философия в системе петербургского
реклама
К 65-ЛЕТИЮ ФИЛОСОФСКОГО ФАКУЛЬТЕТА САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА Ю. Н. Солонин, А. Г. Тишкина ФИЛОСОФИЯ В СИСТЕМЕ ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ Обычно история философии, впрочем, как и всякая «история идей», пишется вне зависимости и вне истории ее институциональных форм в обществе и культуры, вне «политических видов» тех правительств и режимов, которые сопутствуют исторической жизни философских идей и учений. Возможно, такая стерильная или, говоря языком «новой философии науки», интерналистская история знания имеет свои решительные преимущества перед той, которая обращает внимание на «внешние» обстоятельства движения своего предмета. Но если принять во внимание, что нам очень нередко надо знать конкретно-культурные контексты и факторы, особенно значимые при генезисе и трансформации духовных феноменов, то обращение к инструментальной истории становится необходимым. Это положение нам кажется очевидным, если мы обратим внимание на то, что только по культурноисторическим параметрам мы определяем эпохи в истории идей и мысли, а не по их внутренним признакам. Античная философия – это особый, целостный в себе духовный мир, как и сменившая ее средневековая философия. Но общезначимые характеристики каждой этой целостности мы черпаем прежде всего из особенностей тех типов культур и обществ, в которых они были созданы. Воззрения Аристотеля, например, модифицировались во времени не только в силу внутренней абстрактно-логической последовательности развития их интеллектуального содержания, как некая самостоятельная программа, но под воздействием изменений культурных обстоятельств и требований сменяющихся эпох жизни людей. Перипатетики отвечали одним запросам культуры, комментаторы иным. Арабский аристотелизм едва ли был адекватным и исторически неизбежным этапом развития аристотелизма. Средневековый аристотелизм находился в зависимости и от особенностей теологической практики той эпохи, и от общего уровня знания и концептуальных схем и констант культуры и 4 менталитета того времени. Так обстояло дело и с другими «извечными» философскими идеями и учениями: платонизмом, стоицизмом. Это общее замечание имеет смысл при обращении к истории русской философии, которая имела резко специфические особенности своего возникновения и своей жизни в российской культуре, если сопоставить их с условиями бытия европейской философии. И эти особенности чаще всего проистекали из внешних, институциональных факторов. Мы обратимся к небольшому фрагменту более общей темы, к некоторым частностям становления русской философии в связи с историей Петербургского университета и его философского факультета. В 2005 году исполнилось 65 лет с момента основания философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Примерно столько же лет и его напарнику в Московском государственном университете. В судьбах их было много общего, ибо они, при всем различии локальных культурных контекстов Москвы и Петербурга, испытывали воздействие более мощного фактора – единого политического режима России. Он имел и разрушающее, и конструктивное влияние. 65 лет, собственно говоря, не точное исчисление времени бытия философского факультета СПбГУ (или ЛГУ), а скорее специфическая его фаза и она нуждается в некотором разъяснении. 1940-й год, от которого упомянутая дата ведет свое исчисление, не является в точном смысле временем основания факультета. Поскольку, как показали исторические изыскания, проведенные А. Д. Марголисом и Г. А. Тишкиным, нынешний Петербургский университет является прямым наследником Академического университета, основанного вкупе с Академией Наук указом Петра Великого в 1724 году, то и история факультета должна быть начата с этого года, так как он назван в числе четырех факультетов новооткрытого учебного заведения. До той поры подобного в России не существовало. Славяно-греко-латинская Академия в Москве была в сущности духовным учебным заведением: она возглавлялась духовными лицами, опекалась патриархами и митрополитами, руководилась духовным ведомством, а его выпускники оставались по преимуществу в церковном мире. Изучались в ней главным образом богословские науки, а кроме них только те, которые обслуживали постижение этих главных наук. В этом смысле она была далека от запросов бурно развивающегося светского общества. Это же можно сказать и о Киево-Могилянской Академии, хотя многие ее ученики и воспитанники оставались внецерковными людьми. 5 Петербургский университет стал учреждением принципиально иного рода. Он был задуман и реализован именно как светская высшая школа, разумеется, по европейской модели. И такой светский принцип любой российский университет сохраняет в целом и доныне. Попытки приобщить к нему богословские отделения, предпринимавшиеся неоднократно в прошлом и в совсем недавнее время, не дали, к счастью и в назидание, результатов. Но помимо того, что университет основан был как светская школа, он был создан и как первый в России классический университет, то есть состоящий из факультетов, науки в которых объединяли все классическое знание, то есть такое, которое относится к изучению человека, культуры и природы в их взаимной целостности. В центре этого целостного знания, по тогдашнему представлению, стояла философия. Она изучалась и преподавалась на всех других факультетах. Своеобразие и необходимость философии обусловливалось прежде всего ее направленностью на познание сущностных акцентов истории, находивших свое выражение в философских принципах и категориях. Последние обеспечивали структурную компактность знания и наук. Предметное разнообразие знания почти сразу же отступало на второй план, когда решался извечный вопрос о смысле познания, и тогда выявлялось принципиальное единство существенного, скрытого многообразностью явлений. Эта сущностность и определяла категориальную универсальность знания. Но категориальное строение знания все же имело определенный формальный характер, если оно было предоставлено самому себе, как некая самоцель. Вольфианский схематизм наук тому особенно известный пример. Тем не менее Х. Вольф не вполне отрешился от целостных интуиций. Система наук, столь детально им проработанная, демонстрирует наличие их обусловленности, коренящееся в конечном итоге в целостности природы. Конечно, у Вольтера эта целостность уже несет на себе отпечаток механистичности, целостности неживого агрегата. Эта формальность в организации знания исчезала, когда категориальность сама получала прояснение от философского принципа, в котором в концентрированном виде выражалась сущность того, что этим принципом представлялось, а именно способ связи строения и бытия самой живой и одухотворенной природы, самого мира как источника явлений и причины их сущностной связи. Таким образом, философия обеспечивала универсальное единство знания, его целостность в формальном и сущностно-содержательном отношении и, что может быть важнее всего, его смысловой вектор. Он был направлен на то, что находится за пределами самих наук, их законов и формул. Он ориентировал ум на источник всякого смысла, на действительность. Но посредником и гарантом 6 того, что ум выйдет на действительность в ее адекватной данности бытия была философия. Эту свою задачу философия далеко не всегда решала продуктивно, подсовывая подчас наукам под видом реальности ее натурфилософские спекулятивные конструкты. Конечно, эта функция или роль философии позже была отвергнута. Науки конца XVIII–XIX веков прониклись уверенностью, что они без посредников, сами напрямую способны выходить на реальность в ее непосредственной значимости. Уклонимся от обсуждения этой давно поставленной под сомнение установки, вскользь заметив, что науки гораздо чаще выходят не на реальность, а на свой «предмет», то есть условный, изолированный и специфически препарированный фрагмент квазиреальности, который не способен репрезентировать сущностные структуры действительности. Синтез наук, новая единая научная концепция (картина) мира без философской составляющей – невозможна. Мы теперь имеем «классические университеты» без философских факультетов. Но не так обстояло дело во время основания первых российских университетов. Они не мыслились без философского факультета. И тем не менее дело не заладилось. В Петербургском университете долгое время не удавалось создать философский факультет. Иностранных сил, призываемых в университет, явно для этого недоставало. Так было на протяжении всего XVIII века вплоть до 1819 года, когда Петербургский университет как бы повторно создался, но уже вне формальной связи с Академией Наук. Почему философский факультет так сложно прививался в новом учреждении? Позволим высказать свое объяснение. Дело не в недостатке организационной воли или в нехватке кадров. Последние регулярно прибывали из «немецких земель». Да и «воли» в самодержавной, авторитарной России всегда было с избытком. На самом деле, в России ко времени создания Петербургского университета еще не существовало несколько обстоятельств или условий, наличие которых обеспечило бы привитие философии и ее самодостаточное существование. Прежде всего не сложилась та социальная и культурная среда, для которой была бы насущна философская компонента ее жизни. И это кажется главным. Определенная философская традиция в России была, и время от времени появлялись гении, наделенные философским воображением, но они не приносили соответствующие плоды в виде оригинальных философских идей. Дело в том, что эта традиция была существенно конфессиональна. В ней философия всегда была обречена на подчиненную роль и строгую теологическую цензуру философских проблем и учений. Свободное философствование было невозможно. В среде клириков философия неизбежно гово7 рила теологическим языком. Европейская светская философия проникала как маргинальная линия, как элемент эрудиции (так у Феофана Прокоповича) или предмет теологической критики. Светской же культурной среды еще не было. Она складывалась на протяжении XVIII века и сложилась полностью к первой трети следующего столетия. В ходе этого процесса философия хотя и упрочивалась, множилась, как составная часть культуры образованного человека, но все еще имела комментаторский характер, выступая вторичным делом в деятельности многих университетских деятелей Москвы и Петербурга. Ее востребованность все еще было делом частного запроса. Философские курсы для учащихся преследовали ознакомительные цели. Студент никогда не видел перед собой профессионала-философа в точном значении этого слова. Были философствующие ученые, были профессора философии, изредка появлялись сочинения, претендующие на статус философских трактатов, но профессиональная философия отсутствовала, философствование как регулярный непрерывный дискурс, необходимый обществу, им стимулируемый, но внутренне самодостаточный – вот этого еще не было. Русская светская культура еще только зрела. И не случайно, наиболее интенсивно и свежо философствовали в тех местах, где создание светской культуры и свойственного ей типа общения зашли далеко вперед. Это – светские салоны и зарождающиеся литературно-общественные кружки разночинной интеллигенции. Но была и вторая причина, препятствовавшая утверждению философского мышления как новой формы общественного сознания. Имеется в виду язык. Точнее, тот фрагмент природного русского языка, который выделяет из себя лексические средства в их особой смысловой нагрузке и функции, приспособленных для обеспечения интеллектуально-поз-навательной деятельности, адекватной специфике философского знания и его предметности. Создание такого языка не было проблемой и трудностью только философии. Мы опять-таки согласимся, что имелась на Руси традиция философского языка. Ведь переводились на церковнославянский язык Платон, Аристотель, некоторые схоласты, философствующие западные и восточные богословы. Но на общедоступный разговорный язык – едва ли. На нем вообще не было литературы. Это же обстоятельство затрудняло создание русского научного языка вообще. Ученые Ломоносовского круга и после него приложили удивительные по своей продуктивности усилия, чтобы возник у нас научный язык, полностью обслуживавший потребности науки и научной коммуникации и не оторвавшийся от естественных законов развития русской речи и присущих ей смысловых интуиций. 8 Переводы на русский язык европейских философских трактатов шли туго. Редкие переводы немецких мыслителей, например, С. Пуфендорфа, правда с латинского, были беспомощны. Везло более всего французским салонным философам, моралистам и политическим мыслителям. В этом сегменте русского языка, связанного с быстрыми успехами национальной литературы, дела обстояли много лучше. Но труды по спекулятивной метафизике немецких авторов, при всем влиянии немецкой научной традиции, обречены были на использование в узкой сфере знатоков языка со склонностью к философствованию. Яркое описание этой ситуации содержит воспоминание ученого русского человека XVIII века А. Т. Болотова, посещавшего философские лекции в Кенигсбергском университете, но понявшего только доступных ему мелких эпигонов. Известно, что многие из первых русских интеллигентов-разночинцев, подобных В. Г. Белинскому, знали немецкую философию и спорили о ней в пересказе и изложении своих друзей по кружкам. Создание профессионального философского языка в России шло медленнее, чем иных научных языков. Простой путь калькирования латинских терминов на русское просторечье не подходил. Например, столь обычный нам термин «гуманизм» успешно заменил бытовавшее еще в XVIII веке понятие «людскость». Обиходное русское слово не всегда могло создать должный уровень категориальной отвлеченности. Поэтому русские классические университеты обречены были иметь философские факультеты в неразвитой зачаточной форме и довольствоваться либо иностранными профессорами, либо поверхностным, приблизительным изложением европейской философии по мере ее усвоения. Отсутствовал философский язык – отсутствовало и философское общение в самой широкой университетской среде, в студенчестве. Невозможно было и самовоспроизводящееся философское творчество, требующее диалоговой ситуации профессионалов. Философия в форме компиляций, интерпретаций, монологического безадресного изложения и в иных пассивных техниках и оболочках существовать и развиваться не может. Не может она стать формой национальной культуры, не будучи укорененной в свойственном ей языке и речи. Следовательно, задачей русской культуры и являлось создание языка, обеспечивающего адекватную артикуляцию философских сюжетов. Но это одновременно означало и подъем самой этой культуры к высшим ее сферам, где возможна интеллектуальная продуктивность высшего порядка, обеспечивающая и выход наук на решение своих фундаментальных задач. Такую задачу русская культура решила к 60-м годам XIX столетия, когда усилиями петербургского философа и ректо9 ра Петербургского университета М. И. Владиславлева был сделан первый отечественный перевод Кантовой «Критики чистого разума» – работы, без которой вхождение в современную профессиональную философию закрыто и немыслимо. Спустя около 40 лет этот перевод был заменен новым – Н. О. Лосского, которым мы пользуемся и поныне. И что замечательно! Он тоже петербургский философ, профессор университета и без малейших скидок профессионал европейского уровня. Создатель оригинальных философских систем, признанных в мировой философии, Н.О. Лосский являл собой человека полностью погруженного в профессиональные проблемы философии, работающего, к своему счастью, в профессиональной среде, то есть в условиях диалога и продуктивного общения, имеющего студенческую аудиторию, адекватно воспринимающую смысловую структуру философствования. Из этого следует вывод, что только к последней трети XIX века в России сложились возможности профессионального философствования, и сложились, в первую очередь, в Петербурге, то есть, разумеется, в Петербургском университете. С этого времени философия обрела свое незыблемое место в национальной культуре. Она могла меняться содержательно по идеологическим и политическим установкам, иметь признаки упадка и вырождения, вновь возвышаться, но не могла исчезнуть. В этом случае мы согласны с мнением Г. Г. Шпета, также считавшего русскую философию поздним продуктом духовной культуры России. И это нисколько не снижает ее ценности и богатства. В каждой культуре отсутствие каких-то ее стандартных сегментов компенсируется особым смысловым функциональным статусом других. В русской культуре философским насыщением отмечена именно художественная литература и публицистика. А вот с организационными формами дело выглядело куда менее благополучно. Мы знаем, что в эпоху духовного ретроградства при Николае I философские факультеты, и так не блиставшие светилами, были закрыты почти на полтора десятилетия, что несомненно затормозило становление профессиональной философии. Ее преподавание было отдано в руки богословов, а философские исследования и вовсе замерли. Мысли о воссоздании факультета высказывались постоянно. Ведь отечественная философия не вмещалась в границах университетских кафедр в Петербурге и Москве. Смогли создать только Петербургское философское общество при университете, а в Москве основали единственный полуфилософский журнал. Мало что изменилось и после октябрьской революции 1917 года. Поначалу место философии в советских вузах вообще заменил марксизмленинизм. Только в 1940 году принимается решение об учреждении философского факультета. Конечно, он мыслился как орган 10 развития марксистской философии и подготовки идеологических специалистов на базе этого учения. Внешне все обстояло так. Но внутренняя логика развития философского дела в той мере, в какой она подчинялась своим собственным законам, вела к результатам, не отвечавшим ожиданиям официальных властей. Нередко марксизм оказывался лишь мимикрией или оболочкой, внутри которой развивались философские проблемы и идеи, соответствовавшие собственной природе философии, а не политико-идеологическим догматам тех времен. В памяти сохранился эпизод, который, кажется, иллюстрирует эту мысль. В конце шестидесятых годов в Ленинградском университете состоялась дискуссия на одном из теоретических семинаров. Речь шла об онтологии, точнее о правомерности этого понятия в системе категорий философии диалектического материализма и как отдельной философской науки. Все понимали, что проблема заключалась в существенном обновлении и расширении теоретического аппарата марксисткой философии, в которой традиционно уклонялись от употребления понятия онтология, считая его наследием схоластизма и натурфилософии, смерть которой впечатляюще констатировал еще в XIX веке Ф. Энгельс. Учение о бытии заменилось учением о материи, поскольку тот же Энгельс в своем знаменитом «Анти-Дюринге» высказал убеждение в его – понятии бытия – малой продуктивности ввиду крайней абстрактности и бессодержательности, допускающей только принятие принципа бытия в качестве молчаливой предпосылки всякого философствования и научного исследования, и только. Поэтому потребовалась немалая казуистика, чтобы, не колебля точку зрения классика марксизма, проводить мысль о необходимости особого раздела философии, учения о бытии, не покрывающегося обычным учением о материи. Ее инициаторы профессора В. И. Свидерский и В. П. Тугаринов сформулировали странный тезис о функциях диалектического материализма и аспектах ленинского определения материи, и дело было отдано изобретательности ума в придумывании таковых. Среди функций назывались мировоззренческие, гносеологические, методологические, аксиологические. И вот нашлось место и онтологической функции, в силу которой марксистская философия должна была имплицитно содержать в себе учение о бытии как таковом, и его только требуется развернуть. Аргументы противников обновления марксизма представил на семинаре ныне, видимо, всеми забытый доцент М. Ф. Воробьев. Определение материи, данное В. И. Лениным, говорил он, только гносеологическое, и философия есть в силу этого прежде всего учение о познании, о том как материя «отображается», «фотографируется» в наших чувствах, и 11 нет в ней ничего онтологического. А онтология никак не согласуется с диаматом, еще и потому, что она существует только и единственно как религиозно-идеалистическое учение и ничего иного этим словом обозначено быть не может. И в последующем борьба за философское обновление нередко сводилась к выяснению того, содержатся ли те или иные понятия и подходы в марксизме или нет; если нет, их старались ему вменить. За десятилетия с момента своего образования философский факультет претерпел различные изменения, расширяясь и становясь полноценной учебно-научной структурой, органично связанной с университетом. Статус и место факультета определяется особой миссией, которую несет философия в культуре вообще и лишь потом спецификой национальной ситуации. Мы относимся к континууму европейской культуры. Университеты в ней занимают совершенно специфическое место. Они есть центры сосредоточения и одновременно источники распространения того, что именуется культурологами «высокой культурой» (Hochkultur). Принадлежность к ней определяется прежде всего образованием. И именно университетским образованием, полноправным и целостным, покоящимся на классических принципах. Оно не гарант , но непременное условие. При всех трагических перипетиях, преследовавших европейскую культуру, философское, философскоэтическое, философско-гуманистическое ядро ее остается незыблемым. Насколько оно сохраняется, настолько удается сохранять духовные ценности от окончательного размывания волнами обыденной буржуазности, основанной на гедонистической потребительности, на приземленной утилитарной расчетливости, соизмеряющей эффективность жизненной стратегии человека критериями телесной удовлетворенности, чувственного комфорта и сиюминутной самоуспокоенности нравственного сознания. Без этого ядра европейская культура невозможна. И кажется, что те странные явления, которые в ней наблюдаются: материализация, прагматизация, переход на элементарные консумпционно-гедонистические ценности, с реализацией которых все более связывают проблему качества жизни, прав и свобод человека, как раз и связаны с обеднением этого ядра, с сужением его, со своеобразной эрозией под воздействием прагматического рационализма, инструментализацией духовно-душевной жизни. Впрочем, об этих вещах сказано много другими и несомненно лучше. Мы же обращаем внимание на тот факт, что указанные вырожденческие тенденции напрямую связаны с потерей европейскими университетами философской компоненты в своих образовательных стратегиях. За исключением редких всплесков внимания к каким-то теориям или личностям, общество держит философию в отдале12 нии от своих основных проблем, маргинализует ее. И «высокая культура», связанная со своей институциональной формой – университетами, чахнет, увядает. Это печальный факт, но его иногда приветствуют как победу демократической тенденции в культуре. Мы, напротив, убеждены, что именно университет является единственным хранителем или прибежищем философии, ибо он один гарантирует для нее условия ее подлинного существования. Вырождение классических университетов - верный признак угасания духовного базиса европейской культуры и перехода ее в иное качество. Победа в философии образования американского типа университета, несущего интерактивную педагогику, имитирующую действительное гуманистическое общение технологей компьютерных игр, возможно, ведет к успеху в дискретных прагматических ситуациях, но убийственна для целостной духовной жизни. Философская составляющая такой педагогики настолько ничтожна и представлена в такой уродливой форме, что рассуждение на эту тему лишено всякого смысла. В таких университетах нет философских факультетов, но может быть два, три центра или факультета менеджерского профиля одновременно. Курсы философские фрагментарны и ни на что не ориентированы. А там, где философия изучается, преподавание сводится к аналитике, то есть к своеобразному анатомированию фрагмента текста, потерявшего свою контекстуальную осмысленность. Если остановиться подробнее на позднейшей истории философского факультета Петербургского университета, то она дает яркую иллюстрацию расхождения политического замысла его организаторов с реальной жизнью учреждения, подчиненной логике развития самой философии. Оглядываясь на прошлое факультета, особенно на шестидесятые и семидесятые годы нельзя сказать, что видна только безжизненная пустыня. Мы уже приводили примеры, как утверждалась онтология в нашей философии. Ведь в итоге было положено начало онтологическому направлению в философской проблематике. И первенство факультета было бесспорным. Ныне здесь существует целая кафедра онтологии и теории познания, не имеющая аналогов в других университетах, где под руководством профессора Б. И. Липского ведутся широкие исследования философских проблем бытия. Позволим себе увеличить число примеров философских новаций факультетских ученых. Здесь было положено начало философскому осмыслению семиотики, приведшее к серьезным исследованиям проблем знака и философии языка. Назовем имена из прошлого и современников: профессор Л. О. Резников, профессор М. С.Козлова, профессор Б. В. Марков. Впервые в стране на факультете в 1960-м году был открыт логико-киберне13 тический цикл. Исследования математической логики И. Н. Бродского, С. Ф. Серебренникова имеют непреходящее значение и положили начало традиции, к которой следует отнести профессоров Я. А. Слинина, Б. И. Федорова, Э. Ф. Караваева. Кафедра логики стала центром общероссийского объединения логиков, защиты научного рационализма и здравого смысла Теория познания нашла своего корифея в лице профессора В. А. Штоффа, создателя теории моделирования, одной из лучших в современной философии. Шестидесятые годы XX века ознаменовались интенсивными спорами о природе эстетического. И здесь пальма первенства принадлежит ученому нашего факультета – профессору М. С. Кагану, внесшему существенный вклад в развитие эстетической науки. Это философ и ученый почти неограниченного потенциала и идейных возможностей. Следует отметить и значение системного подхода, овладевшего методологическим мышлением большинства ученых на факультете в начале 60-х годов. Его разработка велась в двух направлениях: с одной стороны, в аспекте изучения «диалектики элементов и структуры» в русле философии природы (В. И. Свидерский, Р. А. Зобов, А. С. Кармин), а с другой – в аспекте трактовки социо-культурной деятельности человека (В. П. Рожин, В. П. Тугаринов). В последнем аспекте опять-таки наиболее значимы работы М. С. Кагана. Его системный, междисциплинарный подход позволил развить категориальный аппарат, отображающий строение искусства, культуры вообще, человеческой деятельности, что вошло в мышление целого поколения российских философов, искусствоведов, культурологов. Освоение синергетической методологии в приложении к культуре позволило М. С. Кагану развить оригинальную философию истории, возможно еще ждущей оценки. В этой же области занял пионерские позиции профессор В. П. Бранский, прежде работавший почти исключительно в сфере философской интерпретации физики. Философам Петербургского университета принадлежит исключительная заслуга и по возрождению аксиологических исследований в нашей стране. Современники этого начинания стали свидетелями в сущности духовного переворота в философии, когда был совершен прорыв от социально-экономического детерминизма в тогдашнем марксизме к гуманизму, к ценностному определению человека, его деятельности и смысла бытия. Работы В. П. Тугаринова, М. С. Кагана, В. В. Прозерского стали в этой области своеобразной классикой. А сам способ и действия, какими были пробиты бреши для проникновения ценностного мышления в наше сознание, уже стали легендой философской жизни и 14 свидетельством человеческого подвига. Упомянутый прорыв к гуманизму был внешне стимулирован публикацией ранних текстов К. Маркса. Обсуждение феномена отчуждения, проблем личности имело следствием создание социально-философских теорий личности И. С. Кона и В. П. Тугаринова. К этому же перевороту относятся работы по социологии искусства Ю. В. Перова, этические исследования профессора В. Г. Иванова. Развитие социальной философии все далее уводило его участников от узких истматовских установок. С одной стороны, это были работы В. А. Ядова, А. Г. Здравомыслова, создавших знаменитую «ленинградскую школу» прикладной социологии, с изучением проблем потребностей, мотиваций, интереса в социальной практике, а с другой, развивались учения о психической жизни социума. Профессор Б. Д. Парыгин впервые обосновал необходимость социально-психологических исследований и заложил методологические основы и тематику нового направления. Поучительный пример того, как новое может зреть в оболочке непродуктивной ложной науки, являет собой социально-политическая теория управления, возникшая впервые в недрах так называемого научного коммунизма. У истоков этого дела, надо признать, стоял профессор А. К. Белых. Философия того периода мыслилась как особая наука. Поэтому все вышеуказанные начинания отмечены ясной, рационалистически осмысленной, логически выверенной проработкой проблем и материала. В этом выразились стиль и тип петербургского философствования. Сказанное, на наш взгляд, со всей очевидностью убеждает в том, что выявление социокультурного и политико-идеологического контекста позволяет не только более рельефно, но – и это главное! – более жизненно, более очеловеченно (так, по крайней мере, нам кажется!) воссоздать процесс становления национальной философии, формирования ее основополагающих тенденций и универсалий. Философия несет на себе и отпечаток той исторической среды, которая определяет способ ее существования, формы самоутверждения в сознании и жизни. 15
