ОБРАЗ РОССИЙСКОЙ МОНАРХИИ В ВОСПРИЯТИИ

ОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
На правах рукописи
РЕМНЕВ ПАВЕЛ АНАТОЛЬЕВИЧ
ОБРАЗ РОССИЙСКОЙ МОНАРХИИ В ВОСПРИЯТИИ
РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭЛИТЫ
ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX В.
Специальность: 07.00.02 – отечественная история
Диссертация на соискание ученой степени
кандидата исторических наук
Научный руководитель
д.и.н., проф. Сорокин Ю.А.
Омск - 2010
Содержание
Введение…………………………………………………….………………...3
Глава 1. Формирование образа российской монархии в первое
десятилетие правления Александра I…………………………………...….45
1.1. Идеальная монархия Екатерины II и ее воплощение в образе
Александра I. …………………...……………...……………………………45
1.2.
Образ «монарха – реформатора» в восприятии российской
политической элиты………………………………………………………...63
Глава
2.
Метаморфозы
образа
российской
монархии……..…………………………………………………………......118
2.1.
«Военные
черты»
в
образе
российской
монархии……………………………………………………………………118
2.2. Между мистикой и реформаторством: деструкция образа Александра
I в послевоенный период..............................................................................135
Заключение…………………………………………………………………183
Список сокращений………………………………..………………………194
Список источников………………………………..……………………….195
Список литературы………………………………..……………………….209
2
Введение
Актуальность темы. Политические и социальные процессы в
современном
обществе,
создание
политического
имиджа
власти,
формирование различных легитимирующих практик актуализируют
проблему «образа власти», прежде всего в контексте интерпретации
обществом
самой
представителей.
власти,
властных
Устойчивость
власти
структур
зависит
и
от
их
знаковых
поддержки
ее
гражданами, что, в свою очередь, определяется восприятием власти
обществом. Естественно, что общественные (даже высшие) слои, как
правило, не включенные в рамки практики повседневного управления,
интерпретируют государство и его институты на основе образов, которые
нередко подменяют объективную картину мира. Ретроспективный взгляд
на механику формирования образов, процессы их трансформации и
трансляции представляется важным фактором
восприятия любого
государства. Данный метод применим и к России первой половины XIX
в., когда в исторической науке и в обыденном сознании политическая
власть персонифицируется чаще всего с именем Александра I.
Российская монархия как институт и, в частности, российский монарх как
личность в особых исторических условиях должны были одновременно
разрешать
трудноразрешимые
традиции
екатерининского
оцениваемые
европейского
французской
российским
практике
проблемы:
царствования,
дворянством,
Просвещения,
революции
на
и
и
столь
положительно
ревизовать
идеологически
наполеоновским
сохранить
принципы
предшествовавшие
войнам;
курс
на
европеизацию и модернизацию империи должен был гибко сочетаться с
незыблемостью
крепостнических
начал;
либеральные
реформы
предполагалось проводить в стране, политическая элита которой по
большей части не готова была к восприятию либеральных ценностей.
Образ монархии и монарха в этих условиях неминуемо усложнялся,
3
наделялся новыми, невиданными в русской истории качествами. Их
изучение позволит глубже осмыслить противоречивые черты эпохи,
непоследовательность
правительственной
политики,
идейные
и
политические искания русской элиты.
Степень
изученности
темы.
Литература,
посвященная
александровской эпохе, особенно в части характеристик социальнозначимых
качеств
личности
императора
Александра
Павловича,
приливов и отливов его реформаторского курса, идейной борьбы при
дворе и в обществе, внешней политики (особенно наполеоновских войн),
колоссальна. Ее качественный историографический анализ предполагает
подготовку специальных исследований и не является задачей данного
сочинения. С другой стороны, в гуманитарной науке накоплен богатый
опыт изучения проблем, связанных с понятием «образ». Образ изучался в
рамках классической немецкой философии, французской феноменологии,
структурализма и постструктурализма, в филологии и языкознании,
фольклористике,
психологии
и
социальной
антропологии,
востоковедении, социологии, политологии и экономике, культурологии,
геополитике, семиотике, литературоведении и пр.1
Образ российской монархии в первой четверти XIX в. не был
предметом специального и обстоятельного исторического исследования.
В изучении заявленной проблемы главенствуют две параллельные линии:
во-первых, изучение эпохи Александра I в большинстве ее составляющих
и, во-вторых, имеющая богатую традицию, но лишь в последнее время
ставшая востребованной в исторической науке практика изучения
образов.
1
Сартр Ж.-П. Воображаемое. Феноменологическая психология воображения. СПб, 2001; Гуссерль Э.
Феноменология внутреннего сознания времени. М., 1994; Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной
жизни. // Беседы о русской культуре, СПб., 1994; Пропп В.Я. Морфология сказки. // Вопросы поэтики,
СПб.,1928. № 12; Берлянт A.M. Виртуальные геоизображения. М., 2001.
4
Для удобства историографического анализа имеющуюся в нашем
распоряжении обширную литературу
целесообразно разделить на
несколько групп:
- научная и научно-популярная литература о личности Александра
I.
Загадочная фигура «северного сфинкса» своей таинственностью
привлекала исследователей и популяризаторов науки, начиная с
его
рождения и до наших дней. Историки в своих исследованиях уделяли
личности Александра I большое внимание, считая, что его личные
убеждения коренным образом меняли государственную политику. К
сюжетам, связанным с частной жизнью и личностью императора,
обращались многие дореволюционные авторы, трактуя исторические
события в контексте личных качеств Александра2. При этом они
сходились в определении и оценке всей совокупности личных качеств
государя, но, в зависимости от своих целей и установок, склонны были
гиперболизировать отдельные черты в социальном облике монарха. Так,
яркие представители дореволюционной историографии М.И. Богданович,
В.К. Надлер и Н.К. Шильдер3, несмотря на огромное количество фактов,
собранных в их исследованиях, склоняются к явной апологетике
монархической власти, нескрываемому субъективизму и догматизму в
оценке личности Александра Павловича. М.И Богданович и Н.К
Шильдер разошлись только в вопросе о степени либерализма Александра
I. Если Богданович считал его следствием юношеского максимализма
императора и вредного влияния «молодых друзей», то Н.К. Шильдер
2
Крылов-Толстикович А.Н. Поцелуй Психеи: император Александр I и императрица Елизавета. М.,
2005. (Первое издание 1884 г.); Герцен А.И. Император Александр I и Каразин. СПб., 1906; Алексеев
Г.Н. Александр I. Его личность, правление и интимная жизнь. Лондон, 1908; Александр Первый. М.,
1911., История императора Александра Павловича. М., 1912. Т.3.; Назаревский Б.В. Император
Александр I. М., 1912; Император Александр Благословенный и его время. СПб., 1912; Дучинский
Н.П. Император Александр Благословенный. М., 1913;
Романов Н.М. Александр I. Опыт
исторического исследования. Пг., 1914; Император Александр Первый. М., 1915; и др.
3
Богданович М.И.История царствования императора Александра I и Россия в его время. СПб., 1869. Т.
I; Шильдер Н.К. Император Александр I. СПб., 1897. Т. II; Надлер В.К. Император Александр I и идея
Священного Союза. Рига, 1886 – 1892. Т. 1 - 5.
5
полагал, что Александр изначально стоял на консервативных позициях, а
либеральные идеи использовал как средство укрепления личной власти и
защиты ее от посягательств участников заговора 11 марта 1801 г. Эти
подходы сохранились затем в значительной степени и в советской
историографии.
Для понимания личности Александра I в историографическом
плане особо важными являются исследования великого князя Николая
Михайловича,
который
обработал
большой
объем
фактического
материала и ввел в научный оборот ранее не использованные источники4.
А.Н.
Пыпин
первым
из
дореволюционных
авторов
сумел
гармонизировать изучение личности и политики Александра I. По
сложившейся традиции историк признавал зависимость политики от
личности государя, но он не абсолютизировал влияние этой зависимости,
придавая
большее
(объективным
и
значение
глубинным
субъективным),
побудительным
явившихся
мотивам
предпосылками
этих
действий5.
Авторы XIX – начала XX вв. смогли осуществить первичное
обобщение огромного фактического материала, сделали некоторые
основополагающие выводы, которыми руководствовались историки
следующих
поколений.
Но
их
построения
страдали
известным
схематизмом и пренебрежением к социально-экономическим факторам,
равно как и поверхностным отношением к проблеме восприятия
личности монарха обществом. Крупнейшей заслугой историков XIX в.
также явилось итоговое составление библиографических справочников о
научной литературе, изданной всеми издательствами России по периоду
правления Александра I6.
4
Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I. СПб., 1912. Т.1.
Пыпин А.Н. Общественное движение в России при Александре I: Исторические очерки. Пг., 1916.
6
Венгеров С.А. Русские книги с библиографическими сведениями об авторах и переводчиках (1708 1893). Т. 1 - 3; СПб., 1897; Сопиков B.C. Опыт российской библиографии. СПб., 1904-1905.
5
6
Традиция исследования личности Александра I продолжилась в XX
в. М.Н. Покровский сделал попытку обратиться к эпохе Александра на
основе марксистской методологии. Вследствие этого в его работах
практически не нашлось места для изучения личности монарха, во
всяком случае, личные качества государя уходили на второй план7.
Критики уже после смерти М.Н. Покровского обвинили историка в
схематизме и умозрительности построений8. A.E. Пресняков, в какой-то
мере продолжая марксистскую методологическую традицию, объединил
в небольшой по объему, но значительной в историографическом плане
книге биографию императора с общим очерком истории того времени9.
С.Б. Окунь в знаменитом лекционном курсе, впервые изданном в 1939 г.,
а последний раз в 1974 г., уже с новых методологических позиций развил
точку зрения Н.К. Шильдера о «двуличии» консерватора Александра I и
его показных либеральных пристрастиях10. Подобные оценки личности
Александра
I
Предтеченского,
доминировали
вплоть
представившего
в
до
выхода
своем
работ
А.В.
фундаментальном
исследовании Александра как умного и талантливого реформатора,
тонкого политика и великолепного дипломата, в известной мере
вернувшись к положительным оценкам Александра I, столь популярным
в дореволюционный период11.
В начале 1990-х гг. происходит своего рода возврат к жанру
исторической биографии государственных деятелей имперского периода.
Внимание историков привлекают сложные и драматичные фигуры
Александра I, его сестер, его родителя Павла I. Наиболее известны труды
7
Покровский М.Н. Александр I // История России в XIX в. М., 1907. С. 34-66; он же. Русская история с
древнейших времен. СПб, 1912. Т.III. С. 206-217.
8
Против исторической концепции М. Н. Покровского. Сборник статей, М.-Л., 1939. Т.1–2.
9
Пресняков А.Е. Александр I. Пг., 1924.
10
Окунь С.Б. История СССР: годы 1796-1856. Курс лекций. Л., 1939.
11
Предтеченский А.В. Очерки общественно-политической истории России в 1-ой четверти XIX в. М.,
1957.
7
А.Н. Сахарова, Ю.А. Сорокина, А.М. Пескова12.
Н.Я. Эйдельмана,
Благодаря их трудам произошла если не политическая, то историческая
своеобразная «реабилитация» Павла I как реформатора и деятельного
политика. Личность Александра I также подверглась переосмыслению,
историки обратились к психологическим корням его поступков,
возвращаясь к традициям, заложенным еще до революции казанским
историком Н.Н.Фирсовым13.
Для современной историографии, когда в исторической науке стала
нормой междисциплинарность, разветвление науки на разнообразные
направления (от «антропологического поворота» до локальной истории,
истории
идей
концептуальное
и
гендерной
разнообразие,
истории),
различие
существование
дискурсов
различных
и
научных
институций, использование сети Интернет как эффективного средства
коммуникаций
ученых,
получили
распространение
научные
исследования, написанные с различных методологических позиций14.
Однако
строго
научных
специальных
исследований
личности
Александра на уровне монографий в постсоветской историографии не
предпринималось.
В исторической литературе наличествуют разного качества научнопопулярные работы, посвященные личности Александра I, загадке старца
Федора Кузьмича и некоторым другим проблемам15.
12
Эйдельман Н.Я. Грань веков: политическая борьба в России кон. XVIII - нач. XIX вв. М., 1982;
Сахаров А.Н. Александр I. М., 1998; Сорокин Ю.А. Российский абсолютизм в последней трети XVIII в.
Омск, 1999; Песков А.М. Павел I. М., 1999; и др.
13
Фирсов Н.Н. Император Александр Первый и его душевная драма. СПб. - М., 1910.
14
Федоров В.А. Александр I // Вопросы истории. 1990. №1. С. 51-72; Прокофьев А.В. Морализующий
традиционализм адмирала Шишкова (страница российской истории идей начала XIX в.) // Вопросы
философии. 1999. - № 4; Россия: государственные приоритеты и национальные интересы. М., 2000;
Проскурина В. Миф об Астрее и русский престол // НЛО. 2003. - № 63; Экштут С.А. Александр I. Его
сподвижники. Декабрь: в поиске исторической альтернативы. М., 2004. и др.
15
Крупенский П.Н. Тайна императора (Александр I и Феодор Козьмич): Историческое исследование по
новейшим данным. Берлин, 1927; Зызыкин М.В. Тайны императора Александра I. Буэнос-Айрес, 1952;
Александр I: его личность, правление и интимная жизнь. М., 1991; Опалинская М.А. История
государства Российского: Жизнеописания XIX век, первая половина. М., 1997; Балязин В.Н Император
Александр I. М., 1999; Цветков С.Э. Александр I, 1777-1825: Беллетриз. биогр. М., 1999;
Архангельский А.Н. Александр I. М., 2000; Выскочков Л.В. Император Николай I: Человек и государь.
8
- исследования о политическом режиме и политике Александра I.
Период царствования Александра Павловича не обошли вниманием
известные русские историки рубежа XIX - XX вв. В.О. Ключевский, А.А.
Корнилов и ряд других авторов затрагивали общие проблемы реформ,
направления внешней и внутренней политики в общих курсах по истории
России16. Частный интерес для нашего исследования представляют
работы
В.И.
Семевского,
С.М.
Середонина,
Н.К.
Кульмана17,
обращавшихся к некоторым сюжетам политики Александра Павловича.
Особняком стоят работы, посвященные либеральным реформам первых
двух десятилетий XIX в. Широко используя фактический материал,
авторы интерпретируют различные проекты, подаваемые императору
Александру
I
в
начале
правления,
анализируют
проекты
государственного переустройства и реформы первых годов XIX в.18
СПб., 2001; Александр Павлович. Великий князь. Император. Павловск, 2002; Любош С.Б. Последние
Романовы: [Жизнеописания российских императоров от Александра I до Николая II]. СПб., 2003;
Труайя А. Александр I. М., 2004; Трубецкой А.С. Александр I. М., 2003; Мурузи П. Александр I,
Император Всероссийский: загадочный сфинкс в Европе. М., 2005; Файбисович В.М. Александр I и
старец Федор Кузьмич: история одной легенды. СПб., 2005; Глушкин О.Б. Александр I. Коронованный
Гамлет. Калининград, 2005; Кузьмин Ю.А. Российская императорская фамилия. СПб., 2005;
Федоров В.И. Александр Благословенный - святой старец Федор Томский: монарх-монах:
историческое исследование. М., 2006; Бежин Л.Е. Молчание старца, или Как Александр I ушел с
престола. М., 2007.
16
Корнилов А.А. Курс истории России XIX века. М., 1993; Ключевский В.О. Русская история.
Полный курс. М., 1995. Т.3.
17
Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. СПб., 1888. Т.12; Кульман Н.К. Из истории общественного движения в России при Александре I. Известия II
Отделения Академии Наук, 1908. Т.1; Середонин С.М. Исторический обзор деятельности Комитета
министров. СПб., 1902. Т. 1; Он же. Граф М.М. Сперанский: Очерки государственной деятельности.
СПб., 1909.
18
Демидова Н.Ф. Бюрократизация государственного аппарата абсолютизма в XVII – XVIII вв. //
Абсолютизм в России (XVII – XVIII вв.). М., 1964; История буржуазного конституционализма XIX в.
М., 1986; Бокова М.В. Либерально-конституционные идеи в России в н. XIX века. Автореф. дисс…
канд. ист. наук. М., 1990; Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996;
Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной
перспективе. М., 1997; Доннерт Э. Либеральный конституционализм и конституционные проекты
времени Александра I для Финляндии, Польши и России // Славянские народы: общность истории
и культуры. М., 2000; Медушевский А.Н. Конституционные проекты в России // Конституционные
проекты в России XVIII - начала XX в. М., 2000; Крисань М.А. Адам Чарторыйский // Вопросы
истории. 2001; Коршунова Н.В. «Либеральная диктатура» Александра I: Реформы в России в первой
четверти XIX века. М., 2002. - № 2; Власть, общество и реформы в России (XVI - начало XX в.):
Материалы научно-теоретической конференции 8-10 декабря 2003 года. – СПб., 2004; Захаров В.Ю.
Состав Негласного комитета: влияние личностного фактора на подготовку реформ начала XIX в. // Сб.
научных трудов по Отечественной истории. Вып.6. М., 2004; Выскочков Л.В. «Дней Александровых
прекрасное начало». СПб., 2006; Захаров В.Ю. Вопрос о конституционной альтернативе развития
9
Наиболее качественны работы Н.В. Минаевой, М.М. Сафонова и С.В.
Мироненко, основанные на глубокой проработке делопроизводственных
источников, а также записок, подаваемых императору19. Авторы этих
работ сконцентрировались на проблемах либеральных реформ начала
XIX в., их предпосылок и альтернатив, оставляя несколько в тени
личность и образ Александра I. Ю.Е. Кондаков исследовал религиозную
политику Александра I, добавив новых красок в изучение его режима20.
Нельзя не отметить капитальный научный труд целого коллектива
авторов,
обобщающий
историю
министерств
до
революции
и
касающийся некоторых аспектов государственной власти в России21. Из
диссертационных работ следует отметить сочинение М.Г Камень,
посвященное особенностям внутренней политики самодержавия перед
Отечественной войной22.
- работы теоретического характера, главным образом, о природе
и сущности русской монархии применительно к первой четверти XIX в.
К ним примыкают теоретические работы о русском консерватизме
и либерализме. Отдельно следует упомянуть статьи и монографии,
посвященные проблемам абсолютизма и самодержавия, в том числе и в
правовом аспекте. В этой части непреходящее значение имеет
юридическая и философская дискуссия о правах и обязанностях
российского монарха, развернувшаяся в начале ХХ в. в связи с изданием
«Основных законов Российской империи»23. Особую значимость в
России при Александре I (1801-1825): новые подходы // Инновационные технологии в науке, технике и
образовании. Труды международной научно-практической конференции. Т. 2. М., 2008.
19
Минаева Н.В. Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение в России
начала XIX века. Саратов, 1982; Сафонов М.М. Проблема реформ в правительственной политике
России на рубеже XVIII и XIX вв. Л., 1988; Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. Политическая
борьба в Росси в начале XIX в. М., 1989.
20
Кондаков Ю.Е. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция.
СПб., 1998.
21
Управленческая элита Российской империи. История министерств. 1802 – 1917. СПб., 2008
22
Камень М.Г. Внутренняя политика русского правительства накануне 1812 г. (1807 – 1812 гг.).
Автореф. дисс. … канд. ист. наук. М., 1987.
23
Градовский А.Д. Начала русского государственного права. СПб., 1904. Т.7; Алексеев А.Н.
Безответственность монарха и ответственность правительства. М., 1907; Дьяк Б. Ограничена ли
10
рамках этой дискуссии приобрел капитальный труд П.Е. Казанского,
обратившегося к сложному и полемичному вопросу об отношениях
монарха с законом24. Споры на этот счет продолжались весь ХХ век и
перекочевали в век XXI25. Нами изучены материалы дискуссии,
посвященной абсолютизму, которая разгорелась на страницах советских
журналов в 1968 – 1972 гг. и итоги которой можно подвести лишь сейчас.
Мнения
участников
дискуссии
по
поводу
природы
российской
неограниченной монархии разделились. Меньшинство ученых во главе с
Н.П.
Павловой-Сильванской
доказывало
наличие
в
российском
самодержавии признаков восточной деспотии, ссылаясь прежде всего на
ряд высказываний К. Маркса, Ф. Энгельса и Г.В. Плеханова. Схожей, но
не тождественной позиции придерживались А.Н. Чистозвонов и А.Я.
Аврех. Однако большинство ученых, принимавших участие в дискуссии,
эту позицию не поддержало. А.Л. Шапиро, Н.И. Павленко, А.Н. Сахаров,
А.М. Давидович, Ю.Н. Титов и др. продолжали доказывать, что К. Маркс
имел в виду не разные типы абсолютизма, а региональные особенности
абсолютной монархии как единой формы правления26. Заметим, что
власть монарха по законам Российской Империи. СПб., 1907; Алексеев А.С. К вопросу о
юридической природе власти монарха в конституционном государстве. М., 1910; Лазаревский Н.И.
Лекции по русскому государственному праву. СПб., 1910. Т.1; Котляревский С.А. Юридические
предпосылки русских Основных законов. М., 1912; Лазаревский Н.И. Русское государственное право.
Пг., 1912. Т.1; Глинский Б.Б. К вопросу о титуле "самодержец" (Из истории кодификации Основных
законов в 1906 г.) // Исторический вестник. № 2. 1913; Коркунов Н.М. Русское государственное право.
СПб., 1914. Т.1; Чичерин Б.Н. Философия права. М., 1999; Захаров Н.А. Система русской
государственной власти. М., 2002.
24
Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. М., 1999.
25
Ерошкин Н.П. Крепостнические самодержавие и его политические институты. М., 1981; Маркова
С.П. Идеология абсолютизма и политические взгляды П.И. Шувалова // Вестник МГУ. Сер. 8. Ист.
1991. № 5; Боханов А.Н. Самодержавие. Идея царской власти. М., 2002; Пролубников А.В. Идеи
монархической государственности. М., 2002; Кодан С.В. Юридическая политика Российского
государства в 1800 – 1850-е гг.: деятели, идеи, институты. Екатеринбург, 2005.
26
Аврех А.Я. Русский абсолютизм и его роль в утверждении капитализма в России // История СССР.
1968. - № 2. - С. 82–104; Шапиро А.Л. Об абсолютизме в России // История СССР. 1968. - № 5. - С. 69–
82; Павлова-Сильванская М.П. К вопросу об особенностях абсолютизма в России // История СССР.
1969. - № 6. - С. 217–234; Давидович А.М., Покровский С.А. О классовой сущности и этапах развития
русского абсолютизма // История СССР. 1969. - № 1. - С. 58–78; Троицкий С.М. О некоторых спорных
вопросах истории абсолютизма в России // История СССР. 1969. - № 3. - С. 130–149; Волков М.Я. О
становлении абсолютизма в России // История СССР. 1970. - № 1; Павленко Н.И. К вопросу об
особенностях абсолютизма в России // История СССР. 1970. - № 4; Сахаров А.Н. Исторические
факторы образования русского абсолютизма // История СССР. 1971. - № 1. - С. 110–126; Чистозвонов
11
дискуссия носила достаточно схоластический характер, и последним
аргументом в споре являлась апелляция к авторитету Маркса и Энгельса,
что
фактически
превратило
дискуссию
из
теоретической
в
интерпретационную. Тем не менее, дискуссия оказалась плодотворной в
другой плоскости: в научный оборот был введен значительный массив
новых источников, определены основные подходы к выявлению
социальной и политической сущности российского самодержавия, этапов
его становления и развития27. Главный результат дискуссии видится нам
в позитивном повороте исторической науки к конкретно-историческим
исследованиям, массово появившимся в последующие годы. Хотя
фундаментальных работ об институте российской монархии первой
четверти XIX в. так и не появилось до настоящего дня.
Также существует ряд важных теоретических трудов, посвященных
развитию идеологии русского консерватизма и либерализма, их
становлению и обособлению. Советские авторы выявили главные истоки
идеологии консерваторов и либералов, уделили много внимания
биографиям и личностным характеристикам ярких представителей
российского либерального и консервативного направлений, описали
процесс зарождения эволюции этих политических течений28. Из
новейших работ следует отметить монографию И.В. Ружицкой,
посвященную правительственному реформизму в России в первой
половине XIX в. и вопросу появления либеральной бюрократии29. В
А.Н. Некоторые аспекты проблемы генезиса абсолютизма // Вопросы истории. 1968. - № 5. - С. 46–62;
Он же. К дискуссии об абсолютизме в России // История СССР. 1971. - № 3. - С. 72–76; Титов Ю.Н.
Абсолютизм в России // Советское государство и право. 1973. - № 1. - С. 107–112.
27
Захаров В.Ю. Абсолютизм и самодержавие: соотношение понятий. / Знание. Понимание. Умение. /
http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2008/6/Zakharov/
28
Консерватизм в России и в мире: прошлое и настоящее. Воронеж, 2001. Вып. 1; Гросул В.Я Русский
консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000; Леонтович В.В. История либерализма в
России: 1762 – 1914. Париж, 1980; Либерализм в России / Под. ред. В.Ф. Пустарникова. М., 1996;
Либерализм в России: исторические судьбы и перспективы. Материалы международной научной
конференции. М., 1999; Либеральный консерватизм: история и современность. Материалы
международной научно-практической конференции. М., 2001.
29
Ружицкая И.В. «Просвещенная бюрократия» (1800 – 1860 гг.). М., 2009.
12
монографии И.Ф. Худушиной раскрываются проблемы обращения
российской элиты к мистицизму, отношения общества к религиозной
политике Александра I, а также ее развития в ключевых аспектах30.
Важное место в изучении психологии российской элиты занимает труд
Е.Н. Марасиновой, базирующийся на огромном архивном материале и
междисциплинарных методах исследования. В ее монографии выявлен
срез общественного сознания российской элиты и глубинные процессы,
происходившие в ее среде31. Перечисленные работы важны в ключе
реконструкции особенностей российской элиты, определяющих особое
восприятие образа монарха и монархии.
- работы, посвященные проблеме интеграции культур, и связанная
с этими сюжетами тема воспитания великого князя Александра
Павловича.
Прежде
всего,
отметим
работы,
посвященные
взаимодействию культур (преимущественно франко-русской и англорусской). Также к этой группе принадлежат
работы, относящиеся к
русско-французскому соперничеству в Европе и работы, посвященные
сравнительным
характеристикам
Александра
и
Наполеона32.
новейших работ можно выделить монографию В.С.
Из
Парсамова, в
которой автор проанализировал влияние французской культуры в России,
трансляцию различных европейских идей и их творческую переработку
декабристами33. Е.П. Гречаная обратила особое внимание на воспитание
дворянства по французским образцам, сделав выводы о включенности
российской политической элиты в идейную и политическую жизнь
30
Худушина И.Ф. Царь, бог и Россия. Самосознание русского дворянства (конец XVIII – первая треть
XIX в.). М., 1995.
31
Марасинова Е.Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века. М., 1999;
она же. Государственная идея в России первой четверти XVIII в. // Европейское Просвещение и
цивилизация России. М., 2004.
32
Сироткин, В.Г. Великая Французская Буржуазная революция, Наполеон и самодержавная Россия //
История СССР. - 1981. № 5. С. 41–43.
33
Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм. М., 2001.
13
Европы34. Кроме того, необходимо отметить работы М.Д. Долбилова,
обращающегося как к аспектам подражания Александра I Наполеону и
поиску новой легитимирующей формулы, в том числе и в восприятии
российской элиты, так и к технологии принятия решений в имперской
управленческой практике35. Заметную роль в понимании образа
Александра I играют работы, анализирующие европейское Просвещение
и его страноведческие особенности, вылившиеся в признание факта
существования
так
называемого
«просвещенного
абсолютизма»,
ставшего идеологической основой правления Екатерины II и Александра
I36.
В
историографии
наличествует
комплекс
работ
историков,
обращавшихся в своих исследованиях к детству Александра Павловича,
воспитанию,
формированию
историографическая традиция
его
личности.
Существующая
предпочитает концентрироваться на
высоких моральных принципах, заложенных в воспитания Александра
Павловича, идеализируя воспитательные практики Екатерины II37. Эта
группа исторических исследований важна, прежде всего, в контексте
34
Гречаная Е.П. Литературное взаимодействие Франции и России и культурное самоопределение
(конец XVIII – первая четверть XIX в.). Автореф. дисс. … докт. филол. наук. М., 2003.
35
Долбилов М.Д. Рождение императорских решений: Монарх, советник и «высочайшая воля» в России
XIX в. // Исторические записки. - Вып. 9. М., 2006. С. 5-48.
36
Куницын А.И. Право естественное // Русские просветители. М., 1966. Т. 2; Малиновский В.Ф. Из
дневника 1803 г. // Русские просветители. М., 1966. Т. 1; Дружинин Н.М. Просвещенный абсолютизм в
России // Абсолютизм в России. М., 1964; Гаврилова А.М. Политика «просвещенного абсолютизма» в
России во второй половине XVIII в. (современная историография вопроса) // Вестник ЛГУ. 1983. Вып. 4. - № 20; Белявский М.Т. Накануне «Наказа» Екатерины II. К вопросу о социальной
направленности политики «просвещенного абсолютизма» // Правительственная политика и классовая
борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985; Гальперин Г.Б. Идеи Просвещения и
просвещенного абсолютизма в концепции русской государственности Н.М. Карамзина // Вестник ЛГУ.
1992. - Сер. 6; Омельченко С.А. Законная монархия Екатерины II. Просвещенный абсолютизм в
России. М., 1993; Заусаева Н.А. Просветители начала XIX в. о государственном преобразовании
России // Идея государственности в истории политической мысли России. Барнаул, 1996; Сорокин
Ю.А. Российский абсолютизм в последней трети XVIII в. Омск, 1999, и др.
37
Глинский Б.Б. Царские дети и их наставники. Исторические очерки для юношества. СПб., М., 1912;
Божерянов И.Н. Детство, воспитание и лета юности российских императоров. Пг., 1915; Далин В.М.
Александр I, Лагарп и французская революция // Французский ежегодник. 1984; Чулков Г.И.
Императоры: Психологический портрет [Павла I, Александра I, Николая I, Александра II, Александра
III]. М., 1991; Ефимов Д.Г. Физическая культура и спорт в династии Романовых. СПб., 1997; Бори Ж.Р. Фредерик-Сезар де Лагарп и воспитание Александра I // Швейцарцы в Петербурге. СПб., 2002.
14
складывания частного образа монарха, особенного сильно влиявшего на
общий образ монархии в первые годы XIX в.
- работы, посвященные понятию «образ», в том числе и «образ
монархии», и его трансформации.
Необходимо отметить глубокую историографическую проработку и
изучение понятия «образ». Большой вклад в изучение этого понятия внес
Р. Барт38, утверждавший, что образы возникают или конструируются в
результате пересечения и взаимодействия различных понятий в процессе
целенаправленного человеческого мышления, которое вынуждено как бы
экономить знание, сжимать его. Репрезентирование образа опирается на
использование текстов различного происхождения, на музыку, графику,
живопись,
поэтому
следует
говорить
о
гетерогенности
его
происхождения. Что касается отечественных исследований образа какойлибо страны, территории, народа или исторической личности, то их
авторы изначально не ставили перед собой цель реконструкции образа
как такового и замыкались, как правило, в узких рамках определенной
группы носителей образа. Понятие «образ» сравнительно недавно стало
употребляться в исторической науке, и трудов, посвященных образу
монарха и монархии, пока немного. Фундаментальным исследованием,
посвященным становлению и трансляции образа государя, стала
совместная работа Б.А. Успенского и В.М. Живова39. Основываясь на
богатой источниковой базе, авторы анализируют процесс формирования
гражданского культа царя, семиотические атрибуты царской власти. Эта
работа очень важна в контексте исследования образа власти, механизмов
конструкции образов, а также попыток саморепрезенатции монархии.
Однако она не затрагивает более динамичных идейных конструктов –
38
Барт Р. Эффект реальности // Избранные работы: семиотика. Поэтика. М., 1994.
Живов В.М. Успенский Б.А. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России //
Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. См. также: Успенский Б.А. Царь и патриарх.
М., 1998.
39
15
образов монарха, борьбы между агентами элитарных групп за
формирование нужного им образа монархии и монарха, а также
конкуренции различных определяющих образ качеств внутри отдельного
образа. Важную роль в изучении образов сыграли труды Ю.М. Лотмана,
обратившегося к проблемам коллективных представлений40. Уместно
упомянуть в этой группе влиятельное исследование А. Зорина,
обращенное
к
литературе
анализирующее
и
риторике
репрезентацию имперской
властного
идеи41.
дискурса,
Единственными
работами в отечественной историографии, посвященными образу
Александра
являются
I,
исследования
Е.А.
Вишленковой,
рассматривающие монарха большей частью в контексте визуализации его
образа через официальную иконографию42.
- зарубежная историография проблемы.
Из зарубежных исследователей, затрагивавших проблему личности
Александра I, необходимо отметить труды Марка Раева, занимавшегося
проблемами русского абсолютизма и либеральных реформ начала XIX в.
Раев обращался к изучению преемственности политики Александра I, ее
генетической близости с деятельностью Екатерины II и Павла I,
исследовал
деятельность
александровского
занимавшегося
различных
царствования43.
проблемами
кодификационных
Монография
восприятия
Павла
I
комитетов
Хью
Регсдейла,
как
«безумца»,
построенная на широком круге источников и их оригинальной трактовке,
также важна для понимания и формирования образа Александра44. Брюс
40
Лотман Ю.М. Театр и театральность в строе культуры начала XIX века // Лотман Ю. М. Избр.
статьи. Таллин, 1992. Т. 1; Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как
историко-психологическая категория) // Литературное наследие декабристов. Л., 1975.
41
Зорин А. Кормя двуглавого орла. Русская литература и государственная идеология конца XVIII –
начала XIX века. М., 2001.
42
Вишленкова Е.А. Религиозная политика: официальный курс и «общественное мнение» России
александровской эпохи. Казань, 1997; Вишленкова Е. А. Александр I как знак войны и мира // Мир и
война: культурные контексты социальной агрессии. Выборгские чтения. М., 2005. С. 158-171.
43
Raeff M. Understanding imperial Russia. New York, Columbia University Press. 1984; Raeff M. Plans for
Political Reform in Imperial Russia. 1732-1905. New-Jersey, 1966.
44
Ragsdale H. Tsar Paul and the Question of Madness. Connecticut, 1988.
16
Линкольн разработал оригинальные положения о дворянском обществе
накануне вступления на престол Александра, характеризующиеся
отрицанием активной политической позиции национальной элиты, и
исследовал планы реформирования и бюрократизации государственного
правления в имперской России45. В новейший период из исследуемой
литературы46 необходимо отметить основательные и новаторские труды
Р.С. Уортмана, посвященные властным сценариям и саморепрезентации
российской
власти.
Автор
рассматривает
разнообразные
схемы
поведения и представления монархии через властные сценарии и
различные
типы
поведения,
проводя
глубокие
аналогии
с
древнегреческими мифами и библейскими сюжетами, в которых власть
видела обоснование своего дискурса. Александровская эпоха для
исследователя характеризуется созданием образа «ангела» и отличается
от более ранних, настроенных на восприятие царя как завоевателя, героя
или античного бога. Однако Р. Уортман не ставил целью всестороннее
исследование восприятия и создания политической элитой образа
Александра, ограничившись лишь попытками саморепрезентации самого
монарха47.
Важное
значение
в
методологическом
плане
имеет
новаторский труд Ф.Б. Шенка, посвященный трансформации образа
Александра
Невского
в
русской
культурной
традиции.
Ряд
методологических новаций (определение элитарной референтной группы
в качестве «мы-группы» и пр.), отраженных в исследовании известного
немецкого историка, нашли применение в диссертации48.
45
Lincoln W.B. The great reforms. Autocracy, bureaucracy and the politics of change in imperial Russia.
Illinois, 1990.
46
Cherniavsky M. Tsar and People: Studies in Russian Myths. New Haven, 1961; Riasanovsky Nicholas V.
A Parting of Ways: Government and the Educated Public in Russia, 1801-1855. Oxford. 1976; Flynn, James
T. The University reform of tsar Alexander I, 1802 – 1835. Washington, 1988; Whittaker C. Russian
Monarchy: Eighteenth-Century Rulers and Writers in Political Dialoguе. Illinois, 2003.
47
Уортман Р.С. Сценарии власти, М., 2004. Т. I. С. 214-325.
48
Шенк Ф.Б. Александр Невский в русской культурной памяти: Святой, правитель, национальный
герой. М., 2007.
17
Отметим глубокую и теоретически проработанную позицию
журналов «Slavic Review», «Slavonic and East European Review», «Russian
Review», «California Slavic Studies», «Kritika», «Acta Slavica Japonica»,
«Canadian – American Slavic Studies», касающихся некоторых проблем
истории российского абсолютизма Павла I и Александра I, внутренних
реформ и роли в них «молодых друзей», составлявших Негласный
комитет,
внешней
политики
и
различных
аспектов
восприятия
европейских идей, оправдывающих новые легитимистские практики49.
Таким
образом,
сложилась
обширная
историографическая
традиция, прежде всего в изучении личности Александра I и периода его
правления в целом, создана фундаментальная историографическая и
источниковая база для дальнейшего изучения и реконструкции образа
монарха и монархии. Кроме того, в последнее время получили
распространение работы, посвященные изучению понятия «образ».
Однако, несмотря на наличие серьезных работ по структуре и
социальному
составу
элиты,
а
также
по
отдельным
аспектам
формирования личности и репрезентации образа Александра I в начале
XIX в., специального
исследования, посвященного образу монарха и
монархии в восприятии российской политической элиты, все еще нет.
Цель
диссертационного
сочинения
–
реконструкция
многосложного и динамичного образа монархии, над созданием которого
с
определенными
целями
трудились
сами
монархи
и
который
одновременно продуцировался российской политической элитой.
49
McConnel A. Alexander I‘s Hundred days: The politics of a Paternalist Reformer // Slavic Review, Vol. 28.
№ 3, Sept. 1969; Elmo E.R. The Origins of Alexander I's Unofficial Committee // Russian Review. Vol. 28,
No. 3. July., 1969; Grimsted P.K. Czartoryski’s system for Russian foreign policy, 1803. // California Slavic
Studies. № 5. 1970; McGrew R.E. The Politics of Absolutism: Paul I and the Bank of Assistance for the
Nobility // Canadian – American Slavic Studies. Vol. 7. № 1. 1973; Leonard S.C. The Reputation of Peter III
// Russian Review. Vol. 47. 1988; Whittaker C. Chosen by “all the Russian People”: The idea of an elected
monarch in eighteen century Russia // Acta Slavica Japonica. № 22. 2002; Wirtschafter E.K. Russian Legal
Culture and the Rule of Law // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History Vol. 7. № 1. 2006.
18
Подчеркнем, что образ монарха, в данном случае Александра I,
является
неотъемлемой
составной
частью
образа
монархии
как
политического института. Как и всякий образ, образ монархии является
ментальной конструкцией, присутствующей в явном или латентном виде
в правительственной политике, в законодательной деятельности, в
повседневной жизни и т.п. Он может реконструироваться на основе
различных текстов. На практике в первой четверти XIX в. образ
монархии,
образ монарха и образ Александра I сливаются в единое
целое.
Основные задачи исследования можно свести к следующим:
1. Выявить элитарные референтные группы, мнения которых
являлись авторитетными в процессе формирования и трансформации
образа монархии. Воссоздать систему их представлений, вычленив из
массива текстов влиятельные и репрезентативные положения и
выводы
относительно
образа
личности
монарха
и
института
монархии.
2. Определить роль элиты и самого Александра I в конструкции
и деконструкции образа монархии, а также определить значение
конструктов, создаваемых ими на различных этапах рассматриваемого
исторического периода.
3. Выявить
основные
факторы,
влиявшие
на
элиту
и
императора, обусловившие этапы трансформации образа монарха и
монархии.
4. Охарактеризовать
содержание
основных
элементов
меняющегося образа монарха и монархии, бытовавших не только в
повседневном
сознании,
но
и
декларированных
в
текстах
политических трактатов, реформаторских проектов и законодательных
актах.
19
5. Реконструировать попытки Александра I и его окружения по
созданию и трансляции образа монархии и проанализировать
общественные реакции элитарных групп на его презентацию и
репрезентацию.
Объектом исследования является образ российской монархии как
символическая модель, конструируемая через восприятие российской
политической элитой первой четверти XIX в.
Предметом
исследования
является
процесс
формирования
и
трансформации образа российской монархии в восприятии политической
элиты первой четверти XIX в. Исследовательский акцент, таким образом,
смещается на противоречивый процесс формирования и трансформацию
образа монархии, динамику его элементов и оценочных параметров.
Образ монархии ясно уловим в источниках, реально существовал в
исторической действительности, оказывая существенное воздействие на
политический процесс в Российской империи
периода правления
Александра I.
Положения, выносимые на защиту:
1. Формирование восприятия элитарного круга о монархе и
монархии в России представляется сложным и динамичным явлением,
зависящим от ряда внешних и внутренних факторов, важнейшими из
которых являлись соотношение идеологии и поведения монарха с
государственными интересами, отношение к реформам, национальный
патриотизм.
2. В образе монарха и монархии наличествуют повседневные
характерные черты личности государя, которые являются обязательными
для его репрезентации. Эти черты были подмечены еще Екатериной II, и
формировались ею специально для создания образа «идеального
монарха». Среди них можно выделить базовые элементы: русскость,
православность,
семейственность,
особый
20
тип
поведения
и
нравственности,
трактуемый
современниками
как
«ангельский»,
следование идеологии Просвещения как философско-политической
системе, разностороннее образование. Кроме того, существовали и
черты, которые предполагались не только у монарха как личности, но и
вытекали из самой сущности царской власти. Эти качества образа
транслировались и декларировались в текстах реформаторских проектов
и законов, создаваемых при Александре I.
3.
В
правление
Александра
I
образ
монархии
претерпел
значительные трансформации как в своих характерных чертах, так и в
восприятии его представителями российской элиты. Из-за частых
колебаний
правительственного
курса,
переменчивости
и
непоследовательности монарха и проч., на передний план в образе
монархии
выходили
разные
его составляющие, вследствие
чего
однозначно положительное восприятие Александра I как «либералареформатора» трансформировалось в неоднозначное его восприятие как
«миротворца», которое было вытеснено однозначно отрицательным его
восприятием как «реакционера» и «мистика».
4. Александр I не оставлял попыток саморепрезентации. Начиная
свое правление с уверений в преемственности екатерининскому
политическому курсу, он стал активно формировать собственный образ
сообразно надеждам и ожиданиям российской политической элиты.
Государь стремился к созданию военных милитаристских образов за счет
участия
в парадах и
смотрах и демонстраций таким образом
«полководческих способностей». Образ «миротворца», декларируемый
Александром в послевоенной Европе, образ «набожности» уже не
находили отклика у российской политической элиты, являющейся
носительницей модерных политических ценностей. Образ традиционной
«набожности»,
таким
образом,
трактовался
21
элитой
как
несоответствующий «духу времени» и несообразный с европейской
культурой.
Теоретико-методологические основы исследования базируются
на историко-антропологическом подходе, что, по мнению М.М. Крома,
предполагает «особую чувствительность историка к языку и понятиям
изучаемой эпохи, к ее символам и ритуалам»50.
Основополагающим
для
исследования
выступает
принцип
историзма. Методы исследования, посредством которых реализуются
данный принцип, – сравнительно-исторический, историко-генетический,
структурно-системный, - вполне традиционные для исторических
исследований. Также в работе был использован аксиологический метод,
позволяющий выявить ценностные доминанты нового образа государя в
сознании русского общества конца XVIII – начала XIX вв.
Нами был использован также дискурсный анализ, ранее уже
апробированный
историками51.
Дискурсный
анализ
подразумевает
выявление исторического контекста трансформации образа монарха,
характеристику адресантов (тем, к кому обращаются творцы образа) и
предмета сообщения (собственно образа царя и монархии).
Понимание того, что в рассматриваемый период образ монарха как
составная часть образа монархии воспринимался не только как
историческое явление, но как феномен культурно-политической жизни,
определяющий стратегии мировоззрения и поведения адресантов,
обосновывает
необходимость
обращения
к
исследовательским
принципам «новой политической истории», точнее, «истории культурной
50
Кром М. Отечественная история в антропологической перспективе // Исторические исследования в
России – II. Семь лет спустя. М., 2003. С. 180.
51
См.: Родигина Н.Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины
XIX – начала XX века. Новосибирск, 2006; Васильева Е.Б. Образ декабриста в русской журнальной
прессе во второй половине XIX – начале ХХ вв.: автореф. дисс. … канд. ист. наук. Омск, 2008.
22
пропаганды»52. Образ царя рассматривается здесь как символический
объект – аккумулятор, с помощью которого социально – политическая
группа актуализирует важные для групповой солидаризации элементы. В
рамках этого подхода мы выделяем два уровня изучения образа монарха:
1.
Уровень репрезентативного конструирования, на котором
происходит формирование различного рода посланий посредством
присваивания объекту заданных символических ролей.
2.
Уровень восприятия, на котором происходит выявление
эффективности функционирования существующего образа.
Важную роль в осмыслении этих уровней играет теория имиджа,
обращенная к анализу восприятия и формирования образа политического
лидера53.
Основополагающим понятием для диссертационного исследования
являются понятия «образ», «элита», «восприятие».
Опыт использования термина «образ» был относительно недавно
перенят из смежных дисциплин, таких как литература, психология,
география, и стал активно использоваться (примерно с середины 90-х гг.
XX в.) в исторических исследованиях54.
Психологические механизмы восприятия образов и этапы их
формирования
в
сознании
разработаны
52
еще
в
исследованиях
Кром М. Новая политическая история: темы, подходы, проблемы // Новая политическая история.
СПб., 2004. С. 7- 20.
53
См.: Шепель В.М. Имиджелогия. М., 1996; Почепцов Г.Г. Имиджелогия. М., 2001; Он же. Теория
коммуникации. М., 2001.
54
См., например: Молодяков В.Э. Образ Японии в Европе и России второй половины XIX – начала ХХ
вв.: автореф. дисс. … канд. ист. наук. М., 1995; Катаева-Макинен Е.В. Образ Испании в записках
русских путешественников XIX в.: автореф. дисс. … канд. филол. наук. М., 1999; Буткова Н.В. Образ
Германии и образы немцев в творчестве И.С. Тургенева и Ф.М. Достоевского: автореф. дисс. … канд.
филол. наук. Волгоград, 2001; Кубанев Н.А. Образ Америки в русской литературе: Из истории русскоамериканских литературных и культурных связей конца XIX – первой половины ХХ вв.: автореф. дисс.
… д-ра культурол. наук. М., 2001; Партаненко Т.В. Образ России во Франции XV – начала ХХ вв. По
материалам мемуарных и дневниковых свидетельств: автореф. дисс. … канд. филос. наук. СПб., 2001;
Лучицкая С.И. Образ ислама в хрониках крестовых походов: автореф. дисс. … д-ра ист. наук. М., 2001;
Заиченко О.В. Немецкая публицистика и формирование образа России в общественном мнении
Германии в первой половине XIX в.: автореф. дисс. … канд. ист. наук. М., 2004; Родигина Н.Н. Образ
Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX – начале ХХ в.: автореф. дисс. … доктора
ист. наук. Новосибирск, 2006; Якуб А.В. Образ норманна в западноевропейском обществе IX – XII вв.
Становление и развитие историографической традиции. Омск, 2008.
23
представителей школы гештальтпсихологии (от нем. «Gestalt» - форма,
образ, конфигурация). Основным свойством образа, считают сторонники
гештальтпсихологии, является его постоянство при изменяющихся
условиях восприятия. Чувственный образ сохраняется при изменении
условий, но разрушается, если объект воспринимается не в целостном
зрительном поле, а изолированно от него. То есть изоляция ведет к
нарушению сложившейся постоянной системы, что, в свою очередь,
разрушает представление о каком-либо образе.
Образ, считает Н.Н. Родигина, и это заключение подтверждается
западными
исследователями55,
есть
не
просто
отражение
в
общественном мнении представлений о чем-либо, базирующихся на
знаниях о нем, но и продукт коллективного воображаемого, который
может
сознательно
конструироваться
заинтересованными
интеллектуальными или политическими элитами.
Выделяются четыре уровня формирования представлений образа,
от бессознательного к осознанному.
1.
Первый уровень – это ментальные установки и стереотипы,
заключенные глубоко в личности, далеко не всегда рефлексируемые их
носителями и воспринимающиеся как нечто глубоко укорененное.
2.
Второй уровень включает в себя социокультурные установки,
порожденные конкретной эпохой, соотносящейся с ее культурными
кодами, уровнем научных представлений, спецификой исторического
сознания и культурой мышления, системой ценностных ориентаций.
3.
Третий
уровень
детерминирован
идеологической
приверженностью носителей культурно-географических образов. На
данном уровне различные составляющие фрагменты образа встраиваются
55
Андерсен Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма.
2001.
24
в конкретную мировоззренческую модель, задающую оценочный ракурс
тех или иных отражаемых в общественном мнении реалий.
На четвертом этапе предполагается индивидуальный уровень
4.
репрезентации образа, который зависит от личного социального опыта
автора,
степени
информированности
об
объекте,
характера
биографической связи с ним56.
Определяющее
значение
имеет
вывод
теоретиков
«новой
интеллектуальной истории» о том, что историку полностью недоступно
познание объективной реальности, но он имеет дело с ее образами,
которые Р. Барт называет «эффектом реальности»57.
Механизм создания и трансформации образов хорошо описан в
литературе.
Суммируя
эти
данные,
признаем,
что
человеческое
мышление оперирует множеством понятий разной степени сложности и
различных уровней генерализации. Для достижения конкретных целей
создается специфическая модель условной реальности при помощи
данных понятий.
Она представляет собой смысловое пространство,
замещающее собой исходное представление о маркированном объекте.
Создание хотя бы одного устойчивого образа ведет за собой
создание других образов, близких или смежных данному.
Происходит
как бы цепная реакция, следовательно, формируется самостоятельная и
автономно
функционирующая
картина
мира.
Возможно
также
существование различных картин мира в сознании или подсознании
одного
человека
в
соответствии
с
различными
сферами
его
профессиональной и бытовой деятельности. Таким образом, создание
образов
есть
результат
двух
основных
процессов:
процесса
целенаправленного конструирования и стихийного, бессознательного
56
См. подробнее: Родигина Н. Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской журнальной прессе второй
половины XIX – XX века. Новосибирск, 2006.
57
См.: Барт Р. Эффект реальности // Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 392-400.
25
процесса реконструкции, выявления, идентификации58. Образ отдельного
человека – это наиболее динамичный и вследствие этого имеющий
тенденцию к противоречивости конструкт. В разных социальных слоях
образ может репрезентоваться по-разному, в зависимости от степени
приближения людей к реальному объекту, прототипу образа и получения
ими более достоверной и полной информации о нем. Образ может быть
понят в соотнесении с многоуровневым прочтением политического мифа,
как категории науки, универсального феномена сознания и исторической
реальности59. Миф предстает, таким образом, как возврат к восприятию
реальности в целостных и ценностных образах, апеллирующих к
сущностному пониманию объекта. Восприятие элитой монаха, опиралось
на синкретическое соединение домодерных и модерных черт образа
российской
монархии,
что
не
могло
не
порождать
известных
противоречий в меняющихся политических ситуациях, нарушающих
ожидаемую целостность.
Обратимся теперь к понятию «элита». Мы будем использовать
политологический подход к определению термина, в частности, теорию
элит, разработанную Вильфредо Парето еще в первой половине ХХ в.
Элита характеризуется им как
высший слой (или слои) социальной
структуры общества, осуществляющий важные функции. На основе
выводов В. Парето признаем, что элита – не только правящая группа
людей, но также группа, обладающая наивысшими в обществе
показателями
активности
(интеллектуальной,
социальной,
экономической, общественной, политической).
Социальная стратификация изображается в теории В. Парето в виде
пирамиды,
состоящей
из
двух
слоев:
ее
вершину
составляет
немногочисленная элита ("высший слой"), а остальную часть - основная
58
Замятин Д. Н. Гуманитарная география: пространство и язык географических образов. СПб., 2003. С.
48.
59
Шестов Н.И. Политический миф теперь и прежде. М., 2005. С. 22.
26
масса населения ("низший слой"). Элиты существуют во всех обществах,
независимо от формы правления. Ученый характеризует представителей
элиты как наиболее способных и квалифицированных в определенном
виде деятельности. При этом В. Парето признает, что люди могут носить
"ярлык" элиты, не обладая соответствующими качествами. Это возникает
при условии закрытости общества, его жесткой структурированности и
ограничения социальной мобильности для низших классов. Происходит
это потому, что господствующие элиты охраняют свои привилегии и
стараются передать их по наследству. Сами представители элиты,
свидетельствует Норберт Элиас, всеми силами пытаются удержать свой
высокий статус, прибегая к самым различным, подчас нелепым
способам60. В этом случае правящая элита начинает вырождаться без
притока свежей крови извне, из неэлитарных классов общества, и
постепенно деградирует.
Характерные черты представителей правящей элиты таковы:
высокая степень самообладания, умение использовать для своих целей
слабые места других людей, способность убеждать, опираясь на
человеческие
эмоции,
способность
применять
силу,
когда
это
необходимо. Если существующая элита неспособна применить одно из
последних качеств (убеждение или силу), она сходит со сцены и уступает
место другой группе, способной убедить или применить силу. Эта группа
в таком случае приобретает характер элитной. В современной
социологии
выдвинуты
(политической,
концепции
экономической,
множества
элитных
административной,
групп
военной,
религиозной, научной, культурной), уравновешивающих друга.
Концепция элиты, разработанная В. Парето, позволяет рассмотреть
понятие «элита» с исторической точки зрения. В исследованиях Парето
элита представляется именно тем социальным слоем общества, который
60
Элиас Н. Придворное общество. М., 2002. С. 108.
27
занимает лидирующие позиции в обществе, а, значит, обладает
наибольшим влиянием на политику, экономику, и, что особенно важно, на формирование общественного мнения.
Используя трактовку, принятую в зарубежной этнологии, мы можем
утверждать, что сплоченность элиты базируется не (а вернее, не только)
на объективных критериях (таких как национальность, язык, религия,
принадлежность к сословию и пр.), но на субъективном осознании
принадлежности всех ее членов к «мы-группе». «Мы-группа» в научном
понимании этого термина, представленном немецким этнологом Георгом
Эльвертом,
является
перекодирования
продуктом
целенаправленного
процессов
формирования
организующего
общества
в
воображаемые представления по отношению к сообществу. Символы, на
основе которых происходит этот процесс, являются традиционными, а
вернее, создают видимость традиции, уходящей корнями вглубь веков61.
Понятие «мы-группа» чрезвычайно растяжимо (в него можно включить и
нацию, разумеется, в той мере, насколько отдельные индивиды, ее
составляющие, осознают свою принадлежность к этому сообществу,
часто трактующемуся в новейшей историографии, вслед за популярным
эссе Бенедикта Андерсена, как «воображаемое сообщество»)62. Для
нашего исследования важен тот факт, что индивиды, состоящие в какой
либо «мы-группе», осознают свою принадлежности к ней, как правило,
через отождествление себя с другими членами этой «мы-группы», или
через отграничение от «они-группы», воспринимающейся как «мыгруппа» – антипод. В дальнейшем под термином «группа» будет
подразумеваться именно «мы-группа», определенная выше. В контексте
данного исследования термин «мы-группа» используется как наиболее
61
Шенк Ф.Б. Александр Невский в русской культурной памяти: святой правитель, национальный
герой. М., 2007. С. 14.
62
Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках
и распространении
национализма. М., 2001.
28
приемлемое обозначение «элиты», являющейся такой группой в полном
смысле этого понятия.
У элиты мы можем достоверно наблюдать как четко выраженные
объективные (внешние) признаки, так и субъективные (внутренние)
признаки. Совокупность первых и вторых, по нашему мнению,
объединяет
и
выделяет
российскую
политическую
элиту
как
институционально, так и имманентно.
Прежде чем говорить о российской элите и ее особенностях,
необходимо ограничить круг элиты – то есть той референтной группы, к
которой мы будем обращаться, чтобы выявить образ монарха и
монархии. Определим верхнюю границу элиты: в широком смысле вся
элита принадлежала к дворянскому сословию. Все представители элиты
были дворянами. Даже те, кто, как М.М. Сперанский, от рождения
принадлежали к другому сословию, со временем получали дворянское
достоинство и входили, таким образом, в элитарный круг. Итак, первое
условие принадлежности к элите – принадлежность к высшему сословию
Российской
империи.
Под
термином
«общество»
в
тексте,
за
исключением специально оговоренных случаев, будет подразумеваться
именно дворянское общество начала XIX в. Оно, безусловно, не было
однородным и состояло из множества различных групп, разделенных
профессионально (к примеру, придворные, чиновничество и военные),
политически (либералы и консерваторы, позже к ним присоединятся
радикалы - декабристы), культурно, просвещенчески (включенные и не
включенные в модерные практики Просвещения), по близости к
императору
(например,
придворные
–
столичное
дворянство
–
провинциальное дворянство), по включенности в светскую жизнь, по
степени активности в политической жизни, по размеру состояния, по
заслугам перед императором, уровню образования и по многим другим
признакам. По определению В.А. Жуковского, элита – это часть
29
дворянства, точнее, его «отборная часть», обладающая определенными,
заметными признаками. «Слово: большой свет означает круг людей
отборных — не скажу лучших, — превосходных пред другими
состоянием,
образованностию,
саном,
происхождением;
где
…
существует общее мнение…где происходит оценка и добродетелей и
талантов»63.
Но, помимо них, Жуковский выделяет и внутренние признаки,
которые не менее важны, чем внешние. Этот критерий, точно
подмеченный Жуковским, указывает на главный внутренний признак
элиты. Именно продуцирование «общего мнения», которое влияло на
политику
императора
через
представления
элиты
о
монархии,
способность к репрезентации самой себя как главной части российского
общества, возможность выражать мнение всей России, - внутренне
превращало «большой свет» в важную (едва ли не единственную)
референтную
группу
для
российской
монархии,
группу,
чьи
представления, в конечном итоге, доминировали в обществе в целом и
определяли образ монархии. Нельзя утверждать, что «общее мнение»,
которое выражало элитарное общество, было единым и внутренне
непротиворечивым.
Наоборот,
оно
разнилось,
в
соответствии
с
политическим взглядами представителей элиты, эволюционировало под
влиянием
действий
монарха,
под
воздействием
новых
идей.
Принадлежность к «элитарной» группе, «элитный» статус определялся
принадлежностью к особой элитарной культуре, тесно связанной с
европейской и российской столичной
культурой, которая соединяла
представителей элиты в особый, почти независимый от расстояния
конгломерат, основанный на принятии этого типа культуры, на
разделении сходных жизненных позиций, на исповедании одинаковых
ценностей, на формировании общего мнения.
63
Жуковский В.А. Писатель в обществе // Собр. соч. в 4-х тт. М.-Л., 1960. Т.4. С. 393.
30
Итак, обращаясь к русской элите начала XIX в., правомерно
выделить следующие общие внешние признаки: принадлежность к
дворянскому сословию; активное участие в общественной жизни, жизни
двора,
принадлежность
к
придворной
партии
(неважно
какой),
европейское образование и включенность в модерные практики (в этом
случае «интеллигентная» конструкция элиты является не только
описанием социальной группы, но и формулировкой роли модерного
знания64); достаточное состояние; включенность в придворную жизнь
(непосредственно через службу или опосредованно, через известия и
слухи).
Особо отметим также два важных внутренних признака элиты:
способность к созданию общего мнения, к выступлению в качестве
«голоса России», и, в свою очередь, репрезентация образа монархии;
создание
особого
культурно-семантического
поля
и
способность
поддерживать его даже на расстоянии.
Неоднородность в составе элиты приводила к тому, что сама
элитарная страта разделялась на более мелкие группы в соответствии со
своими политическими убеждениями. Кроме того, какие-то участники
элитарной
группы
в
результате
своих
действий
получали
дополнительный авторитет в составе элитарной группы и большую
репрезентативность за ее пределами. Они становились «лидерами»
элитарных групп (не всегда явно иституционально выраженными), их
мнение считалось наиболее авторитетным, по видимой нами аналогии с
«магией фетиша подписи мэтра» из области традиционной истории
искусств65, выражая как бы мнение всей группы, а иногда и всего народа.
64
Сдвижков Д. От «общества» к «интеллигенции»: история ключевых понятий как история
самосознания.
http://www.dhi-moskau.org/stranicy/meroprijatija/programmy/2010/Programm_2224apr10_ru.pdf
65
Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение. № 45. 2000. С. 22-85.
31
Вслед за Норбертом Элиасом мы должны отметить непреходящую
ценность для элиты (прежде всего, придворной) этикета и церемониала66.
Важно понять, что церемонии, принятые при русском дворе, не являлись
особенными,
а
русская
элита
по
своему
менталитету
была
европеизированной, о чем свидетельствует как европейское воспитание
и образование российского дворянства, так и диалог между русскими и
европейскими дворянами67. Мы можем говорить, таким образом, что
между российской и, например, французской или германской элитой не
существовало непреодолимой культурной пропасти.
В литературе
сложилось мнение, что российское дворянство было включено в
европейские реалии (пусть с небольшим отставанием в том, что касалось
моды или повседневных новостей) и разделяло менталитет европейской
элиты. Поэтому очень важно учесть то общее, что характеризует
европейскую элиту в целом: понятие чести и ценности престижа. Для
дворянства (не только придворного) было очень важно место в обществе,
положение, складывающееся из различных актов, которые должны были
поднять или удержать уровень престижа, соответствующий социальному
статусу дворянина. В этом смысле материальные ценности, такие как
деньги, или, к примеру, крепостные, рассматривались не как самоцель, а
как средство для достижения престижа и сохранения своего статуса в
обществе. Полезнее и ценнее для элиты были ордена, которые можно
было носить напоказ и которые демонстрировали глубину монаршей
милости
и
признательности.
Те
представители
элиты,
которые
отказывались участвовать в этой «гонке за престижем», подвергались
общественному осуждению и, соответственно, теряли в глазах общества
свой элитарный статус, приобретая, таким образом, черты «элитарного
66
Элиас Н. Придворное общество. Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с
Введением. М., 2002. С. 163–202.
67
Об этом пишут многие русские офицеры, побывавшие в заграничных походах. См. например: Лорер
Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 294–295, 329.
32
маргинала». Все вышесказанное можно с полным правом отнести и к
российскому элитарному обществу, жившему по тем же законам, что и
европейское.
Термин «восприятие» в данной диссертации будет пониматься в
сугубо обобщенном, философском толковании. Принято считать, что
восприятие
есть
процесс
отражения
действительности
в
форме
чувственного образа объекта отражения. Восприятие, следовательно,
всегда создает образ. В отличие от ощущений,
отражающих лишь
отдельные свойства объекта, восприятие ориентировано на целостность
и включает в себя осознание, основанное на включении нового в систему
уже имеющихся знаний (то есть, ориентация на прошлый опыт, на
традицию, на бытующее мнение). Восприятие всегда выделяет в объекте
отдельные черты и пытается систематизировать их в единое целое.
Налицо стремление создать образ, адекватный действительности.
Восприятие
становится,
таким
образом,
отправным
пунктом
и
необходимым компонентом познания68.
Хронологические рамки исследования. Центральное место в
работе занимает время правления Александра I (1801 – 1825 гг.). Однако
процесс становления образа этого монарха, тем более, образа российской
монархии начался задолго до его вступления на престол. Поэтому
исследование затрагивает юность великого князя Александра Павловича
в царствования Екатерины II и Павла I и заканчивается его кончиной,
когда естественным образом прекратились попытки саморепрезентации
Александра I. Образ монархии в России в эпоху Александра усложняется.
С одной стороны, он есть результат сложной и многовековой эволюции
этого явления. С другой – получает новый просвещенческий импульс в
своем развитии. Идеалы Просвещения, выступавшие ведущей идейной
68
Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 92–93.
33
конструкцией для «просвещенного абсолютизма», деформируются и
перестают удовлетворять и общество, и монархов.
Источниковая
диссертационной
база
работы
вполне
репрезентативна. Типологически источники можно подразделить на
следующие группы:
- источники личного происхождения;
- законодательство и другие нормативные акты;
-
делопроизводственные
материалы,
включая
проекты,
подготовленные должностными лицами и общественными деятелями;
-
произведения
общественно-политической
мысли,
включая
философские трактаты69.
Источники личного происхождения, под которыми имеются в виду,
прежде всего, мемуары, характеризуются спецификой, описанной А.Г.
Тартаковским70. Источники личного происхождения включают также
эпистолярное
наследие.
Частная
переписка
также
имеет
свои
особенности. Во-первых, письмо, в отличие от мемуаров, обращено к
какому-то конкретному человеку, многое в содержании шифруется,
например, фамилии, имена заменены просто инициалами, либо автор
письма предлагает адресату определенную шифровку, на тот случай, если
письмо попадет в руки нежелательного лица. В этом отношении
показательны
письма
поляков,
подвергаемые
тщательной
перлюстрации71. Это затрудняет критику данного вида источников.
Ценность частной переписки, как и дневников, состоит в том, что
временной промежуток между написанием и описываемыми в письме
событиями ничтожен. Отметим, что
69
в рассматриваемый период
Краткий обзор источников этого периода см.: Ганелин Р.Ш., Куликов С.В. Основные источники по
истории России конца XIX – начала XX в. Учебное пособие. СПб., 2000.
70
Тартаковский А. Г. Мемуаристика XVIII – I половины XIX века. М.,1991. С. 22.
71
См. например: Письмо пограничного почтмейстера Гирса министру внутренних дел с выписками из
письма С. Пионтковского, о взаимоотношениях Александра I, Наполеона, короля прусского и др. //
ГАРФ. ф.679. Оп.1. Д. 69. Опасаясь перлюстрации, автор заменил все имена на аллегорические
выражения.
34
существовали т.н. «письма», не имевшие с частной перепиской ничего
общего, кроме названия, а по содержанию больше приближавшиеся к
жанру политического памфлета72.
Источники личного происхождения частью извлечены нами из
фондов
центральных
архивов
г.г.
Москвы
и
Санкт-Петербурга.
Использовались материалы фондов Государственного архива Российской
Федерации (ГАРФ): письмо Ф.В. Ростопчина Александру I о гибельном
положении России, с указанием на Сперанского, Магницкого и др. лиц,
по его мнению, вредящих Родине (1812 г.); письма вел. кн. Екатерины
Павловны, жены принца Георгия Ольденбургского, к брату Александру I;
письма Александра I вел. кн. Константину Павловичу и другим лицам;
письма вел. кн. Екатерины Павловны Александру I; письмо А.К. Бехтеева
Александру I (не позднее 1809 г.); письмо графа Буксгевдена к
Александру I (1811 г.); письмо Т. Шилотто Александру I мистического
характера (1815 г.); письмо барона Корфа вел. кн. Михаилу Павловичу с
речью императора Александра на открытии Государственного совета в
1810 г.(1847 г.); письмо барона Корфа вел. кн. Михаилу Павловичу (с
приложением копии письма имп. Александра I М.М. Сперанскому (1847
г.)); письма вел. кн. Константина Павловича имп. Александру I, имп.
Марии Федоровне, и др. по вопросам своего отречения от престола и
пр73.
Также
нами
использовались
материалы
Российского
государственного архива древних актов (РГАДА): письмо А. Протасова
Александру I, с подробным рассуждением и советом о необходимости
нравственного самовоспитания. (12 дек. 1790 г.); письма Александра I
Барклаю – де Толли по вопросам войны (1812 – 1815. 1812 – 1815 гг.);
письмо А. Машинова, Кизлярского гражданина, на имя имп. Александра
72
См. например: Лунин М. С. Письма из Сибири. М., 1987.
ГАРФ, Ф. 679. Оп. 1. Д. 14; Оп. 1. Д. 20–24; Оп. 11. Д. 71; Оп.1. Д. 73. Оп.1, Д. 74; Оп. 1. Д. 78;
ГАРФ. Ф. 666. Оп. 1. Д. 130; Оп. 1. Д. 387; ГАРФ. Ф. 1055; Оп. 1. Д. 28.
73
35
I. (1802 г.); письма курфюста Вюртембергского Александру I. (1803 г.);
письмо Александру I с выражением верноподданнических чувств; и пр74.
Часть источников личного происхождения, использованных в
диссертации, заимствованы из опубликованных архивных фондов.
Наиболее
часто
использовался
насчитывающий сорок томов.
архив
князей
Воронцовых,
В их архиве содержатся обширные и
информативные источники, в которых собрана, главным образом,
переписка российских придворных и государственных деятелей, в том
числе и периода правления Александра I. Нами были использованы:
частная переписка А.Р. Воронцова и С.Р. Воронцова; всеподданнейшие
письма графа С.Р. Воронцова; письма графа Н.П. Панина к графу С.Р.
Воронцову; письма графа П.В. Завадовского к братьям графам
Воронцовым; письма Н.М. Логинова к графу С.Р. Воронцову; два письма
протоиерея А.А. Самборского; письма имп. Александра I к графу А.Р.
Воронцову; письма имп. Александра I к графу С.Р. Воронцову; письма
начальника Московского главного архива Н.Н. Бантыша-Каменского к
графу А.Р. Воронцову; письма князя А.Б. Куракина к графу А.Р.
Воронцову; письма графа А.Х. Бенкендорфа к князю М.С. Воронцову;
письма князя П.Д. Цицианова к князю М.С. Воронцову; письма А.П.
Ермолова; письма А.А. Закревского к князю М.С. Воронцову; и пр75.
Многие воспоминания, дневники и письма об эпохе Александра
были также опубликованы в ведущих исторических журналах или
отдельными изданиями на протяжении XIX – XX вв.76 В советское время
74
РГАДА. Ф. 1261. Оп. 3; Д. 2666. Оп. 4. Д. 148; Оп. 3. Д. 2612. Оп. 3. Д. 2494; Оп. 7. Д. 2196;
Архив князя Воронцова, М., 1876. Т.10. С. 405 – 462; Там же. 1877. Т.11. С. 122 – 160, 342 – 366, 396
– 426, 431 – 489; Там же. 1877. Т.12. С. 190, 263 – 309, 463; Там же. 1882. Т.23. С. 26 – 27, 97, 145; Там
же. 1880. Т.24. С. 218 – 220; Там же. 1883. Т.28. С. 377 – 385, 408, 413 – 416; Там же. 1884. Т.30. С.405 –
412, 482-483; Там же. 1889. Т.35. С. 417 – 419, 422 – 423; Там же. 1890. Т.36. С. 19 – 21, 24 – 25, 39 –
144, 257 – 260; Там же. 1891. Т.37. С.216 – 220, 243 – 244.
76
Портрет Александра Первого, изображенный в письме одного немецкого Автора к его приятелю М.,
1804; Переписка Екатерины II с разными особами. СПб., 1807; Письма русских государей и других
особ царского семейства. М., 1848. Т. 1; Заметки одного из русских воспитателей императора
Александра Павловича. // РА. 1866. №2; Лагарп Ф.-Ц. Мемуары Лагарпа. // РА. 1866, 1869; Рассказы
генерала Кутлубицкого о временах императора Павла Петровича // РА. 1866. № 8-9; Бартенев Ю.Н.
75
36
издавалась серия «Полярная звезда», в которой с очень качественными
комментариями публиковались сочинения декабристов, в том числе их
записки и письма77. В серии: «История России и дома Романовых в
мемуарах современников XVII – XX вв.» в 1999 г. вышел том,
посвященный эпохе Александра I, в котором переизданы мемуары Е.Ф.
Комаровского, Р.С. Эдлинг, С. Шуазель-Гофье, П.А. Вяземского и др78.
Источники личного происхождения позволяют нам уяснить
нюансы работы представителей российской политической элиты, в том
числе и Александра I, над формированием образа монархии, выявить
причинно – следственные связи и факторы, влиявшие на трансформацию
образа, объяснить его метаморфозы. Кроме того, источники личного
происхождения - важный материал для реконструкции образа монархии,
Рассказы князя А.Н. Голицына. Из записок Ю.Н. Бартенева // РА. 1866. кн.1, № 3, кн. 2, № 5, 7., кн. 3,
№ 10; Сперанский М.М. Письма М.М. Сперанского к его дочери // РА. 1868; Александр I, имп. Письма
имп. Александра I и других особ царственного дома к Фридриху – Цезарю Лагарпу. СПб., 1870; Лагарп
Ф.-Ц. Записки Лагарпа о воспитании великих князей Александра и Константина Павловичей // РС.
1870. Т.1; Брикнер А. Записка императрицы Екатерины II о младенчестве великого князя Александра
Павловича // РА. 1871. № 6-12; Император Александр Павлович и князь Адам Чарторижский // PA.
1871. № 4,5; В день столетнего юбилея со дня рождения императора Александра I. СПб, 1871;
Дневниковые записи о воспитании великого князя Александра Павловича // ДНР. 1880. Т. 17. № 8;
Письма императора Александра Первого Лагарпу. СПб., 1832; Письма главнейших деятелей в
царствование императора Александра I. 1807 – 1829. Сост. Н.Ф. Дубровин. СПб., 1883; В.Н. Баронесса
Крюднер и ея переписка с князем А.Н. Голицыным // РА. 1885. №3; Виллие Я.В. Дневник лейб-медика
(1825) // РС. 1892. Т. 73. №1; Бернстоф Э. фон. Венский конгресс по рассказам графини Элизы фон
Бернстоф // РС. 1898. № 3; Александр I, имп. Письмо имп. Александра Павловича к папе Пию VII //
РА. 1899. № 4; Шатобриан Ф-Р. Из переписки Шатобриана с герцогиней Дюрас // РА. 1899. №2;
Белоголовый П.А. Воспоминания и другие статьи. СПб., 1901; Беннигсен Л.-А. Г. Извлечения из
мемуаров графа Бенигсена // Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников.
СПб., 1908; Карпов А.К. Записки полковника Карпова. Витебск, 1910; Деменков П.С. Мои
воспоминания // РА. 1911. Т. 3, № 9; Письма императрицы Марии Федоровны императору Александру
I. СПб., 1911; Александр I, имп. Беседы и частная переписка между имп. Александром I и кн. А.
Чарторыжским. М., 1912; Андерсон В.М. Переписка императора Александра I с Наполеоном и
Аракчеевым. М., 1912; Письмо Александра I гр. П.А. Толстому по поводу оставления князем
Кутузовым Москвы. 8 сентября 1812 г. М., 1913; Велио И.И. Записки барона Велио // РС. 1913, Т. 156.
№ 11, 12; Рошемуар, Луи Виктор Леон. Мемуары графа де Рошемуара, адъютанта императора
Александра I. М., 1914; Мемуары графини Потоцкой. СПб., 1915; Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1923-24.
Т.I-II; Греч Н.И. Записки моей жизни. М., 1990; Комаровский Е.Ф. Записки гр. Е.Ф. Комаровского. М.,
1990; Местр Ж. де. Петербургские письма СПб., 1995; Булгарин Ф.Н. Воспоминания. М., 2001. и пр.
77
Раевский В.Ф. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т.2. Иркутск, 1983; Трубецкой
С.П.. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т.1. Иркутск, 1983; Лорер Н.И. Записки
декабриста. Иркутск, 1984; Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984; Муравьев А.Н. Сочинения и
Письма. Иркутск, 1986; Басаргин Н.В. Воспоминания, статьи, рассказы. Иркутск, 1988; Лунин М.С.
Сочинения, письма, документы. Иркутск, 1988; Поджио А.В. Записки, письма. Иркутск, 1989;
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993; Муравьев А.М. Записки и письма.
Иркутск, 1999.
78
Державный сфинкс. М., 1966.
37
складывающийся в восприятии российской элиты. Письма и дневники,
написанные
«по
горячим
следам»,
позволяют
выявить
процесс
трансформации образа монархии и монарха в его динамике и более
оперативно обозначить моменты, когда различные качества образа
выходят на передний план, становясь доминирующими, в то время как
воспоминания или мемуары писались, как правило, со значительной
задержкой во времени, и представляют сложившиеся, целостное
восприятие образа российской монархии.
Источниковая база диссертации дополнена законодательными
актами, прежде всего, манифестами, изданными во время правления
Александра I. Анализ правовых принципов и норм Российской империи,
действовавших в сфере законодательства на протяжении первой четверти
XIX в. обнаруживает, что законодательные акты как самостоятельный
вид источника обладают потенциально высокими информативными
возможностями. Манифест «О кончине императора Павла I и о
вступлении на престол императора Александра I» от 12 марта 1801 г.
явился одной из первых осознанных попыток
Александра I
к
саморепрезентации и конструированию образа «царя-реформатора».
Были использованы также: манифест «Об учреждении министерств» от 8
сентября 1802 г.; указ «Об образовании непременного совета» от 30
марта 1801 г.; указ «О лишении Сената права представлять свои
замечания на все впредь издаваемые законы» от 21 марта 1803 г., и др.79
Также
нами
были
использованы
проекты
государственных
преобразований, созданные во время царствования Александра I: проект
государственной реформы М.М. Сперанского, материалы польской
конституции 1815 г. и «Государственная уставная грамота Российской
79
ПСЗРИ. СПб., 1830. Т.XXVI
38
империи»80, ставшие масштабными заявками Александра I к попытке
создания
модерного
образа
российской
монархии.
Исследование
риторики
манифестов и законодательных актов в качестве примеров
немногочисленной практики декларации намерений и своеобразных
«обещаний» монархической власти по отношению к подданным
позволяет более точно раскрыть образ власти, складывающийся в
представлениях российской политической элиты.
Делопроизводственные материалы обеспечивают документное
обслуживание
различных
делопроизводственной
управляющих
документации
систем.
В
выделяются
структуре
документы,
обеспечивающие принятие и реализацию различных управленческих
решений и документы, обеспечивающие документооборот. Многообразие
делопроизводственных документов обусловлено, прежде всего, сложной
структурой государственного аппарата. Отчеты, мнения, доносы, записки
содержат богатый материал о взглядах, предпочтениях и репрезентациях
представителей российской элиты81. Важную составную часть этого типа
источников составляют проекты государственного переустройства. Они
позволяют раскрыть точки зрения авторов - представителей элитарных
групп на институт монархии и место монарха в системе государственного
управления.
Демонстрация
разнообразных
моделей
«истинной
монархии» в проектах представителей различных политических течений
служит прообразом идеального образа монархии, содержащегося в
представлениях элитарных групп.
Делопроизводственные материалы также частично извлечены нами
из центральных архивов ГАРФ, РГАДА и ОР РНБ (отдел рукописей
80
Сперанский М.М. План государственного преобразования графа М.М. Сперанского // Сперанский
М.М. Введение к уложению государственных законов Сперанского М.М. М., 2004; Конституционная
Хартия 1815 года и некоторые другие акты бывшего Царства Польского 1815-1881. СПб.,1907;
Вернадский Г.В. Государственная уставная грамота Российской империи 1820 г. Прага, 1925.
81
Шепелев Л.Е. Некоторые проблемы источниковедческого и истоpико-вспомогательного изучения
делопроизводственных документов XIX – начала XX вв. // Вспомогательные исторические
дисциплины. Вып. XVI. Л., 1984.
39
Российской Национальной библиотеки). В Государственном архиве
Российской Федерации нами были использованы следующие материалы:
речь императора Александра I при открытии государственного Совета 1
января 1810 г (1810 г.); письмо пограничного почтмейстера Гирса
министру внутренних дел с выпиской из письма С. Пионтковского А.
Пионтковскому о взаимоотношениях Александра I, Наполеона, короля
Прусского и др. (1813 г.); письмо неустановленного лица Александру I о
внутреннем положении в государстве и др. Ценные материалы
представляет фонд 48 Государственного архива РФ. Следственные дела
декабристов, представленные в фонде, а также их мысли по поводу
государственных неустройств и пр. содержат важные свидетельства
относительно образа монархии в России. (Свод показаний членов
злоумышленного общества о внутреннем состоянии государства.)82.
В Российском Государственном архиве древних актов (РГАДА)
нами были использованы: рассуждения А.Р. Воронцова о внешнеполитической деятельности России в условиях современного положения
Европы и с точки зрения внутренних задач государства. (1803 – 1805 г.);
записка А.Р. Воронцова Александру I о государственном управлении и
торговле и о мерах к их упорядочению. (1801 г.); записка Воронцова А.Р.
Александру I об ответе Наполеону на его предложение о передаче
острова Мальты под охрану русского гарнизона. (1803 г.); записка А.Р.
Воронцова Александру I о задачах внешней политики России. (1801 –
1804 г.); записка для доклада канцлера А.Р. Воронцова Александру I и
проект рескрипта министру коммерции. (1802 г.) и пр. Записки и мнения
А.Р. Воронцова представляют большой интерес для исследования образа
монархии и монарха. Выступающий с умеренно консервативных
позиций,
российской
82
имеющий
внешней
четко
и
определенные
внутренней
взгляды
политики,
относительно
авторитетный
ГАРФ. Ф. 666. Оп. 1. Д. 1847; Оп. 1. Д. 679; Оп. 1. Д. 69; Оп. 1. Д. 104; Ф. 48. Оп. 1. Д. 11.
40
в
консервативных
кругах
государственный
деятель,
А.Р.
Воронцов
выражал представления целой группы российской элиты относительно
«истинной монархии», претендуя на звание «наставника» Александра I,
что,
безусловно,
определяет
высокую
репрезентативность
и
информативность источника.
В РГАДА мы использовали материалы фонда Строгановых: П.А.
Строганов: пометки на полях записей Александра; П.А. Строганов:
личные бумаги /Рескрипты Александра I. (1792-1824 г.); П.А. Строганов:
бумаги по государственным вопросам (1802 г.); П.А. Строганов: бумаги
по государственным вопросам (1801 г.); П.А. Строганов: бумаги по
государственным вопросам (1802 – 1803 г.) П.А. Строганов: бумаги по
государственным вопросам (1801 г.); П.А. Строганов: бумаги по
государственным вопросам (1802 – 1804 г.); П.А. Строганов: бумаги
разного содержания (1803 – 1816 г.); П.А. Строганов: для Государя; П.А.
Строганов: выписка из мнения графа Алексея Романовича Воронцова,
читанная в Государственном Совете по делу прав и преимуществ Сената;
П.А. Строганов: мое мнение относительно малороссийских казаков
касательно отыскания казачества; записка кн. Ширинского-Шахматова об
увековечивании памяти императора Александра I о включении в
государственный
герб
Делопроизводственная
девиза:
«на
документация
зачинающего
ближайшего
Бог»;
и
пр83.
сподвижника,
«молодого друга» и единомышленника Александра I, П.А, Строганова,
характеризующаяся высокой информативностью, позволяет нам с
максимально
возможной
репрезентативностью
оценить
попытки
императора Александра I конструировать собственный образ, в том
числе, и в повседневной практике управления.
83
РГАДА. Ф. 1261. Оп. 1. Д. 1269; Оп.1. Д. 803; Оп. 1. Д. 1236; Оп. 6. Д. 1687; Ф. 1278; Оп. 1. Д. 9; Оп.
1. Д. 1; Оп. 1. Д. 9; Оп. 1. Д. 13; Оп. 1. Д. 12; Оп. 1. Д. 14; Оп. 1. Д. 19; Оп. 1. Д. 201; Оп. 1. Д. 14; Оп. 1.
Д. 13; Оп. 1. Д. 12; Оп. 1. Д. 201; Оп. 1. Д. 1180.
41
Кроме
фондов
вышеперечисленных
архивов,
нами
были
использованы материалы отдела рукописей Российской Национальной
библиотеки из личного фонда М.М. Сперанского: Сперанский М.М.
Инструкция
комитету
министров,
данная
на
время
пребывания
императора Александра I в Эрфурте; Сперанский М.М. Историческое
обозрение государственных учреждений и пр.84 Сперанский, будучи
некоторое время ближайшим помощником и секретарем Александра I,
оказал огромное влияние на образ Александра, что обуславливает
важность его записок и инструкций для репрезентации образа монарха.
Источники общественно-политической мысли, использованные в
диссертации, в большинстве своем были опубликованы.
Нами были
использованы некоторые сочинения Н.М. Карамзина, крупного идеолога
консервативного направления первой четверти XIX в. Его дидактические
и отчасти полемические сочинения являлись своеобразным «рупором»
консервативной российской элиты. Сочинения Карамзина являются в
высшей степени репрезентативным источником, позволяющим выявить
наиболее важные, с точки зрения консервативного большинства
российской элиты, конструкты образа монархии и монарха. Часть
сочинений Н.М. Карамзина извлечена нами из Государственного архива
Российской Федерации 85.
Важными для исследования являются сочинения и философские
размышления
оппонента
Н.М.
Карамзина,
яркого
представителя
либерального крыла русской элиты, М.М. Сперанского. В своих
записках, извлеченных нами из фондов отдела рукописей Российской
национальной библиотеки, он, рассуждая о проблеме крепостного права,
о нравственности и пр., вырабатывает собственные принципы образа
84
ОР РНБ. Ф. 731, Д. 88, 67.
Карамзин. Н.М. Копия записки Н.М. Карамзина о восстановлении Польши // ГАРФ. Ф. 679. Оп. 1. Д.
45; Он же. Историческое похвальное слово Екатерине Второй. М., 1802; Он же. О древней и новой
России в ее политическом и гражданском отношениях. // О древней и новой России. Избранная проза и
публицистика. М., 2002.
85
42
«идеальной монархии», кардинально отличающиеся от предлагаемых
консерваторами, что позволяет нам признать его, наряду с Н.М.
Карамзиным, активным участником процесса конструирования образа
монарха
монархии86.
и
Следует
также
отметить
имевшие
публицистический потенциал и содержащие политические рассуждения
уже упоминавшиеся мемуары и записки декабристов, посвященные
судьбе России и российской монархии.
Кроме
того,
нами
использовался
ряд
различных
записок,
обращенных лично к Александру I и его окружению. Авторы этих
записок предлагали проекты государственных реформ, которые, по их
мнению, должны были укрепить российскую монархию. Обращаясь к
российскому прошлому, они аргументировали насущную необходимость
реформ, утверждая тезис о «бедственном положении России»87.
Имеющиеся
источники
и
литература
позволяют
решить
поставленные задачи.
Научная
новизна
определяется
следующим:
впервые
в
исторической исследовательской практике обосновано положение о том,
что образы монархии и монарха, формирующиеся в коллективных
представлениях, являются ключом к пониманию многих исторических и
политических процессов, позволяют более полно осветить различные
исторические события, обнаружить их корни, а также более полно понять
мотивацию поведения государственных и общественных деятелей той
эпохи.
86
Сперанский М.М. Безнравственность // ОР РНБ. Ф. 731. Д. 765; Он же. Две системы поведения:
настоящая и будущая // ОР РНБ. Ф. 731. Д. 826; Он же. Еще два слова о праве войны и рабства // ОР
РНБ. Ф. 731. Д. 1482; Он же. Заметки политического и богословского характера (необходимость
преобладания одного лица а не сословий; сила и бессилие; антихрист; о единении с телом Христовым)
// ОР РНБ. Ф. 731. Д. 1491; Он же. Обозрение государственных учреждений // ОР РНБ. Ф. 731. Д. 67.
87
Р.Б. О Сенате // РГАДА. Ф. 1278. Оп.1. Д. 13. Л. 9–13 об. Записка, поданная Строганову // РГАДА.
Ф. 1278. Оп.1. Д. 13. Л. 14–19; Письмо неустановленного лица Александру I о внутреннем положении
в государстве. Не ранее 1807 г. // ГАРФ. Ф. 679. Оп.1. Д. 104.
43
Обеспечено значительное приращение научного знания по такой
важной в отечественной исторической науке проблеме, как восприятие
образа монархии и превращение его в узнаваемый социокультурный тип.
Верификация фактического материала и результаты анализа личности
Александра I в историографии XIX – XXI вв. позволили выявить
политические и историографические штампы эмоционально окрашенного
стереотипа императора Александра I как «героя», или, в зависимости от
предпочтений наблюдателя, как « культурного антигероя».
Практическое значение результатов исследования. Фактический
материал, теоретико-методологические наработки и выводы настоящей
диссертации могут быть использованы в преподавании Отечественной
истории, истории государственного управления и политологии, при
написании научных и научно-популярных работ по Отечественной
истории XIX в., проведении междисциплинарных исследований истории
формирования представлений и образов, имевших важное историческое
значение.
Апробация: отдельные выводы и положения диссертации в виде
докладов были представлены на региональной конференции «Молодежь
третьего
тысячелетия»
(Омск,
2005),
межрегиональной
научно-
практической конференции «Емельяновские чтения» (Курган, 2006), на
межрегиональной научной конференции «Екатерина II и имперское
многообразие
России:
опыт
политического
и
культурного
взаимодействия» (Казань, 2009), на международной конференции
молодых ученых
(Санкт-Петербург, 2009). Отдельные положения
диссертационного исследования опубликованы в пяти статьях, в том
числе, в двух изданиях, рекомендованных Всероссийской аттестационной
комиссией.
44
Глава 1.
ФОРМИРОВАНИЕ ОБРАЗА РОССИЙСКОЙ МОНАРХИИ В
ПЕРВОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ ПРАВЛЕНИЯ АЛЕКСАНДРА I
1.1.
«Идеальная монархия» Екатерины II и ее воплощение в
образе Александра I
Политико-правовой
теоретический
поиск
государственного
дискурс
формы
устройства.
XVIII
в.
«наилучшего
Таким
включал
в
себя
правления»
или
наилучшим
правлением
влиятельные мыслители Просвещения (за некоторым исключением)
продолжали считать монархию. Повторяя вслед за Монтескье тезис о
том, что большие пространства требуют монархического управления
(зависимость
формы
правления
от
территории),
Екатерина
II
оправдывала необходимость монархии в России как формы правления,
наиболее подходящей для
нее. Того же мнения придерживались и
русские просветители88. Между тем, просветители не могли не сознавать,
что монархия по своим свойствам может быть опасна вырождением в
деспотизм, осуждавшийся ими как по вытекающему из него нарушению
гражданских прав, так и по своей исторической неустойчивости. Кроме
всего прочего, для династической монархии характерна внутренняя
нестабильность, противоречащая просвещенческим идеям «общего
блага». Отсюда постоянный поиск таких форм монархии, которые бы
обеспечивали спокойствие государству и гражданам.
Екатерина II, без сомнения, была включена в общеевропейские
правовые поиски и являлась их активной участницей89. Ее политика
88
См.: Заусаева Н.А. Просветители начала XIX в. о государственном преобразовании России // Идея
государственности в истории политической мысли России. Барнаул, 1996.
89
Труды Тацита, Плутарха и Монтескье внушили ей важность самодисциплины и знаний. Еще до
принятия трона она прочла значительную часть новых философских трудов, а в последние годы перед
вступлением на престол под руководством Н. Панина начала заниматься теоретическими вопросами
политики (Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Т.1. М., 2004. С.
214.).
45
декларативно
стремилась
к
соответствию
политическим
идеалам
европейских просветителей, с некоторыми из которых она поддерживала
диалог90. Сохраняя традиции, заложенные ею в ее царствование,
Екатерина
стремилась
задать
традицию
воспитания
будущих
императоров и императриц в духе философии Просвещения91.
Справедливо считая, что ее сын, великий князь Павел Петрович, не
захочет и не сможет продолжить линию, начатую Екатериной II,
императрица решила не передавать трон цесаревичу. Вариантом
внедрения просвещенческих политических идеалов в российскую
монархическую практику можно считать тот факт, что Екатерина II
решила воспитать преемника, который бы (в результате воспитания)
продолжил
бы
политику
«просвещенную»
бабки.
Прямых
подтверждений этого намерения императрицы Павел не имел, но в
придворном обществе циркулировали слухи – важный источник
информации, косвенно подтвержденные действиями самой императрицы.
Для этой цели был избран ее старший внук, Александр. Она намеревалась
так направить его воспитание и образование, чтобы в итоге великий
князь представлял собой идеальный тип просвещенного монарха, к
которому сама Екатерина стремилась. Внуки же, прежде всего первенец,
в
этом
смысле
представляли
собой
благоприятную
почву
для
эксперимента по созданию идеального монарха.
После рождения Александр сразу же попадает в руки своей
бабушки.
Екатерина II, несмотря на занятость, уделяет внуку очень
много времени, лично пишет ему сказки, придирчиво выбирает
наставников. Человек
Просвещения
должен
обладать
не
только
нравственными, но и физическими достоинствами. Она поручила
воспитание графу Н.И. Салтыкову, который
90
должен был подыскать
Среди ее постоянных корреспондентов Вольтер, Д. Дидро, Ж.Л. Д’Аламбер, Ж.-Л.-Л. Бюффон и мн.
другие.
91
Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. Т.1. С. 214.
46
своему царственному воспитаннику подходящих учителей. Помощником
Салтыкова был назначен А.Я. Протасов, человек глубоко религиозный, и
строгий хранитель дворянских преданий92. В какой-то мере Протасов, как
воспитатель великого князя, должен был выполнить важную миссию,
возложенную на него императрицей: быть островком «русскости»,
«национальности» в окружении Александра.
В педагогических наставлениях Екатерины II было отведено много
места познанию России и условий ее жизни93, а также обращено особое
внимание на изучение русской грамоты. Императрица указывала далее на
необходимость изучения законов российских, «ибо, не знав оных, и
порядка, коим правится Россия, знать не могут». В наставлении
предписано «употреблять по несколько часов
в день для познания
России во всех ее частях», так как «сие знание столь важно для их
высочеств и для самой империи, что спознание оной, главнейшую часть
знания детей занимать должно; прочие знания, лишь применяясь к оной,
представить надлежит, и для того приказать по временам составить
таблицы частей, водя их высочества от части к части. Карта всей России
и особо каждой губернии с описанием, каковы присланы от генералгубернаторов к тому служить могут, чтобы знать: слой земли,
произрастания, животных, торги, промыслы, рукоделия, также рисунки и
виды знаменитых мест, течение рек судоходных с назначением берегов,
где высоки, где поемны, большие и проселочные дороги, города и
крепости знаменитые, описание народов, в каждой губернии живущих,
одежда и нравы их, обычаи, веселия, веры законы и языки»94. Екатерина
приступила
к
составлению
по
летописям
92
своего
рода
курса
Глинский. Б.Б. Царские дети и их наставники. Исторические очерки для юношества. СПб., 1912.
С.195.
93
Екатерина синтезировала модерные практики и практики повседневного управления, используя
царские путешествия для «освоения» имперского пространства. См.: Ибнеева Г.В. Путешествия
Екатерины II – опыт «освоения» имперского пространства. Казань, 2006.
94
Цит. по: Глинский. Б.Б. Царские дети и их наставники. Исторические очерки для юношества. СПб.,
1912. С. 198-199.
47
отечественной
истории,
стараясь
отыскать
в
событиях
русской
исторической жизни тот нравственный смысл, в котором иностранные
историки ей отказывали, стараясь внушить в маленьком внуке любовь и
уважение к былой отечественной старине. От воспитанников она
требовала
безусловной
покорности,
а
для
наставников
считала
непозволительным допускать в своем обращении с детьми льстивость,
вмешиваться в их игры и смущать их неуместными и бесполезными
выговорами.
Итак, Екатерина выделила несколько конструктов95, которые,
объединяясь в воспитании великого князя, должны были создать
«идеального русского монарха», того, который был бы одновременно и
просвещенным европейцем, и понимал Россию, - чего не хватало самой
Екатерине, не претендовавшей на русскость. Естественно, Екатерина
строила образ «идеального монарха», отталкиваясь от своего опыта:
«Императрица
была
убеждена,
что
достигнуть
возвышенного
нравственного и умственного развития общества иначе не было средств,
как представить их в образе, в лице того, кому суждено быть главою –
венцом нации»96.
Первый конструкт, представлявшийся важным для создания
«идеального монарха» - «русскость». Монарх должен быть русским,
знать Россию, русский язык, российские особенности, - то есть Екатерина
вкладывала в образование внука те предметы, которых не хватало ей
самой в повседневной практике. Неслучайно главным воспитателем
Александра был назначен А.Я. Протасов, - «человек вполне русский», по
замечанию историка Б.Б. Глинского97.
95
В терминологии императрицы – «наставлений»
Срезневский В. Император Александр Павлович среди своих наставников. СПб., 1878. С. 4.
97
Глинский. Б.Б. Царские дети и их наставники. Исторические очерки для юношества. СПб., 1912. С.
195.
96
48
Второй конструкт, который был внесен в воспитание и образование
Александра – идеология Просвещения, передовые политологические
теории, которыми должен руководствоваться в управлении империей
новый император. Несмотря на то, что многие просвещенческие идеалы
предусматривали какие-либо ограничения власти императора, это не
считалось препятствием для того, чтобы управлять самовластно и
безответственно в юридическом смысле. Екатерина сама использовала те
же практики, что не мешало ей оставаться полновластной императрицей.
Фигура учителя Александра, Ф-Ц. Лагарпа, в этом отношении
показательна. Несмотря на современное и либеральное образование,
которое он дал великому князю, он сам же предостерегал его от
поспешных реформ.
Третий конструкт, который наиболее последовательно повлиял на
складывание
специфического
личного
образа
Александра,
-
самовоспитание и манера поведения, воспитанные в нем с детства.
Екатерина воспитывала Александра таким образом, чтобы он был похож
на ангела своим внешним поведением и нравственностью. Внушая ему
кротость, доброту, приветливость, обходительность, человеколюбие –
она стремилась создать, таким образом, идеально воспитанного человека,
такого, который найдет общий язык с каждым. Природные качества
Александра, - его мягкость и обходительность, - нашли вполне удачное
развитие. Считалось, что, став государем, Александр создаст новый тип
отношений при дворе между самодержцем и придворными: во главу угла
он
поставит
дружеские
связи
и
неформальные
отношения.
Современникам было известно, что, если монарх обращается к кому-то
на «вы», - то это признак грядущей опалы98.
Четвертый,
«традиционный»
конструкт
образа
«идеального
монарха» - образование. Стараясь подготовить Александра к принятию
98
См.: Анекдоты из времен императора Александра Павловича // РА. 1885. Т.1. № 3. С. 149.
49
скипетра, императрица, по общему мнению, стремилась дать великому
князю
максимально
широкое
и
разностороннее
образование,
охватывающее все стороны государственной жизни99.
Пятый конструкт, который тоже можно отнести к «традиционным»
– это образ зрелого мужа. Отчасти требование создать законченный образ
«идеального монарха» заставило Екатерину так поспешно принять
решение о женитьбе великого князя.
Шестой конструкт, очень важный для подчеркивания «русскости»
императора, - религиозное воспитание. Здесь императрица постаралась
вложить форму, но оставила ее без содержания. По ее мнению, монарх,
управляющий православной страной, должен быть, без сомнения,
православным. Однако, опасаясь слишком сильного влияния религии (и,
возможно, церкви) на будущего императора, Екатерина дала Александру
весьма посредственное и неглубокое религиозное образование, в духе
рационалистической философии, особенностью которой являлся чисто
утилитарный, прагматичный взгляд на роль церкви100. Религиозное
образование, данное Екатериной II Александру Павловичу, заключалось,
главным образом, в знании церемоний. Впоследствии именно такое
неполное религиозное воспитание вызвало у Александра интенсивные
религиозные поиски, характерные для того времени.
Седьмой конструкт – представления о сущности власти, которую
предстояло принять Александру. Безответственная, бесконтрольная,
безграничная – самодержавная власть использовалась Екатериной в
полном объеме, и она ревностно берегла ее от покушений на
ограничение. Такой же властью должен был обладать ее внук.
99
Солодянкина О.Ю. Иностранные наставники в дворянском домашнем воспитании в России (2 пол.
XVIII – пер. пол. XIX в.). Автореф. дисс… кандидата исторических наук. М., 2008. С. 14–22.
100
Вишленкова Е.А. Заботясь о душах подданных: Религиозная политика в России первой четверти
XIX в. Саратов, 2002. С. 102.
50
Примечательно, что Екатерина мало внимания уделяла военному
искусству, которое было в почете у Павла I и к которому тяготел сам
Александр. Делая выбор между двумя полярными «царскими» образами
– царем–воителем и царем-философом, Екатерина предпочла последнее,
как более подходящее для ответа на вызовы времени. Образ «философа
на троне» - это тоже просвещенческий идеал, который был переработан
Екатериной в сторону «обожествления». На троне должен быть ангел,
существо высшее, вызывающее не только почтение, но главное –
всеобщую любовь.
Естественно, что подобные конструкты оказались внедрены с
различной степенью успешности. Более того, некоторые из них
исключали друг друга, оказавшись смешаны в одной личности.
Например,
самодержавная
управлению
в
духе
власть
явным
Просвещения, а
образом
противоречила
недостаточное религиозное
образование вызвало впоследствии интенсивные мистические поиски.
Воспитание
вызывать
и
вежливость,
любовь
самодержавного
любой
управления,
болезненная
ценой,
нравственность,
столкнувшись
оказались
легко
с
желание
практикой
интерпретируемы
обществом, с одной стороны, как лживость и двуличность, а с другой –
как «недостаток величия»101. Образ «кроткого ангела» после грозного
Павла
I
фактически
был
приглашением
для
коррумпированных
чиновников. Знание русских традиций и особенностей ничем не помогли
императору, который большую часть своей жизни ориентировался только
на Европу. Кроме того, после ранней женитьбы молодого великого князя,
инициированной Екатериной II, процесс образования, за исключением
продолжившихся уроков Лагарпа, приостановился, так что можно
утверждать, что Александр так и не узнал России. Кроме того, эти
конструкты
101
проходили
каждодневное
испытание
в
борьбе
Богданович М.А. История царствования Александра I и Россия в его время. СПб., 1869. С. 88–89.
51
с
действительностью,
с
несовершенной
практикой
управления,
с
придворными интригами. Более того, наставники Александра сами
придерживались разных политических взглядов, противореча друг
другу102.
Таким образом, результатом воспитания Екатерины II стала в
высшей степени противоречивая личность103. Противоречивость была
обусловлена тем, что в повседневной жизни, в управленческой практике,
в диалогах с русскими и европейцами
Александр сталкивался с
различными сценариями и церемониями, которые вынуждали его
демонстрировать приверженность той или иной топике, представлять
себя не просто сопричастным, но и авторитетным участником.
Противоречивые конструкты не могли прийти даже в относительное
равновесие, поскольку для исполнения различных сценариев требовалось
внутренне подчинять тому или иному конструкту все остальные, создавая
постоянное
внутреннее
напряжение.
Однако
для
постороннего
наблюдателя, далекого от трона, политики и от великого князя,
создавался образ «ангела на троне», «идеального монарха». Екатерина
сумела выстроить этот образ
и считала его успешным, прилюдно
называя внука и наследника «Мой Александр»104. Она восторженно
писала своему постоянному корреспонденту, Ф.М. Гримму: «Он
настоящий ангел!».
Таким
образом,
можно
сказать,
что
конструкты,
успешно
внедренные в образ Александра, действительно создали некий образец,
идеальный тип монарха, которым восхищались и которому подражали. В
этом смысле для России Александр стал символом эпохи, эпонимом,
102
Заметки одного из русских воспитателей императора Александра Павловича. РА. № 2. 1866. С. 97.
Безусловно, влияние на формирование личности Александра Павловича влияли также множество
факторов, среди которых его отношения с отцом, Павлом Петровичем, своеобразная придворная
атмосфера, натянутые отношения между двором императрицы и гатчинским двором и мн. др.
104
Богданович М.А. История царствования Александра I и Россия в его время. СПб., 1869. С. 44.
103
52
человеком, который воплотил в себе все значительные топики своего
времени.
В результате воспитания Екатерины II Александр I, как монарх и
как образ, в известной степени сконструированный императрицей, в
некоторой мере представлял собой образец того, каким должен быть
настоящий просвещенный русский монарх, и этот образ был построен на
европейском
просветительском
европеизированную
русскую
дискурсе
элиту,
как
и
на
рассчитан
первую,
на
наиболее
влиятельную, и самую близкую к трону референтную группу. И если Р.
Уортман считает, что общество ожидало от Александра Павловича
соответствия образу «идеального монарха», в подобии которому он был
воспитан105, то мы можем добавить, что его образ, сложившийся как в
условиях стихийной репрезентации элитой (в основном за счет
противопоставления образу Павла I), так и в результате направленных и
последовательных усилий Екатерины II, в тот период действительно
носил черты «идеальности» и «образцовости».
Большая часть двора императрицы оказалась под влиянием такого
образа Александра. В конце концов, Павел I, чье царствование
признавалось мемуаристами деспотичным и жестоким,
попытался
заставить Александра разделить с ним ответственность за различные
непопулярные акты106, но не смог подорвать доверие столичного
общества к наследнику престола, на которого общество традиционно
возлагало большие надежды. Павел, искавший соратника и помощника,
разделившего бы его взгляды, не смог сделать таковым Александра, - уже
устоявшийся и получивший общественное признание образ практически
самостоятельно сопротивлялся Павлу I. Таким образом, можно отметить,
105
Уортман Р.С. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. Т. 1. С. 223-224.
В частности, наделение Александра полицейской властью и ответственностью (должность военного
губернатора Санкт-Петербурга) – крайне непопулярная для имиджа великого князя мера, учитывая
строгую регламентацию жизни в столице.
106
53
что в попытках создания образа наследника престола и будущего
«идеального монарха» у Екатерины II был конкурент – Павел I, который
по-иному видел идеал русского царя. В этой ситуации у Александра был
выбор, возможность лавировать между отцом и бабкой, учитывая
противоречия в семье.
В период правления отца цесаревич Александр воспринимался его
антиподом,
образ
которого
формировался
у
элиты
на
основе
воспоминаний о екатерининском прошлом, отрицании павловского
правления и ожиданий позитивных перемен, связанных с личностью
нового царя. Кроме того, было известно о политических ориентациях
Александра, о его нелюбви к тирании и деспотизму107. Его подчеркнуто
называли «учеником Лагарпа», сконцентрировав на нем надежды на
пришествие «идеального монарха». Павел же, не сумев обрести в сыне
союзника,
ожесточался
против
него,
становясь
все
более
подозрительным. В конце концов, история разрешила эту дилемму. Павел
I оказался убит, а Александр I занял место отца на престоле.
В оценке личности отца Александра, Павла I, представители элиты
были почти едины: А.Ф. Бриген назвал его «извергом с мелкой душой и
кропотливым
самолюбием
без
истинного
чувства
собственного
достоинства»108. В.И. Штейнгель обвинял его в «подозрительности и
предубеждении», с которыми он вступил на престол и с явным
преувеличением говорил о тысячах невинных людей, пострадавших по
тайным доносам109. М.А. Фонвизин отмечал, что Павел был «болезненно
раздражителен до исступления и бешенства», он «всячески унижал
дворян, нарушая их привилегии, подвергая телесному наказанию,
торговой казни и ссылки в Сибирь без суда». Впрочем, Фонвизин
107
В первую очередь, такие настроения транслировали недовольные правлением Павла, те, кто
оказался причастен к заговору, и те, кто составлял «молчаливое большинство», молча благословившее
цареубийство.
108
Бриген А.Ф. Письма, исторические сочинения. Иркутск, 1986. С. 456.
109
Штейнгель В.И. Сочинения и письма. Иркутск, 1992. Т.2. С. 295.
54
обратил внимание, что таким его сделало воспитание и многолетний
образ жизни, который он вел в Гатчине, нуждающийся и всеми
забытый110.
На протяжении царствования Александра I мнение относительно
Павла изменилось, во многом из-за факта цареубийства 11 марта 1801 г.
На цареубийство в своих воспоминаниях обращали пристальное
внимание декабристы, для которых этот акт стал важным фактором не
только политического действия, но и складывания образа монарха и
монархии в принципе111.
В начале XIX в. негативный образ Павла I оказался устойчивым, и
Александр ничего не сделал, чтобы его смягчить112. Видимо, это должно
было работать на то, чтобы высветить положительный образ самого
Александра. После переворота его позиционируют как наследника
бабушки, но не отца, а в манифесте о восшествии на престол это
закрепляется официально113. Отдельные представители элиты (прежде
всего, из числа замешанных в цареубийстве) считали, что заговор против
Павла I был составлен для блага и спасения государства114, характеризуя
императора как деспота, тирана, царя-безумца, называли его время
«бедственным для русского дворянства»115. Впрочем, как уже было
замечено, многие мемуаристы оценивали правление Павла не с позиций
1801 г., а с более поздних позиций, оценивая его реформы и правление в
110
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Иркутск, 1982. Т.2. С. 134.
См. например: .Бриген А.Ф. Письма, исторические сочинения. Иркутск, 1986. С. 456; Штейнгель
В.И. Сочинения и письма. Иркутск, 1992. Т.2. С. 295; Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Иркутск,
1982. Т.2. С. 134; Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 1990. С. 36, 449; Поджио А.В. Записки, письма.
Иркутск, 1989. С. 62; Штейнгейль В.И. Сочинения и письма. Записки и письма. Иркутск, 1985. Т.1. С.
112; Тургенев Н.И. Россия и русские М., 2000. С. 280; Раевский В.Ф. Материалы о жизни и
революционной деятельности. Материалы судебного процесса и документы о жизни и деятельности в
Сибири. Иркутск, 1983. Т.2. С. 141; Хартли Дж. М. Александр I. Ростов-на-Дону, 1998. С. 141.
112
См. Сорокин Ю.А. Павел I. Личность и судьба. Омск, 1996.
113
ПСЗ - I, № 19779, от 12 марта 1801 г.
114
Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 1990. С. 449.
115
Там же. С. 36.
111
55
целом. Соответственно, они уже не придавали личным качествам Павла
определяющих значений, чем грешили современники.
Что касается переворота 11 марта 1801 г, - центральной проблемы,
волновавшей умы представителей элиты, то их мнения, в основном,
отрицательны. Наиболее сильную реакцию цареубийство вызвало у
декабристов. В.К. Кюхельбекер оценивал переворот как катастрофу116,
М.С.
Лунин
определял
перевороты
как
средство,
«противное
справедливости и разуму». Будучи в ссылке, он записал: «почти все
восшествия на российский престол, начиная с Петра I, отмечены
дворцовыми переворотами, совершенными во мраке и в интересах
отдельных лиц»117 Н.И. Тургенев перевороты характеризовал как
«чудовищные и отвратительные, нередко орошавшие кровью царский
трон и породивших жестокую шутку, принадлежавшую мадам де Сталь:
«Россия – это абсолютная монархия, ограниченная удавкой»118. По их
мнению, перевороты, не представляя интересов народа, являлись
недопустимыми средствами в изменении политики, тем более
что
«вопрос о власти решался каким-нибудь иностранцем-авантюристом,
солдатом или лекарем, своими местными убийцами»119.
Образ монархии, таким образом, приобретал в их глазах «кровавый
оттенок», неестественность и «непреемственность», которые разительно
отличались от образа «идеальной монархии», твердо и неподвижно
основанной на фундаментальных законах, обязательных и для подданных
и для монарха120. Можно согласиться с утверждением И.Ф. Худушиной,
что поколения дворян, жившие в эпоху Екатерины II, Павла I, в
царствование его сыновей Александра и Николая «были последними, кто
116
Извлечение из воспоминаний Н.А. Маркевича // Литературное наследство. Декабристы-литераторы.
М., 1954. Т. 59. С. 508.
117
Лунин М.С. Письма из Сибири. М., 1988. С. 137.
118
Цит. по: Тургенев Н.И. Россия и русские. М., 2000. С. 278.
119
Там же. С. 280.
120
Сдвижков Д.А. Одинокий интеллигент в поисках середины: Томас Манн, Германия и Россия в XX
веке // Россия и Германия. Вып. 2. М., 2001. С. 159.
56
родился в сознании извечной данности самодержавия»121. Декабристы,
воспитанные в дворянских традициях, сохраняли черты традиционного
мировоззрения, характерного для русских дворян первой половины XIX
в. В их восприятии цареубийство, оправданное традицией XVIII в.,
выступает как постыдный и потерявший авторитет акт, несовместимый с
честью и долгом – ключевыми понятиями, на которых было замкнуто все
мироощущение дворянства122. Вся система нравственных идеалов элиты
исключала идею цареубийства, что доказывается отчасти неуклюжими
попытками декабристов прикрыть планирующееся убийство Александра
I «поединком на смерть обоих»123. Отсюда и отрицательное отношение к
перевороту 11 марта 1801 г., как к убийству в «чистом виде». Для
традиционалистского российского общества первой половины XIX в.
характерно понимание царя как Отца русского народа и помазанника
Божьего, которое основывалось на вековой церковной традиции, когда
светский глава православного государства наделяется прерогативами
власти священной. А поскольку монарх воспринимался как фигура
сакральная, он не мог противопоставляться воле Божьей, являясь ее
исполнителем. Самодержавная идея была определяющей в политическом
мировоззрении русского человека начала XIX в. Поэтому убийство
императора
«прискорбно
–
священной
для
особы,
русского»,
наделенной
считал
М.С.
властью
Лунин124.
от
Бога,
Наиболее
распространенным был взгляд на участников переворота как на деятелей,
руководствовавшихся узко эгоистическими побуждениями. Декабрист
Н.М. Муравьев с горечью написал, уже будучи в Сибири: «Заговор под
руководством Александра лишает Павла престола и жизни без пользы
121
Худушина, И.Ф. Царь, Бог, Россия. Самосознание русского дворянства (конец XVIII-первая треть
XIX вв.) М., 1995. С. 160.
122
Павлова Е.В. Декабристы о дворцовых переворотах и сакральности самодержавной власти //
Вестник СамГУ. 2007. - №5/2 (55). - С. 116-125.
123
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 87.
124
Лунин М.С. Письма из Сибири. М., 1988. С. 80.
57
для
России»125.
Тут
дело
в
предстоящем
разочаровании
в
реформаторском курсе Александра. Такой «взгляд из прошлого», тем
более что переворот не оправдался последующими преобразованиями,
надежды на которые питали представители либеральной элиты, придавал
участникам заговора отрицательный имидж «убийц» и «изменников».
Нередко декабристы обвиняли Александра в том, что многие из них не
подверглись
наказанию.
Однако
если
обратиться
к
мемуарам
современников, написанных непосредственно после переворота, трудно
не заметить, что отрицательное отношение к заговорщикам не помешало
абсолютному
большинству
представителей
элитарного
общества
праздновать смерть Павла как праздник освобождения126. Анализируя их
тексты, посвященные перевороту и реконструируя их отношение к
цареубийству,
можно
заметить
очевидную
непоследовательность.
Осуждая убийство с позиций чести и присяги, они, тем не менее,
одобряют цель переворота – смену монарха. В этом можно видеть корни
тираноборческого мифа, когда исчезнувшая легитимность монарха и его
отказ соблюдать «договор» с обществом, превращение в тирана (в этом
конкретном случае
П.А. Пален обставил все как «умственное
расстройство» императора127) вызывают его падение.
Декабристов занимала проблема участия в перевороте наследника
престола.
Престолонаследник
Александр
Павлович
считался
консерваторами «первым соучастником тайных обществ», «венчанным
якобинцем». Декабристы же винили Александра за неуверенный
консерватизм, полулиберальные меры, пустые обещания128. Некоторые из
них предпринимали попытки оправдать Александра I: «Пьяная толпа
заговорщиков врывается к нему (Павлу) и отвратительно, без малейшей
125
Полярная звезда. Лондон, 1859. – Т. 5. С. 73.
Русские мемуары. Избранные страницы 1800–1825 гг. М., 1989. С. 35–36.
127
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Т.2. Сочинения. Иркутск, 1982. С. 144.
128
Декабристы. Поэзия, драматургия, проза, публицистика, литературная критика. Л., 1951. С. 509.
126
58
гражданской цели его таскает, душит, бьет… и убивает!!! Свершив одно
преступление, они довершили его другим, еще ужаснейшим! Они
заставили, увлекли самого сына, и этот несчастный, купив такою кровию
венец, во все время своего царствования будет им томиться, гнушаться и
невольно подготовлять исход, несчастный для себя, для нас и для самого
Николая… убийцы были награждены…за ними был легкий, жалкий
успех… нет, они нам не пример!»129.
В исторических исследованиях обычно недооценивают желание
Александра править, опираясь на свидетельства его юности, говорящие о
стремлении
молодого
великого
князя
удалиться
от
российской
действительности, чтобы жить отшельником где-нибудь на берегах
Рейна. Следует отметить, что вместе с этими намерениями, которые он
изъявлял в 1796 г. Лагарпу и Кочубею, он также писал Екатерине II о
своем желании царствовать130. Заметим, во-первых, ту скорость, с
которой он удалил участников заговора от реального управления131, а, вовторых, то, как он решительно противодействовал Марии Федоровне
(своей матери) в желании занять место Павла I132.
Таким образом, можно с уверенностью говорить, что в начале
своего царствования, а точнее, к моменту восшествия на престол,
Александр уже вполне был готов править, а также предопределил свою
популярность не столько благодаря своим личным качествам и
ожиданиям современников, сколько эксплуатируя отрицательный имидж
Павла133. Предыдущее царствование выгодно оттеняло и озаряло
надеждами подданных вступившего на престол молодого монарха. Даже
129
130
Поджио А.В. Записки, письма. Иркутск, 1989. С. 112.
14 декабря 1825 года и его истолкователи. (Герцен и Огарев против барона Корфа). – М., 1994. С.
52
131
Коршунова Н.В. «Либеральная диктатура» Александра I: реформы в России в первой четверти XIX
в. М., 2002. С. 27-28.
132
Брикнер Т. Шиман А. Смерть Павла Первого. М., 1909. С. 141–145.
133
См.: Портрет императора Александра Первого, изображенный в письме одного немецкого Автора к
его приятелю. М., 1804.
59
то, что он пришел к власти в результате заговора и убийства
собственного отца, не могло подорвать его популярность.
Теория
«общественного блага» оправдывала его. Кроме того, в обществе
считалось, что Александр был обманут заговорщиками, обещавшими
сохранить жизнь Павлу134.
Современники винили в перевороте и убийстве Павла не самого
Александра, а заговорщиков, прежде всего графа П.А. Палена, буквально
вынудившего Александра преступить через сыновние чувства и
согласиться на участие в заговоре135. Александр, по мнению М.А.
Фонвизина, считал возможным сохранить Павлу I жизнь: он потребовал у
Палена торжественную клятву, что Павел останется в живых, но будет
объявлен душевнобольным и заключен под вечный арест136. Все это
подчеркивало в глазах декабристов благородный характер Александра,
но вместе с тем его молодость и простительную наивность в политике.
Опираясь на такие оценки, большинство современников, а вслед за ними
и декабристы, снимали с Александра его вину за участие в заговоре и
целиком
перекладывали
ее
на
заговорщиков.
Более
того,
они
сочувственно относились к молодому Александру, обманутому Паленом.
Без сомнения, нельзя думать, что Александр был простой марионеткой в
руках заговорщиков137, он считал возможным стать регентом при живом
Павле. Участием в цареубийстве Александр перечеркнул сыновнюю
любовь, внушаемую ему учителями138. Итог один – абсолютное
большинство
современников
считали
Александра
напрямую
непричастным к убийству. Таким образом, в представлении российского
134
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Сочинения. Иркутск, 1982. Т.2. С. 139.
Там же. С. 139.
136
Там же. С. 144.
137
Сорокин Ю.А. Заговор и цареубийство 11 марта 1801 г. Вопросы истории, 2006. № 4. С. 15–25.
138
См. подробнее: Ремнев П. Просвещенческие идеологические практики в воспитании великого князя
Александра Павловича. // Вторые кремлевские чтения: материалы Всероссийской научнопрактической конференции «Екатерина II и имперское многообразие России: опыт политического и
культурного взаимодействия». Казань, 2010. С. 295 – 304.
135
60
общества, Александр взошел на престол незапятнанным. Безусловно,
нельзя говорить о том, что Александр легко пережил смерть отца, в
которой был фактически виновен. Эта вина преследовала его до конца
жизни, вгоняя в мистицизм и меланхолию139.
На фоне явной апологетики выделяются и другие оценки,
предвещавшие будущую трансформацию образа молодого монарха.
Баварский поверенный в делах Ольри, передававший за границу
информацию о настроениях в высшем обществе Санкт-Петербурга, не
преминул отметить в своей корреспонденции отрицательные качества
Александра Павловича как правителя, проявившиеся в первые годы
царствования. Человеческие добродетели – мягкость характера, кротость
и доброжелательность представляются дипломатом как качества, не
всегда полезные для государя. Он подчеркивает отсутствие твердости,
энергии и проницательности - качеств, столь необходимых монарху.
«Общество никогда не было благосклонно к нему»140 - пишет он в своих
письмах. Ольри сравнивает Александра и Павла и предпочтение отдает
покойному императору, уважительно упоминая о силе и энергии Павла
Петровича. Безусловно, Ольри, не находившийся на русской службе, в
известной
мере
был
свободен
от
негативно
воспринимавшихся
циркулярных практик Павла, мог объективнее оценивать его фигуру, не
сводя оценки к упрощенному отрицанию, связанному у современников с
запретами и ограничениями.
Не конкретизируя, он упоминает о презрении, с которым в русском
обществе произносят имя нового императора. «Этот государь в общем
отличается
такой
слабостью,
вследствие
которой
гороскоп
его
царствования, несмотря на его хорошие буржуазные качества, выходит
не очень внушающим почтение, может быть даже гибельным для него.
139
См. подробнее: Фирсов Н.Н. Император Александр I и его душевная драма. СПб., 1910.
Из донесений баварского поверенного в делах Ольри (Olry) в первые годы царствования (1802 –
1806) императора Александра I. Петроград, 1917. С. 46
140
61
После трех лет царствования его осуждают, начинают говорить о нем
между собой с величайшим презрением. Я сам слышал, как между
генералами и офицерами о нем отзывались как о и… распознав его,
придворные до такой степени злоупотребляют его добротой, что когда им
захочется получить ленту или какую-то милость, они начинают на него
сердиться и тем достигают цели»141.
Наконец, он даже делает смелый вывод, «что этот кризис кончится
или монархической конституцией, или же царствованием императрицы
Елизаветы» 142.
Придя к власти, Александр пытается оправдать надежды общества,
проводя одни реформы
и готовя другие, более масштабные. С этим
связана трансформация образа монарха: на место «избавителя» приходит
«реформатор», «государственный деятель». В этом смысле аудитория,
для которой предназначалась новая грань образа (образ ангела Александр
старался изо всех сил сохранить до конца жизни143), в первую очередь
состояла из либеральной части русской элиты. Но этот образ позитивно
был встречен не только либералами, но и всей элитой в целом.
Необходимо отметить, что после правления Павла русское общество
(особенно в столице) с нетерпением ожидало преобразований «по духу
Екатерины». Для кого-то, кого можно отнести к консерваторам, это было
возвращением к старым временам, для других, либералов, - движением
вперед. Общество было подготовлено к реформам, оно ждало их. Отсюда
и активность элиты, проявленная в первые годы правления Александра,
которая
выразилась
в
многочисленных
записках
и
проектах,
подававшихся на высочайшее имя. Эти записки охватывали самые
разные стороны жизни государства. Однако важно отметить то, что
большинство записок не несло никаких новых идей, а было написано в
141
Там же.
Там же.
143
Русские мемуары. Избранные страницы 1800 – 1825 гг. М., 1989. С. 182-182.
142
62
духе более поздней консервативной «Записки о древней и новой России»,
подготовленной Н.М. Карамзиным144.
Коронационные проекты остались лишь на бумаге, но Александр
все-таки провел некоторые реформы. «Из законодательных мер,
ознаменовавших первые годы царствования Александра, важнейшие
были: распространение прав правительствующего Сената (1802), в том
же году вышло учреждение министерств, в 1810 году учреждение
Государственного совета. Все эти преобразования должны были войти в
общий план замышляемого Александром конституционного образования
правительства. В эти годы Александр сделал много и для народного
просвещения и, несмотря на стесненное состояние государственных
финансов, не жалел денег на учебные заведения» - с удовольствием
констатировал М.А. Фонвизин145. Либералы видели в этих реформах
начало эпохи перемен.
На этом этапе Александр не строил свой образ, пассивно
ограничиваясь
лишь
поддержанием сложившейся
картины
и
не
опровергая надежд элиты. Конец XVIII - начало XIX в. (период до
вступления Александра I на престол) характеризуется единством элиты в
восприятии монарха. И консерваторы, и либералы, ожидая от нового
императора позитивных перемен, идеализировали его образ как
наследника Екатерины II и «избавителя» от «тирании» Павла I.
1.2.
Образ «монарха – реформатора» в восприятии российской
политической элиты
С провозглашением конституционных принципов «народного
суверенитета» и разделения властей
традиционные монархические
режимы обращаются к поискам новой легитимирующей формулы. После
144
См. подробнее: Карамзин, Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском
отношениях // О древней и новой России. Избранная проза и публицистика. М., 2002.
145
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Сочинения. Иркутск, 1982. Т.2. С.150.
63
Французской революции понятие «народный суверенитет» получило
новое наполнение. От монарха, получившего власть в результате
общественного договора, и воплощающего, таким образом,
в своей
персоне принцип народного суверенитета, оно эволюционировало в
сторону прямого народоправства в форме демократии или республики, с
обязательным разделением властей на три независимые друг от друга
ветви.
Вслед за Европой меняется имперский дискурс в России. От
сакрализации царской власти в допетровской Руси в XVIII в.
наблюдается известное соперничество императора и Бога. В начале XIX
в. процесс пошел еще дальше, и власть начинает легитимировать себя подругому, не отказываясь, впрочем, от сакрального ореола. Однако в
первой четверти XIX в. акцент смещается, и Александр I начинает
сравниваться не столько с Христом, сколько со своими предками, прежде
всего, с Петром I и Екатериной II, царствование которых сильно
идеализируется. Петр I задал высокую планку «реформатора на троне»,
от которого ожидали преобразований, и с именем которого, как правило,
связывали важнейшие государственные акты.
Новый царь оценивается с позиций значимости его действий для
России, и современники рассуждают о том, можно ли называть его
«Великим», как Петра I или Екатерину II. Сакральная составляющая в
образе императора, повторим, сохраняется, однако это оправдание власти
исчерпывает свой ресурс убедительности, отходя на второй план, по
крайней мере, для элиты. Александр I, в отличие от своего отца, Павла I,
предложившего эксцентрический «рыцарский» дискурс в качестве
легитимирующий
практики,
обратился
к
бюрократическому
и
реформаторскому пути оправдания власти, более созвучному вызовам
нового времени.
Александр I пришел к власти в ореоле освободителя от «тирании
Павла». Уже один этот факт снискал ему популярность в элитарном
64
обществе. Безусловно, новый монарх сам рассчитывал употребить этот
позитивный заряд на реформы. Таким образом, возникла ситуация, когда
царь, еще ничего не сделавший, уже получил славу реформатора. Вот
как писал, оценивая начало нового царствования, А.М. Муравьев: «После
краткого и несчастливого правления Павла I восшествие на российский
престол Александра было встречено единодушным и искренним
одобрением. Никогда еще большие ожидания не связывались у нас с
наследником власти. Спешили забыть о сумасбродном царствовании»146.
Либерально настроенные представители российской элиты открыто
выражали надежду на скорые перемены. Не зря Александра они
подчеркнуто называли истинным учеником Ф.Ц. Лагарпа – искреннего
республиканца
по
своим
убеждениям.
Напомним,
однако,
что
«либерализм» Лагарпа был сильно преувеличен и существовал только
как образ «либерала – учителя», имевшего мало общего с реальным
прототипом.
Позднее, уже подводя итог начальным действиям молодого царя,
декабрист М.А. Фонвизин и видный государственный чиновник, близкий
к
императору,
В.П.
Кочубей,
подводили
итоги
реформаторской
деятельности Александра I, утверждая, что государственное управление
«представляет картину сколько жалкую, сколько и скорого исправления
требующую…»147
Основываясь на многочисленных суждениях подобного рода,
можно заключить, что в первые годы своего царствования, Александр
активно конструировал образ «реформатора», деятельно участвуя в
разработке и проведении реформ.
С приходом к власти Александра I наблюдается в общем
нетипичная
ситуация,
когда
монарх
146
становится
либеральнее
Муравьев А.М. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 81–84.
Цит. по: Шепелев Л.Е. Аппарат власти в России. Эпоха Александра I и Николя I. СПб., 2007. С. 72;
См. также: Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Сочинения. Иркутск, 1982. Т.2. С. 150.
147
65
подавляющего большинства своих подданных и соединяется, таким
образом, со сравнительно немногочисленным, но сплоченным кругом
российской либеральной элиты. И, если И.В. Ружицкая использует
термин «просвещенный бюрократ» применительно к правлению Николая
I, а конкретнее, к середине XIX в., то в первой четверти XIX в. мы
считаем ту же трактовку приемлемой для либерально настроенных
сановников, окружавших Александра I. Хоть они и не являлись
бюрократами в полном смысле этого слова, так как состояли скорее в
неформальных отношениях с императором, но основой для их
мировоззрения, также как и для «просвещенных бюрократов», служила
философия Просвещения, а, точнее, рационалистические взгляды
Монтескье, Вольтера и Руссо, а их влияние на реформы первой декады
XIX в. несомненно. Наиболее важным в ключе нашего исследования для
понимания мировоззрения этой части российской элиты является их
твердое убеждение в том, что только император может стать источником
общественного блага и спокойствия, являясь единственным актором,
способным провести
реформы, не сотрясая устои общественного
спокойствия. Дополняя И.В. Ружицкую, мы можем констатировать, что
«просвещенные сановники»
в
первой четверти XIX в., как и
«просвещенные бюрократы» в период правления Николая I, являлись
носителями гуверменталистского мировоззрения, главным признаком
которого является признание самодержавия главным субъектом и
инструментом преобразования страны148.
Понимание представлений этой части российской элиты помогает
нам более точно и полно осмыслить процесс конструирования образа
монархии с точки зрения либеральной элиты, наиболее близкой к
императору в начале XIX в.
148
Ружицкая И.В. «Просвещенная бюрократия» (1800 – 1860 гг.). М., 2009. С. 6-7.
66
Действительно, в известной степени император по своим взглядам
был близок к либеральной элите. Вступив на престол, он осознавал
цивилизационную отсталость России от Европы. Прав норвежский
исследователь И. Нойманн, говоря о том, что Россия репрезентировалась
в Европе, как «постоянный ученик», страна, обреченная догонять своих
более развитых соседей149. То же самое ощущал Александр, получивший
европейское образование и бывший, если перенести на него известное
выражение А.С. Пушкина, «единственным европейцем в России». В
одном из писем к В.П. Кочубею, относящихся к 1796 г., Александр
откровенно
продемонстрировал
оппозиционность
екатерининскому
двору, дал уничтожающие оценки: «В наших делах господствует
неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон; все части управляются
дурно; а империя, несмотря на то, стремится лишь к расширению своих
пределов»150.
По примеру Петра Великого Александр рассчитывал комплексом
реформ государственного управления ликвидировать отсталость России.
Надежды русских либералов подогревались в значительной степени
окружением Александра. «Короля делает свита» - это выражение можно
использовать как доказательство того факта, что окружение царя, люди,
удостоившиеся права быть в свите монарха, сами того не осознавая,
изменяют образ императора, и, отчасти, монархии в целом, как бы
дополняя его своими образами, так же, как фасад здания может быть
дополнен декорациями, определяющими, к какому архитектурному
стилю будет принадлежать все здание в целом. Поэтому очень важно
обратиться к характеристике людей, в разное время окружавших
Александра, рассматривая их влияние с той позиции, с которой они
149
См. подробнее: Нойманн И.Б. Российское стремление к великодержавию: как Россия добивалась
признания Европы //Наследие империй и будущее России. М., 2008.
150
Российские самодержцы М., 1993. С. 37-39.
67
повлияли на образ российского монарха, а через него – на образ
монархии.
Так, Негласный комитет, составленный из молодых друзей,
известных своими радикальными устремлениями, давал дополнительные
надежды на скорые реформы. Члены Негласного комитета, особенно
П.А.
Строганов,
ученик
страстного
руссоиста
Ж.
Ромма
и
непосредственный участник собраний якобинцев в революционной
Франции151, также, как и Н. Новосильцев, А. Чарторыжский и В.
Кочубей, являясь близкими друзьями императора, одним только фактом
дружбы с Александром создавали ему, помимо сомнительной славы
предводителя «шайки якобинцев», имидж реформатора.
Однако наиболее важным человеком в свите Александра, наиболее
заметно повлиявшим на развитие образа императора в то время, стал его
ближайший советник, помощник и друг М.М.Сперанский. Несмотря на
благоволение Александра, нельзя сказать, что Сперанский оценивался
положительно в русском элитарном обществе. Напротив, выходец с
низов, в одночасье ставший близким другом императора, вызывал
зависть и негодование среди вельмож152. Однако пока царь поддерживал
Сперанского, пока был полон решимости продолжать соответствовать
своему «реформаторскому» образу, никакие придворные интриги не
могли отвлечь его от либеральных реформ и их разработки. В этом
смысле Сперанский олицетворял собой либеральные устремления
императора, являясь для консервативно настроенной элиты неким живым
доказательством
либеральности
Александра.
Поэтому,
устранив
Сперанского, как им казалось, они смогут уберечь императора от
«пагубных» увлечений.
151
Чарторижский А. Мемуары. М., 1998. С. 113-114.
Богданович М.И. История царствования императора Александра I и Россия в его время. СПб., 1869.
Т. III. С. 193 – 196.
152
68
В начале XIX в. все большее влияние на политику стало иметь
общественное мнение, выражающееся в суждениях представителей
элиты. Понимая это, Александр прибегал к тактике «лавирования» между
различными политическими течениями, пытаясь в духе Бонапарта
одновременно
формировать
благоприятное
общественное
мнение
посредством конструкции своего образа как российского монарха153.
Сложилось мнение, что Александр и его либеральное окружение
осознавали отсталость России, выражающуюся в плохом управлении, в
коррупции154,
ее
несоответствие
требованиям
времени,
которые
выражались в уже приводимой формуле «несообразное с духом
времени». Поэтому царь активно поддерживал либеральные настроения,
разрабатывал реформы преобразования самодержавия в духе «истинной
монархии» и заявил о скорой отмене крепостного права.
Либерально настроенное общество видело в реформах скорое и
коренное преобразование общества и власти. Конституционные идеи
витали в воздухе. Казалось, совсем скоро они обретут реальное
воплощение. Примером далеко идущих намерений первой половины
царствования
проработанный
может
послужить
проект
неопубликованный,
«Всемилостивейшей
но
детально
Жалованной
Грамоты
российскому народу» 1801 г., - выдающийся памятник дворянского
конституционализма начала XIX в. Авторитетный исследователь С.В.
Мироненко не исключил возможность толковать этот документ как
национальный вариант «Декларации прав человека»155. Во вступительной
статье император давал клятву никогда не нарушать условий грамоты.
Грамота не только подтверждала «Жалованную грамоту дворянству», но
153
Вишленкова Е.А. Александр I как знак войны и мира // Мир и война: культурные контексты
социальной агрессии. Выборгские чтения. М., 2005. С. 158-161.
154
См. Богданович М.А. История царствования Александра I и Россия в его время. СПб., 1869. Т. III.
С. 20.
155
Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989.
С. 28-38.
69
распространяла на всех граждан права собственности, свободы слова,
вероисповедания и деятельности. Она обещала реформу суда и
законодательства,
объявляла
о
презумпции
невиновности,
неприкосновенность личности156.
Дворянские конституционалисты, наученные горьким опытом
Французской революции, во «Всемилостивейшей грамоте российскому
народу» все менее посягали на права монарха, но не отказывались от
идеи «истинной монархии», основанной на сословном господстве
дворянства.
В отношении дворянского конституционализма начала XIX в.
показательны проекты графа А.Р. Воронцова, главный из которых стал
основой для составления «Жалованной грамоты российскому народу».
Этот документ должен был быть опубликован во время коронации
Александра I в Москве в сентябре 1801 г. Согласно «Грамоте»,
российскому народу даровались общие права на сохранение свободы и
собственности, и в то же время подтверждались сословные преимущества
дворянства. Но вместо публикации «Грамоты» император ограничился
жалованием должностей и титулов: А.Р. Воронцов стал государственным
канцлером и получил от императора обещание реализовать положения
«Грамоты» в недалеком будущем. Очевидно, молодой монарх не был
уверен в своих силах и опасался реакции со стороны влиятельных
консервативны кругов при дворе. В проектах реформы Сената,
разработанных
А.Р.Воронцовым
в
1802
г,
присутствует
идея
необходимости для России монархии «самодержавной», но ограниченной
коренными законами и властью Сената: последний получал право делать
представления на несогласные с законами империи указы монарха, что
напоминало права дореволюционных французских парламентов. В целом
взгляды А.Р. Воронцова можно охарактеризовать как весьма умеренные;
156
Raeff M. Plans for Political Reforms in Imperial Russia. 1966. Р. 75-84.
70
его боязнь кардинальных изменений и осторожность не нравились
императору, считавшему старого графа преисполненным предубеждений,
несмотря на то, что сам Александр I не торопился с реформами157.
Кроме этого, можно вспомнить еще и проект крестьянской
реформы участника дворцового переворота 11 марта 1801 г. П.А. Зубова,
проекты реформ Г.Р. Державина и Д.П. Трощинского – окружение
Александра кипело идеями. Это свидетельствует о том, что надежды на
реформы в прогрессивном русском обществе, а еще важнее то, что эти
проекты будут рассмотрены императором, были велики. Тот факт, что
сам Александр I действовал непоследовательно и противоречиво (чего
стоит хотя бы его отказ от «представлений Сената», данный ему по
реформе 1802 г.) 158, не помешал выстроить цельный образ императора –
реформатора, преемника эпохи Просвещения.
Но главное разногласие императора и авторов подаваемых ему
проектов проистекало из различия взглядов на «истинную монархию».
Особое внимание в данном случае следует уделить проекту
государственной реформы М.М. Сперанского, так как в этот проект он
вкладывал свое видение правильной монархии, идеал монархического
переустройства общества, созданный им совместно с Александром I. Во
второй половине XVIII в. зарождается новая интеллектуальная парадигма
конституционализма, восходящего к концепции «истинной монархии»
Монтескье, которая стала ведущей для всех попыток ограничения
абсолютизма в данную эпоху. Идея «фундаментальных законов»
становится подлинным ключевым понятием эпохи. Фундаментальные
законы и идея их введения одновременно используется как в
157
Польской
С.
Русский
конституционализм
XVIII
–
начала
XIX
в..
http://www.perspektivy.info/misl/idea/russkij_konstitucionalizm_xviii__nachala_xix_v_2009-12-11.htm
158
Сафонов М.М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв.
Л., 1988. С. 128–198.
71
правительственных проектах, так и в общественных и частных
инициативах.
С конца 1802 по 1804 г. М.М. Сперанский создает серию
политических записок: «Об устройстве судебных и правительственных
учреждений
России», «О коренных законах государства», «О силе
общественного мнения», «Еще нечто о свободе и рабстве» и др.
Рассуждения М.М. Сперанского пронизаны гуманистическим пафосом,
он отрицает крепостное право159, рассуждает о нравственности160.
Известны также его философские опыты о противопоставлении человека
и природы как естественных и искусственных начал161. В его заметках
часто встречается дидактический пафос, возможно, направленный в
сторону Александра162. Впрочем, можно сказать, что Сперанский скорее
обращается ко всему русскому обществу, но его пафос отличается от
морализаторской риторики М.А. Щербатова и, отчасти, Н.М. Карамзина.
В своих размышлениях Сперанский отходит от классической модели
православной этики и строит образ нового, уверенного в своих силах,
деятельного и активного человека.
Принято считать, что Сперанский активно размышлял о природе
государства, обязанностях государя, общественного мнения, постепенно
приходя к выводам о необходимости введения «коренных законов»,
разделения
властей
управления163.
и
создания
Сперанский
принципиально
ориентируется
новой
прежде
системы
всего
на
западноевропейский опыт, привлекая идеи Ш.-Л. Монтескье, Г.
Филанджиери, Дж. Бентама, Д. Юма. Кроме того, в архиве Сперанского
найден немецкий перевод шведской конституции 1809 г164. Авторитет
159
Сперанский М.М. Еще два слова о праве войны и рабства // ОР РНБ. Ф.731. Д. 1482.
Он же. Безнравственность // ОР РНБ. Ф. 731. Д. 765.
161
Он же. // ОР РНБ. Ф.731. Д. 758.
162
Он же. // ОР РНБ Ф.731. Д. 826.
163
Власть и реформы. От самодержавной к советской России. М., 2006. С. 183-195.
164
Морозов В.И. Государственно-правовые взгляды М.М Сперанского. СПБ., 1999. С 119.
160
72
М.М. Сперанского как либерала и реформатора в глазах Александра I
был несомненен, поэтому в конце 1808 г. император выбирает именно его
для того, чтобы Сперанский помог «даровать России конституцию»165.
Неверным будет считать в данном контексте, что «конституция»
означала ограничение царской власти. Термин «конституция» до
американской и французской революций мог означать любое важное
установление, исходящее от верховного законодателя. Более близким к
современному понятию конституции и гораздо более распространенным
в XVII–XVIII вв. был термин «фундаментальные законы», – правда, с тем
отличием, что фундаментальные законы могли быть неписаными и
принадлежать к обычному праву или традиции166. М.М. Сперанский, как
и А.Р. Воронцов до него, апеллирует к концепции «истинной монархии»
Монтескье с ее идеей фундаментальных («коренных») законов. Однако
рассуждения Сперанского отличаются оригинальностью понимания
тезисов французского просветителя. Его важнейшие политические
проекты - от записки «О коренных законах государства» (1802 г.) до
«Введения
к
Уложению
государственных
законов»
(1809
г.)
-
демонстрируют постепенность формирования его политических взглядов.
Если в 1802 г. Сперанский отчасти близок к консервативным тенденциям
А.Р. Воронцова, то к 1809 г. его сочинения приобретают явные черты
правительственного конституционализма167.
165
Гергилев Д.Н. М.М. Сперанский и его проекты // Парламентаризм в России: исторический опыт и
современные проблемы. Красноярск, 2006. С. 62.
166
Польской
С.
Русский
конституционализм
XVIII
–
начала
XIX
в.
/
http://www.perspektivy.info/misl/idea/russkij_konstitucionalizm_xviii__nachala_xix_v_2009-12-11.htm
167
До первой русской революции 1905 г. самодержавие стремилось сохранить в неизменном виде
существующую политическую систему, придав ей новое политическое оформление. Суть этого
«оформления» заключалась в дополнении самодержавия совещательными учреждениями
представительного характера. Таким образом, отношения самодержавия и народного
представительства укладывались в схему так называемого «правительственного» конституционализма.
Наиболее характерными чертами «правительственного конституционализма», с точки зрения А.Н.
Медушевского, являются: глубокое противоречие между легитимирующей формулой –
конституционно выраженным демократическим строем и реальной практикой управления; тенденция к
слиянию всех видов власти в одном центре, реальный приоритет исполнительной власти (в лице
монарха) над законодательной и судебной, которые используются режимом в качестве прикрытия.
(Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной
73
Однако для М.М. Сперанского важнее социальное преобразование
России, чем политическое, поскольку без общественных изменений
невозможны установление «истинной монархии» и действие «коренных»
законов. В записке 1802 г., следуя заповеди Монтескье “point de noblesse,
point de monarchie” («без дворянства нет монархии»), он утверждает, что
«вместо всех пышных разделений свободного народа русского на
свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России
два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи». И продолжает: «при
таковом разделении народа в отношении к престолу каким образом
можно думать о каком-нибудь образе правления, о каких-либо коренных
законах…» 168.
Сперанский утверждает, что «в благоустроенном правлении вся
масса сил народных должна быть разделена на два класса: на высший и
низший». Соответственно, «высший класс должен быть установлен на
праве первородства и предопределен по роду своему к первым
государственным местам и к охранению законов… Сей класс будет
составлять истинное монархическое дворянство»169. Эти заключения
полностью соответствуют логике Монтескье. Но затем начинаются
оригинальные идеи Сперанского, который фактически призывает
установить права дворянства в России на новых условиях. Он предлагает
перспективе. М., 1997. С. 198 – 206.). В такой конструкции император является надзаконной силой, и
этот факт воспринимается большинством подданных положительно. Лишь небольшая часть
элитарного общества пошла до конца в желании установить примат закона и бескомпромиссное
разделение властей. Большинство же находилось в плену архаических представлений о «добром царе»
- надзаконной силе, высшим выражением справедливости, в отличие от закона. Естественно,
безличный и неумолимый закон проигрывал милостивому царю, «пекущемся» о благе подданных и
отечества. Соответственно, такое положение вещей не вызывало негодования, а напротив, покушение
на права императора (даже с его собственной инициативы) вызывало широкое порицание. Результатом
становится хаос в законах, манипулирование ими, появление подзаконных актов (Медушевский А.Н.
Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М., 1997.
С. 198–206.). Правительственный конституционализм, как желание власти манипулировать обществом,
был отчасти свойственен для проекта М.М. Сперанского, но в еще большей мере он был характерен
для последующих конституционных проектов самодержавия - Польской конституции (1815 г.) и для
«Уставной грамоты» (1818 г.). Можно сказать в итоге, что правительственные проекты, создававшиеся
в начале XIX века (отчасти включая и проект государственной реформы М.М. Сперанского, бывшего в
этом смысле «пограничным проектом».
168
Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб., 2002. С. 239.
169
Там же. С. 241.
74
разделить дворянство на высшее (первые четыре класса Табели о рангах)
и низшее, затем для высшего дворянства восстановить указ 1714 г. «о
первородстве», а низшее превратить в простое чиновничество, лишив его
дворянских прав и привилегий.
Во «Введении к Уложению государственных законов» (1809 г.),
которое
справедливо
считается
апогеем
реформаторского
курса
Александра I и его либерализма, Сперанский идет еще дальше и
предлагает
сделать
основой
получения
дворянства,
даже
для
аристократии, обязательную службу государству: «Дети дворянина
потомственного до совершения положенных лет службы суть дворяне
личные. Окончив службу, они приобретают дворянство потомственное, а
дети их суть дворяне личные». При этом «дети личных дворян суть люди
среднего состояния». Сперанский пошел даже дальше Екатерины II, для
которой дворянство было кадровым управленческим резервом, а не
«свободным сословием». Он в своих проектах фактически лишал
дворянство
«вольности»
от
службы:
«Дворянство
потомственное
пресекается и превращается в личное уклонением от службы»170. Нельзя
сказать, что этими предполагаемыми мерами Сперанский совершенно
исказил природу «истинной монархии». Скорее, тут идет речь о
региональных особенностях «истинной монархии», которую Сперанский
хотел приложить к России. При этом Сперанский далеко ушел от
первоисточника.
Более подробно остановимся на проекте государственной реформы
М.М. Сперанского, как на свидетельстве того, какой образ либералы
вкладывали в понятие «истинной монархии». Этот проект очень важен с
той точки зрения, что, став предметом широкого обсуждения и полемики,
продемонстрировал различие в восприятии образа монархии в разных
группах российской элиты. Разумеется, эта полемика не выходила за
170
Там же. С. 365–366.
75
пределы столичного общества и приближенных императора. Однако этот
проект стал значительной вехой не только истории исканий русского
«правительственного конституционализма», но и восприятия образа
императора, как в среде либералов, так и консерваторов.
Цель преобразования
государственного
управления виделась
Сперанскому в установлении «непременных» законов, обязательных для
выполнения всеми гражданами. Эта система вводилась в противовес
прежней, самовластной, абсолютистской171. Основным организационным
принципом
политической
реформы
Сперанского
стало
строгое
разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную.
Однако некоторые положения данного проекта, рассмотренные ниже,
касающиеся места императора в системе власти, заставляют усомниться в
реальности
подобного
разделения.
Прежде
всего,
это
касается
полномочий и роли Государственной думы, которые отводились ей в
системе государственного управления. Ее полномочия были настолько
широки, что можно даже говорить о
народного
представительства.
проекте создания института
Сперанский
старается
придать
Государственной думе возможно большую независимость, прежде всего
от императора. Это желание нашло отражение в правилах созыва Думы
на основании коренных, непременных законов, а не на основании
простого акта державной воли: «Государственная дума собирается по
коренному закону и без всякого созыва ежегодно в сентябре месяце».172
Кроме того, император не имел права уволить членов Государственной
думы без одновременного утверждения новых членов. Причем назначал
бы новых членов Государственной думы не сам император, а собрание
губернских дум.
собранием
Император лишь утверждает список, поданный ему
губернских
дум.
Таким
171
образом,
самостоятельное,
Сперанский М.М. План государственного преобразования графа М.М. Сперанского // Сперанский
М.М. Введение к уложению государственных законов. М., 2004. С. 19.
172
Сперанский М.М. Введение к уложению государственных законов. С. 20.
76
независимое
существование
Государственной
думы
определяется
невозможностью верховной власти повлиять на выборы депутатов,
невозможностью прекратить ее деятельность путем увольнения всех
членов и, наконец, пассивным характером утверждения председателя
Думы, который избирается из ее членов, после этого лишь утверждается
императором.173 Наконец, утверждая, что «никой закон не может иметь
никакой силы, если не будет он составлен в законодательном
сословии»174,
Сперанский
прямо
утверждает
независимую
законодательную силу Государственную думы. Однако, досконально
определив отношения между императором и Думой в целом, Сперанский
совершенно не касается отношений между монархом и отдельными
депутатами Думы. Эти отношения совершенно не регулируются, что
вполне могло быть использовано верховной властью в осуществлении
какого–либо давления на депутата.
Кроме того, Сперанский отождествлял верховную власть монарха и
административную власть, употребляя понятия «верховная державная
власть» и «правительство» как синонимы. Из-за такого сравнения из-под
юрисдикции правительства закономерным образом выпадает часть
законодательной власти, как и из-под компетенции императора, который
неявно отождествляется с правительством. Вот что пишет по этому
поводу сам Сперанский: «если источник закона поставить в некоторых
случаях вне пределов державной власти, тогда может произойти
безмерное в видах разнообразие и несвязность… тогда правительство
может быть поставлено в неприятное положение отвергать или не давать
своего утверждения на такие предметы, кои будут законодательным
сословием приняты… по сим причинам нет, кажется, предложение
173
174
Морозов В.И. Государственно-правовые взгляды М.М Сперанского. СПБ., 1999. С. 135.
Сперанский М.М. Введение к уложению государственных законов. С. 19.
77
закона исключительно присвоить державной власти».175 Державной
власти принадлежит только право законодательной инициативы и
окончательного утверждения закона, законодательной власти – право
«уважения» закона, то есть право отвергнуть большинством голосов
предложенный монархом закон. Из этого следует, что в осуществлении
законотворческой деятельности
связь император – Государственная
Дума виделась Сперанским не как вертикальная, а как горизонтальная. И
только совместным действием этих двух органов можно принять новый
закон.
Таким
образом,
Сперанский
предлагал
новый
механизм
законодательной деятельности и определял место в этом процесс
монарха, рассчитывая, что Александр I поддержит его реформаторскую
инициативу.
Что касается судебной системы, то в ней император по декларации
Сперанского являлся абсолютным главой: «…порядок судный, яко часть
корпуса исполнительного принадлежит по существу своему власти
державной, и для сего-то везде и всех народов суд ее именем
производится».176
Как видно, уже в этой формулировке содержится
неявное ограничение: М.М. Сперанский пояснял верховному заказчику,
что «судный порядок» неформально, «по существу» принадлежит
державной власти, однако это заявление остается чисто декларативным,
вернее общий порядок судопроизводства действительно остается под
контролем монарха, но не отдельный судебный процесс, до которого, по
сути, императору нет никакого дела. Император не мог вмешиваться в
ход рассмотрения дела, его роль ограничивается лишь установлением
правил судебного процесса по всей России и надзором за сохранением
единообразия «судных образов». «По сему понятию о порядке судном,
он слагается из двух установлений: первое из них, относящееся к
175
176
Там же С. 23.
Там же С. 26.
78
существу дела державная власть вверяет свободному выбору подданных
и, слагая вследствие того ответственность сей части, передает ее, так
сказать тому же началу, от коего истекает и власть законодательная.
Второе установление – надзор и охранение форм судебных – остается и с
ответственностью, к тому принадлежащей, исключительно в порядке
исполнительном. Из сего следует, что действие власти державной в суде
должно быть ограничено одним установлением власти, надзирающей и
охраняющей судные образы».177 Опять мы видим, что Сперанский
отождествляет державную власть исключительно с исполнительной и
надзирающей сферой действий.
Верховным судебным органом империи
(«Верховное
императорское
судилище»,
по
заключение,
терминологии
а
приговор
признавался
Сперанского);
Сената
Сенат
но
не
признавался
окончательным и не подлежащим обжалованию. Никто, в том числе и
монарх, провозглашавшийся верховным судьей, не мог оспорить
решение Сената. Из этого видно, что, несмотря на сугубо декларативное
провозглашение монарха
носителем верховной судебной власти,
действительным носителем верховной судебной власти являлся Сенат,
что означало изъятие из-под фактической юрисдикции монарха еще и
судебной власти. Из сферы полномочий монарха также оказалось бы
изъятым право назначения судей, которое было заменено на выборное
начало: «положено, чтобы судьи избираемы были самими теми лицами,
для коих суд устанавливается. Таким образом, власть судная по существу
своему осталась в пределах власти державной, но исполнение ее вверила
она избранию тех самых лиц, кои могли бы приносить на нее жалобы.
Сим учреждением сил ответственности слагается уже с власти
исполнительной и переходит прямо на судей и первоначальных их
177
Там же С. 27.
79
верителей».178 Из этого явственно следует, что Сперанский маскирует
лишение права назначения судей державной властью необходимостью
отказаться от ответственности за действия судебной власти. Далее,
сенаторы
не
назначались
Государственной
думой,
верховной
роль
же
властью,
монарха
вновь
а
избирались
сводилась
к
утверждению состава Сената: «Сенат составляется из сенаторов по
выбору Государственной Думы, по мере постепенного увольнения
членов настоящих».179 Вопрос о назначении или избрании первого
состава Сената Сперанский деликатно замалчивал.
Далее, император утверждал важные приговоры по уголовным
делам, но только до выхода нового Уголовного уложения. Тем не менее,
у императора оставалось право смягчения наказания и помилования.180
Таким образом, права императора в судебной власти сводились к
следующим двум пунктам:
1.
Право помилования.
2.
Утверждение особо важных приговоров, но только до
издания нового Уголовного уложения.
Институты судебной власти, так же, как и законодательной,
оказывались независимы от монарха. Это достигалось выборностью всех
уровней судебной власти от волостных судов до Сената. В выборах
участвовали местные собрания: волостная дума избирает членов
волостного суда, окружная дума - членов окружного суда, губернская
дума – членов губернского суда. Порядок избрания членов Сената –
высшего судебного органа империи мы рассматривали выше. Что
касается исполнительной власти, то, безусловно, монарх являлся ее
главой и не нес ни перед кем ответственности за свои действия. Тем не
менее, ответственность перед Государственной Думой несли министры, в
178
Там же. С. 27.
Там же. С. 27.
180
Морозов В.И. Государственно-правовые взгляды М.М Сперанского. СПБ., 1999. С. 139.
179
80
некоторых случаях исполнявшие волю монарха. Если смотреть с
формальной точки зрения, министр мог быть предан суду, даже если он
исполнял приказ императора, противоречивший закону. Такого рода
ответственность не затрагивала императора лично, но ставила под
сомнение его авторитет как неограниченного самодержца.
Сложилось мнение, что Сперанский сознательно не ставил своей
целью ограничение власти царя, но, принимая теорию Монтескье о
разделении властей как основополагающую и определив державную
власть как принадлежащую одной из них, исполнительной, Сперанский
невольно поставил ей вполне определенные пределы. Одна только
характеристика императорской власти как державной уже накладывает
определенный отпечаток на ее восприятие. Державная власть не
тождественна понятию «государственная власть», которое носит более
мистический
характер,
восходящий
к
византийским
традициям.
«Державная власть», напротив – понятие, появившееся на Западе
являвшееся
инструментом
Просвещения.
Опуская
и
мистический,
надзаконный смысл монаршей власти, Сперанский тем самым ставил ей
пределы на земле. Пределы не в том смысле, что он прямо в законе
прописывал прерогативы и полномочия царской власти, а в том, что
ставил ее на один уровень с другими ветвями власти – такими, как
законодательная или судебная, тем самым как бы уравнивая их.
Вкратце рассмотрев действие основных учреждений, призванных,
по проекту Сперанского, ввести власть царя в законные рамки, обратимся
теперь к прерогативам Государственного совета, который, в схематичном
изображении государственного устройства, находился на втором месте
после императора, и, предположительно, обладал сходными функциями.
Государственный совет рассматривается Сперанским как «сословие, в
коем все действия порядка законодательного, судного и исполнительного
в главных их отношениях соединяются и чрез него восходят к державной
81
власти и от нее изливаются». Он должен состоять из представителей всех
ветвей власти. Все проекты законов, уставов, учреждений обязательно
проходят рассмотрение в Государственном Совете и только потом
получают утверждение императора, «поступают к предназначенному им
свершению в порядке законодательном, судном и исполнительном».181
Что, с одной стороны, повышало эффективность действий монарха, но, с
другой стороны, превращало его в специализированного чиновника,
занимающегося лишь своей сферой деятельности.
Из всего вышеизложенного видно, что монарх, согласно проекту
Сперанского, отнюдь не был бесспорным главой всех трех ветвей власти.
По сути, ему принадлежала только одна – исполнительная, а связующим
центром всей государственной жизни, всех трех ветвей власти был
Государственный совет. При таком разделении государственной власти
выходило,
что
все
функции
монарха
во
всех
сферах
власти
ограничивались лишь высочайшим утверждением уже рассмотренных
проектов, приговоров и т.п. От управления император фактически
отстранялся.
Реальная
власть
переходила
в
руки
строго
специализированных учреждений.
Речь, произнесенная императором Александром (и написанная
М.М. Сперанским) при открытии Государственного совета 1 января 1810
г, может служить примером коллективного реформаторского творчества
царя и Сперанского (Александр I лично редактировал записку) и
очередным подтверждением серьезности намерений царя. Декларируя
членам Совета (и всей элите), что страна нуждается в твердых законах и
«установлениях», которые бы стояли над «личной властью», он прямо
признавал превосходство государственных институтов над властью
монарха (то есть над своей). «Одно личное действие власти в великом
181
Сперанский М.М. Введение к уложению государственных законов. С. 28.
82
разнообразии дел Государственных, не может сохранить своего единства.
Сверх того, лица умирают; одни установления живут и в течении веков
охраняют Государства»182. Главная мысль Сперанского (и Александра I) в
записке, приведенной ниже, – сохранение единства в государственном
управлении, создании противовеса бесконтрольной власти самодержца, то есть применение на практике важнейших тезисов Сперанского.
Приведем полностью эту речь, вместе с правками Александра (в
скобках).
«Не частными исправлениями, не подробностями многосложными
и переходящими стоят и процветают государства. Среди безчисленных
(всех) забот, среди войны и мира, в непрестанном движении дел
внутренних и внешних, мысль о твердом государственном установлении
никогда меня не оставляла.
Я всегда желал, чтобы благосостояние
империи утверждалось на законах, а закон был неподвижен на
узаконениях. Я считал все минуты жизни моей потерянными для блага
России, в кои, между войной и внешними происшествиями, намерения
мои отвлекались от сей великой цели. Не …(неразб.) были от меня все
последствия сего изменения. Я чувствовал недостаток
твердого в
законах порядка, с той же живостию, с коей обык я любить и всему
предпочитать пользе отечества. Наконец всевышний благословил мои
желания! В сей день, с началом нового года, имею я удовольствие
положить твердое основание одному из важнейших государственных
установлений. Государственный Совет будет составлять средоточие …
(неразб.) высшего управления. Бытие его отныне станет на чред
182
Письмо барона Корфа вел. кн. Михаилу Павловичу с речью императора Александра на открытии
Государственного совета в 1810 г. Письмо датировано 1847 г. ГАРФ. Ф. 666. Оп. 1. Дело 130. Л.12 об.
83
установлений
непременных
и
к
самому
существу
реформатора
был,
империи
принадлежащих»183.
В
этот
период
имидж
доминирующим конструктом в образе Александра I.
безусловно,
Либеральное
окружение, реформаторские проекты, публичные заявления императора,
наконец, воплощение в жизнь реформаторских замыслов – все эти
факторы поддерживали образ реформатора, созданный поначалу только
ожиданиями общества и заявлениями в манифесте при вступлении на
престол184. В соответствии с проектом Сперанского, монарх превращался
в идеального носителя верховной власти185. Такое положение дел
характерно для парламентской монархии, но не для самодержавного
государства. Этот проект, безусловно, был составлен в «духе времени»,
отвечая
желаниям
и
стремлениям
самого
Александра,
который
предварительно одобрил проект.
Итак, мы видим, что Сперанский создал проект, выдержанный в
духе теории «истинной монархии» Монтескье, однако переработал и
дополнил
концепцию
французского
философа
в
соответствии
с
российскими реалиями и требованиями времени. Принцип разделения
властей – безусловно, центральный в теории Монтескье, соблюдался
реформатором неукоснительно. Таким образом, М.М. Сперанский не
только «работал» на укрепление образа Александра I, как «монарха –
реформатора», «монарха – либерала», но и изменял природу самой
российской монархии. Главная его мысль в этой части – российская
монархия способна изменяться, ее можно и должно модернизировать и
183
Письмо барона Корфа вел. кн. Михаилу Павловичу с речью императора Александра на открытии
Государственного совета в 1810 г. Письмо датировано 1847 г. ГАРФ. Ф. 666. Оп. 1. Д. 130. Л.12.
(подчеркнутые слова и слова в скобках – правки Александра I)
184
ПСЗ, Т.XXVI. 19779. 12 марта 1801 г.
185
Отметим, однако, что этот процесс также не являлся внутренне непротиворечивым. Уже тогда
Александр I с негодованием отказался от проекта государственной реформы, и мотив «подкапывания»
под самодержавие впоследствии занял подобающее место в обрушившихся на М.М. Сперанского граде
обвинений.
84
европеизировать, пусть и ценой отказа от абсолютизма. Естественно, что
усиление либерализма, настойчивое конструирование Александром
образа «реформатора» вызывал в русском элитарном обществе сильный
резонанс, что, в свою очередь, вызвало к жизни консервативные силы, до
того бездействовавшие. Безусловно, центральной фигурой, вызвавшей
это волнение, была фигура Александра I, - главного вдохновителя и
инициатора создания проекта государственных преобразований.
Обратимся теперь к яркому представителю консервативной мысли,
Н.М. Карамзину. Он страстно восставал против возможного введения
«Государственного уложения», протестуя со всем возможным пафосом,
местами даже угрожая императору. Одним из первых в России Карамзин
обратился к историческим истокам российского самодержавия, пройдя
при этом путь от либерала до консерватора. Он знаменовал собой
переход
в
русской
исторической
мысли
характеризовавшегося апелляцией к разуму
от
рационализма,
как единственному
научному источнику знания (разум при этом представал источником и
критерием истинности научного знания), к кантианству, где вводится
априорность не только понятийных форм, но и форм созерцания –
пространства и времени186. Карамзин оказал
огромное влияние на
историю русского консерватизма187. Не будет преувеличением сказать,
что Карамзин был близок к императорскому двору, занимая должность
придворного историографа, которую он получил в 1803 г. Также он был в
дружеских отношениях с членами императорской семьи – например, с
великой княгиней Екатериной Павловной. Таким образом, можно с
уверенностью заявить, что Карамзину были близки проблемы российского
самодержавия, возникшие у всех европейских государств с абсолютистской
186
Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 569.
Кислягина Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина (1785 – 1803).
М., 1976; Верховская Н.П. Карамзин в Москве и Подмосковье. М., 1986; Козлов В.П. История
государства Российского Карамзина в оценках современников. М., 1989; Эйдельман Н.Я. Последний
летописец. М., 1993.
187
85
формой правления после Французской революции. Также как и большая
часть государственных деятелей, окружавших императорский двор, он искал
пути для разрешения этих проблем, выработав свою собственную,
оригинальную программу.
И эта программа отличалась от того, что
предлагал Александр и либералы, которым он покровительствовал. Можно
смело утверждать, что Н.М. Карамзин явился в русской мысли первым,
сформулировавшим принципы консервативного мировоззрения, повлияв
на все развитие русской консервативной мысли как в XIX, так и в XX
столетии188.
В конце 1809 г. императорский двор находился в Москве. Великой
княгине Екатерине Павловне представили Н.М. Карамзина как знатока
российских древностей. Екатерина Павловна - любимая внучка Екатерины
II и любимая сестра Александра189, она обладала сильным и цепким умом,
обширными знаниями и широкими связями. Она выступала в роли
покровительницы литературы и пользовалась заслуженной популярностью
в среде писателей и поэтов. Екатерина Павловна при этом была не лишена
честолюбия и активно вмешивалась в политику, используя для этого своего
царственного брата, всецело ей доверявшего. Об этом свидетельствуют ее
письма, где она прямо указывает на свое влияние на брата190. Но, при всей
ее близости к Александру, она никогда не была сторонницей кардинальных
перемен и, напротив, выступала за укрепление самодержавия191. Вскоре по
приглашению Екатерины Павловны историк посетил ее в Твери, где по
вечерам читал главы из своей «Истории».
«Недавно был я в Твери и осыпан знаками милости со стороны
великой
княгини.
Она
русская
женщина;
188
умна
и
любезна
Смолин М.Б. Энциклопедия имперской традиции русской мысли. М., 2005. С. 169.
Письма Александра I вел. кн. Константину, Екатерине Павловне и другим лицам. // ГАРФ. Ф.679.
Оп.1, Д. 71. С 19–22.
190
Там же // ГАРФ. Ф.679. Оп.1. Д. 71. С. 19–22.
191
Гросул В.Я Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000. С 41.
189
86
необыкновенно»192. Во время этого пятидневного визита княгиня пожелала,
чтобы все ею услышанное во время бесед было положено на бумагу. Она
уверяла Карамзина в необходимости донести эти мысли, достойные
государя, до ее венценосного брата. Нет никакого сомнения в том, что
Карамзин нужен был великой княгине как инструмент для борьбы против
Сперанского, с которым она находилась в состоянии скрытой борьбы за
влияние
на
императора.
Именно
Екатерина
Павловна,
хорошо
ознакомившись со взглядами Карамзина, поручила ему написание
специальной записки, предназначенной, в первую очередь, для прочтения
императором193. Но работа потребовала гораздо больше времени, чем
предполагал автор. «Жду с нетерпением Россию в ее гражданском и
политическом отношениях», — писала великая княгиня 14 декабря, имея
в виду под «Россией» «Записку о древней и новой России». С начала
декабря началась ускоренная работа над «Запиской». По-видимому, все
существенное было обговорено еще в Твери во время бесед с великой
княгиней. «Записка» была готова к марту, по другим данным – к февралю
1811 г. В ней дан анализ политики императора Александра I, раскрыто
тяжелое
положение
страны
с
соответствующими
ссылками
на
историческую традицию.
В середине марта 1811 г. в Твери Карамзин встретился с царем
(очевидно, встречу организовала Екатерина Павловна), которому вечерами читал главы из своей «Истории». Чтения понравились, но после
знакомства с «Запиской» император, не скрыв своего осуждения, уехал
демонстративно, не простившись с историографом194. Такое резкое
неприятие позиции Карамзина императором объяснялось тем, что
Александр в то время находился под влиянием идей Сперанского, во
192
Смирнов А.Ф. Николай Михайлович Карамзин. М., 2005. С. 254.
Гросул В.Я Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000. С. 42.
194
Смирнов А.Ф. Николай Михайлович Карамзин. М., 2005. С. 256–258.
193
87
многом совпадавших с его собственными тогдашними убеждениями. Во
многом подача «Записки» Александру была политическим ходом самой
Екатерины Павловны, направленным против Сперанского, попыткой
противопоставить ему перед императором человека, не уступающему ему
по
способностями,
но
совершенно
отличавшегося
политической
ориентацией. Нельзя сказать, что эта попытка провалилась. Александр
столкнулся тогда с совершенно другим пониманием монархии. И пусть
первым его жестом было негодование и демонстративный отъезд, но
впоследствии стало видно, что труд Н.М. Карамзина не прошел даром.
Тот образ монархии, который он предлагал, оказался не менее
жизнеспособным, нежели предложенный М.М. Сперанским.
Во многом «Записка» писалась как предупреждение и «поучение»
императору Александру I, по мнению Карамзина, чрезмерно увлекшимся
реформами и поставившим, таким образом, под угрозу русское
самодержавие. Карамзин искренне считал, что каждый подданный обязан
высказывать свою точку зрения, отстаивать ее перед лицом монарха. В
этом и состоит долг подданного. В оде, посвященной восшествию на
престол Александра I, Карамзин уподобляет самодержавную власть
божественной: «Велик, как Бог, законодатель; он мирных обществ
основатель, и благодетель всех веков»195. В понимании характера
самодержавной власти он солидарен с традицией XVIII в., в частности, с
«Наказом» Екатерины, в котором монарх рассматривался как создатель
законов: «он следует своим благоизволениям, от коих проистекают и
проистекали законы»196. Но самодержец обязан выполнять законы,
созданные им самим, иначе его правление превращается в тиранию. Все
оды, адресованные Карамзиным русским самодержцам, содержали в себе
195
Карамзин Н.М. Его императорскому величеству Александру I, самодержцу всероссийскому, на
восшествие его на престол. / Карамзин, Н.М. Стихотворения. Л., 1966. С. 261-264.
196
Екатерина II имп. Наказ комиссии о составлении проекта нового Уложения. /
http://az.lib.ru/e/ekaterina_w/text_0180.shtml ст. 511
88
требование — напоминание соблюдать существующие в стране
законы197. В оде «К милости» он напоминал императрице Екатерине об
этом. Только в случае соблюдения законов императрицей «гражданин
довольный без страха может засыпать»198. В оде, адресованной Павлу I,
Н.М. Карамзин писал, что царь «хочет счастья миллионов, полезных
обществу законов...»199. То же звучит и в одах Александру I. Никакого
учреждения,
обеспечивающего
подчинение
царя
закону,
он
не
предусматривал. «Сколь трудно править самовластно, и небу лишь
отчет давать, — писал он, обращаясь к Александру. — Он может все, но
свято чтит его ж премудрости законы»200. Здесь единственной гарантией
от превращения самодержавной власти в деспотическую являлась личная
добродетель царя. Ни о каких учреждениях, обязанных ограничить
самодержца и каким-либо образом контролировать его деятельность, по
мнению Карамзина, даже не может идти речи201. Карамзин изначально
против любого ограничения царской власти, считая это несвойственным
духу
России.
Он
по-старому
сакрализует
царскую
власть
и
бескомпромиссно восстает против любых ограничений самодержавной
власти, введенных людьми.
«Записка»
была
ответом
на
конституционные
проекты
Сперанского, Негласного Комитета и т.д. Карамзин выступает как
настоящий дворянин – опора трона. Искренне считая, что любые
конституционные реформы неизбежно погубят Россию как великую
державу, он предлагает свой путь, поддержанный консервативным
197
Карамзин Н.М. Стихотворения. Л., 1966; См. также: Проскурина В. Мифы империи. Литература и
власть в эпоху Екатерины II. М. 2006. С. 98–104.
198
Он же. К милости // Стихотворения. Л., 1966 С. 110-111.
199
Он же. Ода на случай присяги московских жителей его императорскому величеству Павлу
Первому, самодержцу всероссийскому / Стихотворения. Л., 1966. С. 185-189.
200
Он же. На торжественное коронование его императорского величества Александра I самодержца
всероссийского / Стихотворения. Л., 1966. С. 265-269.
201
Смирнов А.Ф. Николай Михайлович Карамзин. М., 2005. С. 90–91.
89
большинством дворянства, путь отказа от всяких либеральных реформ,
путь укрепления самодержавия.
В начале XIX в. в России не сложились еще политические силы,
которые
мы
строго
могли
определить
как
«консерватизм»
и
«либерализм». Становление либеральной и консервативной идеологии
больше относится ко времени правления Николая I, в то время как в
первой четверти XIX в. эти течения только начали свое формирование.
Поэтому их идеология не была еще четко определена даже для самих
«либералов» или «консерваторов». Условно можно разделить элиту на
два вышеописанных лагеря, касательно их отношения к реформам. Те,
кто занимал активную реформаторскую позицию, требовал изменений
(от
совершенно незначительных проектов вплоть до коренного
преобразования государственного строя), могут быть причислены к
«либералам». Те же, кто выступали против реформ, критиковали их с
охранительных позиций, считали, что необходимо, прежде всего,
сохранить существующий порядок вещей, потому что именно он
гарантирует России величие и процветание, могут быть названы
«консерваторами».
Возвращаясь к творчеству Карамзина, важно отметить, что в центре
его внимания находится проблема легитимации и укрепления власти в
новых условиях – после Французской революции, правления Павла I,
восстановившего против самодержавия общество, и после незаконченных
реформ Екатерины II. Концепция русского самодержавия Карамзина
опиралась как на его трактовку российской истории, так и на идеологию
просвещенного
абсолютизма.
Как
и
его
апеллировал к Монтескье. Вслед за ним он
зависимость
формы
правления
от
размера
оппоненты,
Карамзин
обращал внимание на
страны,
от
уровня
просвещенности граждан. В своей «Истории государства Российского»
он писал: «Самовластие государя утверждается только могуществом
90
государства,
и
в
неограниченных»202.
малых
областях
Обосновывая
редко
находим
самодержавный
монархов
характер
монархической власти в России и опираясь на трактовку теорий
общественного договора и народного суверенитета в духе идеологии
просвещенного абсолютизма, Карамзин полагал, что народ в свое время
делегировал всю полноту власти самодержцу, который, в свою очередь,
должен использовать эту власть, чтобы заботиться о благе подданных.
Государь, таким образом, становится как бы заложником своей
неограниченной власти, неспособным законно разделить власть с какимлибо
учреждением,
неспособным
изменить
традиции
правления,
принужденный под страхом уничтожения договора, являющегося
основой государства и власти, сохранять государственный строй
неизменным: «…государь не менее подданных должен исполнять свои
святые обязанности, коих нарушение уничтожает древний завет власти с
повиновением и низвергает народ до степени гражданственности в хаос
частного
естественного
права»203.
То
есть
для
Карамзина
неприкосновенность и нераздельность царской власти – есть не только
прерогатива, а главная обязанность монарха. Он физически не может
делегировать и разделить свою власть с кем-либо. Это означает
нарушение условий общественного договора и разрушение всей системы
в целом, что, в конечном итоге, приводит к революции. Нельзя забывать
о том, что призрак Французской революции все еще пугал русскую
элиту. В другом месте «Записки» Карамзин предостерегает монархов от
посягательств на достоинство дворянства, которое в его трактовке
служило главной опорой престола, причем это предостережение
не
умаляло в глазах Карамзина неограниченности самодержавной власти
монарха.
202
Карамзин Н.М. История государства Российского М., 1997. Т.7.
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском
отношениях. М., 1991. С. 45.
203
91
В попытках более четко разграничить полномочия верховной
власти, юридически осмыслить и описать институт самодержавия,
Карамзин справедливо усматривает опасность для существующего
государственного строя. Это принципиальное для Карамзина качество
образа российской монархии именно и отличает его позицию от позиции
Сперанского. Историк при этом никогда не считал, что самодержавие
должно оставаться неизменным. Напротив, самодержавие, по его
мнению,
способно
самостоятельно
эволюционировать
вместе
с
постепенным развитием общества, развитием нравственного прогресса и
просвещения. Но самодержавие меняется не под воздействием какихлибо процессов извне. По мнению Карамзина, так как носителем
верховной власти является человек, то для него характерна и
нравственность, и мораль эпохи, к которой он принадлежит. Именно так,
через смену правителей, меняется и сама власть204. Исходя из
рассуждений Карамзина, можно проследить его логику. Соответственно,
монархия меняется под влиянием личностей, повторяет их, меняется так,
что всегда адекватна времени. Личность монарха, образ монарха и его
трансформация – вот то, что приводит к изменению в самодержавии и,
соответственно, меняет весь облик российской монархии. Поэтому
политические реформы самодержавия бесполезны и даже губительны,
поскольку ставят преграды этому процессу205.
«Записка о древней
и новой России» разделена на несколько
частей. В исторической части «Записки» Карамзин обосновывает
возвышение и победы России именно началом самодержавия, т.е.
единовластия, и неизбежного упадка, разорения в случае многовластия.
На протяжении многовековой истории России принцип самодержавия
бывал несколько раз поколеблен, и тогда над страной нависала угроза
204
Там же. С. 380 – 400.
Мирзоев Е.Б. «Записка» Н.М. Карамзина и проекты Сперанского: два взгляда на российское
самодержавие // Вестник Московского университета. М., 2001. С. 70–74.
205
92
потери
ее
государственной
самодержавия был
самостоятельности.
Первый
период
установлен в XI веке, под властью Рюрика,
Святослава, Олега. Раздробление единой Руси на уделы и разделение до
того единой и централизованной власти между удельными князьями едва
не привело государство к гибели. Следствием разделения было татаро–
монгольское иго, потеря обширных областей на западе России,
отошедших к Литве. Московские великие князья ликвидировали
раздробленность Руси и восстановили самодержавие.
Но если уничтожение самодержавной власти в период удельной
Руси Карамзин рассматривал как историческое бедствие, не зависевшее
от самих князей, предотвратить которое было невозможно (он считал
удельную систему «государственной общей язвой тогдашнего времени,
которую народы германские сообщили Европе»206), то в позднейшее
время дважды над самодержавием нависала опасность, вызванная не чем
иным, как личными качествами самих самодержцев. Речь идет о
«крестоцеловальной записи» царя Василия Ивановича Шуйского и «кондициях»,
предложенных
императрице
Анне
Иоанновне.
Самоограничение самодержавной власти в политической и правовой
сферах вызывает у Карамзина негодование, сила которого зависела от
того, что он не мог быть уверен в неповторимости подобных случаев.
Понятно, что столь сильные чувства у него вызвал проект ограничения
императорской
власти,
созданный
Сперанским.
Полемизируя
со
Сперанским, Карамзин отвергает возможность установления власти
закона над властью самодержца, аргументируя это невозможностью
создания учреждений, которые бы осуществляли эту власть. Карамзин
утверждает, что в России нет такой силы, которая могла бы обеспечить
существование подобных учреждений. «…кому дадим право блюсти
206
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском
отношениях. М., 1991. C. 18.
93
неприкосновенность этого закона? Совету ли? Сенату ли? Кто будут
члены их? Выбираемы ли государем или государством? В первом случае
они угодники царя, во втором они захотят спорить с ним о власти, - вижу
аристократию, а не монархию. Далее, что сделают сенаторы, когда
монарх нарушит Устав? Представят о том его величеству? А если он
десять раз посмеется над ними, объявят ли его преступником? Возмутят
ли народ?... Всякое доброе русское сердце содрогается от сей ужасной
мысли. Две власти государственные в одной державе суть два грозных
льва в одной клетке, готовые терзать друг друга, а право без власти
ничто»207.
Признаем, что Карамзин и Сперанский последовательны. Если
самодержавие для первого спасительно, то политические и правовые
метаморфозы суть «коверканья», а не реформы. Они не просто вредны,
они пагубны для России. Для второго – движение вперед возможно лишь
на
путях
таких
реформ,
которые
поставят
под
сомнение
неограниченность власти монарха в традиционном их понимании (от
Ивана Грозного до Павла I). Карамзин жертвует реформами, Сперанский
– абсолютной властью монарха, формируя далеко не тождественный
образ монархии в Александровскую эпоху.
Карамзин солидаризируется с А.Б. Куракиным, когда тот заявляет,
что «всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему
надобно прибегать только в необходимости»208. А Александр (хотя
Карамзин деликатно говорит о «советниках Александровых») начал с
новшеств. Нужно же было немедленно обратиться к «порядку вещей»
царствования Екатерины II. Карамзин отрицательно относится к
207
Там же. С. 48.
Бочкарев В.Н. Консерваторы и националисты в России в начале XIX в. //Отечественная война и
русское общество. М., 1911. С. 210.
208
94
министерской реформе209. Управлять Россией стали министры, т. е.
«каждый из них по своей части мог творить и разрушать»210. Комитет
министров не имел авторитета «главного орудия монаршей власти».
Таким орудием мог быть только Сенат. Но Сенат без всякой нужды был
фактически заменен Государственным советом, который принял на себя
значительную часть сенатских функций. Учреждение Государственного
совета тем более кажется Карамзину ненужным и даже вредным, что
автор проекта его учреждения явился изобретателем «новой формы или
предисловия законов: «вняв мнению Совета». Эта формула, по мнению
Карамзина, умаляет самодержавие: самодержцу не
надо
никого
спрашивать, все органы государственной власти являются не более как
его поверенными, кроме того, эта формула схожа с аристократической
формулой «государь указал, а бояре приговорили», которая, по мнению
Карамзина, давно изжила себя. Осуждает Карамзин и принцип
ответственности министров, объясняя это тем, что монарх назначает
министров, следовательно, плохой министр означает плохой выбор
государя, таким образом, принцип ответственности министров в какой-то
мере распространяется и на монарха, что затрагивает авторитет
самодержца211.
Произнеся суровый приговор над нововведениями Александра,
Карамзин
делает
заключение:
«…одна
из
главных
причин
неудовольствия россиян на нынешнее правительство есть излишняя
любовь его к государственным преобразованиям, которые потрясают
основу
империи
сомнительною»212.
и
Они
коих
не
благотворность
вызываются
209
остается
необходимостью.
доселе
Россия
См.: Приходько М.А. Подготовка и разработка министерской реформы в России (февраль сентябрь 1802 г.). М.,2002.
210
Карамзин Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // О
древней и новой России. Избранная проза и публицистика. М., 2002. С. 402.
211
Там же. С. 403-406.
212
Там же. С. 407.
95
благоденствует, и нет никакой нужды в переменах. Бессмысленность
этих перемен тем более очевидна, что они, по мнению Карамзина, ничего
не затрагивают по существу. Они вводят только новые названия, оставляя
все в прежнем виде. Перемены являются результатом простого
подражания Франции, а если история осуждает Петра за излишнюю
страсть к подражанию иностранцам, то оно в наше время — задает
вопрос Карамзин — «не будет ли еще страшнее?». Откровенная боязнь
французской «заразы» звучит в этих словах. Ведь если «ужасная
французская революция была погребена», то она, по выражению
Карамзина, «оставила сына, сходного с ней в главных чертах лица»213. И
всякое
подражание
наполеоновской
Франции
может
только
способствовать переносу в Россию революционных идей, что Карамзину
кажется самым страшным.
Переходя от общих рассуждений о характере Александровского
царствования к оценке отдельных мероприятий, Карамзин негодует по
поводу просветительной политики214. Обрушивается Карамзин и на указ
об
экзаменах215. Критикует
финансовую политику Александра,
подорвавшую доверие к национальной валюте, коренным образом
увеличившую количество бумажных денег, не обеспеченных серебром и
золотом216.
Когда Карамзин говорит о крепостном праве, то, возражая против
освобождения крестьян («нынешнее правительство имело, как уверяют,
намерение дать господским людям свободу»), он аргументирует свою
позицию обычными доводами. На первом месте здесь страх перед
крестьянскими волнениями. Дворяне отлично выполняют полицейские
обязанности по отношению к крестьянам и «содействуют монарху в
213
Там же. С. 398.
Там же. С. 408-411.
215
Там же. С. 409.
216
Там же. С. 413-415.
214
96
хранении тишины и благоустройства». Если царь отнимет у них власть
над крестьянами, сумеет ли он сохранить спокойствие? Карамзин
заявляет, что «для твердости бытия государственного безопаснее
поработить людей, нежели дать им не во время свободу». «Обуздание
господ жестоких» — вот лучшее средство смягчить зло крепостного
права217. Логика Карамзина в этой части понятна и справедлива, ибо
государство все еще не вмешивается во взаимоотношения помещика и
крепостного (первым актом в этой части стал павловский манифест 1797
г. о трехдневной барщине), следовательно, тяжесть крепостного права
зависит исключительно от личных качеств помещика. Излишне
жестоких, по мнению Карамзина, должно «обуздывать»218.
Критика
Карамзиным
проекта
Уложения,
предложенного
Комиссией составления законов, сводится только к тому, что он
указывает на заимствования в нем из кодекса Наполеона. Карамзин, за
одним - двумя исключениями, уклоняется от рассмотрения проекта по
существу. Он ограничивается лишь выпиской параллельных мест из
проекта и кодекса для вящего доказательства в пользу того, что автор
проекта занимался рабским списыванием с французского оригинала219.
Этот прием сам по себе весьма характерен. Карамзина мало интересует
вопрос о содержании проекта. Того, что он, по мнению Карамзина,
заимствован из кодекса и ограничивает царскую власть, достаточно,
чтобы опорочить его целиком. Смысл такого отрицания Карамзин
раскрывает сам: «Мы все... так ненавидим сей народ, обагренный кровью
Европы... и в то время, когда имя Наполеона приводит сердца в
содрогание, мы положим его кодекс на святой алтарь отечества?»220.
217
Там же. С. 413.
См.: Предтеченский А.В. Очерки общественно-политической истории России в 1-ой четверти XIX в.
М.-Л., 1957. С.
219
Карамзин Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // О
древней и новой России. Избранная проза и публицистика. М., 2002. С. 422-424.
220
Там же. С. 424.
218
97
Ненавистью к французской революции дышат эти строки. Когда же
Карамзин пытается разбирать проект Уложения по существу, он говорит
иногда поразительные вещи. Так, например, по его мнению, население
России не обладает и никогда не обладало гражданскими правами. В
России существуют сословия, каждое из которых имеет свои права.
Общего между сословиями нет ничего, кроме названия «русских»221.
Карамзин прав в том смысле, что все законодательные акты России,
начиная
с
судебников
XV
–
XVI
вв.,
никак
не
регулируют
взаимоотношения подданных и монарха, шире, общества и государства.
Перед лицом монарха нет и не может быть никаких прав. Последние
возникают у сословий лишь по отношению друг к другу. Именно
поэтому, согласно Карамзину, для России не подходят законы,
заимствованные в той или иной форме из Западной Европы. Необходимо,
как логически вытекает из рассуждений Карамзина, создавать проекты,
учитывающие
специфику
российской
действительности,
ее
исторического развития, а не вводить в законодательство и повседневную
жизнь россиян принципы, совершенно чуждые и вредные для России.
Картина, нарисованная Карамзиным и дополненная им рядом деталей —
злоупотребления, взяточничество, финансовые затруднения и т. д., —
была мрачна. Но он далек от пессимизма. Он верит в жизнеспособность
России, управляемой самодержавной властью.
Примитивны, но от этого не перестающие быть справедливыми,
рекомендуемые
Карамзиным
средства
исправления
совершенных
Александром ошибок. Сюда относятся его советы «искать людей», так
как «теперь всего нужнее люди», усилить власть губернаторов, сурово
наказывать
зло,
ибо
«страх
гораздо
действительнее,
гораздо
обыкновеннее всех иных побуждений для смертных», поощрять добро,
всячески укреплять самодержавие и забыть даже о самой мысли, что
221
Там же. С. 423.
98
закон может быть выше самодержца, и, наконец, возвысить достоинство
дворянина, затруднив доступ в дворянство из других сословий и
установив приоритет дворянского звания над чином222. Суть дела,
однако, не только в том, что Карамзин стремится обосновать
необходимость сохранения самодержавия в России. Карамзин пытается
определить, как исторически складывалось самодержавие. Он отнюдь не
думает, что самодержавие, начало которого он относит ко времени
Киевской Руси, оставалось с тех пор неизменным. Однако Карамзину
чужда мысль о какой-либо закономерности в развитии этого института,
так как, с его точки зрения, всякие изменения в самодержавии зависели
прежде всего от личности самодержцев, а на русском престоле бывали
люди разных характеров, взглядов, привычек. Одни из них управляли
страной деспотически (Иван Грозный, Павел I), и в таких случаях
стирались грани между деспотией и самодержавием — Карамзин не
склонен смешивать эти два понятия. Другие (Иван III, первые Романовы)
в представлении Карамзина являлись настоящими самодержцами. Но все
же, несмотря на зависимость образа монархии от образа монарха,
самодержавие к концу XVIII в. приняло формы, до известной степени
обусловленные объективными причинами. Карамзин под объективными
причинами
понимал,
прежде
всего,
развитие
нравственности,
обусловленное просвещением. Успехи просвещения изменяют и народ, и
власть, воцаряется благонравие всех граждан, граждане исцеляются от
«необузданности», «открывается
польза справедливости, честности и
мирной жизни». «Таким человек смотрится в политическом обществе... он
уже привыкает к власти и законам отнимающих и дающих»223.
Государственная власть и законы должны принимать более мягкий
характер, а граждане должны привлекаться к управлению общественной
222
223
Там же. С. 432.
Там же. С. 428-430.
99
жизнью. И в России, по мнению Карамзина, действует эта закономерность.
Развитие русской государственности определялось развитием нравственности и просвещения. Эволюция самодержавия шла в направлении
уменьшения самовластия царей и установления «просвещенной» формы
правления, которая больше отвечала требованиям нравственного и умственного развития русского общества в начале XIX века. Мудрое
самодержавие,
считал Карамзин, меняло свои формы и законы,
приноравливаясь к уровню развития общества.
Несколько ранее, в двух одах, написанных Карамзиным по случаю
вступления Александра I на престол и по случаю его коронования, он
изложил
желательную
программу
нового
царствования224.
Полное
изложение своих политических требований к новому самодержцу Карамзин
дал еще в историческом «Похвальном слове Екатерине II». «Слово»
написано Карамзиным в 1801 г. и через сенатора Д. П. Трощинского
вручено Александру I225. С точки зрения Карамзина, Екатерина II
осуществила требования, могущие быть предъявленными к идеальному
самодержцу, и это зависело не только от личности Екатерины, но и от
общего
уровня
политического
и
культурного
развития
страны,
достигнутого ко второй половине XVIII в. Прежде всего, Екатерина
обходилась без «средств жестоких», т. е. «без казни, без пыток, влияв в
сердца министров, полководцев, всех государственных чиновников
живейший страх сделаться ей неугодным и пламенное усердие
заслуживать ее милость»226. Далее, она допустила свободу высказываний
по отношению к ней и ее мероприятиям. Она деятельно работала над
усовершенствованием
«всех
внутренних
224
частей
нашего
здания
Карамзин Н.М. Его императорскому величеству Александру I // Стихотворения. Л., 1966. С. 261265; Он же. На торжественное коронование его императорского величества Александра I //
Стихотворения. Л., 1966. С. 265-270.
225
Смирнов А.Ф. Николай Михайлович Карамзин. М., 2005. С. 91–92.
226
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском
отношениях. М., 1991. С. 42.
100
государственного» и вела национальную внешнюю политику. Всего
этого
достаточно,
чтобы
Карамзин
определил
екатерининское
царствование как время, «счастливейшее для гражданина российского».
Историческое «Похвальное слово Екатерине II» и та часть, посвященная
Екатерине в «Записке», отнюдь не являлись апологией Екатерины II, как
может показаться на первый взгляд. Имя Екатерины служило Карамзину
«щитом», за которым он мог безопаснее проводить свои собственные
мысли, гораздо успешнее внушать желаемые понятия о царских
обязанностях. Они вытекают из его понимания образа российской
монархии, который он надеялся донести до царствующего монарха.
Карамзин в данном случае выступает как публицист, действуя по законам
жанра. Об этом нельзя забывать, сравнивая его со Сперанским. Михаил
Михайлович писал политические проекты, а Николай Михайлович –
публицистические заметки. Свои мысли о желаемом правлении Карамзин
изложил не
в умозрительных, отвлеченных
рассуждениях,
а на
историческом примере действий Екатерины. Карамзин остановился на
правлении Екатерины II, как на эталоне, возможно потому, что сам
Александр в манифесте по случаю своего восшествия на престол заявил,
что собирается править по заветам, «по духу» правления Екатерины.
Эпоха царствования Екатерины II была выбрана еще и потому, что она
соответствовала его представлениям об облике российской монархии.
Разумеется,
он
видел
все
политические
начинания
Екатерины
(«екатерининские реформы»), оппозицию ей в обществе, помнил о
пугачевщине, о временщиках и фаворитах (фаворитизм он искренне
ненавидел, как всякий монархист), но все это приносилось в жертву
создаваемого идеального образа монархии. Карамзин выбрал в обзоре
царствования Екатерины то, на что считал нужным обратить внимание ее
внука227.
227
Смирнов А.Ф. Николай Михайлович Карамзин. М., 2005. С. 92–94.
101
Представление
Карамзина
об
идеальном
самодержце,
рас-
крывающееся в его характеристике Екатерины, может быть дополнено
характеристиками Павла I и Петра I, выясняющими, какие качества он
считал недопустимыми для самодержца. Опять же, Карамзин использует
конкретные исторические примеры – периоды правления Павла I и Петра
III для того, чтобы показать Александру, как нельзя править. И в этом
содержится очередное поучение Карамзина-историка.
Оказывается, что самодержавие не предполагает абсолютно
свободного волеизъявления монарха. Напротив, государь «должен
исполнять свои святые обязанности», — заявляет Карамзин, подвергая
суровой критике деспотическое правление Павла.228 По мнению
Карамзина, события конца XVIII в. были попыткой воплотить в жизнь
утопии республики или идеального самодержавия. И то, и другое
обернулось
кровью229.
«Что
сделали
якобинцы
в отношении к
Республикам, то Павел сделал в отношении к Самодержавию: заставил
ненавидеть злоупотребления оного»230. Иными словами, Робеспьер хотел
сделать французов римскими республиканцами, а Павел русских –
идеальными вассалами, воспетыми в рыцарских романах231. Упоминая о
мерах Петра Великого, направленных к искоренению старых русских
обычаев (Карамзин жестоко обвиняет за это Петра), он говорит, что,
поступая так, тот совершал «насилие, беззаконное и для монарха
самодержавного»232.
В «Похвальном слове Екатерине II» Карамзин перечисляет
обязанности монарха перед обществом: монарх должен не только
228
Предтеченский А.В. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX
в. М., 1957. С. 348–354.
229
Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 281.
230
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском
отношениях. М., 1991. С. 46.
231
Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 281.
232
Карамзин Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // О
древней и новой России. Избранная проза и публицистика. М., 2002. С. 388.
102
обеспечивать внешнее «благоденствие» державы, поддерживать ее
международный престиж, но прежде всего должен обеспечить внутреннее
процветание страны, благополучие ее граждан. «Слава и власть венценосца
должны быть подчинены благу народному... не подданные существуют для
монархов, но монархи для подданных». Эту истину, как указывал Карамзин,
цари забывают, Екатерина «дерзнула объявить об этом»233.
Основной
обязанностью власти является обеспечение общего блага, процветания
данного общества. За неограниченную власть самодержец должен платить
обществу трудом на благо государства и заботой о благе подданных. В оде
на коронование Александра I Карамзин напоминал об этой священной
обязанности молодому царю: «Но ты священными трудами как будто
платишь нам за власть»234.
Получается, что Карамзин одновременно заявляет о самодержавии
как об абсолютной, не связанной ограничениями, власти, и, тем не менее,
предполагает
какие-то
ограничения
власти
самодержца,
какие-то
обязанности, которые тот должен исполнять. Здесь нет противоречий.
Во-первых, это не значит, что, кроме монарха, Карамзин предполагает
существование каких-либо центров силы, выражающихся, например, в
представительных учреждениях, примате закона над всей властью и т.д.
Во-вторых, единственным ограничением власти монарха, удерживающим
его от злоупотреблений неограниченной властью,
согласно мнению
Карамзина, должна стать совесть самого монарха, принуждающая его
править добродетельно. Поддерживать такого рода настроения в сердце
самодержца
должны
сложившиеся
веками
обычаи
правления
предшественников правящего монарха. «Приучение» подданных к благу,
складывание обычаев добродетельного правления – вот, по мнению
Карамзина, единственный путь к истинной монархии. В качестве
233
234
Там же. С. 395.
Смирнов А.Ф. Николай Михайлович Карамзин. М., 2005. С. 94–97.
103
примера он использует четырехлетнее царствование Павла I. После
царствования
Екатерины
II,
приучившей
подданных
не
бояться
самодержавия, допустившей свободу высказываний, ограничившей
деспотические начала, проявляющиеся в самодержавии и
т.д., Павел
попытался, по мнению Карамзина, возродить царствование Ивана
Грозного
со
всеми
деспотическими
чертами.
Но
народ
в
тридцатичетырехлетнее правление Екатерины был уже «приучен» к
свободе высказываний, и никакая Тайная канцелярия, никакие пытки и
муштра не могли заглушить народного ропота. «Тиран может иногда
царствовать спокойно после тирана, но после государя мудрого –
никогда!»235. Казалось бы, это утверждение об обычаях перекликается с
идеей Сперанского о «народном духе», соответствующем общественному
мнению. Однако при внешнем сходстве этих понятий значения,
вкладываемые в них, диаметрально противоположны. Одинаковыми
путями у Сперанского и Карамзина достигаются разные результаты: У
Сперанского «народный дух» обеспечивает существование либеральных
институтов и принципов, таких как народное представительство, идея
разделения властей, соответственно ограничения власти – в духе
западноевропейской юридической мысли, развитой Монтескье. Карамзин
же с помощью исторических образцов обеспечивает незыблемость
самодержавия, то есть, тот же, по сути, «народных дух», только
поставленный на службу самодержавия и одновременно отвечающий за
его сохранность. «Государь, — пишет Карамзин, — имеет только один
верный способ обуздать своих наследников в злоупотреблениях власти:
да царствует добродетельно! да приучит подданных ко благу!.. Тогда
родятся обычаи спасительные»236. Традиции и обычаи незыблемости
235
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском
отношениях. М., 1991. С. 49.
236
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском
отношениях. М., 1991. С. 49.
104
самодержавия, неограниченной власти, безусловно, более свойственны
России, нежели традиции ограничения абсолютизма, приверженности
конституционному строю, характерные для Западной Европы. В
неразрушимых традициях властвования и заключался у Карамзина
принцип законности.
Теоретически самодержавие выступает у Карамзина как гибкая
форма, мудрая, исторически выработанная и себя оправдавшая. Основной
целью в жизни монарха-самодержца должно стать стремление к общему
благу подданных. Для этого необходимым условием является добродетель
(государственная) монарха. Но в реальности характер самодержавной
власти в значительной степени зависел от личности самодержца: придать ли
правлению деспотические черты или характер просвещенной монархии.
Интересам общества отвечал, несомненно, просвещенный монарх, но из
российских самодержцев мало кто отвечал всем этим требованиям. И вот
здесь-то Карамзин предполагал необходимым воздействие общества на
монарха: в обязанность сенаторов, министров, дворянства вменялось
говорить монархам правду, указывать на все недостатки правления и таким
образом воспитывать их. Отсюда его постоянное стремление поучать
Александра I. Поучения эти начались с первых же лет царствования
Александра и продолжались до его последних дней237.
В отличие от Сперанского, ставшего его идейным противником,
Карамзин строил свою концепцию не на четкой проработанности идей,
творческой переработке западноевропейского опыта, а опираясь на
русскую историю, однако, использованную крайне тенденциозно. Самое
важное, что Карамзин опирался на настроения в русском обществе.
Таким образом, слабость теоретической проработки он искупал за счет
апеллирования к массовой поддержке. В «Записке» Карамзин, по его
мнению,
237
выразил настроения абсолютного большинства русского
Смирнов А.Ф. Николай Михайлович Карамзин. М., 2005. С. 97–99.
105
общества238. Поэтому-то он так смело, фактически в лицо, высказывал
императору Александру свои убеждения, указывал на его ошибки и
советовал, что нужно предпринять для их исправления.
Важно
отметить,
высказанные им в
что
политические
взгляды
Карамзина,
«Записке», завоевали огромную популярность в
российском обществе
(прежде
всего
среди
аристократии).
Хотя
«Записка» в то время не была опубликована, известность она приобрела
значительную, ее активно переписывали, каждый желающий мог
ознакомиться
с
ней.
Авторитет
Карамзина
как
придворного
историографа, автора «Истории государства Российского», популярного
публициста способствовал широкому распространению его политических
взглядов
и
сделал
«Записку»
серьезным
оружием
в
руках
консервативной мысли последующего времени. «Записка о древней и
новой России в ее политическом и гражданском отношениях» в конечном
итоге
оказала
огромное
влияние
в
реформирования русского государства.
будущем
на
поиски
пути
И, что важнее для нас, она
оказалась индикатором настроений консервативной части русской элиты,
показала, как видят истинную монархию, как формируют ее образ
российские консерваторы.
Карамзин апеллирует к традиционным устоям самодержавия, лишь
видоизменив его характеристики и переставив акценты. Еще в XVII веке
складывается тесная взаимосвязь между сакрализацией царской власти и
представлениями о «патерналистских обязанностях царя по отношению к
обществу в целом и отдельным его структурам, слоям и сословиям, в
частности». Иными словами, ставится вопрос о «пределах» царской
власти. Эти «пределы» никогда не были институциональными или
238
Карамзин Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // О
древней и новой России. Избранная проза и публицистика. М., 2002. С. 405.
106
юридическими и сводились исключительно к неопределенным и
аморфным «правилам поведения»239.
Выразив свое видение монархии, Карамзин опирался именно на
образ монархии, проверенный временем и традицией. Среди различных
документов архива Воронцовых можно встретить записку графа А.И.
Остермана, посвященную качествам идеального монарха240. Она была
написана в 1741 г. и относилась к личным качествам Анны
Леопольдовны, но, можно сказать, что и
в начале XIX она еще не
потеряла своей актуальности, как мысль, ярко выражающая традицию
русского консерватизма относительно монарха и монархии. Эта записка
вполне выражает консервативное мышление, характерное для большей
части русской политической элиты, к которой в своей «Записке…» позже
взывал Карамзин. Остерман выделяет три главных добродетели монарха:
это страх перед богом, чувство справедливости и милосердие241. Первое
качество, по его мнению, должно привлечь к монарху народ, поскольку
богобоязненность – добродетель настоящего христианина, поэтому «чрез
оный укрепляется паче и паче доверие, возложенное от всего народа на
особу Вашего Высочества»242.
А.И. Остерман действует в традиции
теории общественного договора, изменяя ее для соответствия российской
специфике. Религиозность как важнейшая особенность всякого русского,
по его мнению, должна играть одну из главных ролей в поддержании
сложившейся системы властных отношений. По направленности первое
качество он интерпретирует, как влияющее на «простой народ», а не на
элитарные круги российского общества. Кроме того, сакрализация образа
монарха, которая настойчиво подчеркивается Остерманом, также
239
Лукин П.В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., 2000. С.
253–254.
240
Проект графа А.И. Остермана о приведении в благосостояние России // Архив князя Воронцова. М.,
1880. Т. 24. С 10–11.
241
Там же. С 10–11.
242
Там же. С 10.
107
остается
важным
средством
репрезентации
образа
«идеального
правителя» и у элиты. То есть, по мнению русских консерваторов XVIII и
XIX вв., существует некоторый образ «идеального монарха», который
никогда не соответствует реальному государю, воспринимавшимся с
долей критицизма243. Единственное, что может реальный монарх, - это
максимально приблизиться к идеалу.
Вторая добродетель монарха, к которой обращается Остерман –
«врожденное
Вашего
императорского
снисходительство…»244.
В
данном
Величества
случае
мы
милосердие
имеем
дело
и
с
патерналистской моделью репрезентации образа монарха. Остерман
прямо говорит об императрице как о матери народа. Таким образом, в его
понимании «снисходительство», «милость», «утешение» приобретают
характер действий главы семьи по отношению к остальным членам
семьи. Так, по мнению Остермана, зарождается доверие, которое
связывает подданных и монарха.
И,
наконец,
справедливости
и
третье
качество
неукоснительно
монарха,
-
следование
это
любовь
к
ее
принципам.
Сакрализация и богоданность царской власти, патернализм и отеческая
забота. Государь, которому сам бог делегировал полномочия высшего
земного судьи, следует справедливости в рамках патерналистской
системы взаимоотношений, тем самым обеспечивая как легитимацию
своей власти в глазах подданных, так и репрезентируя себя в глазах
подданных как идеального монарха.
Описывая добродетели Анны Леопольдовны, Остерман, без
сомнения, создавал собирательный образ идеального монарха, который
должен обладать всеми вышеперечисленными достоинствами. Речь не
243
Григорьев А.А. Национальное своеобразие искусства // Григорьев А.А. Эстетика и критика. М.,
1980. С. 186, 181.
244
Проект графа И.А. Остермана о приведении в благосостояние России. Архив князя Воронцова. М.,
1880. Т. 24. С. 10.
108
шла о каких-либо гарантиях законности или «фундаментальных»
законах, которые не может нарушить даже государь. Однако Остерман
находит необходимым опосредованно предостерегать императрицу,
говоря о том, какие именно ее действия вызывают любовь и доверие
народа. Следовательно, другие действия могут вызвать обратный эффект,
подразумевает Остерман.
Продолжателем консервативной традиции XVIII в. выступил граф
А.Р. Воронцов, государственный канцлер Российской империи. Выражая
традиционный взгляд на монархию, социальный строй и структуру
государственного управления, он пытался и образ монарха также строить
на основе традиционных аристократических представлений.
«Для России самодержавное правление есть лучшее. Власти
разделяются на части. Каким образом их разделить так, чтобы всегда
соединились в Государе? Поверить каждую одному лицу, от того
выходят много злоупотреблений, не будет просвещен(ия) все будет
двигаться на самовластии. Быстрота породит стремительность, Государь
все будет принужден примечать за злоупотреблениями - таково есть
управление визирей и пашей. Вверив власть местам, отвращены все сии
неудобства, обряды больше наблюдаются и сие бы чувствуемо вестьми
правлениями в Европе, где самодержавие действует по закону»245.
Спасительную роль Воронцов признает за Сенатом. Убедившись,
что либерализм и прогресс в конечном итоге приводят общество к
революциям (пример был перед глазами – революционная Франция), он
стал искать спасения в обращении к традициям XVII и XVIII веков.
Реанимируя эти традиции, А.Р. Воронцов претендовал на право быть, как
и Карамзин, «учителем» самодержца. Он подает Александру I записки,
где
пытается
навязать
свою
точку
245
зрения
на
внешне-
и
Выписка из мнения графа Алексея Романовича Воронцова читанная в Государственном Совете по
делу прав и преимуществ Сената (сохранена оригинальная орфография и пунктуация) // РГАДА.
Ф.1278. Оп.1. Д. 13. Л. 89.
109
внутриполитические вопросы. Почему он позволяет себе это? Дело в
том, что он, как и его брат, С.Р. Воронцов, считает себя не слугой
государя, но слугой престола246, что, в его понимании, разные вещи. Так
об этом рассуждает С.Р. Воронцов, находясь в Лондоне в 1804 г.
Поэтому, в первую очередь, служа престолу, и Александру I, как
человеку, занимающему престол, он может позволить себе «направлять»
его политику в то русло, которое будет необходимо для интересов
российской монархии. Примером тому может послужить записка А.Р.
Воронцова, посвященная пользе и вреду внешнеполитических союзов247.
И этот дидактический пафос в целом характерен для русского
элитарного мышления. Несмотря на свое низкое, в сравнении с
императором, положение, консерваторы считают возможным давать ему
советы, если видят, что он, по их мнению, сбился с истинного пути. В
этом и заключается консервативное «ограничение» самодержавия в
России.
Возвращаясь в XIX в., мы можем видеть, что консервативная
традиция получила новое развитие в трудах Карамзина. Российское
самодержавие в понимании автора «Истории...» представляло собой
надсословную силу, обеспечивающую самобытное, мирное и великое
историческое развитие страны. Своеобразие русской монархии, по
мнению историка, заключалось в «патриархальном», отеческом типе
правления, которое не могло быть никем и ничем ограничено, кроме как
«святыми уставами нравственности»248.
Так,
мы
видим,
что
карамзинское
прочтение
русского
самодержавия, к которому мы обратимся позже, не было оригинальным:
в
своем
главном
топике
он
повторял
246
идеи
предшественников.
Письмо С.Р. Воронцова // Архив князя Воронцова. Т.10. 1876. С. 462.
Воронцов А.Р. Рассуждения Воронцова А.Р. о внешне-политической деятельности России в
условиях современного положения Европы и с точки зрения внутренних задач государства. 1803 –
1805. ГАРФ. Ф. 1261. Оп.1. Д. 1269.
248
Ширинянц А., Ермашов Д. Место и роль Карамзина в истории русской мысли. М., 1999.
247
110
«Коренные» законы и представительные учреждения представлялись
консерваторам неэффективными в России. Убежденные в слабости
закона, разделения властей (существование и жизнеспособность в России
этого
принципа
даже
сейчас
вызывает
споры),
возможности
манипулирования законами, консерваторы решающую роль придавали
моральным качествам. «Развращение нравов» - это не просто фигура речи
в консервативной риторике, долженствующая эмоционально подчеркнуть
бедственное положение России. Это также и важное свидетельство
неэффективности
Неслучайны
управления
настойчивые
и
слабости
советы
государства
Карамзина
в
«окружить
целом.
себя
достойными», которые должны разделять с монархом его нравственный
кодекс249, что подавалось чуть ли не панацеей от любых внутренних
проблем, таких как революционные и деспотические «безумия»250.
Естественно, что «достойными» Карамзин полагал исключительно
представителей русской элиты – дворянства. Находя в древности родов и
традициях службы дворянства залог строгого соблюдения моральных
ценностей и идеалов, историк закономерно отказывал в этих качествах
представителям других сословий, как людям, которые в принципе не
могут быть носителями правильной морали, что делает невозможным для
них участие в государственном управлении.
Возвращаясь в «золотой век» русского дворянства, консерваторы
справедливо связывали расцвет государства с личностью монарха. Павел
I,
как
уже
отмечалось
выше,
считался
мемуаристами
лишь
«случайностью», «призраком деспотизма». Современники объясняли это
душевной болезнью императора. Александр I в глазах консерваторов
призван был продолжить политику Екатерины II, вернуть дворянству его
«золотой век».
249
Карамзин Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // О
древней и новой России. М., 2002. С. 428-429.
250
Ланда С.С. Дух революционных преобразований. М., 1975. С. 33.
111
Поэтому и образ, который консерваторы проецировали на
Александра, был схож с образом покойной императрицы. Ставшее
широко известным изречение Александра «править по сердцу своей
бабки», известная близость между Александром (в бытность его великим
князем) и Екатериной, воспитание, инициированное императрицей от
начала до конца – все это заставляло консервативно мыслящие слои
русской элиты ассоциировать Александра с Екатериной II, переносить
образ «великой» императрицы на нового императора.
Как уже было сказано выше, отношение к конкретному человеку на
престоле было довольно критическим, поскольку монарх постоянно
сравнивался с идеалом, с тем совершенным типом правителя, который
выстраивался в умах представителей элиты. Консерваторы были против
идеи ограничения царской власти как таковой, но в каждом конкретном
случае они критиковали действия монарха, находя их отличающимися от
ожидаемого поведения «идеального» государя. Служа Александру I,
консерваторы, тем не менее, могли быть недовольны им, когда он не
соответствовал их представлениям о совершенном образе идеального
монарха.
Что касается мнения «рядовых» консерваторов, то его выявляют
несколько записок, поданных Александру I. Одна из них, обнаруженная в
Государственном Архиве Российской Федерации, написана неизвестным
лицом около 1807 г251. Она характерна для мировоззрения политической
элиты времен начала царствования Александра I. Меры и патриотическая
аргументация, предлагаемые в записке, в целом типичны для проектов,
присылаемых императору. Автор сначала упоминает о бедственном
положении России, ставшем следствием «надменности, невежества,
коварства и всеобщего развращения нравов». Автор напоминает о
251
Письмо неустановленного лица Александру I о внутреннем положении в империи ( не ранее 1807 г.)
// ГАРФ. Ф. 679. Оп.1. Д. 104.
112
неудачной войне с Францией, говорит о «постыдном» мире, который
Россия была вынуждена заключить. Что характерно для подобных
текстов, автор апеллирует к традиции, вспоминая о «блистательной
дороге, которую проложили знаменитые предки». Эта консервативная
риторика наполнена традиционалистским пафосом, который считается
рецептом для обеспечения величия монархии, в чем можно убедиться,
прочитав далее напоминание об обещании Александра «управлять по
закону и (что важнее! – прим. автора – П.Р.) по сердцу» Екатерины II.
Автор, без сомнения, видит в дворянстве главную и самую важную опору
престола
и
желает
вернуть
время
вольности
дворянства.
Он
благожелательно говорит о «возобновлении преимуществ Сената»,
«подтверждении прав дворянства». Таким образом, начало царствования
(первые годы после восшествия на престол) автором воспринималось, как
время больших надежд, в которые, впрочем, вкладывались разные
ожидания. В результате автор, обращаясь к Александру, отмечает
всеобщую любовь подданных, которую «ты, Государь, снискал в первые
годы своего царствования»252. Вместе с тем автор отмечает резкое
ухудшение внутреннего положения России. Он намеренно сгущает
краски, живописуя «моровые язвы», «необыкновенную дороговизну в
столицах», «голод в приграничных губерниях», «недостаток людей»,
«чрезвычайное умножение ассигнаций». В конце концов, все это
выливается в общее «чувство негодования». Подводя итог перечислению
всевозможных бед, автор упоминает о Наполеоне, который «старается
привесть в расстройство все части в государстве, будучи готов всегда сам
с открытою силою напасть на нас»253.
Решение проблем выглядит вполне в духе традиционалистского
понимания. Автор советует Александру «украсить себя добродетелями,
252
253
Там же. Л. 4.
Там же. Л. 4 об.
113
наследственными в твоей фамилии»254. «Последовать Августейшей
бабке», «иметь не ограниченную привязанность и совершенную
доверенность к твоему народу, предпочитать его всяким», «отдалить от
себя толпу иностранцев, которые подобно вранам, питаются родным
Государством»255. И главное, что советует Александру автор, - что
характерно для мировоззрения консервативного большинства русской
элиты, -
опереться на поддержку русского дворянства. Дворяне, по
мнению автора, - это истинная поддержка самодержавия, первейшее
сословие, к которому самодержец должен всегда прислушиваться и с
мнением которого он должен считаться. Также для автора важен фактор
«русскости» - то есть те, кто должен окружать императора, должны быть
именно русскими, а не иностранцами. В этом можно увидеть конфликт
старой
культуры
космополитичности
с
новой,
окрашенной
в
национальные тона, проявившиеся в эпоху наполеоновских войн. Автор
заботится о безопасности и положении национальной элиты, которая
видится ему гарантом безопасности и величия России. Однако методы
для обеспечения прежнего, высокого положения элиты им предлагаются
консервативные, традиционные. Монарх должен сам заботиться о
дворянстве, обеспечивая ему высокий уровень жизни, участие в
политике, свободу от службы, сохранение крепостнических привилегий.
В ответ дворянство обязуется поддерживать монархию.
Подобные меры виделись автором методами для достижения цели
– государства, в котором дворянское сословие будет занимать наивысшее
и (что важнее) прочное положение. Но нельзя сказать, что автором
двигали только узко сословные интересы. Консервативная элита
искренне полагала, что опора власти на дворянство и комплекс мер,
который дворяне предлагали, надежнее, нежели либеральные реформы,
254
255
Там же. Л. 5.
Там же.
114
приведет Россию к процветанию и могуществу. В качестве доводов они
приводили, в первую очередь, время царствования Екатерины II. Опора
на дворянство – важнейший столп ее правления. Кроме этого, они
считали, что достаточно будет некоторых «косметических» мер к
«ободрению торговли», управления и т.д., для того, чтобы государство
снова стало тем, каким было при Екатерине, которую они подчеркнуто
называли, по аналогии с Петром I, Великой256. Такие выводы можно
считать несколько наивными, однако, если попытаться посмотреть на
политику глазами консерваторов, становится понятным их главный
принцип – «не навреди». Наивный прагматизм консервативной элиты
отвергал реформы – ведь они уводили Российское государство от его
идеала, достигнутого в правление Екатерины II. А так как Екатерина, по
мнению консерваторов, практически достигла вожделенного идеала,
главная задача монархии – это преумножить достижения прошлого, не
сходя с этого магистрального направления.
Поэтому и проект Сперанского был встречен столь настороженно.
Дворяне были не против приобрести рычаги воздействия на Александра.
Однако они были кровно заинтересованы в том, чтобы император
оставался самодержавным, продолжал пользоваться всей полнотой
государственной власти. Поэтому главное, что должно связывать дворян
и монарха – это не только отношения правителя и подчиненных, не
бюрократические отношения подчинения и даже не сакральный смысл
царской власти. Главное в отношениях государя и дворян – это взаимная
любовь257. Император, как глава государства, как олицетворение
256
К примеру, адмирал П. Чичагов рассуждает в точно таком же духе: «Ясные без излишества правила,
соглашенные с общими коренными законами… Сокращение полиции, чиновничества…» «Министры,
яко сословие государственных людей поставили себе неуклонным и святым правилом быть, всеми
совокупно и каждому особенно, строгими ненарушателями прав народных…». Чичагов П. Мнение
касательно предполагаемых постановлений о продовольствии // Архив князя Воронцова. М., 1881.
Т.19. С. 333.
257
Долгих Е.В. К проблеме менталитета российской административной элиты первой половины XIX
века: М.А. Корф, Д.Н. Блудов. М., 2006. С. 140.
115
государства в стиле знаменитого изречения Людовика XIV, должен
любить дворянство как «достойнейшее сословие», «опору престола».
Такое отношение, при его внешней противоречивости, абсолютно
удовлетворяло желаниям дворян. Император, настроенный в пользу
дворянства, в то же время обладающий всей полнотой могущества
самодержавного монарха, был для них идеалом правителя. Император,
несмотря на декларируемую всеохватывающую полноту своей власти,
вовсе не мог пользоваться своей абсолютной властью в полной мере.
Ограничения на декларируемую абсолютность власти накладывал прежде
всего тот факт, что ее носитель был человеком и не мог превысить
человеческие
способности.
Дворянские
прожектеры,
безусловно,
понимали это. А столичное дворянство – высшая петербургская знать, не
только знало, но и имело все возможности для того, чтобы пользоваться
слабыми сторонами императора, вспомним свидетельство Ольри258.
Кроме того, следует отметить тот немаловажный факт, что реформы
закономерно влекли за собой напоминание о Французской революции.
Защищая самодержавие в его полноте и неохватности, консерваторы
защищали не только себя и свои интересы. Другой стороной медали было
их искреннее убеждение в необходимости, правильности монархии для
России.
Итак, реформатор, - главный конструкт образа монарха до
Отечественной войны, который Александр деятельно поддерживал,
начиная со своего вступления на престол, - произвел очень большой
резонанс в российском элитарном обществе. Осознание того, что
император является причастным к «либерализму», вызвало активность
как либералов, так и консерваторов, выражавших свое отношение к
образу монарха со всей возможной прямотой.
258
Из донесений баварского поверенного в делах Ольри (Olry) в первые годы царствования (1802 –
1806) императора Александра I. Петроград, 1917. С. 46.
116
Несмотря
на
то,
что
элита
с
готовностью
приняла
«реформаторские» качества в образе Александра, ожидания от реформ
были
разными,
и
их
либеральная
направленность не
устроила
консерваторов, ожидавших преобразований в духе «правительственного
конституционализма». Консервативная элита видела иной путь для
России, поэтому проект государственного переустройства стал объектом
ожесточенной критики со стороны консерваторов. Можно сказать, что
консерваторы воспринимали образ реформатора как «правильный», но
старались
подтолкнуть
императора
к
нужным
с
точки
зрения
консерваторов реформам, считая, что он «сбился с пути». Либеральная
элита
(как
и
радикалы,
во
многом
являвшиеся
преемниками
либерализма), напротив, полагала, что черты «реформатора» несут
сугубо положительный заряд и считали их неотъемлемой частью образов
«истинной монархии» и «идеального монарха».
117
Глава 2
МЕТАМОРФОЗЫ ОБРАЗА РОССИЙСКОЙ МОНАРХИИ
2.1. «Военные черты» в образе российской монархии
Формирование многогранного образа Александра продолжилось с
началом наполеоновских войн, когда Александр сознательно дополнил
свой образ реформатора и либерала сначала чертами «императоратриумфатора» в античном смысле этого слова, а потом самобытными
качествами «царя-защитника». И если первый образ утверждали
победоносные войны со Швецией и Турцией, то второй – исключительно
продукт Отечественной войны 1812 года.
Большое влияние на Александра оказал Наполеон, которому,
казалось, подражал русский царь259. Эта тема также разрабатывалась в
историографии260.
Остановимся
на
некоторых
аспектах
этих
заимствований. Образ Бонапарта, человека, который «сделал себя сам»,
был сильным и притягательным для тогдашней Европы. Его харизма
несла в себе авантюрную романтику (министр просвещения, бывший
фаворит Екатерины II, граф П.В. Завадовский в 1804 г.
называл
Бонапарта «плутом», но «плутом огненным и духом дерзновенным»261).
По своему происхождению образы Александра и Наполеона были
принципиально различны, что обусловило и различие в их восприятии.
Александр – очередной представитель династии, житель старого мира,
скованный придворными ритуалами и сценариями. Наполеон же олицетворение нового в Европе, символ перемен, детище французской
революции, первый император. Пытаясь восстановить в образе монархии
259
Записки Сергея Алексеевича Тучкова. СПб., 1908. С. 266.
См. например: Троицкий Н.А. Александр I и Наполеон. М, 1994. Сироткин В.Г. Великая
Французская Буржуазная революция, Наполеон и самодержавная Россия // История СССР. 1981. № 5.
С. 41 – 43.
261
Письмо гр. П.В. Завадовского к братьям Воронцовым // Архив князя Воронцова. М., 1877. Т.12. С.
278.
260
118
жизненные силы, доказать, что самодержавие еще не изжило себя,
Александр пытался модернизировать образ монархии.
Образ Наполеона был лично приятен Александру I, так как отвечал
его
внутренней
потребности
в
воинском
триумфе,
взращенной
гатчинским воспитанием. Он заключал в себе новую идею монарха как
первого представителя нации, выразителя интересов народа, а значит, перекликался с патриотической предвоенной символикой262. Русские
цари почти всегда были посредственными полководцами, однако,
Александр, по-видимому, считал себя исключением263.
Александр I
пытался сам конструировать свой образ и, в целом, это ему удалось.
Несмотря на свои посредственные способности как стратега и тактика,
образ полководца, вождя за счет парадов, смотров и прочих воинских
«игр» стал устойчивым. Поскольку парады – массовые мероприятия и
зрелища, этот образ транслируется не только русской элите, а также
всему русскому обществу.
Александр I находил для себя особое удовольствие в участии в
парадах и дворцовых разводах, лично командуя войсками, формируя
образ победоносного и могучего императора, стоящего во главе
безупречного
войска.
Демонстрация
мощи
армии,
дисциплины,
единообразия и единства ярче и нагляднее всего выражалась в парадах,
когда тысячи человек слитно маршировали, выполняя строевые маневры.
Командование на параде, считает Ричард Уортман, заменяло Александру
командование на поле боя, одновременно представляя императора,
окруженного блестящей свитой, как идеал красоты и эстетического
наслаждения, уравнивая политическую гегемонию с эстетической264. В
свете этого утверждения становится понятным, почему Александр так
262
Россия: государственные приоритеты и национальные интересы. М., 2000. С. 12–17.
Воспитание Александра, вернее, та его часть, которая проходила под влиянием Павла, было
направлено на постижение военной науки. Однако под воздействием такого воспитания Александр
получил упрощенное понятие о войне.
264
Уортман Р.С.Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. Т.1. С. 274-280.
263
119
много внимания уделял своему внешнему виду и внешнему виду своих
приближенных.
Александр
I
театрализовал
армию,
с
позиций
взыскательного критика наблюдая за парадами, которые устраивали его
режиссеры – генералы. В этом театре актеры должны быть безупречны, и
каждый из них должен играть отведенную ему роль. Солдаты должны
иметь идеальную выправку, их внешность должна соответствовать
установленным
нормам.
Поэтому
русский
царь,
как
это
ни
парадоксально, на самом деле был далек от реальной армии. Он подменял
ее идеальным типом, который выражался в параде, «игре в армию» по
подобию
придворных
церемоний
и
властных
сценариев,
демонстрирующих то или иное достоинство государя. Поэтому зачастую
он не мог оценить реальных, боевых заслуг офицеров или целых
подразделений, предпочитая щедро награждать за удачные выступления
на парадах. Неслучайно мы так часто встречаем жалобы боевых
офицеров, которые искренне не понимают, почему для императора
важнее удачно проведенный парад, нежели проявленная доблесть или
инициатива на поле боя265.
Кроме того, важен был и образ солдата и офицера, где не
последнюю роль играл внешний вид. К примеру, М.И. Кутузов, хоть и
являлся
заслуженным
полководцем,
не
мог
рассчитывать
на
благосклонность и, что важнее в данной ситуации, на дружбу императора
только оттого, что не придавал большого значения своей внешности и не
соответствовал
образу
александровского
генерала.
Вот
что
свидетельствует о дворе Александра генерал С.А. Тучков, видевший,
кроме всего прочего, императора в бою: «При Павле I хоть утратил он
блеску и более походил на сборище военных людей, нежели на что иное,
но сохранялась старинного рода пышность, похожая на старинные
рыцарские времена… При Александре двор его сделался почти совсем
265
Дневник Павла Пущина. Л., 1987. С. 93.
120
похож на солдатскую казарму. Ординарцы, посыльные, ефрейторы,
одетые для образца разных войск солдаты, с которыми проводил
несколько часов, делая заметки мелом на мундирах и исподних платьях –
наполняли его кабинет вместе с образцовыми щетками для усов, сапогов,
дощечками для чищения пуговиц и другими подобными мелочами»266.
Современнику вторит крупный современный ученый: «Всякий парад —
серьезная игра в непобедимость, артистическое представление военной
силы, демонстрация ценимых армией качеств: дисциплины, порядка,
храбрости, ловкости267.
Существует мнение, что Александр I отождествлял русскую армию
и русский народ, видя его преимущественно в солдатах и офицерах.
Армия для него была упрощенной моделью государства, близкого к
идеальному
образцу:
дисциплинированный,
единый
организм,
послушный его воле. Кроме того, армия – это единственное место, где
император наиболее часто сталкивался с простым народом, как он его
понимал. Царь придавал этим встречам большое значение268. Неслучайно
впоследствии Александр стремился «расширить» армию, действительно
пытаясь превратить ее в идеальный народ, «посадив» солдат на землю в
ходе неудачного эксперимента «военных поселений»269.
Важно,
что
не
только
царь,
но
и
политическая
элита
придерживались сходных образов: немногим позднее Д.Н. Блудов и М.А.
Корф охотно отождествляли народ и войско, которое для них
представляло видимую и понятную модель народа в целом, особенно во
время социальных катаклизмов в Европе. Вот небольшой пример: «Как
торжественно – многозначительна была эта минута! Эта чудная рать,
266
Записки Сергея Алексеевича Тучкова. СПб., 1908. С. 266.
Лотман Ю.М. Театр и театральность в строе культуры начала XIX века // Лотман Ю.М. Избранные
статьи. Таллинн, 1992. Т.1. С.274.
268
Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981. С. 88-89.
269
Кандаурова Т. Н., Давыдов Б. Б. Военные поселения в оценке современников // Вест. Моск. ун-та.
Сер 8. История. 1992. № 2. С. 44—55.
267
121
идущая на бой с песнями; эта православная Русь, одна, на всем
пространстве Европы, верная, неподвижная, чуждая и духом и помыслам,
смятениям Запада, знаменующаяся крестом на спасение своих собратий;
это светлое небо, обливающее своими лучами великолепную картину;
наконец, величественная, почти исполинская фигура Государя, который
один высится над развалинами монархизма, один, недоступный ни
страху, ни ложным мечтаниям, несвойственным благу Его полвселенной,
один, - верный призванию совести и долга, господствует, как
несокрушимая скала, над взволнованным морем Европы – повторяю,
нельзя и незачем было удерживаться от слез»270.
Таким образом, можно видеть, насколько отвлеченно элита
воспринимала народ. Для нее русский народ был всего лишь декорацией,
призванной подчеркнуть величие реальных действующих лиц – элиты, и,
главное, царя.
С одной стороны, народ воспринимался элитой как
положительная сила: единый, православный, верный, монархичный. С
другой, полярной стороны, народ мог приобрести резко отрицательные
черты разрушающей стихии, деструктивной силы, черни. Понятно, что
монарх, еще более далекий от народа, воспринимал его во многом через
призму представлений элиты, то есть еще более отвлеченно, чем сама
элита, выступавшая в данном случае посредником трансляции образа
народа в глазах императора.
Воспринимая народ через призму своей сверхэлитарности (если
представления элиты, хоть как-то контактирующей с крестьянами,
страдали подобным схематизмом, то можно представить, насколько
упрощенным и утрированным был образ народа, сложившийся у
императора), через отождествление с армией, актуализируя на парадах
собственную роль главнокомандующего, как прямого повелителя народа,
270
Цит. по: Долгих Е.В. К проблеме менталитета российской административной элиты первой
половины XIX в. М.А. Корф, Д.Н. Блудов. С. 59.
122
видя в народе лишь модель, четко отлаженный механизм, Александр
соответственно переносил эти упрощенные представления и на боевые
действия, воспринимая войну как противостояние «народных духов»,
упрощенно подменяя военное искусство выправкой и «любовью» народа,
выражающейся в криках «ура». В свете этого предположения, становится
ясной непонятая элитой любовь Александра I к «парадомании» и пр.
Александр фактически не мог отказаться от военных конструктов в своем
образе, так как они являлись наиболее чистыми и выразительными
сценариями демонстрации единства самодержавной власти и русского
народа, а также санкцией императору на неограниченную власть.
Следствием гатчинской подготовки и упрощенных, схематичных
представлений о войне271 явилось искреннее убеждение молодого
императора в том, что если даже он не подготовлен к ведению целых
кампаний, то пару битв он выиграть точно сумеет, повернув своим
появлением и волевым решением колесо фортуны. Это убеждение было
не только личной попыткой Александра I представить себя как
полководца, напротив – командование на поле боя являлось лучшим
доказательством права носить титул императора, как это доказал в свое
время Петр I под Полтавой272.
В битве при Аустерлице Александр, несмотря на протесты М.И.
Кутузова, настоял на том, чтобы войска пошли в наступление.
Контратака Наполеона опрокинула российские войска, отступление
превратилось в беспорядочное бегство, и Александр остался на поле боя,
обуреваемый страхом и отчаянием273. Аустерлицкая катастрофа –
хрестоматийный пример, наиболее ярко иллюстрирующий неспособность
271
Это наглядно прослеживается по письмам Александра I военачальникам. См.: Письма Александра Iго Барклаю – де Толли по вопросам войны 1812 – 1815. 1812 – 1815 гг. // РГАДА. Ф.1261. Оп. 4. Д. 148.
272
Сдвижков Д. Империя в наполеоновском наряде // Imperium inter pares: Роль трансферов в истории
Российской империи (1700 – 1917). М., 2010. С. 72-73.
273
Palmer A. Alexander I: Tsar of war and Peace. 1974. Р. 98-110.
123
Александра сравниться в военном гении с императором французов,
считал А.С. Шишков274.
Однако даже перенесенное потрясение не смогло уничтожить до
конца стремление Александра I продолжать формировать собственный
образ
полководца.
довольствоваться
Но
ролью
после
Аустерлица
объединяющего
он
вынужден
национального
был
символа,
благоразумно дистанцируясь от армии после Дрисского лагеря. Впрочем,
ему это тоже не всегда удавалось, и примером тому – «самый
медленный» галоп императора во время атаки на французскую пехоту в
одном из эпизодов заграничных походов русской армии275.
Александр с горечью говорит о невозможности находиться при армии
Роксане
Эдлинг
(Стурдза),
фрейлине
императрицы
Елизаветы
Алексеевны: «Да, этому народу нужен вождь, способный вести его к
победе; а я, по несчастью, не имею для этого ни опытности, ни нужных
дарований. Моя молодость протекала в тени двора; если бы меня тогда
же отдали Суворову или Румянцеву, они меня научили бы воевать, и
может быть, я сумел бы предотвратить бедствия, которые теперь нам
угрожают»276.
До поры неудачи в наполеоновских войнах не бросали тень на
военную репутацию Александра. Но поражение при Аустерлице,
частично списанное на австрийцев, якобы повернувших свое оружие
против русских, а частично – на Кутузова277, все-таки не осталось без
последствий: столетие триумфов не прошло незамеченным: Аустерлиц
274
Краткие записки адмирала А.С. Шишкова, веденные им во время пребывания его при блаженной
памяти государе императоре Александре Первом в бывшую с Францией в 1812 и последующих годах
войну. СПб., 1831. С. 17-24.
275
Записки полковника Карпова, Витебск, 1910. С. 46-47.
276
Тайны царского двора. М., 1997. С. 114-115.
277
Александр упоминает о «лживом характере М.И. Кутузова, будто бы ставшем причиной катастрофы
при Аустерлице в письме к своей сестре, великой княгине Екатерине Павловне от 18 сентября 1812 г.
Переписка Александра опубликована. См. подробнее: Шишов А.В. Неизвестный Кутузов. Новое
прочтение биографии. М., 2002.
124
еще не раз вспомнят Александру I278. Поражение русского царя,
имевшего
до
этого
харизму
успешного
полководца
и
позиционировавшего себя так же, вызвало отрицание элитой античных
военных качеств и, в целом, кризис в восприятии военных составляющих
в образе монархии, еще более глубокий от того, что до этого русское
оружие всегда было победоносным.
Тильзитский мир 1807 г., как результат проигранной кампании в
Европе, несмотря на последующие территориальные приращения в
Финляндии и Бессарабии, заставил элитарное русское общество обратить
пристальное
внимание
на
причины
неудач
внешней
политики.
Недовольство Александром, приведшим страну к позорному миру с
недавним
неприятелем,
ревнивому
восприятию
и
франкофобия,
удач
Наполеона,
развившаяся
вызвали
благодаря
ропот
элиты,
уязвленной в национальной гордости. С началом Отечественной войны
все должно было измениться, с чем связано очередное преображение
Александра I. Он оставил на время имидж реформатора, а переживающий
кризис воинский образ «императора – триумфатора», заимствованный у
Наполеона,
трансформировал
в
самобытный
образ
«защитника»,
«патриота» с вполне четкими выражениями, свидетельствующими о
трансформации образа, которые использовал кн. Ширинский-Шахматов в
своей записке. «Изречениия сии тем более имеют
на своей стороне
превосходства, что сказаны не честолюбцем, не завоевателем, не вождем,
искавшим гибелью враждебного ополчения расширить пределы или
могущество своего Государства; но Монархом миролюбивым, на
которого исполин-завоеватель воздвиг всю Европу, и который не имел
при сем случае другой мысли, кроме защиты отечества…»279. Как мы
278
Сдвижков Д. Империя в наполеоновском наряде // Imperium inter pares: Роль трансферов в истории
Российской империи (1700 – 1917). М., 2010. С. 72.
279
«Записка кн. Ширинского-Шахматова об увековечивании памяти имп. Александра I и включении в
государственный герб девиза : «на зачинающего Бог». РГАДА. Ф. 1278. Оп. 1. Д. 201.
125
полагаем, с этой трансформацией образа и обращением к риторике
«защиты» связан разрыв Александра I с традицией античных имперских
саморепрезентаций, удачно используемой Наполеоном. Для этого
Александр
принимает
конкретные
меры,
направленные
на
популяризацию образа «защитника».
Самая заметная акция, которая, вдобавок, повлияла на дальнейшую
эволюцию образа царя, - ссылка М.М. Сперанского. Здесь же в первый
раз в глазах у некоторых декабристов проявилась первая отрицательная
черта Александра – его лицемерие. С.Г. Волконский писал в таком ключе
об отставке Сперанского: «Некоторое время просидел он со мной, вел
разговор и вскоре был вызван на доклад, который продолжался довольно
долго. Вышел оттуда, и я помню, что он мне сказал: «Ну, нынче хорош
для меня день, государь долго и благосклонно меня выслушивал». На
другой же день узнаю я, что он арестован и вывезен в ссылку в Пермь»280.
Однако среди декабристов существовала и другая точка зрения,
распространенная не меньше первой. Так, А.Н. Муравьев, оправдывая
Александра, пишет по поводу внезапной опалы статс-секретаря:
«…гениальный советник императора Александра I, правая рука его по
готовящимся
преобразованиям,
чем
и
навлек
на
себя
недоброжелательство и зависть невежественных сановников и почти
всего дворянства. Этот необыкновенный человек в одну ночь нечаянно,
по повелению Александра, был схвачен и отвезен в Пермь. Император,
убежденный в его невинности и совершенной чистоте намерений, против
воли принес его в жертву общественному мнению. Так в некоторых
случаях силен этот рычаг, что движет сердцами властителей, вопреки
даже воле их и убеждений!»281.
280
281
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 182.
Муравьев А.Н. Сочинения и Письма. Иркутск, 1986. С. 85.
126
М.М. Сперанский невольно стал антиподом нового образа
Александра,
Александр
олицетворяя
решительно
старый
порывал.
опальный
чиновник,
были
доходили
порой
абсурда
до
способ
правления,
Обвинения,
которым
многочисленными,
(вплоть
до
с
которым
подвергся
разнообразными
обвинений
в
и
занятии
колдовством)282. Сперанский, олицетворявший прогрессивные перемены,
ориентировавшийся на Запад, стал удобной идеологической фигурой для
того, чтобы стать «злым гением», ответственным за поражения армии и
внутренние неурядицы в империи. В нем воплотился абстрактный образ
«изменника»,
способствовали
«пособника
врага»
обстоятельства
(чему
возвышения
в
немалой
Сперанского,
степени
частые
контакты с французским послом и знаменитые похвалы Наполеона в
Эрфурте283), которому Александр противопоставлял свой новый образ
«защитника». В какой-то мере отрицательный образ М.М. Сперанского
был не менее важен, чем положительный образ Александра, так же
помогавший консолидировать нацию перед внешней угрозой.
Вообще смена реформатора М.М. Сперанского на консерватора
А.С. Шишкова, ставшего новым статс-секретарем, подчеркивала не
только смену государственного курса и очередную эволюцию образа
правления Александра I. Шишков, известный своей патриотической и
религиозной риторикой284, должен был сплотить нацию перед лицом
нашествия Наполеона. Эти масштабные задачи Шишков, конечно, вполне
осознавал285.
282
См. подробнее: Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в
России в последней трети XVIII первой трети- XIX века. М., 2001. С. 187–239.
283
Зорин А. Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней
трети XVIII – первой трети XIX в. М., 2001. С. 209–210.
284
Аксенова Г.В. А.С. Шишков и проблемы культуры русской речи. / http://www.portalslovo.ru/history/35320.php
285
Шишков А.С. Краткие записки адмирала А. Шишкова, веденные им во время пребывания его при
блаженной памяти государе императоре Александре Первом в бывшую с французами в 1812 и
последующих годах войну. СПб., 1831. С. 66.
127
Заметим, что образ Александра I складывался не только на основе
его личных репрезентаций. Ко всему перечисленному необходимо
добавить также тот факт, что на формирование образа Александра в
восприятии элиты оказывало сильное влияние его окружение. Царь не
существует отдельно от своей свиты, воспринимаясь людьми, далекими
от трона, в совокупности со своими фаворитами, близкими и
царедворцами. Придворная и бюрократическая верхушка, в царствование
Александра I слившаяся воедино, составляла «общий фон», на котором
выступал яркий образ монарха. Репрезентация образа, ведущаяся
снаружи, лицами, далекими от двора, требовала трансляции из ближнего
окружения монарха монолитного образа верховной власти. Все его части
должны быть подчинены одной цели, не создавая разночтений. Именно
поэтому Александр не мог оставить М.М. Сперанского (как бы близок
тот ему ни был) на каких-нибудь значительных постах или просто при
дворе286. В этом можно найти причину того, что Негласный Комитет,
известный своей либеральностью, еще раньше прекращает свои
заседания.
Достаточно отметить, кто тогда окружал императора: патриот и
консерватор А.С. Шишков, А.А. Аракчеев, фактически не имеющий
собственной политической ориентации, но всегда готовый поддержать
царя в любом начинании, М.А. Балашов, который также тяготел к
консерватизму. Образ единения с народом во время Отечественной
войны казался завершенным. В уже упоминавшейся записке князя
Ширинского-Шахматова
об
увековечивании
памяти
императора
Александра I и включении в государственный герб девиза: «на
зачинающего
Бог»,
мы
можем
видеть,
каким
сильным
было
представление элиты об обоюдном чувстве единства народа и царя и
286
Об этом Александр пишет М.М. Сперанскому в 1819 г., отвечая на просьбу последнего разрешить
ему возвращение в Санкт-Петербург. См.: Письмо барона Корфа вел. кн. Михаилу Павловичу (с
приложением копии письма имп. Александра I М.М. Сперанскому) // ГАРФ. Ф. 666 Оп. 1. Д. 387.
128
насколько удачным был выбор конструкта «защитника» в военном образе
монархии287.
Поездка в Москву в декабре 1809 г. стала рубежом, который
наглядно показал смену образа. Покинув войска, Александр отправился в
древнюю русскую столицу, чтобы призвать народ сплотиться перед
угрозой
нашествия.
Поездка
имела
как
практические,
так
и
символические цели288. Императору нужны были рекруты и денежные
средства, которые могли предоставить москвичи289.
Накануне войны элита разделяет чувства молодого императора,
воодушевляется воинственным пылом. Либералы временно забывают о
государственных реформах, оправдывая отказ от преобразований
необходимостью защитить государственный суверенитет.
Тильзитский мир позорным пятном лег на Россию и на честь
самого Александра. Это
данный
момент
служил
сознавали те представители элиты, кто на
в
армии,
что
подтверждает
«Проект
представления» Александру I, найденный в архиве П.Д. Киселева.
Молодой кавалергард, будущий генерал и государственный деятель П.Д.
Киселев
разделял
положения
«Представления»,
объединяясь
с
реваншистским мнением фрондирующей части русского дворянства,
широко
распространившимся
в
послетильзитский
период290.
Традиционно претендуя на выражение настроения всей русской элиты,
они были едины в своем стремлении отомстить за поражения российской
армии и за вынужденный мир. Вот как говорит об этом А.Н. Муравьев:
«Сам император Александр, видя такое настроение, доселе либеральный
реформатор, готовивший освобождение от крепостной зависимости,
распространитель просвещения учреждением новых университета и
287
Записка кн. Ширинского-Шахматова об увековечивании памяти имп. Александра I и включении в
государственный герб девиза : «На зачинающего Бог» //РГАДА. Ф. 1278. Оп.1. Д. 201. Л. 4-5.
288
Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. С. 286-294.
289
Муравьев А.Н. Сочинения и Письма. Иркутск, 1986. С. 93.
290
Ружицкая И.В. «Просвещенная бюрократия» (1800 – 1860-е гг.). М., 2009. С. 30-31.
129
гимназии и помышляющего о конституции для России, сам он
воодушевляется, оставляет свои правительственные преобразования,
пылает желанием славы воинской, указывающей ему на славу
европейского избавителя, если б ему удалось спасти Отечество от
готовящегося нашествия и уничтожить исполинскую мощь завоевателя
Европы, сам он, сознавая непобедимую силу духа, овладевшего его
царством, Александр решился на непримиримую брань с Наполеоном.
Жребий брошен! Континентальная система стала постепенно быть
нарушаема, русские гавани начали открываться для торговли, при этой
перемене политики из Петербурга потянулось постепенно множество
иностранцев, которых русские от души презирали и убегали; дух
иноземный, подавлявший до того времени русскую народность,
развеялся – дышать стало легче, вся Россия ожила, встрепенулась и
взялась за оружие на кару угнетателей и освобождение подавленных
народов!»291
Во время Отечественной войны молодые, пока не занимающие
важных государственных постов представители элиты оказались ближе к
императору,
чем
когда-либо,
могли
наблюдать
его
в
менее
формализованной обстановке, в которой наиболее ярко проявлялись
«ангельские» черты образа монарха. Он по-прежнему покорял их сердца
своей кротостью, справедливостью, искренними переживаниями за
отечество. Н.И. Лорера поразило, что когда император производил их,
молодых кадет,
в офицеры, он был печален и задумчив292. Лорер
приписал это волнению Александра за Москву, которую недавно оставил
Кутузов. Вместе с тем, Александр оставался в их глазах лично храбрым
291
292
Муравьев А.Н. Сочинения и письма. Иркутск, 1986. С. 84.
Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 45.
130
человеком, хотя и не мог командовать войсками, так как не имел
полководческого таланта293.
Тем не менее, чрезмерная близость к императору для некоторых из
декабристов приводит к тому, что его образ «очеловечивается»
подробностями. Они осознают, что в некоторых своих поступках
Александр I – обычный человек, ему может быть приятна лесть. Так, С.Г.
Волконский вспоминал о своем разговоре с императором: «…обязан я
столь удачной моей поездке преданности помещиков к нему и что
довольно было сообщить им, что я послан вашим величеством, чтобы от
них получить усердное содействие.
Лгал в этом, ибо на них более
действовал страх, но вышереченным ответом оказывал скромность, что
любил в приближенных государь, и немного мазал по усам, что всегда
приятно не только царям, но и почти всякому человеку»294.
Впрочем, несмотря ни на что, образ Александра во время
Отечественной войны 1812 г. - однозначно положительный. В глазах
представителей элиты, а что важнее, непосредственно на глазах у них,
император проявил мужество, твердость духа, заботу о подчиненных и
т.п.
Единственный
отрицательный
поступок,
встречающийся
в
воспоминаниях – ссылка М.М. Сперанского, ставившая под сомнение
прежнюю
образную
доминанту
–
«реформатора»
-
объяснялась
неизбежным злом, необходимым, чтобы сплотить Отечество перед
угрозой
Наполеона,
который
предстает
как
всеобщий
«враг»,
консолидирующий уже не только русскую нацию во главе своего вождя –
Александра, но и всю Европу, включая островную Англию. После
разгрома Наполеона и его ссылки Александр I на долгие годы сохраняет
свой образ защитника, который приобретает расширенную трактовку:
теперь
Александр
I
защищает не
293
только
Россию, но
и
весь
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 249; Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Иркутск,
1982. Т.2. С.154.
294
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 194.
131
цивилизованный мир. Александр примеряет на себя образ «избавителя
Европы». В последний раз он противопоставляет себя Наполеону: это
уже последнее, победное сравнение. Наполеоновский образ «учредителя
держав» свержен образом «великодушного восстановителя держав»,
устроителя Венского конгресса, российского императора Александра I295.
Декабристы славят императора, не оставляя надежд на него, как на
реформатора. Так писал о нем Якушкин, в будущем неудавшийся
цареубийца:
«Император
Александр,
оставивший
войско
прежде
витебского сражения, возвратился к нему в Вильну. Конечно, никогда
прежде и никогда после не был он так сближен со своим народом, как в
то время, в это время он его любил и уважал. Россия была спасена, но для
императора Александра этого было мало; он двинулся за границу со
своим войском для освобождения народов от общего их притеснения.
Прусский народ, втоптанный в грязь Наполеоном, первый отозвался на
великодушное призвание императора Александра; все восстало и
вооружилось. В 13-м году император Александр перестал быть царем
русским и обратился в императора Европы. Продвигаясь вперед с
оружием в руках и призывая каждого к свободе, он был прекрасен в
Германии; но был еще прекраснее, когда мы пришли в 14-м году в
Париж. Тут союзники, как алчные волки, были готовы броситься на
павшую Францию. Император Александр спас ее; предоставил даже ей
избрать род правления, какой она найдет для себя более удобный, с
одним только условием, что Наполеон и никто из его семейства не будет
царствовать во Франции»296.
Образ «избавителя» выходит за границы России, об этом
свидетельствуют те представители элиты, кто участвовал в заграничных
походах. Например, Н.И. Лорер передает слова французской графини: «295
Сдвижков Д. Империя в наполеоновском наряде // Imperium inter pares: Роль трансферов в истории
Российской империи (1700 – 1917). М., 2010. С. 73.
296
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 77–78.
132
Удивляюсь - как этот великодушный государь, такой европейский,
благовоспитанный человек, с такими великими достоинствами, царствует
и управляет вашими дикими народами, казаками, татарами, киргизами!
Александру следовало бы царствовать над нами!297» А.Н. Муравьев
свидетельствовал о том же298. А.Е. Розен искренне восхищался им: «В
борьбе с Наполеоном, быв главным двигателем дел Европы, занимал он
первое место между современными ему венценосцами; он повсюду был
предметом удивления, благодарности, высших ожиданий для грядущего
времени. Женщины были без ума от его наружности, и его любезности;
мужи государственные, с закоренелыми убеждениями в пользе и
необходимости власти неограниченной, называли его даже венчанным
якобинцем. Он был тогда усердным поклонником прав человечества, не
на словах одних, но на самом деле…299» Что особенно важно для
декабристов, Александр приходит в Европу не только как освободитель
европейцев от Наполеона, он сулит им либеральные перемены. Русский
император
заставил
Людовика
XVIII
принять
хартию,
которая
фактически продолжила дело, начатое якобинцами300. Он обратился к
германскому
народу
со
словами,
проникнутыми
либеральными
настроениями301. В своем Варшавском воззвании к немцам от 22 февраля
1813 г. Александр I писал уже почти революционно: «Если же вследствие
остатков малодушия они (государи) будут продолжать настаивать на
своей пагубной системе повиновения, то нужно, чтоб раздался глас
народа и чтоб государи, ввергающие своих подданных в позор и
бесчестье были бы увлечены ими к мщению и славе»302.
297
Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 329.
Муравьев А.Н. Сочинения и Письма. Иркутск, 1986. С. 184, 194.
299
Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 117–119.
300
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 77–78.
301
Свистунов П.Н. Сочинения и письма. Иркутск, 2002. Т.1. С. 174–175.
302
Муравьев А.М. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 81–84.
298
133
Таким образом, складывается новый, более всеобъемлющий образ
Александра I. Он теперь не только русский, он космополитичен,
универсален. Национальные черты в нем пропадают, соединяются с
увлечением ортодоксальным христианством, его внутренний мир
захватывают мистические иллюзии.
Однако те представители элиты, кто был в то время рядом с
императором, начинают замечать в нем противоположные тенденции: он
отдалился от них, пропадает то трогавшее их чувство единения с
любимым царем. Он отдалился и от русских вообще: первым симптомом
было запрещение русским офицерам еще во время заключения
Тильзитского мирного договора переправляться на берег, занятый
французами303. Он как бы стыдится своего народа перед лицом
«просвещенной» Европы. И С.Г. Волконский, и Н.И. Лорер говорят о
том,
что
Александр
необразованных,
стеснялся
даже
своих
невежественных
солдат
и
и
отдавал
офицеров
как
предпочтение
иностранцам304. Этот факт подчеркнуто диссонировал с патриотической
риторикой времен войны 1812 года.
Можно видеть, как зарождающееся русское патриотическое
чувство приходит в противоречие с отживающей культурой европейской
космполитичности.
После того, как образ «полководца» перестает подкрепляться
необходимостью ведения военных действий и защитой Отечества от
внешней угрозы, Александр, фактически поставив на одну доску народ и
армию, использовал парады, смотры и другие массовые «военные
зрелища» как сценарии
единения с народом, со всеми своими
подданными. В этом смысле беспрекословное подчинение солдат его
командам представлялось императором как демонстрация единства царя
303
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 126.
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 274, 309; Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск,
1984. С. 294-295.
304
134
и всего русского народа, изъявления преданности своему царю. В то
время как элита, напротив, воспринимала продолжающееся обращение к
военным образам, как проявление бессмысленной «парадомании» и
«фрунтомании»,
которая
генетически
связывалась
с
негативным
восприятием Павла. Во время наполеоновских войн происходит смена
ведущих конструктов: конструкт «реформатора» уходит на второй план
и все более вытесняется «военными» конструктами, последовательно
заключающими
в
себе
качества
«полководца»,
«патриота»,
«освободителя». Обращаясь к элите в целом, можно отметить эволюцию
ее восприятия: апогей положительного восприятия приходится на время
Отечественной войны, но впоследствии степень удовлетворения элиты
военными конструктами падает. Либералы (как и радикалы, в основном
еще не выделившиеся из их среды) относились к военным образам более
нетерпимо, нежели консерваторы, считая, что император пытается
отказаться от проведения реформ. Консерваторы же оказываются
недовольными чрезмерной «европеизацией» конструкта «освободителя».
2.2. Между мистикой и реформаторством: деструкция образа
Александра I в послевоенный период
С окончанием заграничных походов и началом эры конгрессов
возникает проблема, которая выстраивает одну из первых преград между
императором и элитой, создает первые серьезные негативные черты в
образе царя и монархии. Это «польский вопрос», который Александр I
поначалу имел склонность разрешить в пользу поляков. Такая постановка
дела особенно сильно затрагивала возбужденные Отечественной войной
патриотические чувства многих представителей русской национальной
элиты. И если поначалу покровительство побежденной Польше
вызывало уважение со стороны русских дворян, как акт, достойный
135
милостивого победителя305, то потом, когда поползли слухи о будущем
восстановлении Великой Польши, градус суждений в образованном
русском обществе резко накалился. Национальные чувства стали
платформой, на которой объединились консерваторы и либералы в
едином порыве не допустить восстановления извечного противника
России, когда-то уже побежденного.
Уязвленное
чувство
национального
достоинства
легко
прочитывается в горьких ремарках М.А. Фонвизина и М.С. Лунина:
«Присоединенной Польше он даровал конституционные установления,
которых Россию почитал недостойною.»306; «Император Александр,
даруя конституцию полякам, обещал перед Европою разлить благодеяние
конституционных форм на все народы, провидением ему вверенные. Эта
драгоценная
надежда
обратилась
в
достоверность
для
России
манифестом 12 декабря 1825 г. Проникнутые благодарностию к
щедротам своих монархов, русские с полным доверием ожидали
исполнения этого двукратного обещания. Но Министерство Народного
просвещения внезапно объявляет им: что более
ожидать нечего: что
настоящее устройство для них достаточно, не указывая на акт, которым
отменяется воля двух императоров. Если поляки не умели ценить
благодеяния своих королей, почему же русские должны быть причастны
к их наказанию?»307. Надежды на конституционное устройство, которые
укрепились после того, как Польше была дарована конституция,
укрепили и без того прочные надежды либералов на правительственный
конституционализм,
поначалу
поддержав
реформаторский
образ
Александра I. Однако само отношение к Польше в русском элитарном
обществе диссонировало с образом «реформатора» и налагало на него
отрицательные черты, постепенно размывая целостность образа.
305
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Иркутск, 1982. Т.2. С. 179.
Там же. С. 182-183.
307
Лунин М.С. Сочинения, письма, документы. Иркутск, 1988. С. 96.
306
136
Поляки рассматривались как «неблагодарные», «склонные к
измене», «расчетливые» - словом, к Польше, которая и во время
Отечественной войны сражалась на стороне наполеоновских войск, у
декабристов было резко отрицательное отношение, обусловленное к тому
же длительной и почти всегда кровавой историей русско-польских
отношений308. Недоумение и негодование подогревал тот факт, что
Польшу предполагалось восстановить в ее древних границах, что значило
отдать ей давно отвоеванные русские провинции309.
Слухи, которые циркулировали в столичном обществе, подогревали
негодование декабристов. В воспоминаниях И.Д. Якушкина наиболее
характерно выражено сначала непонимание, а потом и гнев русского
патриота. «Александр Муравьев прочел нам только что полученное
письмо от Трубецкого, в котором он извещал нас о петербургских слухах.
Во-первых, что царь влюблен в Польшу, и это всем известно; на Польшу,
которой он только что дал конституцию, и которую он почитал
несравненно образованней России, он смотрел как на часть Европы; вовторых, что он ненавидит Россию, что было вероятно после всех его
действий в России с 1815 г. В-третьих, что он намерен отторгнуть
некоторые земли от России и присоединить их к Польше, и это было
вероятно; наконец, что он, ненавидя и презирая Россию, намерен
перенести столицу свою в Варшаву. Это могло показаться невероятным,
но после всего невероятного, совершаемого русским царем в России,
можно было поверить и последнему известию…»310.
О том же свидетельствует и С.П. Трубецкой, вкладывая свое
личное мнение, несомненно, разделяемое остальными, в описание
поступка царя: «Сомнение, что он ищет больше своей личной славы,
нежели блага подданных, уже вкралось в сердца членов общества
308
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 189.
Раевский В.Ф. Материалы о жизни и революционной деятельности. Иркутск, 1983. Т.2. С. 349.
310
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 87.
309
137
сделавшимся им прежде известным откровенным разговором наедине
государя с князем Лопухиным. Перед самым отъездом своим из
Петербурга государь ему объявил, что непременно желает освободить
крестьян от зависимости помещиков, и на представление князя о
трудностях исполнения и сопротивлении, которое будет оказано
дворянством, сказал: «”Если дворяне будут противиться, я уеду со всей
своей фамилией в Варшаву и оттуда пришлю указ”»311.
В воспоминаниях С.Г. Волконского встречается еще один пример
слухов, циркулировавших тогда в русском обществе: «Государем было
решено, весьма опрометчиво для выгод единства России, устроить
отдельный корпус Литовский, в который взошли все полки носящие
знамена литовских и других губерний, присоединенных от прежней
Польши во времена Екатерины, и все нижние чины и господа офицеры
родом из этих местностей были причислены в этот корпус, а родом из
России – переведены в полки под коренным названием русских»312.
Негодование будущих декабристов – радикально настроенную
молодую элиту -
поддержала и консервативно настроенная часть
российского дворянства.
Н.М. Карамзин, который являлся наиболее авторитетным голосом
консерватизма в России, используя весь свой пафос, предупреждал
Александра о страшной опасности для всего русского государства в
случае восстановления Польши313.
Обращаясь к польскому вопросу, он с прагматических и
консервативных позиций открыто критиковал утопичную политику
Священного
союза,
отрицая
одновременно
право
поляков
на
конституционные учреждения: «Государь! Вера христианская есть
311
Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981. С. 30-31.
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 355.
313
Карамзин Н.М. Копия записки Н.М. Карамзина о восстановлении Польши (сохранена оригинальная
орфография и пунктуация) // ГАРФ. Ф. 679. Оп.1. Д. 45.
312
138
тайный
союз
человеческого
сердца
с
Богом,
есть
внутреннее,
неизглаголенное, небесное чувство. Оно выше земли и мира; выше всех
законов физических, гражданских, государственных, но их не отменяет.
Солнце течет по тем же законам, по каким текло до явления ХристаСпасителя: так и гражданские общества не пременяют своих коренных
уставов: все осталось, как было на земле, и как иначе быть не может,
только возвысилась душа в ея сокровениях, утверждаясь в невидимых
связях с Божеством – своим вечным, истинным Отечеством, которое вне
материи, вне пространства и времени. Мы сблизились с Небом в
чувствах, но действуем на Земле, как и прежде действовали <…> Как
Христианин, любите своих личных враг; но Бог дал вам царство и вместе
с ним обязанности исключительно заниматься благополучием оного. Как
человек, по чувствам души озаренный светом Христианства, Вы может
быть выше Марка Аврелия, но, как царь, Вы тоже, что и он»314. Карамзин
возвращается к своему дидактическому пафосу, известному нам по «
Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском
отношениях». По мнению Карамзина, царь, прежде всего, должен быть
политиком, и лишь потом, во вторую очередь, - христианином. Карамзин,
таким образом, выражал резкий протест против политики Священного
союза. Таким пассажем он ставит под сомнение всю послевоенную
европейскую
политическую
систему,
главным
вдохновителем
и
организатором которой был Александр I.
В отношении Польши Карамзин яркими красками расписывает все
будущие ужасы возможного восстановления этого государства.
«Вы
думаете
возстановить
королевство
Польское;
но
сие
возстановление согласно ли с законом Государственного блага России?
314
Там же. Л. 1 – 2.
139
Согласно с Вашими священными обязанностями, с Вашею любовью к
России и к самой справедливости?»315
Карамзин не хочет и не может понять мотивов, двигавших
Александром в его попытке воссоздания Польши. В какой-то мере здесь
не обошлось без влияния друга юности, министра иностранных дел
Российской империи (1804-1806 гг.) А. Чарторыжского, буквально
бомбардировавшего Александра письмами, в которых он постоянно
напоминал императору о судьбе своей родины316. В конце концов, и для
Александра, преследовавшего собственные цели, Польша была той
идеальной моделью, в которой могли воплотиться столь любимые им
принципы Просвещения и нравственные идеалы Священного союза.
Воссоздавая (а во многом и создавая заново) Польшу, Александр при ее
лояльности
мог надеяться на успех своего проекта. Однако это
стремление натолкнулось на ожесточенное сопротивление
элиты,
сплотившейся для защиты «национальных интересов» и целостности
России. И снова, с консервативных позиций, Карамзин обозначает
национальные границы самодержавия: «Наполеон мог бы завоевать
Россию, но Вы, хоть и самодержец, не могли договором уступить ему ни
одной хижины Русской. Таковы наш характер и дух государственный!
Вы любя законную свободу гражданскую,
употребили Россию
бездушной, бессловесной собственности? Будете самовольно раздроблять
ее на части и дарить ими, кого заблагорассудится? <…> но Вас бы мы,
Русские, не извинили, если бы Вы для их рукоплескания ввергнули нас в
отчаяние»317.
Как представитель влиятельной части русской элиты, Карамзин на
основании
«польского
вопроса»
выстраивает
315
собственный
образ
Там же. Л. 3
См.: Переписка императора Александра I и Адама Чарторыжского // РА. 1871.
317
Копия записки Н.М. Карамзина о восстановлении Польши (сохранена оригинальная орфография и
пунктуация) // ГАРФ. Ф. 679. Оп.1. Д. 45. Л. 4 об.–5.
316
140
императора.
В его представлении император, хоть и самодержец
и
обладает всей полнотой власти, иногда не может достойно распорядиться
своим
неограниченным
и
неподконтрольным
могуществом.
Для
монархиста и консерватора Карамзина «польский вопрос» затрагивал не
только
национальную
государственной
тему,
но
за
счет
власти
и
проблему
внедрения
переустройства
представительных
учреждений, которые по конституции 1815 г. получало Царство
Польское. Поэтому ему приходилось ссылаться на народ, на народный
дух, который не замедлит отреагировать на неудачные действия царя –
то есть на те разрушительные силы, которые ассоциировались русской
элитой со смутой и угрозой государственной целостности. Для
Карамзина самодержец – это человек, со всеми его недостатками и
слабостями, который, однако, должен проявить сверхъестественные
способности, лично контролируя управление империей. И Карамзин
видит свою миссию в том, чтобы предостережениями, а подчас даже
угрозами помогать правителю в этом нелегком деле, указывая на
неверные шаги и губительную политику, возвращая монарха на верный
путь. Так и в этом случае: «польский вопрос» стал тем фактором,
который вынудил историка высказать свое мнение–предостережение,
которое по своей значимости претендовало на мнение всей элиты, и,
может быть, всех русских.
«Польский вопрос» стал первым из серьезных политических актов
Александра I, который не получил поддержки русского общества.
Патриотически
настроенные
русские
видели
в
этом
измену
национальным интересам и впервые отказывались понимать своего царя.
Польская проблема стала для российской элиты краеугольным камнем,
на котором столкнулись и патриотизм, порожденный войной 1812 г., и
либерализм,
почерпнутый
из
Франции.
Эмоциональный
накал
настроений многих членов тайных обществ в первые послевоенные годы
141
был сильнее их способности трезво анализировать события. На поляков
смотрели как на бывших врагов и подозрительных с точки зрения
лояльности подданных, поэтому все действия, а точнее, благие
намерения Александра I по отношению к Польше воспринимались как
национальная измена. Суть подобного рода эмоций была проста: Польша
не должна получить конституцию раньше, чем Россия. Тем более
возмутительными казались намерения Александра присоединить к
Польше западные губернии318. Резюмируя вышесказанное, можно
отметить, что причины для негодования у консерваторов и либералов
были разными, но итог был один – «польский вопрос» явно показал
нарастающее противостояние и несовместимость дискурсов между
элитой (в большей степени либеральной) и царем.
Итак, образ государя в восприятии двух противоположных
элитарных «партий» соединился, хотя и расходился в частностях. И
либералы,
и
консерваторы
сошлись
в
отрицательной
трактовке
трансформации образа Александра. Вместе с тем консерваторы все же
относились к метаморфозам в образе императора более «приглушенно»,
избегая резких оценок и категоричных суждений, чего мы не можем
сказать о будущих декабристах (взять, к примеру, пламенную речь
Якушкина, вызванную петербургскими слухами о переносе столицу в
Варшаву319).
В этой ситуации был еще и третий репрезентатор. Это сам
Александр I, который конструировал и транслировал свой образ
самостоятельно, желая выглядеть в глазах элиты именно так, как он
планировал. Традиционно можно подчеркнуть необыкновенное сходство
этой трансляции с актерской игрой в театре, только в этом случае актер,
без очевидных режиссеров и сценаристов, сам придумывал себе образ и
318
319
Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм. М., 2001. C. 77.
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 87.
142
роль. А зритель – элита оказалась в положении зрителя и критика, посвоему интерпретируя игру актера. Продолжая борьбу с живучим
образом Наполеона, который даже с острова Св. Елены претендовал на
лидерство в представительстве «духа времени» и следуя в ключе
имперской политики, Александр I проводил на приобретенных землях
политику «внешнеполитического конституционализма», насаждая там
передовые административные институты и вводя различного рода
прогрессивные законодательные установления320. В данном случае образ,
созданный Александром, с треском провалился на российской «сцене»
(элита не поняла и не приняла созданный образ), однако удачно выступил
на европейской, с воодушевлением принятый во Франции, Австрии, и,
более
холодно, но все же положительно, в Польше. Также
примечательно, что вопрос о конституции в Польше решился в русском
обществе достаточно безболезненно. Элиту волновал только вопрос о
степени применимости к России польской конституции. Совершенно
иное положение возникло, когда император и его либеральное окружение
взялось за реформы непосредственно внутри империи. Естественно, что
до нас дошло много воспоминаний декабристов, которые горько сетуют
по поводу того факта, что Россия «ущемлена», «забыта» в отношении
конституции и фундаментальных законов. Не стоит, однако, забывать,
что декабристы были лишь представителями одного из течений,
существовавших в России XIX в. Кроме того, сила декабристов, в своей
массе мелкопоместных дворян и на тот момент младших офицеров, была
невелика, и они были далеки от двора, а значит, не могли влиять на
императора – основного проводника реформ. Александра окружал совсем
другой круг, претендовавший на носительство знания об «истинном
пути», которым должна развиваться Россия. Безусловно, высшее
офицерство и высшие статские и придворные чины, имеющие влияние на
320
Россия: государственные приоритеты и национальные интересы. М., 2000. С.12–16.
143
государя, а также играющие роль во внутренней политике, не были
заинтересованы в либеральных реформах, видя в этом потрясение основ
не только их частной жизни, но и разрушение государства. Они еще
могли снисходительно наблюдать за конституционными попытками в
других странах, не считаемых ими за Россию, но сам факт того, что,
возможно, эти конституционные опыты будут перенесены на российскую
почву, приводил их в сильное негодование. Одни только намеки
Александра на возможность реформ в России по типу польских вызвали
бурю протестов в среде консервативной части элиты. Представители
либерального
направления
были
слишком
слабы
при
дворе
и
малочисленны по отношению к массе консерваторов, чтобы выиграть
борьбу за влияние на императора, известного своей нерешительностью и
переменчивостью. Поэтому декабристам, бывшим в то время пассивными
зрителями дворцовых перипетий, оставалось лишь негодующе обличать
политику императора на тайных собраниях и вынашивать планы
военного мятежа и свержения власти. Политическую борьбу при дворе в
начале XIX в. либералы выиграть были не в состоянии, даже несмотря на
поддержку со стороны престола.
Таким образом, произошла очередная трансформация образа
монарха, который приобрел новые черты по сравнению с ранее широко
транслируемыми
чертами:
«ангела»,
«реформатора», «полководца-
триумфатора» и «защитника–патриота». Важно отметить, что эти, уже
использованные качества образа, никуда не пропадают. Например, образ
«ангела» Александр использовал до конца своей жизни, что отмечали все
современники.
Другое
дело,
что
это
качество
перестало
быть
доминантным в русском элитарном обществе, из государственного
достоинства
превратившись
только
в
личное
качество
монарха.
Представление о себе, как о реформаторе, Александр также постарался
сохранить.
И
действительно,
послевоенные
144
реформы,
польская
конституция 1815 г. и «Уставная грамота» 1820 г. – тому подтверждение.
Качества полководца также остались и были выдержаны до конца:
парады и смотры проводились с завидной регулярностью. «Удельный
вес» этих составляющих единого образа монарха меняется, они
эволюционируют, взаимодействуют и конфликтуют друг с другом,
приобретают новые качества, наполняются новым, неожиданным
смыслом, неоднозначно воспринимаются элитой. Образ императора
Александра входит в ментальный конфликт с реальными внутренними
задачами России. Эту дилемму Александр I предпочел решить в духе
своего отца – путем эскалации самодержавной воли, противопоставляя
себя обществу, вынуждая его смириться или постоянно откладывая
решение на более спокойное время.
Его намерение, которое он озвучил в минуту раздражения:
«переехать с семейством в Варшаву»321 - напоминает поступок Ивана
Грозного, поставивший общество перед альтернативой: либо потерять
царя, либо безоговорочно склониться перед его самодержавной волей.
Александр, безусловно, не собирался приводить в исполнение свою
угрозу, но сам факт того, что он обратился, пусть и на словах, к древней
практике русских царей, весьма показателен для эволюции образа
Александра в глазах элиты. Вместе с тем, это усилило образ «измены» в
пользу поляков.
Впервые в его образ вкрадываются отрицательные трактовки,
которые Александр не хотел бы в нем допускать. Космополитичность и
универсальность, которые он считал достоинствами, оборачиваются
прямыми невыгодами для России, что сразу же сказывается на
изменившемся восприятии образа монарха. А ультимативные отсылки к
неограниченности и безответственности самодержавной власти, хоть и
321
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 87.
145
заставляют большую часть общества смириться, тем не менее, налагают
на его образ отрицательные черты «деспота».
Польская конституция – один из нескольких конституционных
опытов
Александра
I
и
важная
часть
«польского
вопроса».
Конституционные проекты, - и осуществленные, и оставшиеся только в
стадии намерений или даже проектов, - такая же важная часть как образа
монарха, так и образа монархии. Работа над конституционными планами,
хоть и велась без широкой огласки, не была тайной322.
Польша
могла
казаться
в
некотором роде
испытательным
полигоном, где проверялась возможность симбиоза самодержавия
и
конституционного устройства. Впоследствии Александр I планировал
распространить
конституционные
институты
на
всю
территорию
империи, о чем он заявил в своей речи на открытии польского сейма 15
марта 1818 г. Можно воспринять это таким образом, что конституция
Польши должна была служить прообразом для будущей всероссийской
конституции. Польская конституция стало очень важной позицией
реперезентации образа монархии и монарха в среде российской
политической элиты, разделявшейся по отношению к взглядам на
некоторые ключевые вопросы, среди которых важное место занимал
вопрос о введении конституционных институтов в России. Поэтому
польская конституция 1815 г. представляется важной вехой в процессе
трансформации образа. Обратимся к ней.
Власть императора в законодательной сфере ограничивалась
конституционной
хартией
(«определялся
порядок
и
принципы
отправления верховной власти» (ст.4)). Установлена была даже присяга
конституции со стороны императора (ст. 45). Сейм собирался раз в два
года всего на 30 дней, в течение которых он должен был рассмотреть все
322
Чернов, К.С. «Реформа администрации должна быть предпочтительней конституции» [Текст] / К.С.
Чернов // Российская история. - М., 2009. - № 4. С. 23-37
146
законопроекты,
которые
ему
предоставляло
«ответственное»
министерство. Сейм состоял из двух палат и царя, как двух равных
между собой частей, из этого можно сделать формальный вывод: царь и
сейм декларировались равными в вопросах законодательства (ст. 31, 86).
Только император обладал правом законодательной инициативы:
сообщения, заявления, представления и запросы послов и депутатов к
сейму сейм мог принимать только после одобрения их императором. «В
случае, когда таковые будут переданы царем сейму через посредство
Государственного
совета,
сейм
обсуждает
проекты
законов,
составленные вследствие таковых заявлений» (ст. 92). Законопроект,
принятый сеймом, обретает силу закона только после утверждения его
императором (ст. 104, 105). Сам сейм состоял из двух палат – из сената
(члены его пожизненно назначались императором) и палаты депутатов
(избирались). Сейм имел право вето в отношении обсуждаемых в нем
законопроектов (ст. 102), и издание законов никем, кроме сейма, не
допускалось, то есть законопроект никак не мог миновать сейм323.
Тем
не
исполнительной,
менее,
царь
декларировался
административной
власти.
лишь
как
глава
Специальная
глава
конституции, озаглавленная «О царе», посвящена только определению
порядка осуществления им исполнительной власти: право объявления
войны и заключения различных договоров и трактатов, право назначения
всей администрации и духовных иерархов. Право помилования, отмены
или смягчения наказания выходит за рамки исполнительной власти, но
также принадлежит императору (ст. 38 – 46).
Но
при
этом
деятельность
царя
должна
была
строго
согласовываться с представителями администрации. «Все повеления и
указы царя контрассигнуются министром - начальником департамента,
который ответственен за все, что сии повеления или указы могли бы
323
Западные окраины Российской империи. М., 2006. С. 83-91.
147
заключать в себе противного конституции или законам». Из этих слов
можно сделать вывод, что:
1.
Император все-таки не являлся надзаконной силой.
2.
За соблюдением конституционных норм следил
специальный департамент, министр-начальник которого имел право не
подтвердить те или иные повеления или указы царя, что лишало их силы.
Второй пункт особенно важен, прежде всего, в отношении издания
указов. По конституции, лишаясь права свободного и бесконтрольного
издания законов, император, как глава исполнительной власти, мог
воспользоваться прерогативой издания различных указов, по своей сути
не отличающихся от законов. Этому была поставлена преграда в виде
специального департамента, в обязанность которого входило наблюдение
за соблюдением конституционных норм в том или ином указе.
Впоследствии эта норма была нарушена в «Уставной грамоте».
Однако, несмотря на контроль департамента (на практике –
фиктивный), император имел значительно больше полномочий по
сравнению с проектом реформы Сперанского. Польский сейм был крайне
ограничен в законодательной деятельности, собираясь всего лишь на
месяц раз в два года.
Соответственно, хоть и по декларации, в
законотворчестве сейм и император были равны, но по факту император
имел намного больше возможностей и преимуществ.
Таким образом, мы можем видеть, как на практике изменилось
отношение самого Александра к конституционному вопросу. Он уже не
собирается радикально менять государственное устройство, теперь он
ограничивается лишь формами свободы, тем, от чего предостерегал его
М.М. Сперанский в своем «Введении к государственному уложению»324.
Александр I, как актер, по-прежнему удачно отыгрывал свою роль
перед обществом. «Император любил лишь формы свободы, как любят
324
Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб., 2002. С. 202.
148
зрелища. Ему нравилась внешняя сторона народного представительства,
и это составляло предмет его тщеславия; но он желал только формы и
внешнего вида, а не действительного его осуществления…»325,
- так
отзывался о нем А. Чарторыжский. Завершая его мысль, можно сказать,
что Александр в то время был озабочен, главным образом, тем, как
Европа воспримет его новый образ освободителя и реформатора. Это
было крайне важно для императора, ведь от этого зависела судьба
Священного Союза – любимого детища Александра326. И действительно,
имидж Александра в то время, в кругах европейской элиты, был на
высоте. В литературе высказано мнение, что и в целом образ России,
которая воспринималась европейцами через призму действий и личности
ее государя, стал более положительным327.
Закономерным процессом было изменение восприятия образа
Александра на родине. Естественным чувством было разочарование в
царе. Молодые и образованные русские дворяне (прежде всего –
офицеры) тяжело восприняли тот факт, что Польша – бывший враг, была
«облагодетельствована» конституцией, в то время как Россия, столько
вынесшая, победившая в тяжелой войне, фактически освободившая
Европу, снова осталась в стороне от заслуженной награды - реформ. Как
ни парадоксально, но консерваторы поддержали в критике Александра
молодых либералов, хоть и исходили из совершенно иных позиций.
Уязвленные патриотические чувства, особенно сильные после войны,
стали той платформой, на которой так причудливо переплелись взгляды
российских консерваторов и либералов. Бездействие царя в отношении
самой России, чрезмерная увлеченность Европой не устраивали никого.
Консерваторы, все еще рассчитывающие на возвращение «золотого века
325
Цит. по: Отечественная война и русское общество. 1812 – 1912. М., 1911. Т.2. С. 170.
Надлер В.К. Император Александр I и идея Священного Союза. Рига, 1886 – 1892. Т. 1-5.
327
Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм. М., 2001. С. 29.
326
149
дворянства»,
были
разочарованы
таким
поворотом
в
политике
императора.
Еще государственный канцлер А.Р. Воронцов настаивал на
«вредности»
любых
союзов,
фактически
предлагая
политику
изоляционизма328. Активная внешняя политика не рассматривалась
консерваторами как благо, поскольку они традиционно видели в ней
опасность оказаться в зависимости от союзника.
«Польский вопрос» стал важной вехой в трансформации образа
Александра I
и, если оценивать более широко, прецедентом
противостояния элиты и верховной власти в российской истории. Мы
вправе
констатировать,
что
образ
народов»,
«освободителя
«конституционного» монарха, которым Александр представлял себя в
Европе, потерпел неудачу в России, где политическая элита, уязвленная
явным
национальным
пренебрежением
императора,
единодушно
отвергла эти черты его образа. Польша, воспринимавшаяся совсем
недавно как враг, по мнению русской элиты (объединившейся в этой
позиции), не заслуживала «блага конституции», в то время как Россия,
выстоявшая в Отечественной войне и победившая Наполеона, не
получила за свои усилия ничего. Польский вопрос стал полем, где
российская элита вновь объединилась, однако уже не для борьбы с
внешним врагом, а для коллективного осуждения действий императора.
Однако мотивы у элитарных групп были разными: либералы противились
факту выбора еще недавно враждебной Польши для проведения
конституционных
реформ,
а
консерваторы
опасались
введения
конституции в России, буквально понимая речь Александра на открытии
польского сейма.
328
Воронцов А.Р. Записка А.Р. Воронцова Александру I о задачах внешней политики России. // ГАРФ.
Ф. 1261. Оп.1. Д. 1180.
150
Но если образ монарха деградирует, то образ монархии еще можно
спасти. Итогом правительственных исканий в этой части стала «Уставная
Грамота Российской империи».
«Польский вопрос» и общая противоречивость политики в
послевоенной период, когда национальный подъем не только усилил
реформаторские ожидания, но также дал основание консерваторам, а то и
откровенным реакционерам, утверждать тезис о пагубности любых
преобразований. В этих условиях, Александру I оставалось узкое поле
для реформирования, из которого можно было скатиться в откровенную
реакцию или бунт «хуже Пугачевского». Главное было не только в том,
какие реформы проводить, а как их провести, сохранив социальную
стабильность и не утратив готовности к новой войне, которая уже
назревала с Османской империей. Этой трудности и противоречивости
правительственного курса не хотели понимать в российской элите,
создавая свои образы императора, в зависимости от политических и
идеологических предпочтений. Противоречивость правительственного
курса, объясняемая не только трудностями задач, но и напряженной
внутриправительственной
борьбой,
не
могла
не
формировать
и
неоднозначного восприятия образа Александра, с именем которого
ассоциировали, в зависимости от политической конъюнктуры, то или
иное направление действий верховной власти. Образ «возвращающегося
реформатора», получивший развитие благодаря польской конституции,
ненадолго воодушевил реформаторское крыло политической элиты, а
декабристам дал возможность отказаться от радикальных действий
«Союза Спасения», преобразовавшегося в «Союз Благоденствия»329.
Надежды на реформы подавали конституционные начинания Александра
329
Троицкий Н.А. Россия в XIX веке. М., 1997. С. 76-91.
151
I в Финляндии, Царстве Польском и даже Бессарабии330. Не оставлял
Александр I и намерений изменить положение в крестьянском вопросе:
проекты изменения крепостного права и даже его отмены регулярно
появлялись в правительственной сфере в послевоенные годы331.
Царь поручил своему уже постаревшему «молодому другу» Н.Н.
Новосильцеву составить проект общероссийской конституции.
В
сотрудничестве со своим секретарем П.И. Пьером-Дешаном, в 1807 –
1808 гг. служащим вторым помощником референдария Комиссии
составления законов, и с князем П.А. Вяземским, он уже в 1818 г.
приступил к разработке проекта. В 1820 г. текст «Грамоты» был готов. В
этом же году был составлен и высочайший манифест, предшествовавший
«Грамоте»332. В проекте манифеста с первых же его строк со всей
категоричностью, чтобы не вызвать волнения среди консерваторов, было
заявлено, что «Грамота» «не вносит никакого новшества и никакого
изменения в государственное устройство». Она только развивает уже
существующие институты. В известной мере «Уставную грамоту
Российской империи» можно считать преемницей польской конституции
1815 г. Она была призвана изменить не только образ монарха, но и самой
монархии, придав ей некоторые черты конституционного правления с
представительными институтами. Это была своеобразная попытка
создать «конституционное самодержавие». Составители вдохновлялись
самыми разными идейными и юридическими источниками — трудами
Бенджамена
Констана,
различавшего
государственную
власть:
монархическую, исполнительную, представительную и судебную;
трактатом об английской конституции женевца де Лольма, некоторыми
330
Национальные окраины Российской империи становление и развитие системы управления М., 1998.
С. 210-235.
331
Ружицкая И.В. «Просвещенная бюрократия» (1800 – 1860-е гг.). М., 2009. С. 35-37.
332
Предтеченский А.В. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX
века. М., 1957. С. 380–383. Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России
в начале XIX в. М., 1989. С. 174-202. Чернов К.С. Забытая конституция: «Государственная Уставная
грамота Российской империи». М., 2007.
152
идеями Н.М. Карамзина, полагавшего, что и «власть самодержца
имеет свои пределы»; и, наконец, работами М.М. Сперанского (общий
план
представительства,
административное
и
отчасти
судебное
устройство). Сделаны заимствования из конституции Царства Польского
1815 г., французских конституционных актов (конституция VIII года
республики и Хартия 1814 г.) и конституций германских государств
(Баварии и Вюртемберга). Использованные юридические источники не
были «лучшими» с точки зрения либерализма. Германские конституции,
в частности, могли быть привлекательны и потому, что, как и всякие
монархические конституции, они не считали монарха лишь главой
исполнительной власти, но говорили о нем прежде всего как о «главе
государства» («Haupt des Staates», «Oberhaupt des Staates»)333.
Между тем, странным кажется, что первая глава, открывающая
«Грамоту», провозглашает не общие принципы, положенные в основу
текста, как это обычно бывает в подобного рода документах, а посвящена
вопросу о новой организации местного управления, т. е. вопросу никак не
первостепенной важности. На наш взгляд, такая структура
уже
характеризует саму «Грамоту». Новосильцев, поставив на первое место
вопрос об организации местного управления, принижает, таким образом,
все остальные главы, касающиеся разных ветвей власти, гражданских
свобод, и пр. Структурировав так «Грамоту», Новосильцев принизил ее
значение как конституционного документа. Обратимся теперь к правам
монарха.
Вторая глава, как было сказано, посвящена исполнительной власти.
Главой исполнительной власти государства провозглашался император.
«Он управляет исполнительной частию во всем ее пространстве. Каждое
начальство, исполнительное, управительное и судебное, им одним
постановляется» (ст. 12). «Государь есть верховная глава общего
333
История буржуазного конституционализма XIX в. М., 1986. С. 210.
153
управления империи» (ст. 15). Грамота вручает монарху очень широкие
права: его особа священна и неприкосновенна, ему принадлежит право
назначения послов, помилования, назначения на должности «гражданские, управительные и судебные». Oн — глава церкви, ему
принадлежит главное командование всеми вооруженными силами и, что
самое главное, право издания законов. Монарху принадлежит право
объявлять войну, заключать договоры, он является главнокомандующим
всех вооруженных сил империи. Также он имеет право производить в
офицеры, назначать послов, назначать церковных иерархов (ст. 16 -20).
Государь вправе распоряжаться доходами государства, но только
согласуясь с бюджетом государства или наместничеств. Император мог
единолично утвердить только первый после оглашения «Уставной
грамоты» бюджет (ст. 24, 25). Последующие бюджеты не могли быть
утверждены без обсуждения и утверждения их государственным
сеймом.334 Государственный сейм только содействует ему в издании
законов. «Грамота», таким образом, ни в какой мере не превращала
Россию в конституционную монархию.
Судя тексту грамоты, по общему ее духу, право законодательной
инициативы мыслилось принадлежащим исключительно
императору.
Пункт о праве Общего собрания рассматривать отчеты министерств,
казалось бы, предполагал мысль об установлении ответственности министров перед Общим собранием (хотя в его состав входили они сами, но
вместе с ними присутствовали и другие лица, назначенные царем).
Однако эта мысль не находит подтверждения, напротив: ближайшая же
статья грамоты свидетельствовала о том, что постановления Общего
собрания, исключая постановления о предании суду высших чиновников
и о ведомственных столкновениях, подлежат утверждению монарха,
334
Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М.,
1989. С. 187.
154
который, конечно, мог не утвердить решения Общего собрания по поводу
отчета министра, если это решение было неблагоприятным для
императора.335 Принцип ответственности исполнительной власти перед
народным представительством (т.е. перед законодательной
был ограничен
правом
властью)
императора представлять парламенту на
обсуждение отдельные части общегосударственного отчета. Конечно,
этим правом император мог и не пользоваться.
Наибольшие новшества, вводимые «Уставной грамотой», относились к организации законодательной власти. «Да будет российский
народ, — провозглашала 91 статья грамоты, — отныне навсегда иметь
народное представительство». Согласно тексту «Грамоты», оно должно
состоять в Государственном сейме (Государственной Думе), в который
входят государь и две палаты. Государственный сейм разделяется на
частные сеймы наместнических областей, «созываемые каждые три
года», и Общий сейм, «созываемый каждые пять лет». По-видимому, эта
формулировка обозначает, что наместнические сеймы созываются не на
три года, а раз в три года, так же как Общий сейм созывается раз в пять
лет. Такое толкование сотой статьи Уставной грамоты подтверждает
статья 126, в которой говорится, что «заседание сеймов продолжается
тридцать дней», как в польской конституции, т. е. сеймы являются не
постоянно действующими учреждениями.336
Общероссийский
сейм,
по
идее,
должен
«содействовать»
императору в законодательных вопросах (ст. 13, 31, 32, 101). При
поверхностном рассмотрении кажется, что «содействие» сейма на самом
деле выливается в резкое ограничение законодательной власти монарха.
Действительно, в статье 115 говорится, что государственный сейм
335
Предтеченский А.В. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX
века. М., 1957. С. 380–383.
336
Предтеченский А.В. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX
века. М., 1957. С. 384–387.
155
рассматривает все проекты законов (гражданских, уголовных и пр.). Ни
один закон общероссийского масштаба не мог быть издан помимо
государственного сейма и без его утверждения.
отвергнуть
(т.е.
наложить
вето),
либо
Сейм мог либо
одобрить
проект
закона
большинством голосов (ст. 132). То есть сейм, как представитель
законодательной власти, по мнению исследователя С.В. Мироненко,
имел реальное право контролировать законотворческую деятельность
императора, что явно перекликалось с польской конституцией 1815 г.337
Однако в течение тридцати дней маловероятно обсудить и вынести
какое-либо решение, удовлетворяющее большинство членов сейма по
вопросам, накопившимся за три года и пять лет соответственно. Таким
образом, Новосильцев, намеренно сокращая время деятельности сейма до
тридцати дней, ставит его в положение сугубо фиктивного органа,
который вынужден будет принимать решения, не успев их всесторонне
рассмотреть. При том, что законодательная инициатива находится,
согласно
грамоте,
законосовещательное
лишенным
силы.
всецело
в
руках
учреждение,
Поэтому
императора,
представляется
точка
зрения
А.В.
сейм,
как
совершенно
Предтеченского
представляется более нам более аргументированной, нежели взгляды
С.В. Мироненко, считающего, что сейм реально ограничивал власть
императора в законодательной сфере.
Если сравнивать проект русской конституции с конституциями
других западных держав того времени, налицо бросающееся в глаза
различие: в русском варианте понятие суверенитета народа заменено на
суверенитет монарха. То есть император в России признавался
единственным источником государственной власти. «Государь есть
единственный
источник
всех
в
империи
337
властей
гражданских,
Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М.,
1989. С. 185–186.
156
политических, законодательных и военных» (ст. 12). Этот, казалось бы,
формальный момент означал на деле, что самодержавная власть попрежнему остается главной силой во всех сферах государственной
жизни. Более того, в «Грамоте» самодержавие выступает в значительно
более оформленном и зрелом виде, в сравнении с XVIII в. Это
достигается за счет кодификации разрозненного законодательства,
структуризации отдельных, разрозненных прав самодержца в единую,
цельную и неразрывную систему338. В результате неограниченная
монархическая власть приобретает как бы соответствие времени,
конституционность и правовое обеспечение, столь необходимое для
легитимации в новых условиях. Впервые в русской истории сращивается
идея «законной монархии» с конституционными традициями. Тем самым
создается конструкция с внешними признаками, характерными для
европейских конституций, однако наполненная одним самодержавным
смыслом. Власть императора не только остается надгосударственной и
надсословной, теперь этот принцип закрепляется законодательно.
По мнению современного исследователя К.С. Чернова, такая
конструкция преследовала целью превратить монарха – верховного главу
государства в суверена, - сакрального единовластного правителя,
который соединяет в себе начало и конец всякой государственности339.
Самодержавие, таким образом, переходит из разряда полумистических,
размытых понятий в разряд четко описанных, но по-прежнему
всемогущих политических и социальных конструкций. Сакральность
власти сохраняется, но при этом облекается в законную форму, - это
путь,
по
которому
определения
русские
верховной
юристы,
власти,
идут
338
занимающиеся
вплоть
до
проблемой
крушения
Чернов К.С. «Реформа администрации должна быть предпочтительней конституции» // Российская
история. М., 2009. № 4. С. 28.
339
Там же. С. 30.
157
самодержавия.340 Законность и соответственность духу времени в
Грамоте достигается путем включения просветительских концепций
(мудрец на троне, сословной трактовки теорий общественного договора и
естественного права, а также принципа разделения властей) в контекст
российского самодержавия.
В лучших традициях «правительственного конституционализма»
самодержавие стремилось сохранить в неизменном виде существующую
политическую систему, придав ей новое политическое оформление. Суть
этого
«оформления»
заключается
в
дополнении
самодержавия
совещательными учреждениями представительного характера. Таким
образом, отношения самодержавия и народного представительства
укладываются
в
схему
так
называемого
«правительственного»
конституционализма. Практически ни одно традиционное общество на
стадии модернизации не может избежать кризиса существующей
правовой системы. Вследствие этого кризиса и появляется «мнимый
конституционализм»
как
стадия
политической
трансформации
авторитарного традиционалистского режима. Наиболее характерными
чертами
«мнимого
Медушевского,
конституционализма»,
являются:
легитимирующей
формулой
глубокое
–
с
точки
зрения
противоречие
конституционно
А.Н.
между
выраженным
демократическим строем и реальной практикой управления; тенденция к
слиянию всех видов власти в одном центре, реальный приоритет
исполнительной власти (в лице монарха) над законодательной и
судебной, которые используются режимом в качестве прикрытия;
сращивание исполнительной власти с верхушкой законодательной власти
при сохранении их формального разделения; принятие основных
политических
решений
вне
конституционно
зафиксированной
процедуры, путем ее обхода или фальсификации в рамках какого-либо
340
См. например: Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. М., 1999.
158
узкого неформального центра власти и т.д. Все эти признаки означают
разрыв общества и власти, отсутствие действенной системы социального
контроля и регулирования, превращение правителя в решающий
политический
фактор.
Результатом
становится
хаос
в
законах,
манипулирование ими, появление подзаконных актов.341
«Уставная грамота» – это пример использования конституционных
принципов с целью их использования в монархической, самодержавной
практике.
В этом смысле конституция оказывается лишь уступкой,
пожалованием верховной власти народу, а не договором между ними, как
это было в конституциях буржуазных западноевропейских стран.
«Уставная
Грамота»
должна
была
создать
образ
легитимной,
современной, сильной монархии, основывающейся на традициях и на
принципах Просвещения, как раз в то время, когда образ монарха
деградирует, размывается, а сам Александр не просто теряет хоть какуюто популярность, но замыкает на своей персоне общее недовольство
политической элиты, как «ответственный» за все неудачи внешней и
внутренней политики.
Проект
«Уставной
грамоты»
и
неосуществленные
планы
крестьянской реформы создавались как секретные, и слухи о них, доходя
до политической элиты342, могли существенным образом корректировать
образ Александра I, оставляя за ним прежний ореол реформатора. Тем не
менее, не подкрепляясь конкретными действиями, они быстро теряли
свой потенциал, подавляясь негативными ассоциациями, связанными с
военными поселениями, реакционными действиями в духе Священного
союза и забвением национальных приоритетов во внешней политике,
неосуществленными надеждами на преобразования в социальной и
341
Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной
перспективе. М., 1997. С. 198–206.
342
Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М.,
1989. С. 172-175.
159
политической сфере, раздражением по поводу заполонившей образ
императора
личности
А.А.
Аракчеева
и
т.п.
П.А.
Вяземский,
принимавший участие в работе над «Уставной грамотой…», прямо
выражает сомнение в искренности императора343. Надежды быстро
сменялись разочарованием и вызвали нетерпение и нетерпимость, что
позволяет понять, как непоследовательная политика и образ Александра I
становились
катализатором общественной неудовлетворенности
как
справа, так и слева, породив, в значительной степени, и радикальный
политический взрыв
восстания декабристов, и скрытое недовольство
«охранителей».
Для более полного понимания изменения образа Александра во
второй половине его правления важен так называемый «мистический
поворот». Период, когда русский император, «уставший» от борьбы с
Наполеоном,
классическому
религиозному
воспитанию
которого
уделялось мало времени344, обратился к христианству, а, вернее, к
христианской мистике345. Известный русский историк А.Н. Пыпин
высказал мнение, что такой поворот вовсе не случаен и имеет свои
предпосылки. Они были заложены религиозным воспитанием будущего
императора. Современный исследователь Е.А. Вишленкова продолжает
традицию, заложенную дореволюционным историком. Александр был
воспитан в духе рационалистической философии Ш.-Л. Монтескье, где
церкви отводилась чисто утилитарная роль. Однако, в противовес
атеистическим воззрениям французского мыслителя, в первую декаду
своего царствования
Александр и его «молодые друзья», наиболее
близкие к императору тогда, тяготели к идеям Ж.-Ж. Руссо о слиянии
государства и церкви. Александр считал более подходящим для России
343
Там же. С. 168-169.
Соколова А.И. Северный сфинкс. СПб., 1912. С. 16; Григоревский М. Религиозный характер
императора Александра I в его постепенном развитии. Глухов, 1912. С. 6-8.
345
Дучинский Н.П. Император Александр Благословенный. М., 1912. С. 39
344
160
наличие государственной религии. Однако потом его религиозные
взгляды неожиданно обратились в сторону мистицизма346.
За исключением реформ в области просвещения, Александр лично
до поры до времени не обращал на официальную религию никакого
внимания, ограничиваясь лишь механическим выполнением обрядов.
Однако нашествие Наполеона и Отечественная война 1812 г. глубоко
перевернули его представления о религии. В конечном итоге все это
обусловило попытку Александра создать новую версию христианства,
очистив его от вредных институциональных примесей347. Необходимо
заметить, что религиозные искания царя не являлись чем-то особенным
для российского элитарного общества первой четверти XIX в.
Распространение
масонства
и
всеобщая
неудовлетворенность
официальной православной доктриной вызвали всплеск мистических
поисков в русском элитарном обществе348.
Неслучайно именно в этот неблагоприятный период, после
сражения при Бородино (которое император считал проигранным) и
пожара Москвы, Александр обращается к религии, не только как
личному средству утешения, но и к еще одному способу сблизиться с
народом. Вот что пишет об этом в своих мемуарах близкая ко двору
императора фрейлина Роксана Эдлинг: «Гибель Москвы потрясла его до
глубины души; он не находил ни в чем утешения и признавался товарищу
своей молодости князю Голицыну, что ничто не могло рассеять мрачных
его мыслей. Князь Голицын, самый легкомысленный, любезный и
блестящий из царедворцев, перед тем незадолго остепенился и стал
читать Библию
с ревностью новообращенного человека. Робко
346
Вишленкова Е.А. Заботясь о душах подданных: религиозная политика в России первой четверти
XIX в. Саратов, 2002. С. 101–105.
347
Пыпин А.Н. Общественное движение при Александре I. СПб., 1916. С. 341.
348
См.: Худушина И.Ф. Царь, бог, Россия. М., 1995. С. 137-167; Зорин А. Кормя двуглавого орла…
Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII - первой трети XIX вв. М.,
2001. С. 297-337.
161
предложил он Александру почерпнуть утешения из того же источника.
Тот ничего не отвечал; но через несколько времени, придя к
императрице, он спросил, не может ли она дать ему почитать Библию.
Императрица очень удивилась этой неожиданной просьбе и отдала ему
свою Библию. Государь ушел к себе, принялся читать и почувствовал
себя перенесенным в новый для него круг понятий. Он стал подчеркивать
карандашом все те места, которые мог применить к собственному
положению, и когда перечитывал их вновь, ему казалось, что какой-то
дружеский голос придавал ему бодрости и рассеивал его заблуждения.
Пламенная и искренняя вера проникла ему в сердце и, сделавшись
христианином, он почувствовал себя укрепленным. Про эти подробности
я узнала много времени спустя, от него самого… Его умственные и
нравственные способности приобрели более широкий разбег; сердце его
удовлетворилось, потому что он смог полюбить самое достолюбезное,
что есть на свете, т.е., Богочеловека. Чудные события этой страшной
войны окончательно убедили его, что для народов, как и для царей,
спасение и слава только в Боге»349.
Собственные слова Александра не оставляют сомнения в этом.
«…Пожар Москвы просветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях
наполнил мое сердце теплотою Веры, какой я до тех пор не чувствовал.
Тогда я познал Бога, как открывает его Священное Писание»350. В
некотором роде обращение к религии, вылившееся затем в отрицательно
оцениваемый мемуаристами «мистический поворот», произошло в 1812
г. Эта черта образа характеризовалась отрицанием военного триумфа, как
акта
человеческого
действия,
и
смиренным
переложением
ответственности за победы и поражения (главным образом, за победы) на
волю Провидения, что, в свою очередь, давало Александру I и его
349
Тайны царского двора. М., 1997. С.118-119.
Цит. по: Эйлерт Р.Ф. Черта характера и истории императора Александра Благословенного.
Магдебург, 1844. С. 6.
350
162
победоносному войску сакральную санкцию и лишало этой санкции его
противников351.
Нет сомнений, что подобная духовная трансформация, особенно
перед
Отечественной
войной,
актуализировавшей
православную
риторику, была воспринята элитарным обществом, воспитанным в
православной традиции, положительно. Император приобрел еще одну
черту
национального
символа,
объединяющего
народ,
внутренне
переработав конструкт, заложенный в его воспитание практичной
Екатериной II. Безусловно, у простого народа, далекого от престола, и
так не возникало сомнений в религиозных устоях царя, но элита,
непосредственно окружавшая императора, не могла не отметить
обращения Александра I к православию. Во время войны религиозный
подъем, обусловленный православной риторикой и необходимостью
покарать вторгнувшихся «иноверцев», был особенно сильным, что
послужило еще одним фактором сближения элиты и царя, формирования
более авторитетного образа российской монархии.
После окончательной победы над Наполеоном Александр, как уже
было сказано выше, дополнил образ национального защитника и
примерил на себя другой, более универсальный – образ миротворца,
носивший универсальный и космополитичный характер. И в какой-то
миг он достиг своей цели: «Государь Александр I во главе союзных
народов после победы над общим врагом выказал великодушие,
стяжавшее ему всеобщую любовь. Известно, что слово liberal употребила
первая г-жа де Сталь в том значении, какое оно имеет ныне, и применила
его к возвеличиванию освободителя Европы»352. О том же в 1814 г. в
письме к родителям из Парижа сообщал М.А. Фонвизин353.
351
Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. Т.1. С 304-307.
Свистунов П.Н. Сочинения и письма. Иркутск, 2002. Т. 1. С. 174–175.
353
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Иркутск, 1979. Т. 1. С. 100.
352
163
Р. Уортман рассуждает о том, что этот образ, вероятно, достался
ему в наследство от борьбы с Наполеоном и попытками превзойти
французского императора. Александр I так же, как и Бонапарт, хотел
играть главенствующую роль в Европе, однако его планы были совсем
другими. В отличие от Наполеона, мечтавшего завоевать Европу силой
оружия, Александр стремился к тому, чтобы объединить ее общей
идеологией. Антипод Наполеона, Александр считал возможным достичь
тех же целей, что император французов, но другим, мирным путем354.
В отечественной историографии признано, что на этапе окончания
освободительных походов русской армии и окончательного разгрома
французов Александр I фактически занял место Наполеона и добился тех
целей, которых не смог достичь император Франции. Русский царь стал
своего рода символом объединенной Европы, подняв престиж России на
небывалые до того момента высоты355.
Платформой для такого идейного объединения стал Священный
Союз, договор о создании которого
26 сентября 1815 г. подписали
Александр, австрийский император Франц I и прусский король Фридрих
Вильгельм III.
В течение 1815–1817 гг. к Священному союзу
присоединились почти все европейские государи, за исключением
турецкого султана как нехристианина, английского короля и папы
римского. 25 декабря 1815 г. Александр I также объявил о Священном
союзе у себя на родине, повелев читать во всех церквях Российской
империи Высочайший манифест, в котором говорилось о том, что
«монархи России, Австрии и Пруссии обязались данным союзом ради
достижения «покоя и благоденствия народов» руководствоваться «как
между собою, так и в отношении» к своим подданным учением Иисуса
Христа, «благовествующего людям жить... не во вражде и злобе, но в
354
355
Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. Т.1. С. 299-308.
Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм. М., 2001. С. 29.
164
мире и любви». 27 октября 1817 г. Александр утвердил предложение
обер-прокурора Святейшего Синода о чтении манифеста и акта о
Священном союзе во всех городских и сельских церквах ежегодно 14
сентября356.
Можно сказать, что идея о христианском союзе как об организации
государств, проводящих миролюбивую и антивоенную политику,
высказывалась и ранее. В ХVIII – начале ХIХ в. в той или иной форме ее
неоднократно высказывали в своих трудах европейские мыслители (У.
Пенн, Ш. Сен-Пьер, Ж.-Ж. Руссо и др.). Александр I, получивший
образование под руководством Ф. Ц. Лагарпа, несомненно, был знаком с
разработанной ими концепцией обеспечения «вечного мира» путем
объединения усилий основных европейских государств. Известны ему
были также работы на подобную тему русского дипломата В.Ф.
Малиновского, автора «Рассуждений о войне и мире»357.
Александр I совместно с баронессой Ю. Крюднер, ставшей его
духовной наставницей и мистическим компаньоном, сделал попытку
выработать такую связующую идею на основе религии, которая бы
объединила главные течения христианства, существующие в Европе.
Государи, подписывающие этот союз, обязывались следовать заповедям
христианства, причем не только в частной жизни, но и в политике.
Монархи и народы, входящие в союз, объявлялись «членами единого
народа христианского», мифическим государем которого, в свою
очередь, объявлялся Иисус Христос.
Таким образом, формировалась
своеобразная христианская уния, состоящая из трех великих ветвей
христианства:
православия,
католицизма
и
протестантизма.
Конфессиональные отличия как бы нивелировались в Священном союзе
на основании новой религии, всеобъемлющей, охватывающей всех
356
Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла... Литература и государственная идеология в России в последней
трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. С. 318.
357
См.: Малиновский В.Ф. Избранные общественно-политические сочинения. М., 1958.
165
христиан. В этой объединительной миссии Александр видел свое
предназначение, установленное ему Богом: построить царство Божие на
Земле, объединив всех христиан в единый народ358.
В конечном итоге Священный союз оказался для Европы и России
еще одной позицией для репрезентации образа Александра. Сам
Александр I, логически завершая свой образ «освободителя Европы»,
распространял на европейское элитарное общество вторую, сакральную
идею, в его представлении логически следующую за первой, военной
частью образа «умиротворителя». Соответственно, образ становился
более универсальным, всеобъемлющим, рассчитанным на повсеместное
восприятие. И если И. Нойманн считает, что идеология и политика
Священного союза повлияла прежде всего на эволюцию образа России
как державы, несоответствующей вызовам времени и новым принципам
международного сотрудничества359, то мы можем добавить, что, прежде
всего, идеология и действия Священного союза в Европе, и, вследствие
этого, бездействие императора в России
изменили отношение к
Александру I как к проводнику этой политики. Образ «умиротворителя»,
который
он
носителями
культивировал,
модерной
воспринимался
политической
европейской
идентичности
и
элитой,
ценностей,
отрицательно, как ретроградный и реставрационный. Если после
поражения Наполеона образ «освободителя» был воспринят Европой с
благодарностью и сопровождался деформацией мифа о русской угрозе360,
то «умиротворитель» оказался по своему смыслу ближе к образу
жандарма, «угнетателя». Российская элита во многом была включена в
европейскую культуру в ходе многочисленных культурных контактов, о
которых упоминалось выше. Однако к тому времени, как уже говорилось,
358
Зорин А.Л. Кормя двуглавого орла... Литература и государственная идеология в России в последней
трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001 С. 288-290.
359
Нойманн И.Б. Российское стремление к великодержавию: как Россия добивалась признания Европы
// Наследие империй и будущее России. М., 2008. С. 169–171.
360
Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм. М., 2001. С. 29–32.
166
Александр I потерял чувство единения с народом и элитой, перестал
адекватно оценивать вызовы времени и согласовывать конструирование
своего образа с ожиданиями русской элиты. Результатом такого разрыва
стало искреннее убеждение Александра I в том, что морально устаревшая
идентичность монархии, основанная на сакрализации и богоизбранности
царской власти, христианских моральных ценностях, способна сплотить
Европу. Однако ни европейская, ни русская элиты не поддержали его.
Таким образом, политика Священного союза вызвала почти общее
непонимание, и, как следствие – возникло неприятие целей и идеологии
Священного
союза.
В
итоге
это
вызвало
резкое
отторжение
положительного образа российской монархии как в самой России, так и
за ее пределами. «Священный союз… пользуется… крайне дурною
славою и в господствующем историческом предании, и в современном
общественном
мнении,
-
заключил
автор
наиболее
известного
исследования о Священном союзе. - Ни об одном событии новейшей
истории не распространена такая масса неверных и превратных
представлений»361.
Такая трактовка образа Александра I - «умиротворителя» Европы
не только не встретила сочувствия в русском элитарном обществе, - но и
резко контрастировала с образом «патриота», который Александр принял
перед Отечественной войной. Между тем патриотическая военная
риторика, к которой Александр обратился при помощи А.С. Шишкова, не
была тем инструментом, который можно отбросить после использования.
Элитарное общество, носитель модерной европейской политической
идентичности, стояло на позициях русского патриотизма, отрицая
космополитизм императора как предательство национальных интересов.
Соответственно,
новый
образ
получил
внутреннюю
негативную
трактовку как «предательский». Таким образом, как только наполнение
361
Надлер В.К. Император Александр I и идея Священного союза. Рига, 1886. Т. I. С. 3.
167
образа перестает удовлетворять внутренним ожиданиям реципиентов,
когда пропадает единство мнений относительно конечной цели образа –
он начинает терять авторитетность и постепенно превращается в
нелегитимный образ.
Александр I, столкнувшись с непониманием и критикой своей
политики в Европе, стал ограждать представителей российской элиты от
поездок за границу. Он, по всей видимости, не считал себя вправе
насильно удерживать в стране дворян, однако его напутствия каждый раз
приобретают характер, в зависимости от отношения к конкретному
человеку, то отеческих наставлений, то прямых угроз, обнаруживающих
подозрение к Европе. Он хотел быть европейцем, но при этом понимал
революционную опасность, исходившую от европейских идей. «После
этого официального извещения граф прибавил, дружески обнимая меня:
«Император поручил мне взять с вас слово, что вы примете совет,
который он дает вам не как государь, а как христианин: держаться за
границей настороже. Вас, конечно, будут окружать люди, которые только
и думают, что о революции, они попытаются увлечь вас. Не доверяйте
этим людям и будьте осторожны. Я мог ответить только улыбкой, хотя и
был тронут проявленным ко мне интересом и не сомневался в
искренности этих слов»362.
Несмотря на то, что тон императора мог различаться в зависимости
от случая, - можно выделить общее, что сквозило в его высказываниях:
тревога, что европейское влияние пагубно воздействует на молодых
дворян в смысле их отношения к российской действительности, и, что
важнее, к самодержавной власти. В какой-то мере его опасения были не
лишены оснований, хоть и доходили нередко до абсурда363. Элита и все
362
Тургенев Н.И. // Русские мемуары. Избранные страницы 1800 – 1825 гг. М., 1989. С. 323.
Упомянем о мифологизируемом Александром «всеевропейском заговоре с центром в Париже», о
котором он упоминает в письме к римскому папе Пию VII. - Письмо императора Александра
Павловича к Папе Пию VII // РА. 1899. № 4. С. 685.
363
168
остальное дворянство чутко осознавали недоверие и подозрения
императора, обращенные в их адрес, что ранило их верноподданнические
чувства и разрушало то, казалось бы, прочное чувство взаимопонимания,
установившееся между ними и императором в Отечественную войну.
Постепенно начинают действовать и другие запретительные меры, о
которых будут с горечью писать будущие декабристы, например, И.Д.
Якушкин364.
На образе монарха все более негативно будет сказываться его
увлечение
мистицизмом,
вначале
не
очень
заметное,
но
затем
усиливающееся все более. Если во время Отечественной войны
Александр демонстрировал явное единение с народом, в том числе и
через ревностное поклонение православной вере, то после победы он
«скатывается» в мистицизм вселенского толка, выгодно оправдывающий
существование
Священного
союза.
Сам
мистицизм,
как
и
распространение в России западных христианских конфессий и даже сект
(примером
тому
служит
общества,
поддерживаемого
широкое
распространение
императором),
не
Библейского
вызывал
особых
нареканий со стороны большей части элиты, не чуждой мистических
настроений365, но тот факт, что это следовало рука об руку с
пренебрежением российских интересов, вызывало в элитарном обществе
негодование366.
Александру I в те годы даже приписывают демонстративно
негативное
отношение
ко
всему
русскому.
Многие
декабристы
фиксируют в своих воспоминаниях высказывания императора, которые,
как казалось, показывают такое неприятие к соотечественникам. А.М.
Муравьев писал: «Чтобы понравиться государю, нужно было быть
364
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 7.
Кондаков Ю.Е. Либеральное и консервативное направления в религиозных движениях в России
первой четверти XIX века. М., 2005. С. 4–18.
366
Пыпин А.Н. Общественное движение в России при Александре I. СПб, 2001. С. 50-51.
365
169
иностранцем,
или,
лучше,
носить
немецкую
фамилию»367.
С.Г.
Волконский вспоминает о своем пребывании в Вене во время конгресса:
«Положение нас, русских, было довольно щекотливое в Вене во время
конгресса.
Наш
император
при
беспрестанных
отличительных
приветствиях ко всем иностранцам, не тот был к нам, что он полагал, что
мы в образовании светском отстали от европейского. Полный учтивости
к каждому прапорщику, не носившему русский мундир, он крутенько с
нами обходился, так что мы нехотя отказывались от приглашений
дворцовых и высшего круга и более жили в среде соотечественников и
вели жизнь шумную между собой, но не обидную для народной
гордости»368.
Помимо
осознания
превосходства
европейской
просвещенности, в этом сквозила, очевидно, и неудовлетворенность
духовным
потенциалом
скомпрометировавшей
себя
Русской
православной
проправительственной
церкви,
политикой,
ограниченностью политического ареала ее воздействия как за рубежом,
так и внутри собственной страны.
Мы склонны полагать, что Александра более не заботит ни образ
монархии, ни свой собственный образ в глазах соотечественников. Он
выстраивает новый конструкт, ориентированный на Европу. Естественно,
поэтому у русских складывается впечатление, что император «забыл» о
них. Конечно же, это не означает, что образ царя остается неизменным.
Он продолжает развиваться, но уже без участия самого Александра. В
этом контексте важно рассмотреть тех людей, которые составляли
ближайшее окружение императора, поскольку они также влияли на
конструирование его образа.
«Император Александр показывал склонность к мистическим
книгам, обществам, и особам, сим занимающимся. Переводы на
367
368
Муравьев А.М. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 81–84.
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 309.
170
российский язык творений К. Эккартсгаузена, и других ему подобных,
при всей его бережливости, щедро награждались», - писал А.С. Тучков369.
Исследователь А.Л. Зорин характеризует духовный опыт Александра тех
лет как постоянный поиск мистических партнеров, выстраивание
сложной системы духовных союзов. На разных этапах жизненного пути
такими партнерами были А.Н. Голицын (с 1803 г. – обер-прокурор
Синода,
с
1810
вероисповеданий),
–
главноуправляющий
весьма
тяготевший
к
делами
иностранных
размытой,
чувствительной религиозности, Роксана Эдлинг (Стурдза) и
мистикокнягиня
С.С. Мещерская370.
Революционные потрясения и наполеоновские войны разрушили
прежнюю картину довоенной Европы, кроме границ, уничтожив и
воссоздав многие идейные устои. Рационалистическое мировоззрение, в
русле которого был воспитан Александр I (и многие представители
российской элиты), переживало внутренний кризис, спровоцировавший
интенсивные поиски нового мировоззрения, оказывавшегося зачастую
мистическим, религиозным. Это вызвало, в свою очередь всплеск
мистических настроений и активное развитие философского идеализма в
начале XIX в.
Важнейшим человеком на этом этапе репрезентации становится
баронесса
Юлия
Крюднер,
претендовавшая
на
статус
духовной
наставницы российского императора. Ее образ как ближайшей (в глазах
общества) сподвижницы Александра крайне важен для репрезентации
образа российского императора в то время.
Нет смысла касаться вопроса об «авторстве» Крюднер проекта
Священного союза, этот вопрос до сих пор не изучен и противоречив.
Ясно одно,
что увлеченная мистицизмом баронесса, оказавшаяся в
369
Записки Сергея Алексеевича Тучкова. СПб., 1908. С. 266.
Зорин А. Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней
трети XVIII – первой трети XIX века. С. 287–288.
370
171
окружении Александра I, безусловно обращала на себя внимание
современников. Крюднер, автор нашумевшего романа «Валери», была
экзальтированна, расчетлива и умна, обладала, по всей видимости,
исключительным даром убеждения. Фигура Крюднер наряду с другими
русскими и иностранными мистиками оказалась связанной с новым
прочтением
образа
монарха,
добавляя
ему
мистические
и
провиденциалистские черты. Разделяя ее религиозные увлечения,
Александр, для наблюдателя извне, сам становился подобен Ю. Крюднер.
Так как чрезмерное увлечение европейской политикой в ущерб
национальным
интересам
выглядело
предосудительным
в
глазах
декабристов, то соответственно мистические искания Александра,
приведшие к такому положению дел, так же не могли не выглядеть
подозрительными.
Хотя многие из представителей элиты были
причастны к масонским ложам или мистическим сектам, а то и просто
интересовались модными тогда религиозными писателями, они не могли
простить такой увлеченности своему монарху, который обязан был
стоять на страже православия, самодержавия и народности. Все эти три
элемента, которые в следующее царствование сольются в триединую
формулу, уже вполне проявились к концу жизни Александра I.
Следовательно,
к
Крюднер,
выражающую
мистическую,
главенствующую часть образа Александра, отношение было негативным.
Примером таких негативных мнений могут служить высказывания
декабристов А.В. Поджио и Н.И. Лорера371.
Углубившийся мистицизм Александра также перестает вызывать
симпатию подавляющей части патриотически настроенной элиты,
ощутившей свою связь с народом и его идеалами, которые в их
представлениях неразрывно соединялись с православием. Если для
371
Поджио А.В. Записки, письма. Иркутск, 1989. С 91-92; Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск,
1984. С. 66.
172
либеральной части элиты увлечение мистицизмом и эйкуменизмом
воспринималось
как
политическая
и
идейная
реакция,
то
для
консерваторов это казалось серьезным отходом от традиционных русских
устоев.
Постоянные
душеспасительные
путешествия,
беседы
в
встречи
со
российском
схимниками
элитарном
и
обществе
воспринимаются как «бегство от реальности», которое не пристало
монарху. Отрицательное отношение к образу «мистика» было вызвано
прежде всего тем, что, по мнению либеральной элиты, мистицизм
способствовал «забыванию» России. А.Е. Розен в своих воспоминаниях
отмечал задумчивость и меланхолию Александра372. Более того, многие
представители консервативной элиты не могли простить императору
пренебрежение
православием.
Только
официозные
источники
продолжали выставлять мистицизм как достоинство373.
Восстание в Греции под руководством бывшего генерал-майора
российской армии Александра Ипсиланти сыграло роль катализатора,
ускорившего трансформацию образа и усилившего его негативное
восприятие.
Вынужденный
выбирать
между
национальными,
православными интересами и последовательным космополитизмом,
Александр I предпочел сохранить верность идеалам Священного союза.
Общественный резонанс в России был огромен: декабристы наряду с
большинством русского общества (вне зависимости от принадлежности к
либеральному или консервативному лагерям) порицали императора за
бездействие
в
отношении
покровительствовавшая
единоверцев.
православным
на
Россия,
Балканах,
веками
решительно
отказалась от поддержки Греции, выступив с легитимистских позиций
Священного союза. Это решение не далось Александру легко:
Священный союз, дело всей его жизни, и национально-православные
372
373
Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 117–119.
Анекдоты из времен императора Александра Павловича // РА. 1885. Т. 1. № 3. С. 329-335.
173
принципы,
глубоко волнующего каждого русского, пришли в
столкновение. Однако эта внутренняя борьба осталась незаметной для
русского общества, сделавшись известной только некоторым людям из
ближайшего окружения Александра, не повлияв на трансформацию
образа. В глазах представителей элиты, далеких от трона и судивших об
императоре лишь по поступкам, образ царя приобрел окончательную
отрицательную окраску, из чего ими были сделаны радикальные выводы.
«Конгресс Веронский 1822 года утвердил Александра в этой
жестокой против своих единоверцев политике. Это последнее действие
возбудило
общее
негодование
русских
против
Александра
за
бесчеловечное равнодушие его к страждущим единоверцам – эллинам,
которые были вправе ожидать от него не только симпатического участия,
но и деятельной помощи, тем более что
с давних времен Россия
возбуждала греков против их утеснителей и обещала им независимость»,
- писал декабрист М.А. Фонвизин374. О том же свидетельствует и Н.И.
Лорер375.
Политика Александра в отношении Греции довершила процесс
трансформации образа. Царь окончательно приобрел образ «предателя»,
изменившего не только ожиданиям элиты (которая олицетворяла себя с
Россией),
но
также
предавшего
собственные
убеждения.
Образ
«умиротворителя», который Александр пытался транслировать, не достиг
цели, придя в противоречие с политическими взглядами русской элиты и
трансформировался в
«предательский». Еще неосознанно мнение
представителей российской политической элиты начинает разводить
образ монархии и образ монарха.
Говоря в то время об Александре, современники считают
необходимым упомянуть о влиянии, которое имел на него князь
374
375
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Иркутск, Т.2. 1982. С. 179.
Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 60.
174
Меттерних, австрийский канцлер. И, действительно, как утверждает он
сам, на протяжении тринадцати лет он был ближайшим помощником и
советником
Александра
I,
главным
образом
относительно
дел
Священного союза и европейской политики376. Русская политическая
элита относилась к такому сотрудничеству (которое в представлении
Александра
I
неизбежно
принимало
вид
дружбы)
однозначно
отрицательно. Меттерних, приближенный к царю, оказался очередным
«конструктором» образа Александра, какими до этого были Сперанский
и Крюднер. Как писал сам Меттерних, «Александру трудно было без
руководителя. Кто-нибудь должен был всегда направлять его душу и
мысль»377. И если следование влиянию членов Негласного Комитета
воспринималось
русской
элитой
в
целом
положительно,
то
вмешательство Меттерниха в российскую политику воспринималось как
еще одно свидетельство утраты царем национальных интересов.
Так, А.М. Муравьев упоминал, что Меттерних полностью
«захватил влияние над Александром»378, М.А. Фонвизин говорит об уме,
коварстве Меттерниха, называет его «душой… всей монархической
реакции»379, А.В. Поджио винит именно Меттерниха в реакционном
повороте политики Александра380.
Мнения декабристов относительно «реакционного поворота» в
политике Александра разделились. Не понимая его истинной причины,
некоторые из них винят в этом исключительно князя Меттерниха, а
другие утверждают, что и без участия австрийского дипломата
Александр I рано или поздно показал бы свое «истинное лицо». Тем не
менее, образ Александра вновь претерпел трансформацию. К мистицизму
добавилась откровенная реакционность. Частые конгрессы Священного
376
Меттерних К. Александр I. / http://www.hrono.ru/libris/lib_m/metter_al1.htm
Там же.
378
Муравьев А.М. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 81.
379
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Иркутск, 1982. Т.2. С. 178.
380
Поджио А.В. Записки, письма. Иркутск, 1989. С. 91-92.
377
175
союза, связанные с ними постоянные и длительные отлучки Александра
I, оставившего управление страной на А.А. Аракчеева, огромные затраты,
связанные с этими поездками – и все это без какого-то блага для России,
считали либералы.
Акции подавления силой австрийского оружия
восстаний в Неаполе и Пьемонте
ярко характеризовали методы
Священного союза. Яркой иллюстрацией к образу Александра I в
контексте политики Священного союза в тот период может служить
письмо Александра I папе Пию VII:
«…Государство, соседнее с тем, которым вы правите, представляет
миру гибельное зрелище торжествующего бунта, попрания признанным
всем
обществом
лишенного
воли,
религиозных
народа
и
нравственных
стонущего
под
законов,
гнетом
короля
нескольких
преступников. Столь печальное зрелище, без сомнения, трогает ваше
сердце, и конечно, вы будете сомневаться в том огорчении, которое оно
мне причиняет. Мои союзники разделяют его со мною. Из предыдущих
сношений между нашими министрами вам известно, что в равной
степени
пораженные
опасностью,
которые
представляют
для
общественного строя подобные катастрофы, мы соединились, чтобы
сообща обсудить те меры, которые побуждает нас принять наша
обязанность оградить Европу от бича революций и наше желание
исправить ее ужасные результаты повсюду, где только провидение
позволит выполнить эту задачу.»381
На примере этого письма видно изменившееся отношение
Александра I к представительным учреждениям, конституции и
оппозиции. Такое отношение к прежним идеям, которыми Александр
был так серьезно увлечен, естественно, вызывало обвинения в
вероломстве и фальши.
381
Письмо императора Александра Павловича к Папе Пию VII-му // РА. 1899. № 4. С. 685.
176
Декабристы ставили Александру I в вину также и то, что он
совершенно прекратил заботиться о России. Обещанные реформы так и
не были проведены, конституционные мечты, которые, казалось,
Александр разделял с либералами, остались в прошлом. Устаревшая
идентичность русской монархии, основанная на сакрализации власти,
казалось, преданная забвению в начале XIX в., полновластно вернулась в
правительственный дискурс. Не оспаривая мнения А. Н. Боханова,
продолжившего традицию И.Е. Забелина382 и указавшего на русское
самодержавие как на «магический кристалл русской истории», и в
некотором роде признавая справедливость аналогии, проводимой им
между царем и послушником в рамках «православной истории»,
отметим, что для российской элиты первой четверти XIX в. православие
не являлось настолько сильным легитимирующим фактором образа
монархии, как для крестьянства и других социальных страт населения
Российской империи, воспитанных в условиях традиционной русской
культуры383.
Еще один человек, близкий к Александру, также оставил след в его
образе. Им был А.А. Аракчеев,
доверенный помощник императора.
Александр I считал его человеком, неспособным на предательство, что
Аракчеев подтвердил еще во время дворцового переворота 11 марта 1801
г. Импонировала Александру также его безусловная преданность,
дисциплинированность и исполнительность – те качества, которые так
ценил в людях его отец. В свою очередь, и Аракчеев получил большое
влияние на императора. С.Г. Волконский пишет о «влиянии и силе
Аракчеева, которые получил он у государя»384. Для некоторых
представителей элиты это осталось странным и не сочетаемым с образом
императора фактом.
382
Забелин И.Е. Дневники. Записные книжки. М., 2001. С. 71.
Боханов А.Н. Самодержавие. Идея царской власти. М., 2002. С. 17.
384
Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 217.
383
177
«История еще не разгласила нам причин, которые принудили
Александра – исключительно европейца девятнадцатого столетия,
человека образованного, с изящными манерами, доброго, великодушного
– отдаться, или, лучше сказать, сильно привязаться к капралу
Павловского
вспоминал
времени,
Н.И.
человеку
Лорер.
грубому,
Конечно,
А.А.
необразованному»385,
Аракчеев
не
был
ни
необразованным, ни грубым настолько, чтобы разительно выделяться из
своего окружения386. Следует учитывать великолепно подмеченное Ю.М.
Лотманом «витийство резкое» декабристов и привычку в «римском» или
«спартанском стиле» прямо высказывать собственное мнение, что, в свою
очередь «оттеняло» действительно существующие недостатки фаворита
Павла
I,
а
затем
и
Александра
I387.
Прекрасно
образованный
артиллерийский офицер, деятельный, энергичный, Аракчеев, однако,
заслужил
в
обществе
недобрую
славу
благодаря
своим
бескомпромиссным действиям и фанатичной исполнительности, с
которой он выполнял распоряжения государя388. Таким был его образ в
русском элитарном обществе – жестокий, деспотичный временщик –
самодур, на которого Александр перекладывал непопулярные меры типа
«военных поселений»389. Такая привязанность к «деспоту» – Аракчееву
дала повод для некоторых декабристов говорить о том, что Александр I
до поры до времени только скрывался под маской либерализма, ожидая
удобного момента для того, чтобы открыть свое истинное лицо.
Действительно, влияние Аракчеева на личность императора
неоспоримо. Чего стоят слова Александра, произнесенные им в минуту
385
Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 66.
Лямина Е.Э. Граф Аракчеев: Pro et contra // Аракчеев: свидетельства современников. М., 2000. С. 615.
387
Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни // Беседы о русской культуре. Быт и традиции
русского дворянства (XVIII – начало XIX в.). СПб., 1994. С. 334-335.
388
Лямина Е.Э. Граф Аракчеев: Pro et contra // Аракчеев: свидетельства современников. М., 2000. С. 615.
389
Корнилов А.А. Курс истории России XIX в. М., 1993. С. 106-107.
386
178
раздражения в 1818 г. в ответ на возражение генерал-губернатора Н.Г.
Репнина по поводу невозможности послать крестьян на дорожные работы
из-за неурожая. «Что они дома сосут, то могут сосать и на больших
дорогах» - таков был раздраженный ответ императора, поражавшего
своим гуманизмом просвещенную Европу390.
Являясь
преемником
столь
нелюбимой
мемуаристами-
современниками эпохи правления Павла, образ А.А. Аракчеева в
представлении российской элиты смешивался с образом Александра I,
давая возможность отождествлять их: «Недаром же в русском гербе
двуглавый орел, и на каждой голове корона: ведь у нас два царя:
Александр I да Аракчеев»391. Более того, с фактом «дружбы» императора
и временщика у представителей либерально настроенной элиты связана
ревизия образа Павла I, по крайней мере, относительно образа
Александра I: «Бесправное большинство народа на всем пространстве
империи
оставалось
равнодушным
к
тому,
что
происходило
в
Петербурге…»; подчеркивали, что простой народ любил Павла...»392, в
частности, потому, что он «первый обратил внимание на несчастный быт
крестьян и определением трехдневного труда в неделю оградил раба от
своевольного
произвола»393.
Декабристы
говорили
о
том,
что
царствование Павла «ожидает наблюдательного и беспристрастного
историка, и тогда узнает свет, что оно было необходимо для блага и
будущего величия России после роскошного царствования Екатерины
II»394.
390
Якушкин И.Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 93.
Печерин В.С. Замогильные записки // Русское общество 30-х годов XIX века: Люди и идеи:
Мемуары современников. М., 1989. С. 154.
392
Там же. С. 36.
393
Поджио А.В. Записки, письма. Иркутск, 1989. С. 62.
394
Штейнгейль В.И. Сочинения и письма. Записки и письма Иркутск, 1985. Т.1. С. 112.
391
179
Тяжелый удар по имиджу Александра I нанесли военные поселения
и закрытие масонских лож, в которых царь видел агентов влияния
«всеевропейского заговора».
В несанкционированных собраниях масонов Александр видел
угрозу заговора: «…недоверие к русским и подозрение в революционных
тенденциях войска…395».
«Мятеж» Семеновского полка только
подтвердил его подозрения, заставив думать о том, что «революционная
зараза» уже проникла не только в русское общество, но и в армию396.
«Аракчеевщина» и неудачи внутренней политики, от которой
император, в конце концов, отстраняется вовсе, довершили начатое. В
отношении либеральной элиты, в авангарде которой находились
декабристы, к императору наступает перелом, ознаменовавшийся
созданием первых декабристских обществ, появление которых означало,
что император, по мнению членов тайных обществ, стал чужд России и
русским.
Александр более не может создать жизнеспособный образ, который
был бы принят русским обществом. Потерпев неудачу в деле
Священного союза, император не пытается наверстать упущенное во
внутренней политике, предоставив все дела своему окружению. Он более
не стремится представить себя в глазах элиты, по-прежнему пристально
следившей за ним. Александр I фактически бросает надоевшую ему
актерскую игру, которой занимался в начале своего царствования,
бросает каждодневную работу по созданию и поддержанию своего
образа. Однако жизнь императора целиком публична, и он не может
остановить формирование своего образа, который выстраивается в
каждодневных репрезентациях.
395
396
Раевский В.Ф. Материалы о жизни и революционной деятельности. Иркутск, 1983. Т.2. С. 349.
Лапин В.В. Семеновская история: 16 - 18 октября 1820 года. Л., 1991. С. 83.
180
Именно поэтому образ, сложившийся в последние дни жизни,
характеризует его как бездеятельного, меланхоличного, чрезмерно
религиозного человека.
Только его личные качества заслуживают
положительной оценки, не влияя на образ императора в целом.
Бездеятельность, реакционность – вот качества, которые идут вразрез с
образом «идеального монарха».
Мы считаем, что одним из вызовов, сделавших возможным
появление первых тайных обществ, наряду с социально-экономическими
и прочими, не менее важными причинами, была именно эволюция образа
Александра, качественно изменившая отношение к царю. Осознав, что
прогрессивное
движение
теперь
не
имеет
поддержки,
ощутив
бесперспективность надежд на либеральные реформы, декабристы,
соответственно, пытаются осуществить альтернативный путь через
военный переворот и захват власти.
Характерной чертой образа монарха и монархии в этот период
трансформации является размывание и деструкция образа, что, по сути,
лишает его привычных консолидирующих качеств, как в отношении
российской элиты (в смысле политического разделения на консерваторов
и либералов по отношению к институту монархии), так и относительно
самого Александра, фактически отстранившегося от политики и
«потерявшего» явную политическую окраску. Такая размытость образа
не позволяла элите выработать четкий и непротиворечивый образ
монарха,
что,
в
свою
очередь,
препятствовало
объединению
политических сил (даже декабристы не могли выработать однозначный
реакционный образ, постоянно натыкаясь то на «ангельские черты»
императора, то на остатки его реформаторских качеств). Однако это не
помешало
элите
сформировать
образ
колеблющегося монарха.
181
непоследовательного
и
В отличие от либеральной и радикальной реакции, давшей ответ на
новые черты образа Александра I, который заключался в активном
создании ряда авторитетных текстов, организаций и даже подготовки и
осуществления вооруженного восстания, мы не видим влиятельных
консервативных текстов, отвечающих на новые, реакционные грани в
образе Александра. Сравнивая активность консерваторов до и после
трансформации образа монарха, мы можем констатировать, что
изменение
образа
монарха,
несмотря
на
проявившуюся
противоречивость, размытость и неоднозначность, воспринималось
консервативной элитой
как «прогресс» и возвращение монарха на
правильный путь, ведущий, по их мнению, к «истинной монархии».
182
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Необходимость
легитимации
собственной
власти
и
самодержавного режима, адекватного ответа на вызовы времени,
обеспечение лояльности и многое другое требовали от представителей
российской монархии постоянной работы не только в качестве
государственных деятелей, но и в качестве активных акторов, «творцов
образа»,
которые
создают
различные
образы,
способствующие
закреплению их статуса как «символа нации» и обеспечивающие
властному дискурсу большую авторитетность, «износостойкость» и
ресурс устойчивости. Образы, применяемые и используемые монархами,
не могли постоянно и полностью удовлетворять потребностям и
ожиданиям общества. В соответствии с требованиями времени и
изменяющегося общества образ монарха, находящийся в зависимости от
политики,
положения
изменяющихся
государства
факторов,
и
многих
других
трансформировался, изменялся,
постоянно
вызывал
разные ожидания, оправдывал или не оправдывал надежды, возлагаемые
на него обществом. Образ мог восприниматься неоднозначно в
зависимости от того, насколько он удовлетворял ожиданиям общества,
соответствовал статусу «символа нации», насколько он коррелировал с
реальной ситуацией и зависел от внешних и внутренних социальнополитических условий. Кроме того, группа (которая в диссертационном
исследовании определяется как элита), на которую в первую очередь
были рассчитаны транслируемые образы, не была однородной и сама
разделялась на группы, различные по своему социальному положению,
статусу
при
дворе,
отношениям
с
императором,
политическим
пристрастиям - вплоть до литературных предпочтений. Но главное
различие между ними проистекало из политических взглядов –
консервативных, либеральных и радикальных. В литературе сложилось
183
мнение, что в начале XIX в. разделение на политические лагери еще не
закрепилось
институционально,
и
граница
между
либералами,
консерваторами и радикалами, позже добавившимися к этим двум
основным политическим течениям, была условной. Вся эта социальная
страта, взятая в своем единстве, обладала рядом четко установленных
признаков, составляя референтную группу, мнение которой заменяло для
самодержавия «общественное мнение» и являлось определяющим при
конструировании того или иного образа монархии и определения его
успешности. Кроме того, сама элита также воспринимала себя как
передовую часть общества, неразрывно связанную с народом, и говорила
от лица всех русских, подвергая критике или одобрению действия
монарха и его окружения.
Отдельные представители элиты, являясь носителями более
авторитетного мнения, выдвигались в лидеры элитарных групп. Лидеры
были
наиболее
активными
и
влиятельными
реципиентами
и
конструкторами образов монархии, выступая от имени различных
элитарных групп. Они могли позиционировать себя в качестве
выразителей не только групповых интересов, но и говорить от имени
всего народа, задавая определенные форматы для образа монарха и
института монархии в целом. Монарх, в свою, очередь не был только
пассивным объектом для презентаций, но становился на определенных
этапах наиболее активным актором самопрезентации, задействовав не
только социально значимые символы, но и привлекая на свою сторону
знаковые фигуры тогдашнего российского истэблишмента. В то же время
элитарные лидеры конкурировали между собой за право ведущего
участия в конструировании образа монарха и монархии, основывая свои
авторитетные дискурсы и влияя с их помощью на общество и монарха.
Таким образом, образ монарха и российской монархии становился полем
взаимодействия
и
столкновения
разных
184
политических
проектов,
оказывавших существенное воздействие на политические идеологии и
практики. В разное время царствования Александра I в поле
репрезентации доминировали представители разных элитарных групп,
носители различной политической идеологии. Более того, доминируя и
участвуя в строительстве и трансляции образа, влиятельные члены
политической элиты сами «достраивали» его фактом «приближенности»
к
монарху,
транслируя
особенные
черты
своей
групповой
принадлежности на образ монарха. В разное время это место занимали
разные люди: Ф.-Ц. Лагарп, «молодые друзья», М.М. Сперанский, Н.М.
Карамзин, А.А. Аракчеев и др.
Образ монарха в первой четверти XIX в. не только ассоциировался
с образом монархии, но и прямо идентифицировался с ним. Трактуя
монархию и монарха, государство и государя в духе Людовика XIV
(«государство – это я»), русское элитарное общество не различало
понятия «монарх» и «монархия», перенося на более устойчивый и
статичный образ монархии черты образа монарха, который являлся более
динамичным конструктом.
Можно разделить процесс формирования образа монарха на
периоды:
1.
1782 – 1801 гг. Пассивный период в конструировании
образа «идеальной монархии» и «идеального монарха». Общество
видит Александра через призму предыдущих царствований,
воспринимая его в сравнении с ними. Главными характеристиками
этого образа выступают: избавитель от тирании, «ангел на троне»,
«внук Екатерины».
2.
1801 – 1812 гг. Период, характеризующийся активным
строительством образа монархии. Публично отрицая наследие
Павла I, Александр I демонстрирует свой реформаторский
потенциал,
основанный
на
185
идее
возвращения
к
мифологизируемому «золотому екатерининскому веку». На первый
план выходят характеристики «реформатора» и «обновителя», даже
«либерала» в тогдашнем значении этого термина.
3.
1812-1815
гг.
Время
использования
«военных»
составляющих образа: полководца, патриота и освободителя,
связанных
с
наполеоновскими
войнами
и
патриотическим
подъемом в стране. В облике монархии начинают преобладать
характеристики «героя», «полководца», «освободителя Европы».
4.
1815-1825 гг. Конструкты «державного мистика»,
«миротворца» - последние новации в образе, создаваемом
Александром I. В целом элита отторгает эти конструкты, они
оказываются
нежизнеспособными,
и
в
какой-то
мере
все
возвращается к началу – снова начинается «пассивный» период,
когда элита в противовес и независимо от императора формирует
образ «реакционера» применительно как к монархии, так и к
монарху. Даже попытки вернуть образ «реформатора» и найти
консенсус с элитой не смогли остановить этот деструктивный
процесс.
Александр участвовал в строительстве образа монархии сначала
«пассивно», подчиняясь инструкциям Екатерины, желавшей внедрить
просвещенческие идеологические практики в воспитание великого князя.
На этом этапе строительства образа Александр скорее был объектом
приложения усилий императрицы, которые должны были воплотиться в
образ
русского
«идеального
разноплановости
и
монарха».
стремления
соединить
Вследствие
своей
идеализированные
просвещенческие конструкты с практическими политическими навыками
образцы на практике оказались крайне противоречивыми и
совместимыми:
186
плохо
1.
Образец исконного русского.
2.
Образец
монарха»,
«просвещенного
руководствующегося
принципами
Просвещения
в
практике
повседневного управления.
3.
Нравственный образец - тактичного и воспитанного
человека, внушающего уважение и любовь своим поведением.
4.
Образец
администратора
-
образованного
и
разносторонне развитого монарха, способного разобраться и
вынести объективное суждение по любому вопросу.
5.
Образец
религиозного,
православного
монарха,
разделяющего религиозные устои с обществом и народом.
6.
Образец
абсолютного
монарха,
единолично
пользующегося своей безответственной и неограниченной властью
для достижения общего блага
Екатерина II, составив свое руководство воспитания «идеального
монарха» и, воспринимая Александра как своего преемника,
вывела на первый план черты «ангела», которые оказались
наиболее устойчивыми в образе императора. Эта устойчивость
была обусловлена, прежде всего, качествами, относящимися более
к личностному восприятию, такими, как его «ангельская»
внешность, чувство такта и утонченное воспитание.
Если правление Екатерины II, благоволившей своему старшему
внуку,
воспринималось
элитарным
обществом
начала
XIX
в.
благосклонно, как время «расцвета» России, то Павел I и его
царствование, наоборот, репрезентировалось элитой как «деспотический»
период.
Общество идеализировало образ Екатерины II и негативно
относилось к образу Павла I. Таким образом, образ Александра I как
преемника
Екатерины
и
как
противника
187
Павла
изначально
воспринимался с большим положительным потенциалом и достаточным
ресурсом влиятельности. Обращаясь к перевороту и участию Александра
в цареубийстве, - факту, впоследствии повлиявшему на образ царя,
можно отметить, что в рассматриваемый период элита большей частью
снимала с Александра вину за свержение и убийство Павла, преподнося
это как необходимое зло для свержения «тирана».
Восприятие
Александра Павловича как «ангела» эксплуатировало надежды на
позитивные перемены, связанные со вступлением на престол нового
царя, что придавало не только александровскому образу, но и образу
монархии в целом очищающую и новаторскую харизму.
В
период
с
1801
по
1812
гг. Александр
конструировал
реформаторское восприятие образа «либерала-реформатора», что связано
с поисками новой легитимирующей формулы через уподобление образам
Петра Великого и Екатерины Великой, признанных и успешных
реформаторов в глазах российской элиты XIX в. Надежда общества на
«иные»
реформы,
накопленная
во
время
царствования
Павла
(реформаторского по своей сути), обусловила положительное восприятие
этого образа. Анализ проектов государственного переустройства,
поданных Александру, позволил сделать вывод, что у М.М. Сперанского
и Н.М. Карамзина, - авторитетных членов разных элитарных групп, сложились противоположные представления о том, какими должны быть
реформы и, шире, какой должна быть монархия. Если Карамзин
настаивал на полном отказе от либеральных реформ, ставящих под
угрозу самодержавие, и предлагал меры, которые, напротив, должны
были укрепить его в России, то Сперанский выдвигал план коренного
переустройства государственного управления, в котором прежняя
неограниченная и безответственная власть монарха четко определялась и
фактически подчинялась закону, что также укрепило бы монархию, но
ценой отказа от самодержавия.
188
С началом наполеоновских войн связана очередная трансформация
образа Александра. Перенося центр своего внимания на войны Третьей и
Четвертой
коалиции
и
развязывая
военные
действия
против
наполеоновской Франции, Александр пытается утвердить новые черты в
образе, актуализируя качества «полководца – триумфатора» в античном
значении этого слова. Для этой цели он использует массовые зрелища, парады, разводы, направленные, прежде всего, на репрезентацию себя
как военного вождя и полководца, создание образа успешного генерала,
полноправного противника Наполеона. На фоне начавшейся войны с
Францией, в которой союзники терпели поражение за поражением, этот
образ действительно оказался востребован, однако сражение при
Аустерлице до известной меры покончило с ним. После поражения при
Аустерлице Александр I отказался от попыток снискать лавры
военачальника на поле битвы и перевел противостояние с Наполеоном в
более высокий контекст противостояния разных миросистем, придав этой
борьбе возвышенный и даже сакральный характер. Важной частью этого
нового прочтения войны стала демонстрация единения с народом и
армией через военные парады и триумфальные шествия, создание
литературных текстов. Развившаяся после подписания Тильзитского
мира откровенная галлофобия, инициированная консервативным крылом
российской элиты, стала основой, на которой было построено новое
восприятие монарха, имевшее генетическую близость с образом
«полководца», - образ «патриота». Патриотические настроения стали
платформой, на которой объединилась вся русская элита, включая
императора. Ссылка Сперанского и патриотическая риторика А.С.
Шишкова, занявшего его место, завершили эту изменившуюся картину.
Апогея восприятие нового образа достигло в период Отечественной
войны 1812 года. Во время заграничных походов русской армии на
первый план выходит восприятие монарха как «освободителя» не только
189
русской, но и европейской элитой. Наполеоновские войны сблизили
русское элитарное общество, дали ему одну общую патриотическую
идею, на основании которой Александр выстроил свой образ патриота,
способствовавший его единению с элитой и народом, действующих под
божественным
покровительством
Александра
Благословенного.
В
восприятии элиты качества полководца, используемые Александром,
оказываются востребованными, легитимными, но, после победы в войне,
они начинают вызывать недоумение и даже раздражение.
После войны была сделана попытка вернуться к реформам и
возродить образ реформатора, однако, без большего успеха. Конституция
Польши вызвала исключительно негативную реакцию во всем элитарном
обществе, что позволило элите трактовать новый реформаторский образ
императора как антироссийский и даже предательский. Кроме всего
прочего, продолжающееся увлечение императора Европой, попытки
строить образы, ориентированные на европейскую элиту, вызывают
непонимание и разочарование. Это явилось результатом модерных и
домодерных практик, носителями которых выступали, соответственно,
элита
и
император.
космополитизма,
а
Александр
элита,
I
руководствовался
являющаяся
носителем
принципом
национальных
приоритетов, критиковала императора, как «забывшего о России». В
итоге польский вопрос и восстановленный образ «реформатора», до этого
долго
поддерживающий
легитимность
монархии,
приобрел
космополитичную окраску и стал основой для негативного восприятия
элитой этого образа.
Последний период в создании реформаторского образа монархии и
монарха Александром I характеризуется неуклонно снижающейся
легитимностью
и
утратой
авторитета
самой
монархии
как
государственного института. Усилия императора не достигают цели, не
находят отклика у элиты, которая самостоятельно строит образ монархии
190
и монарха. Конструкт реформатора, который Александр пытается
возродить, превращается в прикрытие для реакционной политики, а
нереализованный проект «Уставной грамоты» и затягивание решения
крестьянского вопроса служат тому дополнительным подтверждением.
Александр I подвергается критике как со стороны либералов, так со
стороны консерваторов. К оппозиционному лагерю присоединяются
сформировавшие свои собственные взгляды радикалы – декабристы,
создавшие свои организации и программные документы.
Процесс послевоенного устройства Европы и активное участие в
нем российского императора, черты «умиротворителя», которым он
начал отдавать предпочтение после победы над Наполеоном, вызвали
такую же реакцию. Обращение Александра к мистицизму, который лег в
основу Священного союза, и активные религиозные поиски не вызывают
сочувствия у русской элиты. Принципы свободы, которые император,
казалось, разделял, начинают работать против него, вызывая обвинения в
двуличии и фальши. Кроме того, мистицизм, которым увлекся
Александр,
также
вызвал
нарекания
у
элиты,
сохранившей
приверженность православной традиции. Таким образом, постепенно
происходит
бесцельная
растрата
символических
ресурсов
убедительности образа монархии и оформилась нисходящая тенденция в
трансформации
образа
императора.
Александр
I
перестает
конструировать образ «для России», - для него более важно обратиться к
Европе. Однако и в Европе образ «умиротворителя», «миротворца» не
получает признания. Этот период в образотворчестве Александра I
характеризовался одновременно и большой активностью царя и все
усиливающимся
отрицательным
отношением
со
стороны
элиты.
Консерваторы были недовольны конструктом «умиротворителя», так как
в их восприятии монарх растрачивал российские ресурсы на Европу, а
либералов не устраивал реакционный курс Священного союза. Александр
191
потерпел
неудачу
в
использовании
конструктов
«реформатора»,
«полководца», «миротворца». Более успешной и долговечной была
практика использования конструкта «ангела», актуализирующаяся
в
частных характеристиках, но имевшая авторитетность только в узких
придворных кругах и в официальных церковных проповедях, а поэтому
не обладавшей большим общественным влиянием.
Александр потерял не только доверие элиты, - он лишился
возможности вести с ней диалог. Различие в дискурсах становится
критическим и непреодолимым. В итоге Александр погружается в
мистицизм и отказывается от дальнейших попыток самостоятельного
формирования образа, который окончательно приобрел реакционные
черты. В какой-то мере против Александра обратилось начало его
царствования. Реформаторские заявления молодого царя, попытки
введения конституции, - все это породило надежды элитарного общества
на
перемены,
и,
после
того,
как
Александр
доказал
свою
несостоятельность, эти надежды переросли в разочарование, прямо
пропорциональное силе надежд на позитивные перемены.
Либералы и радикалы сами создают новый образ монарха, образ
реакционного мистика, меланхоличного и чуждающегося людей. Этот
образ впервые нес в себе ярко выраженный отрицательный потенциал,
репрезентируя Александра как монарха, недостойного занимать трон.
Радикалы идут в этом отрицании дальше либералов, распространяя
нелегитимность Александра также на русскую монархию вообще.
В это время консерваторы занимают выжидательную позицию –
новые черты в образе монарха, отказывающегося от либеральных
реформ, устраивают их больше, чем старые, с претензией на
реформаторство. В какой-то мере ситуация становится противоположной
началу царствования. Консерваторы, принявшие «реакционный» образ
192
императора, отходят на второй план, а либералы и радикалы, напротив,
выдвигаются вперед, критикуя образ «реакционера».
В диссертации на примере первой четверти XIX в. исследованы
способы и обстоятельства формирования образа монарха и монархии,
механизмы их трансляции, репрезентации и саморепрезентации. Образ
Александра прошел сложный эволюционный путь. Консерваторы,
либералы, на более позднем этапе радикалы – декабристы неодинаково
интерпретировали образы монарха. Без практического подкрепления
образ рушился, вызывая к тому же обвинения в двуличности и фальши.
Мы подтверждаем, стало быть, теоретический постулат: образ –
динамичный
и
легко
изменяющийся
конструкт.
Царствование
Александра I представляет собой пример того, как монарх, имевший
большой запас доверия и ресурсы огромной страны, обладавший
абсолютной властью, оказался, тем не менее, неспособным изменить
сложившуюся систему управления и потерпел неудачу в формировании
долгосрочных позитивных образов, обеспечивающих легитимность и
авторитетность монархии. Вступив на трон с большим ресурсом
убедительности, располагая огромными запасами и доверием элиты,
Александр, в конце концов, потерял все это, растратив авторитетность, и
оказался более неспособен построить жизнеспособные образы ни
монархии, ни монарха. Непостоянство и частая смена противоречивых
конструктов, не подкреплявшихся конкретными действиями, в конечном
итоге вызвали их деструкцию, подорвали доверие элиты и привели к
кризису легитимности не только политического режима Александра I, но
и русской монархии вообще.
193
Список сокращений
РА – Русский Архив
РС – Русская Старина
РГАДА – Российский государственный архив древних актов
ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации
ДНР – Древняя и Новая Россия
ИВ – Исторический Вестник
НЛО – Новое литературное обозрение
РО РНБ – Рукописный отдел Российской национальной библиотеки
194
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
Список источников
Неопубликованные источники
ГАРФ. Ф. 679 (Александр I). Оп.1. Д. 14, 20, 21, 22, 23, 24, 71, 73,
74, 78.
ГАРФ. Ф. 666 (Михаил Павлович, сын Павла I, Главный начальник
пажеского и сухопутного корпусов, главнокомандующий гвардейским и
гренадерским корпусами, генерал – инспектор по инженерной части,
генерал – фельдцейхместер. 1798 – 1849). Оп.1. Д. 130, 387, 69, 679, 1847,
104.
ГАРФ. Ф. 48 (Следственная комиссия (комитет) и верховный
уголовный суд по делу декабристов. 1825 - 1826) Оп.1. Д. 14.
ГАРФ. Ф. 1055(Константин Павлович, сын императора Павла I,
генерал от кавалерии, генерал – инспектор кавалерии, наместник Царства
Польского. 1779 - 1831) Оп.1. Д. 28.
РГАДА. Ф. 1261 (Воронцовы) Оп.3. Д. 2666. Оп.4. Д. 148; Оп.3. д.
2612, 2494; Оп.7. Д. 2196, 1269, 803, 1236, 1687.
РГАДА. Ф. 1278. (Строгановы) Оп.1. Д. 9, 1, 13, 12, 14, 19, 201,
1180.
ОР РНБ. Ф. 731. (Архив М. М. Сперанского) Д. 765, 826, 1482, 1491,
88, 67, 758.
Законодательство и другие нормативные акты.
Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое.
(ПСЗРИ). Т.XXVI.
195
Опубликованные источники личного происхождения
Александр I, император. Беседы и частная переписка между
императором Александром I и кн. А. Чарторыжским [Текст]. - М., 1912. –
39 с.
Александр I, император. Письма императора Александра I и других
особ царственного дома к Фридриху – Цезарю Лагарпу [Текст]. - СПб.:
Типография Имп. Ак. Наук, 1870. – 121 с.
Александр I, император. Письмо императора Александра Павловича
к папе Пию VII [Текст] / Александр I. // РА. 1899. № 4. С. 529–540.
Андерсон, В.М. Переписка императора Александра I с Наполеоном
и Аракчеевым [Текст]. - М., 1912. – 109 с.
Анекдоты из времен императора Александра Павловича [Текст] //
РА. 1885. Т. 1. № 3. С. 341-358.
Архив князя Воронцова [Текст] – СПб.: Тип-я Бартенева, Кн.1 – 40.
1859.
Архив декабриста С.Г. Волконского [Текст] / под. ред. кн. С.М.
Волконского и Б.Л. Модзалевского. – Пг., 1918. - 430 с.
Бартенев, Ю.Н. Рассказы князя А.Н. Голицына. Из записок Ю.Н.
Бартенева [Текст] / Ю. Н. Бартенев. // РА. 1866. Кн.1, № 3. С. 370–371.
Бартенев, Ю.Н. Рассказы князя А.Н. Голицына. Из записок Ю.Н.
Бартенева [Текст] / Ю. Н. Бартенев. // РА. 1866. Кн.2. - № 7. С. 305-333.
Бартенев, Ю.Н. Рассказы князя А.Н. Голицына. Из записок Ю.Н.
Бартенева [Текст] / Ю. Н. Бартенев. // РА. 1866. Кн.2. С. 52-108;
Бартенев, Ю.Н. Рассказы князя А.Н. Голицына. Из записок Ю.Н.
Бартенева [Текст] / Ю. Н. Бартенев. // РА. 1886. Кн. 3. Вып. 6. С. 305-333.
Басаргин, Н.В. Воспоминания, статьи, рассказы [Текст] /
Барасагин. – Иркутск: Восточно-Сибирское изд-во, 1988. – 108 с.
196
Н.В.
Белоголовый, П.А. Воспоминания и другие статьи [Текст] / П.А.
Белоголовый. – СПб.: Издание Литературного фонда, 1901. – 294 с.
Беннигсен, Л.-А. Г. Извлечения из мемуаров графа Бенигсена
[Текст] / Л. - А. Г. Беннигсен // Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки
участников и современников. СПб., 1908. – 189 с.
Бернстоф, Э. фон. Венский конгресс по рассказам графини Элизы
фон Бернстоф [Текст] / Э. фон Венский. // РС. 1898. № 3. С. 22–51.
Блумфмльд, Г. Из воспоминаний леди Блумфильд [Текст] / Г.
Блумфильд // РА. 1899. Кн.2. - № 6. С. 13 -51.
Булгарин, Ф.Н. Воспоминания [Текст] / Ф. Н. Булгарин. - М., 2001.
– 207 с.
Буцинский, П.Н. Отзывы о Павле I его современников [Текст] / П.Н.
Буцинский. - Харьков, 1901. - 194 с.
В день столетнего юбилея со дня рождения императора Александра
I [Текст]. – СПб., 1877. – 29 с.
В.Н. Баронесса Крюднер и ея переписка с князем А.Н. Голицыным
[Текст] // РА. 1885. №3. С. 37–41.
Велио, И.И. Записки барона Велио [Текст] / И. И. Велио // РС.
1913. Т.156. № 11, 12. С. 140–198.
Вигель, Ф.Ф. Записки [Текст] / Ф. Ф. Вигель. - М., 1923-24. Т.1. –
320 с., Т.2. – 231 с.
Виллие, Я.В. Дневник лейб-медика (1825) [Текст] / Я. В. Виллие. //
РС. 1892. - Т.73. №1. С. 76–85.
Волконский, С.М. О декабристах. По семейным воспоминаниям
[Текст] / С.М. Волонский. – Париж, 1922. - 154 с.
Волконский, С.Г. Записки [Текст] / С. Г. Волконский. – Иркутск:
Восточно-сибирское издательство, 1991. - 459 с.
Воронцов, А.Р. Автобиографическая заметка гр. А.Р. Воронцова
[Текст] / А. Р. Воронцов // Архив князя Воронцова. М., 1872. Т.7. – 781 с.
197
Воспоминания
о
младенческих
годах
императора
Николая
Павловича, написанные им собственноручно / пер. с французского.
[Текст] / Николай II. – СПб., 1906. – 17 с.
Глинка, С. Н. Записки. [Текст] / С. Н. Глинка. - СПб., 1895. – 381 с.
Головина, В.Н. Воспоминания. [Текст] / В. Н. Головина. - М., 2006.
- 128 с.
Горчаков, А.М. Князь Александр Михайлович Горчаков в его
рассказах из прошлого. [Текст] / А. М. Горчаков. // РС. 1883. Т.40. № 10.
С. 14–51.
Грелле-де-Мабий, Э. Записки квакера о пребывании в России. 1818
– 1819. [Текст] / Э. Грелле-де-Мабий. - СПб., 1874. – 183 с.
Греч, Н.И. Записки моей жизни. [Текст] / Н.И. Греч. - М., 1990. –
412 с.
Грот, Я. Екатерина II в переписке с Гриммом. [Текст] / Я. Грот. –
СПб: изд-во Имп. Кн. дома, 1879. – 41 c.
Давыдов, В.Д. Памятные записки В.Д. Давыдова [Текст] / В. Д.
Давыдов. // РС. 1871. Т.3. С. 48–55.
Давыдов, Д.В. Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче.
[Текст] / Д.В. Давыдов. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999. С. 450-465.
Давыдов, Н.К. К рассказам из жизни императора Николая I. 1844 –
1845 гг. [Текст] / Н. К. Давыдов // РС. 1886. Т. 52. № 11. С. 391-410.
Деменков, П.С. Мои воспоминания. [Текст] / П.С. Деменков // РА.
1911. Т.3. №9. С. 44–82.
Дмитриев, И.И. Взгляд на мою жизнь. [Текст] / И. И. Дмитриев. М., 1866. – 72 с.
Дневниковые записи о воспитании великого князя Александра
Павловича. [Текст] // ДНР. 1880. Т.17. №8. С. 38–59.
198
Документы, относящиеся к последним месяцам жизни и кончины
императора
Александра
Павловича
и
императрицы
Елизаветы
Алексеевны. [Текст] - В 3-х томах.– СПб., 1908-1909.
Дружинина, М.А. Из семейных воспоминаний об императоре
Александре I. [Текст] / М. А. Дружинина // РС. 1897. Т.90. №4. С. 192–
205.
Дубровин, Н.Ф. Письма государственных деятелей в царствование
императора Александра I. [Текст] / Н. Ф. Дубровин. - СПб.:
Государственная публичная историческая библиотека России, 1883. – 281
с.
Дубровин, Н.Ф. Материалы для истории царствования Александра
I. Турецкая война 1806-1812 гг. [Текст] / Н. Ф. Дубровин // Военный
сборник. СПб., 1864. Т.36. С. 203-256.
Екатерина II в переписке с Гриммом [Текст] – Записки
Императорской Российской Академии Наук. – Том 34. – СПб., -1879. -130
с.
Жизнь в бозе почиющей государыни императрицы Марии
Федоровны. [Текст] М., - 1829. – 43 с.
Заметки одного из русских воспитателей императора Александра
Павловича. [Текст] - РА, -1866. - №2. С. 170 – 187.
Записки русских женщин XVIII – первой половины XIX в. [Текст]
М., - 1990. – 320 с.
Записки донского Атамана Денисова 1763 – 1841. [Текст] // РС.
1875. Т.12. №2. С. 491–502.
Император Александр Павлович и князь Адам Чарторыжский.
[Текст] // PA. 1871. № 4,5. С. 38–43.
Император Александр Павлович и его двор в 1804 г. Сообщ. Ф.Ф.
Шиман [Текст] // РС. 1880. Т.29. № 12. С. 541-550.
199
Карпов, А.К. Записки полковника Карпова [Текст] / А.К. Карпов. Витебск, 1910. - 201 с.
Колзаков, П.А. Рассказы адмирала Павла Андреевича Колзакова
[Текст] / П.А. Колзаков. // РС. 1870. Т.1. № 2. С. 181–190.
Комаровский, Е.Ф. Записки гр. Е.Ф. Комаровского [Текст] / Е.Ф.
Комаровский. - М., 1990. – 109 с.
Кошелев, А.И. Декабристы в воспоминаниях современников [Текст]
/ А.И. Кошелев. - М., 1988. - 291 с.
Лагарп, Ф.-Ц. Записки Лагарпа о воспитании великих князей
Александра и Константина Павловичей. [Текст] / Лагарп Ф.-Ц. // РС.
1870. Т.1. С. 12–33.
Лагарп, Ф.-Ц. Бумаги Лагарпа хранящиеся в публичной библиотеке
в Лозанне. [Текст] / Лагарп Ф.-Ц. - РА. 1869. № 1.
Лагарп, Ф.-Ц. Мемуары Лагарпа. [Текст] / Лагарп Ф.-Ц. – РА. 1866.
Лагарп, Ф.-Ц. Несколько писем Фридриха-Цезаря Лагарпа. [Текст] /
Лагарп Ф.-Ц. - СПб., 1898. – 17 с.
Ланжерон, А.Ф. Вырезки. [Текст] / А.Ф. Ланжрон. - Б.м., б.г. – 19 с.
Ланжерон, А.Ф. Кончина Императора Павла I. [Текст] / А.Ф.
Ланжерон. - СПб., 1862. – 24 с.
Ливен, Д.Х. Кончина императора Павла I. Из записок кн. Д.Х.
Ливен. [Текст] / Д.Х. Ливен. // ИВ. 1906. Т.104. №5. С. 181-189.
Лорер, Н.И. Записки декабриста. [Текст] / Н.И. Лорер. - Иркутск:
Вост-Сиб. изд-во, 1984.- 130 с.
Лунин, М.С. Письма из Акатуя С.Г., М.Н. и М.С. Волконским.
[Текст] / М.С. Лунин // Лунин М.С. Письма из Сибири. – М.: Наука, 1987.
— 496 с.
Мемуары
декабристов:
Северное
Издательство МГУ, 1981. – 345 с.
200
общество.
[Текст]
М.:
Мемуары декабристов: Южное общество. [Текст] М.: Издательство
МГУ, 1982. – 231 с.
Местр, Ж. де.
Петербургские письма. [Текст] / Ж. де Местр. -
СПб.: ИНА ПРЕСС, 1993. - 336 с.
Местр, Ж. де. Письмо графа Жозефа де Местра к князю П.Б.
Козловскому о России в 1815 г. [Текст] / Ж. де Местр // РА. 1866. № 10. С.
682–694.
Михайловский-Данилевский, А.И. Записки 1814 и 1815 годов.
[Текст] / А.И. Михайловский-Данилевский. - СПб.: типография Деп.
внеш. торг., 1836. С. 122–134.
Михайловский-Данилевский,
А.И.
Из
воспоминаний
Михайловского-Данилевского. 1818 г. Путешествие с Александром I на
ахенский конгресс. [Текст] / А.И. Михайловский-Данилевский. // РС.
1898. С. 129–138.
Морриоль, А.-Н.-Л.-К. де. Записки графа Морриоля. (1821 – 1833).
[Текст] / А.-Н.-Л.-К. де Морриоль. // ИВ. 1909. Т. 117. №7-9. Т. 118. №10.
С. 57–89.
Муравьев, А.М. Записки и письма. [Текст] / А.М. Муравьев. –
Иркутск: Восточно-Сибирское издательство, 1999. - 304 с.
Муравьев, А.Н. Сочинения и письма. [Текст] / А.Н. Муравьев. –
Иркутск: Восточно–Сибирское издательство, 1986. - 371 с.
Несколько документов, относящихся к царствованию императора
Александра I. [Текст] М., 1878. - 34 с.
Остафьевский архив князей Вяземских В 5 т. [Текст] СПб., 1899.
Переписка Екатерины II с разными особами. [Текст] / Екатерина II.
- СПб., 1807. - 51 с.
Переписка императора Александра I и князя А. Чарторыжского.
[Текст] / Александр I . // РА. 1871. С. 711–731.
201
Переписка российской императрицы Екатерины Второй с г.
Вольтером, с 1763 по 1778 год. [Текст] / Екатерина II. - СПб., 1802. Ч. 1–2.
– 102 с.
Письма
главнейших
деятелей
в
царствование
императора
Александра I. 1807 – 1829. [Текст] / Сост. Н.Ф. Дубровин. СПб., 1883. –
81 с.
Письма императора Александра Первого Лагарпу. [Текст] /
Александр I. - СПб., 1832. – 43 с.
Письма императрицы Марии Федоровны императору Александру I.
[Текст] / Мария Федоровна. - СПб., 1911. – 21 с.
Письма русских государей и других особ царского семейства.
[Текст] М., 1848. Т.1. – 128 с.
Письма протоиерея А.А. Самборского к имп. Александру I и кн.
А.Н. Голицину (1806 – 1810). [Текст] / А.А. Самборский. - СПб., 1894. 14 с.
Письмо императора Александра Павловича к папе Пию VII –му.
[Текст] / Александр I. // РА. 1899. №4. С. 685.
Письмо Александра I гр. П.А. Толстому по поводу оставления
князем Кутузовым Москвы. 8 сентября 1812 г. [Текст] / Александр I. - М.,
1913. - 11 с.
Поджио, А.В. Записки, письма. [Текст] Иркутск: ВосточноСибирское книжное издательство, 1989. - 400 с.
Портрет Александра Первого, изображенный в письме одного
немецкого Автора к его приятелю. [Текст] М., 1804. – 32 с.
Последние дни жизни императора Александра Первого. [Текст]
СПб., 1827. – 46 с.
Потоцкая, А. Мемуары графини Потоцкой, 1794-1820 [Текст] / Пер.
с фр. А. Н. Кудрявцевой / А. Потоцкая — М.: Кучково поле, 2005. — 304
с.
202
Протасов, А.Я. О юности Александра I. [Текст] / А.Я. Протасов. Лейпциг, 1863. - 48 с.
Протасьев, С. Страницы из старого дневника. [Текст] / С Протасьев
// ИВ. 1887. Т.30. №11. С. 408—424.
Пущин, П.С. Дневник Павла Пущина 1812-1814. [Текст] / П.С.
Пущин. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1987 г. - 393 с.
Раевский,
В.
Ф.
Материалы
о
жизни
и
революционной
деятельности. [Текст] / В.Ф. Раевский. - Иркутск: Восточно-Сибирское
издательство, 1980-1983. Т.2. - 540 с.
Рассказы генерала Кутлубицкого о временах императора Павла
Петровича. [Текст] // РА. 1866. № 8-9. С. 1301–1331.
Розен, А.Е. Записки декабриста. [Текст] / А.Е. Розен. - Иркутск:
Восточно-Сибирское изд-во, 1984. – 341 с.
Рошемуар, Луи Виктор Леон. Мемуары графа де Рошемуара,
адъютанта императора Александра I. [Текст] / Луи Виктор Леон
Рошемуар. - М., 1914. – 102 с.
Русская жизнь в начале XIX в. [Текст] // РС. 1898. Т.96. С. 195–224.
Русские мемуары. Избранные страницы 1800 – 1825 гг. [Текст] М.,
1989. – 453 с.
Савваитов, П.И. Граф М.М. Сперанский [Текст] / П.И. Савваитов //
РС. 1872. Т.5. С. 8–41.
Свистунов, П.Н. Сочинения и письма. [Текст] / П.Н. Свистунов. Иркутск, Мемориальный музей декабристов, 2002. Т.1. - 241 с.
Семь писем Дидро к императрице Екатерине II. [Текст] СПб., 1881.
Сперанский, М.М. Письма М.М. Сперанского к его дочери. [Текст] /
М.М. Сперанский. // РА. 1868. С. 120–143.
Трубецкой,
С.П.
Материалы
о
жизни
и
революционной
деятельности. [Текст] / С.П. Трубецкой. - Иркутск, Восточно-Сибирское
издательство, 1983. Т.1.
203
Тургенев, Н.И. Россия и русские. Воспоминания изгнанника. / Под.
ред. А.А. Кизеветтера / Н.И. Тургенев. - М., 1915. Т.1. – 384 с.
Тургенев, И.С. Николай Иванович Тургенев. Декабристы в
воспоминаниях современников. [Текст] / И.С. Тургенев. - М., 1988. – 271
с.
Тучков, С.А. Записки Сергея Алексеевича Тучкова. [Текст] / А.С.
Тучков. - СПб., 1908. – 196 с.
Философская и политическая переписка императрицы Екатерины
Второй с Вольтером, продолжавшаяся с 1763 по 1778 год. [Текст] М.,
1802. – 102 с.
Фон-Брадке, Е.Ф. Русские мемуары. Избранные страницы 1800 –
1825 гг. [Текст] / Е.Ф. Фон-Брадке. - М., 1989. - 56 с.
Фонвизин, М.А. Политическая жизнь в России // Библиотека
декабристов. [Текст] / М.А. Фонвизин. – М., 1907. Вып.IV. С. 28–78.
Фонвизин, М.А. Сочинения и письма. [Текст] / М.А. Фонвизин. Иркутск, Восточно-Сибирское издательство, 1982. Т.2. - 391 с.
Фонвизин, М.А. Сочинения и письма. Дневник и письма. [Текст] /
М.А. Фонвизин. - Иркутск, 1979 Т.1. – 287 с.
Фридрих-Цезарь Лагарп в России [Текст] // РА. №2. 1866. С. 371376.
Ханыков, Н.В. К характеристике императора Александра I. (рассказ
князя А.Ф. Орлова) [Текст] // ИВ. 1897. Т. 68. № 5. С. 178-202.
Хомутов, С.Г. Из дневника свитского офицера. 1813. [Текст] // РА.
1869. №7. 1870. № 1. С. 561-578.
Храповицкий, А.В. Дневник А.В. Храповицкого. 1782 – 1793.
[Текст] / А.В. Храповицкий. - СПб., 1874. – 187 с.
Цареубийство
11
марта
1801г.
современников. [Текст] СПб., 1907. – 307 с.
204
Записки
участников
и
Цареубийство, или История смерти императора Павла Первого.
[Текст] М., 1910. – 213 с.
Чарторыжский, А. Мемуары князя Адама Чарторижского и его
переписка с императором Александром I. [Текст] / А. Чарторыжский. СПб., 1912-1913. Т.1-2.
Чарторыжский, А. Убийство императора Павла. [Текст] / А.
Чарторыжский. - Женева, 1887. - 39 с.
Шатобриан, Ф-Р. Из переписки Шатобриана с герцогиней Дюрас
[Текст] // РА. 1899. №2. С. 366.
Шервуд-Верный, И.В. Исповедь. [Текст] / И.В. Шервуд-Верный //
ИВ. 1896. Т. 63. №1. С. 219-278 с.
Шиман, В.М. Император Николай Павлович. (Из записок и
воспоминаний современника) [Текст] / В.М. Шиман // РА. 1902. Кн.1. №
3. С. 480-492 с.
Штейнгель, В.И. Сочинения и письма. [Текст] / В.И. Штейнгель. Иркутск, Восточно-Сибирское издательство, 1985. Т.1. – 381 с.
Якушкин, И.Д. Мемуары, статьи, документы. [Текст] / И.Д.
Якушкин. - Иркутск: Восточно-сибирское издательство. – 1993. – 400 с.
Опубликованные делопроизводственные материалы
Вернадский, Г.В. Государственная уставная грамота Российской
империи 1820 г [Текст] / Г. В. Вернадский. - Прага, 1925. - 298 с.
Вяземский П.А. Записные книжки (1813-1848) [Текст] /
П. А.
Вяземский. - М., 1963. - 341 с.
Из донесений баварского поверенного в делах Ольри (Olry) в
первые годы царствования
(1802 – 1806) императора Александра I.
[Текст] Петроград, 1917. – 35 с.
205
Кончина российского императора Павла I, характер нового
императора Александра I, внутренние перемены, новое положение во
всей Европе. [Текст] - М., 1802. – 23 с.
Милорадович, Г.А. Список лиц Свиты Их Величеств с царствования
Императора Петра I по 1886 г. [Текст] / Г.А. Милорадович. -
Киев:
Типография С.В.Кульженко, 1886. - 201 с.
Конституционная Хартия 1815 года и некоторые другие акты
бывшего Царства Польского 1815-1881. [Текст] СПб., 1907.
Сперанский, М.М. Руководство к познанию законов. [Текст] / М.М.
Сперанский. - СПб, Наука 2002. – 680 с.
Памятники общественно-политической и философской мысли
Александр I Благословенный во храме бессмертия, или Торжество
добродетелей, увековечивших имя обожаемого всеми монарха [Текст]. М.: Тип. Степанова при Имп. театре, 1827. - 12 с.
Брикнер, А. Записка императрицы Екатерины II о младенчестве
великого князя Александра Павловича [Текст] / А. Брикнер // РА. 1871. №
6-12. С. 30–41.
Вяземский, П.А. Полное собрание сочинений [Текст] / П. А.
Вяземский. - СПб., 1880-1884. – 483 с.
Державин, Г.Р. Стихотворения. Библиотека поэта «Большая серия».
[Текст] / Г. Р. Державин. - Л., 1957. – 312 с.
Данилевский, Н. Таганрог или подробное описание болезни и
кончины императора Александра Первого. [Текст] / Н. Данилевский. М., 1828. – 43 с.
Данилевский, Н. Описание добродетельной жизни императрицы
Марии Федоровны. [Текст] / Н. Данилевский. - М., 1829. – 19 с.
Двадцать
пять
лет
благополучного
царствования
в
Бозе
почивающего императора Александра I-го. [Текст]. - М., 1827. – 185 с.
206
Жизнь, свойства, военные и политические деяния российского
императора Павла I. [Текст] СПб., - 1805. – 127 с.
Жизнь Его Императорского Высочества Цесаревича и Великого
Князя Константина Павловича, или полное и верное описание его деяний
с 1799 г. по самую кончину, собрание писем в разные времена и к разным
особам писанных, анекдотов и проч. [Текст] М., - 1831. – 217 с.
Жуковский В. А. Писатель в обществе [Текст] / В.А. Жуковский //
Собр. соч.: В 4 т. - М.; - Л., 1960. Т. 4. – 341 с.
Исторические документы из времен царствования Александра I
[Текст] - Лейпциг, 1880. – 321 с.
Карамзин, Н.М. Историческое похвальное слово Екатерине Второй.
М., 1802. – 12 с.
Карамзин, Н.М. О древней и новой России в ее политическом и
гражданском отношениях [Текст] / Н.М. Карамзин // О древней и новой
России. Избранная проза и публицистика. - М., 2002. - 302 с.
Карамзин, Н.М. Полн. собр. Стихотворений [Текст] / Н.М.
Карамзин. – М - Л., 1966. - 142 с.
Лунин, М.С. Сочинения, письма, документы - Иркутск: ВосточноСибирское изд-во, 1988. - 134 с.
Меттерних,
К.
Александр
I.
URL:
http://www.hrono.ru/libris/lib_m/metter_al1.htm
Очерки из Жизни императора Александра I. М., [Текст] М., 1912. –
60 с.
Покровский, Ф.Т. Философ горы Алаунской или мысли при
окончании Павла I и при вступлении на престол Александра I. [Текст] /
Ф.Т. Покровский. - М.: Университетская типография, 1813. – 40 с.
Поэты ХVIII века: В 2 т. [Текст] Л., 1972.
207
Происхождение Павла I. Записки одного из декабристов, фон
Бриттена, о Павле I. Составлено в Сибири [Текст] // Былое. 1925. № 6. С.
33–54.
Шишков А.С. Краткие записки адмирала А.Шишкова, веденные им
во время пребывания его при блаженной памяти государе императоре
Александре в бывшую с Францией в 1812 и последующих годах войну.
СПб., 1831. – 362 с.
Эйлерт Р.Ф. Черта характера и истории императора Александра
Благословенного. Магдебург, 1844. – 179 с.
208
Список использованной литературы
14 декабря 1825 года и его истолкователи. (Герцен и Огарев против
барона Корфа). [Текст] - М.: Наука, 1994. – 464 с.
А.Н. Император Александр Благословенный и его время. [Текст]
СПб., 1912. - 17 с.
Аврех, А. Я. О природе российского самодержавия. [Текст] / А.Я.
Аврех // Система государственного феодализма. - М., - 1993. – С. 19–32.
Аврех, А.Я. Утраченное равновесие. [Текст] / А.Я. Аврех // История
СССР. - 1971. - № 40. - С. 64–67.
Авчинников, А.Г. Император Александр I Благословенный и
Отечественная война. (К великой столетней годовщине). 1812 - 1912 г.
[Текст] / А.Г. Авчинников. – Екатеринослав: Типография М. С. Копылова.
1912. – 48 с.
Аврех, А. Я. Русский абсолютизм и его роль в утверждении
капитализма в России [Текст] / А.Я. Аврех // История СССР. - 1968. - №2.
С. - 82–104.
Азадовский, М.К. Страницы истории декабризма. [Текст] / М.К.
Азадовский. - Иркутск: Восточно-Сибирское издательство, 1991. Т.1. –
491 с.
Аксенова, Г.В. А.С. Шишков и проблемы культуры русской речи.
[Текст] / http://www.portal-slovo.ru/history/35320.php
Алексеев, А.А. История слова гражданин в XVIII в. [Текст] / А.А.
Алексеев // Известия Академии наук СССР. Сер. литературы и языка. –
1972. – Т. 31. – № 1. С. 57–86.
Алексеев, А.С. Безответственность монарха и ответственность
правительства.
[Текст] / А.С. Алексеев. - М.: типография т-ва И. Д.
Сытина, 1907. - 70 с.
209
Алексеев, А.С. К вопросу о юридической природе власти монарха в
конституционном государстве. [Текст] / А.С. Алексеев. – Ярославль:
Типография губернского правления, 1910. - 124 с.
Алексеев, Г.Н. Александр I. Его личность, правление и интимная
жизнь. [Текст] / Г.Н. Алексеев. - Лондон, 1908. – 242 с.
Алексеева, Е.В. Диффузия европейских инноваций в России (XVIII
– XX вв.). [Текст] / Е.В. Алексеева. - М.: РОССПЭН, 2007. - 368 с.
Андерсен, Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках
и распространении национализма. [Текст] / Б. Андерсен. – М.: «Канон –
пресс - Ц» «Кучково поле», 2001. – 288 с.
Андреева, Л.А. Религия и власть в России. Религиозные и
квазирелигиозные доктрины как способ легитимации политической
власти в России. [Текст] / Л.А. Андреева. - М.: Ладомир, 2001. - 253 с.
Андреева, Т.В. Александр I и мифологема «всеевропейского
заговора революционеров». [Текст] / Т.В. Андреева // Вестник СанктПетербургского университета. – 2008. – Серия 2. История. – Вып. 4.–
С.25-34.
Андреева, Т.В. Александр I и русское общество. [Текст] / Т.В.
Андреева // Проблемы социально-экономической и политической истории
России XIX –XX веков. Сборник статей памяти В.С. Дякина и
Ю.Б.Соловьева. – СПб.: «Алетейя», 1999. – С. 168-187.
Анисимов, Е. В. Государственные преобразования и самодержавие
Петра Великого в первой четверти XVIII века. [Текст] / Е.В. Анисимов. –
СПб.: «Дмитрий Буланин», 1997. – 331 с.
Лямина,
Е.Э.
Граф
Аракчеев:
Pro
et
contra
//
Аракчеев:
Свидетельства современников. [Текст] / Е.Э. Лямина. – М.: НЛО, 2000. С. 5–26.
Архангельский, А.Н. Александр I. [Текст] / А.Н. Архангельский. М.: Вагриус, 2000. - 576 с.
210
Аскенази, Ш. Царство польское. 1815 - 1830 гг. [Текст] / Ш.
Аскенази. - М., 1915. – 172 с.
Афанасьев, Г.Е. Наполеон и Александр. Причины войны 1812 г.
[Текст] / Г.Е. Афанасьев. - Киев: Киевское общество искусства и
литературы, 1912. - 61 с.
Балязин, В.Н. Неофициальная история России. Россия против
Наполеона. [Текст] / В.Н. Балязин. - М.: ОЛМА Медиа Групп, 2007. - 192
с.
Балязин, В.Н. Император Александр. [Текст] / В.Н. Балязин. - М.:
Просвещение, 1999. - 352 с.
Барсуков, Н.С. С.С. Уваров и адмирал Шишков [Текст] / C.С.
Барсуков. - РА. - 1882. - № 6. - С. 167–182.
Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. [Текст] / Р. Барт. М.: Прогресс, 1989. - 569 с.
Белоголовый, П.А. Воспоминания и другие статьи. [Текст] / П.А.
Белоголовый. – СПб.: Издание Литературного фонда, 1901. - 590 с.
Белявский, М.Т. Накануне «Наказа» Екатерины II. К вопросу о
социальной направленности политики «просвещенного абсолютизма».
[Текст] / М.Т. Белявский // Правительственная политика и классовая
борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985. С. 145-190.
Бежин, Л. Е. Молчание старца, или Как Александр I ушел с
престола. [Текст] / Л.Е. Бежин. - М.: Алгоритм, 2007. – 286 с.
Берлянт A.M. Виртуальные геоизображения. [Текст] / А.М. Берлянт.
— М.: Научный мир, 2001. — 56 с.
Бильбасов, В.А. Екатерина II и Гримм [Текст] / В. А. Бильбасов //
РС. - 1893. - № 2–6. - С. 45 – 88.
Бильбасов, В.А. История Екатерины II [Текст] / В. А. Бильбасов.
СПб.; Берлин: Изд. Фридриха Готтгейнера, Т.1–2. 1890 – 1896. – 341 с.
211
Бильбасов, В.А. Памяти Екатерины II (6 ноября 1796 – 1896 гг.)
[Текст] / В.А. Бильбасов // РС. - 1896. - № 11. - С. 30–81.
Брикнер, А.Г. Смерть Павла I [Текст] / А. Г. Брикнер. - СПб.: Изд.
М.В. Пирожкова, 1907. - 158 с.
Богданович, М.И. Первая эпоха преобразований императора
Александра I (1801-05). [Текст] / М.И. Богданович // Вестник Европы. 1866. - №1. - С. 155-210.
Богданович, М.И. История царствования императора Александра I и
Россия в его время. [Текст] / М.И. Богданович. - СПб.: типография Ф.
Сущинского, 1869 - 1873. Т. 1–6.
Богданович, Т.А. Александр I. [Текст] / Т.А. Богданович. - М., 1914.
Божерянов, И.Н. Детство, воспитание и лета юности российских
императоров. [Текст] / И.Н. Божерянов – Пг.: О-во попечения о
бесприютных детях, 1915. – 128 с.
Бокова, В.М. Либерально-конституционные идеи в России начала
XIX века (1801-1812 гг. ): автореферат дисс. ... кандидата истор. наук.
[Текст] / В.М. Бокова. - М.: МГУ им. М. В. Ломоносова, 1990. - 21 с.
Бори, Ж.-Р. Фредерик-Сезар де Лагарп и воспитание Александра I.
[Текст] / Ж.-Р. Бори // Швейцарцы в Петербурге. Сборник статей. - СПб.:
Петербургский ин-т печати, 2002. - С. 404-412.
Боханов, А.Н. Самодержавие. Идея царской власти. [Текст] / А.Н.
Боханов. - М.: ТИД Русское слово-РС, 2002. - 352 с.
Бочкарев, В.Н. Консерваторы и националисты в России в начале
XIX в. [Текст]
/ В.Н. Бочкарев // Отечественная война и русское
общество. М.: Тип. Т-ва. И.Д. Сытина, 1911. С. 194-221.
Бугаева, Н.А. Петр I в русском общественном сознании конца XVII
– первой четверти XVIII века: Формирование нового образа государя в
России: автореф. дисс. на соискание степени кандидата исторических
наук. [Текст] / Н.А. Бугаева. – Омск: Издательство ОмГПУ, 2007. - 25 с.
212
Бурдье, П. Поле литературы. [Текст] / П. Бурдье // НЛО. - 2000. - №
45. - С. 22—87.
В
память
графа
М.М.Сперанского
1772-1872.
Под
ред.
А.Ф.Бычкова. [Текст] - СПб., 1872. - 856 с.
Бычков, А.Ф. Ссылка Сперанского в 1812 г. [Текст] / А.Ф. Бычков //
РС. - 1902. - Т.110. - №1. С. 354-381.
Вандаль, А. Наполеон и Александр I Франко - Русский союз во
время первой империи. [Текст] / А. Вандаль. - СПб.: "Знание", Т.1–3.
1910-1913.
Васильева, Е.Б. Образ декабриста в русской журнальной прессе во
второй половине XIX – начале ХХ вв.: автореферат дисс. … канд. ист.
наук. [Текст] / Е.Б. Васильева. - Омск, 2008.
Великая Французская революция и Россия. [Текст] М., Б.г.
Венгеров, С.А. Русские книги: С библиографическими данными об
авторах и переводчиках: 1708–1893. [Текст] С.А. Венгеров. - В 3-х тт.
Репринтное издание.
Венский, К.А. Император Александр I, князь Меттерних и
Священный союз. [Текст] / К.А. Венский. - СПб., 1914. - 394 с.
Вернадский, Г.В. Очерк истории права Рус. гос-ва XVIII - XIX вв.
(Период империи). [Текст] / Г.В. Вернадский. - Прага, 1924. - 271 с.
Витман, Т.Е. Рандеву культур (Россия и Франция). [Текст] / Т.Е.
Витман. // Текст. Дискурс. Диалог культур: Сб-к науч. статей. - СПб.:
Изд-во СПбГУЭФ, 2005. С. 8-36.
Вишленкова, Е.А. Религиозная политика: официальный курс и
"общественное мнение" России александровской эпохи. [Текст] / Е.А.
Вишленкова. - Казань, 1997. - 444 с.
Вишленкова Е. А. Александр I как знак войны и мира [Текст] / Е.А.
Вишленкова // Мир и война: культурные контексты социальной агрессии.
Выборгские чтения. - М., 2005. - С. 152-171.
213
Власть и реформы. От самодержавной к советской России. [Текст]
СПб., 1996. – 734 с.
Военский, К.А. Император Александр I, князь Меттерних и
Священный Союз. [Текст] / К.А. Военский. - СПб., 1914. - 273 с.
Волков, М.Я. О становлении абсолютизма в России. [Текст] / М.Я.
Волков // История СССР. - 1970. - №1. - С. 34–45.
Волкова, И.В. Курукин, И.В. Феномен дворцовых переворотов в
политической истории России XVII-XX вв. [Текст] / И.В. Волкова, И.В.
Курукин. - // Вопросы истории. - 1995. - №5-6. – С. 24–39.
Выскочков, Л.В."Дней
Александровых прекрасное начало...":
Внутренняя и внешняя политика Александра I (1801-1811): Учеб.
Пособие. [Текст] / Л.В. Выскочков. - СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006. - 112 с.
Выскочков, Л.В. Император Николай I: Человек и государь. [Текст]
/ Л.В. Выскочков. - СПб.: Изд-во СПб. Ун-та, 2001. - 638 с.
Гаврилова, Л.М. Политика «просвещённого абсолютизма» в России
во второй половине XVIII в. (советская историография вопроса). [Текст] /
Л.М. Гаврилова // Вестник ЛГУ. Сер. Ист. - Яз. - Лит.- 1983. - Вып. 4 - №
20. – С. 39–47.
Гальперин, Г.Б. Идеи Просвещения и просвещенного абсолютизма
в концепции русской государственности Н.М. Карамзина. [Текст] / Г.Б.
Гальперин // Вестник ЛГУ. - Сер. 6. - 1992. - Вып. 1. - № 6. - С. 69–78.
Гейкинг, К.Г. Император Павел I и его время.
[Текст] /
К.Г.
Гейкинг // Время Павла и его смерть. М., 1903. – 129 с.
Герцен А.И. В.Н. Каразин и Александр I. // Герцен А.И. Собрание
сочинений. - М., 1975. Т.16.
Гиллельсон, М.И. Письма Н.М. Карамзина к С.С. Уварову. [Текст] /
М.И. Гиллельсон // XVIII век. Сб. 8: Державин и Карамзин в
литературном движении XVIII – начала XIX века. Л., 1969.
214
Глаголин, Б.С. Образ императора Павла. [Текст] / Б.С, Глаголин. СПб., 1914. – 291 с.
Глинский, Б.Б. Ист. очерки для юношества Б. Б. Глинского
[Репринт. воспроизв. изд. 1912 г.] [Текст] / Б.Б. Глинский. - Курск: Изд-во
Курского обкома КП РСФСР, 1991. – 329 с.
Глинский, Б.Б. К вопросу о титуле "самодержец" (Из истории
кодификации Основных законов в 1906 г.). [Текст] / Б.Б. Глинский //
Исторический вестник. - 1913. - № 2. – С. 16–22.
Глушкин, О.Б. Александр I: коронованный Гамлет [Текст] / О. Б.
Глушкин. - Калининград: Янтарный сказ, 2005. - 119 с.
Градовский,
А.Д.
Собрание
сочинений.
Начала
русского
государственного права. О государственном устройстве. [Текст] / А.Д.
Градовский. - СПб.: 1901. Т.7. - 434 с.
Грацианский, П. С. Политическая и правовая мысль России второй
половины XVIII в. [Текст] / П.С. Грацианский. - М.: Наука, 1984. - 394 с.
Григоревский, М. Религиозный характер императора Александра I в
его постепенном развитии. [Текст] / М. Григоревский. - Глухов, 1912. –
183 с.
Греч, Н.И. Биография Императора Александра I. [Текст] / Н.И.
Греч. - СПб., 1835. – 281 с.
Гречаная, Е.П. Литературное взаимодействие Франции и России и
культурное самоопределение (Конец XVIII - первая четверть XIX в.) :
дисс. ... д-ра филол. наук. [Текст] / Е.П. Гречаная. – М., 2003. - 312 c.
Григоревский, М. Религиозный характер императора Александра I в
его постепенном развитии. [Текст] / М. Григоревский. – Глухов, 1912. –
25 с.
Гросул, В.Я. Итенберг, Б.С. Твардовская, В.А. Шацилло, К.Ф.
Эймонтова, Р.Г. Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и
215
практика. [Текст] / В.Я. Гросул и др. - М.: Прогресс - Традиция, 2000. –
440 с.
Давидович, А.М., Покровский, С.А. О классовой сущности и этапах
развития русского абсолютизма. [Текст] / А.М. Давидович, С.А.
Покровский. // История СССР. - 1969. - № 1. - С. 43–56.
Далин, В.М. Александр I, Лагарп и французская революция. [Текст]
/ В.М. Далин // Французский ежегодник за 1983 г. - М.: Издательство АН
СССР, - 1984. - С. 82–109.
Даневский, П.Н. История образования Государственного Совета в
России. [Текст] / П.Н. Даневский. - СПб.: Тип. 2 Отд. собств. е. и. в.
канцелярии, 1859. – 170 с. - репринтная копия.
Данилова, А. Пять принцесс. Дочери императора Павла I.
Биографические хроники. [Текст] / А. Данилова. — М.: Изограф,
ЭКСМО-ПРЕСС, - 2001. – 350 с.
Данилевский, Н. Дух венценосных супругов. [Текст] / Н.
Данилевский. - М., 1829.
Девятнадцатый век. Ист. сборник, издаваемый Ф. А. Куракиным.
[Текст] / Под ред. В. Н. Смолянинова. М., 1903. - 59 с.
Дегоев, В.В. Александр I и проблема европейского согласия после
Венского конгресса. [Текст] / В.В. Дегоев // Вопросы истории. - 2002. - №
2. - С. 119-132.
Демидова,
Н.Ф.
Бюрократизация
государственного
аппарата
абсолютизма в XVII – XVIII вв. [Текст] / Н.Ф. Демидова // Абсолютизм в
России (XVII – XVIII вв.). М., 1964, - С. 112 – 189.
Дженкинс, М. Аракчеев: реформатор-реакционер: [пер. с англ.]
[Текст] / М. Дженкинс. - М.: Центрполиграф, 2004. - 271 с.
Дживелегов, А.К. Александр I и Наполеон. [Текст] / А.К.
Дживелегов. - М., 1915. - 302 с.
216
Дживелегов, А.К. Королева Луиза и Александр I. [Текст] / А.К.
Дживелегов // Голос минувшего. - 1913. - № 1. - С. 18–34.
Довнар-Запольский, М.В. Политические идеалы М.М. Сперанского.
[Текст] / М.В. Довнар-Запольский. - М., 1905. - 40 с.
Долбилов, М.Д. Рождение императорских решений: Монарх,
советник и «высочайшая воля» в России XIX в. [Текст] / М.Д. Долбилов.
// Исторические записки. - М., Вып. 9. - 2006. - С. 5-48.
Долгих,
Е.
В.
К
проблеме
менталитета
российской
административной элиты первой половины XIX века: М. А. Корф, Д. Н.
Блудов. [Текст] / Е.В. Долгих. - М.: «Индрик», 2006. - 344 с.
Дружинин, Н.М. Просвещенный абсолютизм в России [Текст] /
Н.М. Дружинин // Абсолютизм в России. М.: «Наука», 1964. - С. 162–190.
Дучинский, Н.П. Благословенный царь. Государь Александр I.
[Текст] / Н.П. Дучинский. - М., 1912. - 35 c.
Дучинский,
Н.П.
Император
Александр
жизнь
и
Благословенный
и
I.
Его
царствование. / [Текст] Н.П. Дучинский. - М., 1912. - 183 с.
Дучинский,
Н.П.
Император
Александр
Отечественная война [Текст] / Дучинский Н.П. - М.: Сытин, 1912.
Дьяк, Б.В. Ограничена ли власть монарха по законам Российской
Империи. [Текст] / Б.В. Дьяк. - СПб., 1907. – 334 с.
Еремина, И.В. Тайны царского двора [Текст] / И.В. Еремина. – М.:
Знание, 1997. – 351 с.
Ерошкин, Н.П. Крепостнические самодержавие и его политические
институты. [Текст] / Н.П. Ерошкин. - М., 1981. – 146 с.
Ефимов, Д. Г. Физическая культура и спорт в династии Романовых :
[учеб.-метод. пособие]. [Текст] / Д.Г. Ефимов. - Томск: РГПУ, - 1998. – 49
с.
217
Живов, В.М., Успенский, Б.А. Царь и Бог: Семиотические аспекты
сакрализации монарха в России. [Текст] / В.М. Живов, Б.А. Успенский //
Языки культуры и проблемы переводимости. - М., 1987. - С. 47—153.
Живов, В.М. Государственный миф в эпоху Просвещения и его
разрушение в России конца XVIII века. [Текст] / В.М. Живов // Из
истории Русской культуры XVIII - начала XIX века. - М.: Наука,1996. 430 с.
Жуковская, Т.Н. «Россия не Англия…» Образ России у Н.М.
Карамзина // Образы России в научном, художественном и политическом
дискурсах [Текст]: история, теория, педагогическая практика: Материалы
научной конференции 4-7 сентября 2000 года. - Петрозаводск:
Петрозаводский государственный университет, 2001. – С. 59–87.
Жучков, В.А. Немецкая философия эпохи раннего Просвещения:
(Конец XVII - первая четверть XVIII в.). [Текст] / В. А. Жучков. - М.:
Наука 1989. - 210 с.
Жуковская, Т.Н. К вопросу о реформаторских планах Александра I.
[Текст] / Т.Н. Жуковская // Вестник Санкт-Петербургского университета.
- СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета. - 1992. - Сер. 2. Вып. 3. - С. 36–51.
Забелин, И. Е. Дневники. Записные книжки. [Текст] / И.Е.
Забелин.— М.: Издательство им. Сабашниковых, 2001. - 384 с.
Завитневич, В.З. Сперанский и Карамзин как представители двух
политических течений. [Текст] / В.З. Завитневич. - Киев, 1907.
Зайончковский, П.А. Правительственный аппарат самодержавной
России в XIX в. [Текст] / П.А. Зайончковский П.А. - М.: Мысль, - 1978. 288 с.
Замятин, Д.Н. Гуманитарная география: пространство и язык
географических образов. [Текст] / Д.Н. Замятин. - СПб.: Алетейя, - 2003. 331 с.
218
Западные окраины Российской империи. [Текст] - М.: Новое
литературное обозрение, 2006. – 608 с.
Заусаева, Н.А. Роль просветителей начала ХIХ в. в формировании
либеральной традиции в России. [Текст] / Н.А. Заусаева // Вопросы
политологии. - Барнаул, Выпуск I. 1999. - С. 41-50.
Зах Л.А. Монархи против народов. [Текст] / Л.А. Зах. - М., 1966.
Захаров,
Н.А.
Система
русской
государственной
власти:
Юридическое исследование. [Текст] / Захаров Н.А. – Новочеркасск:
Электротип. Ф. Туникова, 1912. – 324 с.
Захаров, В.Ю. Абсолютизм и самодержавие: соотношение понятий.
[Текст] /В.Ю. Захаров // Научные труды Московского гуманитарного
университета. - М., - Вып. 96. - 2008. - С. 50–60.
Захаров, В.Ю. «Просвещенный абсолютизм» и «просвещенный
деспотизм» как два варианта эволюции традиционных монархий. [Текст] /
В.Ю.
Захаров
//
Научные
труды
Московского
гуманитарного
университета. - М.: Изд-во МосГУ., 2008. - Вып. 97. - С. 8-26.
Захаров, В.Ю. Конституционная альтернатива развития России при
Александре I (1801-1825). [Текст] / В.Ю. Захаров // Власть, общество,
личность.
Сборник
статей
Всероссийской
научно-практической
конференции. Пенза. 2006. С. - 74-77.
Захаров, В.Ю. Состав Негласного комитета: влияние личностного
фактора на подготовку реформ начала XIX в. [Текст] / В.Ю. Захаров. //
Сб. научных трудов по Отечественной истории. Вып.6. - М.: РЭА. им.
Г.В. Плеханова. 2004. - С. - 50-59.
Захаров, В.Ю. «Жалованная Грамота российскому народу» 1801 г.
как исторический источник (попытка текстологического анализа). [Текст]
/ В.Ю. Захаров. // Научные труды МПГУ. Серия социально-исторические
науки. - М.: Изд-во МПГУ. 2005. - С. 685-697.
219
Захаров, В.Ю. Возникновение конституционных идей в России и
попытки реформ государственного строя в XVIII – 1-ой четверти XIX вв.
[Текст] / В.Ю. Захаров // Эволюция государственного управления в
России: спорные проблемы (коллективная монография). – М.: изд-во
Московского Гуманитарного университета, 2007. С. - 6–56.
Захаров, В.Ю. Абсолютизм и самодержавие: соотношение понятий.
[Текст] / В.Ю. Захаров. // Научные труды Московского гуманитарного
университета. - М.: Изд-во МосГУ. - Вып. 96. - 2008. С. - 49-59.
Захаров,
российскому
В.Ю.
«Всемилостивейшая
народу»
1801
жалованная
грамота
г.
в
контексте развития конституционных идей в России во второй половине
XVIII – начале XIX вв. [Текст] / В.Ю. Захаров. - М.: «Прометей», 2002. 192 с.
Захаров, В.Ю. Павел I: деспот или реформатор? [Текст] / В.Ю.
Захаров // Власть. - 2008. - № 5. - С. 108-112.
Захаров, В.Ю. Могла ли Россия стать конституционной монархией
при Александре I. [Текст] / В.Ю. Захаров. // Преподавание истории в
школе. - 2008. - №8. - С. 19–26.
Зейдель. Очерк истории Морского устава, изданного при Петре
Великом [Текст] // Морской сборник. - 1860. - № 9. – С. 510-529.
Зорин, А.Л. Кормя двуглавого орла... Литература и государственная
идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века.
[Текст] / А.Л. Зорин. - М.: “Новое литературное обозрение”, 2001. - 416 с.
Зорин, А.Л. Идеология "православия - самодержавия - народности"
и ее немецкие источники. [Текст] / А.Л. Зорин // В раздумьях о России
(XIX века) / Отв. ред. Е.Л. Рудницкая. - М., 1996. С. 105-128.
Зызыкин, М.В. Тайны императора Александра I. [Текст] /М.В.
Зызыкин. - Буэнос-Айрес: Издательство "Наша Страна", - 1952. - 272 с.
220
Ибнеева, Г.В. Путешествия Екатерины II – опыт «освоения»
имперского пространства. [Текст] / Г.В. Ибнеева. - Казань, 2006.
Император Александр I (Его характеристика по сочинениям Н.К.
Шильдера) [Текст] // PC. -1899. - № 6-8.
Император Александр I и граф Армфельд 1811-1812 гг. [Текст] //
PC. 1896. № 7-9.
Император Александр I и разжалованный в рядовые генерал
Лошаков [Текст] // Киевская старина. - 1888. - № 9. - С. 561–572.
Император Александр Благословенный и его время. [Текст] - СПб.,
1912.
Император
Александр
Первый.
[Текст]
М.,
1915.
Идея
государственности в истории политической мысли России. Сб. науч. ст. /
Отв. ред. Баркалов В.Я. [Текст] - Барнаул: Изд-во АГУ, 1996. - 104 с.
Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I.
Опыт исторического исследования. [Текст] / Николай Михайлович,
великий князь. - СПб. Т.1. 1912.
История императора Александра Павловича. [Текст] - М., Т.3. 1912.
Лютш, А.А. Итоги XVIII века в России. Введение в русскую
историю XIX века. Очерки А. Лютша, В. Зоммера, А. Липовского. [Текст]
/ А.А. Лютш и др. — М.: Типография товарищества И. Д. Сытина, 1910. –
500 с.
Казанцев, С. М. О политическом режиме Российской империи в
1796 -1801 гг. [Текст] / С.М. Казанцев // Вестник ЛГУ. Сер. Экономика Филос. - Право. - 1980. - Вып. 1 (№ 5) - С. 19–32.
Каменский, А.Б. Романовы: исторические портреты. 1762 – 1917.
[Текст] / А.Б. Каменский. - М.: Армада. 1997. – 683 с.
Каменский, А.Б. Российская империя в XVIII веке: традиции и
модернизация. [Текст] / А.Б. Каменский. - М.: НЛО, 1999. - 326 с.
221
Каменский, А.Б. От Петра I до Павла I: Реформы в России XVIII в.,
Опыт целостного анализа. [Текст] / А.Б. Каменский. - М.: РГГУ, 1999. 575 с.
Каменский, А.Б. Под сенью Екатерины…» Вторая половина XVIII
в. / А.Б. Каменский. – СПб., Лениздат, 1992. - 448 с.
Камень, М.Г. Внутренняя политика
русского
правительства
накануне 1812 г. (1807 – 1812 гг.): автореф. дисс. на соискание степени
кандидата исторических наук. [Текст] / М.Г. Камень. - М., 1987. – 23 с.
Карацуба, И.В. Россия последней трети XVIII – нач. XIX в. в
восприятии английских современников. Автореферат диссертации на
соискание ученой степени кандидата исторических наук. [Текст] / И.В.
Карацуба. - М., 1986. – 23 с.
Калягин, В.А. Политические взгляды М.М.Сперанского. [Текст] /
В.А. Калягин. - Саратов: Изд-во Сарат.ун-та, 1973. - 49 с.
Калягин, М. М. Сперанский и его реформа 1808 - 1812 г. [Текст] /
М.М. Калягин // Советское государство и право. - 1982. - № 9 - С. 111-120.
Калягин, В.А. "Конституция" Г.Р. Державина. [Текст] / В.А.
Калягин // Советское государство и право. - 1987. - № 8 - С. 116–124.
Кантор, В.К. Феномен русского европейца. Культурфилософские
очерки. [Текст] / В.К. Кантор. - М.: Московский общественный научный
фонд. ООО «Издательский центр научных и учебных программ», 1999. 350 с.
Катаев, И. Император Александр I. [Текст] / И. Катаев. - М., 1903.
Капустина, Т.А. Николай I. [Текст] / Т.А. Капустина // Вопросы
истории. - 1993. - № 11-12. - С. 27-49.
Кизеветтер, А. А. Исторические силуэты: Протопоп Аввакум.
Екатерина
I.
Меншиков.
Толстой.
Ягужинский.
Дм.
Голицын.
Волконский. Екатерина II. Потемкин. Ф. В. Растопчин. Александр I.
Аракчеев [Текст] / А. А. Кизеветтер. – Ростов н/Д: Феникс, 1997. – 480 с.
222
Кислягина,
Л.
Г.
Формирование
общественно-политических
взглядов Н.М. Карамзина (1785-1803 гг.). [Текст] / Л. Г. Кислягина. - М.:
Изд-во Моск. ун-та, 1976. - 198 с.
Кислягина, Л.Г. Формирование идеи самодержавия в политической
концепции Н.М. Карамзина [Текст] / Л.Г. Кислягина // Вопросы
методологии и истории исторической науки. М., 1977. - 156 с.
Киянская, О.И. Павел Пестель: офицер, разведчик, заговорщик
[Текст]: биография отдельного лица. [Текст] / О. И. Киянская. - М.:
Параллели, 2002. – 510 с.
Козлов, В.П. Полемика вокруг “Истории государства Российского”
Н.М. Карамзина в отечественной периодике (1818—1830 гг.). [Текст] /
В.П. Козлов // История СССР. - 1984. - № 5. - С. 88—102.
Коваленко, А.Ю. Эпоха Александра I в контексте государственной
деятельности А. А. Аракчеева. [Текст] / А. Ю. Коваленко. - Комсомольскна-Амуре, 1999. – 238 с.
Козлов В.П. История государства Российского Карамзина в оценках
современников. [Текст] / В.П. Козлов. - М., 1989. – 251 с.
Кондаков, Ю.Е. Духовно – религиозная политика Александра I и
русская православная оппозиция. [Текст] / Ю.Е. Кондаков. – СПб., 1998. –
150 с.
Консерватизм в России и в мире: прошлое и настоящее. Сборник
научных трудов. [Текст] - Воронеж: Издательство Воронежского гос.
университета, Вып.1. 2001. 264 с.
Кодан, С.В. юридическая политика Российского государства в 18001850-е гг.: деятели, идеи, институты. [Текст] / С.В. Кодан. - Екатеринбург:
УРАГС, 2005. - 324 с.
Корендясева, А.Н. История эволюции российского консерватизма в
первой половине XIX в. Диссертация на соискание ученой степени
223
кандидата исторических наук. [Текст] / А.Н. Корендясева. - Воронеж,
2005. – 228 с.
Коркунов, Н.М. Русское государственное право. [Текст] / Н.М.
Коркунов. – СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, Т.1. 1901. - 219 с.
Коркунов, Н.М. Политические воззрения Сперанского до его
знакомства с императором Александром I. [Текст] / Н.М. Коркунов //
Вестник права. - 1899. - № 8. - С. 1–40.
Коркунов,
Н.М.
Четыре
проекта
М.
М.
Сперанского
о
преобразовании Сената. [Текст] / Н.М. Коркунов // Вестник всемирной
истории. - 1900. - № 2.
Корнилов, А.А. Курс истории России XIX века. [Текст] / А.А.
Корнилов. - М.: Высшая школа, 1993. – 447 с.
Корф, М.А. Жизнь графа Сперанского. [Текст]
/ М.А. Корф. –
СПб.: Тип. II-го Отд-ния Собств. Е. И. В. Канцелярии, 1861. Т.1. – 284 с.
Т.2. – 388 с.
Корф, М.А. Материалы и черты к биографии императора Николая I
и к истории его царствования. Рождение и первые двадцать лет жизни
(1796 – 1817 гг.). [Текст] / М.А. Корф // Сборник РИО., Т. 98. – СПб.,
1896.
Коршунова, Н.В. "Либеральная диктатура" Александра I: реформы
в России в первой четверти XIX века. [Текст] / Н.В. Коршунова. - М.:
Изд-во МГОУ, 2002. – 250 с.
Котляревский А.С. Юридические предпосылки русских Основных
Законов. [Текст] / А.С. Котляревский. - М., 1912. - 217 с.
Кром,
М.М.
Отечественная
история
в
антропологической
перспективе. [Текст] / М.М. Кром // Исторические исследования в России
- II. Семь лет спустя.- М.: АИРО-ХХ, 2003. - 179-202.
224
Кром, М.М. Новая
политическая история:
темы, подходы,
проблемы. [Текст] / М.М. Кром. // Новая политическая история. - СПб.,
2004. C. 7–20.
Крисань, М.А. Адам Ежи Чарторыйский. [Текст] / М.А. Крисань //
Вопросы истории. – 2001. - № 2. - С. 53–65.
Крупенский, П.Н. Тайна императора. (Александр I и Феодор
Козьмич). Историческое исследование по новейшим данным. [Текст] /
П.Н. Крупенский. - Берлин, Медный всадник, 1927. - 115 с.
Крылов-Толстикович, А.Н. Поцелуй Психеи: Александр I и
императрица Елизавета. [Текст] / А.Н. Крылов – Тостикович. – М.: Рипол
Классик, 2005. - 272 с.
Куницын, А.И. Право естественное. [Текст] / А.И. Киницын //
Русские просветители Т.2. М., 1966.
Лазаревский, Н.И. Русское государственное право [Текст] / Н.И.
Лазаревский. – Пг., Т.1. 1912.– 345 с.
Лазаревский, Н.И. Лекции по русскому государственному праву
[Текст] / Н.И. Лазаревский. – СПб., 1910. Т.1. – 576.
Ланда, С.С. Дух революционных преобразований... Из истории
формирования идеологии и политической организации декабристов 181625 гг. [Текст] / С.С. Ланда. – М., 1975.
Лапин, В.В. Семеновская история: 16 - 18 октября 1820 года.
[Текст] / В.В. Лапин. - Л.: Лениздат, 1991. – 251 с.
Либерализм в России / Под. ред. В.Ф. Пустарникова [Текст]. – М.,
1996. – 189 с.
Либерализм в России: исторические судьбы и перспективы.
Материалы международной научной конференции [Текст]. – М.:
Российская политическая энциклопедия, 1999. – С. 243-249.
225
Либеральный консерватизм: история и современность: Материалы
Всероссийской научно-практической конференции: Ростов-на-Дону, 2526 мая 2000 г. - М.: РОССПЭН, 2001. - 383 с.
Лотман, Ю. М. Театр и театральность в строе культуры начала XIX
века [Текст] / Ю.М. Лотман. – Избр. статьи. Т. 1. – 292 с.
Лотман, Ю.М. Сотворение Карамзина [Текст] / Ю.М. Лотман. –
М.: Наука, 1987. – 378 с.
Лотман, Ю.М. Декабрист в повседневной жизни. Беседы о русской
культуре. [Текст] / Ю.М. Лотман. // Литературное наследие декабристов.
, СПб., 1994. – 399с.
Лукин, П.В. Народные представления о государственной власти в
России XVII века [Текст] / П.В. Лукин. – М.: Высшая школа, 2000. – 198
с.
Луковская, Д.И. Гречишкин С.С. Морозов В.И. М.М. Сперанский:
краткий очерк жизни и деятельности [Текст] / Д.И. Луковская, С.С.
Гречишкин
и
др.
//
М.М.
Сперанский.
Жизнь.
Творчество,
государственная деятельность: (Сборник статей). – СПб.: Нестор, 2000. –
С. 112–120.
Лурье, С.В. Историческая этнология. [Текст] / С.В. Лурье. - М.:
Аспект Пресс, 1997. - 448 с.
Любош, С.Б. Последние Романовы: [Жизнеописания российских
императоров от Александра I до Николая II] [Текст] / С.Б. Любош. –
СПб.: Научный мир, 2003. – 367 с.
Лютш, А.А. Русский абсолютизм XVIII [Текст] / А.А. Лютш //
Итоги XVIII в. в России. Введение в русскую историю XIX в. – М., 1910.
– 213 с.
Маевский, С.И. Александр I и его военные сподвижники: гр. М.С.
Воронцов, С. Маевский, Храповицкий, Ермолов. Материалы из бумаг
С.И. Маевского [Текст] / С.И. Маевский // РС. - 1882. - № 4.
226
Малиновский, В.Ф. Из дневника 1803 г. [Текст] / В.Ф. Малиновский
// Русские просветители – Т.1., М.: Наука, 1966. – 123 с.
Мамут, Л.С. Государство в ценностном измерении [Текст] / Л.С.
Мамут. –М.: Норма, 1993. – 195 с.
Манфред, А.З. Общественно-политические идеи в 1815 г. [Текст] /
А.З. Манфред // Вопросы истории. – М.,1966. – Вып. 5. – С. 23-37.
Марасинова, Е.Н.. Психология элиты российского дворянства
последней трети XVIII века [Текст] / Е.Н. Марасинова. – М.: Наука, 1999.
– 159 с.
Марасинова, Е.Н. Государственная идея в России первой четверти
XVIII в. [Текст] / Е.Н. Марасинова // Европейское Просвещение и
цивилизация России. – М.: Наука, 2004. – 289 с.
Медушевский, А.Н. Демократия и авторитаризм: российский
конституционализм в сравнительной
перспективе
[Текст] /
А.Н.
Медушевский. – М.: Научный мир, 1997. – 229
Медушевский, А.Н. Конституционные проекты в России [Текст] /
А.Н. Медушевский // Конституционные проекты в России XVIII - начала
XX в. – М.: Наука, 2000. – 190 с.
Мейлах, Б.С. А.С. Шишков и "Беседа любителей русского слова"
[Текст] / Б.С. Мейлах // История русской литературы. М.; Л., Наука, 1941.
–Т.5. – 321 с.
Мельгунов, С.П. Дела и люди александровского времени [Текст] /
С.П. Мельгунов. – Берлин, 1923. – 169 с.
Минаева, Е.В. Европейский Легитимизм и эволюция политических
представлений Н.М. Карамзина [Текст] / Е.В. Минаева // История СССР.
– 1982. – №5. – С. 256.
Минаева, Н.В. Правительственный конституционализм и передовое
общественное мнение в России начала XIX века [Текст ] / Н.В. Минаева.
– Саратов: Соотечественник, 1982. – 278 с.
227
Минаева, Н.В. М.М. Сперанский в воспоминаниях современников
[Текст] / Е.В. Минаева. – М.: Наука, 2009. – 343 с.
Мирзоев,
Е.Б.
Проблема
государственности
в
русском
общественном сознании первой четверти XIX в. [Текст] / Е.Б. Мирзоев. –
М.: Наука, 2002. – 432 с.
Мирзоев, Е.Б. «Записка» Н.М. Карамзина и проекты Сперанского:
два взгляда на российское самодержавие [Текст] / Е.Б. Мирзоев //
Вестник московского университета. М.: Издат-во. Моск. гос. ун-та,
2001. – С.23-45.
Мироненко, С.В. Самодержавие и реформы: политическая борьба в
России в нач. XIXв. Самодержавие и реформы: политическая борьба в
России в нач. XIX в. [Текст ] / С.В. Мироненко. – М.: Наука, 1989. – 473 с.
Мироненко,
С.В.
Страницы
тайной
истории
самодержавия.
Политическая история России 1-ой половины XIX столетия [Текст ] /
С.В. Мироненко. – М.: Наука, 1990. – 326 с.
Миронов, Г. Реформы Александра I и М.М. Сперанский [Текст] / Г.
Миронов // Маркетинг. – 1993. – № 1. – С. 26-34.
Миронова, И.А. Методика изучения мемуаров XIX в. [Текст] / И.А.
Миронова // Учебное пособие. – М.: Просвещение, 1988. – 198 с.
Михайлов, К.Н. Император Александр I. [Текст ] / К.Н. Михайлов. –
СПб., 1914. – 156 с.
Монтескье, Ш.Л. О духе законов [Текст ] / Ш.Л. Монтескье //
Избранные произведения: В 2-х т. М.: Правда, 1956. Т.1. – 345 с.
Морозов,
В.И.
Государственно-правовые
взгляды
М.М
Сперанского. [Текст] / В.И. Морозов. – СПБ., 1999. – 333 с.
Мурузи, П. Александр I, Император Всероссийский: загадочный
сфинкс в Европе [Текст] / П. Мурзин. – М.: Наука, 2005. – 167 с.
Надлер, В.К. Император Александр I и идея Священного Союза
[Текст] / В.К. Надлер. – Рига, 1886 – 1892. Т. 1-5.
228
Назаревский,
Б.В.
Император
Александр
I
[Текст]
/
Б.Н.
Назаревский. – М., 1912. – 289 с.
Национальные окраины Российской империи: становление и
развитие системы управления. [Текст] - М., Славянский диалог, 1998. –
416 с.
Некрылова, Н. В. Реформаторская деятельность М. М. Сперанского
(в Сибири): замыслы и реальность [Текст] / Н.В. Некрылова //
Современные проблемы гуманитарных и естественных наук: Сб. тез докл.
III Новосиб. межвуз. научной студ. конф. “Интеллектуальный потенциал
Сибири”, 15 - 16 мая 1996 г. Ч. 1. Новосибирск: Издат-во НГУ, 1996. – С.
56-61.
Нечипоренко, Д.В. Истоки Священного союза. [Текст] / Д.В.
Нечипоренко // Вестник Мос. Ун-та. - Сер. 8. - История. - 2000. - № 5. - С.
56-71.
Нечкина, М.В. Движение декабристов [Текст] / М.В. Нечкина. – М.:
Академии Наук СССР, 1955. – 378 с.
Николай Михайлович, вел. кн. Граф П.А. Строганов (1774-1817).
[Текст] / Николай Михайлович, вел. кн. – СПб., Т. II. 1903.
Николай Михайлович, вел.кн. Император Александр I. [Текст] /
Николай Михайлович, вел. кн. – СПб., 1912. – Т.I. – 245 с.
Николай Михайлович, великий князь. Переписка императора
Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной [Текст] /
Николай Михайлович, вел. кн. – СПб., 1910. – 128 с.
Николай Михайлович, вел. кн. Граф Павел Александрович
Строганов (1774 – 1817). [Текст] / Николай Михайлович, вел. кн. – СПб.,
1903. – 213 с.
Новицкая, Т.Е. Права и преимущества императора и членов
императорской семьи [Текст] / Т.Е. Новицкая. –М., Научный мир,1997. –
432 с.
229
Нойманн, И.Б. Российское стремление к великодержавию: как
Россия добивалась признания Европы[Текст] / И.Б. Нойман // Наследие
империй и будущее России. – М.: ИФРАН, 2008. – 431 с.
Оболенский, Г.Л. Император Павел I [Текст] / Г.Л. Оболенский. М.: Дрофа, 1995. –496 с.
Окунь, С.Б. История СССР: годы 1796-1856: курс лекций [Текст] /
С.Б. Окунь. - Л., 1939. – 176 с.
Окунь, С.Б. К вопросу о сущности русского абсолютизма: (2-ая
пол. XVIII - нач. XIX вв.)
[Текст] / С.Б. Окунь // Проблемы
отечественной и всеобщей истории. Л., 1973. – С. 110-117.
Окунь,
С.Б. К вопросу о "просвещенном абсолютизме" и
заигрывании с либералами [Текст] / С.Б. Окунь // Вопросы отечественной
и всеобщей истории. Л., 1973. - С.114-121.
Омельченко,
О.А. Становление абсолютной монархии в России
[Текст] / О.А. Омельченко. - М.: ВЮЗИ, 1986. - 96 с.
Омельченко, С.А. Законная монархия Екатерины II. Просвещенный
абсолютизм в России [Текст] / С.А. Омельченко. - М., 1993. – 324 с.
Опалинская,
М.
А.
История
государства
Российского:
Жизнеописания. XIX век, первая половина [Текст] / М. А. Опалинская. –
М.: НГАС, 1997. - 109 с.
Орлик, О.В. Декабристы и европейское освободительное движение.
[Текст] / О.В. Орлик. - М.: Мысль, 1975. – 192 с.
Павленко, Н.И. К вопросу об особенностях абсолютизма в России
[Текст] / Н.И. Павленко // История СССР. – М., 1970. - №4. - С.54-74.
Павлова-Сильванская,
М.П.
К
вопросу
об
особенностях
абсолютизма в России [Текст] / М. П. Павлова – Сильванская // История
СССР.- М., 1968. - № 4. - С. 84
Парсамов, В.С. Декабристы и французский либерализм [Текст] /
В.С. Парсамов. – М.: Полимед, 2001. – 240 с.
230
Песков, А.М. Павел I [Текст] / А.М. Песков. - М.: Аст, 1999. - 421 с.
Петров,
С. О. Книги первой четверти XIX века. Каталог книг,
хранящихся в Государственной публичной библиотеке Украинской ССР
[Текст] / С. О. Петров. - Киев: Акад. наук УССР, 1961. - 398 с.
Пнин, И.П. Опыт о просвещении относительно к России // Русские
просветители [Текст] / И. П. Пнин. - М., Т.1. 1966. - 147 с.
Погодин, М. Сперанский [Текст] / М. Погодин // РА. - 1871. - №
7/8. - С. 1121.
Покровский, М.Н. Александр I
[Текст] / М. Н. Покровский //
История России в XIX в. - М., 1907. - С. 213-344.
Покровский, М.Н. Русская история с древнейших времен [Текст] /
М.Н. Покровский. - СПб, Т.III. 1912. - 238 с.
Полиевктов,
М. Николай I. Биография и обзор царствования
[Текст] / М. Покровский. – М.: Дом Сабашниковых, 1918. – 392 с.
Попугаев, В.В. О твердости конституции и законов [Текcт] / В.В.
Попугаев // Русские просветители - М., Т.1. 1966. – С. 299-310
Полякова, О.Б. Россия и Франция в XVIII - первой половине XIX
в. [Текст] / О. Б. Полякова // Россия и мир глазами друг друга: из истории
взаимовосприятия. - М.: Наука, Вып. 3. 2006. – 320 с.
Попов,
Д.Ф. Проблема истории российского абсолютизма
(верховная власть в русской исторической науке). [Текст] / Д. Ф. Попов. М.: Арктика, 1999. - 362 с.
Почепцов, Г.Г. Имеджелогия [Текст] / Г.Г. Почепцов. - М.: Ваклер,
2001.- 766 с.
Почепцов, Г.Г. Теория коммуникации [Текст] / Г.Г. Почепцов. –
М.: Ваклер, 2001. - 656 с.
Правительственная политика и классовая борьба в России в период
абсолютизма [Текст]. -
Куйбышев, Издательство
университета, 1985. – 168 с.
231
Куйбышевского
Предтеченский, А.В. Очерки общественно-политической истории
России в 1-ой четверти XIX в. [Текст] / А. В. Предтеченский. - М.- Л.:
Изд-во АН СССР, 1957. – 456 с.
Предтеченский, А.В. Отражение войн 1812 – 1814 гг. в сознании
современников [Текст] / А.В. Предтеченский // Исторические записки. М., Т.31. 1950. – С. 222-234.
Пресняков, А.Е. Александр I. [Текст] / А. Е. Пресняков. - Пг.: Издво Брокгауз и Евфрон, 1924.- С. 175
Пресняков, А.Е. Идеология Священного Союза [Текст] / А. Е.
Пресняков // Анналы. 1923. - №3. – С.221-227
Пресняков, А.Е. Российские самодержцы [Текст] / А. Е. Пресняков.
- М.: Книга, 1990. - 461 с.
Пресняков, А.Е. Образы человечества. Александр I [Текст] / А. Е.
Пресняков.- Л., 1924. -175 с.
Приходько, М.А Подготовка и разработка министерской реформы
в России (февраль-сентябрь 1802 г.) [Текст] / М.А. Приходько. - М.:
Компания Спутник+, 2002. - 93 с.
Прокофьев,
А.В. Морализующий традиционализм адмирала
Шишкова (страница российской истории идей начала XIX в.) [Текст] /
А.В. Прокофьев // Вопросы философии. - 1999. - № 4. – С. 107-119.
Проскурина, В. Мифы империи. Литература и власть в эпоху
Екатерины II [Текст] / В. Проскурина. – М.: Новое литературное
обозрение, 2006. – 328 с.
Пролубников, А.В. Идеи монархической государственности [Текст]
/ А. В. Пролубников. - М.: Соц.-политическая мысль, 2002. – 222 с.
Пропп, В.Я. Морфология сказки. [Текст] / В.Я. Пропп // Вопросы
поэтики, СПб.: ACADEMIA, 1928, - № 12.
Проскурина, В. Миф об Астрее и русский престол [Текст] / В.
Проскурина // НЛО, 2003, № 63. – С.153-185.
232
Против исторической концепции М. Н. Покровского. Сборник
статей, - М.-Л.,Т.1 – 2. изд. АН СССР. 1939.
Пушкарев,
С.Г. Россия в XIX веке (1801- 1914) [Текст] / С.Г.
Пушкарев. - Нью-Йорк, 1956.- 509 с.
Пыпин, А.Н. Общественное движение при Александре I [Текст] /
А. Н. Пыпин. - Пг.: Типография М.М. Стасюлевича, 1916.
Рахматуллин, М.А. К дискуссии об абсолютизме в России [Текст] /
М.А. Рахматуллин // История СССР. 1972. № 4.- С. 67-87
Родигина, Н. Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской
журнальной прессе второй половины XIX – XX века [Текст] / Н.Н.
Родигина. - Новосибирск, НГПУ. - 2006. – 343 с.
Романов, Н.М. Александр I. Опыт исторического исследования
[Текст] / Н.М. Романов. - Пг., 1914. – 170 с.
Романовский,
В.Е. Наполеон I и Александр I до и после войны
1812 г [Текст] / В.Е. Романовский. - М.: Кн-во К.И. Тихомирова, 1912. 106 с.
Романович-Словатинский, А. Дворянство в России от начала XVIII
века до отмены крепостного права [Текст] / А. Романович- Словатинский.
- СПб.: Тип. м-ва внутр. дел, 1870. - 562 с.
Регедэйл,
Х. Просвещенный абсолютизм и внешняя политика
России в 1762 – 1815 гг. [Текст] / Х. Регедейл // Отечественная История,
2001. - № 3.
Рейснер, М.А. Государство и верующая личность [Текст] / М. А.
Рейнснер. - СПб. Тип. Т-ва «Обществ. Польза», 1905.- 423 с
Россия и Испания: историческая ретроспектива [Текст]. - М., 1987.
– 348 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия
[Текст]. - М. Ин-т рос. истории, 2000.- 365 с.
233
Ружицкая, И.В. «Просвещенная бюрократия» (1800 – 1860 гг.). /
И.В. Ружицкая. - М.: Издательский центр Института Российской истории
РАН, 2009, - 341 с.
Русский
либерализм:
Исторические
судьбы
и
перспективы:
Материалы международной научной конференции: Москва, 27-29 мая
1998 г. - М.: РОССПЭН, 1999. - 567 с.
Сафонов, М.М. Проблема реформ в правительственной политике
России на рубеже XVIII-XIX вв. / М.М. Сафонов. - Л.: НАУКА, 1988. 248 с.
Сахаров, А. Н. Александр I. / А.Н. Сахаров. — М.: Наука, 1998. —
287 с.
Сахаров, А.Н. Исторические факторы образования русского
абсолютизма. [Текст] / А.Н. Сахаров // История СССР. - 1971. - №1. - С.
111–126.
Сахарова,
Л.Г.
Александр
I
-
царственный
реформатор.
Русская армия и флот в первой четверти XIX века. К 200-летию
воцарения императора Александра I. [Текст] / Л.Г. Сахарова // Материалы
VIII-й науч.- практ. воен.- ист. конф., 29 сент. 2001 г. – М., 2002. - С. 6-13.
Сватиков, С.Г. общественное движение в России (1700–1895)
[Текст] / С.Г. Сватиков. – Ростов н/Д: Донская речь, 1905. – 197 с.
Сдвижков, Д. Империя в наполеоновском наряде // Imperium inter
pares: Роль трансферов в истории Российской империи (1700 – 1917).
[Текст] / Д. Сдвижков. - М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 67105.
Семевский, В.И. Из истории общественных течений в России в
XVIII – первой половине XIX века. [Текст] / В.И. Семевский \\
Историческое обозрение. СПб., 1897. Т. IX. - С. 19 – 34.
234
Семевский, В.И. Вопрос о преобразовании государственного строя
в России в XVIII и первой четверти XIX века: (очерк из истории
общественных идей). [Текст] / В.И. Семевский // Былое. Кн.1. 1906.
Семевский, В.И. Либеральные планы в правительственных сферах в
первой половине царствования Александра I. [Текст] / В.И. Семевский //
Отечественная война и русское общество. М., Т.2. 1911.
Семевский, В. И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой
половине XIX века. Т.1. [Текст] / В.И. Семевский. — СПб.: Типография
Товарищества «Общественная польза», 1888. — 517 с.
Середонин С.М.
Исторический
обзор
деятельности
Комитета
Министров. — [Текст] / С.М. Середонин. — СПБ., Т.1. 1902. - 607 с.
Симонова,
С.А.
Россия
и
Франция:
опыт
культурного
взаимодействия. [Текст] / С.А. Симонова. - Воронеж, 2005.
Синягин, Н.К. Материалы к истории императора Александра I и его
эпохи, собранные Н. К. Синягиным. [Текст] / Н.К. Синягин. - СанктПетербург : Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1910. - 137 с.
Сопиков, B.C. Опыт российской библиографии. [Текст] / В.С.
Сопиков. - СПб., 1904 - 1905.
Сироткин, В.Г. Великая Французская Буржуазная революция,
Наполеон и самодержавная Россия. [Текст] / В.Г. Сироткин // История
СССР. - 1981. - № 5. - С. 41–43.
Соколова, А.И. Северный сфинкс. [Текст] / А.И. Соколова. - СПб.,
1912. - 380 с.
Соколовская, Т. Возрождение масонства при Александре I. [Текст] /
Т Соколовская // Масонство в его прошлом и настоящем. М., Т.2. 1991.
Соловьев, С.М. Император Александр I: Политика. Дипломатия.
[Текст] / С.М. Соловьев. – М.: Мысль, 1995. – 637.
235
Соловьев, С.М. Н.М. Карамзин и его литературная деятельность:
“История государства Российского” [Текст] // С.М. Соловьев. Сочинения
в 18 кн. Т.16. / С.М. Соловьев. - М., 1995.
Солодянкина,
О.Ю.
Иностранные
наставники
в
дворянской
домашнем дворянском воспитании в России (2 пол. XVIII – пер. пол. XIX
в.). диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических
наук. [Текст] / О.Ю. Солодянкина. - М., 2008.
Сорокин, Ю.А. Российский абсолютизм в последней трети XVIII в.
[Текст] / Ю.А. Сорокин. - Омск: Изд-во ОмГУ, 1999. - 322 с
Сорокин,
Ю.А.
«Непросвещённый
абсолютизм»
Павла
I
(Проблематика и опыт изучения). [Текст] / Ю.А. Сорокин. - Омск, 1994. 96 с.
Сорокин, Ю.А. Византийские традиции в русском самодержавии.
[Текст] / Ю.А. Сорокин // Выдающиеся государственные деятели. России
XVIII-XX вв. – Омск, 1996. – С. 8-18.
Сорокин Ю.А. Граф Ф.В. Ростопчин о царствовании Павла I.
[Текст] / Ю.А. Сорокин // Проблемы социально-экономического развития
и общественной жизни России (XIX начало XX вв.). Межвуз. сб.
научных. тр. - Омск, 1994.- С. 5–15.
Сорокин, Ю.А. Мемуары конца XVIII - первой половины XIX вв.
как исторический источник для характеристики личности императора
Павла I. [Текст] / Ю. А. Сорокин // Археологические, этнографические и
исторические источники по истории Сибири. - Омск, 1986. С.102-115.
Сорокин, Ю.А. О понятии "абсолютизм". [Текст] / Ю.А. Сорокин //
Исторический ежегодник. - Омск, 1996. - С. 4-16.
Сорокин, Ю.А. Павел и Александр: к истории взаимоотношений в
1800 1801 гг. [Текст] / Ю.А. Сорокин // Выдающиеся государственные
деятели России XVIII XX вв.: Сб. науч. ст. - Омск, 1996. - С. 70-90.
236
Сорокин, Ю.А. Теория "общего блага" и ее влияние на
реформаторскую деятельность европейских монархов. [Текст] / Ю.А.
Сорокин // Вестник Омского университета. - Омск, 1997. - № 3(5). - С. 56–
92.
Срезневский, В.Н. Император Александр Павлович среди своих
воспитателей. [Текст] / В.Н. Срезневский. - СПб., 1878.
Степанский, АД. Институционная стуктура русского либерализма
(ХIX - начало XX в.). [Текст] / А.Д. Степанский // Русский либерализм:
исторические судьбы и перспективы. - М., 1999. - С. 160-171.
Строев, А.Ф. “Те, кто поправляет фортуну”. Авантюристы
Просвещения. [Текст] / А.Ф. Строев. - М., НЛО, 1998. - 358 с.
Тарасов,
Д.К.
Император
Александр
I.
Последние
годы
царствования, болезнь, кончина и погребение [Текст] / Д. К. Тарасов. –
Петроград: Издание А.С. Суворина, 1915. – 226 с.
Тартаковский, А.Г. Русская мемуаристика XVIII – первой половины
XIX вв. [Текст] / А.Г. Тартаковский. – М.: Наука, 1980. – 312 с.
Тельберг, Г.Г. Правительствующий Сенат и самодержавная власть в
начале XIX века // Очерк из истории консервативных политических идей
в России на рубеже XVIII и XIX вв.- М., 1914. С. 1-80.
Терновский Ф.А. Характеристика императора Александра I. Киев,
1878.
Тимирязев, В.А. Александр I и его эпоха. Период первый.
Преобразовательные и политические колебания [Текст] / В.А. Тимирязев
// Исторический вестник. - 1897. - № 10.
Титов, Ю.П. Проблема Российского абсолютизма [Текст] / Ю.П.
Титов. // Проблемы истории абсолютизма. – М., 1983. – С 4-24.
Томсинов, В.А. Светило российской бюрократии. Исторический
портрет М. М. Сперанского. [Текст] / В.А. Томсинов. – М.: Молодая
гвардия, 1991. – 255 с.
237
Титов, Ю.Ю. Абсолютизм в России. [Текст] / Ю.Ю. Титов //
Советское государство и право. - 1973. - №1. - С. 107-112
Трофимов, Ю.П. М.М. Сперанский об общественном договоре
[Текст] / Ю.П. Трофимов // Идея государственности в истории
политической мысли России. - Барнаул, 1996.
Труайя, А. Александр I. Северный сфинкс. [Текст] / А. Труайя. – М.:
Эксмо, 2004. – 636 с.
Трубецкой, А.Н. Александр I [Текст] / А.Н. Трубецкой. – М.: Эксмо,
2003. – 416 с.
Троицкий, Н.А. Россия в XIX в. [Текст] / Н.А. Троицкий. – М.:
Высшая школа, 1997. – 431 с.
Троицкий, Н.А. Александр I и Наполеон [Текст] / Н.А. Троицкий. –
М.: Высшая школа, 1994. – 304 с.
Троицкий,
С.М.
О
некоторых
спорных
вопросах
истории
абсолютизма в России. [Текст] / С.М. Троицкий // История СССР. - 1969. №3. - С. 58-78
Уманец, Ф.М. Александр и Сперанский. [Текст] / Ф.М. Уманец. СПб.: Тип. М.Д. Ломковского, 1910. – 171 с.
Уортман, Р.С. Властители и судии. [Текст] / Р.С. Уортман. – М:
Historia Rossica, 2004. – 496 с.
Уортман, Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской
монархии. [Текст] / Р.С. Уортман. – М.: ОГИ, 2004. – 605 с.
Управленческая элита Российской империи. История министерств.
1802 – 1917 [Текст] – СПб.: Лики России, 2008. – 696 с.
Файбисович, В.М. Александр I и старец Федор Кузьмич: история
одной
легенды
[Текст]
/
В.М.
Файбисович.
-
СПб:
Изд-во
Государственного Эрмитажа, 2005. - 22 с.
Федоров, В.А. Александр I [Текст] / В.А. Федоров // Вопросы
истории. - 1990. - №1. - С. 51-72.
238
Федоров, В.И. Александр Благословенный - святой старец Федор
Томский: монарх-монах: историческое исследование. [Текст] / В.И.
Федоров М.: Амрита-Русь, 2006. - 382 с.
Федосов, И.А. Просвещенный абсолютизм в России. [Текст] / И.А.
Федосов // Вопросы истории. - 1970. - №9. - С. 34-55
Фирсов, Н.Н. Император Александр Первый и его душевная драма
[Текст] / Н.Н Фирсов. – М-СПб.: Товарищество М.О. Вольф, 1910. – 173
с.
Хартли, Дж. М. Александр I [Текст] / Дж. М. Хартли. - Ростов-наДону: Феникс, 1998. С. 59-60.
Худушина, И.Ф. Царь. Бог. Россия. Самосознание
дворянства (конец
XVIII
русского
- первая треть XIX вв.). [Текст] / И.Ф.
Худушина. – М.: ИФ РАН, 1995. – 232 с.
Цветков, С.Э. Александр I, 1777 - 1825: Беллетриз. биогр. [Текст] /
С.Э. Цветков. – М.: Центрполиграф, 1999. – 585 с.
Чернов,
К.С.
«Реформа
администрации
должна
быть
предпочтительней конституции» [Текст] / К.С. Чернов // Российская
история. - М., 2009. - № 4. - С. 23-37.
Чернов, К.С. Забытая конституция: «Государственная Уставная
грамота Российской империи». М.: Институт бизнеса и политики, 2007. 278 с.
Чибиряев, С.А.
Великий
русский
реформатор:
жизнь,
деятельность, политические взгляды М.М. Сперанского. [Текст] / С.А.
Чибиряев М.: Наука, 1989. - 216 с.
Чиж, В.Ф. Психология злодея, властелина, фанатика. Записки
психиатра. [Текст] / В.Ф. Чиж. - М.: Республика, 2001. – 416 с.
Чистозвонов,
А.Н.
Некоторые
аспекты
проблемы
генезиса
абсолютизма. [Текст] / А.Н. Чистозвонов // Вопросы истории. - М., 1968. №5. - С. 46-62
239
Чистозвонов, А.Н. К дискуссии об абсолютизме в России. [Текст] /
А.Н. Чистозвонов // История СССР. - М., 1971. - №3.- С. 72-76
Чичерин, Б.Н. Философия права [Текст] / Б.Н. Чичерин. М.: Наука,
1998 - 656 с.
Шапиро, А.Л. Об абсолютизме в России. [Текст] / А.Л. Шапиро //
История СССР. 1968. - №5. - С. 69-82
Шенк, Ф.Б. Александр Невский в русской культурной памяти:
Святой, правитель, национальный герой. [Текст] / Ф.Б. Шенк. – М.: НЛО,
2007. – 592 с.
Шепелев, Л.Е. Некоторые
проблемы источниковедческого и
истоpико-вспомогательного изучения делопроизводственных документов
XIX – начала XX вв. // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып.
XVI. Л., 1984.
Шепель, В.М. Имиджелогия. Как нравиться людям. [Текст] / В.М.
Шепель. - М.: Феникс, 2002. - 280 с.
Шестов, Н.И. Политический миф теперь и прежде. [Текст] / Н.И.
Шестов. - М.: ОЛМА_ПРЕСС, 2005. - 414 с.
Шильдер, Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование.
В четырех томах [Текст] / Н.К. Шильдер. - СПб.: Издание А. С. Суворина,
1897. - 2065 с.
Шишов, А.В. Неизвестный Кутузов. Новое прочтение биографии.
[Текст] / А.В. Шишов. – М., 2002. - 448 с.
Шмидт, С.О., Гутнова Е.В., Исламов Т.М. Абсолютизм в странах
Западной Европы и в России (опыт сравнительного изучения) [Текст] /
С.О. Шмидт, Е.В. Гутнова, Т.М. Исламов // Новая и новейшая история.
1985. - № 3. - С. 42–58.
Щебальский, П.К. А.С.Шишков, его союзники и противники
[Текст] / П.К. Щебальский // Русский Вестник, 1870. - №11. - С. 192-254.
240
Эйдельман, Н.Я. Грань веков: политическая борьба в России конце
XVIII - начале XIX вв. [Текст] / Н.Я. Эйдельман. – М: Мысль, 1982. – 368
с.
Эйдельман, Н.Я. Лунин и его сибирские сочинения [Текст] / Н.Я.
Эйдельан. // Лунин М.С. Письма из Сибири. – М.: Наука, 1970. - 352 с.
Экштут, С.А. Александр I. Его сподвижники. Декабристы: в поиске
исторической альтернативы [Текст] / С.А. Экштут. – М.: Logos, 2004. –
288 с.
Элиас, Норберт Придворное общество [Текст] / Норберт Элиас. –
М.: Языки славянской культуры, 2002. – 368 с.
Якушкин, В.Е. Государственная власть и проекты государственной
реформы в России. [Текст] / В.Е. Якушкин. – СПб., 1906. – 164 с.
Яхин, Р.Х. Политические и правовые взгляды декабристов
Северного общества. [Текст] / Р.Х. Яхин . – Казань: изд. Казанского
государственного университета, 1964. – 317 с.
Cherniavsky, M. Tsar and People: Studies in Russian Myths. New
Haven, 1961.
Cresson W.P., The Holy Alliance: The European background of the
Monroe Doctrine, New York, 1922.
Elmo E. Roach. The Origins of Alexander I's Unofficial Committee.
Russian Review. Vol. 28, No. 3. July., 1969.
Enlightened absolutism. Reform and reformer in later eighteen century
Europe. H.M. Scott, 1990.
Flynn, James T. The University reform of tsar Alexander I, 1802 – 1835.
Washington, 1988.
Grimsted Patricia K. Czartoryski s system for Russian foreign policy,
1803. California Slavic Studies. № 5. 1970.
James . J. Kenney, Jr., Lord Whitworth and the Conspiracy against Tsar
Paul I: The new evidence of the Kent Archive, Slavic Review, vol. 36, 1977.
241
Hans N. Tsar` Alexander I and Jefferson: Unpublished correspondence,
Slavonic and East European Review, vol. 32, no. 78, 1953.
Leonard S. Carol. The Reputation of Peter III. Russian Review. Vol. 47,
1988.
Lincoln,W. Bruce The great reforms. Autocracy, bureaucracy and the
politics of change in imperial Russia. Illinois, 1990.
McConnel A. Alexander I s Hundred days: The politics of a Paternalist
Reformer. // Slavic Review, vol. 28. № 3. September, 1969.
McGrew Roderick E., The Politics of Absolutism: Paul I and the Bank of
Assistance for the Nobility. Canadian – American Slavic Studies. vol. 7. № 1.
1973.
Raeff M. Plans for Political Reform in Imperial Russia. 1732-1905.
New-Jersey, 1966.
Raeff M. Understanding imperial Russia. New York, Columbia
University Press. 1984.
Ragsdale Hugh. Tsar Paul and the Question of Madness. Connecticuit,
1988.
Riasanovsky Nicholas V., A Parting of Ways: Government and the
Educated Public in Russia, 1801-1855. Oxford. 1976.
Pipes Richard, Karamzin s Memoir on Ancient and Modern Russia: a
Translation and Analysis, Cambridge, Mass., 1959.
Russia and the World of the Eighteen cent. – Columbus: Slavica publ.,
1988.
Wirtschafter E.K. Russian Legal Culture and the Rule of Law. Kritika:
Explorations in Russian and Eurasian History vol. 7. № 1. 2006.
Whittaker C. Russian Monarchy: Eighteenth-Century Rulers and Writers
in Political Dialoguе. Illinois, 2003.
Whittaker C. Chosen by “all the Russian People”: The idea of an elected
monarch in eighteen century Russia. Acta Slavica Japonica, № 22.
242