Источниковедение как нормальная наука

Источниковедение как «нормальная наука»
Дмитрий Анатольевич Добровольский
e-mail: dmdobrowolski@gmail.com
Противопоставление «наук о культуре» и «наук о природе», введенное на рубеже XIX—XX веков неокантианцами баденской школы, стало для европейской интеллектуальной традиции одним из ключевых. Связанные с ним идеи проникли, пусть
и в искаженной форме, даже в такой герметичный дискурс как советский, породив «у нас» известный «спор физиков и лириков». Постулирование особого строя
гуманитарных наук имело большое значение для утверждения неокантианства в качестве нового философского течения, альтернативного господствовавшему в умах
контовскому позитивизму. Представляется, однако, что оснований для такой антитезы меньше, чем принято думать, а сходств между гуманитарными и естественными
науками, напротив, существенно больше, чем различий. Более того, данный тезис
может быть обоснован экспериментально, путем описания хода гуманитарного исследования в терминах, используемых для изложения методологии естественных наук, в частности — в терминах, предлагаемых в учебном пособии «Философия науки»
под редакцией А.И. Липкина (М. : Eksmo Education ; ЭКСМО, 2007. С. 232—268).
Число оговорок и логических упрощений, на которые придется пойти в рамках предпринимаемого эксперимента, станет мерой различия гуманитарных и естественных
наук.
В работах А.И. Липкина представлены два уровня анализа — уровень понятий
и уровень их экспериментальной реализации. Уровень понятий включает два элемента — первичные идеальные объекты (ПИО), т.е. первообразные категории, задаваемые, как правило, неявным образом, и вторичные идеальные объекты (ВИО),
определяемые через ПИО в процессе (для удобства) объяснения эмпирически наблюдаемых феноменов. В свою очередь, на уровне реализации выделяются три этапа: теоретическое моделирование изучаемого процесса, конструирование стенда для
опытов и измерение полученных результатов, которое подтверждает, корректирует
или опровергает построенную ранее модель. Автор вывел такую структуру научного
знания исходя из опыта физики. Представляется, однако, что гуманитарные науки
устроены если не аналогично, то — во всяком случае — очень похожим образом.
Прежде всего, у гуманитариев есть ПИО. Как правило, в роли ПИО выступают
человек и среда, но возможны и другие пары (например: социум и среда, цивилизация и среда, культура и среда, этнос и среда). Частными случаями или производными этих ПИО становятся ВИО. Так исторический источник определяется как
результат целенаправленного воздействия человека на среду, вызов — как воздействие среды на цивилизацию, язык — как способ описания среды, принятый внутри
данной культуры и т.д. Кусты ПИО с произрастающими из них ВИО создают т.наз.
проблемные поля (историческая антропология, гендерная история, история больших длительностей, цивилизационный подход / цивилология и т.п.), которые, судя
1
по всему, очень похожи на разделы науки в физике. Таким образом, в плане организации понятийного аппарата принципиальных различий между гуманитарными
и естественными науками не обнаруживается.
Не многим сложнее ситуация с экспериментальной составляющей гуманитарного знания. А.И. Липкин с полным основанием пишет, что «до включения операций
приготовления и измерения галилеевская “пустота” и основанная на ней теория падения тела принадлежат еще натурфилософскому умозрению, т.е. математизированной натурфилософии, а не естественной науке, включающей эксперимент» (с. 247).
Экспериментальное знание оказывается в этом случае необходимым признаком, отличающим «нормальную науку» от иных модусов интеллектуальной деятельности —
философии, религии, искусства, беллетристики и т.п. Обывательские представления
подсказывают, что эксперимент в истории невозможен. Более того, если остановиться на утверждении, что цель истории — узнать, как оно было на самом деле (т.наз.
формула Ранке), то бытовые представления получат основательную формальнологическую поддержку. Однако если проникнуть в мастерскую историка, основу
которой составляет упомянутое в теме доклада источниковедение, то станет ясно,
что удельный вес «второй природы» в работе историка не меньше, чем в работе
представителей естественных наук.
Прежде всего, источниковедение предполагает процедуру приготовления, т.е.
конструирование изучаемых объектов. Естественно, историки не изготовляют документы (разве что для забавы или из идеологических соображений), однако в
этом нет необходимости — счет дел, сохранившихся только от центрального аппарата министерств императорской России, идет на сотни тысяч, а каждое дело, в
свою очередь, может включать сотни отдельных документов. По мере углубления
в древность число сохранившихся источников сокращается, но не так значительно,
как может показаться — нам известно порядка пятидесяти летописей, большинство
из которых представлены несколькими рукописями, несколько сотен копий КиевоПечерского патерика и т.д. Как следствие, основной для историка является не проблема выявления источников, а проблема их адекватного отбора. В свою очередь,
процедура отбора источников тождественна процедуре приготовления в физике, поскольку включает эвристическое задание, суть которого определяется содержанием
проверямой концепции, и набор конкретных действий по изучению соответствующих архивохранилищ.
Присутствует в источниковедении и процедура измерения, приобретающая форму сопоставления наблюдаемой картины с теоретически ожидаемой. Приступая к
чтению источника, историк уже имеет в своем сознании определенную модель того, как организовано читаемое; построению такой модели служат (в порядке значимости) знание о других источниках того же вида, та или иная теория (психологическая, культурологическая, социологическая) и собственный жизненный опыт
исследователя. Эта модель выступает в роли эталона, суть же исследовательской работы состоит в интерпретации наблюдаемых отклонений. Определенную проблему
для истории создает то, что не все интересующие нас явления представлены в источниках достаточно широко, и, следовательно, не всегда удается получить данные,
пригодные для статистической обработки. Однако недостаток сведений есть пробле-
2
ма именно количественная, а не качественная, и во многих областях исторического
знания математический аппарат используется весьма и весьма продуктивно.
Ограниченные возможности математизации исторического знания сказываются
в том, что историки почти никогда не представляют свои концепции в виде формул
со строго определенными коэффициентами. В то же время, легко показать, что за
данной особенностью исторической науки стоит не специфика ее оснований, а стремление к максимальной корректности выдвигаемых утверждений, в равной мере характерное для представителей всех предметных областей. Возникает естественный
вопрос о том, кому может потребоваться наука, не дающая «на выходе» строгих
утверждений. Но это вопрос очень сложный, требующий основательного ознакомления уже не со структурой, а с историей исторического знания, и, в частности, — с
эволюцией его социальной роли. Цель же данного доклада будет вполне достигнута, если он завершится констатацией, что принципиальных структурных различий
между гуманитарными и естественными науками, судя по всему, нет.
3