Римма ЛЮТАЯ Я ЕЩЁ ЖИВ… ПАМЯТЬ Слово о Сергее Гуляевском 192 Мы дружили с Сергеем с 1982 года: тогда я, как и он, поступила на заочное отделение Литературного института в Москву, в поэтический семинар Валентина Сидорова. В те годы — так же, как, впрочем, и теперь — на литературную «поверхность» всплывали, достигали известности те, кто объединялся в группы той или иной направленности, «кучковался». То ли избрав стезю служения «социально адекватного бытописателя» и функционера, то ли, напротив, присоединившись к неким ухватистым персонажам — без привязанности к отечеству, но с нюхом, и вкусом, и менталитетом продажнокосмополитическим. Сергей был не из всех таких — одиночка со своим творческим миром. Лаконичен в письме, оттачивал каждый образ, каждую фразу — но в писательстве и в жизни не был скуп эмоционально, обладал точным глазом, способностью увидеть и зафиксировать что-то с особым поэтическим «ароматом», ракурсом, не банально; его стихи поражали порою неожиданными поворотами мысли, удивительным изяществом сюжета. В литинституте он начал писать и свои сказки. Вообще Сережа всегда был по-детски доверчив и по-человечески открыт, хотя пытался это маскировать за шутливой манерой поведения; он многим доверялся непосредственно и щедро — и обманывался. Мы, живя в общежитии и захлебываясь от обилия новой информации, от великолепия творческого общения, в которое окунались по приезде в Москву, были жесткими критиками друг для друга, но то время — конец советской эпохи, тоже непростое — все же было для всех нас, литинститутовцев, очень счастливым, наполненным созиданием и смыслом. Мы с Сергеем одногодки, но я в литинститут поступала уже будучи замужем и растя сына, а Гуляевский был тогда еще юношей, находящимся на пороге мужественности — в по- иске себя, семьи, круга общения, который бы понимал его. Мы подружились быстро, я познакомила его с мужем Вячеславом, поэтом и литературным критиком, привела в кружок творческих людей, собиравшихся в Москве у моей подруги детства — музыканта и переводчицы. Мне кажется, Сергей чувствовал себя там хорошо. Потом, по окончании института, он ненадолго вернулся на родину, затем на некоторое время снова приехал в Москву «на ПМЖ»: подрабатывал то там, то здесь, как и мы, снимал квартиру, пытался найти пути творческой самореализации. Участвовал в совещаниях молодых писателей, на одном из которых был принят в члены Союза писателей. Это сейчас «корочки» члена СП дают сразу всем просто — автоматически, по оконС. Н. Гуляевский чании литинститута, а тогда членство в творческом союзе было и престижно, и проблематично. Так что многие из нашего поколения, будучи поэтами и писателями, так по сю пору и числятся «в нетях». Своему новому статусу Сергей радовался. Вероятно, это сознание поддерживало его уверенность в правильности избранного пути; ведь все остальное, весь жизненный ход как будто свидетельствовал об обратном и стимулировал предать свой творческий дар. Однако во времена, именуемые теперь «лихими 90-ми», востребованы были политически проституирующие «дарования, мобильно пишущие, со склонностью к журнализму и коммерции, нравственно гибкие «профессионалы». А Сергей к ним не относился. В те годы многие из наших ребят погибли — кто физически (убит на чеченской войне или умер на внутренней войне, не вынеся слома мироощущения и тягот бытования, вплоть до самоубийств), кто просто вынужден был кардинально сменить профессию, дабы выжить; часть народа под шумок эмигрировала «на свободу за колбасой». Перестроечная Москва Гуляевского не принимала, как и он ее, новую — с глянцевым хамоватым фасадом, с разраставшимся гимном новобуржуазному потребительству. Сергей вернулся в Пензу, где родительский дом, его корни, иллюзия покоя, не обретенного в столице. Работал редактором в «Суре» — с 193 удовольствием, пусть и при копеечных заработках, что для культуры неудивительно… Однако те подработки, которые он изыскивал, чтобы не выпадать из социума совершенно, были случайны, хотя и приносили новые впечатления. Потому что иной деятельностью, кроме литературно-редакционного и творческого труда, Сергей заработать на жизнь не мог, не умел, это было не свойственно его природе. Он, правда, никогда не жаловался. «Слава Богу, — говорил, — почти все, что написал, опубликовано, так или иначе. Значит, надо писать новое…» Несмотря на внешнюю простоту в общении, Гуляевского отличала глубокая сосредоточенность — этот особый тип психофизики, какого-то бунинского направления, самоуглубленного. И мы, зная, что для писания ему нужна такая глубокая концентрация на внутреннем, не сбивали его с настроя. Созванивались мы нечасто, так бывает, пару раз в году, или конкретно — по творческим вопросам; просто знали, что в Пензе — наш Серега, и любили его. Компьютером он пользовался лишь для набора текстов, Интернет не любил. Мобильник было завел, но потом сказал: «Ну его, он мне не нужен. Я обнаружил, что звонить мне особо некому. А кому захочется — я и сам позвоню, без мобильника». Как-то, позвонив, начал разговор со слов: «Привет, ребята, родные. Я звоню сказать, что я еще жив…» Вот уже так не скажет… 194