилий и
большего числа римских жизней. В 200, 198-196, 194-193, 191, 179, 166160 гг. до н.э. римляне воевали с галлами (Liv., XXXI, 2; 10; 21;
XXXIII,22,2; XXXVI,36-37; XXXIV,22; 46-47; XXXV,4-5; XLI,1; Epit.,46);
в 194, 193, 187, 181-179, 177, 173-172 с лигурами (Liv., XXXIV,56;
XXXV,3; XXXVVI,38; XXXVIII,42; XXXIX,1-2; 20; XL,41; 53;; XLI,12;
XL II,7; 21), истрийцами (XLI, 1-4 ; II), сардами (XLI,9; 12; 16-17), корсами (XLI,16). Не менее тяжелыми были постоянные войны в Испании
(XXXIII,22; XXXIV,10; XXXV,7,6-8; 22; XXXVII, 46, 7-11; XXXIX,21;
42; XXXIX,56; XL,30-32; 39-40; 47-50- Ливий сообщает о войнах в Испании под 197, 195, 193,192, 187, 183, 181-180 и 179 гг.)31.
Ситуация здесь несколько иная. В этих войнах почти ничего не говорится о какой-либо дипломатии или «военном праве», хотя, конечно, и
здесь существовали свои правила, весьма далекие от правил «цивилизованной» войны. Римские источники, естественно, изображали эти войны как агрессию противника, однако, более вероятно, что нападающей
стороной бывали и римляне. Римская армия наступала, иногда этому
предшествовали формальные акции объявления войны, неприятель противопоставлял этому внезапные нападения, обман и засады. Появлялся
________________________
30
Можно привести известную параллель из частного права. Убийство изменившей жены, естественно, считалось уголовным преступлением, но римское общественное мнение обычно становилось на сторону преступника, тем более, что и сам адюльтер стал уголовно наказуемым деянием.
31
Мы рассматриваем только те случаи, для которых сохранился полный текст Ливия.
118
еще один элемент римского имиджа- Рим был не только организатором цивилизованного мира и наследником греческой культуры- он становился непреодолимым форпостом на пути «варварства».
6. Ко времени кризиса конца II и особенно I в. до н.э. в характере
войн, которые вел Рим, происходит ряд изменений. Если войны III-II
вв. до н.э. обычно завершались договорами, при которых противники
римлян сохраняли хотя бы номинальную независимость, то после Третьей Македонской войны (171-168 гг. до н.э.)32 воевавшие с Римом государства или племена, как правило, теряют это качество и, в лучшем
случае, становятся починенными «друзьями и союзниками римского
народа», а у худшем – подданными Рима или его рабами. Серия войн
40-30-х гг. II века до н.э. (II Пуническая, Македонская 148-147 гг., войны в Испании, Ахейская война, подавление восстания Аристоника в Пергаме) привели к появлению новых римских провинций (Македония,
Азия) и расширению испанских провинций. Югуртинская война (113106 гг.) превратила Нумидию в римского вассала, а кимвры и тевтоны
были просто уничтожены и проданы в рабство.
Большие войны I века до н.э., начиная с Первой Митридатовой войны
(89-85 гг.), имеют еще одну особенность – они переходят одна в другую
и продолжаются до тех пор, пока естественное природное препятствие
или сопротивление покоряемых народов не ставили непроходимый барьер на пути победоносной римской армии. Начавшись в западной части
Малой Азии, Третья Митридатова война (75-66 гг.) закончилась у границ
Египта, а жертвами этой войны стали Селевкидское царство и Иудейкое
царство Хасмонеев, не имевшие ни малейшего касательства к ее развязыванию. Начавшиеся на берегах Роны Галльские войны Цезаря закончились в Британии и на северных берегах Рейна, а массированное наступление, производимое при Августе, сделало линию Дуная северной
границей Империи и едва не привело к покорению центральной Европы.
Единственным государством, претендовавшим на сколь-нибудь равные
отношения с Римом, была Парфия, добившаяся этого в тяжелых войнах
50-30-х гг. I века. Впрочем, полного равенства не было и здесь- в «Деяниях» Август неоднократно подчеркивает это превосходство Империи (см.
R.g.D.A.,32-33), а со времен Траяна последняя действительно пытается
добиться «радикального» решения вопроса.
Наконец, происходит постепенное стирание грани между «внешней»
и «внутренней» войной, когда восстание уже покоренных народов со________________________
32
Здесь и далее - до н.э.
119
четалось с вторжением еще непокоренных «внешних варваров». Наиболее ярко это сочетание проявилось в гражданской войне 49-45 гг., в
контексте которой Цезарь решил ряд вопросов внешней политики. Галльские войны (58-50 гг.) стали грандиозной прелюдией к bellum civile,
во время которой и произошел ряд внешнеполитических изменений (подчинение Египта, разгром Фарнака, ставший окончательной чертой, подведенной под Митридатовыми войнами, полное подчинение Нумидийского царства, подавление восстаний в Испании и Иллирике). В I веке
до н.э. в римской идеологии появляется идея глобального «наведения
порядка», когда завоевания стали именоваться «борьбой с пиратами»,
«подавлением провинциального восстания», борьбой с беглыми рабами или включением вассальных царств в состав Империи.
Таким образом, конкретное рассмотрение причин войн Римской республики дает весьма интересную картину. В принципе, и римское право, и римская идеология допускали войну в качестве способа решения
спорных вопросов межгосударственных отношений и «продолжения
политики иными средствами». Римская идеология допускала несколько более расширительное, по сравнению с правом, понимание iusta
causa. Это «расширительное» толкование допускало и «войну мести»,
и возможность «превентивной войны», и борьбу с «историческим противником», и другие аналогичные акции, которые, впрочем, должны
были все-таки получить хоть сколько-нибудь удовлетворительное объяснение с точки зрения этики. Постепенно на место обычной «самообороны» приходят идеи более глобального плана. Рим берет на себя защиту эллинской цивилизации, защиту от варварского мира, борьбу с
пиратами, грабителями и любыми другими нарушителями «нормальной»
жизни и т.п. Все это сливается в единую идею поддержания глобального pax Romana, когда завоеванный римлянами мир приобретал единый
мировой порядок. Это происходит примерно к тому времени, когда Цезарь и Август создали новую сверхдержаву, а Тит Ливий писал свой
фундаментальный исторический труд. В начале последнего автор рассказывает об открытом Ромулом убежище для всех гонимых и неустроенных людей (Liv., I, 8,4), теперь великая держава принимала на себя
эту миссию в глобальном масштабе.
Рим был жестоким обществом, однако именно в его недрах зарождалась идея мировой справедливости.
120
К.Р. Амбарцумян
ФОРМИРОВАНИЕ НОВЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
О ВНУТРИСЕМЕЙНОЙ ГЕНДЕРНОЙ МОДЕЛИ
В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ ВТОРОЙ
ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛЕ XX ВЕКОВ
Гендерные модели «конструируются» обществом (т.е. предписываются
институтами социального контроля и культурными традициями), воспроизводство гендерного сознания поддерживает сложившиеся системы
отношений господства и подчинения, а также разделения труда по гендерному признаку1. Это означает, что формирование гендерной асимметрии, в том числе и внутрисемейной, протекает не только под влиянием традиции, но и в соответствии с социокультурными контекстами.
В историографической традиции вторая половина XIX – начало XX веков ассоциируется с активными модернизационными процессами, которые стремительно меняли экономический, социальный, культурный облик империи. Под влиянием новых контекстов трансформировалась все
стороны семейного быта. Б.Н. Миронов связывает пореформенный период с продолжением и усилением процесса гуманизации нравов в семье2, которая, подразумевает смягчение патриархальности, расширение
прав и свобод женщины в семье.
Конструирование гендерной идентичности в контексте социокультурного пространства России во второй половине XIX – начале XX вв. отличалось противоречивостью, неоднозначностью, переходностью. Традиционно, женщина была подчинена мужчине – сначала отцу, потом мужу.
Законодательно, согласно семейному праву Российской империи, жена
обязана повиноваться своему мужу, как главе семейства, оказывать ему
«всякое угождение как хозяйка дома», «пребывать к нему в любви, почтении и неограниченном послушании». Она не освобождалась от обязанностей по отношению к своим родителям, хотя власть супруга становилась приоритетной3. Мужчина должен был любить свою жену «как собственное свое тело», жить с нею в мире, уважать и защищать её, обес________________________
Репина Л.П. Пол, власть и концепции «разделенных сфер»: от истории женщин
к гендерной истории //Общественные науки и современность. 2000. №4. С. 124.
2
Миронов Б.Н. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи
(XVIII – начало XX вв.): Генезис личности, демократии, семьи, гражданского общества и правового государства. СПб., 2000. С.256.
3
О правах и обязанностях семейственных. Ст. 107 – 108/Свод законов Российской империи. Т.10. Ч. 1. СПб., 1912.
1
121
печивать, в соответствии со своими возможностями, материальное благополучие, «извинять её недостатки и облегчать её немощи»4.
Взаимные обязательства супругов, закрепленные в имперском законодательстве созвучны нормам, отраженным в таком памятнике русской
светской литературы как «Домострой». Супружеская иерархия в дореволюционном семейном праве полностью соответствует домостроевскому, когда жена должна «мужу угодити, и дом свои добре строити и
во всем ему покарятися, и что муж накажет то с любовию приимати и
творити по его наказанию»5. Безусловно, и законодательство, и «Домострой» являют нам идеальные образы, но которые в реальности представлены были хотя бы фрагментарно. Как ни парадоксально, устойчивость гендерных стереотипов во многом зависела от самой женщины,
так как именно она является хранительницей традиций. Культура каждого общества существует благодаря преемственности поколений: все
знания, умения, навыки, формы поведения, традиции и обычаи передаются каждому поколению через воспитание6. Женщина, будучи таким
«передатчиком» (особенно в непривилегированном сословии, где не
было гувернанток), транспортировала из поколения в поколение стереотипы о взаимоотношениях полов в семье.
В данном случае необходимо обратиться к концепту «женственность»,
суть которого в разные периоды человеческого развития рассматривалась далеко не однозначно. Светлый и темный лики женственности проходят через всю историю как зарубежной, так и отечественной культуры7. Отраженное в законодательстве понимание женской сути основано
на снисходительном к ней отношении, восприятии её как существа беспомощного и слабого, которое не может действовать самостоятельно.
Журналист М.Л. Михайлов в середине XIX века отмечал, что среди
множества предрассудков в обществе, существует мнение, что муж должен, быть образователем своей жены, что ум девушки – tabula rasa, на
которой любимый человек может начертить что хочет8. Традиционность
этого стереотипа подтверждается очередным обращением к «Домострою», согласно которому «подобает поучити мужем жен своих, с лю________________________
Там же. Ст. 106.
Домострой /Подг. текста и перевод с древнерус. Д.В.Колесова. СПб., 1998. П. 29.
6
Солодянкина О.Ю. Иностранные гувернантки в России (вторая половина XVIII
– первая половина XIX). М., 2007. С. 9.
7
Кардапольцева В.Н. Женственность как социокультурный конструкт //Вестник Российского университета дружбы народов. Социология. 2005. №1.
8
Михайлов М.Л. Женщины, воспитание и значение в семье и обществе. СПб.,
1903. С. 65.
4
5
122
бовию и благоразсудным наказанием»9. Юрист Н. Соколовский в 1867
году скептически замечал, что закон смотрит на женщину, как на существо, постоянно нуждающееся в нравственной опоре 10. П.М. Лебединский полагал, что большая часть замужних женщин остается на той
ступени развития, на которой их застигло замужество11. Эти авторы критически оценивали положение женщины, осуждали подавление женской индивидуальности, и призывали к изменению существовавшего гендерного порядка. М.Л. Михайлов писал о необходимости открытия свободного доступа к образованию для женщин наравне с мужчинами12.
П.М. Лебединский призывал увеличить число поводов для развода и
преимущество при этом должно быть на стороне женщины13.
В изучаемый период в общественном сознании постепенно формировалось новое понимание женщины и её места в жизни, которое противоречило действующему законодательству. С началом реформ (особенно
судебной) женский вопрос актуализировался на новом уровне. В среде
прогрессивно мыслящей интеллигенции появилась надежда на его решение. Н. Соколовский в 1867 году полагал, что судебная реформа дает
необходимые средства к изменению положения женщины, кроме того,
она будет развивать и поддерживать в обществе осознание этой необходимости14. В 1880 году И. Тарасов, выступая в зале Ярославской думы,
говорил о первостепенной необходимости решения женского вопроса, так
как «изменение общественно-хозяйственных условий привело к осознанию женщинами необходимости работать, поэтому они захотели выйти из
опеки и бесправия»15. В 1909 году в журнале «Союз женщин», как одна
из задач журнала ближайшего будущего, ставилась теоретическая разработка вопросов связанных с улучшением экономического, социального и юридического положения женщины16. В этом же номере был опубликован доклад историка Екатерины Щепкиной, сделанный на первом Всероссийском женском съезде (16 декабря 1908), о положении крестьян________________________
Домострой /Подг. текста и перевод с древнерус. Д.В.Колесова. СПб, 1998. П. 29.
Соколовский Н. Современный быт русской женщины и судебная реформа
(юридические заметки) //Женский вестник. 1867. №9. С. 68.
11
Лебединский П.М. Современное положение замужней женщины. Тифлис, 1896.
С. 18.
12
Михайлов М.Л. Указ. соч.
13
Лебединский П.М. Там же. С. 20.
14
Соколовский Н. Указ. соч. С. 57.
15
Тарасов Н. Об уважении к женщине. Ярославль, 1880. С. 11 – 15.
16
Союз женщин. 1909. Январь. С. 1.
9
10
123
ки. Из него следует, что общая тенденция сельского быта – непризнание
за женщинами каких-либо прав ни в семье, ни в обществе17.
Безусловный интерес в российской публицистике изучаемого периода
представляет женская саморефлексия по этому вопросу. О тяжелом положении слабого пола в семье и обществе много писала журналистка М.К.
Цебрикова, критически оценивающая систему воспитания девочек, подавлявшую их индивидуальность и самобытность18. Писательница Н.А. Лухманова в одной из своих работ писала о недочетах в воспитании, приучавших женщину с раннего детства воспринимать беспомощность и подчиненность как естественное состояние19, что особенно было присуще среднему классу общества, где представление о примерной дочери связано с
«её полным отречением не только от самостоятельных поступков, но и самостоятельных мыслей»20. Серафима Аргамакова описывала женщину, как
рабу и жертву домашней тирании. Одинаково с Н.А. Лухмановой, корень
зла она видела в гендерной специфике воспитательных практик, когда девочки, а потом девушки только и думали о замужестве, как о единственном выходе 21. Рефлексия, отраженная в литературе по этому поводу, особенно женская – это симптом формирования нового гендерного сознания.
Размышления образованных и прогрессивно мыслящих женщин по поводу брака и своего положения в нем зачастую приводили к формированию радикальных для своего времени представлений о так называемом свободном браке. Сторонницей такого союза была М.Л. Вахтина, говорившая
о том, что у представителей обоих полов должен быть выбор как оформить свои отношения: в церкви, у мэра или «своим любящим словом»22.
Автор полагала, что это способ решения проблемы внебрачных детей, облегчения развода и искоренения процветающей проституции.
Общество все больше и больше рефлексировало над гендерными крайностями воспитательных практик. Филолог Е. Будде отмечал, что как бы ни
была воспитана женщина, с детства знает, что в устройстве личного счастья
не свободна: здесь она подчинена воле мужчины 23. Несмотря на активное
________________________
17
Щепкина Е. Труд и здоровье крестьянки (из доклада, прочитанного на первом Всероссийском съезде) //Союз женщин. 1909. Январь. С. 12 – 15.
18
Карченкова Т.А. Женский вопрос в российской публицистике второй половины XIX века. Дис. на соискание ученой степени канд. ист. наук. Омск, 2004.
19
Лухманова Н.А. Недочеты жизни современной женщины. М., 1904. С. 8 – 9.
20
Она же. О положении незамужней дочери в семье. СПб., 1896. С. 2.
21
Аргамакова Серафима. К вопросам этики в современном браке. Полоцк, 1895.
С. 40.
22
Вахтина М.Л. Брачный вопрос в настоящем и будущем. СПб., 1909. С.14.
23
Будде Е. Нравственная личность женщины при современном строе. СПб. –
М., 1906. С. 9.
124
включение женской части населения в общественную и экономическую жизнь
страны, общественное сознание видело представительниц прекрасного пола
беспомощными. Подчиненное положение женщины в таком контексте было
необходимым благом для неё самой же. Она никак не мыслилась вне семьи, индивидуальная реализация была возможна только при исполнении определенных семейных ролей. Деятельность жены, в общепринятом понимании, не выходила за границы, очерченные семейной повседневностью. Таким образом, патриархальность во внутрисемейных отношениях полов, гендерная иерархия семьи покоились на этом понимании женской сути.
Между тем вторая половина XIX века для женского населения Российской империи связана с широкомасштабным «освобождением трудом»24.
Даже у крестьянок появилась возможность ухода в город на заработки. В
этой связи формируется новая женская идентичность, вернее её социальная
составляющая, когда женщина мыслит себя не только женой и матерью. И
многие представительницы прекрасного пола опровергают утверждения о
направленности исключительно на замужество своими биографиями. Как
отмечает, исследователь М.Г. Котовская, появилась возможность зарабатывать свой хлеб собственными руками и одновременно не быть осмеянными и презираемыми в обществе25. В этот же период в обществе активно
обсуждается вопрос о необходимости получения женщинами специального образования. И с 1870 года правительство разрешило открытие высших женских курсов в главных университетских городах.
Безусловно, в сознании обывателя семейные роли женщины превалировали над общественными. В основе отчета о работе Ольгинской гимназии г.Ставрополя в 1864 – 65 годах лежит мысль о первичности будущего семейного предназначения девочки. «Женщина, к какому сословию она не принадлежала – жить ей в семье. Только в семье личность
женщины получает полное осуществление»26. Но при этом необходимость
образования была неоспорима, так как польза просвещенной женщины
для семьи была несомненна, она с большей легкостью сможет переносить все тяготы семейной жизни27. Женское образование первоначально
призвано было воздействовать на её семейное положение.
Со временем женское образование было признано не только полезным,
но и необходимым элементом поступательного развития общества. Но за________________________
Котовская М.Г. Гендерные очерки: история, современность, факты. М., 2004.
С.130.
25
Там же.
26
Ставропольские губернские ведомости. 1865. №38.
27
Там же.
24
125
боты о его структурной организации ложились, как правило, на родителей, на городское и земское самоуправление. Решение вопроса о высшем образовании для женщин затягивалось властями, что придало проблеме политическую подоплеку. Требование равных прав для женщин
было одним из основных в программах почти всех политических партий28.
Активное участие женщины принимали в революционном движении.
После манифеста от 17 октября 1905 года, они начали вести борьбу за
гражданские и политические права, были сформированы женские организации. Важнейшей вехой в женском движении стал I Всероссийский
женский съезд (1908 год). Женщины заявляли о себе в самых разных
сферах медицине, сельском хозяйстве, науке (историк Е. Щепкина, этнограф В. Харузина), Благотворительность стала одним из направлений
реализации женской индивидуальности (например, «Русское женское взаимно-благотворительное общество», в Пятигорске в начале XX века функционировал дамский кружок попечения о бедных детях, находившийся
под попечительством императрицы Александры Федоровны29). Так нарушалось традиционное гендерное распределение между сферами публичного и приватного. Женщина переступила через границу между ними, её
жизненное пространство перестало строго совпадать с семейным.
И это не просто явление столичного порядка. В последней трети XIX
– начале XX веков процессы женской эмансипации протекали на периферии. В провинциальной газете «Северный Кавказ» (1904 год) мы читаем о покинувшей губернский город Ставрополь пианистке Евгении
Гущиной, активно реализовавшей свой талант в Париже и Вене. С огромным успехом она выступила в паре с первым скрипачом Grand Opera
в качестве пианистки и композитора30. Среди архивных материалов мы
встречаем прошение женщины-врача 1-й городской больницы г. Ставрополя М.П. Остроумовой о возмещении расходов за её обучение в
Москве у профессора Снегирева31. Активное участие в революционных
событиях 1905 года в Пятигорске принимала Юлия Петровна Траубе 32.
Чрезвычайно предприимчивыми и активными оказывались многие крестьянки, например, Ефимия Ходунова, направившая в 1897 году про________________________
Журавлева Н.Н. Женское образование в Томской губернии во второй половине
XIX – начале XX вв. Дис. на соискание ученой степени канд. ист. наук. Барнаул, 2005.
29
Устав Пятигорского, Терской области, дамского кружка попечения о бедных
детях/Дети города: Россия (вторая половина XIX – начало XX вв.). Хрестоматия/
Отв. ред. Е.Г. Пономарев. Ставрополь, 2008. С.200.
30
Северный Кавказ. 1903. № 37.
31
ГАСК. Оп.1. Д. 8692. Л. 124.
32
СГМЗ. Ф. 131. Ед. хр. 36.
28
126
шение на имя Ставропольского губернатора, в котором она просила разрешение на открытие дома терпимости в г. Ставрополе33.
Женщина, получившая образование, могла зарабатывать на жизнь репетиторством. В провинциальной прессе можно встретить объявления с
предложением подобного рода услуг: «Девица, окончившая полный курс
гимназии, желает репетировать и подготавливать в учебные заведения»34.
Антонина Кучеровская, племянница И.Д. Попко, просила дядю оплатить
обучение французскому и немецкому языкам с тем, чтобы в дальнейшем
давать платные уроки. Мотивация стремления получить образование проистекала из осознания ответственности за собственное будущее: «Бог знает, как придется жить впереди, может это будет мне как находка»35.
Зачастую общественное мнение, преимущественно мужской части населения, не одобряло такой образ жизни. Автор, подписавшийся как крестьянин М. Воронков, в «Терских ведомостях» в 1905 году высказался крайне
негативно о карьерных устремлениях представительниц прекрасного пола:
«Женщины хотят просто-напросто встать в ряд с мужчинами в равноправность с ними, они не хотят считаться со своей особенной природой, ни с
теми задачами, которые с начала мироздания даны отдельному полу…»36.
Все эти процессы свидетельствуют об изменении женского гендерного самосознания, что влекло за собой конструирование новой гендерной модели внутрисемейных отношений. Процесс этот был весьма
болезненный, сопровождался многочисленными внутрисемейными конфликтами. К.К. Арсеньев отмечает, что жена, страдающая от деспотизма мужа, прибегала к крайним средствам. Приводимая им общероссийская статистика свидетельствует о том, что в 1877 и 78 году среди
женщин, осужденных за убийство 55% – убийцы своих мужей37.
В течение второй половины XIX – начала XX веков государство пыталось адаптировать семейное право к новым реалиям. Власти, вторгаясь в сферу приватного, стремились предотвратить новые внутрисемейные конфликты. Но это были точечные удары, а не выверенная политическая стратегия по разрешению женского вопроса, обострившегося в
новой социокультурной ситуации. С 1873 года решением Гражданского Кассационного Департамента Сената мужу было вменено в обязанность содержание жены, даже если она проживает от него отдельно,
________________________
ГАСК. Ф. 68. Оп. 2. Д. 1978. Л. 44.
Терские ведомости. 1888. №45.
35
ГАСК. Ф.377. Оп.1. Д.40. Л.12.
36
Терские ведомости. 1905. №165.
37
Арсеньев К.К. Разлучение супругов, как необходимый институт брачного права. СПб., 1884. С. 13.
33
34
127
но не по своей вине, например, вследствие нахождения на лечении в
больнице. Это право женщина не утрачивает, если раздельное проживание супругов связано с жестоким обращением со стороны мужчины38. Был сделан ряд послаблений относительно обязанности совместного проживания супругов. По закону 18 июля 1897 года жена лица,
отсутствующего продолжительное количество времени или страдающего
слабоумием, может получить паспорт по распоряжению губернатора или
градоначальника39. Указом Сената в 1899 году предложено крестьянским учреждениям выдавать крестьянкам и мещанкам паспорта, независимо от желания их мужей, которые виновны в жестоком обращении с женами40. Этот процесс – один из признаков трансформации гендерной модели и представлений о ней. Но всех этих мер, в понимании
прогрессивно мыслящей общественности, было недостаточно, так как
кардинально законодательство практически не менялось, невзирая на
очевидную потребность в реформировании семейного права.
Проблема раздельного проживания супругов обсуждалась в среде юристов на протяжении нескольких десятков лет. Сразу нужно отметить то, что
раздельное проживание не означало развод, юристы рассматривали такую
форму семейной жизни как переходный этап к официальному разрыву отношений. В 1884 году адвокат К.К. Арсеньев говорил о разлучении супругов, как о явлении нечуждом ни русскому быту, ни русскому праву, но
постоянно игнорируемом и отвергаемом законодательством41. В 1912 году
по этому поводу на заседании Санкт-Петербургского Юридического общества выступил юрист И.В. Гессен. Он отметил, что за те 30 лет, которые
прошли со дня выступления К.К. Арсеньева, никаких подвижек не произошло42. В этот же период правовед Б.В. Быховский писал, что, несмотря на строгость предписаний, жизнь оказалась сильнее, и даже Сенату пришлось пойти на встречу новым реалиям. В своих решениях по конкретным делам начала XX века он вынужден был признать, что раздельная
жизнь супругов – это факт, с которым нужно считаться и нормировать его43.
Позиция этих авторов отражает, с одной стороны, понимание широким кругом образованной общественности необходимости защиты интересов женщины внутри семьи. С другой стороны, существование объективной ре________________________
Загоровский А.И. Курс семейного права. Одесса, 1902. С. 177 – 178.
Быховский Б.В. Брак и развод. М., 1912. С. 29.
40
Там же.
41
Арсеньев К.К. Указ. соч. С. 11.
42
Гессен И.В. Указ. соч. 1912. С. 4.
43
Быховский Б.В. Указ. соч. М., 1912. С. 41 - 42.
38
39
128
альности, в условиях которой женщина приобрела большую самостоятельность и даже свободу, и могла реализоваться вне семейного пространства.
Постепенно приходило осознание того, что раздельное проживание при неудачном браке гораздо нравственнее, чем совместное.
Государство не совсем устранялось из семейно-брачной сферы, но и глубоко не вникало в суть процессов там протекавших. Прерогатива при решении внутрисемейных проблем традиционно отдавалась церкви. Этот фактор
обуславливал специфику гендерной модели русской семьи. Н. Пирогов писал о формальности и консервативности православной церкви, которая не в
состоянии соответствовать насущным требованиям времени44. Даже в начале века XX века добиться официального развода было по-прежнему крайне
сложно. Юридически зафиксированы следующие поводы к разводу:
1. супружеская измена;
2. лишение одного из супругов всех прав состояния, или ссылка в
Сибирь, с лишением всех особенных прав;
3. безвестное отсутствие одного из супругов45.
В начале XX века на высоком уровне стал решаться вопрос об увеличении законных поводов к разводу. В 1902 году при Синоде по инициативе
обер-прокурора К.П. Победоносцева было образовано Особое Совещание,
призванное решить давно назревшую проблему увеличения количества законных поводов к разводу. В 1903 году был выработан проект положений,
согласно которым брак мог быть расторгнут по следующим причинам:
1. обоюдная супружеская измена;
2. неспособность к половой жизни и деторождению;
3. безвестное отсутствие одного из супругов (срок с пяти лет предложено сократить до трех, что связано с русско-японской войной);
4. психическая болезнь;
5. заболевание сифилисом;
6. жестокое обращение;
7. намеренное оставление одного супруга другим;
8. переход одного из супругов в другую веру (что особенно стало
актуально после указа 17 апреля 1905 года, разрешившего православным принимать другие христианские исповедания)46.
________________________
Пирогов Н. Письмо к баронессе Раден. О Крестовоздвиженской общине сестер милосердия. О женском вопросе/Мужские ответы на женский вопрос в России
(вторая половина XIX – первая треть XX веков). Антология /Сост. В. Успенская.
Тверь, 2005. С. 28 – 35.
45
Канторович Я.А. Законы о браке и разводе. СПб., 1899. С.168.
46
РГИА. Ф. 796. Оп. 445. Д. 417.
44
129
Нововведением была и двойная юрисдикция при рассмотрении дел об
измене и неспособности к супружеской жизни (церковная и светская).
Окончательно признать брак расторгнутым мог только духовный суд.
В 1907 году образовано Особое Совещание из иерархов, представителей Синода, медиков. Многие из церковных иерархов оказали сопротивление, особенно категорично высказались митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний и митрополит Московский и Коломенский Владимир. Последний отметил, что ни с медицинской, ни с
юридической, ни общежитейской точек зрения этот закон не может быть
принят Синодом47. Единственным справедливым основанием признавалось уклонение из православия. Остальные оценивались, как выработанные в соответствии с общежитейской ситуацией и с забвением христианского вероучения. Оба единодушно возражали против пункта о
жестоком обращении. Антоний, критикуя его, отметил, что «жестокое
обращение, как основание к разводу, поставлено опять-таки с забвением заповеди Христа о нерасторжимости брака, о перенесении оскорблений и обид, о терпении, о взаимном прощении согрешений»48.
При этом стоит вспомнить о том, что жертвами домашней тирании в
подавляющем большинстве случаев становились женщина. Брак, согласно
Антонию и христианской этике, это «равенство супругов при необходимом подчинении жены мужу, как главе семьи, обеспечивает им полное
достижение индивидуальной цели, всесторонней (телесной и духовной),
взаимной поддержки, оно только достаточно охраняет честь жены»49. Другие иерархи одобрили проект разработанный Совещанием. Но «против»
оказались два крупнейших и влиятельных митрополита, Антоний и Владимир. Архиепископ Новгородский и Старорусский Гурий признавал
крайность старого законодательства, затрудняющего развод. Но при этом
он призывал не идти на поводу у прихотей супругов, и разводить только
тогда, когда семейная жизнь уже практически не возможна50. Позиция церкви была раскритикована общественностью, а идея законопроекта одобрена. В «Петербургской газете» была опубликована статья, в которой реализации этого законопроекта названа «одним из самых главных запросов жизни». В. Авсеенко, автор статьи, скептически оценивал то, что эта
область остается в ведении Синода и консистории51.
________________________
Там же. Л. 3.
Там же. Л. 7.
49
Там же. Л. 9 об.
50
Там же. Л. 12.
51
Петербургская газета. 1911. 1 мая.
47
48
130
Столичная пресса не была одинока в этом отношении, региональные
газеты критически отнеслись к позиции православной церкви, которая не
вникала в бытовые условия существенно усложнившейся жизни. В 1902
в «Ставропольские губернских ведомостях» со ссылкой на газету «Киевлянин» говорилось, что разлучение супругов не ведет к нарушению
святости брака52. В 1908 году газете «Наш край» отмечалось, что превыше всего Синод поставил формальную сторону брака 53. Неизвестный автор писал: «Мертвые люди не знают живой жизни. Им кажется, что наши
семейные несчастья создаются какими-то происками адвокатов»54. Подобные отзывы свидетельствуют о процессах секуляризации представлений о семье и браке в общественном сознании.
Нерешенность семейного вопроса в начале XX века открыто признавали государственные власти. В 1913 году министр юстиции в своей
объяснительной записке писал о несовершенстве и неполноте российских законов о браке и семье, и ближайшей главной целью он ставил
оздоровление семейного права. В первую очередь предполагалось полностью обновить институт расторжения брака55.
Вопрос обсуждался еще в течение нескольких лет, в 1917 году, в период руководства Временного правительства, снова было созвано Особое
Совещание для решения этой же проблемы. В него вновь вошли церковные деятели, юристы, медики (В.М. Бехтерев, Л.Б. Бертенсон). Специфика работы Совещания в этот период обусловливалась активной позицией
представителей медицины, это объясняет продолжительную дискуссию по
поводу физиологических оснований для развода (неспособность к половой жизни, бесплодие, заболевание сифилисом и проказой). В уже разработанные положения было предложено внести новую статью, о праве требовать развода при противоестественных сексуальных наклонностях другого супруга56. Опять-таки объектом таковых в большинстве таких случаев становилась женщина. Обсуждение интимной жизни супругов в подобном ракурсе, и вынесение в качестве отдельной статьи, косвенно означало
признание за женщиной определенных прав и в сексуальной сфере.
Внимание медицины к сексуальной составляющей брака публичные дискуссии по этому поводу – одни из завоеваний конца XIX – начала XX века.
В этом направлении была очень плодотворна деятельность Л.А. Золотаре________________________
Ставропольские губернские ведомости. 1902. №35.
Наш край. 1908. №51. С.1.
54
Там же.
55
РГИА. Ф. 1405. Оп. 542. Д. 670. Л. 643.
56
РГИА. Ф. 796. Оп. 445. Д. 442. Л. 17.
52
53
131
ва. В 1897 году вышла его работа «Гигиена брака», целиком посвященная проблеме половой жизни в браке. Нестабильность семьи, отклонения в интимной сфере, пренебрежительное отношение к женщине он связывал с распространением проституции. Как полагал автор, по этой причине в глазах мужчины женщина имела рыночную цену (особенно в среде
купцов и мещан)57. Цель, преследуемая Л.А. Золотаревым, проистекала
из стремления способствовать образованию населения в сексуальной
сфере58. В своих работах на различные темы семейно-брачных отношений он подчеркивал значение сексуальных отношений в браке. При этом
призывал к любви и уважению. Необходимым элементом любви Л.А. Золотарев считал сформировавшееся мировоззрение жениха и невесты59.
Полноценная семейная жизнь, в соответствии с его воззрениями, зависит от физиологической и нравственной гармонии. Значение физиологии
в отношениях супругов подчеркивал профессор В. Тарновский60. Согласно позиции обоих авторов, и муж, и жена равноправны в этой сфере.
Оставаясь материально зависимой от мужа, жена в имущественном отношении имела право, на отдельную от него собственность, и ему запрещалось «поступаться имением» жены без доверенности 61. Приданное супруги, имение, приобретенное ею или на её имя во время замужества признавалось её отдельной собственностью62. Жена имела право получать содержание от мужа, но только в том случае если она жила с ним. По закону от 3 июня 1912 года лица женского пола пользуются правом представления63. Согласно имперскому законодательству жена была защищена от
насилия со стороны мужа64. Но и эти нормы на практики регулярно нарушались. В среде крестьянства, тяготевшего больше к обычаю, нежели к
закону, нарушения брачно-семейного законодательства встречались еще
чаще. Нарушалось бесспорное имущественное право жены на приданое.
________________________
Золотарев Л.А. Гигиена брака. М., 1897. С.13.
Золотарев Л.А. Указ. соч. С. 1.
59
Золотарев Л.А. Супружеские измены, их значение и причины. Научно-популярный очерк. М., 1895. С. 26.
60
Тарновский В.М. Половая зрелость, её течение, отклонение и болезни. СПб.,
1891. С. 33.
61
О правах и обязанностях семейственных. Ст. 110, 115/Свод законов Российской империи. Т.10. Ч. 1. СПб., 1912.
62
О правах и обязанностях семейственных. Ст. 110/Свод законов Российской империи. Т.10. Ч. 1. СПб., 1912.
63
Право наследования родственниками по нисходящей степени при отсутствии
непосредственного наследника.
64
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. Ст. 1583 /Свод законов
Российской империи. Т.15. СПб., 1912.
57
58
132
И. Харламов в 1860 году писал о том, что разлучение предполагало раздел имущества. Но жена только в том случае забирала приданое, если выплачивала мужу «столовые деньги» данные им на свадьбу65.
В 1884 году действительный член Юридического общества, К.К. Арсеньев, в докладе, где он доказывал необходимость разрешения раздельного проживания супругов, говорил о распространенном среди крестьян о праве мужа учить жену66. Оно понималось селянами как право на
рукоприкладство. Современники свидетельствуют о случаях, когда крестьянин даже не мыслил о существовании закона, по которому жену
нельзя бить, поэтому избивал нещадно67. Несмотря на наличие законных
способов защиты от насилия, женщина в селе не была ограждена от домашней тирании. Исследователь обычного права крестьян А. Ефименко
писала: «…законодательство проводит такой идеалистический взгляд на
семью, который высоко парит над прозой наших семейных отношений»68.
Первая инстанция, в которую могла обратиться за спасением крестьянка – волостной суд. Но, по свидетельствам современников, волостные судьи дома также жестоко расправлялись со своими женами 69.
Вполне естественно, что крестьянки избегали суда. К.К. Арсеньев отмечал редкость ходатайств о разводе, объясняя это народными взглядами на брак, как нерушимый союз70. В этой среде гуманизация нравов и формирование нового гендерного сознания происходили крайне
медленно и крайне болезненно. Среди крестьянства был самый высокий уровень преступлений «против союза брачного и родственного».
Около 75% их совершалось в крестьянских семьях71. И как выясняется, помимо традиционных семейных ценностей, положение женщины в
крестьянской семье усугубляли юридическая безграмотность и боязнь
ухудшить свое положение жалобой на мужа.
По версии мыслителей начала XX века, в частности П.А. Сорокина,
семья как институт в начале XX века вступила в полосу затяжного кризиса. В социологической его интерпретации, современная ему семья в
большинстве стран переживала перелом. Одним из его симптомов было
________________________
65
Харламов И. Женщины в русской семье (опыт по обычному праву) //Русское
богатство. 1860. Март. С. 57.
66
Арсеньев К.К. Указ. соч. С. 13.
67
Гессен И.В. Раздельное жительство супругов. СПб., 1912. С. 9.
68
Ефименко А. Исследования народной жизни. М., 1984. С.130.
69
Лудмер Я.И. Бабьи стоны. Очерк //Юридический вестник. 1884. №11;12. С.
447 – 446; 659 – 679.
70
Арсеньев К.К. Указ. соч. С. 21.
71
Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 249.
133
ослабление связи между мужем и женой72. Причиной тому стала, вопервых, эмансипация женщин, являющаяся фактором разлагающим семью, во-вторых, превращение брака из религиозного в «цивильный»73.
Сорокин писал, что государство раньше не вмешивалось во внутренний распорядок семьи, за исключением ситуации уголовного порядка.
Семейные отношения находятся в прямой зависимости от доминирующих в обществе ценностей, от нравственного здоровья социума. В отзывах современников распространенной оценкой ситуации стала тревого по
этому поводу. Многие авторы констатируют рост проституции, рост количества больных сифилисом, пьянство, падение нравственности среди подростков. Лев Бертенсон писал, что сифилис назван «русской народной болезнью»74. Одной из причин распространения заболевания были чудовищные масштабы проституции лишенной надлежащего санитарного надзора75.
Л.А. Золотарев отмечал, что по народным воззрениям для женщины мужской алкоголизм не считался пороком, главное, чтобы в состоянии опьянения не бил76. Действие многочисленных комитетов народной трезвости
свидетельствует о масштабности явления. Все эти процессы тоже негативно, и даже деструктивно, влияли на семейные ценности.
Изменение гендерной модели внутрисемейных отношений во второй
половине XIX – начале XX века проходило крайне сложно и болезненно, и не всегда имело позитивные последствия. Семья на рубеже веков
стала являть две крайности от деспотизма до распущенности. Динамика и содержание этого процесса варьировались в зависимости от социальной принадлежности семьи, самые скромные успехи гуманизация
делала в крестьянской среде. В обществе, точнее в среде либерально
настроенной интеллигенции, сформировалось новое представление о
полоролевом взаимодействии в семье, согласно которому женщина должна обладать большими правами и свободой.
Переоценка положения женщины в семье и обществе происходила под
влиянием процесса эмансипации. Отдельные представительницы прекрасного пола конструировали и воспроизводили новые образцы поведения,
________________________
72
Сорокин П.А. Кризис современной семьи (социологический очерк) //Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни. 1916. № 2 – 3. С. 174 – 175.
73
Там же. С. 184.
74
Бертенсон Л. Физические поводы к прекращению брачного союза. Судебномедицинское и правое исследование. Петроград, 1917. С. 101.
75
Тарновский В.М. Сифилистическая семья и её нисходящее положение. Харьков, 1902. С. 70.
76
Золотарев Л.А. Этика брака. Этические задачи брака. Нравственность супружеских отношений. Ответственность родителей перед детьми. М., 1900. С. 25.
134
ранее не практиковавшиеся. Женщина начинала мыслиться как индивидуальность, имеющая во всех сферах жизни такие же права, как и мужчина.
Переоценивалось положение жены в семье, широко обсуждалась необходимость ограждения от деспотизма мужу, и возможности облегчения раздельного проживания и развода, чему церковь оказывала сопротивление.
Представления церковных деятелей и законодательная база переставала соответствовать окружающей действительности, контрастировать
с гендерной моделью, формирующейся в общественном сознании,
власть тоже вынуждена была обратиться к вопросам семьи и брака,
предпринять попытки урегулирования обострившегося женского вопроса. Однако полного реформирования семейно-брачного законодательства так и не произошло. Все действия власти в этом направлении выглядели как полумеры, семейное право имело больше характер морально-нравственных поучений, чем закона. Женский вопрос в изучаемый
период так и не был решен. Этим обстоятельством в последующий период российской истории умело воспользовались большевики.
И.В. Крючков
ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ ДУАЛИСТИЧЕСКОЙ АВСТРИИ В
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОМ ПРОСТРАНСТВЕ РОССИИ НАЧАЛА ХХ В.
До начала ХХ в. в России отсутствовали комплексные исследования, посвященные дуалистической Австрии. Подавляющее число работ было ориентировано на изучение истории славянских народов Цислайтании, прежде
всего, чехов, поляков, украинцев. Значительная часть данных трудов находилось под воздействием славянофильских концепций, что изначально формировало негативный образ Австро-Венгрии, как империи, где национальное угнетение славян стало нормой жизни, а германизаторская политика являлась основным вектором политического развития дуалистической Австрии. Постепенно в российской историографии распространялось мнение о
неизбежности развала империи Габсбургов в целом и дуалистической Австрии в частности под натиском нерешенных национальных проблем. В этом
отношении экономисты, юристы, этнографы и некоторые публицисты были
в меньшей степени подвержены различным идеологическим установкам, что
позволило им добиться больших успехов в изучении дуалистической Австрии в сравнении с профессиональными историками.
Первое крупное исследование по истории дуалистической Австрии
было далеко от серьезных научных дискуссий. Оно отражало реалии второй половины XIX в. и запросы читающей российской публики. В пос135
ледней четверти XIX в. в России и за рубежом, в условиях открытия
новых регионов и народов в отдаленных частях мира, большую популярность приобретает жанр географических и этнографических записок.
За «второй» волной географических открытий следило все образованное общество. Неслучайно, что в России в это время получают популярность такие журналы как «Вокруг света», «Всемирный путешественник»,
«Нива» постоянно публиковавшие географические и этнографические
очерки. Продолжением данной тенденции стало появление огромного числа монографической литературы, выполненной в данном жанре1. Среди
авторов, работавших в этом направлении необходимо выделить Е.Н.Водовозову, авторитетного российского педагога и публициста.
Экономическая история дуалистической Австрии находит отражение
и в работах других российских авторов, их, прежде всего, интересовала кредитно-банковская система страны. Это не было случайным,
практически одновременно Россия и Австро-Венгрия провели денежные реформы, основанные на золотом содержании национальных валют, поэтому россияне стремились изучить австро-венгерский опыт денежной реформы. В данной связи необходимо выделить работы Ю.Т.Жуковского, А.Ф.Биммана, И.И.Кауфмана2. В труде И.И.Кауфмана большое внимание уделялось политической борьбе в Австро-Венгрии вокруг реформы, в частности автор подчеркивал, что за нее активно выступали владельцы ценных бумаг и Венгрия, против, аграрии и Австрия3.
Австрийская экономика заинтересовала известного российского экономиста А.И.Чупрова. Он в своей статье рассмотрел причины и последствия биржевого кризиса 1873 г., сотрясшего основы всего народного
хозяйства Австро-Венгрии. По мнению автора, кризис был спровоцирован биржевыми спекуляциями и неграмотной политикой правительства,
кризис ознаменовал окончание в Австрии политики laisse faire и введение жесткого контроля государства над экономической жизнью общества4.
________________________
См. например: Гельфельд Ф. Земля и ее народы. Т.3. Живописная Европа. СПб.,
1898; Реклю Э. Земля и люди. Всеобщая география. Т. III. Швейцария, Германия и
Австро-Венгрия. СПб., 1878.
2
Жуковский Ю.Т. Деньги и банки. СПб., 1906; Бимман А.Ф. Историческое развитие банков в России и за рубежом с древнейших времен до наших дней. СПб.,
1914; Кауфман И.И. Бумажные деньги в Австрии 1792-1911 гг. (опыт историкостатистического исследования). СПб., 1913.
3
Кауфман И.И. Бумажные деньги в Австрии 1792-1911 гг. (опыт историко-статистического исследования). СПб., 1913. С.124-125.
4
Чупров А.И. Венский биржевой кризис/ Чупров А.И. Речи и статьи. Т.1. М.,
1909. С.78.
1
136
Одновременно М.И.Туган-Барановский подчеркивал, что влияние государства на экономическую жизнь в Австрии не стоит преувеличивать,
свидетельством чего стал впечатляющий рост цен на продовольствие и
товары широкого потребления в Цислайтании в начале ХХ в. Все попытки Австрии решить проблемы за счет увеличения импорта продовольствия
наталкивались на сопротивление венгерских аграриев5.
Социальные проблемы Австрии и развитие в стране рабочего движения получили отражение в статьях П.Теплова и Ф.Капелюша6. В России в годы первой русской революции активно обсуждалась проблема
развития социального страхования рабочих. При этом в стране внимательно относились к изучению австрийского опыта социальной защиты
рабочих7. Ф.Капелюш высоко оценивал успехи социального законодательства Австрии в начале ХХ в. Признавая то, что Австрия явно копировала германский опыт, она пошла по многим параметрам дальше Германии и других стран, в частности введя принцип коллективной ответственности рабочих при распределении страховых взносов и возложив
на бизнес значительную часть страховых выплат8.
В начале ХХ в. в Санкт-Петербурге выходит коллективная монография
«Государственный строй и политические партии в Западной Европе и Североамериканских Соединенных штатах», ставшая классическим исследованием в России политической жизни стран Европы и США на рубеже
XIX-ХХ вв. Очерк, посвященный дуалистической Австрии был подготовлен известным специалистом по Австро-Венгрии, публицистом П.И.Звездичем, к сожалению, незаслуженно забытого современной российской
историографией. П.И.Звездич (Ротенштерн) родился в Одессе в 1868 г.
На рубеже XIX-XX вв. он становится известным в России журналистом
и переводчиком, он помимо всего переводил пьесы зарубежных авторов для Малого театра. П.И.Звездич открыл для российской театральной
публики рецензии венских газет на русскую драматургию и последние
веяния в развитии австрийской культуры9. В 1897 «Одесские новости»
________________________
Туган-Барановский М.И. К лучшему будущему. СПб., 1912. С.90.
П.Т. «Новый курс» и железнодорожники// Образование. 1897. №12. С.196-216;
Капелюш Ф. Цехи и пролетариат. Очерки из истории австрийских рабочих// Русская мысль. 1910. №7. С. 66-94.
7
Страховая компания// Торгово-промышленный Юг. 1913. №19. С.6.
8
Капелюш Ф. Новейшее социальное законодательство// Современный мир. 1911.
№6. С.218-230.
9
Звездич П. На Западе (Из Австрии). Новые течения в искусстве// Образование. 1898. №7-8. С.1-31.
5
6
137
опубликовали статью П.И.Звездича «Антон Чехов перед судом немецкой
критики», вызвавшую большой интерес в российских театральных кругах, где автор анализировал положительные отзывы известного венского театрального критика Р.Штрауса о творчестве А.П.Чехова10.
В 1906-1909 гг. П.И.Звездич являлся парижским корреспондентом «Русских ведомостей», кроме этого журналист активно сотрудничал с «Русским богатством», «Жизнью», «Современным миром» и различными одесскими газетами. П.И.Звездич прекрасно знал не только российскую журналистику, его очерк «Развитие печати в Австрии» стал хрестоматийным в
России, не случайно, что этот очерк вошел в антологию мировой журналистики, изданную в 2001 г.11 К сожалению, судьба П.И.Звездича сложилась трагично. После революции он уезжает в Берлин, а затем в Прагу и в
Ниццу, где он в 1944 г. стал жертвой нацистского террора.
В самом начале своего материала, опубликованном в вышеуказанной коллективной монографии, П.И.Звездич так же подчеркивал вопиющее незнание интеллектуальной элитой России специфики развития
дуалистической Австрии, находившихся под гипнотическим воздействием утверждения «Австро-Венгрия – тюрьма народов» и прочих славянофильских теоретических конструктов12.
П.И.Звездич подробно анализирует австрийскую государственную
идею, не отрицая слабые стороны конституционного строя Австрии на
рубеже XIX-XX вв. Но для него кризис австрийской государственности есть проявление переходного состояния, в истории Австрии их было
несколько, вызванного изменением всей конструкции дуалистической
Австрии. Если традиционно Австрия ориентировалась на решающую
интегративную роль австро-немцев, управлявших отсталыми славянскими и другими народами, то в последней трети XIX в. Цислайтания
формирует новую модель, основанную на паритетном управлении страной всеми народами Австрии, правда в начале ХХ в. этот процесс не
был доведен до логического завершения. «Австрия переживает ныне не
процесс дезаггрегации, а, наоборот, процесс агрегации; что она не разлагается уже, а лишь начинает слагаться, не дезорганизуется, а лишь
организуется, вырабатывает устои своего будущего существования», –
________________________
10
Звездич П. (П.И.Ротенштерн) Антон Чехов перед судом немецкой критики//
Одесские новости. 1897. №4099. 29 сентября.
11
Звездич П.И. Развитие печати в Австрии/ История печати. Антология. Т.II.
М., 2001. С.109-158.
12
Государственный строй и политические партии в Западной Европе и в Североамериканских Соединенных штатах. Т.1. СПб., 1903. С.3.
138
отмечал по данному поводу П.И.Звездич13. Следует подчеркнуть, что в
своих рассуждениях П.И.Звездич постоянно ссылался на К.Каутского,
которого он считал, талантливым и непредвзятым автором, внесшим
большой вклад в изучение Австрии. Кстати, сам К.Каутский так же мало
верил в крах дуалистической Австрии14.
Еще в своей статье, опубликованной в 1897 г. П.И.Звездич отмечал,
что смысл «австрийской государственной идеи» заключался в постепенной децентрализации Австрии с ее трансформацией в союз государств и, по его мнению, Цислайтания в 60-70-е гг. XIX в. вступила на
этот путь. Местные ландтаги и конституции легко можно было взять за
основу при создании такого рода государств. В данное сообщество вполне могла войти Венгрии. При этом П.И.Звездич предполагал, что новое
«среднеевропейское сообщество» будет действовать по принципам дуалистической монархии, но только в расширенном варианте15.
В пылу полемики автор раскритиковал российских консерваторов, на
примере Австрии, показывавших неприемлемость для России парламентаризма. По его мнению, Австрии впервые в мировой истории на парламентской трибуне пришлось решать злободневный для XIX в. «национальный вопрос». П.И.Звездич не сомневался в том, что австрийский парламентаризм пройдет через все тернии и создаст в стране «мирное содружество различных народов»16. Австрийский опыт построения конституционного государства, на взгляд П.И.Звездича, представлял несомненный интерес для многонациональной России, в этом отношении на второй план
отступал пример более развитых мононациональных демократий.
В разделе П.И.Звездича рассматриваются основные политические
проблемы дуалистической Австрии (вопрос о статусе немецкого и чешского языков, борьба федералистского и централистского начал и др.).
Обращает на себя внимание исследование П.И.Звездичем экономического развития дуалистической Австрии, при этом автор опирается на
широкий круг источников, включающий официальные статистической
сборники Австрии, труды известных австрийских экономистов. Пожалуй, в дореволюционной российской историографии, это был лучший
________________________
Государственный строй и политические партии в Западной Европе и в Североамериканских Соединенных штатах. Т.1. СПб., 1903. С.6.
14
Каутский К. Кризис Австрии (язык и нация). Киев, 1905.
15
Звездич П. «Историческая миссия» Австрии// Русское богатство. 1897. №12.
С.138-139.
16
Государственный строй и политические партии в Западной Европе и в Североамериканских Соединенных штатах. Т.1. СПб., 1903. С.9.
13
139
анализ народного хозяйства страны, если не иметь в виду аналитические материалы, публикуемые официальным органом Министерства финансов России «Вестником финансов, промышленности и торговли».
Исследуя органы государственной власти и политические партии Австрии П.И.Звездич избегает идеализации австрийской действительности, он много пишет от реакционно-феодальных тенденциях в развитии
Цислайтании, несправедливости избирательной системы страны17. Еще
в своих статьях на рубеже XIX-XX вв. автор отмечал, что в условиях
острого политического кризиса Австрии, спасение страны заключалось
в ее дальнейшей демократизации, и, прежде всего избирательной системы. Итоги парламентских выборов 1901 г. только укрепили его убежденность в необходимости избирательной реформы в Цислайтании18.
В конце XIX в. автор обратил внимание на весомые изменения в
партийно-политической системе Австрии, связанные с кризисом австрийского либерализма, определявшего облик политической жизни страны в 60-70-е гг. XIX в. Либералы растеряли свой реформаторский дух
и проигнорировали необходимость социальных реформ, что привело к
потери ими значительной части своего электората19. Отчасти эти обстоятельства способствовали кризису младочешского движения. П.И.Звездич видел будущее за австрийской социал-демократией. П.И.Звездич
подробно и основательно проанализировал программы и социальную
базу всех ведущих политических партий Австрии.
П.И.Звездич подробно останавливается на изучении специфики электората народов Австрии, приходя к выводу, что культурная и экономическая отсталость славян, ведет к популярности среди них националистических и популистских партий, представлявших угрозу стабильности
Австрии. Однако по мере их развития эта проблема будет постепенно разрешаться. Культурное и экономическое развитие народов Австрии непременно будет способствовать ее постепенной федерализации, о чем убедительно свидетельствовал пример Богемии20. Одновременно П.И.Звездич видел еще одну сильную сторону государственного строя Австрии.
Он отмечал его незыблемость, что проявлялось уже в том, что, несмотря
________________________
Государственный строй и политические партии в Западной Европе и в Североамериканских Соединенных штатах. Т.1. СПб., 1903. С.43-44.
18
Звездич П.И. Результаты выборов в Австрии//Жизнь. 1901. №4. С.363-390.
19
Звездич П. «Историческая миссия» Австрии// Русское богатство. 1897. №12.
С.133.
20
Звездич П. Торжество чешской национальности и федералистские стремления
в Австрии// Русское богатство. 1897. №9. С.62-78.
17
140
на все катаклизмы, правительство и император не изменили основы либеральной конституции 1867 г.21
В заключении П.И.Звездич подчеркивал невозможность развития Австрии по пути централизма, в тоже время, он не принимал традиционный федерализм, основанный на «исторических правах». При такой модели развития в федеративной Галиции украинцы будут угнетаться поляками, а немецкое меньшинство чехами в Богемии. Выход виделся автору в предоставлении всем народам Австрии полного равноправия и
в проведении внутри Цислайтании границ с максимальным учетом этнического фактора22. Здесь на лицо отход автора от позиции, занятой
им в 1897 г., когда он считал, что коронные области смогут стать основой государств «среднеевропейского сообщества».
Популярность и авторитет П.И.Звездича подкреплялись тем, что именно ему наряду с Леоном Василевским ведущие журналы страны поручали подготовку материалов по тем или иным злободневным проблемам
из жизни дуалистической Австрии. В частности в 1898-1899 гг. на страницах альманаха «Образование» был опубликован цикл статей П.И.Звездича о высшем образовании Австрии, вызвавший большой резонанс в
России23. В 1905 г. он вновь возвращается к данной проблематике24.
В 1906 г. П.И.Звездич приветствовал введение в Австрии всеобщего
избирательного права, видя в этом начало нового этапа в развитии Цислайтании, отмечая внутриавстрийские факторы, способствовавшие проведению реформы. Автор не сомневался в том, что первая русская революция и октябрьский манифест 1905 г. оказали мощное влияние на политические процессы в Австрии, ускорив введение всеобщего избирательного права в стране25. Бурные события в России и развитие в стране
профсоюзов, заставили П.И.Звездича обратить внимание на развитие профессиональных союзов в Австрии и характер их взаимоотношений с политическими партиями. Признавая достижения профсоюзов в Австрии,
в тоже время он подчеркивал, что межнациональные склоки мешали ус________________________
Звездич П. Парламентский кризис в Австрии// Жизнь. 1901. №2. С.243.
Государственный строй и политические партии в Западной Европе и в Североамериканских Соединенных штатах. Т.1. СПб., 1903. С.118.
23
Звездич П.И. Что дает классическое образование? (Мнение профессора Венского университета)// Образование. 1898. №11. С.72-85; №12. С.1-16; 1899. №4. С.1-22.
24
Звездич П. На Западе. Эволюция взглядов на роль университетов. Из университетской жизни Австрии// Образование. 1905. №3. С.100-121.
25
Звездич П. На Западе. Избирательная реформа на австрийском партейтаге//
Образование. 1906. №2. С.137-139.
21
22
141
пешному развитию профсоюзов Цислайтании26. П.И.Звездич не раз бывал в Австрии и хорошо знал не только социально-политические устои
страны, поэтому неслучайно, что именно он выступил в качестве ответственного редактора туристического сборника-путеводителя по Вене27.
Конституционный строй Австрии исследовался многими российскими специалистами, их, прежде всего, интересовала избирательная система Австрии28. В.В.Водовозов и М.А.Рейснер подчеркивали классовый
характер австрийского избирательного права, но особенно, по их мнения, несправедливость избирательной системы страны проявлялась в
Галиции, где власти постоянно прибегали к политике запугивания избирателей и к подтасовке результатов выборов29. В.В.Водовозов, кстати, сын Е.Н.Водовозовой, историк по образованию, постоянно интересовался процессами, происходившими в Австро-Венгрии. В 1897 г. во
время его поездки по Галиции он был арестован полицией за свои репортажи, отправляемые на родину, и выдворен за пределы страны с запретом въезда на территорию империи Габсбургов. Это ему не помешало в 1901 г. под чужим именем вновь посетить Австрию. Следует отметить, что сфера интересов В.В.Водовозова выходили далеко за пределы анализа избирательной системы Цислайтании. На страницах одесских «Южных записок» он постоянно публиковал очерки по текущим
проблемам Австрии, а в «Русском богатстве» поместил интересный и
содержательный материал о политических партиях страны30.
Большой вклад в изучение конституционного права Австрии внес известный российский юрист и либеральный политик В.М.Гессен. Он обратил
внимание на важный парадокс конституционного порядка империи Габсбургов, Франц-Иосиф, имел примерно одинаковые полномочия в обеих
половинах государства, но при этом Австрия являлась «конституционной»,
________________________
26
Звездич П. На Западе. Из Австрии. К вопросу о профессиональных и политических союзах// Образование. 1905. №9. С.94.
27
Вена. Сборник-путеводитель с планом города и планами музеев/ Под ред.
П.Звездича. М., 1914.
28
Новик И.Д. Современные конституции. СПб., 1905; Рейснер М.А. Избирательное право/ Политический строй современного государства. Т.1. СПб., 1905; он
же Основные черты представительства/ Конституционное государство. СПб., 1905.
С.142, 156.
29
Водовозов В.В. Всеобщее избирательное право на Западе. Ростов на Дону,
1905. С.31.
30
Водовозов В.В. Политические партии Австрии. Статистический очерк// Русское богатство. 1898. №9. С.142-160; он же Иностранное обозрение// Южные записки. 1905. №2. С. 55-60 и т.д.
142
а Венгрия «парламентской» монархией, то есть в Австрии император обладал большими полномочиями в сравнении с Венгрией31. В 1918 г. В.М.Гессен издал фундаментальный труд «Основы конституционного права», ставший вершиной развития данной отрасли юриспруденции в дореволюционной России, в нем австрийский материал занял достойное место32.
Неслучайно, что почти все работы по теории государства и права зарубежных стран вышли в свет в годы первой русской революции. Российская общественность в этот период активно занималась, поиском путей конституционных преобразований России, стремясь в зарубежном
опыте найти ориентиры для реформирования своей страны, и опыт Австрии в этом плане представлялся наиболее востребованным в силу схожести развития двух соседних империй. Одной из российских проблем
являлась реформа местного самоуправления. Поэтому материал З.Авалова полностью посвящается анализу системы органов местного самоуправления в дуалистической Австрии. Автор приходил к двум важным
выводам. Первый, широкое самоуправление эффективно только в мононациональных регионах, в поликультурных областях оно становится
источником межнациональной борьбы. Второй, развитие местного самоуправления способствовало национальному возрождению народов
империй33. З.Авалов принадлежал к числу тех исследователей, которые
считали, что Австрия и Австро-Венгрия обречены на развал, хотя автор
допускал возможность постепенной федерализации австрийской половины Дунайской империи.
Большой вклад в изучение дуалистической Австрии внес Л.М.Василевский, земский врач, публицист, поэт, хотя он не получил классического гуманитарного образования, закончив медицинский факультет Харьковского университета. Это не мешало ему увлекаться политическими
проблемами современности34. В 1906 г. Л.М.Василевский издает монографию «Австро-Венгрия. Политический строй и национальные вопросы». Эта была первая в России монография, в которой предпринималась попытка комплексного изучения империи Габсбургов в эпоху дуализма. До этого в стране не было ни одного исследования, где читатель мог получить всестороннюю информацию об истории и современности Австро-Венгрии, за исключением энциклопедических словарей.
________________________
Гессен В.М. Теория правового государства/ Политический строй современного государства. Т.1. СПб., 1905. С.170.
32
Гессен В.М. Основы конституционного строя. Пг., 1918.
33
Авалов З. Областные сеймы/ Конституционное государство. СПб., 1905. С.269, 297.
34
Василевский Л.М. Политические партии на Западе и в России. Ч.1-2. СПб., 1906.
31
143
В своей монографии Л.М.Василевский первом делом развенчал все
сомнения в оценке политического строя Австро-Венгрии. По его мнения дуалистическая империя стала реальной унией Австрии и Венгрии35.
Особое внимание автор уделяет развитию дуалистической Австрии.
Л.М.Василевский приветствовал либеральные реформы, проведенные
в Цислайтании в 60-е гг. XIX в., видя в них образец и для будущего
развития России. Кстати сам момент завершения монографии и ее издания пришелся на 1905-1906 гг., когда в стране во всю бушевала первая русская революция. Она привела к серьезным изменениям конституционного строя России и обострила национальный вопрос в империи
Романовых. Поэтому на основе уникального опыта Австро-Венгрии
Л.М.Василевский стремился показать политическому и интеллектуальному истэблишменту Санкт-Петербурга некоторые ориентиры развития
конституционализма в рамках многонациональной Дунайской империи,
что могло уберечь России от повторения ошибок Вены и Будапешта.
Политический строй дуалистической Австрии у автора вызывал большие симпатии. По его мнению, Цислайтания в отличие от Транслайтании
вступила на путь постепенной федерализации, достигнув на данном поприще больших успехов36. В тоже время, будущее Австрии для автора
было непредсказуемо, австрийский парламентаризм был еще молодым
и слабым, что могло в любой момент привести к ренессансу абсолютизма в Австрии37. К тому же в 1906 г. еще не было очевидно, сможет ли
Австрия решить злободневный национальный вопрос, который стал основной доминантой развития страны на рубеже XIX-XX вв. Таким образом, главной проблемой австрийского парламентаризма в конце XIX
в. – начале ХХ вв., по мнению Л.М.Василевского, являлась ожесточенная борьба между немцами и чехами, развернувшаяся в стенах Рейхсрата, которая парализовала его деятельность, ослабляя позиции парламента
в политической конкуренции с правительством и императором38.
Л.М.Василевский был далек от идеализации политического строя
Австрии, наибольшие нарекания у него вызывала избирательная система страны, основанная на имущественном цензе и куриальном подхо________________________
Василевский Л.М. Австро-Венгрия. Политический
росы. СПб., 1906. С.14.
36
Василевский Л.М. Австро-Венгрия. Политический
росы. СПб., 1906. С.18.
37
Василевский Л.М. Австро-Венгрия. Политический
росы. СПб., 1906. С.52.
38
Василевский Л.М. Австро-Венгрия. Политический
росы. СПб., 1906. С.15.
35
144
строй и национальные вопстрой и национальные вопстрой и национальные вопстрой и национальные воп-
де. Поэтому автор называл избирательную систему Австрии несправедливой и недемократической39. Хотя он и здесь отмечал некоторый прогресс, когда после реформы правительства К.Бадени число избирателей в стране увеличилось с 1,7 млн. чел. до 5,3 млн. чел.
Еще одним негативным следствием избирательной системы Австрии
для Л.М.Василевского являлось структуирование политических партий
по национальному признаку. Прежде всего, автора заинтересовали политические партии наиболее популярные в австро-немецких провинциях. Христианские демократы ориентировались на поддержку крестьянства и мелкой буржуазии, проповедуя антимодернистские и патерналистские принципы. В Немецкой народной партии, Л.М.Василевский,
прежде всего, выделял антисемитизм и стремление вывести из состава
Австрии Галицию, в Немецкой национальной партии проект объединения австро-немецких провинций, Богемии, Моравии и Силезии в единое государственное объединении, что предполагало максимальное ослабление связей Австрии с Венгрией40.
В программе Немецкой национальной партии Л.М.Василевского заинтересовала судьба Галиции, которую австро-немецкие националисты считали обузой Австрии. Они предлагали передать Галицию и Буковину Венгрии или предоставить им полную автономию в рамках Австрии. Л.М.Василевский выразил свою озабоченность за судьбу Галиции, тем более получившей полную автономию. В автономии Галиции автора настораживало одно обстоятельство. Это полная гегемония поляков в политической, экономической и культурной сфере, несмотря на многонациональный характер провинции. Главным объектом национального угнетения в Галиции являлось украинское население,41 поэтому широкая автономия региона без
решения польско-украинского конфликта была обречена.
Историю Галиции, украино-польских взаимоотношений, как и развитие Австрии в целом активно изучал Леон Василевский (далее Л.Василевский, не путать с Л.М.Василевским). Родившись в столице Российской империи и обучаясь в гимназии Санкт-Петербурга в 1893 г.
Л.Василевский в 23 года уезжает во Львов, и поступает на философский факультет местного университета, где он изучает историю. В 1894 г.
________________________
39
Василевский Л.М. Австро-Венгрия. Политический строй и национальные вопросы. СПб., 1906. С.24.
40
Василевский Л.М. Австро-Венгрия. Политический строй и национальные вопросы. СПб., 1906. С.39.
41
Василевский Л.М. Австро-Венгрия. Политический строй и национальные вопросы. СПб., 1906. С.43.
145
Л.Василевский продолжил образование в Пражском университете под
руководством знаменитого профессора Т.Г.Масарика, будущего президента Первой Чехословацкой республики. Уже в Праге он проявил интерес к развитию украинского национального движения в России и в Австрии, он не скрывал своих симпатий к нему. Неслучайно, что в начале
ХХ в. он активно сотрудничал с санкт-петербургским изданием «Украинская жизнь». В последующем Л.Василевский опубликовал ряд интересных работ по украинской проблематике. В дореволюционной России
больше были известны две книги Л.Василевского, «Современная Галиция», речь о которой пойдет ниже и «Современная Польша и ее политические стремления»42. Вершиной политической карьеры Л.Василевского
стала должность министра иностранных дел Польши, он ее занимал с ноября 1918 г. по январь 1919 г. Л.Василевский входил в состав польской
делегации на Версальской мирной конференции43. В 1920-1921 гг. он принимал активное участие в подготовке и заключении Рижского договора
Польши с РСФСР и в демаркации восточной границы Польши.
Статьи Л.Василевского (Плохоцкого) по разнообразным аспектам внутриполитической и внешнеполитической жизни империи Габсбургов постоянно печатались на страницах ведущих изданий России, в том числе
в «Мире Божьем», «Русском богатстве» и «Вестнике Европы». Знание
нескольких языков, в том числе польского и немецкого облегчило Л.Василевскому доступ к периодике Австрии, официальным статистическим
сборникам, другим ценным источникам. Постоянные поездки по различным районам Австрии позволили Л.Василевскому лично ознакомиться с
жизнью народов, населяющих Цислайтанию и завести нужные связи среди
представителей политических, интеллектуальных и деловых кругов страны. Л.Василевский в отличие от подавляющего числа российских исследователей не был подвержен влиянию славянофильских теорий, что
позволяло ему непредвзято подойти к изучению истории и, прежде всего современного положения империи Габсбургов. Значительный резонанс
в России вызвала публикация Л.Василевским цикла статей, посвященного росту культурного уровня и общественной инициативы славян Австрии, что не очень сочеталось с расхожим в России мнением о всеобъемлющем угнетении австрийских славян Дунайской империи44. Один из
________________________
Василевский Л. Современная Польша и ее политические стремления. СПб., 1906.
Зубачевский В.А. Геополитическая ситуация на востоке Центральной Европы
накануне и в период работы Парижской мирной конференции/ Восточная Европы
после «Версаля». М., 2007. С.83-84.
44
Василевский Л. Из культурной жизни мелких народностей// Мир Божий. 1896.
№5. С.142-150; он же Из культурной жизни мелких народностей// Мир Божий. 1896.
42
43
146
данных очерков был посвящен развитию «Общества земледельческих
кружков» в Галиции, являвшегося показателем постепенного роста агрокультуры крестьянского хозяйства в области45.
Необходимо подчеркнуть, что Л.Василевский до 1914 г. считался одним
из ведущих специалистов в России по истории и современности Галиции.
Большим событием в интеллектуальной жизни страны стало появление в
1900 г. монографии Л.Василевского «Современная Галиция». Данная работа имела обширный исторический и этнографический очерки, сразу заинтересовав специалистов и широкий круг читателей. Как и подавляющее
число российских авторов, Л.Василевский признавал, что Галиция находится под полным контролем поляков. Автор ставил вопрос, на чем основывается такое неравенство в положении поляков и украинцев? Во-первых
– это объяснялось экономическим доминированием поляков, их высоким
уровнем культуры и национальной сплоченности. Во-вторых, поляки в Австро-Венгрии стали проправительственной нацией, династия и правительство Австрии постоянно нуждались в поддержке польских депутатов и политиков, поэтому неслучайно, что они постоянно занимали высокое должности в Австрии, включая пост премьер-министра.
Отмечая отличия в положении польской и украинской части населения Галиции, Л.Василевский подчеркивал, что уровень жизни и повседневность польских крестьян мало, чем отличалась от уровня жизни и
повседневности украинских крестьян. Л.Василевский полагал, что между крестьянами, принадлежавшими к различным национальным группам практически не было неприязни, о чем свидетельствовал мирный
характер взаимоотношений между ними и значительное количество смешанных браков. Говоря о вражде между украинцами и поляками, автор констатировал ее социальный контекст (дворянин – поляк, крестьянин – украинец). Конфликт на уровне межнациональной неприязни, обличенной в форму различных интеллектуальных конструктов, был присущ польской элите и развивающейся украинской интеллигенции46.
В своей монографии Л.Василевский поместил интересные этнографические и бытовые очерки из жизни поляков и украинцев различных
районов Галиции. При этом Л.Василевский делал упор на изучении межкультурного диалога украинцев с поляками, и данных этносов с други________________________
№6. С.144-150; он же Из культурной жизни мелких народностей// Мир Божий. 1897.
№4. С.139-146.
45
Василевский Л. Из культурной жизни мелких народностей// Мир Божий. 1896.
№3. С.170-180.
46
Василевский Л.М. Современная Галиция. СПб., 1900. С.61.
147
ми народами Средней Европы. Это выразилось в заимствовании лексики, черт из экономической деятельности и повседневности. Особенно данное явление проявлялось в зонах смешенного проживания народов. Для Л.Василевского в этом плане большой интерес представляли
лемки, имевшие в своем диалекте большое количество польских и словацких слов, лемки традиционно испытывали сильное влияние польской
и словацкой культур. Констатация данного факта не мешало автору прийти к выводу о недоброжелательном отношении к лемкам поляков и большей части украинцев47. У Л.Василевского в Галиции были и свои предпочтения, его восхищали энергия и жизнелюбие гуцул.
По мере роста уровня образования украинцев Галиции, росло их национальное самосознание, они подключались к борьбе за политические права, вызывая недовольство польского правящего класса. Данную тенденцию в украинском национальном движении Л.Василевский
выделял еще в 1898 г. в одной из своих статей, где он анализировал
подготовку к очередным выборам в сейм Галиции. Правда, в ней Л.Василевский отмечал пассивность украинских крестьян на выборах в
сравнении с польским крестьянством, но он был полностью уверен, что
это было временное явление48. Несмотря на сопротивление польской элиты, процесс эмансипации украинцев Галиции для Л.Василевского был
закономерен, что выразилось и в росте их политического веса в жизни
области49. Говоря, об автономии Галиции, Л.Василевский не был склонен преувеличивать ее рамки, полагая, что на этом поприще другие коронные области Австрии добились больших прав.
Повествование Л.Василевского о Галиции не было бы полным без
рассмотрения положения в области еврейского населения, численность
которого постоянно увеличивалась. Евреи Галиции, как и население области в целом страдали от бедности и низкого уровня образования. Положение самой еврейской общины не было стабильным, поэтому евреи, добивавшиеся успеха в бизнесе, культуре, политики стремились
уехать за пределы Галиции или легко подвергались полонизации50. Кроме евреев полонизировались армяне и немцы Галиции. Для Л.Василевского показателем интенсивности данного процесса стало закрытие в
1896 г. Немецкого клуба в Львове51. Однако, это, как правило, была не
________________________
Василевский
Василевский
49
Василевский
50
Василевский
51
Василевский
47
48
Л.М. Современная Галиция. СПб., 1900. С.46.
Л. Из Австрии// Русское богатство. 1898. №8. С.96-98.
Л.М. Современная Галиция. СПб., 1900. С.62.
Л.М. Современная Галиция. СПб., 1900. С.72.
Л.М. Современная Галиция. СПб., 1900. С.85.
148
насильственная, а естественная полонизация, что объяснялось польским
характером политической и интеллектуальной элиты области.
Вторая половина монографии полностью посвящена анализу экономического положения Галиции, специфики действия на ее территории
австрийского социального законодательства, особенностей развития религиозных институтов, образования, периодики, польских и украинских культурно-просветительских обществ. Все эти сведения сопровождаются интересными статистическими данными, представляющими большой интерес и для современных исследователей. Признавая, что Галиция наряду с Далмацией являлась самой отсталой провинцией Австрии,
Л.Василевский, тем не менее, признавал значительные успехи области
в деле развития экономики и культуры в конце XIX в.
Накануне первой мировой войны Л.Василевский по-прежнему активно
занимался исследованием процессов, происходивших в Австрии. Прежде всего, его внимание привлекли введение в Австрии всеобщего избирательного права и работа Рейхсрата, избранного на новой основе.
Он, отмечал, что парламент, избранный в 1907 г. принципиально отличался от «старого» куриального парламента. Австро-немцы потеряли
контроль над Рейхсратом в пользу славян. Более того, он стал дееспособным, в сравнении с прежним, постоянно раздираемым межнациональными склоками52. Во многом успехи нового парламента Л.Василевский связывал с победой на выборах социал-демократов и поражением христианских социалистов, особенно их крах проявился на выборах 1911 г.53 Правда, большинство голосов австро-немцев на выборах 1911 г. ушло в пользу немецких национальных партий, что не могло не волновать автора. Л.Василевский обратил внимание на итоги выборов в чешских землях и в Галиции. В Богемии социал-демократы
противостояли чешскому национальному блоку, объединившему практически все чешские партии, блок победил, но социал-демократы сохранили свои позиции. В Моравии и в Силезии социал-демократам удалось увеличить количество депутатов, а в Моравии социал-демократов
в борьбе с клерикалами поддержали некоторые либеральные чешские
партии54. В Галиции, как всегда не обошлось без массированного административного давления, но выборы в 1911 г. прошли организованно и спокойно в сравнении с выборами 1907 г., а их особенностью стала
________________________
Василевский Л. Обновленный парламент//Русское богатство. 1907. №11. С.67-68.
Василевский Л. Итоги парламентских выборов// Русское богатство. 1911. №7.
С.32-33.
54
Василевский Л. Итоги парламентских выборов// Русское богатство. 1911. №7. С.42.
52
53
149
не острота борьбы между польскими и украинскими кандидатами, а конфронтация между москофилами и украинофилами внутри самого украинского национального движения55. Еще одной проблемой волновавшей
Л.Василевского являлось отношение австрийских социал-демократов к
национальному вопросу56. Этот интерес не был случайным, Л.Василевский был активным членом Польской социалистической партии.
Большим специалистом по всеобщей истории в России являлся
С.Г.Лозинский. Он получил классическое историческое образование,
обучаясь в Киевском, Парижском, Берлинском и Санкт-Петербургском
университетах. В 20-40-е гг. С.Г.Лозинский становится крупным советским ученым в области всеобщей истории. В 1934 г. издается его первый том «Истории папства», принесший ему всесоюзную известность,
затем эта работа не раз переиздавалась, в том числе в наши дни57.
Общероссийскую известность С.Г.Лозинскому в дореволюционной историографии принесли монографии по истории Франции и католической церкви58. В 1907 г. С.Г.Лозинский опубликовал свою монографию «Национальный вопрос и политические партии в Австрии». Она во многом перекликалась с книгой изданной Л.М.Василевским в 1906 г. В отличие от
Л.М.Василевского, С.Г.Лозинский уделил много внимания предыстории заключения дуалистического соглашения 1867 г. Он подробно остановился на
противостоянии двух альтернатив развития Австрийской империи в середине 60-х гг. XIX в. Одна из них воплощала федералистские устремления, а
другая дуализм. Союз австро-немцев, венгров, поляков, наряду с внешним
влиянием в лице Германии предопределили победу дуализма59. При чем поляки в этот союз были привлечены в последний момент, получив полностью под свой контроль Галицию. С.Г.Лозинский подробно останавливается
на анализе политики либеральных правительств Австрии в 60-70- е гг. XIX
в. и причин краха либеральной эры, что ознаменовалось приходом к власти
«консервативно-славянского» правительства Э.Тааффе.
________________________
Василевский Л. Итоги парламентских выборов// Русское богатство. 1911. №7. С.48
Василевский Л. Национальный вопрос и австрийские социалисты// Русское богатство. 1906. №9. С.47-64: он же Объединительные стремления у южных славян
Австро-Венгрии и социализм//Русское богатство. 1910. №1. С.106-117; он же Социализм и национальная ассимиляция//Русское богатство. 1912. №6. С.31-55.
57
Лозинский С.Г. История папства. Т.1. М., 1934.
58
Лозинский С.Г. Дантон. СПб., 1906; он же История Второй французской республики. Киев, 1904; он же Накануне 1848 г. Харьков, 1906; он же История инквизиции в Испании. СПб., 1904 и др.
59
Лозинский С.Г. Национальный вопрос и политические партии в Австрии. М.,
1907. С. 38-39.
55
56
150
Личность Э.Тааффе, потомка древнего ирландского рода, оказавшегося на службе у Габсбургов очень интересовала С.Г.Лозинского. С одной стороны, это было самое продолжительное по времени нахождения у власти австрийское правительство эпохи дуализма, а с другой стороны политика Э.Тааффе являлась политикой компромиссов, в сравнении с без компромиссной борьбой предыдущих либеральных правительств с «темным прошлым» феодальной эпохи. Судьба правительства
Э.Тааффе, по мнению С.Г.Лозинского, во многом зависела от способности решения им чешско-немецкого конфликта в Богемии, принимавшего все большие масштабы из-за нежелания сторон идти на компромиссы друг другу60. Разумные предложения Э.Тааффе не нашли в 1893
г. поддержки среди радикальных чешских и австро-немецких националистов, что привели к его отставке61. Непримиримость сторон проявилась в Каринтии, Крайне и Штирии, где закономерные уступки правительства словенскому населению встретили жесткий отпор со стороны
австро-немецких радикалов. С.Г.Лозинский был уверен в том, что национализм стал в конце XIX – начале ХХ вв. главным препятствием
успешного развития Австрии. Либеральные реформы и политика национальных компромиссов еще больше подогревали экстремизм и ксенофобию среди части населения Австрии, ярким примером того служил австро-немецкий национализм.
Обращение С.Г.Лозинского к данной проблематике не было случайным. Традиционно австро-немцы считались верной опорой династии
Габсбургов и связующим звеном всей Дунайской империи. Кризис самосознания австро-немцев наиболее ярко, по мнению автора, демонстрировал кризис дуалистической Австрии. Это был тревожный симптом,
раскручивавший маховик центробежных сил в Австрии на рубеже XIXХХ вв. С.Г.Лозинский выделял несколько причин радикализации политических настроений австро-немцев. Первая – рост численности еврейского населения Вены и как следствие этого усиление роли евреев
в экономической и культурной жизни Австрии, что вызвало большое
недовольство среди широких слоев австро-немцев и, прежде всего крестьян и представителей среднего класса62. Вторая – политика уступок
________________________
60
Лозинский С.Г. Национальный вопрос и политические партии в Австрии. М.,
1907. С. 47,58.
61
Лозинский С.Г. Национальный вопрос и политические партии в Австрии. М.,
1907. С. 64.
62
Лозинский С.Г. Национальный вопрос и политические партии в Австрии. М.,
1907. С. 50.
151
венграм и славянам, подрывавшая лидирующие позиции австро-немцев в Австро-Венгрии, к их большому недовольству.
Следствием данных процессов в дуалистической Австрии стало развитие антисемитского движения. Однако С.Г.Лозинский призывал не смешивать две противоположные тенденции в австрийском антисемитизме. На
одном его полюсе находилась партия Г.Шенерера, проповедовавшая идею
объединения с Германией австро-немецких и чешских земель, с крайним
расовым антисемитизмом, немецким этническим национализмом, на другом полюсе, самая популярная в стране на рубеже веков партия христианских социалистов во главе с К.Люэгером, сохранявшая верность династии, исповедовавшая католический космополитизм и антииудаизм63.
Здесь допустим некоторое отступление, чтобы подчеркнуть, что в России ан рубеже XIX-XX вв. очень активно интересовались природой антисемитизма в Австрии. Например, в 1898 г. «Новое слово» публикует
статью по данной проблематике П.Теплова. В ней автор раскрывает исторические, экономические и политические предпосылки развития антисемитизма в Австрии, отмечая различия между ведущими течениями
антисемитского движения в Цислайтании64. Этот интерес подогревался
ростом антисемитских настроений в самом российском обществе, поэтому исследователи на зарубежном опыте стремились раскрыть природу и сущность антисемитизма в России и за рубежом.
С.Г.Лозинский в своей монографии подробно рассматривает особенности политики последующих после отставки Э.Тааффе правительств,
отмечая их полную не способность стабилизировать положение в стране в условиях набирающего силу противостояния австро-немцев с чехами, словенцами и итальянцами. Большие надежды современники возлагали на технократический кабинет Э.Кербера (1900-1904 гг.), однако
и его попытки нахождения компромисса потерпели крах65. Столь пристальное внимание С.Г.Лозинского к правительству Э.Кербера не было
случайны. В Австро-Венгрии и за ее пределами Э.Кербер слыл опытным политиком, исповедующим традиционную наднациональную имперскую идею. Многие видели в правительстве Э.Кербера последний шанс
в стабилизации положения в Австрии. Эти надежды подкреплялись со________________________
Лозинский С.Г. Национальный вопрос и политические партии в Австрии. М.,
1907. С. 53.
64
П.Т. Антисемитское движение в Австрии//Новое слово. №8. С.53-67; он же
Антисемитское движение в Австрии// Новое слово. 1898. №9. С.31-47.
65
Лозинский С.Г. Национальный вопрос и политические партии в Австрии. М.,
1907. С. 77-80.
63
152
ставом нового правительства, куда вошли опытные чиновники и представители науки, в частности должность министра финансов в кабинете Э.Кербера занял известный австрийский экономист и представитель
«австрийской экономической школы» Е.Бем-Баверк.
На момент издания книги в Австрии еще не было введено всеобщее
избирательное право. Это произошло почти одновременно с ее появление в книжных магазинах России. Однако С.Г.Лозинский не сомневался
в том, что все правительства Австрии в начале ХХ в., вне зависимости
от политических ориентиров и партийно-политической принадлежности, уверенно готовили страну к введению всеобщего избирательного
права. По мнению С.Г.Лозинского это был единственный шанс, хотя и
рискованный по выводу Австрии из острого политического кризиса.
В заключении своей монографии С.Г.Лозинский делал вывод о том,
что после смерти императора Франца-Иосифа история Австро-Венгрии
не закончится66. Здесь автор полемизировал с устоявшейся в России
точкой зрения, согласно которой после смерти Франца-Иосифа Дунайскую империю ждал неминуемый крах. Историческая перспектива империи Габсбургов, по мнению автора, заключалась в постепенном переходе империи от принципа союза государств и провинций к созданию этнических автономий в рамках Дунайской империи. Весьма примечательно, что когда Н.И.Кареев в своей «Истории Западной Европы»
давал обширный список литературы, рекомендуемой им для изучения
Австро-Венгрии, то в нем оказалась всего одна работа русского автора, и это был С.Г. Лозинский с его «Национальным вопросом…».
В России сравнительно мало уделялось внимания положению хорватов Австрии, в данной связи у всех на слуху была борьба Триединого
королевства за свои права с Будапештом. Поэтому в литературе доминировали очерки, посвященные истории и современности хорватов, проживавших на территории Венгрии. Некоторым исключением в данной связи стала книга А.Л.Липовского. В ней также преобладает информация об
экономическом, политическом и культурном развитии Триединого королевства. В тоже время автор создает ряд сюжетов о жизни хорватов Далмации и Истрии. По его мнению, хорваты Австрии были, невзирая на границы, тесно связаны с Хорватией и Славонией, добиваясь присоединения Далмации к Триединому королевству. Автор в качестве первопричин, способствовавших развитию национального самосознания хорватов,
выделял Великую французскую революцию, реформы Иосифа II, и вве________________________
Лозинский С.Г. Национальный вопрос и политические партии в Австрии. М.,
1907. С. 82.
66
153
дение венгерского языка в качестве государственного в Венгрии. В Далмации проживало значительное число православных сербов, поэтому
А.Л.Липовский рассматривает положение сербов Далмации, по его мнению, сербы, впервые добиваются улучшения своего положения в области после ее оккупации Наполеоном, создавшим православную епархию67.
Хорваты и сербы Далмации и Истрии смогли частично воспользоваться
плодами либерализации Австрии. В тоже время на взгляд автора жесточайшая бедность местного населения, как хорватов, так и сербов (Далмация, наряду с Галицией принадлежали к числу наименее развитых коронных областей Австрии – прим. И.К.) и борьба сербов, хорватов с итальянской элитой за свои права дестабилизировали ситуацию в Далмации.
А.Л.Липовский признавал, что особенно тяжело бороться с романизацией южным славянам пришлось в Триесте.
В 1909-1910 гг. в России выходят два обобщающих труда по всеобщей истории, подготовленных профессиональными историками и ставших событием в развитии российской дореволюционной историографии.
Первый труд включал дополнения, сделанные профессором Киевского
университета П.Н.Ардашевым к лекциям М.Н.Петрова. Личность самого
Н.П.Ардашева очень примечательна, что не могло не отразиться на его
научной позиции, он являлся членом Киевского клуба русских националистов. В дополнениях П.Н.Ардашева дуалистической Австрии посвящается всего пять страниц, на которых помещается вся история Цислайтании с 1867 по 1909 гг. Данный краткий очерк охватывал ряд политических событий из жизни страны, включая чешско-немецкий конфликт и введение всеобщего избирательного права. Этот очерк интересен примечаниями, в которых автор выразил свое отношение к этнониму «русин»,
назвав его выдумкой группы интеллектуалов и австрийских бюрократов,
стремившихся таким образом сконструировать отдельную нацию и оторвать «русских» галичан от остального части русского народа68. П.Н.Ардашев отмечал рост центростремительных сил в Австрии, особенно после введения всеобщего избирательного права. Данное обстоятельство на
ряду со стремлением австро-немцев объединиться с Германией делало
Австрию, как и всю империю Габсбургов нежизнеспособными.
Вторая работа включала две части шестого тома «Истории Западной
Европы в новое время», опубликованного профессором Н.И.Кареевым.
При создании своей «австро-венгерской истории» Н.И.Кареев показал
________________________
Липовский А.Л. Хорваты. СПб., 1900. С. 109-110.
Ардашев П.Н. Дополнения к лекциям по всемирной истории М.Н.Петрова.
Т.V. Ч.1. СПб., 1910. С. 172-173.
67
68
154
прекрасное знание трудов австро-немецких, чешских, польских, германских и французских историков, политиков, юристов. В первой части тома
Н.И.Кареев рассматривает развитие дуалистической Австрии в конце 6070-е гг. XIX в. По его мнению, несмотря на то, что у империи был один
монарх, Австрия и Венгрия имели различную историю, уровень развития и отношение к будущему империи Габсбургов69. Все это наложило
отпечаток на последующее развитие дуалистической Австрии. Н.И.Кареев склонялся к тому, что после 1867 г. Австрия, по сути, стала федеративным государством, в качестве субъектов федерации выступали отдельные земли. Правда, их границы не совпадали с этнической картой Цислайтании, что породило острые «национальные вопросы». Этот парадокс
для Н.И.Кареева стал главной проблемой развития дуалистической Австрии. В конце 60-х-70-е гг. страной управляли либералы-централисты,
что привело к их острому конфликту с чехами и поляками. Ценой ряда
уступок либералам удалось добиться расположения поляков, позволившего правительству получить зыбкое большинство в парламенте.
Н.И.Кареев скрупулезно рассматривал развитие ситуации в Богемии
и Галиции, полагая, что от решения острых межнациональных конфликтов в данных областях во многом зависела судьба самой Австрии. Галицию на взгляд ученого вполне можно было разделить на два субъекта Цислайтании: украинскую Восточную Галицию со столицей во Львове, несмотря на численное доминирование в городе поляков и евреев и
Западную (польскую) Галицию со столицею в Кракове. Однако Богемию по такому принципу не удастся разделись из-за наличия значительного числа районов со смешенным составом населения70. Раздел Галиции для Н.И.Кареева был вполне реален.
На примере Галиции и Богемии Н.И.Кареев выделял две модели внутренней политики Австрии. Галицию Вена отдала под полный контроль
поляков, как только те заявили о своей лояльности. Правящие круги
Австрии доверяли полякам, зная об их русофобстве и пренебрежении
к панславистскому движению, к тому же в Галиции немцы составляли
незначительную часть населения71. Чехам Богемии, наоборот, не доверяли, видя в них рассадник панславизма и русофильства. К тому же
Вена вынуждена была учитывать мнение многочисленного немецкого
меньшинства в Богемии. Поэтому в данном регионе политика не была
________________________
Кареев Н.И. История Западной Европы в новое время. Т. VI. Ч.1. СПб., 1909. С.357.
Кареев Н.И. История Западной Европы в новое время. Т. VI. Ч.1. СПб., 1909.
С.373-374.
71
Кареев Н.И. История Западной Европы в новое время. Т. VI. Ч.1. СПб., 1909. С.384.
69
70
155
столь прямолинейной как в Галиции, правительство стремилось найти
некую «золотую середину», устраивавшую как чехов, так и немцев.
Анализирую Австрии рубежа XIX-ХХ вв. Н.И.Кареев приходил к ряду
выводов. Первый – это то, что политический конфликт полностью парализовал работу Рейхсрата, и привел австрийский конституционализм
к глубокому кризису. Второй – политика уступок славянам способствовала развитию пангерманизма и антисемитизма, наибольшую опасность
для Габсбургов представлял пангерманизм72. Третий – политический
коллапс в Австрии ослаблял ее позиции в диалоге с Венгрией.
Н.И.Кареев рассматривая чешско-немецкий конфликт в начале ХХ в.
отметил очень важный момент, все большее число чешских политических
сил отходила от теории «исторических прав» королевства Св. Вацлава, на
чем традиционно базировался чешский вариант триализма, в значительной
степени ориентируясь на федерализацию Австрии по этническому принципу, с созданием содружества полноправных народов. Данный факт укреплял веру многих сторонников династии Габсбургов в возможность мирной трансформации Австрии в новое государственное образование. В Галиции польская элита стояла на консервативных принципах, отказываясь в
отличие от чехов гибко реагировать на реалии начала ХХ в. и идти на существенные уступки украинцам73. Н.И.Кареев уходил от ответа на вопрос
о будущем Австрии, полностью сосредоточившись на анализе важнейших
событий из истории и современности Австро-Венгрии.
Спектр проблем, поднимаемых российскими авторами на рубеже XIX
– ХХ вв. при исследовании дуалистической Австрии выходил далеко за
пределы политической и экономической истории. Большое внимание в России уделялось изучению австрийской системы начального и среднего образования, достигшей к первой мировой войны значительных результатов,
неслучайно, что Австрии по уровню грамотности населения существенно
обходила Россию. Еще со времен Екатерины II, когда в России была проведена образовательная реформа по «австрийскому образцу», в стране стали проявлять значительный интерес к организации образования в Австрии,
и этот интерес сохранялся вплоть до первой мировой войны74.
Большую роль в изучении зарубежного опыта организации образования в России играла Е.Балабанова. С целью изучения австрийского опыта
она приезжала в Вену. Е.Балабанова в Австрии стала свидетелем борьбы
________________________
Кареев Н.И. История Западной Европы в новое время. Т. VI. Ч.2. СПб., 1910. С.317.
Кареев Н.И. История Западной Европы в новое время. Т. VI. Ч.2. СПб., 1909. С.330.
74
Алексеева Е.В. Диффузии европейских инноваций в России (XVIII – начало
ХХ в.). М., 2007. С. 310-311.
72
73
156
вокруг образовательного законодательства сторонников светской школы
с клерикалами. Е.Балабанова не сомневалось в том, что светский характер австрийской школы является залогом дальнейшего ее позитивного развития75. Она с большим воодушевлением отнеслась к отмене обязательного изучения греческого языка в Австрии, явно рассчитывая на такую меру
в России. Другим непосредственным исследователем австрийской и венгерской системы образования была О.Матафтина, которая для этой цели
специально совершила поездку в Вену и в Будапешт. Она постоянно сравнивала состояние школ и гимназий Австрии и Венгрии с российскими учебными заведениями и сравнения получались не в пользу России76.
В 1899 г. в Журнале Министерства народного просвещения была опубликована статья Е.Ковелевского, где автор рассматривал развитие образования в Австрии во второй половине XIX в., причем автор не скрывал
своего восхищения организацией школьной системы в Австрии, рассматривая все ее ступени. По мнению автора, кроме усилий правительства, залог успеха австрийской системы образования заключался в победе светских принципов над клерикализмом и в активной роли общественной инициативы в деле развития образования. Кроме этого Е.Ковалевский изучал
опыт преподавания истории в австрийских школах, находя много ценного
в нем для России77. Признавая достижения австрийского образования и
во многом соглашаясь с предыдущими авторами, Н.Караваев остановился на его проблемах, в частности трудностях развития образования у славян, особенно в Галиции и в Буковине, однако и здесь автор отмечал значительный прогресс в конце XIX – начале ХХ вв.78
Следовательно, российская дореволюционная историография, юриспруденция, экономическая наука в начале ХХ в. внесли значительный вклад
в изучение дуалистической Австрии. При этом практически все авторы,
довольно плодотворно работавшие над данной проблематикой, не были
связаны со славянофильскими кругами страны, что самым положительным образом сказалось на результатах их работы. В сравнении с дуалистической Венгрией Австрия у них вызывала большие симпатии, как страны
________________________
75
Балабанова Е. Борьба католического духовенства и светской власти за австрийскую народную школу// Образование. 1892. №4. С.339-347.
76
Матафтина О. Из Пешта в Вену (педагогические заметки)// Образование. 1895.
№4. С.324-342.
77
Ковалевский Е. Что дало Австрии по народному образованию 50-ти летие царствование императора Франца-Иосифа// Журнал Министерства народного просвещения. 1899. №CCCXXII. С.80.
78
Караваев Н. Сорок лет австрийской всеобщей народной школы// Современный мир. 1910. №5. С.16-38.
157
вступившая на путь федерализации и предоставившая всем народам Цислайтании широкие свободы, даже украинцы Галиции, несмотря на всю
тяжесть положения, постепенно смогли воспользоваться демократическими правами для отстаивания своих интересов.
В тоже время российские авторы не идеализировали политический
строй Цислайтании, отмечая слабые стороны австрийского конституционализма, при этом все они приветствовали введение в Австрии в 1906
г. всеобщего избирательного права, рассматривая его в качестве промежуточного этапа на пути создания содружества народов Австрии.
Дальновидные исследователи понимали, что коронные земли не могли
выступить в качестве субъектов австрийской демократической федерации, признавая необходимость учитывать этнический состав населения
при создании новой конфигурации коронных областей.
Самую большую опасность для дуалистической Австрии представляли межнациональные трения, особенно чешско-немецкий конфликт.
Это давало основание многим авторам говорить о неизбежном крахе
Австрии. Более того, было очевидно, что обострение национальных споров во многом было связано с демократизацией страны и введением в
ней полномасштабной конституционной монархии. Поэтому российские
консерваторы, подчеркивая австрийский опыт, настаивали на неприемлемости для России парламентаризма. С ними в корне не были согласны, отмеченные в данном материале либеральные авторы, не сомневавшиеся в том, что межнациональные склоки в Австрии являлись одним
из побочных элементов либерализма. Цислайтания стала испытательным
полигоном в мире, где национальный вопрос решался на парламентской трибуне. Большинство российских авторов, было уверено в том,
что со временем Австрии сможет решить национальный вопрос. Все это
делала австрийский опыт очень ценным для российской многонациональной монархии. В данной связи не случаен рост интереса к дуалистической Австрии в годы первой русской революции, когда Россия вступила на путь политических реформ.
Таким образом, дуалистическая Австрия воспринималась значительной частью российских интеллектуалов, не как дряхлеющая часть империи Габсбургов, обреченная на крах, а как вполне жизнеспособное
государство, имеющее значительный запас прочности и перспективы
дальнейшего развития, при этом по многим параметрам опередившее в
своем развитии Россию.
158
С.М. Смагина
ЛИБЕРАЛЬНАЯ РОССИЙСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ 20-Х ГОДОВ ХХ
ВЕКА: ИДЕОЛОГИЯ ЦЕНТРИЗМА И ЕЁ НОСИТЕЛИ
На современном этапе развития профессиональной историографии историкам удалось не только углубить процесс конструирования объяснительных моделей прошлого, но и шире взглянуть на некоторые факты и
события, рассматривая интеллектуальную, в первую очередь, партийнополитическую состязательность оценок их участников как важное условие обновления доктрин и идеологий, тактических установок и предполагаемой социально-политической практики. Это наглядно демонстрирует опыт российской политической эмиграции 20-х годов ХХ столетия.
В центре внимания её лидеров и идеологов в первую очередь был российский политический излом, связанный с потрясениями 1917 г. и последующих лет. Очевидно, что разрыв преемственности в историческом
развитии (революция) бывает неизбежен, но тем более важной становилась разработка механизма его компенсации, возвращения общества в
состояние динамического равновесия, выведения его из тупика модернизационного цикла. Русское политическое зарубежье 20-х годов в лице
своих идеологов ставило эту задачу, пытаясь найти формулу социального прогресса для будущей России, опосредованную той или иной интерпретацией ее исторического опыта. И, сколь бы странным это не казалось, именно в эмиграции, заявив о крушении привычного варианта «целого политико-общественного миросозерцания»1 – либерализма, многие
либералы из «кабинетных» ученых превращались в политиков, усиливая
адресность своих платформ и корректируя их содержание.
Актуализирует проблему и то обстоятельство, что партийно-политическая палитра современной России и поиски ее «составителями» консолидирующих общество программ, в известном смысле, могут быть
корреспондированы с отдельными сегментами российской политической эмиграции тех лет и их обоснованием национальной идентичности
постбольшевистской России.
По ряду причин в центре российской политической эмиграции оказались именно либералы в лице конституционных демократов и близких к ним кругов. И это неслучайно, ибо, прежде всего, социализм и
его идеологи из-за большевистских экспериментов в оставленной Рос________________________
1
Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. 19231933 гг. М., 1999. Т.6. Кн. 2. С. 133.
159
сии, в известном смысле, потеряли кредит доверия и в какой-то степени утратили свои позиции; во-вторых, либералы были носителями идеологии, которая исторически возникла как учение, осмысливавшее в
первую очередь конфликтные ситуации, а также раскрывавшее опасность реализации примитивного участия масс в социальных конфликтах2. В-третьих, российские либералы имели, хотя и небольшой, но всетаки опыт пребывания в статусе «правительственной» партии в короткий отрезок времени между Февралем и Октябрем, стремясь воплотить
в жизнь идеи «либерального демократического строя» и попытавшись
заручиться поддержкой умеренных социалистов в рамках трёх коалиционных правительств, делая первые шаги политического блокирования. В-четвертых, не последнюю роль играло и то обстоятельство, что
именно кадеты были той партией в составе российской образованной
элиты, в которой находились личности, имевшие большой политический авторитет и в значительной степени, сохранившие его даже после
всех «южных опытов» периода гражданской войны. Эмиграция дифференцировалась зачастую не по платформам, программам и декларациям, а «по людям», которых привыкли «глубоко ценить». И, наконец,
либерализм большинством его носителей продолжал восприниматься
как своего рода индикатор состояния общества с его стремлением, с
одной стороны, к изменениям в лучшую сторону, с другой – неприятием крайних методов исторического действия. Отсюда проистекало постоянное изменение форм либеральной идеологии и даже некоторых её
содержательных параметров и одновременно постоянное возрождение
её сущностных элементов. Последнее обстоятельство в эмиграции наглядно демонстрировали российские либералы, расслаиваясь по ценностным предпочтениям в трактовке концептуальных идей.
Определённая часть российской либеральной эмиграции объединилась
вокруг П.Н. Милюкова, сформулировавшего в декабре 1920 г. в Записке «Что делать после Крымской катастрофы?» идею пересмотра старых «интеллигентских лозунгов и доктрин»3, изложившего содержание
так называемой «новой тактики». Она предполагала глубокий поворот
кадетской партии по отношению к предыдущему периоду военной борьбы, а также «возвращение» к её мировоззренческим и идеологическим
истокам на уровне признания «завоеваний Февральской революции» с
________________________
Модели общественного переустройства России. ХХ век./ Отв. ред. В.В. Шелохаев. М., 2004. С. 20.
3
Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. Май
1920-июнь 1921 гг. М., 1996. Т.4. С. 76-85.
2
160
одновременным обогащением «новой» теоретической сущности кадетизма на основе приобретённого опыта4. На практике это предполагало
создание «общего фронта» с умеренными социалистами, в частности
эсерами, в рамках созванного в начале января 1921 г. совещания членов Учредительного собрания, в социальном прогнозировании – признание, кстати, вошедшее впервые в теоретический багаж российского
либерализма, возможности превращения постбольшевистской России
в демократическую федеративную республику. Заключил «Записку»
Милюков выражением надежды на то, что удастся добиться соглашения «разных оттенков партийной мысли» в этот важный момент.
Однако данным надеждам не суждено было сбыться. «Записка» единогласно была принята только Парижской кадетской группой, в других
же группах (Константинопольской, Берлинской, Софийской и т.д.) реакция оказалась негативной. Последнее подтвердило и специально собранное совещание членов Центрального комитета кадетской партии,
проходившее с 26 мая по 2 июня 1921 г. в Париже и рассмотревшее в
качестве главного вопроса новую тактику П.Н. Милюкова. Большинство присутствовавших (9 против 7-и) не поддержали «новую тактику», констатировав, что «правильная тактика» могла быть установлена
лишь тогда, когда между партией и Россией в предстоящей борьбе за
демократическую государственность и за восстановление на родине основ свободы и права будет установлена «живая связь»5. «Разногласия
по существу», – констатировалось позднее Парижской кадетской группой на заседаниях, проходивших с 7 по 21 июля 1921 года. Завершились они уходом П.Н. Милюкова и его сторонников (в количестве 22
человек из общего числа её членов в количестве 89 человек), которые
отныне образовали Парижскую группу новой тактики (в августе переименованную в Парижскую демократическую группу) партии народной
свободы. Анализируя всё произошедшее, П.Н. Милюков в своих многочисленных статьях, помещённых в эти дни в газете «Последние новости», настаивал на том, что раскол был результатом не тактических,
а программных расхождений, и приветствовал выявление «каждой
партийной группировкой своего политического лица»6.
Характерно, что прошедшее совещание и разгоравшаяся полемика имели
одно положительное значение: они способствовали дальнейшей дифферен________________________
Там же. С. 42.
Там же. С. 467.
6
Милюков П.Н. Для историка // Последние новости. 1921. 29 июля. №393.
4
5
161
циации в рядах либералов и в частности – появлению группы кадетов-центристов (Н.И. Астров, кн. В.А. Оболенский, А.В. Маклецов, П.П. Юренев,
С.В. Панина, И.И. Петрункевич, Н.В. Тесленко и др.). Как заметил член
Парижской группы партии народной свободы либерал-консерватор А.В.
Карташев, Милюков, своим расколом сделавший «актуальным» левый сектор кадетов, подбодрил «нашу правую актуальность…», «центристы» же
предложили «третье сепарирование», чтобы развиваться «без помех»7.
Самоопределение либералов-центристов не было одномоментным актом, как, впрочем, и оформление их теоретической платформы. Ещё на
совещании членов Центрального комитета партии народной свободы (26
мая – 2 июня 1921 г.) Н.И. Астров стал одним из главных оппонентов
Милюкова, противопоставив его докладу собственную записку с поправками к «новой тактике». Николай Иванович Астров, будучи одним
из основателей и активных деятелей конституционно-демократической
партии, пользовался заслуженным авторитетом среди её членов. В августе-сентябре 1915 г. участвовал в подготовке программы Прогрессивного блока; в марте 1917 г. был избран Московским городским главой (до июня 1917 г.); в мае 1918 г. вошёл в Национальный центр, был
его представителем в «Союзе возрождения России», объединившем кадетов и представителей социалистов (эсеров, энесов и т.д.). По поручению Национального центра выехал на юг России для переговоров с
руководством Добровольческой армии, по приглашению генерала А.И.
Деникина вошёл в состав Особого совещания, заняв пост председателя комиссии по формированию гражданского правительства. В марте
1919 г. подготовил декларацию по аграрному вопросу, допускавшую
отчуждение части помещичьей земли в пользу крестьян при посредничестве государства. Со временем стал выступать за изменение диктаторского военно-политического курса, был инициатором роспуска Особого совещания8. Первоначально активно поддержал П.Н. Милюкова,
эмигрировав в 1920 г., однако не принял его «новую тактику».
На совещании членов ЦК кадетской партии (26 мая – 2 июня 1921
г.) Н.И. Астров в своих поправках к докладу Милюкова особо подчеркнул значимость либеральной идеи правового государства, как идеи
«ценности личности в государстве», и обозначил роль кадетской партии
вплоть до большевистского переворота как единственной в России орга________________________
Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. 19231933 гг. Т. 6. Кн.2. С. 28-289.
8
Думова Н.Г. Кадетская партия в период первой мировой войне и Февральской
революции. М., 1988.
7
162
низации – носительницы этой идеи. Н.И. Астров назвал «народившееся» в эмиграции Учредительное собрание «случайным сочетанием лиц»,
лишённых связей с Россией и не создавших никакого объединения, никаких новых методов борьбы с большевиками. Призвав партию занять
самостоятельное место и не метаться из стороны в сторону, «от генералов русской армии к генералам от социализма», Астров предрёк неизбежность «крушения дискредитированных социалистических доктрин»9.
Также упрекнул он Милюкова и его единомышленников в неуважении
к русской армии и отречении от движения, в своё время при всех его
недостатках «исторически и психологически» неизбежного. Однако одновременно он предупредил о необходимости отказа от всяких попыток, связанных с интервенцией, вооружённой борьбой и т.д.
В известном смысле, это была программа будущей центристской группы, одним из организаторов которой со временем стал Н.И. Астров.
Позиция Астрова отличалась от позиции правых кадетов, которые, по
словам поддерживавшего его В.А. Оболенского, продолжали ориентироваться на тех, кто не переставал «бряцать оружием»10. О том, что кадетская партия и тогда, когда «находилась в военном обозе недаровитых русских генералов, лавров не обрела», – напомнил собравшимся
и другой кадет, впоследствии близкий к центристам Б.Э. Нольде, призвавший не столько говорить о прошлом, сколько попытаться дать «диагноз будущего»11. Он же подчеркнул, что на новом этапе партия должна совместить в себе как бы три ипостаси: буржуазную, конституционную и одновременно крестьянскую, и в этом направлении необходима была выработка «определённой идеологии и программы».
Таким образом, прежде всего уточнение своей позиции у «центристов» наметилось в ключевом вопросе отношения к вооружённой борьбе и армии. Они (Оболенский, Тесленко и др.) соглашались с тем, что
белая армия должна прекратить своё существование за границей как
военная организация и что надо «поставить крест» над известными методами спасения России, отныне ориентируясь на факты внутреннего
сопротивления в ней. «Центристы» вынуждены были признать, что они
в эмиграции могут только «давать толчки» – «вырабатывать идеи, планы, мысли и перебрасывать» их в Россию12. «Центристы», подобно ми________________________
9
Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. Май
1920-июнь 1921 гг. Т. 4. С. 406.
10
Там же. С. 433.
11
Там же. С. 429.
12
Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. 19231933 гг. Т. 6. Кн. 2. С. 202.
163
люковцам, соглашались с необходимостью учитывать социальные подвижки в стране, но в целом задача поиска тактического союзника в России не была для них первостепенной.
Важным теоретическим вопросом, который со временем приобрёл громадное политическое и тактическое звучание, стал вопрос о форме будущего государственного устройства России. В его решении «центристы»
были ближе к традиционным кадетам (старотактикам), чем к милюковцам. Прежде всего, рассматривалась возможность использования демократических принципов в постбольшевистской России с учётом её исторического прошлого, пережитой революции и большевистских экспериментов. В частности, наиболее глубокий анализ в этом отношении провёл Н.В. Тесленко. Он обратил внимание, что русские либералы слишком долго воспитывались таким образом, что загадки построения «наилучшего» государственного строя уже давно наукой разрешены; поэтому необходимо было только осуществить в жизни «либеральный демократический строй», как например, «четыреххвостку» (выборы всеобщие,
равные, прямые; тайным голосованием), республику, парламентаризм и
пр., и тогда «на земле воссияет солнце правды и народы станут счастливыми и довольными»: «На земле рай, а в человецех благоволение». Поражает адекватность либерального воображения по поводу конструкции
нового строя в начале и в конце ХХ века: только российские либералы
1990-х годов наряду с вышеобозначенным в качестве главной либеральной панацеи, сиюминутно, по их мнению, преобразующей страну, рассматривали еще и рынок. Воистину: никто ничему не учится. Однако, к
чести либералов тех лет, они признали, что в сложившейся ситуации вся
эта политическая аксиома «трещит и лопается, как мыльный пузырь», и
попытались рассматривать вопрос не философски («Философия ведь имеет дело с нуменом» – божеством), а практически или феноменологически, т.е. с учетом исторической, культурной и прочей специфики стран.
Осознав, что демократия не являлась чем-то абсолютным («это каучуковый мячик, которым легко перебрасываться из одних рук в другие»), отталкиваясь от двух признанных «критериумов» в определении её ценности: максимума «народного блага» для «максимума граждан» и «народного суверенитета», либеральные идеологи трансформировали его применительно к
России в «критериум государственности», т.е. в максимум удовлетворения
народных нужд, но при условии укрепления государства, как гаранта и преобладании в населении «национальных» чувств над классовыми13.
________________________
13
Там же. С. 111-113.
164
Но тем не менее, почти единодушно признавалось, говоря словами Вл.
А. Оболенского, что демократия – это лучшее, что «остаётся у человечества», ибо никто ещё не предложил «более совершенных форм» его устройства14. Особенно это просматривалось в плане гражданско-правового равенства и свободы личности, что в цивилизованных государствах
Западной Европы (во Франции, в Англии), по словам Н.В. Тесленко, подтверждалось ежедневно. В доказательство он привёл совершенно неожиданный пример, сославшись на котов, которые во Франции вели себя
совершенно иначе, чем в Москве: там они удирали, куда глаза глядят,
здесь же спокойно восседали на окнах консьержек. Убедительность примера подтвердил участник этого же заседания Парижской кадетской группы (28 июня 1923 г.) С.В. Яблоновский, подчеркнувший в ходе выступления важность «трёх «к» – конституции, культуры, кота полноправного,
и только одного «д», ибо демократия, взятая сама по себе, «страшна»;
она должна была стать «культурной», прежде чем стать властью15. В качестве идеала рассматривалась всё-таки демократия, но приспособленная к степени культурности «данного народа», для России – и сопряжённая с принципом охранения государственности.
Постепенно приобретал определённую ясность и вопрос о форме будущего государственного устройства России. Первоначально кадеты –
«центристы», идентифицировавшие себя в качестве промежуточного
слоя в партии между двумя её крыльями – правыми и милюковцами,
настороженно отнеслись к тезису последних о России как федеративной республике, приняв лишь с некоторыми оговорками требование её
будущей демократичности. Получил развитие этот вопрос в связи со
сближением милюковцев с «центрально-кадетской группой» в Праге в
составе Л.П. Юренева, А.В. Маклецова, князя Петра Дм. Долгорукова, А.В. Жекулиной, В.В. Зеньковского, Е.Л. Зубашева, проф. Н.С. Тимашева и предполагаемым созданием такой же группы и в Париже. Характерно, что во время поездок П.Н. Милюков в апреле и октябре 1924 г.
в Прагу16 в связи с чтением лекций и проведением блоковых заседаний Республиканско-Демократического Союза (блока), образованного
в 1923 г. Парижской демократической группой партии народной свободы и группой правых эсеров, объединившихся вокруг альманаха «Крестьянская Россия» (Прага), состоялись совещания с «центральными ка________________________
Там же. С. 117.
Там же. С. 133-134.
16
ГАРФ. Ф.6075. Оп.1. Д.15. Л.86-89 (за апрель 1924 г.); Л. 90-102 (за октябрь
1924 г.).
14
15
165
детами» (П.П. Юреневым, А.В. Маклецовым и проф. Н.С. Тимашевым).
В ходе первого (апрель 1924 г.) выяснялись формы взаимного общения, предложенного в трех вариантах: слияния, федерации и независимого вступления их как самостоятельной группы в блок. Как показал
обмен мнениями, они, отдавая предпочтение третьему варианту, в принципе пришли к соглашению «по программным вопросам», вызывавшим
ранее серьезные расхождения: относительно признания республики как
единственно возможного образа правления в России; по вопросу об
отрицании превращения кадетов в «классовую партию». Согласились,
что Парижская демократическая группа продолжала вести линию
«партии внеклассовой и государственной», хотя и разделяла мнение о
крестьянстве как основной массе для «будущей партии». Со своей стороны «центрокадеты» признали, что вопрос об отношении к белым армиям «снят» и «сдан в архив» самой жизнью. Безусловно, вопрос о присоединении кадетов – «центровиков» оставался открытым, но шаги к
сближению были сделаны также, как попытки общения в этот период с
их отдельными членами (например, И.И. Петрункевичем, Н.И. Астровым
и др.) на предмет выявления единомыслия с милюковцами в позиции данных авторитетов. После октябрьского (1924 г.) совещания Милюкова с
пражскими центральными кадетами (И.И. Петрункевичем, Н.А. Астровым,
А.В. Маклецовым, П.П. Юреневым и др.) П.Н. Милюков констатировал,
что произошло несомненное эволюционирование данной группы «в нашу
сторону», но тесный контакт все-таки не установился.
Официально группа кадетского центра была образована 15 декабря
1924 г. в Праге с филиалом в Париже, в которую вошел ряд лиц: Н.И.
Астров, кн. В.А. Оболенский, П.П. Юренев, кн. Петр Д. Долгоруков, А.В.
Маклецов, А.С. Изгоев, С.В. Панина, Н.С. Тимашев. На протяжении первых трех месяцев 1925 г. «центристы» провели несколько заседаний, занимаясь обсуждением «материалов для платформы». Причем характерно, что поступившие замечания затрагивали в основном отдел о праве
собственности и вопрос о предрешении «федеративной республики». При
обсуждении последнего вопроса, например, А.А. Кизеветтер и А.С. Изгоев согласились на сохранение в тексте понятия «республики» в форме
полного подчинения высшей цели – восстановлению России и в виде
«противоположения Монархии, е с л и (выделено нами – С.С.) с таковой
неизбежно свяжутся реставрационные тенденции»17. При выяснении воп________________________
Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. 19231933 гг. Т.6. Кн. 2. С. 349-350.
17
166
роса о построении «временной власти» в переходный период, поставив
его решение в зависимость от условий «падения» коммунистической диктатуры, наряду с Временным правительством или иным «верховным» органом власти, была названа центристами и такая ее форма, как «Правитель»18. Большинство членов группы высказалось против введения в редакцию «пацифистской» формулы, ибо не исключалась ситуация, когда
борьба могла стать «неизбежной». И всё-таки при этом подчёркивалось,
что главной формой решения всех вопросов в постбольшевистской России должны стать соглашения, договоры и федеративные связи. В целом группа «центристов» признала идею «республиканской формы «правления» и необходимости установления разных степеней самостоятельности и независимости частей России, соединяемых «автономными или федеративными связями в единое целое»19.
Важнейшим разделом в их платформе стал экономический раздел, в
частности определение понятия «собственность»; при его составлении
были подчёркнуты три основные идеи: «идея личной собственности, перерыв в праве собственности и роль государства как регулятора»20. Его
составителем был профессор Н.С. Тимашев. Николай Сергеевич Тимашев, незадолго до событий 1917 г. получивший степень доктора права
за двухтомную диссертацию «Преступное возбуждение масс», уничтоженную позднее большевиками и не увидевшую света, в августе 1921
г. был вынужден покинуть Россию в связи с угрозой ареста. Какое-то
время он сотрудничал в газете берлинских кадетов «Руль», а в 1923 г.
был приглашён на должность профессора в Пражский университет, одновременно став членом института русской экономики, руководимого
С. Прокоповичем. Будучи в дружеских отношениях с П. Сорокиным
ещё по Петербургу и сотрудничая с ним в эмиграции, Н.С. Тимашев
начал развивать науку о политических системах, позднее став одним
из основоположников политической социологии21. Войдя в группу кадетов-центристов в Праге, он принял активное участие в разработке их
платформ. Главным принципом целесообразности Н.С. Тимашев назвал
преемственность прав прежних собственников, хотя одновременно была
признана неотторжимость земли, «оккупированной» крестьянами. Будучи участником одного из заседаний группы Центра (февраль 1925 г.),
________________________
Там же. С. 365.
Там же. С. 365-366.
20
Там же. С. 347.
21
На темы русские и общие. Сборник статей и материалов в честь профессора
Н.С. Тимашева. Нью-Йорк, 1965.
18
19
167
профессор Н.С. Тимашев и его единомышленники, отвергли компромиссную формулу в отношении других видов недвижимого имущества
на селе, настаивая на пункте о его передаче «старым» собственникам с
целью закрепления «владельческого духа» в деревне. Одновременно
отвергалась возможность восстановления латифундий и даже предполагалось сохранение коллективных «жизнеспособных» хозяйств, принадлежавших юридическим лицам; остальные земли сельскохозяйственного значения должны были перейти в государственный фонд.
В отношении же промышленных и транспортных предприятий предлагалась более сложная структура собственности, включавшая: государственные предприятия, концессии и частные предприятия. Оговаривалась
даже судьба городского недвижимого имущества, которое подлежало
возвращению бывшим собственникам с требованием приведения их в
порядок; в случае отсутствия оных или отказа следовала передача его
«жилтовариществам»22. Кстати, Н.С. Тимашев ввёл в научный оборот термин «плановое хозяйство». В одной из своих статей, обобщая опыт западноевропейских государств, он выделил несколько типов планового
хозяйства, в том числе – учреждения государственного капитализма в
дореволюционной России, подчеркнув, что хозяйственная свобода может быть гарантирована только государством, а условием её функционирования должна стать многоукладность экономики. Соглашался он и с
принципом федеративного устройства будущей России, подчеркнув, что
в «союзном целом» все составляющие её части, объединённые «не по
принуждению», смогут реализовать свои собственные интересы23.
Позицию Н.С. Тимашева поддержал Пётр Долгоруков, предложивший руководствоваться принципом «собственности и права», и другие
«центристы». Они отдавали себе отчёт, что России придётся пройти ряд
«чрезвычайно грубых и жестоких этапов», но при этом были готовы
сохранить и пронести «начала культуры и либерализма», которые были
постоянным достоинством русского общества24.
Таким образом, подчёркивая свою приверженность идеологии либерализма, его «общему духу», кадеты-центристы в то же время ощущали ограниченность его универсализма как системы принципов и док________________________
Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. 19231933 гг. Т. 6. Кн. 2. С. 374.
23
Тимашев Н.С. Центр и места в послереволюционной России (К проблеме федеративного устройства России) // Крестьянская Россия. Прага, 1923. В.V. С. 58.
24
Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. 19231933 гг. Т.6. Кн. 2. С. 350.
22
168
трин. Постоянным рефреном звучали призывы углубить, обновить «собственную идеологию и программу», вести теоретическую разработку
соответствующих вопросов. В чём-то они преуспели, в частности в выработке экономической платформы, какие-то вопросы (о форме будущего государственного устройства России) остались в стадии постановки. Очевидно, что либерализм, особенно в центристском, умеренном варианте, всегда останавливался, когда возникала угроза принесения права в жертву социальному прогрессу. В условиях политических
кризисов он тяготел к определённым консервативным ценностям (феномен либерально-консервативного синтеза) для противостояния социализму25. Однако сам факт попытки самоидентификации либералов-«центристов» свидетельствует об определённой укоренённости «срединного» мышления в какой-то части этого движения, проявлявшейся даже
в условиях глобального российского излома, когда, как правило, выкристаллизовывались полюсные течения общественно-политической мысли. Программа либералов-центристов привлекает именно попытками
снижения порога противостояния политических сил, как в будущей постсоветской России, так и в самой эмиграции.
Н.В. Коровицына
СОВРЕМЕННЫЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС В ЗЕРКАЛЕ
ЧЕШСКОГО ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
Узловые точки современного исторического процесса в Чехии –
Пражская весна 1968 года, подписание Хартии 77 в период «нормализации», бархатная революция 1989 года, раздел федерации на Чешскую
и Словацкую республики в 1993 году и процессы общественной трансформации – являются предметом регулярного исследования Центра изучения общественного мнения Института социологии АН ЧР на протяжении всего первого десятилетия 2000-х годов. В центре внимания чешских социологов находятся современные оценки этих исторических событий, тесно взаимосвязанных с историческими судьбами нашей страны советского и постсоветского периодов.
Респондентам предложили выбрать три самых значительных события
чешской истории ХХ столетия, совершившихся после первой мировой
войны. Чаще всего назывались: бархатная революция (55%), возник________________________
Либеральный консерватизм: история и современность. Материалы всероссийской научно-практической конференции. Ростов-на-Дону, 25-26 мая 2000 г. М., 2001.
25
169
новение чехословацкого государства в 1918 г. (33%), конец второй мировой войны (29%), распад чехословацкой федерации и возникновение
самостоятельной Чешской республики (17%), февральский переворот
1948 г. (16%), Пражская весна (15%), вторая мировая война в целом
(15%), август 1968 г. (14%)1.
Около половины чехов чувствуют себя достаточно информированными о том, что происходило в Чехословакии в течение 1968 г. Недостаток информации об этих событиях декларировали 4 человека из 10,
а 12% ответили «не знаю». Высокообразованные чаще заявляли о достаточной информированности, тогда как люди с неполным средним образованием – наоборот.
Недостаток информации о 1968 годе испытывает возрастная категория 15-29 лет, а особенно 15-19 лет. «Скорее информированную», по
ее словам, группу образуют 45-59-летние, а «решительно достаточно»
информированную – люди старше 60 лет – непосредственные свидетели Пражской весны. Мужчины также чаще, чем женщины, утверждали, что о тех событиях знают «решительно достаточно».
Половина опрошенных выразила мнение о поддержке «пражсковесенних» настроений большинства народа. Пятая часть – среди них чаще всего высказывались потенциальные избиратели КПЧМ и люди с неполным
средним образованием – утверждала, что эти идеи поддерживали лишь некоторые группы, по мнению же каждого десятого – все общество.
Три четверти респондентов соглашались с утверждением: «Пражская
весна была попыткой обновления демократии в социалистической Чехословакии». Негативно отнесся к этому утверждению лишь каждый десятый.
Чуть больше половины опрошенных согласилось, что «ключевое значение для развития событий в ходе Пражской весны имела ликвидация
цензуры» и «коммунисты-реформаторы во главе с Александром Дубчеком были политически наивны». С последним утверждением связан итог
событий – не демократизация общества, а установление жесткого порядка «нормализации». По трети опрошенных отрицало и соглашалось с утверждением: «В ходе Пражской весны речь шла лишь о борьбе двух фракций внутри КПЧ». В целом примерно каждый третий участник опроса неспособен сформировать свое мнение и давал ответ «не знаю».
Сторонники КПЧМ значительно чаще всех остальных «скорее не соглашались», что Пражская весна была попыткой обновления демокра________________________
Dimitrová M. Významné osobnosti a události české historie. Tisková zpráva CVVM/
Sociologický ústav AV ČR. 11.12.2007.
1
170
тии, демонстрируя «идейную солидарность» избирателей от КПЧМ, которая как наследница КПЧ никогда полностью не дистанцировалась от
партийного прошлого периода 1948-1989 гг.
Наибольшее влияние на наступление Пражской весны, по мнению
чешского общества, имели чехословацкие СМИ, хотя сами респонденты не могли точно ответить на вопрос, когда ликвидировали цензуру
или какие конкретно авторы публиковались в каких периодических изданиях, о чем шла полемика на их страницах.
Определенное влияние приписывалось членам ЦК КПЧ (46%), освобожденным политическим заключенным (38%), высшим политическим деятелям Советского Союза (37%). Влияние остальных групп и институций считалось небольшим или даже почти никаким.
На ввод войск стран Варшавского договора, по однозначному мнению 8 из 10 человек, наибольшее влияние имели деятели Советского
Союза. Почти 2/3 видели это влияние и в активности членов ЦК КПЧ и
политиков соседних социалистических стран. Остальные группы и институции (СМИ, рядовые члены КПЧ, политики из капиталистических
стран Запада, бывшие политзаключенные, аполитичные граждане) обладали незначительным влиянием.
В вопросе, стоит ли возвращаться сейчас к событиям Пражской весны, чешское общество делится примерно на два одинаковых лагеря. Относительно большая доля граждан (45%) считает, что историческая рефлексия не имеет смысла, 41% опрошенных уверен в обратном. К ответу
«скорее не имеет» склонны люди 15-19 лет. Ответ «решительно да» давали избиратели ГДП. Для тех же, кто отдает свой голос КПЧМ, частое
возвращение к Пражской весне «решительно не имеет» значения.
Среди наиболее распространенных причин возврата к 1968 г. фигурирует утверждение: «История народа важна», опирающееся на следующие аргументы – «люди должны учиться на собственных ошибках»,
«это был важный исторический момент». С другой стороны, немного
меньшая группа сходилась на мнении: «Это преодолено», подразумевающем причины отрицания переноса Пражской весны в наши дни. Отсутствие смысла заниматься тем периодом объясняли: «это уже прошлое», «уже никому не интересно», «уже ничего не изменить». Среди
других причин отрицания возврата к событиям Пражской весны: надо
жить для современности, решать новые проблемы, смотреть в будущее,
молодежи это уже не интересно.
При оценке Пражской весны общественное мнение ЧР склоняется к
представлению, что речь тогда шла о процессе демократизации обще171
ства, в котором участвует большинство жителей земли. Значительная
роль приписывается помимо верховных представителей Коммунистической партии чехословацким СМИ, свободно вещавшим в течение нескольких месяцев в 1968 г.2
Оценке деятельности Хартии 77 и причин подписания этого документа
посвящено исследование 2004 г., проведенное по аналогии с исследованием 1993 г.
По мнению 28% респондентов Хартия 77 подготавливала угасание
коммунистического режима, почти треть же считает, что она своей деятельностью ни на что не повлияла. Свыше трети вообще не смогли судить о деятельности Хартии 77. Любопытно, что в 1993 г. затруднялся
с ответом каждый второй.
Оценка деятельности Хартии 77 в 1993 и 2004 гг.
Систематически подготавливала угасание
коммунистического режима
Своей деятельностью ни на что не
повлияла, режим все равно бы пал
Своей деятельностью угрожала всем
гражданам
О ее деятельности знаю так мало, что не
могу судить
3.1993
2.2004
22
28
25
31
2
3
51
38
Оценка причин подписания Хартии 77 в 1993 и 2004 гг.
Критика режима нормализации, стремление
исправить положение
Свержение коммунизма, борьба с ним
Получение материальных выгод,
предоставляемых Западом
Открытие пути к эмиграции
Выражение солидарности с друзьями
Указание госбезопасности
Не знаю
3.1993
2.2004
46
41
27
21
15
9
2
4
2
4
4
6
1
18
Свыше 2/5 видит причину подписания Хартии 77 в критике режима
нормализации, свыше пятой части – в свержении коммунизма, почти
каждый десятый связывает эту акцию с получением выгод на Западе3.
________________________
2
Škodová M. Občné o Pražském jaru a srpnu 1968. Tisková zpráva CVVM/
Sociologický ústav AV ČR.20.08. 2008.
3
Kunštát D. Názory na Chartu 77. Tisková zpráva CVVM/: Sociologický ústav AV
ČR. 22.03.2004.
172
Население Чешской республики, согласно его сегодняшним утверждениям, разделa Чехословакии на два самостоятельных государства
1.1.1993 г. не поддерживало. Почти половина (48%) заявляет сейчас,
что была против раздела, а около четверти (26%) поддерживало его.
Довольно большая доля людей – 26% – не смогла ответить на этот вопрос. В большинстве своем это молодые люди до 29 лет, которые в то
время не обладали собственным мнением о разделе страны. Больше всего противников среди людей старше 60 лет.
Взгляды населения на раздел Чехословакии в период его совершения
Решительно за
Скорее за
Скорее против
Решительно
против
Не знаю
За/против
1.2003
11.2006
11.2007
11.2009
8
18
33
7
18
32
6
19
30
7
19
29
26
21
22
19
15
26/59
22
25/53
23
25/52
26
26/48
За последние 6 лет особенно возросла доля ответов «не знаю» за счет
родившихся после 1993 г. или заставших это событие еще детьми. Одновременно произошло уменьшение доли тех, кто был против раздела. Процент ответивших «за» в рассматриваемый период практически не менялся.
Если почти половина жителей ЧР, по их словам, не соглашалась с
разделом, сейчас это событие оценивает как правильный шаг большинство (52%), свыше трети (35%), напротив, воспринимают его как шаг
в неправильном направлении.
И на эти суждения возраст оказывает большое влияние. Отрицательно оценивают распад федерации чаще люди старшего возраста, как «скорее плохое» событие – возрастная категория 45-59-летних, «решительно плохое» – свыше 60 лет, кто в общем государстве прожил значительную часть своей жизни. Мнение граждан ЧР, что раздел Чехословакии был правильный или неправильный шаг в течение последних 5
лет в сущности не менялось. Чуть больше половины оценивает распад
федерации, оглядываясь назад, как правильное.
Что касается отношений между чехами и словаками, сейчас и тогда,
то чаще всего (43%) высказывается точка зрения о неизменности их,
почти треть (30%) говорит, что они лучше, чем перед распадом федерации, а 15 человек из 100 – хуже.
Главное различие между отдельными возрастными группами проявляется не в том, стали отношения хуже или лучше, а в том, что млад173
Оценка раздела Чехословакии сегодня
Решительно правильное
Скорее правильное
Скорее плохое
Решительно плохое
Не знаю
Правильное/плохое
1.2003
11.2006
11.2007
11.2009
18
37
25
11
9
55/36
18
38
22
12
10
56/34
16
39
22
11
12
55/33
16
36
23
12
13
52/35
шая возрастная категория 15-29-летних не может сравнить и избирает
ответ «не знаю».
Распределение мнения по этому вопросу подобно распределению, существовавшему 6 лет назад. По сравнению с исследованиями 2006 и 2007
гг. несколько увеличилась доля считающих отношения между чехами и словаками, в настоящее время улучшившимися по сравнению с периодом до
раздела и уменьшилась доля сторонников их неизменности4.
Современные отношения между чехами и словаками
по сравнению с периодом до раздела
Решительно лучше
Скорее лучше
Неизменны
Скорее хуже
Решительно хуже
Не знаю
Лучше/неизменны/хуже
1.2003
11.2006
11.2007
11.2009
7
25
44
15
2
7
32/44/17
5
19
47
16
2
11
24/47/18
6
19
51
11
1
12
25/51/12
8
22
43
13
2
12
30/43/15
Возникновение самостоятельной ЧР после раздела Чехословакии сопровождается в настоящее время следующими чувствами: жалость –
43%, грусть – 36%, в гораздо меньшей степени – страх, стыд или надежда, радость, гордость. Страх, существовавший в 1993 г., таким образом, со временем прошел.
Решающим фактором и в данном случае стал возраст. Молодежи трудно сформировать свои чувства в отношении раздела 1993 г. Люди старше 45 лет испытывают жалость, грусть, стыд и страх. 30-44-летние скорее склонны к позитивным чувствам: радость, гордость, надежда.
Что касается причин раздела, то чаще всего (80%) люди связывали
его с решением политиков, а не общества. Чехи объясняют это собы________________________
Škodová M. Názory obyvatel na rozděleni Československa. Tisková zpráva CVVM/
Sociologický ústav AV ČR. 03.12.2009.
4
174
тие также внешним – словацким – фактором. С утверждением о том,
что словаки не хотели жить в одном государстве с чехами, соглашаются чуть более половины (55%) опрошенных. 60% не согласны, будто
раздел замыслили чехи, не желавшие доплачивать в экономике за словаков. Чехи также не считают, что представление словаков о недостатке их правомочия было оправданным (согласились 30%) или, что чехи
перед разделом не уделяли внимания проблемам в Словакии (21%).
Люди старше 45 лет скорее соглашались с утверждением, что разделение пришло со стороны словаков, и чехи игнорировали словацкие
проблемы. Молодежь, как правило, отвечала «не знаю» или возлагала
ответственность за произошедшее на политиков5.
В связи с 15-летием раздела Чехословакии исследовалось, насколько данная проблематика актуальна в конце 2000-х годов. Для 81% это
уже не живая и современная тема. Подобным образом, по мнению 3/4
(71%), о причинах раздела уже не надо больше дискутировать. Возвращаться к этому событию как значительному для чешской истории считает необходимым лишь треть (32%) опрошенных.
Представители старших возрастных групп (после 45 лет) чаще молодежи воспринимают распад федерации как актуальную тему, причины произошедшего надо продолжать изучать. Социодемографических
различий в зависимости от образования или уровня жизни в этом вопросе не обнаружено. Единственно, сторонники отсутствия необходимости раздела чаще являются и сторонниками сохраняющейся актуальности этой темы, чем убежденные в необходимости раздела.
По вопросу, был ли мирный раздел Чехословакии нормальным для данного политического и культурного пространства или исключительным,
чешское общество разделилось почти на равные части. 45% считает, что
это был случай исключительный, а 39% – рядовое решение проблемы.
Молодежь до 29 лет чаще выбирала ответ «не знаю». Но большинство –
78% – испытывают гордость за такой способ раздела страны.
Для 3/4 (74%) общества словаки по сравнению с остальными народами Европы остаются ближайшим народом. Примерно столько же уверено в необходимости развивать со Словакией более тесные связи. Со
времени раздела, по мнению 45%, чехи и словаки остались в той же
мере близкими народами, 32% – менее близкими и 13% – более близкими. Молодежь, особенно 15-19-летние, не в такой степени, как стар________________________
5
Tabery P. Názory obyvatel na rozděleni Československa. Tisková zpráva CVVM/
Sociologický ústav AV ČR. 17.01.2008.
175
шие, уверена в необходимости сохранять со Словакией более тесные
отношения, чем с другими соседями6.
Оценка политической системы в стране в 2009 г.
Политсистема
до 11.1989
Политсистема в
90-е годы
Современная
политсистема
Ожидаемая
политсистема
через 10 лет
хорошая
ни хорошая,
ни плохая
плохая
не знаю
15
23
50
12
32
36
23
9
18
30
50
2
30
21
22
27
Современная политическая система оценивается почти также, как система до 1989 г. Ровно по 50% опрошенных назвали ее плохой и менее 1/5 – хорошей. Но даже приверженцы КПЧМ оценили прошлый режим однозначно: очень хорошим его назвали всего 12% и еще 50% –
«скорее хорошим». Наиболее критично к той политсистеме отнеслись
люди среднего возраста, с высшим образованием, правые. Треть молодежи до 30 лет ответила «не знаю».
Нынешнюю политсистему позитивно оценивают правые и партии политического центра: ГДП (54%, т.е. близко к среднему уровню), ЧСДП
– 22%, КПЧ – 5%.
Стоило ли менять политсистему в 1989 г.
10.1999
2.2005
9.2009
да
59
60
69
нет
32
25
23
не знаю
12
15
8
В последние 10 лет произошел сдвиг в оценке событий 1989 г. В октябре 1999 г. в плодотворности смены режима было убеждено 56%, а десятью годами позже – 69%. Не считают, что стоило менять систему, лишь
голосующие за коммунистов: среди них 3/4 оценивают 1989 г. негативно.
Большинство людей, доля которых с 2005 г. стабилизировалась, не
верит в правдоподобность повторения коммунистического режима7.
________________________
6
Tabery P. Názory obyvatel na rozděleni Československa. Tisková zpráva CVVM/
Sociologický ústav AV ČR. 17.01.2008.
7
Kunštát D. Názory na sametovou revoluci. Tisková zpráva CVVM/ Sociologický
ústav AV ČR. 03. 11.2009.
176
Правдоподобность возобновления коммунистического режима в 2009 г.
10.1999
2.2005
9.2009
да
нет
не знаю
14
10
11
81
86
85
5
4
4
Согласие с возвратом коммунистического режима
10.1999
2.2005
9.2009
да
12
15
13
нет
79
81
81
не знаю
9
4
6
При оценке общей ситуации в стране до бархатной революции и теперь 45% предпочло современную жизнь. Еще треть заняла неопределенную позицию, т.е. не знает, какую реальность предпочесть и 14% думает – до ноября 1989 г. было однозначно лучше. Ответы различались,
прежде всего, в зависимости от возраста опрошенных. В возрастных
категориях до 45 лет лишь единицы процентов предпочитали ситуацию
до ноября 1989 г. Напротив, у тех, кто старше 45, это уже ощутимые
17%, а кто старше 60 – почти треть. Однако это не значит, что молодежь предпочитает нынешнюю ситуацию, что характерно примерно в
одинаковой степени для всех возрастных групп (от 37% в возрастной
группе старше 60 лет до 52% среди 30-44-летних). У людей до 30 лет
более отчетливо по сравнению с остальными выражено незнание положения, неспособность его оценить.
Различия в оценках прошлого и настоящего проявляются и в зависимости от образования. Люди с высшим или полным средним образованием крайне редко отдают предпочтение доноябрьским (1989 г.) временам. С ростом образования усиливается позитивное мнение о наших
днях (от 33% в неполном среднем образовании до 62% в высшем). В
категории неполного среднего образования явно более высокая доля
ответов «не знаю» (18%) – это в большинстве своем молодежь, продолжающая обучение в средней школе. 1/5 людей с низшим уровнем
образования действительно предпочитает доноябрьские реалии, а отвечает «наполовину, трудно сказать» около трети представителей всех образовательных категорий.
Различно отношение к поставленному вопросу у людей с разным уровнем жизни. Декларирующие хороший уровень жизни своего домохозяйства в гораздо большей степени убеждены, что нынешнее положение лучше, тогда как у людей с плохим уровнем жизни значительная доля придерживающихся взгляда о преимуществе ситуации до 1989 г.
177
Оценка положения до ноября и сейчас в 2009 г.
(различие по уровню жизни)
До ноября 1989
лучше положение
Сегодня положение
лучше
Наполовину, трудно
сказать
Не знаю
Хороший
ни хороший, ни
плохой
Плохой
3
15
35
63
39
19
25
38
35
8
8
11
За исключением двух исследований – 1997 и 1998 гг., – когда Чешская
республика переживала экономический и политический кризис, и позитивные оценки до- и посленоябрьского времени сблизились, в большей или
меньшей степени преобладает положительная оценка нынешней жизни. Этот
перевес был наиболее явным в самом начале 90-х годов, т.е. сразу после
смены систем, но сохранялся до 1996 г. Затем в связи с политическим,
экономическим и социальным развитием в стране возросло количество
предпочитающих доноябрьский порядок при одновременном спаде позитивных оценок текущего периода. Поворот в пользу нынешнего времени
наступил после 1998 г., причем соотношение оценок обоих периодов мало
отличается от существовавшего до 1997 г. Со временем росла доля затруднившихся с ответом как результат смены поколений.
Исследовано и отношение к различным сферам жизни чешских граждан, которым в 1989 г. было 15 и более лет. Из 20 различных видов
деятельности выше, чем до ноября 1989 г. оценены: доступ к информации (80%), возможности путешествовать (77%), свободно жить (72%),
открыто выражать свои взгляды (65%). Лучше, чем до революции 1989
г., оценены: доступ к культуре (55%), уровень жизни (51%), частная
жизнь (45%), личное спокойствие (44%). Значительны доли и избравших нейтральный ответ, т.е. ни лучше, ни хуже. Это относится к свободному времени, общественному положению, а особенно возможности влиять на действительность в месте жительства и политическую ситуацию во всем обществе (по 2/5 воспринимающих нынешнюю ситуацию ни лучше, но и не хуже, чем до революции).
Преимущественно отрицательные оценки современности по сравнению с доноябрьской ситуацией отмечены, прежде всего, в сферах, связанных с социальным обеспечением: трудовая востребованность (40%),
чувство социальной уверенности (63%), обеспечение в старости (53%)
и ощущение безопасности в целом (49%).
178
Претензии к современному порядку сосредоточены в 4-х крупных
сферах. Первая связана с социально-экономической ситуацией и политикой, которых коснулось 49% ответов. Обычно речь шла о высоких
ценах и подорожании (13%), безработице (10%), плохом уровне жизни
или низких зарплатах (12%), слишком больших различиях между богатыми и бедными (8%). Вторую часть составляли недостатки, связанные с внутренней безопасностью и справедливостью, прежде всего, экономической преступностью и коррупцией (28%), общей преступностью
(11%) и плохой работой полиции и судов, несовершенством законов
(9%). Третью большую группу проблем представляли нынешняя политическая ситуация и поведение политиков и политических партий (29%),
четвертую – плохие межчеловеческие отношения и упадок морали
(24%). Спорадически отмечались проблемы отдельных ведомств (здравоохранения, образования, транспорта), бюрократии, дискриминации,
стресса, чувства собственной беспомощности и неуверенности.
При оценке отдельных сфер проявляется тенденция людей в возрасте 3545 лет чаще утверждать, что сегодняшняя ситуация лучше, а в возрасте
старше 60 лет – реже. Аналогично люди с высшим образованием особенно склонны более позитивно оценивать нынешнюю действительность выше,
чем малообразованные. Но наиболее отчетливо проявляются различия в
зависимости от уровня жизни – декларирующие хороший уровень жизни
явно чаще позитивно оценивают окружающую действительность. С точки
зрения политических взглядов выделяются сторонники КПЧМ, которые намного реже других видят свою современную жизнь в отдельных сферах
в позитивном свете и склоняются скорее к ее негативным оценкам.
Сравнение сдвигов в оценках отдельных сфер жизни в 1998, 2002,
2006, 2009 гг. демонстрирует их улучшение со временем для лиц, которым в 1989 г. было более 15 лет. Явно больше половины респондентов
оценивают свое современное положение как более благоприятное с точки зрения возможности путешествовать, доступа к информации, возможности свободно жить и открыто выражать свои взгляды. Позитивная оценка
однозначно преобладает над негативной также в случае доступа к культуре. В ряде других сфер (уровень жизни, частная жизнь, личный покой,
общественное положение, жизнь в целом) различие в пользу благоприятной оценки современности менее выразительно, т.к. с их точки зрения,
индивидуальные жизненные ситуации значительно дифференцировались,
как, например, в случае уровня жизни, или потому, что, по их мнению,
положение большой части людей существенно не изменилось. Подобные
тенденции в оценках проявились в сферах, где доли позитивного и нега179
тивного восприятия современности находились в относительном равновесии, как в случае свободного времени, возможности влиять на политическую жизнь в стране, профессиональной востребованности, ощущения личной перспективы и заботы о здоровье. С точки зрения чувства
безопасности, социальной уверенности и обеспечения в старости однозначно перевешивали негативные оценки.
Улучшилась/ухудшилась жизнь сейчас и до ноября 1989 г.
в различных сферах. Оценки 1998-2009 гг.
3.1998
Доступ к информации
Возможность
путешествовать
Возможность
свободно
жить
Возможность
открыто
выражать свои взгляды
Доступ к культуре
Уровень жизни
Частная жизнь
Жизнь в целом
Личное настроение
Свободное время
Возможность влиять на
жизнь
в
населенном
пункте
Забота о здоровье
Чувство
личной
перспективы
Возможность влиять на
политическую жизнь в
стране
Общественное положение
Трудовая
востребованность
Чувство безопасности
Чувство
социальной
уверенности
Межчеловеческие
отношения
Обеспечение в старости
1.2002
10.2006
9.2009
65/5
68/4
74/4
80/3
67/13
76/8
76/7
77/6
63/6
66/3
64/3
72/6
59/10
58/12
60/8
65/9
35/25
28/43
31/23
31/32
26/29
41/18
36/33
37/17
37/24
31/28
42/20
38/28
37/17
39/25
38/24
31/26
55/11
51/26
45/18
45/22
44/23
39/22
21/22
29/17
31/12
38/12
17/46
24/36
32/29
36/32
20/44
26/37
26/31
32/32
21/25
22/21
23/18
31/18
22/24
26/20
24/21
30/20
20/37
25/37
24/36
28/40
9/72
13/62
16/61
24/49
10/74
14/66
12/64
16/63
-
-
-
16/56
11/62
12/56
13/56
15/54
Период до ноября 1989 г. оценивается людьми сейчас иначе во многих отношениях, чем во второй половине 90-х годов. Позитивней, чем в
90-е, смотрят ныне на сравнение своего уровня жизни (в 90-е наиболь180
шая часть респондентов испытывало чувство ухудшения своего уровня
жизни, сейчас преобладает оптимизм) и на свободное время. Лучше, чем
в 1996 или 1998 гг., оценивают граждане доступ к информации, к культуре, возможность влиять на жизнь в своем населенном пункте, заботу
о здоровье, чувство личной перспективы или чувство безопасности, хотя
у последней сферы стабильно значительно преобладает ощущение ухудшения ситуации по сравнению с доноябрьским периодом. Последние исследования демонстрируют также улучшение оценки современности с
точки зрения трудовой востребованности против всех исследований периода 1998-2006 и особенно в сравнении с исследованием 2006 г.
Большинство населения оценивает возможности высказываться, организовываться, руководствоваться собственными интересами, отношением к религиозным вопросам как более предпочтительную сейчас, чем
до 1989 г. Противоположное мнение проявляется лишь в единичных случаях, а мнение о неизменности ситуации тогда и теперь по всем позициям колеблется ниже 1/4. В период 2004-2007 доля позитивных высказываний снижалась.
Возможности в рамках политической системы сейчас
по сравнению с периодом до 1989 г. в 2004-2007 гг.
Каждый имеет право
говорить, что думает
Человек может вступать в
любую организацию
Каждый может сам решать,
заниматься политикой или
нет
Каждый имеет свободу
выбора в религиозных
вопросах
2004
2006
2007
79
76
72
81
75
73
76
72
68
82
74
75
Почти 2/3 чешских граждан (64%) соглашаются, что смена общественной системы, произошедшая в 1989 г., была оправданна. Противоположный взгляд высказывают 22%. По сравнению с исследованиями середины 2000-х годов ситуация в этом отношении практически не изменилась.
Выше это изменение оценивают 20-44-летние, с полным средним или высшим образованием, предприниматели и ремесленники, высококвалифицированные специалисты и руководящие работники, приверженцы ГДП.
Противоположное мнение чаще выражают люди старше 60 лет, пенсионеры, безработные, с плохим уровнем жизни, избиратели КПЧМ.
181
В связи с 20-летием бархатной революции детально исследовалось
современное отношение к ней в ЧР.
Чешское общество в своем подавляющем большинстве получает информацию о происходившем 20 лет назад из СМИ – телевидения, печати, радио. 70% опрошенных, по их словам, черпают информацию из
художественных произведений (кино и литература) и 68% – из ближайшего социального окружения, т.е. из рассказов. Любопытно, только 2/
3 опрошенных (67%) опираются на личный опыт. Около трети (34%)
узнали о событиях 1989 г. в школе.
На личные воспоминания ссылаются чаще пенсионеры, экономически активные, сторонники КПЧМ и ЧСДП, люди старше 45 лет.
Из рассказов узнают о прошлом люди с декларированным хорошим
уровнем жизни и студенты. Из фильмов и литературы чаще получают информацию руководящие работники, с хорошим уровнем жизни, с высшим
образованием, экономически активные, приверженцы ГДП. В школе узнали о 1989 г. учащиеся, с хорошим уровнем жизни, с неполным средним
образованием, моложе 30 лет, из ПЗ. Наконец, СМИ как источник информации использовали люди с хорошим уровнем жизни, высшим образованием, экономически активные, руководящие работники, сторонники ГДП.
Источники информации о событиях 1989 г. по возрастным
категориям в 2009 г.
15-19
20-29
30-44
45-59
Старше 60
Всего
Личные
воспоминания
0
14
77
93
92
67
Рассказы
83
87
78
54
53
68
Кино
литература
72
79
72
67
66
70
СМИ
88
86
89
86
83
86
Школа
86
73
38
10
7
34
Причины бархатной революции больше всего граждан видело во
внутренней исчерпанности и дискредитации доноябрьского режима – так
объясняло 1989 г. свыше 2/5 (41%). 17% указывало на стремление людей к свободе и демократии, 13% – на внешние геополитические изменения (распад Восточного блока), 6% – на «народное восстание» и 3%
– на экономические причины падения режима. Кроме того, 2% не считало события 1989 г. революцией, а определяло как театр по договоренности и столько же отмечало активность диссидентов. Наконец, всего
по 1% видело следующие причины 1989 г.: обновление капитализма,
имущественный переворот, интерес западных стран.
182
На вопрос, чем был 1989 г. – революцией или реформой коммунистической системы, большинство (61%) ответило, что целью бархатной революции явилась революционная смена, а 28% – склоняется к мнению о
реформе коммунистической системы. Первой точки зрения чаще придерживались сторонники ГДП, второй – ЧСДП и люди старше 60 лет.
Почти 2/3 опрошенных (62%) рассматривало бархатную революцию
как общественное движение, а менее трети (30%) скорее как результат
деятельности диссидентских групп.
В чешском обществе однозначно преобладало мнение, что бархатная
революция имела доминирующий политический характер. Эту точку зрения разделяло 3/4 опрошенных (74%), и менее пятой части (18%) видело цель ноября, прежде всего в экономической перемене. О политической революции говорили люди с хорошим уровнем жизни и потенциальные избиратели ГДП, а об экономической – приверженцы КПЧМ
и опрошенные с низким уровнем жизни.
Преобладало представление (53%), что бархатная революция была действительно революцией, хотя 37% склонялись к мнению о ней как о простом крушении коммунистического режима. Так считали соответственно сторонники ГДП, с одной стороны, ЧСДП и люди старше 60 лет – с другой.
Кто же составлял социальную основу бархатной революции как общенародного движения? 11% считало, что это все общество, более 3/5
(61%) – «большинство народа». 22% высказывало мнение о поддержке
бархатной революции лишь некоторыми группами людей, и совсем незначительная доля общества не видела у нее никакой поддержки. Общенародным движением называли 1989 г. главным образом сторонники ГДП,
30-44-летние, с хорошим уровнем жизни и высоким образованием, экономически активные, руководящие работники. Сторонники КПЧМ, старше 60 лет, с низким уровнем жизни, экономически неактивные, пенсионеры объясняли события 1989 г. деятельностью некоторых «групп людей»
и отрицали наличие социальной основы бархатной революции.
Подавляющее большинство (73%) склонялось к мнению, что надо,
и сейчас вспоминать события бархатной революции, а менее пятой части (19%) сомневалось в такой необходимости. Среди первых преобладали сторонники ГДП, 30-44-летние, опрошенные с хорошим уровнем жизни, с высоким образованием и руководящие работники. Среди
вторых – избиратели КПЧМ, старше 60 лет, с плохим уровнем жизни,
с неполным средним образованием и пенсионеры.
Наконец, согласно данным ЦИОМ, свыше половины (58%) чешских
граждан государственный праздник 17 ноября – День борьбы за свободу
183
и демократию, установленный в честь протеста чешских студентов в 1989
г. против коммунистического режима, помнит, но не празднует. Треть (34%)
граждан не знает об этом празднике. Лишь 6% отмечает 17 ноября: 1% –
с семьей, 1% – с друзьями, 2% – на общественных акциях и еще 2% иным
способом. Помнят и отмечают этот праздник в основном жители ЧР с высшим образованием. Половина нынешних 15-19-летних о нем не знает, около
60% более старших помнят, хотя и не отмечают его8.
Анализ общественного мнения чешского человека по важнейшим событиям периодов социализма и постсоциализма послужит более точному
отражению современного исторического процесса в странах, с которыми
Россию во второй половине ХХ века тесно связывали общие судьбы, а
также улучшению взаимопонимания между народами в наши дни.
А.В. Колесникова
К ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ БИОГРАФИИ М.Е. КОЛЬЦОВА
С именем Михаила Ефимовича Кольцова связано возрождения журнала «Огонек», которому суждено было стать брендом отечественной журналистики. Политический журналист советского периода, активный проводник коммунистической идеологии в массы, Кольцов в своей пропагандистской и организаторской деятельности инициировал новые формы утверждения преимуществ социалистического строя в стране и за рубежом.
Михаил Ефимович Кольцов (Фримдлянд) родился 12 июня (31 мая)
1898 г. в г. Киеве. Отец его Фридлянд Ефим Моисеевич (1860—1945 гг.)
был ремесленником-обувщиком, мать – Рахиль Савельевна (1880—1969
гг.). В период 1901–1915 гг. Михаил с семьей жил в г. Белостоке, учился в реальном училище, где организовал выпуск школьного рукописного журнала, в котором сам печатался под своим первым псевдонимом
«Михаил Синдетиконов». Его первыми литературными творениями были
пародии, заметки, стихи. Он был живым и общительным мальчиком, «неистощимым выдумщиком и охотником до всяких задорных затей»1. В
1915 г. он поступил в Петроградский психоневрологический институт. В
то время институт был средоточением революционной студенческой молодежи. «Довоенный Петербург и Петроград военного времени, умира________________________
8
Procházková K.Srovnáni poměru dnes a před rokem 1989. Tisková zpráva CVVM/
Sociologický ústav AV ČR. 09.11.2006.
1
Михаил Кольцов. Каким он был. Сборник воспоминаний. М., 1989. С. 24.
184
ющая столица и столица первой в мире пролетарской революции – великолепный сложный комплекс человеческих отношений и классовой борьбы, трехмиллионный Ноев ковчег, сложнейший ворох социальных надстроек – могла ли быть лучшая академия для русского писателя?» – так
сам опишет то время Кольцов рассуждая о Ефиме Зозуле, но по сути и
о себе, о том времени и месте, где формировался из студента Фридлянда
журналист и писатель Кольцов2. Здесь в Петрограде он сразу окунулся в
бурную студенческую среду, где кипели страстные дискуссии между
большевиками и меньшевиками, между марксистами и народниками,
здесь началась самостоятельная жизнь Кольцова3.
Вместе с группой студентов Кольцов принимал активное участие в издании журнала «Путь студенчества», который начал выходить с 1916 г.
Это был двухнедельный журнал литературы и публицистики, который
ставил целью: «выявить пути студенчества к строительству жизни к свободному развитию начал самодеятельности и объединения, служить профессиональным интересам русской учащейся молодежи, отражать ее
настроения и идейные течения»4. Журнал находился под постоянным цензурным надзором. В нем Кольцов печатался под псевдонимами «Михаил Ефимов», «Михаил Фридлянд». По сути, он, редактировал журнал, писал о студенческой жизни, так он пришел в журналистику.
С начала 1917 г. М. Кольцов сотрудничал с петроградскими журналами, публиковался на страницах газет «Известия ВЦИК» и «Вечерняя
звезда». В феврале 1917 г. в брошюре «Как Россия освободилась» под
псевдонимом «Михаил Ефимович» вышла статья Кольцова, в которой он
восторженно оценил создание Временного правительства и роль А.Ф. Керенского. Событиям Февральской революции он посветил ряд очерков
«Февральский март», «Пыль и солнце» и др.5
В 1918 г. он окончательно избирает для себя путь журналиста, начинает работать в Наркомпроссе, возглавляет отдел хроники Всероссийского кинокомитета, руководит журналом «Кинонеделя». С возглавляемой им съемочной группой советской кинохроники, он побывал в революционной Финляндии, на Западном фронте. В марте 1918 года Коль________________________
2
Рубашкин А. Михаил Кольцов. Критико-биографический очерк. Ленинград,
1971. С.7.
3
Михаил Кольцов. Каким он был… М., 1989.
4
Скороходов Г. Михаил Кольцов. М., 1959.
5
Кольцов М. Февральский март/ Кольцов М.Е. Восторг и Ярость. Очерки и
фельетоны. Статьи. Воспоминания современников. М., 1990. С. 23-29; Его же: Пыль
и солнце/ Там же. С. 40-42.
185
цов переехал в г. Москву, куда из Петрограда переместилось Советское правительство и соответственно Наркомпросс. В его послужном
списке, как в зеркале отразилась бурная и неспокойная эпоха революционных преобразований. С 1919 г. Кольцов служил в рядах Красной
Армии, сотрудничал с одесскими газетами, возглавлял отдел хроники
Всеукраинского кинокомитета, заведовал театральной студией, являлся
начальником культпросвета 12-й Армии, начальником культпросвета Интернациональной бригады. В 1920 г. он стал заместителем редактора одной из первых массовых красноармейских газет – «Красная Армия».
В 1921 г. Кольцов работал заведующим информчастью УУ НКИД в Петрограде, в газете «На Кронштадтском фронте», сотрудничал с «Правдой», «Известиями ВЦИК», «Красной звездой», «Гудком», «Красным
офицером» и другими советскими и партийными изданиями6.
В период 1920-1923 гг. деятельность М. Кольцова связана с выполнением многочисленных поручений Народного комиссариата по иностранным делам и РОСТА. Его очерки и корреспонденции появляются в «Известиях ВЦИК», в петроградской «Красной газете». В 1920 г. он впервые
публикуется на страницах «Правды» с фельетоном «Махно», в 1921 г. – он
уже ее постоянный сотрудник. Популярность Кольцова быстро росла, в
1925 году его уже знала вся страна. Младший брат Кольцова Б. Ефимов вспоминал: «Он был удивительно одаренной натурой. Не в том примитивно-бытовом смысле, когда дарования человека можно перечислять по пальцам. Нет, Кольцов не играл на скрипке или на фортепиано,
не умел рисовать или петь. Его одаренность была другого порядка. Я
назвал бы это даром общения с людьми, разносторонним и емким талантом, как бы рожденным для любой общественной и политической
деятельности, где требуется боевой дух, проницательная, ясная голова,
понимание человеческой психологии, глубокий и неподдельный интерес к судьбам, взаимоотношения и характерам людей. Я уверен, что,
даже если бы у Кольцова не было выдающегося литературного дарования, из него вышел бы крупный общественный деятель, редактор, организатор и пропагандист, дипломат. Впрочем, так оно, собственно, и получилось: ведь Кольцов стал журналистом»7.
С 1922 г. Кольцов вел на страницах «Правды» раздел «По белой прессе», опубликовал ряд острых фельетонов, в т.ч. «Пуанкаре-война» (1922)
________________________
Рубашкин А. Михаил Кольцов. Критико-биографический очерк. Ленинград,
1971. С.8-9.
7
Ефимов Б. Воспоминания/ Михаил Кольцов. Каким он был. Сборник воспоминаний. Изд. второе, доп. М., 1989. С. 27-28.
6
186
(серию фельетонов о деятелях русской эмиграции (Керенском, Милюкове
и др.). Именно в «Правде», в 1922 году в своей, по сути, программной
статье «В наступление!», Кольцов предлагал издавать журналы «легкого и
подвижного рода», литературные, иллюстрированные, сатирические, которые не уступали бы буржуазным «по форме, бойкости и яркости, но и преподносящих в этой форме красное противоядие против желтого яда»8.
Создавая принципиально новый журнал со старым названием, М.
Кольцов предполагал сделать его периодическим изданием, на страницах которого освещалась бы разнообразная картина «быта и строительства молодой Советской страны» и параллельно отображался бы «лихорадочный темп сложной и интересной жизни Запада, борьбы классов и групп в странах всего мира»9. Журнал был нацелен на огромную
читательскую аудиторию новой России. Изначально большую часть его
материала составляли зарисовки, фотографии, который создавали визуальный образ понятный каждому читателю. Журнал имел воспитательный, просветительский характер, пытаясь объяснить во многом неграмотному читателю суть новой политики образ новой жизни. Он отличался от дореволюционного «Огонька» рассчитанного на более узкий
круг читателей именно своей простотой и незатейливостью.
Главным редактором журнала стал М. Е. Кольцов. Единомышленниками М.Е. Кольцова, были писатель Е. Зозуля, журналист Л. Рябинин,
издательский работник Э.Г. Голомб. Они составили инициативную группу, будущую редакцию журнала. Е. Зозуля стал заместителем редактора, Л.С. Рябинин ответственным секретарем, Э.Г. Голомб управляющим
главной конторой. Заведующим фоточастью «Огонька» был В.П. Микулин, постоянным фотографом Отто Шмидт. Издателем «Огонька» стал
«Мосполиграф», возглавляемый И.З. Желудковым10.
В те годы сформировались и принципы работы редакции: хороший
литературный язык, иллюстративный ряд, классический макет, наличие
обязательных элементов в каждом номере. «Нам нужна максимальная
простата, но не пуританство; конечно, материал сам по себе должен быть
живым, интересным. Эксцентричные затеи, манерные заголовки, фокстротный темп-все это слабо воспринимается нашими читателями»,- таков были условия формирования нового типа журнала, выдвинутые
Михаилом Кольцовым11. «Метод выполнения этой задачи, – как отме________________________
Правда. 1922. 4 октября.
Огонек. 1924. № 14. C. 3.
10
Огонек. 1924. № 14. С. 4.
11
Журналист. 1926. № 4.
8
9
187
чалось в редакционной статье юбилейного «Огонька» за 1924 г., – редакция мыслила себе – изобразительный. Метод не рассказа, а показа.
Иллюстрации, рисунки, снимки, яркое художественное слово»12. Сам
Михаил Кольцов всегда очень внимательно относился к иллюстративному ряду «Огонька» и хотел, чтобы в нем «было много фото, иллюстраций, занимательных мелочишек, чтобы его читали в поезде, в трамвае, в обеденный перерыв, в фойе кино и за семейным столом, – чтото вроде дореволюционного «Огонька»13.
Тонкие иллюстрированные еженедельники были популярны еще с начала XX века. Они позволяли быстрее откликаться на события, добиваться большей аналитичности, чем газеты, публиковать большее количество
материалов, обладали большим жанровым разнообразием материалов. Все
это учли создатели нового «Огонька». Первый номер журнала вышел 1
апреля 1923 года и быстро разошелся среди читателей, заняв достойное
место среди периодических изданий. Это был успех, который сотрудники редакции стремились закрепить расширением содержания, увлекательной формой подачи материала. Журнал выходил сначала раз в неделю,
иногда раз в десять дней. В 1923 г. тираж «Огонька» составил 42 тысячи
экземпляров, а уже в 1928 г. тираж достиг 400 000 экземпляров.
Журнал «Огонек» имел продуманную коммуникативную стратегию по
созданию и развитию иллюстрированного еженедельника для широкой аудитории. Здесь прослеживалась преемственность с дореволюционным
«Огоньком». Обратная связь с аудиторией, призывы к читателям присылать свои истории в журнал, обращение с поздравительными речами, все
это было характерно для «Огонька». В материалах «Дискуссии о массовом журнале» на страницах «Красной печати» в 1925 г. М. Кольцов, поднимая вопрос о продуманном формировании типа иллюстрированных журналов, развил мысль о том, что «Огонек» может служить характерным примером типизированного издательства, так как «почти вся его деятельность
сосредоточена на одном издательском фабрикате, иллюстрации»14. В центре внимания журнала был человек, его проблемы, повседневность. Стремясь к разнообразию и актуальности, в журнале наряду с сатирическими
статьями и карикатурами в лубочном стиле публиковались оперативные заметки о событиях в России и за рубежом. В журнале было множество рубрик, самыми яркими из них были: «Окно в мир», повествующая о наиболее ярких мировых событиях, «Кулисы истории», где часто печатались до________________________
Огонек. 1924. № 14. C. 3.
Там же.
14
Красная печать.1925. № 17-18
12
13
188
кументы и приводились факты из недавнего прошлого страны. Также были
и развлекательные рубрики, такие например, как: «Спорт», «Бытовой
юмор». Особой популярностью пользовался жанр путевого фотоочерка о
походах, экспедициях в малознакомые, экзотические места. Это развивало интерес не только к достопримечательностям своей страны, но и к зарубежью. Все это способствовало повышению кругозора читателей. В
«Огоньке» публиковались статьи разных политических и общественных
деятелей. К примеру, в № 32 от 4 ноября 1923 г. была опубликована статья
«Героини революции» Клары Цеткин15. Необходимо отметить то, что именно «Огонек» знакомил страну с вождями, печатая их портреты на обложке. Во время отсутствия телевидения это был действительно реальный способ помочь читателю знать свою власть в лицо.
Кроме «Бюро клише» «Огонек» организовал также бюро «Руссфото»,
занимавшееся импортом снимков и отдел иллюстрированной рекламы.
Нужно отметить, что редакция журнала сразу же занялась организацией
своего фото-репортажа. В короткий срок сеть фото-корреспондентов
«Огонька» достигла почти 150 человек. Благодаря хорошо налаженной
связи и воздушной почте «Огоньку» удавалось освещать западную жизнь
одновременно с западными журналами. Журнал сотрудничал с такими
западным агентствами как: «Press-Photo-News-Service», «John Graudenz»,
«Continental-Photo», «A.Grosz»16. В дальнейшем сочетание работы советских фотографов журнала с западными и образование богатого фото-архива дало возможность «Огоньку» вполне безболезненно для себя перейти к обслуживанию иллюстрациями (через организованное при редакции «Бюро клише») всей советской прессы.
Фотопублицистика журнала своевременно отображала изменяющеюся жизнь и раскрывала социальный смысл явлений происходящих в
стране. Именно на страницах «Огонька» родился, окреп и приобрел
широкий размах такой мобильный жанр, как фотоочерк: серия фотографий, объединенных одной темой и прокомментированных лаконичным текстом. Причем текст мог либо обобщать всю серию, либо пояснять отдельные снимки17. «Агитация пропагандистки,- говорил Михаил
Кольцов, – заключена в самом подборе снимка и его информационном
объяснении. Читателю дана возможность спокойно рассмотреть иллю________________________
Огонек. 1923. № 32. С.7.
Огонек. 1924. № 14. С. 22.
17
Бочина М.А. Деятельность журнала «Огонек» и становление типа «тонкого»
иллюстрированного журнала/ Из опыта большевистской и советской печати. М.,
1988. С. 51.
15
16
189
страцию, прочесть, что на ней изображено и самому сделать неизбежный вывод («неизбежность вывода – само собой зависит от редакции,
подбирающей снимок). И это импонирует, очень подкупает читателя,
которому материал дается без сюсюканий и окриков, в простом, живом и в то же время деловом, серьезном порядке»18.
Журнал «Огонек» был, по сути, журналом для семейного чтения,
удовлетворяя потребности каждого члена семьи. Он был тем журналом,
который расширял кругозор, возбуждал любопытство и участие в жизни
страны. На страницах журнала получил свое распространение и такой
жанр, как документальная фотография. Печатая на своих страницах статьи различных государственных или общественных деятелей, «Огонек»
публиковал также портрет этого деятеля и несколько кадров, иллюстрировавших его высказывания19. Значение фотоиллюстраций в «Огоньке» было столь велико, что они не только несли большую смысловую
нагрузку в виде таких специальных фотожанров, как фотоочерк, фоторепортаж, в виде художественных полосных фотографий и разворотов,
но все больше исполняли роль обложки журнала, вытеснив репродукции, плакаты, перерисованные художниками фотографии. Тема журнальной фотообложки постепенно становилась «флагом» всего номера, подчеркивала его содержание20.
Еще одной особенной чертой «Огонька» было то, что журнал всегда
шагал в ногу со временем. Журналисты и фотомастера журнала всегда
находились в гуще происходящих событий. Это позволяло постоянно выпускать свежий и интересный материал. И заслуга в этом была именно редактора журнала М.Е. Кольцова. Как вспоминал впоследствии писатель
Е.Д. Зозуля, Кольцов верил в печатное слово и служил ему, старался находить формы более доходчивые. Он отмечал: «…но есть еще одна черта
у Кольцова. Он не ограничивается тем, что пишет, хотя он и глубоко верит
в печатное слово, он еще что-то кроме этого делает. У меня есть такие примеры: едет он в Париж – дело Горгулова, или в Лейпциг, на лейпцевский
процесс, ни там, ни здесь он не ограничивается ролью наблюдателя, писателя-корреспондента. Он еще предпринимает реальные жизненные шаги.
Например, в Париже, он посетил белогвардейского генерала…, рискуя
жизнью он пришел в штаб к врагу, чтоб посмотреть, что представляют собой эти люди, чем они дышат»21. И в этом был весь Кольцов.
________________________
Красная печать. 1925. № 17/18.
Бочина М.А. Указ. соч. С. 53.
20
Там же.
21
РГАЛИ. Ф. 2263. Оп. 1. Д. 61. Л. 3.
18
19
190
В период нэпа в журнале получила большое распространение реклама. Она была весьма разнообразна, печатались объявления о различных
услугах, рекламировались новые предприятия. В «Огоньке» за 1923 год
в № 32 была опубликована реклама услугах центральной лечебницы врачей специалистов, реклама Владимирского хлопчатобумажного треста22.
В журнале публиковались и яркие фельетоны самого М.Е. Кольцова. К примеру, в журнале № 24 от 9 сентября 1923 года был опубликован фельетон «Человек из будущего»23. Фельетон был любимым жанром М.Е. Кольцова, в котором он воздействовал на аудиторию с помощью различных сатирических приемов. Учитывая тот факт, что уровень
образованности в 1920-е гг. был невысоким, пропагандистские статьи
вряд ли могли быть поняты основной массой людей, поэтому наибольшее воздействие на общество, как неоднократно отмечал Кольцов в своих выступлениях, можно было оказать через фельетон. Во всех своих
публикациях он стремился разъяснить суть политического курса в стране, обосновать мотивы принятых партией решений, таким образом, консолидируя общество на выполнение поставленных властями задач. В
своих фельетонах Кольцов сталкивает, сопоставляет между собой факты, объединяя их одним идейно-эмоциональным мотивом, одним «настроением», одним выводом. В каждом фельетоне резко выражено
субъективное отношение автора к изображаемому, непосредственно виден сам автор, его «облик», его индивидуальность24.
Все материалы Кольцова независимо от жанров имели политическую
и социальную направленность. Известный советский журналист Д. Заславский вспоминал о М.Е. Кольцове: «Во всей его фигуре, невысокой
и подвижной, было изящество. Годы не старили его. И в легких движениях, и в жестах, и в выражении лица оставалось что-то мило мальчишеское и озорное. Он всегда готов был на смелые приключения, на
неожиданные выдумки. Он был поэтом своего призвания — журналистики…Кольцов был одним из первых зачинателей советской школы
фельетона, признанным мастером, учителем и другом молодежи, приходившей в газету с желанием стать «Кольцовыми», писать острые, нужные партии статьи, писать их ярко, интересно, оригинально, с веселым,
если нужно, злым задором, без ругани и грубости, но, когда это требовалось, в высокой степени ядовито. Смеяться в печати усели мно________________________
Огонек. 1923. № 32.
Огонек. 1923. № 24.
24
РГАЛИ. Ф.1854. Оп. 1. Д.7. Л. 1.
22
23
191
гие, но никто из современников не превзошел Кольцова в богатстве оттенков смеха, а также в легкости и художественности языка»25.
Сила фельетонов Кольцова была заметна, заключалась она не только в
том, что после известной категории разоблачительных, если можно так
выразиться фельетонов, начиналось расследование и прокуратура принимала соответствующие меры. Основное значение фельетонов Кольцова
по воспоминаниям Е. Зозули заключалось в их политической, воспитательной и публицистической силе, в том влиянии, которое они имели на
формирование «политических и бытовых взглядов, на нравы больших
масс»26. В публикациях Михаил Ефимович отслеживал реакцию людей
на многочисленные нововведения, демонстрируя, как сами рабочие и крестьяне борются с современными пороками: бюрократизмом, произволом
и т.д., тем самым, воздействуя на массовое сознание. Свои фельетоны
Кольцов публиковал и на страницах других изданий, только в одной газете «Правда» было опубликовано около 1200 его фельетонов27.
Немаловажную роль в журнале играли карикатуры. Разнообразие их
тематики и насыщенность поражало. В карикатурах отображались такие темы как: борьба с классовыми врагами, религией, взаимоотношения политических сил на международной арене, бюрократизм, и т.д. Это
были рисунки замечательных карикатуристов – Б. Ефимова, К. Ротова,
Дени, В. Коздинского, Ю. Ганфа, К. Елисеева и т.д.
Сам М.Е. Кольцов уделял много времени работе в журнале, часто
устраивал еженедельные «огоньковские» вечера с участием писателей,
политических деятелей, на которых поднимались и обсуждались злободневные темы. Он «часто председательствовал на этих вечерах, будоражил участников, бросал острые реплики, подхватывал интересные
проекты и предложения»28.
Расширявшиеся масштабы издательской деятельности привели к возникновению акционерного общества «Огонек», которое в 1926 году было
преобразовано в журнально-газетное объединение (Жургаз). Акционерное издательское общество «Огонек» было создано в феврале 1926 г. для
развития издательской деятельности в стране, распространения и экспедиции изданий, для организации рекламного и публикационного дела.
Органами управления общества являлись: общий совет акционеров, совет общества и правление общества. Пайщиками Акционерного общества
________________________
Заславский Д. О Михаиле Кольцове/ Михаил Кольцов. Каким он был… С. 4.
РГАЛИ. Ф.1854. Оп. 1. Д. 9. Л. 8.
27
Там же.
28
Наш современник. 1961. № 6. С. 239.
25
26
192
«Огонек» были государственные, партийные и профессиональные издательства, расположенные во всех концах страны29. Это было большое издательство, выпускавшее журналы и книги по различным вопросам техники, изобретательства, культуры, во главе которого также стоял М. Кольцов. В это время Кольцов осуществлял общее руководство работой правления и издательств, был редактором «Огонька», редактором «Советского фото», «На литературном посту»30. В этом объединении выходил целый
ряд изданий: «Советская архитектура», «Советское искусство», «Литературная газета» «Советское фото», «Чудак» и др.31
Большое значение имел Отдел распространения, способствующий
популяризации «Огонька» в провинции через местные газеты, высылающий подписчикам «Огонек» в виде приложении к выписанным газетам32. Замечательный журналист, фельетонист М.Е. Кольцов сумел дать
импульс многим периодическим изданиям 1920-х гг. Но, прежде всего, его заслуга в создании нового «Огонька». Его работа по воссозданию журнала, его развитию неоценима. При М.Е. Кольцове журнал не
только возродился на новой советской основе, он стремительно развивался, сформировал свой неповторимый образ и стал самым массовым и любимым общественно-политическим журналом в СССР.
В 1930-е годы Кольцов находился в постоянном поиске оптимальных
путей утверждения социалистических ценностей в мире. В 1932 г. Постановлением Политбюро «О т. Кольцове» ему была разрешена заграничная
поездка в Париж «для освещения процесса Горгулова» (русского белоэмигранта убившего президента Франции Думера). Являясь председателем Иностранной комиссии, Кольцов занимался приглашением видных
зарубежных литераторов в страну. В 1935 г. он, будучи членом редколлегии «Литературной газеты», принимал участие в международном антифашистском писательском конгрессе, который проходил в Париже. На
конгрессе была создана Международная ассоциация писателей в защиту
культуры, а также ее бюро, президиум и секретариат. В секретариат, который занимался оргвопросами вошел и М. Кольцов.
Второй Международный конгресс писателей против фашизма открылся в Валенсии 4 июля 1937 г. В состав делегации был включен и находившийся в Испании М. Кольцов (глава делегации). Еще в августе 1936 года
М.Е. Кольцов был направлен в Испанию в качестве спецкора газеты
________________________
ГАРФ. Ф. 299. Оп.1.
ГАРФ. Ф. 299. Оп. 1. Д. 1. Л. 3.
31
РГАЛИ. Ф. 2263. Оп. 1. Д. 61. Л.1.
32
ГАРФ. Ф. 299. Оп. 1. Д. 1. Л.12.
29
30
193
«Правда». Перед ним была поставлена задача на месте разобраться в
обстановке и выявить троцкистскую организацию ПОУМ. Также в его
обязанности входило описать борьбу испанских коммунистов с фашистами. «… Работа над очерками и подвалами…, всегда отрывает целые
куски времени (разъезды, беседы на фронте, в частях и прочее, что я
считаю обязательным для этого рода вещей, вне зависимости от того,
заметил ли читатель эти старания автора быть сведущим). Надо поехать
посмотреть самому», – напишет он позже в «Испанском дневнике»33.
Его «Испанский дневник» позволяет увидеть другого Кольцова, который в Испании занимался не только корреспондентской работой. В
дневнике он описывает боевые будни коммуниста Мигеля Мартинеса.
Как отмечают исследователи творчества М. Кольцова, его можно было
узнать в Мартинесе, «в кратких, разрозненных описаниях внешности»,
в деталях «которые мог наблюдать только сам рассказчик»34. Об идентичности Мигеля Мартинеса и Кольцова пишет и его брат, народный художник РСФСР Б.Е. Ефимов: «…Насколько мне известно, Мигель Мартинес – одно из основных действующих лиц «Испанского дневника» –
фигура вымышленная. Под этим именем автор дневника описывает свою
собственную «некорреспондетскую» деятельность, впечатления и переживания. Хорошо помню, как Михаил Ефимович выбирал имя и фамилию для своего «двойника». Имя было взято по имени самого автора – Мигель (Михаил). Фамилия сначала предполагалась Анильо (Anilloпо-испански кольцо). Но Кольцов отказался от этого слишком «прозрачного» псевдонима и остановился на простой и распространенной среди испанцев и мексиканцев фамилии – Мартинес».35 Некорреспондетская деятельность Кольцова была по сути комиссарской. Он работал политработником, организовывал подбор комиссаров в отдельных воинских отрядах и соединениях, проводил инструктажи и собеседования,
вел разъяснительную и воспитательную работу, занимался реорганизацией армии, помогал выпускать «Мундо Обреро».
В октябре 1936 г. М.Е. Кольцов был назначен бригадным комиссаром, инструктировал комиссаров армии республиканцев, а по ночам
работал над статьями. В ноябре 1937 г. М.Е. Кольцов был отозван в Москву. По возвращении из Испании был награжден боевым орденом Красного Знамени, избран депутатом Верховного Совета РСФСР, назначен
главным редактором газеты «Правда», а его «Испанский дневник» был
издан массовыми тиражами.
________________________
Скороходов Г. Михаил Кольцов. Критико-биографический очерк. М., 1959.
С. 156.
33
194
В 1938 г. Кольцов был арестован. В тот день, 12 декабря, М.Е. Кольцов выступал в Центральном доме литераторов. Доклад его был посвящен выходу в свет «Краткого курса истории ВКП (б)», в написании которого принимал участие Сталин. Подготовить соответствующую рецензию поручили М.Е. Кольцову. Как отмечает Г.А. Боровик, Кольцов охарактеризовал эту работу «не бюрократическим языком, а страстно и талантливо. Так, чтобы писатели приняли книгу не только разумом, но и
сердцем»36. После этого выступления Кольцов уехал в редакцию газеты
«Правда», где его и арестовали. Арест М. Е. Кольцова был огромной неожиданностью не только для него самого, но и для миллионов людей. Вот,
что писал об этом K.M. Симонов в книге «Глазами человека моего поколения»: «Самым драматическим для меня лично... был совершенно
неожиданный и не лезший ни в какие ворота арест Михаила Кольцова... Кольцов был для нас в какой-то мере символом всего того, что
советские люди делали в Испании... Ни понять этого, ни поверить в
это – в то, что он в чем-то виноват или почти виноват. И, в общем, в
это не поверили...»37. Кольцову было предъявлено обвинение по 5811 статье УК РСФСР. В дело были включены материалы, касающиеся
его дореволюционной деятельности, когда он был замечен в критике
большевиков. Определенную роль сыграли и его отношения с немецкой журналисткой Марией Остен. Работая с делом Кольцова, исследователь А.Ю. Гаврюшина отмечала, что «из показаний Т.К. Леонтьевой от 25 сентября 1938 г. было взято обвинение журналиста в антисоветской деятельности: «КОЛЬЦОВ Михаил является тем скрытым
центром вокруг которого объединились люди недовольные политикой
ВКП (б) и советской власти вообще, и в области литературы в частности»38. Руководству страны не нравилось, что Кольцов умел объединять вокруг себя людей, как говорили его коллеги, «заряжать их
своей энергией». Не нравилось и то, что редакция журнала «Огонек»
стала постоянным местом встреч самых талантливых людей того времени. Обвинительное заключение было предъявлено Кольцову 15 декабря 1939 г., а 1 февраля 1940 г. состоялось закрытое заседание Во________________________
Там же. С. 157.
Там же. С. 158.
36
Боровик Г.А. Жестокие забавы вождя или любимый театр товарища Сталина /
/ Совершенно секретно. 2000. №3. [http://www.sovsekretno.rU/2000/03/6.html.
37
Симонов К.М. Глазами человека моего поколения. М., 1989. С. 383.
38
Гаврюшина А.Ю. Михаил Кольцов - политический журналист. Дис. на …канд.
филол. наук. М., 2007. С. 181.
34
35
195
енной коллегии Верховного суда СССР. Михаил Ефимович КольцовФридлянд был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор был
окончательный и обжалованию не подлежал. Он был приведен в исполнение 2 февраля 1940 г.39
О расстреле М.Е Кольцова долгое время не было известно. Родственники Кольцова, отправляли ему денежные передачи, так они имели хоть
какую-нибудь связь с заключенным. Но в начале марта 1940 год очередную денежную передачу не приняли. Брату Кольцова сообщили, что
дело журналиста закрыто и передано в верховную коллегию суда. Позже он напишет в своих воспоминаниях: «М.Е. Кольцов был приговорен к 10 годам дальних лагерей без права переписки»40. О том, что Кольцова нет в живых, стало известно в начале 1955 г. В телефонном разговоре К.Е. Ворошилов сообщил Б. Ефимову о расстреле М. Кольцова41. Реабилитирован М.Е. Кольцов был посмертно, уже после смерти
Сталина, в декабре 1954 г. (по некоторым данным в 1957 г.).
________________________
Гаврюшина А.Ю. Указ. соч. С. 187.
Ефимов Б.Е. Жертва культа личности. Лондон, 1967. С. 28.
41
Гаврюшина А.Ю. Указ. соч. С. 188.
39
40
196
РАЗДЕЛ III.
ИЗ ИСТОРИИ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ
Е.А. Круглов (Мавридис)
ЭВГЕМЕР И ЕГО НАСЛЕДИЕ В ДРЕВНЕМ РИМЕ
В условиях кризисной для античного социума эпохи рубежа эр, когда
шло переосмысление традиционного мировосприятия и наступали «сумерки богов» Олимпа, активизировались поиски и воспоследовали, естественно, «находки» новых сотеров и новых небесных владык, где своё
место заняло в истории философии религии, и учение Эвгемера.
Традиционно эвгемеризм, как оригинальное религиозно-философское осмысление культа олимпийских богов, относят, судя по античному наследию
позднего Рима (Serv. Aen. VIII. 275)1, ко времени жизнедеятельности автора
этого учения, то есть с III в. до н.э. и далее, когда на территориях и, особенно, при Дворах эллинистических царств началось едва ли не повсеместное
обожествление их правителей2. Спроецировав указанную тенденцию, по характерной для ментальности древних доминанте цикличности времен и эпох,
на период ранней древности, Эвгемер стал всерьез полагать человеческую
природу и самих владык Олимпа. Таким образом, «официальным» временем рождения эвгемеризма оказывается эпоха раннего эллинизма.
Между тем, внимательный анализ материалов археологии и эпиграфики западного побережья Анатолии, где компактно сосуществовали
друг с другом Лидия и Иония, Кария и Ликия, обнаруживает на указанных землях уходящую далеко в глубь веков практику почитания гробниц (не кенотафов!) таких широко известных по классической мифологии персонажей, как Сарпедон и Беллерофонт, потомков Аполлона и
Асклепия, а равно и гераклида Телефа3. А в 60-х гг. XIX в. благодаря
________________________
1
Warmington Е.Н. Remains of Old Latin. L., 1961. V. 1. P. 414-419; Gurst G.H.
Euhemeros von Mesene/ Lexikon der Antike. Lpz., 1979. S. 163; Тройский И.М. История античной литературы. М., 1983. С. 228 сл., 293 сл.; Штаерман Е.М. Социальные основы религии древнего Рима. М., 1987. С. 118 сл.
2
Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма. М., 1982. С. 147 сл.; Бикерман Э. Государство Селевкидов. М., 1985. С. 221 сл., 234 сл.; Левек П. Эллинистический мир.
М., 1989. С. 144-153; Климов О.Ю. Государство Пергам. Мурманск, 1996. С. 62-67.
3
См. в этой связи: Childs W. The city reliefs of Licia. Princeton, 1978; Клейн JI.C.
Бесплотные герои. СПб., 1994. С. 168 сл.; Круглов Е.А. Культ Аполлона Тельмесского // Мнемон. Вып. 5 / Под ред. проф. Э.Д. Фролова. СПб., 2006. С. 365 сл.
197
раскопкам Ч.Т.Ньютона эпиграфика Галикарнасса пополнилась по-своему уникальной надписью со стелы (Syll.3 № 372) возле руин храма
Посейдона с указанием всех (?) жрецов культа бога морей. Пространный этот список из столицы Карии возглавляет сын Посейдона – Теламон, затем – его сыновья Антидий, Гиперий и Алкион, а далее – их потомки вплоть до эпохи эллинизма4. Что с очевидностью свидетельствует
о традициях, условно говоря, «стихийного эвгемеризма» задолго до
времени жизни эллинистического философа, во всяком случае – на землях Восточного Средиземноморья.
О жизни же этого философа известно очень немного, хотя младшему
современнику Александра Македонского и было отмерено весьма продолжительное бытие (приблизительно 340-260 гг. до н.э.). Скудная информация источников свидетельствует, что Эвгемер был уроженцем сицилийской Мессены (бывшей Занклы), откуда позднее перебирается ко
двору македонского правителя Кассандра. Последний больше известен
в истории своими преследованиями матери Александра – Олимпиады
(Just. XIV, 4; Diod. XIX, 11-51), что, впрочем, имело место ещё до прибытия на север Балкан сицилийского философа-теолога, с которым у македонского царя сложились, судя по всему, вполне дружеские отношения. Во всяком случае, как сообщает земляк Эвгемера Диодор, именно
с подачи «своего друга» Кассандра Эвгемер и предпринял однажды весьма удивительное путешествие, речь о котором ещё пойдёт ниже, т.к. помимо этого во всех отношениях загадочного, реального или мнимого,
морского вояжа мы ничего более об обстоятельствах реальной жизни
философа не знаем5. Чуть больше известно о его учении, хотя и тут, в
основном, на уровне фрагментов, цитируемых иногда вскользь, порой –
более подробно. К первым, видимо, следует отнести Секста Эмпирика,
когда он бегло упоминает Эвгемера в числе тех, для кого владыки Олимпа
были «...те, кто почитался богами, (а на деле – прим. автора) были теми
или другими могущественными людьми» (IX. 17. 51). Ко вторым авторам следует отнести Диодора и жившего шесть веков спустя сирийсковизантийского хрониста VI в. н.э. Иоанна Малалу, сохранившего фрагменты V и VI книг Диодора, где речь как раз и идет об Эвгемере и его
«Священной записи» («Íερά αναγραφη»). Вкратце суть сохранившихся
________________________
4
Heller A. De Cariae Lydiaeque sacerdotibus // Jahrbucher flir classische Philologie.
1892. Bd. 18. S. 235; Фролов Э.Д. Факел Прометея. Л., 1991. С. 93.
5
Подробнее см.: Brown T.S. Evhemerus and the historians // Yhe Harvard Theological
Review. 1946. V. 39. № 4. Р. 259-274; Vallauri G. Euemero di Messene. Yurin, 1956; Лисовый
И.А., Ревяко К.А. Античный мир в терминах, именах и названиях. Минск, 1996. С. 94.
198
фрагментов такова: по поручению Кассандра, царя и друга, Эвгемер однажды отправился в плавание из Аравии по Красному морю. Буря занесла его к островам (неясно: еще в Красном море или уже на выходе в
Индийский океан), среди которых выделяется Панхайя. Здесь со времен
прибывшего сюда с Крита Зевса в мире и согласии разделенные на три
группы-касты (в духе Платона6), со своим кругом занятий каждая, живут коренные панхайцы и океаниты, индийцы, скифы и критяне, славящие основателя и благодетеля Панхайи Зевса Трифилийского (Diod. V.
43. 2). Возле основанного им же, Зевсом, в честь себя храма, великий
критянин некогда воздвиг золотую стелу с записью своих деяний, на которой после Зевса свои записи (дополнения) внесли его преемники – Артемида, Аполлон и, наконец, Гермес (V. 46. 7).
По завещанию Зевса с острова вывозят к соседям, в том числе в
Аравию, только ладан и мирру (V. 42. 2), хотя Панхайя богата и другими дарами природы, а жрецам Зевса и вовсе запрещено покидать благодатный остров (V. 46. 3). Оставляя в стороне детали описания Панхайи (долина, река, горы и т.д.), отметим то, что подчеркивал в сохраненных Малалой фрагментах VI книги сам Диодор, комментируя «путешествие» Эвгемера. Обращает, прежде всего, внимание определение
Диодором Эвгемера как историка, в противовес Орфею, Гомеру и Гесиоду – те мифологи!... Второе (и основное) заключение Диодора по
этому кругу вопросов состоит в том, что труд историка Эвгемера посвящен земным богам – Урану, Кроносу и Зевсу, которые постоянно
именуются у него emyeioi – «наземные, смертные», что вполне одобряет и принимает Диодор. Об этом он в приводимом Малалой фрагменте
говорит однозначно: у Эвгемера одни боги – вечные и бессмертные,
другие – смертные, но из-за «благодеяний к людям удостоившиеся бессмертной почести и славы» (Diod. VI. 1. 2). Комментируя и поддерживая Эвгемера, Диодор приводит и «свой» пример: «Геракл…, когда он
был среди людей, потратил на великие труды и опасности (время? силы?
– прим. автора), чтобы, благодетельствуя людям, обрести бессмертие»
________________________
6
Анализируя утопические построения Ямбула и Эвгемера, фрагментарно сохранившиеся у Диодора, М.К. Трофимова полагает, что автор «Исторической библиотеки» находился под влиянием стоика Посидония (Трофимова М.К. Эллинистические утопии (Ямбул и Эвгемер)/ Эллинизм: восток и запад. М., 1992. С. 259). Не
отрицая этгог факта, отметим, тем не менее, что сам Посидоний испытывал очевидное воздействие учения Платона. Равным образом, и в фиксации Эвгемером на Панхайе трех групп – «каст» населения отчетливо просматриваются мечты об идеальном полисе в духе идей учителя Аристотеля.
199
(I. 2. 4). И чуть дальше: «Людьми родились боги, которых называют
бессмертными из-за их благодеяний» (VI. 2). Так, недвусмысленно завершает автор «Исторической библиотеки» свой пассаж по поводу создателя эвгемеристской концепции о владыках Олимпа и их потомках.
Эллинистический Восток давал тому массу несомненных примеров ещё
до и во времена Эвгемера, а равно и много позднее.
Что же касается античного Запада, то здесь с легкой руки уроженца
Мессены его концепт получает развитие, вероятно, не ранее III века.
Во всяком случае, можно с определенной долей вероятности фиксировать воздействие его идей на воззрения уроженца Калабрии Квинта Энния (239-169 гг. до н.э.). Исторический эпос последнего, «Анналы» в
18 книгах (от бегства из Трои Энея и до времени Энния), был длительное время популярен в элитных салонах интеллектуалов поздней республики, уступив свое место лишь с появлением «Энеиды» Вергилия,
тогда как переведенная с греческого на латынь эрудированным калабрийцем «Священная запись» Эвгемера осталась достоянием массового
сознания в Риме рубежа политических вех, сочетая при этом качества
и утопии, и религиозно-дидактического рационализма7.
Еще глубже, чем на Кв. Энния, оказалось, судя по всему, влияние
теории Эвгемера на Марка Теренция Варрона (116-27 гг. до н.э.), продуктивного автора множества трактатов по языку и литературе, математике и древностям Рима. Среди обширного, но плохо сохранившегося его наследия интересны дошедшие до нас фрагменты «Antiquitates
rerum divinarum». Труд этот некогда состоял из 16 книг, где четыре первые были посвящены ранним жреческим коллегиям Рима (в том числе
хранителям Сивиллиных книг), следующие четыре – религиозным празднествам и святилищам. Книги с 9 по 11 освещали религиозные игры,
а также ритуалы обряды посвящения Римской civitas, тогда как две последующие были отведены для общественных и частных sacra. И, наконец, последние три книги подробно освещали различные категории богов, ряд которых на территории Рима был установлен (!) – по Варрону
– Ромулом и Титом Тацием. При этом все почитаемые в римским социуме божества в трактате Варрона были поделены на вечных (исконных) и определенных, то есть тех, что стали богами из числа людей. А
в числе последних указаны как чтимые одним племенем (privati), так и
почитаемые всеми, то есть communes: Геракл, Либер, Диоскуры. Причем и в этой категории есть две своеобразные «подгруппы», на кото________________________
7
Штаерман Е.М. Указ. соч. С. 153.
200
рые рационалистически мысливший даже в теологии Варрон стратифицировал владык судеб человеческих: есть божества небесные или высшие (superi), а есть и низшие, земнородные (terrigenae), имеющие вместо ног змей, как наследие хтонизма (Serv. Aen. VIII. 275-278).
Получается, что перед нами если и не буквальное следование Эвгемеру, то, во всяком случае, пример несомненной иррадиации идей уроженца Мессены на общественно значимого современника Цезаря и Октавиана. Фактически же Варрон с присущим любому римлянину прагматическим рационализмом «расщепил» религию на три составляющих:
а) религию мифическую, по Варрону, откровенно «ложную»; б) физическую – правдивую, но засоренную массой суеверий; наконец, в) гражданскую – необходимую и, стало быть, верную.
Подытоживая многотомный и по-своему уникальный труд, Варрон не
счел нужным завуалировать свои воззрения на религию, как чисто государственное учреждение, в данном случае – римской civitas, ибо «государство старше своих богов, как и живописец старше своих картин».
Отсюда уже один шаг до кинизировавшего в вопросах религии Цицерона8 и эпикурейца Лукреция Кара (источник веры – людской страх)9.
Таким образом, не один только Варрон, но, как представляется, целый ряд фигур первой величины интеллектуально-культурной элиты Рима
рубежа эр невольно оказались в той или иной степени в «школе» Эвгемера, во всяком случае – подвержены воздействию идей новых (?)
философско-рационалистических учений эллинизма, переплавлявшего
в своем горниле и наследие динамичного эллинского менталитета10, и
религиозно-философские представления консервативного Востока11.
________________________
Державицкий E.B. Цицерон о природе богов/ Цицерон. О природе богов. СПб.,
2002. С 10, 17-18.
9
Воуаnсёе P. Etudes sur la religion romain. Paris, 1972. P. 255 sq.; Cardauns B.M.
Terrentius Varro. Wiesbaden, 1976. S. 3 sq; В этом плане, как представляется, определяюще-значимыми для постижения проблемы оказываются следующие исследования концептуального характера: Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994.
10
В этом плане, как представляется, определяющее-значимыми для постижения
проблемы оказываются исследования концептуального характера: Понятие судьбы
в контексте разных культур. М., 1994; Андреев Ю.В. Цена свободы и гармонии.
СПб., 1998; Надь Г. Греческая мифология и поэтика. М., 2001; Суриков И.Е. Эволюция религиозного сознания афинян во второй половине V в. до н.э. (Софокл,
Еврипид, Аристофан). М., 2002.
11
Диаметрально противоположные оценки религиозного традиционализма Востока
были отчетливо отражены, в частности, в работах Ж. Дюмезиля (Верховные боги индоевропейцев. М., 1986) и И.М. Дьяконова (Архаические мифы Востока и Запада. М., 1990).
8
201
Получив, не без оснований, с течением времени прозвище Безбожник, Эвгемер в сознании антиковедов невольно ассоциируется
с Юлианом Апостатом. Но если последний под влиянием ярких речей Либания (314-393 гг. н.э.) из христианства вернулся в мир античного язычества, то Эвгемер вроде как никуда и не отступал! Однако его концепция была много опаснее писем Апостата 12, ибо дефакто мессенцем была заложена своего рода «теологическая мина»
под самые основы многовековой олимпийской религии. С непредсказуемыми результатами и последствиями для менталитета античного мира. В числе каковых, как нам представляется – не без влияния
теории Эвгемера, одна группа младших современников Варрона и
Цицерона стала выполнять заказ Октавиана Августа по созданию мифологемы «возвратившегося золотого века»13, а другие пошли дальше убогого культа «божественных» императоров, что в конечном итоге во взаимодействии со «стихийным эвгемеризмом» Анатолии (см.
прим. № 3-4 данной статьи) породило феномен монофизитских ересей наступавшей эпохи раннего христианства. Впрочем, это уже тема
отдельного исследования.
G. MOLNÁR
THE BIRTH OF PHILOSOPHY FROM THE SPIRIT
OF COLONIZATION A MILESIAN TALE
Weber and the Greeks
Max Weber opens the Preface to his collected papers in the sociology
of religion with the following famous sentence:
A product of modern European civilization, studying any problem of
universal history, is bound to ask himself to what combination of
circumstances the fact should be attributed that in Western civilization,
and in Western civilization only, cultural phenomena have appeared which
________________________
12
Юлиан. Письма / под ред. А.Ч. Козаржевского // ВДИ. 1970. № 1-3; Немировский А.И. Рождение Клио. Воронеж, 1986. С. 281 сл.
13
Как нам представляется, в работах по римским утопиям о «золотом веке»
роль Эвгемера, как предтечи подобных духовных брожений, явно недооценена.
Так, к примеру, в обстоятельном 2-томном исследовании по указанной проблеме
Ю.Г. Чернышева (Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в Древнем Риме. Новосибирск, 1992) философ-теолог из Мессены упомянут лишь
вскользь (ч. 1. С. 40, 109).
202
(as we like to think) lie in a line of development having universal
significance and value1.
In the next paragraphs Weber gives a minute, although somewhat uneven
catalogue of sociocultural innovations. He tries to prove the specific–
uniquely rational–character of Western («Occidental») development in the
spheres of science, art, technology, printed literacy, higher education,
especially the training of officials, state organization and economy2. For our
present purpose, his thesis concerning the history of science is of interest,
namely his statement that «[o]nly in the West does science exist at a stage
of development which we recognize to-day as valid»3.
The first response that the reading of his train of thought evokes from
us–from us, we can add with a crumb of self-irony, «products of
[post]modern European civilization»–may well be that Weber is speaking
here as an unreflected spokesman of some out-of-fashion ethnocentrism.
On closer inspection, however, one might discover with Habermas that
Weber’s text shows, instead, a certain wavering between two opposing
positions: absolutism or universalism (which can be unveiled as
ethnocentrism, more specifically as Eurocentrism), on the one hand, and
cultural relativism, on the other 4. First, we read about «any problem of
universal history», concerning which we are «inevitably and legitimately
bound to ask» a question. But precisely who is bound that way? We the
«products of modern European civilization» That is, the question seems to
be inevitable and legitimate in our particular culture only. Similarly, the
question is directed towards the causes of «a line of development having
universal significance and value»–but Weber modifies its meaning at once
with an insertion: it is instead a line of development that «we like to think
of as having universal significance and value. Thirdly and finally, «only in
________________________
1
Weber 1930/2005. P.XXVIII, the German original: Weber 1947. Р. 1.
(«Universalgeschichtliche Probleme wird der Sohn der modernen europäischen Kulturwelt
unvermeidlicher- und berechtigterweise unter der Fragestellung behandeln: welche Verkettung
von Umstanden hat dazu geführt, dass gerade auf dem Boden des Okzidents, und nur hier,
Kulturerscheinungen auftraten, welche doch – wie wenigstens wir uns vorstellen – in einer
Entwicklungsrichtung von universeller Bedeutung und Gültigkeit lagen?»).
2
Jürgen Habermas (1983. P. 157ff, esp. 167) arranges the items of Weber’s
enumeration along the Parsonsian society–culture–personality schema as belonging to
social modernization, cultural rationalization, and systematic conduct of life, respectively.
3
Weber, ibidem. («Nur im Okzident gibt es»Wissenshaft «in dem Entwicklungsstadium,
welches wir heute als» gültig«anerkennen»).
4
Habermas 1983. P. 179ff. Habermas (ibid.) nevertheless thinks that, in the final
analysis, «a universalist position follows from Weber’s conceptual approach».
203
the West does science exist», we read–but a qualification comes again:
science in the form «we recognize» as valid. Weber’s frequent use of
quotation marks throughout the text also seems to speak in favour of a
relativistic interpretation (see, e. g., the German text in footnote 3).
In fact, it is exactly the use of quotation marks that can lead us to an alternative
interpretation. According to this, we have to regard Weber’s approach as similar
to Peter Berger and Thomas Luckmann’s methodological principle in their book
The Social Construction of Reality. As they warn in their Introduction, whenever
they write about «the social construction of reality» or about knowledge, these
words: ‘reality’ and ‘knowledge’ should be put in quotation marks, signifying
that they as sociologists of knowledge are not in the position «to differentiate
between valid and invalid assertions about the world» (this is, instead, the task
of the philosopher) 5. The sociologist of knowledge is only dealing with
knowledge-claims (or reality-assertions) and asks whether the difference
between […] two ‘realities’ [taken for granted by the members of two societies,
respectively] may not be understood in relation to various differences between
the two societies». I think we have to see the same methodological selfrestriction at work implicitly in Weber’s text6.
This does not mean, of course, that he might not have taken sides in the
universalism–relativism controversy, but makes his stance, or his ambiguity,
irrelevant to his research program in historical sociology steered by the above
question. The goal of this program is «to work out and to explain genetically
the special peculiarity of Occidental rationalism, and within this field that
of the modern Occidental form»7. As can be seen, the research proceeds
in two directions or, rather, in two dimensions. On the one hand, it seeks
to understand the peculiarities of Western rationalizing processes by
comparative-typificatory analyses of the world religions (primarily, the
characteristics of Western capitalist rationalization by analyzing the economic
ethics of the world religions). Explanation here consists in identifying those
factors and characteristics of other civilizations that are in contradiction
with «Occidental» development, in other words, that prevented these
civilizations from developing along the line Western civilization did. On the
other hand, Weber wants to give causal explanations both to the appearance
________________________
Berger and Luckmann 1966. Р. 14.
It is easy to recognize the phenomenological method of «bracketing» (or epokhe)
behind this use of quotation marks. The difference is only that the philosopher uses the
method of epokhé in order to finally reach valid results whereas the sociologist of
knowledge, in order to look for the social determinants of the view in question.
7
Weber. Оp. cit. P. XXXIX.
5
6
204
of these impeding factors and to Western development itself. The method
of causal imputation [kauzale Zurechnung] Weber here resorts to comes
from his 1904 paper on the objectivity of knowledge in social science and
social policy. According to this methodological essay, causal explanation in
the social and cultural sciences consists in imputing particular causes to
those «sides» or «features» [Bestandteile] of particular historical phenomena
that have general cultural importance8. At the same time, Weber emphasizes
that we have to explore the causal relations both ways. We have to
investigate, that is, the effects of religious and other ideas on the practical
conducts of life and through them on the social and economic reality (ideas
as explanantia). But we also have to inquire, reversely, into the effects of
social, economic etc. factors on ideas (ideas as explananda)9.
Obviously, it follows from his interest in the first type of causal
relationships, ideas as explanantia, that Weber’s ambitious comparative and
explanatory research program takes as its aim the world religions, «the five
religions or religiously determined systems of life-regulation which have
known how to gather multitudes of confessors around them» 10 ,
Confucianism, Hinduism, Buddhism, Christianity, and Islam, supplemented–
because of its foundational historical importance for the last two–by
Judaism. The philosophical-scientific culture of the ancient Greeks, in turn,
becomes pushed into the background for Weber 11 for two partly
interconnected reasons. First, because it was unable to become a mass
movement and secondly, because Weber’s interest is directed primarily on
ethical rationalization and the achievements of cognitive rationalization are
of lesser importance to him12. Although the peculiarities of the Greek
philosophical culture appear regularly in comparative remarks throughout
Weber’s analyses of Chinese, Indian, and Jewish religions, it is easy to see,
however, that this contrastive role is out of all proportion to Weber’s own
analysis of the role of «Hellenic spirit» in the development of European
________________________
Weber 1949. Р. 78–79.
Weber 1930/2005. P. XXXIX–XI.
10
Weber 1946. Р. 267.
11
Schluchter (1981. Р. 148) cites a 1919 letter from Weber to his publisher J. C. B.
Mohr, which delineates the following plan: «a brief treatment of the Egyptian,
Mesopotamian and Zoroastrian ethics, but also a sketch of the development of the
Western Bürgertum in Antiquity and the Middle Ages». Evidently, the analysis of Greek
philosophical culture was planned to take place in the part consecrated to the ancient
Western Bourgeoisie.
12
For the former, see Weber 1967. Р. 320, for the latter, Habermas. Op. cit. Р. 197
and 209.
8
9
205
sciences and the role of the latter in the development of Western capitalism13.
Given his aims and methodological presuppositions, Weber should have
analysed «the combination of circumstances» that resulted in the birth and
development of Greek intellectual (philosophical and scientific) culture, too,
as a concrete historical phenomenon having universal significance for the
birth of Occidental rationalism, even though this (sub)culture was unable
to gather directly multitudes around itself.
The problem of the origin of philosophy
Now, as for the question of the origins of Greek philosophy and science,
so many different, often incompatible, answers have been suggested that
they cannot even be attempted to enumerate here. G. E. R. Lloyd (1979,
pp. 234ff.) considers five different factors offered earlier as stimulating or
permitting the emergence of these intellectual activities:
1) technological progress, mastery led to the development of critical
inquiry;
2) economic surplus made possible the leisure necessary for such
activities;
3) intercultural exchange (the knowledge of other societies and beliefsystems) resulted in «an open an critical attitude towards the fundamental
assumptions of one’s own society»;
4) the development of literacy had, instead, this effect; and finally;
5) social and political developments, most importantly the rise of the polis
played this role.
In discussing the first four hypotheses, Lloyd argues each time that the
factor in question can at best be necessary but not sufficient for the emergence
of Greek philosophy and science, all the more because Greek society was
not exceptionally developed (or differently developed) in regard to any of these
factors, as compared to other contemporary Near Eastern societies.
The polis. Lloyd himself favours the fifth hypothesis. Besides the fact
that «the period from the seventh to the fifth centuries was one of a high
level of political activity and involvement in Greece», he emphasizes that
«the constitutional framework of the Greek city-states differs markedly, in
certain ways, from that of the great ancient Near Eastern river civilizations:
________________________
Weber (1930/2005. P. XXVIII–XIX) attributes the following peculiar forms and
features of Western science to the Greeks: the mathematical foundation of astronomy,
rational demonstration in geometry, the Thucydidean «pragma» in historiography and
the systematic method of Aristotle in political thought.
13
206
indeed some of the institutions of the democracies, such as ostracism, are
unprecedented and unparalleled outside Greece»14.
Here, however, two suggestions can be distinguished. According to the
simpler one «the spheres of law and justice provide important models of
cosmic order» as can perfectly be seen in the case of the early natural
philosophers and medical writers15. The more complex second suggestion–
proposed earlier by French historians and anthropologists of ancient Greece:
Louis Gernet, Jean-Pierre Vernant, Pierre Vidal-Naquet and Marcel Detienne
and adopted by Lloyd–claims that «Greek rationality is the product of the
city-state»16. In more details, four aspects of Greek political experience may
be held to have influenced directly key features of the intellectual
developments: «First there is the possibility of radical innovation, second
the openness of access to the forum of debate, third the habit of scrutiny,
and fourth the expectation of justification–of giving an account–and the
premium set on rational methods of doing so»17.
Architecture as politics. Robert Hahn (2001) gives a detailed critique of
Lloyd’s positions (both the one in the 1979 book and its subsequent
reformulations and refinements), based partly on earlier criticisms by
Frischer (1982) and Hurwit (1985). Lloyd’s theory of the «political and legal
causation» of philosophical and scientific rationality cannot be maintained,
they argue, not the least because the appearance of philosophical and
scientific activity antedates the emergence of the political and legal institutions
that is supposed to function as its cause. «[T]he argument that participatory
government was central to the initial stages of the innovations of Thales
and Anaximander could not find much support from the political realities
of archaic Miletus»18. This does not mean, however, that we have to give
up entirely the fifth hypothesis. Hahn puts forward an even more
sophisticated explanatory theory separating three tiers (as if in a wedding
cake). He identifies Lloyd’s approach as one of the first-tier accounts that
«focus upon the systematic programs of Plato and Aristotle in order to
identify the essential characteristics of philosophy» (epistemological and
ontological concerns) and the historical narratives they suggest «tend to
look backward in time [...] to determine who should and who should not
be included in the story that leads up to them». Second-tier accounts, on
________________________
14
15
16
17
18
Lloyd. Op. cit. Р. 246.
Idid. Р. 247.
Idid. Р. 248.
Idid. Р. 258.
Hahn. Op. cit. Р. 25.
207
the other hand, «see the rationalizing activity of the Presocratics as
characteristic of philosophical thought» and the historical narratives they
offer try to account for their rejection of myth and their proposal of rational
explanations. Finally, the third-tier account Hahn claims to elaborate seeks
«an explanation of precisely what fuelled the rationalizing»19 in the cultural,
social and political circumstances of the age. To sum up, the first (=
uppermost) tier concerns philosophical activity at its purest form, the second
one is related to a more general thing: rationalizing mentality, whereas the
third tier refers to the basis of all these intellectual activities and attitudes.
Hahn thus tries «to locate Anaximander, and Thales, in the cultural context
from which their innovations emerge», to see «the emergence of philosophical
thought, of a rational and prosaic presentation, against the background of
ongoing activities in which their enterprises embedded–technological, religious,
social, political»20. His specific hypothesis is that Greek philosophy «emerged
from, and was embedded within, the social and political complexities that
motivated temple building»21. Building monumental temples during the Archaic
Age was one of the attempts of Greek aristocracy to secure its eroding
authority both internally and externally–this is the socio-political side of the
story. And building monumental temples led to the appearance of a new social
group within archaic society, the artchitects who provided the first
philosophers with intellectual models (e. g. imagining in aerial view, model
making)–this is the cultural or intellectual side.
Hypolepsis. Jan Assmann (1992) answers our question concerning the
origin of Western scientific culture (in Assmann’s wording, «die Entwicklung
eines logischen Regeln der Wahrheitssuche verpflichteten Diskurses»22) by
coining the term hypolepsis. This term signifies a specific form of
intertextuality which has developed in the Greek literary culture and which
made possible a new form of sociocultural coherence.
To summarize Assmann’s theory of culture very briefly, he sets out from
the thesis that the cultural identity of a society, and through it social order,
can be maintained–in fact, reproduced permanently–by two means: rituals and
texts. In case of ritual coherence identity is secured by (what is thought to
be) the unchanging repetition of rites. In case of textual coherence, in turn,
this role is played by controlled variations produced through the interpretation
________________________
Idid. Р. 16–17.
Idid. Р. 14.
21
Idid. Р. 11.
22
Assmann. Op. cit. Р. 280.
19
20
208
of the foundational texts of the culture in question. Three versions of textual
coherence are exemplified by the commentary of canonical text, the imitation
of classical texts, and the critique of the foundational texts of scientific
discourse. This last type of intertextuality is termed by Assmann hypoleptic
and he regards Greek philosophy as a paradigm for it.
The term ‘hypolepsis’ can best be understood as contribution to a debate
or picking up the line of conversation. However, the emergence of science
and philosophy requires the widening of the hypoleptic horizon, the possibility
that one can join in a conversation dispersed in space and time. Following
Niklas Luhmann, Assmann identifies three cultural and technical innovations
that made this hypoleptic intertextuality possible. One is, obviously, writing
and literacy without which the preservation of messages is very difficult
and of low efficiency. Another condition is a new–fallibilistic and
intersubjective–concept of truth according to which we all are born into a
discourse already running and the best we can do is to learn how to respond
authentically and critically to our predecessors. Finally, hypoleptic
intertextuality also needs an institutionalized frame that can replace the
situative frame of living speech. Such social institutions for dialogues with
texts were, Assmann notes, the Platonic Academy and Aristotle’s Peripatos.
Complex accounts. Lloyd, as we have seen, argues that the first four factors
in his list–technological progress, economic surplus, intercultural exchange, and
literacy–are at best necessary but not sufficient causes, or conditions, of the
birth of philosophy. His main argument is that in these fields there was nothing
exceptional in the Greek development as compared to the neighboring societies.
The specificity of Greece lies in its sociopolitical institutions, primarily in the
rise of the polis. Hahn in turn shows a specific set of technological innovations
(in the field of architecture) that, pace Lloyd, can be regarded as exceptional.
Similarly, Assmann shows that in the field of communication technologies there
was an exceptional development in ancient Greece, the emergence of hypoleptic
intertextuality based partly on the development of literacy.
However, Assmann does not investigate how the conditions of hypolepsis–
writing, a specific truth-conception, and frame–came into being historically
and Lloyd states only in vague generality that the different factors might have
combined in bringing into existence philosophy and science. The account Hahn
offers is superior to theirs in three respects. He reflects methodologically on
the structure of explanation (the three tiers), he tries to elaborate the way
how different factors–social, political, economic, and intellectual–might have
conjoined, and finally, he moves from the macro-level approach characteristic
of both Lloyd’s and Assmann’s account towards a more micro-level analysis
209
of the local society of Archaic Ionia, and Miletus, of the interest groups and
social roles within that narrower society.
Earlier (Molnár 2000 and 2001) I suggested a schema for providing a
sufficiently complex account of the origins of Greek philosophy. The schema
is based on the methodological principle (a version of methodological
individualism) that every explanation of this kind has to be capable of being
interpreted at the micro-social level as well (that is, from the points of view
of the individual actors). This by no means excludes explanations operating
with supra- and infraindividual factors (such as unconscious structural cultural
patterns, socioeconomic mechanisms, unconscious desires, interests or «false
consciousness»), only requires that these factors be capable of being
formulated from the subjective angle (at worst as subjectively
incomprehensible conditions regarded by the actors as «given once and for
all»). To put the principle negatively, if a macro-sociological explanation cannot
be translated (transliterated) into the micro-level of the individuals, it is a serious
argument against it. One of the advantages of this requirement, I think, is
that it makes possible to appraise the role of contingent vs. necessary factors
in the emergence of a phenomena acquiring general significance23.
Now, I think that the factors contributing to the emergence of a new kind
of intellectual activity (in the present case, to that of Greek philosophy and
science) can be arranged in three categories: «objective» possibilities, motivations
and models. Among objective possibilities (always in the sense of possibilities
supposed by the actors to be objectively given) we have to count the free time,
the knowledge, the abilities, the tools, and the social permission necessary for
pursuing the activity in question. As for motivations, they can be either external
ones (such as social requirements or reward, economic profit etc.) or internal
to intellectual field (Plato’s and Aristotle’s «wonder» or Max Weber’s «meaning
of life»). Finally, the models adopted can also be either behavioural (social rolemodels) or intellectual ones (as in Hahn’s hypothesis).
In what follows I will make an attempt at the temptative reconstruction
of the social genesis of early Greek philosophy along the above lines by
investigating what kind of particular social institutions and social
organizations existing in the society of its birth might have made possible
the emergence of philosophical-scientific practice, what institutionalized
system, or systems, of non philosophical and non scientific activities might
have harboured the nascent philosophizing-scientific ones. This task naturally
belongs within the sociology of knowledge.
________________________
For methodological individualism and the micro-macro problem see Alexander et al.
1987 and Coleman 1990.
23
210
Miletus, the mother city of philosophy
As it is familiar even to the beginner student of the history of philosophy,
the first three Greek philosophers we know by name, Thales, Anaximander,
and Anaximenes alike came from the same Ionian city, Miletus. The beginning
of Greek philosophy and science is traditionally tied to an astronomically exactly
datable event: the eclipse of the sun on 28 May 585 BC, which is said to
have been predicted by Thales (Herodotus I 74)24. In spite of the uncertainties
accompanying this and practically every other piece of information about the
life and work of the early Greek philosophers, on the basis of evidence one
thing seems hardly questionable: that in the first half of the sixth century BC
it was in Miletus, and almost exclusively in Miletus, where intellectual activities
of this kind were carried out. Activities, namely, in which the western
philosophical-scientific culture originated. The traditional term for this earliest
stage of philosophy is «Milesian School» whereas Hurwit (1985: 203) talks
of the «Milesian monopoly» of philosophy and science in this period.
The most probable dating of the Milesian philosophers is as follows
(Table 1)25.
Table 1.
The chronology of the Milesian philosophers
year of birth
Thales
Anaximander
Anaximenes
624 –
610–
585–
year
death
546
546
528/5
of
active years (BC)
before 585 – before 546
after 580 ?– before 546
after 546 ?– 528/5
The traditional accounts about the relationship between these three thinkers
(Anaximander was «a kinsman, pupil and successor of Thales»–Suida s. v.;
Anaximenes was «a pupil of Anaximander»–Diogenes Laertius II.3) are most
probably late speculations. But if this is the case, can we legitimately speak
of a Milesian School–and if we can, in precisely what sense? Hermann Diels
in an 1887 paper answers the first question definitely affirmatively.
[T]he development of Greek philosophy took place from the onset in
the same form of a guild or school which we find in its flowering and which
________________________
24
Historians of science usually point to the high improbability that Thales did, and
could, have at his disposal either the appropriate astronomical theory to understand the
true nature of solar eclipses, or the appropriate mathematical tools to predict their
occurrence. Several suggestions have been made to find a plausible way how, in spite of
this, he could at least hit upon the date by accident; most recently see Couprie 2011.
25
For the calculations – and concerning their highly hypothetical character – see e. g.
Kirk, Raven and Schofield 1983. Р. 76, 100–101, and 143–144.
211
endured persistently to the end of the pagan era. After all, in every craft
and science it is the corporation, and not the individual, that we came across
first in an historically concrete form even though later the tradition places
an inventor or founder on its head26.
Diels points to the guild of Homerids in epic poetry, the Asclepids in
medicine and the Daedalids in architecture and he notes: «The existence of
these schools transmitting technical skills explains the specific character of
Greek art and science and also its rapid development which was not hindered
again and again by autodidactic experimentation»27. Regarding philosophy we
should not think of as late formations as the Platonic Academy or the
Aristotelian Lyceum. (Remember, these were Assmann’s examples!) Already
Pythagoreanism was a well established social organization–even if its nature
cannot be reconstructed with precision. Therefore the question whether the
Milesians worked within some institutionalized social organization is far from
being anachronistic. Diels supports his hypothesis with the following argument.
In all probability, Thales did not leave writings. Still, […] later thinkers,
first of all, members of the Peripatetic School, Aristotle, Theophrastus and
Eudemus, possessed certain knowledge about his teachings. How could these
doctrines be handed down to them? Perhaps similarly to the way how certain
facts of his external life have been preserved in the memory of his fellowcountrymen? Definitely not. We have to seek the possibility of this
transmission much more in the existence of a permanently functioning school,
which piously bequeathed to posterity, along with his teachings, the memory
of the inventor and along with the organization of the school, the celebration
of its founding hero–similarly as the doctrines of Pythagoras, Socrates,
Pyrrho, and Carneades came down to us through the piety of their pupils28.
John Burnet (1920) adds another argument for the existence of a Milesian
School:
The doxographers speak of Anaxagoras as the pupil of Anaximenes. This
can hardly be correct; Anaximenes most probably died before Anaxagoras was
born. But it is not enough to say that the statement arose from the fact that the
name of Anaxagoras followed that of Anaximenes in the Successions. We have
its original source in a fragment of Theophrastos himself, which states that
Anaxagoras had been «an associate of the philosophy of Anaximenes». Now
this expression has a very distinct meaning if we accept the view as to «schools»
________________________
Diels 1887. Р. 243. [My translation. G. M.].
Ibid.
28
Idid. Р. 246.
26
27
212
of science set forth in the Introduction (§ XIV.). It means that the old Ionic
school survived the destruction of Miletos in 494 B.C., and continued to flourish
in the other cities of Asia. It means, further, that it produced no man of
distinction after its third great representative, and that «the philosophy of
Anaximenes» was still taught by whoever was now at the head of the society.
I think Diels’ and Burnet’s argumentation can be supplemented by further
arguments (although I would not dare to draw such a categorical conclusion as
they did). First of all, let us complete Table 1 with some new names (Table 2).
Table 2.
The chronology of the Milesian philosophers and scholars
year of birth
Thales
Anaximander (I)
[Cadmus?]*
Anaximenes
Hecataeus
Dionysius
Hippodamus
[Leucippus?]16
Eubulides
Anaximander (II)
624 –
610–
year
death
546
546
585–
ca. 550–
528/5
476
ca. 500–
ca. 410
of
active years (BC)
before 585 – before 546
after 580?– before 546
ca. 550
after 546 ?– 528/5
ca. 500
ca. 485
ca. 450
ca. 440
4th century
4th century
If we write next to the philosophers those persons who, according to
the tradition, pursued intellectual activities more or less related to philosophy
in Miletus in the sixth to fourth centuries, we get an almost continuous
series down to the middle of the fifth century, something that seems to be
a chain of generations. However, one may ask on what grounds do we
group together the philosopher contemplating on the origin of the universe,
the logographer writing the local history of his town or preparing genealogies
for aristocratic families, and the city-planner?
Let us take the following hypothetic picture as our starting-point: A
narrow circle of individuals pursuing intellectual activity cultivates a–rather
complex or heterogeneous–stock of knowledge. Cultivation means both the
production of knowledge and its transmission to the next generation.
Nevertheless, there is a certain discrepancy between these two activities.
As for knowledge production (research) there can be considerable
________________________
* The brackets and the question mark means (1) in the case of Cadmus that his
historicity is debated, whereas (2) in the case of Leucippus that his Milesian origin/
citizenship is far from being sure.
213
differences between the individuals due to their respective research interests
and other contingent factors. Some concentrate on cosmogony, others
specialize in local historiography, still others in city-planning–and all of them
publish writings in their own special fields. As for knowledge transfer
(teaching), however, they all transmit to the next generation the same
common stock of knowledge, which they enrich and expand by their
writings. Posterity–«of course»–categorizes the individuals according to their
specific contributions, whereby Thales becomes a sage and natural
philosopher, Anaximander a natural philosopher and geographer, Anaximenes
«only» a natural philosopher, Hecataeus a logographer and geographer, and
Hippodamus a city-planner and political thinker. Meanwhile–«of course»,
again–the basic unity of their activities and thoughts as well as the social
ties connecting them sink into oblivion. That is: everything that made them
the members of a common social organization, a school.
I think the sheer possibility of the picture outlined above justifies two
important methodological requirements. If we want to reconstruct the
origins, maintenance, and diffusion of early Greek philosophical culture, we
have, first, to disregard our (value)-judgements about the philosophical
importance of individual thinkers, and second, to take into account those
individuals whom traditional (ancient or modern) intellectual historiography
reckons among other «occupational categories» and neglects. These
methodological principles might render possible for us to catch, in the extant
material, sight of patterns concerning early Greek intellectual life (most
importantly, networks of social ties, routes of knowledge transmission) that
the ancient philologists (biographers, doxographers etc.) were unaware of–
and therefore they could not falsify or distort them either consciously or
unconsciously, which is a recurring problem for source critique.
I think I can offer two further arguments for the above hypothetic
description of the circumstances of Milesian philosophy. First, not only, as
Burnet thinks, the preservation of information concerning Thales’
philosophical teachings can be explained by the existence of an intellectual
community keeping its traditions. «Anecdotes» such as the ones about the
two untaken pieces of advice Thales and Bias of Priene gave to the Ionians
(Herodotus I.170), and even more the story of Hecataeus’ two similarly
untaken pieces of advice given to Milesian tyrant Aristagoras in his
(obviously exclusive) meetings with his followers during the Ionian Revolt
(Hdt V.36 and 125–126) may also be preserved this way. Who and why
would have otherwise wanted to keep alive the memory of a «privy
214
councillor’s» failed attempts to influence the events. It might even be that
most of Herodotus’ rather Miletus-centered (although not really pro-Milesian)
account of the Ionian Revolt and its antecedents originates from the collective
memory of such a community. (Remember that Herodotus and Hippodamus
of Miletus were not only contemporaries but they in all probability got in
contact with each other during their stays at Athens and/or at Thurii).
Second, the occupational roles that the biographical tradition attributes
to the early philosophers, roles which at first sight seem to be rather
heterogeneous, may still be arranged in a reasonable pattern if we take
into account the social milieu these individuals lived in. The milieu of
Miletus divided by considerable economic inequalities, afflicted by social
conflicts, exposed to outer threats (first by the Lydians, then by the
Persians), subsequently conquered de facto by the latter people, on the
other hand showing an unparalleled achievement in colonization and, in
the meantime, ruled alternately by oligarchic, tyrannical, and democratic
regimes. In the leading circles of this city the social roles of the innovative
problem-solving engineer, the logographer engaged in preserving the past,
the geographer stockpiling empirica l knowledge, the apoikist
(«colonizer») leading a–probably discontented–part of the population to
a new home, and the philosopher providing ideology for this or that
social group may very well met either in one person, or in the division
of labour of a small, closely-knit group29.
The question precisely is what institutionalized connections existed
between these roles, at one level, and, at another level, between the
individuals performing these roles. Further, what relation the development
of these specific social roles bore to the characteristics of Milesian life
listed rather sketchily above? And finally, how did these institutionalized
social relations contribute to the development of the philosophical and
scientific revolution in Miletus?
Let me touch upon just one moment in the history of Miletus, a moment,
let us add, that makes the city rather exceptional even within its narrower
social environment. This is colonization30. Although we cannot confirm by
historical evidence Pliny’s statement (NH 5.122) that Miletus alone founded
ninety colonies, the number of the foundations that can be identified (localized
and dated) with considerable certainty is still impressive (Table 3).
________________________
For the social history of archaic Miletus, see Gorman 2001 and Graeves 2002.
As for the problems of the modern term ‘colony’ and its derivatives and a suggestion
for using the autochthonous terms ‘apoikia’ and ‘kleroukhia’ as bases for a new terminology
(«to apoikize», «apoikization», «to kleroukhize» etc.), see de Angelis 2009, 49–54.
29
30
215
Table 3.
Milesian colonies with their most probable years of foundation31
Year of foundation (BC)
7th century
ca. 680
ca. 657
ca. 647
ca. 626
ca. 610
ca. 600
?
Apoikia (“colony”)
Abydos, Kyzikos, Priapos, Prokonnessos
Istros
Olbia
Kios
Apollonia, Sinope
Miletupolis
Paisos
6th century
ca. 580–70
ca. 570–60
ca. 550
509
?
Odessos, Kepoi, Pantikapaion, Theodosia, Tyritake
Nymphaion, Amisos
Dioskurias
Myrkinos(I)
Bizone, Tomis, Tyras, Artake, Leros
5th century
497
after 494
Myrkinos(II)
Skepsis, Phasis, Dionysopolis
As can be seen, Miletus started colonizing some one hundred years before
the appearance of philosophical activity and most of her known 6th century
foundations can be dated to the time of the first Milesian philosophers32.
________________________
For the details, see Hansen and Nielsen 2004.
Of particular interest is Apollonia, for two reasons. According to an ancient source,
Aelian (VH 3.17), the founder of this apoikia was the Milesian philosopher Anaximander.
Although this is most likely false since its most probable year of foundation coincides with
his most probable year of birth, the very fact of this coincidence may well be a telling sign of
some dimmed and corrupted piece or pieces of information about the connection between
the man and the city. According to Aristotle (1303a36–38) «the people of Apollonia on the
Euxine after bringing in additional settlers fell into faction». Anaximander might have had
some role (not necessarily that of the apoikistes) in this second wave of apoikism. Furthermore,
Apollonia was the city of birth of Diogenes, one of the latest, and rather conservative,
representatives of Presocratic philosophy, who was active in the second half of the fifth
century. Another Diogenes, the more famous Cynic philosopher, born at the end of the fifth
century, came from Sinope founded by Milesians the same year as Apollonia. These facts, I
am convinced, fit into a general pattern of the spread of early Greek philosophical activity:
most of the cities from where philosophers came in one generation can be shown to stand in
some relation with one or another city of birth of philosophers of the previous generation.
31
32
216
Without claiming to give a complete survey of the intellectual tasks
colonization requires (either in a leader’s or in an adviser’s position), we can
enumerate several one. An extensive (and possibly politically directed) colonizing
activity needs the acquisition, and continuous accumulation, of practical
knowledge and abilities in the fields of e. g. navigation, intercultural
communication and city-planning. All these can be backed by more theoretical
fields such as geography, astronomy and ethnography. (We should not think
of distinct disciplines, of course; even the practical and the theoretical domains
of knowledge might have been merged for a long time in the practice as well
as in the mind of their practitioners). It also needs practical intellectual (mostly
organizing) abilities such as structuring social life in time (preparing a calendar,
fixing the dates of holidays etc.), in physical space (the architectural side of
city-planning) and in social space (making a constitution, dividing the population
into groups, creating social, political and military institutions and institutional
roles etc.). It requires activities for maintaining social, cultural and economic
connections with the mother-city and with strategically important neighbouring
cities, possibly of common origin33 and also for maintaining continuity with
the past, both with the time of the foundation and with time of the Milesian
ancestors (Assmann’s cultural coherence). This multiple set of activities can
easily be matched with the activities of the Milesian philosophers and scientists
of the day, which makes probable their participation in the colonizing process
although we know almost nothing about the concrete form of this participation.
Nevertheless, my hypothesis that colonization, primarily Milesian
colonization, had a prominent role to play in the birth of philosophical and
scientific activities in Greece does contradict neither Hahn’s thesis about
the role of architecture, nor Assmann’s theory of hypoleptic intertextuality,
nor the more general (and macro-level) hypothesis that the specificities of
the Greek political sphere played the decisive role in the complex causal
nexus of this old Milesian tale.
References
1. Alexander J.C. et al., szerk. The Micro-Macro Link. Berkeley: The
University of California Press, 1987.
2. Assmann J. Das kulturelle Gedächtnis. Schrift, Erinnerung und
politische Identität in frühen Hochkulturen. München: Beck, 1992.
________________________
33
The fact that the overwhelming majority of the Milesian colonies were situated
(concentrated) along the shores of the Sea of Marmara and the Black Sea must have
something to do with this.
217
3. Burnet J. Early Greek Philosophy. London: A&C Black, 1920.
4. Coleman J. S. Foundations of Social Theory. Cambridge, Mass.: The
Belknap Press, 1990.
5. Couprie D. L. How Thales Was Able to Predict the Solar Eclipse of
28 May 585 B.C.// Heaven and Earth in Ancient Greek Cosmology. From
Thales to Heraclides Ponticus. Springer. 51–62. old., 2011.
6. De Angelis F. Colonies and Colonization. In G. Boys-Stones, B. Graziosi
and P. Vasunia (eds.) The Oxford Handbook of Hellenic Studies. Oxford
University Press, 2009.
7. Diels H. Über die ältesten Philosophenschulen der Griechen. In
Philosophische Aufsätze Eduard Zeller gewidmet. Leipzig, 1887.
8. Frischer B. The Sculpted Word. Berkeley and Los Angeles: University
of California Press, 1982.
9. Gorman V. B. Miletos, the Ornament of Ionia. A History of the City
to 400 BC. University of Michigan Press, 2001.
10. Greaves A. M. Miletos. A History. Routledge. London és New York, 2002.
11. Habermas J. The Theory of Communicative Action. Vol. 1. Reason
and the Rationalization of Society. Translated by Thomas McCarthy. Boston:
Beacon Press, 1983.
12. Hahn R. Anaximander and the Architects. The Contributions of
Egyptian and Greek Architectural Technologies to the Origins of Greek
Philosophy. Albany: State University of New York Press, 2001.
13. Hansen M. H., Nielsen T. H. An Inventory of Archaic and Classical
Poleis. Oxford–New York: Oxford University Press, 2004.
14. Hurwit J. M. The Art and Culture of Early Greece, 1100–480 B.C.
Ithaca–London: Cornell University Press, 1985.
15. Kirk G. S., J. E. Raven and M. Schofield The Presocratic
Philosophers. Cambridge University Press, 1983.
16. Lloyd G. E. R. Magic, Reason and Experience. Studies in the Origin and
Development of Greek Science. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.
17. Molnár G. A bölcselet eredete. Munkahipotézisek a korai görög filozófia
szociogeneziséhez. Első rész. (The Origins of Philosophy. Working
Hypotheses for the Sociogenesis of Early Greek Philosophy. Part One)//
Acta Scientiarum Socialium. 2000. №7.
18. Molnár G. (A bölcselet eredete. Munkahipotézisek a korai görög
filozófia szociogeneziséhez. Második rész. {Part Two.}//Acta Scientiarum
Socialium. 2001. №10.
19. Schluchter W. The Rise of Western Rationalism. Max Weber’s
Developmental History. Berkeley–Los Angeles–London: University of
California Press, 1981.
218
20. Weber M. «Author’s Introduction» in: id. The Protestant Ethic and
the Spirit of Capitalism. Translated by Talcott Parsons. London and New
York: Routledge, 1930/2005.
21. Weber M. «The Social Psychology of the World Religions»/ H. H.
Gerth and C. Wright Mills (eds.): From Max Weber: Essays in Sociology.
New York: Oxford University Press, 1946.
22. Weber M. Gesammelte Schriften zur Religionsoziologie. Tübingen:
J. C. B. Mohr, 1947.
23. Weber M. «Objectivity in Social Science and Social Policy»/ The
Methodology of the Social Sciences. Translated and edited by Edward A.
Shils and Henry A. Finch. Glencoe. Ilinois: The Free Press, 1949.
24. Weber M. Ancient Judaism. Translated and edited by Hans H. Gerth
and Don Martindale. Free Press, 1967.
J. Tőzsér
PHENOMENOLOGY AND THE METAPHYSIС OF MIND
1. The Phenomenology of mind
By phenomenology of mind I mean an investigation of the mind which
explores its phenomena from the point of view of how is it like for the
subject to experience it. Thus I mean by phenomenology of mind the analysis
of the experiences of the subject from a first person or subjective perspective;
the investigation of how things appear for the subject, from the point of
view of the subject, from the perspective of the subject.
From this standard definition of phenomenology follows a particular
methodological principle which is called phenomenological reduction in the
phenomenological literature. This principle was defined by Edmund Husserl
in one place as follows:
(According to phenomenological reduction): everything transcendent
(everything not given immanently to me) is to be assigned the index of
zero, that is, its existence, its validity is not to be assumed as such, except
as at most the phenomenon of validity. I may have recourse to the
sciences only as phenomena, and therefore not as systems of valid truths,
or as premises, or even as hypotheses that I could use as points of
departure – for instance, the whole of psychology or the whole of the
natural sciences. (Husserl 1907/1999: 63-64).
This definition says: when we investigate the mind in a phenomenological
manner, we must be especially careful not to be influenced by our common
sense opinions and scientific convictions about the mind. In the course of
219
phenomenological research we must – as the saying goes – «put into brackets»
all of these. Only in this way can we focus on the intrinsic characteristics of
the subject’s experience – that is, on those characteristics which characterize
the experience of the subject from the point of view of the subject.
But to focus on the experience is not enough in itself. The phenomenology
of mind is not about describing particular experiences from the point of view
of the subject, but is about revealing the phenomenological nature of certain
types of experience. This distinguishes phenomenology from mere
introspection. For example in the case of visual experience the
phenomenological analysis should not be like: «this thing appears to me visually
in such-and-such a way and that other thing in such-and-such a way» but
rather it has to reveal the essential phenomenological characteristics of visual
experience itself. It has to reveal those phenomenological marks, which are
shared by every visual experience, and which at the same time distinguish
visual experience from all other kinds of experience. In short: it has to reveal
the inherent and distinctive phenomenological marks of visual experience. This
research process is called in the phenomenological literature eidetic
phenomenology – or, to use an expression with not-too-fortunate connotations
– Wesenschau. As Husserl put it:
Phenomenological psychology in this manner undoubtedly must be
established as an «eidetic phenomenology»; it is then exclusively directed
toward the invariant essential forms. For instance, the phenomenology of
perception of bodies will not be (simply) a report on the factually occurring
perceptions or those to be expected; rather it will be the presentation of
invariant structural systems without which perception of a body and a
synthetically concordant multiplicity of perceptions of one and the same
body as such would be unthinkable. (Husserl 1929/1997: 165).
To summarize these two methodological principles of phenomenology,
built on each other:
If the phenomenological reduction contrived a means of access to the
phenomenon of real and also potential inner experience, the method founded
in it of «eidetic reduction» provides the means of access to the invariant
essential structures of the total sphere of pure psychical process. (Husserl
1929/1997: 165).
What is the relation between the phenomenological essence-oriented
classification of mental experiences and the folk psychological classification
of mental entities (like bodily sensations, moods, emotions, perceptual
experiences, etc.)? I think the following: the folk psychological classification
of mental entities is all right from a phenomenological point of view. It is
220
rather sketchy, but not fundamentally mistaken. Furthermore I think that
the folk psychological classification of mental entities is proper and
satisfying, because the types of mental entities it distinguishes really do have
– inherent and distinctive – phenomenological traits. In other words: the
folk psychological classification of mental entities fundamentally reflects
phenomenological differences between these entities, which all of us
experience in the course of our mental life.
Thus, if there is a view which I, as a phenomenologist, must reject, it is
the view of the later Wittgenstein; what he wants to say with the «private
language argument» (Wittgenstein 1953: 243-315.§.). One of the intended
conclusions of the private language argument is that the identity of sensations
are partly constituted by the rules of language use. Wittgenstein so argues
(surely his argument is wrong – see Ayer 1985: 74-77, Robinson 1994: 91118), that without a firmly established linguistic practice we wouldn’t be able
to identify our different bodily sensations. Wittgenstein’s «picture» of language
thus suggests that when we try to define the different types of experience,
we should give priority to folk psychological practice over phenomenology.
I don’t have conclusive arguments against the Wittgenstein an approach.
But nor do I believe that such arguments are possible. I think that in this
case – as in most cases of priority issue – we could argue only in a circular
way. I say: the folk psychological classification of mental entities reflects
phenomenological facts; it classifies mental entities in the way it does,
because the types of mental entities in question have just those inherent
and distinctive phenomenological marks as they do. The Wittgenstein an
says: it appears to you that the different types of mental entities have suchand-such inherent and distinctive phenomenological marks, because they
are classified by folk psychology in such a way as they are. Which is prior,
phenomenology or folk psychology? For me it is trivially phenomenology,
for the Wittgenstein an it is trivially folk psychology. I believe that the
Wittgenstein an is in error, he believes that I am.
2. The prevailing metaphysical theories of mind in analytic philosophy
Most of the prevailing metaphysical theories of mind in analytic
philosophy do not care about phenomenological facts. They establish their
views on the nature of the mind in such a way that they ignore the
phenomenology of mind.
The slight of phenomenology is perhaps best illustrated by the dispute on
mental causation over the last 40-45 years or so. The debate on mental
causation is briefly the following. (1) It is our natural conviction that the mind
221
is a causally efficacious entity: mental events can cause physical events. (2)
According to the natural sciences the physical world is causally closed:
physical events have sufficient physical causes. (3) It is plausible to suppose
that there is some difference between causally relevant and irrelevant properties
of causes. (4) Therefore, mental properties are identical to neurophysiological
(physical) properties. In broad outlines this is the argument for type-identity
(Lewis 1966, Armstrong 1968). (5) However, due to multiple realizability, typeidentity is empirically implausible: it is implausible to think that pain in a human
and in an octopus is realized by the same type of neurophysiological states
(Putnam 1967/1991). (6) One possible solution: let’s not identify mental
properties with physical properties; rather let’s claim that mental properties
supervene (globally or locally) on physical properties. (7) But if we do not
identify mental properties with physical properties, then – given the exclusion
argument (Kim 1989/1993), which presupposes (3) – we must either accept
epiphenomenalism (which we don’t want at all, because of (1)), or else must
say that mental and physical properties jointly over determine their physical
effect, some overt action, which is again implausible.
Similarly simply put, the following strategies have been devised to
circumvent the above problems. Some (like Davidson 1970/1980, 1993)
deny that we have to distinguish the causally relevant and irrelevant
properties of a cause, and argue that it is the only way to evade the exclusion
argument and also maintain (1). Others (like Lewis 1972/2004) claim that
multiple realizability is not a conclusive objection to the type-identity theory,
because we must identify mental and physical (neurophysiological)
properties within species. Still others (like Jackson 1998: 1. chapter) argue
that we don’t need the type-identity theory in order to maintain the causal
efficacy of mental properties: mental and physical properties are different,
but the latter necessarily determine the former. Yet again others (like
Shoemaker 2001, 2007) hold that not every kind of over determination is
wrong; they distinguish between redundant and non-redundant over
determination, and argue that with the latter we can solve the problem of
mental causation which does not have any of the above defects.
I won’t carry on, for it should be clear that phenomenological
considerations do not appear in the main premises of the contemporary
debates about mental causation. (This debate has about as much to do with
phenomenology as the debate about perdurantism-exdurantism-endurantism,
or the especially sexy problem of the existence of arbitrarily detached parts.)
The simple fact is that the participants of this debate consider exclusively
the property of the mind (of mental events) that it is able to exert a causal
222
influence in the world, and they make their standpoint on the question of
such a great importance as the relation between «mental» and «physical»
on the basis of the analysis of this one property of the mind.
Of course one could say that our natural conviction that the mind has
causal influence on the world really does have phenomenological roots, and
to this extent the different theories of mental causation are all about the
phenomenological mind. I have to admit that the question is a little bit more
complicated than that. For it is really a phenomenological fact that the mind
is able to cause things in the world, given the fact that our conscious actions
do have a phenomenology (we experience our conscious acts.). However,
the phenomenology of our conscious actions does not show – what is
presupposed by all the participants of the debate – that in the course of the
action a mental event causes a non-mental (physical) event. Rather it shows
that the subject itself (or rather the body of the subject, the body as the
subject experiences it) causes it. Thus the subject itself (or her experienced
body) is the relatum of the causal relation, not some event in her mind. So
metaphysically or ontologically the real cause is a different kind of thing.
Thus (although I’m not totally sure of it), the phenomenology of conscious
acts rather fits with a metaphysics of agent-causation (Taylor 1966: chapter
8-9, Chisholm 1976, O’ Connor 2000: chapter 3-4), but this type of
metaphysics is almost universally rejected by contemporary philosophers.
Almost all contemporary philosophers think about these problems in terms
of event-event relations without questioning it.
Of course, not only the metaphysical theories of mental causation have
ignored phenomenology, and are about something other than the experiencing
mind, but generally most of the philosophical theories of mind in analytic
philosophy. As far as I can see, neither logical behaviourism, regarding mental
entities as behavioural dispositions (Ryle 1949), nor functionalism, individuating
the types of mental entities in a causal way (Putnam, 1967/1991, Fodor 1968,
Harman 1973), nor eliminativism (Rorty, 1979; chapter 2., Paul Churchland
1981/1991, Stich 1983, Patricia Churchland 1986) or fictionalism (Dennett
1971), or the causal (Fodor, 1987) and teleological (Millikan, 1984) theories
of intentionality have anything to do with the phenomenology of mind, not to
mention the theories of cognitive science, such as computationalism (Pylyshyn
1984) and connectionism (Clark, 1989). They have nothing to do with what
it is for the subject to experience, and how things are given, how they appear
for the subject from a subjective point of view. The object of the
aforementioned theories is simply not the phenomenological or experiencing
mind, but something else.
223
3. The metaphysics of the phenomenological mind
What I mean by the metaphysics of the phenomenological mind is the
metaphysics of facts revealed by the phenomenology of mind. Unlike the
prevailing metaphysical views in analytic philosophy, the metaphysics of
the phenomenological mind does not have to fit our common sense or
scientific beliefs about the mind, which are alien or independent of the
phenomenology of mind (such as the causal closure of the physical world),
but has to conform to the phenomenological facts about the mind.
Make no mistake. I do not merely say that a metaphysics of
phenomenological mind must take phenomenological facts seriously. More
precisely: I do not merely say that beside other respects, phenomenological
respects has to be considered too, just because it is not right that a
metaphysical theory of mind is phenomenologically implausible. I am not
just saying what, for instance, John Searle says: «You cannot say anything
that is phenomenologically false» (2005: 335). Seeing it in this way, the
phenomenology of mind would only have a restrictive role – it would merely
serve to rule out certain phenomenologically implausible theories. I make a
much stronger claim: the phenomenology of mind delivers the
phenomenological facts about the mind, and the metaphysics of the
phenomenological mind is the metaphysics of these delivered
phenomenological facts.
I do not contend that contemporary analytic philosophers are not doing
phenomenology in a restrictive sense. For instance, the transparency
argument (Harman 1990/1997, Tye 1995, 2000) against sense-datum theory
(and non-intentional qualia theory), or the inverted spectrum argument
(Block-Fodor 1972) or inverted earth argument (Block 1997) against
functionalism are phenomenological types of arguments. Such arguments
aim to show that the theories in question are unacceptable, because they
cannot account for certain phenomenological features of our experience.
I want to say the following. Take functionalism. It’s quite clear that
functionalism is not a phenomenologically motivated theory, because it
individuates mental events with their relational (causal-functional) properties.
In other words: it takes these relational properties to be the essential properties
of mental events, and not their intrinsic (phenomenological) characteristics.
Since then opponents of functionalism have raised many objections to
functionalism, some of which happen to be phenomenological. In this context
phenomenological facts were not brought up with the aim to develop a
comprehensive metaphysics which fits with these facts, but rather were just
brought up – like I said before – as certain respects among many to argue
224
against functionalism. It is this sort of thing that I have in mind when I say
that phenomenology usually has a mere restrictive role in analytic philosophy.
Let’s see now the metaphysics of phenomenological mind at work! In the
next two sections I want to show how it may work through some examples.
4. First illustration: phenomenology and the metaphysical
theories of mind
Suppose that complete phenomenology establishes that every mental
event is directed at something and every mental event has the characteristic
of what it is like for the subject. (If you protest against «complete
phenomenology», then please also protest against «complete physics»!) Thus
contrary to the orthodoxy of separatism, every mental event (including bodily
sensations, moods and feelings) is intentional and every mental event
(including thought processes) is phenomenally conscious.
Suppose also that complete phenomenology establishes that the relation
between these two aspects of mental events is not contingent, but necessary.
That is, it is not the case that a mental event is directed at something due
to a certain property and has the characteristic of what it is like for the
subject due to a certain other property. Hence it’s false that the mind
instantiates two different and independently existing properties, and that it
is possible for the mind to instantiate only one of them, although as a matter
of fact it instantiates both.
I think that based on this insight of complete phenomenology, we can
refute the knowledge argument (Jackson 1982, 1986/1997) and the
conceivability argument (Chalmers 1996) for qualia-based property dualism.
I begin with the knowledge argument. Suppose that from her birth Mary
lives in a black-and-white room, and acquires knowledge of the external world
from a black-and-white TV screen and black-and-white books. (For the sake
of the thought-experiment we could also assume that there are no mirrors in
Mary’s room, that her skin is white, her hair is black, that she does not cut
herself and she does not menstruate.) Otherwise Mary is a super scientist: in
her black-and-white room she learns every relevant physical facts (complete
physics) about human vision. She learns the physics of light, the optics of
the eye, the anatomy and neurophysiology of the whole visual system. In
short: Mary knows every physical fact about human vision. Now suppose
that one day Mary is released from her black-and-white room. She then sees
a red tomato and exclaims: «Hurray, now I know what it is like to see red!».
That’s the thought-experiment, now comes the argument. The supposition
was that in her black-and-white room Mary knows every relevant physical
225
fact about human vision. However when she left her room, she learned
something new, something which she did not know before – namely, what it
is like to see red. Now, since (1) Mary knew every physical fact about human
vision, and since (2) after she left her room she has learned something new
about human vision, it follows that her prior physical knowledge was not
complete. Therefore, physicalism is false, because not all facts are physical.
What sort of mind-body theory does the knowledge argument imply?
The answer is: Qualia-based property dualism. For the intended conclusion
of the argument that there are non-physical facts should be understood as
the claim that the mind instantiates non-physical properties. (This conforms
to the standard definition of «fact» according to which a fact is a
particular’s property instantiation.) That is: the quale of redness, which Mary
gets to know upon leaving her room is not a physical property.
How can we argue against the knowledge argument based on thesis of
complete phenomenology seen above? This way: the knowledge argument
implies property dualism which is a kind of epiphenomenalism. Since if (1)
the causal closure of the physical world is true, that is, if every action has
a sufficient physical cause (and the argument does not question this), and
if (2) phenomenal properties are not physical properties – which the
argument intends to prove – then phenomenal properties are causally inert.
This sort of epiphenomenalism is possible only if we separate the
intentionality and phenomenal character of mental events. That is, only if
we say that intentional properties are physical (which they must be, because
they have causal efficacy), but phenomenal properties are causally inert
(which they must be, because they are not physical). But since complete
phenomenology has shown that there is a necessary connection between
intentional and phenomenal properties, the knowledge argument which treats
them separately is unacceptable from a phenomenological perspective.
The conceivability argument stands in even starker opposition to the thesis
of complete phenomenology than the knowledge argument. Here is the
conceivability argument: we can conceive zombies. These creatures are our
perfect physical duplicates (they have the same physical properties we do),
which have exactly the same intentional properties we do, but they live their
mental life in complete „darkness”. When the traffic light switches to red,
seeing it the zombie brakes like you or me. When the zombie sips from a
tepid coffee he tuts like you or me. When the zombie is stung he shouts
like you or me. It’s just that for the zombie there is no such thing as seeing
red, no such thing as tasting coffee, no such thing as feeling pain.
Now since (1) everything that is consistently conceivable is
metaphysically possible, and since (2) zombies are consistently conceivable,
226
it follows that zombies are metaphysically possible. But if zombies are
metaphysically possible, then physicalism is false, because not all mental
properties necessarily supervene on physical properties – given the
metaphysical possibility of creatures which have the same physical
properties we do, yet do not have phenomenal properties we do.
The majority of contemporary analytic philosophers reject premise (1), saying:
from the consistent conceivability of zombies no way follows the metaphysical
possibility of zombies. From the perspective of complete phenomenology
premise (2) is to be rejected. According to complete phenomenology zombies
cannot be consistently conceived, because it would require the separation of
the intentional and phenomenal properties of mental events. That is something
we cannot do, given the necessary connection between them.
5. Second illustration: phenomenology and the metaphysical
theories of perception
Suppose that complete phenomenology shows that our perceptual
experience has two basic phenomenological characteristics. One is that in
perceptual experience the things which we are aware of (that is: the objects
we perceive) are transcendent, or exist independently of our actual
perceptual experience. The other is that in perceptual experience the way
in which (intentional) objects are given to us – as opposed to other kinds
of intentional events – is robust, presentative, not just representative.
«Conjoining» these two phenomenological characteristics of perceptual
experience, this is what we get: from a phenomenological perspective, in
perceptual experience things that exist independently of our actual perceptual
experiences (transcendent entities) are presented to us. To put it in another
way, and perhaps more vividly: the qualitative feature of our perceptual
experience is experienced in the world outside, on the perceived mindindependent/transcendent object itself. When we perceive a red tomato, for
instance, we experience the way it appears to us outside, on the mindindependent/transcendent red tomato itself. To use a slogan: from a
phenomenological perspective in the case of perceptual experiences «qualia
ain’t in the head» (Byrne – Tye 2006).
We could also put it this way: perceptual experience consists of mental events
whose qualitative features are experienced on entities that exist independently
of our actual perceptual experiences, outside in the world. This peculiar
phenomenology is the distinctive mark of perceptual experience. These
phenomenological characteristics are what distinguish perceptual experience
from other types of mental events: thinking, feeling, moods, bodily sensation,
227
after-images and their ilk. These two phenomenological characteristics belong
exclusively to perceptual experience. These two characteristics define the
inherent and distinctive mark of perceptual experience. It follows from all of
this that if some mental event does not have both phenomenological
characteristics, then it is not a perceptual experience, but something else:
thinking, mood, bodily sensation, or maybe even after-image.
How can the metaphysics of perception be connected to these
phenomenological facts? By taking this phenomenology at face value and
by raising the question in the following form: what kind of metaphysics
must we accept in order for the subject to have the perceptual experience
with this phenomenology which she has? It has to be downright Kantian,
because it must reveal the transcendental conditions of possibility of the
phenomenological characteristics of perceptual experience.
What must we claim? We must claim that the perceived mind-independent
object and its properties «shape the outline of the subject’s conscious
experience» (Martin 2004: 64), where «shaping» is to be understood not in the
causal sense, but in the sense that the perceptual experience’s phenomenal
character depends constitutively on the nature of the perceived object. Or as
Campbell puts it: «[the phenomenology] of your experience as you look around
the room, is constituted by the actual layout of the room itself: which particular
objects are there, their intrinsic properties, such as colour and shape, and how
they are arranged in relation to one another and to you» (Campbell 2002: 116).
Consequently, the metaphysical theory which takes at face value the
phenomenological characteristics of perceptual experience is externalist; it
individuates perceptual experiences relationally. Still, it differs considerably
from the standard Putnam/Burge type of externalism (Putnam 1975, 1988,
Burge 1979, 1986). For contrary to their version, this externalism is rooted
in the phenomenology of perceptual experience. This externalism is based
not on the traditional Twin-Earth arguments, but on the phenomenological
facts. Accordingly, we have to individuate broadly/relationally the content
of our perceptual experience because phenomenology dictates us to do so.
From a phenomenological perspective, in our perceptual experience things
existing independently of our experiences are presented to us; we experience
the qualitative features of our perceptual experiences in the world outside.
Let’s not stop! Two more things clearly follow. If the phenomenologically
plausible metaphysical theory of perception must be externalist, which has
to state that the phenomenology of perceptual experience is constituted partly
by the properties of the perceived object, then this metaphysical theory must
reject the thesis of local supervenience, according to which the
228
phenomenology of mental states is determined only by the subject’s inner
states. The phenomenologically plausible theory of perception is only
compatible with the thesis of global supervenience.
Furthermore, because it is metaphysically possible that there are hallucinations
which are from a subjective perspective indistinguishable from veridical perceptual
experience, and because from a phenomenological perspective veridical perceptual
experience are to be individuated broadly/relationally, therefore, the
phenomenologically plausible theory of perception must say that veridical perceptual
experiences are a different type of mental event than the hallucinations which are
indistinguishable from them, given that by definition they are not relations to mindindependent/transcendent objects. It must therefore commit itself to the disjunctive
theory of perception (Tőzsér 2005, 2009).
References
1. Armstrong D. M. A Materialist Theory of the Mind. London:
Routledge, 1968.
2. Ayer A. J. Wittgenstein. London: Weidenfeld and Nicholson, 1985.
3. Block N., Jerry F. What Psychological States Are Not// Philosophical
Review. 1972. № 81. Р. 159-181.
4. Block N. Inverted Earth, in Neb Block – Owen Flanagan – Güven
Güzeldere (eds.) The Nature of Consciousness. Cambridge, Mass.: MIT
Press, 1997. Р. 677-693.
5. Burge T. Individualism and the Mental, in Peter A. French, Theodore
E. Uehling and K. Howard (eds.) Midwest Studies in Philosophy IV.
Minneapolis: University of Minnesota Press, 1979. Р. 73-121.
6. Burge T. Cartesian Error and the Objectivity of Perception, in Philip
Pettit – John McDowell (eds.) Subject, Thought and Content. Oxford:
Clarendon Press, 1986. Р. 117-136.
7. Byrne A., Michael Т. Qualia Ain’t in the Head// Noûs. 2006. Р № 40(2).
Р. 241-255.
8. Campbell J. Reference and Consciousness. Oxford: Clarendon Press, 2002.
9. Chalmers D. The Conscious Mind: In Search of a Theory of Conscious
Experience. Oxford: Oxford University Press, 1996.
10. Chisholm R. M. The Agent as Cause, in Myles Brand and Dougles
Walton (eds.) Action Theory. Dordrecht: D. Reidel. 1976. Р. 132-155.
11. Churchland P. S. Neurophilosophy. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1986.
12. Churchland, P. M. Eliminative Materialism and the Propositional
Attitudes, in David M. Rosenthal (ed.) The Nature of Mind. New York,
Oxford: Oxford University Press. 1981/1991.
229
13. Clark A. Microcognition: Philosophy, Cognitive Science and Paralell
Distributed Processing. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1989.
14. Davidson D. Mental Events, in Donald Davidson Essays on Actio.
1970/1980.
15. Davidson D. Thinking Causes, in John Heil and Alfred Mele (eds.)
Mental Causation. Oxford: Clarendon Press, 1993. Р. 3-18.
16. Dennett D. C. Intentional Systems// Journal of Philosophy. 1971. №
8. Р. 87-106.
17. Fodor J. Psychological Explanation. New York: Random House, 1968.
18. Fodor J. Psychosemantics. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1987.
19. Harman G. Thought. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1973.
20. Harman G. The Intrinsic Quality of Experience, in Ned Block, Owen
Flanagen, Güven Güzeldere (eds.) Nature of Consciousness. Cambridge,
Mass.: MIT Press, 1990/1997. 663-675.
21. Husserl E. The Idea of Phenomenology (transl. by Lee Hardy).
Husserliana: Edmund Husserl – Collected Works. Vol. 1907/1998. Р. 1-96.
22. Husserl Е. Phenomenology, Encyclopedia Britannica Article, Draft D
(transl. by Richard E. Palmer), in Edmund Husserl Psychological and
Transcendental Phenomenology. Husserliana: Edmund Husserl – Collected
Works. Vol. 6. 1929/1997.
23. Jackson F. Epiphenomenal Qualia// Philosophical Quarterly. 1982. №
32. Р. 127-136.
24. Jackson F. What Mary Didn’t Know, in Ned Block – Owen Flanagan
– Gьven Gьzeldere (eds.) The Nature of Consciousness. Cambridge, Mass.:
MIT Press, 1986/1997. Р. 567-570.
25. Jackson F. From Metaphysics to Ethics. Oxford: Oxford University
Press, 1998.
26. Kim J. The Myth of Nonreductive Materialism, in Jaegwon Kim
Supervenience and Mind, Selected Philosophical Essays. Cambridge:
Cambridge University Press, 1989/1993. Р. 265-284.
27. Lewis D. An Argument for the Identity Theory// Journal of Philosophy.
1966. № 67. Р. 17-25.
28. Lewis D. Psychophysical and Theoretical Identifications, in Tim Crane
and Katalin Farkas (eds.) Metaphysics, A Guide and Anthology. Oxford:
Oxford University Press, 1972/2004. Р. 629-638.
29. Martin M. The Limits of Self-Knowledge// Philosophical Studies.
2004. № 120. Р. 39-89.
30. Millikan R. Language, Thought and Other Biological Categories.
Cambridge, Mass.: MIT Press, 1984.
230
31. O’Connor T. Persons and Causes: The Metaphysics of Free Will.
New York: Oxford University Press, 2000.
32. Putnam H. The Nature of Mental States, in David M. Rosenthal (ed.)
The Nature of Mind. New York, Oxford: Oxford University Press, 1967/
1991. Р. 159-183.
33. Putnam H. The Meaning of „Meaning“, in K. Gunderson (ed.) Language,
Mind, and Knowledge. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1975.
34. Putnam H. Representations and Reality. Cambridge, Mass.: MIT Press,
1988.
35. Pylyshyn, Z. Computation and Cognition: Toward a Foundatio for
Cognitive Science. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1984.
36. Robinson H. Perception. London: Routledge, 1994.
37. Rorty R. Philosophy and the Mirror of Nature. Princeton: Princeton
University Press, 1979.
38. Ryle G. The Concept of Mind. London: Hutchinson and Co.
(Publishers) Ltd, 1949.
39. Searle J. The Phenomenological Illusion, in M. E. Reicher, J. C. Marek
(eds.) Experience and Analysis. Wien: (...). 2005. Р. 317-336.
40. Shoemaker S. Realization and Mental Causation, in Carl Gillett, Barry
Loewer (eds.) Physicalism and Its Discontents. Cambridge: Cambridge
University Press, 2001. Р. 74-98.
41. Shoemaker S. Physical Realisation. Oxford: Oxford University
Press, 2007.
42. Taylor R. Action and Purpose, Englewood Cliffs. NJ: Prentice
Hall, 1966.
43. Tőzsér J. The Content of Perceptual Experience, in Gábor Forrai –
George Kampis (eds.) Intentionality: Past and Future. Amsterdam, New York:
Rodopi Press, 2005. Р. 91-109.
44. Tőzsér J. The Phenomenological Argument for the Disjunctive Theory
of Perception// European Journal of Analytic Philosophy. 2009. Vol. 5. №
2. Р. 53-66.
45. Tye M. Ten Problems of Consciousness. Cambridge, Mass.: MIT
Press, 1995.
46. Tye M. Consciousness, Color and Content. Cambridge, Mass.: MIT
Press, 2000.
47. Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford: Blackwell, 1953.
231
J. Gebert
PROS AND CONS FOR RESOURCES AND CAPABILITIES
Introduction
The concept of well-being is one of the most interpreted topics in
economics and political theory. What society or policy decision makers think
about the notion of well-being in general can influence policy decisions about
distribution of material resources, common goods or creating institutions.
Consequently these beliefs about what matters as well-being can seriously
affect policy decisions and the society’s everyday-life.
In order to say something about the structure of society and about different
social groups policy makers have to make interpersonal comparisons and say
something about the well-being level of these groups. They have to compare
people in different situations in society and on different scales of well-being.
Therefore policy makers have to decide on what level and in what dimensions
are these people or social groups different. Policy making needs a scale to decide
which people are worse off or better off. For instance: am I better off than
my neighbor? Are pensioners worst off than unemployed young people? This
scale, which is the base for interpersonal comparison, I call later in my paper
the metric of social advantages or the metric of well-being. In my paper I
compare two – nowadays most influential – ideas about these metrics in political
theory, namely: resourcism (Dworkin 2000), and capabilities (Sen 1999).
I start my examination by our two very basic moral intuitions. The first
insight is that in society everybody should be treated equally and every
member in a society should be equally well-off in some respect. Therefore
I will study these concepts of metrics in an egalitarian framework. I accept
egalitarianism only for the sake of the argumentation and not because there
egalitarian arguments are the most convincing1.
I start my examination in the first chapter by introducing the concept of
resources by Dworkin (Dworkin 2000). Dworkin has the most
comprehensive theory about resources; however thinking in a resourcist
framework has several explanations in social sciences, especially in
economics. Then I in the second chapter I examine the capability approach
and take into consideration Dworkin’s criticism against it. In the summary
I compare the handicaps and advantages of the concepts and conclude that
although capability approach contains more information about well-being,
the concept misses such instruments like the insurance market by Dworkin
________________________
There are other patterns in the literature also: prioritarianism (Parfit 1997) or
sufficientarianism (Frankfurt 1987).
1
232
to equalize justice in society. But both concepts have important implication
to applied sciences like economics, political economics or political science.
Resources
The concept of resources by Dworkin
Dworkin’s concept is the most well-known theory about social
advantages as resources in the literature. Resourcist theorists state that the
metric of interpersonal comparison is privately owned resources2. These
resources are impersonal goods, such as natural assets or manufactured
properties. If we are egalitarian, we can say that no one should be able to
have more resources than any other individuals. We can even state this claim
in market values: no individual should possess resources with higher market
value than those available by other individuals.
The fact that resources are impersonal has an important role in Dworkin’s
theory. He states that personal endowments or tastes are not a basis for
interpersonal comparison. All that matters is the envy-test: the distribution
is just if nobody prefers any other individual’s resource bundle to her own3.
In Dworkin’s words: «No division of resources is an equal division if, once
the division is complete, any immigrant would prefer someone else’s bundle
of resources to his own bundle» (Dworkin 2000, 67).
To satisfy the envy-test a simple equal distribution of impersonal resources
is not enough. Dworkin has two arguments for this. First of all, this is because
in practice the resources can not always be distributed equally. With a very
simple example: there are fewer domestic animals around than people. The
second argument reveals a shortcoming of the simple envy-test: even if
nobody envies any other bundle of goods, some citizens may be unsatisfied
with the distribution. If everybody has exactly the same package of goods –
for instance: the same amount of oranges and apples –, obviously nobody
can envy any other bundle because everybody has the same. But still there
may be citizens who are unsatisfied because they hate oranges. They are not
envying any other apple-orange bundle, but they would prefer a different
distribution: a bundle of just apples4.
________________________
According to Dworkin commonly owned resources are a question of equal political
power and not equality of resources (Dworkin 2000).
3
However we connect Dworkin’s name to the envy-test in contemporary literature,
as far as I know the first framing of some kind of envy-test was done by an economist
called Hal R.Varian (Varian 1974).
4
Obviously the person who hates oranges could trade his oranges into apples after
the initial distribution. But in this trade he would be handicapped, because it can happen
that nobody prefers oranges to apples so he is just not able to trade his oranges.
2
233
Dworkin’s suggestion to solve this shortcoming of the envy-test is a
hypothetical auction. Let’s assume a situation where shipwrecked people
get on an island. There is very little chance of being rescued soon, so the
wrecked society faces the task of distributing the resources of the island
and start the economy. But instead of allocating the goods equally among
the individuals (which is anyway almost impossible as we have seen before)
they organize an auction. Everybody gets the same amount of clamshells
and they can bid for goods offered in the auction.
In the auction every distinct item on the island is a subject for distribution.
But the items also can be split if someone informs the leader of the auction. For
instance: the land itself is part of the auction but it can be divided into different
parts if the citizens would want it. Then the auctioneer proposes a set of prices.
If there is only one purchaser for an item at these prices then the prices clear the
market. This process is repeated until nobody is envying any other’s bundle, and
everybody is satisfied. Now, as Dworkin writes: «No one will envy another’s
set of purchases because, by hypothesis, he could have purchased that bundle
with his clamshells instead of his own bundle» (Dworkin 2000, 68).
Obviously this auction is hypothetical and not a real one, like in the case
of the original position by Rawls (Rawls 1971). Generally societies do not
face a situation like shipwrecked people on the island and do not start the
distribution of goods with an equal share of clamshells or any other metric
of value. But according to Dworkin we can ask in every social situation if
that distribution would be reached with a hypothetical auction and the
allocation of goods is fair according to the requirement of the auction.
What is the difference between the auction described by Dworkin where
everybody starts with the same amount of seashell, and a simple market
mechanism, where everybody has the same amount of goods and they can
freely exchange goods between each other? Although Dworkin does not
answer exactly this question, in my opinion there is a well-defined important
distinction here: the value of the seashell is equivalent (technically equally
zero), but the value of goods differs from type to type and also according
to the owners marginal rate of substitution. So probably the result would
be different from an auction with seashells and from a free-trade market
mechanism starting with equal resources.
But even if the envy-test is satisfied and the auction was successful, we
still face a problem with fair distribution of goods. Because after the auction
people are left alone with their resources and they start to produce and trade
with more or less success. Inequalities occur and the envy-test would shortly
fail because the less successful people would desire the more successful
234
people’s bundle. I think this is the point, where the question of responsibility
comes into the theory. From a moral point of view there is a difference
between the following situations: if somebody is hardworking and gains more
wealth than others, or just get lucky and wins the lottery. Also there is
something different between people who are lazy and are wasting their money
and between people who are hardworking but have bad luck with production.
And the difference is the responsibility for their success.
One solution in Dworkin’s theory about the differences in pattern is the
second step of the envy-test. If somebody is hard-working (and lucky in
some way) – like Adrian in Dworkin’s example – and after the equal
distribution he can produce more wealth than others. The envy-test seems
to fail, because the others would envy Adrian’s bigger amount of goods.
But at this point Dworkin introduces the second step of the test: the envytest is now valid both for the impersonal resources and for ambitions and
life-style. Would other people envy Adrian’s resource and hard-working
ambitions together? Well, I agree with Dworkin, generally the answer is
no. And because Adrian is liable for the resulting differences in outcomes,
then it are a result of option luck, therefore it is just. This feature of
Dworkin’s theory is called ambition-sensitivity.
To solve the problem about responsibility, Dworkin makes a distinction
between option luck and brute luck. Option luck is a calculated, perceived
luck, like playing the lottery. In Dworkin’s words: «Option luck is a matter
of how deliberate and calculated gambles turn out» (Dworkin 2000, 73).
But brute luck is the result of some unforeseen happening, «is a matter of
how risks fall out that are not in that sense deliberate gambles» (Dworkin
2000, 73). In my opinion, the distinction is clear theoretically, although
Dworkin himself admits that it is just a matter of degree.
Both option luck and brute luck can have an effect on the distribution of
resources. I think the distinction is important from two perspectives. First, we
have the moral intuition that society has to compensate for the misfortune from
the brute luck, but it is not necessary to have to compensate for the miserable
situation resulting from option luck. For instance: we do not compensate people
who were gambling away their money on poker. Second and this is Dworkin’s
argument: we are not allowed to take away the resources from the winners in
option luck to compensate the losers because in that case nobody would choose
a risk-taking life and for Dworkin this case is too paternalistic.
Dworkin claims that the solution to the problem how to compensate the
result of brute luck is a fair insurance market. It is a hypothetical insurance
market where citizens can buy insurance for brute luck. Therefore they
235
can transform brute luck into option luck. For instance: if I buy insurance
for car accidents, then I am secure against that brute luck, because I will
be compensated in case of accident. Thus the brute luck becomes option
luck. I can even have «bad option luck» – although the notion sounds weird
– if I was buying the insurance against car accidents for nothing, but I did
not have a car accident in my whole life.
The insurance market is setting the prices of the insurance so it is capable
of reflecting the different risk-sensitivity of people. With Williams and
Otsuka’s words:
(Dworkin) argues bad brute luck should be redressed to the extent
required to mimic the operation of counterfactual insurance market in which
equally wealthy individuals, aware only of the distribution of luck rather
than their personal fortunes, purchase coverage against suffering relatively
bad brute luck guided by their own values and attitudes to risk (Williams
and Otsuka 2004, 134).
If everybody had the same opportunity to get insurance, then brute luck
would not be a problem for society. However there are several problems
about this insurance market: what about people born with handicaps and
did not have the opportunity to insure against it? Dworkin suggests that
this situation should be treated as a lack of resources, because those people
are missing personal resources therefore according to the equality of
resources principle they should be compensated5.
As a summary, Dworkin argues that the right metrics of the interpersonal
comparison are resources which should be distributed equally among the members
of society. To rule out the consequences of bad luck, Dworkin suggest a fair
insurance market to transform brute luck to option luck. In my opinion Dworkin’s
concept is especially responsibility-sensitive because he can make a difference
between chosen, deliberate gambling and brute bad luck. Thus Dworkin starts
from equality of resources, but allows inequalities from option luck.
Objection from the perception of disability
However there are other objections against this theory of resources,
which are harder to avoid. I call these arguments in brief coming from the
________________________
5
In my opinion Dworkin is vague about this question. There are several problems around
this solution. He makes a difference between ambition and features of body and mind and
states that ambition – like expensive tastes – should not be compansated, but lack of normal
features should. But what counts as normal? And where is exactly the difference between
ambition and a simple feature? Dworkin himself admits that insurance market is not the
solution which could solve every problem, but it is still the best possible option.
236
perception of disability, because all that matters in these objections is how
people perceive their (dis)ability.
Dworkin makes a distinction between personal resources and impersonal
resources. Impersonal resources are natural and manufactured goods in the
outside world. But personal resources are personal powers and endowments.
With Dworkin’s word: «Personal resources are qualities of mind and body that
affect people’s success in achieving their plans and projects: physical and mental
health, strength, and talent. Impersonal resources are parts of the environment
that can be owned and transferred: land raw materials, houses, television sets
and computers, and various legal rights and interests in these» (Dworkin 1990,
34). Personal resources are not part of the envy-test at the first level, because
obviously they can not be distributed. But Dworkin admits that people, who
were born with disability – with less personal recourse – should be compensated
somehow and should be given more impersonal resources.
But are we not back to the expensive tastes problem, where expensive tastes
can be considered as a disability and should be compensated? Dworkin’s answer
is no, because he makes another distinction between handicaps and preferences
or tastes as I mentioned above. A mental feature can be considered as a handicap
only if the person wishes not to have it. As Dworkin writes: «(These people)
regret that they have these tastes, and believe they would be better off without
them, but nevertheless find it painful to ignore them. These tastes are handicaps;
though for other people they are rather an essential part of what gives value to
their lives» (Dworkin 2000, 82). As a consequence, a personal feature is
considered as a disability, only if the person himself considers it as a handicap
or a craving. This distinction also has a consequence that disability has to be
compensated only if it is considered as a disability.
It is an important part of Dworkin’s theory because he can explain
problems like the example about women’s infertility. Being infertile can be
a huge handicap for women who would like to bear a child. Thus –
according to Dworkin – she deserves compensation. But the same feature
is not to be compensated if she thinks that being infertile is an advantage,
because she does not want to have a child. In this way she even can have
fewer costs, because she does not have to spend money on different means
to avoid pregnancy. And in this latter case, obviously she does not have a
legitimate claim to compensation6. As Clayton and Williams writes, this is a
huge advantage of Dworkin’s concept:
________________________
6
This distinction between handicap and advantage seems to be a great solution to solve
the problem about the lack of certain personal resources from a theoretical point of view.
However it is really hard to imagine how would this work in a real society? How should
237
[T]he test provides an account of interpersonal comparison which does
not rest on the truth of contested claims about personal well-being. Instead
individuals themselves decide what is to count as a valuable resource or
opportunity, and what count as a limitation or handicap is. Because of the
widespread disagreement about the nature of personal well-being
characteristic of our pluralistic societies, many liberals will applaud this
feature (Clayton and Williams 1999, 456).
However Dworkin’s concept is still missing an aspect of compensation.
This is the case, if somebody does not considers a feature a disability, but
because of this characteristic he still in need of more resources. For instance
the case of the «cold giant».
Let’s assume that there is a society where everybody has the same height,
but one of the citizens is much higher, he is a giant. Now, in winter everybody
needs the same amount of clothes to cover their body, except the giant, who
needs more resource to cover his higher body. The giant does not consider his
height as a disability, he even can considering it as an advantages. A resource
egalitarian, like Dworkin would not give him the additional resources not to be
cold in winter, because the giant does not envy the characteristics of others.
The giant could say: «I’m better a cold giant, than be a dwarf like you!». So
he could prefer being a cold giant than being an average height, but I think that
he would even more prefer being a warm giant than being a cold giant. Thus
we have to admit, that he is still in cold without more resources and I think
that we should give him the necessary resources not to be cold.
The case of the cold giant shows that the existence of envy is neither
necessary nor sufficient for inequality. As Clayton and Williams state:
«individuals can be more needy than others even if they do not prefer their
resources, and they can be less needy yet still prefer other’s resources»
(Clayton and Williams 1999, 457-458)7. But Clayton and Williams has a bit
different example than the story about the cold giant.
They start from the statement that having a children is much more
personally costly for woman then for man. But still, many women considers
as a value the opportunity to bear a child and they considers as an advantage
________________________
the policy maker decide, who deserves the compensation? The situation is close to what
Cohen mentions: this distinction as a policy would result an intolerably intrusive state
surveillance to administrate who feels disabled (Hi! I’m from the Ministry of Personal
Resources. Do you feel, by any chance, unusually handicapped today?) (Cohen 1989).
7
From the point of view of my argumentation „needy” means here some kind of lack
of well-being and not welfare in the strict-technical sense. This state of needy can be
covered by capability approach.
238
to be a women, thus obviously they are not envying the reproductive
endowment of men’s. But still, they can prefer to reduce the costs of childbearing than staying without some compensation. And many think that it is
just, to compensate women because of those higher costs. As a matter of
fact, this practice in many societies: there are maternity leaves and other
benefits for women with children. So the case is that the woman does not
envy the other’s feature, but still deserves compensation.
But the story does not ends here, Clayton and Williams (1999) turns
around the example and considers a less familiar case: let’s assume a man
who envies the women’s reproductive capability and regrets being unable
to bear a child. But many think that his claim for compensation would be
strange, his envy is not morally relevant, and he does not deserve any
compensation. With Burley’s words:
…when it comes to reproductive capacities for example, the greater financial
burdens imposed on women by virtue of their unique biological endowments
probably will not be compensated on Dworkin’s view. A women’s complaint
is only deemed legitimate if there is penis envy, as it were. If she affirms her
possession of female reproductive capacities, if, that is, she affirms the fact
that she is a woman, we cannot say that there is any injustice along Dworkinian
lines when actually there is. To demand that a woman want to be a men to
support compensation is simply ridiculous (quotes: Cohen 2004, 25).
In summary about Dworkin’s theory: I think that equality of resources
is a very promising concept of social advantages. It is responsibilitysensitive, however the theory of insurance-market is incomplete and it has
complications around how people perceive their disability.
Capabilities
The capability approach
The capability approach of Sen has triggered a major impact on both
economics and other disciplines and it has practical relevance for policy
design and assessment, most famously through the work of United Nation’s
Human Development Report (Sen 1999, 1995, 1990). The capability
approach contains what information we should look at, if we are to judge
how well someone’s or a society’s life is going or has gone. Consequently
it is considered as a theory of social advantages and allows for interpersonal
comparisons of well-being. Sen states that the theory of capabilities is
especially a good tool to measure poverty in developing countries.
The concept of human nature has an important role in capability approach:
to understand human beings, either individually or collectively, we should
239
understand how well their lives are going and who or what controls them.
A person’s achievement can be judged in two different perspectives: (1)
the actual achievement, and (2) the freedom to achieve.
Sen makes a distinction between functionings and capabilities: functioning
means the state of a person – in particular the various things he or she manages
to do or be in a leading life, something what he has good reason to do, or
pursue. It can be doing or being also. For instance: being healthy or have reading
skills. But a person’s well-being consists not only of his current states and
activities, but also the person’s freedom or real opportunities to function in ways
alternative to his current functioning. For example: fasting as a functioning is
not just starving: it is choosing to starve when one does have another option.
These activities and beings and the freedom to choose between them together
constitute what makes a life valuable. Therefore Sen understand on the actual
freedom they have, which means a real opportunity of something. Capability
sets may include freedoms that are conditional, because they depend on the
choices of other people. As brief summary of the aim of capability approach,
let me cite Olsaretti: «Sen’s main claim is that capability to achieve valuable
functionings, that is, various valuable states of doing and being, is the relevant
standard of individual advantage» (Olsaretti 2003, 2).
A key analytical distinction in the capability approach is between the means
and ends of well-being. Sen has objections against resourcist theories – for
instance: Rawls’s use of primary goods – for interpersonal comparisons,
because primary goods are mere means, not intrinsically worthwhile ends.
Different people need different amounts and different kinds of goods to reach
the same levels of well-being. For instance: the right amount of food to enable
one person to labor effectively may be insufficient for a second person and
too much for a third. The relation between a mean to achieve and the
achievement of certain beings and doings is influenced by conversation factors
such as mentioned previously: personal (physical condition, sex, intelligence),
social (public policies, social norms), and environmental (physical or built
environment, climate, pollution) factors. Sen argues that means and
circumstances are both important, because it is not enough […] to know,
that no one would prevent that person from pursuing that functioning if she
attempted it: it also necessary that she have the means to pursue it, and that
she not be faced by other internal obstacles that make the functioning ineligible
for her, and/or its pursuit very costly for that person (Olsaretti 2003, 4).
To make use of capability approach the capabilities should be weighting,
so we should decide which one is more and which one is less important.
And here lies the answer to the problem mentioned against Dworkin about
240
perceiving a valuing disability. Dworkin states that I am handicapped, if I
have a personal feature which I consider as disability (Dworkin 2000). But
as we have seen, this is not enough for an evaluation, because there are
cases – like the cold giant and women’s fertility – where the person does
not feel itself handicapped or disabled, but still he is in need of more
resources. These cases can be answered with capabilities: the giant needs
the additional resource, because he lacks the capability of being warm (being
not cold). The woman who bears a child also deserves the additional
resources, because to live with the capability of bearing a child, she needs
more resources. Therefore the capability approach can avoid this problem.
Sen rejects formalized theories invented to measure well-being, for
example real income indices. His thinking about welfare is heterogeneous,
and describing it is not appropriate with one type of data. His theory is
explicitly pluralist form of measurement, which involves the question of
practical applicability.
Perfectionism and evaluating capabilities
But the capability approach is also not without objections. The most problematic
one is about perfectionism: the only way to say something about which capabilities
should we support is some objective – therefore perfectionist – list of capabilities.
Nussbaum explicitly takes this objection and creates an objective list of capabilities
(Nussbaum 2011). If we follow the path of Nussbaum, then we can not avoid
the perfectionist critique about objective capabilities.
The problem with the objective capabilities is that the capability theory
implicitly contains the judgment that which resources and features help the
individuals to achieve their goals and which endowments count as disability.
For instance: being infertile can be a serious disability for some women
who wants to bear a child, but being infertile can be an advantage for women
who do not want to have a child.
However, I think Nussbaum’s list and the perfectionist path can be
confronted easily so the perfectionist challenge should be better answered
with Sen’s response about a deliberative process (Sen 1999). Choosing the
important capabilities and weighting them is the task of some kind of
democratic deliberative process8.
________________________
I accept that answer from Sen for now, because this kind of argumentation is not
the subject of my paper. However I realize that Sen’s argument is still slippery, because
we just pushed the problem of perfectionism into the field of democratic theory.
Obviously there are several difficulties about a deliberative democratic processes, for
instance the problem of majority (Kymlicka 2002).
8
241
Another argument against the perfectionist objection is that on the evaluation
we can focus on the opportunity for functioning. If we are taking into
consideration functionings, we do not have to make substantive claims about
comprehensive controversial theories. Sen himself states that the evaluative
space can be the set of functionings or the set of capabilities also (Sen 1999).
If we reject to be a perfectionist capability theorist, then we have to
choose the other path and accept that all what matters is the individuals
own ranking, and valuation about different capabilities by themselves or by
a deliberative democratic process. As Williams writes: Sen replies that the
possibility of comparing capability sets depends only on ranking them as
more or less valuable, rather than on any idea of normality, and that the
impossibility of eliminating inequality does not entail the undesirability of
minimizing, or reducing it (Williams 2002, 29).
Therefore I can answer the question stated by Clayton and Williams:
«Where a disability is welcomed should we accept the individual’s own
apparent judgment that it does not constitute a disadvantage» (Clayton and
Williams 1999, 455)? And the answer is: yes, we should9. I agree with
Clayton and Williams that this answer brings us closer to the welfarist view;
however it also brings us closer to Dworkin’s view about evaluating
personal resources. And this anti-perfectionist path leads us to Dworkin’s
critique about capabilities (Dworkin 2000).
Dworkin against Capability
Dworkin argument begins by stating that if we want to follow a «midfare»
path between welfarism and resourcism, like capabilities then this solution
will be ambiguous. Then he states that: «[i]f the apparent ambiguity is resolved
in one of two possible ways, his equality of capabilities also collapses into
equality of welfare. If it is resolved in the other way, then equality of capabilities
is identical with equality of resources» (Dworkin 2000, 286).
The latter part of this statement is supported by Dworkin in the following
way: if we focus on elementary functions, such as being adequately
nourished, being healthy, have minimal shelter, and then we are back at the
idea of resources, because these elementary functions are the same as some
basic personal and impersonal resources. In this case, Dworkin and Sen
________________________
9
We could think, that with emphasizing own evaluation we are back at the intolerably
intrusive state surveillance mentioned by Cohen (Hi! I’m from the Ministry of
Capabilities, I’m wondering what kind of capabilities do you value today?) (Cohen 1989).
But by Sen the evaluation is not the task of the individual himself, but the task of the
deliberative democratic process, whatever this process is.
242
are just using a different terminology for the same social advantages. The
only difference is that Dworkin compensates through insurance market, but
Sen does not define exact tool for it.
The first part of Dworkin’s criticism of capability approach – and the
previously cited quotation – can be explained in a different way. If Sen wants
to broaden his set of functionings, then he should care about more complex
functionings, like self-respect or participation in communal, political life. Dworkin
admits that this broader set of functionings can be a very attractive idea. But
he also admits that these complex functionings are those doings and beings
which can be not grabbed by a resourcist theory, because they depend on factors
which are outside of personal or impersonal resources. But in this case the
complex functionings are merely another form of equality of welfare and all
the objections against welfarism can be applied against capability approach.
Dworkin has this conclusion because of the flexible, open-ended
framework of the capability approach. Sen himself does not specify the
list of capabilities, thus his theory is open to any doings or being which
can be reasonably valued, just like in the cases of welfarism, where
preferences matter10.
According to Dworkin, we have now two ways to follow: we either
follow the resourcist view «by expanding the class of relevant goods to
include natural, as well as social primary goods» (Williams 2002, 26),
because people’s powers are technically resources, because they are used
together with material resources to achieve well-being. The other way is
to follow the welfarist view about the subjective preferences.
In defense of Sen
As far as I see, there are two ways of defending Sen from Dworkin’s
criticism. First to show that resources – either personal or impersonal – can
not grab the essence of capabilities, to wit, capabilities can not be reduced to
resources. The second way of the defense is to show that preferences in
the welfarist theory are not like functionings in Sen’s theory.
I start with the first way and claim that capabilities can not be reduced
to resources. As Williams states: «Sen’s remarks imply that it is possible
for inequalities in capability to be morally relevant even though they do not
derive from inequalities in either personal or impersonal resources» (Williams
________________________
In my opinion, there is an exact difference between preferences and valued
functionings. Preferences are desires for the state of affairs, where the individual expects
utility from the satisfying. But functionings are just reasonably valued doings and beings,
but the individual does not expect utility from it.
10
243
2002, 30). If we take a look at the conversation factors between means
and ends, we can realize that between them there are personal resources
like gender, metabolic rate or body size, which can be interpreted in the
framework of resourcism. But between the conversational factors there are
social, environmental factors, like climate, social norms, social security,
education which can be not reduced to personal or impersonal resources
because can not be owned like resources defined by Dworkin.
To defend Sen from Dworkin’s objection in the second way, there is
Williams’ example about Ann and Bob (Williams 2002). Ann and Bob are
twin-siblings and are very much alike in their personal and impersonal
resources. They both are well-educated, healthy and talented and they both
have the aim to have a nice family-life with a member of the opposite sex
and pursue successful careers. But there is only one difference between
them: Ann is a women and Bob is a men. Williams argues in the following
way: an individual’s capability to combine parenthood and occupational
success depends not only upon his or her resources and ambitions but also
the ambitions of others. It is possible that although the twins have common
ambitions, this similarity is atypical of men and women. Consequently, the
capabilities of Ann and Bob to achieve their parental and occupational
ambitions may still be quite unequal (Williams 2002, 31).
Williams support this argument with a very similar and contemporary
example about preferences in accordance with family-life. We can assume
a society, where every man is an ideal worker, meaning that they prefer to
work in their profession than working at home around the house. If – in
the same society – all the women are homemakers and prefer house-work
to a profession, than there is no problem for family-life. But if in this society
Ann is an ideal worker, or a co-parent, who like to divide the house-work
equally will be in trouble to find a husband, because with an ideal-worker
she can not share the house-work. So to satisfying Ann’s preference for a
nice family-life, depends very much on other’s preferences. But this situation
can not be described in welfare-terms, only in terms of capability.
Concluding remarks
Sen’s most plausible objection against the resourcist theories in general –
namely that resources are just means and not ends in themselves (Sen 1999)
– can not stand against the Dworkinian concept. Dworkin has the insurance
market mechanism, which can compensate bad brute luck, and he also
suggests paying off the handicapped, because they miss personal resources.
In my opinion Dworkin’s argument against Sen that capabilities are falling
whether into basic needs approach or welfarism can be rejected, because
244
capabilities and functionings are more than just preferences. However the
capability approach also has a handicap against resources because the
capability approach can not take into consideration the reason why capabilities
are narrowing. Sen himself admits this disadvantage of his concept. He states
that a person’s set of capabilities can be narrower as a result of two reason:
(1) first, if the person’s freedom was hurt, or (2) if the individual has personal
disadvantage (Sen 1999). I describe the difference with an example: being
unwillingly unemployed is practically missing the capability to work in the
Senian terms. But being unwillingly unemployed can have different reasons:
for instance: I do not get a job, because I am discriminated as a woman. In
this case we are talking about the first reason: the person’s freedom was
hurt. But another reason for being unwillingly unemployed can be for instance
that I am not educated. Then we are talking about personal disadvantage.
Sen states that from the point of view of a well-being theory it is indifferent,
which reason caused the narrowing of opportunities. But from a moral point
of view the case is different: being unemployed because discrimination is
unjust, but being unemployed because of undereducation from own fault is
indifferent from a moral perspective (Sen 1995).
References
1. Arneson R. Equality and Equal Opportunity for Welfare// Philosophical
Studies. 1989. № 56. P.77-93.
2. Clayton M., Williams A. Egalitarian Justice and interpersonal comparison/
/ European Journal of Political Research. 1999. № 35. P. 445-464.
3. Cohen G. A. On the Currency of Egalitarian Justice// Ethics. 1989.
№ 99. Р. 906-944.
4. Cohen G. A. Expensive Taste Rides Again. In Dworkin and His Critics:
With Replies by Dworkin, edited by J. Burley. Malden: Blackwell Publishing, 2004.
5. Dworkin R. M. Foundations of Liberal Equality. In Tanner Lectures
on Human Values, edited by G. B. Peterson. Salt Lake City, Utah: University
of Utah Press, 1990.
6. Dworkin R. M. Sovereign virtue: the theory and practice of equality.
Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 2000.
7. Frankfurt H. Equality as a Moral Ideal// Ethics. 1987. № 98. Р. 21-42.
8. Hausman D., McPherson М. Economic Analysis and Moral Philosophy.
Cambridge: Cambridge University Press, 1997.
9. Kymlicka W. Contemporary Political Philosophy. Oxford: Oxford
University Press, 2002.
10. Nagel T. Equality and Partiality. New York: Oxford University Press, 1991.
245
11. Nozick R. Anarchy, State and Utopia. Oxford: Blackwell, 1974.
12. Nussbaum M. Creating capabilities: the human development approach.
Cambridge, Mass.: Belknap Press of Harvard University Press, 2011.
11. Olsaretti S. Endorsement and freedom in Amartya Sen’s capability
approach. In 3rd Conference on the Capability Approach. Pavia, 2003
12. Parfit D. Equality and Priority// Ratio. 1997. № 10. Р. 202-221.
13 Rawls J. A Theory of Justice. Oxford: Oxford University Press, 1971.
14. Rawls J. Social Unity and Primary Goods. In Utilitarianism and Beyond,
edited by A. K. S.-B. Williams. Cambridge: Cambridge University Press, 1982.
15. Sen A. K. Equality of What? In The Tanner lectures on human values.
Stanford University, 1979.
16. Sen A. K. Jusitce: Means versus Freedoms// Philosophy and Public
Affairs. 1990. № 19(2). Р.111-121.
17. Sen A. K. Inequality Reexamined. Cambridge: Cambridge University
Press, 1995.
18. Sen A. K. Development as Freedom. Oxford: Oxford University Press, 1999.
19. Temkin L. Inequality. Oxford: Oxford University Press, 1993.
20. Varian H. R.Equity, Envy, and Efficiency. Journal of Economic Theory/
/ 1974. № 9. Р.63-91.
21. Williams A. Dworkin on Capability// Ethics. 2002. № 113 (1). Р. 23-39.
22. Williams A., Otsuka М. Equality Ambition, and Insurance. Aristotelian
Society Supplementary Volume// 2004. № 78 (1). Р. 131-150.
23. Williams B., Sen К. А. Introduction. In Utilitarianism and Beyond, edited
by B. Williams and A. K. Sen. Cambridge: Cambridge University Press, 1982.
G. Bács
COUNTERPART THEORY AND MODAL REALISM ARE
COMPATIBLE
Jim Stone (2009 and 2011) has recently argued for the startling claim that
counterpart theory and Lewisian modal realism are incompatible. He so argues
that counterpart theory and the multiverse hypothesis are incompatible. Given
that modal realism implies that there is a multiverse it follows that counterpart
theory and modal realism are incompatible. Worse yet, the same argument
also proves that modal realism is itself incoherent. Stone concludes that the
counterpart theorist should become an ersatzer. I will argue however that
Stone’s argument fails because it rests on a false assumption.
Suppose that reality consists of parallel universes that are causally and
spatiotemporally isolated from one another. For simplicity’s sake also
246
suppose that in the multiverse my only counterpart is Smith and Smith’s
only counterpart is me.
One day I find a wallet with a lot of cash and the owner’s address.
Assuming that I have the «liberty of indifference», it’s up to me what I do
with it. I can freely return it or can freely keep it. Smith who lives in a
parallel universe also finds a wallet with a lot of cash and the owner’s
address. He too has the liberty of indifference, he can freely return or can
freely keep the wallet.
Can we both freely return the wallet? Or can my returning the wallet causally
prevent Smith from doing the same? Hardly, since we are causally isolated from
one another. What I do can have no causal effect on what Smith does, and
vice versa. Hence, it is possible that we both (and everyone else in the multiverse)
freely return the wallet. Call this conclusion «C». So the multiverse hypothesis
and ipso facto modal realism (MR) are compatible with C.
But counterpart theory (CT) is not. Suppose we both freely return the
wallet. It would still be true of each of us that we could have freely kept
it. Hence according to CT each of us has a counterpart who freely keeps
it. But the supposition was that neither of us has kept it, so neither of us
has such a counterpart. So we each have and don’t have such a counterpart.
Thus, if CT is true, it is not possible that we both freely return the wallet.
Therefore, MR and CT are incompatible.
Worse yet, MR is at the same time not compatible with C. Since it is
not the case that we both freely return the wallet (I’ve kept it), C entails
that the multiverse could have been different. But the modal realist denies
that the multiverse could have been different. It is a basic tenet of MR that
what is possible is necessarily so, that is, that the space of possibilities could
not have been any other way than it is.
MR is then the conjunction of two claims: there is a multiverse and the
multiverse cannot be different than it is. The first is compatible with C, the
second is not. «We can assert as a necessity that a universe exists for every
way a universe could possibly be, and we can have real, undetermined worldparts, but we can’t have both» (Stone 2011: 100). Hence, MR is either
incoherent or else (if the second conjunct is struck out) incompatible with
CT. Either way the counterpart theorist should become an ersatzer.
But Stone’s argument is flawed, I will now argue. The argument assumes
that it is contingent what goes on in a universe. It assumes that I can freely
keep the wallet and can freely return it in my own universe, and Smith can
keep it or return it in his own universe. Given that I cannot causally affect
what Smith does in his universe, and he cannot affect what I do in my
247
universe, it follows that we can both freely return the wallet and hence
that the multiverse could have been different.
Whence this assumption? Based on some of his remarks, Stone seems to
take real people who have the liberty of indifference to be ’undetermined’ worldparts whose undeterminedness consists, I surmise, in exactly the fact that it is
contingent what goes on in the universes they are part of. And this I take to
indicate that Stone equates liberty of indifference with undeterminedness.
But the modal realist denies that there are undetermined world-parts in
the sense that it is contingent what goes on in a universe. It is a basic feature
of MR that it is never contingent what goes on in a universe. And the modal
realist would also deny that liberty of indifference is undeterminedness. She
would say that my liberty of indifference consists of the fact that I do
different things in different universes which is perfectly consistent with the
fact that what I do in each of those universe isn’t contingent.
Once the assumption is dropped the problem instantly dissolves. Smith’s
and my liberty of indifference is not something which the other has to
interfere with in order to prevent one from doing the same. Our liberty of
indifference consists in the fact that I freely keep the wallet and Smith (my
counterpart) freely returns it. From which it immediately follows that it is
not possible that we both freely return the wallet, and a fortiori that the
multiverse could not have been different.
I conclude that Stone has not succeeded in proving that MR is incoherent
or incompatible with CT. The counterpart theorist need not become an ersatzer.
References
1. Stone J. Why Counterpart Theory and Modal Realism are Incompatible/
/ Analysis. 2009. №69. P.650-653.
2. Stone J. (2011). Counterpart Theory vs the Multiverse: Reply to
Watson// Analysis. 2011. №71. P.96-100.
248
РАЗДЕЛ IV.
В ПРОСТРАНСТВЕ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Т.В. Пантюхина
ПРОБЛЕМА ИНТЕГРАЦИИ ИММИГРАНТОВ ПОЛЬСКОГО
ПРОИСХОЖДЕНИЯ В АМЕРИКАНСКОЕ ОБЩЕСТВО
Проблема адаптации иммигрантов в социально-экономической и культурной среде принимающей страны активно разрабатывается социологами, социальными психологами, этнологами и географами. Многие из этих
исследований были написаны под влиянием работы Милтона Гордона «Ассимиляция в жизни Америки»1. М. Гордон, в свою очередь, опирался на
функционалистскую парадигму, разработанную социологами для анализа
этно-расовых меньшинств иностранного происхождения2. Согласно этому
подходу, ассимиляция этнических меньшинств означает процесс стирания
различий в системах ценностей и моделях поведения, что в конечном итоге ведет к интеграции данной группы в состав населения принимающей
страны и способствует достижению экономических успехов.
Однако у этой теории есть противники3. Они утверждают, что традиционная прямолинейная теория ассимиляции не в состоянии объяснить иммиграционный опыт многих этнических групп в современных США. Так,
по мнению М.Уотерс, иммигранты, прибывшие в США в 90-х годах ХХ
в., оказались в плюралистическом обществе, где разные субкультуры и этнические идентичности сосуществуют на равноправных условиях.
Другим основанием для критики ассимиляционной парадигмы является то, что она подразумевает наличие гомогенного общества в стра________________________
Gordon M. M. Assimilation in American life. New York: Oxford University Press, 1964.
Portes A., Borocz J. Contemporary immigration: Theoretical perspectives on its
determinants and modes of incorporation // International Migration Review. 1989. Vol.
23. P.606-630.
3
Portes A. The rise of ethnicity: Determinants of ethnic perceptions among Cuban
exiles in Miami. American Sociological Review. 1984. Vol.49. P. 383-397; Portes A., Zhou
M. Gaining the upper hand: Economic mobility among immigrant and domestic minorities
// Ethnic and Racial Studies 1992. Vol.15. P. 491-522; Portes A., Zhon M. The new
second generation: Segmented assimilation and its variants. Annals AAPSS. 1993. 530,
74-82; Waters M. C. Ethnic and racial identities of second-generation black immigrants
in New York City // International Migration Review. 1992. Vol.28. P. 795-820.
1
2
249
не принимающей иммигрантов и предполагает необходимость «аккультурации», т.е. приспособления к центральной, формообразующей культуре «белых американцев протестантского вероисповедования». Противники объявили эту теорию безнадежно устаревшей, поскольку она не
признает разнообразия форм этнических культур и преувеличивает масштабы и значимость ассимиляционных процессов4.
В настоящее время в теоретической мысли и общественной практике
господствующими являются концепции культурного плюрализма и этничности. Они считаются наиболее приемлемыми для интерпретации современной ситуации в межэтнических отношениях5. Современные исследователи, в частности, А. Портес, отмечают, что многие этнические
меньшинства, спустя много лет и даже десятилетий обитания на американской земле, успешно противостоят ассимиляции и сохраняют свою
этническую самобытность. По мнению А. Портеса и М. Зона, в современной Америке ассимиляционные процессы затрагивают лишь отдельные слои иммигрантского населения6. Одни группы, как, к примеру,
иммигранты из Европы, с готовностью следуют по пути ассимиляции,
усваивают ценностные нормы и идеалы новой родины и интегрируются
в американский средний класс. Такой путь оказывается недоступным
для других групп иммигрантов в силу дискриминационных и прочих
барьеров. Они приспосабливаются к новым условиям иначе – усваивая стандарты морали и формы экономической деятельности низших
слоев общества. Подобная социализация свойственна для выходцев из
стран Азии, Тихоокеанского бассейна, Карибского бассейна и Латинской Америки. Социализация по направлению восходящей мобильности
для них невозможна по причинам экономического характера, а также
из-за расовой и этнической предубежденности и реакции отторжения со
стороны белого большинства7.
________________________
4
Alba R., Nee V. Rethinking assimilation theory for a new era of immigration //
International Migration Review. 1997. Vol.31. P. 826-874; Gans H. Symbolic ethnicity:
The future of ethnic groups and cultures in America. Ethnic and Racial Studies. 1979.
Vol. 1. P. 1-20; Nagel C. R. Geopolitics by another name: Immigration and the politics
of assimilation. Political Geography. 2002. Vol. 21. P. 971-987.
5
Чертина З.С. Плавильный котел? Парадигмы этнического развития США. М.,
2000. С. 142.
6
Portes A., Zhon M. Op. cit.
7
Portes A. Introduction: Immigration and its aftermath // International Migration
Review. 1994. Vol.28. P.632-639; Portes A., Zhon M. Op.cit.; Waters M. C. Ethnic and
racial identities of second-generation black immigrants in New York City. International
Migration Review. 1994. Vol. 28. P. 795-820.
250
Согласно третьей модели, иммигрантские группы выживают и находят
свой путь к экономическому благополучию на новой земле путем сохранения культурно-исторических ценностей своей этнической группы, а также ее сплочения и солидарности. Сохраняя и укрепляя свою этническую
самобытность, члены такой группы успешно противостоят аккультурации
и переплавке в американском плавильном тигле. Уотерс подчеркивает, что
подобное тяготение к своим этническим корням и своему этно-окружению
свойственно иммигрантам из низших социальных страт. «Для иммигрантов с низким социальным статусом экономические возможности возникают исключительно в пределах их этнического анклава. Только полагаясь на связи среди «своих» иммигрант обретает шанс преуспеть экономически и продвинуться вверх по социальной лестнице в новой стране»8.
Многие исследователи утверждают, что в настоящее время прибывающим в США этническим группам свойственна внутренняя разнородность. Люди различного материального положения, социального статуса и ценностных систем следуют по разным траекториям адаптации на
новой родине. Часть из них усваивает принципы и образ жизни белого
большинства, другие принимают стиль жизни и мировоззренческие установки американских низших классов, третьи упорно придерживаются своих этнических корней и сохраняют связь, как со своей исторической родиной, так и с родной диаспорой на новой земле.
К последним, несомненно, относится польская община в США. Рассмотрим формы адаптации поляков к американской действительности.
Но предварительно охарактеризуем масштабы и этапы эмиграции из
Польши в Соединенные Штаты Америки.
Первые поляки появились на континенте практически одновременно
с появлением первой английской колонии Джеймстаун. В 1608 г. несколько странствующих польских ремесленников прибыли туда. Они
занимались мыловарением, делали смолу и дёготь и, возможно, остались бы безвестными фигурами, если бы не отметились в политической истории колонии Виргиния тем, что воспротивились попытке ассамблеи этой колонии лишить их избирательных прав в 1619 г. за то, что
они устроили забастовку. Она вошла в историю США как первый опыт
организованного рабочего выступления в истории этой страны. С
________________________
8
Portes A., Bach R.L. Latin Journey: Cuban and Mexican immigrants in the United
States. Berkeley, CA: University of California Press, 1985; Portes A., Borocz, J.
Contemporary immigration: Theoretical perspectives on its determinants and modes of
incorporation // International Migration Review. 1989. Vol.23. P.606-630.
251
польскими переселенцами Джеймстауна польско-американские источники связывают еще одно важное событие национального значения: первый в истории Нового Света матч по бейсболу9.
Поляки протестантского вероисповедования селились, помимо Виргинии, в Пенсильвании и Новом Амстердаме (Нью-Йорке). Два выдающихся представителя польской шляхты внесли весомый вклад в войну за независимость США. Генерал Казимир Пулацкий вошел в военную историю
США как «отец американской кавалерии». Он погиб, сражаясь за независимость США в битве при Саванне в 1779 г. Другой знаменитый поляк –
Тадеуш Косцюшко – был военным инженером. Построенные под его руководством фортификационные сооружения обеспечили победу американцев в сражении при Саратоге в 1777 г. Косцюшко также был первым в
американской армии, кто разработал и написал устав кавалерии10.
Численность польских иммигрантов в США была долгое время столь
незначительна, что даже не учитывались статистикой. Положение изменилось только после 1830 г., когда поражение польского восстания вызвало значительный приток населения из польских земель, разделенных
между Россией, Австрией и Пруссией. Но даже эта «великая» по
польским масштабам эмиграция не превышала тысячи человек. Судьба разбросала их по всей Америке, и они легко приспособились к жизни
на новой земле. Однако, несмотря на малочисленность, польская иммиграция этой волны заложила основы для формирования национального самосознания польской диаспоры в Америке. Были учреждены
первые польские периодические издания, литературные общества и политические группы. Национальные чувства объединяли поляков в этническое сообщество. Однако не обходилось без разногласий. Хотя большинство членов диаспоры были этническими поляками и католиками
по вероисповедованию, всё же имелись ощутимые по численности группы этнических меньшинств: евреи, украинцы и немцы.
Период с 1850 по 1920 гг. стал временем массовой польской иммиграции в США. Хотя Генрих Сенкевич, польский писатель и нобелевский лауреат, писал, что поляки ехали в Америку «в поисках хлеба и
свободы», историки полагают, что большинство было движимо более
глубокими причинами экономического характера. Польская массовая
иммиграция «za chіebem» («за хлебом») в 1850-1920 гг. привела 2,5
млн. этнических поляков в США. Эта цифра включает в себя 434 000
________________________
9
Polish Americans/ American Folklore. An Encyclopedia. Ed. By J.H.Brunvand.
Garland Publishing, Inc. N.Y., L., 1996. P.1192.
10
Ibid. P.1193.
252
немецких поляков из прусской части Польши, которые прибыли главным образом в 1850-1900 гг.; 800 000 австрийских поляков, приехавших в период 1880-1920 гг., а также 805 000 русских поляков за период 1890-1920 гг. Примерно 30% русских и австрийских поляков недолго задержались в Америке, вернувшись в страну исхода11.
Польская иммиграция в США представляла собой довольно пеструю
в социальном отношении массу. Однако все же типичной была фигура
крестьянина, как правило, молодого и неженатого мужчины. На новой
земле польские иммигранты занимались самыми разными видами деятельности. Только 10% прибывших вернулись к сельскохозяйственному труду. Большинство – 80% – были заняты на неквалифицированных
и низко-квалифицированных работах в промышленности, в таких отраслях как сталелитейная, пищевая перерабатывающая, текстильная, автомобильная и производство электробытовых товаров. В угольных шахтах и на нефтеперерабатывающих заводах тоже было немало поляков.
Всего лишь 10% польских иммигрантов трудились на рабочих местах,
требующих университетского образования или высокой квалификации.
Что касается географии расселения, то большинство поляков сосредоточивались в городах промышленного пояса США, который простирался от Бостона до Филадельфии и далее на запад, охватывая штаты
Нью-Йорк и Пенсильванию и достигая Чикаго и Милуоки. Расселение
польских иммигрантов по стране было детально изучено и тщательно
документировано Уильямом Томасом и Флорианом Знанецким в изданной в 1918-1920 гг. работе «Польский крестьянин в Европе и Америке»12. Это исследование считается классическим образцом Чикагской
социологической школы. Внимания заслуживает еще одно основательное исследование темы, выполненное также в начале ХХ в. – монография Пола Фокса «Поляки в Америке»13.
Упомянутые выше исследования свидетельствуют, что на рубеже XIX
– ХХ вв. поляки составили значительную часть населения многих американских индустриальных центров, а самым крупным польским городом
являлся Чикаго. Пол Фокс приводит следующие данные о численности
поляков: Чикаго – 400 000 чел., Питсбург – 200 000, Нью-Йорк – 200 000,
Детройт – 100 000, Милуоки – 100 000, Буффало – 100 000, Кливленд –
________________________
11
Gale Encyclopedia of US History: Polish Americans http://www.answers.com/topic/
polish-american.
12
William I. Thomas and Florian Znaniecki The Polish Peasant in Europe and America
(1918–1920). <http://pds.lib.harvard.edu/pds/viewtext/4093482?n>
13
Fox P. The Poles in America. New -York: G.H. Doran, 1922.
253
50 000, Филадельфия – 50 000, Балтимор – 35 000, Толедо – 30 000, Бостон – 25 000. Как видим, польская община Чикаго в несколько раз превышала численностью польское население других американских городов14.
Тенденция к росту населения польского происхождения продолжалась в
последующие два десятилетия, так что к 1950 году Чикаго стал вторым
крупным польским городом в мире: в нем проживало больше поляков,
нежели в любом другом городе мира, за исключением Варшавы.
Польское иммигрантская община, или, как она себя называла «Полония»
(«Polonia» – латинское название Польши – прим. автор.), жила активной
социальной жизнью во всех ее формах. В рамках Полонии зарождался и
развивался малый бизнес, издавались газеты, образовывались театры, а также
сеть спортивных, культурных, политических и общественных ассоциаций.
Сердцем этого сложного социального организма была польская католическая церковь. Католические приходы, которых на пике их деятельности в 1930х гг. насчитывалось свыше 800, являлись организационными центрами социальной работы. Система социального обеспечения, созданная польскими
землячествами, была удивительна для своего времени. Это детские приюты
для сирот, дома престарелых, центры помощи вновь прибывшим иммигрантам, больницы, кладбища. Можно сказать, что приходы выполняли функции современных органов социального обеспечения. Приход создавал возможности для удовлетворения духовных запросов соотечественников. Библиотеки литературы на польском языке, сотни обществ польской культуры
работали ради этого. Выпускаемые по торжественным случаям памятные церковные альбомы фотографий запечатлели факты насыщенной культурной и
социальной жизни польских иммигрантов.
Современные исследователи называют такую форму организации социальной жизни этнических сообществ «католическим гетто». Социальные службы и учреждения, сопровождающие жителя «от колыбели
до могилы», существовали не только в польском сообществе. Аналогичные модели были свойственны итальянской, немецкой, ирландской,
чешской католическим диаспорам, проживавшим компактно в городах
промышленного северо-востока и среднего Запада15.
Следующая волна массовой польской иммиграции в США пришлась
на послевоенный период. С 1945 по 1956 гг. свыше 190 000 поляков переехали в США. В дальнейшем благодаря либерализации миграционной
политики как в Польше (закон 1956 г.) так и в США (иммиграционная
________________________
Fox P. Op. cit. P.63.
Norton M.B., Katzman D.M., Escott P.D. A people and a nation. A history of the
United States. 2-nd edition. Boston, 1986. P.514-517.
14
15
254
реформа 1965 г.) масштабы переселения за океан расширились. Наибольший приток польских иммигрантов послевоенного периода приходится
на 80-90-е гг. ХХ в. Люди покидали Польшу как в силу экономических,
так и политических причин. Одной из главных было установление режима Солидарности, введение в 1981 г. военного положения с последующим экономическим кризисом. В этой волне иммигрантов преобладали
молодые (29-39 летние) люди с семьями, принадлежащие к среднему или
рабочему классу, с высшим или средним специальным образованием16.
Многим из них удалось найти применение своим профессиональным навыкам на американском рынке труда или в малом бизнесе. Их менее удачливым соотечественникам пришлось довольствоваться низкооплачиваемой работой в не престижных секторах экономики. Причем ко второй категории относятся не только те, кто у себя на родине имел рабочую специальность невысокой квалификации, но и представители научной и технической интеллигенции. Нисходящая социальная мобильность – явление
обычное для иммигрантов первой волны. Причины этого явления многообразны. Прежде всего, это различия условий на трудовом рынке в странедоноре и в принимающей стране, дискриминация, незнание реалий американской действительности, неспособность работника адаптировать свои
трудовые навыки к новым условиям, языковой барьер и др.17
К настоящему времени поляки польского происхождения сумели добиться большего успеха в профессиональной сфере по сравнению с
предшествующими поколениями польских иммигрантов. Они сумели
пробиться в такие престижные и высокооплачиваемые сферы как менеджмент, юриспруденция, здравоохранение и образование. Некоторые
представители польской диаспоры добились общенациональной известности. Это актриса Лоретта Суит, тренер по баскетболу Майк Кржижевский, звезда бейсбола Стэн Муша, нобелевский лауреат в области
литературы Чеслав Милош, политолог Збигнев Бжезинский.
И все же в современных Соединенных Штатах поляки в целом имеют довольно невысокий социальный статус. В обществе, как отмечает
американский исследователь К. Александрис, до сих пор живы антипольские представления18. Попытаемся проанализировать стереотипный
образ польского иммигранта в американском массовом сознании.
________________________
16
Erdmans M. K. Opposite Poles: Immigrants and ethnics in Polish Chicago, 19761990. University Park, PA, 1998. P.76.
17
Alexandris, K. The role of recreational sport in the adaptation of first generation
immigrants in the United States // Journal of Leisure Research. 6/22/2004.
18
Ibidem.
255
Самые ранние стереотипные представления о поляке сформировались
приблизительно в начале XIX века. Это был романический образ свободолюбивой, мятежной личности, борющейся за освобождение угнетенной Польши. Несомненно, этот образ сложился на основе реальных исторических персонажей, прежде всего национального героя Польши и
Соединенных Штатов Тадеуша Косцюшко, а также других революционных польских аристократов, иммигрировавших в Новый Свет. Образ свободолюбивого поляка вызывал восхищение образованной и просвещенной элиты американского общества. На протяжении всего XIX столетия
художественная проза, поэзия и драматургия Америки обращались к этому
романтическому образу19. Это не удивительно: бунтарский польский дух
был созвучен тем настроениям, которые ассоциировались в сознании американцев с «духом 1776-го года», духом американской войны за независимость. Даже в ХХ столетии этот героический образ продолжал вдохновлять и воодушевлять. Примером может служить успех романа американского классика Джеймса Миченера «Польша», опубликованный в
1983 г.20 Романтическая сага о жизни нескольких поколений трех польских
семей на протяжении восьми столетий стала бестселлером в США.
Второй стереотипный образ поляка был составлен из негативных характеристик. Он сложился в Америке приблизительно в последней трети
XIX в., в период так называемой «новой иммиграции». В отличие от «старой иммиграции» XVII – первой половины XIX вв., когда преобладали
выходцы из Западной и Северной Европы, поток «новой иммиграции»
направлялся из Восточной и Юго-Восточной Европы, в частности из Италии, Австро-Венгрии, Турции, Греции и России. В потоке иммигрантов
преобладали мужчины, в подавляющей массе – бедные, неграмотные,
необразованные и неквалифицированные. К этому следует добавить языковой барьер и религиозные различия (непротестантские деноминации).
Принимая во внимание массовость «новой иммиграции», многие американцы восприняли иммигрантов новой волны как угрозу общественным
устоям и американской национальной идентичности. Полякам пришлось
столкнуться с неприязненным отношением к ним как на бытовом уровне, так и политическом. Слово «Polack» (поляк) приобрело оскорбительный оттенок. Антипольскими настроениями и высказываниями пропитана общественно-политическая атмосфера рубежа XIX – ХХ вв. Они
встречались в прессе, звучали на заседаниях обеих палат американского
________________________
19
Polish Americans/ American Folklore. An Encyclopedia. Ed. By J.H.Brunvand.
Garland Publishing, Inc. N.Y., L., 1996. P.1194.
20
Michener, James A. Poland. New York: Random House, Inc., 1983.
256
конгресса. К примеру, Вудро Вильсон в своей 5-томной «Истории американского народа» (1902 г.) написал: «Прибывающие в последнее время иммигранты – это низы общества из южной Италии, захудалые ничтожества из Венгрии и Польши, у которых нет профессиональных навыков, энергии, инициативности или остроты ума»21.
Немало нелицеприятных высказываний и обвинений в адрес польских
иммигрантов раздавалось из лагеря борцов за ужесточение иммиграционной политики, которые требовали введения экзамена на грамотность
для прибывающих в страну22.
Обсуждение законопроекта иммиграционной реформы в обеих палатах конгресса США и в прессе сопровождалось такими резкими антипольскими обвинениями, что польская община вынуждена была выступить в свою защиту. В 1898 г. поляки создали общенациональный комитет, который представил в конгресс США меморандум польских организаций в Америке в связи с обсуждением в нижней палате конгресса
законопроекта об иммиграционной реформе. «Настойчивые усилия безответственных, гоняющихся за сенсациями писателей и агитаторов, настойчиво пытающихся принизить и оклеветать американских граждан
польского происхождения, побудили нас образовать объединенный комитет, представляющий все польские организации США», – говорилось
в документе23. Авторы меморандума отмечали, что антипольские обвинения прозвучали в отчете сенатской комиссии по иммиграционной реформе. «Ущерб, нанесенный этим документом репутации американских
граждан польского происхождения, неисчислим». Далее авторы излагают свою точку зрения на роль и место польской общины в истории
США. Они напоминают, что поляки Косцюшко и Пулацкий проливали
кровь в борьбе за независимость США в XVIII в.24
Главное обвинение поляков – в неграмотности – авторы назвали безосновательным. Это не вина и тем более не преступление. Не имея возможности получить элементарное образование в стране исхода, на но________________________
Wilson W. A History of the American People. V.5. New-York, 1902. Р.212.
h t t p:/ / ia6 0 0 3 0 8 . u s. ar ch i ve. o rg/ 1 7 / i t em s / h is t or yofa m erica0 5 w il su of t /
historyofamerica05wilsuoft.pdf.
22
Immigration Restriction League (U.S.). Brief in favor of the illiteracy test. [Boston
Immigration Restriction League, 1910?] < http://pds.lib.harvard.edu/pds/viewtext/
6526727?n>.
23
A memorial of the Polish-American organizations of the United States in reference
to the proposed Lodge Immigration Bill, now pending in the American House of
Representatives. Chicago, 1898. http://pds.lib.harvard.edu/pds/view/4669917?n=1.
24
Ibid.
21
257
вой земле поляки «очень скоро приходят к осознанию значимости образования, обучаются грамоте и письму»25. Что касается обвинений в
антиобщественном поведении и дурных наклонностях, то для опровержения этих инсинуаций объединенный комитет польских организаций
собрал свидетельства официальных лиц крупнейших американских городов: мэров, глав полицейских правлений и т.д. Среди них – письмо
из Чикаго от 3.02. 1898 г., подписанное мэром города К. Х. Харрисоном. В ответ на просьбу охарактеризовать поведение поляков в Чикаго,
мэр сообщил, что «в целом, поляки являются одними из самых трудолюбивых и достойных жителей города. Они законопослушны, работоспособны и заслуживают уважения тем, с каким достоинством они борются с трудностями, встречающими их при приезде в эту страну»26.
Со словами мэра Чикаго трудно не согласиться. Действительно, прибывая в Америку, польские переселенцы испытывали «культурный шок».
Как отмечалось выше, по роду занятий польские иммигранты первого
поколения, прибывавшие в страну в XIX веке, были в большинстве своем крестьяне. Не имея средств, единственное, на что они могли рассчитывать – это место работы в индустриальном городе, где постоянно
требовались рабочие руки. Так что в первые годы массовой польской
иммиграции поляки уступали немцам, чехам и другим этническим сообществам, прибывшим и закрепившимся на американской земле ранее, в таких сферах как бизнес, медицина, образование, право. Однако
уже второе поколение американцев польского происхождения сумело
улучшить свой социальный статус. П.Фокс в начале ХХ в. указывал:
70-80% поляков имеют в собственности жильё. Ссылаясь на газету «Чикаго Трибьюн» Фокс отмечал, что в 1887г. поляки владели в Чикаго
недвижимостью на общую сумму 10 млн. долл.27 Эти цифры кажутся
удивительными, если учесть, что в то время приобретение недвижимости было очень непростым делом. До 30-х гг. ХХ в., когда появились
государственные гарантии ипотечного кредитования, банки и кредитные
организации выдавали кредиты на жилье на крайне тяжелых условиях.
Процентные ставки были высоки, а сроки выплаты по кредиту были непродолжительными28. Поляки находили выход из положения, образуя
________________________
Ibid.
A memorial of the Polish-American organizations of the United States in reference
to the proposed Lodge Immigration Bill, now pending in the American House of
Representatives. Chicago, 1898. <http://pds.lib.harvard.edu/pds/view/4669917?n=1>
27
Fox P. Op. cit. P.78.
28
Norton M.B., Katzman D.M., Escott P.D. Op. cit. P.523.
25
26
258
свои кредитные организации. К примеру, в 1904 г. в Чикаго насчитывался 81 чешский и польский кредитный кооператив с суммарным активом 6 млн.200 тыс. долл. и с общим числом членов 28 тыс. чел.29
Что касается современных американских поляков, то они сосредоточивают свои усилия на сохранении своего этно-культурного наследия и укреплении связей с пост-социалистической Польшей. В
стране действуют множество польских организаций и обществ самого разного плана: Польский Американский Конгресс, Польский
институт наук и искусств Америки, фонд Косцюшко, (два последних
находятся в Нью-Йорке), Польский музей Америки (Чикаго), Историческая Ассоциация американских поляков, Американский совет по
польской культуре, Журнал американских поляков, Польское генеалогическое общество Америки, Колледж святой Марии университета Аве Мария в штате Мичиган.
Артефакты польской культуры и истории, в частности, устного народного творчества, собираются и сохраняются усилиями американских филологов и этнологов польского происхождения. Наиболее значительные коллекции собраны Г.Павловской (польские народные песни) и М.М.Коулман (польские народные сказки)30.
Рассказы устной истории, записанные со слов иммигрантов первого
и второго поколения на рубеже XIX-XX вв., отражают их воспоминания
о крестьянской жизни в польской деревне, а также горести иммигрантской доли в Америке. Как отмечают американские фольклористы, сборники польских пословиц свидетельствуют, что многие из них сохраняются в неизменном виде по обе стороны Атлантического океана. К примеру, пословица Gosc w dom, Bog w dom (Гость в доме – Бог в доме).
В устной традиции американских поляков содержится немало нарративов, где ключевое значение имеет какое-то известное польское слово, или фраза, или культурно-историческая деталь, которые понятны
американскому поляку даже без знания польского языка. Такие нарративы часто имеют форму иммигрантского фольклора, выраженного в серии комических ситуаций. Юмористическая ситуация создается благодаря неправильному пониманию какого-либо польского или
английского слова. Излюбленные темы польского фольклора враща________________________
Fox P. Op. cit. P.79.
Pawlowska H. Merrily We Sing: 105 Polish Folksongs. Detroit: Wayne State
University Press. 1961; Coleman M. M. A World Remembered: Tales and Lore of the
Polish Land. Cheshire, CT: Cherry Hill. 1965.
29
30
259
ются вокруг свадеб и похорон, этнической принадлежности, дискриминации по этническому признаку. Пример подобного нарратива – шуточка об изобретении Фольксвагена польским парнем из Детройта, гений которого остается непризнанным в Европе и Америке. Справедливость торжествует только в Японии, где этому Фольксвагену дают
название, состоящее из польских слов и японских звуков: «Jaka Ta
Mala Car» – «Какая крошечная машинка!»31.
За многие десятилетия пребывания на американской земле поляки сумели сохранить свое культурное наследие и не растворились бесследно
в американском плавильном тигле. Более того, происходит процесс взаимообогащения польского культурно-исторического наследия с традициями других этнических групп Америки. Из этого взаимопроникновения
и взаимодействия рождается, согласно современной мультикультуралистской парадигме, «красочный гобелен» американской культуры.
Вклад поляков в общее американское культурно-историческое наследие заметен. Об этом свидетельствуют многие факты. Так, польские
национальные герои Т.Косцюшко и К.Пулацкий считаются также и американскими героями. В США насчитывается 20 городов и 7 округов,
носящих имя К.Пулацкого. Один округ и один город носят имя Т.Косцюшко. Как пишут американские авторы, столь незначительное число, несоизмеримое с заслугами Т.Косцюшко перед Америкой, объясняется трудностью произношения для англоязычного населения
польской фамилии героя. Об официальном признании заслуг обоих
польских героев перед Соединенными Штатами свидетельствует тот
факт, что в 1911 г. конгресс США учредил день памяти К.Пулацкого:
11 октября. В штате Иллинойс день 4 марта – день рождения К.Пулацкого – отмечается как официальный праздник32. Крупнейшие города
страны, в которых проживают численно заметные польские общины,
чтят память Т.Косцюшко и К.Пулацкого памятниками, статуями героев, названиями улиц, мостов и школ. Многие организации и клубы
носят имена Косцюшко и Пулацкого. Портреты обоих героев висят в
залах заседаний и учреждениях. В честь польских героев устраивают
парады, празднования, фестивали, балы и банкеты. Как видим, американская «Полония» сумела адаптироваться в Новом Свете не утратив своей культурно-исторической самобытности.
________________________
31
Polish Americans // American Folklore. An Encyclopedia. Ed. By J.H.Brunvand.
Garland Publishing, Inc. N.Y., L., 1996. P.1195.
32
Ibid.
260
А.Н. Птицын
МАССОВЫЙ «ПРИЗЫВ» АВСТРО-ВЕНГЕРСКИХ ФИЛОЛОГОВ
В РОССИЮ В 1860-1880-е гг.
Составной частью российских «великих реформ» 1860-70-х гг. были
изменения в образовательной сфере, в результате которых в нашей стране была внедрена классическая модель гимназического образования,
основанная на приоритетном изучении древних языков. Она была заимствована из стран Западной Европы.
19 ноября 1864 г. был принят новый «Устав о гимназиях», разработанный под руководством министра народного просвещения А.В. Головнина, согласно которому все гимназии подразделялись на два вида – классические и реальные. Выпускники первых из них имели право без экзаменов поступать в университет, выпускники реальных гимназий могли
обучаться в высших специальных учебных заведениях. В классических
гимназиях существенно увеличивался объем часов на изучение латинского языка и постепенно, по мере подготовки преподавателей, вводился
греческий язык. Подавляющее большинство гимназий стали классическими. Так, в 1871 г. из 123 российских гимназий классических было
111, а реальных – лишь 12. К этому времени оба древних языка преподавались в 68 гимназиях и один латинский язык – в 431.
Преобразования А.В. Головнина продолжил и расширил новый министр народного просвещения граф Д.А. Толстой, прозванный современниками «классическим графом». Под его руководством в 1871 г.
был разработан новый «Устав гимназий и прогимназий», по которому
звание гимназий сохраняли лишь учебные заведения с двумя классическими языками, и только их выпускники имели право поступать в университет. Прогимназиями становились учебные заведения с одним латинским языком. Реальные гимназии были переименованы в реальные
училища, они были ориентированы на получение технических и прикладных знаний. В классических гимназиях образование приобрело
ярко выраженный гуманитарный характер. Так, по уставу 1871 г., гуманитариями являлись 9 из 11 положенных по штату гимназических учителей, при этом 4 из них были преподавателями древних языков. Несмотря на существовавшее в обществе недовольство из-за явного «перекоса» в сторону изучения древних языков в ущерб другим предме________________________
Басаргина Е.Ю. Из истории классического образования в России: Учительский
институт славянских стипендиатов/ Индоевропейское языкознание и классическая
филология. Т. XIV. Чтения памяти И.М. Тронского. Ч. 1. СПб., 2010. С. 93-94.
1
261
там, классическая модель гимназического образования просуществовала до начала XX в. практически в неизменном виде2.
Проведение гимназической реформы 1864-1871 гг. столкнулось с немалыми трудностями, главной из которых стала острая нехватка специалистов. Первоначально потребность в учителях древних языков составляла 6080 человек в год, российские же университеты удовлетворить её были не
способны. Для обеспечения гимназий необходимыми кадрами были использованы несколько путей: учреждение новых учебных заведений для подготовки филологов, приглашение преподавателей из-за границы, привлечение на учительские должности выпускников духовных академий.
Главным способом пополнения преподавательского корпуса педагогов-классиков в начальный период гимназической реформы стало приглашение их из-за границы. При этом курс был взят на привлечение
зарубежных филологов славянского происхождения, которым было гораздо легче, чем другим иностранцам, освоить русский язык и преподавать на нём. Такие специалисты в значительном количестве были привлечены из Габсбургской монархии, где существовала передовая по тем
временам система классического образования. В Австрии была целая
сеть классических гимназий. Подготовке филологов уделялось большое внимание в Венском, Пражском и других университетах. Австровенгерские ученые-филологи пользовались в то время большим авторитетом в Европе, многие из них имели тесные научные связи с российскими коллегами. Выпускники австро-венгерских вузов обладали
профессиональными качествами, необходимыми для гимназических преподавателей древних языков.
В привлечении зарубежных преподавателей-славян можно видеть и
своеобразное отражение весьма популярных в рассматриваемый период в российском обществе идей «славянского единства». Не случайно
инициатором приглашения австро-венгерских учителей стал Михаил
Фёдорович Раевский (1811-1884 гг.). Он более 40 лет являлся священником русской посольской церкви в Вене и одновременно выполнял
более важные функции по установлению и развитию разнообразных контактов между габсбургскими славянами и Россией3. Примечательно, что
еще в 1840-50-е гг. М.Ф. Раевский выступал в качестве посредника при
________________________
2
См.: Алешинцев И. История гимназического образования в России (XVIII и
XIX век). СПб., 1912; Изместьева Г.П. Классическое образование в истории России
XIX века. М., 2003.
3
Михаил Фёдорович Раевский/ Зарубежные славяне и Россия. Документы архива М.Ф. Раевского. 40-80-е гг. ХIХ в. М., 1975. С. 501-502.
262
приглашении из Габсбургской монархии техников, музыкантов и других специалистов, и накопил определенный опыт в этой области4.
Обращались к российскому священнику с просьбой о трудоустройстве в России и некоторые австро-венгерские преподаватели древних
языков. Об этом, будучи в конце 1865 г. в Петербурге, М.Ф. Раевский
лично информировал министра народного просвещения А.В. Головнина. Тот сразу же ухватился за данное предложение и подготовил соответствующий доклад Александру II. «Высочайше одобренный» 22 декабря 1865 г. текст данного доклада стал правовой основой для приглашения австро-венгерских учителей славянского происхождения. В
нем отмечалось, что российские вузы еще долгое время по объективным причинам не смогут выпускать необходимого количества педагогов-классиков, и констатировалось, что, «…по отзыву священника Раевского и других компетентных лиц, австрийские славяне и чехи могут
усвоить себе русский язык в весьма непродолжительном времени»5.
Ввиду этих соображений, предполагалось «…в виде опыта допустить
австрийских славян и чехов, имеющих удостоверенные в Австрии дипломы учителей древних языков в гимназии и прогимназии, к преподаванию сих языков в наших средних учебных заведениях»6. Для того,
чтобы приглашенные преподаватели «предварительно приобрели в России достаточные сведения в русском языке», их следовало причислять
к педагогическим курсам, действовавшим в учебным округах при университетах, на срок «от одного до двух лет»7.
Приглашенным гарантировалась оплата расходов на переезд в Россию и выплата стипендии во время занятий на педагогических курсах
(ее размер обычно составлял 300-350 руб. в год). В завершающей части доклада министра говорилось о том, чтобы «…воспользовавшихся стипендией и признанных способными к преподаванию в наших учебных заведениях австрийских славян и чехов обязать прослужить в звании учителя одного из древних языков два года за каждый год получения стипендии, в чем и отобрать у них подписку»8. Педагоги, приглашаемые для работы в России в соответствии с условиями этого постановления, получили наименование «славянских стипендиатов».
________________________
4
Зарубежные славяне и Россия. Документы архива М.Ф. Раевского. 40-80-е гг.
ХIХ в. М., 1975. С. 114, 117-118.
5
Там же. Ст. 267.
6
Там же.
7
Там же.
8
Там же. С. 267-268.
263
Посреднические функции по приглашению кандидатов на учительские должности были возложены на инициатора этого дела М.Ф. Раевского, имевшего обширные связи в славянских землях Австро-Венгерской монархии. Дело было решено вести без помпы, частным порядком, чтобы не вызвать недовольства габсбургских властей и ненужного ажиотажа среди самих кандидатов на учительские должности. Примечательно, что последним рекомендовалось по возможности держать
факт переговоров в тайне. В этой связи можно заметить, что таким же
негласным образом российские власти предпочитали действовать и при
приглашении в нашу страну чешских колонистов.
Разумеется, когда вопрос о приглашении решался положительно, специалист обращался к властям своей страны за получением заграничного паспорта и его намерения, таким образом, становились известными. Однако, по австро-венгерским законам, правительство не могло запретить выезд за границу своему гражданину (за исключением случаев,
если тот не отбыл обязательную для всех мужчин воинскую повинность)9. Первоначально, пока действовала австро-российская картельная конвенция, от кандидатов на учительские должности требовалось
предоставить свидетельство о прохождении ими воинской повинности,
но после её разрыва в 1869 г. вопрос о воинской службе кандидатов
перестал российские власти интересовать10.
По вопросу отбора кандидатов на учительские должности М.Ф. Раевский вступил в оживленную переписку со многими известными австровенгерскими учеными. Его архив содержит множество материалов на эту
тему: письма самих кандидатов, корреспонденция австро-венгерских ученых-посредников, а также российских чиновников и ученых11. Помимо
М.Ф. Раевского, в подборе и приглашении австро-венгерских учителей
принимали участие и другие лица: российские ученые-слависты (В.И.
Ламанский, И.А. Срезневский и др.), руководители министерства народного просвещения, попечители учебных округов. В чешских землях отбор кандидатов вели известные филологи К.Я. Эрбен, А. Вртятко и А.
Патера, которые затем рекомендовали кандидатов М.Ф. Раевскому. По
мере развертывания этого проекта кандидаты стали обращаться в российское министерство народного просвещения и напрямую.
________________________
Staatsgrundgesetz über die allgemeinen Rechte der Staatsbürger. 21 Dezember 1867/
Texte zur Österreichischen Verfassungs-Gtschichte. Von der Pragmatischen Sanktion zur
Bundesverfassung (1713-1966). Wien, 1970. S. 64.
10
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 98.
11
См.: Зарубежные славяне и Россия. Документы архива М.Ф. Раевского. 4080-е гг. ХIХ в. М., 1975.
9
264
Еще одним каналом привлечения педагогов из Австрии стало приглашение учителей русинского происхождения и униатского вероисповедания из Галиции в Царство Польское. Оно развернулось в середине 1860-х
гг. в связи с поставленной руководством страны после подавления польского восстания 1863-1864 гг. задачей усилить «русский элемент» в Царстве
Польском. Их приглашением занимались управление Варшавского учебного округа и учебные дирекции польских губерний. Примечательно, что
на «галичан греко-униатского исповедания», служивших по учебной части в Варшавском учебном округе, и принявших русское подданство, в
1869 г. были распространены «Правила о преимуществах чиновников русского происхождения, служащих в губерниях Царства Польского»12.
Чтобы привлечь из Габсбургской монархии кандидатов на учительские должности, российское министерство народного просвещения предоставляло им более выгодные условия службы, чем те, на которые они
могли рассчитывать дома (это касалось, в первую очередь, размеров
жалования, а также выслуги лет, пенсии, подъемных и пр.)13. Примечательно, что австрийский министр культа и просвещения К. Штремайр в
беседах со своим российским коллегой графом Д.А. Толстым в 1870е гг. «…не раз сетовал на то, что Россия отбирает у него наилучших
учителей древних языков, и пенял, что тогдашние австрийские законы
не дают ему возможности воспрепятствовать этому»14.
В то же время получали назначение в Россию не все желающие, действовала система отбора кандидатов. От них требовалось предоставить
диплом австрийского университета, письменные работы (как правило,
автобиографию на латинском языке и переводы с латинского или греческого), а также рекомендацию какого-либо известного ученого-филолога. Все кандидаты должны были предоставить расписку с обязательством отработать в России установленный срок15.
Таким образом, не выдерживают критики утверждения некоторых
дореволюционных ученых о том, что среди приглашенных из Австрии
учителей «в значительной степени… были неудачники на родине, искатели приключений и лёгкой наживы»16.
При отборе особое внимание обращалось и на возраст кандидатов.
Приоритет отдавался людям молодого возраста, которые были в состо________________________
Сборник постановлений по министерству народного просвещения. Т. IV. Ст. 1036.
РГИА. Ф. 733. Оп. 169. Д. 8. Л. 81-81 об.
14
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 99.
15
Зарубежные славяне и Россия. С. 347.
16
Алешинцев И. Указ. соч. С. 320.
12
13
265
янии плодотворно работать ещё многие годы. Ставилась задача «…приглашать из-за границы на учительские должности молодых славян, окончивших курс в заграничных университетах»17.
Отбор кандидатов осуществлялся М.Ф. Раевским и руководителями
министерства просвещения, при этом, как правило, они ориентировались на отзывы о том, или ином претенденте, поступившие от известных австро-венгерских ученых. Так, например, библиотекарь Чешского национального музея Антонин Вртятко в конце 1871 – начале 1872
гг. рекомендовал для работы в России ряд кандидатов, дав о каждом
из них краткую справку. В частности, Иосифа Фарника он рекомендовал как «достойного молодого кандидата», председателя филологического общества, имеющего большое желание ехать в Россию. О Яне Прусике А. Вртятко писал как о знающем и опытном преподавателе, сдавшем государственный экзамен и могущим быть освобожденным от сдачи обязательной для кандидатов письменной работы. При этом он обращал внимание на то, что Я. Прусик имеет жену и ребенка, и должен,
поэтому, получить «подъемные» в повышенном размере. Положительные рекомендации, аналогичные приведенным выше, получили от А.
Вртятко также Вацлав Коздерка, Ян Виту, Йозеф Ланца, Вячеслав Ракушан. Все они отправились работать в Россию18.
В то же время об одном из кандидатов – Августине Хауздорфе – А.
Вртятко отозвался резко отрицательно. В письме М.Ф. Раевскому 4 января 1872 г. ученый сообщал, что «…подробно навел о нем справки,
просил его прибыть и убедился в его абсолютной непригодности...»19.
Получив соответствующий отказ и от М.Ф. Раевского, А. Хауздорф весной 1873 г. повторно ходатайствовал о зачислении его на российскую
службу, однако вновь был отвергнут. Примечательно, что в то же время он смог легко получить место учителя в одной из австрийских гимназий, что свидетельствовало о востребованности специалистов такого
рода в самой Австро-Венгрии20.
На переезд в Россию выделялись неплохие «подъемные» – от 100
до 750 руб., сумма зависела от того, холост ли претендент или имел
семью, и от прочих условий (примечательно, что сумма подъемных,
выделяемых учителям-русинам, была выше, чем у чехов, впрочем, возможно, это объяснялось не национальностью, а бедностью первых).
________________________
Сборник постановлений по министерству народного просвещения. Т. IV. С. 498.
Зарубежные славяне и Россия. С. 103, 106-107.
19
Там же. С. 105.
20
Там же. С. 105-106.
17
18
266
М.Ф. Раевский и российские дипломатические представители в Австро-Венгрии помогали кандидатам в оформлении необходимых документов, получении виз, снабжали средствами на переезд. Со многими кандидатами М.Ф. Раевский встречался лично, неизменно проявляя к ним
участие и доброжелательность21.
Первоначально дело приглашения учителей-филологов в Россию шло
медленно. Во второй половине 1860-х гг. кандидатов на переезд было
очень мало. Так, в марте 1867 г. министр народного просвещения в своем всеподданнейшем докладе констатировал, что «…из австрийских славян желающих поступить к нам на службу, пока явилось самое незначительное число лиц»22. Главной причиной этого была нехватка преподавателей нужной квалификации в самой Габсбургской монархии. Об этом,
в частности, сообщали М.Ф. Раевскому сотрудничавшие с ним чешские
ученые. Они отмечали, что нужных специалистов вузы их страны вообще выпускают мало, и те, как правило, легко находят себе работу на родине23. Кроме того, у потенциальных кандидатов существовали некоторые опасения насчет работы в России, пользовавшейся неоднозначной
репутацией у иностранцев. Эти опасения были преодолены по мере того,
как от первых кандидатов, попавших в нашу страну, стала поступать информация, положительно характеризовавшая условия их новой службы.
Кроме того, большие трудности с приглашением кандидатов возникали из-за того, что руководители российского министерства народного просвещения вначале не хотели привлекать на службу иностранцев
католического вероисповедания. Это было связано с тем, что после подавления польского восстания 1863-1864 гг. отношения российского
правительства и католической церкви были очень напряжёнными, и руководство страны ставило задачу всемерно уменьшить «католическое
влияние» в стране, в том числе и в сфере образования. Поэтому руководители министерства рекомендовали привлекать на русскую службу
учителей-протестантов либо униатов. Так, в декабре 1869 г. М.Ф. Раевский писал чешскому ученому К.Я. Эрбену о том, что «…господа
из министерства сердятся на Раевского за то, что он им все время посылает католиков»24. В этой связи он просил своего корреспондента подыскать нескольких преподавателей протестантского вероисповедания25.
________________________
Там же. С. 103, 106-107, 227.
Сборник постановлений по министерству народного просвещения. Т. IV. Ст. 432.
23
Зарубежные славяне и Россия. С. 102, 496.
24
Там же. С. 499.
25
Там же.
21
22
267
К.Я. Эрбен ответил на это письмо примечательным образом: «Возражение со стороны господ из Министерства народного просвещения, что
им посылают в качестве кандидатов на место учителей гимназии только одних католиков, признаюсь, меня поразило. Господа требовали способных преподавателей, и я подыскал и рекомендовал им таковых от
всей души. Вполне естественно, что это были сплошь католики, поскольку в Цислейтании нет ни одной евангелической гимназии, поэтому некатолики не становятся учителями; некатолические гимназии есть лишь
в Венгрии и Трансильвании, где, однако, именно с классической филологией дело обстоит так плохо, что в тамошних кандидатах, как мне
писал г. Срезневский, вряд ли нуждается Россия»26. При этом чешский
ученый доказывал, что чехи как католики значительно отличаются от
поляков, являются противниками папского ультрамонтатизма, и за это
их называют гусситами. Он заявлял, что не верит в то, что «…хоть один
из рекомендованных мною в Россию станет обращать там [кого-нибудь]
в свою веру; напротив, один из них, г. Шрамек, принял православие»27.
Более того, в требованиях чиновников министерства чешский ученыйпатриот увидел происки «немецкой партии», которая не хотела допускать антинемецки настроенных чехов в Россию28.
В своем следующем письме М.Ф. Раевский постарался успокоить своего корреспондента, объясняя, что к написанному ему о настроениях в
министерстве К.Я. Эрбен не должен относиться серьезно, ведь это всего
лишь настроения. В то же время, всеми кандидатами, которые приезжали из чешских земель в Россию, министерство довольно. Конечно, было
бы желательно, чтобы среди новых кандидатов-католиков были и некатолики, если же это невозможно, пусть все останется по-прежнему29.
В свою очередь, М.Ф. Раевский призывал руководителей министерства просвещения отказаться от предубеждений против учителей-католиков. Его горячо поддержал председатель Учебного комитета министерства А.И. Георгиевский, который доказывал, что лишь протестантами и униатами невозможно заполнить существовавшие учительские
вакансии. Вняв этим доводам, в 1870 г. министр народного просвещения Д.А. Толстой официально разрешил приглашать зарубежных учителей, не обращая внимания на их вероисповедание30.
________________________
Там же. С. 498.
Там же. С. 498.
28
Там же.
29
Там же. С. 499.
30
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 98-99.
26
27
268
Одним из первых кандидатов, отправившихся в Россию, стал чех Ян
Шрамек (в России его называли Иваном Фёдоровичем). Его ещё в 1865
г. рекомендовал И.И. Срезневскому и В.И. Ламанскому К.Я. Эрбен. В
январе 1866 г. товарищ министра народного просвещения И.Д. Делянов, которому сообщили об этом кандидате, поручил М.Ф. Раевскому
собрать сведения о нем. Они оказались самыми благоприятными, и осенью того же года Шрамек приступил к работе в одной из петербургских гимназий. В 1866 г. в Россию отправился Густав Штур (племянник
знаменитого словацкого общественного деятеля и ученого Людовита
Штура), он служил учителем в Варшаве. В конце 1867 г. для работы в
Харьковской гимназии выехал чешский учитель Иосиф Тихий, который
также был рекомендован К.Я. Эрбеном. В 1867 г. М.Ф. Раевский рекомендовал попечителю Виленского учебного округа И.П. Корнилову учителей Николая Фомича Лисикевича и Константина Турянского, русинов
из Галиции, которые были приняты на службу. При посредничестве
М.Ф. Раевского в 1868 г. в российские гимназии отправились словаки
Эмилий Черный и Юлиан Стовик, а также карпатский русин Юрий Юрьевич Ходобай. В 1869 г. в Россию приехали словак Август Шандори и
словенец Фран Целестин, в 1870 г. – чехи Иосиф Эргарт, Яким Квачала, словак Людовит Мичатек и другие учителя31.
В начале 1870-х гг. количество австро-венгерских филологов, отправлявшихся на работу в Россию, значительно возросло. Это было связано, во-первых, с ростом численности выпускников местных вузов. В
этой связи М.Ф. Раевский отметил примечательный факт, что после начала приглашения австро-венгерских учителей в Россию значительно
увеличилась численность студентов-филологов славянского происхождения, обучавшихся в Венском и Пражском университетах32. Таким образом, российский «заказ» оказывал влияние на формирование образовательной среды в самой Австро-Венгрии. Во-вторых, проявилась
роль положительного примера тех учителей, которые прибыли в Россию ранее. В-третьих, как уже говорилось, были сняты ограничения для
иностранных учителей католического вероисповедания.
Наконец, в расширении круга приглашенных свою роль сыграло и расширение круга лиц, допускаемых к занятию должностей учителей древних языков. Видя, что дипломированных специалистов-филологов, да еще
имевших вдобавок свидетельства на звание учителя гимназии, для заполнения многочисленных преподавательских вакансий в России явно
________________________
31
32
Зарубежные славяне и Россия. С. 160, 227, 464-465, 481, 492, 552-553.
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 99.
269
недостаточно, руководство министерства народного просвещения разрешило приглашать недавних выпускников университетов, педагогических
институтов и лицеев, не имевшие учительского звания. При этом допускались и лица, окончившие не только филологические, но и богословские и философские факультеты, где древние языки преподавались в значительном объеме (не менее 3 лет). В отдельных случаях принимались
даже лица, не окончившие полного вузовского курса, но имевшие основательную филологическую подготовку (в частности, они должны были
окончить классическую гимназию с отличными оценками по древним языкам и проучиться не менее 3-х лет на филологическом факультете)33.
Настоящий прорыв в деле привлечения австро-венгерских учителей произошел в 1871-1873 гг. – на смену единицам теперь в Россию стали отправляться десятки учителей ежегодно. Так, в апреле 1871 г. чешский профессор-филолог Адольф Патера писал М.Ф. Раевскому о том, что «из разных местностей постоянно являются ко мне кандидаты классических языков и желают поступить в русские гимназии»34. В августе 1873 г. министр
народного просвещения Д.А. Толстой в своем всеподданнейшем докладе
констатировал, что количество вызванных из Габсбургской монархии в
Россию филологов уже достигло ста человек, вследствие чего «в самой
Австрии начинает чувствоваться в них недостаток»35.
Важной проблемой стала адаптация приглашенных специалистов и их
интеграция в российское образовательное пространство. На первый план
выходила необходимость в краткие сроки овладеть русским языком на таком уровне, который позволял осуществлять преподавание. Вначале иностранных учителей предполагалось обучать на педагогических курсах при
российских университетах. Затем их подготовка была сосредоточена в специальном учебном заведении – институте славянских стипендиатов.
Учительский институт славянских стипендиатов являлся уникальным
учебным заведением. Он был открыт в апреле 1866 г. и первоначально
предназначался для подготовки учителей для школ Царства Польского,
в него приглашались дипломированные специалисты различных специальностей из числа заграничных славян. В 1867 г. назначение института было изменено – он стал заниматься исключительно переподготовкой учителей древних языков, приглашаемых из Габсбургской монархии. Институт славянских стипендиатов находился в Петербурге, «под
________________________
Там же. С. 98.
Зарубежные славяне и Россия. С. 347.
35
Сборник постановлений по министерству народного просвещения. Т. V. СПб.,
1877. Ст. 2141.
33
34
270
крылом» у министерства народного просвещения. Куратором института был назначен председатель Учебного комитета министерства народного просвещения и один из разработчиков гимназической реформы
А.И. Георгиевский, который уделял его делам значительное внимание36.
Первый набор института славянских стипендиатов, проведенный в
1866 г., составил 19 человек (среди них был упомянутый выше Г. Штур).
В августе 1867 г., когда первые выпускники сдали экзамены на звание
учителя, оказалось, что вакансий в Варшавском учебном округе для
них недостаточно, поэтому 15 выпускников была распределены в другие российские регионы37.
Слушатели данного института получали стипендию в размере 300 руб.
в год. Все поступившие в него давали подписку «безоговорочно исполнять все предписания куратора и министра» и принимали на себя
обязательство проработать в российских гимназиях по два года за каждый год получения ими стипендии. В случае неисполнения последнего
они должны были вернуть все полученные от министерства просвещения денежные средства (стипендия, подъемные и пр.). Годовой набор
института обычно составлял, от 10 до 20 человек 38.
Следует отметить, что институт славянских стипендиатов не был учебным заведением традиционного типа, поскольку его целью являлось не обучение специалистов «с нуля», а их переподготовка. Институт не выдавал
собственных дипломов, а готовил своих слушателей сдаче экзамена на звание учителя древних языков, который принимался специальной комиссией
при историко-филологическом факультете Петербургского университета39.
В обучении славянских стипендиатов широко применялся индивидуальный подход. Единых сроков обучения не было – все зависело от степени подготовки того или иного слушателя. Некоторым хватало нескольких месяцев, чтобы освоить предложенную программу. Срок обучения
других мог достигать полутора-двух лет. Наставниками института славянских стипендиатов были назначены известные российские филологи – профессор Петербургского университета И.В. Помяловский и профессор Историко-филологического института А.Д. Вейсман40.
Занятия слушателей института славянских стипендиатов были организованы следующим образом. Они регулярно посещали рекомендо________________________
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 97-98.
Там же. С. 98.
38
Там же. С. 99.
39
РГИА. Ф. 733. Оп. 169. Д. 19. Л. 6-9.
40
РГИА. Ф. 733. Оп. 169. Д. 21. Л. 1.
36
37
271
ванные им куратором лекции и другие занятия по греческой и римской
словесности в Петербургском университете и Историко-филологическом институте. А.Д. Вейсман три раза в неделю проводил со слушателями института практические занятия, где те читали и переводили на русский язык древних авторов. Регулярные занятия по русскому языку вел
со стипендиатами филолог В.И. Срезневский, сын знаменитого слависта. В учебном процессе участвовал и сам попечитель: каждый четверг
вечером стипендиаты собирались у него дома для чтения древних авторов. В ходе этих занятий А.Г. Георгиевский оценивал достигнутый тем
или иным стипендиатом уровень профессиональной подготовки и степень владения русским языком. Также попечитель с привлечением соответствующих профессоров принимал у слушателей пробный экзамен,
чтобы проверить степень их готовности к предстоящему им испытанию
на получение учительского звания41.
Как показывает анализ биографических данных славянских стипендиатов, они, по большей части, были выпускниками двух вузов – Пражского либо Венского университетов. Кроме того, присутствовали выпускники Львовского, Грацкого, Пештского и Загребского университетов, а
также австро-венгерских педагогических институтов и лицеев. Были и
единичные случаи, когда стипендиаты, урожденные австрийские славяне, до переезда в Россию учились в германских университетах. Подавляющее большинство среди славянских стипендиатов составляли чехи.
В этом, впрочем, нет ничего удивительного, поскольку чехи наряду с немцами являлись самыми образованными народами Габсбургской империи.
К концу XIX в. получение среднего образования в чешских землях считалось нормой. В списках славянских стипендиатов также были представлены русины, словаки, словенцы, хорваты и сербы42. Полякам же доступ в институт славянских стипендиатов был закрыт, что было связано с
тогдашним антипольским курсом российского правительства43.
Зачисленные в институт стипендиаты жили в Петербурге на частных
квартирах, поодиночке или вдвоём. По оценке куратора, они производили «отрадное впечатление, как в умственном, так и в нравственном
отношении» и превосходили своих русских товарищей по своим нравственным качествам. А.И. Георгиевский особо отмечал в своем отчёте
усердие слушателей института: «Когда мне приходилось по каким-нибудь особенным случаем посещать их, то я всегда находил их за древ________________________
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 100.
РГИА. Ф. 733. Оп. 169. Д. 15. Л. 2-55.
43
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 99.
41
42
272
ними классиками, в числе трех или четырех сотоварищей, причем нередко они состязаются между собой в том, кто лучше объяснит труднейшие места из древних авторов и переведет их на русский язык»44.
Примечательно, что стипендиаты с большим интересом занимались
с русскими преподавателями и неохотно посещали занятия профессоров германского происхождения, читавших свои курсы по-немецки.
Особую их неприязнь заслужил профессор Историко-филологического факультета Л.А. Мюллер, который во время занятий позволял себе
оскорблять национальные чувства слушателей. В конце 1874 г. в этой
связи произошел серьезный конфликт, когда 12 стипендиатов отказались сдавать пробный экзамен с участием этого профессора. Попечитель попытался разрешить конфликт в типичных российских традициях: он пригрозил ослушникам лишить их стипендии. Когда же те стали
требовать выдать им паспорта на выезд за границу, А.И. Георгиевский
отказался это сделать. Тогда стипендиаты обратились с жалобой непосредственно к министру Д.А. Толстому, который предложил компромисс,
положивший конец конфликту. Все жаловавшиеся благополучно закончили обучение, сдали экзамены и получили назначение в гимназии. Впрочем, данный инцидент был исключением, не характерным для спокойной, в целом, жизни института45. В данном случае мы видим, как чешско-немецкие противоречия, которые сотрясали Австро-Венгрию в этот
период, проявили себя и на российской почве.
Пройдя курс обучения при институте славянских стипендиатов, и сдав
экзамен на звание учителя древних языков, австро-венгерские специалисты получали назначение в ту или иную гимназию Российской империи.
Институт славянских стипендиатов просуществовал, в общей сложности, 15 лет, с 1866 г. по 1880 г. За это время в нем прошли подготовку 175 слушателей46. Закрытие института было связано с тем, что к
началу 1880-х гг. российские вузы стали выпускать необходимое количество специалистов-филологов, и надобность в массовом привлечении иностранных учителей к этому времени миновала.
Помимо Института славянских стипендиатов, австро-венгерские филологи обучались в Русской филологической семинарии в Лейпциге.
Это было уникальное учебное заведение, организованное в 1873 г. на
базе Лейпцигского университета для подготовки учителей древних языков для российских гимназий. Там обучались как российские поддан________________________
Там же. С. 101.
РГИА. Ф. 733. Оп. 169. Д. 40. Л.1-20; Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 100-101.
46
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 102.
44
45
273
ные, так и иностранцы. В отличие от института славянских стипендиатов, в семинарию приглашались люди без базового филологического
образования. Обучение было бесплатным, слушатели получали стипендию, но за каждый год обучения были обязаны отработать два года в
российских гимназиях. Зачисленные в семинарию в течение трёх лет
слушали филологические курсы в Лейпцигском университете, отдельно для них были организованы занятия по русскому языку47.
За 17 лет своего существования (1873-1890 гг.) Лейпцигская филологическая семинария выпустила 113 человек. 81 из них были прибыли из России, 29 – из Австро-Венгрии и 3 были уроженцами Германии. Как и в институте славянских стипендиатов, в Лейпцигской семинарии обучались представители славянских народов Двуединой империи. Среди них доминировали чехи (20 человек), а также было 2 словака, 3 хорвата, 1 серб и 3 русина48.
Что касается общей численности австро-венгерских учителей древних языков, приглашенных в нашу страну в 1860-1880-е гг., то она составила не менее 230 человек (сюда входят 175 выпускников института
славянских стипендиатов, 29 выпускников Лейпцигской филологической семинарии, учителя-галичане, учителя, обучавшиеся на педагогических курсах, и бывшие австрийские студенты-филологи, завершавшие свое образование в российских университетах).
Учителя австро-венгерского происхождения сыграли ведущую роль в
преподавании древних языков в первые, самые трудные годы гимназической реформы. В частности, они взяли на себя основное бремя преподавания греческого языка, специалистов по которому в нашей стране было
очень мало. Примечательно, что в министерских отчетах о состоянии преподавания древних языков в гимназиях в тот период именно славянские
стипендиаты были названы основными специалистами по этим языкам49.
Учителя австро-венгерского происхождения работали в последней
трети XIX в. почти во всех российских гимназиях. География их присутствия была впечатляющей – от Варшавы до Красноярска и от Вологды до Баку. Их деятельность, как правило, была долговременной.
Многие педагоги проработали в России по 25-30 лет, а некоторые и
больше. Отдельные славянские стипендиаты работали на ниве россий________________________
47
Максимова А.Б., Алмазова Н.С. «Русская филологическая семинария» в Лейпциге в интеллектуальном пространстве России и Германии/ Межкультурный диалог
в историческом контексте. Материалы научной конференции. М., 2003. С. 100-101.
48
Там же. С. 101.
49
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 102.
274
ского образования вплоть до начала 1920-х гг. Один из них – чех Алоис Поспешил, отработавший в российском образовании более полувека, образно определил своих коллег как «Чехословацкую духовную армию в России», сыгравшую важную роль в просвещении страны50.
По отзывам современников, учителя австро-венгерского происхождения отличались добросовестностью, глубокими знаниями своего предмета
и высокими нравственными качествами. Жизнь в империи Габсбургов
воспитала в них педантичность, основательность и дисциплинированность.
Из австро-венгерских выходцев выходили хорошие администраторы – два
с половиной десятков славянских стипендиатов в дальнейшем стали директорами различных российских гимназий. Так, директорами гимназий
в Петербурге были чехи Иван (Ян) Шрамек, Иосиф Фарник, Иосиф Канский, Франц Рейман и Иосиф Седлатый, словак Михаил Янко и русин
Михаил Костев. Словенец Осип Клеменчич руководил гимназией в Кронштадте. Московский гимназии возглавляли русин Лукиан Лавровский и
чех Иосиф Гобза. Чех Вячеслав Петр служил директором гимназии в Киеве. Чехи Иосиф Дрбоглав и Ярослав Сватош возглавляли гимназии в
Тифлисе, чех Осип Чебиш – гимназии в Кутаисе и Пятигорске. Кроме
того, директорами гимназий и прогимназий являлись следующие славянские стипендиаты: Осип Витошинский и Андрей Логарь (оба – в Красноярске), Роберт Гаек (г. Старобельск), Иван Гаспль (г. Ананьев), Иван
Гоуштецкий (Азов), Франц Зборил (Вологда), Иосиф Ланца (г. Карачев),
Карл-Драгутин Новак (г. Верный, ныне Алма-Ата), Антон Пречан (Смоленск), Иосиф Тихий (Тамбов) и другие.
Важнейшую роль сыграли австро-венгерские учителя в обеспечении
российских гимназий учебными и методическими пособиями по древним языкам. Всего ими было опубликовано более 40 учебных пособий,
и значительное количество методических руководств. Все российские
гимназисты того времени учились по их учебникам и руководствам51.
Многие славянские стипендиаты питали склонность к научной работе и
внесли свой вклад в развитие филологической науки. Некоторые из чешских учителей подготовили магистерские и докторские диссертации, и перешли на работу в российские вузы. Так, профессорами Харьковского
университета стали Иван Нетушил и Викентий Шерцль, при этом первый
из них дослужился до должности ректора данного вуза. Иосиф Шебор стал
профессором Петербургского университета. Иван Луньяк работал в качестве профессора в трех российских университетах – в Казани, Москве и
________________________
50
51
Pospišil A. Československá duševní armáda na Rusi // Naše zahraniči. 1925. Sv.1-4.
Басаргина Е.Ю. Указ. соч. С. 102.
275
Одессе. Доцентами Киевского университета являлись Вячеслав Петр и Алоис Поспешил. Профессором Нежинского историко-филологического института являлся Антон Добиаш (примечательно, что его дочь О.А. Добиаш-Рождественская станет первой в России женщиной – магистром и доктором всеобщей истории). Работавший школьным учителем в Новгороде
и Петербурге словак Людовит Мичатек составил первые русско-словацкий и словацко-русский словари. А трудившийся на Кавказе русин Лев
Григорьевич Лопатинский составил первую грамматику кабардинского языка. Данный список, впрочем, можно продолжить.
Таким образом, можно сделать вывод, что массовое приглашение
австро-венгерских учителей-филологов во второй половине 1860 –
1870-е гг. дало нашей стране контингент высококвалифицированных
специалистов, сыгравших заметную роль в развитии отечественной системы гимназического образования.
276
РАЗДЕЛ V.
ПУБЛИКАЦИИ
ОТРЫВОК ИЗ МЕМУАРОВ А. ХЕЛЛЕР
«ОБЕЗЬЯНА НА ВЕЛОСИПЕДЕ»
(перевод, вступительная статья и примечания О.А. Якименко)
Агнеш Хеллер (1929) – венгерский философ, специалист по этике, эстетике, философии истории и культуры, видный представитель всемирно
известной Будапештской философской школы. Жизнь Агнеш Хеллер – отражение всех значимых событий венгерской истории второй половины ХХ
и начала ХХI веков: в 1944 г. отец Хеллер был депортирован в Освенцим,
сама же она чудом осталась в живых, после войны поступила в Будапештский университет на физико-химический факультет, но увлеклась марксизмом в изложении Дёрдя Лукача и перешла на философский; в 1947 г.
вступила в Коммунистическую партию, однако с установлением в стране
диктатуры Матяша Ракоши в 1949 г. была из нее исключена. В 1953 г. Хеллер
смогла-таки поступить в аспирантуру под руководством Д.Лукача, а в 1955
г. начала преподавать в Будапештском университете. Поворотным моментом в карьере и личной жизни философа стал 1956 г. – события этого периода и описывает предлагаемый вниманию читателя отрывок. За отказ поддержать обвинения в адрес Д.Лукача (осенью 1956 г. министра культуры
в «ревизионистском» правительстве Имре Надя, подвергнутого за это травле)
была вместе с ним уволена из университета в 1958 г. и пять лет проработала учительницей в средней школе. В 1963 г. Агнеш Хеллер пригласили в
Институт социологии при Венгерской Академии наук, где она продолжила
свои научные изыскания и приняла активное участие в деятельности Будапештской школы – философского форума, созданного под влиянием идей
Д.Лукача и направленного на возрождение марксизма. Ключевыми представителями школы, наряду с Хеллер, были также Ференц Фехер, Дёрдь
Маркуш, Михай Вайда, Миклош Крашшо и др. В августе 1968 г. среди
других участников философской конференции, проходившей в Югославии,
выступила против силовой акции пяти стран-членов Организации Варшавского договора в отношении Чехословакии. После смерти Лукача в 1971
г. члены этого философского объединения подверглись политическим преследованиям и, в конечном итоге, были вынуждены эмигрировать. В 1977
277
г. Агнеш Хеллер и ее муж, Ференц Фехер выехали в Австралию, где Хеллер почти десять лет проработала в университете Ля Троб (Мельбурн), а
также в университетах Торино и Сан-Паулу. В 1986 г. Агнеш Хеллер возглавила кафедру Ханны Арендт в Новой школе социальных исследований
в Нью-Йорке. С начала 1990-х годов Хеллер начала ездить в Венгрию, а в
1995 г. стала действительным членом Венгерской АН, с 2010 в качестве
почетного профессора возобновила работу на кафедре эстетики Будапештского университета им. Лоранда Этвеша. Агнеш Хеллер и по сей день
принимает активное участие в политической и интеллектуальной жизни Венгрии, критикуя нынешнее правительство страны за сдвиг в сторону авторитаризма и проявления антисемитизма, чем вызывает массу обвинений
со стороны правых – вплоть до судебных исков. Научные достижения Хеллер отмечены огромным количеством наград, в том числе премией Ханны
Арендт (1994), премией Соннинга (2006), Германа Когена (2007) и т.д.
Перечисление всех книг и статей Агнеш Хеллер заняло бы несколько страниц, однако на русский язык до сих пор были переведены лишь
несколько небольших эссе, в частности: Иммануил Кант приглашает
на обед // Вопросы философии. 1992. № 11; и Можно ли писать стихи после Холокоста // Звезда. 2011. № 3). Если в начале творческой
деятельности ее занимали вопросы трансформации марксизма и кризиса социалистической системы, то после разгрома Будапештской школы Хеллер, в большей степени, обратилась к актуальным вопросам эстетики, социальной философии, антропологии, истории, а ее отношение
к марксизму претерпело сдвиг в сторону неолиберализма. Исследователи относят философию Хеллер к области философской антропологии.
Источник: Bicikliző majom. Kőbányai János interjúregénye.
Budapest: Múlt és Jövő Kiadó, 1997.
«Обезьяна на велосипеде»
…«Непременно приходите!» – обязала нас Эдит Молнар, ответственная по факультету за Союз рабочей молодежи, 22 октября после воодушевленного отчета о переговорах с Университетом экономики и права
насчет демонстрации, запланированной на следующий день. Митинг в
поддержку событий должен был состояться перед памятником Петёфи.
22-го вечером у моей дочери Жужи резко поднялась температура – как
это обычно случалось в разгар исторических событий. Накануне уже было
видно, что она заболевает. Мы с мужем [Иштваном/Пиштой Херманном]
решили, что пойдем на митинг, а после сразу побежим домой к Жуже.
К памятнику Петёфи успели вовремя, присоединились к митингующим
278
и выдвинулись в сторону площади генерала Бёма. Я вдруг сразу поняла: начинается революция. Нечто такое, о чем мы раньше только в книгах читали. Мы вбрасывали в толпу новые и новые лозунги и смотрели,
как их воспринимают. «Имре Надя – в правительство, Имре Надя – в правительство!» Вдруг кто-то прокричал: «Имре Надя – в премьеры!» Гигантский скачок. Решили попробовать порадикальнее: «За независимую
Венгрию!» Продвинулись еще дальше. «За свободные выборы!» Определить, кто выкрикивал все более безрассудные требования, было невозможно. Да и кого это интересовало: толпа воспринимала все подряд –
слова проносились над головами, точно вихрь. Очередной лозунг витал
в воздухе до тех пор, пока не начинал звучать следующий, и так дальше. Фантастически интересно было наблюдать за тем, как градус ползет
все выше и выше, как с каждым новым лозунгом растет волна. С площади Бема мы отправились домой. Температура у Жужи была очень высокая. Дома оставлять ее было уже нельзя, пришлось везти в амбулаторию на улице Холд. Там дочери сделали рентген, и выяснилось, что у
нее вирусное воспаление легких, необходима госпитализация. Мы бросились ловить такси. 23 октября никаких такси на улице не было. Вызвали скорую, еле-еле сумели проехать сквозь толпу. В больнице Кароя Роберта нас успокоили: жизни ребенка ничто не угрожает, но придется полежать в стационаре, может даже несколько недель. Общественный транспорт по всему городу встал. Пошли пешком. Куда идти? К парламенту.
Там уже бурлила толпа. Все хотели услышать Имре Надя.
Будапешт бурлил, все вышли на улицы. Мы вернулись обратно – там
тоже толпа, народу стало еще больше. На площади перед парламентом
– людское море. Встретились с Пиштой Мессарошем, он сообщил, что
лекцию в кружке Петёфи, запланированную на предстоящей неделе отменили из-за нынешних событий, но нам обязательно надо будет прийти. Прибежали еще люди – задыхаясь, сообщили, что у здания радио
стреляют. Не может такого быть! Где стреляют? Речь Имре Надя разочаровала. Когда толпа ловит каждое твое слово, нельзя говорить, мол,
мы все обсудим потом, и «я – не премьер министр…» С народом надо
говорить! Или не выходи тогда. Меня прямо зло взяло – человек не на
высоте положения, ведет себя, как функционер. «У дома радио стреляют!» «Идем туда!» Направились туда, но к моменту, когда мы туда
дошли, там уже не стреляли. Наступила ночь, мы мотались по городу,
непонятно было, что происходит, все было в движении, сообщили, что
открыли казармы, можно взять оружие. Мы бродили туда-сюда. Жужа
осталась в больнице, надо бы отдохнуть, поспать. В три утра вернулись
279
домой, прикорнули ненадолго, на рассвете побежали к Жуже. Там на
всю громкость работало радио, Эрне Герё призвал сдать оружие, обещал амнистию. Рванули в университет, там нам сообщили, что надо сформировать Революционный комитет интеллигенции и что скоро к нам придут выступить Геза Лошонци и Дёрдь Адам. В ожидании их прихода
мы с Дюри Литваном «основали» Венгерскую социалистическую рабочую партию» (ВСРП). Я больше и слышать не хотела о Партии венгерских рабочих. Надо было создавать другую социалистическую
партию, совершенно другую, которая начала бы все заново, с чистого
листа. Чтобы она была ничем не запятнана, не отягощена грехами предшествующего десятилетия. Мы с Дюри Литваном вдвоем – может, и
втроем, Дюри помнит только, что была я, а я только его помню, – «основали» ВСРП. Литван потом разыскал протокол заседания, в котором
речь шла о создании второй ВСРП, и там кто-то заявил, что они не могут так себя назвать, потому что контрреволюционеры уже один раз назвали себя Венгерской социалистической рабочей партией. Янош Кадар – согласно этому протоколу – быстро заткнул рот выступавшему:
«Да кто вспомнит этих нескольких вшивых интеллигентов». Вопрос был
снят. Литван посмеивался: «Вот мы и вошли в историю». Мы ждали
Адама и Лошонци. Тогда-то я и встретилась – перед долгим перерывом – с моим племянником, Дёрдем Балашша, через много лет удалось пообщаться с ним уже как с режиссером Джорджем Балом. Он
тоже был членом Революционного комитета интеллигенции от студентов университета. Разыгрывались забавные сцены: Дюри Литван не сумел раздобыть оружие, даже пистолета ему не досталось, хотя они валялись повсюду. Петер Йожа с женой, Юдит Пор нашивали на одежду
ленточки с цветами венгерского флага. Юдит, при каждом движении,
повторяла как автомат: «Русские – домой!», «Завтра – забастовка!»,
«Русские – домой!», «Завтра – забастовка!».
После заседания комитета понеслись к Жуже, потом – обратно в гущу
событий. Врачей в больнице не было – не смогли приехать из-за транспорта, не могли пешком дойти, в отличие от нас. Бедная Жужа лежала
там одна, больная, присматривали за ней только сестры. В 56-ом чаевые никому нельзя было дать. В те дни никто не воровал, выпущенные
из тюрем преступники не убивали, грабители не грабили. Весь народ
находился на высочайшей ступени морали, каждый словно бы прыгнул выше головы. В этом смысле, в жизни Венгрии 56-ой год стал не
только республиканским моментом, но и явным торжеством морали.
Геза Лошонци, которого мы ждали с посланием от Имре Надя, так и
280
не пришел. Надь, скорее всего, ничего нам и не передавал. Наконец,
появился Адам Дюри и сообщил, что пока идут переговоры. Но и на
следующий день мы напрасно прождали посланников Имре Надя, за
время революции так с ними и не встретились и не узнали, что, же он
хотел сообщить университетской интеллигенции. В одну из ночей, по
дороге из комитета домой нас задержал человек с трехцветной повязкой на руке, приставив к груди револьвер. Я вытащила билет члена союза писателей. Этот документ – точно козырная карта – мог нейтрализовать любые препятствия.
Как услышали новости о стрельбе у парламента, помчались на квартиру к Ивану Варге. Впоследствии Иван стал университетским профессором в Канаде. На тот момент он был моим коллегой – одним из троицы вундеркиндов. Вместе с Ференцем Броди и Миклошем Крашшо
его взяли в университет без экзаменов. Иван стал членом делегации
философского факультета, которая хотела наладить связь с Имре Надем.
Мы слышали, что по ним стреляли. Подробностей никто не знал, говорили только, что от пуль гэбистов, стрелявших по площади перед Парламентом, погиб декан Тот и был ранен Петер Занак. Мы с Пиштой дико
перепугались: «Что с Иваном?» «Идем к нему». Ринулись к нему на
квартиру – слава богу, живой. Когда полетели пули, он закрыл голову
руками, лег на землю и так спасся. Мы нашли его в состоянии жуткого шока, но больше ничего с ним не случилось. Отделавшись от испуга, я сообразила: «А ведь я пересекла. Снова пересекла границу района Липотварош. Наконец-то выздоровела!» Так я избавилась от агорафобии. Невроз, приобретенный в результате шока, прошел, благодаря
противошоковому действию революции.
Мы с мужем бегали с места на место, искали друзей: кто и где сражается. А если не сражается, то чем занят? Ситуация была неоднозначная. В университете собрались профессора. Ласло Бока написал на двери кабинета: «Здесь, в университете, я преподавал». Все сочиняли революционные речи. Лингвист Дежё Пал, скромнейший человек, сопровождал национальную риторику театральными жестами. За два дня вчерашние коммунисты, все, без исключения, превратились в антикоммунистов.
Причем, не только члены парторганизации, но и мамелюки, которые без
устали нападали на тех, кого считали недостаточно преданными. Многих
я спрашивала, не хотят ли они вступить в ВСРП. В ответ получала от ворот поворот; оказывается, все эти люди именно теперь обнаружили в себе
христианских или социал-демократов. «Быстро же все происходит, ты
ведь вчера шею мне хотел сломать – такой был коммунист». Хвала небе281
сам, за два дня все вдруг обнаружили, что с самого начала и навеки
решили стать социал-демократами, сторонниками крестьянской партии или
националистами – так, задним числом, договорились со своей совестью.
Меня происходящее не возмущало, но забавляло. Я настолько радовалась революции, что человеческая комедия, скорее, вызывала у меня
смех. Возмутилась я тогда, когда те же самые персонажи вновь обнаружили, что главной для них все-таки оставалась коммунистическая суть.
В те упоительные дни, если можно так выразиться, сердце всего народа билось в унисон. Все радовались возможности свободно дышать.
Можно было где угодно оставить пачку сигарет и на следующий день
обнаружить ее на том же месте – чужого не брали. Если в магазине у
кого-то не оказывалось денег, за хлеб платили остальные. Мельчайшие,
но тем более глубинные моральные проявления показывали, что общее
дело возвышает – пусть и не короткое время. Все понимали: это не с нами
что-то происходит, мы сами что-то совершаем. Создавались революционные комитеты и рабочие советы – даже в больнице, где лежала Жужа.
Каждый день появлялся манифест очередного рабочего совета: «Что мы
требуем?» – и перечислялись требования. Мы с нетерпением вычитывали, что предлагают люди. «Свободные выборы!» «Ответственное венгерское правительство!» – красивый лозунг революции 1848 года. Встречались понятия «самоуправление», «рабочие советы». «Заводы, землю обратно не отдадим!» – то есть, не отдадим средства производства ни капиталистам, ни государству, все наше. Вместе будем вести хозяйство,
вместе руководить. Теперь говорят, что в 56-ом произошла социалистическая революция, единственная социалистическая революция в истории,
поскольку большая часть лозунгов, спонтанным образом, отражала социалистические идеи. Данное утверждение, во многом, справедливо, так
как в этой революции действительно присутствовало немало социалистических элементов. При этом, я бы не стала называть ее социалистической, в полном смысле этого слова, ведь ее суть состояла в использовании самых различных форм свободы. Начала работать человеческая фантазия, каждую минуту творческая энергия вызывала к жизни новое учреждение. Я называю это республиканским моментом. Люди взяли свою
судьбу в собственные руки, никто не бросился брать власть. В чьих руках была власть? Ни в чьих. Царила ли анархия? Нет. Никогда люди не
были так собраны и организованы, как в те дни. Не ходили трамваи? Была
забастовка. Но народ стоял в очередях перед магазинами, люди не крали, не занимались мошенничеством, а ведь тюрьмы были открыты. Царила свобода, но не вакханалия.
282
По моим ощущениям, Венгрия отвоевывала свою нормальность, утраченную в 1919 году после жуткого потрясения в виде трианонского
мирного договора, коммуны, белого террора, хортизма, нацизма, коммунизма – сплошного безумия. Я впервые ощутила себя дома! В 56ом впервые почувствовала: здесь моя родина. Это значит не только то,
что я говорю на этом языке, всю жизнь слушала эти стихи, но то, что
я сделал свою жизнь частью этой истории. Переживаю за Израиль, хочу,
чтобы там все получилось, для меня это существенно. Но Израиль – не
моя родина, я не ощущаю его в своей крови, ни я, ни мои дети за него
не сражались. Болею душой за израильтян, пусть у них все получится,
но свою жизнь я связала с Венгрией. Первый раз ощутила это в 56-ом.
Раньше не ощущала. Во времена Холокоста подавила в себе все венгерское, а после – похоронила в себе еврейское начало. Все перекрыла
универсальная коммунистическая иллюзия. Очнулась от фантазмов универсализма в 56-ом и поняла: мой дом – здесь. В смятении шестидневной войны 1967 год снова почувствовала себя еврейкой. Тогда стала
тем, кем остаюсь и по сей день, – венгерской еврейкой.
На совещание преподавателей, где Пайш озвучил националистические
лозунги, Ласло Бока дал волю сарказму, а вчерашние коммунисты оказались социал-демократами, либералами, националистами и еще черт-те
знает кем, кто-то принес новость, будто «на площади Республики гэбисты, переодетые медсестрами, пытались сбежать, но их пристрелили». «Это
неправда,» – стали утверждать отдельные участники. Есть такой тип людей, которые всегда на уровне рефлекса отвергают неприятные или разрушающие иллюзии явления словами «это неправда». Я вот никогда не
бываю стопроцентно уверена. Холокост и сталинизм меня научили: если
говорят, что там-то и там-то убивают людей, нельзя сразу отмахиваться,
если нет желания поверить. В нашем кругу все среагировали одинаково:
«Неправда, это все коммунисты выдумали». «Погодите, я столько раз в
жизни говорила, мол, это не правда, они все выдумали, что теперь стала
осторожнее». Пошла на место, расспросила, что произошло. Мне рассказали, что нескольких человек убили и повесили. С несколькими друзьями побежала в редакцию газеты «Сабад Неп», где все, кто ни попадя,
занимались выпуском разных газет. В одну из них я написала статью против самосуда – вот и вся моя литературная деятельность за время революции. В статье я призывала не линчевать преступников, но предать их
суду. В тот момент я чувствовала и думала ровно-то же, что и в 1945
году – по отношению к нилашистам, когда меня позвали посмотреть, как
их будут вешать на фонарях на площади Октогон. Статью писала в страш283
ной спешке, от руки, сразу отдала в печать. В какой-то из тогдашних газет ее можно найти за подписью А.Х.
Во времена Ракоши антисемитские выпады не допускались. Если теперь можно все – можно и евреев преследовать. Лично я не сталкивалась с проявлениями антисемитизма, хотя мне о них рассказывали. На
это я отвечала: если можно свободно говорить что угодно, то и юдофобские разговоры возможны. И ведут их антисемиты. Эстергайош,
управляющий домом 24 по улице Микши Фалка, который во время боев
на улицах организовывал работу убежища, реагировал на антисемитские выпады намного болезненнее, чем я. 2 ноября он созвал всех жильцов и сказал: «Все помнят: в сорок четвертом в этом доме не было ни
евреев, ни коммунистов. И теперь нет!» Я не верила, что будут искать
евреев и коммунистов, но Эстергайош, как старый социал-демократ, был
готов и к такому повороту событий. Ощущение ведь тоже есть субъективная реальность, иначе, зачем бы он обратил на это внимание?
Мы с друзьями перемещались с места на место, прилипали к радиоприемнику, ловили новости. Периодически вводили комендантский час.
Мы возбужденно обсуждали обрывки информации: этот сказал, тот сказал, речь Кадара, речь Миндсенти. Мы без конца говорили, ничего не
делали, возмущались, когда кто-то утверждал, будто по радио врут.
«Имре Надь обещал, что обманывать не будет, а все-таки обманул, русских-то именно он позвал». «Не звал он русских!» «Кто позвал русских?» Разворачивали пропаганду в защиту Имре Надя и его товарищей, мол, они не врут, говорят правду. «За Надем стояли гэбисты, они
его и заставили произнести эту речь…» – сбивчиво заклинали мы друг
друга. Торчали в университете и рассусоливали – в бесконечной горячке обсуждали происходящее и формулировали разнообразные воззвания, в свете очередной новости, терявшей смысл в течение ближайшего часа. Что произошло сегодня? Как думаешь, к чему приведет тото и то-то? Надо делать это, надо делать то. Но ничего мы не делали,
ничегошеньки. Только наслаждались тем, как бурлит и бушует мир вокруг нас. Наверное, таковы все революции.
Каждый день мы ходили к дяде Дюри [Дёрдю Лукачу]. Дядя Дюри
второй раз в жизни стал членом правительства, министром культуры.
Тогда, в первый раз его звали народным комиссаром, теперь – министром. Он ходил в министерство, как настоящий чиновник. До определенного момента мы были единодушны в оценке событий, потом возникла проблема: Лукач тоже создал ВСРП, только не такую, как мы.
Мы с Херманом бросились к нему, были: Иштван Месарош, Ференц
284
Фехер, Иштван Эрши, Миклош Алмаши и дети Лукача – Ферко Яношши, Лайош Яношши и Анна. Анна боялась идти домой в Ракошкерестуру – ей угрожали как коммунистке и выросшей в России. Лукач, старый нарком, заявил: «никто не должен проявлять трусость, пусть все
спокойно идут по домам». У меня на этот счет было другое мнение:
«Анна, я тебе кой-кого подыщу, с оружием и повязкой. В сопровождении ополченца ничего с тобой случится не должно». Я позвонила в революционный комитет, там оказался Дёрдь Крашшо, младший брат Миклоша Крашшо; у него на рукаве красовалась шикарная повязка, а за
плечом болталось огромное ружье – настоящий ополченец, даже принимал участие в каких-то боях. «Дюри, Анна, познакомьтесь. Анна боится идти домой, проводи ее, чтобы никто девушку не обидел». Дюри
Крашшо согласился. Потом его судили как контрреволюционера, я была
свидетелем защиты и рассказала на суде эту историю: «Как можно называть контрреволюционером человека, который взялся защищать коммуниста против контрреволюционеров?».
У Лукача раздвоилось сердце – данная катахреза отлично описывает ситуацию. У него словно бы выросло два сердца: правое и левое. С
одной стороны, он испытывал восторг, постоянно видя перед глазами
революционное движение. Именно так он представлял себе революцию,
так пережил и 1919 год. Лукач наслаждался толпами на улицах, потому что обожал борьбу, восстание – формы активной деятельности. Однако, люди на улице выступали как раз против его коммунизма, они
требовали свободные выборы и введение многопартийной системы.
Дядя Дюри был уверен в исключительных достоинствах однопартийной системой, считая ее более развитой, нежели многопартийную. Многопартийность – шаг назад, по сравнению с однопартийностью. С этой
точки зрения, происходящее ему не нравилось, но он никогда не называл эти события контрреволюцией. Даже само слово «контрреволюция»
никогда не хотел произносить, ведь одно из его сердец билось в ритме
революции. Лукач хотел бы жить в такой Венгрии, где, в ходе революции, возникло бы подобие Советского Союза, ни капли не похожее на
Советский Союз – абсолютно коммунистический и абсолютно свободный режим. То есть, совершеннейший абсурд.
После событий на площади Республики можно было опасаться
зверств в отношении коммунистов. Ферко Янош и Мария (впоследствии
– его жена) посоветовали Лукачу спрятаться, мол, за ним могут прийти контрреволюционеры. Дядя Дюри впал в гнев: «Совсем с ума посходили, как это я буду прятаться?» Гнев этот означал вовсе не уверен285
ность в том, что не придут, но осуждение: тот, кто прячется – трус и
негодяй. Человек предполагает, а бог располагает – 4 ноября Лукач всетаки спрятался. Как и остальные искал убежища в югославском посольстве. Пошел туда – как впоследствии объяснял – после того, как Золтан Санто позвонил и сказал, что русские пришли и надо исчезнуть,
звонок разбудил Лукача, тот был настолько сонный, что рассуждать не
мог, вот и пошел.
К Лукачу можно было забежать всегда, особенно, когда он уже перестал быть министром. В последние три дня революции было сформировано временное правительство, а предыдущее, в котором было довольно много коммунистов, – распущено. «Малое» временное правительство заявило о выходе из Варшавского договора. Лукач, вместе с
Золтаном Санто, выступил против и подверг Имре Надя резкой критике, осудив это решение по двум причинам: во-первых, мы не порывали с Советским Союзом, во-вторых, он считал этот поступок тактической глупостью, ведь выход из Договора давал русским право ввести
войска. Вечно все переворачивалось верх дном: тот же Золтан Санто,
который в 49-ом упрекал Лукача: «Да вы совсем с ума сошли, что верите в эту чушь насчет процесса над Райком?» – теперь заявлял: «Дюри,
нельзя выходить из Варшавского договора, Имре Надь – предатель».
В рабочем кабинете Лукача даже в самый разгар революции царил непреходящий покой. Профессор сидел в кресле, курил сигару и с невозмутимым интересом наблюдал за нашими волнениями. Мы прибегали к
нему, задыхаясь от революционного угара, нам казалось, что происходит
нечто исключительное. Лукач флегматично нас выслушивал, мол, всякое
бывает. Вероятно, подобную безучастность можно списать на возраст, но
я никогда не смогу стать настолько старой флегмой. Лукач был традиционным философом; он верил, что единственное место, где мировой дух
может сконцентрироваться, – это его, Дёрдя Лукача, философия, а важные события – всего лишь явления, выражения сущности, сосредоточенной в его голове. У него не возникало ощущения, как у нас, будто мы
что-то делаем. Другой вопрос, что мы ничего не делали, а все равно чувствовали себя так, словно взяли судьбу (нашего) мира в свои руки.
Близкая родственница, сестра мужа, сначала уехала в Англию, потом оттуда – в Америку, следуя за возлюбленным – он подготовил
отъезд, ждал этой минуты с 1948 года. Прощальный ужин устроили на
квартире у Херманнов. «Не поедем, – заявили мы с Пиштой, – во-первых, Лукача нельзя здесь бросить, во-вторых, нам здесь, наконец, стало нравиться, неужели надо ехать теперь, когда все начинает идти на
286
лад? Мысли об этом быть не может! Если уж пережили весь этот кошмар, поучаствуем и в нормальной жизни». Фери Броди собрал жену,
двоих детей и отправился в сторону границы. Перед отъездом зашли к
нам, я приготовила ужин, мы поплакали, поцеловались, пожелали друг
другу удачи. Через два дня раздается звонок в дверь: на пороге семейство Броди, просят напоить чаем. Их задержали на границе и отослали
обратно. Есть дураки, которые не могут уехать вместе со всеми. Миклош Крашшо сбежал уже после 4 ноября – был уверен, что его арестуют, как и младшего брата, который остался дома. Пишта Месарош
уехал официально – был в хороших отношениях с министром внутренних дел Ласло Пирошем, он и жена получили нормальные паспорта.
3 ноября еще казалось, что все будет хорошо. На город опустилась
обнадеживающая тишина, выстрелы затихли, Венгрия вышла из Варшавского договора. 4 ноября мы проснулись от грохота пушек. Русские вернулись. Накануне вечером мы ложились спать с сознанием, что
у нас-таки все получилось. Лишь те, кто наблюдал за развитием событий извне, а не переживал революцию изнутри, мог рассуждать объективно и де факто понимать, что происходит. Боев на улицах не было,
рабочие заявили, что с понедельника выйдут на работу. В понедельник
начнется работа, нормальная жизнь, снова пойдут трамваи. Мы полагали, что у революции может быть шанс. С высоты сегодняшнего дня я
утверждаю то же самое: шанс был. Хрущев тоже не был уверен, хочется ли ему вторгаться в Венгрию. Максимум – раньше распалась бы
империя, всем бы было хорошо – и нам, и русским.
Спать ложилась со спокойным сердцем, а проснулась от оружейной
пальбы. Грохот стоял страшный – мы жили у самого Министерства обороны. Конец. Революция разгромлена. Мы знали, что в каких-то местах люди еще сражаются, пытаются сопротивляться, но иллюзий не было
никаких: против русских танков у нас шансов нет.
Революция длилась всего девять дней. Не слишком долго. Часть времени мы провели в больнице Кароя Роберта, и забрали Жужу домой
уже после 4 ноября в закрытой детской скорой – вокруг еще стреляли.
Оставалась слабая надежда: вдруг русские будут готовы хоть к малейшему компромиссу. По прочтении кадаровского манифеста растаяла и она. На Запад мы ни рассчитывали, ни одной минуты, что бы там
ни заявляла Свободная Европа. Того, что мы не в состоянии отвоевать
сами, не существует. Мы не догадывались, что Запад не оказывает давления на СССР ради достигнутого компромисса. Тогда-то мы и поняли
значение Ялтинской конференции. По идее, мы знали, что там были ка287
кие-то договоренности, и только теперь сообразили, что в Ялте нас отдали русским, причем, навсегда. Рабоче-крестьянское правительство не
предвещало ничего хорошего. Кадара ненавидели все, за исключением
пары примкнувших к нему коммунистов. «Здесь народ поссать собрался,
Янош Кадар обосрался», – писали на стенах общественных туалетов, и
это выражало национальные чувства.
Речь шла о разгроме революции – это было очевидно, но мы не знали, до какой степени удалось ее повергнуть. Что будет после? Будет ли
восстановлен режим Ракоши, или зародится нечто новое? Мы рассматривали альтернативы: что будем делать, как вести себя, что говорить,
какие позиции представлять, будем ли вступать в ВСРП?
По последнему вопросу спорили особенно много. Доводы Херманна
(и, по сути, он оказался прав) сводились к тому, что в партию вступать
не надо, будут проблемы. Человек либо замалчивает свое мнение, либо
высказывает его вслух. Замалчивает – плохо, высказывает – еще хуже.
Моя точка зрения состояла в следующем: единственным форумом для
выражения мнения может остаться партийное собрание. Буду вести себя
так, чтобы меня исключили из партии – спустя полгода именно так и случилось. Херманн тогда вступать не стал, а я вступила, потому что испытывала потребность высказаться. Наши тайные беседы на острове Маргит никого не интересуют, а то, что я произнесу публично, останется. На
самом деле, мой тогдашний выбор – не просто преступление, но ошибка. Многие не поняли, почему я так поступила. Вступление в партию приравнивалось к оппортунизму. Однако это был вовсе не оппортунизм. Когда, спустя 9 месяцев, мне удалось-таки довести дело до исключения, положение мое оказалось куда хуже, чем, если бы я вообще не вступала.
Человек, исключенный из партии, считался намного опаснее беспартийного. В 1957 году у Херманна возникла идея получить от официального
венгерского правительства дипломатическое поручение и остаться потом
за границей. Это самый удобный вид эмиграции – уезжаешь не в нищету. Самое возмутительное из того, что Пишта мне в жизни говорил.
Лукач исчез, мы не знали, где он. В квартире – нет. Позвонила его
дочь, хотела у нас узнать, где может находиться отец. «Вдруг в Союзе
писателей знают», – решили сходить туда. В Союзе царил совершеннейший хаос, никто не мог нормально ответить, так мы ничего и не узнали. Встретились с Мартоном Хорватом, заметила, что он странным
образом изменился. У меня с ним уже был один случай: когда я вернулась с берлинской конференции в марте 1956 г., он пригласил меня к
себе. Что хотел от меня всесильный редактор главной партийной газе288
ты «Сабад Неп»? Попросил отчитаться о поездке. В течение всей встречи Хорват жевал носовой платок – явно очень нервничал, развитие событий ему не нравилось. На прощание ничего мне не сказал. Когда же
я пришла в Союз писателей в редакцию «Литературной газеты» в поисках Лукача, Хорват вместе со мной ехал в троллейбусе (после 4 ноября транспорт уже ходил). Он понятия не имел, сколько стоит билет.
«Что я должен делать, сколько платить за билет? А здесь продают билеты? Что с ними надо делать?» – последние несколько лет Хорват ни
разу не садился в общественный транспорт, передвигался исключительно в авто с занавешенными окнами. Бела Иллеш тоже не знал. Тоже
ехал с нами тогда. Оба не знали даже, где ближайшая к Союзу писателей остановка. У них даже зимних пальто не было – зимой функционеры по улицам не ходили, а ездили в отапливаемых машинах.
Жена Лайчо Яношши намекнула, что стоит поискать Лукача в румынском посольстве. Позвонили туда: «Говорят, Дёрдь Лукач с товарищами находятся у вас. Его невестка хочет поговорить с господином
послом». Посол принял нас и сообщил: «В румынском посольстве товарища Лукача и других товарищей нет. Поверьте, бог свидетель, их
здесь нет, мы о них ничего не знаем, и сообщить ничего не можем».
Сказал он это по-венгерски. Неправда, будто румыны ничего не знали
– на тот момент они уже договорились с Кадаром, что отвезут всех в
Снагов. Где искать Лукача? Ходили слухи, будто они могут быть в югославском посольстве, но и оттуда их уже увезли. Куда? В Румынию. Я
снова пошла в румынское посольство. Позвонила в дверь, меня принял тот же сотрудник, что и в прошлый раз. «Вот письмо для товарища
Лукача, я знаю, что он в Румынии, прошу ему передать». Письмо взяли. Содержание письма было примерно следующее: «Дорогой товарищ
Лукач, я сейчас готовлю новый курс по этике для университета и знаю,
что Вы работаете над похожей темой. Не могли бы вы поделиться соображениями насчет того-то и того-то». Я хотела получить ответ, написанный рукой профессора. Все равно Лукач не стал бы писать, что с ним
делают, на это я и не надеялась, просто хотела знать, там ли он, жив
ли, выяснить из письма, нормально ли работает мозг, не пичкают ли его
какими-нибудь лекарствами. Три-четыре недели спустя, к превеликому
удивлению, получила ответ. Лукач писал об этике: «К таким-то и таким-то вопросам я еще вернусь, здесь, как мне кажется, Вы правы,
здесь – не правы, я бы, на Вашем месте, занялся тем-то и тем-то».
До революции мы с Андрашем Хегедюшем, Дёрдем Литваном и другими из нашей компании строили разные наивные планы. Центром при289
тяжения был Хегедюш, к нему мы ходили постоянно. У Хегедюшей тогда как раз родился ребенок. Еще в мае, июне в Пюнкёшдфюрде сформировали собственное правительство: кто станет министром культуры
в новой правительстве Имре Надя? Мы с Марией Эмбер ломали голову, как распределить портфели. В ноябре друзей поочередно начали арестовывать. Иштвана Эрши искали постоянно, мы предложили ему ночевать у нас – как будто его не задержали бы, ночуй он не дома. Последний день перед арестом он провел у нас. В романах о заговорщиках мы вычитали глупую идею о том, что надо ночевать не дома – тогда не арестуют. На самом деле, всегда известно, кто, где находится. Арестовали Иштвана Кемени, Хегедюша, Иштвана Эрши, потом – Дёрдя
Литвана: волна прокатилась по всей нашей компании. На кафедре эстетики нас осталось двое: я и Миклош Алмаши. В какой-то момент Миклош сообщил, что гэбешники нашли у нас в библиотеке револьвер. Почему они его там нашли? Сами же и положили. Мы сказали себе: «Пришла наша очередь». В библиотеку регулярно ходили только мы вдвоем. До нового года занятий в университете не было, и в декабре мы с
Пиштой уехали в Вишеград, где сидели и думали, когда за нами придут. Ходили-бродили, ждали людей из органов. Делать ничего не делали, как и те, кто уже сидел в тюрьме. Горе-заговорщики. Показательна
история Ференца Фехера. Когда арестовали Тибора Дери, Бёбе, жена
писателя, попросила Ференца, чтобы тот послал на определенный адрес телеграмму и зашифрованным способом сообщил о факте ареста.
Текст должен был быть примерно следующий: «собака родила крохотного черного котенка в три часа утра». Женщина на почте спросила:
«Извините, но я не могу принять телеграмму без имени отправителя».
Ференц пришел в замешательство: «Ну, напишите тогда: Янош Ковач».
Я тоже получила задание: поехать в Варшаву и через Союз польских
писателей рассказать миру об суде над Дери и аресте Эрши. Поручение мне дал Лукач.
В апреле раздался телефонный звонок:
- Товарищ Лукач, вы откуда звоните?
- Из дома.
На следующий день опубликовали коммюнике: Золтана Ваша, Золтана Санто и Дёрдя Лукача отпустили на родину. За Лукача вступилась
французская компартия, потому-то он и решил, что я должна поехать и
поднять на ноги французов – знал, что его самого из Румынии вытащил Арагон. Итальянцы тоже могли оказаться полезны, хотя итальянская компартия обладал меньшим влияниям, но и на них можно было
290
рассчитывать в лице Тольятти. По возвращении Лукач сразу же созвал
учеников на ужин. 13 апреля собрались на празднование дня рождения
профессора. В разгар ужина зазвонил телефон. Все притихли. Вдруг
слышим, как дядя Дюри кричит в трубку: «Никаких больше труб, никаких труб». Лукач вернулся к столу и пояснил, что Йожеф Реваи пытался уговорить его немедленно вступить в партию и, в интересах истинного коммунизма, поддержать его против ревизионистов. Дядя Дюри
на это ответил, что никаких труб больше не будет – то есть, что Реваи
больше его в эту трубу не затащит. После именинник рассказал, где был,
но подробно описывать то, что там происходило, не стал – прилюдно
ничего не хотел говорить, опасался, что домработница работает на органы. «Теперь я понял: Кафка – реалист, ведь то, что произошло с нами,
подтверждает его правоту, – делился Лукач, – Нас посадили в самолет,
мы не понимали, куда направляемся, высадились в каком-то месте, даже
не знали, в какой стране находимся, все рассадили по машинам, привезли в замок… такое только у Кафки встретишь».
Меня тогда никуда не вызывали, зато Алмаши таскали в органы постоянно: «Каждую неделю вызывают в органы и постоянно расспрашивают о тебе», – жаловался Миклош. «Если товарищей так интересует
мнение Агнеш Хеллер, почему бы вам ее не вызвать?» – поинтересовался он как-то раз у гэбиста. Ответ сотрудника органов – самая большая похвала, какую я получала в жизни: «Умная слишком – заморочит нам голову». Мои собственные приключения с органами начались
в шестидесятых. После событий 56-го ни ко мне, ни к Херманну не приставали. Видимо, полагали, будто нас еще можно «завоевать».
Лешек Колаковский1 еще в октябре 56-го прислал в Венгрию своего друга, Анджея Ворошильского, корреспондента газеты «Попросту»,
и порекомендовал ему встретиться со мной. Я рассказала, что думаю
о революции, и поляки устроили, чтобы меня на две недели пригласили в Варшаву, чтобы я непосредственно проинформировала польскую
интеллигенцию о разгроме революции и перспективах. Ворошильский
опубликовал воспоминания о венгерской революции и упомянул меня
под выдуманным именем. В 1991 г. книга вышла повторно – на этот
раз Анджей написал, что под псевдонимом скрывалась я. Литван преподнес мне книгу в подарок, а Институт 1956 года [при новой власти –
прекратил свое существование] издал ее на венгерском языке.
При беседе с глазу на глаз дядя Дюри рассказал, что в югославском посольстве на первых порах ладил с Золтаном Санто и Силардом
Уйхеи; отношения с Имре Надем были напряженные, общались мало.
291
Сам Надь тоже отгородился от Лукача, потом особенно и не встречались, так как после прилета в Румынию Имре Надя страну отделили от
остальных. Санто еще в посольстве, а потом и в Снагове показательно
дистанцировался от Надя. «Это меня так возмутило, – делился Лукач,
– что я пересел за другой стол, не мог есть рядом с этим человеком. Я
ему сказал то же самое, что и гэбистам потом: если б я шел по Будапешту и увидел, что мне навстречу идет Имре Надь с сигарой, то не
стал бы с ним здороваться, но до тех пор, пока Надь остается моим
товарищем по несчастью, таким же пленником, ни одного слова критики в его адрес не скажу – ни как частное лицо, ни публично – тем
более вам». В общем, Лукач пересел к семье Габора Танцоша и занимался с его детьми (их тоже держали в плену). Санто, таким образом,
оказался в изоляции. Потом, во время суда над Имре Надем, он сыграл унизительную роль, дал показания против Надя. Из-за этого Лукач
больше никогда с ним не общался. У него были странные представления об этике: партию предавать нельзя, надо хранить ей верность, ведь
«худший социализм лучше самого прекрасного капитализма», но товарища по несчастью коммунистическому государству не сдам. В личности Лукача странным образом смешались буржуазные представления о чести и коммунистический цинизм. Настоящий патриций. Когда
его пригласили в Веймар на какое-то празднование в честь Томаса Манна,
философ и писатель оказались за разными столиками в ресторане, так
как Манна пригласил лично Вальтер Ульбрихт, первый секретарь ЦК
СЕПГ, а Лукача отправили в другой зал, к тем, кто был пониже рангом. Я потом спросила, удалось ли побеседовать с Манном? Лукач ответил, что не искал общества Манна, поскольку тот обедал с Ульбрихтом. «Почему?» – «Я такой же патриций, как и он. Подобное поведение
– удел плебеев». В деле Имре Надя Лукач тоже повел себя как патриций. «Пусть меня лучше повесят, но против товарища по несчастью я
слова не скажу,» – так говорили венгерские господа. Об этом мне рассказывала одна старая большевичка, сидевшая в тюрьме вместе с аристократами: когда их уводили в бомбоубежище, девушек-коммунисток
не брали, и один из графов Андрашши сказал: «До тех пор, пока коммунистические барышни не спустятся, я тоже не пойду». Дядя Дюри
тоже был человек благородный. В Снагов к нему прислали румынского надзирателя венгерского происхождения – уговорить сотрудничать
с новой властью. Лукач попытался приохотить надзирателя к философии, а тот безрезультатно старался переубедить профессора. Потом Лукача привезли в Бухарест на встречу с венгерской делегацией, во гла292
ве которой был Дюла Каллаи. Венгры поставили условие, мол, пустят
домой, если пойдет на уступки, выступит с самокритикой и публично
раскритикует Имре Надя. Уговаривали три дня, но Лукач был непреклонен: «Нет, нет и нет, поеду обратно в Снагов к товарищам, здесь оставаться не хочу». Единственный плюс от поездки в Бухарест – «купил
себе прекрасное пальто, холодно было, вот и прикупил пальто». Это
пальто прослужило Лукачу аж до семидесятых годов – когда Мария
Яношши пробовала вытащить тестя в магазин за зимним пальто, он возразил: «Мне пальто не нужно, в 1956-ом такое отличное пальтишко привез
из Бухареста, и теперь сойдет». Упрямство себя оправдало. «Самобичеванием больше заниматься не буду! Хватит! Знаете, Агнеш, если бы
в деле Рудаша я знал, что меня не расстреляют, как Райка, и тогда бы
не стал самокритику разводить. Я не знал, что тех, кто приехал из Москвы, не сажают и не расстреливают. Теперь умнее стал, в трубу меня
больше не загонят». Лукачу нравилось это выражение.
Короткий, меньше двух месяцев, весенний семестр 1957 года не
сильно отличался от предыдущих: чистки еще не начались, студенты
были в смятении, репрессий не было, хотя мы знали, что Иштвана Эрши
и других уже пересажали, а многих других интернировали. Перед праздниками и годовщинами особо неблагонадежных арестовывали, а потом – выпускали. Когда осенью 1957 г. разнеслась весть о смертных
приговорах и казнях, страх усилился. Я читала в университете лекции
по этике. Десять лет спустя, на основе этих лекций, вышла моя книга
«От намерения к последствию», но из нее пришлось вымарать все политические аллюзии – даже через десять лет нельзя было об этом говорить. Осталась одна теория. Может, у кого-то остались конспекты,
интересно было бы посмотреть. Под видом рассуждений об этике я клеймила Сталина и его режим. Об этике, конечно, тоже шла речь: что есть
намерение, что есть последствие, что хорошо, что плохо. Опубликовала материал в университетском издании. Неудивительно, что текст не
понравился. В «Философском обозрении» вышла критическая статья,
авторы – Тамаш Фёльдеши и Мария Макаи – утверждали, что это рассуждения контрреволюционера, что я хуже Колаковского. Журнал «Венгерское философское обозрение», между прочим, основала я и редактировала первый номер издания в 1956 году. Тогда свои тексты дали
Лукач, Фогараш и все виднейшие венгерские философы. Журнал вышел еще до революции, мы начали работать над вторым номером, планировали издать весной 1957 г. Йожеф Сигети прислал в этот номер
статью, в которой фигурировало слово «контрреволюция». Я статью вер293
нула, сказал, что под моей редакцией текст, где события 1956 г. описываются как контрреволюция, в «Философском обозрении» опубликован
не будет. Меня сразу сместили.
Изменения происходили не сразу: убивали нас медленно, рубили головы в спокойном, выверенном темпе, используя т.н. «колбасную» тактику. Окончательно террор установился к зиме 1957 г. – тогда начали
вешать. Дюла Обершовски и Йожеф Гали сначала получили по году
тюрьмы, а на следующем этапе давали уже пожизненное или смертную
казнь. Адвокаты отговаривали клиентов от подачи апелляций.
Весной 1957 г. нас еще выпускали в страны народной демократии. В Варшаве я встретилась с Лешеком, а потом, благодаря ему, – с Зигмунтом Бауманом, Брусом и многими другими социологами, экономистами, известными польскими интеллектуалами, которые тогда еще были у власти, хотя Гомулка уже начал отходить от реформ в сторону антиреформ. В то время реформаторы еще занимали какие-то посты, в 1968 г. их согнали. Лешек преподавал в университете. Через Валицкого вышла на польский Союз писателей. Они послали два письма – Тольятти и Луи Арагону, насчет протестов.
Какой-то эффект от этого был, но не знаю, благодаря кому – мне ли, или
миллионам других, кто бился за это же дело. Польских друзей очень интересовало, что происходит в Венгрии после революции, и каковы перспективы. На этот раз, наши пессимистические настроения совпали. Раньше нам
казалось: если в одной из стран (Польше или Венгрии) ситуация тяжелая, в
другой – полегче. Но теперь и поляки не верили, что у нас может быть иначе. С реформами и у венгров ничего не вышло. Подобная синхрония лишь
усугубила наше общее чувство приближения темноты.
Собственная участь казалась мне глубокой ямой. Тьма поглотила не
только мою судьбу, но судьбы тех, кто занимал высокие посты. Страну
неумолимо несло в темный туннель. Когда-нибудь этот туннель закончится, но я до конца не доберусь. Длилось все это долго, очень долго,
до 1989 г. Многие так и не выбрались на свет. Из детства помню один
дурацкий стишок о нашествии турок. Не знаю, кто автор, – наша учительница, Эржибет зачитывала его с явным политическим намеком во
времена гитлеризма: «Наступает ночь, пятисотлетняя ночь. Что делать
тому, кто рождается ночью? Работать, молиться, терпеть, ждать, пока
ест слезами омытый хлеб, потому что звезды над ним меняются»2. Стихотворение не очень, но «звезды над нами меняются», и у туннеля будет конец. Но я завершу свой путь в туннеле.
Семестр я еще до конца доработала, но знала: надежды нет, меня собираются уволить из университета и, тем самым, отстранить от работы,
294
от запаха книг, возможности мыслить, вести умные разговоры. От всего, что казалось мне смыслом жизни.
В мае я вступила в ВСРП, и уже в марте следующего года меня из партии
исключили. Мария Макаи была моей лучшей подругой. Ей первой я дала
прочесть рукопись книги «От намерения к последствию». Мария еще не
приобрела известность. Для девочки из буржуазной еврейской семьи историей было уготовано лишь маргинальное существование и постоянное
отчуждение. В 1956 г. Мария уже решила стать коммунистом. Пришло ее
время. Хотя после 56-го политические разногласия между нами усилились,
я всегда знала: Мария – моя лучшая подруга, потому и дала ей свежую
рукопись. Вместо того, чтобы высказать свое мнение о книге, она написала заявление в парторганизацию – предупредила товарищей, что я занимаюсь в университете пропагандой и распространяю контрреволюционные тексты. Вот и настал конец нашей дружбе. Больше с Марией я не разговаривала, даже руку не подавала. В восьмидесятые получила от нее письмо в
Мельбурне. Она писала, что знает о моем нежелании общаться, но что я
должна ее понять, ведь то, что она тогда написала против меня, было основано на ее убеждениях, просила ответить. Я отвечать не стала. Когда я
вернулась в Венгрию в 1990 г. и впервые прочла лекцию на философском
факультете, Мария пришла туда и выступила с критикой в мой адрес. Я
ответила ей так, как ответила бы любой студентке. Теперь она член Рабочей партии и в русле идеологии этой партии всегда меня ругает, как и в
прежние времена, но на лекции мои уже не ходит – надоело. В начальной
школе я узнала, что существует два типа подлецов: наушники и подлизы.
Мария Макаи повела себя как наушница в школе. Содержание ее критики
не имеет никакого отношения к поступку, совершенному против подруги.
Подлизами-любимчиками люди становятся по разным причинам. Понятие
«парвеню», введенное Ханной Арендт, родственно понятию «карьерист».
Парвеню поднимается снизу вверх, прокладывая себе путь лестью. Бывают льстецы иного порядка – те, что стремятся наверх из середины, или,
наоборот, продираются вниз. Карьерист жаждет не только реализоваться,
но и показать, что он лучше остальных. Ему хочется, чтобы его похвалили: папа, учитель, премьер-министр, а все остальные должны ему завидовать и смотреть на него снизу вверх – в этом он находит почти чувственное удовольствие. Лесть как явление не обязательно связано с социальной
мобильностью или конкуренцией. Примеры подобного поведения можно
обнаружить и в придворной жизни, например. Шекспир бесподобно изобразил вечного персонажа, который постоянно лижет задницы правителям
или вельможам. Конкурировать, побеждать на рынке, зарабатывать боль295
ше денег свойственно капиталистам. Карьеризм – атавизм феодального или
даже «коренного», племенного общества. В нем раскрывается стремление
получить признание харизматичного отца: пусть лучше меня признает отецвождь, нежели любой другой человек. Парвеню спешит по схожему пути,
его цель – не просто заполучить денег побольше, но и титул подлиннее и
ранг повыше. Лукач рассорился со своими родственниками-парвеню тоже
не потому, что у семьи было много денег, но из-за желания родных стать
аристократами. Отец философа жаждал стать венгерским дворянином. Он
хотел признания. Карьеризм – форма еврейской ассимиляции. Когда еврей
хочет зарабатывать большие деньги – это нормально. Если же он хочет войти
в правящий класс, добивается графского титула, готов отдать все, чтобы
аристократ позвал его на ужин, это одновременно поведение нахального
карьериста [азеса] и парвеню. Карьеризм Макаи имеет те же корни. Странная
она была карьеристка – контркарьеристка. В силу буржуазного и еврейского происхождения, Мария оставалась чужой и в эпоху Ракоши, и во времена Хорти. Она была классовой чуждой, парией – потому я с ней и подружилась; не знала, что, на самом деле, она – парвеню. В 1956 г. Мария
Макаи, наконец, сумела вскочить на поезд зарождающегося нового мира,
показав, что является большей коммунисткой, нежели пролетарий или бедный крестьянин, суперкоммунисткой. Таким образом, Мария хотела сделать из себя личность. «Теперь я могу доказать, что я – та, кем не являюсь. Могу стать тем, кем буду казаться, кем сотворю себя». Во время октябрьских событий 1956 г. Мария отправилась защищать какое-то партийное здание, которое совершенно не нуждалось в ее защите, – хотела показать, что она-то и есть настоящая, действительно так думает, а потом, и правда, начала так думать – до такой степени вошла в роль. […] Тамаш Фёльдеши изменился, даже прощения попросил за то, что накропал тогда. Дело
прошлое. Но Фёльдеши никогда не был моим другом. Если кто-то пишет
ругательную статью против меня, это, само по себе, еще не причина навсегда прекратить с ним общение. Но если этот человек – лучшая подруга, скрывшая от меня факт доноса, то дружбе конец.
Дисциплинарная комиссия прошла очень просто. Меня вызвали в комитет, перечислили грехи. Заправлял всем Йожеф Сигети как заместитель министра культуры, он возглавлял высшее образование. Партийный центр и Сигети решили, что чистка пройдет в университете. В начале 1958 г. увольняли тех, кто участвовал в революции. С другого факультета, с филологического, выгнали куда больше народу. Мой ученик, Лаци Гараи (ныне – психолог-экономист) написал письмо в ЦК,
протестуя против моего увольнения – думал, чего-то этим добьется.
296
Решение было мне ясно с самого начала, но комедию надо было отыграть. Зачитали заявление Марии Макаи. О чем я веду речь в своих записках? Я попыталась прочесть небольшую лекцию по философии, с ее помощью ответить на политические вопросы. «Что я имела в виду, когда писала: здесь царит террор? – Что цель не оправдывает средства; Почему обвиняю государство? – Я писала о платоновском государстве: это государство существовало две с половиной тысячи лет назад и выглядело так-то
и так-то» – и начала объяснять собравшимся, что такое платоновское государство. Мне задавали прямые вопросы, я уходила в сторону. Слушание продолжалось час, потом сказали выйти и подождать. Ждать пришлось
три с половиной часа. Я знала: решение уже есть. Профессор психологии
Лайош Кардош – потому и запомнила его в лицо – вышел ко мне и спросил: «Товарищ Хеллер, дорогая, вам воды принести? Не хотите попить?
Мне так стыдно…» Трижды выходил: «Не сердитесь, что так долго». Не
знаю, как они там приняли решение о моем увольнении – большинством
или единогласно, такие вещи узнать было невозможно, да я и не интересовалась. Позвали обратно, сообщили, что выгоняют из университета, но
дают возможность преподавать в средней школе. Разрешили даже самой
выбрать, в какой школе я хочу преподавать, и положили передо мной список. Я наобум ткнула пальцем в ту школу, которая была ближе всего к
моему дому. Это оказалась Гимназия имени Жужи Кошшут. Дюри Маркуш подошел ко мне и продекламировал стихи Аттилы Йожефа. Никогда
не забуду – что бы ни случилось, она всегда был мне хорошим другом.
Маркуш вернулся в Венгрию из СССР в 1957 г., я тогда еще была членом
партии, а его назначили руководителем партгруппы. «Пишта, нам прислали какое-то чудище из Союза, прямиком из Ленинского университета, чтобы
он тут нас контролировал» – жаловалась я Херманну. На другой день пришла домой со словами: «Поговорила я с этим юношей – нормальный парень, хоть и из Союза». Постепенно подружилась с ним и с его женой,
Маришей. Спустя недолгое время они вошли в самый близкий круг наших друзей, а через нас – стали вхожи и к Лукачам.
Херманн тогда работал в философской группе Академии наук, но
продлилось это недолго. Там тоже устроили дискуссию о Лукаче –
когда точно, теперь уже не спросишь, пришлось бы Иштвана с того
света вызывать. Каждый должен был сделать доклад о Лукаче. Тогда
Фогараши написал статью, направленную против Лукача. Херманн защитил учителя, и его тоже уволили. Сослали в другую гимназию –
имени Маргит Каффки.
Дисциплинарную партийную комиссию со мной осенью 1958 г. проводил Центральный контрольный комитет, а не местная парторганизация.
297
Я тогда уже работала в гимназии. Мне поставили в вину участие в контрреволюции 1956 г. – это и была причина увольнения. Подать апелляцию было невозможно. Я сильно рассердилась и расплакалась – они
думали, с расстройства, а, на самом деле, – от нервного напряжения.
Кто-то из комиссии сказал: «Не плачьте, товарищ Хеллер, с другими
товарищами уже тоже такое было». На том же слушании я защищала
свою позицию. Мне говорили: «за контрреволюционную деятельность…» Я отвечала: «Это была не контрреволюция, а революция, агитации против социалистического устройства не было». «Вы писали и
распространяли в университете контрреволюционные материалы…» «Я
писала об этике – это научный вопрос». Высказала им все, что хотела,
хотя и знала – все разговоры напрасны. Смотрела в их пустые лица,
испытывая сильное напряжение. Человек всегда боится. Боится себя. В
подобных ситуациях боится уступить, в последнюю минуту начать каяться, заниматься самокритикой. Меня прямо-таки трясло, я выступала
радикальнее обычного, чтобы не дать слабину. Дерзила, как могла, только бы внутри ничего не надломилось. Тюрьмы я тогда уже не боялась.
Когда поняла, что делу о «найденном» на кафедре револьвере не дали
ход, сделала вывод, что сажать меня не собираются. После того, как
выпустили Лукача, окончательно уверилась – его отправили на пенсию
с сохранением академического статуса – чувствовала, что не могут теперь себе позволить отправить в тюрьму его ближайших учеников.
«Хочешь на волынке играть научиться, в ад поначалу попробуй спуститься»3. Я была даже не против, что меня отовсюду повыгоняли: сначала из Академии, потом – из университета, из партии, отовсюду. Вот
он и ад, сюда я хотела спуститься. Увидев меня на улице, люди переходили на другую сторону. Господи, в 56-ом все ко мне подлизывались,
столько друзей было. Без конца звонили по телефону, мол, давай встретимся, выпьем кофе, и постоянно зудели в ухо, какая я замечательная.
Из этих «друзей» практически никого не осталось. А я верила, будто
они меня действительно любят, уважают и желают мне добра.
Телефон замолчал. Все, с кем я общалась в университете, бывшие коллеги вычеркнули мой номер из своих записных книжек. Я была членом
Философского комитета, редактором «Философского обозрения». От
всех этих должностей я отказалась – и с этого момента со мной перестали здороваться на улице. Как будто никогда не были знакомы: проходили
мимо или демонстративно отворачивались. Эти не любят, сообразила я.
Не любят, не уважают – не друзья они мне. А ведь когда-то льстили и
подлизывались. Не могла для себя определить: потому ли они рвались
298
со мной дружить, что подлизывались, и, на самом деле, я их не интересовала, или же действительно искали моего расположения, а теперь переходят на другую сторону улицы из страха. Или и то, и другое. Я никогда не отличалась подозрительностью. «Изначально» доверяла людям,
говорила со всеми обо всем и обо всех. Верила: наши разговоры останутся между нами. Встречались исключения, лишь подтверждающие правило: бедный Петер Йожеф – потом он стал сторонником Имре Надя, его
даже посадили, – когда мне не понравился советский фильм «Весна на
Одере», побежал к секретарю парторганизации Бекешине, и в стенгазете
прописали, что мне не нравятся советские фильмы. Я и тогда знала о существовании доносчиков, но вообще людям доверяла. Вдруг стали понятны слова Аттилы Йожефа: «не растранжирь свое доверье» – часто повторяла это стихотворение. С той поры доверием я больше не разбрасывалась. Стала недоверчивой. Странным образом, когда я вернулась в страну в 1989 г., во мне еще жило это недоверие – слишком долго оно на
меня давило, потребовалось усилие, чтобы стряхнуть его с себя: «Теперь
уже можно доверять, хватит всех подозревать!» Я пыталась как-то избавиться от этого чувства, хотя подозрительность вообще мне не свойственна. Увы, я безвозвратно утратила природную доверчивость и до сего дня
верю только проверенным людям. Тогда я сказала себе: «каждого человека надо узнать несколько раз: когда он находится очень высоко и когда
падает совсем низко. И еще – когда сама взлетаешь высоко, и потом –
когда падаешь вниз. Если дружба выдерживает все эти испытания, тогда
и доверие возможно. Когда не знаешь, каков человек в разных ситуациях, невозможно предугадать, как он себя поведет с тобой». Долгие годы
я придерживалась этого правила. Сегодня мне уже это не нужно – думаю, сейчас мало шансов увидеть меня раздавленной, и многих знакомых я не могу себе представить раздавленными: придется довольствоваться тем, что дарить доверием я буду тех, кто, по моим ощущениям,
этого заслуживает. […]
Примечания переводчика
1. Лешек Колаковский (Leszek Koіakowski, 1927, Радом – 2009, Оксфорд) -английский философ-марксист польского происхождения.
2. Не совсем точная цитата из стихотворения трансильванского поэта
Шандора Ременика «После Мохача» (1926).
3. Этот стишок проходит лейтмотивом через всю книгу «Обезьяна
на велосипеде», иллюстрируя перипетии судьбы Агнеш Хеллер.
299
Д.ЛУКАЧ: ФРАГМЕНТЫ АВТОБИОГРАФИЧЕСКИХ
НАБРОСКОВ И ОТРЫВКИ ИЗ ИНТЕРВЬЮ ИШТВАНУ ЭРШИ
(вступительная статья и примечания А.С. Стыкалина,
перевод Ю.П. Гусева)
Вниманию читателя предлагаются не публиковавшиеся ранее на русском языке фрагменты автобиографических набросков всемирно известного венгерского философа-марксиста Дьердя Лукача (1885 – 1971 гг.)
«Пережитое и думы», написанных в последние годы жизни, а также
интервью, взятые у Лукача его учеником Иштваном Эрши.
Дьердь Лукач (1885 – 1971 гг.), сын богатейшего будапештского банкира, по матери также имевший родственников в среде буржуазной элиты Вены, проделал в своей жизни удивительную, во многом беспрецедентную духовную эволюцию. Автор написанных по-немецки в юношеские годы изысканных эссе, известных рафинированному читателю не
только в Австро-Венгрии, но и в Германии (да и в России, где журнал
«Логос» опубликовал в 1912 г. одно из них – «Метафизику трагедии»),
с началом первой мировой войны вступает в смертельную схватку с
миром «абсолютной греховности». Сначала он ищет спасение в романах Достоевского, написав признанный литературоведческий шедевр
«Теория романа», с которым соотносил некоторые свои идеи внимательно читавший его в 1920-е годы Михаил Бахтин. К тому времени, впрочем, Лукач становится марксистом. Он разочаровывается в этой книге
и на какое-то время даже меняет амплуа кабинетного мыслителя на стезю
профессионального революционера, вполне достойную пера мастеров
авантюрного романа. После падения Габсбургов осенью 1918 г. Лукач
примыкает к компартии, руководит культурной политикой венгерской
коммунистической диктатуры 1919 г., установившейся на 133 дня в центре Европы как продолжение (неудавшееся) российского большевистского эксперимента и первое (по сути единственное) детище начавшейся
мировой революции, вскоре остановленной. После падения диктатуры
три месяца скрывается от полиции, бежит в Вену, тогда как дома заочно приговаривается правым режимом Хорти к смертной казни. В Вене
участвует в работе коминтерновских структур, в конце 1920-х годов на
три месяца нелегально возвращается в Будапешт, где направляет работу подпольной компартии в соответствии с установками московского
центра. Работы, в которых содержится этическое обоснование его политического выбора, получили не меньшую известность в кругах философов, чем незаконченная гейдельбергская «Эстетика», академичес300
кий труд, писавшийся Лукачем по требованию учителя, знаменитого
Макса Вебера в одном из лучших немецких университетов – не дописав, Лукач положил его на хранение в сейф гейдельбергского банка
(по символическому совпадению это произошло 7 ноября 1917 г., ознаменовав собой начало новой жизни философа в совершенно новую
эпоху). Из этого сейфа, уже после смерти Лукача работу извлекли в
1970-е годы, опубликовав, его ученики.
Особенно знаменита среди лукачевских работ «История и классовое
сознание» 1923 г., резко раскритикованная идеологами Коминтерна, но
сильно повлиявшая на западный неомарксизм, Франкфуртскую школу
Т.Адорно, Г. Маркузе и Э. Фромма, а в конце 1960-х годов ставшая своего рода Библией для наиболее интеллектуально продвинутых представителей движения «новых левых». Сам Лукач, не возражая против переиздания этой работы на Западе, в специально написанном для немецкого
издания 1968 г. предисловии дистанцировался от своих ранних идей.
В начале 1930-х годов Лукач, к тому времени едва не исключенный из
венгерской компартии «правый уклонист» – влиятельнейший литературный
критик Веймарской Германии, одна из центральных фигур духовной жизни страны на ее левом фланге. Начатая еще в Берлине, но законченная в
Москве и опубликованная в 1948 г. на Западе работа «Молодой Гегель и
проблемы капиталистического общества» стала настольной книгой для всех,
кто занимается творчеством классика немецкой философии.
После прихода к власти в Германии Гитлера в 1933 г. Лукач переселяется в Москву (где жил некоторое время и раньше, занимаясь изучением рукописей молодого Маркса). Его работы по истории романа и
классического реализма оказываются в центре дискуссий, своей неортодоксальной (тем более по меркам сталинской эпохи) трактовкой проблем соотношения идеологии и художественного мастерства они привлекают внимание интеллигенции и вызывают резкий отпор официозной эстетики, доходивший до жестких политических обвинений. Одна
из дискуссий (вокруг книги Лукача «К истории реализма») привела в
1940 г. к закрытию главной трибуны литераторов лукачевского круга –
журнала «Литературный критик». Не удивительно, ведь в конце 1939
г., после пакта Молотова – Риббентропа дискуссия, обратившаяся к эпохе Великой Французской революции, неожиданно выходит на проблему термидора – не просто конкретного эпизода из истории революции,
но символа перерождения революционной власти. Параллели прочитывались невооруженным взглядом и реакция властей была молниеносной. Лукач много пишет в Москве и для немецких эмигрантских изда301
ний, смело противопоставив в одной из статей конца 1930-х годов тип
«народного трибуна», рожденного революцией, типу бюрократа, функционирующего от имени революции, но органически ей чуждого.
Кажется неудивительным, что Лукач не избежал в Москве ареста,
проведя в 1941 г. два месяца в застенках Лубянки. Протоколы его допросов автор этих строк вместе с известным переводчиком венгерской
литературы Вячеславом Середой извлекли из архива КГБ и опубликовали в конце 1990-х годов в виде книги «Беседы на Лубянке», имевшей резонанс не только на родине философа, но и в других странах.
Лишь по счастливому стечению обстоятельств Лукач не закончил свои
дни в подвалах Лубянки, а был освобожден (сам он впоследствии признавал, что ему здорово повезло). Это произошло в те недели, когда
Гитлер активно наступал на Москву. Как узнаем из дневников председателя Исполкома Коминтерна Георгия Димитрова, в августе 1941 г. в
бомбоубежище Политбюро на станции метро «Маяковская» Димитров
просил хмуро слушавшего его Сталина дать волю этому старому «буржуазному интеллигенту», который нужен Коминтерну для разработки на
должном уровне программы венгерской компартии.
В 1945 г. Лукач вернулся на родину, активно участвовал в культурной жизни Венгрии, снова и снова критиковался идеологами компартии за свой «правый уклон», «буржуазно-демократические иллюзии»,
приверженность ценностям старой культуры. Часто выезжал в Германию, Швейцарию, Италию для участия в международных философских
форумах. По справедливому замечанию своего соотечественника, французского политолога венгерского происхождения Ф. Фейте, «непримиримый враг упрощенчества, Лукач мог успешнее чем кто бы то ни было,
представлять марксизм «большого масштаба» – во всем его отличие
от вульгарного марксизма – перед «декадентскими философами» Ясперсом, Мерло-Понти и Сартром».
В дни венгерской антитоталитарной революции, осенью 1956 г. Лукач
– министр культуры в «ревизионистском» правительстве Имре Надя. С
подавлением революции получает убежище в югославском посольстве,
после выхода оттуда незаконно депортируется советскими спецслужбами в Румынию. Хотя через пять месяцев Лукач получил разрешение вернуться на родину, вопрос о его восстановлении в партии затягивается до
1967 г. В конце 1950-х годов без дежурной критики венгерского «ревизиониста» Лукача обходился редкий советский университетский учебник
по эстетике и литературоведению. Повод дала опубликованная в Германии и Италии брошюра «Против неверно понятого реализма», в которой
302
отстаивался еретический для советской эстетики тезис о социалистическом реализме как о критическом реализме современной эпохи. Несколько позже право писателя на глубоко критическое изображение современной действительности в социалистических странах Лукач защищал в двух
своих работах о творчестве А.И. Солженицына.
Правда, венгерские коммунистические власти совершенно не препятствовали Лукачу в публикации на Западе его новых работ, в том числе
итогового фолианта «Своеобразие эстетическое». В 1960-е годы квартира Лукача на Белградской набережной Дуная в Будапеште, напротив
горы Геллерт, становится местом паломничества левых интеллектуалов
со всего мира, хотевших знать его мнение по наиболее насущным проблемам современного общественного развития (включая советско-китайский конфликт и пути выхода из ближневосточного кризиса), интервью с Лукачем публикуются в газетах многих стран. «Белой вороной»
оказался на этом фоне лишь известный французский структуралист
Мишель Фуко, при посещении Будапешта демонстративно отказавшийся
встретиться с «мастодонтом европейской марксистской ортодоксии».
К середине 1960-х годов обозначилось расхождение позиций двух
партий – КПСС и Венгерской социалистической рабочей партии – в отношении к Лукачу. Если в Венгрии творчество Лукача признается (хотя
и с оговорками) частью марксистской парадигмы, то в СССР критика
его «ревизионистской» эстетики, затихнув к середине 1960-х годов,
сменилась многолетним замалчиванием его работ. Правда, новое поколение советских литераторов («шестидесятники», в то время в большинстве своем еще верные идее «социализма с человеческим лицом») пытается прорвать завесу молчания. Представители журнала «Новый мир»
В. Лакшин, И. Виноградов и другие не только пытались установить некоторую преемственность своего направления литературно-критической
мысли с определенным образом интерпретированными традициями довоенного журнала «Литературный критик», но и интересовались современным творчеством Лукача. Вполне естественно, что, посетив в середине 1960-х годов Будапешт, В. Лакшин не упустил возможности познакомиться с крупным венгерским литературоведом и философом, о
чем оставил воспоминания, опубликованные в «Иностранной литературе» в 1988 г. В отделе же культуры ЦК КПСС в том же 1965 г. было
принято решение не отмечать в советской прессе 80-летний юбилей Лукача. Более чем скептическая позиция философа, занятая в августе 1968
г. в связи с военным вмешательством СССР и ряда его союзников в
Чехословакии, только усилила неприязнь идеологов КПСС к венгерс303
кому философу. Осенью 1968 г. и несколько позже по поручению аппарата ЦК в гуманитарных академических институтах Москвы составлялись длинные записки о том, как в канун 100-летия со дня рождения
Ленина надо реагировать на личность Лукача, которого кое-кто на Западе (включая итальянских коммунистов) называет в пику Ленину крупнейшим марксистом XX столетия. Публикация даже наиболее ортодоксальных марксистских трудов позднего Лукача затянулась до эпохи Горбачева, когда она стала в известном смысле холостым выстрелом – авторитет марксизма в сознании отечественной гуманитарной интеллигенции упал к тому времени почти до нулевой отметки.
Впрочем, самого Лукача возня партийных идеологов вокруг его имени
мало занимала. При восстановлении в партии в 1967 г. он заметил, что
воспринимает этот акт лишь как восстановление справедливости в отношении своей позиции, занятой в 1956 г., и менее всего хочет себя
видеть в амплуа официозного философа.
В предлагаемых вниманию читателя фрагментах автобиографических
заметок «Пережитое и думы» (в немецкоязычном оригинале «Gelebtes
Denken»), написанных в последние годы жизни, философ пунктирно
набросал очерк собственной духовной эволюции, обозначив круг ключевых проблем, описание и анализ которых должны были получить развитие в более подробной автобиографии. Как видно из нижеследующих фрагментов «Пережитого и дум», одним из поворотных моментов
своего жизненного пути Лукач считал историю, связанную с «Тезисами Блюма» – предложенным им в конце 1920-х годов проектом программы венгерской компартии, вызвавшим обвинения в правом оппортунизме, что создало реальную угрозу исключения из партии. Это заставило Лукача порвать с практической политикой, углубившись в эстетические штудии. Анализируя мотивы своего поведения в период критики «Тезисов Блюма», философ в «Пережитом и думах» приходит к
выводу о правильности избранной линии.
Из автобиографических набросков, приводимых ниже, видно, какое
значение Д. Лукач придавал знакомству с М.А. Лифшицем и деятельности журнала «Литературный критик», в работе которого принимал непосредственное участие в 1930-е годы. Лукач высоко ценил выдающегося философа М.А. Лифшица (1905 – 1983 гг.), считая его неоспоримой заслугой реконструкцию эстетических взглядов Маркса. Лифшицу была посвящена одна из важнейших работ позднего Лукача – «Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества». При всем при
этом пути двух мыслителей далеко разошлись в последние годы жиз304
ни Лукача, что явствует и из их переписки1. Если Лукач видел главную опасность для марксизма в сталинизме, возвращении к сталинскому наследию, то Лифшиц находил ее совсем в ином – в либеральном перерождении марксизма. Воинствующим, разоблачительным, «маратовским» (по его собственному признанию) пафосом своих статей
он при всем своем высочайшем интеллекте отпугивал тех советских
интеллектуалов, которые в 1960-е годы искренне искали пути придания более человеческого лица реальному социализму. Показательна негативная реакция Лифшица на высказывание Лукача в одном из его интервью по поводу двоемыслия, которое он переживал в конце 1930-х
годов, будучи свидетелем сталинских репрессий. Для Лифшица с его
беспощадностью к любому ренегатству любые сомнения в верности избранного пути были неприемлемой уступкой либерализму.
Для написания обширной, обстоятельной автобиографии Лукачу, занятому на склоне лет воплощением и других своих замыслов (прежде
всего «Онтологии общественного бытия»), не было отпущено времени.
В последние два года жизни (1969 – 1971 гг.), понимая это, он пытается
компенсировать ее отсутствие серией интервью, которые дал (большей
частью в 1969 г.) своему ученику – известному в Венгрии драматургу,
публицисту и переводчику философской литературы Иштвану Эрши (1931
– 2005 гг.). В этих беседах принимала участие и литературовед Эржебет
Везер. Фрагменты этих обширных интервью, тематически связанные с
ниже публикуемыми кусками «Пережитого и дум», мы также предлагаем вниманию читателя. Мемуарист описывает историю своих взаимоотношений с современниками, нравы, царившие как в мировом коммунистическом движении, так и в литературной, гуманитарной среде в 1930-е
годы в СССР, вспоминает об обстоятельствах своего ареста в Москве
летом 1941 г., упоминает и о многом другом.
Перевод обоих текстов выполнен Ю.П. Гусевым с венгерского издания: Lukács Gy. Megélt gondolkodás. Életrajz magnoszalagon. Az
interjúkat kész. Eörsi I. és Vezér E. Szerk. Eörsi I. Bp., 1989. Существуют также издания на других языках. См. англоязычное издание: Record
of a Life. An Autobiographical Sketch. Ed. I. Eorsi. Bp., 1983. Беседы Лукача с Эрши нашли художественное отражение в пьесе И. Эрши, имеющейся в переводе на русский язык: Интервью. Абсурдное документальное действо (перевод О. Якименко). См. в книге: Мавзолей. Современная венгерская драматургия. Книга 1. М., «Три квадрата», 2006.
________________________
1
Лифшиц Мих. и Лукач Д. Переписка. 1931 – 1970. Примечания А.С. Стыкалина при участии В.Г. Арсланова и др. М., 2011.
305
Значительная часть гигантского наследия Д. Лукача еще ждет своей публикации на русском языке. Предлагая вниманию читателя, нижеследующие тексты великого философа, пытаемся восполнить один из многочисленных имеющихся пробелов.
ПЕРEЖИТОЕ И ДУМЫ
VI. Первые прорывы
Исходный пункт практически: республика или советская республика
как венгерская перспектива2. Первое: реальная дилемма: требует практического и принципиального выступления против устоев эпохи Хорти. Второе может быть общей перспективой, признание чего не влечет за собой
обязательных действий. Осуждение бюрократизации: те перспективы, из
которых «можно вывести» какие угодно способы действия, утратили свою
– субъективную и объективную – реальность. И – с обратным знаком –
«Ист. и класс. созн.»: отрицание такого типа бытия, как «диалектика природы» (в то же время модель понимания хозяйственного действия): «Ист.
и класс. созн.» – попытка освободить закономерности мира для подлинного действия. Какие бы радикальные повороты ни происходили в это
время в области политической тактики, кульминацию тенденции означают «Тезисы Блюма»3. Я писал их ко II съезду КПВ; суть их в том, что
________________________
2
Речь идет о тактических лозунгах венгерской компартии в конкретных условиях 1920-х годов.
3
Приходу Лукача в Институт Маркса-Энгельса в Москве в 1930 г. предшествовала его серьезная неудача на партийно-политическом поприще, связанная с провалом так называемых «тезисов Блюма». В сентябре 1928 г. функционировавший в
эмиграции, главным образом в Вене, ЦК подпольной компартии Венгрии поручил
Лукачу разработать программу действий партии (ее должен был принять готовившийся съезд партии). Проект программы был им представлен на суд партийного
руководства в 1929 г. Он получил условное наименование «тезисов Блюма» (такова была в то время партийная кличка Лукача). Как комментировал Лукач впоследствии, в 1967 г., свою позицию 1929 г., «даже в случае столь глубокого кризиса,
какой переживал режим Хорти, кризиса, который создает объективные условия основополагающего переворота, для Венгрии невозможен (был) прямой переход к
республике Советов. Легальный лозунг республики следует, поэтому, конкретизировать в духе Ленина, ориентируясь на то, что он назвал в 1905 году демократической диктатурой рабочих и крестьян. Для большинства сегодня трудно понять,
насколько парадоксальным казался тогда этот лозунг. Хотя VI Конгресс Коминтерна (1928 г. – прим. А.С.) упомянул эту возможность как возможность, общепринятым было мнение, что поскольку в Венгрии в 1919 году уже существовала Советская республика, шаг назад является исторически невозможным» (предисловие 1967
г. к новому немецкому изданию книги «История и классовое сознание»: Neuwied,
306
Berlin: Luchterhand, 1968. Цит. по русскому изданию книги: Лукач Г. История и
классовое сознание. Исследования по марксистской диалектике. Перевод с немецкого и вступительная статья С. Земляного. М., 2003. С. 89). Программа Лукача,
осуществление которой было немыслимо без союза коммунистов с широким спектром демократических сил в борьбе против правоавторитарного хортистского режима, в некоторой мере ориентировала венгерское коммунистическое движение на
преодоление наиболее одиозных сектантских крайностей его прежней политической
практики. В это время, однако, в Коминтерне набирала силу кампания борьбы с
«правой опасностью», что и предопределило судьбу документа. В венгерской компартии, по позднейшему выражению Лукача, «разразился великий скандал». Очень
влиятельный в структурах Коминтерна Бела Кун, всегда относившийся к Лукачу
как к «буржуазному» интеллектуалу, обманным путем проникшему в компартию,
усмотрел в «тезисах Блюма» чистейший оппортунизм и начал подготавливать исключение Лукача из партии. Со своей стороны, более умеренная фракция скончавшегося незадолго до этого Е. Ландлера, к которой принадлежал Лукач, не проявила склонности, опасаясь удара, заступиться за него. Как отмечалось в Открытом
письме Президиума Исполкома Коминтерна к членам венгерской компартии, тов.
Блюм «видит основные задачи партии не в борьбе против демократических иллюзий, а в борьбе против «нигилизма» в отношении буржуазной демократии». Превознося буржуазную демократию как «лучшую почву борьбы» за социализм, он
фактически соскальзывает на позиции социал-демократии. Как говорилось далее в
Открытом письме, «всякая иллюзия относительно возможности демократизации венгерского фашизма» не имеет ничего общего с большевизмом и должна рассматриваться как оппортунистическое искажение основной линии партии, это означает, что
главный огонь своей критики партия должна концентрировать на антиленинской,
ликвидаторской платформе Блюма; блюмовское понимание перспектив венгерской
революции является центром «правой опасности» в партии. См.: Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 495. Оп. 3. Д.
170. Л. 195-196, 103, 85-86. Для того, чтобы избежать исключения из партии, Лукачу пришлось выступить с формальной самокритикой. Как он писал позже, «хотя
я и был уже тогда крепко убежден в правильности моей точки зрения, но знал также, например, по судьбе Карла Корша, что тогда исключение из партии означало
невозможность активного участия в борьбе против поднимающегося фашизма. Как
“входной билет”, обеспечивающий допуск к такой деятельности, я и написал эту
“самокритику”» (Лукач Г. История и классовое сознание. С. 89). В 1949-1950 гг. в
ходе международной кампании критики Лукача на «тезисы Блюма» неоднократно
ссылались его оппоненты, пытавшиеся выявить прямую взаимосвязь между этим
документом и более поздними (также признанными правоуклонистскими) воззрениями Лукача на «реальную демократию» и пути продвижения послевоенной Венгрии к социализму. В конце июня 1956 г. в институте истории партии при ЦК Венгерской партии трудящихся состоялась с участием Лукача дискуссия о «тезисах Блюма», их месте в истории венгерского коммунистического движения; прежние жесткие обвинения в адрес Лукача были признаны несправедливыми, оценена позитивная роль тезисов 1929 г. в борьбе с сектантством (Материалы дискуссии см.: Lukács
György. Curriculum vitae. Bp., 1982. 171-226.o.). Сам Лукач в своих поздних выступлениях (в том числе в беседах с учениками – И. Эрши и др.) отмечал нацелен-
307
глубокий кризис режима Хорти открывает революционные перспективы,
однако социальная основа этого – не диктатура пролетариата, а то, что
Ленин в 1905 году называл «демократической диктатурой рабочих и крестьян». (Осторожно,: напр., VI конгресс Коминтерна4, прочие толкования) – Скандал. (Период выводов, мое политическое уничтожение; Мануильский в Берлине5. Реваи о тезисах6. Двойной результат: в политическом плане: сокрушительное поражение. Опасность исключения из КП.
Судьба Корша. Бездействие в эпоху вызванного фашизмом кризиса7.
________________________
ность «тезисов Блюма» на поиски более реалистической программы действий венгерской компартии в конкретно-исторической обстановке конца 1920-х годов. Он
не отрицал также определенной роли этих тезисов в собственной духовной эволюции от ультралевого утопического мессианизма начала 1920-х годов к иной концепции социализма, акцентирующей его демократическое содержание. Вместе с тем поздний Лукач не склонен был считать тезисы 1929 г. как «все еще теоретически важный документ» (Лукач Г. История и классовое сознание. С. 89).
В вышеупомянутом предисловии 1967 г. Лукач отмечал, что неудача с «тезисами Блюма» заставила его усомниться в целесообразности продолжения партийнополитической карьеры и перенести центр тяжести своей деятельности на науку. Приехав в самом конце 1929 г. из Вены в Москву, он стал сотрудником ИМЭ.
Из литературы о «тезисах Блюма» см.: Lackó M. Lukács György “Blum-tézisei” //
Sziget és külvilág. Válogatott tanulmányok. Bp., 1996.
4
Состоялся в 1928 г.
5
В Берлине состоялось заседание руководства венгерской компартии с участием
члена Президиума Исполкома Коминтерна Д.З. Мануильского, который говорил о
том, что в компартии Венгрии получили развитие ликвидаторские, правооппортунистические тенденции, противоречащие линии VI Конгресса Коминтерна. Лукач не был
на этом заседании – он нелегально находился в это время в Будапеште с партийным
заданием. См.: Lukács Gy. Megélt gondolkodás. Életrajz magnoszalagon. 189.o.
6
Один из идеологов венгерской компартии Йожеф Реваи (1898 – 1959 гг.), принадлежавший в 1920-е годы к той же фракции компартии, что и Лукач, в своем
письме к наиболее влиятельному в структурах Коминтерна венгерскому коммунисту Беле Куну дистанцировался от «тезисов Блюма» и вместе с тем расценил их как
обобщение реального опыта венгерского коммунистического движения в 1920-е годы.
См.: Lukács Gy. Megélt gondolkodás. Életrajz magnoszalagon. 191.o.
7
Известный философ-марксист Карл Корш (1886 – 1961 гг.), раскритикованный
идеологами Коминтерна за нашумевшую книгу 1923 г. «Марксизм и философия»,
был исключен в 1926 г. из компартии Германии. См. подробнее о его месте в интеллектуальной жизни Германии 1920-х годов: Дмитриев А.Н. Марксизм без пролетариата: Георг Лукач и ранняя франкфуртская школа. 1920-1930-е гг. СПб.– М., 2004.
Свою принципиальную позицию Лукач выразил в интервью британскому изданию
«New Left Review», опубликованном уже после его смерти (в номере за июль –
август 1971 г.): «Только в рядах коммунистического движения я мог действенно
бороться с фашизмом. Этого мнения я придерживаюсь и сейчас». См. с афористическим высказыванием Лукача в другом интервью: right or wrong – it is my party.
308
С другой стороны: стимул к дальнейшей разработке теории и к тому, чтобы сделать ее более эффективной. Такая вот двойственность: отказ от политического пути, выстраивание теории. Причина моей реакции на период выводов: здесь, несомненно: цель Куна и возможность уничтожить
меня (заткнуть рот). Все прочее – лишь чтобы избежать этого (локализовать), хоть я и не видел со всей ясностью, каково de facto реальное содержание надежд (теоретических перспектив).
Принцип: период выводов в биологическом плане может быть даже
необходим (напр., сегодня – рак8 ). В общественном плане: тенденция с
очень высокой негативной вероятностью.
Вопрос лишь в том: нельзя ли на нее [тенденцию] повлиять, хотя бы
в некоторых определенных границах (Ленин, на III конгрессе [Коминтерна]: нет безвыходных ситуаций). В этом случае: объективный оптимизм: вопрос остается внутренним вопросом венгерской партии.
(Объективно: именно здесь максимум практической безвыходности.)
Таким образом, если я хотел спасти свою будущую (очень изменившуюся, уже не прямо политическую, но в сущности биологическую)
активность, тогда путь: попытаться ограничить необходимую критику рамками венгерской партии; такое, возникшее в Венгрии направление, которое не располагает общими теоретическими претензиями. Поэтому:
безусловная капитуляция на венгерском участке (практически все равно абсолютно бесперспективном): тогда Кун более не заинтересован проталкивать это дело в Коминтерне – и уж тем более: новые вопросы (вопросы власти). Для меня: исчезнуть из венгерского [революционного]
движения: если обо мне тут забудут, ни к чему станет продолжение, расширение критики и т. д. Обстоятельства будут этому способствовать.
Так постепенно заглохнет критика «Тезисов Блюма». Когда фиаско Куна
в 1935 году (VII конгресс9) снова откроет возможность сотрудничества
с Венгрией, она [критика «Тезисов Блюма»] давно уже забылась.
Позитивный аспект: еще раз продумать «Ист. и класс. созн.». Итог: в
ней важен не антиматериализм, а последовательное проведение марксова историзма, и тем самым, в конечном счете, универсальность марксизма как философии (анти-Деборин). Против плехановской и меринговской «ортодоксии»: обе они – одинаково ревизионистские, в той мере, в
какой «дополняют» марксизм – напр., из сферы буржуазной философии.
________________________
Лукач был болен раком в последние годы жизни.
VII Конгресс Коминтерна (1935 г.) отверг пагубную для коммунистического
движения сектантскую тактику Белы Куна, сделав ставку на политику широкого
народного фронта в целях сплочения всех антифашистских сил.
8
9
309
В этой области союз с Лифшицем. Дискуссия о «Зикингене»10 (он:
молодость Маркса11). Эстетика – органическая часть марксовой теории,
происходит в чистом виде из ее тезисов, относящихся к действительности. Таким образом: универсальность марксистской теории (30-е годы:
«Литературный критик» – важное направление в теории литературы: против
РАППа 12, против модернизма и т.д.). У меня дальше: движение к всеобщей (в конечном счете единой, а в общем-то очень дифференцированной) онтологии как настоящей философской основе марксизма.
Итак: именно через философское единство марксистской теории ведет путь к ее универсальности. Старая проблема гносеологии: «нечто
существует… как это возможно?», – если ее додумать, будет звучать
так: «нечто существует… на основе каких исторических закономерностей оно возникло?» Какой была и какова в историческом развитии общественного бытия реальная функция искусства?
Только отсюда: исключить всякий идеалистический подход – противоположность теории познания и онтологии. Если в глазах Маркса идеология: не равнозначна ложному сознанию (точнее: ложному сознанию,
которое ищут, отталкиваясь от теории познания), но есть ответ через эко________________________
10
Речь идет о работе Лукача «Маркс и Энгельс в полемике с Лассалем по поводу “Зикингена”» (1932), впервые опубликованной в «Литературных памятниках».
11
См.: Лифшиц М.А. Эстетические взгляды Маркса / Литературная энциклопедия. М., 1932. Т. 6.
12
РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) – в конце 1920-х годов головной отряд Всесоюзного объединения ассоциаций пролетарских писателей.
Первая из ассоциаций пролетарских писателей, Всероссийская ассоциация пролетарских писателей (ВАПП), оформилась на 1-м Всероссийском съезде пролетарских писателей в Москве в октябре 1920 г. На протяжении 1920-х годов структура
движения пролетарских писателей в СССР постоянно видоизменялась, как и его
программно-эстетические установки. Вместе с тем в деятельности РАППа проявились сильные сектантские тенденции, в его среде получили широкое распространение вульгаризаторские представления о творческом процессе (для успешного решения художественных задач достаточно якобы овладеть передовым мировоззрением). Критика РАППа отличалась нетерпимостью к идейным оппонентам, третировала крупных мастеров художественного слова, не овладевших «пролетарским
мировоззрением». Сектантство РАППа оказалось препятствием для культурной политики СССР в ее стремлении поставить всех писателей (не только пролетарских)
на службу формирующемуся сталинскому режиму, подчинить их решению конъюнктурных политических задач (таких как, например, воспевание «свободного труда» работников Беломорканала). В постановлении ЦК ВКП (б) от 23 апреля 1932 г.
«О перестройке литературно-художественных организаций» отмечалась нецелесообразность сохранения в новых условиях пролетарских писательских ассоциаций.
В 1932 г. РАПП был распущен. В 1934 г. создан Союз писателей СССР.
310
номику на вопросы, выдвинутые бытием, – то все происходит как форма
развития бытия. Прослеживается только в том случае, если общая база:
история (см. «Немецкая идеология»). Так называемая диалектика природы – уже не (отрицаемый в «Ист. и класс. созн.») параллельный процесс общественной диалектики, а ее предыстория.
В момент ее появления программа еще отнюдь не продумана с полной ясностью. Пока что – ограничиваясь эстетикой – это лишь попытка
доказать, что марксистская теория общественного развития в то же
время – теория возникновения, становления, воздействия, сущности эстетического: так – с точки зрения бытия – она дана: так (если мы это
поймем) может быть соответственно развита, но никогда не должна быть
объектом манипулирования.
VII. Расширение круга конфликтов
Непосредственно: на переднем плане социальный генезис как тенденции объяснения сущности и ценности; в этой связи значение мимесиса:
выведение телеологического тезиса как предпосылка, смысл партийности в мимесисе (повседневность).
Переход в дальнейшие сферы (начало: «Молодой Гегель»). Вопрос
формально еще «научно» ограничен: показать, что самые тонкие мыслительные реакции философии, связанные с миром, – в конечном счете – проистекают из соответствующего обобщения первичных (относящихся к хозяйственной сфере) жизненных реакций. Поэтому уже у Гегеля: в качестве общего метода на первый план выходит требование генетического метода в истории мысли (генезис здесь больше, чем простое возникновение, чем осознание). «Развенчание разума» – опять же
общественная история одного из типичных извращений мышления. Отсюда: далее к универсальности истории. Познание сущности и историческое познание: самая глубокая конвергенция (родовая сущность в историческом плане). Искусство как родовая сущность (постоянное воспроизведение трагического в истории идеологий): самосознание универсальной историчности. Тем самым уже тогда: оппозиция сталинской идеологии универсальна, не сводится к эстетике. (Естественно, самое главное – напр., «Гегель» – тогда не могла появиться).
Заслуживает внимания: эта изоляция («Лит. Критик» закрывается, у
«Int. Literatur»13 часто большие проблемы) – после VII конгресса Комин________________________
13
Internationale Literatur – немецкоязычное издание выходившего в Москве в 1930е годы журнала «Интернациональная литература». Проблемы, о которых идет речь,
311
терна: венгерские возможности: народнофронтовские тенденции даже в
московской литературе – стремление правильно оценить духовные направления, существующие внутри режима Хорти и играющие роль в идеологическом отторжении фашизма14. Возможность обновления старых демократических тенденций (Ади15) на марксистской основе, критика спора между «урбанистическими» (буржуазно-демократическими) и «народными»
(крестьянско-демократическими) тенденциями: продолжение борьбы против феодальных пережитков пригодно для понимания того, что демократия не тождественна только буржуазному16 и что здесь между действительными силовыми различиями17…расширение сферы деятельности: расширение конфликтов происходит почти незаметно, еще отнюдь не как прямое и сознательное сопротивление сталинскому режиму, хотя бюрокра________________________
связаны с тем, что после заключения в августе 1939 г. пакта между СССР и нацистской Германией были резко ограничены возможности антифашистской пропаганды в
СССР. В начале 1941 г. Лукач вместе с группой немецких писателей-коммунистов (И.
Бехером, Э. Вайнертом и др.) посетил Иностранную комиссию Союза советских писателей. Как докладывал потом в Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) зампред (и фактический руководитель) Иностранной комиссии М.Я. Аплетин, Лукач изложил «политические основания для сохранения всех имевшихся до сих пор возможностей издания произведений немецких писателей на немецком языке». Дело не только в том, говорил Лукач, что ограничение издания в СССР произведений немецких
писателей-антифашистов дает пищу англо-американской антисоветской пропаганде.
Поскольку «общее политическое положение» может измениться, немецкие писателиантифашисты, по его мнению, должны находиться в состоянии полной боевой готовности. Возрастет и политическое значение просачивания в Германию литературы, изданной в СССР. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 68. Л. 62-63.
14
Во второй половине 1930-х годов, особенно после ареста в 1937 г. своего главного политического недруга Белы Куна, Лукач предпринял осторожные шаги по
сближению с венгерской компартией. Под «московской литературой» подразумевается издававшийся в 1938-1941 гг. под идейным руководством Й.Реваи журнал
венгерской коммунистической эмиграции «Új Hang» («Новый голос»). Своему сотрудничеству с этим журналом Лукач придавал особенно большое значение после
заключения пакта Молотова-Риббентропа в августе 1939 г., поскольку в сложившихся условиях было проще разоблачать фашистскую идеологию и политические
тенденции на венгерском материале, чем на немецком. Весной 1941 г. Лукач перевелся из германской компартии в венгерскую.
15
Статья 1939 г., посвященная творчеству великого венгерского поэта Эндре Ади
(1877 – 1919 гг.), опубликована в переводе В. Середы и на русском языке: Ади, великий лирик венгерской трагедии/ Писатели Венгрии. Очерки. Статьи. Эссе. М., 1989.
16
См. статью Д. Лукача: Ответственность пишущих (заметки о книге Дюлы Ийеша «Венгры»)/ Антифашизм – наш стиль. М., 1971.
17
Здесь следует строка, нерасшифрованная публикаторами оригинальной рукописи Лукача.
312
тическая узколобость и негибкость этого режима проявляется в спорах
все очевиднее. (Статья – «Народный трибун или бюрократ»18) – отправной пункт, ленинское внимание к различиям, в противовес сталинскому
механическому уравниванию. Именно так: все более выдвигается на передний план энгельсова «победа реализма» – против «идущего сверху»
управления идеологии. В искусстве, для искусства вообще непредставима такая абсолютная управляемость: решающее значение имеет не (поддающаяся давлению и управлению) сознательность, намерение писателя,
а [художественное] формирование, которое по-прежнему подчинено «победе реализма». Таким образом, идеология – чаще всего непрямо – может оказывать влияние на способ позиционировать себя.
Это основа: поиски генезиса, мимесис – вследствие этого: как? что?
С генезисом мимесиса «победа реал.» утрачивает всякий иррациональный оттенок: в нем как раз и реализуется правда истории. Проблема генезиса: за пределами литературы: общая идеология: Гегель и французская революция (конкретнее: и капиталистическое хозяйство). Подлинная
теория идеологии: идеология (марксово определение): кульминация (противоречивого) экономического влияния на жизнь, образ действия, сознание людей: единый исторический процесс: истина действия: внутреннее
единство индивидуального и исторического развития людей. Значение эпохи Гете-Гегеля. Бальзак уже: всего лишь прелюдия к марксовой философии. Последующее развитие – вплоть до «Развенчания разума».
Противоречия [становятся] острее: фил[ософские] работы уже не выходят. (Тем временем [умирает] и литература. Конец «Лит. критика»).
Период массового истребления кадров. Занять позицию (параллельно с Блохом19). Удача в период катастрофы: а) Бухарин-Радек, 1930; b)
венгерское [революционное] движение; c) квартира. И все же ситуация 1941 года – удача20.
________________________
18
См.: Lukács G. Volkstribun oder Bürokrat. I – II // Internationale Literatur (JanuaryFebruary, March 1940). Статья выдержала немало переизданий. На английском языке см. в сборнике работ Лукача: Essays on Realism. London, 1980.
19
Друг Лукача известный философ Эрнст Блох, живший после 1933 г. в эмиграции в США, воздержался от критики больших московских судебных процессов 1936
– 1938 гг., руководствуясь логикой, близкой лукачевской: нельзя ослаблять позиции СССР как главной антифашистской силы. В этом контексте представляет интерес переписка Лукача и Блоха. См.: Ernst Bloch und Georg Lukács. Dokumente. Zum
100 Geburtstag. Hrsg. M. Mesterházi, Gy. Mezei. Budapest, 1984.
20
О том, что позволило ему избежать гибели в период массовых репрессий в
СССР в конце 1930-х годов, Лукач говорил Эрши в ходе их бесед, прокомментировав, что имеет в виду под «удачей» (см. ниже).
313
Внутренняя неоднородность этой эпохи: период громких процессов
– и в то же время VII конгресс Коминтерна: народный фронт. Огромные противоречия рядом друг с другом (и даже переплетаясь). Объективно: начало разложения кризисной эпохи.
Возможности. Венгерская [линия] (VII конгресс). Анализ демократического движения. (За народную демократию – критика либерализма). Критика «Тезисов Блюма» сошла на нет.
В личном плане: не без сложностей (2 ареста21). И все же: по-человечески самое гармоничное: отношения с Гертруд22. Не «приукрашивание»,
никакого «оптимизма», но такое чувство: не только приближение к (собственно, поставленному как цель) верному пути: марксизму как исторической онтологии, но и, вместе с тем: перспективы, что из одной тенденции хоть что-то – в идеологическом плане – сумею осуществить.
Из беседы Д. Лукача и И. Эрши
Лукач: После «Тезисов Блюма» я поехал в Москву, на II съезд23.
Интервьюер: Вы тогда впервые попали в Москву?
Лукач: Впервые я был в Москве в 1921 г., когда шел III конгресс Коминтерна; был там только пару недель, пока шел конгресс. После II съезда
же провел там больше года, оттуда отправился в Германию; после прихода
к власти Гитлера вернулся в Москву и жил там до самого Освобождения.
Интервьюер: Чем вы занимались в Москве во время первого продолжительного пребывания?
Лукач: Работал в Институте Маркса-Энгельса. Об истории с венгерскими «Тезисами Блюма» мы уже говорили. Но там произошло нечто
________________________
Лукач был арестован один раз – в конце июня 1941 г., через несколько дней
после нападения Германии на СССР, и провел два месяца во внутренней тюрьме на
Лубянке. Материалы следствия по его делу см.: Беседы на Лубянке. Следственное
дело Дердя Лукача. Материалы к биографии. Редакторы-составители и авторы комментариев В.Середа и А.Стыкалин (при участии А. Дмитриева, Я.Рокитянского,
Р.Мюллера). 2-е исправленное и дополненное издание. М., 2001. Вторым арестом
условно можно считать его задержание советскими спецслужбами 18 ноября 1956 г.
в Будапеште после выхода из югославского посольства, где он укрылся с женой Гертруд с началом советской военной акции 4 ноября в условиях глубокого внутриполитического кризиса в Венгрии. После нескольких дней пребывания в советской военной комендатуре он был депортирован в Румынию, где находился до апреля 1957
г. Подробнее см.: Стыкалин А.С. Дьердь Лукач – мыслитель и политик. М., 2001.
22
Речь идет о жене Лукача Гертруде Бортштибер-Лукач, по первому браку Яноши (1881 – 1963 гг.).
23
II съезд компартии Венгрии состоялся в 1930 г. в Апрелевке под Москвой.
21
314
весьма интересное. Когда сейчас вспоминаешь сталинскую эпоху, то,
естественно, фактические остатки этой эпохи нужно судить и освобождаться от них гораздо строже, чем, если бы речь шла о нынешних временах; но, с другой стороны, явным предубеждением было бы представлять дело так, будто Сталин говорил только неправильные и антимарксистские вещи. Это я упоминаю сейчас в связи с тем, что в 1930
году, когда я в первый раз находился в Советском Союзе, проходила
так называемая дискуссия, которую открыл Сталин, выступив против
Деборина и его школы. В этом, естественно, вышли на свет божий и
многие последующие сталинские черты, но была у Сталина одна исключительно важная позиция, которая сыграла очень позитивную роль
в моем развитии. Дело в том, что Сталин резко выступил против так
называемой плехановской ортодоксии, которая такой важной была тогда для России; другими словами, против того, чтобы смотреть на Плеханова как на большого теоретика, который до сего дня несет нам великое учение Маркса. Сталин утверждал, что, напротив, единственно
правильная и действенная линия в марксизме – это линия Маркса, Ленина и – даже если он этого и не произносил вслух – Сталина. С точки
зрения главной цели это, конечно, мысль сталинская, но она привела к
одному важному следствию: критика Сталиным Плеханова побудила
меня критиковать и Меринга24: ведь и Плеханов, и Меринг считали необходимым, что Маркса – там, где речь идет не об общественно-экономических вопросах – надо чем-то дополнить. Вы, может быть, помните, что Меринг встраивает в Маркса кантову эстетику, а Плеханов – некую в сущности позитивистскую эстетику. Борьбу Сталина против плехановской ортодоксии я воспринял так, что марксизм – это не какая-то
общественно-экономическая теория, рядом с которой найдут место и
другие вещи, а некое универсальное мировоззрение, а потому должна
существовать особая марксистская эстетика, которую марксизм перенял ни из Канта, ни из кого-либо другого. Лифшиц и я вместе разрабатывали тогда эту мысль; в Институте Маркса-Энгельса, и с этого началось все наше дальнейшее развитие – сейчас об этом не принято упоминать, когда говорят об истории философии, – факт тот, что мы были
первыми, кто говорил о специфической марксовой эстетике, а не о вос________________________
24
Лукач посвятил деятельности и творчеству видного немецкого публициста и
критика марксистского направления Ф. Меринга предисловие к книге Ф. Меринга
«Легенда о Лессинге. Литературно-критические статьи» (Том 1. М.-Л., 1934). Опубликовано также в сборнике работ Лукача «Литературные теории XIX века и марксизм» (М., 1937).
315
полнении марксовой системы той или иной эстетикой. Мысль об эстетике, составляющей органическую часть марксовой системы, присутствует в моей статье, которую я написал о полемике Маркса и Лассаля
вокруг «Зикингена»25; эта мысль есть и у Лифшица, в его ранней книге о молодом Марксе26. На основе этого мы начали выстраивать [положение], что существует марксистская эстетика и что эту эстетику следует выводить из самого Маркса. Интересно, что это, в отличие от наших других вещей, очень распространилось в России, и именно это
быстрое распространение – причина того, что никто не знает: поворот
этот осуществили, собственно, Лифшиц и я27.
Интервьюер: Каково Ваше, в общем и целом, мнение о Лифшице:
Лукач: Я считаю, что Лифшиц – один из самых больших талантов,
которые жили в то время; особенно в чисто литературном плане. Он
________________________
25
См.: Лукач Г. Маркс и Энгельс в полемике с Лассалем по поводу «Зикингена»/ Литературное наследство. № 1. М., 1932.
26
Речь идет о книге М. Лифшица «К вопросу о взглядах Маркса на искусство»
(М., 1933).
27
В 1969 г. предисловии к готовящемуся к выходу на венгерском языке сборнику своих работ «Мой путь к Марксу» Лукач писал: «Как сотрудник Института
Маркса-Энгельса я прочитал в еще не изданной рукописи это произведение Маркса (“Философско-экономические рукописи 1844 г.” – А.С.), которое вызвало в мне
поворот. В то же время я познакомился с товарищем Лифшицем и наш с ним обмен
мнениями не только способствовал прояснению моих взглядов, но смог дать конкретное и плодотворное содержание годам моего “переучивания”. Для читателей этого
предисловия не новость, что именно в области эстетики я достиг к тому времени
наибольшего профессионализма. Главные интересы Лифшица были направлены на
эту же область. Было, таким образом, очевидно, что после критического отклонения мною своей книги (Речь идет о разочаровании Лукача в философско-методологических основах своей книги 1923 г. “История и классовое сознание” – А.С.),
мое внимание обратится непосредственно на эту сферу науки. В рамках этого предисловия нет места для детального анализа результатов этой работы. Хотелось бы
только попутно упомянуть, что первым результатом нашей общей с Лифшицем работы стало то, что мы восприняли марксистскую эстетику как самостоятельную
область философии, истоки существования которой проистекают из самой сути марксизма. До тех пор в Советском Союзе Плеханов, а в немецком рабочем движении
Меринг считались главными теоретиками в области эстетики, хотя один из них в
своих попытках достичь марксистского понимания эстетических явлений искал теоретическую опору по сути в позитивизме, а другой – в Канте. Ясно, что наша с
Лифшицем общая позиция, которая удивительно быстро овладела умами в коммунистическом движении, исходила в конечном счете из того, что марксизм надо понимать во всей его всеобъемлющей целостности как единую систему и метод. Эта установка определяла всю мою критическую и эстетическую деятельность в 1930-е
годы» (Lukács Gy. Curriculum vitae. Bp., 1982. 368-369.o.).
316
эту проблему реализма видел очень ясно. Но не распространил ее потом на другие части культуры. Не забывайте, что я в 30-е годы писал
книгу о Гегеле, которая, разумеется, направлена против всей официальной линии. Я уж не говорю о том, что тогда же я начал писать и «Развенчание разума», и эта книга направлена против той догмы, что философия нового времени строится исключительно на противостоянии материализма и идеализма. Так что я уже тогда объективно пошел дальше Лифшица. Он, бедный, и я к нему не в претензии за это, остался в
России. Что он в России мог делать? Поддерживал ту линию, что модерная литература – нехорошая. Он стал совершенным консерватором
по своим взглядам, и с этим, я не говорю, что дружба наша прекратилась, но, естественно, в теоретическом плане я оставил далеко позади
те вещи, которые Лифшиц и по сей день не преодолел.
Интервьюер: Несмотря на это, с ним что-то не так, потому что после 1945 года его имя не очень-то можно было произносить.
Лукач: Да, но это был еврейский вопрос. Он, собственно, всегда был
большим ортодоксом в том отношении, что только материалистическую
философию можно сочетать с теорией реалистического искусства.
Интервьюер: А каковы те явления модерной литературы, в которых
между вами проявляются разногласия? Ведь вы, товарищ Лукач, тоже
отвергаете много модерных явлений, – я имею в виду, например, драматургию Ионеско или Беккета28. Каковы те модерные явления, которые вы
принимаете, а Лифшиц непримиримо отвергает? Какого они характера?
Лукач: В современной драме, несомненно, возникают следы или начала трагического. Я исключительно внимательно следил за ними, так как,
по моему мнению, нужно показать, что – пускай слабо и проблематично
– эти вещи есть и сейчас. Лифшиц же, наоборот, полностью отвергал их.
Интервьюер: Вы, товарищ Лукач, у каких писателей наблюдали эти
проявления трагического.
Лукач: Например, у Дюрренматта, в «Визите старой дамы», вне всяких сомнений имеет место этот момент29. Дальнейшее развитие Дюрренматта я рассматривал очень критически. Но ту раннюю пьесу…
Интервьюер: А в изобразительном искусстве у вас тоже были разногласия с Лифшицем?
________________________
Эжен Ионеско (1909 – 1994 гг.) – французский драматург румынского происхождения; Сэмюэль Беккет (1906 – 1989 гг.) – ирландский драматург, писавший на
английском и французском языках. Лауреат Нобелевской премии 1969 г. Корифеи
театра абсурда.
29
Дюренматт Фридрих (1921 – 1990 гг.) – швейцарский немецкоязычный писатель, драматург. Пьеса «Визит старой дамы» была впервые поставлена в 1956 г.
28
317
Лукач: Разногласие было в том, что вершину современной живописи я видел в Сезанне и Ван Гоге30, а Лифшиц помещает эти вершины
на гораздо более раннее время.
Интервьюер: Куда же?
Лукач: В эпоху Ренессанса.
Интервьюер: Это очень далеко. А в музыке имеет место такое же
различие?
Лукач: Музыка в то время не представляла собой такой важный вопрос, потому что для меня вопрос музыки стал важным тогда, когда я
столкнулся с проблемой Бартока31.
Интервьюер: Что вас, товарищ Лукач, заставило после этого перебраться в Берлин?
Лукач: Все очень просто. Я хотел уехать из Москвы. После «Тезисов
Блюма» Рязанов однажды, когда я явился к нему, остроумно сказал: «Ah,
Sie sind kominterniert?». К сожалению, это невозможно перевести.
Интервьюер: Коминтернирован. Ах, вас коминтернировали?.. А что
произошло с Рязановым?
Лукач: Рязанов был директор Института Маркса-Энгельса, известный марксист, который сделал большое издание Маркса-Энгельса еще
из старых времен. Человек чудаковатый, но исключительно образованный и Маркса знает по-настоящему. Уже в то время, когда я там
был, у него случилась какая-то неприятность; его перевели в провин________________________
30
С творчеством крупнейших художников-постимпрессионистов – П. Сезанна,
В. Ван-Гога, П. Гогена, а также их последователей в разных странах (в том числе в
Венгрии) Лукач еще в юные годы связывал плодотворную попытку выявления
неизменных качеств предметного мира, преодоления неприемлемой для него импрессионистской эстетики, не способной выйти за рамки визуальных впечатлений,
проникнуть в суть вещей. См. его статью «Пути разошлись», впервые опубликованную в феврале 1910 г.: Az utak elváltak / Lukács Gy. Ifjúkori művek. Bp., 1977.
Из специальных работ о взглядах Лукача на проблемы развития изобразительных
искусств см.: Tímár Á. The young Lukács and the fine arts // Acta Historiae artium
Academiae Scientiarum hungaricae. Bp., 1989. T. XXIV. F.1-2.
31
О месте музыки в системе эстетических построений позднего Лукача дает представление соответствующая глава: Своеобразие эстетического. Т. 4. М., 1987. В ней
неоднократно упоминается и соотечественник философа Бела Барток (1881 – 1945
гг.), один из крупнейших композиторов XX века. Лукач был знаком с Бартоком в
1900-1910-е годы (одно время молодой композитор давал уроки музыки младшей
сестре Лукача Марии; кроме того они оба были так или иначе связаны с театральным обществом «Талия»). В 1919 г., будучи одним из руководителей культурной
политики Венгерской Советской республики, Лукач привлекал Бартока к разработке конкретных проектов, касающихся развития музыкальной культуры.
318
цию, а потом, в период громких процессов, он исчез. Подробности
узнать невозможно32.
Интервьюер: А почему вы выбрали Берлин?
Лукач: Вена интересовала меня лишь как венгерский центр33, да в Вену
я и не мог поехать. Потому что венгерская партия, вернее, Кун и его компания, были бы против. Потому я и выбрал Берлин: думал, это более правильно, в немецкой партии можно работать серьезно. Те два-три года,
что я провел в Берлине, я работал только с немецким языком34.
Интервьюер: Вернувшись в Москву, вы продолжали работать в
Институте Маркса-Энгельса?
Лукач: Нет, я не вернулся в Институт Маркса-Энгельса, потому что в
это время, тоже по инициативе Сталина, началась кампания, у которой
были свои положительные стороны: я имею в виду борьбу против РАПП’а. Это, собственно говоря, было предпринято для того, чтобы вывести
из игры троцкиста Авербаха, председателя РАПП’а35. Сталина во всем
этом деле только это интересовало. Однако в той кампании приняли участие Юдин и особенно Усиевич, которые разоблачали бюрократический
________________________
Рязанов Давид Борисович (1870 – 1938 гг.) – участник российского революционного движения (народоволец, позже меньшевик, в 1905-1907 гг. был депутатом социал-демократической фракции в Думе), много лет провел в эмиграции в Германии. Филолог (текстолог), историк коммунистического и рабочего движения, знаток текстов Маркса и Энгельса. Создатель (1921 г.) и первый руководитель Института Маркса-Энгельса (ИМЭ). Активный участник международных проектов
публикации работ Маркса и Энгельса. В 1931 г. исключен из ВКП(б) за связи с
социал-демократической эмиграцией, а руководимый им институт подвергнут чистке, затем преобразован в ИМЭЛ. Репрессирован. См.: Рокитянский Я.Г. Гуманист
октябрьской эпохи: академик Д.Б. Рязанов. М., 2009.
33
Вена, где после эмиграции осенью 1919 г. из Венгрии вследствие подавления
Венгерской Советской республики жил (по преимуществу) Лукач в 1920-е годы,
была важнейшим центром венгерской коммунистической эмиграции.
34
Лукач провел в Берлине неполные два года (с лета 1931 по весну 1933 г.), покинув Германию вскоре после прихода Гитлера к власти. Он был одним из руководителей союза пролетарско-революционных писателей Германии, возглавлял коммунистическую фракцию общегерманского писательского профсоюза, много выступал с
лекциями, активно участвовал в литературном процессе в качестве критика, публикуясь в разных изданиях, прежде всего в журнале «Линкскурве». Среди его важнейших статей этого периода: «Романы Вилли Бределя», «Тенденция или партийность?»,
«Репортаж или повествование? Критические замечания о романах Оттвальта».
35
Л.Л. Авербах (1903 – 1939 гг.) был 1926 – 1932 гг. редактором журнала «На
литературном посту» и генеральным секретарем РАППа. В его статьях обосновывались лозунги РАППа, в практической работе проявились склонность к администрированию и сектантству, характерная для РАППа.
32
319
аристократизм РАПП’а36 и вместо узкой организации, включающей в себя
только писателей-коммунистов, требовали создания общероссийского
союза писателей, в котором нашли бы себе место все русские писатели
Советского Союза и который на демократической основе занимался бы
делами русских авторов 37. Я тоже присоединился к этому движению.
Оно в какой-то степени раздвоилось. Чисто сталинистское крыло удовлетворилось тем, что изолировало Авербаха, а потом его совсем убрали
– он погиб во время процессов. Из второго крыла вышел журнал «Литературный критик», который стремился к революционно-демократическому преобразованию русской литературы. В нем я принимал участие на
протяжении всего моего пребывания в России.
Интервьюер: Насколько широкими были возможности этого журнала во времена крепнущего сталинизма?
Лукач: Нельзя забывать ту странную вещь, что практическое влияние сталинизма реализовалось все-таки через посредство центрального
партаппарата. Сталин, не знаю, по какой причине, на этих философов,
Митина 38 и Юдина, тоже смотрел как на своих людей. Следовательно, они играли важную роль в Центральном Комитете, и таким образом Юдин через Усиевич мог создавать благоприятные условия для
________________________
Юдин Павел Федорович (1899 – 1968 гг.) – партработник, философ, дипломат. Академик АН СССР (1953). В начале 1930-х годов принял деятельное участие
в чистке ИМЭ и разгроме «школы Рязанова», в ходе которого одной из жертв проработок стал Лукач. Позже был редактором «Литературного критика», директором Института философии АН СССР (1938-1944 гг.; в том числе в период защиты
Лукачем там докторской диссертации по книге «Молодой Гегель» в декабре 1942
г.), был руководящим функционером в области книгоиздания. Будучи послом в Китае
(1953 – 1959 гг.), призван был советским партийным руководством влиять на формирование «правильного» марксистского мировоззрения Мао Цзэдуна, однако с
этой задачей не справился, как и не смог предотвратить ухудшение советско-китайских отношений, обусловленное соперничеством двух больших коммунистических
держав в борьбе за гегемонию в мировом коммунистическом движении. Усиевич
Елена Феликсовна (1893 – 1968 гг.) – один из ведущих авторов, тяготевших в 1930е гг. к журналу «Литературный критик». Большевичка с дореволюционным стажем, дочь деятеля польского коммунистического движения Ф. Кона.
37
Здесь имеются в виду не только русские писатели, но и представители литератур народов СССР, которым в данном контексте противопоставляются жившие в
СССР революционные писатели-иммигранты из разных стран мира. Их делами ведало Международное объединение революционных писателей (МОРП), функционировавшее в 1925 – 1935 гг.
38
Речь идет о Марке Борисовиче Митине (1901 – 1987 гг.), влиятельном в 1930-е –
1970-е годы крайне ортодоксальном философе-марксисте, академике.
36
320
направления «Литературного критика». Вот почему не только со мной
во времена громких процессов не приключилось никакой беды, но и
из всего актива «Литературного критика» никто не стал жертвой массовых репрессий. Усиевич, и это было мое счастье, была моей московской подругой, а у нее добрый друг был Юдин; благодаря этому
мы фигурировали как цековская фракция, несмотря на то, что Фадеев и другие, которые были членами другой фракции, беспрерывно нападали на нас. Так что, вследствие моей обычной везучести, целый
ряд вещей препятствовал тому, чтобы меня прижали. Прежде всего,
мы находились под покровительством Юдина. Во-вторых, я, к своему счастью, не играл уже никакой роли в венгерской партии, так что
в венгерской партии не нашлось бы такого человека, который про себя
затаил бы насчет меня что-нибудь. Процессы шли в 36–37 годах, а
«Тезисы Блюма» – это был 30-й год. Если ты столько времени был
совсем далеко от венгерской партии, тебя забывали. Эти личные вещи
не были такими определенными, как нынче, во время «больших протоколов» 39 и не знаю там еще чего. К этому надо добавить – сейчас я
очень циничную вещь скажу, – что у меня была очень плохая квартира 40, так что людей из НКВД тут мало что привлекало.
________________________
Иронический намек на то, что в более поздний период развития коммунистического движения деятельность партийных органов в большей мере подлежала фиксации в виде протоколов.
40
После приезда в Москву из Берлина весной 1933 г. Лукач три года жил с семьей в гостинице, затем с марта 1936 г. в комнате во флигеле дома № 14 по Волхонке,
где теперь располагается Институт философии РАН (в 1930-е годы здание принадлежало Коммунистической академии, после ее упразднения в 1936 г. в нем находились
Институты экономики и философии АН СССР, другие учреждения АН, особенно
долгое время Институт философии АН СССР). В 1938 г. Лукач получил от Союза
советских писателей (членом немецкой секции которого являлся) две комнаты в коммунальной квартире в комфортабельном новом доме на Садовом кольце около Курского вокзала (ул. Чкалова, д. 21, кв. 68). Именно здесь он был арестован в конце
июня 1941 г., проведя два месяца в застенках Лубянки (См.: Беседы на Лубянке. Следственное дело Дердя Лукача. Материалы к биографии. Составление и комментарии
В. Середы, А. Стыкалина, А. Дмитриева, Я. Рокитянского, Р. Мюллера. 2-е, исправленное и дополненное издание. М., 2001), сюда вернулся летом 1942 г. после девятимесячной ташкентской эвакуации, отсюда выехал на родину, в Венгрию, в августе
1945 г. См. письма Лукача и немецкой секции ССП в руководство ССП (А.А. Фадееву) с просьбой об улучшении жилищных условий Лукача: Там же. С. 104-105. В
конце 1960-х годов в беседах с учениками Лукач неоднократно полушутя говорил,
что его достаточно скромное жилье на улице Чкалова не могло прельстить арестовавших его чекистов, что способствовало скорому освобождению.
39
321
Интервьюер: В «Пережитом и думах» встречается один пассаж, который сюда относится, но который я не понимаю: «Везение в период
катастрофы, Бухарин Радек 1930».
Лукач: Когда я в 30-м году вернулся в Москву, меня очень дружно принял Бухарин, и очень дружелюбно подготовил встречу, а я отказался.
Интервьюер: Так что в этом везение?...
Лукач: Если бы не это, я, разумеется, оказался бы в одном из сталинских процессов.
Интервьюер: А что значит: «и все же удача 1941»?
Лукач: В 41 я все же попался.
Интервьюер: Это – удача?
Лукач: Удача в том, что только тогда, потому что в то время уже прекратились все эти расстрелы41.
Интервьюер: В ваших воспоминаниях, товарищ Лукач, все время
звучит «мне очень повезло»; не могу ничего с собой поделать, мне
вспоминается герой Солженицына, Иван Денисович, которому тоже все
время очень-очень везло.
Лукач: Я прошел одну из самых больших в мире репрессивных кампаний. И в конце, когда кампания практически уже сошла на нет, меня
арестовали на два месяца. Это можно воспринимать только как везение.
Интервьюер: И выяснилось, за что вас арестовали?
Лукач: Когда меня привезли на Лубянку, мне сказали, что я арестован как московский резидент венгерской политической полиции42.
Интервьюер: На основе какого-то доноса?
Лукач: Об этом я понятия не имею, потому что не было ничего похожего на документ. Когда меня арестовали, дома был проведен обыск,
и у меня забрали папку, где были сложены все автобиографии, которые я прилагал к заявлениям о приеме на службу в партии и в других
местах, и все вопросы мне задавали в связи с этими автобиографиями. Уровень этих допросов вам станет ясен, например, из следующего: однажды следователь, который меня допрашивал, говорит: прочел
я это и вижу, что во время III конгресса [Коминтерна в 1921 г.] вы были
________________________
41
Как вытекает из материалов следственного дела (См.: Беседы на Лубянке…),
перспектива расстрела существовала вполне реально, Лукач подводился ходом следствия под высшую меру наказания. Его спасло лишь вмешательство одного из самых влиятельных лиц в окружении Сталина и мировом коммунистическом движении – генерального секретаря Исполкома Коминтерна Г. Димитрова.
42
Полное представление о характере обвинений дает следственное дело. См.: Беседы на Лубянке…
322
ultralinks, то есть троцкистом. Я на это ему говорю: простите, мол, из
этого соответствует истине только то, что во время III конгресса я был
ultralinks, но это совсем не значит, что Троцкий тогда был троцкистом,
потому что Троцкий поддерживал Ленина. Он меня спрашивает: а кто
тогда был троцкистом? Говорю: часть итальянских коммунистов, часть
польских коммунистов, из немецких коммунистов Маслов, Рут Фишер43,
Тельман… Когда я произнес имя «Тельман», следователь побагровел,
грохнул кулаком по столу и закричал: «Это ложь!» Я ему сказал: давайте не будем говорить, где ложь и где, правда. Я вам одно посоветую: в вашей библиотеке тут есть протоколы III конгресса. Прочтите там
речь Тельмана, потом посмотрите, как отозвался об этой речи Ленин, и
прочтите выступления Троцкого… Больше этот вопрос не поднимался44.
Интервьюер: Книги у вас не конфисковали?
Лукач: Нет, ни одной
Интервьюер: А были такие книги, которые могли бы конфисковать?
Лукач: Нет, не было. Они сказали, что библиотека опечатана, и Гертруд смотрела, чтобы они ничего не унесли.
Интервьюер: Книги, которые могли бы считаться опасными, вы уничтожили?
Лукач: Пришлось. Потому что, найди они у меня книги Троцкого,
это была бы катастрофа.
Интервьюер: Значит, вы уничтожили главным образом Троцкого?
Лукач: Главным образом Троцкого, Бухарина и в этом роде. Книги тех, кого пустили в расход. Замечу, сделать это меня заставил Андор Габор45. Однажды пришел с женой и с большим мешком, сложил туда все книги Троцкого и Бухарина, и вечером в тот же день
они бросили все в реку.
________________________
Рут Фишер и выходец из России Аркадий Маслов были в начале 1920-х годов
видными деятелями левого крыла компартии Германии.
44
Эрнст Тельман (1886 – 1944 гг.), член президиума Исполкома Коминтерна и с
1925 г. председатель компартии Германии, в начале марта 1933 г. был арестован
гестапо и брошен в берлинскую тюрьму Моабит. Он считался «священной коровой» в мировом коммунистическом движении. Эпизод, о котором идет речь, не нашел отражения в протоколах допросов Лукача (См.: Беседы на Лубянке…), что
совсем не удивительно.
45
Известный венгерский писатель-коммунист Андор Габор (1884 – 1953 гг.), с
которым Лукач много раз пересекался не только в Будапеште в 1918-1919 гг., но
позже, в венской и берлинской эмиграции, после 1933 г. эмигрировал в СССР, входил
в немецкую секцию Союза советских писателей. Относился к числу друзей Лукача.
43
323
Интервьюер: Очень похоже на то, что Тибор Дери написал в «Приговора не будет». Там Андор Габор его призывал к бдительности и уговаривал переписать свою книгу 46. Видно, очень осторожный был человек.
Лукач: Габор очень странный человек. Всем пытался помочь, чтобы
не попадали в подобные ситуации, но сам в этом отношении был очень
смелый. Например, все время переписывался с арестованными, все время посылал им еду и так далее. И вообще Андор Габор был на редкость порядочный человек.
Интервьюер: И чем вы объясняете то, что вас быстро освободили?
Лукач: Потом уж я узнал, что за меня Димитров вступился47.
Интервьюер: Вы с ним лично были знакомы?
Лукач: Да, еще в Вене познакомились, когда он находился там как болгарский эмигрант48. К нему все время приходили английские и американские журналисты, а я, хоть произношение у меня никудышное, английский
знаю хорошо, так что часто переводил Димитрову, отсюда и знакомство.
Интервьюер: А в Москве?
Лукач: В Москве мы не встречались. Он там был такой большой человек, а я такой маленький, что просто встретиться с ним было невозможно.
Интервьюер: Как Димитров узнал о вашем аресте?
Лукач: Очень просто. Гертруд сказала Бехеру, Бехер, Реваи и Эрнст
Фишер вместе пошли к Димитрову и рассказали ему, что случилось49. А
________________________
46
Речь идет о романе «Ответ» Тибора Дери (1894 – 1977 гг.), крупного венгерского писателя, высоко ценимого Д. Лукачем и находившегося с ним в дружеских
отношениях в послевоенной Венгрии.
47
Контакты Димитрова в начале августа 1941 г. со Сталиным, в ходе которых
поднимался вопрос об аресте Лукача, нашли отражение в дневниках генерального
секретаря Исполкома Коминтерна. См. полное болгарское издание: Димитров Г.
Дневник. 9 март 1933 – 6 февруари 1949. София, 1997. С. 240, 243.
48
Вена была в 1920-е годы не только важнейшим центром венгерской коммунистической эмиграции, но и пристанищем революционной эмиграции из стран Юго-Восточной Европы. Об интернациональной революционной среде, существовавшей в
то время в австрийской столице, см.: воспоминания работавшего в Вене функционера Коммунистического Интернационала молодежи, ставшего впоследствии виднейшим
советским специалистом по истории Австрии: Турок (он же: Турок-Попов) В.М. Мое
знакомство с революционерами и цареубийцами/ Международные отношения в Центральной и Восточной Европе и их историография. Отв. ред. В.Д. Королюк. М., 1966.
49
Видный немецкий поэт-коммунист и общественный деятель-антифашист Иоганнес
Бехер (1891 – 1958 гг.), публицист, литературный критик и философ, деятель компартии
Австрии Эрнст Фишер (1899 – 1972 гг.) в 1930-е годы работали вместе с Лукачем в
немецкой секции Союза советских писателей. Главный (после VII Конгресса Коминтерна)
идеолог компартии Венгрии публицист и литературный критик Йожеф Реваи (1898 –
1959) был в то время наиболее близкой Лукачу фигурой в венгерской компартии.
324
так как Димитров обо мне был очень хорошего мнения – не знаю, как он
успел его составить в Вене, – он тут же начал действовать. Мне повезло,
что со мной был арестован Ласло Рудаш50, так что и венгерская партия
сразу же присоединилась к операции. Матяш [Ракоши] тогда фигурировал как будущий руководитель и, естественно, был в очень хороших отношениях с Рудашем51. Ну, а если Димитров предложил ему начать акцию
по спасению Лукача и Рудаша, не мог же он ответить, что за Рудаша – да,
а за Лукача – нет. Это очень противоречило психологии Ракоши.
Интервьюер: Об аресте Рудаша я и не знал. Выходит, людей, которых не арестовывали, почти не было.
Лукач: Таких было очень мало.
Интервьюер: А Реваи?
Лукач: Реваи не был арестован.
Интервьюер: Бела Иллеш ведь тоже не был52.
Лукач: Да, Бела Иллеш тоже. Но Бела Иллеш одно время был кудато сослан, антикуновская волна немного и его коснулась.
Интервьюер: А другие члены группы «Литературного критика», Лифшиц и Усиевич, они уцелели в процессах?
Лукач: Усиевич – уцелела. Она была очень старым членом партии,
девушкой ехала в Москву в отдельном поезде вместе с Лениным, у
нее очень большое партийное прошлое.
Интервьюер: Прошлое и у других было.
Лукач: Но она, кроме литературы, ни в каких других вопросах не
занимала какой-то позиции, не была ни троцкисткой, ни бухаринкой, поэтому не попала в процессы. И вообще происходит из очень старой
________________________
50
Философ-марксист Ласло Рудаш (1885 – 1950 гг.) был давним недругом Лукача в венгерской компартии. В 1920-е годы выступал с критикой «Истории и классового сознания». В 1949 г. в условиях послевоенной Венгрии явился инициатором
новой критической кампании в адрес Лукача.
51
Видный деятель венгерского коммунистического движения и Коминтерна Матяш
Ракоши (1892 – 1971 гг.) в 1925 – 1940 гг. находился в застенках в хортистской Венгрии. В ноябре 1940 г. в условиях потепления отношений между СССР и сателлитом
нацистской Германии – хортистской Венгрией получил разрешение на выезд в СССР,
фактически в обмен на знамена венгерской революционной армии 1848-1849 гг., доставшиеся в качестве трофея российскому войску под командованием фельдмаршала
И.Ф. Паскевича при капитуляции в 1849 г. венгерской революционной армии.
52
Венгерский писатель Бела Иллеш (1896 – 1974 гг.) был в 1925 – 1933 гг. секретарем Международного объединения революционных писателей (МОРП). Был
близок Беле Куну. О его крупномасштабном историческом мифотворчестве см.: Стыкалин А.С. История одного мифа. Венгерская кампания 1849 г. и капитан Гусев/ В
«интерьере» Балкан. Отв. ред. К.В. Никифоров. М., 2010. С. 267 – 286.
325
большевистской семьи, ее отец, Феликс Кон, большую роль играл в
польской партии и с гордостью говорил, что не было такого польского
восстания, в котором бы он не участвовал. Усиевич уже по своему происхождению принадлежала к руководящему слою партии.
Интервьюер: Это само по себе для Сталина не имело значения.
Лукач: Само по себе – нет, но она в философии опиралась на Митина
и Юдина, а Юдин перед Сталиным всегда и во всем поддерживал Усиевич, и это, естественно, для Усиевич очень много значило, тем более что
Сталина литературные вопросы в узком смысле слова не интересовали.
Интервьюер: А работы Усиевич заслуживают внимания?
Лукач: Заслуживают. Но, ни одна ее работа не переведена.
Интервьюер: Мог ли «Литературный критик» во времена усиливающегося сталинского давления [проводить линию], не совпадающую
со сталинской?..
Лукач: Мы критиковали сталинскую натуралистическую ортодоксию.
Нельзя забывать, что в то время было опубликовано письмо Энгельса о
Бальзаке53, и мы подняли вопрос – очень остро противостоящий сталинизму, но серьезной беды из-за этого не случилось, – вопрос о том, что
идеология – не критерий того, каким является произведение в эстетическом плане, и что даже при плохой идеологии, как, например, роялизм
Бальзака, может появиться очень хорошая литература. Потом мы повернули это так, что и при самой хорошей идеологии может появиться плохая литература. На этом направлении – не столько я, потому что я не знал
русского языка – сколько, например, Усиевич очень резко нападала на
политическую партию тех лет, но в тюрьму за это не попала54.
Интервьюер: Насколько повлияло на формирование вашего мировоззрения то, что, очевидно, люди заметили: Сталин отошел от курса Ленина?
Лукач: Могу сказать, что я на это не обращал абсолютно никакого внимания. Если не считать литературных вопросов, в этом плане в нашу работу не вмешивались. Только Фадеев был нашим противником, ему позволяли выступать против нас; ну, и способствовали тому, что «Литера________________________
Речь идет об известном, многократно публиковавшемся письме Энгельса М.
Гаркнесс, где речь шла о «победе реализма» над реакционными предрассудками
великого автора.
54
Е.Ф. Усиевич, в частности, противопоставляла некоторым современным писателям Андрея Платонова, подчеркивала правомерность внимания писателя к страданиям людей. Отстаивая сложность содержания социалистического гуманизма, она
писала о необходимости познания и понимания конкретных, жизненных, трудных,
часто трагических форм развития современной жизни (Литературный критик. 1938.
№ 9-10. С. 157, 171, 188).
53
326
турный критик» в связи с какой-то реорганизацией был закрыт. В то же
время, хотя это не противоречило линии Фадеева, ему не предоставляли
такой свободы по отношению к нам, чтобы он мог добиться нашего ареста55. Что же касается философии: в то время я начал свою философскую деятельность и полностью противостоял линии, представляемой Сталиным. Моя книга о Гегеле писалась тогда – во второй половине тридцатых годов56, – когда Жданов уже сказал, что Гегель, собственно, идеолог феодальной реакции на французскую революцию, и ведь нельзя утверждать, что моя книга о Гегеле выражает эту мысль57. Позже Жданов
– вместе со Сталиным – всю историю философии представляли как борьбу материализма и идеализма; «Развенчание разума» же, которое писалось в основном во время войны, ставит в центр совсем другое противостояние, борьбу рациональной и иррациональной философии, потому
что хотя и верно, что иррационалисты все были идеалистами, но были у
них и рационалистическо-идеалистические противники, так что это как
раз и есть то противостояние, которое я изображаю в «Развенчании разума», и оно опять же совершенно несовместимо с теорией Жданова.
Интервьюер: «Развенчание разума» писалось разве во время войны? Я думал, в начале пятидесятых годов.
Лукач: В начале пятидесятых оно было завершено, но рукопись в основном была готова уже в войну58. Замечу, даже в пятидесятые годы дей________________________
Причины сложных отношений руководителя Союза советских писателей А.А.
Фадеева с кругом журнала «Литературный критик» – отдельная тема, требующая
самостоятельного рассмотрения. Определенную роль здесь играли субъективные моменты. В одной из бесед М.А. Лифшица с биографом Лукача Ласло Сиклаи, состоявшейся в конце 1974 г. (запись хранится в архиве Д. Лукача в Будапеште), Лифшиц
вспоминал об одном из выступлений Лукача на встрече А.А. Фадеева с активом журнала «Литературный критик». Недостаточно уверенное владение Лукачем разговорным русским языком выставило в смешном положении именно Фадеева, которого Лукач в ходе всего своего выступления упорно склонял в женском роде («эта новая
товарищ Фадеев ничуть не лучше чем прежняя товарищ Ставский», т.е. предшественник Фадеева по руководству Союзом советских писателей). Фадеев никогда не мог
простить этого Лукачу, говорил в кругу своих друзей о том, что в редакции журнала «Литературный критик» не только пренебрегают советской литературой, но даже
плохо говорят по-русски. Десятилетием позже Фадеев охотно подключился к новой
критической кампании, направленной против Лукача (См.: Правда. 1950. 1 февраля).
56
Речь идет о книге «Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества», впервые опубликованной на Западе в 1948 г.
57
Эта точка зрения нашла законченное выражение уже позже – в санкционированной инстанциями редакционной статье: О недостатках и ошибках в освещении
немецкой философии конца XVIII и начала XIX в. // Большевик. 1944. № 7-8.
58
Первое издание работы: Die Zerstörung der Vernunft. Berlin, Aufbau, 1954.
55
327
ствительно существовало представление, будто противостояние материализма и идеализма – единственное противостояние. Ведь «Развенчание
разума» после его появления, вы, может быть, помните, критиковали слева
именно потому, что я-де игнорирую этот важнейший вопрос59.
Интервьюер: Одно из основных положений «Развенчания разума»
– то, что нет безвредных философий. Ницше и еще более ранние иррациональные тенденции тоже несут ответственность за фашизм. Если исходить из этого, то разве на Маркса, по вашему мнению, нельзя возложить ответственность за сталинизм?
Лукач: Если я скажу, дважды два четыре, а вы мой ортодоксальный
сторонник, но все же говорите, что дважды два шесть, я ведь не несу
за это ответственность.
Интервьюер: С таким же правом можно сказать, что Ницше, который лично не был, видимо, последователем Гитлера, тоже не несет ответственности за то, что из него сделали.
Лукач: Опять же речь о том, следуешь ли ты фактически какой-то
теории или нет. Если я стану объяснять Толстого тем же, чем Энгельс
объяснял Бальзака, то есть тем, что существует диссонанс между идеологией и искусством, тогда Энгельс в какой-то мере ответственен за
мое понимание Толстого. Если же, наоборот, я совершенно выверну
наизнанку то, что говорил Энгельс, то Энгельс за это ответственности
не несет. Историческая ответственность редуцируется к фактическому
________________________
59
После публикации в 1954 г. в Восточной Германии «Развенчания разума» недоброжелатели Лукача из идеологического аппарата Венгерской партии трудящихся пытались инициировать новую кампанию критики философа. Мишенью для нападок предполагалось сделать работу «Развенчание разума». Вопрос обсуждался
в кабинете лидера партии М.Ракоши, была даже подготовлена статья соответствующего содержания для передачи в редакцию советского журнала «Вопросы философии». Кампании, однако, не дали хода. В идеологических структурах Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) восторжествовало мнение о том, что в не
прекращавшейся идеологической борьбе между ГДР и ФРГ новая работа Лукача с
критикой ницшеанства и других иррационалистических тенденций немецкой философии новейшего времени вполне годится на роль тяжелой артиллерии. Эта точка
зрения получила, в конце концов, поддержку и в Будапеште, и в Москве. В апреле
1955 г. в Будапеште в академических кругах было довольно торжественно отмечено 70-летие философа, незадолго до этого он был удостоен государственной премии Кошута. В начале 1956 г. директор Института философии АН СССР П.Н. Федосеев выступил с инициативой издать «Развенчание разума» в СССР, что так и не
было осуществлено из-за участия Лукача в венгерских событиях осени 1956 г. О
попытках критики Лукача слева в Венгрии в 1954 – 1955 гг. см.: Ripp Z. Filozófiai
frontok. Az Évkönyv-vitától a Petőfi Körig // Világosság, Budapest. 1989. № 3.
328
продолжению мыслей. Я, например, отрицаю, что отрицание отрицания
у Энгельса – правомочное продолжение гегелевского отрицания отрицания. У Гегеля это категория чисто логического характера. Маркс
в парижских рукописях60 говорит: Ein ungegenständliches Wesen ist
ein Unwesen. То есть: бытие, у которого нет объективности, не может существовать. Бытие равнозначно объективности. Напротив, гегелевская логика исходит из бытия без объективности, и первая часть
гегелевской логики стремится к тому, чтобы, подключив количество
и качество, из безобъективности сделать объективное бытие. Это можно осуществить только с помощью логических трюков, и к логическим трюкам относится то, что, как мне кажется, играет большую роль
в онтологическом анализе марксизма: что мы, слишком переоценивая логику и теорию познания, начинаем придавать отрицанию бытийную форму, в то время как отрицание – бытийная форма лишь в
очень переносном смысле. Речь идет не только об отрицании отрицания, но, например, у нас вообще фигурирует взятое у Гегеля: omnis
determinatio est negation61.
________________________
Речь идет об «Экономическо-философских рукописях» 1844 г.
В связи со своими «гегелевскими штудиями» 1930-х годов Лукач в 1969 г.
предисловии к готовящемуся к выходу на венгерском языке сборнику своих работ
«Мой путь к Марксу» писал: «Лифшиц и я, принадлежа к активу журнала “Литературный критик”, находились в остром противоречии с официальной линией, возглавляемой Фадеевым. В этих рамках наши противоречия с идеологией сталинской
эпохи все более расширялись и углублялись. Моя книга конца 1930-х годов о молодом Гегеле уже открыто противостояла связанной с именем Жданова теории, которая воспринимала этого великого диалектического философа как представителя
реакционного духовного течения, враждебного Великой Французской революции.
Хотя моя книга, исходя из тогдашних условий, нигде не выступала решительно против господствующей теории, всем своим духом она настолько открыто противостояла официальной точке зрения, что ее публикация могла состояться только через десять лет после написания книги, в 1948 г. – и то в швейцарском издательстве.
Свои исследования Гегеля я далеко идущим образом использовал для того, чтобы
откорректировать некоторые важнейшие, оказавшиеся ошибочными положения “Истории и классового сознания”, без того, чтобы отбрасывать правильные тенденции,
выраженные в этой книге неадекватным образом. Напротив, я стремился к тому,
чтобы дать правильный, исторически обоснованный анализ этих явлений. Этой цели
служила глава, в которой я стремился прояснить гегелевское и марксистское истолкование отчуждения. Это мое теоретическое устремление проявилось в исторических исследованиях, позволивших раскрыть глубокое влияние на развитие гегелевской диалектики как Французской революции, так и капиталистической экономики»
(Lukács Gy. Curriculum vitae. Bp., 1982. 368-369.o.).
60
61
329
СТРАНИЧКА ИЗ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ СЕВЕРНОГО
КАВКАЗА В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ
К публикации выступлений В.П. Невской
(вступительная статья и примечания Т.А. Булыгиной)
Сегодня, когда северокавказская историография стала полем сражения за российскую идентичность и одновременно оружием борьбы местных политических и экономических элит, прошлый опыт служит предостережением и уроком для выстраивания диалога между народами, населявшими сегодня Северный Кавказ. Вот почему материалы стенограмм
обсуждения единственного пока фундаментального научного исследования по истории Северного Кавказа1 представляют не только особую научную ценность для приращения знания по интеллектуальной истории региона, но и для его сегодняшней социально-политической жизни.
Мы использовали два фрагмента этих стенограмм – выступления известного не только на Северном Кавказе, но и в стране ставропольского ученого-историка Валентины Павловны Невской. Ее биография полна поворотов судьбы, вольных и невольных знакомств с родной страной – от Волги до Ташкента, от Москвы до Кавказа. Весь этот путь усеян
разнообразными житейскими обстоятельствами, включая воспитание
троих детей, среди которых есть продолжательница дела матери профессор Т.А. Невская. Однако что в ее жизни было неизменным, так это
верность науке истории. Уже первая монография 34-летнего кандидата
исторических наук по истории античности была переведена на иностранные языки – столь большой интерес в научном мире вызвали идеи
В.П. Невской. С середины 1950-х гг. исследовательница полностью сосредоточилась на изучении народов Северного Кавказа. Докторскую диссертацию в 1966 г. Валентина Павловна защитила уже по истории Карачая,
когда ей не было 50-и лет. По тем временам это было научным и моральным подвигом. Не случайно в 1993 г. В.П. Невская стала Женщиной года
по версии международного биографического центра Кембриджа.
В предлагаемых фрагментах приподнимается завеса над тайной индивидуального творчества одного из выдающихся российских историков советской поры, приоткрывается дверь в ее исследовательскую лабораторию. Так, замечания о термине «присоединение» отражают раз________________________
1
История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. /
Под ред. Б.Б. Пиотровского. М., 1988; История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. – 1917 г.) /Под ред. А.Л. Нарочницкого.
330
думья ученого о том, как одно понятие в заголовке может изменить первоначальный замысел. Находим мы и важные для любого исследователя северокавказского региона мысли о равновесии и диспропорциях в
описании его народов. Действительно, и сегодня увлечение «русскими» или «горскими» сюжетами обедняет картину многообразного и
сложного мира Северного Кавказа.
Стенограмма в то же время раскрывает типологические черты советской историографии и общественной мысли, помогает нам понять, как писали историю Северного Кавказа советские историки. Так, ощущается господствовавшая тогда тенденция рассматривать этот мир как горско-русский.
Изучая эти тексты, очевидна новизна некоторых современных подходов,
когда этот мир предстает в многообразии горских и степных народов, в
многообразии славянских и иных (армянских, немецких, греческих) колонистов. Это чувствует и Валентина Павловна, когда сетует, что в тексте
рукописи не нашли своего места черноморские казаки, ногайцы. Для современных исследователей Кавказа слова В.П. Невской: «Одна глава написана изнутри Северного Кавказа, другая написана со стороны. Этого не
должно быть» могут стать эпиграфом и руководством к действию.
В условиях празднования 200-летия Отечественной войны 1812 г. особый интерес вызывают замечания ученого об участии народов Северного Кавказа в этой войне, о роли российской победы для международного положения Кавказа. В предстоящих конференциях на эту тему,
возможно, эти вопросы найдут большее освещение.
Не менее важны и размышления известного кавказоведа о методике создания исторических портретов. Она призывает исследователя не
затушевывать отрицательные черты своего персонажа, сколь бы значительной ни была его историческая фигура. Вообще для В.П. Невской
характерно стремление показывать неоднозначность и противоречивость явлений и событий. Она призывает историков более широко раскрывать их динамику.
Внимание современного историка привлекают замечания В.П. Невской
об особенностях пореформенного периода в регионе. Дело в том, что советское краеведение грешило тем, что из богатой и своеобразной местной истории часто выбирало примеры для иллюстрации общенациональных тенденций исторического развития, игнорируя специфику региона.
В предлагаемой рукописи, видимо, сработал этот метод, и пореформенный период был проиллюстрирован примерами крупных хозяйств, а своеобразие многочисленных иных локальных сообществ в эпоху реформ
и после реформ осталось не раскрытым. Исследовательница конкрети331
зирует эти упущения, тем самым как бы намечая проблемы для дальнейшего изучения бытования жителей Северного Кавказа в ту эпоху.
Одновременно сквозь устные тексты В.П. Невской просвечивает эпоха: культурные, политические, социальные контексты. Например, ее несогласие с термином «покорение» было связано и с собственной позицией историка – не обидеть бы им горцев, и с идеологической парадигмой эпохи, когда тезис о «дружбе народов» должен был иметь глубокие исторические корни. Поэтому идею о покорении Кавказа вооруженной силой В.П. Невская предлагает полностью убрать из книги.
Справедливо упрекая авторов главы в неполном освещении социального состава рабочих региона, исследовательница прибегает к типичному приему отечественной историографии советского периода – она
ссылается на цитату В.И. Ленина. В последнем замечании 29 марта о
схематизме сюжета о рабоче-крестьянском движении на Северном Кавказе раскрывается одно из существенных противоречий советской историографии. Местная социальная история далеко не всегда соответствовала разработанному партийными идеологами клише. Реконструировать
прошлую действительность, не похожую на советские догмы, было
нельзя, а поэтому историки ограничивались общими фразами и отдельными фрагментами истории.
Уважаемые читатели, перед вами – живой текст замечательного исследователя Северного Кавказа по поводу истории этого региона. Вчитайтесь в него, и пред вами раскроются новые смыслы, которые помогут
понять неповторимость интеллектуальной жизни советского общества.
Стенограмма обсуждения первого варианта глав 2-го тома
«Истории народов Северного Кавказа с древнейшего времени
до наших дней», 28 марта 1978 года
В.П. Невская.
Относительно изменения названия. Для этой главы2 это не первый вариант. Был вариант такой: «Народы Северного Кавказа в составе России». Тогда под этим углом стали писать. Если назвать «Присоединение», то надо будет писать под другим углом, в соответствии с названием, т.е. главу надо писать заново. В этом смысле.
Можно ли говорить о присоединении? Дагестан, правильно, присоединен. А для народов Северного Кавказа – как быть? Это название тут
ни с какой стороны не подходит.
________________________
2
Гл. 4 (прим. Т.Б.)
332
Когда сравниваешь разные главы, то у нас получается своеобразная картина: в одних главах у нас получается, что Кавказ населен горцами, широко показаны горцы и немного сбоку русское население. Читаешь другие главы – в основном русское население и сбоку немножко горцы. Очень
большая неравномерность в главах. Эта глава в этом плане лучше, а то –
возьмите казачество – оно выпало из нее совершенно. Черноморское казачество в международном положении никакой роли не играло, оно совершенно выпадает. Эта глава лучше многих, это хорошая глава.
Это очень трудный вопрос – соотношение между горцами и русскими.
В ряде глав получается, что довлеет Дагестан над другими народами, тут более компактно, больше населения.
И все-таки надо эту пропорцию соблюдать, но это очень непросто сделать. В этой главе вообще Северный Кавказ показан гораздо меньше,
чем Северо-Восточный Кавказ, население тоже выпало.
Наверное, ранее Кавказ тоже играл роль. Ногайцев было много, они
как-то совсем выпали.
Я хочу подчеркнуть, что глава умная, глава написана хорошо, но даже
в такой хорошей главе имеет место диспропорция. Это надо исправлять.
В основном эту часть надо привести в соответствие.
Отечественная война 1812 года. Указывается, что кабардинцам и черкесам не удалось принять участие. Но ногайцы принимали участие, а
это тоже не упоминается. Сама победа России в Отечественной войне
1812 года. Наверное, имела большое международное значение и на Кавказской политике отразилась. О войне говорится, а о значении победы
не указано. Это имело большое международное значение в отношении
с западными странами, а раз с западными странами, то и с восточными странами, это повлияло вообще на всю политику. Глава хорошая,
богатая материалами, но это совершенно выпало.
Сюжеты, о двойственности которых говорил Валентин Константинович, как раз хорошо показаны. И прогрессивная роль России, и колониальная политика, и завершается глава хорошо.
Я сказала, Дагестан главным образом довлеет. Походы 1804 года на Кубань, на Кабарду. А Северо-Западный Кавказ, казаки совсем выпали. Участие донских казаков в войне 1812 года в проспекте есть, а здесь выпало.
Насчет характеристик. Портрет Ермолова дан довольно четко, можно бы его углубить, а портрет Тицианова совсем не ясен. Неясно, какой он был. Вначале положительный, затем немножко отрицательный.
Конечно, надо стараться написать портрет этого человека более четко,
не бояться показать то отрицательное, что имеется тоже, конечно, надо.
333
У меня есть еще небольшие замечания, о которых я скажу отдельно.
Насчет оформления. Одна глава дана с фонариком, другая без фонарика. Это может быть и мелкий вопрос, но на самом деле очень трудно в
главе выделить этот фонарик. Раз фонарик, то приходится какое-то заключение дать. Поэтому давайте договоримся сразу: или мы делаем фонарики, или не делаем. Сейчас я читала две главы – четвертую и
восьмую и они отличаются, 8-ая глава с фонариком. Давайте договоримся – будем мы это делать или нет.
Самое главное для всех глав это соотношение. Одна глава написана изнутри Северного Кавказа, другая написана со стороны. Этого не
должно быть.
Благодарю за внимание.
Архив РАН (АРАН). Ф.1841. Оп. 1. Д. 1078. Л. 19-22.
Стенограмма региональной конференции, посвященной
обсуждению «Истории народов Северного Кавказа с древнейшего
времени до наших дней», 29 марта 1978 года
Невская В.П.
Если мы, говоря о предыдущих главах, упрекали товарищей, что там мало
отражено русское население, то в отношении этой главы3 такого упрека не
существует: русское население здесь показано больше всего и в основном.
Что получается? Хорошо, конечно, когда хорошо показано русское население, но что получается? Здесь та специфика, что такое для горцев
был пореформенный период, исчезла именно потому, что в основном показано развитие капитализма в крупных хозяйствах, в крупных экономиях, которые там были типичны, особенно для Кубанской области.
Но ведь для горцев капитализм был не таким совершенно идентичным, как для русского населения. Это нужно добавить в этот материал, так как там этого мало.
Эта глава написана с других позиций, чем те главы, которые мы обсуждали раньше. Такое выражение, как «покорение Кавказа» один раз
дано в кавычках, другой раз – без кавычек.
Зачем для кавказцев выпускать книгу? Написано: Кавказ покорен благодаря вооруженной силы. Не надо давать такой формулировки. Надо
снять всякое покорение. Надо давать больше динамики.
К этой главе надо отнести этот же упрек.
________________________
3
Глава 8 (прим. Т.Б.)
334
Использование орудий. Об этом говорится. Но если взять 70-е гг. –
это только начало. Динамику надо показать сильнее. Затем развитие пошло гораздо быстрее. Убыстрение темпов развития – это очень типично, и это надо подчеркнуть.
В главе следующей о лошади пишется так: лошадь так нежно описывается, говорится, что ее купали, кормили и т.д. и т.д. В горском хозяйстве это очень важная и почетная отрасль.
Уделяется большое внимание овцам.
Горцы конями снабжали целиком Кубанское и Терское войска. Лошадь – два аршина два вершка – именно таких лошадей выводили. Затем переход от табунного к косячному производству. Это было для этого
времени важно.
Несколько не учитывается горское хозяйство. Развитие тонкорунного овцеводства в горах не привилось. Здесь надо учитывать климат
высокогорья. Надо оговориться, что там свои карачаевские овцы. Относительно изменения состава стада – надо отметить, что стало больше
гужевого скота для продажи. Надо это показать.
Небольшие замечания.
Минераловодская ветка железнодорожная – эта ветка ведет на Кисловодские воды. Это может быть. Закавказская железная дорога очень
хорошо отражена.
Ремесленное производство горцев лучше описано, чем сельское хозяйство. Кузнечное производство испытывало конкуренцию. О промышленности надо было больше написать и подчеркнуть, что там особенно
развита была именно добывающая промышленность. А в главе этот момент не отражен.
Эксплуатация недр – это типично колониальное хозяйство. Существовали такие крупные рудники, как Карачаевский, Задонский, но об этом
написано вскользь. А в экономике Северного Кавказа они играли большую роль. Угольные шахты (кубанский уголь) даже не упоминаются,
а там ведь много горцев работало, и это изменяло социальный состав
рабочих угольных шахт. О таких промышленных предприятиях тоже
надо было больше сказать.
Насчет того, что остались не освобожденными горские группы до 1912
года, надо было уточнить, что это касалось Дагестана. Надо было добавить и приходящих на сезон рабочих. О них тоже ничего не сказано, а они
играли очень большую роль в экономике. Ведь существовали буквально
целые базары такой рабочей силы. Там целыми неделями рабочие ждали,
пока их наймут. В станицах такие базары были соответствующим образом
335
оборудованы; делались специальные навесы от солнца, рабочие снабжались кипяченой водой, чтоб не было вспышек холеры, и т.д.
В.И. Ленин подчеркивал, что сельскохозяйственные рабочие играли
очень большую роль, в частности, пришлые русские рабочие. Это важно
подчеркнуть.
Последний параграф – о рабоче-крестьянском движении. Он, по-моему, написан несколько наспех. А вообще это хороший параграф, там
материал интересный дается. Но есть, к сожалению, некоторая торопливость. Туда можно добавить теоретический материал, нужно этот параграф соответствующим образом обработать. Одним словом, над ним
авторам еще предстоит потрудиться.
И эта глава сделана уже с «фонариками». Нужно еще добавить материал о кавказских народах.
У меня все. Благодарю за внимание.
АРАН. Ф.1841. Оп. 1. Д. 1079. Л. 78 – 82.
336
РАЗДЕЛ VI.
РЕЦЕНЗИИ
А.П. Беликов
К ВОПРОСУ О ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ОСОБЕННОСТЯХ
ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОЙ МАЛОЙ АЗИИ
– … построй теперь что-нибудь и сам с целью
доказать, что ты умеешь не только разрушать чужое,
но и сам можешь придумать дельное, над чем никто,
даже сам Мом, не в состоянии будет посмеяться.
Лукиан. Как следует писать историю. 33.
Историю античности серьёзно изучают не менее трёхсот лет. Разумеется, за такой колоссально большой промежуток времени накопилось огромное количество исследований, многие из которых не утратили своей научной ценности и по сей день. Историография любой сложной проблемы греко-римской истории насчитывает сотни, а порой и тысячи наименований.
Количество оригинальных авторских версий причин тех или иных значимых событий античной истории впечатляет, как и разнообразие их трактовок, и, зачастую, явная несовместимость этих трактовок между собой.
В таких условиях очень сложно дать новую, и достаточно убедительную, собственную версию, или принципиально новые глобальные обобщения, словом, всё то, что называется «научная новизна». Однако любой антиковед, конечно же, к этому стремится. И дело здесь вовсе не в том, что
таковы формальные требования. Любой глубоко увлечённый своим делом
историк хочет выразить своё собственное восприятие тех проблем, которые он исследует, внести в них что-то своё и что-то новое.
Разумеется, не все новации являются одинаково убедительными, достаточно обоснованными, и выдержавшими испытание временем. Но сам
процесс генерирования новых идей – безусловно, нужен и, в любом случае, полезен. По этой причине в академическом сообществе принято достаточно толерантно относиться даже к тем новым суждениям, которые
не получили всеобщей поддержки и одобрения. Что, впрочем, не избавляет авторов таких суждений от критики, но это вполне нормальное яв337
ление, особенно, если сама критика аргументирована и не переходит некоторой грани, за которой начинается уже простое «критиканство».
Воспитанный человек не спешит ёрничать по поводу чужих недостатков, поскольку просто не бывает работ, начисто лишённых каких
бы то ни было недостатков. По древнеегипетским представлениям душа,
представ перед высшим судом, среди прочих оправданий, обязательно
должна была произнести и такое – «Я не выискивал недостатков в чужом труде». Ибо такой грех – считался одним из самых непростительных смертных грехов.
Но подвергнуть вполне обоснованной и аргументированной корректной
критике можно практически любое научное исследование. И почти любую
новую идею. В данном конкретном случае остановимся на предложенной
О.Л. Габелко концепции «анатолийского этнополитического койне» (АЭК),
по мнению автора, имеющему место быть в эллинистической Малой Азии.
Признаюсь, мне импонирует научный стиль уважаемого Олега Леонидовича: осторожность и взвешенность в суждениях, основательность, дотошность, прочная опора на источники, обилие сносок, в том
числе – на новейшую зарубежную литературу. И хотя в его добротной монографии присутствует досадная фактическая ошибка1, не вижу
оснований по этому поводу впадать в истерику, поскольку не ошибается только тот, кто ничего не делает.
Проблема заключается несколько в другом. На мой взгляд, уважаемый автор следует «безопасной парадигме исследования»: присоединяться
к чужому мнению, или опровергать его, подкрепляя ссылками на авторитетных исследователей, и скромно высказывать своё «собственное»,
которое, на самом деле, является повторением давно известных истин.
В очень обстоятельной и добротной, повторюсь, монографии О.Л.
Габелко, как представляется, нелегко найти что-то принципиально новое, самостоятельное, оригинальное – и при этом, безусловно, убедительное. Уважаемого автора при желании можно упрекнуть в несамостоятельности суждений. Он сам признаётся, что приоритет в выдвижении оригинальных идей принадлежит его соавторам2. Признаёт, что излагает чужую аргументацию, «кое в чём, дополнив её»3. Часто всего
лишь осторожно констатирует, что «к этому мнению стоит прислушать________________________
См.: Габелко О.Л. История Вифинского царства. СПб., 2005. С. 407. Автор ошибочно пишет, что имеется эпиграфический документ с текстом завещания Аттала III Пергамского. Очевидно, здесь он просто путает декрет народного собрания города Пергама с текстом самого завещания царя. Хотя, полагаю, ему следовало бы знать это.
2
Там же. С. 7.
3
Там же. С. 146.
1
338
ся»4, более ничем не выражая своего собственного отношения к самому мнению. Всерьёз полагает, что помощь эллинистических царей пострадавшему от землетрясения Родосу объясняется преимущественно
их «филэллинством», допускает при этом экономические интересы, но
– начисто отрицает какие бы то ни было политические мотивы5 – что
следует признать несколько поверхностным объяснением.
Зависимость от чужих суждений видна даже в построении фраз. «На
мой взгляд» – пишет автор – и тут же приводит чужое мнение, добросовестно сопроводив его сноской6. Если оно принадлежит известному английскому историку, то – тогда, причём же здесь «взгляд» автора? Очень добротно изложив позиции в историографии по поводу завещания Никомеда
IV Филопатора7 – это вообще один из лучших разделов книги! – он даже
не затрагивает такого принципиально важного вопроса, как причины самого завещания. Вероятно, именно потому, что в историографии стараются избегать этого сложного аспекта, и автору просто не на что было опереться? Правда, вскользь он признаёт, что завещание Никомеда «целиком
и полностью являлось одним из звеньев в экспансионистской политике
Рима»8. Но при этом никаких сносок не даёт, очевидно, претендуя на авторство такого вывода. Однако этот вывод был сформулирован задолго
до О.Л. Габелко, в том числе – неким А.П. Беликовым9. Полагаю, что в
этом случае сноска на него считается всё же желательной.
На основе переработанной книги и нескольких своих последующих
статей, уважаемый О.Л. Габелко написал докторскую диссертацию, успешно защищённую в Казани в 2006 году. Понимая, что изложение чужих мыслей, как бы добротно ни было такое изложение, не может быть
содержанием докторской диссертации, автор внёс ряд важных изменений и дополнений.
Претендуя на глобальность подхода, он озаглавил свою работу «Анатолийское этнополитическое койне и особенности эллинизма в Малой
Азии (на примере Вифинского царства)»10.
________________________
Там же. С. 322, прим. 88.
Там же. С. 227-228.
6
См., например: Там же. С. 321-322.
7
Там же. С. 399-413.
8
Там же. С. 413.
9
См.: Беликов А.П. Рим и эллинизм. Проблемы политических, экономических и
культурных контактов. Ставрополь, 2003. С. 129-130, 396; Он же. Рим и эллинизм:
основные проблемы политических, экономических и культурных контактов. Дисс.
… докт. ист. наук. Ставрополь, 2003. С. 137-139.
10
Габелко О.Л. Анатолийское этнополитическое койне и особенности эллинизма в
Малой Азии (на примере Вифинского царства). Дисс. … докт. ист. наук. Казань, 2006.
4
5
339
Из 574 страниц текста диссертации 346 отводится одной только Вифинии. В таком случае содержание не вполне соответствует названию,
ибо все эти 346 страниц не имеют вообще никакого отношения к чисто
гипотетическому «анатолийскому этнополитическому койне», порождённому, скорее, воображением автора.
Логично начав с обзора источников (13 страниц) и историографии
(37 страниц), далее автор на страницах 68-107 – на мой взгляд, совершенно безуспешно, пытается доказать наличие АЭК. О реальном функционировании АЭК здесь нет вообще ни единого слова, а раздел об
ахеменидском господстве в Малой Азии ничего не доказывает и не имеет совсем никакого отношении ни к эллинизму, ни к «койне». Глава VI
вообще не имеет ни малейшего отношения, ни к АЭК, ни к Вифинии.
Почему-то она содержит в себе следующие параграфы. 1 – Династическая история Каппадокии – 30 страниц. 2 – Георгий Синкелл о династической истории эллинистических монархий Малой Азии – 23 страницы. 3 и 4 параграфы, соответственно, почему-то посвящены летосчислению Понта (37 страниц) и Боспора (22 страницы). Как всё это может дать целостное представление о существовании АЭК? Насколько
всё это доказывает наличие самой АЭК – понять совершенно невозможно. Как ОДНО из государств Анатолии может быть «примером» реального существования АЭК в Малой Азии – столь же непонятно. Невольно
возникает ощущение некоторой бессистемности изложения.
В диссертации, как это ни странно и даже парадоксально, отсутствует формулировка её научной новизны! По крайней мере, в имеющемся
у меня электронном варианте, присланном самим уважаемым автором,
её нет. Что наводит на определённые размышления.
Итак, какими же новыми идеями уважаемый автор обогатил мировую науку в своей докторской диссертации?
1. Автор полагает, что широкое распространение практики завещаний
царства другим державам является «типичной чертой государственности»11 в Малой Азии. Однако на исследуемые им 500 лет приходится всего три таких завещания. Все они относятся к небольшому промежутку
времени, и явно связаны с воздействием внешних сил, что едва ли позволяет говорить об их «типичности» именно для данного региона. При
этом в случае с Вифинией очевидна заинтересованность (возможно, и
инициатива) Рима. Как отмечает сам диссертант в своей монографии, завещание Никомеда, «разумеется, целиком и полностью являлось одним
________________________
11
Габелко О.Л. Анатолийское этнополитическое койнэ… С. 19.
340
из звеньев в экспансионистской политике Рима»12. То же самое можно
сказать и относительно завещания Аттала III. Что касается Пафлагонии,
то здесь столь же очевидна заинтересованность Митридата V.
Скорее, если не прибегать к поверхностным объяснениям, можно признать, что завещания царей в пользу другой державы типичны для слабых государств, попавших в сферу интересов более сильных. И это никак не связано именно с регионом Анатолии, поскольку точно такие же
завещания и в таких же условиях оставляли правители Киренаики, Кипра
и Египта. Но это ведь не даёт оснований считать, что такого рода завещания были «типичной чертой государственности» Египта13.
2. Автор справедливо отмечает, что некоторые государства Анатолии
прекратили независимое существование значительно позже общепринятой даты окончания эллинизма. Однако это были мелкие, незначительные,
и абсолютно зависимые от Рима государства. Поэтому сложно согласиться с его предложением «поставить вопрос о возможном пересмотре и
уточнении хронологических и географических границ эллинизма»14.
3. Новый термин, предложенный диссертантом – анатолийское этнополитическое койне15. Термин, казалось бы, позволяет объединить для
изучения несколько различных государств Анатолии. Однако, на наш
взгляд, он оказался мёртворожденным.
Очевидна природно-географическая и социально-экономическая общность этих стран. Цивилизационная – уже менее очевидна. Едва ли
возможно говорить об этнической близости всех перечисленных государств Малой Азии. В контексте нового термина само слово «койне»
предполагает стабильные общие интересы, добрососедство, организованное и организационное единство в каких-то общих рамках. Примеров такого единства в диссертации не приводится. Сомнительна и политическая общность малоазийских стран, поскольку некоторые из них
имели между собой откровенно враждебные отношения, приводящие к
длительным и кровопролитным войнам. О каком «койне» после этого
вообще можно говорить?
Отдельного разговора заслуживает политика эллинистических царей по
отношению друг к другу. Она даёт примеры невероятного коварства и
стремления любой ценой ослабить соседа. И это было характерно не толь________________________
Габелко О.Л. История Вифинского царства… С. 413.
На это обстоятельство обратили внимание и все официальные оппоненты на
защите диссертации.
14
Габелко О.Л. Анатолийское этнополитическое койне…С. 40.
15
Там же. С. 4.
12
13
341
ко для Малой Азии, но и вообще во взаимоотношениях эллинистических
династов. Не случайно Полибий, осуждая «бесстыдство и ярость» Антиоха III и Филиппа V, пишет, что они хотели поделить между собою владения юного Птолемея, а его самого лишить жизни, но при этом предательски действовали друг против друга… (Polyb. XV. 20). Правитель Понтийского царства Митридат VI Евпатор прямо во время переговоров коварно
убил царя Каппадокии Ариарата VII, хотя последний доводился ему племянником. «Он пригласил Ариарата на переговоры, но явился на них, спрятав под одеждой кинжал. По царскому обычаю Ариарат прислал к Митридату человека, который должен был его обыскать. Когда этот человек стал
особенно тщательно ощупывать у Митридата нижнюю часть живота, Митридат сказал, что боится, как бы обыскивающий не нашёл там кинжала
совсем иного рода, чем тот, который он ищет. Так, прикрыв коварство шуткой, Митридат отозвал Ариарата в сторону от его друзей и убил на глазах
и своего, и его войска». (Just. XXXVIII.1. 9-10).
Разумеется, никакого «политического койне» в раздираемой противоречиями и враждой правителей Малой Азии не было и не могло быть.
Как не было, впрочем, и этнического – тоже.
4. Армению, наряду с другими мелкими государствами Востока, автор объявил «типично эллинистическим царством»16. Здесь его, прежде всего, можно упрекнуть в незнании истории появления, становления, развития и «отмирания» некоторых идей, что всегда интересно не
только как факт чисто историографический. Идеи отражают ещё и дух
своей эпохи, поэтому они подвластны не только чисто научному влиянию, но и воздействию сложившихся социально-экономических, политических, культурных и прочих факторов.
В этом плане весьма любопытно проследить судьбу одной идеи, и её
восприятия научным сообществом и официальными структурами.
Известный советский историк древней Армении Я.А. Манандян в своей монографии «Тигран II и Рим в новом освещении по первоисточникам», изданной в 1943 году, предложил считать Армению «истинным
эллинистическим государством»17. Он полагал, что процесс эллинизации здесь достаточно глубоко охватил все слои населения, а царство
было глубоко интегрировано в эллинистический мир.
Такая позиция историка объясняется несколькими причинами.
________________________
Там же. С. 574.
Манандян Я.А. Тигран II и Рим в новом освещении по первоисточникам. Ереван, 1943. С. 64.
16
17
342
1. Я.А. Манандян никогда не был «националистом», но он всегда являлся великим патриотом своего народа, несколько склонным к преувеличению его роли в мировой истории.
2. Тигран II (95-55 гг. до н.э.), воспользовавшись ослаблением Селевкидского царства, захватил большие территории Ближнего Востока.
В результате в его государстве оказались многие эллинизированные города, увеличился процент эллинского и эллиноязычного населения.
3. Аристократы, и особенно царский двор, действительно, находились
под заметным влиянием культуры эллинизма. Артавазд II (55-34 гг. до
н.э.) даже писал трагедии, речи и исторические сочинения на греческом языке (Plut. Crass. XXXIII). При его дворе давались греческие представления (Plut. Ibid.). Как можно судить по тексту Плутарха, многие
присутствующие понимали их без перевода.
Однако, с другой стороны, слишком много обстоятельств не позволяют согласиться с тезисом об «эллинистической Армении».
1. Эллины, даже вместе с эллинизированным населением, составляли всё же ничтожно малый процент населения армянского царства.
2. Коренное население страны вообще никак не было затронуто культурным влиянием эллинизма, который для подавляющего большинства армян
оставался чужим и чуждым, даже враждебным их собственной культуре.
3. Немногочисленные аристократы только чисто внешне и поверхностно были затронуты эллинским влиянием. Оно было модным, позволяло щегольнуть своей «образованностью», выделиться из массы
«тёмных» соплеменников. И заодно, что немаловажно, угодить царю,
который одно время демонстрировал подчёркнутый филэллинизм.
4. Притом же Артавазде II царский двор одновременно испытывал
сильнейшее парфянское влияние, не только политическое, но и культурное тоже. Уже в начале новой эры оно заметно потеснило эллинистическую культуру.
5. Современник Артавазда II, царь Парфии Ород II (58-39 гг. до н.э.)
тоже был не чужд греческого языка и литературы (Plut. Ibid.). Но это
ведь не даёт ни малейших оснований считать Парфию тоже «эллинистическим» государством.
Таким образом, утверждение армянского историка не соответствует
действительности. Нет достаточных оснований считать Армению хотя бы
сильно эллинизированной страной, тем более, признавать её «истинным»
эллинистическим государством.
Версия Я.А. Манандяна историками была просто предана забвению,
поскольку она научно не состоятельна. Официальная же наука не могла
343
принять её по очень многим идеологическим причинам, на которых не
буду останавливаться. Сама монография учёного упоминалась, в основном, в связи с высказанным им отрицанием наличия рабовладельческих отношений в древней Армении18.
Объявив Армению «типично эллинистическим царством», О.Л. Габелко
не представил никакого обоснования этому более чем сомнительному тезису. Вся «научная новизна» в данном случае заключается всего лишь в
замене одного слова другим: истинно – типично. Отсутствует у него и
сноска на работу Я.А. Манандяна. Либо автору просто неизвестна эта
монография, относящаяся, по его мнению, к не заслуживающей внимания «замшелой» старой литературе, либо же он решил заявить свой собственный приоритет на столь сомнительное «научное открытие».
Представляется, что идею о древней Армении как «истинно» или «типично» эллинистическом государстве, не следовало бы реанимировать
в современных условиях. Она ведь не стала более убедительной за те
годы, которые прошли со времени издания монографии известного армянского учёного.
Вышеперечисленные четыре новации, представленные в работах О.Л.
Габелко, слишком уязвимы для критики, поэтому, при всём уважении к
самому Олегу Леонидовичу, с ними просто невозможно согласиться.
Л.И. Сувиженко
ОБРАЗЕЦ ДЛЯ ПОДРАЖАНИЯ
Филологи-лингвисты в поисках интересующих их языковых явлений
нередко просматривают массу литературных произведений. Извлеченный из «текстов» языковой материал затем описывается, классифицируется, на его основе делаются определенные выводы и заключения.
На этом связь исследователей с конкретными «текстами» обычно завершается. Подобным образом действовал и преподаватель Будапештского университета им. Л. Этвеша, прекрасно владеющий русским язы________________________
1
18
См., например: Жигунин В.Д. Эллинизм и общие проблемы древней истории //
Античный вестник. Вып. IV- V. Омск, 1999. С. 8.
Andrej Fatyejev. Vilagostól - Krímig ( Egy magyarbarát orosz huszártiszt emlékeiből ).
Ford. Horváth Iván, Zsatkovics Kálmán ( 51 - 72 ). Budapest, 2011. Отметим, что ради
полноты издания И.Хорват включил в сборник «Рассказ одного русского солдата
о венгерском военном походе 1849 года», впервые появившийся в переводе К.Жатковича в 1886 г.
1
344
ком, прирожденный лингвист и переводчик Иван Хорват, когда много
лет назад приступил к поиску, описанию и анализу унгаризмов в текстах русского писателя Андрея Михайловича Фатеева (1814-1866 гг.).
Выходец из бедной дворянской семьи, А.Фатеев получил хорошее
классическое образование, о чем свидетельствуют частые вкрапления
латинских и французских оборотов речи в его произведениях. Он был,
как пишет в «Предисловии» Ю.П.Гусев, несомненно, талантлив, «чувствовал силу, музыку русского слова, но не располагал временем, чтобы в достаточной мере развить свой талант» (с.9). И происходило это,
прежде всего потому, что большую часть своей недолгой жизни он провел на военной службе.
Гусарский офицер А.Фатеев оказался в составе русских войск, направленных в 1849 г. в Венгрию для усмирения восставших, и стал свидетелем многих трагических моментов освободительной борьбы, в том
числе сдачи оружия венгерскими войсками. Эти впечатления, наряду с
описанием военного быта, составили тематическую основу его творческого наследия. Во время венгерского похода он с заинтересованным
вниманием воспринимал особенности повседневной жизни местного
населения, пытался ее понять, а позднее описать, истолковывая некоторые обычаи, привычки, понятия словаков и венгров. И не случайно, что
именно этот слой лексики А.Фатеева привлек внимание венгерского
исследователя-русиста.
В работах, посвященных этой проблематике2, И. Хорват, в частности,
анализирует воспроизводство в русском тексте венгерских слов и словосочетаний pálinka: фруктовая водка – паленка; gazda: хозяин – газда;
gazdaasszony: хозяйка – газдыня; nem tudom: не знаю – нем-туду; tessék:
пожалуйста – тешек и др. Исследователь, где полемизирует, где соглашается, а где и восторгается чувством языка писателя. Последнее обстоятельство и определило характер его дальнейших взаимоотношений
с творческим наследием А.Фатеева.
Работая в российских библиотеках и Славянской бибилиотеке Хельсинки, Хорват открывал для себя все новые и новые страницы жизни и
творчества писателя, выявлял его наклонности, круг знакомых и почитателей. И постепенно, уже с глубоким благоговением, если не с любовью, освоил все произведения. Тогда-то, видимо, и появилось жела________________________
2
Horváth Iván. Petrov obsitos megjegyzései a magyar nyelvről// Magyar Nyelvőr.
1986. № 4. 429 - 431; Újból Petrov obsitos megjegyzései a magyar nyelvről// Magyar
Nyelvőr. 1988. №3. 314 - 318.
345
ние к воспроизведению «текстов» русского прозаика в форме высокохудожественного перевода на родной язык. При этом И. Хорват поставил перед собой двуединую задачу: во-первых, перевести все труды
Фатеева (значительная часть их была предварительно опубликована
в журналах) и, во-вторых, впервые собрать в одном томе все его творческое наследие.
Учитывая, что «русский гусар» творил, да и видел себя в кругу таких
великих писателей-современников, как Достоевский, Некрасов, Чернышевский, только благодаря помощи библиографов-профессионалов Публичной библиотеки Санкт-Петербурга, удалось восстановить полный список произведений А.Фатеева. Что касается самого перевода, то, имея в
виду время их публикации (1859-1864 гг.), а также специфическую лексику, отражающую военный быт, особенности речи носителей южнорусских говоров, терминологию карточной игры (рассказ «Ералаш»), конно-спортивных состязаний (рассказ «Кавалерийская конюшня») и др.,
переводчику пришлось изрядно потрудиться для адекватного перевода на
родной язык художественного текста. Не случайно в самом начале книги И. Хорват благодарит и поименно называет тех (филологи-носители
русского языка3, историк, специалист по коневодству, переводчик и др.),
«без помощи которых этот том не появился бы на свет» (с.7). Так, в творческих муках, родилось солидное издание: Андрей Фатеев. От Вилагоша – до Крыма (Из воспоминаний одного гусарского офицера, русского друга венгров). Будапешт, 2011 (422 стр.).
При этом необходимо сделать два пояснения. «Солидное», потому что
мы имеем дело не просто с переводом, а с книгой, несущей на себе
признаки научного издания. В «Содержании» читатель найдет «Предисловие», написанное Ю.П.Гусевым, и библиографическую справку переводчика о А.Фатееве. Далее следуют произведения, тематически разделенные на 4 части: «Подавление венгерского освободительного движения», «Военная жизнь», «Любовь – карта», «Русско-турецкая война
1853-1856 гг.». Следуя научной традиции, переводчик приводит списки известных произведений А.Фатеева на русском и венгерском языках, а также дает указатель имен, так как многие явления давно минувших лет требовали подстрочных толкований, которые исполнены с научной полнотой и основательностью. Завершают издание несколько фо________________________
К сожалению, в эту часть персоналий закралась случайная описка: вместо Андреева следует читать Александрова (с. 7). Здесь и далее перевод из рецензируемой книги наш.
3
346
токопий подлинных документов, касающихся жизни и творчества А.Фатеева (отрывок письма Чернышевского, медицинское заключение о состоянии здоровья гусара Фатеева и др.).
Второе необходимое пояснение связано с трагическим для каждого венгра понятием «Вилагош». Следует напомнить, что многовековое сопротивление произволу Вены вылилось в 1948 г. в масштабное восстание,
которое вдохновлялось Лайошем Кошутом, Шандором Петефи и другими патриотически настроенными деятелями литературы, политиками, военачальниками. Масштабы боевых действий были таковы, что Австрия
обратилась к России за помощью в усмирении венгров. Русские пешие,
конные и артиллерийские соединения проследовали через территорию
нынешней Словакии, северо-восточные районы современной Венгрии в
принадлежавшую тогда Австрии и заселенную преимущественно венграми Трансильванию. Здесь значительная часть венгерской армии и ополчения, а также польского отряда под водительством генерала Бема, была
разбита, после чего командующий венгерскими войсками генерал А.Гёргей согласился сложить оружие вблизи селения Вилагош (при этом – перед русскими, а не австрийскими войсками!).
А.Фатеев, как мы упоминали, был свидетелем и участником этих событий и в нескольких произведениях делится своими чувствами с читателями: «Боже мой, что же я думал в эти минуты?.. Помнится мне, что тут было
и какое-то торжество удовлетворенного национального самолюбия, и вместе с тем, какая-то тайная радость, что скоро, наконец, наступит предел этой
праздной вражде; но преобладающим чувством было сожаление об унижении врага, к которому в душе не только не чувствовалось ненависти,
напротив – полное, искреннее уважение и сочувствие, вместе с отвращением к австрийцам» (рассказ «День сдачи венгров», с.101)4.
После описания сдачи венграми знамен, лошадей, оружия следует
еще одно глубоко прочувствованное замечание: «Было что-то особенно тягостное во всей этой церемонии не для одних венгров.... почти
каждый из нас (прим. Автор.) русских – и солдат, и офицеров, чувствовал в то время себя участником в этой сумме общего несчастья
венгерцев. ...Всем нам было грустно, тяжело...» (с.104). И в целом весь
первый рассказ об этих событиях пронизан щемящей болью человека,
сострадающего народу, который в тяжелой, упорной борьбе уже ощу________________________
4
Сохраняя авторскую стилистику и пунктуацию, мы цитируем рассказ «День
сдачи венгров (Из воспоминаний о походе в Венгрию, в 1849 г.)//Русская беседа.
1854. № 4. С.99 – 106.
347
тил вкус свободы. Не случайно редакция журнала «Русская беседа»,
где в 1859 г. был опубликован рассказ, к размышлениям автора о том,
что «этот печальный факт совершился, печальный, потому что надолго
убил всякую мысль об освобождении» (с.100), позволила себе подстрочное замечание: «Точно ли надолго? (Ред.)».
Сопереживание увиденному в Вилагоше, искреннее, заинтересованое
восприятие этнокультурных примет соседних народов (описание особенностей венгерской музыки, танцев, еды, винопития, толкование обычаев,
венгерских и словацких слов и понятий и др.) и при этом преимущественно теплое, сердечное отношение к местным жителям и военным, которых писатель не пытается представить противником, – все это позволило переводчику назвать А.Фатеева «руссским другом венгров». Это
обстоятельство, по-видимому, стало решающим при издании книги в современной Венгрии, отношения России с которой, к сожалению, складываются не лучшим образом. Тем более приятно отметить, что в ноябре 2011 г. с успехом прошла презентация книги, появились первые, преимущественно хвалебные отклики на это издание: в журнале Исследовательского и методического центра русистики Будапештского университета им. Л.Этвешa «Орос недьед» (Orosz negyed, 2011, tavasz – tél), в
одной из центральных газет «Мадьяр Немзет» (Magyar Nemzet, 2012. január
21), в еженедельнике «Демократа» (Demokrata, 2012. február 29.), в сборнике статей города Ниредьхаза (Romantika tegnap és ma. 2012) и др.
Таким образом, история создания Иваном Хорватом своего труда
может стать для филологов поучительной и достойной подражания, и
мы искренне благодарны ему за это. И еще. С сожалением приходится
констатировать, что широкому русскому читателю имя Андрея Фатеева
пока неизвестно, так как его, безусловно заслуживающие внимания
произведения до сих пор не изданы в России отдельной книгой.
М.С. Ващенко
БЕЛГРАД 1990-Х ГЛАЗАМИ СЛОВАЦКОГО ДИПЛОМАТА
В 2003 г. в свет вышла книга словацкого дипломата, бывшего руководителя дипломатической миссии Словакии в Белграде, а ныне посла Словацкой Республики в Боснии и Герцеговине Мирослава Мойжиты «Белград. Заметки 1995–2001 гг.»1. Эта книга была написана по горячим следам
________________________
1
Мойжита М. Белград. Заметки 1995 – 2001 гг. М., 2004.
348
бурных событий 1990-х гг. в Союзной Республике Югославия и сопредельных с ней государств. Актуальность югославской проблематики дает
о себе знать и в наши дни: в 2004 г., когда книга была издана в переводе
на русский и сербский языки, в крае Косово произошли самые крупные
с конца 90-х гг. столкновения албанцев и сербов, а в 2008 г. албанские
лидеры Косово провозгласили независимость края. По сей день остается
открытым вопрос о будущем Косово, о его международном статусе и о
судьбах людей, живущих в крае. Не до конца ясно и будущее самой Сербии, которая до сих пор не стала полноценным членом европейского сообщества, несмотря на декларируемый нынешними сербскими властями
«европейский путь». В свете этих событий книга М. Мойжиты, ставшего
не только наблюдателем, но и непосредственным участником описываемых
в книге событий, представляет несомненный интерес.
Перед М. Мойжитой в первые годы выполнения его дипломатической
миссии стояло две основных задачи: задача установления прочных двусторонних отношений между Союзной Республикой Югославия и Словацкой Республикой, государств, появившихся на карте Европы почти одновременно, и организация помощи словацкому меньшинству, которое проживало не только на территории Югославии (в Воеводине), но и в Хорватии, где в 1995 г. еще велись боевые действия. Представители словацкой
общины оказались между двух огней. Им не доверяли ни сербские, ни
хорватские националисты. Но, тем не менее, этнические словаки, населявшие Восточную Славонию, призывались на службу в вооруженные силы
Республики Сербская Краина, и вполне справедливо могли опасаться мести со стороны хорватов. Мойжита осуждает как сербский, так и хорватский национализм, а обстоятельства подписания Эрдутского соглашения,
определявшего судьбу Восточной Славонии, интересовали его едва ли не
больше, чем Дейтонские соглашения по Боснии и Герцеговине.
Что касается становления словацко-югославских отношений, то, несмотря на то, что в середине 1990-х гг. они переживали лишь начальный
этап своего становления, в 1995 г. уже были сделаны важные шаги в
этом направлении. Так, словацкий миротворческий контингент был отправлен в Восточную Славонию, а премьер-министр Словакии В. Мечьяр нанес официальный визит в Белград, где провел переговоры со С.
Милошевичем. Мойжита не скрывает того, что переговоры проходили в
если и не в дружественной, то в спокойной обстановке, а президент Сербии позитивно отзывался о словацком меньшинстве в Воеводине (с. 29).
Помимо судьбы словацкой общины в Сербии и Хорватии и упрочения
словацко-югославских связей, Мойжиту в то время интересовали и внут349
риполитические события в Югославии. В 1996 г. там прошли выборы органов власти на региональном и федеральном уровне. Второй тур выборов в местные органы власти, где победу одержала оппозиция, президент
Сербии отменил. Это вызвало протесты сербской общественности, которые длились около трех месяцев. Мойжита невысоко оценивал тогдашние
шансы сербской оппозиции возглавить эти протесты, поскольку они явились для нее неожиданностью, а требование отставки Милошевича он прямо
называл нереальным (с. 45). При описании данных событий словацкий дипломат воздерживается как от откровенной поддержки сербской оппозиции,
так и от резкого осуждения политики Милошевича.
В 1998 году на первый план вышли события в Косово, где участились
столкновения между албанскими вооруженными формированиями, ядро
которых составляла Армия освобождения Косово (АОК) и силами сербской армии и полиции. Мойжита осуждает действия, как албанских боевиков, так и участников несанкционированных демонстраций албанцев в
городах края. Важно отметить, что в заметках Мойжиты, относящихся к
этим событиям, нет огульной критики действий югославской армии и полиции. Впрочем, югославские власти действительно шли на уступки мировому сообществу: в октябре 1998 г. был подписан договор Милошевич-Холбрук, согласно которому часть полицейских отрядов отзывалась
из Косово, а в крае размещались наблюдатели ОБСЕ.
Однако подписание этого соглашение совсем не означало решение
проблемы. В 1999 г. ситуация вокруг Косово обсуждалась в рамках
международной конференции, которая состоялась в городе Рамбуйе
(Франция). Одной из ее центральных тем стало военное присутствие
НАТО в Косово. Мойжита в данном вопросе высказывает особое мнение, считая возможным размещение войск в крае только в случае подписания соответствующего договора. Однако словацкий дипломат в той
части своих заметок, где описываются переговоры в Рамбуйе, ни единым словом не упоминает обстоятельства, при которых переговоры были
сорваны. Мойжита ничего не упоминает о том, что незадолго до их окончания сербской делегации в Рамбуйе было предложено подписать вариант соглашения, согласно которому войска НАТО автоматически вводились в Косово сразу после подписания.
Операцию НАТО против Югославии (март–июнь 1999 г.) Мойжита
безоговорочно не поддерживает, но и не осуждает. Он честно признается: «Нас, дипломатов из европейских стран занимали, скорее, практические проблемы. По информационным сообщениям мы пытались
судить, не будут ли бомбить правительственные здания в центре горо350
да» (с. 111 – 112). И хотя несколько абзацев в своей книге словацкий
дипломат и посвятил тем чувствам, которые испытывали простые сербы во время бомбежек, разрушительные последствия операции он описывал примерно в таких выражениях: «В начале апреля бомбили мосты
в Нови Саде. Общественность приняла это с исключительным огорчением» (с. 112). Основное внимание в заметках этого периода словацкий дипломат, конечно, уделил дипломатической деятельности, как своей,
так и своих коллег. Сам Мойжита отмечал, что его работа в то время
почти не касалась стратегических вопросов, а была связана с заботой
о воеводинских словаках. Но и со «стратегическими вопросами» Мойжите приходилось сталкиваться: так, в апреле 1999 г. в МИД Югославии ему был выражен протест против транспортировки военной техники НАТО через территорию Словакии.
Без особого одобрения Мойжита высказывается о деятельности российских дипломатов и общественных деятелей во время бомбардировок Югославии. Словацкий дипломат лишь вскользь упоминает о деятельности специального представителя России В.С. Черномырдина, который вел долгие переговоры с Милошевичем.
Центральной темой заметок М. Мойжиты 1999–2001 гг. стало формирование объединенной оппозиции С. Милошевичу, ее приход к власти и
ее первые шаги. Словацкий дипломат подробно описывает ряд совещаний сербских оппозиционных партий, которые с 1999 г. проходили в Братиславе, Страсбурге и Белграде. Автор подчеркивает, что все эти конференции были частью единого «братиславского процесса» и что сербским
политикам, желавшим лишить Милошевича власти, «подходила словацкая модель: активная роль в предвыборной кампании неправительственных организаций с целью обеспечения наибольшего участия в выборах»
(с. 152). Оппозиция, тогда еще разрозненная и не пользовавшаяся полной поддержкой со стороны ЕС, готовилась к выборам в парламент, который согласно тогдашней конституции СРЮ, избирал федерального президента. Но в июле 2000 г. Милошевич провел через парламент изменения в конституции, согласно которым президент Югославии отныне должен был избираться прямым голосованием, а ближайшие выборы назначались на сентябрь текущего года. Единым кандидатом от оппозиции стал
лидер Демократической партии Сербии В. Коштуница, с которым Мойжита был знаком еще до его выдвижения. Следует отметить, что словацкий дипломат в течение всего срока пребывания в Белграде общался с
представителями югославской оппозиции едва ли не чаще, чем с представителями официального Белграда.
351
Тем удивительнее, что Мойжита, будучи вхожим в оппозиционные
круги, почти ничего не писал о финансовой и организационной поддержке, которую Европа и США оказывали югославской оппозиции.
Напротив, словацкий дипломат цитирует Коштуницу, который, по словам Мойжиты, сказал ему: «Каждый вечер молюсь о том, чтобы американцы публично нас не поддерживали» (с. 195). Особое внимание
хотелось бы обратить именно на слово «публично». Мойжита акцентирует внимание на контактах оппозиции с официальными представителями ЕС, но совсем не упоминает о деятельности различных западных
фондов и других организаций, которые накануне выборов оказывали
поддержку югославской оппозиции.
«Бульдозерную революцию», в ходе которой был свергнут Милошевич, словацкий дипломат оценивает позитивно. Тем более, что во главе
Югославии встал В. Коштуница, по определению Мойжиты «симпатичный патриот и умеренный политик» (с. 232). Автору импонировало и то,
что новый югославский президент посетил Словакию меньше чем через
полгода после своей победы. Сам Мойжита, позитивно оценивая смену
власти в Белграде, тем не менее, признает, что свержение Милошевича
не способствовало автоматическому решению всех имевшихся проблем,
прежде всего, косовской. Но переворот 2000 г. и последующие события, в частности, выдача Милошевича Гаагскому трибуналу автор называет «важными шагами на пути к демократической Европе» (с. 261).
Подводя итог, можно сказать, что «Заметки» М. Мойжиты представляют собой важный и ценный источник по новейшей истории Сербии. К настоящему времени издано много воспоминаний очевидцев и участников
событий в бывшей Югославии (Р. Холбрук, К. дель Понте, Е.М. Примаков, В. Кадиевич), но все их авторы представляли либо страны, охваченные конфликтами, либо так называемые «великие державы». М. Мойжита
представлял славянскую страну, которая также появилась в результате распада некогда единого государства и которая тогда еще не входила ни в ЕС,
ни в НАТО. Все это придает определенную специфику воспоминаниям Мойжиты, который открывает для читателя события в Югославии с новых неожиданных сторон. Можно утверждать, что издание «Заметок» словацкого
дипломата представляет большую важность для всестороннего осознания
и изучения событий в Югославии на рубеже веков.
352
ПАМЯТИ ЮРИЯ СТЕПАНОВИЧА НОВОПАШИНА
(1934 – 2012)
21 марта 2012 г. в результате трагической случайности ушел из жизни Юрий Степанович Новопашин, доктор философских наук, профессор, заведующий отделом современной истории стран Центральной и
Юго-Восточной Европы Института славяноведения РАН.
Уроженец Свердловской области, Ю.С. Новопашин пришел на философский факультет МГУ в 1959 г., имея за плечами немалый жизненный опыт – служба в армии в Группе Советских войск в Германии,
работа на заводе. По окончании философского факультета в 1964 г., а
затем и аспирантуры Ю.С. Новопашин в течение нескольких лет работал в Праге в редакции журнала «Проблемы мира и социализма», длительное время был сотрудником Института экономики мировой социалистической системы АН СССР, где защитил докторскую диссертацию,
возглавлял в 1980-е годы отдел. Под его редакцией был подготовлен
ряд трудов по проблемам международных отношений.
В 1988 г. судьба связала Ю.С. Новопашина с Институтом славяноведения и балканистики АН СССР (ныне Институт славяноведения РАН),
где он проработал почти четверть века, в 1988–1998 гг. был заместителем директора, более двух десятилетий возглавлял отдел современной
истории и социально-политических проблем стран Центральной и ЮгоВосточной Европы. Ю.С. Новопашин немало сделал для становления в
Институте нового исследовательского направления – изучения политических процессов в бывших социалистических странах в 1950–1980-е
годы, кризисных явлений в их развитии, внутренних и внешних предпосылок восточноевропейских революций 1989 г. и крушения мировой
системы социализма. С середины 1990-х годов на первый план в работе руководимого им отдела все более выходит исследование закономерностей политической эволюции стран региона в посткоммунистический период. Под редакцией Ю.С. Новопашина или при его активном
участии были подготовлены и опубликованы коллективные труды «Восточная Европа на историческом переломе (очерки революционных преобразований 1989 – 1990 гг.)» (М., 1991), «Восточная Европа: контуры
посткоммунистической модели развития» (М., 1992), «Восточноевропейский социализм». Становление режима, попытки его модификации,
причины краха» (М., 1992), «Политические кризисы и конфликты 1950–
353
1960-х годов в Восточной Европе» (М., 1993), «Политические партии
и движения Восточной Европы. Проблемы адаптации к современным
условиям» (М., 1994), «Бывшие “хозяева” Восточной Европы. Политические портреты» (М., 1995), «Постреволюционная Восточная Европа:
экономические ориентиры и политические коллизии» (М., 1995), «Конфликты в послевоенном развитии восточноевропейских стран» (М.,
1997), «Центральная Европа в поисках новой региональной идентичности. Конец 80-х – середина 90-х годов» (М., 2000), «Революции 1989
года в странах Центральной (Восточной) Европы. Взгляд через десятилетие» (М., 2001) и другие, справочное издание «Центральноевропейские страны на рубеже XIX–ХХ вв. Аспекты общественно-политического развития» (М., 2003). Из коллективных трудов последних лет с его
участием можно выделить «Власть – общество – реформы. Центральная и Юго-Восточная Европа. Вторая половина XX века» (М., 2006),
«История антикоммунистических революций конца XX века. Центральная и Юго-Восточная Европа» (М., 2007), «Общественные трансформации в странах Центральной и Юго-Восточной Европы (90-е годы XX
века – начало XXI столетия) (М., 2008), «Революции и реформы в странах Центральной и Юго-Восточной Европы: 20 лет спустя» (М., 2011).
С 1996 г. на протяжении более пяти лет Ю.С. Новопашин был главным редактором журнала «Славяноведение». Ученый-политолог, он тактично руководил историко-филологическим журналом, сохранившим
свои сложившиеся академические традиции. Работы Ю.С. Новопашина
публиковались также в журналах «Вопросы истории», «Новая и новейшая история», «Вопросы философии», «Свободная мысль», «Международная жизнь», «Мировая экономика и международные отношения», «Общественные науки», «Россия и современный мир» и др. В своих статьях
Ю.С. Новопашин предпочитал обращаться к острым дискуссионным проблемам. Так, в конце 1980-х годов в коллективном труде «Политический кризис 1939 г. и страны Центральной и Юго-Восточной Европы» (М.,
1989) он среди первых поставил вопрос о том, как проявились в политике Сталина кануна Второй мировой войны определенным образом интерпретированные национально-государственные интересы СССР. Будучи политологом, Ю.С. Новопашин пытался осмыслить причины советского военного вмешательства в Чехословакии в 1968 г. и определить соотношение в сознании советских лидеров вульгарно-марксистских идеологических схем и геополитических, геостратегических расчетов. Острые, политически актуальные проблемы поднимались в его статьях «От
тоталитаризма к демократии: неоднозначность итогов» (Славяноведение.
354
1994. № 6), «Об антисоветизме и русофобии в послевоенной Восточной
Европе» (Славяноведение. 1998. № 1), «Пребывание советских войск в
Восточной Европе как предпосылка революционных событий 19891990
гг.» (Славяноведение. 1998. № 4) и др. С конца 1990-х годов Ю.С. Новопашин много занимался проблемой формирования или, точнее сказать,
восстановления после 1989 г. региональной (центральноевропейской) идентичности народов, которые вследствие определенного расклада сил на
международной арене оказались после 1945 г. отнесенными к советской
сфере влияния. При обращении к отечественной истории 1920-х годов,
которую Ю.С. Новопашин знал довольно профессионально, его особенно интересовали проблемы идеологической эволюции большевистского
режима в СССР. В этом смысле показательна его статья «XIV съезд
РКП(б): современный взгляд» (Вопросы истории. 2003. № 7).
Научную деятельность Ю.С. Новопашин на протяжении многих лет
сочетал с преподавательской, будучи профессором Дипломатической
академии МИД РФ.
Ю.С. Новопашин оставил добрую память о себе в Институте славяноведения РАН как душевный, мягкий в общении и в то же время принципиальный в своих убеждениях человек, мудрый руководитель, умевший гасить в коллективе любые конфликты. Он был квалифицированным научным редактором и серьезным ученым-политологом, оставившим свой след в науке. Память о нем надолго останется в сердцах людей его знавших.
Коллеги и друзья
355
ПАМЯТИ ВИТАЛИЯ БОРИСОВИЧА ВИНОГРАДОВА
(1938 – 2012)
12 сентября 2012 г. не стало Виталия Борисовича Виноградова, известного ученого-кавказоведа, доктора исторических наук, профессора,
общественного деятеля, публициста, Заслуженного деятеля науки Российской Федерации, Кубани и Чечено-Ингушской АССР, члена Союза
журналистов СССР (РФ).
В.Б. Виноградов родился 5 апреля 1938 г. в г. Грозном, в семье служащих. С этим городом, с Чечено-Ингушетией, государственным университетом им. Л.Н. Толстого связан длительный и плодотворный период его деятельности. Именно здесь он стал известным в стране и за
ее рубежами ученым, автором сотен научных статей и десятков монографий, основал научную Кавказоведческую школу, получившую признание в научном мире. Его исследования были посвящены широком
кругу вопросов и проблем археологии, этнографии и истории Кавказа.
Особенное место в научном творчестве В.Б. Виноградова занимала тема
государственного единства народов Северного Кавказа и России.
С 1992 г. научно-педагогическая деятельность профессора В.Б. Виноградова связана с Армавирским государственным педагогическим
институтом (ныне Армавирская государственная педагогическая академия), где по его инициативе были основаны кафедра всеобщей истории, а затем и кафедра регионоведения и специальных исторических
дисциплин. На Кубани продолжилось развитие научной школы В.Б. Виноградова, в которую, наряду с кандидатами и докторами наук, вливались студенты и аспиранты. Во многом благодаря деятельности В.Б. Виноградова и его научного коллектива, воплотившейся в целом ряде научных и научно-практических конференций, издательских и исследовательских проектов, исторический факультет Армавирской государственной педагогической академии стал заметным в Северокавказском регионе центром науки и воспитательной работы с молодежью. В.Б. Виноградов прививал созданному им сообществу ученых и студентов дух
творчества, стремления к истине.
Для коллег Виталий Борисович навсегда останется не только талантливым ученым и блестящим педагогом, но и замечательным человеком.
Его феноменальная память и широчайшая эрудиция удивительным образом сочетались с доброжелательностью, деликатностью, мягким юмором
356
и огромным обаянием. Он умел не только говорить, но и слушать, и слышать, поддержать, подбодрить в тяжелую минуту, умел притягивать к себе
людей. А любовь и уважение Виталия Борисовича к студентам, ученикам, которых у него огромное множество, – наверное, удивительный феномен для нашего времени. И они отвечали ему взаимностью.
Память о нем надолго сохранится в сердцах всех, кто знал и работал с В.Б. Виноградовым. «Светлый, сердечный и открытый человек»
– так говорили о нем ученики, коллеги и близкие.
Вечная Вам память, Виталий Борисович.
Коллектив факультета истории,
философии и искусств
Гуманитарного института
Северо-Кавказского федерального университета
357
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Амбарцумян Каринэ Размиковна – кандидат исторических наук, доцент
кафедры истории России Северо-Кавказского федерального университета.
Бач Габор – PhD, старший преподаватель кафедры общественных
наук педагогического факультета Капошварского университета (Венгрия).
Беликов Александр Павлович – доктор исторических наук, профессор кафедры археологии и всеобщей истории Северо-Кавказского федерального университета.
Булыгина Тамара Александровна – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России Северо-Кавказского федерального
университета.
Ващенко Михаил Сергеевич – кандидат исторических наук, младший научный сотрудник Института славяноведения РАН.
Геберт Юдит – аспирант факультета экономических наук Сегедского университета (Венгрия).
Гонашвили Александр Николаевич – аспирант кафедры истории России Северо-Кавказского федерального университета.
Егоров Алексей Борисович – доктор исторических наук, профессор
кафедры истории древней Греции и Рима Санкт-Петербургского государственного университета.
Козлова Мария Игоревна – кандидат исторических наук, старший
преподаватель Сыктывкарского государственного университета.
Колесникова Анастасия Владимировна – магистр Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ.
Колесникова Марина Евгеньевна – доктор исторических наук, заведующая кафедрой истории России Северо-Кавказского федерального университета.
Коровицына Наталья Васильевна – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.
Краснова Ирина Александровна – доктор исторических наук, профессор кафедры археологии и всеобщей истории Северо-Кавказского
федерального университета.
Крючков Игорь Владимирович – доктор исторических наук, заведующий кафедрой археологии и всеобщей истории, декан факультета истории,
философии и искусств Северо-Кавказского федерального университета.
358
Круглов (Мавридис) Евгений Анастасович – кандидат исторических
наук, доцент кафедры археологии, древней и средневековой истории
Башкирского государственного университета.
Маловичко Сергей Иванович – доктор исторических наук, профессор кафедры теории и истории гуманитарного знания Российского государственного гуманитарного университета.
Молнар Габор – PhD, старший преподаватель кафедры общественных
наук педагогического факультета Капошварского университета (Венгрия).
Никишин Владимир Олегович – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник кафедры истории древнего мира Московского
государственного университета.
Новопашин Юрий Степанович – доктор филологических наук, заведующий отделом современной истории и социально-политических
проблем стран Центральной и Юго-Восточной Европы.
Пантюхина Татьяна Викторовна – кандидат исторических наук,
доцент кафедры археологии и всеобщей истории Северо-Кавказского
федерального университета.
Птицын Андрей Николаевич – кандидат исторических наук, доцент
кафедры археологии и всеобщей истории Северо-Кавказского федерального университета.
Репина Лорина Петровна – доктор исторических наук, член-корреспондент РАН, заместитель директора Института всеобщей истории РАН.
Смагина Светлана Михайловна – канидат исторических наук, профессор кафедры исторической политологии Южного федерального
университета.
Стыкалин Александр Сергеевич – кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.
Сувиженко Леонид Иванович – доктор филологических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета.
Тожер Янош – PhD, доцент кафедры общественных наук педагогического факультета Капошварского университета (Венгрия).
Ходячих Сергей Сергеевич – аспирант Института научной информации по общественным наукам РАН.
Якименко Оксана Аркадьевна – переводчик венгерской литературы, старший преподаватель Санкт-Петербургского государственного
университета.
359
Содержание
РАЗДЕЛ I. ИСТОРИОПИСАНИЕ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ
Репина Л.П. «Национальные истории» в имперском контексте:
британский опыт .................................................................................. 3
Маловичко С.И. Источниковедение историографии как инструмент
для изучения профессиональной исторической культуры .................. 11
Ходячих С.С. Ethos Normannorum: самоидентификация нормандской
аристократии в Англии (1066 – 1100) как способ формирования
исторической памяти в пространстве властных интересов .................. 25
Краснова И.А. Представления флорентийских хронистов об эволюции
флорентийской знати ........................................................................... 32
Козлова М. И. Американский исследователь о соответствии экономических
взглядов и практической деятельности М.М. Щербатова ..................... 41
Колесникова М.Е., Гонашвили А.Н. Северокавказские историописатели
второй половины XIX – начала XX вв.: реконструкция
коллективной биографии ..................................................................... 46
Новопашин Ю. С. ХХ съезд КПСС: современный взгляд .......................... 61
РАЗДЕЛ II. ИСТОРИЯ ОБРАЗОВ И ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
Никишин В.О. Феномен Mors Romana в период принципата
Юлиев-Клавдиев .................................................................................. 90
Егоров А.Б. Война, ее причины и цели в изображении
римских писателей ............................................................................. 101
Амбарцумян К.Р. Формирование новых представлений о внутрисемейной
гендерной модели в российском общественном сознании второй
половины XIX – начале ХХ веков ...................................................... 121
Крючков И.В. Проблемы развития дуалистической Австрии
в интеллектуальном пространстве России начала ХХ в. .................... 135
Смагина С.М. Либеральная российская эмиграция 20-х годов ХХ века:
идеология центризма и ее носители .................................................. 159
Коровицына Н.В. Современный исторический процесс в зеркале
чешского общественного мнения ..................................................... 169
Колесникова А.В. К интеллектуальной биографии М.Е.Кольцова .......... 184
360
РАЗДЕЛ III. ИЗ ИСТОРИИ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ
Круглов (Мавридис) Е.А. Эвгемер и его наследие в Древнем Риме ....... 197
Molnár G. The birth of philosophy from the spirit of colonization
a Milesian tale ..................................................................................... 202
Tőzsér J. Phenomenology and the metaphysic of mind ............................... 219
Gebert J. Pros and cons for resources and capabilities ................................ 232
Bács G. Counterpart theory and modal realism are compatible ..................... 246
РАЗДЕЛ IV. В ПРОСТРАНСТВЕ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Пантюхина Т.В. Проблема интеграции иммигрантов польского
происхождения в американское общество ........................................ 249
Птицын А.Н. Массовый «призыв» австро-венгерских филологов
в Россию в 1860-1880-е гг. ................................................................... 261
РАЗДЕЛ V. ПУБЛИКАЦИИ
Отрывок из мемуаров А.Хеллер «Обезьяна на велосипеде»
(перевод, вступительная статья и примечания О.А. Якименко) ........ 277
Д.Лукач: фрагменты автобиографических набросков и отрывки
из интервью Иштвану Эрши (вступительная статья и примечания
А.С. Стыкалина, перевод Ю.П. Гусева) .......................................... 300
Страничка из интеллектуальной истории Северного Кавказа
в советскую эпоху. К публикации выступлений В.П. Невской
(вступительная статья и примечания Т.А. Булыгиной) ...................... 330
РАЗДЕЛ VI. РЕЦЕНЗИИ
Беликов А.П. К вопросу о цивилизационных особенностях
эллинистической Малой Азии ........................................................... 337
Сувиженко Л.И. Образец для подражания .............................................. 344
Ващенко М.С. Белград 1990-х глазами словацкого дипломата… ............. 348
Памяти Юрия Степановича Новопашина (1934 – 2012) ............................ 353
Памяти Виталия Борисовича Виноградова (1938 – 2012) .......................... 356
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ ....................................................................... 358
361
Научное издание
СТАВРОПОЛЬСКИЙ АЛЬМАНАХ
РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Выпуск 13
Публикуется в авторской редакции
Компьютерная верстка П.Г. Немашкалов
Формат 60х84 1/16
Бумага офсетная
Усл.печ.л. 21,04
Тираж 300 экз.
Подписано в печать 12.11.12
Уч.-изд.л. 18,77
Заказ 424
Отп еч а та н о в ООО «Бюро новостей».
362