Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Ярославский государственный педагогический университет
им. К.Д. Ушинского»
На правах рукописи
Бутин Алексей Андреевич
Хронотоп принципата I – начала II в.
(по произведениям Корнелия Тацита)
24.00.01 – теория и история культуры
Диссертация на соискание ученой степени
кандидата исторических наук
Научный руководитель:
Перфилова Т.Б.
доктор исторических наук,
профессор
Ярославль
2014
2
Оглавление
Введение………………………………………………………………………….…3
Глава I. Время и пространство в картине мира римлян I – начала II в….25
1. Историко-культурный контекст эпохи Тацита………………………………26
2. Теоретико-методологическое обоснование концепта
«хронотоп принципата»…………….……………………………………………..37
3. Время в картине мира римлян эпохи принципата…….……………………..52
4. Пространство в картине мира римлян эпохи принципата…………………..68
Глава
II.
Время
и
пространство
как
социальные
детерминанты
принципата I – начала II в. ……….. .…………………………………………..90
1. Время и пространство в картине мира римского социума
раннего принципата…….………………………………………………………….91
2. Время и пространство в историософской концепции Тацита……………..124
Заключение………………………………………………………………………163
Глоссарий…………………………………………………………………………171
Список сокращений……………………………………………………………..179
Библиографический
список
использованных
источников
и
литературы………………………………………………………………….……180
Приложение 1.……………………………………………………………………196
Приложение 2.……………………………………………………………………197
Приложение 3.……………………………………………………………………198
3
Введение
Время и пространство – определяющие параметры существования и
осмысления мира, фундаментальные формы человеческого опыта, изучение
которых способно пролить свет на уникальность изучаемой культуры.
Поскольку представители каждой культуры по-своему осмысливали и
познавали
окружающий
мир,
постольку
их
культуры
приобретали
неповторимый характер. Для древних цивилизаций и Древнеримской, в том
числе, характерна особая специфика осмысления времени и пространства,
порождавшаяся
мифологическим
типом
мышления:
их
глубочайшая
взаимосвязь, выражаемая в хронотопе культуры и эпохи.
Время
и
пространство
оказывают
первостепенное
влияние
на
конструирование картины мира, которой человек руководствуется во всем
своем поведении. Эти категории запечатлены в языке, а также в других
знаковых системах (в религии, искусстве, науке). Кроме того, по верному
замечанию Жака Ле Гоффа, перспективность изучения времени и пространства
обусловлена их концептуальностью: они одновременно являются границами и
реальности, и мира воспринимаемого, и мира мыслимого1.
Исследование времени и пространства как важнейших компонентов
картины мира древних римлян могло бы приблизить нас к решению проблемы
сущности принципата. Попытки представить этот первый в истории режим
«политического лицемерия»2 без мифологизированных представлений римлян
о власти, манипуляций принцепсами идеей «золотого века», которые, в свою
очередь, укоренялись в римских ощущениях времени и пространства, обречены
на неудачу.
Актуальность исследования определяется и тем, что она находится в русле
современных научных изысканий исторической науки, ориентированной на
междисциплинарный дискурс. В этой связи необходимо упомянуть об
1
2
Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М., 2001. С. 20.
Всемирная история: в 6 т. Т. 1. Древний мир / отв. ред. В.А. Головина, В.И. Уколова. М., 2011. С. 609–615.
4
основном для нашего исследования понятии «хронотоп», введенном А.А.
Ухтомским в контексте физиологических исследований и вошедшем, благодаря
М.М. Бахтину, в арсенал культурно-антропологических работ. «Хронотоп» в
современной науке – это универсальное, интегративное понятие, под которым
понимают «целостное “время-пространство”», «особый Универсум»1. В нашем
исследовании принято именно это понимание хронотопа.
Проблема исследования состоит в концептуализации представлений
римлян I – начала II в. о времени и пространстве через понятие «хронотоп
принципата».
Интегративный
характер
категории
«хронотоп»
дает
возможность акцентировать целостность картины мира римлян эпохи ранней
Римской империи, генерировать пространственно-временные ориентиры,
представленные в наследии Корнелия Тацита. Изучение этой проблемы при
помощи значимых для историко-культурной традиции свидетельств историка и
мыслителя Корнелия Тацита дает возможность реконструировать картину мира
римлян эпохи раннего принципата – времени конституирования режима
ограниченной монархии.
Объектом данного исследования является картина мира человека
Древнего Рима в эпоху раннего принципата. Предмет исследования –
хронотоп принципата I – начала II в. (по произведениям Корнелия Тацита).
Экстраполируя термин «хронотоп» на сознание римлян изучаемой эпохи, мы
осознаем, что «хронотоп» – это сугубо научная абстракция, неподконтрольная
мифологическому типу мышления человека древности. Однако именно этот
концепт позволяет наиболее точно передать идею «целостности античной
картины мира»2.
Хронологические рамки соответствуют времени жизни Корнелия Тацита
(ок. 55 – ок. 120 гг.). Вместе с тем мы углубляем нижнюю границу
исследования до 14 г. – начала рассмотрения Тацитом римской истории,
изложенной в двух его монументальных трудах «История» и «Анналы».
1
2
Летина Н.Н. Российский хронотоп в культурном опыте рубежей (XVIII–XX вв.). Ярославль, 2009. С. 8–11.
Кузнецова Т.Ф., Межуев В.М., Шайтанов И.О. Культура: теории и проблемы. М., 1995. С. 154.
5
Территориальные рамки: территории Рима, Италии, западных и
восточных провинций, входивших в состав Римской империи при правивших в
указанный хронологический промежуток династиях римских императоров:
Юлиев-Клавдиев, Флавиев, первых представителей династии Антонинов.
Материалом
исследования
послужили
следующие
нарративные
источники:
1. Исторические сочинения Публия Корнелия Тацита1:
– «Малые» произведения Тацита: «Жизнеописание Юлия Агриколы»
(написанное
в
97–98
гг.),
происхождении германцев и
историко-этнографический
трактат
«О
местоположении Германии», или просто
«Германия» (98 г.), «Диалог об ораторах» (между 102 и 107 г.).
– «Крупные» исторические работы Тацита: «История» (между 101 и 109 г.)
и «Анналы» (после 111 г.).
2. Дополнительные источники2:
– Гай Светоний Транквилл: «Жизнь двенадцати цезарей (119–122 гг.);
– Гай Саллюстий Крисп: «О заговоре Катилины», «Югуртинская война»
(44–40 гг. до н.э.).
– Вергилий: «Энеида» (между 29 и 19 г. до н.э.).
Одной из главных тем сочинений Публия Корнелия Тацита являлись
размышления о взаимоотношения римлян и завоеванных ими народов, что
помогает пролить свет на важный аспект восприятия «чужого» пространства и
самим историком, и жителями Рима. Как в «Германии», так и в «Агриколе»
содержится множество подтверждений «испорченности» римских нравов, что
дало повод Тациту искать идеал будущего римского государства в прошлом.
Идеи, высказанные в «Диалоге об ораторах», также базируются на
столкновении идеалов прошлого и реалий настоящего. Представляя различные
1
Р. Cornelii Taciti. Historiarum // Р. Cornelii Taciti. Opera Quoad extant. Tomus II. Lipsiae, 1846; Р. Cornelii Taciti. Annalium // Р.
Cornelii Taciti. Opera Quoad extant. Tomus I. Lipsiae, 1846; Р. Cornelii Taciti. Iulii Agricolae vita // Р. Cornelii Taciti. Opera
Quoad extant. Tomus II. Lipsiae, 1846; Р. Cornelii Taciti. Germania // Р. Cornelii Taciti. Opera Quoad extant. Tomus II. Lipsiae,
1846; Р. Cornelii Taciti. Dialogus de oratoribus // Р. Cornelii Taciti. Opera Quoad extant. Tomus II. Lipsiae, 1846.
2
Саллюстий. О заговоре Катилины / пер. В.О. Горенштейна // Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. М., 1981; Саллюстий.
Югуртинская война / пер. В.О. Горенштейна // Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. М., 1981; Светоний Транквилл, Гай.
Жизнь двенадцати цезарей // Гай Светоний Транквилл. М., 1993; Вергилий. Энеида / пер. с лат. С. Ошерова. М., 2001.
6
социальные группы римского общества, ораторы транслируют спектр мнений
об идеальном государстве, общественной морали, политических ценностях.
Кроме того, в этом произведении содержится информация о времени и
пространстве публичной жизни I – начала II в.
Основное содержание сохранившихся книг «Истории» Тацита состоит в
изложении борьбы политических группировок, сложившихся во второй
половине I в. Описанные Тацитом события гражданской войны 68–69 гг.
заставляют его рефлексировать над прошлым и настоящим Рима, поэтому
именно при работе над «Историей» начали формироваться его историософские
взгляды. Сюжетные линии «Анналов» также существенно обогащают наши
представления о времени и пространстве войны и мира, а также публичном
времени и пространстве. Но, в отличие от «Истории», в этом произведении
важную роль играют отступления, посвященные римской или местной
мифологии, дополняемые характерными для того времени географическими
данными, сведениями по истории отдельного народа или города, а также
собственными
размышлениями
Тацита.
Вместе
с
этим,
римская
повседневность, частная жизнь римлян меньше привлекали его внимание,
поэтому он не может являться единственным и исчерпывающим информатором
о вопросах времени и пространства обыденной римской повседневности,
частной жизни своих соотечественников. Эта особенностей сочинений Тацита
делает востребованным произведение Светония «Жизнь двенадцати цезарей».
В «Анналах» Тациту удалось окончательно оформить свои рассуждения о
сущности императорского режима: моральная деградации власти и разрушение
былой полисной солидарности воспринимаются им как сущность, основа
принципата, что наталкивает историка на неутешительные выводы о
регрессивном движении римской истории, и это сближает его рассуждения с
концепцией римской истории, изложенной Саллюстием. В обоих крупных
сочинениях Тацита содержится значительное количество указаний на сюжеты,
относящиеся к эпохе мифологизированного прошлого, значение которой для
римлян помогло определить обращение к «Энеиде» Вергилия.
7
Цель данной работы заключается в исследовании хронотопа принципата I
– начала II в. (по произведениям Корнелия Тацита). Цель исследования
конкретизируется в следующих задачах:
1. Теоретически обосновать содержание термина «хронотоп принципата».
2. Выявить особенности картины мира римлян I – начала II в. (по
произведениям Корнелия Тацита) в аспекте их представлений о времени
и пространстве.
3. Исследовать время и пространство как социальные детерминанты
принципата I – начала II в. (по произведениям Корнелия Тацита) в
соответствии с бинарными оппозициями: «священное – профанное»,
«военное – мирное», «публичное – частное».
4. Проанализировать историософские воззрения Корнелия Тацита в аспекте
категорий «время» и «пространство».
Методология
исследования.
Междисциплинарный
характер
исследования, связанный с изучением времени и пространства в картине мира
римлян I – начала II в., обусловил использование ряда общенаучных методов,
основанных на анализе, синтезе, сравнении, классификации и типологизации.
Среди
исторических
методов
важное
место
принадлежит
историко-
системному, историко-генетическому методам. В работе актуализированы
также и метод компаративного анализа, метод конструирования, метод
текстологического анализа.
Главным методологическим ориентиром для нас являются подходы к
изучению прошлого человечества, характерные для «новой» культурной
истории (Ж. Ле Гофф, А.Я. Гуревич, Ж. Дюби, А.Л. Ястребицкая). Именно
«новая» культурная история, по мнению Ю.Л. Бессмертного, «представляет
направление интегративного анализа прошлого, отличающееся установкой на
изучение представлений и мотивов человеческого поведения, взятых во
взаимосвязи со всеми элементами и сторонами социальной системы» 1.
1
Бессмертный Ю.Л. Историческая антропология сегодня: французский опыт и российская историографическая ситуация //
http://cmb.rsuh.ru/article.html?id=57958.
8
К числу значимых теоретико-методологических оснований нашего
исследования принадлежат:
– культурологическая и антропологическая концепции истории культуры
(А. Буро, Ж. Ле Гофф, А.Я. Гуревич, Ж. Дюби, Т.Ф. Кузнецова, В.Н. Топоров,
Й. Хёйзинга);
– философское осмысление феноменов культуры (Я.Э. Голосовкер, Е.А.
Ермолин, М.С. Каган, Э. Кассирер, А.Ф. Лосев, Е.М. Мелетинский);
–
понимание
личности
как
субъекта
ценностного
осмысления
действительности, в том числе и в античную эпоху (Т.С. Злотникова, Г.С.
Кнабе, С.Л. Утченко, Н.А. Хренов, Е.М. Штаерман);
– психология масс (С. Московичи, Х. Ортега-и-Гассет).
Труды, составляющие степень разработанности проблемы, были
разделены на две группы: время и пространство в научной традиции и эпоха,
жизнь и творчество Тацита.
I. Время и пространство в научной традиции.
1.
Труды,
посвященные
осмыслению
категорий
«время»
и
«пространство» в философии, истории, психологии и культурологии.
Время и пространство являются стержневыми категориями философских
трудов, посвященных изучению научных картин мира (Д.М. Ахундов, П.П.
Гайденко, Д.Н. Замятин, А.Н. Лой, Т.П. Лолаев, И.М. Меликов, А.М.
Мостепаненко, А.И. Осипов, В.И. Свидерский)1. Дефиниции времени и
пространства
координации
как
объектов,
содержательностью,
1
«абстрактных
континуумов»,
явлений,
конкретностью,
являвшихся
состояний,
образностью,
формами
диссонируют
с
метафоричностью
Ахундов Д.М. Проблема прерывности и непрерывности пространства и времени. М., 1974; Гайденко П.П.
Время и вечность: парадоксы континуума // Вопросы философии. 2000. №6. С 110 – 136; Замятин Д.Н.
Культура и пространство: моделирование географических образов. М., 2006; Лой А.Н. Социальноисторическое содержание категорий «время» и «пространство». Киев, 1978; Лолаев Т.П. Что такое время? //
Вестник Российского философского общества. 2004. №1. С. 141-145; Он же. О «механизме» течения времени//
Вопросы философии. 1996. №1. С.51-56; Он же. О некоторых методологических принципах исследования
исторического времени // Философия и общество. 1998. №6. С. 144-169; Меликов И.М. Время в культуре //
Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 1999. №2. С. 72 – 96; Мостепаненко А.М. Пространство и время в макро-,
мега- и микромире. М., 1974; Осипов А.И. Пространство и время как категории мировоззрения и регуляторы
практической деятельности. Минск, 1989; Свидерский В.И. Пространство и время. Философский очерк. М.,
1958.
9
пространственно-временных параметров донаучных картин мира, созданных
обладателями мифологического типа мышления (И. П. Вейнберг, Г. С. Кнабе,
А. В. Подосинов, В. Н. Топоров)1.
При
верификации
мифологического
типа
мышления
римлян
мы
отталкивались от его понимания представителями семиотического и мифологоструктуралистского подходов к истории культуры (Э. Кассирер, Е.М.
Мелетинский,
В.Н.
Топоров)2,
элиминируя
теорию мифотворчества и
ограничиваясь лишь выявлением, изучением, упорядочением существенных
особенностей, свойственных пространственно-временным представлениям
римлян. Подобный опыт исследования и мифологического типа мышления, и
донаучных картин мира предложен И.П. Вейнбергом, А.Я. Гуревичем3, Г.С.
Кнабе.
В ходе исследования темпоральных представлений античности А.Ф.
Лосев4 обосновал существование в античном сознании мифологического,
эпического и классически-полисного времени. Пространственно-временной
синкретизм античности стал актуальным проблемным полем А.Ю. Ашкерова5.
Важными для нас являются исследования М.А. Барга, И.М. Савельевой,
А.В. Полетаева6, где время и пространство представлены как категории
исторической науки.
Историками ментальностей проведена работа по выделению видов
времени и пространства: священного времени и пространства (С.В. Бабкина, Н.
1
Вейнберг И.П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока. М., 1986; Он же. Пространство и время в
модели мира ветхозаветного историописца // Народы Азии и Африки. 1990. №6. С. 76-84; Он же. Рождение
истории. Историческая мысль на Ближнем Востоке середины I тысячелетия до н.э. М., 1993; Кнабе Г.С.
Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего Рима. Т.II.
М., 1985. С. 108–166; Подосинов А.В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах
Евразии. М., 1999; Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1994.
2
Кассирер Э. Философия символических форм. Т. 2: Мифологическое мышление. М., 2001; Мелетинский Е.М.
Поэтика мифа. 3-е изд. М., 2000; Он же. От мифа к литературе. М., 2001; Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ.
Образ. М., 1994; Он же. Мировое дерево: универсальные знаковые комплексы. Т. I. М., 2010.
3
Гуревич А.Я. Время как проблема истории культуры // Вопросы философии. 1969. №3; Он же. Категории
средневековой культуры. 2-е изд. М., 1984. С. 105–114.
4
Лосев А.Ф. Диалектика мифа // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991; Он же. Античная
философия истории. СПб., 2001; Он же. Античный космос и современная наука // Лосев А.Ф. Бытие – имя –
космос. М., 1993.
5
Ашкеров А.Ю. Политическое пространство и политическое время в античности // Вестник МГУ. Сер. 12.
Политические науки. 2001. №2. С 27–41.
6
Барг М.А. Категории и методы исторической науки. М., 1984; Савельева И.М., Полетаев А.В. История и
время: в поисках утраченного. М., 1997.
10
Бурдо,
В.В.
Жданов)1;
методов
освоения
(обретения,
сакрализации)
индифферентно (или враждебно) воспринимаемых времени и пространства (О.
Буше-Леклерк, В.П. Гайденко, И.С. Клочков)2. Темой исследований М. Элиаде3
стала
проблема
обретения
прошлого
через
праздники,
посвященные
календарному обновлению природы. Проблема направления течения времени в
сознании человека древности рассматривалась в трудах Т. Аошуана, Е.Ю.
Ваниной, И.П. Вейнберга, Д.Г. Главевой, А.Я. Гуревича, В.П. Касевичем, И.С.
Клочкова4.
В перечне проблем, связанных с изучением времени и пространства,
наиболее сложной является определение направления течения времени.
Исследователями выявлены несколько вариантов направления времени,
представленные как в массовом, так и в индивидуальном сознании
преимущественно
обитателей
древних
и
средневековых
цивилизаций:
циклическое, где прошлое представлено как совокупность сменяющих друг
друга циклов (Э.А. Спайзер5), линейное (И.С. Клочков), «спиральное» (М.Д.
Ахундов6).
В современных публикациях (Е.Ю. Ванина, Д.Г. Главева, Т. Аошуан)
акцент сделан на интегративном, линейно-спиральном варианте направления
течения времени. К этому же выводу еще в 60-х гг. XX в. пришел и А.Я.
Гуревич.
1
Бабкина С. В. Сакральное и профанное время и пространство в Кумране / дис. … канд. ист. наук. М. , 2003;
Бурдо Н. Сакральный мир Трипольской цивилизации. Киев, 2005; Жданов В.В. Проблема времени в
древнеегипетской мысли // Вопросы философии. 2003. №2. С. 152–160.
2
Буше-Леклерк О. История гадания в Античности: Греческая астрология, некромантия, орнитомантия / Пер. с
фр. Ф.Г. Мищенко. 2-е изд. М., 2012; Гайденко В.П. Тема судьбы и представление о времени в древнегреческом
мировоззрении // Вопросы философии. 1969. №9. С. 88–98; Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии.
Человек, судьба, время. М., 1983.
3
Элиаде М. Миф о вечном возвращении. М., 2000. Хочется отметить, что в отечественной науке появились
последователи М. Элиаде, конкретизировавшие его выводы на материале праздничной обрядности древних
славян (Ермаков С.Э., Гаврилов Д.А. Ключи к исходному мировоззрению славян. Архетипы мифологического
мышления. М., 2010).
4
Тань Аошуан. Китайская картина мира: язык, культура, ментальность. М., 2004; Ванина Е.Ю. Средневековое
мышление. Индийский вариант. М., 2007; Вейнберг И.П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока. М.,
1986; Главева Д.Г. Традиционная японская культура: специфика мировосприятия. М., 2003; Гуревич А.Я. Что
такое время? // Вопросы литературы. 1968. №11. С. 152–173; Касевич В.П. Буддизм. Картина мира. Язык. СПб,
1996; Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии. Человек, судьба, время. М., 1983.
5
Speiser E.A. Oriental and Biblical studies. Philadelphia, 1967.
6
Ахундов М.Д. Концепции пространства и времени: истоки, эволюция, перспективы. М., 1982.
11
Перед современной культурно-исторической антропологией стоит задача
обобщения и концептуального осмысления явлений восприятия времени и
пространства в традиционных обществах и доиндустриальных цивилизациях.
Данную задачу:
комплексно и
всесторонне изучить пространственно-
временные структуры древности – исследователям позволяет решить введение
понятий «картина мира» (Т.Ф. Кузнецова1), «модель мира» (В.Н. Топоров2),
«хронотоп» (А.А. Ухтомский, М.М. Бахтин, Т.С. Злотникова, Н.Н. Летина3),
«мультиверсум» (Х. Эверетт, С. Хокинг, А. д’Апремон4), подчеркивающих
целостность
духовного
универсума
исторических
эпох
и
культурных
состояний.
Значимым для данного исследования является понятие «картина мира».
Под ней в современном гуманитарном знании понимается обобщенное
представление о мире, формирующееся не только научным, но и обыденным
опытом, культурой. Применительно к античности она обеспечивалась
«целостностью религиозно-мифологического сознания»5.
Термин «модель мира» наиболее глубоко рассмотрел В.Н. Топоров. Он
определяет модель мира как «упрощенное отображение всей суммы
представлений о мире внутри данной традиции, взятых в их системном и
операционном аспектах»6.
Важнейшее значение для нашего исследования имеет понятие «хронотоп».
Термин «хронотоп», введенный А.А. Ухтомским в контексте физиологических
исследований, благодаря М.М. Бахтину стал весьма популярным в культурноантропологических работах. Уже А.А. Ухтомский видел в хронотопе
1
Кузнецова Т.Ф., Межуев В.М., Шайтанов И.О. и др. Культура: теории и проблемы. М., 1995.
Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1994.
3
Ухтомский А.А. Доминанта. СПб., 2002; Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М, 1975; Злотникова
Т.С. Человек. Хронотоп. Культура. Ярославль, 2011; Летина Н.Н. Российский хронотоп в культурном опыте
рубежей (XVIII – XX вв.). Ярославль, 2009.
4
Everett H. Relative State Formulation of Quantum Mechanics // Reviews of Modern Physics, vol 29. 1957. P. 454—
462 // http://www.univer.omsk.su/omsk/Sci/Everett/paper1957.html; Хокинг С., Эллис Дж. Крупномасштабная
структура пространства-времени. Пер. с англ. Э.А. Тагирова. М., 1977; д’Апремон А. Иггдрасиль – ось жизни
древних народов // Мифы и магия индоевропейцев. Вып. 8. М., 1999 // http://www.arya.ru/biblio/arno/iggdr.htm.
5
Кузнецова Т.Ф., Межуев В.М., Шайтанов И.О. и др. Культура: теории и проблемы. М., 1995. С. 135, 137.
6
Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1994. С. 161.
2
12
«закономерную
связь
пространственно-временных
координат»1,
универсальность и возможность его применения при исследовании различных
уровней бытия. М.М. Бахтин же трактовал хронотоп, прежде всего, как
неразрывность
пространства
и
времени,
выражающуюся
в
«слиянии
пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом»2.
Причем доминирующим началом хронотопа он считал время, видя в хронотопе
реализацию времени в пространстве. Если он подчеркивал в хронотопе лишь
нераздельность времени и пространства литературных произведений (при
доминировании в нем временного параметра), то современные исследователи
видят в хронотопе интегративную категорию, представляющую собой
самостоятельный универсум3.
В качестве альтернативы концепции хронотопа в западной науке начинает
развиваться теория так называемого мультиверсума. Данный термин начал
разрабатываться в работах физиков Х. Эверетта и С. Хокинга4. В западной
культурно-исторической антропологии концепция мультиверсума применена
А. д’Апремоном при исследовании древнескандинавской мифологии и
ментальности.
Исследования ученых-психологов, посвященные восприятию пространства
и времени, проводятся как на теоретическом уровне (где выявляются общие
принципы, закономерности, механизмы этого процесса), так и на материалах
изучения
отдельных
культур,
эпох.
Немаловажной
особенностью
психологических исследований поставленной проблемы является рассмотрение
биологических механизмов восприятия времени и пространства, места
пространственно-временных образов в сознании человека (Д.Г. Элькин, С.Л.
1
Ухтомский А.А. Доминанта. СПб., 2002. С. 347.
Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М, 1975. С. 235.
3
Летина Н.Н. Российский хронотоп в культурном опыте рубежей (XVIII – XX вв.). Ярославль, 2009; Ревзина
О.Г. Хронотоп в современном романе // Художественный текст как динамическая система. Материалы
международной научной конференции, посвященной 80-летию В. П. Григорьева / Отв. ред. Н. А. Фатеева. М.,
2006. С. 265—279; Главева Д.Г. Традиционная японская культура: специфика мировосприятия. М., 2003;
Островская Е.П. Категории буддийской культуры. СПб., 2000.
4
Х. Эверетт выдвинул предположение о том, что в каждый квантовый момент своего существования вселенная
делится надвое, образуя миллиарды копий одной вселенной. С. Хокинг трактует вселенную как квантовую
частицу, которая пребывает в бесконечном множестве состояний, образуя множество возможных миров.
2
13
Рубинштейн, М.Ф. Румянцева1). В культурно- и социально-историческом
контекстах важными представляются исследования категорий «история»,
«картина мира» в сознании человека (А.А. Пелипенко, Т.Х. Стародуб)2.
2. Труды о времени и пространстве в картине мира римлян. Важнейшие
ориентиры изучения пространственно-временных структур древних римлян в
аспекте коллективного сознания содержатся в монографии Н.К. Тимофеевой3,
посвященной этрускам – создателям первой цивилизации на Апеннинском
полуострове (первая половина I тыс. до н.э.).
Для нас особую значимость представляют те характеристики «картины
мира» этрусков, которые переняли римляне: примат прошлого над настоящим,
восприятие гаруспикации как одного из способов установления контакта с
космосом, принципы организации пространства городских поселений4.
Время и пространство в «картине мира» обитателей древнеримской
цивилизации уже не раз оказывались в проблемном поле исследований Г.С.
Кнабе, А.В. Подосинова, Ю.Г. Чернышева5.
Г.С. Кнабе в своей статье о времени и пространстве в Древнем Риме
признает
существование
только
мифологического
(неподвижно
сохраняющегося) и исторического (динамично движущегося) видов времени.
Восприятие пространства римлянами реконструируется историком с помощью
понятий «римский шовинизм» и «римский космополитизм». «Римский
шовинизм», по его суждениям, проявляется в представлениях римлян о
собственном превосходстве над другими народами, своей, дарованной свыше
роли доминирования над ними. Но в то же время противоположная тенденция
1
Элькин Д.Г. Восприятие времени. М., 1962; Рубинштейн С.Л. Восприятие времени и пространства // Мир
психологии. 1999. №4. С. 16-23; Румянцева М.Ф. Историческое время: историко-теоретические,
индивидуально-психологические и моральные аспекты // Мир психологии. 1999. №4. С. 193-203.
2
Пелипенко А.А. Феномен античности и становление логоцентрической картины мира // Мир психологии.
2003. №4. С. 55-64; Стародуб Т.Х. Пространство вне времени // Мир психологии. 1999. №4. С. 203-214.
3
Тимофеева Н.К. Религиозно-мифологическая картина мира этрусков. Новосибирск, 1980.
4
Там же. С. 35, 52, 81.
5
Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима. Т.II. М., 1985. С. 108–166; Подосинов А.В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических
культурах Евразии. М., 1999; Чернышев Ю.Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в Древнем
Риме. Часть II: Ранний принципат. Новосибирск, 1992.
14
их сознания – «римский космополитизм» – диктовала им необходимость
освоения и романизации завоеванных территорий.
Ю.Г. Чернышев создал подробное исследование о важном способе
репрезентации пространства в Древнем Риме – конструировании «мнимой
реальности» в форме
утопии. Речь идет, в основном, о помещении
«идеального» общественного состояния в настоящее и увязывании его с
правлением действующего императора. Подобный подход к изучению
пространственно-временного
континуума
открывает
возможность
исследования хронотопа принципата.
Восприятие среды обитания римлянами рассматривали П. Федели и Е.М.
Штаерман. П. Федели1 отметил, что убежденность римлян в их превосходстве
над другими народами укоренялась в представлениях о существовании на
землях Италии лучшей для организации жизни природной среды.
Е.М.
Штаерман
исследовала
восприятие
римлянами
космического
пространства2. Автор отмечает роль затмений в корректировке религиозной и
политической жизни римлян, подчеркивая особое значение лунных циклов в
построении календаря и осуществлении магических ритуалов. Кроме того,
исследователь обращает внимание на то, что на рубеже II–I вв. до н.э. ослабела
действенность «римского мифа» и возникла необходимость в новом
мировоззрении, основанном на слиянии римского и космического. Мыслителей
I в. н.э. вдохновляла миссия познания законов природы и возрождения нравов.
Но во II в. интерес римлян к космосу ослабел – на первый план выдвинулась
политика, выработка образа идеального императора.
Исследования осмысления времени и пространства в античности касались
также
индивидуального
сознания
римлян
–
сознания
историков. Для
исследователей античного историописания характерно пристальное внимание в
личности историка и особенностям его мыслительного процесса. Так, И.Е.
1
2
Федели П. Человек и природная среда в римском мире // ВДИ. 1995. №3. С. 103–109.
Штаерман Е.М. Человек и космос в мире Рима // ВДИ. 1992. №3. С. 179 – 211.
15
Суриков1 признал наличие трех образов времени в сознании «отца истории»:
«время-линия», «время-точка» и «время-плоскость». Очевидно, что в Греции
середины I тысячелетия до н.э. отношение ко времени как к абстракции только
зарождалось, поэтому Геродот испытывал страх и неуверенность перед
неопределенно длительным хроносом, предпочитая «насыщать» свой труд
конкретными и понятными ему отрезками времени: год, пора, век.
Пространственно-временные ориентиры сознания и произведений Гая
Саллюстия Криспа2 – выдающегося историка I в. до н.э. – попали в поле зрения
А.В. Короленкова3. Саллюстий, по его интерпретации, испытывал восторг по
отношению к римскому прошлому, к нравам предков, хотя восприятие истории
Рима как регресса сочеталось у него с представлениями о «дикости» дальних
предков римлян.
Единственным исследованием темпоральных характеристик сознания
Корнелия Тацита, представленных в одном из его ранних сочинений, является
статья О.Г. Колосовой4. Ее подход к изучению времени в сознании историка
основан на лингвистическом анализе терминов, имеющих отношение ко
времени, а также на сопоставлении семантики этих терминов со спецификой их
употребления известным преподавателем риторики Квинтилианом5.
Проблема
модели
времени
в
сознании
древнеримских
эрудитов
рассмотрена в исследовании В.А. Лимонова6. В нем представлено осмысление
направления и особенностей течения времени, произведенное на материалах
классических произведений римского наследия. У Вергилия ученый наблюдает
выражение идеи предзаданности великой судьбы Рима, у Цицерона –
1
Суриков И.Е. Образы времени в историческом труде Геродота // Античный мир и археология. Вып. 13.
Саратов, 2009. С. 10–35.
2
Гай Саллюстий Крисп (86–35 гг. до н. э.) – древнеримский историк, реформатор античной историографии,
оказавший значительное влияние на Тацита и других историков. Первым стал вводить в повествование речи
героев.
3
Короленков А.В. Восприятие времени в римской литературе на смене эпох: Саллюстий // Образы времени и
исторические представления: Россия – Восток – Запад / под ред. Л.П. Репиной. М., 2010. С. 145–166.
4
Колосова О.Г. Восприятие времени в диалоге Тацита «Об ораторах» // Диалог со временем. 1999. №1. С. 36 –
45.
5
Марк Фабий Квинтилиан (ок. 35–ок. 96) – римский ритор (учитель красноречия), автор «Наставлений
оратору» – самого полного учебника ораторского искусства, дошедшего до нас от античности. Эту книгу
изучали во всех риторских школах, наряду с сочинениями Цицерона.
6
Лимонов В.А. Идея исторического циклизма в античной картине мира (римская античность) // Известия
Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. 2007, №8. С. 64–70.
16
четырехступенчатую
эволюционную
картину
развития
мира,
осуществлявшегося по воле богов. Лукреций, развенчавший миф о «золотом
веке», предстает создателем сложной схемы развития человечества, в которой
сочетаются и линейное, и возвратно-поступательное движение. Гораций
понимал историю бытия как циклически упорядоченную смену поколений в
интерпретации
постепенной
«порчи
времени».
Для
Полибия
история
представляла собой «круговорот государственного общежития», но каждый
возврат был связан с появлением элементов новизны.
При выявлении пространственно-временных ориентиров индивидуального
исторического
сознания
исследователи
исходят
из
признания
его
комплексности: в нем присутствуют и наслоения массового сознания, и
индивидуальные
проявления
рефлексировавшего
над
пространственно-
временными измерениями интеллектуала.
II. Эпоха, жизнь и творчество Тацита.
1. Труды, посвященные историческому и культурно-идеологическому
контексту жизни Тацита. Политическая история Римской империи в эпоху
принципата традиционно освещается в рамках исследований по истории
Древнего Рима. Примерами могут служить монографии М. Гранта, К. Криста 1.
Работа К. Криста «История времен римских императоров» отличается
глубоким
анализом
жизни
римлян
в
эпоху
Империи
и
меткими
характеристиками личностей, создавших новую форму государственного
устройства мировой римской державы.
В сочинении Г. Моргана2 дан анализ одного из наиболее значимых
событий I в. – гражданской войны 68–69 гг., свидетелем которой был Тацит.
Этот же сюжет был рассмотрен В.А. Гольденбергом3 в 50-х гг. XX в.
Фундаментальной работой о сущности принципата является исследование
Н.А. Машкина1, отдельные положения которой были конкретизированы и
1
Грант М. Цивилизация Древнего Рима. М., 2005; Он же. Римские императоры. М., 1998; Крист К. История
времен римских императоров. Ростов-н/Д, 1997.
2
Morgan G. 69 A.D. The year of four emperors. Oxford, 2006.
3
Гольденберг В.А. Очерки по истории Римской империи в I веке н.э. Гражданская война 69 года н.э. Харьков,
1958.
17
развиты А.Б. Егоровым2. По мнению этих историков, принципат представлял
собой синтез отмиравших республиканских институтов и укреплявшейся
монархической власти.
В последнее время проблемами режима принципата активно занимается
К.В. Вержбицкий3.
Важный вклад в изучение духовной культуры и идеологии древних римлян
внесли зарубежные историки: П. Гиро, Ж. Каркопино, Ж.-Н. Роббер4.
Моделируя картины повседневной жизни обитателей Лация, Ж. Каркопино
уделил внимание религиозности римлян, а Ж.-Н. Робер – семантике их
праздничной культуры и интеллектуальным наслаждениям.
Ценные наблюдения за римской культурой сделал Й. Хёйзинга5. По его
мнению, религия в Риме имела чисто прагматический, даже государственный
характер. Религия римлян никогда не имела метафизического наполнения.
Отражая
рационализм
римлян,
она
стала
фактически
одним
из
государственных институтов эпохи Империи.
В монографии польского исследователя Л. Винничук «Люди, нравы и
обычаи Древней Греции и Рима»6 подробно, с опорой на разнообразные виды
источников освещаются многочисленные аспекты бытовой, культурной и
религиозной жизни греков и римлян. Особенно важными представляются
главы, раскрывающие восприятие времени римлянами и их религиозный мир
(гадания, праздники).
Ф.Ф. Зелинский явился ярким отечественным исследователем рубежа XIX
– XX вв., изучавшим духовную культуру античности. Одним из центральных в
его исследованиях является понятие «душа». По его мнению, «коллективная
человеческая душа» ярко проявляет себя в языке, религии, нравах эпохи.
1
Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М., 1949.
Егоров А.Б. Рим на грани эпох: проблемы рождения и формирования принципата. Л., 1985.
3
Вержбицкий К.В. Развитие системы принципата при императоре Тиберии (14–37 гг. н.э.). СПб., 2002.
4
Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян. М, 1995; Каркопино Ж. Повседневная жизнь Древнего Рима.
Апогей Империи / пер. с фр. И.И. Маханькова. М., 2008; Робер Ж.-Н. Повседневная жизнь Древнего Рима через
призму наслаждений / пер. с фр. Т.А. Левиной. М., 2006.
5
Хёйзинга Й. Homo ludens / Пер. Д.В. Сильвестрова. М., 1997. С. 169 – 172.
6
Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима / пер. с польск. В.К. Ронина. М., 1988.
2
18
Основная заслуга Ф.Ф. Зелинского состоит в оригинальных оценках продуктов
«человеческой души».
Кроме того, Ф.Ф. Зелинский1 предложил свое объяснение процесса
исторической динамики античной цивилизации: с учетом идеологических
подвижек индивидуального и массового сознания обитателей Древней Греции
и Рима2. В виду различных инновационных (для своего времени) идей Ф.Ф.
Зелинский признается основоположником культурологического направления в
историографии античности3. Именно он начал разрабатывать подходы к
изучению популярных в наши дни проблем изучения ментальности,
мифологического мировосприятия и его проявлений у обитателей древних
цивилизаций.
Историю римской религии выбрала предметом своего специального
исследования
Е.М.
Штаерман4,
причем
подход
ученой
примечателен
трактовкой римской религии как особого социального явления, рассмотрением
связи религиозного сознания с ценностными и идеологическими концептами и
категориями мышления римлян. Особое значение Е.М. Штаерман придает
рассмотрению формирования культа императора и сущности «Римского
Мира».
Идеологическим
установкам
эпохи
принципата
посвятили
свои
исследования Н.А. Машкин, С.Л. Утченко, Я.Ю. Межерицкий, М.Г. Абрамзон5.
Абрамзон5. С.Л. Утченко в своем труде о политических учениях в Древнем
Риме рассмотрел наиболее популярные идеи и теории: о государстве,
гражданине,
идеальном
правителе,
упадке
нравов,
которые
получили
распространение среди различных социо-культурных групп древнеримского
общества и применялись в качестве официальной пропаганды. Я.Ю.
1
Зелинский Ф.Ф. История античной культуры. 2-е изд. СПб., 1995. С. 6,7.
Там же. С. 4,5.
3
Перфилова Т.Б. Эманации «коллективной души» человека античности в научных рефлексиях Ф.Ф.
Зелинского. Ярославль, 2009. С. 289.
4
Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М., 1987.
5
Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М., 1949; Утченко С.Л.
Политические учения Древнего Рима. М., 1977; Межерицкий Я. Ю. «Республиканская монархия»:
метаморфозы идеологии и политики императора Августа. М., 1994; Абрамзон М.Г. Монеты как средство
пропаганды официальной политики Римской империи. М., 1995.
2
19
Межерицкий,
осмысливая
метаморфозы
«республиканской
монархии»,
сосредоточил свое внимание на идеологических концепциях принципата
Августа. В центре внимания М.Г. Абрамзона оказались технологии пропаганды
религиозной и культурной политики, в частности, императорского культа и
«золотого века».
2. Труды, посвященные историческому наследию Корнелия Тацита.
Одним из первых приступил к изучению творчества Тацита В.И. Модестов1. Он
провел источниковедческий анализ произведений Тацита и исследовал
мировоззрение историка. На страницах его труда Тацит предстает весьма
противоречивой личностью: он не симпатизировал режиму принципата, однако
понял его, не зная способов восстановления Республики. Тацит провозгласил
умеренность как высшую добродетель политика, но восхвалял людей, которым
она была чужда. Сближаясь с римскими стоиками в своих представлениях, он
стоял во главе философского движения своей эпохи2.
Наиболее авторитетным исследователем наследия Тацита является Г.С.
Кнабе.
В его
монографии
об
эпохе
и
книгах
Тацита3
содержится
источниковедческая концепция творчества историка.
К.В. Вержбицкий, изучая политические взгляды писателя4, сделал вывод о
том, что решающее значение на становление Тацита как историка оказало
правление Домициана, поэтому принцепсы представлялись Тациту, по образцу
Домициана, жестокими тиранами: «Антидомициановский переворот сделал из
Тацита того, кем он должен был стать – историографа императорского
деспотизма и подобострастия сената»5.
1
Модестов В. И. Тацит и его сочинения. СПб., 1864.
Там же. С. 159.
3
Кнабе Г.С. Корнелий Тацит. Время, жизнь, книги. М., 1981; Он же. Римская биография и «Жизнеописание
Агриколы» Тацита // ВДИ. 1980. №4. С. 54–73.
4
Вержбицкий К.В. Политические взгляды Тацита // История: мир прошлого в современном освещении. СПб.,
2008. С. 337 – 349; Он же. «Анналы» Тацита перед судом исторической критики
(XIX-XX вв.) // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. СПб., 2002. С. 307 – 332; Он
же. О достоверности образа Тиберия в «Анналах» Тацита // Альманах «Университетский историк». СПб., 2002.
Вып. 1. С. 27-42.
5
Вержбицкий К.В. Политические взгляды Тацита // История: мир прошлого в современном освещении. СПб.,
2008. С. 338.
2
20
Г. Морган, исследуя гражданскую войну 68–69 гг., обращался к
свидетельствам Тацита и, оценивая их, подчеркнул тенденциозность и
чрезмерную эмоциональность древнеримского историка.
Специальные статьи творчеству Тацита посвятили А.Б. Черняк и А.С.
Крюков1. В рамках общих работ о Римской империи творчество Тацита
затрагивали Г. Буассье, М. Грант, П. Грималь, В.С. Дуров, А.И. Немировский2.
Итак,
пространственно-временная
проблематика
является
весьма
актуальной темой в современной науке. Исследования времени и пространства
осуществлялись и в философском, и в историческом, и в культурологическом
дискурсах.
Отличительной чертой рассмотрения времени и пространства в культурноисторических работах является изучение их как категорий ментальности,
коллективного
сознания.
Однако
ощущается
недостаток
исследований
античного сознания, и в особенности, древнеримского. В настоящее время
исчерпывающе
изученным
оказался
только
один
аспект
восприятия
пространства древними римлянами – их ориентация по странам света (А.В.
Подосинов).
Некоторые
наблюдения
за
осмыслением
римлянами
мифологического и исторического времени были сделаны Г.С. Кнабе,
восприятия среды обитания – П. Федели и Е.М. Штаерман, а один из способов
конструирования
отдаленного
«мнимого»
пространства
изучил
Ю.Г.
Чернышев. Внимание к отдельным характеристикам осознания времени
римской интеллектуальной элитой проявили А.В. Короленков и О.Г. Колосова.
Однако проблема места времени и пространства в сознании римлян I – начала
II в. не получила еще систематического освещения и не была предметом
специального исследования.
Гипотеза исследования. В диссертации доказываются следующие
предположения:
1
Черняк А.Б. Тацит и жанр парных речей полководцев в античной историографии // ВДИ. 1983. №4. С. 150 –
161; Крюков А.С. Устная традиция в «Анналах» Тацита // ВДИ. 1997. №1. С. 133-147.
2
Буасье Г. Общественные настроения времен римских Цезарей. Пг., 1915; Немировский А.И. Рождение Клио: у
истоков исторической мысли. Воронеж, 1986; Дуров В.С. История римской литературы. СПб., 2000; Грант М.
Цивилизация Древнего Рима / Пер. с англ. И.Ю. Мартьянова. М., 2005; Грималь П. Цивилизация Древнего
Рима. Екатеринбург, 2008.
21
– Хронотоп принципата являлся значимым компонентом картины мира
римлян, выражавшим их мировоззренческие ориентиры. Время и пространство
принципата являлись социальными детерминантами этой эпохи.
–
Образы
времени
и
пространства
можно
реконструировать
и
систематизировать с помощью применения бинарных оппозиций, таких как
«свое – чужое», «священное – профанное», «военное – мирное», «публичное –
частное».
– Переосмысленные Корнелием Тацитом коллективные представления
римлян о времени и пространстве стали основой его историософской
концепции.
Научная новизна исследования заключается в том, что:
– введено в научный оборот понятие «хронотоп принципата», в котором
концептуализируются представления о целостном понимании времени и
пространства в картине мира римлян I – начала II в.;
–
определены
общие
закономерности
и
историческая
специфика
осмысления времени и пространства римлянами I – начала II в.;
– выявлена специфика осмысления времени и пространства как
социальных детерминант принципата I – начала II в.;
– реконструированы представления Корнелия Тацита о времени и
пространстве в контексте его историософских взглядов;
–
верифицированы
(на
основе
произведений
Корнелия
Тацита)
представления о времени и пространстве в структуре мифологического типа
мышления (применительно к истории принципата).
Теоретическая значимость исследования определяется тем, что в нем
собраны, систематизированы и проанализированы сведения (эксплицитного и
имплицитного характера), касающиеся представлений римлян о времени и
пространстве в I – начале II в. В контекст изучения культуры Римской империи
эпохи I – начала II в. введено понятие «хронотоп принципата», основанное на
идеях Корнелия Тацита.
22
Практическая значимость исследования заключается в том, что
материалы
диссертации
могут
способствовать
дальнейшим
научным
разработкам, посвященным проблемам культуры Римской империи эпохи
принципата, использоваться при чтении спецкурсов и лекций, проведении
практических и семинарских занятий по темам, связанным с изучением
культуры Римской империи I – начала II в.
Личный вклад диссертанта заключается в том, что в специфическом
ракурсе – реконструкции картины мира римлян – были проинтерпретированы
сочинения Корнелия Тацита. В контекст представлений о культуре Римской
империи введено понятие «хронотоп принципата», осуществлено изучение
эпохи принципата сквозь призму осмысления римлянами времени и
пространства.
Обоснованность и достоверность результатов исследования обеспечены
принципиально
новым
характером
поставленной
проблемы
и
разносторонностью ее решения при определении исходных теоретикометодологических позиций; комплексностью методологии, адекватной цели и
задачам
исследования;
системным
и
многоаспектным
освещением
представлений римлян о времени и пространстве в эпоху раннего принципата.
Положения, выносимые на защиту:
1. Представления римлян о времени и пространстве в эпоху Тацита
возможно реконструировать с помощью введения понятия
«хронотоп
принципата», под которым понимается система пространственно-временных
координат политического, социального, культурного, мировоззренческого
уровней бытия римлян эпохи ранней Империи.
2. Представления о времени и пространстве в картине мира римлян эпохи
принципата, несмотря на новые социокультурные реалии, характеризовались
типичными для мифологического типа мышления (в его осмыслении в
исторической науке) чертами, к числу которых относятся: качественная оценка,
конкретность, дискретность, событийная наполненность.
23
3. Представления о времени и пространстве в картине мира римлян эпохи
принципата,
зафиксированные
Тацитом,
на
уровне
макрокосмоса
характеризовались их ориентацией на прошлое, цикличностью осмысления
времени, разделением пространства на три уровня, пониманием слитности
человека с миром природы.
4. Представления о времени и пространстве в картине мира римлян на
уровне социальной реальности возможно реконструировать с помощью
использования эмпирически выделяемых бинарных оппозиций: «священное –
профанное», «свое – чужое», «военное – мирное», «публичное – частное».
Содержание
бинарных
оппозиций
предопределило
уникальность
социокультурного универсума Древнеримской цивилизации. К специфически
римским
чертам
осмысления
времени
и
пространства
относятся:
преисполненное идеей мирового господства время и пространство войны,
противоречивое единство ромоцентризма и космополитизма, напряженное
восприятие
времени
и
пространства
публичной
жизни,
рациональное
осмысление координат священного.
5. Время и пространство для Тацита стали инструментами построения
историософских
воззрений.
Особой
сложностью
и
противоречивостью
отличалось понимание времени. В осмыслении им времени боролись две
противоположные тенденции: «сохраняющая» и «разрушающая». Для первой
характерна ориентация на прошлое, в котором история всегда несет
определенный оттенок священности. Специфика второй заключается в
восприятии
общества
как
изменчивого,
динамично
меняющегося,
неустойчивого образования. Течение времени в произведениях Тацита
характеризуется сосуществованием элементов цикличного и линейного начал.
Апробация и внедрение результатов исследования осуществлялась на
заседаниях
кафедры
государственный
культурологии
педагогический
ФГБОУ
ВПО
«Ярославский
университет им. К.Д.Ушинского»; на
региональных и международных научно-практических конференциях в Москве
и Ярославле: на IV всероссийской конференции «Национальное достояние
24
России» (Москва, 2010), международных научных чтениях им. К.Д. Ушинского
ЯГПУ (2010–2013). Апробация результатов исследования также проводилась в
ходе работы по темам научно-исследовательской лаборатории «Разработка
теоретико-методологических основ исторической науки и исторического
образования в России в конце XIX – начале XX в.». Результаты исследования
внедрены в образовательный процесс кафедры культурологии ФГБОУ ВПО
«Ярославский
государственный
педагогический
университет
им.
К.Д.
Ушинского». Результаты диссертационного исследования нашли отражение в
двенадцати публикациях, в том числе трех, осуществленных в изданиях,
включенных
в
перечень
ведущих
рецензируемых
научных
изданий,
рекомендованных ВАК РФ.
Структура работы: диссертация состоит из введения, двух глав («Время
и пространство в картине мира римлян I – начала II в.», «Время и пространство
как социальные детерминанты принципата I – начала II в.), заключения, списка
сокращений, библиографического списка источников и литературы (включает
188 наименований), приложений (3). Общий объем работы – 195 с.
25
Глава I. Время и пространство в картине мира римлян I –
начала II в.
В коллективном сознании доиндустриальных обществ «картина мира»
формировалась в большей степени под влиянием ощущений, чем при помощи
логического способа познания, приобретая тем самым свойства стихийности и
противоречивости.
мифологическое
«Несомненно,
мышление
–
было
писал
И.М.
неспособно
к
Дьяконов,
анализу
–
что
собственно
логическому в сколько-нибудь развернутой форме… вера заметно преобладала
над анализом»1. В свете этого наблюдения перед нами встает проблема
приведения в систему стихийных и противоречивых ощущений времени и
пространства, которыми отличалось коллективное сознание римлян, с
помощью
чего
мы
намереваемся
выяснить
общие
закономерности,
историческую специфику осмысления времени и пространства римлянами. Эта
проблема конкретизируется в данной главе в нескольких аспектах.
Прежде всего, нам необходимо определить отношение римлян к
измерениям времени по линии «прошлое-настоящее-будущее», на основе чего
выяснить направление течения времени. Затем нам предстоит выделить точки
пространства, служившие римлянам главными ориентирами в мире; включить в
проблемное
поле
исследования
рассмотрение
категорий
«центр»
и
«периферия»; выяснить содержательное наполнение и соотношение различных
уровней
мира
в
его
восприятии
римлянами;
определить
характер
взаимоотношений между миром природы и «средним» (человеческим) миром.
Систематичность полученным данным придаст рассмотрение представлений
римлян о мире через введение понятия «хронотоп принципата», следовательно,
необходимо дать теоретико-методологическое обоснование этого понятия.
Кроме того, для исследования времени и пространства в массовом
сознания римлян эпохи принципата необходимо исследовать ее историкокультурный контекст.
1
Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада. М., 1990. С. 61.
26
1. Историко-культурный контекст эпохи Тацита
Конец эпохи гражданских войн, начавшейся в Римской республике в 30-х
гг. II в. до н.э., был положен Гаем Юлием Цезарем Октавианом1, разбившем 2
сентября 31 г. до н.э. флот Антония и Клеопатры в морском сражении у мыса
Акция и присоединением Египта к римским владениям. Вслед за этим
произошел символический акт, обозначавший переход к особому режиму
управления государством: 13 января 27 г. до н.э. Октавиан отказался от
чрезвычайных полномочий2 и «возвратил Республику сенату и народу». С этого
момента он стал носить имя Император Цезарь Август. Еще одно
показательное действие он предпринял в 17 г. до н.э., отпраздновав Секулярные
игры, – «грандиозный пропагандистский фарс, который должен был
знаменовать наступление “золотого века”; его начало совершенно ясно
связывалось с установлением нового режима»3.
Характер процесса, скрывавшегося за этими мероприятиями, является в
науке остро дискуссионной проблемой. По мнению исследователей, в ее
историографии
можно
выделить
два
направления:
«революционное»
(представители которого считают переход Рима от Республики к Империи
революцией) и «реформаторское» (сторонники которого, соответственно,
рассматривают этот переход как комплекс планомерных реформ, направленных
на модернизацию управления страной). Данная проблема считается еще
далекой от решения4.
История Римской империи I – начала II в. связана, с одной стороны, с
заметным расширением ее границ, с другой – с обилием всплесков
внутриполитической борьбы и социальных катаклизмов, а также антиримских
восстаний, которые были порождены противоречиями режима принципата и
1
Гай Юлий Цезарь Октавиан, или Октавиан Август (63 г. до н.э. – 14 г. н.э.) – усыновленный Юлием Цезарем
его внучатый племянник, при рождении носил имя Гай Октавий Фурин.
2
Начиная с 31 г. до н.э. Октавиан Август ежегодно избирался на должность консула.
3
Межерицкий Я.Ю. Император Август, основание Империи и проблема рубежа цивилизации // Цивилизации.
Вып. 3. М., 1995. С 185.
4
Чеканова Н.В. К проблеме перехода от Республики к Империи: революция или реформа? // Мнемон.
Исследования и публикации по истории античного мира. СПб., 2002. С. 174.
27
его разраставшейся ойкуменой. Уже в правление Октавиана Августа (30 г. до
н.э.–14 г. н.э.), явившегося первым императором династии Юлиев-Клавдиев, у
Рима появились пять новых провинций: Кантабрия, Аквитания, Паннония,
Далмация, Реция. Своих максимальных границ Римская империя достигла к
116 г. н.э. при императоре Траяне после его многочисленных военных побед на
Востоке1.
При Августе и следующих четырех принцепсах династии Юлиев-Клавдиев
поступательно формировались имперские структуры и монархические порядки,
создавалось новое общество, свободные члены которого обладали имперским
мировосприятием, закладывались основы внутреннего управления и внешней
политики, которых затем придерживались последующие представители
династий Флавиев и Антонинов. Эти изменения происходили под прикрытием
активно
пропагандировавшегося
«восстановленной
Республики»
и
властью
под
официального
влиянием
все
еще
режима
сильных
республиканских традиций.
Сила этих традиций воплотилась в появлении политической оппозиции
новому усиливавшемуся режиму управления. Главным орудием преследований
сторонников политической оппозиции2 становится введенный Тиберием закон
об оскорблении величия римского народа и особы императора. В глазах
Тиберия дружеские союзы и интеллектуальные беседы, сопровождавшиеся
пышными трапезами, были главным рассадником недовольства политикой
правительства. Тацит передает нам слова одной из его речей: «Мне известно,
что на пирах и в дружеских собраниях возмущаются непомерной роскошью
[принцепса. – А.Б.] и требуют, чтобы ей был положен предел» [Ann., III, 54].
В возрасте 78 лет (в 37 г.) Тиберий был задушен в своем дворце, а новым
императором был объявлен один из сыновей Германика – Гай Цезарь,
прозванный Калигулой (37–41 гг.). По мнению специалистов, главной чертой
Калигулы являлось «восприятие себя как сверхчеловека, которому все
1
Максимальные границы Римской империи показаны на карте в приложении 1.
В изучаемый период оппозиция императорскому режиму консолидировалась вокруг молодого и популярного
полководца Германика Цезаря, после смерти которого лидирующие позиции среди недовольных заняла его
жена Агриппина.
2
28
дозволено»1. По мнению К. Криста, он воспринимал принципат как
абсолютную власть, считал своей личной собственностью людей, провинции,
все государство, требовал при приветствии целования рук и ног2. Калигула
постоянно организовывал роскошные зрелища и производил массовые раздачи,
чем быстро истощил казну. Осознав, что деньги в казне кончились, он
попытался исправить это, конфискуя имущество сенаторов и богатых римлян.
В ответ на произвол императора в среде сенаторов и командного состава
преторианцев – личной гвардии принцепсов – возник заговор, в результате
которого в январе 41 г. император был убит.
Новым императором был провозглашен дядя Калигулы Клавдий (41–54
гг.). Он возобновил агрессивную внешнюю политику, ведя активные
захватнические войны. Именно при нем в состав Римской империи были
включены Мавритания, Британия и Фракия, в зависимости от Рима оказались
Ольвия, Херсонес и Боспорское царство. В его правление происходят волнения
в Иудее, в результате чего иудеи изгоняются из Рима (около 51 г.3).
В правление преемника Клавдия, Нерона (54–68 гг.) обострилась
внутриполитическая обстановка в Империи. От Рима отпала Британия,
разразились восстания в Иудее, Галлии, в самом Риме был раскрыт заговор
против императора. Волнения в Галлии в 68 г. стали для него настоящей
опасностью. Вслед за ними вспыхнуло восстание в Испании, где войска
провозгласили новым императором наместника Тарраконской Испании Гальбу.
Затем в Аквитании поднял мятеж ее наместник Юлий Виндекс, призвавший
наместников других западных провинций присоединиться к нему. Восстание
было подавлено верхнегерманскими легионами, которые стали требовать
избрания нового императора. После этого Нерон бежал из Рима; сенат принял
решение о его низложении и утвердил Гальбу в качестве нового императора.
Нерон был последним императором династии Юлиев-Клавдиев.
1
Егоров А.Б. Рим на грани эпох: проблемы рождения и формирования принципата. Л., 1985. С. 164.
Крист К. История времен римских императоров. Ростов-н/Д, 1997. С. 280.
3
Рогова Ю.К. Император Клавдий и его постановления в отношении иудеев // Античное общество - IV: Власть
и общество в античности. Материалы международной конференции антиковедов. СПб., 2001
(http://centant.spbu.ru/centrum/publik/confcent/2001-03/rogova.htm).
2
29
При императорах династии Юлиев-Клавдиев произошли изменения
сословии сенаторов. В правление Октавиана Августа в него вошли новые
члены, готовые во всем поддерживать императорскую власть, к ним примкнули
представители других сословий, которые могли делать карьеру только на
императорской службе, всадники и императорские вольноотпущенники.
Создание новой аристократии породило оппозиционные настроения у старой
сенатской знати, выразителем которых и явился Тацит. В 68 г. в Римской
империи разразился политический кризис, вылившийся в гражданскую войну,
ставшую темой крупного исторического труда Тацита – «История».
Вступивший в Рим в 68 г. Гальба, отказался выдать подарки преторианцам,
которые им обещали его сторонники. Кроме того, он обложил колонии
ветеранов (воинов, ушедших в отставку) штрафами и конфискациями.
Возмущенные жители колоний вступили в союз с легионами, стоявшими на
Рейне, и вместе они объявили императором наместника Нижней Германии
Вителлия. Просенатская политика Гальбы вызвала недовольство римского
плебса и преторианцев. Вскоре был организован очередной заговор, в результате
которого 15 января 69 г. Гальба был убит, а главой государства провозглашен
глава заговорщиков – Отон. Столь недолгое правление Гальбы, а также его
просенатская направленность дали повод Г. Моргану писать об этом принцепсе
как о «последнем вздохе республиканской аристократии» («Galba looks more
like the last gasp of the republican aristocracy»)1.
Большинство провинций признали Отона, но против него была настроена
рейнская армия и население Восточной Галлии, которые уже провозгласили
императором Вителлия. На встречу сформированным против него армиям Отон
двинулся весной 69 г., но около г. Бедриака его войска потерпели поражение и
в апреле 69 г. Отон покончил с собой.
Армия и сенат признали императором Вителлия, но появился новый
претендент на престол – Веспасиан Флавий, командующий римской армией,
действовавшей против иудейских повстанцев. Летом 69 г. в Берите (совр.
1
Morgan G. 69 A.D. The year of four emperors. Oxford, 2006. P. 262.
30
Бейрут) собрались наместники восточных провинций, военачальники римских
легионов, которые выбрали императором Веспасиана. Сенат также предпочел
его, а не Вителлия. Возле г. Кремона войска последнего потерпели поражение
от Веспасиана, положившего начало династии Флавиев.
Политический кризис 68-69 гг., вылившийся в гражданскую войну,
продемонстрировал
желание
римской
армии
активно
участвовать
в
политической жизни Империи. Так, Гальба был провозглашен императором
войсками, дислоцированными в Испании, Вителлий – в Германии, а Веспасиан
– в Сирии. Комментируя эти события, Тацит заметил, что теперь «выяснилось,
что им [принцепсом. – А.Б.] можно стать не только в Риме» [Hist.,I,4].
В годы правления Веспасиана (69–79 гг.) – первого императора новой
династии Флавиев – снова произошло несколько восстаний в провинциях:
Иудее, Северной Галлии, Нижней Германии. Восстание в Иудее было
подавлено с большой жестокостью и крупными потерями со стороны римлян.
Иерусалим был полностью разрушен. Организатором восстания в Галлии был
вождь племени батавов Цивилис, когда-то служивший у Вителлия, но
бежавший от римлян. К германским батавам присоединились многие воины из
союзнических подразделений римской армии. Но это восстание было
подавлено практически сразу же после того, как сын Веспасиана, Тит Флавий
(его соправитель, впоследствии император в 79–81 гг.1) взял мятежный
Иерусалим.
Веспасиан старался установить дружественные отношения с сенатом, в
ответ на что сенаторы издали постановление о предоставлении ему прав
верховного правителя государства. Примечательно, что
Веспасиан
на
государственном уровне поддерживал интеллектуальную элиту Рима. Из
государственных средств он выплачивал жалованье латинским и греческим
риторам; подарки от него получали поэты, художники, актеры и музыканты
[Suet.,Vesp.,17]. Именно при Веспасиане началась политическая карьера
1
Короткое правление Тита сделало его весьма популярным среди широких масс римлян. Подробнее об этом:
Егоров А.Б. Правление Веспасиана и Тита // Проблемы античной истории. СПБ., 2003. С. 283–305.
31
Тацита. Происходя из всаднического сословия, будущий историк быстро
продвинулся как талантливый оратор, а дальнейшему продвижению по
лестнице государственных должностей способствовала его женитьба на дочери
знаменитого полководца и видного сенатора Агриколы. Веспасиан же сначала
включил Тацита в число наиболее преданных лиц своего окружения, а затем
помог удержаться в кругу политической элиты Римской империи.
При Домициане (81–96 гг.) – младшем сыне Веспасиана – римские войска
сумели овладеть крайней юго-западной частью Германии, а также землями
между верхним течением Рейна и Дуная. Но на Востоке во время его правления
похвастаться успешными действиями римляне не могли. Неудачными
оказались попытки занять выходы к побережью Каспийского моря. Кроме того,
на
Балканском
полуострове
племена
даков,
сарматов
и
маркоманов
объединились под руководством Децебала, который нанес римлянам ряд
тяжелых поражений. Домициан также запомнился своим террором, пиком
которого был 94 г., когда состоялись самые крупные после Нерона гонения на
христиан1. Кроме них, террору подверглась часть сенаторов, названных
«стоической оппозицией». Идеи стоиков о том, что только честность есть благо
и только подлость есть зло, помогали врагам принцепса упорствовать в своей
оппозиционности и делали их опасными для Домициана2. Военные неудачи и
акты террора подорвали авторитет Домициана, и в 96 г. он был убит в
результате заговора.
Тацит приветствовал этот новый государственный переворот. Став
претором (88 г.), а затем и членом жреческой коллегии квиндецемвиров именно
при Домициане, историк, отбыв претуру, покинул Рим. Как член коллегии
квиндецемвиров, управлявшей культами иноземного происхождения, он
занимал пожизненную жреческую должность. Примечательно то, что Тацит,
будучи сыном прокуратора, не достигнув еще и тридцати лет, стал членом
коллегии жрецов, которой отводилась особая роль в деле укрепления Империи.
1
Парфенов В.Н. Pessimus princeps. Принципат Домициана в кривом зеркале античной традиции // Античная
история и классическая археология. М., 2006. С. 216.
2
Кнабе Г.С. Корнелий Тацит. Время, жизнь, книги. М., 1981. С. 7.
32
А избрание квиндецемвира – Тацита – еще и претором означало назначение его
руководителем центрального пропагандистского акта правления Домициана –
грандиозных по своей масштабности Вековых игр. Кроме того, в пору зрелости
Тацит считался одним из виднейших римских юристов.
Вернувшись в Рим в 93 г., в самый разгар террора против реальной и
мнимой сенатской оппозиции, Тацит осознал, что он сам и другие уцелевшие
сенаторы являлись безмолвными соучастниками этого террора. Эта точка
зрения,
как
считают
специалисты1,
наложила
сильный
отпечаток
на
мировоззрение историка.
История Римской империи II в. получила у К. Криста название
«адоптивной» империи, поскольку продолжение власти правящего императора
осуществлялось путем усыновления. Причем, критериями для подбора
преемника были работоспособность и пригодность к руководству столь
обширной Империей, а не как раньше, при Юлиях-Клавдиях, родство с домом
принцепса.
Установление
такого
порядка
престолонаследия
было
спровоцировано фактом усыновления Гальбой Пизона, что позднее явилось
одной из причин создания Тацитом своей первой крупной работы «История».
Резюмируя изменения в управлении Империей, К. Крист заметил, что «прошли
те времена, когда принципат был наследием одной семьи»2.
После гибели Домициана сенат провозгласил императором одного из
старейших сенаторов Марка Кокцея Нерву, что вызвало взрыв недовольства
преторианцев и легионеров. Он стал первым императором династии Антонинов
(96–192 гг.).
В 97 г. Нерва назначает Тацита консулом. В это время историк обращается
к литературной деятельности с целью осмысления произошедших событий и
сложившейся исторической ситуации. После смерти Домициана Тацит,
пользуясь
относительной
свободой,
«хочет
описать
в
назидание
и
предостережение потомков недавнее бесславное прошлое, его позор и
1
2
Бокщанин А.Г. Источниковедение Древнего Рима. М., 1981. С. 98.
Крист К. История времен римских императоров. Ростов-н/Д, 1997. С. 382.
33
преступления»1. Но вместе с этим упоминает и немногих отважных, достойных
благосклонного отношения римлян. Год смерти Тацита не известен2. К
сожалению, он был быстро забыт современниками, а интерес к его творчеству
возобновляется лишь в период поздней Империи.
Нерва усыновил популярного в римской армии Траяна, который и стал
императором после его смерти, в 98 г. Правление Траяна (98–117 гг.) –
последнего принцепса, при котором жил и творил Тацит, было ознаменовано
большими территориальными захватами, проводившимися с целью поднять
пошатнувшийся при Домициане авторитет римской армии. В 101–103, 105–107
гг. в результате ожесточенных боев к Риму была присоединена Дакия (совр.
Румыния).
В 109 г. римляне заставили колхов, иберов и сарматов признать свою
власть. В 111 г. они захватили Синайский полуостров и северо-западную часть
Аравии, в результате чего была обеспечена безопасность Египта, Сирии и
морских путей по Красному морю.
В 114 г. Траян вторгся в Армению и без труда захватил ее. Весной 115 г.,
преодолев не менее вялое сопротивление, римская армия заняла часть северной
Месопотамии и продвинулась до р. Тигр. Весной 116 г. Траян овладел и
столицей Парфии – г. Ктезифоном. В ходе успешных войн его армия вышла к
Персидскому заливу, превратив парфянские владения: Ассирию, Месопотамию
и Вавилонию – в римские провинции. Однако вскоре на покоренных землях
вспыхнули восстания. Римляне были вынуждены отступить из Месопотамии, а
смерть Траяна прервала дальнейшее расширении территорий Римской
империи.
Политические катаклизмы 68-69 гг. н.э. внесли большие изменения в
социальную жизнь римлян. Если на рубеже тысячелетий население Империи
резко делилось на жителей Рима и Италии, обладавших правами римского
1
Куманецкий К. История культуры Древней Греции и Рима. М., 1990. С. 303.
В одном из новых учебников по истории Древнего Рима даны следующие даты жизни Тацита: 50-120 гг.
(Буданова В.П., Токмаков В.Н., Уколова В.И., Чаплыгина Н.А. Древний Рим: Учебное пособие для вузов. М.,
2006. С. 546). У А.Г. Бокщанина указываются другие годы ок. 58 – после 117 (Бокщанин А.Г.
Источниковедение Древнего Рима. М., 1981. С. 97).
2
34
гражданства, и провинциалов, не имевших этой привилегии, то после
гражданской войны 68–69 гг. и правления Флавиев ситуация изменилась.
Среди сенаторов теперь было много выходцев из западных и восточных
провинций.
Во многом этим было обусловлено обострение ситуации в самом сенате.
Тацит пишет, что обсуждения, противоборства в нем в основном состояли из
«длинных речей, полных взаимной ненависти» [Hist.,IV,7]. По мнению Г.С.
Кнабе, эта фраза отражает ситуацию в сенате второй половины I в. н.э., когда
борьба
представителей
первого
высшего
сословия
носила
крайне
ожесточенный характер и «обычно оканчивалась политической или физической
смертью побежденного»1.
В отличие от многих своих предшественников, Траян старался сохранять
теплые отношения с сенатом. При нем сенаторы получили относительную
свободу слова, права назначения наместников в провинции, осуществления
контроля и суда над ними. По всей видимости, именно этим были вызваны
столь положительные оценки Тацитом эпохи правления Траяна: «Редкие года
блаженства, когда каждый может думать что хочет и говорить что желает»
[Hist.,I,1].
Ко II в. идеалы Республики окончательно сошли на нет, уступая место
идеалам «хорошего императора»2. Однако концентрация идеологической
пропаганды вокруг личности правителя Империи была подготовлена задолго
до Траяна. Гай Юлий Цезарь и Октавиан Август, ставшие знаковыми
личностями при смене эпох римской истории, особое внимание уделяли
идеологическому обоснованию своего правления.
Важнейший идеологический посыл эпохи раннего принципата заключался
в термине «pax» – «мир». Как отмечает специально занимавшийся историей
древнеримской политической пропаганды в эпоху Империи А.Н. Токарев3,
первым, кто стал пропагандировать мир и согласие, был Гай Юлий Цезарь.
1
Кнабе Г.С. Корнелий Тацит. Время, жизнь, книги. М., 1981. С. 17
Шалимов О.А. Образ идеального правителя в Древнем Риме в середине I – начале II века н.э. М., 2000.
3
Токарев А.Н. Становление официальной идеологии принципата императора Августа. Харьков, 2011. С 155.
2
35
Август, перенявший у своего названного отца термин «pax», по его мнению,
стремился подражать погибшему диктатору. Свидетельством этого подражания
стало основание в Галлии колоний Pax Augusta и Forum Iulii. Акцент в
пропаганде «Pax Augusta» делался на установление именно Августом
гражданского мира в Риме и Италии и прекращение военных действий в
средиземноморье. К примеру, подчеркивалось, что Август за время своего
правления трижды закрывал ворота храма бога любого начала – Януса, что
должно было знаменовать установление мира на всей земле (в то время как за
все время до его рождения это делалось лишь дважды). В свою очередь, сенат
решил воздвигнуть возле Марсова поля на Фламиниевой дороге большой
жертвенник «Миру Августа»1.
Следующим шагом стало соотнесение терминов «Pax» и «Victoria». Данная
связь, по мнению исследователей, концептуализировалась в навязывании
римскому обществу представлений о победе – «Victoria» как единственном
способе достижения «Pax»2.
Тесно связанным с идеей «Pax Augusta» стало представление о
благоденствующей Италии. Свидетельством тому является то обстоятельство,
что на Алтаре Мира и на других общественных постройках Богиня Земли стала
изображаться в виде кормящей матери, окруженной символами плодородия и
изобилия Италии3.
Разновидностью идеи «Pax Augusta» явился лозунг «Pax Romana». Н.А.
Машкин
использует
их
практически
как
синонимы.
По
убеждению
исследователя, «Pax Romana» означал не только прекращение гражданских
войн времен конца Республики – лозунг «Римского Мира» указывал на
необходимость сплоченности римского общества и населения подвластных
Риму территорий.
Важнейшее значение Август, что в переводе с латинского означает
«возвеличенный, приумноженный богом», придавал внедрению в коллективное
1
Ферреро Г. Величие и падение Рима: в 5 т. СПб., 1998. Т. V. С. 522.
Токарев А.Н. Становление официальной идеологии принципата императора Августа. Харьков, 2011. С 157.
3
Там же. С. 467.
2
36
сознание римлян культа Юлия Цезаря и самого себя – божественного «отца
отечества».
Культ
Венеры
Прародительницы
напоминал
римлянам
о
божественном происхождении рода Юлиев, на месте гибели Юлия Цезаря был
построен храм Марсу-Мстителю, а культ Гения Августа был включен в систему
домашних богов римлян и во время клятвы упоминался после произнесения
имени Юпитера и перед упоминаниями Пенатов1. Форум при Августе стал
воплощать «великолепие созданной им державы»: первоначально возникнув
как рыночная площадь, при Августе он стал культовым и политическим
центром Рима и его державы2.
Культ правителя сыграл немаловажную роль в утверждении режима
принципата. По мнению Н.А. Машкина, победе Августа способствовало его
признание сыном божественного Юлия Цезаря, в результате чего к нему по
наследству перешли привилегии, которыми пользовался его приемный отец 3.
Впоследствии культ императора играл для римлян роль идеи, которая
объединяла людей и сплачивала таким образом общество4.
Помимо идей, официально пропагандировавшихся императорским домом,
на сознание римлян (и Тацита в том числе) воздействовали теории иного рода.
К числу таких необходимо отнести теорию «порчи нравов». Нравственный
идеал римского общества всегда находился в его прошлом: это моральные
установки, созданные римской гражданской общиной – civitas5. Границы такой
морали визуализировались тогда, когда отдельное лицо ставило себя вне
общины и выше ее приговоров. Трансформация Республики в Империю
неизбежно подразумевала неприменимость к новым условиям этой старой
римской морали, созданной для Рима-полиса. Естественно, в связи с этим,
появление в римской литературе свидетельств «упадка нравов». С.Л. Утченко
1
Шифман И.Ш. Цезарь Август. Л., 1990. С. 146.
Там же. С. 166.
3
Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М., 1949. С. 537.
4
Фрибуз Т.Ю. Император Тиберий в восприятии сограждан: эмоционально-психологический аспект
Античное общество – IV: Власть и общество в античности. Материалы международной конференции
антиковедов. СПб., 2001 (http://centant.spbu.ru/centrum/publik/confcent/2001-03/fribus.htm).
5
Утченко С.Л. Политические учения Древнего Рима. М., 1977. С. 159.
2
37
детально прослеживает их в источниках1, называя творцами этой теории
представителей Римской Стои: Полибия и Посидония.
Режим единоличного правления опирался не только на идеологию. При
Августе создается бюрократический аппарат Империи. Бюрократический
аппарат должен был вытеснить республиканские органы власти, скрывавшие
единодержавие, и постепенно сделал это: при Адриане – приемнике Траяна –
во главе канцелярии уже стояли представители всаднического сословия.
Таким образом, историко-культурный контекст эпохи Тацита был
обусловлен происходившими трансформациями в управлении Империей, а
также усиливающимся влиянием современных ему идеологических догм, на
которых основывалось мировосприятие римлян, в частности «Pax Romana» и
культа императора.
2. Теоретико-методологическое обоснование концепта «хронотоп
принципата»
Термин
«хронотоп»,
введенный
А.А.
Ухтомским
в
контексте
физиологических исследований, благодаря М.М. Бахтину стал весьма
популярным в культурно-антропологических работах. Уже А.А. Ухтомский
видел
в
хронотопе
координат»2,
«закономерную
универсальность
и
связь
пространственно-временных
возможность
применения
его
при
исследовании различных уровней бытия. М.М. Бахтин же трактовал хронотоп,
прежде всего, как неразрывность времени и пространства, выражающуюся в
«слиянии пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном
целом»3. Причем доминирующим началом хронотопа он считал время, видя в
хронотопе реализацию времени в пространстве.
На сегодняшний день ситуация с использованием термина «хронотоп»
изменилась:
1
«хронотоп»
в
современной
Там же. С. 161 и сл.
Ухтомский А.А. Доминанта. СПб., 2002. С. 347.
3
Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М, 1975. С. 235.
2
науке
–
это
универсальное,
38
интегративное
понятие,
под
которым
понимают
«целостное
“время-
пространство”», хронотоп есть особый Универсум1. В наши задачи не входит
рассмотрение всего смыслового многообразия, которым сопровождалось
применение понятия «хронотоп» в разных отраслях отечественной науки,
подробно этот вопрос уже освещен в других работах2.
На исторический материал понятие «хронотоп» экстраполировал А.Я.
Гуревич применительно к средневековому собору, который, по его мнению,
содержал в себе «весь универсум и все времена». Кроме того, по
представлениям А.Я. Гуревича, собор – это символ «ценностно окрашенного
единства времени и пространства»3. Рассуждая о том, что пространство
измеряется временем, затраченным на преодоление расстояния, а время, в свою
очередь, осмысливается пространственно и может быть изображено в виде
пространственных координат, историк пришел к выводу о том, что человек
Средневековья
принимал
прошедшее,
настоящее
и
будущее
как
одновременность, что, в частности, нашло наглядное воплощение в структуре
собора, который превращает всемирную историю в картину мира. Таким
образом, автор укоренил концепт «хронотоп» в пространственно-временном
континууме Средневековья. Это дает возможность и нам экстраполировать
смыслы «хронотопа» на культурные феномены, исторические эпохи и даже
цивилизации.
Современные
культурно-исторические
исследования
диссеминируют
именно эту трактовку «хронотопа», придав ему характер целостного
культурно-исторического
бытия
и
наделенного
множеством
смыслов,
понятных носителям культуры.
Экстраполируя термин «хронотоп» на сознание римлян изучаемой эпохи,
мы
осознаем,
что
«хронотоп»
есть
сугубо
научная
абстракция,
неподконтрольная мифологическому типу мышления человека древности.
1
Злотникова Т.С. Человек. Хронотоп. Культура. Ярославль, 2011; Летина Н.Н. Российский хронотоп в
культурном опыте рубежей (XVIII – XX вв.). Ярославль, 2009. С. 8–11.
2
Подробно этот вопрос рассмотрен Н.Н. Летиной: Летина Н.Н. Российский хронотоп в культурном опыте
рубежей (XVIII – XX вв.). Ярославль, 2009.
3
Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд. М., 1984. С. 141.
39
Однако обоснованность применения данного понятия для ранних этапов
человеческой истории и истории культуры уже продемонстрировали М.М.
Бахтин и многие его последователи, что было указано выше. Предпримем
теперь
поиск
доказательств
возможности
и
необходимости
подобной
экстраполяции в отношении сознания древних римлян.
Для
понимания
исследованию
специфики
сознания
древних
применения
римлян
понятия
имеет
«хронотоп»
смысл
к
рассмотреть
лингвистический материал: использованные Тацитом латинские термины,
имеющие пространственно-временные значения. Необходимость обращения к
семантике латинских терминов диктуется современными тенденциями в
методологии гуманитарных исследований, в которых язык рассматривается
«как смыслообразующий фактор, детерминирующий мышление и поведение»1.
Прежде всего, обращает на себя внимание то, что среди многочисленных
значений большинства рассматриваемых терминов есть как пространственные,
так и временные значения. Для наглядности и удобства латинские термины,
обозначающие время и пространство, мы поместили в таблицу 1, для чего был
использован самый подробный и точный из ныне существующих словарей
латинского языка – словарь И.Х. Дворецкого2.
Таблица 1
Термин
временное значение
пространственное значение
1. Существительные, прилагательные, наречия
(пространственное денотативное значение)
Spatium
Промежуток времени, время,
Пространство, протяжение, величина,
период, срок.
размеры, расстояние, промежуток,
отрезок, путь.
Spatiōsus
Spatiōse
1
2
Длинный, долгий,
Обширный, большой, просторный,
продолжительный.
пространный, крупный.
Долго.
Обширно, широкого, далеко.
Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998. С. 226.
Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. 2-е изд.. М., 1976.
40
Area
Период, пора.
Площадь, район, открытая
возвышенность, равнина.
Longus
Долгий, длительный,
Длинный, высокий, далекий.
продолжительный, затяжной.
Longē
Longinqua
Далеко, вдаль, вдали.
Далекие события.
Обширные пространства, отдаленные
места.
Пространство, область; место,
Templum
выбранное для ауспиций, священное
место.
Saeculum
Поколение, эпоха, период, время,
Мир, Вселенная.
человеческий век, нравы эпохи.
Locus
Время, момент.
Место.
2. Существительные, прилагательные, наречия
(временное денотативное значение)
Tempus
Время, промежуток времени, пора,
период, момент, отсрочка.
Temporālis
Временный, преходящий,
временнóй.
Datum
Дата.
Aetas
Время жизни, жизнь, век, возраст,
эпоха, пора.
Aetātem
В течение целого века, всю жизнь,
всегда, давно, долго.
aeternitās
Вечность, бессмертие, незапамятная
древность.
Diēs
День, время, дата, срок.
Longinquum
Долго, длинно, пространно.
Praeteritus
Прошедший, прошлый, истекший,
минувший, прежний.
Praesēns
Настоящее время, текущие дела,
Близкий, непосредственный.
нынешние обстоятельства.
Futurum
Будущее, будущность.
3. Предлоги
Ante
Прежде, раньше.
Впереди, вперед.
41
Alies
В другое время.
В другом месте.
Sub
К моменту наступления, во время, в
Под, близ.
течение, в след за, тотчас же.
Post
Затем, потом, после, по истечении.
Сзади, позади.
Ad
Около, до, на, в, через, спустя.
К, на, до, при, близ, у.
Inter
В промежутке времени, между, в
Между, в, среди, в середину, на,
течение времени, во время.
перед.
В течении, в продолжении, на
Через, сквозь, по, в, вдоль, среди.
Per
протяжении.
Supra
Прежде, до, раньше, во время.
Вверху, наверху, выше, над.
Deinde
Потом, вслед за тем, после того.
Отсюда, далее.
Exinde
После того, затем, потом.
Отсюда.
Dehinc
Отныне, впредь, с тех пор, с этого
Отсюда, далее.
времени.
Из таблицы видно, что значительное количество латинских терминов
имеют как пространственную, так и временнýю коннотацию. Таким образом, в
сознании древних римлян имел место синтез времени и пространства.
Примечательно, что данным свойством обладали практически все латинские
предлоги, отвечающие за локализацию факта, события, явления во времени
и/или в пространстве. Римляне, следовательно, использовали одни и те же
предлоги для определения и пространственных, и временных координат, что
говорит о теснейшей связи времени и пространства в их сознании: римляне
осознавали время и пространство подобными друг другу измерениями
человеческого уровня мира.
Существительные,
прилагательные
и
наречия
с пространственным
денотативным значением в латинском языке имели также и временнýю
коннотацию. Следовательно, теоретически, римлянин, локализируя событие во
времени и пространстве, имел возможность обойтись только этими терминами:
основной термин для обозначения пространства – Spatium – мог обозначать и
промежуток времени (например, у Тацита мы читаем: «addito spatio» – «дать
время» [Ann.,III,2]). Кроме того, понятие Longus, которое обычно переводится
42
как «длинный», «далекий», могло обозначать и «долгий», а термин templum,
обозначающий священное пространство, по верному замечанию М. Элиаде1,
вообще образован от корня существительного с денотативным значением
«время» (tempus). Это подводит к выводу о близости, похожести и
неразрывности осмысления концептов «время» и «пространство» римлянами.
Для обоснования необходимости актуализации категории «хронотоп» к
сознанию Тацита можно привести и другие доказательства.
Одним из проявлений синтеза пространства и времени в картине мира
римлян можно считать «увязывание» времени с конкретным местом: у каждой
местности прослеживается существование своего, «местного», времени.
Летосчисление от основания Рима также можно считать таким «местным»
временем. Заметим, что восприятие римлянами своего города в качестве
некоего хронотопа, в структуре которого присутствовало своеобразное
восприятие и времени, и пространства, уже является доказанным2. Нам
остается добавить, что римляне, судя по всему, стремились путем завоеваний
распространить свое «местное» (то есть римское) время на покоренные ими
территории, «освоить» покоренные земли с помощью своей – временнóй –
системы упорядочивания пространства.
Приведем другой пример. Тацит, рассказывая о разграблении Кремоны3,
упоминает, что это произошло на 286 году существования самой Кремоны, а не
Рима. Бегство вождя восставших британцев Каратака к царице бригантов
произошло «через девять лет после начала войны в Британии» (52 г. н.э.) («nono
post anno quam bellum in Britania coeptum») [Ann.,XII,36]. Следовательно, в
сознании Тацита жило представление о том, что время каждой отдельной
местности, территории, города текло самостоятельно, само по себе, оно было
«привязано» к данной территории. Итак, анализ сочинений Тацита дает
1
Буквально: Templum – «храм», tempus – «время». См.: Элиаде М. Священное и мирское // Элиаде М.
Избранные сочинения. М., 2000. С. 285.
2
Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима: в 2 т. / отв. ред. Е.С. Голубцова. Т. II. М., 1985. С. 108–166.
3
Кремона – город в Италии на северном берегу р. Пад. За Кремону в ходе гражданской войны 69 г. сражались
два враждующих политических лагеря – оттонианцы и вителлианцы, соответственно сторонники полководцев
Отона и Вителлия, претендовавших на трон императора.
43
основания говорить о целостности картины мира римлян в аспекте их
представлений
о
времени
и
пространстве,
что
делает
неизбежным
использование понятия «хронотоп», а применительно к контексту нашего
исследования – «хронотоп принципата». Кокретное содержание «хронотопа
принципата» становится возможным исследовать с помощью выделения
бинарных оппозиций, на основе нетрудно смоделировать выделить конкретные
образы времени и пространства.
Поиск образов является актуальным
направлением современных культурно-исторических исследований.
В частности, И.М. Савельева и А.В. Полетаев предприняли попытку
систематизации всех возможных образов времени1, выделив два типа образов, с
которыми работают историки: время-материя и время-пространство. Эти
образы накладываются друг на друга и порождают сложные конструкции.
Человеку прошлого время-материя может представляться как живое существо,
неживой предмет или бесформенное вещество (например, вода). Наибольшим
разнообразием отличаются антропоморфические образы времени.
Идея движущегося времени предполагает, что, по мнению И.М.
Савельевой и А.В. Полетаева, это движение происходит в каком-то
пространстве. Образы времени-пространства порождают два варианта его
конструирования:
вертикальное
и
горизонтальное.
Типичная
для
мифологического типа мышления трехуровневая структура мира предполагает
наличие в ней нескольких поколений людей. Горизонтальная же ориентация
подразумевает понимание времени как
пути, имеющего
направление,
например, позади – прошлое, а впереди – будущее. Пространство здесь
персонализировано.
Применение термина «образ» к изучению восприятия пространства
является не менее актуальным вопросом для исследований последних лет. Д.Н.
Замятин в своей монографии о географических образах2 рассмотрел данную
проблему в различных ракурсах, основываясь при этом на широкой традиции
1
Савельева И.М., Полетаев А.В. Образы и структуры времени в архаических культурах // Образы времени и
исторические представления: Россия – Восток – Запад / под ред. Л.П. Репиной. М., 2010. С. 79-97.
2
Замятин Д.Н. Культура и пространство: моделирование географических образов. М., 2006.
44
изучения и применения понятия «образ» к пространству, сложившейся в
гуманитарных и естественных науках. Одним из значимых для него
методологических ориентиров стали результаты изучения образов французской
Школой Анналов и, в частности, Ф. Броделем.
По мысли Д.Н. Замятина, каждая культура создает свои географические
образы, являющиеся ее неотъемлемыми компонентами. Географический образ
для него – это феноменологическая категория описания культуры, которая
является одновременно с этим ее идеологическим срезом. Географический
образ – это совокупность ярких, характерных знаков, символов, ключевых
представлений, описывающих какие-либо реальные пространства.
Помимо
признания
в
гуманитарном
знании
целесообразности
использования термина «образ» применительно к картине мира римлян, нам
представляется важным уяснение коренных различий в понимании сущности
категорий «время» и «пространство» современным человеком и человеком
древности.
Отечественные историки культуры уже в 70-80-х гг. XX в. доказали, что
для
человека
современного
информационного
общества
время
есть
абстрактный континуум, являющийся формой координации сменяющих друг
друга состояний (явлений), их последовательности и длительности; оно
характеризуется однородностью, однонаправленностью, необратимостью и
равномерностью1. Пространство для современного человека также является
абстрактным континуумом, являющимся формой координации сменяющих
друг друга объектов (явлений).
Если для современного человека актуален тезис А.Я. Гуревича о том, что
время и пространство «не только существуют объективно, но и субъективно
переживаются и осознаются людьми»2, то человеком древности они лишь
«субъективно переживаются», воспринимаясь как исчисляемые атрибуты
1
2
Вейнберг И.П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока. М., 1986. С. 59.
Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 43.
45
бытия. Это доказывают, в частности, даты календаря римлян и их меры
измерения пространства.
Обозначение римлянами чисел внутри месяца было связано с выделением
трех главных дней, что первоначально было связано с фазами Луны: календы –
первый день месяца (первый день новолуния), иды – тринадцатый или
пятнадцатый день месяца (день полнолуния), ноны – пятый или седьмой день
месяца (девятый день месяца од ид). Их можно рассматривать как точки в
континууме времени. Верстовой столб на Форуме, считавшийся началом всех
дорог в Италии1 [Hist.,I,27], римские мили и обозначающие их камни на
дорогах2 представляют собой точки в континууме пространства. Аналогичные
переплетения точного и «бесконечного» смыслов времени можно обнаружить и
в приведенной таблице №1.
Обратим внимание на то, что, если для существительных, прилагательных
и наречий с пространственным денотативным значением имеется временнáя
коннотация, то для тех понятий, основным значением которых является
темпоральность, пространственной коннотации не существует (за одним
исключением – термин «praesēns»). Это, по всей видимости, объясняется
большей
умозрительностью
для
римлян
феномена
«время»,
его
нематериальностью. Также обращает на себя внимание еще один нюанс.
Проанализировав
характер
значений
первых
двух
групп
терминов
(существительных, прилагательных и наречий с временнóй и пространственной
коннотацией),
можно
заметить,
что
значения
группы
терминов
с
пространственным денотативным значением имеют характер локализации
факта во времени и пространстве (в какое время, в каком месте) и
относительности его нахождения (долго, далеко и т.п.). Некоторые значения
группы терминов с временным денотативным значением, помимо точного
значения («время», «дата», день»), имеют еще и протяженно-длительное,
художественно-образное («эпоха», «незапамятная древность», «вечность» и
1
Ореханова Е.П. Комментарии к «Истории» // Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. М., 2005. С. 687.
23 февраля римлянами праздновались так называемые Терминалии - празднества в честь Термина, божества
границ, под покровительством которого состояли пограничные камни и столбы, считавшиеся священными.
2
46
т.п.) наполнение. Отсюда следует то, что время в римском сознании, помимо
свойства умозрительности, обладало еще и образностью. Но это, впрочем, не
отменяет наличия в нем элемента протяженности – ко времени могли
применяться и термины из первой группы понятий таблицы 1. Противоречие
между наблюдениями о непрерывно-континуальном и конкретно-образном
восприятии окружающего мира римлянами побуждает нас к постановке в
качестве одного из направлений исследования проблемы наличия дихотомии
между
континуальными
и
образными
элементами
в
древнеримских
пространственно-временных структурах.
Поиск проявлений «образного» осмысления времени римлянами убеждает
нас в необходимости обратиться к одному из выводов И.П. Вейнберга:
«Мифологическое мышление не знает времени как однородной длительности
или
последовательности
качественно
индифферентных
моментов»1.
Попытаемся, поэтому, проследить качественную оценку времени, отмеченную
римлянами.
Время могло оцениваться ими по-разному, в зависимости от чередования
военных и мирных отрезков жизни Римской империи. Кроме того, необычное,
трудно объяснимое в мире природы, притягивая к себе взгляды римлян,
придавало времени черты пугающей безнадежности, а порой, и обреченности.
Так, Тацит передает сведения о негативной реакции коллективного сознания
соотечественников на непонятные природные явления: «Prodigia insuper
terrebant, diversis auctoribus vulgata: <…> prolocutum in Etruria bovem, insolitos
animalium partus, et plura alia, rudibus seculis etiam in pace observata» («Сверх
того, устрашали чудеса, примеры которых объявлялись в разных местах <…> в
Этрурии разговаривал бык, животные рождали редкостных детенышей и иные
еще более многочисленные [чудеса] наблюдались в мире в эти суровые
времена»)
[Hist.,I,86],
«на
город
обрушилась
неистовая
сила
огня,
причинившего невиданные дотоле опустошения», поэтому в народе «пошла
молва, что этот год несчастливый» («annum ferebant») [Ann.,IV,64]. Таким
1
Вейнберг И.П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока. М., 1986. С. 69.
47
образом, неестественные природные явления проецировали на время свои
отрицательные характеристики.
Для качественной оценки времени римляне отбирали события, не только
произошедшие на территории Рима и его окрестностей, – они следили за
жизнью всей Италии, которая с I в. до н.э. воспринималась ими единым с
Римом, неразрывным с ним пространством. Поэтому «беды» в Кампании в 79
г., когда цветущее побережье было «сначала затоплено морем, а затем засыпано
лавой и пеплом» вулкана Везувия [Hist.,I,2], воспринимались «плохим
временем». Тот или иной временной отрезок мог наделяться качественными
оценками в силу того, что был отмечен каким-либо знаменательным событием.
Например, дату рождения матери Нерона – Агриппины – власть имущие
предлагали включить в число несчастливых дней («inter nefastos esset»)
[Ann.,XIV,12].
Из произведений Тацита можно извлечь информацию о том, что римляне
качественно неоднородно осмысливали различные периоды времени в сутках.
Ночь, судя по всему, считалась «нехорошим» временем, так как под покровом
ночи то и дело происходили различные злодеяния. Когда Гордеоний Флакк
приказал своим послам покинуть лагерь и, чтобы не привлекать внимания,
предложил сделать это ночью, то «это породило множество домыслов, один
другого ужаснее; большинство утверждало, что послов убили и так же, под
покровом ночи будут убиты и лучшие из солдат» [Hist.,I,54]. В данной цитате
особенно ярко обращает на себя внимание беспричинный страх коллективного
сознания перед ночным мраком. В темное время суток «люди носятся по всему
городу, взламывают двери храмов, и ночь немало способствует их легковерию,
так как во мраке всякий скорее поддается внушению» [Ann.,II,82]. Тацит также
демонстрирует негативные качества темного времени суток, притягивавшего и
оголявшего людские пороки, когда повествует о падении общественной морали
римлян: «Noctes quoque dedecori adiectas, ne quod tempus pudori relinquatur, sed,
coeti promiscuo, quod perditissimus quisque per diem concupiverit, per tenebras
audeat» («Ночами каждый устремлялся быть бесчестным, чтобы на это время
48
оставить стыд, однако беспорядочные половые связи – это самое развратное из
того, чего каждый страстно желал в течение дня, но отважится только с
наступлением сумерек») [Ann.,XIV,20]; «тело Гальбы долго валялось без
присмотра, а [только. – А.Б.] после наступления ночи снова подверглось
надругательствам» [Hist.,I,49]. Некий воин Перцений, в прошлом глава
театральных клакеров, «людей бесхитростных и любопытствовавших, какой
после Августа будет военная служба, он исподволь разжигал в ночных
разговорах или когда день склонялся к закату, собирал вокруг себя, после того
как все благоразумные расходились, неустойчивых и недовольных» (Ann.,I,16).
Как видно, ночью не могло происходить ничего хорошего. Кстати, Жан
Делюмо в своем исследовании1 на многочисленных примерах показывает, что
страх ночи был характерен для всех людей древности и Средневековья,
независимо от их социального статуса и уровня образованности.
Из качественного осмысления времени римлянами вытекает вывод о
конкретности его восприятия, то есть время воспринималось ими не как
абстрактная длительность, а в неразрывной связи с конкретным событием,
которое проецировало свои качества и содержание на время и пространство, в
которых оно происходило2. Но, впрочем, римляне сделали немалый шаг к
осознанию времени как самостоятельной временной абстракции. В отличие,
например, от вавилонян3 римляне имели свою систему счета лет в истории,
напоминающую современное летосчисление, с зафиксированной точкой
отсчета: 753 г. до н.э. – это легендарная дата основания Вечного города
Ромулом и Ремом.
На присутствие в римском сознании образного осмысления времени
указывают некоторые моменты праздничной культуры потомков Ромула.
Отметим, к примеру, что во время праздников назначался особый префект, к
которому переходили консульские4 обязанности [Ann.,VI,11]. Таким образом,
1
Делюмо Ж. Ужасы на Западе. М., 1994.
Вейнберг И.П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока. М., 1986. С. 67.
3
Клочков И.С. Восприятие времени в Древней Месопотамии // Народы Азии и Африки. 1980. №2. С. 93.
4
Консул (от лат. consulare – обсуждать) – высшая государственная должность в Риме; появилась в период
становления Республики. Двух консулов избирали ежегодно на центуриатных комициях. Консулам
2
49
праздник являлся разграничителем времени, так как он мог нарушить
продолжительность отправления должностных обязанностей – магистратур,
как правило, длившихся один год. Само присутствие такого разграничителя
свидетельствует в пользу наличия образного восприятия времени, так как образ
имеет четкие границы. Интересным представляется еще одно указание Тацита:
в первый день Латинских празднеств1 обращение известного доносчика
Кальпурния Сальвиана к префекту Рима о Сексте Марии – одном из испанских
богачей – было сочтено нечестивым и опасным для Римского государства, и
доносчик поплатился за это нечестие ссылкой [Ann.,IV,36]. Время праздника,
следовательно,
противостояло
профанному
времени,
не
брезгующему
доносами.
Приведенные выше примеры прямого порождения качества времени
связанными с ним событиями подводят к заключению о событийной
наполненности и качественной оценке времени как двум важнейшим
характеристикам восприятия римлянами временного потока. Кроме того, мы
сделали вывод о конкретности и дискретности его восприятия, а также
высказали предположение о доминировании образного варианта осмысления
времени над однородно-абстрактным. Образная основа восприятия времени
римлянами зиждилась на традиционности римского коллективного сознания, а
также на эмоциональном переживании римлянами природно-космических
циклов.
Постараемся теперь обнаружить элементы образности в восприятии
римлянами пространства. Семантический анализ латинских терминов может
дать нам некоторую информацию к размышлению над этой проблемой. В
частности, для обозначения поселения в латинском языке присутствовали два
термина: Urbs и oppĭda. Первый обозначал город, окруженный стеной, и
применялся в основном по отношению к Риму. Вторым термином обозначались
принадлежала вся гражданская и военная власть. Консулы созывали комиции и сенат, комплектовали легионы
и командный состав войска. В тяжелое для государства время решением сената консулы могли получить
неограниченные полномочия.
1
Латинские празднества устраивались на Альбанской горе в честь Юпитера. В торжествах участвовали все
города, входившие некогда в Латинский союз (V в. до н.э.). Проводили празднества римские консулы.
50
все остальные поселения (производное от него oppidānus – «городской», «из
небольшого города», «местечковый», «провинциальный»). Кроме того, термин
Pax («мир», «мирный договор», «спокойствие», «покой») мог обозначать как
мирное пространство в целом, так и «омиротворенное», то есть завоеванное,
присвоенное
осмысливая
Римом
пространство,
окружающее
–
пространство,
«Pax
Romana».
римлянин
в
Следовательно,
своем
сознании
выстраивал его образы, наделяя их теми или иными понятными ему смыслами.
Говоря о восприятии пространства римлянами, обратим внимание и на то,
что у них существовали боги различных его фрагментов (рек, планет, Рима)1,
оно, таким образом, персонифицировалось во множестве богов. Пространство,
следовательно, воспринималось римским коллективным сознанием образно,
как и время.
Таким образом, при попытке ответить на вопрос о том, что есть
пространство для древних римлян, мы имеем два полярных наблюдения: с
одной стороны, мы наблюдаем существование антропоморфных образов, но, с
другой, – в повседневной жизни римлян мы обнаруживаем черты понимания
пространства как однородной абстракции. Разрешение данного затруднения
видится в следующем. В литературе, посвященной Древнему Риму, является
весьма актуальным мнение о рациональности сознания его обитателей, но, в то
же время, нет и отрицания того, что мышление римлян носило мифологический
характер. Исходя из этого, так же, как и в случае со временем, мы имеем
возможность констатировать наличие в их сознании двух тенденций,
влияющих на восприятие ими пространства: рациональной (в результате
воздействия которой пространство мыслилось неким способом координации на
территориях вне Рима) и образной (пространство подвергалось разделению на
содержательно-наполненные образы, наделявшиеся качественной оценкой,
иногда имевшие антропоморфные черты). Наиболее существенная причина для
1
Рома – богиня, олицетворение римского государства и города Рима; Тиберин – бог реки Тибр, сын Януса;
Диана – богиня растительности, олицетворение Луны.
51
выделения образного восприятия пространства у римлян – это его событийная
наполненность.
Обобщая сказанное, отметим, что актуализация понятия «хронотоп» в
контексте нашего исследования сводится к следующему. В ходе практической
деятельности любого человеческого коллектива вырабатываются модели
макро-, мега- и микромира, сущность которых определяется слиянием
пространства и времени в единое целое. Свое ощущение пространства и
времени сложилось и у древних римлян. Причем их пространственновременная
ориентация
свидетельствует о
нерасторжимости
восприятия
пространства и времени. Это дает нам право использовать понятие «хронотоп»
при конструировании древнеримской картины мира.
Экстраполяция понятия «хронотоп» на картину мира римлян имеет под
собой ряд оснований. Во-первых, значительное количество латинских
терминов имели как временные, так и пространственные значения. Во-вторых,
римляне увязывали время и конкретное место его течения, что видно из
особенностей летосчисления римлян и ориентации в историческом времени
самого Тацита. В-третьих, осмысление времени и пространства римлянами
обладало качественной оценкой, конкретностью, дискретностью, событийной
наполненностью. В виду этих обстоятельств представляется необходимым
применение бинарных оппозиций для реконструкции представлений римлян о
времени и пространстве и поиск на их основе конкретных образов времени и
пространства. Это дает основания, с одной стороны, констатировать наличие у
римлян
мифологического
нерасторжимое
типа
интегративное
мышления,
единство
с
другой,
–
подчеркнуть
пространственно-временных
координат их картины мира. В-четвертых, имея ввиду политический контекст
эпохи Тацита, в частности, трансформацию системы управления государством
и смену идеологических ориентиров общества, которые стали достоянием всего
романизированного населения Римской империи, уместным, по нашему
мнению, является введение концепта «хронотоп принципата».
52
Итак, под «хронотопом принципата» в данном исследовании понимается
система
пространственно-временных
координат
политического,
идеологического, социального, культурного, мировоззренческого уровней
бытия римлян эпохи ранней Империи. Также в ходе исследования мы будем
иметь в виду, что образ времени / пространства – отрезок времени / сегмент
окружающего мира, обладающий свойствами содержательной наполненности,
качественной оценки, конечности.
3. Время в картине мира римлян эпохи принципата
3.1. Образы прошлого, настоящего и будущего в картине мира римлян
Для изучения отношения римлян к их прошлому, настоящему и будущему
римлянами обратимся к таблице 1, помещенной на с. 39–41. Судя по лексемам,
относящимся ко времени и пространству, осмысление прошлого, настоящего и
будущего в римском массовом сознании было не одинаковым в своей основе. К
примеру, термин ulterior, ius имеет значения «прошлый», «будущий», не
обозначая при этом «настоящее»; кроме того, его наиболее употребимыми
значениями являются: «находящийся по ту сторону», «противоположный».
Такой парадоксальный набор значений данного термина наталкивает на их
сопоставление: по-видимому, для коллективного сознания римлян статусом
реальности обладало только настоящее, а находящиеся «по ту сторону»
прошлое и будущее необходимо было обрести.
Своеобразное понимание римлянами трех измерений времени – прошлого,
настоящего и будущего – явствует также из содержания их праздничной
культуры. Между 11 и 15 января праздновались Карменталии — праздник в
честь римской богини-прорицательницы Карменты, в котором главным
образом участвовали женщины. Этот праздник касался не только самой
Карменты, но и её спутниц, Антеворты и Постворты, первая из которых вещала
будущее, а вторая — прошедшее. Антеворте и Постворте были посвящены два
53
алтаря в Риме, а Карменте у подошвы Капитолия был воздвигнут храм.
Поскольку Антеворта и Постворта являлись спутницами прорицательницы
Карменты, можно предположить, что прошлое и будущее для римлян
символически присутствовали в настоящем, сосуществовали с ним, но не
определялись им полностью, потому что прошлое и будущее «обреталось» при
помощи ритуалов.
Что касается способов обретения прошлого, то имеет смысл обратить
внимание на римский праздничный календарь, ставший их коллективной
памятью. Праздники, которые так или иначе были связаны с прошлым, можно
разделить на две группы: торжества, посвященные какому-то эпизоду из
римской истории, и дни, когда римляне вспоминали ушедших предков.
Среди праздничных дней первой группы особое место занимали
торжества, находившиеся в той или иной связи с легендой об основании Города
Ромулом. 15 февраля справлялись Луперкалии, название которых происходит
от латинского термина lupa – «волчица». Во время их проведения приносились
в жертву животные, из шкур которых потом изготавливались бичи. Также в
честь основания Рима праздновались Парилии (21 апреля), а 23 декабря, в ходе
Ларенталий, римляне приносили жертвы Ромулу и Рему. Из памятных
римлянам эпизодов более далекого прошлого можно отметить «троянское
представление» на лошадях, даваемое на Секулярных играх 800 г. от основания
Рима (при Клавдии) [Ann.,XI,11].
В календаре праздников отпечатались события и более поздней римской
истории. Так, 13 января праздновалось присвоение Октавиану титула «Август»,
13 февраля римляне вспоминали род Фабиев1, а 24 февраля в память об
изгнании Тарквиния Гордого2 справляли так называемый Регифугий.
Таким образом, римляне свято хранили информацию о знаковых событиях
своей истории. По меткому выражению одного из исследователей, «в
1
Один из самых многочисленных и влиятельных римских родов. На берегах ручья Кремеры Фабии устроили
укрепленное убежище, откуда беспокоили этрусков; последние завлекли их в засаду, и Фабии – все до
последнего, в числе трехсот шести человек, были истреблены в 477 г. до н. э.
2
Тарквиний Гордый – согласно преданию, седьмой царь Древнего Рима (534 – 509 гг. до н.э.). Был известен
своей тиранией и злоупотреблениями своих сыновей, что послужило поводом для их изгнания из Рима и
установления режима Республики.
54
религиозном смысле каждый год являлся кратким изложением истории
народа»1. Но не менее свято римляне чтили и своих предков. Так, с 13 по 21
февраля отмечались Паренталии, когда вспоминали всех умерших предков. В
последний день этих празднеств возлияниями воды, вина и молока
умилостивляли манов – добрых покровителей семьи, в которых воплощались
души умерших предков. Кроме того, с 7 по 15 мая отмечались Лемурии – также
поминания мертвых, однако целью умилостивления были уже злые духи.
Специфика
мифологического
типа
мышления
предопределила
психологическую ориентацию человека древности преимущественно на
прошлое, которая оказалась весьма актуальной и для жителей ранней Римской
империи. В прошлом, прежде всего, находился образец справедливого
государственно-правового
регулирования,
так
как
предложения,
обсуждавшиеся в сенате и подкреплявшиеся обычаем, обладали бóльшим
весом, чем волюнтаризм императоров. По свидетельству Тацита, обычай
считался очень действенной силой и в решении государственных дел: «Vicit
pars, quae sortiri legatos malebat, etiam mediis patrum adnitentibus retinere morem.
Et splendidissimus quisque eodem inclinabat» («Представители стороны,
победившей путем жеребьевки, также склонялись сохранить за собой середину,
которая была в обычае у предков. Выдающиеся [люди] склонялись туда же»)
[Hist.,IV,8].
Римлянам было свойственно восхищение стариной, невзирая на то, чужая
она или своя. Так, Германик (племянник императора Тиберия) отплывает в
Египет для знакомства с его достопримечательностями [Ann.,II,59-60], здесь он
посещает «veterum Thebarum magna vestigia» («великие следы древних Фив»).
Пиетет к прошлому поддерживался традициями, например, коллективной
памятью о «золотом веке». Бережно сохраняя информацию о времени
всеобщего равенства, римляне ежегодно справляли Сатурналии, то есть
празднества в честь века Сатурна. Этот временной отрезок крайне
1
Роббер Ж.-Н. Повседневная жизнь Древнего Рима через призму наслаждений / пер. с фр. Т.А. Левиной. М.,
2006. С. 70.
55
идеализировался
римлянами,
наделялся
утопическими
чертами.
Люди
«золотого века», например, имели «casta et nullis contacta vitiis pectora»
(«чистые и нетронутые нравственными пороками человеческие сердца»), а
мастера красноречия могли тогда свободно общаться с богами, как и с людьми
[Orat.,12]. Представление о «сатурновом царстве» служило идеализации
древних, догосударственных отношений. Древнеримские представления о
«золотом веке», в том числе и в эпоху раннего принципата, детально
исследовал Ю.Г. Чернышев1. Он указывает на характерную черту римского
сознания, заключавшуюся в том, что «идеальное состояние общества
переносится, как правило, не в абстрактное, а именно в римское прошлое»2.
Тацит, по мнению исследователя (которое мы разделяем), передал нам
информацию об обществе, расколотом на людей «старого» и «нового» порядка,
иллюстрацией чего являлся сенат, состоявший из «добропорядочного
большинства» и «всевластного меньшинства». Через недовольство настоящим
и идеализацию далекого прошлого проявлялись оппозиционные настроения
значительной части древнеримского общества, характерные, в том числе, и для
самого Тацита.
Настоящее оценивалось в эпоху Империи в контексте его политических
обстоятельств. Для политика оно могло оказаться важнее и прошлого, и
будущего, например, когда политические обстоятельства заставляли его брать
верх над древними обрядами: «Отон был уже совсем готов к походу, но ему
советовали почтить древние обряды и повременить… он же и слышать не хотел
об отсрочке и говорил, что подобное промедление сгубило Нерона» («Fuere qui
proficiscenti Othoni moras religionemque nondum conditoruin ancilium adferrent:
aspernatus est omnem cunctationem ut Neroni quoque exitiosam») [Hist.,I,89]. В
данном случае, если окружение Отона следовало традиционному отношению к
прошлому, то сам он символизировал пренебрежение к прошлому ради
настоящего и будущего, так как именно ради достижения своих политических
1
Чернышев Ю.Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в Древнем Риме: в 2 ч. Часть II: Ранний
принципат. Новосибирск, 1992.
2
Там же. С. 53.
56
целей Отон был готов отказаться от почитания традиций древности. О
предпочтении настоящего прошлому говорит Тацит и применительно к части
знати, поддержавшей диктаторские замашки Юлия Цезаря и предавшей
республиканское прошлое Рима: «Прочие из знати, которая была очень щедро
одарена могуществом и почетом в виду нового порядка вещей предпочла
обеспеченное настоящее, а не опасное прошлое» («Сeteri nobilium, quanto quis
servitio promptior, opibus et honoribus extollerentur, ac novis ex rebus aucti tuta et
praesentia, quam vetera et periculosa, mallent») [Ann.,I,2].
Большинство римлян пугались будущего, как, впрочем, и другие древние
народы. Тацит, например, упоминает о реакции римлян на наводнение в начале
69 г.: «Sed praecipuus et cum praesenti exitio etiam futuri pavor, subita inundatione
Tiberis» («Исключительным событием [ставшим причиной] предчувствия
печального исхода и даже [вселившего] страха будущего был внезапный разлив
Тибра») [Hist.,I,86]. Римлян привела в ужас внезапная потеря контроля над
стихией, непредсказуемость ее дальнейшего поведения, что актуализировало
связанные с будущим печальные настроения. Именно поэтому, желая найти
ориентиры в неизвестном им будущем, они постоянно обращались к гадателям.
К ним прибегали все, вплоть до императоров: «Urgentibus etiam mathematicis,
dum novos motus, et clarum Othoni annum, observatione siderum, adfirmant»
(«Наблюдения за созвездиями, утверждали астрологи, показывают, что стоит
ждать новых поворотов [в судьбе государства], и это будет славный год для
Отона») [Hist.,I,22]. Именно страх перед неизвестностью будущего побуждал
римлян искать способы обретения контроля или власти над ним.
Будущее предсказывалось по знамениям, о которых знало большинство
(если не все) римлян. Например, полет орла в небе предрекал армии Фабия
Валента скорую блестящую победу [Hist.,I,62]. Кроме того, будущее
предсказывали внутренности жертвенных животных.
Думается, объяснение этим верованиям следует искать в знаниях о
символическом параллелизме между всеми частями мира, характерном для
57
сознания человека древности1.
Обитатели древних цивилизаций пытались
смоделировать в своем микромире пространственно-временные структуры,
подобные макромиру. Это предпринималось человеком древности с той целью,
чтобы иметь возможность влиять на макрокосмические силы. Тацит упоминает,
к примеру, что в храме Венеры Пафосской самыми верными считаются
«прорицания по внутренностям молодых козлят» (Hist.,II,3). На будущее
указывало также расположение космических объектов. Например, люди из
окружения Веспасиана, уговаривая его стать императором, «побуждали его
прислушаться к словам пророков и к соотношению движения небесных светил»
(«hortari, responsa vatum et siderum motus referre») [Hist.,II,78].
Грядущее можно было узнать и посредствам видений. Оракул храма
Сераписа ответил Веспасиану именно этим способом. Будущий император
«увидел» человека по имени Басилид в храме, когда тот был в восьмидесяти
милях от Александрии. «Тогда [Веспасиану стала понятна] важность взгляда
прорицательницы, ведь толкование имени Басилида2 было ее ответом» («Tunc
divinam speciem et vim responsi ex nomine Basilidis interpretatus est»)
[Hist.,IV,82].
Оракул, впрочем, мог ответить и в стихах, как это делал прорицатель
Аполлона Кларосского, к которому обратился Германик, путешествовавший по
средиземноморью. Причем, по
словам Тацита, «жрец обращается
[к
пришедшим] и хочет услышать только их число и имена, после спускается в
пещеру, черпает воду из тайного источника, по большей части, не знающий ни
грамоты, ни стихосложения, в складной стихотворной форме объявляет ответы
на вопросы, которые каждый мысленно сформулировал» («sacerdos numerum
modo consultantium et nomina audit: tum in specum degressus, hausta fontis arcani
aqua, ignarus plerumque litterarum et carminum, edit responsa versibus compositis
super rebus, quas quis mente concepit») [Ann.,II,54].
1
Подосинов А.В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М., 1999. С.
52.
2
Имя Басилид – от греч. «басилевс» – царь (Ореханова Е.П. Комментарии к «Истории» // Корнелий Тацит:
сочинения в двух томах. СПб., 1993. С. 667).
58
Будущее можно было предвидеть и с помощью обращения к магам, как
сделал это Либон, о чем и написал в одном из своих писем [Ann.,II,30].
Вера в гадания была основана, прежде всего, на восприятии человеком
своей судьбы как некой предзаданности, предначертанности богами, а также –
на представлении о тесном слиянии мира людей и мира богов, которые не
могли существовать автономно.
Восприятие
коллективным
сознанием
времени
как
некой
предопределенности, благодаря чему становилось возможным предсказание
судьбы, доказывается верой римлян в предсказания гаруспиков [Hist.,I,27],
авгуров, а также восточных халдеев. Например, за помощью к халдеям
обращались императоры Тиберий и Нерон. И тому, и другому они предсказали
в будущем получение власти [Ann.,VI,21 – 22].
Предвидение, или предсказание, будущего могло произойти и через
обращение к сфере воображаемого, каким было, например, время сна1. В этот
момент происходило нарушение последовательности смены времен, откуда и
появилась вера в вещие сны: карфагенянин Цезеллий Басс, совершив ошибку в
своих расчетах на нахождение сокровища, изумился, так как «non falsa ante
somnia sua, seque tunc primum elusum» («раньше его сны не были ложными, они
обманули его впервые») [Ann.,XVI,3]. Следовательно, нарушение порядка
течения времени могло произойти в состоянии изменения сознания. Последнее
свидетельствует о том, что древним миросозерцанием окружающий мир не
воспринимался как абсолютная и объективная реальность, он лишь мыслился,
представлялся, творился самим человеческим сознанием.
Все сказанное свидетельствует о прочной, но разнонаправленной связи
компонентов горизонтальной структуры «прошлое-настоящее-будущее», так
как
будущее
не
всегда
могло
быть
спрогнозировано
изначально
предшествовавшими ему звеньями во временном ряду.
1
Время сновидений Ж. Ле Гофф называет «привилегированной областью в мире воображаемого» (Ле Гофф Ж.
Средневековый мир воображаемого. М., 1999. С. 24).
59
Как мы видим, римляне свято чтили памятные страницы своего
мифологизированного прошлого, но со страхом вглядывались в будущее.
Коллективная память римлян бережно хранила узловые события их истории,
воздавая почести ее создателям – предкам. В прошлом обитатели Лация видели
образец идеального уклада жизни. Идеализация исходного состояния римской
civitas, по нашему мнению, привела к восприятию движения вперед как
удалению от идеала и нормы и породила популярные в период жизнь Тацита
представления о порче времени. Но, идеализируя прошлое, римляне при этом
не пренебрегали и реалиями настоящего.
Коллективное сознание римлян конструировало свое будущее как нечто
непредсказуемое,
пугающее
противопоставление
неизвестно
своей
какого
неизвестностью.
будущего
Именно
идеализировавшемуся
прошлому породило страх перед грядущим временем. Желание реконструкции
прошлого в будущем явилось для коллективного сознания римлян попыткой
преодоления этого страха. Различными трансцендентными путями оно
стремилось обрести власть над ним, исправить его, сгладить его ужасающий
образ. Многочисленные способы контактов с божественным миром создавали
иллюзию предсказуемости будущего и, тем самым, вселяли надежду на его
изменение в лучшую для себя сторону.
3.2. Проблема направления времени
Интерес к вопросу направления течения времени в его осмыслении
римлянами диктуется тем, что именно оно характеризует ориентацию человека
на то или иное измерение времени, на отношение человека к современной ему
эпохе, влияет на осознание степени ценности наследия прошлого и
перспективы будущего.
60
К примеру, М.С. Каган1 отметил, что при переходе от циклического
восприятия времени к линейному происходит изменение отношения и к
будущему, и к прошлому. Для циклического понимания времени его
трехфазная
структура
(прошлое-настоящее-будущее)
вообще
не
проблематизируется, так как при таком подходе «все в мире возвращается».
Это положение верно и для религиозного сознания, поскольку земная жизнь
рассматривается лишь как преамбула к будущей, вечной жизни.
При конструировании моделей времени в сознании обитателей древних
цивилизаций
исследователи
выделяют
несколько
инвариантов.
Они
диагностируют нахождение циклической, линейной, спиральной, локальновариативной, смешанной концепций времени.
В
сознании
римской
интеллектуальной
элиты,
на
наш
взгляд,
существовали два специфических отрезка времени – так называемые «unius
hominis aetas» («человеческий век») и «великий год». Первый равнялся ста
двадцати годам; он присутствует в текстах Тацита в словах Марка Апра
[Orat.,17] с отсылкой на британского старца, прожившего 120 лет, то есть при
исчислении «человеческого века» бралась не средняя долгота жизни индивида,
а самая долгая из известных современникам жизнь. Представление о «великом
годе» существовало в связи с проведением императором Клавдием Секулярных
игр [Ann.,XI,11] в честь восьмисотлетия основания Рима (87 г.). «Великий год»
символизировал собой столетие в жизни Вечного города (отмирание старого
века и зарождение нового).
В сознании народных масс мы находим проявления цикличного времени,
на что указывают некоторые аспекты праздничной культуры2 Древнего Рима.
Древнеримские праздники имели огромную связь со священной стороной
1
Каган М.С. Бытие и время в культурологическом контексте (не по М. Хайдеггеру) // Miscellanea humanitaria
philosоphiae. Очерки по философии и культуре. Серия «Мыслители». Вып. 5. СПб., 2001. С. 75-82.
(http://anthropology.ru/ru/texts/kagan/misc_11.html)
2
Здесь и в дальнейшем изложении информация о праздничном календаре римлян приводится по следующим
изданиям: Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1998; Каркопино Ж. Повседневная
жизнь Древнего Рима / пер. с фр. И.И. Маханькова. М., 2008; Лосев А.Ф. Эллинистически-римская эстетика.
М., 2010; Роббер Ж.-Н. Повседневная жизнь Древнего Рима через призму наслаждений / пер. с фр. Т.А.
Левиной. М., 2006; Самохина Г.С. Древний Рим: основные аспекты политико-правового развития.
Петрозаводск, 2004; Щеглов Г.В., Арчер В. Мифологический словарь. М., 2006.
61
жизни человека, о чем говорит, к примеру, то, что практически все они
опирались на стойкую религиозную традицию. Следовательно, с помощью
праздников реализовывалась священная связь настоящего и прошлого.
Священное активно вторгалось в обыденную жизнь римлян: праздник являлся
основным разграничителем священного и профанного времени, вводя римлян в
резкий, разительный контраст с обычными буднями. Об этом свидетельствуют
следующие факты. На время публичных игр, которыми сопровождались
праздничные церемонии, прерывались даже судебные заседания [Ann.,III,23].
Тацит передает нам также, что в дни Латинских празднеств назначался особый
префект, к которому на это время переходили консульские полномочия
[Ann.,VI,11].
Время праздника как одно из проявлений священного времени также
являлось цикличным. Ежегодными были, к примеру, священные пляски
жрецов-салиев1 [Hist.,I,89], игры в честь богини производительных сил земли,
роста растений и подземного мира Цереры, проводившиеся ежегодно с 12 по 19
апреля [Hist.,II,55]. Каждый год 15 марта – в праздник Анны Перены – народ
радостно воздавал почести новому году. По сведениям Тацита, раз в пять лет
проводились Неронии2 [Ann.,XIV,20], цикл той же длины лежал в основе
почитания императора Цезаря Августа: каждые пять лет проводились игры в
честь
его
победы
при
Акциуме3.
Каждые
десять
лет
ритуально
«возобновлялись» полномочия Цезаря Августа, по поводу чего справлялись
еще более пышные празднества4, а существование самого крупного временного
цикла – 100 лет – символизировали Секулярные игры, проводившиеся раз в сто
лет по указанию Сивиллиных книг [Ann.,XI,11]. Этот праздник имел особый
смысл. Жертвенник, использовавшийся в ходе его, в непраздничное время
зарывался в землю, словно римляне «хоронили» прошедшие сто лет и начинали
1
Ежегодно в начале марта и в октябре салии устраивали в честь Марса торжественные процессии,
сопровождавшиеся ударами копий по священным щитам, религиозными песнями и танцами.
2
Неронии – игры, учрежденные Нероном для прославления самого себя, заключавшиеся в музыкальных
соревнованиях и беге.
3
Лосев А.Ф. Эллинистически-римская эстетика. М., 2010. С. 72. Морское сражение при Акцие произошло 2
сентября 31 г. до н.э. и явилось последним морским сражением на этапе завершения эпохи гражданских войн.
Победителем в нем оказался Октавиан Август.
4
Там же.
62
новую «эру». Кроме того, Тацит упоминает, что в ходе Секулярных игр 800 г.
от основания Рима (при Клавдии) давалось «троянское представление» на
лошадях [Ann.,XI,11]. По сведениям А.Ф. Лосева1, Секулярные игры состояли
сплошь из жертвоприношений и публичных молитв. Главную роль в них играл
император, облаченный в жреческое одеяние. Жертвы приносились всем
главным римским богам: Юпитеру, Юноне, Минерве, богиням судьбы Паркам
и другим. После этого еще неделю шли различные увеселительные
мероприятия.
Цикличные мотивы присутствуют и в названиях некоторых древнеримских
празднеств: 15 июня — Quando Stercus Delatum («Когда выносится навоз»), во
время которого все отходы от предшествующих празднеств выбрасывались в
Тибр; 27 июня — праздник Века (Aestas); 12 октября — праздник Фортуны
Возвращающейся (Fortuna Redux).
Само
содержание
праздничной
культуры
римлян
доказывает
доминирование цикличного начала в осмыслении ими времени. Например, в
ходе
Сатурналий2
[Ann.,XIII,15;
Hist.,III,78]
посредством
изменения
социальных ролей, общего комизма поведения, нарушения привычного
порядка течения жизни (ученики освобождались от занятий, преступники не
наказывались) римляне воспроизводили условия жизни в эпоху Сатурна. По
всей видимости, ту же цель преследовали так называемые Луперкалии,
праздновавшиеся в феврале, суть которых сводилась к тому, что девушки
писали любовные письма, а мужчины вытягивали их из урны. Путем такой
«жеребьевки» выбирался сексуальный партнер на год. Таким образом, у многих
людей этот праздник ассоциировался со свободной любовью. Из шкур
жертвенных животных
изготавливались бичи, и после пира обнаженные
молодые люди брали их и выходили в город пороть женщин. Главной частью
Луперкалий были эти голые мужчины, несущие ремни из кожи козла, которые
бежали мимо женщин и били их. Женщины охотно подставляли свои бока,
1
Лосев А.Ф. Эллинистически-римская эстетика. М., 2010. С. 67.
Есть также мнение, что Сатурналии праздновались в честь зимнего солнцестояния (Роббер Ж.-Н. Рим. М.,
2006. С. 231).
2
63
считая, что эти удары дадут им плодовитость и легкие роды. В конце торжеств
женщины тоже раздевались догола.
Проявления цикличности времени можно также найти и в особенностях
ориентации римлян во времени. В структуре римского временного потока
четко выделяются суточный и годичный временные циклы. Годичные циклы
позволяют обнаружить реликты идеи цикличности в римском восприятии
времени, так как они организовывали свою жизнь, ориентируясь на смену
консулов, ежегодные подати1, обычай ежегодного принесения присяги
императору2. По верному замечанию Г.С. Кнабе3, наиболее ярко циклические
мотивы в осмыслении времени в Древнем Риме проявляются в отношении
римлян к январским календам, потому что именно в этот день войска ежегодно
присягали императору, а консулы поднимались на Капитолий, чтобы
официально вступить в должность. Календарный год, следовательно, являлся
одним из видов временного цикла, о чем свидетельствует его завершенность,
определимость его начала и конца.
Проявления цикличной модели ориентации во времени были обусловлены
влиянием космических явлений, которые легли в основу ориентации римлян во
временном потоке: календы – первый день лунного месяца; иды – полнолуние,
середина месяца; ноны – девятый день перед идами. Впрочем, в календаре
римлян можно найти и свидетельства линейного понимания времени. Уже была
отмечена линейная перспектива прошлого-настоящего-будущего. Кроме того,
римское летосчисление велось от фиксированной точки отсчета – 753 г. до н.э.
Однако заметим, что эта дата являлась поздней договоренностью римских
историков, поэтому применительно к коллективному сознанию римлян мы
констатируем,
что
в
основе
течения
римского
времени
находилась
цикличность.
1
«Солдаты требовали отменить плату за предоставление отпусков, которую по традиции взимали центурионы,
и для рядовых она стала также ежегодной податью» [Hist.,I,46].
2
Это происходило со времен Тиберия [Ann.,I,8]. Тацит упоминает, что «нижнегерманским легионам, как
каждый год, было приказано принести в январские календы присягу Гальбе» [Hist.,I,55]. М. Элиаде трактует
подобные явления как ежегодное обновление времени (Элиаде М. Миф о вечном возвращении. М., 2000).
3
Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима. Т.II. М., 1985. С. 140
64
Если принять во внимание то обстоятельство, что у римлян, чтящих
традиции предков, существовал ежедневный утренний обычай являться к
могущественным и влиятельным патронам с приветствиями [Orat.,6], то можно
предположить, что именно сутки воспринимались как наименьший, но
значимый для жизни человека временной цикл, в ходе которого действовало не
только правило возрождения, обновления времени, но и его смерти, о чем
писал М. Элиаде1. Ночь – это конец суток, отмирающее время, что и
обусловливало характерное – негативное – ее восприятие. Утро, день
знаменовали
собой
обновленное
время,
которое,
соответственно,
воспринималось положительно хотя бы потому, что оно вселяло оптимизм и
радость преодоления кошмаров ночи.
Таким образом, мы находим в коллективном сознании римлян изучаемого
периода несколько групп проявлений цикличной модели времени. Нами
выявлены
циклы
разной
длительности,
различного
назначения
и
содержательного наполнения, а именно: один день, один год, пять лет, десять
лет и сто лет. В сознании интеллектуальной элиты существовали так
называемые «человеческий век» и «великий год». Праздничная культура
римлян основывалась именно на цикличной модели времени. Годичный цикл
являлся актуальным при организации общественно-политической жизни, а на
лунном цикле основывался римский календарь. Начало любого цикла времени
римляне считали гораздо более благоприятным моментом, чем его конец,
знаменующий отмирание старого.
Итак, изучая феномен осмысления времени коллективным сознанием
римлян, мы признали доминирование в нем циклической модели его течения.
Нами были выделены различные циклы: от одного дня до ста лет. На эти циклы
римляне ориентировались при организации и публичной, и частной жизни, а в
особенности, при осуществлении религиозной практики.
Переходя к изучению собственно осмысления времени коллективным
сознанием, то есть специфическому освоению римлянами онтологических
1
Элиаде М. Миф о вечном возвращении // Элиаде М. Избранные сочинения. М., 2000. С. 55–81.
65
темпоральных параметров, необходимо продолжить анализ древнеримского
календаря в русле проблемы исследования. Летосчисление в Риме, как
известно, велось от основания Города, заложенного, согласно легенде, в 753 г.
до н.э. Характерной чертой первого известного календаря римлян – календаря
царя Нумы – являлось то, что месяцы и дни в нем обозначались по именам
богов. Это свидетельствует о том, что на начальных этапах римской истории
при ориентации жителей «Вечного города» во времени было ощутимо
религиозное влияние. Календарь состоял из 12 лунных месяцев, насчитывал
355 дней, поэтому для согласования с солнечным циклом нужно было каждые
два года вставлять еще один двадцатидневный месяц. Это входило в
обязанности жрецов, однако, как показала практика, делалось это весьма
хаотично1. Такое положение дел сохранялось до I в. до н.э., когда был положен
конец произволу жрецов, самовольно вставлявших дополнительные месяцы в
календарь. В 46 г. до н.э. Гай Юлий Цезарь, будучи диктатором, чтобы
«догнать» солнце, продлил год на 90 дней, а затем ввел новый, юлианский
календарь.
С началом эпохи Империи наряду со старинным делением месяца на три
опорные точки появилось также и деление на семидневные недели2. Со
времени воздания божественных почестей Юлию Цезарю3, а затем и первому
римскому императору Августу, положение изменилось: священное влияние при
ориентации во времени приобретает политический контекст. Кроме того, Тацит
в своем сочинении датирует события, называя имена консулов, чьи полномочия
распространялись на описываемый им годичный отрезок времени, или
называет промежуток времени от (или до) ид (календ, нон) данного месяца 4.
Например, в рассказе о принесении присяги императору Веспасиану историк
1
Гуревич Д., Рапсат-Шарлье М.-Т. Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме / пер. с фр. Н.Н. Зубкова.
М., 2006. С. 135, 136.
2
Каркопино Ж. Повседневная жизнь Древнего Рима. Апогей Империи / пер. с фр. И.И. Маханькова. М., 2008.
С. 204.
3
44
г.
до
н.э.
Подробнее:
Уайт
П.
Юлий
Цезарь
в
августовском
Риме
//
http://ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1323715435&v=print (White Р. Julius Caesar in Augustan Rome. Phoenix.
Vol. 42. No. 4 (1988) / пер. с англ. С. Э. Таривердиевой и О. В. Любимовой). С. 354.
4
Этому, пожалуй, есть только одно, причем не сразу бросающееся в глаза исключение. Говоря о покорении
Германии, Тацит датирует появление у римлян первых сведений о германских племенах 640 г. от основания
Рима (Ger.,37).
66
упоминает, что Тиберий Александр «весьма поспешно уже в июльские календы
привел к присяге» легионы в Александрии, а иудейская армия присягнула «на
пятые сутки после июльских нон» [Hist.,II,79] и т.п.
Наблюдая признаки зарождения абстрактного понимания времени у
римлян (365 дней, 12 месяцев, внутри каждого месяца – узловые точки –
календы, ноны и иды), необходимо, тем не менее, заметить, что сплошной
нумерации дней в году не существовало, счет времени велся только по этим
узловым точкам. В раннереспубликанский период год начинался 1 марта – в
месяц бога войны Марса. Тогда и вступали в должность консулы. Но с
середины I в. до н.э. точкой отсчета времени года стало выступать 1 января,
тогда же стали праздновать новый год, сопровождая его празднествами и
играми1.
Течение времени в рамках одного дня не отличалось равномерностью и
определялось временем года. Как
указывает А.С. Бобович в своих
комментариях к «Анналам»2, длительность часа определялась как 1/12 от
солнечного времени суток. Таким образом, продолжительность часа зимой
была меньше, чем летом. Кроме того, внутри дня наблюдалось существование
нескольких промежутков времени, зависящих от долготы светового дня
(например, «tertia ferme vigilia» – «около третьей стражи», по принятой военной
терминологии). Следовательно, размеры отрезков времени ставились в прямую
зависимость от космических явлений.
Однако римляне ориентировались в построении своего календаря не
только на солнце. Еще раз обратим внимание на то, что основой этой
ориентации являлись лунные циклы, из которых выводились три узловые точки
месяца. Помня о том, что солярная ориентация больше характерна для
Древнего Ближнего Востока3, а существование лунного года наблюдается уже в
Греции, можно предположить наличие греческого влияния на ориентацию
1
Перенесение празднования нового года на 1 января было произведено в ходе календарной реформы Юлия
Цезаря (46 г. до н.э.). Для ее проведения были использованы знания египетских астрономов (к разработке
нового календаря был привлечен александрийский астроном Созиген). Об этом подробнее см.: Климишин И.А.
Календарь и хронология. М., 1985. С. 207.
2
Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. М., 2005. С.648.
3
Тропический год – промежуток времени между двумя точками летнего равноденствия.
67
римлян во времени. Кроме того, для определения «точного» времени дня они
использовали те же приспособления, что и греки1: солнечные и водяные часы.
Однако по греческому календарю в месяце насчитывалось три декады:
начальная, средняя и завершающая, в то время как в Риме календы, ноны и иды
делили месяц на три неравные части (по реформе Цезаря). Таким образом,
римское понимание времени испытало значительное греческое влияние, но не
дублировало его полностью.
После непонятных римлянам космических явлений и погодных бедствий в
них еще долго не утихал страх перед гневом обитателей неба. Тацит передает
нам информацию о настроениях в народе после лунного затмения: «Durabat et
formido coelestis irae, nec frustra adversus impios hebescere sidera, ruere
tempestates» («Оставалась боязнь небесного гнева, ведь не напрасно для
предупреждения нечестивых затмеваются созвездия, ревут бури») [Ann.,I,30].
Вполне естественно считать порожденное этим страхом желание сделать хотя
бы частично управляемой непредсказуемую и всесильную космическую силу.
Этой цели пытались достичь с помощью введения новых праздников
[Ann.,II,32] и назначения молебнов богам (сенат, например, постановил в
назначенный день делать дар Юпитеру [Ann.,VI,25]), которые порождали
иллюзию возможности управления космическим временем.
Итак, основой римской ориентации во времени были лунные циклы.
Римский годичный цикл подразделялся на двенадцать месяцев, внутри которых
находилось три опорные точки. Продолжительность часа в суточных циклах
зависела от продолжительности светового дня. Следовательно, римская
ориентация во времени в основном зависела от космических циклов. Это
предопределило обостренное внимание римлян ко всему, что шло к ним с неба.
Это в очередной раз указывает на мифологический тип мышления римлян,
подтверждения наличия которого мы обнаруживаем и при их восприятии
пространства.
1
Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1998. С. 136.
68
4. Пространство в картине мира римлян эпохи принципата
4.1. Дихотомия «центр – периферия»
В картине мира человека древности столица «мировой» державы для ее
жителей – это не просто город, символизировавший о военно-политическом
превосходстве его создателей. Для обитателей средиземноморья начала I
тысячелетия Рим был центром мира, воплощавшим в себе мощь, величие,
непобедимость, стабильность, процветание.
Значимость Рима и для самих римлян трудно переоценить. Источником
священности пространства «Вечного города», прежде всего, служила его эгида:
Капитолийская триада. Храм главных богов Рима – Юпитера, Юноны и
Минервы – находился на Капитолийском холме, возвышавшемся над другими
холмами города, и от этой обители богов, принесших Риму славу и власть над
окружающим миром, на всем пространстве «города городов» «растекалась»
божественная благодать.
Капитолий был средоточием божественного могущества Рима, поэтому к
явлениям и событиям, происходившим на нем, римляне присматривались с
наибольшим вниманием. Тацит описывает множество знамений, связанных с
Капитолийским холмом. Наведшие на римлян ужас два события: появление
призрака в приделе Юноны в Капитолийском храме и выронившая из рук
вожжи статуя Победы [Hist.,I,86] – заставили Тацита провести параллель между
отношением к таким знамениям в прошлом и настоящем. Севшие на Капитолий
«зловещие птицы» [Ann.,XII,43], а затем и словно взявшийся из ниоткуда
пчелиный рой внушили сильный страх перед грядущим как в целом населению
Рима, так и жене императора Клавдия, Агриппине, и без того опасавшейся за
свое будущее [Ann.,XII,64]. Все эти значительные или не очень, с нашей точки
зрения, странные или рядовые явления, вызывали особый интерес римлян, и
Тацита тоже, поскольку они были связаны с их центром мира. Кроме того,
именно на Капитолии проходило большинство праздников и богослужений,
69
там
же
осуществлялись
гадания
по
полету
птиц,
в
ходе
которых
предсказывалось будущее Рима. Таким образом, пространство Капитолия,
будучи органической частью центра «Римского мира», имело особо прочную,
энергетически и информационно насыщенную связь с миром богов.
Священная
энергия
Капитолийского
холма
обладала
сильнейшим
воздействием на психику человека. Тацит передает нам следующий случай:
«Super ea profectione adiit Capitolium. Illic veneratus deos, cum Vestae quoque
templum inisset, repente cunctos per artus tremens, seu numine exterrente, seu
facinorum recordatione numquam timore vacuus» (Нерон перед отправкой в
путешествие по восточным провинциям «вступил на Капитолий. Там он,
помолившись богам, войдя в храм Весты, внезапно весь задрожал, затрепетал
перед богиней, ведь он постоянно помнил о своих злодействах и никогда не
бывал свободен от страха») [Ann.,XV,36]. Как мы видим, ареол священности
Капитолия как центра Рима и «Римского мира» вселил в сознание нечестивого
принцепса страх перед гневом богини.
Капитолийский холм являлся также одним из наиболее значимых центров
организации публичной жизни римлян. К примеру, после признания
императором Нероном Октавии своей супругой «радующиеся римляне
поднимаются на Капитолий и украшают [изваяния] богов; разрушают
скульптуры Поппеи, изображение Октавии несут на плечах, осыпают цветами,
устанавливают в храмах и на Форуме» («laeti Capitolium scandunt, deosque
tandem venerantur. Effigies Poppaeae proruunt: Octaviae imagines gestant humeris,
spargunt floribus, foroque ac templis statuunt») [Ann.,XIV,61]. Кроме того, именно
на Капитолии праздновались военные победы: «Римляне поставили по
середине Капитолийского холма трофеи1 от парфян и арку2» («At Romae tropaea
de Parthis arcusque medio Capitolini montis sistebantur») [Ann.,XV,18].
1
Термин «трофей» первоначально не являлся синонимом «добычи», а являлся, скорее, сакральным объектом.
Он представлял собой столб (или дерево, очищенное от ветвей и коры), на который воины после победы
вешали доспехи побеждённого, главным образом, панцирь и шлем, в знак того, что поле победы осталось за
ними.
2
Триумфальная арка – одна из почестей, воздаваемых римлянами военным героям за победу. Во времена
Римской империи количество возводимых триумфальных арок резко возросло, поскольку с их помощью теперь
прославляли не только военных, но и императорские семьи.
70
Примечателен также факт того, что в храме одного из древнейших римских
богов, бога неумолимого времени и «золотого века», Сатурна, являвшегося
центром празднования ежегодных Сатурналий и стоявшего у подошвы
Капитолийского холма помещалось государственное казначейство [Ann.,III,51].
Там утверждались и хранились все решения сената, находясь, таким образом,
под защитой божественной силы.
В пространстве Капитолия, следовательно, получали свое воплощение
самые существенные и значимые для римлян события, что и превращало
Капитолийский холм в подлинный фокус городского пространства Рима,
который в масштабах Римской империи совпадал с сердцевиной созданного
римскими полководцами и императорами общественно-политического и
религиозно-идеологического мирового пространства.
В исторической литературе есть несколько точек зрения по вопросу об
источниках возникновения представлений о «священности» Рима. Г.С. Кнабе
акцентирует внимание на легенде об основании «Вечного города». По ней
Ромул очертил в небе квадрат (templum), и, когда он был спроецирован на
землю
после
появления
двенадцати
коршунов
–
в
доказательство
благожелательного расположения богов к возведению города, именно на
Палатинском холме, оказавшемся на территории будущего Рима была вырыта
яма (mundus), куда сбросили все1, что олицетворяло силу и богатство римского
народа. Этот акт соединил землю с преисподней, мир живых и мир мертвых, «и
пуповину, навечно связавшую сегодняшний город с погрузившимися здесь в
подземный мир былыми поколениями, нельзя было ни оборвать, ни воссоздать
заново»2.
А.В. Подосинов склонен рассматривать столицу любого государства, и, в
частности, Рим, прежде всего, как центр мира, объясняя это врожденной
1
По легенде, Ромул бросил туда комок земли, принесенной из Альбы, затем каждый из его спутников сделал то
же самое с горстью земли, взятой в том городе, где каждый из них жил раньше. Это действие символизировало
перенесение в новый город священной почвы – земли, где похоронены предки каждого, то есть земли,
связанной с манами – душами умерших предков (Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян. СПб., 1995.
С. 11, 12).
2
Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима: в 2 т. Т.II. М., 1985. C. 110.
71
эгоцентричностью человека. Человек всегда ставит себя в центр Вселенной,
превращаясь при этом в начало отсчета при любой системе координат («центр
мира – это «Я», мой дом, мое поселение, мой клан, мой народ, моя страна»1). В
центре мира находится сакральная точка, через которую проходит ось мира
(axis mundi).
Всецело соглашаясь с мнениями именитых предшественников, считаем
необходимым заключить, что Рим имел несколько источников священности.
Такое смысловое наполнение мифа о «городе городов», естественно, являлось
определяющим фактором политического сознания римлян. Еще на заре
римской
истории
идея
Рима
–
центра
мира
трансформировалась
в
коллективном сознании его граждан в идею Рима – собственника окружающего
мира, а сознание интеллектуальной элиты (в том числе и Тацита) было занято
размышлениями об исторической роли Рима в завоеванном ими мире.
Вторым по значимости объектом пространства Рима–города выступал
Форум. Именно на Форуме находился верстовой столб [Hist.,I,27], считавшийся
началом всех дорог в Италии, то есть фактически он был главным ориентиром
при координации римлянина в пространстве. По всей видимости, это место
верстового столба являлось центром не только «Pax Romana», но и всего
мыслимого римлянами универсума. Форум – это также важнейшее проявление
древнеримских представлений о пространстве общественной жизни (подробнее
об этом – в гл. II, п. 1).
Марсово поле – еще одно из важнейших мест Рима, обладавшее и
сакральной, и общественной значимостью. Именно там сожгли после смерти
тело первого римского императора Августа [Ann.,I,8], а к северу от Марсового
поля построили ему гробницу [Ann.,III,4]. Подобные почести – совершение
погребального обряда в общественно значимом для любого римлянина месте –
делало смерть публичной личности столь же публичным событием, каковой
была и его жизнь. Следовательно, можно отметить, что хотя основным
1
Подосинов А.В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М., 1999. C.
460.
72
проявлением общественного пространства римлян оставался Форум, как мы
видим, некоторые важные для государства процедуры производились и на
Марсовом поле.
«Священность» римского городского пространства подкреплялась не
только неодушевленными объектами, наделенными римлянами божественным
могуществом. Сами римские императоры, сосредоточив в своих руках
неземное могущество, также превращались
в объекты почитания и
преклонения. Принцепс, пребывающий в Риме, был способен наделить
«Вечный город» дополнительными «бонусами» божественности. Только в Риме
можно было получить знаки императорского отличия, а нарушение этого
правила императором Гальбой (68–69 гг.) погрузило действующую армию
совсем в нерадостные чувства [Hist.,I,4]. Наличие принцепса в столице
считалось залогом благополучия и мира во всей Империи. Даже Нерон, не
пользовавшийся доброй славой у римлян, готовясь к путешествию по
восточным провинциям, по сведениям Тацита, «заверил своим эдиктом, что его
отсутствие не будет долгим, и все государство будет пребывать в
безмятежности и благополучии» («dehinc edicto testificatus, non longam sui
absentiam, et cuncta in republica perinde inmota ac prospera fore») [Ann.,XV,36].
В сознании римлян и их подданных Рим позиционировался также как
культурная столица мира: в библиотеке Палатинского дворца хранились
медальоны с изображениями выдающихся писателей и ораторов [Ann.,II,37].
Данный факт символически демонстрирует отношение к Риму как к собранию
мудрости, как к мировому хранилищу научных знаний.
Таким образом, понятия «столица мировой империи» и «центр мира»
сливались у римлян воедино. Тот или иной фрагмент пространства Рима
являлся
средоточием
административно-политического,
общественно
значимого, священного, повседневного пространства жизни его обитателей, что
позволяет воспринимать пространство Рима четко структурированным,
дискретным и содержательно наполненным.
73
Поддерживающийся веками миф о могуществе, вечности и неизменной
«священности» Рима входит в контраст с абсолютно противоположным
восприятием отдаленных от Рима пространств. Свойственное человеку с
мифологическим
типом
мышления
противопоставление
«центра»
и
«периферии» оказалось и для римлян весьма актуальным. В то же время Тацит
– историк и государственный деятель – никогда специально не занимался
длительными путешествиями в далекие от Рима земли. В виду этого, у нас
имеются основания утверждать, что в его трудах присутствует информация,
касающаяся картины мира большинства римлян его эпохи.
Земля в представлении древних римлян имела форму круга [Ger.,45]. Тацит
пишет о том, что земной круг опоясывается и замыкается Океаном, место
локализации которого означало границу мира. Для этой территории характерен
яркий свет солнца, затмевающий звезды. В биографии Агриколы границей
«земли и природы» называется северная оконечность Британии: «Nec
inglorinum fuerit, in ipso terrarum ac naturae fine cecidisse» («не бесславно будет
пасть на границе своей территории и природы») [Аgr.,33].
Для конструирования пространственно-временных структур сознания
римлян
фундаментальное
значение
имел
круг.
Латинский
термин,
обозначающий круг – orbis – также мог переводиться как «небесный свод»,
«небо»,
«царство»,
«владение»,
что
придает
ему
и
космическое,
и
государственно-политическое значение.
В соответствии с идеей круга, обитаемый мир для римлян имел свои
границы, поэтому существовали представления о «крае света», «границе
земли»,
которые
наделялись
римлянами
не
самыми
лучшими
характеристиками: «Аc si quis tot casus vita superaverit, trahi adhuc diversas in
terras, ubi, per nomen agrorum, uligines paludum vel inculta montium accipiant»
(«Если кто [из военных] по случайности останется в живых, то его гонят на
самые отдаленные земли, и там под именем земледельцев они получают
болотистую трясину и даже бесплодные камни в горах») [Ann.,I,17]. Известную
римлянам сушу, по их представлениям, омывал Океан. Океан воспринимался
74
стихией, полной опасностей, неизвестностей, «исполненной враждебности» к
человеку (Ger.,2). Так, Вителлий, находясь в походе, продвигался по суше
абсолютно беспрепятственно, но стоило ему двинуться в плаванье по Океану,
«северный ветер и созвездие равноденствия, от которого особенно сильно
вздувается Океан, обрушились на войско тяжелыми ударами» [Ann.,I,70].
Опасность и непредсказуемость Океана заставили Корбулона вырыть канал
между реками Моза и Рейн: он «освобождал от превратностей [плаванья] по
Океану» («qua incerta Oceani vetarentur») [Ann.,XI,20]. О значении этого
гидротехнического сооружения свидетельствует награда Корбулона:
он
получил от императора Клавдия возможность справить триумф.
Территории, примыкавшие к Океану и находившиеся в дали от Рима, на
периферии, воспринимались с недоверием и опаской. В народе ходили легенды
о якобы существовавших на «краю света» странностях. В своей «Истории»
Тацит сообщает о походе Германика в германские земли и его путешествии по
Океану. Вернувшись из путешествия его участники «рассказывали чудеса о
силе
вихрей,
неслыханных
крылатых
чудовищах
морей,
загадочных
полулюдях-полузверях» («miracula narrabant, vim turbinum, et inauditas volucres,
monstra maris, ambiguas hominum et belluarum formas») [Ann.,II,24]. Впрочем,
сам Тацит скептически отнесся к этим рассказам, назвав их «фантазиями или
созданиями страха» («visa, sive ex metu credita») [Ann.,II,24]. Однако сам он не
располагал достоверными сведениями относительно отдаленных от Рима
земель. Ему приходилось верить в небылицы, например, в то, что «у геллузиев
и оксионов1 лица и головы как у людей, а тела – как у животных, ничего
достовернее мне неведомо» (Hellusios et Oxionas ora hominum voltusque, corpora
atque artus ferarum gerere: quod ego ut incompertum in medio relinquam»)
[Ger.,46]. Наличие сомнений историка в адекватности представлений римлян об
отдаленном пространстве, тем не менее, не меняет уже сделанного вывода о
том, что периферийное, отдаленное от центра пространство считалось
1
Фантастические народы северной оконечности земли.
75
соотечественниками Тацита «чужим», враждебным пространством, в котором
не было места сакральности.
Таким образом, римляне разделяли представления других древних народов
об ограниченности земли и святости ее центра. «Священность» Рима
основывалась, прежде всего, на благоволении Капитолийской триады,
сверхъестественное могущество которой превращало Капитолий в фокус всех
проявлений жизни обитателей «Вечного города». Земной круг в их
представлениях опоясывался Океаном, путешествие по направлению к
которому считалось крайне опасным, и удача в нем вознаграждалась
триумфом. Периферийное пространство считалось чужим и населялось
неведомыми существами.
4.2. Верхний, средний и нижний «миры»
Человек – обладатель мышления мифологического типа – разделял космос
на три уровня: верхний, средний (профанный, освоенный человеком) и
нижний1. Верхний уровень мира, или видимое пространство неба, вызывал к
себе особый интерес римлян. В сочинениях Тацита можно обнаружить
свидетельства о двух аспектах восприятия пространства неба римлянами:
информация о его содержательном наполнении и указания на способы
взаимодействия верхнего и среднего уровней космического универсума –
Вселенной.
Как и в религиях других древних народов, римская религия отождествляла
небесные тела с богами. Тацит сообщает, что солнце в сознании римлян
наделялось то зооморфными, то антропоморфными характеристиками: «Sonum
insuper emergentis audiri formasque equorum et radios capitis aspici persuasio
adicit» («К слышащемуся шуму [расступающихся перед солнцем океанских
волн] прибавляют вдобавок выплывающие формы коней и очертания головы,
1
Вейнберг И.П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока. М., 1986. С. 63; Подосинов А.В. Ex oriente
lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М., 1999. С. 461.
76
испускающей лучи») [Ger.,45]. Многие римляне не сомневались в том, что
погодой управляли именно боги: «Noctem sideribus inlustrem et placido mari
quietam, quasi convincendum ad scelus, dii praebuere» («Боги послали ясную
звездную ночь, спокойное море и тихую погоду, словно для того, чтобы
уличить злодеяние») [Ann.,XIV,5].
Римляне могли относиться и к Луне как к живому существу, когда при
построении своего календаря руководствовались ее фазами жизни. Не понимая
природы лунных затмений, римляне с тревогой наблюдали за интенсивностью
ее сияния. Так, воины во время лунных затмений «торжественно шумели
трубками и рожками: в зависимости от того, меркнущая [луна] или ясная, [они]
радовались или печалились» («tubarum cornuumque conceptu strepere: prout
splendidior obscuriorve, laetari aut maerere») [Ann.,I,28]. Описывая поведение
воинов, наблюдавших лунное затмение, историк отмечает, что они восприняли
его как предсказание вечных страданий, скептически замечая при этом, что
«однажды потрясенные умы легко поддаются суеверному ужасу» («sunt mobiles
ad superstitionem perculsae semel mentes») [Ibid.].
Впрочем, на солнечные затмения римляне реагировали с не меньшим
страхом: «Тотчас солнце внезапно затмилось, и небо коснулось четырнадцати
районов города» («Iam sol repente obscuratus, et tactae de caelo quatuordecim urbis
regions») [Ann.,XIV,12]. Следовательно, все, происходившее с небесными
светилами, римляне воспринимали как радостные или печальные знамения.
Вторая группа небесных обитателей – это не боги, а сами великие римляне,
после своей смерти удостоившиеся обожествления. Первым из них был
легендарный основатель Города Ромул [Ann.,IV,38], но, спустя столетия, в
императорскую эпоху, власть имущие стали систематически «попадать» на
небо. Этот обычай облекать бессмертием императоров начался в эпоху
правления императора Цезаря Августа: «Tua, dive Auguste, caelo recepta mens»
(«душа твоя, божественный Август, взятая на небо») [Ann.,I,43], а затем стал
традицией. На небо как на самое почетное место для душ умерших («piorum
manibus locus» – «почетное место для душ [великих людей]» [Agr.,46])
77
стремились попасть все римские императоры, но удостаивались лишь
избранные, наиболее выдающиеся.
Взаимодействие между верхним и средним уровнями мира осуществлялось
при помощи двух каналов связи: при посредничестве принцепса, который был
великим понтификом (главой всех жреческих коллегий), а также при помощи
знамений и гаданий. Принцепсу, как неоднократно упоминает Тацит,
присваивалось звание Августа («возвеличенный, приумноженный богом»),
указывающее, по замечанию Е.П. Орехановой1, на связь этого человека с
божественным началом, с миром богов, а значит, и с космосом, с его
пространством и временем. Божественность фигуре принцепса придавала
постепенно укреплявшаяся в сознании римлян идея священности власти
полководца–победителя, сумевшего в неравной схватке одолеть своих
противников,
восстановить
гражданский
мир,
законность,
порядок,
справедливость в стране. Без божественного покровительства этого достичь не
смог бы ни один, даже самый удачливый воитель, поэтому создавалось
впечатление того, что это сами «боги вручили верховную власть» («summum
rerum iudicium dii dedere») принцепсу, а подданным «осталась лишь слава в
повиновении» («nobis obsequii gloria relicta est») [Ann.,VI,8]. Став избранником
богов, принцепс обретал возможность управлять календарным временем.
В таком контексте фигура императора Веспасиана заслуживает отдельного
внимания. Тацит упоминает о слухах, ходивших в народе о его целительных
способностях. Одного он излечил от слепоты, смазав его веки своей слюной, а
другому вылечил неподвижную руку, наступив на нее [Hist.,IV,81]. Врачи
Веспасиана уверяли, что именно боги выбрали его в качестве исполнителя
своей воли.
Другой канал коммуникации неба и земли – это являемые богами
знамения. Населявшие небесное пространство небожители постоянно давали
людям знаки, символизировавшие человеческое будущее: «Praeter multiplices
rerum humanarum casus, caelo terraque prodigia et fulminum monitus et futurorum
1
Ореханова Е.П. Комментарии к «Истории» // Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. М., 2005. С. 688.
78
praesagia, laeta, tristia, ambigua, manifesta» («Помимо увеличения запутанности
дел человеческих, являлись и несчастные происшествия, небо и земля
изобиловали сверкающими молниями, указывавшими и предвещавшими
будущее, радостное, печальное, неопределенное и явное») [Hist.,I,3]. Таким
образом, любое небесное явление римляне воспринимали как некое послание
от богов.
Значение для массового сознания римлян появлявшихся в человеческом
мире знамений из мира богов уже детально исследовала Е.С. Ровнина.
«Чудесные» явления были разделены ею на несколько групп: omen –
вербальные
явления,
monstrum
–
чудовища
и
уродцы,
считавшиеся
предвестниками бедствий в будущем, ostentum и portentum – небесные явления,
стихийные бедствия, а также знамения, демонстрируемые при посредстве
живой природы и человека. В целом, исследователь делает вывод о
фаталистическом характере восприятия римлянами «чудесных» явлений1.
В контексте нашей темы добавим, что любое космическое явление
рассматривалось римлянами как знак богов, предрекавший счастливый или
печальный исход будущего. Например, полет кометы в народном сознании
считался приметой смены правителя [Ann.,XIV,22]. Именно боги, недовольные
одним из поступков императора Гальбы, по словам Тацита, наслали бурю на
его войска [Hist.,I,38]. Все происходившее с небесными светилами римляне
воспринимали как фатальные знамения, время эманации которых не подлежало
качественной оценке, как не подлежит ей вообще любое общение с божеством,
поскольку оно маркировано псевдорациональными смыслами. Это время
страха перед непреодолимой для человека сакральной силой небес, знающей
наперед человеческое будущее. Этот страх был порожден уверенностью в
суровости богов: «Nec enim unquam atrocioribus populi Rom. cladibus, magisve
iustis indiciis adprobatum est, non esse curae deis securitatem nostram, esse
ultionem» («Еще никогда на долю римского народа не выпадало столь суровых
1
Ровнина Е.С. «Чудесное» в культуре Древнего Рима эпохи принципата: автореф. дис. … канд. культурологии.
Ярославль, 2008. C. 10.
79
несчастий, это наиболее хорошие доказательства того, что дело богов — не
забота о нашей безопасности, а наказание») [Hist.,I,3].
Особое внимание римлян привлекали экстраординарные явления, идущие
с неба. К примеру, Тацит упоминает случаи, когда «солнце внезапно затмилось,
и небо коснулось четырнадцати районов города» («Iam sol repente obscuratus, et
tactae de caelo quatuordecim urbis regions») [Ann.,XIV,12]. Во время боя под
стенами Артаксаты (58 г.), когда во всю светило солнце, вдруг появились туча
и молнии, поэтому римлянам показалось, что вокруг стен города сгустилась
тьма, и это было истолковано ими как знак враждебности богов к городу
[Ann.,XIII,41]. Еще одно интересное знамение историк описывает при рассказе
об осаде Иерусалима (70 г.). В небе над городом появилась картина
сражающихся враждующих войск, а затем послышался голос, говорящий:
«Excedere deos» («Боги уходят»), – вслед, за чем действительно, послышались
удаляющиеся шаги [Hist.,V,13]. Здесь, по всей видимости, мы имеем дело с
религиозными фантазиями мифологически мыслящих людей, оказавшихся в
крайне экстремальных условиях, хотя в древности эти видения трактовались
как общение небесных обитателей с людьми.
Странные события могли происходить не только на небе, но и в
человеческом мире. Необычайный страх римлян вызвало то, что «статуя
Виктории без явной причины упала в г. Камулодуне и обратилась назад как бы
уступая врагам [британцам]. И женщины в исступлении и беспорядке
расходились, предрекая катастрофу. В курии слышался пугающий шум, в
театре раздавались вопли» («nulla palam caussa, delapsum Camuloduni
simulacrum Victoriae, ac retro conversum, quasi cederet hostibus. Et feminae in
furorem turbatae, adesse exitium canebant. Externosque fremitus in curia eorum
auditos; consonuisse ululatibus theatrum») [Ann.,XIV,32]. Это и подобные ему
сообщения Тацита свидетельствуют о внимании римлян к любому, даже
самому малозначительному событию и стремлении истолковать его как
проявление воли богов.
80
Эти примеры, приводимые Тацитом, можно и умножить, поэтому вполне
естественно считать порожденное этим страхом желание римлян сделать хотя
бы частично управляемой непредсказуемую и всесильную космическую силу.
Этой цели пытались достичь с помощью введения новых праздников
(например, в связи с самоубийством Либона, обвиненного в подготовке
государственного переворота в 16 г., праздничным стал считаться день ухода
из жизни изменника [Ann.,II,32]) и учреждения молебнов богам (сенат,
например, постановил в назначенный день делать дар Юпитеру [Ann.,VI,25]),
которые порождали обманчивую надежду взять в свои руки управление
космическим временем.
Таким образом, верхний и средний (человеческий) миры в сознании
римлян были тесно связаны друг с другом и не могли существовать
обособленно. Из верхнего мира постоянно шла зашифрованная информация о
человеческом будущем и отношении богов к тем или иным поступкам людей,
раскодированием которой прославили себя в веках римские понтифики, члены
жреческих коллегий и приобретавшие божественное величие принцепсы.
Помимо верхнего (небесного, божественного) и среднего (человеческого)
уровней существовал еще и нижний уровень универсума – подземный мир.
Нижний уровень мира у римлян – это мир мертвых: «Quis creditur animas
numinibus infernis sacrari» («души людские назначаются к божествам
подземного царства») [Ann.,II,69]. Каналы связи с ним существовали, но все
они, естественно, носили иррациональный характер. Таким каналом мог быть, к
примеру, сон. Выше (гл.I п.3.1. об образах прошлого, настоящего и будущего)
мы уже говорили о сне как об одном из способов обретения будущего, впрочем,
не самого надежного. Сон, по выражению Ж. Ле Гоффа, посвятившего
сновидениям немало страниц в своих трудах1, являлся «привилегированной»
областью воображаемого. Применительно к изучаемому нами периоду, он
выделяет правдивые и лживые сны, среди которых преобладают первые. Тацит
передает нам сведения об отношении римлян к снам как к сильному
1
Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого / пер. с фр. С.К. Цатуровой. М., 2001.
81
психологическому средству воздействия. Одного из военачальников римского
лагеря «испугал страшный сон: Квинтилий Вар [уже давно умерший. – А.Б.],
покрытый кровью и болотной грязью, словно звал его [к себе], он его видел и
слышал, но он не подчинился и оттолкнул его протянутую руку» («terruit dira
quies: nam Quinctilium Varum, sanguine oblitum et paludibus emersum, cernere et
audire visus est, velut vocantem, non tamen obsecutus, et manum intendentis
repulisse») [Ann.,I,65]. Следовательно, в состоянии измененного сознания могла
осуществляться связь между разными уровнями мира – в данном случае, между
средним и нижним. Обратная связь могла происходить и посредством устной
молитвы, например, Агриппина «взывала к божественному Клавдию, к
обитающим в подземном царстве душам Силанов1» («consecratum Claudium,
infernos Silanorum manes invocare») [Ann.,XIII,14].
Подземный мир – это пространство, характеризующееся разнообразными
проявлениями священного. Символом божественного начала являлся храм
Юпитеру Диту, который почитался в качестве бога подземного мира
[Hist.,IV,82]. Кроме того, с подземным миром были связаны представления
римлян о загробном существовании души, поэтому с момента попадания души
в подземный мир ей необходимо было приносить жертвы [Ann.,III,2].
Итак, сочинения Тацита дают сведения о трехчленном строении Вселенной
для римлян. Небо в сознании римлян – это особый, символический мир,
живущий по своим, иррациональным, божественным законам. Это уровень
универсума, вечно пополнявшийся новыми обитателями, причем решение о
том, кто достоин там находиться, принимали обитатели среднего уровня мира.
Мир мертвых – царство Юпитера Дита – это обитель душ, знающих будущее
людей и народов. Между всеми тремя уровнями универсума с помощью
магических и иных недоступных пониманию разума способов происходил
постоянный информационный контакт.
1
Братья Юний Силан, Марк (консул 19 г.) и Юний Силан, Аппий (консул 28 г.).
82
4.3. Дихотомия «мир природы – римский социум»
Под восприятием римлянами мира природы здесь понимается их
отношение к представителям флоры и фауны, а также лесам, рекам – в общем,
ко всему тому, что условно можно назвать «живой природой». Однако
источником ее жизненной энергии признавалась божественная воля, поэтому
пространство природы наделялось сакральными функциями. Вопрос о
восприятии римлянами обитателей небесного пространства, о котором
говорилось выше, в данном разделе не рассматривается.
Как известно, в Древнем Риме существовало искусство гаруспикации, то
есть гадания по внутренностям жертвенных животных. Тацит неоднократно
описывает такие гадания, причем, чаще всего к помощи гаруспиков у него
обращаются политики [Hist.,I,27]. В существовании традиции таких гаданий
нам видится подтверждение слитности мира людей и мира природы. Сам по
себе феномен гаруспикаций представляется достаточно сложным для его
трактовки в контексте поставленной проблемы. Поэтому ограничимся лишь
констатацией значения этой процедуры для римлян: животные, принесенные в
жертву (то есть по воле людей ставшие объектом священнодействия,
получившие заряд сакральной энергии), превращались в своеобразный канал
общения богов с людьми.
Весьма интересные размышления о такого рода гадании приводит в своей
книге О. Буше-Леклерк1. Для того чтобы ниспослать людям знамения
подобным образом, божественный промысел должен был пользоваться очень
изощренными средствами. Французский исследователь отмечает, что, когда
грекам необходимо было обосновать практику теорией, они использовали два
варианта. В первом случае провидение заранее должно было начертать в
животном ответы, пригодные для всех случаев жизни, и направлять интуицию
жреца таким образом, чтобы он выбрал именно «отмеченное» божественной
1
Буше-Леклерк О. История гадания в Античности: Греческая астрология, некромантия, орнитомантия / пер. с
фр. Ф.Г. Мищенко. 2-е изд. М., 2012.
83
волей животное. При втором варианте божественная воля немедленно изменяла
анатомическое строение органов животного, предназначенного для обряда
гаруспикации. По мнению ученого, этрусские авгуры – учителя римлян –
применяли именно второй вариант теоретического обоснования гаруспикации1.
Некоторые элементы мира природы римляне концептуализировали в виде
символов с определенной семантикой. Одним из таких символов являлись
оливковые ветви, перевитые лентами, с которыми, например, жители Виенны
вышли на встречу римской армии в 69 г. [Hist.,I,66]. Поскольку шла
гражданская война, оливковые ветви в руках парламентеров появились не
случайно:
это
означало
желание
мира,
так
как
оливковые
ветви
символизировали мир.
Другим природным символом, активно использовавшимся человеком, был
орел2. У каждого легиона, как неоднократно упоминает Тацит, был свой орел,
который
олицетворял
воинскую
доблесть.
К
примеру,
недопустимым
считалось, чтобы во время боя штандарт с изображением орла попал в руки
врага [Hist.,III,22], так как, по мнению исследователей3, он был связан с
культом военных знамен, поэтому, если в ходе боя происходило «пленение
орла», это было равнозначно бесчестию, позорному поражению, что и
заставляло
воинов
ожесточенно
биться
за
возвращение
знамени4.
С
легионными орлами и знаменами обращались как с настоящими культовыми
символами, например, в праздничные дни их умащивали и определенным
образом украшали5. Таким образом, в природном образе – образе орла –
произошло совмещение функций знамения, посланного Юпитером, и главного
штандарта легиона.
1
Там же. С. 138.
У каждого легиона в римской армии был орел (а точнее – его изваяние на деревянном древке), который
находился в первой когорте (правой) под наблюдением первого центуриона этой когорты, называвшегося
primipilus.
3
Махлаюк А.В. Солдаты римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность. СПб, 2006. С.
366-368.
4
Также проявление культа знамен видят в фактах принесения клятвы перед ними. Тацит, к примеру, описывает
подобный случай [Ann.,XV,16].
5
Там же. С. 371.
2
84
Орлы часто фигурируют у Тацита в качестве инструмента общения богов с
людьми. Например, полет восьми орлов над войском римлян по направлению к
лесу во время битвы с херусками трактуется как хорошее знамение, так как,
руководствуясь этим знамением, полководец перенаправил именно туда силы
легионов и изменил ход битвы в свою пользу [Ann.,II,17]. При коммуникации
мира природы и римского социума происходило наделение природными
свойствами объектов человеческого мира. При этом неистощимость сил
природы передавалась римскому народу и придавала месту его обитания
дополнительные мощь и величие. В свою очередь, взяв под контроль (при
помощи магических обрядов) отдельные проявления природных объектов и
вступив в контакт с вестниками богов, римляне приобретали уверенность в
своей способности установить господство не только на земле, но и во всей
Вселенной. Этому могли способствовать и священные участки пространства:
храмы, священные рощи и родники, места захоронений и т.д.
Сведения о действиях римлян в священных рощах и водоемах, содержатся
не малом количестве у Тацита. Историк свидетельствует о том, что в роще
непорочной богини Дианы понтификами были приведены очистительные
обряды после кровосмешения1, произошедшего в императорской семье
[Ann.,XII,8]. Также он упоминает о священных водах Марциева источника,
которые осквернил Нерон, искупавшись в нем [Ann.,XIV,22]. Следовательно,
являвшееся реликтом анимизма участки пространства, посвященные богам,
были известны в Риме императорской эпохи. Сакрализованное человеком
природное пространство воспринималось как еще один канал коммуникации
между человеческим миром и божественным.
Информация от богов могла поступать и через такой канал связи, как
водоемы. Тацит указывает, что в ходе восстания британцев (61 г.) «visamque
speciem in aestuario Tamesae subversae coloniae; iam Oceanus cruento adspectu; ac
dilabente aestu, humanorum corporum effigies relictae, ut Britanni ad spem, ita
1
Речь идет о кровосмесительном браке Клавдия и Агриппины: император приходился дядей своей супруге.
85
veterani
ad
metum
trahebantur»
(«в
бухте
реки
Тамезы1
отчетливо
рассматривалось изображение разрушенной колонии, и Океан обагряется
кровью; на обнаженном отливом дне виднелись остатки человеческих тел, что
дало британцам надежду, а ветераны испытали страх») [Ann.,XIV,32]. Эти
явления были сочтены римлянами как благоприятные для британцев знамения.
Противоречивое отношение римлян к пространству в полной мере
проявило себя и при восприятии ими природных водных ресурсов. Выше (п.4.1.
дихотомия «центр – периферия») уже упоминалось о том, что Океан
воспринимался ими зловещим и грозным. В этой связи показательно, что
совпадение каких-либо политических затруднений в римском государстве с
наводнением
трактовалось
ими
как
особенно
устрашающее
знамение
[Hist.,I,86]. Таким образом, можно согласиться с мнением Л. Винничук 2 о том,
что римляне «весьма прохладно» относились к морям, дополнив его тезисом об
их отрицательном отношении к крупным водоемам вообще. Это можно
объяснить неумением римлян управлять водной стихией, что и породило
представление об их бессилии в схватке с Нептуном, как правило,
приводившей к неминуемой гибели людей. Исключение составляли мелкие
водоемы, например, священные источники [Ann.,XIV,22], всегда имевшие
покровителей в виде богов и нимф, которых можно было умилостивить дарами.
Тацит достаточно часто описывает реакцию массового сознания на
необычные происшествия в живой и неживой природе. Он отмечает случаи
неупорядоченного поведения представителей живой природы или просто
странных происшествий с природой, находящейся в мире людей. Так, когда
дерево на Форуме, которое прикрывало когда-то собой Ромула и Рема, начало
засыхать, римляне сочли это дурным предзнаменованием [Ann.,XIII,58];
рождение теленка, голова которого срослась с ногой, толковалось как знамение
о скорых изменениях в государстве: «Haruspicum interpretatio: parari rerum
humanarum
1
2
aliud
caput»
(«Гаруспики
высказывают:
Река в Британии, ныне Темза.
Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988. С. 27.
готовится
другой
86
предводитель для дел человеческих») [Ann.,XV,47]. Историк приводит также
случай с будущим императором Веспасианом. Когда он был еще юношей, в его
имении вдруг упал огромный кипарис; на следующий день дерево «само
поднялось и стало расти и зеленеть пуще прежнего». Гаруспики истолковали
произошедшее как знак неимоверной удачи, которая ждет Веспасиана на
протяжении всей его жизни [Hist.,II,78].
Итак, римляне все еще не отрывали человеческий мир от природного,
мыслили себя слитно с природой. Вследствие этого необычные происшествия с
природными объектами в мире людей трактовались как знаки, посланные
свыше, как знамения, сулящие им то или иное будущее.
Любое посягательство на природу, а, следовательно, и на могущество
богов, несло людям грозную опасность. Например, нельзя было без
искупительных жертв и тщательного обоснования искусственно менять
природный ландшафт. Нарушить этот запрет римляне решались лишь в
исключительных случаях. В частности, в целях прекращения разливов Тибра
они сначала планировали изменить русло р. Кланис и р. Нар 1, а также
построить плотину на Белинском озере2 [Ann.,I,79]. Однако затем возобладало
мнение тех, кто уверял, что «нельзя не считаться с обычаями и верованиями
союзников, посвятивших рекам родной страны обряды, рощи и жертвенники»
[Ibid.]. Кроме того, важным сочли мнение самого Тибра, который, якобы, не
желал, «чтобы из-за лишения [воды] соседних рек его течение стало менее
гордым» («quin ipsum Tiberim nolle, prorsus accolis fluviis orbatum, minore gloria
fluere») [Ibid.]. Таким образом, мы наблюдаем колебания римлян в вопросе о
возможности изменять природную данность в свою пользу.
В то же время выход природного начала из-под человеческого контроля
трактовался римлянами как дурное знамение, что свидетельствует об их
сознательном стремлении подчинить себе природу. К примеру, дурным
предзнаменованием был сочтен следующий случай: «Без явной причины
1
2
Река Кланис (ныне Кьяна) – правый приток реки Тибр; река Нар (ныне Нера) – левый приток Тибра.
Озеро, из которого вытекает р. Нар.
87
приведенная в замешательство лошадь, которая переносила консульские знаки
отличия, понеслась назад. Жертвенное животное, находившееся при зимних
помещениях, тогда еще сделанных наполовину, получило возможность бежать
и выбежало за вал» («nulla palam caussa, turbatus equus, qui consularia insignia
gestabat, retro evasit. Hostiaque, quae muniebantur, hibernaculis adsistens, semifacta
opera fuga perrupit seque vallo extulit») [Ann.,XV,7].
Но, пожалуй, самая значительная по численности группа свидетельств
Тацита по данной проблеме – случаи нарушения и без того хрупкого
равновесия между миром людей и миром природы. Они сопровождались
природными безумствами и человеческими страданиями. Также приведем
несколько примеров. Невиданный прежде разлив Тибра (15 г. н.э.) повлек за
собой обращение к Сивиллиным книгам, в которых паводок был расценен как
воля богов [Ann.,I,76]. Тацит описывал необъяснимые и потрясающие
воображение обывателей случаи: «Также произошло множество не имевших
последствий
чудес.
Женщина,
родившая
змею;
другая
женщина
на
супружеском ложе была убита молнией» («prodigia quoque crebra et inrita
intercessere. Anguem enixa mulier: et alia in concubitu mariti fulmine exanimate»)
[Ann.,XIV,12], «рождались люди со звериными членами, и свинья произвела
поросенка с ястребиными когтями» [Ann.,XII,64].
Таким
образом,
поведение
природных
объектов,
и
особенно
в
пространстве римского социума, считалось проявлением божественной воли, а
отклонения
от
нормального,
упорядоченного
образа
жизни
природы
воспринимались как зловещие знамения.
Завершая главу, сделаем выводы.
Мы выяснили, что римляне воспринимали время и пространство в виде
образов, качественные характеристики которых совпадают. Образ времени /
пространства – это темпоральный отрезок / сегмент окружающего мира,
обладающий
свойствами
содержательной
наполненности,
качественной
оценки, дискретности, конечности. Качество времени зависело от его
88
положения в течение дня; на характеристики времени влияли связанные с ним
события.
Кроме того, мы находим в массовом римском сознании эпохи принципата
еще одно проявление осмысления времени, характерного для обладателей
мифологического типа мышления, – цикличность его восприятия. Нами
выявлены
циклы
разной
длительности,
различного
назначения
и
содержательного наполнения, а именно: один день, один год, пять лет, десять
лет и сто лет, кроме того, в сознании интеллектуальной элиты существовали
так называемые «человеческий век» и «великий год». Праздничная культура
римлян основывалась именно на цикличной модели времени. Годичный цикл
являлся актуальным при организации их общественно-политической жизни, а
лунные циклы лежали в основе планирования повседневной жизни. Начало
любого цикла времени римляне считали гораздо более благоприятным
моментом, чем его конец, знаменующий отмирание старого.
Для римлян исключительно высоким статусом обладало прошлое.
Коллективная память свято хранила воспоминания о знаковых событиях
римской истории, а религиозное чувство предписывало поклонение предкам.
Помимо этого, для римлян была характерна традиционная для людей с
мифологическим типом мышления ориентация на образ жизни прошлых
поколений, поддерживавшаяся мифами о «золотом веке» и «Сатурновом
царстве». Следовательно, жизненной необходимостью считалось сохранение
прошлого в настоящем, чего римляне пытались добиться самыми разными
способами.
К сиюминутному и быстро проходящему настоящему же римляне не
проявляли особого внимания. О реалиях настоящего задумывались, пожалуй,
только политики и историки. Римлян гораздо больше интересовало будущее, а
интерес к нему вызывали его таинственность и неизвестность. Они изобрели
множество способов обретения будущего, самыми популярными из которых
стали гадания и истолкование знамений.
89
Желание
узнать
свое
будущее
побуждало
практичных
римлян
интересоваться и окружающим миром. Земля представлялась им кругом,
который со всех сторон омывает Океан. Священным центром земного круга
считался Рим, а оппозиционная центру периферия воспринималась чужим,
опасным пространством и населялась народной фантазией сказочными
существами. Таким образом, восприятие пространства обусловливалось
традиционными для мифологического мышления бинарными оппозициями
«центр – периферия» и «свое – чужое». Понятия «столица мировой империи» и
«центр мира» слились у римлян воедино – в представление о Риме как о
священном центре мира. Священность этому городу придавала, прежде всего,
его эгида – Капитолийская триада богов, являвшаяся ведущим каналом связи
небесного и земного уровней мира.
Если неизведанное пространство земли считалось чужим, враждебным,
требующим подчинения силой оружия, то небесное пространство, не менее
отдаленное от центра «Римского мира», воспринималось совсем по-другому.
Небеса населялись римлянами богами и душами великих людей, после своей
смерти удостоившимися обожествления. В качестве способов коммуникации
неба и земли римляне рассматривали знамения и другие посылавшиеся
обитателями божественной сферы «чудеса».
Кроме неба под неустанным наблюдением римлян находился окружавший
их мир природы. Поведение природных объектов, и особенно в пространстве
римского социума, также считалось проявлением божественной воли, а
отклонения
от
нормального,
упорядоченного
образа
жизни
природы
воспринимались как предвестники катастроф и поворотных моментов римской
истории.
90
Глава II. Время и пространство как социальные
детерминанты принципата I – начала II вв.
Как мы уже отмечали, время и пространство не могли осмысливаться
римлянами индифферентно, они не могли быть безликой, чистой, однородной
длительностью,
лишенной
качественной
оценки
и
содержательной
наполненности. В данном разделе мы ставим целью рассмотреть представления
римлян о времени и пространстве социальной реальности, проявлявшиеся в их
каждодневной практике. Нерасторжимая целостность времени и пространства
жизни римского социума позволяет применить их интегративный вариант:
время-пространство.
Как нам представляется, при исследовании восприятия мира коллективным
сознанием римлян необходимо признать противопоставление времени и
пространства войны и мира, так как общепризнанными на данный момент
являются
представления
о
римском
«милитаризме»
и
«шовинизме»:
основанием для их появления послужила крайне воинственная история этого
народа. Мифологический тип мышления римлян, который проявлялся при
восприятии ими времени и пространства и получал образное воплощение в
священнодействиях и праздниках, делает необходимым анализ дихотомии
священного и профанного, которая являлась еще одной важной составляющей
древнеримского
осмысления
мира.
Наконец,
необходимо
будет
охарактеризовать образы времени и пространства, идентифицируемые в
соответствии с дихотомией «публичное – частное», так как с разрушением
римской гражданской общины civitas общеполисные ценности начали быстро
замещаться различными проявлениями индивидуализма.
Кроме того, важной частью исследования будет являеться изучение
специфики представлений Тацита о времени и пространстве. По нашему
мнению, его представления, с одной стороны, находились под сильным
влиянием образов времени и пространства, характерных для коллективного
сознания римлян, но, с другой, –в контексте историософских идей Тацита его
91
представления
о
времени
и
пространстве
приобрели
собственные,
оригинальные черты.
1. Время и пространство в картине мира римского социума раннего
принципата
1.1. Священное время-пространство
Одно из ярких проявлений высокого статуса священного в древнеримском
обществе – отношение римлян к одному из его образов – времени праздника. В
праздничные дни изменялась модель отношений между людьми. В частности,
при праздновании Сатурналий, на которые указывает Тацит [Ann.,XIII,15], их
участники пренебрегали сословными различиями, рабам и их хозяевам,
например, было позволено меняться социальными ролями1.
Одним из образов священного времени-пространства было времяпространство основания, закладки или восстановления сакрального объекта. В
рассказе Тацита о восстановлении после пожара Капитолийского храма (70 г.
н.э.) все описывается до мельчайших подробностей. Огромную роль в процессе
реставрации храма играли гаруспики, осуществлявшие непосредственный
диалог с богами. Именно от них римляне, якобы, узнали, что боги не хотят
изменений в форме храма, и его начали возводить на том же фундаменте. Затем
последовала
тщательно
продуманная
церемония
священнодействий
[Hist.,IV,53]. Священное время-пространство предназначалось для общения с
богами, причем не только гаруспиков, но и «обычных» людей. Это, иными
словами, было время молитвы. Претор Гельвидий Прииск во время закладки
нового Капитолийского храма обращается к богам-покровителям Империи,
обитателям этого храма, «моля их руководить начатым делом» [Hist.,IV,53].
Священное
время,
таким
образом,
воспринималось
благоговением, в нем были важны все мелочи и детали.
1
Роббер Ж.-Н. Рим. М., 2006. С. 203.
со
священным
92
Священные оттенки имели и некоторые другие образы времени, в
частности, священное время являлось компонентом как времени войны, так и
времени мира. Священнодействия – неотъемлемый компонент жизни солдат на
войне. Антоний, к примеру, перед боем, «повернувшись к боевым значкам с
изображениями богов, молил вдохнуть бешенство и дух раздора, овладевшие
его армией, в сердца неприятелей» [Hist.,III,10].
Священное
время
являлось
неотъемлемой
частью
и
времени
государственно-правового регулирования. Так, церемонию восстановления
Капитолийского храма после пожара во время гражданской войны 69 г. вели не
только жрецы, но и политики (например, Тит Плавтий Сильван Элиан – один из
крупнейших государственных деятелей, который, будучи на государственной
службе в 70 г. н.э., совмещал ее с обязанностями понтифика). Кроме того,
император
являлся
верховным
понтификом.
В
храме
Юпитера,
олицетворявшего государственную и военную мощь Рима, совершалось
торжественное жертвоприношение в день вступления магистратов в должность.
Близость священного и государственного подтверждает и факт того, что сам
Тацит был членом жреческой коллегии пятнадцати мужей, которая в случае
тяжелых
знамений
обращалась
к
оракулу
«Сивиллиных
книг»
ради
умилостивления богов1.
Священное время-пространство фокусировалось для римлян во временипространстве священнодействий. Пространство храма четко отграничивалось
от всего остального мира, что видно на примере процедуры восстановления
Капитолийского храма после пожара в 70 г. н.э., место возведения которого
было маркировано «священными» лентами. Храм был не просто обителью бога
(или богов) – он был одним из главнейших символов римского государства,
одним из его основополагающих социальных институтов. Например, сюда
издревле сдавали на хранение важные документы и деньги (Ann.,I,8). Таким
образом, божественная энергия храмового пространства делала его настолько
1
Чернышов Ю.Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в древнем Риме: в 2 ч. Ч. 2: Ранний
принципат. 2-е изд. Новосибирск, 1994. С. 583.
93
защищенным от вмешательства сил зла, что позволяла использовать как
безопасное хранилище государственных реликвий и ценностей.
В названиях фигурирующих у Тацита священных объектов обращает на
себя внимание одна деталь: многие из них посвящены не просто абстрактным
понятиям (как, например, храм Фортуны), но и общественным ценностям
римского сознания (Атриум Свободы [Hist.,I,31], храм Согласия [Hist.,III,68]).
Это наводит на мысль о том, что римляне желали обеспечить укрепление
данных аксиологических устоев в своей жизни путем подведения их под
защиту священным пространством. Факт того, что в храме Согласия иногда
заседал сенат [Hist.,III,68], а также признание за некоторыми храмами статуса
убежищ [Ann.,III,60] подтверждают наличие охранительной функции у
римского священного пространства.
Священное
время-пространство
могло
постоянно
расширяться.
В
«Анналах» Тацит упоминает об установлении священной арки по случаю
возвращения значков, потерянных при гибели полководца Аррия Вара, затем
повествует об открытии храма Фортуне, святилища рода Юлиев и статуи
Августа, причем это делается историком вообще безо всякого указания на цели
установления данных объектов. Видимо, расширение священного пространства
было
имплицитной
характеристикой
коллективного
сознания
римлян.
Значительная часть этих объектов находились на территории Рима, что должно
было укреплять его силу и мощь.
Поводом к расширению священного пространства могла послужить любая
случайность, возведенная в ранг знамения: так, статуя весталки Клавдии
Кванты, установленная в храме Матери Богов1, дважды «избегла пожара»,
поэтому в Риме решили, что «Клавдии священны, к ним благоволят божества»
[Ann.,IV,64]. На основе данного знамения место их возведения, осененное
божественным
присутствием,
было
включено
в
разряд
священного
пространства.
1
Культ Кибелы, заимствованный из Фригии, стал распространятся в Риме во времена империи под именем
«Великой Матери», став государственным. Им ведала особая коллегия жрецов.
94
Средоточием священности в Риме был Капитолийский холм. На одной его
вершине находилась главная святыня Древнего Рима – храм Юпитеру
Величайшему и Наилучшему, на другой – крепость, что и делало его не только
священным центром, но и важным стратегическим объектом [Hist.,I,39]. На
этом факте мы можем пронаблюдать специфическое для римского сознания
семантическое наполнение категории «центр». Два главных его объекта – храм
Юпитеру и крепость – являются, таким образом, двумя атрибутами римского
центра мира, причем оба – с милитаристской окраской. Отсюда следует, что
данное пространство рассматривалось как символ успеха римской военной
машины и мощи империи. Подтверждение этого вывода находится в рассказе
Тацита о разрушении Капитолийского храма: «Пожар Капитолия испугал
осажденных больше, чем осаждающих солдаты трепетали от страха;
беспомощный, как бы впавший в оцепенение вождь [Флавий Сабин, старший
брат Веспасиана. – А.Б.] не мог ни говорить, ни слушать, ни командовать сам,
ни следовать советам других» [Hist.,III,73]. Капитолийский храм считался
pignus imperii conditam («залогом могущества создаваемой Империи»)
[Hist.,III,72], что символизировали и связанные с культом Юпитера церемонии:
празднование военного триумфа полководца-победителя и приношение жертв
при введении в должность магистратов осуществлялись в честь Юпитера
Величайшего и Наилучшего.
Повествование Тацита о восстановлении Капитолийского храма дает
возможность проследить некоторые другие детали осмысления римлянами
категории «центр». «Центр», как и любое священное пространство, замкнуто в
себе и отграничено от всего остального мира (вспомним «священные» ленты
при его реконструкции).
Участие в церемонии солдат со «счастливыми» именами («счастливыми»
считались имена Victor – «Победитель», Valerius – «Здоровый» и так далее)
означало восприятие «центра» как залога военной удачи. Претор молит
Капитолийскую триаду – Юпитера, Юнону и Минерву – «вознести на вершину
славы предназначенное для них обиталище» [Hist.,IV,53], то есть эти боги
95
должны были уже своим присутствием восславить Капитолийский холм, а,
следовательно, и центр Империи. Из этого также следует, что «центр» мира –
это обиталище главных богов-покровителей Рима, римского народа и
созданной ими державы.
Охранительная функция «центра» проявляется в понимании его как
трансцендентного условия воспроизводства римского народа, поэтому в
церемонии обновления Капитолийского храма участвовали дети, у которых
обязательно были живы оба родителя. Обращает на себя внимание и тот факт,
что участники церемонии бросали в основание храма слитки золота и серебра
[Hist.,IV,53], следовательно, энергетика «центра» должна была гарантировать
римлянам материальное благополучие.
Говоря о римском «центре», следует обратить внимание еще на один факт.
Тацит
упоминает
о
существовании
Священной
дороги
[Hist.,III,68],
соединявшей через Форум Капитолий с Палатином. Палатинский холм
фигурирует в мифе об основании Рима Ромулом, следовательно, этот холм
являлся пространством воплощения мифологического прошлого, а Священная
дорога поэтому превращалась в мост, при помощи которого священный центр –
Капитолий – объединялся с мифологическим прошлым Рима. «Центр» в
коллективном сознании римлян обладал вкраплениями нескольких видов
пространства
(священного,
государственного,
общественного,
военного,
частного); осененный божественным присутствием, он являлся связующим
звеном между разными уровнями мира, и то, что происходило в «центре»,
всегда имело исключительную значимость для любого римлянина, где бы он
жил, так как «священная» энергия центра обладала свойством «разливаться» и
на периферию римского мира.
Итак, священное время-пространство в коллективном сознании римлян
обладало
охранительными
функциями:
оно
подкрепляло
могуществом
иррациональных сил общественные и государственные ценности, оберегало
собственность,
защищало
расширению священных
от
преследования.
Непреодолимая
жажда
к
фрагментов пространства была, по-видимому,
96
порождена стремлением римлян не просто обезопасить себя от опасностей
«чужого мира», но и переманить на свою сторону трансцендентные силы для
борьбы с инаковым, иноземным.
Священное
время-пространство
(и
его
образы:
время
постройки
священного объекта, время молитвы) – важнейший компонент жизни любого
римлянина и римского государства в целом – в рассматриваемый период
выступало одним из утилитарных способов укрепления мощи Империи и даже
достижения личной выгоды. Кроме того, священное время-пространство
выполняло функцию своего рода «машины времени»: с помощью праздников
устанавливался
контакт
с
мифологическим
прошлым,
которое
воспроизводилось в священном. Священный контекст оберегал римскую
государственность и поддерживал идеологию доминирования римлян в
сотворенном ими мире.
В отличие от священного, профанное время-пространство – это все то
обыденное время и пространство, не наделявшееся священной семантикой и
божественным присутствием, но в которых осуществлялась повседневная
жизнь римлянина. Профанное время-пространство для любого обитателя Рима
было самой что ни на есть обыденностью, поэтому особого внимания к себе не
привлекало. Отсюда и недостаточность сведений, сообщенных «заточенным»
на эпохальных событиях Тацитом о сиюминутных, повседневных, рядовых
проявлениях «профанного».
Самыми характерными элементами профанного времени-пространства для
Тацита были визуальные символы римской цивилизации: портики, форумы,
термы, храмы, школы, которые становились атрибутами жизни освоенного
римлянами пространства чужих народов. Оно, тем самым, начинало включать в
себя образ времени и пространства Pax Romana, для которого было характерно
слияние варварских обычаев с римской цивилизованностью. Римляне видели
окружающий мир завоеванным, освоенным и романизированным.
В подтверждение приведем информацию из малых произведений Тацита.
Помимо возведения каменных строений, храмов и форумов [Ger.,16, Agr.,21], у
97
захваченных при Клавдии британцев появились портики и термы [Agr.,21]. В
обществе древних германцев, сохранивших свою независимость от римлян,
«ограждается целомудрие, и они живут, не зная порождаемых зрелищами
соблазнов, не развращаемые обольщениями пиров» [Ger.,19], а незнание ими
соблазнов
обогащения,
ростовщичества
оберегает
их
надежнее,
чем
запрещение этого занятия [Ger.,27].
Центром повседневной жизни раннеимператорского Рима был цирк,
который занимал долину между Авентином и Палатином, который, по мнению
одного из исследователей римской бытовой реальности, был для них
своеобразной моделью мира, где чужие бьются, а римляне судят1.
Также важным проявлением пространства повседневности можно считать
Авентинский холм, где к началу I в. н.э. проживал главным образом простой
люд, поэтому цирк находился рядом с кварталами мастеровых. На этом холме
существовало множество мастерских, поэтому он со своей суетой и мелкими
приземленными заботами являлся прямой противоположностью Палатину, –
гордому символу государственной мощи и величия Рима.
Завершая изучение роли священного времени-пространства в римской
социальной реальности, подчеркнем сохраняющийся в раннем принципате его
высокий статус. Однако священное имело свою специфику, принципиально
отличавшую
древнеримское
его
понимание
от
древневосточного:
древнеримское священное имело рациональный и государственный характер,
как
и
религия
римлян,
которая
являлась
общественно-политическим,
государственным институтом.
Образами
священного
времени-пространства
являлись:
время-
пространство основания, закладки или восстановления священного объекта, а
также время-пространство священнодействий и время-пространство знамения
(чуда). Любая деталь, любая, с нашей точки зрения, мелочь, сопровождавшие
эти неординарные для римлян события, являлись важными. Священное времяпространство фокусировалось в пространстве храма, кроме того, к священному
1
Герман А.Ю. и др. На семи холмах. Очерки культуры Древнего Рима. Л.,1960. С. 22-25.
98
также необходимо отнести священный «центр» Рима (а значит и мира) –
Капитолий. Священным то или иное место делала божественная энергия: это
было либо местопребывание бога, либо пространство священнодействий
жреца, который при помощи
магических процедур делал это место
священным. Ведущей функцией священного времени-пространства являлась
функция коммуникации неба и земли, так как именно с помощью религиозных
церемоний и молитвы коллективное сознание римлян устанавливали контакт с
божественным миром, а в процессе религиозного праздника – и с
мифологическим прошлым римлян. Помимо этой функции, священное времяпространство обладало охранительной функцией.
Священное время-пространство, особенно в раннеимператорский период,
было очень близко со временем и пространством государственно-правового
регулирования. Священное время-пространство могло постоянно расширяться.
Подобное
расширение
ассоциировалось
римлянами
с
глубоким
и
обстоятельным освоением чужой территории, которая, благодаря силе оружия
и священнодействиям, становилась своей.
Главными
проявлениями
профанного
времени-пространства
можно
считать Авентинский холм и долину между Палатином и Авентином. Здесь
формировались будничные, далекие от пафосного выражения модели
поведения
«рядовых»
римлян.
Здесь
протекала
их
частная
жизнь,
формировались представления об индивидуальной свободе.
1.2. Время-пространство войны и мира
В контексте известного милитаризма древнеримского общества, его
идеологии превосходства над другими народами, война в Древнем Риме
превратилась из экстраординарного события во вполне обычное состояние:
сами солдаты воспринимали войну как повседневную работу, как «бранный
труд», который, как и любая другая деятельность на благо общества и
государства, должен был достойно оплачиваться [Hist.,II,29], поэтому можно
99
говорить о времени-пространстве военной повседневности. Привычность и
обыденность – таковы характеристики времени и пространства военной
повседневности. Свидетельства обыденности для римлян военных распрей мы
находим в их календаре. Чуть ли не каждый месяц ими справлялся праздник,
посвященный Марсу1, при том, что всего лишь два праздника были посвящены
миру2.
Война – время и пространство мужчин, поэтому, по словам Тацита,
порицалось даже присутствие женщин в римском войске: «Ибо не без
основания встарь [было] предписание не вести женщин к союзникам или
иноземцам [при решении] чужих дел: во время мира женщинам свойственна
неумеренная пышность, на войне их страх замедляет [действия. – А.Б.], они
превращают римское войско в стаю варваров» («Haud enim frustra placitum olim,
ne feminae in socios aut gentes externas traherentur: inesse mulierum comitatui, quae
pacem luxu, bellum formidine morentur, et Romanum agmen ad similitudinem
barbari incessus convertant») [Ann.,III,33].
К тылу, к провинциям, во время войны относились как к средству
достижения победы. В частности, по мнению наместника Сирии Муциана,
деньги – это «становая жила войны», поэтому при сборе их он думал лишь о
великом своем деле, а могут ли жители дать столько… о том не думал»
[Hist.,II,84].
Время-пространство
войны
отличалось
проявлениями
неистовой
жестокости римских легионеров, причем, часто плохо ими осознаваемой. Так,
после похода римской армии в земли тревиров в начале 69 г. она,
остановившись в г. Диводуре, получила «прекрасный» прием от племени
медиоматриков, но после этого на солдат «напал беспричинный страх; они
похватали оружие и бросились убивать ни в чем не повинных жителей…
только после многих просьб и заклинаний командующего солдаты пришли,
1
27 февраля – Эквирии, посвященные Марсу; 1 марта – календы, посвященные Марсу, и затем,
продолжавшиеся до 24 марта Феерии, посвященные ему же; кроме того, Марса вспоминали 1 июня, 15 и 19
октября.
2
Праздники мира – 3-5 января (Компиталии) и 4 июля.
100
наконец, в себя» [Hist.,I,63]. После этой резни убитых оказалось около четырех
тысяч человек.
Агрессия – непременный атрибут времени войны. Примером солдатского
неистовства на войне может служить сцена разграбления Кремоны, когда
армия превратилась в банду налетчиков. Солдаты дрались друг с другом за
добычу: «Седых старцев, пожилых женщин, у которых нечего было отнять,
волокли на потеху солдатне. Взрослых девушек и красивых юношей отнимали
друг у друга солдаты, за них дрались и убивали», они грабили не только дома
людей, но и храмы [Hist.,III,33].
Время-пространство войны в ранней Империи, как и в республиканском
Риме, делало востребованными такие качества легионеров, как доблесть,
отвага. Даже ярость считалась добродетелью, но только на поле боя; в мирное
время проявления ярости и свирепости осуждались. Тацит передает нам
позитивный настрой римлян по отношению к двум известным полководцам –
Приму Антонию и Вару Арию: «Даже народ поддерживал [их. – А.Б.] за то,
что никто [из них. – А.Б.] не свирепствовал за пределами сражения» («Еtiam
populus fovebat, quia in neminem ultra aciem saevierant») [Hist.,IV,39].
В сознании римлян изучаемого периода, на наш взгляд, можно также
выделить «время-пространство сражения» и «время-пространство военного
лагеря». Первый образ насыщался ненавистью к врагам Рима; находясь на поле
боя, воины превращались в неистовых убийц. Характерный случай –
разграбление Кремоны – уже описан выше.
Поле битвы – это возможность проявления римлянами воинской доблести,
в чем воплощались их представления о превосходстве над другими народами и
праве на первенствующее место в мире. Старинная римская добродетель –
доблесть – по-прежнему считалась достоинством «хорошего» полководца,
каким, к примеру, был Германик. Перед боем с херусками он, обходя палатки,
101
слышал сплошь одни похвальные речи в свой адрес: каждый солдат считал, что
обязан отблагодарить полководца на поле битвы [Ann.,II,13]1.
Стяжание
военной
доблести
как
подтверждение
претензии
на
непобедимость приобретает обязательный характер и для всей армии, особенно
если она до этого терпела поражения. Антоний, к примеру, напоминал
солдатам паннонской армии, что только на полях под Кремоной они могут
смыть с себя позор поражения под Бедриаком (апрель 69 г.) и вернуть былую
славу [Hist.,III,24].
Подсознательные агрессивные стремления, по нашему мнению, являлись
имплицитной характеристикой коллективного сознания римлян. Символичным
является описанный Тацитом эпизод случайного убийства отца сыном2 в пылу
борьбы войск Антония и Вителлия. После этого по армии «только и слышались
возгласы удивления и ужаса, все проклинали безжалостную войну, и все-таки
каждый с прежним остервенением убивал и грабил близких, родных и братьев,
твердил, что это преступление, и снова совершал его» [Hist.,III,25].
Показательна также реакция римских солдат на «проповеди» стоика Музония
Руфа, рассуждающего о «различии между благом мира и раздорах войны»
(«bona pacis ac belli discrimina disserens») [Hist.,III,81]. Тацит передает, что
некоторые смеялись над его рассуждениями, большинство испытывало к ним
отвращение. «Его бы, наверное, избили и выгнали», если бы он вовремя не
замолчал.
Наличие у римлян маниакальной агрессивности (furor) демонстрирует нам
сцена разграбления солдатами Кремоны – город сгорел дотла3, за исключением
храма Мефитиде [Hist.,III,33].
1
В период Республики в римской армии существовал обычай, по которому легионеры могли отблагодарить
военачальника за хорошее командование, провозгласив его вечером после сражения «императором». Если
сенат подтверждал мнение солдат, то полководец получал право на триумф (Ле Боэк Я. Римская армия эпохи
ранней Империи. М., 2001. С. 367). Возможно, в данном случае уместно говорить о реликтах республиканской
идеологии, но только лишь в потребности солдат отблагодарить своего командира. Они, конечно, могли
сделать это с помощью проявления отваги и доблести на поле боя.
2
Вторая половина 69 г.
3
Тацит передает нам возможные причины резни, утроенной римскими солдатами в Кремоне: «Легионеры
издавна ненавидели жителей Кремоны и рвались перебить их всех. Считалось, что еще во время отонианской
войны они поддерживали Вителлия; солдаты тринадцатого легиона, оставленные в свое время в городе для
сооружения амфитеатра, не забыли шуток и оскорблений, которых им пришлось тогда наслушаться от
102
Время-пространство сражения характеризуется вместе с тем достаточно
рационально: в третьей книге «Истории» Тацит посвящает целую главу
рассуждениям римских командующих о выборе места для битвы [Hist.,III,8].
Им перечисляются доводы полководцев как военно-стратегического, так и
политического характера: выбор Антония пал на Верону, поскольку там ему
было удобнее организовать маневры конницы – главной силы его армии; кроме
того, выгоду ему сулила и перспектива отбить эту богатую колонию у
Вителлия.
В отличие от «времени-пространства сражения», «время-пространство
военного лагеря» – это особые территории, так как, являясь частью временипространства войны, они были предназначены для расселения римской армии.
«Войско, – пишет историк, – почитало лагерь как семейных богов-хранителей»
(«et militibus … familiaria castra in modum penatium diligebantur») [Hist.,II,80], и,
как любое их поселение, оно имело свои святыни: жертвенники, значки и орла.
У каждой манипулы был свой значок. Таким образом, в легионе было 30
манипулярных значков. У каждой когорты также был свой значок, а у всего
легиона был покровитель – орел (изображение орла на деревянном древке),
который находился в первой (правой) когорте под наблюдением первого
центуриона этой когорты1. Именно под их защитой Планк пытался уберечься
от нападения: «Аc, ni aquilifer Calpurnius vim extremam arcuisset, (rarum etiam
inter hostes) legatus populi Romani, Romanis in castris, sanguine suo altaria deum
commaculavisset» («Если бы не орлоносец Кальпурний, помогший [ему. – А.Б.]
избежать насильственного конца (что редко даже среди противников), то
посланец римского народа в римском лагере осквернил бы алтари богов своей
кровью») [Ann.,I,39].
Лагерь всегда проектировался по четкому плану, который свидетельствует
об исправно соблюдавшемся принципе жесткого подчинения командующему.
Главная лагерная площадь помещалась рядом с палаткой командира, причем по
распущенной как всегда городской черни; флавианцев возмущало, что здесь, в Кремоне, Цецина устраивал
свои гладиаторские бои» [Hist.,III,32].
1
Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян. СПб., 1995. С 453
103
ее размерам можно было судить о размерах самого войска [Ann.,I,61]. Эта
площадь служила и местом ведения общественных дел [Ann.,I,67], и центром
политической жизни лагеря. Роль главной площади в жизни лагеря
иллюстрирует рассказ Тацита о том, как наместник Египта Цецина собрал на
ней нескольких легионеров и заслуженных центурионов1, разъяснил им
политическую и военную обстановку в Империи, всячески пытаясь настроить
их против Вителлия. Услышав, что вителлианцам в Риме уже не на кого
опереться, и что над их армией нависла угроза голода, а также о пороках
самого
Вителия,
все
присутствующие
принесли
присягу
Веспасиану
[Hist.,III,13].
Авгурал – еще один важнейший фрагмент времени-пространства лагеря –
находился справа от палатки полководца, это было место проведения ауспиций.
Лагерь был временном пристанищем для воинов, поэтому, если оскверненное
пространство Рима подлежало проведению над ним обряда очищения, то лагерь
в аналогичном случае необходимо было просто покинуть «Оставить
несчастливый и оскверненный лагерь… чтобы каждый возвратился на зимние
квартиры» («Si linquerent castra infausta temerataque… suis quisque hibernis
redderentur») [Ann.,I,30]. Если лагерь предназначался для подразделений
большой численности, то его можно было сравнить и с городом: «Лагерь
легиона в пять тысяч человек равнозначен настоящему городу. Поэтому в нем
есть все, что необходимо в повседневной жизни такой общины: больница,
склады, мастерская и бани»2. Данная смесь компонентов времени-пространства
лагеря подводит нас к выводу о восприятии лагеря легионеров как своего рода
границе между временем-пространством войны и временем-пространством
мира.
Римлянин, находившийся внутри времени-пространства войны, жил одним
– стремлением к победе. Общение с врагами трактовалось именно в этом
контексте. Например, предложение одного из германских вождей Арминия о
1
Центурион – римской армии — командир центурии; центурионы высшего ранга командовали также более
крупными подразделениями.
2
Ле Боэк Я. Римская армия эпохи ранней Империи. М., 2001. С. 241.
104
переходе римских солдат в его войско за огромные дары было воспринято ими
как предзнаменование того, что они сами возьмут все обещанное, стоит им
только вступить в бой [Ann.,II,13]. Следовательно, время-пространство войны –
это
время-пространство
непосредственного
предвкушения
ожидавшейся
военной удачи.
Лично для Тацита война далеко не всегда имела оправдание. Характеризуя
военные будни, он четко разграничивал войну во имя славы и войну – позор.
Позором покрывали себя участники гражданской войны, нарушая многие
моральные нормы, сохранявшие еще свою значимость в краткие периоды
мирного сосуществования римлян. Солдаты, участвовавшие в гражданских
войнах, по мнению историка, тяготятся «воинской дисциплиной – столь
неумолимой в мирное время и слабеющей во время раздора граждан, когда
легионеров портят подкупы с обеих сторон, а вероломство безнаказанно»
(«severitate disciplinae; quam, in pace inexorabilem, discordiae civium resolvunt,
paratis utrimque conruptoribus et perfidia inpunita») [Hist.,I,51]. Если восприятие
времени-пространства войны окрашивается Тацитом оттенками доблести,
славы, мужества римских воинов и т.п., то его отношение к гражданской войне
однозначно негативно [Ann.,I,9]. При описании гражданской войны он
высвечивает самые низкие пороки ее участников: «Рассыпавшиеся по колониям
и муниципиям вителлианцы крали, грабили и насиловали… не щадили ни
имущества людей, ни достояния богов. Нашлись и такие, что переоделись
солдатами и расправлялись со своими врагами» [Hist.,II,56]. Следовательно,
время гражданской войны, когда низменные цели борьбы за власть приводили
к страданиям граждан Рима и Италии, противопоставляется им времени
наращивания могущества римского государства, и страдания покоренных
народов ему глубоко безразличны.
Итак, время-пространство войны были неотъемлемыми компонентами
социальной реальности римлян. Поэтому у нас имеются основания определить
время-пространство войны как контекст, имеющий первостепенное значение
для организации повседневной жизни.
105
Однако война не была для них перманентным состоянием; за войной
всегда следовал мир. Мир, особенно для римлян, – это противоположное войне
состояние. Набор значений термина «pax, pacis», обозначающий «покой»,
«спокойствие», «мирный договор», «мир», говорит о содержательном
наполнении
времени-пространства
мира:
это
время-пространство,
«замиренное» римлянами путем завоевания. Мир как антивоенное времяпространство находил свое выражение в образе «Pax Romana», разросшегося ко
времени Тацита до гигантских масштабов. Тацит констатирует, что «Морем,
Океаном и дальними реками окружается теперь империя» («Mari Oceano aut
amnibus longinquis septum imperium») [Ann.,I,9]. Значительная часть «Pax
Romana» – это завоеванное и освоенное римлянами «варварское» пространство.
В целях освоения они строили в чужих городах свои храмы [Ann.,I,57] и другие
сооружения, характерные для римского образа жизни [Agr.,21].
Время-пространство мира для самого Тацита не являлось чем-то
бессодержательным. Он, к примеру, сообщает о том, что Цезарь покорил и
воинов,
и
толпу
«сладостными
благами
мира»
[Ann.,I,2].
Из
этой
характеристики мира видно положительное отношение Тацита к мирному
времени. «Кому не понятно, – вопрошает в доказательство того же один из
тацитовских ораторов, – что полезнее и лучше наслаждаться миром, чем
мучаться от войны?» (Quis ignorat, utilius ac melius esse, frui pace, quam bello
vexari?») [Orat.,37].
Время-пространство мира характеризуется Тацитом как «amor obsequii»
(«любви к покорности (подчинению) властям») [Ann.,I,28]. Оно, по его
мнению, должно отличаться строгой упорядоченностью жизни. Тацит пишет об
италийском племени марсов перед нападением римлян на них (V в. до н.э.) как
о примере отсутствия этой упорядоченности: «Не было у них разумеющегося в
мирное время, только расслабленность и беспечность, как между пьяными»
(«Аc ne pax quidem, nisi languida et soluta, inter temulentos») [Ann.,I,50].
Осмысление римлянами времени-пространства войны и мира могло
сближаться при наличии нескольких общих компонентов. Одним из них
106
является
сакральное
время,
или
время
религиозных
церемоний,
священнодействий. Священнодействия являлись неотъемлемой частью жизни
римлянина как на войне, так и во время мира.
Индивидуальное
время-пространство
является
еще
одним
общим
компонентом, присущим как миру, так и войне. И то, и другое «окрашивалось»
личностями, творившими римскую историю. В то же время война выявляла
личные качества «героя» быстрее и придавала им бóльшую яркость, по
сравнению с мирным течением жизни. К примеру, Тацит передает нам
сведения о поведении военачальника Прима Антония на поле боя. Он делал
«все, что подобает опытному полководцу и храброму солдату… он – всюду, где
нависает опасность, всюду, где брезжит надежда, на глазах своих и чужих
разит врага, приказывает, подбадривает» [Hist.,III,17].
Время-пространство войны, и время-пространство мира воспринимаются
героями Тацита с оглядкой на выгоды, которые они им несут. Очевидно, что
людям, профессионально связанным с войной, «труднее выделиться и добиться
наград, нежели во время войны» [Hist.,I,5]. Переход от войны к миру был для
них в виду этого весьма непростым: «Satis prospectum urbanae servituti:
militaribus animis adhibenda fomenta, ut ferre pacem velint» («Достаточно вида
покорного города: к воинским умам необходимо приложить успокоительные
средства, чтобы они желали нести мир») [Ann.,I,46].
При переходе от времени мира ко времени войны римляне более
обостренно воспринимали все необычные явления. Во время войны знамения
грезились им повсюду: «Apud imperitos prodigii loco accipiebatur ipsa aquarum
penuria, tamquam nos amnes quoque et vetera imperii munimenta desererent. Quod
in pace fors seu natura, tunc fatum et ira dei vocabatur» («Среди несведущих сам
недостаток воды воспринимался дурным предзнаменованием, так как даже
реки – прежние укрепления империи – мы оставили. То, что в мирное время
считалось случайностью или явлением природы, теперь называлось судьбой и
гневом бога») [Hist.,IV,26]. На войне становилось более чутким отношение
людей к способам предсказания судьбы, к знамениям, ведь в такое время над
107
человеком довлеет чувство опасности. При описании Тацитом каких-либо
походов, сражений он всегда обращает пристальное внимание на сны,
предсказания и прочие знаки, которые посылают боги воинам и полководцам.
Итак, война и мир – эти два противоположных друг другу состояния
общества – для римлян являлись неотъемлемыми компонентами их социальной
реальности. Эти две стороны жизни римлянина могли сближаться из-за
наличия нескольких общих компонентов – священного и индивидуального.
Время-пространство
войны
являлось
одним
из
основополагающих
компонентов картины мира, творимой коллективным сознанием римлян
изучаемого периода; это способ восприятия, осмысления и конструирования
мира человеком, находящимся на войне. Время войны формировало в человеке
весьма специфическую психологию и агрессивный менталитет; военное
пространство имело первостепенное значение для ориентации римлян на
земном уровне мира.
Содержательное
насыщение
времени-пространства
мира
–
это
объединенная под римским доминированием, освоенная и покорная им
обитаемая
часть
мира,
государственно-правовое
для
которой
первостепенное
регулирование
значение
повседневных
имело
жизненных
проявлений.
Среди
проявлений
времени-пространства
войны
мы
наблюдаем
существование образа времени-пространства битвы. Это место и время
проявления воинской доблести и выражения ненависти к врагам Рима. Времяпространство военной повседневности – это время-пространство подготовки к
сражению, размышления о славном будущем. Образ времени-пространства
военного лагеря – насыщенный всеми атрибутами борьбы образ временипространства войны, включавший в себя фрагменты священного, публичного и
частного пространств, в том числе и имеющих отношение к самому Риму. В
отличие от времени-пространства войны, мирная жизнь римлян (а значит, и
связанные с ней время и пространство) находила одно из своих проявлений и
108
концептуализировалась в идее Pax Romana – представлении о завоеванном,
подчиненном, освоенном и романизированном мире.
1.3. Время-пространство публичной и частной жизни
Исключительная значимость времени-пространства публичной жизни для
человека Древнего Рима была обусловлена, прежде всего, высоким престижем
участия гражданина в политической и общественной жизни своего государства.
В республиканский период «политическое» пронизывало во все сферы жизни
римлянина,
оно
было
всеобъемлющим
и
всепроникающим
способом
существования римской гражданской общины.
Как следует из сведений Тацита, в эпоху Империи представления о
«политическом»
изменились.
Наибольший
накал
«политического»
характеризовал уже не время политических дебатов претендентов на
сохранявшиеся в I-II вв. республиканские магистратуры, а периоды борьбы
претендентов за трон императора. Они характеризовались драматичностью
событий,
фаталистичностью
исхода
для
незадачливых
противников,
насыщенностью интригами, допущением любых методов для достижения цели:
«Для желающего императорской власти, – пишет Тацит о промедлении
Веспасиана с началом войны против Вителлия, – нет середины между
вершиной и погибелью» («Imperium cupientibus nihil medium inter summa et
praecipitia») [Hist.,II,74].
Время-пространство борьбы за власть не могло существовать без личности
политика, которая нередко наделяется Тацитом чертами богоизбранности.
Полководец Муциан, друг Веспасиана, не раз убеждал его поднять восстание
против Вителлия и в конце концов обратился к нему с такими словами: «Я
призываю тебя, Веспасиан, взять императорскую власть. Сами боги отдают ее в
твои руки» [Hist.,II,76]). Личные качества имели определяющее значение в
политической борьбе, поэтому время-пространство борьбы за власть имело
психологическую окрашенность. В обращении Муциана к Веспасиану, в
109
котором он убеждает будущего принцепса поднять восстание против Вителлия,
говорилось: «Ты спасешь государство и достигнешь великой славы…
бесчестным трусом сочтут тебя, если предпочтешь ценой унижений и
покорности купить себе безопасность» (Ibid.).
Время-пространство
борьбы
за
власть
отличалось
крайней
беспринципностью. При частой смене императоров, имевшей место главным
образом в период с 14 по 69 г., начальная и конечная даты их правления
утратили характер эпохальности и воспринимались уже обыденно, без всякого
священного трепета, которым, казалось бы, должны были сопровождаться
подобные вехи в римской истории1. Солдаты, участвовавшие в гражданской
войне 68–69 гг., как уже упоминалось выше, пренебрегая ритуалами; они прямо
в лагере, а не в Риме, как это было определено традицией, присвоили
Веспасиану полагающиеся императору титулы [Hist.,II,80].
Время-пространство борьбы за власть в изучаемую эпоху стало
всеобъемлющим, безграничным, существовавшим везде, где решалась судьба
власти. Им могли быть армейские легионы, где «ругают Отона и превозносят
Вителлия, или, напротив, Отона расхваливают, а Вителлия поносят»
[Hist.,II,21]. Время-пространство борьбы за власть смело вторгалось в
пространство повседневности: на играх в честь богини земледелия Цереры
актеры в театрах объявили о смерти Отона, и народ, взяв изображения Гальбы,
начал вносить их в храмы [Hist.,II,55]. Время-пространство борьбы за власть
могло символически присутствовать даже внутри храмового пространства:
например, Вителлий намеревался сложить с себя знаки верховной власти в
храме Согласия [Hist.,III,68].
Итак, являясь образом времени-пространства публичной жизни, оно могло
проявить себя где угодно, даже на территории абсолютно не связанного с
властью пространства. Превратив в площадку борьбы за власть все
пространство империи, принцепсы сняли с себя и все запреты на правила
поведения. Для рядовых римлян табу сохранялись. Например, Пизона
1
В Древнем мире правитель государства считался залогом и гарантом процветания народа и государства.
110
обвинили в том, что он находился в курии, имея при себе меч [Ann.,IV,21]. Это
свидетельство тем более ценно, если иметь в виду известную воинственность
древних римлян; существование данного табу на территории Вечного города,
где и раньше запрещалось пребывание с оружием, демонстрирует принцип
жесткой регламентации поведения римлянина внутри той или иной части
пространства.
Другой
образ
времени-пространства
публичной
жизни
–
время-
пространство государственно-правового регулирования – в своем течении еще
не приобрел перманентной беспринципности. В четвертой книге «Истории»
описывается, как сенаторы приносят присягу, «призывая богов в свидетели»
(тем самым, придавая присяге религиозный характер), и, заверяя, что никогда
не делали зла другим и не пытались извлечь выгод из несчастий сограждан.
Тацит особо замечает, что «те, кто сознавал за собой что-то бесчестное,
дрожал, произнося слова присяги, разными хитростями их изменял» («Trepidis
et verba iurisiurandi per varias artes mutantibus, quis flagitii conscientia inerat»)
[Hist.,IV,41]. Следовательно, для сенаторов – членов сената, являвшегося
высшим органом государственной власти республиканского периода и
сохранившегося в качестве ширмы единоличной власти императоров в период
принципата, как и прежде, отправление государственных обязанностей
сопровождалось глубокими душевными переживаниями. Важно и то, что
сенаторы, приступая к выполнению своих обязанностей, брали в поручителей и
судей самих богов.
Факт того, что Август сосредоточил в своих руках власть верховного
понтифика и все высшие республиканские магистратуры, а потом назначил
сына своей сестры одновременно верховным жрецом и курульным эдилом1
[Ann.,I,3], также демонстрирует нам близость сакрального и общественного
начал для римлян.
1
Эдилы сначала подразделялись на плебейских и патрицианских, или курульных, но уже в поздний период
Республики занятие этой должности уже практически не регламентировалось происхождением. Курульные
эдилы устраивали за свой счёт Мегалезийские и Римские игры.
111
Государственные дела не велись в дни, отмеченные какими-либо
необычными природными явлениями, недобрыми знамениями. Тацит, к
примеру, описывая первый год гражданской войны 68-69 гг., замечает, что
«четвертый день перед январскими идами… был отмечен необычными
небесными явлениями, громом и молниями. В такие дни издавна не принято
созывать собрания» [Hist.,I,18]. Следовательно, римляне в государственных
делах пытались действовать в унисон с по-прежнему обожествляемой ими
природой, которая своими знамениями словно подсказывала наиболее
вероятный исход событий.
Представления римлян о времени-пространстве государственно-правового
регулирования оказывали влияние и на отношение их к вечности. Так, именно в
сенате (по предложению Домициана) приняли решение об увековечивании
памяти императора Гальбы и его приемного сына Пизона [Hist.,IV,40]. Таким
образом, был создан прецедент того, что в число функций аппарата управления
государством стало входить принятие решений об «обожествлении» достойных
императоров и членов их семей.
Среди образов государственно-правового регулирования следует выделить
время-пространство деятельности судебных ораторов, которое наделялось их
предчувствием победы в словесных баталиях: «А какое великолепное зрелище
в общественном месте!... Какая радость подняться со своего места и стоять
перед хранящими молчание и вперившими взгляды в тебя одного! А народ
сходится и растекается вкруг оратора и проникается чувствами, какие ты
внушаешь ему!» [Orat.,6].
Судебное заседание в Риме, таким образом, – это своего рода
разновидность
театральных
постановок,
в
ходе
которых
ораторы
перевоплощались в актеров, жаждущих аплодисментов и славы. Для
ответчиков
и
подсудимых
это
время
характеризовалось
абсолютно
противоположными эмоциями, о чем свидетельствует обычай одеваться на суд
в траурные одежды [Orat.,12].
112
Необходимо заметить, что обсуждение судебных дел Тацит практически
всегда описывает избыточно подробно [Ann.,III,14], словно забывая об общей
нити повествования. Создается впечатление, что в римских куриях1 время
будто
бы
останавливалось
и
растягивалось,
насыщаясь
эмоциями
присутствовавших на судебных разбирательствах.
Время
государственно-правового
регулирования
было
доступно
преимущественно мужчинам. Именно с этой позиции Тацит противопоставляет
римлян британцам, которые «применительно к верховной власти над
войском… не делают различия между полами» [Agr.,16]. Однако в эпоху
Тацита эти гендерные роли нарушаются, и он сам отзывается об этом с
неприязнью: женщины теперь «норовят распоряжаться не только дома и на
Форуме, но и в войсках» [Ann.,III,33]2.
Итак, в текстах Тацита нам удалось верифицировать существование двух
образов времени-пространства публичной жизни – время-пространство борьбы
за власть и время-пространство государственно-правового регулирования.
Время-пространство публичной жизни для римлян периода ранней Империи –
это пространство приложения властных полномочий принцепса, пространство
взаимодействия общества, государства и личности.
Утрата ценностей республиканской формы власти привела к изменениям в
осмыслении общественно значимого времени-пространства. Так, прежде
средоточием политической жизни граждан можно было считать Марсово поле,
где созывались центуриатные комиции, на которых принимались самые
важные для римской civitas решения. В период Империи функция выбора
должностных лиц перешла к сенаторам: они утверждали списки кандидатов,
составленные императорами. За Марсовым полем оставили функции плаца для
тренировки войск; там также было кремировано тело императора Августа.
1
В эпоху Империи куриями назывались здания, где заседали городские советы, судьи.
Фактически это смещение произошло еще до эпохи Тацита. В одном из исследований о положении женщины
при Августе мы читаем: «На каждой странице римской истории фигурирует женщина. Ее влияние, тайное или
явное, проявляется постоянно, с ней связаны многие главные сюжеты римской истории» (Чаплыгина Н.А.
Римская женщина в правление Августа // Женщина в античном мире. М., 1995. С. 104 – 130). Нам
представляется, что приведенные негативные отзывы Тацита о смещении гендерных ролей в Риме являются его
данью республиканской морали, а в контексте сравнения с нравами британцев он молчаливо протестует против
общего падения римской морали.
2
113
Пространство, отводившееся сенату и судебным ораторам, было строго
локализовано куриями, находившимися на Форуме.
Подобно времени-пространству публичной жизни, время-пространство
частной жизни римлянина едва ли было менее важным для него. Среди образов
времени-пространства частной жизни возможно выделить индивидуальное,
родовое и семейное время-пространство.
Из содержания произведений Тацита следует, что в жизни римлян
огромную
роль
играло
индивидуальное
время-пространство.
Это
свидетельствует о давно произошедшей эмансипации римлянина из-под власти
родоплеменных
структур,
об
автономизации
индивида
–
тенденций,
подготовивших почву для самоидентификации человека.
Тацит сам пытался выделить себя из массы обывателей; об это может
свидетельствовать логика повествования «Истории». Уже в начало своего
произведения Тацит вводит некоторые сведения из своей биографии, хотя они
не имеют никакого отношения к описываемым событиям: «Если говорить обо
мне, то от Гальбы, Отона, и Вителлия я не видел ни хорошего, ни дурного…
Начало моему восхождению по пути почестей положил Веспасиан, Тит
умножил их, а Домициан возвысил меня еще больше» [Hist.,I,1].
Еще одно свидетельство высокого статуса времени-пространства частной
жизни мы находим в римском календаре: в нем достаточно большое количество
праздников, относящихся к частной, семейной жизни1.
Индивидуальное время воспринималось линейно. Данное утверждение не
вступает в противоречие со сделанным выше выводом о цикличности
восприятия времени коллективным сознанием римлян, поскольку выше шла
речь об общей структуре потока времени и его важнейших ориентирах. Кроме
того, время не являлось в сознании римлян неким монолитом. Главный
временной ориентир для римлянина – дата рождения. Ее точное значение было
1
12 января – Компиталии, посвященные Ларам; 13 – 21 февраля – Паренталии (дни поминовения умерших
родителей); 21 февраля – Февралии в честь Манов; 1 апреля – календы, посвященные Венере, и молитвы о
достижении супружеского счастья; 7 – 15 мая – Лемурии, когда глава семьи приводил обряды изгнания злых
духов из жилища; 7 – 15 июня – Весталии, посвященные Весте, – хранительнице государства и семейного
очага.
114
известн каждому, в том числе и Тациту, но он никогда не называет точную дату
смерти того или иного персонажа, говоря, например, что Тиберий умер на
семьдесят восьмом году жизни [Ann.,VI,50], то есть можно заключить, что
единого принципа для счета лет, а, значит, и общей абстракции «время» для
него не существовало. Тем не менее, события, предшествовавшие смерти, сама
кончина, и соответственно, время, связанное с ней, привлекали пристальное
внимание римлян.
Герои
Тацита
по-разному
воспринимали
смерть
и
время,
ею
ознаменованное. По его же собственному мнению, «смерть равняет всех… но с
ней приходит либо забвение, либо слава в потомстве. Если же конец ждет и
правого и виноватого, то достойнее настоящего человека погибнуть недаром»
[Hist.,I,21]. Следовательно, человек может победить этот, казалось бы,
неизбежный «закон природы» и своими великими делами жить в памяти
потомков и после смерти, словно прорвавшись в вечность. Это удавалось
некоторым известным людям, например, наместнику Нижней Германии
Капитону, о котором войска «хранили светлую память» [Hist.,I,58].
На героическую смерть были способны и женщины. В памяти потомков
осталась одна из безымянных героинь Тацита (по некоторым данным – это мать
Юлия Агриколы1), которая укрыла собой сына, «доверив ему, как полагали
солдаты, все свои богатства». На вопросы солдат она отвечала, показывая на
живот, что укрыла сына в своем теле, и «ни угрозы, ни смерть не заставили
женщину отречься от своих гордых слов» [Hist.,II,13].
Не менее славную смерть избрали себе солдаты Отона. Возле его
погребального костра несколько воинов покончили жизнь самоубийством,
желая тем самым «показать свою любовь к принцепсу и затмить других столь
славной гибелью» [Hist.,II,49]. Таким образом, с помощью своих славных дел
или резонансных поступков человек мог продолжать жить в памяти
соотечественников, обеспечив себе бессмертие.
1
Ореханова Е.П. Комментарии к «Истории» // Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. М., 2005. С. 694.
115
Для многих римлян, как и для Отона и его солдат, смерть сама по себе не
воспринималась как нечто трагическое. Тацит, к примеру, пишет, что после
проигранной битвы он произнес перед солдатами длинную речь, в которой
убеждал их, что умирает не от безысходности, а ради того, чтобы снискать
милость победителей. На утро после этого он бросился грудью на
подставленный кинжал; возле погребального костра Отона покончили жизнь
самоубийством еще несколько солдат, которые, принеся себя в жертву
превратностям судьбы, навсегда сохранили верность принцепсу [Hist.,II,54].
Люди называли его кончину прекрасной: «Смерть Отона была столь прекрасна,
что молва о ней распространилась очень быстро» [Ibid.].
Смерть воспринималась сразу с нескольких сторон, у нее было несколько
«лиц» («многоликая смерть обращает к гибнущим то одно, то другое свое
лицо» [Hist.,III,28]). В качестве причин такой «многоликости» в отношении к
смерти можно назвать следующие рассуждения. В каждом индивидуальном
случае смерть человека оценивалась членами его семьи и соотечественниками,
и эта оценка зависела от обстоятельств, в которых она произошла, поведения
человека непосредственно перед смертью, а также его собственного восприятия
приближающейся кончины.
Помимо естественного ухода из жизни, в Риме можно было умереть со
славой или с позором. «Погибли все, – пишет Тацит о защищающих лагерь
вителлианцах, – до единого, но падали только лицом к противнику и,
расставаясь с жизнью, думали лишь о том, чтобы умереть со славой»
[Hist.,III,84]. В противоборстве с Веспасианом приближенные Вителлия
убеждали его в необходимости войны: «Смерть ждет нас, если сдадимся
врагам, смерть настигнет нас, если потерпим поражение. Выбор у нас один –
погибнуть в бою, как подобает мужчинам, или умереть под градом насмешек и
оскорблений» [Hist.,III,66]. Естественно, эти мысли приписывались Тацитом
солдатам и командному составу в период гражданской войны, однако на основе
этих свидетельств можно сделать вывод о том, что и для коллективного
116
сознания
римлян
момент
смерти
воспринимался
сквозь
призму
ее
обстоятельств.
Если души обычных людей после смерти попадали в подземное царство
(«пребывавшие в подземном царстве тени Силанов» [Ann.,XIII,14]), то души
«избранных» перемещались в другое место: «Манам1 великих людей уготовано
особое обиталище» – небо [Agr.,46]. Причисление к сонму богов, и тем самым –
расширение времени и пространства индивидуальной жизни – в эпоху Империи
было, пожалуй, главным, но вместе с тем труднодостижимым способом
посмертного существования, которого удоставивались самые достойные
принцепсы. Веспасиан также был назван «божественным» [Ger.,8], а Клавдию
на его похоронах «определяются почести, воздаваемые богам» [Ann.,XII,69].
Лица, не принадлежавшие к правящей династией, могли добиться
обожествления, но только с разрешения сената и принцепса. Об этом говорит
Матерн – один из участников диалога ораторов: «Пусть, наконец, никто не
добивается сенатского постановления об увековечении моей памяти и не
вымаливает на это согласия принцепса» [Orat.,13].
Создание статуй было также способом расширения времени- пространства
индивидуальной жизни. Этой же цели служили автобиографии и исторические
сочинения. Тацит, размышляя о назначении жизнеописания, в начале
биографии Агриколы пишет следующее: «Всякий, наделенный выдающимся
дарованием, побуждался к увековечению… собственноличный рассказ о
прожитой ими жизни скорее свидетельствует об их уверенности в своей
нравственной правоте» [Agr.,1]. Таким образом, «удлинение» времени
индивидуальной жизни могло произойти официальным, государственноправовым путем.
Помимо индивидуального времени жизни, каждый римлянин заботился о
родовом и семейном времени-пространстве. Родовое время формально
объединяло отрезки жизни всех потомков по линии основателя родовой
1
Маны – души умерших, обитавшие в подземном царстве, но в определенные дни (например, праздник
Каристии, 22 февраля). Они, по представлениям римлян, выходили из-под земли, и тогда им приносили
жертвы.
117
структуры. Суть родового времени-пространства выражалась в передаче из
поколения в поколение традиций предков, родовых преданий, то есть родовой
памяти. Отон перед смертью говорит, что он «стяжал достаточно славы себе и
своему потомству, ибо после Юлиев, Клавдиев, Сервиев1 был первым, кто,
происходя из недавно возвысившегося рода, добился императорской власти»
[Hist.,II,48]. Следовательно, воинская слава также принадлежала и самому
воину, и его роду.
В родовом времени-пространстве весьма важное значение имело прошлое:
родовая слава предков и/или благородство происхождения. Луций Вителлий,
жалуясь отцу на Юния Блеза, в частности, говорит, что «следует опасаться
того,
кто…
хвастается
предками,
Юниями
и
Антониями,
кичится
происхождением из императорского рода» [Hist.,III,38].
Родовое время имело свое формальное выражение – генеалогию. Ее,
впрочем, можно было и придумать, как сделал это, по мнению Тацита, префект
Рима Сабин: «Не давала ему покоя генеалогия, которую он сам себе придумал»,
включив в свой род самого «божественного Юлия» [Hist.,IV,55]. Это, на наш
взгляд, свидетельствует о разрушении ценности родовых отношений.
Родовое время-пространство следует отличать от семейного. Семейное
время-пространство – время-пространство существования семьи, то есть
кровных родственников, происходивших от одного отца, а родовое – времяпространство существования всех поколений родственников, происходивших
от реального или мифического предка. Вместе с тем и противопоставлять эти
два вида времени не стоит, так как семья была частью коллектива
родственников.
Семейное время-пространство имело огромное значение для принцепса.
По мнению Тита Флавия Веспасиана, настоящая опора императора – это его
дети, причем, чем их больше, тем лучше. По мнению Тацита, в семье
принцепса узы крови должны быть особенно крепкими, ведь он «счастье свое
делит и с чужими, а беды – только с самыми близкими» [Hist.,IV,52].
1
Имя Сервий было традиционным в роду Сульпициев, из которого происходил Гальба.
118
Семейное время-пространство в эпоху ранней Империи перестало
отличаться стабильностью и прочностью, поскольку у римлян существовала
простая и свободная процедура развода без объяснения причин, когда один из
супругов просто вручал другому разводное письмо [Ann.,III,24]. Культ семьи
был разрушен в эпоху проскрипций и гражданских войн I в. до н.э., поэтому
известны
мероприятия
Августа,
направленные
на
возрождение
семейственности.
Следует заметить, что в мировоззрении римлян семейное времяпространство
было
тесно
связано
с
государственным, о
чем
могут
свидетельствовать их религиозные представления. А.С. Бобович в своих
примечаниях к «Анналам» отмечает, что богами-хранителями и самого
Римского государства, и домашнего очага были Пенаты1. На этом основании
можно заключить, что римляне видели залогом существования семьи прочные
государственные основания.
Итак,
в
коллективном
сознании
римлян
существование
человека
оценивалось с общественно-политической, родовой и семейной точек зрения.
Римлянин жил ради своей славы и славы своих потомков, что обусловило
зарождение в интеллектуальных кругах римского общества не характерной для
ближневосточных культур ориентации на будущее. В то время как будущее
Империи было скрыто покровом тайны, персональное будущее было
подготовлено
прошлыми,
прожитыми
годами.
И
посмертная
слава,
благодарность потомков и соотечественников были тому гарантами. Однако
для римской цивилизации все же примат прошлого довлел над будущим.
Начавшийся во второй половине I тыс. до н.э. во всем Древнем мире
процесс автономизации индивидов способствовал появлению индивидуального
времени-пространства бытия человека. В него могло включаться практически
любое время-пространство. Действительно, значительные вкрапления военного
времени-пространства присутствуют в жизни солдата, к судебного временипространству
1
будет
причастен
любой
Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. М., 2005. С. 676.
человек,
хотя
бы
однажды
119
участвовавший в судебном заседании, а храм являлся актуальным для каждого
сколько-нибудь
религиозного
римлянина.
Однако
концептуальность
пространству индивидуального бытия придает существование обособленного
личного пространства – собственного дома. Дом – это место определения
траектории личной жизни, пространство передачи семейно-родовых и
государственных традиций и ценностей, которое для высших слоев римского
общества, не связанных с трудовой деятельностью, имело тенденцию
превращаться в пространство праздности и гостеприимства. Во время
подготовки заговора против Нерона Пизон отказался от идеи его убийства на
своем пире: «Sed abnuit Piso, invidiam praetendens, si sacra mensae diique
hospitales caede qualiscumque principis cruentarentur» («Пизон отказался, приводя
в качестве основания обвинения [которые в этом случае будут выдвинуты]
святость пиршественного стола, и боги гостеприимства будут оскорблены
пролитием крови принцепса, каким бы он ни был») [Ann.,XV,52]. Таким
образом, неотъемлемой частью личного пространства была вневременная
преемственность жестких табу, освященных сакральными смыслами.
Имея в виду то, что римлянин являлся обладателем мифологического типа
мышления, непременно встает вопрос о границах индивидуального времени и
пределах расширения индивидуального пространства. Они не могли быть четко
определены и зависели о того, выделялся человек из ряда себе подобных или
нет. Так, в пространство индивидуальной жизни «лучших» людей, как уже
отмечалось,
могло
включиться
небо,
ставшее
местом
их
загробного
существования.
Отличительной особенностью восприятия римлянами всех образов
времени-пространства
поведения
внутри
частной
них
жизни
и
являлась
существование
четкая
табу,
регламентация
ограничивавших
вседозволенность. Однако запреты не распространялись на императоров.
При рассмотрении представлений о времени-пространстве публичной и
частной жизни римлян бросается в глаза их яркое переплетение с другими
видами
времени-пространства.
Семейное
время-пространство
являлось
120
компонентом времени-пространства государственно-правового регулирования.
Факт
передачи
власти
принцепсов
по
наследству1
предопределил
концентрацию внимания коллективного сознания римлян не только на
публичной, но и на частной, семейной жизни императорской семьи. Времяпространство государственно-правового регулирования стало рассматриваться
именно сквозь призму семейного времени-пространства императора: «Не
против
мудрого
божественного
Августа
восстаем
мы,
не
против
подозрительного старика Тиберия, не против Гая, Клавдия или Нерона – все
они принадлежали к семье, власть которой была долгой и прочной» [Hist.,II,76],
– восклицает Муциан, друг императора Веспасиана, подтверждая вывод о
проецировании качеств личной жизни принцепса на восприятие временипространства римского государства.
Семья
принцепса представляла из себя особый
пространственно-
временной континуум, сущность которого характеризуется как некий гибрид
времени и пространства государственно-правового регулирования и семейного
времени и пространства. Внутри нее должны были действовать особые правила
поведения. Например, «распутство» своих близких, дочери и внучки, Август
расценил как святотатство и оскорбление величия, покарав затем их
любовников смертью [Ann.,III,24]2. Кроме того, внучка сестры императора
Августа за измену была выслана за двухсотый миллиарий3 от Рима [Ann.,II,50].
В своей семье Август стремился «прививать» образцовые правила поведения,
видимо, ввиду особого внимания к ней со стороны подданных. К сожалению,
как показывает история династии Юлиев-Клавдиев, эти попытки оказались
напрасными.
1
Это произошло в эпоху династии Флавиев (69-96 г.)
Информацию о том, как Август поступил со своими родственниками, мы находим у Светония: «Обеих Юлий,
дочь и внучку, запятнанных всеми пороками, ему пришлось сослать», восклицая в ответ на всякое упоминание
о дочери и внучке: «Лучше бы мне и безбрачному жить и бездетному сгинуть!» [Suet. Aug., 65].
3
Расстояния на римских дорогах отмечались с помощью столбов или простых больших камней – миллиариев,
установленных через каждые 1000 шагов, или 1485 метров. Особое назначение имел «золотой миллиарий»,
установленный по приказу Октавиана Августа на римском Форуме — в месте, где сходились главные
магистрали Римского государства. Камень символизировал центр империи (Винничук Л. Люди, нравы и
обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988. С. 81.
2
121
Время-пространство
государственно-правового
регулирования
для
политика и его личное, индивидуальное, время – в идеале должны были
совпадать, поэтому для населения Римской империи
«благоденствие» и
«невзгоды» власть имущих не отделялись от блага государства: «Так от вашего
рождения: ваше хорошее и плохое должно принадлежать государству1, –
напутствовал Тиберий сенаторов («Ita nati estis, ut bona malaque vestra ad rem
publicam
pertineant»)
[Ann.,IV,8].
Сам
Тацит
нередко
проявлял
требовательность и принципиальность к людям, находившимся у кормила
государственной власти, поэтому использование заседаний сената ради
словесной перепалки – «непристойных слов» – порождает в нем чувство
озлобленности и вызывает переживания из-за «недостойных дел» сенаторов
(«Paullatim dehinc ab indecoris ad infesta transgrediebantur») [Ann.,III,66].
Кулуарные и открытые интриги описываются Тацитом излишне подробно, что
наводит на мысль о понимании им политики как арены для грязной игры.
Противовесом закулисной политике является рассмотрение судебных дел «в
соответствии с древними обычаями», что вызывает у Тацита несомненное
одобрение [Hist.,IV,44], так как прозрачность и четкая ритуальность судебных
разбирательств позволяли отрегулировать «подпорченный» смутами, возней за
власть римский миропорядок.
Время-пространство государственно-правового регулирования могло само
вторгаться в частную жизнь римских граждан. Так, Тацит упоминает «строгие
указы сената против распутного поведения женщин» [Ann.,II,85]. Интересное
сочетание публичного и частного можно также пронаблюдать на примере
праздника
Конкордии
(16
января).
Богиня
Конкордия
являлась
покровительницей не только согласия и единства граждан Рима, но и
способствовала единодушию родных, особенно супругов.
Во времени-пространстве публичной жизни еще были достаточно сильны
элементы священности, что обусловливалось, помимо религиозности римлян,
1
Перевод термина «rem publicam» как «государство» сделан с поправкой на исторические условия изучаемой
эпохи. Буквальный перевод – «общественное дело». Употребление республиканской терминологии в трудах
Тацита будет рассматриваться нами в специальной главе, посвященной его историческому сознанию.
122
обожествлением личности императора. Это проявлялось, в частности, в
сохранении еще с республиканского времени nomen «Patris patriae» (титула
«отца отечества»)1, в восприятии императора как rerum dominum («владыки
мира») [Hist.,II,78], в предоставлении императору должности верховного
понтифика и в ознаменовании первого дня правления принцепса как
официального праздника [Hist.,II,79]. Все сказанное свидетельствует о наличии
священного компонента во времени-пространстве публичной жизни, наряду с
присутствием в нем индивидуального времени и пространства императора.
Как следует из вышесказанного, нельзя провести четкую границу между
временем-пространством публичной и частной жизни. Время государственноправового регулирования активно вторгалось в частную жизнь римлян, а под
влияние индивидуального и родового времени императоров попало все
общественное и государственное в Риме, что быть обусловлено укреплением
режима Империи.
Необходимо также признать претензии государственного начала на
доминирование над частным, бытийным. Доказательством тому служит
выявленный нами процесс политизации (огосударствления) времени, что
проявилось в попытках принцепса и его приближенных поставить под контроль
качество времени. Хотя счет лет римской истории велся по именам консулов
(Тацит специально замечает, что началом его «Истории» «станет год, когда
консулами были Сервий Гальба во второй раз и Тит Виний» [Hist.,I,1], то есть
69 г.), сознательное использование времени в политических целях появилось
именно в эпоху принципата.
Принцепс мог претендовать на управление восприятием качества времени,
а через это – и на эмоциально-психологическое состояние подданных, поэтому
время болезни императора стало временем печали, тишины, покоя, когда
любые проявления веселья осуждались или запрещались2. Время-пространство
1
Из чего можно сделать вывод об окрашивании времени государственного регулирования семейными
оттенками. То же самое возможно заключить из факта существования титула Parens legionum («Отец
легионов») [Ann.,III,13].
2
«Нашлись люди, вменившие в преступление Туску, его гостям и в первую очередь Блезу, что они веселятся,
когда принцепс болен» [Hist.,III,38].
123
повседневной жизни, следовательно, «окрашивается»1 личностью правителя,
соотносится с его индивидуальным, обыденным временем. На то же указывает
и факт устроения театральных зрелищ, названных по имени Августа
августалиями
[Ann.,I,15].
Той
же
самой
цели
–
политизации
(огосударствлению) времени – служили и переименования месяцев по именам
политиков: апрель был назван неронеем, «май наречен именем Клавдия, июнь –
Германика» [Ann.,XVI,12].
Сам процесс политизации (огосударствления) времени обладал целью
установить контроль над другими образами времени. Принцепс, являясь
одновременно и первым по значению человеком Империи, и великим
понтификом, пытался управлять и временем государства, и сакральным
временем. Это было возможно при сохранении высокой значимости священной
компоненты в публичной жизни римлян и получало дополнительные санкции в
связи с учреждением культа императора.
Итак, мы констатируем доминирование времени-пространства публичной
жизни в представлениях римлян о социальной реальности. Этот вывод
согласуется с общепринятым в гуманитарном знании мнением об античности
как эпохе доминирования государства над личностью. Отметим, что еще Ф. де
Куланж писал о бессилии человека античности перед могуществом государства
и его идеологии: «Религия, породившая государство, и государство,
поддерживавшее религию, опирались друг на друга, составляя единое целое.
Эти две силы, слитые воедино, образовали практически сверхчеловеческую
мощь, подчинившую в равной степени душу и тело человека. Человек
находился в полной зависимости от государства»2.
Среди образов времени-пространства публичной жизни римлян мы также
находим то, что время-пространство борьбы за власть довлело над ситуациями
общественно-правового регулирования мирной жизни римлян и, кроме того,
могло проникнуть практически везде, попасть в любую сферу жизни
1
2
Термин И.С. Клочкова.
Де Куланж Ф. Древний город. Религия, законы и институты Греции и Рима. М., 2010. С. 221.
124
римлянина. Однако сохранение частного времени-пространства не давало
государственному началу полностью поставить под свой контроль личность,
хотя формирующаяся имперская психология римлян изменяла их восприятие
индивидуальной жизни.
2. Время и пространство в историософской концепции Тацита
2.1. Образы прошлого, настоящего и будущего в историософии Тацита
Восприятие народом своей собственной истории, и в особенности –
специфика ее конструирования историками, всегда являлись одним из
определяющих факторов формирования культуры той или иной цивилизации.
«Во все времена, – пишет М.А. Барг, – историческое сознание являлось
структурирующим элементом культуры, поскольку в каждую данную эпоху в
нем отражались господствующие представления о мире и месте в нем человека,
об обществе, рассматриваемом сквозь призму пространства и времени»1.
В
своей
ориентации
во
времени
Тацит
следует
традициям,
унаследованным от предшественников. Датировка событий в произведениях
Тацита происходит по годам правления консулов (в редких случаях – от
основания Рима). Кроме того, он соотносит время жизни выдающихся деятелей
культуры с эпохами правления известных политиков: «Ведь когда я слышу о
древних… перед моими глазами возникают Одиссей и Нестор, время жизни
которых отстоит от нашего приблизительно на тысячу триста лет; вы же
указываете на Демосфена и Гиперида, блиставших, как хорошо известно, при
Филиппе и Александре2 и переживших и того и другого» [Orat.,16]. Таким
образом, ориентация во времени производилась им путем соотнесения фактов,
событий или временных отрезков с течением общественного времени, то есть,
говоря современным языком, «по горизонтали». Тацит мог использовать и
1
Барг М.А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987. С. 3.
Имеются в виду Филипп II Македонский (359–336 гг. до н.э.) и его сын, Александр Македонский (336–323 гг.
до н.э.).
2
125
соотнесение событий «по вертикали», то есть хронологизация отстоящих друг
от друга событий на сколь угодно малые или большие временные промежутки,
но не относительно некоего континуума (как в современном обществе), а друг
относительно друга. Так, в качестве временных ориентиров историк может
брать некоторые важнейшие события римской истории, например, битву при
Акции (Ann.,III,55), битву при Филиппах1 (Ann.,III,76), от которых он
отсчитывал время при датировке некоторых фактов.
Как уже говорилось, римская история имела свои границы: официальным
ее началом являлась легендарная дата основания Рима – 753 г. до н.э. Это
предполагает
существование
неких
«доисторических»
времен,
предшествовавших началу исторического времени, – некоей мифологической,
легендарной для римлян эпохи.
Как верно заметил Г.С. Кнабе, мифологическое время воспринимается
человеком современного, информационного общества лишь ретроспективно,
вследствие
осмысления
времени
как
некой
линейной
расчлененной
длительности. Однако, по его мнению, «для древних оно было не столько
временем, сколько отсутствием времени»2, пребыванием вне развития,
движения, вообще вне изменений.
Вслед за мифологической эпохой у Тацита помещается время, которое еще
нельзя назвать чисто историческим, но
также нельзя отнести и к
«баснословному» прошлому. Назовем его «периферийной» эпохой (термин
М.И. Стеблин-Каменского и И.С. Клочкова), в которой переплетаются
легендарные и исторические факты. Как нам кажется, так называемый «золотой
век» для Тацита объединяет периферийное и историческое время. Это видно из
детального разбора одной из глав «Диалога об ораторах» [Orat.,12]. «Золотой
век»,
естественно,
наделяется
Тацитом
самыми
благостными
и
идеалистическими чертами: «В том счастливом… золотом веке, бедном
1
Битва при Филиппах (октябрь 42 г. до н.э) – решающее сражение между войсками цезарианцев (второго
триумвирата) во главе с Марком Антонием и Октавианом Цезарем и войсками Республики во главе с Марком
Юнием Брутом и Гаем Кассием Лонгином, в которой победу одержали триумвиры.
2
Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима. Ч.2. М., 1985. С. 135.
126
ораторами и преступлениями, изобиловали поэты и прорицатели, дабы было
кому воспевать благостные деяния, а не для того, чтобы защищать дурные
поступки». То, что он объединяет две содержательно и качественно различные
эпохи, видно еще из одной его характеристики: «И среди этих поэтов и
прорицателей мы не найдем ни одного судебного стряпчего, но зато — Орфея и
Лина и, пожелай ты заглянуть глубже, то и самого Аполлона». Уже в самом
построении этой фразы просматривается два временных слоя. О мастерах
красноречия тех времен Тацит пишет, что «никто [кроме непревзойденных
поэтов. – А.Б.] не пользовался более высокой славой, имея священную почесть:
первые среди богов, которые давали ответы и присутствовали у них на пирах»
(«Nec ullis aut gloria maior, aut augustior honor: primum apud deos, quorum
proferre responsa et interesse epulis ferebantur») [Ibid.]. Таким образом, «золотой
век» для Тацита – это время от мифической «истории», правдоподобность
которой установить невозможно.
Мифологическое время – это эпоха сотворения мира, созидательных
действий богов; оно мыслилось вне какой-либо хронологии. События этой
эпохи Тацит безоговорочно принимает на веру (возможно – лишь в силу
традиции, но, по крайней мере, открыто он нигде не подвергает сомнению
мифологические рассказы, чего не скажешь о его отношении к следующей
эпохе).
Упоминаний о мифологическом времени у Тацита не так много. О древних
временах историк упоминает, когда рассказывает о спорах за права храмов. Он
пересказывает мифы греческого происхождения о рождении богиней Латоной –
ночи и всего сокровенного – Дианы и Аполлона, победе Диониса1 над
амазонками [Ann.,III,61]. События той же, крайне далекой, мифологической
эпохи всплывают при рассказах о разделе Пелопоннеса2 между потомками
1
По преданию, г. Эфес был основан амазонками. Существовала версия о том, что Дионис вступил в борьбу с
ними и привел их к покорности.
2
Согласно мифу, после смерти Геракла (Геркулеса) его потомки были изгнаны из Тиринфа (где он вырос) и
Пелопоннеса. Только через два столетия его потомкам удалось возвратиться туда, причем Пелопоннес был
разделен между ними по областям.
127
Геракла [Ann.,IV,43], о происхождении этрусков от Тиррена – сына царя Атиса
[Ann.,IV,55].
Упоминания о мифологической эре содержатся у Тацита и в легенде о
происхождении иудеев [Hist.,V,2-3]. Иудеи бежали с Крита в Ливию «еще в те
времена, когда Сатурн, побежденный Юпитером, оставил свое царство».
Другая легенда утверждает, что иудеи – это народ, во время царствования
Изиды ушедший из Египта во главе с Иеросолимом и Иудой, так как там было
слишком много жителей. Последующие за этим легенды относятся уже к
размытой границе периферийного и исторического времени (происхождение
иудеев от ассирийцев, увод их Моисеем из Египта).
Кроме того, мифом является, естественно, и рассказ об основании храма
Венеры Пафосской: «Древние сказания называют основателем храма царя по
имени Аэрия, хотя некоторые полагают, что это – имя самой богини»
[Hist.,II,3]. Даже более поздние предания говорят, по словам Тацита, что храм
поставил сын Аполлона, Кинир.
Мифологическая эпоха – это эпоха героических странствий. При описании
Германии у него упоминается город Асцибургий, основанный Одиссеем
[Ger.,3]. Историк не обходит вниманием и троянский поход, и поход аргонавтов
за золотым руном [Ann.,VI,34]. К той же эпохе относится и указание на
достопримечательности Илиона, посещенного Германиком, и намек на легенду
о происхождении самих римлян [Ann.,II,54]. По преданию, восходящему к
Вергилию, они произошли от бежавшего из захваченной греками Трои Энея,
который после долгих скитаний, основал несколько городов в Италии [Verg.
Aen., III, 13, 132]. После возвращения в Лаций он получил от местного царя
Латина землю для постройки города, затем правил латинянями после его
смерти, став тем самым родоначальником римского народа.
В мифологическую эпоху происходили необъяснимые ничем, кроме как
божественным промыслом, явления. Например, в Палестине до прихода туда
евреев существовали несколько относительно развитых, но исчезнувших
цивилизаций. Тацит верит легенде, что равнины неподалеку от р. Иордан,
128
«некогда плодородные и покрытые многолюдными городами», были выжжены
небесным огнем [Hist.,V,7].
Таким образом, мировая история рассматривается Тацитом сквозь призму
религиозных верований римлян.
«Мостом» из мифологического времени в последующие эпохи является
факт вписывания легендарных сюжетов в рациональную историю. Это
наблюдается, в частности, в спорах за право храмов стать убежищами для
беглых рабов, должников, подозреваемых в преступлениях, где, например, в
качестве аргумента приводится миф о рождении Латоной Дианы и Аполлона
[Ann.,III,61]. Для нас здесь важно то, что посредством этого вкрапления в
реальность мифологическая эпоха со своими специфическими законами
ставится
началом
эпох
легендарного
и
исторического
времени.
Мифологическая эпоха – это время активных действий богов. Ее границей
является периферийное время.
Это время «прошлое, на краю родовой памяти, воспоминания о котором
смутны»1.
Верхней
границей
данного
периода
является
установление
Республики в Риме. Он характеризуется тем, что исторически достоверные
сведения (рассказы Тацита по истории права, письменности) сочетаются с
легендарными [Hist.,V,3]. Поэтому при пересказывании этих событий у Тацита
и возникает некоторые сомнения: каким-то сведениям он доверяет, а к каким-то
относится скептически.
Эпические сюжеты вписаны в основную линию повествования Тацитом.
Он наделил эпических героев способностью «предвидения» будущего Рима: их
априорной уверенностью в мировом господстве римлян. Безапелляционная
вера в это будто бы была присуща уже Тарквинию Древнему, заложившему
Капитолийский храм: «Тарквиний Древний дал обет заложить фундамент
храма во время войны с сабинянами в ожидании большего величия в будущем,
чем та умеренность, которую римский народ тогда имел» («voverat Tarquinius
Priscus rex, bello Sabino, ieceratque fundamenta, spe magis futurae magnitudinis»)
1
Клочков И.С. Восприятие времени в Древней Месопотамии // Народы Азии и Африки. 1980. №2. С. 99
129
[Hist.,III,72,2]. Как следует из контекста, этот царь, якобы, предвидел рост
военного могущества римлян, хотя сам он правил тогда, когда границы Рима в
Лации были еще легко обозримы. Ромул вообще наделяется имперским
менталитетом, характерным для самого Тацита и его эпохи: «Основатель наш,
Ромул, обладал настолько сильным умом, что считал большинство людей в
течении одного и того же дня сначала неприятелями, потом гражданами» («At
conditor noster Romulus tantum sapientia valuit, ut plerosque populos eodem die
hostes, dein cives habuerit») [Ann.,XI,24].
Таким образом, периферийная эпоха характеризуется дихотомичностью
исторического и легендарного в своем содержательном наполнении, а также
приписыванием древним обитателям Лация свойственных Тациту и его
современникам воззрений на мир.
Периферийная эпоха плавно переходит в историческое время – время
основного повествования Тацита. Г.С. Кнабе писал об этой эпохе как о
«консервативной фикции, которой была республиканская форма принципата I
в.»1,
что
и
дало
исследователю
основания
говорить
о
феномене
«остановившегося времени», так как власть принцепса означала полный разрыв
с республиканскими политическими идеалами и фактическое установление
монархии, хотя, по словам того же исследователя, республиканский аппарат
управления полностью сохранялся.
Такое смешение республиканских традиций и имперских реалий не могло
не отразиться на сознании Тацита. Обращает на себя внимание его
терминология,
где
«республиканизмы»
(rei
publicae
populi
Romani
–
«Республика народа римского» [Hist.,III,72,1]) сочетаются с имперской
лексикой (rerum dominum – «владыка мира», империя). Таким образом,
несмотря на относительно точные датировки конца Республики и начала
Империи, период изменений в сознании римских интеллектуалов (в том числе,
Тацита) и трансформаций их картины мира, вызванных сосуществованием
1
Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима. Т.II. М., 1985. С. 148.
130
республиканских и имперских ценностных ориентиров, занял продолжительное
время.
У Тацита мы находим свидетельства типичной для большинства римлян
ориентации на прошлое. Так, при чтении произведений Тацита бросается в
глаза
его
благоговейное
отношение
к
римскому,
главным
образом
республиканскому к прошлому. Тацит уподобляет современных ему героев
«прославленным героям древности» [Hist.,I,3]. Веспасиан сравнивается с
«римскими полководцами древних времен», так как он «днем и ночью
помышлял о победе над врагом, а когда приходилось, сам разил его могучею
рукою; ел, что придется, одеждой и привычками почти не отличался от
рядового солдата» [Hist.,II,5]. Персонажи Тацита (в большинстве своем)
считают необходимым сохранить все, что еще осталось от древности:
«Солдаты вспомнили, какой Виенна древний город, сколь почетное место
занимает среди других римских колоний», и решили оставить город
невредимым [Hist.,I,66].
В прошлом для Тацита находились гражданские добродетели, особо
ценимые им, например, социальное равенство. Но он понимал, что этот
эгалитаризм был вызван простотой и непритязательностью быта предков:
«Пока римляне жили тихо и непритязательно, соблюдать равенство было не
трудно» [Hist.,II,38]. Прошлое также являлось образцом высоких нравственных
устоев, моральной чистоты. Так, мать братьев Вителлиев – Секстилия –
гордилась благочестием своего рода, блюла «древние нравы» («antique mores»),
причем ей «не принесли радости ни милости судьбы, ни лесть всего народа – до
того чужой чувствовала она себя в императорском дворце» [Hist.,II,64].
В
прошлом
справедливого
также,
по
мнению
историка,
государственно-правового
находился
регулирования,
и
образец
поскольку
предложения, обсуждавшиеся в сенате, обладали бόльшим весом, чем
волюнтаризм императоров, поэтому Тацит, не считая возможным пренебрегать
традициями республиканского управления, вкладывает в уста одного из своих
героев слова: «Не случилось ничего такого, чтобы считать древние институты
131
устаревшими» («Nihil evenisse, cur antiquitus instituta exolescerent») [Hist.,IV,8].
Он скорбит о тех временах, когда «было позволено заботиться о простом
народе, союзниках и подвластных государствах» («nam etiam tum plebem,
socios, regna colere, et coli licitum») [Ann.,III,55]. Он симпатизировал политикам,
которые, как Луций Вителлий, управлявший провинцией Нижняя Германия,
относились к своим обязанностям «с поистине древней» добродетелью
(«provinciis prisca virtute») [Ann.,VI,32]. Тациту нравились сенаторы, которые
предпочитали «не отступать от обычая» [Hist.,IV,8].
Помещая свои симпатии в республиканское прошлое, Тацит в то же время
вынужден был считаться с настоящим. Как человек, пишущий историю, он не
мог остаться в стороне от идей и фальсификаций своего времени, поэтому
активно пропагандировавшаяся в годы его жизни имперская идея не могла не
повлиять на конструирование исторического времени Тацитом.
Идея «Pax Romana», владевшая умами римлян раннеимператорской эпохи,
заключалась в поступательном наращивании могущества римлян, в их
стремлении к мировому господству. Данное обстоятельство может натолкнуть
на вывод о линейном понимании времени Тацитом. Однако не будем забывать,
что в его сознании существовали следы характерной для большинства римлян
цикличной концепции времени. В этой же связи уместно привести одно из его
историософских высказываний: «Если все дела находятся в движении, словно
круг, и таким образом происходит смена времен, то так же изменяются и
нравы» («Nisi forte rebus cunctis inest quidam velut orbis, ut, quemadmodum
temporum vices, ita morum vertantur») [Ann.,III,55]. Из приведенной цитаты
можно заключить, что Тацит находился в раздумьях о направленности
осуществления исторического процесса.
Это наличие и линейной, и цикличной идей восприятия времени в
сочетании с его психологической ориентацией преимущественно на прошлое
позволяет предположить, что настоящее для Тацита – это обновленное
повторение прошлого. В «Анналах» есть фраза, в которой имплицитно
присутствует данное представление: «Не все у предков было лучше, наша
132
эпоха тоже принесла много похвального и [заслуживающего] подражания
потомков. Пусть это благородное, достойное уважения соревнование у нас
продолжится» («Nec omnia apud priores meliora, sed nostra quoque aetas multa
laudis et atrium, imitanda posteris, tulit. Verum haec nobis maiores certamina ex
honesto maneant») [Ann.,III,55].
При анализе приведенной цитаты обращают на себя внимание следующие
обстоятельства. Ориентация Тацита на прошлое здесь, конечно же, не
подлежит сомнению. Но в то же время он признает наличие некоторых
достоинств и у своих современников1. История тем самым выступает у него как
некая копилка добродетелей, и каждая эпоха должна, сохраняя в себе
достоинства прошлого, добавлять к ним свои. В этом и заключается
обновленное повторение прошлого (в данном случае оно рассматривается
сквозь призму нравственных добродетелей).
Второй вывод, который необходимо сделать из приведенных выше
рассуждений, – это придание Тацитом историческому времени спирального
направления течения, что следует из его представлений о необходимости
обновленного повторения прошлого. Спираль – это, по сути, и есть
обновленное повторение. Данное осмысление прошлого не может быть в
чистом виде выражением линейного или цикличной идей. На первый взгляд,
исторические события следуют одно за другим, словно выстраиваясь в один
ряд внутри определенных циклов, которые состоят в последовательной смене
качественно противоположных отрезков истории римского народа – хороших и
плохих времен, времени-пространства войны и мира. Но эти циклы
существовали внутри более крупных – спиралей.
Итак, Тацит жил в переходную эпоху, когда разгорался конфликт между
республиканскими и имперскими ценностями. Этот конфликт явился причиной
противоречивости выявленной нами тацитовской концепции времени. История
Империи – это время настоящего и будущего: Pax Romana уже существует, и
1
Правда, с большими оговорками. Подробнее об этом – в п.2.2. о теории «порчи нравов».
133
римлянам остается лишь предпринимать усилия для его сохранения и
дальнейшего расширения.
Правление Августа, по верному замечанию М. Элиаде, внушило римлянам
установление «вечного мира» в противовес характерному для них в прошлом
постоянному страху перед неизбежной гибелью Города. Первый император,
положивший конец эпохе гражданских войн, тем самым «повторил сотворение
мира». С момента установления режима Империи «история Рима приобретает
благородную значительность»1, и именно этот момент можно считать началом
желаемой линейной модели течения исторического времени. Следовательно,
спираль исторического времени могла стремиться выстроиться в линию
именно с момента установления режима Империи.
Рост Римской империи увязывался Тацитом с ростом самого Рима
[Ann.,XII,24]. «Pax Romana» стал реальностью во II в. до н.э., хотя только в
эпоху принципата по отношению к императору стали использоваться эпитеты:
«rerum dominum» («владыка мира») [Hist.,II,78], «romanum principem et generis
humani paulo ante dominum» («римский принцепс, властвовавший над
человеческим родом») [Hist.,III,68]. В пользу подтверждения тезиса об уже
установившемся и значительно расширившемся ко времени Тацита «Римском
Мире» свидетельствует и отождествление Римской империи со всем известным
миром, где охватившие мир потрясения ассоциируются с изменениями в судьбе
Империи: «В результате этих охвативших весь мир потрясений по-новому
начали складываться судьбы Империи» [Hist.,III,49].
Итак, настоящее и будущее время воспринималось Тацитом через призму
становления и расширения «Римского Мира». Время «Pax Romana» мыслилось
им как своего рода вечность, а вся предшествующая история понималась как
процесс ее достижения, возведения самого «здания» власти», о чем
свидетельствует
следующая
фраза
из
«Истории»:
«Восемьсот
лет
сопутствовала нам удача, восемьсот лет возводили мы здание Римского
государства, и всякий, кто попытается ныне разрушить его, погибнет под
1
Элиаде М. Миф о вечном возвращении // Элиаде М. Избранные труды. М., 2000. С. 106-108.
134
развалинами» [Hist.,IV,74]. Построив это «здание», римляне, по Тациту,
должны были стремиться к сохранению своего могущества. Будущее Рима
воспринималось Тацитом статично: как сохранение на вечные времена примата
Римской империи во всем известном тогда мире.
Но если радужные перспективы настоящего не отменили страха перед
будущим у народной массы, то скептически настроенный к его обретению с
помощью гаданий Тацит предпочитал апеллировать к образу «судьбы». По его
мнению, это неведомая и могущественная сила, воздействия которой не дано
избежать никому.
Вера в «судьбу» (рок) является важной характеристикой мировоззрения
Тацита и его героев. Судьба – это не только события жизни человека (то есть
индивидуальное время-пространство его жизни), но и предначертанное свыше
будущее человека, которое есть и у каждого города, и у Империи. Именно
«тайным роком, знамениями и пророчествами» [Hist.,I,10] суждена была
императорская власть Веспасиану, но в тоже время об этом же говорил и
оракул храма Венеры Пафосской [Hist.,II,4].
По мнению Тацита, «если судьба предназначена каким-либо знаком, от нее
не уклонишься» («seu quae fate manent, quamvis significata, non vitantur»)
[Hist.,I,18]. Судьба в контексте восприятия будущего считалась чем-то
неизбежным, тем, что человек не может изменить. «Сделай все, чтобы тебя не
разбили, а победа придет в свое время», – говорит наместник Британии Паулин
[Hist.,II,25]. Судьба, следовательно, является некой предопределенностью,
изменить которую человеку не дано. В этом вопросе римское мировоззрение
было довольно близко к древнегреческому, для которого характерно
восприятие судьбы как «всеохватывающего единства существующего, в
котором все от века в век предзадано и предсовершено»1.
1
Гайденко В.П. Тема судьбы и представление о времени в греческом мировоззрении // Вопросы философии.
1969. №9. С. 92-93. Нечто подобное можно найти и у Ф.Ф. Зелинского, который, исследуя отношение к истории
Посидония, назвал его «поклонником рока», человеком, через которого эпоха эллинизма могла бы «передать
все свои величавые достижения» последующей эпохе. См.: Зелинский Ф.Ф. Религия эллинизма. СПб., 1922. С.
148.
135
Судьба воспринималась неведомой, могущественной силой, способной
принести человеку счастье или несчастье, вознести его на вершину могущества
и низвергнуть в пропасть бесчестия. В этом случае она предстает в образе
изменчивой Фортуны: «Фортуна может еще и отвернуться от Вителлия и его
воинов, и они не должны оставлять Лугдунум – исконную римскую колонию»
[Hist.,I,65]. Тициан, брат Отона, и префект претория Прокул «уверяли, что
судьба, боги, удача, неизменно сопутствующая Отону, – все на их стороне,
надо только рискнуть» [Hist.,II,33]. Именно Фортуне, по словам Тацита, «дано
сокрушить все преграды» [Hist.,II,82].
Само измерение времени при помощи предначертанного свыше будущего,
по представлениям Тацита, зачастую являлось синонимом судьбы. «О том, как
над мальчиком насмеялась судьба, я расскажу в своем месте» [Ann.,I,58], –
говорит Тацит о сыне Арминия, проводя прямое отождествление насмешки
Фортуны и будущего. Неизбежность предначертанного свыше будущего
наиболее остро должна была ощущаться политиками: «Простой гражданин…
может взять от судьбы больше или меньше – как захочет. Но у того, кто вышел
бороться за императорскую власть, выбор один – либо подняться на вершину,
либо сорваться в бездну» («Esse privatis cogitationibus progressum, et, prout
velint, plus minusve sumi ex fortuna; imperium cupientibus nihil medium inter
summa et praecipitia») [Hist.,II,74]. У второй группы людей, следовательно,
восприятие своей судьбы, своего будущего носит фаталистический характер,
это люди, которые, образно говоря, играют по-крупному. Первая же группа
относится к своей судьбе более спокойно и рационально, будущее для них –
богатый выбор возможностей, из которых может реализоваться та или другая.
Время как инструмент повествования в произведениях Тацита приобрело
ряд специфических черт. Оно у него выглядит очень динамичным, событийно
насыщенным. Его внимание к деталям, историческим фактам свидетельствует о
том, что Тацит избегал явных временных «провалов» и того, словно
136
«лоскутного» понимания сущности времени, на которое указывает И. П.
Вейнберг применительно к Древнему Востоку1.
Одним из основных принципов ощущения времени в Древнем Риме
являлась соизмеримость приносимых им перемен с ожиданиями и надеждами
на избавление от проблем и приумножение материальных благ. Качество
времени определялось Тацитом в соответствии с политической ситуацией в
Риме и Империи в целом, поэтому при наделении времени теми или иными
атрибутами и характеристиками им брались за основу отрезки римской
политической истории. Тацит пишет о правлении Нервы и Траяна как о
«редких годах блаженства, когда каждый может думать, что хочет, и говорить,
что желает» («rara temporum felicitate, ubi sentire, quae velis, et, quae sentias,
dicere licet») [Hist.,I,1]. А вслед за этим идет фраза о времени несчастий, и вновь
называются в основном политические события2. Они для Тацита важнее
природных
катаклизмов
и
форм
социального
протеста,
поэтому
о
политическом времени всегда говорится прежде, чем о таких «несчастьях» в
жизни любого римлянина, как, например, пожары в Риме, в результате которых
«гибнут древние храмы, в том числе Капитолий, подожженный руками
римских граждан» [Hist.,I,2].
Несмотря на известную долю рационализма, свойственного римской
ментальности, Тациту была присуща некая драматизация и поэтизация бытия.
Вкладывая в уста Перценния – лидера восстания в Паннонии – фразу о
нелегкой доле воинов, он подчеркивает драматизм их жизни: «Клянусь
Геркулесом, удары и раны, крепкий мороз зимой, упражнения летом, ужасная
война и напрасный мир – их вечный удел» («At hercule verbera et vulnera, duram
hiemem, exercitas aestates, bellum atrox aut sterilem pacem, sempiterna»)
[Ann.,I,17]. В данных цитатах присутствует сравнение бедственного положения
воинов с бесконечной, то есть вечной, неустроенностью и тревожностью их
1
Вейнберг И.П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока. М., 1986. С. 68.
«Четыре принцепса заколоты; три войны гражданских, множество внешних, удачи на Востоке и беды на
Западе – Иллирия объята волнениями, колеблются провинции Галлии, Британия покорена и тут же утрачена,
племена сарматов и свебов объединяются против нас… и даже парфяне, следуя за шутом, надевшим личину
Нерона, готовы взяться за оружие» [Hist.,I,2].
2
137
быта, что доказывает наличие у Тацита тенденции к драматическому
восприятию времени.
Время у Тацита обладает свойством откатывания назад, оно может идти
вспять, то убыстрять, то замедлять свой бег: историк может описывать события
в целом, а может и останавливаться на каких-либо значимых деталях.
Следовательно, создается впечатление о том, что историческое время у Тацита
может то замедляться, то ускоряться. Например, при описании битвы под
Кремоной (69 г.) историк останавливается на описании случая с убийством
отца сыном [Hist.,III,25], а всю римскую историю до Тиберия (более семи с
половиной столетий) Тацит ужимает до первых четырех глав первой книги
«Анналов». Повествование вообще может прерываться для осмысления чеголибо, в его понмании, значимого, например, для рассуждения о великих
личностях и их роли в истории [Agr.,42,44].
«Останавливая»
течение
времени,
Тацит
может
вводить
в
свое
повествование прямо не связанные между собой рассказы. Например, в
«Анналы» вводится рассказ по истории римского законодательства [Ann.,III,2629]. В том же произведении мы можем найти небольшой очерк по истории
письменности, начиная с египетского алфавита [Ann.,XI,14]. Это так же, как и в
случае с древнейшим римским правом, не является для него предметом
специального изучения: рассказ вводится лишь по случаю упоминания им о
реформе алфавита, предпринятой при Клавдии (49 г.). Не обходит вниманием
историк и легенду об основании Рима, введение которой абсолютно не связано
с
общей
линией
повествования1,
следовательно,
появление
Рима
позиционируется как ключевое событие всей мировой истории.
Одна из главных характеристик времени у Тацита – его индивидуализация,
что свидетельствует об уверенности всех античных историков и Тацита, в том
числе, в наличии решающей, первостепенной роли великих людей в истории. В
этой связи интерес представляют рассуждения историка о движущих силах
1
«Я считаю, что нелишне знать, как возник этот город и какие пределы установил для него Ромул»
[Ann.,XII,24].
138
исторического
процесса.
Например,
вслед
за
идеалистическими
высказываниями о «золотом веке» он пишет, что «после того как согласие
между ними [людьми. – А.Б.] нарушилось… на смену умеренности и
скромности пришли честолюбие и насилие» [Ann.,III,26]. Следовательно, в
истории, по его мнению, ведущую роль играли индивидуальные интересы и
стремления, честолюбие политиков, которые и погубили «золотой век».
Ярким примером сказанного являлся один из приближенных Тиберия –
Сеян1. Относясь к нему как к личности крайне отрицательно, историк
объясняет взлет политической карьеры этого военного «свойственным ему
хитроумием». В то же время Тацит комментирует появление людей, наподобие
Сеяна, гневом богов, обрушенным ими на римское государство [Ann.,IV,1].
Таким образом, Тацит признал основополагающую роль личности в истории,
причем независимо от оценки этой личности. Кульминацией исторической
роли личности для Тацита могла быть не только жизнь, наполненная
резонансными поступками и славой, но и смерть: «Смерть равняет всех по
природе: с ней приходит либо возвышение славой у потомков, либо забвение»
(«Mortem omnibus ex natura aequalem, oblivione apud posteros vel gloria
distingui») [Hist.,I,21].
Рассуждения о содержании своих «Анналов» наталкивают историка на
признание существования второй движущей силы истории – воли («гнева»)
богов [Ann.,XVI,16], которые, наряду с поступками политиков, влияли на
судьбу римского народа и государства.
На страницах своих произведений Тацит размышляет и о диалектике
истории. Он вкладывает в уста императора Клавдия слова о текучести времени:
«Устареет и это, и то, что мы сегодня подкрепляем примерами, также когданибудь станет примером» [Ann.,XI,24].
1
Луций Элий Сеян (ок. 20 г. до н. э. – 18 октября 31 г. н.э.) — государственный и военный деятель Римской
империи, командующий преторианской гвардией с 14 г. н. э., консул 31 года, временщик при принцепсе
Тиберии. Впоследствии составил заговор против Тиберия, который был раскрыт. Однако существуют и иные
версии ухода из жизни Сеяна. Подробнее о его карьере и версиях смерти см.: Парфенов В. Н. Сеян: взлет и
падение // Античный мир и археология. Вып. 10. Саратов, 1999. С. 63–88.
139
Выборка событий в произведениях Тацита состоит в основном из фактов
военной
и
политической
истории,
которая
являлась
пространством
деятельности мужчин. В то же время его эпоху, как это видно из сетований
Тацита на современные ему нравы, разделение пространства на «мужское» и
«женское» перестает быть актуальным. Женщины получили невиданную до
того свободу: «Женщина распоряжалась боевыми учениями легионов», «в
большей части преступлений бывают повинны жены» [Ann.,III,33]. В его
собственном сознании, следовательно, осталось представление о «женском» –
домашнем – пространстве, он не доволен тем, что женщины теперь «норовят
распоряжаться не только дома и на Форуме, но и в войсках», модифицируя тем
самым свои гендерные роли. Историк приводит пример того, что римский
военачальник Цецина предлагал сенату регламентировать поведение женщин в
обществе в соответствии с традициями, но эта инициатива была отвергнута
[Ibid.]. В приведенных фрагментах чувствуется тяга Тацита к конструированию
исторического пространства как маскулинной территории, однако гендерные
сдвиги в обществе описываемой им эпохи не дают ему шансов превратить свою
историю в историю одних лишь мужчин.
Итак,
течение
исторического
времени
в
произведениях
Тацита
характеризуется сосуществованием цикличного и линейного начал. По
отношению к прошлому в сознании историка сформировалась спиральная
модель времени, состоящая из трех эпох – мифологической, периферийной и
исторической. Качество времени зависело для Тацита от политического
контекста событий, а в качестве движущих сил истории у него выступали
индивидуальные интересы великих личностей и воля богов.
2.2. Мотив «порчи нравов» в историософской концепции Тацита
С.Л. Утченко в своей монографии о древнеримских политических учениях
отмечает, что концепция «порчи нравов» явилась закономерным следствием
хода римской истории. Под «порчей» понимался упадок древних нравов, ломка
140
традиций,
спровоцированные
кризисом
Рима-полиса,
разрушением
гражданской общины и установлением режима Империи1. Эти переломные
события в жизни римского государства оказали огромное влияние на Тацита.
Восприятие времени с точки зрения присутствия или отсутствия в нем
моральных норм и ценностей обусловило представление Тацита о том, что
потомки обязаны откорректировать свое поведение с оглядкой на этику
предков. Именно поэтому произведения Тацита насквозь проникнуты
пессимистическими мотивами: он без устали критикует современные ему
нравы. Упадок моральных устоев, прежде всего, наблюдается в поведении
военных и их командиров. О солдатах Гальбы историк отзывается крайне
нелестно: «Некогда хвалебная слава в войсках, прославленная суровость теперь
беспокоила, пренебрежение к дисциплине предков за четырнадцать лет
правления Нерона приучила больше любить пороки принцепсов, чем говорить
правду об их добродетелях» («Laudata olim et militari fama celebrata severitas eius
angebat aspernantes veterem disciplinam atque ita XIV annis a Nerone adsuefactos,
ut haud minus vitia principum amarent, quam olim virtutes verebantur») [Hist.,I,5].
Сам же Гальба по отношению к солдатам проявлял себя очень жестким
командиром: ему «навредили древние твердость и суровость, которых мы уже
не имеем» («Nocuit antiquus rigor et nimia severitas») [Hist.,I,18].
Для претендентов на трон императора были характерны крайняя
жестокость, нарушение священных законов, обычаев. «А милосердие свое
Гальба уже показал; человек без всякой причины убивший столько тысяч ни в
чем не повинных солдат, поклялся, наверное, что покарает меня [то есть Отона.
– А.Б.] и уничтожит вас. Ужас охватывает, едва вспомню, как он по трупам
въезжал в Рим; то была единственная одержанная Гальбой победа – на глазах
всего народа убивали каждого десятого из тех солдат, что поверили в нового
императора» [Hist.,I,37].
На страницах сочинений Тацита множество описаний испорченности
нравов не только полководцев, но и простых римских солдат. Легионеры то и
1
Утченко С.Л. Политические учения Древнего Рима. М., 1977. С. 161.
141
дело забывают о воинской доблести, предаваясь развлечениям. Один из лагерей
вителлианской армии напоминал Тациту «скорее о ночных пирушках или о
вакханалиях, чем о воинском лагере». А вслед за этим следует описание
«шуточной» борьбы двух солдат, переросшей в побоище, в результате чего
были перебиты две когорты войск [Hist.,II,68]. Все это вселяет в Тацита
подавленность и растерянность: «Когда-то воины состязались в мужестве и
умеренности, сейчас – в дерзости и разнузданности» («Ut olim virtutis
modestiaeque, tunc procacitatis et petulantiae certamen erat») [Hist.,III,11].
Солдатами на войне движет уже отнюдь не стремление приобрести себе славу
доблестного воина и обеспечить мощь и богатство государству – ими
руководит лишь жажда личной наживы. Флавианцы перед штурмом Кремоны
думают, что в темноте им будет легче грабить город: «Дождемся дня… за всю
кровь достанутся нам только пустая слава, да никчемное звание великодушных
воинов, а богатства Кремоны прикарманят префекты, да легаты. Каждый знает:
если город взят, добыча принадлежит солдатам, если же сдался – командирам»
[Hist.,III,19]. Как мы видим, испорченность нравов военных проявляется и в
крайне низком моральном облике римского солдата. Именно на падение нравов
солдат Тацит указывает чаще всего, этот показатель, по-видимому, и является
для него одним из главных в шкале деградации общества: «Силы и доблесть
разрушались вопреки дисциплине и общественному устройству прошлого, при
которых Римская республика покоилась на доблести больше, чем не деньгах»
(«Et vires luxu conrumpebantur, contra veterem disciplinam et instituta maiorum,
apud quos virtute, quam pecunia, res Romana melius stetit») [Hist.,II,69]. В этих
словах видна тоска о республиканском народном ополчении и критика
наемнической армии. Мощь римского государства связывалась, таким образом,
с моральными добродетелями предков – в этом была основа величия Рима.
Во время гражданской войны 68–69 гг. нарушалась даже сакральность
территории Рима: «Римские солдаты… столкнули на землю своего старого и
безоружного императора [Гальбу. – А.Б.] и убили его, они разбрасывают
простой народ, расталкивают сенаторов и, потрясая оружием, всадники
142
стремительно врываются1 на Форум» («milites Romani… solio depulsuri, ac non
imperatorem suum inermem et senem trucidare pergerent, disiecta plebe, proculcato
senatu,
truces
armis,
rapidis
equis
forum
inrumpunt»)
[Hist.,I,40].
От
разбушевавшихся солдат не было спасения даже в храмах: «Пизон проник в
храм Весты… где поймавший его государственный раб из милосердия его
спрятал; но не религиозное чувство, внушаемое культом, а тайное место
откладывало гибель… [Скульпиций Флор и Стаций Мурк. – А.Б.] убили его у
дверей около входа в храм» («Piso in aedem Vestae pervasit, exceptusque
misericordia publici servi et contubernio eius abditus, non religione nec caerimoniis,
sed latebra inminens exitium differebat …. a quibus protractus Piso, in foribus templi
trucidatur») [Hist.,I,43]. Осквернение территории Рима воинами, появившимися
в городе в боевом снаряжении, также означало и надругательство над богамипокровителями мирной жизни обитателей Вечного города.
Историк во всех подробностях описывает сцены битвы на улицах Рима
между вителлианцами и флавианцами в 69 г. «Жители наблюдали за борьбой и
вели себя, как в цирке – кричали, аплодировали, подбадривали то тех, то этих.
Если одни брали верх и противники их прятались в лавках или домах, чернь
требовала, чтобы укрывшихся выволакивали из убежища и убивали… Город
охватила жажда крови, он был неузнаваем и страшен. В разгаре битва, падают
раненые, а рядом люди принимают ванны или пьянствуют; среди потоков
крови и мертвых тел расхаживают уличные женщины и мужчины, им
подобные; развратный покой исполнен вожделений, преступления бушуют
будто в пленном городе – можно подумать, что бешеная ярость и ленивый
разврат владеют столицей. Вооруженные столкновения бывали в Риме и
раньше… но только теперь явилось это чудовищное равнодушие. Никому даже
в голову не пришло отказаться от обычных развлечений; преступления на
улицах города как бы придавали празднику еще больше блеска. Все ликовали,
все захлебывались от восторга – не от того, что сочувствовали какой-либо
1
В оригинале – rumpo, ere – разрушать, нарушать, ломать. Если перевести дословно, «солдаты ломают
сакральность» Форума.
143
партии, а оттого, что радовались несчастьям своего государства» [Hist.,III,83].
Все
происходящее
вызывает
ужас
у
историка.
Он
подчеркивает
развращенность современников, их жажду развлечений и абсолютное
равнодушие к происходящим в городе кровавым событиям, пресыщение
политической анархией, привыкание к смерти, ставшей заурядным событием
во время правления династии Юлиев-Клавдиев и гражданской войны 68 – 69 гг.
Ярчайшим проявлением падения нравов следует рассматривать и
устроенный участниками гражданской войны 68 г. пожар на Капитолии1. «Со
времени основания города республика народа римского не видела столь
тяжкого
и
отвратительного
злодеяния.
Святыня
Юпитера
перестала
существовать, когда мир царил на границах… Пока мы вели войны в интересах
родины, храм стоял нерушимо» [Hist.,III,72]. В этих строках видна вся горечь
Тацита, порожденная преступлениями и злодеяниями его эпохи. Именно они
вызвали его критику политики императоров династии Юлиев-Клавдиев,
которые, по мнению историка, первыми стали игнорировать традиции и
пренебрегать интересами римского государства.
Из приведенных примеров следует, что только в республиканском
прошлом находились гражданские добродетели, особо ценимые Тацитом:
дисциплинированность, стойкость, бережливость, благочестие, трудолюбие,
аскетизм.
Настоящее
же
воспринимается
им
как
время,
полное
непрекращающихся раздоров и распрей: «Присущие с былых времен всем
смертным сила и алчность в эпоху Империи достигли наибольшего величия,
это загорелось и вырвалось на свободу. Ибо когда всеми делами управляли
благоразумно, равноправие легко удерживалось: как только мир оказался у нас
в подчинении, соперничавшие города и государства были разрушены,
появилась возможность для домогательства власти <…> Все тот же гнев богов,
все та же человеческая ярость, все те же причины породили этот преступный
1
Это произошло в ходе сражения между вителлианцами и флавианцами на улицах Рима. Тацит отмечает, что
не известно, кто поджог дома на склоне Капитолия, но ему приходилось чаще слышать мнение о том, что это
сделали флавианцы [Hist.,III.71].
144
раздор1» («Vetus ac iampridem insita mortalibus potentiae cupido cum imperii
magnitudine adolevit erupitque. Nam rebus modicis, aequalitas facile habebatur: sed
ubi, subacto orbe et aemulis urbibus regibusque excisis, securas opes concupiscere
vacuum fuit <…> Eadem illos deum ira, eadem hominum rabies, eaedem scelerum
caussae in discordiam egere») [Hist.,II,38].
Следовательно,
для
Тацита
только
в
прошлом
существовал
тот
справедливый и совершенный государственный порядок, который восхвалял
Тацит, поэтому создаваемая им римская история представляет собой процесс
сознательной и непрекращающейся порчи прежнего идеального состояния. По
мнению Тацита, уже прошло время верности принципам морали и
культивирования воинской доблести.
Прошлое поглотило бесстрашие и великодушие армии. Так, Антоний в
своей речи к солдатам, обращаясь к одному из легионов, говорит им «о
подвигах былых времен» [Hist.,III,24], стремясь нравоучениями возродить
былую славу. Тацит противопоставлял современников предкам, образ жизни
которых мог служить примером «и когда вознаграждали доблесть, и когда
карали преступление» [Hist.,III,51]. Тацит выступает в роли учителя-моралиста,
вскрывающего пороки общества ради их искоренения и возрождения
померкших на время вечных ценностей его народа.
Теория
«порчи
манифестацией
нравов»
для
несоответствия
Тацита
идей
является,
таким
официальной
образом,
пропаганды,
декларировавшей «возрождение нравов», с действительностью, состоявшей для
историка из разъедавших могущественное государство пороков. Развитие
Римского государства увязывается им с моральной деградацией римского
общества и личностей, творивших историю. История в восприятии Тацита – это
процесс наращивания внешнего могущества Империи, платой за которое стал
регресс римской морали, осквернение староримской системы ценностей –
virtus, разрушение идеала римского гражданина. «Нравы предков были для
римлян наставлением, идеалом, нормой, а движение времени вперед –
1
То есть война между вителлианцами и флавианцами.
145
соответственно нарушением идеала и нормы и, следовательно, утратой,
разложением, порчей»1. Это заставляет Тацита изображать своих персонажей
преисполненными пессимистических и даже упаднических настроений.
Опальный поэт Курций Монтан рассуждал так: «Вы думаете, что Нерон
последний из тиранов? В это верили после Тиберия, после Гая [Калигулы. –
А.Б.], но всегда возникал еще более свирепый тиран. <…> Мы ослабели, отцысенаторы, мы уже не тот сенат, который после убийства Нерона вызвал на суд
его доносчиков и пособников с целью максимально наказать их. Наилучший
день после [смерти] плохого принципса – первый день» («An Neronem
extremum dominorum putatis? Idem crediderant, qui Tiberio, qui Gaio, superstites
fuerunt cum interim intestabilior et saevior exortus est. <…> Elanguimus, patres
conscripti, nec iam ille senatus sumus, qui, occiso Nerone, delatores et ministros
more maiorum puniendos flagitabat. Optimus est post malum principem dies
primus») [Hist.,IV,42].
При изобличении римских нравов Тацит использует метод сравнения
цивилизованных римлян с казалось бы «дикими» варварами. В произведениях
Тацита нередко можно встретить похвалу образу жизни других народов, что, в
свою очередь, передает его негативное отношение к нравам римлян. Например,
он отдает должное целомудрию германцев, хвалит их за то, что они живут, «не
зная порождаемых зрелищами соблазнов, не развращаемые обольщениями
пиров… У столь многолюдного народа прелюбодеяния крайне редки» [Ger.,19].
Также он отмечает их гостеприимство [Ger.,21], отсутствие стремления к
стяжательству и обману [Ger.,27].
Тациту не чуждо уважение и к британцам, с которыми Римская империя
воевала на протяжении многих десятилетий: «[Британцы] защищают своих
родителей и отечество, [а с нашей стороны] жадность и роскошь есть причины
этой войны» («Sibi patriam, coniuges, parentes, illis avaritiam et luxuriam caussas
belli esse») [Agr.,15].
1
Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима. Т.II. М., 1985. С. 143.
146
Противопоставление
римлян
варварам
дает
Тациту
возможность
поразмыслить об истоках упадка римских нравов. Он видел их в присвоении
его соотечественниками несвойственного уважающему себя римлянину
поведении: «Уничтожаемые постепенно нравы отцов теперь искореняются до
основания в виду взятого из вне распутства, чтобы в Риме все разрушалось и
продолжало разрушаться, чтобы видно было как нравственно портят молодежь,
которая проводит время в гимнасиях, в отдыхе, в позорных любовных утехах,
виной чему принцепс и сенат, которые не только дали свободу порокам, но и
применили силу: римская знать под видом ораторской речи и песни на сцене
бесчестила сама себя» («Аbolitos paullatim patrios mores funditus everti per
accitam lasciviam, ut, quod usquam corrumpi et corrumpere queat, in urbe visatur,
degeneretque studiis externis iuventus, gymnasia et otia et turpes amores exercendo,
principe et senatu auctoribus; qui non modo licentiam vitiis permiserint, sed vim
adhibeant: proceres Romani, specie orationum et carminum, scena polluantur»)
[Ann.,XIV,20]. Таким образом, истоки падения нравов, по мнению Тацита,
заключались в заимствовании главным образом из Греции и восточных
провинций
несвойственных
распущенности,
праздности)
прежним
и
римлянам
пороков
(алчности,
злоупотреблении
властью
политиков,
противопоставивших себя обществу и позволивших ему копировать свой –
далекий от совершенства – образ жизни.
Надо признать, что Тацит не был оригинален в генерировании подобных
теорий. Историк I в. до н.э. Саллюстий, оказавший значительное влияние на
римскую историографию и, в частности, на Тацита, испытывал те же эмоции по
отношению к прошлому Рима и его настоящему. В «Заговоре Катилины»
Саллюстия мы также можем найти идеализированный образ римского воина
древности
[Sallust.,Cat.,7,4-7],
представления
о
справедливости
республиканского государственного регулирования [Cat.,9] и моральной
чистоты предков [Cat.,51,5-6]. Однако, как следует из «Югуртинской войны»,
Саллюстий
склонен
был
видеть
причины
падения
нравов
своих
соотечественников в последствиях римских завоеваний, результатом которых
147
стало складывание условий для междоусобиц политиков и полководцев,
обуреваемых тщеславием, жаждой власти и неисчислимых материальных
ценностей [Sallist.,lug.,41,2-3].
Итак, главным ориентиром в настоящем и будущем для Тацита было
прошлое. Именно оно (а не навязываемое официальной пропагандой
настоящее1) виделось ему образцом уклада жизни во всех его сферах:
государственной, общественной, нравственной, идеологической. Наемные
солдаты, по его мнению, стали думать только о военной добыче, а не как
раньше, о славе во имя процветания Республики; у современных ему политиков
не осталось никаких моральных принципов, потому как исчезла внешняя
угроза для Империи, которая в прежние времена заставляла их тратить все свои
силы на внешнего врага, а не на борьбу за власть; для обычных жителей
славного Рима не существует ничего, кроме кровавых и непристойных
развлечений. Даже варвары у Тацита по некоторым критериям вызывают
больше уважения, чем римляне.
2.3. Образы пространства в историософии Тацита
Разделение мира на «свое» и «чужое», типичное для коллективного
сознания римлян, пространство оказалось для Тацита весьма актуальным. Если
иметь ввиду очевидный исторический детерминизм его мировоззрения,
противопоставление римлян и других народов можно интерпретировать как
вариант трактовки данной оппозиции.
Корнелий
Тацит
в
своих
произведениях
преисполнен
веры
в
главенствующее положение римлян в известном им мире, что, по его мнению,
было предопределено божественной волей: «От богов, которых им должно
молить со слезами, было указание, что в руках римлян находится право кому
дарить, у кого отнимать, и они не терпели над собой иных судей» («id diis, quos
1
Подробнее об этом: Чернышев Ю.Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в Древнем Риме.
Часть II: Ранний принципат. Новосибирск, 1992.
148
implorarent, placitum, ut arbitrium penes Romanos maneret, quid darent, quid
adimerent: neque alios iudices, quam se ipsos, paterentur») [Ann., XIII, 56]. Рим,
став столицей «Pax Romana», превратился и в сакральный центр их
«Вселенной», где находилась обитель «rerum dominum» («владыки мира»).
[Hist., II, 78]. Один из элементов сакрального «центра» мироздания римлян –
Капитолийская крепость – воспринимается им как неприступная твердыня по
религиозным, топографическим и строительным критериям [Hist., III, 78], что,
видимо, подкреплялось его верой в богоизбранность римлян и в несокрушимую
мощь военной машины Римского государства. Это положение «хозяев
Вселенной» должно было проявляться во всем, даже в одежде, поэтому
военачальник императора Вителлия Алиен Цецина, одетый как галл,
разговаривая с облаченными в тогу римлянами, по мнению Тацита, наносил им
тем самым оскорбление, так как он позволил себе ставить варварские обычаи
выше римских [Hist., II, 20].
Отношение историка к ближайшему пространству вокруг «центра» (то есть
к пространству Италии) нельзя назвать безразличным или враждебным. Это
видно уже из перечисления бедствий в Италии в начале его «Истории».
Описываемая Тацитом эпоха не пощадила и жителей Италии. Она пережила
«беды», «каких… не знала никогда или не видела с незапамятных времен:
цветущие побережья Кампании где затоплены морем, где погребены под лавой
и пеплом» [Hist., I, 2], что явилось последствиями гражданской войны на севере
Апеннинского полуострова в 68-69 гг. и извержения Везувия в 79 г.
Следовательно, Тацит переживал о несчастьях Италии не меньше, чем о
трагедиях в самом Риме, поскольку уже с начала I в. до н. э. Италию не
воспринимали отдельно от Рима. Таким образом, помимо территории Рима,
«своим» для историка являлось и пространство Италии.
«Свое» пространство у Тацита оказывается окруженным образами
«чужого» пространства – мало ему известного, а потому и вызывающего
чувства недоверия и враждебности. Например, его образ варварского Запада
характеризуется следующими имплицитными установками. Один из признаков
149
варварства для Тацита – отсутствие у народа систематических знаний об
окружающем мире: «Вопросом о природе его [то есть янтаря. – А. Б.] и как он
возникает, они [германцы. – А. Б.], будучи варварами (ut barbaris), не
задавались и ничего об этом не знают» [Ger., 45]. Тацита раздражает и
культовая составляющая жизни германцев: «От имени всего племени
отправляют жуткие таинства своего варварского обряда», – пишет он о
человеческих жертвоприношениях у германцев [Ger., 39].
Еще один признак варварства дается у Тацита на примере британцев – это
неупорядоченность, стихийность принятия решений в народном собрании. «На
эту речь, принятую ими с воодушевлением, – пишет историк о народном
собрании у британцев, – они ответили, по обыкновению варваров, воплями,
пением и разноголосыми выкриками» [Ger., 33]. В этой цитате читается
косвенное противопоставление способов принятий решений у британцев и
римлян республиканской эпохи.
На ту же архаичность общественной жизни варваров историк намекает,
когда говорит о подданнических отношениях с варварскими племенами:
«Варвары более склонны просить из Рима царей, чем жить под их властью»
[Ann., XII, 14].
Образ варварских народов дополняется у Тацита указаниями на отсутствие
у них признаков цивилизации. Например, о фракийских племенах он пишет,
что они «qui montium editis inculti» – обитали «среди гор, как дикари» [Ann., IV,
46]. Варвары также имели, по его мнению, недостойные привычки и нравы:
Италик – потомок вождей германского племени херусков – угождал своему
племени «чаще бражничаньем и разгулом, что по душе варварам» [Ann., XI,
16].
Однако Тацит находит в их образе жизни черты, достойные положтельных
оценок.
Историк
пишет
о
мужестве
и
доблести,
скромности
и
непритязательности варварских народов. По его сведениям, галлы и британцы в
глубоком прошлом славились доблестью, но «с той поры, как у них
150
установилось спокойствие, и вместе со свободою ими было утрачено мужество,
угасла и их воинственность» [Ger., 11].
Образ Востока у Тацита образуют его представления о восточном
деспотизме и об уровне цивилизованности самих восточных народов. Свое
понимание сущности восточного деспотизма Тацит вкладывает в уста
предводителя антиримского восстания племени батавов Цивилиса: "Servirent
Syria Asiaque et suetus regibus Oriens" («Пребывающие в рабстве Сирия и Азия,
привыкший быть послушным Восток») [Hist., IV, 17]. Таким образом, Восток
для Тацита – это пространство несвободы, «рабства», существования народов,
чуждых республиканским идеалам историка. На образ императора Тиберия
Тацит экстраполирует свои представления о моральном облике восточного
деспота: Тиберий, «подобно восточному деспоту, осквернял грязным развратом
свободнорожденных юношей» [Ann., VI, 1].
Столь же негативны и реплики историка относительно рядовых обитателей
восточных провинций. Так, о Египте он пишет как о месте, где «царят суеверия
и распущенность», и добавляет: «незнакомые с законами и правильным
государственным устройством жители склонны были к волнениям и мятежам»
[Hist., I, 11]. «Доступность, ласковость и доброжелательность – добродетели
[Вонона, правителя Парфии. – А. Б.], прежде неведомые у парфян, были, на их
взгляд, не более чем пороками» [Ann., II, 2]. Армяне же, по мнению Тацита,
никогда не были склонны к надежности [Ann., II, 56].
В
этих
словах
видны
существовавшие
в
менталитете
Тацита
многочисленные предрассудки относительно нравов восточных народов.
Однако все рекорды по числу «пороков» побили у него евреи.
По мнению историка, Моисей дал евреям религию, враждебную всему
миру: «Евреи считают богопротивным то, что для нас священно, и, наоборот»,
«обряды, введенные Либером, торжественны и радостны, обычаи же иудеев
бессмысленны и нечисты» [Hist., V, 4–5]. Кроме того, Тацит свидетельствует о
том, что сирийский царь Антиох IV «пытался было искоренить столь
распространенные среди них [евреев. – А. Б.] суеверия и ввести греческие
151
обычаи, дабы хоть немного улучшить нравы этого мерзкого племени» [Hist., V,
8]. Следовательно, Тацит противопоставляет евреев другим народам древности.
Крайнее недоверие вызывают у историка правила внутренней жизни
еврейского народа: многие их «установления, мерзкие и гнусные, стоят на
нечестии, которая царит у иудеев… иудеи охотно помогают друг другу, зато ко
всем прочим смертным враждебны и ненавидят их» [Hist., V, 4–5]. Даже сама
история евреев не вызывает у Тацита уважения: «Пока Востоком правили
ассирийцы, мидяне и персы, иудеи были самым жалким из подвластных им
народов» [Hist., V, 8]. Таким образом, евреи для Тацита – это враждебный
народ, абсолютно не поддающийся исправлению. По мнению исследователей1,
эпоха
Траяна
и
Адриана
являлась
пиком
античного
антисемитизма,
подогревавшегося распространением христианства и восстанием в Иерусалиме
(о которых говорилось в гл. I п. 1.). Творчество Тацита, видимо, следует
характеризовать как яркое проявление этой тенденции.
Несколько особняком в образе Востока эпохи античности стоят у Тацита
представления о греках. Последние, как известно, во многом считались
учителями римлян, и «ученики» при всем своем «шовинизме» не могли
насыщать образ «учителей» однозначно негативным содержанием. Такие
эпитеты Тацита, как «греческая угодливость» (caelestes honores Graeca adulatio
tribuerat – «небесные почести воздала греческая угодливость») [Ann., VI, 18], а
также «праздность и разнузданность греков» (desidiam licentiamque Graecorum)
[Hist., III, 47], соседствуют у него с положительными характеристиками этого
народа (Graeca facilitate – «греческая щедрость» [Ann.,XIV,47]). Следовательно,
являясь одним из элементов образа Востока, Греция все-таки не избежала у
Тацита негативных оценок. «Свет с Востока» был ему не ведом: преклонения
перед богатой и неповторимой культурой Востока он не испытывал.
Итак, набор геополитических и этнических образов исторического
пространства
1
в
сочинениях
Корнелия
Тацита
является
достаточно
Лурье С. Антисемитизм в Древнем мире. Попытки объяснения его в науке и его причины. 2-е изд., испр. и
доп. М., 2009. C.152.
152
разнообразным. «Свое» пространство в его картине мира оказывается зажатым
между варварским Западом и рабским и деспотичным Востоком. Окаймляющая
«свой» мир «периферия» воспринимается им не иначе как враждебное,
оппозиционное «центру» пространство. Такое разнообразие восприятия
различных частей античной ойкумены подводит к постановке проблемы их
взаимодействия друг с другом.
Данной проблеме значительное место отвел Г. С. Кнабе1 в своей статье об
историческом
пространстве
и
историческом
времени
в
сознании
интеллектуальной элиты республиканского и императорского Рима. В ней на
материале художественных и исторических текстов он делает вывод о наличии
в сознании римлян дуализма «шовинистических» и «космополитических»
тенденций. В связи с этим выводом в круг наших задач входит поиск в
сочинениях Тацита информации о взаимоотношениях римлян с окружающими
их народами в эпоху ранней Империи и авторской интерпретации этой
проблемы, на основе чего необходимо будет подтвердить, опровергнуть или
дополнить уже имеющиеся в отечественной историографии античности
выводы.
Агрессивные проявления поведения римлян, помимо их известной
воинственности, можно проследить на следующих примерах. Представители
других народов, завоеванных римлянами и даже зависимых от них, должны
были служить Риму. Широко известны факты того, что провинциалы отбывали
воинскую повинность в римской армии [Hist., II, 14], причем не только на
положении «пушечного мяса», но и в качестве ответственных лиц. Например, в
обычае у римской знати было держать гонцов-нумидийцев [Hist., II, 40].
Как мы уже неоднократно отмечали, оппозиция «свое – чужое» являлась
весьма актуальной для римлян, причем мир делился в их сознании на «наш» и
«чужой» миры. Господство римлян над «чужими» никогда не оспаривалось
Тацитом. Например, в уста Цериала (который в 61 г. был командиром легиона в
1
Кнабе Г. С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима. Т. II. М., 1985. С. 108–166.
153
Британии) он вкладывает свои представления о праве римлян считать себя
собственниками всего того пространства, которое их окружает. Цериал перед
решающим сражением уже с уверенностью говорит: «Ut suam ripam, sua castra»
(«Так что этот берег ваш, и ваши эти лагеря») [Hist., V, 16], то есть римляне
четко различали «свои», в том числе завоеванные и романизированные
территории и пока еще сохранявшиеся свободными, не захваченные ими земли,
и наперед знали, что одержат победу и приберут желаемые территории к своим
рукам.
Удачная война для римской элиты – это главный козырь в политической
борьбе. Домициану – римскому императору с 81 по 96 г. – окружение
советовало «показать окружающим народам принципат во всем его величии и
мощи» [Hist., IV, 85], то есть продемонстрировать свою способность подчинять
«варваров», беспокоивших римлян из-за Рейна, и заодно продемонстрировать
воинственность римской элиты. Облеченное в весьма пафосную форму
оправдание уничтожения «варваров» мы видим на примере описания
истребления германского племени бруктеров. Боги римлян «удостоили их
чести» созерцать истребление этого германского племени: "Quod magnificentius
est, oblectatione oculisque ceciderunt" («Великолепнее всего, что [враги] погибли,
услаждая наши взоры») [Ger., 33]. В данной цитате видится не только
проявление типично римского чувства эстетического наслаждения от сцен
насилия и смерти (его существование подробно обосновал и доказал А. Ф.
Лосев1), но и свидетельство наличия аналогичных агрессивных элементов в
историческом сознании Тацита.
В то же время у Тацита есть свидетельства миролюбивого настроя к
некоторым окружающим Римскую империю народам. «Римское государство, –
размышляет историк, – настолько пресыщено славой, что желает спокойствия
даже чужеземным народам» [Ann., XII, 11]. В этом чувствуется «усталость» от
захватнической политики, и, возможно, навеянная нежеланием признавать
1
Лосев А. Ф. Эллинистически-римская эстетика. М., 2010. C. 54-59.
154
превосходство политических союзов «варваров» над римскими войсками1.
Впрочем, такие настроения нельзя считать типичными для Тацита. Как
правило, он гордился результатами романизации освоенной войсками и
колонистами периферии «Римского Мира».
Тацит приводит немало примеров такого «освоения» завоеванного
пространства. Римляне насаждали свою политическую систему в восточных
провинциях, в частности, историк упоминает о существовании префекта Египта
[Hist., II, 74]. Именно римлянам германцы были обязаны своим умением
возводить каменные строения [Ger., 16]. Агрикола же, как было отмечено
выше, «настойчиво побуждал британцев к сооружению храмов, форумов и
домов» [Arg., 21]. Таким образом, наблюдается стремление к «привитию»
римской культуры к культуре завоеванных народов, причем на их –
завоеванных народов – территориях. Кстати, Тацит считает, что это «освоение»
шло непременно на пользу завоеванным народам: «Когда вместе с остальным
миром (cum cetero orbe) Веспасиан получил в свою власть и Британию, все в
ней стало иным: блестящие полководцы, превосходное войско» [Ger., 17].
В то же время римляне немало присваивали себе из того, чем была богата
та или иная провинция. К примеру, сенатор Фермилий Кат склонил своего
друга Либония «к увлечениям предсказаниями халдеев, таинственными
обрядами магов и снотолкователями» [Ann., II, 27], а солдаты-преторианцы, по
обычаю, распространенному в Сирии, утром стали приветствовать восходящее
солнце [Hist., III, 24]. Кроме того, в Риме стало наблюдаться присутствие
египетских жрецов: Домициан во время пожара на Капитолии смешался с их
толпой [Hist., III, 74].
Таким образом, некоторые культурные традиции Востока (главным
образом, это гадания, а также религиозные обряды, имевшие метафизическую
основу, которой была лишена римская религия) прижились среди римского
народа. Из греческой цивилизации римляне позаимствовали элементы
1
Подобным настроениям могли способствовать длительная война в Дакии (101 – 106 гг., в результате чего при
Траяне она стала римской провинцией и выполняла роль сырьевого придатка Империи), а также сложная
обстановка в приграничных районах в последующие годы.
155
образования: «Нерон освятил гимнасий и с греческою щедростью выдал
оливковое масло всадникам и сенату» [Ann., XIV, 47]. Следовательно, в
результате римского завоевания произошел кросскультурный синтез римской,
западной
и
восточной
цивилизаций,
при
естественном
абсолютном
доминировании первой.
Теперь обратим внимание на отношение Тацита к этому явлению. Само по
себе упоминание историка о смешении римских культурных явлений с
традициями других народов является наглядной иллюстрацией этого синтеза.
Например, он говорит о богах того или иного народа, нарекая их римскими
именами: германский бог грома Донар им назван Геркулесом, Вотан –
Меркурием, Циу – Марсом [Ger., 9], Геркулесом также назван иранский бог
Веретрангу (по другой версии – ассирийский бог Сандана) [Ann., XII, 13].
Германские обычаи Тацит пытается понять путем сопоставления их с
римскими, в частности, щит и фрамею – традиционное оружие древних
германцев, вручавшихся германскому юноше в народном собрании, он
называет «их тогой» (illos toga) [Ger., 13]. Таким образом, восприятие «чужого»
осуществлялось им через аналогии со «своим», нередко порождавшим
синкретические формы в религии.
Убежденный в крайней испорченности нравов римлян, Тацит не только
восхвалял цивилизаторскую миссию Рима, но и оголял изнанку процесса
романизации. Британцы, приняв блага романизации, по его мнению, переняли и
пороки римлян, «пристрастившись к портикам, термам и изысканным
пиршествам» [Arg., 21].
Исчезавший после освоения периферии античного мира страх перед ее
обитателями давал возможность Тациту даже обнаружить в их укладе жизни
черты, достойные подражания. О германцах, к примеру, Тацит пишет
следующее: «Так ограждается их целомудрие, и они живут, не зная
порождаемых зрелищами соблазнов, не развращаемые обольщениями пиров…
У столь многолюдного народа прелюбодеяния крайне редки» [Ger., 19]. Также
он
положительно
отзывается
об
их
гостеприимстве
[Ger.,
21].
Их
156
экономическая жизнь немало импонирует Тациту, ведь, по его мнению,
незнание ростовщичества оберегает германцев надежнее, чем его запрещение.
Даже германскому погребальному обряду историк отдает предпочтение перед
римским, поскольку похороны у них лишены всякой пышности [Ger., 27].
Необходимо признать, что именно в обряде погребения ярче всего проявляется
космополитическая интенция его сознания. Даже в ходе описания военных
баталий Тацит может восхититься нравами врагов: «Британцы ведут эту войну,
защищая родину, жен и близких, римляне – побуждаемые алчностью и
распутством» [Agr., 15].
Однако, как бы ни критиковал Тацит римские нравы, он не отрицал
величия римского народа. «Императорский Рим, – писал в свое время А. Ф.
Лосев, размышляя об исторической роли Рима в античной культуре, – осознает
свое глубочайшее назначение, состоящее в том, чтобы объединить и
синтезировать мир»1. С этим невозможно не согласиться, ведь цитируемый
философ очень точно охарактеризовал здесь суть римского «космополитизма».
Помимо восприятяи мира по линии «свой – чужой», в мировоззрении
Тацита можно выявить и другие отличительные признаки восприятия
пространства. В восприятии пространства Тацитом прослеживаются тенденции
к его антропоморфизации и поэтизации. Первое проявляется в представлении
Тацита о государстве как о едином теле (rei publicae corpus) [Ann., I, 12]. Тот же
прием
антропоморфизма он использует, когда отождествляет
законы,
принимавшиеся в государстве, с лекарствами, назначавшимися при лечении
человеческого тела [Ann., III, 54]. Поэтизм Тацита при осмысления им
пространства прослеживается, например, в применении к колонии Форум
Юлия2 эпитета claustra maris [Ann., III, 43] – «ворота морей». Следовательно,
важность этой колонии с геополитической точки зрения подчеркивается
историком метафорически.
1
2
Лосев А. Ф. Эллинистически-римская эстетика. М., 2010. C.12.
Родина Агриколы, ныне Фрэжюс.
157
В названных метафорах получили свое выражение субъективные эмоции
историка по поводу тех или иных фрагментов пространства, которое под его
пером становилось историческим пространством, но наделенным атрибутами
восприятия, присущими мифологическому сознанию римлян.
Итак, дихотомия коллективного сознания римлян «свое – чужое» оказалась
особо актуальной для Тацита. Конструирование Тацитом пространства было
основано на формировании геополитических и этнических образов именно в
соответствии с ней. Поэтому «космополитизм» Тацита воинственен по своей
природе. Историк не ставил своей целью пропаганду тотального уничтожения
«чужих», но он видел предназначение римлян в том, чтобы, завоевав их,
сделать из них покорных слуг «народа римского», навязав им свой образ
жизни.
В интерпретации Тацитом процесса диалога римской цивилизации с
Западом и Востоком акцент делается на идее генетического, природного (но не
морального, как в предшествующие эпохи) превосходства римлян над другими
народами. Собирательный образ доримского Запада в его произведениях – это
образ дикарей, еще не осознавших потребность в государстве, не знающих
окружающего их мира, не способных к строительству «цивилизованной»
жизни. Образ Востока Тацит рисует не менее темными красками: Восток – это
царство деспотизма и поголовного рабства, «суеверий и распущенности»,
многочисленных пороков и потенциальных мятежников. Данные убеждения
Тацита дополняются антисемитским настроем, проявляющимся в крайне
враждебной характеристике евреев.
Итак, стремление сохранить традиционную римскую мораль, римские
ценности
являлось
для
Тацита
одним
из
главных
предназначений
исторического повествования, в котором историк вместе с римским народом и
творившими историю личностями «проживал» время, делая при этом попытки
«исправить» время.
Время у него, по нашему мнению, имело спиральную модель своего
течения. На сознании Тацита не могли не отразиться коллективные
158
представления римлян о времени как о сугубо цикличном процессе. Циклы
различной длины, конечно, присутствуют в осмыслении времени Тацитом. Но,
все же, рефлексии над прошлым, напряженный поиск цели исторического
повествования, противоречивые тенденции описываемых им процессов внутри
Империи сделали его восприимчивым и к линейной концепции времени. Это
слияние двух моделей времени воплотилось в спиральной структуре
исторического времени, где память о событиях одной эпохи вписана в
последующие витки, а границы витков времени размыты. Настоящее и будущее
Тацит пытается конструировать в линейной перспективе.
Время двигалось у него одновременно поступательно и регрессивно.
Прошлое – синхронно воспринимаемые вожделенный идеал и преодоленный
этап. Оно, тем не менее, должно было жить и в настоящем, и в будущем, оно,
по представлениям Тацита, должно было быть пронесено через всю спираль
времени для обеспечения устойчивости римского государства.
В восприятии времени Тацитом боролись два противоположных начала:
это, условно говоря, «консервативное» и «разрушающее». Для него характерна
ориентация на прошлое, в котором история всегда несет определенный оттенок
священности. Для второго, разрушающего, начала характерна ориентация либо
на настоящее, либо на будущее; общество воспринимается как нечто
изменчивое, динамично меняющееся, неустойчивое. Как мы видим, эти два
начала в произведениях Тацита сливаются в одно целое. Все сказанное говорит
об излишней и несдержимой эмоциональности Тацита, шаткости его
философских воззрений, поскольку в его историческом сознании множество
нестыковок и противоречий.
Наличие этих двух тенденций – консервативной и разрушающей – было
обусловлено влиянием двух взаимоисключающих факторов: значительного
следа представлений коллективного сознания и стремления Тацита к их
переосмыслению. Назначение его произведений для современников состояло в
том, чтобы показать безразличным к настоящему римлянам их собирательный
образ в прошлом и настоящем с тем, чтобы искоренить появившиеся в период
159
принципата пороки. Возможно, поэтому его произведения были надолго
забыты.
Завершая главу, подведем итоги.
Идея упорядоченности мира являлась одной из ключевых для сознания
римлян, поэтому, следуя архетипам предков, даже в эпоху Империи они
стремились разграничить различные образы времени-пространства, что
позволяет выделить четыре основные дихотомии римского коллективного
сознания: «свое – чужое», «военное – мирное», «публичное – частное»,
«священное – профанное».
Статус священного в Риме раннеимператорского периода, как и в
предшествующий республиканский период, был еще очень высоким. Религия
римлян, конечно, имела рациональный, государственный и обезличенный
характер, но священная клятва, молитва и пространство храма сохраняли свои
значимые позиции в сознании обитателей «Вечного города». Очевидно то, что
священным центром римского мира был Капитолий, но очаги священности
находились повсюду, так как священное время-пространство постоянно
расширялось. Это наводит на мысль о понимании римлянами священного как
способа защиты от еще не освоенного ими, враждебного, «чужого» мира, что
согласуется с охранительной функцией священного времени-пространства.
Кроме того, с помощью священного устанавливался контакт между уровнями
Универсума, между прошлым и настоящим, между настоящим и будущим. Но,
несмотря на внимание ко всем проявлениям священного, римляне больше, чем
когда бы то ни было, стали предаваться утехам и массовым развлечениях.
Проявлением профанного пространства являлись Авентин и долина между
Авентином и Палатином.
Любое проявление «чужого» вызывало у римлян напряжение, страх и гнев,
которые они преодолевали, ввязываясь в военные распри. Подводя под
военный разбой религиозные основания, они превратили войну в священный
способ защиты своих притязаний на права владеть и править по отношению ко
160
всему известному им миру. Военное время-пространство формировало в
человеке специфическую психологию и агрессивные модели поведения,
поэтому даже мирное время-пространство было для римлян непосредственным
результатом войны – это объединенная под римским доминированием,
освоенная и романизированная часть мира, не нуждавшаяся более в
завоевательных походах.
Среди представлений римлян о публичном и частном, несомненно,
доминировало время-пространство государственно-правового регулирования.
Оно стремилось проникнуть практически всюду. Однако государство не сумело
взять под полный контроль частную жизнь римлян, которая попала в
зависимость от волюнтаризма императоров. Тем не менее, происходившие с
началом укрепления режима Империи сдвиги в социальной психологии
римлян, сделали более актуальным, чем прежде, акцент на частную жизнь.
Социально-политические
и
этические
представления
Тацита
предопределили особенности конструирования им времени и пространства
социальной реальности римлян. Содержанием хронотопа принципата у него
являются размышления об исторической роли Рима по отношению к
окружающим народам, последствиях процесса ломки старых республиканских
устоев и торжества имперского режима, тенденциозные бравады о могуществе
Империи, переходящие в красочные описания упадка моральных устоев
населения Рима в эту эпоху.
Собственные рефлексии Тацита над категорией «время» и римской
историей явились базой формирования его представлений о сущности и
атрибуциях времени. Политический контекст рассмотренных им событий
придает времени качественно неоднородный характер, выражавшийся в теории
«порчи» времени и нравов римлян. Однако драматизм истории принципата не
разрушает уверенности Тацита в исторической миссии римлян по отношении к
обитателям окружающего мира. Размышления о причинах и смысле событий,
различного рода экскурсы и его собственные оценки и суждения придают
времени аритмичность и неравномерность течения.
161
Содержание времени Тацита двойственно. С одной стороны, он с
патриотическим запалом описывает становление «Римского Мира», но, с
другой – его подчеркнутый пессимизм в отношении будущего Рима приводит к
выводу об историческом регрессе как содержании известной ему римской
истории: переходу от Республики к Империи и конституирование режима
принципата воспринимаются им как трагедия римского народа. Эта борьба
двух противоположных начал – прогрессивного и регрессивного – придает
времени его произведений сложность и противоречивость.
Борьба
этих
двух
тенденций
римской
истории
сделала
Тацита
восприимчивым и к элементам линейной концепции времени. Но все же он еще
находился под весомым влиянием представлений коллективного сознания
римлян о времени как о циклическом процессе организации бытия. Слияние
линейного и цикличного направлений течения времени воплотилось у него в
появлении спирали как образа времени, где границы прожитых его
соотечественниками эпох были размытыми.
Конструирование пространства находилось у Тацита под влиянием
представлений о пространстве, существовавших в массовом сознании римлян.
Дихотомия коллективного сознания «свое – чужое» оказалась особо актуальной
для Тацита. Его конструирование пространства основано на формировании
геополитических
и
этнических
образов
именно
в
соответствии
с
представлениями о качественной неоднородности пространства. «Свое»
пространство у него оказалось зажатым между диким и варварским до-римским
Западом и не менее диким и деспотичным Востоком. Диалог между этими
«мирами» осуществлялся различными путями. Римляне, метавшиеся, по
терминологии Г.С. Кнабе1, от «космополитизма» к «шовинизму» и обратно по
отношению к «чужим», все же имели целью не глобальное уничтожение
инородцев, а освоение и романизацию других стран.
1
Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего
Рима. Т.II. М., 1985. С. 108–166.
162
Идеалом взаимоотношений между римлянами и «чужими» для Тацита
являлась цивилизация, синтезировавшая в себе все лучшее от римлян и
остальных
народов,
при
естественном,
природном
и
неоспоримом
доминировании римлян. Он далек от приписывания иным народам одних лишь
негативных черт, тем более, он далек от идеализации современного ему образа
жизни римлян. Именно через сравнение варварского образа жизни с римским
историк отчасти высвечивает неприглядные стороны последнего. Но все же,
оставаясь римлянином, несмотря на весь свой пессимизм и скепсис, Тацит
предпочитал конструировать пространство как пространство «Римского Мира».
Способом осмысления реальности стало для Тацита хронотоп принципата.
Ценностная коннотация времени, выразившаяся в пиетете к прошлому и теории
«порчи нравов», и противоречивое отношение к «Pax Romana» как
взаимодействию ромоцентризма и космополитизма через противопоставление
«своего» и «чужого» составляют суть хронотопа прицнипата Тацита.
163
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В данной работе была сделана попытка реконструировать представления
древних римлян периода раннего принципата о времени и пространстве на
основе произведений классика античной исторической литературы Корнелия
Тацита. Его сочинения достаточно часто использовались учеными при
проведении различных исторических исследований, но они крайне редко
привлекались для изучения ментальных характеристик древних римлян, в то
время как изучение ценностей и представлений составляет парадигму
современного
гуманитарного
представляет
применение
письменному
наследию
к
знания.
таким
античных
Кроме
этого,
особый
традиционным
интеллектуалов,
интерес
источникам,
подходов
как
«новой»
культурной истории – одного из наиболее динамично развивающихся
направлений современной исторической науки.
Структура времени в понимании человека современного информационного
общества выражена в линейной последовательности прошлого, настоящего и
будущего,
которой
свойственна
равномерность,
однонаправленность,
непрерывность. Однако для времени в его мифологическом вúдении
характерны
качественная
обусловленность
восприятия,
неоднородность,
неравномерность, дискретность, событийная наполненность и конкретность,
восприятие в тесной связи с пространством. Пространство, в свою очередь,
являясь для современного человека абстрактным и бесконечным континуумом,
для человека с мифологическим типом мышления обладало свойствами
дискретности, предметной наполненности, ограниченности, обособленности,
качественной неоднородности.
Эти
атрибуции
времени
и
пространства
со
всей
очевидностью
представлены и в картине мира римлян I – начала II в. По нашему мнению, к
данной эпохе можно применить понятие «хронотоп принципата» – система
пространственно-временных
координат
политического,
социального,
культурного, мировоззренческого уровней бытия римлян эпохи ранней
164
Империи, спаянных идеей «Pax Romana». С помощью этого термина наиболее
точно выражаются наши наблюдения о неразрывном единстве времени и
пространства, их неотделимости друг от друга.
Подчеркивая целостность мифологического типа мышления римлян и
целостность присущей их сознанию картины мира, мы не оставили без анализа
основные онтологические параметры существования времени и пространства,
специфически освоенные сознанием жителей Вечного города. Направление
течения времени в коллективном понимании древних римлян являлось
цикличным.
В
наследии
Тацита
мы
обнаружили
циклы
разной
продолжительности, самый короткий из которых был равен одному дню. Также
среди проявлений цикличности можно назвать характерную для потомков
Ромула ориентацию во времени в связи с консулатом, ежегодное принесение
присяги императору, праздничную культуру и аналогичные повторяющиеся с
завидной регулярностью явления.
Невозможно отрицать существование в сознании римлян идеализации
прошлого, психологической ориентации преимущественно на нравы и
традиции предков, идеалы Республики. Римлян, не способных изменить
настоящее, гораздо больше заботило будущее, в силу чего в их арсенале было
немало способов его обретения.
В эпоху Империи начался процесс политизации (огосударствления)
времени. Это видно уже из того обстоятельства, что календарные годы
обозначались по именам консулов. Принцепс и сенат претендовали на
управление качественными характеристиками времени, а через это – и на
подчинение себе психологического состояния подданных.
Близость римского понимания времени современному заключается в
наличии темпоральной ориентации на космические явления. Существенная
разница, между тем, заключалась в том, что римляне обоготворяли и
одушевляли мир природы, воспринимали себя неотрывно от него, поэтому мир
природы оказывал сильное влияние на мотивы и модели их поведения,.
Желание сделать хотя бы частично управляемой непредсказуемую природную
165
силу заставляло римлян с почтением относиться к предсказаниям, знамениям,
снам, а также вводить новые средства воздействия на пространство природы –
меры, призванные создавать иллюзию возможности управления космическим
временем.
Присущие
менталитету
римлян
любознательность
и
практичность
побуждали их интересоваться окружающим миром. Земля представлялась им
кругом, который со всех сторон омывает Океан. Священным центром земного
круга считался Рим, а оппозиционная центру периферия мира воспринималась
чужим, опасным пространством и населялась народной фантазией сказочными
существами. Священность Риму-городу придавала, прежде всего, его эгида –
Капитолийская триада богов, являвшаяся ведущим каналом связи небесного и
земного уровней мира. Небо и мир живой природы, поэтому находились под
неусыпным контролем римлян.
Следуя архетипам предков, римляне стремились разграничить образы
времени
и
пространства
в
соответствии
с
бинарными
оппозициями,
сформировавшимися в процессе их бытовой практики: «свое – чужое»,
«военное – мирное», «публичное – частное», «сакральное – профанное».
Война и мир – это два противоположные друг другу состояния,
характеризовавшиеся разными моделями поведения римлянина. Если мир – это
время и пространство упорядоченности ритма и смыслов жизни, время
государственно-правового регулирования, то война характеризовалась ими как
время и пространство непредсказуемости, хаотичности, проявления жестокости
римского воина. Вместе с тем результатом проявленных на той же войне
воинской доблести и отваги была покоренная и освоенная часть мира, не
нуждавшегося более в войне.
Другая важная сфера представлений римлян о социуме и государстве –
время-пространство
публичной
и
частной
жизни.
Среди
их
образов
доминировало, без сомнения, время-пространство государственно-правового
регулирования, стремившегося проникнуть во все сферы жизни общества;
можно также отметить то и дело возникавшее в Риме, Италии и провинциях
166
время-пространство борьбы за власть. Тем не менее, повышение статуса
частной жизни стало возможным именно с началом эпохи Империи.
Статус священного времени-пространства в Риме был традиционно
наиболее высоким. Молитва, священная клятва и пространство храма все еще
являлись одними из важнейших пространственно-временных ориентиров
жизни римлян. Священное время-пространство сохраняло свою защитноохранительную функцию, по отношению к человеку и римскому социуму, а
также функцию установления контакта между небом и землей, прошлым,
настоящим
и
будущим.
Центром
священного
пространства
оставался
Капитолийский холм, но оно могло постоянно расширяться, вторгаясь в
профанные время-пространство, но не смешиваясь с ними.
Тацит как носитель присущей древнеримской цивилизации картины мира
являлся вместе с тем представителем ее интеллектуальной элиты, передавшим
через
свои
исторические
произведения
оригинальную
интерпретацию
категорий «время», «пространство» и «история». Его взгляд на историю Рима
основывался на выводах, сделанных им из противопоставления образов
прошлого и настоящего времени, а также на осмыслении противоречивых
тенденций развития римского общества в I – начале II в.
Основное содержание произведений Тацита является социально и
политически направленным. Это размышления об исторической роли Рима по
отношению к окружающим народам, крушении старинных республиканских
устоев и торжестве имперской власти, патриотические бравады о могуществе
Империи, переходящие в драматичные описания упадка моральных устоев
населения Рима.
Время оценивалось Тацитом с точки зрения его политического контекста,
поэтому оно представлено отрезками, состоящими из периодов консулата,
военных походов, рассказов об общественно-политической жизни, и все это
сплетено воедино одной общей нитью – становлением «Римского Мира» и его
романизацией. Мирное время для него – это время наслаждения «благами
мира», публичное – время выполнения напряженной работы во имя славы
167
Империи. Война для него – это драма, но именно война способствовала
становлению «Римского Мира».
В восприятии пространства Тацит скептичен в отношении фантазий своего
народа о периферии и космосе. Священный центр мира – Рим – воспринимался
историком амбивалентно. С одной стороны, Рим как центр мира соединял мир
богов с пространством людей (по вертикали) и стягивал к себе все
пространство «Pax Romana» (по горизонтали). Но это его «вселенская» миссия
не
коррелировала
с
недостойными
проявлениями
пространства
повседневности.
Время у Тацита обладает следующими свойствами: способностью
откатываться назад, динамичностью, событийной насыщенностью. У него
присутствует тенденция к индивидуализации времени, а ориентация в нем
осуществляется по годам правления консулов.
В произведениях Тацита наблюдается действие двух главных движущих
сил исторического процесса. Во-первых, это индивидуальные интересы и
стремления, в чем и выражается индивидуализация времени. Он признает
основополагающую роль личности в истории (что совсем не согласуется с
полисно-республиканской идеологией). Вторая движущая сила истории у него
– воздействие воли («гнева») богов и неотвратимость судьбы.
В сознании Тацита как эрудированного историка, имевшего возможность
сравнивать прошлое и настоящее, принадлежавшего к своему времени и своей
цивилизации, отразилось специфическое преломление римской истории,
выразившееся в его сложной и противоречивой историософской концепции.
Восприятие прошлого осуществлялось Тацитом сквозь призму двух
противоположных тенденций: стяжания величия и славы Рима и деградации
общественной морали. Первая тенденция выражалась в идее «Pax Romana»,
суть которой заключалась в распространении римского влияния на весь
известный
мир;
это,
иными
словами,
некий
прообраз
современной
глобализации. Свое окончательное оформление идея «Pax Romana» получила
при Августе, и, соответственно, «Римский Мир» мыслился Тацитом уже
168
существующим в настоящем времени. Вторая – противоположная – тенденция
воплотилась у Тацита в полном принятии сформированной в I в. до н.э.
концепции «порчи нравов», предполагавшей оценку римской истории с точки
зрения моральной деградации общества. В прошлом находились образцы
моральной добродетели, воинской доблести и справедливого государственного
устройства. В настоящем же священные законы и обычаи нарушались сплошь и
рядом, осквернялась священность территории самого Рима, происходило
падение благочестия – одного из главных компонентов республиканской virtus.
Идеалом для Тацита стало достойное восхищения римское прошлое.
Именно там находились образцы морали, воинской доблести, гражданских
добродетелей, лишь прошлым дόлжно было восхищаться. Поэтому именно в
него, а не в настоящее и не в будущее, помещался так называемый «золотой
век» римской истории. Стремление сохранить традиционную римскую мораль,
намерение при помощи своих сочинений возродить республиканские идеалы и
ценности являлись для Тацита наиболее важными задачами исторического
повествования.
На его сознании не могли не отразиться коллективные представления
римлян о времени как о сугубо циклическом процессе. Циклы различной
длины, конечно, присутствуют в осмыслении времени Тацитом. Но все же
рефлексии
над
прошлым,
напряженный
поиск
цели
исторического
повествования, противоречивые тенденции описываемых им процессов внутри
Империи сделали его восприимчивым и к элементам линейной концепции
времени. Это слияние воплотилось в спиральном направлении течения
исторического времени. Спиральное течение времени у Тацита выражалось,
главным образом, в понимании прошлого и настоящего как трех эпох,
соответствующих трем виткам спирали времени:
1.
Мифологическое время – это время, лежащее за пределами
исторической памяти, время действия богов, время миротворения, для
которого невозможно выстроить какую-либо хронологию. События этой
эпохи Тацит безоговорочно принимает на веру.
169
2.
Периферийное время – это прошлое, воспоминания о котором
смутны, а упоминания о нем основаны лишь на традиции. В пересказах
событий этой эпохи у Тацита возникает некоторое сомнение.
3.
Историческое время – это история Республики, о которой
сохранились относительно достоверные сведения, и продолжение которой –
история возникшей Империи и сформировавшегося в сознании Тацита
хронотопа принципата.
Каждая из этих эпох – витков спирали, сохраняя в себе некоторые черты
предыдущих эпох, все же наполняет свое время-пространство новым
содержанием. Мифические сюжеты периферийного времени вписываются
Тацитом в рациональную историю, а эпические герои наделяются им чертами,
свойственными эпохе его жизни.
Основа осмысления хронотопа принципата у Тацита – рефлексии над
прошлым. Оно для историка – это синхронно воспринимаемые вожделенный
идеал и преодоленный этап римской истории. Оно, тем не менее, должно было
жить и в настоящем, и в будущем, и пронизывать собой всю спираль времени
для обеспечения устойчивости римского государства. Таким образом, в
историческом времени произведений Тацита борются два противоположных
начала: это, условно говоря, «консервативное» и «разрушающее».
Настоящее и будущее Тацит пытается конструировать в линейной
перспективе с четкой целью: сохранить и упрочить доминирование римлян в
мире. Такое осмысление историком настоящего и будущего во многом
обусловлено воздействием официальной пропаганды имперских идей, которая,
конечно, не могла пройти мимо человека, занимающегося историей.
В конструировании Тацитом исторического пространства центральную
роль сыграла дихотомия «свое – чужое». На ее основе формировались
геополитические
и
этнические
образы
пространства.
Поэтому
«космополитизм» Тацита воинственен по своей природе. Историк видел
предназначение римлян в том, чтобы, завоевав «чужих», сделать из них
покорных слуг «народа римского», навязав им свой образ жизни.
170
В его интерпретации процесса диалога римской цивилизации с Западом и
Востоком акцент был сделан на идее генетического, природного (но не
морального, как в предшествующие эпохи) превосходства римлян над другими
народами. Зажатый между «варварским» Западом и «деспотичным» Востоком
Рим мыслился им единственным фокусом «цивилизованности» в мире. Однако
местоположение центра Универсума – Рима – делало возможным выполнение
цивилизаторской миссии римлян на всем пространстве ойкумены.
Итак, осмысление концептов «время» и «пространство» обитателями
Древнеримской цивилизации являлось сложным и противоречивым, тесно
связанным с общими характеристиками их видения мира. Среди результатов
этого осмысления присутствует значительное количество черт, роднящих его с
общепринятыми представлениями о пространственно-временных структурах в
сознании
народов
древности.
С
одной
стороны,
общие
принципы
конструирования этих концептов являлись типичными для древних народов,
но, с другой – сам ход истории римлян предопределил специфически римское
наполнение восприятия ими времени и пространства своей социальной
реальности. Преисполненное идеей мирового господства пространство и время
войны,
напряженное
рациональное
и
и
внимательное
политически
восприятие
ангажированное
публичной
осмысление
жизни,
координат
сакрального – вот истинно римские черты осмысления мира.
Их содержание наполняет и хронотоп принципата у Тацита – спаянных
великодержавной миссией Рима и имперской идеологией принципата
территорий Pаx Romana.
171
ГЛОССАРИЙ
Персоналии
Агрикола Юлий, Гней – 40-93 г. н.э., полководец, консул-суффикт 77 г.,
наместник Британии в 77-85 гг., тесть Тацита.
Агриппина (Младшая) – дочь Германика, мать императора Нерона, жена
императора Клавдия (15-59 гг.).
Антиох IV (Эпифан) – царь Сирии, при котором произошло восстание иудеев
под предводительством Иуды Маккавея (167 г. до н.э.).
Антоний Марк (83–30 гг. до н.э.) – древнеримский политик, военачальник, в
43–33 гг. до н.э. – триумвир, консул в 44, 34 и 31 гг. до н.э.
Апр Марк – известный оратор флавианского времени, галл по происхождению,
квестор и претор при Веспасиане.
Арминий
–
вождь
германского
племени
херусков,
разгромивший
в
Тевтобургском лесу (9 г.) римского полководца Квинтилия Вара.
Аэрия – кипрский царь, воздвигший храм Афродите в Старом Пафосе.
Басилид – знатный египтянин.
Бедриак – селение в Транспаданской Галлии, между Вероной и Кремоной, близ
которого войска Вителлия в 69 г. разбили войска Отона.
Вар Арий – военачальник в войске Домиция Корбулона, префект преторианцев
в начале правления Веспасиана.
Вар Квинтилий – консул 13 г. до н.э., наместник римской провинции
Германия, вместе со своим войском погибший в 9 г. в сражении с германцами в
Тевтобургском лесу.
Венера Пафосская – храм Венере (Артемиде) в г. Амафунте на о. Кипр.
Веста – богиня домашнего очага и чистоты семейной жизни.
Виенна – главный город галльского племени аллоброгов, ныне Вьенн (на юге
Франции).
Вителлий Авл – наместник Нижней Германии в 69 г., провозглашенный после
убийства Гальбы римским императором и свергнутый Веспасианом в том же
году.
172
Гельвидий Прииск – зять Тразеи Пэта (сенатор, неформальный лидер
«стоической оппозиции»), отправленный Нероном в изгнание (66 г.),
возвращенный императором Гальбой, снова сосланный Веспасианом и
казненный им в 73 или 74 г.
Германик, Цезарь Юлий – сын Друза Старшего (римский военачальник, брат
Тиберия), племянник императора Тиберия, полководец, в 13 г. назначенный
командующим восемью рейнскими легионами, совершил ряд неудачных
походов в Германию, умер в 19 г.
Гордеоний Флакк – наместник провинции Верхняя Германия в 69 г.
Дилий Вокула – военачальник, подавлявший восстание Цивилиса.
Домициан (Флавий Домициан, Тит) – сын Веспасиана, римский император с 81
по 96 г.
Доминий Корбулон, Гней – выдающийся римский полководец в правление
императоров Клавдия и Нерона, умерщвленный последним.
Домициан (Флавий Домициан, Тит) – сын Веспасиана, римский император с 81
по 96 г. н.э.
Изида – древнеегипетская богиня плодородия, хорошо известная грекам и
римлянам. Прочно закрепилась в античной традиции.
Кальпурний Пизон, Луций – наместник Ближней Испании в 25 г.
Кальпурний Пизон Лициниан, Гай – приемный сын императора Гальбы,
назначенный им своим предшественником и убитый вместе с ним в 69 г.
Каратак – вождь британцев, когда римляне при Клавдии начали завоевывать
Британию.
Кассий Лонгин, Гай – консул-суффект 30 г., наместник Азии в 40-41 гг.,
наместник Сирии с 45 г.
Кинир – легендарный царь г. Пафоса на юго-западе о. Крита.
Курций Монтан – поэт, обвиненный Коссуцианом Капитоном на процессе
Тразеи Пета в 66 г.
Лициний Прокул – друг императора Отона.
Лициний Муциан, Марк – полководец, друг Веспасиана, консул 52, 70 и 74 гг.
173
Луций Вителлий – отец императора Вителлия.
Марий, Гай – знаменитый римский полководец, глава демократической
партии, упорно боровшийся с Суллой, 7 раз был консулом, умер в 86 г. до н.э.
Маркоманы – родственное свевам древнегерманское племя, жившее в
изучаемый период на территории совр. Богемии).
Муциан, Марк Лициний – трижды консул (в 52, 70 и 74 гг. н. э.); наместник
Сирии в конце правления Нерона, друг Веспасиана.
Мунаций Планк, Луций – консул 13 г.
Музоний Руф – известный философ-стоик, этруск, учитель Эпиктета,
высланный из Рима в связи с заговором Пизона в 65 г.
Нерва (Кокцей Нерва, Марк) – римский император в 96-98 г. н.э.
Нерон (Клавдий Нерон Тиберий) – римский император с 54 по 68 г. н.э.
Перценний – воин, вожак восставших в Паннонии римских легионов (14 г.).
Поппея Сабина (официальное имя – Божественная Августа Поппея Сабина,
30–65 гг.) – вторая жена императора Нерона.
Порсена – царь г. Клузий, ныне Кьюзи (Этрурия), в 550 г. до н.э. одержавший
победу над римлянами.
Прим Антоний – римский военачальник, сражавшийся на стороне Веспасиана
во время гражданской войны 69 г. н.э.
Овидий Назон, Публий – крупнейший римской поэт (43 г. до н.э. – 17 г. н.э.).
Отон (Сальвий Отон, Марк) – римский император с 15.01 по 16.04.69 г. н.э.,
свергнутый Вителлием, в молодости приближенный Нерона.
Сабин (Флавий Сабин, Тит) – старший брат императора Веспасиана, консулсуффект в 45 г. н.э., префект г. Рима во время гражданской войны 69 г.
Саллюстий Крисп, Гай – прославленный римский историк (86-35 г. до н.э.).
Сатурнин Луций Аппулей (ум. 100 г. до н. э.) – римский политический
деятель, оратор, народный трибун (103 и 100 гг. до н. э.).
Светоний Паулин, Гай – римский полководец, наместник Британии в 59 – 61
гг., консул в 66 г.
Секстилия – мать императора Вителлия и его брата Луция Вителлия.
174
Серапис, или Сарапис – египетский бог подземного царства.
Сервий Туллий – согласно римской исторической традиции, шестой царь
римлян (578 – 535 гг. до н.э.), преемник Тарквиния Древнего.
Силий, Гай – сенатор, назначенный консулом-суффектом на последние месяцы
48 г., возлюбленный Мессалины.
Скрибоний Либон Друз, Марк – знатный молодой человек, обвиненный в
подготовке государственного переворота в 16 г.
Сульпиций Гальба, Сервий – консул 33 г. н.э., римский император в 68-69 гг. (в
течение 7 месяцев).
Сульпиций Гальба, Гай – консул 22 г. н.э., старший брат императора Гальбы.
Стаций Мурк – воин из личной охраны Гальбы, один из убийц Кальпурния
Пизона Лициниана.
Тарквиний Гордый – согласно римской исторической традиции, седьмой и
последний царь римлян (534 – 509 гг. до н.э.), изгнанный восставшим народом.
Траян (Марк Ульпий Траян) – римский император (98-117 г. н.э.).
Тиберий (Клавдий Нерон, Тиберий) – римский император с 14 по 37 г. н.э.
Тиберий Юлий Александр – иудей из Египта, перешедший в язычество, в 67 г.
префект Египта, в 70 г. префект претория в Иудее.
Тит Виний – консул 69 г. н.э., легат Гальбы, убит вместе с ним.
Тит Плавтий Сильван Элиан – верховный жрец в начале правления
Веспасиана.
Тит Флавий Веспасиан – римский император (69-79 гг. н.э.).
Тициан (Сальвий Отон Тициан, Луций) – консул 52 и 69 г. н.э., старший брат
Отона.
Фабий Валент – командир легиона в войсках наместника Нижней Германии (в
68 г. н.э.), затем – военачальник императора Вителлия.
Флавий Сабин, Тит – старший брат императора Веспасиана, консул-суффект
45 г., префект г. Рима во время гражданской войны 69 г.
Фонтей Капитон, Гай – консул 59 г., убитый в Нижней Германии в 68 г.
175
Цезеллий Басс – карфагенянин, посуливший Нерону припрятанные под землей
сокровища.
Целий – римский оратор, ученик Цицерона.
Церера – дочь Сатурна, сестра Юпитера, богиня земледелия, основательниц
гражданственности и общественности.
Цецина Туск – наместник Египта в правление Нерона.
Цивилис, Юлий Клавдий – знатный батав, предводитель восстания против
римлян в 69-70 г. н.э.
Цицерон
Тулий,
Марк
–
прославленный
римский
писатель,
оратор,
политический деятель (106 – 43 гг. до н.э.).
Эприй Марцелл, Тит – в 48 г. н.э. претор на один день, наместник Памфилии и
Ликии при императоре Клавдии, в правление Нерона известный доносчик и
обвинитель, вынужденный в 79 г. покончить жизнь самоубийством.
Юний Блез – наместник провинции Бельгика, затем Лугдунской Галлии,
примкнувший в 69 г. к Вителлию и в том же году им умерщвленный.
Географические наименования и названия племен
Аквитания – римская провинция на юге современной Франции с центром в г.
Толозе (совр. Тулуза).
Александрия – город в Египте близ западного рукава Нила, столица
Птолемеевского Египта.
Артаксата - столица Большой Армении, находилась на северном берегу р.
Аракс.
Батавы – германское племя, обитавшее на левом берегу Рейна в нижнем его
течении на территории между так называемым Старым Рейном и р. Ваал,
подчиненное римлянам с конца I в. до н.э., широко привлекались для службы в
римских войсках.
Бельгика – римская провинция, образованная в 16 г. до н. э. в области
расселения кельтского племени белгов (северная Галлия).
176
Бойи – кельтское племя, обитавшее частью в бассейне Дуная, частью по р. Пад
(ныне р. По).
Британия (Альбион) – остров в Северном море, после завоевания римлянами,
в 43 г. римская провинция.
Галлия – западная часть Европы от Пиренеев и Атлантического океана до р.
Рейн, заселенная кельтскими племенами.
Даки – группа фракийских племен, центральная область расселения которых
располагалась севернее нижнего течения Дуная на территории совр. Румынии.
Далмация – область на северо-западе Балканского полуострова, занимавшая
территории современных Хорватии и Черногории.
Иберы – народ, живший на территории совр. Испании.
Иерусалим (Иеросолима) – главный город Палестины.
Иллирия (Иллирик) – горная страна на восточном побережье Адриатического
моря, окончательно завоеванная римлянами в правление императора Августа.
Иудея – территория завоеванного римлянами Иудейского царства, входила в
состав провинции Сирия.
Кантабрия – конфедерация из одиннадцати племен, населявших северное
побережье Испании.
Колхи – собирательное название племён, занимавших территорию юговосточного и восточного Причерноморья.
Кремона – город в Италии на северном берегу р. Пад (По).
Лугдунум (Лугдун) – главный город провинции Лугдунская Галлия, ныне Лион.
Мавритания – римская провинция в Африке, которая на западе граничила с
Атлантическим океаном, а на севере – со Средиземным морем.
Марсы – один из значительных италийских народов, населял нагорья средней
Италии.
Моза – река (ныне Маас) в римской провинции Белгика.
Медиоматрики – кельтское племя в Белгике; главным городом медиоматриков
был Диводур (ныне Мец).
177
Нарбонская
Галлия
–
юго-западная
часть
Галлии
вдоль
побережья
Средиземного моря, получившая свое название от находившегося там г.
Нарбонна, римская провинция с 118 г.
Парфяне – племена, населявшие северо-восток Иранского нагорья, обитатели
парфянского царства.
Паннония — римская провинция в западной части территории современной
Венгрии.
Реция (Ретия) – самая западная из дунайских провинций Римской империи.
Сарматы
(савроматы)
–
у
Тацита:
общее
название
населения
восточноевропейской низменности (от Балтийского моря до Волги).
Свебы (свевы) – собирательное название ряда германских племен, обитавших
на северо-востоке Германии.
Тарраконская Испания – одна из трех римских провинций, находившихся на
Пиренейском
полуострове.
Этой
провинции
принадлежало
почти
всё
средиземноморское побережье современной Испании, часть атлантического
побережья Испании и Португалии.
Тиррен – сын царя Атиса, переселившийся с группой соотечественников в
Италию.
Треверы, или тревиры – кельтизированное германское племя, обитавшее в
бассейне Нижнего Мозеля.
Фракия – римская провинция, занимавшая территории современных Болгарии,
Сербии, Греции и Турции.
Халдеи – семитский народ, обитавший в области устьев рек Тигра и Евфрата на
северо-западном берегу Персидского залива. Данный термин служит также
наименованием колдунов, магов, волхвов, гадателей, астрологов. По одной из
версий, халдеями-магами были волхвы, пришедшие поклониться родившемуся
Иисусу.
Херуски – одно из наиболее значительных германских племен, обитавшее по
среднему течению р. Везер.
178
Специальные термины
Авгуры – жрецы, толковавшие волю богов и предсказывавшие будущее по
атмосферным явлениям (грому, молнии, зарницам и другим), по полёту и крику
птиц (ауспиции).
Весталки – жрицы богини Весты – хранительницы священного очага
городской общины, курии, дома.
Гаруспики – жрецы, гадавшие по внутренностям жертвенных животных и
толковавшие явления природы (гром, молнию и др.).
Консул-суффект – разновидность магистратуры консула. Во времена
Республики избирался в случае, если один из консулов умирал или отстранялся
от должности. В I – II вв. назначение суффектов стало обязательным.
Салии – в Риме коллегии жрецов бога Марса, учрежденные царем Нумой
Помпилием.
Сивиллины книги – книги прорицаний, якобы составленные легендарной
прорицательницей Сивиллой из г. Кум.
Эдил – должностное лицо в Древнем Риме, ведавшее общественными играми,
надзором за строительством и содержанием храмов.
179
Список сокращений
Tac.,Ann. – Тацит, «Анналы».
Hist. – Тацит, «История».
Agr. – Тацит, «Жизнеописание Агриколы».
Ger. – Тацит, «Германия».
Orat. – Тацит, «Диалог об ораторах».
Suet., Aug. – Светоний, «Жизнь двенадцати цезарей», глава «Божественный
Август».
Sallust.,Cat. – Саллюстий, «О заговоре Катилины».
Sallist.,lug. – Саллюстий, «Югуртинская война»
Verg.,Aen. – Вергилий, «Энеида»
ВДИ – Вестник Древней истории
180
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ
ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
ИСТОЧНИКИ
1. Р. Cornelii Taciti. Annalium // Р. Cornelii Taciti. Opera Quoad extant. –
Tomus I. – Lipsiae, 1846.
2. Р. Cornelii Taciti. Dialogus de oratoribus // Р. Cornelii Taciti. Opera Quoad
extant. – Tomus II. – Lipsiae, 1846.
3. Р. Cornelii Taciti. Germania // Р. Cornelii Taciti. Opera Quoad extant. –
Tomus II. – Lipsiae, 1846.
4. Р. Cornelii Taciti. Historiarum // Р. Cornelii Taciti. Opera Quoad extant. –
Tomus II. – Lipsiae, 1846.
5. Р. Cornelii Taciti. Iulii Agricolae vita // Р. Cornelii Taciti. Opera Quoad
extant. – Tomus II. – Lipsiae, 1846.
6. Тацит. Анналы [Текст] / пер. А.С. Бобовича под ред. Я.М. Боровского //
Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. – М. , 2005. – С. 35 – 416.
7. Тацит. Диалог об ораторах [Текст] / пер. А.С. Бобовича под ред. М.Е.
Сергеенко // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 2: История. –
СПб., 1993. – С. 356 – 384.
8. Тацит. Германия [Текст] / пер. А.С. Бобовича под ред. М.Е. Сергеенко //
Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 2: История. – СПб., 1993. –
С. 337 – 355.
9. Тацит. История [Текст] / пер. Г.С. Кнабе // Публий Корнелий Тацит.
Анналы. История. – М., 2005. – С.417 – 636.
10.Тацит. Жизнеописание Агриколы [Текст] / пер. А.С. Бобовича под ред.
М.Е. Сергеенко // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 2:
История. – СПб., 1993. – С. 313 – 336.
11.Вергилий. Энеида [Текст] / Публий Вергилий Марон. – М., 2001.
181
12.Саллюстий. О заговоре Катилины [Текст] // Гай Саллюстий Крисп.
Сочинения. – М., 1981. – С. 5 – 39.
13.Саллюстий. Югуртинская война [Текст] // Гай Саллюстий Крисп.
Сочинения. – М., 1981. – С. 40 – 105.
14.Светоний Транквилл, Гай. Жизнь двенадцати цезарей [Текст] / Гай
Светоний Транквилл. – М., 1993.
ЛИТЕРАТУРА
15.Абрамзон, М.Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики
Римской империи [Текст] / М.Г. Абрамзон. – М., 1995.
16.Аверинцев, С.С. Поэтика ранневизантийской литературы [Текст] / С.С.
Аверинцев. – М., 1997.
17.Архипов, С.В. Древнеегипетские представления о времени и месте
человека в локальном пространстве [Текст] / С.В. Архипов // Образы
времени и исторические представления: Россия – Восток – Запад / под
ред. Л.П. Репиной. – М., 2010. – С. 98 – 112.
18.Аошуан, Т. Китайская картина мира: язык, культура, ментальность
[Текст] / Т. Аошуан. – М., 2004.
19.Ахундов, М.Д. Проблема прерывности и непрерывности пространства и
времени [Текст] / М.Д. Ахундов. – М., 1974.
20.Ахундов, М.Д. Концепции пространства и времени: истоки, эволюция,
перспективы [Текст] / М.Д. Ахундов. – М., 1982.
21.Ашкеров, А.Ю. Политическое пространство и политическое время в
античности [Текст] / А.Ю. Ашкеров // Вестник МГУ. – Сер. 12.
Политические науки. – 2001. – №2. – С. 27-41.
22. Бабкина, С. В. Сакральное и профанное время и пространство
в
Кумране [Текст] / С.В. Бабкина / дис. … канд. ист. наук. – М., 2003.
23.Барг, М.А. Категории и методы исторической науки [Текст] / М.А. Барг. –
М., 1984.
182
24.Барг, М.А. Эпохи и идеи. Становление историзма [Текст] / М.А. Барг. –
М., 1987.
25.Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики [Текст] / М.М. Бахтин. –
М, 1975.
26.Бессмертный, Ю.Л. Жизнь и смерть в средние века [Текст] / Ю.Л.
Бессмертный. – М., 1991.
27. Бессмертный, Ю.Л. Историческая антропология сегодня: французский
опыт и российская историографическая ситуация [Электронный ресурс] /
Ю.Л.
Бессмертный.
–
Режим
доступа:
http://cmb.rsuh.ru/article.html?id=57958.
28.Буасье, Г. Общественные настроения времен римских Цезарей [Текст] /
Г. Буассье. – Пг., 1915.
29.Бурдо, Н. Сакральный мир Трипольской цивилизации [Текст] / Н. Бурдо.
– Киев, 2005.
30.Буше-Леклерк, О. История гадания в Античности: Греческая астрология,
некромантия, орнитомантия [Текст] / О. Буше-Леклерк. – М., 2012.
31.Ванина, Е.Ю. Средневековое мышление. Индийский вариант [Текст] /
Е.Ю. Ванина. – М., 2007.
32.Василенко, И.А. Политическое время на рубеже культур [Текст] / И.А.
Василенко // Вопросы философии. – 1997. – №9. – С. 46 – 56.
33.Вейнберг, И.П. Рождение истории. Историческая мысль на Ближнем
Востоке середины I тысячелетия до н.э. [Текст] / И.П. Вейнберг. – М.,
1993.
34.Вейнберг, И.П. Пространство и время в модели мира ветхозаветного
историописца [Текст] / И.П. Вейнберг // Народы Азии и Африки. – 1990.
– №6. – С. 76 – 84.
35.Вейнберг, И.П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока [Текст] /
И.П. Вейнберг. – М., 1986.
183
36.Вержбицкий, К.В. «Анналы» Тацита перед судом исторической критики
(XIX-XX вв.) [Текст] / К.В. Вержбицкий // Мнемон. Исследования и
публикации по истории античного мира. – СПб., 2002. – С. 307 – 332.
37.Вержбицкий, К.В. О достоверности образа Тиберия в «Анналах» Тацита
[Текст] / К.В. Вержбицкий // Альманах «Университетский историк». –
СПб., 2002. – Вып. 1. – С. 27 – 42.
38.Вержбицкий, К.В. Политические взгляды Тацита [Текст] / К.В.
Вержбицкий // История: мир прошлого в современном освещении. –
СПб., 2008. – С. 337 – 349.
39.Вержбицкий, К.В. Развитие системы принципата при императоре
Тиберии (14–37 гг. н.э.) [Текст] / К.В. Вержбицкий. – СПб., 2002.
40. Вержбицкий, К.В. Традиционные формы общения у римлян и
оппозиция Юлиям-Клавдиям [Электронный ресурс] / К.В. Вержбицкий //
Вестник Санкт-Петербургского университета. – СПб., 1999. – Серия 2,
выпуск
2.
–
Режим
доступа:
http://centant.spbu.ru/centrum/publik/verzshb/verz01f.htm.
41.Винничук, Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима [Текст] / Л.
Винничук. – М., 1988.
42.Виноградова, Л.В. Сущностные признаки массового сознания [Текст] /
Л.В.
Виноградова
//
Известия
Российского
Государственного
педагогического Университета им. А.И. Герцена. – СПб., 2008. – №1. – С.
104–110.
43.Войцех,
В.
Историография
как
игра
метафор:
судьбы
«новой
исторической науки» [Текст] / В. Войцех // Одиссей. Человек в истории /
Отв. ред. А.Я. Гуревич. – М., 1991.
44.Всемирная история: в 6 т. Т. 1. Древний мир / отв. ред. В.А. Головина,
В.И. Уколова. – М., 2011.
45.Гадамер, Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики
[Текст] / Х.-Г. Гадамер. – М., 1988.
184
46.Гайденко,
В.П.
Тема
судьбы
и
представление
о
времени
в
древнегреческом мировоззрении [Текст] / В.П. Гайденко // Вопросы
философии. – 1969. – №9. – С. 88–98.
47.Гайденко, П.П. Время и вечность: парадоксы континуума [Текст] / П.П.
Гайденко // Вопросы философии. – 2000. – №6. – С. 110–136.
48.Гиро, П. Частная и общественная жизнь римлян [Текст] / П. Гиро. – М.,
1995.
49.Главева,
Д.Г.
Традиционная
японская
культура:
специфика
мировосприятия [Текст] / Д.Г. Главева. – М., 2003.
50.Голосовкер, Я.Э. Логика античного мифа [Текст] / Я.Э. Голосовкер. – М.,
1987.
51.Гольденберг, В.А. Очерки по истории Римской империи в I веке н.э.
Гражданская война 69 года н.э. [Текст] / В.А. Гольденберг. – Харьков,
1958.
52.Грант, М. Римские императоры [Текст] / М. Грант. – М., 1998.
53.Грант, М. Цивилизация Древнего Рима [Текст] / М. Грант / Пер. с англ.
И.Ю. Мартьянова. – М., 2005.
54.Грималь, П. Цивилизация Древнего Рима [Текст] / П. Грималь. –
Екатеринбург, 2008.
55.Гуревич, А.Я. Время как проблема истории культуры [Текст] / А.Я.
Гуревич // Вопросы философии. – 1969. – №3. – С. 152–173.
56.Гуревич, А.Я. Исторический синтез и «школа анналов» [Текст] / А.Я.
Гуревич. – М., 1993.
57.Гуревич, А.Я. Категории средневековой культуры. – 2-е изд. [Текст] /
А.Я. Гуревич. – М., 1984.
58.Гуревич, Д., Рапсат-Шарлье, М.-Т. Повседневная жизнь женщины в
Древнем Риме [Текст] / Д. Гуревич, М.-Т. Рапсат-Шарлье / пер. с фр. Н.Н.
Зубкова. – М., 2006.
185
59. Д’Апремон, А. Иггдрасиль – ось жизни древних народов [Электронный
ресурс] / А. д’Апремон // Мифы и магия индоевропейцев. Вып. 8. – М.,
1999. – Режим доступа: http://www.arya.ru/biblio/arno/iggdr.htm.
60.Делюмо, Ж. Ужасы на западе [Текст] / Ж. Делюмо. – М., 1994.
61.Де Куланж, Ф. Древний город. Религия, законы и институты Греции и
Рима [Текст] / Ф. де Куланж. – М., 2010.
62. Довженко,
Ю.С.
К
уточнению
смыслового
поля
понятия
«интеллектуальная элита античного мира» [Электронный ресурс] / Ю.С.
Довженко // Интеллектуальная элита античного мира. Тезисы докладов
научной
конференции.
–
СПб.,
1995.
–
Режим
доступа:
http://centant.spbu.ru/centrum/publik/confcent/1995-11/dovzsh.htm.
63.Дуров, В.С. История римской литературы [Текст] / В.С. Дуров. – СПб.,
2000.
64.Дьяконов, И.М. Архаические мифы Востока и Запада [Текст] / И.М.
Дьяконов. – М., 1990.
65.Дюби, Ж. Трехчастная модель мира, или представления средневекового
общества о самом себе [Текст] / Ж. Дюби. – М., 2000.
66.Егоров, А.Б. Правление Веспасиана и Тита [Текст] / А.Б. Егоров //
Проблемы античной истории. – СПБ., 2003. – С. 283–305.
67.Егоров, А.Б. Рим на грани эпох: проблемы рождения и формирования
принципата [Текст] / А.Б. Егоров. – Л., 1985.
68.Егоров, А.Б. Культ личности и культ государства в религиозном
почитании императоров I в. н.э. [Текст] / А.Б. Егоров // Мнемон. Вып. 3. –
СПб., 2004. С. 277–284.
69.Ермаков, С.Э., Гаврилов, Д.А. Ключи к исходному мировоззрению
славян. Архетипы мифологического мышления [Текст] / С.Э. Ермаков,
Д.А. Гаврилов. – М., 2010.
70.Ермолин, Е.А. Миф и культура [Текст] / Е.А. Ермолин. – Ярославль,
2002.
186
71. Ермолин, Е.А. Миф и город [Электронный ресурс] / Е.А. Ермолин. –
Режим доступа: http://academia.edu/1508723/.
72.Жданов, В.В. Проблема времени в древнеегипетской мысли [Текст] /
В.В. Жданов // Вопросы философии. – 2003. – №2. – С. 152–160.
73.Замятин, Д.Н. Культура и пространство: моделирование географических
образов [Текст] / Д.Н. Замятин. – М., 2006.
74.Замятин, Д.Н. Власть пространства: от образов географического
пространства к географическим образам [Текст] / Д.Н. Замятин //
Вопросы философии. – 2001. – №9. – С. 144–152.
75.Зелинский, Ф.Ф. История античной культуры. – 2-е изд. [Текст] / Ф.Ф.
Зелинский. – СПб., 1995.
76.Зелинский, Ф.Ф. Первое светопреставление [Текст] / Ф.Ф. Зелинский //
Из жизни идей: в 2 т. – Т.I. – М., 1995.
77.Зелинский, Ф.Ф. Религия эллинизма [Текст] / Ф.Ф. Зелинский. – СПб.,
1922.
78.Злотникова, Т.С. Человек. Хронотоп. Культура [Текст] / Т.С. Злотникова.
– Ярославль, 2011.
79.Каган, М.С. Бытие и время в культурологическом контексте (не по
М. Хайдеггеру) [Текст] /
М.С. Каган
//
Miscellanea humanitaria
philosоphiae. Очерки по философии и культуре. Серия «Мыслители». –
Вып. 5. – СПб., 2001. – С. 75–82.
80.Каган, М.С. Время как философская проблема [Текст] / М.С. Каган //
Вопросы философии. – 1982. – №10. – С.117 – 124.
81.Каркопино, Ж. Повседневная жизнь Древнего Рима. Апогей Империи
[Текст] / Ж. Каркопино. – М., 2008.
82.Касевич, В.П. Буддизм. Картина мира. Язык [Текст] / В.П. Касевич. –
СПб., 1996.
83.Кассирер, Э. Философия символических форм. – Т. 2: Мифологическое
мышление [Текст] / Э. Кассирер. – М., 2001.
187
84.Кнабе, Г.С. Корнелий Тацит (время, жизнь, книги) [Текст] / Г.С. Кнабе. –
М., 1981.
85.Кнабе, Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре
Древнего Рима [Текст] / Г.С. Кнабе // Культура Древнего Рима. – Т.II. –
М., 1985. – С. 108–166.
86.Кнабе, Г.С. Конец античного мира и диалектика истории [Текст] / Г.С.
Кнабе // Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. – М., 2005. С. 5–32.
87.Кнабе, Г.С. Основы общей теории культуры. Методы науки о культуре и
ее актуальные проблемы [Текст] / Г.С. Кнабе // История мировой
культуры: Наследие Запада: Античность. Средневековье. Возрождение /
под. ред. С.Д. Серебряного. – М., 1998. – С. 37–88.
88.Кнабе, Г.С. Римская биография и "Жизнеописание Агриколы" Тацита
[Текст] / Г.С. Кнабе // ВДИ. – 1980. – №4. – С. 54–73.
89.Короленков, А.В. Восприятие времени в римской литературе на смене
эпох: Саллюстий [Текст] / А.В. Короленков // Образы времени и
исторические представления: Россия – Восток – Запад / под ред. Л.П.
Репиной. – М., 2010. – С. 145–166.
90.Колосова, О.Г. Восприятие времени в диалоге Тацита «Об ораторах»
[Текст] / О.Г. Колосова // Диалог со временем. – 1999. – №1. – С. 36–45.
91.Клочков, И.С. Восприятие времени в Древней Месопотамии [Текст] /
И.С. Клочков // Народы Азии и Африки. – 1980. – №2. – С. 91–102.
92.Клочков, И.С. Духовная культура Вавилонии. Человек, судьба, время
[Текст] / И.С. Клочков. – М., 1983.
93.Крист, К. История времен римских императоров [Текст] / К. Крист. –
Ростов-н/Д, 1997.
94.Крюков, А.С. Устная традиция в «Анналах» Тацита [Текст] / А.С.
Крюков // ВДИ. – 1997. – №1. – С. 133–147.
95.Кузнецова, Т.Ф., Межуев, В.М., Шайтанов, И.О. и др. Культура: теории и
проблемы [Текст] / Т.Ф. Кузнецова, В.М. Межуев, И.О. Шайтанов и др. –
М., 1995.
188
96.Куманецкий, К. История культуры Древней Греции и Рима [Текст] / К.
Куманецкий. – М., 1990.
97.Лаппо-Данилевский, А.С. Методология истории [Текст] / А.С. ЛаппоДанилевский. – М., 2006.
98.Ле Боэк, Я. Римская армия эпохи ранней Империи [Текст] / Я. ле Боэк. –
М., 2001.
99.Ле Гофф, Ж. Средневековый мир воображаемого [Текст] / Ж. ле Гофф. –
М., 2001.
100.
Летина, Н.Н. Российский хронотоп в культурном опыте рубежей
(XVIII – XX вв.) [Текст] / Н.Н. Летина. – Ярославль, 2009.
101.
Лимонов, В.А. Идея исторического циклизма в античной картине
мира (римская античность) [Текст] / В.А. Лимонов // Известия
Российского государственного педагогического университета им. А.И.
Герцена. – 2007. – №8. – С. 64–70.
102. Лой, А.Н. Социально-историческое содержание категорий «время» и
«пространство» [Текст] / А.Н. Лой. – Киев, 1978.
103. Лолаев, Т.П. Что такое время? [Текст] / Т.П. Лолаев // Вестник
Российского философского общества. – 2004. – №1. – С. 141–145.
104. Лолаев, Т.П. О некоторых методологических принципах исследования
исторического времени [Текст] / Т.П. Лолаев // Философия и общество. –
1998. – №6. – С. 144–169.
105. Лолаев, Т.П. О «механизме» течения времени [Текст] / Т.П. Лолаев //
Вопросы философии. – 1996. – №1. – С.51–56.
106. Лосев, А.Ф. Диалектика мифа [Текст] / А.Ф. Лосев //
Лосев А.Ф.
Философия. Мифология. Культура. – М., 1991. – С. 21–186.
107. Лосев, А.Ф. Античная философия истории [Текст] / А.Ф. Лосев. – СПб.,
2001.
108. Лосев, А.Ф. Античный космос и современная наука [Текст] / А.Ф. Лосев
// Лосев А.Ф. Бытие – имя – космос. – М., 1993.
189
109. Лосев, А.Ф. Эллинистически-римская эстетика [Текст] / А.Ф. Лосев. –
М., 2010.
110. Лурье, С. Антисемитизм в Древнем мире. Попытки объяснения его в
науке и его причины. – 2-е изд., испр. и доп. [Текст] / С. Лурье. – М.,
2009.
111. Маслов, А.А. Китай: укрощение драконов. Духовные поиски и
сакральный экстаз [Текст] / А.А. Маслов. – М., 2006.
112. Махлаюк, А.В. Солдаты римской империи. Традиции военной службы и
воинская ментальность [Текст] / А.В. Мазлаюк. – СПб., 2006.
113. Машкин, Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная
сущность [Текст] / Н.А. Машкин. – М., 1949.
114. Меликов, И.М. Время в культуре [Текст] / И.М. Меликов // Вестник
МГУ. Сер. 7. Философия. – 1999. – №2. – С. 94–104.
115. Мелетинский, Е.М. От мифа к литературе [Текст] / Е.М. Мелетинский. –
М., 2001.
116. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа. – 3-е изд. [Текст] / Е.М.
Мелетинский. – М., 2000.
117. Межерицкий, Я.Ю. Император Август, основание Империи и проблема
рубежа цивилизации [Текст] / Я.Ю. Межерицкий // Цивилизации. – Вып.
3. – М., 1995. – С. 180–189.
118. Межерицкий, Я. Ю. «Республиканская монархия»: метаморфозы
идеологии и политики императора Августа [Текст] / Я.Ю. Межерицкий. –
М., 1994.
119. Модестов, В. И. Тацит и его сочинения [Текст] / В.И. Модестов. – СПб.,
1864.
120. Московичи, С. Век толп [Текст] / С. Московичи. – М., 1998.
121. Мостепаненко, А.М. Пространство и время в макро-, мега- и микромире
[Текст] / А.М. Мостепаненко. – М., 1974.
122. Немировский, А.И. Рождение Клио: у истоков исторической мысли
[Текст] / А.И. Немировский. – Воронеж, 1986.
190
123. Ореханова, Е.П. Комментарии к «Истории» [Текст] / Е.П. Ореханова //
Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. – М., 2005. – С. 679–725.
124. Ортега-и-Гассет, Х. Восстание масс [Текст] / Х. Ортега-и-Гассет. – М.,
2008.
125. Осипов, А.И. Пространство и время как категории мировоззрения и
регуляторы практической деятельности [Текст] / А.И. Осипов. – Минск,
1989.
126. Островская, Е.П. Категории буддийской культуры [Текст] / Е.П.
Островская. – СПб., 2000.
127. Парфенов, В.Н. Pessimus princeps. Принципат Домициана в кривом
зеркале античной традиции [Текст] / В.Н. Парфенов // Античная история
и классическая археология. – М., 2006. С. 212–221.
128. Пелипенко, А.А. Феномен античности и становление логоцентрической
картины мира [Текст] / А.А. Пелипенко // Мир психологии. – 2003. – №4.
– С. 55–64.
129. Перфилова, Т.Б. Образ античной истории в «умственных разрезах»
Р.Ю. Виппера [Текст] / Т.Б. Перфилова. – Ярославль, 2006.
130. Перфилова, Т.Б. Эманации «коллективной души» человека античности
в научных рефлексиях Ф.Ф. Зелинского [Текст] / Т.Б. Перфилова. –
Ярославль, 2009.
131. Подосинов, А.В. Античные и раннесредневековые представления о
речных путях, соединяющих бассейны Балтийского и Черного морей
[Текст] / А.В. Подосинов // Древнейшие государства Восточной Европы.
2003 год: Мнимые реальности в античных и средневековых текстах / отв.
ред. Т.Н. Джаксон. – М., 2005. – С. 192–208.
132. Подосинов, А.В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в
архаических культурах Евразии [Текст] / А.В. Подосинов. – М., 1999.
133. Подосинов,
А.В.
Карта
и
текст:
два
способа
репрезентации
географического пространства в античности и средневековье [Текст] /
А.В. Подосинов // Древнейшие государства Восточной Европы. 2006 год:
191
Пространство и время в средневековых текстах / отв. ред. Г.В.
Глазырина. – М., 2010. С. 5–21.
134. Ревель, Ж. История ментальностей: опыт обзора [Текст] / Ж. Ревель //
Споры о главном. М, 1993.
135. Ревзина, О.Г. Хронотоп в современном романе [Текст] / О.Г. Ревзина //
Художественный
международной
текст
как
научной
динамическая
конференции,
система.
Материалы
посвященной
80-летию
В. П. Григорьева / Отв. ред. Н. А. Фатеева. – М., 2006. – С. 265–279.
136. Робер, Ж.-Н. Рим [Текст] / Ж.-Н. Робер. – М., 2006.
137. Робер, Ж.-Н. Повседневная жизнь Древнего Рима через призму
наслаждений [Текст] / Ж.-Н. Робер. – М., 2006.
138. Ровнина, Е.С. «Чудесное» в культуре Древнего Рима эпохи принципата:
автореф. дис. … канд. культурологии [Текст] / Е.С. Ровнина. – Ярославль,
2008.
139. Рогова, Ю.К. Император Клавдий и его постановления в отношении
иудеев [Электронный ресурс] / Ю.К. Рогова // Античное общество – IV:
Власть
и
конференции
общество
в
антиковедов.
античности.
–
СПб.,
Материалы
2001.
–
международной
Режим
доступа:
http://centant.spbu.ru/centrum/publik/confcent/2001-03/rogova.htm.
140. Рубинштейн, С.Л. Восприятие времени и пространства [Текст] / С.Л.
Рубинштейн // Мир психологии. – 1999. – №4. – С. 16-23.
141. Румянцева,
М.Ф.
Историческое
время:
историко-теоретические,
индивидуально-психологические и моральные аспекты [Текст] / М.Ф.
Румянцева // Мир психологии. – 1999. – №4. – С. 193–203.
142. Савельева, И.М., Полетаев, А.В. История и время: в поисках
утраченного [Текст] / И.М. Савельева, А.В. Полетаев. – М., 1997.
143. Савельева, И.М., Полетаев, А.В. Образы и структуры времени в
архаических культурах [Текст] / И.М. Савельева, А.В. Полетаев // Образы
времени и исторические представления: Россия – Восток – Запад / под
ред. Л.П. Репиной. – М., 2010. – С. 79–97.
192
144. Самохина, Г.С. Древний Рим: основные аспекты политико-правового
развития [Текст] / Г.С. Самохина. – Петрозаводск, 2004.
145. Свидерский, В.И. Пространство и время. Философский очерк [Текст] /
В.И. Свидерский. – М., 1958.
146. Сидорович, О.В. Pax Romana во «Всеобщей истории» Полибия
[Электронный ресурс] / О.В. Сидорович // Новый исторический вестник.
– 2001. – № 2. Режим доступа: http://www.nivestnik.ru/index.html.
147. Стародуб, Т.Х. Пространство вне времени [Текст] / Т.Х. Стародуб //
Мир психологии. – 1999. – №4. – С. 203–214.
148. Суриков, И.Е. Образы времени в историческом труде Геродота [Текст] /
И.Е. Суриков // Античный мир и археология. Вып. 13. – Саратов, 2009. –
С. 10–35.
149. Шалимов, О.А. Образ идеального правителя в Древнем Риме в середине
I – начале II века н.э. [Текст] / О.А. Шалимов. – М., 2000.
150. Тимофеева, Н.К. Религиозно-мифологическая картина мира этрусков
[Текст] / Н.К. Тимофеева. – Новосибирск, 1980.
151. Токарев, А.Н. Становление официальной идеологии принципата
императора Августа [Текст] / А.Н. Токарев. – Харьков, 2011.
152. Топоров, В.Н. Мировое дерево: универсальные знаковые комплексы. –
Т. I. [Текст] / В.Н. Топоров. – М., 2010.
153. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ [Текст] / В.Н. Топоров. –
М., 1994.
154. Трубников, Н.Н. Время человеческого бытия [Текст] / Н.Н. Трубников.
– М., 1987.
155. Уайт, П. Юлий Цезарь в августовском Риме [Электронный ресурс] / П.
Уайт. – Режим доступа:
http://ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1323715435&v=print.
156. Утченко, С.Л. Политические учения Древнего Рима [Текст] / С.Л.
Утченко. – М., 1977.
157. Ухтомский, А.А. Доминанта [Текст] / А.А. Ухтомский. – СПб., 2002.
193
158. Февр, Л. Бои за историю [Текст] / Л. Февр. – М., 1991.
159. Федели, П. Человек и природная среда в римском мире [Текст] / П.
Федели // ВДИ. – 1995. – №3. – С. 103–109.
160. Ферреро, Г. Величие и падение Рима: в 5 т. – Т. V. [Текст] / Г. Ферреро.
– СПб., 1998.
161. Фрибуз,
Т.Ю.
Император
Тиберий
в
восприятии
сограждан:
эмоционально-психологический аспект [Электронный ресурс] / Т.Ю.
Фрибуз // Античное общество – IV: Власть и общество в античности.
Материалы международной конференции антиковедов. – СПб., 2001. –
Режим
доступа:
http://centant.spbu.ru/centrum/publik/confcent/2001-
03/fribus.htm.
162. Фуко, М. Порядок дискурса [Текст] / М. Фуко // Фуко М. Воля к истине:
по ту сторону власти, знания и сексуальности. М., 1996.
163. Хёйзинга, Й. Homo ludens [Текст] / Й. Хёйзинга. – М., 1997.
164. Хокинг, С., Эллис, Дж. Крупномасштабная структура пространствавремени [Текст] / С. Хокинг, Дж. Эллис. – М., 1977.
165. Циклические ритмы в истории, культуре, искусстве / отв. ред. Н.А.
Хренов. – М., 2004.
166. Чаплыгина, Н.А. Римская женщина в правление Августа [Текст] / Н.А.
Чаплыгина // Женщина в античном мире. – М., 1995. – С. 104–130.
167. Чеканова, Н.В. К проблеме перехода от Республики к Империи:
революция или реформа? [Текст] / Н.В. Чеканова // Мнемон.
Исследования и публикации по истории античного мира. – СПб., 2002. –
С. 163–174.
168. Чернышев, Ю.Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в
Древнем Риме. Часть II: Ранний принципат [Текст] / Ю.Г. Чернышев. –
Новосибирск, 1992.
169. Черняк, А.Б. Тацит и жанр парных речей полководцев в античной
историографии [Текст] / А.Б. Черняк // ВДИ. – 1983. – №4. – С. 150–161.
194
170. Шенкао, М.А. Изучение ментальностей во французской школе
«Анналов» [Текст] / М.А. Шенкао // Общество. Среда. Развитие (Terra
Humana). – 2009. – №1. – С. 60–72.
171. Шифман, И.Ш. Цезарь Август [Текст] / И.Ш. Шифман. – Л., 1990.
172. Штаерман, Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима [Текст] /
Е.М. Штаерман. – М., 1987.
173. Штаерман, Е.М. Человек и космос в мире Рима [Текст] / Е.М. Штаерман
// ВДИ. – 1992. – №3. – С. 179–211.
174. Элиаде, М. Аспекты мифа [Текст] / М. Элиаде. – М., 1995.
175. Элиаде, М. История веры и религиозных идей. Т. 2: От Гаутамы Будды
до триумфа христианства [Текст] / М. Элиаде. – М., 2002.
176. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении [Текст] / М. Элиаде // Элиаде М.
Избранные сочинения. – М., 2000. – С. 23–126.
177. Элиаде, М. Священное и мирское [Текст] / М. Элиаде // Элиаде М.
Избранные сочинения. – М., 2000. – С. 251–410.
178. Элькин, Д.Г. Восприятие времени [Текст] / Д.Г. Элькин. – М., 1962.
179. Ястребицкая, А.Л. Западная Европа XI-XIII вв. [Текст] / А.Л.
Ястребицкая. – М., 1978.
180. Everett, H. Relative State Formulation of Quantum Mechanics / H. Everett //
Reviews
of
Modern
Physics,
vol
29.
1957.
–
Режим
доступа:
http://www.univer.omsk.su/omsk/Sci/Everett/paper1957.html.
181. Morgan, G. 69 A.D. The year of four emperors / G. Morgan. – Oxford, 2006.
182. Speiser, E.A. Oriental and Biblical studies / E.A. Speiser. – Philadelphia,
1967.
УЧЕБНАЯ И СПРАВОЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА
183. Бокщанин, А.Г. Источниковедение Древнего Рима [Текст] / А.Г.
Бокщанин. – М., 1981.
195
184. Брокгауз, Ф.А., Ефрон, И.А. Энциклопедический словарь [Электронный
ресурс]
/
Ф.А.
Брокгауз,
И.А.
Ефрон.
–
Режим
доступа:
http://dic.academic.ru/contents.nsf/brokgauz_efron/
185. Буданова, В.П., Токмаков, В.Н., Уколова, В.И., Чаплыгина, Н.А.
Древний Рим: учебное пособие для вузов [Текст] / В.П. Буданова, В.Н.
Токмаков, В.И. Уколова, Н.А. Чаплыгина. – М., 2006.
186. Щеглов, Г.В., Арчер, В. Мифологический словарь [Текст] / Г.В.
Щеглов, В. Арчер. – М., 2006.
187. Дворецкий, И.Х. Латинско-русский словарь. 2-е изд. [Текст] / И.Х.
Дворецкий. – М., 1976.
188. Двинцев, А.В. Всемирная история. Систематический справочник
[Текст] / А.В. Двинцев. – М., 1997.