М. Ульмар КОРОЛЬ НА СЦЕНЕ: ГЕНРИХ II И ПАРЛАМЕНТЫ
реклама
УДК [94(44)“1547/1559”::328]:(045)=161.1=03.133.1 М. Ульмар КОРОЛЬ НА СЦЕНЕ: ГЕНРИХ II И ПАРЛАМЕНТЫ (1547–1559) Традиционно в историографии принято говорить об оппозиции, существовавшей между королем, носителем абсолютистского начала, и парламентом, играющим роль представительного органа. Период правления Генриха II демонстрирует иную форму взаимоотношений. Король не столько пытается сломать сопротивление парламента, сколько использует его во время «королевских заседаний» и ритуалов «ложа правосудия» в качестве удобной сцены для демонстрации своих политических намерений. Ключевые слова: парламент, Генрих II, «ложе правосудия», реформа системы правосудия, внутрикорпоративная дисциплина, Франция, XVI в. В 1552 г. в одном письме официал Гренобля сетовал на политику, проводимую королем. В том же русле идут и оценки историографии, рассматривающей отношения между королем и парламентом: долгое время основное внимание в ней уделялось «королевским заседаниям» и тому столкновению, выраженному в форме ритуалов, к числу которых относилось так называемое «ложе правосудия»1. С точки зрения Сары Хэнли, «ложе правосудия» воспринимается как орудие абсолютизма, используемое для предупреждения или отмены парламентских ремонстраций. Само же право ремонстраций (возражений) расценивалось как противоядие, которым обладали судьи для ограничения королевской власти»2. Ее исследование вызвало серьезную критику, однако особенности правления Генриха II (1547–1559) так и не получили должного освещения3. Долгое 1 Франц. «lit de justice» – место короля под балдахином в зале суда, давшее позднее название церемонии (ложе правосудия) – посещение монархом судебного заседания в парламенте. Церемония использовалась нередко с целью прекратить сопротивление парламента при регистрации и оглашении указов: вопреки несогласию членов суда король, приходя в парламент, заставлял зарегистрировать (внести в регистры) и огласить указ (Примеч. пер.). 2 Hanley S. The Lit de justice of the kings of France: Constitutional ideology in legend, ritual and discоurse. Princeton, 1983; франц. пер: Le Lit de justice des rois de France. Paris, 1991. P. 17. 3 Holt M. The King in Parliament: The Problem of the lit de justice in sixteenth-century France // The Historical Journal. 1988. N 31. P. 507–523; Knecht R. Francis I and the ‘lit de justice’: a ‘legend’ defended // French History. 1993. P. 53–83; Brown E., Famiglietti R. The Lit de Justice: Semantics, Ceremonial and the Parlement of Paris, 1300–1600. Sigmaringen, 1994; Boureau A. Le lit de justice et la monarchie fran- Король на сцене: Генрих II и парламенты 233 время его правление оставалось малоизученным. Между тем оно ознаменовалось значительными административными усилиями, выразившимися в создании института государственных секретарей (1547), президиальных судов (1552), а также усилением централизации финансов. В отличие от своего отца, демонстративно подчеркивавшего свою власть над парламентами и ограничивавшего их вмешательство в политику, этот король в своем проекте религиозного обновления королевства опирался на тесное взаимодействие с магистратами, что совершенно не вписывается в картину утверждения королевского абсолютизма авторитарными методами, которую до сих пор рисовали историки. Правосудие было не только орудием подавления ереси (главная цель, которую преследовал Генрих II); оно служило также средством репрезентации власти государя, превратившего парламент в политическую сцену. Речь идет о «королевских заседаниях», которые, хоть и не перерастали в прямые столкновения, но и не сводились к простым аполитичным визитам вежливости. Привлекая верховные суды к принятию политических решений, король использует судебную сцену прежде всего для того, чтобы озвучить свои усилия по реформированию государства в ответ на сотрясающий страну религиозный кризис. В его правление парламентский ритуал характеризуется не столько конфронтацией, сколько прославлением единства мысли и действия: речь идет о театрализованном представлении, в рамках которого наделенные властными полномочиями должностные лица разыгрывают тот политический порядок, который они намереваются установить. Чтобы наглядно показать это, будут последовательно рассмотрены три типа ситуаций: «королевские заседания», являющиеся продолжением торжественных въездов; заседания, посвященные информированию о важных политических событиях; ритуалы самонаказания. При этом будут учитываться особенности правления Генриха II на разных этапах. За годы своего правления Генрих II по меньшей мере пять раз посетил Парижский парламент и один раз – Руанский4. В ходе его çaise // Revue de synthèse. 1997. N 2–3. P. 285–291. См. также: Idem. Ritualité politique et modernité monarchique // L’Etat ou le roi: Les fondations de la modernité monarchique en France (XIVe–XVIIe siècles) / Ed. N. Bulst, R. Descimon, A. Guerreau. Paris, 1996. P. 9–25. 4 См.: L’entrée à Rouen du roi et de la reine, Henri II et Catherine de Médicis, d’après la relation imprimée en 1550 / Ed. A. Beaucousin; Société des bibliophiles normands. Rouen, 1882. Существует два описания въездов (livrets d’entrée): автором одного, богато иллюстрированного 29 гравюрами по дереву, был Робер Ле Уа, книготорговец (Руан, 1551), а другого, в более простом исполнении – Робер Масслен (Masselin R. L’entrée du Roy notre sire. Paris, 1550). 234 М. Ульмар первых официальных визитов – в Парижский парламент летом 1549 г. и в Руанский в следующем году – события разворачивались в одинаковой последовательности. Так, посещение Парижского парламента 2 июля 1549 г. стало частью длинной череды появлений короля на публике. Действие открывалось торжественным въездом короля и королевы в столицу 16 июня; затем следовали несколько недель игр, морских баталий и турниров; в завершение выносился смертный приговор еретикам. Заседание 2 июля 1549 г. стало демонстрацией полного согласия между королем и его судейскими чиновниками. По традиции слово от имени короля взял канцлер, служивший своего рода королевскими «устами», но сначала Генрих II произнес краткую вступительную речь: Он [король] во всеуслышание заявил, что, приехав в этот город, он хотел своим присутствием оказать честь своему суду. Он вверял ему осуществление правосудия, и прежде всего дела религии. Остальное должен был сказать его канцлер5. После этого канцлер Оливье произнес длинную речь, в которой сначала отметил деятельность по замирению, проводившуюся королем с самого начала его правления, – замирению как военному, за пределами королевства, так и полицейскому, в Гиени, а затем напомнил об исторической роли парламента – ассамблеи, служащей образцом для всей Европы в силу ее авторитета в целом ряде областей государственного управления. Отметив постепенное ограничение компетенции парламента судебными делами, он закончил свою речь перечислением качеств судей, подчиняющихся королю и Богу6. Их обязанность – вершить справедливое, скорое и недорогое правосудие; поэтому они должны сурово наказывать дурных людей, особенно из числа должностных лиц, и защищать бедных и слабых, стараться уменьшить количество тяжб и делать решения суда достоянием гласности во всем королевстве. За этим сообщением последовал ответ первого председателя Пьера Лизе, напомнившего, что король – прежде всего судия и наместник Бога, обязанный прислушиваться к парламенту, которому он вверил исправление государства и религии. Он представляет «распределительную справедливость, которая состоит в том, чтобы невзирая на лица воздавать каждому по заслугам: вознаграждать хороших и наказывать плохих», служа воцарению «согласия, единства и сплоченности человеческого общества». В обоих выступлениях король предстает в качестве гаранта спра5 6 Archives Nationales (далее – AN). X1a1565. F. 205. Ibid. F. 206v. Король на сцене: Генрих II и парламенты 235 ведливости и гармонии. Велеречивость – намеренная – обоих ораторов свидетельствует об общности их языка и позволяет увидеть, какого сотрудничества они хотят7. Затем двери открываются для публики, желающей присутствовать при слушании дела. После этого, заслушав стороны и собрав мнения магистратов, король сам выносит приговор8. Он ведет себя в этой ситуации как верховный судия, стоящий над коллегией магистратов. Это заседание парламента не является просто почетной церемонией; в нем просматривается особое отношение короля к своему парламенту, демонстративно основанное на доверии и взаимности. Аналогичная последовательность событий наблюдается и в Руане: король отправляется с визитом в парламент 8 октября 1550 г., через неделю после своего торжественного въезда в город. Он занимает место на троне, в углу большой залы, в окружении своих советников, причем двери вновь открыты для публики9. Как и в Париже, он произносит краткую речь: Я приехал сюда [говорит монарх], чтобы почтить мой верховный суд собственным присутствием и занять мое королевское судейское кресло; это правосудие, насколько возможно, я вверяю данному собранию; остальное будет сообщено вам моим канцлером10. Магистраты, обнажив головы, стоят на коленях, до тех пор, пока канцлер, по приказу короля, не позволяет им сесть. Затем канцлер Оливье сообщает о военных успехах короля в Булони и переходит к сути дела: Прибыв в Руан, столицу Нормандии, монарх хотел почтить своим присутствием свой Парламент, то место, где осуществляется верховное правосудие страны, чтобы увидеть своими глазами, как оно там осуществляется, и выполнить свой королевский долг11. Его речь заканчивается советами относительно того, как надлежащим образом осуществлять правосудие: быть непреклонным, проводить тайные совещания и не поддаваться давлению, даже 7 Houllemare M. Relations formelles entre le roi et le Parlement de Paris sous François Ier et Henri II // La prise de décision en France (1525–1559). Paris, 2009. P. 95–105. 8 AN. X1a1565. F. 206 v. 9 Подробнее см.: Floquet A. Histoire du parlement de Normandie. Rouen, 1843. T. 2. P. 174 и послед. Оригинальный рассказ находится в тайных регистрах парламента Нормандии, хранящихся в департаментском архиве Нормандии: 1 B 91 (1549–1556). 10 Floquet А. Histoire du parlement de Normandie. P. 178. 11 Ibid. P. 179. 236 М. Ульмар королевскому. В ответе председателя Турнебюлля прославляются деятельность короля после восшествия на престол, монархический строй и правосудие, творимое именем Христа. После обмена речами королевский камердинер Пьер де Гриссон получил титул графа де Верней. Далее обсуждалось дело о спорном бенефиции. Были заслушаны адвокаты (жалобщика и короля). Затем, прежде чем вынести постановление, канцлер собрал мнения короля, кардиналов, князей, коннетабля и маршалов, а в конце – и президентов Парламента. Король удалился, и двери закрылись: организация церемонии точь-в-точь повторяла собой заседание Парижского парламента годом ранее. И тогда начинается пародирование королевского заседания, устроенное королевским шутом специально для королевы Екатерины Медичи и ее камеристок, которые наблюдали официальную церемонию, спрятавшись в потайной комнате. Заняв место магистратов и короля, придворные дамы слушают, как Брюске, бывший адвокат из Прованса, изображает только что выступавшего адвоката: «Он из кожи вон лез, ссылаясь на законы, документы и решения; а во рту у него росла латынь, как кресс-салат в печном жерле»12. В комической форме, на манер Рабле в его «Третьей книге героических деяний и речений доброго Пантагрюэля» (1546), он подчеркивает непонятность ученого и темного для непосвященных языка юристов. Секретарь суда (greffier), упоминая об этом эпизоде, поясняет, что Брюске устроил представления «с целью развлечения»13; тем не менее он считает его достаточно значимым, чтобы сохранить о нем память. Эта пародия – не критика придворными верховного суда, а скорее отзвук мирного поединка, разрешенного благодаря политическому выбору короля. Действительно, эти два очень похожих визита в парламент, включая выступления самого короля, выражают собой политическую программу взаимовлияния короля и его судей. Присутствие короля отнюдь не является средством давления на парламент, как раз наоборот: оно позволяет торжественно провозгласить наступление долгожданного в высших слоях общества полного согласия между королем-судией и его магистратами, уже прочно установившегося в реальной жизни благодаря политике согласований, к которой прибегали довольно часто. Оно ритуально 12 13 Ibid. P. 198. Ibid. P. 200. Король на сцене: Генрих II и парламенты 237 оформляет доверительные отношения, символизируя единство убеждений короля и парламентариев. В частности, секретарь суда Жан дю Тийе, которому было поручено составление трактата о монаршем церемониале, представляет заседания этого типа – проводившиеся «после королевских въездов 〈…〉 сначала в день Совета, затем – чтобы присутствовать на слушаниях дела», – как имеющие целью, со стороны королей, «оказать честь и препоручить свое Правосудие»14. В таком случае присутствие короля придает новый смысл делегированию власти, которой тот наделяет магистратов. Альянс был символически подновлен 12 ноября 1551 г., когда король почтил своим присутствием открытие парламента. В ходе этой ежегодной церемонии, помещаемой под божественное покровительство благодаря предшествующей ей мессе и присяге судей, первый президент и королевский адвокат напомнили магистратам об их должностных обязанностях. Присутствие короля делало эту церемонию еще более величественной. Перед мессой первый президент встретил короля речью, в которой говорилось о принципах государства – религии и правосудии – и выражалось удовлетворение тем, что король, уже продемонстрировавший своим законодательством стремление защищать первый из принципов, сегодня своим присутствием в парламенте свидетельствует также о готовности защищать второй. Сразу после этого герцог Лотарингский и коннетабль Монморанси принесли присягу пэров Франции; затем король отстоял с магистратами мессу. Вернувшись с мессы, Генрих II произнес краткую ответную речь, свидетельствовавшую о его благожелательном отношении к магистратам: Сей господин сказал, что пожелал присутствовать при открытии парламента, дабы показать свое горячее желание, состоящее в том, чтобы его правосудие отправлялось должным образом, и что самое большое удовлетворение, какое могли бы доставить ему его чиновники, на которых в первую очередь возложена эта обязанность, состоит в выполнении ими своего долга и осуществлении справедливого и скорого суда, как для богатых, так и для бедных. О чем он их и просил, и внушал, как мог, что, поступая так, они облегчат свою совесть, а вместе с ними – и он. Тем самым заслужат они любовь Господа и милость своего государя15. 14 15 Ibid. P. 124. AN. X1a1571. F. 2. 238 М. Ульмар Затем двери открыли, чтобы впустить адвокатов, которым канцлер стал давать какие-то советы. После этого адвокат короля пояснил, что адвокатская профессия является «рассадником и питомником вашего правосудия», а парламент – местом подготовки будущих королевских чиновников. Своим присутствием при возобновлении работы парламента после каникул Генрих II поистине открывал новый судебный сезон в качестве короля-судии. Однако при подготовке к заседанию среди магистратов неожиданно возник конфликт: нужно ли воспользоваться представившимся случаем, чтобы предъявить королю ремонстрации, или нет? Председательствующие были против, так как, по их мнению, король пришел сюда для того, чтобы «оказать честь этому Суду»16. Несмотря на их возражения, адвокат короля Пьер Сегье все же подал ремонстрацию о недостаточности помощи бедным, весьма, впрочем, благосклонно встреченную королем. Эти три заседания, славя правосудие и смягчая потенциальные острые углы между королем и парламентом, несомненно, имели долгосрочное политическое значение: с одной стороны, они продемонстрировали благожелательность короля по отношению к магистратам, с другой – убедили последних присоединиться к концепции правосудия, отстаиваемой королем. Король Генрих II предстает на этих заседаниях прежде всего как король правосудия, как настоящий «живой закон». Парламент же становится метафорической сценой судебного порядка, угодного королю, а сама церемония – актом воссоздания связи между королем и магистратами, что резко контрастировало с авторитарной манерой его отца, стремившегося показать магистратам, что им отводится лишь подчиненная роль, и навязать им свою волю. Этот выбор проливает свет на то, как Генрих II представлял себе свое собственное правление, мыслившееся им под знаком двойного девиза Набожность и Справедливость. Он стал первым монархом, который во время коронации сделал выбор в пользу идеи мистического союза с нацией, надев кольцо17. Разыгранное же на парламентской сцене согласие между королем и парламентом продемонстрировало, более конкретно, желание обновления судебной системы, что стало символом возрождения государства в целом, но также мерой, призванной содействовать усилиям по 16 17 Цит. по: Brown E., Famiglietti R. The Lit de Justice. P. 84. См. описание коронации: L’entrée du Roi Très chrétien Henri II dans la ville de Reims et son couronnement. Reims, 1913. Король на сцене: Генрих II и парламенты 239 религиозному очищению страны. Мотив реформирования неизменно присутствует в политической деятельности Генриха II18. При открытии новой судебной сессии в ноябре 1550 г. первый президент Парижского парламента (следует напомнить, что он назначался королем) объявил магистратам о том, что король, у которого созрел план судебной реформы, желает привлечь их к ее обсуждению: [Он] имеет намерение провести общую реформу своей системы правосудия, и для того, чтобы вышепоименованный суд был первым среди других, он считает нужным, чтобы тот ее рассмотрел и сообщил, какие средства он видит для достижения поставленных целей19. Эта административная реформа, необходимость в которой была вызвана бурным ростом судебной активности, предполагала, во-первых, учреждение гражданских и уголовных судов среднего звена – так называемыях президиалов, во-вторых, введение семестрового парламента и, наконец, создание парламента Бретани. В 1554 г. отмена права на получение вознаграждения от тяжущихся (épices) должно было позволить установить бесплатность правосудия и тем самым осуществить давнишнюю мечту20. Летом 1556 г. парламенту, по требованию короля, вновь пришлось обсуждать «как вопросы христианской религии, так и судебную реформу»21. Наконец, 3 апреля 1559 г., после заключения КатоКамбрезийского мира, Генрих II объявил о своем желании предпринять в дальнейшем реформу королевства. Отзвуки этого идеала реформирования системы правосудия можно уловить в сочинениях современников. Например, Гийому Парадену в его «Истории нашего времени» покойный король запомнился своей «любовью к справедливости». По поводу отправления правосудия он пишет, что тот «хотел обеспечить его всеми своими силами, не останавливаясь ни перед чем»22. Представляется, что правление Генриха II стало воплощением мечты об обновлении, концентрированным выражением которой 18 Следует подчеркнуть постоянство этого идеала в различных программных заявлениях на протяжении Средних веков, как отмечается в работе: Chevalier B. La réforme de la justice: utopie et réalité (1440–1540) // Pouvoirs et institutions en Europe au XVIe siècle / Dir. A. Stegman. Paris, 1987. P. 227–235. 19 AN. Х1a1568. F 2. Le 13 novembre 1550. 20 AN. X1a1578. F. 44. Le 13 mars 1554. Remontrance de l’avocat du roi Pierre Séguier à ce sujet. См.: Chevalier B. Op. cit. P. 227–235. 21 AN. X1a1583. F. 1. Le 1er juillet 1556. 22 Paradin G. Histoire de nostre temps. Paris, 1568. P. 616. 240 М. Ульмар был доверительный диалог с парламентом23. Принципы, которыми руководствовался в своей деятельности этот король, можно также найти в нескольких политических трактатах того времени. Так, Гийом Бюде в своем трактате «О наставлении государя», написанном для Франциска I, но опубликованном лишь в начале правления Генриха II, представляет справедливость, которая, по его мнению, есть соблюдение нужной пропорции, в качестве одной из главных королевских добродетелей, что послужило теоретическому оформлению дискуссии о правосудии24. Король, призванный гарантировать осуществление правосудия в государстве, поддерживает таким образом равновесие и гармонию в обществе. Другие, более поздние труды делают акцент на идее некоего юридического порядка, который должен установить монарх. В своем трактате 1555 г., посвященном хранителю печати Жану Бертрану, Гийом де ла Перьер указывает причины беспорядка, угрожающие любому государству, и объясняет, что реформирование королевства предполагает улучшение работы судебного аппарата, включая порядок назначения судей, эффективность судебного преследования и соблюдение закона25. Точно так же Луи Ле Карон, в первом диалоге, озаглавленном «Придворный» (1556), рассматривает закон – «разум, данный свыше мудрому человеку» – как приоритетное средство «поддержания в определенном порядке» населения, ибо конечной целью является «общественное спокойствие», мир в государстве26. А одно сочинение даже опережает королевский проект: это «Progymnasmata» Рауля Спифама, который изобретает несуществующие указы для того, чтобы предложить амбициозную реформу правосудия путем введения, в частности, безвозмездности его отправления27. Несмотря на свой провокационный характер, его затея имеет 23 Ожидания, возлагаемые Мишелем де Лопиталем на шаги, предпринимаемые Генрихом II, связаны, следовательно, не только с какой-то персональной чувствительностью, но и с осуществлением новым королем желанного идеала (об этой чувствительности см: Crouzet D. La sagesse et le malheur, Michel de L’Hospital, chancelier de France. Seyssel, 1998. Р. 79.) 24 Budé G. De l’institution du prince. Paris, 1547. P. 20–24. Право публикации произведения после одобрения цензурой датируется 5 мая 1548 г., а Генрих II стал королем 31 марта предшествующего года. 25 La Perrière de, G. Le miroir politique, contenant diverses manieres de governer & policer les Republiques qui sont & ont estécy devant. Paris, 1567 [1555]. F. 44. 26 Le Caron L. Dialogues / Ed. J. Buhlmann, D. Gilman. Genève, 1986. P. 59–124. 27 Jeanclos Y. Les projets de réforme judiciaire de Raoul Spifame au XVIe siècle. Genève, 1977. Король на сцене: Генрих II и парламенты 241 одну общую черту с другими вышеперечисленными трактатами: законный порядок рассматривается как необходимое условие восстановления нарушенного или пошатнувшегося равновесия. Все они, судя по всему, сходятся в представлении о том, что правосудие, вдохновляемое Богом, способствует поддержанию общественного порядка, а значит, является эффективным инструментом для борьбы с сотрясающим страну религиозным расколом. По-видимому, Генрих II, демонстрируя свою благожелательность по отношению к магистратам в ходе первых визитов в парламент, хотел публично засвидетельствовать, что он работает над внутренним реформированием королевства. * * * Однако в 1551 г., после того, как канцлер Оливье впал в немилость, а должность хранителя печати досталось Жану Бертрану, имели место некоторые эпизоды, указывающие на то, что король Генрих II намеревался также использовать парламент как политическую сцену в более конкретном смысле этого слова – как место, где он публично выступает, требуя (или демонстрируя) поддержку элит. Так, в ходе своего третьего официального визита в Парижский парламент 12 февраля 1551 г. он объявляет о том, что отправляется на войну и назначает регентшей свою жену Екатерину Медичи. Памятуя, вероятно, о трениях между Луизой Савойской и парламентом в период пленения его отца, он принимает меры предосторожности, чтобы гарантировать нормальное осуществление этого регентства. Он довольно пространно выступает перед парижскими магистратами, напоминая им их должностные обязанности и призывая служить примером для всех королевских чиновников28. Остаток заседания был посвящен тому, чтобы 28 «Король сказал, что желает прийти в свой суд для того, чтобы сообщить ему о больших военных приготовлениях, которые ведет против него и его королевства император на море и на суше и которые являются причиной, побуждающей его выставить достаточную армию, чтобы, с Божьей помощью, помешать его намерениям, для чего он не собирается щадить ни жизни, ни богатства. И если так случится, что ему придется покинуть свое королевство для безопасности и защиты оного, то он хочет прежде сообщить о делах своего государства своему суду, а также своим верным и доблестным чиновникам, слугам и подданным, и им приказать и предписать три вещи. Первое: чтобы они заботились о том, что относится к вере, чтобы препятствовали и устраняли заблуждения путем примерного наказания заблудших. Второе: чтобы они 242 М. Ульмар обосновать необходимость войны с Испанией и заручиться поддержкой элит. И действительно, коннетабль Анн де Монморанси долго распространялся о военных делах королевства и финансовых нуждах монархии и при этом не попросил денег. В ответ кардинал Луи де Бурбон напомнил ему о поддержке, которую оказала королю Церковь своими молитвами и дарами. Наконец, председатель Ле Местр пообещал королю поддержку и повиновение. Хотя в ритуальном плане данное заседание ничем не отличалось от заседаний, в ходе которых происходило принудительное внесение в регистры указов и где присутствовали лишь король и его неуступчивый парламент, оно, однако, собрало гораздо большее число участников и зрителей: коннетабль выступал от имени короля, но также от имени дворянства, а кардинал де Бурбон отвечал на его речь от лица духовенства. Исключительно парламентским было, однако, лишь церемониальное оформление. О «королевском заседании» секретарю суда Жану дю Тийе было объявлено очень поздно, утром того же дня29. Ему объяснили, что «на этот раз король хочет говорить только о вещах, касающихся государства, но не о приговорах по судебным делам, находящимся на рассмотрении парламента». Заседание происходило при закрытых дверях, судьи были не в красных, а в черных мантиях – все было как во время обычного заседания Совета, за исключением того, что возле короля находились люди, которые обычно в парламент не допускались. Речь Генриха II была достарасторопно вершили справедливое и скорое правосудие над этими подданными, для того чтобы успокоить таким образом народ. Третье состоит в том, что, если он отбудет, то оставит королеву, свою жену, регентшей вместе со своим сыном и своим советом, и поэтому хочет, чтобы они подчинялись им, как ему самому, и чтобы то, что ими будет послано в суд, было бы спешно рассмотрено членами Большой палаты, называемыми президентами Следственной палаты. И просит их вести себя так, чтобы другие суды брали с них пример, и продолжать послушно выполнять свой долг. Он надеется, что милостью Создателя и с его помощью, которой он вверяет всю свою стойкую Францию, его предприятие и поход (которые он предпринимает не из честолюбия, ибо у него слишком много богатств и он стремится только сохранить то, что доблестно нажито его предками) будут полезны не только для его подданных, но и для всего христианского мира. И чтобы господин коннетабль занимался делами его государства и нес за них основную ответственность, он приказал ему объявить о них достопочтенному суду» (AN. X1a1571. F. 278v). Перед своим отъездом он добавил, «что никогда не сомневался в доброй воле, послушании и долге помощи, был доволен этим и просил их продолжать увеличивать в том же духе». 29 Brown E.R., Famiglietti R. The Lit de Justice. P. 85–87. Король на сцене: Генрих II и парламенты 243 точно недвусмысленно обращена к трем сословиям, в ней прозвучало, что король «приказывает и предписывает». Но если он пришел в парламент и решил выступить лично, значит он хотел убедить магистратов, а не просто потребовать от них повиновения. Этот король-оратор использовал риторику, свойственную обсуждению, незаметно побуждая членов ассамблеи действовать в интересах государства, поддерживая его в его славных делах. Целью данного заседания было политическое информирование элит и, на этой основе, очередная демонстрация их преданности королю в трудный для него момент. Оно не только обнаруживало уверенность короля в способности словом поддержать согласие в королевстве, но и подчеркивало особый статус судейских чиновников в государстве. Еще более отчетливо эта двойная функция – информирование о намерениях и обращение с просьбой о поддержке – проявилась в 1558 г., когда Генрих II захотел собрать три миллиона золотых экю и получить заем еще на три миллиона. 5 января он созывает с этой целью ассамблею нотаблей в большом зале Парижского парламента, носящем имя Людовика Святого30. Речь идет, однако (факт совершенно исключительный), о собрании четырех сословий31: наряду с духовенством и дворянством президент Сент-Андре фактически выступает «от имени сословия судейских», отличного от третьего сословия, которое представляет Дю Мортье32. Такое уподобление системы правосудия одному из сословий, подхваченное впоследствии Жоашеном Дю Белле, который говорит о «правосудии, гасящем процессы и дебаты», стало способом еще раз оказать почести магистратам, за что между прочим король снискал впоследствии неодобрение Ги Кокиля33: Тем самым он признавал за ними особый статус в политической структуре государства. 30 Picot E. Histoire des Etats généraux considérés au point de vue de leur influence sur le gouvernement de la France de 1355 à 1614. Paris, 1872; Genève, 1979. T. 2, Ch. 1. P. 1–8. См. также описание, которое дается в издании: Discours des Estatz tenuz à Paris par le très-chrestien roy de France, Henry second, au moys de janvier, ceste presente année, mil cinq cens cinquante huict (1559). Paris, 1559. 31 Major J.R. Representative institutions in Renaissance France 1421–1559. Madison, 1960. P. 145. Он рассматривает это собрание как Генеральные штаты. 32 AN. X1a1587. F. 2. 33 Du Bellay J. Ample discours au roy sur le faict des quatre estats du Royaume de France. Paris, 1588. F. 2v; Jouanna A. La France du XVIe siècle, 1483–1598. Paris, 1996. P. 217. Мишель де Лопиталь также определяет судейских как сословие (AN. X1a1594. F. 312. 5 июля 1560 г.). 244 М. Ульмар Со стороны духовенства на этом заседании присутствовали кардиналы, архиепископы и епископы, от дворянства – сенешалы и бальи. Кроме того, там были депутаты от городов, мэры и эшевены, а также первые президенты всех парламентов (Тулузы, Гренобля, Бордо, Дижона, Руана, Экса, Ренна, Домба и Парижа) и прокурор короля в Парижском парламенте. Присутствовали также три государственных секретаря – Дютье, Клосс и Лобеспин – и генеральные казначеи. Как видим, в Парижском парламенте собрались все элиты. И хотя этот парламент был не единственным королевским контрагентом, такое представительное собрание в центре французской столицы, в историческом сердце монархии выглядело, конечно, весьма символично. Король (или его хранитель печати) выступал первым. Он напомнил о своих военных подвигах и о том, в какие суммы они обходятся, и попросил финансовой помощи для достижения мира. В конце он пообещал, дав слово государя, «обходиться с ними в дальнейшем милостиво и употребить для этого все средства, так чтобы у каждого был повод испытать удовлетворение». Потом он сказал, «что в подтверждение своей доброй воли и благорасположения он желает дать это обещание публично и в присутствии своего сына, чтобы и он и его сын были обязаны сохранить и исполнить обещание, данное французам»34. Данное обещание подчеркивает важность для короля публичности как гарантии его обязательств по отношению к собственному народу. Секретарь парламента Жан дю Тийе не воспроизводит эту речь, а просто отмечает значительность и изящество слога короля35, что указывает на то, что Генрих II был превосходным оратором. Действительно, эти две характеристики были выбраны не случайно: значительный, или высокий стиль – это знаменитый ораторский стиль Цицерона, пылкий и возвышенный, в сочетании с изящной и гармоничной манерой выражения – стиль, образцом которого был Демосфен. Кстати, речи афинского оратора выдержали в правление Генриха II по меньшей мере пять изданий, одно из которых 34 Возможно, в отсутствие канцлера, впавшего в немилость и замененного в 1551 г. Жаном Бертраном, секретарь суда в интересах соблюдения протокола просто не указывает, что слово взял хранитель печати. Можно также предположить, без всякой, впрочем, уверенности, что король действительно брал слово после отставки Оливье. 35 «Lors led. seigneurroy a proposé et deduict la cause de lad. assemblée, tres gravement et elegamment» (Тогда господин король предложил и обосновал цель данного собрания, с большим достоинством и изяществом). – A.N. X1a1587. F. 2. Король на сцене: Генрих II и парламенты 245 было адресовано королевскому хранителю печати. Генрих II приравнивается к оратору, очаровывающему своим царственным, величественным красноречием, словом добивающемуся поддержки слушателей. Он претворяет в жизнь сюжет о галльском Геркулесе – старике, тянущем на золотой цепи четверых персонажей, изображающих три основных сословия плюс судейское сообщество, сюжет, который был использован во время торжественного въезда в июне 1549 г. Затем ответное слово от духовенства берет кардинал Лотарингский; от дворянства выступает герцог Неверский; потом очередь доходит до Сент-Андре, первого президента Парижского парламента, который говорит от имени представителей правосудия; и наконец, речь Дю Мортье – от городов. Король выходит. В это время хранитель печати Жан Бертран отдает приказание депутатам от городов изложить письменно «все их жалобы и указать постатейно пункты, нуждающиеся в реформировании». 8-го числа депутатов вызывают в покои кардинала Санса, где они предстают перед членами Совета. Им объясняют уже более доходчиво, что король хочет получить заем в 3 млн ливров, из которых 1 млн должно дать духовенство, а остальное – города. После чего депутатам поручают составить податной список частных лиц, которые должны будут предоставить деньги. На этой стадии позиции очень сильно разделились: одни были за то, чтобы пойти навстречу королю, другие – за продолжение переговоров. Присутствие короля и депутатов от четырех сословий символически было направлено на укрепление единства социального тела: впрочем, и физически депутаты располагались вокруг монарха, только ниже. При входе в залу собралась такая толпа, что лучникам приходилось впускать депутатов от городов по одному. Помещение парламента служило публичным театром, на сцене которого магистраты разыгрывали совершенно уникальную роль. И вновь король обратился к своему народу за помощью, и вновь получил ее благодаря своему красноречию – точно как галльский Геркулес. Зато все последующие обсуждения проходили уже в его отсутствие, и тогда посыл несколько меняется: речь уже идет не о том, чтобы соблаговолить помочь королю, а фактически о том, чтобы подчиниться ему и его профинансировать. В этом контексте адресованная городам просьба представить жалобы оказалась всего лишь предварительной уступкой. Вечером 9-го числа, пока депутаты от городов все еще обсуждали два миллиона ливров, пришло известие о взятии Кале. На другой 246 М. Ульмар день, 10-го числа, король и его свита явились на благодарственный молебен (Te Deum) в часовню Сент-Шапель. И тогда духовенство подтвердило, что готово дать миллион, города заверили, что найдут еще два миллиона, а если понадобится, то и больше: единение социального тела вновь было скреплено победой оружия, которая вмиг сняла все трудности. Спустя несколько дней, 15 января, Генрих II вновь отправляется в парламент36. Король и его свита предстали перед парламентом, чтобы официально объявить о взятии Кале. На следующий день было организовано публичное празднование этого события в форме торжественной процессии. Генрих II объявил магистратам о своем отъезде на войну и вверил парламенту охрану правосудия и религии, попросив внести в регистры некоторые указы, касающиеся, в частности, поддержания президиальных судов. Заседание закончилось очередным слушанием дел37. Импровизированный характер собраний, отказ от парадного облачения магистратов (красной мантии) – все это призвано было показать, что король, с помощью подобной сценографии заседаний, стремится к неформальному общению. То были простые собрания представителей элит (духовенство, дворянство, магистраты), публично демонстрировавших, в качестве советников короля, свою поддержку его политического курса. Король же, выступая в роли короля-судии, информируя своих магистратов и в то же время испрашивая их поддержки, подтверждал, со своей стороны, союз с ними. Это заседание, таким образом, являет собой квинтэссенцию его концепции правосудия как исходящего от него самого и приводимого в действие его присутствием. Вместе с тем оно выявляет существенное отклонение от этой идеальной модели, ибо впервые король принудительно добивается регистрации указов. По словам Бушеля, король говорил, «что его парламент не имеет никакой власти до тех пор, пока он [король] не пошлет ему свои открытые письма (lettres patentes), необходимые 36 37 AN. X1a1587. F. 14–15. «XV числа этого месяца король, приняв решение ехать в Кале, чтобы заняться укреплением этого города, захотел сначала поехать во дворец, чтобы провести заседание судейских чиновников, что он и сделал. Он пробыл там с восьми утра до одиннадцати: в сопровождении господина дофина и пяти кардиналов, с другими господами из Узкого совета, перед которыми были зачитаны несколько указов, направленных против упразднения президиальных судов…. После этого состоялось слушание дела с участием двух адвокатов и людей короля, которое продлилось до одиннадцати часов» (Discours des Estats… P. 12). Король на сцене: Генрих II и парламенты 247 для начала ежегодной сессии, и это некоторых весьма удивило»38. Король своим присутствием открывает парламентскую сессию, давая тем самым понять, что преемственность в деятельности этого учреждения зависит исключительно от покорности его королевской воле. Аналогичное использование парламента можно усмотреть и в эпизоде, имевшем место в Савойе, которая в 1536 г. была завоевана Франциском I и имела собственный парламент. В 1556 г. в столице провинции Шамбери распространяются воззвания герцога Савойского Эммануила Филиберта, призывающие к восстанию против французских оккупантов. Парламент незамедлительно, 16 октября 1556 г., издает приказ с требованием принести прокламации в канцелярию уголовного суда «под страхом для всех, кто ослушается, быть повешенным и задушенным после полудня»39. Конечно, эти меры ни к чему не привели, и три дня спустя король прибегает к другому методу, помимо устрашения. 19 октября, в то время как войска Эммануила Филиберта при поддержке савойского дворянства вошли в Бресс, он пишет письмо «представителям трех сословий нашей области и герцогства Савойского и [провинции] Бресс», в котором подчеркивает их «верноподданническую лояльность и преданную любовь» по отношению к законному «государю и верховному властителю». Он пытается развенчать аргументацию герцога Савойского, призывающего к «мятежу и восстанию» против Франции и подстрекающего население «сбросить иго невыносимого [французского] рабства». В частности, он оспаривает его успех в Брессе. Смысл послания ясен: король просит савойские элиты сохранять ему покорность. Письмо это было передано парламенту и затем зачитано городской верхушке на организованном под эгидой парламента общем собрании: Упомянутое письмо и повеление короля были оглашены в Шамбери, в монастыре св. Доминика, в присутствии палаты и народа упомянутого города и ассамблеи XXI октября 1556 г., а XXVI числа указанного месяца оно было также оглашено на общем заседании упомянутой палаты, как явствует из постановления оной40. И вновь парламент служит местом публичного информирования, сценой, куда приглашаются элиты с целью получения от них 38 Bouchel L. La bibliothèque ou thresor du droict françois. Paris, 1629. P. 891. Archives Départementales de Savoie: Registre des édits-bulles. 1 B 11. F. 140 v. 40 Ibid. F. 141. Le 16 octobre 1556. 39 248 М. Ульмар поддержки или подтверждения их лояльности, весьма проблематичной в этой недавно завоеванной провинции, отчасти остающейся верной герцогу Савойскому. В последующие дни савойские магистраты берут на себя также проведение расследования в отношении тех, кто, по их данным, оказывал поддержку заговору Эммануила Филиберта, а затем и вынесение решения о даровании королевского прощения41. Все эти заседания, как бы они ни назывались – ассамблеи нотаблей, или Генеральные штаты, или же ложа правосудия, – имеют, судя по всему, мало общего с официальными церемониями. Историки затрудняются их квалифицировать, поскольку они служат упрочению парламента в роли настоящей политической сцены. С одной стороны, король заботится о том, чтобы ограничить парламенты выполнением судебных функций, важность которых он всячески подчеркивает. Однако он также использует свои верховные суды как метафорическую сцену, представляющую sanior pars (здравую часть) королевства. Парламент является единственной публичной сценой, где у короля есть возможность проявить себя перед более широким кругом зрителей, нежели члены суда. Показательно, что, театрально делая шаг навстречу представителям привилегированных сословий и магистратуры, он выбирает именно то место, где королевское присутствие, в правление его отца, чаще всего означало проявление авторитаризма. Используя парламент как пространство для упражнений в ораторском искусстве, он рассчитывает разговаривать со своим народом и получать его одобрение, избрав слово средством утверждения своей власти. * * * Третий элемент: хотя король Генрих II и позиционирует себя как король-судия, торжественно заседающий вместе с магистратами, но практическое использование судейского красноречия он всецело оставляет магистратам. В самом деле, значительная часть деятельности судов касается гражданских дел с участием государства, идет ли речь о королевской администрации (должности), корпорациях, религиозных учреждениях (выборы аббатов) или политике на местах (выборы эшевенов). В качестве административного трибунала парламент представляет собой единственную 41 Ibid. F. 144 v. Комиссия по расследованию в отношении тех, кто поддержал Эммануила Филиберта в Брессе. F. 157: Письма о помиловании и прощении. Король на сцене: Генрих II и парламенты 249 политическую сцену, где можно обсудить вопросы, затрагивающие устройство и функционирование государства. Между тем при Генрихе II фигурантами многих дел в рамках больших дисциплинарных процессов оказываются сами судьи. Король тогда лично не присутствует на заседаниях, но косвенно использует судебную сцену как место, где усилия по реформированию государства особенно хорошо видны. Он предпочитает, чтобы такие дела рассматривались не в его Совете, а перед самими парламентами. При Франциске I состоялось несколько громких процессов, имевших целью восстановление пошатнувшегося авторитета королевской власти, особенно в 1527 г. Дела о коррупции среди магистратов велись комиссарами, назначавшимися королем. Так, в 1537 г. в Тулузе президент парламента (président à mortier) Жан Юльмо был признан виновным в «обмане, взяточничестве, хищениях и других преступлениях». Это стало результатом судебного дела, которое вели двое комиссаров – докладчик прошений Мартен Фюме и советник Большого совета Жак Гролло42. Точно так же Жану де Мансанкалю, первому президенту парламента Тулузы, было поручено вести дело Клода де Бельевра в Дофине. Тот обвинялся провинциальными Штатами во взяточничестве, растратах и других преступных деяниях, однако Мансанкаль снял с него все подозрения43. Со своей стороны, Генрих II регулярно поручает ведение процессов над магистратами своим верховным судам, демонстрируя таким образом усилия по самоочищению стремительно растущей судебной администрации. Такие усилия были необходимы, ибо с 1547 г. Генрих II решает опираться на магистратов, чтобы преследовать еретиков. Упразднение Огненной палаты 19 ноября 1549 г. не означало прекращения работы в этом направлении, так как отныне подобные дела стали передаваться непосредственно парламентам. К слову сказать, в июне предшествующего года Генрих II дал наказ парижским судьям заниматься «прежде всего делами религии». Эта карательная деятельность сопровождается усилением парламентской дисциплины; причем особое внимание уделяется меркуриалам (совместным дисциплинарным заседаниям палат Парижского парламента. – Примеч. пер.). Особое усердие проявил здесь Жан Бертран. Еще в бытность свою первым пре42 43 Dubédat M. Histoire du parlement de Toulouse. Paris, 1885. P. 180–181. Ibid. P. 198–199. 250 М. Ульмар зидентом Парижского парламента, в 1550 г. он завил своим коллегам: «Надо провести меркуриал и самореформироваться; а потом смотрели бы, как реформируют других»44. Это стремление к самодисциплине проявляется также публично в форме громких процессов с наказанием магистратов. Первым таким случаем стало подавление в 1548 г. соляного бунта в Гиени, спровоцированного увеличением размеров взимаемой габели с 1542 г.45 Когда мятеж охватил Бордо, наместник губернатора провинции Тристан де Монен созвал в городской ратуше ассамблею трех сословий, однако туда ворвались тысячи человек. Спустя несколько дней Монен, а также ряд сборщиков габели были убиты мятежниками, но президенту парламента Ла Шассеню удалось восстановить видимость порядка и разыскать виновных. В конце концов 9 октября в город вступила многочисленная королевская армия во главе с коннетаблем де Монморанси. Подавление восстания было очень жестоким. Его участников судила специальная палата, состоявшая из десяти советников Прованского парламента и возглавлявшаяся мэтром прошений Жаком де Нейи. Приговор, очень суровый, был вынесен 26 октября 1548 г.: Монену были устроены грандиозные похороны, город должен был заплатить налог в размере 200 000 ливров, башни ратуши были срыты, а городские привилегии приостановлены. 150 человек было казнено. Президент Ла Шассень, королевский прокурор Лескюр, а также четверо других советников предстали перед Тулузским парламентом, который судил их за высокую измену46. Их обвиняли в том, что они проявили колебания, из-за чего их попытки урегулирования потерпели провал. Впервые один парламент судил другой. Пятеро обвиняемых осенью 1550 г. были освобождены от наказания и смогли вернуться на свои должности в Бордо, но Ла Шассень, хотя и был оправдан, лишился милости короля на десять лет. Наконец, коннетабль приостановил деятельность парламента, заменив его временным судом, который был сформирован из магистратов, переведенных из парламентов Руана, Парижа и Тулузы. Суд приступил к своим обязанностям в августе 1549 г. 28 декабря 1549 г. большинство бордоских парламентариев были амнистированы, 44 AN. X1a1568. F. 2. Boscheron Des Portes C.-B.-F. Histoire du Parlement de Bordeaux depuis sa création jusqu’à sa suppression (1451–1790). Bordeaux, 1877. T. 1. Ch. 3. P. 68–97. 46 Председатель де ла Шассень, советники Арно де Себра, Пьер де Корес, Гийом Вергуэн, Арно Герен, генеральный прокурор Антуан де Лекюр. 45 Король на сцене: Генрих II и парламенты 251 и с 8 января 1550 г. они вернулись к нормальному исполнению своих обязанностей. Наказание, таким образом, способствовало массированному вмешательству других парламентов (Тулузы, Парижа, Руана, Экса) – как для того, чтобы судить обвиняемых, так и для того, чтобы обеспечить бесперебойную работу бордоской администрации. Данный эпизод вписывается в процесс унификации системы правосудия в общенациональном масштабе, предполагавшей также согласование процедурных вопросов. Вторым значимым судебным процессом, свидетельствовавшим о той же логике сближения парламентов, стало новое разбирательство по делу о событиях в селениях Кабриер и Мериндоль, начатое по приказу короля. Это был один из самых известных процессов того времени47. В апреле 1545 г. Жан Мейнье, барон Оппедский и первый президент парламента Экс-ан-Прованса, организовал настоящую военную экспедицию против вальденсов двух деревень. Графиня де Санталь подала жалобу на резню и грабежи, учиненные в сеньории Ла Тур д’Эг, но король Франциск I не дал ей ходу. Генрих II решил вновь открыть дело, поручив его рассмотрение Парижскому парламенту. В письме, адресованном парижским магистратам, он объясняет, что Прованский парламент злоупотребил свой властью в ходе «бесчеловечных и жестоких расправ (…) учиненных в двадцати двух деревнях нашей области Прованс под предлогом правосудия и злоупотребляя оным»48. По этой причине он просит их устроить публичный процесс по факту этого беззакония, избрав местом его проведения столицу для того, чтобы «правда об этом деле дошла до самых разных мест и о ней узнало и услышало как можно больше людей», а также для того, чтобы сорвать происки виновных, которые хотели бы «помешать публичному слушанию этого дела в суде и, следовательно, тому, чтобы правда о нем и об этой клевете стала достоянием гласности». Таким образом, просьба короля состоит не только, как это бывает обычно, в том, чтобы виновные были примерно наказаны. В своем послании он очень ясно дает понять, что хочет публичного процесса с соблюдением процедурных правил в части слушания обвиняемых. В соответствии с этим парламент должен был: 47 Audisio G. Histoire de l’exécution de Cabrières et de Mérindol, et d’autres lieux de Provence. Paris, 1995. 48 AN. X1a1568. F. 485v–486. 16 марта 1550 г. 252 М. Ульмар предписать им, а также их адвокатам и прокурорам представить в форме судебной речи все средства защиты, каковые у них есть и касаются деяний, в которых они обвиняются и по которым они были допрошены и дали показания собственными устами. Верховный суд является единственным публичным пространством, где могут организованно и на основе состязательности сторон обсуждаться дела, затрагивающие государственные интересы. 17 марта 1549 г. Генрих II создает в Париже так называемую палату королевы, чтобы истребовать это дело, которое он поручает Большой палате Парижского парламента. Дело слушается больше месяца – с 18 сентября по 29 октября 1551 г. Парижский парламент передает его в совет, а король своей властью издает указ, по которому 13 февраля следующего года капитан Полен, командовавший войсками, признается невиновным. Точно так же барон Оппедский восстанавливается в своих правах на основании писем от 2 ноября 1553 г. И только адвокат короля в Провансе Гийом Герен был казнен, да и то под предлогом подделки документов, а не в связи с рассматриваемым процессом. Что касается самого этого дела, то оно потрясло современников не столько вскрывшимися фактами чудовищного насилия против еретиков, сколько тем, что впервые установило иерархию парламентов, сделав Парижский вышестоящим по отношению к парламенту Экса. Третьим громким процессом было дело савойских магистратов, рассматривавшееся поочередно парламентами Дофине, Бургундии и Парижа. Не вдаваясь в подробности обвинений в подлоге, лихоимстве и коррупции, выдвинутых адвокатом короля Жюльеном Табуэ, нужно подчеркнуть ту озабоченность, которую вызвало это дело в среде юристов. Так, генеральный прокурор Гренобля Жан де Лантье говорил по этому поводу: «Это дело, имеющее такие большие последствия для службы короля и такую назидательность для злоумышленников, каких еще не бывало. И положить его под сукно, кроме того, что это будет плохо воспринято подданными оного сеньора, было бы преступно»49. В 1540 г. Жюльен Табуэ обвинил советника Крассюса в хищении денег, но тот был оправдан парламентом Савойи. В 1542 г. процесс был возобновлен и письмом Франциска I от 20 апреля 1545 г. передан в парламент Дофине. После трех лет заключения в Гренобле Крассюс был снова оправдан. В ходе нового иска Табуэ процесс 49 BNF. Ms. fr. 20534. F. 94. 23 сентября 1549 г. Король на сцене: Генрих II и парламенты 253 был перенесен в парламент Бургундии, и 30 апреля 1549 г. Крассюс был, наконец, осужден. Однако в ответ на его жалобу король Генрих II 22 апреля 1552 г. отдает приказание восстановить его в должности советника в Савойе, не вынося решения по существу дела50. Вдобавок в 1549 г. Табуэ обрушился с обвинениями на президента Пелиссона, подробно изложив прямо посреди заседания его проступки и предложив ему исправить свое поведение. Эти обвинения были направлены в Большой и в Личный советы, а следствие велось двумя магистратами из парламента Гренобля, предъявившими обвинение Пелиссону и еще одиннадцати чиновникам парламента Савойи. В 1550 г. король передает это дело в парламент Бургундии: расследование длится с 1 сентября 1550 по 22 июня 1551 г. 27 июля 1551 г. был вынесен обвинительный приговор, по которому Пелиссон признавался подделывателем. Ему предстояло принести публичное покаяние, а его имущество подлежало конфискации. В июне 1554 г. Табуэ был назначен советником в Парижский парламент, что позволило ему покинуть парламент Савойи, где он нажил себе слишком много врагов. Параллельно дело было открыто вновь в Парижском парламенте, который, на беду бургундских магистратов, признал действительными все постановления парламента Дижона. В конце концов, 15 октября 1556 г. Табуэ был признан виновным в ложных обвинениях и, в свою очередь, смещен с должности. Однако сенат Савойи в 1560 г. (после освобождения от французского владычества. – Примеч. пер.) восстановил его в звании, и он был принят в Шамбери в качестве адвоката. Независимо от его «партийного» смысла (Табуэ был человеком Гизов, а Пелиссон – сторонником Монморанси) это дело, тянувшееся более пятнадцати лет, является показательным в отношении трений между различными парламентами: четыре судебных органа участвуют в его рассмотрении и выносят противоположные решения. Наконец, циркуляция магистратов и судебных дел между парламентами имела непосредственное отношение к работе по унификации судебной системы, предполагавшей также выработку общей судебной процедуры в различных областях королевства. Ввиду разнобоя приговоров верховных судов Генрих II во время процесса Табуэ недвусмысленно заявил, что «Дижон50 Burnier E. Histoire du Sénat de Savoie et des autres compagnies judiciaires de la même province. Chambéry, 1864. Vol. 1. P. 165 и послед. 254 М. Ульмар ский парламент судил по совести, а Парижский – по справедливости» («le parlement de Dijon avait jugé suivant sa conscience, et celui de Paris suivant l’équité»)51. Кроме того, 12 февраля 1552 г. он указал, что Парижский парламент должен быть образцом для других судов: «…прошу дать этому делу такой приговор, чтобы другие суды, которые должны выносить решения по примеру вышеназванного, имели образец для подражания и продолжали послушно выполнять свой долг»52. Он использует, таким образом, громкие процессы над магистратами как политический инструмент для подчинения периферийных парламентов. Магистраты очень хорошо сознают это, ибо подобная практика противоречит обычаю, по которому каждый из них мог быть судим только в своей родной провинции. В ходе визита Генриха II в Руан в 1550 г. нормандские магистраты еще раз выразили свое несогласие с передачей дел, находящихся в их юрисдикции, в вышестоящий суд: «…пусть также никого, кто родился в этом герцогстве, не вызывают в Парижский парламент для суда над ним»53. Также и магистраты Дофине неоднократно выражали обеспокоенность по поводу истребования дел за пределы их судебного округа. Парламентарии же Шамбери и Тулузы требовали права участия на равных в работе Парижского парламента, каковое право было им пожаловано королем, несмотря на возражения их парижских коллег54. Итак, в ходе подобных процессов судебная сцена становится местом, где совершается настоящий политический ритуал самоочищения государства. Приведение в исполнение приговоров суда предельно театрализовано: так, Пелиссон, поддерживаемый двумя приставами, должен был встать на колени перед своей ровней – парламентариями Дижона. Одетый в белую рубаху, с тяжелым зажженным факелом в руках, он просит прощения у Бога, у короля, у Табуэ, а затем умоляет суд выпустить его из тюрьмы «ввиду слабости и немощи его персоны», в чем ему было отказано55. Не менее зрелищное осуждение Табуэ в 1556 г. повторялось 51 Цит. по: Lacuisine E.-F., de. Le Parlement de Bourgogne depuis son origine jusqu’à sa chute. Dijon, 1864. T. 2. P. 28. 52 AN. X1a1571. F. 278v. 53 Cогласно нормандской хартии 1312 г.: Floquet А. Op. cit. P. 204. 54 Dubédat M. Op. cit. P. 345; Déclaration portant que les présidens et conseillers des parlements de Savoie et de Piémont auront entrée et voix délibérative dans les autres parlements. AD Savoie. 1 B 9. F 1. 55 Burnier E. Histoire du sénat de Savoie. T. 2. P. 172. Король на сцене: Генрих II и парламенты 255 дважды, один раз в Париже, другой – в Шамбери. В рамках этих дел, где магистраты разоблачали факты, реальные или мнимые, мздоимства в своих рядах, парламенты публично демонстрировали свои усилия по очищению магистратского корпуса. Тогда это было тем более важно, что число судейских чиновников стремительно росло − например, в результате создания в 1552 г. президиальных судов надо было показать, что отбор в них производится с должной тщательностью. К тому же на верховные суды была возложена обязанность преследовать еретиков-протестантов: нужно было, следовательно, представить доказательство того, что магистраты не только хорошие юристы, но и честные христиане. Генрих II уделял также большое внимание регулярному проведению меркуриалов, этих самодисциплинирующих заседаний, в ходе которых магистратам напоминалось о правилах их профессии. В историографии парламентов очень много внимания уделено ложу правосудия как главному политическому ритуалу, отражающему противостояние и подчинение королю. Именно поэтому для Сары Хэнли «визиты Генриха II в парламент выглядят загадочно»56. Их значение становится совершенно понятным лишь тогда, когда мы перестаем предполагать, что столкновение было неизбежно, и рассматриваем парламент как сцену – единственное место, где Генрих II говорит на публике. В его правление, на первых порах, ритуальные парламентские заседания служат представлению обществу политики реформирования королевства и примирения. Сочетая свой приход в парламент с выполнением неких ритуально значимых действий, предусмотренных королевским и парламентским церемониалом, король демонстрирует свое желание общаться с парламентом и апеллирует к согласию, царящему на вершине государства. Второй период отмечен расширением круга действующих лиц, участвующих в парламентских заседаниях: король говорит отныне для того, чтобы извещать элиты о своих политических решениях и требовать от них поддержки. И наконец, ряд парламентов оказались затронуты громкими процессами над магистратами, призванными гарантировать должное качество судей, занимающихся преследованием еретиков. Однако последний визит Генриха II в Парижский парламент во время заседания 10 июня 1559 г. заканчивается драматически и указывает на серьезное политическое изменение. Ассамблея 56 Hanley S. Op. cit. P. 133. 256 М. Ульмар обсуждала тогда несогласованность приговоров различных палат парламента, проявивших бóльшую или меньшую суровость в процессах над еретиками. Король же прервал дебаты и велел арестовать нескольких магистратов, проявивших слишком большую терпимость, а советник Анн дю Бур 23 сентября следующего года был приговорен к смертной казни. Это было концом спектакля, демонстрирующего всеобщее согласие и веру в способность судей гарантировать чистоту судейского корпуса. Завершив войну за пределами страны, Генрих II вознамерился подавить все формы оппозиции внутри королевства, причем начать с чиновников собственной администрации. Самым ярким проявлением этого перелома в политике короля стал меркуриал 1559 г. Пер. с фр. Ю.В. Ткаченко
