миротворчество и международная безопасность: некоторые

МИРОТВОРЧЕСТВО
И МЕЖДУНАРОДНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ:
НЕКОТОРЫЕ ПРОГНОЗНЫЕ ОЦЕНКИ
О.О. Хохлышева
Нижегородский государственный университет
Любой прогноз представляет собой весьма конкретное предсказание вероятностного состояния или развития какого-либо явления в будущем [1]. К сожалению,
он часто становится делом неблагодарным для исследователя общественных процессов. Не случайно известные американские футурологи из Гудзоновского института будущего Г. Кан и А. Виернер совершили в 1967 г. роковую ошибку в
своих расчетах, оказавшись, как, впрочем, и многие другие западные специалисты, совершенно неспособными предвидеть крах СССР к концу XX в. [2]. Вместе
с тем без прогнозирования — разработки прогноза и специального научного исследования конкретных перспектив развития какого-либо явления (экономического, военного, политического и пр.) [3] и прогностики (теории и практики прогнозирования, науки о законах и способах разработки прогнозов) [4] сегодня не
обойтись. Ведь именно они создают предпосылки для стратегического планирования и комплексного рассмотрения лицами, принимающими решения (ЛПР) в
любом развитом государстве, включая Россию, тех вызовов и угроз, с которыми
сталкивается человеческая цивилизация в сложнейших реалиях международнополитической повседневности [5]. Следует подчеркнуть, что аналитикопрогностические методы нацелены на прогнозирование более сложных, чем отдельные ситуации и варианты поведения, процессов и явлений: динамики международной системы в целом, ее отдельных направлений и т.д. [6].
Сама прогностика — одна из наиболее динамично развивающихся сфер методологии, в ней исключительно много дискуссионного [7]. В последние годы получают признание и распространение такие интересные теоретические ее ответвления, которые важны для прогнозирования международных отношений, как, например альтернативистика (вероятные и/или возможные реально использованные
варианты прошлого) [8]. С точки зрения ценности практической отдачи, лучше
всего зарекомендовали себя сценарийный метод (построение сценариев гипотетического хода развития событий и выдача принципиальных рекомендаций на случай материализации каждого из сценариев) и метод экспертного анализа (мозговая атака, метод «дельфи» и др.) [9].
Все без исключения инструменты прогнозирования играют особую роль, применительно к меняющейся роли миротворчества с учетом результатов геополитической деятельности великих держав в XX в., военной стратегии и стратегии национальной безопасности современной России, поскольку именно от активной
политики нашей страны на мировой арене в обозримом будущем будет многое
зависеть и необходимо заблаговременно рассчитать возможности оперативного
предупреждения многих отрицательных последствий еще не свершившегося [10].
«Главным конституирующим моментом прогнозирования, — справедливо отмечает известный российский политолог А.С. Панарин, — как раз и является понятие не прибранного к рукам другого — кого мы еще не знаем и рецептами овладения которым не располагаем. Если мы понимаем будущее как экстраполяцию
уже состоявшихся «прогрессивных тенденций», значит, мы отказываем ему в ста52
тусе другого, в праве не укладываться в наши предположения. Все так называемые великие учения, от либерализма до марксизма, представляют собой смесь
догматической «научной» самоуверенности с психологией гедонистического баловня судьбы, ожидающего от будущего исполнения всех своих капризов» [11].
С нашей точки зрения, для прогнозных характеристик меняющейся роли миротворчества, с учетом военной стратегии и стратегии национальной безопасности современной России, принципиально важна диалектика вызова и ответа [12].
Последняя, в свою очередь, апеллирует к теории рационального выбора [13].
В термин «рациональный выбор» вкладывают различный смысл, а соответствующие модели рационального выбора имеют хождение порой под разнообразными наименованиями (например: теория общественного выбора; теория социального выбора; теория игр; модели рационального актора; положительная политэкономия, а также экономический подход к политике и др.) [14]. Теоретики рационального выбора в целом сходятся на инструментальном понимании рациональности, с которой (рациональностью), как это мыслится (в данной концепции),
индивиды соотносят свои ожидаемые выгоды, максимизируя их формально предсказуемыми способами [15].
Прогноз основных тенденций развития миропонимания, миротворчества, миросохранения, в общем контексте решения великими державами важнейших задач
международной безопасности, основывается на адекватной оценке всего опыта
XX в. и специальном рассмотрении массива фактов в пределах значительного
исторического континуума для реалистического ценностного отбора всего лучшего, что может способствовать укреплению мира на всей планете и избежанию
войны в принципе.
«На мой взгляд, — пишет в этой связи великий мыслитель XX в. И.С. Берлин, —
два фактора больше, чем все остальные, оказали влияние на ход истории в XX в.
Первый — это развитие естествознания и технологии, что, безусловно, является
самым триумфальным событием нашего времени; ему со всех сторон уделяли и
уделяют большее и все растущее внимание. Второй фактор, несомненно, — великие идеологические потрясения, которые фактически изменили жизнь всего человечества; русская революция и ее последствия — тоталитарные тирании как правого, так и левого толка, вспышки национализма, расизма, а кое-где и религиозной нетерпимости, каковых — вот ведь интересно, — не мог даже и предположить ни один из самых проницательных социальных мыслителей XIX в.
Когда наши потомки через два или три десятилетия (если человечество доживет до того времени) оглянутся на наш век, я думаю, что именно эти два явления
окажутся более всего заслуживающими анализа и объяснения» [16].
По существу, с И.С. Берлиным солидарен А.С. Панарин, считающий, что
XX век по многим показателям можно оценить как небывалое торжество Прометеевой воли новоевропейского человека, выдвинувшего программу тотального
овладения миром [17].
«Но в то же время, — отмечает А.С. Панарин, — даже самые смелые и фанатичные адепты теории прогресса сегодня не могут игнорировать два кардинальных по своему значению факта. Первый связан с тупиками роста, обнаружившимися в свете глобальных проблем современности, и в первую очередь — в свете
конфликта между технической цивилизацией и природой. Второй состоит в том,
что XX век, как никакой другой, подтвердил принципиальную непредсказуемость
будущего, и в этом смысле ознаменовал посрамление всех глобальных рационалистических претензий, всех «великих учений» [18].
53
С вышеупомянутыми конcтатациями можно соглашаться или нет, но главным,
с нашей точки зрения, является то, что Запад в целом к концу XX в. весьма реалистически подошел к пониманию триады «миропонимание — миротворчество —
миросохранение» и сумел с помощью вполне конкретных организационных усилий на региональном и глобальном уровнях превратить первый ее компонент в
прагматическую идеологию, способную замаскировать истинный смысл своих
(англосаксонских) ценностей и сплотить в рамках управляемого пацифизма многих людей, второй — фактическое принуждение к миру с максимальным использованием тех преимуществ, которые дает применение военной силы.
Третий компонент представляет собой весьма своеобразный мировой порядок:
при наличии глобального управления (Global Governance) через контролируемый
хаос везде, где ощутима угроза специально выработанной шкале национальных
интересов США и их союзников, фактически уже создан [19].
В результате современной России, как великой державе, сравнительно недавно
имевшей значительный потенциал правильного, основанного на традициях справедливости понимания мира, военную мощь, вполне достаточную и для миротворчества, и для миросохранения на 1/6 части земного шара [20], и, наконец,
признанный во всем мире международный авторитет, не говоря уже о великолепно разработанных военной стратегии и стратегии национальной безопасности
[21], учитывающих лучшие традиции отечественного военного искусства, не остается ничего, кроме реагирования на новейшие инициативы Запада в целом, причем относительно самых различных измерений (геополитического, военностратеги-ческого, экономического, культурного и пр.) [22]. И для правящих кругов современной России, и для российского общества совершенно необходимыми
являются скорейшее преодоление кризиса идентичности, выработка концепции
общественной пользы, в сочетании с развернутой шкалой национальных (общественных) приоритетов и интересов, в полной мере учитывающих такие геостратегические обстоятельства политического реализма, как: 1) география; 2) природные ресурсы; 3) технология; 4) население; 5) идеология; 6) национальный характер; 7) мораль; 8) лидерство.
Формально официальные российские правительственные документы последних лет, включая Концепцию внешней политики Российской Федерации (декабрь
1992 г.), Концепцию национальной безопасности Российской Федерации (17 декабря 1997 г.), Концепцию национальной безопасности Российской Федерации
(10 января 2000 г.), Военную доктрину Российской Федерации (21 апреля 2000 г.),
Концепцию внешней политики Российской Федерации (28 июня 2000 г.), Доктрину информационной безопасности Российской Федерации (9 сентября 2000 г.),
Доклад Министерства обороны Российской Федерации «Актуальные задачи развития Вооруженных сил Российской Федерации» (2003 г.) определяют весь
спектр новых угроз и варианты противодействия им на общественном, государственном и межгосударственном уровнях [23].
Фактически, они еще не составили modus operandi (образ действий) для деятельности лиц, принимающих решения (ЛПР) в государстве, в отличие от аналогичных документов США, НАТО, Евросоюза [24]. Более того, в российских правящих кругах до сих пор превалирует явная недооценка опасности глобализации
и тех возможностей НАТО, которые заложены в концепцию расширения [25].
Дискурс в российской академической среде относительно проблем международной безопасности, перспектив сотрудничества России и НАТО, мироподдержания, с учетом повсеместного проявления терроризма, поражает своей наивностью
и отдаленностью от реалистических концепций отечественных военных аналити54
ков, мнение которых попросту игнорируется высшими эшелонами российской
власти [26].
Огромное число недочетов осуществляемой военной реформы [27] связано,
прежде всего, с отсутствием должной политической воли российского руководства и непониманием последним всей сложности решения задач мобилизации
людских ресурсов в современных условиях меняющегося мира [28], не дают никаких оснований для оптимистического прогноза в срок упреждения до 2010 г.
относительно каких-либо позитивных сдвигов в военной стратегии и стратегии
национальной безопасности России, а следовательно, и международного миротворчества, с учетом обозначенных выше обстоятельств [29].
В общепланетарном масштабе на протяжении 2004–2010 гг. серьезных изменений утвердившегося миропонимания ожидать не следует. Его суть попрежнему будут составлять те эклектические идеологемы, которые основаны на
системе западных протестантско-католических ценностей. Именно поэтому какой-либо новой концепции «культуры войны», или «культуры мира», человечеству в ближайшей перспективе выработать не удастся. Напротив, особое значение
вскоре будут иметь весьма своеобразное, но, опять-таки, западное по своей культуре понимание мира, максимально учитывающее стратегические цели нового
мирового порядка [30]. Об этом недавно недвусмысленно заявил С. Хантингтон,
неустанно пропагандировавший ранее идею «столкновения цивилизаций» [31].
Инертность правящих кругов современной России в процессе выработки
контрпарадигмы миропонимания на основе своих ценностей будет лишь усугублять и без того сложное положение, связанное с умонастроениями людей доброй
воли, искренне стремящихся предотвратить термоядерную катастрофу и «конец
истории» человечества, тем более, что З. Бжезинский уже объявил врагом № 1 для
Запада в целом именно Православие [32].
Международное миротворчество в целом в 2004–2010 гг. будет испытывать
достаточно сильный кризис. Каких-либо серьезных результатов реформирования
системы операций по поддержанию мира, утвержденной ООН, вряд ли следует
ожидать. Цепь провалов — Руанда, Сребренница, Косово, Сьера-Леоне — будет,
по всей видимости, продолжена, поскольку сам механизм планирования и осуществления военного комплекса операций по поддержанию мира (ОПМ), включая
прежде всего набор воинских подразделений на межнациональной основе, остается весьма громоздким, а ответственность за его эффективность со стороны странучастниц ООН продолжает быть чрезвычайно низкой [33].
Расширения сферы участия России в миротворчестве ООН и Запада в целом не
предполагается. Что касается некоторых совместных усилий НАТО и России в
данной области, то они не будут эффективны для России, поскольку НАТО рассчитывает лишь на свой вариант адаптации концептуальных основ миротворчества, а собственной твердой позиции у российского руководства на этот счет до сих
пор нет.
По периметру границ Российской Федерации в 2004–2010 гг. следует ожидать
новых вспышек конфликтов, которые вполне могут происходить по разным причинам (проблема нелегального оборота наркотиков, территориальные споры, этнонеприязнь и т.д.). Наиболее вероятные очаги конфликтов возникнут в приграничных областях Казахстана, Киргизии. Кавказский регион по-прежнему будет
доставлять России особое беспокойство, тем более что там уже реализуются неформальные миротворческие проекты Европейского сообщества под условным
названием «Пакт стабильности для Кавказа» [34]. Для России самым неприятным
окажется вмешательство ОБСЕ во все новые вооруженные конфликты. Более то55
го, следует ожидать и прямого вмешательства «миротворческих» военных контингентов США в тех наиболее «болевых» точках Средней (или Центральной)
Азии, где уже есть американское военное присутствие [35]. То же самое можно
сказать и о Кавказе, а также о Молдове, где вполне можно ждать новых всплесков
напряженности, и о Крыме, где политическая обстановка продолжает ухудшаться
день ото дня.
Миротворчество ОБСЕ, имеющее реальные перспективы быть представленным в более значительном объеме на всем постсоветском пространстве, вполне
может создать предпосылки для непосредственного вмешательства Запада в целом во внутренние дела России. Оно представляет собой специфический вариант
стратегии разведки и комплексного описания политической ситуации там, где
четко обозначился интерес Запада в целом, применительно к ресурсам различного
свойства и назначения, включая прежде всего энергетические и людские.
В случае если семь российских федеральных округов обретут статус субъектов
Федерации (а такую вероятность к 2010 г. не следует исключать), именно СБСЕ
выразит готовность предоставить России свои миротворческие услуги в зонах
новых вооруженных конфликтов, вполне способных возникнуть в тех национальных республиках, которые уже включены в оперативные карты Турции как территории «Великого Турана». России же, как государству, не преодолевшему кризис
идентичности и не решившему национальной проблемы жизнеобеспечения подавляющего большинства населения, не остается ничего, кроме соучастия в коллективных миротворческих операциях, проводимых Западом в целом, на своей же
территории.
Ее может спасти лишь твердая власть, объявившая явное стремление жестко
контролировать все жизненное пространство, не допускающая в принципе распад
государства и готовая для этого утвердить режим умеренной автаркии. Тогда сценарий развития событий на ближайшую перспективу (2004–2010 гг.), имеющий
прямое отношение к военной стратегии и стратегии национальной безопасности
России с учетом новых возможностей международного миротворчества как одного из наиболее значимых инструментов настоящей и будущей дипломатии великих держав, приобретет отчетливо оптимистический оттенок.
Прогноз с акцентом на теории рационального выбора требует от исследователя особого внимания к тем факторам, которые способны в обозримом будущем
сильнейшим образом повлиять на качество власти во всех ее измерениях (локальном, региональном, глобальном), поскольку именно от последней зависит динамика общественно-политических, экономических, военных процессов локального,
регионального, глобального масштабов.
С нашей точки зрения, в среднесрочной перспективе фактор глобальной институционализации, применительно к меняющейся роли миротворчества, с учетом геополитики великих держав, а также военной стратегии и стратегии национальной безопасности современной России, окажется решающим для всех ключевых действующих лиц и акторов мировой политики.
Уже сегодня глобальное управление (Global Governance), при безусловном доминировании в нем представителей Соединенных Штатов и их ближайших союзников по НАТО, является фактом свершившимся. Оно создано для того, чтобы
контролировать все стратегические ресурсы в новом многомерно структурированном геополитическом пространстве [36]. «Можно вполне уверенно утверждать, — пишет С. Модестов — что каждому геополитическому субъекту прису56
ща предрасположенность к той или иной специфической организации своих ресурсов развития в его взаимодействии с другими геополитическими субъектами.
Для России ресурсообеспеченными преимуществами в глобальной конкуренции являются: а) развитый научно-технический потенциал, наличие научнотехнических и технологических заказов и разработок по ряду направлений, обеспечивающих развитие конкурентоспособных производств в масштабах мирового
рынка; б) значительные масштабы свободных производственных мощностей, позволяющих наращивать производство продукции с относительно незначительными издержками; в) высокий уровень образования населения и духовные традиции,
ориентирующие людей на созидательный, творческий труд, социальную справедливость и равенство, самореализацию личности в интересах общества; г) богатые
природные ресурсы, обеспечивающие большую часть внутренних потребностей в
сырье и энергоносителях; д) огромная территория и емкий внутренний рынок,
обеспечивающий широкое разнообразие жизнедеятельности и потребностей населения; е) дешевая рабочая сила в сочетании с достаточно высоким уровнем ее
квалификации; ж) имеющийся опыт экспорта продукции с высокой добавленной
стоимостью и производственной кооперации на рынках многих стран» [37].
Совокупность российских ресурсов развития впечатляет. Но в ней не представлен главный ресурс, организационный, в том его геополитическом измерении, которое дает возможность равноправного участия современной и будущей России в
системе глобального управления (Global Governance). Последнее в среднесрочной
перспективе (2010–2025 гг.) будет эволюционировать в рамках тоталитарной, строго иерархической модели, уже превратившейся в абсолютное оружие Запада в целом, направленное против всего остального мира, включая, естественно, Россию.
Контроль за умонастроениями людей и выявление образа мыслей, присущих
лидерам, постепенно составляют основу всей системы глобального управления
(Global Governance). Именно для его обеспечения усиленно разрабатываются различные транснациональные коллективные проекты, формирующие общепланетарный образовательный континуум в условиях жесточайшего подавления конкурентов учреждениями Запада в целом. Расчет довольно прост. Есть «просвещенный центр» и «темная периферия», полностью зависящая от немногих технологически развитых держав, обладающих монополией на Знание и, фактически, образующих тот «человеческий капитал», без которого глобальное управление (Global
Governance) в принципе невозможно [38]. Именно поэтому в период до 2025 г.
Запад в целом будет максимально способствовать формированию и подготовке
высококвалифицированных кадров, умеющих должным образом действовать в
различных международных интегрированных управленческих структурах (ОБСЕ,
НАТО, ООН прежде всего).
Сегодня, констатируют документы ООН, когда международное сообщество
уже пришло к общему мнению, что мир и развитие тесно взаимосвязаны и поддерживают друг друга, «образование в поддержку мира, прав человека и демократии» и «образование в поддержку развития» могут рассматриваться как направленные, в конечном в итоге, к единой цели: такому миру, в котором только и возможно «свободное и полное развитие человеческой личности» и, другими словами, к миру, который признает «достоинство и равные и неотъемлемые права, принадлежащие всем членам семьи человеческой» [39]. Все это имело бы чрезвычайно важное значение, если бы не ограничивалось усиливающимся стремлением
«сильных мира сего» обустроить жизнь людей только в пределах «золотого миллиарда» и образовать, в результате вполне определенных комплексных культур57
ных и политических мероприятий, мощную социальную базу для глобального
управления (Global Governance) с непременным компонентом развития на западной ценностной основе, консолидирующую одних (США и Европа) и обрекающую на деградацию других (весь остальной мир, в том числе и Россию) [40].
В этой связи важно иметь в виду и учитывать в политической практике некоторые теоретические построения, составляющие своеобразную философскую основу нового видения глобального управления (Global Governance) [41].
В своей книге «Открытое общество. Реформируя глобальный капитализм»,
опубликованной на русском языке в 2001 году, известный финансист и меценат
Дж. Сорос выдвинул тезис о нестабильности мировой экономики, неэффективности тех механизмов, которые призваны ослабить давление негативных тенденций
в развитии мирового капитализма [42].
С его точки зрения, разговор о глобальной финансовой архитектуре должен
быть непременно дополнен обсуждением вопросов о содержании глобальной политической архитектуры, поскольку разрушить современную систему довольно легко
[43]. Для того чтобы этого не случилось, Дж. Сорос предложил создать «альянс во
имя открытого общества» [44], который оказался бы способным ослабить напряженность во всем мире путем целенаправленного вмешательства во внутреннюю
политику тех суверенных государств, которые продолжают руководствоваться в
своей деятельности национальными интересами [45]. Именно поэтому он увязывает
возможную интервенцию «сильных мира сего» с событиями последнего десятилетия в Югославии [46], предлагая примирить идею «глобального открытого демократического общества с идеей национального суверенитета» [47].
Естественно, что альянс во имя открытого общества должны возглавить развитые демократические страны. При этом Дж. Сорос отмечает ту роль, которую
призваны сыграть США, Европейский союз, НАТО, Всемирная торговая организация (ВТО), Организация Объединенных Наций (ООН) [48]. С его точки зрения,
особо важным является политический компонент деятельности НАТО [49], которая должна сосредоточится на предотвращении различных кризисов и урегулировании опасных вооруженных конфликтов [50].
«По нашему мнению, — подчеркивают российские исследователи В. Иванов,
И. Ладодо, М. Назаров, — события последних лет на Балканах показали следующее. Под видом необходимости защиты прав угнетаемых национальных меньшинств было осуществлено интернациональное вмешательство, средством реализации которого была массированная военная операция. Рассматривая прошедшее
через призму тех последствий и вызовов, которые могут встать перед РФ, необходимо выделить два важнейших концептуальных источника конфликтного потенциала. С одной стороны, это феномен государственного суверенитета; с другой —
представление о примате прав человека и основанное на этом построение, в соответствии с которым гуманитарная катастрофа не может трактоваться как внутреннее дело государства. Показательно, что роль международного арбитра отводится
при этом международной организации НАТО. Фактически здесь идет речь о новой форме регулирования устройства мирового порядка, который предполагает
ряд сдвигов геополитического характера» [51].
Именно поэтому труд Дж. Сороса имеет прямое отношение к России, поскольку на территории нашей страны есть целый ряд регионов, которые в той или иной
степени могут рассматриваться в качестве потенциального источника так называемой «гуманитарной интервенции» [52].
58
В книге А. Бьюкенена «Сецессия. Право на отделение, права человека и территориальная целостность государства», изданной музеем и общественным центром
А. Сахарова, такие обоснования мирового демократического альянса находят свое
теоретико-правовое основание, накладываясь к тому же на практику отношений
одного из субъектов РФ (Чечни) с федеральным центром [53]. Примечательно,
что в книге события, произошедшие в Косово, рассматриваются в качестве модельных применительно к другим регионам [54].
Среди рассмотренных А. Бьюкененом вопросов находятся: понятие сецессии,
которая объясняется в категориях политической философии, учитывая стратегию
и доводы в пользу морального права народов на отделение [55]. Что касается основной цели работы, то ею объявляется разработка моральных аспектов теории
отделения, то есть аргументированное изложение условий, при которых группа
имеет моральное право отделиться от государства [56], а также обоснование международно-правового подхода к проблеме сецессии в целом [57].
По мнению А. Бьюкенена, вполне возможно использование концепции исправляющего права (исправляющего в смысле крайнего средства при нарушении
базовых прав индивида или групп) для утверждения о праве народа Чечни на независимость [58].
«Понятно, — отмечают в этой связи В. Иванов, И. Ладодо, М. Назаров, — что
предложенные концептуальные построения имеют очевидную значимость в связи
с возможными процессами развития региональных и межнациональных отношений в РФ. Думается, что указанные «ходы мысли» следует иметь в виду при организации упреждающих действий по отношению к внутренним и зарубежным
партнерам — оппонентам в связи с дебатами относительно обсуждаемой проблематики».
О необходимости в большей мере, чем прежде, учитывать глобальные тенденции говорит анализ выводов и взглядов, высказанных участниками целой серии
конференций и семинаров, проведенных в рамках американского проекта «Глобальные тенденции — 2015», где отмечается утрачиваемая мощь России в современном мире, а в экономическом плане России отводят роль поставщика сырья и
энергоресурсов.
Как полагают американские эксперты, Россия в целом или отдельные социальные группы в российском обществе будут чувствовать себя отставшими, столкнутся
с углубляющимся экономическим застоем, политической нестабильностью и культурным отчуждением. При этом политический, этнический, идеологический и религиозный экстремизм, часто сопровождаемый насилием, возрастет [59].
«Россия, как и другие государства с неэффективной и некомпетентной властью, — подчеркивают авторы упомянутого выше проекта, — не только не сможет воспользоваться преимуществами глобализации, но и в некоторых случаях
будет плодить конфликты у себя и за рубежом. Наиболее вероятно, говорят американские аналитики, Россия останется внутренне слабой и связанной институционально с мировым сообществом в основном через мандат постоянного члена
Совета Безопасности ООН.
Россия будет двигаться в сторону авторитаризма, хотя и не в таких формах,
как в советское время.
Следует отметить, что пессимистический взгляд на будущее России получает
все большее распространение. «Русских ждет, — пишет известный публицист
Дж. Тейлор, — долгий, медленный, относительно спокойный спад и уход в небытие. Именно это сейчас и происходит» (Независимая газета, 5.10.01). Исследова59
тель из Принстона Г. Керн подчеркивает необратимый и катастрофический характер процесса деградации нашей страны. «В лучшем случае, — пишет он, — Россия проживет без экологической, экономической или социальной катастрофы пару десятилетий» (Модестов С. Глобальные тенденции — 2015 // Независимая газета, 5.10.01).
США ожидают от России асимметричных угроз, создаваемых оружием массового поражения. Все это предполагает соответствующую реакцию с американской
стороны. Подобного рода оценки и прогнозы требуют своего учета при выработке
внешней и внутренней политики руководством Российской Федерации [60].
Речь идет о провоцировании этносепаратизма под лозунгом права на самоопределение вплоть до отделения, идеологической дезориентации, а затем и прямом подкупе элиты, приглашаемой к соучастию в процессе глобальной вестернизации, наконец, о разрушении ценностного ядра культуры местным радиооблучением средств массовой информации [61].
В среднесрочной перспективе (2010–2025 гг.) универсальная модель понимания мира большинством населения планеты будет развиваться именно с учетом
фактора тотальной вестернизации, которая окажется всепроникающей, благодаря
изощренному использованию всевозможных «тонких» технологий, прежде всего
информационных, для оказания Западом в целом массированного воздействия на
любые другие, конкурирующие с ним в «битве за умы людей» цивилизации и
культуры. Достойного ответа именно такой идеологической экспансии вряд ли
следует ожидать. Антиглобализм — не в счет, поскольку есть основания полагать,
что он, как, впрочем, и многие предшествовавшие ему антивоенные, пацифистские, разоружительные движения XX в., финансируется из источников, подконтрольных Западу в целом.
Миротворчество в контексте международной политики первой половины
XXI в., по всей видимости, будет представлено различными и подкрепляющими
друг друга системами в области безопасности повсеместно, поскольку уязвимость
США, Объединенной Европы, некоторых развитых стран Азии и Африки от геополитического градиента, то есть давления, оказываемого на соседей странами с
многочисленным населением станет чрезвычайно значительной [62]. В данном
механизме явно не хватает, и долго еще не будет хватать, участия России, причем
на равноправной основе.
«В сфере миротворческой деятельности, — пишет генерал-майор запаса, президент межрегионального общественного Фонда поддержки военной реформы
России В. Золотарев, — уже накоплен богатый практический опыт. Тем не менее
нуждаются в проработке и юридическом закреплении вопросы совместной подготовки миротворческих операций. Прежде всего это касается оценки обстановки,
взаимодействия на этапе принятия решений с ООН, ОБСЕ и при планировании
операций. Особое внимание должно быть уделено порядку привлечения сил и
средств для проведения операций, организации управления и всех видов обеспечения операций, включая информационное. Есть смысл проработать и вопрос
возможного включения российских подразделений в состав одного из совместных
корпусов. Это могут быть части из состава российской группировки в Калининградской области. К сфере совместной деятельности должны быть отнесены мероприятия оперативной подготовки, планирования и проведения учений, организации подготовки специалистов на специальных курсах и в учебных центрах. То,
как сейчас планируются учения по тематике миротворческих операций, ничего,
кроме раздражения с российской стороны, вызвать не может. Так, например, за60
мысел ноябрьских учений 2001 г. строился на сценарии военно-политической обстановки, в которой без труда угадывалась потенциальная угроза одной из прибалтийских стран со стороны России. Не вызывает положительных эмоций и замысел миротворческих учений НАТО 2002 г., когда на северном фланге Альянса
отрабатывались задачи отражения агрессии непонятно со стороны кого» [63].
Запад в целом достаточно четко сформулировал свой задачи на всех этапах
своей долгосрочной стратегии. Он заинтересован лишь в имитации взаимодействия с Россией. Именно поэтому в сфере решения конкретных вопросов по нераспространению оружия массового поражения сегодня сложилась кризисная ситуация. Военно-техническое сотрудничество России и НАТО также выглядит весьма
проблематичным в связи с расширением Североатлантического союза и вытеснением РФ с рынка вооружений государств Центральной и Восточной Европы.
Что касается совместного противодействия международному терроризму, то
оно будет сильно затруднено в ближайшей и среднесрочной перспективе, поскольку данное направление деятельности олицетворяет в основном работу спецслужб, требующих наиболее деликатного подхода и принятия решений на высочайшем уровне [64].
Следует подчеркнуть, что противодействие различным угрозам и вызовам для
Запада в целом будет носить к 2025 г. сугубо автономный характер. В этой связи
весьма примечателен перечень угроз национальной безопасности США, образующий три группы.
В первую включены такие хорошо известные военные и полувоенные вызовы
типа региональных конфликтов, и распространения оружия массового поражения
и технологий его производства.
Во второй группе представлены угрозы невоенного характера: сложности в
информационной сфере, вызванные распространением новых информационных
технологий, угрозы со стороны организованных негосударственных акторов (в
лице банд террористов и наркодельцов), экономическое неравенство наций, угрозы качеству жизни нации (обеднение, ухудшение экологических условий), разногласия в отношениях с союзниками.
Третья группа объединяет угрозы, которые еще вчера преподносились в качестве открывшихся возможностей глобализации, модернизации, конвергенции и
всеобщего уподобления американскому образу жизни через (взаимо?)проникновение. В данном разделе оказались также нарастающая уязвимость вследствие
усилившейся транснациональности и взаимозависимости среды и «ограничение
автономности» действий США в мировой политике [65].
Последнее стратегическое качество, кстати, трудно реализуемо в силу усугубления противоречий Соединенных Штатов со своими союзниками. Это, однако,
радикально не сказывается на общих геополитических расчетах Запада в целом,
предусматривающих фактическое расширение всего европейского пространства и
создание в его пределах конгломерата государств, всецело служащих интересам
морских держав.
«…То, что замыслено океаническими стратегами, — пишет А. Панарин, —
выходит за рамки очередной холодной войны и требует новой мировой войны.
Ситуация камуфлируется тем, что побежденная агрессором Россия уже практически не сопротивляется, то есть не ведет войны, отступает без боя. Но поскольку
теперь на карту поставлено само ее существование, а также существование других
крупнейших государств Европы, не устранив которые, нельзя добиться провоз61
глашенной цели — власти над всем Континентом, то мы вправе говорить о начале
новой мировой войны.
Всякая война характеризуется той или иной направленностью фронтального
наступления агрессора, раскрыв которую, мы имеем возможность лучше понять и
ход войны и проанализировать ее последствия. Сегодня эта направленность уже
не вызывает сомнений: речь идет о том, чтобы замкнуть горизонталь, прежде намеченную по линии двух океанов — Атлантического и Тихого, проведя теперь ее
теперь через всю Континентальную сушу. Эту линию решено проводить по периметру постсоветского пространства, отторгнуть у слабого противника, руководство которого не намерено оказывать организованное сопротивление.
Речь идет о том, чтобы рассечь Евразийский континент на горизонтали, отделив на всем протяжении его южную часть, от Черного моря до Охотского, от северной, и, тем самым, закрыв возможность стратегического объединения осажденного Континента и становления континентальной идентичности. Линия рассечения выглядит так: Украина–Грузия–Азербайджан–республики Средней Азии
(теперь называемой Центральной)–Китай (на этом этапе приглашенный победителями к участию в разделе)–Тихоокеанское побережье» [66].
Стратегические планы Запада в целом имеют достаточно веские основания для
реализации. Вполне может случиться так, что прогноз З. Бзежинского относительно России сбудется, и она прекратит свое целостное существование, расколовшись на Московию (Европейскую Россию до Екатеринбурга), Большую Сибирь (Сибирскую Республику), Приморье (Дальневосточную республику) и лишившись Кавказа. Чтобы этого не произошло необходимы: кардинальный пересмотр политики государственного строительства; формирование, а главное эффективная реализация статей федерального бюджета: «Вооруженные силы», «Исследования и развитие науки», «Образование» — для того чтобы военно-промышленный комплекс, армия и флот, военно-воздушные и космические силы,
наука, образование были достойно поддержаны; выработка целевых государственных мероприятий, реально улучшающих демографическое положение и не
допускающих геноцид русского народа; последовательное осуществление военной реформы при сохранении лучших традиций и тех инновационных заимствований зарубежного опыта модернизации вооруженных сил, которые реально способствуют улучшению качества во всех измерениях последнего; воспитание масс
в патриотическом духе; забота о кадрах высшей квалификации, способных работать в новых условиях перемен.
В любом случае, Россия к 2025 г. будет иной. Принципиально новыми окажутся «человеческий ресурс» и «человеческий капитал», постоянно требующие соответствующего «культивирования» и максимального приспособления к государственным (державным) интересам страны.
Российская армия в новых условиях, безусловно, окажется значительным фактором стабильности общества. Как это ни парадоксально, в известной степени,
стимулятором общегосударственного единения вполне могут выступать и естественные российские монополии, если конкурентная борьба их за рынки сбыта с
международными банками, трестами, корпорациями обострится и возникнут
предпосылки для консолидации усилий фирм, реально работающих в России.
Российское миротворчество, вполне возможно, приобретет некий новый импульс. Его отличие от западных аналогов способно быть разительным. Целью миротворческих усилий России является действительное урегулирование опасных
конфликтов, тогда как миротворческие операции Запада в целом и США в осо62
бенности преимущественно направлены на обеспечение узкокорыстных интересов властвующей элиты технологически развитых держав.
Технологическое и техническое оснащение российских миротворческих операций в будущем окажется более значительным. Для этого достаточно эффективно осуществить НИОКР экранопланной тематики и форсировать процесс создания подводных лодок нового поколения, способных свободно, а главное, бесшумно действовать в открытом море и прибрежных водах. В целом же для России
международное миротворчество вполне может быть своеобразной организационной нишей, маскирующей те значительные усилия, которые государство обязано
прилагать в целях перевооружения, модернизации и развития своих вооруженных
сил, не говоря уже о выработке новой военной стратегии и новой стратегии национальной безопасности [67].
В современных условиях, в ближайшей (2004–2010 гг.) перспективе, состояние
«вне контроля» (Out of Control) выгодно России. На среднесрочном уровне (2010–
2025 гг.) данное качество, однако, способно превратится в тормоз, если к тому же
политическая воля российского руководства ослабнет или станет еще более подчиненной Западу в целом. Тем не менее к 2025 г. вполне возможно оформление
некого «Нового евразийского порядка» во главе с Россией. Может быть, тогда и
начнется процесс возрождения государства, обреченного быть гарантом стабильности всего человечества.
Многочисленные факты свидетельствуют, что международно-политическая
обстановка в современном мире имеет тенденцию к ухудшению на длительный
срок упреждения.
«За человечеством, вступившим в третье тысячелетие христианской эры, —
справедливо констатирует известный российский дипломат А. Адамишин, — тянется целый шлейф трудноразрешимых проблем. Похоже, приближается тот рубеж, когда количественные перемены (для большинства людей не всегда к лучшему) вот-вот обернутся качественным скачком, при котором Homo Sapiens неизбежно столкнется с вопросами выживания.
Существование «человека разумного» всегда определялось двумя важнейшими параметрами: зависимостью от окружающей среды и отношениями с себе подобными. На обоих направлениях напряженность нарастает. Сочетание старых и
новых угроз цивилизации усиливает действие каждого фактора в отдельности, что
позволяет говорить о системной природе нынешнего кризиса.
На Земле накоплено невероятное количество самых изощренных средств и
изобретений, единственная цель которых — убийство. Теперь уже трудно определить, что (не только с точки зрения разрушительных последствий, но и в силу
доступности) более смертоносно: ядерный заряд или обычное высокоточное оружие, источники радиации или бактерии. Остановить расползание оружия массового уничтожения не удается. А между тем деградация режимов по ограничению
гонки вооружений сегодня значительно усложняет решение этой задачи по сравнению с периодом конфронтации. Сама по себе зловещая, эта проблема приобрела качественно новый характер с тех пор, как на мировую сцену вышел организованный международный терроризм» [68].
В связи с вышеизложенным заместитель директора Института экономических
стратегий, заведующий лабораторией геоэкономического анализа ИАФ РАН
А. Неклесса не случайно подчеркнул в своем докладе «Управляемый хаос: движение к нестационарной системе мировых отношений», что мир после 11 сентября 2001 г. в сущности не изменился, но радикально изменилось общественное
сознание и мироощущение. Стало очевидным выстраивание на планете глобаль63
ной, иерархической системы мировых связей (Intra-Global Relations), столь отличной от прежней статичной и формально элитарной системы международных отношений (International Relations) [69]. Кроме того, отчетливо проявилось новое
качество миропорядка — его динамичный, турбулентный характер [70].
Трагические события, ввергшие Америку в шок осенью 2001 г., застали страну
в состоянии «стратегической растерянности», обусловив появление настоящего
«синдрома 9.11.», сильно влияющего на многие структуры глобального управления (Global Governance) и обеспечивающего последнему ту чрезвычайную манеру
деятельности, которая характерна для известной службы спасения США, имеющей позывные, тождественные комбинации цифр в дате случившейся в НьюЙорке катастрофы.
США максимально использовали новые обстоятельства для консолидации
всех своих оперативных усилий в военно-политической сфере и, главное, заложили основы долгосрочной стратегии, предполагающей четко выверенные карательные действия, под прикрытием миротворчества ООН по всему миру, с непременной апробацией новых систем оружия, новейших технологий и инструментария
мироподдержания [71]. Новации, разумеется, опираются на соответствующую
традицию.
«Все театры, начиная с войны в Заливе и заканчивая конфликтом в Косове, —
пишет в этой связи французский публицист П. Вирилио, — были не чем иным, как
выставкой-ярмаркой американского оружия, новой формой сбыта вооружения и
роковой активизации военно-промышленного комплекса. Зачарованные фактом
разрыва с ООН, мы даже не заметили другого разрыва — на этот раз с НАТО.
На самом деле: если официальное руководство операцией «Союзные силы» на
Балканах осуществлялось генеральным секретарем НАТО Хавьером Соланой, а
военные приказы отдавались Атлантическим советом (постоянным политическим
органом альянса) и военным комитетом НАТО, то все это было лишь уловкой,
поскольку уже на второй стадии этой воздушной войны ведение боевых действий
в зоне конфликта обеспечивалось «неофициальным советом», объединившим вокруг Соединенных Штатов их привилегированных союзников: Англию, Францию
и Германию. В ущерб интересам остальных пятнадцати стран-членов НАТО.
Если говорить об «информационной войне», этот разрыв представляется частным и практически незаметным, однако он получился резким и значительным,
если мы примем во внимание будущую войну ХХI века.
Безусловное превосходство американской военной мощи может весьма посодействовать завершению периода коалиционных войн НАТО, а также запрограммированному концу коалиционной политики ООН. Все это навяжет нам завтра
«мировую стратегическую концепцию» иного типа, гораздо более амбициозную,
чем туманные и неоправданные заявления, сделанные Вашингтоном на праздновании пятидесятилетия НАТО 23 апреля 1999 года. Речь идет о Глобалитарной
концепции, не считающейся уже ни с НАТО, ни с ООН, и по охвату и силе воздействия представляющейся скорее метагеофизической, чем геофизической.
«Временное» изменение стратегического превосходства Соединенных Штатов
окончательно возобладает над «пространственным» измерением прежнего геостратегического превосходства
Этот Глобалитарный проект американской мощи поражает не только глобализацией геополитических отношений, но, в особенности, конечностью носящего
нас небесного тела, позволяет лучше понять значение аэрокосмических операций
в небе над Европой и на Ближнем Востоке, а точнее говоря, стремление Соединенных Штатов обеспечить себе превосходство в том, что касается контроля над
64
околоземным пространством, а также недавнее решение президента Клинтона
начать исследования и разработку национальной противоракетной обороны» [72].
Данные обстоятельства должны быть максимально учтены российскими правящими кругами. Главное состоит в том, чтобы обеспечить значительный экономический рост и достичь в долгосрочной перспективе такой реструктуризации
народного хозяйства, которая гарантировала бы развитие высоких технологий, и
прежде всего технологий, укрепляющих военный потенциал государства. Таков
рациональный выбор, без которого немыслимо само существование России в новых условиях глобализации.
«Если в ближайшем будущем, — отмечают эксперты влиятельного американского фонда «Наследие», — экономические показатели России существенно не
улучшатся, в первые десятилетия XXI века эта страна останется на обочине истории.
Дж. Буш должен четко определиться с тревогами и приоритетами в сфере российско-американских отношений. Главными среди них должны быть растущие
усилия России по активизации антиамериканских настроений на межнациональной арене, а также деятельность по распространению вооружений, которая превращает Россию в арсенал оружия и стратегический тыл Пекина. Среди приоритетов необходимо также подчеркнуть развертывание национальной противоракетной обороны и эффективное сдерживание режимов-изгоев в Иране, Ираке и
Северной Корее» [73].
Такие американские предположения имеют свою логику, поскольку максимально учитывают свои новые политические интересы и приоритеты в ближайшей, среднесрочной и отдаленной перспективах. С нашей точки зрения, российское стратегическое планирование непременно должно исходить из той посылки,
что основная проблема для России — это проблема выживания в международной
конкуренции перед лицом неприкрытой угрозы со стороны заведомо более сильного противника — США, придавшего традиционной экономической конкуренции военно-политические и информационно-психологические изменения и этим
окончательно переведшего ее в войну на уничтожение [74].
«В результате агрессии США и их союзников по НАТО против Югославии, —
пишет российский политолог М. Делягин, — российское общество все более
осознает себя втянутым в эту мировую конкурентную борьбу. А осознание проблемы — это первый шаг к ее решению, к формированию в явном виде национальной идеи, которая одна может скрепить уже готовое общество.
Мы должны понимать, что, как бы ни изменялись силы, определяющие нашу
жизнь, наиболее жесткие ее правила, к сожалению, остаются практически без изменений. Силы меняются — право силы остается» [75].
В условиях растущей угрозы суверенитету и территориальной целостности современной России особое значение приобретает умение военных и способность
гражданского общества преодолевать локальные конфликты. В обозримом будущем (2004–2010 гг.) на среднесрочном (2010–2025 гг.) и долгосрочном (2025 г. и
далее) уровнях данное качество будет играть особую роль. Военная доктрина
2000 г. обратила на данное обстоятельство пристальное внимание [76].
Известный военный теоретик, генерал армии, президент Академии военных
наук России М. Гареев не случайно подчеркнул: «От Вооруженных сил России
требуется первоочередная готовность к выполнению боевых задач в локальных
войнах, конфликтах и мобилизационная готовность к крупномасштабной региональной войне» [77]. Это правильно, поскольку в долгосрочной перспективе
(2025 г. и далее) усилится тенденция к увеличению числа вооруженных конфлик65
тов по всему периметру границ российского государства и даже на самой территории последнего. Более того, год от года усиливается и, вероятно, будет усиливаться еще более распространение так называемых «суррогатных войн», в ходе
которых чрезвычайно трудно установить виновника и возложить на него всю ответственность за разжигание этноконфессиональных, территориальных или других распрей. В обозримом будущем, безусловно, даст о себе знать уже имеющий
место феномен «приватизации войны и мира», не говоря уже об усилении роли
различных частных охранных структур и частных отрядов безопасности в самом
процессе миротворчества под эгидой ООН или каких-либо региональных миротворческих организаций [78]. В этой связи правомерно выделение категории «искусство войны», которая, как и понятие «право войны», взаимодействует с «культурой войны», но не адекватна ей и не покрывается ею [79]. «Искусство войны, —
отмечает российский политолог А. Капто, — это отрасль военного знания и военной деятельности, это мастерство в подготовке и проведении конкретного вида
войны, военных операций, это глубокое военное стратегическое мышление и тактическая сметка, умение» [80].
В свое время крупнейший военный теоретик А. Свечин специально включил в
качестве главных составляющих военного искусства: учение об оружии и других
технических средствах, которыми ведется вооруженная борьба; учение об устройстве оборонительных сооружений; учение о военной географии, оценивающее
средства, имеющиеся в различных государствах для ведения вооруженной борьбы, изучающее классовую группировку населения и его исторические, экономические и социальные устремления и исследующие возможные театры действий;
учение о военной администрации, исследующее вопросы организации вооруженных сил, аппарат их управления и методы снабжения; учение о ведении военных
действий, которое, в свою очередь, распадается на искусство ведения войны, ведения операции и ведения боевых действий [81].
Адекватное понимание и, главное, умение применять на практике именно эти
смысловые стратегические конструкции лицами, принимающими решения (ЛПР)
в России сейчас и в будущем, способно создать предпосылки к определенным
оптимистическим надеждам относительно роли государства Российского в грядущем миропорядке. Оно логически увязывается с фактором силы, по-прежнему
являющимся чрезвычайно значительным, хотя и апеллирующим к новой «культуре войны и новой культуре мира», которые увязываются с мерами создания доверия на современном этапе и в долгосрочном измерении.
«В мировой политике, — отмечает российский политолог А. Дынкин, — предсказуемость поведения контрагентов, их добросовестность, честность и последовательность в выполнении своих обязательств становится необходимым условием
и одновременно — целью и результатом налаживания добрососедских отношений
и плодотворного международного сотрудничества. Доверие, таким образом, оказывается важнейшим, если не единственным средством предотвращения непреднамеренной эскалации противоречий, предупреждения «случайных» конфликтов
и столкновений» [82].
С его точки зрения, в содержательном плане доверие включает в себя такие
смысловые компоненты, как: осознание объективных законов мирового развития
и квалификация их как данности, которую необходимо учитывать, не пытаясь ее
обойти или разрушить, сопротивляться ей; предположение о соответствии целей,
намерений и позиций других субъектов политики их заявлениям и декларациям,
то есть — об отсутствии тайных или побочных и параллельных целей; признание
66
того, что действительные мотивы, которыми руководствуется или может руководствоваться другая сторона, ни в коей мере не направлены против безопасности и
благополучия доверяющей стороны, не подрывают и не ущемляют ее интересы;
согласие, взаимопонимание сторон по поводу общих ценностей и равенства их
социальных статусов, равноправие, отказ от санкций и поощрений, несовместимых с амбициозными претензиями на монопольное обладание властью, истиной;
готовность строить свою деятельность без гипертрофированного прогноза опасностей, которые могут проистекать из устремлений другой стороны. Принципиальный отказ рассматривать намерения и действия партнера в категориях вызова
или угрозы; адекватное понимание собственной самодостаточности и обусловленных этим интересов, реальная оценка имеющихся ресурсов и возможностей,
пределов допустимого риска; осмысление интересов и приоритетов акторов в
контексте «баланса интересов», «баланса целей», а не «баланса сил».
Как бы то ни было, доверие, основанное на разумной экстраполяции силы в
сочетании с практическим применением различных инструментов дипломатии,
включая миротворчество, способно оптимизировать международные отношения с
пользой для всего человечества. Именно поэтому Россия должна предусмотреть
возможность скоростной адаптации к своим условиям лучшего стратегического
опыта, включая прежде всего опыт США и НАТО. Поскольку от этого будет зависеть перспектива выживания государства в сложных условиях глобализации.
На наш взгляд, России, в долгосрочном измерении, вполне можно исходить из
таких принципов традиционной военной стратегии США (1992) и новой стратегии безопасности американского государства (2002) как: готовность; коллективная безопасность; контроль за вооружениями; превосходство на морях и в космосе; эффективность стратегического характера; своевременное определение необходимых размеров военной мощи; технологическое преимущество; сила, полная
решимости [83].
Так может случиться, что в перспективе до 2050 г. США, Объединенная Европа и Россия будут решать одни и те же проблемы применительно к своей государственной системе.
Соединенные Штаты, устав воевать «вдали от дома», наверняка столкнутся с
ситуацией, требующей наведения порядка в Западном полушарии, в связи с изменением пропорций цветного и белого населения, деградацией белой расы и сопутствующими данному необратимому процессу этнонациональными конфликтами,
которые следует урегулировать по-новому.
Объединенная Европа имеет все шансы стать ко второй половине XXI века
более евразийской, чем Россия. По тем же причинам и там возникает острейшая
проблема мироподдержания, опять-таки в связи с новым этнонациональным общением и усилением миграции из стран Азии, Африки, Латинской Америки.
Россия эволюционирует в том же направлении, и здесь, возможно, потребуются более согласованные усилия международных миротворцев.
Вполне может случиться так, что к середине XXI века сбудется предсказание
У. бен Ладена относительно образования мощного Исламистана (или исламского
халифата), объединяющего все радикально настроенные мусульманские массы
планеты.
В долгосрочном масштабе не исключена также реализация глобального проекта «Великий Туран» под эгидой Турции. Имеет основание воплощения в отдаленном будущем и такой вариант: «Федеративная Европа, созданная в результате
интеграции Западной и Восточной ее частей, объединившись с Россией, Большой
Сибирью, Тибетом, Индией и Японией, образуют блок с миллиардным человече67
ским потенциалом, неисчерпаемыми религиозными, культурными, экономическими, политическими и техническими возможностями, что неизбежно сведет
США к масштабам второразрядной державы.
Соединенные Штаты никогда на подобное не согласятся и будут противостоять этому процессу, используя все находящиеся в их распоряжении средства, в
том числе самые рискованные. Все это может завести нас очень далеко, вплоть до
окончательной катастрофы. Поэтому мы должны внимательно исследовать надвигающуюся угрозу. Речь идет, по существу, о жизни и смерти, о бытии или небытии» [84].
В случае осуществления на практике концепции «золотого миллиарда» (а он
наверняка будет с недостатком населения примерно в 200 млн человек, так как
белые женщины отказываются рожать, а белые аборигены США и объединенной
Европы быстро стареют и неспособны воспроизвести потомство) и выработки на
уровне глобального управления (Global Governance) неких общих правил и критериев, предусмотренных для вхождения в него, то Россия даже способна быть первой из тех стран планеты, кто действительно соответствует всем требованиям
устроителей высокого качества жизни для «избранных» постольку поскольку:
будет обладать неизбыточным населением; уже располагает и будет обладать попрежнему гигантским «стратегическим» ресурсом; может находиться в стороне от
опасных конфликтов (что проблематично, конечно, сейчас, так как российское
руководство порой необдуманно втягивается в них и не обладает пока способностью их заблаговременного предотвращения).
Это, конечно, иллюзия, но иллюзия продуктивная, дающая серьезную информацию к размышлению о перспективах ресурсосбережения для России, способной
стать решающим фактором консолидации ее мощи, как военной державы, в обозримом будущем.
«Насущная необходимость интенсификации геополитического развития России, — подчеркивает С. Модестов в этой связи, — делает особо важным системное представление всех ресурсов, составляющих геополитический потенциал
страны и формирующих ее геополитическое пространство. Было бы ошибкой пытаться оценивать вклад информационного ресурса в общую величину накопленного Россией геополитического потенциала в отрыве от ресурсов других видов
(материальных, энергетического и т.д.). Поэтому возникает вопрос о выборе комплексных показателей развития геополитического субъекта».
Без этого было бы невозможно продвижение по части объективного и всестороннего анализа и прогнозирования угроз национальной безопасности во всех
сферах их проявления, нельзя было бы определять критерии национальной безопасности, их значения (предельно допустимые и нормальные значения показателей развития ресурсов различных видов), проводить сопоставительную оценку
геополитического потенциала России и других зарубежных стран, определять
место нашей страны с точки зрения предлагаемых системно-ресурсных представлений о геополитике, в том числе в категориях так называемой информационной
геополитики, или геополитики эпохи информатизации (то есть на третьем, современном этапе формирования геополитического пространства России).
На этом этапе перед Россией можно было бы поставить следующие задачи:
удержать позиции одного из мировых конкурирующих центров силы, так как роль
геополитического субъекта, занимающего место регионального конкурирующего
центра, не подходит для нашей страны, вынужденной играть разные роли в разных регионах: Средней Азии, в Закавказье, на Дальнем Востоке, в Европе; ограничить и уравновесить с этих позиций возможности геополитической эволюции
68
других мировых центров силы; сохранить накопленный потенциал и переоценивать его в дальнейшем для создания России наиболее благоприятных стартовых
условий к началу перспективного этапа формирования общечеловеческой цивилизации.
Решением этих задач наша страна обеспечит достижение более широкой цели
геополитического развития на современном этапе. Эта цель может состоять в достижении состояния геополитического гомеостата — одного из основных состояний субъекта геополитики, характерного автоматическим поддержанием стабильного режима процесса развития с непрерывным сбалансированным ресурсообменом и переоцениванием структур. С обретением такого состояния Россия сможет
занять достойное место в геополитической структуре мира как конкурирующий
центр силы. В этом качестве наша страна смогла сохранить себя до лучших времен, готовясь к новому историческому рывку из постиндустриального (информационного) в постинформационное общество.
В долгосрочной перспективе именно интеллектуальный и духовный потенциал
создаст России необходимые предпосылки быть особо значительным государством в цивилизационном сообществе наций. Рациональный выбор для нее — выбор между Западом и Востоком.
Речь может идти, по преимуществу, о Российской цивилизации, как уникальной системообразующей конструкции, синтезирующей достижения многих культур и стоящей в духовном измерении над Западом и Востоком [85].
При таком раскладе сил православная удерживающая составляющая способна
быть универсальным организующим стержнем во всех начинаниях мировой политики, включая миропонимание, миротворчество и миросохранение не только на
обширном евразийском пространстве, но и на планете в целом [86].
Следует отметить, что опыт XX века в области миропонимания, миротворчества, миросохранения, с учетом конкретных его возможностей и необходимости
использования для укрепления военной безопасности современной России, остро
ставит вопрос о принципиально новом соотношении войны и мира. Речь идет
прежде всего о необходимости тотального сдерживания страстей человеческих,
допускающих опасную конфронтацию в контексте всей мировой политики и всеми без исключения акторами сложившейся системы международных отношений
(глобальными и региональными, государственными и общественными, национальными, транснациональными, наднациональными и пр.).
Таким образом, сугубо аксиологический подход должен доминировать в идеологии миротворчества, нацеленный на ценностные изменения умонастроений
простых людей и усиление вклада в борьбу за мир лиц, принимающих решения на
всех уровнях (локальном, региональном, глобальном).
Именно человеческое измерение процессов мироподдержания и миросохранения создает предпосылки для справедливого урегулирования опасных вооруженных
конфликтов и категорического недопущения эскалации последних на самой ранней
фазе международно-политического кризиса любой степени интенсивности.
Противоречия современных международных отношений, с учетом различных
факторов урегулирования вооруженных конфликтов, настоятельно и чрезвычайно
взывают к универсальным подходам решения теоретических и практических задач миротворчества как комплексной проблемы, составляющей суть глобальной и
региональной дипломатии великих держав в условиях меняющегося мира.
Анализ различных международных миротворческих инициатив на основе оригинальных документов, повествующих о специфике процесса выработки инструментов мироподдержания и миросохранения влиятельными наднациональными
69
организациями, при одновременном рассмотрении теоретических установок урегулирования всевозможных кризисных состояний большой и малой интенсивности общественно-политической мыслью Запада в целом, свидетельствует о настоятельной необходимости образования надежной мировоззренческой основы
кооперативного миротворчества, как константы сложной и противоречивой
внешнеполитической деятельности на современном этапе развития международных отношений.
Недооценка взаимовлияния культур, отрицание ценностей иных цивилизаций
и религий, навязываемая стандартизация правил общественной жизни, всевозможные проявления превосходства и откровенная ставка на силу даже тогда, когда применение последней пагубнейшим образом сказывается на гуманитарном
изменении вооруженных конфликтов, делает любые попытки апробации на практике новых инструментов миротворчества через ООН, СБСЕ/ОБСЕ и НАТО безрезультатными [87].
Вышеизложенное свидетельствует, что в целом ряде случаев гораздо важнее
обращать внимание не просто на разрешение вооруженного конфликта как такового, но на установление прочного мира на действительно справедливой основе, с
максимальным учетом уже приобретенных навыков выживания отдельных культур, цивилизаций и человечества в целом.
Коллективный подход к миротворчеству в современных условиях не должен
исключать возможностей России.
Нельзя не обратить внимания и на такие причины неудач миротворческих операций, как низкий уровень ответственности лиц, принимающих решение на высшем
государственном уровне, недостаточность прогнозирования вероятностей возникновения кризисных ситуаций, слабая реакция федеральных и местных органов на
обострение обстановки в «горячих точках», неразработанность превентивных мер
по урегулированию этнических, религиозных, территориальных споров.
Потенциал ООН в международном миротворчестве остается огромным, и ситуация в современном мироподдержании не является тупиковой, но, с точки зрения действующего международного права, она настоятельно требует правильного
толкования общепринятых всеми участниками мировых событий юридических
норм, веками разрабатываемых человечеством, недопущения произвола в международных отношениях, искреннего стремления к установлению прочного мира на
всей планете и своевременного урегулирования любого конкретного проявления
вооруженного конфликта. На наш взгляд, уместно было бы определить комплексную миротворческую деятельность ООН как совокупность мер, направленных на
установление и поддержание мира, с применением превентивных механизмов,
разработанных в рамках ООН и влиятельных региональных объединений. «Пробуксовка на месте» в понятийном смысле сильно снижает эффективность миротворческих акций различной направленности и отрицательно сказывается на понимании сути предлагаемых ООН миротворческих механизмов и усилий, что настоятельно требует разработки универсального понятийного аппарата.
Особого внимания заслуживает разработка инструментария раннего предупреждения конфликтов, способных адекватно реагировать и применяться в случаях возможного возникновения конфликтов.
Практика ООН в области применения операций с использованием вооруженных сил (превентивных и принудительных) должна быть максимально приближена к Уставу ООН. В противном случае в Устав организации необходимо внести
поправки, отражающие стихийно сложившуюся практику. Можно также пытаться
70
реформировать данный документ и организацию в целом. Необходимо, кроме
того, усилить попытки внедрения в процессе миротворчества ООН технологий,
связанных с человеческим и гуманитарными измерениями, которые активно использует в своей практике ОБСЕ.
С нашей точки зрения, разработанные в рамках ООН нормы миротворчества,
поддержания мира и миросохранения и связанные с ними механизмы урегулирования вооруженных конфликтов, вполне имеют шанс быть реализованными на
практике в полном объеме.
Выше уже неоднократно говорилось, что международное миротворчество и
поддержание мира на современном этапе настоятельно требуют определенных
новых коллективных мер на международном, национальном, региональном и локальном уровнях.
К их числу вполне можно отнести: выработку комплексного научного проекта
под эгидой ООН, ЮНЕСКО (типа уже реализующейся программы «Культура мира»), адресованной ведущим университетским центрам планеты; создание универсального тезауруса, четко фиксирующего все миротворческие термины; образование ряда новых научно-аналитических общественных центров под эгидой
ООН, ЮНЕСКО, ОБСЕ, нацеленных на сравнительное изучение норм права, международного и гуманитарного, имеющих прямое отношение к урегулированию
вооруженных конфликтов и ликвидации опасных очагов напряженности; максимальную поддержку новых межрегиональных и региональных институтов, учебно-методических пунктов, эффективно работающих по современным методикам
миротворчества и разрешения конфликтов; подготовку международных стандартов практических миротворческих программ с оперативным внедрением в практику; совершенствование системы резервных соглашений в рамках ООН, с целью
повышения оперативности и эффективности различных коллективных и миротворческих миссий.
В современных условиях технологии миротворчества должны быть адекватно
представлены общественности и лицам, принимающим решения на российском
федеральном и региональном уровнях. Именно данное обстоятельство будет способствовать повышению качества российского оборонного сознания и военной
безопасности государства, усилению надежности прогностических оценок и определению новых параметров военной стратегии, дипломатии, внешней политики.
Многочисленные факты свидетельствуют, что развитие основных тенденций и
концептуального обоснования понимания мира в ХХ в. не привело к выработке
универсальной парадигмы, способной стимулировать миротворчество на глобальном уровне. Причиной явилось вариативное ценностное толкование самой проблемы войны и мира, не говоря уже о конкретных идеологических аспектах миротворчества и мироподдержания. Кроме того, властвующая элита великих держав
безудержно стремилась использовать всевозможные миротворческие идеи для
обоснования только своих политических проектов и маскировки истинных целей
своей международной стратегии.
Технологический инструментарий миротворчества, однако, вполне достаточен
для поддержания коллективной безопасности и обеспечения международного мира в сложившейся политической обстановке. Вместе с тем его применение на
практике требует определенной корректировки и детализации с учетом сохраняющего мощного потенциала ООН и положений действующего международного
права.
71
Миротворческий опыт великих держав ХХ в. представляется особо значительным, но в то же время противоречивым, поскольку их самостоятельность постепенно уменьшается под натиском процессов глобализации и в результате укрепления эффективно действующих структур глобального управления. Во внимание
следует принять также столкновение на мировой арене версий мироподдержания,
представленных Россией, с одной стороны, и Запада в целом, с другой.
В процессе современного миростроительства и мироподдержания, с использованием новейших технологий миротворчества, необходимо четко разделить международно-правовые константы и политические переменные, критически изучая
опыт ХХ века, руководствуясь правильностью выбора средств при разрешении
каждой конкретной миротворческой проблемы и не допуская опасных искажений
в отражении практики миротворчества средствами массовой информации, определенными представителями академических кругов и лицами, принимающими
решения (ЛПР) на различных уровнях.
Практическое осуществление всех без исключения миротворческих операций
требует уточнения количественных и качественных параметров в целях достижения эффективности, усилий реально способствующих мирному урегулированию и
недопущения рецидивов войны.
Опыт ХХ в. в основном подтверждает логичность миротворческой политики
Российской империи, СССР, Российской Федерации. Его следует максимально
учитывать при подготовке системного ответа нынешнего российского руководства на многие враждебные вызовы внешней среды, совершенствовании миротворческих методик и превентивных мер, и, главное, при более внимательном
отношении правящих кругов современной России к насущным проблемам подготовки кадров, сохранения и своевременного предоставления человеческих ресурсов для реальных потребностей миротворчества, миросохранения, международной безопасности на региональном и глобальном уровнях.
Глобальное противостояние международному терроризму придает новый импульс общемиротворческому процессу на планете, предполагая оперативное применение новейших технологий для предотвращения международной напряженности и ликвидации противоречивых последствий данного явления.
Формула мира подразумевает не только четкое фиксирование состояния всеобъемлющего покоя. Она должна стимулировать вполне определенные действия,
обусловленные прежде всего конкретикой разоружения, безопасности, стратегической стабильности, в совокупности со многими факторами современной международно-политической жизни государств и народов планеты, апеллирующих к
более надежным международно-правовым механизмам и мерам доверия.
В связи с этим особое значение приобретает проблема информационной безопасности государств и предотвращение информационных войн, сильно мешающих активизации процессов миропонимания, миротворчества и миросохранения в
условиях глобализации.
Адекватная оценка миротворческих величин и новаций, с учетом потребностей военной безопасности современной России, позволяет решить важнейшую
задачу мотивации всех без исключения миротворческих сил на вполне определенной ценностной основе с тем, чтобы соответствующий Modus Operandi для
российских лиц, принимающих решения (ЛПР), наконец-то был создан.
На наш взгляд, в ближайшей перспективе (2004–2010 гг.), на среднесрочном
уровне (2010–2025гг.) и в долгосрочном измерении (2025 г. и далее) триада «миропонимание–миротворчество–миросохранение» останется важнейшим импера72
тивом стратегического планирования великих держав, включая Россию, если они
предполагают широкомасштабные мероприятия, действительно направленные на
достижение мира и безопасности в региональном и глобальном масштабах.
При этом вряд ли можно ожидать каких-либо серьезных ценностных изменений относительно той новой «глобальной этики», которую активно пропагандирует ООН, предполагая единство действий большинства религиозных организаций и конфессий на основе «Декларации религий мира».
Миротворчество в перспективе опять-таки будет означать применение силы с
использованием новейших технологий, разумеется. Постепенно оно превратится в
наиболее важный способ миросохранения для глобального управления (Global
Governance). Россия, по всей видимости, значительно активизирует свое участие в
различных коллективных акциях мироподдержания.
Главное, однако, в том, чтобы она смогла скоррелировать данные усилия с
развернутой школой новых национальных интересов и приоритетов, предполагающих особый акцент на способности наращивания «человеческого капитала»
путем последовательной воспитательной и образовательной деятельности в массах нового (по своему национальному составу) населения.
Запад в целом, и в ближайшей перспективе, и на среднесрочном уровне, и в
долгосрочном измерении вряд ли способен решить важнейшую военно-политическую проблему коалиции. Слишком очевидны его имперские, глобалистские
устремления, вызывающие неприязнь даже у ближайших союзников. В то же
время у современной России есть шанс создать в обозримом будущем собственную коалицию союзников, способную решать сложнейшие стратегические задачи.
Главное, чтобы она преодолела кризис идентичности, восстановила и преобразовала свою военную мощь, укрепила интеллектуальный потенциал и обрела наконец-то значительную политическую волю руководства.
Литература
1. См.: Политология. Энциклопедический словарь. — М. Изд-во «Publishers»,
1993, с. 319; Новейший словарь иностранных слов и выражений. — М./Мн.:
АСТ/Харвест, 2002. — С. 659.
2. Подробнее см.: Kahn, H. The Year 2000. A Framework For Speculation On
The Next Thirty Three Years / H. Kahn, A.S. Wierner. — The Hudson Institute,
U.S.A., 1967. — 431 p.
3. См.: Новейший словарь иностранных слов и выражений. — М., 2000. —
С. 659.
4. Там же.
5. Подробнее см.: Панарин, А.С. Глобальное политическое прогнозирование в
условиях стратегической нестабильности / А.С. Панарин. — М.: Эдитoриал
УРСС, 1999. — 272 с.; Богатуров, А.Д. Очерки теории и политического
анализа международных отношений / А.Д. Богатуров, Н.А. Косолапов,
М.А. Хрусталев. — М.: НОФМО, 2002. — 384 с.
6. Богатуров, А.Д. Ук.соч. — С. 84.
7. Там же.
8. Там же.
9. Там же.
73
10. См.: Модестов, С.А. Нереализованные исторические возможности: философско-методологический анализ: Автореферат дисс. докт. ф. н. / С.А. Модестов. — М., 2002. — С. 2–46.
11. Панарин, А.С., Ук. соч. — С. 4.
12. Там же.
13. См. подробнее: Грин, Д.П. Объяснение политики с позиций теории рационального выбора: почему так мало удалось узнать? / Д.П. Грин, И. Шапиро
// Современная сравнительная политология. Хрестоматия. — М.: МОНФ,
1997. — С. 295–323.
14. Там же. — С. 300.
15. Там же.
16. Берлин, И.С. Подлинная цель познания. Избранные эссе / И.С. Берлин: Пер.
с англ. — М.: Канон+, 2002. — С. 3.
17. Панарин, А.С. Ук. соч. — С. 4.
18. Там же.
19. Подробнее см.: Лисичкин, В.А. Глобальная империя / В.А. Лисичкин,
А.А. Шелегин. — М.: Крымский мост 9-д, 2001. — С. 323–324. Уткин, А.И.
Мировой порядок XVI века / А.И. Уткин. — М.: ЭКСМО, Алгоритм, 2002.
— С. 5–140; 141–318; 319–484.; Колон, М. Нефть, PR, Война. Глобальный
контроль над ресуруами планеты / М. Колон. — М.: Крымский 9-д Форум,
2002. — С. 3–401.
20. Подробнее см.: Хохлышева, О.О. Миропонимание, миротворчество, миросохранение: опыт XX столетия / О.О. Хохлышева. — Нижний Новгород:
Изд-во ННГУ, 2002.
21. См.: Свечин, А.А. Стратегия / А.А. Свечин. — М.; 1926, 1995; Берхин, И.Б.
Военная подготовка в СССР (1924–1925 гг.) / И.Б. Берхин. — М., 1958;
Иванов, Л.Н. Морская политика и дипломатия империалистических держав
между Первой и Второй мировыми войнами: Избранные произведения /
Л.Н. Иванов. — М.: Наука, 1964; История военного искусства / Под. ред.
П.А. Жилина. — М.: Воениздат, 1986.; Золотарев, В.А. Военная безопасность отечества (историко-правовое исследование) / В.А. Золотарев. — М.:
«Канон-Пресс» — Кучково Поле, 1998. 2-е изд.
22. См.: The National Security Of The United States of America. September 2002.
— Washington D.C.: GPO, 2002. — P. 1– 40.
23. См.: Внешняя политика и безопасность современной России. 1991–2002.
Хрестоматия в четырех томах / Составитель Т.А. Шаклеина. Т. IV. Документы. — М.: МГИМО(У) МИД России; РАМИ; АНО «ИНО-Центр», Росспэн, 2002, раздел II. (Принципы внешней политики Российской Федерации). — С. 19–152, раздел III. (Проблемы безопасности). — С.153–310.
24. См.: The National Security Of The United States of America. September 2002.
— P. 1–30; Справочник НАТО. 2001. — Брюссель: НАТО, 2001. — 670 с.
25. Справочник НАТО. — С. 3–184; 185–330, 331–670.
26. Это хорошо показывают состоявшиеся в декабре 2002 г. международные
научно-практические конференции, организованные Институтом прикладных международных исследований (ИПМИ) и Институтом Европы ИЕ
РАН. — О.Х.
27. Так считают эксперты Лондонского Международного института стратегических исследований — независимого центра изучения конфликтов различного происхождения (создан в 1958 г.), которые имеют или могут иметь
74
важное военное значение. — О.Х. (см.: The Military Balance 2002–2003. —
London, 2002.).
28. Ihid.
29. См.: Панарин, А.С. Ук. соч. С. 3–271.
30. См.: Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу / Под ред. Л. Харрисона: Пер. с англ. — М.: ШПИ,
2002. — 320 с.
31. Там же.
32. Подробнее см.: Колобов, О.А. Международные отношения. Избранные
труды / О.А. Колобов. — Н. Новгород: Нижполиграф, 1998. — С. 639–645.
33. Независимая газета. — 2000. — 9 сент. — С. 6.
34. Пакт стабильности для Кавказа. Консультативный документ специальной
группы СЕПС (Центра Европейских Политических исследований, Брюссель) по проблемем Кавказа. — Октябрь 2000 г.
35. См.: Ahrari, M.E. (with James Beal) The New Great Game In Muslim Central
Asia. Mc Nair Paper 47, January 1996. Institute For National Strategic Studies /
M.E. Ahrari. — Washington D.C.: NDU Press. — 91 p.
36. Подробнее см.: Модестов, С.А. Системно-ресурсный подход к геополитике
XXI века / С.А. Модестов // Национальные интересы. — Москва. — 2002.
— № 4(21). — С. 29–37.
37. Там же. — С. 30.
38. См.: Sen, A. Human Development And Financial Conservatism /A. Sen // World
Development. — 1998. — Vol. 26, № 4. — P. 731.
39. Повестка дня в целях развития. — Нью-Йорк: ООН, 1997.
40. Подробнее см.: Simai M. The Future Of Global Governance in the International
System. — Washington D.C.: USIP, p. VI–XI, 1–32, 33–118, 119–242, 243–
338, 339–376.
41. Подробнее см.: Иванов В. Федерализм и международные отношения /
В. Иванов, И. Ладодо, М. Назаров // Безопасность Евразии. Журн. Высших Гуманитарных Технологий. — М., 2001. — № 4, октябрь–ноябрь. — С. 13–17.
42. Сорос, Дж. Открытое общество. Реформируя глобальный капитализм /
Дж. Сорос. — М.: Некомерческий фонд поддержки культуры, образования
и новых информационных технологий. — М., 2001. — № 4. — 458 с.
43. Там же. — С. 389.
44. Там же.
45. Подробнее см.: Иванов, В. Федерализм и международные отношения /
В. Иванов, И. Ладодо, М. Назаров // Безопасность Евразии. Журн. Высших
Гуманитарных Технологий. — М., 2001. — № 4, октябрь–ноябрь. — С. 16.
46. Сорос, Дж. Ук. соч. — С. 389–395.
47. Там же.
48. Там же.
49. Там же.
50. Там же.
51. Иванов, В. Федерализм и международные отношения / В. Иванов, И. Ладодо, М. Назаров // Безопасность Евразии. — Журн. Высших Гуманитарных
Технологий. — М., 2001. — № 4, октябрь–ноябрь. — С. 16.
52. Там же.
53. Бьюкенен, А. Сецессия. Право на отделение, права человека и территориальная целостность государства / А. Бьюкенен. — М., 2001.
75
54. Подробнее см.: Иванов, В. Федерализм и международные отношения /
В. Иванов, И. Ладодо, М. Назаров // Безопасность Евразии. Журн. Высших
Гуманитарных Технологий. — М., 2001. — № 4, октябрь–ноябрь. — С. 16–
17.
55. Там же.
56. Бьюкенен, А. Ук. соч.
57. Там же.
58. Там же.
59. Иванов, В. Федерализм и международные отношения / В. Иванов, И. Ладодо, М. Назаров // Безопасность Евразии. Журн. Высших Гуманитарных
Технологий. — М., 2001. — № 4, октябрь–ноябрь. — С. 17.
60. Там же. — С. 17–18.
61. Панарин, А.С. Ук. соч. — С. 52–53.
62. См.: Справочник НАТО. — 2001. — С. 186–187, 229–299, 360–429, 430–456.
63. Россия и НАТО в формате Совета Двадцати // Европейская Безопасность:
события, оценки, прогнозы. — М.: ИНИОН, 2002. — № 4. — С. 3.
64. Подробнее см.: Публикации ПИР Центра (Москва) за 2000–2002 гг. — О.Х.
65. Global Security Beyond The Millenium. American Perspectives. Ed. by
Sh.Cross, et.al. — New-York.: St.Martin Press, 1999. — Р. 23.
66. Панарин, А.С. Ук. соч. С. 228–229.
67. См. подробнее: Brzezinski, Zb. The Grand Chessboard. American Primacy And
Its Geostrategic Imperatives / Zb. Brzezinski. — New York: Basic Books, 1997.
— P. 198–199.
68. Адамишин, А.Л. На пути к мировому правительству. Человечеству нужны
новые правила поведения / А.Л. Адамишин // Россия в глобальной политике. — 2002. — № 1, ноябрь/декабрь. — С.12.
69. Безопасность Евразии. Журнал Высших Гуманитарных Технологий. — М.,
2001. — № 4. — С. 756.
70. Неклесса, А. Мир после 11 сентября / А. Неклесса // Безопасность Евразии.
Журнал Высших Гуманитарных Технологий. — М., 2001. — № 4. —
С. 756.
71. См.: The National Strategy Of The United States Of America. — 2002. — September. — Р. 1–30.
72. Вирилио, П. Информационная бомба. Стратегия обмана: Пер. с фр. / П. Вирилио. — М.: ИТДК «Гнозис», 2002. — С. 145.
73. Обозрение. По страницам публикаций Фонда «Наследие». — М., 2001. —
№ 1(21), январь–март. — С. 24.
74. Практика глобализации. Игры и правила новой эпохи. — М.: Инфра-М.,
2000. — С. 332.
75. Там же.
76. Подробнее см.: Малашенко, А. Время Юга. Россия в Чечне, Чечня в России
/ А. Малашенко, Дм. Тренин. — М.: Гендальф, 2002. — С. 232–234.
77. Гареев, М.А. Некоторые проблемы подготовки вооруженных сил к локальным войнам / М.А. Горев // Военная мысль.— 1999. — №1. — С.19.
78. См.: Zarate, J. The Emergence Of A New Dog Of War: Private Companies, International Law And The New World Order / J. Zarate // Stanbbord Journal Of
International Law. — 1998, Winter. — Vol. 34, № 1. — P. 160; Private PeaceMaking. Ed. by D. Smock. — Washington D.C.: USIP, 1998. — P. 3–50.
76
79. Капто, А. Культура войны / А. Капто // Безопасность Евразии. Журнал
Высших Гуманитарных Технологий. — М., 2001. — № 4, октябрь–ноябрь.
— С. 193.
80. Там же.
81. См.: Свечин, А.А. Стратегия / А.А. Свечин. — М., 1926 (1995). — С. 13–14.
82. Дынкин, А. Меры создания доверия: Возможности и рамки оптимизации
международных отношений / А. Дынкин // Безопасность Евразии. Журнал
Высших Гуманитарных Технологий. — М., 2001. — № 4. — С. 32–33.
83. См.: The National Military Stratеgy Оf Тhe United States, January, 1992. —
Washington D.C.: GPO, 1992. — Р. 8–10; Стратегическая концепция Североатлантического союза. // Справочник НАТО 2001. — С. 48–53; The National
Stratеgy Оf Тhe United States Оf America. — 2001. — September. — Р. 1–30.
84. Парвулеску, Ж. Оккупация Афганистана и Пакистана США — удар по Евразийской оси / Ж. Парвулеску // Геополитика террора. (Геополитика последствия террористических актов в США 11 сентября 2001 года. — М.:
Арктогея Центр, 2002. — С. 92.
85. Модестов, С.А. Системно-ресурсный подход к геополитике XXI века /
С.А. Модестов // Национальные интересы. — М., 2002. — № 4(21). —
С. 37.
86. См.: Над Востоком и Западом. Рассуждения Святителя Николая Сербского,
Епископа Охридского и Жинского // Над Востоком и Западом. С любовью
к Сербии. — М.: Рарог, 1999. — С. 12–13.
87. Подробнее см.: Holton, R. Problems Of Crisis And Normalcy In The Contemporary World / R. Holton // Rethinking Progress. — Boston, 1990. — P. 39, 43–44.
77