МИРОВОЙ КРИЗИС 1911 – 1918. Уинстон С. Черчилль. Книга І и ІІ

МИРОВОЙ КРИЗИС
1911 – 1918.
Уинстон С. Черчилль.
Книга І и ІІ
Сокращённое и пересмотренное издание
С дополнительной главой о сражении при Марне.
http://on-island.net/History/Churchill/WorldCrisis/
Книга 1. “1911 - 1914”. Переведено Crusoe (crusoe.livejournal.com), 2005 – 2007г, с
издания:
“The World Crisis, 1911-1918” (Paperback) by Winston Churchill (Author), Martin Gilbert
(Introduction). Free Press, Published by Simon & Shuster New York
ISBN-13: 978-0-7432-8343-4
ISBN-10: 0-7432-8343-0
1
Полдень. Летняя отрада.
Дрёма, тишь. Ручей журчит.
В сон ворвался рокот ада Барабан вдали стучит.
Он повсюду, звук зловещий
Между солнцем и травой Братья наши пушкам в пищу
Маршируют на убой.
"Шропширский паренёк", XXXV.*
(Везде, где это отдельно не указано, перевод Crusoe).
Книга. І
Моей жене.
Оглавление.
Предисловие.
Глава 1. Чаша гнева.
Глава 2. На пути к Армагеддону.
Глава 3. Агадир.
Глава 4. В Адмиралтействе.
Глава 5. Фронт Северного моря.
Глава 6. Ирландия и европейское равновесие.
Глава 7. Кризис.
Глава 8. Мобилизация флота.
Глава 9. Война: переправа армии.
Глава 10. Вторжение во Францию.
Глава 11. Марна.
Глава 12. Война на море.
Глава 13. Антверпен и порты Канала.
Глава 14. Лорд Фишер.
Глава 15. Коронель и Фолкленды.
Глава 16. Бомбардировка Скарборо и Хартлпула.
Глава 17. Турция и Балканы.
2
Предисловие.
За десять послевоенных лет я написал четыре тома, теперь они сведены к одной книге.
Я давно желал соединить материал в единое целое и придать работе форму, доступную
широкому читателю. Книги предыдущего издания выходили с интервалом в два года:
отсюда неизбежные повторы и диспропорции. Более того: на свет успело появиться
множество печатных трудов, и сегодняшний читатель знает не в пример больше. В новом
издании весь материал переработан, и продолжительное повествование получило сжатую
форму. Я не увидел нужды в существенном изменении фактической основы, принципы
изложения и выводы остались теми же, что и были. Основные документы перепечатаны в
неприкосновенности. Вместе с тем, удалена масса технических подробностей и некоторые,
потерявшие смысл за десять послевоенных лет, оправдания моей собственной деятельности.
Я уделил первостепенное внимание главной теме повествования и отодвинул частные,
связанные с моей работой, вопросы.
Тем не менее, и повсюду, где это оказалось возможным, использованы новые
сведения. Эпизод с отставкой лорда Фишера несколько изменён. Теперь я вижу дело по
иному, разоблачения в мемуарах Асквита и биографы самого Фишера осветили поведение
старого адмирала куда как менее милосердным светом. Я изучил новейшие и достоверные
материалы и существенно дополнил рассказ о великих битвах во Франции. Но суть моих
взглядов не изменилась, и я остаюсь при прежней критике ошибок военного времени в
морских, военных и политических делах.
Новая редакция выдержана в едином стиле: автор, в меру своих сил, следует методам
Дефо и использует композицию “Записок кавалера”. Исторические эпизоды нанизаны на
прочную нить беспристрастных воспоминаний. Работа не претендует на всеобъемлющий
охват событий, но поможет найти ключевые проблемы и важнейшие решения в
неимоверной массе материалов о войне. Я вознамерился и постарался – усердно и честно –
раскрыть перед читателем ход и подоплёку военных дел. Случилось так, что большая часть
десяти или даже двенадцати лет моей жизни во времена Великой войны прошла за работой
на ответственейших постах: первый лорд Адмиралтейства, министр военного снабжения. Я
оказался в потоке грандиозных событий и досконально знаю их подоплёку.
Читатель найдёт в книге факты, цифры и выводы: я ручаюсь за их достоверность.
Отдельные тома переведены на семь, а то и более, языков, стали предметом критики и
обсуждений в тысячах статей. Но я не желаю переделок - малозначительные вопросы по
существу общщих выводов не дают к тому повода, перед вами завершённый труд и я
уверен, что историки будущего не поколеблют его в неотъемлемых основах.
Уинстон С. Черчилль,
Чартвелл, Кент.
1 июля 1930.
3
Глава 1.
Чаша гнева.
1870-1904.
В благословенные дни королевы Виктории мало кто мог вообразить будущее с его
жесточайшими испытаниями и великими победами. Граждане привычно толковали о славе
британской империи, восхваляли Провидение за заботу, за спокойное довольство, за
благополучное избавление от многих опасностей длинного пути.
История военных усилий британского народа в изложении для школьников,
завершалась падением Наполеона; казалось, что ничто на море и суше не может превзойти
величия Ватерлоо и Трафальгара. Невиданные, небывалые виктории мнились
предназначением, подобающим финалом долгой юдоли островного народа, исходом
тысячелетних дерзаний, завершением пути от малости и слабости к мировому главенству.
Три раза за три столетия Британия спасала Европу от военного порабощения. Три страны,
Нидерланды, Бельгия и Люксембург троекратно оказывались в лапах военных насильников:
Испании, французской монархии, французской империи. И трижды, Британия, оружием и
политикой, в союзах и в одиночестве, опрокидывала агрессора. Всякий раз борьба
начиналась при полном превосходстве врага, каждая схватка затягивалась на долгие годы,
Англия рисковала всем и всегда выигрывала; последняя победа стала и величайшей: мы
обрели её среди грандиозных руин, в битве с неприятелем самой ужасной силы.
Именно такими словами учитель завершал урок; как правило, на этом заканчивался и
учебник. История показывает как страны и империи поднимались к зениту могущества,
блистали, перерождались, терпели крах. Со времён королевы Елизаветы, Англия,
троекратно и успешно, преодолела один и тот же путь, прошла через одну и ту же
последовательность грандиозных событий: мыслимо ли четвёртое повторение? Вообразимы
ли дела куда как большего размаха? Но случилось и мы, живущие сегодня, тому свидетели.
Неимоверная мощь противоборствующих сторон и чудовищные средства разрушения
отличают Великую войну от боевых схваток древности; предельная безжалостность – от
войн современности. Военные кошмары всех времён явились разом, одновременно и
мирное население, наравне с солдатами, нашло себя в их гуще.
Великие державы отринули просвещённость перед угрозой самому государственному
бытию. Германия встала на путь террора, распахнула врата ада, и жертвы насилия пошли за
ней следом, шаг за шагом, в отчаянном и понятном желании мести. Каждый случай
поругания человечности, любой отход от норм международного права побуждал к
ответным, новым репрессалиям, нарушителю воздавалось надолго и сторицей. Борьба шла
непрерывно, без перемирий и переговоров. Раненые солдаты умирали на нейтральной
полосе среди гниющих мёртвых тел. Торговые и нейтральные суда, плавучие госпитали
шли на морское дно; тонущих предоставляли собственной участи, удержавшихся над
поверхностью вод расстреливали. Счёт шёл не на отдельных людей, но на целые народы и
их морили голодом: истово, чохом, без различия пола и возраста, в надежде привести к
покорности. Артиллерия крошила города и памятники. Бомбы падали, не разбирая цели.
Ядовитые газы многих сортов душили и жгли солдат, для кремации живых людей выдумали
особый, жидкий огонь. Объятые огнём человеческие останки падали с небес, моряки
медленно умирали от удушья в темноте морских глубин. Военным усилиям мешало лишь
оскудение людского поголовья. Не армии, но народы потерпели в годах борьбы и бежали с
единого, огромного поля брани; вся Европа, большая часть Азии и Африки обратились в
сплошное военное ристалище. К концу битвы, для христианнейших, просвещённых и
учёных государств оставалось лишь два запрета - на пытки и каннибализм: в них не было
практической пользы. Но мужественные сердца людей вынесли всё: мы, наследники
каменного века, потомки покорителей природы с её тварями и катаклизмами, приняли
ужасную, братоубийственную муку в неожиданной стойкости. Разум высвободил душу из
4
средневековой робости и человек вышел на смерть в природном достоинстве. Нервная
организация людей двадцатого века вынесла моральные и физические тяготы непосильные
для наших примитивных предшественников. Человек остался непоколебим в непрерывной
череде испытаний, он шёл в ад бомбардировок, возвращался из госпиталя на фронт,
выходил против стай голодных субмарин и не терял себя, но нёс через муки свет здравого и
милосердного разума.
В начале двадцатого века никто не замечал скорости развития цивилизации. Народы
познали свою истинную силу лишь в конвульсиях битвы. И после первого года войны вряд
ли кто-то понимал, какие ресурсы – воинские, материальные, духовные, чудовищные, почти
неисчерпаемые - стоят за каждым из противников. Чаша гнева переполнилась, накопленная
мощь хлынула через край богатых закромов. Цивилизованные сообщества наливались
соками со времени наполеоновских войн и почти не мерились силами с 1870 года. Местами
и временами случались военные эпизоды. По поверхности, непрерывно и спокойно
подъемлемой приливом, пробегало и спадало волнение. Ужасный звук труб Армагеддона
застал человечество в невиданных доселе силах, в состоянии, невообразимом и для самого
оптимистичного ума прошлого, в неустрашимости, выносливости, способности мыслить,
заниматься науками и машинерией, в умении организовывать дела.
Викторианская эпоха прошла в накоплении общественных средств, но росли не только
груды материальных ценностей: весь мир развивал и умножал элементы и факторы
государственной силы. Образование распространялось среди многомиллионных народных
масс. Наука отпирала неисчерпаемые кладовые природы. Перед нами распахивались двери,
одна за другой. Человечество несло свет в тёмные и загадочные прежде ходы,
разрабатывало и открывало для общего пользования штольню за штольней, штрек за
штреком и в каждой галерее находились ходы в две новые, а то и более. Каждое утро мир
узнавал о запуске новых машин. Наступал вечер, время отдыха и ужина, но машины
продолжали работу. Мы спали, а колёса продолжали крутиться.
Общественный разум не отставал. Дизраэли говорил о начале девятнадцатого
столетия: “В те дни Англия была домом для немногих – для очень немногих.” Каждый год
правления Виктории разрушал и двигал границы. Каждый год новые тысячи частных людей
задумывались о своей стране, о её истории, обязанностях перед прочими державами, перед
миром, перед будущим и осознавали огромную меру личной ответственности за наследство,
полученное по праву рождения. Каждый год широкое сообщество квалифицированных
рабочих получало изрядную порцию новых материальных довольств. В какой-то мере,
прогресс облегчил и трудный удел народных масс. Улучшилось здоровье и телосложение
популяции тружеников, жизнь мастерового и его детей стала светлее, умножились гарантии
на случай некоторых, самых тяжких ударов судьбы, пролетарий заметно вырос числом.
Взревели трубы войны и у каждого класса, у всех чинов и званий нашлось что-то для
отечества. Одни предоставили нуждам страны свой ум, другие – богатство, кто-то вложил в
дело энергию и азарт предпринимательства, иные – замечательную личную храбрость,
упорство силы, терпение слабости. Но никто не дал больше и с большей охотой, чем
простые люди - женщины и мужчины, без никаких сбережений, с единственным
источником пропитания – нерегулярным месячным жалованием, с имуществом из скудной
домашней утвари и носимой одежды. Они живо различали добро и зло, хранили верность
привычным знамёнам, любили и гордились отечеством. Именно они отвели от нас беду в
долгих испытаниях: мир не видывал подобных людей.
Но эволюция не остановилась у какой-то государственной границы. Во всех
суверенных странах, малых и великих, неуклонно рос национализм и поднимался
патриотизм; во всех государствах, свободных и несвободных, бытовали законные
организации и институты – объединения граждан, они пестовали народное чувство и
придавали ему вооружённое направление. Не пороки, но более добродетели национального
духа получили неверное или вредное развитие от правителей и привели их к гибели, а мир к катастрофе.
5
Как велик их грех, в чём, на деле, повинны руководители Германии, Австрии, Италии,
Франции, России, Британии? Можем ли мы предположить в этих высокопоставленных и
ответственных людях злокозненные намерения и волю к исполнению чёрного дела? Если
изучение причин Великой войны и вызывает какие-то эмоции, то это, прежде всего,
ощущение скверного контроля человека над ходом дел мировой важности. Прекрасно
сказано - “людям более чем свойственно ошибаться в своих планах.” Не будем спешить с
обвинением побеждённых во всех грехах, равно как и с полным оправданием победителей,
но вообразим самого компетентного человека: ум его не безграничен, авторитет пререкаем,
он действует среди общественного мнения и может работать над трудной задачей лишь
временами и отчасти; поставим полномочного эрудита перед сложнейшей задачей, перед
проблемой, много выше его возможностей, огромной, переменчивой во времени, с
неисчислимым количеством деталей – вообразим всё это и задумаемся. Более того - одно
событие влекло за собой другое и никто не смог разорвать их цепь. Германия тащила всех за
собой, в жерло вулкана, бряцая оружием, упорно, безоглядно и грубо. Это истина, но
непременное и яростное негодование России и Франции двигалось Германией и ею же
двигало. Что могла предпринять Британия? Возможно, что какие-то уступки в
материальных интересах, некоторые обязывающие шаги - дружеские и, вместе с тем,
непреклонные - могли бы своевременно примирить Францию с Германией и дать миру
великий союз: единственный способ сохранить спокойствие и процветание Европы. Я не
могу этого утверждать, но знаю лишь одно: мы, со всевозможными усилиями вели страну в
сгущающихся сумерках вооружённого мира, старались уйти от войны сами и отвести
прочих, но когда случилось – прошли через шторм и спасли Британию.
Вражда Франции и Германии началась издавна, здесь нет нужды перечислять древние
инциденты, писать историю столетних конфликтов, равно как и оценивать правоту или
провокативность действий той или иной стороны. Откроем историю Европы с новой главы:
18-го января 1871 года, Версальский дворец, германский триумф, провозглашение единой
немецкой империи. Звучат слова: “Европа потеряла госпожу и обрела хозяина.” В мир
вошла молодая, могучая держава с основанием в обильном населении, вооружённая
науками и познаниями, организованная для войн и коронованная победой. Истощённая,
побитая, расчленённая, одинокая Франция, обречённая решительным и усугубляющимся
демографическим упадком, лишилась Эльзаса, Лотарингии и ушла на второй план, в
изоляцию, со стыдом и в скорби об утраченной славе.
Но вожди германской империи не питали иллюзий и видели в поверженном
антагонисте грозный нрав и непреклонную решимость. “То, что мы добыли оружием за
полгода – говорит Мольтке – придётся защищать оружием полвека, чтобы не потерять
снова.” Бисмарк, с его рассудительностью, пожелал ограничиться Эльзасом, но военные
вынудили взять вдвое, и германский канцлер встревожился: с той поры и до конца
политической карьеры, предвиденье мрачного будущего не оставит его.
В 1875 году Германия вознамерилась вновь сокрушить возрождающуюся Францию.
На этот раз, настроение мирового сообщества и решительное противодействие Британии
обуздали Бисмарка и канцлер, с присущими ему энергией и талантом, приступил к защите
германского господства и имперских завоеваний системой международных союзов. Он
знал, что цена мира с Францией слишком высока для Германии. Он понимал, что его
детище, новая империя, не уйдёт неизбывной ненависти грозного народа. Он видел
непререкаемый императив и, с необходимостью, выводил из него следствия. Германия не
могла позволить себе более врагов. В 1879 году, канцлер заключил союз с Австрией. Через
четыре года партнёрство расширилось до Тройственного союза: Германия, Австрия,
Италия. Секретный договор 1873 года вовлёк в альянс Румынию. Но одной страховки
категорически не хватало: потребовался и появился договор перестраховки. Тройственный
союз не помогал канцлеру в главном страхе: возможной коалиции Франции и России. Он
понимал, что ничем не сбалансированное объединение с Австрией нёсёт в себе
естественные предпосылки франко-русского сближения. Не стоит ли поработать над
союзом трёх императоров – германского, австрийского и русского? Это принесёт
6
ошеломительные преимущества и прочную безопасность. Прошло шесть лет; в 1887 году,
интересы России и Австрии столкнулись на Балканах, конфликт разрушил главную,
безукоризненную схему Бисмарка и канцлер – за неимением лучшего – обратился к
договору перестраховки с Россией. Договор защитил Германию от агрессии со стороны
объединённых России и Франции. Другая сторона, Россия, упрочилась на Балканах: австрогерманский союз обязался не препятствовать русским интересам на полуострове.
Канцлер шёл на предусмотрительные меры и пускался в умелые предприятия с целью
дать Германии мир и довольство плодами победы. Система Бисмарка предполагала
непременную и продолжительную дружбу с Великобританией. Это диктовалось
необходимостью: все знали, что Италия никогда не пожелает войти в какие-либо дела,
чреватые войной с Англией; сегодня нам известно, что Рим настоял и выразил свою волю в
особой статье оригинального, секретного текста договора о Тройственном союзе. Поначалу,
Британия весьма благоволила альянсу трёх. Франция лечила раны в изоляции, Германия
утвердилась в положении континентального гегемона и пользовалась всеми
преимуществами бурного индустриального развития: так прошёл конец девятнадцатого
века. Политика Германии поощряла Францию искать утешения в колонизации новых
земель: Бисмарк уводил Францию из Европы и, попутно, способствовал удобным для
Германии франко-британским трениям и соперничеству.
В Европе стало сумрачно, но тихо, Германия процветала в мощи и великолепии – так
продолжалось двадцать лет, до 1890 - года падения Бисмарка.
Железный канцлер ушёл от долгих трудов, и новые власти кинулись крушить его
совершенную политическую конструкцию. Скверное турецкое управление довело Балканы
и Ближний Восток до опасной точки возгорания. Прилив пан-славянизма и сильное
антигерманское общественное течение в России набирали силу и размывали основание
договора перестраховки. Рост германского аппетита сопутствовал процветанию страны.
Европы более не хватало, империя обратила взор к колониям. Германия превзошла всех в
армии и задумалась о флоте. Молодой император, свободный от опеки Бисмарка, нашёл в
преемнике канцлера – Каприви – и новых государственных чинах меньшего ранга
обходительных помощников; началось радостное освобождение от обузы гарантий и
предосторожностей: опор германской безопасности. В виду Франции, постоянного и явного
врага, император отбросил договор перестраховки с Россией и, через несколько времени,
начал соперничать с Британией на морях. Два роковых решения положили начало
медлительным процессам; прошли годы, пришло время и мир увидел результат.
В 1892 году дела пошли вопреки всей политике Бисмарка. Россия и Франция
заключили военную конвенцию. Союз не имел немедленного эффекта, но, на деле, изменил
Европу. С этого времени, бесспорное - и благоразумное - господство Германии на
Континенте сменилось балансом сил. В Европе образовались две мощные комбинации, два
объединения безмерных военных ресурсов; они соседствовали, медленно оборачиваясь друг
против друга.
Перегруппировка великих держав причинила Германии заметное неудобство, ничуть
не угрожая войной. Настроение Франции не претерпело изменений, страна не могла не
мечтать о возврате отнятых провинций, но французский народ в основе своей миролюбив,
все общественные слои помнили о страшных последствиях войны и ужасной мощи
Германии.
Более того, Франция не полагалась на Россию в обстоятельствах одностороннего
конфликта с Германией. Договор подписан, но начинает действовать лишь в случае
германской агрессии. Что значит “агрессия”? Основательно вооружённые стороны сходятся
в споре: в какой именно момент тот или этот спорщик становится агрессором? России, по
любому счёту, остаётся широкое поле для действий по собственному усмотрению, она
рассудит дело и примет во внимание все обстоятельства, но рассуждения пойдут под
возможный аккомпанемент заявлений о чужой для страны войне и миллионах русских
7
жизней. Слово царя, конечно же, твёрдо. Но попытка бросить нацию в доблестную и
непопулярную битву иногда губит и царей. Политика великой страны при чрезмерной
зависимости от настроения одной-единственной персоны может измениться с устранением
последней.
Итак, германское давление давало многие поводы к началу войны, но Франция не была
вполне уверена в непременном выступлении России.
Так выглядел баланс сил, пришедший на смену несомненному доминированию
Германии. Британия осталась вне обеих систем, нас защищало подавляющее и до поры
неоспоримое превосходство на морях. Ясно, что позиция Великобритании имела особую
важность: наш переход в тот или иной лагерь обеспечивал союзникам Англии решающее
преимущество. Но лорд Солсбери не выказал желания воспользоваться благоприятной
ситуацией. Он продолжал следовать традиции: дружелюбные отношения с Германией и
невозмутимая отстранённость от запутанных дел Континента.
Германия с лёгкостью отошла от России, но отчуждённость в отношениях с Англией
укоренилась, хоть и дала всходы далеко не вдруг. Должно было постепенно разорвать и
разрушить многие связи и основания. Великобританию и ведущую страну Тройственного
союза накрепко связывало многое: родство царствующих фамилий, естественность
коммерческих отношений, старинный англо-французский антагонизм, память о Бленхейме,
Миндене и Ватерлоо, долгие споры с Францией о Египте и колониях, русско-британское
недоверие в азиатских делах. Английская политика не препятствовала Германии в новых,
колониальных устремлениях: мы не раз, как, например, в случае с Самоа, активно помогали
немцам. Солсбери полностью откинул соображения стратегии и обменял Гельголанд на
Занзибар. Германская дипломатия не отличалась любезностью и при Бисмарке. Немцы
постоянно искали нашей помощи в напоминаниях, что иных друзей у Британии нет. Они
пытались впутать нас в мелкие неприятности с Францией и Россией. Каждый год
Вильгельмштрассе пытливо искало на Сент-Джеймском дворе новых услуг и уступок –
ежегодный аванс в уплату за добрую дипломатическую волю. Каждый год немцы пакостили
нам в делах с Францией и Россией под нравоучения о счастии для Британии – страны
глубоко непопулярной и окружённой могучими врагами - иметь друга в лице Германии. Кто
бы в Европе считался с Англией, исчезни или переметнись на другую сторону германская
помощь и влияние? За двадцать лет подобных манифестаций в Форин офисе успело вырасти
и проникнуться стойким антигерманским духом целое поколение британских дипломатов.
Дипломаты стенали, но Англия шла традиционным политическим курсом. Империя
беспечно взирала на колониальное распространение Германии. Растущий градус торгового
соперничества не шёл ни в какое сравнение с ростом и значением взаимной коммерции. Мы
нашли друг в друге наилучших во всей Европе торговых клиентов.
В 1896 году, после рейда Джеймсона, император Германии поздравил президента
Крюгера известной телеграммой: сегодня мы знаем, что послание не было личной
инициативой кайзера, но государственным решением. Британия ответила лишь
кратковременной сердитой вспышкой. Обратимся к времени бурской войны: приступы
германского гнева и попытки сколотить антибританскую коалицию из государств Европы
не отвратили Чемберлена от идеи союза с кайзером; в том же, 1901 году, Форин офис
предложил включить в альянс Японии и Британии третью страну – Германию. В те времена,
франко-британские разногласия были чуть ли не серьёзнее британо-германских, а на наше
морское превосходство всерьёз не покушалась ни та, ни другая сторона. Мы равно отстояли
от Тройственного союза, франко-русской конвенции и не имели желания ввязываться в
континентальную свару. Старания Франции вернуть потерянные провинции не находили
отклика ни в одной политической партии, английское общество оставалось к ним
безразлично. Мысль о сражениях британской армии на Континенте против могучих
европейских врагов воспринималась всеми как верх глупости. Лишь угроза главному
жизненному нерву Британской империи могла прервать наше безмятежное и терпимое
безучастие в континентальных делах. И угроза воспоследовала.
8
“Среди великих держав лишь Англии непременно нужен сильный союзник на
Континенте и она не найдёт лучшего, чем объединённая Германия; никто, кроме нас, не
отвечает всей совокупности британских интересов: мы никогда не притязали на власть над
морями” – так завещал Мольтке.
С 1873 по 1900 год флот Германии ничуть не намеревался войти в необходимую для
“войны с великими морскими державами” силу. Но 1900 год стал переломным: Германия
приняла Морской закон.
Преамбула документа звучала так: “В сложившихся условиях, для защиты германского
товарооборота и коммерции нам не хватает лишь одного: линейного флота, достаточного
для того, чтобы даже самый сильный из возможных неприятелей увидел в морской войне с
нами возможную угрозу собственному превосходству на морях.”
Решение первенствующей в сухопутных вооружениях страны Континента завести
второй – как минимум – по силе флот стало событием первой величины в международных
отношениях. Успешное исполнение германских намерений с несомненностью возвращало
нас, островитян Британии, в прошлое: в подобные и ужасные для Англии исторические
обстоятельства.
До сих пор британские морские приготовления исходили из двухдержавного
стандарта, а именно: флот Англии должен убедительно превосходить объединённые
морские силы двух следующих за нами сильнейших морских держав, в те дни - Франции и
России. Возможность появления на морях третьего европейского флота, сильнейшего чем
каждый из двух упомянутых, меняла жизнь Британии самым серьёзным образом. Германия
вознамерилась строить флот. Немцы, не обинуясь, собрались помериться с нами силой на
морях и мы более не могли оставаться в “блестящей изоляции” от европейской системы.
Пришлось искать надёжных друзей. Один нашёлся на противоположном конце света –
островная, как и мы, империя; в той же, что и Англия, опасности. Союз между
Великобританией и Японией был оформлен в 1901 году. Мы более не могли позволить себе
опасные, чреватые конфликтами, разногласия с Францией и Россией. В 1902 году
правительство Бальфура и Лансдауна твёрдо взяло курс на улаживание спорных вопросов с
Францией. Но прежде мы подали Германии открытую для дружеского пожатия руку.
Немцев пригласили в союз с Японией. Кайзеру предложили помощь в разрешении
марокканского вопроса. Оба предложения были отвергнуты.
В 1903 году началась война России с Японией. Германия склонялась на сторону
России; Британия осталась при обязательствах по договору с Японией, поддерживая, в то
же время, хорошие отношения с Францией. Европа выжидала исхода войны на Дальнем
Востоке. Результат поразил всех наблюдателей, за исключением одного. Япония разгромила
врага на море и на суше, русское государство затряслось во внутренних конвульсиях и
положение в Европе претерпело значительные изменения. Германия обратила своё влияние
против Японии, но, в огромной степени, укрепилась за счёт русского коллапса и вернула
себе господство на Континенте. Последовали немедленные, самонадеянные и повсеместные
демонстрации немецкой силы. Положение Франции вновь пошатнулось, страна оказалась в
изоляции, перед реальной угрозой и, в нарастающей тревоге, искала союза с Англией.
Прозорливые государственные мужи Британии заблаговременно распознали истинную
военную силу Японии, союз дал нам выгоды небывалой силы и безопасности. Наш новый
друг, Япония, торжествовал; древний враг, Франция, искал дружбы в Лондоне; германский
флот оставался на стапелях и все британские броненосцы могли спокойно идти домой из
китайских морей.
Мы уладили оставшиеся трения с Францией и, в 1904 году, подписали англофранцузское соглашение. Документ содержит много разных статей, но суть такова:
Франция прекращает противостоять Британии в Египте, мы предоставляем Франции
широкую поддержку в видах на Марокко. Консервативная партия аплодировала договору:
мысль о германской угрозе успела укорениться среди её членов. Союз приветствовали и
9
либералы, в чём-то близоруко, как шаг к всеобщему миру, как устранение недоразумений и
разногласий меж Британией и нашим традиционным неприятелем. Итак, союз одобрили все.
Вопреки общему мнению высказался лишь один мудрый наблюдатель. “Я убеждён,
непререкаемо и скорбно – заявил лорд Розберри – что договор будет чреват трудностями, но
вряд ли приведёт к миру.” Обе партии Британии с совершенно разных позиций, но в равном
негодовании отвергли непрошенный комментарий и вылили на автора ушаты порицаний.
Итак, Англия вышла из изоляции, вновь появилась в Европе и приняла сторону
противников Германии со всеми вытекающими последствиями. Впервые после 1870 года,
Германии приходилось считаться со страной, пришедшей извне, с никоим образом не
уязвимой державой, с невозможностью, буде придётся, поразить её в борьбе один на один.
Жесты кайзера могли привести к отставке Делькассе в 1905, явление Германии “в
блистающей броне” – утихомирить Россию в 1908, но самосильный остров, господин морей,
препоясанный флотом, не был склонен угодничать.
До появления Британии, Тройственный союз, в целом, был сильнее Франции и России.
Война с двумя странами стала бы ужасным испытанием для Германии, Австрии и Италии,
но в исходе сомневаться не приходилось. Вес Англии упал на чашу весов, Италия сошла с
противоположного конца рычага и Германия, в первый раз после 1870 года, уже не могла
считать свою сторону сильнейшей. Покорится ли она? Сможет ли молодая, растущая,
амбициозная империя смирить свои притязания, согласится ли она жить в новой Европе, где
воля кайзера - не закон в последней инстанции, о чём Германию – при нужде – уведомят:
разумеется, вежливо; возможно, что и исподволь, но, в любом случае, очень убедительно.
Всё обойдётся, если Германия и её властелин смогут приучить себя к привычной для
Франции, России, Англии сдержанности и жить по общему закону в свободном и удобном
соседстве. Но смогут ли? Терпим ли для Германии союз держав, стран под суверенными
стягами, коалиция за пределами немецкого влияния; смирится ли она с силой, глухой к
притязаниям, но отзывчивой лишь на заслуженные просьбы; с альянсом, способным без
страха отразить агрессию? История последовавшего десятилетия дала ответ.
Великие державы медленно оборачивались и постепенно вооружались друг против
друга в нарастающем антагонизме, а рядом, в слабейшей из империй, шли процессы
дегенерации, равно опасные для общего спокойствия. Германия опиралась на
злоупотребления Порты, но в Турции пробудились силы, грозящие гибелью старым
порядкам. Христианские государства Балкан крепли из года в год и ждали удобного случая
для освобождения единоверцев из под тягот дурного турецкого управления. Рост
национального духа во всех областях Австро-Венгрии до предела напряг и растянул скрепы
неловко сшитой, распадающейся империи. Страны Балкан видели свой путь в спасении
соплеменников, в возврате территорий, в объединении. Италия алчно следила за распадом
Турции и тревогами Австрии. Россия и Германия в глубоком волнении смотрели на юг и
восток: там, на Балканах, зрело начало неизбежных событий с далеко идущими
последствиями.
Правители Германии упорствовали во множестве крайне неразумных действий:
результатом стала война в скверных для страны условиях.
Воля кайзера предписала держать Францию в постоянном напряжении. Россию - не
только двор, но и весь русский народ,, в час его слабости, должно было уязвлять ядовитыми
оскорблениями. Тихую, глубокую и сдержанную неприязнь британской империи надлежало
подогревать постоянными и повторяющимися покушениями на морское господство –
основу нашего бытия. Так и только так могли образоваться условия начала войны, Германия
обратила агрессию против дела рук своих, она вызвала к жизни комбинацию сил,
способную сопротивляться немецкому могуществу и, в конечном счёте, уничтожить его.
Чаша гнева излилась на мир в конце долгого пути. Мы брели по нему десять тревожных лет.
В писаниях преходящей злободневности десятилетний период довоенной деятельности
правительства Британии трактуется двояко: мы совершенно не чуяли беды или, наоборот:
10
тщательно скрывали от беспечной нации тайное знание и пророческие предвиденья. На деле
и по отдельности оба мнения неверны; правда лежит в их соединении.
Правительства и парламенты того времени не верили в приближение большой войны и
твёрдо намеревались предупредить подобное развитие событий, но мрачные предположения
постоянно владели умами министров и, время от времени, напоминали о себе тревожными
событиями и тенденциями.
Десять лет прошли в умственном разладе, двойственность стала лейтмотивом
британской политики, государственные люди, ответственные за безопасность страны, жили
одновременно в двух мирах. Один был вещный, видимый, космополитический, хлопочущий
в спокойных занятиях; другой – воображаемый, “за порогом”; он мог уйти в область
совершеннейшей фантазии и, через мгновение, чуть ли не ворваться к нам из
запредельности - иной мир, бездонное жерло катастрофы, с кружащимися в конвульсивном
танце страшными тенями.
11
Глава 2.
На пути к Армагеддону.
1905-1910
Пусть любознательный читатель, желающий вникнуть в суть истории и замысел
автора, следует за мной, не упуская ни одного из важных событий во множестве мест. Мы
увидим картину предвоенного сухопутного и морского противостояния, но этого
недостаточно: нам надо знать последовательность предшествующих причин. Нам
необходимо познакомиться с адмиралами и генералами, изучить организацию армий и
флотов, понять основы стратегии на суше и море; мы не уйдём от подробностей
кораблестроения и артиллерийского дела, увидим систему предвоенных союзов, будем
следить за медленным ростом межгосударственных напряжений, присмотримся и разглядим
в глобальных делах скромные, но неотделимые от нашей истории нити: борьбу партий,
движение людей в течениях политических сил.
В предыдущей главе речь шла о великих державах и империях, мировом балансе и
обширных государственных комбинациях. Нужды повествования требуют на время
ограничиться нашими островами и заняться британской политикой, её персоналиями и
группировками, как сиюминутными, так и некраткими.
В 1885 году, мне, как молодому офицеру, оказали честь отобедать с сэром Уильямом
Харткортом. По ходу беседы (увы, но боюсь, что принял в ней слишком активное участие) я
задал вопрос: “И что же тогда произойдёт?” “Мой дорогой Уинстон – ответствовал
маститый викторианский государственный муж – опыт многих лет убеждает меня в том, что
не произойдёт ровно ничего.” Мне кажется, что со времени нашего обеда ничто не
преминуло произойти. Великие международные трения усугублялись одновременно с
межпартийной борьбой в Британии. Масштаб придал событиям форму и сегодня
викторианская эпоха кажется лишь цепью мелких происшествий. Маленькие войны великих
народов, серьёзные споры о мелочах, умеренные, благоразумные, осторожные действия
людей острого и сильного ума – всё это осталось в ушедшем времени. Рябь на поверхности
утекшей воды, игрушечные водовороты: нас несло плавными струями, но пал потоп, река
разом обратилась в бурлящую стремнину и мы претерпеваем в ней и сегодня.
Я начинаю отсчёт новых, жестоких времён с 1896 года - рейд Джеймсона,
провозвестник, если и не самая причина войны в Южной Африке. Война породила хакивыборы, протекционистское движение, ввоз китайских рабочих, бурную реакцию общества
и триумф либеральной партии 1906 года.
Победа либералов побудила палату лордов к яростным наскокам. К концу 1908 года,
популярная партия с увесистым большинством парламентских мест оказалась на деле
беспомощной: либералов спас бюджет Ллойд-Джорджа (1909). Обсуждение финансовой
сметы вылилось в ещё большую провокацию для обеих сторон: верхняя палата попрала
конституцию и отвергла бюджет, ошибочно и грубо. Последовали всеобщие выборы - два
голосования в 1910 году, Парламентский акт, борьба за Ирландию, страна оказалась на
пороге гражданской войны. Итак, двадцать лет непрерывных партийных действий
нарастающей вредоносности, в разгорающейся ярости, при растущих рисках: дело дошло до
крайности; казалось, что лишь военная сила сможет остудить горячие головы и
утихомирить повсеместные страсти.
В 1902 году лорд Солсбери ушёл в отставку. Он был премьер-министром и министром
иностранных дел, начиная с 1885 года, с коротким – так видится по прошествии времени –
перерывом. За семнадцать лет его премьерства у либеральной партии не было
практического доступа к управлению, лишь краткое время в правительстве при
большинстве в сорок голосов ирландских националистов. Тринадцать лет консерваторы
пользовались монолитным парламентским большинством в 100-150 голосов при
12
дополнительной поддержке палаты лордов. Долгий срок правления пришёл к концу.
Желание перемен, ощущение неизбежных реформ витало в воздухе. Эпоха окончилась.
За Солсбери пришёл Бальфур. У нового главы Кабинета не было ни одного шанса. Он
унаследовал истощённое владение. Самым мудрым для него выходом стала бы отставка:
благопристойная, тихая и, главное, – наискорейшая. Он мог бы совершенно справедливо
заявить: выборы 1900 года прошли под знаком и во время войны; одержана победа,
наступил мир, мандаты не имеют силы и, до начала работы, премьер-министру нужно
понять настроение избирателей. Нет сомнений, власть досталась бы либералам, но без
большого парламентского перевеса, им бы противостояло сильное и сплочённое
консервативное меньшинство, и оппозиция смогла бы вернуться к управлению через четыре
или пять лет, около 1907 года. Но Бальфур стал премьер-министром при горячем одобрении
видных членов консервативной партии, настроения в избирательных округах ничего не
решали: парламент был избран лишь два года назад и должен был работать ещё четыре или
пять лет. Новый глава Кабинета взялся за исполнение обязанностей в невозмутимом
равнодушии к всеобщему отчуждению общественного мнения, среди консолидации всех
враждебных ему сил.
Мистер Чемберлен, едва ли не всемогущий помощник Бальфура, не питал иллюзий. От
его острого политического чутья не ушла растущая и противная правящей комбинации
сила. Но пылкая натура увела Чемберлена от мудрости и умеренности и он начал
исправлять дело безнадёжным способом. Правительство честили реакционным. Умеренные
тори и молодые консерваторы твердили о согласии и взывали к либералам. Оппозиция шла
к власти под шквал шумных протестов. Чемберлен вознамерился преподать урок
противникам, равно как и друзьям из числа слабых и колеблющихся, жестоко расправиться
с мятежом и снискать народную популярность на путях крайней реакции. Он поднял флаг
протекционизма.
Времена, лишения, свежепринятый акт об образовании сплотили либералов;
консерваторов расколол протекционизм или, иными словами, реформа тарифов. Дело
дошло до отставки шести министров, пятьдесят консерваторов и юнионистов
недвусмысленно отказали правительству в поддержке. Мы видим среди раскольников и
молодых членов партии: консерваторы лишились нерастраченой и деятельной энергии,
столь нужной для работы в оппозиции. Движению юнионистов-фритрейдеров активно
способствовали столпы партии юнионистов, сэр Майкл Хикс-Бич и герцог Девоншир; их
поддержал и сам Солсбери: лорд Роберт пребывал в отставке и действовал окольно.
Консервативная партия не претерпевала подобного урона со времён откола пилитов.
Бальфур отказался начать свой срок актом отречения; теперь он держал власть в руках
и уж совсем не был склонен ослабить хватку. Более того, он видел в партийном расколе
худшее для страны, а в ответственности за схизму – тягчайший грех. Премьер-министр
действовал с удивительным терпением и хладнокровием, оберегал подобие единства,
смирял страсти и, в надежде на успокоение, упорствовал до последнего. Он, весьма искусно
и очень тонко, вырабатывал формулировку за формулировкой: антагонистам предлагалось
найти в логике формул удобный самообман и убедить самих себя в существовании
согласия. Дело дошло до министерских отставок, и Бальфур пустил кровь протекционистам
и фритрейдерам в тщательно отмеренных и равных долях. Подобно Генриху VIII, он, в один
и тот же день, рубил головы папистам и жёг ярых протестантов – и те и другие равно
отклонялись от его средней позиции, от искусственно поддерживаемого премьером
компромисса.
Положение осталось скверным, но Бальфур продержался целых два года. Тщетными
оказались призывы ко всеобщим выборам. Общество безрезультатно глумилось над
правительством, друзья напрасно просили одуматься, попытки врагов ускорить развязку не
удались. Неутомимый и невозмутимый глава Кабинета держался непреклонно и оставался
премьер-министром. Ясный и объективный ум Бальфура сосредоточился на главном и
отторгал ропот, как вещь несущественную. Я рассказывал о критических днях русско13
японской войны: Британия неукоснительно поддерживала союзника и это прямая заслуга
главы Кабинета.
В то же время, он устоял против искушения – русский флот утопил траулеры Британии
у Доггер-банки, но первый министр не нашёл в происшествии повода к войне. Бальфур
создал Комитет имперской обороны – орудие наших военных приготовлений. Он довёл до
подписания документ особой важности – договор с Францией 1904 года, мы рассказали о
нём в предыдущей главе. Но Англия 1905 года осталась безразлична к его достижениям.
Доверие к правительству неуклонно падало. Консервативная партия дегенерировала.
Оппозиция объединила всех противников умирающей власти, протест набирал силу.
В последних числах ноября 1905 года, премьер-министр Бальфур обратился к королю с
просьбой об отставке. Кемпбелл-Баннерман сформировал правительство; выборы назначили
на январь 1906. Либеральная партия, со времени бурской войны, разделилась на два крыла:
в новый Кабинет вошли представители обеих фракций. Некоторые важнейшие посты
достались прославленной многими талантами группе либерал-империалистов. Мистер
Асквит взял Казначейство, сэр Эдвард Грей – Форин офис, мистер Хэлдейн – пост министра
обороны. Другое крыло, основное течение либеральной политики, собралось вокруг
премьер-министра: глава Кабинета назначил сэра Роберта Рейда лордом-канцлером а
мистера Джона Морли – министром по делам Индии. Во времена южноафриканской
кампании, Рейд и Морли не отрицали необходимости практических военных мероприятий,
но неустанно осуждали саму войну; новые члены Кабинета, демократические политики
мистер Ллойд-Джордж и мистер Джон Бёрнс заходили в своём миролюбии ещё дальше.
Почтенные фигуры лорда Рипона, сэра Генри Фоулера и недавнего вице-короля Индии
лорда Эльджина прибавили к достоинствам администрации.
На январских выборах 1906 года консерваторы потерпели полный крах.
Парламентская история Англии не знала ничего подобного со времён великого Реформбилля. Приведу пример: Манчестер, один из принципиальных округов, отверг Бальфура и
восьмерых консерваторов в пользу девяти выборных от либералов и лейбористов. После
двадцати лет власти у консерваторов осталось только сто пятьдесят мест в палате общин.
Либералы получили большинство в сто голосов над прочей совокупностью палаты. Обе
великие партии таили глубокие обиды на остальных; лживые хаки-выборы аукнулись
злоупотреблениями и откликнулись демаршем против непорядочного ввоза в Южную
Африку китайских рабочих.
Либералы, миролюбивые антимилитаристы, противники джингоизма шумно
чествовали Кемпбелл-Баннермана; премьер принимал поздравления со всех концов страны
и, одновременно, требовал от Эдварда Грея дел совершенно иного сорта. Конференция в
Альхесирасе корчилась в муках. Несколько лет назад, немецкое правительство приняло
англо-французское соглашение о Египте и Марокко без жалоб и протестов. Более того: в
1904 году имперский канцлер, принц Бюлов, заявил: Германия ничуть не возражает против
договора. “По нашему мнению, это попытка устранить противоречия между Англией и
Францией на путях дружеского взаимопонимания. Германские интересы не дают причин
тому противиться.” Но две партии - пан-германская и колониальная - подняли сильный шум
и правительство смутилось. Давление возбуждённых политических сил изменило
государственный курс и, всего лишь через год, Берлин открыто напал на договор и искал
лишь случая заявить о видах на Марокко. Случай не заставил себя ждать.
В начале 1905 года в Фец прибыла миссия Франции. Посланники Парижа, словом и
делом, открыто, вопреки международным обязательствам по Мадридскому договору
обращались с Марокко, как с французским протекторатом. Султан воззвал к кайзеру:
действует ли Франция с согласия всей Европы? Жалоба дала Берлину повод к защите
международного права. Подоплёка немецких арбитражных усилий не оставляла никаких
сомнений: Берлин осаживал и предупреждал Францию – не стоит обижать Германию даже и
при договоре с англичанами. Последовало радикальное действо. Кайзера убедили выехать в
Танжер и там, 31 марта 1905 года, он, вопреки собственному мнению, произнёс
14
составленную министрами речь: это был картель Франции, бескомпромиссный и
недвусмысленный. Министерство иностранных дел Германии пустило текст выступления в
широчайший оборот и, по горячим следам, (11 и 12 апреля) грозно истребовало Париж и
Лондон на общую конференцию всех стран-участниц Мадридского соглашения. Германия
использовала все средства чтобы внушить Франции - отказ от конференции означает войну;
для пущей уверенности и вящей убедительности, в Париж из Берлина выехал специальный
посол {1}.
Франция не была готова к войне: скверное состояние армии, недееспособность России
и, вдобавок, слабая правовая позиция в завязавшейся тяжбе. Но Делькассе – французский
министр иностранных дел – не отступил. Германия угрожала всё более и, 6 июня,
правительство Рувье согласилось на конференцию – единогласно и чуть ли не перед
жерлами орудий врага. Делькассе немедленно подал в отставку.
Германия преуспела. Прямая угроза войны сломила волю Франции, правительство
пожертвовало Делькассе - министром, принесшим стране договор с Великобританией.
Кабинет Рувье настойчиво искал полюбовной сделки: Франция, ценой весомых уступок,
желала уйти от унижения на навязанной конференции.
Но Германия намеревалось выжать победу досуха и ни в чём не облегчила участь
Франции ни до, ни во время конференции. Страны собрались в Альхесирасе, в январе 1906.
На сцену вышла Британия: домашние пертурбации ничуть не поколебали нас в
невозмутимости и стойкости. Англия никоим образом не побуждала Францию отвергнуть
совещание. Но и остаться в стороне было невозможно: недавно, на глазах у всего мира мы
подписали договор – непосредственную причину сегодняшних военных угроз Германии.
Кемпбелл-Баннерман наказал Грею всецело поддерживать Францию в Альхесирасе.
Помимо этого – так началась эпоха Мира, Экономии и Реформ – премьер санкционировал
диалог генеральных штабов Британии и Франции о совместных действиях на случай войны:
шаг величайшего значения и далёких последствий. С этого момента начались интимные,
доверительные, неуклонно крепнущие связи военных управлений двух стран. Мы дали
мыслям военачальников определённое направление и чёткие границы. Взаимное доверие и
обоюдные меры предосторожности росли и крепли в совместной военной работе. Обе
страны могли твёрдо настаивать на сугубо техническом значении дискуссий и
недвусмысленно отрекаться от каких-либо последствий в виде политических и
государственных обязательств, но факт оставался фактом: Британию и Францию связали
очень крепкие узы.
Британия пришла в Альхесирас, и совещание обернулось против Германии. Россия,
Испания и прочие участники примкнули к Англии и Франции. Австрия указала немцам
пределы, через которые не могла перейти. Германия оказалась в изоляции и потеряла за
столом совета все достижения военного шантажа. В конечном счёте, Австрия предложила
компромисс и дала Германии возможность почётного отступления. События получили
серьёзное развитие. Раскол Европы явно оформился, произошла кристаллизация двух
систем. Германия пожелала привязать Австрию покрепче. Неприкрытое запугивание
потрясло французское общественное мнение. Последовала немедленная и решительная
реформа французской армии, союз с Британией окреп и утвердился. Альхесирас встал
верстовым столбом на пути к Армагеддону.
Болезнь и смерть сэра Кемпбелл-Баннермана в 1908 году открыла путь мистеру
Асквиту. Канцлер Казначейства ходил в первых помощниках премьер-министра и, по мере
прогрессирующего упадка сил главы Кабинета, брал на себя ношу за ношей.
Он взял на себя труд провести новый акт о лицензиях: главный вопрос сессии 1908
года; почётная задача привела под руку Асквита крайнее, доктринёрское, до того
враждебное, антиимпериалистское крыло партии. Асквит решительно объединился с
Ллойд-Джорджем: человеком демократических дарований и растущей репутации. Власть
спокойно перешла из рук в руки. Мистер Асквит стал премьер-министром, мистер Ллойд15
Джордж – министром финансов и вторым человеком в правительстве. Новый Кабинет,
подобно предыдущему, стал завуалированной коалицией. Глубокие противоречия
разделяли либеральных империалистов и радикальных пацифистов, сторонников КемпбеллБаннермана – последние представляли большинство партии и составили большинство
Кабинета. Асквиту, теперь премьер-министру, приличествовала беспристрастность, но его
сердце и стремления остались с Эдвардом Греем, военным ведомством и Адмиралтейством.
Всякий раз, в виду важных событий, в трудные минуты вынужденного откровения глава
Кабинета брал сторону Форин офиса, военных и моряков. Но Асквит не мог, как бы ни
хотел этого, поддерживать Грея с эффективностью Кемпбелл-Баннермана. Слово старого
вождя было законом для партийных экстремистов. Они могли принять от него почти всё.
Радикалы непререкаемо верили, что Кемпбелл-Баннерман не сделает ничего, но лишь
совершенно необходимое во внешней и оборонной политике и будет считаться с
удовлетворением сентиментов джинго в последнюю очередь. Но прошлое Асквита было
иным - он отнюдь не клеймил бурскую войну, а его закадычный друг - министр
иностранных дел – заходил ещё дальше и вовсе покидал пути праведные ради
патриотических пастбищ. Партийные старейшины усматривали в премьер-министре чужака
и следили за его шагами во внешних делах с особой бдительностью. Военный диалог с
Францией открыл Генри Кемпбелл-Баннерман, дело нашло оправдание в добродетелях
старого премьера: я сомневаюсь, что Асквит смог бы начать и двигать вперёд подобные
переговоры.
В 1904 году, спор о свободной торговле привёл меня на скамьи парламентской
оппозиции; с той поры, я и Ллойд-Джордж работали в тесном политическом союзе. Он стал
первым, кто приветственно встретил меня. До падения Бальфура, мы сидели рядом и
действовали совместно; остались близкими друзьями и при Кемпбелл-Баннермане: тогда я
вошёл в администрацию заместителем министра по делам колоний. Сотрудничество
продолжилось и при новом правительстве – я стал министром торговли, членом Кабинета и
мы – по разным причинам, но вместе – приняли сторону противников своеволия в военных
и международных делах. Должно понять, что всяческие сочетания различных позиций и
несхожих характеров свойственны и обычны для любой сильной и перворазрядной
британской администрации и ни в коей мере не препятствуют гармоничным и согласным
отношениям: мы работали с приятностью, в атмосфере обходительности, дружбы и доброй
воли.
Через короткое время начался следующий европейский кризис. 5 октября 1908 года,
Австрия, без разговора и уведомления, объявила аннексию Боснии и Герцеговины. Обе
провинции принадлежали Турецкой империи и управлялись Австрией по Берлинскому
договору 1878 года; аннексия означала лишь формальное подтверждение фактического
состояния дел. Летом случилась младотурецкая революция; казалось, что Австрия увидела
возможное восстановление турецкого суверенитета над Боснией и Герцеговиной,
перехватывает инициативу и делает опережающий ход. Возможно, что благоразумная и
вежливая дипломатия обеспечила бы Австрии желаемые удобства. Более того, ход
переговоров с Россией – наиболее заинтересованной в деле великой державой – тому
благоприятствовал. Но министр иностранных дел Австрии, граф Эренталь, не довёл до
завершения диалог с Россией, не договорился о приемлемой компенсации, но прервал
дискуссию внезапной и грубой декларацией аннексии. Это был акт особого, жестокого,
публичного унижения России и личное оскорбление её представителя на переговорах господина Извольского.
Поднялась злоба, посыпались протесты. Британия отказалась признать аннексию равно
как и одновременное объявление независимости Болгарии - мы опирались на решение
Лондонской конференции 1871 года: “Неотъемлемый принцип международного
законодательства таков, что ни одна из стран не может уйти от обязанностей по договору и
не может изменить его формулировки иначе, чем по соглашению с другими участниками
договора.” Турция громко осудила беззаконие и начала эффективный бойкот австрийской
торговли. Сербия провела мобилизацию. Но реакция России оказалась много серьёзнее.
16
Австрия возбудила в русских лютую злобу, и до Великой войны остался лишь один,
последний шаг. Личное несходство Эренталя и Извольского сыграло свою роль в конфликте
двух стран.
Великобритания и Россия склонялись принять случившееся и, в то же время,
настаивали на конференции. Австрия, при поддержке Германии, отказала. Главной
опасностью стали возможные и резкие движения Сербии. Эдвард Грей дал ясно понять, что
Британию не удасться вовлечь в войну из-за балканской свары и приступил к усмирению
Сербии, утихомириванию Турции; Россия получила от Британии всецелую
дипломатическую поддержку. Ссора шла до апреля 1909 и закончилась поразительным
образом. Австрия решила выставить Сербии ультиматум и объявить войну при отказе
Белграда признать аннексию Боснии-Герцеговины. Тут вмешался канцлер Германии,
Бюлов: Россия - настаивал он – должна посоветовать Сербии отступить. Державы должны
признать аннексию - официально, без созыва конференции. Сербия не получит
компенсаций. Германия ждёт из Петербурга положительного ответа без каких-либо
предварительных сношений России с правительствами Франции и Британии. Если Россия
не согласиться, Австрия объявит Сербии войну при полной и совершенной поддержке
Германии. Россия встала перед войной с австро-германским союзом и сникла, как это
случилось с Францией три года назад. Англия осталась одинокой защитницей
международного права и святости договоров. Тевтоны одержали полную победу. Но
триумф был куплен опасной ценой. В 1905 году, Франция претерпела дурное обхождение и
провела полную военную реорганизацию. В 1910 году пришёл черёд России: армия царя, и
без того великая числом, выросла в огромной степени. Схожие обиды сцементировали
альянс России и Франции: союзники сомкнули ряды и принялись за работу – Париж и
Петербург бросили русский труд и французские деньги в стратегическое строительство, в
укрепление западной русской границы сетью железных дорог.
Пришла очередь Британии: германское давление обратилось против нас.
Весной 1909 года, первый лорд Адмиралтейства Маккена неожиданно потребовал для
флота не менее шести новых дредноутов. Он обосновал запрос быстрым ростом
германского флота: рейхстаг принял морскую новеллу 1908 года, новый закон
предусматривал ускоренное строительство и увеличение числа кораблей, Адмиралтейство
всерьёз обеспокоилось. В то время, я относился к угрозе из Европы со скептицизмом и не
удовольствовался доводами Адмиралтейства. Предложение немедленно нашло во мне и
канцлере Казначейства дружных оппонентов; мы взялись за изучение доводов морского
ведомства, и пришли к совместному заключению: достаточно будет четырёх кораблей.
Дискуссия вовлекла меня в тщательные штудии, я проанализировал современные и
прогнозируемые характеристики военно-морских сил Германии и Британии.
Адмиралтейство утверждало, что положение станет опасным в 1912 году: я не мог с этим
согласиться, находил цифры военно-морского ведомства преувеличенными и не верил, что
Германия строит дредноуты тайно, в обход опубликованных морских законов. Новая
программа давала немцам четыре дредноута, и я настаивал, что с учётом кораблей
додредноутного типа - мы опережали в них Германию – британскому флоту гарантировано
достаточное превосходство к “опасному году” – так стали называть 1912 год. Так или иначе,
но текущий бюджет оставался в силе: Адмиралтейство настаивало на закладке пятого и
шестого кораблей лишь в последнем месяце финансового года, в марте 1910. Мы с
канцлером Казначейства предложили одобрить четыре дредноута на 1909 год, и решить
судьбу дополнительных двух в прениях по программе 1910 года.
В свете сегодняшнего дня объёмистые записи дискуссии 1909 года не оставляют
сомнений – мы были совершенно правы во всём, что можно было предвидеть исходя из
фактов и цифр.
Мрачные предсказания Адмиралтейства никоим образом не сбылись; Британия
сохранила достаточное преимущество и в 1912 году. Германия не вела секретного
17
строительства дредноутов, адмирал фон Тирпиц не лгал и не скрывал истинного состояния
германского кораблестроения.
Полемика вышла за стены Кабинета, поднялось сильное волнение. Дебаты накалили
обстановку. Никто не хотел понять истинного предмета спора. Широкие слои граждан
впервые открыли глаза на германскую угрозу, по стране прокатилась неподдельная тревога.
В конце концов, удалось найти необычное и характерное решение. Адмиралтейство
требовало шести кораблей, экономисты предлагали четыре: остановились на восьми. Но
пять из восьми дредноутов встали в строй лишь после того, как “опасный”, 1912 год, мирно
ушёл в прошлое.
Мы с канцлером Казначейства оказались совершенно правы, но правы в
прагматическом смысле и совершенно не поняли подспудного хода судеб. Честь и слава
первому лорду Адмиралтейства, Маккене: он устоял перед мнением партии и дал бой, в
мужестве и с решимостью. Мог ли я вообразить, что к следующему правительственному
кризису вокруг флота наши с Маккеной роли переменятся, мог ли я представить, что в
конечном счёте приму новые корабли – их вывело в море несгибаемое упорство первого
лорда – с распростёртыми объятиями?
Точное число необходимых к тому или иному году кораблей могло дебатироваться так
и этак, но главный, неоспоримый факт был понятен нашему народу: Берлин собирается
подкрепить несравненную немецкую армию флотом и, к 1920 году, далеко превзойдёт
морскую мощь современной Британии. После морского закона 1900 года последовали
поправки 1906 года, за расширенной программой 1906 года – новелла 1908-го. Уже в 1904
году кайзер, краснобайствуя в Ревеле, назначил себя “адмиралом Атлантики”.
Рассудительные люди по всей Англии пришли в глубокое беспокойство. Для чего Германии
огромный флот? С кем они меряются, с кем соревнуются, как будут использовать корабли,
против кого, если не против нас? Волновались не только политики и дипломаты, тревога
пустила обширные корни и росла повсеместно: пруссаки задумали недоброе, они завидуют
блеску Британской империи и, буде возможность поживиться за наш счёт – воспользуются
случаем в полной мере. Пришло прозрение – бездействие тщетно и лишь контрмеры могут
повернуть Германию вспять. Немцы увидели в нашем нежелании строить корабли дефект
национального духа и дополнительное подтверждение собственных притязаний возмужавшей расе стоит дерзнуть и сместиить истощённое, миролюбивое, чрезмерно
цивилизованное, пережившее свою силу сообщество с несоразмерно высокого места в
мировых делах. Всякий увидит опасность, если не злоумышление, в рядах цифр –
германское и британское кораблестроение за три года работы либерального Кабинета.
В 1905 году Британия построила 4 корабля, Германия – 1.
В 1906 году Британия уменьшила программу до 3-х кораблей, Германия увеличила до
3-х.
В 1907 году Британия продолжила сокращение и остановилась на 2-х кораблях,
Германия же дополнительно расширила программу до 4-х.
Красноречивые цифры.
Едва ли не каждый, постепенно и вынужденно пришёл к неизбежному заключению:
если мы отстанем с флотом, то наверстать будет очень трудно.
Перед читателем прошло пять лет; три державы из числа главенствующих
встрепенулись и глубоко обеспокоились политикой Германии и ростом её вооружений.
Прямая угроза войны вынудила Францию и Россию склониться перед немцами. Германский
сосед усмирил сопротивление недвусмысленными намерениями применить силу без
жалости и ограничений. Обе державы предпочли уйти от кровавых испытаний и вероятного
18
краха ценой всего лишь покорности. Чувство пережитого оскорбления усугубилось боязнью
будущих унижений. Третья страна, не готовая к войне, но недостижимая для врага и
неотделимая от мировых дел – Британия – ощутила чужие и властные руки на самих корнях
государственного бытия. У наших дверей появился германский флот и его рост - быстрый,
уверенный, методичный означал неминемую опасность, требовал от нас усердного
напряжения сил и бдительности: не мирных, но военного времени. Россия и Франция
наращивают армии: Британия, под бременем таких же обстоятельств, должна увеличить
свой флот. Пробил час и три встревоженные державы сошлись для совместных действий:
враг больше не возьмёт их поодиночке. С этого времени, исподволь, но начинается
координация военных приготовлений трёх союзников и три страны понимают безопасность
как общее дело.
О безрассудные германцы! Вы упорно трудитесь, напряжённо размышляете, топчете
плацы Фатерлянда в атаках и контратаках, пускаетесь в долгие расчёты; вы раздражены
среди весны своего процветания, досадуете перед изобилием плодов земных и ни один
бастион, ни одна защита вашего же мира и славы не устоит перед немецкой рукой!
“Ситуация 1909 года – пишет Бетман-Гольвег, будущий преемник Бюлова – стала
результатом позиции Британии и действий Германии: Лондон твёрдо принял сторону
Франции и России, британская политика традиционно развернулась против сильнейшей на
тот момент державы Континента; Германия упорно следовала военно-морской программе,
вела решительную восточную политику и, помимо прочего, выстраивала необходимую
защиту против Франции – предвоенный Париж никоим образом не умерял враждебности.
Британия заявила о дружбе с франко-русским союзом, и мы увидели в этом
чудовищное усугубление всех агрессивных тенденций военной конвенции; тем временем,
Англия, в растущем ужасе, наблюдала за нашим крепнущим флотом и переживала
посягательства на свои древние права в восточных делах. Время слов безвозвратно прошло.
Пришли холода и небо затянуло облаками недоверия.”
В таких словах новый канцлер Германии описывает доставшееся наследство.
Пришло и его время добавить к тревогам мира.
19
Глава 3.
Агадир.
Весной 1911 года французские войска заняли Фец. Военная экспедиция усугубила
растущее раздражение Германии и, в конце июля, имперское правительство ответило на
новую досаду внезапной грубостью. Хорошо известная в европейских финансовых кругах
предвоенного времени немецкая компания - “Братья Маннесманы” – заявила, что весьма
заинтересована в гавани на атлантическом побережье Марокко. Речь шла о бухте Агадир и
окрестных районах. Статс-секретарь иностранного ведомства Германии, господин фон
Кидерлен-Вехтер, обратился в Париж за разъяснениями. Франция не возражала против
компенсаций и предложила Берлину полновесный обмен марокканских выгод на
территории в Конго. Германская пресса сравнивала умеренный климат Марокко с
болезнетворными тропиками Конго и возмущалась: немцам более чем хватало колоний со
скверными метеорологическими условиями. Вопрос породил множество замысловатых и
абсолютно несущественных ответвлений. Французы приготовились к длительным
негоциям. Казалось, что ключевую проблему удасться разрешить без особого труда.
Франция заявила, что видит лишь дикое песчаное побережье, без единого торгового
заведения или дома, отрицает наличие германских интересов в самой бухте и на окрестных
землях, но предлагает совместную инспекцию полномочных представителей сторон. Выезд
на место позволит без затруднений засвидетельствовать фактическое положение дел. Париж
оповестил Германию, что готов к межеванию Конго.
И вдруг, утром 1 июля, пришло неожиданное сообщение: Его Императорское
Величество Германский Император решил встать на защиту немецких интересов и выслал в
Агадир канонерку ”Пантера”. Небольшой корабль уже в пути. Весть разнеслась по Европе
боем набата. Париж не предвидел подобного развития событий и не понимал германских
намерений. Британия заглянула в морские карты и увидела в немецкой морской базе на
атлантическом берегу Африки опасность для судоходства. Мы – как пишут моряки в
официальных письмах друг другу – “приметили” несомненную связь тяжбы с активностью
Германии на Мадейре и Канарских островах, в водах, где сходятся маршруты подвоза
товаров и продовольствия из Южной Африки и Южной Америки. Европа взволновалась.
Франция не на шутку встревожилась. Граф Меттерних пришёл к Эдварду Грею с
уведомлением о действиях Германии; британский министр отложил ответ до обсуждения в
Кабинете. Правительство собралось 5 июля и германского посланника известили, что
Британия не останется в стороне от марокканских событий, но повременит с оглаской, пока
не убедится в намерениях Берлина. С этого дня и до 21 июля германское правительство
затихло. Решительная позиция Британии ошеломила берлинскую дипломатию. Наступил
так называемый ”период молчания”. Правительства умолкли, германские и французские
газеты живейшим образом препирались, британская пресса находила происходящее
безрадостным.
День шёл за днём, в Лондон приходили длинные послания из посольств всей Европы,
но истинные намерения германцев оставались сокрыты. Кабинет постоянно возвращался к
марокканскому вопросу, я внимал дискуссиям министров. Ищут ли германцы повода к
войне или просто темнят, давят и выторговывают новые колониальные приобретения? Если
второе, то переговоры помогут делу. Великие державы, в мягкой, искусно прилаженной
броне дипломатических формальностей и этикета выстроятся друг против друга. Главные
спорщики, Париж и Берлин, займут передовые линии. Во втором эшелоне, на разных
дистанциях, под более или менее плотной дымовой завесой оговорок и условий,
расположатся соратники по Тройственному союзу и страны противостоящего лагеря:
именно в то время, нас начали называть тройной Антантой. В подобающий момент, линия
дипломатической кордебаталии выразится в тёмных для непосвящённого словах, начнётся
движение, кто-то из оппонентов - Франция или Германия - чуть выступит вперёд, немного
отступит назад, или, возможно, шелохнётся вправо или влево. Дипломаты искусно
20
подправят великое европейское и, конечно же, мировое равновесие; грозные союзники
разойдутся по домам в парадном строю, под салютования, нашёптывая друг другу
поздравления или соболезнования. Знакомая картина.
Но и такая процедура таит в себе угрозу. Международные отношения минувших лет
вовсе не шахматная игра или пляски гримасничающих, вычурно одетых марионеток, но
встреча огромных государственных организмов и взаимодействие непомерных сил, явных и
скрытых – так, сближение космических планет не свободно от опасности, но может
пробудить гигантскую мощь тяготения. Небесные тела сходятся, начинают пускать друг в
друга молнии и, за некоторым пределом дистанции, падают с привычных орбит в
неизбежное и страшное столкновение. Дипломатия призвана предотвращать подобное, и
дипломатия успешна, пока державы и народы не хотят войны – осознанно или нет.
Тягостная, неверная обстановка; единое вспыльчивое движение рассорит всех, смешает
карты и погрузит Космос в Хаос.
Я полагал, что истинная причина недовольства Германии кроется в англо-французском
соглашении. Британия получила многие выгоды в Египте, Франция - в Марокко. Возможно,
что немцы чувствуютт себя обойдёнными: почему бы им не высказаться и не настоять на
своих правах, вежливо и дружелюбно? Ведущие державы сошлись в споре, но Британия
стояла особняком и, по моему мнению, могла бы проявить сдержанность, умеренно пустить
в ход своё влияние и обеспечить компромисс - именно это мы и пытались делать. Но если
Германия действует злокозненно, то умеренность не имеет никакого смысла. Надо жёстко
произнести решительное слово и не опоздать с ним. Самоустранение Британии бесполезно.
Без нашего сдерживающего влияния антагонисты могут зайти слишком далеко. Я искал
решения диллемы в циркулирующих документах и телеграммах и замечал за
хладнокровием Эдварда Грея растущую, а временами и тяжёлую тревогу.
Неустойчивая игра сил в нашем собственном синедрионе добавляла к накалённому
мраку европейских дел. И наоборот: Кабинет превратился в миниатюрную копию
международного дипломатического ристалища с его колебаниями и недомолвками. Все без
исключения министры, ответственные за внешнюю политику Британии собрались в
либерал-империалистском крыле правительства и за их скамьями высился увесистый
трезубец морской мощи. Империалистов пристально опекали и уравновешивали радикалы,
на их стороне выступали влиятельные лорд Морли и лорд Лоребёрн: мы, с канцлером
Казначейства, как правило, принимали сторону последних. Кабинет балансировал между
мнениями и колебания могли легко обернуться нерешительностью, неспособностью Англии
выступить на той или иной стороне при опасном обороте событий. Обстоятельства
складывались так, что мы равно не могли умыть руки, отвернуться от опасности и
предотвратить беду своевременными и категоричными действиями. В этих условиях,
позиция канцлера Казначейства приобрела особый вес.
Несколько недель Ллойд-Джордж не обнаруживал своих намерений; я многократно
беседовал с ним и пришёл к выводу: канцлер колеблется между сторонами. Но время
пришло и утром, 21 июля, перед заседанием Кабинета, я нашёл в нём совершенно другого
человека. Замысел канцлера выяснился: Ллойд-Джордж принял решение. Он знал что
делать, когда и как. Министр финансов заключил, что Британия сползает в войну. Канцлер
подробно разобрал тянущееся и гнетущее молчание Берлина. Он указал, что Германия
действует, совершенно не считаясь с Англией, что наша недвусмысленная позиция
полностью проигнорирована, что жёсткое давление на Францию продолжается, может
произойти катастрофа и беду надо отвести заявлением - немедленным и безапелляционным.
В тот вечер, Ллойд-Джордж собирался выступить на ежегодном обеде банковских деятелей;
он открыл мне, что использует случай и, не обинуясь, заявит: если Германия задумала
войну, то найдёт Британию в рядах противника. Канцлер показал мне подготовленную речь
и добавил, что после заседания Кабинета ознакомит с ней премьер-министра и Эдварда
Грея. Как они отнесутся к этому? Я ответил, что, несомненно, как и я: с огромным
облегчением.
21
Ллойд-Джордж переменил сторону, наше международное поведение определилось.
Теперь правительство могло проводить твёрдую и вразумительную линию. Наступил вечер,
и канцлер Казначейства произнёс перед банкирами следующие слова:
Если ситуация поставит нас перед выбором – сохранить мир, но потерять
блистательное и выгодное положение, плод вековых усилий и героизма, если мирное
состояние обернётся правом ущемлять жизненно важные интересы Британии и
пренебрегать нами в международных делах, то я категорически назову мир, купленный за
подобную цену унижением, нетерпимым для нашей великой державы.
Аудитория пропустила заявление мимо ушей. Дельцов занимала бюджетная политика
Ллойд-Джорджа: недружелюбная, пугающе тягостная для собственности и богатства –
знали бы они, что готовит им будущее! Банкиры сочли, что министр рутинно и для
проформы вставил в речь иностранные дела. Но посольства Европы разом встрепенулись.
Через четыре дня, в половину шестого пополудни, мы с канцлером прогуливались у
фонтанов Букингемского дворца. На нашем пути возник запыхавшийся посыльный. Не
соблаговолит ли господин министр финансов немедленно посетить сэра Эдварда Грея?
Ллойд-Джордж порывисто обернулся ко мне: ”Это речь. Германцы могут потребовать моей
отставки: вспомните Делькассе.” Я ответил: ”Вы станете самым популярным человеком в
Англии” (сегодня его имя у всех на слуху, но в то время было иначе). Мы поспешили
вернуться в палату, в офис Грея. Хозяин кабинета встретил нас со словами: ”Только что от
меня вышел германский посол. Чуть ли не разрыв; немцы могут атаковать флот в любую
минуту. Я послал за Маккеной”. Сэр Эдвард бегло пересказал разговор с Меттернихом.
Посол сообщил, что Берлин не находит оправданий словам канцлера Казначейства. Граф
жёстко заявил: если Франция отвергнет протянутую руку имперского правительства,
Германия не остановится ни перед чем, но защитит свою честь и договорные права. Вслед
за тем, Меттерних зачитал длинную жалобу на мистера Ллойд Джорджа ”чья речь в самом
деликатном истолковании звучит предостережением в адрес Германии и, фактически,
воспринята прессой Великобритании и Франции как предупреждение, граничащее с
запугиванием”. Грей счёл правильным указать, что правительству Его Величества
недостойно обсуждать сам предмет - речь канцлера Казначейства – после ноты,
составленной в подобном тоне. Пока мы разговаривали, прибыл первый лорд
Адмиралтейства, остался с нами на несколько минут и умчался отдавать тревожные
приказы.
Беда пришла в обличье осмотрительных и корректных слов. В просторных, тихих
покоях прозвучали скрупулёзно отмеренные фразы, проворковал мягкий, спокойный,
обходительный, серьёзный разговор. Но пушки начинали говорить и народы падали от руки
той же Германии вслед за меньшими демаршами. Учтивые речи, но радиограммы
Адмиралтейства уже текут сквозь эфир к верхушкам корабельных мачт, и обеспокоенные
капитаны меряют шагами палубы. Немыслимо. Невозможно. Безрассудство, страшные
сказки, никто не решится на такое в двадцатом столетии. Темнота полыхнёт огнём, ночные
убийцы нацелятся в горло, торпеды разорвут днища недостроенных кораблей и рассвет
откроет истаявшую морскую мощь нашего, теперь уже беззащитного острова? Нет, это
невероятно. Никто не посмеет. Цивилизованность, как и прежде, возобладает. Мир спасут
многие установления: взаимозависимость наций, торговля и товарооборот, дух
общественного договора, Гаагская конвенция, либеральные принципы, лейбористская
партия, мировые финансы, христианское милосердие, здравый смысл. А вы полностью
уверены в этом? Будет скверно ошибиться. Такую ошибку можно сделать лишь раз – и
навсегда.
Речь в ратуше {1} явилась неожиданностью для всех стран и прозвучала раскатом
грома для правительства Германии. Немцы загодя собрали сведения и уверились, что
22
Ллойд-Джордж возглавит миролюбивую партию и, тем самым, обезвредит Англию. Теперь
Германия бросилась в другую крайность и вообразила интригу сплочённого британского
Кабинета: министры нарочно выбрали и принудили к чтению пресловутой речи самого
отъявленного радикала – канцлера Казначейства.{2} Немцы недоумевали, как их
представители и соглядатаи в Великобритании могли столь грубо обмануться. Берлин
назначил Меттерниха козлом отпущения и, при первом же удобном случае, отозвал графа
из Лондона. По мнению немецкого правительства, посол, за десять лет работы в Англии, не
смог изучить персональные качества и ошибся в политике влиятельнейшего министра.
Теперь мы располагаем фактами и можем заключить, что подобное предвидение стало бы
для Меттерниха нелёгким делом. Как он мог судить о намерениях Ллойд-Джорджа?
Коллеги по Кабинету увидели текст речи лишь за несколько часов до выступления. Я не мог
предположить действий канцлера, хоть и сотрудничал с ним самым тесным образом. Никто
не знал. Он и сам не знал, пока полностью не охватил умом происходящее.
Сегодня кажется, что Германия не собиралась воевать за Агадир, но прощупывала
почву, балансируя на краю пропасти. Мир мог легко сорваться вниз: порыв ветра,
головокружение и все катятся в тартарары. Но каковы бы ни были сокровенные немецкие
замыслы до официального выступления Британии, мы объяснились и Германия более не
желала войны.
Речь министра финансов и дальнейшие события убедили Берлин, что в сложившихся
обстоятельствах военное давление на Францию приведёт Британию во вражеский стан.
Немедленной ретирады не случилось, но немцы стали с величайшей осторожностью
избегать провокаций в сторону французов и повели переговоры к уступкам и примирению.
Правительство работало в величайшем напряжении: мы пытались измерить истинную
глубину разногласий и оценить реальную стоимость притязаний; в июле, августе и сентябре
положение оставалось тягостным и туманным. Германская дипломатия двигалась к
решению медленно и едва ощутимо, из Берлина шли известия о военных приготовлениях,
наши опасения росли. Один жаркий летний день сменялся другим: казалось, что
надвигается гроза.
Положение члена Кабинета дало мне возможность наблюдать за ходом событий и я
следил за ними, пристально, но отстранённо: министр внутренних дел не имеет прямого
отношения к международным делам. Неожиданный случай потряс меня. 27 июля Асквит
устроил летний приём в саду, на Даунинг-стрит 10. Среди приглашённых оказался шеф
лондонской полиции, сэр Эдвард Генри. Мы разговорились о европейских делах: я нашёл
их серьёзными. Сэр Генри заметил, что министерство внутренних дел, а именно лондонская
полиция, несёт ответственность – в силу какой-то странной договорённости – за охрану всех
запасов кордита военно-морских сил на складах в Чаттенден и Лодж Хилл. Охрану несут
несколько констеблей, многие годы и пока без происшествий. Я осведомился: что будет,
если ночью к хранилищам взрывчатки на двух или трёх авто подъедут двадцать
решительных и хорошо вооружённых германцев? Сэр Генри ответил, что
злоумышленникам ничто не помешает. Я поспешил откланяться.
Дорога в министерство внутренних дел заняла несколько минут; я поднялся в свой
кабинет и позвонил в Адмиралтейство. Кто из начальства на месте? Первый лорд с флотом
в Кромарти, первый морской лорд отъехал с инспекцией. С обоими, разумеется, можно
быстро связаться по телефону или беспроволочному телеграфу. За главного оставлен
адмирал – опустим его имя. Я потребовал морской пехоты, немедленно, для охраны
жизненно важных для флота материалов. Мне было известно, что в учебных частях Чатема
и Портсмута более чем достаточно морских пехотинцев. Адмирал ответствовал, что
Адмиралтейство не обязано и не намерено ничего предпринимать: военно-морской человек
откровенно негодовал на возникшего из ниоткуда гражданского министра-паникёра. “Вы
отказываетесь выслать морскую пехоту?” Адмирал ненадолго замялся, но ответил:
”Отказываюсь”. Я дал отбой и позвонил в военное министерство. Мистер Хэлдейн был на
месте. Я рассказал ему, что собираю и вооружаю полицейские караулы для охраны
23
взрывчатки, и попросил подкрепление - пехотную роту к каждому из хранилищ. Несколько
минут – и отданы приказы, несколько часов – и солдаты на посту. К утру запасы кордита
были под надёжной охраной.
Ничтожный инцидент; возможно, что я зря встревожился. Но случай открыл глаза и
привлёк внимание. Вокруг бурлила повседневность - мирная, не ведающая опасений,
беспечная. Люди на улицах, женщины и мужчины, считали чужеземную угрозу полнейшей
бессмыслицей. Десять веков или около того на землю Англии не ступала нога вражеского
солдата. За сто лет отечество не изведало опасности. Британцы, всецело самодостаточные,
весьма самоуверенные, год за годом, поколение за поколением, занимались делами,
спортом, классовой и партийной борьбой. Нация мыслила мирными категориями. Долгие,
спокойные времена сформировали наш образ жизни. Недоверие, сердитое нежелание
слушать – так отнеслось бы большинство англичан к рассказу о возможной близости
чудовищной войны, к предположению о том, что в самом городе Лондоне, гостеприимной
гавани всех морей, злонамеренные и решительные иностранцы готовятся нанести
смертельный удар по нашему первейшему оружию и вернейшей защите.
Я начал поиск слабых мест в обороне страны. Выяснилось, что дальновидный капитан
Хэнки - впоследствии помощник секретаря Комитета имперской обороны - уже составляет
перечнь потенциальных угроз для проекта мобилизационного расписания {3}. Я занялся
вопросами саботажа, шпионажа и контршпионажа, обратился к компетентным
государственным служащим: они работали в тайне, относились к предмету очень серьёзно,
но располагали малыми силами и скромными средствами. Мне рассказали о германских
шпионах и агентах в портах Британии. Ранее, при необходимости извлечь одноединственное частное письмо из ведения королевской почтовой службы и перлюстрировать
его, министерство внутренних дел должно было выписать ордер. Я издал общий приказ и
санкционировал вскрытие всей корреспонденции некоторых лиц из особого, постоянно
пополнявшегося списка. В скором времени обнаружилась регулярная и широкая агентурная
сеть: Германия создала её из подкупленных англичан. Закон не отводил министерству
внутренних дел заметного места в системе военных приготовлений, но я отдался им
всецело, на семь ближайших лет, оставив почти без внимания иные вопросы. Все боевые
лозунги нашей избирательной кампании - либеральная политика, народный бюджет,
фритрейдерство, мир, экономия, реформы - утеряли важность перед новой задачей. В череде
прибывавших, грозных нужд устоял один лишь ирландский вопрос. Полагаю, что ход
событий водил умами и иных министров. Но я рассказываю свою собственную историю.
Я с тщанием изучал военное положение в Европе, читал всё, что мог достать. Многие
часы прошли в спорах и обсуждениях. Военный министр приказал отвечать на все мои
вопросы. Начальник генштаба - Уильям Николсон - был моим другом с давних времён
тирахской экспедиции. В 1898 году, я, тогда ещё молодой офицер, служил с ним в штабе
Уильяма Локхарта. Николсон придерживался ясной и твёрдой военной доктрины и изложил
положение дел в превосходной и обширной записке. Но больше всех я обязан начальнику
оперативного управления: генералу (впоследствии фельдмаршалу) Генри Вильсону.
Генерал, глубоко принципиальный и замечательно дальновидный офицер, с
энциклопедическим и, полагаю, уникальным знанием Континента досконально изучил
французскую армию и секреты французского главного штаба. В то время он возглавлял
штабной колледж. Многие годы сэр Генри ратовал за немедленные и совместные с
Францией действия на случай войны и не сомневался в том, что воевать, рано или поздно,
но придётся. К Вильсону, со всех сторон, стекались струйки военных сведений. Генерал
повесил в своём маленьком кабинете карту Бельгии: огромную, во всю стену, с отчётливым
изображением сети дорог сколь-либо пригодных для прохода германских армий. Он
проводил у карты все каникулярные дни: изучал маршруты движения войск и окольные
местности. Вильсон не мог плодотворно работать в Германии: там его слишком хорошо
знали.
24
Как-то вечером, посол Германии граф Меттерних – к тому времени мы были знакомы
десять лет – зазвал меня на обед. Мы провели время вдвоём; граф выставил знаменитый
рейнвейн императорских погребов. Разговор шёл о Германии, о её теперешнем величии, о
Наполеоне, о роли Бонапарта в объединении немецкого народа, о начале и завершении
франко-прусской войны. – Какая жалость – заметил я – что Бисмарк не устоял перед
военными и согласился взять Лотарингию. Теперь Лотарингия и Эльзас – корень
европейских раздоров и вооружённого противостояния. Граф возразил: Германия издавна
владела этими землями, но в один из мирных дней Людовик XIV перемахнул через
границы, наскочил и захватил их. Но ведь население Эльзаса и Лотарингии настроено
профранцузски? По-разному - ответствовал Меттерних. Я возразил: как бы то ни было, но
огонь тлеет. Франция никогда не забудет потерянные провинции, а они, в свою очередь,
никогда не перестанут взывать к Парижу. Мы обратились к близким и весьма щекотливым
материям. Обеспокоен ли граф сегодняшней ситуацией? – Германию пытаются окружить и
уловить в сети – заявил посол – но она слишком сильна для охотников. Я осведомился, о
каких поимках и сетях идёт речь, ведь Германия в союзе с Австро-Венгрией и Италией,
державами первого класса? Англию не смущала и полная изоляция, мы жили так многие
годы. Но вы живёте на острове – отпарировал Меттерних. Германия прошла сквозь долгие
времена грабежей, угнетения и не море, но лишь солдатские штыки стоят меж нами и
вторжением. Это въелось в немецкую душу.
Разговор перешёл к военно-морским делам. – Германия совершает огромную ошибку,
соперничая с нами на воде – сказал я. Англию не догнать. Мы будем строить по два корабля
на каждый немецкий, построим и больше, при необходимости, и каждый шаг в морском
состязании обернётся новым витком вражды. Как бы ни честили друг друга наши радикалы
и консерваторы, в этом мы едины. Пренебрежение морским превосходством отправит в
отставку любое правительство. Меттерних ответил, что слышал от мистера Ллойд-Джорджа
те же слова, но Германия не помышляет о морском господстве. Ей нужен флот для защиты
колоний и торговли. Я спросил: что за польза в слабейшем флоте? Он станет заложником
обстоятельств. Император – ответил граф – глубоко привязан к своему флоту, это его
детище. Я не стал оппонировать, заметив, что Мольтке по-иному трактовал истинные
интересы Германии.
Мы осторожничали, но беседа вышла приятной. Наш разговор не имел особого
значения; я привёл его, как пример разных точек зрения. Впоследствии, я узнал, что в
подобных обстоятельствах канцлер Казначейства выразился гораздо сильнее. Он заявил, что
будет тратить на флот сотни миллионов ежегодно, если господство Британии на морях
окажется перед реальной угрозой.
Граф Меттерних, человек чести, служил кайзеру верой и правдой, но старался
сохранить мир, в особенности мир между Англией и Германией. Я слышал, что однажды, в
Берлине, в собрании князей и генералов, кто-то заявил, что Британия способна нанести
Германии внезапный и вероломный морской удар. Посол немедленно ответил, что после
десяти лет жизни в Лондоне находит сказанное невообразимым. Собрание ответило
Меттерниху явным недоверием; граф поднялся и заметил, что ручается за свои слова
честью германского офицера. Воцарилось минутное молчание.
Недалёкие люди привычно глумятся над старой дипломатией и видят причины войн в
её секретных махинациях. Легко сбиться с пути, глядя на ничтожные причины многих и
великих ссор и битв, но это всего лишь умствования о мелких симптомах опасного
заболевания. Интересы, страсти и судьбы могущественных наций и народов лежат в
глубине, но длинная история противоречий выходит на поверхность в мелочах. Старая
истина гласит: ”Великие волнения начинаются с малого, но не по причине малого”.
Довоенная дипломатия старалась устранить мелкие зародыши опасностей, но большее было
ей не под силу. Вместе с тем, и отсрочка может предотвратить столкновение. Проходит
время меняются обстоятельства, на смену одним комбинациям, союзам, интересам
приходят другие. Традиционная дипломатия Европы улаживала многие, чреватые войной
25
перебранки и грозы - по выражению лорда Мельбурна - “проходили мимо”. Пусть – пока
память об ужасных временах ещё свежа – народы найдут иные, обширные, весомые
гарантии покоя и подведут под здание нового мира прочный фундамент братства и
взаимной заинтересованности, но и тогда в ходу останутся учтивые манеры, вежливые,
взвешенные фразы, невозмутимое поведение, скрытность и прозорливость старой
европейской дипломатии. Но мы отвлеклись.
23 августа начались парламентские каникулы, правительство разъехалось, и Асквит
собрал строго секретное совещание Комитета имперской обороны. Премьер пригласил
министров, ответственных за оборону и международные дела, и, разумеется, канцлера
Казначейства. Прибыло командование армии и флота. Предмет совещания не имел прямого
отношения к Министерству внутренних дел, но Асквит попросил прийти и меня. Мы
заседали целый день. С утра выступила армия, за ней – флот.
Сэр Генри Вильсон, начальник оперативного управления, взял слово от генштаба.
Генерал снял со стены и принёс на совещание огромную карту Бельгии, развернул её перед
нами и изложил – время подтвердило правоту сэра Генри вплоть до мельчайших деталей –
план германского похода на Париж в условиях войны двух союзов: австро-германского с
франко-русским. План, вкратце, выглядел так.
Прежде всего, Германия оставит против России лишь заслон, одну пятую часть своих
сил; четыре пятых пойдут на Францию. Немецкие армии выстроятся от границы Швейцарии
до Аахена. Восточную границу Франции прикрывает линия крепостей и правое германское
крыло двинется в обход, по Бельгии. Огромным войсковым массам правого крыла
потребуется каждая дорога в полосе от Люксембурга до бельгийского Мааса. В этом районе
насчитывается пятнадцать дорог, каждая из них может пропустить до трёх дивизий. Немцы
пойдут вдоль Мааса и река защитит их правый фланг. По реке стоят три важные крепости:
предмостные позиции. Первая, ближайшая к Германии – Льеж, последняя, соседствующая с
Францией – Намюр; между ними, на полпути - форт Юи. Германцы захватят укрепления, но
дальнейшее неясно – противник может остаться на восточном берегу и использовать реку,
как прикрытие, но может ввести в дело крупные силы, форсировать водную преграду и
повести охват западнее Мааса. Германский план остался тёмен лишь в этом пункте.
Собираются ли немцы перейти Маас? Ограничатся ли кавалерийской завесой или переведут
через реку несколько пехотных дивизий, даже армейский корпус? Сегодня мы знаем, что
враг пустил в дело две полнокровные армии, но ко времени совещания самые мрачные
предположения ограничивались одним, в крайнем случае, двумя корпусами.
Главный штаб располагал доскональными свидетельствами о полной готовности
германцев. Огромные военные лагеря у самой границы Бельгии, обширные склады, сети
железных дорог, бесконечные подъездные пути убедительно открывали своё назначение.
Мотоциклисты и солдаты на автомобилях выезжали из Эльзеборнского лагеря и
захватывали Льеж одним броском, через несколько часов после объявления войны или не
дожидаясь завершения дипломатических формальностей. Шёл август 1911 года, Эльзенборн
кишел войсками, закрыт для любопытствующих визитёров и простых сельских жителей –
их, без церемоний, гнали прочь от военного лагеря.
Что станется с Бельгией? Льеж спасти не удасться, но французы могут успеть на
защиту Намюра. Остаток бельгийской армии – если Бельгия окажет сопротивление –
отойдёт к Антверпену. Королевский двор и бельгийский народ найдут последнее убежище в
крепости, обширном укреплённом районе, за тройной линией фортов, в путанице рек и
каналов.
Штаб изучил и положение Голландии. Оно отличалось от бельгийского - германцы, по
мнению докладчика, не предполагали вторгаться в Нидерланды, но могли, из практических
соображений, пройти через “Маастрихский аппендикс” – так, в то время, на жаргоне
британских военных назывался причудливый отросток голландской территории, коридор
26
между Германией и Бельгией. Немцы могли решиться на марш через “аппендикс” если
собирались использовать значительные силы западнее Мааса.
Мы получили лишь общее представление о французских планах - Париж надеялся
предвосхитить масштабное вторжение и подорвать охватывающее движение германцев
контрнаступлением величайшего размаха.
Вильсон назвал предположительное число дивизий противников, на всех фронтах,
после окончания мобилизации:
Франция
95
Германия
110
Военные утверждали, что шесть британских дивизий на левой оконечности
французского фланга помогут парировать первый удар - если не медлить и отправить
войска вслед за объявлением войны. Живое свидетельство союзной помощи удвоит силы
каждого французского солдата. Вильсон прозорливо усомнился в силах России, он оценил
последствия медленной мобилизации русских армий и развеял многие иллюзии. Казалось
невероятным, что Германия отгородится от русской мощи заслоном в каких-то двадцать
дивизий. Но военачальники Британии нашли немецкий план резонным. Читатель увидит,
что в критический момент сражения Россия и её государь исполнили союзнический долг и
ценою величайших жертв отвлекли на восток жизненно важные для Германии силы. В то
время, мы не могли предугадать подобного оборота военных дел; сегодня же усилия России
почти забыты.
Затеялась неизбежная и обстоятельная дискуссия, мы обсудили множество вопросов и,
в 2 часа дня, разошлись на перерыв; заседание возобновилось в 3, слово взял первый
морской лорд, Артур Вильсон. Сэр Артур вывесил другую карту и пространно изложил,
каким, по мнению Адмиралтейства, курсом должна следовать вовлечённая в войну
Британия. Адмирал не открыл нам планов Адмиралтейства. Он утаил их, но разъяснил
основную идею: тесная блокада вражеских портов. В скором времени собрание убедилось в
принципиальном несогласии армии и флота. Адмиралтейство считало, что Британия должна
ограничиться морем: маленькая английская армия на Континенте без остатка растворится в
огромных воюющих массах, но каждый британский солдат может отвлечь с фронта
несколько вражеских, если останется у причала, в готовности к десантам и контрударам на
германском побережье. Генералы яростно опровергали моряков, взгляды Адмиралтейства
не нашли одобрения среди большинства собрания, флотские и армейские представители
категорически разошлись во многих подробностях высадки войск. Серьёзная размолвка
флота и армии в основных вопросах военного планирования и на фоне международного
кризиса возымела скорый и непосредственный результат: я оказался в Адмиралтействе.
После совещания, Хэлдейн приватно сообщил Асквиту, что не может отвечать за военное
министерство, пока обновлённый совет Адмиралтейства не начнёт работать в совершенной
гармонии с армией и не организует полноценный военно-морской штаб. Я не узнал об этом
разговоре, но за ним и вскоре последовало решение, совершенно изменившее мою жизнь.
Я полагал, что генштаб чрезмерно уверен во французской армии и опасался, что
генеральскими умами движет приверженность к союзнику. Наши военачальники не
сомневались, что поражение французов поставит под угрозу будущее Британии, пылко
желали выступить на стороне Франции и тешились естественными, но иллюзорными
оценками французских сил: сравнение неизменно оказывалось в пользу Парижа. Большая
часть информации поступала от французов. Союзный генштаб был настроен оптимистично
и решительно, желал наступать, и полагался на боевой дух французского солдата. Надёжная
оценка показывала, что полная численность довоенной армии Франции относится к
германской как три к четырём, но, по ходу войны, между девятым и тринадцатым днём
27
мобилизации, Париж сможет выставить на поле боя превосходящие силы. Французские
генералы возлагали большие надежды на перехват инициативы, на то, что решительное
вторжение в Эльзас-Лотарингию расстроит скрупулёзно рассчитанный марш врага через
Бельгию на Париж. Британский генштаб подпал под влияние французских ожиданий.
Я не разделял оценок генштаба и изложил свои мысли Комитету имперской обороны в
меморандуме от 13 августа 1911 года. Разумеется, это лишь попытка заглянуть за покров
времени, вообразить невообразимое, сосчитать бессчётное, измерить неизмеримое. Я писал,
что к двенадцатому дню мобилизации “французские армии откатятся от линии Мааса к
Парижу и на юг”, что к сороковому дню “силы врага, как на фронтах, так и в тылу,
напрягутся до предела”, и что тогда “нам может представиться случай для решающего
испытания сил”. Я не претендую на славу пророка, не помышлял предугадать точные даты,
но лишь дал примерные временные ориентиры мыслимых событий. Фактически, три года
спустя, оба прогноза сбылись едва ли не до дня.
В начале войны, 2 сентября 1914 года, я перепечатал меморандум в надежде
воодушевить коллег – мрачное предвидение событий двенадцатого дня сбылось и нам
следует ожидать и благоприятного, сорокового дня. Так и случилось.
ВОЕННЫЕ АСПЕКТЫ КОНТИНЕНТАЛЬНОЙ ПРОБЛЕМЫ
Меморандум Черчилля
13 августа 1911
Документ исходит из предпосылки…. что мы приняли решение об использовании
британских вооружённых сил в континентальной Европе. Я никоим образом не считаю
подобное решение неизбежным.
Предполагается, что Великобритания, Франция и Россия связаны союзными
обязательствами и атакованы Германией и Австрией.
1. Решающая военная борьба развернётся между Францией и Германией. Качества
немецкой армии, по меньшей мере, не уступают французским, Германия мобилизует
2 200 000 против 1 700 000. Со временем, соотношение сил может несколько выровняться и
французы должны улучить выгодный момент. Это возможно либо до полного
развёртывания германских войск либо после того, как неприятель растянет силы. Первый
случай может представиться между девятым и тринадцатым днём, второй – около
сорокового дня.
2. В первые дни мобилизации, за французами останется равенство или временный
перевес в приграничных районах, но этот факт не заслуживает внимания, разве что Париж
решится на стратегическое наступление. Французы могут немедленно выступить, но сразу
же потеряют выгоду действий по внутренним линиям и встретятся с идущими навстречу
подкреплениями неприятеля: тем самым, любой перевес первых дней окажется лишь
временным и быстро сойдёт на нет. Германцам не выгодны первые дни, они не начнут
генерального наступления без солидного преимущества. На начало войны, у Парижа нет
выбора: французам придётся держать оборону по линии собственных крепостей и у
границы Бельгии: дату первого, главного удара назначит Германия. Мы не откажем
неприятелю в уме, согласимся с тем, что немцы выберут для наступления самый
благоприятный момент и лишь безрассудные и нецелесообразные действия французов
могут вынудить Германию к действиям помимо расчёта.
3. Непредвзятая, с позиций Британии, оценка приводит к недвусмысленному выводу:
Германия начнёт решительное наступление при значительном численном перевесе и на
достаточно широком фронте; французы отступят от бельгийской границы, но могут
удержать позиции между крепостями на линии Верден - Бельфор. Противники сойдутся в
28
неизбежной череде ожесточённых схваток, удача будет менять хозяина, наступающим
германцам придётся очень нелегко. Нам не стоит рассчитывать, что французы остановят
врага по всему фронту, но и при таком обороте дел союзнику не хватит сил для контрудара.
По всей вероятности, к двенадцатому дню сражения французские армии откатятся от линии
Мааса к Парижу и на юг. Планы, исходящие из иной посылки, чрезмерно опираются на
фортуну.
4. Мы можем использовать четыре или шесть британских дивизий в масштабных
операциях начала войны. Этот план ведёт к важному и практическому результату. Истинная
ценность британских войск на Континенте несоизмерима с их численностью. Высадка
англичан воодушевит каждого французского солдата и дорого обойдётся врагу в
приграничном сражении. Но зададимся вопросом наиважнейшего для нас значения: что
последует за сражением у границ и вторжением во Францию? Никакие действия в
приграничных областях не приведут Францию к победе. У Парижа нет достаточных для
вторжения в Германию сил. Единственный шанс – поразить врага на французской земле.
Этот вопрос невозможно обойти, он стоит на пути к любому окончательному решению.
5. Силы германских армий, по мере движения врага через Бельгию и, далее, во
Францию будут иссякать быстрее французских из-за нижеследующих, всех или некоторых
причин:
Как правило, наступающая сторона несёт большие потери (в особенности, если
германцы потерпят неудачу на линии французских крепостей);
Операции по внешним линиям требуют большего количества солдат;
Необходимость выделить силы для охраны коммуникаций, в Бельгии и Франции (в
особенности на приморском фланге);
Необходимость блокировать Париж (на 100 000 защитников города потребуется не
менее 500 000 германских войск); осада или оборона иных пунктов (особенно вдоль
побережья);
Высадка британских частей;
Нарастающее давление русских, с тридцатого дня;
Общее соображение – наступление правым крылом заведёт германцев в скверную
стратегическую ситуацию и враг, рано или поздно, это осознает.
Все перечисленные обстоятельства будут усугубляться с каждым днём продвижения
неприятеля.
6. Морская блокада - как это изложено в меморандуме Адмиралтейства – со временем
скажется на германской торговле, промышленности, стоимости продовольствия, ударит по
кредиту и финансам, добавит к бремени непомерных и ежедневных военных расходов.
Германская экономика окажется под постоянным и нарастающим гнётом. [Канцлер
Казначейства придаёт этому обстоятельству особое значение и отмечает крайне малый
запас прочности германской индустрии и хозяйственных организаций].
7. На сороковой день, силы врага, как на фронтах, так и в тылу, напрягутся до
предела, Германии придётся жить в жестоком, ежедневном, с какого-то времени
непереносимом усилии и искать облегчения лишь в полной победе над Францией. Если к
сороковому дню сражения французы не промотают войска в опрометчивых и безнадёжных
мероприятиях, то баланс сил выровняется и, с течением времени, только улучшится.
Неприятель встанет перед дилеммой: необходимо атаковать, немедленно, успешно, но
атаковать в условиях, когда численность войск по обе стороны фронта выравнивается с
каждым днём. Начиная с этого времени, нам может представиться случай для решающего
испытания сил.
29
У.С.Ч.
Совещание завершилось. Участники разошлись в мрачных думах.
Военное министерство погрузилось в тайные хлопоты. Ничто не просочилось наружу,
но всё мыслимое – предусмотрено, подготовлено, расписано до мелочей. Каждый батальон
получил собственное железнодорожное расписание или, на языке военных, график
движения: детальный документ, вплоть до указаний, где солдатам надлежит пить кофе.
Военные отпечатали тысячи карт Северной Франции и Бельгии. Кавалеристы отложили
учения из-за ”нехватки воды в Уилтшире и соседних графствах”. Британская пресса,
неподцензурная, яростно пропартийная и, в большинстве своём, пацифистская выражалась
сдержанно, немногословно, без принуждения, твёрдо и единодушно. Затянувшееся,
тягостное молчание не было прервано и единым резким словом. Большая забастовка
железнодорожников волшебным образом завершилась, хозяева и работники выслушали
доверительное обращение канцлера Казначейства и, в одночасье, завершили дело большими
уступками друг другу.
В середине августа, я позволил себе несколько дней за городом, но и на отдыхе думал
только о военной угрозе. Текущие обязанности не оставляли меня, но разумом владели
лишь вопросы войны.
Приведу письмо Эдварду Грею – я отправил его из благостных окрестностей Меллс.
Содержание говорит само за себя.
30 августа 1911.
Возможно, что мы накануне неизбежных и бесповоротных решений. Прошу вас
рассмотреть изложенный ниже план действий на случай провала переговоров о Марокко.
Предложить Франции и России тройственный альянс и (помимо прочего) дать
совместные гарантии Бельгии, Нидерландам и Дании.
Объявить Бельгии, что мы, в союзе с Францией и Россией, гарантируем её
независимость и придём на помощь в случае покушения на нейтралитет. Уведомить
Брюссель, что не остановимся перед необходимыми и самыми действенными военными
мерами. Но бельгийская армия выйдет в поле вместе с армиями Британии и Франции, а
бельгийское правительство, без промедления, укрепит достаточными гарнизонами Льеж и
Намюр. В противном случае мы оставим Брюссель его судьбе.
Дать аналогичные гарантии Нидерландам и Дании в обмен на их встречные и самые
энергичные усилия.
Мы поможем Бельгии в обороне Антверпена, прокормим крепость и любую армию
возле города. Нам нужна полностью открытая Шельда; возможно, что придётся со всей
силой надавить на Голландию. Если Голландия закроет Шельду, Британия ответит блокадой
Рейна.
Значение Рейна возрастает с ходом военных действий: мы должны подготовиться и,
буде необходимо, заблокировать реку. С другой стороны, германцы либо пройдут
”Маастрихским аппендиксом” в первые же дни войны, либо он им вообще не понадобится.
Позвольте добавить, что мне не понравился доклад Адмиралтейства и я ничуть не
убеждён в разумности тесной блокады. По моему мнению, если французы вышлют крейсера
в Могадор или Сафи, нам (в свою очередь) надо передислоцировать основные силы флота
на север Шотландии, на базу военного времени. Интересы Англии не в Марокко, но в
Европе. Мы могли бы послать с французами пару наших кораблей, но передислокация
флота окажется столь же – если не более - выразительной.
Дайте мне знать, когда окажетесь в Лондоне и не откажите в любезности довести это
письмо до премьер-министра.
30
Мир продлился ещё три года, но мои взгляды не претерпели изменений. Напротив:
события трёх предвоенных лет утвердили и укрепили меня в собственной правоте. Мне
выпало лично осуществить кое-что из предложенного: отменить план тесной блокады и
передислоцировать флот на базу военного времени. В иных случаях – например, оборона
Антверпена – у меня не оказалось достаточно власти для своевременных и необходимых
мер. Но я старался, как мог – не из-за глупого сумасбродства, как это часто утверждается; я
изучал предмет, размышлял, составлял систему взглядов и следовал им. Ход ужасного и
беспримерного времени общественных потрясений подтверждал мои выводы, один за
другим, и я укреплялся в уверенности. У меня не было ни малейших сомнений, что и как –
вплоть до мелочей - надлежит предпринять, трудно было лишь убедить и побудить прочих к
правильному действию.
Вопреки опасениям, кризис завершился мирно. Германия получила дипломатический
отпор. Очередной выпад Германии против всей Европы. Очередной наскок немцев на
Францию. Континент жил в опасениях многие годы, теперь тревоги добрались до Британии
и наши государственные мужи в первый раз ощутили близость войны. Французы
предложили уступки и компенсации. Замысловатые переговоры о германских и
французских границах в Западной Африке, в особенности о камерунском ”Утином клюве”,
окончились соглашением сторон. Мы считали, что Франция приобрела значительные
выгоды. Но Париж не выказал восторга. Кайо провёл страну через тревоги Агадира, но был
отставлен по непонятным на то время причинам: свет пролили дальнейшие события. Судя
по всему, в правительственных кругах Германии разразился грандиозный скандал.
Секретарь по делам колоний, фон Линдеквист, предпочёл отставку подписи под
соглашением. Кайзер жил в переездах, он останавливался то в одном, то в другом дворце, у
трона толпились подданные, и над собраниями блестящих мундиров витал резкий и густой
дух унижения и обиды. Выразителем чаяний гневающихся стал кронпринц. Мир обрушил
на это несчастное существо несчётное количество проклятий. Но, в сущности, кронпринц
был не лучше и не хуже любого из юных кавалерийских субалтернов средних достоинств:
он не прошёл обычное горнило частной школы, равно как и не был закалён заботой о
средствах к существованию. Наследник престола отличался привлекательной внешностью,
щедро одаривал вниманием прекрасный – в большинстве случаев – пол, хотя на закате дней
и обратился к прельщению юношеской популяции Вирингена. Его недалёкая голова пошла
кругом от горящих взоров и раскатистых речей знаменитых капитанов, государственных
мужей и партийных лидеров. Принц опрометью кинулся в мощное и любезное ему течение
общественных настроений и обрёл авторитет – вернее сказать, стал знаменем влиятельных
сил, с которыми приходилось считаться самому кайзеру. Германия пошла на новый виток
военных и морских приготовлений.
“Дело – пишет Тирпиц (стр. 191) – обстояло так: хладнокровно, не поддаваясь на
провокации, продолжить военное строительство в огромных масштабах, спокойно
работать над утверждением Германии на морях {4} и принудить англичан дать нам
свободно вздохнуть.”
Лишь свободно вздохнуть! Что за чудовищные орудия требовались немцам для
простейшего респираторного акта!
Посмотрим, как агадирский кризис отозвался во Франции.
Генерал Мишель занимал пост вице-президента Высшего военного совета и, с началом
войны, становился главнокомандующим французскими вооружёнными силами. В начале
1911 года, генерал представил доклад о плане кампании. Он не сомневался, что Германия
нанесёт удар через Бельгию и не ограничится южным берегом бельгийского Мааса, но
существенно - вплоть до Брюсселя и Антверпена - расширит район операций. Мишель
утверждал, что германский генштаб немедленно введёт в дело двадцать один кадровый
армейский корпус вместе с львиной долей резервных войск: немцы, как это было известно,
рассчитывали получить двадцать один дополнительный корпус от всеобщей мобилизации.
Тем самым, Франции надо готовиться к обширному охватывающему движению неприятеля
31
через Бельгию и встрече с большей частью войск врага в самом начале войны. Генерал
заключил, что масштаб подобного вторжения требует подготовить и использовать в первых
же грядущих боях как можно больше французских запасных. Мишель предложил
организовать при каждой кадровой части территориальное подразделение и вывести
регулярные и резервные войска в поле сообща, под началом профессиональных офицеров.
Предложение генерала позволило бы, ещё до начала мобилизации, поднять численность
французской армии с 1 300 000 до 2 000 000 и встретить наступающих германцев по
меньшей мере равными силами. Многие французские корпуса увеличивались до 70 000
человек, большинство полков вырастали в шестибатальонные бригады.
Далее, генерал Мишель указал, как распределить эти войска. Основная масса, около
500 000 солдат, собиралась между Лиллем и Авеном для удара по главным силам
германского обходного движения. Вторая группа, числом в 200 000 штыков, выставлялась
справа от первой, между Ирсон и Ретель. Гарнизон Парижа - 220 000 бойцов – служил,
одновременно, и общим резервом. Прочие войска вставали вдоль восточных границ. Так
видел план кампании ведущий офицер Франции в 1911 году.
Идеи генерала шли вразрез с господствующим направлением французской военной
мысли. Генштаб не верил в обводящий немецкий удар через Бельгию и совершенно отрицал
проход врага по северной Бельгии. Генштаб не верил, что Германия использует резервные
части в дебюте. Генштаб не верил в способность резервистов драться без долгосрочного
обучения. Французский главный штаб думал противоположно: Германия начнёт
стремительную атаку одной кадровой армией, врага должно встретить на восточных
рубежах и отразить контратакой. Следовательно, надо накопить как можно больше солдат
действительной службы при минимальном числе резервистов; отсюда и вывод – закон о
трёхлетней воинской повинности, генштаб потребовал его, намереваясь не менее чем
удвоить контингент молодых солдат. Военная верхушка Франции истово, поголовно и
вопреки своему руководителю веровала в наступательную доктрину - полковник Гранмезон
был пророком её - и искренне надеялась вырвать у врага победу яростной и страстной
атакой в самом начале кампании.
Генерал Мишель пал жертвой собственного инакомыслия. Возможно, что
персональные особенности Мишеля контрастировали с глубиной и прозорливой
истинностью его идей. Такое случается и часто застит людям глаза. Генералу оппонировало
подавляющее большинство Высшего военного совета. Агадир привёл к развязке. Новый
министр обороны, Мессими, настоял на обсуждении концепции Мишеля полным составом
Совета. Все, за малым исключением, военачальники выказали полное несогласие, диссидент
остался в одиночестве. Министр обороны подвёл итог и, через несколько дней, сообщил
Мишелю, что тот не пользуется доверием французской армии. 23 июля, вице-президент
Высшего военного совета подал в отставку.
Правительство намеревалось заменить Мишеля на По или Галлиени, но По захотел
работать с неприемлемым для министра составом высших офицеров. Номинацию не
утвердили, отговорку нашли в преклонном возрасте кандидата, но увёртка с размаху
ударила по Галлиени – он был старше По. В сложившихся обстоятельствах, выбор пал на
Жоффра.
Жоффр, военный инженер, заработал репутацию разумного, спокойного и твёрдого
офицера на Мадагаскаре – он служил там на различных должностях, под началом Галлиени
- и в Марокко. 1911 год принёс ему место вице-президента Высшего военного совета.
Генерал-тяжелодум, флегматичный, широкоплечий, большеголовый буколический
персонаж: британец воображает типичного француза совсем не так, трудно найти меньшее
сходство. И, равным образом, худший выбор: Жоффр, на первый взгляд, был ничуть не
способен сплетать и распутывать мудрёную и обширную паутину современной войны.
Младший в Совете. Никогда не командовал армией, ни разу не управлял большими массами
войск, даже в военных играх. При подобных оказиях Жоффру отводилась роль
32
генерального инспектора коммуникаций и, в случае мобилизации, он должен был занять
именно этот пост.
Генерал принял высочайшее назначение в опасениях и замешательстве – похвальные и
естественные чувства. Но нерасположение кандидата удалось преодолеть: Жоффра
заверили, что к его услугам будет специальный помошник, генерал Кастельно – офицер,
весьма сведущий в масштабных военных операциях, планах и теориях французского
генштаба.
Жоффр получил власть как выдвиженец большинства в главном штабе, как сторонник
господствующих догм. Он остался твёрд в вере; его назначение предопределило судьбу
Франции и, через три года, привело страну к безмерным несчастьям.
Вместе с тем, персональные качества генерала оказались ценным приобретением для
довоенной Франции, с её скоротечным мельканием многочисленных правительств. Он стал
воплощением “стабильности” в потоке перемен и олицетворением ”беспристрастия” среди
борющихся группировок. Он был ”хорошим республиканцем” с ясными политическими
убеждениями, но не партийным бойцом и не интриганом. Никто и ни в какой степени не
мог заподозрить генерала в пристрастной религиозности равно как и в поощрении атеистов
за счёт католической части генералитета. Франция шла к Армагеддону в мешанине
политической пены, испарений, словоблудия и, по любой мерке, возможность найти опору в
чём-то постоянном пришлась ко времени. Три, без малого, года, при разных кабинетах,
Жоффр оставался на посту и нам доподлинно известно, что мелькавшие на предгрозовой
сцене министры почти всегда пользовались его помощью в технических вопросах. Он
работал с Кайо и Мессими, он служил под началом Пуанкаре и Мильерана, им руководили
Бриан и Этьен; при Вивиани, с тем же Мессими, его карьера рухнула.
Напоследок вернёмся в Британию.
В октябре Асквит позвал меня в гости, в Шотландию. На следующий после приезда
день мы возвращались домой с поля для игры в гольф. Совершенно неожиданно, премьерминистр спросил – не сочту ли я возможным перейти в Адмиралтейство? Мне уже
предлагали этот пост – тот же Асквит, в начале своего первого премьерства. На этот раз я не
затруднился с ответом. Я не мог думать ни о чём, кроме военной угрозы. Я был готов. Я
ответил: ”Да!” К завтрашнему дню ожидался Хэлдейн и Асквит предложил подробно
поговорить втроём. Но я знал - премьер уже принял решение. Два линейных корабля, два
дальних силуэта в свете угасавшего вечера медленно шли из залива Ферт-оф-Форт.
Казалось, они вышли мне навстречу.
Вечером, отходя ко сну, я заметил на столике в спальне большую Библию. Меня
переполняли новости: новое положение, иные задачи. Мне было тревожно за Британию –
миролюбивую, легкомысленную, неподготовленную, я думал о силе и мужестве моей
страны, о нашем здравом смысле, о привычке к честной игре. Я размышлял о величии
Германии, о пышной кроне империи, о глубоких корнях холодного, упрямого,
неумолимого, расчётливого немецкого ума. Я вспоминал манёвры 1907 года в Бреслау,
германские армейские корпуса - они шли мимо меня, ряды храбрецов, волна за волной; в
памяти вставали окрестности Вюрцбурга, 1910 год - тысячи крепких лошадей тащат орудия
и огромные гаубицы по склонам и дорогам. Я думал о немецкой просвещённости,
дотошности, успехах в естественных науках, достижениях в философии. Германия
изощрила силу в стремительных, успешных войнах и список их был памятен. Я наугад
открыл Книгу - Второзаконие, девятая глава.
1. Слушай, Израиль: ты теперь идешь за Иордан, чтобы пойти овладеть народами,
которые больше и сильнее тебя, городами большими, с укреплениями до небес,
2. Народом великим, многочисленным и великорослым, сынами Енаковыми, о которых
ты знаешь и слышал: «кто устоит против сынов Енаковых?»
33
3. Знай же ныне, что Господь, Бог твой, идет пред тобою, как огнь поядающий; Он
будет истреблять их и низлагать их пред тобою, и ты изгонишь их, и погубишь их скоро,
как говорил тебе Господь.
4. Когда будет изгонять их Господь, Бог твой, от лица твоего, не говори в сердце
твоем, что за праведность мою привел меня Господь овладеть сею доброю землею, и что
за нечестие народов сих Господь изгоняет их от лица твоего;
5. Не за праведность твою и не за правоту сердца твоего идешь ты наследовать
землю их, но за нечестие и беззакония народов сих Господь, Бог твой, изгоняет их от лица
твоего, и дабы исполнить слово, которым клялся Господь отцам твоим Аврааму, Исааку и
Иакову;
“Оставь сомнения” – так понял я Слово.
34
Глава 4
В Адмиралтействе.
Смена караула прошла строго по уставу. Утром, я принял Маккену в Министерстве
внутренних дел и познакомил с новыми коллегами; после обеда, мы направились в
Адмиралтейство. Маккена представил меня членам совета, главам департаментов, ведущим
сотрудникам и откланялся. Он не выказал своих чувств ни единым намёком, но я знал, как
тяжела ему эта перемена. Мы простились; я собрал первое, формальное заседание совета.
Секретарь зачитал патент и я – по словам королевского указа – принял на себя
”ответственность перед короной и парламентом за всю деятельность Адмиралтейства”.
Начались труды, поглотившие без остатка четыре года, наступили самые знаменательные
дни моей жизни.
Я пришёл дать новое направление важнейшим военно-морским делам и немедленно
принялся за работу. Первое: изменить военные планы флота – в то время, они исходили из
замысла тесной блокады. Второе: укрепить морские силы постоянной готовности, дать им
должную организацию. Третье: всемерно подготовить флот к отражению внезапной атаки,
враг не должен застать нас врасплох. Четвёртое: учредить военно-морской штаб. Пятое:
согласовать военные планы флота и армии, наладить самое тесное сотрудничество двух
ведомств. Шестое: инженерные разработки, усилить орудийную мощь кораблей всех
классов. Седьмое: кадровые изменения в высшем командовании флота и совете
Адмиралтейства.
Дополнительно, чтобы ”спать спокойно”, я отдал несколько персональных
распоряжений. Охрана складов флотского имущества всецело переходила под прямой
контроль Адмиралтейства. Морские офицеры, наравне с клерками, живущими при
министерстве, перешли на круглосуточный режим работы; в Адмиралтействе или
поблизости постоянно дежурил кто-то из морских лордов. Теперь, в любой час дня или
ночи, в рабочие, праздничные и каникулярные дни, офицер, не теряя времени, мог передать
морскому лорду тревожное сообщение. Я завёл киот с большой картой Северного моря за
сдвижными дверцами и повесил его на стену кабинета, позади стола. Каждый день,
дежурный офицер отмечал на карте текущую диспозицию германского флота. Я входил в
кабинет и непременно начинал работу с изучения карты. Флажки выставлялись ежедневно,
неукоснительно, вплоть до самого начала войны, потом в дело пошли другие карты огромные, во всю стену оперативного пункта.
Информация поступала ко мне по многим, разнообразным каналам; я не искал
новостей на своей карте, но флажки дежурного офицера поддерживали во мне и коллегах
ощущение постоянной тревоги. Именно это чувство водило нами в те времена.
Пришла пора представить читателю великих адмиралов флота: лорда Фишера и сэра
Артура Вильсона. Неусыпные труды и выдающиеся способности двух адмиралов, работа на
морях и в Адмиралтействе, их дела, в сочетании и взаимодействии с энергией и
патриотизмом лорда Чарльза Бересфорда в огромной степени создали наш предвоенный
флот. Фишер и Вильсон играют заглавные роли в нашей истории, и читатель найдёт их
имена на многих страницах этой книги.
Более десяти лет Фишер усиливал, наращивал, модернизировал флот, проводил в
жизнь новшества первостепенной важности. Водотрубный котёл, дредноут, субмарины
(”игрушки Фишера” - так называл их Бересфорд), единая схема подготовки кадров, команды
минимального состава на кораблях резерва, затем – перед лицом германской угрозы –
сосредоточение флота в домашних водах, сдача на слом огромного числа малоценных
единиц, знаменательные морские программы 1908 и 1909 года, переход с 12 дюймовых
орудий к калибру 13,5 дюйма – всё это Фишер!
35
Адмирал шёл путями далеко идущих изменений и нажил яростных оппонентов:
методы Фишера, предмет его гордости, ожесточали и озлобляли антагонистов. Фишер
отвечал взаимностью и был скор на расправу. Он не скрывал и даже прокламировал, что
строптивцы любого ранга окажутся на пепелище своей карьеры. “Жёны изменников – то
есть офицеров, покусившихся на дела Фишера явно или исподтишка - овдовеют, дети
осиротеют, дом станет навозной кучей”. Адмирал повторял это снова и снова. С его языка
не сходили слова: “беспощадно, непреклонно, безжалостно” и слово не расходилось с делом
– множество адмиралов и капитанов грызло локти на берегу в предостережение прочим.
Фишер не стеснялся выражать свой курс в самых неблагозвучных терминах, он как будто
дразнил и, в то же время, игнорировал врагов и критиков. Вот пример: Фишер пишет в
вахтенном журнале дартмурского военно-морского колледжа: ”Секрет эффективности – в
фаворитизме”. Он считал ”фаворитизмом” отбор не по чинам, а по талантам, в интересах
общества, но само слово било наотмашь. Офицеры должны были оставаться в рыбоводном
садке Фишера – и горе несогласным. Адмирал отвечал потоками презрения на мнения и
аргументы оппозиции, бранил ослушников печатно и словесно, откровенно и постоянно.
Но флот Его Величества насчитывал немало офицеров с независимыми взглядами и
весом в обществе: многие из них воспротивились Фишеру. Они были вхожи в парламент и
имели доступ к печати. Взгляды отдельных недругов Фишера – но далеко не все их методы
– нашли отклик в значительной массе опытных и достойных морских командиров.
Оппозицию возглавил Чарльз Бересфорд; в то время, он командовал основным соединением
военно-морских сил - флотом Канала. Флот самым прискорбным образом раскололся, и
разлом прошёл по каждой эскадре, через каждый корабль. Моряки разделились на
сторонников Фишера и приверженцев Бересфорда. Всё, что шло от первого морского лорда
отвергалось с порога главнокомандующим, капитанов и командиров флота подстрекали
принять ту или иную сторону. Спорили о технике, переходили на личности. Ни одна
сторона не имела сил сокрушить неприятеля. Адмиралтейство завело шпионов на флоте,
флот – соглядатаев в Адмиралтействе: стороны превосходно знали обо всех движениях
вражеском стане. События приняли скверный оборот и вполне могли обрушить воинскую
дисциплину, если бы не третья, самая многочисленная партия – моряки, категорически и
самоотверженно отторгнувшие фракционную драку. Вокруг бушевали страсти, но они
делали свою работу, спокойно и неизменно. Мы в долгу перед ними.
В девяти случаях из десяти Фишер бился за правое дело. Великие реформы вывели
флот из глубочайшего упадка. Фишер дал морякам встряску: армию, равным образом,
расшевелила южноафриканская война. Долгое, безоблачное время непререкаемого
самодовольства окончилось, страна услышала отдалённые громовые раскаты, и именно
Фишер подал штормовое предупреждение и объявил всеобщий сбор. Он вынудил каждый
департамент явиться с отчётом: чем занимаетесь, не коптите ли попусту небо? Он тряс
морские ведомства, колотил их, вырывал из дремоты, принуждал к деятельному труду, но
служить на флоте в дни реформ Фишера было не очень приятно. Нельсон завещал морякам
жить общиной, братским содружеством, таково было обыкновение, но традиция – лишь
временно! – пресеклась: вожди, в яростных раздорах, сеяли рознь, и флот пожинал
обильные, ядовитые всходы фракционных козней.
Я спрашивал себя: был ли иной путь, возможны ли реформы Фишера без его методов и
пришёл к выводу: адмирал обезумел от трудностей, обструкций и ожесточился в тяжёлой
борьбе за каждый шаг. У руля огромного боевого механизма должны стоять двое:
специалист и политик. Значительные дела на флоте невыполнимы без помощи министра:
никто, кроме политика не может поддержать и защитить решительного первого лорда.
Авторитет моряка соединяется с весом министра и каждый из них более чем удваивает силы
в союзе. Деятельные соратники оказывают друг другу величайшие услуги. Согласный труд
умножает возможности. Соединение сил не оставляет места интриганам. Солидарное
решение может оказаться хорошим или плохим, но становится обязательным для всей
морской службы.
36
Увы, но труды Фишера пришлись на время двух безнадежно и даже смертельно
больных первых лордов. С 1904 по 1908 год во главе Адмиралтейства стояли лорд Кодор и
лорд Твидмаут: безукоризненно честные и весьма компетентные общественные деятели, но
очень нездоровые люди. Более того: ни один из них не был в палате общин и не сумел
предложить ответственным депутатам пустить на голоса неоспоримо сформулированную
программу Адмиралтейства. Положение изменилось в 1908 году, с приходом в
Адмиралтейство Маккены. Новый морской министр отличался решительной храбростью,
завидной ясностью ума, имел солидный вес в палате общин и получил назначение в
счастливом возрасте пышного цветения сил и способностей. Маккена немедленно успокоил
страсти. Но час Фишера уже пробил. Богини мести, Фурии, гнались за ним по пятам.
Стороны зашли слишком далеко в борьбе и ненависти. Разверстая рана схизмы не
затягивалась.
Принято считать, что карьеру Фишера прервал инцидент с ”письмами Бэкона”.
Капитан Бэкон, один из лучших офицеров флота и правоверный фишерит служил в
Средиземном море под началом Бересфорда. Фишер попросил капитана писать и, при
случае, рассказывать о делах в хозяйстве лорда Чарльза. И капитан писал: письма Бэкона
прекрасно составлены, изобилуют ценной информацией и… позволяют упрекнуть автора в
критике непосредственного начальника. Корреспонденция носила приватный характер, но
Фишер имел обыкновение наставлять и ободрять паству открытыми письмами, заметками и
меморандумами по техническим вопросам - образчики превосходной полиграфии с
особыми, изысканными шрифтами. Непреложная аргументация Бэкона восхитила первого
морского лорда, он отпечатал письма и, в 1909 году, распространил их в достаточно
широком кругу адмиралтейских приверженцев. В конечном счёте, копия попала врагам и
перекочевала на страницы столичной вечерней газеты. Адмирала обвинили в
подстрекательстве подчинённых к нарушению воинской субординации. История с
письмами погубила Фишера: в 1910 году, прославленный, увенчанный многими лаврами
адмирал покинул Адмиралтейство и, под злобное улюлюканье торжествующих врагов,
ушёл на покой, в палату лордов – навсегда, по общему мнению.
Моё назначение определилось и я сразу же послал за Фишером. Адмирал отдыхал на
заграничном курорте. Мы не виделись с 1909 года, со времени обсуждения бюджета
военно-морских сил. Фишер благоволил к Маккене, но поспешил домой, как только узнал,
что я не интриговал и не метил на кресло лорда Адмиралтейства. Мы встретились и провели
три дня в покое Рейгетского аббатства.
Мне открылся огнедышащий вулкан идей и знаний: Фишер уяснил суть моих
намерений; началось немедленное и неистовое извержение. Адмирал провёл долгие и
тревожные недели Агадира на берегу сонного озера Люцерн в вынужденном бездействии,
праздности и жестоких муках: любимый флот, дело его жизни стоял перед тягчайшими
испытаниями, а Фишеру осталась лишь роль стороннего наблюдателя.
Старый моряк был неудержим. Я осаждал его вопросами, он извергал идеи. Речи
адмирала ласкали слух: Фишер говорил превосходно, вопросы кораблестроения приводили
его в совершеннейший экстаз. Он дал аттестации адмиралам флота, блестящие, но с
серьёзными преувеличениями: сказывалась известная междоусобица. Я намеревался
придерживаться золотой середины: перенять главное у Фишера, но строжайшим образом
пресечь морскую вендетту.
Я превосходно знал историю флотской распри и назначил Фишеру встречу, ничуть не
предполагая вернуть его в Адмиралтейство. Мощь адмирала покорила меня и, к вечеру
воскресенья, я чуть было не призвал Фишера руководить морской службой, но сделал это
лишь через три года: не из-за боязни шумных протестов, в то время я стоял на сильных
позициях. Я испугался иного: продолжения междоусобицы, вражда могла разгореться с
новой силой, и нрав адмирала неизбежно привёл бы к такому исходу. Затем и в равной
степени меня тревожил возраст Фишера. Прочен ли разум человека в 71 год? Полной
уверенности не было. Следующим утром мы ехали в столицу; с моего языка рвались слова:
37
“Возвращайтесь и помогите мне”. Единый намёк адмирала решил бы всё и сразу. Но не
случилось; весь обратный путь Фишер хранил подобающее достоинство, а через час мы уже
были в Лондоне. Потом пришли сомнения, объявилось множество враждебных адмиралу
советчиков и, через несколько дней, я твёрдо решил найти первого морского лорда среди
иных кандидатов.
Не знаю, прав я был тогда или нет.
Адмирал провёл многие годы жизни на высочайших государственных постах, в
обстановке величайшей секретности и беспощадной ответственности, но был невероятно
плодовит и несдержан в переписке. При подготовке этой книги и для нужд биографов
Фишера я собрал и перепечатал все адресованные мне письма: конволют занял более
трёхсот страниц убористой печати. Большая часть корреспонденции отдана делу жизни
Фишера, адмирал снова и снова повторяет основные доктрины и концепции военноморского искусства. В письмах немало несообразностей и прямых противоречий, но
генеральная линия неизменна. Фишер говорит о серьёзном, но говорит увлекательно:
эпистолярий насыщен уместными, подчас заумными цитатами, колоритными фразами,
рисунками, сарказмами и колкостями. Он писал, как жил: порывисто и страстно, его разум,
его острое перо неслись галопом по пятам насущных забот. Адмирал, сплошь и рядом,
выкладывает на бумагу такое, что иной побоится и вообразить. Фишер нажил немало
врагов, и это не удивительно: он держал путь по бурному морю, и за кормой густо
клокотала пена гнева. Удивляет иное: счастливое и многократное спасение от
кораблекрушений. Высокая одарённость Фишера удерживала его на плаву.
Чрезмерный, безоглядно грубый слог послужил Фишеру некоторой защитой. Люди
сочли шквальный стиль адмирала за неотъемлемую особенность морского волка, и Фишер
годами держал стремительный бег по бурному морю.
Предвоенные письма Фишера приносили мне непременное удовольствие, я читал их с
живым интересом. Я радовался каждому посланию – восемь-десять двойных страниц,
убористо исписанных, скреплённых перламутровой булавкой или кусочком шёлковой
ленты; вкушал новости и советы, разнообразные по смыслу и тону - от болезненных укоров
до наставлений и поощрений высочайшей пробы. С самого начала, адмирал обращался ко
мне по-отечески. “Дражайший Уинстон” – так начинались его письма, а в конце стояло:
“Ваш, до могилы” или ”Ваш, пока ад не замерзнет” или ”Ваш, пока папоротник не
зацветёт”; потом P.S. и ещё две-три содержательные и блестящие страницы. Я перечитываю
письма адмирала и неизменно преисполняюсь глубочайшим расположением к моему
адресанту, его пламенному духу, вулканической энергии, глубокому, созидательному уму,
драчливой прямоте, любви к Британии. Увы, но пришёл день, замёрз ад, расцвёл
папоротник и на нашу дружбу легла могильная тень: вместо ”Дражайший Уинстон” я
прочёл: “первый лорд: я не могу более работать с вами”. Но мне приятно отметить, что
наши отношения, долгие и тесные, на этом не прекратились.
Сэр Артур Вильсон, первый морской лорд, встретил меня с присущей ему благородной
открытостью. Он, безусловно, не был в неведении об основных причинах моего появления в
военно-морском ведомстве. Как только строго хранимый секрет моего назначения достиг
Адмиралтейства, сэр Артур сказал морским лордам: ”Нам назначили новых хозяев: если
они захотят – мы будем нести службу, нет – они найдут других”. До прихода в
Адмиралтейство, мне довелось встретиться с Вильсоном лишь на совещании в Комитете
имперской обороны; я, понаслышке, восхищался личностью первого морского лорда, но
полностью – насколько понимал его точку зрения – расходился с ним во взглядах на
стратегию войны. Сэр Артур считал морской штаб совершенно излишним: я пришёл, чтобы
создать его. Вильсон не одобрял планов военного ведомства, возражал против помощи
французам войсками: я считал своим долгом скрупулёзно подготовиться к отправке армии
во Францию. Я видел в первом морском лорде сторонника тесной блокады и, как человек
сухопутный и армейский, полагал, что новый фактор торпедной опасности исключает
подобный план. {1} Разительные и принципиальный разногласия! Не исключаю, что сэр
38
Вильсон находил наше поведение в дни Агадира неоправданно переполошным, что он
отказывал нам в полном понимании мобильности и мощи флота равно как и в уразумении
истинных свойств стратегических сил Британии.
Возраст первого морского лорда подошёл к цензу, до отставки осталось три или
четыре месяца. Срок службы можно было бы продлить, но я пришёл с твёрдым намерением
обновить совет Адмиралтейства - полностью и по своему усмотрению. В подобных
обстоятельствах, перспективы нашего сотрудничества просматривались плохо.
Но мне стоит задержаться на личности знаменитого моряка. Я, в буквальном смысле,
не встречал более самоотверженных людей: ни очно, ни понаслышке. Вильсон ничего не
желал для себя и ничего не боялся – абсолютно ничего. Он мог командовать флотом
Британии и, с равным увлечением, вниманием и удовольствием ремонтировать
подержанные автомобили. Его сердце билось одинаково ровно при уходе с высочайшего
поста в кромешную неизвестность и при возвращении из отставки в средоточие военноморских дел. Его жизнь была службой. Мало сказать, что служба занимала наиважнейшее
место в его жизни: в его жизни не было ничего кроме службы. Он отдавался любому делу,
значительному или мелкому и, естественно, обрёл не много наград. Именно так прошла его
долгая морская жизнь, и он мерил сослуживцев такой же меркой, невзирая на заслуги и
звания. Вильсон, сплошь и рядом, был очень суров к командирам и матросам. Жесток
приказ, но приказ: Вильсон мог обрушить карьеру подчинённого или вывести его на путь
славы, назначить офицера на хорошую или невыносимую работу и делал это с равной
беспристрастностью, сжав зубы, холодно улыбаясь на жалобы, сантименты, отвергая
выражение эмоций в любой форме. Я никогда не замечал за ним потери самообладания. Он
был всё время замкнут, постоянно сдержан. Вильсону нравилась моя работа, но я узнал об
этом после ухода из Адмиралтейства, в чёрные для меня дни.
Но в то же время и за те же самые душевные качества флот горячо любил
несимпатичного, чёрствого Вильсона. Его прозвали ”буксир” и ”старый плуг”: он был вечно
впряжён в работу, неусыпно трудился, тянул лямку, тащил груз. Моряки шли исполнять
тяжёлое, неприятное, подчас напрасное - по их мнению - дело потому что так велел именно
Вильсон, а не кто-то другой. В Крымскую войну он был гардемарином. Каждый знал
историю креста Виктории сэра Артура: Тамай, Судан, дервиши прорвали каре; Вильсон
расстреливает все заряды картечницы Гатлинга и валит одного дикого копейщика за другим
- кулаком, кастетом из эфеса сломанной сабли. Флот складывал легенды о совершенной
нечувствительности адмирала к погоде и климату. Лютая зима, Северное море: все
кутаются в шинели, лязгают зубами, но Вильсону комфортно в тонком бушлате. Адмирал,
без всякого вреда для себя, мог работать под тропическим солнцем без головного убора.
Вильсон был изобретателем с обширными инженерными познаниями. Он разработал метод
противоминной борьбы, и моряки пользовались им сорок лет; он дал флоту топовый
семафор и флот пользовался им до появления беспроволочного телеграфа. Он был
искусный флотоводец и мастерски командовал в море.
Добавлю, что Вильсон владеет пером: он пишет основательно, очень ясно, приводит
скрупулёзно продуманные доводы и блещет широчайшей эрудицией. Высокий человек с
высокими качествами: он расположил меня с первой же встречи, но, по моему мнению,
принадлежал прошлому: его восприимчивость к новым идеям нового, богатого на перемены
времени, оставляла желать лучшего; адмирал был крайне категоричен и предельно упрям.
Мы не нашли взаимопонимания в нескольких предварительных беседах и я поставил
точку. Моя записка об учреждении морского штаба встретила ожидаемый, категорический
и весьма аргументированный отказ. Я решил более не медлить и приступил к
формированию нового совета. Лорд Адмиралтейства - должность почти министерская, я
должен был заручиться одобрением главы Кабинета и, 5 ноября, проинформировал
Асквита: ввиду несогласия Артура Вильсона с самой идеей морского штаба, необходимо
назначить новых морских лордов и покончить с формальностями до конца января. Полный
состав нового совета был готов к 16 ноября. Сэр Фрэнсис Бриджмен – первый морской
39
лорд, принц Луи Баттенберг – второй морской лорд, капитан Пэкенхем – четвёртый
морской лорд, пост инспектора флота и третьего морского лорда остаётся за контрадмиралом Бриггсом. Фрэнсис Бриджмен передаёт командование флотом Канала своему
заместителю, вице-адмиралу Джорджу Кэллагану. Но самым важным решением стал выбор
заместителя Кэллагана: я предложил сэра Джона Джеллико. Джеллико значился пятым или
шестым в списке кандидатов, за старшими адмиралами изрядных заслуг, но очерёдностью
пренебрегли. Сэр Джон был назначен через головы старших коллег и, практически,
номинирован на должность главнокомандующего.
Мы объявили о переменах вечером, 28 ноября и в палате общин поднялся большой
переполох. Кресла морских лордов заняли новые люди, прежнее место сохранил лишь один
из теперешних руководителей. Начались распросы: они подали в отставку? их попросили? и
тому подобное. Я ограничился краткими и необходимыми пояснениями. Все знали смысл
моего назначения: энергичное преобразование Адмиралтейства. В то время, я был очень
силён: за мной стояло большинство тех, кто знал изнанку агадирского дела и тревожился за
флот.
Прощание с Вильсоном прошло дружески, учтиво и холодно. Он никак не проявил
обиды за преждевременную отставку, но был обычно бесстрастен, невозмутим и выказал
слабое возбуждение лишь единожды. Премьер-министр пожелал присвоить ему звание пэра
и собрался идти к королю. Вильсон энергично отверг пэрство. Зачем это? Он станет
посмешищем. Но Его Величество решил даровать сэру Артуру орден ”За заслуги” и, в
конечном счёте, Вильсон согласился принять награду.
Вильсон удалился в Норфолк, но прежде, в наилучшем нельсоновском духе морского
братства, дал прощальный обед новым морским лордам. Меня преследовал навязчивый и
неприятный образ - знаменитая карикатура Тэнниэла ”Увольнение штурмана”, где
почтенный, престарелый Бисмарк сходит по трапу на берег, а неопытный и взбаламошный
германский император провожает его пустым взором. Я утешался лишь тем, что действую в
наивысших общественных интересах.
Пришло время, и Вильсон вернулся: я расскажу об этом в соответствующем месте.
После нескольких недель работы в Адмиралтействе, со мной пожелала встретиться
группа флаг-офицеров. Среди имён визитёров мне назвали и контр-адмирала Битти. Я
никогда не встречался с Битти, но имел о нём некоторое представление. Во-первых, он был
самым молодым флаг-офицером флота. Во-вторых, я помнил дело при Омдурмане и белую
канонерку: корабль, под командой Битти, поднялся по Нилу до предела возможного и
поддержал наш 21-й Уланский полк. В-третьих, Битти прошёл с армией множество
сухопутных боёв и, соответственно, сочетал опыт моряка и солдата. Четвёртое: он вышел из
прекрасной семьи и получил достойное воспитание. Мы служили с отцом Битти в 4-м
Гусарском полку: он часто рассказывал о сыне. Я знал, что адмирал – прекрасный наездник
с особым чувством местности. Пятое: в морских кругах ходили толки о чрезмерно резвой
карьере Битти. Я тщательно записал всё, что вспомнил в связи с именем контр-адмирала:
некоторые, очень важные для флота и британского оружия замыслы требовали человека,
подобного Битти.
Вместе с тем, меня известили о скверной репутации Битти в Адмиралтействе. Он
выскочка, он слишком привязан к берегу. Он не предан службе без остатка. Ему
предложили назначение на флот Атлантики, на подобающую званию должность. Битти
отверг предложение: серьёзный для морского командира шаг - вакансий очень мало,
кандидатов в избытке и, в результате, адмирал потерял возможность получить хоть какое-то
назначение. Прецедент отказа от места исключил будущие предложения. Битти
восемнадцать месяцев без работы и, вероятно, будет исключён из списков: обычный
порядок, отставка после трёх полных лет незанятости.
Но я отбросил негативные референции после первой же встречи. Битти, в одночасье,
стал главой моего секретариата (или личным секретарём – позднейшее название
40
должности). Мы работали бок о бок, в смежных комнатах и провели пятнадцать месяцев в
беспрестанном обсуждении вопросов морской войны с Германией. Со временем,
постепенно, мне открылись незаурядные взгляды Битти на морскую стратегию и тактику:
он мыслил особенно, не как ординарный морской офицер, но смотрел на войну глазами
солдата.
Битти получил опыт сухопутной войны, и морская практика предстала пред ним в
новом свете. Он не был чистым прагматиком. Он полагал боевую технику лишь средством,
но не конечной целью. Он видел единство войны на суше, на море и в воздухе. Поло и охота
развили в адмирале спорую сообразительность, канонерские лодки и берега Нила обогатили
его ум разнообразной практикой борьбы. Беседы с Битти приносили мне пользу и, в равной
степени, удовольствие. Мы обсуждали морское дело, поворачивали предмет так и эдак, и я
не уставал восхищаться своим собеседником: он рассуждал трезво, глубоко прозорливо,
говорил на чистом, необычно свободным от технического жаргона языке.
Весной 1913 года открылась вакансия: пост командующего эскадрой линейных
крейсеров и я, без малейших сомнений и через все возможные головы, отдал её Битти.
Адмирал получил уникальный отряд: ядро и начало знаменитого флота, морскую
стратегическую кавалерию Британии, наивысшее сочетание скорости и мощи, движитель
военных планов Адмиралтейства. Через два года, в феврале 1915, я посетил флагман Битти
– “Лайон”. Корабль носил ещё свежие шрамы: недавние следы победоносного боя у Доггербанки. Адмиралы и капитаны отзывались о своём командире с почтением и восторгом.
Когда я покидал корабль, обычно невозмутимый адмирал Пэкенхем взял меня за рукав,
отвёл в сторону для приватного разговора и, с полной убеждённостью, сказал: “Нельсон
вернулся”. Я часто вспоминаю эти слова.
Я пришёл готовить флот к войне, очень нуждался в компетентном советнике и нашёл
его в Луи Баттенберге. Принц Луи, если не вдаваться в детали, стал моим главным
консультантом. Он занял должность второго морского лорда в январе 1912. В марте 1913
года, здоровье Бриджмена временно пошатнулось, и на его место пришёл Баттенберг.
Принц Луи оставался первым морским лордом до октября 1914 года. Мне необходимо
рассказать о знаменитом моряке-аристократе: биографические подробности имеют особое
значение, именно происхождение привело Баттенберга к жизненному крушению в первые
же месяцы Великой войны и положило конец его долгой профессиональной карьере.
Принц Луи был сыном королевского флота. С раннего детства, его наставником стало
море, а родным домом - палуба британского военного корабля. Вся его жизнь прошла на
флоте. Высокое происхождение и помогло и помешало принцу: до какого то времени,
знатность служила несомненным подспорьем, но затем обернулась несомненным
препятствием. В результате, Баттенберг провёл чуть ли не все сорок лет службы на
малопривлекательных постах. Вся Мальта знала привычку принца с разбегу вводить
эскадру крейсеров в маленькую и переполненную гавань: до столкновения оставалась
какая-то сотня ярдов, но корабли, во мгновение ока, отдавали якоря, травили цепи, давали
полный назад и благополучно останавливались в нужном месте.
Баттенберг превосходно знал континентальную Европу, глубоко понимал вопросы
морской и сухопутной войны – немногие из известных мне адмиралов могли с ним
сравниться. Его брат - в те годы король Болгарии - выказал изрядные военные способности
при Сливнице; сам же принц Луи досконально овладел теорией и практикой британской
морской службы. Фишер знал, что делает, назначая его главой разведки ВМС, начальником
нервного центра нашей организации. Баттенберг был совершенным образцом штабного
офицера с основательной подготовкой и счастливыми дарами германской крови: ясностью и
стройностью в выражении мысли, тщательностью, неутомимым усердием.
Однажды, во время визита короля Эдуарда в Киль, германский адмирал из высшего
командования попрекнул Баттенберга службой Британии и получил жёсткую отповедь:
41
”Сэр, я начал службу на флоте Его Величества в 1868 году. В то время, германской империи
не существовало”.
Роль Баттенберга, в той мере, как это связано с моей историей, откроется читателю по
мере разворота событий.
В первую очередь, мы занялись штабом флота. Принц Луи разработал детальный план,
первый морской лорд одобрил работу Баттенберга. Я обратился за помощью к Дугласу
Хейгу, в то время начальнику Олдершотского военного лагеря. Генерал снабдил меня
превосходным материалом - описанием канонов армейского штабного дела; документ, во
многих своих частях, звучал сокрушительной критикой бытующих морских методов.
Материалы специалистов позволили мне подготовить итоговый доклад. Я составил
документ с расчётом, по возможности, обезоружить предубеждённые против штаба морские
круги и вынес его на обсуждение в январе 1912 года.
Я никогда не прерывал работу над организацией полноценного морского генштаба.
Но эта задача требовала усилий целого поколения. Нельзя разом, взмахом волшебной
палочки, изменить умственные привычки слоя старших командиров, а именно от них
зависит эффективность и даже сама возможность штабной работы. Можно обучить
молодых военных, но профессиональная зрелость приходит лишь на долгом пути вверх по
служебной лестнице. Довлел балласт стереотипов. Мы прекрасно жили и без штаба. Мы не
хотим делить офицеров на интеллектуалов и прочих. Командир постигает главную науку в
море, затем мы развиваем его технические склонности. С приходом в Адмиралтейство я
открыл, что за всё время учёбы и службы от морского офицера не требуют прочитать и
единой книги о морской войне, он не должен выдержать и самого примитивного экзамена
по военно-морской истории. Вклад офицеров флота Его Величества в морскую литературу
незначителен. Образцовая работа о морской мощи написана американским адмиралом {2}.
Лучший труд о морской стратегии и сражениях английского флота составлен штатским
гражданином Британии {3}. Морская служба, “молчаливая служба”, и в самом деле
онемела, но не как организм, погруженный в мысли и штудии, но как организация,
стиснутая ежедневной рутиной, придавленная грузом собственной, постоянно растущей
сложности и разнообразности. Мы располагали компетентными администраторами, полным
набором великолепных специалистов, несравненными навигаторами, превосходными
воспитателями, блестящими морскими командирами, храбрыми и преданными сердцами, но
к началу войны у нас было больше судоводителей, нежели военачальников. Искусство
мореплавания, артиллерийское дело, умения всякого рода и рвение высочайшего накала не
могли принести должных плодов без нового, широкого видения боевых нужд и понимания
военных обстоятельств, но укоренить подобное мировоззрение можно было за пятнадцать,
не менее, лет работы.
Пятнадцать лет! А в запасе было лишь тридцать месяцев.
Во время Агадира – я рассказывал об этом - канцлер Казначейства поспешил сделать
всё возможное для укрепления позиций Британии. Кризис прошёл, и канцлер повёл себя по
иному. Теперь он считал, что саднящие точки англо-германских отношений надлежит
исцелить, найти взаимопонимание в военно-морских вопросах. Нас беспокоят известия о
новой, масштабной морской новелле: её готовят и, в скором времени, должны объявить.
Если Германия твёрдо решила побороться за моря, Британии остаётся лишь принять вызов,
но стоит попытаться и, по возможности, отвести близкую угрозу переговорами – честными,
дружелюбными, откровенными. Мы не против расширения немецких колоний и более того
- можем активно посодействовать притязаниям Германии. Нам надо что-то предпринять и
разорвать порочный круг событий. Мы готовы уплатить за стабильность и расширение
немецких колоний - более чем приемлемая для Британии цена. Я всецело согласился с
канцлером. Он мыслил широко, но я преследовал и иную цель. Предположим неудачу:
тогда правительство и парламент услышат сильный аргумент – я, рука об руку с канцлером,
работал над утихомириванием морской борьбы, сделал всё возможное, но без результата и
42
прошу дать дополнительные деньги на флот. Мы с канцлером обратились за
консультациями к Грею и, уже втроём, с согласия премьер-министра, попросили Эрнеста
Касселя поехать в Берлин и лично встретиться с кайзером. Сэр Эрнест, патриот Британии
годился для этого дела: он хорошо знал германского императора. Мы снабдили Касселя
коротким, но ёмким меморандумом; Бетман-Гольвег изложил его содержание с
непревзойдённым лаконизмом {4}:
“Согласиться с британским доминированием на морях – заморозить нашу морскую
программу – сократить, по возможности, германское морское строительство – Англия не
препятствует расширению наших колоний – обсуждает и поддерживает колониальные
пожелания Германии – декларация обоюдного отказа от агрессивных планов и участия во
враждебных друг другу союзах”. Кассель принял поручение и немедленно отбыл в Берлин.
Он вернулся очень скоро, через два дня и сразу же пришёл ко мне с сердечным письмом от
кайзера и новым морским законом в весьма подробном изложении Бетман-Гольвега. Мы с
жадностью накинулись на бесценный документ и провели всю ночь за его изучением. Стало
ясно, что разработанная Адмиралтейством шестилетняя программа ежегодного
строительства кораблей - 4, 3, 4, 3, 4, 3 против 2, 2, 2, 2, 2, 2 должна быть увеличена до 5, 4,
5, 4, 5, 4 против 3, 2, 3, 2, 3, 2: так значилось в немецкой морской новелле. Тем самым, мы
удерживали 60 процентное преимущество в дредноутах и линейных крейсерах перед одной
лишь Германией: немцы добавили к прежним планам три корабля, мы отвечали шестью
дополнительными, два киля на один. Германия закладывала третью эскадру: нам
приходилось оставить Средиземное море на попечение Франции и забрать оттуда линкоры
для домашних вод. Потребность в персонале вырастала вдвое от ранее запланированной:
4 000 человек в этом году и 4 000 в следующем.
Мы обратились в правительство. Кабинет решил направить в Берлин представителя в
ранге министра. Выбор пал на Хэлдейна. 6 февраля, после предварительных согласований,
военный министр в сопровождении Касселя отправился в столицу Германии.
За несколько недель до отъезда Хэлдейна, правительство поручило мне выступить в
Белфасте, в поддержку гомруля. Вспыльчивое население столицы Ольстера яростно
противилось законопроекту. Кабинет обязал меня произнести речь, выбора не было, и я
постарался предупредить нежелательные проявления недовольства: мы перенесли митинг
из Ольстер-холла под огромный шатёр, специально разбитый на окраине города.
Враждующие стороны грозили бунтом и насилием, власти привлекли к поддержанию
порядка около десяти тысяч солдат. При благополучном исходе собрания, я собрался на
следущий же день поехать из Белфаста в Глазго: с инспекцией некоторых
судостроительных работ на Клайде и для публичного выступления в поддержку миссии
Хэлдейна: позиция Британии в морском вопросе, ясное изложение сути наших стремлений.
Но прежде Ирландия; я отправился в путь. Поезд ожидал отправления у перрона
лондонского вокзала, принесли последний выпуск вечерних газет: кайзер открыл заседания
рейстага и объявил о новых законопроектах - одновременное увеличение армии и флота.
Морская новелла оставалась тайной для народа Британии, равно как и для немецкого
народа, но я знал её размах и направленность и вот свежее известие - новый армейский
законопроект. Я остро ощутил приближение опасности. В глаза бросилась яркая сентенция,
саморазоблачение германского образа мыслей: ”Моя постоянная обязанность и забота –
поддерживать и укреплять нашу военную мощь, защиту германского народа на суше и на
море, у нас нет недостатка в юношах, готовых встать под ружьё.”
Безжалостная истина. Кайзер обращается к Парижу: во Франции падает рождаемость,
страна смотрит из-за ограды крепостей на обширные германские земли и безмолвно взирает
на несомненный “достаток” соседа в “юношах, готовых встать под ружьё”. Я отбросил
размышления о завтрашней ирландской суматохе, о беспокойствах Белфаста и мысленно
перенёсся в послезавтра – в Глазго; там, в публичном выступлении, можно будет дать ответ
грозному претенденту на власть над Континентом. Европе вновь угрожает вооружённый
захват и, в который раз, помощь придёт со стороны побережья, с наших островов, где не
43
было и никогда не будет ”недостатка в искусных и храбрых моряках, с малолетства
приученных к морю.”
Я претерпел ирландское испытание и заявил в Глазго:
У Англии могучий флот, но он нам нужен лишь для обороны. У нас нет и не было
агрессивных намерений, и мы не предполагаем подобных намерений в иных державах.
Британия и великая, дружественная – я верю, что на долгие времена великая и
дружественная – германская империя по-разному заинтересованы в морских силах.
Британский флот - жизненная необходимость; германский, в определённом смысле, –
предмет роскоши. Наша морская мощь – вопрос существования страны. То, что для нас суть
- для них дополнение…
Наши резервы огромны. Мы можем использовать морское ополчение Англии в
невиданной ранее степени: я распорядился, и доверенные эксперты тщательно изучат
вопрос. Военно-морские силы и торговый флот – обильный источник кадров, наш остров
никогда не испытывал и никогда не ощутит недостатка в искусных и храбрых моряках, с
малолетства приученных к морю.
Мы не будем взывать к сочувствию, не выкажем слабости, не возопим о помощи или
защите что бы ни происходило за рубежами нашей страны. Мы встретим будущее подобно
нашим предкам: без волнений, без самонадеянности, но в бесстрастной и твёрдой
решимости. Мы первыми одобрим любые шаги к успокоению и умиротворению на морях.
Мы поможем установлению спокойствия не словом, но делом…
Мы примем от Континента вызов к морскому соревнованию и не затруднимся с
убедительным ответом. Мы ответим закладкой новых кораблей и не только: мы заложим
их в увеличенной пропорции к силам ведущих морских держав; тем самым, по мере роста
угрозы, степень нашего превосходства не уменьшится, но только возрастёт. Морские
государства должны понять - тщась обойти нас, они лишь отстанут: мы позаботимся об
этом.
Речь в Глазго отозвалась немалым протестом в Германии, и большая часть
либеральной английской прессы немедленно запела с немецкого голоса. Кажется, слова
”предмет роскоши” получили в немецком переводе скользкое значение. Немецкая фраза
”расточительный, мотовской флот” (“Luxus Flotte”) стала в Германии крылатой и сердито
передавалась из уст в уста. Вернувшись в Лондон, я, ожидаемо, нашёл коллег в
раздражении. Похвалы за Белфаст потонули в упрёках за Глазго. Через два дня, Кабинет
собрался к докладу вернувшегося из Берлина Хэлдейна. Военный министр опроверг общее
мнение: речь в Глазго стала величайшим подспорьем в трудных переговорах. На деле, ещё
за день до моего выступления, он выложил перед Бетман-Гольвегом почти идентичные
аргументы. Хэлдейн заявил канцлеру, что закладка Германией третьей эскадры вынудит нас
”держать пять или даже шесть эскадр в водах метрополии: возможно, что мы усилим их
кораблями со Средиземного моря”; что если действующая программа германского военноморского строительства будет расширена, мы ”немедленно заложим по два киля на каждый
дополнительный немецкий”; что ради флота ”народ стерпит увеличение подоходного
налога на добавочный шиллинг”. На следующий день, Хэлдейн лично зачитал ключевые
пассажи моей речи императору и фон Тирпицу, усиливая и подтверждая своё вчерашнее
заявление. Тем самым, конфликт вокруг речи в Глазго был исчерпан. Таков был Хэлдейн:
мужественный и верноподданный человек, он руководствовался лишь патриотизмом во
всех вопросах подготовки страны к войне.
Хэлдейн привёз оригинальный текст нового германского морского закона, так
называемую ”новеллу”. Он получил документ от самого кайзера. Это был тщательно
подготовленный материал технического характера. Военный министр мудро отказался
44
комментировать новеллу прежде экспертов Адмиралтейства. Мы сразу же приступили к
тщательному изучению документа. Результат более чем подтвердил изначальные и
скверные впечатления.
Я дал заключение 9 марта. По мнению Адмиралтейства, переговоры могли идти
только на одной основе, исходной и незыблемой: Германия не должна выходить за пределы,
установленные действующим морским законом, но наоборот – по возможности, сократить
свой флот. Новелла полностью отрицала согласие - она предусматривала значительное и
постоянное увеличение германского флота не только в 1912 году, но и в течение следующих
пяти лет. Большая часть немецкого флота, чуть ли не четыре пятых, переводилась в
состояние постоянной боевой готовности. Тем самым, германское правительство во всякое
время года могло распоряжаться двадцатью пятью и даже двадцатью девятью полностью
снаряженными линейными кораблями, “в то время как Британия держит в водах
метрополии лишь двадцать два линкора - на сегодняшний день и с учётом флота
Атлантики”.
Итак, мы встретили жёсткий отпор в главном пункте, но не отступили и перевели
диалог в иную область: обоюдная декларация с отказом от агрессивных планов. Эдвард
Грей предложил следующую формулу: “Англия не предпримет неспровоцированного
нападения на Германию, и не будет проводить враждебной политики против неё.
Агрессивные намерения против Германии не являются предметом или составной частью
никакого действующего ныне договора, соглашения, союза с участием Англии и не станут
таковыми впредь”. Берлин счёл формулу неудовлетворительной и, через посла, предложил
добавить: “Тем самым, если Германию вынудят к войне, Англия будет строго
придерживаться по меньшей мере благожелательного нейтралитета” или “Тем самым, как
это ясно из изложенного, Англия останется нейтральной, если Германию вынудят к войне”.
Немецкая формулировка уводила переговоры далеко в сторону, она связывала
Британии руки, мы не могли прийти на помощь союзнику: предположим, что Франция
начинает военные действия в результате австро-русского конфликта и немцы, с той или
иной степенью истины, объявляют войну “навязанной”. Нам, по сути, предложили
покончить с Антантой. Более того: согласие с германской формулой не отменяло морской
новеллы. В лучшем случае, её бы немного сократили. Переговоры, с самого начала, зашли в
полный тупик. Но мы решили продолжить диалог, нам было важно поддерживать
дружескую атмосферу, потакать немецким притязаниям и упорно искать компромисса на
путях вознаграждения Берлина в колониальной сфере. Война прервала переговоры в
полушаге от определённо выгодного для Германии соглашения.
К началу марта, немцы не предали новеллу огласке. Пришло время нести в палату
проект военно-морского бюджета. Я не мог открыть общинам подробности германских
морских законов, более того: не мог и намекнуть, что знаком с ними - данные кайзеру
обещания связали нас по рукам и ногам. Выход нашёлся: я придал своему первому
парламентскому выступлению по морским делам гипотетический характер: ”Мы будем
действовать так, если Германия воздержится от увеличения флота. Но вот дополнение к
бюджету: я предлагаю его палате на тот случай, если, к несчастью, оправдаются доходящие
до нас слухи и т.д.”
Я заручился согласием Кабинета и ясно изложил пятилетнюю программу развития
флота: какими принципами мы руководствуемся, сколько линейных кораблей собираемся
заложить. Адмиралтейство настаивало на следующем стандарте: если Германия
придерживается текущих морских программ - шестидесятипроцентное преимущество в
дредноутах, но если немцы увеличивают строительство - по два киля на каждый
дополнительный немецкий линкор.
Речь шла о флоте нашей собственной постройки, без учёта кораблей из доминионов.
Мы не могли всецело полагаться на усилия стран Содружества и рассматривали возможный
вклад доминионов, как сверхплановое пополнение британских морских сил. Я изложил
45
коммонерам соображения Адмиралтейства и подбил итог: шестилетний план строительства
линейных кораблей, британский ответ на два ежегодных немецких линкора: 4, 3, 4, 3, 4, 3.
Палата одобрила график строительства. Судя по новому морскому закону, германцы думали
построить три добавочных корабля, в переговорах с Хэлдейном они соглашались скостить
один из них, но мы сомневались в твёрдости немецкого слова. В итоге, Берлин выполнил
договорённость и миссия Хэлдейна, по любой мерке, привела к осязаемому результату.
Тирпиц пишет: ”В следующий приезд, он (Хэлдейн) предложил нам основательно
замедлить постройку трёх кораблей: не растянуть ли строительство на двенадцать лет? …
Он желал одного: жеста доброй воли со стороны Германии, хотя бы и символического. …
Именно Хэлдейн предложил нам отсрочить увеличение флота “чтобы переговоры пошли
легче” либо, по меньшей мере, прекратить строительство первого из трёх кораблей. Он
привёз в Берлин набросок соглашения; я нашёл, что предложение англичан совпадает с
заблаговременно обдуманным мной пределом уступок и счёл возможным пожертвовать
одним кораблём”.
Адмиралтейство ответило встречной “жертвой”, мы сократили программу на два
гипотетических линкора: с 5, 4, 5, 4, 5, 4 до 4, 5, 4, 4, 4, 4. Отменный дар Малайской
Федерации – ”Малайя” – увеличил цифру первого года с четырёх до пяти кораблей.
Общины заслушали итоговый доклад Адмиралтейства в том же месяце. Я
воспользовался парламентской трибуной и предложил устроить “морские каникулы”: в
канун войны, в годы англо-германского морского соперничества идея не прижилась, но по
прошествии лет, оказалась востребованной всем англоязычным миром.
Полагаю, что всем стоит задуматься над моим предложением: я покажу его выгоды на
примере следующего года. Боюсь, что в 1913 году Германия заложит три линейных корабля
и нам придётся ответить пятью.
Предположим, что мы договоримся о передышке и начнём книгу взаимных
неудовольствий с чистого листа; допустим, что в 1913 году Германия не будет строить
кораблей и, соответственно, сэкономит от шести до семи миллионов фунтов. Но это ещё не
всё. Если не случится ничего непредвиденного, мы начнём постройку кораблей лишь вслед
за немцами, но не прежде них. Итак, Германия экономит на трёх броненосцах и,
одновременно с экономией, выводит из рядов британского флота не менее пяти
потенциальных супердредноутов. Мыслимо ли надеятся на такой же успех в самом
победоносном морском сражении?
К началу апреля, Германия полностью отвергла идею морских каникул. Эрнест
Кассель передал мне учтивый ответ кайзера: император скорбит, но подобные
договорённости могут существовать лишь меж союзниками.
Рост флота Германии обернулся неминуемыми последствиями. Британский флот, ради
безопасности страны, должен был собраться в домашних водах. Пришлось задуматься об
отзыве линейных сил из Средиземного моря. Нам предстояло полностью снарядить Третью
линейную эскадру - призвать обученных моряков, пополнить экипажи и вывести
соединение в воды метрополии. Кабинет решил, что Британии нужен сильный отряд в
Средиземном море: в конечном счёте, четыре линейных крейсера и эскадра броненосных
крейсеров остались на Мальте. Мы планировали выдержать паритет с растущим
австрийским флотом и, к 1916 году, укрепить средиземноморский район эскадрой
дредноутов. Итак, Адмиралтейство работало над постепенным восстановлением полной
самостоятельности британских морских сил. Но уход – пусть даже и на несколько лет –
линейных кораблей Британии из Средиземного моря стал значимым событием. Мы
оказались в зависимости от Франции. Французы, одновременно с нами, занялись
перераспределением морских сил. Рост немецких вооружений вынудил Англию перевести
46
весь линейный флот в Северное море, Францию - собрать тяжёлые корабли в Средиземном.
Военные моряки наших стран быстро проникались чувством обоюдной зависимости.
Поражает полная неспособность адмирала Тирпица предвидеть последствия своей
политики. Даже после войны он писал:
В то время, наш флот сдавал дипломатам козырные карты. Достаточно вспомнить: мы
заставили английский флот перейти в Северное море, и Британия практически утратила
контроль над Средиземноморьем и дальневосточными водами.
Германия “ходила с тузов” и подталкивала Британию к теснейшему сотрудничеству с
Францией. Кончилось тем, что корабли Англии и Франции перешли на новые позиции и нас
накрепко связали общие морские интересы. Теперь, в случае германской атаки, Париж мог
взывать к нашей отзывчивости и этот призыв – пусть и не основанный на формальных
обязательствах – стал неимоверно весом, что бы ни говорили в Лондоне. Я встревожился:
необходимый для Англии отзыв кораблей из Средиземноморья оборачивался чрезмерно
тесной связью с Францией: зависимостью, которая могла бы связать нам руки и ограничить
в средствах, нужных для предотвращения войны.
В августе 1912 года, Кабинет решил, что адмиралтействам Британии и Франции пора
начать неформальные переговоры и обсудить военно-морские дела подобно армии: главные
штабы наших стран вели диалог с 1906 года. Я воспользовался случаем, обратился к главе
Кабинета и министру иностранных дел с докладной запиской, подчеркнул свою
обеспокоенность и нашёл в Асквите и Грее горячих поборников собственных интересов
Британии.
23 августа 1912 года.
Сэру Эдварду Грею
Премьер-министру.
Я озабочен следующим: сможем ли мы, в достаточной мере, повлиять на политику
Франции и сохранить свободу выбора в могущих наступить обстоятельствах? Франция
может обязать нас к вынужденным решениям заявив, что понадеялась на наши морские
приготовления, собрала силы в Средиземном море и обнажила Атлантику. Это неправда.
Сегодняшняя диспозиция французского флота – наилучшая для Франции и остаётся таковой
безотносительно к существованию Британии на карте мира. Французы недостаточно сильны
для отражения Германии в одиночку и ещё менее способны действовать сразу на двух
театрах. Тем самым, они разумно собрали флот на Средиземном море, где он оказывается в
превосходстве и может безопасно обеспечивать коммуникации с Африкой. Равно неверно,
что мы надеемся на Францию в деле защиты наших позиций в Средиземноморье. … Если
предположить исчезновение Франции, мы не нашли бы лучшей диспозиции для
британского флота.
Я не исключаю, что в каких-то обстоятельствах мы поддержим Францию всеми
силами, на земле и на море, если сочтём нашу помощь резонным и желательным делом. Но
мы не просим ничего взамен. Предположим, что Германия атакует Британию: мы не
обвиним Францию в своём одиночестве перед лицом неприятеля и никакие предыдущие
морские и военные приготовления не должны обратить такое же обвинение против нас,
если – когда придёт время - Англия решит остаться в стороне.
Такова моя точка зрения; я уверен, что у нас нет принципиальных разногласий. Я не
могу сказать, как вести подобные переговоры и не знаю, какой документ мы должны будем
47
подписать. Но Франция может вынудить нас к вмешательству, Париж вооружён
сильнейшим аргументом [с которым нельзя не считаться]: ”По вашему совету, по
соглашению с морским руководством Британии, мы оставили наш северный берег без
защиты. Флот уже не успеет вернуться.” В самом деле, [тут я добавил кое-что не
относящееся к вопросу] возможно, что нам пора решиться и хоть что-то закрепить на
бумаге. Факты более чем убедительны: мы несём союзнические обязательства без
союзнических выгод и при полной неопределённости в отношениях.
У.С.Ч.
И в самом деле, затруднения воспоследовали. Переговоры по техническим вопросам
могли исходить лишь из одной посылки: французский флот собирается в Средиземном море
и, если обе наши страны воюют, Британия берёт на себя защиту северных и западных
берегов Франции. Как я и предвидел, французы задали естественный вопрос – мы уходим,
побережье остаётся без защиты, как быть, если Англия не примет участия в военных
действиях? Мы понимали затруднение союзника, но никоим образом не могли привязать
политический курс Британии к тому или иному расположению морских сил. В итоге
договорились, что при угрозе войны два правительства войдут в сношения и
заблаговременно определят, какие совместные действия необходимо предпринять.
Французам пришлось согласиться и ясно подтвердить: морские консультации не влекут за
собой никаких обязательств по совместным действиям. Это был наилучший исход; мы не
могли предложить ничего более. Когда пришло время, в намерениях Англии не усомнился
никто.
Организация флота решительно отличается от устройства армии. Кадровые
военнослужащие составляют лишь малую долю от общего числа солдат. Они образуют
костяк батальонов, тренируют новобранцев и охраняют покой страны во времена мира.
Обученные военному делу мужчины живут дома, гражданской жизнью, приходят в армию
по мобилизационному приказу и по мере необходимости: тогда и только тогда армия готова
воевать.
Но главные силы флота всегда наготове. Лучшие корабли Британии постоянно и
полностью укомплектованы профессиональными моряками (рядовым и старшинским
составом действительной службы). Трём четвертям кораблей не нужны резервисты, они
постоянно готовы к бою, но именно в этих трёх четвертях собрана почти вся морская мощь
страны. Старые и малоценные корабли не могут идти в бой без полных команд, и флот
призывает запасных из так называемого “морского резерва” - моряков, окончивших службу
и вернувшихся к штатской жизни. Маломощные корабли – единственная часть флота,
которую, подобно армиям Европы, необходимо “мобилизовывать”.
Призыв запасных – основа всех больших армий, но сила флота почти не зависит от
мобилизации. Каждый корабль реальной ценности всегда готов получить приказ, развести
пары и немедленно идти в бой.
Когда я пришёл в Адмиралтейство, организация флотов метрополии не могла
удовлетворить ум, привыкший к армейской гармонии. Я провёл консультации с Френсисом
Бриджменом, принцем Луи и контр-адмиралом Трубриджем (первым начальником нового
морского штаба) и пришёл к иному, соразмерному устройству наших сил.
Все корабли домашних вод были поделены на Первый, Второй и Третий флоты, всего
восемь линейных эскадр по восемь линейных кораблей в каждой; линейным частям
придавались крейсерские эскадры, флотилии и вспомогательные суда.
В состав Первого флота вошёл флагман и четыре линейные эскадры из кораблей “в
полной готовности”, с командами штатной численности; на Первом флоте служили лишь
кадровые моряки и он стал силой для незамедлительного применения. Мы пополнили
Первый флот кораблями бывшего “флота Атлантики”, перевели их из Гибралтара в
домашние порты, а в Гибралтар направили броненосцы из Средиземного моря, с Мальты.
Тем самым, силы метрополии увеличились на одну линейную эскадру из мощных (“Кинг
48
Эдвард”) кораблей, постоянно готовых к бою. Второй флот состоял из двух линейных
эскадр с командами из моряков действительной службы, но экипажи имели недокомплект:
около 40 процентов личного состава проходило переподготовку - артиллерийскую,
торпедную, иную. Мы называли Второй флот соединением ”действительной готовности” он мог вступить в бой немедленно, но для действий в полную силу должен был вернуться в
порты Британии и пополнить команды моряками из учебных центров. Первому и Второму
флотам не требовалось ни единого резервиста, в их эскадрах – шести линейных, с
приданными крейсерскими – собрались все новые и новейшие корабли Британии. Мы могли
бросить их в бой без всякой мобилизации. Третий флот, равным образом, насчитывал две
линейные и пять крейсерских эскадр, но из старейших кораблей с малочисленными
экипажами: охрана, команды по уходу за техническим состоянием. Корабли Третьего флота
могли выйти море лишь после призыва запасных. Мы позаботились о сроках боевой
готовности основных линейных эскадр и некоторых крейсеров Третьего флота и создали так
называемый “срочный резерв” - специальный разряд морских запасных, они получали
дополнительную плату, проходили периодическую переподготовку и были готовы к
призыву до объявления всеобщей мобилизации.
Германия добавила третью эскадру к Флоту Открытого Моря и увеличила силы
постоянной готовности с 17 до 25 кораблей. Мы ответили описанной выше
реорганизацией и некоторыми дополнительными мерами: я опущу их, дабы не вдаваться в
чрезмерно технические подробности. Мы собрали в эскадрах постоянной готовности 49
броненосцев вместо прежних 33-х; прочие силы выросли в той же пропорции. После
мобилизации, число германских линкоров возрастало до 38, а британских, для начала – до
57; затем мы завершали формирование новых соединений и получали 65.
Читатель не сможет разобраться в вопросах мобилизации и готовности предвоенных
флотов, если не усвоит описанную выше организацию наших сил.
Мы устроили флоту большой сбор весной 1912 года в Портленде. Над морем
поднялись вымпелы ста пятидесяти кораблей, флаги десятка адмиралов, широкие вымпелы
дюжины коммодоров. Пришла королевская яхта: флаг британского флота на фоке, штандарт
Его Величества на гроте, Юнион Джек на бизани; король провёл среди своих моряков
четыре дня. В один из дней, весь флот вышел в море для продолжительных занятий. Стоял
туман, густой, чрезвычайно неблагоприятный, видимости не было никакой, корабли
отмечались потусторонними, резкими и ухающими звуками сирен. Казалось, что дело не
кончится добром. Но туман внезапно поднялся, флоту открылись дальние цели и мы
увидели длинную цепь линкоров: один корабль за другим; они вспыхивали внезапным,
неимоверным пламенем и пускали вдаль снаряды: глухой грохот, высокие всплески воды.
Флот возвращался – три линейные эскадры в ряд, спереди и сзади крейсера и
флотилии. Ход подняли до двадцати узлов. От носа каждого корабля пошли усы белой
пены. Земля приближалась. Широкий залив распахнулся навстречу гигантской,
стремительной армаде. Корабли, не теряя хода и строя, заполнили бухту. Я стоял на
мостике ”Эншантрис” среди иностранных офицеров: гости выказывали волнение. Флот не
сбавлял хода. Ещё пять минут, и авангард окажется на мели. Четыре минуты, три минуты.
Есть! В точности! Сигнал! Яркие флажки струятся вниз по фалам “Нептуна”. Разом
сброшены якоря, цепи грохочут в клюзах, каждый винт крутится вспять. Ещё сто пятьдесят,
не более, ярдов движения и флот встаёт неподвижен. Мы смотрим вдоль шеренг: линии
строя ровны; суда, насколько достигает глаз, выстроились, как по линейке. Рты
иностранных наблюдателей открылись от удивления.
То были великие дни. Свежие и привлекательные проблемы не оставляли меня от
рассвета до полуночи и в них не было недостатка. Время шло в энергичных действиях,
созидании и обустройстве; к моим услугам была вся элита флота – преданные и бодрые
офицеры, с доводами, помощью, знаниями. Каждый чувствовал, что мы едва избежали
грозной опасности, что нам возможно вздохнуть и должно лучше подготовиться к
будущему. Субботы и воскресенья, все свободные дни я проводил с флотами – в Портсмуте,
49
Портленде, Дэвонпорте, с флотилиями в Гарвиче. На борт поднимались командиры
различных званий, мы усаживались за ланч или обед и дискутировали о морской войне,
подробно и бесконечно.
Моим офисом, чуть ли не домом, стала адмиралтейская яхта ”Эншантрис”; работа
осталась единственным занятием и развлечением. Я провёл на флоте восемь месяцев из трёх
довоенных лет, если сложить все дни и недели. Я навестил каждый док, каждую верфь,
каждое морское учреждение Британских островов и Средиземноморья, каждый значимый
корабль. Я изучил все звенья стратегических планов и, самым исчерпывающим образом,
обревизовал адмиралтейское имущество. Я постигал вид, расположение и устройство
различных вещей. В конечном счёте, я досконально разобрался в текущем состоянии наших
морских дел и знал где что взять, чем и как воспользоваться при необходимости.
Я вспоминаю первую поездку из Портсмута в Портленд: там стоял флот. Пасмурный
день подходил к концу. Флот наплывал из тумана, и мой друг вспомнил об иных, но схожих
временах: ”Потрёпанные морем корабли оставались за пределами зрения, Великая армия
так и не увидела их дальний строй – процитировал он – но именно они встали между
Наполеоном и мировым господством” {5}. В гавани Портленда нашу яхту окружили
морские гиганты; кипела жизнь, катера и маленькие суда всякого рода сновали туда и сюда;
ночью загорались огни, десятки тысяч, в море и на берегу, верхушки мачт мигали
световыми сигналами – корабли и эскадры переговаривались друг с другом.
Кто мог остаться равнодушным в виду подобного зрелища, кто мог не проникнуться
долгом такой службы? Можно ли было не справиться когда, казалось, из густой темноты
наползает кошмар войны?
Представьте, сколь эти корабли, огромные сами по себе, невидимо малы на обширной
поверхности водных территорий. Их число полагалось достаточным для нужд дня, но число
это - два десятка или около того. И ничего иного у нас не было. Почувствуйте – два десятка
судов несут всю мощь, всё величие, все обладания, всю силу британской империи. Все
наши усилия на долгом, столетие за столетием, историческом пути, все обширно
распростёртые по земному шару замечательные дела, все жизненные нужды, спокойствие
добродетельного, работящего, энергичного народа имеют под собой опору в два десятка
кораблей. Откройте кингстоны, позвольте им уйти под воду – однажды, далеко на севере, в
другой гавани Британии чужой флот сделал это – откройте кингстоны и подождите –
недолго, полтора часа, и вы очутитесь в другом мире. Британская империя растает как сон;
осколки народов останутся на собственном попечении, центростремительная сила единения
исчезнет, разрозненные куски провинций с иную империю величиной безнадежно и
бесконтрольно закрутятся в потоке событий и падут жертвой чужестранцев; Европа
внезапно содрогнётся и окажется в тевтонской железной руке, под тевтонским началом,
будет жить по всем правилам тевтонской системы. И лишь вдали, за Атлантическим
океаном, останется Америка – невооружённая, неготовая, пока ещё неопытная – останется в
одиночестве и при долге защищать закон и свободу.
Храните свои корабли, адмиралы и капитаны, отважные матросы и дюжие морские
пехотинцы; храните их бережно и правьте ими верно.
50
Глава 5.
Фронт Северного моря.
В 1909 году Маккена и Фишер совершили переворот в военно-морском деле: они
увеличили главный калибр дредноутов с 12 до 13,5 дюймов. Полтора дюйма: я понял их
истинное значение лишь после того, как пришёл в Адмиралтейство – наш снаряд прибавил
в весе с 850 до 1 400 фунтов, на стапелях Британии стояло не менее двенадцати кораблей с
непревзойдёнными, небывалыми 13,5 дюймовыми орудиями. Снаряд нового калибра весил
в полтора раза больше самого крупного германского боеприпаса.
Я не промедлил с вопросом - нельзя ли перейти к большему калибру? - и упомянул об
этом на рейгетской встрече с Фишером. Адмирал пламенно одобрил идею. “Не меньше 15
дюймов для дредноутов и линейных крейсеров новой программы! Увеличивайте калибр, это
равноценно выигрышу крупного морского сражения, промедление же - национальное
предательство. Чем Джек Джонсон валит соперников? Большим кулаком. Нашпигуйте
корабль множеством ничтожных пукалок и идите с ними на дно!” Старый лев не знал
удержу в технических вопросах, я неспособен передать на бумаге всю мощь и цветистость
его речей. Я решил, что результат стоит любых усилий, но чреват неимоверными
трудностями и лишь успех – сегодня я знаю это - мог оправдать все риски. Рос калибр, вес,
возрастало и водоизмещение, а рост водоизмещения влёк за собой дополнительные затраты.
Более того, конструирование не допускало задержек, пушки надлежало выпустить
одновременно с орудийными башнями. Ничего подобного не существовало. Никто и
никогда не делал 15 дюймовых орудий. Последнее достижение, калибр в 13,5 дюймов, стал
огромным шагом вперёд. Увеличилась мощь, поднялась точность, намного вырос срок
службы. Смогут ли британские конструкторы повторить свой успех, для большего калибра
и в более напряжённой обстановке? Артиллерийско-технический комитет сел за работу и
быстро выработал конструкцию. Мы провели тайные консультации со специалистами
Армстронга, и они взялись за новое дело. Я волновался: полный дилетант в оружейной
науке должен был понять специалистов и решить, годятся ли они для порученной задачи.
Артиллерийские мастера стояли на высоте положения. Я понял это и без познаний в
баллистике. Начальник морских вооружений, контр-адмирал Мур, готов был рискнуть
карьерой ради новых орудий.
Но абсолютной уверенности всё же не было. Мы прекрасно изучили 13,5 дюймовый
калибр. В 15-ти дюймовом орудии могли проявиться неизвестные особенности. Можно
было изготовить модель, и, после тщательных испытаний, разместить заказ на артиллерию
для всех пяти кораблей, снизить риски, но потерять год времени, не успеть к возможной
баталии, выставить на линию огня пять великолепных судов с ослабленным вооружением и
скорбеть об упущенных возможностях. Я попросил совета у ответственных людей:
некоторые из них предложили проявить благоразумие и пожертвовать годом. Наконец,
неудачное орудие могло причинить кораблю ужасный ущерб. Мне затруднительно
припомнить столь же тяжёлое административное решение.
Я вновь обратился к Фишеру. Адмирал остался при прежнем мнении. Пришлось
собрать волю в кулак и прыгнуть в неведомое. Мы заказали полный комплект орудий и
условились, что с одной пушкой поспешат. Оружейники обещали не считаться с усилиями и
предоставить нам первое орудие за четыре месяца до остальных для испытаний на
дальность и точность стрельбы, для создания стрелковых таблиц и разработки иных,
сложных приспособлений, невозможных без данных баллистической практики. Возврата не
было; мы стали заложниками нового орудия и принялись заново проектировать под него
тысячи деталей новых судов. Представьте себе неудачу. Несчастье. Позорный столб.
Никаких оправданий. Обличения в мой адрес – “безрассуден, неопытен”, ”и месяца не
проработал”, ”пошёл наперекор планам предшественников” с соответствующими оценками
деятельности: ”грандиозный провал”, “испорчен годовой выпуск кораблей”. Чем я мог
51
возразить? Добавлю, что от принятого, бесповоротного решения до результата должно было
пройти четырнадцать, пятнадцать, а то и больше месяцев неизбежного и томительного
ожидания. Но я гнал сомнения прочь. “Риск сопутствует войне, но мы должны дерзать и в
мирные времена: сегодняшняя неустрашимость в проектных делах может принести нам
победу в завтрашней битве” – слова из моего письма первому морскому лорду.
Но всё обошлось. Время подтвердило точность и безошибочность британской
оружейной науки, британские мастера пунктуально выдержали срок. “Экпериментальное 14
дюймовое” – так называли новое орудие в официальных бумагах, ”секретное и
сверхсрочное” – так окрестили его в цехах Элзуика. Успех был полным. Снаряд в 1 920
фунтов летел на 3 5000 ярдов с замечательной точностью на всех дистанциях, новое орудие
выдержало все испытания. Стоит ли говорить о моём чрезвычайном беспокойстве; прошёл
год, я увидел первые стрельбы, узнал, что всё в порядке и почувствовал себя спасшимся от
огромной опасности.
Время от времени, довоенная беллетристика обращалась к футурологическим
сюжетам. В 1913 году я нашёл в одном из подобных романов описание крупной морской
баталии: новые германские суда громили ошеломлённый британский флот огнём ужасных,
невиданных 15-ти дюймовых орудий и, с истинным удовольствием отметил, что мы
придали делу ровно противоположный оборот.
Орудие властвует кораблём, и новый калибр стал главной причиной решительных
изменений в корабельной конструкции. Поначалу мы планировали линкор с десятью 15
дюймовыми орудиями, с ходом в 21 узел, с длиной корпуса не менее 600 футов, с
помещениями для соответствующих машин и с беспрецедентной для британских кораблей
бронёй - 13 дюймов: броневой пояс, орудийные башни, боевая рубка. Меньшая толщина
брони прибавляла к скорости, меньшая скорость позволяла лучшую защиту и так до
бесконечности. Но появилась новая мысль. Вес залпа восьми 15 дюймовых орудий
составляет 16 000 фунтов, или около того. Десять новейших орудий в 13,5 дюймов дают
лишь 14 000. Таким образом, восемь 15 дюймовых орудий существенно превосходят десять
калибром в 13,5. Но преимущество этим не исчерпывается. Увеличение калибра приводит к
непропорционально большему приросту объёма взрывчатого вещества. Это не совсем
геометрическая прогрессия, вмешиваются иные факторы, но суть именно такова. Итак, сила
удара несомненна. Посмотрим на скорость. Двадцать один узел – превосходный ход, но
предположим возможность существенного ускорения. Допустим, что корабль превосходит
тяжелейшие из дредноутов бронёй и орудиями; представим, что он может развить скорость,
присущую линейному крейсеру с лёгкой защитой и главным калибром в 12 дюймов;
вообразим, что мы втиснули в корпус этого чудовища достаточно лошадиных сил для
разгона – не шанс ли это пополнить арсенал морской войны новым боевым средством?
Здесь мы уйдём от материальных свойств корабля. Я описал наши размышления, как
последовательный процесс, но, в реальности, дело шло не так: мы, одновременно,
рассматривали множество факторов, и пришли многообещающим выводам. Что-то похожее
на описанный корабль, при необходимости, можно было бы построить. Но необходимость?
Резонно ли его строить? Какие качества нового броненосца окупят увеличение затрат и
хлопоты по проектированию? Ответ лежал в области тактики.
Для кораблей с безусловным превосходством в скорости всегда найдётся выгодное
место неподалёку от строя флота: противник может развернуться в боевой порядок
разнообразными способами, но быстроходная эскадра, после некоторой задержки, охватит
огнём голову вражеской колонны, обойдёт строй неприятеля, пересечёт его путь и заставит
врага принять бой, немедленно и неотвратимо, без надежды уйти.
Военные планы Адмиралтейства отводили подобную роль линейным крейсерам: им
более чем хватало скорости, но мы должны были считаться с возможностю боя между
британскими и вражескими линейными крейсерами: итогом стала бы схватка, не связанная
с основным сражением и без влияния на его ход. Более того, шкура наших великолепных
52
”кошек” – фамильярное название линейных крейсеров {1} – была тоньше брони
сильнейших неприятельских дредноутов, а мы полагали, что немцы поставят их в голову
колонны.
Нашим линейным крейсерам пришлось бы нелегко в схватке с дредноутами: семь или
девять дюймов брони против двенадцати или тринадцати; возможно, что и слабейшая
артиллерия.
Но предположим, что у нас есть особый отряд: достаточно быстроходный для выхода
на выгодные позиции и, вместе с тем, бронированный и вооружённый не хуже любого из
линкоров. Не преимущество ли это - безусловное, ценнейшее, решающее? Первый морской
лорд, Фрэнсис Бриджмен, недавний командующий флотом Канала и его ведущие офицеры
думали именно так. Они полагали быстроходную дивизию мечтой военного моряка. Но
сможем ли мы заполучить подобные корабли? Сможем ли сконструировать и построить их?
Настала пора обратиться к специалистам, и мы спросили у тактиков Военно-морского
колледжа: какая скорость позволит нашему быстроходному отряду свободно маневрировать
вокруг вражеского флота? Пусть это будет флот Германии образца 1914 или 1915 года.
Нам ответили: 25 и более узлов совместного хода. Этого вполне хватит. Итак, нам
нужно поднять скорость на 4 или 5 узлов. Но как? Суда новой постройки могут держать ход
в 21 узел, но 25-26 узлов требуют мощности машин в 50 000 лошадиных сил. Пятьдесят
тысяч лошадиных сил требуют дополнительных котлов, но где их разместить? Само собой,
место для котлов могло найтись на месте пятой орудийной башни; мы упразднили её,
приняв в расчёт возросшую эффективность 15-ти дюймовых орудий.
Но даже этого было недостаточно. Мы не могли рассчитывать на мощность,
потребную для 25-ти узлового хода без перехода на нефтяное топливо.
Жидкое топливо обещало бесценные преимущества. Прежде всего, скорость. При
прочих равных, скорость корабля на нефтяном топливе заметно выше угольного. Ход
развивается намного быстрее. Нефть, при равном с углем весе, даст сорокапроцентное
увеличение радиуса действия. Корабль с лёгкостью примет жидкое топливо в море. Флот с
нефтяными машинами - при необходимости и в спокойную погоду – останется на позициях,
подпитываясь из танкеров, без нужды постоянно посылать четверть состава в гавань за
углем и, соответственно, сжигать топливо на путь к месту бункеровки и обратно. Заправка
корабля углем изнуряет всю команду. Во время войны, угольные работы отбирают у
моряков и без того краткие часы отдыха и причиняют всем огромные неудобства. Но нефть
подаётся по нескольким трубам с берега или танкера, и корабль посасывает топливо, не
доставляя команде никаких хлопот. Нефтяное оборудование уменьшит число котельных
машинистов как минимум вдвое. Нефть хранится в корабельных отсеках непригодных для
твёрдого топлива. По мере расходования угля, растёт число людей, занятых его
выгребанием из дальних, неудобных хранилищ и переносом в ближние к котлам бункера
или к самим котлам; моряков отрывают от прочих занятий и даже от орудий, боевые
способности корабля падают, нужда в угольных работах может возникнуть в самый
критический момент сражения.
К примеру, около сотни моряков ”Лайона” постоянно перелопачивали уголь,
перетаскивали его из одной стальной камеры в другую, не видя ни света дня, ни даже
отсветов корабельных топок. Нефтяное топливо позволит усилить артиллерию, увеличить
скорость и, в то же самое время, снизить стоимость и размеры любого корабля. В некоторых
случаях, лишь нефтяная машина способна придать кораблю необходимую в тактических
целях скорость. Множество выгод от простой замены угля на нефть в корабельных топках!
Казалось, что со временем мы вообще откажемся от котлов, будем жечь нефть в цилиндрах
двигателей внутреннего сгорания и увеличим все указанные выше преимущества в
десятикратной степени.
Ко времени моего прихода в Адмиралтейство, мы использовали или строили 56
эсминцев и 74 субмарины с единственно нефтяным питанием; нефть, в определённых дозах,
53
впрыскивалась в угольные топки почти всех кораблей. Флот слабо зависел от жидкого
топлива и не придавал серьёзного значения нефтяному запасу. Но мы собрались построить
изрядное число дополнительных кораблей с новыми машинами и подвести под наше
морское превосходство нефтяной фундамент. На наших островах не нашлось значимых
источников нефти. Её было надо ввозить из дальних стран, в дни мира и в обстановке
войны. В то же время, страна располагала обширными залежами лучшего на свете
паровичного угля, в британских угольных копях, в нашем полном распоряжении.
Трудное решение: питать флот не английским углем, а импортной нефтью. Нас ожидал
клубок проблем, дело требовало обширных инвестиций. Прежде всего, следовало накопить
собственные нефтяные запасы: обширные, достаточные для многомесячной войны без
единой поставки извне. Мы должны были выстроить огромное число нефтяных резервуаров
неподалёку от морских портов. Не окажутся ли топливные цистерны в сильной степени
уязвимыми? Как их защищать? Как скрыть, замаскировать? Предвоенные времена не знали
слова ”камуфляж”. Нам предстояло спустить на воду два танкерных флота: океанский, для
импорта нефти с удалённых месторождений и второй, иного образца, для доставки топлива
из гаваней Англии к кораблям на морских позициях. Мы столкнулись с устройством
финансовой системы Британии – флот не мог взять деньги на долговременные нужды или
покрыть все грядущие расходы единовременным авансом. Каждый год, Адмиралтейство
билось с палатой за каждый грош, любая дополнительная ассигновка требовала чёткого
обоснования, а сметы флота и без того росли c необходимостью и критиковались с яростью.
За всеми перечисленными трудностями виднелись очертания иных, плохо постигаемых
препятствий – рынки и монополии. Мировые запасы нефти контролировались мощными
синдикатами под иностранным управлением. Безвозвратно связать флот с нефтяным
топливом означало ”восстать против моря бедствий”. {2} Чёрные, штормовые, бурлящие
пеной волны накатывались на нашу доселе безопасную гавань. Надо ли было кидаться в
пасть бури или медлить, довольствуясь нажитым?
Но за волноломами ждала великая надежда. Превозмочь трудности, одолеть
опасности, поднять мощь и способности флота на невиданную высоту: превосходные
корабли, лучшие команды, совершенная организация, сильнейшие формы морского боя –
вот итог, достойный приз рискованного предприятия. Идёт соперничество, важен выигрыш
времени, скажется и годичное опережение. Нет сомнений, вперёд!
Три программы военного кораблестроения - 1912, 1913 и 1914 годов – увеличили мощь
и стоимость Королевского Флота в огромной, небывалой степени. Мы полностью
отказались от строительства кораблей на угле за одним – впоследствии исправленным – и
прискорбным исключением в планах 1913 года. Отныне и впредь, субмарины, эскадренные
миноносцы, лёгкие крейсера, скоростные линейные корабли закладывались с нефтяными
машинами. Решение о строительстве быстроходного линейного отряда предопределило
судьбу всего британского флота. Жребий был брошен. Ключевые корабли, основание самой
нашей жизни перешли на нефть и могли жить лишь на нефти. За ними, естественным
образом, перешли на нефть и прочие корабли. Верблюд пролез в игольное ушко и проторил
дорогу.
1913 и 1914 годы доставили мне немало хлопот: быстроходная линейная дивизия,
перевод флота на нефтяное топливо. Некоторые из моих коллег сопротивлялись переменам,
их – не без оснований - тревожил чрезвычайный размер дополнительных издержек. В то
время считалось, что линейный корабль обходится в 2 ¼ миллиона. Быстроходные
дредноуты класса ”Куин Элизабет” стоили по три миллиона каждый. Свыше 10 миллионов
потребовалось на создание нефтяных запасов, на постройку танкеров и резервуаров;
впрочем, часть этих денег пришлось бы потратить при любом обороте дел. Несколько раз я
был близок к капитуляции. Но всё это время премьер-министр не отказывал мне в
поддержке. Самая дружеская помощь и самая суровая критика - таков был его служебный
долг – исходили от канцлера Казначейства. И всё свершилось. Судьба благоволила
54
Адмиралтейству в его постоянном и непреклонном упорстве; нас вознаградил сказочный
результат, превыше самых неумеренных надежд.
Железная логика начатого дела подвела нас к англо-персидскому нефтяному
соглашению. Мы начали с формирования государственной комиссии по нефтяному
снабжению. В комиссию пригласили лорда Фишера, он согласился занять председательское
кресло. Параллельно, начались изыскания собственными силами Адмиралтейства. Я
последовал совету Фрэнсиса Хопвуда и Фредерика Блэка,{3} и послал адмирала Слэйда с
экспертной комиссией в район Персидского залива для обследования на месте нефтеносных
полей. Адмирал и его группа вошли в государственную комиссию, как представители
Адмиралтейства. Именно они двигали дело. Затем пришло время финансистов: упомяну
особые заслуги управляющего банком Англии – впоследствии, лорда Канлифа – и
директоров англо-персидской и Королевской бирманской нефтяных компаний. 1912 и 1913
годы прошли в неусыпных трудах.
Звено за звеном, неразрывное сцепление причин и следствий. Мы пожелали увеличить
калибр орудий и, шаг за шагом, пришли к быстроходному линейному отряду, но
строительство быстроходных дредноутов потребовало от нас перевода основных единиц
флота на жидкое топливо. Повсеместное внедрение нефтяных корабельных машин привело
к необходимости обширных нефтяных накоплений. В итоге - гигантский рост бюджета
военно-морских ссил и неимоверное усиление оппозиции. Но мы не могли повернуть назад,
но лишь пробиваться вперёд и, в конце концов, нашли выход в англо-персидском нефтяном
соглашении. Контракт предусматривал стартовые инвестиции в два (с последовательным
увеличением до пяти) миллиона и не только оставил за флотом изрядную долю нефтяных
запасов, но обеспечил за правительством контрольную долю участия в нефтяной
собственности и прибылях – миллионы фунтов в сегодняшнем исчислении. Попутно, мы
получили, и по сей день пользуемся выгодными закупочными ценами на топливо для
Адмиралтейства.
Дело идёт, остаётся доходным и однажды - так говорит нам оценка прибыли,
полученной и ожидаемой - мы сможем заявить: выручка от вложений в нефтяное
предприятие покрыла затраты на строительство всех кораблей тех лет, больших и малых,
окупила возведение предвоенных нефтяных сооружений; более того - могучий,
несравненный по силе и срокам создания флот программ 1912, 1913, 1914 годов не стоил
налогоплательщикам Британии ни гроша.
Так родилась быстроходная дивизия, пять знаменитых кораблей - ”Куин Элизабет”,
”Уорспайт”, ”Бархэм”, ”Вэлиент” и ”Малайя”; все с нефтяными двигателями, все с ходом
минимум в 25 узлов, с восемью 15 дюймовыми орудиями, с броневой защитой в 13 дюймов.
Они и сегодня несут службу среди пятнадцати основных кораблей британского флота. Нам
предстоит узнать об их роли в Ютландском сражении.
Соображения объёма не позволяют мне остановиться на строительстве лёгких
броненосных крейсеров класса ”Аретуза”: в дни мира и войны флот получил не менее
сорока таких кораблей.
Многие годы войн и вражды с Францией, укоренили в Адмиралтействе традиционные
взгляды на морское противоборство, на немедленные действия начала войны: тесная
блокада вражеских портов и морских баз отрядами сильных, небольших кораблей при
поддержке крейсерами и с опорой на ожидающие своего часа превосходящие линейные
силы. Двухсотлетний опыт утвердил среди морских стратегов фундаментальный принцип:
“Передовая линия нашей обороны проходит через вражеские порты”. Французы попытались
поколебать британскую военную догму новоизобретённой торпедой и построили множество
миноносцев; Адмиралтейство, по прошествии нескольких лет, ответило истребителями
миноносцев – эсминцами.
Водоизмещение и вооружение эсминцев отвечали двум требованиям: во-первых,
истребители могли достаточно долго оставаться в море и, почти без оглядки на погоду,
55
оперировать в Канале; во-вторых, с уверенностью надеяться на уничтожение или
подавление французских миноносцев. Так, вопреки торпедной угрозе, мы могли обеспечить
превосходство в непосредственной близости от вражеских морских баз. Тем временем,
защищённые от торпед гавани вдоль всего южного побережья Англии, по соседству с
крупнейшими береговыми учреждениями ВМС, предоставляли британским линейным
силам и иным кораблям поддержки безопасные, близкие и удобные стоянки без нужды
постоянно присутствовать на морских позициях.
До начала нашего века, потенциальным противником была Франция, но затем всё
переменилось: пришла Германия, совершенно новый соперник и морской фронт
переместился с южного на восточное побережье, с Канала в Северное море. {4} Новый враг,
фронт, театр военных действий и прежний стратегический догмат военно-морского дела.
Передовой линией обороны, как и прежде, считались вражеские порты. Политика
Адмиралтейства не ушла от принципа тесной блокады гаваней противника сильными
отрядами при соответствующей крейсерской поддержке и с опорой на линейный флот.
Британский флот в совершенстве освоил войну на Канале, но на это ушли ратные
труды многих поколений и мы не надеялись быстро и в такой же степени подготовить
новый фронт. Изменения сказались на расположении морских баз, Адмиралтейство
занялось их передислокацией, работы продолжились вплоть до самого начала Великой
войны. Но перемены, в куда как большей степени, повлияли на боевые возможности наших
эсминцев. Прежде, истребители действовали через Канал, на дистанциях от 20 до 60 миль;
теперь же им предстояло оперировать в Гельголандской бухте - 240 миль открытого моря,
значительное расстояние от ближайших баз поддерживающего линейного флота: Темза или
Форт. Но Адмиралтейство продолжало держаться за каноны старой стратегии: планы 1911
года предписывали начать тесную блокаду вражеских портов сразу же за объявлением
войны. Мы работали над конструкцией эсминцев, постоянно улучшали их морские
качества, добивались весомых преимуществ в вооружении. Германцы усвоили французскую
концепцию и видели в миноносцах средство борьбы с большими кораблями. Мы ставили во
главу угла мореходные способности и силу орудий, немцы делали ставку на торпеды и
высокую скорость в благоприятную погоду. Условия изменились, и перед нашими
истребителями распростёрлось протяжённое Северное море: перемены чрезвычайно
ослабили эффективность эскадренных миноносцев Британии. Операции в Канале могли
быть выполнены двумя боевыми сменами истребителей, для действий в Северном море
требовалось три смены.
Тем самым, в какой-то момент военного времени мы могли рассчитывать не на
половину, но только на треть британских боевых флотилий. И, в тот же самый момент, враг
мог выставить против нашей трети все наличные силы. Мы могли следовать старой
стратегии, с её опорой на базы Британских островов, лишь увеличив численность флотилий
в три, а то и в четыре раза относительно сил Германии. Такого превосходства у нас не было
и, скорее всего, и быть не могло.
Адмиралтейство приняло во внимание изменение обстановки и, в 1905 году, незадолго
до соглашения с Францией, приступило к разработке планов захвата одного из германских
островов: работа над подобными проектами продолжалась до агадирского кризиса 1911
года. Захваченный остров должен был стать базой блокадных флотилий, местом отдыха и
хранилищем боевых материалов; по мере хода войны, база развивалась до передовой
цитадели британских морских сил. Адмиралтейство упорствовало в традиции, собиралось
поддерживать постоянную и тесную блокаду и бить вражеские флотилии в самих
неприятельских портах.
Германцы не упустили острова из виду. Они сильно укрепили Гельголанд и
последовательно фортифицировали прочие – например, Фризские, - острова, сколь либо
пригодные для наших нужд. Одновременно, на сцене появилось новое и мощное средство –
субмарины. Подводные лодки не только затрудняли – до полной невозможности, по
мнению некоторых специалистов - захват и удержание заморской базы или баз, но угрожали
56
гибелью нашим крейсерам и линкорам; тем самым, британские эсминцы оставались без
поддержки и становились лёгкой добычей вражеских крейсеров.
Так обстояло дело после Агадира, в октябре 1911 года, ко времени моего назначения
первым лордом Адмиралтейства, к началу формирования нового совета. Мы поняли, что не
получим к сроку ни истребительных кораблей для борьбы с миноносцами в домашних
водах врага, ни линейных сил для поддержки эсминцев и приняли во внимание трудности и
риски штурма и захвата одного из ныне укреплённых островов неприятеля. Началась
ревизия военных замыслов, мы работали вместе с ведущими флотоводцами и выработали
военный план 1912 года, основанный на принципе дальней блокады.
Мы не выбрали дальнюю блокаду из нескольких возможностей: это было
единственное решение. Адмиралтейство не отвергло свой же фундаментальный принцип –
агрессивную военно-морскую стратегию, мы отошли от неё лишь временно, оказавшись
перед непреодолимыми, на практике, препятствиями, но намеревались преодолеть
трудности самой энергичной работой, как в мирные, так и в военные дни. Мы, не без
оснований, рассчитывали: закрытые выходы из Северного моря в Атлантику чрезвычайно
затруднят связь германской коммерции с мировыми рынками. Мы ожидали: экономические
и финансовые тиски блокады неминуемо и губительно скажутся на военной потенции
Германии.
Мы надеялись: пресс блокады выдавит немецкий флот из защищённых вод и принудит
сражаться в открытом море, против превосходящих сил. Мы верили: во время блокады,
Англия сможет по-прежнему держать в своих руках моря, сохранит водные пути
открытыми, маршруты армейских транспортов – безопасными, наши острова –
недосягаемыми. Мы полагали, что сможем запереть врага на любой срок, и всё это время
наши выгоды останутся на должном уровне, а трудности неприятеля будут лишь расти.
Довоенные ожидания оправдались, расчёт Адмиралтейства остался в силе для трёх первых
лет войны: на время, пока ход дел зависел лишь от надводного флота.
Стратегия продиктовала дислокацию, флоту надлежало блокировать пути из
Северного моря: Гранд Флит действовал из Скапа Флоу, эсминцы, при поддержке старых
броненосцев и под защитой минных полей, перекрывали Дуврский пролив. Наши
умозаключения выдержали проверку войной. Управление Адмиралтейством переходило из
рук в руки, но никто и никогда не отошёл от существенных оснований нашего плана.
Предвоенные меры позволили флоту Британии взять и удержать за собой Мировой океан.
Ни одна из угрожавших британской империи опасностей не могла сравниться с
неожиданным нападением на наши корабли. Застать флот или его важнейшую часть
врасплох, уничтожить наше морское преобладание означало победить Британию и
причинять нам зло, ограниченное лишь милостью всемогущего завоевателя. История
недавних лет не оставляла сомнений - победоносные нации не церемонятся с поверженным
врагом. Рушится линия морской обороны, Англия голодает и, через непродолжительное
время, сдаётся на капитуляцию. Великобритания расчленена; Индия, доминионы, обширные
африканские и островные владения отходят победителям. Ирландия становится
враждебным и хорошо вооружённым государством на фланге Англии; враг облагает
беспомощных островитян гигантской контрибуцией с расчётом уничтожить социальную
систему страны, если не низводит нас до состояния – как едко выражался Эдвард Грей –
“придатка для рекрутских наборов”. Версаль наложил на побеждённую Германию
наказание: британской империи хватило бы и меньшего, чтобы в одночасье и навсегда
исчезнуть. На кону стояло очень многое. Что бы ни случилось с любым народом Европы,
сохранность наших морских сил обеспечивала безопасность Англии; но поражение флота
означало гибель, несомненную и окончательную.
Как скоро германцы решатся уничтожить флот Британии? Что за атака нам грозит с
учётом немецкого военного характера, изобретательного и злонамеренного?
57
Нет сомнений, если Германия не хочет войны, наши размышления останутся лишь
ночным кошмаром. Но если немцы желают и намереваются воевать, им не составит труда
найти повод, – разногласия с Францией и Россией дают тому множество возможностей –
найти его в самый благоприятный для Германии момент и довести дело до неизбежности
военного исхода. Обратимся за примерами к временам и войнам Фридриха и Бисмарка:
Пруссии привычно бросаться на врага с чрезвычайной быстротой и внезапностью.
Континентальная Европа, от края до края - пороховой склад. Одна-единственная
злонамеренная искра - и всё взлетит на воздух. Нам ведомо, что случилось с Францией в
1870 году. Мы видели, во что обратился беспечный русский флот в Порт-Артуре. Мы,
живущие сегодня, знаем, что случилось с Бельгией в 1914 году; нам известен и не менее
примечательный факт: 1 августа того же года, Берлин потребовал от Франции оставаться
нейтральной в схватке Германии и России и объявил залог - немецкие гарнизоны в Вердене
и Туле.
Ясно, что нежданная беда, гром с ясного неба – не пустые фантазии. Но нельзя ли
увидеть грядущее в косвенных признаках опасности? Возможно, Адмиралтейству стоит
внимательнее прислушиваться к каким-то спорам великих держав. За передвижениями
вооружённых единиц на суше и море можно разглядеть многое. Почти несомненно, что рост
градуса мирового противостояния приведёт к пертурбациям на финансовых биржах. Можно
ли рассчитывать на предупреждение о готовящемся ударе за неделю, за три дня или хотя бы
за сутки?
В Европе, где великим державам приходится выставлять друг против друга огромные
армии, существуют механизмы, ограждающие от внезапностей. Решающим действиям
обязательно предшествует мобилизация войск, как минимум двухнедельная. Таким
образом, оборона – например, Франции - может быть полностью сломлена лишь в
гигантском сражении с участием сил всей французской нации. Но британский флот не мог
полагаться на подобные механизмы. Враждующим сторонам не требуется мобилизовывать
флоты для атаки одних современных кораблей другими. Нужно лишь принять на борт
боеприпасы и развести пары. Тяжёлое обстоятельство, но и оно меркнет перед торпедной
угрозой. Орудийный огонь, главным образом, опасен при атаке на рассредоточенный флот:
жизненно важные и разобщённые отряды уничтожаются без возможности нанести
соразмерный ответный урон. Но здесь помогает беспроволочный телеграф: мы можем
управлять движением разъединённых частей и, уходя от боя до времени, вести их в пункт
сбора. Более того, перестрелка – состязание двух сторон. Невозможно предположить, что
главные силы флотов сойдутся на дистанцию прицельного огня без необходимых
предосторожностей. Иное дело торпеда – орудие внезапности и даже вероломства и сила
торпедного оружия надводного корабля удесятеряется, если этим боевым снарядом орудует
субмарина.
Ясно, что безопасность может быть обеспечена лишь в каких-то пределах. Вопрос не
исчерпывается несколькими неделями специальных мер. Мирная жизнь британского флота
строго регламентирована. Требуются походы, учения, надо выходить в море и возвращаться
для ремонта. Наши гавани открыты для мировой торговли. Совершенная защита против
наиковарнейшей из угроз практически недостижима. С другой стороны, не так-то просто
осуществить вероломное нападение: подготовка к атаке потребует совместных усилий
огромного числа людей во многих местах и запуска гигантских, сложных машин. Комитет
имперской обороны всесторонне обсудил вопрос и постановил: Германия, если от этого
будет зависеть исход войны, вряд ли остановится перед вероломным нападением;
соответственно, Адмиралтейство должно учесть возможность и взять на себя
ответственность за отражение внезапной немецкой атаки. Нам следовало приложить все
усилия и исполнить возложенные обязательства: в целом я был уверен в успехе. Флот
должен был ежедневно соразмерять свои позиции и своё состояние с сегодняшними
позициями и состоянием флота Германии. Я взял за правило проверять диспозицию
неожиданным вопросом штабу: “Война с Германией разразится сегодня – каковы наши
действия?” Штаб ни разу не затруднился с ответом; мы постоянно успевали собрать
58
корабли воедино и увести отдельные отряды к месту сбора от опасностей сражения. Мы не
отправили корабли в плаванье к берегу Испании, пока не удостоверились, что Флот
Открытого Моря стоит на зимнем ремонте. Адмиралтейство провело большие манёвры,
сообразуясь с возможностью вражеского удара и необходимостью отразить любое
нападение; мы тщательно обеспечили корабли топливом и учли отпуска, следующие за
учениями. В то время и позже, вплоть до объявления войны, Адмиралтейство не дало врагу
ни единого шанса для неожиданного нападения на британский флот, у Германии не было
случая атаковать разделённые и разобщённые английские корабли весомым составом
надводных судов. Немцы, несмотря на совершенно мирное время, могли бы – в теории –
напасть из-под воды на британскую эскадру в гавани или установить мины в
предполагаемом районе наших учений, но, по любому разумению, это принесло бы лишь
ограниченный успех. Более того, я не ожидал подобного вероломства от германского
Адмиралтейства, немецкого правительства или императора. Мы пытались, по мере сил,
оградиться и от наихудшей из возможностей, но я был убеждён, что кризис начнётся с
перебранки, потом упадут рынки, затем последует объявление войны и вооружённые
столкновения начнутся одновременно или немного опередят декларацию. Реальные
события не слишком разошлись с моими представлениями.
В военное время, намерения врага, равно как и последствия его действий, остаются в
высшей степени скрытыми. Но и на войне есть определённая и определяющая всё мера. Что
бы вы ни думали о вражеских замыслах, ваши собственные действия строго очерчены
материальными возможностями.
Существует лишь ограниченный набор альтернатив. Более того, практика реального
мира постоянно корректирует и обуздывает умозрения. Каждое из решений в огромной
степени предопределяется копящейся массой предшествующих событий.
Но представьте себе, что мы ещё не начали воевать, но лишь пытаемся вообразить
возможный ход военных действий. Во-первых, предположим, что вооруженное
столкновение неизбежно; во-вторых, допустим, что страна вступит в войну с самого начала;
третьим предположением станет выступление в союзе: союзники объединились и
договорились заблаговременно, закончили все необходимые приготовления заранее – и вы
уже в области умственных спекуляций. Каждое из необходимо сделанных предположений
завешивает и без того неведомое будущее дополнительной занавесью той или иной степени
проницаемости. Мирные дни мыслящего военного человека, моряка или офицера, проходят
в подобных умственных трудах: в интенсивных размышлениях среди всевозможных
отвлечений внимания, в попытках уловить среди и меж беспорядочно роящихся гипотез
истинные события грядущего дня, в поисках должного, немедленного и воображаемого
ответа на события дня грядущего. Между тем, окружение мыслителя – люди, много
превосходящие его чинами, а часто и сообразительностью – относятся к созерцателю как к
прожектёру-махинатору или, в лучшем случае, как к дитяте-переростку, занятому опасными
играми в солдатики.
Итак, в предвоенные годы, мы могли лишь оценивать и предугадывать, что произойдёт
с Англией в начале и за первые недели войны. Заглянуть дальше оказывалось за пределами
человеческих возможностей. Сложность долговременного прогноза превосходила
умственную выносливость. Варианты множились слишком быстро. Будет или нет
генеральная морская баталия? Что случится потом? Кто выиграет битву на суше? Ответа не
было. Мы знали, что делать в первую очередь: готовиться к внезапному нападению,
сосредоточить силы, не подставлять отдельные отряды под удар, держать сильнейшие
корабли на самых лучших станциях в полной исправности, не тратить впустую отпущенное
время и, когда настанет час, ожидать исхода битвы с твёрдостью в сердце. Нам надлежало
предпринять всё возможное для защиты от внезапной атаки, всё посильное для сохранения
единства, всё необходимое для подготовки сил к генеральному морскому сражению.
Предположим, что противник не выходит сражаться в море. Допустим, что сухопутное
сражение не приводит к определённому результату. Вообразим, что война продлится не
59
недели, не месяцы, но годы. Что ж, с течением времени будет много проще судить о ходе
войны и ещё проще готовиться к делу и действовать - всяк будет предупреждён, бодр и
бдителен. Самая тяжёлая и опасная стадия войны – её начало. Уроки первого года помогут
одолеть трудности второго. Изученный и осознанный опыт второго года станет подспорьем
в третьем и так далее.
Я возглавлял Адмиралтейство до мая 1915 года и не принимаю упрёков в
недальновидности, в неспособности предвидеть события 1917 или 1918 года. Попытки
крепких задним умом выставить меня в дурацком виде бьют мимо цели. Напрасно
выговаривать мне, что германцы могли поспешить с закладкой субмарин, построить их за
три довоенных, а не за три военных года и обезоружить Британию; тщетно поучать, что
войны вообще бы не случилось, имей мы в августе 1914 года армию августа 1915. Каждое
событие побуждает к жизни неповторимую цепочку явлений. Строительство огромного
подводного флота в условиях полного мира - разве мы согласились бы с этим, неужели
позволили бы Германии строить субмарины с единственной, ясной всем целью – топить
безоружные торговые суда, морить наши острова голодом, уничтожить страну? Германия
откладывет вторжение во Францию и ждёт, пока Британия не соберёт по призыву мощную
армию и не пошлёт её на Континент – вообразимо ли такое?
Каждое событие надлежит судить в безотрывной связи с обстоятельствами времени и
никак иначе.
60
Глава 6.
Ирландия и европейское равновесие.
1913 год прошёл в трудах и борьбе за нефтяные запасы. Мы полностью уверились в
нефти, как едином источнике энергии для большинства кораблей флота, вплоть до
новейших и жизненно необходимых боевых единиц. Состояние нефтяного резерва весьма
беспокоило совет и штаб Адмиралтейства. Джон Джеллико, второй морской лорд,
настаивал на значительном увеличении запасов жидкого топлива. Начальник штаба
разделял беспокойство Джеллико и, вместе с тем, опасался: его смущало взрывоопасное
вещество на боевых кораблях. Государственная комиссия по нефтяному снабжению
привела Адмиралтейство в смятение: нефтяные запасы, по настоятельному мнению
Фишера, должны были покрыть ожидаемое потребление четырёх военных лет. Ожидаемое
же потребление было исчислено штабом ВМС весьма щедро. Расходы на создание
топливного резерва выливались в фантастические суммы. Предстояло не только закупить
нефть на осёдланном монополиями рынке, но возвести изрядное число резервуаров и
купить под них земельные участки. Казалось ясным, что запас нефти – будь то война или
мир – такой же актив государства как, к примеру, золотой резерв банка Англии, но флот не
мог оперировать деньгами на уровне государственных капиталовложений: средства
надлежало тратить в рамках бюджета военно-морских сил. В то же время, Казначейство и
мои коллеги по Кабинету встречали каждое увеличение ассигнований нарастающим
ропотом и именно я мог бы стать объектом небезосновательного обвинения в значительном
приросте затрат: поспешное начинание с нефтяными судами, безрассудно резвое
наращивание калибра орудий, брони и скорости. Моряки требовали быстрых действий и
припирали меня к стене, преграждавшей путь к добавочным деньгам. Само существование
нашей морской мощи оказалось между жерновов противоборствующих мнений.
Сложилось так, что весь год я сражался на два фронта: умерял безмерные и, по моему
мнению, сумасбродные аппетиты государственной комиссии и моих морских наставников
и, одновременно, отвоёвывал разумно необходимые запасы топлива у Кабинета и
Казначейства. Мне пришлось действовать с сугубой осторожностью: доводы,
предназначенные для одной стороны, должны были остаться в тайне от другой.
Потребности Адмиралтейства в капиталовложениях неуклонно росли: сказывался рост
цен, усложнения и усовершенствования морских аппаратов. Решительные дни наступили в
конце 1913 года: пришло время нести проект морского бюджета в Казначейство, затем в
Кабинет и скрытый ход борьбы за ассигнования вылез на поверхность вопиющим и
болезненным фурункулом.
Прелиминарии не привели к согласию с Казначейством и, в конце ноября, я передал
неразрешённый вопрос Кабинету. Бюджет стал единственным или главным пунктом в
повестке дня четырнадцати продолжительных и напряжённых заседаний правительства,
яростные обсуждения затянулись чуть ли не на пять месяцев. В конце концов, я остался в
одиночестве. Я дошёл до предела своих политических возможностей, но замыслы
Адмиралтейства, в том числе и главный из них - программа строительства линейных
кораблей, лежали под сукном; оставалось лишь отойти от рассчитанных и заявленных
стандартов соотношения сил, от основы нашей политики противодействия Германии. В
1912 году, Кабинет решил сохранить паритет с флотом Австрии на Средиземном море –
австрийцы завершали постройку четырёх линкоров. Вопрос усугубили три обещанных
Канадой дредноута. Канадское правительство внесло оговорку: броненосцы - дополнение,
но не часть 60 процентного стандарта. Мы официально обязали канадцев построить
корабли, и наше жёсткое требование вовлекло сэра Роберта Бордена в лютую партийную
борьбу. Действия сената Канады не оставляли сомнений в том, что наступающий год не
увидит закладки трёх дредноутов ни в ”дополнительном”, ни в ”обязательном” виде; тем
самым, мне пришлось настаивать на безотлагательном строительстве как минимум трёх
61
броненосцев из программы 1914-15 гг. Кабинету было очень нелегко пойти на это. К
середине декабря я утвердился в мысли подать в отставку. Основы военно-морской
политики категорически менялись, нам оппонировали поднаторевшие в делах
Адмиралтейства критики из правительственных кругов: они досконально знали вопрос и
имели власть запросить любую подробность. Асквит оставался нейтрален но, вместе с тем,
управлял событиями и отводил непоправимое. Несколько раз казалось, что разногласия
непреодолимы и безысходны, но вмешательство премьера предотвращало пагубный для
Адмиралтейства финал – прекращение дискуссии. К середине декабря, обсуждение
окончательно застопорилось, и Асквит объявил перерыв до середины января.
Стороны получили время для раздумий, и положение значительно изменилось: в
середине января, я вернулся в Англию и узнал, что некоторые из важнейших коллегминистров нашли позицию Адмиралтейства справедливой в главных пунктах. Но конфликт
не утих, а заполыхал с новой яростью. Адмиралтейство без устали исторгало потоки
документов и доводов: мы отвечали на каждый выпад оппонентов.
Тем временем, эхо противоборства докатилось до газет. Уже 3 января, канцлер
Казначейства в интервью Дейли Кроникл категорически высказался о невиданном
спокойствии в мировой политике, сегодня и в перспективе, оплакал безрассудные траты на
вооружения, обратился к истории и прозрачно намекнул, что вопрос сбережения
государственных средств оказался роковым для карьеры лорда Рандольфа Черчилля.
Либеральная и радикальная пресса хором и громко пели об экономии бюджета,
сильное антиадмиралтейское настроение распространялось по нижней палате, среди
влиятельных приверженцев либеральной партии. Но вскоре парламент был распущен. На
первое место вышел ирландский вопрос. Горячие сторонники гомруля отнюдь не хотели
ослабить правительство поголовной отставкой совета Адмиралтейства. Либеральное
правительство напрягло силы в партийной борьбе и могло претерпеть из-за провала даже и
одного министра. Никто не ожидал, что я покину свой пост в благостном молчании. На
фоне текущих ирландских неприятностей замаячила совершенно нежелательная
перспектива ужасающего военно-морского скандала. Я принялся укреплять собственное
положение в партийных рядах и вошёл в дискуссию по ирландскому вопросу; ситуация с
флотским бюджетом оставалась шаткой весь февраль и часть марта, ни одна из сторон не
получила весомого преимущества.
В конечном счёте, благодаря неистощимому терпению премьер-министра и его
поддержке – твёрдой, хотя и негласной, бюджет ВМС был принят почти без изъятий.
Месяцы перебранки обошлись нам лишь в три маленьких крейсера и двенадцать
миноносцев береговой обороны. Парламент рассмотрел ассигнования в 52 ½ миллиона.
Пришлось дать далеко идущие авансы – без этого мы не могли утвердить победу. Я, с
подобающими оговорками, согласился пообещать депутатам значительную урезку бюджета
будущего года.
Но когда пришло время, никто не настаивал на соблюдении обязательств.
Весна и лето 1914 года прошли в обстановке небывалого спокойствия. После Агадира,
Германия обходилась с Великобританией не просто корректно, но деликатно. Английские и
немецкие дипломаты согласно выступили в спорах на Балканской конференции. Застарелое
недоверие Форин офиса к Германии не исчезло, но, в значительной степени, ослабло.
Алармисты – по меньшей мере, некоторые - ощутили необходимость подправить
мировоззрение. Казалось, что с выразителями внешней политики Германии можно вести
диалог и сотрудничать в делах. Чувство доверия окрепло после мирного разрешения
балканских трудностей. Шли месяцы, мы обсуждали весьма деликатные вопросы,
подходили к грани разрыва, но отношения не прервались. Ход мировых событий
предоставлял любой из стран множество поводов к началу войны. Казалось, что Германия,
равно как и мы, намеревается жить в мире. В воздухе, меж членами правительства, среди
депутатов палаты общин явственно витал ветерок оптимизма, в то время как за нашими
62
границами шёл и набирал скорость рост вооружений, Германия обложила капиталы
пятидесятимиллионным налогом и имеющие уши слышали удары набата.
Главенствующие персоны наших стран выказывали обоюдное уважение, проявляли
добрую волю: благоприятный залог на будущее. Некоторые предсказывали, что наступает
время широких политических комбинаций, что Англия и Германия отбросят сегодняшние
дружеские и союзнические предпочтения, объединят недружелюбные стороны новыми,
гармоническими альянсами и дадут волнующимся нациям Европы уверенность в покое и
честном обращении. Морское соперничество, на короткое время, перестало быть
источником трений. Мы, неуклонно, планомерно и успешно, проводили в жизнь программу
кораблестроения третьего года. Германия осталась при планах начала 1912. Стало ясно, что
в основных классах кораблей Британия недосягаема.
Удивительное европейское спокойствие разительно контрастировало с неистовой
борьбой наших собственных партий. Схватка либералов и консерваторов вокруг
ирландского вопроса шла чуть ли не в духе борьбы на земле самой Ирландии - в злобе и
напряжённом ожесточении.. Билль о гомруле должен был войти в законную силу, так
действовал механизм парламентского акта, и протестантские графства Ольстера начали
открыто готовить вооружённое сопротивление. Консервативная партия всецело поощряла и
поддерживала инсургентов. Лидеры ирландских националистов – Редмонд, Диллон, Девлин
и прочие обеспокоенно взирали на ухудшающуюся обстановку в Ольстере. Но за
партийными вождями Ирландии стояли иные особи - неописуемо свирепые, весьма
склонные к насилию, каждый шаг и жест умеренного крыла ирландской парламентской
фракции возбуждал их буйный гнев. Правительство Асквита искало тропку среди
нагромождения препятствий.
В первых же дискуссиях о гомруле, в 1909 году, я, как и канцлер Казначейства,
неуклонно отстаивал вывод Ольстера из механизма самоуправления: мы могли бы
опереться на вотирование вопроса в графствах или на что-то подобное. В то время, нас
обескуражили аргументом: уступка хорошая, но преждевременная и может пригодиться в
будущем, как последнее средство защиты сеттльмента. Будущее наступило, кризис достиг
высшей точки и Кабинет, в принципе, согласился с тем, что правительство не может
действовать без законодательного учёта реалий Ольстера. Ирландские лидеры узнали о
решении министров в марте. Началось яростное сопротивление. Ирландские депутаты
нашли мощную поддержку внутри самой либеральной партии и могли в любой момент
опрокинуть правительство. Вожди ирландской фракции явно опасались смягчения билля о
гомруле: народ Ирландии мог отринуть и подправленный закон и их самих.
Но правительство упорствовало и они отступились: Кабинет не пошёл на попятную
перед возможным поражением и проигрышем голосования. Разработанные поправки
оставляли за любым из графств Ольстера право выйти из-под гомруля народным
волеизъявлением; подача голосов могла состояться лишь после двух всеобщих и успешных
выборов в Великобритании. Невозможно было придумать лучше. Мы не отошли от
принципа единой Ирландии, но устранили недомолвку: теперь протестантский Север мог
объединиться с Югом лишь по собственному и свободному выбору, но никак иначе.
Ольстерцы, до голосования, могли испытать дублинский парламент на деле, в течение, как
минимум, пяти лет.
Консервативная оппозиция немедленно и глумливо отвергла законодательные
предложения. Мы не отступили и, при вынужденной поддержке депутатов-ирландцев,
вставили поправки в текст билля. Теперь можно было идти вперёд и проводить закон с
чистой совестью и вопреки всяческой обструкции. Я никогда не был сторонником
насильственного подчинения северных графств Дублину, но, в то же время, твёрдо
намеревался не дать Ольстеру стать помехой для остальной Ирландии на пути к желанному
самоуправлению. Я полагал это правильным, честным и был совершенно готов защитить
интересы короны и парламента всеми необходимыми, констиуционными средствами. В
таком духе я выступил в Брэдфорде, в марте 1914.
63
Мне очень хочется верить, что политические руководители Британии никогда более не
станут объектами понуканий, подстрекательств, что соратники и сторонники не поведут их
дорогой буйного и слепого пристрастия, что партии не явят себя в неприглядном виде лета
1914 года – именно тогда наступил апофеоз торга, кульминация долгой череды маршей и
контрмаршей в борьбе за власть; мы коснулись этого в предыдущей главе. Внешнее
давление сопутствует жизни политика, но нужен личный опыт подобных раздоров, чтобы
понять его истинную тяжесть, чтобы осознать, как все свойства личности общественного
деятеля – плохие, хорошие, нейтральные – идут в ход, используются для стяжания победы.
Огромными массами овладевает страстная, незрячая приверженность и они кидаются в
борьбу, едва ли не в кулачный бой: мы видим жаркий энтузиазм, горящие глаза, учащённое
дыхание; мы слышим брань: ей осыпается любая помеха в гоне за жертвой; люди лгут,
вымогают и вынуждают публичные обещания; общество охвачено болезненной
лояльностью,
насилие
приветствуется,
умеренность
проклинается,
честность
разочаровывает; любая попытка найти согласие встречает крики об “измене”, пастыри
желают сохранить расположение паствы, стороны уверены лишь в собственной правоте,
оппоненты неблагоразумно грубы – вот обстановка, так действуют, так противодействуют
друг другу стороны во время острого кризиса. Промедление обесценит и ослабит лидера,
заминка неверна, малодушна: действуйте быстрее толпы, постарайтесь управиться с толпой,
переламывайте ситуацию постоянными обещаниями жесточайших мер.
Есть предел удержания спора в области слов и законов. Затем является сила:
последний арбитр, единственное, последнее средство успокоения.
Ольстерцы готовились. Они объявили, что собираются созвать временное
правительство, неустанно собирали и обучали боевые отряды. Они везли в страну оружие:
противозаконно и даже с применением насилия. Надо ли говорить, что такие же симптомы
обнаружились и среди ирландских националистов. Волонтёры прибывали тысячами и
настойчиво пытались раздобыть винтовки.
Опасность росла, и военное ведомство обратило внимание на маленькие британские
гарнизоны в северной Ирландии - в особенности на отряды при складах с армейским
имуществом - и на положение войск в Белфасте. Казалось, что оранжисты не причинят
никакого вреда британским силам и, скорее всего, найдут друзей в британских солдатах. Но
государственное управление северо-западным Ольстером полностью развалилось.
Обстоятельства потребовали от армии и флота мер предосторожности. 14 марта
правительство решило защитить военные склады в Каррик-Фергусе и иных местах
небольшими отрядами. Мы ожидали, что компания Грейт Норзерн Рэйлвей откажется
перевозить войска, приготовились послать солдат морем и, одновременно, решили
передислоцировать линейную эскадру с флотилией из залива Ароза в Ламанш, поближе к
Белфасту. Мы надеялись, что популярность и добрая слава королевского флота поможет
сохранить мир даже при провале армии. Ничего более задумано не было, но военные
начальники, столкнувшись с явным движением в сторону гражданской войны, принялись
выводить далеко идущие планы из совершенно невероятного предположения: оранжисты
окажут решительное сопротивление и ввяжутся в бой с британскими частями.
Наши, очень скромные, военные приготовления сильнейшим образом покоробили
армейских командиров и, когда 20 марта командующий вооружёнными силами в Ирландии
вкупе с прочими генералами обратился к ним с поразительным посланием - собраться в
Каррахе и исполнить конституционный долг в любых обстоятельствах - офицеры
решительно отказались.
Скандал в армии взорвал парламент и до основания потряс страну. Консерваторы
обвинили правительство в коварном заговоре: мы собрались истребить верноподданных
Ольстера и лишь патриотизм консервативных армейских кругов спас лоялистов от гибели.
Либералы ответили, что оппозиция посягнула на конституцию, что консерваторы открыто
признаются в подготовке мятежа и пропагандистском соблазнении не армии, но отдельных
офицеров.
64
Невозможно читать записи парламентских дебатов – они продолжались весь апрель,
май и июнь – без восхищения крепостью наших государственных установлений: они
устояли в судорогах тогдашних страстей. Стоит ли удивляться донесениям берлинских
шпионов: Англия парализована раздорами, сползает к гражданской войне, перестала чтолибо значить для европейской ситуации? Могли ли они разглядеть и оценить глубочайшую,
сокровенную общность народа Британии под плесками, пеной и яростью политической
бури?
Партийная борьба приняла крайние формы, страсти не утихали весь май и июнь, но за
кулисами две главные политические силы настойчиво продолжали поиск согласия. Дело
окончилось 20 июня призывом короля к лидерам консерваторов, либералов и ирландцев
собраться на конференцию в Букингемском дворце.
В конце июня, британские эскадры нанесли визит в Киль и, одновременно, в
Кронштадт. После нескольких лет перерыва, новейшие британские и германские корабли
встретились в Киле и встали борт о борт в окружении лайнеров, яхт и всякого рода
увеселительных судов. Гости и хозяева договорились взаимно пресекать проявления
нежелательной любознательности к техническим особенностям военного оборудования.
Состязания, речи и застолья. Погожие, солнечные дни. В Киль соблаговолил прибыть сам
кайзер. Офицеры и нижние чины сходились накоротке, развлекались на кораблях и на суше,
бродили, рука об руку, по гостеприимному городу, дружески закусывали за общим столом.
Германский офицер полетел и разбился на британском гидроплане и моряки обеих стран
обнажили головы на его похоронах.
28 июня, в самый разгар веселья пришла новость: в Сараеве убит эрцгерцог Карл.
Кайзер получил известие в море. Он сошёл на берег в заметном возбуждении, отменил всю
дальнейшую программу и, тем же вечером, покинул Киль.
Подобно многим, я часто воскрешаю в памяти тот июль, великолепие последних дней
довоенного мира. Короли и державцы правили народами и империями, государства бурно
росли на обильной пище: на сокровищах, накопленных за долгие, спокойные времена. Мир
висел над пропастью, но казался надёжно закреплен и прилажен к огромной консольной
конструкции. Два могущественных европейских союза блистали доспехами, бряцали
оружием и наблюдали друг за другом в пристальном спокойствии; тем временем, меж ними
прорастала паутина связей - работа вежливой, рассудительной, мирной и, в основном,
искренней дипломатии. Огромная структура удерживалась в равновесии скромными
средствами: фраза в депеше, замечание посла, двусмысленное парламентское высказывание.
Хватало слов, даже слухов, красноречивого кивка головы. Можем ли мы, после всего, что
было, надеятся на всеобщий мир, на мировое спокойствие, сможем ли выстроить или даже
превзойти изощрённую, аккуратную, изумительную систему равных по силе союзов
довоенного времени, найдём ли способы сдерживать опасные действия и препятствовать
им? Вернутся ли в Европу порядок, соседство, многие и взаимные связи, станет ли она
прежней, явит ли миру единый, великолепный организм, вкусит ли от щедрот науки,
идущей рука об руку с природой? Волшебный, старый мир поры своего заката!
Но в воздухе носилась странная раздражённость. Народы не довольстаовались
материальным процветанием, но затевали гражданские склоки и пускались во внешние
раздоры. На смену пошатнувшейся религии пришёл национализм; он горел под
поверхностью чуть ли не каждой земли лютым, пусть даже и скрытым огнём. Казалось, что
мир алчет страдания. Люди спешили броситься в омут. Военные работы, меры и контрмеры
в каждом из лагерей велись с небывалым усердием. Франция ввела трёхлетнюю воинскую
повинность, Россия тянула стратегические железнодорожные магистрали. Сараевские
бомбы поразили древнюю, глубоко прогнившую и терзаемую невыносимыми
национальными схватками империю Габсбургов. Италия зарилась на Турцию, Турция
противостояла Греции. Греция, Сербия и Румыния враждовали с Болгарией. Британию
охватили распри, и она казалась не у дел. Америка оставалась за три тысячи миль от
Европы. Германия собрала пятьдесят миллионов военного налога, увеличила армию,
65
углубила Кильский канал – он стал доступен дредноутам в том самом августе; немцы со
вниманием следили за событиями, и их пристальный взгляд запылал внезапной злобой.
Осенью 1913 я обдумывал политику Адмиралтейства на следующий год –
приближалось обсуждение бюджета – и направил первому морскому лорду записку:
экономить, не проводить большие манёвры флота 1914-1915 годов, но заменить их
мобилизацией Третьего флота. Я предложил призвать полный состав флотского резерва и
всех офицеров-резервистов, составить команды по штатам военного времени и провести
недельную или десятидневную переподготовку запасных на кораблях Третьего флота. Тем
самым, мы подвергали практической проверке всю систему мобилизации. Перед этим и в
том же году, всему составу добровольческого флотского резерва предписывалось прибыть
на корабли Первого флота и пройти недельные занятия вместе с регулярными командами.
Принц Луи согласился. Мы подготовились и 18 марта 1914 года поставили в
известность парламент. 15 июля Адмиралтейство начало пробную мобилизацию: по ранее
утверждённым планам, безотносительно к текущей ситуации в Европе. Законных оснований
призывать запасных у нас не было, но отклик оказался хорош: в учебные части флота
пришло более 20 000 человек. Наши мобилизационные приготовления стали первой в
истории военно-морского дела практической проверкой призыва и доскональной кадровой
ревизией. Специально откомандированные Адмиралтейством офицеры наблюдали за
мобилизацией в каждом порту для доклада и исправления каждого непорядка, всякой
заминки, любого сбоя.
Мы с Баттенбергом инспектировали ход дел в Чатеме. Резервисты получили
снаряжение и взошли на борт. Третий флот, в полном составе, принял уголь, развёл пары и
пошёл на Спитхед, к месту общего сбора. Там, 17 и 18 июля прошёл большой флотский
смотр. Мир не видывал подобного: невероятное, огромное, небывалое собрание военных
кораблей. Король детально проинспектировал флот. Утром, 19 июля, корабли вышли в море
для разнообразных упражнений. Армада прошла перед королевской яхтой, и шествие
растянулось на шесть часов: каждый корабль оделся во флаги, играли оркестры, на палубах
густо выстроились матросы и морская пехота, корабли шли 15 узловым ходом и над флотом
беспрестанно кружили гидропланы и аэропланы. Перед нами прошла мощь Британии,
основа нашего могущества, но, может статься, не это зрелище и не тягостная, даже
удушливая атмосфера континентальных дел занимала мысли суверена и собравшихся
министров, но изнурительная, гадкая, трагическая ирландская свара, угроза раскола нации
на два враждебных лагеря.
Корабли уходили за плавучий маяк Нэб и терялись из виду, один за другим. Они ушли
в очень долгий путь, но никто из нас не знал об этом.
66
Глава 7.
Кризис.
24-30 июля.
В пятницу, после полудня, Кабинет засиделся над ирландскими делами. Конференция
в Букингемском дворце провалилась: от встречи ждали решений, но разногласия и
противоречия остались остры, безнадёжны и совещание окончилось ничтожно малым
результатом. Разговор, по большей степени, шёл о Фермане и Тироне. Смогут ли
ирландские повстанцы, в своей бесчеловечной инсуррекции, выдавить оттуда поборников
Британии? Английская политика осеклась перед неудачным географическим
расположением кучки неприметных приходов в двух ирландских графствах. Север не
соглашался с одним, Юг – с другим. Вожди желали прикончить врага и, насколько хватало
отваги, понукали сторонников к действиям. Никто не уступал и пяди. Между тем,
соглашение по Ирландии решительно и сразу разрядило бы партийную усобицу. В 1910
году, Ллойд-Джордж предложил программу совместной и согласной работы политических
сил; с тех пор, подобные планы были у всех на слуху, горячо приветствовались лидерами
обеих сторон и завершение ирландского дела непременно поставило бы в повестку дня
вопрос о партийной кооперации. Но за провалом ирландской политики виднелось что-то
весьма похожее на гражданскую войну, на дорогу в омут неведомой глубины. Кабинет
блуждал по грязным просёлкам Фермана и Тирона в поисках выхода из тупика и спасения
от беды. Теплилась надежда, что события апреля - Каррах и Белфаст - отрезвят и приведут в
согласие британское общественное мнение, и мы сможем успокоить ирландские
группировки. Но Белфаста и Карраха оказалось мало. До отрезвления оставался ещё один
виток конфликта, обе стороны безоглядно старались подогреть свару. Мало когда со времён
Зелёных и Голубых в Византии партийные пристрастия доходили до большего абсурда. Но
истинное потрясение ждало нас впереди.
Дискуссия подошла к бессодержательному завершению, Кабинет собрался разойтись,
но тут раздался тихий и мрачный голос Грея – он зачитывал документ, только что
присланный из Форин офиса. Это была австрийская нота Сербии. Я смог избавиться от
мыслей о прошедших, утомительных и безысходных дебатах, лишь через несколько минут.
Все очень устали, но фраза следовала за фразой и ирландские дела постепенно уходили из
сознания, уступая образам совершенно иных событий.
Нота была чистой воды ультиматумом. Новое время не видывало подобных
документов. Грей зачитывал условия. Ни одно из мировых государств не могло согласиться
с ними: агрессор писал не для того, чтобы удовлетвориться и самым малодушным
согласием. Прихожане Фермана и Тирона сокрылись в туманах ветреного Ирландского
острова, перед моими глазами встала карта Европы и на неё упал странный свет – он рос,
распространялся, ощутимо менял оттенки.
Меня постоянно и живо интересуют письменные свидетельства: как люди узнали о
войне, где они были, чем занимались, их первое впечатление. Прежде всего, приходило
чувство личной уязвимости. Ошеломляющее известие врывалось в жизнь каждого, по
персональному адресу. Мне интересны самые мелкие подробности: я уверен, что
правдивые, не заимствованные воспоминания бесценны и окажутся непреходяще интересны
потомкам. Именно по этой причине я остановился на кратком описании своих собственных
чувств.
Около 6 часов, я вернулся в Адмиралтейство и объявил друзьям, соратникам в
многолетних трудах, {1} что пришла настоящая беда и дело идёт к войне.
Я обдумал положение, записал и представил коллегам список важнейших задач,
памятку на случай скверного исхода событий. В наступившие дни, мои друзья сверялись со
списком и вычёркивали исполненные пункты.
67
1.
Первый и Второй флот. Выход на позиции.
2.
Третий флот. Бункеровка, вооружение.
3.
Передислокация, Средиземное море.
4.
Китай, диспозиция.
5.
Слежка за вражескими крейсерами в заграничных водах.
6.
Вооружить торговые суда.
7.
Патрульные флотилии. Размещение. Увольнительные. Укомплектование.
35 дней без захода в порт.
8.
Срочный резерв.
9.
Старые броненосцы в Хамбер. Флотилия для Хамбера.
11.
Береговая охрана.
12.
Зенитные орудия в нефтехранилища.
13.
Аэропланы в Ширнесс. Авиаматки и гидропланы.
14.
Контршпионаж.
15.
Склады, иные уязвимые объекты.
16.
Ирландские корабли.
17.
Диспозиция субмарин.
На следующее утро я подробно обсудил ситуацию с первым морским лордом. До
времени, следовало выжидать. Флот находился в наилучшей, за последние три года,
готовности.
Пробная мобилизация закончилась, мы распустили и отправили по домам всех
запасных за исключением срочного резерва. Но Первый и Второй флоты до утра
понедельника оставались в Портленде, в полной боевой готовности. В 7 часов утра,
эскадрам Первого флота предстояло разойтись для разнообразных упражнений, а Второму
флоту - возвратиться в порты постоянной дислокации и высадить на берег принятое на срок
пробной мобилизации пополнение. Тем самым, до 7 утра понедельника, одно лишь
петушиное слово, посланное антеннами Адмиралтейства на “Айрон Дюк” удержит наши
главные силы в соединении. Если флагман не получит приказа до 7 утра, начнётся
рассредоточение флотов. В течение первых двадцати четырёх часов от начала
рассредоточения, мы можем повторно и за равное время собрать силы воедино, но при
задержке приказа на сорок восемь часов (то есть, до утра среды), регулярные команды
Второго флота начнут сходить на берег, артиллерийские и торпедные учебные части
возобновят работу. Ещё сорок восемь часов промедления, утро пятницы, часть кораблей
становится в доки на переоборудование, для ремонта, на прикол. Таким образом, в субботу
утром, мы держали в руках полную силу флота и могли располагать ею ещё четыре дня, а то
и больше.
Накануне (вечер пятницы), за обедом, я встретил господина Баллина. Он только что
приехал из Германии. Мы оказались рядом; я поинтересовался его мнением о текущей
ситуации. С первых же слов Баллина открылось, что он исполняет неприятную миссию.
Положение, в понимании германца, было тягостным. “Я вспоминаю – сказал он – Бисмарка.
За год до кончины, в разговоре со мной, старик предсказал, что причиной большой
европейской войны станет какое-нибудь глупейшее происшествие на Балканах”. Это
пророчество, по мнению Баллина, могло сбыться. Но если Австрия захочет покарать
68
Сербию? Несколько лет назад, австрийцы могли сделать это без боязни, царь слишком
опасался за свой трон, но теперь чувствует себя устойчиво, да и русский народ настроен
решительно просербски. “Если Россия пойдёт на Австрию – ответил немец – мы должны
будем вступиться, если Германия начнёт действовать, то начнёт и Франция, это неизбежно,
но что будет делать Англия?”
Моё положение не позволяло особо распространяться. Я ответил, что мнение о
непременном бездействии Британии совершенно ошибочно и правительство будет судить о
событиях по мере их развития. “Предположим – сказал Баллин и тон его был очень серьёзен
– что мы пойдём воевать с Россией и Францией; допустим, что мы разобьём Францию и не
возьмём ничего из её европейских земель, ни вершка территории, лишь некоторые колонии
- компенсацию военных расходов. Изменит ли это мнение Англии? Если мы загодя дадим
гарантии?” Я повторил формулировки: мы наблюдаем за развитием событий, неверно
думать, что Британия предпочтёт самоизоляцию при любом ходе дел.
Я доложил о разговоре Эдварду Грею – таков был порядок - и, в начале следующей
недели, повторил доклад на заседании Кабинета. Наступила среда, и из Берлина пришло
официальное предложение, точная копия речей Баллина: Германия не имеет
территориальных притязаний к Франции и видит компенсации лишь в колониях. Мы
немедленно отказали. Я не сомневаюсь, что Баллин приезжал разузнать о наших
намерениях по личному заданию кайзера.
Герр Баллин оставил записки, в них нашлось место и для описанного выше эпизода.
“Согласия с Францией и Англией – пишет посланник – мог легко добиться германский
дипломат и умеренных способностей. Я не сомневаюсь, что обе страны могли сохранить
мир и отвратить Россию от войны”. Редактор мемуаров приписал: “Лондон серьёзно
обеспокоился австрийской нотой, и мы можем оценить меру заинтересованности Кабинета
в мирном исходе по следующему примеру: Черчилль, почти рыдая, обратился к Баллину со
словами: “’Дорогой друг, охраните нас от войны’”.
Я решил остаться при прежних планах и провести воскресенье с семьёй в Кромере. Мы
посадили на телеграф специального оператора и обеспечили круглосуточную связь. В
субботу, после полудня, пришло известие: Сербия приняла австрийский ультиматум. Я лёг
спать с чувством облегчения. Мы предостаточно паниковали и в прошлом – эти записки
тому подтверждение. Раз за разом наползали, раз за разом рассеивались тучи:
переменчивые, бесформенные, грозовые. Долгое время нам удавалось удерживаться от
войны. Сербия приняла ультиматум - чего ещё желать Австрии? Но пусть и война: не
ограничится ли дело востоком Европы? Предположим, что Франция и Германия останутся в
стороне от русско-австрийского спора. Что-то воспоследует, а потом наступит и наш черёд.
Непременная конференция, работа Эдварда Грея над примирением: год назад, подобный
механизм стал действенным средством решения балканских затруднений. Но что бы ни
произошло – у нас есть флот, он сосредоточен и находится в превосходном состоянии.
Вызова на бой, возможно, и не последует, но если случится – лучшего времени не
придумать.
Я утешился размышлениями и безмятежно заснул. Ничто не потревожило покоя ночи.
В 9 утра я вызвал к телефону первого морского лорда. Он поделился слухами: Австрия
не удовлетворена согласием Сербии с требованиями ультиматума. Иных новостей не было.
Я попросил перезвонить мне в двенадцать, спустился на берег и затеял игру с детьми.
Прилив оставил маленькие ручейки, мы строили запруды. Стоял прекрасный день. Северное
море блестело и искрилось до самого горизонта. Что происходит там, за линией соединения
моря и неба? Вдоль всего восточного побережья, от Кромарти до Дувра, за воротамигаванями нашего острова, нашей крепости выстроились патрульные флотилии субмарин и
эсминцев. Большие корабли Британии собрались в Канале и ждали, укрывшись от торпед за
молами Портсмута. Я смотрел на водную гладь: там, далеко, на северо-востоке, Флот
Открытого Моря покидал прибрежные воды Норвегии, эскадра за эскадрой.
69
В 12 часов я продолжил разговор с первым морским лордом. Он пересказал мне
новости из разных столиц: ни одна из них не имела решающей важности, но обстановка
явно накалялась. Я спросил Баттенберга: все ли резервисты распущены? Принц Луи
подтвердил, что это так. Я решил вернуться в Лондон, сказал Баттенбергу, что буду к
девяти, и поручил ему предпринимать всё необходимое до моего приезда.
Принц Луи встретил меня в Адмиралтействе. Положение зримо ухудшалось. Почти во
всех столицах Европы поднялось сильное возбуждение, это явствовало из специальных
выпусков воскресных газет. Баттенберг доложил, что после нашего последнего телефонного
разговора отдал флоту приказ не расходиться. Прошло четыре месяца и мне пришлось
составить письмо – согласие на отставку первого морского лорда. Я воспользовался случаем
и отметил в документе памятное распоряжение Баттенберга. Именно он, преданный делу
моряк, начал мобилизацию флота, отдал первый, исключительно важный приказ и я - в час
величайшего несчастья и душевной скорби принца Луи - был счастлив публично в том
свидетельствовать.
Я поехал к Грею: в то время, он арендовал мой дом, Экклстон Сквер, 33. С ним был
лишь Уильям Тиррел из Форин офиса. Я сообщил, что флот остался в сборе и услышал, что
ситуация очень тяжёлая. Грей сказал, что настоящая опасность наступит после большого
торга, но ему категорически не нравятся исходные посылки этого дела. Будет ли полезным,
не повредит ли публичное заявление о задержке с роспуском флота? Оба, Грей и Тиррел,
горячо одобрили подобное сообщение: чем раньше, тем лучше, это может отрезвить
Центральные державы и успокоить Европу. Я вернулся в Адмиралтейство, послал за
первым морским лордом и, вместе с ним, набросал подобающее коммюнике.
На следующее утро во всех газетах появилось сообщение:
Приказ по ВМС Британии: Первый и Второй флоты не выходят на учения.
Сегодня, рано утром, глава Адмиралтейства передал нам следующее заявление:
Приказ Первому флоту, Портленд: ждать и не расходиться для учений. Всем кораблям
Второго флота оставаться в портах базирования, в готовности пополнить команды до
штатной численности.
Кабинет собрался в понедельник, на первое обсуждение ситуации в Европе; в
дальнейшем, мы проводили такие заседания ежедневно или дважды в день. Надеюсь, что
рано или поздно общество получит детальные отчёты о деятельности Кабинета в те дни.
Честные, искренние мнения о способах сохранить мир или о методах ведения почти
неизбежной войны не причинят никому стыда. Но мы подчинимся норме закона и, до срока,
воздержимся от излишних подробностей.
Кабинет был преисполнен миролюбия. Большинство – не менее трёх четвертей
министров - совершенно не желали ввязываться в европейскую драку и предлагали ждать,
пока не атакуют саму Британию: последнее не казалось вероятным. Миролюбцы склонялись
к следующим предположениям: во-первых, Австрия и Сербия не пойдут на вооружённый
конфликт; во-вторых, если и пойдут, то Россия не вмешается; в-третьих, если и вмешается,
то немцы не ударят по России; в-четвёртых, если немцы и ударят, то противостояние
Франции и Германии не выльется в боевые столкновения. Они не верили, что Германия
атакует Францию через Бельгию, а если и атакует – Бельгия будет энергично
сопротивляться. Стоит помнить, что целую неделю Бельгия не просила помощи у державгарантов, но наоборот: явственно выказывала желание держаться особняком. Итак, на свет
появились изложенные выше тезисы, шесть или семь вариантов будущего и только ход
событий мог дать ответ на каждый из них. Лишь 3 августа король Бельгии обратился в
Париж и Берлин за помощью, и только тогда образовалось подавляющее министерское
большинство, Кабинет смог принять решение и Грей выступил в палате общин уже во
второй половине дня.
70
В событиях тех дней, я играл очень простую партию. Первая задача: не вести флот за
дипломатией. Гранд Флит должен был встать на военную стоянку до того, как Германия
поймёт: будем мы воевать или нет и, соответственно, по возможности – до собственного
решения Британии о вступлении в войну. Во-вторых, неустанно повторять, что если
Германия и атакует Францию, то лишь через Бельгию, что немцы всесторонне
приготовились именно к таким действиям, что им уже невероятно и невозможно менять
стратегический план и искать иные пути атаки.
Эти две задачи я и исполнял, неизменно и неуклонно.
Каждый день, в одиннадцать утра, начинались долгие заседания Кабинета. Столицы
Европы испускали потоки телеграмм. Грей всецело отдался непомерной работе, он
преследовал две цели: (а) предотвратить войну и (б) на случай беды, не оставить Францию в
одиночестве. Я восхищался работой главы внешнего ведомства, его хладнокровным
мастерством в обращении с министрами. Форин офис и Кабинет сотрудничали и
противодействовали. Грей должен был демонстрировать Германии британскую значимость
и, вместе с тем, отвращать Францию и Россию от мысли, что Англия у них в кармане. Он
должен был постоянно вести Кабинет за собой. Мы долго работали вместе; полагаю, что
многолетнее чтение дипломатических телеграмм помогло мне разобраться в полемических
методах и дискуссионных приёмах сэра Эдварда. Не будет проступком описать их здесь.
После паузы – полагаю, глубокого изучения и осмысления вопроса – Грей выделял в
любом важном споре один или два пункта и отстаивал их, всевозможно и рьяно. Это были
его опорные позиции, укреплённые деревеньки в чистом поле. Вокруг разгорался и затихал
бой, но если к исходу дня Грей оставался в укреплённых пунктах, то оставался и
победителем. Прочие аргументы взаимоуничтожались, и лишь его ключевые позиции
оставались в целости. Он выбирал опорные точки во многих спорах, и, каждый раз,
оставался неуязвим. Он всегда находил особо пригодные к обороне позиции. Грей был
здравомыслящим и справедливым человеком. Мироощущение вига-патриота, британского
джентльмена, питомца частного учебного заведения помогало держать удар, и если он
держался, то держался и весь фронт, даже самые опасные участки.
В самом начале кризиса, Грей ухватился за план европейской конференции и
предпринял всё возможное для её созыва. Он хотел собрать все великие державы за
круглым столом, отстаивать мир и, при нужде, грозить британским оружием нарушителям
спокойствия. Удача плана могла бы отвести войну. Одно лишь согласие держав на
конференцию тотчас ослабило бы напряжённость, Берлин и Вена желали мира, и
конференция стала бы для них способом легко выпутаться из чудовищной паутины,
оплетавшей нас час за часом. Шли дипломатические сношения, манёвры, выдвигались
трудно постигаемые предложения и контрпредложения, на сцену врывались возбужденные
царь и кайзер, но это была лишь поверхность: под ней шевелилась пучина расчисленных
военных соображений. Злосчастные народы приближались к бездне, зловещие механизмы
войны пришли в самостоятельное движение и, в конечном счёте, увлекли нас за собой.
Вторым ключевым пунктом Грея стал Ла-Манш. При любом ходе событий, флот
Германии не должен был спуститься по Каналу и атаковать порты Франции.
Великобритания не могла этого допустить. Все, чей голос имел вес, признали это без
оговорок и с самого начала заседаний Кабинета. К тому же, мы, в каком-то смысле, несли
моральные обязательства перед Францией и должны были защитить Канал. Британия не
заключила формальной сделки. Я уже писал, что мы пошли на сотрудничество с Францией
после специального заявления: стороны не намерены связывать себя ничем, но лишь начнут
консультации в случае угрозы. И вместе с тем, факт остался фактом: флот Франции в
полном составе расположился в Средиземном море. Северное и атлантическое побережье
страны защищали лишь несколько французских крейсеров и флотилий. Мы, со своей
стороны, перевели все линейные корабли в домашние воды, и охраняли интересы Англии в
Средиземноморье одними крейсерами и линейными крейсерами. Британская
передислокация прошла одновременно с французской, но не по причине и не в равной доле
71
с последней. Франция перевела суда по своему усмотрению, без нашего участия. Мы
воспользовались обстановкой и усилили линию баталии в домашних водах. Слова словами, мы могли сколько угодно говорить о свободе наших рук, но стало бы допустимым
и достойным в решительный момент остаться в стороне и наблюдать, как немецкие
дредноуты бомбардируют беззащитные берега Франции под самым носом и дулами орудий
главных морских сил Британии?
С самого начала дебатов о войне, я был уверен, что Германия желает любым способом
удержать нас в стороне от схватки, от участия в первых сражениях на суше: так оно и
оказалось. Мы не могли допустить краха Франции под германским ударом: это вопрос
безопасности и независимости Британии – так я считал тогда, так полагаю и поныне. Я не
сомневался, что Германия пойдёт на Францию через Бельгию и, с самого начала кризиса,
обратился к нашим гарантиям Брюсселю. В то время, я не питал особых чувств к Бельгии и
не ожидал от неё серьёзного отпора. Я полагал, и лорд Китченер согласился со мной (беседа
состоялась за обедом в четверг, 28 числа), в том, что Бельгия смирится после формального
протеста. Возможно, что понадобятся несколько выстрелов у Льежа и Намюра, но затем
головы насельников несчастной страны склонятся перед неодолимой силой. Мы не
исключали, что Брюссель втайне сговорился с германцами о свободном проходе немецких
войск через бельгийские земли. Не этим ли объясняются обширные военные работы
Германии у бельгийской границы: огромные военные лагеря, многие мили подъездных
путей, разветвлённые рельсовые дороги? Возможно ли для немецкой дотошности
пренебречь столь важной для дела позицией Бельгии?
Но в воскресенье и понедельник произошли удивительные, неожиданные события.
Я видел в Бельгии нашу соперницу в Конго, иных местах и образ страны последних
дней правления Леопольда заслонил от меня героическую нацию времени короля Альберта.
Но что бы ни случилось с Бельгией, речь шла о жизни и смерти Франции: я был полностью
уверен в относительной слабости французских армий и крах Франции оставлял нас наедине
с ликующей Германией. Прошлые беды повернули французов к миролюбию и
осторожности, образ правления был совершенно демократический, немцы отсекли от
страны две важные провинции, а теперь готовили окончательный, разящий удар
преобладающей и смертоносной силы. Никто, кроме Британии не мог восстановить
мирового равновесия и защитить справедливость. Что бы ни произошло, мы должны были
встать рядом и сделать это ко времени. Неделей позже, каждый британец сострадал
Бельгии, на призывные пункты, спасать маленькую, несчастную страну, заспешили рабочие
люди: штатские граждане Англии с кровью непокорённых людей в жилах. Но это случилось
через неделю, а пока никто и не думал о Бельгии, лишь о Франции. Но правительство
никогда не усомнилось в обязательствах перед Брюсселем - гарантии, долг чести; таковы
были и мои убеждения.
Подумаем над альтернативой: мог ли Грей на ранней стадии кризиса действовать
более решительно и предотвратить войну? Прежде всего, зададимся вопросом: на какой
“ранней стадии”? Предположим, что после Агадира или германских морских новелл,
хладнокровный министр иностранных дел самым официальным образом предлагает
Франции и России военный союз. Тем самым, Британия берёт на себя определённые
обязательства и должна собрать армию, построить вооружённые силы, соответствующие
нашей роли и нашему положению в мировых делах. Допустим, что мы, в едином
государственном усилии, занялись военным строительством – отсрочилась или ускорилась
бы война? Кто может дать ответ? И был ли шанс на единое государственное усилие?
Кабинет тех дней отверг бы подобное, палата общин не поддержала бы. Министру
иностранных дел оставалась лишь отставка. Проводимая им политика была бы осуждена и,
возможно, решительно отринута, а это, в свою очередь означало бы абсолютное вето на все
неформальные приготовления и необязывающие переговоры, то есть запрет на те способы,
которыми - на деле – была создана оборонительная мощь тройственной Антанты. Паралич
72
Британии, одиночество Франции, сильнейшее преобладание и скорый рост германской силы
- вот результаты вышеописанных, гипотетических действий сэра Эдварда Грея в 1912 году.
Теперь предположим, что после австрийского ультиматума, министр иностранных дел
предлагает Кабинету объявить войну Германии, если последняя атакует Францию или
войдёт в Бельгию.
И Кабинет соглашается? Я в это не верю. Допустим, что в понедельник Грей не
молчит, но заявляет: если Германия нападает на Францию или Бельгию, Англия начинает
войну. Удалось бы ему своевременно остановить катастрофу? Вопрос спорный.
Оглядываясь из сегодняшнего времени, можно предположить, что нет: теперь мы знаем, что
происходило в те дни в Берлине, Германия не могла повернуть, её влёкла инерция прежнего
движения. Британия удержала флот в сборе, и немцы имели перед глазами заявление
Адмиралтейства - негромкое, но, по меньшей мере, нешуточное предостережение.
Германский император впечатлился и, как только вернулся в Берлин, принялся решительно
вразумлять Австрию. Он прилагал к тому самые энергические усилия, начиная с
понедельника - дня нашего заявления, а умиротворение Австрии предотвратило бы войну.
Но события оказались неподвластны кайзеру, он не устоял против пагубных настроений.
Впрочем, я полностью уверен в расколе кабинета после гипотетического ультиматума сэра
Эдварда и, равным образом, не сомневаюсь: ещё до среды – в крайнем случае, до четверга палата общин отреклась бы от обещаний министра иностранных дел. Лишь действия, но не
намерения немцев могли повернуть британский народ к войне. В надежде опередить
Германию мы привели бы страну к расколу; действуя осторожно, мы вошли в войну
едиными. А после среды или четверга, когда Британия могла говорить твёрдо, было уже
поздно: время слов безвозвратно прошло.
Истина в том, что Антанта с Францией и начатые в 1906 году переговоры, военные и
морские, вовлекли нас в союз с обязательствами, но без выгод. Открытые и искренние с
самого начала союзнические отношения могли бы охладить германские головы или, по
меньшей мере, изменить военные расчёты в нашу пользу. Теперь же, мы остались при
моральных обязательствах и при своих, совпадающих с обязательствами, интересах, но всё
это было несформулированно, нечётко, двусмысленно и не производило на Германию
должного впечатления. Более того: мы потеряли неоспоримое право удержать партнёра, на
случай, если бы Францией овладели воинственные настроения. Предположим, что война
начинается с французской провокации и Англия остаётся в стороне: на нас падает
обвинение в пренебрежении союзническим долгом, а на совесть ложится мучительное
сознание: нейтралитет был опрадан, но привёл Францию к поражению, а Британию - к
огромной опасности.
На деле, Францию не пришлось удерживать. Заявим, как того требует справедливость,
о безупречном поведении французского правительства в ужасных обстоятельствах
предвоенного времени. Париж немедленно принимал каждое, способное сохранить мир,
предложение. Французы, в ущерб собственной безопасности, воздерживались от любого
провокативного действия: Германия собирала силы, а Франция отвела войска прикрытия в
глубину страны и отложила мобилизацию до самого последнего момента.
Франция шла на уступки до прямого требования Берлина: разорвать союзный договор
и бросить Россию; сегодня нам известно, что и это условие не было последним, следом шёл
ультиматум: Франция должна предоставить немцам залог своего нейтралитета - согласиться
на немецкую оккупацию Туля и Вердена. У Парижа не осталось выбора. Бесчестие не
помогало, трусость не спасала. Немцы твёрдо решили разбить Францию и сделать это
немедленно, в первую очередь, кто бы ни подал повод к войне. Германским военным
начальникам не терпелось подать сигнал к атаке, они ждали случая и были уверены в
результате. Было бы тщетно просить пощады. Франция не попросила.
73
Чем больше я раздумываю над событиями тех дней, тем глубже убеждаюсь: мы, да и
любые министры на нашем месте, не имели выбора; наши действия небезупречны, но
всякий иной курс вызывает куда как большие возражения.
В понедельник, я выслушал дискуссии в Кабинете, изучил телеграммы и, тем же
вечером, разослал всем командующим флотами совершенно секретное предупреждение:
27 июля 1914 года
Это не тревожная телеграмма, но политическая ситуация в Европе делает отнюдь не
невозможной войну между Антантой и Тройственным союзом. Вверенные вам корабли Его
Величества должны быть подготовлены к возможному, скрытому подходу сил неприятеля.
Это лишь меры предосторожности. Никого сверх необходимости не информировать.
Соблюдать строжайшую секретность.
Во вторник утром, я послал первому морскому лорду памятную записку и Баттенберг
ответил в тот же день, пометками на полях:
28 июля, 1914 года.
1. Полагаю, что тральщики должны быть
Пойдут на север с
скрытно собраны в удобном месте, к услугам
флотом.
линейного флота, буде двинется.
2. Представьте мне краткий отчёт о положении
с углем, что предполагаете делать.
Сделано.
3. Полагаю, что теперь “Файрдрейк” и “Лурчер”
соединятся с надлежащей флотилией.
Да.
4. Все корабли, занятые у берегов Ирландии,
подлежат мобилизации и, после тревожной
телеграммы, без промедления идут к местам
дислокации.
Отозваны.
5. Крайне важно полностью отмобилизовать
“Трайэмф” и подготовить корабль, вместе с
доступными эсминцами, к сближению (соединению)
Будет исполнено,
с нашим китайским флагманом. Это, без сомнения,
как
только
Форин офис
возможно, если судить по позиции тяжёлых
германских крейсеров в китайских водах. Прошу даст согласие.
изучить обстановку и доложить о возможных
затруднениях с броненосцем. Нам необходимо
обсудить вопрос и найти наилучшее решение до
выхода “Трайэмфа”. Китайская эскадра должна
Должна немедленно
собраться вместе сразу же после тревожной собраться в Гонконге.
телеграммы и до начала основного действия. Без
“Трайэмфа” наше преимущество мало, любые
подкрепления с иных стоянок подойдут не скоро.
6. “Гебен” {2} стоит в Пуле: надо ли выслать
Совещание решило,
“Нью Зиленд” в Средиземное море?
что нет.
74
7. Вчера, после совещания у премьер-министра,
мне и начальнику Имперского генерального штаба
вменили в персональную обязанность охрану
складов и нефтяных запасов от злонамеренных лиц и
Решено с главой
воздушных атак. Меры приняты. Прилагаю письмо
Имперского генерального
главы Имперского генерального штаба и мой ответ.
штаба лично.
Вам надлежит связаться с начальником оперативного
отдела, получить полную, детальную информацию о
действиях военного ведомства и, если что-то
упущено, подготовить необходимые претензии.
8. Аэропланы: вчера их собрали в окрестностях
эстуария
Темзы,
запросите
у
начальника
авиадивизиона рапорт с точным расположением
аппаратов; затем убедитесь, что авиаторы и военные
полностью и в равной степени осведомлены о
системе противовоздушной обороны. Крайне важно
избежать несчастных случаев.
У.С.Ч.
Сделано.
Л.Б.
Адмиралтейство разослало официальную “тревожную телеграмму” в среду, 29 июля. В
тот же день, Кабинет уполномочил меня принять превентивные меры предосторожности. В
работу включились Оттли, Ханки и весь Комитет имперской обороны. Публика изумилась
при виде всеобъемлющих и доскональных мероприятий. Мы очистили порты, выставили
охранения у мостов, на пароходы поднимались досмотрщики, берега патрулировались.
Программа подготовки к войне предусматривала порядок действий с кораблями в
постройке. В 1912 году мы разработали универсальный метод на основе правила: в первые
три месяца войны, Адмиралтейство употребляет все силы к достройке кораблей со
временем предполагаемой готовности через шесть месяцев; и несколько откладывает
работы над кораблями с большим, нежели полгода, сроком до завершения постройкой.
Действуя таким образом, мы могли получить максимально возможное превосходство в
первые месяцы войны, выиграть время для анализа текущих боевых действий и осмысления
дальнейших обстоятельств. Разумеется, что план покрывал и суда, заказанные в Британии
иностранными государствами. Два линейных корабля строились для Турции, три лидера
флотилий для Чили, четыре эсминца для Греции, три монитора для Бразилии. Были и иные
важные единицы с не очень долгим сроком завершения: линкоры для Чили и Бразилии,
крейсер для Нидерландов. Нам было очень важно оставить за Британией турецкие линкоры.
Непозволительное расточительство: лишиться двух великолепных кораблей, имея
преимущество лишь в семь дредноутов. И уж совсем непозволительно отдать их в дурные
руки и, возможно, увидеть во вражеских рядах. Дальнейшие события показали, что турки –
передай мы им корабли – могли сформировать вместе с “Гебеном” отряд, для присмотра за
которым понадобилось бы не менее четырёх британских линейных кораблей или линейных
крейсеров. Тем самым, преимущество британского флота уменьшалось вдвое вместо того,
чтобы увеличиться на два корабля. Один из турецких линкоров (“Решадие”) строился
Армстронгом на реке Тайн и, к началу кризиса, был фактически завершён. На реке, в
ожидании заказанного броненосца, стоял пароход с турецкой командой в 500 человек.
Поднявшись на борт, турки могли бы очистить корабль от работников Армстронга, поднять
свой флаг и создать исключительно сложную дипломатическую ситуацию.
Я решил не рисковать и, 31 июля, письменно распорядился выделить достаточный
военный отряд, разместить его на линкоре и, ни при каких обстоятельствах, турок на борт
не пускать. Это возымело далеко идущие последствия; я расскажу о них позже.
75
Интересно посмотреть
официальной истории.
на
наши
военные
мероприятия
глазами
германской
28 июля, в 6:30 в Берлине получили следующую телеграмму от германского морского
атташе:
Адмиралтейство не публикует сведений о передвижении кораблей. 2-й флот остаётся
при полных командах. Училища в морских базах закрыты, готовится отзыв личного состава
из отпусков. По неподтверждённым данным, 1-й флот остаётся в Портленде, одна флотилия
субмарин покинула Портсмут. Можно предположить, что Адмиралтейство скрытно готовит
мобилизацию.
Позднее, в тот же день, атташе телеграфирует:
Как уже сообщалось, британский флот готовится к любому развитию событий. В
общих чертах, настоящее положение таково: 1-й флот собран в Портленде. Линейный
корабль “Беллерофон” шёл к Гибралтару для ремонта, но получил приказ вернуться.
Корабли 2-го флота на базах, полностью укомплектованы. Училища на берегу не
возобновили работу. Корабли 2-го и 3-го флотов загружены углем, боеприпасами,
снаряжением и стоят на своих базах. Только что завершилось обучение резервистов и 3-й
флот может быть укомплектован более или менее обученным персоналом быстрее
обычного: за 48 часов, по сообщению “Таймс”. Патрульные флотилии, эсминцы, субмарины
либо на базах, либо на пути к базам. Отпусков не предоставляется, офицеры и матросы
отозваны из увольнений.
На военно-морских базах и верфях обстановка усиленной активности, приняты
дополнительные меры предосторожности, все судоремонтные заведения, склады, нефтяные
резервуары, и т.п. взяты под охрану. Ускорен ремонт кораблей. Повсеместно вводятся
ночные смены.
Пресса сообщает о выходе средиземноморской эскадры из Александрии; говорят, что
она будет находиться на Мальте.
Всем судам и эскадрам приказано быть в готовности к выходу.
Внешне сохраняется полное спокойствие, тревожные сообщения с флота не вызывают
волнений.
Адмиралтейство со вчерашнего дня прекратило обычные ежедневные сообщения о
перемещениях кораблей…
Указанные приготовления проведены по собственной инициативе Адмиралтейства.
Результат таков, как если бы были отданы приказы.
Германский морской атташе изрядно информирован. Я уже упоминал, как тремя
годами ранее, в бытность министром внутренних дел, подписал общий ордер на
перлюстрацию писем некоторых персон и, как в наших морских портах, открылась
регулярная сеть младших агентов, в большинстве своём англичан, продавшихся немцам.
Тогда их не арестовали: освободившееся место могли бы занять иные, неизвестные нам
персоны. Мы сочли за благо оставить на свободе выявленную агентуру. Послания
аккуратно переправлялись адресату и мы, все эти годы, постоянно знакомились с
содержанием оплаченных Берлином донесений и совершенно точно знали, как ухватить
доносителей в нужный момент. Правительство Германии, беспрепятственно и до поры,
знакомилось с британскими морскими мероприятиями и видело, насколько
76
предусмотрительно Адмиралтейство. Мы пошли на это, желая довести до германцев
нешуточную озабоченность положением дел, хотя Берлин и не должен был знать некоторые
детали. Но пришло время опустить занавес. Мы перестали переправлять депеши, а через
несколько дней, по моему сигналу, министр внутренних дел усадил за решётку всю
шпионскую мелочь, людишек, продававших родную страну за горсточку фунтов в месяц.
Германцам пришлось пуститься в затруднительные импровизации и искать новых агентов.
Осталось рассказать о самом важном. Уже 28 июля я понял, что пора выдвигать флот
на военную стоянку - выйти разом, в тайне и идти на север, пока все власти Германии,
морские и военные, остаются при величайшем желании не входить с нами в контры.
Своевременный, ранний выход позволял флоту идти через Па-де-Кале и Северное море,
вместо окольного пути по Ирландскому каналу и вокруг Шотландии. Наш остров не
оставался без морского прикрытия ни на день. Более того, мы экономили время и топливо.
Итак, в среду, около 10 часов утра, я предложил морским лордам и начальнику штаба
начать дело и нашёл в них безоговорочное одобрение. Мы решили, что флот покинет
Портленд утром 29 июля, с расчётом пройти Па-де-Кале в тёмное время; что идти надо на
высокой скорости, без огней и, с величайшими предосторожностями, проследовать в СкапаФлоу. Я поостерёгся вынести решение на заседание Кабинета: министры могли ошибиться
и посчитать акцию провокативной, вредной для мирного урегулирования. Было бы
странным делом обсуждать в Кабинете движение флота Британии, в водах Британии, между
портами Британии. Я предупредил лишь премьер-министра и получил от него
незамедлительное согласие. Адмиралтейство послало соответствующие приказы Джорджу
Кэллагану; по их получении, он должен был вверить флот своему заместителю и
направиться к месту назначения по суше, через Лондон, для консультаций с нами.
Адмиралтейство командующему Флотом Канала.
28 июля 1914 года. Отправлено в 5 пополудни.
Завтра, в среду, Первый флот выходит из Портленда в Скапа-Флоу. Место назначения
можно открыть лишь адмиралам, коммодорам, командирам кораблей. Вы нужны в
Адмиралтействе; передайте командование вице-адмиралу 2-й линейной эскадры. Из
Портленда держать курс на юг; затем, на середине Канала, повернуть на на Па-де-Кале.
Эскадры идут проливом на север, без огней, ночью, обходя мелководья. “Агамемнон”
остаётся в Портленде; там состоится сбор Второго флота.
Вообразим, как огромный флот в окружении крейсеров и флотилий медленно
выползает из гавани Портленда, эскадра за эскадрой, множество гигантских башен из стали;
представим себе, как они держат путь по искрящемуся водному полю, в утренней дымке,
подобно гигантам, погруженным в нелёгкие думы. Они идут в ночи: колонна военных
кораблей восемнадцати миль в длину, спешит в кромешной тьме по узкому проливу, чтобы
встать мощной заставой в широких северных водах.
Мы не думали, что расчётливые германские адмиралы найдут повод, случай,
используют оплошность, что они осведомлены о наших действиях и имеют довольно
времени для устройства засады из субмарин или для установки мин. Но наступил четверг;
утром, 30 июля, мы собрались на ежедневное рабочее совещание, заслушали рапорт с
флагмана и обменялись торжествующими взглядами. Флот благополучно достиг середины
Северного моря. {3}
Германский посол, не теряя времени, пришёл в Форин офис с запросом о перемещении
флота и – как говорит официальная немецкая история – отправил в Берлин ответ Грея.
Германское правительство получило его вечером 30 числа:
77
Движение флота ни в какой степени не носит агрессивного характера и флот не
приблизится к германским водам.
“Несмотря на заявление Грея, - продолжает германский историк – Британия
фактически закончила стратегическое сосредоточение флота с переводом его в порты
Шотландии”. Это правда. Мы стояли на позиции, владели обстановкой, и, что бы ни
случилось, отнять у нас преимущественное положение было непросто. Кошмар внезапной
атаки торпедами, с объявлением или до объявления войны рассеялся полностью и навсегда.
Мы выиграли не менее десяти дней. Война могла начаться, но теперь никто не знал, где
искать британский флот. Могучий военный организм скрылся в штормах и туманах, его
неведомые пути проходили среди бескрайних вод, к северу от наших островов, он был
невидим, но появлялся в нужный момент, по сигналу из стен Адмиралтейства. Флот короля
вышел в море.
78
Глава 8.
Мобилизация флота.
31 июля – 4 августа.
Кабинет соглашался с каждой телеграммой Грея и одобрял его способы борьбы с
кризисом. Но большинство правительства категорически отвергало одну лишь мысль о
вооружённом вмешательстве в конфликт, труды сэра Эдварда пропали даром и он не смог
предотвратить европейскую войну. Тянулись ужасные дни, канун уже неизбежного взрыва;
казалось, что быстро приближается и конец британского государственного организма: он
долго правил страной, но сейчас ему было худо. В ту неделю я жил одной службой, виделся
только с коллегами по Кабинету и Адмиралтейству, мои прогулки ограничились
конногвардейским плацем - я ходил по нему от Адмиралтейства до Даунинг-стрит и
обратно. Шли телеграммы, тьма над Европой сгущалась, каждое заседание правительство
добавляло к растущему напряжению, я манипулировал вверенными мне рычагами
управления и постепенно приводил морские дела в состояние полной готовности. Мы
принимали разнообразные меры: дорогостоящие, алармистские и если бы мир удалось
сохранить, либеральная палата общин принялась бы судить меня – предлагаю читателю
постоянно помнить об этом. Оказавшись в безопасности, почтенное собрание сочло бы
участие Британии в континентальной борьбе преступным безумием. К тому же, я не хотел
без нужды досаждать Кабинету чисто техническими вопросами и, в результате, взял на себя
личную ответственность за множество дел – необычную, чреватую осуждением, но дело
того требовало. Помимо морских забот, я пристально наблюдал за распадом
государственного механизма. Судя по отчётам и письмам парламентариев, палата
пребывала в полном раздрае.
В четверг вечером, я связался с лидерами юнионистов. Посредником стал мистер Ф.Е.
Смит {1}; я рассказал ему об ухудшении европейской ситуации, о повсеместных на
Континенте военных приготовлениях, подчеркнул, что Кабинет ещё не принял решения,
сослался на письма от одного или двух влиятельных юнионистов - они яростно отвергали
наше участие в континентальной войне - и попросил разъяснений: какова позиция моего
собеседника и его друзей в этом, чрезвычайно важном деле?
Смит ответил за себя, немедленно и твёрдо: оказать помощь Франции и Бельгии.
Эдвард Карсон и другие лидеры юнионистов собрались в Варгрейве, в доме Эдварда
Гулдинга, посоветовались с Бонаром Лоу и выслали мне письменное согласие с позицией
посредника. На следующее же утро (в субботу) я передал документ Асквиту.
Я потребовал у Кабинета немедленно призвать флотских резервистов и завершить
морские приготовления: в Германии шла мобилизация флота, отстать было невозможно.
Министров было нельзя было обвинить в некомпетентности, они разбирались в вопросах
организации флота и, после острой дискуссии, сочли призыв излишним для нашей
безопасности: мобилизация, по мнению правительства, затрагивала лишь старые корабли, в
то время, как главная часть британских морских сил располагалась на военной стоянке в
полной готовности к бою. Я ответил, что так и есть, но корабли Третьего флота - в
особенности старые крейсеры – нужны: их использование предусмотрено военными
планами. Но добиться согласия не удалось.
Субботним вечером, в одиночестве, я обедал в Адмиралтействе. Зарубежные
телеграммы шли одна за другой, в красных портфелях со специальной табличкой:
“Подкомитет” – это означало предмобилизационный период. Портфели поступали
непрерывно, и через час чтения мне представилось, что шанс к миру остаётся. Австрия
согласилась на конференцию, между царём и кайзером курсировали доверенные лица. Я
читал телеграммы; казалось, что Эдвард Грей может преуспеть и спасти положение в самую
последнюю минуту. До настоящего момента, великие державы не обменялись ни одним
79
выстрелом. Не выйдет ли так, что отмобилизованные армии и флоты простоят на месте, не
входя в контакт, без борьбы и, через некоторое время будут распущены?
Эта мысль совершенно овладела мной, когда пришёл очередной портфель из Форин
офиса. Я открыл его и прочитал: “Германия объявила войну России”. Всего лишь четыре
слова, ничего больше. Я пересёк конногвардейский плац, открыл садовую калитку и вошёл
в дом номер 10 по Даунинг-стрит. Премьер был наверху, в гостиной; с ним был Грей,
Хэлдейн, лорд Креве и, возможно, кто-то ещё из министров. Я поднялся к ним и объявил,
что, вопреки решению Кабинета, намереваюсь немедленно мобилизовать флот и готов
ответить за это лично, на завтрашнем, утреннем заседании правительства. Асквит был
связан положением главы Кабинета и не сказал ничего, но я прочёл в его взгляде полное
удовлетворение. По пути к выходу, на лестнице, сэр Эдвард сказал мне: “Вы должны знать:
я только что сделал очень важную вещь - сообщил Камбону, что мы не позволим
германскому флоту войти в Канал”. Я вернулся в Адмиралтейство и немедленно отдал
приказ о мобилизации. У нас не было законного права призывать резервистов: Кабинет
отказал и монарх, соответственно, не мог подписать указ, но мы ничуть не сомневались:
моряки готовы идти на призывные пункты.
Кабинет одобрил мобилизацию воскресным утром. Королевская декларация вышла
часом позже.
Пришла пора другого решения, мучительного, но необходимого. В своё время, мы
продлили командование сэра Джорджа Кэллагана флотом метрополии на год; срок истекал
1 октября. Был объявлен и преемник: сэр Джон Джеллико. Дополнительно, мы указали, что
в случае войны Джеллико становится заместителем главнокомандующего. 30 августа, я и
первый морской лорд провели совещание с Кэллаганом: он держал путь на север, к флоту,
через Лондон и, после встречи, решили, что в случае войны немедленно назначим
Джеллико главнокомандующим. Мы сомневались, что здоровье и силы Джорджа Кэллагана
выдержат непомерную нагрузку и не могли руководствоваться уважением к тому или иному
лицу в час гибели Европы. Джон Джеллико отбыл из Лондона с запечатанными
инструкциями: сломанная печать вверяла ему флот Британии. Ночью, 2 августа мы сочли
войну неизбежной и передали по телеграфу решение Адмиралтейства обоим адмиралам.
Естественно, что для сэра Джорджа стало горчайшим несчастьем сложить полномочия в
такой момент; протесты Кэллагана были повторены всеми подчинёнными ему адмиралами
и самим Джоном Джеллико. Помимо прочего, смена командования в критической ситуации
была рискованным делом. Но мы сочли это верным и действовали без промедления. Я
телеграфировал сэру Джону: ”Ваши чувства делают вам честь, мы их понимаем. Но
решение принято как того требует наш долг. Беритесь за великое дело с бодростью и
надеждой. Мы уверены в успехе”. Джеллико принял командование вечером 3 августа и,
почти немедленно, получил приказ Адмиралтейства - выйти в море на рассвете следующего
же дня.
В воскресенье, Кабинет заседал целый день, почти без перерыва; к полудню казалось,
что большинство министров склоняется к отставке. Было мучением наблюдать страдания и
страх многих и талантливых коллег. Но что можно было сделать? В перерыве на ланч я
увиделся с Бальфуром – в критические моменты он держался несокрушимо – и узнал, что
лидеры юнионистов официально и письменно уверили премьер-министра в безусловной
поддержке.
Я вернулся в Адмиралтейство. Мы телеграфировали главнокомандующему:
Сегодня, 2 августа, в 2:20 послам Германии и Франции была передана нота
следующего содержания [Начало ноты] Правительство Британии не позволит кораблям
Германии проходить Английским каналом или по Северному морю с намерением атаковать
берега или суда Франции [конец ноты].
Будьте готовы отразить внезапное нападение.
80
Час от часу события формировали мнения. Ко времени утреннего, воскресного
заседания Кабинета германские войска вторглись в Великое герцогство Люксембургское. К
вечеру Германия предъявила ультиматум Бельгии. Следующий день принёс обращение
короля Бельгии к державам-гарантам: исполнить нерушимые договорные обязательства и
защитить нейтралитет страны. Последнее решило дело. К понедельнику, большинство
коллег мистера Асквита смотрели на войну, как на неизбежность и дискуссия
возобновилась в совершенно ином духе, хотя и было понятно, что без многих отставок не
обойдётся.
Утром, в понедельник Эдвард Грей добился от преобладающего большинства
министров одобрения основных пунктов и общей направленности своего обращения к
парламенту – он выступил перед депутатами в тот же день, после полудня. Правительство
дало официальную директиву: начать мобилизацию флота – к тому времени уже
завершённую - и немедленно мобилизовать армию. Кабинет не решился предъявить
Берлину ультиматум или объявить Германии войну. Министры были совсем не готовы
отправить войска во Францию. Столь серьёзные дела никогда не затевал ни один Кабинет.
Это был долг премьера, и лишь ход событий мог подвигнуть его к подобным шагам. Мы
направились в палату общин выслушать заявление Эдварда Грея. Я не знал, кто из коллег
подал в отставку, и кто войдёт в правительство военного времени. Собрание волновалось,
но царил решительный настрой, и было невозможно обмануться в направлении умов. Грей
выдержал речь в очень сдержанном тоне. Он ушёл от возможных в будущем упрёков,
заявив палате, что Германия склонна пойти навстречу Британии и не посылать корабли в
Канал. Докладчик выстроил цепь аргументов, доводы следовали один за другим,
похоронной процессией; правота Грея нашла в палате весомый отклик. К концу
выступления, общины всецело встали на сторону главы Форин офиса. Сэр Эдвард, как и я,
не задержался в собрании. Мы вышли, и я спросил Грея: “Что теперь?” “Теперь – ответил
министр – ультиматум: прекратить вторжение в Бельгию. Срок 24 часа”.
Некоторые министры цеплялись за надежду: Германия примет английский ультиматум
и остановит бросок армий по Бельгии. С тем же успехом можно было обратить вспять
движение горного обвала или остановить на бегу тяжёлый корабль. Движение началось,
лавина шла вниз. Германия воевала с Россией и Францией. Через 24 часа в войну неизбежно
вступала и британская империя.
Кабинет напряжённо заседал, но время разговоров подходило к концу и все думали о
будущих, великих дебатах. Нам предстояло убедить парламент, нацию, доминионы. Я ни на
мгновение не сомневался, что случай хорош, аргументы подавляющие, что нам ответят
взаимностью. Но мы стояли перед сложнейшей политической задачей. Я воображал
переполненную палату общин, но не только: перед моим мысленным взором вставали
гигантские массы граждан наших земель, они требовали полного и быстрого разъяснения: в
какой ад мы собираемся вести людей их же именем? Но тревоги вскоре рассеялись. Двери
открылись, министры вышли из залы совета на свежий воздух, и нашли британцев в боевом
порыве, в мужественном настроении героических предшественников - империя поднялась к
оружию.
Во всех найдёте возбужденный взгляд,
Походку бодрую. Друзья к друзьям спешат.
Оставлены обиды и долги,
Целуются заклятые враги.{2}.
81
Между тем, в Средиземноморье происходили события особого, драматического, и –
как мы теперь знаем – фатального значения. Мы видели главное, наиважнейшее дело
грядущей войны в боевом столкновении двух армий – Франции и Германии. Нам было
известно, что Франция рассчитывает выставить на передовую целый армейский корпус
отборного войска из Северной Африки, что каждый солдат у французов на счету. Нас
известили, что воинские транспорта пойдут через Средиземное море; суда пойдут по мере
погрузки под общей защитой флота Франции, но без индивидуального эскорта, не в
защищённых конвоях. Французский генштаб вычислил, что при любом обороте дел
большая часть солдат доживёт до места выгрузки. Корабли Франции расположились между
маршрутом транспортов и австрийским флотом: это обеспечивало неплохой залог успеха.
Но в Средиземном море находился один быстроходный корабль и ни один из французских
не мог соперничать с ним в скорости. Это был “Гебен”. Лишь три британских линейных
крейсера в Средиземном море имели сравнимый с “Гебеном” ход. “Гебен” мог свободно
выбрать любую точку на фронте в три или четыре сотни миль, лёгко обойти французские
линейные эскадры, опередить или просто очистить море от вражеских крейсеров, ворваться
на маршрут транспортов и топить набитые солдатами суда, одно за другим. В те дни я
думал, что, возможно, именно с этой целью он и послан в Средиземноморье. Уже 28 июля, я
предложил первому морскому лорду отрядить дополнительный линейный крейсер, “Нью
Зиленд”, в подкрепление нашей эскадре - как предосторожность, для защиты перевозок.
Несколько дней спустя события приняли крутой оборот и командующий французским
флотом, адмирал Буэ де Лапейрер, принял систему конвоев, а 4 августа мудро отсрочил
погрузку войск до организации подобающего эскорта.
Но Адмиралтейство не уведомили об изменении плана.
30 июля я затребовал боевые приказы средиземноморскому командованию и подробно
обсудил их с первым морским лордом. Приказы были разработаны в августе 1913 года с
расчётом объять разнообразные политические обстоятельства, как-то: Британия в одиночку
воюет с Германией, с Германией и Австрией, с Германией, Австрией и Италией, Британия и
Франция объединяются против каждого из указанных противников или любой их
комбинации. В каждом случае предписывалось действовать особенно. Вкратце, если
Британия оставалась наедине с Тройственным союзом, надлежало временно покинуть
Средиземное море и собраться в Гибралтаре. Во всех иных комбинациях, местом
концентрации становилась Мальта, а при союзных французах флоты объединялись для
генерального сражения. Мы решили предоставить командующему средиземноморскими
силами более отчётливую информацию и дать менее обширные указания.
Адмиралтейство командующему Средиземноморским флотом.
30 июля 1914
Сегодня кажется возможным, что в случае войны с участием Англии и Франции
Италия сохранит нейтралитет, а Грецию можно будет привлечь к союзу. Испания останется
дружественной - возможно, что и союзной нам страной. Но пока намерения Италии не
совсем ясны, весьма важно не входить в серьёзные дела с флотом Австрии. Ваша первая
задача – помочь французам с переправой африканской армии, прикрыть транспорты и, при
возможности, препятствовать отдельным быстроходным кораблям Германии, в особенности
“Гебену”: он может помешать перевозке войск. В нужный момент, после нашей
телеграммы, вы свяжетесь с французским адмиралом. Воздерживайтесь от боя с
превосходящими силами иначе, чем вместе с французами. Скорость вашей эскадры
позволит вам выбрать выгодный момент для боя. Экономьте силы. Со временем, мы
надеемся выслать в Средиземное море подкрепление.
Мы с первым морским лордом, отдали процитированные распоряжения в полном
единодушии. Инструкции наставляли командующего в общем руководстве кампанией. Мы
82
предупредили его против преждевременных стычек с флотом Австрии – действуя в
одиночку, он мог выставить против австрийских дредноутов одни лишь крейсера и
линейные крейсера. Мы приказали Милну помочь французам с переправой войск из
Африки и указали, как это делать: “прикрыть транспорты и, при возможности,
препятствовать отдельным быстроходным кораблям Германии, в особенности “Гебену”. Мы
выразили суть наших намерений настолько недвусмысленно, насколько это вообще можно
сделать при помощи английского языка.
Сэр Беркли Милн ответил на директиву 31 июля: он будет держать силы вместе, готов
помочь Франции в перевозке войск, и, тем самым, вынужден оставить британскую
торговлю в восточном Средиземноморье без помощи. Милн ожидал разрешения на встречу
с французским адмиралом. Я дал разрешение лишь 2 августа, в 7:06 пополудни,
телеграммой всем командующим морскими силами:
Ситуация чрезвычайная. Будьте готовы к внезапным атакам. Можете войти в контакт
со старшим офицером французского флота в месте вашего расположения и оговорить
совместные действия на случай, если Великобритания выступит против Германии в союзе с
Францией.
В тот же день мы, с первым морским лордом, отправили Милну сообщение:
За “Гебеном” должны неотступно следовать два линейных крейсера. Подходы к
Адриатическому морю караулить крейсерами и эсминцами. Вы сами остаётесь у Мальты.
Скорее всего, Италия останется нейтральной, но полной уверенности нет.
3 августа, в 12:50 после полуночи, я подчеркнул важность “Гебена” среди прочих
целей очередной телеграммой Милну:
Вы должны держать под контролем вход в Адриатическое море, но цель - “Гебен”.
Неотступно следуйте за ним, преследуйте его, куда бы он ни направился, будьте готовы
действовать с объявлением войны, возможным и скорым.
Ранним
утром
4
августа
пришли
хорошие
Средиземноморским флотом сообщил Адмиралтейству:
новости.
Командующий
“Индомитебл”, “Индефатигебл” идут по пятам “Гебена” и “Бреслау”, 37°44' с.ш. 7°56'
в.д.
Мы ответили:
Превосходно. Не упустите его. Война неизбежна. (Исполняйте немедленно).
Воспрепятствуйте “Гебену” силой оружия: он не должен помешать французским
транспортам. (Ожидайте скорого распоряжения)
83
Я сообщил премьер-министру и Грею об обстановке и своём желании отдать
дополнительные распоряжения. Оба согласились, но Асквит попросил вынести вопрос на
утверждение Кабинета. Министры должны были вот-вот собраться. До начала заседания, я
телеграфировал Милну:
Если “Гебен” атакует французские транспорты, немедленно начинайте бой.
Предупредите германца, ясно и заблаговременно.
Но Кабинет твёрдо держался формальностей и посчитал невозможным затевать
военные операции до окончания срока ультиматума. Истекали важные часы, и мы не могли
пятнать моральные принципы британской империи потоплением какого-то корабля.
“Гебен” не напал на французские суда. В то время мы не знали, что германский
линейный крейсер уходит от маршрутов перевозки солдат и что “Индомитебл” и
“Индефатигебл” заметили его именно на таком курсе. Но решение Кабинета не позволяло
британским линейным крейсерам вмешаться в дело, даже если бы “Гебен” и начал бой с
французами. Произошло следующее: “Гебен” был в наших руках, но транспорты не
атаковал и министерское вето, тем самым, принимало куда как более императивный
характер. Открыть огонь по “Гебену” было невозможно. Я не осуждаю действий
правительства. Мир должен знать о них. В то время мы и вообразить не могли, в какую цену
обойдётся стране и миру наша гордая сдержанность.
Я исполнил решение Кабинета и поручил первому морскому лорду отправить
следующую телеграмму:
Адмиралтейство, всем кораблям. 4 августа 2:05 пополудни.
Британский ультиматум истекает 4 августа, в полночь по Гринвичу. До этого времени
никаких военных действий не предпринимать. В указанный час, Адмиралтейство
телеграфирует о начале войны с Германией.
Специально для Средиземного моря: “Индомитебл”, “Индефатигебл.”
Настоящим отменяется санкция начать бой с “Гебеном” при нападении последнего на
французские транспорты.
Примерно в то же время я получил записку первого морского лорда:
Первому лорду
4 августа
С учётом итальянской декларации, предлагаю дать телеграмму командующему
Средиземноморским флотом: проинформировать его, предписать твёрдо соблюдать
итальянский нейтралитет и не подходить к берегам Италии ближе, чем на шесть миль.
Б.
В решительные дни нам не стоило тревожить Италию и малейший инцидентом. Я
одобрил предусмотрительность первого морского лорда.
4 августа.
84
Согласен. Форин офис известит итальянское правительство.
У.С.Ч.
Вслед за тем, в 12:55
средиземноморским флотом:
пополудни,
мы
телеграфировали
командующему
Правительство Италии объявило нейтралитет. Строго соблюдайте позицию Италии и
не позволяйте ни одному кораблю Его Величества подходить к итальянским берегам ближе,
чем на шесть миль.
Разумеется, что это сообщение осложнило перехват “Гебена” но, как будет видно из
дальнейшего, не стало к тому непреодолимым препятствием.
Во второй половине дня я отправил начальнику штаба и первому морскому лорду
следующую записку:
4 августа, 1914 года.
Полагаю, что вы успели связаться с Адмиралтейством Франции, что французы знают
всё о наших намерениях, что мы тесно сотрудничаем с союзником во всех делах флота.
Если это не так – немедленно приступить к совместной работе.
У.С.Ч.
В ответ, начальник штаба разослал по всем портам телеграмму: “Вы можете начать
самое тесное сотрудничество с французскими офицерами в местах вашего расположения”.
Тянулся долгий летний день, три огромных корабля, дичь и охотники, резали ясные
средиземноморские воды в гнетущей, напряжённой тишине. Противников разделяла
дистанция в 10 000 ярдов и шестнадцать 12-дюймовых орудий в любой момент могли
обрушить на противника тяжёлый – в три раза весомее залпа самого “Гебена” – вес
британских снарядов.
Адмиралтейство претерпевало Танталовы муки.
Около 5 вечера, принц Луи заметил, что мы ещё можем успеть и дотемна потопить
“Гебен”. Решение Кабинета замкнуло мои уста. Лишь вопрос жизни и смерти Британии мог
оправдать столь категорическое пренебрежение распоряжением правительства. Мы
надеялись, что потопим его завтра. Куда он идёт? Единственным убежищем казалась Пула.
В иных местах, германец мог найти лишь интернирование, так полагалось по
международному праву. Турки хорошо хранили тайну. На Средиземное море опустились
сумерки, “Гебен” разогнался до двадцати четырёх узлов – сверх возможности наших
линейных крейсеров, он шёл всё быстрее и быстрее. Мы знали, что “Гебен” способен
развивать исключительный ход: до двадцати шести или даже двадцати семи узлов на
короткое время. Эта способность помогла ему оторваться от неприятных попутчиков и
раствориться в наступающей темноте.
Мы продолжим историю “Гебена” в своё время.
В 5:50 вечера мы отправили сообщение:
85
Адмиралтейство всем кораблям.
Общее сообщение. В полночь, мы телеграфируем о начале войны и поручим вам
начать военные действия против Германии, но противник, ввиду нашего ультиматума,
может решиться и открыть огонь в любой момент. Вы должны быть готовы.
Гнёт и конвульсии предыдущих десяти дней окончились; Адмиралтейство пребывало в
странном, мимолетном спокойствии. Всё было решено. Германии предъявили ультиматум и
он, несомненно, будет отвергнут. Война начнётся в полночь. Мы подготовились в полную
меру предусмотрительности. Мобилизация завершена. Люди, корабли - все на местах,
каждый при деле. Адмиралы и капитаны Британии - все, без исключения - стоят наготове,
по всему миру. Осталось лишь дать сигнал. Что будет дальше? Следующий ход за врагом.
Что он предпримет? Имеет ли в запасе что-нибудь нежданное, смертоносное, губительное,
задолго разработанное и проверенное, готовое обрушиться на нас в любой момент, ПРЯМО
СЕЙЧАС? Смогут ли наши корабли выследить врага в чужих водах? Если смогут, то утро
откроет полдюжины крейсерских операций в дальних морях. Из всех портов нашего
побережья шли сообщения: рапорты о движении судов, слухи о появлении врага.
Посольства Европы продолжали телеграфировать, тщетно взывая к разуму, пытаясь, в
последние минуты, остановить работу пушек.
Мы собрались в оперативном пункте Адмиралтейства, ждали полуночи,
прислушивались к тиканью стенных часов. Мир погрузился в тишину. Издалека, с
Парламент-стрит, доносилось ворчание толпы. Житейская суета ушла, наступила тишина
руин и смерти. Мы ожидали в приёмной Сатаны.
Я, странным образом, увидел в происходящем сходство с ночью после выборов.
Окончилась суматоха борьбы, подсчитываются голоса, и, через несколько часов, нам
объявят итог. Осталось лишь ждать; но мне не нужен такой итог! Специальное назначение
Адмиралтейства требовало от меня и других беспрекословно, неусыпно и заблаговременно
проводить все связанные с войной приготовления, но я утверждаю – и эти страницы тому
свидетельство – что все предвоенные годы не имел умысла и охоты предпринимать по
своему ведомству хоть что-то во вред делу мира, но наоборот: прилагал все силы и
использовал всякую возможность установить хорошие отношения с Германией. Я убеждён:
моя страна неповинна ни в одном шаге к войне и в тот час благодарил за это Господа.
Возможно, что в дни ужасного кризиса мы допустили какие-то ошибки - хотя я не знаю о
них - но не злоумышленно и можем поклясться в том с чистым сердцем. Германия, подобно
яростному быку, рвалась вперёд и неуклонно стремилась к собственной гибели. Десять лет,
день за днём, мы жили в опасности, в ожидании кошмарного исхода. Что ж, если немцы всё
время шли именно к этой цели, если и в будущем нам придётся жить под нависшей угрозой,
в ежечасной готовности к ужасному обвалу, то пусть уж лучше сегодня: сегодня, когда
Германия безнадёжно запуталась, сегодня, когда мы на удивление готовы, сегодня, когда
мы стоим в одном строю с Францией и Россией.
Вошли французские адмиралы в сопровождении первого морского лорда и начальника
штаба: союзник спешил договориться о деталях сотрудничества в Канале и на Средиземном
море. Мы разговаривали с бравыми, неимоверно мрачными моряками в красивых
иностранных мундирах и весомо ощущали истинное, смертоносное значение кризиса для
Франции. Адмиралы говорили о базировании французского флота на Мальте – той самой
Мальте, мы отвоевали её у Наполеона много лет назад; в 1803 году остров стал важнейшим
поводом к возобновлению войны. “Мальта или война!”.{3} Стратегический инстинкт указал
Бонапарту на Мальту, как жизненную необходимость; мог ли Наполеон на св. Елене
вообразить, что в час отчаянной нужды Франция получит в своё распоряжение эту
замечательную средиземноморскую базу? Я сказал адмиралам: “Распоряжайтесь на Мальте,
как в Тулоне”.
Медленно тянулись минуты.
86
В который раз за многие столетия Старая Англия стояла перед боем с тронами и
владыками величайшего могущества. Мы снова шли в поход, защищать свободы и права
Европы, через неизвестные воды, к неведомым берегам. Впереди были великие труды,
опасности и лишь звёзды указывали нам путь. И, как в прежние времена, “далёкий строй
потрёпанных морем кораблей” встал между континентальным тираном и мировым
господством.
Пробило 11 вечера – 12 по Берлинскому времени. Ультиматум истёк. Окна
Адмиралтейства широко распахнулись в тёплую ночь. В зале, где получал приказы
Нельсон, собралось малое число адмиралов, капитанов, и группа служащих с карандашами
в руках Мы ждали. По Мелл, ко дворцу потёк голос огромного людского хора - “Боже,
храни короля”. Волну мощного звука перебили колокола Биг Бена; с первым ударом часов
комната пришла в хлопотливое движение. Телеграмма: “Начинайте военные действия
против Германии” понеслась к кораблям и военным силам Британии, что стоят по всему
свету под флагом св. Георгия.
Я прошёл через конногвардейский плац, в зал Кабинета и доложил премьер-министру
и собравшимся членам правительства, что дело сделано.
87
Глава 9.
Война: переправа армии.
4 – 22 августа 1914.
Война началась. Британия выступила против могучей, невиданной, небывалой
имперской военной силы и начала битву впечатляющими стратегическими ходами.
Огромный флот исчез в туманах за оконечностью острова. Маленькая армия поспешила из
дома на чужбину. Странное для неопытного взгляда двойное действие: казалось, страна
вовсе отказалась от обороны и оставила беззащитные берега на волю неприятеля. На самом
деле, двойное движение вооружённых сил диктовалось непреложной стратегией и
принесло немедленные плоды: защиту Британии, спасение союзникам. Гранд Флит встал
на позицию и неодолимо контролировал моря. Кадровая армия точно в срок заняла
важнейшее место на фланге французского фронта. Останься наши действия столь же
хороши, сегодняшний мир был бы иным, и жизнь стала бы легче.
Как войти в войну? На этот вопрос отвечали по-разному, разногласия отягощались
распространённым и категорическим убеждением: если и воевать, то лишь морскими
силами. Так думали не только министры, таково было решительное мнение властных и
влиятельных мужей: со временем, они проведут военные годы в неусыпных трудах, окажут
стране неоценимые услуги, но в те дни противились высадке и единого британского
солдата. Не приведёт ли это к роковой нерешительности, пока не всё подготовлено, не
составлен исчерпывающий план, пока мы не сошлись на едином плане и, самым
тщательным образом, не учли в нём все военные соображения?
5 августа премьер-министр собрал на Даунинг-стрит чрезвычайное совещание. Я не
припомню подобного. Асквит пригласил некоторых министров – активных поборников
вступления Британии в войну, высших военных начальников, армейских и флотских,
старших командиров и, сверх того, лорда Китченера и лорда Робертса. Собрание искало
ответа на вопрос: война началась, как её нам вести? Военное ведомство выступило с
единым мнением: не медлить и отправить во Францию всю британскую армию: таков был
план, мы смело можем назвать его планом Хэлдейна. Лорд Ричард отдал ему восемь лет
жизни, весь, без остатка, срок своей работы на посту военного министра.
Хэлдейн, при поддержке фельдмаршалов Николсона и Френча, бросил все силы и все
ограниченные ресурсы военного министерства на подготовку к войне: по его плану, через
двенадцать - четырнадцать дней от приказа о мобилизации, британские войска в составе
четырёх - шести дивизий с достаточным числом кавалерии должны были встать на левый
фланг французского фронта. Военный министр организовал четырнадцать территориальных
дивизий: они оставались на британских островах, для защиты страны. Простой, но
практический замысел. Хэлдейн работал над ним упорно, напряжённо, скрупулезно. Всё –
или почти всё - что могла дать система добровольческого комплектования вооружённых
сил, использовалось эффективно, дерзко и на решающем участке. Ведомство Хэлдейна
разработало многотомные документы: мобилизационные планы, графики перевозок,
железнодорожное расписание, организацию баз, учебных частей, размещение запасов, etc.;
военное руководство выверило все планы, подготовило их точное, согласное исполнение,
подобрало командующего с подобающим военным опытом. Осталось лишь принять
решение и подать сигнал.
Я выступил после военных, с докладом по Адмиралтейству: морская мобилизация по
всем статьям завершена, корабли размещены на военных станциях. До войны, на каждом из
заседаний Комитета имперской обороны, флот требовал задержать две кадровые дивизии в
Англии, для защиты от вторжения: в тот день я отозвал это требование. Тем самым, по
разумению Адмиралтейства, мы могли отправить в Европу не четыре, но целых шесть
дивизий; флот взял на себя обязанность переправить солдат и защитить остающиеся без
регулярных войск британские острова. Королевские ВМС внёсли в дело изрядный вклад.
88
Собрание занялось местом высадки. Робертс спросил: возможно ли доставить
британскую армию в Антверпен, для совместного с бельгийцами удара во фланг и тыл
наступающего неприятеля? С точки зрения Адмиралтейства, значительные силы на
вражеском берегу Па-де-Кале требовали надёжных морских коммуникаций: мы могли
ручаться лишь за маршруты между заранее подготовленными кордонами и уже вывели на
соответствующие позиции англо-французские флотилии. Более того, у военного
министерства не было планов на этот случай, армия предполагала лишь совместные с
французами операции на левом фланге фронта. Так и никак иначе.
Помимо прочего, мы обсудили, как далеко следует выдвигать британские
экспедиционные силы. Некоторые из высоких начальников настаивали на районе Амьена и
на вмешательстве в дело после перехвата французами первого удара, они упирали на срок
мобилизации британской армии: мы на три дня отстали от французов. Но, в конечном счёте,
Джон Френч и наступательная доктрина одержали верх и мы оставили за генштабом
Франции решение о наиболее эффективном способе использования нашей помощи.
Я пришёл на первое военное заседание Кабинета и нашёл новых соседей. Семь лет
подряд лорд Морли непременно садился по левую руку премьер-министра, а я располагался
за Морли. Сосед-ветеран постоянно наставлял меня мудрыми, эрудированными,
остроумными записками и неподражаемо скрашивал ход утомительных дел множеством
очаровательных любезностей. В воскресенье, в день решающего выбора, он сказал мне:
“Может быть, так и должно делать, но я не гожусь для подобных дел. Я буду лишь путаться
в ногах у людей, подобных вам: у тех, кто должен вынести эту ношу”. И он ушёл. Его место
занял Китченер. Сменился и сосед слева: им стал новый министр земледелия, лорд Лукас. Я
знал его со времён войны в Южной Африке - тогда он потерял ногу - и находил в
знакомстве с Лукасом непременное удовольствие. Я входил в широкий круг его друзей,
лорд Лукас привлекал к себе очень многих открытостью, весёлым и отзывчивым нравом. Он
был острослов, любил иронизировать, но всегда оставался благороден; улыбчивый человек
с располагающей внешностью, молодой министр, наследник отменных владений – казалось,
что фортуна всецело на его стороне.
Смерть приготовила моим соседям гибель от вражеских рук: молодой министр
схватился с противником в небе, старого фельдмаршала упокоило ледяное море. Меня
занимает вопрос: какие чувства испытали бы двадцать политиков за круглым столом, узнай
они о будущей децимации обычного британского Кабинета только что объявленной ими же
войной? Думаю, что гордость и утешение: долг вынудил министров послать в бой своих
сограждан, друзей, детей и, в какой-то мере, они разделили ужасы войны со своим народом.
Ко дню совещания 5 августа Китченер ещё не стал военным министром, но я знал, что
его назначение неизбежно. Асквит совмещал работу главы Кабинета и военного министра,
но более не мог нести двойное бремя, регулировать постоянный поток дел между военным
ведомством и Адмиралтейством наряду с координацией работы всего правительства.
Асквит пригласил Китченера к руководству военным министерством; фельдмаршал
категорически не искал этого места, но имел выбором лишь согласие.
В те дни, я не был близок с Китченером. Наше знакомство началось под Омдурманом:
я, лейтенант 21-го Уланского полка, был послан к командующему с устным рапортом о
расположении наступающих дервишей. Тогда мы встретились в первый раз, но он уже знал
обо мне: в молодости, я попал под суровое неодобрение Китченера, он постарался не
пустить меня в Судан и негодовал, когда я всё же добился своего. Это была нелюбовь до
первого взгляда. Я, со своей стороны, отдал должное его нраву и деятельности в двух
увесистых томах, добросовестно выдержанных в неуклонном духе критической
беспристрастности. Следующая встреча состоялась через двенадцать лет: нас официально
представили на армейских маневрах 1910 года, состоялась короткая беседа. Я свёл с
фельдмаршалом некоторое знакомство на Мальтийской конференции 1912 года; с той поры
нам стало привычно обсуждать вопросы имперской обороны - при случае, время от времени
и я открыл в нём нового, приятного человека, совершенно иного, чем в пересудах и моём
89
прежнем о нём представлении. В последнюю неделю мира мы, два или три раза, сходились
за ужином или обедом, беседовали о делах и пытались, по мере сил, заглянуть в будущее. С
первых же дней войны мы тесно и сердечно сотрудничали, и я был очень доволен, что
именно Китченер стал военным министром. По мере совместной работы, фельдмаршал всё
больше и больше доверял мне в военных вопросах и постоянно советовался по
политическим аспектам своей деятельности. Дела Адмиралтейства и военного ведомства
переплетены настолько, что первые десять месяцев войны мы с Китченером встречались и
совещались чуть ли не каждый день. В мае 1915 года я покинул Адмиралтейство и
изнемогающий под грузом забот титан, человек, чьё нерасположение столь будоражило
меня в юности, стал первым и остался (за одним исключением) единственным из коллег, кто
пришёл ко мне с официальным, прощальным визитом. Я не забуду этого.
Общеизвестно,
что
прекрасно
организованные
экспедиционные
силы
отмобилизованной британской армии насчитывали шесть кадровых пехотных и одну
кавалерийскую дивизию. Помимо этого, две регулярные дивизии, 7-ю и 8-ю надо было
собрать из гарнизонов, разбросанных по всей империи и домашних войск, не вошедших в
экспедиционный корпус. Мы решили добавить ещё две дивизии из Индии, наполовину
английские, наполовину туземного состава. Этим исчерпывались наши кадровые,
первоклассные силы; за ними стояли четырнадцать территориальных дивизий и тринадцать
кавалерийских бригад: мы вверили им защиту Британии. Войска второй линии были слабо
обучены, располагали незначительными артиллерийскими средствами, но состояли из
дальновидных и разумных людей: тех, кто занялся государственным делом, не дожидаясь
часа опасности. Мы могли подготовить их к бою за шесть месяцев, а то и скорее.
Лорд Китченер вошёл в правительство и, при первой же возможности, высказал
языком военного человека несколько истин: пророческих, побуждающих к действию. Все
мы надеемся на скорый мир, но пути войны неисповедимы и нам надлежит изготовиться к
долгой борьбе. Конфликт подобного рода не может быть окончен на море и лишь морскими
силами, но придёт к развязке в великих битвах на Континенте и Британия должна сыграть
роль, соразмерную со своей силой и значимостью. Мы должны выставить на поля боя
миллионные армии и содержать их несколько лет. Иначе невозможно исполнить долг перед
союзниками и всем человечеством.
Кабинет принял слова фельдмаршала в молчаливом согласии. Возможно, что
Китченеру стоило бы продолжить речь и потребовать всеобщей воинской повинности: я
уверен, что запрос был бы удовлетворён. Но военный министр ограничился призывом
добровольцев и формированием, для начала, шести новых кадровых дивизий.
Мы успели выстроить каркас будущих, добровольческих сил: кадры территориальной
армии и могли бы поэтапно удвоить или учетверить их численность. Хорошее решение, но
новый министр плохо знал британскую территориальную систему и не верил в неё. Он
спотыкался уже на слове “территориальные”. В 1870 году, Китченер участвовал в битве на
Луаре: должно быть при Мансе. Французы доверили ключевой пункт территориальным
частям, они бросили позицию, и вся армия оказалась поражена. Несколько раз,
фельдмаршал рассказывал мне об этом инциденте; я видел, что он произвёл на Китченера
сильное впечатление. Тщетны оказывались разъяснения о совершеннейшем различии
солдат французских и британских территориальных частей: дослуживающие свой срок
рекруты старших возрастов против свежих, энергичных и пылких юношей с сильным
пристрастием к военному делу. Таковы были британские территориальные части, в таком
виде они завершили своё существование.
Китченер пренебрёг территориальной армией и, с самого начала, усугубил трудность и
без того неподъёмной задачи. Фельдмаршал задался целью набирать волонтёров с
одновременной организацией учебных центров для четырёх, затем двенадцати и, в конце
концов, для двадцати четырёх дивизий “Китченеровской армии”, но добровольцы хлынули
сотнями тысяч. Героическую импровизацию огромного масштаба удалось довести до конца:
мы можем, не сомневаясь поставить этот факт в ряд чудесных событий всех времён.
90
В скором времени, противники воинской повинности пополнили и без того сильную
аргументацию двумя новыми доводами: ошеломляющий поток добровольцев,
катастрофическая нехватка оружия и снаряжения. У нас не нашлось ровным счётом ничего
кроме скудных запасов регулярной армии. До сих пор, немногие военные производства
Британии обеспечивали потребности немногочисленных вооружённых сил. Не было
лишних винтовок, свободных орудий, скромные запасы снарядов и патронов таяли с
устрашающей по тем временам быстротой. Мы смогли наладить умеренные поставки
снаряжения и открыть новые источники военных материалов лишь в чрезвычайных,
многомесячных усилиях. Быстрее произвести пушку, чем ружьё; страна люто нуждалась в
винтовках. Не было ничего: толпам энтузиастов на призывных пунктах осталось лишь взять
в руки дубины. Я обшарил флот, Адмиралтейство и наскрёб общим числом 30 000 ружей:
это, без прикрас, дало фронту тридцатитысячное подкрепление. Мы оставили винтовки
лишь морским пехотинцам; последней надеждой матроса, как и в старину, остался кортик.
Китченер приступил к формированию первых шести дивизий новой армии, но великий
наплыв рекрутов ещё не начался и я предложил фельдмаршалу Морскую дивизию: он
принял её с благодарностью. Ещё до войны, при подготовке мобилизации флота, мы
поняли, что многим тысячам людей на сборных пунктах не достанется места на кораблях, и
они не смогут нести службу в море. Соответственно, в 1913 году, я предложил Комитету
имперской обороны создать три бригады: одну из морской пехоты, две из добровольческого
флотского резерва и резерва флота.
Мы думали, что в первые месяцы войны морские бригады помогут обороне нашего
острова. Кадры с лёгкостью нашлись среди доступных ресурсов. Одна из бригад – морские
пехотинцы – была практически готова и мы поняли, что все три могут пойти в бой задолго
до любой из новых армейских частей. Добровольцы желали выйти в море и приняли новую
задачу со многими неудовольствиями, но в безграничной преданности делу. Увы, но для
большинства из них выбор стал роковым: немногие из храброй компании вышли из войны
невредимыми. Их дела не должны быть забыты историей и в суете наших дней.
Мне выпало депортировать посла Германии и, через восемь дней, его австрийского
коллегу. Утром 5 августа я велел начальнику секретариата Адмиралтейства адмиралу Худу
облачиться в мундир, посетить посольство Германии и осведомиться, как мы можем
поспособствовать пожеланиям и обеспечить удобства князя Лихновского. Толпа немцев
поносила, даже забрасывала камнями отбывающих из Берлина послов Франции и Англии,
но мы выдержали ответственность, обошлись с дипломатами любезно, дотошно исполнили
все подобающие церемонии. Лихновский собственноручно описал вежливое с собой
обращение: похоже, что он остался глубоко впечатлён.
Графу Менсдорфу, послу Австрии, я написал следующее:
13 августа 1914
Податель сего, начальник моего секретариата адмирал Худ предоставляется в ваше
распоряжение. Ему поручено оказать вам помощь и обеспечить удобный морской переезд.
Надеюсь, что вы не затруднитесь обратиться ко мне и указать любой способ, коим я смогу
быть вам полезен в нынешних обстоятельствах.
Ход ужасных событий не оставил места для старинной дружбы между нашими
странами, но взращённые долгими годами личного общения чувства признательности и
уважения не покинут сердец ваших английских друзей.
Посол Австрии попросил транспорт до Триеста и замолвил слово за нескольких
несчастных австрийцев, гражданских лиц: они долго жили в Лондоне, но судьба уготовила
им отъезд. Я распорядился предоставить им до 200 мест на судне посла в уверенности, что
действую к чести Британии.
91
Указ короля в совете и патентная грамота обязывают первого лорда к ответственности
перед короной и парламентом за всю деятельность Адмиралтейства.
Закон говорит, что первый лорд передаёт техническое руководство морскими делами
авторитетному моряку-специалисту.
Но сам первый лорд не может уйти от управления Адмиралтейством - ни в теории, ни
на практике. Он ручается за всю работу, он повинен в каждом несчастье. Честь победы
справедливо принадлежит успешному командиру, бремя поражения или неудачи
возлагается на Адмиралтейство и порицание нации падает на главу морского ведомства.
Каким же образом министр может исполнять свои обязанности? Он гражданский
человек, назначен по политическим соображениям, вознесён игрой парламентских сил, не
пользуется авторитетом видного морского специалиста. Успех зависит от сочетания личных
качеств, темперамента и способностей первого лорда и первого морского лорда. Если они
работают в гармонии, в сердечном согласии и сообща справляются с быстрой чередой
важных задач - суверену, по представлению премьер-министра, не придётся подбирать иное
сочетание руководителей Адмиралтейства. Я трактовал свои обязанности так: полная
ответственность за результат работы ведомства и, соответственно, общий и внимательный
контроль над всеми планами и действиями. Далее: я объявил коллегам, что оставляю за
собой ничем не ограниченное право совета и инициативы, но отдаю оперативные приказы
лишь после одобрения или с согласия первого морского лорда. Правильно это или нет, но я
работал именно так: судите же меня по делам моим. У воображения глаза велики; на
практике, трудностей оказалось меньше. Весь долгий период напряжения и нескончаемого
кризиса механизм управления работал совершенно без сбоев.
К началу войны, морской министр Германии, адмирал фон Тирпиц оказался не у дел:
его полностью отстранили от стратегического и оперативно-тактического руководства
флотами, как это видно из заявления самого министра: “Я не знаком с военно-морскими
планами”. Тирпица ограничили чисто административными задачами, он претерпевал роль
несущественного свитского персонажа при главной штаб-квартире. Лишь Адмирал-штаб с
фон Полем во главе имел доступ к уху императора и получал из августейших уст знаки
монаршей расположенности. Положение Тирпица было незавидным. Адмирал-штаб
старался держать его подалее от кайзера, статс-секретарь пытался прорваться к суверену, но
подготовленный штабом монарх отражал его. Кайзер задыхался под грузом
общегосударственных забот, направлял флот отрывочными указаниями, бросал беглые
фразы: им следовали непререкаемо. Тирпиц видит в этом причину паралича германского
флота в первые, критические месяцы войны. Именно в те дни, по мнению адмирала,
Германия потеряла возможность дать генеральное морское сражение в наиболее выгодных
для себя условиях, ушла от борьбы, отдала Англии контроль над морями и позволила
беспрепятственно переправить британские армии на Континент.
Допустим, что мы не достигли совершенства в многотрудном деле руководства
морской войной, но что можно сказать о противнике?
По ходу войны, наше превосходство в домашних водах постоянно росло, но поначалу
было минимальным. На 1 августа 1914 года, Гранд Флит, собранный на северной боевой
позиции, насчитывал 24 корабля класса “дредноут” и “сверхдредноут”. Помимо них, в
Атлантике (Куинстаун) дежурил “Инвинсибл”; три линейных крейсера остались в
Средиземном море, два “Лорда Нельсона” несли службу в составе флота Канала. В то же
время, Германия держала в строю 16 подобных кораблей. {1} Возможно, что враг скрыл от
нас два или три тяжёлых линейных корабля: мы считали это маловероятным, но не могли
совершенно отрицать. К счастью, все британские линкоры были в полной исправности и
готовы к делу. Ни один из них не стоял в ремонте. К немедленному бою первых дней,
Британия могла выставить 24 корабля против 16-ти или, возможно, 19-ти. Простое
сопоставление численности, как это видно из таблиц Приложения, не позволяет судить об
истинной мощи британского флота и мало что говорит о полной силе орудийного огня:
92
помимо дредноутов, наша первая линия насчитывала восемь “Кинг Эдуардов”, им
противостояли восемь германских кораблей куда как меньшей силы. Многие и
вдохновляющие соображения, но факт оставался фактом: страна имела преимуществом
лишь пять или восемь дредноутов. Не много оставалось на несчастные случаи, на
механические дефекты – флот ожидал их в изобилии - и на урон от внезапного нападения:
если бы мы загодя не подготовились к нему, покрыть возможные потери было бы
совершенно нечем. Вообразим досужего наблюдателя: он стоит на высоких утёсах Дувра
или Портленда и смотрит вниз, на нашу линейную эскадру. Под ним плавают шесть или
семь маленьких корабликов - вот она, плавучая опора всего британского мира в мучительно
определённом виде. Если бы мы обманулись в искусности и храбрости британских моряков,
в качествах наших, замечательных, досконально совершенных кораблей, в доверии
матросов и артиллеристов к своим офицерам, если бы мы допустили непростительную
ошибку, если бы враг применил какое-нибудь ужасное изобретение – шансы бы совершенно
уравнялись.
Пришло напряжённое ожидание. Если германский флот ищет боя, то не найдёт
лучшего, чем начало войны, времени. Адмиралтейству Германии известны все наши
корабли, известно и то, что мы провели мобилизацию и вывели флот в море. Допустим, что
враг исходит из крайней посылки и полагает, что все британские дредноуты исправны,
готовы к бою и выйдут против немецких линкоров: 27 против 16-ти. Солидное
преимущество, тем более весомое, если считать не только дредноуты, но весь состав нашего
флота, но всё же не столь тяжёлое, как это будет через шесть месяцев, через двенадцать
месяцев и с ходом дальнейшего времени.
Германцы не могут не учесть готовящиеся с обеих сторон подкрепления: мы строим
корабли и реквизируем броненосцы, заказанные в Англии иностранными государствами.
Через три месяца Гранд Флит пополнится семью тяжёлыми кораблями, через шесть месяцев
– двенадцатью. Немцы могут надеяться лишь на три корабля через три месяца и на пять
через шесть месяцев; тем самым, через три месяца соотношение линейных сил изменится
как 34 к 19, через шесть месяцев окажется 39 к 21. В расчёте не учтены три линейных
крейсера на Средиземном море и один (“Аустрелиа”) на Тихом океане: в случае нужды, мы
быстро отзывали их домой.
В начале войны, положение Германии было наименее скверным, с течением военного
времени немецкие шансы только ухудшались. Подходящий момент для стратегического
решения? Может ли враг упустить из виду переправу британских сил во Францию и все
связанные с ней тяжёлые хлопоты Адмиралтейства? Не ясно ли, что именно сегодня
германская победа, пусть даже и частичная, придётся ко времени? У Германии сорок два
быстроходных торговых судна, им хватит и небольшой отдушины, чтобы освободиться,
вооружиться, выйти в моря и вынудить нас вылавливать их по одному. Прервать, замедлить
перевозку армии, практически повлиять на главное, сухопутное испытание сил: что может
быть заманчивее? Германский штаб верил в скоротечность войны. Он бросил на кон всё для
выигрыша генерального сражения. Почему бы и германскому флоту не сделать подобную
ставку, не сыграть свою роль наилучшим для окончательного решения способом, в
единственно возможный момент?
Мы пришли к мысли о скором морском сражении. Мы ждали его, мы искали его.
Известие, что два флота сближаются и ищут победы в открытом море, было бы встречено
флотом с неподдельной радостью, а Адмиралтейством – в спокойствии. Мы не послали
Гранд Флит на минные поля, в кишащую субмаринами Гельголандскую бухту. Но если бы
враг предложил бой на любых, не слишком невыгодных для нас условиях, то мы, не медля,
приняли бы предложение.
Благоразумная уверенность Адмиралтейства покоилась на расчётах относительной
силы флотов; немецкий Адмирал-штаб провёл те же калькуляции и не усомнился в
результате. Не кто иной, как Тирпиц, приверженец действия, пишет (стр. 356): “К началу
войны, британский флот провёл пробную мобилизацию и был готов к бою тотчас и в
93
полном составе. Мы располагали лишь эскадрами постоянной готовности. Обстановка не
благоприятствовала немедленному сражению”. “Великобритания – гласит официальная
германская морская история - … добилась громадных военных преимуществ пробной
мобилизацией флота и последующими мерами, презрев неизбежные и нелёгкие последствия
своих провокативных действий… Германии нечем было ответить, нечего противопоставить
британскому превосходству”. В глазах Адмирал-штаба, наилучший для испытания сил шанс
остался исключительно опасным и даже безнадёжным, германцы сочли за лучшее не
испытывать судьбу и хранили корабли в портах до дня позора.
Вражеский флот стоял в гаванях и вводил Британию в расходы, значительные и
долговременные издержки на военно-морские нужды, Германия получила некоторые
выгоды - второстепенные, без сколь-либо серьёзного влияния на ход войны.
Мы ждали, но ничего не происходило. Казалось, мы накануне великого события, но
оно не наступало. Враг не давал сражения. Гранд Флит сторожил море, германский флот не
казал носа из портов. Вражеские крейсера бездействовали. Немецкий заградитель
минировал воды у Гарвича, был загнан и потоплен флотилией эсминцев ведомой
“Амфионом”: последний, возвращаясь, попал на германские мины и взлетел на воздух. В
прочем, над узкими и широкими водами царила тишина, не прерванная пушечным громом.
Но в наступившем спокойствии, с первой же военной минуты Британия неоспоримо
правила мировым океаном. Германские крейсера исчезли в необъятном пространстве
дальних морей; немецкие торговые суда, при первом же известии о войне с Англией,
поголовно скрылись в нейтральных портах. Мы, без единого выстрела, закупорили гавани и
семь из восьми немецких торговцев – потенциальные вспомогательные крейсера –
оказались в западне. В ночь 4 августа, Англия покончила с морским торговым оборотом
Германии повсюду, если не считать Балтики. Британское государство поощрило купцов 6
процентной страховой премией и, после нескольких дней смущения, море, как и прежде,
кишело нашими торговыми судами. Поток английских грузов пошёл через океаны,
товарооборот империи достиг пика ещё до встречи главных армий на Континенте. К концу
августа, страховой тариф повсеместно упал до 3 процентов, и Адмиралтейство сочло
возможным заявить: из сорока двух потенциально опасных для торговли германских
лайнеров одиннадцать отшвартованы без вооружения в портах Соединённых Штатов - за
ними, с границ территориальных вод, присматривают английские крейсеры; шесть нашли
убежище и стоят расснащенные либо под присмотром в иных нейтральных портах;
четырнадцать блокированы в гаванях Германии; шесть попали в наши руки по призовому
праву; осталось лишь пять из сорока двух, мы не смогли найти их, и остановимся на их
судьбе немного позже.
Мрачные предсказания, предмет множества статей и дискуссий, предположения о
травле торговых судов Британии вражескими рейдерами, пророчества о том, что
коммерцию понадобится защищать множеством дополнительных крейсеров и что купцы не
смогут покинуть безопасные гавани, не сбылись, ничего из этого не случилось, пустые
страхи могли быть преданы забвению. Довоенные видения трёх главных морских
опасностей: во-первых, неожиданное нападение на флот, во-вторых, минная угроза, втретьих, паралич морского товарооборота – откатывались прочь, подобно гигантским
волнам: наш корабль оставил их за кормой.
Во времена Бонапарта, флот спас Британию от страшной беды. Минул век и наступил
наш черёд. Если через сто будущих лет, в схожих с нашими обстоятельствах, флот так же
встретит врага - нам не в чем будет упрекнуть потомков и наши правнуки, обернувшись к
истории всемирного катаклизма, не найдут оснований упрекнуть нас.
Время вернуться в Средиземное море.
Спустилась ночь. Германский командир, адмирал Сушон, оторвался от крейсеровпреследователей, продолжил курс на Мессину и, утром 5 августа, вошёл в порт с “Гебеном”
и ”Бреслау”. Сегодня мы знаем, что ещё до Мессины Сушон получил телеграмму из Науена:
94
Берлин отправил её накануне, в 1:35 утра. В депеше было всё необходимое: известие о том,
что Германия и Турция заключили союзный договор, приказ немедленно идти в
Константинополь. Мы ничего не знали о договоре. Все донесения были выдержаны в
совершенно противоположном духе, истинные намерения Турции открылись много позже.
“Гебен” и “Бреслау” пришли в Мессину и начали принимать топливо с немецких
угольщиков. Бункеровка заняла целый день, всю ночь и большую часть следующего дня, 6
августа. “Гебен” оставался в порту ровно тридцать шесть часов. 5 августа, в 3:35 пополудни,
лёгкий крейсер “Глостер” – он патрулировал южный выход из Мессинского пролива сообщил Милну, что поймал беспроводную передачу с “Гебена”. Крейсер передал, что, судя
по силе сигнала, германец стоит в Мессине.
Милн вышел на флагмане (“Инфлексибл”) из Мальтийского пролива после полуночи 4
августа. Пятого августа, около 11 часов утра, он собрал все три линейных и два лёгких
крейсера у Пантелларии, средиземноморского острова между Сицилией и берегом Африки.
{См. карту} Накануне, 4 августа, Милн узнал, {2} что немецкий почтовый пароход
“Генерал” остался в Мессине к услугам “Гебена”. Тем самым, весь день 5 августа адмирал
пребывал в уверенности, что “”Гебен”, “Бреслау” и “Генерал” стоят в Мессине. Он полагал
правильно.
Один из британских линейных крейсеров (“Индомитебл”) выработал уголь. Адмирал
послал его в Бизерту. Выбор места заправки сыграл важную роль. Сэр Беркли думал, что
“Гебен” стоит в Мессине, и собирался патрулировать севернее, двумя линейными
крейсерами. Третий корабль, по мнению некоторых авторитетных специалистов, стоило
отправить на Мальту: разумная мера предосторожности, мальтийские угольные станции
были в полном порядке, позиция позволила бы “Индомитеблу” быстро подойти к южному
выходу из Мессинского пролива или соединиться с контр-адмиралом Трубриджем у входа в
Адриатическое море.
Трубридж имел основания этого ожидать. {3} Если бы “Индомитебл” пошёл за углем
на Мальту, Милн мог расположить два линейных крейсера у северного и один у южного
выхода из Мессинского пролива. Но командующий решил держать все три в собственных
руках и нести дозор у западной оконечности Сицилии, между Сардинией и Бизертой.
Южный выход остался без присмотра и, если “Гебен”, как мы и предполагали, собирался
идти в Адриатическое море, адмирала Трубриджа ожидало суровое испытание.
5 августа, в 5 вечера, Милн получил сообщение с “Глостера”, отправленное в 3:35 –
“Гебен” в Мессине. Предположение подтвердилось. В пять вечера, адмирал с двумя
линейными кораблями находился в 100 милях к западу от Сицилии, он получил известие с
“Глостера”, но продолжил ходить между Сицилией и Сардинией; приказ “Индомитеблу”
присоединиться к нему в этом районе действовал вплоть до вечера 6 августа. Милн
действовал именно так в рассуждении, что наилучшим образом исполняет инструкции
Адмиралтейства от 30 июля и помогает французам в перевозке африканских войск.
Несомненно, что сэр Беркли выбрал верный способ исполнить распоряжения
Адмиралтейства. Милн объяснил принятое решение в своей книге: превосходство “Гебена”
в скорости не оставляло ему выбора, он должен был держаться подальше и своевременно
узнать о приближении германца. Адмирал утверждает, что расположил все британские силы
наилучшим образом – между “Гебеном” и французскими транспортами, с целью
перехватить вражескую атаку. Милн доложил Адмиралтейству о своих планах на исходе 4
августа; мы дали короткий комментарий: “Дозор на Адриатике имеет двойное назначение:
австрийцы не должны выйти, а германцы – войти”. Утром того же дня, адмирал расторопно
нашёл “Гебен” в открытом море и Адмиралтейство уверилось в том, что на месте виднее,
командующий владеет ситуацией и не нуждается в излишней опеке.
Вместе с тем, сэр Беркли Милн не преуспел в контактах с французским адмиралом,
хотя и пытался: отправил несколько радиограмм и послал “Дублин” с письмом в Бизерту.
Он не знал, где находится французский флот, транспорты с союзными войсками и не
95
уведомил об этом Адмиралтейство. Мы, в свою очередь, отправили общую телеграмму от 4
августа с приказом немедленно начать консультации с французами и не сомневались в
согласной работе обоих средиземноморских главнокомандующих. Адмиралтейство не
запросило у французов никаких сведений; сами же французы ничего нам не сообщили. Мы
не отправили ни единого запроса в Париж и не узнали, что союзник изменил планы и
задержал войсковые транспорты в портах. В какой-то мере, все стороны несут вину за
произошедшее.
Между тем, английский посол в Риме пытался передать Адмиралтейству известие:
“Гебен” в Мессине. Линии связи были перегружены, и сообщение попало в Лондон лишь к
6 вечера 5 августа. Мы передали сведения Милну, без комментариев и с некоторой
задержкой, но он уже знал о “Гебене” в Мессине из иных источников. По настоятельному
мнению многих критиков, Адмиралтейство должно было позволить британским кораблям
идти в Мессинский пролив сразу же после известия из Рима. Первый морской лорд, равно
как и начальник штаба, не пришли ко мне за разрешением, а я не обратил внимания на связь
происходящего с нейтралитетом Италии. Телеграмма о строгом соблюдении итальянской
позиции не удержалась в памяти, не я инициировал и писал её. Если бы ко мне обратились
за разрешением, я дал бы его безотложно. Дело было нешуточным и раздражённые
итальянцы мало что значили перед возможной выгодой. На деле, Адмиралтейство, по
собственной инициативе, позволило Милну войти в Мессинский пролив, как только стало
ясно, что “Гебен” свободно уходит на юг. Но было уже поздно.
Адмирал Сушон закончил долгую бункеровку. В 5 часов вечера 6 августа, “Гебен” и
“Бреслау” покинули Мессину. Корабли вышли из гавани под музыку палубных оркестров, в
готовности завязать бой и выполнить приказы Берлина. Сушон не сомневался, что
противник давно и в точности определил местонахождение его кораблей и что он
встретится с одним или двумя линейными крейсерами Британии на самой границе
территориальных вод. Он мыслил верно, но к несчастью – мы знаем об этом – каждый из
английских линейных крейсеров оказался занят совершенно другим делом. Немецкий отряд
обогнул южную оконечность Италии и повернул на восток, оставив далеко за кормой всех
трёх противников с единственно опасным для “Гебена” сочетанием мощи и скорости.
Эскадра британских броненосных крейсеров, четыре хороших корабля: “Дифенс”,
“Уорриор”, “Дюк оф Эдинбург”, “Блэк Принс” и восемь эсминцев караулила вход в
Адриатическое море. Отрядом командовал контр-адмирал Трубридж, с Мальты шло
подкрепление: лёгкий крейсер “Дублин” и два дополнительных эсминца. Подвергнем
действия контр-адмирала необходимой ревизии.
Трубридж не сомневался, что “Гебен” идёт в Пулу, выбрал хорошую позицию и
ожидал германца, пока не получил сообщения с “Глостера”: “Гебен” повернул к югу и
упорно следует на юго-восток: потребовалось новое решение. Милн не спешил с
распоряжениями, Трубридж надеялся получить линейный крейсер, но решил не ждать и
действовать по собственному усмотрению. В восемь минут после полуночи 6 августа (то
есть, в 0:08 7 августа), он приказал четырём крейсерам и восьми эсминцам идти на юг,
полным ходом, на перехват “Гебена”.
В этот момент с Мальты подошли “Дублин” и два эсминца. Трубридж
просигнализировал капитану Джону Келли (“Дублин”) приказ преградить “Гебену” путь.
Он доложил командующему о принятом решении. Итак, в полночь 6-7 августа, шестнадцать
британских кораблей соединились против “Гебена” и “Бреслау” и могли безошибочно
перехватить германцев на утренней заре. Эскадра шла, сэр Беркли Милн не откликался и не
отдавал приказов, Трубридж размышлял и, к 3:50 утра, уверился, что опоздал схватиться с
“Гебеном” в благоприятном предрассветном полумраке: дело шло к бою в открытом море
при свете дня и его четырём кораблям предстояло пойти на дно. Германский линейный
крейсер мог попеременно топить их с недостижимой для британских 9,2-дюймовых орудий
дистанции в 16 000 ярдов. По мнению некоторых морских офицеров, Трубридж крайне
преувеличил опасность. “Гебен” нёс определённый запас снарядов и уничтожение четырёх
96
броненосных крейсеров, поочерёдно и с дальней дистанции, стало бы удивительным
достижением. {4} Невообразимая картина: ни один из шестнадцати британских крейсеров и
эсминцев не может подойти к “Гебену” и “Бреслау”, чтобы воспользоваться торпедой или
орудием. Любой из эсминцев мог дотянуться до неприятеля и найти возможность для атаки.
Германцам пришлось бы с невероятной резвостью отбиваться от множества кораблей,
наседающих со всех сторон. Но инструкция командующего запрещала вступать в бой с
врагом “непреодолимой силы” и Трубридж посчитал “Гебен” именно таким противником.
Позднее, он был поддержан в своём решении военно-морским трибуналом.
Трубридж отказался от попытки перехватить “Гебен” и повернул крейсера и эсминцы.
Около 10 утра, он вошёл в гавань острова Закинф и начал подготовку к дальнейшему
патрулированию Адриатики. “Дублин” и два мальтийских эсминца не смогли найти и
перехватить германца до зари, в темноте, запросили разрешение на дневную атаку и
получили отказ.
Итак, к шести утра 7 августа “Гебен” взял верх над всем линейным флотом
Средиземного моря. Помех не осталось; он шёл к Дарданеллам и нёс на Восток и Ближний
Восток кровь, горе и разрушения. Ни один из известных миру кораблей никогда не
доставлял людям более тяжкого груза.
Многие английские корабли подходили или могли приблизиться к “Гебену” на
дистанцию атаки, но лишь два лёгких крейсера, “Дублин” и “Глостер”, смогли предпринять
хоть что-то реальное.
Случилось так, что крейсерами командовали два родных брата. Капитан Джон Келли,
“Дублин”, искал боя с врагом днём и ночью, сделал всё посильное для пресечения пути
“Гебена” своим отрядом - крейсером и двумя эсминцами. Капитан В.А. Говард Келли,
“Глостер”, презрел огромную опасность, действовал с предельным упорством, дышал в
затылок германцу едва ли не до вечера и прекратил преследование лишь по прямому
приказу командующего.
В истории с побегом “Гебена” видна рука недоброй судьбы, той силы, что позже и
куда как в больших масштабах преследовала нас в Дарданельском предприятии. Ужасные
“если бы” собрались толпою. Если бы, как я предлагал ещё 27 июля, мы послали “Нью
Зиленд” Средиземное море; если бы днём 4 августа мы открыли огонь по “Гебену”; если бы
мы поменьше заботились о нейтралитете Италии; если бы сэр Беркли послал “Индомитебл”
за углем на Мальту вместо Бизерты, если бы Адмиралтейство, после вечерних известий от 5
августа, отдало Милну недвусмысленные распоряжения; если бы “Дублин” и два эсминца
перехватили врага в ночь 6-7 августа – мы закончили бы историю “Гебена” на этой
странице. Ход событий предоставил нам ещё один случай уничтожить несущий погибель
крейсер, но злой рок не дремал и уничтожил последний, слабый шанс.
К часу утра 8 августа Милн собрал у Мальты три заправленных топливом линейных
крейсера и двинулся на восток, умереным ходом, в погоню за “Гебеном”. На сей раз, злая
судьба избрала орудием безвинного клерка: добросовестный адмиралтейский служащий
объявил войну Австрии. Шифрованная телеграмма Адмиралтейства с приказом начать
военные действия против союзника Германии ушла на флот нечаянно и помимо
руководства. Ошибку исправили через несколько времени, но сообщение успело дойти до
Милна и застало его 2 часа ночи 8 августа на половине пути от Сицилии до Греции. На
случай войны с Австрией, первоначальный военный план предписывал немедленно собрать
флот у Мальты: сэр Беркли добросовестно последовал инструкциям, прекратил
преследование и повернул корабли назад. Он получил приказ продолжить погоню лишь
через двадцать четыре потерянных часа. Но и “Гебен” бездействовал. Сушон нерешительно
курсировал у греческих островов: он не был вполне уверен, что турки пустят его в
Дарданеллы. Германский адмирал бездействовал тридцать шесть часов, он оставался у
острова Денуза и вынужденно выдавал своё расположение радиопередачами. Сушон вошёл
97
в Дарданеллы лишь к вечеру 10 августа, и с этого часа проклятие безвозвратно легло на
Турцию и Восток.
С 9 по 22 августа армия шла через Канал. Наступили решающие, тревожные, чреватые
многими бедами дни. Враг мог высадиться на нашем побережье в попытке задержать или
повернуть вспять движение армии, прорваться в Канал и разить транспорты, начать
массированную подводную атаку на переполненные войсками суда: мы были готовы ко
всему. Большое сражение на море могло начаться в любой момент, в связи или
безотносительно к любой из перечисленных операций неприятеля. Нервы были напряжены
до предела.
Официальная история войны и другие военные документы исчерпывающе описывают
расположение морского прикрытия переправы. Северные подступы к Па-де-Кале перекрыли
эскадры крейсеров и флотилии из Гарвича и Темзы. Сам пролив непрерывно патрулировали
британские и французские флотилии эсминцев Дуврского патруля и подводная флотилия
коммодора Кийза. За ними стоял полностью отмобилизованный флот Канала: мы создали
его 7 августа, девятнадцать броненосцев из 5-й, 7-й и 8-й линейных эскадр. Флот Канала
собрался в Портленде под командой адмирала Бернэ и крейсировал у западной оконечности
Па-де-Кале, готовый к бою, поблизости и к услугам Дуврского патруля. Западный вход в
Канал перекрыли прочие крейсерские эскадры.
За первые дни переправилось немного войск, но с 12 по 17 августа через Канал прошла
основная масса армии: то было время предельного напряжения. До сих пор, Гранд Флит
оставался на северной позиции: мы разрешили Джеллико заходить далеко, севернее
Оркнейских островов, но 12 августа приказали возвращаться в Северное море и идти на юг,
на позицию действенной близости.
На три самых тяжёлых дня переправы, 15, 16 и 17 августа, мы организовали тесную
блокаду Гельголандской бухты: субмарины и эсминцы между Хорнс-рифом и Доггербанкой при поддержке всего Гранд Флита. Три дня мы предлагали флоту Германии бой в
открытом море, на самых заманчивых для врага условиях. Но мы не увидели морской силы
врага кроме одной, случайной субмарины.
Всё прошло хорошо, гладко, точно. Все корабли остались на плаву, ни один человек не
утонул. Френч гарантировал Ланрезаку {5} срок сбора армии: мы окончили дело на три дня
раньше, быстро и тайно: вечером 21 августа, за считанные часы до первого контакта
британских разъездов с германцами, генерал Клюк, командующий Первой германской
армией в Бельгии, получил от верховного командования лишь следующее:
Примите в расчёт высадку британских войск в Булони и их наступление из
окрестностей Лилля. Мы полагаем, что до сих пор англичане не успели высадить
значительных сил. {6}
Через три дня армия Британии в полном составе сражалась у Монса.
98
Глава 10.
Вторжение во Францию.
1 августа в Европе началась мобилизация. Миллионы мужчин шли по дорогам, ехали в
вагонах, текли через рейнские мосты, прибывали из медвежьих углов России, стремились на
север с юга Франции и севера Африки, скапливались огромными массами в учебных
лагерях и вдоль линии фронта. На море царил покой, на суше – тревога ожидания,
удушливая пауза перед ударом бури. Соперники тайно и со всеми предосторожностями
тянулись к позициям. Две первые недели Армагеддона прошли в странном, глухом
безмолвии; пушки говорили лишь в маленьких странах - первых жертвах войны, под
Льежем и Белградом, в безвестных пограничных стычках.
Затем наступил кризис – первый и, несомненно, величайший. С 18 августа до
середины сентября семь воюющих держав бросали в огонь маневренного сражения цвет
армий, наилучшим образом снаряженные и обученные войска, целое поколение пылких и
неопытных детей мирного времени. Ни один из воспоследовавших годов великой схватки
не может сравниться с первым, страшным месяцем войны, не превзошёл его числом
мёртвых и искалеченных, не достиг столь же внушительной суммы боевых дней, если
считать их по всем сражавшимся дивизиям. В сущности, мы видим два кризиса: западный и
восточный, взаимное сцепление грандиозных, непревзойдённых позднейшими событиями
военных дел.
Германия загодя предвидела и тщательно готовилась к войне на два фронта. Именно
на этот случай и был разработан план Шлиффена: главный удар наносится по Франции, на
востоке остаётся едва ли восьмая часть от всех наличных сил: менее пяти армейских
корпусов из сорока. Шлиффен бросил на кон всё ради выигрышного вторжения во
Францию, для уничтожения французских армий мощным обходным маршем через Бельгию.
Он всевозможно усилил направление главного удара, шёл на любой риск, жертвовал всем,
оставил на долю Австрии тяжесть русского натиска с востока и допустил захват Россией
всей Восточной Пруссии, вплоть до самой Вислы. Шлиффен преследовал единственную
цель и согласился с возможным захватом Францией Лотарингии и Эльзаса. Логика решения
главной задачи потребовала растоптать, изнасиловать Бельгию и Шлиффен пошёл на это,
невзирая на цену - войну с Англией. В его представлении, Германия, не встречая никакого
сопротивления, бросалась с севера к сердцу Франции, крушила армии неприятеля,
захватывала, между делом, Париж и расправлялась с французским соперником за шесть
недель, полностью и окончательно. Шлиффен предвидел, что в эти шесть недель ничто не
сможет помешать главному удару завершить свой ход и принести победоносное окончание
войны.
В наши дни никто не сомневается в правоте Шлиффена. Но автор не дожил до срока.
Преемники главы германского генштаба следовали плану добросовестно, решительно,
непреклонно, но с некоторыми оговорками, продиктованными осторожностью. Поправки
погубили замысел. Мольтке, племянник великого военачальника, усилил восточный рубеж
Германии двадцатью дополнительными процентами солдат и отнял от предписанных
Шлиффеном сил вторжения в северную Францию те же 20 процентов. Русские вторглись в
Восточную Пруссию, и Мольтке отнял ещё несколько войска от катящегося по Франции
многолюдного правого крыла. Мы живы и по сей день: план Шлиффена, ослабленный на
одну пятую, провалился.
Читатель знает, что в августе 1911 года Вильсон представил Кабинету точное
содержание плана Шлиффена и почти безошибочный расчёт сил германского флангового
удара. Назначение Жоффра главнокомандующим привело к полному пересмотру
французских намерений и генштаб Франции, с подачи нового шефа, выработал новый,
секретный замысел, окрещённый “Планом 17”.
99
“План 17’ заключался в общем наступлении по двум направлениям: восточнее и
северо-восточнее Меца четырьмя армиями; прочие войска назначались во вторую линию, в
резерв. Расчёты покоились на пламенной вере и упрямом неверии: вере в глубокое
проникновение правого французского фланга в Эльзас-Лотарингию и неверии в охват
левого фланга французских армий германским движением по Бельгии. Война быстро и
полностью опровергла обе посылки. Первые же дни кампании подтвердили давнюю
правоту британского генштаба. Задолго до войны, в 1911 году, мы пришли к выводу, что
немцы нанесут фланговый удар через Бельгию, возможно по обоим берегам бельгийского
Мааса и оказались правы. Зачем Германии бросать на вражескую чашу весов сначала
Бельгию, а потом и всю британскую империю? Немцы не безрассудны и рискуют ради
величайших интересов дела. Мы располагали и иными свидетельствами: Вильсон и
британский штаб под началом Джона Френча наблюдали и тщательно учитывали приметы
долгой германской подготовки – военные лагеря, железные дороги, подъездные пути.
Наконец, точные, ежедневные известия: на Бельгию и в Бельгию, по обоим берегам Мааса,
движется огромное немецкое войско. Первая неделя августа ещё не закончилась, а генерал
Ланрезак, командующий французской (Пятой) армией левого крыла, громко и тревожно
возопил: предписанная атака в северо-западном направлении оборачивалась угрозой его
левому флангу, более того – тылу. К концу второй недели французское верховное
командование уже не отрицало сосредоточения вражеских сил в правом крыле и
предприняло ряд мер – поздних и неподобающих – для парирования удара. Тем не менее, 13
августа Жоффр вторгся в Эльзас пехотным корпусом и кавалерийской дивизией, в
Лотарингию пошли две правофланговые французские армии, и, через несколько дней,
армии центра. Ланрезак и его левая или Пятая армия продолжила, следуя приказам,
наступать на северо-восток до вечера 18 августа и через три дня оказалась в
оборонительном сражении против атак с севера и северо-запада. Обстановка заставляла
французов создать полноценное левое крыло.
Мишель и Вильсон оказались правы в своих предсказаниях трёхлетней давности:
германцы шли по Бельгии мощным фланговым движением. Чуть ли не с самого начала
войны, враг выставил в поле 34 армейских корпуса: 21 кадровый и 13 резервных – в
эквивалентном исчислении. По Бельгии и Франции маршировали 2 000 000 германских
мужчин: 700 000 солдат действительной службы и 1 300 000 резервистов. Генерал Жоффр
собрал только 1 300 000: то же число кадровых солдат – 700 000, но лишь 600 000
резервистов. Страна призвала граждан к оружию и получила немедленное пополнение:
1 200 000 французов наводнили учебные части и оставались там без оружия, снаряжения,
без офицеров и кадрового состава. Тем самым, в начале войны германцы имели
преимущество 3 к 2 по всему фронту; враг сэкономил силы на левом крыле и получил
подавляющий перевес на правом, обходящем. Соотношение сил у Шарлеруа было 3 к 1.
Жоффр и его единомышленники (во Франции их называли “младотурки”) достигли
высот в ошибочных тактических приёмах. Голубые брюки и красные мундиры боевого
французского строя делали его заметной частью пейзажа. Артиллерийских офицеров в
чёрных с золотом одеждах можно было выцелить безошибочно. Кавалерия гордилась
смехотворными кирасами. Все военные чины экстатически воодушевлялись верой в
наступательную доктрину, предстоящая встреча с современной винтовкой или пулемётом
никак не отрезвляла умы. Французов ожидал страшный сюрприз.
Сражение началось 20 августа. Две армии французского правого крыла выступили
южнее Меца, вышли на хорошо подготовленную германцами линию обороны и оказались
под яростным ударом Баварской армии: враг прибыл из крепости по радиальным дорогам,
рельсовым путям и атаковал левый фланг французов.
Третья французская армия наступала севернее, на Арлон, наткнулась на германцев в
утреннем тумане 22 августа и потеряла четыре дивизии из пяти: солдаты сложили головы
едва успев выйти из лагеря. Показались германцы и по всей линии сражения зазвучали
призывы: “Да здравствует Франция!” “В штыки!” “Вперёд!”. Храбрые солдаты, ведомые
100
доблестными командирами – потери офицеров оказались непропорционально большими –
кинулись на врага с замечательной боевой яростью, в прославленном традиционном духе
французской нации. Тут и там звучала Марсельеза, несчастливая атака нашла свой конец в
шести, семи, даже восьми сотнях ярдов от вражеских позиций. Германия захватывала
Францию, но французы намного превзошли противника числом атак. Длинные ряды трупов
в красном и синем легли на осеннее жнивьё. Бой шёл по всей линии фронта и с неизменным
результатом. Мало кто в Англии осознаёт масштаб великого Пограничного сражения и
знает об ужасных потерях тех дней: 300 000 убитых, искалеченных и пленённых французов.
Несчастливый ход событий поставил французские и британские армии на левом - или
северном - фланге в исключительно опасное положение. Пятая французская армия на
пределе сил разворачивалась у реки Самбра и едва успевала с развёртыванием к подходу
врага из Бельгии; британская армия форсированным маршем спешила к Монсу и должна
была подойти к городу одновременно с несметными силами германского правого крыла.
Французское командование вознамерилось отбросить правый немецкий фланг отчаянным
наступлением Ланрезака и Френча. Британское командование приняло задачу без
рассуждений. Ланрезак дерзил, ожидал неминуемого несчастья и был уверен, что Жоффр
ничуть не считается с фактами. Но даже он не мог и вообразить истинной мощи и размаха
германского обходного движения. Две армии северного фланга, Ланрезак и Френч, могли
спастись лишь своевременным отступлением, и они отошли: независимо, каждый по своей
собственной инициативе. Помимо прочего, союзников выручило упрямое сопротивление
прекрасно обученной британской кадровой пехоты, ружейный огонь английских стрелков.
Генерала Ланрезака обильно хулят за скверный характер, и, разумеется, за нелояльное
отношение к соседу слева – британской армии. Так или иначе, но он овладел положением,
вовремя принял тяжёлое решение, отступил и заслужил благодарность Франции.
Прискорбно, что генерал запамятовал предупредить британского союзника о своих
намерениях.
Париж держал общий план действий в величайшей тайне. Само существование
французской нации оказалось под вопросом. Ни британский Кабинет, ни военное ведомство
не понимали, что происходит. Располагал ли Китченер какой-то особой информацией? Я
этого не знаю. Скорее всего – иное трудно вообразить - он не был допущен к тайнам
французского командования в той степени, чтобы судить об обстановке на всём фронте.
Если Китченер и был приобщён к французским секретам, то не выказал этого ни
единым словом. Разумеется, он знал всё необходимое о нашей собственной армии и
неплохо понимал в делах смежных с нами частей.
Мы встретились поздним вечером 23 августа. Противники сошлись во Франции, в
главном сражении, наши солдаты бились с утра до ночи, но сведений не поступало.
Фельдмаршал тешился мерцанием надежды. Принесли карту. Густое сосредоточение
германских дивизий к западу от бельгийского Мааса, охватывающее движение вокруг
левого фланга англо-французов – всё было видно, как на ладони. Нам оставалась твердыня
Намюра: казалось, что мощный поток германского обхода нерешительно отворачивает от
крепости. Францию охватывала длинная, напряжённая в усилии длань врага и Китченер
размышлял о мощном контрударе, выпаде: французы могли бы отрубить или губительно
повредить неприятельскую лапу у самого плеча. Он сказал мне: “Германцы серьёзно
рискуют. Никто не знает предела возможностей хорошо обученной армии, но французы
могут вклиниться здесь – фельдмаршал нарисовал стрелу стремительного удара северозападнее Намюра – и немцы получат собственный, но куда как больший Седан”. Я с
удовольствием вообразил первую фазу Аустерлица: австрийцы устремляются вперёд, их
левый фланг заходит далеко, до Тельниц и Сокольниц, а Наполеон готовит удар на
Праценские высоты. Но найдётся ли Бонапарт в сегодняшней Франции? Девяносто девять
лет назад Наполеон прошёл через Шарлеруа. Явится ли туда другой, великий воитель? И
похожи ли сегодняшние германцы на австрийцев и русских под Аустерлицем? Мы
разошлись на ночной отдых в волнении, но с надеждой.
101
В семь часов утра я сидел в кровати и работал с бумагами, когда кто-то толкнул дверь
моей адмиралтейской спальни: на пороге появился лорд Китченер. В те дни фельдмаршал
ещё не увлёкся форменной одеждой; помнится, что пришёл он в котелке, снял его на пороге
и держал в руке, вместе с какой-то полоской бумаги. Командующий стоял в дверном
проёме, и я - внезапно, без единого слова, понял, что дело плохо. Китченер оставался
спокоен, но сильно переменился в лице. Бледность, болезненно искажённые черты:
невольно, но мне показалось - фельдмаршала только что ошеломили кулачным ударом в
лицо. Глаза его двигались быстрее обыкновенного. Голос охрип. Китченер навис надо мной.
“Плохие новости” – и полоска бумаги легла на кровать. Я начал читать. Это была
телеграмма от Джона Френча.
Мы сошлись с врагом на линии, проходящей через Монс в приблизительном
направлении с востока на запад, и оставались в бою весь день. Атаки возобновились с
рассветом, мои войска прочно держали позиции, но только что пришло известие от
командующего 5-й французской армей: его части отброшены, Намюр пал, он намерен
закрепиться на линии Мобеж – Рокруа. Я приказал отходить к линии Валансьен – Лонгвиль
– Мобеж: армия отступает. Если мы не оторвёмся от врага, операция станет тяжёлым
испытанием.
Я помню ваши чёткие инструкции как о способе так и о направлении отхода, буде
необходимо.
Полагаю, что надо немедленно заняться обороной Гавра.
Я читал рассеянно, пока не дошёл до падения Намюра. Намюр оставлен! Французы
направили в город бригаду, но крепость взята за один день. Мы увидели новые факты, мера
военных ценностей изменилась. Надо было многое переосмыслить, мощные крепости
исчезали, как клочки тумана с восходом солнца. Почва уходила из-под ног. Стратегическое
положение прояснилось: вражеская рука не могла быть обрублена у плеча и тянулась к нам
в крушащем кости объятии. Где она остановится? Что будет с беззащитными портами
Канала? Дюнкерк, Кале, Булонь! “Укрепляйте Гавр” – пишет Френч. Всего один день
генерального сражения и оптимистическое ожидание наступления, контрудара, меняется на
“укрепляйте Гавр”! “Если мы не оторвёся от врага, операция станет тяжёлым испытанием”
– тревожные слова. Я не помню дальнейшей беседы, но память о раздираемом муками
Китченере в дверях моей спальни останется со мной до смертного часа. Незабываемое
зрелище. Старый Джон Буль, казнимый на дыбе!
Тем же утром, в десять часов, я встретился с глубоко встревоженными за порты
Канала адмиралами. Они никогда не разделяли взглядов военного ведомства и не верили в
превосходство французской армии. Первое и решительное поражение укрепило моряков в
дурных предчувствиях. Кто-то предложил любой ценой оставить за нами Котантен и
использовать полуостров, окружённый морем с трёх сторон, как удобный плацдарм для
будущего освобождения Франции британским оружием. Несомненно, надо было укрепить
Гавр. Озаботились Шербуром и Сен-Назером.
Потянулись дни отступления. Французские армии правого крыла держались, но центр
и правый фланг откатывались к Парижу со всей возможной скоростью; пять {1} наших
дивизий несколько дней оставались в тисках окружения, на грани полного разгрома.
Адмиралтейство получило распоряжение перенести базу всех английских сил из Гавра в
Сен-Назер: дело было непростым, но мы справились. Шли дни, отход продожался. Храбрые
французы отходили под натиском неодолимой, как виделось, силы. Чем можно ответить?
Возможно ли отбросить врага? Если Франция не поможет себе сама, ничто не спасёт её.
Я надеялся, что волна вторжения растратит силу, и оставался при мнении,
высказанном за три года до войны в известном читателю меморандуме: возможность
102
решающего удара представится около сорокового дня кампании, если к тому времени
французы не успеют безрассудно промотать силы в пограничном сражении.
2 сентября я перепечатал меморандум и роздал его всем членам Кабинета: документ
удостоверяет, что я никогда не считал выигрышными действия у границ, но всегда ожидал
отступления французов к двадцатому дню битвы с хорошими шансами на будущий,
благоприятный исход. Вместе с тем, я не брался исчислить потребные для успеха силы, но
лишь описывал общий ход дел.
И именно тогда, в дни наивысшего напряжения и самым решительным образом
сказалось давление русских сил. Да пребудет вечная слава с царём и его народом: Россия
бросилась в войну с благородной пылкостью, в верности союзникам. Чисто военные
соображения вынуждали русских немедленно и до завершения обширных
мобилизационных приготовлений отвести войска от границ. Вместо этого, не окончив
мобилизации, царь начал стремительное движение не только в Австрию, но и против
Германии. Через короткое время, цвет русских армий пал в невиданной и страшной битве в
Восточной Пруссии. Но удар попал в точку. Германское командование дрогнуло духом и,
25 августа, отобрало два армейских корпуса и кавалерийскую дивизию у правого крыла
немецких войск во Франции. 31 августа Китченер телеграфировал Джону Френчу: “Вчера
доложили, что тридцать два эшелона неприятельских войск движутся с западного фронта
навстречу русским” {2}.
Что же произошло на Востоке? Две армии русского северного крыла двинулись в
Восточную Пруссию в сходящихся направлениях. Армия Ранненкампфа шла от Вильны,
вдоль балтийского берега; другая, под началом Самсонова ударила вверх, от Варшавы.
Оборону Восточной Пруссии держал фон Притвиц с 5 ½ корпусами, и каждая из атакующих
русских армий была равна ему силой. Притвиц выступил к восточной границе с намерением
задержать Ранненкампфа и, 20 августа, начал бой при Гумбиннене. День не принёс
решительного результата, хотя германские войска и проявили свои превосходные качества.
К вечеру, Притвиц обеспокоился движением второй русской армии и вышел из боя:
неприятель шёл от Варшавы и угрожал путям отхода германцев. Немецкий генерал связался
с верховным командованием в Люксембурге и сообщил Мольтке: ввиду превосходящей
массы русских необходимо отступить к Висле, но уровень воды невысок и он не может
гарантировать устойчивость фронта по линии реки. Мрачные известия усугубились
эмоциональностью речи Притвица. Мольтке повесил трубку и решил заменить
возбуждённого военного начальника. Телеграммы призвали на защиту очагов и пажитей
народа Восточной Пруссии генерал-майора, штабного офицера высокого ранга,
отличившегося при взятии Льежа по имени Людендорф и генерала фон Гинденбурга,
отставного командира основательных качеств.
Помимо этого, Мольтке заставил австрийского главнокомандующего, Конрада фон
Гетцендорфа, поторопиться с наступлением и облегчить положение Восточной Пруссии.
Гетцендорф пошёл вперёд со многими опасениями и с войсками, не вошедшими в полную
силу; австрийцы встретились с мощным потоком русского вторжения и, неделю спустя,
потерпели поражение на двухсотмильном фронте, в сражении, названном “битвой у
Лемберга”. Людендорф и Гинденбург поспешили в Восточную Пруссию, и нашли, что
положение решительно исправилось: генерал Гофман, замечательный штабной офицер
Притвица, нашёл верные решения. К прибытию новых командующих, войска уже
находились в движении, и через пять дней наступила страшная развязка – битва при
Танненберге.
Вечер 25 августа принёс германскому главному командованию твёрдую уверенность в
победе. Каждый участок огромного западного фронта радовал хорошими новостями.
Французское наступление повсеместно провалилось, противник остановился или отходил.
Пять первых, тревожных дней прошли, наступило облегчение, Мольтке успокоился, и тут
пришло паническое телефонное сообщение Притвица о Гумбиннене. Мольтке считал
французское дело решённым, он полагал, что главное состязание вооружённых сил скоро и
103
безусловно окончится в пользу Германии и обратил свой взор на восток. Немецкое
общество пришло в волнение от известий из Восточной Пруссии. Император негодовал:
неприятель осквернил “любимые нами Мазурские озёра”. Пришло время укрепить
восточный фронт дополнительной силой. Начальнику оперативного отдела, Таппену,
поручили разработать план переброски на восток шести армейских корпусов западного
фронта: по два с правого фланга, центра и левого крыла. Но не стоит обещать больше, чем
имеешь. Ко времени решения, четыре корпуса из шести сражались или преследовали
неприятеля. Под рукой оказались лишь два - оба из наступающего правого крыла. Глубокий
расчёт военного немецкого плана отводил им осаду Намюра, два корпуса перешли
бельгийскую границу вслед за наступающей армией Бюлова. Но нужды в осаде Намюра
теперь нет, город пал едва ли не с первыми залпами тяжёлых гаубиц. Мы заняли Намюр,
два приготовленных для осады корпуса свободны. Итак, отправляйте их Людендорфу, в
Мариенбург: прочие корпуса двинутся позднее.
Канун Танненберга, темна вода во облацех. Таппен обеспечивает свободный
рельсовый путь и Людендорфу предлагается немедленно принять два отборных корпуса
германских войск, в том числе кадровую дивизию гвардии. Изрядное искушение для
любого генерала! Соблазн, особенно аппетитный для человека с темпераментом
Людендорфа, но, как ни странно, генерал насторожился: помогли обширный ум и
соображения военного человека.
В Восточной Пруссии Людендорф дрался за всё, что ценил: в том числе (и это важно)
за собственное положение и влияние, но был кадровый офицер, не терял из вида общей
ситуации и ответил так: он, разумеется, будет рад принять корпуса, но сражение на Востоке
близко, войска не подоспеют ко времени и, в любом случае, не стоит рисковать положением
на Западе ради восточного фронта. В послужном списке Людендорфа значатся деяния
сомнительной, а то и ложной ценности, но эти слова время сохранит надолго. Но решение
Мольтке неизменно и два корпуса сняты с направления главного правофлангового удара;
они могли бы последовать за наступающими армиями и, при нужде, заполнить любой
разрыв немецкого фронта, но изумительный военный механизм Германии отправил их в
700-мильное путешествие на Вислу.
На следующей неделе дела Германии остались хороши. Немецкие армии во Франции
неслись вперёд, наступая на пятки отступающим англичанам и французам, скорость
наступления ограничивалась лишь возможностями солдатских ног, с Востока пришли
новости о блистательной победе под Танненбергом. Император пребывал в “бравурном
настроении” – так охарактеризовал состояние суверена генеральный штаб. Кайзер уверился,
что держит в руках не только победы, но и окончание войны, он гнал вперёд командиров, а
те, в свою очередь, воодушевляли войска. Но к Мольтке пришли сомнения. Ланрезак
неожиданно упорно сопротивлялся у города Гиз, баварцы перешли в атаку и получили
кровавый отпор на укреплённых линиях перед Нанси, Клюк встретился с непредвиденно
солдидными британскими силами – англичане отходили с жесточайшим ущербом для масс
наступающего врага, более того: их действия у Монса, Ле-Като, Нери и Виллер-Коттере
потрясли воображение военных умов германского генштаба. Немецкие колонны отдалялись
от станций снабжения, струйка дёгтя в медовом потоке победной радости густела и
ширилась. “Действительно ли поражены вражеские армии?” вопрошал в волнении шеф
генерального штаба Германии. “Окончено ли сражение?” “Где пленные? Где трофейные
орудия? Почему противник отступает в порядке?” Последние мгновения августа истекали
кровью и беспокойство пришло к самому информированному человеку Германии.
Но что Жоффр? “Младотурки” окружили его, встали стеной меж патроном и главными
командирами; в нашем распоряжении нет документальных свидетельств состояния умов
свиты Жоффра после совершеннейшего фиаско, провала всех их планов. Но мы доподлинно
знаем, что Жоффр сохранял спокойствие, невозмутимость и твёрдость: всё это время он
был, подобно Георгу II под Деттингеном, командиром “без страха и мнения”. Но этого было
мало и следовало что-то предпринять для остановки катящегося катка германского
104
правофлангового удара. К 25 августа результат Пограничного вражения выявился с полной
очевидностью и G.Q.G. {3} выпустил “Инструкцию № 2”. “Мы удостоверились в
невозможности следовать планам наступления. Дальнейшие операции начнутся после
соединения на левом фланге Четвёртой и Пятой армии, британских войск и новых сил с
востока; мы перестроим левое крыло и составим массу войск, способную возобновить
наступление, в то время, как прочие армии удержат натиск врага”. Генеральное
командование дало инструкцию и, в последние пять августовских дней, у Амьена началось
формирование новой французской армии – Шестой под командованием генерала Манури,
офицера наивысших достоинств: он, в скором времени, ослепнет от пулевого ранения. К
Амьену, по рельсовым путям, спешили войска с востока и там, на линии восточных
крепостей, армиям Дюбайля, Кастельно и Саррайля – отдадим ему должное – начало
открываться новое знание: сила современного оружия в соединении с окопом.
Посмотрим, как в военное дело вмешалась политика. До сих пор, Жоффр и его
окружение действовали без всяких ограничений – великие капитаны истории могли
наслаждаться подобной свободой лишь в королевском или императорском звании. Но крах
в сражении на границах побудил к действию гражданскую власть. В тот же день, 25 августа,
военный министр Мессими – в прошлом офицер, затем политик - послал в штаб Жоффра
нарочного с приказом следующего содержания: “Если победа не увенчает успех наших
армий и если войскам придётся отступить, вам следует направить в столицу как минимум
три боевых корпуса для защиты парижского укреплённого района”. Мессими, депутат и
солдат, оставил военным хроникам многочисленные свидетельства личной решительности и
храбрости, но в этом случае за его действиями стояла фигура куда как большего масштаба:
генерал Галлиени, новый военный губернатор Парижа официально назначенный
“возможным преемником” (successeur e'ventuel) Жоффра. Франция найдёт спасителя в
Галлиени: вот смысл приказа военного министра.
“Младотурки” возмутились против вмешательства политика в военные дела и, как мы
можем догадаться, постарались уберечь патрона от опасности, явившейся в лице Галлиени:
потенциального преемника во главе крупных сил в столице. Но приказ был непререкаем.
Мессими, в преддверии близкой отставки – смена военного министра ожидалась через
считанные часы – употребил власть и использовал конституционное правомочие, берущее
начало от деятельности якобинского Комитета общественного спасения в беспощадные дни
1793 года. Жоффру и его окружению приходилось искать войска, но где их найти? Линия
восточных крепостей не могла дать более ничего. Отобрать солдат у отступающих с севера
армий было решительно невозможно. Прекрасно, у нас есть армия Манури, мы готовили её
для левого фланга, сборная солянка – остатки разбитых регулярных частей, резервные
дивизии, потрёпанные в первом же несчастливом боевом действии!
Если нам приходится запирать армию в Париже, если правительство настаивает на
этом – вот вам войска, отвечайте за них. Всеобщее отступление вынудило организовать
армию Манури в окрестностях Амьена. Подспудный ток событий привёл армию в Париж и
Галлиени принял её, как боевой меч.
105
Глава 11.
Марна.
Поток германских армий поворачивал на юг, и Париж поднимался перед ними
огромной дамбой. Париж, вражеская столица, сердце Франции, крупнейшая крепость мира,
центр замысловатой паутины железных дорог. На пути чужеземцев, в любом месте и почти
в любом числе могли возникнуть развёрнутые для боя массы войск. Войти в город без
правильной осады было невозможно, но именно теперь германские мортиры стояли
развёрнутыми против Антверпена. Для окружения Парижа немцам недоставало войск, а для
захвата - нужных пушек. Что оставалось? Наступать между Парижем и Верденом –
отметим, что Верден влиял на обстановку подобно Парижу – и, защитив фланги от
гарнизонов обеих крепостей, не медля уничтожить французские полевые армии. Не в духе
ли это классической традиции? Не прокламировал ли Мольтке – не теперешний, но великий
покойник, четверть века назад - “Направление – Париж! Цель – полевые армии
неприятеля!” {См. карту}
В полдень 31 августа, из Гурнэ-сюр-Аронд от капитана Лепика, командира
кавалерийского разъезда, поступило донесение: бесконечно длинные колонны Первой
армии Клюка отворачивают от Парижа на юго-восток, к Компьену. Британские и
французские авиаторы подтвердили сведения от Лепика на следующий день. Вечером 2
сентября из Шестой армии генерала Манури - северная окрестность Парижа - пришло
сообщение о том, что западнее линии Сенлис - Париж немцев нет. Британские лётчики
рапортовали о том же 3 сентября. Галлиени увидел в этом признаки изменения обстановки и
начал действовать.
Нет сомнения, происходящее не было замышлено заранее, не рука человека расставила
фигуры на доске. Независимые и противоречивые последовательности событий дали
совокупный результат. Прежде всего, в нужном месте оказывается нужный человек –
Галлиени. Он связан необходимостью защищать Париж, он не может двинуться вперёд, в
битву, но битва сама идёт к нему. Второе – Галлиени своевременно взял в руки оружие –
армию Манури. Войска переданы ему для одной задачи – защиты Парижа: он использует их
для иной – решающего маневра на поле боя. Галлиени получил армию вопреки желанию
Жоффра. Армия в руках Галлиени станет для Жоффра спасением. Третье, благоприятный
случай: Клюк рвётся вперёд, дышит в затылок разгромленным - так ему кажется британцам и деморализованным французам, пройдёт мимо Парижа и подставит правый
фланг и тыл под удар Галлиени.
Отметим, что ни один из перечисленных факторов не имеет самостоятельного
значения без прочих двух. Все они независимы, все они реализовались и все они
реализовались своевременно.
Галлиени осознаёт положение в единый миг. “Не смею верить”, – восклицает он, –
“это слишком хорошо, чтобы быть правдой”. Но это правда. Подтверждения приходят одно
за другим. Он действует вдохновенно, споро и в тот же день, 3 сентября, перемещает армию
Манури на северо-восток Парижа. 5 сентября, через 48 часов, манёвр позволит поразить
Клюка и всю наступающую линию германцев в спину, под правую лопатку. Но одного
манёвра недостаточно. Что может в битве такого масштаба одна-единственная, поспешно
сколоченная армия? Галлиени должен привлечь к делу британцев, ему необходимо
пробудить к жизни Жоффра. В четверть девятого вечера, 3 сентября, он запрашивает у
Жоффра права действовать, сообщает о давешнем приказе и настаивает на общем,
одновременном с его атакой, наступлении между Верденом и Парижем всеми
французскими силами. В тот день, штаб Жоффра закончил переезд в Бар-сюр-Об.
Многочисленные штабные службы провели в пути два дня, прибыли и обустраивались на
новом месте. Трудно предположить, что Жоффр и его штаб не осознавали положения и не
понимали очевидной для любого компетентного наблюдателя вещи: при прочной защите
106
Парижа и Вердена мобильными армиями, линия наступающих германцев втянется в
промежуток между крепостями, выгнется дугой и даст французам шанс атаковать. Жоффр и
его штаб планировали наступление, но планировали его умозрительно – как-то наступать,
где-то наступать, когда-то наступать. Но наступать было надо и в этом, принципиально, у
них не было разногласия с Галлиени. Жоффр заявил в начале отступления: “Я пойду в
атаку, когда оба моих крыла смогут обойти неприятеля”. Но – Как, Где, Когда. Щекотливая
тема. При ближайшем рассмотрении нам определённо открывается не только отсутствие
замысла и нехватка решимости, но пропасть между словом и делом, между
декларированным желанием идти на врага и отданными в реальной боевой жизни
приказами.
Гонец из Парижа прибыл в Бар-сюр-Об к вечеру 3 сентября; наступило утро 4-го,
войска Манури выдвигались на намеченные позиции, а Галлиени, в сильном волнении,
ждал ответа. В полдень 4 августа он сел в автомобиль и поехал в Мелун, к Френчу,
договариваться о совместной с британцами операции. Вспомним, что Жоффр служил под
началом Галлиени на Мадагаскаре; вспомним и то, что Галлиени был назначен возможным
преемником Жоффра. Галлиени беспокоился не только о положении Парижа. Он радел за
Францию, он понял - внезапно и уверенно - что может и способен спасти Отечество. ННо
Френч отъехал в войска и губернатора Парижа принял Мюррей, начальник британского
штаба. Разговор вышел многословным и немного натянутым.
В глазах английского командования, второстепенный - с точки зрения субординации французский генерал нашёл не лучшее время для предложения идти в новое, почти
безнадежное сражение. Два дня назад, 2 сентября, Френч предложил Жоффру бросить в бой
британскую армию и сделать всё, что в его силах, при условии, что французы развернут
войска и дадут решительное сражение, но Жоффр ответил: ”Я не думаю, что в настоящий
момент можно помышлять о генеральной, с участием всех наших сил, операции на Марне”.
Ответ более чем удручил британского военачальника. Френч делил жестокие тяготы войны
со своей маленькой, измученной, поредевшей от неприятельских пуль армией. Он сразу же
вспомнил весь ход кампании, начиная с битвы при Монсе, и пришёл к поспешному, но
простительному выводу: французы отчаялись и не способны действовать – ни сейчас, ни
вообще. До сей поры, союзник не предпринял ничего, но лишь огрызался, отступал, терпел
поражения. Все известные Френчу планы французов провалились. Правительство
намеревалось оставить Париж и уехать в Бордо. Последний предел отступления, указанный
инструкцией № 2 Жоффра, остался далеко позади теперешних позиций. Жоффр отказал в
совместном наступлении и Френч вовсе не мог исключить возможности общего краха
сопротивления французов. Германцы, явно и очевидно, пренебрегали Парижем и
замышляли не менее чем уничтожение французских армий. Если бы в тот самый день сэр
Джон оказался в штаб-квартире германцев, то увидел бы Мольтке, уверенного в скорой и
неотвратимой капитуляции противника, за планами оттеснения толп вооружённых
французов в Швейцарию, либо – если Рупрехт прорвётся между Нанси и Тулем – к линии
французских восточных крепостей. Если бы Френч был посвящён в секреты французского
военного руководства, то узнал бы, что Жоффр предполагает объявить Париж открытым
городом и сдать столицу первой же подошедшей германской части; что он уже отдал приказ
Саррайлю оставить Верден и только вмешательство Мессими и упрямство самого Саррайля
предотвратили почти свершившуюся катастрофу. Никто не может обвинить Арчибальда
Мюррея: он видел войну собственными глазами и понимал обстановку собственным умом,
его командир отъехал и он прохладно воспринял страстное и, как увиделось, неправомочное
предложение губернатора Парижа. Всё же, Мюррей дал предварительное обещание,
согласился остановить движение британской армии на юг и повернуть фронт к неприятелю
на пригодном для этого рубеже.
Тем временем, вечернее письмо Галлиени приходит в Бар-Сюр-Об; Жоффр получает
его утром 4 сентября и проводит время в размышлениях. В полдень, он телеграфирует
Галлиени и соглашается на использование армии Манури, как то испрошено в письме, но
подчёркивает одно условие: атаковать лишь южнее, но не севернее Марны. Чуть позже,
107
Жоффр запрашивает телеграммой командующего Пятой армией Франше д'Эспере, когда тот
сможет принять участие в генеральном наступлении.
Д'Эспере отвечает в 4 пополудни 4 сентября: он сможет атаковать утром 6-го. Ответ из
Пятой армии попадает к Жоффру между пятым и шестым часом. Проходит ещё три часа:
Жоффр бездействует, не принимает решений, не отдаёт приказов.
Галлиени возвращается из Мелуна в Париж в девятом часу вечера и читает телеграмму
Жоффра. Планы расстроены: главнокомандующий недвусмысленно требует использовать
армию Манури лишь к югу от Марны. Пришли и другие, обескураживающие новости.
Галлиени узнаёт из телеграммы Генри Вилсона (помощника Мюррея), что британская
армия продолжает отступать; вскоре приходит ответ Френча, переданный полковником Уге,
связным французским офицером при британском штабе: “Ситуация постоянно меняется,
полагаю необходимым дополнительное изучение обстановки до решения о дальнейших
операциях”.
9 часов вечера. Всё идёт по прежнему. Войска отступают, впереди крах. Галлиени не
добился ничего кроме разрешения на изолированную фланговую атаку армией Манури.
Военный губернатор Парижа подходит к телефонному аппарату. Он просит Жоффра.
Жоффр отвечает. Двое мужчин начинают разговор. Жоффр – главнокомандующий с правом
повелевать и подчинять, он начальствует над Галлиени, но теперь, в разговоре почти с глазу
на глаз, Галлиени и его, в прошлом, подчинённый офицер Жоффр беседуют почти наравне.
Отдадим должное Жоффру. Он поднимается над служебными дрязгами и субординацией,
опирается на силу духа Галлиени, принимает водительство своего отважного боевого
товарища, соглашается с атакой 5 сентября, разрешает действовать севернее Марны,
возвращается к своим офицерам и назначает генеральное сражение на 6 сентября. Но
предшествующие колебания и бездействие Жоффра породили несчастливое промедление,
задержку с соответствующими распоряжениями. Мы можем прочитать в документах и
воспоминаниях, как долго готовились жизненно важные приказы, как замедлило дело
шифрование для телеграфа и расшифровка криптограмм в войсках. Приказы отправили
лишь к полуночи. На поверку, бумажные копии инструкций, разосланные с офицерами на
автомобилях, опередили телеграф. Фош был поблизости и получил приказ в половину
второго ночи, а Франше д'Эспере и Френч не узнали о великом решении до трёх ночи и
встретили наступающий день в отступлении на юг.
Так или иначе, но жребий был брошен. Пришёл великий день: миллион штыков,
тысяча орудий, от Вердена до Парижа повернулись в сторону неприятеля. Началась Марна.
Должно осознать, что сражение на Марне было величайшим в истории. Мы видим
небывалое прежде сцепление стихийных сил, случайностей и личностей. Сражение на
Марне определило исход Великой войны и это истина. Воюющие народы брели по дороге
скорби, и мы найдём на обочине кровавого пути мрачные памятники иных битв, каждая из
которых – тому найдутся весомые аргументы – могла, хотя бы и отчасти, изменить итог
Марны. Союзники могли потерпеть поражение, а Германия - окончить Мировую войну
победным миром. Если бы французская армия не выдержала в 1917 году, если бы флот
Британии не смог разорвать удавку германских субмарин, если бы Соединённые Штаты не
вступили в войну, сегодняшние и завтрашние школьники учились бы по иным
историческим книгам, с иными картами. Но ни разу после Марны Германия не получила
шанса абсолютного военного триумфа. Никогда более её кичливый милитаризм не получил
шанса полностью удовлетворить заявленные притязания на поле боя. Культ учёного
планирования войн рухнул. Человечество пройдёт сквозь страшные времена, весь мир, все
воюющие народы претерпят глубокие изменения. Нации продолжат сражаться, сражаться
отчаянно, но иначе и в иной атмосфере. Усилится огневая мощь, вырастет масштаб бойни,
но никогда более враги не поднимутся на Марнскую высоту боевого духа и военного
мастерства. До конца 1915 года, вся британская империя пойдёт под ружьё, и Англия станет
сильнейшей военной силой. К концу 1916 года Германия полностью осознает свою
слабость. В 1917 году в войну вступят Соединённые Штаты. Если бы Франция оказалась
108
полностью порабощена, британская империя и Соединённые Штаты смогли бы за долгий
срок сокрушить Германию. Но при ином исходе на Марне война могла бы окончиться в
шесть недель и кайзер, с его двадцатью царьками и феодальной аристократией остался бы в
памяти многих поколений сказкой о непобедимой военной мощи.
Вспомним, что к 3 сентября император Вильгельм и германский генеральный штаб
были победоносны на востоке и имели серьёзные основания полагать, что в течение недели
сомнут или пленят все армии неприятеля на западе. Но уже 10 сентября, Мольтке, как
гласит молва, открыл своему хозяину суровую правду: “Германия проиграла войну”. И, в
самом деле, произошли огромные изменения. Событиями водила какая-то грандиозная,
непостижимая сила, и вопрос: “Как же такое могло произойти?” будет озадачивать
потомков, равно как и изумлённых современников, выживших в потопе.
Но современников не занимали первопричины событий. Их заботили дела и опасности
текущего часа или грядущей недели, важен был лишь результат. Германское вторжение во
Францию было остановлено. “Лавину огня и стали” не только застопорили, но и отбросили.
Устойчивое представление о непобедимости германцев развеялось. Пробил час идти на
войну и весь мир, самые миролюбивые и неподготовленные страны обратились к казармам
и арсеналам. Наступил перелом. Человечество заняло умы и руки тяжкими трудами войны,
в информированных кругах союзников - равно как и в некоторых германских - не осталось
сомнений в исходе. Никогда более нам не придётся считаться с возможностью полного
поражения французских армий до прибытия союзных подкреплений – дело, в самом
худшем случае, могло обернуться переговорами, торговлей, обменом, уступками и
компромиссным миром.
Война побудила к кропотливыми историческими штудиями, в свет вышло огромное
количество публикаций – официальных, неофициальных, полуофициальных, насыщенных
фактическим материалом. Фактов так много, что под их горами теряются немногие, но
действительно важные сведения; число конкурирующих теорий дошло до полудюжины,
летописцы спорят о том и о сём, а утомлённое человечество пребывает в покое и твёрдой
уверенности, что именно французы побили германцев на Марне.
Официальная французская история начинает своё - весьма осмотрительное –
повествование от полуночи 5 сентября. Точка зрения такова: Галлиени сыграл невеликую
роль, битва на Марне началась не ранее 6 числа, самоё же событие приводит французских
историков в немоту. История войны от вечера 5 сентября и до января 1915 года, не находит
места на страницах их трудов. Непримиримые противоречия специалистов, страстные
дебаты о фактах и их истинном значении, желание пощадить чувства известных людей
понуждают хронистов обходить кульминационное событие и оставить его освещение до той
поры, пока время не сгладит острые углы.
Мы можем извлечь из современных нам французских исследований общее мнение:
битва растянулась от Парижа до Вердена. Германцы, со своей стороны, полагают, что линия
баталии начиналась у Парижа, огибала укрепления Вердена и тянулась вплоть до Вогезских
гор. Немцы пишут, что в битве участвовали все семь германских армий; французы – что
лишь пять французских и одна британская. Тем самым, мы можем заключить, что в схватке
сошлись тринадцать или четырнадцать армий. Чтобы составить одну-единственную армию,
надо отобрать всех взрослых мужчин у очень большого города, собравшиеся на фронте
войска, ежечасно и непомерно, пожирали продовольствие, материалы, боеприпасы и
человеческие жизни. Надо помнить, что французские и британская армия оказались отжаты
к местам расположения резервов и запасов, а стремительное продвижение германцев увело
их далеко от тыловых организаций и собственных железных дорог. Французы располагали
превосходной сетью тыловых коммуникаций, а немцы не успели восстановить разрушенные
при быстром наступлении дороги и мосты. Французы свободно использовали внутренние
линии, противник растянулся вокруг границ укреплённого Вердена. Таким было исходное
положение сторон.
109
Марнское сражение сильно отличается от любой из битв прошлого времени. Увечий и
смертей относительно немного. Мы не видим славных, соразмерных масштабу события,
ратных подвигов и столкновений. Измученные войска вступали в разрозненные и
отчаянные схватки вдоль протяжённого на 200 миль фронта: внезапно, один из противников
ощутил свою слабость, и всё решилось.
Но где искать вещественную причину, что оказало на одну из сторон неодолимое
психологическое воздействие? Я попытаюсь показать лишь несколько событий, несколько
звеньев из общей цепи, отчасти сокрытой и сегодня.
Популярное мнение о Марнском сражении, как бешеном встречном ударе французов
по германцам, скачке леопарда к глотке захватчика, неистовом наскоке окрылённых гневом
и патриотическим экстазом бойцов сильно отличается от истины. Потребовалось несколько
времени для разворота французских армий, отступавших между Парижем и Верденом.
Инертные массы войск могут изменить движение на противоположное лишь за достаточное
число часов и даже дней. Гонимые обернулись для атаки, встретили наступающих
преследователей, благоразумно остановились, открыли огонь, и германцы осеклись. В
сражении на границах стреляла другая сторона. Французы энергично наступали под звуки
Марсельезы, пока враг не оборачивался и не скашивал их пулемётами и артиллерией, но
дело на Марне приняло противоположный оборот. Теперь наступали германцы и - в первый
раз за всю кампанию – пробовали на себе ужасающую мощь пушечного огня. Если бы
французы повели себя так же в приграничном сражении, если бы они воспользовались
силой современного огнестрельного оружия и, с самого начала войны, пустили бы им кровь
из вражеских тел - насколько по-иному выглядел бы мир сегодня!
Битва была выиграна, когда Жоффр и Галлиени окончили разговор – ночью, 4
сентября. Французские армии терпели неудачи, несли тяжёлые потери, отступали изо дня в
день, но оставались огромной, прекрасно организованной, не сокрушённой боевой силой.
Британцы стремительно отступали и потеряли 15 000 человек, но знали, что сражаются с
вдвое превосходящими силами и наносят неприятелю урон, значительно больший
собственных потерь. Пришло пополнение, подоспело подкрепление, и, ко времени
поворота, союзные армии усилились как никогда прежде. Германцы выставили 78 дивизий
против 55 британско-французских, но и такого перевеса недоставало для замышленной,
грандиозной цели. План Шлиффена, “рецепт победы”, требовал девяноста семи дивизий
против одной лишь Франции и предписывал использовать семьдесят одну из них в великом
наступлении через Бельгию. К началу войны, Мольтке имел на 19 дивизий меньше, если
считать по всему западному фронту и на 16 дивизий меньше, если считать по главному
участку: бельгийской полосе прорыва. Со временем, он изъял и передал на восточный
фронт 1 армейский корпус (4 дивизии). Мольтке не догадался сорвать или замедлить
переброску британских экспедиционных войск через Канал. В германской военно-морской
истории написано: “Начальник генерального штаба ответил, что флот должен
воздерживаться от действий, могущих как-то повлиять на операцию во Франции. Будет
даже лучше, если мы, помимо французов и бельгийцев, застанем на Западе 160 000
английских войск”.
В итоге, соотношение сил обернулось в пользу союзников ещё до решения Жоффра.
Что бы ни говорила официальная французская история, сражение начала армия
Манури, на реке Урк, 5 сентября. Поспешим же туда.
Армия Клюка двигалась на юг и обходила Париж со стороны Эйфелевой башни. Один
из пяти корпусов обеспечивал защиту немецкого фланга. Всё шло как по маслу! Вдруг,
около часу дня, фланговый корпус вошёл в лёгкое соприкосновение с французскими
войсками: враг шёл от Парижа. Чтобы понять силу противника, германцы атаковали. В
единый миг стычка переросла в яростное сражение. Французы появлялись во всё большей
силе, смяли фланговое охранение и отбросили тяжело потрёпанных германцев на семь
миль. Атаки от Парижа продолжились, на поле боя возникали всё новые и новые
110
французские части. Наступил вечер. Ошеломлённые немцы понадеялись вернуть удачу
утром и не уведомили Клюка. Германский авиатор видел бой с высоты полёта и доложил в
штаб армии о странном положении линии фронта. Ещё до полуночи Клюк узнал, что
фланговое прикрытие поражено неприятелем. Тогда и только тогда он вспомнил о приказах
Мольтке и о предписанной ему роли в главном деле - оттеснении французов в Швейцарию.
Армии Клюка и Бюлова должны были прикрыть фланг от атак из Парижа. Клюку
надлежало защищать линию германских армий, но на деле его собственный фланг повис в
воздухе - и через четыре часа рассвет!
Клюк, без дальнейших рассуждений, изымает два корпуса из центра, приказывает им
вернуться за Марну и встать севернее расстроенных фланговых частей. Шестого сентября
Манури возобновил атаки и Клюк бросил в поход – 60 миль за 48 часов – остатки своей
армии, два корпуса левого крыла, в решимости, что бы ни случилось, не оставлять
открытым северный фланг и не дать неприятелю перерезать коммуникации. Итак, Клюк
спешил на юг, он гнался за остатками отступавших англичан, но полностью изменил
направление и повернул всю армию на запад, фронтом к Парижу, для отражения атак
Манури. Клюк должен был изменить позицию, подготовиться, ударить по Манури
превосходящими силами и загнать его за линию парижских укреплений. Манёвр потребовал
времени и завершился лишь утром 9 сентября. А битва, тем временем, продолжалась.
Слева от Клюка наступал Бюлов. Он, как и правый сосед, вспомнил приказ о защите
парижского фланга. Более того: Клюк передвинул свои корпуса, и левое крыло Бюлова
оказалось в пустоте. Бюлов повернул армию вокруг центра, отодвинул правое крыло назад,
левое – вперёд; он разворачивал армию фронтом к Парижу 6, 7, 8 и 9 сентября и армия
встала почти под прямым углом относительно предыдущего положения. Манёвры Клюка и
Бюлова, как это явствует из диаграммы, открыли их левые фланги атакам союзников с юга,
в то время, как утром 5 сентября, британская и Пятая французская армии (Франше д'Эспере)
повернулись и перешли в наступление.
Но Клюк и Бюлов не только подставили левые фланги под мощный удар союзников,
движение развело их армии, и между ними образовался зияющий разрыв. 30-ти мильная
брешь, не прикрытая ничем, кроме кавалерии! Правда, что в разрыве действует немалая
кавалерийская сила - два конных корпуса: Клюк выделил корпус Марвица, Бюлов – корпус
Рихтгофена, но это лишь кавалерия, к тому же без единого начальника - тонкая кожица на
111
отверстой ране! Можно вообразить чувства германского командования в Люксембурге: на
их штабных картах, час за часом возникал неотвратимый кошмар. “Нам нужны два корпуса,
всего лишь два резервных корпуса, в тылу и в движении к линии фронта. Вот их дело, вот
их час!” - “Но у нас были корпуса, мы же предполагали осаду Намюра?” - “А! Они
отправлены на Вислу. Так уж вышло. И где они сейчас?” - “Выгружаются из 80 составов за
700 миль отсюда”. Кайзер мог с полным правом воскликнуть: ”Мольтке, о Мольтке! Верни
мои легионы!”
Когда между линиями современных армий обнаруживается разрыв, и нет резервов его
закрыть, огромные организмы воинских соединений не могут немного придвинуться боком,
друг к другу, как это сделали бы роты или батальоны. Армии могут закрыть брешь
движением вперёд или отходом назад, но никак иначе. Что выбрали германцы? Для ответа
перенесёмся на край длинной линии сражения.
За углом этой линии, в крайней левой точке германского вторжения, кронпринц
Рупрехт ведёт кровопролитный бой, но не в силах прорвать фронт между Тулем и
Эпиналем. Тяжёлые орудия французских крепостей, обустроенная оборона, упорные армии
Дюбайля и Кастельно остановили Виттельсбаха и его баварцев. Рупрехт вызвал тяжёлые
пушки из-под Меца, но ожидание обещает быть долгим - орудиями успели распорядиться
для каких-то иных нужд. 8 сентября Рупрехт рапортует, что прорваться через Шармские
Ворота не может и фактически бездействует. Северо-восточнее Вердена германский
кронпринц Вильгельм встретился с армией Саррайля. И здесь орудия французской крепости
сказали своё слово. Колонны кронпринца удержаны на почтительном расстоянии от
Вердена, потрёпанные и малоподвижные. Далее наступают армии герцога Вюртембергского
и генерала фон Хаузена: первому противостоит армия де Лангля де Кари; второму, в
болотах Сен-Гонда, армия генерала Фоша.
Итак, обстановка в центре беспорядочна, невнятна, одним словом – неустойчива. На
левом фланге армии Бюлова (там действовала и половина армии Хаузена) германцы
пытаются смять линии Фоша отчаянной, массовой штыковой атакой на рассвете. Немцы
заявляют об успехе. Аванпосты и передовые части одного из корпусов Фоша серьёзно
оттеснены, но основные силы французской полевой артиллерии целы и продолжают
подавлять неприятеля огнём. Кто не помнит дробных фраз Фоша: “Мой центр отходит; мои
фланги обойдены; я атакую!”
Три германские армии попытались атаковать французов в лоб и не преуспели.
Французы, хоть это было и непростым решением, мудро и сознательно отказались от
наступления, довольствуясь умерщвлением атакующего врага. В итоге, к 8 сентября, армии
кронпринца Вильгельма, герцога Вюртембергского и генерала фон Хаузена встали перед
линиями Саррайля, де Лангля и Фоша в полной беспомощности. Центры французского и
германского фронтов соприкоснулись и пришли в полное равновесие. Мы видим рождение
позиционной, окопной войны в муках марнского сражения.
Но что же происходит в бреши? Мы не должны упускать из виду брешь! Она остаётся
открытой: пустые тридцать миль между двумя правыми германскими армиями. И в эту
пустоту неуклонно вступают британцы вместе с частями Пятой французской армии
(Франше д'Эспере). Впереди пять английских конных бригад и французская кавалерийская
дивизия, за ними - пять британских дивизий. Они идут. Германские аэропланы наблюдают,
как пять тёмных гусениц растянулись на 15 миль и пожирают белые полосы дорог. В штаб
идут рапорты: “Мощное британское наступление”. Кто стоит на пути англичан? 6 егерских
батальонов, кавалерийский корпус – прочая конница отозвана Бюловым, и – далеко позади
– потрёпанная пехотная дивизия. Такими силами не только не остановить, но даже и не
замедлить продвижение кадровой армии в 120 000 штыков. Впереди три реки и четыре
лесистых холма, но никакие преграды не способны остановить вклинения в брешь. С
каждым часом, с каждой милей продвижения британцев, оперативная ситуация всё более
смущает Бюлова и Клюка. Кажется, что ничего особенного не происходит. Германская
кавалерия и егеря отходят перед английскими драгунами, за конницей движуться пушки и
112
штыки британской пехоты. Потери англичан невелики: 2 000 бойцов за четыре дня. Но
достигнут не тактический, а оперативный результат.
Вход британской армии в разрыв не был замышлен гениальным военачальником.
Предшествующая Марне последовательность многих и разнообразных событий привела
англичан на исходную позицию, и именно эта позиция оказалась местом наименьшего
сопротивления врага по всей линии фронта. Британцы двинулись вперёд и проникли к
жизненному нерву германского правого крыла. Высшая сила, слепая судьба определила
англичанам совершить не только смелый, но и решающий маневр. И они наступали,
недоумевая, что случилось с чудовищем, гнавшим и травившим их от Монса. Пятая
французская армия обошла правый фланг Бюлова, британцы прочно отрезали его от Клюка,
соседа справа. Клюк же, утвердившись на выгодной для борьбы с армией Манури позиции,
нашёл свой левый фланг и тыл левого крыла безнадежно уязвимыми и беспомощными.
Ход событий незамедлительно отражался на немецких картах, штабы обременились
сотнями забот о снабжении, сбережении и даже о спасении как минимум трети совокупных
войск Клюка и Бюлова. Тревожные сообщения шли потоком, и высокое военное
руководство охватил страх.
Воспользуемся привилегией читателя и перенесёмся в Люксембург, в ставку
германского императора. Утро 8 сентября. Высокие чины обеспокоены перерывом в потоке
привычных, ежечасных победных донесений. Напротив, Рупрехт сообщает о вынужденном
бездействии. Затем приносят перехваченный приказ Жоффра от 5 числа. Французы атакуют
всеми силами! Кронпринц пишет, что увяз; его рапорт гласит: “Мы позорно застряли. Нас
косит огонь артиллерии. Пехота не может поднять голов. Нет возможности наступать.
Каковы дальнейшие распоряжения?” Хаузен и герцог Вюртембергский докладывают
обстановку в тех же словах, добавив лишь эпизод штыковой атаки. Что до Клюка и Бюлова:
достаточно бросить взгляд на карту. Нет смысла читать рапорты; оперативная агония их
армий явствует из донесений лётчиков и соседей. В просторных залах, в отдалении от
канонады и безнадёжного, непристойного, кромешного беспорядка на фронте, в атмосфере
приказов, выправки, щёлканья каблуками, итожатся и записываются кровопускания из
массивной туши германских армий - так обвал рынка рутинно заносится в биржевые книги
Уолл-стрита. Курс акций падает ежеминутно. Власти смиряются с обстоятельствами. Бум 3
сентября сменяется обвалом 8-го. В начальственных чертогах, кровавая трагедия надевает
личину трагедии биржевой.
Полковник Бауэр, лощёный офицер генштаба среднего ранга, оставил нам красочное
описание происходящего в Ставке.
Паническое отчаяние овладело армией или, сказать точнее, большей частью её
командиров. Заметно, что в наибольшей степени паникует верховное командование.
Мольтке полностью раздавлен. Он сидит, обратясь мертвенно-белым лицом к карте –
безучастный, сломленный человек. Генерал фон Штейн (заместитель Мольтке) резонно
говорит: “Мы не должны терять голову”, но не предпринимает никаких действий. Да и сам
он нетвёрд и даёт выход настроению в словах: “Будущее неопределённо”. Таппен
(начальник оперативного отдела, мы упоминали его имя) как всегда невозмутим, не видит
за собой вины и не считает ситуацию непоправимой: сила духа не покинула его. Но и
Таппен бездействует. “Мы молодёжь, нас не станут слушать”.
Так пишет Бауэр!
Мольтке оказывается козлом отпущения. Кто он такой, этот Мольтке? Тень великого
имени, племянник старого фельдмаршала, его адъютант. Человек средних достоинств,
придворный, из дворцовой челяди, любезный императору в счастливые мирные времена.
Такой человек не доставит суверену хлопот, он умеет подавлять своё “я” – приятная,
113
бесхлопотная, представительная посредственность. Злосчастие швырнуло его в водоворот
кровавых, неумолимых дел, пред коими побледнели бы и величайшие вершители Истории!
Конечно, он мог и должен был действовать. Простой призыв к войскам, доведённый до
каждой части: ”Если наступление невозможно – держитесь, зарывайтесь в землю, не
отдавайте ни пяди завоёванного, ни шагу назад” – мог бы поправить положение. В те дни
лишь британская армия получила урок бурской войны и знала об оборонительной мощи
современного оружия. Французы поняли это недавно, уже на Марне, и радовались
восторгом неофита. Но ни один немецкий военачальник ещё не осознал, что, на деле, 30-ти
мильная брешь в 200-мильном фронте – капкан для вошедшего в прорыв неприятеля. Клин
вражеских сил в бреши немедленно оборачивается не выгодой, но опасной для
наступающих выпуклостью: участком, уязвимым для перекрёстного огня и фланговых
контратак, наихудшим местом для наступательных операций.
Офицеры германского генштаба входили в закрытую корпорацию, их связывали узы
товарищества, они занимали особое место в армии и среди командиров – место, схожее с
положением иезуитов семнадцатого и восемнадцатого столетий в массе священников и
среди кардиналов Римской церкви. У них был свой язык, собственные кастовые требования,
они располагали организацией и знаниями для надлежащего распоряжения людьми и
вещами. В полдень 8 сентября, Мольтке поведал о своих намерениях или настроениях
сочлену по ордену генштабистов: полковнику Хенчу, начальнику разведывательного
отдела. Оба, Мольтке и Хенч, сегодня мертвы. Ни один не оставил записи разговора. Мы
знаем лишь о последствиях. Полковник сел в длинный серый автомобиль и начал путь
вдоль линии фронта, с остановками в штабах армий. К ночи, он остановился у Бюлова и
встретился там с родным братом, штабным офицером. Братья долго спорили и сошлись на
отходе Бюлова вместе с другими армиями правого крыла и центра к реке Эне в том случае,
если идущие в разрыв между Бюловым и Клюком британцы перейдут Марну
значительными силами. Хенч уделил несколько минут начальствующему Бюлову, разговор
был неофициальным и, как мы знаем, – грустным. Посланец Мольтке заночевал в штабе
армии и, в 7 часов утра, продолжил разговор с братом-генштабистом; сон шефа не
тревожили до 9 часов.
Поступили вчерашние рапорты. Головные части британских колонн перешли Марну,
согласованное накануне условие отступления было выполнено и проснувшийся Бюлов,
наставленный своим же штабным офицером, отдал приказ об отступлении Второй армии
“по собственной инициативе”.
Хенч распорядился Второй армией и продолжил путь. По дороге в штаб Клюка
возникли затруднения. Пришлось пересечь пресловутую брешь, и серый автомобиль
оказался в потоке отступавших германцев, пришедших в ”панику” – Хенч дал такое
определение – при виде британского аэроплана. Хенч прибыл к Клюку ещё до полудня и
снова ограничился беседой с офицером штаба, вообще не встретившись с Клюком. Он
сообщил Кулю, начальнику штаба Клюка, что, по причине доподлинно известного прорыва
британцев, армия Бюлова готовится отступить. Но Куль - так утверждает Хенч – успел
отдать приказ об отступлении за два часа до его приезда. Куль здравствует и сегодня, он
написал объёмистую книгу, подтверждая, что подобный приказ был передан по телефону
одним из его подчинённых (ныне умершим), но что означенный подчинённый неправильно
истолковал его истинные намерения. Куль настаивает, что именно Хенч дал
недвусмысленное распоряжение отходить к Эне, и что именно Хенч несёт полную
ответственность за приказ об отступлении.
В 1917 году Людендорф назначил расследование истории с Хенчем: полковника
оправдали. Следствие выяснило, что Хенч получил от Мольтке краткую инструкцию:
выехать на места, понять необходимость отступления, и при неизбежности последнего, –
организовать согласованный отход пяти германских армий. Верховное командование
наделило Хенча самыми широкими, но лишь изустными полномочиями. Антагонист уже в
могиле, но Куль продолжает поединок и настаивает на ясно выраженном приказе покойного
114
Хенча. Стоит, однако, отметить, что Куль так и не затребовал роковой приказ в письменном
виде и доложил Клюку о поступившем распоряжении лишь через несколько часов.
Как бы то ни было, Хенч, блуждающий переносчик инфекции отступления, проехал по
всей линии фронта, туда и обратно. Он ехал вперёд, собирая дурные вести, и возвращался,
отдавая фатальные приказы. Мольтке дал ему власть и Хенч действовал: Первая, Вторая,
Третья, Четвёртая и Пятая германские армии, одна за другой, отошли на линию Эны или
примерно на линию Эны. Он не нашёл покорности лишь в одной из армий. Германский
кронпринц, жестоко оконфуженный неудачей наступления, лично принял посланца Ставки.
Вильгельм не желал отступать без письменного приказа. До сих пор, все распоряжения
Хенча шли путём устных и доверительных переговоров одного генштабиста с другим.
Теперь же, впервые, пред ним был не собрат из Ордена Генштабистов, но полевой
командир. Хенч обещал, что ”официальный приказ будет выслан из Люксембурга”. Приказ
телеграфировали на следующий день.
Сражение окончилось. Германцы отступили. {См. карту}
К началу отхода врага, Марну перешла лишь одна из союзных армий - британская. На
деле, по всему фронту марнской баталии, от Парижа до Вердена, французские части ничуть
не продвинулись вперёд, а некоторые - левое крыло Фоша и правое крыло Франше д'Эспере
– бесспорно отошли под напором противника. Одни британцы постоянно шли вперёд, на
север, более 40 миль за 4 дня наступления, с 5 по 8 сентября. Предупреждая помыслы
читателя о джингоизме, поспешу повторить, что, во-первых, ко времени поворота
британская армия оказалась дальше всех от врага и имела больше времени для подготовки
наступления и, во-вторых, что перед англичанами стояла лишь кавалерийская завеса прикрытие роковой бреши. Но факт налицо: британцы нашли путь к слабому месту врага.
Так, благодаря стечению непредвиденных и неуправляемых обстоятельств, исход
войны решился чуть ли не с самого начала боевых действий. Последовавшие четыре года
увидели лишь бессмысленную бойню. Говорят, что после Марны Мольтке сказал кайзеру:
“Ваше величество, война проиграна”. Правда это или нет, но вот что нам доподлинно
известно - 9 сентября, имея в виду более политику, нежели военные обстоятельства,
Мольтке написал жене: “Дела нехороши. Сражение восточнее Парижа обернулось не в
нашу пользу и теперь придётся платить за перебитые горшки”.
115
Глава 12.
Война на море.
Перейдём к описанию замечательного военного действия, весьма своевременного и
совершенно удачного. Я настаивал на вспомогательной операции в Гельголандской бухте;
на мой призыв откликнулись коммодоры Тэрвит и Кийз. Тэрвит командовал лёгкими
крейсерами и эсминцами Гарвичской ударной группы, Кийз имел под началом флотилию
субмарин с базой в том же Гарвиче. 23 августа Кийз обратился в Адмиралтейство с
адресованным персонально мне предложением “тщательно подготовленного рейда к
вражескому побережью с выходом до рассвета”. На следующий же день я созвал
совещание: Кийз, Тэрвит, первый морской лорд и начальник штаба.
Коммодоры представили план – простой и дерзкий. В первые же часы войны, наши
субмарины прокрались в Гельголандскую бухту и уже три недели тщательно собирали и
копили данные о расположении врага. Выяснилось, что германцы имеют привычку
еженощно патрулировать северную часть бухты флотилией эсминцев в сопровождении
пары малых крейсеров; сразу же после восхода солнца, на смену ночному патрулю
приходит дневной и продолжает нести дозор в существенно меньшем районе. Кийз и Тэрвит
предложили выслать к северному берегу Гельголандской бухты две флотилии наших
лучших эсминцев и два лёгких крейсера. Если выйти ночью, то корабли подойдут к острову
Зильт незадолго до рассвета. Далее, флотилии разворачиваются в ловчую сеть, налево, к
берегу, и – если случится встретить – атакуют и преследуют выходящий в море дневной
вражеский патруль, затем выстраиваются в длинную линию и идут борт о борт на запад,
домой, с намерением встретить и по возможности уничтожить германский ночной отряд на
его пути в порт. Шесть британских субмарин организуются в два дивизиона и атакуют
тяжёлые германские корабли в случае их появления; линейные крейсера, “Инвинсибл” и
“Нью Зиленд”, стоят в Хамбере, в готовности выйти на подмогу.
Вкратце, таким был план двух офицеров флота. Первый морской лорд дал согласие.
Дело назначили на 28 августа. Джон Джеллико ознакомился с планом и немедленно
предложил добавить к силам поддержки шесть лёгких и три линейных крейсера: более того
- он дал нам Дэвида Битти.
Успех предприятия намного превзошёл надежды Адмиралтейства, результат возымел
далеко идущие последствия и сказался на ходе морской войны в целом.
На рассвете 28 августа, флотилии адмирала Тэрвита, ведомые “Аретузой” и
“Фиэрлесом”, вышли на рубеж атаки и, по словам Шеера, “ворвались в Гельголандскую
бухту”. Врага захватили врасплох. У берега стоял густой туман. Батареи Гельголанда
открыли бесплодный огонь. Германские броненосцы и линейные крейсера не могли пройти
отмель в устье реки Яде до часа дня, до прилива. На помощь пришли лишь лёгкие крейсера
– патрульные и оказавшиеся у неприятеля под рукой, с Эльбы или Эмса. Флотилии и лёгкие
крейсера сошлись в долгой серии беспорядочных, разрозненных стычек и вышли из боя не
ранее четырёх часов дня. Всё это время британские лёгкие силы свирепствовали в
домашних, ревностно охраняемых водах врага.
Но дело пошло далеко не по плану. Тэрвитт и Кийз с запозданием узнали о
привлечённых к операции дополнительных линейных крейсерах: ошибка, промах в работе
персонала Адмиралтейства; Битти, равным образом, не знал района действия английских
субмарин. Ошибки породили некоторые затруднения, последствия легко могли стать
пагубными. Но удача не оставила нас, помогло неожиданное начало и решительность
действий. Германские лёгкие крейсера поспешно бросились на помощь патрульным
флотилиям и, в надежде отрезать нам путь отхода, вышли на линейные крейсера Битти. Сэр
Дэвид осознанно презрел возможные опасности – не только мины и субмарины, но и
вероятную встречу с превосходящими вражескими силами и с величайшей отвагой повёл
линейную эскадру вглубь бухты. Огромные снаряды “Лайона” и “Принцес Ройал” разнёсли
116
на куски два вражеских крейсера (“Ариадну” и “Кёльн”), третий (“Майнц”) был пущен на
дно лёгкими крейсерами и эсминцами. “Фрауэнлоб”, “Страсбург” и “Штеттин” доползли до
дома со многими повреждениями. Мы уничтожили один германский эсминец, прочие ушли
с некоторыми потерями, их спасла суматоха и лёгкий туман.
Весь день в Адмиралтейство шли хорошие известия. Какое-то время нас очень
тревожила “Аретуза”: питательную трубу крейсера разбило снарядом, скорость упала до
семи-восьми узлов. Корабль, однако, смог благополучно добраться до Темзы.
Ни один британский корабль не был потоплен или серьёзно повреждён, мы потеряли
тридцать пять убитыми и около сорока ранеными, несмотря на “величайшие старания
англичан подобрать уцелевших” (слова германского лейтенанта флота Толенса). {1}
Двести двадцать четыре вражеских моряка обязаны спасением коммодору Кийзу: он
пренебрег величайшими опасностями, поднял германцев – многие из них были безнадежно
искалечены - на борт эсминца “Лурчер” и доставил в Аннглию. Утонуло сверх тысячи
немцев, погиб командир патрульной флотилии и командующий минными силами
неприятеля. Среди пленных оказался сын адмирала фон Тирпица. Но мы подорвали дух
неприятеля и это стало главной победой. Германцы не ведали о провале нашей штабной
работы, не знали, сколь рискованным оказалось для нас предприятие. В глазах врага,
британцы не затруднились рискнуть как лёгкими, так и важнейшими кораблями флота и
вышли из боя целыми и невредимыми. Чувства неприятеля легко понять: поставим себя на
его место и вообразим германские эсминцы в проливе Солент, а вражеские линейные
крейсера у плавучего маяка Нэб! Бой вызвал далеко идущие последствия. Отныне все
морские порывы Германии придавил тяжёлый груз британского престижа. Император
решительно впечатлился. Шеер: “Действия флота серьёзно и дополнительно ограничены”.
Тирпиц выражается яснее: “28 августа: второстепенные потери сказались на работе флота
самым роковым образом. … Император не желает повторения подобного. … Император
приказал… после встречи с Полем (я, как обычно, приглашён не был) ограничить
инициативу командующего: потери кораблей следует предотвратить, выходы флота и иные
важные предприятия лишь с предварительного разрешения его величества” и т.д. Протест
Тирпица против “надетого на флот намордника” … “привёл к отстранению от императора и,
с той поры, отчуждённость между нами постоянно росла”.
Несомненно, германский флот оказался “в наморднике” и, с августа по ноябрь, не
казал зубов: морские воды беспокоили лишь отдельные субмарины и минные заградители.
А мы, тем временем, неуклонно и быстро наращивали атакующую мощь и крепили оборону
портов.
Новости о морских делах достигли Франции, широко распространились среди
отступающих частей, им внимала британская армия в тёмное, предрассветное время, в
канун грядущей победы.
Утренние часы августа увидели занимательное зрелище. Министры Британии,
почтенные либеральные политики, собрались за вдумчивым обсуждением заведомо
злокозненного плана и вознамерились захватить германские колонии по всему свету!
Каким-то месяцем раньше, собравшиеся джентльмены, в большинстве своём, отвергли бы
подобное с ужасом и в омерзении. Но с началом войны, немецкие колонии обернулись
базами и убежищами германских крейсеров, угрозой нашим морским путям. Более того:
никто не желал медлить с захватом имущественного залога – он мог пригодиться для
освобождения оккупированной Бельгии.
Мы вооружились карандашами, картами, обозрели поверхность земного шара,
наметили шесть военных экспедиций, приняли принципиальные решения и передали дело
штабному персоналу для разработки и исполнения. В самом начале войны,
предприимчивый капитан {2} захватил германское Того. Теперь мы с французами
нацелились на более крупный приз: Камерун. Генерал Бота объявил о намерении завоевать
германскую Юго-Западную Африку. Правительства Австралии и Новой Зеландии
117
немедленно пожелали приобрести Самоа и немецкие владения в Тихом океане. Мы
распорядились послать в Восточную Африку англо-индийскую экспедицию, но встретили
тяжёлый отпор: штабная работа над военной стороной миссии оказалась далека от
совершенства. Вражеские крейсеры продолжали рыскать по морям, одновременные
экспедиции в разные части света добавили забот Адмиралтейству.
К середине сентября напряжение дошло до предела. Карта мира – огромная, во всю
стену оперативного пункта - явственно демонстрировала состояние дел. Флот отвечал за
успех начинаний и действий в двадцати различных местах земного шара, работал
одновременно и по всему миру и, в те же самые дни, перевозил войска во Францию со всех
концов империи. Время от времени, нам приходилось замещать отбывшие на Континент
военные части территориалами метрополии. Заморские экспедиции усугубили и без того
необъятную и тяжелейшую работу военно-морских сил. И будущее не готовило передышки.
Мы, без особых трудностей, создали три Морские бригады с прочими
подразделениями Морской дивизии, но не могли обойтись имевшимися артиллерийскими
ресурсами – я понимал это с самого начала. Флот мог заказать и заказал сотню полевых
орудий в Соединённых Штатах, но обучение, практическая подготовка и экипирование
артиллеристов не могли и не должны были идти отдельно от общих приготовлений армии.
И тут мой офицер штаба, майор Оливант, подал превосходную мысль с мгновенным
результатом и долговременными последствиями. Он предложил обратиться к Китченеру за
дюжиной батарей из Индии: индийская артиллерия отходила к Морской дивизии, в обмен
на батареи территориальных частей. Я снёсся с фельдмаршалом в тот же день. Идея
потрясла его. Что скажет Кабинет? Сможет ли правительство преодолеть возможное
сопротивление индийских властей? Согласятся ли министры? Поддержу ли я его в этом
деле? И тому подобное.
Тем вечером, я отъехал на флот, в Лох-Ив, на западный берег Шотландии, оставил
Китченера на сорок восемь часов и спросил о ходе дела по возвращении в Лондон.
Фельдмаршал сиял от удовольствия. “Я – сказал он – возьму не двенадцать батарей, но
тридцать одну, и возьму не только батареи: я рассчитываю и на солдат, я получу тридцать
девять батальонов, отправлю взамен территориальные дивизии – три территориальные
дивизии. Немедленно готовьте транспортные суда!”
Мы смаковали открывшуюся перспективу: борьба получала подкрепление. Я заметил,
что смогу придать Морской дивизии двенадцать батарей. Китченер потирал руки в
величайшем ликовании. “Не сможете. Я всё забираю себе”. Морякам вновь досталась
сиротская доля, Морской дивизии приходилось действовать лишь силами пехоты.
Новое дело повлекло за собой новые конвои и добавило нам изрядных хлопот. Пришло
время познакомить читателя с положением на Тихом и Индийском океанах.
К началу войны, Германия держала на заграничных стоянках современные и ходкие
крейсера “Шарнхорст”, “Гнейзенау”, “Эмден”, “Нюрнберг”, “Лейпциг” (Китай),
“Кенигсберг” (Восточная Африка и Индийский океан), “Дрезден”, “Карлсруэ” (ВестИндия). Мы уничтожили их, но прежде и сами понесли серьёзный урон. Нельзя было
пренебречь и канонерскими лодками: “Гейер”, “Планет”, “Комет”, “Нуса” и “Эбер”. И это
ещё не всё: враг мог быстро вооружить и вывести в моря, на охоту за торговыми судами, до
сорока вспомогательных крейсеров. Но флот преуспел в подготовке и, как это было
описано, задержал корабли неприятеля. Большая часть немецких вспомогательных
крейсеров осталась в гавани. В море вышли лишь пять; крупнейший – “Кайзер Вильгельм
дер Гроссе” – был потоплен “Хайфлайером” (капитан Буллер) 28 августа; британский
вспомогательный крейсер “Кармания” (капитан Ноэль Грант) уничтожил “Кап Трафальгар”
в блистательном поединке двух небронированных кораблей. Трём удалось спастись; их
интернировали в нейтральных портах через несколько месяцев. Адмиралтейство
планировало диспозицию флота с расчётом не допустить вражеские крейсера и
вооружённые суда к торговым путям Британии; мы быстро справились с задачей и, за
118
несколько месяцев масштабных операций, потопили, приковали к берегу и привели к
полной недееспособности все рейдеры неприятеля.
Критики Адмиралтейства справедливо отмечают, что нам надо было отправить за
границу большее число быстроходных крейсеров и, что особенно важно, выставить против
каждого германца превосходящий в скорости корабль - так мы и собирались поступить. В
самом начале войны, у нас был шанс уничтожить “Карлсруэ” в Вест-Индии, мы выследили
“Кенигсберг” в Индийском океане за несколько дней до начала боевых действий. Но
британским охотникам не хватило скорости для боя или для следования поблизости от
врага с расчётом атаковать после объявления войны. Читатель узнает, что все – за малым
исключением – германские крейсера до собственной гибели нашли добычу не только в
торговых судах, но и среди боевых кораблей.
“Шарнхорст” и “Гнейзенау” потопили “Монмут” и “Гуд Хоуп”, “Кенигсберг” застал
врасплох и уничтожил “Пегасус”, “Эмден” пустил на дно русский крейсер “Жемчуг” и
французский миноносец “Муске”. Враг достойно исполнил свой долг.
В начале войны, все адмиралтейские дислокации преследовали одну, главную цель:
собрать всё возможное в домашних водах и встретиться с германским флотом в решающем
сражении. Мы вычерпали ресурсы заграничных баз и оставили на каждом из театров
абсолютный минимум: силы, достаточные для охоты за отдельными кораблями неприятеля,
не более того. Адмиралтейство старалось построить как можно больше лёгких и
быстроходных крейсеров, все мы работали, не покладая рук, но крейсеров не хватало. Ни
одна “Аретуза” не успела встать в строй. Нехватка морской кавалерии стала тактическим
изъяном флота, мы крохоборствовали и берегли каждый лёгкий крейсер для вод
метрополии. Всё подчинялось краеугольному принципу: концентрация на решающем театре
против основных сил неприятеля; прекрасно известные, важные, но вторичные потребности
откладывались на потом. Результатом стали неудобства в иных районах мира. И
нешуточные неудобства.
Главные трудности пришлись на район Индийского океана. Мы выследили
“Кенигсберг” ещё 31 июля, но враг скрылся и стал большой помехой в перевозке войск и
товаров. Второй германский крейсер, “Эмден” с китайской станции, появился в Индийском
океане к середине сентября. Быстроходный корабль врага нанёс серьёзный и обширный
урон нашей торговле предприимчивыми и смелыми действиями. Последствия не замедлили
сказаться.
К исходу августа, мы вывезли из всех крепостей и гарнизонов империи основную
массу 7-й дивизии. В том же месяце, две британские дивизии из Индии с вспомогательной
кавалерией (около 50 000 человек) пересекли Индийский океан. В самый разгар перевозок
вклинился новый план: забрать из Индии чуть ли не всю британскую пехоту и артиллерию
для формирования трёх кадровых дивизий: 27, 28 и 29-й. В Индию перемещались
территориальные батальоны и батареи. Новозеландским войскам надлежало отправиться в
Австралию и, вместе с 25 тысячами австралийцев, ждать конвоев в Европу. 25 000 бойцов
передовых частей армии Канады ожидали переправы через Атлантику. Работы прибавилось,
а мы и без того обеспечивали движение призывников, подкреплений, запасов через Канал и
держали позицию в Северном море. Вражеский флот оставался невредим и, как мы могли
предположить, выгадывал час для удара; германские рейдеры рыскали по морям.
Крейсерские силы нуждались в усилении, мы успели вооружить и поставить в строй
двадцать четыре лайнера и снабдить пятьдесят четыре торговых судна орудиями обороны.
Я предложил использовать для эскорта старые броненосцы (типа “Канопус”): способ
облегчить положение в Индийском океане и вернуть лёгкие крейсера к их естественной
работе, охоте за врагом. Сентябрьская инструкция установила график движения конвоев в
Индийском океане: по расписанию, раз в две недели. Помимо этого, я предписал заменить
“Дартмут”, “Чатам” и “Блэк Принс” на три старых линкора.
119
Три броненосца ушли охранять перевозки, но мы не довольствовались ими и, в конце
августа, выслали в дальние воды три дополнительных линейных корабля. Им предстояло
служить опорными пунктами наших крейсеров на случай прорыва германских рейдеров.
“Глори” пошёл в Галифакс, “Альбион” в Гибралтар, “Канопус” направился к Островам
Зелёного Мыса. Морская история насчитывает прекрасные примеры уверенной работы
крейсерских сил под надёжной броненосной защитой. По сути, линейные корабли
становятся плавучими крепостями, вокруг которых маневрируют и где укрываются быстрые
суда. Дополнительно, тяжёлые корабли предоставили охрану угольщикам и судам с
припасами на океанских базах – вся наша система крейсирования могла рухнуть без
подобающего снабжения. Читатель увидит эту систему за работой, в будущем действии, по
мере хода войны.
На Тихом океане сложилась непростая обстановка. Тамошняя эскадра насчитывала
“Минотавр”, “Хэмпшир” и лёгкий крейсер “Ярмут”. Им приходилось иметь дело с двумя
мощными германскими крейсерами: “Шарнхорст” и “Гнейзенау” – соотношение сил
вызывало опасение. В 1913 году мы разработали экономичное решение. “Трайэмф”, один из
пары экспортных броненосцев: мы строили их для Чили, но потом выкупили - корабли
могли попасть в Россию и поспеть к началу русско-японской войны – служит плавучей
базой и, по объявлению мобилизации, укомплектовывается экипажами канонерок с Янцзы.
Отмобилизованный “Трайэмф” давал нам подавляющее превосходство во всём, кроме
скорости, и мы могли заняться важнейшими делами домашних вод не отвлекаясь на
укрепление китайской станции. Уже 28 июля я предложил первому морскому лорду
скрытно укомплектовать “Трайэмф” и собрать вокруг него китайскую эскадру: военное
время пришло, и корабль оказался под рукой. В пяти тысячах миль к югу от китайской
станции действовала австралийская эскадра - линейный крейсер “Аустрелиа” и два
превосходных, современных лёгких крейсера: “Сидней” и “ Мельбурн”. Одна “Аустрелиа”,
без всяких сомнений, справлялась с парой “Шарнхорст” и “Гнейзенау”. Если вражеские
крейсера уходили врассыпную, то погибал лишь один из них. Мы следили за положением и
не особенно тревожились за Тихий океан вплоть до внезапного и зловещего известия из
этой части света.
Вслед за объявлением войны, британское преобладание на Дальнем Востоке ощутимо
возросло - мы получили в своё распоряжение иностранные дальневосточные силы,
французские броненосные крейсера “Монкальм”, “Дюплэ” и русские лёгкие крейсера
“Аскольд” и “Жемчуг”. Через несколько дней произошло событие огромного значения.
Япония в одночасье воспылала к Германии яростной враждой. Ни один пункт англояпонского соглашения не давал нам права просить о помощи. Но долгая память японского
народа ясно проявилась уже в последнюю мирную неделю: Япония помнила конец
китайской войны и не забыла, при каких обстоятельствах и под чьим нажимом отдала ПортАртур. Токио вознамерилось без остатка уничтожить германские обладания и выгоды на
Дальнем Востоке. 15-го августа, Япония направила Германии ультиматум: в семь дней и без
каких-либо условий сдать морскую базу Циндао (Киао-Чао). Документ дословно
воспроизводил германский ультиматум о Порт-Артуре девятнадцатилетней давности. В
ответ кайзер приказал своим подданным держаться до последнего и немцы стояли до конца,
в окружении превосходящих сил, как и повсюду: германские солдаты беспрекословно
подчинялись своему императору.
Вступление Японии в войну позволило нам использовать китайскую эскадру с
большей выгодой и на иных театрах. “Ньюкасл” пошёл через Тихий океан, на помощь двум
старым шлюпам (“Алджерин” и “Шируотер”): им угрожал германский лёгкий крейсер
“Лейпциг”. “Трайэмф” и небольшой британский отряд ушли для совместных с японцами
действий против крепости Циндао. Британское и японское Адмиралтейства пришли к
общему соглашению о передаче под ответственность Японии северной части Тихого океана
за исключением побережья Канады.
120
В таблице показаны силы соперников в западной части Тихого океана на начало
войны.
Можно отбросить японские силы в море и их огромные резервы второй линии, но
превосходство союзников останется несомненным, хотя бумага и не отражает истинного
соотношения сил: матч играют две стороны. На Тихом океане происходило что-то вроде
игры в шашки: по полю ходят дамки, цель - окружить и поймать вражеские фигуры. Два
мощных - “Шарнхорст” и “Гнейзенау” - и два лёгких германских крейсера составили
опасный и быстрый отряд. Британский линейный крейсер “Аустрелиа” справлялся с ним в
одиночку. “Хэмпшир” и “Минотавр” могли догнать неприятеля и – как мы полагали сражаться с хорошими шансами на успех, но это был бы тяжёлый бой. “Хэмпшир” и
“Минотавр”, совместно с “Трайэмфом”, дрались без всякого риска, но враг легко ушёл бы
от подобного отряда. Лёгкие крейсера “Ярмут”, “Мельбурн”, “Сидней” и японский
“Тикума” могли догнать “Эмден” или “Нюрнберг” и сразиться с ними. Старые лёгкие
крейсера “Фокс” и “Энкаунтер” могли атаковать “Эмден” или “Нюрнберг” с некоторым
шансом потопить врага или, как минимум, покалечить его до собственной гибели, но
догнать неприятеля не могли. Прочим крейсерам требовалась помощь сильнейших
кораблей. Британские силы вместе с двумя французскими и двумя русскими кораблями, при
поддержке Японии – масштаб японской помощи откроется по мере повествования – должны
были защищать конвои, военные экспедиции и торговлю в Тихом океане. Именно:
Перевозки новозеландцев в Австралию.
Перевозки австралийцев и новозеландцев из Австралии в Европу.
Перевозки британских гарнизонов с Дальнего Востока в Европу.
Доставка индийских войск на смену отбывшим в Европу дальневосточным
гарнизонам.
121
Экспедиция в Самоа.
Экспедиция в Новую Гвинею.
Добавьте к этому защиту товарооборота: торговля не прерывалась.
Тем самым, германский командующий на Тихом океане адмирал фон Шпее не
испытывал недостатка в целях. Ему оставалось лишь скрыться и наносить удары. Пред ним
лежал огромный океан, к его услугам было множество островов, немецкий адмирал мог
исчезнуть и никто не отгадал бы места его следующего появления. Но Шпее стесняли
препятствия и ограничения: значительные, несомненные, хотя и не фатальные. Блокада
Циндао отрезала Шпее от единственной базы в этой части света. Германский адмирал не
мог поставить корабли в док или на серьёзный ремонт: равно необходимые процедуры в
эпоху сражений паровых машин. Современные корабли подвержены значительному износу,
трудности множатся с каждым месяцем без дока. Ход на полной или высокой скорости,
любой продолжительности и в любом деле серьёзным образом тратит жизнь судна. В наши
дни, боевой корабль подобен срезанному цветку в вазе: он прекрасен, но обречён и быстро
умирает без постоянной смены воды. Есть и иная, великая, трудность и опасность: уголь.
Адмиралтейство организовало обширное и пристальное наблюдение в каждом порту, за
каждой тонной угля, за любым судном – вероятным угольщиком. Закупка угля и движение
угольщика предательски выдаёт путь отряда. Безопасность эскадры Шпее, способность
германского адмирала сбить нас со следа зависели от непредсказуемости его передвижений.
Перехват радиотелеграммы или маршрут угольщиков могли выдать его в любой момент. Но
угольщик не может выйти на точку рандеву без радиообмена. На всём Тихом океане
существовало лишь пять германских радиотелеграфных станций: Яп, Апиа, Науру, Рабаул,
Ангаур; мы уничтожили их в первые два месяца войны. В распоряжении Шпее оставались
беспроводные установки на германских кораблях, но проронить с их помощью и единое
слово в эфир было чрезвычайно опасным делом. Таково было положение германской
эскадры.
Адмиралтейство, в свою очередь, оказалось в деликатном и сложном положении. На
все наши начинания легла тень возможной и серьёзной опасности. Вы можете вообразить:
Шпее, с целой эскадрой, готов возникнуть чуть ли не повсюду. Но мы не готовы встретить
его отряд в любом месте, в любой день и в полной силе. Пришлось выбирать между риском,
учётом вероятностей и жёсточайшими ограничениями на все передвижения и предприятия.
Полная безопасность оборачивалась чем-то вроде полного паралича; бездействие и
несчастье вызвали бы одинаково яростный протест. Мы шли на осознанный риск и
продолжали работать. В конце концов, океан одинаково просторен для Шпее и для нас.
Достаточно было посмотреть на карту мира в оперативном пункте Адмиралтейства.
Морская карта, 20 на 30 футов или около того, вся центральная часть занята изображением
обильных вод земного шара. Огромная поверхность Тихого океана занимала более 300
квадратных футов чертежа. Окрестность, видимая погожим днём с мачты, отображалась на
рисунке океанических вод площадью шляпки обычного обойного гвоздя. Кораблям более
чем хватало места, они могли свободно укрыться друг от друга.
Мы знаем, что Британия отмобилизовала и собрала в Гонконге китайскую эскадру;
австралийский отряд стоял в Сиднее. В день объявления войны, корабли Шпее находились
в Понапе, на Каролинских островах. Гонконг и Сидней отстоят от Понапе приблизительно
на 2 750 миль. Япония ещё не вошла в войну, но германский адмирал уже не пытался
вернуться в Циндао: это привело бы к немедленному бою с нашим китайским отрядом.
Шпее проследовал лишь до германской части Марианских островов и там, 12 августа,
встретился с “Эмденом”: немецкий крейсер шёл из Циндао с конвоем обеспечивающих
судов. Шпее послал “Эмден” в Индийский океан, охотится за торговыми судами, и
повернул на восток, к Маршалловым островам. 22 августа Шпее отослал от эскадры
“Нюрнберг” с задачами идти к Гонолулу, собирать и докладывать сведения, разрушить
122
кабель между Канадой и Новой Зеландией и, 8 сентября, соединиться с эскадрой у острова
Рождества. Итак, Шпее находился в самом центре Тихого океана.
Адмиралтейство знало о Шпее лишь то, что он принял уголь на Каролинских островах
9 августа. После этого германская эскадра совершенно исчезла из поля нашего зрения.
Штаб высказал теоретическое суждение, одобренное адмиралом Джексоном: сэр Генри
специально и тщательно изучил театр боевого действия. По умозрению штаба, Шпее пошёл
к Маршалловым островам. Казалось вероятным, что он собрался действовать у западного
побережья Южной Америки, либо намерен вернуться в Европу ускоренным ходом вокруг
мыса Горн. Будущее подтвердило как теоретические выводы, так и замысловатую
аргументацию. Мы ни в коем случае не доверяли собственным умозаключениям и
постоянно ожидали неприятных сюрпризов, но выводы штаба стали основной гипотезой.
Именно на этой основе и надо изучать историю операций в Тихом океане.
Уже второго августа, правительство Новой Зеландии – самое дальновидное в империи
– убедилось в неизбежности войны, предложило встать под ружьё и бить врага.
Оперативный отдел военного штаба Адмиралтейства откликнулся планом захвата Самоа с
уничтожением местной вражеской станции беспроводного телеграфа; первый морской лорд
и начальник штаба сочли операцию практической и рекомендовали её мне. 8 августа
новозеландцы телеграфировали, что готовы начать дело 11-го числа, с условием дать им
морской эскорт для экспедиционного отряда.
Штаб согласился, полагая, что австралийская эскадра соразмерна “Шарнхорсту” и
“Гнейзенау”. Я дал разрешение в тот же день. Мы договорились, что экспедиция встретит
линейный крейсер “Аустрелиа” и французский крейсер “Монкальм” в Нумеа или по пути к
Новой Каледонии.
Второй экспедицией Британского Содружества стала атака германской Новой Гвинеи
из Австралии. Неопределённость с местонахождением “Шарнхорста” и “Гнейзенау”
заставляла перемещать суда в опасных водах с осторожной щепетильностью. Но мы решили
сопроводить поход к Новой Гвинее лёгкими крейсерами - “Сиднеем” и “Мельбурном” {3}.
Крейсера могли идти на север, держась внутри Большого барьерного рифа и выйти в
открытые воды после встречи с “Аустрелией” и “Монкальмом”: последние присоединялись
к экспедиции после сопровождения самоанского отряда. Мы видели особую важность в
автономности экспедиционных войск: ни один слабый корабль не должен был остаться в
гавани после высадки десантов и захвата немецких колоний. Флот претерпевал нужду и не
мог распылять силы, но это не главное: слабые корабли стали бы лёгкой добычей двух
мощных германских крейсеров.
Самоа перешло к нам 30 августа. 10 сентября был уничтожен беспроводной телеграф в
Науру. 9 сентября линейный крейсер “Аустрелиа” взял на борт австралийский отряд и,
через два дня, благополучно прибыл в Рабаул.
Пришло время отправки в Европу войск из Австралии: 27 сентября австралийский
экспедиционный корпус должен был выйти из Сиднея в Аделаиду, соединиться с
новозеландским транспортом и ожидать подхода “Австралийского флота” (“Аустрелия”,
“Сидней”, “Мельбурн”) из Новой Гвинеи. Отсюда ясно, что мы предполагали конвоировать
австралийскую армию силами “Аустрелии”, “Сиднея”, “Мельбурна” и маленьких
новозеландских крейсеров. Содружество оставалось вовсе без флота, и Адмиралтейство
распорядилось отправить “Минотавр” вместе с японскими кораблями “Ибуки” и “Тикума”
на юг, к островам Новой Британии.
Новозеландский экспедиционный корпус должен был уйти в Аделаиду в середине
сентября. Но сопротивление германцев задержало “Аустрелию” и корабли сопровождения в
Новой Гвинее. Новую Зеландию охватило сильнейшее беспокойство: транспортам с
солдатами предстояло идти в Австралию под слабой защитой двух крейсеров класса “P”.
Новозеландцы опасались “Шарнхорста” и “Гнейзенау”: 14 сентября они появились у Самоа.
По мнению Адмиралтейства, Шпее вряд ли был осведомлён о подготовке новозеландской
123
экспедиции и вовсе не знал даты её выхода в море. Германия держала угольные станции к
северу от экватора, далеко от новозеландских вод: тем самым, “Шарнхорсту” и “Гнейзенау”
пришлось бы идти в сопровождении угольщиков - малым ходом и с затруднением в
маневрировании.
В подобных обстоятельствах, Адмиралтейство почти не опасалось за новозеландский
конвой на первой части маршрута, мы не могли усилить его защиту и недвусмысленно
настояли на приемлемости риска. Новозеландское правительство пошло нам навстречу и, 21
сентября, назначило выход транспортов на 25-е число. Тем временем, “Эмден” возобновил
геройские похождения в Бенгальском заливе, Австралию и Новую Зеландию охватила
паника. Мы оставались тверды в прежнем мнении, но пошли на дополнительные меры
безопасности ради успокоения общественных страстей.
24 сентября пришли новости из Новой Гвинеи: экспедиционный отряд успешно
подавил всякое сопротивление. Адмиралтейство изменило планы. Теперь, “Минотавр” и
“Ибуки” шли в Веллингтон для охраны новозеландцев на пути в Аделаиду; “Аустрелия” и
“Монкальм” эскортировали слабые и вспомогательные корабли от Новой Гвинеи до
убежища за Большим барьерным рифом и отправлялись на охоту за “Шарнхорстом” и
“Гнейзенау” к Маршалловым островам – враг, скорее всего, действовал именно там.
Перемены в планах сказались на составе эскорта при австралийском конвое: мы доверились
японскому флагу. Союзник, в значительной степени, обеспечил путь транспортов по
Тихому и Индийском океанам. Япония и Британия, дружественные и союзные
тихоокеанские народы должны и впредь пребывать в благожелательных отношениях:
упомянем среди прочих залогов нашей дружбы и этот исторический факт.
“Эмден” продолжал разбойничать в Бенгальском заливе. 22 числа он появился у
Мадраса, обстрелял нефтяные цистерны Бирманской компании и успел выпустить
несколько снарядов по городу прежде, чем был отогнан береговыми батареями. До этого,
вражеский крейсер успел внёсти замешательство в торговлю на линии Калькутта – Коломбо
и потопить в Бенгальском заливе множество торговых судов – германец нападал чуть ли не
ежедневно, тревога распространилась повсеместно. 1 октября я послал первому морскому
лорду записку и, между прочего, предложил собрать в водах Индии значимые силы против
“Эмдена”. Мы могли бы послать туда “Хэмпшир”, “Ярмут”, “Сидней”, “Мельбурн”,
“Тикуму” (Япония), “Аскольд” и “Жемчуг” (Россия) – отряд из десяти кораблей, с полной
готовностью через месяц.
15 октября я повторил распоряжение:
“Сидней”, после эскортирования австралийцев, должен идти на поимку “Эмдена”.
Мы увидим, как именно этот выстрел попал в цель.
Осталось переправить канадскую армию через Атлантику. Более 25 000 отменных
волонтёров из тренировочного лагеря Валкартье погрузились на тридцать один корабль.
Конвой пошёл по водному пути св. Лаврентия, приняв, по дороге два судна: войска с
Ньюфаундленда и британский батальон с Бермудских островов. Мы поручили
непосредственное сопровождение конвоя эскадре лёгких крейсеров контр-адмирала
Уэмисса, но, на деле, обеспечили транспортные суда куда как более мощной и протяжённой
защитой. Все крейсерские эскадры Гранд Флита вытянулись в две линии, от Норвегии до
Шотландии и прикрыли конвой от вылазок быстроходных германских кораблей; сам же
главный флот оставался в море, севернее, готовый к действию. Германские
вспомогательные крейсера нашли убежище в гавани Нью-Йорка, мы выставили против них
заслон: Североамериканскую эскадру контр-адмирала Хорнби. Два старых броненосца,
“Глори” и “Маджестик”, проследовали на рандеву с конвоем в стороне от обычных морских
маршрутов и адмирал Хорнби на “Ланкастере” прошёл с ними первую части пути. Наконец,
124
Гранд Флит выделил для защиты канадцев линейный крейсер “Принцес Ройял”: он должен
был встретить войска посреди Атлантики и защитить их от германских линейных крейсеров
– враг имел некоторую возможность проскользнуть мимо Джеллико по широким водным
пространствам. Мы скрыли от всех поход “Принцес Ройял”: правительство Канады
испытывало понятные тревоги, но и ему было отказано в утешительной информации.
Конвой отправился в путь 3 октября и, в полной сохранности, вошёл в Канал через
десять дней. Мы намеревались и полностью приготовились принять канадцев в Портсмуте,
но план нарушили две германские субмарины. Подлодки врага появились именно в день
предполагаемой высадки: флотилия обороны Портсмута заметила одну у острова Уайт,
вторая показалась у Шербура. Пришлось поступиться военными неудобствами и повернуть
конвой на Плимут. 14 октября армада встала на якорь в заливе Плимут-Саунд: первая армия
с Запада благополучно пересекла Атлантику.
Первоначальное движение войск завершилось, империя собрала силы. Мы доставили
из Индии в Европу пять дивизий, и заменили их в Индии тремя территориальными, с
Британских островов; собрали войска по всем крепостям и гарнизонам империи, составили
из них 7 и 8-ю дивизии и, последовательно, привезли им на смену солдат из метрополии и
Индии. Две дивизии проделали путь из Канады к Британским островам и, наконец, к
декабрю, в Египет прибыло около двух дивизий из Австралии и Новой Зеландии. В итоге, 6
регулярных дивизий начала войны получили готовое к немедленному боевому действию
подкрепление - 5 кадровых британских (7, 8, 27, 28, 29-я) и 2 англо-индийские дивизии. К
концу ноября, общая численность нашей армии во Франции выросла до 13 дивизий
прекрасно обученных солдат действительной службы.
Китченер призвал 24 дивизии “Новой армии”, на британских островах оставались 10
территориальных дивизий, в Англии и Египте завершали учебные упражнения 4 дивизии канадские и австралийские: последние, по нашему мнению, превосходили подготовкой как
территориалов, так и новые формирования. Вражеские крейсера оставались в море, но мы
перевезли солдат без единого происшествия, не потеряли ни одного корабля, не отдали и
единой человеческой жизни.
16 сентября Жоффр телеграфировал Китченеру: можно ли выслать в Дюнкерк бригаду
морской пехоты, в помощь гарнизону и к удивлению германцев – враг вообразил бы
английские войска наряду с французскими и в этом районе. Лорд Китченер обратился ко
мне и переадресовал запрос Адмиралтейству. Я согласился, выставив условием
подкрепление бригады территориальной кавалерией. Китченер выделил конницу. Я
вовлёкся – хотя и не вопреки собственному желанию – в исполнение многих побочных
обязанностей, напрямую и лично, мысли разбегались, время уходило, добавочные хлопоты
могли – но этого не случилось, уверяю вас – отвлечь меня от главного. Для управления
новым делом понадобилась небольшая административная группа: душой её стал полковник
Оливант. По его предложению мы забрали с улиц Лондона пятьдесят омнибусов с
моторами, наша морская пехота стала необыкновенно подвижной и вскоре британские
отряды нарочито демонстрировали у Ипра, Лилля, Турнэ и Дуэ. Операции были
незачительны, риск – велик. Бригадой командовал генерал Астон, но его здоровье
пошатнулось, и дело принял генерал Парис. Морская пехота и территориалы действовали
удачно. Они играли свою партию в общем замысле без потерь и несчастий. Всё же, месяц
спустя, я испытал истинное облегчение: подошли передовые части Джона Френча, мы
передали бригаду в распоряжение главнокомандующего, и я отринул хлопоты – побочные,
но обременительные.
Эта глава началась за здравие – окончить её придётся за упокой. С начала войны мы
приготовились отражать вылазки неприятеля и соответствующим образом выстроили силы.
Фигуры встали на лучшие – по нашему разумению – клетки на доске; изменение позиции
могло придти лишь с опытом. 7-я крейсерская эскадра Третьего флота состояла из старых
крейсеров типа “Бекчент”: “Юриалес” (флагман), “Бекчент”, “Кресси”, “Абукир”, “Хог” и
базировалась на Нор, с приказом “обеспечить работу броненосных судов на южных
125
подходах к Северному морю, у восточного входа в Канал и поддерживать 1 и 3-ю флотилии
в действиях из Гарвича”.
Флотилии, в свою очередь, имели задачей “не допускать вражеские торпедоносцы и
минные заградители южнее 54 параллели”. Крейсерские силы должны были “поддерживать
флотилии в ходе исполнения указанной задачи, а также вести пристальное наблюдение и
немеденно докладывать о передвижениях вражеских военных судов и транспортов”.
Ничто не мешало эскадре исполнять важную работу, и она патрулировала - день за
днём, шесть военных недель. Но война не терпит постоянства в действиях. Вам может сойти
с рук множество вещей, если не повторять их снова и снова.
В мои обязанности не входило заведовать повседневными перемещениями эскадр и
флота в целом, но лишь исполнять общий надзор. Вместе с тем, любой намёк мог оказаться
полезен, я старался не пропускать ничего мимо глаз и ушей и черпал информацию из
многих и разных источников. 17 сентября, во время посещения Гранд Флита, я живо
заинтересовался фразой - один из офицеров обронил её - “эскадра-живец”. Я потребовал
объяснений, и услышал, что так называют упомянутую выше эскадру: старые корабли
патрулируют стеснённую акваторию, не чуя беды. Вслед за разговором, я обратился к делам
в районе службы крейсерского отряда и обсудил положение с коммодорами Тэрвитом и
Кийзом. На следующее утро, в адрес первого морского лорда отправилась следующая
записка:
18 сентября 1914.
Секретарю,
Первому морскому лорду.
Корабли в узких водах (Ла-Манш и Ирландское море – пр.пер.) должны исполнять
вспомогательные операции самостоятельно, без нужды призывать с севера Гранд Флит. Для
этого, им необходима действенная поддержка: два-три линейных крейсера или линкора
Второго флота из Ширнесса. Самое разумное решение - держать линейные корабли на
стоянке под охраной миноносцев и с воздуха. Броненосцы будут стоять за бонами; решение
о вылазке выведет их в море. Предпочтение должно быть отдано линейным крейсерам.
“Бекченты” не должны более нести патрульную службу в проливе. Никакие
возможные выгоды не оправдывают их рискованного положения. Стеснённую акваторию,
ближайший к врагу район, надлежит охранять малым числом хороших современных
кораблей.
“Бекченты” должны уйти к западному входу в Канал и освободить линкоры Бетхелла,
а затем и крейсера Уэмисса для эскортной и иной работы.
К флотилиям в узких водах необходимо направить четыре первые “Аретузы”.
Флотилии освоили дело, и я не вижу смысла немедленно менять их на северные
соединения.
Из субмарин типа “M”, после их передачи флоту, необходимо сформировать
отдельную полуфлотилию и направить на север, для действий с Гранд Флитом.
“Кинг Альфред”: команду расформировать, корабль тщательно отремонтировать.
Принц Луи немедленно согласился и приказал начальнику штаба перераспределить
силы соответствующим образом. На этом, я закрыл для себя вопрос, полагая очевидным
безотлагательное исполнение отданных распоряжений. Приказы не успели возыметь
действия: случилось несчастье.
126
Штаб Адмиралтейства отложил дело до формального утверждения новой системы и
действовал по-прежнему. Наступила скверная погода равноденствия. Командир эскадры
“Бекчентов” отправил миноносные флотилии в гавань и изъявил намерение продолжить
патрулирование района Доггер-банки одними лишь крейсерами. Военный штаб
Адмиралтейства не возразил по сути дела, но, 19 сентября, распорядился перенести дозор в
район Широких Четырнадцатых.
Патрулирование района Доггер-банки не продолжать. Миноносцы не выйдут в море
из-за непогоды. Используйте крейсера для наблюдения за районом Широких
Четырнадцатых.
Рутинное распоряжение прошло мимо меня, что совершенно естественно. Вместе с
тем, до отправки инструкций, штаб подобающим образом разобрал обстановку. Шторм в
стеснённых водах оборачивался крутыми, короткими волнами, серьёзно препятствовал
действию субмарин, обзор из-под воды становился крайне затруднителен и узок. Скверная
погода загнала наши миноносцы в гавань, но стала сильной защитой от вражеских подлодок
– так мы полагали.
И адмирал, и Адмиралтейство согласились оставить в море крейсера без миноносцев.
Флотилии Тэрвита должны были присоединиться к крейсерам утром 20-го, если погода
улучшится. Но шторм не утих и 20 сентября. Флотилия, ведомая “Фиэрлесом”, была
вынуждена вернуться в Гарвич. Таким образом, 19, 20 и 21 числа три крейсера – “Абукир”,
“Кресси” и “Хог” оставались в узких водах без миноносного прикрытия. 20 сентября
адмиралу на “Юриалесе” пришлось вернуться в порт за углем.
Он доверил эскадру старшему капитану, предписав особую осторожность. Всё шло
рутинно, без особых оснований опасаться вражеской атаки. Напротив, непроверенные
сведения указывали на активность германцев на севере, и весь Гранд Флит отошёл к югу, на
линию между Флэмборо Хэд и Хорнс-рифом.
Два события 20 сентября - приказ крейсерской эскадре и переправа Морской бригады
из Дувра в Дюнкерк не находятся ни в какой связи. Крейсера занимались обыденной
работой, опасной из-за постоянного повторения и, в любом случае, не были готовы к
надвигающейся угрозе.
21 сентября погода улучшилась. Тэрвит немедленно повторил выход восемью
миноносцами в район Широких Четырнадцатых и, к утру 22-го, успел пройти большую
часть пути. Море успокаивалась, подводная угроза росла. Но три крейсера не повернули
навстречу миноносцам, а наоборот: медленно шли на север, не делая противолодочных
зигзагов, держа ход менее десяти узлов – нет сомнений, что они часто действовали так и
прежде. В те же самые часы, вражеская субмарина – день ото дня они становились всё
смелее – кралась на юг, вдоль берега Голландии. В 6:30 утра, сразу же после рассвета,
“Абукир” поразила торпеда. Старый корабль опрокинулся через двадцать пять минут.
Взрыв уничтожил часть шлюпок, сотни тонущих людей цеплялись за обломки. Соратники в
благородной наивности поспешили на помощь гибнущему кораблю, совершенно
остановились в нескольких сотнях ярдов от “Абукира” и спустили на воду все шлюпки в
надежде спасти уцелевших. Их потопила та же самая субмарина: сначала “Кресси”, затем и
“Хог”. Три команды насчитывали 2 200 человек: спаслись лишь 800; более 1 400 погибли.
Сами корабли, старейшие крейсера Третьего флота, не представляли особой ценности,
потеря почти не сказалась на нашей насущной необходимости. Но это были корабли
Третьего флота и на них служили чуть ли не одни резервисты. Погибли моряки резерва – в
большинстве своём отцы семейств; погибли и кадеты из Осборна - мы специально
определили юношей на эти корабли, не предполагая для них серьёзных дел. Горькая потеря,
первая серьёзная – хотя и несравнимая с жертвами армии - утрата флота в войне.
Германский подводный флот в высшей степени воодушевился и побудился к боевым
127
дерзаниям. Командира роковой лодки (капитан-лейтенант Отто Веддинген) торжественно
возвели в национальные герои. В самом деле, мало кому в мировой истории удалось
собственноручно погубить четырнадцать сотен человек. Случилось так, что герой прожил
недолго и не успел сполна вкусить своей мрачной славы. На Адмиралтейство обрушился
шквал упрёков и я, естественным образом, оказался в фокусе критики. “Беда случилась изза вмешательства гражданского человека в ход морских операций, министр пренебрёг
авторитетным мнением знающих и опытных адмиралов”. Тощенькая, но злобная брошюра
усердно распространялась во влиятельных столичных кругах, автор {4} высказывался без
обиняков {5} и нескончаемо инсинуировал в британской прессе. Я же, несмотря ни на что,
не считал возможным отвечать и входить в объяснения.
Я назначил взыскательное следствие, созвал специальную комиссию и наказал ей
найти виновных в Адмиралтействе. Расследование указало на штаб. В день беды, крейсера
вышли на позицию, руководствуясь процитированной на этих страницах телеграммой от 19
сентября. Первый морской лорд посчитал заключение второстепенной комиссии наветом на
Адмиралтейство, но я нашёл критику справедливой и дал делу ход. Следствие, однако, не
стало исчерпывающим. Мы были вправе ожидать от старших офицеров крейсерской
эскадры самостоятельной оценки риска и, тем более, опасностей постоянно повторяющейся
задачи. Сложилась скверная ситуация и командиры могли бы, оставаясь в полном
повиновении приказам, открыто сказать об этом Адмиралтейству, но отнюдь не продолжать
однообразные, ежедневные и еженедельные действия в ожидании вмешательства высокого
начальства или несчастья. Мы были вправе ожидать от них рутинных мер
предосторожности в тактическом управлении эскадрой. Более того: “Кресси” и “Хог”
кинулись спасать товарищей с тонущего “Абукира” в благородном и человеколюбивом
порыве, но действовали предельно неблагоразумно и более чем рисковали дополнительной
потерей человеческих жизней. Им надлежало уходить: немедленно, врассыпную и спускать
шлюпки при первой же возможности.
Через два месяца в Адмиралтейство пришёл Фишер и я адресовал эти вопросы ему, но
получил лаконический ответ: “большинство причастных сидит на половинном жаловании и
этого достаточно; мы не получим пользы от продолжения дела”.
128
Глава 13.
Антверпен и порты Канала.
Разгром Франции в генеральном сражении, одним ударом отдавал германцам победу
немедленно и окончательно, но надежд на такой финал более не оставалось – ход кампании
разветвился и, с необходимостью, потребовал решения второстепенных прежде задач и
достижения побочных в прошлом целей. Порыв заглох, реалии возобладали. Дух борьбы
народов и армий оказался приземлён; психология уступила географии место решающего
фактора на полях сражений. Нашествие отхлынуло, обнажив, подобно морскому отливу,
твердыню Парижа, незащищённые порты Канала – Дюнкерк, Кале, Булонь - и город
Антверпен: отметим последний отдельно.
Началась вторая фаза войны. Германцев оттеснили от Марны до Эны, продвинуться
сверх достигнутого фронтальными атаками не удалось и французы начали вытягивать левое
крыло в надежде обойти вражеский фланг. Начался ”Бег к морю”. Французы перебрасывали
войска с правого на левое крыло. Армия Кастельно прошла за линией фронта от Нанси,
попыталась охватить в Пикардии правый фланг неприятеля, но потерпела поражение и сама
оказалась обойдена слева. Армия Фоша, по дорогам и рельсовым путям, корпус за
корпусом, поспешила к сражению в Артуа: кавалерийские дивизии Марница обошли
французов слева, Фош атаковал и отражал контратаки. Стороны бросили в дело каждый
доступный штык, каждую наличную пушку; несмолкающая канонада катилась на север и
запад – к морю.
В каком же месте сцепившиеся армии докатятся до воды? В какой точке береговой
линии? Севернее или южнее Дюнкерка, Гравлена, Кале, Булони? Или ближе к югу – будет
ли захвачен Абвиль? Всё зависело от исхода непрерывно передвигающегося сражения. И
среди разных мест на побережье оставался – если бы удалось его удержать – Антверпен:
главнейшая цель, единственная не сокрушённая передовая опора фланга союзников,
отважный и драгоценный город, лучший из оставшихся и защита оставшимся.
Антверпен оказался не только последним оплотом бельгийского народа, но и
естественным опорным пунктом левого фланга союзников на западном фронте. Он
защищал всю линию портов Канала, угрожал флангам и центру германских армий.
Британская армия могла в любой момент появиться из морских ворот города и перерезать
важные, если не жизненно важные вражеские коммуникации. Прежде захвата Антверпена,
германцы не могли продвинуться вдоль берега, не могли выступить против Дюнкерка, Кале
и Булони. {См. карту}
Марнская битва завершилась, немецкое командование привело в порядок войска. В
порядок дня встал Антверпен. Кайзеру пришлось распорядиться о захвате города. Сегодня
мы знаем дату императорского приказа - 9 сентября. Ничто не предвещало штурма до 28
сентября. Бельгийцы занимали городские укрепления, немцы не предпринимали серьёзных
приготовлений к осаде или атаке. Но день 28 сентября принёс неожиданность: германцы
открыли огонь и на внешнюю линию фортов посыпались снаряды весом более тонны из
жерл 17-дюймовых немецких мортир.
Бельгийские власти, резонно и немедленно подняли тревогу. Судя по донесениям
британской разведки, германцы действительно желали овладеть городом, их действия не
походили на защиту коммуникаций или на демонстрацию с целью сковать бельгийские
войска. Пришли известия из Брюсселя: кайзер приказал взять город любой ценой. У Льежа
наблюдалось сосредоточение крупных германских резервных сил. Тем самым, действия
немногочисленной британской морской пехоты, бронеавтомобилей, омнибусов, аэропланов
и т.п., оперирующих из Дюнкерка себя исчерпали. Стычки с отрядами лёгкой кавалерии и
пресечение вылазок врага потеряли актуальность. На побережье надвигались крупные
вражеские силы и уловка, которой мы воспользовались для удержания Лилля и Турнэ, более
не срабатывала.
129
Бельгийская армия насчитывала 80 000 штыков, городской гарнизон - около 70 000. Четыре
дивизии и 5-я - в резерве - обороняли южный участок периметра внешних укреплений
Антверпена, ещё одна слабая дивизия располагалась у Термонда. Кавалерийская дивизия в
3 600 сабель охраняла коммуникации между городом и побережьем, к юго-западу от
Термонда. Гент располагал некоторым количеством волонтёров.
В ночь на 1 октября наш посол Фрэнсис Вильерс сообщил, что немцы разрушили два
из основных фортов Антверпена и заняли траншеи между ними, но бельгийские войска
продолжают удерживать оба берега реки Нет. Китченер выказал твёрдое намерение помочь
бельгийцам снять осаду или укрепить оборону оставшимися в Англии регулярными
войсками, при условии, что со временем подойдёт помощь и от французов; фельдмаршал не
медлил и направил в осаждённый город артиллерию и штабных офицеров.
2 октября, во второй половине дня, Китченер предложил Грею телеграфировать в
Париж и настоять на действенной помощи войсками. Французы обещали территориальную
дивизию, но этого, по мнению Китченера, было недостаточно: он находил положение
Антверпена очень тяжёлым и соглашался отправить в город войска лишь при условии
соразмерных французских действий. Фельдмаршал добавил, что: ”если Жоффр в
ближайшие два-три дня предпримет что-нибудь значительное во Франции, то сможет
130
принести облегчение и Антверпену; в противном случае нужны регулярные войска, иначе
город будет потерян”.
До сих пор, я не принимал никакого участия в судьбе Антверпена, но был полностью в
курсе событий. Я читал все поступавшие к нам телеграммы почти одновременно с
Китченером, исходящие – чуть ли не в момент отправки, горячо одобрял усилия военного
министра, полностью разделял его тревоги, виделся с фельдмаршалом каждый день. Но
Антверпен не входил в круг моих обязанностей, происходящее не касалось меня напрямую.
Положение виделось серьёзным, но не фатальным: город мог продержаться ещё пару недель
и дождаться результатов от усилий Китченера или хода главного сражения во Франции.
Случилось так, что я собрался отлучиться из Адмиралтейства и провести в отъезде
восемнадцать или около того часов, со 2 на 3 октября.
Я должен был приехать в Дюнкерк 3 октября по делам служебной необходимости: во
Франции действовала бригада морской пехоты с прочими, отправленными на Континент по
запросу Жоффра отрядами. Но около одиннадцати вечера 2 октября, на пути в Дувр, в
двадцати милях от Лондона, мой служебный поезд был внезапно остановлен и, без всяких
объяснений, возвращён в столицу, на вокзал Виктории. Выяснилось, что меня
безотлагательно ждут в доме Китченера, в Карлтон Гарденс. Я прибыл к полуночи и застал
там самого фельдмаршала, Эдварда Грея, первого морского лорда и Вильяма Тиррела из
Форин офиса. Они показали мне депешу нашего посла, Вильерса. Телеграмма пришла в
Лондон 2 октября в 10 вечера, сэр Френсис отправил её из Антверпена в 8:20 пополудни.
Завтра правительство покидает город и переезжает в Остенде: решение принято на
заседании Высшего военного совета в присутствии монарха. Король с регулярными частями
уходит из Антверпена и идёт на Гент для защиты береговой линии, надеясь, в конечном
счете, соединиться с союзными армиями. Авангард выйдет утром. Антверпен покинет и
королева.
Говорят, что после отъезда двора и правительства город сможет продержаться пять
или шесть дней, но столь продолжительное сопротивление очень сомнительно.
Коллеги успели провести полтора часа за обсуждением этого послания и, как я
заметил, оцепенели от ужаса. Ситуация неожиданно и резко ухудшилась. В скором времени,
в ближайшие сорок восемь часов, мощный укреплённый район Антверпена с его тройной
линией фортов и сетью каналов, с кадровой бельгийской армией в городе и окрестностях
должен был пасть перед осадными германскими войсками равной с защитниками
численности – ужасный, непостижимый исход. Тяжёлое известие, тем более сейчас, когда
Англия и Франция готовятся снять осаду, когда по обе стороны Канала стоят готовые,
многочисленные, свежие и сильные части, когда Китченер ждёт ответа от Жоффра. Мы
смотрели друг на друга в замешательстве и расстройстве. Что же могло привести
бельгийцев в отчаяние за несколько последних часов? Предпоследняя – мы получили её
днём – телеграмма от полковника Далласа гласила: ”За ночь положение не изменилось,
германцы не смогли продвинуться вперёд. Сообщается об огромных потерях среди
осаждающих, бельгийцы воодушевлены и собираются контратаковать в районе форта св.
Екатерины”. И вот вечернее сообщение: немедленная эвакуация, неминуемое падение
города!
Пройдут годы. Потомки обратятся к истории первых содроганий накатившейся на мир
страшной поры и, с лёгкостью, вынесут благоразумное суждение о наших делах и
упущениях: поможет заёмный опыт и знание неведомого тогдашним нам будущего. Веские
доводы в пользу бездействия найдутся всегда: в особенности, если работу придётся
выполнять тебе самому. Но долг обязывал нескольких министров, собравшихся той
полуночью в доме Китченера, убедиться: не оставим ли мы Антверпен без серьёзных на то
131
оснований, имея в руках возможные средства спасения? Я убедил коллег, что сдаться без
борьбы решительно невозможно, и мы составили следующую телеграмму для Вильерса:
3 октября 1914 г., 12:45 ночи.
Важность Антверпена оправдывает дальнейшие усилия, город надо удержать до
исхода генерального сражения во Франции. Мы стараемся выслать вам на помощь части из
главной армии и, если окажется возможным, предоставим дополнительные подкрепления.
Бригады морской пехоты прибудут завтра и помогут в обороне города. Настоятельно
просим вас приложить дополнительные усилия и воспрепятствовать сдаче Антверпена. Всё
могут решить считанные дни. Мы надеемся, что бельгийское правительство сочтёт
возможным остаться, а армия - продолжить сопротивление.
Но все понимали, что бельгийское правительство приняло решение об эвакуации не на
пустом месте, и что опасно настаивать на продолжении обороны без досконального знания
местной обстановки. Мы могли располагать военными силами, но должны были многое
решить и сделать, прежде чем дать гарантии и назначить точное время подхода
деблокирующей армии.
Собрание оказалось перед трудным выбором: либо решение - спешное, чреватое
далеко идущими последствиями, при недостаточной информации либо преждевременное
падение Антверпена.
Естественно, что возникло намерение срочно послать в Антверпен полномочного
представителя власти, компетентного в общей обстановке, для выяснения на месте всех
обстоятельств и удостоверения в том, что надлежит предпринять каждой из сторон. Выбор
пал на меня: я и без того собирался высадиться в Дюнкерке утром. Китченер решительно
настоял на моей кандидатуре, а первый морской лорд согласился принять управление
Адмиралтейством. В половине второго ночи я вернулся на вокзал Виктории, сел в
ожидавший служебный поезд и снова поехал в Дувр. За несколько минут до отъезда,
фельдмаршал передал мне ответ французского военного министра на телеграмму от 2
октября. Министр обещал осаждённым две территориальные дивизии с полным комплектом
кавалерии и артиллерии; войска должны были направиться в Остенде через короткое время.
Более того: французы двигались вперёд на главном фронте. Тем самым, Китченер получил
необходимые уверения от союзника и мог собирать и организовывать армию поддержки.
3 октября, в 1:15 ночи, Эдвард Грей уведомил бельгийское руководство, что я приеду
сегодня утром, и попросил отложить окончательное решение до встречи. Бельгийский
Военный совет получил телеграмму на рассвете 3 октября и задержал приказ об эвакуации
города
Я смог добраться до Антверпена лишь к 3-м пополудни и сразу же посетил
бельгийского премьер-министра. Господин де Броквилль, человек с ясным умом,
доходчивой речью и неиссякаемой энергией, был призван к государственному управлению
перед войной, в те дни, когда страна решила не отступать перед германской агрессией. Он,
аккуратно и точно, описал ситуацию. Комендант крепости, генерал Дегиз, дал пояснения.
Внешние форты пали один за другим. Пять-шесть снарядов огромных германских мортир
неизбежно и до основания разбивали укрепление, крошили орудийные платформы,
защитников не спасали и глубочайшие казематы. Враг перенёс огонь на форты внутренней
линии, мыслимых средств предотвратить гибель укреплений не находилось, форт падал за
фортом, один форт за день. Армия на долгое время осталась при собственных ресурсах, без
всякого признака внимания со стороны союзных держав, ради которых страна претерпевала
тяжкие испытания. Войска устали дух пал. Во всех видах снаряжения – пушках,
боеприпасах, прожекторах, телефонах, фортификационных материалах – ощущался
недостаток. Снабжение города водой прекратилось. Сторонники Германии распускали
132
слухи среди четырёхсот тысяч жителей Антверпена. Удары тяжёлой артиллерии могли в
любой момент взломать фронт. {См. карту}
Но дело этим не ограничивалось. Жизнь и честь народа Бельгии опирались не на
Антверпен, но на армию. Потеря Антверпена оборачивалась несчастьем, утрата армии –
гибелью. Перейти Шельду было невозможно: Нидерланды строго понимали нейтралитет.
Для отступления оставался лишь опасный фланговый марш параллельно голландской
границе и вдоль побережья. Между германцами и последним путём отхода стояли две
пехотные и одна кавалерийская дивизия, но давление врага усиливалось, и оборона по реке
Дендре могла не выдержать. Падение Гента до прохода отступающей бельгийской армии
влекло за собой полный крах.
В сложившихся обстоятельствах бельгийцы решили, для начала, отвести войска в так
называемый “укреплённый лагерь” на левом берегу Шельды, то есть в сторону своего
правого фланга, а затем продолжить отвод войск в том же направлении, через Гент, на
соединение с левым флангом союзников. Телеграмма о моём приезде приостановила
исполнение этого намерения.
Я изложил бельгийцам план Китченера, назвал число французских и британских
частей, готовых выйти на помощь. Я подчеркнул, как важно удержать город, не уводить
армию и, до последней возможности, держать неприятеля у крепости. Я указал, что ни одна
из сторон не добилась преимущества на обращённом к морю фланге главного сражения,
напомнил, что фронт ежедневно движется по направлению к Бельгии. Я задал вопрос:
предположим, союзные силы названной численности отправились на подмогу – как это
отразится на решении об эвакуации Антверпена? Бельгийцы ответили, что помощь союзных
сил меняет многое и, знай они об этом раньше, всё могло бы сложиться иначе. Но время не
упущено и сопротивление можно продолжить, если союзники доставят войска в
окрестности Гента и защитят пути возможного отхода бельгийской армии. Итогом встречи
стало соглашение, согласованное и одобренное бельгийской стороной:
133
Бельгийское правительство предпримет все возможные и посильные меры для
десятидневной, не менее, обороны. Нам дано три дня на решение и ответ – облегчим ли мы
положение большой операцией и, если начнём действовать, то когда. Через три дня
необходим либо удовлетворительный ответ, либо значимая помощь; в ином случае,
бельгийцы вправе оставить город по своему усмотрению. При отказе от крупной операции
и, соответственно, после прекращения обороны мы остаёмся при обязательстве прикрыть
отход бельгийской армии войсками в Генте или ином пункте по линии отступления.
Бельгийцы согласны употребить все силы к обороне Антверпена, пошли на риск оказаться в
ловушке: мы, со своей стороны и в любом случае обязуемся обеспечить им путь для отхода.
Сверх обещанного и, не дожидаясь главного решения, мы поможем обороне города
вспомогательными силами: орудиями, подразделениями морской пехоты, морскими
бригадами и т.п.
Я обеспечил за нами значительный срок на размышления: ни в коем случае нельзя
давать невыполнимых обязательств и спешить с обещаниями тех или иных сил для большой
операции. Вы, разумеется, сможете – как это следует из телеграммы № 7 (полковнику
Далласу) – превзойти на деле оговорённые условия и дать окончательное предложение
прежде трёх дней, но главное решено – бельгийское правительство и армия немедленно и
энергично займутся обороной города.
Противник атакует, давление велико, потребуются все силы, но глава правительства
Бельгии говорит мне, что полностью уверен в трёх днях, очень надеется продержаться
шесть и постарается десять.
Условия соглашения – если вы примете их - дают нам достаточно времени для
хладнокровного решения.
Две тысячи морской пехоты ожидаются этим вечером.
Я остаюсь до утра.
Бельгийский премьер-министр с телеграммой ознакомлен, полностью согласен и
выносит вопрос на Совет министров – заседание собирается сейчас.
Если мы согласны, прошу передать Адмиралтейству приказ: обе Морские бригады, без
новобранцев, с пятисуточным пайком, 2 000 000 патронов, без палаток и налегке
немедленно отправляются в Антверпен через Дюнкерк.
Когда они смогут прибыть?
Я ждал ответа из Лондона; остаток дня и утро следующего прошли в поездке на фронт:
окаймлённая лесом местность, совершенно ровная; в небе висит полукруг германских
аэростатов; непрестанный артиллерийский обстрел; ничего похожего на атаку пехоты;
изнурённые и отчаявшиеся защитники. Было чрезвычайно непросто понять, что происходит
и как воевать. В конце концов, мы добрались до переднего края – перед нами лежала
затопленная местность, за ней - неприятель. Окопаться было невозможно, грунтовые воды
лежали в футе от поверхности. Пикеты бельгийцев укрывались в кустах. Ружейного огня не
велось, но множество снарядов, в своём пути к городским укреплениям, рассекало воздух
над нашими головами.
Обстрел Антверпена не шёл ни в какое сравнение с грядущими, жесточайшими
бомбардировками на западном фронте, но всё же был достаточно жесток. Траншеи
бельгийцев, широкие и мелкие, едва ли могли укрыть потрёпанных и, по большей части,
неопытных защитников города. Мы возвращались среди ужасного зрелища: мощёная
камнем дорога шла по гребню высокой насыпи, по обе стороны от дорожного вала вставали
густые столбы чёрного дыма – тяжёлые германские снаряды, по три или четыре в залпе,
падали на жалкие убежища скученных и скорченных в земле бельгийцев – иногда рядом,
иногда и точно в цель. Враг непрерывно стрелял по любому приметному зданию – домам,
134
колокольням, мельницам, бил вдоль дороги шрапнелью: комки белого дыма пятнали
опушку леса в полумиле, слева. Требовалось потратить два-три, не менее, дня на
сооружение надёжных брустверов, стрелковых ячеек, правильно отрытых и осушенных
траншей. Пока же, дома, изгороди и скверные окопы оставались не более чем
артиллерийскими мишенями.
Антверпен показал миру неведомый до Великой войны метод боя – атакующие войска
методично продвигались вперёд, через линии крепостных укреплений, без правильной
осады, за завесой артиллерийского огня. Две или три огромные гаубицы крушили один форт
за другим, огонь полевой артиллерии очищал неглубокие траншеи, линию за линией.
Железо вытаптывало землю и следом, с оглядкой, во ”вторую по силе европейскую
крепость” ползла и ковыляла германская пехота: невеликая числом, плохо обученная,
невысокого качества.
Канонада двигалась к городу, каждый день открывал германцам новые цели,
несчастные крестьяне покидали разрушенные войной хозяйства и брели по дорогам,
мешаясь с увечными и отставшими солдатами. Но Антверпен сохранял спокойствие. Народ
толпился на залитых солнцем улицах, обыватели мрачно прислушивались к отдалённому
орудийному гулу. Древний город, средоточие богатств, центр культуры: дома с
остроконечными крышами, галереи, объёмистые хранилища товаров вдоль Шельды,
роскошные отели ”со всеми современными удобствами”, патина уюта, процветания и
цивилизации, безмятежная защищённость, ирреальный покой. Антверпен погрузился в
транс.
Морская пехота прибыла лишь утром 4-го и немедленно пошла на фронт. Я приехал к
морякам вечером того же дня - они вовсю дрались с германцами на окраинах Льерра. В
первый раз я увидел немецких солдат вблизи - они ползли вперёд от дома к дому,
перебегали улицу. Моряки установили на балконе пулемёт. Я видел войну во вспышках
винтовочных выстрелов, в свете пульсирующего огня из пулемётного дула, слушал
грохочущее эхо, свист пуль.
Двадцать минут на машине – и вот один из лучших в Европе отелей: здесь светло,
тёпло, роскошно сервированные столы, вышколенный персонал, безупречный и обычный
порядок!
Ответ британского правительства пришёл утром 4 октября, и я немедленно переправил
телеграмму Броквиллю.
Китченер первому лорду.
В помощь Антверпену готовятся экспедиционные силы следующего состава:
Британские войска.
7-я дивизия: 18 000 штыков, 63 орудия под командованием генерала Каппера.
Кавалерийская дивизия: 4 000 сабель, 12 орудий, под командованием генерала Бинга.
Прибудут в Зеебрюгге 6 и 7 октября. Подразделение военных моряков: 8000 человек, уже на
месте, под командованием генерала Астона; в пути тяжёлые орудия, морские и армейские,
при расчётах. О штабном персонале сообщим позднее.
Французские войска.
Территориальная дивизия: 15 000 штыков, полный комплект орудий, два эскадрона,
под командованием генерала Роя. Прибудет в Остенде от 6 до 9 октября. Бригада морских
стрелков, 8000 человек, под командованием контр-адмирала Ронарша.
Всего 53 000 человек. Численность приблизительная.
Добавление от принца Луи, 10:30 утра.
135
Погрузка Морских бригад, Дувр, назначена на 4 пополудни, ожидаемое прибытие в
Дюнкерк – между 19:00 и 20:00. Провиант и боекомплект в соответствии с вашей
телеграммой.
Остался лишь вопрос военного действия. Сможет ли крепость устоять под напором
врага до подхода британской и французской помощи? Предположим, что город
продержится, но смогут ли, в свою очередь, девять или десять дивизий союзников в
Антверпене и Генте удержать германцев до подхода главных армий – левое крыло
союзников шло к нам с юга, ежедневно, не останавливаясь. Если город останется за нами,
западный фронт пройдёт по линии Антверпен, Гент, Лилль. Всё решали дни, даже часы.
Подсчёт войск давал неплохие шансы. На бумаге мы оказывались почти в два раза
сильнее неприятеля. Но бельгийская армия давно не получала передышки и помощи. День
за днём, без устали, враг рушил крепчайшие форты, бомбардировал позиции жестоким
огнём безмерно лучшей артиллерии, грозил отрезать путь к отходу; тяжёлые потери и
сплошная, с самого начала войны, полоса военных поражений подорвали стойкость и
истощили силы бельгийцев.
В первую руку, надо было защитить Антверпен от непрекращающейся артиллерийской
атаки по всей южной оборонительной линии. Мы могли бы серьёзно укрепить позицию за
рекой. Две недели спустя, после новых потерь и свежих поражений, та же самая
бельгийская армия доблестно и упрямо держала оборону на Изере; позиция за рекой у
Антверпена превосходила изерскую линию во многих возможностях. Но бельгийцы сникли
от чувства одиночества и перед жерлами необоримой артиллерии.
Между тем, союзники спешили на выручку. Морская пехота дралась на позициях.
Бронепоезда с корабельными орудиями и расчётами военных моряков вступили в дело
утром 4-го. Две Морские бригады прибыли в Дюнкерк ночью и должны были войти в город
вечером 5 октября. Бельгийское командование имело на моряков особые виды и попросило
распределить их по армейским частям: защитники города должны были воочию убедиться в
том, что помощь пришла.
3-я кавалерийская и 7-я дивизии, по личному распоряжению Баттенберга, невзирая на
субмарины врага, отважно пересекли море и начали высадку в Остенде и Зеебрюгге утром 6
октября. Французская дивизия садилась на суда в Гавре. 8 000 морской пехоты {1} под
началом адмирала Ронарша грузились на поезда в Дюнкерке. Лишь бы Антверпен
продержался!
Читатель помнит, что в те же самые дни Джон Френч скрытно отвёл британцев от Эны
и шёл по тылу французского фронта, в окрестность Сент-Омера, с намерением атаковать и
смять правый фланг неприятеля у Лилля. Каждый день задержки крупных германских сил у
Антверпена работал на Френча, добавлял к вероятности успеха, помогал высадке и
развёртыванию армии. Но тот же самый день работал и на врага у стен осаждённого города
– союзная армия опасалась победы германцев на решающем фронте, её всё более одолевал
страх окружения.
Бельгийскому руководству, наряду с заботами о реалиях обороны, приходилось
тревожиться о возможных последствиях пока неопределённого исхода гигантского
сражения: фронт трещал, защитники изнемогали, враг атаковал. Правительство страны,
непреклонно и хладнокровно, делало всё мыслимое: оборона продолжилась пять
важнейших для союзников дней; фронт рухнул до прихода действенной помощи, но армию
удалось благополучно отвести от Антверпена.
Король и королева претерпевали тяжкие и трагические дни в великолепном
достоинстве. Я никогда не забуду, как король-солдат в скорбном хладнокровии
председательствовал в Совете, ободрял командиров и войско; монарх остался несокрушимо
величав и на пепелище своего государства.
136
Тем временем, из Лондона, от Китченера и принца Луи шли необходимые
распоряжения.
Я оказался вовлечён - внезапно, неожиданно и глубоко - в события вокруг
иностранного города; дело грозило крупными, опасными последствиями, могло продлиться
на неопределённо долгий срок. Именно я понуждал город и дальше страдать под
обстрелами; я и никто другой посылал в огонь неопытные, скудно экипированные и лишь
отчасти подготовленные батальоны Королевской Морской дивизии.
Я желал и находил обязанностью довести дело до конца, но, с другой стороны, полагал
неправильным безначалие в Адмиралтействе. 4 октября я телеграфировал премьерминистру, предложил назначить меня командующим британскими военными силами в
Антверпене и уволить с поста первого лорда. Предложение было отклонено. Позже я узнал,
что Китченер дал безусловно положительную резолюцию и пожелал присвоить мне
подобающее новым обязанностям военное звание. Но возобладала иная точка зрения, и у
меня нет причин для сожалений. Командующим назначили сэра Генри Раулинсона; меня же
попросили ждать его приезда и прилагать все усилия к защите города.
Весь день 5 октября прошёл в непрерывных боях. Обстановка менялась ежечасно. К
вечеру, я посетил штаб Париса на Льерской дороге – прибыло подкрепление, две Морские
бригады и я приехал передать их генералу. Обстрел дороги усилился. Я выходил из
автомобиля; с неба ударил заряд шрапнели и к моим ногам упал поражённый человек. Мы
сели за стол деревенского дома, стены ходили ходуном от поминутных и близких взрывов, в
окна били огненные вспышки. В тот вечер, полномочный представитель Адмиралтейства
вверил Парису Королевскую Морскую дивизию и генерал с честью водил ею три
последовавших военных года, до самой смерти от тяжёлого ранения в траншее. Морская
дивизия стала самой значительной за всю Великую войну боевой частью под началом
офицера морской пехоты.
Результат боёв 5 октября превзошёл наши ожидания. Контрудар британского и девяти
бельгийских батальонов отбросил врага. Мы отбили все потерянные позиции и почти
восстановили линию обороны по реке Нет. К полуночи, в штаб пошли рапорты об успехах
на каждом участке фронта; генерал Дегиз принимал телефонные сообщения в моём
присутствии. Но неприятель отвоевал плацдарм за рекой и мы не сомневались, что ночью
будет наведена переправа. Дегиз решил провести ночную контратаку и оттеснить германцев
за реку.
Мне удалось прилечь лишь в 2 часа ночи. Четыре дня прошли в безостановочных
перемещениях, размышлениях и действиях - заседания в военном совете, поездки на фронт,
неформальное положение, тяжкая ответственность. Ситуация, казалось, улучшилась.
Линию обороны по Нет удалось удержать, фронт устоял. Морские бригады запаздывали на
день, но ожидались утром. Войска спешили на помощь, по земле и воде. Многие
начальствующие люди и целые страны единодушно трудились ради общей цели. Дело шло
согласными усилиями Франции и Британии, Адмиралтейства и военного министерства,
бельгийского правительства и военного командования. Завтра приедет Раулинсон, и моя
миссия завершится. Но что принесёт завтрашний день? Я чрезвычайно устал и, на
несколько часов, забылся в мёртвом сне.
Бой продолжался всю ночь, но ясности не было почти до девяти утра. В штабе
бельгийцев я узнал, что ночная вылазка не удалась, что германцы сами перешли в мощную
контратаку, что наши части измотаны и положение по линии Нет неопределённо. Генерал
Парис и бригада морской пехоты дрались в тяжёлом бою. Морские бригады прибыли,
выгрузились и шли к предназначенным участкам линии обороны – но где теперь линия
обороны? Одно дело - послать плохо вооружённых и недостаточно подготовленных солдат
в траншеи и совсем иное – маневренные действия. У прибывших войск высокий боевой дух,
это стойкие бойцы с винтовками и солидным запасом патронов, их будет тяжело выбить из
укреплений. Но они непригодны для маневра. Мне показалось правильным разместить
137
моряков на промежуточных позициях до прояснения обстановки. Генерал Парис сражался
вместе с бригадой и не мог взять на себя управление всеми наличными силами.
Распоряжаться приходилось мне. Я выехал в штаб бельгийцев и предложил генералу Дегизу
разместить подкрепление на единой укреплённой позиции и не растрачивать попусту,
бросая в бой частями. По моему мнению, морякам не следовало двигаться в назначенные
пункты, но остановиться за четыре мили, создать вторую линию обороны, обеспечить
отступающим бельгийским частям место сосредоточения. Дегиз нашёл предложение
разумным и верным; я отправился проверить исполнение на месте.
У ворот города я попал во встречный поток: раненые и беженцы, признак тяжёлого и
неблагоприятного хода сражения. Снаряды германской полевой артиллерии густо падали на
недосягаемые ещё вчера дороги и деревни. Мы не имели представления, где оборвётся
поток беглецов, и появятся ряды преследователей. Всё-же, к середине дня, нам удалось
оседлать дорогу Антверпен – Льерр на линии Контих - Времде силами бельгийского
резерва, трёх Морских бригад и бригад морской пехоты.
Мы встали на новой позиции в ожидании скорой атаки наступающего врага. К нашему
облегчению, немцы не воспользовались отходом трёх бельгийских дивизий. Они
подтягивали войска и разворачивали артиллерию – своё главное и неотразимое военное
средство. Морские бригады так и не дождались ни появления пехоты противника, ни начала
серьёзного обстрела и вернулись назад, к остановившемуся неприятелю. Я остался и в 5
часов вечера встретился Генри Раулинсоном на дороге в Льерр. Как я и ожидал, генерал
полностью владел ситуацией и непреклонно желал драться с врагом под Антверпеном либо
по линии отхода – нажим на наши коммуникации серьёзно усилился.
Я знал генерала много лет; он не мог уступить врагу в силу врождённых и
инстинктивных свойств характера – качество, бесценное для военного человека. Таким же
был и полковник Бридж, в прошлом военный атташе британского посольства в Бельгии: он
прибыл от Френча. В 7 часов вечера король Бельгии собрал во дворце военный совет. Мы
подтвердили согласие, готовность и возможность для британского правительства
полностью и пунктуально исполнить данные два дня назад обещания. Но руководители
бельгийского государства были убеждены в ненадёжности коммуникаций и посчитали, что
грозную опасность, нависшую над путём отхода армии, не удастся отвести даже
восстановлением фронта по линии Нет. Правительство вернулось к решению трёхдневной
давности и постановило начать немедленный отвод войск на левый берег Шельды в
надежде встретиться с высланными на подмогу англо-французскими частями и,
одновременно, прикрыть путь на Гент. Бельгийцы загодя позаботились о Генте и уже 4
октября укрепили город бригадой. Полемика с союзным правительством была неуместна;
время подтвердило его правоту. Той же ночью мы с Раулинсоном покинули город; я
проделал неприятный путь по ночным дорогам: местность, по счастью, кишела не
неприятелем, но лишь слухами о нём, поднялся на борт ”Аттентива” в Остенде и вернулся в
Англию.
После отхода бельгийской полевой армии, оборона Антверпена осталась за
гарнизоном крепости - 2-й бельгийской дивизией и тремя британскими морскими
бригадами. Им предстояло держать фронт против сил, равных пяти полнокровным
дивизиям: 5 и 6-я резервная, 4-я запасная, дивизия морской пехоты, 26, 37 и 1-я Баварские
бригады ландвера.
В полночь 7 октября немцы подвели артиллерию и открыли огонь по внутренней
линии фортов. Укрепления рушились; гражданское население города в немалом числе
бежало в поля по мостам через Шельду и по дорогам, в Гент и Голландию, ночью, при свете
пожаров. Вражеская атака шла непрерывно и укрепления пали к вечеру 8 октября. Ночью,
бельгийская дивизия и британские Морские бригады оставили Антверпен, благополучно
перешли Шельду и начали отступление на Гент и Остенде - пешком и по железной дороге.
Два морских авиатора совершили долгий полёт над вражеской территорией и хлопнули
напоследок дверью: разрушили ангар с дирижаблем в Дюссельдорфе и сбросили бомбы на
138
вокзал Кёльна. {2} Вечером 9 октября германские дозоры, после множества
предосторожностей вошли в Антверпен. Мужественный комендант города остался в одном
из уцелевших фортов и сдался на капитуляцию 10 октября.
Нам удалось продлить оборону на пять дней. Возможно ли было удержать город до
подхода левого крыла французских и английских армий, отсечь от германцев побережье по
линии Антверпен-Гент-Лилль? Судьбу Антверпена решала не только борьба на
оборонительных линиях, но непрерывные бои на левом фланге союзных армий в их
движении к морю. Перспективы могли открыться с решительной победой французов у
Перонна, британцев у Армантьера или под Лиллем. Маститые специалисты Франции
пришли к выводу о медленной и, конечно же, недостаточно смелой переброске сил с центра
и правого крыла французского фронта на левый фланг, “надо было думать о продвижении
на шестьдесят километров, а не на двадцать пять”; суть критики такова: после Марнской
победы, когда армии застряли на Эне, нужно было с большей решимостью идти на охват
вражеского фланга и – с хорошими шансами на успех – не только оттеснить германцев от
моря, но и очистить значительную часть оккупированной Франции. В реалиях, французы и
британцы не ввели в дело достаточно войск и не преуспели в охвате фланга неприятеля. Бои
у Альбера, Ла Боссэ и Армантьера не окончились решительным результатом, Перонн и
Лилль остались у врага, фронт не ушёл вперёд, но лишь распространился на северо-запад.
Непокорённый Антверпен стал бы для победивших союзников ценнейшим приобретением.
Продолжительное сопротивление города смягчило последствия их неудачи. Судьба
Антверпена зависела от победы на юге: победы не случилось, но мы увидим, что усилия не
пропали зря и принесли весомые плоды.
Падение Антверпена высвободило немецкие осадные силы. Германская дивизия
морской пехоты {3} вошла в город 10 октября; тем временем, прочие силы врага спешили
на юг и на запад, в надежде перерезать путь отходящей бельгийской армии. Но их ожидал
сюрприз.
К вечеру 9 октября некоторые германские части перешли реку Дендр и встретились с
французскими морскими стрелками у Мелле и Мерелбеке: британские войска неизвестной
врагу силы рекогносцировали местность из Гента. Четвёртый пункт англо-бельгийского
соглашения от 4 октября вывел на сцену английские дивизии, 7 и 3-ю кавалерийскую.
Британские, французские и бельгийские силы, действующие из Гента, создали угрозу
левому флангу противника в его движении наперерез, на север, к границе Голландии.
Германцы остановились в замешательстве: численность противостоящих войск неясна,
возможные варианты высадки неприятеля на побережье не поддаются учёту: враг взял
паузу для сосредоточения сил. Немцы знали, что основные силы британцев ушли с Эны. Где
они теперь? Где их ожидать? Что за регулярные британские части так уверенно встали на их
пути? К 12 октября германцы собрались с силами и решились двинуться на Гент, но
бельгийская армия успела в сохранности отойти; враг перехватил лишь один эскадрон.
Победоносным немцам досталась роль зрителей.
В ночь с 9 на 10 октября на пути отходящих защитников города стояли лишь слабые
германские отряды: противник не смог соединить за Локереном значительных сил. 2-я
бельгийская дивизия и две Морские бригады прорвались в целости. Распоряжения о
железнодорожном транспорте и иные указания для оставшейся, третьей Морской бригады
оказались неверно поняты; два с половиной батальона смертельно уставших моряков
потеряли несколько часов в ожидании запоздавшего приказа и перешли границу Голландии
– пусть судит их тот, кто сам испытал подобные тяготы.
Поначалу, на момент решения британского правительства прийти на помощь
Антверпену, силы Германии в Северной Бельгии корректно оценивались в четыре или пять
дивизий. Но до капитуляции и пока английские войска оставались в Генте, нам постепенно
открывались и иные, неожиданно огромные вражеские войска; осада окончилась и они
двинулись на Кале, на левое крыло союзников. Помимо осадной армии и сил на
139
коммуникациях Антверпена, в Бельгии оказалось не менее четырёх недавно
сформированных в Германии свежих армейских корпусов (XXII, XXIII, XXVI и XXVII);
противник сосредоточил их в Бельгии и имел под рукой. С 10 до 21 октября на пути
устрашающей армии неприятеля стояли лишь измученные бельгийцы, французские морские
стрелки, 7 и 3-я кавалерийская британские дивизии. Германцы нерешительно
распоряжались армейскими корпусами: можно предположить, что заминка произошла из-за
неуверенности в намерениях англичан, из-за непонимания, откуда появились британские
войска - враг опасался за свой правый, морской фланг. Но при любых объяснениях, факт
остаётся фактом; есть и последствия: мы победили на Изере и достославно сразились у
Ипра.
Простой анализ дат показывает, каких бед удалось избежать союзникам. Антверпен
пал через двадцать четыре часа после ухода бельгийской полевой армии. Если бы
бельгийцы ушли 3 или 4 октября, город оказался бы взят 4-го или 5-го. В те дни, ни
британского 4-го корпуса, {4} ни французских морских стрелков в Генте не было, прикрыть
отход бельгийцев они бы не смогли. Но допустим благополучный отход бельгийской армии:
отступление привело бы и её, и – отметим – преследователей-германцев на Изер, к 10
октября.
К этому дню, перед Ипром не было ни одного солдата союзных войск. Джон Френч не
мог войти в дело севернее Армантьера до 15-го. Выгрузка его частей в Сент-Омере и иных
местах не окончилась до 19 октября. Дуглас Хейг с 1-м корпусом не мог оказаться севернее
Ипра до 21-го. Вообразим, что 5 октября германская осадная армия освободилась и пошла
вперёд, что за ней, разом, двинулись огромные подкрепления из Германии - они стояли в
Бельгии и ждали лишь приказа: ничто не могло бы спасти Дюнкерк и, возможно, Кале и
Булонь. Нам были нужны десять дней: мы выиграли десять дней.
Приходилось, не медля, встречать мощный германский рывок к портам Канала. Шесть
освободившихся от осады Антверпена и восемь новых, нежданных союзными штабами
немецких дивизий, катились на юг двугорбой волной. Удручённая бельгийская армия
отходила вдоль побережья на Изер. Раулинсон искусно, не ввязываясь в серьёзные бои,
уводил 7 и 3-ю кавалерийскую дивизии от неприятеля неведомой и, как мы знаем сегодня огромной численности. Генерал отходил, удерживал до последнего позицию за позицией и,
15 октября, подошёл к городу Ипр {5}. Враг дышал ему в затылок. В это же самое время,
Френч высаживался из эшелонов у Сент-Омера; маршал надеялся обойти правое германское
крыло, готовился к удару от Армантьера к Лиллю и отдал Раулинсону категорический
приказ: наступать и захватить Менен. Назначенные в помощь Антверпнену французские
силы и головные части крупных французских подкреплений устремились в брешь между
Раулинсоном и бельгийцами. Открыли шлюзы, началось обширное наводнение. Так
появился союзный фронт – тонкий, новый, плохо организованный, но сплошной, от
окрестности Ла Боссэ до морского устья Изера; фронт развивался и креп в боях с
неприятелем – начиналась третья большая битва на Западе.
Ход дел во многом касался и Адмиралтейства. Позиция Раулинсона была ненадёжна –
враг имел подавляющее превосходство – и мы, несколько дней, пребывали в готовности к
эвакуации его войск. Королевская Морская дивизия была необходимо отозвана для отдыха,
реорганизации и окончания прерванной подготовки. Адмиралтейство отрядило во Францию
аэропланы, автобусы, бронепоезда, бронеавтомобили и тому подобное. До подхода фронта
к побережью, я выпускал их на врага и скрывал безоружную наготу важных береговых
районов. Со временем, мы передали боевые средства подошедшим армиям.
16 октября Жоффр телеграфировал Китченеру:
Операции распространились до берега Северного моря и идут между Остенде и
передовыми укреплениями Дюнкерка; нам кажется важным привлечь оба союзных флота к
поддержке левого крыла и для действий дальнобойной корабельной артиллерии против
140
вражеского правого фланга. Командующий морскими силами сможет координировать
действия с генералом Фошем через коменданта Дюнкерка.
Адмиралтейство не медлило.
Первый лорд сэру Джону Френчу.
17 октября 1914г.
Мониторы задержаны погодой, но будут на месте к рассвету 18-го; восемь эсминцев
ожидаются на фланге между 4-мя и 5-ю пополудни 17 октября, два разведывательных
крейсера часом позже. Связь через полковника Бриджа в Ньепоре.
Мы выслали два линейных корабля с восемью 12 дюймовыми орудиями на
Дюнкеркеркский рейд: они подойдут завтра, прикроют крепость и береговые подступы.
Флот занялся срочным делом: поддержкой левого фланга союзников. Работа требовала
первоклассного руководителя, я выбрал адмирала Худа - главу секретариата
Адмиралтейства. Худ был назначен командовать Дуврским патрулём, его место в
Адмиралтействе занял адмирал Оливер. 18 октября в Дюнкерк пришли 3 экс-бразильских
монитора, переименованные в ”Хамбер”, ”Мерсей” и ”Северн” в сопровождении четырёх
эсминцев: флот начал серию операций у бельгийского побережья.
Нам не составило труда найти множество кораблей разнообразных классов для
прикрытия армейского фланга. Помимо трёх мониторов, в дело годилась значительная часть
дуврских эсминцев. Флот располагал множеством старых линейных кораблей, они могли
выйти на пригодные для бомбардировки позиции, сообразуясь с приливом. Были и крейсера
типа ”Скаут” – недавно и по счастью переоснащённые современными 4 дюймовыми
орудиями, мы могли использовать семь из них. Но Адмиралтейство запасло боеприпасы
лишь для морских сражений: немногочисленных и нечастых, с расчётом на потерю
кораблей. Непрерывная, неделя за неделей, а то и месяц за месяцем бомбардировка
германских позиций на побережье Бельгии предъявляла к нашим запасом совершенно иные
требования. Мы были вынуждены подбирать корабли по наличию подходящих
боеприпасов; с орудиями, пригодными для стрельбы устаревшими снарядами и корабли
малой ценности – в последнем случае, Адмиралтейство могло пойти на полное
расходование запасов.
Шёл октябрь, мы бегали по портам в поисках кораблей, способных нести хоть какое-то
орудие. В дело пошли мельчайшие вспомогательные суда, артиллерийские катера
сорокалетнего возраста водоизмещением в 250 тонн и флот, не мытьём, так катаньем,
постоянно держал побережье под обстрелом.
Ясно, что операция находилась под постоянной угрозой подводных атак. Более того,
мы должны были принять в расчёт неожиданный удар германских крейсеров и эсминцев.
Адмиралтейство поручило коммодору Тэрвиту с его Гарвичским отрядом защищать нас от
подобной атаки либо взыскать с врага на его обратном пути. Германцы разрывались между
желанием удара и боязнью отпора: 17 октября, враг, вопреки всем канонам морской войны,
выслал из Эмса, вдоль берега Голландии, немощные силы: четыре маленьких миноносца.
Коммодор почти немедленно уничтожил противника; с британской стороны в бою
участвовали лёгкий крейсер “Андаунтед” и эсминцы: “Ланс”, “Леннокс”, “Лиджн” и
“Лоял”.
С середины октября, передовые части германских масс могли взирать на морскую
гладь. Сначала был захвачен Зеебрюге, затем Остенде; наступающая война пожирала берег141
курорт, милю за милей: песчаные дюны, площадки для гольфа, живописные виллы. Первая
встреча мастеров сухопутной войны с солёной водой обернулась чередой конфузов.
Презрев корабельные орудия, германцы развернули на открытом берегу артиллерийские
батареи и открыли огонь по крейсерам и эсминцам. Хватило и единого опыта. В то время, с
германцами шёл шведский писатель, доктор Свен Хедин. Литератор усматривал в тевтонах
владык мира, воспевал и подобострастно преклонялся пред германцами – в одном из его
сочинений мы найдём и происшествие в лучшей Остендской гостинице. Ресторан отеля
оказался переполнен – голодные, только что с марша офицеры оккупационной армии
присели откушать изысканных блюд.
От группы кораблей отделился эсминец и пошёл на Остенде: он приблизился до
последней возможности и держал полный ход вдоль берега. Через некоторое время
появился и второй, он шёл в кильватере первого. Чего хотят эти хулиганы? Посыпалась
ругань – противник наглейшим образом маневрировал прямо под носом! Наверное, они чтото высматривают – дерзость, ведь известно, что Остенде уже наш! А! Они заподозрили, что
во внутренней гавани стоят эсминцы и субмарины и пытаются обнаружить их с моря!..
Удивительная наглость. Германцы поспешно развернули два маленьких орудия. “Собрались
стрелять?” спросил я. “Да, будем стрелять, конечно же”… Прозвучал первый выстрел.…
Оба эсминца резко повернули к порту и немедленно открыли огонь.
Казалось, они стреляют прямо в нас....
Результат не замедлил себя ждать. “Один из самых изысканных в Европе ресторанов”
мгновенно превратился в окровавленные, дымящиеся руины.
Так прошла первая встреча германской армии с Королевским Флотом.
Тем временем началась битва у Изера.
Я перечитываю краткие оперативные телеграммы тех дней и вновь проживаю дни
сражения: измождённые бельгийцы безнадежно удерживают последнюю щепоть Отечества,
их бесстрашный король и храбрая королева под обстрелами Фурне, французы спешат
бросить в бой каждую кроху свободных войск, морские стрелки до последнего удерживают
Диксмюде – из города вышла лишь пятая часть героического отряда; маленькие английские
суда рявкают на вражеский берег, суша отвечает тоннами металла, субмарины вонзают
торпеды; медленно, дюйм за дюймом, час за часом подступает наводнение, водная гладь
спасает обескровленных бельгийцев от пришедшего по их душу лютого зверя; воины
Британии держатся в ужасающем меньшинстве - десять дней, двадцать дней, тридцать дней,
от Ипра до Армантьера и нет у нас ни ружья, ни солдата им в помощь. Каждую ночь я
говорю по телефону с Бриджем: полковник в Фурне, в бельгийской штаб-квартире. Каждый
раз мы знаем, что это, возможно, наш последний разговор. Лишь к концу октября
постепенно выяснится устойчивость положения французских и английских войск по линии
Изера и сэр Джон Френч напишет: “Германцам невозможно продвинуться на запад”. Но для
окончательного утверждения Ипрского результата в пользу британской армии
понадобились три с лишком недели мучений.
Полагаю, что мы имеем право считать антверпенские события неотъемлемой и
важной частью гигантской борьбы за порты Канала. Если бы мы не предприняли мер –
пусть и запоздалых – для продления обороны города, вся череда последующих событий
оказалась бы иной и вряд ли лучшей. Напор движения союзных армий к морю, и без того
недостаточный, оказался бы дополнительно и серьёзно ослаблен без выигрыша времени под
Антверпеном, без опережающего события выхода на сцену британских и французских сил,
срочно поднятых на помощь городу. Большие события и сражения на правом крыле
германцев произошли бы в любом случае. Возможно, что и с таким же исходом. Но где?
142
Где бы тогда легла линия траншей, где бы она проходила, практически недвижимая,
все последовавшие четыре с лихвой года? В лучшем случае, вдоль водных преград, по
линии Гравелин - Сент-Омер - Эр. Дюнкерк, его великолепная гавань, стал бы гнездилищем
вражеских субмарин и угрозой коммуникациям по Каналу, Кале оказался бы районом
непрерывных бомбардировок. Подобный оборот событий приводил к осложнениям, и даже
малая их часть изменила бы судьбу союзников во Франции ужасающим образом.
Будем справедливы и возьмём в свидетели Историю – тем, кто принял на себя
ответственность и пришёл на помощь Антверпену нечего стыдиться. Риск и неизвестность –
атмосфера войны. Глупо воображать, что Китченер или кто-то ещё мог предвидеть все
последствия решения 4 октября. Упования были обмануты, расчёты не подтвердились. Но
предпринятое, почти безнадёжное дело принесло изрядные плоды: немногие из значимых
результатов Великой войны были куплены столь малой кровью и немногими силами;
трудно найти в современности лучший пример гибкой, отважной, сноровистой амфибийной
мощи, которой владеет единственно Британия и которой она так часто пренебрегает.
143
Глава 14.
Лорд Фишер.
Октябрь и ноябрь 1914.
Флот занимал первую строку в длинном списке наших беспокойств. Бельгийская
суматоха стала чуть ли не отдохновением от главного дела. На флоте держалось всё, но
осенью 1914 года, в октябре и ноябре, флот усомнился в самой возможности собственного
бытия. Мощными кораблями правили лично бесстрашные моряки и все, как один, кочегар и
адмирал, равно и немедленно исполнили бы долг не щадя живота своего. Мы взошли на
высоты могущества, но неведомое прежде чувство пронзило каждое сердце. Гранд Флит
забеспокоился. Кораблям стало тревожно в море. Вообразите: само совершенство,
первостепенная основа нашей жизни, отменный, никем на белом свете не превзойдённый
механизм более не уверен в самом себе. В воздухе носилось: “германские субмарины
придут за нами в гавань”.
Южный берег оставался спокоен. Можно уйти за Портлендский мол и, буквальным
образом, запереть дверь. Но на восточном берегу не было такой же, совершенно
защищённой стоянки. Мы полагали, что Скапа недосягаем для подводных атак – мешали
течения. Набегу эсминцев препятствовал серьёзный риск длинного дневного похода к цели
и обратно, через Северное море; перед субмаринами вставала запутанная сеть извилистых
каналов, в подводный налёт никто не верил. И вдруг Гранд Флит вообразил субмарины
врага в Скапа Флоу. Два или три раза объявляли тревогу. Пик переполоха пришёлся на 17
октября. Орудия палили, миноносцы метались, гигантская армада, поспешно и возмущённо,
выскочила в море.
Нет сомнений, германские субмарины ни разу не вошли в Скапа. За всю войну
подводные лодки не смогли справиться с опасностями прохода. Одну уничтожили на
внешних подступах, в конце ноября, в обстоятельствах, оставшихся тайной для врага. В
самом конце войны, в ноябре 1918 года, после мятежа на германском флоте, субмарина с
отборным, офицерским экипажем попыталась в безнадёжном и последнем усилии спасти
честь немецких моряков: её утопили. Итак, никто и никогда не проникал в убежище Гранд
Флита. Казалось, бояться нечего, но зимой 1914 года и пустых опасений оказалось
достаточно: любой флот желает найти защиту в собственной гавани, воображаемая атака изпод воды на спящие корабли с сонными командами лишила нас покоя.
Вражеские субмарины, в военное время, непонятным образом проникают на военную
стоянку и атакуют суда на якоре: никто не предполагал ничего подобного до последних
чисел сентября 1914 года. На пути к цели, подводную лодку ждали неимоверные трудности:
во-первых, подъём по эстуарию, путь по мелководью, мудрёная ориентация беглыми - если
позволит обстановка - взглядами сквозь перископ из-под воды. Во-вторых, дозоры:
многомильную полосу вокруг якорной стоянки охраняли патрульные корабли. В-третьих,
неизвестные и непознаваемые опасности: подводники бросали вызов минам и преградам
всевозможных видов; враг, с полным основанием, мог предположить, что заграждений
немало и что число их будет расти по мере приближения к цели. Мы ожидали, что
неприятель убоится трудностей. Ретроспективно, в свете сегодняшних знаний, можно
признать расчёт верным. Германские субмарины не проникли ни на одну британскую
военную стоянку - таких случаев не отмечено. Наша подводнаая служба ни в чём не
уступала вражеской: в первые же часы войны, английские субмарины вошли в
Гельголандскую бухту, но ни один командир не попытался проникнуть в укрытие
германского флота, войти в устье Эльбы, Яде, Везера или Эмса. Британские подлодки
решали похожую задачу при многочисленных проходах через Дарданеллы: дело началось в
декабре, с геройского подвига коммандера Холбрука. Субмарины начинали действие лишь
в нескольких милях от устья Дарданелл, шли под водой по очень узкому, в две мили
шириной проливу и, одна за другой, входили в Мраморное море. Мы начали ходить через
144
Дарданеллы, лишь накопив солидный опыт в боевом применении подводных аппаратов, но
добраться до Мраморного моря несравненно легче, чем проникнуть на британскую боевую
стоянку или подняться по устью реки.
В августе и сентябре, мы энергично усиливали защиту шотландских баз и стоянок на
восточном берегу: монтировали орудия, посылали патрульные корабли, размещали
преграды, готовили боны, закладывали минные поля. Оборонительные меры тех месяцев
были затеяны не против субмарин, но, прежде всего, для отражения традиционных
миноносных атак на флот или эскадру на якоре; помимо этого, Адмиралтейство считалось с
возможными нападениями вражеских крейсеров на наши стоянки при отлучках флота.
Лишь к середине или к концу сентября мы многое узнали о силе крупных субмарин, воочию
увидели их в боевом действии и разглядели в подводных аппаратах действительную угрозу
нашим северным военным гаваням: Форту, Кромарти, Скапа Флоу. Идея укоренилась и
стала чем-то вроде мрачного суеверия. Защита от прорыва торпедных катеров совершенно
не годилась против устройства, способного проходить под бонами и мимо оборонительных
орудий.
В начале войны, подводная угроза не переросла в реальную опасность. Через шесть
месяцев положение изменилось. Командиры субмарин приобрели огромную практику,
стали предприимчивее, открыли неведомые прежде качества подводных кораблей. Опыт
обретался во многих трудах. В конечном счёте, подводный флот осознал собственные
возможности, но применить их уже не успел.
Но в октябре 1914 года риск выглядел убедительно. Боны и преграды возводились
повсюду, но экспромтом и фрагментарно, подводная опасность всецело владела умами
флота и Адмиралтейства. Оставалось лишь держать флот подальше от опасных мест и
работать над достройкой препятствий и заграждений. Кораблям было покойно только в
открытом море. Гранд Флит обретал себя в широких водах, ценой страшного напряжения
офицеров и матросов, сильного износа механизмов, чрезмерного расхода топлива.
30 сентября сэр Джон Джеллико подал мне записку об общем положении флота.
Командующий указал на преимущество Германии в океанских субмаринах, напомнил, что
мы всегда видели начало войны схваткой лёгких сил и часто обсуждали отвод всего Гранд
Флита в Северное море: временно, пока не уменьшится опасность от небольших кораблей.
Адмирал полагал самоубийством выход больших кораблей с выгодных позиций в районы
действия субмарин. По мнению Джеллико (на тот момент правильному), подводные лодки
не помешают морской коммерции: радиус действия субмарин слишком мал.
Соответственно, линейному флоту следует отойти на север и занять широкий район для
перехвата торговли неприятеля. Наших возможностей далеко не хватает для полного
перехвата товарооборота: короткие северные дни и долгие ночи требуют перекрывать
маршруты вражеской торговли двумя линиями соответствующих крейсеров. Враг без труда
пройдёт одиночный кордон в темноте: расположение крейсерского отряда трудно скрыть и
затруднительно изменить. Но Гранд Флит – если держать его в свободных от субмарин
водах – может существенно помочь делу. Вместе с тем, придётся положить предел
движениям линейного флота на юг. Сэр Джон предложил использовать на возможных
маршрутах немецких субмарин французские подводные силы наряду с нашими
собственными. Он подчеркнул роль разведывательных судов с беспроводными
установками. Джеллико попросил меня показать письмо первому морскому лорду:
командующий желал знать, в чём мы единомышленники, какие меры по созданию
разведывательных патрулей будут приняты, согласны ли мы использовать Гранд Флит для
блокировки северного входа в Северное море. Письмо заканчивалось настоянием
поспешить с защитой Скапа от подводной опасности.
Я вернулся из Антверпена и, в тот же день, ответил Джеллико полным согласием:
145
Вы вправе размещать корабли на временных якорных стоянках, в том числе - но после
официального одобрения - и более удалённых, чем Скапа и Лох Ив, если это необходимо
для полноценного отдыха, для защиты флота и в наибольшей степени способствует
передвижениям и бою. Не стоит опасаться, что расстояние помешает вовлечь в сражение
линейные силы Германии. Если флот врага и появится, то для решения определённой
тактической задачи, например: прикрытие высадки сил вторжения, прорыв линии блокады
на севере с расчётом выпустить на торговые маршруты линейные крейсера, или, попросту, в
поисках решительного, генерального морского сражения. В первых двух случаях вам
достанет времени вернуться, встретить или перехватить германцев до завершения операции,
в третьем варианте наши с неприятелем намерения совпадают….
Что до якорной стоянки: вам надо лишь выбрать место, дать запрос и мы приложим
все усилия к оснащению позиции противолодочными сетями, освещением и орудиями.
Важно менять базы: полная безопасность достигается более неожиданностью перемещений
Гранд Флита, нежели пассивностью и стационарной обороной какого-либо пункта. Нам не
стоит пускать по ветру средства и содержать полдюжины баз в полуготовности, но
приложить все возможности и организовать подвижную оборону из сторожевых и дозорных
кораблей, патрульных яхт, минных тральщиков, миноносцев с буксируемыми зарядами,
гидропланов. Пока флот в море, мобильные оборонительные средства дойдут до места и
приготовят линейным кораблям новое, спокойное убежище.
Всецело оставляю на ваше усмотрение вопрос временного - от случая к случаю –
использования всего линейного флота или его части для укрепления блокады на севере. Вы
и без того проводите в море большую часть времени, и из крейсирования стоит извлечь
максимальную выгоду. Повторюсь: рутинные операции и постоянные стоянки могут стать
опасны – вам, через какой-то срок, придётся считаться с угрозой субмарин и в отдалённых
северных водах.
Несколько месяцев мы руководствовались изложенными выше общими
соображениями. Но с течением октябрьских дней наши тревоги усугублялись. Напряжение
росло.
17 октября пришла телеграмма от Джеллико: накануне, в 5 часов вечера, на входе в
Скапа заметили германскую субмарину. Он счёл наблюдение ошибочным, но всё же и
тотчас вывел в море весь флот. Адмирал умолял немедленно принять меры к отражению
подводных лодок, цитирую: “сегодня нет надёжных баз, приём угля возможен лишь при
постоянной перемене стоянок, предвижу значительное расстройство снабжения флота”.
18 октября Джеллико заявил, что не сможет использовать Скапа Флоу до организации
противолодочной защиты. 19-го числа адмирал запросил Адмиралтейство: должен ли он
остаться в Скапа и претерпевать риск подводной атаки или отвести флот на удалённые
базы, на восточный берег Шотландии, к побережью Ирландии “двумястами милями далее
Пентланд-Фёрт”. Сэр Джон добавил: “Утверждение, что субмарины прошли в Скапа Флоу
небесспорно, но кэптен Д., 4-я флотилия миноносцев, уверен в атаке на “Свифт” изнутри
стоянки. Моё мнение: между приливом и отливом войти в Скапа несложно”.
Почти одновременно, я получил тревожное сообщение и от Битти:
Флот – писал адмирал – постепенно проникается мыслями, что где-то у нас неладно.
Минная и подводная угрозы растут день ото дня, но мы не видим адекватных контрмер, нас
постепенно вытесняют из Северного моря, с уникальных и прочных позиций. В чём
причина? В несомненном факте: прошло два с половиной месяца войны, а у флота нет ни
единой сколь либо безопасной стоянки для приёма угля, пополнения запасов, починки и
ремонта. Это тревожит…. Средство есть: остановить выбор на определённой базе и
146
совершенно оборудовать её против субмарин; по моему известному и твёрдому убеждению
это необходимо, …
Полагаю, вы достаточно меня знаете и не заподозрите в паникёрстве. Флот держит
хвост пистолетом. Но нам не нравиться убегать с баз и настроения соответствующие.
Моряки недовольны собой. В то же время, дух высок и мы непоколебимы. Я обращаюсь к
вашей находчивости и умению мгновенно разбираться в деталях: дело можно поправить,
именно эту цель и преследует моё письмо.
Между тем и уже с конца сентября, Адмиралтейство - в особенности первый и
четвёртый морские лорды - разрабатывали и готовили необходимые оборонительные
сооружения. Мы, в чрезвычайных усилиях, завершали первый этап работ. 20 октября, принц
Луи смог оповестить командующего флотом:
Защитные средства для Скапа покинут верфи 24 октября.
В конце октября, Джеллико воспользовался разрешением Адмиралтейства и, на
несколько дней, ушёл к северному берегу Ирландии для отдыха и учебных стрельб.
Обстоятельства сложились крайне неудачно: выход флота из Лох Суилли совпал с
посещением окрестности залива германскими постановщиками мин. Минные заградители
не имели целью поймать флот, германцы не знали о наших кораблях в тех водах. На деле,
противник минировал ливерпульские торговые пути: немцы целили в ворону, но
подстрелили орла.
27 октября в мой кабинет ворвался принц Луи с ужасным известием. “Одейшес”
подорвался на мине и тонул к северу от Лох Суилли, причиной могла быть и торпеда. Днём
пришла телеграмма от Джеллико: командующий настоятельно просил помешать огласке
любым способом. Вечером пришёл рапорт о гибели корабля и повторная просьба удержать
потерю в тайне. Я предвидел величайшие трудности, но обещал ходатайствовать перед
Кабинетом. В адрес командующего ушла телеграмма (28 октября, 12:30 пополудни).
Уверен, что вас не обескуражит случай с “Одейшесом”. До сих пор нам сопутствовала
удача: за три месяца войны, не погиб ни один основной корабль. Я ожидал потерь в три или
четыре, но ваш опыт и неусыпная бдительность помогли делу. Мы терпим урон, но держим
фронт на море и на суше: армия потеряла более 14 000 убитыми и ранеными. Очень скоро у
вас будут безопасные стоянки. Непременно обращайтесь за всем необходимым.
“Одейшес” стал первой серьёзной – по военным меркам – потерей. Корабль входил в
число важнейших, учитывался врагами и союзниками при стратегических калькуляциях: в
то время, мы превосходили неприятеля лишь на шесть или семь подобных броненосцев. Я
предложил Кабинету хранить гибель дредноута в тайне: правительство разошлось во
мнениях. Мне возразили: в обществе распространится молва об утаивании потерь, доверие
будет поколеблено; информация вскоре утечёт наружу; германцы, скорее всего, уже
осведомлены. Я отвечал, что отсутствие новостей из Германии красноречиво: врагу нет
смысла придерживать сведения о гибели “Одейшеса”; причина отказа от публичности
очевидна и общественное мнение можно будет успокоить простым объяснением. Я сослался
на опыт японцев: в 1904 году, они с пользой умолчали о гибели броненосца “Яшима” под
Порт Артуром. Предположим, у Френча гибнет армейский корпус: мы сделаем всё, чтобы
скрыть потерю от врага. Почему же флоту отказано в молчании? Лорд Китченер полностью
принял мою сторону и мы, в конечном счёте, убедили Кабинет.
147
Адмиралтейство попросило прессу воздержаться и не упоминать о катастрофе. Часть
газет воспротивилась. Нас убеждали: о гибели дредноута знают сотни людей, есть очевидцы
- пассажиры “Олимпика”, лайнер проходил мимо тонущего линкора (брал на буксир – пр.
пер.), германские агенты в считанные дни передадут новость из Англии в Берлин, очередная
почта доставит подробные отчёты и фотографии с места события в Соединённые Штаты, а
Америка связана с Германией телеграфом.
Но мы твёрдо стояли на своём и тщательно искали в германской прессе малейшие
признаки осведомлённости. Некоторые газеты от большого ума и несмотря на мои окрики
начали печатать статьи и заметки с частым повторением слова “одейшес” («audacious» –
“отважный”, пр. пер.). Я посчитал нужным подать негласную жалобу и, при
верноподданнической помощи комитета по печати, определённо преуспел. В результате,
германское Адмиралтейство узнало о гибели “Одейшеса” лишь через пять недель и
затруднилось понять: слух это или правда.
Адмирал Шеер:
Англичане долго и успешно хранили в тайне потерю важного линейного корабля,
скрыли значительный успех Германии в выравнивании сил. …. Британцы всецело
руководствовались соображением военной пользы…. В истории с “Одейшесом” мы можем
лишь одобрить нашего противника, он не раскрыл собственной слабости: точная
информация о силах врага – основа военных решений.
Мне не с чем сравнить октябрь и ноябрь 1914 года, непереносимую тяжесть военных
забот той осени. В августе мы ждали первых, великих сражений на море и суше, но путь
был определён: оставалось лишь дождаться решения судеб. Сентябрь прошёл под знаком
Марны. Ад открылся в октябре и ноябре. На суше нас без устали гнуло к земле страшное и
изобильное силой чудовище; разум постоянно язвили тучи забот о безопасности флота –
субмарины угрожали в море и гаванях. Ежечасно, отовсюду, из любой части света могла
придти печальная весть. Мы шли на риск каждый день, вынужденно и осознанно.
Моё положение определённо пошатнулось. Обвинения выдвигались с лёгкостью, три
погибших крейсера записали на мой счёт. В устах обвинителей, я пренебрёг
рекомендациями морских лордов и безрассудно послал эскадру на погибель. Люто
поносили и за Антверпен. Выходило, что город пал чуть ли не по причине моего
вмешательства. Толковали о Морских бригадах: я, по общему мнению, бросил в бой
необученные части. Три батальона моряков ушли в Голландию и были интернированы:
эпизод выставили величайшим несчастьем, итогом недальновидности, прощения не
предполагалось. На утомительном митинге в Ливерпуле я неловко обронил: “Выкурим крыс
из норы!” – верные, по сути, слова, неоспоримое руководство к действию. Молва
подхватила и обернула анекдотом неосторожную фразу.
Моё имя на страницах газет стало синонимом несчастий. Труды в Адмиралтействе,
истинная деятельность, осталась за пределами внимания. Парламентских атак не
последовало, возможности защититься не было. Политик привыкает к годам публичной
брани, но тут было иное: я ощущал подспудные и враждебные действия и осознавал
вероятные и близкие практические последствия. К счастью, у меня не было времени
предаваться рефлексиям.
В начале войны, Адмиралтейство пользовалось изрядным запасом народного доверия.
Пробная мобилизация прошла на фоне европейского кризиса: простое совпадение событий
во времени сочли за глубокий замысел. Мрачные пророчества, к огромному облегчению
общества, лопались одно за другим: нас не захватили врасплох, германские
вспомогательные крейсеры не рыскали по морям, морские поставки товаров и пищи не
прервались. Успешную переправу армии на Континент, удачный бой в Гельголандской
148
бухте шумно отнесли к превосходным достижениям. Но с первыми же неудачами зазвучали
иные, преобладающе громкие диссонансы. В годы военного бедствия, общественное мнение
оказалось монополизировано и имевшие голос повернули фронт после гибели трёх
крейсеров. Ожидания были обмануты, грандиозное морское сражение не состоялось,
пришло неудовольствие: “Чем занимается флот?” Разочарование, по всей видимости,
неизбежное: текли недели, а о грандиозной машине британской морской мощи не было ни
слуху, ни духу. Глас народа повелевал атаковать и уничтожить противника. Тщетно было
ссылаться на беспрерывный поток войск и припасов во Францию или на почти безопасную
морскую торговлю. Конвои шли по всем океанам, войска собирались со всех концов
империи, но враг имел уши и мы не могли рассказать о сложном движении подкреплений и
экспедиций, и, равным образом, не могли открыть стране, почему невозможно принудить к
сражению флот Германии. Наша маленькая армия гремела в боях не на жизнь, но насмерть,
британцы воображали её чуть ли не главнейшей частью всех войск во Франции, а флот –
сильнейший в мире – пребывал в видимой инертности, вести с морей были редки и всегда
печальны.
Добрая слава лежит, худая – бежит. Мы, предусмотрительно и дальновидно, ушли
многих опасностей, но кто помнил об этом? Адмиралтейство принялись опрометчиво
судить с чистого листа. Я извинял общественное неудовольствие стрессом военного
времени, видел в нём недопонимание: мы избегли многих бед, подготовились и преуспели,
прошлые дела заслуживают искренней благодарности, будущее надёжно обеспечено. Но
общество тревожилось, и успокоить его было нелегко.
Характер вопросов не допускал гласности и парламентских прений. Не было
выдвинуто никаких формальных обвинений: весомый ответ повредил бы национальным
интересам. Пришлось молчать и терпеть. Легко заявить о чьих-то просчётах: любой месяц
приносит морские потери: они, в какой-то доле, просто неизбежны. По большей части, беда
действительно приходит за ошибкой. Промахи и несчастья неминуемы: в море действуют
тысячи кораблей, каждый день им угрожают тысячи опасностей, видимых и скрытых.
Много ли среди нас любимцев фортуны? Любой час плаванья грозит бедой, неожиданной,
неотразимой, необоримой числом кораблей; капитаны могут не совладать с новизной и
сложностью положения: тем более, что немногие из них имеют военный опыт. Что же
удивительного в ошибках и, иногда, в потерях? “Снова несчастье в море. Пять сотен
моряков утонуло. Куда смотрит Адмиралтейство?” Сопоставим: армии в беспорядке
ковыляют сквозь череду горячих схваток, тысячи людей – зачастую ненужно и ошибочно –
находят свой конец и в то же самое время Британия без особых помех воюет и торгует на
морях.
Критический настрой общества серьёзным образом сказался в истории с принцем Луи.
В начале войны, в дни успешной мобилизации флота происхождение Баттенберга не
привлекало внимания. Но волна первых успехов прошла; в клубах и на улицах начались
сплетни, пошёл поток писем, за подписями и анонимных. Адмиралтейство честили на все
лады, зачастую в непристойной форме – высокий пост первого морского лорда занимал
природный тевтон. Печально, но естественно: я следил за ростом повсеместных опасений с
тревогой и в душевном расстройстве. Дух времени постепенно овладевал и самим первым
морским лордом: я вывожу это из некоторых его замечаний. Баттенберга поставили в
невыносимое и несправедливое положение: он должен был нести высочайшую
ответственность и риски, день за днём, в уверенности неизбежных потерь, без справедливо
и совершенно им заслуженной общественной поддержки. В конце октября принц Луи
обратился ко мне с просьбой об отставке: я не был удивлён. Такова оказалась награда за
долгую и верную службу британскому народу и флоту; принц Луи Баттенберг принёс себя в
жертву и принял судьбу с безропотным достоинством моряка и аристократа. Приходилось
искать преемника, но я уже выбрал: одного и единственного.
Лорду Фишеру было привычно навещать Адмиралтейство, я виделся с ним накоротке
и мог судить о физических и умственных кондициях адмирала. Сомнений не оставалось. В
149
одну из наших встреч, Фишер посчитал имярека помехой делу, разгневался, забился в
ярости: казалось, что каждый нерв, все жилы его тела готовы лопнуть. Но организм
адмирала чудесным образом выдержал напряжение: видавшую виды оболочку с
неимоверной силой сотрясал и жёг мощный генератор духовной и материальной энергии –
таким я увидел Фишера.
Совместная с адмиралом работа никогда не пугала меня: я полагал, что неплохо знаю
Фишера. Мы проработали вместе достаточно долго, я сумел стать для него сотоварищем но,
в то же время, остался наивысшей инстанцией: залог дружного преодоления любых
трудностей. Я, без каких-либо обязательств, оповестил адмирала и, вскоре и явно, увидел в
нём горячее желание вернуться к рычагам власти и воодушевление перспективой вольной
деятельности. Нужды медлить не было, я обратился к премьер-министру, обосновал
необходимость возвращения адмирала и пожелал работать единственно с Фишером.
Первым помощником Фишера становился Артур Вильсон: я побеседовал и с ним.
Кандидитура нового первого морского лорда отзывалась оппозицией: несомненной,
сильной, естественной, небезосновательной, во многих кругах, но я был убеждён в
собственной правоте и решил уйти из Адмиралтейства при ином решении. В конечном
счёте, к худу или к добру, но это был мой выбор.
Вернуть Фишера: ответственное решение. Я утверждаю, что британский флот не знал
равного человека со времён Нельсона. Оригинальный склад ума и естественная натура
адмирала не вмещались в обыденные границы. Высокий, истинный талант; в потоке
практических дел Фишер чувствовал себя, как рыба в воде. По таким лекалам кроили
титанов.
Но возраст его был семьдесят четыре года. Великолепная крепость старинной
постройки: мы видим массивный донжон: он устоял и высится несокрушимой массой, но
зубчатые стены рухнули, внешние форты пали и под рукой властного сеньора остались
лишь некоторые, обжитые за долгие годы, комнаты и коридоры. Фишер и его соратник
Артур Вильсон появились на свет слишком рано: родись они десятью годами позже,
Адмиралтейство и флот подошли бы к Великой войне в полном совершенстве. Война
выдвинула новых командиров, но Битти, Кийз и Тэрвит не успели снискать достаточного
для наивысших постов авторитета. Над поколением современных флотских офицеров
возвышались два человека из прежних времён: Фишер и Вильсон. Матёрые морские волки,
два великих старика: пятьдесят с лишком лет, более полувека они боролись с ветрами и
врагами, правили кораблями в дни моего младенчества и мы вверили им профессиональное
руководство современной морской войной.
Я прекрасно знал обоих адмиралов и, за три года, из бумаг и бесед, имел множество
возможностей усвоить их мнение о повседневной работе штаба: сомнений не было,
приходилось менять штабной аппарат. Реорганизация, в свою очередь, требовала смены
начальника военного штаба.
Адмирал Стурди, офицер высокого интеллекта и обширных практических дарований,
решительный и умелый в управлении кораблём и эскадрой не подходил Фишеру как глава
высшего исполнительного органа Адмиралтейства. К счастью, мы без труда нашли
преемника.
После Антверпена, адмирал Оливер стал начальником моего секретариата. За год до
войны он возглавлял военно-морскую разведку. Я постоянно обсуждал с Оливером и его
предшественником – Томасом Джексоном – все факты и данные о соперничестве Германии
и Британии на морях. Чрезвычайная скрупулёзность Оливера сочеталась с непревзойдённой
способностью к длительной и сложной умственной работе. Адмирал располагал
обширными познаниями, необычайной чёткостью мышления, ясным слогом. Его репутация
в морских кругах была непререкаемой. Оливер служил у Вильсона командиром
штурманской части: весь флот знает историю 1901 года. После манёвров, в густом тумане,
Вильсон и Оливер вели флот Канала от острова Ратлин на севере Ирландии через Северный
150
канал к Силли; им не потребовались маяки, береговые ориентиры, более того: они и словом
не перемолвились. На третий день туман поднялся и изумлённый флот увидел, что стоит на
рейде у архипелага Силли.
Я обрадовался предложению Фишера поставить Оливера главой штаба и был рад
замене: адмирал отдавал мне своего личного секретаря, коммодора де Бартоломе. Дело шло
гладко. Мы реорганизовали оперативную группу: теперь в неё входили первый лорд,
первый морской лорд, Артур Вильсон, адмирал Оливер и коммодор де Бартоломе (он стал
представителем младшего поколения морских офицеров в нашем кругу). Мы собирались по
меньшей мере раз в день; бесценную помощь работе оказывал секретарь, сэр Грэхем Грин.
Часто - хотя и не столь постоянно, как того требовали важные обязанности сэра Генри
Джексона - приглашался и он.
К расстройствам тяжёлого ноября 1914 добавилась паника: армейские и морские чины
внезапно и сильно испугались вторжения. Военные убеждали меня, что затишье на фронтах
освободило изрядное число первоклассных германских войск – до 250 000 и враг сможет
использовать их для высадки на британские острова. Китченер приказал предпринять всё
необходимое для обороны, Фишер принялся за дело с особым удовольствием. Во вторжение
верилось не очень, но, как бы то ни было, приготовления имели некоторый смысл:
дополнительное внимание отнюдь не вредило нашему побережью и силам обороны
метрополии. Я позволил себе поддаться и ответил на скрытое и растущее волнение в
высших кругах энергичными и быстрыми приготовлениями. Мы, как уже говорилось,
разместили 3-ю линейную эскадру в Форте, перевели Второй флот в Темзу, распределили
старые “маджестики” меж портами восточного побережья, выделили суда для
своевременного затопления и блокирования входов в незащищённые гавани, поставили
мины; береговая охрана - военная, морская и воздушная - суетилась по всему побережью.
Армии было мудрёно действовать: готовые к бою части отдали оружие новобранцам
для стрелковой подготовки и оказались без винтовок. Положение виделось чрезвычайным,
винтовки надлежало собрать и заново перераспределить. До какой же нищеты мы дошли!
Германцы, между тем, оставались в полном бездействии и не воспользовались
благоприятнейшими для ночной высадки приливами и фазами Луны: наступило 20 ноября,
удачные для десанта дни прошли, и предчувствие надвигающегося великого боя постепенно
покинуло нас.
Фишер всецело и рьяно отдался конструированию. Он собрал вокруг себя
судостроительные фирмы, всех корабельных инженеров Британии и, через четыре или пять
славных дней – первый морской лорд наслаждался каждой минутой обсуждения – показал
мне разработанные планы. Великолепные проекты субмарин, эсминцев, малых кораблей
далеко превосходили моё воображение и самые смелые мысли моих советников. Между
тем, по Англии проезжал мистер Швеб: он держал путь домой, в Америку. Мы пригласили
его в Адмиралтейство; промышленник обязался построить двадцать четыре подводные
лодки – двенадцать в Канаде, двенадцать в Соединённых Штатах – с завершением большей
части заказа в невиданно короткий срок – за шесть месяцев. Я назначил щедрые премии за
скорость поставок. Мы договорились и «Беттлехем Стил Кампани» выполнила работы с
обычными для этой мощной организации тщательностью и пунктуальностью. Однажды,
Фишер, Швеб и я обсуждали субмаринный контракт. Беседа оказалась долгой, мы
засиделись допоздна за восьмиугольным столом в Адмиралтействе. Долгая дискуссия
завершилась, и мы спросили мистера Чарльза: “Найдётся ли у вас ещё что-нибудь
полезное”? Американец рассказал, что имеет четыре почти готовые башни, каждая на два
14-ти дюймовых орудия. Работу заказали для греческого линкора “Саламис” германской
постройки. Нам полюбились эти башни, и у меня появилась идея. Читатель вспомнит три
маленьких монитора для Бразилии: я реквизировал их с началом войны, но, в то время,
никто не понимал к какому делу можно приспособить низкобортные плавучие орудийные
платформы. Операции у берегов Бельгии выявили ценность странного приобретения. Я
предложил Фишеру купить башни и построить под них мониторы. Адмирал восхитился, и,
151
на несколько часов, заперся с корабельными инженерами. Через несколько времени мы
начали обширное строительство мониторов.
Осенью 1914, усилиями Фишера мы получили множество законченных планов. В
итоге и к концу 1915 года они предполагали строительство грандиозного флота:
Дредноуты и линейные крейсеры величайшей силы
7
Лёгкие крейсеры
12
Крупные эсминцы и лидеры
65
Океанские субмарины
40
Субмарины прибрежного действия
22
Мониторы
Тяжёлые
18
Средние
14
Лёгкие
Сторожевые корабли и малые противолодочные суда
Торпедные катера
Лихтеры c двигателем внутреннего сгорания
5
107
60
240
Нас, без преувеличения, вела рука провидения. Через два года, когда германские
субмарины стали реальной опасностью, их встретили новые, огромные силы. Отечество
многим обязано Фишеру, его гению и энергии: программа строительства 1914 года
полноправно стоит в ряду великих заслуг адмирала. Мы вправе полагать, что многотрудные
дни создания новых кораблей стали самым счастливым временем в долгой жизни лорда
Джона Фишера. Он, как никто, умел воплотить в чертеже военную мысль. Всю жизнь им
владела величайшая страсть - судостроение. Британия отдала в распоряжение адмирала все
верфи, препоны Казначейства пали.
Должно упомянуть линейные крейсера, “Рипалс”, “Ринаун” и, тем более, лёгкие
линейные крейсера: “Корейджес”, “ Фьюриес” и “Глориес” – я дал согласие на их постройку
через четыре месяца: читатель увидит, в каких обстоятельствах это произошло. Воистину,
они стали поздними детьми старого моряка. Удивительные корабли, с невиданным прежде
сочетанием боевых свойств и, вместе с тем, очень тонкие в кости: флот полагал
желательным усилить каркас и броню – настоятельное требование новых условий войны.
Но их отец, лорд Джон Фишер с неимоверным пылом отрицал любое сомнение в качествах
нежно любимых чад.
Я держал под присмотром всю ноябрьскую и декабрьскую деятельность Фишера:
работа первого морского лорда вызывала искреннее восхищение, расходы же – некоторые
опасения. Продлится ли война за 1915 год? Уверенности не было, отнимать у армии
необходимых людей и нужные материалы не хотелось. Лишь в апреле 1915 года, когда
военная неудача России стала несомненным и решающим фактором, я позволил себе
отодвинуть предполагаемый срок конца войны до 31 декабря 1916 года и согласился с
планами дальнейшего строительства в этих календарных пределах. В то же время, я изо
всех сил старался поладить с Фишером. Я повторял ему снова и снова: в некотором
рассуждении, корабль, завершённый постройкой за двенадцать месяцев до окончания войны
152
в двенадцать раз важнее, нежели корабль, спущенный на воду за один месяц до мирного
времени и постоянно настаивал: работы с близким сроком готовности не должны никоим
образом пострадать.
Но удовлетворить Фишера было непросто. Адмирал мог за день набросать эскиз
нового линкора. Он глотал целую программу строительства за неделю и приходил за
добавкой. Он с жадностью накидывался на любую аппетитную новинку: я предложил
изготовить экспериментальную 18-ти дюймовую пушку и Фишер немедленно закричал: “Я
поставлю её на лёгкий крейсер и дам ход в 40 узлов! Мы будем бить их как захотим, когда
пожелаем и где нам будет угодно!” Это был его конёк, но что вы скажете о доктрине
адмирала: “Броня – это иллюзия”? Тем не менее, я поддерживал его, как мог. Иногда он
бывал неправ, но почти всегда - прав; его задор, энергия двигали дело и Адмиралтейство
сотрясалось, как корабль – один из великих кораблей Фишера – на полном ходу.
Преклонный возраст и многотрудные занятия Фишера требовали расчётливости в
трате жизненных сил. Он отходил ко сну сразу же после 8 вечера, просыпался между
четырьмя и пятью утра, иногда раньше. Утренние часы были для адмирала временем
величайших трудов, он писал бесчисленные письма, исполнял большую часть огромной
массы дел, направлял наступающий день резолюциями. Он работал почти по максиме поэта
Блейка: “ Утром размышляй, днём действуй, вечером ешь, ночью спи”. Я, впрочем, никогда
не слышал от него этого изречения. К полудню, яростная энергия гиганта постепенно
иссякала и, к наступлению сумерек, часто и видимо таяла. Но даже и с таким запасом
физических и умственных сил, адмирал успевал сделать на удивление много; я работал с
Фишером бок о бок, восхищался им и – добавлю – был в нём уверен.
Я изменил своим привычкам и приноровился к распорядку дня первого морского
лорда. Утром я просыпался на час позже обычного, в восемь, а не в семь и, по возможности,
прихватывал час сна после ланча. В таком режиме, я мог работать до часу или двух ночи,
вовсе не чувствуя усталости. Установился порядок дежурства: мы, поочерёдно, несли
службу чуть ли не дённо и нощно. “Почти непрерывная вахта”, как говорил Фишер.
Телеграммы шли в Адмиралтейство круглые сутки, но почти в любой час дня или ночи ктото из нас бодрствовал в готовности принять немедленное решение.
Сложившаяся практика пошла на пользу делу. Первый лорд завершал всю текущую
работу до отхода ко сну, первый морской лорд принимал полную корзину тремя часами
позже и опустошал её к рассвету; в восемь утра наступал мой черёд подхватить эстафету.
Никогда раньше пульс Адмиралтейства не бился столь чётко и равномерно.
Мы договорились не предпринимать в одиночку, без предварительного обсуждения,
ничего важного, если на то не было предшествующего согласия.
Договорённость скрупулёзно соблюдалась. Мы стали первыми, кому удалось
установить исключительно строгий контроль и сосредоточенное управление всем ходом
войны на море, мы могли диктовать нашу волю всем флотам, всем ответвлениям морской
администрации, мы держали позицию против всех внешних поползновений. По
многолетней привычке, я писал записки красными чернилами. Фишер предпочитал зелёный
карандаш и говорил о цветах наших строчек так: “отличительные огни корабля”. Пока
корабль нёс по правому и левому борту наши огни, пока они горели вместе, всё шло
хорошо. Мы образовали союз, уязвимый лишь изнутри; извне же нас не мог победить
никто: морской ли враг, домашний ли интриган.
153
Глава 15.
Коронель и Фолкленды.
Октябрь, ноябрь и декабрь 1914.
Вернёмся к адмиралу фон Шпее. В последнюю неделю июня, командующий морскими
силами Германии на Дальнем Востоке вывел два мощных корабля, “Шарнхорст” и
“Гнейзенау” из Циндао (Киао-Чао) {Читатель найдёт полезным справиться с картой и
таблицей кораблей} и, к пятому августа, сразу же после объявления Англией войны, был
замечен у Соломоновых островов. Седьмого августа сведения о Шпее пришли из Новой
Гвинеи, девятого - с Каролинских островов (его эскадра принимала там уголь). А потом
адмирал исчез. Тихий океан огромен, острова его бесчисленны, никто не мог предугадать,
где объявятся германские корабли. Дни складывались в недели, версии множились и
охватывали всё большие и большие морские пространства. Мы приняли за центр
Каролинские острова и чертили вокруг них циркулем: окружности ширились день ото дня,
Шпее мог возникнуть и начать действовать в самых разных и очень многих местах. Линии
на карте варьировались: германская эскадра могла двигаться с наиболее экономичной
скоростью, с ходом в три четверти от максимального, развить полный ход, предполагалась и
наиболее вероятная скорость. Мы выбирали привлекательные для врага цели и
сообразовывали с ними расчёты.
Неопределённость с местонахождением Шпее изменила ход новозеландских и
австралийских конвоев: я рассказывал об этом, пришлось потревожиться и принять
вынужденные меры предосторожности. Читатель знает, в каких сомнениях проходила
маленькая экспедиция с Новой Зеландии на Самоа, какое облегчение пришло при известии
о сохранном прибытии войск и захвате острова, как проворно – пророчески проворно – мы
увели суда с рейда Самоа после высадки десанта и выгрузки припасов. Прошло пять недель,
германская эскадра никоим образом не давала о себе знать и мы заново и тщательно
изучили положение дел. Всё указывало на движение Шпее к Магелланову проливу или
западному побережью Южной Америки. Австралийским транспортам придали
превосходный эскорт. Ни одного британского судна не осталось на стоянке у Самоа. Старые
154
броненосцы шли в Индийский океан, охранять конвои. Германская эскадра могла преуспеть
во вредоносных действиях именно в Магеллановом проливе. Более того: мы заподозрили,
что враг готовит топливные базы на берегах Чили.
Ходили слухи о германской угольной станции в окрестностях Магелланова пролива,
мы занялись тщательными поисками в этом районе. Неприятель определённо продолжал
торговлю, маршруты вражеского товарооборота проходили вдоль западного побережья
Южной Америки.
Соответственно, 14 сентября, Адмиралтейство послало контр-адмиралу Кредоку,
командующему южноамериканской станцией, телеграмму:
Адмиралтейство контр-адмиралу Кредоку, “Гуд Хоуп”
14 сентября, 5:50 пополудни.
Германцы продолжают торговлю в районе западного побережья Южной Америки;
весьма вероятно, что “Шарнхорст” и “Гнейзенау” идут туда или к Магелланову проливу.
Составьте эскадру, способную вступить в бой с “Шарнхорстом” и “Гнейзенау”,
используйте для бункеровки Фолклендские острова, выделите достаточный отряд против
“Дрездена” и “Карлсруэ”.
“Дифенс” идёт на соединение с вами из Средиземного моря, “Канопус” сейчас на пути
к Аброльос {1}. До подхода “Дифенса” держите при своём флагмане хотя бы один “каунти”
и “Канопус”.
155
После сбора всех сил, незамедлительно приступайте к патрулированию Магелланова
пролива в готовности немедленно вернуться и блокировать Ла-Плату или – по
обстоятельствам – продолжить поиски на север, до Вальпараисо, с целью уничтожить
вражеские крейсера и прервать германскую торговлю. …
Время тревожной неопределённости истекло через два дня. 14 сентября “Шарнхорст”
и “Гнейзенау” появились у Самоа. Навредить не удалось. Эскадру глумливо встретил
пустой рейд. На берегу развивался британский флаг, новозеландскому гарнизону было
более чем по силам справиться с любой десантной партией, защитники огрызнулись на
врага через полосу укреплений. Германцы уверились в судьбе своей бывшей колонии,
выпустили несколько зарядов в правительственные постройки и ушли в море.
Через неделю, 22-го числа, Шпее объявился у Гаити, бомбардировал Папеэте,
разрушил половину города, утопил в гавани маленькую французскую канонерку “Зеле” и,
тем же утром, ушёл на север. Мы ничего не услышали о нём до 30 сентября. Затем, над
бесчисленными бухтами Тихого океана вновь воцарилась тишина.
Пришлось заново рисовать на картах круги: вражеская эскадра, по любому
соображению, затаилась по меньшей мере на несколько недель. В адрес Кредока пошла
новая телеграмма: мы ознакомили адмирала с положением дел и предписали не дожидаться
концентрации крейсерских сил, но немедленно атаковать торговлю Германии в
Магеллановом проливе и у берегов Чили.
Две недели прошли без происшествий. 4 октября станции беспроводной связи Сувы и
Веллингтона (Новая Зеландия) уловили сигналы с “Шарнхорста” и “Гнейзенау”. Враг
обнаружил себя на пути от Маркизских островов к острову Пасхи и, с несомненностью, шёл
к Южной Америке. Мы телеграфировали Кредоку:
Адмиралтейство контр-адмиралу Кредоку (5 октября).
По нашим, вполне достоверным сведениям, “Шарнхорст” и “Гнейзенау” идут к
берегам Южной Америки. Возможно, что “Дрезден” ведёт для них разведку. Готовьте силы
для встречи. “Канопус” должен следовать с “Глазго”, “Монмутом” и “Отранто”, ищите
врага с одновременной охраной торговли.
8 октября (получено 12-го) адмирал Кредок ответил:
Я не склонен преувеличивать опасности, но осмелюсь заметить: концентрация врага на
западном побережье Южной Америки требует от нас соразмерного присутствия по обеим
сторонам континента.
В ином случае и с некоторой вероятностью соединённые британские силы на пути от
юго-восточного берега разойдутся с неприятелем в Тихом океане (? и), тем самым, (?
окажутся) позади противника. Недостаток топлива не даст нам вести погоню: враг легко
разгромит Фолкленды, Английскую банку, угольную станцию Аброльос и выйдет к ОстИндии.
В тот же день (получено 11-го) Кредок засвидетельствовал появление “Дрездена” в
южноамериканских водах:
Разведка доносит о “Шарнхорсте” и “Гнейзенау”. 7 октября, при повторном заходе
“Гуд Хоупа” в Оранж Бэй получены свидетельства, что 11 сентября там был “Дрезден”.
156
Некоторые признаки указывают на соединение “Шарнхорста” и “Гнейзенау” с
“Нюрнбергом”, “Дрезденом” и “Лейпцигом”. Намереваюсь держать силы воедино и
сосредоточиться у Фолклендских островов. “Канопусу” приказано следовать к Фолклендам;
“Монмуту”, “Глазго” и “Отранто” не заходить севернее Вальпараисо до новой информации
о германских крейсерах. …
Могу ли я рассчитывать на подход “Дифенса”, как то значится в телеграмме
Адмиралтейства № 74?
Это была важная телеграмма. Враг, с большой вероятностью, стягивал корабли для
боя. В подобных обстоятельствах и нам надлежало сосредоточить силы. Я обратился к
телеграмме штаба от 5 октября и нашёл, что её главный пункт – собрать силы именно для
боя – изложен туманно. Чтобы избежать ошибки, я написал нижеследующую записку
непосредственно на обороте телеграммы Кредока от 12 октября:
Первому морскому лорду.
Дело обстоит так, что в проливе и у Фолклендских островов, британским кораблям
лучше держаться кучно, на дистанции взаимной поддержки. Поход вдоль западного берега
стоит отложить до определённости с “Шарнхорстом” – “Гнейзенау”.
Сегодня наша цель не вражеская торговля. Прежде всего, мы не должны их упустить.
У.С.Ч.
Тем же вечером, первый морской лорд приписал: “Согласовано”. 14 октября мы с
Баттенбергом обсудили текущее положение и ход дел. После совещания, я, по своему
обыкновению, изложил принятые решения в записке принцу Луи.
Первому морскому лорду.
К сегодняшнему совещанию: я понимаю предложенную вами диспозицию для южной
части Тихого океана и Южной Атлантики следующим образом:
(1)
Крэдок собирает у Фолклендских островов “Канопус”, “Монмут”, “Гуд
Хоуп” и “Отранто”.
(2)
“Глазго” огибает Южную Америку, ищет и, при встрече, атакует “Лейпциг”
и защищает торговлю по западному побережью до Вальпараисо.
(3)
“Дифенс” вместе с “Карнарвоном” образуют новую боевую эскадру на
оживлённом торговом маршруте от Рио.
(4)
Людериц.
“Альбион” идёт к Мысу Доброй Надежды для защиты экспедиции в
Указанные меры одобряю полностью.
Прошу вас указать начальнику штаба подготовить документ со сроками готовности по
изложенным пунктам и с ближайшими датами возможного появления “Шарнхорста” и
“Гнейзенау” в соответствующих районах.
Полагаю, что Кредок доподлинно знает: начиная с 17-го числа “Шарнхорст” и
“Гнейзенау” могут появиться в непосредственной близости от его отряда. Если сил для
атаки не хватит, ему надлежит преследовать врага со всей возможной энергией и ожидать
подкрепления.
В адрес Кредока пошла телеграмма:
157
Адмиралтейство, контр-адмиралу Кредоку, 14 октября.
Согласны на сосредоточение “Канопуса”, “Гуд Хоупа”, “Глазго”, “Монмута” и
“Отранто” для совместной операции.
Стоддарт возьмёт на себя район севернее Монтевидео и отправлен туда на
“Карнарвоне”.
“Дифенсу” приказано соединиться с “Карнарвоном”.
Дополнительно, Стоддарт будет иметь под своим началом “Корнуолл”, “Бристоль”,
“Ораму”, “Македонию”.
“Эссекс” остаётся в Ост-Индии.
18 октября Кредок ответил:
Возможно, что “Карлсруэ” идёт на запад, намереваясь соединиться с остальными
пятью. Надеюсь, что мне представится случай завязать бой, но не уверен в его исходе:
“Канопус” не позволит эскадре развить более 12-ти узлов.
Ясно, что на момент отправки телеграммы адмирал твёрдо предполагал держать
“Канопус” в составе своего отряда, даже ценой потери хода до 12-ти узлов. Формально,
“Канопус” мог держать 16-17 узлов. На деле, он развивал 15 ½.
Изучим обстановку, проследим её в развитии. “Шарнхорст” и “Гнейзенау”
приближались к южным берегам Америки. По пути, к ним могли присоединиться лёгкие
крейсера “Лейпциг”, “Дрезден” и “Нюрнберг”; составлялся отряд современных, быстрых
кораблей. Большие крейсера выступали сильной парой. Каждый нёс восемь 8-ми дюймовых
орудий на верхней палубе, по два ствола в установке, шесть пушек могли стрелять по
любому траверзу. “Шарнхорст” и “Гнейзенау” несли постоянную заграничную службу и
были укомплектованы полнокровными, элитными командами. Незадолго до войны, оба
немецких крейсера отличились в стрельбе и заняли место среди наилучших кораблей
германского флота. Кредок мог выставить против тяжёлых и лёгких крейсеров врага “Гуд
Хоуп” и “Монмут”. Броненосный крейсер “Гуд Хоуп”, прекрасный старый корабль
Третьего флота, с 9,2 дюймовым орудием на каждой оконечности и батареей в шестнадцать
6-ти дюймовых стволов по миделю. Отличный (23 узла) ход для такого возраста. Экипаж,
по большей части, из резервистов: лучшие команды Британии и Германии несравнимо
превосходили “Гуд Хоуп” в эффективности стрельбы при, впрочем, хороших канонирах
последнего. “Монмут”, представитель многочисленных “каунти” – Фишер часто поносил
этот тип кораблей – большой, ходкий, но слабо бронированный крейсер; из артиллерии
лишь батарея в четырнадцать 6-ти дюймовых орудий, девять из которых способны стрелять
по борту. Два броненосных крейсера имели слабый шанс против “Шарнхорста” и
“Гнейзенау”. Героизм и рвение не уравновешивали разницу в силе, не говоря о меткости. В
бою с эскадрой Шпее их могла спасти лишь особенная удача. Именно по этой причине
Адмиралтейство решило усилить эскадру Кредока крупным кораблём. Мы поняли, что
“Шарнхорст” и “Гнейзенау” могут оказаться в районе южноамериканской станции и тотчас
выслали подкрепление. Первоначальным намерением было отправить Кредоку
“Индомитебл” из Дарданелл, линейный крейсер вышел к Южной Америке и успел дойти до
Гибралтара, но растущее напряжение в турецких делах вынудило нас вернуть линкор к
Проливам. В те дни, мы не могли выделить ни единого линейного крейсера из состава
Гранд Флита и пустили в дело старый броненосец. К концу сентября, “Канопус” шёл от скал
Аброльос в южную Атлантику.
158
“Канопус” спасал эскадру Кредока. “Шарнхорст” и “Гнейзенау” не могли решительно
ничего против 12-ти дюймовых орудий броненосца: дистанция стрельбы решала всё. Враг
шёл на риск серьёзных повреждений без всякой надежды на успех. Старый линейный
корабль, с тяжёлой бронёй и 12-ти дюймовыми орудиями становился чем-то вроде
цитадели, и все окрестные британские крейсера могли найти около него полную
безопасность. Именно так надо понимать телеграмму Адмиралтейства от 14 сентября:
“Держите при своём флагмане хотя бы один “каунти” и “Канопус”” и снова, 5 октября:
““Канопус” должен следовать с “Глазго”, “Монмутом” и “Отранто”. Именно по этой
причине я обрадовался телеграмме Кредока: “Намереваюсь держать силы воедино и
сосредоточиться у Фолклендских островов. “Канопусу” приказано следовать к
Фолклендам” и отметил на обороте послания адмирала: “ Дело обстоит так, что в проливе и
у Фолклендских островов, британским кораблям лучше держаться кучно, на дистанции
взаимной поддержки”. Тот же резон звучит и в телеграмме Адмиралтейства от 14 октября:
“Согласны на сосредоточение “Канопуса”, “Гуд Хоупа”, “Глазго”, “Монмута” и “Отранто”
для совместной операции”.
Действительно, “Канопус” развивал только пятнадцать с половиной узлов и наши
крейсера не могли поймать германцев в компании старого броненосца. “Канопус” был
способен лишь на одно: спасти крейсера от гибели.
Но дело не заходило в тупик и получало дальнейшее развитие. Шпее подходил к
берегу Южной Америки после долгого пути через Тихий океан, ему нужны были припасы и
топливо, укромное место для встречи с угольщиками, тайная стоянка для ремонта и
пополнения продовольственных запасов. Сигнал с берега, донесение одного из наших
лёгких крейсеров мгновенно выдавал расположение противника, тайное становилось явным
и мы тотчас направляли на врага силы из многих мест. Японский броненосец “Хидзен” и
крейсер “Идзумо” вместе с британским лёгким крейсером “Ньюкасл” шли через северный
район Тихого океана к берегу Южной Америки – отряд, слишком слабый для поимки
германцев, но достаточно сильный против вражеской атаки. У восточного берега Южной
Америки расположился Стоддарт с мощным, современным броненосным крейсером
“Дифенс”, двумя крейсерами типа “каунти” – “Карнарвон” (7,5 дюймовые орудия) и
“Корнуолл”, лёгким крейсером “Бристоль”, вспомогательными крейсерами “Македония” и
“Орама”. При первом же известии о местонахождении Шпее, мы, единым приказом,
приводили в движение и сосредотачивали против врага все перечисленные корабли. Тем
временем, Кредок, на должной дистанции от “Канопуса”, мог бы держать неприятеля на
ходу у берегов Чили и уходить под защиту броненосца при попытках врага атаковать
британскую эскадру. Пара “Гуд Хоуп” и “Монмут” едва ли уступала в скорости
“Шарнхорсту” и “Гнейзенау”, тем более, что Шпее долго не заходил в порт. Итак, Кредок
мог вести наблюдение, беспокоить врага, провоцировать его, выводить германцев на
“Канопус”. Более того: адмирал имел в своём распоряжении “Глазго”; “Шарнхорст” и
“Гнейзенау” существенно уступали ему в скорости, а лёгкие германские крейсера – и в
скорости и в силе.
Я не могу принять на счёт Адмиралтейства и доли ответственности за последовавшие
события. Первое правило войны предписывает сосредоточить превосходящие силы для
решающего действия, не дробить войска, не вводить их в дело по частям. Кредок ясно
понимал это, судя по его телеграммам. Приказы Адмиралтейства недвусмысленно
одобряют адмирала в стремлении действовать по прописям военного искусства. Положение
эскадры Кредока не вызывало опасений. Нас беспокоила иная, возможная и важнейшая
опасность: соединённые силы Кредока идут на север, вдоль западного побережья Южной
Америки, и упускают неприятеля. Шпее оказывается южнее британской эскадры, идёт
Магеллановым проливом или вокруг мыса Горн, принимает топливо в потаённой бухте и
выходит на большую торговую дорогу к Рио. В этом районе расположился Стоддарт; его
отряд, собранный воедино, несколько быстрее и немного сильнее германской эскадры, но
не имеет серьёзного преимущества ни в скорости, ни в силе. Именно по этой причине, в
записке от 12 октября, я возражал против движения Кредока вверх, вдоль западного берега
159
и оставил бы адмирала у Магелланова пролива, где Кредок мог бы преградить путь
“Шарнхорсту” и “Гнейзенау” либо маневрировать и соединиться со Стоддартом.
Так или иначе, я удовлетворился содержанием телеграммы Адмиралтейства от 14
октября и ожидал развития событий.
27 октября пришла неожиданная телеграмма от Кредока. Я недоумевал.
Контр-адмирал Кредок Адмиралтейству.
“Гуд Хоуп”. 26 октября, 7 пополудни.
На вашу телеграмму от 7 октября. Вы приказали искать неприятеля, нам нужен
скорейший успех, но малая скорость “Канопуса” препятствует поиску и уничтожению
вражеской эскадры.
Поэтому я приказал “Дифенсу” заручиться разрешением из Монтевидео и
присоединиться ко мне.
Намерен использовать “Канопус” для охраны угольщиков.
Телеграмма пришлась на мучительное время смены первого морского лорда,
кандидатура Фишера встретила отпор, я совершенно погряз в хлопотах. Мне, разумеется,
надо было жёсточайшим образом воспротивиться – слова: “Намерен использовать
“Канопус” для охраны угольщиков” предвещали беду. Но я всего лишь отписал начальнику
секретариата (адмиралу Оливеру):
Телеграмма чрезвычайно туманна: не понимаю что Кредок намеревается предпринять
и на что надеется.
Ответ от 29 октября рассеял мои опасения.
Обстановка на западном берегу кажется спокойной. Если “Шарнхорст” и “Гнейзенау”
пойдут на север, то, в конечном счёте, встретят “Идзумо”, “Ньюкасл” и “Хидзен”, будут
оттеснены к югу и столкнутся с “Глазго” и “Монмутом, которые имеют достаточный ход и
смогут, не теряя контакта, вывести неприятеля на “Гуд Хоуп” и “Канопус”; последние
должны держаться на дистанции взаимной поддержки.
Я успокоился. Поначалу, мысль о том, что Кредок намерен искать врага и сражаться
без “Канопуса” вызвала едва ли не ужас, но показалась столь нелепой, что я не доверил её
бумаге. Конечно же, адмирал может оставить “Канопус” позади, в сорока или пятидесяти
милях и успеет подойти к броненосцу ещё до начала боя.
Послать “Дифенс” Кредоку означало обезоружить Стоддарта. Тем более что Стоддарт
протестовал: мы получили его возражения в тот же день, 29 октября, через несколько часов
после ответа Оливера. Но штаб ответил Кредоку ещё до телеграммы Стоддарта: решения
остаются в силе, “Дифенс” не уйдёт с восточного побережья, нам необходимы достаточные
силы по обе стороны Южной Америки.
Кредок не получил ни этого, ни следующих сообщений. Адмирал руководствовался
собственными планами. Мы могли делать с “Дифенсом” что угодно, Кредок не ждал
броненосного крейсера, но шёл на север, вдоль берегов Чили. “Канопус” остался позади и
160
охранял угольщики. Адмирал не взял в отряд тихоходный броненосец, но прихватил с собой
беспомощный вспомогательный крейсер “Отранто” со скоростью, едва ли большей чем у
“Канопуса”. Составилась эскадра, неспособная как к бою, так и к манёвру.
1 ноября, в 4:33 утра мы получили телеграмму от Кредока. Адмирал отправил её из
Валленара в 4 пополудни 27 октября:
Получил вашу телеграмму № 105. Перехватил германскую почту. “Монмут”, “Гуд
Хоуп” и “Отранто” принимают топливо в Валленаре. “Глазго” патрулирует окрестность
Коронеля, действует против вражеского судоходства, присоединится ко мне позже. После
бункеровки собираюсь скрытно, вне видимости с берега, вести эскадру на север. Впредь до
новых уведомлений телеграфируйте в Монтевидео.
В 7:40 вечера пришла следующая телеграмма (отправлена в полдень, 29 октября):
Впредь до новых уведомлений почта для контр-адмирала Кредока: “Гуд Хоуп”,
“Канопус”, “Монмут”, “Глазго”, “Отранто” должна направляться в Вальпараисо.
Кредок поименовал “Канопус” среди прочих кораблей. Казалось, что он намеревается
действовать совместно с броненосцем, пусть и не в тесном контакте. Это послание стало
последним.
30 октября первым морским лордом стал Фишер. В первый же день я повёл его в
оперативный пункт, мы занялись огромной картой, позицией каждого корабля, задачами
каждой из боевых единиц огромной флотской организации. Обзор занял два часа. В водах
Южной Америки зрел несомненный кризис. Мы обсуждали положение Кредока; я задал
вопрос: “Ведь он не пойдёт в бой без “Канопуса”? Мыслимо ли такое?” Фишер не дал
определённого ответа.
Ранним утром 3 ноября мы получили первые точные сведения о противнике.
Генеральный консул, Вальпараисо. В Адмиралтейство.
(Послано в 5:20 вечера, 2 ноября. Получено в 3:10 утра, 3 ноября.)
Капитан чилийского торгового судна сообщил, что был остановлен “Нюрнбергом” 1
ноября в час пополудни, в 5 милях от мыса Карранса, около 62 миль севернее Талькауано.
Офицеры оставались на борту 45 минут. Два других германских крейсера оставались в
отдалении, в 5 и 10 милях к западу соответственно. Капитан уверен, что один из них –
“Шарнхорст”. 26 октября, в час дня “Лейпциг” подошёл к Мас-а-Тьерра, команда 456
человек, 10 орудий, после 18 дней пути от Галапагосских островов, в сопровождении
другого, неизвестного крейсера. Германцы закупили скот и в тот же день ушли. 29 октября
был замечен неизвестный военный корабль, координаты 330 юш 740 вд, шёл курсом на
Кокимбо.
Долгое ожидание закончилось, штаб Адмиралтейства получил насущное сообщение.
Эскадра Шпее определённо находилась у западного берега Южной Америки, не
разминулась с Кредоком, не обогнула мыс Горн. Стоддарту, на какое-то время, ничего не
угрожало. Длинный полуостров Южной Америки отделял его от “Шарнхорста” и
“Гнейзенау”, держать “Дифенс” в отряде Стоддарта более не имело смысла. Броненосный
крейсер мог идти к Кредоку и успеть к бою – нам очень хотелось в это верить. Мы
осмыслили новости и телеграфировали Стоддарту:
161
(Послано в 6:20 пополудни, 3 ноября).
Немедленно отправляйте “Дифенс” к западному побережью на соединение с
Кредоком. Подтвердите получение.
Телеграмму подписали Стурди и Фишер.
Вторая телеграмма пошла Кредоку. Мы, в который раз, указали адмиралу на
“Канопус”:
(Послано в 6:55 пополудни, 3 ноября).
“Дифенсу” приказано идти к вам со всей возможной скоростью. “Глазго” должен
найти неприятеля и не упускать его из виду. Соберите прочие корабли, в том числе и
“Канопус” воедино, оставайтесь в контакте с “Глазго”. Важно как можно скорее
соединиться с “Дифенсом“, не теряя контакта с “Глазго” и противником. Враг считает, что
вы в заливе Корвокадо. Подтвердите получение.
Но наши слова упали в пустоту.
4 ноября, в 7 часов утра я открыл портфель со свежими документами и прочитал
телеграмму:
Маклин, Вальпараисо, в Адмиралтейство.
(Отправлено 3 ноября 1914, в 6:10 вечера).
Только что узнал от чилийского адмирала: германский адмирал утверждает, что в
воскресенье, на закате, при туманной и плохой погоде, встретил “Гуд Хоуп”, “Глазго”,
“Монмут” и “Отранто”. Завязался бой; через час, “Монмут” перевернулся и пошёл на дно.
“Гуд Хоуп”, “Глазго” и “Отранто” скрылись в темноте.
“Гуд Хоуп” горел, слышались взрывы, адмирал уверен, что корабль утонул.
Из германских кораблей в деле участвовали “Шарнхорст”, “Гнейзенау”, “Нюрнберг”.
Ограничимся кратким изложением: всем известно, что произошло. Бой досконально
описан в официальной истории войны и сегодня мы знаем всё, что только возможно знать.
Адмирал Шпее подошёл к берегу Чили, принял топливо на уединённом острове, узнал о
британском крейсере “Глазго” у Коронеля и, 1 ноября, двинул на юг всю эскадру с
намерением отрезать английский корабль от главных сил. Фортуна улыбнулась “Глазго”:
крейсер успел покинуть гавань. Кредок вышел чуть ли не одновременно со Шпее и
двинулся на север в надежде поймать “Лейпциг” – “Глазго” постоянно ловил сигналы
радиоустановки германца. В половину третьего, к британскому отряду присоединился
“Глазго”. Эскадра выстроилась в один эшелон и успела пройти около пятнадцати миль.
Около половины пятого, на севере показались дымы нескольких кораблей; через пятнадцать
минут с “Глазго” опознали “Шарнхорст”, “Гнейзенау” и лёгкий германский крейсер.
“Канопус” отстал от эскадры на 300 миль. Хватало ли времени уйти боя? Безусловно, да.
Номинальная скорость “Гуд Хоупа” была 23 узла, “Монмута” - 22,4; нет сомнений, что в тот
день пара кораблей могла развить 21 узел при совместном движении. Ход “Глазго”
превышал 25 узлов. Номинальная скорость “Шарнхорста” и “Гнейзенау” составляла 23,2 и
23,5 узла, но корабли долго оставались в южных морях без захода в док. Кредок знал об
162
этом и мог без затруднений оценить ход врага, как 22 узла. Скверная погода равно
замедляла обе стороны. Британский адмирал мог разом отвернуть и уйти в море, оставив
противника за кормой: германцы навёрстывали бы милю за час погони. “Глазго” заметил
неприятеля в 4:45 на расстоянии около 20-ти миль. До захода солнца оставалось не более
двух часов, до темноты – менее трёх.
Возможно, что положение осложнил “Отранто”. Вспомогательный крейсер мог
развить лишь 18 узлов; фактически, на встречной волне и в бою корабль делал лишь 15.
Вооружённый торговец, слабый и медленный, по неизвестным причинам шёл впереди, с
“Глазго”, и, на момент визуального контакта, оказался всего в 17 милях от врага.
Предположим, что Шпее мог развить 22 узла, примем в расчёт встречную волну,
вычтем 3: итого 19; враг мог сокращать расстояние до “Отранто” на 4 мили за один час. Тем
самым, к наступлению сумерек вспомогательный крейсер оказывался на дистанции
дальнего огня. Присутствие “Отранто” в эскадре имело значение: он тормозил британский
отряд и уменьшал шансы на спасение. Возможно, что от Кредока не ушло это
обстоятельство.
Сегодня мы доподлинно знаем, что несмотря на обузу в виде “Отранто” британский
адмирал мог попытаться уйти от боя и ушёл бы, легко и несомненно. На момент первого
визуального контакта, германцы шли со скоростью в 14 узлов; для выхода на полный ход
Шпее должен был развести пары в двух дополнительных котлах. К тому же, враг
рассредоточил свой отряд. Сбор эскадры и подъём скорости отнимали полтора часа от
короткого светлого времени; за это время британские корабли могли бы существенно
увеличить отрыв. Более того: в погоне и бою у Фолклендских островов, при благоприятной
погоде, “Шарнхорст” и “Гнейзенау” показали самое большее 20 узлов. Нет сомнений,
Кредок мог уйти без ущерба.
Но адмирал был далёк от подобной мысли. Он твёрдо решил атаковать. “Глазго”
заметил врага и немедленно повернул к британскому флагману; его опережали идущие
полным ходом “Монмут” и “Отранто”. В 5:10 Кредок приказал эскадре собраться, но не у
своего флагмана “Гуд Хоуп” - самого отдалённого от врага корабля - а у “Глазго”: крейсер
отходил быстро, но оставался ближе всех к неприятелю. В 6:18 адмирал передал на
оставшийся вдалеке от боя “Канопус”: “Иду в атаку ”. Он распорядился своей судьбой; его
эскадре выпала горчайшая доля.
Выписка из бортового журнала “Глазго”: “Британская эскадра повернула все вдруг на
четыре румба влево и двинулась на врага с намерением приблизиться и вынудить к бою до
заката. Успех манёвра поставил бы неприятеля в крайне невыгодное положение: мы
становились между германцами и солнцем”. Шпее легко парировал: он отвернул к берегу и
удержал дистанцию более чем в 18 000 ярдов. Враги шли на юг слегка сходящимися
курсами – британцы мористее, оставляя за кормой закат, германцы ближе к берегу.
Началось несчастнейшее за всю войну морское сражение. Матросы и офицеры противных
сторон встретились далеко от дома, в штормовых волнах чужого моря: в живых останется
один из десяти, остальные пойдут на дно. Британцы умрут этой ночью, немцы – через
месяц. В семь часов вечера солнце ушло за горизонт и более не слепило германского
адмирала: началась стрельба. Английские корабли высвечивались силуэтами на вечерней
заре, германские едва виднелись на тёмном фоне берега Чили. Выгода полностью
переменила хозяина. Штормило; должно быть, главные палубы 6-ти дюймовых орудий
“Монмута” и “Гуд Хоупа” сильно захлёстывало водяной пылью.
Германские батареи не испытывали подобных неудобств от бурной погоды: они были
установлены на новый лад, на верхней палубе. Неравное противоборство продолжалось
менее часа. Возможно, что один из первых залпов привёл в негодность носовое, 9,2
дюймовое орудие “Гуд Хоупа” – оно молчало всё время боя. Флагман и “Монмут” вскоре
загорелись. Жестокий шторм усиливался, наступала ночь, но прежде темноты “Гуд Хоуп”,
после мощного взрыва, обратился в огненное, постепенно теряющее жар облако. Полностью
163
беспомощный “Монмут” отверг сдачу: его добил “Нюрнберг” и крейсер, подобно своему
товарищу, ушёл на дно с поднятым флагом. “Отранто”, небронированный и совершенно
неспособный к бою торговец, верно выдержал дистанцию и исчез в темноте. И только
маленький “Глазго” волшебным образом избежал гибели меж тяжёлых залпов и продолжал
драться пока не остался один, в бурном море, в темноте. Из команд двух британских
крейсеров не выжил никто: утонули все, от адмирала до матроса. Германцы не имели
потерь. Приведём выдержку из рапорта “Глазго”:
… Всё время боя, поведение офицеров и матросов оставалось великолепным. Команда
сохранила идеальную дисциплину и хладнокровие в мучительных условиях, среди тяжёлого
огня, при невозможности соразмерно ответить. Матросы действовали в точности, как на
учениях. Канониры вели огонь в строгом порядке и, когда цель скрывалась, по
собственному усмотрению прекращали стрельбу. Офицеры и команда “Глазго” пережили
серьёзное поражение, но дух непоколебим и мы, в единодушии, желаем скорейшего и
подобающего восстановления корабля и новых операций против того же врага.
Случай представился, и им не было в том отказано.
Положение изменилось. Разработанные нами комбинации более не имели силы,
адмирал Шпее на время стал хозяином вод Южной Америки и выбирал из многих
возможностей. Он мог повернуть назад, в Тихий океан и водить нас за нос тактикой
исчезновений. Он мог пойти на север, вдоль западного побережья Южной Америки, к
Панамскому каналу. В последнем случае мы имели шанс дать бой силами идущей на юг
Англо-Японской эскадры. Но Шпее мог разминуться с нашим отрядом или, при встрече с
ней, уйти от схватки, пользуясь превосходящей скоростью. Германцы могли перебраться к
восточному побережью и действовать на главном маршруте морской торговли. Тогда они с
неизбежностью выходили на Стоддарта, завязывалось рискованное и честное дело.
Адмирал Стоддарт мог выставить три бронированных корабля, в том числе и “Дифенс”,
против двух неприятельских. Как “Шарнхорст”, так и “Гнейзенау” были слабее и старше
нашего “Дифенса”: он нёс четыре 9,2 дюймовых орудия, десять 7,5 дюймовых и относился к
типу самых мощных броненосных крейсеров британского флота.
Наконец, Шпее мог пересечь Атлантику, совершить по пути набег на Фолкленды и
неожиданно появиться у берегов Южной Африки. Нежелательный сюрприз, враг застал бы
экспедиции Содружества против колоний Германии в самом разгаре. Генералы Бота и
Смэтс заканчивали борьбу с повстанцами и намеревались в самое ближайшее время
возобновить атаку на германскую юго-восточную Африку; мы ожидали скорого выхода
многочисленных транспортов с войсками и припасами из Кейптауна в Людериц. После
набега на Южную Африку или вместо него Шпее мог подняться вдоль африканского
побережья и напасть на морские пути обеспечения Камерунской экспедиции: мы не имели
там никаких средств обороны.
Открылось множество неприятных возможностей. Приходилось готовиться к
неожиданным ударам во многих пунктах; напряжение превозмогало силы. Прежде всего,
нам следовало заново устроить дела в водах Южной Америки. На это требовалось не менее
месяца. Я осознал угрозу и незамедлительно начал борьбу за линейный крейсер из состава
Гранд Флита: быстроходный линкор, в соединении с “Дифенсом”. “Карнарвоном”,
“Корнуоллом” и “Кентом” обеспечивал за Стоддартом подавляющее превосходство.
4/11/14. Начальнику оперативного отдела.
1. Как далеко “Дартмуту” и “Веймуту” до, соответственно, Пунта-Аренас, Рио или
Аброльос, сколько времени займёт переход при выходе сегодня и со всей поспешностью?
164
2.
Время в пути:
(а) “Кенту” до Рио и Аброльос?
(б) “Аустрелии” (1) без и (2) на пару с “Монкальмом” до Галапагосских островов с
проходом у острова Макада, то же для “Идзумо” и “Ньюкасла”?
(в) 2-ой японской южной эскадре до Фиджи, на замену “Аустрелии”?
(г) “Дифенсу”, “КАРНАРВОНУ”, “КОРНУОЛЛУ” до Пунта-Аренас?
(д) “ИНВИСИБЛУ” до Аброльос, Рио, Пунта-Аренас?
(е) “Хидзену” и “Асаме” до Галапагосских островов и Эскваймолта? {2}
У.С.Ч.
Но Фишер и сам рвался в бой. Первый морской лорд собрался забрать у Гранд Флита
два линейных крейсера для берегов Южной Америки. Более того – и это было уже
сомнительное дело – он вознамерился забрать и третий, “Принцес Ройал”, для Галифакса и,
возможно, Вест Индии - если Шпее пройдёт Панамским каналом. Итак, мы не сомневались
в том, кого послать. Оставался вопрос: кто встанет на замену? Мы с беспокойством сочли
силы вод метрополии: новые дредноуты “Бенбоу”, “Эмперор оф Индиа” и “ Куин Элизабет”
почти готовы, 1-я эскадра линейных крейсеров в скором времени пополнится “Тайгером”.
Последовал немедленный приказ командующему:
(4 ноября, 1914, 12:40 пополудни).
“Инвинсибл” и “Инфлексибл” немедленно получают топливо и со всей поспешностью
следуют в Берхейвен. Корабли срочно необходимы для заграничных операций. Адмирал и
командир флагмана “Инвинсибл” переходят на “Нью Зиленд”. Капитан “Нью Зиленда” на
“Инвинсибл”. “Тайгеру” приказано соединиться с вами как можно раньше. Отдайте
необходимые распоряжения.
Джеллико оказался на высоте положения и, без единого слова, поделился двумя
линейными крейсерами. Корабли отправились вдоль западного берега на Девонпорт,
готовиться к походу на юг. Родился второй план поимки Шпее (1)
Если германцы идут через Тихий океан, то встречаются с превосходящей силой - 1-й
японской южной эскадрой, с базой на Суве, с задачей прикрыть Австралию и Новую
Зеландию, в составе: “Курама” (линейный корабль), “Цукуба” и “Икома” (линейные
крейсера), “Тикума” и “Яхаги” (лёгкие крейсера). Помимо них, в Суве находились
“Монкальм” и “Энкаунтер”. Другой, сильный японский отряд (четыре корабля) базировался
на Каролинские острова.
(2)
Для встречи Шпее у западного берега Южной Америки мы собирали англояпонскую эскадру у берегов Америки Северной: “Аустрелиа” (с Фиджи), “Хидзен”,
“Идзумо”, “Ньюкасл”.
(3)
На случай действий неприятеля у восточного побережья, мы приказали
“Дифенсу”, “Карнарвону”, “Корнуоллу”, “Кенту”, совместно с “Канопусом”, “Глазго” и
“Бристолем” собраться у Монтевидео, но не искать боя до соединения с “Инвинсиблом” и
“Инфлексиблом”; после подхода последних, “Дифенс” отправлялся в Южную Африку.
(4)
При движении Шпее к Мысу Доброй Надежды, его ожидали “Дифенс”,
“Минотавр” (мы освобождали последний от задач австралийского эскорта при известии о
неприятеле в водах Южной Америки), старый броненосец “Альбион”, лёгкие крейсера
165
“Веймут”, “Дартмут”, “Астреа” и “Гиацинт”; экспедицию Содружества отложили на 14
дней.
(5)
Панамский канал прикрывали “Принцес Ройал”, “Бервик”, “Ланкастер” из
Ост-Индийской эскадры и французский корабль “Конде”.
(6)
В Камерун пошло предупреждение: приготовиться поднять суда по реке, за
пределы досягаемости.
(7)
На пути к дому, через Южную Атлантику, враг попадал в район действия
новой эскадры адмирала де Робека: мы формировали её у островов Кабо-Верде из старого
броненосца “Вендженс”, сильных броненосных крейсеров “Уорриор” и “Блэк Принс”,
“Донегола”, “Хайфлаера” и, позднее, “Камберленда”.
Задача уничтожения пяти кораблей, из которых лишь два несли броню, потребовала от
нас тридцати боевых единиц, включая двадцать одну бронированную; защита большей
части наших броненосцев превосходила неприятельскую. Подсчёт не учитывает мощных
японских эскадр, французских кораблей и годных для поиска вспомогательных крейсеров.
Я телеграфировал в Адмиралтейство Японии, описал новую диспозицию британских
кораблей в Южной Атлантике и предложил собрать у берегов Северной Америки
“Ньюкасл”, “Идзумо”, “Хидзен” и “Аустрелию”. “Асама” могла бы присоединиться после
интернирования или уничтожения “Гейера”. На случай возвращения Шпее, план
предусматривал движение японской эскадры к Фиджи: она заступала на место “Аустрелии”
и защищала Новую Зеландию и Австралию. Действия против “Эмдена” предлагалось
организовать так: японские отряды, не вовлечённые в движение на восток, разворачиваются
на запад, к окрестностям Суматры и Нидерландских Ост-Индий, блокируют все лазейки и
убежища до 90-го меридиана восточной долготы. Японское Адмиралтейство ответило
общим согласием.
Между тем, следовало, по возможности, обеспечить безопасность выживших кораблей
Кредока и подвести подкрепление. Мы приказали “Канопусу”, “Глазго” и “Отранто”
соединиться с “Дифенсом” у Монтевидео; Стоддарту надлежало подойти к ним с
“Карнарвоном” и “Корнуоллом” и принять собравшийся отряд под свой флаг. “Кент” шёл
на соединение с эскадрой Стоддарта от Сьерра-Леоне через Аброльос. Губернатора
Фолклендских островов предупредили о возможном налёте германцев. Долгий ход на
большой скорости повредил котлы “Канопуса”; мы были вынуждены перенаправить
броненосец на Фолкленды. Капитан получил инструкции: занять выгодную позицию в
порту Стенли, держать под прицелом вход в гавань, приготовиться к обороне и ожидать
распоряжений.
Британские силы на внешних морях напряглись до предела; читатель может получить
некоторое представление о сложившейся обстановке из приведённого ниже реестра:
Соединение против Шпее, 30 кораблей.
На поиск “Эмдена” и “Кенигсберга”, 8 кораблей.
Защита судоходства от прочих сил противника, 40 кораблей.
Конвои в Индийском океане, 8 кораблей.
Блокада турецко-германского флота, Дарданеллы, 3 корабля.
Оборона Египта, 2 корабля.
Прочие, вспомогательные задачи, 11 кораблей.
Итого, 102 корабля всех типов.
166
Нам, без преувеличения, негде было взять ни одного дополнительного, пригодного
хотя бы на что-то корабля. Но вскоре наступило облегчение.
30 октября пришла новость: в германской Восточной Африке, на реке Руфиджи,
обнаружен спрятавшийся “Кенигсберг”. Для борьбы с германским крейсером хватало двух
кораблей равной ему силы, и мы могли немедленно высвободить часть флота. Новости от 9
ноября оказались совсем хороши. Читатель вспомнит о назначении “Сиднея” и
“Мельбурна”: их отрядили сопровождать большой австралийский конвой, корабли шли
через Индийский океан. “Сидней” шёл в голове эскорта и, 8 ноября, принял сообщение с
радиостанции на Кокосовых островах: в бухту вошёл подозрительный корабль. Станция
передала сообщение и умолкла. Вслед за тем, большой крейсер “Ибуки” увеличил скорость,
поднял военный флаг Японии и запросил у британского командира эскорта разрешения на
атаку врага. Но конвой не захотел лишиться мощной поддержки японца; желанное задание
поручили “Сиднею”. В 9 часов показался “Эмден”; началось первое в истории
австралийского флота морское сражение. Исход не вызывал сомнений. Через сто минут на
берег выбросилась пылающая масса искорёженного металла. Отныне наши суда могли
свободно и безопасно ходить по всему Индийскому океану.
“Эмден” причинил нам урон, но, судя по всему, действовал гуманно и не вопреки
законам войны: мы отдали ему должное:
Адмиралтейство: командующему, Китай.
11 ноября 1914.
По нашему мнению, капитану, офицерам и команде “Эмдена” должны быть
обеспечены почётные условия сдачи. Если у вас нет каких-либо причин для возражения,
позвольте капитану и офицерам оставить при себе сабли.
Нас, однако, скупо отблагодарили за военные учтивости.
Очистка Индийского океана высвободила корабли, занятые поисками “Эмдена” и
“Кенигсберга”. Австралийскому конвою ничто не угрожало.
Нужда в большей части эскортных кораблей исчезла. “Эмден” и “Кенигсберг” более не
числились в активе врага, Шпее находился в другом полушарии. “Минотавр” на всех парах
шёл к Кейптауну. Прочие корабли пересекали Красное море, их жаждали увидеть в
Средиземноморье: над Египтом нависла турецкая угроза.
Тем временем, “Инвинсибл” и “Инфлексибл” пришли в Девонпорт. Мы решили, что
адмирал Стурди сдаст дела новому начальнику штаба и поднимет флаг на “Инвинсибле”,
примет командование южноамериканской станцией и возьмёт на себя общее командование
всеми операциями против Шпее. Нам не терпелось выслать в поход адмирала и его отряд.
Но коль скоро судно попадает в док, обнаруживаются сотни необходимостей.
9 ноября на мой стол легло сообщение: при сём присутствовал и Фишер.
Начальник военного порта, Девонпорт, сообщает, что “Инвинсибл” и “Инфлексибл” не
будут подготовлены ранее 13 ноября.
Верфь задерживала корабли; я выразился: немедленно, очень крепко и спросил
Фишера: “Как насчёт вставить ему шило?” – смысл моих слов был именно такой. Первый
морской лорд взял телеграмму, прочёл и воскликнул: “Пятница, тринадцатое! Ну и день он
167
выбрал!” Я написал приказ, поставил под ним своё имя - вот этот документ, причина боя
при Фолкллендах.
Адмиралтейство, начальнику Плимутских доков.
Корабли выйдут в море в среду, 11-го. Верфь должна сообразовывать работы с
военной необходимостью. Если нужно, рабочие пойдут в плавание на кораблях и вернутся,
когда представится возможность. Ответственность за скорейший выход полностью готового
отряда на вас. Доложите об исполнении.
У.С.Ч.
{См. факсимиле письма}
Эскадра отбыла точно в срок. 26 ноября Стурди принял топливо на Аброльос,
соединился со Стоддартом и принял командование над его отрядом (“Карнарвон”,
“Корнуолл”, “Кент”, “Глазго”, “Бристоль”, “Орама”), послал “Дифенс” в Кейптаун и, в ночь
7 декабря, подошёл к порту Стенли на Фолклендах. Всё время перехода, адмирал соблюдал
радиомолчание и избегал быть замеченным с берега. На Фолклендских островах Стурди
168
нашёл “Канопус”: броненосец следовал инструкции Адмиралтейства и стоял в лагуне в
готовности защитить себя и колонистов. Началась бункеровка.
После победы у Коронеля, Шпее выказал достоинство воина и дворянина. Он ушёл от
горячих почестей немецкого населения Вальпараисо и ни единым словом не отметил
викторию над упокоенными на дне морском. Адмирал не питал иллюзий. Ему поднесли
цветы: “Пригодятся для моих похорон” - сказал Шпее. Поведение адмирала позволяет
предположить, что неспособность германцев подобрать уцелевших моряков проистекла не
из недостатка гуманности; сегодня, британский флот думает именно так.
Через немного времени, эскадра Шпее ушла из Вальпараисо и снова исчезла в океане.
Мы не знаем, какие резоны привели германского адмирала на Фолкленды, не ведаем, что он
предпринял бы при успехе набега. Могу предположить, что Шпее надеялся уничтожить
незащищённую угольную базу и, тем самым, несколько укрепить своё положение в водах
Южной Америки. Так или иначе, в полдень 6 декабря адмирал повёл пять кораблей от
Магелланова пролива на восток; около восьми часов 8 декабря передовой германский
корабль (“Гнейзенау”) показался в виду главной гавани Фолклендских островов. Прошло
несколько минут и германцы увидели страшное. Из-за мыса, в ясное небо отчётливо
поднимались две трёхногие мачты. Сомневаться не приходилось. Треножники означали
неминучую смерть. {3} День был хорош, видимость с марса – тридцать или сорок миль
окрест. Безнадёжный бой. Никаких шансов уйти. Месяцем раньше, другой адмирал и его
люди испытали подобное.
В тот самый день, в 5 часов пополудни я работал за письменным столом в
Адмиралтействе; адмирал Оливер принёс телеграмму. Губернатор Фолклендских островов
сообщал:
Шпее пришёл сегодня, на заре, со всей эскадрой, застал отряд Стурди за бункеровкой
и начал бой.
Я прочёл последние слова и содрогнулся: слишком много неприятностей свалилось на
нас за последнее время. Корабли на якоре, не готовы, снова страшный удар? Вопреки всему
превосходству в силах? Так ли это? ”Надеюсь, нет” – только и ответил начальник штаба.
Мои слова обеспокоили адмирала, я заметил это, хоть сам и не был склонен преувеличивать
опасность. Через два часа дверь в мой кабинет вновь отворилась: вошёл Оливер с чем-то
вроде ухмылки на лице: в обычных обстоятельствах начальник штаба был неизменно
мрачен и суров. “Порядок, сэр, они все на дне”. И, за единым исключением, они там и были.
Действительно, авангард германцев показался у далёкого горизонта, когда Стурди
принимал топливо. Адмирал всецело доверял данным разведки, полагал, что враг у
Вальпараисо и намеревался выйти на следующий день в надежде обогнуть мыс Горн
раньше Шпее. Стурди мог развести пары и начать движение лишь через два часа после
появления германцев. Первым заговорило 12-ти дюймовое орудие неподвижного
“Канопуса”: броненосец сидел на печаной отмели во внутренней гавани. “Гнейзенау”
продолжил сближение, но при виде фатальных трёхногих мачт немедленно сделал полный
поворот кругом и, на всех парах, в сопровождении одного из лёгких германских крейсеров,
пошёл к основной эскадре. Через несколько минут отряд Шпее в полном составе и со всей
поспешностью отходил на запад. В 10 часов Стурди вышел из гавани на “Инвинсибле”, за
ним следовали “Инфлексибл” и “Корнуолл”; “Кент”, “Карнарвон” и “Глазго” были уже в
море. Вослед торопливо собирались лёгкие крейсера, один из них (“Бристоль”) успел
вскрыть для ремонта цилиндры.
Мачты пяти германских кораблей, всей вражеской эскадры, виднелись из-за горизонта
в пятнадцати или около того милях. Стурди отдал приказ об общей погоне, но позже, имея в
запасе полный световой день, распорядился скоростью кораблей: линейные крейсера
169
снизили ход до всего лишь 20-ти узлов. Но и этого было более чем достаточно: германцы,
после длительного пребывания в Тихом океане без захода в док не могли развить более 18ти узлов в совместном движении. Тем не менее, “Лейпциг” отставал и, в начале второго
часа дня, “Инфлексибл” открыл по нему огонь с 16 000 ярдов. Шпее понял, что от эскадры
начали откусывать корабль за кораблём, и принял решение в лучших морских традициях.
Он приказал лёгким крейсерам искать спасения у берегов Южной Америки и повернул
“Шарнхорст” и “Гнейзенау” навстречу преследователям. Начался бой; британцы
действовали без осложнений. Шпее неоднократно пытался сократить дистанцию и пустить
в ход мощную вспомогательную, 5,9-дюймовую артиллерию германских кораблей.
Англичане удерживались вне зоны эффективного огня малых калибров Шпее и
бомбардировали врага из 12-ти дюймовых орудий. На уничтожение германских крейсеров с
дальней дистанции потребовалось долгое время канонады и значительный расход снарядов.
“Шарнхорст”, с адмиралом и всей командой, затонул в 4:17 пополудни; своим последним
сигналом Шпее приказал соратникам спасаться. “Гнейзенау”, с величайшей стойкостью и в
безнадёжном положении продолжил борьбу до 6 вечера, потерял все средства защиты,
открыл кингстоны и ушёл в ледяную воду океана с поднятым флагом. Британские корабли
бросились к месту гибели, спустили все наличные шлюпки, но смогли подобрать лишь 200
человек; многие из спасённых умерли от переохлаждения на следующий же день.
Когда “Шарнхорст” и “Гнейзенау” погибли, на “Инфлексибле” оставалось лишь
тридцать зарядов для 12-ти дюймовых орудий, на “Инвинсибле” – двадцать два.
Тем временем, прочие британские крейсера поделили между собой убегающие лёгкие
корабли неприятеля, завязалась череда схваток. “Кент” (капитан Аллен) догнал и утопил
“Нюрнберг”; английскому крейсеру понадобился чрезвычайный ход, он побил все
предыдущие рекорды, не устоял и результат, зафиксированный на испытаниях корабля.
“Нюрнберг” отказался сдаться и ушёл под воду носом вперёд. Победители видели на
поднявшейся вверх корме группу моряков: они размахивали германским флагом до самого
конца. “Глазго” и “Корнуолл” прикончили “Лейпциг”. Один лишь “Дрезден” смог спастись.
Его загнали и уничтожили тремя месяцами позже, на рейде Мас-а-Тьерра.
Крейсерская война Германии в дальних морях пришла к концу. Остался лишь
“Карлсруэ”, мы ничего не слышали о нём; сегодня мы знаем, что лёгкий крейсер утонул 4
ноября от внутреннего взрыва. “Дрезден” был в скором времени пойман, и на всех океанах
мира не осталось ни одного германца. Мы затратили на дело четыре месяца, считая от
начала войны. Результат открыл далёкие перспективы и сказался на нашем положении по
всему земному шару. Напряжение повсеместно ослабло. Все наши дела, военные и
торговые, шли беспрепятственно на всех театрах. В течение последовавших суток мы
отозвали домой два десятка британских кораблей. В первый раз с начала войны у нас
образовался солидный избыток кораблей разных типов, умелых моряков, всевозможного
морского имущества; появилась возможность использовать всё это наилучшим образом.
Публика удовольствовалась решительным характером победы, но совершенно не поняла её
важнейшего значения для общего положения на морях.
170
Глава 16.
Бомбардировка Скарборо и Хартлпула.
Британская разведка заслужила повсеместное признание и пользовалась всемирным
почётом. Мы успешно проникали в замыслы противника и наше первенство в ряду союзных
держав почти неоспоримо. Враги досадовали, друзья изумлялись, ход событий снова и
снова подтверждал прогнозы секретных служб британской армии и Королевского флота.
Военно-морскую разведку последовательно и успешно возглавляли выдающиеся мастера
Службы: кэптен Томас Джексон, контр-адмирал Оливер и кэптен Реджинальд Холл; они
неустанно развивали и расширяли своё эффективное и изощрённое ведомство. Созвездие
талантов секретной службы не ограничивается названными именами, но о прочих
сотрудниках разведки лучше не распространяться и сегодня. Мы черпали сведения о
морских движениях германцев из трёх основных источников: (1) из донесений секретных
агентов в нейтральных и вражеских странах; (2) из рапортов наших субмарин: подводники
бдительно несли опасную службу в глубине Гельголандской бухты; (3) из анализа
германских радиограмм особыми способами. В последнем нам сопутствовала великая
удача.
В начале сентября 1914 на Балтике погиб германский крейсер “Магдебург”. Через
несколько часов русские подняли из воды тело младшего офицера, и нашли на трупе
шифры, сигнальные справочники, детально размеченные карты Северного моря и
Гельголандской бухты: моряк крепко прижал их к груди сведёнными смертью руками. 6
сентября ко мне пришёл русский морской атташе. Он получил из Петрограда сообщение о
находке: Адмиралтейство России воспользовалось шифрами, сигнальными книгами и
смогло, по меньшей мере частично, расшифровать морские телеграммы врага. Русские
сочли своим долгом передать карты и книги главенствующей морской силе:
Адмиралтейству Британии. Нам предложили выслать корабль в Александров
(Александровск-на-Мурмане, ныне г. Полярный – пр. пер.), взять на борт и доставить в
Англию ответственного русского офицера с немецкой тайнописью. Корабль немедленно
вышел и, через несколько времени, октябрьским днём, представитель нашего верного
союзника передал мне и принцу Луи испятнанные морем бесценные документы. Мы сразу
же организовали службу дешифровки и анализа германских радиограмм. Дело возглавил
сэр Альфред Эвинг, директор общеобразовательной подготовки кадров ВМС,
первоклассный специалист Адмиралтейства в подобных и иных вопросах.
Шифр не был единственным средством германской тайнописи; пришлось проделать
огромную работу. Шаг за шагом, к началу ноября наши офицеры смогли вразумительно
читать куски разнообразных морских сообщений неприятеля. Большинство радиограмм
сообщало о повседневных делах. “Один из наших миноносцев выйдет в квадрат 7Т в 8
вечера” и тому подобное. Но аккуратно подобранные клочки сведений вырастали в
информационную массу и складывались в достаточно точную картину вражеских
мероприятий в Гельголандской бухте. Германцы периодически меняли коды и ключи,
понять врага удавалось лишь иногда и на некоторое время. С течением войны,
подозрительность противника росла, неприятель изобретал совершенно непостижимые
средства. Источник иссяк, но за время его существования мы получили информацию
несомненной и исключительной ценности.
Германская официальная история демонстрирует неплохую – если не сказать больше осведомлённость (стр. 194): “Надёжные сведения из Петрограда не оставили никаких
сомнений: британское Адмирадтейство в полной мере овладело криптографической
системой германского флота. “Магдебург” сел на мель у Оденсхольма, секретные
документы выбросили за борт; русские подняли их и передали союзникам”.
Дальновидный адмирал Оливер вооружил разведку станциями пеленгации: мы
приступили к их строительству в августе 1914. Никто и близко не имел подобного:
171
беспроводные установки дали флоту непревзойдённое в своём совершенстве средство, мы
могли определить положение любого вражеского корабля, и, тем самым, вычислить его
курс.
“Англичане – пишет Шеер (стр. 73), - успели подготовить пеленгационные станции
(“'directional stations”) и получали от них сведения; мы сильно запоздали с подобными
устройствами. …Британцы обрели огромное военное преимущество: беспроводное
послание немедленно и совершенно точно открывало местоположение наших сил. Большие
флоты состоят из отдельных единиц, корабли значительно отдалены друг от друга, связь
очень важна и полное прекращение радиообмена похоронит любое предприятие”.
Меж истиной и сводкой обработанных сведений лежит пропасть, часто неодолимая.
Перехвачены сигналы, корабль подал голос в эфир: в назначенное время на определённых
фарватерах зажгутся сигнальные огни, корабли в движении, работают тральщики,
устанавливаются бакены, открываются шлюзовые ворота – о чём всё это говорит? На
первый взгляд, лишь о рутинной деятельности флота. Путь к открытиям огромной важности
один - сопоставление фактов. Достаточно сказать, что Вильсон особым образом изучал
совокупности подобных намёков, откуда бы они не исходили, и информировал
оперативную группу Адмиралтейства: таков был непременный долг сэра Артура.
Затишье на Северном море продолжалось до понедельника, 14 декабря. Около 7 вечера
в мой кабинет вошёл Вильсон и попросил совещания, немедленного: со мной, первым
морским лордом и начальником штаба. Через несколько минут все были в сборе. Сэр Артур
объяснился: изучение разведывательных данных открыло вероятное и угрожающее
движение врага линейными крейсерами. Возможно – хотя тому не было явных свидетельств
– неприятель собирался атаковать наше побережье. Вильсон определённо отрицал участие в
деле Флота Открытого Моря. Данные были туманны и неполны. Аргументация грешила
прорехами. Но мы, выслушав Вильсона, постановили: считать истиной каждое допущение,
все гипотезы и действовать соответственно. Было решено не двигать весь Гранд Флит.
Защитные сооружения Скапа ещё не были готовы, флоту приходилось много крейсировать
и мы желали в максимально возможной степени предохранить корабельные машины и
холодильники от износа. Более того: каждый выход огромного отряда влёк за собой риск
аварий, угрозу субмарин, мин и Адмиралтейство опасалось использовать Гранд Флит
помимо насущных необходимостей.
Мы приняли решение, и командующий ему не воспротивился. В свете последовавших
событий, наш план выглядит ужасно. Но надо помнить, на основании каких сведений
действовало Адмиралтейство: совершенно непроверенная, в высшей степени умозрительная
информация, исключившая из дела – и это самое важное – Флот Открытого Моря.
Линейные крейсера, 2-я линейная эскадра, эскадра лёгких крейсеров и флотилия эсминцев
немедленно получили приказ разводить пары и идти в море, выбрав время выхода и
скорость хода так, чтобы подойти к позиции перехвата на заре следующего дня. Коммодору
Тэрвиту, Гарвичская группа, предписывалось быть в море у Ярмута; коммодору Кийзу –
выставить все наши океанские подлодки, восемь субмарин, на позицию у Терсхеллинга и
препятствовать движению неприятеля на юг. Береговые силы поднялись по тревоге.
Адмиралтейство, командующему.
14 декабря. Отправлено в 9:30 вечера.
Последние сведения: 1-я германская эскадра крейсеров и эсминцы покинут Яде во
вторник, ранним утром, возвращение в среду, ночью. По нашей информации дредноуты
едва ли выйдут в море.
У врага достаточно времени для подхода к нашему побережью.
Высылайте, единовременно и ночью, эскадру линейных и лёгких крейсеров в
сопровождении линейной эскадры: Вторая линейная эскадра предпочтительнее.
172
Корабли должны быть на назначенной позиции в среду, на рассвете, в готовности
уверенно перехватить врага на его обратном пути.
Тэрвит с лёгкими крейсерами и миноносцами попытается войти в контакт с
неприятелем у побережья Англии и будет следовать за противником, поддерживая связь с
адмиралом.
По нашим сведениям, 1-я германская эскадра крейсеров насчитывает 4 линейных и 5
лёгких крейсеров; возможно, что с ними будут три флотилии эсминцев.
Подтвердите получение.
{См. карту}
Адмиралтейство, коммодору “Т”, Гарвич.
15 декабря 1914. 2:5 утра.
Очень возможно, что германские линейные крейсера, крейсера и эсминцы окажутся у
наших берегов завтра, на рассвете.
Один эсминец типа “М” должен патрулировать окрестность плавучего маяка НордХиндер с полуночи до 9 утра. Второй эсминец типа “М” несёт дозор по маршруту: 15 миль
на юг по магнитному меридиану от точки 530 0’ сш, 30 5’ вд с полуночи до 9 утра.
Задача указанных эсминцев: высматривать, при появлении неприятеля рапортовать и
отходить, полагаясь на свою скорость.
При чрезмерно плохой погоде корабли возвращаются в Гарвич. Доложите их названия.
1-я и 3-я флотилии со всеми наличными лёгкими крейсерами должны выйти из Ярмута
завтра, до рассвета и быть готовы идти в любое место, будь то юг или север, в зависимости
от сведений о местоположении неприятеля.
173
Задача флотий: держать контакт с врагом, следовать за ним, сообщать его координаты
вице-адмиралу 2-й линейной эскадры и вице-адмиралу 1-й эскадры линейных крейсеров.
К 7:30 утра, 2-я линейная эскадра, 1-я эскадра линейных крейсеров, 3-я эскадра
крейсеров и эскадра лёгких крейсеров будут на позиции 540 10’ сш, 30 0’ вд в готовности
отрезать отход противника.
Если завяжется бой, ваши флотилии и лёгкие крейсера должны стремительно
соединиться с флотом и заняться вражескими миноносцами.
При чрезмерно плохой для эсминцев погоде отошлите их и используйте только лёгкие
крейсера.
Подтвердите получение.
Мы упредили возможные события всеми необходимыми мерами и ждали, в сомнениях
и с любопытством. До утра среды оставалось тридцать шесть часов. 16 декабря, в половине
восьмого утра, в мою ванную комнату ворвался офицер с морской радиограммой из
оперативного пункта. Он передал сообщение в мои мокрые руки. “Германские линейные
крейсера бомбардируют Хартлпул”. Я с криками метнулся из воды. Сострадание к
Хартлпулу смешивалось с тем, что Джордж Уиндхем однажды назвал “утешением
грядущего возмездия”. Я натянул одежду на мокрое тело и помчался вниз, в оперативный
пункт. Только что подошёл первый морской лорд: он жил по соседству с Адмиралтейством.
Оливер неизменно спал в оперативном пункте и едва ли покидал его днём; сейчас он
наносил метки на карту. Каждую минуту поступало по два-три сообщения: телеграммы с
затронутых атакой береговых станций и радиоперехваты – окрестные корабли
транслировали их друг через друга. Новости шли и от нас, Адмиралтейство непрерывно
сообщало обо всём флоту и флотилиям.
Всё пришло в движение и устремилось в море. 3-й линейной эскадре (броненосцы типа
“Кинг Эдуард”), Форт, приказали перекрыть отход неприятеля на север. Помимо прочего,
мы привели в готовность и Гранд Флит - для пущей предосторожности, на случай, если
германцев оттеснят далеко к северу. Коммодора Тэрвита, с крейсерами и миноносцами
Гарвичской ударной группы, направили на соединение с Джорджем Уоррендером,
командиром 2-й линейной эскадры, старшим адмиралом сил перехвата. Но двинулись
только крейсера; погода оказалась слишком плоха для миноносцев. Наконец и позднее,
коммодор Кийз – он держал свой флаг на одном из эсминцев позднейшей постройки,
“Лурчере” – получил приказ перебросить субмарины с заблаговременной позиции у
Терсхеллинга в Гельголандскую бухту и постараться перехватить противника на отходе.
В то время мы ещё не привыкли к обстрелам беззащитных селений. Но что это меняло,
в конечном счёте? Один за другим у берегов Йоркшира, на дистанции орудийного выстрела
возникали линейные крейсера противника; мы распознавали их, наносили на карту,
неприятель отошёл от восточных берегов Германии на 150 миль. Четыре британских
линейных крейсера и шесть дредноутов, Вторая линейная эскадра, самые мощные
броненосцы в мире, шли на вычисленные с математической точностью позиции, наперерез
вражеской линии отступления. Современные, быстроходные корабли, с самыми мощными
орудиями флота, предшествуемые и сопровождаемые крейсерскими эскадрами и
флотилиями; в ясную погоду, наш отряд мог держать под наблюдением и контролем около
100 окрестных миль. Заря открыла противника, и лишь единое обстоятельство могло спасти
германцев от смерти под тяжёлым кулаком ошеломительного превосходства наших сил.
Огромные снаряды разбивали домишки Хартлпула и Скарборо, в жилища англичан летели
внезапные вестники боли и разрушения, но лишь одно беспокойство владело умами
собравшихся в оперативном пункте Адмиралтейства.
Слово “видимость” приобрело страшный смысл. Пока она была достаточно хороша.
Уоррендер и Битти имели горизонт около десяти миль; у берегов, в районе
174
продолжавшегося боя, было видно на 7 000 ярдов. Прогноз не предвещал неприятностей. В
9 утра германцы закончили обстрел и вскоре ушли от побережья – к дому, в том не было
сомнения. Мы отлучились позавтракать в величайшем волнении. Мучительное испытание,
грандиозный приз, в руки шла эскадра линейных крейсеров Германии: фатальная потеря,
невосполнимое увечье для вражеского флота, но судьбу выигрыша решала полоса морского
тумана. Телеграф и телефон несли вести о страданиях Хартлпула и Скарборо во все концы
Королевства; Военный комитет Кабинета собрался в половину одиннадцатого, в
возбуждении от новостей, помноженных на слухи. Меня немедленно призвали к ответу: как
такое стало возможным? “Чем занимается флот, и что вы собираетесь предпринять?” В
ответ, я показал карту со свежими позициями противостоящих морских сил и пояснил: в
условиях средней видимости мы надеемся на бой к полудню. Собрание пришло в
благоговейный трепет; заседание отсрочили до вечера.
Враг уходил от наших берегов. В Адмиралтействе узнали об этом в 10:30 и отправили
Уоррендеру соответствующее оповещение.
Возможно, что неприятель отходит к Гельголанду. Вы должны удержать его вне
минного поля и отрезать врагу отход.
Но тревожные телеграммы уже идут в Адмиралтейство. Проходит немного времени и
горизонт Уоррендера сужается до 7 000 ярдов, Битти – до 6 000, некоторые из лёгких
крейсеров сообщают о 5 000, затем - о 4 000 ярдах у берега. Время идёт, флоты не входят в
контакт. Наступает полдень, час дня. Погода становится всё хуже. Становится ясно: на
Северное море опускается туман. Видимость 3 000 ярдов, корабли переговариваются и
докладывают о 2 000. Фишер и Вильсон бесстрастны, не выказывают эмоций, но все видят,
как адмиралов пожирает внутренний огонь. Я, без особого успеха, пытаюсь заниматься
текущей работой. Флот шлёт неясные сообщения. Несомненно, что мы очень близко от
врага, мы нащупываем его в тумане, корабли различимы лишь в пределах 2 000 ярдов. До
нас доносится приказ Уоррендера: бесценные дредноуты идут через германские минные
поля у берегов Йоркшира: возможно, что адмирал пытается приблизиться к чему-то на
границе видимости, на пределе возможностей. Внезапно, мы слышим контр-адмирала
Гуденафа: его лёгкие крейсера открыли огонь по германцам, дистанция 3 000 ярдов.
Пришло упование. Первый контакт установлен, не воспоследует ли и дальнейшее?
Перспектива беспорядочного боя на близких дистанциях не пугала Адмиралтейство. Мы
боялись одного - упустить врага, вплоть до того, что обошли полным молчанием и
намерение 2-й линейной эскадры пройти по минному полю.
Около половины второго Артур Вильсон промолвил: “Похоже, им удалось выбраться”.
И тут же события приняли новый, пугающий оборот. В море вышел германский линейный
флот; мы узнали об этом в 1:50. До полудня Флот Открытого Моря соблюдал
радиомолчание, но теперь заговорил; мы опознали его и, через потребное для расчёта время,
определили координаты. Вражеские корабли успели зайти далеко. Явление Флота
Открытого Моря полностью изменило соотношение сил: предположительно, враг шёл на
подмогу линейным крейсерам. Мы выставили десять великолепных кораблей, лёгкие
эскадры и флотилии, непревзойдённую по сочетанию мощи и скорости боевую группу.
Германцы не имели ничего подобного, они не могли одновременно догнать и одолеть
британский отряд. Но весь Флот Открытого Моря был нам не по зубам. Линейные крейсера
противника оставались в 150-мильном удалении от германского флота, но схватка с
немецким крейсерским отрядом в устойчивом тумане могла окончиться неожиданной
встречей с главной морской силой врага. Адмиралтейство вовсе не желало такого исхода.
Мы тотчас предупредили эскадры.
175
Адмиралтейство 2-й линейной эскадре и 1-й эскадре линейных крейсеров.
Послано в 1:50 (Срочно.)
Главные силы врага вышли в море. К 12:30 сегодняшнего дня, Флот Открытого Моря
находился 540 38’ сш, 50 55’ вд {1}: не заходите далеко на восток.
Мрачные виды на будущее вскоре рассеялись подобно давешним, радужным. Флот
Открытого Моря не шёл к нам но, вопреки предположениям, успел выйти уже давно и
теперь возвращался.
В 3 часа я отлучился, доложил ход дел Военному комитету и с тяжёлым сердцем
пошёл назад, через конногвардейский плац, в Адмиралтейство. Оперативная группа
переместилась за восьмиугольный стол в моём кабинете и заседала в полумраке зимних
сумерек. Артур Вильсон, надев самую бесстрастную из своих личин, произнёс: “Что-ж, это
так, они ушли и теперь, должно быть, где-то здесь” и указал точку на карте, среди отметок
текущего положения – начальник штаба обновлял их раз в пятнадцать минут.
Стало ясно: германцы ускользнули от сил перехвата: мы вошли в огневой контакт с
лёгкими крейсерами врага, но и они скрылись в тумане. После боя, адмирал Уоррендер
написал в своём рапорте: “Они вышли из одного ливневого шторма и исчезли в другом”.
Пробило 8 вечера.
Но всё ли кончено? Я спросил про наши субмарины. Коммодор Кийз забрал их с
исходной позиции и вёл к линии германского отхода. Войдет ли враг в зону ограниченного
действия подводных лодок? Вопрос чистой удачи. Артур Вильсон сказал: “Остался лишь
один шанс. Кийз, с “Лурчером”, ”Файрдрейком” и субмаринами. Вероятно, он может
попытаться и атаковать эскадру германских линейных крейсеров ночью, на входе в бухту и
торпедировать одного или даже двоих”. Жалкая, последняя надежда – два хрупких эсминца,
храбрый коммодор, его верные люди у вражеского берега, вдали от домашних портов, без
всякой помощи, в мощных жерновах германских сил, судов поддержки и флотилий.
Собрание надолго умолкло. Все мы прекрасно знали Кийза. Потом прозвучало: “Мы
посылаем его на смерть”. Последовал ответ: “Кийз не пожелал бы считаться с этим
обстоятельством, будь он сейчас здесь, среди нас”. И снова молчание. Вильсон, между тем,
составлял телеграмму:
8:12 пополудни.
Мы полагаем, что Гельголанд и Амрум зажгут огни в ожидании кораблей. У ваших
эсминцев есть шанс атаковать около двух утра или позднее на предписанном вам курсе.
Первый морской лорд согласно кивнул. Начальник штаба взял телеграмму, тяжело
поднялся и вышел. Мы перешли к обычным делам дня и начали обсуждать: что сказать
общественности о произошедшем.
Через два дня я принимал Кийза в своём рабочем кабинете и, между прочего, сказал
ему:
- В ту ночь мы послали вам страшное сообщение. Я не чаял увидеть вас снова.
- Это ужасно – ответил коммодор, - но оно запоздало и застало меня на подходе к
дому. Я три часа прождал этого приказа и чуть было не начал действовать по собственному
усмотрению. – и Кийз осыпал себя упрёками, в которых не было нужды. {2}
Я изложил события 16 декабря словами очевидца: именно так мы видели тот день из
оперативного пункта Адмиралтейства, именно так мы, свидетели событий, воспринимали
происходящее. Теперь посмотрим на существо дела {3} из дня сегодняшнего. Никто не мог
176
предугадать, на какой пункт побережья обрушится германский удар; 500-мильная береговая
линия насчитывала множество возможных для атаки объектов, задача не имела решения. Но
мы ответили намерениям врага, умело выбрали утреннюю диспозицию и отдали
соответствующие приказы. Следуя приказам командующего, 2-я линейная эскадра (6
кораблей), эскадра линейных крейсеров (4 корабля) вместе с 3-й эскадрой крейсеров,
эскадрой лёгких крейсеров и флотилией спустились вниз от Скапа, Кромарти и Форта и
прибыли к южной оконечности Доггер-банки около 5:30 утра 16 декабря, за два с
половиной часа до рассвета. Там, в самом центре Северного моря, почти на линии
Хартлпул-Гельголанд, наши эсминцы - передовая завеса британских сил – вступили в бой с
лёгкими крейсерами и эскадренными миноносцами врага; на рассвете появился большой
вражеский крейсер - он был опознан как “Роон”. Завязалась схватка, несколько наших
миноносцев получили попадания, и неприятель отошёл на восток. За “Рооном” погнался
отряд линейных крейсеров Битти. Около 9 утра погоню пришлось прервать: Уоррендер и
Битти получили сообщение Адмиралтейства о бомбардировке германскими линейными
крейсерами Хартлпула, а затем и Скарборо. Все британские корабли тотчас же повернули
на запад, вытянулись в длинную колонну и пошли на врага, к берегам Англии; казалось, что
неприятеля очень возможно перехватить.
В военные годы мы затруднялись понять, чем занимался “Роон” и германские лёгкие
силы в те утренние часы. Плохо составленный вражеский отряд у оконечности Доггербанки ничем не мог помочь германскому рейду к берегам Англии: как силы, так и позиция
противника не годились для такой задачи. Теперь мы знаем ответ. “Роон”, крейсера и
миноносцы входили в передовую завесу Флота Открытого Моря: Германия вышла в полной
силе, три мощные эскадры, сопутствующие суда, многие флотилии. Флотом Открытого
Моря командовал фон Ингеноль; он вышел из Куксхафена в темноте, между 4 и 5 вечера 15го декабря и, до рассвета 16-го, успел дерзко выдвинуться к Доггер-банке, в помощь
линейным крейсерам Хиппера: последний уже приближался к нашему побережью.
Ингеноль намеревался продолжить путь. Последуй он этому плану, мы бы заметили его
авангард: утро в той части Северного моря выдалось ясным и разведчики неприятеля вошли
бы в зону обзора британских линейных крейсеров и 2-й линейной эскадры между 8 и 9
часами.
Встреча казалась неизбежной. Что же помешало? Адмирал Тирпиц заявляет: силы
небесные предоставили Германии единственную, неповторимую возможность для боя, в
условиях чрезвычайного перевеса в силах. Несколько недель спустя он писал: “16 декабря
Ингеноль держал в руках судьбу Германии. Кровь кипит в жилах при одной мысли об
этом.” Мы вернёмся к заявлению Тирпица позже, а сейчас последуем за событиями.
Ингеноль пренебрёг инструкциями и зашёл далеко в море. Незадолго до операции он
высказался против “приказа-намордника”: предписание кайзера, последствие боя в
Гельголандской бухте (28 августа), но получил отпор. “Флот должен воздерживаться и
избегать действий чреватых тяжёлыми потерями”. Указ монарха остался в силе. Но вот
тёмное декабрьское утро и флот в самом центре Северного моря. Внезапные вспышки
орудийного огня, Ингенолю докладывают: британские миноносцы начали бой с крейсерами
передовой завесы, дозор отходит, эсминцы преследуют, до дневного света ещё два часа.
Темнота, германский командующий опасается торпедной атаки. Около 5:30 он
поворачивает весь флот кругом и отходит на юго-восток; стеснительные инструкции всё
более беспокоят адмирала: именно они, а не британские эскадры руководят его действиями.
Соответственно, в седьмом часу утра, Ингеноль, по меткому слову британского
официального историка войны “даёт стрекача и направляется домой, бросив рейдирующий
отряд на произвол судьбы”. Пусть так, но и в 6 утра между флотами оставалось не более 50
миль и лёгкие силы сторон соприкасались! Шеер, в то время командир 2-й линейной
эскадры пришет (стр. 71): “Преждевременный поворот на В-Ю-В отнял у нас
предусмотренную исходным замыслом возможность встретить отдельные дивизии врага:
теперь мы видим, что планировали правильно.”
177
Но враг не мог вынудить адмиралов Уоррендера и Битти к бою. Британские эскадры
шли за достаточной завесой крейсеров и миноносцев. В то время и в той части моря стояла
ясная погода. Мы распознали бы, с какими силами имеем дело загодя, до начала серьёзного
боя. Никакие соображения не оправдывали схватки шести линкоров и четырёх линейных
крейсеров, пусть даже и самых сильных в британском флоте, со всем Флотом Открытого
Моря в двадцать броненосцев. В этом не было никакой нужды. 2-я линейная эскадра Гранд
Флита могла развить 20 узлов в совместном движении или применить принудительную
вентилляцию и уйти со скоростью в 21 узел: подобный ход имели лишь шесть кораблей
Ингеноля. Перехватить же линейные крейсера было невозможно никому. Быстроходность
неотъемлемо присуща линейным крейсерам и служит им главной защитой в отдельных от
главного флота действиях.
Итак, Уоррендер и Битти могли отказаться от сражения с германским флотом как то
недвусмысленно требовали их служебные обязанности. Тем не менее, примем в расчёт
значительное число миноносцев вышедших в море с германским флотом, темноту,
погодные условия, посмотрим на ситуацию того часа из сегодняшнего времени и найдём её
далеко не однозначной. События не обернулись худо и это награда за храбрость в
предыдущем деле. Двадцать восьмое августа охранило нас в день шестнадцатого декабря.
Перейдём ко второй фазе замечательного дня. Между девятым и десятым часом утра,
все четыре британские эскадры шли к берегам Англии. Германские линейные крейсера
успели закончить обстрел и устремились домой на предельной скорости. В
предшествующие военные месяцы, германцы уложили у берегов Йоркшира два больших
минных поля; мы обнаружили их, сочли защитой от рейдов врага и усилили
дополнительными зарядами. Опасные участки разделяла полоса чистого моря, около
пятнадцати миль шириной, напротив Уитби и Скарборо. Джеллико оставался на удалённом
от места действия “Айрон Дюке”; командующий осмыслил положение и решил, что враг
попытается уйти на север, вдоль нашего берега, по внутренней границе минных полей или,
что вероятнее, повернёт на восток, через незаминированный коридор у Уитби и Скарборо.
Он велел 3-й линейной эскадре в Форте перекрыть путь на север, приказ был быстро
исполнен. В 10:10 командующий указал Уоррендеру на позицию в разрыве между минными
полями напротив Уитби и добавил: “Неприятель, по всей видимости, выйдет там”.
Уоррендер и Битти придерживались того же мнения; жизнь показала, что мы в точности
предугадали действия германцев.
Итак, в 11 часов, четыре линейных крейсера и лёгкие крейсера противника –
последние шли самостоятельно и опережали тяжёлые силы на 60 миль – двигались на
восток, к Гельголанду на предельной скорости. В то же самое время, четыре британские
эскадры шли на запад, навстречу врагу, широко развёрнутым строем. Флоты сближались с
совокупной скоростью более 40 узлов, до встречи оставалось пройти около ста миль. По
курсу нашего отряда лежал юго-западный клочок Доггер-Банки, воды над ним было
недостаточно для линейных крейсеров обоих сторон. Ловчая линия британских кораблей
разделилась: Битти и лёгкие крейсера пошли севернее отмели, Уоррендер с дредноутами –
южнее. Кружной маршрут заметно задержал наше продвижение вперёд. Тем временем
погода совершенно испортилась. Спустился туман, начался шторм. Авангард Битти, эскадра
лёгких крейсеров, заметил лёгкие крейсера германцев среди тумана и ливневых ураганов.
“Саутгемптон”, лёгкий крейсер, замыкал южный фланг: он открыл огонь, враг ответил.
Надежды на борту “Лайона” росли. Крейсерская завеса врага объявилась в ожидаемом
месте, своевременно и точно. Очевидно, что за дозором шли основные силы; возможно, что
до них оставалось не слишком далеко. Но тут вмешалась несчастливая случайность.
Три британских лёгких крейсера увидели “Саутгемптон” в деле, повернули к месту
боя, на юг и “Бирмингем” открыл огонь. Крейсера поступили вопреки намерениям Битти,
дозор должен был идти впереди него: адмирал убедился в близости линейных крейсеров
противника, опасность потерять врага была велика, как никогда. Битти приказал лёгким
крейсерам вернуться на место. Но вместо того, чтобы адресовать сигнал поимённо, двум не
178
занятым в бою кораблям, его отдали всей эскадре лёгких крейсеров; “Бирмингем” и
“Саутгемптон” подчинились, вышли из боя и заняли предписанное место в строю.
Германцы повернули на юг и скрылись в тумане. Контакт был потерян.
В то же время линейные крейсера противников продолжали быстро сближаться.
Лёгкие крейсера предупредили Хиппера о вражеских силах прямо по курсу и в 12:15
немецкий адмирал отвернул немного на юго-восток. Битти следовал прежним курсом до
12:30. К этому времени два отряда линейных крейсеров отстояли лишь на 25 миль и
дистанция быстро сокращалась. И опять неудача! Уходящие от Битти лёгкие крейсера врага
отклонились к югу и встретились с 3-й эскадрой крейсеров, авангардом Уоррендера. Опять
стрельба, отход, крейсера врага снова скрылись в тумане. Хипперу доложили: британские
силы блокируют и этот путь. Тогда, в 12:45, германский адмирал совершил “поворот
налево, на три четверти” (позволю себе применить кавалерийский термин), увернулся и
пошёл на север. Сам по себе манёвр не спас бы его. Если бы Битти держал взятый курс ещё
пятнадцать минут, бой на дальности действенного огня неизбежно начался бы ещё до 1 часа
дня. Но посмотрим, что произошло.
В 12:30 Битти получил сообщение Уоррендера: “Вижу крейсера и миноносцы врага” –
это был второй контакт с германскими лёгкими крейсерами - и заключил, что линейные
крейсера неприятеля проскользнули позади его отряда к югу; помимо прочего, адмирал
руководствовался весомой идеей: во что бы то ни стало отсечь врага от баз. Битти
немедленно пошёл в обратном направлении, то есть на восток и шёл таким курсом три
четверти часа. В 1:15 он узнал, что германские линейные крейсера повернули на север, и
сам пошёл на север, но восстановить контакт уже не удалось. Хиппер успешно ушёл вокруг
северного фланга наших эскадр.
Погода была так плоха, что его лёгкие крейсера прошли через 3-ю эскадру британских
крейсеров открываясь, на краткие мгновения, дредноутам Уоррендера.
Тем и окончилась смертельная игра в жмурки.
Остаётся лишь упомянуть о действиях британских подводных лодок. К 3:30 коммодор
Кийз, руководствуясь приказом Адмиралтейства, снял четыре субмарины своего отряда с
подводной позиции у Терсхеллинга и повёл их в Гельголандскую бухту. В итоге, он
успешно расположил одну лодку на северной стороне Гельголанда и три на южной. Утром
17 декабря, одинокая лодка к северу от острова, под командованием коммандера Нэшмита
оказалась в середине эскадры и флотилий Хиппера: враг возвращался из похода. Субмарина
атаковала линейные крейсера двумя торпедами, в чрезвычайно тяжёлых условиях и
безрезультатно.
Такова история набега на Скарборо и Хартлпул. В утренних газетах от 17 декабря
появилось следующее официальное сообщение: всё, что мы могли сказать общественности:
Адмиралтейство, 16 декабря, 9:20 утра.
Сегодня утром германские крейсерские силы совершили демонстрацию у побережья
Йоркшира и обстреляли Хартлпул, Уитби и Скарборо.
В рейде участвовали самые быстроходные из кораблей врага, неприятель оставался у
наших берегов около часа. Патрульные суда немедленно вступили в бой.
Британская эскадра устремилась на перехват сразу же за сообщением о появлении
врага. При виде наших кораблей германцы ретировались на полной скорости и смогли уйти
лишь благодаря туманной погоде.
Потери с обеих сторон незначительны, но полных сведений пока не поступило.
179
Адмиралтейство имеет заявить, что демонстрации против незащищённых городов и
торговых портов не имеют никакого военного значения, хотя, с некоторой степенью риска,
их не сложно осуществить.
Вылазки врага могут привести к некоторым потерям среди гражданского населения и
нанести ущерб частной собственности, о чём должно скорбеть, но ни при каких
обстоятельствах не изменят генеральную линию нашей морской стратегии.
Натурально, поднялось великое негодование: флот не смог предотвратить атаку на
наши берега, даже отмстить не удалось. Что делает Адмиралтейство? Они что там, спят?
Германские снаряды убили и покалечили пять сотен гражданских лиц, пострадавшие города
стойко перенесли беду, но недовольство разошлось широкими кругами. Мы же не могли
дать и единого пояснения. Адмиралтейство молча сносило порицание сограждан. Мы не
могли разгласить военные секреты, открыть действия наших эскадр, общественность не
узнала, о том, что германские крейсера были на волоске от гибели. Радовало лишь одно.
Прогнозы Адмиралтейства сбылись. Источники информации дали совершенно верные
сведения. В следующий раз можно будет рассчитывать хотя бы на среднюю видимость. Но
последует ли продолжение? Германский адмирал не мог не понять, что оказался очень
близко от сильнейших кораблей Британии, но мог остаться в неведении об истинной
дистанции сближения, точном составе наших сил, их расположении. Осталась ли загадкой и
причина нашего выхода на позиции? С другой стороны, Германия ликовала: ненавистные
города Англии в первый раз ощутили тяжёлую плеть войны на собственной шкуре;
радостные чувства побуждали врага к повторению набега. Буйное негодование нашей
прессы подогревало неприятеля. Оставалось надеяться на лучшее и держать наши планы и
секреты под покровом мёртвого молчания.
Пришло время обратиться к некоторым стратегическим аспектам военного положения
в Северном море.
Немецким морским хронистам привычны язвительные рассуждения о неспособности
флота Британии к атакующим действиям в первые месяцы войны. Германский же флот, в их
изображении, пребывает на вершине воинского духа, в постоянном рвении к немедленной
битве. Шеер рассказывает о своём сослуживце, командире 1-й линейной эскадры: коллега
убеждает адмирала не дожидаться утра и, в глубокой ночи, идти Кильским каналом на
соединение с флотом в Вильгельмсхафене, а иначе не успеть: памятный разговор состоялся
2 августа 1914 года. Шеер описывает, сколь лихорадочно чистились внутренности кораблей
и как, в целях лучшей боевой готовности, избавлялись от каждой щепки дерева и чешуйки
краски. Вместе с тем, он разочарован в воинственных британцах и выражает не свободное
от насмешки изумление. Маститый моряк, по всей видимости, имеет несколько
аффектированный склад ума: первые четыре месяца войны германский флот провёл в
полной бездеятельности, за мощными укреплениями в устьях рек, в гаванях, под защитой
субмарин и минных полей.
Противник очень невысоко расценивал наши умственные качества, если и впрямь
считал возможным поход Гранд Флита через минные поля с целью завязать бой на
германских военных стоянках. Действуя так, мы погубили бы флот и страну за несколько
часов. Равно бесполезными стали бы и пустые демонстрации у Гельголанда, Зильта или
Боркума. Шеер и Тирпиц пишут: наше появление у перечисленных островов вынудило бы
Флот Открытого Моря к решительному сражению.
Но одновременно с этим утверждением, мы слышим и о приказах германского
командования: сначала изнурить британский флот во второстепенных схватках до равенства
сил и лишь затем идти в генеральное сражение. Положим, английские корабли ведут дуэль с
береговыми батареями немецких островов: выйдет ли сражаться слабейший Флот
Открытого Моря? Германцам много выгоднее использовать субмарины днём и миноносцы ночью, атаковать торпедами, насытить район минами на случай повторных демонстраций.
180
Легко понять, что вылазки британского флота прекрасно отвечают пожеланиям неприятеля,
предоставляют ему отличные шансы уравнять силы, как-то и задумывалось. Чего же более:
морская мощь Британии быстро истощается в хвастливом и идиотическом патрулировании
окрестностей германских портов!
Мы желали сражения, но не безрассудного и даже не на равных. Долг повелевал в
полной мере воспользоваться морским преимуществом и драться лишь при совершенной
уверенности в победе. Более того: в то время, как германцы отсиживались в портах, мы
стяжали полный контроль над морскими пространствами. В начале войны британский флот
провёл атакующий манёвр первостепенного значения: он перешёл в Скапа-Флоу и отрезал
Германию от остального мира. Немцы могли бы и парировать, будь у них решимость и
возможность действовать. Мы переправили армию во Францию, собрали войска со всех
концов империи, послали их на поле решающего сухопутного сражения. Британские
войсковые перевозки представляли несомненный и важный стратегический интерес для
Германии и её флота. Представим себе, что английские войска задержаны в портах и не
могут достичь левого крыла французских армий: кто знает, в чью пользу решилось бы тогда
сражение на Марне, а значит и вся война? Но Флот Открытого Моря получил от
Генерального Штаба официальное и ясное согласие на бездеятельность и безмятежно стоял
за минными полями и фортификациями, в то время, как сила Британии открыла всему миру
моря для войны и торговли.
“Если ты великий полководец” – заявил Марию Помпедий Силон – “выходи на бой”.
Последовал знаменитый ответ: “Если ты великий полководец – заставь меня выйти против
моей воли”. Вот лапидарная формулировка проблемы, с которой столкнулось
Адмиралтейство сразу же после окончания первой фазы войны. Британский флот
использовал обычные формы морского наступления, пытался выманить врага из гаваней,
вынуждал его к бою различными мероприятиями. Дальняя блокада, помимо огромного
влияния на военное положение в целом, острейшим образом провоцировала противника.
Другой и постоянной провокацией стал непрекращающийся поток войск и грузов к берегам
Франции. Королевский флот бросал флоту Германии прямой и настойчивый вызов одним
лишь исполнением своих важнейших обязанностей: все военные годы большинство
Адмиралтейства довольствовалось этим и ничего более не желало.
Вслед за завершением первой фазы войны и после очистки внешних морей указанная
стратегия перестала выглядеть полноценной. Нам следовало дотошно изучить все уловки,
все методы давления, вытащить врага из портов, добиться кризиса и перелома в морской
войне, дерзать за одним исключением: не рисковать Гранд Флитом иначе, чем в бою на
благоприятных для нас условиях. Неприятель не желал выходить и прорывать блокаду, нам
нужно было искать иные, сильные раздражители, добиваться своего с неусыпным
прилежанием и в смелости замысла. Но верхушка Адмиралтейства, адмиралы и ведущие
специалисты, упорно ограничивали помыслы дальней блокадой и охраной коммуникаций.
Они усердно копили корабли, старались заполучить их как можно больше, добавляли
эскадру к эскадре, флотилию к флотилии и не желали ничего, кроме этого. Упрёки в
пассивности натыкались на отточенный аргумент: мы не хотим беды Гранд Флиту.
Но я не успокаивался. Должно было что-то придумать, найти способ наступления без
неприятностей для Гранд Флита и принудить германцев к сражению, либо помочь союзным
армиям весомым вмешательством в ход войны и снять с них часть боевой нагрузки.
Подобное планирование - прерогатива специалистов. Гражданский министр ни в коем
случае не может вторгаться в их занятия, но лишь предлагать, поощрять, поддерживать. Но
профессионалы пребывали в инертности: пришлось вмешаться.
Что может выманить германцев из гаваней и побудить к бою? Блокада тому не
способствует, переправа армии не соблазнила врага, тщетные демонстрации у германских
островов кажутся плохим средством. Надо выдумать и предпринять что-то непереносимое,
нечто быстродействующее, отрицающее возможность ждать и терпеть; какой-то способ,
ставящий Германию перед крайней нуждой, неотложный и беспощадный настолько, чтобы
181
весь вражеский флот немедленно пошёл в дело при любом соотношении сил. Вспомним
опыт некоторых военачальников: стремительное движение вглубь вражеской страны, захват
и надёжная защита подходящих ключевых позиций вынуждает противника контратаковать,
отбивать отнятое и разбиваться о прочную оборону - мы найдём в истории войн немало
подобных примеров. Здесь сочетаются преимущества стратегического наступления и
тактической обороны. Именно так, в огромных масштабах, произошло во Франции, во
время Великой войны: германские силы вторжения перешли к обороне и вынудили
французов расходовать мужское население страны в атаках через колючую проволоку, под
пулемётным огнём агрессора. Как применить этот незатейливый военный способ в море?
Какую позицию нужно захватить, чтобы заставить германский флот атаковать на наших
условиях, в выбранное нами время? Британской военно-морской мысли надлежало в
первую руку заняться этим вопросом.
В августе 1914 года, я, с согласия премьер-министра, вступил в сношения с
Петербургом: стратегические аспекты Балтики требовали постоянного внимания. Я указал
нашему союзнику, что британский контроль над Балтийским морем после выигрыша
генерального морского сражения либо в результате блокады Кильского канала позволит нам
десантировать русскую армию, обойти вражеский фланг и действовать позади линии
Данциг – Торн; русские смогут двинуться с севера на Берлин, атаковать крупными силами
Киль, канал и вытеснить в море германский флот. Адмиралтейство бралось переправить,
эскортировать и высадить на берег русский десант необходимой численности. 24 августа из
Петербурга пришёл ответ: принципиальных возражений нет, предлагаемые военные
операции осуществимы, целесообразны и благоприятно скажутся на общем ходе войны.
Три месяца спустя в Адмиралтейство пришёл Фишер; он стал активным движителем
идеи. Первый морской лорд был глубоко убеждён: контроль над Балтикой и, как следствие,
свободные действия русских на всём протяжении незащищённого северного побережья
Германии станут для врага смертельным ударом. Фишер глубоко продумал вопрос и
аргументировано изложил его в объёмистой, опубликованной впоследствии записке. Мы,
без сомнения, нашли главную цель морского наступления. Я показал адмиралу переписку с
русским правительством: Фишер воспринял план с энтузиазмом. В декабре, на заседании
Военного совета, в присутствии первого морского лорда я сказал о трёх фазах морской
войны (позднее Фишер часто ссылался на эти слова): “Первое - очистить внешние моря,
второе – блокировать германский флот и третье – войти в Балтийское море”. Но скоро
сказка сказывается, да не скоро дело делается. Вторая фаза стояла на пути третьей, до
начала третьей надо было завершить вторую. Вторая часть плана оборачивалась огромной
операцией и превосходила следующую, третью, важностью и риском. Блокада
Гельголандской бухты требовала от нас штурма и захвата одного или нескольких
германских островов; высадка на острова неизбежно приводила к генеральному сражению
флотов: к делу, огромного, ни с чем не соразмерного масштаба, к событию с трудно
прогнозируемыми последствиями. Трудности предварительной, но решающей операции
ужаснули Адмиралтейство, так продолжалось всю войну: со временем, мы достигли
огромного, несоразмерного преимущества, но так и не смогли решиться.
Мы указали на главную операцию, препятствие для всего остального. Остановимся на
её деталях.
Во время наших первых встреч, в 1907 году, Фишер разъяснил мне планы
Адмиралтейства на случай военных действий против Германии. В первые же дни войны,
флот собирался захватить остров Боркум, использовать его как передовую базу и
блокировать устья германских рек флотилиями и эскадрами прибрежного действия.
Я живо и надолго проникся этой идеей. Её всецело разделял и сэр Льюис Бейли –
превосходный офицер, лучший среди молодого поколения наших адмиралов. В 1913 году,
Адмиралтейство поручило ему изучить способы захвата и обустройства немецких островов
с учётом военных нововведений. Пугающие новшества - авиация, субмарины, дальнобойная
артиллерия – служили к выгоде или оборачивались помехой для той или иной стороны на
182
разных этапах операции. Как альтернатива или возможное дополнение рассматривался
остров Зильт. Мы изготовили аккуратнейшие, рельефные модели всех островов и устьев
германских рек. Отчёты и планы Бейли хранились в штабных архивах. В начале войны мы
не могли ими воспользоваться. Для штурма требовалось не менее трёх-четырёх бригад
отборной кадровой пехоты, хотя гарнизоны захваченных островов могли обойтись гораздо
меньшими силами. Мы не могли снять столько солдат с решающего, французского фронта.
Более того, в начале войны флот не испытывал недостатка в иной работе: мы боролись за
моря и переправляли армии – читатель знает об этом.
Принц Луи одобрил планы в целом. Артур Вильсон считал операцию практически
осуществимой; поначалу, он предпочитал куда как более рискованное и куда как менее
обещающее предприятие: бомбардировку и штурм Гельголанда. {4} Лорд Фишер не
оставил идею атаковать Боркум и после возвращения в Адмиралтейство, но он, как и
прочие, осознавал важность и последствия операции. Штурм острова немедленно
оборачивался генеральным сражением, иного было трудно ожидать. Не позднее чем через
неделю после захвата островов, а то и во время высадки, германский флот вышел бы в море,
в полном составе, на защиту Фатерланда, на смертный бой. Это был грандиозный проект
особого рода, задача требовала непроницаемо скрытной и скрупулёзной подготовки, и
перейти к делу можно было лишь в обстоятельствах, гарантирующих превосходный
результат. В ноябре, мы с Фишером дали согласное поручение штабу: обревизовать планы
морского наступления адмирала Бейли, с расчётом начать дело в 1915 году. 7 января я, при
поддержке первого морского лорда, добился принципиального и предварительного
одобрения Военного совета: операция желательна, когда и если нам будут сопутствовать
обстоятельства.
Фишер ставил Балтику во главу угла своей стратегии и, в основном, одобрял захват
Боркума как предварительный этап, но я не находил в нём мощной практической хватки,
обильной выдумки, созидательной мощи прежних лет; энергия не оставила адмирала, но
проявлялась в иных вопросах.
Не думаю, чтобы Фишер когда-либо задумывался о деталях, о стадиях пути к
конечному успеху, о шагах величайшей решимости при величайшем риске. Он говорил о
Боркуме, как о замечательном деле, значительном и сложном, но не дал делу серьёзного,
профессионального движения, не обязал штаб всесторонне проработать необходимый для
действия план. Вместо этого, Фишер, в самых общих словах, предлагал усеять Северном
море минами и закрыть выход германскому флоту, пока главные британские силы
действуют на Балтике. Предложение никоим образом не убедительное, я не увидел в нём
необходимых гарантий безопасности. Прежде всего, у нас было лишь 5 000, если не
меньше, мин, а требовалось великое множество. Предположим, что мы, после долгих
месяцев работы, получили необходимое количество взрывных устройств, но не можем
защитить минные поля флотом: кто помешает германцам протралить проходы?
В то время как первый морской лорд ограничивался общими пожеланиями, я упорно
начтаивал на походе в Балтийское море, старался привлечь внимание коллег к
практическим делам и видел в штурме и захвате Боркума средство блокировать или вовлечь
в сражение германский флот. Я не ограничился совещаниями с Фишером и штабом, но
обратился и к главнокомандующему. Твёрдая поддержка со стороны флота могла бы
сдвинуть дело с мёртвой точки и довести его до решительного исхода. Но флот не
откликался. Я оказался среди постоянного и твёрдого отторжения, неприятие росло по мере
уточнения задачи, нерасположение к операции выразилось в апатии и полном отсутствии
деятельных усилий. Профессиональное чутьё моряков восставало против рискованного
предприятия. Делать было нечего. Мы бездействовали за пустыми разговорами о Балтике.
Шло время, я сопротивлялся недалёким и разнообразным проектам минных
постановок и, 21 декабря 1914 года, подвёл итог в записке первому морскому лорду:
183
Ключ к положению – морская база: мы захватим её силой, удержим силой и сможем
блокировать бухту днём и ночью, субмаринами типа “C” и эсминцами с тяжёлым
вооружением. Вокруг базы и за обладание базой начнутся отчаянные схватки, на море и на
суше, к пущему разгрому врага.
Это главное дело, ему надо дать ход, но я не нахожу никого для этой работы;
выражаясь вашими же резонными словами, нам остаётся лишь ждать удара в размышлениях
– когда и где нас стукнут…
Следующее письмо, от 22 декабря:
Что касается Балтики - я полностью на вашей стороне. Но прежде всего вы должны
запереть эту сторону. Вам надо взять остров и закупорить их a la Вильсон, либо разрушить
или перекрыть канал; третий способ – разбить вражеский флот в генеральном сражении.
Минные постановки не могут заменить ни одну из перечисленных альтернатив.
Мы сделали первый практический шаг и подобрали расположенного к предприятию
командира, с нужными для дела профессиональными умениями и личной решимостью.
Всем этим обладал адмирал Льюис Бейли.
До готовности мониторов оставались долгие месяцы. Но мы, на время ожидания и без
особого труда, могли заменить их артиллерийским отрядом из старых броненосцев. По
мнению Вильсона, эффективная бомбардировка с моря требовала усиленных занятий и
упражнений: нам надлежало довести управление огнём и координацию действий до
высочайшего совершенства. Мы предполагали, что в первые месяцы 1915 года организуем
специальную эскадру и начнём великое дело после подхода мониторов. Пока мониторы не
прибыли, отряд будет помогать армии у Зебрюгге и Остенде. Шёл декабрь, первый морской
лорд, Артур Вильсон и я действовали в полном согласии. Льюис Бейли оставил
командование 1-й линейной эскадрой Гранд Флита и перешёл в Нор, на пост командира 5-й
линейной эскадры (корабли типа “Формидейбл”) с намерением взрастить вокруг этого ядра
новый, бомбардировочный флот и стать во главе морского наступления 1915 года. Читатель
узнает о скором крахе наших надежд.
184
Глава 17.
Турция и Балканы.
{См. карту Балканского полуострова}
185
Турция вошла в войну особым путём - по расчёту. К 1914 году Оттоманская империя
умерла. 1909 год, морское вторжение: Италия отнимает у Турции Триполи, во внутренних
провинциях не утихают мятежи; 1912 год: народы Балкан обращают оружие против
старинного врага и тирана. Империя поражена, Лондонский договор передаёт победителям
важные территории и многие острова, балканские страны затевают новую, кровавую драку
за передел добычи. Румыния, Болгария, Сербия и Греция прельщаются остатком
европейской части Турции, рассчитывают на богатый куш и главный, драгоценный приз:
Константинополь. Но угрозы со стороны мстительных и честолюбивых балканских
государств, не идут ни в какое сравнение с главной – русской опасностью. Граница с
Россией тянется на тысячу миль, по воде и по суше, от западных берегов Чёрного до
Каспийского моря. Союзники по Крымской войне, Англия, Франция и Италия (Сардиния),
затем Дизраэли, во главе мощной Британии 1878 года спасли Турцию от разрушения, а
Константинополь – от перехода в чужие руки. Болгария – до свары в Балканской лиге –
подошла к стенам Константинополя с запада, но северная угроза по-прежнему владела
турецким сознанием.
Отметим и национальную вражду, упомянем арабов Йемена, Хеджаза, Палестины,
Сирии, Ирака, обширные районы с армянским населением, растущую отчуждённость
Курдистана. Пять или шесть столетий назад многие народы и нации схватились с Турцией;
в те дни борьба окончилась ярмом: лютые, голодные века, чрезмерно тяжкий и слишком
долгий гнёт обернулись безмерной ненавистью к умирающей империи. Пришёл час
расплаты и возрождения; осталось лишь потратить несколько времени и выпутуть дело из
хитро сплетённой паутины международной, в том числе и британской, дипломатии.
Человечество не могло уйти от неминуемого краха турецкой империи, равно как и
остановить прогрессирующее расстройство и распад империи австрийской: высшие,
неподвластные людям силы сотрясали само основание Восточной и Юго-Восточной
Европы.
Надвигались перемены – жестокие, обширные, непредсказуемые, неумолимые и
близкие; будущее нависло над очагами и установлениями ста двадцати миллионов людей.
В это же самое время и при описанных обстоятельствах Германия послала войска на
Францию, через Бельгию. Второстепенные воители подтянулись к линии главной баталии.
Земля затряслась – и что же предприняла Турция, страна с дурной репутацией, крошащаяся,
ветхая, нищая держава?
Порте сделали заманчивое предложение. С британской точки зрения, ни одно
правительство за всю мировую историю не получало столь же благоприятных авансов.
Турецкий нейтралитет оценили в гарантию совершенной неприкосновенности всех
провинций страны. Гарантию дали не толко друзья – Франция и Британия – но и враг,
Россия. Обязательства Франции и Британии защищали Турцию от Балканских стран,
особенно Греции; гарантия России на неопределённо долгий период отводила угрозу с
севера. Британское влияние могло бы в огромной мере смягчить и существенно растянуть
во времени нарастающее среди арабов волнение. По мнению союзников, немощной и
терзаемой опасностями стране предложили небывало щедрую плату.
Но посмотрим на дело с другой стороны. За кулисами турецкой политики, меж
изношенных механизмов Порты скрывались энергичные и созидательные силы, люди и
идеи. Несчастья Первой балканской войны разожгли в их круге огонь: скрытый, медленный,
удивительно жаркий и незримый посольствам на берегу Босфора – всем, за однимединственным исключением. В 1915 году прекрасно осведомлённый турок писал: “Тем
временем – речь идёт о кануне Великой войны – перспективы всего турецкого народа
скрупулёзно изучались Комитетом”. {1}
Пан-турецкий комитет ясно разглядел в русско-британской конвенции 1907 года союз
между державой-другом, самым бескорыстным и сильным сторонником Турции и странойврагом, древним и неумолимым. Соратники по комитету были убеждены в скорой и
186
неминуемой европейской войне, искали помощи повсюду и разработали план, совершенно
иллюзорный для 1913 года – возрождение Турции на фундаменте и единственно из
турецкого населения, именно из крестьян Анатолии. Они мечтали объединить
мусульманские районы Кавказа, персидские провинции Азербайджана, Закаспийские
провинции России (колыбель турецкой нации) с турками Анатолийского полуострова и
прирастить страну окрестностями Каспия. Проект предусматривал отказ от теократического
правления, коренные изменения в отношениях государства и церкви, секуляризацию и
строжайшую дисциплину для профессионального духовенства.
Реформаторы предполагали экономические, социальные изменения, реформу
образования: мы видим, как это сделано в современной Турции. На деле, план
пятнадцатилетней давности исполнил один из его тогдашних авторов: Мустафа Кемаль.
Пан-турецкие построения опирались на Германию, в ней видели спасительницу от русской
опасности. Маршалл фон Биберштейн, долголетний германский посол в Константинополе,
поддерживал скрытый огонь своими умелыми руками.
Пан-турецкие прожекты остались бы в стране грёз, но помог случай: в решительный
час у кормила Турции оказался человек действия. Он мог бы стать османским Наполеоном,
в его жилах текла кровь воина, но иные персональные качества – тщеславие и склонность к
обману – уготовили стране путь к опрометчивому предприятию. Это был Энвер: младший
офицер германской выучки с турецкой душой; он, по собственным словам, “сжёг за собой
мосты” (в оригинале «thrown his cap over the fence» – пр. пер) и дал сигнал к младотурецкой
революции 1909 года. Энвер молодецки обрушился на скопище врагов во главе горстки
соратников-младотурок, сочленов по комитету “Единение и прогресс”. Италия ухватила
Триполи – Энвер воевал с захватчиком в пустынях Триполитании, армии балканских стран
подошли к Чаталджинской укрепленной линии – Энвер не отчаялся. “Адрианополь – заявил
Асквит, в то время (1912) премьер-министр, – никогда более не станет турецким”. Но не
прошло и месяца, как Энвер вошёл в город: Адрианополь принадлежит Турции и по сей
день. К началу Великой войны турецкими делами заправлял Энвер сотоварищи: Джавидом,
компетентным и неподкупным министром финансов и Талаатом. Над ними возвышалась
импозантная надстройка: султан и великий визирь, но лишь младотурецкое сообщество
обладало реальной государственной властью; взрывная сила Энвера двигала всеми делами.
{2}
Турецкая котировка шансов России в главной, жестокой и гибельной войне разошлась
с расчётами западных союзников: османы оценили царя невысоко. Они пришли к
следующему прогнозу: германская группа выиграет войну на суше, жестоко изобьёт Россию
и приведёт её к революции. Турки твёрдо вознамерились извлечь выгоду из германской
победы, захватить земли и население Кавказа и, тем самым, отвратить русскую угрозу по
меньшей мере от нескольких будущих поколений. Начались долгие переговоры. Берлин
посулил Турции территориальное удовлетворение на Кавказе после победы Центральных
держав. Немецкие обещания определили направление турецкой политики самым
решительным образом.
Пан-турецкие территориальные амбиции и виды на устройство всей государственной
жизни воплотились в чётком военном плане.
Военные соображения требовали господства над Чёрным морем. Когда начнётся
Великая война – в её неизбежность турки верили свято – и русские схватятся с австрогерманцами, наступит время идти и брать Кавказ. Контроль над морским путём от
Константинополя до Трапезунда, необходим для наступления от Трапезунда на Эрзерум.
Следовательно, надо построить флот. Подписка 1911 и 1912 годов возымела результат в
Анатолии и даже среди арабов: денег собрали на два дредноута, корабли заказали в Англии.
Весь турецкий военный план обращался вокруг этих броненосцев, хватило бы и одного,
приди он в Константинополь. В июле 1914, умы турецких лидеров терзал один, главный
вопрос: успеют ли дредноуты к сроку? Оставались считаные дни. Первый линкор
“Решадие” завершался постройкой в июле; второй – через несколько недель после первого.
187
Османские шпионы в России крутились вокруг Олту, Ардагана и Карса и деловито
учитывали запасы зерна у мусульман-турок, основной массы крестьянского населения тех
мест. Злаки предназначались для турецких колонн, действующих по ущелью Чорох и
против русского тыла. 27 июля Порта предложила Германии секретный оборонительный и
наступательный антироссийский союз, и Берлин немедленно согласился. 2 августа стороны
подписали договор. 31 июля турецкое правительство объявило о мобилизации.
Но случилось непредвиденное. Англия, откровенно и неожиданно, решила выступить
против Германии. Британский флот вышел в море в боевом порядке. 28 июля я
реквизировал оба турецких дредноута с единственной целью: пополнить ряды британского
флота. Два дополнительных броненосца были нам жизненно необходимы. Никто в
Адмиралтействе, да и во всей Англии - насколько я знаю - не ведал о значении линкоров
для Порты, о месте этих кораблей в турецких военных планах. Мы сделали лучше, чем
задумали. В 1914 году, некоторые люди осуждали меня за реквизицию турецких кораблей.
По их мнению, Турция разъярилась, огорчилась, возбуждение осман возобладало и
обернулось войной против нас. Сегодня мы знаем истинную причину турецкого огорчения.
Турция не стала врагом после конфискации броненосцев: напротив, реквизиция кораблей
чуть ли не сделала её нашим союзником.
У Порты осталась одна надежда: “Гебен”. Читатель знает, что в те дни быстроходный
линейный крейсер следовал по западному Средиземноморью с приказом мирного времени
встать на ремонт в Пуле, Адриатика. Мощный немецкий линкор мог в одиночку справиться
со всей русской эскадрой в Чёрном море. Направит ли Германия линейный крейсер в
Константинополь? Окажется ли он на Босфоре? Самое время для подобных вопросов:
новость о британском ультиматуме Германии только что достигла Константинополя. За
ультиматумом неизбежно следовало объявление Англией войны. Турецкие прагматики не
предвидели ничего подобного.
Положение на Средиземном море изменилось. Сможет ли “Гебен” уйти в открытое
море, избежать встречи с крейсерскими эскадрами, многочисленными британскими
флотилиями и тремя, сильнейшими, хотя и не такими ходкими, английскими линейными
крейсерами? В ночь 3 августа Энвер в безграничном волнении узнаёт: “Гебену” приказано
уйти в Адриатическое море, в Пулу. Турецкий лидер разом пускает по ветру все
предыдущие планы, отбрасывает подписанный накануне договор с Германией, немедленно
сносится с военным атташе России, генералом Леонтьевым, и предлагает изумлённому
русскому офицеру союз на разнообразных условиях, включая компенсации в Западной
Тракии. Возможно, что Берлин понял – турки не простят бездействия “Гебена”, корабль
должен постараться и пройти к Константинополю; не исключаю, что германцы пустили в
ход заранее разработанный план – так или иначе, но в тот же день (3 августа) Тирпиц отдаёт
новый приказ. “Гебен” получает уголь в Мессине и, 10 августа, после прекрасно известных
нам событий, подходит к Дарданеллам. Краткие переговоры и линейный крейсер Германии
входит в Мраморное море.
Энвер вновь обретает уверенность, будущее обещает туркам контроль над Чёрным
морем. Но тревоги остаются: Британия, со всей своей морской мощью, враждебна; оборона
Дарданелл находится в неудовлетворительном состоянии. Более того: Италия неожиданно
отходит от Тройственного союза. Возможно, что Турции стоит поразмыслить и дождаться
решительного исхода великой битвы на суше, в особенности на русском фронте.
Мобилизацию турецкой армии можно затушевать и представить лишь мерой
предосторожности. Энвер колеблется, начинается трёхмесячный период сомнений и
бездействия, Турция являет миру образец законченного двуличия. Неосведомлённость
Британии в турецких делах того времени удивительна, мне не с чем её сравнить.
Сегодняшний читатель удивится содержанию телеграмм из Константинополя: в начале
войны, мы получали их по всем возможным каналам. Великий визирь и респектабельная,
бездеятельная часть Кабинета ободряют нас и союзников дружескими уверениями, мы
возмущаемся отказом Порты интернировать и разоружить “Гебен”, обманываемся звуками
188
многих, противоречивых речей и верим, что у Турции нет единой, способной возобладать
политической линии. Неопределённость закончилась в ноябре, когда Энвер исполнил волю
пан-турецких сил, послал “Гебен” с оттоманским флотом в неспровоцированную атаку на
черноморские порты России и вовлёк Турцию в войну самым отвратительным образом.
Позицию Османской империи нельзя рассматривать отдельно, вне общего положения
на полуострове и невозможно понять, не осмыслив основные факты довоенной истории
Балкан.
Вся тяжесть Первой балканской войны легла на победоносную Болгарию. Болгарские
армии наступали на Константинополь, дрались с элитными частями турецкой империи, в то
время как греки и сербы, не встречая особого сопротивления, захватывали районы
Македонии и Тракии. Войска Болгарии понесли тяжёлые потери в крупных сражениях и
откатились от предместий Константинополя; почти все завоевания пришлись на долю
балканских союзников. Перед началом войны, четвёрка малых и воинственных государств
оговорила будущий территориальный раздел особым соглашением. Но Адрианополь,
вопреки довоенным планам, не сдавался; сербы исполнили обязательства, пришли на
помощь болгарам и сыграли важную роль во взятии крепости. Греция и Сербия сослались
на затяжку войны под Адрианополем, потребовали изменить предвоенный договор в его
существенных частях и удержали за собой захваченные турецкие провинции. Болгары
оказались скоры на жестокий ответ. Они атаковали Сербию и Грецию, потерпели
поражение от превосходящих сил бывших союзников и, в момент величайшей беды и
слабости, получили удар с другой стороны, от Румынии. Бухарест до времени
воздерживался от участия в конфликте и, улучив момент, вторгся в Болгарию свежими
воинскими силами. В то же самое время, турки, ведомые Энвер-пашой, вошли в Тракию и
отбили Адрианополь. В результате Второй балканской войны, Болгария потеряла чуть ли не
всю долю добытых у Турции земель (их поделили Греция и Сербия); более того: Румыния
отняла у побеждённых исконную болгарскую область: Добруджу. За изгнанием турок
последовавала междоусобица, ужасающие зверства и жестокости: греки и сербы с одной
стороны и болгары с другой отличились обильными кровопусканиями.
Возможно, что ни одна держава не познала горшего: болгары оплакивали судьбу
страны, своё глубочайшее падение и безнадёжное положение. Все жертвы оказались
напрасны и более чем тщетны. Плоды завоеваний пошли впрок лишь врагам. Болгария
увидела в действиях Румынии шантаж и предательский удар без всякого к тому повода.
Великие державы с Англией во главе отказывали туркам в праве на Адрианополь, но не
предприняли ровно ничего для подтверждения на деле своих слов. Не только Салоники, но
и Кавала отошли грекам. Обширные, с преобладанием болгарского населения, недавно
отвоёванные у турок районы пошли под новое, не менее отвратительное для болгар
сербское и греческое ярмо. Болгарской армии пришлось, по выражению короля
Фердинанда, “свернуть штандарты” и оставить поле боя до лучших дней.
Король-махинатор во главе верных крестьянских армий, воинственная и мощная
Болгария в думах о нестерпимых несправедливостях – вот ключевой фактор балканских дел
1914-1915 годов.
19 августа 1914 года, господин Венизелос, в то время премьер-министр Греции, с
согласия – удивительно сказать! - короля Константина официально предложил странам
Антанты военные и морские ресурсы своей страны для использования по мере надобности.
Венизелос добавил, что Греция имеет особый и неразрывно связанный с Британией интерес
и, в первую очередь, обращается именно к Лондону. Возможности Греции – писал первый
министр – невелики, но 250 000 солдат, флот и морской порт составляют некоторую
ценность. Я в величайшей степени увлёкся великодушным даром: Венизелос отнёсся к нам
в момент полной неопределённости, ещё до начала главного сражения во Франции.
Инициатива греческого премьер-министра оборачивалась немалым и верным риском: к
нашим врагам могла добавиться и Турция. С другой стороны, греческая армия и флот
выглядели солидно, совместные действия греческих солдат, кораблей и британской
189
Средиземноморской эскадры обещали быстрое и эффективное разрешение проблемы
Дарданелл. В то время, на Галлиполи насчитывалось немного турецких войск, и греческий
главный штаб подготовил хорошо продуманный план захвата полуострова. Кроме того, я
полагал, что войны с Турцией в любом случае не избежать. Порта вела неприкрытую и
нечистую игру вокруг “Гебена” и “Бреслау”. Германия держала два мощных корабля в
Мраморном море: сильное, решающее средство давления на сторонников нейтралитета в
Константинополе. Если мы не можем опереться на честный турецкий нейтралитет,
позвольте альтернативу: дружественный союз христианских держав Балканского
полуострова. Почему бы не привлечь их на нашу сторону? Разве нам непосильно создать
конфедерацию из Сербии, Греции, Болгарии и Румынии? Что бы ни случилось, негоже
провалиться меж двух стульев.
Эдвард Грей, после тяжких раздумий, склонил Кабинет к отказу от предложения
Венизелоса; он – разумеется, не без оснований – увидел в союзе с Афинами опасность
немедленной войны с Турцией и, возможно, Болгарией. В подобных обстоятельствах, мы
ничем не смогли бы помочь Греции. Но, прежде всего, министр иностранных дел не желал
поощрять греков в их стремлении к Константинополю: это оскорбило бы русского
союзника. Наконец, Грей полагался на Малле: мир, вопреки всему, должны были спасти
близкие и личные отношения сэра Луиса с великим визирем, главой нейтральной партии
Константинополя. Никто не силах одолеть умений и упорства посла Британии. Следовал
вывод: мы, вместе с Францией и Россией, остаёмся при щедрых, довоенных, совместных
обязательствах: гарантия территориальной целостности Турции в обмен на её лояльный и
полный нейтралитет.
Предчуствие беды нарастало, но противиться решению Кабинета, было, разумеется,
невозможно. Я не оставил надежд и продолжил работу над созданием балканской
конфедерации.
В первые дни сентября стало ясно, что поход немцев на Париж побудил турок к
действиям и что Турция, скорее всего и несмотря на все наши усилия, выступит против
Британии и Греции. Я начал срочные приготовления, назначил совместное совещание
представителей Адмиралтейства с сотрудниками отдела оперативного планирования
военного министерства. Два ведомства должны были разработать план захвата Галлиполи
греческой армией с последующим вводом британского флота в Мраморное море. Мы
оценили необходимые войска в 60 000 солдат: возможная для Греции цифра. Начались
переговоры с Афинами через главу британской морской миссии, контр-адмирала Марка
Керра. Генштаб Греции благосклонно отнёсся к совместной операции, но выставил
требование: Болгария должна выступить вместе с Грецией, одновременно и всеми силами,
одной гарантии нейтралитета от Софии недостаточно.
6 сентября Венизелос сообщил британскому посланнику, что не боится встретить
турок в одиночку – генштаб уверен, что справиться с ситуацией. Греческое правительство
получило из Софии недвусмысленные уверения в точном соблюдении нейтралитета, но
веры болгарам нет. Если турки атакуют Грецию через болгарские земли, Афины могли бы
удовлетвориться одним лишь формальным протестом со стороны Софии, но союз Болгарии
и Турции, в то время как Сербия оккупирована Австрией, предельно отяготит положение. Я
принял мнение Венизелоса и, в тот же день, указал министру иностранных дел
Великобритании на возможность атаки Галлиполи русскими силами: флот, без особого
труда, мог бы доставить армейский корпус из Архангельска, Владивостока или – с
разрешения Японии – из Порт-Артура. “Мы, несомненно, оплатим Галлиполи тяжёлыми
потерями, но воевать с Турцией более не придётся. Хорошая армия в 50 000 человек и
морская сила покончат с турецкой угрозой”.
Искать армии несложно, труднее найти. В ответ, Эдвард Грей переслал мне
телеграмму из Петрограда, он получил её рано утром: Германия перебросила огромные
силы с западного на восточный фронт, Россия забирает из Азии и с Кавказа всё, что
возможно и оставляет на своём восточном театре один лишь армейский корпус. После
190
известия из Петрограда, у Греции оставался единственный выбор: привлечь Болгарию
территориальными уступками либо нести тяжесть войны в одиночку. Грей написал на
обороте моей записки: “Вы видите телеграмму из Санкт-Петербурга: Россия не поможет
нам против Турции. Мне совершенно не нравятся средиземноморские перспективы, разве
что дела во Франции примут иной оборот”.
Неимоверные трудности задачи видны любому добросовестному исследователю.
Автор отводит упрёк в недооценке тяжести войны с Турцией: желательно вспомнить,
что я полагал турецкую атаку лишь вопросом времени и не сомневался в том, что мы
остановим германское наступление во Франции. Жизнь подтвердила оба предположения. Я
не претендую на мудрейшее предвиденье, но лишь сличаю свои прогнозы с ходом истории.
Отсюда следовала чёткая политическая линия: мы предлагаем Греции Крит в обмен на
передачу болгарам Кавалы либо прилагаем все усилия и заставляем Сербию уступить
Болгарии Монастир. Затрудняюсь сказать, на каком из путей мы, в то время, преуспели бы
более.
9 сентября мы были вынуждены отозвать морскую миссию из Константинополя.
Поведение Турции в вопросе о “Гебене” и “Бреслау” дошло до неприкрытых дерзостей,
наши сотрудники ежедневно претерпевали оскорбления от германцев и турецкой военной
партии. Я решил назначить главу миссии, контр-адмирала Лимпуса, командующим
эскадрой у входа в Дарданеллы и даже успел разослать соответствующие приказы. Но пост
не достался Лимпусу, назначение сочли бестактным - ещё вчера контр-адмирал ходил в
наставниках турецкого флота. Несомненный, весомый резон, но адмирал знал турок и все
возможности Дарданелл как никто другой и мы, следуя церемониям, потеряли важное
преимущество в ключевом пункте. Маленькое звено в длинной цепи событий. Дело
застопорилось, пришлось отдавать новые распоряжения.
21 сентября я телеграфировал вице-адмиралу Кардену, в то время начальнику
Мальтийских доков, приказ: принять усиленную “Индомитеблом” и двумя французскими
броненосцами Дарданелльскую эскадру с единственной задачей: если “Гебен” и “Бреслау”
выйдут из Дарданелл – потопить их, под чьим бы флагом они ни шли.
Скверный ход дел несколько обесценил результат Марны, но всё же победа союзников
замедлила развитие событий на Ближнем Востоке. Турки на время утихомирились и
умерили враждебность к Греции, равно как и греки уже не спешили войти в европейскую
войну. С середины сентября кризис спал, и Балканы вернулись к тревожной
неопределённости. Но существо положения осталось очень плохим.
Я всё более утверждался во мнении, что лишь применение силы, без оглядки на
Турцию способно объединить балканские страны. Мой путь был прям, но читатель должен
понять и иную точку зрения, встать на позицию Кабинета. Благое желание не вовлекать в
муки войны спокойные доселе регионы, угроза Индии от вражды Британии и Турции,
чудовищная военная слабость Англии 1914 года, настояния Китченера не будоражить
Восток как можно дольше, до благополучной доставки двух индийских дивизий Суэцким
каналом, трудности взаимного союза с Грецией, в особенности с королём Константином,
подозрения и ревность России к Константинополю, и, наконец, сомнения – надо сказать,
существенные – в позиции Болгарии и короля Фердинанда: сможем ли мы оторвать Софию
от тевтонской системы без прямого и мощного вторжения союзными силами, без значимых
военных успехов на главных театрах?
Последний аргумент особенно занимал Эдварда Грея. Я имел случай подробно
обсудить с ним все перечисленные вопросы, и он высказался так: “Мы можем обещать
Софии любые территории третьих стран, но Болгария не сдвинется с места, пока верит в
победу Германии”. Болгария, равно как и Турция, руководствовалась ходом текущих
событий, взирала на быструю оккупацию Северной Франции, отъезд правительства из
Парижа в Бордо, падение Антверпена, сокрушительную победу Гинденбурга над русскими.
Британский флот и деньги не котировались на Ближнем Востоке: у нас не было армии,
191
резерва, мы не могли выслать и единого ружья. Русские претензии на Константинополь
прямо противоречили амбициям двух королей: Фердинанда и Константина. На Балканах,
среди всех государственных мужей нашёлся единственный ясновидец, один мудрец:
Венизелос; он разглядел в смятении борьбы незыблемые моральные основы, он в точности
исчислил соотношение сил могучих борцов, он понял истинную цену побед германской
армии и подлинное значение покрова морской мощи, за которым, медленно и скрыто,
собирались неистощимые силы британской империи.
Дни ускользали быстрой чередой, а союзники всё ждали и всё надеялись на
Константинополь. К середине октября мы увидели турок в совершенной готовности к
вторжению в Египет. Секретные источники донесли: Энвер дал австрийскому послу в
Константинополе твёрдое заверение – Турция начнёт войну со странами Антанты в самое
ближайшее время. В конце октября, наши передовые посты за Суэцким каналом оказались в
виду скопления турецких сил, и их пришлось отвести. Наконец, 27 октября, “Бреслау”,
турецкий крейсер “Гамидие”, флотилия эсминцев и идущий следом “Гебен” вышли в
Чёрное море и, 29 и 30 октября, обстреляли русскую крепость Севастополь, потопили
транспорт, ворвались в гавань Одессы, торпедировали канонерку; рейд завершился полным
уничтожением Новороссийска, нефтяных цистерн и всех судов в порту.
Посол России в Константинополе немедленно затребовал паспорта. Форин офис
перечислил многие огорчения от турок, в особенности вторжение на Синайский полуостров
и дурное поведение в деле с “Гебеном”. 30 октября, в 8:15 вечера последовал ультиматум:
Британия потребовала прекратить враждебные действия и дала Турции 12 часов на
выдворение военной и морской миссий Германии.
Срок ультиматума истёк, Россия объявила Турции войну; британский и французский
послы покинули Константинополь вместе с русским коллегой 1 ноября – в день сражения на
другом конце света, у Коронеля. По согласованию с Форин офисом, флот получил приказ
начать боевые действия против нового врага одновременно с истечением срока
ультиматума.
1 ноября два британских эсминца вошли в Смирнский залив и потопили у причала
гружёную минами турецкую яхту; в тот же день, адмирал Карден получил указание
бомбардировать с дальней дистанции форты у входа в Дарданеллы при первом же удобном
случае. Флот обстрелял укрепления утром 3 ноября. Два английских линейных крейсера
открыли огонь по батареям европейского берега, Седд-эль-Бар и Кейп-Хеллес, с дистанции,
недоступной турецким орудиям. Французские броненосцы били по азиатским фортам, КумКале и Оркание. Всего дали около восьмидесяти выстрелов; форты понесли значительные
повреждения, гарнизоны - турки и германцы – потеряли несколько соотен человек.
Резонность проведённой демонстрации оспаривается самым серьёзным образом.
Причины обстрела просты, хотя и не очень весомы. Британская эскадра месяцами томилась
в ожидании у входа в Дарданеллы. Началась война с Турцией. Казалось естественным
открыть огонь по врагу, как это полагается на фронте, в столкновении с неприятельской
армией. Флот должен был точно определить эффективную дистанцию огня турецких
орудий и выяснить, как можно войти в заблокированный порт. Утверждают, что
бомбардировка была неразумным предприятием: турки озаботились защитой Дарданелл и
укрепили оборону. После объявления войны мы, в любом случае, не миновали бы такого
исхода. О степени влияния бомбардировки на оборонительное строительство остаётся лишь
гадать. Три месяца спустя (19 февраля 1915) адмирал Карден повторил обстрел, и мы нашли
Галлиполи в совершенной неготовности: полуостров защищали очень слабые силы,
небольшим отрядам морской пехоты удалось беспрепятственно подойти к разрушенным
фортам и значительно продвинуться за линию укреплений.
Турки готовились к наступлению в Египте. Александрию и Порт-Саид защищала –
когда не несла эскортную службу - Первая эскадра крейсеров: “Блэк Принс”, “Дюк оф
Эдинбург” и “Уорриор”. Нам не хватало сил и мы собирались заменить превосходные
192
корабли Первой эскадры старыми и меньшими ещё до Коронеля. После гибели Кредока,
мощные крейсера срочно потребовались у Кабо-Верде, для формирования нового боевого
отряда: Адмиралтейство выстраивало вторую комбинацию против Шпее. Затем мы обещали
передать корабли Гранд Флиту.
Сложилось тяжелейшее положение: нам следовало найти свежие и достаточные
морские силы для обороны Суэцкого канала от неизбежной теперь турецкой атаки. Поимка
“Кенигсберга” 31 октября высвободила два из трёх кораблей поисковой группы: один
остался блокировать врага. Но этого было недостаточно. Иным делом стало уничтожение
“Эмдена” 9 ноября. Пришло немедленное, своевременное облегчение. Индийский океан
стал свободен. К Суэцкому каналу срочно пошёл броненосец “Свифтшур” с ост-индийской
станции. За “Эмденом” охотились быстроходные крейсера: “Глостер”, “Мельбурн”,
“Сидней”, “Хэмпшир”, “Ярмут” и мы немедленно отозвали их домой, в Средиземное море,
через Красное. Я обшаривал океаны в поисках любого не занятого в деле корабля. За
вторую и третью неделю ноября Суэцким каналом, на защиту Египта прошли: броненосец
“Свифтшур”, упомянутые выше эскадра и флотилия, французский “Рекин” и русский
“Аскольд”. Турецкая атака прошла нерешительно. Враг нашёл против себя войска и
корабли, выказал немощь и удалился в Восточную пустыню, копить силы.
В это же время, из Австралии, к Франции, через Тихий и Индийские океаны шёл
огромный конвой: австралийский и новозеландский армейский корпус, “АНЗАК”. Мы были
готовы перенаправить его в Кейптаун, но генералы Бота и Смэтс покончили с восстанием в
Южной Африке ещё до подхода транспортов к Коломбо. АНЗАК продолжил путь в Европу
под охраной “Ибуки” и “Хэмпшира”. К концу ноября, конвой вошёл в Суэцкий канал.
Турки продолжали угрожать, Египет очень нуждался в сильных и надёжных войсках и, в
первый день декабря, Китченер, в пророческом предвидении грядущих событий,
распорядился высадить австралийцев и новозеландцев в Суэце с двойной целью: завершить
их обучение и защитить линию канала.
Оставим на время турецкие дела. Германия держала Турцию в кулаке и сжимала всё
сильнее, день за днём. Военная сила Турции росла; равно росли и лишения её граждан.
Константинополь жил под пушками “Гебена” и “Бреслау” в сомнениях, распрях и скудости.
При выходе из Проливов в спокойном дозоре стояла британская эскадра. Греция запуталась
в английской политике, свара между Венизелосом и королём Константином привела страну
в замешательство: дело примет решительный оборот лишь в августе. Сербия мужественно
боролась с армиями Австрии. Румыния и Болгария поминали прошлое и пристально
следили друг за другом. Австралийцы и новозеландцы в Египте день ото дня
совершенствовались в военных умениях.
Завершился очередной акт грандиозной, всемирной драмы, декорации следующего
действия уже установлены, актёры собрались у выхода на сцену. В восточное
Средиземноморье, со всех концов света идут корабли и солдаты, они приближаются,
прибывают и судьбы их темны – до времени. Германии более нет на океанах, наш флот
свободен, в Египте высадился АНЗАК – ядро будущей армии, ей предстоит ударить в
сердце турецкой империи. Западный фронт замерзает в траншеях: военный тупик,
передышка, время собирать новые войска. Австралийские батальоны в неустанных
эволюциях топчут хрустящий песок египетской пустыни; доблестный коммандер Холбрук
ведёт субмарину под минами Чанака, входит в узость Дарданелл и топит турецкий
транспорт; далеко, на севере, в бухтах Портсмута труженики военных верфей день и ночь
хлопочут у пятнадцатидюймовых орудий и вокруг башен “Куин Элизабет”. Темна вода во
облацех, начало, хаос, блуждания. Все пути открыты, всякая вероятность возможна,
события могут принять любой оборот. Нет планов, нет и решений; мы видим всходы новых
идей, нам открываются неиспробованные возможности, мы подготовили к делу свежие
силы: всё это есть, но подступает нежданная и огромная беда. Россия, могучий паровой
каток, надежда страдающей Франции и попранной Бельгии терпит крах - её войска в клещах
Гинденбурга и Людендорфа; союзные министры и правительства встревожены
193
несомненными и ужасными признаками дезорганизации, слабости, скудости средств тыла
храброй русской армии. Россия объята зимней стужей. Связи с союзниками нет, помощи
ждать неоткуда. Белое море перекрыто льдами. Германия правит Балтикой. Турция заперла
Дарданеллы. Один лишь призыв из России, единая мольба о помощи обратит кажущееся
сегодня пустым в насущное, воображаемое ныне бесцельным – в необходимое. Но Россия
молчит.
Перед читателем прошли сентябрь, октябрь и ноябрь 1914; теперь он знает, как
неуклонно и на каждом театре возрастала тяжесть наших забот. В интересах повествования,
я разделил совокупность трудов и поток событий на отдельные части и разбил на главы, но
надо помнить, что многое происходило одновременно и в разных частях света. Мы черпали
ресурсы из единого источника, одно влекло за собой другое и, к ноябрю месяцу, предельно
истощили средства и до крайности напрягли силы.
Стоит посмотреть на работу флота в целом. Во-первых, беспрерывные и жизненно
необходимые для нашей армии перевозки войск и запасов во Францию. Добавим операции
у побережья Бельгии, борьбу за порты Канала, долгий кризис великой битвы у Ипра-Изера.
Во-вторых, вражеские крейсера и вооружённые торговцы во внешних морях; каждый из них
– пока был жив – угрожал нам в неопределённо очерченном районе, в неясном числе
пунктов. Поиск и защита торговли от каждого неприятельского рейдера отнимала у нас от
пяти до десяти кораблей. Мы вели огромные войсковые конвои из Индии, Канады,
Австралии, собирали регулярные части британской армии со всех концов мира, затеяли не
менее шести отдельных походов: Самоа, Новая Гвинея, германская Восточная Африка,
Тоголенд, Камерун, германская Юго-Западная Африка. Экспедиции, их ход и переломные
моменты пришлись на время активности вражеских крейсеров. И всё это в канун
несомненной войны с Турцией, в преддверии атак на линию Суэцкого канала и боёв в
Персидском заливе.
Тяжелые труды во внешних морях потребовали не менее трёх дополнительных и
первоклассных боевых кораблей: мы взяли их у Гранд Флита. К началу войны, главный
флот Британии был в полной исправности, но необходимая и постоянная ротация кораблей
для починки не позволяла нам использовать его мощь в полной мере. Между тем заявили о
себе субмарины, и наше воображение неимоверно раздуло и без того нешуточную
подводную опасность. Адмиралтейство принялось за работу, но укрепление северных
гаваней потребовало времени и мы провели долгие недели в энергичных трудах,
нескончаемых тревогах и постоянной оглядке на флот Германии: он стоял за кулисами
событий, знал – как мы могли полагать – всю меру нашего напряжения и мог в любой
момент выйти и ударить, в попытке разом решить войну. Пришли долгие зимние ночи,
вернулась боязнь вторжения – мы отвергали его в теории, но на острове не осталось
кадровых войск, лишь скверно обученные территориальные части и эмбриональные
зародыши новых, Китченеровских армий; пришлось оставить умозрения и предпринять
целый ряд предупредительных, практических мер. Ужасное время. Бывали дни, когда я
думал, что Адмиралтейство должно ограничиться непосредственными обязанностями и
оставить на волю судеб некоторые интересы – важные, но не жизненно необходимые. Но
мы справились. Я заявляю, что за все военные месяцы 1914 года, мы не оставили без
внимания ни единого запроса, защитили все моря, доставили каждую из экспедиций, довели
в сохранности все конвои, полностью выполнили долг перед армиями во Франции и
Бельгии и, в то же время, держали главные силы на должной позиции и никогда не ушли бы
от намерения врага дать генеральное сражение.
Внезапно и повсеместно пришло облегчение. Мы обездвижили или пустили на дно
германские крейсера и вооружённых торговцев, одного за другим. Огромные конвои
прибыли к местам назначения. Экспедиции благополучно высадились. Флот очистил от
неприятеля океаны. Гавани получили завершённые оборонительные заграждения.
Противолодочные мероприятия стали частью повседневной практики. Флот принимал
пополнение: первые плоды огромной программы, новые корабли всех типов и высочайших
194
качеств. Армия отразила атаку на Суэцкий канал. С восстанием в Южной Африке было
покончено. Территориальные части и новые армии непрерывно крепли в боевой подготовке,
опасность вторжения уменьшалась с каждым днём, если не исчезла совсем. Великое
сражение за порты Канала окончилось решительным и славным результатом. Фолклендский
бой завершил очистку океанов от врага; Германии осталась часть Гельголандской бухты,
блокированные сушей моря – Чёрное и Балтийское - и один-единственный корабль {3} во
всех прочих частях мирового океана.
Близился Новый Год, и нами постепенно овладевало чувство непередаваемого
облегчения. Адмиралтейство счастливо и почти без неудач прошло труднейший путь от
мирного времени к военному состоянию. Довоенные страхи, предмет тревог и причина
многих приготовлений остались в прошлом: мы предупредили и отразили часть угроз,
некоторые опасения и вовсе не сбылись. Нас не застали врасплох. Флот оказался готов.
Армия своевременно вышла на поля решающих сражений и пользовалась подобающим
снабжением. Нам удалось совладать с минной опасностью. Мы полагали, что выстроили
защиту от субмарин: на деле, принятых мер хватило на два года. Планы врага и наши
опасения за судьбу морской торговли более не имели силы. Союзники беспрепятственно
торговали по всему миру, Британия обеспечила сохранную доставку товаров и пищи,
страховая премия упала до одного процента. Наступило первое военное рождество; мы
встретили праздник в проникновенной благодарности и с совершенной уверенностью в
конечной победе.
Могучий враг держал в руках все преимущества замысла и подготовки, первым начал
атаку, но был повсеместно остановлен. Наступил наш черёд. Инициатива перешла к
Великой Амфибии - Британии. Мы располагали средствами и временем, могли свободно
выбирать час и место удара. К Гранд Флиту, и без того достаточно сильному, шли
многочисленные эскадры внешних морей, страна собирала всемогущий флот, последняя
битва никоим образом не угрожала основе морского преобладания империи.
Удачное начало, но лишь начало - впереди ждали несомненные и куда как более
суровые испытания. Мы многого достигли на первой, самой рискованной стадии войны, но
отдых от прошлых опасностей в бездеятельном созерцании вновь обретённых гарантий стал
бы бесчестьем для Адмиралтейства: я думал именно так. Флоту предстояло идти на помощь
армиям и сказать своё слово: возможно, что и решающее, но в любом случае веское.
Пришла пора думать о контрнаступлении, нежданном и негаданном для германцев,
наступило время воспользоваться выгодой внезапности, наносить удар за ударом, вести
врага от кризиса к кризису, до полного разгрома.
Германец страшен как никто другой, если следует своим собственным планам, но
легко впадает в замешательство при необходимости ответить на замысел противной
стороны. В бездействии германца кроется великая опасность: он упорно и аккуратно
работает над многочисленными планами и ведёт приготовления - неторопливые,
тщательные и очень дальновидные. На помощь мужеству должна придти мудрость,
германца надо опередить, внести расстройство в работу методичного ума, разуверить в
самонадеянности, устрашить, опрокинуть расчёты неожиданными действиями.
Первая фаза морской войны завершилась. Силы Британии, морские и сухопутные,
выполнили первую часть задачи. Париж и порты Канала устояли, океаны были чисты. Вся
мощь британской империи обратилась в орудие войны и поднялась на врага. Британия
успела на помощь, Франция ушла от преждевременного военного поражения в одинокой
борьбе; нам, в свою очередь, больше не угрожала потеря Континента и паралич: вся сила
английских армий стояла в поле. Стратегическая инициатива перешла от тевтонских держав
к Антанте. Мы держали в руках неописуемо разнообразные и едва не бесконечные средства
борьбы и наши силы - корабли, солдаты, снаряжение, военные машины - прирастали от
месяца к месяцу. Как распорядиться всем этим? Мы могли выбирать из нескольких
возможностей: масштабных, невероятно сложных в исполнении. Что выбрать? Как
195
использовать пополненный новыми кораблями флот 1915 года и прекрасные, свежие армии:
обойти правое крыло Германии на Балтике или левое на Чёрном море? Или бросить солдат
во фронтальные атаки, на брустверы, проволоку и бетон укреплённых линий Западного
фронта? Нужно ли в первую очередь установить прямой контакт с Россией или оставить
союзника в опасной изоляции? Должны ли мы энергично, с надеждой ускорить конец войны
объединить и повести в сражение малые, нейтральные пока страны Юга и Севера? Или,
методично и упорно, двигаться вперёд на нашем собственном фронте? Будут ли британские
солдаты трудиться лишь в грязи Фландрии, не найти ли иной участок для прорыва?
Довольно ли флоту важных и основательных побед прошлых дней или враг не истощился в
дерзости и надо ждать новых атак?
Важные вопросы. Читатель найдёт ответы в следующих главах нашего повествования.
196
Примечания.
Глава 2.
{1} Принц Хенкель фон Доннесмарк
Глава 3.
{1} Резиденция лорд-мэра Лондона, Mansion House (пр. пер)
{2} Описание событий фон Тирпицем весьма показательно: ”По его (фон КидерленВехтера) предложению, 1 июля 1911 года канцлер послал в марокканский порт Агадир
канонерку ”Пантера”. Запрос британского правительства остался без ответа на многие
недели. В результате, 21 июля, Ллойд Джордж огласил правительственное
предостережение: если Германия бросит вызов Франции, то силы Британии окажутся на
стороне последней”.
{3} Работу начал подполковник Адриан Грант-Дафф. Убит при Эн.
{4} Курсив автора.
Глава 4.
{1} План военных действий 1909 года – в то время первым морским лордом был
Фишер – предусматривал тесную блокаду германских портов. Артур Вильсон учёл новую
обстановку и изменил план, но оставил это в полном секрете.
{2} Адмирал Мэхен.
{3} Сэр Джулиан Корбетт
{4} Размышления о Мировой войне, Бетман-Гольвег, стр. 48.
{5} Приводится цитата из Мэхен, “French Revolution and Empire” (пр. пер.)
Глава 5.
{1} ”Лайон,” ”Тайгер,” ”Куин Мэри,” ”Принцес Ройял.”
{2} Шекспир, ”Гамлет.” Пер. Н.Кетчера. Пр. пер.
{3} Директор отдела контрактов Адмиралтейства.
{4} См. общую карту Северного моря на стр. 190-191.
Глава 7.
{1} Мистер Марш и мистер (сейчас сэр Джеймс) Мастертон Смит.
{2} Я употребил привычное написание имени корабля (“Goeben”) вместо “Goben”.
{3} Позднее, тем же утром, я узнал, что Фишер в Адмиралтействе, пригласил адмирала
в кабинет, всё ему рассказал и с радостью увидел полное удовольствие Фишера. Время от
времени, глупейшие утверждения приписывают передислокацию флота на север совету
Фишера. Адмирал привёл наш разговор в своей книге и справедливо отметил время беседы
– 30 июля: флот прошёл Па-де-Кале предыдущей ночью, это несомненный факт. До
декларации об объявлении войны, моим единственным советником во всех морских
мероприятиях был первый морской лорд. Считаю необходимым занести это в хроники.
197
Глава 8.
{1} Ныне лорд Биркенхед.
{2} Драйден, “Threnodia Augustalis.”
{3} Наполеон Бонапарт. Сказано послу Англии Уитворту 13 марта 1803 г. Пр. пер.
Глава 9.
{1} Адмирал Шеер, стр. 13
{2} “Побег “Гебена”,” адмирал Беркли Милн. 1933
{3} См. в официальной морской истории, стр. 60, 61.
{4} В бою у Фолклендских островов, два британских линейных крейсера с 12
дюймовыми орудиями потратили около двух третей запаса снарядов, чтобы утопить лишь
пару слабейших соперников с 8,8 дюймовой артиллерией. Одинокий “Гебен” должен был
бы потопить четырёх, 11-ти дюймовым калибром против 9,2 дюймового.
{5} Генерал Ланрезак: “Le Plan de Campagne Frangaise”, стр. 110.
{6} Генерал фон Клюк: “Марш на Париж”, стр. 138.
Глава 10.
{1} Четвёртая дивизия (пятая по порядку погрузки на суда) прибыла на поле боя к
началу сражения при Ле-Като.
{2} Официальная история войны, Приложение 22, стр. 473.
{3} Генеральное командование французских армий.
Глава 12.
{1} Адмирал Шеер.
{2} Капитан Брайан
{3} “Мельбурн” был заменён на “Энкаунтер”.
{4} Мистер Томас Гибсон Боулз.
{5} - Поражение 22 сентября, – пишет мистер Гибсон Боулз – потеря “Абукира”,
“Кресси” и “Хога”, гибель 1 459 офицеров и матросов случилось вопреки
предостережениям адмиралов, коммодоров и капитанов: мистер Черчилль до последней
минуты отвергал отзыв патруля и, тем самым, обрёк моряков на неизбежную гибель от
торпед любого инициативного врага.
Глава 13.
{1} Посланы вместо Второй территориальной дивизии.
{2} Коммандеры Марикс и Спенсер-Грей.
{3} В начале войны, все великие державы – Германия, Франция и Британия сформировали морские бригады; возможно, что их использование при осаде и обороне
Антверпена проистекло из неосознанного понимания неразрывной связи города и моря.
{4} Так именовались части Раулинсона.
198
{5} Тяжёлые потери 7-ой дивизии часто относят ко времени боёв за Антверпен.
Фактически, дивизия не понесла серьёзного урона до соединения с главными силами.
Глава 15.
{1} Скалы Аброльос у берега Бразилии, наша секретная угольная база в тех водах.
{2} Корабли, выделенные прописными литерами, в конечном счёте сражались при
Фолклендах.
{3} Лишь дредноуты несли трёхногие мачты.
Глава 16.
{1} Т.е. в 80 милях к западу от Гельголанда
{2}. Необходимо пояснить, что в те дни беспроводная связь с миноносцами и, тем
более, субмаринами не была столь совершенна, как сегодня. Радиограммы ретранслировал
“Файрдрейк”; утром он расположился на полпути между субмаринами и Гарвичем. Днём,
после приказа переместить субмарины в бухту, “Файрдрейк” опоздал соединиться с
Кийзом, и связь на время прервалась.
{3} Операция расписана по минутам и проиллюстрирована отменными картами в
официальной британской истории войны, это материал для интересующихся специальной
стороной дела. Но полная история достаточно сложна и читатель может за деревьями не
увидеть леса. Я постарался вычленить главное. У.С.Ч.
{4} Сэр Джон Джеллико в книге “Гранд Флит” ложно приписывает эту идею мне. Я
никогда не отстаивал подобный план, но лишь предложил мнение Артура Вильсона на
обсуждение командующего и его офицеров.
Глава 17.
{1} Текин Альп, “Турецкие и пан-турецкие идеалы”. Впервые издано в Германии, 1915
г.
{2} Мне случилось свести личное знакомство с каждым из них: с Энвером, на
манёврах в Германии (1910), с Талаатом и Джавидом в 1909 - последние принимали меня и
лорда Биркенхеда во время визита в Константинополь.
{3} “Дрездену” и двум вспомогательным крейсерам осталось несколько недель жизни,
они провели их полной пассивности.
МИРОВОЙ КРИЗИС
1911 – 1918.
Уинстон С. Черчилль.
Книга ІІ
Сокращённое и пересмотренное издание
С дополнительной главой о сражении при Марне.
199
Книга 2. “1915”. Переведено Crusoe (crusoe.livejournal.com), 2007 – 2008г, с издания:
“The World Crisis, 1911-1918” (Paperback) by Winston Churchill (Author), Martin Gilbert
(Introduction). Free Press, Published by Simon & Shuster New York
ISBN-13: 978-0-7432-8343-4
ISBN-10: 0-7432-8343-0
Книга ІІ
Всем, кто дерзает.
Оглавление.
Глава 18. Тупик на Западе.
Глава 19. Происхождение танков и дымов.
Глава 20. Выбор.
Глава 21. Бой у Доггер-банки, 24 января.
Глава 21. Переоценка и окончательное решение.
Глава 22. Генезис армейской атаки.
Глава 24. Падение внешних портов и второе предложение Греции.
Глава 25. Новое решение.
Глава 26. Восемнадцатое марта.
Глава 27. Адмирал де Робек меняет план.
Глава 28. Первое поражение германских субмарин.
Глава 29. Растущие неудовольствия.
Глава 30. Битва на пляжах. 25 апреля 1915 года.
Глава 30. После высадки.
Глава 32. Падение правительства.
Глава 33. Опускается тьма.
Глава 34. Дни Сувлы.
Глава 35. Руины Балкан.
Глава 36. Отказ от Дарданелл.
Глава 37. Итоги и последствия 1915 года.
200
Глава 18. Тупик на Западе.
1915 году выпало стать несчастнейшим для союзников и всего мира. Ошибки этого
года не дали удержать пожар в контролируемых – пусть и обширных – пределах, огонь
забушевал и не утих, пока не пожрал сам себя. Поток событий перехлестнул все разумные
границы. Власти и люди задвигались под ритм трагедии, смирились с необходимостью
безжалостного насилия, человечество заковыляло через времена избиения и всё большего
расточительства. За время Великой войны каркас мирового общежития пострадал более чем
за всё предыдущее столетие, и понесённые обществом увечья вполне могли бы умертвить
цивилизацию. Но ещё в январе 1915 года можно было уйти от ужасного развития дел.
Некоторое время будущее оставалось в руках человека. Победа в 1915 году – справедливая,
плодоносная, своевременная – могла бы уберечь мир от истощения, народы от краха,
империи от распада, Европу от разрушения.
Но не случилось. Человечество не одолело рукотворное несчастье кратчайшим путём.
Гордыня оказалась повсеместно посрамлена, никто не получил удовлетворения.
Знаменательные достижения не увенчались блистательным миром. Жертвы войны остались
неоплаченными. Цена победы чуть ли не уравняла её с поражением. Победители не
получили даже гарантий будущей безопасности. Слова: «За великим словом “Мир»
наступит тишина»[1] не сбылись. Вслед за содроганиями борьбы пришло бесплодное,
беспорядочное время. Благородные надежды, высокое товарищество, стремление к славе
привели все без исключения народы к разочарованию, отрезвлению, прострации. Страдания
и истощение стреножили боевой порыв, поражение привело к краху, пушки замолчали, но
ненависть не нашла удовлетворения, а спор – разрешения. Самая сокрушительная за всю
мировую историю победа вооруженной силы не смогла решить европейскую проблему и
устранить саму причину войны.
К началу нового года великие западные соперники оказались в глухом тупике, на море
и на суше. Германский флот укрылся в гаванях, и британское Адмиралтейство не видело
способа вытащить его из-за укреплений. Сплошные линии траншей протянулись от Альп до
моря, возможностей для манёвра не осталось. Адмиралы надеялись на блокаду, генералы
обратились к войне на истощение и средству пострашнее: к попыткам прорвать вражескую
оборону. Ни одна из войн прошлого не могла и отдалённо сравниться с борьбой на
малоподвижном, сплошном фронте. Бастионы длиной в 350 миль под неусыпной защитой
миллионов людей и тысяч орудий простёрлись от границы Швейцарии до Северного моря.
В октябре и ноябре, когда оборонительные линии были ещё тонки и слабы, германцы
попытались прорвать фронт, но потерпели поражение и понесли тяжёлый урон. Тогда
французскому и британскому командованию представился случай воочию убедиться в силе
колючей проволоки и пулемётов в траншеях.
Более сорока лет назад, жестокий огонь современного оружия упразднил фронтальную
атаку. Во франко-прусской войне, германцы одерживали великие победы обходом того или
иного неприятельского фланга значительными силами. Победители в русско-японской
войне неуклонно использовали тот же метод. Куроки при Ляояне окружил левый русский
фланг; армия генерала Ноги была переброшена от Порт-Артура к Мукдену специально,
чтобы обойти неприятеля справа. Фронтальная атака обойдётся задорого и, скорее всего,
провалится без одновременного флангового манёвра – таким было общее мнение. Но теперь
на фронтах Франции и Фландрии в первый раз за всю писаную историю войн просто не
оказалось флангов. Старейший из военных манёвров стал невозможен. Нейтральная
территория и солёная вода пресекли дальнейшее распространение боевых линий. Огромные
армии стояли вплотную друг к другу и обменивались свирепыми взглядами без всякого
представления о том, что делать дальше.
В наступивших обстоятельствах, высшее командование Франции обратилось и
увлекло британского союзника к безнадёжному, отвергнутому прошлым, горьким опытом
201
средству – фронтальной атаке. Мало того, что со времён русско-японской войны сила
огнестрельного оружия удвоилась, утроилась и росла с каждым днём: на поле боя появилась
колючая проволока, а вместе с ней пришла необходимость уничтожать заграждения
предварительными и долгими бомбардировками; всякий шанс на внезапность исчез. Армии
того времени не могли успешно наступать во Франции – центр прорвать невозможно,
флангов для обхода нет. Военное искусство зашло в тупик и не давало ответа;
военачальники и генеральные штабы вопреки всему их опыту и знаниям не имели никакого
плана действий кроме одной лишь лобовой атаки. Единственной стратегией осталась
стратегия измора.
Нет войны кровопролитнее, чем война на истощение. Нет плана бесплоднее, нежели
план фронтальной атаки. Но военные авторитеты Франции и Британии остановились
именно на этих методах и три последовавших года расточали цвет наций в ужасных
попытках. Более того, бремя тупой бойни на обескровливание легло на противников разной
тяжестью. Англо-французские наступления 1915, 1916 и 1917 годов – каждое и,
несомненно, в совокупности – обошлись оборонявшимся германцам куда как дешевле чем
союзникам. Жизнь не менялась на жизнь. На каждого убитого врага неизменно приходилось
по два, а то и по три союзнических солдата. Страшные калькуляции показывали, что для
завершения дела Франции и Британии придётся покрыть недостачу несколькими
миллионами дополнительных душ. Пылкое и героическое население сполна оплатило
доктрины военных специалистов. Будущие поколения сочтут это ужасным и даже
невероятным делом.
Это история мук, увечий и смерти миллионов людей, история заклания наилучших,
образцово доблестных сынов целого поколения. Наш мир, сегодняшний мир изломан и
искажён в череде прошедших, ужасных событий. Но всё это время мы могли уйти от бойни
и сократить срок истязаний - пути к тому оставались открыты. В некоторых районах мира
фланги врага можно было обойти; существовали и особые устройства для прорыва фронта.
Использование наличных возможностей принесло бы целительный результат без нужды
пренебрегать принципами военного дела: достаточно было осмыслить эти принципы и
применить их к текущим обстоятельствам.
Войны выигрываются кровью и манёвром. Знаменитые полководцы более полагались
на манёвр, чем на кровопролитие. Теория, ставящая во главу угла «войну на изнурение»
противоречит фактам из истории человечества; великие капитаны прошлого отвергли бы
это умозрение. Чуть ли не все образцовые баталии – с них начиналось восхождение
государств, они приносили славу командирам – были маневренными сражениями и враг,
зачастую, обнаруживал, что побеждён новым приёмом или новым оружием, каким-то
невиданным, быстрым, нежданным выпадом или хитростью, в то время как победитель
обошёлся небольшими потерями. Великий командир опирается не только на логику,
воображение и изрядный здравый смысл, он должен быть в каком-то смысле обманщиком,
ловким на зловещие проделки и дурачить врага с тем же искусством, что и бить его.
Военная профессия заслужила высокий почёт благодаря командирам со счастливым даром
одерживать победы и сохранять солдатскую кровь. Военачальник, способный на один лишь
безотрадный размен с итоговым подсчётом голов пользуется куда как меньшим пиететом.
Искусство войны насчитывает много видов манёвра, но далеко не все они
применяются на самом поле боя. Манёвр - не только движение против фланга или тыла.
Расчёт времени, дипломатия, механические устройства, психология – все эти манёвры
удалёны от места сражения, но зачастую и самым решительным образом влияют на его
исход; цель любого из них – уйти от бойни и прийти к решению наилегчайшим образом.
Для незашоренного взора разницы между стратегией и политикой нет. С некоторой высоты
видно, что истинная политика и стратегия суть одно и то же. Политический манёвр
вовлекает в войну союзника – польза, равная крупной победе после удачного боевого
манёвра. Может оказаться, что унять или устрашить пока ещё нейтральную, но опасно
неустойчивую державу не менее полезно, чем выиграть важный стратегический пункт
202
умелым маневрированием. В начале войны нам мучительно не хватало общего совета,
некоторой палаты взаимных расчётов, где разнородные союзнические ценности могли бы
быть взвешены и обменены. В январе 1915 года общая и основательная конференция
гражданских и военных лидеров Антанты могла бы предотвратить безмерные несчастья.
Одна лишь переписка никогда ничего не решала. Властные персоны должны были
собраться и выстроить совместные планы. Вместо этого, каждый из союзников старался
держать собственный курс, предоставляя соратникам полную или не очень информацию о
своих действиях. Армии и флоты каждой из держав жили отдельной боевой жизнью.
Союзники тянули воз войны в разные стороны. Но война едина, она неделима между
французами, русскими и британцами, между сушей, морем и воздухом, между вершителями
битв и строителями союзов, между тружениками фронта и тыла, между пропагандистами и
техниками. Единое поле, место приложения всех сил и усилий военного времени
обернулось чересполосицей. Понадобились годы жестоких уроков пока мы, пусть и не в
полной мере, но научились коллегиально изучать обстановку, вместе размышлять,
солидарно отдавать приказы и дружно действовать. Нельзя приписывать людям Начала
разумение людей Конца. Им предстояло всему научиться и всё выстрадать. Но пока одни
медленно учились, совсем другие долго страдали.
На западе дело зашло в полный тупик и в то же самое время события на востоке
приняли жесточайший оборот. Оглянемся ненадолго назад.
В августе 1914 года выяснилось, что чуть ли не восемьдесят процентов всех наличных
германских сил брошены против Франции, а на востоке, у русских границ осталась лишь
горсточка вражеских дивизий. Пришли большие упования: слабый восточный заслон можно
смести или принудить к отходу, Германия открыта для продолжительного наступления со
стороны России. В самыё чёрные, домарнские дни, когда приходилось считаться с
возможной потерей Парижа и безнадёжным сопротивлением по линии Луары мы тешили
себя надеждой на русский каток, воображали, как массы солдат царя катятся к Данцигу,
Бреслау, к сердцу германской империи. Мы полагали, что постоянно нарастающее давление
с востока облегчит наше положение и вынудит германцев отвести армии с западного фронта
на защиту фатерлянда. Мы видели, как в первые же две военные недели верный
обязательствам царь мужественного народа бросил храбрые русские армии в стремительное
наступление на Восточную Пруссию. Мы знаем, что нервы германского командования не
выдержали русского натиска и Мольтке, в самые дни марнского кризиса, отобрал от
правого крыла немецких армий в Бельгии два армейских корпуса. Возможно, именно это и
решило судьбу сражения на Марне и если дело обстоит так – будущие, более благодарные
поколения воздадут должные почести русскому царю и его солдатам.
Но Россия оплатила великое достижение ужасной ценой. Как только армии
столкнулись на востоке, дурному управлению многочисленных и храбрых русских войск
пришлось состязаться с учёными военачальниками и германской дисциплиной. Двадцати
кавалерийским и пехотным дивизиям Ренненкампфа, пятнадцати дивизиям Самсонова
противостояли четырнадцать германских дивизий, но во главе маленькой, надёжной
немецкой армии стояли непоколебимый Гинденбург и один генерал-майор, только что
освободившийся после успешного захвата Льежа. Его имя пока не на слуху, но вскоре
встанет рядом с именами великих полководцев прошлого. В страшных сражениях под
Танненбергом (25-31 августа) и у Мазурских озёр (5-15 сентября) разбитая армия
Самсонова потеряла 100 000 человек убитыми и пленными, а Ренненкампф был решительно
поражён. Меньше чем за две недели Гинденбург и Людендорф расправились с двумя
армиями, и каждая по отдельности была сильнее, чем их собственная: поразительное
предприятие, удивительное дело - единственно разумным объяснением кажется измена в
русских рядах. Но для нашего рассказа более важен результат, мы столкнулись с
последствиями.
Русские армии начала войны, пока ещё полные сил и хорошо экипированные не могли
состязаться с германцами, но совершенно превзошли разношёрстные войска Австро203
Венгерской империи. В дни поражений на севере, при Танненберге и Мазурских озёрах,
армии царя пошли в Галицию и замечательно победили в череде буйных схваток на
обширных пространствах названных битвой при Лемберге. Успех в Галиции смягчил,
затушевал и отчасти уравновесил несчастья на севере. Французская и британская печать
раздули победу русских до такой степени, что катастрофа в Восточной Пруссии произвела
на публику мало или вообще никакого впечатления. Гинденбург и Людендорф взяли в свои
руки дело разгромленных австрийцев, занялись укреплением и реорганизацией союзного
фронта. Началась зимняя война на востоке. Огромный фронт двигался туда и сюда в снегах
и грязи, удача постоянно меняла хозяина, русские мужественно боролись с противником.
Положение во Франции после Марны и великое движение к портам Канала в октябре и
ноябре не дали германцам снять силы с запада для восточных дел. Первая комбинация
Людендорфа против Варшавы, замышленная с обычной для него дерзостью, оказалась
немцам не под силу. Великий князь Константин упрямо и умело отразил вражеский натиск,
отход германцев пришёлся на неописуемое время польской зимы. Но здесь сказались
высокие качества немецких солдат и командиров: германцам удалось пройти сквозь
превосходящие силы неприятеля. Несколько раз войска Людендорфа оказывались чуть ли
не в полном окружении, но непременно, решительно и в полном порядке вырывались из
охвата. Русские продолжили теснить австрийцев. Ещё в ноябре 1914 года великий князь
обдумывал прорыв к сердцу Германии через Силезию.
Затем положение самым ужасным образом переменилось. Россия начала войну с,
приблизительно, 5 000 орудий и 5 000 000 снарядов. В первые три месяца боёв русские
армии тратили около 45 000 снарядов в день. Собственные фабрики империи не могли дать
войскам более 55 000 снарядов в месяц. К началу декабря 1914 от довоенного запаса
осталось едва ли 300 000 снарядов – потребление одной-единственной недели. И в тот
самый момент, когда русская армия более чем когда-либо нуждалась в артиллерийской
поддержке, её пушки замолчали. Пришла и лютая нужда в винтовках. В жестоких,
беспорядочных, непрерывных боях первых трёх месяцев, миллион из пяти с половиной
миллионов винтовок были потеряны, захвачены или уничтожены. К концу года, Россия
потеряла 1 350 000 солдат убитыми, ранеными или полонёнными. Казармы империи
ломились от свежих новобранцев. 800 000 обученных призывников ждали отправки на
фронт, но их нечем было вооружить. Все русские батареи умолкли; каждый батальон
поредел на треть. Удовлетворительное снабжение снарядами невозможно было наладить
раньше многих месяцев, ещё больше времени должна была занять фабрикация
необходимого запаса винтовок, с учётом их суточного расхода, а пока русские армии парализованные, с подрезанными крыльями - выжидали и претерпевали от мстительных
врагов. Долгие месяцы - такие перспективы открылись для России и её союзников ещё до
первого военного Рождества.
Британское правительство узнало об истинном положении дел в ноябре - декабре от
своего агента при русском командовании – полковника Нокса, человека редкой
проницательности. Генерал Сухомлинов, русский военный министр мог сколько угодно
упорствовать в слепом или преступном оптимизме, а главный штаб в Петрограде - заявлять,
что «скорость расходования боеприпасов не вызывает опасений» - так русские ответили на
тревожные депеши Жоффра в конце сентября; великий князь трудился на поле боя и,
вероятно, не ведал, что земля осыпается под его ногами, но ужасные тайны русской
администрации не ушли от беспощадного, испытующего взора Нокса. Ясные и жестокие
сообщения полковника открыли нам глаза, и его мрачные пророчества обрушились на нас в
последние недели 1914 года.
Временами мы думали, что Россия не успеет перевооружиться и будет разбита на
части. Западный фронт пребывал в тупике. Жоффр остановился на методе “откусывания» "Je les grignote" и усадил штаб за планирование фронтальных атак с наступлением весны.
Россия, с её неисчерпаемыми людскими и продовольственными запасами могла рухнуть
совсем или развалиться на части а вслед за крахом России вся тевтонская мощь
обрушивалась на изнемогающую Францию и на Британию с её неподготовленными
204
армиями. В лучшем случае, нашему великому союзнику предстоял долгий период слабости,
паралича, отступления.
Никто не способен измерить глубину разверзшейся перед нами пропасти. На востоке
установился сплошной фронт, но это не были линии западного образца. Куда как большие
расстояния, много худшие коммуникации. Малая глубина обороны с обеих сторон. Такой
фронт могла смять или прорвать любая решительная атака и чем бы ответили русские, с их
скудостью артиллерийских средств, ничтожно малым числом пулемётов, при всё
возрастающей нехватке винтовок? Более того, в ноябре, когда положение войск царя
критически отягчилось, когда у них закончилось боевое снаряжение всех видов, атака
турецких армий вынудила Россию открыть новый фронт на Кавказе.
Но у России остался последний и главный ресурс – территория. Огромные размеры
страны предоставляли почти неограниченные возможности для отхода. Благоразумное и
своевременное отступление могло дать жизненно необходимую передышку. Теперь, как и в
1812 году, царским армиям предстояло спасаться от превосходящего неприятеля отходом к
сердцу империи, увлечь агрессора в обширные пространства России, задержать его, дать
мировой промышленности время для производства запасов и нового вооружения для
русских войск. Ситуация, хотя и трагическая, не была неизбежно фатальной. Если бы воля
России к борьбе не надломилась в грядущих испытаниях, если бы западным союзникам
удалось вдохновить Петроград дарами победы и наладить сердечный, постоянный контакт,
русская сила, без всяких сомнений, восстановилась бы к концу 1915 года.
Таковы основные факты, единственно определившие стратегию и политику 1915 года.
Огромные масштабы войны не меняют её сути. По существу, фронт Центральных
держав от Северного до Эгейского моря с внешним продолжением до самого Суэцкого
канала ничем не отличался от линии какой-нибудь маленькой армии – траншеи поперёк
перешейка с опёртыми на воду флангами. Если ограничиться одним лишь французским
театром, налицо полный тупик. Во Франции фронт германского нашествия не может быть
ни прорван, ни обойдён. Но если обозреть весь театр войны и представить огромную
схватку единой битвой - в которой участвует и морская сила Британии - то можно найти для
союзников весьма перспективные пути обхода врага. Эти обходящие движения настолько
огромны и сложны, что выливаются в отдельные, полнокровные войны, основаны на
морской силе и требуют специальной дипломатической работы. Необходимые для них
армии, сочли бы большими в любой другой войне.
Верховное командование Франции жаловалось на невозможность обойти врага в то
время, когда немцы были в высшей степени уязвимы на обоих флангах. Три ярких факта
военной ситуации начала 1915 года: во-первых, тупик на западе - главном и центральном
театре; во-вторых, срочная необходимость выйти из тупика до поражения России; втретьих, возможность провести комбинированную – морскую, наземную, политикостратегическую - операцию значительных масштабов на любом из флангов и тем выйти из
тупика.
Проведём предварительный и беглый осмотр положения на каждом из флангов линии
фронта.
На северном фланге расположились группа малочисленных, но мужественных и
развитых народов. Они отдавали должное немецкой мощи и были связаны с Германией
многими узами, но не желали оказаться вассалами Берлина после немецкой победы, и
страшились участи оккупированной Бельгии. Голландия, отмобилизованная и при полном
вооружении, встала тревожной стражей на границах отечества. Дания, ворота на Балтику,
оставалась практически беззащитной. Норвегия и Швеция опасались России не меньше
Германии. Было бы неверно впутать любую из этих стран в войну, не предоставив защиты
на море и на суше; речь могла идти лишь о союзе всех северных держав, и при таком
условии Германия попадала в безнадёжное положение. Голландия располагала солидной
армией, её острова предоставляли британскому флоту бесценные стратегические
205
преимущества. Дания могла открыть морскую дверь на Балтику, а господство союзников на
Балтийском море означало прямой контакт с Россией. Тогда Германия оказывалась в
полной блокаде с постоянно открытым для русского вторжения северным побережьем.
Южный фланг оказывался даже перспективнее северного.[2]
Там располагалась героическая Сербия, дважды отбившая австрийское вторжение. Там
простиралась Турция – слабая, разобщённая, дурно управляемая страна, запоздало
объявившая войну союзникам. После недавней войны три воинственные державы Балкан –
Греция, Сербия и Румыния питали ненависть к четвёртой – Болгарии, но все четыре
остались естественными врагами Турции, Австрии и традиционными друзьями Британии.
Помимо прочего, четвёрка стран располагала организованными армиями общим числом в 1
100 000 бойцов (Сербия 250 000, Греция 200 000, Болгария 300 000, Румыния 350 000) и,
разумеется, куда как большими людскими запасами для войны. Они вырвали у Турции
свободу после многовекового гнёта. Они могли расшириться лишь за счёт Австрии и
Турции. В то время как Сербия не на жизнь, а насмерть дралась с Австрией, Болгария алчно
поглядывала на Адрианополь, на линию Энос-Мидия и, конечно же, на Константинополь.
То же и Афины: множество греков осталось под турецким ярмом, люди греческой крови
преобладали в населении богатейших провинций и островов турецкой империи. Если бы
четыре страны оставили усобицу и, под руководством Британии, вступили бы в войну
против Турции и Австрии, скорое падение Турции было бы обеспечено: оттоманы,
отрезанные от всех своих союзников, подписали бы сепаратный мир уже в 1915 году, а на
следующий год соединённые силы Балканской федерации ударили бы по Австрии снизу.
Оценим силы османской империи в 700 000 человек; если мы устраним с Балкан этот
враждебный фактор и одновременно придём на полуостров с новой, миллионной, армией
то, в совокупности, усилимся против Германии и Австрии на один и три четверти миллиона
солдат. Простой расчёт - мы отняли у врага 700 000 бойцов и добавили более 1 000 000 к
нашей стороне. Подобный обмен силами – несомненная и первоклассная военная цель.
В то же самое время, объединение Балкан и поход на Турцию не могли оставить
Италию равнодушной. Мы знали о сердечной склонности Рима к союзникам, в особенности
к Британии. Италия традиционно враждовала с Австрией и имела обширные интересы на
территориях неприятеля - Балканском полуострове, континентальных землях Турции, среди
турецких островов. Весьма вероятно, решительные и успешные действия Великобритании
на южном фланге вынудили бы Италию, первоклассную державу с двухмиллионной армией
войти в Великую войну и выступить на нашей стороне.
Успех высадки или вторжения с моря зависит от своевременной подачи на плацдарм
превосходящих сил и от возможности постоянно обгонять неприятеля в доставке
подкреплений. Тогда наземная оборона оказывается в крайне невыгодном положении. Даже
после выхода экспедиции в море никто не способен предсказать точного места высадки.
Центральные державы имели преимущество оперирования по внутренним линиям, но не
могли превзойти несравненную подвижность морских сил. В течение всего 1915 года
Британия могла перебросить 250 000 человек (если бы они нашлись) к любым пригодным
для высадки местам на берегах Восточного Средиземноморья. Германцы и австрийцы
могли доставить равное число солдат за то же время и к тем же пунктам. Но до самой
последней минуты выбранное место десантирования осталось бы для врага тайной. Нет
сомнений, неприятель узнал бы о подготовке экспедиционных частей и транспортов. Но он
не мог знать, куда они пойдут - на юг или на север – до самого выхода конвоя в море. В
такой неопределённости невозможно заблаговременно подготовить оборону. Амфибийное
вторжение допускает выбирать между несколькими альтернативными планами до самого
последнего момента. Мы можем сделать вид, что идём на север и затем повернуть на юг.
Мы можем изменить намерения в последнюю минуту. Мы можем применить все уловки и
хитрости войны. Предположим, что неприятель укрепил северный фланг – это всего лишь
причина атаковать южный и наоборот. Итак, обороняющемуся остаётся только одно:
повременить со всеми решениями до удара. Затем и только затем он может двигать армии к
206
месту разразившегося действия. Даже если дороги свободны – а на южном фланге этого не
было – движение значительных армий, обозов, организация нового театра займут месяцы.
Что может предпринять за это время атакующая с моря сторона? Продвинуться вперёд,
занять какие-то позиции, выстроить оборону, накопить запасы, разгромить и уничтожить
противника около плацдарма, привлечь к делу союзников? Всё это было в наших руках
весной и летом 1915.
По мере дальнейшего хода войны, шансы постоянно падали, а трудности – росли. К
осени 1915 вычерпанные многими запросами ресурсы британского торгового флота уже не
могли справиться с перевозками на южный театр и обеспечить там необходимое для
быстрой победы число солдат. Предел имеет всё, даже морская сила Великой Амфибии.
Постоянные требования тоннажа, новые атаки и новые потери довели нас до крайности. Но
пик морской мощи пришёлся на 1915 год. Именно тогда открылась великая перспектива.
Обстоятельства сложились так, что мы могли применить на деле два замечательных
плана и развязать кровавый западный узел силой морского оружия. Оба тевтонских фланга
упирались в замкнутые среди земель воды, оба способа действий предполагали прорыв и
господство на море. В обоих случаях мы устанавливали прямой контакт с Россией и
выручали восточного союзника из смертельной изоляции. Оба начинания могли бы самым
решительным образом повлиять на поведение группы нейтральных стран. В случае успеха,
и северный и южный прорывы проделали бы новую, огромную прореху в ресурсах
тевтонской империи. Что выбрать: Нидерланды, Данию, Норвегию, Швецию или Грецию,
Болгарию и Румынию? На каком движении остановиться: через Бельты в Балтику или через
Дарданеллы, к Константинополю, в Чёрное море?
Нет сомнений, обе схемы рискованны для исполнителей и тяжелы для разработчиков.
Придётся приложить исключительные усилия и решиться на несомненные потери. Но если
на одной чаше весов риск, усилия и потери, то на другой – тяжёлые последствия опасного
бездействия. Пусть читатель не торопиться называть планы прорыва на Балтику или
форсирования Дарданелл «опасными» или непрактичными; пусть воздержится от ярлыка
«неосновательные» на планах вторжения в Шлезвиг-Гольштейн, высадки армии на
Балканский полуостров или Галлиполи, но прежде вспомнит кровавую бойню при Лоосе,
Сомму, Пашендейл, едва ли не фатальное несчастье Капоретто; пусть он задумается о 21
марта 1918 года, о революции в России, бегстве союзника с поля боя, о страшной подводной
войне 1917 года. Это единственный фон, на котором следует рассматривать планы
неожиданных и сложных манёвров, наши старания построить и применить новые машины.
Всё это попытки прийти к победе кратчайшим путём.
Описанные выше альтернативы - сложные и дискуссионные – неизбежно следуют из
некоторых ключевых посылок. Если понять и согласиться с ними, вывод последует
естественным образом и каждая мысль найдёт своё место в прочной связи со всеми
остальными. Я приведу эти суждения тут же.
На суше.
1. Решающий театр военных действий – место, где в некоторое время можно добиться
насущного решения. Главный театр – место, где находятся главные силы армии или флота.
Главный театр не всегда решающий.
2. Если фронт или центр армий не может быть прорван, необходимо обойти фланги.
Если фланги упираются в моря, обход должен опереться на морскую силу и стать
амфибийным.
3. Атаковать следует не самую сильную позицию, но позицию, защищённую
наихудшим образом.
4. Если сильнейшая из держав в некотором вражеском союзе неуязвима, но не
способна устоять без слабейшего союзника – надо атаковать слабейшего.
207
5. Нельзя начинать наземное наступление, пока нет эффективных средств довести его
до конца – войск подобающей численности, боеприпасов, механических устройств.
На море.
1. Нельзя рисковать Гранд Флитом иначе как в генеральном морском сражении.
2. Войну на море необходимо решить как можно скорее.
3. Избыточные силы флота должны активно помогать армии.
Я следовал этими правилам всю войну. Несомненно, они идут вразрез с
господствующим военным мнением и, в какой-то степени, расходятся и с морской
практикой. Об их оправдании делом судить не мне, но история войны предоставляет
множество примеров их применения на практике или отказа от указанных принципов той
или другой стороной со всем известными последствиями.
208
Глава 19. Происхождение танков и дымов.
С самого начала войны механизмы наравне с оперативной обстановкой завели
действия на суше и на море в безысходный тупик. Торпедная и минная угрозы парализовали
господствующий флот. Пулемёты приковали к месту сильнейшую из армий. Люди и
корабли не могли выйти уже и на исходные для атак позиции: потоки пуль и подводные
взрывы поражали их уже в пути. Вот главное зло, причина всех военных передряг. Нам
было бесполезно искать спасения в гаванях или скармливать пулемётному огню
неимоверное число мужественных душ. Механику могли одолеть лишь инженерные меры.
Победа над механическим злом возвратила бы могущественному флоту и сильнейшей
армии естественное право на наступление, но пока механизмы торжествовали моряки и
солдаты страдали напрасно. Как только мы усвоили этот факт - главную причину военных
затруднений, доподлинно открывшуюся в конце 1914 года - дальнейшие рассуждения не
составили труда. Должно было изобрести нечто, предохраняющее корабли от торпед, а
солдат – от нужды подставлять незащищённое тело под поток пулемётного свинца. Торпеда
или мина проделывают дыру в дне судна, единственная пуля из несчётного потока,
извергаемого боевой стрелковой машиной способна смертельно поразить человека – вот
вопиющее, безобразное зло, стоящее меж нами и победой; его нельзя проигнорировать, но
надо осилить. Решение нашлось и оказалось столь простым, что месяцами и даже годами не
воспринималось всерьёз и отвергалось ведущими военными и военно-морскими
специалистами.
Если обойтись без подробностей: достаточно поместить лист тонкой стали между
бортом судна и приближающейся торпедой или между телом и летящей пулей.
Вот он, философский камень, средство выиграть войну уже в 1915 году! Но в него
никто не поверил. Универсальный, бесценный, чудотворный ключ лежал под ногами, но
чуть ли ни все ответственные и полномочные специалисты смотрели на панацею
невидящим взором. А зрячими оказались солдаты, моряки, авиаторы, гражданское
население, люди другого общественного слоя, далёкие от сфер ортодоксальных мнений; имто и пришлось долго бороться, но они победили и заставили власть имущих поднять и
использовать ключ.
В конечном счёте, всё удалось. Флот начал первым, дела на суше шли с
затруднениями. Мониторы и суда с противоминными наделками (булями и блистерами)
положили начало торпедной защите флота, танк предоставил войскам защиту от пуль.
Инженерные решения прошли через трудности практического воплощения и вернули армии
и флоту отнятую новой механикой способность атаковать. Но разработка, постройка и
передача на флот и в войска мониторов, танков, кораблей с противоминной бронёй
затянулась; промедление серьёзно сказалось на эффективности новаций. Мониторы не ушли
от первых, без сомнения несовершенных образцов, остались без развития, так и не приняли
участия в каком-либо значительном морском деле; мы поспешили продемонстрировать
неприятелю бронированные наземные машины задолго до того, как накопили их в
достаточном для решающего результата количестве. Но несмотря на это танк постоянно
совершенствовался и сыграл свою роль.
Задача найти способ атаки на море и на суше теснейшим образом смыкалась с таким
важным предметом как дым. Простое и очевидное средство: создать искусственный туман,
накрыть им атакуемые местности, скрыть от врага передвижения людей или кораблей,
лишить неприятеля возможности прицелиться. Дым выступал союзником и товарищем
стальной брони. Броня и дым шли рука об руку, усиливаясь обоюдно.
Дымовая завеса могла получить дальнейшее, зловещее развитие – ядовитые газы,
испарения, не только застящие взор, но выедающие глаза; туман, не только ослепляющий,
но и душащий пулемётчика.
Все эти мысли получили точные формулировки ещё до конца 1914 года.
209
В первые недели войны, Адмиралтейству поручили защищать Британию от
авианалётов. Враг мог разместить цеппелины и аэропланы на оккупированных землях –
потребовались контрмеры и мы послали британские авиационные эскадрильи на берега
Франции и Бельгии с базой в Дюнкерке. В свою очередь, защита понадобилась и
выдвинутым вперёд отрядам морской авиации: тогда Адмиралтейство сформировало
бронеавтомобильные части. Враг, ошарашенный появлением бронеавтомобилей, перекопал
дороги рвами, и я немедленно потребовал найти средство для движения по рытвинам.
Бронеавтомобили множились и стали значимой силой; тем временем линии фронтовых
траншей доползли до моря, не оставив пространства для маневра и флангов для обхода. Но
если обойти траншеи нельзя, надо найти средство для прохода над ними, поверху. Итак,
война в воздухе привела нас в Дюнкерк. Далее одно последовало за другим:
бронеавтомобили стали детьми воздуха; танки – внуками. Так обстояли дела на вторую
неделю октября 1914 года.
После ухода в отставку, адмирал Бэкон занял пост директора компании Ковентри
Однэнс Уоркс. Компания обеспечивала треть производственных мощностей для тяжёлого
артиллерийского вооружения флота. В 1913 году я передал ей подряды на некоторые 15дюймовые орудия и башни для новейших линкоров и тем спас от банкротства. Через
несколько дней после начала войны я получил письмо от Бэкона: он уверял, что разработал
возимую по дорогам 15-дюймовую гаубицу. Я заинтересовался поразительной новинкой и
послал за Бэконом. Адмирал горячо и убедительно изложил мне общие принципы
артиллерийского дела; он, в частности, предсказал невозможность для существующих
крепостей противостоять снарядам современных гаубиц и пушек – строители крепостей не
предполагали сегодняшней мощи артиллерии. Я выслушал адмирала с интересом. Через две
недели после нашего разговора германские осадные орудия быстро разрушили форты
Льежа, затем Намюра и я снова послал за Бэконом. Предсказания адмирала сбылись, и я
спросил его: сколько времени потребуется на производство нескольких тяжёлых гаубиц для
британской армии? Бэкон обещал поставить первую 15-дюймовую гаубицу через пять
месяцев и затем выпускать по одной каждые две недели. Я порекомендовал военному
министерству разместить заказ на десять орудий.
Генерал фон Доноп, начальник артиллерии (генерал-фельдцейхмейстер), колебался в
оценке «артиллерийского новшества» и выказал сомнения в возможности произвести и
использовать подобное орудие. Но Китченер увлёкся идеей и приказал незамедлительно
изготовить гаубицы. Я пообещал Бэкону командование над орудиями во Франции, если он
уложится в заявленные, небывало короткие сроки. Мы заказали гаубицы только после
падения Намюра, но адмирал вдохновился моим посулом, обеспечил высочайшую скорость
производства и первые из этих чудовищ дали выстрелы уже в сражении при Нев-Шапеле.
Я получал детальные отчёты о конструировании и ходе производства и сразу же
увидел, что гаубица, боезапас и платформа доставляются на поле боя по частям, восемью
огромными гусеничными тракторами. Мощные тягачи выглядели многообещающе; когда в
октябре адмирал Бэкон показал мне чертежи, я немедленно осведомился: способны ли
изображённые на них трактора пересекать траншеи с солдатами и пушками на борту?
Нельзя ли их для этого приспособить? Мы обсудили вопрос, и адмирал разработал эскизы
гусеничного трактора с возимым портативным мостом: он укладывался поперёк траншеи и
возвращался на трактор после прохода через препятствие. В начале ноября 1914 года я
представил чертежи Китченеру и Френчу и поручил Бэкону изготовить опытный образец
машины. 13 февраля 1915 года прошли обнадёживающие испытания, и я заказал тридцать
устройств. Военное ведомство опробовало первый трактор с мостиком лишь в мае и
отвергло его – машина не смогла спуститься с четырёхфутового вала, преодолеть водную
преграду трёхфутовой глубины (до конца войны ни один танк не одолел и фута) и не
ответила иным - весьма жёстким и совершенно надуманным требованиям.
Я, впрочем, и сам отменил заказ на тридцать машин ещё до испытаний – к тому
времени и совершенно иными путями мы пришли к лучшей конструкции. Так закончилась
210
первая из попыток создать для Великой войны танк - боевую машину со способностью
преодолевать траншеи.
Вторая попытка создать танк и добиться от армии положительного к нему отношения
развивалась так:
Полковник
Свинтон,
наблюдатель
и
официальный
корреспондент,
прикомандированный к ставке французского главного командования, не ведал о
вышеописанных работах и размышлениях, но в середине или конце ноября 1914 года
осознал необходимость подобного оружия и мысленно представил его главные черты. Он
поделился мыслями с полковником Хэнки.[3] В конце декабря, Хэнки разослал
ответственным за ход войны членам Кабинета записку о необходимости снабдить фронт
танками.
Ко времени появления записки Хэнки адмирал Бэкон работал над опытным образцом
боевой машины уже месяц, но документ побудил меня заново обдумать предмет – приведу
самые существенные места из моего письма премьер-министру от 5 января 1915 года:
Мне представляется несложным и недолгим делом произвести некоторое количество
тракторов на паровой тяге с небольшими, неуязвимыми для пуль, армированными отсеками
для людей и пулемётов. Использование машин в ночное время позволит уйти от поражения
артиллерийским огнём на любой дистанции. Гусеничные трактора легко преодолеют рвы и
сомнут своей тяжестью всякие проволочные заграждения. Если мы в тайне приготовим
сорок или пятьдесят подобных устройств и выведем их на исходные позиции в сумерках, то,
безусловно, прорвёмся к линии вражеских окопов, сметём все преграды, вычистим
противника из траншей пулемётным огнём и гранатами с крыш тракторов. Британская
пехота получит многочисленные «точки опоры» – очищенные участки вражеской обороны –
и стремительно выдвинется вперёд, к боевым машинам, в то время как трактора двинутся
атаковать вторую линию укреплений. Расходы невелики, неудача эксперимента ничем не
угрожает. Приступить к этой работе два месяца назад было бы весьма предусмотрительно,
но сегодня это остро необходимо.
Второе, очевидное и широкое поле для экспериментов - пуленепробиваемые щиты.
Стоит ли дискутировать о наилучшей конструкции? Надо изготовить много щитов
различных типов – носимых, надеваемых, снабжённых колёсами. Сегодняшняя грязь не
даёт применять щиты и трактора, но после первых же заморозков мы сможем использовать
их в полной мере. Месяц назад, я заказал двадцать щитов на колёсах по весьма искусному
проекту служб авиации флота. Вскоре они будут готовы и, при необходимости,
использованы в опытных целях.
Третий вид полезных устройств с широким и частым применением – аппараты для
производства искусственных дымов. Небольшие орудия, пускающие из стволов столбы
густого, чёрного дыма позволят нам ставить и регулировать дымовые завесы, когда и где
это будет удобно. Ранее, я обращал ваше внимание на иные возможности, связанные с
искусственными дымами, но они сугубо секретны, и я не доверю их бумаге.
Возможно, что германцы именно сейчас работают над такими же устройствами и
готовятся атаковать нас совершенно новыми способами. Я вижу в этом большую опасность.
Министерству обороны необходим постоянный комитет по новым боевым средствам:
военных инженеры и иные эксперты должны разрабатывать планы и анализировать
предложения. Повторюсь, но в большинстве случаев длительное экспериментирование
неуместно. Дорога ложка к обеду; в сегодняшних обстоятельствах нам неизбежно
экспериментировать уже в процессе производства. Худшее, что может произойти, – потеря
относительно малых денежных сумм.
211
Прошло два или три дня. Асквит лично ознакомил Китченера с моим письмом и
настоятельно попросил фельдмаршала дать делу ход. Командующий проявил
благосклонность и переправил мою записку в отдел генерал-фельдцейхмейстера.
Проект, с надлежащими церемониями, похоронили в архивах Министерства обороны.
Так умерла вторая попытка создать танк.
Не знаю, как военное ведомство откликнулось на моё письмо премьер-министру, и
какие действия были предприняты, но, полагаю, что ничего реального не воспоследовало –
скорее всего, армейские специалисты с порога отвергли либо возможность изготовления,
либо действенность новых устройств, либо и то, и другое. Великое множество
адмиралтейских трудов и государственная деятельность не оставляли мне много времени,
но я снова и снова обращался к этому вопросу. Так, например, моя записка от 19 января
1915 года предписывает начальнику управления авиации ВМС провести испытания и
проверить: возможно ли разрушать траншеи тяжёлыми паровыми катками. Я ничуть не
знаток инженерного дела и мог лишь предлагать или поощрять сулящие успех идеи,
отпускать средства, распоряжаться о начале экспериментов или запуске опытного
производства. Паровые катки (о них, между прочего, упоминалось и в письме Хэнки от 28
декабря) не выдержали испытаний из-за механических недочётов, но, несомненно, что и
этот опыт, в ряду прочих, привлёк внимание офицеров и специалистов бронеавтомобильных
частей и побудил их к разработке лучших решений.
Три попытки наладить производство и передать в войска боевую машину, названную
позднее «танк», провалились из-за технических неудач и казённой обструкции; ситуация
грозила остаться тупиковой на неопределённо долгое время. Шли месяцы, от
военачальников французского фронта не поступало запросов на новое оружие, сторонние
предложения и идеи гражданских лиц отвергались военным ведомством. Началась
Дарданелльская операция, и моё время оказалось до минуты занято адмиралтейскими
обязанностями. Случилось так, что 17 февраля, герцог Вестминстерский, командир роты
бронемашин и большой энтузиаст бронеавтомобильного дела, пригласил меня отобедать в
компании своих сослуживцев. Речь, между прочего, зашла и об армированном вездеходном
транспорте; один из сотрапезников, майор Хетерингтон из части герцога, знал об
экспериментах с броневыми машинами и принялся пропагандировать идею создания
сухопутных линкоров – убеждённо, проницательно, дав волю фантазии.
Я ушёл со встречи в твердой решимости немедленно употребить власть, отдать
категоричные приказы и любым способом продвинуть вперёд столь дорогое для меня дело.
Итак, я приказал Хетерингтону представить мне проект – в то время он предполагал
поставить платформу на неимоверные колёса 40 футов в диаметре – и, двумя днями спустя,
отправил планы майора первому морскому лорду с настоянием обязательно продвинуть
проект и с надеждой, что адмирал вложит в дело всю свою кипучую энергию и инженерные
познания. Следом за этим, 20 февраля, я вызвал мистера Теннисона-д'Эйнкурта[4],
начальника отдела военного кораблестроения; в тот день я был нездоров, и разговор начался
около полудня в спальне моей адмиралтейской квартиры. После совещания я распорядился
о создании Комитета сухопутных кораблей Адмиралтейства под началом д'Эйнкурта,
подчинённого в этом качестве непосредственно мне. Я настоятельно указал Комитету дать
полное решение задачи в кратчайший срок.
Комитет непрерывно и целенаправленно работал со дня основания - 20 февраля 1915
года - до появления танков на поле боя при Сомме в августе 1916 года.
20 марта Теннисон-д'Эйнкурт доложил, что комитет остановился на двух моделях одна на больших колёсах, другая на гусеничном ходу; обе не в пример меньше, нежели
машина, воображённая Хетерингтоном.
Я немедленно затребовал докладную записку с суммами и сроками, получил её, и, 26
марта, на свой собственный страх и риск, приказал изготовить восемнадцать машин – в то
212
время мы называли их «сухопутными кораблями» – шесть на колёсах и двенадцать на
гусеницах.
Я взял на себя личную ответственность: машины стоили около 70 000 фунтов
казённых денег, не предложил Военному совету Адмиралтейства разделить со мной риск и
не стал информировать Министерство обороны. К тому времени, я успел убедиться в
неблагосклонности отдела генерал-фельдцейхмейстера и предвидел возражения военного
ведомства против вторжения флота в сферу деятельности армии. Равным образом, я не
уведомил и Казначейство.
Начатые нами работы исходили из чисто умозрительных суждений,
квалифицированные военные и флотские специалисты не видели пользы в сухопутных
кораблях, но я решил потратить на них значительную сумму государственных денег. Более
того: вопрос находился за пределами деятельности моего министерства и вне границ моих
полномочий. Если бы работа над танками потерпела неудачу, если бы их не приняли на
вооружение, если бы они не пошли в бой, я с неизбежностью попал бы под парламентское
расследование без всякой надежды оправдаться перед обвинением в растрате бюджета на
дело, совершенно не относящееся к моим обязанностям и не одобренное ни одним
ответственным военным авторитетом. Меня извиняет лишь одно – желание вывести из
тупика танковое дело в дни тяжелейшей военной ситуации и я полностью оправдан
грандиозным успехом, выпавшим на долю этих машин.
Здесь уместно дать отступление общего характера. Идея вездеходных бронированных
машин, пригодных к пересечению траншей и естественных преград с солдатами и пушками
на борту отнюдь не нова. Герберт Уэллс, в статье 1903 года описал подобные устройства
настолько исчерпывающе, насколько это возможно сделать при помощи одного лишь
воображения. Более того, история древнейших войн изобилует описаниями осад и атак
укреплений схожими по замыслу орудиями. Основные принципы были ясны издавна, но
современные методы обработки металла позволили создать высокоэффективную
противопульную броню; двигатели внутреннего сгорания предоставили необходимую
мощность; весь мир прекрасно знал и широко использовал гусеницы систем Pedrail и
Caterpillar. Итак, в нашем распоряжении были все три необходимых компонента танка.
Но оставались трудности иного рода:
(a) кто-то должен решиться и взять на себя ответственность за начало и поддержку
работ по воплощению танка в металле;
(b) надо поверить в основные принципы и пройти весь путь до материализации идеи
по терниям сложнейших технических задач.
Замысел и воплощение суть разные вещи. Нельзя назвать дату изобретения танка.
Невозможно назвать имя изобретателя танка. Но можно назвать точные дни: дату приказа о
начале его разработки и срок исполнения приказа – день выпуска рабочих чертежей боевой
машины.
Полагаю, что бремя технического воплощения проекта вынес на себе Теннисонд'Эйнкурт. Мы не добились бы успеха без его выдающихся организаторских способностей и
обширных инженерных познаний. В Комитете сухопутных кораблей работали сэр Уильям
Триттон и майор Уилсон, они оказали бесценную помощь при доработках и в производстве
машин. Но я пошёл на трату казённых сумм с верой в личные качества Теннисонад'Эйнкурта, в его талант, знания, под его уверенное обещание разрешить технические
сложности. Он говорил, что можно, а что нельзя сделать, как обойти то или иное
инженерное затруднение и я полагался на него. Равным образом – если бы состоялся ранний
проект - я доверился бы и адмиралу Бэкону. Если Теннисон-д'Эйнкурт считал задачу
выполнимой, я шёл на риск, брал на себя ответственность ассигнований и употреблял
власть. Никто, кроме него не пользовался у меня подобным кредитом доверия; никто, кроме
меня не отдавал ему распоряжений.
213
Не нас одних захватила идея танка. В январе 1915 года, полковник Свинтон и капитан
Туллох передали Министерству обороны свои предложения, но эти офицеры не
располагали достаточными властными полномочиями - единственным средством добиться
прогресса – и их усилия разбились об обструкцию некоторых вышестоящих лиц. Свинтону
и Туллоху не выпало удачи распоряжаться необходимыми ресурсами или убедить имущих
над ресурсами власть.
В конце мая 1915 года проект оказался под угрозой. Я ушёл из Адмиралтейства, к
четырём прежним руководителям добавилось трое новых и Совет, при поддержке Генри
Джексона - нового первого морского лорда – склонялся взять назад принятые ранее
финансовые обязательства на 45 000 фунтов, как нежелательные и не имеющие отношения
к обязанностям морского ведомства. В то время моя деятельность вызывала крайнюю
неприязнь; Совет Адмиралтейства предложил расторгнуть контракты и прекратить за
ненадобностью весь проект в целом. Но мистер Теннисон-д'Эйнкурт остался предан делу.
Он предупредил меня о готовящемся, а возможно, что и принятом уже решении и я, на
правах члена Военного комитета, обратился лично к Бальфуру, новому первому лорду.
После обсуждения вопроса Бальфур решил продолжить строительство одной
экспериментальной машины.
После всех мук выжил один-единственный танк. Испытания прошли в Хэтфилд Парке,
в январе 1916 года и именно эта машина, справедливо названная «Танк-Мать» стала
родоначальницей и, в основных чертах, прототипом всех тяжёлых танков Великой войны.
Её стальное потомство двинулось на врага у Соммы, в августе 1916 года.
В письме премьер-министру от 5 января я написал об использовании дымов и сослался
на некоторые секретные материи. Это место требует отдельного отступления.
В начале сентября 1914 года, генерал-лейтенант лорд Дандоналд, внук знаменитого
адмирала Кохрейна, рассказал Китченеру о записках деда – старый моряк оставил
различные планы по производству дымовых завес и выкуриванию врага с позиций
ядовитыми, но не обязательно смертельно-ядовитыми газами. «Лорд Китченер - вспоминал
позднее Дандоналд - немедленно ответил, что считает планы непригодными для армии и,
раз их разработал адмирал, мне лучше обратиться в Адмиралтейство».[5] Дандональд
последовал совету и, 28 сентября, встретился со вторым морским лордом, Фредериком
Гамильтоном. Сэр Фредерик нашёл предмет интересным и дал ответ 29 сентября: «Я
обсудил вопрос с принцем Луи Баттенбергом; он полагает, что вам стоит обратиться к
Черчиллю, не ссылаясь, впрочем, на нас». Я служил в бригаде Дандоланда в Южной
Африке, во время деблокады Ледисмита и немедленно согласился на встречу. Идея сразу же
заинтересовала меня, и я попросил у лорда ознакомиться с оригиналами планов
легендарного адмирала Кохрейна. Через несколько дней лорд ответил, что соображения
национальной безопасности превыше всего, и он откроет мне хранимый всю жизнь секрет.
В середине октября Дандоланд принёс исторические документы. Бумаги Кохрейна увидели
свет во второй раз – до этого они предоставлялись правительству Британии единожды, во
времена Крымской войны. Старый адмирал предварил свои щепетильные записки словами
на внутренней стороне пакета: «Имперски мыслящему достаточно: любую крепость, в
особенности морскую, можно легко захватить под покровом густого тумана, пустив по
ветру на бастионы испарения горящей серы». Не сомневаюсь, что отзывчивый на
комплимент адмирала читатель окажется на высоте положения и немедленно поймёт
истинную ценность идеи. Я послал за первым морским лордом (в то время принцем Луи
Баттенбергом) и начался обстоятельный разговор.
Как приступить к реализации замыслов Кохрейна, не открывая до времени тайну? Я
пытался найти способ, но даже практический, изобретательный и, казалось, особо
пригодный для решения этой замысловатой задачи ум приглашённого в помощь Артура
Уилсона оказался бессилен. Дандоланд развивал идеи деда и, много недель кряду,
присылал мне неординарные предложения; я же, отдав твёрдые указания о проведении
экспериментов, неустанно хлопотал о сохранении в тайне строк на пакете старого моряка.
214
Лорд писал мне в октябре:
Прежде всего, успех плана зависит от благоприятного направления ветра…
Метеорологическая статистика района от побережья Голландии до Берлина показывает, что
ветры с [запада] в значительной мере преобладают над противоположными, то есть ветрами
с востока, особенно в ноябре, декабре, январе и феврале… …Устройствам с серой должен
быть придан персонал в газозащитных масках… Протяжённый фронт может быть разбит на
перемежающиеся участки с окуриванием одних дымом и серой, а других – лишь дымом для
ослепления вражеской артиллерии.
Несомненно, что к описываемому времени Дандоналд полностью овладел
почерпнутой из записок деда теорией применения газов и дымов на войне. Современная
химия дополняла мысли знаменитого адмирала страшными возможностями.
Международное законодательство строго запрещало использование вредных или ядовитых
газов, и мы не могли применить их помимо и до факта применения отравляющих веществ
неприятелем. Но, время от времени, среди прочих военных хлопот, я возвращался к этой
мысли и беспокоился всё больше и больше - умонастроения в Германии и успехи немцев в
химии были хорошо известны. Не стоило рассчитывать на помощь высших военных и
флотских кругов, моих же собственных сил и энергии не хватало для новых забот, и я
нашёл иной способ продвинуть дело. В январе я предложил внуку Кохрейна открыть идеи
деда полковнику Хэнки, а 21 марта распорядился организовать под управлением
Дандоналда компетентный комитет по вопросам боевых дымов и газов, дав, впрочем, ясно
понять, что мы должны следовать законам и обычаям войны.
Я постоянно интересовался деятельностью Дандоланда. Комитету осталась узкая,
ограниченная международным законодательством и государственной политикой область
деятельности, движение вперёд оказывалось медленным и прерывистым, но всё же, 10
апреля я смог написать Джону Френчу:
Френчу от Черчилля.
10 апреля 1915. Я распорядился об испытаниях машин для производства дымов, они
прошли в моём присутствии и показали обнадёживающий результат. В лёгкий
металлический конус небольшого размера – 6 футов наибольший диаметр, высота 3 фута со стороны основания подаётся бензол.
Горящее масло растекается по поверхности конуса и даёт плотный дым; если
перекрыть подачу топлива, дымовыделение незамедлительно прекращается.
Я разработал это устройство для нужд флота, но мне кажется важным использовать
машину к пользе проводимой вами кампании. При благоприятном направлении ветра, вы
сможете за несколько минут, полностью и на значительном участке местности накрыть
дымовой завесой вражеских стрелков и артиллерию. Под прикрытием дыма, солдаты смогут
приблизиться для штыковой атаки к деревне или линии вражеских траншей. В критический
момент, вы сможете скрыть продвижение к решающему участку значительных масс
кавалерии.
22 апреля 1915 года германцы нарушили законы войны и начали вторую битву на
Ипре атакой ядовитым газом. Недальновидное преступление обрекло их на суровое
возмездие – преобладающее направление ветров играло нам на руку и, в конечном счёте,
Британия располагала лучшими научными возможностями, хотя прежде и не использовала
эти выгоды, уважая международное право.
215
В истории танка есть глава, ради которой стоит поступиться хронологией
повествования и заглянуть в будущее. Случилось так, что в ноябре 1915 года – читатель
узнает, при каких обстоятельствах - я ушёл из правительства и отправился служить во
Францию, в действующую армию. Мне очень хотелось захватить с собой на фронт какойнибудь подарок. Подарком стал план битвы и победы. Я знал, что главнокомандующий, сэр
Джон Френч тщательно и дружелюбно изучит мои предложения. Так появилась записка от
2 декабря. Я прибыл в штаб главнокомандующего, составил этот документ, озаглавил его
«Варианты наступления», адресовал Комитету имперской обороны и положил перед
Френчем, а впоследствии и перед его преемником, Дугласом Хейгом. Начало записки
уместно процитировать.
Гусеничные машины.
Эти устройства могут разрушать проволочные заграждения и подавлять огневой рубеж
противника. В Англии готовится отряд примерно в семьдесят подобных машин, скоро
начнутся испытания. Пока все они не будут готовы, предпринимать ничего нельзя. Машины
необходимо подвести к атакуемому участку и скрытно разместить в двух или трёх сотнях
ярдов напротив передовых линий. За десять или пятнадцать минут до атаки, боевые
аппараты начинают движение вперёд, к наилучшему месту для прорыва, проходя над
нашими траншеями или огибая их в заблаговременно подготовленных местах. Гусеницы
способны преодолеть любое из обычных препятствий, окоп, бруствер, траншею. Каждая из
машин несёт два или три пулемёта Максима и может быть оборудована огнемётами. Ничто,
кроме прямого попадания полевого орудия, не способно их остановить.
Достигнув неприятельских проволочных заграждений, машины поворачивают налево
или направо, продвигаются – прямо или с небольшими поворотами – вдоль позиций врага,
разрушают огнём брустверы, сминают и перерезают колючую проволоку. На этой стадии
атаки они подходят вплотную к неприятелю и становятся неуязвимы для артиллерийского
огня. В проделанные ими проходы идёт пехота, защищённая от пуль щитами.
Метод разрушения проволочных заграждений артиллерийским огнём за несколько
дней до атаки открывает врагу как само намерение атаковать так и направление
прорыва. Бросок гусеничных машин позволит разрушить проволоку по ходу самой атаки,
то есть до подвода неприятелем подкреплений или принятия им иных оборонительных
мер.[6]
4. Боевые гусеничные устройства способны пройти за линию траншей и разрушить
ходы сообщения, но нам не стоит с этим спешить. Надо двигаться постепенно, шаг за
шагом. После захвата вражеской линии, мы без труда решим, куда лучше двинуть машины.
Они могут взобраться на любой склон. В немногих словах, это движущиеся бронебашни с
пулемётами, равно как и разрушители проволочных заграждений. Мы, с большим успехом,
устанавливали на их передок флотские резаки противоторпедных сетей вместе с
направляющими для подачи в резак проволоки. Замечательно видеть проход аппаратов с
резаками через проволочные заграждения: они работают подобно механическим жнейкам.
Инженерные службы могли бы подготовить демонстрацию за три-четыре дня.
5. В условиях сегодняшней зимы, мороз, темнота и внезапность помогут механической
атаке. Движение бронированных машин можно остановить минными подкопами, фугасами,
закопанными в землю снарядами или замаскированными на бруствере полевыми орудиями.
Но если трюк удастся однажды, мы придумаем что-нибудь новое для следующего раза.
Пока машины не испробованы во Франции, предел их действительной мощи неизвестен.
Можно надеяться, что за тёмные часы зимней ночи они помогут нам захватить не одну, но
несколько хорошо укреплённых траншейных линий. Огонь движущейся на гусеницах
артиллерии не позволит неприятелю установить орудия и вести прицельную стрельбу. С
наступлением дня машины станут лёгкой добычей[7], но вполне успеют сыграть свою роль
за ночь и изменят положение на поле боя до рассвета, даже если их и не удастся отвести в
216
тыл. Возможна совместная атака боевых аппаратов и пехоты; при этом, машины служат
подвижными опорными точками, ведут и направляют атаку.
Приведенная здесь программа использования гусеничных машин не пригодилась до
ноября 1917 года, до первого сражения при Камбрэ. Ретроспективно и с учётом практики
мы найдём в этом документе много ошибок, но он послужил хорошей основой для
дальнейшей работы военных специалистов. Через три месяца после подачи моей записки, в
феврале 1916 года, полковник Свинтон – в то время он работал в секретариате Комитета
имперской обороны и присутствовал на ранних испытаниях «Танка-Мать» – аккуратно и
тщательно сформулировал и изложил план использования танков в сражении большого
масштаба. Два года верховное командование упрямствовало, использовало танки
негодными методами и в плохих условиях. За эти годы мы не ушли ни одной мыслимой
ошибки без какой-либо попытки их осознать. Мы недальновидно, несмотря на все мои
возражения и куда как более весомые протесты Асквита и Ллойд-Джорджа,
продемонстрировали врагу первые двадцать танков в битве при Сомме. Огромное
преимущество нового оружия пустили по ветру, эффектом внезапности поступились. В бой
пошли немногие экспериментальные машины с необученными экипажами. Правильное
использование подобающего числа бесценных боевых устройств привело бы к великой и
блистательной победе, но первое применение танков стало одним лишь демонстративным
показом нового оружия неприятелю за весьма скромную цену: сражение окончилось
захватом нескольких разрушенных деревень. Но бог милостив: верховное командование
врага принялось повторять наши ошибки. Германцы недооценили демонстрацию танков
при Сомме. Им показали новое и ужасное орудие войны, но, в 1917 году, нам не пришлось
столкнуться со значительным числом германских танков.
1917 год увидел многократное и дурное использование британских танков. Мы могли
бы атаковать эффективно и внезапно, массами машин по сухой, не изрытой снарядами
земле, на незатронутых прежними боями участках фронта, но непременно выпускали на
врага по четыре или пять машин второстепенным придатком к пехоте, броневая техника
шла в болота и через кратерные поля Пашендейла. Враг не церемонился с небольшими
партиями боевых машин, танки беспомощно барахтались в грязи. К концу 1917 года многие
высокие чины британской армии склонились считать танк бесполезным новшеством, а
маститые профессора кислых щей вновь обратились к обвинениям в дилетантизме. Счастье,
что и германцы сочли неудачные, неправильные попытки применения машины за
проявления её органической бесплодности и в очередной раз упустили возможность
поразить нас нашим же оружием.
Два года прошли пустую, в увещеваниях, аргументировании и страстных апелляциях
офицеров бронетанковых войск. Танк получил свой шанс лишь после опыта Пашендейла и,
в конечном счёте, получил возможность сражаться по-своему. Ему позволили разрушать
проволоку, не предупреждая врага об атаке предварительной бомбардировкой; ему дали
возможность вернуть военному делу элемент внезапности.
Слава организатора правильной танковой атаки – Камбрэ, 20 ноября 1917 года выпала генералу Бингу. Решение приняли с неохотой и в сомнениях: результат оказался
решительным - почти бескровная победа за несколько часов. Но войска не были готовы
развить успех; последовали неутешительные, а через несколько дней и бедственные
события. Лишь с 1918 года на поле боя утвердились совместное применение дымовых завес
и танков, сокрытие дымами движений танковых масс. Если бы война продлилась до 1919
года, каждая машина могла бы выпускать дым, и все танковые операции проходили бы под
покровом искусственного тумана. Но после сражения при Камбрэ судьба танка
определилась и, с 1918 года, враги и друзья нашли в нём решающее оружие и уникальный
движитель британских, французских и американских наступлений.
217
Глава 20. Выбор.
Новый год начался для Адмиралтейства под скверным, штормовым небом. Мы
отозвали адмирала Бейли из Гранд Флита и вверили ему 5-ю линейную эскадру в Норе;
читатель знает, что этот отряд специально готовился как ядро бомбардировочного флота
для будущего морского наступления. Несомненно, новое назначение огорчило адмирала:
Бейли оставил на севере эскадру дредноутов ради эскадры «Формидейблов». Сердца
большинства моряков принадлежали Гранд Флиту и Бейли не был исключением, но
принялся за новое дело с обычным для него рвением и, по ходу боевой работы, испросил
разрешения выйти с эскадрой в Канал. Адмиралтейство выделило эскортную флотилию.
Эскадра прошла Дуврский пролив при свете дня и до вечера 31 декабря занималась
упражнениями в Портленде. Флотилия проводила адмирала через пролив и в сумерках ушла
в Дувр; дневная часть похода обошлась без происшествий. С наступлением темноты отряд
Бейли повернул на запад, двинулся вниз по Каналу и, к двум часам ночи дошёл до мыса
Старт. Поднялся ветер и волны, ярко светила луна. Эскадра пренебрегла противолодочным
зигзагом, шла прямым курсом со скоростью 10 узлов и встретилась с германской
субмариной: враг держался над водой, невидимый в лунном свете за танцующими волнами.
Подводная лодка выпустила торпеду по последнему кораблю в колонне, «Формидейблу».
Удар стал смертельным. Броненосец затонул через два с половиной часа. Мы потеряли
капитана Локсли, погибло более пятисот матросов и офицеров. Моряки всех рангов
выказали высочайшую дисциплину и преданность.
Мрачные новости пришли в Адмиралтейство в первый день нового года. Лорд Фишер
возмутился дурным управлением эскадрой. Бейли дал объяснения, но морские начальники
сочли их неудовлетворительными. Я глубоко сожалел о сэре Льюисе и судьбе затеянного
предприятия, но вынужден был снять Бейли с командования и поставить во главу
Гринвичского колледжа. Там он и задержался на некоторое время.[8]
Пришло время всяческих попыток обозреть общую ситуацию и составить планы на
весну. 1 января канцлер Казначейства распространил очень важную записку. Он указал, что
бытующий оптимистичный взгляд на военную ситуацию не имеет оснований, в первую
очередь из-за всё усиливающейся слабости России. Ллойд-Джордж предложил
распространить военное действие на Балканский полуострове и увлечь за собой Грецию и
Болгарию. Появился и другой документ, принципиальный и пророческий – меморандум
полковника Хэнки со ссылками на доклад Дарданелльского комитета. Обе записки
указывали на Ближний Восток как на театр, пригодный для наших начинаний и действий в
1915 году. Я прочитал документы в первой рассылке и, 31 декабря, препроводил второй из
них премьер-министру со следующими комментариями:
По большей части, мы согласны друг с другом и наши выводы непротиворечивы.
Я хотел атаковать Галлиполи с объявлением войны. … С тех пор трудностей
прибавилось. … Предлагаю несколько ежедневных заседаний Военного совета на
следующей неделе. Плодотворное обсуждение не терпит недельных перерывов между
совещаниями.
2 января я получил письмо от Китченера.
Вы, несомненно, видели телеграмму Буханана о русских и турках: если ещё нет, то
Фицджеральд передаст её вам.
218
Как вы думаете: не может ли какая-нибудь морская операция вынудить турок не
подавать подкреплений на Кавказ из-за боязни оголить Константинополь?
Полковник Фицджеральд передал мне процитированное письмо фельдмаршала вместе
с телеграммой. Приведу значимые выдержки из депеши Буханана.
С начала этой недели положение России на Кавказе вызывает сильнейшее
беспокойство. Охватывающий манёвр турок серьёзно угрожает русским войскам.
Командующий Кавказской армией отчаянно требует подкреплений, значительная часть его
войск отозвана на германский фронт, но великий князь предлагает обходиться тем, что
осталось.
Вместе с тем, великий князь спрашивает: может ли лорд Китченер устроить в
некотором месте морскую или сухопутную демонстрацию против Турции с
одновременным распространением сведений, которые вынудят турок, склонных - по
словам князя - к поспешным метаниям, отозвать некоторые силы с Кавказского фронта.
Это облегчит положение русских.[9] Великий князь добавляет, что останется при прежних
планах, даже если Китченер и не способен помочь.
В тот же день в Адмиралтейство приехал и сам Китченер. Затеялся долгий разговор.
Мы подробно обсудили телеграмму из России, возможную помощь флота, не упустили ни
одного варианта действий на турецком театре. И я, и фельдмаршал помнили ноябрьские
дискуссии об ударе на Галлиполи из Египта. Мы ясно видели далеко идущие последствия
победоносного штурма Константинополя. Если у нас есть шанс успешно форсировать
Дарданеллы, было бы в высшей степени недальновидно ограничить операцию простой
демонстрацией силы на Босфоре. Я всячески упирал именно на этот пункт и предлагал
альтернативные ложные выпады в помощь русским. Китченер не возражал против самого
аргумента, но постоянно и упрямо указывал, что лишних войск не имеет и не может пойти
на новые и обширные военные обязательства. Я не располагаю записью дискуссии, но мои
воспоминания о ней могут быть подтверждены вторым письмом от Китченера. Я получил
его после нашей встречи, в тот самый день 2 января.
Лорд Китченер мистеру Черчиллю.
2 января 1915 года.
Не вижу, как мы можем серьёзно помочь русским на Кавказе.
Турция, со всей очевидностью, забирает большую часть войск из Адрианополя для
операции против России: возможно, что на Чёрном море.
Дела России на Кавказе и в северной Персии нехороши.
У нас нет сил для высадки где-либо. Демонстрация против Смирны бесполезна и
может обернуться избиением христиан. Александретта уже испробована и я не жду
значимого результата от второй попытки. Действия на побережье Сирии бесперспективны.
Единственное место, где демонстрация может возыметь действие и остановить переброску
подкреплений на восток – Дарданеллы. Возможно - как это пишет великий князь - с
одновременным распространением сведений об угрозе Константинополю.
Мы не будем готовы к чему-либо значительному ещё несколько месяцев.
Китченер - я в этом не сомневаюсь – сделал выводы из нашего разговора и, в тот же
день, 2 января отправил телеграмму в Петроград, через Форин Офис.
219
Прошу вас уверить великого князя в том, что мы займёмся приготовлениями
демонстрации против турок, но опасаемся, что любое действие – предпринятое или
продекларированное - не окажет заметного влияния на численность врага на Кавказе и не
вынудит Турцию к отводу войск.
На следующее утро (3 января) к работе приступил Фишер. Новый первый морской
лорд был в курсе текущих дел, читал разнообразные документы правительства, телеграмму
из России и был вполне осведомлён о моей беседе с Китченером. Теперь он послал мне
письмо великой важности. Документ полно и ясно показывает позицию Фишера.
Взвихренность стиля ни в коей мере не скрывает прозорливости и силы его ума. Я не
думаю, что Фишер когда-либо и что-либо предпринимал или высказывал мнение, если
какое-то дело с первого взгляда шло вразрез с его основными принципами. Адмирал всегда
благоволил глобальному плану пойти на турок и увлечь за собой Балканы. Он видел в
Болгарии ключ к положению в регионе. Фишер никогда не боялся рисковать старыми
броненосцами в большой игре: морской, военной или дипломатической. Во всём этом, как
можно видеть из письма адмирала, мы находились в полном согласии. В том, что большие
планы не удались, нет ни моей, ни его вины.
3 января 1915.
Дорогой Уинстон,
Хэнки передал мне, что Военный совет соберётся в следующий вторник: думаю, что
это будет похоже на игру в кегли! Каждый принесёт свой план и одна упавшая кегля
обрушит все соседние!
Я СЧИТАЮ, ЧТО УДАР ПО ТУРЦИИ ОСТАВИТ ЗА НАМИ ПОЛЕ! Но ЛИШЬ
немедленный удар. Иначе нет. Наш же придворный совет затянет дело ещё на пару
четвергов. (NB: Когда вы встречались в последний раз и что из этого вышло???)
Мы сойдёмся на бесполезной бомбардировке Дарданелл и износим в ней орудия
«Индефатигебла»: их нельзя восстановить и, возможно, придётся поменять. И что хорошего
даст нам этот обстрел? Уберут ли турки хотя бы и одного солдата с Кавказа? Война
продолжится своим чередом. Вам нужен ОДИН человек!
Вот турецкий план.
I. Назначить сэра У. Робертсона – сейчас генерал-квартирмейстера –
командующим экспедиционными силами.
II. Немедленно заменить всех индийцев и 75 000 опытных солдат Джона
Френча территориалами и т.п. из Англии (вы сами это предлагали), составить турецкий
экспедиционный корпус, погрузить на суда – якобы для защиты Египта – и, СО ВСЕЙ
ПОСПЕШНОСТЬЮ отправить в Марсель! И высадить в бухте Безик, прикрываясь до
последнего ложными манёврами одновременно с атакой теперешних египетских войск на
Хайфу и Александретту. Наши египетские части получат РЕАЛЬНОЕ дело: тот и другой
город связаны с нефтяными полями Эдема прямым рельсовым сообщением, их значение
неоценимо. Безмерная турецкая концессия – последнее дело архиврага Британии, Маршалля
фон Биберштейна, привела германцев в Александретту: мы выбьем их оттуда!
III. Ко времени нашей высадки в Безике, греки пойдут на Галлиполи, болгары –
на Константинополь, а русские, сербы и румыны – на Австрию (всё это – ваши слова!).
IV. В то же самое время Стурди форсирует Дарданеллы «маджестиками» и
«канопусами». Помоги ему, Господи!
220
Но великий Наполеон говорил – «ГЕРОЙ» - без этого – «ПОРАЖЕНИЕ». За всю
мировую историю хунта ни разу не выигрывала. Вам нужен ОДИН человек!
Ваш, Ф.
Проект Фишера – если брать его в целом – никогда не имел ни малейшего шанса. Могу
предположить возражения Робертсона, доверенного человека первого морского лорда,
приверженца концентрации войск на главном или решающем театре – одно и то же в
понимании сэра Уильяма. Джон Френч и все его офицеры воспротивились бы замене
Индийского корпуса и 75 000 опытных солдат на территориальные части; дело могло дойти
до отставки главнокомандующего. Следовало ожидать самого резкого протеста от Жоффра
и правительства Франции. С третьим параграфом Фишера о греках, болгарах, сербах и
румынах согласился бы каждый. Несомненная, заветная цель в той части света. Но
оставался вопрос: как этого добиться? Вот суть проблемы. И я увидел решение в четвёртом
параграфе Фишера. Так появилось предложение форсировать Дарданеллы старыми
линейными кораблями.
Одно весомое соображение следовало за другим, и я начал действовать. Я увидел
великую равнодействующую всех мнений – атаку на Дарданеллы, предмет моего
постоянного и страстного желания. Аргументы в пользу операции не оставляли сомнений.
Казалось, что именно сейчас наивысшие авторитеты в морских, военных и политических
делах готовы впрячься в повозку. Вся агитация и влияние Ллойд-Джорджа обратились в
сторону Турции и Балкан. Он предлагал иные средства, но преследовал ту же, главную цель
– увлечь государства Балкан против турок и Австрии; все его аргументы были равно
приложимы и к моему методу. Бальфура весьма привлекали выгоды успешной операции на
юго-восточном театре, я вынес это из разговоров с ним. Наконец, несомненный и живой
интерес Форин Офиса и Эдвард Грея. Замечательное и явное совпадение мнений. Казалось,
что достаточно объединить усилия и дать делу подобающий импульс. Но как осуществить
это на практике? Я решил попытаться и, 3 января, при действенном согласии Фишера, и
после беседы со специально приглашённым консультантом, знатоком юго-восточного
театра Генри Джексоном, отправил телеграмму командующему эскадрой у Дарданелл, вицеадмиралу Кардену.
Адмиралтейство, вице-адмиралу Кардену.
3 января 1915 года.
От первого лорда.
Возможно ли, по вашему мнению, форсировать Дарданеллы одними кораблями?
Предполагается использовать старые броненосцы, оборудованные противоминными
устройствами; впереди пойдут угольщики и торговые суда для вылавливания и подрыва
мин.
Ценность результата может оправдать жестокие потери.
Сообщите ваше мнение.
Чисто гипотетический запрос. На этой стадии, я не связывал себя даже и общим
принципом – атакой против Турции. Я хотел обозреть и взвесить альтернативы, посмотреть,
какую поддержку найдёт то или иное предложение. Все начинания, как я указывал в
последней главе, были осложнены текущими дебатами о возможном наступлении армии
вдоль побережья против Зебрюгге.
221
Я не ушёл от размышлений о больших делах на северном театре, от мыслей о Боркуме
и Балтике. 4 января, накануне заседания Военного совета я написал первому морскому
лорду записку по разным пунктам повестки завтрашнего обсуждения, и, среди прочего:
«Нам лучше выслушать, что скажут другие о турецком плане и лишь потом занять
решительные позиции. Я не пожалею 100 000 человек ради больших политических выгод на
Балканском полуострове…»
В тот же день Фишер ответил: «Морские преимущества от обладания
Константинополем и ценность поставок пшеницы по Чёрному морю настолько значимы,
что я полагаю турецкий план полковника Хэнки насущным, обязательным для исполнения,
и неотложным».[10]
Сомнений не оставалось. Если Военный совет одобрит общие принципы нашего плана,
мы будем работать над южным, амфибийным проектом вместе, рука об руку, с наивысшим
энтузиазмом и проведём его в жизнь активно и самым решительным образом.
5 января пришёл знаменательный ответ адмирала Кардена.
Вице-адмирал Карден первому лорду.
15 января 1915. На вашу телеграмму от 3-го числа. Не думаю, что Дарданеллы можно
форсировать стремительным броском.
Пролив может быть пройден обширной операцией со значительным числом кораблей.
В тот день атака на турок и диверсия на Ближнем Востоке заняли одно из главных
мест среди всего обсуждения. Все выгоды плана нашли понимание, я зачитал ответ
Кардена, и собрание выслушало его с живейшим интересом. Телеграмма получила особое
значение: правительству открылась возможность решительно и масштабно изменить
положение на Востоке не принимая новых военных обязательств; более того – нашлось
эффективное средство помочь великому князю без особых затрат, одной лишь
демонстрацией в Дарданеллах. Я вернулся в Адмиралтейство и узнал, что начальник штаба,
адмирал Оливер и Генри Джексон обдумали идею постепенного форсирования Проливов в
рамках большой операции и отнеслись к ней положительно. Я поговорил с Джексоном. Он
заканчивал работу над меморандумом (я прочитал его через несколько дней), возражал
против любых попыток прорваться через Проливы одним броском, но упомянул о
значительном эффекте бомбардировки 3 ноября и нашёл план постепенного, шаг за шагом,
разрушения укреплений привлекательным, хотя и видел нужду в войсках. По его мнению,
армия должна была следовать за флотом и довершать дело, в особенности при взятии
Константинополя. Итак, трое военных руководителей: начальник штаба, адмирал,
специально изучивший театр и адмирал, командир эскадры, пришли к общему и
принципиальному согласию. Совершенно разные офицеры с несхожими обязанностями и
положением высказались едино. Я безмерно поразился и, 6 января, телеграфировал
Кардену:
Первый лорд адмиралу Кардену.
6 января 1915. Ваша точка зрения согласна с мнением высшего командования.
Телеграфируйте в подробностях что, по вашему мнению, необходимо подготовить для
большой операции, какие силы вам нужны и как вы собираетесь их использовать.
222
8 января, на следующем заседании Военного совета состоялась долгая дискуссия о
восточном театре. Китченер выбирал меж различными возможностями и подчёркнуто
высказался в пользу атаки Дарданелл. Он объявил Совету, что видит в Дарданеллах
наиболее привлекательную военную цель, поскольку операцию можно провести совместно
с флотом. Маршал оценил силы для захвата Дарданелл в 150 000 солдат, но оставил
последнее слово до подробного изучения. Он не предложил войск и ясно дал нам понять,
что их нет. Тем самым, вклад Китченера, как и предполагалось, ограничился чисто
теоретическими рассуждениями.
11 января мы получили от Кардена подробный план.[11] Основную часть документа
разработали артиллерийские специалисты «Инфлексибла» и офицер морской пехоты
выдающихся способностей – капитан Годфри, один из штабных работников вице-адмирала.
Я приведу основные пункты.
Возможная последовательность операций:
(A) Полностью подавить оборону на входе.
(B) Разрушить оборонительные сооружения Проливов до батареи №8 мыса Кефец
включительно.
(C) Подавить оборону в Узостях, Чанак.
(D) Очистить проход в минном поле, форсировать Узости, подавить форты за
Узостями, затем завершающий прорыв в Мраморное море.
Расчёт необходимых сил: 12 линейных кораблей, 4 с противоминными устройствами.
Три линейных крейсера – два из них потребуются для входа в Мраморное море; 3 лёгких
крейсера; 1 лидер флотилии; 16 эсминцев; 1 плавучий док для ремонта; 6 субмарин; 4
гидроплана и гидроавианосец «Ла Фудр»; 12 минных тральщиков в том числе и по
возможности, 4 флотских; 1 госпитальное судно; 6 угольщиков на острове Тенедос; 2 судна
для запасов и снарядов. Указанных сил достаточно с учётом возможных потерь.
Детали операции.
Постоянная корректировка огня гидропланами.
(A) Бомбардировка фортов с закрытых позиций, затем огонь прямой наводкой с
эффективной дистанции и полное подавление укреплений; уничтожение торпедных
аппаратов и батарей, прикрывающих минное поле на входе в пролив; очистка входа от мин.
(B) Минные тральщики, за ними линейные корабли входят в пролив и идут до
позиции, с которой возможно подавить батарею №8.
(C) Интенсивная бомбардировка фортов линейными крейсерами от Габа-Тепе, огонь
корректируется с линейных кораблей; затем огонь прямой наводкой с эффективной
дистанции до полного подавления укреплений.
(D) Тральщики, за ними линейные корабли поднимаются к Узостям. Начало
бомбардировки фортов 22, 23, 24 от Габа-Тепе, корректировка огня по форту 22
гидросамолётами, затем огонь прямой наводкой. Траление мин в Узостях, подавление форта
у Нагары огнём прямой наводкой; затем линейные силы, предшествуемые тральщиками,
входят в Мраморное море.
На стадии (C) ожидается значительный расход боеприпасов; достаточные их запасы
обеспечат успех. «Гебен» серьёзно осложнит этап (В) если поможет обороне у Нагары
Тогда, при неудаче подводной атаки, понадобится поддержка линейных крейсеров: огнём от
Габа-Тепе или непосредственная.
223
Срок операции по большей части будет зависеть от стойкости неприятеля под огнём,
гарнизон изрядно усилен германцами, влияние окажет и погода. Сейчас время частых
штормов. Возможно, что нам понадобится около месяца.
Расход снарядов будет велик. Готовлю примерную оценку ожидаемой потребности.
Расположение эскадр после завершения операции: Мраморное море - 2 линейных
крейсера, 4 линейных корабля, 3 лёгких крейсера, 1 лидер флотилии, 12 истребителей
миноносцев, 3 субмарины, 1 транспорт снарядов и запасов, 4 минных тральщика, угольщик.
Прочие силы удерживают пролив открытым и прикрывают тральщики на время
довершения расчистки минного поля.
План поражал воображение всех, кто видел его. Так было и со мной. Меня восхитили
как детали, так и совершенно новая концепция. Я ожидал иного ответа - некоторый план
«броска», как это предлагал Фишер - адмирал Стурди форсирует Проливы «канопусами».
Копии документа немедленно пошли премьер-министру, некоторым другим адресатам;
между посвящёнными завязалась свободная дискуссия. Казалось, что первый морской лорд
и начальник штаба одобряют план. Никто, никоим образом и ни разу не усомнился в его
технической доброкачественности. Мы посвятили в дело четверых или пятерых из числа
великих морских авторитетов, каждый располагал собственным техническим штатом, но ни
один не сказал: «Это чушь. Корабли не могут бороться с фортами» и не подверг критике те
или иные детали. Случилось наоборот: все нашли, что план чрезвычайно интересен и
многое обещает; тем самым, в круге причастных к тайне адмиралтейских сотрудников
росло совершенно определённое и благоприятствующее операции мнение. И в это самое
время штаб сделал важное предложение, несомненно повлиявшее на ход событий.
Флот получил первый из пяти быстроходных линейных кораблей с 15-ти дюймовыми
орудиями: «Куин Элизабет». Мы решили послать его для пробных стрельб и ходовых
испытаний в спокойное и безопасное Средиземное море. Корабль шёл к месту назначения и
тут штаб предложил опробовать огромные орудия дредноута на укреплениях Дарданелл,
отметив, что «Куин Элизабет» может вести огонь, оставаясь за пределами дальности
турецких батарей. До этого момента я не думал ни о чём подобном, но значимость
предложения тотчас стала очевидной. Мы поняли, что перед нами совершенно новый факт.
Более того, появление «Куин Элизабет» сказалось решающим образом. Вице-адмирал
Карден не мог и вообразить, что получит этот дредноут. Все прошлые обсуждения и
приготовленный адмиралом план никоим образом не учитывали его.
Я запросил у штаба точные планы, приказы и принялся набрасывать список доступных
для операции кораблей.
Секретариат. Первому морскому лорду. Начальнику штаба.
12 января.
(1) Форсирование Дарданелл с проходом через пролив эскадры достаточно сильной
для разгрома турецкого флота в Мраморном море могут привести к первостепенной победе
и изменить положение на востоке полностью и к нашей выгоде.
(2) Представляется возможным обеспечить адмирала Кардена нижеперечисленными
кораблями и при этом сохранить должный баланс сил в домашних водах:
«Оушен», «Свитшур» и «Трайэмф» (уже на месте либо отряжены на этот театр),
«Вендженс», «Канопус» (с Адриатики), «Альбион» (Мыс Доброй Надежды), «Цезарь» и
«Принц Георг» (с Гибралтара).
«Викториес», «Марс», «Магнифишент», «Ганнибал» (в настоящее время отозваны
домой для расснащения). «Куин Элизабет» (откомандирован для артиллерийских
224
испытаний в Гибралтар). «Инфлексибл» (отряжен в Средиземное море на смену
«Индефатигеблу»). «Индефатигебл» (уже на месте).
Тем самым, домашние воды не теряют ни одного корабля, за исключением и без того
предназначенных к расснащению.
(3) В указанном списке не учтены четыре французских линейных корабля в районе
операции и шесть прочих кораблей, объявленных для возможного использования…
(4) Дело можно начать 1 февраля обстрелом фортов на входе орудиями «Куин
Элизабет» с дальней дистанции. Нет нужды начинать полноценный штурм, пока в точности
не выяснится результат первой стадии. Необходимо приготовить всё для тщательного
исполнения плана, обеспечить гидропланы и вспомогательные суда. Командующий –
адмирал Карден…
Приступайте к разработке детального плана.
У.С.Ч.
Лорд Фишер согласовал документ. Позднее (9 февраля) он пополнил список двумя
додредноутами: «Лордом Нельсоном» и «Агамемноном» - значительное подкрепление,
повлёкшее соответствующее ослабление Гранд Флита.
13 января я представил проект Военному совету. За сутки до начала заседания я
распространил телеграмму Кардена меж главными участниками собрания, включая,
естественно, премьер-министра и Китченера. Фельдмаршал посчитал, что это стоящая
попытка. Он указал, что «Мы можем ограничиться одной бомбардировкой, если найдём её
неэффективной». На заседании присутствовали Фишер и Артур Вильсон. Ни тот ни другой
никак не высказался, и я принял их молчание за определённое согласие. Совет принял
единогласное решение и записал его в следующем, курьёзном виде:
Адмиралтейству поручено в кратчайшие сроки рассмотреть возможность действенной
акции в Адриатическом море, у Каттаро или в ином месте с целью (между прочего) оказать
давление на Италию.
Помимо этого, в феврале месяце, Адмиралтейство должно подготовить морскую
экспедицию с целью бомбардировать Дарданеллы, захватить Галлиполийский полуостров и,
в конечном счёте, Константинополь.
После решения Совета я телеграфировал адмиралу Кардену. Телеграмма отправлена
15 января в согласии с Фишером.
Первый морской лорд и я доложили ваш план Военному совету правительства и
получили принципиальное одобрение.
Мы не находим затруднений в предоставлении вам затребованных сил, в том числе и
«Куин Элизабет» к 15 февраля.
Мы полностью согласны с вашим планом постепенного, форт за фортом, разрушения
обороны как это сделали с Антверпеном немцы.
Мы предлагаем вам возглавить операцию.
Возможно, вашим заместителем станет адмирал Робек.
Чем раньше мы начнём, тем лучше.
В скором времени вы получите детальную инструкцию Адмиралтейства.
225
Продолжайте работать над планом.
Я начал консультации с правительством Франции и, между всякими предметами,
связанными с грядущей операцией, поставил вопрос о реорганизации командования на
средиземноморском театре, обрисовал план форсирования Дарданелл и добавил:
В преддверии очень важной операции, Адмиралтейство не желает никаких изменений
среди командования в указанном районе Средиземного моря. Вместе с тем, мы надеемся,
что эскадра французских броненосцев, вместе с французскими субмаринами, эсминцами и
гидроавианосцем «Ла Фудр» примет участие в деле под началом французского контрадмирала.
Я передал ноту французскому атташе, но прежде позаботился о формальной стороне
дела и получил контрасигнатуры премьер-министра, Китченера и Грея, вместе с подписями
первого морского лорда и начальника штаба. Документ представлял сугубую важность, и я
постарался предупредить любые разночтения.
Равным образом, я сообщил об операции великому князю Николаю.
Теперь читатель видит, что план родился и получил развитие среди моряков и
специалистов и никак иначе. Адмирал Карден и его артиллерийские офицеры предложили
метод постепенного разрушения фортов бомбардировками с дальней дистанции. Сэр Генри
Джексон и специалисты Адмиралтейства приняли идею, изучили и одобрили её в деталях.
Верный или нет, но план принадлежит морской Службе. Равным образом, приказы
Адмиралтейства готовил начальник штаба и его аппарат. Я набросал список доступных для
операции старых линкоров. Но именно штаб предложил добавить к ним «Куин Элизабет» со
всеми вытекающими возможностями. И именно первый морской лорд добавил к списку
дарданелльского флота два самых мощных корабля: «Лорд Нельсон» и «Агамемнон».
Профессиональная концепция задумки никак не замутнена и не испорчена вмешательством
гражданских лиц.
Я пишу эти строки без малейшего намерения уйти от ответственности или уменьшить
её. Суть не во мне. Я не разрабатывал и не был способен разработать план. Его произвели
на свет морские командиры, над ним работали и передали в дело технические специалисты,
его одобрил первый морской лорд; я же воспользовался их трудами, провёл план в жизнь и
поддерживал всеми доступными мне средствами. Иные падали духом и меняли взгляды без
видимых причин, но я твёрдо держался их же предыдущих решений и, в интересах общего и
главного дела союзников, неуклонно двигал операцию вперёд, к практическому
исполнению.
Так завершилась первая фаза: начало Дарданелльского предприятия. Перед листами
документов затруднительно оспаривать факты. Ведущие морские авторитеты и члены
Военного совета провели за обсуждением проекта двадцать дней. Негласный
адмиралтейский круг обдумывал план как ни один другой вопрос. И до сих пор все мнения
были благоприятны. До сих пор никто не возразил и не привёл ни одного контраргумента. В
Австралии написана официальная история войны, и её автор посчитал уместным делом
подытожить свой рассказ так:
«Невоздержанное воображение Черчилля, его дилетантское невежество в
артиллерийском деле, фатальная способность молодого задора увлекать за собою
преклонные и не столь живые умы – вот причина Галлиполийской трагедии».
226
Моё постоянное бремя - тяжкая ответственность перед народом Австралии, и я тешусь
надеждой, что австралийцы не ограничатся этим утверждением – грубейшим, более чем
ошибочным, менее чем недостаточным, предельно тенденциозным, но примут во внимание
факты, говорящие сами за себя.
227
Глава 21. Бой у Доггер-банки, 24 января.
К середине января наши морские беспокойства дали о себе знать в высоких и
причастных к высшим тайнам правительственных кругах. В то время, Джон Джеллико
полагал Гранд Флит исключительно уязвимым, мы можем найти резоны в его мемуарах.
Письма командующего первому морскому лорду пестрят тревожными расчётами
соотношений сил британского и германского флотов применительно к большому бою.
Некоторые из дредноутов Джеллико встали на плановый ремонт; два линкора, «Монарх» и
«Конкерор», столкнулись и временно вышли из строя. Сэр Джон вернулся к умозрениям
прошлогоднего ноября: германцы тайно вооружили новейшие линейные корабли куда как
более мощной, чем мы думаем, артиллерией. Но если в ноябре 1914 года он предполагал у
врага четыре дредноута с 14-ти дюймовыми орудиями, то теперь – шесть с 15-ти
дюймовыми. Подобный метаморфоз был, разумеется, невозможен. Разведка
свидетельствовала, что немецкие дредноуты не стоят в доке, а постоянно появляются то тут,
то там и мы не могли поверить в грандиозную реконструкцию немецкой артиллерии. Но
мне пришлось опровергать эти и иные, равно алармистские идеи. Я назначил специальную
комиссию под началом третьего морского лорда, чтобы унять мрачные опасения о великом
перевооружении неприятеля.
Другое предложение командующего доставило мне куда как больше хлопот. Джеллико
сильнейшим образом беспокоила дислокация линейных крейсеров, и он пожелал перевести
их из Форта в Кромарти, поближе к главному флоту. Если бы мы приняли его предложение,
то лишились бы всякой возможности ответить на рейд врага против нашего побережья. 16
декабря германцы атаковали Хартлпул, Скарборо и могли повторить эту затею. Кромарти и
Скапа равно отстоят от Гельголанда, и уход Битти с линейными крейсерами на столь
отдалённую стоянку приводил нас к бессмысленной беспомощности. Я предпочёл бы
поступить наоборот и перевести весь линейный флот в Форт. В то время это было
невозможно, но я категорически отверг уход линейных крейсеров от стратегического
контакта с быстроходными вражескими кораблями. 20 января я написал первому морскому
лорду:
Линейные крейсера необходимо держать воедино. Нам постоянно нужна сила,
способная управиться со всеми быстроходными кораблями Германии. Если линейные
крейсера уйдут в Кромарти, то окажутся на том же расстоянии от Гельголанда, как если бы
они стояли в Скапа и, соответственно, в совершенной неспособности защитить берега
Англии. Тем самым, я полагаю, что отряд линейных крейсеров нельзя делить или
переводить из Форта, разве что адмирал Битти найдёт опасными навигационные условия.
На следующее утро мы с Фишером досконально обсудили состояние Гранд Флита, в
том числе и этот вопрос. Первый морской лорд стал на мою сторону и, днём 21 января, я
отправил начальнику штаба записку:
Мы не должны ничего менять. Линейные крейсера остаются в Форте единой силой,
разве что адмирал Битти найдёт опасными навигационные условия. … Действуйте
соответственно.
Эхо воображаемых опасений докатилось до Военного совета. Двадцать первого января
премьер-министр написал мне, что собирает Совет 28-го числа и желает увидеть среди
приглашённых и Джона Джеллико. Я забеспокоился: враждебные политические токи опять
228
оборачивались против Адмиралтейства. Мне не понравилась затея вызвать Джеллико в
Лондон, на Военный совет и лишить Гранд Флит командующего в то время, когда – по
словам самого сэра Джона – нам приходилось беспокоиться за силу флота. Все
свидетельства указывали на рост вражеской активности. Я воспротивился приглашению
Джеллико в столицу.
В начале года, кайзер сделал вывод из дискуссии с Адмирал-штабом и наложил
жестокие ограничения на действия германского флота. Адмирал Ингеноль, следуя
императорским решениям, собрался отправить на учения в Балтийское море самую мощную
из своих эскадр – Третью, из «кайзеров» и «кёнигов», но прежде решил провести
ограниченную морскую операцию в Северном море. Стояла плохая погода, и выход
откладывался изо дня в день. К середине января, Ингеноль и Адмирал-штаб поверили в
неизбежность большого морского наступления Британии. Германцы прослышали о
строительстве кораблей-макетов в Белфасте, вообразили план закупорки устьев рек
Гельголандской бухты блокировочными судами и провели несколько дней в горячечном
возбуждении и наивысшей готовности. Утром 19 января, немецкий гидроплан заметил в
шестидесяти милях от Гельголанда «множество английских кораблей, идущих на восток;
среди них несколько линейных крейсеров и около ста малых судов». Германцы подумали о
начале грандиозной блокировочной операции. В действительности, гарвичские эсминцы и
субмарины вышли на рекогносцировку при поддержке линейных крейсеров. Немцы ждали,
но ничего не произошло; затем поступили рапорты: британский флот приблизился к
берегам Германии значительными силами, но затем ушёл и фон Ингеноль решил, что
закупорка рек отменена или на какое-то время отсрочена. 20 января он отменил особые
меры предосторожности и 21-го направил Третью эскадру на учения в Балтийское море по
Кильскому каналу. Затем последовали противоречивые и путаные распоряжения,
германская официальная история рассказывает о них с кислой миной.
Немцы приготовились к отпору, но прозвучал отбой. Казалось естественным, что
Ингеноль не будет добиваться морского наступления в Северном море с прежней
настоятельностью, как это явствовало из его же директив и записей в военном журнале. Но
погода улучшилась и вице-адмирал Эккерман, начальник штаба, решил наверстать
упущенные из-за скверных метеорологических условий дела. 22 января он написал
командующему:
«Если назавтра погода не переменится и останется такой же, как сегодняшним днём и
вечером, крейсера и эсминцы могут выйти к Доггер-банке с большой, по моему мнению,
пользой.
Они выйдут ночью, придут на место к утру и вернутся вечером».
Адмирал Ингеноль (говорит германский историк) немедленно понял, что предложение
идёт вразрез с его последними указаниями, и сделал заметку на полях:
«Предпочитаю, чтобы подобная акция непременно проводилась всем флотом. К
сожалению, в настоящий момент это невозможно»
И, тем не менее, он дал согласие…
Следующим утром, в 10:25, в адрес контр-адмирала Хиппера пошла радиограмма:
«Первая и Вторая разведывательные группы, командующий миноносными силами и
две флотилии по выбору командующего разведывательными силами идут на разведку в
район Доггер-банки. Выйти этим вечером, после наступления темноты и вернуться завтра
вечером, в тёмное время.
229
Фишер разошёлся со мной по некоторым вопросам – я напишу об этом позже – но
сохранил непоколебимую верность и доброе расположение в дни инцидента с Джеллико.
Тем днём, 23 января, первый морской лорд слёг с простудой, и оставался дома, в Ачвей
Хаус, по соседству с Адмиралтейством. Я посетил адмирала, и мы повели время за долгой и
приятной беседой вокруг разнообразных проблем. В полдень или около того я возвратился в
адмиралтейский кабинет, но едва успел присесть, как дверь распахнулась и в комнату, без
доклада влетел Артур Вильсон. Он пристально смотрел на меня горящими глазами. Из-за
спины Вильсона появился Оливер с картами и инструментами.
«Первый лорд, наши друзья собираются высунуться снова».
«Когда?»
«Ночью. У нас есть время, чтобы отправить к ним Битти».
Мы принялись рассылать телеграммы. Сообщения уходили быстрой чередой.
Адмиралтейство, коммодору (Т),[12] Гарвич. Отменяем план Z. Все ваши эсминцы и
лёгкие крейсера будут нужны к ночи. Отмените отправку эскортных эсминцев в Ширнесс.
Адмиралтейство, вице-адмиралу «Лайон», Розайт. Будьте готовы к немедленному
выходу со всеми линейными крейсерами, лёгкими крейсерами и мореходными эсминцами.
Ожидайте приказа.
Адмиралтейство, главнокомандующему Гранд Флита. Первая, Вторая и Четвёртая
линейные эскадры, крейсера и лёгкие крейсера должны быть готовы к походу сегодняшним
вечером после наступления темноты.
Телеграммы ушли. Сэр Артур коротко изложил содержание перехваченных и
декодированных нашими криптографами немецких сообщений и сведения, полученные по
другим каналам подведомственной Вильсону разведки. Все быстроходные суда Германии
вышли в море с темнотой, и мы определённо ожидаем набег на берега Британии. Коллеги
объяснили мне, кто может перехватить немцев.
Размеченная инструментами карта показывала, что в настоящий момент лишь Битти из
Форта и Тэрвитт из Гарвича могут выйти на германцев до их удара и отхода. Ни Гранд
Флит, ни иные корабли из Кромарти не успеют появиться на сцене до полудня следующих
суток. Но у Битти и Тэрвитта вполне достаточно времени, чтобы встретиться с Хиппером
при свете дня у Доггер-банки. Вильсон и Оливер успели проложить на карте возможный
курс врага. Последовавшие события подтвердили исключительную точность их расчётов.
Адмиралы предположили скорость движения вражеских эскадр к нашим берегам, нанесли
на карту ежечасные отметки местонахождения неприятеля и проложили маршруты сил
перехвата Битти и Тэрвитта – линии от Форта и Гарвича. Вильсон и Оливер замыслили
встречу и соединение британских сил на рассвете в некоторой точке за спиной неприятеля,
на расстоянии в десять миль или полтора часа ходу от врага; германцы выдвигаются на
запад, и мы преграждаем им путь к дому. Затеялось обсуждение: не стоит ли проявить
большую предприимчивость, пойти на риск и сместить точку рандеву наших кораблей на
восток. Тогда мы с большей уверенностью оказывались между врагом и его домашними
портами; вместе с тем, рос и риск упустить германцев при ухудшении погоды. Все помнили,
что случилось 16 декабря, и очень опасались такого же исхода. В конечном счёте, мы
230
назначили рандеву на 7 часов следующего утра, 24 января в точке 55013' с.ш., 3012' в.д., в
180 милях от Гельголанда, почти на линии Гельголанд - Ферт-о-Форт.[13] В адрес
командующего - Гранд Флит, Скапа; адмирала Бредфорда - Третья линейная эскадра;
адмирала Битти - линейные крейсера, Розайт; коммодора Тэрвитта с его лёгкими
крейсерами и эсминцами, Гарвич ушла следующая телеграмма.[14]
Этим вечером четыре германских линейных крейсера, шесть лёгких крейсеров и
двадцать два эсминца выйдут на поиск к Доггер-банке с возможным возвращением домой к
вечеру завтрашнего дня. Завтра, в 7:00 всем наличным линейным крейсерам, лёгким
крейсерам и эсминцам из Розайта подойти к точке рандеву 55013' с.ш., 3012' в.д. Коммодор
(Т) со всеми имеющимися у него эсминцами и лёгкими крейсерами идёт из Гарвича в
указанную точку встречи и, к 7:00, соединяется с эскадрой вице-адмирала с флагом на
«Лайоне». Если по пути коммодор (Т) заметит врага на пересекающемся курсе, то атакует
его. Б[еспроволочный] т[елеграф] использовать лишь при крайней необходимости.
Телеграмма отправлена командующему, флот Метрополии; вице-адмиралу, «Лайон»; вицеадмиралу Третья линейная эскадра; и коммодору (Т).
Мы провели около часа за калькуляциями и в дискуссиях, но первый морской лорд
оставался дома и в неведении. Я попросил Артура Вильсона и начальника штаба отнести
карты и черновик телеграммы в Ачвей Хаус и, если мнения не разойдутся, отправлять
приказ. Фишер вполне согласился с нашими решениями, и дело началось.
Прошёл день, наступил вечер. Читатель может вообразить, как мы переживали эти
долгие часы. Мы никому не доверили тайны. В тот вечер я был приглашён на ужин:
французский посол чествовал прибывшего в Лондон с важной миссией господина
Мильерана, в то время военного министра Франции. Покров знания и неимоверное
внутреннее напряжение отделили меня от собравшейся изысканной публики. В декабре мы
едва верили нашим источникам информации. Всё было зыбко. Подчас казалось, что ничего
не произойдёт. Теперь, после прошлогоднего опыта, я думал лишь об одном – о бое на заре!
Первая в истории схватка могучих супердредноутов! Добавьте к этому чувства охотника:
хищный зверь шёл прямо в ловушку!
На следующее утро все поднялись затемно. День лишь забрезжил за окнами, когда
Фишер, Вильсон, Оливер и я собрались в оперативном пункте. В Адмиралтействе работала
обычная ночная смена, служащие разных департаментов. И вдруг перед нами положили
телеграмму: началось неотвратимое, рассчитанное с точностью военного парада движение
событий. Первая эскадра лёгких крейсеров докладывала на «Лайон» (Битти) и «Айрон Дюк»
(Джеллико):
(Отправлено в 7:30 утра. Принято в 8:10 утра). Срочно. Вижу врага. 54054' с.ш., 3030'
в.д. Идёт на восток. Линейные крейсера и крейсера, численность неизвестна.
И, через две минуты:
Срочно. 55034' с.ш., 4012' в.д. Вижу врага, крейсера и эсминцы, линейные крейсера,
лёгкие крейсера, держит курс юг - юго-восток.
Итак, это свершилось снова!
231
Я оставался в тихом покое Адмиралтейства и воображал грандиозное сражение - шаг
за шагом, минута за минутой в рассудочном, небывало напряжённом возбуждении. Вдали
от нас, в открытом море, на палубах боевых кораблей, среди ошеломительного пушечного
грома работали иные, морские люди, и их вещному взору открывались обрывки общей
картины. Там царил дух дела в его величайшем напряжении, там бурлила ярость боя, там
трудились руки и умы – самозабвенно, во всю силу. Но здесь, в Уайтхолле, размеренно
тикали часы, молчаливые люди рисовали линии, покрывали листы расчётами, указывали
пальцем на карте и роняли тихие, короткие замечания, а другие люди входили в дверь тихой
и быстрой походкой и выкладывали перед первыми бумажные полоски, исписанные
карандашом. Телеграммы прибывали каждые несколько минут после перехвата и
дешифровки, зачастую в неверной последовательности, сплошь и рядом тёмного смысла и
каждая депеша отзывалась мысленным образом боя; картина мерцала, меняла смысл,
воображение питалось поступавшими сообщениями и металось между надеждой и
смятением.
Первая эскадра лёгких крейсеров командующему.
(Послано в 8 утра. Получено в 8:20.) Вражеские корабли изменили курс на С-В.
«Лайон» командующему.
(Послано в 8:30 утра. Получено в 8:37.) Вижу врага: четыре линейных крейсера,
четыре лёгких крейсера, эсминцы, число неизвестно, идёт Ю. 61 В. 11 миль. Мои
координаты 54050' с.ш., 3037' в.д. Курс Ю. 40 В. 26 узлов.
Командующий Третьей линейной эскадре.
(Послано в 9 утра. Получено в 9:18.) Следуйте к Гельголанду.
Коммодор Тэрвитт командующему.
(Послано в 9:05 утра. Получено в 9:27.) 1-я флотилия и 3-я флотилия за кормой
линейных крейсеров. 2 мили.
Командующий Третьей линейной эскадре.
(Послано в 9:20 утра. Получено в 9:28.) Идите на поддержку Первой эскадры
линейных крейсеров.
«Лайон» командующему.
(Послано в 9:30 утра. Получено в 9:48.) Завязал бой с вражескими линейными
крейсерами. Дистанция 16 000 ярдов.
Первая эскадра лёгких крейсеров «Лайону»
(Послано в 10:08 утра. Получено в 10:18.) Враг выслал на меня замыкающий линейный
крейсер. Отхожу.
Первая эскадра лёгких крейсеров «Лайону»
(Послано в 10:21 утра. Получено в 10:27.) Удерживаю контакт с неприятелем.
232
Первая эскадра лёгких крейсеров командующему и «Лайону»
(Послано в 10:15 утра. Получено в 10:59.) Вражеские дирижабли В-Ю-В.
По-видимому, «Лайон» и Первая эскадра лёгких крейсеров завязали сражение с
неприятелем. Затем флагман Битти замолчал. Прошло примерно полтора часа. Судя по
всему, Джон Джеллико не выдержал гнетущей тишины.
Командующий «Лайону»
(Послано в 11:01 утра. Получено Адмиралтейством в 11:09.) Вы в бою?
Двадцать очень долгих минут прошли в молчании. Наконец, в 11:37, поступило
сообщение, но не от «Лайона» или Первой эскадры линейных крейсеров, а от командира
Второй эскадры линейных крейсеров командующему:
Тяжёлый бой с вражескими линейными крейсерами. 54019' с.ш., 5005' в.д.
Кто-то сказал: «Мур рапортует, должно быть «Лайон» уничтожен». В голову пришло
неуместное. Я подумал о похоронной службе – чересчур знакомое зрелище,
Вестминстерское Аббатство, толпа военных и штатских, гроб, накрытый Юнион Джеком,
пронзительная музыка… Битти!
В конечном счёте, видение оказалось ложным, но, увы, близким к истине. «Лайон»
был разбит.
Время перенестись из напряжённой атмосферы оперативного пункта к эскадрам в
открытом море.
Адмирал Битти с пятью линейными крейсерами («Лайон», «Тайгер», «Принцес
Ройял», «Нью Зиленд» и «Индомитебл») и четырьмя лёгкими крейсерами подошёл к точке
рандеву с первыми лучами ясного зимнего утра и при спокойном море. Через десять минут
он увидел коммодора Тэрвитта на «Аретузе» с семью быстрейшими эсминцами класса «М»
- авангардом Гарвичской ударной группы - и тут же ударило первое орудие. «Аврора»,
нагонявшая коммодора со всей возможной скоростью и отставшая от Тэрвитта на несколько
миль вместе с «Андаунтедом» и двадцать одним эсминцем Первой и Третьей флотилий,
вошла в контакт с силами Хиппера: «Зейдлиц», «Мольтке», «Дерфлингер», «Блюхер»,
четыре лёгких крейсера и двадцать два эсминца. Вильсон и Оливер в точности предсказали
курс и время появления германского адмирала. «Аврора» открыла огонь по немецкому
лёгкому крейсеру и немедленно просигналила, что вступила в бой «с Флотом Открытого
Моря». Три линии наступления сошлись чуть ли не в одной точке.
Читателю известны причины вылазки Хиппера. С рассветом корабли немецкого
адмирала выстроились в протяжённую линию и, должно быть, пошли на поиск британских
рыболовецких судов и лёгких патрульных сил. Дальнейшее очень просто. Хиппер
обнаружил против себя многочисленные британские корабли, увидел среди них линейные
крейсера и принял немедленное решение - собрал отряд, сделал полный поворот кругом и,
со всем проворством, направился домой. К этому времени действующий с равной
поспешностью адмирал Битти успел пересечь линию колонны Хиппера к югу от
замыкающего германского корабля и к 8 часам в 14 милях от неприятеля бросился вдогон
на параллельном курсе. Началось грандиозное состязание быстрейших кораблей двух
флотов. Неприятель мог разбросать позади себя мины, и британские корабли уклонились от
233
кильватерной линии Хиппера. Гуденаф с четырьмя лёгкими крейсерами держался немного
севернее, Тэрвитт со всеми своими эсминцами и крейсерами – южнее, британские линейные
крейсера – южнее Тэрвитта.
При сухопутном преследовании войска движутся по неподвижному полю. В упорной
морской погоне относительные позиции противников меняются исподволь, в то время как
поле боя уносится назад со скоростью пущенного в галоп коня. В таком положении обе
стороны могут остаться надолго. Но британские линейные крейсера постоянно наращивали
скорость и вскоре начали явно догонять германцев. К 8:30 ход подняли до 26 узлов: на один
узел больше проектной скорости «Индомитебла» и «Нью Зиленда». Битти просигналил:
«Отлично, «Индомитебл»» и приказал увеличить скорость сначала до 27, а через короткое
время до 28 и 29 узлов, но лишь три головных корабля – «Лайон», за ним «Тайгер» и
«Принцесс Ройял» могли развить такой изумительный ход. Битти решил перехватить врага
и начать бой тремя кораблями против четырёх.
Дистанция между концевыми германскими кораблями и передовыми британскими
неуклонно сокращалась. Супердредноуты развили такую скорость, что эсминцы едва
поспевали за ними.
В самом начале, в момент визуального контакта Тэрвитт нацелил свои сорок кораблей
в промежуток между эскадрами вражеских линейных крейсеров. Это привело к неудобству:
быстроходные эсминцы класса «М» шли на врага бок о бок с линейными крейсерами и
могли закрыть им видимость огромными клубами дыма. Но взятый темп не позволял
Тэрвитту обойти Битти наперерез, выйти на южный фланг и вести погоню со скоростью
минимум в 27 узлов. Тэрвитт мог бы погодить, отстать от линейных крейсеров Битти и
пройти за ними на южный фланг, но лишь с опасностью навсегда потерять гонку. Итак, он
не мог догнать германцев и обойти голову колонны врага, но оставался немного позади и за
линией британских линейных крейсеров; в каком-то смысле, корабли Битти отделяли
Тэрвитта от неприятеля.
Около 9 часов «Лайон» открыл огонь.[15] Вплоть до 1914 года, дальность стрельб на
артиллерийских учениях не превышала 10 000 ярдов. Весной 1914 года я приказал провести
эксперимент со стрельбой на 14 000 ярдов; флот, к всеобщему удивлению, немедленно
добился значительной точности. Но этот урок не был должным образом усвоен до самого
начала войны. Теперь, в первом же сражении супердредноутов преследователи по своему
усмотрению открыли огонь с невиданной дистанции в 20 000 ярдов. Второй залп по
«Блюхеру» дал перелёт и «Лайон» начал вести размеренный огонь. Расстояние между
противниками непрерывно сокращалось, «Тайгер» и «Принцесс Ройал» открыли огонь и
почти немедленно накрыли «Блюхер». Германцы ответили в четверть десятого. «Лайон»
сосредоточился на «Дерфлингере», в то время как «Тайгер» и «Принцесс Ройал»
продолжили вести огонь по «Блюхеру». Снаряды начали поражать оба немецких корабля.
Третий залп ударил «Блюхера» в ватерлинию и замедлил его ход; четвёртый причинил
огромные разрушения, вывел из строя две кормовые башни, поразил от 200 до 300 человек.
В 9:35 «Нью Зиленд» приблизился к «Блюхеру» на дистанцию действенного огня и Битти
дал по эскадре сигнал: заняться своим визави во вражеской колонне, корабль против
корабля и сам открыл огонь по немецкому флагману, головному линкору врага, «Зейдлицу».
Первый снаряд «Лайона» поразил «Зейдлиц» с расстояния 17 000 ярдов и причинил
ужасные разрушения: разбил корму и уничтожил две задние башни. «Орудийные расчёты
обоих башен – пишет Шпеер – мгновенно погибли; пламя поднялось на высоту дома».
Тем временем, враг начал отбиваться. «Тайгер» неверно понял приказ и, постоянно
промахиваясь, стрелял по «Зейдлицу» вместе с «Лайоном». Командир «Принцесс Ройал»
верно выбрал «Дерфлингер», «Нью Зиленд» занимался «Блюхером», «Индомитебл» не
успел выйти на дистанцию огня. Тем самым, «Мольтке» остался без оппонента и мог без
помех вести огонь по «Лайону».[16] Три головных немецких корабля сосредоточили огонь
234
на «Лайоне» и наш великолепный флагман, неустрашимый корабль адмирала, полтора часа
и на предельной скорости шёл через огненный шторм. Море вздымалось мощными
фонтанами разрывов, тонны воды падали на палубу. Снаряды ложились вдоль бортов и
выпускали в воздух множество осколков. Начиная с половины десятого, вражеские залпы
начали накрывать цель. Сразу после десяти утра, снаряд попал в носовую башню «Лайона»
и вывел из строя одно из орудий. Через несколько минут, 11-ти дюймовый снаряд пробил
броню. В 10:18, в «Лайон» ударили два 12-ти дюймовых снаряда с «Дерфлингера»: первый
пробил броню и взорвался внутри корабля; несколько отсеков было затоплено. Второй
попал в броневой лист ниже ватерлинии. Битти пренебрёг боевой рубкой и стоял среди
офицеров на открытом мостике; он вёл корабль на предельной скорости, ни на мгновение не
снижая хода и, время от времени, делал зигзаги, сбивая с цели вражеских артиллеристов.
Положение казалось благоприятным. Ни один из линейных крейсеров не получил серьёзных
увечий, подоспевший «Индомитебл» мог взять на себя отставшие и повреждённые корабли
врага. Но приближался кризис боя.
В 10:22 корабли Битти заволокло густым дымом. Адмирал отдал линейным крейсерам
приказ: «Перестроиться в строй пеленга С.С.З»,[17] и идти вперёд на предельной скорости.
Он решил вывести линейные крейсера из-под завесы дыма, водных брызг, и подвести
замыкающие корабли эскадры к неприятелю. Германцы шли строем пеленга на левый борт
«Зейдлица». Вражеские флотилии изменили курс и повернули направо, вынуждая Битти
идти у них за кормой по сброшенным минам и торпедам. Парфянский приём германцев
заставил Битти воздержаться от сближения и удерживать параллельный курс под ужасным
огнём. Горящий «Блюхер» отстал от вражеского строя; в 10:45 Битти приказал
«Индомитеблу» - корабль несколько отстал от основных сил, но быстро приближался «Атаковать врага, прорывающегося на север», имея в виду «Блюхер» и, вслед за тем,
предпринял ещё несколько попыток сблизиться с неприятелем. К тому времени, «Лайон»
успел получить четырнадцать попаданий, но в 10:52, в самом разгаре боя с «Зейдлицем»,
«Мольтке» и «Дерфлингером» новый удар внезапно застопорил ход флагмана и решил
судьбу нашей, казалось бы, полной победы самым фатальным образом. Двигатель левого
борта вышел из строя, «Лайон» дал крен в 10 градусов, за несколько минут его скорость
упала до 15-ти узлов.
В момент (10:54), когда разбитый «Лайон» выпал из линии, а «Тайгер», «Принцесс
Ройал» и «Нью Зиленд» быстро догоняли повреждённый флагман, адмиралу Битти донесли
о перископе с правого борта. Субмарину заметили с фор-марса «Лайона», её увидел сам
Битти и все его офицеры; сегодня мы знаем, что в то время и на том самом месте
действительно находились подводные лодки врага. Битти решил ответить на новую
опасность быстрым манёвром и приказал всей эскадре повернуть на 8 румбов влево, то есть
идти через зады неприятельского строя под прямым углом к предыдущему курсу. Битти
предполагал лишь кратковременный манёвр и через четыре минуты отдал новый приказ:
«Курс на северо-восток», но дело успело выйти из-под его контроля. «Лайон» остался
далеко за кормой соратников. Прожектора флагмана были разбиты, беспроводная установка
умолкла, из всех сигнальных средств остались лишь флаги. Могучие линкоры, друзья и
враги рассекали море на скорости около 30-ти миль в час, любое отклонение тотчас меняло
рисунок боя, а «Лайон», корабль адмирала Битти, душа и дирижёр битвы, охромел и почти
лишился голоса. Битти дал два последних сигнала: «Атакуйте хвост неприятельского строя»
и, затем, указание: «Держитесь ближе к противнику. Повторите последний сигнал». Но
комбинацию развевающихся сигнальных флагов было трудно прочесть, и ни один
линейный крейсер не получил приказа.
В сложившихся обстоятельствах команду над эскадрой принял контр-адмирал Мур: он
шёл на «Нью Зиленде», теперь третьем корабле в строю. Большую часть моего
министерства Мур работал в Адмиралтействе третьим морским лордом. Выдающиеся
способности адмирала превосходно подходили именно для этой должности, но он настоял
на морском, подобающем его рангу и стажу, командовании. Мы удовлетворили желание
Мура; теперь морскому командиру улыбнулась фортуна, но улыбнулась как-то
235
двусмысленно. Прежде всего, адмирал не был уверен, что получил право вести эскадру.
Формальной передачи командования не состоялось. Он не понимал, почему адмирал Битти
резко отвернул на север. Ему не доложили о появлении вражеских субмарин. Сигнал
«Атакуйте хвост неприятельского строя» был поднят на «Лайоне» до спуска предыдущего
сигнала «Курс на северо-восток». Линейные крейсера прочли оба сигнала вместе; перед
Муром, на северо-востоке жестоко претерпевал одинокий «Блюхер» и адмирал понял
комбинацию флагов как ясный приказ атаковать его. Ни Мур, ни один из линейных
крейсеров не увидели последнего сигнала «Держитесь ближе к противнику». «Тайгер»,
теперь первый корабль в строю, сохранил прежний курс, следуя ложно понятым приказам
Битти - он трактовал их так же, как Мур - и новый командир эскадры позволил головному
крейсеру идти в прежнем направлении. Мур отдал свой первый приказ в 11:45, чуть ли не
через час после несчастного выхода «Лайона» из строя.
Операция распалась на отдельные эпизоды. Четыре британских линейных крейсера
прекратили огонь по отступающим германцам и начали кружить вокруг «Блюхера» - он
получил ужасные повреждения, но всё ещё отбивался от лёгких крейсеров и эсминцев «М»класса. В десять минут первого, «Блюхер», сражавшийся до конца, отчаянно и безнадёжно,
перевернулся и затонул. Мы подобрали двести пятьдесят уцелевших из всей команды в
двенадцать сотен человек; британские эсминцы и лёгкие крейсера могли бы спасти и
больше, но германский гидроплан, не разбирая цели, сбросил бомбы на спасателейангличан и тонущих немцев. Хиппера спас единственный, фатальный выстрел по «Лайону»;
германский адмирал избежал почти неминуемого уничтожения и на предельно возможной
скорости ушёл к Гельголанду. Идти оставалось 80 миль. У Хиппера уцелело три корабля, на
двух полыхал пожар, мёртвые и раненые лежали среди нагромождения обломков. Уже
второй раз германской эскадре линейных крейсеров удалось вырваться из смертельного
захвата.
По мнению профессионалов, морских начальников Мура, действия и бездействие
контр-адмирала имели под собой основание. Мур не отошёл от строгой трактовки
полученных указаний. Он не знал о последнем, не дошедшем до британских кораблей
сигнале «Держитесь ближе к противнику» и увидел в последовательности предшествующих
распоряжений некоторый резон к прекращению боя, по причине, неизвестной контрадмиралу Муру, но весомой для самого отважного морского лидера Британии. «Лайон»
остался позади, и было непросто понять - в самом ли деле пришло время взять на себя
командование. Великое уважение Мура к адмиралу Битти не позволило ему поспешить с
перехватом управления и придало особый смысл сигналу изменить курс и идти наперерез
хвосту вражеского строя. Подобные соображения вполне могли определить действия Мура
на четверть часа, но четверть часа – долгое время. Британские корабли с трудом поспевали
за противником, они имели совсем небольшое преимущество в скорости, и, после ухода с
параллельного курса, начали тотчас и быстро терять дистанцию. После того как Мур
уверился в выходе Битти из игры, он мог беспрепятственно вернуть эскадру на прежний
курс, продолжить погоню за ускользающими кораблями Хиппера и войти с ними в огневой
контакт через какое-то – теперь уже необходимо продолжительное время – вблизи
Гельголанда, поблизости от Флота Открытого Моря.
……
Морские сражения взыскивают с адмиралов куда как строже чем сухопутные битвы с
генералов. Адмирал лично ведёт флот в бой, подчас под жестоким огнём и с великой
опасностью для любого человека на любом из кораблей; генерал, помимо своего желания,
не может покинуть штаб и пребывает в полном спокойствии за десять, пятнадцать или даже
двадцать миль от поля боя. Генералу приходится полагаться на рапорты из бригад, дивизий,
корпусов; он принимает сведения и отправляет приказы через одни и те же каналы,
предварительно обсудив дело со штабными работниками; адмирал видит бой своими
собственными глазами и слова, направляющие движение могучих сил, сходят с его
собственных губ. Одна фаза морского сражения следует за другой с промежутком в две или
236
три минуты; современный командарм отходит от рутины и направляет ход сухопутной
операции свежими решениями раз в два или три часа, а то и дня. Адмирал – или его
преемник - управляет морским боем с самого начала, непрерывно, пока способен подавать
сигналы; на суше, после «часа ноль», сражение полностью и на несколько времени уходит
из-под контроля генерала.
Наземное поражение находит сотни объяснений, последствия любой ошибки могут
быть завуалированы. Самое простое – продолжить атаку на следующий день, в ином
направлении и в других обстоятельствах. Но на море невозможно начать дело заново. Бой
окончен, враг удалился на многие месяцы. Адмирал ежеминутно отдаёт приказы, и все они
непременно заносятся в судовой журнал, необходимую принадлежность каждого судна.
Огромные корабли - если их механизмы исправны – всецело подчиняются человеческой
воле и, пунктуально и неуклонно, идут в указанных направлениях. Курс и скорость судна
обязательно и постоянно записываются. Какой бы корабль ни погиб, ценность его известна.
Списки потерь публикуются. Карта и компас доподлинно устанавливают местонахождение
и манёвры любого из кораблей, его позицию относительно прочих. Поле боя плоское и
почти неизменное. Мы можем потребовать и получить объяснения по любому
обстоятельству боя, тщательно реконструировать полную картину событий и подвергнуть
её глубокому ретроспективному анализу. Прежде чем вынести суждение, здравомыслящий
и объективный человек вспомнит обо всём этом.
Печальные события пошли своим чередом, но Битти остался далеко позади. Он был
уверен, что погоня продолжена, покинул подбитый «Лайон», поднял флаг на эсминце
«Эттек» и поспешил вперёд, в надежде успеть к сражению. Вместо этого, вскоре после
полудня адмирал увидел идущие навстречу корабли и узнал, что остатку вражеских сил
удалось уйти. В первом и горьком порыве Битти приказал возобновить преследование, хотя
никаких шансов на успех не оставалось. Мы потеряли двадцать или тридцать драгоценных
минут и с ними двадцать или тридцать тысяч ярдов. Невосполнимая потеря. Битти понял,
что дальнейшая погоня бесцельна и повернул назад - спасать «Лайон», вести его в Форт.
Какое-то время, состояние «Лайона» казалось критическим: скорость упала до 8 узлов,
усилившийся крен вызывал серьёзные опасения. В конце концов, машины линейного
крейсера вовсе отказались работать. «Индомитебл» взял «Лайон» на буксир и повёл в Форт:
в долгий, медленный и опасный путь домой. Всю ночь 24 января и все следующие сутки, 25
января, шестьдесят эсминцев Тэрвитта проделывали непрерывные эволюции вокруг
разбитого корабля, защищая его от торпед и подводных атак. «Если заметите субмарины –
приказал коммодор – бейте их и тараньте, не обращая внимания на соседей». Днём 26
января «Лайон», принятый со всеобщим ликованием, благополучно встал на якорь в
Розайте.
Победа у Доггер-банки сразу же и на некоторое время отвратила враждебные
движения от моей администрации. Адмиралтейство принимало поздравления со всех
сторон, мы снова пользовались подобающим престижем. По общему мнению, флот одержал
несомненную и серьёзную победу: утопил «Блюхера» и причинил тяжёлые повреждения
иным кораблям Германии. Кайзер, под тяжёлым впечатлением от случившегося,
подтвердил свои запреты августа 1914 года. Все начинания германского адмиралтейства
были решительно прекращены и, если не считать подводной войны, следующие пятнадцать
месяцев прошли в безмятежном спокойствии на Северном море и в домашних водах.
Нейтральные страны увидели веское доказательство британского морского превосходства;
англичане заметно укрепились в доверии и благожелательных чувствах к своему
Адмиралтейству.
237
Глава 21. Переоценка и окончательное решение.
Вплоть до 20 января 1915 года мы были едины в намерении атаковать Дарданеллы с
моря. Военное ведомство, Форин Офис и Адмиралтейство отнеслись к плану равно
серьёзным образом. Правительство приняло решение, но оно не было ни окончательным, ни
бесповоротным - Военный совет благословил нас на работу и поручил Адмиралтейству
подсчитать ресурсы и выработать планы. Если операция проваливалась на стадии
разработки, было бы проще простого сообщить об этом Кабинету и оставить затею. Но
привлечённые к делу адмиралы трудились в полном согласии, штабная работа успешно
продвигалась вперёд. В конце января мы завершили многие приготовления: пошли приказы,
задвигались корабли, правительства России и Франции успели о многом договориться и
именно в этот момент Фишер начал выказывать растущую неприязнь к операции и
препятствовать её ходу.
Между тем, морское или амфибийное наступление Британии в северных водах всё
более отсрочивалось. Письма Джеллико не оставляли сомнений: попытка атаковать Боркум
и войти в Балтийское море отвращала командующего как ничто на свете. Штаб Гранд
Флита следовал политике пассивного ожидания при одновременном и всемерном усилении
флота и претендовал на каждый вновь построенный корабль. Френч предложил наступать
вдоль бельгийского берега, но сопротивление Жоффра покончило и с этим замыслом. Стало
ясно, что в обозримом времени серьёзных морских дел на северном театре не предвидится и
что любой план, исподволь подводящий к наступлению на севере не найдёт поддержки у
командующего флотом.
В подобных обстоятельствах я всё более радел за судьбу средиземноморского
начинания. Казалось, что после провала и отсрочки иных альтернатив мы можем
употребить излишек кораблей и боеприпасов именно там. Нам удалось подготовить
реальный, подобающе разработанный план для одного лишь Средиземного моря, и только
этот план пользовался мощной и единой поддержкой моряков и политиков.
Командующий согласился отправить в Средиземноморье линейный крейсер «Куин
Элизабет» в компании с другими сильными кораблями, но тут же начал жаловаться на
слабость Гранд Флита, на свои недостаточные резервы и нашёл – впервые и вдруг благодарного слушателя в первом морском лорде. Лорд Фишер внезапно невзлюбил
дарданелльский проект. Проливы встали в повестку дня именно и прежде всего из-за отказа
самого Фишера от бомбардировок и блокады Зебрюгге. Значение средиземноморской
операции неизмеримо возросло, после отказа Френча от наступления вдоль побережья
Бельгии. На Зебрюгге настаивал Военный совет и штаб Адмиралтейства, в особенности
Артур Вильсон. Так, 4 января он писал: «Если мы не заблокируем канал Зебрюгге, то будем
нести постоянный урон в кораблях и транспортных судах. Если бы флот перекрыл канал во
время последнего обстрела, то не потерял бы «Формидейбл». Мы не можем держать наши
корабли взаперти без ущерба для их боевых качеств. До сего дня лишь малая часть морских
потерь приходится на активные операции». Я всецело согласился с сэром Артуром. В
конечном счёте, как это прекрасно известно, мы заблокировали Зебрюгге, но к тому
времени трудности неимоверно возросли, и флот понёс тяжкий урон. Первый морской лорд
нашёл себя в одиночестве, чрезвычайно возбудился и распространил нерасположение к
блокаде Зебрюгге не только на Дарданелльскую операцию, но и на любой план действий
флота против вражеских берегов без сопутствующей и крупной атаки сухопутными силами.
В конечном счёте, он начал резко противиться вторжению с моря во всякой форме и в
любом районе. Удивительное мнение, идущее вразрез с прежними и позднейшими
взглядами Фишера; тем более необходимо остановиться на этой странной перемене.
Фишер не ставил под сомнение детали той или иной операции. К примеру, он не
рассматривал Дарданелльское дело с артиллерийской или какой-то иной, чисто технической
точки зрения: с подобной аргументацией всегда возможно согласиться – вплоть до отмены
238
плана - или поспорить. Он утверждал, что операция серьёзно скажется на силе Гранд Флита
и нашем морском превосходстве. Но я знал этот предмет досконально. Ещё в ноябре мы с
Фишером, рука об руку, отрицали ровно такие же утверждения Джеллико. С тех пор не
прошло и двух месяцев. В мрачных опасениях первого морского лорда не было реального
содержания. Его неприязнь питалась чем-то иным, сокрытым от меня. Фишер отвернулся от
операции, которую прежде и охотно поддерживал под влиянием каких-то сомнений, задних
мыслей, тех или иных побуждений. Но что бы ни мучило Фишера, нам надлежало идти
вперёд и не позволять каким-то неясным опасениям застопорить ход дела. Пришлось
пуститься на поиски рационального объяснения.
20 января я ответил на истинные или мнимые опасения Фишера запиской:
Похоже, что за время работы в Адмиралтействе вы стали по-иному оценивать
соотношение сил Гранд Флита и Флота Открытого Моря. Ещё в ноябре вы советовали
отъять у Гранд Флита «Принцес Ройал», «Инфлексибл» и «Инвинсибл» заодно с восемью
«Кинг Эдуардами» и пятью «Дунканами» - всего 16 кораблей основных типов - часть для
временных нужд, но броненосцы – для постоянной службы на юге. Мы пошли на это. С тех
пор, в распоряжение командующего вернулись 8 «Кинг Эдуардов» и «Принцесс Ройал»; ему
передали «Индомитебл»; он получил «Уорриор», «Дюк оф Эдинбург», «Блэк Принс»,
«Глостер», «Ярмут», «Кэролайн», «Галатею», «Донегол», «Левиафан», 16 дополнительных
эсминцев и, как я полагаю, не менее 50 тральщиков и яхт. К Джеллико пришло
внушительное подкрепление, и я не знаю, что за новые обстоятельства или какое усиление
противника может встревожить нас теперь, если мы не тревожились в ноябре, до
пополнения Гранд Флита.
Фишер не стал спорить о главном, но вернулся к вопросу об эсминцах - в самом деле,
слабейшему нашему пункту – и потребовал отозвать от Дарданелл целую флотилию. Я не
мог согласиться с первым морским лордом. Изъятие эсминцев парализовало бы весь
дарданелльский флот и перечеркнуло выношенные штабом планы. Тем временем, Вильсон
возобновил настойчивые требования атаковать Зебрюгге.
Двойной нажим довёл дело до кризиса.
25 января 1915. Первому лорду.
Я более не хочу бесполезно противиться планам Военного совета, но прошу до
следующего заседания напечатать и раздать его членам прилагаемый документ.
В приложенном к письму меморандуме, флоту предлагалось следовать политике
«постоянного давления» и оставаться в бездействии вплоть до генерального сражения.
Здесь стоит процитировать один из параграфов.
Среди всех возможных стратегических положений, политика морской обороны,
выбранная Германией, наиболее затруднительна и чревата опасностями для
противостоящей стороны, если она столь же слаба на земле, как мы и если противник так же
силён на суше, как Германия. Но если обратиться к нашей истории, можно увидеть схожие
ситуации. Германия использует тот же метод что и Франция во всех морских с нами войнах.
Сегодня мы должны ответить ровно так же как отвечали в прошлом, а именно:
довольствоваться господством на морях и взращивать силы пока постоянное давление
239
морской мощи не вынудит вражеский флот атаковать нас в невыгодных для неприятеля
условиях.
Во время Семилетней войны французы пять лет удерживали флот от решительного
сражения. Нельсон сторожил Тулон два года. Джон Джеллико ждёт сравнительно недолго –
шесть месяцев; он скрашивает ожидание в разнообразных действиях, и успел значительно
подорвать силы врага.
Давление сегодняшней морской мощи сказывается не менее, но, вероятно даже
сильнее чем это было в прошлом и скорее приведёт к бою, но это долгий процесс и нам
потребуется великое терпение. Враг осознает, что наземное наступление провалилось и
почти непременно начнёт искать решения в море. Это первая из причин копить ресурсы.
Вторая причина: действия на морях и связанные с этим беспокойства раздражают нейтралов
куда как больше чем любые сухопутные бои; активность сильнейшей морской державы
уводит их к неприятелю. Мы можем уйти от подобного развития событий лишь с
обретением абсолютного морского господства.
Мы подыграем германцам, если начнём рисковать кораблями во вспомогательных
операциях: например, бомбардировать берега или атаковать фортификации без
сотрудничества с армией. У немцев появится шанс перехватить наш флот приблизительно
равными силами. Теперь нам предлагается затеять продолжительную бомбардировку
Дарданелльских фортов, но обстрел с моря берегов и укреплений не может быть оправдан
ничем кроме надежды вовлечь неприятеля в генеральное сражение.
Вот жизненно важный принцип: пока Флот Открытого Моря сохраняет свою великую
силу и блистательную артиллерийскую эффективность, флот Британии категорически не
должен предпринимать никаких операций, могущих ослабить его теперешнее
превосходство. … Пусть старые корабли и не представляют ценности, но вместе с ними
погибнут и люди – единственный, на сегодня, резерв Гранд Флита.
Нам чрезвычайно трудно, но вместе с тем и чрезвычайно важно остаться пассивными
до времени: до тех пор, пока мы не вынудим обороняющегося врага бросить флот в
генеральное сражение. …
Повторюсь: первая задача британской армии – помогать флоту править морями. Так,
военные могли бы совместно с флотом атаковать Зебрюгге или форсировать Дарданеллы;
возможно, что тогда в море вышел бы германский либо турецкий флот. Но в это трудно
поверить. Британская армия останется на маленьком участке союзного фронта во Франции
и предоставит флоту не более помощи, как если бы она стояла в Тимбукту.
Наша страна пользуется всеми выгодами мощного флота и должна оставаться в
спокойном наслаждении своими преимуществами, не расточая силы в бесполезных для
укрепления нашей позиции делах.
Фишер.
Думаю, что этот документ, за исключением последних и весьма характерных фраз не
обязан своим появлением перу Джона Фишера. Бумагу приготовили по его указанию.
Меморандум шёл вразрез со всеми моими убеждениями. Никто и ничуть не желал
«расточать силы в бесполезных для укрепления нашей позиции делах». Писать так значило
подменять аргумент сомнительным предположением. Но доктрина Фишера - даже если и
избавить документ от последней фразы – обрекала нас на полнейшее бездействие. После
того как я покинул офис, командующий и Адмиралтейство взялись проводить именно
такую политику и именно такой образ действий привёл нас к субмаринному кошмару 1917
года.
240
Тем временем, 26 января великий князь ответил на мою телеграмму о Дарданелльском
плане. Как мы и ожидали, ответ оказался благоприятным, но бесполезным. Грей переслал
мне его с пометкой:
Русские пишут о Дарданеллах. Ясно, что Россия не сможет помочь, но полностью
поддерживает операцию и великий князь придаёт ей огромное значение.
С этим можно отнестись к Оганьеру[18] и указать, что нам неизбежно двигать дело
вперёд; отказ от операции разочарует Россию и, тем самым, весьма ухудшит военную
ситуацию – предмет особенной и злободневной заботы Британии и Франции …
Я занялся документом первого морского лорда и переправил его премьер министру со
своим ответом (Фишер получил его в копии):
Меморандум первого лорда.
27 января 1915.
Главный принцип первого морского лорда не вызывает сомнений. Основа нашей
морской политики – поддерживать линейный флот и вспомогательные корабли в должном
состоянии и в непременной готовности разбить в бою Флот Открытого Моря. В этом первая
и главная наша обязанность. Мы придерживались, и будем строго придерживаться именно
этого принципа.
Воскресный бой [Доггер-банка] ясно открыл нам будущее: в нём – если опустить
частности - сошлись корабли тех же классов, что примут участие в генеральном сражении.
Теперь подтверждено что соотношение сил 5 к 4 даёт нам решающее преимущество. В
подобных условиях германцы могут думать лишь об отходе, а англичане – только об атаке.
Немцы понесли тяжелейшие потери: один корабль из четырёх погиб, два очень серьёзно
повреждены. Если бы сражение удалось довести до конца, мы, несомненно, уничтожили бы
и остальных.
Теперь, после боевого испытания, мы вышли из области чистых спекуляций и можем
соотнести качества моряков и артиллерии с обеих сторон: британцы не уступают врагу, но
пользуются преимуществами 13,5 дюймового калибра и большего веса залпа. Тем самым,
есть все основания полагать, что лучшие из наших дредноутов и линейных крейсеров – 21
корабль – смогут нанести решительной поражение даже и равному числу дредноутов
Германии. Любой британский корабль сверх указанного числа должно рассматривать как
страховой запас на неожиданные потери от мин и торпед.
Ко времени объявления войны, Британия держала в домашних водах 24 + 2 «Лорда
Нельсона», Германия – 21 корабль – здесь указано максимальное число активных боевых
единиц. С течением военного времени, наш флот пополнился некоторыми кораблями
основных типов: «Куин Элизабет», «Эрин», «Эджинкорт», «Бенбоу», «Эмперор оф Индиа»,
«Тайгер», «Индомитебл»; на следующий месяц мы ожидаем «Инфлексибл», «Инвинсибл» и,
возможно, «Аустрелию»; но потеряли «Одейшес». Помимо этого, Гранд Флит и Гарвичская
ударная группа усилены восемнадцатью крейсерами и тридцатью шестью эсминцами.[19]
В то же самое время, флот Германии не только не получил пополнений, но понёс
потери в современных кораблях: «Блюхер», «Магдебург», «Кёльн», «Майнц», 10 или 12
эсминцев.
Необходимо помнить о стремительном прогрессе в военном судостроении: корабль
старше 12 лет может сыграть лишь вспомогательную роль. Низкая скорость не даст ему
шанса в основном деле; он, несомненно, будет уничтожен в схватке с кораблями
позднейшей постройки; ему под силу сражаться лишь с себе подобными. Но мы имеем
241
огромное преимущество и в броненосцах-додредноутах. Сегодняшний состав Гранд Флита
насчитывает 8 «Кинг Эдуардов»; мы, в любой момент, можем добавить к ним 2 «Лорда
Нельсона»[20] и 6 оставшихся в строю «Формидейблов». Наш додредноутный флот легко и
несомненно уничтожит все старые броненосцы Германии.
В этом году мы вооружим и укрепим флот на случай возможных потерь новой
эскадрой из 8 линейных кораблей со скоростью не менее 26 узлов, все с 15-дюймовыми
орудиями. Возможно, что один лишь этот отряд может выйти против двух лучших эскадр
Германии. С началом войны, мы укомплектовали 8 лёгких крейсеров для службы в
домашних водах; в ближайшие три месяца мы добавим к ним ещё 8 и, после этого, ещё 4 за
три месяца. Названные корабли превосходят любой из германских лёгких крейсеров
скоростью хода и артиллерией. В течение этого года мы передадим флоту 56 эсминцев, от
50 до 75 субмарин, 24 малые канонерки для второстепенных нужд вместе со всякими и
разнообразными вспомогательными судами. Теперь понятно, что силы Гранд Флита – и без
того достаточные для наших нужд с самого начала войны – изрядно пополнены ко дню
сегодняшнему и, со временем, будут непрерывно расти. Мы полностью отвечаем первому
принципу первого морского лорда.
Вторая неотъемлемая задача флота – защита торговли и морских маршрутов. Все
заграничные крейсеры и канонерки врага, за исключением «Карлсруэ» и «Дрездена»
уничтожены, блокированы или интернированы. «Дрезден» и «Карлсруэ» прячутся, но
дееспособность «Карлсруэ» более чем сомнительна - о нём ничего не слышно уже три
месяца. Скорее всего, у германцев остались не более двух вспомогательных крейсеров:
(«Кронпринц Вильгельм» и «Принц Эйтель Фридрих»). Враг намеревался вооружить и
спустить с привязи 42 торговых судна, но все они блокированы, интернированы, потоплены
или захвачены. …
В то же самое время, флот выполняет и иные задачи: удерживает контроль над
Каналом и подходами к нему, несёт дозор в Дуврском проливе, патрулирует флотилиями
восточное побережье, в Гарвиче сосредоточена ударная группа.
Помимо всего перечисленного и после удовлетворения всех морских запросов, у нас
остаются броненосцы – полностью укомплектованные командами, с собственным
боекомплектом и резервами:
5 «Дунканов»
5 «Канопусов»
9 «Маджестиков»
1 «Ройял Соверен»
С начала апреля и до конца июля флот должен получить 14 тяжело бронированных
мелкосидящих мониторов: два с двумя 15-дюймовыми, 4 с двумя 14-дюймовыми и 8 с
двумя 12-дюймовыми орудиями.
Восемь последних будут оснащены башнями, снятыми с четырёх «Маджестиков». Вот
силы, которые мы предполагаем использовать для особых нужд и - время от времени и по
мере необходимости - для бомбардировок объектов большого стратегического или
политического значения, например и в особенности:
1. Операция в Дарданеллах
2. Поддержка левого фланга армии.
3. Обстрел Зебрюгге и затем
4. Захват Боркума.
242
Уверен, что если действовать умело и с разумной осторожностью, потери можно
свести к минимуму и определённо удержать в пределах, оправданных важностью и
необходимостью перечисленных операций. Невозможно согласиться с мнением первого
морского лорда: названные корабли (исключая «Дунканы») излишни и непригодны для
линии баталии, но их возможно использовать указанным выше образом, не нарушая
никаких весомых принципов морской политики. Мы не должны отказываться от боевого
применения старых кораблей из-за боязни потерь и общественного протеста: нет нужды
беспокоиться, если мы купим этой ценой важные военные результаты и если некоторый
урон в жизнях офицеров и матросов королевского флота предотвратит куда как более
великие потери среди наших товарищей и союзников.
У.С.Ч.
В глубине души первый морской лорд не видел угрозы для запаса сил Гранд Флита.
Он знал, что я ведаю его истинные убеждения. Фишер не стал развивать фальшивую
аргументацию, но подчеркнул своё нежелание идти на Военный совет: заседание
собиралось на следующий день, 28 января. Разумеется, обсуждение не могло пройти без
Фишера. Я настоял на его присутствии и организовал для нас обоих негласную встречу с
премьер-министром до начала Совета. На это Фишер согласился.
Мы собрались в кабинете Асквита за двадцать минут до заседания. Записей встречи не
сохранилось, но об её ходе никто не спорит. «Если отбросить малозначащие подробности о
том или ином словоупотреблении, то описания приватной встречи, данные её участниками
– Фишером и Асквитом – полностью совпадают» - так заявили члены Дарданелльского
комитета. Первый морской лорд, в весьма сжатой форме, выразил протест против Зебрюгге
и Дарданелл и ратовал за большую операцию на Балтике или генеральное наступление
армией вдоль бельгийского побережья при сильной поддержке с моря. Он, как это значится
в записях Дарданелльского комитета, «не критиковал атаку Галлиполи по существу
вопроса, равно как и не упомянул в разговоре с премьер-министром, о том, что думает
подать в отставку, если его мнением пренебрегут». Истинная правда. Я заявил
противоположное мнение: нам должно атаковать Зебрюгге и Дарданеллы, но если от
какого-то плана приходится отказываться, то надо пожертвовать Зебрюгге, поскольку
именно эта операция особенно не нравится Фишеру. Премьер-министр выслушал обе
стороны, подчеркнул согласие с моей точкой зрения и решил, что мы должны отказаться от
Зебрюгге, но двигать вперёд Дарданелльский план. Казалось, Фишер полностью
удовлетворён и когда мы вместе спускались по лестнице, я думал, что дело устроилось.
Совет успел собраться и ожидал нас. Привожу ход дискуссии по записи полковника
Хэнки, опубликованной в отчёте Дарданелльского комитета.
Мистер Черчилль уведомляет собрание, что обратился с планом атаки Дарданелл к
великому князю Николаю и Адмиралтейству Франции. Великий князь принял проект с
энтузиазмом и надеется, что это [атака] ему поможет. Адмиралтейство Франции дало
благоприятный ответ и обещало сотрудничать. Приготовления идут, мы будем готовы
начать дело к середине февраля. Докладчик спрашивает у Военного совета: оправдывает ли
важность операции некоторый и несомненный риск?
По мнению лорда Фишера, вопрос необходимо отложить. Премьер-министр прекрасно
знает его точку зрения.
Премьер-министр отвечает, что приготовления успели зайти слишком далеко и
промедление невозможно.
Лорд Китченер полагает, что форсирование Дарданелл может обернуться
исключительными выгодами. Успех сопоставим с победоносной кампанией, выигранной
243
новыми армиями. Одно из преимуществ плана: если мы не сможем добиться
удовлетворительного прогресса, то прервём операцию.
Мистер Бальфур указывает на возможные результаты:
Мы разрежем турецкую армию надвое;
Контроль над Константинополем;
Доступ к русской пшенице, возобновление Россией экспорта;
Операция укрепит падающий из-за перекрытой торговли рубль и вызовет великое
воодушевление;
Помимо прочего, успех откроет проход в Дунай.
Трудно вообразить более полезное дело.
Сэр Эдвард Грей считает, что атака поможет Болгарии и всем Балканам сделать
окончательный выбор.
Мистер Черчилль информирует собрание: командующий морскими силами в
Средиземном море не сомневается в успехе и просит от трёх недель до месяца на операцию.
Корабли уже идут к Дарданеллам. Он отвечает мистеру Бальфуру: французы ответили на
его (Черчилля) запрос; они уверены, что австрийские субмарины не в состоянии преодолеть
долгий путь к Дарданеллам.
Лорд Хэлдейн спрашивает: есть ли у турок субмарины?
Мистер Черчилль отвечает, что по имеющимся данным – нет. Он не предвидит
больших потерь на этапе бомбардировки, но некоторый урон при тралении мин неизбежен.
Настоящие трудности начнутся после подавления внешних портов, со входом в Узости. Он
показывает на карте план атаки.
Запись Хэнки неполна. На совещании произошёл инцидент, впоследствии получивший
широкую огласку. Отрывок из мемуаров Фишера:[21]
9-е заседание Военного совета, 28 января 1915, 11:30.
{Примечание – перед началом заседания премьер-министр обсудил с мистером
Черчиллем и лордом Фишером план Дарданелльской операции и, вопреки мнению Фишера,
решил дело в её пользу}.
ДАРДАНЕЛЛЫ.
Мистер Черчилль спрашивает у Военного совета: оправдывает ли важность операции
несомненный риск?
Лорд Фишер возражает: он не предполагал, что этот вопрос будет поднят сегодня.
Премьер-министр знает его (Фишера) мнение.
Премьер-министр отвечает, что приготовления зашли слишком далеко и промедление
невозможно.
{Примечание – после этих слов Фишер поднялся и направился прочь. Его догнал лорд
Китченер с вопросом: что Фишер собирается делать? Лорд Фишер ответил, что не вернётся
за стол Совета и подаёт в отставку. Лорд Китченер указал Фишеру, что он (Фишер) идёт
против большинства и что дело уже решено премьер-министром; напомнил о долге перед
страной и попросил Фишера не уходить с поста первого морского лорда. Китченер
упорствовал в настояниях; Фишер неохотно уступил и вернулся за стол совета.}
244
Здесь стоит привести заявление Китченера на заседании Военного совета 14 мая 1915
года: Фишер, по словам фельдмаршала, согласился, что перебранка с непосредственным
начальником, первым лордом, мистером Черчиллем в Военном совете, да и в любом месте
равно неуместна и недостойна. Нужно либо молчать, либо уходить в отставку.
Утреннее заседание закончилось, и мы разошлись на несколько часов. Военный совет
решил в полном согласии с моими намерениями, никто не возразил против плана, но я
посчитал совершенно необходимым прийти к недвусмысленному взаимопониманию с
первым морским лордом. Я видел, как Фишер вышел из-за стола и говорил у окна с
Китченером, но не знал, к чему он пришёл в своих сомнениях. После ланча я пригласил
Фишера в свой кабинет и настоятельно попросил его не отворачиваться от Дарданелльской
операции. Затеялась долгая и сердечная дискуссия, мы не остались в рамках одного
вопроса, но обсудили общее положение на морях и всю деятельность Адмиралтейства. В
конце концов, Фишер определённо согласился исполнить дело. Ни я, ни он не отрицают
этого. «Я принял решение – сказал Фишер Дарданелльскому комитету – и безоглядно
отдался задаче, Lotus porcus».
Мы пригласили начальника штаба, адмирала Оливера и вместе направились на
дневное заседание Военного совета. Я объявил, что заручился согласием Фишера и говорю
от имени Адмиралтейства: мы приняли решение и выполним неотложное поручение
Военного совета. Безвозвратные слова. С тех пор я не оборачивался назад. Время дискуссий
и совещаний, колебаний и сомнений прошло. Наступили дни действия.
Я не хочу скрывать, что жестоко и постоянно давил на старого адмирала. Против
Фишера обернулось личное влияние Китченера, общее мнение Военного совета,
авторитетная решимость премьер-министра. И это был не только груз – хотя и непомерный
– общего мнения, но и вес аргументов, которым он не смог ничего противопоставить. Более
того, техническая сторона вопроса нашла сильнейшую поддержку в самом Адмиралтействе.
«Моряки единодушно стояли за Черчилля – говорил впоследствии Фишер. – Я остался
одиноким мятежником».
Правильно ли было так давить на первого морского лорда? Думаю, да. Неимоверный
психологический прессинг – постоянный спутник войны и недостаточно сильная натура не
выполнит работы. Как гражданин и политик, я никогда бы не согласился с Дарданелльским
планом, если бы не поверил в него. В противном случае, я приложил бы все усилия, чтобы
не довести до дела и аргументировал бы против плана во главе оппозиции. Если бы я
оказался в положении и при взглядах Фишера, то дал бы решительный отказ. Ему не было
нужды уходить в отставку. Лишь первый морской лорд приказывает кораблям развести
пары, а пушкам – открыть огонь. Он должен опираться на факты и непреклонно принимать
решение в момент выбора. Совсем иное дело - решение задним числом, по ходу
предприятия, когда все риски открыты и жертвы принесены. Пока не пришёл час выбора,
человек должен сражаться за своё мнение с великим упорством. Но когда выбор позади,
делу нужна дружная команда.
Прошли годы, и я спрашиваю себя – как бы обернулось дело, если бы я принял советы
Фишера и категорически отверг любые действия в Дарданеллах без участия в них армии
или отказался бы от морской операции до ответственного решения Военного совета о
высадке достаточных военных сил на Галлиполи? Смогли бы мы найти на этом пути и
войска и хороший план? Удалось бы нам тогда остаться при всех выгодах Дарданелльской
операции, но уйти от дорого оплаченных ошибок и несчастий? Дарданелльский комитет
рассмотрел вопрос под совершенно иным углом и, должно быть, склонился к тому, что
скороспелый морской план воспрепятствовал досконально продуманной и хорошо
скоординированной амфибийной атаке. Впрочем, ни один из членов комитета не стал
развивать эту мысль. Я, со своей стороны, полагаю, что только наглядная демонстрация у
Дарданелл, практическая проверка стратегического значения Проливов вкупе с обретённой
245
на деле уверенностью в эффективном воздействии атаки на все страны Балкан могли
повернуть умы и – в действительности, а не в мечтах – перенести войска с главного театра к
Дарданеллам. Китченер мог отобрать армию у французского фронта лишь при больших
надеждах на результат у Проливов и в тисках более чем настоятельных потребностей. Если
рассудить здраво, то всё это лишь фантазии. Главное командование и французский генштаб
расстроили бы любой далеко идущий план, пусть даже и чисто теоретическое предложение
провести на южном театре отвлекающий манёвр крупными силами. Сначала французы
сообщили бы нам, что Россия потерпела крах и на запад возвращаются вражеские войска
сокрушительной численности; затем, что безнадёжно стеснены в боеприпасах; и, наконец,
что разработали изумительный план большого наступления, собираются прорвать
вражеские линии и отобрать у германцев значительную часть захваченных земель. Как
будет видно из дальнейшего, Париж использовал именно эти аргументы и вредил
дарданелльскому предприятию в самый разгар реальных боевых действий; легко
вообразить, что встало бы на пути всякого бумажного плана любой восточной кампании!
Скорее всего, Дарданелл, с их надеждами, славой, потерями и рвущим сердце финалом не
случилось бы вообще.
Но кто может сказать, как пошли бы дела без операции в Проливах? Рим медлит с
объявлением войны, идут недели; тем временем русские продолжают претерпевать в
Галиции и Италия уже не решается примкнуть к союзникам. Болгария спешит объявить нам
войну и все Балканы, за исключением Сербии, встают под тевтонские знамёна. Элитные
части турецкой армии не умирают на Галлиполи, но бьются с нами или союзниками в
каких-то иных местах. И через непродолжительное время русская армия на Кавказе терпит
полный крах. Мы прислушиваемся к негативным рекомендациям, отменяем морскую атаку
и получаем взамен превосходную и всячески обдуманную амфибийную операцию? Я в это
не верю. Мы бы не получили ровным счётом ничего, но бездействовали перед лицом
дипломатического и военного отпора, среди крайне неблагоприятных обстоятельств на
южном и восточном театрах. Я не нахожу раскаяния в своём сердце. Мы действовали, и это
было правильно.
Я вижу свой грех лишь в недостаточном упорстве.
246
Глава 22. Генезис армейской атаки.
До сего времени Военный совет и Адмиралтейство придерживались незыблемого
догмата: армия не может действовать против турок в районе Дарданелл, у нас нет для этого
войск. В своём первом письме от 2 января Китченер написал мне: «У нас нет сил для
высадки где-либо… Пройдут месяцы, прежде чем мы сможем предпринять что-то
значимое». В первой же телеграмме от 3 января мы задали Кардену вопрос: «Возможно ли,
по вашему мнению, форсировать Дарданеллы одними кораблями?» И, наконец, 28 января,
на вечернем заседании Совета, в час принятия окончательного решения о морской атаке
Китченер повторил: «Сегодня у нас нет свободных войск». Мы не предполагали ничего
иного и решили форсировать Дарданеллы силами одного лишь флота. Шло время,
открылись новые факты, в игру вступили новые силы, и предприятие у Проливов постепенно и необратимо - приняло иной характер и в неимоверной степени разрослось. Не
прошло и двух месяцев как план морской атаки с неопределённым исходом, но умеренными
ресурсами и ограниченными рисками отошёл на второй план и стал лишь подспорьем
военной операции грандиозного размаха. Новые планы верстались помимо Адмиралтейства.
От наших советов отмахивались, критику отвергали, нельзя было задать и простого вопроса
без особых сдержанности и такта. Военная операция двигалась своими, обособленными
путями, но от её исхода зависело – удержимся мы или падём.
Появились и войска. Сразу же за окончательным решением об атаке одним флотом
военные части начали обнаруживаться чуть ли не повсеместно. Умами постепенно
овладевало желание заполучить солдат не мытьём, так катаньем. Командование отложило
наступление Френча вдоль побережья Бельгии на неопределённый срок; тем самым,
высвободились некоторые силы. Египетская армия отразила немощные действия турок и, по
большей части, освободилась для нового дела. Неустанные упражнения австралийских и
территориальных частей в Египте подготовили новобранцев к наступательным операциям.
Мы подавили восстание в Южной Африке и избавились от сопутствующих тревог. Тем
временем, обучение и экипировка Первой и Второй Новых Армий (общим числом в
двенадцать дивизий) шли полным ходом. В Англии осталось некоторое число снаряженных,
обученных и готовых к бою территориальных дивизий – их сберегли на случай заморского
вторжения.
В следующие три месяца для Дарданелльской операции были затребованы:
Из Англии:
29-я дивизия.
Две территориальных дивизии первой линии.
Морская дивизия.
Территориальная конная дивизия.
Из Египта:
Две австралийские дивизии.
Дополнительно – австралийская бригада.
Ланкаширская территориальная дивизия.
Одна индийская бригада.
Две французские дивизии.
247
Ко времени решения о чисто морской операции, все перечисленные выше войска
могли бы свободно отправиться за границу. Флот не затруднился бы предоставить
транспортные суда указанным частям, или их эквиваленту или даже большему числу
солдат. Взятые вместе они насчитывали армию в 150 000 бойцов. Нам было под силу
собрать эти войска в любом пункте Восточного Средиземноморья ещё до конца марта. Если
бы в любой из январских дней мы приняли обдуманное, твёрдое и подкреплённое хорошим
планом решение собрать стопятидесятитысячную армию, провести комбинированную
операцию, захватить Галлиполи и открыть путь флоту то почти несомненно одержали бы
полную победу. Вместе с тем, все указанные войсковые соединения - кроме 29-й дивизии были сформированы или доведены до штатной численности только в начале войны. Новая,
большая кампания с частично обученными войсками в условиях дефицита снаряжения –
очень серьёзное дело. Вот аргумент в пользу атаки одним лишь флотом – операции
ограниченной, но логичной и совместной со всем ходом войны. Оба плана имеют своё
оправдание. На деле, произошла вещь не оправданная ничем кроме человеческих слабостей
- абсурд, но мы дрейфовали к новой кампании постепенно, без всякого определённого
решения или чёткого плана. Обстоятельства проявлялись исподволь, персональные качества
сказывались не лучшим образом, и Военный совет сползал в пропасть – незаметно, но
неуклонно.
В те дни, разобраться в мыслях Китченера было не менее сложно, нежели решить
запутанные проблемы самой войны. Фельдмаршал пользовался безмерными престижем и
авторитетом. Единственно он выражал мнение военного ведомства в Совете. Все
восхищались характером военного министра, и каждый находил в нём опору среди ужасных
и непредвиденных событий первых военных месяцев. Всякое решение Китченера
становилось окончательным. Я не помню, чтобы Военный совет или Кабинет брал над ним
верх в любом из военных дел, большом или малом. Ни один отряд не двигался с место
против его согласия, более того – вопреки его рекомендациям. Едва ли кто-то рисковал
спорить с ним в Совете. Симпатия, уважение к Китченеру и его огромным трудам, надежда
и вера в профессиональные умения и планы фельдмаршала – обширные, глубокие,
непостижимые ни для одного из нас - не оставляли места сомнениям и спорам в военном
министерстве и правительстве. Всесильный, спокойный и замкнутый, он совершенно
подавлял наш Совет, когда речь шла об организации и назначении армий.
Но за внушительным, роскошным фасадом скрывалось множество слабостей и мы с
нарастающим беспокойством находили тому всё новые и новые свидетельства. Военный
министр взвалил на себя непосильный груз, с ношей Китченера не справились бы и три
богатыря. Он подменил собою всё военное министерство, полностью пренебрёг
генеральным штабом, оставив за ним лишь механический сбор информации, но штабной
аппарат Китченера едва ли справлялся даже и с этой работой. В генштабе остался один
человек выдающихся способностей – генерал-квартирмейстер сэр Джон Кованс; иные
компетентные лидеры и сильные умы поторопились вырваться из страны во Францию с
экспедиционным корпусом, предчувствуя, что им придётся управлять ходом всей войны в
изрядных шорах - не с лондонских высот, но из штаб-квартиры британской армии в СенОмере. Вакантные и важнейшие посты заняли офицеры из списка уволенных в запас и люди
ничем не заявившие о себе среди военных умов Британии. Китченер, с его авторитетом и
положением обратил их в соляные столпы. Никто не выказал довольно характера и
способностей, чтобы поспорить со своим начальником энергично и по-мужски. Министр в
мундире фельдмаршала возвышался над всеми как колокольня, и подчинённые тянулись
пред ним как субалтерны на плацу. Ни один из них не обдумал общего хода войны и не
обратился к главкому с аргументированными и приведенными в систему выводами; все
ждали решений фельдмаршала и исполняли их, ревностно и рьяно. И кто же обдумывал
общие, стратегические вопросы войны? Члены Военного совета. Не кто иной, как канцлер
Казначейства, мистер Ллойд-Джордж, безошибочно понял и открыл Кабинету грядущий
военный крах России. Именно я, за неимением полноценных военных планов, предложил
метод - как минимум один – воздействия на ближневосточную политическую ситуацию.
248
Что оставалось Китченеру? Держаться в стремительном водовороте военных дел без
твёрдой опоры, без ясной, хорошо продуманной и просчитанной доктрины.
В результате фельдмаршал принимал то одно, то другое решение, руководствуясь
злобой дня: событиями, зачастую мимолётными, и решения оказывались противоречивы.
Он разрывался между двумя совершенно противоположными взглядами на войну;
приверженцы каждой из доктрин приходили к фельдмаршалу с фактами, аргументами и
убеждали его в своей правоте, страстно и настоятельно. Ведущие военачальники
британской армии и августейшие авторитеты главного командования Франции настаивали
на том, что все силы, каждое орудие, и каждый солдат должны быть переданы на Запад:
«убивайте германцев», рвите их линии, иначе победить невозможно. Министры Военного
совета, собрание лидеров политической жизни своего поколения смотрели в другую
сторону, и видели театры будущих сражений 1915 года на Юге и Востоке. Жизненный опыт
и пристрастия Китченера обращали его к Востоку. Фельдмаршал отчётливо понимал все
перспективы и возможные выгоды этого направления но, в то же самое время, пребывал под
неослабным и чудовищным давлением со стороны французского фронта – мы тоже
претерпевали его, но не в равной с Китченером степени.
Проблема имела решение. Мы могли увязать две противоположные концепции; ничего
невозможного в этом не было. Уже в январе могла быть объявлена следующая программа,
подкреплённая хорошо обдуманным планом: операция на Ближнем Востоке в марте, апреле,
мае и даже июне с последующей переброской крупных сил на западный фронт осенью 1915
или, что ещё лучше, в благоприятных условиях весны 1916 года. Нам было возможно
объединить обе концепции, выстроить их в подобающей последовательности, в целостную
цепь, с должным развитием; думаю, что высокие авторитеты согласились бы с подобным,
абсолютно реальным образом действий. Но Китченер сник перед силами
противоборствовавших соперников.
Маршал определённо не мог справиться с навалившимися тяготами и испытаниями и,
помимо прочего, оставался при огромном деле Новых Армий: набор, организация,
экипировка, но дело не исчерпывалось и этим: он оказался среди неуклонно растущих
трудностей военного снабжения, перед задачами производства и закупки военного
снаряжения в небывалом доселе масштабе. Вопросы обеспечения армии меняли
общественную и индустриальную жизнь страны - более того - затрагивали экономику и
финансовую систему всего мира. Добавьте к этому ежедневные заседания по военным
делам в Совете и Кабинете – самые тяжкие и мучительные для Китченера дела: лишь тут
ему оппонировали; добавьте постоянное и обязательное управление огромным фронтом,
руководство важнейшими операциями, экспедициями, целыми кампаниями и вы поймёте,
что на долю великого гражданина Британии выпала непосильная для смертного ноша.
Должно заметить, что Китченер никак не желал облегчить своего положения, совсем
наоборот – с порога отвергал любую попытку вмешательства и даже изучения обширной
области своих обязанностей. Январская попытка освободить министра обороны от
ответственности за производство снаряжения всех видов упёрлась в цепкую оборону
Китченера. Он доверял подчинённым лишь самый минимум работы. Казалось, маршал
управляет великой войной лично и теми же методами, что принесли ему успех во времена
крохотной нильской экспедиции. Генеральный штаб – вернее то, что осталось от него –
превратился в бесполезного приживала при главнокомандующем. Главком – как то
свидетельствовали действия его секретариата - не преминул вмешаться и во внутреннюю
политику: Ирландия, сухой закон, профсоюзы.
Сегодня бесполезно пытаться отмести или скрыть эти факты. Истина что преданный
делу воин боролся за родную страну в неимоверном напряжении и доскональное понимание
непростой личности маршала только укрепит уважение и признательность к нему среди
будущих поколений сограждан. Пусть факты и документы этой истории говорят о военной
политике Китченера; я же засвидетельствую всю тяжесть невыносимой ноши
249
фельдмаршала, его необыкновенное терпение и мужество во всех наших трудностях и
невзгодах, его неизменную любезность и теплоту в отношениях со мною.
28 января Военный совет окончательно и бесповоротно решил в пользу
Дарданелльской операции и, вместе с тем, настоятельно пожелал повернуть политику
балканских стран в нужную сторону некоторыми военными силами. В то время никто не
мог и вообразить, сколько солдат окажется на Галлиполийском полуострове через недолгий
срок и пожелания министров ограничились одной или двумя дивизиями с Британских
островов – их предполагали отнять у предназначенных для Франции войск. Совет решил
что 29-я (единственная оставшаяся в Англии регулярная дивизия) и ещё одна дивизия
смогут побудить Венизелоса, короля и правительство Греции примкнуть к нашей стороне и
помочь Сербии.
9 февраля после многих дискуссий с Френчем Военный совет решил: если Афины
вступают в войну на стороне союзников, мы предлагаем Греции 29-ю дивизию (пока она
оставалась в Англии) вместе с французской дивизией. По моему мнению, одни только две
дивизии, предложенные сами по себе, безо всякой связи с возможным результатом морского
штурма Дарданелл не могли привлечь греков. Я не верил, что Греция и тем более Болгария
увлекутся столь ограниченной помощью. Наоборот: скупое обещание явно
демонстрировало ношу слабость. Я оказался прав: Венизелос недвусмысленно отверг
предложение.
Тем временем неустанная подготовка морской атаки подходила к завершению.
Выделенные для дела корабли успели прибыть на место или шли к Проливам. Мы
заключили неформальное соглашение с Венизелосом и получили в своё распоряжение
морскую базу: остров Лемнос с просторной гаванью Мудрос. Адмиралтейство успело
отправить на остров два батальона морской пехоты из состава Морской дивизии с
единственной целью: предоставить Кардену высадочные отряды для окончательного
разрушения подавленных флотом орудий и фортов. Десанты предполагались после того как
корабельная артиллерия совершенно сломит сопротивление врага и даст пехоте свободу
действовать в том или ином районе Галлиполийского полуострова. Но тут Фишер и Генри
Джексон узнали об освободившихся войсках изрядной численности и сразу же потребовали
их для Дарданелльской операции. Джексон составил записку (15 февраля): «Нельзя
упускать из виду, что достаточная военная поддержка позволит нам пожать плоды трудного
морского предприятия; транспорты с войсками должны войти в Проливы, как только форты
в Узостях замолчат… Не думаю, что стоит ожидать весомого результата от одной лишь
бомбардировки с моря, если значительные военные силы не будут сопутствовать операции
или, по крайней мере, не пойдут за флотом сразу же после подавления фортов.» Изложено
сумбурно. Разница между «будут сопутствовать операции» и «пойдут за флотом сразу же
после подавления фортов» огромна. Фишер, не в пример Джексону, изъяснялся с
предельной ясностью. Он хотел штурма и захвата Галлиполи армией. В то время ни
Китченер, ни Военный совет не предполагали этого делать.
«Надеюсь, что вы убедите Китченера – писал мне первый морской лорд вечером 16
февраля – выслать дивизии на Лемнос завтра же! Без оккупации района Дарданелл армией
мы не увидим ни единого пшеничного зерна с Чёрного моря, и наши потомки не устанут
поминать удивительное дело - военные отказали в помощи флоту, имея в Англии
полмиллиона солдат.
Война потерянных возможностей! Почему пал Антверпен?
Плавучие госпитали пойдут к Лемносу (в оригинале «The Haslar boats» - Crusoe)
немедленно, в любое время, вслед за высадкой на Галлиполи.»
250
Но я держался оригинального морского плана. Адмиралы предлагали послать
британских солдат в бой с турками на Галлиполи, в жестокую схватку с неопределённым
исходом, но я ведал военное положение и состояние наших армий, и не мог легкомысленно
недооценить всей серьёзности подобного решения. Что делать после успешной морской
атаки, когда британский флот войдёт в Мраморное море? Конечно же, я размышлял над
этим - упорно, долго и пришёл к выводу: когда и если турецкие форты начнут падать, к
нашим услугам окажется вся греческая армия. Я надеялся, что появление британского флота
у стен Константинополя, бегство или гибель «Гебена» и «Бреслау» вызовут далеко идущую
политическую реакцию, правительство Турции начнёт переговоры или уведёт войска в
Азию. Я верил, что дипломаты всецело и скоро воспользуются случаем великого военного
события и убедят Болгарию идти на Адрианополь. Я, наконец, полагал, что Россия,
невзирая на прочие нужды, не оставит без внимания судьбу Константинополя и предоставит
нам подкрепление. Я считал, что именно эти – на первый взгляд политические – факторы
восполнят нашу военную нищету, добавят к любому, достигнутому моряками успеху и
позволят воспользоваться прорывом флота.
Но раз уж Китченер и Военный совет нашли значительные британские силы для
Востока – превосходно; теперь виды на успешное завершение операции заметно
улучшились. Армия, собранная в Египте и на греческих островах казалась решительной
силой для завершающего удара. Она могла бы захватить перешеек у Булаира после того, как
флот форсирует Проливы - тогда турки эвакуируют полуостров, либо – если Турция пойдёт
на перемирие – сразу же оккупировать Константинополь. Если для прорыва потребуются
большие десантные партии, флот, время от времени, может брать их из этого источника.
Влиятельные персоны – пройдёт несколько времени и они совершенно разойдутся во
взглядах - немедленно и единогласно объединились в решении послать войска на восток.
Среди разноголосицы во мнениях и планах, в быстрой череде тяжелейших событий
поднялось очевидное для всех нас, работников Адмиралтейства стремление: собрать
возможно большую армию, поставить над ней лучшего из генералов и послать в Восточное
Средиземноморье; мы поддерживали всё, что могло помочь сбору и отправке
дарданелльской армии – постоянно и в любой дискуссии.
16 февраля стало Днём Вердикта. Ключевые министры, в том числе Асквит, Китченер
и я пришли на Военный совет и приняли следующее решение – впоследствии оно вошло в
протоколы Совета:
(1) 29-я дивизия в возможно кратчайший срок - желательно успеть за девять или
десять дней - переправляется на Лемнос.
(2) Подготовить экспедицию из Египта, сама переброска войск - по мере
необходимости.
(3) Указанные войска вместе с уже доставленными на место батальонами морской
пехоты поддержат морскую атаку Дарданелл, если на то возникнет настоятельная
потребность.
(4) 29-я дивизия забирает с собой паромы для перевозки лошадей; Адмиралтейство
обеспечивает сбор маленьких судов, буксиров и лихтеров в портах Леванта.
Наступление армии у Проливов началось с заседания 16 февраля. «Совещание – гласят
материалы Дарданелльской комиссии – не приняло ясного решения об использовании
армии в больших масштабах, но войска концентрировали с целью – если это потребуется пустить их в дело». В тот день мы уведомили адмирала Кардена, что он может пользоваться
гаванью Мудроса и назначили контр-адмирала Уэмисса начальником над островной базой.
Вечером 16 февраля, во исполнение принятых решений, я поручил начальнику морского
штаба адмиралу Оливеру готовить транспортные суда для 29-й дивизии со всей возможной
251
быстротой. В тот же день Оливер выпустил соответствующий приказ. За решением о сборе
армии стояло несомненное и невысказанное согласие использовать её при удобном случае.
Но пока об этом не говорили.
Уже на следующий день, 17 февраля, Китченер попал под жесточайший нажим.
Главное командование французского фронта потребовало оставить 29-ю дивизию для
запада. На деле, как то проницательно замечено в официальной военно-морской истории,
29-я дивизия стала ключевым пунктом в борьбе меж сторонниками двух стратегий,
«западниками» и «восточниками» - так начали их называть в нашем, приватном кругу.
Китченер оказался между молотом и наковальней и заметался в мучительной
нерешительности.
До сих пор у Дарданелл не прозвучало ни одного выстрела, но мы уже стояли в
преддверии атаки на внешние форты. На заседании Совета 19 февраля Китченер полностью
переменил мнение. Он заявил, что не может согласиться с переводом 29-й дивизии на
восток: причина - опасная слабость России, огромные массы германцев могут вернуться с
восточного фронта на западный и обрушиться на нас во Франции. Я очень сомневался, что
Китченер верит собственным словам. Он должен был понимать, что помимо всех прочих
нелепостей Германии физически невозможно перебросить большие армии из России на
французский фронт, на это уйдёт минимум 2-3 месяца, но если даже и так, 29-я дивизия –
одна-единственная дивизия – ничего не изменит. Думаю, что Китченер добросовестно
перебрал все возможные доводы и, в результате, смог подпереть своё решение лишь таким
аргументом.
Совет склонился перед волей Китченера, но остался при прежнем мнении и
намерениях: министры постановили отложить отправку 29-й дивизии, но, в то же время,
приказали Адмиралтейству не останавливать подготовку транспортов для спорной дивизии
и прочих войск. 20 февраля я отписал начальнику перевозок: «Все приготовления для
погрузки 29-й дивизии должны быть закончены без малейшего промедления, хотя
окончательного решения об отправке дивизии пока не принято».
20 февраля стало Днём Отступления. Китченер не только отказался отправить на
восток 29-ю дивизию, но отверг любую значительную концентрацию сил в этом регионе.
«Франция – так он писал мне 20 февраля – весьма щепетильна и требует столько
британских войск, сколько было нами обещано. Я только что от Грея; надеюсь, что мы не
обременим его неприятностями, урезав французский контингент в угоду Дарданеллам».
Китченер заявил, что согласился собрать транспорты на 40 000 человек у Александрии ради
простой предосторожности, не более того. Но он зашёл ещё дальше. Маршал послал своего
адъютанта, храброго и исполнительного полковника Фицджеральда к первому морскому
лорду и в транспортный департамент Адмиралтейства с известием об отмене отправки 29-й
дивизии. Первый морской лорд и директор транспортного отдела не усомнились в том, что
Китченер и я окончательно обо всём договорились. Они отменили приказ от 16 февраля о
сборе и снаряжении транспортов, и, никак не оповестив меня, распределили целый флот из
двадцати двух судов между иными задачами.
Совет возобновил дискуссию 24 и, затем, 26 февраля: к тому времени пришли
фактические известия об атаке Дарданелльских укреплений. Бомбардировка внешних
фортов началась 19 февраля; мы прервали операцию из-за плохой погоды, но впечатления
от реального боевого дела оказались благоприятны. Если 19 февраля стало Днём Вердикта,
а 20-е – Днём Отступления, то 24 и 26 февраля можно назвать днями Компромисса и
Полумер. 24 числа Китченер заявил, что видит «невозможность для флота пройти
Проливами без постоянной помощи армии. Поражение на востоке обернётся плачевными
последствиями. Мы не можем отступить». Командующий в один присест разделался с идеей
прекратить морскую атаку и выбрать иную цель в случае чрезмерных трудностей и признал
возможность грандиозного военного предприятия. Я в полной мере использовал надежды и
интерес, возбуждённые морской атакой и энергично настаивал на отправке 29-й дивизии
как 24, так и 26 февраля.
252
Но Китченер, вопреки своим же словам, упорствовал в отказе. Он отправил к
Дарданеллам командира Австралийского армейского корпуса генерала Бёрдвуда. Маршал
отлично знал генерала, доверял ему и поручил Бёрдвуду доложить о возможности и
перспективах военной атаки. 24 февраля военное ведомство попросило Адмиралтейство
направить следующую телеграмму адмиралу Кардену. Проект послания составил Генри
Джексон.
…Военное министерство полагает, что первая из главных задач, а именно
уничтожение стационарных батарей не требует оккупации южной оконечности полуострова
до линии Суандере – Чана Оваси. Армия останется на Лемносе в постоянной готовности
поддерживать флот вспомогательными действиями на обоих берегах - разрушение
замаскированных батарей, борьба с силами прикрытия - и начнёт главное дело после того
как проход через Проливы окажется в наших руках; возможно, что далее понадобятся
захват и удержание булаирских позиций с тем чтобы отсечь Галлиполи от военного
снабжения. К вам выехал генерал Бёрдвуд. Не предпринимайте ничего значительного за
пределами дальности корабельных орудий пока не обсудите дело с генералом, и пока не
придёт заключение на его рапорт.
Через два дня, 26 февраля Китченер уполномочил Бёрдвуда использовать
Австралийский армейский корпус «вплоть до применения всей его силы» для помощи
флоту.
Всё это были полумеры, но даже и паллиатив подобного масштаба полностью менял
характер дела. Я нашёл происходящее настолько рискованным, что 26 февраля, на
заседании Военного совета официально отказался от всякой ответственности за последствия
какой-либо военной операции. Совет занёс мой отказ в протокол. Затем последовало
весомое вмешательство премьер министра: он, самым категорическим образом, призвал
Китченера не подрывать дееспособность восточной армии и включить в неё одну
регулярную дивизию. Всё было тщетно. Совет окончился; я задержался для разговора с
Асквитом. Я знал, что он на моей стороне и что мнение Совета – за исключением одного
лишь Китченера – едино. Я убеждал Асквита употребить весь свой авторитет и настоять на
отправке 29-й дивизии на Лемнос или в Александрию. Именно тогда ко мне пришло острое
предчувствие грядущей беды. Я понял – и даже знал - что наступил поворотный момент;
сегодня я знаю и последствия: могильный курган среди исторических монументов. Премьер
не видел, что ещё он может предпринять. Он сделал всё, чтобы убедить Китченера. Асквит
не мог просто отменить решение маршала или отставить его от должности; вопрос не стоил
удаления Китченера, весь генштаб и все французские начальники стояли на стороне
главкома.
25 февраля я подготовил документ – оценку общей ситуации и использовал его на
Военном совете 26 числа. Теперь я отпечатал его и разослал премьер-министру, канцлеру
Казначейства и Бальфуру. Привожу документ на этих страницах – он выражает мою
позицию яснее, чем всякая иная бумага того периода.
ОЦЕНКА.
1. Россия. Мы не должны надеяться, что Россия вторгнется в Германию. Это, в лучшем
случае, произойдёт по прошествии многих месяцев. Наступательная сила России
парализована; мы, впрочем, можем рассчитывать не только на успешную оборону русских,
но и на то, что они удержат и задержат на своём фронте огромные силы германцев. Нет
резона верить в способность Германии перебросить на запад 1 000 000 солдат, равно как и в
то, что значимые для сегодняшнего баланса немецкие силы окажутся на западе до середины
апреля.
253
2. Англо-французские линии на западном фронте исключительно прочны и устойчивы.
Сегодняшние позиции и силы союзников во Франции куда как солиднее чем в начале
войны, когда мы встретились с тремя четвертями немецких войск первой линии. Мы можем
только приветствовать массированную вражескую атаку, и имеем все шансы отбить её, но
даже если неприятель и оттеснит нас на другую линию, тяжелейшие потери германцев
станут хорошей компенсацией. В ближайшие три месяца положение на западе не должно
вызывать беспокойства. Но, как бы то ни было, четыре или пять британских дивизий не
могут решительно изменить ситуацию.
3. Главный пункт, единственное место, где мы можем захватить и развить инициативу
– Балканский полуостров. Подобающая военно-морская кооперация, достаточные силы
позволят нам с определённостью и к концу марта захватить Константинополь, пленить и
уничтожить все турецкие войска в Европе (за исключением тех, кто в Адрианополе). Мы
можем нанести удар до окончательного падения Сербии, устраним Турцию, как военный
фактор, и, тем самым, решим судьбу Балкан.
4. Для немедленного использования доступны:
Люди
В Англии {29-я дивизия, прочие территориальные дивизии }………… 36 000
На Лемносе: части Морской дивизии, в ожидании приказа …………… 12 000
В Египте, 2 австралийские дивизии…………………………………………39 000
Французская дивизия (так заявлено)……………………………………… 20 000
Русская бригада (так заявлено)……………………………………………
8 000
Итого: …………………………………………………………………………… 115 000
5. Если не медлить с приказами, все перечисленные войска выйдут на исходные для
атаки Булаирского перешейка позиции к 21 марта; предположим, что к этому времени флот
не добьётся успеха: тогда они начинают наступление на Галлиполийском полуострове и
обеспечивают проход кораблей. Как только мы откроем Дарданеллы, армия может
действовать трояким образом: (а) полностью уничтожить силы Турции в Европе действуя из
Константинополя; (б) пойти на помощь Сербии через Болгарию если София откликнется на
предложение объявить войну Турции за территории вплоть до линии Энос-Мидия; (в) пойти
на помощь Сербии через Салоники, если Болгария сохранит умеренно дружественный
нейтралитет, а Греция присоединится к союзникам.
У.С.Ч.
25 февраля 1915.
Добавление от 27 февраля.
Должен указать, что, по моему мнению, отпущенных на операцию сил, как-то: две
Австралийские дивизии при поддержке девяти морских батальонов и французская дивизия,
недостаточно для готовящегося дела. Среди них нет британских регулярных войск и, если
случится бой, морские батальоны и австралийцы окажутся в непомерно рискованном
положении.
Предположим, что флот форсирует Проливы без сухопутной поддержки, но и тогда
слабость армии может вынудить нас к отказу от большей части потенциальных выгод.
Я не оставил упований и после 26 февраля: надеялся, что через день или два
настроение Китченера изменится; что премьер-министр повернёт намерения маршала в
254
другую сторону; что 29-й дивизии позволят отправиться в путь. Военный совет постановил
держать транспорты наготове вплоть до окончательного решения. После заседания 26
февраля я запросил Отдел перевозок о степени готовности транспортов и ожидал доклада о
полном завершении работ, но узнал, что распоряжение отменили ещё 20 числа и теперь суда
совершенно рассредоточены. Я был потрясён, немедленно направил Китченеру письменный
протест и тут же отдал приказ собрать и оснастить необходимые транспорты заново, но эта
работа требовала времени и не могла быть завершена до 16 марта.
Тем временем флот начал реальные действия в районе Дарданелл. Успешный обстрел
входных фортов - я расскажу о нём в следующей главе – в очередной раз изменил взгляды
на вопрос. Цитирую отчёт Дарданелльской комиссии: «Следующее заседание Военного
совета было назначено на 3 марта. К этому времени лорд Китченер противился отправке 29й дивизии с заметно меньшим упорством. Он ответил на вопрос мистера Черчилля, что
оставляет вопрос открытым до 10 марта, когда надеется услышать мнение генерала
Бёрдвуда». Но генерал прибыл к Дарданеллам до 10 числа и уже 5 марта телеграфировал
Китченеру: «Я очень сомневаюсь, что флот сможет форсировать Проливы одними своими
силами»…
Вслед за первой, последовала и другая телеграмма, от 6 марта: «Я успел высказать вам
своё мнение о прогнозе Кардена – он чересчур оптимистичен. Будем надеяться на хороший
результат 12 марта, но я, тем не менее, сомневаюсь, что адмирал способен форсировать
проход одними только своими силами». К 10 марта обстановка на прочих театрах войны в
какой-то мере успокоила Китченера; рапорты Бёрдвуда добавили маршалу уверенности и он
заявил на Военном совете что «прочность сегодняшней ситуации оправдывает переброску
29-й дивизии».
«…Решение от 16 февраля было приостановлено 20-го и вновь вошло в силу 10 марта.
Тем самым, мы потеряли время - три важные недели. Транспорты могли выйти в море 22
февраля, но не отправились до 16 марта».
В скором времени нам предстояло столкнуться с последствиями промедления.
Неоднократные изменения плана сказались самым вредоносным образом. Но даже
окончательное решение о переброске на восток полноценного экспедиционного корпуса
армии вместе с 29-й дивизией оставило вопрос о применении этой армии чем-то вроде
секрета Сфинкса. Если Китченер твёрдо решил наступать на Галлиполийском полуострове в
случае неудачных действий флота, ему нелишне было бы открыть это коллегам; если же
нет, то главком, по любому соображению должен был оставить за собой возможность
альтернативных действий, и, соответствующим образом, переместить и организовать
войска. Прежде всего, ему надлежало усадить генеральный штаб за разработку планов для
разнообразных обстоятельств – к тому времени ясно просматривались все варианты
развития событий. Деятельность Китченера заслуживает упрёка: он не предпринял никакого
изучения проблемы инструментами военной науки и, в должный момент, не выбрал для
операции командира.
По материалам Дарданелльской комиссии: «Со дня решения 16 февраля, возможный
выбор сузился до двух здравомысленных и основательно подкреплённых доводами
альтернатив. Первая исходила из принятых ранее обязательств: войска обещаны для
использования в других местах, нам невозможно выделить подобающую военную силу для
экспедиции в Восточное Средиземноморье, а поражение слабой армии откликнется потерей
престижа; тем самым, следует придерживаться исходного плана и, если Дарданеллы
потребуют большой военной операции, немедленно прекратить морскую атаку. Сторонники
второй точки зрения не затруднялись рискнуть положением в иных регионах и предлагали
форсировать
Дарданеллы
немедленной,
решительной,
быстрой
и
хорошо
скоординированной атакой крупных сил…. К сожалению, правительство не смогло
остановиться ни на одном образе действия. Мистер Черчилль придаёт огромное и, на наш
взгляд, совершенно правомерное значение промедлению с отправкой 29-й и
территориальной дивизий за границу».
255
Глава 24. Падение внешних портов и второе предложение Греции.
Утром 19 февраля в девять минут десятого британский и французский флоты у
Дарданелл начали бомбардировку внешних укреплений[22]. Нам противостояли четыре
форта с девятнадцатью основными орудиями: пятнадцать старого образца с предельной
дальнобойностью в 6 000 - 8 000 ярдов и две пары новых, 9,4-дюймовах орудий с
дальностью стрельбы более 11 000 ярдов. Современные пушки стояли в двух наименьших
по размеру фортах. Флот мог бомбардировать всю турецкую оборону, оставаясь за
пределом дальности эффективного ответа.
Атакующий флот организовали в три дивизиона.
ПЕРВЫЙ ДИВИЗИОН
ВТОРОЙ ДИВИЗИОН
ТРЕТИЙ ДИВИЗИОН
ИНФЛЕКСИБЛ
ВЕНДЖЕНС
СЮФФРЕН
АГАМЕМНОН
АЛЬБИОН
БУВЕ
КУИН ЭЛИЗАБЕТ
КОРНУОЛЛИС
ШАРЛЕМАНЬ
ИРРЕЗИСТЕБЛ
ГОЛУА
ТРАЙЭМФ
Корабли несли 178 орудий калибром от 5½ дюймов; морская артиллерия превосходила
турецкие форты числом, калибром и дальнобойностью во всех классах пушек. Действия
флота досконально описаны в официальной морской истории, манёвры каждого корабля и
результаты чуть ли не каждого выстрела аккуратно занесены на бумагу. Нет смысла
повторять всё это здесь.
Предполагалось провести атаку в два приёма: сначала дальняя бомбардировка, затем,
после подавления фортов, огонь прямой наводкой и траление минных полей на входе в
Проливы. Первоначально флот вёл обстрел на ходу и редкими залпами, но вскоре
доподлинно выяснилось, что движение мешает точности стрельбы. В 10.30 все корабли
встали на якоря за пределом досягаемости турецкой артиллерии. Позиции кораблей
позволяли взаимно и с разных углов корректировать огонь. К двум часам дня было решено,
что результат редкого обстрела с дальней дистанции позволяет перейти к ближней атаке;
корабли подошли к берегу и встали за 6 000 ярдов от целей.
До этого времени ни один из фортов не ответил флоту. Но артиллерия двух малых
укреплений уцелела при обстреле с дальней дистанции и, в 4:45, открыла огонь по
подошедшим на 5 000 ярдов «Сюффрену», «Вендженсу» и «Корнуоллису». «Вендженс» и
«Корнуоллис» при поддержке «Агамемнона», «Инфлексибла» и «Голуа» ответили
неприятелю и на какое-то время заставили один из фортов умолкнуть. Вице-адмирал Робек,
заместитель командующего с флагом на «Вендженсе» собирался продолжить ближний бой,
но время приближалось к половине пятого, спускались сумерки, и командующий флотом
просигналил «Общий отзыв». Тем и закончились действия первого дня. Флот выпустил
лишь 139 12-дюймовых снарядов. Нерешительный обстрел показал, что, во-первых, для
точной стрельбы необходимо встать на якорь; во-вторых, огонь прямой наводкой
эффективнее огня с закрытой позиции; в-третьих, недостаточно поразить форт снарядами
морской артиллерии – необходимо разбить сами орудия или станки. Последнее особенно
важно.
К следующему утру, погода испортилась, и операция отсрочилась на пять дней. 25
февраля флот продолжил обстрел, памятуя обретённый опыт. «Агамемнон» бил по форту
Хеллес, «Куин Элизабет» по Седд-эль-Бару и позже по форту Хеллес, «Иррезистебл»
бомбардировал Оркание, «Голуа» - Кум-Кале. Как эти, так и прочие корабли взаимно
наблюдали и корректировали огонь друг-друга. Форты безуспешно отстреливались.
256
Бомбардировка дала значимый результат. Мы сопроводили бомбардировку хорошим
наблюдением и добились значительной точности огня с моря. Восемнадцать выстрелов с
«Куин Элизабет» накрыли форт Хеллес и вывели из строя оба современных орудия.
«Иррезистебл» потратил тридцать пять снарядов на батарею Оркание, разбил сначала одно,
затем и другое новое орудие. Итак, мы вывели из строя или совсем уничтожили все
дальнобойные орудия на входе в Проливы: четыре пушки, одну за одной, при очень
скромном расходе боезапаса. В полдень флот подошёл на близкое расстояние и начал
сильнейший обстрел береговых укреплений. Все батареи умолкли. Неприятель счёл, что
форты старой постройки с орудиями малой дальнобойности значат не более чем мишени
для морской артиллерии, и вывёл из них гарнизоны. После войны турки объявили, что флот
уничтожил все батареи и расходный запас снарядов, но ни один из артиллерийских
погребов не пострадал. Огонь с ближней дистанции полностью разрушил форты, и их
пришлось эвакуировать. Стороны понесли малые потери. В «Агамемнон» попало шесть или
семь снарядов, но флот не потерпел почти никакого урона – трое погибших, семь раненых.
Результаты замечательного дня получили особое значение. Британские корабли
потратили лишь тридцать один 15-дюймовый снаряд и восемьдесят один 12-дюймовый;
французы – пятьдесят снарядов сравнимых с нашими 12-дюймовыми. Бомбардировка
доподлинно показала, на что способны корабли, стоящие на якоре в 12 000 ярдах от цели.
Хорошее наблюдение с верно выбранных углов позволило уничтожить турецкие орудия без
расточительного расхода боезапаса. Теперь мы могли чистить от мин подходы и вход в
Дарданеллы. Флот занимался тралением вечером 25 и вечером 26 февраля. Три линейных
корабля вошли в Проливы и окончательно разрушили внешние форты огнём изнутри. Затем
последовало продолжение – куда как более замечательное и – так мы думали в те дни –
весьма обнадёживающее. Под прикрытием артиллерии флота, на берег сошли десантные
партии. 26 февраля и в следующие дни отряды из 50-100 моряков и морских пехотинцев
разнесли на куски все пушки Седд-эль-Бара и двух фортов на азиатском берегу зарядами
орудийного пороха. Турки не оказали серьёзного противодействия. Подрывные партии
уничтожили или нашли уничтоженными сорок восемь орудий и потеряли лишь девять
человек ранеными и убитыми.[23]
Ко 2 марта мы уничтожили всю внешнюю оборону Дарданелл, все девятнадцать
основных орудий, в том числе и четыре современных – примерно одну пятую артиллерии
Проливов, как по числу, так и по боевым качествам. Теперь флот мог тралить проходы и
идти верх по Дарданеллам – шесть миль, до минного поля у мыса Кефец. Мы выполнили
все задачи первой фазы Дарданелльской операции.
Адмиралтейство торжествовало; я находил вокруг себя улыбающиеся лица. Китченер
сказал мне, что, судя по докладам работающих с Адмиралтейством офицеров, в военноморском ведомстве господствует дух совершенной уверенности в успехе. Если бы члены
Дарданелльской комиссии спросили экспертов - возможна ли атака фортов кораблями? - в
марте 1915 года, а не весной 1917-го, то выслушали бы твёрдое и положительно единое
мнение морских специалистов. Комиссионеры удивились бы числу благоволящих и – на
словах – причастных к операции персон. И, если вообразить всё это, работа Дарданельской
комиссии свелась бы к задаче другой комиссии – Королевской; последняя расследовала
вопрос - кто положил начало танковому делу?
Я поручил Генри Джексону обзор и разбор донесений от Дарданелл на каждом из
ежедневных оперативных совещаний в Адмиралтействе. До сего времени, его суждения
весьма обнадёживали. В конце февраля я направил Кардену телеграфный запрос – сколько
погожих дней, по его мнению, необходимо для прорыва. Адмирал ответил 2 марта:
«Четырнадцать». Казалось, что флот нашёл действенный способ помочь армии на новом и
очень перспективном направлении.
Вместе с тем стоит упомянуть, что 26 февраля я объявил на Военном совете:
«Адмиралтейство не гарантирует успеха операции; главные трудности поджидают нас в
Узостях. Сегодня мы подавили одни только внешние форты и это лишь хорошее предвестие
257
успеха». Более того: я многократно отметил, что одна лишь морская операция не откроет
Проливы для незащищённых торговых судов.
Теперь корабли могли идти вперёд и атаковать внутреннюю и промежуточную линии
обороны: десять фортов и батарей разного размера и значимости на азиатском и
европейском берегах Дарданелл; несколько полос минных заграждений поперёк проливов;
мобильную защиту фортов и минных полей – гаубицы и полевые батареи. Британскому
флоту предстояло решить эту задачу.
После 24 февраля я понимал только одно: Китченер, в определённых обстоятельствах,
использует армию не только вслед за победой флота и не единственно для развития
морского прорыва, но, при необходимости, в куда как большем масштабе. Прочее - что он
предпримет, как и когда - оставалось под покровом. По мере ожидания мощной военной
акции росли и мои тревоги. Я знал истинное состояние министерства обороны: штабные
работники не предприняли никаких приготовлений. Возможные варианты развития событий
не получили подробной проработки. Грядущая операция могла пойти разнообразными
путями, но цифры, сроки, запасы и необходимая для тех или иных обстоятельств
организация не занимали единственно ответственный ум военного министра; и оставались
весьма приблизительны. Китченер поддерживал постоянную связь с генералом Бёрдвудом в
Дарданеллах, но полностью отстранил от дела генштаб и генерал – квартирмейстера;
ответственные работники не услышали и намёка на тяжкое, но неизбежное в некоторых
обстоятельствах решение, определённо зреющее в голове фельдмаршала. Я всё более
тревожился и, в первую неделю марта, явственно ощутил приближение военной
катастрофы. Мне вовсе не хотелось отвечать за огромное, не сравнимое ни с одним из
адмиралтейских дел предприятие безо всякой возможности управлять ходом событий. В
первых числах марта я попросил Асквита организовать встречу трёх членов Кабинета – он,
я и Китченер. Мы собрались; я задал фельдмаршалу официальный и ясный вопрос: берёт ли
он на себя ответственность за любую военную операцию, буде понадобится и, в частности, возьмётся ли обеспечить необходимую для успеха военную силу? Китченер ответил
немедленным и недвусмысленным согласием. 12 марта Адмиралтейство передало под его
начало Морскую дивизию.
10 марта 29-я дивизия получила приказ передислоцироваться на Лемнос. 16 марта в
море вышли первые транспорты. К сожалению, военное ведомство грузило войска на суда
без всякой оглядки на организацию боевых действий после высадки.
Успешное разрушение внешних дарданелльских фортов и первый вход кораблей в
Проливы живо и значимо откликнулись в Европе и по всему миру. «В конце февраля –
пишет генерал Лиман фон Сандерс, впоследствии глава германской военной миссии в
Турции – в преддверии успешного прорыва вражеского флота верховное турецкое
командование приготовилось эвакуировать султана, двор и казну во внутренние районы
Азии».[24] На другом конце света, в Чикаго, рухнули биржевые цены на зерно.
Россия потребовала от нас публичной декларации о будущем Константинополя. В
начале войны Петербург действовал очень корректно. Русские, совместно с Англией и
Францией гарантировали Турции территориальную целостность Оттоманской империи. Но
Турция отвергла честное предложение, приняла противную сторону и намерения России
изменились. 9 ноября 1914 года посол Франции в Петрограде Морис Палеолог писал:
«Турецкая агрессия отозвалась в глубинах русской души. … Вдруг воскресла утопия
панславизма».[25] 14 ноября 1914 года, сэр Эдвард Грей уполномочил Джорджа Бьюкенена
сделать следующее заявление Сазонову: правительство Британии признаёт, что «вопрос о
Проливах и Константинополе должен быть решён в соответствии с пожеланиями России».
Глава Форин Офиса поступился второстепенными на тот момент соображениями и поощрил
Россию среди поражений и несчастий. В то время договорённость осталась в совершенной
тайне. Но наступила весна 1915 года. Казалось, что в скором времени Константинополь
окажется в руках союзников и русские потребовали публичных заверений. Подобная
декларация могла неблагоприятно откликнуться в Греции, Болгарии и Румынии. С другой
258
стороны, как мы могли позволить себе ссору с Россией, пусть даже и унывающей,
шатающейся под германской канонадой, но, несомненно, мужественно сражающейся
страной и жизненно необходимой для нашей победы силой? В начале марта, премьерминистр пригласил лидеров консервативной партии - лорда Лансдауна и мистера Бонара
Лоу - прийти на Совет и обсудить вместе с нами важнейшее решение. Я всячески
приветствовал и способствовал начинанию Асквита. Национальная коалиция была моей
давней мечтой. Я с грустью наблюдал за могучей консервативной партией – чуть ли не
всемогущей на фоне шатаний либералов под первыми ударами войны; огромная,
доподлинно осведомлённая о государственных делах политическая сила грустно толпилась
у границ властного круга без всякой роли в тяжелейшей, каждодневной работе.
Мы нуждались в их помощи. Империя нуждалась в их помощи. Нам нужен был
каждый талантливый, авторитетный и деятельный человек. Я часто говорил в подобном
духе с Асквитом в первые месяцы войны; теперь, когда события на востоке оборачивались к
нашей пользе, пробил час объединения усилий, пришло время образовать союз двух
великих партий на взаимопочётных условиях. Премьер-министр не был глух к этому
аспекту, равно как и осознавал угрозу политической нестабильности в случае – весьма
вероятном – общего ухудшения военных дел. Я надеялся, что первое заседание вместе с
официальными лидерами оппозиции – мистер Бальфур и без того участвовал в Совете –
получит скорое продолжение, и мы двинемся к объединению и единению. Но оба лидера
консерваторов выказали себя совершенно недвусмысленно и дали понять, что пришли на
Совет не как представители фракции, но только для обсуждения общегосударственного
вопроса и в связи с единичным инцидентом. Естественное поведение, но результат оказался
несчастлив. Совет прошёл скверно, хотя и пришёл к единому решению. Думаю, что итоги
заседания и состояние нашей домашней политики весьма удручили премьер-министра.
В начале марта Великобритания и Франция уведомили Петроград, что отныне числят
аннексию Россией Константинополя среди условий победного мира. 12 марта стороны
предали гласности этот знаменательный факт.
Морская операция гальванизировала Балканы. Позиция Болгарии изменилась во
мгновение ока. Судя по докладам разведывательной службы от первой половины марта,
турки, стягивали войска к Адрианополю и готовили фронт против Болгарии. Семнадцатого
марта генерал Паджет, глава специальной миссии в Софии телеграфировал Китченеру, что
посетил короля и уверен в: «...невозможности теперь для болгар атаковать любого из
союзников Антанты на Балканах. Дарданелльская операция поразила умы; есть некоторые
основания ожидать, что вскоре болгарская армия выступит против турок и посодействует
нам в дарданелльском предприятии». Румыния наблюдала за происходящим с пристальным
и дружелюбным вниманием. Русские, судя по прежним заявлениям, не имели для Балкан
ничего кроме 1 000 казаков; теперь же, в ожидании неизбежного падения Константинополя,
поспешили с предложением самого тесного сотрудничества на море и начали стягивать к
Батуму армейский корпус генерала Истомина.
Второго марта посол в Бухаресте передал в Лондон слова премьер-министра Румынии:
в Бухаресте всё более убеждаются в «скором движении» Италии. «Мой русский коллега
дважды виделся с послом Италии и услышал, что … она … встанет на нашу сторону;
посланник Рима часто говорил об этом и раньше, но именно на двух последних встречах
высказывался весьма определённо и чуть ли не настойчиво. Он говорил о приобретениях на
берегах Адриатики и возможной доле из территорий Турции. …Через месяц Италия
подготовит к делу армию в 1 800 000 солдат». К нам поступали и иные свидетельства. 5
марта я направил записку Эдварду Грею: «Позиция Рима очень важна. Если мы сможем
привлечь Италию на нашу сторону, то совершенно нейтрализуем флот Австрии и превратим
Средиземное море в безопасное английское озеро. Уверен, нам стоит несколько
потрудиться и сдвинуть Италию с места. Пусть Рим выйдет из союза с Германией, тогда до
объявления войны останется лишь один шаг». Министр иностранных дел ответил: «Не
упущу и единой возможности».
259
Но наибольшее значение возымела реакция Греции. Читатель знает, что 11 февраля
Венизелос отказался вступить в войну ценою британской и французской дивизий. Он питал
к нам дружеские чувства, искренне желал присоединиться к союзникам, но предложение
было мизерным. Атака Дарданелл привела к немедленным переменам. Первого марта посол
Британии в Афинах телеграфировал, что Венизелос готов послать греческий армейский
корпус из трёх дивизий на Галлиполи. Эдвард Грей немедленно дал ответ: правительство
Его Величества с благодарностью принимает помощь, и добавил, что Адмиралтейство
очень надеется увидеть у Дарданелл не только солдат, но и корабли Греции. Второго марта
посол Британии телеграфировал: «Господин Венизелос надеется дать определённый ответ
завтра. … Он уже был у короля, который - по словам посла – сам склонен воевать, как я
узнал из другого источника».
Третьего марта военный атташе Британии в Афинах сообщил: «Генштаб Греции
пришёл к единому мнению – морская атака должна сопровождаться наземной операцией.
По их плану, четыре дивизии высаживаются на южной оконечности полуострова и
действуют против высот к востоку от Майдоса. Греческим войскам придётся преодолеть
три последовательные оборонительные позиции, но туркам не хватит пространства для
развёртывания крупных сил. Одновременная и независимая атака линий Булаира десантом
достаточной численности либо высадка в одном из двух мест - севернее булаирских
укреплений или в заливе Ксерос – вынудят турок оставить позиции Майдоса под угрозой
окружения.
К этому времени, помимо Морской и французской дивизий, Австралийского
армейского корпуса и прочих войск из Египта, мы чуть ли не держали в руках три дивизии
греческого армейского корпуса; более того – в Батуме собирался русский армейский корпус
- и безо всяких сложностей могли доставить из Англии две территориальные дивизии
вдобавок к 29-й. Можно с уверенностью предположить, что если бы все перечисленные
силы использовались по единому плану, Галлиполи и Константинополь были бы захвачены
ещё до конца апреля. Помимо прочего Болгария и Румыния не могли остаться безучастны к
падению Константинополя и краху турецкой империи. Ещё один шаг, всего одно усилие – и
Константинополь в наших руках, а все страны Балкан бесповоротно враждебны к
Центральным державам. Пусть читатель задержится на этом месте и, помня о трагедии
последовавших дней, вообразит изумительную ситуацию – результат быстрого, лёгкого и
точного удара в нервный центр мира относительно малыми морскими силами.
Но тут пришла ужасная беда. Россия, отходящая под ударами германского молота;
страна с истощёнными военными запасами; держава, сползающая к краху и отрезанная от
союзников, безнадёжно разрушила изумительную и действенную комбинацию. Третьего
марта российский министр иностранных дел уведомил нашего посла, что правительство
России несогласно с участием Греции в Дарданелльской операции и уверено в осложнениях
при подобном развитии событий…
«Император – добавил Сазонов – принял меня вчера и объявил, что ни при каких
обстоятельствах не согласится сотрудничать с греками в районе Дарданелл». Роковые слова.
Почему волшебная рука не написала на стене ни единой буквы, почему духи царственных
предков не столпились вокруг несчастного императора, не увели его с дороги по обломкам
династии, через руины страны в кровавый екатеринбургский подвал?
Русский посол в Афинах, следуя правительственному приказу, активно препятствовал
и сопротивлялся греческому вмешательству. Так, король Греции получил уверения, что его
армия ни в коем случае не будет пущена в Константинополь. Русские согласились на одну
греческую дивизию, «в подобных обстоятельствах король не сможет лично выехать на поле
боя». Стоит ли удивляться тому, что Константин, принц немецких корней, человек с
прогерманскими симпатиями, отступил и вернулся к прежней, скрытой враждебности перед
обильными обещаниями одной из сторон и яростным отпором с другой?
4 марта министерство иностранных дел Франции предложило:
260
Русское правительство ни за какую цену не согласится с походом греческой армии на
Константинополь. … Потребуйте от греческого правительства полноценной военной
кооперации и объявите, что их сотрудничество в Дарданелльской экспедиции должно
выразиться в активной помощи Сербии.
Наш афинский посол, бдительный и информированный Элиот не оставил сомнений в
позиции греков. Шестого марта он телеграфировал в Лондон:
«Настаивать на поддержке Грецией Сербии – если не говорить о случае болгарской
атаки – значит разрушить всякую надежду на сотрудничество с Афинами. Аргументы
генштаба убедили премьер-министра в стратегической опасности подобной операции».
В тот же день британский военный атташе сообщил:
По словам моего русского коллеги, Петербург обеспокоен возможным въездом короля
Греции в Константинополь. Не исключено, что Россия примет греческое предложение с
условием, что короля в городе не будет, но это ограничение может разом покончить со всем
начинанием. Я настоятельно попросил русского военного атташе донести до генштаба
России стратегические достоинства греческого предложения. Вступление Греции в войну
предоставит сербам наилучшую гарантию помощи на случай повторения австрийской атаки
и греческая армия – даже не тронувшись с места – отпугнёт от действий Болгарию, что, в
свою очередь, предоставит Румынии возможность содействовать России в Буковине.
Французы найдут пользу в адриатической морской базе – острове Корфу и все дела на
Балканах пойдут к выгоде Антанты.
«Король – добавил атташе – не двинется в поход с армией, но может принять иное
решение и приехать под стены Константинополя. Не исключаю, что если дела пойдут
именно так король болгар пожелает опередить греческого короля и поспешит выступить
против Турции – результат может оказаться решительным».
«Нежелание России видеть в Константинополе никакого из обоих королей, пусть даже
и на короткое время, может привести к самым неблагоприятным последствиям».
Военный атташе заключил телеграмму так: «Сегодня предложение господина
Венизелоса встречают овациями, но главная причина, влекущая греков к нам - надежда
войти в Константинополь».
Я чувствовал беду каждым нервом, претерпевал неимоверные страдания. Древнее,
заученное на школьной скамье изречение – «кого Господь желает погубить, того лишает
разума» - зазвучало со всей значительностью и силой именно теперь: так страшно, так
неумолимо как будто мир вернулся ко временам Древнего Рима. Ужасные слова
доподлинно годились для сегодняшних дней или, возможно, и были для них пророчески
написаны.
Мучительной ночью шестого марта я написал Эдварду Грею:
Черчилль сэру Эдварду Грею.
6 марта 1915.
261
Заклинаю вас: не делайте ошибки, не отступайте под давлением потока событий
нынешнего кризиса. Работа вполсилы погубит всё; война затянется, и будет губить людей
миллионами. Трудитесь неистово и отважно. Все козыри на руках. Наш флот форсирует
Дарданеллы. Ни одна армия не войдёт в Константинополь без разрешения Британии, но нам
не нужен сам этот город – нам нужна лишь победа.
Скажите русским, что в вопросе Константинополя мы будем добросердечны и
благожелательны, но не потерпим преград на пути сотрудничества с греками. Мы должны
иметь союзниками Грецию и Болгарию, буде они к нам придут. Я очень боюсь, что мы
потеряем Грецию, и будущее всего мира окажется в руках России. Если русские помешают
сотрудничеству с Афинами, я сделаю всё, чтобы им не достался Константинополь. Разбитая
держава воспользовалась нашей помощью, но может взять город средствами одной лишь
измены – ей этого не удастся.
Если вы не поддержите теперешнюю Грецию – Грецию Венизелоса – то окажетесь
перед другой страной, покорной немецкой воле.
Я отложил письмо до утра; на рассвете пришла краткая телеграмма из Афин.
Король отверг предложения Венизелоса. Кабинет распущен.
Письмо осталось неотправленным. Теперь я публикую его, но не как упрёк Эдварду
Грею или Форин Офису. Мы думали одинаково. Они работали в полную силу. Это помета,
сделанная на одном из ужасных перепутий долгой борьбы за спасение России от врагов и
самой себя.
262
Глава 25. Новое решение.
В те дни, когда многие державы, малые и большие, устремили взоры в сторону
Дарданелл и строили далеко идущие планы в надежде переломить ход войны, само военное
действие – причина всеобщего и пристального внимания – замялось в нерешительности,
затопталось на месте. После 2 марта Карден всё менее преуспевал. Установилась
переменчивая, неблагоприятная для дальней стрельбы погода; немногочисленные по тем
временам гидропланы не могли эффективно помогать наводчикам. Передовая теория
наблюдений и корректировки артиллерийского огня пасовала перед примитивными
средствами и недостатком опыта. День ото дня на обоих берегах появлялись всё новые и
новые мобильные гаубицы, стрельба подвижных батарей вынуждала бомбардировочные
корабли оставаться в непрерывном движении. 4 марта десантные партии встретили
жестокое сопротивление и не смогли подойти к фортам. Попытки проделать проход в
минных полях пресекались турецкой полевой артиллерией. Противник высвечивал
тральщики прожекторами и с каждым днём наращивал силу орудийного огня. Выделенные
для расчистки минных полей суда плохо справлялись с трудной задачей. Гражданские
команды тральщиков претерпевали жестокое испытание – они прекрасно разбирались в
минном деле, но никогда прежде не работали под обстрелом.
Между вторым и восьмым марта, флот трижды и разнообразными способами
бомбардировал внутренний пояс обороны Дарданелл.
2 и 3 марта огонь вели «Канопус», «Свифтшур», «Корнуоллис», «Альбион»,
«Трайэмф» и «Принц Георг». Они бомбардировали различные укрепления, главным
образом форт Дарданос. Неприятель прекратил огонь, но ни одно из крепостных орудий не
пострадало – стрельба полевых гаубиц вынудила корабли постоянно двигаться, ходить по
кругу. Флот потратил немало боеприпасов – сто двадцать один 12-дюймовый снаряд - без
какого-либо значимого результата.
Вслед за тем Карден изменил метод обстрела. Пятого марта «Куин Элизабет»
бомбардировала форты Узостей с закрытой позиции. Корабль не вошёл в Проливы, но встал
в двух милях от Габа-Тепе и вёл перекидной огонь через полуостров. За день линейный
крейсер выпустил тридцать три 15-дюймовых снаряда – двадцать восемь по форту №13 и
пять по форту № 17. Засечку разрывов вели три гидроплана и три корабля - «Иррезистебл»,
«Канопус» и «Корнуолл»; они маневрировали в проливе под нужными углами к линии огня
и без особых затруднений корректировали вертикальную наводку. Горизонтальную наводку
предполагалось поправлять с воздуха, но гидропланы не справились с важнейшей задачей.
Первый аппарат упал с высоты 3000 футов из-за поломки пропеллера; второй вернулся с
раненым пилотом после шести винтовочных попаданий. В итоге, огонь корректировал один
лишь третий гидроплан.
Шестого марта флот продолжил бомбардировку. К этому дню турки подтянули на
полуостров лёгкие пушки и гаубицы. Огонь полевых батарей вынудил «Куин Элизабет»
отойти на 20 000 ярдов. Старый турецкий броненосец «Барбаросса» вёл стрельбу 11дюймовыми снарядами изнутри Проливов, от Майдоса. Наши корабли получили несколько
попаданий от гаубиц и полевых пушек, но обошлось без повреждений.
Сегодня мы знаем результат. Форт №13 был накрыт одиннадцать раз, форт № 17 –
семь. В обоих укреплениях были разрушены казармы, снаряд попал в один из
артиллерийских погребов. Ни одно орудие не было разбито, но беззащитные орудийные
расчёты турок пришли в полное замешательство. Если бы состоялась корректировка огня
аэропланами, форты, вне всяких сомнений, получили бы серьёзные повреждения, а все
орудия – уничтожены ценой значительного расхода снарядов. Форты не имели защиты от
навесного огня; каждая пушка и каждый лафет были открыты для удара сверху.
Первоначальные приказы адмиралтейства предписывали экономить снаряды и флот
263
недостаточно подготовил корректировку огня аэропланами – вот две причины
преждевременного отказа от бомбардировки с закрытых позиций. Более чем печальный
факт. Дальнобойные орудия «Куин Элизабет» числились среди первейших средств атаки.
Адмиралтейство накопило достаточный запас 15-дюймовых снарядов, но не давало
разрешения тратить его вплоть до восемнадцатого марта. Тем самым, приказ об экономии
оставался в силе. Ничто не препятствовало укрепить и пополнить воздушный отряд. Как
показала позднейшая практика, мы могли доставить авиационное подкрепление за
несколько недель. Изначальный план Адмиралтейства предполагал использовать
артиллерию «Куин Элизабет» против неприятельских фортов: верная мысль, но
практическое применение сорвалось из-за ограничений на трату боезапаса и недостаточную
поддержку с воздуха. Со временем мы устранили оба препятствия, но опороченный
неудачей способ отбросили - преждевременно и навсегда.
Атаку с закрытой позиции сочли провалившейся. Седьмого марта, «Агамемнон» и
«Лорд Нельсон» стреляли по укреплениям прямой наводкой с дистанции 12 000 – 13 000
ярдов. Французский отряд занимался фортами 7 и 8. Бомбардировка не дала результата.
Восьмого марта «Куин Элизабет» вместе с «Канопусом», «Корнуоллом» и «Иррезистеблом»
повторили атаку. Ливень и низкая облачность не дали работать гидропланам. Корабли
попали под огонь гаубиц но не получили серьёзных повреждений. Форты умолкли; близкие
разрывы, судя по послевоенным заявлениям турок, закидали пушки обломками и грязью.
Неприятель решил сохранить боеприпасы для ближнего боя и занялся очисткой орудий.
Спорадические бомбардировки и неуверенные попытки вытралить мины затянулись до
12 марта. Сомнения терзали меня всё более. Имеет ли флот достаточно смелости атаковать
врага? Вот пример - одна из телеграмм Кардена. Адмирал докладывает, что тральщики
отогнаны тяжёлым огнём и добавляет – с нашей стороны потерь нет. Я сопоставлял
донесения от Дарданелл с тем, что происходило на западном фронте: безнадёжные, чуть ли
не ежедневные атаки со страшными потерями союзных войск. Сравнение настораживало. В
следующих телеграммах адмирал рассказывал о всяческих затруднениях и о передаче
минных работ кадровому военному персоналу. Но реорганизация заняла немало времени и
завершилась лишь на очень поздних стадиях операции. Пока же все попытки счастливо
обходились без серьёзных потерь; почти нетронутыми оставались и вражеские минные
поля.
Стало ясно: нам необходимо новое, яростное усилие.
Китченер долго медлил с назначением командующего соединёнными военными
силами Восточного Средиземноморья. К концу первой мартовской недели военный министр
окончательно остановился на кандидатуре командующего войсками внутренней обороны
Великобритании Яне Гамильтоне, но только утром 12 марта отправил ему лаконическое
телеграфное известие: «Мы посылаем войска к Дарданеллам, на помощь флоту. Вы
принимаете командование».[26]
Долгое ожидание, постоянные, ежедневные, необъяснимые промедления среди быстро
меняющейся обстановки тяжело дались мне и Фишеру. Сбор транспортных судов
назначили на 18 марта; к Мудросу, в немалом числе, двигались люди, верховые и вьючные
животные; мы оказались перед ворохом неотложных и запутанных вопросов: питание, вода,
организация. Французская дивизия вышла в море и ожидала от нас указаний и
распоряжений. Бремя административных задач усугублялось неопределённостью: никто не
знал, как будут использованы все эти войска. Мы задавали Китченеру вопрос за вопросом,
но он упрямо молчал и отвергал всё, в чём усматривал попытку давления или понукания.
Осталось лишь хлопотать и беспрекословно отправлять на Средиземное море военные силы
в угодном маршалу количестве и без малейшего промедления. 11 марта я окончательно
уверился в том, что Китченер выбрал Гамильтона и тут же, на всякий случай заказал
специальный поезд на полдень 12-го.
Приведу важнейшие пункты из инструкции Китченера Гамильтону.
264
(1) Флот форсирует Дарданеллы. Использовать сколь либо значительные военные
силы для наземной операции возможно лишь при неудаче флота, после исчерпания
моряками всех средств для прорыва.
(2) До начала любого серьёзного предприятия на Галлиполийском полуострове,
необходимо собрать воедино все отряженные для экспедиции войска с тем чтобы бросить в
бой их полную силу.
(3) Армия взялась форсировать Проливы; вам следует отбросить любую мысль о
возможном отказе от этого плана. Кооперация флота и армии потребует времени, терпения
и регулярной работы. Особенно важно уйти от трений между военным и морским
командованием: разлад воспрепятствует стратегическому и политическому успеху
операции.
(4) Вышесказанное не помешает командующему устраивать вспомогательные
операции. Вы можете высылать войска для очистки того или иного района от турок с
беспокоящей флот артиллерией либо для окончательного уничтожения подавленных с моря
фортов. Вместе с тем для решения вспомогательных задач должны назначаться отряды
минимальной численности. Десантные партии атакуют объекты в пределах видимости и не
остаются на Галлиполийском полуострове более необходимого времени.
Напутствия фельдмаршала можно критиковать с точки зрения военной науки, но
документ Китченера не расходится с мнением Военного совета ни на йоту. Сэр Ян
Гамильтон уложил инструкции в карман, и, вместе с небольшой группой свежесобранных и
малознакомых друг с другом офицеров отправился с Чаринг-Кросса к Дарданеллам.
Тридцатиузловый лёгкий крейсер «Фаэтон» ждал под парами в Марселе. Новый
командующий не потерял времени и прибыл на место утром 17 марта.
Адмиралтейство и командиры дарданельского флота соблазнились представившейся
возможностью немедленно применить войска – сказывались тягостный ход морской атаки и
удивительный успех десантов морской пехоты в конце февраля. Вместе с тем, перспективы
армейской операции оставались туманны. Никто не знал численности неприятеля. В
телеграмме от 23 февраля Карден оценил гарнизон Галлиполи в 40 000 человек. Из этой же
цифры исходило и военное ведомство. Теперь мы знаем, что по состоянию на 22 февраля
размер турецких сил не превышал 20 000 солдат; враг разбросал войска по берегу мелкими
отрядами, без резервов и поддержки. Возможно, что своевременно подоспевшая 29-я
дивизия вместе с какими-то египетскими силами могла бы высадиться на берег и занять
очень важные - возможно, и ключевые - позиции без серьёзных потерь. Вслед за высадкой
начались бы турецкие атаки всё возрастающей силы, но я не вижу причин, почему
британские войска – с постоянным подкреплением из Египта, а затем и из Англии – не
удержали бы фронта. Важнейший обсервационный пункт у Ачи-Баба позволил бы нам
корректировать огонь с закрытых позиций и с величайшей точностью направлять снаряды
морских орудий на форты Узостей. Армия могла бы доставить на берег тяжёлые пушки и
гаубицы, в том числе и новые, 15-дюймового калибра и эффективно разрушать вражеские
укрепления. Нам не пришлось бы долго ждать падения турецких фортов; вслед за тем флот
прошёл бы в Мраморное море. Не стоит, впрочем, забывать и о другой, немаловажной
стороне дела – решение использовать армию в описанном выше масштабе означало не
менее начала новой кампании и не могло быть принято до какого-либо исхода настойчивых
атак одним только флотом.
Я решил придержать собственное мнение и запросил у Китченера официальную точку
зрения армии. Ответ стал ожидаемым.
Первому лорду,
265
13 марта 1915 года.
В ответ на ваш запрос: если мы не переоцениваем численности оттоман на
Галлиполийском полуострове и верно понимаем силу вражеской позиции на высотах
Килид-Бара, нас ожидает трудное дело, жестокие бои, и армия не начнёт большой операции
до прибытия и готовности 29-й дивизии.
К.
Не буду порицать фельдмаршала. Он принял наилучшее в сложившихся
обстоятельствах решение. Ошибку допустили ранее. Если бы 29-я дивизия не задержалась с
отправкой и вышла в море 22 февраля – в изначально определённый срок – то прибыла бы
на место к середине марта, а не с запозданием на три недели. Если бы порядок погрузки на
транспортные суда отвечал требованиям предстоящего боя, дивизия могла бы действовать
через несколько дней после доставки на место. К 17-18 марта суда с прочими войсками
пришли на Лемнос из Англии и Франции; некоторые части остались ожидать в
Александрии у транспортных причалов. Если бы сроки зависели лишь от морских
перевозок, операцию на Галлиполи можно было начать уже 20 марта. Все выделенные для
дела войска, в том числе и дивизия из Франции, прибыли на место точно по расписанию
Адмиралтейства, к указанному нами сроку – 17 марта. Морская атака прошла
кульминационную точку 18 марта, то есть ещё до подхода на Галлиполи значительных
турецких подкреплений. Но армия не предприняла ничего без 29-й дивизии. Однаединственная регулярная дивизия стала для нас камнем преткновения, её маршрут и время
подхода к Дарданеллам решили исход всего предприятия. Остальные войска, четыре пятых
от всех совокупных сил прибыли точно по плану и простояли без дела и одна пятая,
неотъемлемо необходимая для дела доля появилась на месте лишь через три недели.
Мы не успели отважиться на серьёзный риск, не понесли потерь, не ввели в дело
многих сил, но к середине марта не только морская атака, но и всё предприятие подошло к
критической точке. Карден выполнял изначальный план и разрушал вражескую оборону
последовательно, по частям. Флот не терпел поражений, но действовал вяло и чуть ли не
топтался на месте. А дни утекали. Со дня первого залпа прошёл чуть ли не месяц. Что
делали турки? Ясно, они должны были подтягивать подкрепления, вести
фортификационные работы, закладывать мины, монтировать новые торпедные аппараты и
орудия при энергичном содействии германских организаторов. А что предпринимали сами
германцы? Возможно, они выслали субмарины с Эльбы в Эгейское море. Прошёл месяц.
Вышли ли подводные лодки? В пути ли они? Как далеко? Возможно, что совсем близко.
Мы всё более тревожились. Подводная опасность понукала, заставляла спешить. Пришло
время заново обратиться к текущему положению, пересмотреть образ наших действий. Мы
предвидели такую возможность с самого начала и оставили за собой выбор - прервать
операцию «если дела пойдут вопреки надеждам и если сопротивление фортов окажется
чересчур упорным». Отмечу: мы действительно могли это сделать. Единое мановение руки
и вся дарданелльская армада – линкоры, крейсера, эсминцы, тральщики, вспомогательные и
транспортные суда – исчезают, растворяются в морском просторе. Ночная темнота скроет
от пристальных взоров всего мира могучий, готовый к атаке флот, а солнце взойдёт над
пустым морем и молчаливыми берегами.
И более того. Не пришло ли время взвесить альтернативы? Очевидно, долгая
бомбардировка дарданелльских укреплений вынуждает турок стягивать войска на
Галлиполи и азиатский берег. Оттоманы не располагают многими орудиями, обильными
запасами снаряжения и наскребают их отовсюду. Замечательные усилия России
восстановили положение на Кавказе. По морю идут войска Англии и Франции достаточно
сильные для штурма гор и высот Галлиполи, и равно способные – в том не было никаких
сомнений – взять и удержать Александретту. Турецкая империя потеряет обширную
территорию, а мы обрежем коммуникации египетской армии осман, перекроем остро
266
необходимый неприятелю подвоз пищи и снаряжения с востока и дарданелльская операция
обернётся обманным ударом - наилучшим приготовлением к главному делу.
Но я не увлёкся подобными рассуждениями, не упустил из внимания ни одной из
альтернатив, но отверг каждую. Я верил, что надо утроить усилия, прорваться через
Дарданеллы и найти в районе Проливов настоящую, наилучшую из всех возможных,
решительную победу. Таково было моё мнение, но я работал среди осторожных людей.
Адмиралы, генералы и государственные мужи колебались с первых дней предприятия - не
верили в успех дарданелльского дела, не находили в нём простого и ясного решения,
беспокоились о запасе сил Гранд Флита, не видели пользы в операциях на востоке! Теперь
наступило их время. Пришло время Фишера. Он мог бы заявить, веско и убедительно: «Я
всегда сомневался в плане Кардена. Теперь мы испытали его на деле: пора остановиться, но
наши труды не пропали зря. Отличная демонстрация: турки напуганы, русские получили
поддержку, мы не потеряли практически ничего – давайте закончим на этом или затеем чтонибудь ещё». Подобные предложения действительно появились, но только в апреле, когда
мы увязли, понесли осязаемый урон, получили отпор и уже не могли запросто, без ущерба
для престижа отказаться от дела. В марте никакие политические соображения не
препятствовали отказу от операции; с военно-морской точки зрения выйти из боя было
проще простого.
Что же произошло? Первый морской лорд ничуть не пожелал прервать операцию, но
наоборот – поддержал её с невиданной доселе решимостью. Мы вознамерились изменить
план: перейти от постепенных, осторожных атак с ограниченными целями к мощному,
решительному, чреватому опасностями прорыву и Фишер поддержал начинание – искренне
и с охотой. После бесед с премьер-министром и вслед за всесторонним обсуждением
вопроса военной группой Адмиралтейства, я написал черновой вариант важнейшей
инструкции флоту и первый морской лорд без колебаний завизировал его. Он даже
вызвался отправиться к Дарданеллам, чтобы поднять свой флаг и лично возглавить
операцию – великую ответственность, по словам Фишера, должен был взять на себя человек
облечённый особой властью. Когда пришло время, Фишер, чистосердечно и благородно,
рискуя своим и без того нелёгким положением, рассказал об этом Дарданелльской
комиссии.
Иные упомянутые на этих страницах военные начальники не выказали ни малейших
сомнений. Артур Вильсон, Генри Джексон, адмирал Оливер, коммодор де Бартоломе
рассудили едино и согласились бросить флот в атаку – жестокую атаку. Министры повели
себя равно решительным образом. Военное ведомство и Форин Офис желали того же и
надеялись на успех. Царило единодушие, премьер-министр даже и не подумал вынести
вопрос на Совет. Я не скрывал своего мнения, искренне радовался общему согласию и
одобрению нового плана и не был доволен только одним: вопрос не получил открытого
обсуждения и остался без гласного вотирования всеми вовлечёнными в дело партиями.
Чем объяснить такие решительность и единодушие? Иллюзией близкой победы.
Проливы и лежащий за Дарданеллами великий город овладели умами. Россия ещё не успела
разрушить политическую комбинацию и, до 6 марта, британские властные круги учитывали
лишь мнения Италии, Болгарии, Румынии и Греции. В жилах кипела кровь, все желали
дерзнуть и выиграть. Мы, наконец, обрели волю и единство, залог любой операции на море
или на суше – увы, но всё это пришло с месячным запозданием!
Группа военного планирования Адмиралтейства единогласно одобрила следующую
телеграмму адмиралу Кардену.
11 марта 1915, 1:35 пополудни.
101. Исходные инструкции предписывали постепенные и осторожные методы атаки;
мы всячески одобряем вашу работу: вы продвинулись вперёд настойчивыми и искусными
действиями и до сего дня не понесли потерь.
267
Вместе с тем важность результата оправдает урон в людях и кораблях, если без них
невозможен успех. Прорыв через узость Чанака может решить дело и окажет самое
решительное влияние на ход всей войны. Предлагаем вам обдумать следующее: пришло
время выбрать погожий день и подавить форты в Узостях с дистанции эффективного огня
максимальным числом орудий - больших и малых; пустить в ход всю возможную
артиллерию. …
Мы не торопим вас и не навязываем собственного мнения, но полагаем, что именно
сейчас нам должно нажать на врага со всей силой и тем привести операцию к решительному
результату. Нам желательно услышать от вас – действительно ли наступил такой момент?
Хорошо продуманный план решительного прорыва, пусть и чреватый огорчительными
потерями, найдёт в нас поддержку.
И телеграмма от 15 марта.
109. Насколько мы поняли, вы намереваетесь проделать подобающий проход в
минных полях и, в конечном счёте, подойти к фортам Узостей на короткую дистанцию.
Траление пройдёт под прикрытием орудий линейного флота: броненосцы ведут огонь
против фортов [против] прожекторов и подвижных вражеских батарей. Возможно, что
работа на минных полях займёт несколько дней. Из ваших слов явствует, что вслед за
расчисткой прохода вы атакуете форты Узостей и выведете их из боя эффективным огнём с
ближних дистанций. Затем вы займётесь удалёнными укреплениями: возможно, что
потребуется дальнейшее разминирование. Если ваши намерения именно таковы, мы их
всецело одобряем. Идите вперёд без лишней поспешности, но и не теряя времени.
Адмирал ответил.
15 марта, 1915, 9:15 утра.
Понимая и учитывая ситуацию, собираюсь, как то было сказано в телеграмме от 14
марта, решительно атаковать укрепления Узостей, расчищая минные поля по ходу атаки.
Особенно важна хорошая видимость, использую первую же возможность. …
Отмечу особое и очень большое значение для флота двух телеграмм Адмиралтейства –
101 и 109. Мы – помимо прочего – дали адмиралу понять, что ответственность за тяжёлые
потери в решительной попытке прорваться через Проливы или за провал всей операции
ложится не на него, но на столичных начальников. Командующему у Дарданелл остаётся
думать лишь о задаче и сражаться только с врагом.
Всё было готово. Я взял два дня отпуска и отправился к Френчу. Атака могла начаться
в любой момент, но штаб командующего сообщался с Лондоном по прямому проводу. Я
прибыл к сэру Джону одновременно с телеграммой из Лондона – Карден сообщал в
Адмиралтейство, что должен оставить фронт по болезни: таково решение офицера
медицинской службы. Командующий рекомендовал поручить дело вице-адмиралу де
Робеку, который - по словам Кардена - «прекрасно знаком со всеми распоряжениями,
планами и оказал неоценимую помощь в подготовке операции».
Огорчительная новость. Мы работали с вице-адмиралом в совершенном аккорде.
Именно он предложил и разработал схему последовательной атаки и полностью согласился
с нашим планом решительного прорыва. Карден отлично знал дело, именно ему полагалось
бы привести операцию к завершению. Теперь, в канун битвы, он неожиданно занемог.
Приходилось начинать заново, с другим командиром. Я свёл знакомство с де Робеком три
268
года назад: хороший флотский офицер, сторонник строгой дисциплины; в предвоенное
время моего министерства прослужил два года на восточном побережье адмиралом патруля.
Я не всегда соглашался с его подходами к решению военных задач; теперь же, когда перед
вице-адмиралом встали важнейшие вопросы стратегии и тактики, не был уверен в
достаточных познаниях и опыте де Робека. Характер, личные качества и служебное рвение
вице-адмирала не оставляли никаких сомнений в его надёжности. Он оказался первым
среди возможных преемников Кардена силой обстоятельств. Контр-адмирал Уэмисс –
командующий базой Мудроса – был выше по званию, но Робек служил заместителем
Кардена с самого начала дарданелльской операции, держал в руках все рычаги, а Уэмисс
погряз в административном кризисе: транспорты с войсками подходили чуть ли не
ежечасно. Обмен де Робека на Уэмисса с учётом одного лишь ранга казался неверным
решением.
Адмирал Уэмисс, совершенно добровольно, повинуясь чувству гражданской
ответственности, телеграфировал: «Если вы думаете назначить де Робека, я без оговорок
готов служить под его командой. Мы с Робеком работаем в полном согласии и будем
полноценно сотрудничать, кого бы вы ни выбрали». Тем и было решено дело. Провидение
насторожило капкан у Дарданелл.
Пришло время откровенно поговорить с новым командующим: убедиться, что он
понимает задачу одинаково с Адмиралтейством и готов принять операцию из рук
выбывшего по несчастью Кардена. После консультаций с Фишером, я отправил де Робеку
телеграмму из штаба Френча:
Адмиралтейство, вице-адмиралу де Робеку.
17 марта 1915 года. Лично и секретно от первого лорда.
Настоящим и с совершенной в вас уверенностью вверяем вам отдельный
Средиземноморский флот. Полагаю, вы полностью согласны с телеграммой за номером 101,
с телеграммой 109 и соответствующими ответами вице-адмирала Кардена; равно полагаю,
что после самостоятельного и непредвзятого размышления вы согласны с нами в том, что
предложенная Адмиралтейством операция разумна, полезна и не терпит отлагательств.
Если это не так, дайте знать немедленно. Если так – безотлагательно принимайтесь за дело
и начинайте операцию при первой же благоприятной возможности. Мы ждём полных,
ежедневных рапортов. Поддерживайте самые тесные отношения с генералом Гамильтоном.
Выбирайте офицеров, предлагайте кадровые перемещения. Вашим заместителем назначен
Уэмисс. Желаем всяческой удачи.
Вице-адмирал Робек в Адмиралтейство.
17 марта 1915 года, 10:20 утра. Первому лорду Адмиралтейства. Секретно и лично.
228. От вице-адмирала Робека. Спасибо за телеграмму. Согласен со всем в ней
сказанным. Операцию начнём завтра, погода позволяет. Всё зависит от успеха работы на
минных загражениях Узостей и от того, удастся ли подавить форты на время траления мин.
Генералы Гамильтон, д’Амад и адмирал Уэмисс были у меня сегодня. Встреча прошла
очень хорошо.
И на следующий день:
18 марта 1915. Погода хорошая. Начинаем.
269
Глава 26. Восемнадцатое марта.
Утром 18 марта союзный флот вышел атаковать Дарданеллы.
Де Робек предполагал одновременно подавить форты Узостей и батареи,
прикрывавшие минные поля. Он выделил для атаки десять броненосцев, ещё шесть
оставались позади и должны были сменять корабли первой линии через каждые четыре
часа. По плану Робека, дело начинали четыре современных линкора. Они открывали огонь с
дальней дистанции и несколько утихомиривали вражеские форты; затем, четыре
французских корабля выходили вперёд через интервалы первой линии и начинали
бомбардировку укреплений с 8 000 ярдов. После подавления фортов тральщики расчищали
900-ярдовый проход в пяти минных линиях у Кефеца. Работу на минных полях
предполагалось вести всю ночь под прикрытием двух линкоров – остальные броненосцы
выходили из пролива на время траления. Наутро, если бы удалось расчистить проход, флот
проходил в бухту Сари-Сиглар и бил по береговым укреплениям Узостей прямой наводкой.
Вслед за полным уничтожением или эффективным подавлением фортов тральщики
принимались за минные заграждения Узостей.
Распределение и обязанности кораблей:
Линия А.
Обстрел фортов Узостей с 14 000 ярдов.
«Куин Элизабет»
«Агамемнон»
«Лорд Нельсон»
«Инфлексибл»
Обстрел промежуточных укреплений.
«Принц Георг»
Линия Б.
Дальнейший обстрел фортов Узостей с 8 000 ярдов.
«Сюффрен»
«Бувэ»
«Шарлемань»
«Голуа»
Прикрытие минных работ в ночи.
«Корнуоллис»
«Канопус»
Смена.
«Вендженс»
«Иррезистебл»
270
«Альбион»
«Оушен»
«Свифтшур»
«Маджестик»
Броненосцы сражаются и маневрируют лишь в тщательно очищенных и доподлинно
свободных от мин водах – таким было основание всего плана. К седьмому марта поле боя
сочли чистым: так оно и было на самом деле. Тральщики выходили на работу почти каждую
ночь, поднимались к Узостям на 8 000 ярдов, несколько раз прошлись и вдоль азиатского
берега. На деле, воды бухты Эрен-Кёй не были очищены от мин в достаточной мере.
Эксперименты «Арк Ройяла» убедили флот, что гидроплан или аэроплан, летая над
минными полями, могут заметить мины в чистой воде, на 18-футовой глубине.
Действительно, гидропланы часто доносили о минах, замеченных в районах стационарных
полей и их донесения начали истолковываться не только в положительном смысле –
аэроплан увидел мину, значит мина есть - но и в сомнительном, отрицательном смысле –
если с воздуха не видно мин, то мин в воде нет. Теперь мы знаем, что из опытов «Арк
Ройала» вывели неверное заключение. В действительности, гидропланы не могли
обнаружить постоянных линий турецких минных заграждений, но рапортовали об
отдельных, всплывших к поверхности зарядах либо о притопленных буйках заградительных
сетей. Флот заслуживает любых извинений: перед ним стояла трудная задача при
ограниченных средствах. Тем не менее, любая атака фортов с моря не должна была
запнуться на хорошо защищённых минных полях и необходимо требовала подготовки
свободного от мин и полностью контролируемого водного пространства для манёвров
бомбардировочных кораблей. Сегодня известно, что подготовка не удалась: недостаточное
число тральщиков, и неудовлетворительная действенность их работы привели к
немедленному итогу – потерям 18 марта и к отдалённому результату – провалу всей
морской операции.
Ранним, ветреным утром 8 марта, вслед за уходом из пролива ночного патруля
английских миноносцев маленький турецкий пароход «Нушрет» выложил новую линию из
двадцати мин в заливе Эрен-Кёй, в 100-150 ярдах от суши, параллельно береговой линии.
Турки поставили мины на прежней, использованной нами 6 и 7 марта огневой позиции с
расчётом подорвать корабли, если флот выберет это же место для новых бомбардировок. На
деле, двадцать мин изменили ход всей Великой войны. Шестнадцатого марта, тральщики
нашли и уничтожили три мины, но не заметили более ни одной и не поняли, что работают
на новой линии минного заграждения. Оставшиеся заряды пробыли под водой десять дней;
флот не нашёл их и не подозревал о новой опасности. Никто не потревожил мины до
ясного, солнечного утра 18 марта, когда могучая армада поднялась по команде де Робека и
величаво двинулась исполнить грандиозный план.
Около четверти двенадцатого, «Куин Элизабет», «Агамемнон», «Лорд Нельсон» и
«Инфлексибл» открыли огонь по фортам Узостей с 14 000 ярдов; через несколько минут в
дело вступила вся линия А. Корабли немедленно попали под тяжёлый огонь мобильных
гаубиц и полевых орудий средней линии турецкой обороны. Броня защитила линкоры от
повреждений, хотя каждый и получил по нескольку снарядов. Форты присоединились к
полевым батареям, но броненосцы оставались за пределами дальности крепостных орудий.
В 11:50 в форте 20 – цель «Куин Элизабет» - раздался сильный взрыв. «Агамемнон» и
«Лорд Нельсон» начали регулярно поражать форты 13 и 17. Сразу же после полудня
французская эскадра под водительством храброго адмирала Гепратта прорезала
бомбардировочную линию и приступила к обстрелу с близкого расстояния. Форты отчаянно
отстреливались, стороны повели ужасающий огонь, линии А и Б боролись одновременно с
фортами и лёгкими батареями. Очевидцы этой фазы боя находят в ней мрачное
великолепие. Огромные корабли кружились, маневрировали среди водяных фонтанов, вели
271
огонь всеми орудиями – большими и малыми; мощные всполохи пламени из жерл
береговых пушек пробивали завесу пыли и дыма над фортами; холмы по обеим сторонам
пролива звучали эхом ужасной канонады; берега ожили вспышками выстрелов полевых
батарей; здесь и там, меж основными кораблями спешили исполнить рискованные дела
катера и миноносцы – военное коловращение под сияющими небесами и на спокойной
синей воде; неподражаемое зрелище величия и кризиса. Так продолжалось около часа. За
несколько минут до часа пополудни форт 13 потряс сильнейший взрыв. Через пятнадцать
минут форт 8 прекратил огонь. «Голуа» и «Шарлемань» пристрелялись по фортам 13 и 16 и
к половине второго в значительной степени подавили свои цели. Без четверти два оба
укрепления практически прекратили стрельбу. Их гарнизоны ушли либо спрятались;
обломки завалили внутренние пространства фортов.
Минные тральщики получили приказ идти вперёд. Французская эскадра приняла
главный удар и теперь уступила место смене. Британские корабли не понесли серьёзных
повреждений, хотя носовой мостик «Инфлексибла» был разбит огнём, а несколько
французских кораблей приняли немалую порцию ударов. Но боевые качества и
двигательные установки кораблей никак не пострадали. Стальная броня уберегла команды
от серьёзных потерь. Число убитых и раненых не превысило сорока человек. До сих пор всё
шло по плану. По общему мнению, флот справился с фортами; осталось устранить мины и,
подавляя берега огнём, идти через Проливы с малыми потерями. В том, что касается
фортов, мы были совершенно правы. Но тут пришла первая беда.
В 13:54 «Бувэ», уходящий из пролива вслед за флагманским кораблём «Сюффрен»,
натолкнулся на мину в заливе Эрен-Кёй. Подводный заряд взорвал орудийный погреб, и
броненосец в две минуты ушёл под воду среди пламени и дыма. Спасти удалось только 66
человек. На «Куин Элизабет» решили, что «Бувэ» погиб от тяжёлого снаряда и операция
продолжилась без всякой заминки.[27]
К двум часам дня форты полностью умолкли, огонь продолжали лишь «Куин
Элизабет» и «Лорд Нельсон». Тральщикам приказали идти в Проливы; в то же самое время,
смена линкоров линии Б пошла вперёд, в атаку с ближней дистанции. Форты возобновили
быстрый, но неточный огонь, «Куин Элизабет» отвечала залпами. Вторая фаза заняла около
часа, берег стрелял нерегулярно и не вредил флоту. Сомнений не оставалось – турки
утеряли связь и контроль над огнём. Тральщики медленно шли против течения к минным
полям Кефеца. По пути они выловили три мины и взорвали ещё три из нового заграждения
в заливе Эрен-Кёй. Де Робек докладывал об этом моменте боя в следующих выражениях:
«К четырём часам мы практически подавили форты Узостей и обратили в бегство батареи
прикрытия минных полей; казалось, пришло исключительно благоприятное время для
расчистки минных заграждений».
В 16:11 «Инфлексибл», простоявший весь день в близости к неизвестному нам
минному заграждению сообщил, что наткнулся на мину. Корабль получил сильный крен и
оказался в нешуточной опасности. Через три минуты та же участь постигла и
«Иррезистебл» - он накренился и едва ли мог двигаться. К 16:50 де Робеку стало
совершенно ясно, что «Иррезистебл» подорвался на мине. События приняли
обескураживающий оборот. Мины объявились в совершенно безопасном, по общему
мнению, месте; на участке, где флот маневрировал весь боевой день. В тот момент никто не
подумал, что враг поставил ряд подводных мин в наших собственных водах. Тайна
неизвестного минного заграждения открылась лишь после войны. Что за волшебная и злая
сила наносит нам ужасные удары? Может быть, это торпеды из замаскированных или
подводных труб у берегов? Может быть, флот попал в большой косяк плавучих мин
пущенных турками по течению сквозь Узости? По ходу боевого дня отважные команды
катеров заметили и выловили несколько подобных мин. Более того: перед самым началом
сражения в Узостях были замечены четыре турецких парохода. Они явно выжидали;
возможно, намеревались улучить подходящий момент и выпустить на воду взрывчатый
груз.[28] Версия плавучих мин выглядела наиболее убедительно. Но что бы это ни было,
272
зона маневрирования кораблей оставалась заражена минами, либо происходило ещё что-то:
неведомое и очень тревожное.
Адмирал де Робек решил прекратить атаку. Он не заслуживает осуждения.
Продолжить бой после таких потерь и при такой неопределённости было невозможно. Два
линкора, выделенные для ночного прикрытия тральщиков не могли оставаться в проливе.
Флот не смог подавить два форта (7 и 8) средней линии обороны. Тралить мины стало
невозможно; пришлось остановить всю операцию. В пять часов вечера адмирал
скомандовал общий отход. Флот занялся подбитыми кораблями и спасением команд.
«Оушен» поспешил к увечному «Иррезистеблу» и подорвался на том же самом минном
поле. Конец рассказа не займёт много времени. «Инфлексибл» благополучно дошёл до
острова Тенедос и встал на мелководье. Эсминцы, проявив отвагу и умение, сняли команды
с «Иррезистебла» и «Оушена». Ближайшей ночью оба покинутых корабля ушли на дно
пролива.
Тем и закончилось дело 18 марта. Несмотря на яростную стрельбу и печальные
обстоятельства боя, урон на обеих сторонах оказался на удивление мал. Турки потеряли
менее 150 бойцов на батареях и фортах и только 61 человек из всего британского флота
нашли в бою смерть или увечья. Вместе с тем, французы оплакали всю команду «Бувэ» около 600 моряков. Что касается кораблей, «Инфлексибл» вернулся в строй через шесть
недель; орудийный огонь сильно повредил «Голуа»; три старых броненосца утонули.
Вскоре читатель узнает о состоянии врага и его обороны.
Весь день 18 марта я провёл в окопах среди песчаных дюн побережья Бельгии.
Путаница траншей протянулась от границы Швейцарии до моря, колючая проволока
змеилась по берегу в солёную воду. Прилив омывал наколотых на проволоку мёртвых,
покрывал их водорослями, утаскивал в море части разлагающейся плоти. Другие трупы
лежали в футе от подножия холмов группами по десять-двенадцать солдатских тел.
Возбуждение атаки, её ход читались по мёртвым, по их позам и расположению.
Человеческие останки пролежали у дюн уже несколько месяцев, песок прикрыл и смягчил
очертания тел. Казалось, сама природа накрыла мёртвых солдат погребальным саваном.
Линии траншей теснились друг к другу и в некоторых местах отстояли всего лишь на
несколько ярдов. Тревожную тишину нарушали редкие ружейные выстрелы.
Оборонительные линии на песке строились замысловатыми и новыми методами. Я не видел
ничего подобного на других участках фронта. Стояла отличная погода. Поездка на
побережье отвлекла меня от мыслей о событиях на другом, тоже морском фланге вражеской
линии. Я возвратился в Англию в ночь на 19 марта, чтобы успеть к новостям о прошедшем
бое.
Вести пришли наутро и, на первый взгляд, не были хороши.
Затем пришла и следующая телеграмма:
Эскадра, за вычетом погибших и повреждённых кораблей готова к немедленной атаке,
но необходимо изменить план и найти средство против плавучих мин.
Я решил, что адмирал лишь уточняет результат первого дня сражения. В тот момент
мне и в голову не пришло, что мы должны бросить дело и не рисковать в пределах
задуманного пока, так или иначе, не решим задачу. Фишер и Вильсон думали одинаково со
мной. Тем утром они встретили меня твёрдыми уверениями в борьбе до победы. Первый
морской лорд тут же приказал двум линкорам, «Лондону» и «Принс оф Уэллс», идти на
подкрепление отряда де Робека. Два броненосца - «Куин» и «Имплекейбл» - уже шли к
Дарданеллам. Морской министр Франции телеграфировал, что высылает «Анри IV»
заменить погибший «Бувэ». Мы направились на заседание правительства – Военный совет
собирался в 11. Министры выслушали нас, выказали непреклонную решимость и
273
постановили: «Первый лорд Адмиралтейства сообщает вице-адмиралу де Робеку что
морская операция может быть возобновлена в подходящий для этого момент».
После заседания мы поощрили де Робека по телеграфу, известили об идущих на
подмогу кораблях и добавили следующее:
Нам кажется важным не дать противнику передышки на восстановление фортов, равно
как и не радовать его явными признаками заминки в операциях. У нас достаточно снарядов
для 15-дюймовых орудий и «Куин Элизабет» может вести перекидной огонь через
полуостров.
20 марта де Робек сообщил Адмиралтейству подробности текущей реорганизации
противоминного дела. Он надеялся возобновить дело через три-четыре дня. На время
подготовки эсминцев, экипажей новых тральщиков и до полной готовности флота к
возобновлению атаки Робек запретил кораблям входить в Дарданеллы.
В тот же день он телеграфировал, что боевые качества уцелевших кораблей не
пострадали – повреждены лишь трубы, надстройки и палубы.
Казалось, все мы готовы к твёрдым и решительным действиям. Первый морской лорд,
военная группа Адмиралтейства, премьер-министр, весь Военный совет, морской министр
Франции, адмирал де Робек и адмирал французской эскадры у Дарданелл – никто не
отклонился от намерения стойко и согласно выполнять принятые решения.
И вдруг, 23 марта, мы получили телеграмму совершенно иного смысла.
Вице-адмирал де Робек, в Адмиралтейство.
23 марта 1915 года. (получено в 6:30 утра).
818. На сегодняшнем совещании с генералами Гамильтоном и Бёрдвудом, последний
заявил, что армия не начнёт никаких военных операций до 14 апреля. Прорыв флота в
Мраморное море требует безопасных коммуникаций и нам необходимо уничтожить все
орудия, защищающие Проливы. Огонь с моря может разрушить лишь малую долю
многочисленной береговой артиллерии. Высадка подрывных партий 26 февраля стала для
неприятеля неожиданностью, но день 4 марта показал, что следующие попытки разрушить
орудия натолкнутся на сильное и хорошо организованное сопротивление. Не думаю, что
нам стоит высаживать десантные отряды изнутри Дарданелл. Уцелевшая береговая
артиллерия запрёт Проливы вслед за прорывом и сведёт на нет все усилия флота. Вероятно,
расход боевых запасов будет велик и корабли не смогут удерживать открытый путь через
Дарданеллы. Минная угроза не только останется, но примет куда как более грозные
размеры и после прохода в Мраморное море. Необходимы скрупулёзные и осмотрительные
приготовления к встрече со стационарными и плавающими минами; работы займут
несколько времени, но будут закончены ко дню готовности армии. Полагаю наилучшим
решением подготовиться и начать главные действия около середины апреля, но не идти на
риск большого дела в поисках половинчатого результата.
Ужасная телеграмма. Я испугался опасностей долгого перерыва в операции и
вообразил куда как более долгую - непредсказуемо долгую – отсрочку: речь шла о
подготовке масштабного наступления армии. Одна лишь высадка войск после
трёхнедельной для врага передышки казалась неимоверно рискованным делом. Я осознал,
что теперь речь идёт о предприятии куда как более опасном, чем просто атака с моря.
Помимо прочего – что могло оправдать заминку морского плана, поколебать основу всех
наших размышлений и выводов? До сего дня, потери в людях оставались малы. За всё время
274
морских атак только один ценный корабль («Инфлексибл») понёс повреждения,
поправимые за месяц или за шесть недель в доках Мальты. Старые броненосцы в любом
случае предназначались на слом. Нам было чем восполнить любую потерю. Ещё 20 марта
адмирал телеграфировал: «Опыт 18 марта показывает, что форты Узостей и береговые
батареи могут быть подавлены за несколько дней хорошего боя, после чего тральщики
очистят минные поля Кефеца». Почему бы ни сделать всё это? Почему бы ни действовать,
как задумали? Мы ведь решили воевать именно так. Почему же в самый ответственный час
адмирал меняет курс и возлагает на армию задачу с непрогнозируемыми и жестокими
последствиями? Провал армии неминуемо обернётся для флота невозможностью
дальнейших атак. Риск неизмеримо возрастёт, ставки поднимутся чересчур высоко. Я не
сомневался, какого рода приказ надо отдать де Робеку, объявил срочное заседание военной
группы Адмиралтейства и положил перед собравшимися следующую телеграмму:
Адмиралтейство вице-адмиралу де Робеку.
На ваш 818. Ввиду того, что промедление рискованно из-за возрастающей опасности
подводных атак; учитывая, что армейская операция может обернуться тяжёлыми потерями,
потерпеть неудачу или принести лишь частичный успех в деле форсирования Проливов;
принимая в расчёт то, что армия никак не поможет справиться с минной опасностью,
предлагаем вам методично и неуклонно следовать прежним инструкциям и телеграмме
Адмиралтейства 109. Вы должны подготовиться и возобновить атаку 18 марта при первой
же благоприятной возможности. От вас требуется подавить форты Узостей, вытралить
минные заграждения и бить по фортам с ближней дистанции столько времени, сколько
потребуется, используя аэропланы и усовершенствованные вами методы защиты от мин.
После разрушения фортов Узостей, флот сможет двигаться дальше. Вход в Мраморное море
сильного отряда и поражение турецкого флота решительно скажется на всей военной
ситуации, и вам нет нужды тревожиться о дальнейшей судьбе коммуникационных линий.
Нам известно, что в фортах мало снарядов и что запас турецких мин ограничен. Мы не
думаем, что пришло время отбросить план форсирования Дарданелл силами одного флота.
Коммодор де Бартоломе выезжает сегодня. Он подробно разъяснит нашу точку зрения.
В то же время, подготовка к новой атаке не должна прерываться.
Телеграмма встретила непреодолимое сопротивление. Начальник штаба был готов
отдать приказ к новой атаке, но ни первый морской лорд, ни Артур Вильсон, ни Генри
Джексон не согласились с предложенным мною посланием к Робеку. Фишер придерживался
твёрдой линии: он соглашался с операцией, пока её рекомендовал и поддерживал
командующий флотом на месте. Теперь адмирал де Робек и Ян Гамильтон согласились
объединить силы, и мы должны принять их намерение. Первый морской лорд от души
радовался - дело, в конце концов, получило любезное ему и всем нам направление. С
первых дней операции мы предпочитали именно такую форму атаки. «Чего нам ещё
желать? Армия собирается в бой. Теперь мы сделаем это вместе.» Но я не мог согласиться.
Я видел, что промедление и потеря внезапности изменили положение – прискорбно,
ужасно, к нашей невыгоде. Я понимал, какая вереница страшных последствий придёт за
малодушным перекладыванием ответственности. В первый раз от начала войны за
восьмиугольным столом заседаний затеялся спор на повышенных тонах. Я изо всех сил
настаивал на долге и необходимости повторно атаковать Дарданеллы с моря. Ко мне
примкнул несгибаемый коммодор де Бартоломе, но он был младшим среди флотских и я не
преуспел. Собрание ничего не решило. Я передал черновик телеграммы премьер-министру
и нашёл в Асквите горячее одобрение, равно как и в Бальфуре – я обсудил с ним положение
в тот же день.
Если судить задним числом, премьер-министру следовало бы вмешаться и подкрепить
своё мнение делом. А я – но что мне оставалось? Если отставка помогла бы делу, я
275
немедленно и не колеблясь, подал бы прошение. Но было совершенно ясно, что такой шаг
лишь усугубит положение. Ничто не помогало пошатнуть твердокаменных адмиралов.
Морякам было достаточно указать на потери в кораблях и всяк согласился бы с ними. Мне
выкрутили руки, и я оставил намерение послать де Робеку недвусмысленный приказ о
возобновлении атаки.
Первый морской лорд пытался успокоить меня.
Верное решение (писал он 24 марта), нет сомнений – надо послать туда Бартоломе[29]
и чем скорее, тем лучше. Вы напрасно казнитесь. Дерзайте и помните – мы потерянные
десять колен Израилевых. Мы непременно победим!!! Я знаю, я оптимист! Так было
всегда!! Хвала Богу. … Понукайте Бартоломе! Не шлите более телеграмм! Пусть дело идёт
своим чередом!
Мог ли я, после всего что случилось, «не казниться»? Осталось дожидаться
продолжения. Правильно волноваться, имея к тому реальный повод – и пока не упущено
время.
276
Глава 27. Адмирал де Робек меняет план.
Что же случилось у Дарданелл? Прибыла армия. Войска собрались без малейшей
задержки со стороны Адмиралтейства. Ян Гамильтон приехал на фронт в канун атаки
Узостей и успел увидеть окончание дела с мостика «Фаэтона». Тонущие броненосцы, вид
исковерканного, кренящегося, еле ползущего из пролива «Инфлексибла», зрелище палуб
эсминцев со сгрудившимися на них спасёнными людьми поразили военачальника.
Гамильтон увидел в произошедшем поражение и воспылал естественным для его
рыцарственной натуры желанием бросится на помощь и спасти братьев-моряков. Он
встревожился и взялся разрешить проблему.
Гамильтон принялся за очень тяжёлое и сложное дело. Он решил помочь флоту всем,
чем только возможно - если моряки сами попросят о помощи. Генерал был готов
высадиться на оконечности полуострова и захватить возвышенности Килид-Бара если это
станет для флота серьёзным подспорьем. Но время очень быстро истекало. Турки крепили
оборону; на Галлиполи, ежедневно и ежечасно, прибывали войска. Две недели назад
высадка 40 000 человек на полуостров обошлась бы без серьёзных затруднений, но теперь
приходилось драться и драться жестоко. Тем не менее, генерал Бёрдвуд, лично
наблюдавший за обстановкой с начала марта, рвался в бой, желал высадиться в том или
ином месте и был уверен, что решительная атака сломит сопротивление.
Но тут, в первый раз за всю предысторию операции Китченер позволил высказаться
генштабу и выслушал ошеломительный ответ о тяжком состоянии дел. Высадка под огнём
требует более чем серьёзных приготовлений. Но ничего не готово. Прежде всего, для такого
десанта нужна соразмерная с трудностью дела пропорция отлично подготовленных солдат
среди личного состава. Но их нет. Храбрые и мужественные австралийцы, равно как и
отважные бойцы Морской дивизии, прошли лишь частичную подготовку. Суда с 29-й
дивизией едва отошли от берегов Англии и не успеют к Проливам до первой недели апреля.
Но если и прибудут? Солдат погрузили на двадцать два транспорта безо всякой оглядки на
немедленный бой после высадки. Боеприпасы погрузили на одно судно, транспортные
средства на другое, амуницию на третье, пулемёты спрятали глубоко в трюм и так далее.
Перед началом боя, великолепные и прекрасно обученные бойцы должны будут высадиться
на берег – на причал или на берег в маленьких шлюпках по спокойной воде – затем
полностью перебрать груз и организоваться к сражению. Всего этого не позволяли условия
залива Мудрос (остров Лемнос). Более того: 60 000 человек успели собраться у Галлиполи
на расстоянии удара, но суда с запасами рассыпались по всему Средиземному морю. Армия
не развернула госпиталей, медицинский персонал не добрался до места.
Ян Гамильтон встал перед ужасным выбором. Его офицеры указывали на опасность
промедления, но вовсе не стремились идти в неорганизованную атаку. Генерал решил
перевести штаб и всю дарданелльскую армию с Лемноса в Александрию, и подготовиться к
основной операции в Египте, оставив у Проливов лишь немного войск для вспомогательных
нужд.
Де Робек вышел из дела 18 марта в полной решимости возобновить атаку при первой
же возможности. Но вдруг и неожиданно в нём произошла перемена, эхо которой
докатилось до Адмиралтейства. 22 марта на борту «Куин Элизабет» собралось совещание:
адмирал де Робек, адмирал Уэмисс, сэр Ян Гамильтон, генерал Бёрдвуд, генерал Брейтвейт
и кэптен Поллен.
Гамильтон пишет:
Как только мы расселись, адмирал де Робек заявил: теперь совершенно ясно, что без
участия в операции всех моих войск прорыв невозможен.
277
Ещё в Англии, все мы – я, Бёрдвуд и Брейтвейт – условились не говорить морякам ни
слова, будь оно в пользу или против сухопутной или амфибийной операций и не
вмешиваться в работу флота, что бы мы, сухопутные люди, не держали в голове, пока сами
моряки не придут к нам и не скажут: флот оставил мысль о форсировании Проливов одной
морской силой.
И вот они пришли…
Более слов не требовалось. Мы немедленно перешли к обсуждению сухопутной
операции.[30]
Ясно, что адмирал де Робек принял решение днём или ночью 21 марта. Последствия
завели нас очень далеко. Адмирал пошёл наперекор правительственной политике, отбросил
инструкции Адмиралтейства, с которыми – по его собственным словам – был единодушен.
Планы, предложенные самим флотом, планы, одобренные адмиралом и Адмиралтейством,
были пущены по ветру. Флот ушёл от борьбы, ответственность легла на армию. Теперь
военным приходилось начинать первостепенное и опаснейшее дело в крайне невыгодных
условиях. Решение Робека противоречило всему духу операции и откровенно шло вразрез с
последними телеграммами Адмиралтейства – инструкциями, посланными к Дарданеллам
после 18 марта. В дни приёма командования адмирал согласился неукоснительно следовать
ряду адмиралтейских приказов; теперь он действовал им вопреки. Действительно, в
телеграмме за номером 109 от 15 марта говорилось: «Если вы найдёте, что польза дела
требует масштабной наземной операции, обязательно согласуйте её с Гамильтоном, когда
он прибудет на место». Но эти слова не были и - с учётом контекста - никак не могли
послужить предлогом для полного прекращения морской атаки и замены её одними
усилиями армии.
Конференция 22 марта приняла к исполнению два тяжких по своим последствиям
решения: во-первых, морская атака отменяется в угоду генеральному наступлению армии;
во-вторых, сама армия уходит для подготовки к атаке в Александрию, несмотря на
неизбежную в этом случае трёхнедельную, а то и более, задержку. Но делать было нечего:
войска прибыли слишком поздно, в полной неготовности к немедленным действиям и
провели время у Дарданелл, ожидая, что флот сделает всё и без них.
Но мы неизбежно и в огромной мере извиним адмирала, если посмотрим на дело
глазами моряка. Корабли не вызывают сентиментальных чувств у политика или солдата.
Для нас это просто военные машины: их должно использовать, ими можно рискнуть и если
надо – потратить для общего дела, для нужд Отечества. С этой точки зрения, каждая жизнь
– моряка или солдата - бесценна, но старый, предназначенный на слом броненосец всего
лишь орудие войны, годящееся при должных запасах снарядов разве что для стрельбы по
укреплениям и для поддержки пехотных атак. Но для адмирала, с его положением и
воспитанием, старый броненосец свят. Он был первейшим на флоте линкором, когда
теперешний высокий чин – тогда молодой офицер – впервые взошёл на его палубу. Для
адмирала позорно и даже низко выбросить корабль, с которым он связан долгими годами
службы, к которому он так привык. Породистый механизм, предмет многих
привязанностей, плавучий дом и крепость беспомощно уходит по воду – невозможное,
отвратительное для морского человека зрелище. Солдат и штатский с удовольствием
отметят, что важное дело 18 марта окончилось со скромными потерями: два или три
никудышных корабля, менее трёх десятков британских жизней - более чем сходная плата за
весомый результат, но адмирал де Робек скорбел, уныние принизало его до мозга костей. Те
же эмоции витали вкруг адмиралтейского стола заседаний.
Донесения де Робека и Гамильтона противоречивы. Адмирал пишет, что изменил
мнение после «предложений» генерала, а генерал недвусмысленно указывает: «Как только
мы расселись, адмирал де Робек заявил: теперь совершенно ясно, что без участия в
операции всех моих войск прорыв невозможен». Вот возможное объяснение: до вечера 21
278
марта де Робек думал, что армии никак не позволено штурмовать полуостров, но только
занять линии Булаира после того как флот форсирует Проливы. Но адмирал отказался от
морской атаки и пригласил армию открыть проход, как только узнал, что Гамильтон
свободен в выборе, может атаковать где угодно и готов высадить все наличные войска на
южной оконечности полуострова, если флот предложит ему сделать это.
Можно как угодно объяснять поведение Робека, но его телеграмма решила всё. В
Адмиралтействе она сплотила противников операции, на фронте приковала к месту флот.
Двадцать четвёртого марта Ян Гамильтон вместе со штабом ушёл в Александрию, на
место сбора всех средиземноморских войсковых транспортов. В тот же день на вражеской
стороне произошло важное событие. До сих пор генерал Лиман фон Сандерс работал
начальником военной миссии Германии в Турции, но сам не командовал ни одной воинской
частью. 24 марта затруднительные обстоятельства военного кризиса вынудили Энвер-пашу
пригласить Сандерса в Константинополь и назначить единовластным начальником всех сил
обороны Галлиполийского полуострова. Двадцать шестого марта Лиман фон Сандерс
принял командование. Он пишет: «К 26 марта пять турецких дивизий стояли по обе
стороны Мраморного моря. Теперь расположение войск предстояло совершенно изменить,
мне надлежало полностью отойти от принципов прежнего командования: они растянули
войска вдоль берега подобно передовым заставам доброго старого времени и были готовы
встретить вражеский десант в любом пункте побережья, без всяких резервов для быстрой и
энергичной контратаки».[31]
Двадцать третьего марта я с прискорбием сообщил Кабинету: поскольку адмирал и
адмиралтейство не согласны с продолжением морской атаки, мы в настоящее время должны
от неё отказаться. Начиная от августа 1914 года, флот принял множество обязательств и до
сего времени отлично с ними справлялся. Теперь я напомнил премьер-министру, Китченеру
и всему Кабинету, что можно попросту прекратить всё предприятие и прикрыть провал
захватом Александретты. Мы потеряли несколько кораблей минимальной ценности и – если
посчитать убитых и раненых – понесли меньший урон, чем при любой вылазке из траншей
на западном фронте. Я не мог обжаловать решения адмиралов, но дал понять, что готов к
жесткому оппонированию. Но аргументы не пригодились. Когда дела принимали скверный
оборот, лорд Китченер неизбежно восставал во всём великолепии. Уверенный,
внушительный и рыцарственный, он выступил безупречно. Фельдмаршал, в немногих
словах, взял на себя ответственность провести операцию военными силами. Согласное
мнение фронтовых генерала, адмирала и заявление Китченера не допускали дискуссий. В
протоколах Кабинета и Военного совета никак не упомянуто официальное решение о
сухопутной атаке. Вспомним долгие споры и тщательное изучение вопроса – пролог к куда
как менее рискованной и дорогостоящей попытке прорыва одним флотом и подивимся
удивительной истории бессловесного прыжка в грандиозную военную авантюру. Три
месяца назад такое решение стало бы оправданным, важным и безопасным шагом. Но
теперь!
Китченер решил штурмовать Галлиполи армией в уверенности, что для подготовки
хватит и одной недели. Затем, 16 февраля, он отменил отправку 29-й дивизии, приказал
распустить транспорты, оставил вопрос без решения вплоть до 10 марта, позволил войскам
грузиться на суда в беспорядке, без всякого учёта грядущего боя и накрепко стреножил сам
себя. Теперь он мог выбирать лишь между отменой дела или долгими неделями
приготовлений перед лицом копящихся трудностей и опасностей. Но маршал не отказался,
наоборот – решительно взялся за работу и события пошли своим чередом.
Я не оставил надежды, что давление с моря – пусть даже и ограниченное – принесёт
некоторый успех, воодушевит адмирала на возобновление атаки и облегчит тяжкий удел
армии.
Но Робек не соглашался и на ограниченную операцию. Он и его штаб полностью
отдались разработке сложного и мудрёного плана высадки армии с моря. За целый месяц
279
орудия «Куин Элизабет» не дали ни одного выстрела; ни один из кораблей не потревожил
неприятеля. Я не мог вытащить дело из болота. Всё обернулось против меня.
Тем временем, британские начальственные круги вообразили оборону Дарданелл
несокрушимой. Узости преградил ментальный барьер – невидимый, непроницаемый, ни
одно оружие ничего не значило против этой стены. В умах утвердилось слово «Нет» и
ничто не могло поколебать этого мнения. Я более не мог повернуть руководителей
Адмиралтейства и Военный совет к решительным действиям, не мог подвигнуть на дело и
первого морского лорда. Любое собрание решало одинаково – «Нет!» и свинцовое
отрицание крушило то, что я почитал надеждою всего воюющего мира. Месяц спустя
адмирал де Робек внял доблестному Кийзу[32] и предложил повторить атаку с моря.
Тщетно. Время ушло. Я не смог совладать с увесистым «Нет» и вскоре сдался. Тщетными
окажутся и усилия Уэмисса: он сменит де Робека, примет план Кийза и безуспешно
попытается увлечь за собой новое руководство Адмиралтейства. Тщетными станут и труды
самого Кийза: осенью, в октябре; тогда он отклонит пост начальника штаба и поспешит в
Лондон, к Китченеру и моему преемнику ходатайствовать об атаке. С общего согласия
победило «Нет»; результатом стал неимоверный крах. Никогда более британский флот не
выйдет на штурм Узостей, не повторит атаки 18 марта, не соберётся развить успех
знаменательного дня, как то предполагалось сделать вскоре после первого штурма. Вместо
этого моряки простоят без дела девять месяцев, простыми зрителями страданий,
неимоверных потерь, непреходящей доблести армии и ни на минуту не усомнятся в том, что
когда придёт их час флот пойдёт на любой риск и принесёт любые жертвы ради победы.
Они простояли так до самого конца, взяли на борт уцелевших солдат, развели пары и пошли
прочь от места катастрофы, под покровом ночи, в скорби и смирении.
Но если бы флот попытался ещё раз, то нашёл бы дверь отпертой. Улучшенным
тральщикам осталось выбрать немногие оставшиеся в Эрен-Кёй мины. Наши потери были
не напрасны. Бой 18 марта мог возобновиться даже месяц спустя в исключительно
благоприятных условиях и, как это представляется сегодня, был бы окончен в несколько
часов с единственно возможным результатом. Теперь мы располагаем секретными и
неопровержимыми бумагами и точно знаем: враг исчерпал боеприпасы.
Флоту осталось лишь немного продвинуться вперёд и приступить к бомбардировке,
чтобы открыть восхитительную правду – противник, по сути, истратил снаряды в
предыдущем бою. Мы с лёгкостью обнаружили бы то, что известно сегодня: у каждой из
тяжёлых пушек единственно способных повредить бронированным кораблям осталось не
более двадцати снарядов.
Пока Болгария не присоединилась к Центральным державам, ни один тяжёлый снаряд
не мог попасть из Германии в Турцию. Один лишь выход тральщиков открыл бы нам то, что
мы знаем теперь: у врага закончились мины. В Константинополе не оставалось и дюжины
мин, ни привязных, ни плавучих; ни одна мина и ни один снаряд не могли подоспеть
раньше чем через долгие шесть месяцев.
В штабе германского главкома над турецкими войсками, Лимана фон Сандерса,
понимали тяжесть положения. Официальное мнение одного из штабных офицеров:
Турки истратили большую часть боеприпасов. Средние гаубицы и батареи прикрытия
минных полей расстреляли половину запаса. У пяти 25,5-сантиметровых (14-дюймовых)
орудий остался только 271 снаряд, то есть по пятьдесят на ствол; у одиннадцати 23сантиметровых (9,2-дюймовых) от тридцати до пятидесяти на орудие. … Особенно
сказывалась нехватка единственно действенных против брони бризантных снарядов для
дальнобойных пушек: они были практически исчерпаны. В форте Гамидие оставалось
семнадцать, в Килид-Баре только десять таких снарядов. Не было и запаса мин. Что бы
последовало за возобновлением боя на следующий день, 19 марта, за следующими атаками
такой же силы?
280
Официальная британская история:
К вечеру 18 марта турецкое командование обороной Дарданелл склонилось перед
неизбежностью. Орудия расстреляли более половины запаса снарядов, взять боеприпасы
было негде. … Важно понять, что потеря Константинополя выводила Турцию из войны.
Единственные в империи снарядные и оружейные заводы находились в столице. Если бы
флот уничтожил их, у турок не осталось бы средств вести войну. В то время Германия не
могла поставить Турции военные материалы. … Несовершенные способы управления огнём
были серьёзно расстроены, турецкие орудийные расчёты – деморализованы и даже
германские офицеры почти не надеялись отразить следующую атаку флота.
И снова:
Значительная доля мин в девяти рядах заграждений пробыла в воде шесть месяцев, и
мы можем предположить, что большая их часть либо уплыла по течению, либо погрузилась
на глубину, исключающую контакт с кораблём. Стоит указать на устаревшую конструкцию
многих подводных зарядов. Мины отнюдь не отличались надёжностью, их было мало: в
среднем, они отстояли друг от друга на девяносто ярдов – просвет в три раза превышающий
наибольшую ширину корабля.
Турецкое официальное мнение:
Учитывая важность цели, врагу стоило пренебречь относительно малыми потерями,
пойти на повторный штурм с большими силами и, по всей вероятности, прорваться через
проливы по морю. … В форту Гамидие осталось лишь пять или десять снарядов, так же
мало и у батарей европейской стороны.
Уже в дни Дарданелл – как-то свидетельствуют телеграммы Адмиралтейства – я не
сомневался, что армия рискует куда как сильнее флота и что сухопутная операция встанет
куда как дороже морской, если мерить стоимость дела жизнями моряков и солдат. Время
подтвердило наши тогдашние подозрения о критической слабости вражеской обороны
перед атакой с моря. Но никто не предвидел истинной силы турецкого сопротивления на
суше. Военное ведомство оценило общие потери при высадке и в последующей,
решительной и успешной операции как 5 000 человек. На деле, один лишь крохотный и
ничего не решающий плацдарм на оконечности полуострова обошёлся в 13 000 раненых и
мёртвых; попытки расширить захваченный участок обошлись куда как дороже. И это без
дальнейших потерь и убыли в солдатах за несколько месяцев - от дня высадки до сражения
у Сувлы; без сорокатысячных потерь в самом этом сражении; без 20 000 жертв от Сувлы до
эвакуации.
Вообразим, что полотно известных теперь событий – истовый героизм 25 апреля,
гибель надежд в мае, августовская трагедия, пошатнувший мир декабрьский крах –
чудесным образом разворачивается перед глазами правителей тех дней, перед
государственными кормчими с ответственными соображениями. Можем ли мы
сомневаться, что при виде этой картины власть имущие сочли бы за благо твёрдо и
неукоснительно настаивать на морской атаке, на непререкаемом исполнении приказов, на
непреложности взаимных обязательств?
281
Глава 28. Первое поражение германских субмарин.
Хронологически выдержанная последовательность – ключ к повествованию. Но если
поток событий разбивается на рукава, нам неизбежно менять ход рассказа, отбирать
эпизоды и назначать им приоритеты. Какие-то дела приходится оставлять в стороне до
окончания главной интриги, и лишь затем возвращаться и спешить с описанием,
необходимо задержавшись на старте.
Морская война на главном фронте не остановилась на время операции у Дарданелл.
Гранд Флит неусыпно караулил неприятеля. Кабинет направил усилия на укрепление
блокады Германии, правительство совершенствовало законы морской войны. Во Францию
безостановочно текли потоки подкреплений и запасов. И, наконец, Британия призвала
Адмиралтейство на защиту торгового флота от новой, доселе невиданной формы атаки.
Начался первый этап подводной войны. Этот эпизод требует внимания, автору неизбежно
отойти в прошлое и кое-что напомнить до возвращения в хронологию повествования.
Когда - в 1911 году - я пришёл в Адмиралтейство, флот располагал 57 субмаринами
(11 устаревших класса «А», 11 – «B», 33 «С» и 2 «D») против 15 германских, но все наши
лодки, за исключением двух субмарин класса «D» могли действовать только вблизи от
британских берегов. Они не могли ни сопровождать флот, ни выходить в долгое автономное
плавание, в то время как 11 из 15 германских субмарин ничем не уступали нашим двум «D».
Три предвоенных года моего министерства подводной службой руководил коммодор Кийз.
С 1912 года мы начали подозревать в морских субмаринах новый способ блокады
германских портов без нужды в миноносцах и прочих надводных кораблях. Тогда началась
систематическая работа над большими субмаринами: морскими и даже океанскими. Мы
разработали класс «E» и иные - один или два - типы подводных лодок даже большего
тоннажа, но столкнулись с серьёзными техническими трудностями, постоянными, в высшей
степени неприятными задержками контрагентов и междепартаментскими адмиралтейскими
проволочками. Эксперименты с крупными лодками делали первые шаги и мы не
испытывали недостатка в критике: многие эксперты сомневались в самой возможности
одолеть технические трудности и построить субмарину водоизмещением более какого-то
предела. Помимо прочего, совокупность действующих контрактов фактически закрепила
монополию на строительство субмарин за одной частной фирмой; мы оказались ущемлены
даже в возможности экспериментальных работ. В 1912 году, по совету Кийза,
Адмиралтейство разорвало опутавшую дело сеть контрактных обязательств и передало
заказы на различные типы субмарин верфям Клайда и Тайна. Мы закупили французские и
итальянские подводные лодки с расчётом тщательно изучить их конструкции и чему-то
научиться. Но дело шло медленно, каждый шаг давался в больших сомнениях.
К началу войны, Британия успела построить 74 субмарины; 31 лодка строилась, 14
проектировались, на некоторые из проектов размещались заказы. Германия располагала 33
готовыми и 28 строящимися субмаринами. Но среди 74 построенных британских лишь 18 (8
«E» и 10 «D») могли выходить далеко в море, в то время как из 33 готовых германских
морскими были не менее 28. Дело обернулось так, что мы выстроили большой подводный
флот для защиты собственных берегов от вторжения и для обороны гаваней Британии, но не
имели нужного числа морских субмарин для полной подводной блокады Гельголандской
бухты, в то время как германцы опережали нас по количеству подводных лодок морского
класса.
Не стоит делать хорошую мину при плохой игре – мы не были довольны подобным
состоянием дел. С другой стороны, нет худа без добра - гипотетическая предвоенная
программа строительства огромного подводного флота вполне могла бы откликнуться
такими же, а то и более масштабными действиями германской стороны. Тогда страна
оказалась бы в опасности безо всякой возможности парировать её возросшим числом
282
собственных подводных лодок. Очень может статься, что на деле всё обернулось к
лучшему.
К началу войны, ни британское, ни германское адмиралтейства не понимали, на что
годится субмарина. Чтобы открыть исключительные возможности нового оружия,
понадобилось опробовать его в суровых боевых условиях. Противные стороны немедленно
нашли, что большие лодки могут оставаться в море одни, без поддержки и перерыва на
отдых команд по восемь-десять дней кряду. По ходу войны оба флота быстро удвоили и
утроили это время. Казалось, субмарина переносит шторм и плохую погоду легче прочих
кораблей. Опыты боевого применения субмарин, результаты предельного напряжения
человеческих сил и стойкости азартно и немедленно распространялся среди подводников –
умелых, опытных, высокообразованных офицеров, матросов и инженеров.
Пока не пришла война, возможности субмарин оставались сокрыты, но мы понимали
другое – возможные задачи подводного флота.
В конце 1913 года Фишер выпустил нашумевший меморандум. Отставной первый
морской лорд писал, что Германия может направить субмарины против торговли; подлодки
не станут оглядываться на законы войны и не станут уводить купцов в порт, но будут
попросту топить их на месте. Технический по большей части документ обязан появлением
на свет ближайшему сподвижнику Фишера – капитану С.С.Халлу - но вся аргументация
меморандума основана и выстроена именно и только на взглядах старого адмирала. Я
адресовал записку Фишера морским лордам и техническим департаментам для
немедленного отзыва.
Фишер предполагал, что германцы будут топить безоружных торговцев без всякого
досмотра и не пытаясь спасти команды - ни первый морской лорд, ни я с этим не
согласились. Подобный метод гнусен, противоречит стародавним военным законам и
традиционной морской практике. Принц Луи написал мне, что замечательный документ
Фишера «испорчен подобным предположением».
Цивилизованная нация не прибегнет к такому методу войны даже и на краю
поражения – мы верили в это, ибо иное предположение немедленно приводило к
неизбежному выводу: если такое случится, весь мир выступит против Германии. Флот
действующий без досмотра не способен отличить вражеское судно от нейтрального и
неизбежные ошибки – не говоря уже о моральном негодовании – вынудят сильных
нейтралов объявить войну пиратскому государству. Но Фишер верно оценил германцев.
Адмиралтейство заблуждалось. Вместе с тем, если бы мы и согласились с Фишером, трудно
предположить, какие довоенные действия смогли бы защитить нас от подобных атак.
Среди всех типов военных кораблей одна лишь субмарина не сражается с себе
подобными. Нельзя сказать, что подводные лодки никогда не сходятся в схватке, но это
единичные случаи с нерешительным, как правило, исходом. Отсюда следует, что
невозможно соизмерить подводные силы противников исходя из численности субмарин. Вы
не должны развивать подводный флот, ориентируясь на количество лодок врага, но лишь
руководствоваться собственными военными планами с учётом особенностей вашей страны.
Если бы к началу войны Германия имела в четыре раза больше субмарин, чем это оказалось
на самом деле, мы встали бы перед великой опасностью, но не смогли бы парировать удар
или ответить Берлину аналогичной угрозой четырёхкратным увеличением собственного
подводного флота.
Если говорить о времени моего министерства, я не могу обвинить довоенное
руководство Адмиралтейства в неверной подводной стратегии и ни в коей мере не признаю
превосходства германских подводников. Мы не уступали врагу ни в умении, ни в
предприимчивости. Наоборот, я заявляю и предоставлю на этих страницах доказательства:
непрерывная, месяц за месяцем, череда подвигов британских субмарин неопровержимо
говорит о нашем превосходстве. Английскому подводному флоту помешало лишь одно,
неподвластное нам обстоятельство: нехватка целей. Несколько раз германцы выводили в
283
море быстрые корабли; иногда и вопреки ожиданиям случался рейд одинокого крейсера;
Флот Открытого Моря выходил для кратких, дотошно подготовленных и тщательно
прикрытых демонстраций, но всё остальное время скрывался от торпед оставался в гаванях;
немецкая торговля ограничилась одной только Балтикой. С нашей стороны, все океаны
кишели британскими торговыми судами – десятки купцов приходили и уходили ежедневно.
Военный флот Англии постоянно выходил в море, патрули крейсеров и вспомогательных
крейсеров вели неусыпный дозор и держали неприятеля в блокаде. Если бы мы с немцами
поменялись ролями и опустились до атак беззащитных купцов, то добились бы куда как
более страшных результатов. И это не предположение. Это утверждение. Читатель узнает о
подвигах британских подводников в Мраморном море, увидит как одна-единственная
подводная лодка – E11 – шесть раз (три раза туда и три обратно) прошла через десятки
минных полей, через сеть у Нагары, по длинному и тщательно охраняемому проливу
Дарданеллы. В общей сложности, субмарина охотилась в Мраморном море девяносто шесть
дней, после одного из проходов осталась во вражеских водах на сорок семь дней и потопила
101 судно, в том числе броненосец, современный эсминец и три канонерки. За всю историю
подводной войны удивительный подвиг коммандера Нэшмита не превзойдён никем, хотя
другой британский офицер – коммандер Бойл на лодке E14 – очень близко подобрался к
достижению товарища по оружию.
4 февраля 1915 года Адмиралтейство Германии обнародовало декларацию:
Воды омывающие Великобританию и Ирландию, в том числе и Ла-Манш,
объявляются зоной военных действий. Начиная с 18 февраля 1915 г. любое торговое судно
неприятеля обнаруженное в вышеуказанной зоне будет уничтожено без гарантий в любом
случае отвести угрозу от пассажиров и команд.
Суда нейтральных стран не избегнут опасности в зоне военных действий. Принимая во
внимание приказ британского правительства от 31 января с.г. об использовании
нейтральных флагов[33] и возможные ошибки в ходе военных действий на море,
нейтральные суда могут быть приняты за корабли противника и атакованы как вражеские.
Мы оказались в ситуации, предсказанной Фишером в меморандуме 1913 года.
Адмиралтейство, впрочем, не сильно встревожилось. По нашим сведениям, германцы могли
отрядить для блокады Британских островов двадцать или двадцать пять субмарин. Лодки
должны были дежурить в море в три смены, то есть лишь по семь или восемь одновременно
и мы не ожидали от них серьёзных последствий: слишком большой товарный поток
проходил через многочисленные порты Соединённого Королевства.
В то же самое время флот энергично готовился к отражению подводных атак: копил
ресурсы, продумывал самые разнообразные способы борьбы.
В первую руку, мы занялись маршрутами через Канал: перекрыли сетями Дуврский
пролив, вывели в море патрули эсминцев и тральщиков. Дивизии Новой армии уходили во
Францию чуть ли не каждый день, и флот без устали обеспечивал войскам непростое
эскортное сопровождение. Особого внимания требовали Северный канал (между
Шотландией и Ирландией), маршрут Саутгемптон – Гавр, заливы и укромные для
вражеских субмарин места. Адмиралтейство разработало и распространило среди капитанов
торговых судов инструкции о методах борьбы и способах уклонения от подводных лодок;
иные мероприятия во множестве упомянуты на страницах официальной морской
истории.[34]
Флот вооружил и вывел в море многочисленный москитный флот, нашу главную
надежду; помимо этого, Адмиралтейство выставило против субмарин два основных
противолодочных приспособления: индикаторную сеть и суда-ловушки, впоследствии
названные лодками типа «Q». Длинные линии скреплённых вместе индикаторных сетей по
284
200 ярдов каждая, из тонкого стального троса, с ячейками от 6 до 10 футов растягивались
поперёк опасных проходов. За сетями постоянно надзирали вооружённые тральщики. Мы
испробовали индикаторные заграждения – не без некоторого риска – на одной из наших
собственных лодок и нашли результат удовлетворительным. Сети удерживались на плаву
стеклянными буями; утонувшие поплавки либо автоматическое воспламенение карбидного
фонаря немедленно выдавали субмарину. Сеть опутывала подводную лодку с хорошей
возможностью повредить винты, а колыхания длинного ряда плавающих по поверхности
бакенов красноречиво рассказывали охотнику обо всех метаниях субмарины. В первые
месяцы 1915 года мы заказали не менее 1000 миль сетей и к 13 февраля перегородили ими
весь семнадцатимильный Дуврский пролив. Такова теория; необходимо отметить, что
практическое использование индикаторных сетей давалось с трудом, и принесло нам
многие разочарования.
Устройство судов-ловушек было столь же несложным, идея появилась на свет после
одного происшествия. В сентябре 1914 года германская субмарина обстреляла маленький
рейсовый пароход с грузом фруктов и овощей на пути от Сен-Мало к Саутгемптону.
Адмирал Хедуорт Мью, командующий в Портсмуте пришёл ко мне в Адмиралтейство и,
между прочего, предложил на будущее оснастить это судёнышко пушкой, скрытой под
грузом сельскохозяйственных продуктов, что мы и сделали. Случая применить орудие не
представилось, но с очередным приходом субмариной угрозы идея вновь вошла в оборот.
Уже 1 февраля я распорядился построить или переоборудовать некоторое число малых
судов с расчётом приманивать германские подлодки, а затем и нападать на них. По большей
части мы использовали обычные рейсовые пароходы, но некоторые из ловушек были
выстроены специально, по образу и подобию норвежских рыболовных шхун. Орудия этих
судов могли внезапно, словно в цирковом представлении появиться из-за подъёмных или
створчатых дверец. Отделы Адмиралтейства разработали идею шхун-приманок с великой
изобретательностью; впоследствии морским западням выпало войти в первый ряд
замечательных и смелых уловок военного дела.
Мы неустанно пытались обратить против субмарин достижения науки. В то время уже
знали, что подводную лодку можно обнаружить на расстоянии по биению винта, но работы
с микрофонами и гидрофонами не успели продвинуться далее экспериментов.
Адмиралтейство, энергично и одновременно, работало над бомбомётами, подрывными
тралами, активными сетями (цепочкой взрывных зарядов). Составилось творческое и тесное
сообщество учёных, изобретателей, офицеров-подводников; к проблеме обратились лучшие
умы флота, и штаб Адмиралтейства не отверг с порога ни одной идеи – было ли то
техническое или тактическое новшество.
Германцы выполнили обещание и начали подводную войну или так называемую
блокаду Британских островов 18 февраля; в тот день в Канале было торпедировано
английское торговое судно. К концу первой недели неприятель атаковал общим числом
одиннадцать британских судов и утопил семь из них. Но в ту же неделю наши порты
приняли и выпустили не менее 1 318 торговцев. Вторая неделя прошла для врага впустую:
субмарины атаковали три судна, всем им удалось уйти. Общий оборот наших портов за
вторую неделю составил 1 417. К концу февраля мы уверились в действенности принятых
контрмер. Британская торговля шла обычным порядком, дивизии пересекали Канал без
перерыва, одна за другой. Мы продолжили публиковать цифры и в следующем месяце. За
четыре недели марта, порты Англии приняли и отправили более шести тысяч судов; немцам
удалось утопить лишь двадцать одно общим водоизмещением в 65 000 тонн. Апрель
подтвердил итоги марта: оборот составил более шести тысяч судов, погибли двадцать три:
из них шесть нейтральных и лишь одиннадцать английских общим водоизмещением в 22
000 тонн. И тогда весь мир убедился в провале германской подводной кампании.
Тем временем, Берлин оплачивал свою политику дорогой ценой. Невеликий числом
германский подводный флот потерял не менее четырёх субмарин. Первого марта немецкая
подлодка запуталась в индикаторной сети в бухте Старт у Дартмута; на следующий день мы
285
уничтожили её под водой, подрывным тралом. Четвёртого марта дуврские сети и эсминцы
обнаружили, загнали и потопили лодку U8, экипаж полностью уцелел и попал в плен.
Шестого числа вражеская субмарина – U12, как мы впоследствии удостоверились –
показалась у Абердина и после четырёхдневной, непрерывной погони была уничтожена
нашими малыми кораблями. Британские команды выказали умение и упорство, мы взяли в
плен десять уцелевших подводников. 18 марта ознаменовалось славным событием. В
сентябре 1914 года, капитан-лейтенант Веддинген уничтожил три крейсера у берега
Голландии и стал национальным героем Германии; теперь он утопил торговое судно у
южного берега Ирландии предварительно забрав у торговца трофей – маленькую пушку – и
уже шёл домой, когда 18 марта наткнулся на учения Гранд Флита в заливе Пентланд-Фёрт.
В то время, четвёртой линейной эскадрой командовал Стурди с флагом на «Дредноуте». Со
дня Фолклендского боя удача осталась при адмирале. Прошло десять минут и «Дредноут»
искусно ведомый капитаном и штурманом протаранил субмарину. Делу помог «Темерер».
Нос лодки поднялся над водой, и мы узнали номер – U29; затем субмарина со всем
экипажем навечно ушла на дно. Губитель «Кресси», «Абукира» и «Хога» нашёл свою
смерть.
Большинство германских командиров-подводников возвращались домой с докладами
о тяжких и печальных испытаниях. Один попал в сети у Дувра и спасся после
головокружительных приключений, другого протаранил решительный торговец, «Тордис»:
повреждённая подлодка едва доползла до дому; третья с величайшим трудом ушла от
эсминца «Гурка» после трёхчасового гона. И таких случаев множество.
С особым усердием мы защищали Дуврский пролив и именно там достигли
наилучшего результата. В первых числах апреля U32 запуталась в дуврских сетях и
предпочла не повторять опыта, но идти кружным путём, вокруг северной оконечности
Шотландии. Экипаж субмарины доложил морскому штабу Германии о заграждениях и
прочей обороне Дуврского пролива; в итоге, всем подводникам настрого запретили ходить
проливом и разрешили использовать в походах на запад один лишь окольный, «северный»
маршрут вокруг Шотландии. Запрет оставался в силе более года. Тем самым, восточные
воды канала совершенно очистились и, после середины апреля, за Дуврским кордоном не
погибло ни одного судна. В то время мы не знали, насколько хороши оказались
противолодочные контрмеры и сколь преуспел в них адмирал Худ: именно он, неутомимый
труженик создал и без устали совершенствовал нашу оборону. Мы оказались
несправедливы к Худу: в середине апреля, по совету Фишера я перевёл адмирала на другую
работу и заменил Бэконом с расчётом использовать учёность и инженерную смекалку
последнего в сложившейся - как это нам тогда казалось - критической ситуации. И только к
середине мая, после долгого сбора и анализа всяческих сведений я осознал, насколько
превосходна была работа Худа. Я должен был покинуть Адмиралтейство через считанные
дни, но успевал исправить несправедливость и, среди самых последних дел, назначил Худа
командиром Третьей эскадры линейных крейсеров. Адмирал принял пост с огромным
удовольствием. Увы, новое назначение стало причиной славной смерти Худа в Ютландском
сражении!
Итог апреля с очевидностью свидетельствовал: германцы ни только не смогли
подорвать оборот британской торговли, помешать перевозкам солдат и снаряжения, но сами
понесли тяжёлый и безответный урон в жизненно важных боевых единицах, основе всей их
политики. К маю месяцу, скороспелая и немощная подводная кампания полностью
провалилась и мы не испытали ни малейших – помимо трагических случайностей –
неудобств за следующие восемнадцать месяцев. Но флот без устали развивал и оттачивал
способы и организацию борьбы против невиданной прежде формы атаки. Капитаны
торговых судов досконально изучили методы противодействия и ухода от субмарин. Мы
поощряли бдительный, изобретательный и многочисленный москитный флот обильными
премиями. Промышленность поставила производство усовершенствованных индикаторных
сетей на поток. Учёные без устали работали над выявлением погруженной субмарины при
помощи гидрофона. Суда-ловушки умножились числом, их экипажи поднаторели в
286
искусстве засад и хитростей. Первая подводная кампания стала для врага бесплодной
затеей, но обернулась для нас подарком судьбы: потраченные усилия окупились сторицей в
ужасные дни, уготованные нам в будущем.
Не менее важным стал и иной результат. Подводная война сказалась на наших
отношениях с Соединёнными Штатами. Прочное союзничество с Америкой было залогом
успеха морской блокады. С началом войны, Британии, Соединённым Штатам и
нейтральным странам пришлось изощряться в тяжких спорах о международном
законодательстве. Здесь не место пускаться в подробности. Стороны выложили на стол
бесконечное множество доводов технического характера, аргументации хватило бы и на
несколько библиотек. Но все дебаты и уловки не могли ослабить великой
кровнородственной связи Британии и Америки; споры не увели нас от доброй воли,
приверженности к союзу, не сказались на симпатии к Франции и гневе против Германии; в
конечном счёте, именно эти чувства триумфально возобладали над прочим. Вместе с тем и в
то время угроза разрыва с Соединёнными Штатами вполне могла бы вынудить нас ослабить
блокаду, лишить её действенности.
В наши дни принято недооценивать степень опасности, считать враждебное
отношение к нам Америки чем-то невозможным. На деле, национальные традиции
Соединённых Штатов обернулись против нас. Молодая американская республика
заключила первый международный договор в 1793 году, с Пруссией и речь в нём шла о
защите «свободного мореплавания». Война 1812 года, не забытая Америкой, началась из-за
очень похожих вопросов морского нейтралитета. Современные нам статьи международных
законов не отвечали важнейшим условиям великой схватки. Понятие «условной
контрабанды» в значительной степени утеряло смысл: граница между армией и народом
чуть ли не исчезла. Старые законы, регламентирующие блокаду – я показал это читателю –
стали неприменимы после появления субмарин. Теперь мы не могли непременно
согласовывать действия флота с жёсткими требованиями кодексов. В результате затеялись
долгие, щекотливые, крайне сложные дискуссии; строгие заатлантические законники не
шли ни на какие уступки. Положение усугубляли и иные, нешуточные политические
течения: В США действовали сильные и влиятельные сторонники Ирландии и Германии, в
Сенате собралась весомая антибританская группировка, госдепартамент, ревниво и
пристально – если не сказать пристрастно - следил за Британией. Малейшая ошибка в
отношениях с Америкой вполне могла бы привести к первостепенному кризису. Англия
избежала этой опасности; нам памятны успехи Эдварда Грея и его помощника в
американских делах, посла в Вашингтоне сэра Сесила Спринг-Райса. Помимо них, Британия
и Америка не преминут отдать должное и мистеру Пейджу, послу Соединённых Штатов в
Лондоне – англоговорящий мир обязан его благородству и мудрости, он уберёг нас от
неисчислимых бед.
В сложившихся обстоятельствах, первая подводная кампания Германии принесла нам
величайшую пользу. Декларативная угроза Германии не только британским, но и
нейтральным торговцам перенёсла споры с Америкой на совершенно иную почву. Одна
лишь немецкая декларация принесла немедленное и существенное облегчение.
Последовавший случай отвёл недовольство США от британской блокады и перенаправил
американский гнев на Германию. В конце февраля, торпеда поразила норвежский пароход
«Белридж» следующий из Америки с заказом правительства Нидерландов – нефтяным
грузом. Все дружественные силы в нашем стане немедленно поднялись, оживились и
окрепли, а прогерманские течения соответственно ослабли. Теперь мы могли ужесточить
блокаду без осторожной оглядки на отношения с великой республикой. Эдварду Грею, при
помощи Пейджа, удалось отстоять британскую позицию; глава Форин Офиса, наставляемый
послом Соединённых Штатов, действовал вежливо, тактично, миролюбиво; март и апрель
обошлись без перебранок, а в мае случилось решающее событие.
287
Глава 29. Растущие неудовольствия.
Апрель прошёл в болезненном и тревожном ожидании. Гамильтон у Александрии
заново формировал экспедиционные силы, де Робек сосредоточился на подготовке к
высадке. Турки подтягивали на полуостров войска, крепили и строили оборону. Италия и
Балканы колебались. Наши отношения с Соединёнными Штатами обострились как никогда.
Русские фронт и тыл вызывали глубочайшие опасения. Военное ведомство потерпело
полный и теперь уже очевидный крах с поставками снарядов. Политическая ситуация всё
более усугублялась.
После 18 марта первый морской лорд чуть ли не самоустранился от дела. Он испытал
великое облегчение: ношу взвалила на себя армия. Теперь Фишер сходу визировал каждую
телеграмму, каждый черновик - мой или начальника штаба. В конечном счёте, дело пошло
именно так, как Фишер с самого начала полагал правильным, то есть с подобающим
участием армии. Первый морской лорд приветствовал отправку к Проливам любого
войскового подразделения, но отвергал всякую дополнительную помощь со стороны флота.
Он постоянно старался отвлечь меня от Дарданелл к северному театру, хотя там не могло
произойти ничего значимого; никакая инициатива Британии ни к чему не приводила и нам
оставалось лишь многомесячное ожидание. Тем не менее, Фишер всё более интересовался
именно Северным морем.
Я не разделял беспокойств Фишера, ни основательных, ни безосновательных, хотя и
считал апрель 1915 года одним из критических месяцев для фронта Северного моря.
Германцы не могли не знать, что мы отозвали с главного и даже решающего театра
изрядные силы, в том числе и самые современные единицы. Более того: мы сами надеялись,
что неприятель переоценит действительную мощь дарданелльского отряда. Чтобы
соблазнить врага на бой в Северном море, Адмиралтейство нарочно отправило к Проливам
несколько фальшивых броненосцев.
Одобренные Фишером приказы об атаке Дарданелл предписывали между прочего и
следующее:
Некоторое число торговых судов надлежит закамуфлировать под линейные корабли
типа «Дредноут» или крейсера, так, чтобы их было невозможно распознать с расстояния в
3-4 мили. … Ложные корабли необходимо расположить у входа в Дарданеллы, под видом
резерва, не допуская опознания их неприятелем. Фальшивые броненосцы должны обмануть
германцев в численности британских сил в домашних водах.[35]
Теперь мы знаем, что турки полностью обманулись, определили одно из судов как
«Тайгер» и донесли о нём в Германию. Я не мог отнестись всерьёз к повседневно мрачному
настроению первого морского лорда после его сердечного согласия с подобным методом
лукавого инициирования битвы. Фишер превосходно знал, что мы достаточно сильны для
боя и обрадовался бы началу сражения как никто другой.
В те дни я объявил о создании Флота линейных крейсеров и приступил к
соответствующим практическим работам. В новое соединение вошли три эскадры по три
линейных крейсера; каждой из эскадр придавалась эскадра лёгких крейсеров из четырёх
новейших и быстроходнейших кораблей вместе с флотилией самых ходких эсминцев типа
«M». Сутью новой силы стала Скорость. Ничто из морских вооружений Германии не могло
и отдалённо сравниться с этим Флотом, сочетанием скорости и мощи. Первоначально нам
пришлось использовать лёгкие крейсера типа «города»; они не могли дать более 27 узлов,
но со временем ходкость крейсерских эскадр должна была намного вырасти – в строй
быстро становились «Аретузы». Я телеграфировал правительству Содружества просьбу о
288
передаче «Аустрелии» для нужд формируемого Флота; доминионы выказали обычную
приверженность общему делу и с исключительной благосклонностью удовлетворили мою
просьбу.
Седьмого апреля второй, третий и четвёртый морские лорды направили Фишеру
записку с просьбой разъяснить некоторые вопросы общего хода войны. Считает ли первый
морской лорд – спрашивали морские начальники – опасным отступать от следующего
принципа: Гранд Флит непременно должен занимать подобающие позиции и оставаться в
должной силе, для встречи со всем вражеским флотом в любое время и с полной
уверенностью в результате? Возможно, что атака Дарданелл – писали они – совершенно
оправдана соображениями высшей политики, но допустимы ли сопутствующие потери
кораблей и траты снарядов? В заключение, морские лорды просили Фишера подтвердить,
что он согласен с настоящим ходом дел, и удовлетворён текущей политикой
Адмиралтейства.
Официальный ответ последовал в тот же день. Лорд Фишер полностью согласился с
фундаментальным принципом: непременно поддерживать должный уровень сил Гранд
Флита.
Далее, Фишер продолжал.
Несомненно, что политический результат успешной операции у Дарданелл оправдает
все потери в материалах и людях: выигрыш дела приведёт новых союзников на восточный
театр, расколет германо-турецкий альянс, откроет, помимо прочего, Чёрное море и тем
заметно сократит продолжительность войны.
Я согласился на операцию в некоторых колебаниях: вынужденные ограничения на
число кораблей, скромные запасы снарядов и кордита; добавлю, что исход атаки береговых
укреплений с моря всегда в какой-то степени неопределёнен, а действия среди прикрытых с
суши минных полей - опасны.
Но, как вы и сами указываете, дело это - вопрос высокой политики, компетенция
Кабинета; в конечном счёте, перспектива бесспорных приобретений привела меня к точке
зрения министров на операцию в Дарданеллах. В моей власти остаётся жёстко
контролировать выделяемые для дела морские силы – так, чтобы наше положение на
решающем театре – Северном море – ни в коей мере не стало бы опасным.
По моему мнению, сегодняшнего превосходства Британии достаточно для домашних
вод. Выделенные к Дарданеллам силы ограничены и не скажутся на итоге встречи с Флотом
Открытого Моря, если он решится на бой. Но в то же время, по моему мнению, мы подошли
к абсолютному минимуму преимущества, должны стоять насмерть на этой точке зрения и
не посылать более ничего, никуда и ни под каким видом. Я совершенно отчётливо высказал
это первому лорду и если в будущем Кабинет вознамерится употребить власть и потеснить
меня в этом пункте, я обращусь за поддержкой к вам, коллегам-морякам. …
Первый морской лорд высказался с полной определённостью. Он официально и
обдуманно связал себя с дарданелльским предприятием. Когда Фишер получил
уведомление о готовящемся парламентском запросе[36] – палата спрашивала, был ли
первый морской лорд согласен с атакой 18 марта – то написал поперёк заготовленного
текста: «Если бы Фишер не одобрял этой операции - не остался бы на посту первого
морского лорда». Никто не спорил с главным принципом Фишера. Но следовать ему
буквально - так, как он писал мне 12 апреля: «Я не пошлю более и нитки» - было
невозможно. Обстоятельства требовали большей ответственности, наступил канун
важнейшей фазы операции, армия готовилась к высадке. Дело требовало беспрекословной и
полноценной поддержки. Мы подчинялись наивысшему требованию – безопасности
Северного моря, но всё нужное у Дарданелл должно было отдать – конечно, при
289
возможности разумной замены. Робеку понадобились некоторые офицеры для организации
высадки. Адмирал дал телеграфный запрос, но Фишер удовлетворил его с большой
неохотой; более того: он пожелал ограничить действия не только «Куин Элизабет», но
«Агамемнона» и «Лорда Нельсона». Ограничения в огромной мере помешали бы
броненосцам поддержать армию, я не мог уважить пожеланий Фишера и в тот раз добился
своего. Но каждый офицер, каждый матрос каждый корабль, каждый снаряд оборачивались
камнями преткновения, мне приходилось без устали бороться с первым морским лордом и,
в известной степени, со всеми его коллегами.
Тяжёлый труд! Я старался не пропускать ни одного запроса от флота: изнурительное
дело. Я не сомневался, что многие требования глохли, так и не дойдя до меня; возможно,
что некоторые запросы просто не были поданы флотом из-за нежелания наткнуться на
отказ. Между тем, мы могли послать к Дарданеллам снаряды из наших обильных запасов и
отправить де Робеку многочисленные морские подкрепления, ничем не рискуя в Северном
море. Факты говорят сами за себя: следующее руководство Адмиралтейства без всяких
ужасных последствий или непомерного риска отправило к Проливам куда как больше сил и
средств чем это дискутировалось в моё министерство. 11 апреля я писал Фишеру:
В самом деле, мой друг, не кажется ли вам несколько нечестным уязвлять операцию
окольными выпадами и булавочными уколами после того, как вы согласились с ней в
принципе? Мне будет тяжело, если вы будете продолжать в том же духе – каждый день
новый номер; это недостойно ни вас, ни нашего совместного, великого дела.
Вы знаете, как я желаю работать с вами. Но если вы откажете мне в Дарданелльском
деле, наше сотрудничество станет невозможным. Не стоит добавлять маленькие каверзы к
нашей общей ноше.
Простите мою прямоту – между друзьями она естественна, между коллегами –
необходима.
Фишер ответил мне назавтра, с той же откровенностью.
Чтобы ублажить вас, я поступаюсь убеждениями как никогда в жизни! – И ЭТО
ФАКТ! Я немедленно, экспромтом, предложил послать «Лорда Нельсона» и «Агамемнон»
(с надеждой, что они прикроют «Элизабет» и «Инфлексибл»). Можете быть уверены, де
Робек перенесёт флаг на «Лорда Нельсона» с «Вендженса», своего теперешнего флагмана.
Применительно к текущей работе, «Вендженс» одинаково с «Нельсоном» хорош в ближнем
бою. Тем не менее, я не скажу ни слова. Весь свет считает, что я подталкивал вас, а не вы
меня! По всей вероятности, один лишь премьер знает, что вышло ровно наоборот. Я не
сказал ни слова ни единой живой душе, кроме Криза и Вильсона и Оливера и Бартоломе;
можете быть уверены: эта четвёрка никогда не раскроет ртов!
Я работал с Китченером с самого начала, но не напрямую, а через Фицджеральда.
Думаю, мы добьёмся успеха, но готов жертвовать лишь самыми старыми кораблями и
остерегаюсь использовать на решающем театре неспособных офицеров и матросов.
И снова, 20 апреля:
Я вполне досадую на наши субмарины и мины, на нашу неспособность сбивать
цеппелины (а ведь они никогда не забираются выше 2 000 ярдов и их можно свалить с
лёгкого крейсера). Ещё вчера я чуть ли не решил навсегда покинуть Адмиралтейство и
290
совершенно осчастливить вас открыткой с пожеланием немедленно назначить на моё место
Стурди но Дарданеллы накрепко связали нас и я останусь рядом: и в горе и в радости.
С начала года ключевые министры Военного совета всё более беспокоились о запасах
снаряжения для армии. В январе Кабинет постановил исследовать вопрос и назначил
специальный комитет; помимо Китченера в него вошли я, Ллойд-Джордж и Бальфур.
Теперь двое последних настаивали на том, что работа военного ведомства ни в коей мере не
отвечает нашим нуждам. Многие сотни тысяч пришли под знамёна и занялись военной
подготовкой. Армию предполагалось увеличить до 70 или даже до 100 дивизий, но
заказанный запас винтовок покрывал лишь две трети реальной потребности. Число
заказанных орудий никак не отвечало обстановке. Казалось, военное ведомство живёт в
прошлом, вдалеке от особенностей современной войны. Нам были нужны пулемёты, но
планов организации их эффективного производства просто не существовало. Запасы
всевозможных снарядов, в особенности бризантных для средних и тяжёлых артиллерийских
орудий оскудели до ничтожного уровня. Фабрикация миномётов, бомб и ручных гранат
едва ли началась.
Поднялось недовольство. Лорд Китченер и его советники отвечали, что каждая
фабрика, каждое производство военного снаряжения работают на пределе сил; что объём
уже размещённых заказов намного превысил возможности промышленности; что армия и
так получает уже заказанное не полностью и с неимоверными задержками. Но это была
полуправда. Министры стояли на том, что выпуск снаряжения необходимо увеличить
чрезвычайными, доселе невиданными и куда как более активными мерами; военные
отвечали, что уже предприняли всё возможное, но до появления видимых результатов
пройдут ещё долгие месяцы. Военные начальники привели множество примеров своей
деятельности, предъявили размещённые за рубежом – по большей части в Америке и
Японии – заказы. Но даже этого оказывалось совершенно недостаточно, и стороны
втянулись в яростный спор.
Критики обвиняли артиллерийско-техническое и контрактное подразделения военного
министерства в полной неспособности наладить необходимо гигантский выпуск военной
продукции; военное ведомство, по мнению оппонентов, доверило сложнейшее дело
промышленного производства маленьким и немощным департаментам. Военные возражали:
сообщество профессиональных солдат не может передать жизненно важную задачу в руки
гражданских политиков и промышленников, пусть даже верноподданных и энергичных.
Засим стороны открыли друг по другу шквальный огонь и обстановка совершенно
накалилась.
Потянулись недели, одна тяжелее другой. Потребности армии постоянно росли. Новые
дивизии забирали на фронт всяческое снаряжение во всё больших количествах. Дома
оставались многочисленные и совершенно неэкипированные войска. Фронт изливал потоки
жалоб. Выпуск продукции безнадёжно отстал от обещаний поставщиков. Китченер опасался
посылать на фронт свежие дивизии, даже и полностью снаряженные, из-за боязни открыть
миру всю неспособность хозяйственного организма питать армию. Фельдмаршал старался
помочь делу изо всех сил, но никакой опыт из прожитых Китченером лет не мог помочь
солдату и администратору преуспеть в новом и многотрудном деле. Китченер и его
помощники – немногие и твердолобые – упорно не желали выпускать из военных рук
контроль над производством снаряжения.
Коллеги не стеснялись выражать мне своё негодование, так прошёл весь апрель, и я
уже не сомневался в близком, неминуемом и жестоком взрыве. Адмиралтейству пришлось
легче, чем армии. В дни мира Британия содержала крупнейший на свете флот и
соответствующие его размеру запасы, но армию ограничивал крохотный арсенал мирного
времени. За время войны и без того гигантский флот вырос примерно вдвое; скромная, если
не сказать более, британская армия увеличилась десятикратно или даже пятнадцатикратно.
291
За флотом стояли большие компании и верфи; перед войной мы передали промышленникам
очень крупные заказы на всё необходимое Адмиралтейству. В 1913 году я преднамеренно
удержал от разорения «Ковентри Уоркс» и флот получил нового поставщика тяжёлой
артиллерийской техники. За предвоенные годы мы вполне обдумали планы производства и
с самым началом войны, ещё до прихода Фишера, пустили их в работу. Старый адмирал
вернулся в Адмиралтейство в ноябре 1914 года и многажды ускорил дело вдохновенным и
энергичным вмешательством. Тогда мы смогли легко и без подготовки придать флоту
должное развитие, справиться с требованиями современной войны и технического
прогресса. Уже в январе и феврале мы шли на полных парах, работа кипела в каждом из
департаментов. Трудности военного ведомства невозможно сравнивать с ходом наших дел.
Флот действовал очень энергично, и, на деле, усугубил беды армии, заняв большую часть
наличных производств заказами собственных вооружений. Но факт остаётся фактом:
военные не могли справиться с трудностями и методы их не обещали никакого будущего
успеха.
Нарастающие неудовольствия и страхи поселились не только в кругу Военного совета.
Китченер пришёл в замешательство и принялся категорически резать запросы полевых
армий. Фельдмаршал отказывал фронту и в самом необходимом. Он взялся лично
разрабатывать нормы выдачи пулемётов, бризантных снарядов, тяжёлой артиллерии, что
выглядело уже совсем абсурдным, а для тех, кто не ведал трудностей Китченера – просто
безнравственным. Взаимное неудовольствие офицеров Ставки и работников военного
министерства росло. Жалобы с фронта многими путями доходили до прессы и парламента;
цензура и патриотизм сдерживали общественные страсти, но беспокойство росло и
распространялось с каждым днём.
Если бы мы объединили все партии страны в национальном правительстве в тот самый
миг, в единственный и священный, в день, когда Британия вынула меч из ножен! В августе,
когда наш миролюбивый и – если не считать флота – почти безоружный народ выступил
против агрессора, все сердца бились в такт. Никогда более мы не были столь дружны, так
единодушны. Страна сплотилась для Дела, и надо было, не мешкая выбрать безошибочный
способ действия. Именно в тот день мы были обязаны провозгласить переход власти к
национальному правительству и передать управление внепартийной государственной
службе. Таково было моё непререкаемое желание. Но мы упустили момент. Консервативная
партия воспрянула в атмосфере войны, но вся её сила осталась невостребованной; могучей
оппозиции осталось лишь наблюдать за неизбежными для войны ошибками, недостатками,
неожиданностями и разочарованиями. Некоторое время гражданское чувство удерживало
проявления консервативных лидеров, и они оставались лишь зрителями – молчаливыми, но
гневающимися. Теперь напряжение вырвалось наружу. Повсюду, в стране и на фронтах, в
военном ведомстве, Адмиралтействе, во Франции, у Дарданелл неудовольствия переросли в
кризис, и кризис забушевал в полную силу.
292
Глава 30. Битва на пляжах. 25 апреля 1915 года.
Галлиполийский полуостров вдаётся в Эгейское море 25-мильным отростком; в какихто местах его ширина доходит до 12 миль. Но «лодыжка» – перешеек у деревни Булаир, где
полуостров смыкается с материком – насчитывает лишь 3½ мили между берегами, а
горловина Галлиполи у юго-восточного окончания по линии через Майдос едва ли
достигает 6 миль в поперечнике. Значительная часть площади полуострова гориста,
неровна, пересечёна оврагами. Над местностью господствуют горные массивы. Их четыре:
полукруглая цепь вокруг бухты Сувла, высотою 600 – 700 футов; гора Сари Бар, более 1 000
футов; плато Килид Бар напротив Узостей от 600 до 700 футов высоты и пик Ачи Баба
высотою в 700 футов в шести милях от юго-западной оконечности полуострова.
Вне Проливов мест для высадки немного. Обрывистые скалы с редкими расселинами
спадают прямо в море. Земля полуострова по большей части покрыта низким и жёстким
кустарником; кое-где попадаются возделанные участки. Основные источники воды – ручьи
и родники; самый богатый пресной водою район - окрестности бухты Сувла. Нам надлежит
отметить одну местную особенность практического значения. В своей оконечной части, от
Ачи Баба до мыса Хеллес, полуостров плавно ниспадает в море, но профиль этого,
исключительно важного нам склона, вогнут, и огромная его часть скрыта от огня
корабельной артиллерии прямой наводкой.
Обе стороны подошли к сражению в сложнейшей обстановке неопределённости и
непредсказуемости. До сих пор никто не отваживался высадить морской десант против
храброго врага с современным оружием, против тщательно и загодя подготовленной
долговременной обороны; казалось, такая попытка заранее обречена. Вместе с тем,
чудесная мобильность амфибийных сил ставила защитников Галлиполи в столь же
тягостные и затруднительные условия. Генерал Лиман фон Сандерс знал, что на Мудросе, в
Египте и ещё неизвестно где, но рядом собирается армия в 80 – 90 000 бойцов. Когда и где
последует удар? Размышление указывало на три места высадки с возможными фатальными
последствиями: азиатский берег, перешеек Булаир, южная оконечность полуострова. Из
этих трёх, азиатский берег наилучшим образом годился для дебаркации и дальнейших
манёвров на суше. Высадка на перешеек отсекала все галлиполийские войска от морских и
наземных коммуникаций и, по словам фон Сандерса «могла дать стратегический
результат». По мнению того же Сандерса, третье место для высадки[37] «полоса берега по
обе стороны Габа-Тепе предоставляла десанту наилучший шанс для быстрого решения:
широкая долина, прерываемая одним лишь пологим холмом, вела атакующих прямо к
Майдосу». Существовала и четвёртая альтернатива со своими выгодами: высадка на южном
конце Галлиполи в окрестностях мыса Хеллес и захват вершины Ачи Баба – позиции на
горе открывали форты Узостей для прямого огня. Враг не имел представления, на какой из
географически разбросанных и потенциально опасных для всей обороны пунктов
обрушится неминуемая атака. В этой неоднозначной, неясной, роковой ситуации
германский командующий принял следующее решение: он разделил 5-ю турецкую армию
на три равные части, примерно по 20 000 солдат и 50 орудий. Одна из трёх частей армии
должна была принять первый удар и продержаться против превосходящего неприятеля два
или три дня, пока не подоспеет помощь. Сандерс, как мы теперь это знаем, со всем рвением
пытался свести опасный срок неравной обороны к минимуму и усиленно занимался
коммуникациями между тремя своими отрядами – прокладывал дороги, собирал суда и
лодки в подходящих местах Дарданелл. В целом, турецкая и союзническая армии были
примерно одной численности, но Сандерсу приходилось готовиться к встрече всех
союзнических сил одной третью своих, и он мог подать к пункту высадки значимое
подкрепление лишь через три дня боёв.
На деле, британское командование выбирало не из всех альтернатив фон Сандерса.
Китченер запретил Гамильтону ввязываться в масштабную азиатскую кампанию – для этого
293
не было ни сил, ни наземного транспорта. Флот не располагал достаточным числом малых
судов и не мог высадить большую армию у Эноса - шестьдесят или семьдесят миль от базы
в Мудросе – для броска на Булаир. Тем самым, союзникам осталось атаковать лишь на
южной оконечности полуострова. Но Сандерс этого не знал и вынужден был оставить
турецкую армию в разделённом натрое состоянии. Битва, не успев начаться, сжалась до
трёх дней – три кратких дня борьбы всех англо-французских сил – всех, что смогли
выделить правительства – против двадцати тысяч турок при пятидесяти пушках на южном
конце Галлиполийского полуострова. Яну Гамильтону с 60 000 союзнического войска и при
всемерной поддержке мощной артиллерийской силы флота предстояло высадиться на берег,
смять или оттеснить 20 000 вражеских бойцов и захватить ключевые, господствующие над
фортами Узостей позиции. Страшный бег наперегонки, смертельное испытание сил.
Первым делом надо было высадиться под огнём. Исход казался непредсказуем.
Неудача хоронила всю операцию. Легко было вообразить, что большая часть солдат не
успеет и шагу ступить на берег – их перебьют ещё в лодках. Никто не мог категорически
отвергнуть возможности такого исхода. Но после успешной высадки, смертельное дело
оборачивалось против турок – им предстояло отбивать напор превосходящих сил по
меньшей мере три дня. Никто на вражеской стороне не мог заранее оценить нашего
превосходства. Решение о численности десанта оставалось за Китченером. Но при атаке
недостаточными силами турки могли удержать фронт на три дня, и преимущество опять
уходило от союзников. На третий или четвёртый день атакующие растрачивали бесценное
сокровище внезапности. Тайны пункта высадки более не существует, десант почти
безвозвратно прикован к плацдарму. Неприятель дожидается больших подкреплений,
завершает земляные работы и завоеватели, в конечном счёте, оказываются перед главными
турецкими силами, стянутыми со всех концов Оттоманской империи. Итак, успех любого
плана зависел от быстроты и силы первого удара.
Ян Гамильтон начал высадку на Галлиполи с рассветом 25 апреля. Историю Битвы на
пляжах многажды рассказывали и ещё множество раз перескажут. Это яркий эпизод; он
стоит наособицу среди монотонной, скорбной истории Великой войны с её бесконечными
жертвами и непременной резнёй. Уникальный характер операции, изумительное
амфибийное дело, поспешное, смертельное, азартное, беспрерывное состязание обеих
армий; ставка великой ценности; предельная ярость солдат – христиан и мусульман – в
схватке за победу, смысл которой понимали все, рядовые и генералы – историки надолго
засидятся над этим эпизодом. Здесь невозможно описать все подвиги того дня. Чтобы
отдать героям справедливость, понадобился бы целый том – по главе на пляж, по странице
на батальон. Мы можем дать лишь абрис: ход основных событий и их последствия.
Гамильтон решил атаковать врага на южной оконечности полуострова по двум
главным, сходящимся направлениям. Первую атаку вела 29-я дивизия с пяти пунктов
одновременной высадки в окрестности мыса Хеллес. Вторая была поручена
Австралийскому и Новозеландскому армейскому корпусу; АНЗАК высаживался у ГабаТепе напротив Майдоса. Как та, так и другая атака могла оказаться результативной даже и
при умеренном успехе, обе были направлены против единственной турецкой силы на
южной оконечности полуострова - двух вражеских дивизий. Французы помогали основному
удару отвлекающим манёвром - высадкой на азиатском берегу у руин Трои, а Морская
дивизия на транспортах и в сопровождении военных кораблей имитировала десант на
Булаирском перешейке.
Известия о вторжении пришли в штаб-квартиру турок в городе Галлиполи рано утром.
Лиман фон Сандерс:
В те ранние часы, бледные лица рапортующих офицеров выказывали растерянность и
мрачные опасения; все мы полагали высадку врага неизбежным делом, но его
одновременное появление во множестве мест стало для большинства неожиданностью.
294
Я сразу же понял - (тут видно некоторое самодовольство - Сандерс никак не мог
знать, где предприняты истинные, а где ложные атаки) – что нам нечего менять в
диспозиции. Мы посчитали некоторые пункты наиболее опасными, и особо позаботились об
их обороне; именно там и высадился неприятель.
Германский командующий определил один из участков как самый ответственный: «Я
должен был оставаться в Булаире: нам было жизненно важно удержать полуостров
открытым именно в этом месте» и немедленно приказал 7-й дивизии встать лагерем возле
Галлиполи. Весь долгий день, невзирая на сообщения об отчаянной борьбе за
противоположный конец полуострова, Сандерс держал Седьмую и Пятую дивизии в
бездействии, на укреплениях Булаира. К вечеру он убедился в одной лишь демонстрации
флота в заливе Сарос, но и тогда снял с важнейших линий Булаира только пять батальонов.
Подкрепления ушли по воде на помощь тяжко претерпевавшим напротив Майдоса
турецким войскам. И только утром 26 апреля, через двадцать четыре часа после высадки,
германский генерал решился, отдал приказ и отправил оставшиеся части 5-й и 7-й дивизий
от Булаира - они не могли успеть к Майдосу до следующего дня, до 27 апреля. Теперь, по
его собственным словам «почти все турецкие войска ушли из верхней части залива Сарос»,
и в опустевших палатках вдоль холмистой гряды остались только «сапёрная рота и
несколько рабочих команд». Далее фон Сандерс пишет:
Я принял тяжкое, ответственное решение и снял все войска с берегов верхней части
залива Сарос - враг получил большое превосходство на южной оконечности полуострова,
должно было рисковать. Если бы британцы узнали о нашей уязвимости, они вполне могли
бы использовать её с огромной для себя пользой.
Суждение высококомпетентного солдата более чем красноречиво: оно
недвусмысленно говорит о жизненной для турок необходимости в коммуникациях по
Булаирскому перешейку. В свете этого факта стоит поразмыслить над высказыванием
Китченера: «Как только флот проходит Проливы, позиции на Галлиполийском полуострове
теряют всякое значение».
Но вернёмся к Битве на пляжах.[38] Из всех пяти пунктов высадки в окрестностях
мыса Хеллес, важнейшим был пляж «V» вблизи руин форта Седд-эль-Бар – там
десантировалась 88-я бригада. Две с лишним тысячи Дублинских и Манстерских стрелков
вместе с Хэмпширским полком набились в трюм «Ривер Клайда» - специально
оборудованного под десант парохода. Судно остановилось в нескольких ярдах от берега.
Оставшуюся полосу воды предполагалось перекрыть мостом из двух лихтеров или барж, и
высадить по наплавному пути войска, роту за ротой. Одновременно, оставшаяся часть
Дублинских стрелков шла к берегу на лодках. Десант отражали всего четыре или, по
большему счёту пять сотен турок, но враг умело укрылся среди холмов, разрушенных
строений, обильно усилил оборону хорошими пулемётами, расставил мины и натянул
колючую проволоку на берегу и под водой. Как только ирландцы рванулись из отсеков
«Ривер Клайда», а лодки подошли к первой линии подводных проволочных заграждений,
весь маленький амфитеатр излился на них убийственным огнём. Проволока и смерть
гребцов остановили лодки. Лихтеры снесло течением и их с трудом вернули на место. За
несколько минут погибла половина вышедших из парохода солдат. Повсюду – на лодках,
лихтерах, сходнях, в воде, у края берега лежали груды умирающих и мёртвых. Но
уцелевшие рвались вперёд, через море и проволоку; до берега добрались немногие.
Дублинцы и манстерцы выходили из «Ривер Клайда» на бойню взвод за взводом, не
выказывая никаких колебаний и прерывая движение лишь по неотложной необходимости:
время от времени ответственные за крепость наплавного моста и за сам план использования
парохода коммандер Унвин со своей маленькой командой останавливали бойцов чтобы
295
укрепить лихтеры и сходни под неубывающим свинцовым ливнем; одни дожидались своей
очереди, другие - спасали тонущих, умирающих и рвались на берег в героическом
воодушевлении высочайшего накала. Мир вновь увидел кровавые сцены в проломах стен
Бадахоса. Ничто не помогало. Высадка обернулась кровавой безысходностью. Уцелевшие
нашли защиту под береговыми дюнами; возможно, что один лишь огонь пулемётов
коммандера Веджвуда с бака «Ривер Клайда» спас их от полного истребления.
Командующий бригадой, генерал Нэпир, был убит; после этого высадку остановили до
наступления темноты.
Дела на пляже «W» пошли не лучшим образом. Там, вслед за тяжёлой бомбардировкой
флотом, наступали Ланкаширские стрелки: они пошли к берегу на тридцати или сорока
катерах, гребных и буксируемых. И здесь турки выждали, открыли огонь, когда первая
лодка коснулась земли, и снова добились убийственного результата. Великолепный
батальон жестоко пострадал от ружейно-пулемётного огня, от морских и наземных мин, но
подошёл к пляжу вброд, справился с проволокой и показал великолепную подготовку,
вытянув вдоль берега ослабленные, но действенные оборонительные линии. Двигаться
вперёд они не могли; казалось, и эта атака захлебнулась, но делу помог счастливый случай.
Лодки с левофланговой ротой наткнулись на скалы, отвернули, изменили направление и
подошли к берегу за мысом Теке. Солдаты вышли на землю с малыми потерями, поднялись
на обрывистый берег, обрушились сверху на турецких пулемётчиков и взяли их в штыки.
Остатки батальона у береговой линии воспользовались временной заминкой вражеского
огня, прорвались вперёд, в мёртвую зону под обрывом, вскарабкались наверх и прочно
утвердились на вершине холма. Около девяти часов к ним прибыли Вустерцы; началась
борьба за развитие плацдарма.
Слева от ланкаширцев на пляже «X» высаживались Королевские стрелки.
«Имплекейбл» (капитан Локиер) поддержал десант превосходной стрельбой с ближней
дистанции. За Ланкаширцами шли Инскиллингцы и Пограничный полк; последовала
яростная и решительная атака, бойцы захватили высоты за мысом Теке и установили
контакт с десантом участка «W».
Двум батальонам морской пехоты достался пункт «Y» - по левую руку и в миле от
пляжа «X». Морские пехотинцы высадились без единой потери. Турки атаковали в
сумерках; поутру, десант вызвал лодки и ушёл обратно в море, успев, однако, отвлечь
значительные силы врага от соседей и тем помочь действиям на прочих участках. На
противоположном, правом конце линии (пляж «S»), десантировался третий батальон
морской пехоты. Он без помех высадился у старой крепости, названной «Батарея де Тоттса»
и укрепился на изолированной позиции. С наступлением темноты, оставшиеся на «Ривер
Клайде» солдаты добрались до берега без дальнейших жертв, постепенно овладели всем
пляжем «V» и некоторыми разрозненными участками по обеим его сторонам. Итак, к концу
дня войска заняли позиции на всех пяти атакованных пляжах, всего на берег высадились
около 9 000 человек. Среди них насчитывалось не менее 3 000 убитых и раненых;
оставшиеся в строю непрочно вцепились в добытые кровью участки вокруг оконечности
полуострова.
Перейдём ко второму направлению главной атаки.
Гамильтон решил высадить АНЗАК у Габа-Тепе[39] с расчётом ударить поперёк
горловины полуострова на Майдос. Важнейший десант должен был пройти не так как
высадка 29-й дивизии у Хеллеса: предполагалось, что АНЗАК атакует до рассвета и без
артиллерийской подготовки. Гамильтон надеялся, что пока 29-я дивизия отвлекает турок на
оконечность полуострова, австралийцы ударят врага в самое уязвимое место и добьются
замечательного успеха. Высадку готовились вести волнами, со шлюпок и лихтеров при
поддержке эсминцев, по 1 500 человек в эшелоне. Местом высадки выбрали участок
пересечённой, трудной и вряд ли хорошо оборудованной для обороны местности в
полумиле к северу от Габа-Тепе. Но в темноте длинная вереница лодок промахнулась мимо
цели, подошла к берегу милей севернее и вошла в маленькую бухту, окруженную скальным
296
амфитеатром; до той поры заливчик называли Ари Бурну; теперь это бухта АНЗАКа.
Навигационная ошибка обернулась атакой в совершенно неожиданном для неприятеля
месте. Сам выход на берег обошёлся малыми потерями, обрывистый берег прикрыл десант
от артиллерийского огня. Вместе с тем, неожиданность с местом высадки увела атакующих
от широкой долины меж Габа-Тепе и Майдосом в обманчивый лабиринт взгорков и лощин,
расходящихся во все стороны от горы Сари Баир. К тому же, дебаркация на новый плацдарм
отделила атаку АНЗАК от действий 29-й дивизии на мысе Хеллес.
Как только флотилия приблизилась к берегу, турецкие дозоры открыли беспорядочный
огонь, но австралийцы кинулись из лодок в море, на пляж и полезли вверх, по обрывам и
скалам, в тусклом свете занимающегося дня, гоня перед собою врага. Подошли эсминцы с
бойцами второй волны в 2 500 человек, и через полтора часа на берег высадилось уже 4 000
солдат. Атака катилась к восходящему солнцу под непрерывным огнём и до наступления
полного дня, успела изрядно продвинуться вглубь полуострова. В четверть восьмого на
берег сошло 8 000 человек. Ружейный и артиллерийский обстрел пляжа постоянно
усиливался, но к двум часам дня передовая Австралийская дивизия числом в 12 000 бойцов
и две батареи индийской горной артиллерии заняли полукруглую линию значительной
протяжённости. Затем подоспела 2-я дивизия, включающая Новозеландскую бригаду, и
через двадцать четыре часа на полуостров высадились все 20 000 солдат АНЗАК вместе с
малой частью артиллерии.
Первый удар союзнической армии выпало отражать двум турецким дивизиям, безо
всякой поддержки извне и Сандерс расположил их самым предусмотрительным образом.
Девять батальонов 9-й дивизии охраняли наиболее вероятные места высадки по берегу от
Габа-Тепе до залива Морто; оставшиеся три батальона и девять батальонов 19-й дивизии
стояли в резерве у Майдоса.
В этой странной истории, командиром 19-й дивизии оказался Муж Судьбы – Мустафа
Кемаль-бей. 24 апреля ему приказали вывести лучший полк – 57-й – на полевые учения;
полку предстояло выйти наутро, к высокой горе Сари Баир (Высота 971). Судьба застала
три батальона лучшего полка на утреннем построении: в 5:30 утра пришли первые вести о
высадке. Затем подоспели новые сведения: британцы, числом около одного батальона
высадились в Ари Бурну и наступают на Сари Баир. И Сами-паша (командующий войсками
южной оконечности полуострова) и сам Сандерс сочли высадку в Ари Бурну отвлекающей
уловкой; Кемалю приказали выделить для отражения атаки один лишь батальон. Но генерал
пророчески понял силу и опасность удара. Мустафа Кемаль, на свой страх и риск приказал
всему 57 полку вместе с артиллерийской батареей встретить врага и пошёл к месту высадки
сам, пешком, во главе передовой роты, с картой в руке. Поход не занял много времени и
уже через час Кемаль встретил части турецких сил прикрытия, пятящиеся под мощным
натиском австралийцев. Он, не медля приказал передовому батальону развернуться для
атаки, лично выбрал позицию для батареи горных орудий и разместил на ней пушки. Затем
– и опять без какого-либо приказа сверху – Кемаль вызвал 77-й полк. Турецкий
главнокомандующий прискакал на место к 10 часам утра, и нашёл чуть ли не весь резерв
южной части полуострова в бою; десять батальонов и вся наличная артиллерия жестоко
дрались с австралийцами.[40]
Завязался тяжкий и суматошный бой. Долговязые, дюжие бойцы АНЗАК рвались
вглубь полуострова во всех направлениях, в яростном броске, в том же беспорядке, как и
после высадки с лодок, пытаясь захватить каждый дюйм земли. Теперь их встретили войска
под превосходным управлением храброго командира и всё более плотный артиллерийский
огонь. Бой разбился на множество мелких, кровавых, безжалостных стычек в глубоких
ливневых промоинах, в зарослях кустарника, среди скал. Пощады не просили и не давали;
турки резали мелкие партии австралийцев не щадя никого - враг не брал в плен ни живых,
ни раненых.
С обеих сторон, к колеблющейся и нечёткой линии боя спешили подкрепления. Резня
продолжалась весь день и всю ночь с неутихающей яростью. Враг потерял более половины
297
вовлечённых в борьбу солдат. К полуночи 25 апреля положение передовой линии и
смятение в тылу отягчились настолько, что генерал Бёрдвуд и австралийские бригадиры
заговорили о немедленной эвакуации войск морем: немедленно, пока ещё не поздно. Но тут
оказалось, что британский главнокомандующий понимает австралийского солдата не в
пример лучше самых уважаемых командиров АНЗАК.
Обсудив дело с адмиралом Терсби, и найдя в нём полное единомыслие, Гамильтон
отдал короткий приказ: «Окапываться и стоять до конца». С этого момента и на все
последовавшие месяцы в турецкой империи не нашлось силы, способной выдернуть из
грунта Галлиполи вцепившихся в землю антиподов.
Всю ночь 26 апреля положение на пляже «V» оставалось критическим. Плацдарм
насквозь простреливался турецким ружейным огнём, любой результат требовал движения
вперёд. На заре 26 апреля, после интенсивной бомбардировки турецких позиций флотом,
оставшимся в строю дублинцам, манстерцам и остаткам Хэмпширского полка приказали
взять штурмом крепость и деревню Седд-эль-Бар. Опыт предыдущего дня, потери,
усталость после непрерывного, двадцатичетырёхчасового боя не сломили дух героических
частей, и они поднялись на призыв. В девять часов начался штурм. После трёхчасовой
битвы за каждый дом атакующие овладели деревней. Турки прочно встали за околицей.
Пока измученные войска переводили дух, броненосец «Альбион» долго и жестоко
обстреливал турецкие редуты. Канонада окончилась и движимые общим делом сборные
части английских и ирландских солдат начали новую атаку, вышли на штурм из развалин
Седд-эль-Бара при полном свете беспощадного дневного солнца и выбили упорных турок из
укреплений. Выжившие после высадки бойцы трёх батальонов трудились на ратном поле
долго, без перерыва и устали; кажется, их силы были неисчерпаемы. История нашего
островного народа почти не знает – или вовсе не знает – подобных ратных подвигов,
примеров такого же упорства, выносливости и силы духа. Помянем замечательного офицера
– полковника Доти-Уайли: именно он заново организовал войска у кромки моря,
подготовил бойцов к атаке и вдохновил на успешный штурм. Он пал подобно Вольфу[41] в
самый момент победы, захваченная крепость стала Уайли могилой и носит теперь его имя –
так решили солдаты.
К вечеру 26 апреля, после успешных атак и в результате постоянного давления
британцев на иных участках, плацдармы – пляжи «V», «W» и «X» - сомкнулись в единую
дугу вдоль берега, фронт дотянулся и до одинокого батальона на пляже «S». Двадцать
седьмого апреля союзники получили подкрепление в четыре французских батальона и
воспользовались невыгодами неприятеля – утомлением, тяжкими потерями, численной
малостью: дуга выпрямилась в линию от позиции в двух милях севернее мыса Теке до
Батареи де Тоттса. Край Галлиполи был захвачен, пляжи более не простреливались
ружейным огнём, армия удержала разрозненные места высадки и сомкнула их в единый
плацдарм.
За 26 и 27 апреля на полуостров высадились оставшиеся подразделения 29-й дивизии,
Морская дивизия и дивизия французских войск. На 28 апреля Гамильтон назначил
генеральное наступление от оконечности Галлиполи на деревню Крития. Для турок
наступил критический момент. Постоянные подкрепления и реорганизация обороны не
могли восполнить потерь в дни высадки. Во вражеских батальонах оставалось по 500
человек. К полудню турки ввели в дело весь свой резерв. Но британцам и французам не
хватало сил пробиться через ружейный огонь неприятеля. Вогнутый рельеф местности не
дал корабельным орудиям работать в полную силу, армия не успела развернуть достаточной
наземной артиллерии. К вечеру 28 апреля силы противников пришли в полное равновесие.
Если бы 28 или 29 апреля мы бросили на вражеские линии две или три свежие,
французские, британские или индийские дивизии, то обязательно прорвали бы турецкую
оборону и захватили ключевые позиции. К тому же, всё это время линии Булаира
оставались пусты, обнажены, беззащитны перед любым десантом с моря. Но был ли в
запасе свежий и так необходимый делу армейский корпус? Был. И ему предстояло идти в
298
бой. Он был обречён на чудовищные потери. Но именно теперь, когда победа определённо
зависела от одного свежего корпуса, он оставался без дела в Египте и Англии.
Турки готовили следующий ход. Подкрепления неуклонно и быстро двигались к двум
тяжко претерпевающим передовым дивизиям. Одна за другой подходили части от Булаира.
15-я дивизия шла по морю из Константинополя в Килию. 11-я дивизия спешила с
азиатского берега. Дни 29 и 30 апреля прошли безо всяких событий.
Утром 27 апреля в Адмиралтейство пришла телеграмма де Робека: отчёт о сражении. Я
немедленно отправился к Китченеру. Он выразил живейшее удовольствие, узнав о высадке
29 000 человек. Фельдмаршал посчитал, что кульминация пройдена: на берег вышли
большие силы, теперь дело за малым. Но 28 числа пришли новые телеграммы: тяжёлые
потери, великая жестокость и затруднительный ход сражения. В тот же день мы с Фишером
пришли в военное министерство и дружно призвали Китченера выслать Гамильтону
большое подкрепление из Египта и приказать войскам на Британских островах готовиться к
отплытию. Фишер убеждал фельдмаршала красноречиво и неистово, я старался, как только
мог. Наши горячность и явное смятение потрясли скептического поначалу Китченера. В тот
же вечер он телеграфировал Джону Максвеллу и Яну Гамильтону и распорядился передать
в состав дарданелльского корпуса индийскую бригаду и 42-ю территориальную дивизию из
Египта.
Почему и эти и иные силы не составили резерв Гамильтона ещё до атаки? Разумного
ответа нет. Если бы резервные части загодя перешли под начало Гамильтона, мы вполне
успели бы подготовить к высадке все войска одновременно и выпустили бы резерв в море
сразу же по готовности пляжей к приёму второго эшелона. Индийская бригада и 42-я
дивизия насчитывали общим числом 12 000 – 13 000 штыков и могли бы вступить в дело
уже 28 апреля или подоспеть к следующему дню и возобновить атаку 29-го. На деле,
индийская пехота высадилась только 1 мая, а передовая бригада 42-й дивизии не попала на
полуостров до 5 числа.
Турки, тем временем, подтягивали отовсюду подкрепления и перебрасывали на фронт
артиллерию от Проливов. 1 мая полевой германский командир фон Соденштерн решился на
контратаку. В сражении первого, второго и третьего мая турки попытались сбросить
союзнические войска в море. Германский командир раз за разом бросал измученных боями
и маршами солдат в отчаянные и разрозненные атаки. Пусть Гамильтон и не был
достаточно силён для наступления, но сил на оборону хватало, и он остался на позициях.
Союзники наладили выгрузку снаряжения на пляжи; запасы, артиллерия и снаряды пошли
на фронт в подобающих количествах. Если бы высадились и дополнительные войска, ничто
не помешало бы возобновить генеральное наступление против расстроенных турок 4 или 5
мая. Именно недостаток солдат вынудил Гамильтона снять 2-ю австралийскую и
новозеландскую бригады, перебросить их из района АНЗАК к мысу Хеллес и задержаться с
новой атакой до 6 мая.
Бой начался утром 6-го и продолжался 7 и 8 мая. Около 50 000 британцев и французов
с 72 орудиями сражались против 30 000 турок при 56 орудиях. Сражение принесло
союзникам великое и горькое разочарование. Фронт удалось подвинуть вперёд на несколько
сот ярдов. И англичане, и французы понесли тяжелейшие потери. С 25 апреля до
прекращения атак вечером 8 мая, британцы потеряли общим числом 15 000 убитыми и
ранеными, французы не менее 4 000.
Утро следующего за сражением дня открыло мрачную картину. Армию Гамильтона
заперли и пригвоздили к земле в двух изолированных, безо всякой связи по суше – лишь по
морю - районах Галлиполи. Союзники не смогли овладеть ни одной ключевой позицией
полуострова. Сплошные линии турецких траншей отгородили пик Ачи Баба от англичан,
гору Сари Баир и город Майдос от австралийцев. Траншеи развивались и множились, линия
за линией. Французы покидали Трою; теперь турецкие войска могли свободно оставить
Азию ради Галлиполи. Британцы бросили в дело все резервы, в том числе индийскую
299
бригаду и 42-ю дивизию и в значительной мере промотали их попусту, упустив
благоприятный момент. Все батальоны понёсли серьёзные потери, пополнений под рукой
не было. Для 29-й дивизии не был предусмотрен обычный 10 процентный резерв,
автоматически следующий за отправкой на фронт любой дивизии. 9 мая Ян Гамильтон
рапортовал: в наступивших условиях траншейной войны прорвать турецкие линии
наличными силами невозможно; требуются подкрепления – не менее одного армейского
корпуса. Формирование в Англии новых, очевидно необходимых и значительных сил,
подготовка призывников для восполнения убыли на фронте требовали не менее месяца. Что
значил для нас этот месяц? Союзнические войска оставались в Галлиполи и ежедневно
теряли в людях, в то время как сила турок росла с каждым днём. Инициатива и
благоприятные обстоятельства перешли к врагу. Нам предстояла долгая и дорогостоящая
борьба; новые, и куда как более тяжкие усилия.
300
Глава 30. После высадки.
Армия не могла сойти с места, но весть о высадке надолго взбудоражила Европу.
Италия, Греция, Румыния и Болгария решили, что раз уж большая союзническая армия на
берегу, её можно и должно подкреплять с моря, пока не рухнет турецкая оборона. Рим,
закусив удила, устремился в войну; Балканы застыли в напряжённом ожидании. Домашний
политический кризис временно утих. До высадки, высокие французские чины уверяли
вождей британской оппозиции в непременной кровавой бойне и обязательном поражении,
предрекали, что армию расстреляют ещё на воде. Пророчества лопнули, наши политики
испытали несомненное облегчение, и партийная борьба на какое-то время и несколько
умерилась.
Пятого мая, ещё до исхода боёв на полуострове, я выехал в Париж с важной миссией.
Переговоры с Италией шли и в марте и в апреле, но решительные события выпали именно
на последние две недели. 26 апреля стороны подписали Лондонский договор: Италия
согласилась воевать. Четвёртого мая официальный выход Рима из Тройственного союза
открыл всему свету перемену итальянской политики. В начале апреля Эдвард Грей взял
краткий отпуск по состоянию здоровья и международные дела на десять дней перешли к
премьер-министру. Асквит цепко и пылко принялся за работу и, к возвращению министра
иностранных дел, успел добиться замечательных успехов. Теперь, по прошествии долгого
времени, статьи увлёкшего Италию в войну секретного договора опубликованы и со
щемящей ясностью открывают вопиющие нужды союзников. Ни Британия, ни Франция не
были в то время щепетильны. На кону стояло само существование двух государств:
смертельная борьба, угроза коллапса России, Париж и Лондон старались привлечь к союзу
первоклассную державу, не скупясь ни на плату, ни на обещания. Римские переговорщики
вполне понимали наши тревоги и выторговывали наивыгоднейшую для Италии сделку.
Договор передавал Италии огромные приграничные территории на Адриатическом
побережье вместе с некоторыми землями, выкроенными из турецкой империи, и, вдобавок,
налагал на союзников серьёзнейшие военные и морские обязательства. Британский флот
обязался активно способствовать итальянскому на Адриатическом море, Россия обещала
энергично наступать на Австрию и двинуть в Галицию не менее полумиллионной армии.
Италия обеспечила себя на море, на суше и теперь могла, ничего не опасаясь, идти за
оговорённой платой. Но в скором времени выяснилось, что договаривающиеся стороны
выстроили все расчёты и рассуждения на песке. Те, кто прошёл сквозь штормы войны
навсегда зареклись предрекать ход фортуны и загодя планировать в каком порту корабль
бросит якорь. Со дня подписания конвенции не прошло и двух недель, а Макензен уже
теснил русских у Дунайца; началось Горлицкое сражение, армии России отступали и
повсюду терпели поражение. В конце войны на мировой карте появилась новая, сильная
держава – Югославия, и все адриатические ожидания Италии обратились в совершеннейшее
ничто. И, наконец, побитая в войне Турция ожила и, после некоторых несчастий мирного
времени, возродилась в фактически неповреждённом виде. Римские правители хотели
получить много и задёшево, но дело обернулось трудною войной. Италии, вместе со всеми,
предстояло истечь кровью и умыться слезами. Война затянулась на годы; в страну пришёл
враг, народ убывал, богатства таяли; Италия рисковала государственным бытиём, честью и,
в конечном счёте, выиграла – но не смогла в полной мере удовлетворить свои амбиции.
Калькуляции государственных мужей провалились, но гордый итальянский народ не
оказался малодушен среди долгих испытаний и разочарований войны, не посрамил
древнюю славу Рима в несчастиях своей судьбы.
Теперь понятно, что я не мог ни отложить, ни отказаться от поездки в Париж и
оказался на пленарном заседании с правом подписи от имени Адмиралтейства. Итальянцы
предвидели, что если Россия утвердится в Константинополе, а Сербия добьётся
значительных территориальных приобретений, объединённые славянские силы обзаведутся
301
мощной военно-морской базой на берегах Далмации. Операция в Дарданеллах могла
передать русским Константинополь, союзники вели дело в Проливах безо всякого участия
Италии, и Рим прилагал исключительные усилия, чтобы удержать безвозвратно
ускользающую позицию на Адриатике. Мы провели три дня в запутанных переговорах
между итальянцами и французами, за обсуждением – как закрепить в договоре право
Италии на далматинские базы после выигрыша войны. Главный спор затеялся вокруг так
называемого канала Сабиончелло (Пелешацкий пролив – пр. пер) - полосы глубокой воды
между двумя длинными островами ровно посредине Адриатического моря: идеальная база
для итальянского флота, закрытая от орудийного огня с берега и пригодная для стоянки
самых больших кораблей. Звучали и иные притязания; когда итальянцы приуныли, мы
бросили на кон британский трезубец и согласились выставить не только крейсера с
флотилиями, но и эскадру линкоров. Адмирал де Робек определённо отказался от
дальнейших попыток прорыва, теперь мы могли взять корабли из его отряда. В конечном
счёте, морские представители трёх стран пришли к полному согласию. Италия настаивала
именно на британских броненосцах и Франция, безо всяких обид, согласилась заменить
английскую эскадру у Дарданелл равным числом собственных кораблей.
Я выехал из Парижа утром 7 мая, успел в Сент-Омер к вечеру и сразу же узнал о
новостях с Галлиполи и о плане Френча. Во-первых, телеграмма Гамильтона: бой на
полуострове идёт в полную силу, решительного результата пока нет. Во-вторых, Френч
намерен предпринять широкое наступление в секторе гряды Обер, в то время как французы
на его правом фланге атакуют позиции у Суше; важное дело начнётся на рассвете 9 числа. Я
решил остаться, увидеть битву и был рад возможности отвлечься от разных дум.
Читатель знает, что в то время я находил задачу англо-французских солдат
невыполнимой. Против них стояло равное число прекрасно обученных и превосходно
окопавшихся
германцев.
Проволочные
заграждения
рвали
предварительной
бомбардировкой и враг доподлинно и загодя знал, через какие бреши пойдут наступающие
войска. Никто не сомневался, что неприятель наблюдает за обстрелом и предпримет всё
возможное для отражения атаки. Более того, британцы располагали скудным запасом
снарядов, бризантных же боеприпасов для разрушения германских траншей почти не было.
Я предпринял всё, чтобы без неоправданного риска разглядеть сражение поближе, но ни с
высокой колокольни, ни с переднего края не увидел ничего, кроме дымов и разрывов.
Увидеть сражение по-настоящему можно лишь в атакующем строю. Но увидеть сражение
по-настоящему значит неизбежно проникнуться чувством боя, а оно захватывает без
остатка. Стороннему наблюдателю не дано увидеть ничего; участник боя замыкается в
едином, всепоглощающем личном впечатлении. Горчайшее свойство войны. Многие из
высоких генералов посылают войска в сражение, но не понимают условий боя; стороннее
положение не даёт им выдумать какие-то способы помочь солдату.
Вечер наступления запомнился мне страшным зрелищем большого эвакопункта в
разгар боевых действий. Более 1 000 всевозможно и жестоко искалеченных мужчин
заполнили монастырь Мервиля – обожжённые, с рваными и колотыми ранами,
задыхающиеся, полумёртвые – несчастных сортировали по виду увечья и относили в разные
помещения обители. Через ворота, с фронта и на фронт шёл непрерывный поток
санитарного транспорта, каждая машина приходила с четырьмя или пятью израненными
страдальцами; из задних дверей выносили труп за трупом, похоронная партия работала без
передышки. Одну из комнат забили безнадёжными ранеными: им уже не требовалась
операция, их было невозможно везти дальше. В другом отделении расположились
«ходячие», все они жестоко мучились, но большинство оставалось в бодрости. Ходячих
ждали чашка чаю, сигарета и долгий путь в моторной медицинской карете.
Несортированную массу сложных и неотложных раненых сгрудили перед широко
распахнутой дверью операционной. Я подошёл и увидел отвратительную картину: хирург
трепанировал раненому череп. Повсюду была кровь и окровавленные бинты. С улицы
барабанила канонада: машина убийства и расчленения работала на полном ходу.
302
Именно в тот день я узнал о гибели «Лузитании». Несколько месяцев назад,
гигантский лайнер окончательно вернулся к гражданским перевозкам и успел несколько раз
обернуться через Атлантику. В первую неделю мая, судно возвращалось в Ливерпуль из
Нью-Йорка. На борту было около 2 000 пассажиров, все - гражданские люди, британцы и
американцы. Среди прочего груза, судно везло маленькую партию винтовочных патронов и
шрапнельных снарядов, примерно в 173 тонны весом. Ещё до отхода «Лузитании» по НьюЙорку ходили предупреждения: лайнер будет потоплен; сигналы об опасности, как это
впоследствии выяснилось, шли от правительства Германии. 4 и 5 мая пришли донесения о
германских субмаринах у южного входа в Ирландский канал, подводные лодки потопили
двух торговцев. Тем временем, «Лузитания» приближалась к Британским островам. 6 мая из
того же района поступили новые сведения об активности субмарин, и Адмиралтейство
принялось рассылать тревожные предупреждения. Наша беспроводная станция на острове
Валентия (Ирландия- пр.пер.) постоянно передавала особого рода сообщения и
дополнительные сведения.
6 мая, 12:05. Всем английским судам… Сторонитесь мысов. Идите в гавань полным
ходом. Держитесь середины канала. Субмарины у Фастнет.
6 мая, 19:50. «Лузитании». Активность субмарин у южного берега Ирландии.
7 мая. 11:25. Всем английским судам. Активность субмарин в южной части
Ирландского канала. По последним сведениям к югу от маяка Конингбег. Удостоверьтесь,
что «Лузитания» получила это сообщение.
7 мая, 12:40. «Лузитании». В 10 утра в пяти милях южнее острова Клир замечены
субмарины, шли на запад.
Все эти послания были своевременно получены.
В секретном меморандуме Адмиралтейства от 16 апреля 1915 года есть и такая
рекомендация:
Опыт войны показывает, что быстроходный пароход может серьёзно помешать
неожиданной подводной атаке если пойдёт зигзагом, то есть будет менять курс через
короткие и неравные временные интервалы – от десяти минут до получаса. Именно так и
почти всегда поступают военные корабли в районах действия субмарин. Скорость
погруженной лодки очень мала и ей исключительно сложно выйти на позицию выстрела
при невозможности понять и предвидеть курс атакуемого судна.
Адмиралтейский отдел торгового судоходства работал должным образом, но
«Лузитания» пренебрегла и инструкциями и всеми предупреждениями. Лайнер был
торпедирован в восьми милях от мыса Олд Хед оф Кинсейл. Атака застала «Лузитанию» на
обычном торговым маршруте, судно шло без зигзага и держало ход чуть выше двух третей
от полного. Субмарина U-20 коммандера Швигера выпустила две торпеды: первая ударила
в середину корпуса и произвела ужасный взрыв; вторая, через несколько минут попала в
корму. Через двадцать минут «Лузитания» пошла ко дну. Море приняло 1 195 пассажиров;
среди них оказались 291 женщина и 94 ребёнка. Варварский подвиг немецкой субмарины
громыхнул по всему миру. Погибло множество граждан США, Америка содрогнулась от
гнева и сильные духом люди во всех концах великой республики потребовали
вооружённого вмешательства. В то время этого не случилось, война осталась в
разрушительном равновесии сил. Но с той поры друзья Антанты в Соединённых Штатах
получили в руки оружие, против которого германское влияние уже не имело силы, и
положили конец прискорбному периоду жестокосердия в американской политике.
303
С самого известия об ужасной трагедии я понял всё её значение. По мере изучения
суматошных и противоречивых событий Великой войны нам открываются несколько
суровых истин. В двух случаях правители германской империи сознательно, по расчёту,
злонамеренно отстранили сожаления, отбросили совестливость, жестоко ударили по
скрепам мировой цивилизации, нарушили правила, действительные и в мирное время и в
дни свар человеческого семейства. Эксперты настаивали, что только вторжение в Бельгию и
неограниченная подводная война приведут к победе. На деле, именно эти пути привели
страну в руины. Германия восстановила против себя могучие, недосягаемые для немецких
армий державы и сила её оказалась сломлена. Ничто, кроме вторжения в Бельгию не могло
отнять у германцев триумфа в первый военный год; ничто, но лишь неограниченная
подводная война лишила немцев победы в год последний. Именно два промаха, а не
множество врагов, не дефицит ресурсов и благоразумия, не боевые ошибки генералов и
адмиралов, не слабость союзников, никак не упадок духа и верноподданнических чувств
населения и армии – но только эти две причины, два великих преступления, два
исторических просчёта уничтожили Германию и принесли нам спасение.
Тем временем, морские начальники у Дарданелл пустились в бурные споры.
После 18 марта, во флотских кругах бытовали два мнения. Сторонники наступления
упорно говорили о практической возможности подавить форты, вытралить минные поля и,
наконец, прорваться через Проливы. Они не сомневались в том, что корабли могут пройти в
Мраморное море и без устали убеждали адмирала выполнить задачу к чести флота.
Деятельные офицеры глубоко переживали за армию, скорбели о кровавых сверх всяких
ожиданий потерях на суше и находили совершенно нестерпимым для флота делом
оставаться в стороне, не подавать помощи и пренебрегать возложенной на моряков
ответственностью после всех полученных из Лондона приказов. Они осаждали
командующего просьбами, требовали предложить Адмиралтейству новую атаку.
Адмирал де Робек, умелый и храбрый командир, не остался глух и слеп ни к этим
просьбам, ни к страданиям армии. Он, наконец, решил послать в Адмиралтейство
телеграмму и недвусмысленно объявить о готовности к новой атаке. Телеграмма вышла
противоречивой: в ней видно несколько рук, несколько противоположных мнений. Но что
очевидно сегодня: все участники совещаний на борту «Куин Элизабет» верили, что Лондон
откликнется на депешу немедленным приказом идти в бой. Французский командующий,
адмирал Гепратт сообщил морскому министру, что совершенно уверен в скорой,
решительной атаке и просит выслать сильный корабль для подкрепления своей эскадры.
Все командиры и офицеры ощутили себя в преддверии великого и яростного морское
сражения и были готовы ко всякому риску и любым жертвам.
Вице-адмирал Робек, Адмиралтейству.
10 мая 1915 года. Обстановка на Галлиполийском полуострове.
Генерал Гамильтон уведомил меня, что армия остановлена и может продвигаться к
Ачи Баба лишь рывками по нескольку ярдов; по его мнению, сегодняшние условия на
полуострове схожи с обстановкой в северной Франции. Тем самым, наступили
обстоятельства, указанные в моей телеграмме за номером 292 - если войска запнутся в
наступлении на Килид Бар, вопрос о прорыве флота сквозь неподавленные форты Узостей
полностью зависит от выбора: лучше ли флоту помогать армии ниже Чанака, без ущерба
для собственных коммуникаций, либо уйти за Чанак и действовать в отрыве от базы?
Армии не стоит чрезмерно положиться на помощь с моря; флот, несомненно, способен
подавлять огонь турецких батарей, но слабый помощник против траншей и пулемётов, а
именно эти средства и остановили наступление.
Судя по яростному сопротивлению врага, прорыв в Мраморное море вряд ли решит
дело; равно вероятно, что турки закроют Проливы за флотом. Последнее не возымеет
304
серьёзных последствий, если оборону удастся сломить до вынужденного отхода отрезанной
эскадры.
Сегодня армию поддерживают все морские силы, но если флот уйдёт в Мраморное
море, войскам придётся довольствоваться весьма ограниченной помощью крейсеров и
нескольких старых броненосцев, в том числе и французских, негодных для серьёзного
обстрела Узостей.
Упорное сопротивление турецкой армии на полуострове говорит за то, что одни лишь
форсирование Дарданелл и появление флота у Константинополя не приведут к перелому.
Чтобы принять решение, необходимо ответить на два вопроса:
Первый: Сможет ли флот, пройдя Дарданеллами, обеспечить уверенный успех
операции?
Второй: Если флот, единственно по причине жестоких потерь, будет вынужден
вернуться – не окажется ли армия в положении критическом для судьбы всего дела?
Телеграмма заслуживала самого пристального изучения. Было совершенно ясно, что
на повестке дня вновь стоит вопрос о возобновлении морской атаки. Адмирал де Робек
взвесил за и против, особо остановившись на втором, но, в то же время и недвусмысленно
давал нам знать, что готов повторить попытку по приказу Адмиралтейства. Телеграмма
привела меня в смятение. Я, неизменно и без оговорок стоял за возобновление атаки. Но
обстановка была уже совсем не та что в марте и апреле. Решение Робека от 22 марта
совершенно изменило наш политический курс. Произошли три важных события.
Во-первых, на Галлиполи высадилась армия. Десант обошёлся в 20 000 человек.
Правда, что войска оказались прикованы к месту, но Китченер, по его собственным ко мне
словам, решил удовлетворить просьбу Гамильтона и выслать к Дарданеллам целый
армейский корпус. Мы всегда видели главную опасность для операции в высадке под огнём.
Теперь мы высадились; казалось, что если турки не смогли воспрепятствовать десанту, то
тем более не устоят перед дальнейшими атаками армии: надо лишь не медлить с
достаточными подкреплениями. Тем самым и в тот момент мы видели способ к
благоприятному завершению военной операции в должном и скором усилении
экспедиционного корпуса.
Во-вторых, для Италии наступил канун войны. Только что подписанный англоитальянский морской договор обязывал нас послать к итальянскому флоту на Адриатике
четыре линейных корабля и четыре лёгких крейсера. Я подписал договор, руководствуясь
положением дел после 22 марта: тогда адмирал де Робек совершенно отказался от морской
атаки и мы согласились вести дальнейшую борьбу одной лишь военной силой. Уход от
Проливов восьми указанных кораблей, пусть даже и как-то восполненный французскими
подкреплениями, совершенно не вязался с решением о непреклонном – и даже безнадёжном
– штурме Дарданелл одними лишь морскими силами.
В-третьих, долго ожидаемый кошмар, в конце концов, стал явью. В Эгейское море
пришли германские субмарины. Одну или две или даже три подводные лодки заметили при
разных обстоятельствах в окрестностях Дарданелл. Положение «Куин Элизабет» стало
исключительно опасным, весь дарданелльский флот оказался под угрозой, истинные
размеры которой мы были не в состоянии оценить. Теперь германские субмарины могли
встретить в Мраморном море корабли, успешно прорвавшиеся через Дарданеллы. Факт
этот, сам по себе, не имел решающего значения, хотя и ограничивал действия флота, но
вместе с другим – и вполне резонным – предположением, что турки закроют пролив за
эскадрой, серьёзно сокращал срок деятельной стратегической жизни изолированного отряда
в Мраморном море.
305
Далее, сегодня, когда армия высадилась и тяжко сражалась на полуострове, на флот
пала куда как большая ответственность. По меткому замечанию адмирала Оливера, «18
марта флот был один, теперь у него жена на берегу».
Я поразмыслил над всеми перечисленными обстоятельствами. Вместе они значили
очень многое. Конечно, если де Робек будет настаивать на возобновлении атаки, мы сможем
за несколько недель воссоздать должные условия и позволим адмиралу действовать. Наши
и без того огромные морские ресурсы росли с каждым днём. К середине июня эскадра у
Дарданелл станет сильнее, чем когда-либо; Робек доведёт до скрупулёзного совершенства
подготовку следующей попытки. Более того, через несколько времени мы в точности
узнаем о германских субмаринах в Эгейском море и оценим истинный уровень подводной
опасности. Пока же аргументы против решительного морского штурма казались очень
весомыми.
С другой стороны, меня весьма привлекала возможность ограниченной операции.
Флот, атакуя форты Узостей, мог бы проверить сведения о нехватке снарядов у противника.
По ходу боя, можно было бы вытралить и убрать с дороги минные поля у мыса Кефец.
Теперь, после тщательной организации противоминного дела и насыщения дарданелльской
эскадры - пусть и уменьшенной - тральщиками, такая операция казалась вполне
осуществимой. Одна лишь расчистка минных полей Кефеца угрожала коммуникациям
турецкой армии на полуострове.
Но я видел и крайнее переутомление Фишера. Груз семидесяти четырёх лет гнул его к
земле. Пока я оставался в Париже и договаривался об англо-итальянской морской
конвенции, Фишер работал в величайшем изнеможении. Временная обязанность
единоличного управления Адмиралтейством обернулась для него явными, неприкрытыми
затруднениями и тревогами. Нет сомнения, неимоверно тяжкое бремя военных дней и
оборот событий довели старого адмирала чуть ли не до безумия. Телеграмма де Робека
совершенно выбила Фишера из колеи. Теперь ему вновь приходилось бороться с тем, чего
он никак не хотел и более всего боялся: новая попытка атаки с моря, решительный бой до
окончательного результата.
Мы собрались за обсуждением утром 11 мая. Я постоянно повторял, что хочу лишь
расчистить минное поле Кефеца под прикрытием новой бомбардировки фортов Узостей и
вовсе не хочу склонить Фишера к решительному форсированию пролива и прорыву в
Мраморное море. Казалось, вопрос стал ясен, но я так и не смог справиться с тревогами
адмирала. Он, несомненно, понимал, что успех вспомогательной операции в огромной
степени облегчит пока ещё возможное главное дело – так это и было. Заграждение у Кефеца
служило туркам первой линией обороны. В тот же день и «с большой неохотой» Фишер
передал мне официальный меморандум с подробным и горячим подтверждением своих
прежних взглядов и заключением:
… ни при каких обстоятельствах не приложу руку к приказу для адмирала де Робека
пройти Дарданеллами, пока берега не будут прочно заняты войсками. … Теперь, надеюсь,
ясно, что я совершенно не согласен с любым подобным планом.
Я тотчас ответил, что разделяю его мнение, что Фишер не получил от меня
предложения «прорваться» через Дарданеллы и вновь указал, что мы могли бы помочь
армии, приказав Робеку заняться фортами и тралением мин у Кефеца. Далее я выразил
надежду, что мы, как это было всегда, объединимся для пользы дела, и призвал Фишера
… Вместе отвечать за амфибийную операцию, одну из величайших в истории. Вы
полностью связаны с этим предприятием. Чтобы довести дело до победы, нам понадобятся
товарищество, находчивость, стойкость и терпение самой высокой пробы…
306
Фишер ответил на следующий день. Он не нашёл в моём ответе недвусмысленного
отказа от действий на минных полях до оккупации армией берегов Узостей и теперь
намеревался переправить копию меморандума премьер-министру.
Что до замечания о «полностью связан»: вам (и премьер-министру) надлежит знать,
что моё неохотное согласие не распространяется на азартные игры, на новое 18 марта до
выполнения армией своей части работы.
Теперь читатель понимает, что после 22 марта Адмиралтейство и морское
командование у Дарданелл ни дня не были едины в решимости атаковать. Мы были вместе
21 марта, но затем если одна сторона пела за здравие, другая откликалась за упокой. 23 и 24
марта Адмиралтейство настаивало на атаке, хотя и без формального приказа, но адмирал на
месте ответил «Нет». 10 мая командующий у Дарданелл пожелал прорваться, но теперь
Адмиралтейство сказало «Нет». 18 августа, после несчастного боя в заливе Сувла
Адмиралтейство вновь подняло вопрос и разрешило адмиралу использовать старые
броненосцы безо всяких ограничений; на этот раз адмирал ответил аргументированным и
решительным отказом. Наконец, с началом эвакуации Галлиполи, новый командующий у
Дарданелл адмирал Уэмисс получил от коммодора Кийза детально проработанный план
форсирования Проливов, страстно выпрашивал в Адмиралтействе разрешения начать дело,
но Лондон план отверг.
После поездки на фронт и ввиду скверных новостей из России, Франции и от
Дарданелл, я выпустил общее распоряжение всем адмиралтейским департаментам:
Секретарю, членам Совета Адмиралтейства.
11 мая 1915 года.
Прошу довести до сведения всех департаментских начальников. Текущий ход дел
заставляет предположить, что война не закончится до 31 декабря 1916 года. Из этого надо
исходить во всех делах и планах Адмиралтейства; теперь к рассмотрению принимаются
любые мероприятия, направленные на усиление наших военно-морских сил и способные
возыметь эффект до указанного срока. Вопросы личного состава, кораблей, вооружений,
запасов, организация, содержание флота и верфей должны рассматриваться как
долговременные и получить постоянный и планомерный ход без чрезмерного напряжения
сил. Жду план работ и программу развития от каждого департамента.
У.С.Ч.
Ночью 12 мая турецкий эсминец с немецкой командой торпедировал и утопил
«Голиаф» у Дарданелл и Фишер решил отозвать «Куин Элизабет» домой. На этот случай он
приготовил для меня более чем щедрую компенсацию. Я не стал противиться. Первые два
монитора с 14-дюймовыми орудиями («Стоунвол Джексон» и «Адмирал Фаррагут») встали
в строй, и я разрешил Фишеру забрать «Куин Элизабет» в обмен на эти и следующие
постройкой мониторы, два броненосца типа «Дункан» и некоторое число дополнительных
кораблей. Первый морской лорд испытал огромное облегчение и рассыпался в
благодарностях. К тому времени наши отношения стали мучительны. Фишер предпринимал
всё возможное, чтобы не допустить новых потерь и вовсе увести флот от проклятого места.
Я руководствовался не только рассудочными убеждениями, но долгом чести и желал
оказать армии полноценную помощь немедленными действиями.
307
Пришлось огорчить Китченера. Я пригласил фельдмаршала на совещание в
Адмиралтейство. Вечером, 13 мая мы собрались за восьмиугольным столом: Китченер сел
слева от меня, Фишер – справа; на совещание пришли разные офицеры в высоких чинах.
Новость о том, что Адмиралтейство собирается увести от Дарданелл «Куин Элизабет»
совершенно разъярила Китченера. Свойственное военному министру хладнокровие в
несчастьях оставило его. Фельдмаршал яростно протестовал против желания
Адмиралтейства бежать с поля боя в критический момент – так он оценил происходящее. С
другой стороны яростно бушевал Фишер: ««Куин Элизабет» уходит домой; корабль уйдёт
немедленно, он уйдёт этой же ночью; иначе я ухожу из Адмиралтейства – тотчас, из-за
этого стола». Если бы можно было поменять их местами – поставить Китченера первым
морским лордом, а Фишера отправить в военное ведомство, выбивать подкрепления – оба
нашли бы счастье и дело пошло бы на лад. Но это было не в наших силах. Я не отошёл от
договорённости с Фишером и изо всех сил пытался убедить Китченера, что мониторы
помогут армии ничуть не хуже и с меньшим риском для флота. Я вновь и вновь перечислял
ему подготовленные к отправке корабли и дал твёрдое обещание – согласованное со штабом
– помогать армии самыми действенными способами. Казалось, я смог в какой-то мере
успокоить Китченера прежде чем тот ушёл.
Мы с Фишером сели за телеграммы и приказали де Робеку отправить «Куин Элизабет»
домой, не мешкая и в полной тайне. Мы оповестили адмирала, что немедленно передаём в
состав Дарданелльских сил «Эксмут» и «Венерэбл», и что до конца месяца к нему подойдут
оба наших первых монитора. Пара бомбардировочных кораблей самой современной
конструкции более чем восполнит потерю «Куин Элизабет». Всего адмирал получит шесть
мониторов, мы будем отправлять их к Дарданеллам по мере спуска на воду. Как только
французская эскадра у Проливов получит подкрепление в шесть броненосцев, Робек - также
в величайшей тайне – должен отослать «Куин», «Лондон», «Имплейкебл» и «Принс оф
Уэллс» на Мальту, контр-адмиралу Терсби, для действий на Адриатике вместе с флотом
Италии во исполнение условий англо-итальянского морского договора. Мы указали де
Робеку, что, по мнению Адмиралтейства, время независимых попыток форсирования
Дарданелл одним лишь флотом прошло и в настоящих обстоятельствах вряд ли повторится
впредь; теперь ему следует ограничиться поддержкой наступления армии.
Мы засиделись за этими телеграммами за полночь – в последний раз вместе.
308
Глава 32. Падение правительства.
14 мая Военный совет собрался среди адова пламени. Нас обступили факты: армия
Гамильтона на Галлиполи оказалась в безвыходном тупике, в ужасных обстоятельствах:
подать подкрепления было затруднительно, отвести войска – чуть ли не невозможно. Флот
замер в оцепенении. Фишер настаивал на отводе «Куин Элизабет» - германские субмарины
успели подойти к входу в Адриатическое море и грозили бедой густому скоплению
союзнических кораблей у Дарданелл. Пришли новости о несомненной неудаче британского
наступления во Франции в секторе гряды Обер. Армия Френча безрезультатно потеряла
около 20 00 человек; французский фронт требовал новых людских и материальных
подкреплений. Снарядный кризис разразился в полную силу – утренняя «Таймс» не
обинуясь писала о нехватке боеприпасов – а следом надвигался и политический кризис
первой величины. Россия терпела поражение и с каждым днём выказывала всё большую
слабость. Дискуссия шла нервно, в скверном, хотя и смягчённом формальными
приличиями, духе.
Китченер задал тон агрессивной, официальной и чудовищно несправедливой жалобой.
Он согласился участвовать в дарданелльс