- капище

Путевые книги.
Мезень, 1995 год.
Сперанский Н.Н., Васильев М.С.
Путь следования.
11.08, пятница. В 13-15 выехали из Москвы поедом №176 «Москва-Воркута», до
остановки Микунь. В поезде расспрашивали попутчиков – северян: о народе, о погоде, о путях
на реку Мезень. Под вечер к нам подошла проповедница «Свидетелей Иеговы», полная, зреломолодая, глаза остановившиеся. Николай с ней проговорил два часа и понимания так и не
добился. Говорит как пластинка.
12.08, суббота. В 15-23 сошли с поезда на станции Микунь – на той самой, где в старые
времена человек не в форме внутренних войск был на платформе редкостью. На вокзале
расспросили людей, установили, что в городе достопримечательностей нету. Есть только
церковь в Деповском поселке. В ожидании поезда на Кослан отыскали эту церковь – в бывшем
детском саду, дом без внешних признаков, ни креста, ни иконы над воротами. Но в том же
Деповском поселке нашли деревянный дом диковинной архитектуры – напоминает то ли овин,
то ли полесскую трехсрубную церковь. В довершение сходства, над главным срубом –
четырехскатный шатер. В народе дом зовется «барак», и история его никому не ведома
(рисунок).
18-35 уходит поезд №678 «Сыктывкар-Кослан», единственный, который идет на
нужную нам станцию. Первая встреча с людьми коми на их земле. Попутчики в поезде охотно
показывают на карте дороги по Мезени. Мы узнали о самых больших селениях выше Кослана –
Глотово, Макар-Ыб. Узнали и о том, что стариков по деревням почти не осталось.
Действующими ремеслами, по словам попутчиков, уже никто не владеет. Немного рассказали о
том, что сейчас особо интересует Николая – как с помощью ремня снимать, не взрезая, кору с
березы на туеса.
23-20. В ночной тиши прибыли на станцию Кослан. До самого Кослана, районного
центра, надо еще ехать на автобусе. Позже мы узнали, что станция Кослан находится не в
Кослане, а в Усогорске. На карте железка проходит через райцентр прямо, а Усогорска нет
вообще. Автобус стоит тут же у вокзала.
Пока ехали в автобусе, узнали автобусные дороги. Определили ближайшую цель – село
Глотово. Под сияющей луной встали лагерем прямо посреди поселка, на мезеньском берегу.
Разбили палатку – старую одноместную брезентовку, с которой Николай с Белоконным ходил в
горы, отлично разместились вдвоем и заснули, никем не потревоженные.
13.08, воскресенье. До 11 часов осматривали город. Здесь в почете хорошая северная
архитектура – дома паровозом, с сеновалами, с покатой крышей, полотенцами, городками и
тремя солнышками (рисунки). Уточнили дороги на Глотово. Дороги две – новая, автомобильная,
и старая, никуда не годная. Выбрали последнюю. В 11-30 отправились «в сторону
мясомолзавода», где эта дорога начинается.
Старая дорога – две наезженные колеи. Вдоль нее протянута линия электро передач, но
дорога зарастает молодым березняком и потихоньку покрывается болотом. По пути нам
попались всего пять или шесть мест, где можно провалиться выше сапога. Дорогу пересекают
две речки, мосты через них разрушены – первый частично, второй держится только связкой
бревен, которые одним концом плавают в воде. В лесу срубили еловые посохи.
Где-то на двадцатом километре стоит дощатая избушка, то ли охотничья, то ли
электриков. Вскоре после нее дорога пошла ветвиться на «усы» - вымощенные бревнами
отростки. По одному из таких усов мы отвернули от линии электропередач, которая уходила
куда-то в заросли. Это была ошибка. До самого вечера кружили по довольно хитрым изгибам.
Пройдя километров пять, поняли, что такими петлями к Глотово мы выйдем не скоро. По дороге
стоят перестоявшие грибы – значит, грибники сюда не доходят. Пошел дождь. Заночевали
прямо у дороги, на вершине холма. Как выяснилось позже, немного не дошли до озера, на
котором стоит еще одна избушка. Ночью у палатки ходил сохатый.
14.08, понедельник. Утром приготовили в котелке грибы с салом, то ли сварили в масле,
то ли изжарили. По моей оплошке, сало попалось несоленое и за три дня изрядно «пошло».
Добавили множество специй. Вернулись к столбам. По ним перешли заросший участок – дорога
снова стала различимой. В середине дня, после еще пяти километров леса, вышли на 26-й
километр действующего тракта. До Глотова мерных 30 км. Через час по грунтовке, мимо
незасеянных полей, вошли в Глотово. Сначала обозрели его с холма. Около ста домов, широкая
улица параллельно реке. На одном, нижнем, конце – школа и кирпичный дом на двенадцать
квартир, на другом, верхнем – церковь (бывшая), почта и сельсовет.
Между селом и рекой – довольно широкая полоса поймы. На ней стоят вразброс баньки
и лежат по всему берегу лодки. На этой полосе и встали, на виду у всей деревни. Скоро к
костерку подошли мужики, угостились нашим чаем, достали спирт «Троя», и завязался разговор
– первая стадия сбора полевых материалов. Нечто интересное поведал молодой мужик – пастух
Роман.
15.08, вторник. Сегодня ходим весь день по дворам. С утра зашли к Надежде, с которой
познакомились на берегу. От нее, по совету ее матушки Елены Ивановны, отправились искать
дядю Пантиля (Пантелей Егорович), искали еще мастера по дереву – Алдр.Ал.Будрина, но так и
не нашли. Хотели проведать школьный музей, о котором слышали хорошие отзывы еще в
поезде, но школа была закрыта – на ремонте. Зато ее директор Анна Александровна и муж ее
Н.Мих. рассказали нам много чего из местной старины, которую хорошо знают. Затем посетили
Нину – филолога по образованию. Наконец – бывший лесник Василий Мартюшов, у дома
которого мы стоим лагерем, отец его Алексей и мать Полинария Ивановна, баня с веником и
полный набор северного гостеприимства. Ночевали там же, как белые люди – в кровати с
пологом.
16.08, среда. Около 11 часов отбыли из Глотова на лодке Алексея, который со всем
большим семейством отправился за ягодами вверх на Белый Берег. Поднялись по Мезени
километров на пять. Там, уже на другом, левом берегу, поднялись сильно в гору и вышли на
лесную дорогу. Километра через два дорога раздвоилась – пошли по правому пути на
Кучмозерье, что на Ирве, притоке Мезени. В Кучмозерье ничего не добыли, зато вдоволь
налюбовались на старо-северные дома с оленьими рогами вместо коньков. Поднялись немного
по Ирве до следующего населенного пункта – Боровского, где и заночевали.
17.08, четверг. Утро провели в Боровском, большого урожая не собрали. Николай писал
этюд, я делал записи. В два часа дня тронулись на Макар-Ыб. Шли около 18 км. По грунтовке,
заночевали на берегу в километре от села. Николай искупался.
18.08, пятница. В середине дня вошли в Макар-Ыб. Осмотрели все село, из интересного
– пекарня, кладбище с особой местной разновидностью крестов, старая ферма и церковь,
давным-давно закрытая и обращенная в клуб, ныне тоже закрытый. Церковь деревянная, шатер
двойной – четыре ската. Николай расположился посреди села писать этюд, день был
безветренный, налетела пропасть мошки. Некоторые прилипли прямо к краске. Пытались
обрести информаторов, но искали не очень прилежно, и никого не нашли.
Зато много интересного рассказали ребята, что пришли вечером на огонек. Им по 10-13
лет, а охотником здесь становятся в восемь. Дальше Великого Устюга ни один из них не бывал,
но куда бить медведя, знают и помнят, что его нельзя поднимать зимой – «это садизм, и все
равно он тощий».
19.08, суббота. В 14-30 из Макар-Ыба вышли на Зерзяыб, а из оного, узнав дорогу, к
фундаментальному мосту через Мезень. Около пяти часов дня перешли по мосту на правый
берег. Под мостом, на самой реке у родника в охотничьей избушке живет огромный болгарин с
сыном и собакой. Он работал на предприятии «Дружба», которое рубило лес для Болгарии, а
когда рубка закончилась, и большинство болгар уехали, женился и остался здесь. У него
немного обсушились – шел мелкий дождь, и мошки не было. Узнали, что дорога ведет нас к
СИВу – Северо-Восточному Тракту, он же Боровская Магистраль, по которому придем в
Усогорск, где, как мы с удивлением услышали, и располагается станция Кослан. Дорога ведет
по холмам – то вверх, то вниз. На ночь остановились на горе среди болотца. До Усогорска
осталось около 30 км.
20.08, воскресенье. Пешим маршем идем на Усогорск. Знаменитый СИВ – дорога из
бетонных плит, по случаю воскресенья пустынная и тихая. Когда до Усогорска осталось
километров восемь, то сдались, изрядно сбив ноги на бетонке, и сели в попутный автобус.
Около пяти часов дня пришли на вокзал. Единственный поезд – ночью, и на вокзале никого нет.
Расположились, надели легкую обувь. Николай развесил на окне собранные в дороге грибы –
сушиться. В ожидании поезда познакомились с учительницей, которая просвещает всех
встречных земляков и гостей республики, всегда имея с собою нерасходные книги по истории
коми. Слушатель на этот раз ей попался заинтересованный. Николай получил в подарок
«Биармию» Жакова на двух языках, а я – небольшую книгу по археологии края. В кассе, что
открылась за два часа до поезда, взяли билет на Микунь, откуда на чем-нибудь доберемся до
Великого Устюга.
С рекой Мезенью простились около полуночи.
21.08, понедельник. Добираемся до Устюга. До Котласа поездом (по ночному времени,
даже не зафиксировал номер), затем на «Заре» по Северной Двине.В город въехали к вечеру.
Гуляли – смотрели набережную, исторический центр, спросили дорогу к вокзалу. Церкви
понемногу – по одной приводятся в порядок. Северной старины во внешнем облике города
почти не явлено – Великий Устюг как бы застыл в XIX веке. Недалеко от центра, на самом
берегу, на необоримых картофельных полях встали лагерем и заночевали.
22.08, вторник. День начался в краеведческом музее, он же выставка живописи и
промыслов, а закончился в поезде. В музее много времени не потратили, большая часть
выставки сформирована славой святого Прокопия. До вокзала в Устюге добраться не так
просто. Сели в вагон на Котлас за пять минут до отправления, а уже в вагоне проводник
выписал нам билеты до Москвы и переместил в московский вагон. Выиграли ли мы во времени,
не известно, так как в Котласе перецеплялись три часа.
23.08, среда. С благополучным прибытием!
От Усогорска и станции Кослан до районного центра Кослан – 12 км.
От Кослана до Глотово по старой дороге – 31 км.
От Глотово до Макар-Ыба – 25 км,
из которых до Белого Берега – около 5 км, от Белого Берега до Кучмозерья – 2 км, от
Кучмозерья до Макар-Ыба от 18 до 20, в зависимости от дороги.
От Макар-Ыба до Зерзяыба – 6 км по шоссе, хотя говорят, что 4.
От Зерзяыба до моста через Мезень – 4,5 км.
От моста до выхода на магистраль 25 км.
По СИВу до Усогорска – 17 км.
Город Усогорск, основанный при болгарах, стоит на левом берегу Мезени, где в нее
впадает река Ус.
Районный центр Кослан, деревянный и горбатый – на правом берегу Мезени,
Село Глотово – на правом, косланском, берегу, в 5 км выше по Мезени от впадения в
нее Ирвы.
Села Кучмозерье и Боровское – на левой стороне Мезени, на правом берегу Ирвы, до
устья которой по воде довольно далеко, так как Ирва сильно петляет.
Села Макар-Ыб и Зерзяыб, где мы решили поворачивать назад – на левом, усогорском
берегу, а СИВ проходит по правому берегу.
Итак, чтобы попасть из Зерзяыба, крайней северо-восточной точки пути, в Усогорск,
крайнюю юго-западную точку, по хорошей дороге, надо пересечь Мезень дважды, а в Кослан –
единожды.
Мезень – река
Село Глотово, Усогорского района, респ. Коми. 14-16 августа 1995 г.
Глот.
Главное чудо нашего хождения в верховья Мезени , без сомнения,
Глот.
Впервые мы услышали о Глоте от Романа-пастуха, дополнила Елена Ивановна, а дед
Пантиль и директор школы Анна Александровна добавили подробностей. Лет сто или двести
назад завелось в реке Мезени чудовище Глот «с пастью больше себя» (Роман). Как спадала
после весны вода, становилось видно, как он лежал в реке. Людей он, говорят, почти не трогал,
но нападал на телят и прочую мелкую живность на водопое (дед Пантиль). Мог укусить и
человека, очень страшно пугал, показываясь из воды. Алексей Мартюшов говорит, впрочем, что
Глот как раз глотал. Имя Глот, хотя схоже с русским «глотать», принадлежит языку коми и
произносится через трудно воспроизводимый краткий гласный звук, который на письме
передается как О с двумя точками. Этимологию имени мы не установили.
О том, что было далее, рассказывают двояко. Говорят, что пригласили «ученого из
Вологды, и тот его убил» (Анна Алдр.). Более интересно рассказывают она же и Роман:
собрались отец и сын выманить Глота из воды. Сын оделся в телячью шкуру и пошел к воде.
Глот его проглотил, а изнутри сын ударил его ножом. Место, где это случилось, и где остался
дохлый Глот, находится на Мезени в 15 км ниже села, где в Мезень впадает река Ирва. По ней,
похоже, Глот и поднимался (?) из некоего озера (Ник. Мих.), а место называется Гл’твидж –
Глотов Луг.
Есть еще одна версия – сын забрался в бочку, из нее и поразил Глота. К сожалению, мы
не уточнили, проглотил ли Глот бочку или не смог, и откуда поразил его сын – изнутри или
снаружи.
Говорят также, что ребра Глота долго еще употребляли как жерди для сушки сена. Они
около метра длиною, как говорили Анна Алдр. и еще один местный житель, который сам нашел
когда-то осколок кости. Просвещенный Ник. Мих. полагает, что Глот был не разумной силой
(злым духом, колдуном), но ископаемым ящером или рыбой.
У крупной живности в реке были другие враги – если в мелкой воде корова утопит
вымя, то к нему присосется налим и высосет все молоко.
Легенда о Глоте напоминает летописные известия об известных на Северо-Западе
«зверях Коркоделах», в том числе о том, в которого обратился князь Волх. (Бычкариум ст.
Волхов, с. 70, сс. на Цветник 1665 г.)
В «Бычкариуме» же, в статье Вавельский Цмок (с. 53) говорится, что Цмок «жил в
Кракове под горой Вавель и поедал овец и телят, которых ловил около своего логовища. Мог
съесть и неосторожного путника, если тот окажется слишком близко. Цмоку ежедневно (!)
приносили в жертву трех телят или овец. Князь Крак, основатель города Кракова, приказал
набить шкуру теленка серой и отдать Цмоку. Цмок проглотил, но переварить серу не смог,
отравился и умер. И лишь яма Цмока, существующая до сих пор у горы Вавель, свидетельствует
о том, что здесь когда-то жило это чудище». Гора Вавель, на которой стоял королевский
Вавельский замок, наверняка была, как и Гедиминов замок в Вильнюсе, окружена водой.
В «Топонимическом словаре Коми АССР» название Глотово отмечается по писцовым
книгам с XVI века, а происхождение его считается неизвестным. Предполагается лишь, что оно
идет от имени (прозвища) крестьянина – первого поселенца, и что подобное имя встречалось в
это время на Руси. О легенде словарь не упоминает.
Стефан Пермский.
В сих местах сам Храп не бывал, сюда добралась только слава
о нем. Он крестил народ чуть юго-восточнее. Он появился там с небольшой – около 10 человек
– свитой, без оружия, но по простоте тайгоживущего народа коми, встречали его везде мирно.
Только в селе Худой его свиту закидали камнями, но его самого не тронули. Кто и по какой
причине пошел на обострение, и почему таким палестинским способом – неизвестно. По
преданию, после этого случая село и получило свое название.
Первое, что по житию совершил Стефан, прибыв на землю Коми, - срубил священную
березу. Говорят, что береза плакала и говорила ему человеческим голосом: «Не руби меня!»
Стефан же устраивал диспуты о вере с местными «тумами», то есть волхвами или
колдунами. Сохранились в народной памяти некоторые их имена – Турайка и Шепетчага. Это
были не столько споры на словах, сколько состязания в силе – тум проходил большое
расстояние под водой, а Храп проплывал по воде на каменной ладье. Все это – со слов Анны
Алдр. и Ник. Мих.
Каменная ладья встречается в чудесах еще одного или двух просветителей. На память
приходят каменные выкладки в форме ладьи на скандинавских погребальных курганах.
Камень на Севере – постоянный страж иного мира, сравни синие камни Псковской и
Ростовской земли, на огромном стыке меж славянами, чудью и мерей. По всему миру, а у
народов северных морей в особенности, стражем этого мира является и вода, населенная
духами.
В Утенском районе Литвы есть пилякальнис – замковая гора, ставшая в позднее время
святилищем, у подножия ее лежит камень в форме короткой и широкой лодки, в полтора
человека длиной. Легенда о нем звучит так: два брата нашли чудесную лодку из золота. Прямо
над ней вступили в спор и поразили друг друга, а лодка стала каменной.
Христианство и язычество. На Мезени живет народ, в котором от чистых коми мало что
осталось – говорящие равно на коми и на русском языках потомки русских переселенцев,
считающие себя коми, но носящие русские имена. Точно также постольку-поскольку считаются
они православными христианами, а годами пятнадцатью ранее так же точно считались блоком
коммунистов и беспартийных. «В церковь не ходим, между собой крестимся». В Глотово стоит
старая, 200-летняя постройкой, кирпичная церковь, по виду – одна из провинциальных ветвей
русского барокко. После революции она служила клубом, а перед самой войной разрушена
вконец. «Шпиль» – звонницу и главу снесли, а 40-пудовый колокол, который «даже в Кослане
было слыхать», отправили на барже на переплавку – тогда, до вырубки, Мезень еще была
судоходной. Говорят (Елена Ивановна), что те, кто свергал колокол, все до единого с войны не
вернулись.
В Макар-Ыбе есть нечто деревянное, но от жителей мы так и не смогли узнать, церковь
это или часовня и какому празднику посвящена. В ней тоже был клуб, но закрыли его совсем
недавно. Он еще стоит, хотя немало терпит от парней, которым скоро уходить в армию. Здесь
влияние церкви вовсе не ощущается.
В доме Мартюшовых висит дедовская бумажная икона в деревянном киоте и
позолоченной раме – Новозаветная Троица. У Елены Ивановны – в буфете бумажная иконка и
церковный календарь. В доме директора школы сохраняется, похоже, как культурная ценность,
образ Стефана Пермского. Верят здесь попросту, сил небесных не поминают, молитв не читают,
о службах представления, кажется, не имеют, а иконы и память о старой церкви хранят чисто
как память о своих прадедах.
Алексей говорит, что на охоте как-то после крайне неудачного похода встретил глухаря,
но спугнул. Вскоре второй раз увидел того же глухаря, и целясь, помянул бога, всех своих
родителей, дедов и бабок, чтобы помогли ему с этим глухарем. Глухаря он-таки свалил и успех
связал именно с помощью предков.
Кое-кто из историков помнит лесного и водяного хозяев – Арзо, Васса. До недавнего
времени охотники, убивая медведя, говорили: «Не гневайся на меня, медведь, что я тебя убил,
так нужно было, тебя свой человек убил». Об удачной охоте просили лесного хозяина, который,
однако, находился в самой деревне (Анна Алдр., Ник. Мих.).
Если мезеньских коми пока не трогают, то в Усть-Куломском районе в Ульяново уже
восстановили монастырь, а вокруг Ульяново по району уже подняли несколько церквей. Вот на
соседней Вашке в большом количестве живут старообрядцы, и к ним туда мало кто ходит, так
как добраться туда трудно, а выбраться еще труднее. Это та самая Вашка, которая прославилась
богатыми фольклорными находками, а в Вашгорте очень хороший музей, в который нам и
предлагали обратиться.
Любопытное также говорят (Анна Алдр.) о районе Вишеры (Нившеры??) – это
христианский центр земли коми и самое насыщенное место по части колдовства. Здесь
процветает вера в колдунов, очень много, яко бы, людей, которые могут наговорить кровь.
Колдуны.
Рассказывают про колдуна, который остановил кровь на расстоянии.
Дело было в праздник, мужик срубил себе палец. За колдуном послали верхового, тот нашел
колдуна выпившим, но все же позвал его врачевать. Колдун согласился. Когда до места
осталось километров девять, они переходили ручей. Тут знахарь сказал: «Дальше можно не
идти, все уже хорошо». На всякий случай посланец все-таки привел колдуна в деревню. Там они
узнали, что кровь остановилась как раз столько времени назад, сколько надо, чтобы пройти эти
9 км, но у излеченного перекосился на сторону рот. Увидев это, колдун изругался по-матерному
и добавил: «Эх, …, спьяну слишком сильно сделал!»
В этих местах часто говорят об особом виде порчи – «шева». Ник. Мих. пытался
перевести его на русский язык как «кликушество», но это не совсем адекватно. Шева действует
не разовыми припадками, но постоянно. Это, скорее, одержимость. Человек начинает говорить
и действовать, как будто бы в нем поселяется кто-то другой. Причем если по мужчинам не
особенно и заметно, то у женщин даже меняется голос. (Нечто подобное этому, особенно
измененный голос, наблюдал Н.Н.Сперанский у мордовской знахарки три года спустя после
путешествия). Шеву делают очень быстро, иногда одним прикосновением. Наградить этим
можно не только человека, но и корову. В Глотово и прилегающих землях таких случаев почти
нет, но в Богородском, Нившере еще встречаются. Как раз в Глотово мужчина убил женщину за
попытку наведения шевы на корову.
Праздники.
Сейчас мезеньские жители почти не празднуют всем селом («денег
мало»). О праздниках в старые времена рассказывают Елена Ив., по словам сестры своего отца,
Анна Алдр., по рассказам местного старика Коновалова. Где-то после войны на Ивана-лун
(Иванов день), на Троицу собирались, водили хороводы на берегу реки. В хороводах танцевали
женщины в возрасте. Молодежь (с 15 лет – возраст невесты) в них участия не принимала.
Собираясь на праздник, пели молитвы, но не называли это словом «молиться», похоже,
просто пели то, что знали. Были, правда, женщины, которые знали много молитв, распевали их
перед сном. Пели, конечно, на праздниках и другое. Видимо, женщины-участницы знали
хороводные песни, а некоторые сами «выдумывали» песни, сидя зимой у прялки. Но эти
«выдуманные» песни трудно запоминались – «вроде бы по-русски, а звучат почти как на коми»
(Елена Ив.) Начало одной такой песни она привела на память:
Катя голову чесала, лентой умывала,
Алой лентой умывала, дружка провожала,
Провожала мила дружка на зеленом лужку…
Напев похож на «Во саду ли, в огороде».
Хороводы водили и в избах, после хороводов плясали кадриль – пара против пары.
Женщины убирались венками из цветов, цветы же держали в руках. На Иванов день пускали
венки в воду. По другому рассказу, в воду пускали не венки, а березовые веники, и по ним
гадали. Как поплывет веник, так долго будет жить его хозяйка. Если веник потонет, то в этом
году она умрет. На Троицу танцевали у березки, которая не росла на берегу – ее приносили
откуда-то и ставили. Что с ней делалось потом, мы не узнали. На праздниках выпивали по
небольшой стопочке перед танцами. На Петров день был обычай ходить на могилы.
Большой церковный праздник – Иванов день, Петров день, Ильин день – в каждой
деревне был свой, но это не совсем престольный праздник в чистом виде, так как церковь была
только в Глотово, а в окрестных деревнях, в лучшем случае, часовни. На такой праздник ездили
из деревни в деревню, причем каждый год. В Глотово праздником был Ильин день.
Гадание.
На святки (после Рождества) молодые женщины и девушки собирались
по три, по четыре и гадали на блюдечке – местный род спиритических сеансов. Делали так:
должно быть темно, только горит свечка. Блюдечко греют на свечке, делают на нем метку –
«стрелку», кладут его в круг, расчерченный на буквы, и касаются слегка, каждая двумя-тремя
пальцами одной руки. Вызывали духи Пушкина, Лермонтова, просто говоря: «Приди, дух
Пушкина», а потом спрашивали: «Ты пришел?» – тут блюдечко само начинает крутиться,
быстрее и быстрее чертя стрелкой по буквам. Если в этот момент кто-то из участниц просил
остальных убрать руки, блюдечко продолжало крутиться (Надежда). Духу говорят: «Уходи!», и
после этого он больше не отвечает.
О традиционных гаданиях, были ли таковые, нам никто не поведал, хотя мы и
спрашивали.
Чудеса.
Кроме блюдечка, вспоминают и другие проявления необычных сил.
Когда Елена Ив. ходила в школу в Кослан, там на ее глазах школьники поднимали стол, держа
пальцы на столешнице сверху. Ни один из них ни за что более не держался. В другой раз они
ходили в гости к лесовалам в барак, там один из них, играя на дудочке, сказал: «Пляши,
скамья!», и скамейка начинала подпрыгивать. Это получалось только у одного-двух человек и
только в одном бараке.
В Глотово в детских яслях начинали вдруг падать с печки стоявшие там валенки. Тогда
пришел «дед Сережа, стал махать над печью косой и приговаривать: Перестань это делать, здесь
нельзя, здесь ясли, сейчас дети придут», и падение прекращалось. Но после этого оно
происходило в других местах, откуда неизвестного шалуна тоже приходилось изгонять косой.
Елена Ив. не могла точно сказать, к кому при этом обращались.
Жизнь коми: деревни.
По среднему течению Мезени коми-зыряне живут
обычно деревнями по 30-40 домов. Такая деревня расположена на одном берегу реки, обычно на
высоком. По другую сторону – заливной луг, лес. Как правило, строятся лицом к реке, а потом
выводят еще одну улицу, двустороннюю, параллельно берегу – в Макар-Ыбе таких рядов два, в
Глотово четыре.
При деревне обычно есть ферма, которая ныне заброшена, а скот с нее давно частично
забили, частично отдали на руки с уплатой в рассрочку.
В Глотово все еще есть совхоз, но что он делает, непонятно. Сено не косят, картошку
уже три или четыре года не сеяли. А когда-то здесь сеяли и хлеб. На огородах растет немногое –
картошка, лук, огурцы. Держат рогатый скот – тех самых коров, немного коз, и главным
образом, овец. Кое у кого есть и свиньи. Птицу мы почти не видели. В деревне семь или восемь
коней.
Ездят по ягоды или по грибы за 5 км от деревни, на болотах берут бруснику, голубику,
шишму – морошка уже отошла.
Рыбы в этом году мало. Говорят, что в низовьях какое-то хозяйство перекрыло реку,
перенимает всю рыбу, которая идет на нерест, и продает. Ловится только что-то вроде плотвы,
но с красным глазом, едят ее чуть-чуть соленой. А так должны быть и семга, и налим, и еще
много кто. Ловят здесь сетью (бреднем). Катера есть у немногих. Большинство имеет лодки
местной работы, с небольшой осадкой, на которых очень высоко поставлен мотор. Они без
банок, на них возят и сено.
Многие из местных жителей – охотники. По всему лесу строят охотничьи избушки.
Алексей построил их на Мезени штук пять, но там, в его угодьях, государственные чины
устроили заказник, то есть до 24 сентября запрещают охотиться местным жителям, а охотятся
сами, пользуясь всем, что есть в избушках, самым варварским образом. Теперь Алексей
осваивает новый район, на другой реке, строит там четвертую избушку. Бьют лося и пушного
зверя. Но куда его сдают – тайна великая, старательно покрытая мраком. Пушной зверь является
основным источником денег – совхоз совсем не платит, в этом году выдали 40 000 за весь год. А
продукты здесь в 1,5 раза дороже, чем в Москве. Народ живет, по сути, натуральным
хозяйством, но все-таки хозяйством, а не бичовкой.
Торговлишка.
В Глотово три магазина. Привозят хлеб, своей пекарни,
похоже, не держат. Привозят фруктовые консервы, сухие супы, печенье, конфеты. Привозят
водку и коньячный напиток. Как в Кослане, так и в Глотово продукты в полтора раза дороже
московских: хлеб стоит 2 300, местная водка – 11 000, и т.п. Промтовары, наоборот, дешевле, но
их катастрофически мало.
Года три тому назад приехали некие джигиты, сняли дом, построили ларек, торгуют
колониальными товарами и местным спиртом для растирания. Зовется это зелье «Троя»,
градусов дает около 70, продается в бутылках 0,33 с этикетками, разрисованными в стиле
краснофигурных греческих ваз. Местное население разбавляет его вдвое и пьет, не охлаждая, –
идет очень легко. Люди с большим понятием делают из брусники ягодное вино, не гнушаются и
медными трубами.
В Глотово очень гостеприимный народ – имеют немного, но стол собирают от души.
Стол богат тем, что производят сами: огурцы, картошка, удивительно приготовленные грибы,
коровье и козье молоко, простокваша. За две ночи стоянки нас четырежды приглашали на ночь,
удивляясь, что мы от хорошей жизни спим в палатке под дождем, на берегу, где может и залить.
Почти у каждого баня, старая, черная, стены покрыты бархатным углем, одно помещение с
каменкой, с широкой полкой, с березовым веником.
Новые бани строят по-старому: кладут замкнутый сруб, затем бензопилой вырезают
дверной проем. Ранее это делалось с помощью долота и узкой пилы, а когда вырезали одно
бревно, можно было применить двуручную пилу. В вырезы врубаются косяки.
Нина сказала, что в последние годы восстанавливается старая традиция постройки
домов, которая лет двадцать назад практически заглохла, оставшись только у стариков. Когда
начались смутные времена, молодые проявили к нему интерес, учились у стариков, строили
себе дома под их руководством, теперь рубят сами. Но строят слишком уж на «московский»
манер, низкие, с крышей под прямым углом, обшитые вагонкой или крашеные, без подобающей
отделки и с гораздо более простым устройством, чем классические северные жилища, которым
около ста лет, и которых здесь еще немало.
Промыслы.
Кроме строительного искусства, возрождается и лодочное. Местные
лодки, сшитые из пяти-семи досок, очень длинные и узкие, сидят в воде без груза на 16 см, но
когда в нее сядут 5 или 6 человек с грузами, до борта от воды остается не более ладони.
Остойчивость у него по местным меркам неплохая, если не делать резких движений. На Вашке
уже делают настоящие «арбузные корки», которые переворачиваются от одного толчка.
Конструкция простая: одна доска – коренная, к ней пришиты еще четыре, которые образуют
плоское дно, но у носа и кормы заворачиваются и прибиваются к штевням почти вертикально. С
бортов еще по одной-две доски уже на сами борта, заделывают нос и корму и ставят на борта
архаические уключины из двух костылей.
Следов старых промыслов найдено совсем немного. Лет десять назад еще оставались
мастера резать ложки, делать туеса, музыкальные инструменты. Теперь могут только
рассказывать, как они работали. Туеса и плетеные короба еще применяются в хозяйстве. По
домам стоят разобранные ткацкие станки, на которых ткали полотно из своего льна. Ткали и
половики из шерсти.
У Мартюшовых в доме мы видели, как чешут на двух дощечках овечью шерсть, затем
прядут на самой простой, «седлом», прялке, веретеном без грузика, и наконец скручивают две
нити на весу, с помощью блока под потолком и маховичка из пластмассовой крышки для банок.
Кроме своей некрашеной, белой, серой, бурой и черной, в вязанье пускают и фабричную пряжу,
для узоров. У Полинарии Ивановны мы видели и старинную, и современную вязку, а еще
видели вышивку крестом и гладью, по готовым рисункам или поздним образцам. С одним
вышитым полотенцем она встречала хлебом-солью пять молодых пар, есть у них такой
свадебный обычай. У Елены Ив. видели вышивку простым и «болгарским» крестиком,
последний – на 8 сторон, закрывает почти всю клетку. Вышивка не по народным образцам, а по
картинкам из журналов и т.п. Ее внучка плетет кружева по собственным рисункам. Вышивали
одежду, платки, полотенца, покрывала на постель и на стену.
Старый костюм, говорят, был очень простой: белая рубашка, поверх – красное или
серое «платье», на голову повязывали платок. Для важности под низ надевали три или четыре
юбки. Все украшения – нитка бус (Елена Ив.), видимо, здесь всегда жили небогато.
Примечательно, что наш интерес к старым промыслам нашел больше всего понимания в
непьющем доме Алексея. Остальным, похоже, ни к чему. В туесах хранят запчасти, для более
чистого есть бидоны и банки, одежда на всех фабричная, но по безденежью самая простая, и
зрелище получается довольно плачевное.
Настроение в людях.
Постепенно ослабевает связь с Большой Землей, рука власти
здесь местными почти не ощущается., будто бы дальше Устюга ничего на свете нет. О другой
жизни напоминают только армейские фотографии в альбомах и обратные адреса на письмах от
родни. Мужики вспоминают старое время: был райком, присылали солдат, студентов, и хлеб
убирали, картошку убирали, и все было как надо. С нарушением работы совхоза хозяйственная
жизнь замыкается на отдельных дворах. Не исключено, что восстановление промыслов будет
означать для народа коми независимость от скудного и случайного подвоза, и не ограничится
отдельными крепкими домами, а пойдет шире.
Оснований для оптимизма, правда, мало даже на наш свежий взгляд. Буквально на
нашем веку вымерла народная память – за десять лет сошло поколение стариков, о которых
вспоминали, что они еще многое помнили. Восстанавливать будет гораздо труднее, да и то, если
кто-то более предприимчивый не опередит, подсунув программу легкой жизни. В большом селе
Глотово дети ориентируются уже на город – не имеет значения, на какой, на какой-нибудь, где
жизнь, наверное, слаще. «Сюда приезжать будем на отпуск».
Несколько иная картина явилась нам в небольшой деревне Макар-Ыб. Как раз об этой
деревне и о нескольких следующих за ней люди говорили, что здесь «самые злые коми живут».
Но здесь парней уже с детства приучают к жизни на этой земле – дают ружье, учат охотиться,
ходить на моторе, выделяют комнату в доме, а с какого-то времени – и целый дом, которых
каждая семья имеет по несколько, наследуя их в разных деревнях. Они, скорее всего, останутся
здесь – но что они здесь будут делать? Колхоз дезорганизован буквально на наших глазах:
«Первый год сено не косили». За сеном ездят на лодках, косят каждый на себя. Ферма
заброшена. Однако, коров разобрали по домам, а не пустили под нож да в могильник. Ребята,
что приходили к нашему костру, ходят в школу в Глотово, а старшие классы – в Кослан, домой
возвращаются на каникулы. Это несколько расширяет горизонт, хотя и не далее Сыктывкара,
который они зовут просто Кар. По деревням шалят призывники, в Глотово создают напряжение
кавказцы. До них, еще три года назад, здесь, как исстари ведется на Севере, не запирали двери
на замок. Немного, правда, стало проще жить, когда позакрывались многочисленные зоны,
меньше стало противопобеговых сложностей, а криминала не слишком прибавилось – что здесь
воровать?
Лес и река.
Кроме зэков, лес здесь рубили болгары – совместное предприятие
«Дружба», для которого и построили город Усогорск. Лет десять назад болгары закончили
рубить и уехали, а вырубки с тех пор зарастают березой. Из-за этого, говорят, и обмелела
Мезень – лиственные леса более испаряют воды, а настоящая тайга восстанавливается столетия.
Сегодня всадник, переезжая верхом вброд Мезень в районе Глотова, едва замочит сапоги.
Желтым речным песком заносит заливные луга. О болгарах говорят, что после них в лесу хотя
бы было чисто, наши родные хозяйства, что пришли им на смену, работают гораздо грязнее.
И все-таки, стремление мезеньских коми жить на своей земле, во что бы то ни стало, не
может не радовать, хотя бы в сравнении с другими местами. Тех, кто относится к этой земле как
к своему миру, она не оставит – прокормит и даст силы. Слишком много этой силы пропадает в
отсутствие организующего начала, но духовный стержень, сформированный столетиями жизни
в тайге, остается цел, хотя и подвергается все еще большой опасности.
Селигер, 1996 год.
Сперанский Николай, Васильев Максим, Верещагин Владимир.
Путь следования.
15.07, понедельник. В 20-53 выехали с Ленинградского вокзала поездом №666 «МоскваОсташков».
16.07, вторник. Прибыли в Осташков с опозданием – около 9 утра. Первое знакомство с
городом – по дороге от станции до речного вокзала. Видели дом с кованой трубой на
Гвардейском проспекте, Рабочий городок в ограде Знаменского монастыря – он заинтересовал
Николая тем, что напомнил средневековую крепость: деревянные дома стоят тесно, посреди, где
сходятся все «улицы», стоит церковь аж о 17 главах, на замке, но с расписанием служб.
В 10 часов на теплоходе «Лиза Чайкина» отплыли по озеру до конечного пункта –
Заплавье на реке Полоновке, что впадает в Полоновский плес. По пути заходили на остров
Столбный, к знаменитой Ниловой Пустыни, на бывший закрытый остров Городомля, на
Кроватынь. К Заплавью подошли около 13 часов.
Встали лагерем за деревней, у разрушенного коровника. Осмотрели серо. Обнаружили в
Заплавье дома диковинного вида – кирпичный первый этаж, голубой декор на белом фоне,
деревянный мезонин, сплошь покрытый пропильной резьбой – таких около десяти на село в сто
домов, все в едином стиле, которому подобного даже много повидавший Николай не смог
припомнить. Основные элементы этого чуда мы зарисовывали весь вечер и последующее утро.
Также опрашивали народ по нашей обычной системе – о промыслах, о легендах, наконец, о том,
чем живут люди сегодня. До удивления мало встретили местных уроженцев – все приехали из
Москвы, или из Питера, и т.д., большинство – только на лето. Искали происхождение местной
архитектуры, но так и не нашли.
17.07, среда. Утром продолжали зарисовки, около 3 часов дня снялись. На другой берег
Полоновки нас перевез рыбак, снимающий лодку «у хозяйки». Далее пошли на юго-запад
берегом Волоховщинского плеса, через Деревни Запольки, Задубье, Бородино, Климова гора.
По деревням наблюдали распространение пропильной резьбы, такой, как в Заплавье, с
постепенным «затуханием» стиля. Каменных низов не встречали более нигде.
У Климовой Горы находится узкий перешеек между Троицким и Волоховщинским
плесами – начало полуострова Коровий. Через него водники перетаскивают волоком свои
плавсредства, на песке широкая борозда. Встали на ночь на полуострове. Здешние чудеса –
каменные ворота у цельнодеревянного дома, а на полуострове – разрушенная церковь при
остатках кладбища.
18.07, четверг. Стояли на волоке. Рисовали. Около 18 часов снялись. Через Дубово
вышли к озеру Святое, обошли его все. Озеро узкое и вытянутое, а за ним тянутся еще два
подобных – Долгое и Черное. Где кратким током бежит вода из Долгого в Святое, перекинут
мост. Нам сказали, что мост был разрушен в прошлом году, но похоже, недавно его починили.
От Святого вышли на залив Березовского плесав его юго-восточной части. В пределах
видимости деревни Княжое и Павлиха. Далее прямо на юг – через лес, через камыш вышли на
Елецкий плес напротив турбазы «Селигер». Среди непроходимо заболоченного берега, в
камышах нашли причал и на нем ждали оказии, чтобы переехать через плес. Перевезли нас двое
рыбаков, что напротив нас ловили рыбу. На ночь встали на территории турбазы, в относительно
безлюдном месте, около старого пляжа, на котором купание запрещено.
19.07, пятница. У бывшего киномеханика Димы спросили дорогу. Борковская дорога,
которую помнит Сперанский, за эти годы несколько изменила вид, сами бы мы ее не нашли.
Старая дорога утонула в озере, а новая проходит у самого берега. Около трех часов вошли в
деревню Шиловку на луке Березовского плеса – цель сего путешествия. За 25 лет деревня тоже
изменилась – разрослась вдвое в сторону Елец, так что крайний дом стал чуть ли не центром,
распахали скотный двор, застроили пустырь. Отыскали старого знакомого двух поколений
Сперанских – Ивана Ильича, ездили на его лодке в Гущу на ту сторону залива, в магазин, за
припасами для себя и злодейкой для Ильича. Место для лагеря выбрали на деревенском пляже,
называемом Балабаха или Балабашка. Вечер прошел у костра, на огонек собралась молодежь и
сидели, пока не стемнело.
***
20.07, суббота. Стояли у Шиловки. Купались, рисовали, предавались мифотворчеству.
Ходили на Могильник – цепь холмов за деревней, с которого виден почти весь Селигер. Еще
там есть пруд, в котором когда-то утонул серебряный колокол. Пруд круглый, скрыт от солнца
дубами и орешником, и потому вода отражает почти как зеркало. Здесь берут чистую воду, к
пруду проложены дубовые мостки. Глубина его, по рассказам, 35 метров, а шириною он на вид
не более 30. Питает его, скорее всего, не один подземный ключ, на пруду растут кувшинки.
21.07, воскресенье. Николай сделал последний набросок с Могильника. Около 11-30
вышли из Шиловки на Ельцы и оттуда – в Заборки. Из них вышли на Заречье, из которого
хотели попасть на Неприе. Это нам не удалось – пошел обложной дождь. В Заречье (есть еще и
Заречье), после нескольких неудачных попыток узнать дорогу, зашли в «скворечник» к
женщине по имени Лена, да так у теплой печки и остались до завтрашнего утра. Но остановка
сделана не зря – Лена много порассказала о житье в городе Осташкове, в который когда-то
переехала из Латвии, а хздесь она стережет огород вместе с сыном Илюшей. Ночь прошла в
спорах о вере.
22.07, понедельник. В Осташков пришлось возвращаться на автобусе. Иначе дождь
пришлось бы разрубать мачете, коим мы не располагали. На вокзале уточнили расписание и
пошли бродить по городу. Искали еще одного старого знакомого фамилии Сперанских – Карла
Абрамыча (или Иваныча), наконец нашли и у него же заночевали. На завтра назначили
отправление.
23.07, вторник. Перед отбытием из города мы планировали навестить местный рынок,
краеведческий музей и поискать еще чудес архитектуры. Идут третьи сутки дождя.
Музей, как выяснилось, именно по вторникам закрыт. Около 11 часов дождь перестал.
Посетили рынок, на котором старик в старом морском бушлате продает знаменитые корзины.
Побывали и в местном кино – смотрели английскую ленту, которая в Москве была года четыре
назад, если не больше. На набережной, пока я беседовал в лодке с двумя молодыми осташами,
Николай написал прощальный этюд. Напоследок зашли попрощаться с Леной, и в 22-50, точно
по расписанию, поездом №665 отбыли в Москву.
Путешествие на Селигер.
Отправляясь в странствие по юго-восточным и центральным плесам Озерного Края, мы
рассчитывали найти там известия о древних промыслах, которыми, судя по умным книгам,
славился этот край. Селигер искони считался центром кузнечного и кожевенного ремесла,
известен памятниками деревянного зодчества, предполагалось и богатство ремесел, связанных с
озером и лесом – плетение сетей, корзин, строительство лодок. По опыту прошлого хождения,
мы были готовы встретиться с полным вымиранием старинных искусств, но не исключали и
совсем неожиданной находки.
Деревянная резьба.
Самой интересной находкой этого странствия мы единодушно
считаем архитектуру некоторых селигерских деревень – необычную для этого района, да и по
Руси, похоже, аналогов не имеющую. На пути от Заплавья, с которого началось наше
знакомство с краем, и до Осташкова, где закончилось странствие, нам не раз встречались очаги
этого селигерского своеобразия.
Наиболее ярко характерные черты этого стиля выражены в деревне Заплавье. Эта
деревня – конечный пункт маршрута теплохода и начало многих дальних туристских путей.
Деревня большая, около ста домов. Здесь нам встретились впервые каменные (точнее,
кирпичные) дома, двухэтажные, с деревянным вторым этажом, или одноэтажные с деревянным
же мезонином. У некоторых из них кирпичная только передняя стена, а остальное – сруб. Таких
домов по деревне около 10.
Кирпичная часть дома украшена фигурного же кирпича колонками, балясинами,
лопатками, наличниками, и т.п. Иногда декор выделен голубой краской, иногда белый, как и вся
стена. Он встречается как на обычных домах в три окна, так и на больших, в 4-6 окон по фасаду.
В элементах декора и в самой его организации не прослеживается связи с аляповатыми
украшениями купеческих домов Осташкова (какими, например, застроена Рабочая улица).
Еще более замечательны украшения деревянной части дома. Фронтоны, торцы бревен,
причелины, наличники покрыты досками пропильной резьбы, которая закрывает почти всю
поверхность фасада. Причелины или карнизы идут часто в два или три ряда. Резьба, особенно на
фронтонах, довольно сложная, основные мотивы, во множестве вариаций, повторяются на всех
такого рода домах. Кроме узора, дом может украшать пропильное же изображение Солнца,
серпа и молота, на одном из домов еще осталась половина двуглавого орла. В резьбу включается
полоса текста – имя владельца дома, дата постройки, или имя плотника, построившего дом.
Крайние даты – 1908-1929 г. Чаще всего (не только на кирпичных домах) встречается дата 20-х
годов.
Схожая пропильная резьба правда, не всегда такая богатая, украшает и некоторое
количество целиком деревянных домов. Встречались несколько домов из бревен,
оштукатуренных по фасаду и украшенных так же, как и кирпичные.
В расположении некоторых домов Заплавья прослеживается своеобразная
архитектурная композиция. Так, на перекрестке двух наиболее оживленных улиц, недалеко от
пристани, два каменных дома в три окна поставлены точно один против другого, окно в окно, и
от них же открывается вид на один из самых богато украшенных домов каменных Заплавья – в
шесть окон по первому этажу, с кирпичным декором первого этажа и мезонина и пропильной
резьбой на фронтоне, в том числе и остатками двуглавого орла. Эти три дома образуют своего
рода «деревенскую площадь».
Распространение селигерской архитектуры.
«Селигерский стиль», так чисто выраженный
в Заплавье, встретился нам в несколько рассеянном виде и в других местах, лежавших на нашем
пути. В деревнях Запольки, Задубье, селе Климова Гора мы встретили отдельные дома,
украшенные в том же стиле пропильной резьбой, в том числе и очень богатой, а в Заборках –
схожий кирпичный декор. Но такого сосредоточения столь характерных памятников, как в
Заплавье, более не встречалось. Также более нигде в деревянный декор не вписываются имена
хозяев и даты постройки. В некоторых случаях, кроме вариаций тех же мотивов, что и в домах
Заплавья, попадаются и совсем оригинальные, например, на нескольких домах в Задубье – знаки
карточных мастей.
Единство стиля, сложность и качество работы наводят на мысль о едином корне этого
направления в селигерском зодчестве. В Заплавье нам поведали, что эти дома строила артель
мастеров из некого села, лежавшего в 13 километрах дальше от озера, но названия села и имен
мастеров уже не вспомнили. Некоторые мотивы резьбы отчасти напоминают каменное
«узорочье» церквей московского барокко XVII века, которые из Москвы расходились по Руси
еще два столетия. Свободное обращение с кирпичом вызвало мысль, что легендарная артель
приобрела опыт на постройке каменных церквей. Однако, церкви Осташкова и изображения
других памятников по Селигеру сходных мотивов не содержат.
Между тем, такое применение домовой резьбы наверняка имеет начала в славянской
традиции: встречаются известия об языческих храмах балтийских славян, покрытых резными
досками сверху донизу (Гельмольд, Аркона?). Пропильная резьба и оформление дома на
Селигере при известном настрое создают впечатление храма.
По всему Селигеру этот стиль не распространился, как и каменное строительство. По
замечанию жителей Осташкова, каменные дома строили все больше по озеру, где жители
«берегли лес». Можно предположить, что в районе того же Заплавья, покрытом лиственными
породами деревьев, строевого леса было мало, а глины, наоборот, в изобилии, хотя какое-то
количество леса расходовалось на жжение кирпича. Десять каменных домов Заплавья
сохранили примерно 2000 строевых бревен. Кроме этого, такая концентрация каменных домов
говорит о богатстве села.
Деревни.
Мы, конечно, старались выяснить, не строят ли сейчас в этом стиле
поблизости дома, не возрождается ли домовая резьба. Ничего подобного не происходит, хотя
Селигер застраивают с огромной скоростью. Строят стандартные дома подмосковного образца,
какие заполонили сейчас всю Среднюю Россию. Познакомился Селигер и с обликом
трехэтажных коттеджей «чисто в натуре с башнями». Те, которые нам встречались, стоят не в
самих деревнях, а отдельно.
Коренные обитатели деревень встречались нам единицами. Живут здесь, по большей
части, старики, получающие пенсию и копающие огороды, не местные родом, а удалившиеся
сюда на покой из Москвы, Подмосковья, Твери, Ленинграда и т.п. (такие ответы самые частые)
лет десять назад. За счет такого населения деревня Шиловка за 25 лет выросла почти вдвое (по
протяженности). Сейчас здесь около 30 домов, из них постоянно обитаемы только семь.
Остальные дома проданы или перешли по наследству жителям других мест, которые приезжают
на лето. Селигер все более и более приобретает характер огромного «дачного места».
Постоянные жители края кормятся за счет огородов. Песчаные почвы и скудное Солнце
не благоприятствуют земледелию, почву необходимо сильно унавозить. С навозом стало
трудно, так как в каждой деревне здесь прежде была скотоферма, сегодня же скотину пустили
под нож, коровники стоят полуразрушенные, скотные дворы распаханы под огороды. Здесь, в
отличие от Коми, не разобрали скотину по домам, едва ли по 10 коров на деревню (очевидно,
близко к количеству зимующих). Да и на столько скотины едва хватает сена, хотя поля заросли
травой – давно уже ничего не сеют.
Промыслы.
О старых промыслах вспоминают немногое. Здесь плели корзины из
сосновой дранки, резали деревянную посуду. Некоторое время назад старики еще «били
баклуши» для своего употребления, да и сегодня могут вырезать большую ложку на заказ. Было
в тех местах и гончарное ремесло – там где было много глины, например в Заплавье,
изготовляли на кругу горшки, а чугунами почти не пользовались. Из обуви здесь в ходу были не
лапти, а «поршни» из коровьей брюшины, простые раскроем и очень легкие, «нога как совсем
необутая». Чесание шерсти осталось и сейчас, правда, очень грубое.
В Заплавье была кузня, но за полтора года до нашего прихода встала – утонул
последний кузнец, а нового не нашлось.
На озере кое-где плетут сети из лески, а во многих домах есть инструмент для их
починки. Корзины тоже плетут – для себя. Единственный на все озеро человек, который
работает на рынок – знаменитый старик без одного пальца, который много лет привозит свои
корзины на торжище в Осташков и всем бывавшим на Селигере хорошо памятен. Цена корзины,
по размеру, на 1996 год – от 10 до 35 тысяч. Лодок не делают уже давно, пересели на «казанки»
и «мыльницы». Несколько деревянных лодок видели мы в Осташкове. Некоторые пересаживают
к себе в улья рои диких пчел.
Лес и озеро.
Лес вполне может приносить поддержку. Ягод и грибов
обычно много, в чем мы не смогли убедиться – слишком рано пришли. В лесу есть волк,
медведь, кабан. От кабана приходится охранять огороды всякими остроумными методами –
ставить маяки из керосиновых ламп, так как кабан огня не любит. Охота запрещена, но кое-кто в
лес ходит.
Озеро Селигер – это и транспорт (у коренных семей по несколько лодок), и рыба: лещ,
подлещик, плотва. Визитная карточка озера – селигерский угорь. Ловят сетями. Берут рыбу во
время нереста, причем непонятно, запрещено это или нет. Лодки сдают туристам и приезжим
рыбакам. Когда-то на лодках возили сено и камыш на корм скоту.
Рыбаки составляют «рыболовецкое звено», сдают рыбу на завод, получают от него сети,
а лодки свои. Это самый серьезный приработок. Рыбоавод в Осташкове, похоже единственный
работает в полную силу.
Город Осташков. О современном состоянии Осташкова: главные рабочие места города –
кожевенный завод, рыбозавод, маслозавод, швейное предприятие «Звезда». Еще есть
авиационное предприятие, как и положено, неизвестно где. Все это либо стоит, либо
неаккуратно платит зарплату. В городе больница, кинотеатр «Октябрь», памятник партизанам и
два музея: историко-краеведческий, в соборе, филиал Тверского областного. Четыре церкви, что
мы встретили в городе, разностильные и разновременные, но есть и общие черты – особая
форма луковиц, множество мелких (дополнительных) глав, излюбленная конструкция
основного объема «четверик на четверике». Наиболее замечательна церковь XVIII века в
Знаменском монастыре, где сейчас Рабочий Городок.
Осташков считается темным местом. О жителях города ходит дурная слава, о которой
они сами осведомлены и отчасти признают. «Новоторы – воры, да и осташи хороши».
Сторонние наблюдатели считают большинство осташей своем злыми, скупыми и завистливыми,
с чем сами жители не хотят спорить, но крепко держатся за свой город и родство с озером. От
местных парней я слышал фразу: «Мы примерно как эта ива, уходим глубоко корнями в озеро, и
нас отсюда не сдвинешь». Здесь несколько проще найти коренного жителя, чем в деревнях, хотя
приезжих в первом или втором поколении тоже достаточно. Патриотизм родного города
оборачивается, однако, отгороженностью от остального мира: «Мы не русские, мы осташи», «В
России до нас никому дела нет». Особенно в связи с событиями последних лет, разочарование в
России и в надеждах на лучшую жизнь растет и в пожилом, и в молодом поколении. Отсутствие
работы, денег, и тут же туристский поток, множество праздного народа, частые случайные
заработки вроде речного извоза, проката лодки, сдачи или продажи дома, и как итог – повальное
пьянство. Многие в Осташкове работали челноками, привозили товар из Москвы и Питера. Этот
бизнес продержался года четыре и завял – у населения нет денег покупать. На рынке
присутствуют, в основном, кавказцы с южными фруктами, которые иногда для благовидности
нанимают местных женщин за прилавок. Есть еще белорусы, торгующие сомнительными
продуктами, которых уже накрывали раз или два. В городе есть художественный салон, цены в
котором значительно выше московских. Художники тоже бедствуют – у перекупщиков
слишком дорогие краски.
Суеверия. Еще одна характеристика Осташкова: «город ведьм». Сами мы с ведовством в
городе особо не сталкивались. Да, старые женщины действительно смотрят вслед проходящим
туристам, но дело это само по себе вполне естественное, если не сопровождается чем-то еще.
Наш информатор в изобилии выдал примеров этого «чего-то», и обвинения эти классические:
наводят порчу, подбрасывают на пути наговорные предметы, чаше всего гребешок или клок
волос, перебегают дорогу перед носом. Делают это якобы многие женщины в городе, по
причине природной зависти и злобы. Здесь, конечно, надо учитывать свежий взгляд
информатора, попавшего несколько лет назад в незнакомую среду, а также его повышенный
интерес к делам потусторонним. Из других бойцов невидимого фронта замечательны
представители некоей школы рэйки из Твери, появившиеся в городе около двух-трех лет назад.
Эти действуют без особой рекламы, в узком кругу последователей.
Легенды. Легенд и поверий традиционного склада сохранилось в народе крайне мало.
Слышали мы сказания, откуда появились сто островов на Селигере, откуда пошло название
острова Хачин. Рассказчики были городские люди, которые почерпнули их из книжек или
юбилейных материалов в газетах. Из деревни в деревню странствует сюжет о том, что именно в
их плесе утонула церковь со всем золотом и серебром. Этот сюжет мы слышали и в Шиловке,
там рассказали, что таким образом появился пруд, из которого деревня берет чистую воду. Есть
также несколько вариантов сюжета о спасении на озере Святом то ли двух наших солдат в
войну, то ли двух немцев-студентов еще до войны. Мы пытались разузнать, почему озеро
называется Святым, но об этом не помнят, хотя говорят, что уже в XIX веке его называли так.
Народный обряд практически выветрился. Даже церковные его переложения забыты –
большинство церквей разрушены, только Нилова Пустынь пропускает через себя море
паломников. Остались лишь некоторые уродливые следы его: на льду озера на масленицу
зажигают костер и покрышек. Раньше, в более благополучные времена, на ту же масленицу
рыбозавод ставил скользкий столб с призами, катал народ на лошадях.
Диалект. Особый местный говор сейчас практически незаметен. Не будучи
специалистами, мы не всегда понимаем, когда ударение или род слова меняется по местной
традиции, а когда – под влиянием смешения языков, «московского» говора пришлых. О старых
временах напоминает пословица: «Осташи говорят на вши» - поехавши, поспавши, уставши.
Старики также помнят, что раньше говорили: «Да сядь ты сядь!», «Да подожди ты подожди!». О
пьяном: «Налунялся как лунь».
Экология деревни. Основные беды края, по словам народа, начались при Хрущеве. На
этих землях хорошо сеялся лен и овес, а кукуруза, конечно же, не росла. Меры против частного
скота окончательно подорвали личное хозяйство: ликвидировали молочные пункты по
деревням, штрафовали за покос камыша на корм частным коровам. Накошенный камыш прямо с
лодок выбрасывали на берег, где он и гнил, из-за чего стало хуже с рыбой. Теперь камыш никто
не косит, да и некого им кормить, и берега, еще недавно доступные для купания, зарастают со
страшной скоростью. Это тоже сказывается на рыбе: малек плотвы, окуня, леща не может
вырасти в камышах, он вынужден уходить на глубину, где его поедают хищники. Как же
разрешалась эта ситуация до того, как люди начали косить камыш, и что еще сдвинулось в
природе с их началом и окончанием?
Кроме прочего, в этом году озеро упало на полметра, и местные говорят, что
малоснежная зима ни при чем, а воду спустили на Селижаровской плотине, чтобы поддержать
уровень воды в судоходной Волге. В этом же году умерло одно небольшое озеро: толстый,
против обычного, лед не пропускал достаточно воздуха, рыба собиралась в «ямы». Местный
предприниматель попытался купить озеро на себя и принять меры – провертеть лунки. Но ему
не дали, рыбу из «ям» вычерпали, а остатки ее гниют у берегов. Восстанавливаться озеру
придется не менее пяти лет.
Инициатива предпринимателей по возобновлению жизни края, хорошая или дурная, в
любом случае не встречает поддержки ни у администрации, ни у населения. Налоговый пресс
прерывает любое начинание. Массовый забой скота при ликвидации совхозных коровников мог
бы обернуться расширением кожевенного промысла, но доставка коровы на кожзавод стоила
дороже, чем сама корова при сдаче. И туши просто закопали в землю.
Некоторые добрые надежды вселяет вековое уважение к озеру: даже хорошо выпивший
осташ не бросит в воду бутылку. У деревень озеро всегда относительно чистое.
Проклятие Селигера – туристы. Красота и чистота места служит самому месту дурную
службу. С началом сезона любое село, деревня, мало-мальски приятное место на озере
превращается в проходной двор. Основные виды туризма – байдарочный и автомобильный. На
турбазах «Сокол» и «Селигер» сосредотачиваются зажиточные гости, основным отдыхом
которых является пьянство. Туристов, особенно москвичей, здесь не любят за хамское
поведение, считают их только помехой в озерных трудах. Особенно не любят новых русских,
которые скупают землю и строят дачи, соседи они более чем беспокойные.
Другая распространенная разновидность отдыха – снять домик или поселиться у
знакомых, родни, взять лодку напрокат и рыбачить. Это народ, который и заполняет летом
приозерные деревни и села, все больше столичный, из Москвы и Ленинграда. Но хотя сами они
здесь народ пришлый, однако, не жалуют «палаточников». Местные, напротив, примут и
угостят по-русски, хотя и не так полноценно, как зыряне.
Однако, местных, или даже давно переехавших сюда, катастрофически мало. Деревни
остаются на стариков, без притока молодой силы, в городе таковая еще как-то задерживается.
Идея возрождения за счет собственных сил, возмещение хозяйственного ущерба развитием
промыслов и другие подобные инициативы здесь не приживаются. За то малое время, что мы
провели на Селигере, трудно было обнаружить еще какие-то активные силы, действующие в
крае. Но на «жемчужине Севера» такие силы неминуемо должны проявиться – Селигеру, при
его значении для нашей части России, не должно пропасть.
Литовское странствие.
Вильнюс – озеро Сартай - Вильнюс, 05-14 августа 2000 г.
Можно ли назвать эту поездку странствием в подлинном смысле слова? Не было в ее
продолжение ни одной ночи, которой не провел бы я под твердой крышей, не было дня, в
который не окружало бы меня множество людей. Ходили мы много, но все налегке. Но места
были все достойные, и достаточно много мы узнали того, что для нас наиболее драгоценно –
старины мест и памяти народа. Потому об этом путешествии также будет рассказано здесь.
Начиналось все так. Йонас Тринкунас еще в начале года в переписке с Николаем
Сперанским пригласил его на третий конгресс ВСЕРа, в котором Николай является одним из
основателей. Но о времени и месте ничего сказать не мог (почему так произошло – об этом
ниже). Вскоре выяснилось, что Николай в этом году никуда не поедет, и поэтому он предложил
мне поехать вместо него, тем более, что на одном похожем сборище я уже был, и некоторые
люди в Конгрессе должны меня помнить. Только в конце июня Йонас прислал мне приглашение
на Конгресс, который все-таки решили провести в Литве и совместить с ежегодным сбором
Рамувы. В письме подробно рассказано, как добраться до места сбора, вплоть до расписания
автобусов.
Йонас уже не успевал оформить и выслать в Москву официальное приглашение в
Литву, так что визу пришлось получать по усложненной процедуре – предъявить в посольстве
дорожные чеки на 600 зеленых и страховку на 10 дней. Это доказывает, что за меня ручаться не
надо, мой карман сам поручится за себя. Со всеми взносами и комиссиями дело встало мне
долларов в 25, к тому же пришлось поискать в Москве чеки «Томас Кук», которыми можно
набрать цифру 600. Все остальные – по тысяче.
Наконец, все приведено в порядок, виза получена, взят билет на пятое число, вечер.
Николай передал мне письмо к Йонасу, рекомендации, что проделать на съезде, и тезисы для
доклада. Во всех этих бумагах сказано, что аз есмь представитель общины «Коляда Вятичей» и
уполномочен выступить на Конгрессе от ее имени.
05.08, собота. Встретился с Лаймасом в метро. Получил от него еще одно приглашение
с печатью Конгресса, письмо для Йонаса и посылку – журналы с его статьей о священных
камнях.
Только утром сегодня я понял, что допустил путаницу в числах и приеду в Литву не в
понедельник, а в воскресенье, на день раньше, чем следует. Лаймас посоветовал обратиться к
Йонасу, если тот еще не уехал на место сбора. А если все уже на месте, то значит, можно ехать
прямо туда. Позже выяснилось, что кое-кто из хозяев был там с самой субботы.
Лаймас еще раз подчеркнул, что я, похоже, буду единственным, кто представляет
действующую языческую общину России. Будет из наших еще Павел Тулаев, но он приезжает
по своим делам и к общинному язычеству себя не причисляет, сам подчеркивает, что он только
журналист.
В 17-18 по Москве отъехал от Белорусского вокзала. За ночь дважды подводили время.
В три часа ночи пошла таможня. По какому времени?
06.08, неделя. В седьмом часу поезд прибыл в Вильнюс. Воскресенье, в семь утра в
спящем городе живет только пятачок перед вокзалом: такси, обменный пункт, самые
немудрящие ресторанчики и небольшое торжище в скверике напротив вокзала. Совершенно не
видно полиции.
Первым делом разменял один из чеков. Затем произвел разведку на автовокзал.
Расписание, данное Йонасом в письме, подтвердилось. В восемь утра отправился искать
жилище Йонаса, предполагая не без оснований, что этот поиск не будет быстрым. Так оно и
получилось, пришлось сменить два троллейбуса, и в итоге я заехал не туда, зато получил
некоторое представление о расположении нужной мне части Вильнюса.
Литовцы без проблем отвечали мне на вопросы, заданные по-русски, особенно
пожилые. Но не скоро смогли указать на нужную мне улицу Вивульскио, так как я не знал, что
на ней раньше находилось и как она называлась, и не та ли это улица, на которой при советской
власти был Госплан. Наконец она обнаруживается в Нове Мясте, в окружении улиц с именами
древних князей: Альгирдо, Витеньо, Свитригайлос, где-то рядом есть Миндауго и Йогайло, и
тут же – Тараса Шевченко.
К дому Йонаса прибыл в начале десятого – вполне достойный час для визита в
приличное семейство. Йонас, увидев меня, ничуть не удивился. Здесь же находился Станислав
Потребовский, они как раз садились пить чай и рассуждали о том, когда, каким способом и в
какой компании добираться до места.
За чаем разговор коснулся насущных вопросов, которым еще предстояло во всю ширь
развернуться на Конгрессе. Самым насущным для собеседников оказались отношения между
природной верой и государством. Инги Йормундур добился, что Асатру – Вера в Асов – стала
второй или третьей государственной религией Исландии. Теперь они имеют свою долю в
распределении «религиозного налога».
Йонас поведал, что Литовская Ромува собирается занять место «девятой традиционной
религии Литвы». У нее для этого достаточно шансов, несмотря на противодействие
католической церкви – по крайней мере, им оказалось по силам водрузить на место священный
камень Рагутиса и освятить жертвенным огнем памятник Гедиминасу перед кафедрой. Хотя
традиционные религии получают у государства денежную поддержку, а Ромува – пока нет.
Станислав рассказал: сейчас его Родзима Вяра третий раз подает документы в Сейм на
признание ее тринадцатой традиционной религией Польской Республики. Для этого необходимо
принятие Сеймом особого закона «Об отношении ПР к католической церкви», «Об отношении
ПР к православной церкви», и т.п. Среди двенадцати уже признанных религий значатся
старинные, но совсем малочисленные конфессии: ариане, которых едва ли сто человек,
кальвинисты, которых меньше двухсот. Но все они имеют собственное право метрической
записи, а язычник должен предварительно побывать в загсе. Сейм уже дважды возвращал Устав
и прочие бумаги на доработку.
Просто религиозную организацию в Польше создать довольно просто. Для этого нужно
сто человек. Чтобы создать партию, ранее хватало 25, теперь необходимо пять тысяч.
После чая зашуршали бумагами. Я передал Йонасу все письма и книжные посылки, в
том числе и письмо Николая – мою «верительную грамоту». От Йонаса же получил журнал
“Arcana Europa” со статьей об одном из литовских праздников. Там параллельный текст на
литовском и английском. Потом Йонас занялся электронной почтой, а мы со Станиславом
засели смотреть архивы. На фотографиях с прошлых Конгрессов я узрел тех, с кем, возможно,
предстояло увидеться в этот раз. Станислав подробно рассказывал, кто есть кто, показал чеха
Радко, своего земляка Мартина, Галину Лозко. Особенно от него досталось немцам, о которых,
помнится, и Николай составил нелестное мнение.
С этими немцами непонятно, есть ли вообще у них организация. Трое ряженых на
первом съезде представляли исключительно самих себя. Именно такие «одиночные» делегаты
больше всего вносили сумятицы и расстраивали Конгресс своим недостойным поведением.
Кажется, ВСЕР убедился, что бывает, когда по Интернету приглашают всех подряд. С этих пор
и навсегда на Конгресс призывают только именными приглашениями.
Особый вопрос – с индийцами. Их, конечно, много, они, конечно, сохранили, и спасибо
им, древние тексты и священные традиции, но сегодня с ними разговаривать невозможно. Они
никоим образом не жаждут контакта и совместной работы с другими верными, а добиваются,
чтобы во всех странах изучали индуизм и поддерживали их в борьбе с мусульманами. Там, где
заходит разговор о какой-то другой деятельности, они со множеством восточных хитростей
отступают в кусты.
Середина дня. Йонас, ответив на все письма, стал собираться к отъезду. Мы решили,
что вместе со Станиславом остаемся в доме Йонаса до завтра, а до места сбора доберемся
вместе с гостями из Европы, которые прибывают завтра же – друиды из Франции на машине, а
Дени Дорной из Копенгагена на самолете. Станислав уже договорился с ними, что ехать из
Вильнюса будут вместе. Если в этом франко-польском экипаже останется место для меня, то
экипаж станет еще и российским. Проводив Йонаса, сидели со Станиславом и обсуждали
подробности общинного строительства. О сем – отдельный рассказ.
Вечер мы провели в странствии по Вильнюсу. Станислав был здесь не раз и очень
хорошо знает здешнюю старину, о каждой улочке он мог рассказать с подробностями. От дома
Йонаса мы прогулочным шагом, не торопясь, дошли до вокзала за полчаса, а через пять минут
после вокзала открылся крутой спуск Острой Брамы – исторический центр города, колония
костелов, православных церквей, кабачков и дорогих магазинов. В воскресенье вечером здесь
довольно людно, но машин мало.
Не преминули зайти к камню Рагутиса – все, что осталось от древнего храма богахранителя города. На месте оного еще жена Ольгерда, княжна витебская, построила церковь
Параскевы Пятницы. Почему? Камень теперь стоит на круглом возвышении, к нему ведут
широкие каменные ступени, в чаше камня, как и в старину, копится священная вода.
Площадь перед кафедрой, на которой стоит памятник Гедимину, залита солнцем. На
высоченном гранитном основании памятника выбиты четыре славнейших потомка Гедимина, с
именами и годами правления. Два отца и два сына, две ветви Гедиминова рода, два очага
братоубийственной войны. За ветвью Ольгерда стояли русские князья и их православные
княжества, за Кейстутом – языческие храмы и земли исконной Балтии – Литва, Жемайтия. Век
Гедиминовичей – великая слава, порожденная великой кровью, которая едва пережила два
поколения после истинного короля.
По левую руку от Гедимина, прямо против кафедры, возвышается мощная раскидистая
береза. Под ней – огромный серый камень, поставленный стоймя. На обороте камня видна
краткая надпись: VILNIUS 1323-1973, а ниже – «окно» от одного сбитого слова. Скорее всего,
там значилось «Вильнюс» на русском языке.
Под березой сидит седой старик и собирает подаяние – молча, не шелохнувшись. Так
бела его борода, что кажется, вот-вот достанет он гусли и…
Поднимаемся на Замковую гору. Зелень и камень. В стене горы на половине пути к
вершине выложен колодец, прямо из каменной стенки бежит вода. Откуда она берется?
Зелени и камню, как и везде в Вильнюсе, на горе одинаковое раздолье. За три года
замок изрядно прирос, что ни год, то появляется новый старый корпус и открывается в нем
экспозиция. Проложены дорожки для человека и для воды. Как это ни печально, но бытового
мусора и здесь хватает.
Полюбовавшись на Вильнюс в закатном солнце, мы принялись решать, куда пойдем
далее. Перед нами – две славные горы: Три Креста и Холм Гедимина. На холме Три Креста
некогда был дворец Судьи Судей. Теперь там среди зелени возвышаются три высоченных
каменных креста работы Вивульскиса. Справа от нее – холм, где некогда была священная
дубовая роща, где был похоронен князь Гедимин. На этом холме Ромува сложила из камней
огненный алтарь, и в день открытия первого Конгресса Вадим Калужский разжег на нем
священное пламя. Улица Кривиу ведет на вершину Холма, а потом начинаются полудикий лес и
крутые склоны.
Мы отправились к алтарю. Он не в лучшем состоянии – несмотря на то, что добраться
до него непросто, его неплохо освоили местные пьяницы, и вершина Холма засеяна битым
стеклом. В последние минуты перед закатом мы немного привели алтарь в порядок и над
остывшими углями вдвоем призвали древних Богов.
Около восьми часов вечера возвращаемся домой, а народ стекается в центр – навстречу
нам, и Вильнюс захлестывают волны пива. У памятника Мицкевичу в знаменитом Сдвоенном
костеле отошла служба – на улицу выходят девочки в белых перчатках и веночках из белых роз.
В наших краях, на «княжеских» улицах, напротив, тихо и безлюдно. И был вечер, и было утро.
Вильнюс – весьма многоязычный город. На вокзале кассиры свободно принимают
заказы на русском, польском, белорусском, и наверняка – на английском и немецком. Огромное
большинство машин в городе – немецких марок: Мерседесы, Ауди (две любимые марки такси),
БМВ, Опель, VW, реже – российские и французские. Молодые люди, вопреки всем прогнозам,
часто говорят между собой на улице по-русски, особенно ругательные слова.
07.08, понедельник. Сей первый официальный день Конгресса мы, два славянина,
восточный западный, провели в ожидании собратьев из Франции. Ни те, что ехали на машине,
ни тот, что прилетел из Копенгагена, в доме Йонаса не объявились.
Между тем, мы продолжали обмениваться информацией. Станислав передал мне
брошюрку «Родзима Вяра», которая теперь у Вадима. Маленькая, мягкая, тоненькая, на голубой
бумаге, на обложке – четырехликая капь. В ней содержатся «16 заповедей Родной Веры»,
языческие стихи польских поэтов, начиная с «Песни Бояна» 1818 года и завершая «Гей,
Славяне!» в переработке самого Потребовского. Кстати, упаси боги назвать его Потшебовским,
если говоришь не на польском языке! Теперь первая строчка в знаменитом гимне звучит: «Гей,
Славяне! Наша вера…» В польском читателе даже верность католичеству не пересилит любви к
гордой старине, и поэтому имена видных литераторов – сильная помощь в пропаганде
язычества через уважение к родному слову. В этой же книжке приведены рисунки начала века,
которые доказывают почитание свастики славянским знаком еще в те времена, когда Гитлер
ефрейтором бегал.
Польская вера – солнечная, вера юности и радости. О себе польские родноверы говорят:
«Поляки – католики, а мы – Лехины!». Значение слова «лехины» близко к понятию «западные
славяне», объединяет поляков, чехов и остатки балтийского славянства. Получив нашу
«Язычники отвечают», Станислав сказал, что книга эта – хороший образец, и возможно, снимет
часть вопросов и у польской аудитории. Что ему так понравилось в этом первостатейном
занудстве, не могу понять.
Станислав же показал книгу общества «Аусране» или «Заряне». Аусра – заря, по
литовски и на древнем общем языке индоевропейцев, каковой язык названное общество
постигает и возрождает. Это сообщество филологов, профессионалов и любителей, само
почитающее себя «индоевропейским кланом», но зарегистрированное только как
«индоевропейское отделение Общества филологов». Центр у них – Лодзинский университет.
Часть их «восстановила почитание божеств природы», в книге есть несколько гимнов на
праязыке с переводом на польский и список общества с индоевропейскими праименами и
титулами. Они уже не «лехины», а «арийцы». Станислав пригласил их на Конгресс, но они не
поехали по причине большой занятости. Не дождавшись вестей от французов, решили отбывать
завтра утром.
08.08, вторник. Утром в 9 часов собираем мешки и не торопясь поспешаем на автобус.
Ехать нам около трех часов. Автобус «Вольво» собран, похоже, в Голландии, Станислав
обнаружил в нем надписи на голландском языке. Обнаружился в нем также знакомый персонаж
– доктор Суриндер Пул Аттри из Америки, также поспешающий на Конгресс.
Около 13-30 выходим на нужной остановке. На повороте видна тропинка, а в конце ее –
двухэтажный, обшитый досками дом и прямоугольная площадка с множеством палаток вокруг
внушительного кострища. У дома около десятка машин, людей тьма. Первым нас заметил
Вацлав. Вскоре появился Йонас, а затем и наши французы, которые всей компанией… ждали
нас в аэропорту. Как тут же выяснилось, пропустили мы немного – вступительный доклад
Йонаса и лекцию фотографа Клаудиаса о богатой истории края. Клаудиас, местный житель и
весьма сведущий краевед, на этой встрече выступает в роли хозяина места. Главным в его
рассказе было известие о философе Висуомисе, который в 30-е годы создал здесь «Сартай
Ромуву». О Висуомисе и его подвигах мы услышали еще не раз, и об этом будет рассказано
ниже.
Затем последовало размещение. Мне досталось место в комнате с табличкой “Maskva” и
одна постель на двоих с Павлом Тулаевым. Чтобы не искушать судьбу, я раздобыл старый
матрац, на который едва хватило места. Комфорт в нашей хате напоминает о профсоюзных
турбазах советского времени – во дворе фанерная латрина, озеро для мытья и колодец для питья
через дорогу, в пяти минутах ходьбы. Обед и прочее привозят на машине, но от этого он хуже
не становится, в чем мы немедленно и убедились. Правда, пришлось поторопиться, так как на
два часа уже был объявлен поход.
Выступили. Вел нас старый знакомый Тадас. Международное сообщество – французы,
индиец, Павел Тулаев и американский литовец Мартинас – держатся отдельной группой и
оживленно общаются на буржуазных языках. Нас со Станиславом выручил тот факт, что Дени
Дорной владеет немецким.
Путь наш лежит мимо небольших литовских ферм, разбросанных по крутым озерным
берегам. Дорога к одной из них ведет круто вверх, да еще уставлена по обе стороны
внушительными камнями, и кажется, что восходишь на святилище, вроде горы Собутки.
Никаких заборов, аккуратные домики, потемневшие от времени, но крепкие сараи. У самого
озера небольшой холм, в пятистах метрах от жилья. Вид с него открыт на все четыре стороны, и
имя его – Бурбулио, «пузырь». Некогда здесь поселяне праздновали Расу.
С холма мы тронулись на пилякальнис – замковую гору. С такими мы уже встречались
в окрестностях Ужпаляй, и здесь их также немало. У подножия горы Брадесяй до недавнего
времени сохранялась почитаемая дубовая роща. Но новый хозяин места вырубил ее и на том же
месте выкопал пруд. Это деяние иронически называют «христианским подвигом». Гора поросла
сосною, на вершине ее стоит охранный знак – бронзовый щит на бетонном столбе. Памятник
природы, охраняется государством.
На пути у нас еще одна гора – священная гора Перкунаса. Она открывается озеру как
раз в сторону послеполуденного Солнца, поросла рябиной, а на подсолнечной стороне – заросли
можжевельника выше человеческого роста. Можжевельник – священное растение Перкунаса – и
стал причиной почитания горы. На нем уже почернели ягоды.
По пути домой веду беседу со старым знакомым по Ужпаляй – филолог Эдвардас
Саткявичюс из Каунаса. Как и тогда, он может бесконечно рассуждать о «гальских языках», на
которых в бронзовом веке говорила вся Восточная Европа и следов которых упорно не хотят
замечать в славянских и так называемых кельтских языках, которые не являются ни
индоевропейскими, ни тем более «арийскими»… и так далее. К этим гальским языкам самый
близкий из современных – литовский, и как раз со времен гальской общности присутствуют
балтская топонимика в Средней России и балтские следы в местных наречиях, отличных от
книжного древнерусского, тем более, от «церковнославянского».
Эдвардас сказал также, что Велесова Книга Миролюбова - скорее всего, подлинный
текст, написанный на загадочном диалекте древнерусского языка, отличном от новгородского
диалекта берестяных грамот. Такое количество литовских заимствований в поздней
реконструкции, тем более, в подделке, было бы необъяснимым. Но для того, чтобы это
аргументированно доказать, надо сначала описать массу местных диалектов, которые сплошь
сегодня вымирают, не дождавшись систематического изучения. Для спасения языкового
наследия Литвы он сам предлагает целую программу.
К ужину, который здесь привозят в шесть часов, мы уже выработали тактику: идти на
ужин не в самых первых рядах, и пока движется очередь, наблюдать, какие блюда есть на кухне
и как их называют по-литовски и по-русски другие участники. По организационной части здесь
распоряжается жена Эдвардаса – Гражина, которая хорошо помнит нас по прошлому разу. Она
же решила вопрос с нашими вступительными взносами. Тем временем, лагерь готовится к
обряду открытия.
Около 19-00 народ в полном торжественном облачении собирается у крыльца. Не
устают глаза дивиться, как преображает человека обрядовое литовское одеяние, особенно
женское. Мужчины же в этот раз одеты достаточно скромно, даже по сравнению с прошлым
разом. Вацлав стоит в обыкновенном, по его лицу видна сильная усталость. Одеты полностью
Йонас, да еще двое-трое, в том числе и каунасский бард Артурас, который, однако, появился без
своей роскошной косы. Позже я узнал, что он женился. Красивее всех – Мартинас из Америки,
одетый в небеленую, без вышивки рубаху с тремя застежками, а поверх нее – еще верхняя, из
ткани в елочку, застегнутая арбалетной фибулой, и пояс с латунным набором.
За полем с палатками пролегает овраг. Через него перекинут мосток, а за оврагом –
круглая поляна, которую замыкают в кольцо очень старые дубы. Им лет по двести, двое-трое
сродни нашим царицынским, а посреди поляны стоит всем дубам дуб – высокий-превысокий, и
любого из наших коломенских больше едва ли не вдвое. Он заботливо окружен невысоким
заборчиком, а в стороне от него уже сложен алтарь из камней, как раз на полпути между ним и
вторым по толщине дубом на краю поляны.
(В этих же краях, в деревне Стельмуже, от Зарасай в 10 верстах, находится претендент
на самый старый дуб в Европе – около 1500 лет, 3,5 метра в диаметре.)
У мостика со стороны лагеря стоит женщина с кувшином воды в руках и рушником на
плече. Перед тем, как пройти на мосток, каждый слегка омывает руки и лицо. На другой стороне
оврага Артурас встречает входящих игрой на канклес. Люди собираются вокруг алтаря, на
котором уже горит огонь. На полотне стоят корзина с хлебом, кувшин, старая знакомая чаша,
цветы. Одеяния надели едва ли два-три десятка на добрую сотню собравшихся. У самого огня
рядком стоят дети, облаченные со всем тщанием, напротив – жены и девы, которым предстоит
запевать обрядовые песни.
Иния заводит первую песню, круг постепенно подхватывает. Долгая песня медленно
растекается по поляне, окружает огонь со всех сторон. Как только песня смолкает, Иния и
Йонас проходят к огню и наполняют чашу пивом. Йонас, сказав едва слышно несколько слов,
проливает первые капли на огонь – богам. Чара и темный круглый хлеб отправляются в долгое
путешествие по кругу, а тем временем начинается новая песня, еще одна… Огонь разгорается
все выше и выше.
Круг замкнулся. У Мартинаса в руке короткий темный посох закрученного, узловатого
дерева. Мартинас передает его Йонасу – это своего рода «говорящий жезл». Йонас выходит с
посохом в середину круга и говорит небольшую речь.
Окончив, передает посох Клаудиасу. Затем – пожилому человеку в шляпе… так говорят
несколько человек, в том числе и сам Мартинас. Под конец посох получили мы со Станиславом.
Йонас переводил на литовский язык мою речь с русского, и речь Станислава – с польского.
Становимся в круг, взявшись за руки. Поляна сразу же становится тесной. Идем по
Солнцу, вслед за Инией запеваем «Диюто Кальнале», песню о священной горе. Обошли полный
круг. Открытие состоялось. По возвращении в лагерь обнаружились две гармоники и начались
танцы. Павел встретил наконец свою красавицу-подругу из Каунаса и танцевал полночи до
упаду, а я ухитрился нарваться на домашнее пиво, в обществе литовского славянина, живущего
в Италии, доклад которого назначен на следующее утро. Почему Тулаев не взял свою заветную
рубаху?
09.08, среда. День начался с похода на колодец. Павел и Сташко бегают купаться на
озеро, а я приспособил для умывания фляжку. После завтрака столовая обратилась в каминный
зал, благо и камин тут же, кирпичный, просторный, покрытый всамделишной сажей. В ней и
будут читаться доклады. Перед первым из них Йонас и Вацлав разложили на крыльце номера
журнала «Рамува» и «The Oaks” – печатный орган Конгресса, календари простые и лунные и
книги о богах. С благословения Йонаса я выставил в столовой книги Сперанского и Велеслава,
которые пошли довольно быстро.
Первый доклад, который я услышал – о послевоенном партизанском движении в Литве.
Да-да, о тех самых зеленых братьях, борцах с советской оккупацией. В сегодняшней Литве они
национальные герои, особенно в этом краю, где разворачивались самые яростные битвы. Здесь
они продержались в лесах дольше всего – около 10 лет, аж до 55 года. Было их не более 150
тысяч, а 20 000 уничтожили. Здесь, в болотах, на старых замковых городищах были их базы,
укрепления с тайными тропами и подземными ходами. Их командиров знали все, но только по
прозвищам – Витаутас, Ужпаляйес, Фауст. Услышали мы, как местные их укрывали. Услышали
об «скрибах», «истребителях», помощниках властей из местного населения. Это были по
большей части беднейшие из бедных, которые вчера работали за тарелку супа, а сегодня
воевали против бывших хозяев, ушедших в лес. Много было всякого и с той, и с другой
стороны.
В 11 часов читал доклад Николай Михайлов(ас), о балтийских божествах в новой книге
Топорова. Но этого доклада я не услышал, так как в автобусе Манкуата уже ехал в Лесной
домик на открытие Третьей Конференции ВСЕРа.
Лесной домик расположен в версте от лагеря, благоустроенная, зажиточная ферма.
Здесь в уюте живут гости с Запада – доктор Аттри, Дени Дорной и два друида из Франции.
Первый, Жан Лионель Манкуат, помоложе, редактор журнала Message. Второй – верховный
друид их сообщества, имя которого осталось неизвестным. Оба друида здоровенные, бородатые,
с косичками. Манкуат темноволос, Верховный Друид сед и столь тяжел, что едва передвигается
с помощью палки. Дени, напротив, высок, гибок и коммуникабелен. Он, кстати – интернетдизайнер Конгресса и главный выпускающий O’s. Доктор Пул Аттри – персональный член
Конгресса, не представляет никого, кроме своей персоны, маленький, сухонький, с темным
лицом и гладкой жесткой челкой, с ядовитым взглядом безумных глаз. У него две заботы –
расспросить каждого, как в его краю живут цыгане, и поведать всем, что он, д-р Аттри лично,
имеет против христиан и мусульман.
Кроме них, в Конференции участвуют: сам Йонас – председатель Конгресса, Станислав,
Мартинас, Тулаев и я. Всего 10 человек.
Конференция началась с выяснения вопроса, кто кого представляет. Дени Дорной
выступает от имени сразу двух организаций, французской Domus Europa и датской, обе –
постоянные члены Конгресса. С Йонасом и Сташком все понятно, они представляют каждый
свою организацию масштаба всей страны. Мартинас – Ромуву литовцев Северной Америки.
Друиды – свою организацию, которая во Франции не единственная. Тулаев неоднократно
повторял, что он представляет свой печатный орган и присутствует здесь не как член, но как
гость и сторонний наблюдатель. Но в то же время он имеет полномочия от Вадима Казакова
сделать на доклад о Союзе Славянских Общин, который в качестве постоянного члена должен
регулярно отчитываться перед Конгрессом. Со мной тоже не все просто. Община «Коляда
Вятичей», от которой у меня письмо, официально в Конгресс не входит, но ее глава Николай
Сперанский – один из основателей и главных идеологов Конгресса. Поэтому и община его
может быть выслушана на конференции, с расчетом на то, что когда-нибудь она все равно туда
войдет. Она только остается в стороне от голосования и всяких уставных процедур, что меня в
этот раз вполне устроило. Все, что от меня требуется – информация о положении дел в
действующих общинах моего круга. Это нам по плечу.
Постепенно решили проблему и с языком. Основное говорится на английском, для нас
со Станиславом Йонас переводит то на русский, то на польский, или Дени – на немецкий, а
Манкуат своему предстоятелю – на французский. Последний, кажется, не произнес вслух ни
единого слова за все время конференции.
Первым докладывал Йонас. Господствующая тема в его докладе – то, что мы уже
слышали: возможное приобретение Ромувой статуса традиционной религии в Литве. Другой
факт, который вселяет немалые надежды – это то, что популярность католичества стремительно
идет на убыль. Школьники, особенно городские, все меньше и меньше ходят на факультативные
уроки закона божьего. Ромува, напротив, растет.
Вторым выступил Дени. Он был довольно краток, рассказ о Дании был буквально в три
слова. Датская организация невелика. А в соседней Швеции лютеранство недавно лишилось
статуса государственной религии.
Потом говорил Тулаев. Весьма эмоционально рассказывал про дела ССО. Из его
английской речи я понял немного, но основное прояснили потом в частных беседах. Главное, на
что он упирал – ССО сегодня является единственной в России оформленной религиозной
организацией, зарегистрированной по всем правилам в качестве таковой. Дела самого ССО не
назвать ни распадом, ни процветанием. О вече в день Перуна сего года сказано только то, что
таковое состоялось. О делах других действующих общин он предоставил рассказывать мне.
По просьбе Йонаса, Тулаев взялся переводить мое сообщение на английский язык, но не
удержался, и на каждую фразу прибавлял еще две-три своих комментариев. Пока с этим
разобрались, прошло какое-то время, и мой доклад несколько затянулся. Но то, о чем меня
просили упомянуть Николай и Лаймас, осветить я все-таки успел. Для обсуждения времени не
осталось, подоспел обеденный перерыв.
14-00. После обеда предстоял дальний поход. Мы шли в сторону большого леса,
довольно кружным путем, через овраг, через одинокие маленькие фермы. Когда-то здесь была
земля народности Сели, потомки которых еще двести лет назад оставались язычниками. И не
было в те земли иной дороги через леса и болота, кроме той, по которой мы прошли. Последняя
на пути ферма стоит на горе Маримонте. Откуда попало французское название в эти
недоступные места? Когда-то здесь стояла мельница.
Рассказ для меня переводила молодая литвинка по имени Гедре, учительница из
Клайпеды. Она со своими детьми много ездит и поет песни на берегу моря. На первом же
привале все встают в кружок и запевают многоголосую песню про козленка. Мужские голоса
составили партию волков, для которой знание литовского языка оказалось необязательным –
волчий вой в этих краях звучит примерно так же, как и на всем белом свете.
Далее началась уже настоящая глушь: дорога сильно заросла, прямо под ногами –
грибы. Это бор Антазаве, где была одна из главных баз тех самых партизан. Пригибаясь под
еловыми ветками, мы поднялись на гору. Некогда это был еще один пилякальнис, гораукрепление, а партизаны превратили ее в подземный штаб. Только одна дорога вела отсюда
через болота, и зеленые братья ее знали, а советские войска – нет. И те увязли в болотах, а
партизаны ушли по подземным ходам сообщения.
У подножия горы поставлен памятный знак – толстая дубовая доска с надписью,
врубленная, как перекладина креста, в вековой еловый пень. А на самой горе еще видны следы
траншей. В память о погибших здесь восстановили часть землянки. В землю уходит темный
проход, свежие бревна, на полу – еловые лапы. Небольшими группами люди по очереди
заходили в землянку, светили зажигалками и свечами.
Я не торопился зайти. Верно, немногие русские приходили на это памятное место. Те,
кто сложил головы у подножия этой горы, тоже говорили по-русски. И одни звали их
освободителями, другие – оккупантами, а третьи думают до сих пор, что оккупанты бывают
только немецкие. И знали ли они сами, кем они были на самом деле? Не знали, а шли умирать.
Здесь, на месте события, все это становится до невозможного реальным.
Каунасские ребята пригласили меня внутрь. Здесь на горе пришло осознание, что все,
что мы делаем, очень и очень серьезно. Мы, люди Традиции, знаем, за что на самом деле стоит
умирать, и поэтому мы не должны допустить на наших землях новой крови и нового безумия.
На спуске с горы меня угостили яблоком. Часть яблока я незаметно оставил на пеньке –
тем, кто здесь…
Впереди у нас была еще одна гора. Замковая гора Дембай, высокая-превысокая, прямо
посреди древнего леса. На ее вершине стали в хоровод и с громового запева Тадаса подхватили
«Диюто Кальнале». На этот раз отчетливо слышались все три голоса, и места было достаточно,
чтобы хоровод развернулся во всю ширь.
Но это была еще не последняя гора. Перед возвращением домой нам предстояло
подняться еще на «гору Ромувы». Она стоит прямо на берегу озера, открыта на юго-запад,
окружена лесом из сосны и ореха. На вершине горы – ровная площадка, за ней крутой спуск,
потом еще одна площадка, пошире и чуть покатая, и полукилометровый уклон до самого озера.
Перед войной это место выкупил или снял в аренду и освятил знаменитый Висуомис,
иначе Домас Шидлаускас, и здесь впервые после Витовта была Ромува в Литве. Здесь
устраивались народные праздники, съезжались тысячи человек, разворачивали буфеты с
напитками…а местные так ничего и не поняли. «Ничего, теперь уж точно поймут», – подумал я
про себя. Здесь тоже пели, и немало. Сюда предстоял еще специальный поход, сегодня мы
только завернули по пути. (Купала??)
19-00. После ужина в воздухе отчетливо запахло танцами. А тем временем народ
постарше и постепеннее собрался в столовой у камина. Происходило нечто полулегальное, вне
программы слета делал доклад биоэнергетик и тайных дел мастер Лиутаурас Бальсис из
Каунаса. Темой доклада было объявлено «влияние Луны на человека». Как принято среди
энергетов, про самое Луну Лиутаурас сказал ровно три слова. О чем все остальное? И не
определить. Но аудитория, состоявшая, в основном, из женщин, слушала, раскрыв рот. Я же
понял только то, что по разным причинам, всем будет плохо, и от чего-то можно умереть. После
доклада лектор продавал маленький лунный календарь, а женщины хором покупали. Тем
временем, я начал вести свое разлагающее влияние – усадил в уголке своих старых знакомых из
Латвии и развернул перед ними нашу передвижную фотовыставку. Вскоре к нам
присоединились еще две дамы. Одна из них помнила нас еще по Ужпаляй, Мария Печкене,
матриарх Ромувы Каунаса. Вторая – Евгения Страздене, поэтесса, чьи языческие стихи
напечатал Тулаев в «Наследии Предков». С Павлом они познакомились в прошлом году, на
втором Конгрессе в Тельшай. А теперь поведали, что еще через час, во тьме ночи Лиутаурас
собрался прочесть другой доклад, для особо интересующихся, о самых глубинных слоях
литовской традиционной эзотерики. А до того пригласили в свой номер попить чаю и
пообщаться накоротке.
В номере с надписью «Каунас» с нами были также бард Артурас и его молодая жена.
Артурас много расспрашивал про мистерии – он хорошо запомнил доклад Сперанского о
мистериях, сделанный им в 97 году. Мария тем временем познакомилась с нашими книгами.
Некоторые тексты из «Коло Славим!» приглянулись ей, и она спросила, можно ли ей
переложить их на литовский и произносить у священного огня. Взял на себя смелость ответить
утвердительно.
На вторую лекцию, однако, я не пошел, а предпочел выспаться, зайдя ненадолго к
священному огню. За окном бушевали танцы, музыку составили две старинные гармоники и
бубен, сделанный по общепринятому рецепту – из распиленного надвое пионерского барабана.
В центре всего безобразия находлся Тулаев и танцевал всех девушек подряд.
У огня, напротив, было тихо и малолюдно – Вацлав, Гражина, несколько человек из
молодых.
10.08, четверток. Утром наблюдалось некое странное явление. Завтрак уже приехал, а
народ не собирался, как раньше, во множестве своем. Отсыпались после танцев? Немудрено,
что столовая опустела только к половине десятого.
Недалеко от колодца, на который мы ходим умываться, поставлен большой белый
шатер. В нем поселились Лиутаурас и его ученики, здесь же он обучал желающих – большей
частью, детей – изготавливать лук и стрелять из него. А к большому дому каждое утро
подъезжает на машине мастер бронзовых украшений со своей кузницей – наковальней,
наждачным кругом, запасом бронзы и латуни и даже кузнечным углем. Утренние лекции
проходят под перестук молоточка под окнами.
Перед лекцией вовсю развернулась книжная ярмарка. Человек по имени Андрюс
предлагал кассеты с литовским фольклором, он же интересовался у меня, что можно услышать
из фольклора русского. Литовцам уже известен «Казачий Круг», который приезжал в Литву на
гастроли, остальные им неизвестны. В будущем надо позаботиться и о такой продукции.
В десять часов – первая лекция: «Новые археологические открытия на озере Сартай». В
1976 году на острове нашли женские украшения XI века – стеклянные бусы и редкий здесь
янтарь. А совсем недавно открыли еще два слоя: раннего железного и бронзового века. Дома и
очаги. По последним данным, люди жили здесь без перерыва на протяжении 4000 лет. Назовем,
к примеру, культуру штрихованной керамики – с V века до нашей эры по III век нашей. Только
на одном острове найдено около 5000 находок. Одна из гипотез гласит, что в XI веке сюда
пришли уже упомянутые селе, и на этом острове у них были погребения.
Вторую лекцию решено было провести на воздухе, под чистым небом. Лавки и стулья
вынесли из столовой и расставили вокруг большого лагерного костра. Солнышко разгулялось,
девушки сплошь и рядом сменили походные доспехи на легкие сарафаны. Кузнец Миндаугас,
скрепя сердце, отложил в сторону самые звонкие молоточки.
Около одиннадцати часов посреди круга воздвиглась фигура представительной дамы в
одежде трех невыносимо ярких цветов – белого, синего и красного. Альгиманта Раугиене,
директор краеведческого музея в Криаунай, в восьми верстах отсюда. Сегодня вечером как раз
предстоит поход в этот музей, в котором как раз выставляется фотогалерея Клаудиаса.
Но сейчас главное – не музей, который мы еще увидим, а то, что наш докладчик – еще и
весьма почитаемая ведьма. Ее доклад посвящен учению Бувимас Карту, что означает
«пребывание вместе». Вместе с растениями, с землей. Речь ее типична для колдунов –
понемногу обо всем, но несколько более жизнерадостна, чем та, которую мы слушали прошлой
ночью. Например, Альгиманта получила от деда знание, как помогать при приступе болезни
Достоевского. Очень жестокое средство! Был оглашен также список исцеленных ею коров и
некоторые правила гадания по разрезанной картинке. Девушка Грета, что переводила мне,
тихонько посмеивалась. Под конец Альгиманта высыпает в ящик гору битого стекла и ходит по
нему, а затем приглашает всех желающих проделать то же самое. Желающих набирается
достаточно, и над каждым она проводит руками, после чего те спокойно проходят по стеклу или
ложатся на него голой спиной. Одному персонажу она даже встала на грудь, а весу в ней было
немало. Что-то такое-этакое выставлено у нее в музее?..
Под конец сделал краткое сообщение Тулаев. О чем? Своего рода напутствие молодому
поколению борцов за… В этот беспокойный день его время сдвигали три раза то вперед то
назад, и потому он пребывал в весьма напряженном состоянии. А после двух докладов, и
вдобавок такого представления, аудитория была весьма рассеяна, и помимо этого, еще
уменьшилась вдвое. Он читал «Марш Молодых», а молодые уже разбежались. Под конец он
совершил неожиданную вещь – показал народу «Дарну» Сперанского и дал ей положительный
анонс.
14-00. Для поездки в Крианунай за восемь километров народ размещался по машинам.
Мы с Павлом и Ренатой нашли место в маленькой «блохе» Евгении Страздене, где уже была
Мария. За нами следовал «друидический автобус» Манкуата со всеми франками, Станиславом и
Мартинасом, но только из-за его большой высоты в облаках дорожной пыли виднелась хотя бы
его крыша. Наша внушительная колонна подняла такую пыль, что едва было видно на одну
машину вперед.
Музей в Криаунай – домик в два этажа под черепичной крышей. С самой прихожей уже
начинается хаос из железных «процветших» крестов со шпилей неведомых костелов, тележных
и прялочных колес, резных деревянных скульптур, частых в Литве, старых и новых плакатов…
Посреди этого хаоса Альгиманта уже зажгла две свечи и начала кому-то проводить экспрессдиагностику. Тяжело дыша, в узкую дверь протиснулся Верховный Друид. В маленькой
приемной мигом собралась такая толпа, что рассказ Альгиманты трудно было даже расслышать,
а тем более перевести. Поэтому добрая половина собравшихся отправилась в свободное
путешествие.
Почти весь первый этаж заняла длинная комната, уставленная предметами быта.
Множество всяких крупных станков, орудий и пивоваренных снастей, но всего два костюма и
ни одной деревянной чаши или чарки. В другом крыле разместились остатки городской
культуры – листовки, книги, театральные афиши, деньги многочисленных правительств. Две
витрины отведены под личность первого секретаря ЦК Компартии Литвы Гришкявичюса: его
фотографии во всех видах, билет на первый поезд по БАМу, памятные медали, подарки от
трудящихся и братских компартий. Вот подарки были правильные – меч, окованный рог, и тому
подобное. Довольно неожиданно было увидеть эту гладкую рожу в свободном музее свободного
народа, но, очевидно, здесь не прошла такая резкая новация, как в других местах: с ведьмами
шутки плохи. А может, он местный уроженец?
На втором этаже в изобилии помещены деревянная скульптура и православные иконы.
Католических икон в музее нету, все они при деле, а православные, возможно, унаследованы от
стремительно убывающей колонии старообрядцев. Здесь же наконец мы увидели фотографии
Клаудиаса.
Фотовыставка полна философии. Старые люди. Музыканты – древние, лукаво
улыбающиеся, с инструментами наготове. Развеселый подвыпивший дед с полным стаканом.
Ксендз в распашонке, стоя в лодке, служит мессу. Сидящие на берегу молодые ребята
повернулись к нему кто вполоборота, а кто и вовсе спиной. А вот уже наше время – праздник
Расы. Зеленые ворота, огни, венки, множество народу, почти все в обычных одеждах.
От музея путь наш лежал на священный камень. Он лежит близ деревни, километрах в
четырех. По дороге в машине Павел обсуждал с Евгенией дела издательские – Наследия
Предков больше не будет, а будет нечто новое.
Дорога к камню идет через деревню, которая отделена стоком болотной воды от
круглой поляны на краю леса. Камень треугольный, плоский, метра полтора в длину. На нем три
следа. Йонас рассказывает, что на сем камне оставили след все три мира – на нем есть «след
ангела», «след ребенка», и «след копыта», зверь или черт, что означает нижний мир.
Альгиманта рассказала легенду этого камня. Злой дух Вяльнес принес его в эти края
издалека, чтобы сбросить сверху на костел. Но не успел он его донести, как пропел петух, и
Вяльнес бросил камень там, где пришлось, и убрался восвояси. А камень так с тех пор и лежит.
Подобный рассказ в этих краях связан с несколькими камнями.
От камня уходим глубже в лес, к старой мельнице с плотиной. От мельницы остались
только каменные стены и висящие балки, к которым еще пристегнута главная ось. Хозяева этой
мельницы уехали за границу еще перед войной. Было в тех краях еще памятное дерево, под
которым в старину совершались наказания. Весь народ отправился туда, а участники Конгресса
погрузились в машины и отправились в лесной домик.
18-00. По дороге отстал Йонас – зачем-то заехал к себе домой. Жители Большого
Вигвама, то есть Станислав, я и Тулаев, испытали некоторое беспокойство. Близится время
ужина, французы и Мартин получат его прямо на месте, а нам, возможно, придется выбирать
между ужином и Конференцией. Павел, отказавшись ждать, вернулся в столовую, вскоре и
Станислав подался за ним, а я остался. К чему ходить туда-сюда? Пока друиды делили с богами
трапезу, присел у стола и стал работать над записями. Да-да, вот над этими самыми.
Вскоре пришел Йонас. Нам с ним поставили трапезу прямо на стол переговоров, и даже
пива. Как раз хватило времени, чтобы снять некоторые частные вопросы.
Согласие на публикацию интервью и статьи Йормундура Инги в «Мифах и Магии»
дано, следует только поставить ссылку на бельгийский журнал. Фотографии из «Дубов» также
можно перепечатать со ссылкой. На зимний фестиваль приехать вряд ли смогут, и не только изза денег – из Литвы в Россию выбраться еще труднее, чем наоборот. Договорились ждать
новостей по электронной почте.
О вступлении в Конгресс общины, которую я представляю – вопрос решится
достаточно просто. Любая языческая организация, даже не обязательно зарегистрированная,
может войти как постоянный член. Не обязательно иметь и всероссийского значения, о котором
вчера говорил Тулаев, выдавая желаемое за действительное. Любая община может это сделать,
и от России их может быть сколько угодно. Даже вступительный взнос в сто долларов для
Восточной Европы уменьшен вдвое. Йонас рад бы и вовсе замять вопрос со взносами, но этого
требует Западная Европа, которая в этом вопросе любит порядок.
Тем временем друиды переместились за стол переговоров, а вскоре подошел и
Станислав. Друиды не пили при мне ничего, кроме воды. Лишь через год разъяснилось, что
дело не в запретах обрядового характера. Просто Лионель был за рулем.
Заседание началось с доклада Станислава. Он говорил на немецком языке, и основное
из его речи мы обсудили еще в Вильнюсе. Главной задачей ближайшего времени он назвал
получение статуса традиционной религии. В его организации уже 50 подразделений, а для
похода в Сейм надо 30. Для сравнения, у костела в Польше около 37 диоцезов или епархий.
Но… в Родимой Вере всего 200 членов, и из них 90% моложе 30 лет. Это красиво выглядит, но
оборачивается известными трудностями с организацией. Церковь, однако забеспокоилась: от
нее уходят молодые. Куда?
РВ имеет два центра – Познань и Вроцлав. Выходят два журнала – Страгона,
внутренний, и Барбарикум, внешний. Раз в четыре года собирается вече, избирает главу,
заместителя, казначея и особого человека для внешних сношений. Но, по словам Станислава,
трое последних до сих пор действуют не в полную силу. Организация состоит из пяти епархий,
по историческим областям – великопольская, малопольская, мазовшанская, поморянская. Свое
хозяйство Станислав назвал в шутку «демократическим централизмом».
Церковь, а может и государство, уже пыталась заслать провокатора. Были два письма, в
которых неизвестные люди просили сообщить устав и сколько человек. Первому не ответили,
второго пригласили на свидание, и конечно же никто не пришел. Вообще на РВ приходит до 100
писем в месяц.
Поганые пытались дискутировать с костелом в интере. Вызывали и на очный диспут, но
католики таковых не выдерживают. На публичных встречах они весьма проигрывают, так как у
них каждый третий ответ: «это тайна», а каждый второй – «это догма». Родима Вера не видит в
церкви конструктивной силы будущего и потому признает бессмысленным жечь костелы. Ее
задача в этом мире – воспитание двух поколений поляков, свободных от религиозного и
социального угнетения. У которых христианство не отняло достоинства и родовой памяти.
Д-р Пул Аттри первым задал вопрос – есть ли в Польше цыгане и как соблюдаются их
права. У него один вопрос на все случаи жизни. По другим поводам он вопросов не задает, так
как ему давно уже все ясно. Об этом он сообщал пространно и неоднократно.
Остаток заседания прошел вольно. Домой возвращались уже поздним вечером. Йонас
предупреждал, что неминуемо будут попытки повернуть сообщество на путь тоталитарной
секты. Вожди и учителя периодически возникают и будут возникать, но в своей организации он
дает им возможность высказаться и быть выслушанными. Люди обычно сами разбираются, что
тут дело нечисто.
В Большой Вигвам мы пришли в самый разгар танцев. Павел Тулаев находился в самом
водовороте, чувствуя там себя гораздо более на своем месте, чем на конференции.
11.08, пяток. Сегодня отъелись быстро. К девяти часам я уже занял свой пост, удивлял
девчат фотографиями и обменивал славянскую мудрость на звонкие литы. Немало мудрости
ушло и в подарок. Наибольший интерес проявили к «Дарне», а еще завлекли людей рукописные
страницы «Из Реки Жизни» и «Коло Славим!». Люди тянутся к литературе на полузабытом
языке…
Доклад, намеченный на утро, носит гордое название «Священные места озера Сартай».
Для доклада пригодилась карта озера с окрестностями, которая с самого первого дня висит на
камине, остывшем, видимо, еще при советской власти. Лектор сообщил, что наиболее
урожайным является северо-восточный край – 25 объектов.
В этих краях есть «луг алок» и «лес алок». Примечательна тонкость народного
восприятия: почитается не только весь лес, но и особо – отдельные чудесные места в лесу.
Интересно, что бы они сказали о Царицыно… В этом озерном краю много алок на островах. В
западной же Литве чаще почитаются священные горы и дубовые рощи.
Святой родник в … – по его поведению предсказывают будущее. О многих местах
рассказывают легенды, подобные тем, как мы слышали на Руси: где черт купался, где
великанова могила, где церковь в озере утонула. Несколько камней-следовиков, каждый со
своей историей. В этих краях молния часто ударяет в камень, и люди верят, что теперь в нем
пребывает дух Перкуна. Есть здесь и такие болота, где заблудиться могут даже местные
старожилы.
В сих краях есть место по имени Висдевяй – «Все Боги». Добрая половина почитемых
мест группируется в районе деревень Криаунай и Обелишки, где мы были вчера. В этих местах
священный огонь был погашен только в 1760 году.
А еще в 1910 году одна женщина рано-рано в день солнцестояния поднимала своих
детей и вела их смотреть, как восходящее Солнце одевается. А через неделю, в день Расы,
водила их смотреть, как Солнце раздевается.
Волею правительства, в школах отменили уроки народной культуры. Теперь Рамува
сплошь преподает по школам этику – альтернативный курс для тех, кто не ходит на закон
божий.
Второго доклада я не услышал, так как на улице собрались все идущие или едущие в
лесной домик. Да и то не раньше, чем дождались возвращения Лионеля, который ездил в город
пополнить запас литов. Около 11-30 наконец все встретились за столом. Мартин и Дени уже
работали на переносной машинке, исправляли проект Устава ВСЕР. Этот устав, собственно,
обращен не к Конгрессу, а к Литовской Республике, на территории коей ВСЕР зарегистрирован
как общественная организация. Для меня особенный интерес представили главы «Сферы
деятельности» и «Членство», но там было сказано немногим более того, что я слышал от Йонаса
прежде. У ветеранов же Конгресса интерес к Уставу был более предметным, что объяснялось
недолгой, но богатой прецедентами практикой жития по этому Уставу.
Например, в Конгрессе так сложилось, что вся казна и небогатое имущество замкнуты
на Председателе и Отце-Основателе. Не дай боги, если что, но и это надо предусмотреть. Йонас
бесстрашно спросил: Что вы будете делать, если я умру? На это ему сказали: Выстроим капище
Йонаса Перкунаса. В одной руке изваяние будет воздымать камертон, а в другой –
председательский молоток Конгресса.
Другой вопрос – даже если понадобится срочно изменить Устав, то это сделать не
смогут – из трех десятков членов представлены только пять: Ромува, Родима Вера, ГДГ и две
организации Дени. Нельзя и переизбрать Комитет, так как из пяти членов присутствуют лишь
двое. Предложение – сделать отчеты и выборы не раз в год, а раз в пять. Как собрать с
отсутствующих членов взносы? И тому подобное. Место и время следующей Конференции –
скорее всего, снова Литва, сразу после слета Ромувы, в середине августа. Предположительно,
соберутся в доме Гедвиласа. Формировать делегацию надо уже весною.
Для наших собратьев в Москве этот Конгресс представляет важность следующими
наблюдениями:
Первое. Не так у нас все и запущено. Если сравнивать с Европой, все то, что мы делаем,
создание групп, разработки, издания, выглядит серьезно и основательно. И достойно того,
чтобы представить миру как конструктивный результат нашего положительного опыта. На фоне
реальной обстановки в языческом мире наши успехи кажутся немалыми, хотя и проигрывают в
сравнении с нашими собственными планами.
Второе. Тем не менее, наши светлые дела требуют столь же блестящего завершающего
оформления. Мы не совсем правы в том, что организационным вопросам уделяем вечно второе
место после духовного творчества. Организация суть также творческий акт, к которому
приложимы все требования языческой духовности. А опыт Конгресса показывает нам, что
правильная организационная работа дисциплинирует и самих духовных строителей, не позволяя
им замыкаться в собственных трудностях, истинный масштаб которых легко познается на
«европейской ярмарке».
И третье. Организация даст нам не только пропуск на Конгресс, который мы и так
получим без трудностей, но и позволит использовать в полной мере его духовный потенциал.
Ромува уже прекрасно демонстрирует это, заражая европейцев практикой общих кругов и
песенных обрядов. Мы же можем и должны настроить этот международный бардак на
атмосферу строительства языческой духовности. Здесь все больше говорят об организационной
войне с правительством и о разделе сфер с господствующей церковью. Но не затрагивают
вопросов о том, что строить после победы. Остерегаются? Не имеют возможности по времени?
Недостаточно сработались? А для нас поиски природной веры во внешнем мире не только
интересны, но и остро актуальны, так как возрождение природного сознания является
глобальной проблемой, и решать ее предстоит сообща.
Поэтому на следующей Конференции мы должны появиться с оформленным статусом в
Движении – или как Федерация (Согласие) общин и традиционных объединений, либо как
община КВ, действующая от лица и в интересах дружественных общин: А, Б, В… - кто
пожелает присоединиться. Для вступления в Конгресс необходимо:
Определиться, как каждый год будем собирать $100 на взносы и $200 на поездку;
Определиться, как и в чьем лице мы будем участвовать в официальной деятельности
Конгресса – предоставлении информации, работе по уставу, в поддержании постоянного
контакта со внешним миром, в том числе и в составлении продукции на других языках, и т.д.;
Договориться с другими общинам, на какой основе наш посланец будет представлять их
в Конгрессе.
И главное: не забывать, что на нас уже смотрит Европа. Причем Европа, нам не чуждая,
а своя – родноверческая. При таких раскладах «Коляда Вятичей» не имеет право оставаться
интересным клубом для странных людей, занятых, главным образом, поисками простора для
самовыражения. Для нас теперь это равносильно гибели, особенно после того, как мы
представили на Конгрессе неплохой и осязаемый результат.
На сем кончается отступление от рассказа.
Возвращаюсь в Большой Вигвам, забыв бушлат за столом переговоров. Предобеденная
суета уже заполнила коридор, хотя обедающих стало еще меньше. Вацлав напомнил, что у
людей иногда кончаются звонкие литы, особенно к концу лагеря. Молодежь предпочитает
варить кашу на костре. Обедают Вацлав с семейством, латыши, славяне, почти весь Каунас,
Гедре с компанией и чудаковатый финн из Питера – общество как раз по размеру столовой.
Сегодня вечером идем снова на место Ромувы Висуомиса. И на Великишки, на другую сторону
озера.
Место Ромувы ежегодно прокашивают, и поэтому оно с тех пор не заросло лесом. Люди
почитают его не столько как «алка», святыню, сколько как место для праздников. Неподалеку
на горе стоит усадьба, у которой растут старые-престарые клены. С горы, через легкую топь,
вновь на гору, довольно крутую для этих мест. Великишки отчасти похожа на наше Дьяково
городище, так же резко обрывается в озеро, только где-то вдвое больше по площади и сильнее
заросла лесом. На берегу растет корабельная сосна – у нас почти перед глазами ее вершина.
Здесь когда-то было поселение, окруженное кольцом воды. Сейчас вода уже не так высоко, мы
дошли почти посуху. Святое место у них было в лесу, дальше по берегу, а хоронили, похоже, на
острове. К озеру обращен чудовищно крутой обрыв. Про гору есть сказание – здесь некогда
бились два великана, и там, где один другого повалил, и сделался обрыв. Ближний лес зовется
«Великанова Могила». В имени горы, однако, снова сквозит «Веле», добрый дух, достойный
предок. Здесь таковых почитали во все времена.
Навстречу нам с горы спускается серебристо-седой Тадас с веслом, как Одиссей.
Похоже, он не стал кружить, как мы, плесами и переплесами, а переплыл озеро напрямик с кемто на байдарке. По пути разговорился с парой – Линус и Лина, тоже из Каунаса, оба имени – от
слова «лен». Они помнят нас еще по 97 году. Разговаривали о песнях. И тут же убедился, что
они не только разговаривают.
На горе в считанные минуты образуется кружок. Рассказ о месте мы выслушали еще
внизу. Сначала запевают шуточную, под которую водят хоровод гуськом, а на нужные слова все
прыгают кругом себя и идут в обратную сторону. После того – многоголосую, которую я
услышал в этом году, про брата и сестру, которые прячутся от дождя под разными деревьями.
Под конец начинают заплетать местную литовскую «капусточку», где поется про лен.
Возвращаемся через хутор с историей – здесь стоит дом, которому триста лет. И лишь
совсем недавно соломенную крышу заменили шиферной. В саду у дороги растут вишневые
деревья, с которых не собирают ягод, занимаясь более серьезными культурами. Хозяйка с
полным блюдом угощает всех проходящих, а проходят-то около сотни человек. Клаудиас ведет
рассказ о трехсотлетней истории хутора, часть народа бежит на озеро купаться, а часть, по знаку
хозяйки, угощается прямо с деревьев. На самом урожайном месте действует Линда, которая
легко может сама пустить там корни. Светлая головенка рядом – это Индрас старается не
отстать от матери. И будь в нем побольше роста – кто знает, чем бы все кончилось…
Обратный путь лежит через старое кладбище. Оно настолько заросло зеленью, что из
трав и кустов выглядывает только дорожный указатель. Кто-то из местных начинает
пространную сагу, одни слушают, другие просто отдыхают, никому не хочется отвлекаться на
перевод. Неожиданно подбегает латышонок Индрас и протягивает мне кустик, похожий на
полынь.
И в продолжение всего оставшегося пути домой группа заинтересованных лиц пытается
установить, что это за трава и как она называется по-русски. Но так и не установили. Только
вспомнили, что по-латышски ее имя значит «жесткая», за жесткий стебель. По-литовски это
звучит как «кепе» или «кене». Она пониже полыни, шарики у нее фиолетовые, а на вкус не
горькая. Ее зовут «королевой трав», она используется в народной медицине – от почек, от
пузыря, от женских дел, считается сильным магическим средством. В нескольких лирических
песнях поется, как варят эту траву… без названия.
После ужина отправился на чашку чая в комнату с вывеской «Каунас». Там меня ждала
Мария Печкене, ей передал «Коло Славим!» и показывал фотографии. У нее также были снимки
– алки в Каунасе, лагеря в прошлом году, некоторых каунасских действ. На вечер она
пригласила меня к огню – из Каунаса приедет Вильма, привезет канклес и вечером будет играть.
Канклес – священный инструмент, на нем играют только на больших праздниках, на похоронах
и тому подобных.
О священной музыке мне рассказали недавно интересную подробность. На один из
солнечных праздников (на Расу или на Весну??) мужчины уходили в лес играть на
многоствольных флейтах, а женщины шли в другое место в лесу и там пели сутартинии. И
строго следили, чтобы никто не перемешивался. Сегодня на горе пели хором песню о
медведице, а когда-то это был чисто мужской танец.
К священному огню я ходил, посидел немного с людьми, но концерта не дождался.
Конечно же, самое оно произошло, когда я ушел спать.
Мария рассказала, как надо носить фибулу. Исключительно рожками вверх и дугою
вниз, чтобы собирать энергию с неба. Эта наука идет от Лиутаураса. Он купил весь комплект
нашей мудрости, за оставшиеся дни познакомился с ним и уже имеет к нам несколько вопросов.
Народ относится к нему примерно так же, как и к большинству подобного рода «учителей»:
женщины обожают, а мужчины… как бы поделикатнее… любят. В характеристике его
практически все сходятся, но это не удивляет, так как лежит на поверхности. Сейчас меня
интересуют сильные стороны его учения и конструктивная его основа, буде такая есть. На
беседу с ним остается только завтрашний день.
12.08, собота. Идучи от озера, встретил Марию. Она рассказывала про песенное
действо, которое я-таки пропустил на священном огне. В столовой стало совсем пусто.
Ближе к девяти часам народ собрался у камина на Кривуле – ежегодное собрание
Рамувы. Оно называется тем же словом, что и посох криве – жреца. Правда, здесь жреца зовут
все больше другим словом – «Женю», знающий. Криве – это определенный пост в старой
иерархии.
На собрании не стоило никого отвлекать просьбой о переводе, поэтому я решил
использовать это время для беседы с Лиутаурасом, а в 11-00 последний доклад, о геральдике
местного края, его сделает директор музея из Вильнюса.
Лиутаураса я нашел в его лагере, у белого шатра на пути к озеру. Он был не совсем в
форме после некоторого энергетического упражнения, имевшего быть минувшей ночью, а его
спутники потихоньку сворачивали палатки. Поговорили вкратце, но и того мне было
достаточно.
За несколько дней Лиутаурас успел изучить «Манифест» и в особенности «Дарну».
Поскольку основанная им школа именуется «Школой Дарна», то его весьма интересует
употребление этого термина. Но в книге Сперанского он не нашел ни крупицы Дарна, а увидел
лишь добросовестный пересказ катехизиса Вацлава Микайлониса вперемешку с отвлеченными
построениями морализаторского характера.
Дарна Лиутаураса суть принцип равновесия двух начал, который присутствует в жизни
везде и повсюду. В том числе, и между левой и правой половинами собственного тела.
Отыскавшему центр, то есть Дарну самого себя, по плечу любое усилие. Его школа и учит
обретению средоточия энергии неба и земли. Ничего этого он в книгах Сперанского не
встретил, а встретил абстрактно-социальное толкование о Роде и Чернобоге. Я предложил ему
послать НС письменный отзыв, а он в ответ предложил нам установить связь с ним. Вернее,
парампару. Если нам так дорога балтийская мудрость, что мы готовы принять их основной
термин, не найдя адекватной замены в своей собственной традиции, то почему бы не пересадить
на нашу почву все купно древо балтское (т.е. Бальсиса), привив к нему лишь некоторые ветви
славянские: Только так мы обретем спасительное равновесие и истинную Дарна. И результат не
замедлит сказаться.
В подтверждение сего Лиутаурас показал несколько упражнений своей системы. Их
исполняют в зеленых одеждах, без обуви, лучше на горе, с которой виден горизонт. Одно из
самых первых задействует плетеный балтийский пояс, главную личную святыню литовца. Все
они направлены на последовательное сообщение с энергиями Неба и Земли и на нахождение
равновесия между ними. Овладение системой упражнений – «обретение Дарна», что составляет
первые три года обучения в школе Л.Бальсиса. Вторые три года – «обучение воина»,
применение полученных навыков на уровне тела и дела. Еще три года длится «обучение жреца»,
на уровне духовной силы, слова и мысли. Дальше тишина… Словом, милости просим.
Что из всего этого можно заключить для нас?
Только одно. Среди подобных крокодилов необходимо крепко стоять на ногах. И
обрести подобную устойчивость на своей, славянской почве. А именно – разыскать в глубинах
славянской мудрости не столько понятие, аналогичное Дарна, сколько его содержание. Оно там
есть. И поиск да станет началом обретения. Если академический черт Панкеев вывел
древнерусскую технику обретения здоровья из текстов детского фольклора, то, приложив
несколько большие усилия, мы найдем и нужные нам формулировки обретения равновесия.
Некоторые подсказки в самом устройстве славянского дома, в малоизвестных легендах,
особенно в свадебных. Отвлеченные понятия оставить штатным философам университета,
самим же постичь, как священное устройство мира воплощается на практике. И по нему жить.
Нового знания не отстраняясь, тверже знать – в чем наше средоточие, в чем основа
нашей самобытности. К чему все находки прививать.
Упражнения наблюдали уже в обществе Линды и Лиги.
11-00. Простившись с обитателями белого шатра, вернулся в Большой Вигвам. Как раз
окончилось собрание, но на доклад я не остался – меня позвали на заключительную встречу в
лесной домик.
Последнее заседание получилось достаточно бурным. Оживил его Павел, у которого,
видимо, прорвалось все то, что он не смог высказать за прошлые дни. У него значительные
претензии к The Oaks, которые никак не освещают участие русской стороны в Конгрессе. Не
отмечено никак присутствие на второй Конференции гостя и наблюдателя Тулаева. Ни слова
про сделанный им доклад «Неоязычество». Он, Павел, преодолевая сопротивление своего
издателя, проpaganдирует в НП балтских и всех западных братьев, а западные братья, Йонас –
председатель и Дени – исполнитель, печатают о синтоизме и о народе акха, но не о России…
Фото же с ликами Сперанского, Казакова и Зореславы, сделанное на первом Конгрессе, на коем
Тулаев не присутствовал, в счет не пошло. Бельгийца дали, Инги дали, Зореславу немножко
дали, а России нет. И Польши нет. Это демонстрирует плохое отношение…и т.п.
Йонас ответил впечатляюще сдержанно. Если в этом выпуске нет ничего о России, то
обязательно будет в следующем. Материал предоставит ваш покорный слуга. На полстранички,
не более. С фотографиями. Дени как выпускающий подтвердил согласие по всем пунктам.
Далее мы продолжили обмен журналами. Каждый получил по пачке O’s и по номеру
“Message”, журнала ГДГ, главным редактором которого является присутствующий здесь
Манкуат. Павел выпросил два комплекта «на раздачу» в России и Польше, потом решил, что
тяжело будет тащить их в Варшаву и обратно, и один комплект любезно предоставил мне для
ознакомления. Ну что ж, в мешке странника место найдется.
Станислав показывал «Барбарикум». Очень приятный журнал, небольшого формата,
просто, но со вкусом оформленный. Какое-то время еще говорили об уставе. Судя по обилию
красных чернил на распечатке, устав поправлен хорошо. Конечный вариант мы вскоре получим
по электронной почте.
Так завершилась третья Конференция Всемирного Конгресса Этнических Религий.
Позже ее было не хотели признавать за Конференцию, по причине малолюдности, а называли
просто Совещанием. Но позже, когда выяснилось, что на следующей сходке будет не намного
больше народу, данная встреча была восстановлена в звании Третьей Конференции ВСЕР в
Литве.
14-00. После обеда зашел к священному огню. Здесь несут вахту Линус и пожилой
человек – местный фермер. У нас впереди еще одно путешествие, в музей в Обелиай. Туда ехать
на машинах. Нахожу себе место в экипаже с совсем незнакомыми людьми.
Музей – двухэтажное здание, несколько более цивилизованного вида, чем музей
Альгиманты. Этот скорее исторический, чем краеведческий, прялок тут нет, есть все о
независимости. Листовки начала века и последних лет, медали во множестве, формы офицеров
литовской армии 20-х, 30-х, 40-х. Ордена независимой Литвы, знаки пожарной службы… то ли
еще будет?
Один зал на первом этаже – полностью исторический. Самое заметное здесь –
гравированные портреты прославленных владык Великого Княжества Литовского. К 600-летию
княжения Кейстута выпущен парный портрет князя и княгини Бируте. Тут же бронзовая группа
– Кейстут на коне умыкает будущую княгиню. С первого взгляда обращается внимание на
определенную традицию в изображении великих князей. Кейстут – это во всех случаях
мохнатая борода, орлиный нос, меховой плащ, на плече круглая застежка со свастикой. Гедимин
всегда с рогом на поясе, Витовт – с длинными темными волосами, без бороды, в польской
княжеской шапке. Откуда идет эта иконография?
Три зала посвящены героям первой независимости. Кардиналы, еще кардиналы,
архиепископы и епископы. Подле них робко помещаются рядовые священники, Басанавичюс и
Даукантас. Листовки, книги, афиши публичных выступлений. Около десятка или более
листовок с «великими литовцами», первым из которых обычно следует Витовт. По словам
Станислава, он сыграл главную роль в крещении Литвы, даже большую, чем удалившийся в
Польшу Ягайло. За Витовтом следует пяток кардиналов. Замыкают Даукантас, Борода или
Сметана. И только на одной где-то мелькнул Гедимин.
Целый зал – тексты, сопровождавшие принятие независимости. Замечательный плакат –
вокруг огромной девы-Литвы изображены 50 дев, символы 50 стран, признавших Литовскую
Республику. Среди них, под своими флагами, мелькают красная косынка Советской России и
крахмальный чепчик национал-социалистской Германии.
Еще один зал и коридор впридачу отвели «зеленым братьям». Так вот они какие! Фауст,
Витаутас, Жемайтис…Снимки с подробностями, которых в учебниках не помещают. Иначе
дети могут по ночам не спать. На втором этаже – Ландсбергис и Прунскене, выставка чьих-то
абстракций и экспозиция, отражающая помощь гордой и независимой Литвы гордой и
независимой Ичкерии. Если бы только на словах. Снимки павших в Чечне литовских бойцов –
это уже серьезно.
Выходя из музея, миную невозмутимого верховного друида, который уже нашел
скамеечку. Часть народа поехала дальше, к одному коллекционеру, у него на ферме собрана
тьма-тьмущая всего народного. Хозяин машины, что меня привезла, уезжает совсем. Подумав,
присоединяюсь к нему – до лагеря. На ферме в густой толпе вряд ли что-то увижу и услышу, а в
лагере спокойно побеседую с кем надо перед закрытием.
16-30. В полупустом лагере оживление. Половина палаток уже снялась, не дожидаясь
закрытия. На крыльце десяток девчат плетут венки и какую-то гирлянду непонятного пока
предназначения. На той стороне оврага мелькают топоры. Это мужчины вырубают пеньки и
засохшие кустарники, которые так удачно на открытии встали на пути хоровода.
На большом костре – драма. Ребята из Вильнюса сварили чуть больше каши, чем надо.
Теперь они, как это было в добрые старые времена, угощают каждого проходящего. Кто
откажется, тот враг литовскому народу. Уже попались Станислав, финн, а вот теперь и я. Елена
пытается заманить Гедре, которая пробегает мимо по каким-то неотложным делам, связанным с
венками. Та запевает какую-то шуточную песнь про гречневую кашу, и когда вильнюсцы
подхватывают, с хохотом исчезает. Остается только уповать, что после всего этого рубаха на
мне во время последнего обряда будет меньше болтаться.
Кстати, о рубахе. Похоже, снова пришел ее час.
19-00. Собираются все. Снова забелели рубахи, зазвенели подвески. Белые платки так
меняют лик, что и старых знакомых не узнать, лицо смотрит словно из древности. А вот и
хозяева – Эгле, Йонас, Иния, Вильма. Заговорил, зазвенел бубен. По двое выходит узкими
тропинками народ на большую дорогу – на поле, к колодцу. Действо начнется здесь.
С нами и обитатели лесного домика. Успеваю перекинуться парой слов с Дени.
Интересуюсь, почему они не в облачении. Отвечает по-немецки, что в его сообществе
одеваются только священнослужители и только для совершения действа, а действ у них четыре
в году, по солнечным праздникам. Вообще, какого черта они язычники – не рядятся, не пьют, не
фотографируются. Только Молот Тора на уровне пупа да варган за пазухой.
Вкруг бетонного кольца с деревянной крышкой, у которого умывался я каждое утро,
стоя жены и девы литовские в полном парадном облачении. На кольце надет необъятный венок
из полевых цветов – вот и раскрылся секрет той гирлянды. Песня, что слышали мы над рекою
три года назад, звучит сегодня над этим колодцем. Прозрачно-чистая вода наполняет глиняный
кувшин. Одна из жен с рушником на плече обходит , омывает нас всех. За песней начинается
вторая, за второй третья, и этой третьей песне нет конца, а вода все бежит, бежит.
Повинуясь удаляющейся песне, отдаем колодцу прощальный поклон и идем к мосту
через овраг. По дороге замечаю, что Линда уже нашла ягодное дерево и готова посвятить ему
ближайшие три дня. Что ж, это тоже священнодействие, говорит она и напоминает про яблоньку
с лесными яблочками – у них тоже есть такая сказка. И мимо той яблоньки не пройдешь.
Снова играют канклес на той стороне оврага, снова под музыку мы цепочкой переходим
мост. О чудо! Вокруг ствола дуб-великана исчезла деревянная решетка, но обвился по нему в
несколько витков еще более цветистый венок. Йонас и Иния стоят у алтаря, певуньи Ромувы –
напротив Дуба. Все как на открытии – разостланное полотенце у алтаря, на нем кувшин, венок
из цветов, чарка, хлеб в рушнике и что-то загадочное.
Первая песня. Старейшина у огня наполняет чарку, проливает несколько капель в огонь,
и древняя чара с лебедино изогнутой шеей пускается по кругу. Следом за нею вайделот несет
рушник с хлебом, от которого каждый берет частичку. Едва чарка прошла четверть круга, как
запели те два десятка женщин, что стоят на дальней стороне. Приняв чару, они пропустили ее
дальше, вышли к алтарю и встали малым кругом. Едва ли половина из них носит ритуальную
одежду, особенно молодые девы. Перед новой песней они как-то по-хитрому поменялись
местами, взялись за руки и запели новую песню, протяжную, всего из двух фраз,
повторяющихся бесконечно. Под эту песню весь круг взялся за руки и превратился в цепочку.
Медленно-медленно обходит круг вокруг огня, сначала по солнышку, затем против
него, огибает кружок певуний, стоящих на месте, и начинает обходить Священный Дуб,
несколькими витками огибая его ствол. Четыре или пять человеческих колец стоят вокруг Дуба,
и каждый прикасается рукой к огромным складкам его твердокаменной коры. И все повторяют
за певуньями протяжные зовы, в которых слышится призыв к Дубу, “azuole” на литовском
языке.
Так же плетенка развивается снова в круг, обходя огонь и не прекращая пения. Песня
смолкает лишь тогда, когда круг снова занимает свое место во всю ширь поляны. К огню
выходит Йонас, говорит речь: «Все прошло хорошо. Спасибо духу этого места и хозяевам этого
места». Передает посох Мартинасу, и тот произносит обращение к богам на древнем прусском
языке.
Круг нарушается, люди подходят поближе к огню. В центре у огня сидит незнакомый
парень с канклес, запевает длинную-предлинную балладу, в которой каждая строка дважды
повторяется. О содержании не хочется спрашивать, но напев звучит весьма героически.
В огонь больше не подкладывают дров, а на улице быстро темнеет. Только горящие
угли светятся красным. Женщины машут над ними зелеными ветвями, чтобы быстрее погасло.
А тем временем Йонас приглашает всех на пир.
Пир богат – горох да сало. Все это накрыто в столовой на сдвинутых двумя зигзагами –
«молниями» – столах. На почетном месте – у камина – разливают домашнее пиво из пяти или
шести баклаг. У большого костра, который сегодня еще не погаснет, затеяли танцы, но небо
чуть-чуть попугало дождем, и гармоники переместились под крышу. Столы, с которых убыло не
так уж и много, потеснились, освобождая место танцующим парам. Йонас отплясывает с Гедре.
У столов остается каунасская братия постарше – Евгения, Лилия Кудрикене, создавшая
замечательную книгу об искусстве плести пояса, Артурас без гуслей, Эд Горбатый Заяц и
Гражина, пытающаяся еще как-то командовать хозяйством. На заднем плане маячат оба
могучих друида, в то время как Сташко и Павел окружены клубком из студенток, одинаково
свободно щебечущих на русском и польском языках. Финн, которому даже легкое пиво ударило
в голову, пытается выпить со мною на брудершафт, а тем временем танцы перемещаются под
вновь открывшиеся звезды.
Дожидаюсь Йонаса, чтобы побеседовать напоследок. Встретил Инию, уже скинувшую
священный наряд. С нею разговорились о только что прошедшем обряде. В этот раз действо
получилось не так отцентрованным, как в Ужпаляй, и это вышло намеренно – организаторы
хотели, чтобы в этом году в обряде участвовали все, и как можно больше. Но как создать из
двухсот человек подлинный обрядовый круг? Литовцы владеют мощным средством – песней.
Эти песни знает и умеет исполнить большинство собравшихся. В этом первая их сильная
сторона. Вторая, не менее сильная – это почтение, которое они в действе уделяют силам
природы. В литовском обряде, не только в содержании действа, но и в зрительной его стороне,
велико, больше, чем у нас, значение воды, деревьев, камня, цветов. Выделять же священный
центр сосредоточением людей в этом году принципиально не хотели.
Незадолго до того я выслушал от Гражины пожелания в этом самом смысле – что
обряд, чтобы достичь эффекта, должен быть более структурирован. Каунасский народ всегда
был более эзотеричен, Йонас и Иния работают с людьми поющими, более легкими в духовном
отношении и поэтому не столь тщательно замыкают круг. В этих подходах есть некоторое
противоречие, так что есть над чем подумать. А нам – урок. У нас тоже намечается подобное
расхождение.
23-00. У лесного домика простился со всеми товарищами по Конференции. Йонас
предложил составить французам партию в сауне, но я прикинул состояние свой головы и с
сожалением отказался. В лагерь уже приехало бутылочное пиво, и молодая часть прекрасно
себя чувствует.
Завтра с утра я уезжаю на втором автобусе, около восьми часов, чтобы успеть
побродить по Вильнюсу. Конгресс поедет на друидическом автобусе значительно позже. В
восемь утра они будут смотреть по местному телевидению передачу о нашем съезде, которую
снимали на открытии. Редактор там свой человек. Танцы еще продолжаются, а в каминном зале
уже никого.
13-08, неделя. Утро начинается с умывки. Сворачивая старый матрас, любуюсь на
спящего Тулаева. Сегодня вечером он вместе с Потребовским едет автобусом в Варшаву на два
дня.
До Утены вместе со мною ехали Эдвардас и Гражина. По пути мне пришла в голову
мысль, что все рассказы Эда надо записывать, а потом издать под заголовком «По ту сторону
добра и зла – наш ответ Фридриху Нищему». Но, к сожаленью, слишком поздно. После Утены
наступила блаженная тишина. Автобус полупустой – воскресенье.
11-30. Вот я и в Вильнюсе. Оставив свой мешок в камере хранения, отправляюсь по
свободному маршруту. Наряд мой, конечно, не самый подходящий – кирзовые полусапожки и
пятнистый бушлат. Но в этом чинном европейском городе никто не удивляется – каждый в
своем праве.
Центр Вильнюса похож на сказку. Узкие улочки, покрытые зеленью обрывы. Зелень и
камни. Здесь им так же привольно, как и людям. Наконец переулочки и дворики выводят меня
на торжище. Иду через кафедру, мимо замка – хочется еще раз побывать на Кривиу. На той
улице, где Сдвоенный костел и памятник Мицкевичу, замечаю на стене дома интересное
объявление. На черном фоне белый олень бежит по полумесяцу, под ним вязь рун. Прошу
людей прочитать, что там написано, но две женщины, среднего возраста, в черно-белом,
шарахаются как от чумы. В их литовской скороговорке слышится слово «магия». Ай да я –
забыл, что сегодня воскресенье. А помоложе и попроще никто не встретился. Тогда я обратился
к устройству афиши и по аналогиям рассудил, что это реклама музыкального фестиваля остро
характерного направления. Электронный их адрес может пригодиться.
А вот на Кривиу почти безлюдно. Прохожу вверх-вниз и заглядываю в намеченный
ранее кабачок «Криве Ужейка». В нем ни души. И никакого ожидаемого языческого колорита,
но мягкий свет и приятно много дерева. Эта часть города называется Ужупио – «Заречье».
Переулочки здесь созданы нарочно для таких, как я, чтобы без помехи заблудиться. Что
еще непросто сделать в Вильнюсе? Найти место общего пользования, купить в воскресенье
марок (НС просил меня найти что-нибудь с этнографической тематикой), выбрать по себе пояс
– все, что есть в магазинах, с какими-то памятными надписями. Помнится, Николай заказывал
для действ шесть свистулек. Взял пока одну, на пробу. Море дерева – скульптурки, вазочки,
есть и чарки. Этнографическая бронза - фибулы, браслеты, заколки – то, что мне нужно. И
конечно, пивные кружки. Так что с пустым мешком из Вильнюса я уже не уйду, как и положено
истинному авантюристу. Тем более, что с собою прихватил четыре бутылочки разных сортов
пива, чтобы в самое ближайшее время устроить в Москве подробную дегустацию. Последнюю
взял уже на вокзале.
Литва проводила меня дивным закатом. А проснулся уже по московскому времени. Вот
и конец командировке. Visa giere! И не скучайте – до встречи в следующем году.