качественные методы в психологии

118
Методология и история психологии. 2007. Том 2. Выпуск 1
КАЧЕСТВЕННЫЕ МЕТОДЫ
В ПСИХОЛОГИИ
А.Ю. Чернов
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ
В ПРОБЛЕМУ КАЧЕСТВЕННЫХ МЕТОДОВ
Традиционное противостояние количественного и качественного подходов
в психологическом исследовании стимулирует развитие теории метода. Развитие теории метода происходит по трем основным направлениям: совершенствование традиционной эмпирической модели, критика эмпирической количественной модели, апробация и анализ альтернативных исследовательских моделей.
Каждое из этих направлений имеет методологические основания, рассматриваемые в предлагаемой статье.
Ключевые слова: количественный императив, количественные методы, качественные методы, интеграция количественных и качественных методов, операционализм, измеряемость психологических свойств, интерпретативный подход,
нарративный подход, развитие теории, ситуативный анализ, холистический анализ, анализ субъективных значений и смыслов, диалогичность, рефлексивность.
Пересечение проблемы метода психологии с эпистемологическими, онтологическими и этическими вопросами общепризнанно. Однако проблема метода относится
к сфере разногласий между направлениями
теоретической психологии и методологии.
Принято считать, что рождение современной науки – «науки о природе» –
произошло в эпоху Возрождения и связано с именами Г. Галилея и Р. Декарта. Известный ученый С. Толмен так отзывался
о вкладе Галилея и Декарта: «Интеллектуальная революция началась с Галилея и
Декарта. Она имела два аспекта. Это была научная революция, т.к. она имела последствиями важные открытия в физике
и астрономии. Вместе с тем это было и
рождение нового метода, поскольку зародилась традиция в теории познания и философии разума – традиция, остающаяся
сильной и до нынешнего времени» [30]. О
традиции, которую имеет в виду С. Толмен,
более подробно писал Дж. Дьюи: «Работа
Галилея носила характер не развития, но
революции. Она отмечает переход от качественных к количественным или метрическим исследованиям, от гетерогенности к
гомогенности, от эстетической гармонии к
математической точности, от умозрительного удовольствия к активной манипуляции и контролю, от вечных объектов к временным последовательностям» [10]. Вполне объяснимо, что когда в ХIХ столетии
появилась научная психология, базовой
моделью для нее послужили естественные
науки. Они вышли на первый план в связи с необходимостью обосновать научную
психологию как экспериментальную науку. Ориентация психологических исследований находилась под влиянием научных
интересов Гельмгольца – в физике, Вундта – в физиологии, Фехнера – в физике и
философии. Такие американские ученые,
как С. Холл, У. Джеймс были их последователями и не могли не разделять требований к научным психологическим методам
своих наставников. Со временем эти требования, естественно, модифицировались,
Методологическое введение в проблему качественных методов
но в целом оставались вполне узнаваемы.
Для того чтобы соответствовать общепринятым критериям научности, феномены,
изучаемые психологией, должны были
быть как-то измеряемы. Эту мысль наиболее точно формулирует Кельвин. В 1929 г.
на фасаде факультета социальных научных
исследований Чикагского университета
были выгравированы слова, принадлежащие знаменитому физику ХIХ в. Кельвину: «В науке первый существенный шаг
в направлении познания любого объекта
состоит в том, чтобы отыскать принципы
количественного счета и методов измерения некоторых качеств, связанных с ним.
Если вы не можете измерить нечто, выразить это в цифрах, ваше знание слабо и
неудовлетворительно. Это может быть отправной точкой знания, но едва ли в этом
случае можно достичь истинно научного
уровня». В науке это высказывание носит
название «постулат Кельвина», или «количественный императив». Количественный
императив, таким образом – это система
научных взглядов, согласно которой изучать
что-то, значит, измерять и считать.
Постулат Кельвина неоднократно
воспроизводился известными психологами ХХ в. Широко известно утверждение
Е. Торндайка: «Все, что существует, существует в некотором количестве. Это –
общее кредо, как в физике или химии, так
и в психологии. Это – общее кредо современной науки» [28]. В подобном духе высказывался Ч. Спирмен: «…Существует метод,
настолько жизненно важный, что если его
использование игнорируется, исследование
нельзя назвать научным в полном смысле
слова. Этот метод связан с измерением»
[26]. Наряду со многими другими, можно
привести и цитату из Г. Айзенка: «Научные
знания начинаются тогда, когда мы имеем
возможность измерять то, о чем говорим,
и выражать это в цифрах» [11]. Таким образом, использование математики (точнее,
методов математической статистики) стало
обязательным для психологии.
119
Несмотря на то, что количественный императив в качестве неотъемлемой
составляющей научности доминировал в
психологии ХХ в., в ней всегда находили
место альтернативные способы понимания и объяснения: гуманистический подход (К. Роджерс), генетическая эпистемология (Ж. Пиаже), теория личностных
конструктов (Дж. Келли), символический
интеракционизм (Дж. Мид), теория социальных представлений (С. Московичи), культурно-исторический подход
(Л.С. Выготский, Д. Коул) и др. Важно
подчеркнуть, что эти работы являлись
альтернативой не количественному императиву как таковому, а переосмыслением
психологии как науки, имеющей исключительно естественно-научные основания.
В разной степени имплицитно или эксплицитно в каждой из них формулировался вопрос о соотношении природной
и психической реальностей, об объективности психологического знания, о методе, обеспечивающем доступ к изучению
психологических феноменов. При этом
происходит осознание ограниченности
естественно-научного способа мышления
при попытках «вдохнуть жизнь» в психологические и социально-психологические
феномены. «Игнорирование вклада некоторых существенных объемлющих систем
в то, что мы хотим назвать психикой, –
вот что, на наш взгляд, характеризует
профессиональный менталитет адептов
естественно-научных подходов в изучении психики и с чем нельзя, безусловно,
примириться, если соответствующее видение мира распространяется за пределы
собственно природной реальности и переносится на реальность социальную», –
пишет Е.А. Климов [4]. Е.Л. Доценко подчеркивает в этой связи, что «психолог соприкасается с несколькими классами феноменов, которые упрямо отказываются
подчиняться естественно-научной логике: факты возникают в результате желания их иметь; почти каждое утверждение
120
А.Ю. Чернов
оказывается относительным и допускает
множественность толкований; как факты,
так и суждения видоизменяются при смене
контекста; взаимосвязанность всего со всем
столь велика, что установить наличие зависимости можно между всем, чем угодно» [2].
Следует признать, что в психологии,
как и во многих отраслях социальных
наук (антропология, социология, педагогика), значительную роль играет исследовательский подход, в котором предпочтение отдается методам неструктурированного интервью, включенного
наблюдения, самоотчетов с последующим
анализом полученных данных без обращения к статистическим методам. Акцент
в таких исследованиях делается не на вопросах «Сколько?», «Как часто?», «В какой
степени?», а на том, чтобы понять:
• Почему люди ведут себя определенным образом?
• Как формируются мнения и аттитюды?
• Как воздействует на людей то, что
происходит вокруг них?
• Как и почему появляются и проявляются культурные отличия?
• В чем различия между социальными
группами?
Главная отличительная черта таких
исследований – использование описания,
анализа, интерпретации в работе с изучаемым феноменом, внимание к содержанию
значений и смыслов, зафиксированных в
языке людей – представителей разных этнических, социальных, гендерных групп.
Такого рода исследования принято называть качественными, подчеркивая прежде всего их «неколичественную», «гуманитарную» направленность. Достаточно
вспомнить работу В. Вундта «Психология
народов и масс» или исследование У. Томаса и Ф. Знанецкого «Польский крестьянин в Европе и Америке», положившее
начало изучению аттитюдов. Влияние на
становление качественных исследований
оказал психоанализ З. Фрейда, в котором
использовались глубинные психотерапевтические интервью, клинические беседы,
изучение отдельных случаев. Не стоит забывать и о вкладе представителей гуманистической и экзистенциальной парадигм,
в частности о работе А. Маслоу, посвященной самоактуализирующейся личности и
«пиковым переживаниям». В этом же ряду
следует отметить и теорию поля К. Левина,
и гештальтпсихологию. Наконец, качественная исследовательская ориентация
характерна для современных альтернативных психологических теорий, в частности
для вариантов социального конструкционизма (К. Герген, Дж. Шоттер).
Таким образом, количественные и
качественные модели в пространстве психологических наук сосуществуют. Вместе с
тем формой сосуществования традиционно является не столько их интеграция,
сколько взаимный «критический анализ».
С одной стороны, сомнению подвергается
правомерность абсолютизации возможностей статистического подтверждения
гипотез и математического моделирования на том основании, что, в отличие от
однозначно измеряемых величин, которыми оперирует математика, в психологической феноменологии такие параметры
найти труднее. С другой стороны, качественный подход не свободен от обвинений
в субъективности и ненаучности.
Очевидно, что любая критика традиционной ориентации психологии на модели, существующая в рамках естественных наук, тесно связана с переосмыслением методов психологии. Критическое
рассмотрение методов, используемых
психологией в качестве базы для теоретизирования, является существенным компонентом при артикуляции параметров
альтернативных концепций [25].
Интеграция количественного и качественного подходов в основном осуществляется по трем направлениям:
• Использование различных конфигураций последовательности сочетания
Методологическое введение в проблему качественных методов
количественных и качественных методов
(например, качественные методы предваряют использование количественных, или
наоборот).
• Применение приемов методологической триангуляции, подразумевающей
исследование одного и того же феномена
с использованием разных исследовательских подходов с последующей проверкой
согласованности данных, полученных
посредством различных вариаций качественных и количественных методов.
• Расширение пространства для теоретизирования, формулирование оснований таких концепций, в рамках которых
для объяснения психологической феноменологии различия между количественными и качественными методами оказываются несущественными. Примером может служить интегративно-эклектический
подход в версии В.А. Янчука [5].
В нашем понимании имеет смысл говорить о следующих направлениях развития
теории метода в психологии. Во-первых,
это совершенствование традиционной эмпирической модели и тесно связанного с ней
количественного подхода. Ряд исследователей разделяют мнение о том, что в психологии, так же как в науке в целом, существует
потребность достичь согласия в понимании
окружающего человека мира [16; 20; 27].
Условием достижения понимания является
снижение уровня «методологического шума» и неопределенности. Работа в направлении концептуализации и унификации
форм психологического знания отражает
одну из возможных точек зрения на способ достижения согласованности. В связи с
этим «продвижение вперед ни в коей мере не
подразумевает отказа от экспериментального подхода с присущей ему математизацией.
Напротив, он должен развиваться, несмотря
на путаницу методологических лабиринтов,
чтобы противостоять метатеоретическим и
политическим вызовам» [18].
Другим направлением развития теории метода в психологии является критика
121
эмпирической количественной модели. При
этом в критике такого рода проявляется две тенденции. С радикальной точки
зрения происходит полное отвержение
эмпирической модели. Эта модель представляется как порождение исторических
и современных практик внутри самой
психологии и, шире, в философии науки.
Согласно им, основа исследовательской
методологии заключается в принятии
жестких правил измерения, манипуляции
переменными и интерпретации данных.
Историческим фоном такой концепции
метода, его логики и техники использования являются представления об объективности, достигаемой посредством систематизации исследовательских процедур в интересах получения практических знаний и
«прогресса». По мнению К. Гергена, «такое
понимание метода было основным в конституировании теоретической психологии,
базирующейся на антиисторизме, антиконтекстуализме, антигуманизме» [14].
Подобная критика эмпирической/количественной психологии созвучна идеям
П. Фейерабенда, относительно философии
науки в целом. П. Фейерабенд выдвигал
идею эпистемологического «анархизма»,
как единственно верного подхода к логике
и структуре научного процесса [13]. Объектом критики П. Фейерабенда является философское понимание научного метода как
жесткой системы правил, авторитарной регуляции исследовательской практики путем достижения рациональных конвенций.
Идея метода, которая содержит жесткие,
неизменяемые и абсолютно закрепленные
принципы, на основе которых осуществляется научное исследование, оказывается не
вполне эффективной в исторической перспективе. Оказывается, что не существует
единого правила, возможно, разумного и
укорененного в эпистемологии, которое
никогда бы не нарушалось. Эти отклонения
не являются случайностями, они не результат недостаточных знаний или невнимательности, последствиями которых можно
122
А.Ю. Чернов
было пренебречь. По мнению П. Фейерабенда, они необходимы для прогресса. В
критике П. Фейерабенда присутствует и
нормативный элемент: эпистемологический анархизм предпочтителен, по сравнению с методологической конвенцией,
т.к. он способствует проявлению креативности, нонконформизма и преодолению
косных культурных традиций.
П. Фейерабенд не одинок в критике
научного метода как свода жестких правил, обязательных для соблюдения [7; 9;
21; 22]. В связи с этим критика традиционной модели метода часто принимает крайние формы. Примером может служить отношение социального конструкционизма
к эксперименту как методу психологического исследования. В частности, К. Герген в «Experimental Social Psychology: A
Reappraisal» утверждает, что «распространенное предположение, что экспериментирование является единственным и
лучшим средством, с помощью которого
можно получать знания о социальном
поведении, имеет дезориентирующие и
вредные последствия для области знаний,
целью которой является прояснение и понимание такого поведения» [14]. Если,
как считает К. Герген, поведение обретает смысл только в последовательности
событий, которые обладают смысловой
структурой, то экспериментальная ситуация есть сама по себе последовательность
событий, которая придает значение всему
тому, что происходит в лаборатории. Там,
где экспериментатор типично исходит из
того, что лабораторные условия являются «чистым» стимулом для нормального
(усредненного) поведения, на самом деле можно ожидать чего угодно, только не
«нормального» поведения испытуемого.
К. Герген пишет: «При попытке изолировать данный стимул от комплекса, в котором он нормально существует (к которому
он в норме привязан), значение (смысл)
этого стимула в отношении культурной
структуры затемняется или искажается.
Когда индивид реагирует на событие вне
его нормального контекста, он может
быть вынужден к реакции на конкретную
ситуацию, не имеющую ничего общего с
его поведением вне экспериментальной
ситуации» [14].
Надо сказать, что дискуссия вокруг
крайних форм критики традиционно понимаемой идеи исследовательского метода носит довольно острый характер.
По выражению Р. Фэррелла, крайние
формы критики сродни «интеллектуальной поллюции» [12]. Комментарий самого П. Фейерабенда звучит следующим
образом: «Мои критики относят меня
к идеалистам на том основании, «…что
я пытаюсь заменить известные правила
и стандарты более «революционными»
правилами, такими, как пролиферация
и контриндукция, и приписывают мне
авторство методологии, единственным
принципом которой является принцип
«все позволено». Но мое намерение не состоит в замене одних правил на другие, а
в том, чтобы показать, что любая методология, даже самая очевидная, имеет ограничения. Моя точка зрения состоит в том,
что не существует универсальной рациональности, но это не означает, что можно
обойтись без каких бы то ни было правил и
стандартов. Я выступаю за контекстуализацию в оценке результатов исследования,
но опять-таки, правила контекстуализации не могут заменить стандартов более
высокого уровня. Они являются лишь их
приложением» [12].
Другая, более «мягкая» тенденция
в критике эмпирической количественной модели исследовательского метода в
психологии подразумевает модификацию
последней. Ее суть – в признании существования рационально-социальной
модели науки и научных исследований.
В этом случае имеется в виду оппозиция
традиционного прочтения науки как поступательного и рационального процесса,
с одной стороны, и науки как социально
Методологическое введение в проблему качественных методов
обусловленного феномена – с другой.
Между категориями рационального и социального в этом случае проводится жесткое разграничение.
Попытки переформулировать принципы рационального познания и представить их в виде набора социально генерируемых и локально конституируемых
процессов имеют место даже в рамках
когнитивной психологии [8; 19; 29]. Наиболее полно, на наш взгляд, сущность обсуждаемой тенденции отражена в проблематике принципиальной измеряемости
психологических свойств.
Эмпиристская теория науки, в том
числе психологии, подразумевает использование метода операционализации, который «…позволяет исследователю, проявляющему интерес, например, к агрессивности, изучать ее, сосредоточиваясь
на любом поведении, которое он считает
нужным, например, на заполнении опросника. Вопрос о том, является ли такое
поведение действительно агрессивным,
не может, согласно доктрине операционализма, даже возникнуть, поскольку до тех
пор, пока исследователь называет заполнение опросника агрессией, это на самом
деле является агрессией» [24]. Данные,
полученные на основе метода операционализации, таким образом могут быть отнесены к количественным.
Противоположной операционализму является точка зрения, высказываемая Л. Витгенштейном и его последователями, согласно которой психологические понятия происходят из обыденного
языка. И, естественно, когда проводится
исследование какого-либо психологического феномена, например, эмоций,
результатом должно быть знание о феномене, который называется «эмоции»
в повседневном разговорном языке, а не
о чем-то, что случайно было обозначено,
как «эмоции», кем-либо из психологов,
работающих в лаборатории. Таким образом, психология должна начинаться с
123
ясного понимания значений обыденных
психологических понятий. «К сожалению, мы не всегда обладаем пониманием
функционирования этих понятий, хотя в
повседневном взаимодействии используем их без затруднений. Наше знание о
том, как используются психологические
понятия, имплицитно. Однако при использовании методов философии обыденного языка это знание может стать
эксплицитным [6; 31]. Примечательно,
что в подходе Л. Витгенштейна исследование повседневного языка не означает
лишь лексикологического анализа. Это
в большей степени исследование онтологии феномена, который ассоциирован
с этими словами. Насколько далеко идущими оказываются приложения, которые
можно вывести из такого анализа, показывает, например, исследование Л. Витгенштейном понятия «эмоции» [32].
Он полагает, что глагол «чувствовать» используется как для выражения
таких эмоций, как гнев, замешательство,
зависть, горе, вина, счастье, ревность,
гордость, сожаление, печаль, стыд, так
и для выражения телесных ощущений –
зуд, боль, покалывание, щекотка. Из-за
такого поверхностного грамматического сходства могут быть упущены важные
различия между использованием слов,
обозначающих эмоции, и тех, которые
обозначают телесные ощущения. Три из
этих различий наиболее существенны. Вопервых, телесные ощущения всегда имеют
телесную же локализацию, в то время как
эмоции ее не имеют. «Мы говорим о боли в ноге, желудке, горле, но неприемлемо говорить о счастье, гневе или зависти,
локализованных где-либо в этих местах.
Напротив, эмоции обычно обращены к
объектам, расположенным вне телесной
оболочки. Мы счастливы по какому-то
поводу и завидуем кому-то» [32]. Во-вторых, эмоции, в отличие от ощущений, получают выражение в мыслях, в темах, над
которыми индивид размышляет, в словах,
124
А.Ю. Чернов
которые он выбирает. В этом смысле можно говорить о печальных или радостных
мыслях. В-третьих, для телесных ощущений не предназначено языковых игр. «Мы
можем лгать по поводу переживания боли, мы можем неправильно или неуместно употребить это слово, но мы не можем
обмануться в ее ощущении. Но мы можем
обмануться в отношении переживаемых
эмоций. Следовательно, иногда мы не
можем точно назвать, какую эмоцию переживаем, и иногда даже признаем, что
кто-то знает наши эмоции лучше, чем мы
сами» [32].
Конечно, характерные телесные
ощущения часто сопутствуют эмоциям, и
люди часто ссылаются на них, например,
«посасывание под ложечкой» в моменты
переживания тревоги. Вместе с тем «посасывание под ложечкой» не то же самое,
что тревога. Это ощущение не всегда возникает, и возможно испытывать тревогу,
даже если такого ощущения нет. Эмоции
не могут быть сведены к телесным ощущениям, которые сопутствуют им. Кроме
телесных ощущений, существуют специфические формы поведения, посредством
которых выражаются эмоции, и типичные
ситуации, в ответ на которые возникают
специфические эмоции. Например, актер может проявлять точно такое же поведение, как некто, испытывающий гнев,
но при этом не переживать этого чувства.
Можно оказаться в приятной ситуации,
но не переживать при этом радости или
счастья.
Что же тогда выражается словами,
обозначающими эмоции? Ответ Л. Витгенштейна на этот вопрос как нетривиален, так и очевиден: «ничего; ни внешнее,
ни внутреннее» [32]. Существуют телесные
ощущения (реакции), поведенческие выражения и ситуационные обстоятельства,
которые конституируют так называемые
парадигматические эмоциональные сценарии. Приписывая кому-либо специфическую эмоцию, мы ассимилируем
ситуативно демонстрируемое поведение и
телесные реакции этого человека в такой
сценарий. Однако физически ни поведение, ни телесные реакции не нуждаются в
том, чтобы быть похожими на парадигматические случаи. То, что объединяет эти
случаи и конституирует специфические
эмоции, является, скорее, значением.
Значение эмоции, по мнению Р. Харе и
Г. Джиллета, является суждением. Посредством гнева, например, человек осуждает
поведение другого человека и других людей, направленного против него и расцениваемого как несправедливое. Завидуя,
человек либо сожалеет об удаче или достижениях других, либо хочет присвоить их
себе. В смущении он распознает свое поведение или внешность неподходящими
для данной ситуации. Далее, проявление
большинства эмоций создает социальное
иллокутивное действие, т.е. соотносится
с коммуникативным намерением или интенцией говорящего. Проявление гнева
расценивается как акт протеста против
поведения других, проявление смущения
как средство исправления нарушения социальных соглашений [17]. Важно, что
приписывание (отнесение) значения к
образцам поведения и ощущениям предполагает определенный дискурсивный
контекст, которому эти образцы предположительно соответствуют. Приписывание
эмоций помещает поведение и ощущения в
систему культурных норм и ценностей, которые обеспечивают основу для вынесения
моральных суждений; оно (приписывание)
обращается к соглашениям, которые связывают некоторые поведенческие выражения
с иллокутивными актами и соотносят поведение и ощущения человека в данный
момент с его значением в прошлом, настоящем и будущем. Перенесенные в другой
контекст то же поведение и опыт приобретут совершенно другое значение.
Эти рассуждения Л. Витгенштейна и
его последователей противоречат принципам операционализма, согласно которым
Методологическое введение в проблему качественных методов
понятия, используемые в психологии,
являются «теоретическими» понятиями,
функция которых в том, чтобы обратиться
к «внутренним» состояниям и процессам,
которые причинно объясняют поведение
и опыт индивида. Возможно, что каждая
эмоция, мотив или аттитюд коррелируют
со специфическим психологическим или
функциональным состоянием нервной
системы, однако обыкновенный пользователь языка, который использует эти
психологические понятия, не обязательно следует каким-либо «теоретическим»
взглядам на эти состояния, и применение
этих понятий не зависит от существования этих состояний. Понятия «мотив»,
«эмоция», «аттитюд» просто не такие, как
понятия «жидкость» или «электрический
разряд», которые используются для обозначения классов материальных объектов,
состояний и процессов, которые существуют независимо от любых человеческих
дискурсов. Эти понятия используются для
того, чтобы придать значение поведению
и опыту человека, соотнося его с некоторым дискурсивным контекстом. Таким
образом, существование интенциональных состояний зависит от человеческих
дискурсов. Это нельзя понимать в том
смысле, что так называемые интенциональные состояния – эмоции, мотивы,
аттитюды – не реальны. Они настолько же
реальны, как роли, которые берут на себя
люди в контексте институциализированных отношений, прав, обязанностей. Но,
поскольку их существование зависит от
социального контекста, феномены, которые изучает психология, онтологически отличаются от тех, которые изучают
естественные науки.
Психологические феномены относительны, проявляются во взаимодействии
индивидов, социокультурно и исторически обусловлены и имеют моральный и
дискурсивный аспекты. Все эти признаки
психологических феноменов не носят количественного характера. Конечно, никто
125
не станет отрицать, что эти феномены
могут быть выражены количественно (достаточно вспомнить методы измерения
аттитюдов, предложенные Терстоуном
и детально разработанные его учеником
Ликертом). Однако результаты применения таких методов не исчерпывают всего
потенциала психологии. Критический,
исторический, интерпретативный и нарративный подходы в психологии (каждый
из них будучи качественным) со всей очевидностью предоставляют приемлемые
методы для изучения таких феноменов.
Даже несмотря на то, что эмпиристски
ориентированная психология не исключает полностью использования качественных данных и методов, она, без сомнения,
сужает логические и систематические
аспекты научного теоретизирования, что
отвлекает внимание от важных характеристик психологических феноменов.
Например, недостатком многих исследований self является неспособность
распознать степень взаимосвязи этого
важного психологического феномена с
историческими и социокультурными традициями. Между тем эта взаимосвязь обусловливает моральные и поведенческие
стандарты, соблюдение которых сопровождает осуществление как межиндивидуального, так и социального взаимодействия. Следовательно, психологические
феномены, в отличие от физических явлений, привязаны к пространственно-временному контексту, относительны и чувствительны к содержанию тех категорий, с
помощью которых исследуются. В дополнение к этим отличиям психологических
и природных феноменов, которые сами по
себе проблематизируют использование количественного императива, нравственные
и политические аспекты психологических
феноменов требуют специфической организации исследования, включающие дискурсивные и контекстуальные аспекты.
Таким образом, неоспоримо существование другого класса данных, используемых
126
А.Ю. Чернов
в психологическом исследовании, а именно контекстуально-дискурсивных данных.
Научный подход к их интерпретации выходит за рамки требований количественного
императива и предполагает использование
качественного анализа.
Наконец, третье направление развития теории метода в психологии составляет апробация и анализ альтернативных исследовательских моделей, принимающих в
качестве основного качественный подход
к сбору и анализу данных. Качественный
подход к изучению социальной, в том числе психологической, феноменологии имеет давние и богатые традиции и получает
все большее признание в мировой науке,
по крайней мере, в рамках дискуссий по
проблематике методов психологических
исследований. Наш анализ качественных
методов в психологических исследованиях позволяет сформулировать ряд положений, относящихся к их назначению.
1. Развитие теории
Качественные исследования часто являются инструментом изучения тех тем и
проблем, которые еще не были предметом
научного исследования. Логика исследования, основанного на применении тестов
и анкет, требует предварительного определения переменных и выдвижения гипотезы на основе уже существующей теории.
Качественный подход стимулирует исследователя обходиться без предварительных
теоретических представлений о том, какие
из переменных окажутся более важными и
как результаты впишутся в систему объяснений, предлагаемых уже существующей
теорией [15]. Важная роль принадлежит
конструированию интерпретаций самим
исследователем, его интуиции.
2. Ситуативный анализ
Количественное исследование требует в определенной степени искусственного манипулирования ключевыми переменными, в то время как качественное
исследование стремится увеличить «экологическую» валидность данных, получая
их из реальных жизненных контекстов.
Исследователя интересует то, каким образом эти реальные жизненные контексты
воздействуют на изучаемый феномен. Например, диапазон факторов, которые могут быть восприняты человеком как оскорбление и вызвать гнев в качестве ответной
реакции, формируется в индивидуальном
опыте человека, приобретаемом в культурном контексте понимания «оскорбления» и «гнева». По мнению К. Гергена,
гнев трехлетнего ребенка в семье как ответ на вторжение матери в его физическое
пространство на территории родного дома имеет совсем другой характер, чем гнев
тридцатилетнего пуэрториканца в испанском Гарлеме. Таким образом, социальные стимулы помещаются в гораздо более
широкий круг обстоятельств, а реакции на
стимул зависят от смыслов, которые придаются этим обстоятельствам.
3. Целостный (холистический) анализ
сложных, динамичных и уникальных феноменов
Качества – это свойства, возникающие на основе конфигурации элементов
целого. Следовательно, качественные
исследования по необходимости холистичны. Микроанализ частей всегда присутствует в контексте целостности изучаемого феномена. В качественных исследованиях собрание очень подробных данных
о небольшом количестве примеров исследуемого феномена – даже об одном случае – позволяет проанализировать множество аспектов темы. Некоторый период
наблюдений или серия интервью обычно
заканчиваются получением пугающего
количества данных о множестве взаимосвязанных элементов и аспектов изучаемой темы. Неизбежно следует этап отбора
материала, ценного для анализа. Свобода
от ограничений статистических предположений позволяет выявлять значимые
Методологическое введение в проблему качественных методов
различия, исключения, сложные образцы
взаимосвязей. Качественные данные позволяют также прибегать к многослойным
интерпретациям, возвращаясь к данным,
полученным на предыдущих этапах исследования.
Более того, в качественных исследованиях ценность представляет анализ несоответствий, отклонений и пропусков. В
то время как в количественном исследовании несоответствие трактуется как ошибка, а отсутствие ответа как отсутствующие
данные, в качественном анализе внутренние противоречия – ценные указатели
важных сфер локализации напряжения,
затруднений, конфликтов, а отклонения
от типичного или «нормального» поведения являются особенно важной информацией о культурных нормах и причинах и
последствиях их нарушения [3].
4. Анализ субъективных значений
(смыслов)
Для понимания различий количественных и качественных исследований
часто используется метафора «карты» и
«видеоизображения» одной и той же местности. Карта экономно и точно информирует о локализации того или иного места в
пространстве и его взаимосвязи с другими
местами. Однако даже наиболее детальная
карта не способна создать представление
о том, что значит находиться в этом месте.
Напротив, видеоизображение предоставляет наблюдателю живые детали постоянно меняющегося ландшафта. Несмотря на
то, что этот взгляд избирателен и с трудом
может быть использован для навигации,
появляется возможность выразить опыт
субъективного переживания пребывания в
этом месте. Эта способность качественных
исследований получать частичный доступ
к субъективному взгляду других делает их
идеальным инструментом изучения субъективных значений и смыслов. Точно так же
как создание видеофильма не сводится
к случайному или нейтральному набору
127
кадров, а, скорее, является эстетически
окрашенным процессом выстраивания
последовательности сцен с тем, чтобы
передать соответствующее впечатление,
анализ субъективных значений, эстетический и межличностный аспекты, которые отсутствуют и даже преднамеренно
исключаются при создании карты или в
количественных исследованиях, необходимы в качественном подходе.
Важно понимать, что субъективные
значения и смыслы фиксируются в языке. Язык представляет собой наиболее
важную знаковую систему человеческого общества. «Повседневная жизнь – это
жизнь, которую я разделяю с другими посредством языка», – утверждают авторы
концепции социального конструктивизма П. Бергер и Т. Лукман [1]. Понимание
языка существенно для понимания реальности повседневной жизни. Язык возникает в ситуации «лицом к лицу», но может
использоваться и вне такой ситуации. И
не только потому, что люди могут громко кричать в темноте или на расстоянии,
говорить по телефону, по радио или передавать лингвистические обозначения при
помощи письма, дело здесь в способности
языка передавать сообщения, которые непосредственно не выражают субъективности «здесь и сейчас». П. Бергер и Т. Лукман
продолжают: «Я могу говорить о бесчисленных материях, которые никогда не были даны мне в ситуации “лицом к лицу”,
включая и те, которые я никогда не переживал и не буду переживать непосредственно. Так что язык может стать объективным
хранилищем огромного разнообразия накопленных значений, жизненного опыта,
которые можно сохранить во времени и
передать последующим поколениям».
5. Диалогичность и рефлексивность
Качественные исследования подразумевают учет взаимоотношений всех его
участников друг с другом и с обществом
в целом. Например, в кросскультурных
128
А.Ю. Чернов
психологических исследованиях всегда
возникает «двойной» взгляд. Попытка
понять другую культуру неизбежно подразумевает установление ее контрастов
с собственной культурой исследователя,
и, таким образом, инсайты одновременно достигаются в отношении привычных
явлений и интерпретаций как в собственной, так и в чужой культуре.
Взаимоотношения и взаимодействия
людей могут быть изучены как диалог или
социальная интеракция. «Качественная»
психология рассматривает способы, посредством которых происходит совместное создание значений, уделяя особое
внимание влиянию контекста, в котором
происходит взаимодействие. Например,
опоздание на встречу из-за поломки машины не обязательно повлечет за собой
обвинения в необязательности со стороны «пострадавшего», если изначально подразумевается наличие хороших
отношений между ним и опоздавшим.
При этом важно учитывать социокультурный контекст, в котором происходит
создание смыслов. Продолжая предыдущий пример, можно предположить, что
обвинения в опоздании окажутся менее
серьезными в отношении человека, обладающего большим влиянием или принадлежащего к группе с высоким статусом.
Исследователи, использующие качественный подход, даже если они не
интересуются только лингвистическим
аспектом взаимодействия, находят полезным принимать во внимание социолингвистические процессы, влияющие
на диалоги и действия, которые они
изучают. Взаимоотношения между исследователем и участником приобретают особую значимость при использовании методов, предполагающих активное
включение участника в процесс. Такие
методы дают участникам возможность
вносить самостоятельный вклад в процесс конструирования практических
знаний.
Литература
1. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995. С. 65.
2. Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. М.:
ЧеРо, 1997. С. 10.
3. Квале С. Исследовательское интервью.
М.: Смысл, 2003. 301 с.
4. Климов Е.А. О соотношении некоторых
отраслей психологии и возможных «пограничных спорах» // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. 1999. № 3. С. 3–15.
5. Янчук В.А. Методология, теория и метод в современной социальной психологии и
персонологии: интегративно-эклектический
подход. Минск: Бестпринт, 2000. 420 с.
6. Austin J. Philosophical papers. Oxford:
Clarendon, 1962.
7. Bloor D. The strengths of the strong programmer // Scientific rationality: The sociological
turn / Ed. J.R. Brown. Dordrecht: Reidel, 1984.
P. 75–94.
8. Clark A. Natural-born cyborgs: Minds,
technologies, and the future of human intelligence.
Oxford: Oxford University Press, 2003.
9. Collins H. An empirical relativist programmer in the sociology of scientific knowledge //
Science observed: Perspectives on the social study
of science / Eds. K. Knorr Cetina, M. Mulkay.
London: Sage, 1983. P. 115–40.
10. Dewey J. The quest for certainty. N.Y.:
Minton, Balch, 1929. P. 94–95.
11. Eysenck H.J. The measurement of intelligence. Lancaster: Medical and Technical Publishing
Co., 1973.
12. Farrell R. Feyerabend and scientific values. Dordrecht: Kluwer, 2003.
13. Feyerabend P. Conquest of abundance: A
tale of abstraction versus the richness of being / Ed.
B. Terpstra. Chicago, IL: University of Chicago
Press, 1999.
14. Gergen K. Experimental Social Psychology: A Reappraisal. Thousand Oaks, CA: Sage, 2000.
15. Giorgi A. Beyond the qualitative paradigm: A framework for introducing diversity within
qualitative sociology // J. of Community and Applied Social Studies. 1999. N 4. P. 225–238.
16. Hammond K.R., Harvey L.O., Hastie R. Making better use of scientific knowledge: Separating truth
from justice // Psychological Science, 1992. N 3.
Методологическое введение в проблему качественных методов
17. Harre R. Embarrassment: A conceptual analysis // Shyness and embarrassment / Ed.
W.R. Crozier. N.Y.: Cambridge University Press,
1990. P. 181–205.
18. Haslam S., McGarty C. A 100 years of
certitude? Social psychology, the experimental method and the management of scientific uncertainty
// British J. of Social Psychology. 2001. N 40. P. 18.
19. Hutchins E. Cognition in the wild. Cambridge, MA: MIT Press, 1995.
20. Judd C.M., McClelland G.H., Culhane S.
E. Data analysis: Continuing issues in the everyday
analysis of psychological data // Annual Review of
Psychology. 1995. N 46. P. 433–465.
21. Latour B. Pandora’s hope: Essays on the
reality of science studies. Cambridge, MA: Harvard
University Press, 1999.
22. Longino H. The fate of knowledge. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2002.
23. Patton M.Q. Qallitative Research and
Evaluative Method. Third Edition. P. 40–41. Sage
Publications Inc.
24. Sabini J., Silver M. Moralities of everyday
life. Oxford: Oxford University Press, 1982.
129
25. Slife B., Williams R. Toward a theoretical psychology // American Psychologist. 1997.
N 52(2). P. 117–129.
26. Spearmen C. Psychology down the ages.
London: Macmillan, 1937.
27. Svyantek D.J., Ekeberg S.E. The earth is
round (so we can probably get there from here) //
American Psychologist. 1995. N 50. P. 110–119.
28. Thorndike E.L. The nature, purposes, and
general methods of measurements of educational
products // Seventeenth yearbook of the national
society for the study of education. Vol. 2 / Ed.
G.M. Whipple. Bloomington, IN: Public School
Publishing, 1919. P. 16–24.
29. Tomasello M. The cultural origins of human cognition. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2000.
30. Toulmin S.E. Cosmopolis: The hidden
agenda of modernity. N.Y.: Free Press, 1990.
P. 14.
31. Wittgenstein L. Philosophical investigations. Oxford: Blackwell, 1953.
32. Wittgenstein L. Zettel. Oxford: Blackwell,
1967.
ПСИХОЛОГИЯ.
ЖУРНАЛ ВЫСШЕЙ ШКОЛЫ ЭКОНОМИКИ
Учредитель – Государственный университет
«Высшая школа экономики»
Главный редактор – академик РАО Т.Н. Ушакова
Периодичность – 4 раза в год.
Подписной индекс по каталогу Агентства «Роспечать» – 82949
В журнале публикуются статьи известнейших отечественных и зарубежных исследователей по философским, методологическим и прикладным
проблемам психологической науки.
С июня 2007 г. журнал включен в Перечень изданий ВАК.