ББК 63.3(2)я43 - Саратовский государственный университет

Актуальные проблемы
истории
Российской
цивилизации
Сборник материалов
II межвузовской научной конференции
(к 100-летию СГУ)
Издательство «Научная книга»
2009
3
УДК 9(47) (063)
ББК 63.3(2)я43
А43
А43
Актуальные проблемы истории Российской цивилизации: Сб.
материалов II межвузовской научной конференции 27 февраля 2009 г.
Саратов: Изд-во «Научная книга», 2009. 200 с.
ISBN 978–5–9758–0996–4
В настоящем сборнике опубликованы итоговые материалы II
межвузовской научной конференции, проведённой кафедрой истории Российской цивилизации Института истории и международных отношений
Саратовского госуниверситета в феврале 2009 г. в рамках подготовки к
100-летию СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Авторы рассматривают широкий круг проблем отечественной и
региональной истории, высказывают новые точки зрения на отдельные
события прошлого и настоящего России.
Для преподавателей, аспирантов и студентов вузов, а также для всех интересующихся
отечественной историей.
Редакционная
к о л л е г и я:
Доктор философских наук, профессор Д.В. Михель
Кандидат исторических наук, доцент С.А. Кочуков
(ответственный секретарь)
Кандидат философских наук, доцент Н.В. Попкова
(ответственный редактор)
Кандидат исторических наук, доцент С.В. Удалов
УДК 9(47) (063)
ББК 63.3(2)я43
© Редколлегия, авторы, 2009
ISBN 978–5–9758–0996–4
4
СОДЕРЖАНИЕ
История России: события, факты, проблемы
Рабинович Я.Н.
Саратовский воевода Е.Ф. Мышецкий:
страницы биографии…………………………………………3
Плешаков И.Н.
Гарнизоны Саратовского Поволжья
в эпоху императора Павла (1796 – 1801 гг.)………………15
Самохвалова Н.В.
Управление католическим населением южной
части Российской империи и Поволжья по
документам Государственного архива Саратовской
области……………………………………………………….22
Сидорова Н.И.
Феодосий Левицкий и общественно-религиозное
движение в России во второй четверти XIX в. ………….. 28
Артамонов Д.С.
Террор в идеологии и практике декабристов……………..32
Удалов С.В.
К вопросу о формировании государственной
идеологии Николаевской России…………………………...40
Кочукова О.В.
Критические замечания Н.И. Второва на
«Записку об освобождении крестьян» К.Д. Кавелина…….61
Сапрыкин Р.В.
К вопросу о назначении А. Н. Куропаткина
командующим Маньчжурской армией в 1904 г. ………...66
Чолахян В.А.
Особенности раннеиндустриальной модернизации
Нижнего Поволжья в конце XIX–начале XX вв. ………….72
Шрамкова О.В.
Религиозный фактор повседневности национальных
меньшинств Саратова (середина XIX – начало ХХ вв.)…..82
Редченко Д.В.
Г.В. Чичерин и деятельность зарубежных
коммунистических партий (1920–1930)……………………89
Богацкий П.И.
Некоторые особенности формирования российской
интеллигенции в XIX – начале ХХ веков…………………..98
Мозговая О.С.
Судьба советских немцев в период обострения
советско-германских отношений (1937-1939 гг.)………...101
Аблизин В.А.
Балтийский сценарий сталинского руководства
(июнь – июль 1940 года): старые проблемы и
новые взгляды………………………………………………107
5
Проблемы истории науки
Гатина М.Р.
Женщины у истоков науки Нового времени
(гендерное измерение истории)……………………………112
Михель Д.В.
Общество и болезнь в эпоху Революций (1790-1850)…....118
Пантелеева Е.В.
Становление и развитие советской приматологии
в XX веке…………………………………………………….135
Ильин Н.В.
Институализация психологии в Советской
России в 1920-е годы………………………………………141
Россия и Балканы
Кочуков С.А.,
Кочукова О.В.
Кочуков С.А.
Кочуков С.А.,.
Сапрыкин Р.В.
Курчатова О.М.
Планы подготовки России к войне
с Турцией в 60 – 70-е гг. XIX в…………………………….145
Михаил Григорьевич Черняев……………………………..149
Воспоминания князя И.Г. Амилахвари
о русско-турецкой войне 1877-1878 гг…………………….156
Балканская политика Российской империи во
взглядах левых радикалов (начало XX века)……………...159
Проблемы отечественного образования
Попкова Н.В.
Трактат А.Ф. Бестужева «О воспитании
военном относительно благородного юношества»……….167
Зайцев М.В.
К вопросу о развитии учреждений среднего
образования в Саратове
(последняя треть XIX – начало XX вв.)…..……………….182
Каменчук И.Л.
Новые ориентиры в образовании: движение
к человечности………………………………………………192
Сведения об авторах…………………………………………………………………………..199
6
ИСТОРИЯ РОССИИ: СОБЫТИЯ, ФАКТЫ, ПРОБЛЕМЫ
Я.Н. РАБИНОВИЧ
САРАТОВСКИЙ ВОЕВОДА Е.Ф. МЫШЕЦКИЙ: СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ
Сведений о первых воеводах левобережного Саратова сохранилось мало. Мы почти ничего не знаем об их биографии до момента назначения в Саратов, а также о саратовском периоде их деятельности1. К числу таких
начальных людей города-крепости относится Ефим Федорович Мышецкий,
князь-Рюрикович, потомок святого Михаила Всеволодовича Черниговского.
Начало службы этого князя было связано с Новгородской землей. В 1611 г.
он присягнул шведскому королевичу Карлу Филиппу, а затем перешел на
сторону Москвы, признав царем Михаила Федоровича Романова.
Е.Ф. Мышецкий прожил бурную и долгую жизнь, служил не только Михаилу
Федоровичу, но и Алексею Михайловичу.
О родословной Е.Ф. Мышецкого можно сказать следующее. Один из
сыновей Михаила Всеволодовича Черниговского, Юрий Михайлович, получивший в удел Тарусу, имел пятерых сыновей. Один из них, Михаил Юрьевич, стал основателем рода князей Мышецких. После перехода на службу к
Ивану III князь Иван Александрович Мышецкий в 1498 г. был «испомещен в
Вотской пятине в Ореховском уезде, в Лопско-Егорьевском погосте, и дано
ему с детьми 28 деревень». Один из его сыновей, Иван Иванович (прадед
Ефима Федоровича Мышецкого) после смерти бездетных братьев имел уже
46 деревень в 5 погостах Водской пятины. В дальнейшем большинство из
этих деревень получили четыре сына И.И. Мышецкого: Тимофей, Мурза,
Андрей и Федор, дед нашего героя2.
К началу Смутного времени внуки и правнуки Ивана Ивановича Мышецкого (всего у него было 14 внуков) продолжали владеть поместьями в
Водской пятине (свыше 50 деревень). В дальнейшем, именно эти земли будут
передаваться от «изменников», бежавших к Москве, к сторонникам шведсконовгородского политического альянса.
Отец нашего героя, Федор Федорович Мышецкий, упоминается в книгах Разрядных в походе 1589 г. царя Федора Иоанновича и Бориса Годунова
Исключение составляет книга Эдуарда Дубмана об основателе Саратова Григории
Осиповиче Засекине. См.: Дубман Э.Л. Князь Григорий Засекин – строитель волжских городов. Самара, 2002. В трудах А.А. Гераклитова и А.П. Барсукова приведены отрывочные
сведения о воеводах Саратова первой половины XVII в. См.: Гераклитов А.А. История
Саратовского края в XVI-XVIII вв. Саратов, 1923; Барсуков А.П Списки городовых воевод
Московского государства XVII столетия. СПб., 1902; Барсуков А.П. Воеводы Московского
государства XVII в. СПб., 1897.
2
10 деревень в Теребожском погосте, 9 деревень в Куйвошском погосте, 4 деревни
в Карбосельском погосте, 5 деревень в Калтушском погосте, 18 деревень в Лопском погосте. См.: Власьев Г.А. Потомство Рюрика. СПб., 1906. Т. 1. Князья Черниговские. Ч. 2.
С. 170-250; Лебединский М.Ю. Хроника рода князей Мышецких (от предков Рюрика до
наших дней). М., 1998.
1
7
против шведов1. В 1611-12 гг. он был одним из руководителей обороны
Орешка от шведов.
Сведений о том, где находился Ефим Федорович в первые годы Смуты,
пока не найдено. Он родился около 1590 г., был третьим сыном в семье. Вместе с двумя младшими братьям Ефим Федорович, судя по всему, оставался в
Новгороде в 1605-1608 годах2.
В 1608 г., после поражения князя Дмитрия Шуйского под Болховом и
создания Лжедмитрием II тушинского лагеря, обстановка для царя Василия
Шуйского сложилась критическая: его продолжали поддерживать только несколько городов (Новгород, Казань, Рязань, Смоленск, Нижний Новгород).
Ефим Мышецкий в 1608-1610 гг. остался верен, как и многие новгородцы,
Василию Шуйскому и сражался против тушинцев в войске М.В. СкопинаШуйского. Известно, что в 118 г. (1609/1610 г.) Ефиму Федоровичу «был
учинен оклад на Москве за службы отца его княж. Федоров 600 четей»3.
Катастрофа русской армии под Клушино (24.06.1610 г.) привела к
свержению царя Василия Шуйского, избранию москвичами русским царем
польского королевича Владислава и к оккупации поляками Москвы. Московское марионеточное правительство Семибоярщины находилось полностью
под контролем польского коменданта. Поляки пытались установить контроль
над всей территорией страны.
В это же время шведы, бывшие союзники царя Василия (и злейшие
враги Польши), приступили к захвату Новгородской земли, осадили крепость
Корелу и захватили Ладогу. Королевский воевода Иван Михайлович Салтыков осенью 1610 г. убыл из Москвы в Новгород, чтобы заставить новгородцев присягнуть королевичу Владиславу, а также для борьбы со шведами. В
это время противниками шведов были многие из князей Мышецких4.
Е.Ф. Мышецкий зимой 1610-1611 гг. принимал активное участие в
борьбе против шведов в составе войск И.М. Салтыкова, осаждавших Ладогу.
Разрядная книга 1475-1598 гг. М., 1966. С. 417: «Головы ставить сторожи: …князь
Федор княж Федоров сын Мышетцкой».
2
Известно, что его старший брат, Кузьма-Мурза, участвовал на стороне правительственных войск Василия Шуйского в боях против Болотникова и Лжедмитрия II под Ельцом, Болховом, Тулой, Серпуховом и Крапивной.
3
Дачные книги Деревской пятины. 1611/12 // Riksarkivet, Stockholm, Ockupationsarkivet från Novgorod (далее - RA, NOA), serie 1: 20. Документы указаны автору Адрианом Селиным. Скорее всего, боевое крещение Ефим Федорович получил в боях против
тушинского полковника Кернозицкого, который зимой 1608-1609 гг. безуспешно пытался
захватить Новгород. Возможно, он участвовал в дальнейшем походе М.В. Скопина Шуйского на Москву.
4
Данила Тимофеевич Мышецкий, двоюродный дядя Ефима Федоровича, будучи
воеводой в Кореле, в 1609 г. отказался уступить крепость шведам. См.: Грамота царя Василия Ивановича в Корелу к епископу Сильвестру, к воеводе Мышецкому и ко всем жителям: о выводе из Корелы российских подданных и об отдаче города и уезда шведам в
порядке выполнения ранее заключенного договора. Москва, 30 августа 1609 г. // Собрание
государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии Иностранных дел (далее - СГГД). Т. 2. СПб., 1822. № 191. С. 378-380.
1
8
Французские наемники на шведской службе Пьера Делавилля, запертые в
Ладожской крепости, так и не смогли получить от шведского военачальника
Якова Делагарди обещанного подкрепления. Юхан Видекинд писал о постоянных нападениях новгородцев на шведские отряды, посланные на помощь
Делавиллю. В этом деле отличился и Е.Ф. Мышецкий, который «побил неприятеля, языки многие поимал»1.
После освобождения Ладоги от французов, Е.Ф. Мышецкий вместе с
троюродным братом Федором Семеновичем в 1611-1612 гг. «сидел в осаде
два года в Орешке», и после этого «попал в плен, бежал». Эти сведения приводят Г.А. Власьев и М.Ю. Лебединский, но они нуждаются в проверке2, поскольку имеются данные, что Е.Ф. Мышецкий уже в декабре 1611 г. подписался под приговором новгородцев о признании шведского королевича своим
государем3.
Объяснить этот парадокс можно следующим образом: Е.Ф. Мышецкий
в начале 1611 г. действительно сидел в осаде в крепости Орешек, оборону
которого возглавили его отец, Федор Федорович и Михаил Тимофеевич
Мышецкий. В крепости в это время также находились «княз Еуфим да княз
Ондрей кн. Федоровы д. Мышецкого, кн. Иван Мышецкой»4. После захвата
шведами Новгорода (16.7.1611 г.) и сформирования правительства Делагарди-Одоевского, Ефим Федорович уже осенью 1611 г. участвовал в переговорах об условиях сдачи Орешка шведам в случае приезда шведского принца.
Тогда же он мог подписаться под приговором новгородцев.
Здесь следует сделать небольшое отступление. Вплоть до начала XX в.
потомки многих новгородских помещиков Смутного времени всячески старались скрыть (или особо не афишировать) службу их предков шведсконовгородскому правительству Делагарди-Одоевского. Ведь новгородцам
приходилось сражаться вместе со шведами не только против поляков, Лисовского, Псковского вора Сидорки (Лжедмитрия III), различных казачьих отрядов, но и против «воров Мишки Романова», которого вначале считали казачьим ставленником, очередным Лжедмитрием5. В документации, которую
См.: Лебединский М.Ю. Указ. соч. С. 49.
Известно, что гарнизон Орешка неоднократно отбивал атаки шведов (летом
1610 г., зимой 1611 г.). После захвата шведами Новгорода (16.7.1611 г.) защитники Орешка соглашались сдать крепость только самому шведскому принцу. Шведский военачальник Клаас Сланг организовал блокаду крепости. В итоге Орешек сдался только в конце
апреля-начале мая 1612 г., когда из 1300 защитников в живых осталось около 100 человек.
См.: Юхан Видекинд. История десятилетней шведско-московитской войны / Перевод
С.А. Аннинского, А.М. Александрова / Под ред. В.Л. Янина, А.Л. Хорошкевич. М., 2000.
С. 151, 157.
3
Приговор митрополита Исидора, кн. И.Н.Одоевского, земских чинов. 25 декабря
1611 г. // Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографической
Комиссией (далее – ДАИ). Т. 1. СПб., 1846. С. 283.
4
Дело о спорном поместье Д.И. Чортова. 1611. 6.08 - 1612. 14.07 // RA, NOA,
serie 2: 193-А
5
Известно участие новгородцев в составе войск шведского короля Густава Адольфа в боевых действиях против Гдова, Пскова, в осаде Тихвинского монастыря (оборону
1
2
9
вели новгородские дьяки на шведской службе, тщательно фиксировались все
заслуги новгородцев перед своими хозяевами (за эти заслуги служилые люди
получали обычно придачи к поместному окладу)1.
Остановимся подробнее на пожалованиях, которые получил
Е.Ф. Мышецкий от шведов за верную службу в первый год шведской оккупации Новгородской земли. Документы новгородского архива, любезно
предоставленные автору этих строк историком Адрианом Александровичем
Селиным, позволяют это сделать.
Ранее говорилось, что Е.Ф. Мышецкому был установлен оклад 600 четей, однако практически земельных пожалований к концу 1611 г. у него было
всего 100 четей2. Общий размер пожалований служилых людей не должен
был превышать размеров оклада; часто помещик сам искал себе «свободную
землю», принадлежащую ранее умершим родственникам или «изменникам».
Судя по Дозорной книге Водской пятины 1611 / 1612 г., у Ефима Федоровича к началу 1612 г. было небольшое поместье в Городенском погосте3.
Вскоре после того, как он в декабре 1611 г. подписался под приговором об
избрании шведского королевича, Е.Ф. Мышецкий получил новые пожалования, теперь уже в Деревской пятине. Эти земли (100 четей в Еглинском погосте в «новоприписной волости Валдайского приселья») ранее принадлежали
его старшему брату Богдану Федоровичу4. Судьба Богдана Мышецкого после
1611 г. неизвестна, скорее всего, он умер.
которого возглавлял воевода С.В. Прозоровский), в отражении наступления на Новгород
боярина Д.Т. Трубецкого. Массовое бегство новгородцев на сторону Москвы началось
примерно через год после избрания Михаила Романова и продолжалось вплоть до 1617 г.
1
Скорее всего, по просьбе самих новгородцев все документы Новгородской приказной избы накануне передачи Новгорода московским представителям были вывезены
Яковом Делагарди в Швецию. Обнаруженные в Стокгольме еще в 1839 г. проф.
С.В. Соловьевым, некоторые из этих документов были опубликованы Археографической
Комиссией в Дополнениях к Актам историческим, а также К. Якубовым. См.: ДАИ. Т. 1,
2. СПб., 1846; Якубов К.И. Русские рукописи Стокгольмского Государственного архива.
М., 1890. (ЧОИДР, 1890, Т. I, IV).
2
Отдел неслуживым Остафием Стоговым кн. Мурзе и кн. Ефиму Федоровым Мышецким поместья кн. Богдана Федорова Мышецкого в Еглинском погосте Деревской пятины. 1612, янв. // RA, NOA, serie 1:75. С. 965-978: «…кн. Ефиму оклад 600 ч. Отделено
100 ч. Не дойдет 500 ч.».
3
Дозорная книга Водской пятины (Корельской половины). 1612 // RA, NOA, serie
1: 39 С. 73. Погост Пречистенской Городенской. С. 84-85: «Да за князем Данилом Мышецким (дрв) Рядок Лидно над озером над Ладожским, стоит натрое…». С. 86:. «В тое же
деревне за князем Еуфимием Мышецким…».
4
Дачные книги Деревской пятины. 1611/12 // RA, NOA, serie 1: 20 С. 9-11: «По 600
ч. …кн. Ефим Федоров Мышецкой… В 120 г. дано в новоприписной волости Валдайского
приселья в Еглинском погосте, что было дано по государевой Московской грамоте брату
его кн. Богдану Мышецкому 100 ч.».
10
В марте 1612 г. Ефим Федорович получил новые пожалования уже в
Водской пятине, в Городенском погосте. Это была раньше церковная вотчина
«корелского города Воскресенья Христова поповской деревни Кивгоды»1.
В сентябре 1612 г. Е.Ф. Мышецкий получил дополнительные пожалования в Водской пятине. Эти земли ранее принадлежали Михаилу Тимофеевичу Мышецкому (двоюродному дяде Е.Ф. Мышецкого, воеводе Орешка), а
после его смерти были разделены между вдовой с дочерью,
И.В. Кропоткиным и Е.Ф. Мышецким2. Судя по всему, Ефим Федорович получил здесь самый значительный по площади участок земли – 266 четей3.
Последние известные пожалования Ефим Федорович получил уже в
ноябре 1612 г. Эти земли в Лопском погосте Водской пятины принадлежали
раньше его двоюродному дяде Андрею Мурзину Мышецкому. После его
смерти часть земли получила вдова с тремя детьми, а часть - другие родственники. Е.Ф. Мышецкий получил 63 чети, которые ранее принадлежали
его троюродному брату Егупу Андреевичу, а затем были переданы старшему
брату Ефима Федоровича, Богдану4.
В итоге уже к концу 1612 г. Е.Ф. Мышецкий имел поместья, размер которых соответствовал его окладу в 600 четей. Эти пожалования свидетельствовали о том, что Ефим Федорович вначале верно служил шведам. В январе 1612 г. он с братом Мурзой занимался сбором хлеба для немецких людей,
Отдел Романом Шухлинским корелского города Воскресенья Христова поповской деревни Кивгоды кн. Ефиму Федорову сыну Мышецкому. 1612. 15.03 // RA, NOA,
serie 1:62. С. 409-412; Дозорная книга Водской пятины (Корельской половины). 1612 //
RA, NOA, serie 1: 39. С. 86: «За князь Мурзою, за князь Еуфимьем за княж Федоровыми
детми Мышецкого (дрв) Кивгода, что была Воскресенья Христова ис Корелы, а ныне выгорела…». См. также: Дачные книги Деревской пятины. 1611/12 // RA, NOA, serie 1: 20.
С. 10-11: «Ефим Федоров Мышецкой. … Да во 120 же году дана ему грамота на сыск о
церковной вотчине в Воцкой пятине в Ладожском уезде в Городенском погосте, что было
Воскресенских попов ис Корелы д. Кивгода, а в чети не написано».
2
Отдел неслуживым сыном боярским Водской пятины Алексеем Обуховым прожиточного поместья вдове Марье, жене князя Михаила Тимофеева сына Мышецкого, с
дочерью в Егорьевском Лопском и Егорьевском Теребужском погостах Водской пятины,
частей поместья ее мужа – кн. Ефиму Мышецкому и кн. Ивану Васильеву сыну Кропоткину и отписка части поместья кн. М.Т.Мышецкого на государя. 1612. 25.09 // RA, NOA,
serie 1:69. С. 235-243.
3
Дачные книги Водской пятины. 1611/12 // RA, NOA, serie 1: 21. С. 7-9. «По 600 ч.
...кн. Еуфим Федоров Мышецкой. По даче 120 г. в Деревской пятине – брата его кн. Богдана 100 ч., да в Воцкой пятине Городенском погосте церковные вотчины Воскресенья
Христова, да княж Егупова Мышецкого 63 ч., да в Воцкой пятине кн. Михайлова Мышецкого 266 ч.».
4
Отдел неслуживым сыном боярским Водской пятины Алексеем Обуховым прожиточного поместья вдове Аксинье, жене кн. Андрея Мурзина Мышецкого с детьми поместья князей Егупа, Романа и Матвея Андреевых детей Мышецкого в Лопском погосте
Водской пятины и части того же в Малой Лопце князю Ивану Федорову Мышецкому и
князьям Мурзе и Ефиму Федоровым Мышецким. 1612. 10.11 // RA, NOA, serie 1:69.
С. 132-143. См. также: Дачные книги Деревской пятины. 1611/12 // RA, NOA, serie 1: 20:
С. 10-11: «Ефим Федоров Мышецкой. … В 120 г. дано … Егупово поместье Мышецкого,
что было за братом его князем Богданом в Воцкой пятине 63 ч.».
1
11
которые осаждали Орешек. Интересно, что Ефим и Мурза Мышецкие собирали хлеб не со своих крестьян, и не с крестьян их отца, который в это время
оборонял Орешек от шведов (хлеб из их поместий уже был обмолочен и отправлен защитникам Орешка), а с других поместий Теребужского погоста1.
Из челобитной Игната Яковлева сына Мокеева мы узнаем, что Е.Ф.
Мышецкий в начале 1612 г. был послан из Новгорода «встречать казну королевича», и ореховские сидельцы взяли его «под Орешок», где он находился
10 недель до сдачи Орешка2. В дальнейшем, мы видим Е.Ф. Мышецкого вместе с другими «орешковскими сидельцами» среди новгородских дворян,
находящихся на службе шведов вплоть до начала 1614 г.
После избрания в Москве царём Михаила Романова многие бывшие
соратники Ефима Федоровича присягнули новому царю. Вскоре начались
восстания в Новгородской земле против шведов (Тихвин, Гдов, Порхов). Летом 1613 г. в Выборг прибыл, наконец, шведский королевич Карл-Филипп.
Новгородцы отправили к нему очередное посольство во главе с архимандритом Киприаном. Под новым приговором вновь стояли подписи представителей «всей земли». Однако, состав тех, кто подписался под этим документом,
заметно отличался от состава новгородцев, в свое время приложивших руку к
приговору в декабре 1611 года. Нет подписи князя Е. Ф. Мышецкого3.
Многие новгородцы с этого времени стали уклоняться от участия в боевых действиях на стороне шведов. Не желая служить шведскому королевичу, многие из них бежали к москвичам. Чтобы предотвратить это бегство,
шведы заставляли новгородцев составлять поручные записи за других жителей. Поручитель в случае бегства человека, за которого он ручался, рисковал
своим имуществом. В январе 1614 г. за Ефима Федоровича Мышецкого вместе с другими дворянами подписался Ф.Т. Черново-Оболенский, имя которого стоит на первом месте в этом списке поручителей4. Через шесть лет судьба
Грамота Одоевского и дьяков князю Ивану Васильевичу (Кропоткину?) по
челобитной Матвея Кушелева с повелением посчитать помещиков и погощан
Теребужского погоста в платежах с князьями Мурзой и Ефимом Федоровыми
Мышецкими. Январь1612 г. // RA, NOA, serie 2:73, л. 197: «Бил челом Водской пятины
Теребужского погоста Матвей Кушелев во всех погощан и товарищев своих место: по
челобитью кн. Мурзы и Ефима Федоровых Мышецких правят на их крестьянах отца их
княж Федорова хлеба, который взят под Орешок для немецких людей. Сам князь Федор
сидит ныне в осаде в городе Орешке, и от их деи сиденья крестьяне охудали и бредут
розно, а хлеб деи свой они перемолотии сами и свезли в город в Орешок в осад».
2
См.: Челобитная боярам и воеводам Обонежской пятины Игната Яковлева сына
Мокеева с просьбой о пожаловании за службу и за тюремное сидение в Орешке. 1612.
14.05 // RA, NOA, serie 2:71. Л. 68.
3
Приговор митрополита Исидора, князя И.Н. Одоевского, земских чинов с указанием списка подписавших его. Июль 1613 г. // ДАИ. Т. II. СПб., 1846. № 4.
4
Поручная запись кн. Ф.Т. Черново-Оболенского и др. лиц по кн. Ефиме Федорове
с. Мышецком в том, что быть ему в Новгороде и не отъехать в «изменные» города. 1614.
17.01. // СПб ИРИ РАН. Колл. 124. Оп. 1. Карт. IV. Д. 553. См. также: Селин А.А. Григорий
Никитич Муравьев: кто создавал условия непрерывной жизни // Ладога - первая столица
Руси: 1250 лет непрерывной жизни. Седьмые чтения памяти Анны Мачинской. Старая
Ладога, 21-23 декабря 2002 г. Сборник статей. СПб., 2003. С. 132.
1
12
неожиданно сведет этих двух героев Смуты в левобережном Саратове. Шведы требовали за Е.Ф. Мышецкого большое количество подписей поручителей, причем среди них были не только дворяне, но и посадские люди, имевшие свои дворы в Новгороде. В итоге за Е.Ф. Мышецкого поручились 52 человека, среди которых портной мастер, красильщик и другие состоятельные
ремесленники1. Однако это не помогало. Бегство из Новгорода продолжалось. Причём теперь стали бежать и поручители.
Е.Ф. Мышецкий осенью 1613 г. служил на Бронницах, тогда же, 20 ноября 1613 г., сам поручился (дал подписку) за некоторых детей боярских на
верность шведскому королю. Сохранилась его поручная запись, сделанная в
марте 1614 года2. Вскоре после этого, скорее всего, к началу лета 1614 г., он
перешёл на сторону Москвы. Его поручитель Ф.Т. Черново-Оболенский также летом 1614 г. последовал его примеру.
Е.Ф. Мышецкий отличился в 1615 г. в боях под Смоленском в составе
войска И.А. Хованского, за что получил дополнительную прибавку к окладу
50 четвертей3. Таким образом, наш герой уже с 1614-1615 гг. находился на
службе царя Михаила Федоровича.
Сведений о том, как проходила его дальнейшая служба в завершающий
период Смуты, пока не найдено. Е.Ф. Мышецкий, скорее всего, находился
среди тех 74 новгородцев, «дворян и детей боярских разных пятин», отправленных весной 1617 г. из Москвы в Новгород с новым новгородским воеводой И.А. Хованским4. Во время этого похода отряд И.А. Хованского подвергся нападению «литовских людей». Вскоре после этого новому нападению «черкас» подверглись русские послы во главе с Ф.П. Борятинским и
Осипом Прончищевым5. Скорее всего, именно здесь, в стычке с литовскими
См.: Фигаровский В.А. Отпор шведским интервентам в Новгороде // НИС.
Вып. III-IV. Новгород, 1938. C. 69.
2
Поручная запись по кн. Федоре Семенове Мышецком. 1614. 24.03 // RA, NOA,
serie 2: 172, Л. 81: «Поручники: кн. Еуфим Федоров с. Мышецкой, Венедихт Васильев с.
Хомутов, Петр Селянинов с. Хомутов, Иван Дементьев с. Лугвенев, Богдан Захаров с.
Елагин».
3
Сыскная десятня о поместных и денежных окладах дворян и детей боярских. Водская пятина Новгородского уезда. 2 мая 1619 г. // Народное движение в России в эпоху
Смуты начала XVII века (1601-1608). Сб. документов. М., 2003. Документ № 136. С. 268.
«Князь Ефим княж Федор сын Мышецкой. … Да во 123 году при… Михаиле Федоровиче
придано ему за смоленскую службу 50 чети, денег из чети 2 рубля».
4
Книги разрядные по официальным оных спискам (далее - КР). СПб., 1853. Т. 1.
1
Стб. 389.
Новый летописец / Полное собрание русских летописей (ПСРЛ) Т. 14 Первая половина. СПб., 1910. С. 140: «Князь же Ивана Андреевича громиша на дороге Литовские
люди, едва у них утече на лес…. тех же послов Черкасы громиша тут же, где и князь Ивана. Осипа же было Прончищева туто взяша; сыну же ево отнемшу, а его над отцом убиша»
5
13
людьми Ефим Федорович спас Осипа Прончищева. Об этом сюжете упоминает М.Ю. Лебединский1.
Е.Ф. Мышецкий, как «дворянин Водской пятины по дворовому списку
с окладом 650 четвертей», мог также участвовать в межевании земель Водской пятины в 1617-1618 гг. В 1619 г., когда новгородские воеводы
И.А. Хованский, М.А. Вельяминов и дьяк Третьяк Копнин составляли сыскную десятню Водской пятины, Е.Ф. Мышецкий был в числе 4-х окладчиков
(свидетелей). Это говорит о том уважении, которым пользовался наш герой
среди других дворян и детей боярских2.
Дальнейшая его судьба связана с городом Саратовом. Сведения о
назначении Е.Ф. Мышецкого в Саратов сохранились в Книгах разрядных. В
июле 1620 г. Ефим Федорович Мышецкий сменил на посту Саратовского воеводы Федора Тимофеевича Черново-Оболенского3.
Е.Ф. Мышецкий в 1622 году, будучи воеводой в Саратове, воспрепятствовал Иштерек-Мурзе, хану Большой Ногайской орды, переправиться через Волгу при попытке уйти в Казыев улус (кочевья Малой Ногайской орды).
Главным помощником Е.Ф. Мышецкого в Саратове был стрелецкий голова
Семен Иванович Болтин4. Трудно сказать, применил ли воевода силу (которой у него практически не было) против многотысячной орды, или сумел
уговорить ногайского мурзу от перехода в Северное Причерноморье, на Дон
и Северный Кавказ. Саратовский воевода проявил качества опытного дипломата. Союз Больших Ногаев Иштерек-Мурзы с Малыми Ногаями и крымскими татарами не был желателен для России. Первые сведения о левобережном Саратове относятся именно ко времени воеводства Е.Ф. Мышецкого
или его преемника Константина Шушерина. Эта информация содержится в
Лебединский М.Ю. Указ. соч. С. 50: «Е.Ф. Мышецкий в 1614-15 гг. служил под
Смоленском и затем в Новгороде при боярине князе Иване Андреевиче Хованском, где он
в стычке с литовскими людьми отбил Осипа Прончищева».
2
В Сыскной десятне Водской пятины записано: «Князь Ефим княж Федор сын
Мышецкой. По списку, каков остался после послов за приписью дьяка Марка Поздеева
поместный ему оклад 700 четей. А по окладчитцкой скаске во 118 году при царе Василии
поместный ему оклад учинен за его многие службы и за раны 650 четей, да пущен в четь,
денег из чети 18 рублей. Да во 123 году … придано ему за смоленскую службу 50 чети,
денег из чети 2 рубля. И по окладчицкой сказке поместный ему оклад 700 чети, денег из
чети 20 рублей». См.: Народное движение в России в эпоху Смуты начала XVII века
(1601-1608). Документ № 136. С. 268.
3
КР. СПб., 1853. Т. 1. 1620 г. Стб. 720. «На Саратове воевода князь Федор княж
Тимофеев сын Чорново-Оболенской; и с Саратова князь Федор отпущен к Москве, а на
его место во 128-м году послан с Москвы князь Ефим княж Федоров сын Мышетцкой»;
Там же. 1621 г. Стб. 764: «На Саратове князь Ефим Мышецкой»; Там же 1622 г. Стб. 871.
«На Саратове воевода князь Ефим Мышетцкой послан во 128 году (1620) в июле; и в нынешнем во 130 году (1622) прислан из Казани на князь Ефимово место Мышетцково Казанец Константин Шюшерин. А князь Ефиму велено быти на Саратове в ряду до Государева
указу».
4
Дворцовые разряды по высочайшему повелению изданные II отделением собственной ЕИВ канцелярии (далее - ДР). Т. 1. СПб., 1850. Стб. 523.
1
14
отчете купца Федота Котова, который в 1623 г. был послан с товарами из
государевой казны в Персию1.
В 1625-1627 гг. Е.Ф. Мышецкий был первым воеводой в Мангазее, богатейшем торговом центре в Сибири, недаром Мангазею называли «Златокипящей»2. После возвращения в Москву Е.Ф. Мышецкий пожалован в дворяне
московские, что для провинциального дворянина Водской пятины было
большой честью3. Он был включён в списки дворян и дьяков, «которым Государь повелел видеть свои государевы очи в праздник Светлаго Христова
Воскресения» «апреля в 10 день, 139 (1631) году»4. До этого, в феврале
1631 г. Е.Ф. Мышецкий вместе с Ф.Т. Черново-Оболенским встречал и провожал шведского посла Антония Мониера5.
В 1632-1633 гг., с самого начала русско-польской войны,
Е.Ф. Мышецкий назначен полковым воеводой в Мещовске. В его подчинении находился небольшой отряд «всяких людей 222 ч.»6. В сентябре 1633 г.
он послан к главному воеводе М.Б. Шеину воеводой под Смоленск.
По-видимому, у дьяков Разрядного приказа не было претензий к Смоленской службе Ефима Федоровича. В апреле 1634 г. Е.Ф. Мышецкий записан в Разрядах среди дворян и дьяков, которых государь пожаловал, «велел
видеть свои государевы очи на Светлое Воскресенье, апреля в 21 день» 7.
Главный воевода М.Б. Шеин через неделю после Пасхи будет казнен, а других воевод отправят в ссылку.
Вскоре Е.Ф. Мышецкому поручают более ответственную должность В
1635 г. мы видим его воеводой в Свияжске, где он сменил Б.П. Шереметева.
По сравнению с небольшим Мещовском, Свияжск был крупным городом:
здесь находился гарнизон из 500 стрельцов, имелось свыше 150 дворян и де-
Хождение купца Федота Котова в Персию / Публ. Н.А. Кузнецовой, отв. ред.
А.А. Кузнецов. М., 1958. С. 29: «А на Саратове город стоит на луговой стороне, стоячей
острог и башни рубленые круглые, дворы и ряды в городе, а за городом стрелецкие дворы
и рыбные лавки и анбары, где кладут с судов припасы. А стоит (город) над Волгой на ровном месте, а по нижнюю сторону речка Саратовка вышла из степи, а около пошла степь во
все стороны».
2
КР. Т. 1. (1625 г.) Стб., 1150: «…А в Мангазее велено быти князю Ефиму княж
Федорову сыну Мышетцкому да Ондрею Офонасьеву сыну Волохову». См. также: Там
же. Стб. 1257 (1626 г.); Стб. 1365 (1627 г.). В 1627 г. его сменил Т.В. Боборыкин.
3
Е.Ф. Мышецкий, по мнению М.Ю. Лебединского проживал, на своем дворе у стены Китай-города, между Никольскими и Ильинскими воротами справа от церкви Иоанна
Богослова, слева от нее был двор кн. Барятинского См.: Лебединский М.Ю. Указ. соч.
С. 175. В 1630 г. Е.Ф. Мышецкий купил из приказа Большого Дворца п. Новоозерецкую
Московского уезда.
4
ДР. Т. 2. СПб., 1851. Стб., 845
5
ДР. Т. 2. Стб., 841.
6
В состав гарнизона Мещовска входили «мещоских казаков с атаманом и есаулом
102 ч., да Украинных городов стрельцов и казаков 90 ч., живут в Мещоску переменяясь по
2 месяца, пушкарей 6 ч., кузнецов 2 ч., воротников 2 ч., посадцких людей 20 ч., всего всяких людей 222 ч.». См.: КР. Т. 2. СПб., 1855. Стб., 670 (1632 г.); Стб., 722 (1633 г.).
7
См.: ДР. Т. 2. Стб., 866.
1
15
тей боярских, «да посадских людей 305 ч.»1. Кроме того, под контролем воеводы находились «служилые новокрещены, мурзы и татары», а также «с земли Чюваши и Черемисы 3955 дворов». В 1636 г. Е.Ф. Мышецкий продолжал
находиться в Свияжске2. Ему приходилось решать разные поместные дела,
земельные тяжбы между свияжскими служилыми татарами3 С пребыванием
Е.Ф. Мышецкого в Свияжске связано одно судное дело, документы о котором сохранились в РГАДА.
Несколько лет после этого Е.Ф. Мышецкий находился в Москве, при
царском дворе. В 1638 г., 23 мая, среди других «голов с сотнями» во главе с
боярином А.А. Голицыным он встречал крымских гонцов под Москвой на
Калужской дороге4.
В 1641-43 гг. Е.Ф. Мышецкий возглавил посольство Грузию к кахетинскому царю Теймуразу, который «целовал крест» на верность русскому царю. После возвращения на родину Ефим Федорович оставил записку о своей
поездке в Кахетию, в которой, в частности, отметил разорение персами всех
укреплений в Грузии - остались только села5. В этой поездке Мышецкого сопровождали два его сына, Данила и Борис. Позднее, в начале 1649 г. в своей
челобитной царю Алексею Михайловичу он писал: «…детишки мои оба Данилка и Бориско, были со мной в Грузях три года»6.
В 1646-47 гг. Е.Ф. Мышецкий – второй судья Московского Судного
приказа, одного из главнейших приказов страны7. В эти годы он неоднократно дневал и ночевал на Государевом дворе. 16 января 1648 г. Е.Ф. Мышецкий
упоминается в чине свадьбы царя Алексея Михайловича и Марии Ильинишны Милославской: как и Ф.Т. Черново-Оболенский, он «шел за санями государыни»8. Сам Ефим Федорович был женат на дальней родственнице государыни из рода Милославских. Его жена Мария Михайловна была дочерью
дьяка Михаила Ивановича Милославского, одного из руководителей обороКР. Т. 2. Стб., 822. Е.Ф. Мышецкому помогал дьяк Филипп Ларионов.
ДР. Т. 2. Стб. 518.
3
Копия с грамоты Царя и Великого Князя Михаила Федоровича свияжскому воеводе князю Ефиму Федоровичу Мышецкому, об отводе земли свияжскому служилому татарину Бекбулатке Колчурину // Акты исторические и юридические и древние царские
грамоты Казанской и других соседственных губерний, собранные Степаном Мельниковым (Далее - Акты Мельникова) Т. 1. Казань, 1859. № 10. С. 16-18; Мировая запись свияжского уезда служилого татарина Бекбулата Бегишева // Акты Мельникова. Т. 1. № 15.
С. 28-29.
4
Разрядная книга 1598-1638 гг. М., 1974. С. 330-331.
5
См.: Накашидзе Н.Т. Грузино-русские политические отношения в 1-й половине
XVII в. Тбилиси, 1968. См. также: Полиевктов М.А. Посольство князя Мышецкого и дьяка
Ключарева в Кахетию. Тифлис, 1928; Русско-чеченские отношения. Вторая половина XVIXVII вв. Сборник документов / Сост., введ., коммент. Е.Н. Кушевой. М., 1997.
6
Челобитная князя Ефима Мышецкого о поверстании его детей поместными и денежными окладами из его оклада. До 3 февраля 1649 г. // Акты Московского государства,
изданные Академией Наук (далее - АМГ) / под ред. Н.А. Попова. Т. 2. Разрядный приказ.
Московский стол. (1635-1659)). СПб., 1894. № 381. С. 241.
7
ДР. Т. 3. СПб., 1852. Стб. 21.
8
ДР. Т. 3. .Стб. 81.
1
2
16
ны Пскова, четвероюродного брата царского тестя, Ильи Даниловича. В мае
1649 г., когда в Москву прибыл Иерусалимский патриарх Паисий,
Е.Ф. Мышецкий был назначен к нему приставом1.
Уже в преклонном возрасте Е.Ф. Мышецкий получил назначение воеводой в Великий Устюг, где служил в 1652-55 годах2. Сохранилась отписка
Ефима Федоровича в Разрядный приказ от декабря 1654 г. из Великого
Устюга, в которой он извещает о прибытии к нему под конвоем знатного
польского пленника, захваченного в ходе русско-польской войны3.
Е.Ф. Мышецкий оставил после себя трех сыновей: Даниила, Бориса и
Якова, которые сделали неплохую карьеру при царском дворе: были стольниками, отличились в посольских делах и на поле брани. Наиболее известен
Даниил Ефимович, «доблестный комендант Виленской крепости», казнённый
по приказу польского короля 30 ноября 1661 года4. Его младший брат, Борис
Ефимович, также отличился во время русско-польской войны 1654-1667 гг.,
прожил долгую жизнь, умер при Петре I.
И.Н. ПЛЕШАКОВ
ГАРНИЗОНЫ САРАТОВСКОГО ПОВОЛЖЬЯ
В ЭПОХУ ИМПЕРАТОРА ПАВЛА (1796 – 1801 гг.)
Короткое правление императора Павла надолго запомнилось современникам и оставило яркий след в истории России. Немногим более чем четырёхлетний период вместил в себя такое количество решений и распоряжений монарха, которого с лихвой хватило бы на несколько царствований. Всевидящий взор императора не обделил своим вниманием и далёкое Саратовское Поволжье. В первую очередь это отразилось на любимом предмете государя – армии. В конце XVIII в. вооружённые силы в регионе были представлены почти исключительно гарнизонными формированиями. Два гарнизонных батальона, артиллерийская и инженерная команды несли службу в
сохранявшем статус военной крепости Царицыне (ныне г. Волгоград). Гарнизонный батальон находился и в г. Саратове. Здесь же размещалась подчинённая гражданским властям «губернская рота». В уездных городах администра-
ДР. Т. 3. .Стб. 119.
См. Лебединский М.Ю. Указ. соч. С. 51.
3
Отписка Устюжского воеводы, кн. Еф. Мышецкого, о прибытии на Устюг под
караул Кричевского подстаростья Симона Ольшевского с челядником. После 4 декабря
1654 г. // АМГ. Т. 2. СПб., 1894. № 627. С. 393.
4
Сохранилось в подлиннике завещание Даниила Мышецкого сыну Ивану и жене
Анне Кирилловне. См.: Орлов П. Князь Данило Ефимович Мышецкий, доблестный комендант Виленской крепости // Труды Псковского археологического общества 1612-13 гг.
Псков, 1913. Вып. IX. С. 87-91.
1
2
17
тивные функции выполняли «штатные» команды. В Саратове, Царицыне,
Камышине (Дмириевске) и посаде Дубовке существовали казачьи команды1.
В течение всего XVIII в. местные воинские формирования влачили поистине жалкое существование, за исключением коротких периодов времени
оставаясь вне сферы внимания властей. В царствование императора Павла
отношение к гарнизонным формированиям, численность которых за время
его правления значительно возросла, радикально изменилось. Уже 26 ноября
1796 г. император сравнял жалованье служащих в них воинских чинов с их
коллегами в полевой армии2. 9 января 1797 г. Павел именным указом повелел
Военной коллегии: «гарнизонные батальоны, ... содержа по их штатам, именовать гарнизонными полками, по званиям их командиров». Саратовский
полк получил имя полковника В. В. фон Гартонга (с середины года - генерал-майора), а Царицынский, в составе двух батальонов, генерал-майора
И. А. фон Цеддельмана (с 4 августа 1798 г. - генерал-лейтенанта)3. Указ 8 апреля 1798 г. предписывал называть по именам командиров также батальоны
и роты4.
Оба полка первоначально содержались на уменьшеных внутренних
окладах. Позднее Саратовский полк был переведён на пограничный оклад с
полевым содержанием. По сведениям Саратовской думы, в 1799 г. в городе
«по очереди занимались квартиры» служащими гарнизонного полка, чья численность с прошлого года осталась неизменной, и военными губернской
«штатной роты» - 132 чел. Итого - 1223 чел. 4 марта 1800 г. Саратовский батальон лишился гренадёрской роты, составлявшей гордость части5.
Подробнее о местных формированиях в Саратовском Поволжье см.: Плешаков И.Н. Русская армия в Саратовском Прихопёрье // Прихопёрье и Саратовский край в
панораме веков. Материалы XIII историко-краеведческой конференции 21 ноября 2003
года. Балашов, 2005; Плешаков И.Н. Местные военные подразделения в российской провинции в конце XVIII – XIX вв. (по материалам Балашовского уезда Саратовской губернии) // Прихопёрье и Саратовский край в панораме веков. Материалы XIV историкокраеведческой конференции 19 ноября 2004 года, посвящённой 60-летию Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 годов. Балашов, 2005; Плешаков И.Н. Гарнизоны
Саратовского Поволжья в эпоху наполеоновских войн // Краеведение и архивное дело в
провинции: исторический опыт и перспективы развития. Материалы межрегиональной
научной конференции к 120-летию Саратовской губернской учёной архивной комиссии.
5 – 6 декабря 2006 года. г. Саратов. Саратов, 2006; Плешаков И.Н. Реформа гарнизонов
1764 г. и Саратовское Поволжье // Военно-исторические исследования в Поволжье. Сб.
научн. тр. Вып. 8. Саратов, 2008.
2
Полное собрание законов Российской империи (далее - ПСЗ). Т. XXIV. № 17579.
3
Там же. № 17720; [Долгоруков С. Н.] Хроника Российской Императорской армии.
Из разных сведений собрана генерал-майором Государственной Военной коллегии членом
и Ордена Святые Анны первой степени Кавалером князем Долгоруким. СПб., 1799.
№ 139; Российский государственный военно-исторический архив (далее – РГВИА). Ф. 2.
Оп. 17. Д. 52. Л. 32 об – 33; Леонов О.Г., Ульянов И.Э. Регулярная пехота: 1698 – 1801.
М., 1995. С. 196.
4
ПСЗ. Т. XXV. № 18470.
5
Государственный архив Саратовской области (далее – ГАСО). Ф. 3. Оп. 1. Д. 5.
Л. 63 об – 64.
1
18
Царицынский полк генерал-лейтенанта И.А. фон Цеддельмана состоял
из 2 батальонов с двумя инвалидными ротами. Батальоны имели сокращенный штат и находились на «внутреннем содержании» - всего 1494 военнослужащих1. По сообщению саратовского губернатора В. С. Ланского, общая
численность войск в Царицыне достигала в тот период 2184 чел.2
Помимо собственно командиров, части имели и так называемых шефов. При определении, где именно должен находиться непосредственный
начальник гарнизонов, императора не смущали расстояния. Так, Саратовский
полк вскоре оказался причислен к гарнизонному полку генерал-майора
А.Г. фон Гогеля (с декабря 1800 г. генерал-майора Н. Корфа), расположенного в Звериноголовской крепости на Оренбургской линии3. Царицынский батальон входил в состав полка генерал-майора И.И. Завалишина - отца братьев-декабристов, со штаб-квартирой в Астрахани. Одна рота из этого же полка
со 128 военнослужащими находилась в Чёрном Яре.
В царствование императора Павла вся русская армия, кроме инженерных команд и гвардии, распределялась по инспекциям - территориальным
округам. В конце 1798 - начале 1799 г. саратовское Правобережье относилось
к Московской, Заволжье - к Оренбургской, а небольшой район вокруг Царицынской крепости по обоим берегам Волги - к Кавказской инспекции. Некоторое время Саратовский полк находился в составе Оренбургской инспекции4.
В 1798 г. Военная коллегия произвела доукомплектование подчиненных гражданским властям воинских команд во всей империи. Одно из
наибольших пополнений - 93 военнослужащих - получили губернская рота и
штатные команды Саратовской губернии5. Недостаток военнослужащих испытывали и гарнизонные полки в Саратове и Царицыне. На сентябрь 1799 г.
для Саратовского полка недокомплект составлял 128, а для Царицынского 240 чел.6
В январе 1797 г., по личному поручению государя, в крепость заволжскую Узень, располагавшуюся близ одноимённой реки, приезжал сенатор
П.С. Рунич. Здесь он нашёл «коменданта и 69 человек солдат гарнизонных,
артиллерийских, инженерных и 11 чугунных пушек на изломанных лафетах;
1
Долгоруков С.Н. Указ. соч. № 137; ПСЗ. Т. XLIII. Ч. 1. Кн. штатов. Отд. 1.
№ 18308.
2
ГАСО. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 797. Л. 1.
3
РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 104. № 328. Об А. Г. Гогеле подробнее см.: Плешаков И.Н. «Был свойств души благороднейших». Наши земляки в интерьере российской
истории // Саратовские вести. 2007. 26 апреля.
4
Милютин Д.А. История войны 1799 года между Россией и Францией в царствование императора Павла I. Сост. по высочайшему повелению Д. Милютиным, Свиты Его
Императорского Величества генерал-майором. Т. I. Ч. 1 – 4. СПб., 1857. С. 16; Столетие
военного министерства. 1802 – 1902. Т. IV. Ч. 1. Кн. 1. Отд. II. СПб., 1902. Прил. № 16.
С. 62.
5
ПСЗ. Т. XXV. № 18508.
6
Столетие военного министерства. Т. IV. Ч. 1. Кн. 1. СПб., 1902. Отд I. Прилож.
С. 297 – 299.
19
деревянную, почти развалившуюся церковь, комендантский дом о пяти комнатах, с избою и всякого сорта избушек до 30. А крепость и все её укрепления занесённые снегом так, что едва мог пробраться через мост рва и в крепостные ворота»1. 19 июня город, в числе нескольких десятков других «недействительных» городов, был упразднён. Все находившиеся там воинские
чины отзывались к своим частям2.
Решение государя вызвало обеспокоенность местных властей, резонно
рассматривавших крепость в качестве важного опорного пункта, имевшего
не столько административное, сколько военно-стратегическое значение. Хотя
при уничтожении Саратовской губернии город Узени отошёл в соседнюю
Астраханскую, именно саратовский губернатор в июле 1797 г. обратился к
императору с просьбой о сохранении крепости. Докладывавший государю
письмо В.С. Ланского генерал-прокурор Сената князь А.Б. Куракин получил
ответ, что «с сею крепостью долженствует быть поступлено по последовавшему об ней повелению». В те же дни к А.Б. Куракину для последующего
представления императору о «невозможности уничтожить Узенскую крепость» писал и астраханский губернатор Н.Я. Аршеневский. На высочайшее
рассмотрение он посылал план местности, на которой располагался город,
предлагая кроме Узеней выстроить с целью защиты Оренбургской дороги
ещё одно укрепление. В конечном счете, обе попытки сохранить крепость
оказались безрезультатными3.
В июне 1800 г. по требованию командира Саратовского гарнизонного
батальона полковника А.В. фон Гартонга - младшего брата бывшего коменданта города, два артиллерийских орудия, много лет охранявших покой жителей колонии Екатериненштадт, были доставлены в Саратов, откуда
направлены в Царицынскую артиллерийскую команду4.
Император Павел изменил и внешний вид военнослужащих. По указу
от 15 февраля 1797 г. менялась форма штатных команд и губернских рот. Теперь их офицеры и солдаты должны были носить однообразные темнозелёные мундиры с воротниками и обшлагами «тех цветов, какие заключаются в губернских гербах и с обозначением на пуговицах тех самых гербов»5.
Саратовский и Царицынский гарнизонные полки также имели темнозелёные мундиры без воротника и петлиц с красной подкладкой и жёлтыми
пуговицами. Офицерские шляпы были обшиты узким золотым галуном. Военнослужащие Саратовского полка носили погоны, обшлага и лацканы «палевого» цвета, а гренадерские шапки, «задники и околышек красные с жёлтою выпушкою». Воротник у мундиров отсутствовал. В Царицынском полку
Рунич П. С. Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачёвском бунте // Русская старина. 1870. № 10.С. 335 - 336.
2
РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 65. Л. 6.
3
Государственный архив Астраханской области. Ф. 1. Оп. 1. Д. 253. Л. 1–1 об, 319–
19 об.
4
См.: ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 40. Л. 260 – 260 об; Аннотированная опись дел Саратовской конторы иностранных поселенцев. Т. 2. М., 2002. С. 40
5
ГАСО. Ф. 546. Оп. 1. Д. 91. Л. 16.
1
20
у мундиров не было и лацканов, а обшлага имели жёлтый цвет. Галстуки
нижних чинов в обоих полках были красными, а у офицеров - белыми.
14 августа 1798 г. и 12 мая 1799 г. Саратовскому и Царицынскому полкам были отправлены новые ротные знамёна. На четырёх саратовских, с палевыми древками, помещался «крест коришневый». Углы у знамён были белыми. Ещё одно саратовское знамя, наоборот, имело «крест белый, углы коришневые». На девяти царицынских знамёнах помещался малиновый крест,
«а по нём крест белый». Углы же были зелёными. Десятое знамя представляло из себя «крест белый, углы малиновые с зеленым пополам». Все знамёна
имели белые древки1. Царицынские знамёна имели интересную историческую судьбу, приняв в 1812-1814 гг. боевое крещение в рядах Галицкого пехотного полка. В часть они попали вместе с пошедшими на формирование
полка ротами Царицынского гарнизонного батальона2.
23 декабря 1798 г. Павел утвердил доклад Военной коллегии «Об
учреждении Императорского военно-сиротского дома и отделений оного при
гарнизонных полках». Новое заведение объединило под своей властью все
бывшие гарнизонные школы для солдатских детей, которые преобразовывались в отделения располагавшегося в столице Военно-сиротского дома. Для
Саратовского и Царицынского отделений комплект воспитанников был
определён в 100 и 200 чел. соответственно. Уже в 1799 г. - первый год существования - Саратовское военно-сиротское отделение выпустило в армию рядовыми 11 своих питомцев. В 1800 г. несколько его воспитанников были
привлечены в качестве обвиняемых по делу о более чем трёх десятках поджогов. Из-за шалостей своих малолетних подопечных под суд попал командир Саратовского гарнизонного батальона полковник А.В. фон Гартонг, чьи
подчинённые под его личным руководством активно участвовали в тушении
пожаров. И хотя он клятвенно заверял, что всё это наветы недоброжелателей
и домыслы местных жителей, а батальон он «содержит ... всегда и теперь в
дисциплине и должном порядке», Гартонг был отстранён от командования3.
14 октября 1796 г. император Павел приказал перевести в города пехотные полки, а в июле следующего года разрешил занимать постоем все дома, в том числе принадлежащие духовенству. В Саратове проблема «уравнения в постоях» обсуждалась уже в 1796 году. В следующем году в думе был
поднят и вопрос о строительстве казарм. Губернаторы и городские власти
Долгоруков С.Н. Указ. соч. № 137, 139.
См. подробнее: Плешаков И. Н. Гарнизоны Саратовского Поволжья в эпоху ...
3
См.: Плешаков И.Н. Саратовский комендант В.В. фон Гартонг // Народы Саратовского Поволжья: этнология, этнография, духовная и материальная культура. Материалы
региональной научно-практической конференции 20 декабря 2006 года. Саратов, 2006;
Плешаков И. Н. Из истории Вольского кадетского корпуса // Саратовский краеведческий
сборник. Научные труды и публикации. Вып. 3 / Под ред. проф. В.Н. Данилова. Саратов,
2007; Плешаков И.Н. Саратовская гарнизонная школа и военно-сиротское отделение
(1764 – 1826 гг.) // Новый век: история глазами молодых: Сб. научн. тр. аспирантов и студентов истор. фак. СГУ. Вып. 6 / Под ред. В.Н. Данилова, Л.Н. Черновой, О.В. Кочуковой.
Саратов, 2008.
1
2
21
спешно принялись воплощать в жизнь высочайшую волю. От общего движения не остался в стороне и Саратов. Сначала комендант полковник
В.В. фон Гартонг, а потом его преемник В.Ф. фон Кабрит попытались упорядочить постой в городе. В 1800 г. несколько здешних купцов обратились с
соответствующей инициативой в городской магистрат. Однако разорённые
пожарами горожане едва ли были способны внести на их строительство достаточную сумму и саратовцы ограничились постройкой на берегу Волги к
югу от города нового здания деревянного лазарета гарнизонного батальона
из шести комнат, с отдельно стоящими кухней и погребом1.
На правах верховного главнокомандующего император уже с 13 ноября
1796 г. ввёл практику ежедневных словесных приказов, объявлявшихся на
утренних разводах войск «при пароле», очень напоминавших распоряжения
полководцев во время сражений, что означало «резкое усиление единоличной
роли монархии в законодательном процессе»2. Должности обер-комендантов
были упразднены, а подчинявшиеся им прежде коменданты вместе с командирами отдельных частей должны были каждые две недели представлять
своему августейшему начальнику рапорты о состоянии вверенных им воинских контингентов, крепостей и гарнизонов. Это нововведение подняло статус комендантов на небывалую прежде и никогда не достигавшуюся впоследствии высоту. В середине 1797 г. многолетний комендант Саратова полковник В. В. фон Гартог был произведен в генерал-майоры. Но уже 24 сентября 1797 г. «всевысочайший» указ императора Павла положил конец его
карьере. «За оплошность» он был уволен от занимаемой должности и «тем
же чином» отправлен в отставку3. Сменивший его полковник
В. Ф. фон Кабрит, знакомый императору по совместному участию в Шведской войне, 5 октября 1798 г. был произведён в генерал-майоры, получил от
монарха 2000 руб. и шпагу для зачисленного на службу сына Кабрита Павла.
Вскоре император пожаловал коменданту свой любимый орден Анны
2-й степени. Но 4 марта 1800 г. В.Ф. фон Кабрит с чином генерал-лейтенанта
и правом ношения мундира неожиданно был отправлен в отставку4.
В Царицыне занимавший пост коменданта двенадцатый год генерал-майор И.А. фон Цеддельман 8 января 1799 г. вместе с командиром гарнизонного полка полковником И.П. Наттером «по делу капитана Абруцкова»,
Плешаков И.Н. Из истории военного постоя в России: «Старые казармы» в Саратове // Военно-исторические исследования в Поволжье. Сб. научн. тр. Вып. 8. Саратов, 2008.
2
Каменский А.Б. От Петра I до Павла I: реформы в России XVIII века (опыт целостного анализа). М., 2001. С. 492 – 493.
3
ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 112. Л. 6 об. О братьях В.В. и А.В. фон Гартонгах см.:
Плешаков И.Н. Саратовский комендант В.В. фон Гартонг ... ; Плешаков И.Н. Саратовские
злоключения Исаака Ганнибала // Кто есть кто в Саратовской губернии. О времени и о себе. Личность, биография, призвание. Саратов, 2007.
4
См.: Плешаков И.Н. Саратовский комендант В.Ф. фон Кабрит – осколок рыцарской эпохи // Саратовский краеведческий сборник. Вып. 4. Саратов, 2009.
1
22
был отставлен от службы с чином генерал-лейтенанта1. 9 марта того же года
в должность вступил генерал-майор Ф.А. Кобле – английский дворянин-протестант, бывший адъютант будущего генерал-фельдмаршала
М.И. Голенищева-Кутузова2. Ровно через полгода, 8 июня 1799 г.,
Ф.А. Кобле отправляется в отставку, а на его место назначается произведённый в генерал-майоры 33-летний Ф.А. Иевлев. Как уже было сказано выше, в
подчинении комендантов находились городовые казачьи команды. Они составляли неотъёмлемую часть местных гарнизонов, являясь наследниками
первых служилых людей волжских крепостей. По сведениям Военной коллегии, на 1 января 1801 г. совокупная численность Саратовской, Камышинской
и Царицынской команд составляла 450 служащих казаков3.
В 1799 г. командир саратовских казаков поручик А. Гладков просил
императора увеличить норму надела на душу с 15 до 25 десятин, приняв в
уважение, что «они содержат себя в службе на своём почти коште». Просьбу
поддержали губернатор В.С. Ланской и комендант В.Ф. фон Кабрит, отметившие «совершенную бедность» казаков. Бедственное положение служащих
городовых команд на рубеже XVIII-XIX столетий подтверждается и другими
источниками. Так, в отчёте Саратовской думы об имевшихся за 1800 г. суммах поземельного налога сообщалось, что «сверх того … собрать не можно»,
так как недоимки лежали на казаках, находящихся «большою частию в отлучке на Узенях, а остались их жёны, которые … едва детей своих пропитать
могут»4.
В 1800 г. возник проект совместного русско-французского похода в
британские владения в Индии. Согласно ему, важную роль в снабжении
войск всем необходимым должен был сыграть Саратовский арсенал и Царицынская крепость – важнейшие пункты на пути движения войск. В обсуждавшемся императором Павлом и первым консулом Франции Бонапартом
виде проект так и не был осуществлён. Однако в начале 1801 г. через территорию Саратовской губернии по направлению к Оренбургу для дальнейшего
движения в Центральную Азию и Индию проследовали донские казачьи полки. Их поход прервала только смерть Павла и последовавший за этим приказ
нового императора Александра I о возвращении5.
Государственный архив Российской Федерации. Ф. 728. Оп. 1. Д. 555. Л. 31; Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Именные списки
1769 - 1920. Биобиблиографический справочник. М., 2004. С. 179.
2
ГАСО. Ф. 546. Оп. 1. Д. 543. Л. 1–15; РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 6122. Л. 2 об - 3;
Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 65. Л. 499 - 499 об, 630 – 631; [Мордвинова Н.Н.] Записки графини
Н. Н. Мордвиновой // Русский архив. 1883. № 1. С. 167; Военный орден ... С. 194. В последней книге Кобле ошибочно назван Кебле.
3
См.: Плешаков И. Н. Саратовские казаки в XVIII – начале XIX вв. // Новый век:
история глазами молодых: Сб. научн. тр. Вып. 7. Саратов, 2008.
4
Там же.
5
См.: Плешаков И.Н. Саратовское Поволжье в «индийских проектах» императора
Павла // Краеведы и краеведение Поволжья в контексте общественного развития региона:
история и современность. Материалы X межрегиональных краеведческих чтений 24 – 25
апреля 2003 года. Саратов, 2003; Плешаков И. Н. Император Павел I: «Через Бухарию и
1
23
Таким образом, в эпоху правления императора Павла статус гарнизонов Саратовского Поволжья и значение местных комендантов значительно
повысились. На местных воинских формированиях в полной мере отразились
присущие рассматриваемой эпохе явления русской жизни, связанные с особенностями характера монарха.
Н.В. САМОХВАЛОВА
УПРАВЛЕНИЕ КАТОЛИЧЕСКИМ НАСЕЛЕНИЕМ ЮЖНОЙ ЧАСТИ
РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И ПОВОЛЖЬЯ ПО ДОКУМЕНТАМ
ГОСУДАРСТВЕННОГО АРХИВА САРАТОВСКОЙ ОБЛАСТИ
Важную роль в становлении любой цивилизации играет религия. Рассматривая такое многонациональное явление, как российская культура, всегда принимается во внимание, что в её формирование внесли свою лепту
представители разных конфессий. Католицизм, наряду с другими религиями
и их направлениями, является одной из важных «составляющих» российской
культуры.
История католицизма в России богата событиями и уходит корнями в
далёкое прошлое. В XII–XIII вв. римско-католические церкви уже существовали в Киеве, Переяславле, Смоленске, Полоцке, Пскове, Новгороде, Ладоге.
Особенно сильно была подвержена влиянию католического мира ЮгоЗападная Русь, в частности, Галицкая область. В домонгольский период ярко
выраженной вражды на религиозной почве между русскими и западноевропейскими народами (особенно с поляками и венграми), очевидно, не наблюдалось, т. к. их соединяло житейское общение1.
Расхождение между католической и православной церквями стало значительным после того, как рыцари-крестоносцы во время одного из крестовых походов в 1204 г. штурмом взяли столицу Византии Константинополь и
разграбили его.
Татаро-монгольское иго, политически изолировав Северо-Восточную
Русь, надолго вывело её из сферы фактического влияния Рима. Флорентийская уния также способствовала отчуждению русской церкви от латинской. В
1439 г. на соборе во Флоренции Папская курия и Константинопольская патриархия подписали акт о принятии православной церковью католических
догматов и верховного главенства римского папы при сохранении православных обрядов. Идя на унию, патриарх надеялся получить от католического Запада помощь в борьбе против турецких завоевателей, под ударами котоХиву на реку Индус и на заведения английские, по ней лежащие» // Военно-исторический
журнал. 2007. № 12; Плешаков И. Н. Вооружённые силы в Саратовском Поволжье в эпоху
Александра I // Историческая память и общество: эпохи, культуры, люди. Материалы
научной конференции, посвящённой 90-летию исторического образования в Саратовском
университете. Саратов, 19 – 21 сентября 2007 года / Под ред. проф. А.Н. Галямичева. Саратов, 2008.
1
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1895. Т. 28. С. 735.
24
рых рушилась Византийская империя. Москва отвергла это соглашение, сочтя его оскорбительным1.
Однако натиск католицизма на Русское государство продолжался, тесно переплетаясь с политикой. Особенно это наметилось после женитьбы
Ивана III на племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог. Она была католичкой, но, вступив в брак, стала православной. Именно в это время между Москвой и Римом устанавливаются дипломатические
отношения. В Рим стали посылать русские посольства. Хотя преимущественно они преследовали культурные цели (вызов иностранных мастеров), но,
конечно же, содействовали проникновению в Русское государство с Запада
не только культурных, но и религиозных традиций.
Попытки склонить русскую церковную иерархию и правительство к
принятию унии предпринимались не только при Иване III, но и при Василии
III, и при Иване Грозном. Они не привели к положительному результату.
Благоприятные условия для пропаганды католического вероучения
представителям Римской курии возникли в Смутное время. Однако польская
интервенция вызвала ответную реакцию русского населения, которое прониклось ненавистью к захватчикам. Эта ненависть перенеслась и на католическую веру. Доступ католическому духовенству в Россию на много лет был
категорически запрещен.
Ситуация изменилась лишь при царе Алексее Михайловиче. В годы его
царствования через польского короля папы начинают усиленно хлопотать о
разрешении католикам иметь в России свои церкви и духовенство. В конце
XVII в. католикам удалось воздвигнуть в России деревянную церковь.
Ещё большее сближение с Западной Европой началось в связи с поездкой Петра I за границу (1697–1698 гг.). Петр терпимо относился к католикам,
хотя и видел в католицизме опасную силу, подрывавшую авторитет светской
власти, т. к. в католических странах чётко обозначается приоритет власти папы Римского по отношению к власти светских правителей. Тем не менее, при
Петре католики получили разрешение на свободный въезд в Россию, а также
право строить церкви. Католическая пропаганда распространилась из Москвы в провинцию. Особенно она пустила корни в Астрахани, находя последователей преимущественно среди армян. После смерти Петра положение снова меняется. Указ 1728 г. существенно ограничил въезд католическим священникам в Россию. Дворянству западных губерний запрещалось воспитывать в Польше своих детей2.
Особую страницу в историю дальнейшего упрочения католицизмом
своих позиций в России вписала Екатерина II. После обнародования манифестов императрицы3, приглашавших иноземцев селиться на имевшихся в России в изобилии свободных землях, на Украину и в Поволжье устремились
История СССР с древнейших времен и до конца XVIII в.// Под редакцией академика Б.А. Рыбакова. М., 1983. С. 349 – 350.
2
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1895. Т. 28. С. 737.
3
Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ - 1). СПб., 1830. Т. 16.
№11720; № 11879; №11880.
1
25
иностранные поселенцы. Выходцы из разных стран Европы, они в большинстве своём были католиками, остальные принадлежали к евангелическолютеранскому вероисповеданию. Заселение Саратовского края и Заволжья
интенсивно проходило в 1764–1790 годах. Количество католического населения значительно увеличилось после раздела Польши.
По договору, подписанному в 1772 г. монархами Австрии, Пруссии и
России, значительная территория переживавшей глубокий кризис Речи Посполитой с польским и украинским населением оказалась поделённой между
участниками договора. В ходе этого так называемого первого польского раздела России отошла восточная часть Белоруссии по Западной Двине и Верхнему Днепру. Права католиков были признаны и поставлены под защиту закона. Правительство разрешает католикам строить католические церкви.
Указом от 14 декабря 1772 г. императрица ввела новый порядок управления католическими церквями в Белоруссии. Если ранее папа через своего
нунция при польском дворе неограниченно распоряжался делами церкви, то
теперь никакие распоряжения, идущие из Рима, не полагалось обнародовать
и принимать к исполнению без разрешения российских властей. Духовное
управление католическими церквями и монастырями, имевшимися на территории Российской империи до этого и присоединённых по первому разделу
Польши, препоручалось католическому епископу. Управление католическими монастырями и церквями только новоприобретенных провинций вменялось в обязанность униатскому архиепископу. При католическом и униатском архипастырях учреждались духовные консистории1.
17 января 1782 г. указом Екатерины II была учреждена Могилёвская
римско-католическая архиепархия (архиепископство), включавшая в себя все
приходы и монастыри не только в Могилёвском, Полоцком наместничествах, но и в Москве, Санкт-Петербурге, и во всей России. Сан архиепископа
Могилёвского был пожалован Станиславу Сестренцевичу. Он подчинялся
непосредственно императору и Правительствующему Сенату и получал указания от них. Помощником архиепископа – коадъютором – стал каноник архиепископства Могилевского игумен Иоанн Бениславский. «Для рассмотрения и вершения дел» архиепископу было предписано создать консисторию из
нескольких каноников. Этим же законодательным актом подтверждалось запрещение въезда в Россию духовенства «из чужих пределов»2.
По императорскому указу от 29 ноября 1848 г. в России «для удобнейшего управления церквями и духовенством того же исповедания [католического] в отдалённой от Могилёва южной части России и особенно для удовлетворения духовных потребностей немецких колонистов в том крае и в Саратовской губернии поселённых» учреждалась новая римско-католическая
епархия – Херсонская. В империи уже существовали 6 католических епархий: Могилёвская (архиепархия), Виленская, Тельшевская, ЛуцкоЖитомирская, Минская, Каменецкая. Это изъявление монаршей воли было
1
2
ПСЗ - 1. СПб., 1830. Т. 19. № 13922.
ПСЗ - 1. СПб., 1830. Т. 21. № 15326.
26
продиктовано также желанием правительства «согласить границы епархий
римского исповедания в империи с настоящими границами западных губерний». В соответствии с указом, Могилёвская епархия должна охватывать
территорию Могилёвской губернии, Финляндского княжества и все римскокатолические церкви России, за исключением церквей, входящих в остальные шесть епархий. Виленская епархия включала территории Виленской и
Гродненской губерний, в Тельшевскую входили Ковенская и Курляндская
губернии, в Каменецкую – Подольская губерния. Луцко-Житомирская епархия ограничивалась пределами Киевской и Волынской губерний, а границы
Минской епархии совпадали с границами губернии. В седьмую, Херсонскую
епархию, вошли римско-католические церкви, находившиеся на территории
Херсонской, Екатеринославской, Таврической, Саратовской, Астраханской
губерний, а также в Бессарабской области, в Кавказском и Закавказском краях. Резиденцией епископа новой епархии назначался г. Херсон. Один из двух
помощников епископа (суффраганов) должен был находиться в Саратове1.
Высшее управление католической церковью в России сосредотачивалось в руках митрополита римско-католических церквей в России, архиепископа Могилёвского, находящегося в Санкт-Петербурге, и состоящей под
его председательством Римско-католической духовной коллегии2.
Через четыре года после образования Херсонской епархии, «признав за
благо приблизить» римско-католическую кафедру к немецким колониям, для
которых епархия, собственно и была создана, указом Николая I от 6 ноября
1852 г. её перенесли из Херсона в г. Тирасполь. Херсонская епархия, епископ, капитул и консистория стали именоваться Тираспольскими3. Однако
вскоре выяснилось, что Тирасполь выбран неудачно. Это был маленький
уездный город, в котором даже отсутствовал костёл. В 1856 г. консистория
переезжает в г. Саратов. Она разместилась в доме, снятом в аренду у купца
Франца Осиповича Шехтеля, на Сергиевской улице10. 5 ноября 1857 г. в Саратов прибыли Тираспольский епископ Фердинанд Кан, заседатели Зенон
Иоткевич, Гавриил Оношко, Викентий Снарский и секретарь консистории
титулярный советник Штеллинг. С 1 сентября 1857 г. начала действовать семинария, а католическая церковь на Немецкой улице была преобразована в
собор. Деньги на содержание консистории и семинарии выделяло Саратовское казначейство11.
Началась переписка между Могилёвской и Тираспольской консисториями о передаче дел, касающихся последней, в Саратов. Но ещё ранее, в ноябре 1850 г., Римско-католическая духовная коллегия специальным указом
предписала произвести передачу дел и документов, относящихся к Тираспольской (тогда ещё Херсонской) епархии, её должностным лицам, когда они
ПСЗ - 2. СПб., 1849. Т. 23. № 22766.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1895. Т. 28. С. 739 – 740.
3
ПСЗ -2. СПб., 1853. Т. 27. № 26748.
10
ОГУ ГАСО. Ф. 365. Оп. 1. Д. 56. Л. 3 – 3об.
11
Там же. Л. 3; О.А. Лиценбергер. Римско-католическая церковь в России. Саратов, 2001. С. 117.
1
2
27
будут назначены12. Таким особым лицом для принятия метрических экстрактов и прочих дел в сентябре 1858 г. был назначен и командирован в Могилёв
из Саратова асессор консистории, кафедральный каноник Оношко13. В командировке каноник пробыл 4 с половиной месяца и вернулся в Саратов 19
апреля 1859 г.14 Всего им было привезено 349 дел с 1801 и за 1857 годы и 699
книг15. Принял документы архивариус Хржановский. Хранились они, скорее
всего, при консистории.
Проследить судьбу документов из архива Тираспольской римскокатолической духовной консистории (куда, очевидно, влились документы,
привезенные их Могилёва) после её закрытия в 1917 г. и до поступления их
в Государственный архив Саратовской области, не удалось. В ГАСО документы из архива Тираспольской консистории были учтены в разных фондах:
Могилёвской римско-католической духовной консистории (№1166), Тираспольской римско-католической духовной консистории (№365), Херсонской
римско-католической духовной консистории (№1267), Канцелярии Могилёвского архиепископа, митрополита всех римско-католических церквей Российской империи (№ 1167).
Для оптимизации знакомства широкого круга лиц с документами, относящимися к деятельности римско-католических консисторий, было принято решение объединить фонды Канцелярии Могилёвского архиепископа, Могилёвской и Херсонской консисторий, создать единый фонд, присвоив ему
наименование «Херсонская римско-католическая духовная консистория».
Тем более что название фонда «Могилёвская римско-католическая консистория» (1801–1853 гг.) не отражало его сути. В большинстве своем он состоял
из документов церквей, находившихся на территории, некогда составлявшей
ту часть Могилёвской архиепархии, которая в 1848 г. выделилась в самостоятельную Херсонскую епархию. Кроме того, в фонде присутствовали дела,
хронологически относившиеся к периоду существования Херсонской консистории (и даже после переименования её в Тираспольскую). Дела, отложившиеся в деятельности Тираспольской римско-католической консистории, составляют исторически сложившийся фонд (1853–1918 гг.), и во вновь составленную опись включены не были. Таким образом, документы ГАСО, охватывающие различные аспекты истории католицизма на территории России, в
настоящее время сосредоточены в основном в 2-х фондах: Херсонской и Тираспольской римско-католических консисторий.
Написанные на латинском, русском и польском языках, эти документы
всесторонне
отражают
деятельность
консистории
(Могилёвской–
Херсонской–Тираспольской). Имеющиеся указы вышестоящих учреждений,
указы самой консистории, правительственные манифесты, распоряжения и
другие нормативные акты несут информацию об управлении католическим
ОГУ ГАСО. Ф. 365. Оп. 1. Д. 79. Л. 4 – 4об.
ОГУ ГАСО. Там же. Л. 13 – 15об.
14
ОГУ ГАСО. Там же. Л. 36 – 37.
15
ОГУ ГАСО. Там же. Л. 102.
12
13
28
населением южных окраин России и Поволжья. Немало документов, освещающих частную жизнь населения католического вероисповедания. Большую часть всего документального массива составляют метрические экстракты (сжатые выписки), содержащие актовые записи о крещении, венчании и
отпевании прихожан католических церквей, находившихся на территории
Поволжья, Новороссийского края, Кавказа, Закавказья, Поволжья, Бессарабии. Значителен по объему материал по статистической отчетности приходов. Кроме того, в фондах встречаются дела, содержащие сведения о деятельности римско-католических церквей, об открытии и состоянии приходов,
о ремонте и строительстве новых костелов, о снабжении их предметами религиозного культа, о сборе пожертвований, о розыске сбежавших жен и мужей, о разводах и примирении супругов, о персональном составе священнослужителей и т.д.
Документы представляют собой весьма ценный источник для изучения
истории католицизма в целом и католицизма в России, имеющего свою специфику. Кроме того, те из них, которые являются носителями генеалогической информации, незаменимы для исследователей, восстанавливающих
утраченные корни, родственные связи. Несомненно, что хранящиеся в Государственном архиве Саратовской области документы фондов Херсонской и
Тираспольской римско-католических консисторий вписывают важную страницу в изучение явления, называемого «российская цивилизация».
И.И. СИДОРОВА
ФЕОДОСИЙ ЛЕВИЦКИЙ И ОБЩЕСТВЕННО-РЕЛИГИОЗНОЕ
ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX в.
Религиозные движения эпохи правления Александра I привлекали
внимание многих исследователей1. В ряде случаев выбор темы объяснялся
стремлением более четко обозначить позиции отдельных лиц и в целом русской православной церкви по отношению к государству. При этом, прежде
всего, затрагивался политический аспект, а личность с определенными морально-нравственными ориентирами отступала на второй план, занимая второстепенное положение. В этой связи представляется интересным обратиться
Сушков Н.В. Записка о жизни и времени святителя Филарета, митрополита Московского. М., 1868; Карнович Е.П. А.Н. Голицын и его время // Исторический Вестник.
1882, №4, 5; Барсов Т. В. Святейший Синод в его прошлом. СПб., 1896; Стеллецкий Н.С.
Князь А.Н. Голицын и его церковно-государственная деятельность. Киев. 1901;
Пыпин А.Н. Российское библейское общество. 1812-1826//Вестник Европы. 1968. Т. IV,
VI; Его же. Религиозные движения при Александре I. Пг., 1916; Кондаков Ю.В. Архимандрит Фотий и его время (1792-1838) и его время. СПб., 2000; Его же. Либеральное и
консервативное направления в религиозных движениях в России первой четверти XIX века. СПб., 2005; Вишленкова Е.А. Заботясь о душах подданных: религиозная политика в
России первой четверти XIX века. Саратов, 2002.
1
29
к Феодосию Левицкому, который являлся одним из ярких представителей
своего времени. Прежде всего, меня интересует эволюция представлений подвижника о человеке, обществе, церкви, государстве на раннем этапе его деятельности.
Ф. Левицкий родился 11 января 1791 г. в селе Корытно, недалеко от города Балты, входившего тогда в состав Польши. Отец, священник о. Нестор,
и мать, Иустина, постарались дать сыну хорошее образование, взявшись за
его обучение с самых ранних лет жизни. Способный мальчик легко усваивал
новые знания: уже с десяти лет он занимался переписыванием бумаг, а после
13 лет был определен в подольскую духовную семинарию Шаргорода, небольшого уездного города. По описанию о. Серафима, ещё в детстве о. Феодосий много времени любил проводить за чтением Священного писания, житий святых, поскольку видел в них источник всех знаний, необходимых человеку. Однако Феодосий не отрицал идей древних философов, оставляя за
ними право внести свой вклад в процесс воспитания и просвещения людей.
Он хотел принять постриг, чтобы вести созерцательный образ жизни и полностью предаваться мыслям о вещах высшего порядка. Возможно, на появление у мальчика таких желаний повлиял род деятельности отца, когда он не
представлял себе другого пути, кроме монашества или священства.
Определённые черты характера Феодосия, небольшой опыт общения со
сверстниками, стремление уединиться, излишняя скромность и неразговорчивость способствовали возникновению чувства боязни и неприятия многих
сторон окружающей действительности. Феодосия не покидала мысль об
иночестве, но он не знал, что предпринять, к какому решению, в конце концов, прийти. Сомнения юноши разрешила женитьба на 12-летней сироте, после чего он занял место священника Николаевской церкви г. Балты.
Содержание речей, с которыми о. Феодосий выступал перед своими
прихожанами, отличалось многообразием, и уже в первых проповедях он
определял роль церкви и светской власти в жизни человека, намечал принципы и условия, которые, по его мнению, должны лежать в основе их взаимоотношений. В одном из своих наставлений он порицал «своевольных людей», утверждавших, что «чтить государя не есть натурально, потому-де что
все люди по природе равны, все рождаются в равном достоинстве с равными правами на все выгоды, на всякое земное благополучие, а наипаче быть
свободным и следовательно порабощать себя подобному себе человеку есть
противоестественно»1. Подобная ситуация, по мнению священника, не может
сложиться в обществе ни в настоящем, ни в будущем, поскольку уже имела
место в далеком прошлом человечества. Люди обладали всеми возможными
привилегиями, но с грехопадением, когда меняется их физический, нравственный облик, утратили многие свои преимущества. По мере дальнейшего
становления и развития общественных отношений появляется необходимость
их государственного регулирования. «Там, где есть нестроения и непорядки,
Жмакин В.И. Священник Феодосий Левицкий в 1815-1845гг. // Русская Старина. 1882. С. 590.
1
30
там нужно правителя и строителя; где есть нападения и обиды там нужно защитника и отмстителя; где есть беззакония и преступления, там нужно законодателя и обличителя и наказателя; где есть ленивые и празднолюбцы, там
нужно побудителя и одобрителя; где есть распри, раздоры и несогласия, там
нужно примирителя и судию»1. Кроме того, Феодосий призывал прихожан
почитать своего императора, единственного выразителя народных чаяний, во
всем подчиняясь его воле.
Священник не выступал c резкой критикой идеологии Просвещения, но
в завуалированной форме выражал своё неприятие взглядов французских
философов XVIII века. Не принимая теории «естественного права» в целом,
но соглашаясь с отдельными ее положениями, он по сути дела искажал
смысл и сущность данного учения. Однако отрицательная оценка не мешала
Феодосию использовать оригинальные суждения просветителей о природном
равенстве всех людей в построении собственной концепции, обосновывавшей необходимость не только существования самодержавной и неограниченной власти, но и уважительного отношения к ней поданных.
В своих проповедях Феодосий затрагивал проблему, связанную с деятельностью священников. «Не один час, но многие дни бы надобно употребить – говорит он – чтобы довольно оные разсудить и словом объяснить, обязанности сие столь велики и столь многие, что не один немощный бренный
человек, как я, но и целый сонм безплотных, премудрых, сильных и святых
ангелов, кажется, не мог бы совершенно удовлетворить оным»2. От священника, обыкновенного человека со своими слабостями, недостатками требовались, по мнению Феодосия, не столько знания и начитанность, сколько любовь к своему делу, мудрость, трудолюбие, а также искреннее желание проповедовать, наставляя грешников на путь истинный. Размышляя о том, что
помогает ему на этом поприще, Феодосий пишет: «только одна любовь Божия возбудила меня принять на себя великоважное и неудобносимое звание
пастыря»3. Возможно, под «божьей любовью» подразумевается даруемая избранным благодать, увеличивающая силы и возможности священнослужителя как духовного учителя прихожан. Левицкий сталкивался с немалым количеством трудностей, исполняя свой пастырский долг. Так, он узнает о том,
что в приходе появились раскольники, которые с радостью, особенно во время сельскохозяйственных работ, общались с православными христианами и
распространяли свои идеи. «Это сильно озаботило ревностнаго о. Феодосия.
Но, чтобы не вдруг действовать на несчастных жертв заблуждения и не строгими, а кроткими мерами, в духе отеческом, возвратить их церкви, решился
он входить с ними в частые беседы и, пригласив старейшин их толка, выражал с своей стороны желание – разсмотреть подробно, на чьей стороне правда и святость веры»4. Феодосий начал вести устную и письменную полемику
Там же.
Там же. С. 588.
3
Там же.
4
Священник г. Балты… С. 46.
1
2
31
со старообрядцами, в которой он опроверг все их воззрения, а учение назвал
ложным. Несмотря на все усилия, проповеднику не удалось убедить отступников в истинности официальной православной религии и доказать ошибочность их взглядов. Однако Феодосий, который уже не надеялся вывести «заблудших» на истинный путь, смог уговорить их не соблазнять своими идеями других людей. Если учесть, что в тот период времени сектанты жестоко
преследовались: их клеймили, наказывали кнутом, ссылали на каторжные работы, казнили - Левицкий отнесся к ним в высшей степени гуманно. У священника была возможность силой решить вопрос – донести на старообрядцев властям, подвергнуть гонениям - но он предпочел вступить с ними в дискуссию. Вероятно, Феодосий не выступал в защиту старообрядцев, но считал,
что такие сложные проблемы следует решать исключительно мирным путем
с помощью диалога. Высказывая свою точку зрения, можно было давать разумные советы, рекомендации, настаивать на своих убеждениях, просвещать,
а не озлоблять против себя эту часть населения страны.
Степень духовного развития общества зависит не только от деятельности священнослужителей, но и от самих членов общества. Феодосий призывает всех к любви, он пишет: «любовь к ближнему есть нежное живое чувство сердца ко всякому подобному себе человеку, исполненное искреннаго
и нелицемернаго желания ему таковаго добра, как и себе самому, таковаго
ему здравия и благополучия, как и себе самому, и таковаго душе его спасения, как и собственной своей, даже до той степени, чтоб в случае нужды и
душу свою положить за други своим»1. Со смирением и покорностью нужно
было относиться ко всем бедам, выпавшим на долю. Священник, по словам
отца Серафима, не верил в возможность долгой, спокойной жизни без потрясений. Скорее всего, Феодосий тяготился не самими испытаниями, а их перспективой, и поэтому он не радовался благополучию, установившемуся после выздоровления супруги, полагая, что за ним обязательно последует какое-нибудь несчастье.
Феодосий успокаивает бедных, не имеющих возможности вносить богатые пожертвования на церковные нужды и вселяет в них надежду на обретение вечного блаженства в будущем. «Целые тысячи злата и сребра богатаго
человека – пишет он, – иногда могут быть вменены от Бога за ничто, а напротив того, иногда две ленты бедные вдовицы могут быть поставлены паче тысящъ богатаго»2. Всевышнему, по мнению проповедника, безразличны внешние проявления любви к нему, когда человек, показывая другим свою усердие, читает книги религиозного содержания, молится, поет псалмы, занимается благотворительностью, часто посещает храм.
Идея подвижника о скоротечности человеческого счастья воплощается
в его собственной жизни – по трагическому стечению обстоятельств за короткий промежуток времени он потерял всех своих близких. Зимой 1816 г.
умирает отец, а в один год с разницей в несколько месяцев - мать и жена. По1
2
Жмакин В.И. Священник Феодосий Левицкий… С. 591.
Там же. С. 592.
32
трясённый случившимся человек мог разочароваться в жизни и впасть в отчаяние. Но, по словам о. Серафима, он не сломался, выдержав все удары
судьбы, поскольку «в эти минуты утешал себя мыслию, что в одно и то же
время удостоился принесть богу в жертву все, привязывающее его к жизни»1.
Феодосий избирает путь следования Христу и решает посвятить всю жизнь
пастырскому служению. Для того, чтобы заставить всех, а особенно грешников, задуматься о характере многих своих желаний, правильности поступков,
их соответствии божьим заповедям, он в речах, обращенных к прихожанам,
начинает постоянно говорить о приближающемся Божьем суде. «Мысль о
приближении страшного дня выдвигалась у него вперед всех других и сильно
действовала как на его паству, так и на него самого, потому что всегда видеть
пред собою последний всемирный день и суд и говорить о нем, - это может
пострясать душу и нераскаянного грешника, а тем более сердца, полное страха Божия и чаяния загробной жизни»2. Феодосий ограничился не одними
только устными заявлениями, а изложил суть своего учения в сочинении от
1822 г., с которым впоследствии ознакомился император Александр I. В нём
он вслед за мистиками отрицал необходимость конфессионального деления,
думая, что истинная церковь должна вмещать в себя весь человеческий род.
Нельзя сказать, что под воздействием смерти близких у проповедника
произошла глубокая переоценка ценностей, когда в корне пересматриваются
прежние взгляды и убеждения. Кондаков в своей монографии пишет, что
«смерть жены произвела на Феодосия очень сильное впечатление, и он обратился к мистицизму»3. На мой взгляд, многие его представления о человеке,
церкви, священнослужителях перекликаются с идеями мистиков, которые
тоже призывали любить окружающий мир, людей, молиться, читать книги
религиозного содержания и, желая нравственного совершенства, искать истину в Священном Писании. Так же, как и священник, они считали, что пастырь должен был содействовать духовному развитию прихожан а, рассуждая
о неважности догматов, таинств, признавали приоритет внутренней церкви
над внешней. В основе сочинений мистика И.В. Лопухина, посвящённым
проблемам сектантства, лежали принципы гуманности, терпимости, на которые ориентировался Феодосий, столкнувшись в свое время со старообрядцами. А.Ф. Лабзин в своих проповедях размышляет о важности самонаблюдения, раздумья, ведущего к «пробуждению» и «откровению», а Левицкий
еще в юности, ведя созерцательный образ жизни, руководствовался этими
принципами.
Пережитое, несомненно, отпечатлелось в его душе, оказав существенное влияние на многие его представления, однако в их эволюции не последнюю роль сыграли и напряжённая внутренняя работа, и духовные искания
последних лет, и пастырская деятельность. Случившиеся события послужили
Там же.
Там же. С. 48.
3
Кондаков Ю.В. Либеральное и консервативное направление в религиозных движениях в России в первой четверти XIX века. С. 104.
1
2
33
неким толчком к дальнейшему развитию личности и мировоззрения Феодосия. В смерти родных священник увидел некий знак - перст Божий, указывающий на его истинное предназначение. Он посчитал, что только своим отречением от земных благ и привязанностей во имя спасения человечества исполнит Божий замысел. Видимо, священник думал, что на него снизошло
озарение, после которого сам Господь, являясь к нему через откровение, сообщал свою волю, которую предстояло воплотить в жизнь.
Д.С. АРТАМОНОВ
ТЕРРОР В ИДЕОЛОГИИ И ПРАКТИКЕ ДЕКАБРИСТОВ
До недавнего времени в отечественной историографии практически не
уделялось внимания такому историческому явлению как терроризм. Лишь
недавно стали появляться солидные научные работы, посвященные этому
феномену. В основном исследователи обращались к изучению террора в русском освободительном движении второй половины XIX-начала ХХ вв.1.
Причём в науке до сих пор не существует единого определения самого понятия «терроризм». Нет единства мнений среди историков и по поводу времени возникновения данного явления. Одни находят проявление терроризма в
любом политическом убийстве и начало его относят в античные времена,
другие считают, что этот феномен свойственен только концу ХХ века.
Некоторые отечественные исследователи полагают, что правомерно
говорить о бытовании в русском освободительном движении во второй половине XIX - начале ХХ в. особой формы терроризма, которая получила название индивидуальный террор. Это, по сути, своеобразная модификация такого
исторического феномена, как политическое убийство. Пожалуй, очевидно,
что истоки его лежат в российской традиции дворцовых переворотов, сопровождавшихся смертью монарха. Рассматривая историю России, можно выделить период зарождения нового вида политической борьбы, который, с одной
стороны, уже отличался от устоявшихся форм дворцовых заговоров, а с другой, ещё не приобрел тех качеств, которые позволяли бы определить его как
индивидуальный террор. Этот период - эпоха тайных обществ первой четверти XIX века. Именно в это время складывались те черты, которые предопределили характер исторического развития терроризма в России. Такого же
Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология,
этика, психология (вторая половина XIX-начало ХХ в.) М., 2000; Городницкий Р.А. Боевая
организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг. М., 1998; Индивидуальный политический террор в России. XIX — начало ХХ в. М., 1996; Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала ХХ века как
предмет семиотического анализа. М., 1999; Рязанов Д.В. Образ революционера-террориста
80-х гг. в современной российской историографии // Освободительное движение в России.
Саратов, 2003. Вып. 20. С. 279-284; См. также материалы круглого стола: «Террор в русском освободительном движении: от 14 декабря 1825 г. к 1 марта
1881 г.» // Освободительное движение в России. Саратов, 2001. Вып. 19. С. 108-179.
1
34
мнения придерживаются и современные российские исследователи
М.П. Одесский и Д.М. Фельдман1, а также историки движения декабристов
В.В. Пугачев2 и В.С. Парсамов3.
В своей работе я не ставлю целью дать исчерпывающего определения
феномену терроризма. В мою задачу входит научное описание террористической модели, существовавшей в конце XVIII - начале XIX вв. в русской политической культуре. Очевидно, что в разные исторические отрезки данная
модель приобретала различные модификации. На рубеже XVIII - XIX вв. она
находилась в стадии формирования. Отсюда неустойчивость и расплывчатость основных ее черт. Тем не менее, можно наметить основные элементы
террористической модели.
Террор - это способ управления социумом посредством устрашения, он
позволяет, как захватить власть, так и удерживать её. Одна из его разновидностей, индивидуальный террор, означает политическое убийство, совершаемое централизованной конспиративной террористической организацией с
целью захвата власти. Террористическая модель предполагает наличие трёх
агентов: 1) убийцы, 2) жертвы, 3) того, на кого должно быть распространено
чувство страха. В качестве первого агента обычно выступает либо тираноборец, готовый принести себя в жертву во имя идеи, либо наёмный убийца, за
спиной которого стоят организаторы - члены тайного общества. В роли второго агента (жертвы) выступает, как правило, либо монарх, либо другой
официальный представитель власти, которой объявлена война. В роли третьего агента может выступать как социум в целом, так и отдельные представители власти, активность которых «террористы» пытаются парализовать.
Перед тайными обществами начала XIX в. стояла задача захвата власти, и их действия были направлены на формирование как положительного
мнения о своей организации и своих действиях, так и на нагнетание атмосферы страха. М. К. Грибовский в своем доносе на Союз благоденствия писал, что «тайная цель главных руководителей - возыметь влияние на все отрасли правительства, чего частные лица отнюдь присваивать не могут. Средства к тому избраны: распускаемые слухи, рассказы в обществах, сочинения,
особенно журнальные статьи, как более и скорее расходящиеся, дабы дать
направление общему мнению и нечувствительно приготовить все сословия»4.
Кроме того, управлять обществом и правительством декабристы пытались через распространение мифа о тайных обществах или о всеевропейском
революционном заговоре. Смоленская помещица А.И. Колечицкая записала в
Одесский М.П., Фельдман Д.М. Декабристы и террористический тезаурус // Литературное обозрение. 1996. № 1; Они же. Поэтика террора. М., 1997.
2
Пугачев В.В. Пушкинский замысел цареубийства весной 1820 г. и декабристы // Индивидуальный политический террор в России. XIX — начало ХХ в. М., 1996.
3
Парсамов В.С. Семиотика террора // Освободительное движение в России. Саратов, 2001. Вып. 19; Он же. Декабристы и французский либерализм. М., 2001.
4
Записка о Союзе благоденствия, представленная А.Х. Бенкендорфом
Александру I в мае 1821 г. // Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988.
С. 182; см.: Базанов В.Г. Ученая республика. М.; Л., 1964. С. 34.
1
35
своем дневнике 1 октября 1820 г.: «Много говорят о каких-то революционных тайных обществах, рассеянных по всей Европе: Тугенбунд в Германии,
карбонарии в Италии, Гетерия в Греции, масонов везде, темная молва о каком-то громадном заговоре, имеющем будто бы агентов и в России»1.
В.Р. Каульбарс штабс-ротмистр лейб-гвардии Конного полка 14 декабря
1825 г. также в дневнике писал, что «еще летом, во время нашей стоянки в
Красном Селе (летний лагерь гвардейцев — Д. А.), много было говорено про
существующие, будто бы, различные тайные общества и заговоры»2.
П.И. Пестель, преследуя свои цели и используя свои служебные возможности, стремился убедить императора Александра I не вступаться за Грецию, восставшую против турецкого владычества. Для этого в донесении
начальнику штаба 2-й армии П.Д. Киселеву, которое было доставлено царю,
он представил освободительную борьбу греков как дело русско-греческого
тайного общества, а само это объединение - отраслью всемирного революционного заговора3. «Возмущение, ныне в Греции случившееся, - писал он, есть произведение сего Тайного Общества, которое нашло, что теперешнее
время соединяет все обстоятельства, могущие содействовать успеху их предприятия»4.
Тайное общество - это своего рода модель, существующая в культурнобытовом и политическом пространстве5. До начала XIX в. тайные общества
были представлены, в основном, масонскими ложами. В них поддерживался
дух замкнутости, таинственности, скрытности, который затем был усвоен как
европейскими политическими тайными организациями, так и декабристскими объединениями в России6. Так, князь С.П. Трубецкой, характеризуя первое декабристское тайное общество «Союз Спасения», разъяснял в своих за-
Колечицкая А.И. Мои записки от 1820 года // Лица. Библиографический альманах.
М.; СПб, 1995. Вып. 6. С. 295.
2
Из дневника В.Р. Каульбарса // 14 декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев.
СПб., 1999. С. 150.
3
См.: Киянская О.И. Павел Пестель: офицер, разведчик заговорщик. М., 2002.
С. 119-144; Пугачев В.В. Декабристы, «Евгений Онегин» и Чаадаев // Оксман Ю.Г., Пугачев В.В. Пушкин, декабристы и Чаадаев. Саратов, 1999. С. 188-189; Благой Д.Д. Душа в
заветной лире. М., 1979. С. 314-315.
4
Документы о «бессарабских командировках» П.И. Пестеля // Киянская О.И. Павел
Пестель. С. 381.
5
Жуковская Т.Н. Правительство и общество при Александре I. Петрозаводск, 2002.
С. 176-211; Она же. Тайные общества первой трети XIX в. и организационные модели декабризма. Часть I // 14 декабря 1825 г. Источники. Исследования. Историография. Библиография. СПб.; Кишинев, 2002. Вып.5. C. 63-94; Она же. Мнимые тайные общества в контексте культуры или Петрозаводский «парламент» 1821 г. // Ситуации культурного перелома. Материалы научно-практического семинара (24-26 апр. 1997). Петрозаводск, 1998;
Бокова В.М. Эпоха тайных обществ. Русские общественные объединения первой трети
XIX в. М., 2003.
6
Дружинин Н.М. К истории идейных исканий П. И. Пестеля // Дружинин Н. М. Избранные труды: Революционное движение в России в XIX в. М., 1985. 305-329.
1
36
писках: «Масонские формы, введенные в заседаниях и в принятии членов,
затрудняли действие общества и вводили какую-то таинственность…»1.
Для осуществления своей цели декабристам было необходимо уничтожить монарха, что являлось главной составляющей их намерений в деле организации вооружённого переворота и проведения преобразований. Поэтому
в недрах тайного общества на протяжении всего их существования периодически возникали многочисленные и детальные планы цареубийства. В разное
время убить монарха вызывались многие из декабристов: М.С. Лунин,
И.Д. Якушкин,
Ф.П. Шаховской,
А.З. Муравьев,
Ф.Ф. Вадковский,
И.В. Поджио, П.Г. Каховский, А.И. Якубович и др. Для успешного проведения захвата и последующего удержания власти, по мысли крупнейшего
идеолога декабризма П.И. Пестеля, было важно истребить всю царскую семью. Уничтожение царствующей династии предполагалось осуществить при
помощи специального отряда цареубийц, получившего название «une cohorte
perdue».
Политические убийства неизбежно ведут к устрашению общества и
власти, тем более такого масштаба, какие планировались декабристами. Они,
по всей видимости, не только не скрывали возникавшие в их среде планы цареубийства, но сами распространяли о них соответствующую информацию.
Так слухи о вызове И.Д. Якушкина довольно скоро распространились в обществе, и о нём узнало правительство. Об этом красноречиво свидетельствует одна из заметок Николая I на полях рукописи М.Н. Корфа о событиях
14 декабря 1825 г.: «По некоторым доводам я должен полагать, что государю
еще в 1818-м г. в Москве после богоявления сделались известными замыслы
и вызов Якушкина на цареубийство; с той поры весьма заметна была в государе крупная перемена в расположении духа, и никогда я его не видал столь
мрачным, как тогда»2. Исследовательница О.В. Эдельман отмечала, что император и его окружение «находились под влиянием идеи об особом метафизическом ужасе намерения цареубийства»3.
Мысль о благотворности политических убийств была популярна в обществе. М.И. Пущин вспоминал: «Мне случалось в то время ... слышать за
обедом, что один пистолетный выстрел в Петербурге подымет всю Европу и
деспотам придется искать убежища в Азии или в свободной Америке»4.
Для формирования определённого настроя общественного мнения использовались не только предполагаемые, но и реально свершившиеся покушения, такие, как убийство немецким студентом К. Зандом известного писаТрубецкой С.П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Иркутск, 1983. Т. I. С. 234.
2
Заметки Николая I на полях рукописи М.Н. Корфа // Междуцарствие 1825 г. и
восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. М.; Л., 1926. С. 41.
3
Эдельман О.В. Квантитативный подход к изучению материалов следствия над декабристами // 14 декабря 1825 года. Источники. Исследования. Историография. Библиография. СПб.; Кишинев, 2001. Вып. IV. С. 57.
4
Пущин М.И. Из «записок» // Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. Т. I. М., 1980. С. 232.
1
37
теля А. Коцебу и убийство во Франции наследника престола герцога Беррийского, предпринятое седельщиком Л.-П. Лувелем. Современникам было очевидно, что эти убийства очень напугали власти. Так П.А. Вяземский писал
М.Ф. Орлову в середине марта 1820 г.: «Занды, Лувели … мерещатся всем
правительствам…»1. В массовом сознании эти события представлялись чемто вроде террористических актов, совершенных неведомой никому всеевропейской революционной организацией.
Поставив перед собой задачу «истребления» монарха, декабристы
неизбежно должны были следовать авторитетным моделям, позволяющим
наиболее эффективно и, что тоже важно, эффектно провести свою акцию и
оправдать свои действия перед современниками и потомками. Наиболее подходящей для этого была террористическая модель. Следует отметить, что
модель дворцового заговора уже исчерпала себя и была признана не удовлетворяющей основным целям переворота, так как планировалось не только
устранение императора, но и смена политического устройства государства.
Об этом красноречиво свидетельствует высказывание М.С. Лунина и
Н.М. Муравьева: «В 1801 году заговор под руководством Александра лишает
Павла престола и жизни, без пользы для России»2.
Но есть основания предполагать, что последний дворцовый переворот,
закончившийся смертью императора Павла I, использовался в целях пропаганды необходимости политических преступлений для блага отечества. Так
декабрист М. И. Муравьев-Апостол вспоминал: «В 1820 г. Аргамаков в
Москве, в Английском клубе, рассказывал, не стесняясь многочисленным
обществом, что он сначала отказался от предложения вступить в заговор
против Павла I, но великий князь Александр Павлович, наследник престола,
встретив его в коридоре Михайловского замка, упрекал его и просил не за
себя, а за Россию вступить в заговор, на что он и вынужден был согласиться»3. Подобные беседы с участниками дворцового переворота 1801 г. среди
многолюдного общества, видимо, широко практиковались и преследовали
вполне определённые цели. В воспоминаниях Н. И. Греча есть эпизод, в котором он рассказывает, как К. Ф. Рылеев его вербовал в общество, приводя
примером дворцовый переворот 11 марта 1801 г.: «Подумайте, если бы заговор был составлен для блага и спасения государства, как, например, против
Павла Первого»4. К. Ф. Рылеев совместно с А. А. Бестужевым для агитационных целей написали песню, стилизованную под народную:
Ты скажи, говори,
Как в России цари
Правят.
Ты скажи поскорей,
Архив братьев Тургеневых. Вып. 6. Переписка А.И. Тургенева с кн.
П. А. Вяземским. 1814-1823 гг. Пг., 1921. Т. I. С. 378.
2
Лунин М.С. Письма из Сибири. М., 1988. С. 81.
3
Муравьев-Апостол М.И. Воспоминания и письма // Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С. 170.
4
Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 1990. С. 262-263.
1
38
Как в России царей
Давят1.
Кроме того, распространение слухов о покушениях на царствующего
императора, которые предполагалось совершить или уже, якобы, свершившихся, тоже способствовало возникновению страха в обществе, страха перед
будущим и неизвестностью. Особенно широкое хождение подобные слухи
получили в 1825 г. незадолго до реальной смерти Александра I2. Их декабристы учитывали в своих планах и поддерживали ими существование страха. К
примеру, князь Д.А. Щепин-Ростовский, офицер Московского полка, член
тайного общества распространял записку следующего содержания: «Государь император… был в опасности в Таганроге, и ... двое каких-то отважных
людей готовились отнять жизнь у него» (XVIII, 294)3.
Сплочённость тайного общества также поддерживалось страхом.
Страх - залог единства, а в единстве сила. Принятие членами тайного общества такой главной цели как установление в России республики и согласие на
физическую ликвидацию монарха отрезало им пути отступления. Покинуть
общество, не опасаясь определённых последствий для себя, было практически не возможно. Так же в случае раскрытия общества никто не смел надеяться на какое-либо снисхождение к себе, тем более никто бы не рискнул выдать его правительству. По свидетельству С. Г. Волконского: «цареубийство
должно было быть в Южной думе принято основным правилом как старых,
так и при приеме новых членов», потому что «эта мера в основании своем
имела не безусловное приведение в действие, но как обуздывающее предохранительное средство к удалению из членов общества; согласие, уже не дававшее больше возможности к выходу, удалению из членов общества, полной ответственностью за первоначальное согласие»4. П. Пестель не зря
настойчиво добивался отражения в уставе и программе согласия членов общества на цареубийство.
Практиковались и прямые угрозы не пощадить ни кого из малодушных
и предателей. Полковник П. М. Леман, принятый в члены Южного общества,
показал на следствии, что ему при вступлении грозили: «малейшая измена
или нескромность наказаны будут ядом или кинжалом. Некоторые из членов
общества точно также уверяли принимаемых ими, что яд и кинжал везде
найдут изменника» (IV, 182). По словам И.Д. Якушкина, П. Пестель «объявил, что если их дело откроется, то он не даст никому спастись, что чем
больше будет жертв, тем больше будет пользы»5.
Рылеев К.Ф. Сочинения. Л., 1987. С. 218.
Чернов С.Н. Слухи 1825-1826 гг. (Фольклор и история) // Чернов С.Н. У истоков
русского освободительного движения. Саратов, 1960.
3
Восстание декабристов. Материалы. М.; Л., 1925 - 2001. Т. I - XX. (Здесь и далее
ссылки на это издание даются в тексте с указанием римскими цифрами томов, арабскими страниц).
4
Волконский С. Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 366-367.
5
Якушкин Е.И.
Замечания
на
«Записки»
(«Mon
Journal»)
А.М. Муравьева // Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981. С. 143.
1
2
39
Действенные способы захвата и удержания власти декабристам подсказывала история Французской революции XVIII в., когда и была создана террористическая модель политической борьбы. Как было отмечено выше, подобная модель в России в первой четверти XIX в. находилась в стадии своего
формирования, и декабристы не могли её полностью использовать. Дело в
том, что террористические методы управления обществом скомпрометировали себя в эпоху Французской революции. Открыто обращаться к опыту и
примерам якобинской диктатуры было политически нецелесообразно. Поэтому ориентация на якобинский террор если и подразумевалась, то явно не
афишировалась. К примеру, Пестель, как воспоминал Трубецкой, допустил
большую ошибку, сказав на одном из заседаний Союза спасения, при прочтении своего проекта устава этой организации, «что Франция блаженствовала под управлением Комитета общей безопасности. Восстание против этого утверждения, - отметил мемуарист, - было всеобщее, и оно оставило невыгодное для него впечатление, которое никогда не могло истребиться и которое поселило навсегда к нему недоверчивость»1. В последующем Пестель
старался не совершать подобных промахов, и в разговорах о Временном
правлении и республике в обоснование своих взглядов ссылался на историю
Соединённых Штатов Америки (IX, 254).
Само слово террор, будучи калькой с французского, практически не
употреблялась декабристами и заменялось в разговорах о революции XVIII в.
русским словом «ужас»2. Понятие «террорист» однозначно связывалось с
якобинской диктатурой и порой носило негативный оттенок. Так
К.Ф. Рылеев, рассказывая на следствии о своей встрече с П. И. Пестелем в
1824 г., писал: «Всех предметов о коих шла речь я не могу припомнить. Помню только, что Пестель вероятно желая выведать меня; в два упомянутые часа был и гражданином Северо-Американской республики, и Наполеонистом,
и террористом, то защитником Английской Конституции, то поборником Испанской» (I, 178). Наиболее вероятно, что «террорист» в данном случае означает «якобинец».
Поэтому
не
совсем
верным
представляется
утверждение
М.П. Одесского и Д.М. Фельдмана, что понятия «цареубийца» и «террорист»
следователи (памятуя о судьбе Людовика XVI и его семьи) полагали синонимами3. Как пример они приводят цитату из донесения следственной комис-
Трубецкой С.П. Указ. соч. С. 218-219; См.: Нечкина М.В. Движение декабристов.
М., 1955. Т. 1. С. 165; Ланда С. С. Дух революционных преобразований. Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов 1816-1825. М., 1975.
С. 306; Рудницкая Е.Л. Феномен Павла Пестеля // Annali. Sezione storico-sociale. XI-XII.
1989-1990. Convegno italo-russo. “Constituzioni e rifofme amministrative in Russia e in Europa
occidentale nel secolo XIX” Mosca, 6-7 aprile 1994. Napoli, 1994. P. 107; Одесский М. П.,
Фельдман Д.М. Поэтика террора. С. 95-96; Киянская О.И. Павел Пестель. С. 77-78; Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм. С. 160-163.
2
Одесский М.П., Фельдман Д.М. Поэтика террора. С. 89-102.
3
См.: Там же. С. 103.
1
40
сии, составленного, как известно, Д. Н. Блудовым1: «Александр Бестужев и
Каховский показывали себя пламенными террористами, готовыми на ужаснейшие
злодейства. Первый признается, что сказал, «переступаю за рубикон, а руби-кон значит руби все, что попало»… Каховский кричал: «С этими филантропами не сделаешь
ничего: тут просто надобно резать, да и только…» (XVII, 51). Отсюда видно, что
Д. Блудов не связывал термин «террорист» ни непосредственно с поручением
П.Г. Каховскому убить императора, ни вообще с цареубийством. Слово «террор» прочно ассоциировалось с массовыми убийствами в якобинской Франции, поэтому русские инсургенты, призывавшие к резне, и названы Блудовым
террористами.
Много позднее И. И. Горбачевский в своих воспоминаниях, говоря об
отношении членов «Общества соединённых славян» к одному из лидеров
Южного, употреблял этот термин несколько в другом значении: «Артамон
Муравьев, - писал он, - произносил беспрестанно страшные клятвы - купить
свободу своею кровью. Славяне видели в нем не только решительного республиканца, но и ужасного террориста»2. Таким образом, террорист у
И. Горбачевского - это не только республиканец, якобинец, но ещё и тираноборец. «Купить свободу своею кровью» буквально означает принести себя в
жертву, что соответствует уже тираноборческой модели.
Тираноборчество, пожалуй, единственная модель из тех, которые применялись французскими революционерами3, сохраняла привлекательность
для декабристской пропаганды. Она лучше всего подходила для обоснования
необходимости цареубийства. В отличие от террористической, она направлена не на устрашение общества, а на консервацию или восстановление исконно справедливых форм правления (ср. идеализацию декабристами древнерусских городов-республик Новгорода и Пскова, являющихся в их глазах доказательством незаконности самодержавия в России4). Тираноборец лишь наказывает узурпатора власти. Эта модель, в принципе отличная от террористической, нередко используется самими террористами в пропагандистских целях.
Традиция тираноборчества имела глубокие исторические корни и являлась авторитетной моделью как в Европе, так и в России5. Она очень хорошо
См.: Калашников М.В. Д.Н. Блудов – автор «Донесения следственной комиссии по
делу декабристов» (к вопросу об авторской стилистике) // Духовная сфера деятельности
человека: Межвузовский сборник научных статей аспирантов и соискателей. Саратов.
2001. С. 96-113.
2
Горбачевский И.И. Записки, письма. М., 1963. С. 19.
3
См.: Лотман Ю. М. В перспективе французской революции // Великая французская революция и пути русского освободительного движения. Тезисы докладов научной
конференции 15-17 декабря 1989 г. Тарту, 1989. С. 3-4.
4
См.: Волк С. С. Исторические взгляды декабристов. М.; Л., 1958. С. 321-347;
Lübke Christian. Novgorod in der russischen Literatur (bis zu den Dekabristen) // Giessener Abhandlungen zur Agrar- und Wintschaftsforschung des europäischen Ostens. Band 130. Berlin,
1984.
5
См.: Трейман Р. Тираноборцы. СПб., 1906; Гессен В. М. Проблема народного суверенитета в политической доктрине XVI века. СПб., 1913. С. 238-326.
1
41
подходила для оправдания цареубийства. Этой модели должна была соответствовать определённая система поступков и знаков, целый ритуал. Тирана
надлежало поразить собственноручно, в идеале - кинжалом, убийце следовало остаться на месте преступления и принять заслуженную кару: самопожертвование - отличительная черта тираноборца. В конце XVIII - начале
XIX вв. тираноборческая модель под воздействием новой террористической
модели получила несколько расширительное значение и была востребована
декабристами.
Таким образом, террористическая модель декабристов питалась различными идейными истоками и отнюдь не сводилась лишь к замыслу цареубийства. Физическое устранение же монарха могло мыслиться и как акт самопожертвования героя-одиночки и как политическое убийство, устраняющее конкурента в борьбе за власть. Планы покушений, соблюдая в основных
чертах ритуал тираноборческого акта, в то же время соответствовали террористической модели. Декабристы старались использовать разнообразные методы управления общественным мнением, в том числе и террористические. В
целях давления на правительство и устрашения общества они манипулировали наиболее распространенными политическими мифами.
С.В. УДАЛОВ
К ВОПРОСУ О ФОРМИРОВАНИИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ
ИДЕОЛОГИИ НИКОЛАЕВСКОЙ РОССИИ
Проблемы, связанные с формированием и последующим развитием
государственной идеологии в России во второй четверти XIX в. продолжают
оставаться важной составляющей исследования общественно-политического
развития империи в указанное время. Тесная связь между политической системой, сложившейся при Николае I и её идеологическим наполнением,
определённое влияние идеологии на развитие общественного мнения подчеркивают важность этого аспекта. При этом изучение идеологической сферы николаевского царствования уже имеет давнюю историографическую
традицию. Особенно актуальной эта тема стала в последние десятилетия, когда возросший интерес к государственному и общественному консерватизму
способствовал решению новых исследовательских задач. В исторической
науке рассматриваются и активно обсуждаются вопросы, мало привлекавшие
внимание историков предыдущего поколения. В последние годы вышло немало работ, позволяющих более объективно оценить развитие политического
и идеологического дискурса в России второй четверти XIX века.
Как и следовало ожидать, в центре внимания исследователей чаще всего оказывается триада «православие, самодержавие, народность». В начале
1830-х гг. она была предложена С.С. Уваровым самодержавию в качестве
универсальной формулы, характеризующей главный принцип устойчивости
42
государственных институтов Российской империи. На сегодняшний день вопросы, связанные с генезисом, идеологическими истоками и содержательной
структурой уваровской доктрины в большинстве своем изучены1. Однако это
не говорит о том, что тема окончательно закрыта для исследователей. Роль
Уварова в формировании идеологического дискурса, безусловно, важна. Но
определять его как центральную, а уж тем более как единственную, фигуру в
этом процессе, конечно, не стоит. Идеологема, сформулированная им в
1832 г., являлась, по сути, отражением общих тенденций, определявших изменения политического курса самодержавия в условиях кризиса отношений
власти и общества. Последний, в свою очередь, был во многом обусловлен
восстанием декабристов, а затем и европейскими революциями 1830 1831 годов. Проблема идеологического творчества власти приобретает, таким образом, несколько иные очертания, если рассматривать ее в рамках
другой, фундаментальной проблемы взаимоотношений власти и общества.
Характерные черты, сложившейся в 1830 - 1840-е гг. политической системы, об идеологическом обосновании которой мы и говорим, стали проявляться уже в первые годы правления Николая I. Новое царствование, начавшееся событиями на Сенатской площади 14 декабря 1825 г., вносило свои
коррективы во внутриполитическое развитие страны, обусловленные воздействием как внешних, так и внутренних факторов. Огромное влияние на политику самодержавия во второй четверти XIX в. оказало восстание декабристов, как раз наиболее ярко продемонстрировавшее кризис в отношениях
власти и общества. Вопрос о том, насколько эти события повлияли на политические взгляды нового императора, и, соответственно, на дальнейшее развитие России, интересовал многих историков, начиная с XIX века. Задавались этим вопросом и современники. «Что сделал бы Николай без встречи на
первом же шагу своего царствования этого возмущения, – писал граф Д. Н.
Толстой, – остается вопросом; но позволительно и теперь заключать, особенно из его личного характера и из истории его царствования, что 14 декабря
1825 года дало этому Государю совсем иное направление»2. Н. К. Шильдер,
полностью соглашаясь с мнением Толстого, считал, что «происшествия 14
декабря произвели на него (Николая I. – С. У.) тяжкое впечатление, отразившееся на характере правления всего последовавшего затем тридцатилетия»3.
Не оставляют без внимания этот вопрос и современные исследователи. В
частности, Р. Г. Эймонтова склонна считать, что значение восстания декаб-
Эти проблемы, в частности, хорошо разработаны А. Л. Зориным. См.: Зорин А. Л.
Идеология «православия – самодержавия – народности» и ее немецкие источники // В раздумьях о России (XIX век). М., 1996; Его же. Кормя двуглавого орла … Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М.,
2001.
2
Записки графа Дмитрия Николаевича Толстого // Русский архив. 1885. Кн. 2. № 5.
С. 24.
3
Шильдер Н. К. Император Николай Первый: Его жизнь и царствование. М., 1997.
Т. 1. С. 307.
1
43
ристов при определении направления нового царствования несколько преувеличено1.
Не вдаваясь в подробности обсуждения этого вопроса, отмечу лишь,
что события на Сенатской площади и последующее расследование причин
возмущения, несомненно, повлияли на определение дальнейшего политического курса. Восстание декабристов если не инициировало, то, по крайней
мере, значительно ускорило создание и окончательное оформление новой
политической концепции. Благодаря поддержке её со стороны молодого императора, она, в конечном итоге, приобрела статус государственной идеологии. Свою роль в этом процессе сыграли, конечно, революции 1830 г. во
Франции и Бельгии и восстание в Царстве Польском, однако основы были
заложены во многом именно под впечатлением от 14 декабря.
Подозрение по отношению не только к дворянству, представителями
которого были декабристы, но и ко всей образованной части общества не
угасало в душе Николая I до конца его царствования. В первые годы правления нового императора, определяемые обычно в историографии как первый,
реформаторский, период николаевского царствования, обозначились два параллельно идущих процесса. Попытки реформ были, однако, достаточно неуверенными и под впечатлением последующих событий 1830- 31 гг. на время
потеряли свою актуальность. Вполне осознавая необходимость проведения в
России определенных преобразований, русское самодержавие в тот период
ставит первоочередной задачей сохранение и укрепление существующего
политического порядка. Это требовало, в свою очередь, более осторожного
подхода к решению проблемы реформ, более продолжительного подготовительного этапа. Одновременно с этим во второй четверти XIX в. для правительства актуализируется проблема не только всеобъемлющего контроля
над развитием в России общественной мысли 2, но и возможного управления
этим процессом согласно правительственным установкам. Восстание декабристов ясно показало, что в прежнее царствование данный момент учитывался недостаточно. Между тем, как отмечал граф А. Х. Бенкендорф: «Общественное мнение для власти то же, что топографическая карта для начальствующего армией во время войны»3.
Вполне закономерно, что правительство обратило свое пристальное
внимание и на такой вопрос, как развитие просвещения в России. В частноРусский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000. С. 107.
Во многом именно с этой целью летом 1826 г. было создано знаменитое III отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии во главе с гр. А. Х. Бенкендорфом. В числе многочисленных функций, выполняемых этим высшим органом политической полиции, одной из важнейших считался контроль над общественным мнением, над настроениями, царившими в обществе в целом, а также пресечение любой возможности повторения декабрьских событий. Подробнее о создании и деятельности III отделения см.: Оржеховский И. В. Самодержавие против революционной России. М., 1982.;
Троцкий И. М. Третье отделение при Николае I. Л., 1990.; Рослякова О. Б. III отделение в
царствование императора Николая I. Дис. канд. ист. наук. Саратов. 2003.
3
Гр. А. Х. Бенкендорф о России в 1827 – 1830 гг. (Ежегодные отчеты III отделения
и корпуса жандармов) // Красный архив. 1929. Т. 6 (37). С. 141.
1
2
44
сти, на такие его важные элементы как образование, нравственное и политическое воспитание. Именно в этих сферах происходит первоначальное формирование личности, которая затем, становясь составной частью мыслящего
класса в государстве, делается в какой-то мере выразителем общественного
мнения, играя активную роль в его дальнейшем развитии. Наряду с этим власти осознавали, что сложившееся в России положение, связанное с воспитанием юношества, оставляло желать лучшего. В первом же своем отчёте за
1827 г. А. Х. Бенкендорф отмечал, что «молодежь, т. е. дворянчики от 17 до
25 лет, составляют в массе самую гангренозную часть империи»1. Своего рода программным документом нового царствования стал знаменитый Манифест о свершении приговора над декабристами от 13 июля 1826 года. Помимо прочего, в нём говорилось о необходимости более внимательного отношения к воспитанию и образованию юношества, в том числе и дворянского. В документе, посвящённом восстанию против существующего строя,
этот вопрос приобретал важное политическое значение. «Не просвещению,
но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, – говорилось в манифесте, – недостатку твердых познаний должно приписать сие
свойство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нрава, а конец погибель»2.
Таким образом, определив главные причины возникновения «мечтательных крайностей», важно было предотвратить их распространение, а по
возможности вовсе лишить русских людей желания к ним обращаться. При
реализации этих планов одной из наиболее важных задач явилась ликвидация
недостатков, существующих в воспитании и образовании: важно было скорректировать направление (наиболее безопасное) в развитии просвещения в
России, взяв данный вопрос под более жёсткий контроль со стороны правительства.
Необходимо заметить, что процесс этот, особенно на первом этапе, не
был односторонним; общество довольно активно в нём участвовало (на
уровне, который позволяли политические условия того времени). Главным
образом, подобное участие заключалось в составлении на имя императора
записок, где авторы излагали свои взгляды на вопросы образования и воспитания, а также о взаимоотношениях между властью и обществом. Осенью
1826 г. свою записку «О народном воспитании» подаёт А. С. Пушкин. Записка, написанная по повелению Николая I и в целом им одобренная, вызвала,
тем не менее, некоторые критические замечания со стороны императора. В
частности, заявление Пушкина, что «одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия»3, не могло полностью
удовлетворить Николая I. Гр. А. Х. Бенкендорф, передавая слова императора
в письме к Пушкину, заметил, что «принятое Вами правило, будто бы проТам же. С. 149.
ПСЗ. Собр. 2. СПб., 1830. Т. 1. № 465.
3
Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 тт. Л., 1978. Т. 7. С. 31.
1
2
45
свещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть
правило опасное для общего спокойствия, завлекшее Вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность,
прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонамеренное воспитание»1. Таким образом, Николай I расставлял
приоритеты: на первом месте в воспитании личности должно стоять не отвлечённое просвещение, не образование как таковое, а, прежде всего, формирование в человеке чувства служебного долга, дисциплины и любви к отечеству и императору. Одним из главных средств для приобретения подобных
качеств и необходимого опыта являлась государственная служба.
Ещё раньше А. С. Пушкина, в апреле 1826 г., свои мысли по поводу
народного просвещения в России письменно высказывает попечитель Харьковского учебного округа А. А. Перовский (Погорельский), видевший главную цель учебных заведений «относительно просвещения народного» в
«распространении познаний, на положительных и точных науках основанных». Гуманитарные науки, в частности философию, он относил к «роскоши
ума человеческого»2. Не секрет, что и сам Николай I придерживался схожего
мнения, относясь к гуманитарным наукам с некоторым пренебрежением по
сравнению с техническими науками, а порой даже с опаской. Наконец, в середине мая все того же 1826 г. на имя императора подал свою записку «О
цензуре в России и книгопечатании вообще» Ф. В. Булгарин. Его записка
также во многом посвящена вопросам воспитания юношества и общества в
целом. С неё, собственно говоря, и начинается тесное сотрудничество Булгарина с властью.
Вышеназванные авторы были далеко не единственные, кто проявил интерес к данной проблеме. Интерес этот, как со стороны правительства, так и
со стороны общества, как верно заметил В. Э. Вацуро, был не случаен3. События 14-го декабря вызвали в русском обществе также неоднозначную реакцию. При этом большинство не приняло путь радикальных изменений государственного устройства России, избранный декабристами. И это было не
только следствием страха перед возможным преследованием со стороны властей, хотя и этот фактор тоже играл немаловажную роль. «Позиция декабристов, – по определению Р. Г. Эймонтовой, – не соответствовала общественному сознанию тех лет». Вооружённое восстание против законного царя,
Помазанника Божия, явно противоречило традиционному восприятию большинством самодержавной власти, основанному на православных канонах4.
Несмотря на сочувственное отношение к судьбе, постигшей декабристов,
Там же. С. 462.
О народном просвещении в России (Всеподданнейшая записка попечителя Харьковского университета Перовского, 20 апреля 1826 г.) // Русская старина. 1901. №5. С.
364.
3
См.: Вацуро В. Э. «Видок Фиглярин». Заметки на полях писем и записок // Новый
мир. 1999. №7. С. 194.
4
Русский консерватизм XIX-го столетия. С. 141 – 142.
1
2
46
многие представители образованного общества считали действия заговорщиков незрелыми и в значительной степени не соответствующими российским
условиям. «Это была ребячья вспышка людей взрослых, – писал позже в своих воспоминаниях М. А. Дмитриев, – дерзкая шалость людей умных, но
недозрелых!»1.
Вместе с тем, образ нового царя, сформировавшийся в первые годы его
правления, вселял во многих надежду на воплощение мечты о «просвещенном монархе», на проведение необходимых реформ сверху, мирным путем, а
не снизу, путем революционных потрясений. В период царствования Николая I было довольно распространено мнение о сходстве его с Петром I. Общество желало видеть в новом правителе преемника великого реформатора.
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он неутомим и тверд
И памятью, как он не злобен.2
Так обращался к новому императору А. С. Пушкин.
Деятельность Николая I в первые годы его царствования, в самом деле,
создавала видимость будущих преобразований (правда, в большинстве своем
не оправдала ожиданий)3.
Для большей плодотворности этого процесса необходимо было согласие между общественным мнением и правительством. Все это требовало
определённого контроля и влияния на общественную мысль со стороны правительства доступными ему средствами (например, через образование, журналистику и т.д.). Подобные мысли высказывали и некоторые авторы поданных тогда на имя императора записок. Насколько данный аспект был важен
для самого Николая I, – вопрос, решённый не до конца. Конечно, как отмечалось уже выше, он осознавал необходимость усиленного контроля над развитием общественной мысли в России. Тем не менее, всю жизнь свято веря в
незыблемость и неприкосновенность самодержавной власти, император считал, что любые реформы, если они необходимы, должны исходить, прежде
всего, от законного правительства и любое вмешательство общественного
мнения (положительное или отрицательное – значения не имело) здесь неприемлемо. Ярким примером тому служит то, что на протяжении практически всего царствования Николая I все наиболее важные вопросы о возможных преобразованиях и реформах решались главным образом в специально
создававшихся для этого секретных комитетах, деятельность которых была
покрыта завесой тайны для основной массы населения. Однако, именно во
второй четверти XIX в. в России была фактически разработана обширная
программа подчинения основных сфер, влияющих на формирование общественного мнения, «видам правительства». Это произошло во многом благо-
Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 245.
Пушкин А. С. Избранные сочинения. Л., 1973. С. 139.
3
Соловьев П. К. Николай I и «петровская легенда»: общество, власть, литература //
Освободительное движение в России: Межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2000. Вып. 18. С. 53.
1
2
47
даря деятельности некоторых государственных чиновников, но ясно, что без
поддержки самодержца все их начинания не получили бы такого развития.
Начало новой политике в области просвещения было положено уже в
первые годы правления Николая I. Но окончательное свое оформление, как и
вся политическая система николаевского царствования в целом, она получила в 30-е гг. XIX века. События 14 декабря и выводы, сделанные в связи с
этим Николаем I, обосновали изменения в сфере образования, выдвинув на
первый план политическое воспитание общества, в силу чего постепенно
складывается система более эффективного государственного контроля над
деятельностью образовательных учреждений всех уровней. Вместо Комитета
составления проекта общего устава учебных заведений, работавшего с 5 января 1825 г., 14 мая 1826 г. был образован новый коллегиальный орган, получивший название Комитет устройства учебных заведений. В задачу комитета
входила подготовка новых уставов для учебных заведений всех типов, формирование в империи единой образовательной системы, более расположенной к политическому контролю со стороны власти, утверждение новых учебных планов и программ, а также учебников и пособий1. Главным результатом
его деятельности стал утвержденный 8 декабря 1828 г. Устав низших и средних училищ, после чего члены комитета приступили к рассмотрению вопроса
о составлении нового общего устава российских университетов.
Начинается наступление и на частные учебные заведения. Из-за своего
особого статуса они являлись значительным препятствием к установлению
всеобъемлющего государственного контроля. «Уничтожив или, по крайней
мере, сильно затруднив воспитание частное, – писал А. С. Пушкин, – правительству легко будет заняться улучшением воспитания общественного»2. Согласно VIII главе Устава 1828 г., все частные учебные заведения были подчинены надзору директоров гимназий, а в уездных городах – смотрителю
училищ. Осматривая эти заведения не менее одного раза в год, директор обязан был, главным образом, следить за учебным процессом и нравственным
воспитанием учащихся3.
Наравне с этим акцентируется также внимание на утверждающей роли
принципа сословности при формировании образовательной системы в России. В стране, где права и обязанности каждого гражданина определялись в
соответствии с его принадлежностью к тому или иному сословию, доступ к
образованию должен был определяться на тех же основаниях. Ужесточение
сословной политики должно было, с одной стороны, крайне ограничить возможность размывания сословных границ путем проникновения через получение университетских дипломов в круг дворянства выходцев из разночинРождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802 – 1902. СПб., 1902. С. 179.
2
Пушкин А. С. О народном воспитании // Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 тт. Л.,
1978. Т. 7. С. 33.
3
Сборник постановлений по министерству народного просвещения (далее СПМНП). СПб., 1875. Т. 2. Отд. 1. Стб. 254 – 255.
1
48
цев; с другой стороны, по возможности оградить дворянскую молодёжь от
влияния на нее представителей низших сословий1.
Начало активным действиям в этом направлении положил Высочайший
рескрипт на имя министра народного просвещения от 19 августа 1827 г., в
котором Николай I прямо указывал А. С. Шишкову на то, что «необходимо,
чтоб повсюду предметы учения и самые способы преподавания были по возможности соображаемы с будущим вероятным предназначением обучающихся, чтобы каждый, вместе с здравыми, для всех общими понятиями о Вере, законах и нравственности, приобретал познания, наиболее для него нужные, могущие служить к улучшению его участи, и, не быв ниже своего состояния, также не стремился чрез меру возвысится над тем, в коем, по обыкновенному течению дел, ему суждено оставаться»2. Строго ограничивалась
возможность получения образования людьми, находившимися в крепостной
зависимости. В их распоряжении оставались лишь приходские и уездные
училища, а также частные учебные заведения, где преподавание находилось
на том же уровне. В гимназии и высшие учебные заведения допускались
лишь люди «свободных состояний», в том числе вольноотпущенники. Однако на деле правительство стремилось к укреплению в данных учебных заведениях позиций, прежде всего, дворянского сословия.
Помимо образовательной сферы правительство обратило внимание и на
литературу и периодическую печать. Будучи выразителями идейных течений,
преобладающих в обществе, они, в то же время, могли служить отличным
средством воздействия на развитие общественной мысли, направляя её в
нужное русло. Главным способом контролировать распространение печатной
продукции была цензурная политика. Работа над новым цензурным уставом,
который должен был исправить некоторые положения устава 1804 г., казавшегося в новых политических условиях слишком либеральным, началась еще
при Александре I в созданном специально для этого в 1820 г. особом комитете. Однако окончательный вариант устава был подготовлен уже при Николае
I и утвержден им 10 июня 1826 года. Новый устав, вошедший в историю, как
«чугунный», содержал в себе 230 параграфов. В частности, § 151 гласил, что
«не позволяется пропускать к напечатанию места в сочинениях и переводах,
имеющие двоякий смысл, ежели один из них противен Цензурным правилам»3. Устав давал возможность цензорам широко интерпретировать любые
высказывания авторов. В результате создавались условия, когда, по словам
современника, «все почти сочинения могут быть запрещены»4.
Подробнее о сословной политике в области образования в царствование Николая I
см.: Булгакова Л. А. Сословная политика в области образования во второй четверти XIX
века // Вопросы политической истории СССР. М.; Л., 1977.
2
СПМНП. Т.2. Отд. 1. Стб. 71.
3
Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 гг. СПб., 1862.
С. 166.
4
Гиллельсон М. И. Литературная политика царизма после 14 декабря 1825 г. //
Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1978. Т. 8. С. 197.
1
49
Неудивительно, что общество встретило появление нового устава крайне
негативно. М. Я. фон Фок в письме А. Х. Бенкендорфу отмечал: «Особенно
стараются растерзать на части новый цензурный устав, экземпляры которого
встречаешь даже в гостинодворских лавках. Литераторы в отчаянии. Писатели и журналисты носятся со своим негодованием по всем кружкам, которые
они посещают, а у них связи и знакомства огромные». Их нападки на устав,
по мнению фон Фока, были тем опаснее, что имели сочувствие в обществе,
которое «вторит им, замечая, что, так как новым уставом не дается даже авторам гарантия, определенная законами, то положение их становится, подчас,
очень незавидным»1.
Всё это заставило правительство приступить к пересмотру основных
положений устава2. 22 апреля 1828 г. был принят новый устав, являвшийся
на протяжении всего царствования Николя I определяющим документом в
государственной цензурной политике, хотя постоянно и дополнялся многочисленными негласными предписаниями и циркулярными предложениями.
Таким образом, во второй половине 20-х годов XIX в. закладывались
основы системы государственного контроля над развитием просвещения в
России. Революции 1830 г. во Франции и Бельгии, а также польское восстание не только с новой силой форсировали дальнейшие преобразования в области просвещения, но и повлияли на формирование новой государственной
идеологии, определявшей, в конечном итоге, официальное направление политического и нравственного воспитания обучающейся молодёжи и всего
общества в целом.
Создание идеологии, ставшей теоретической базой правительственного
курса, связывают с именем графа С. С. Уварова, сменившего в 1834 г. князя
К. А. Ливена на посту министра народного просвещения. Тем не менее, основное направление, в котором развивалась новая идеологическая доктрина,
обозначилось ещё до прихода Уварова, во многом под влиянием событий 14
декабря. В основу формирующейся идеологии была положена, в принципе,
не новая для российского общественного сознания проблема Россия – Запад.
Во второй четверти XIX в. проблема эта наиболее остро актуализируется в
правительственных кругах. А. Е. Пресняков, характеризуя данный период,
определил его как «золотой век русского национализма»3. Определение это
выглядит слишком категоричным. Но при этом, действительно, в царствование Николая I, если не впервые, то наиболее активно Россия стала противопоставляться Западу как отличный от него мир со своими особыми традициями и нравами. Причём инициатива в этом отношении часто шла именно от
власти. Хотя само общество на том этапе было достаточно восприимчиво к
Петербургское общество при восшествии на престол императора Николая (по донесениям М. Я. фон Фока – А. Х. Бенкендорфу) // Русская старина. 1881. №11. С. 537 –
538.
2
Шевченко М. М. Конец одного Величия: Власть, образование и печатное слово в
Императорской России на пороге Освободительных реформ. М., 2003. С. 43.
3
Пресняков А. Е. Николай I. Апогей самодержавия // Пресняков А. Е. Российские
самодержцы. М., 1990. С. 268.
1
50
подобным идеям, что объяснялось рядом причин. Рост национального самосознания после победы в Отечественной войне 1812 г., обострённый последующей реакцией на внутреннюю и внешнюю политику Александра I в последние годы его царствования, наполненные идеями религиозного космополитизма, занимал не последнее место в ориентации общественного сознания
тех лет1. Большую роль играла и оценка событий, связанных с возникновением политического заговора в России, вылившегося в восстание на Сенатской
площади.
Среди причин восстания декабристов, сопровождавшего вступление на
престол нового императора, далеко не последняя роль отводилась западному
влиянию. Путь, избранный декабристами, по мнению многих, был подготовлен под сильным влиянием западноевропейских политических теорий. Уже
упоминавшийся манифест от 13 июля 1826 г., гласил: «Не в свойствах, не в
нравах Русских был сей умысл. Составленный горстию извергов, он заразил
ближайшее их сообщество, сердца развратные и мечтательность дерзновенную; но в 10 лет злонамеренных усилий не проник, не мог проникнуть далее.
Сердце России для него было и всегда будет неприступно» 2. Сам Николай I
20 декабря 1825 г., во время приёма в Зимнем дворце дипломатического корпуса утверждал, что «революционный дух, внесенный в Россию горстью людей, заразившихся в чужих краях новыми теориями, пустил несколько ложных ростков и внушил нескольким злодеям и безумцам мечту о возможности
революции, для которой, благодаря Бога, в России нет данных»3. Недоверие к
процессам, происходящим в западных государствах, начало которым во многом положила Французская революция 1789 г., обострилось после событий
1830-31 годов. Они показали, насколько глубоко кризисные явления проникли в основы существования самой западноевропейской цивилизации. В
стремлении оградить Россию от подобной участи, сохранить и укрепить основы российской государственности, базирующейся на самодержавной власти, правительство акцентирует внимание на самобытности русской цивилизации, особенностях ее исторического развития. При этом взгляды самого
Николая I на данную проблему становились во многом основополагающими
при оформлении новой политической концепции власти.
Сравнение Николая I с Петром Великим шло, прежде всего, от надежды общества на проведение новым императором необходимых в России преобразований. «Теперь во многом нужен Петр, то есть новый зиждитель», -
По замечанию О. Цапиной, «пожертвовав интересами единоверцев в пользу грядущей христианской утопии, Александр пошел наперекор общественному мнению в своей
собственной стране». Forum AI: Андрей Зорин. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М.:
Новое литературное обозрение, 2001 – 416 с. // Ab Imperio. 2002. №1. С. 480. См. также:
Андреева Т. В. Николай I и декабристы (к постановке проблемы реформ) // Россия в XIXXX вв. Сб. ст. к 70-летию со дня рождения Р. Ш. Ганелина. СПб., 1998. С. 144.
2
ПСЗ. Собр. 2. СПб., 1830. Т. 1. № 465.
3
Цит. по: Шильдер Н. К. Указ. соч. Т. 1. С. 341.
1
51
писал накануне казни декабристов П. А. Вяземский1. Что касается отношения
к западноевропейской цивилизации, то тут взгляды двух императоров явно
не совпадали. Политика, проводимая Николаем I, его убеждения по отношению к Западу часто были противоположными тому, к чему стремился Петр.
А. де Кюстин писал о российском императоре: «Во мне поднимается волна
почтения к этому человеку: всю силу своей воли направляет он на потаенную
борьбу с тем, что создано гением Петра Великого; он боготворит сего великого реформатора, но возвращает к естественному состоянию нацию, которая
более столетия назад была сбита с истинного пути и призвана к рабскому
подражательству»2. Уже после смерти Николая Павловича М. Юзефович заметил, что покойный император первым критически взглянул на петровские
преобразования, и что «с минуты восшествия на престол Императора Николая, началась у нас реакция против петровской реформы и систематическое
противодействие западному направлению в просвещении»3.
Авторы данных высказываний, возможно, несколько категоричны в
своих выводах, но в основном правы. Петр I в своё время пытался подтолкнуть отсталую Россию к более развитой западноевропейской цивилизации.
Процесс этот сопровождался ломкой традиционных устоев Московской Руси
и попытками заменить национальные обычаи и традиции элементами западной культуры. Николай I, в свою очередь, выступил убеждённым консерватором (а не преобразователем, как Петр). Стремясь к сохранению и упрочению существующего строя в России, ее самодержавного управления, Николай I не мог допустить каких-либо реформ, способных изменить этот строй, а
уж тем более не мог он допустить преобразования, подталкиваемые народным возмущением. Процессы же, наблюдаемые в то время в Западной Европе, идеи, распространявшиеся там и насыщенные духом либерализма и порой
несущие в себе революционное начало, вызывали у Николая неприязненное
отношение и подозрительность.
Декабристы, для Николая I, прежде всего люди, заражённые пришедшим именно с Запада революционным духом, пытавшиеся посеять семена
чужих идей в неподходящую для этого русскую почву. В результате молодой
император проявил себя, в какой-то мере, сторонником ограничения культурного сближения России с Западом, начало которому было положено Петром Великим4. Уже в начале царствования делаются первые шаги в этом
Вяземский П. А. Записные книжки (1813 – 1848). М., 1963. С. 125.
Кюстин А. де. Россия в 1839 году. М., 2000. Т. 1. С. 362.
3
Юзефович М. Несколько слов об императоре Николае. По поводу памятника тысячелетию России // Русский архив. 1870. № 4 – 5. Стб. 1001 – 1002.
4
Николай I, конечно, не стремился к тому, чтобы окончательно порвать связь России с Западом, создав между ними непреодолимый барьер (он и не мог этого сделать).
Так, например, в 1827 г. он дал добро на отправку за границу для дальнейшего обучения
20-ти лучших студентов, сделав это, правда, с рядом оговорок: должны отправляться
только «природно русские» и «не одни, а с надежным начальником». См.: СПМНП. Т. 2.
Отд. 1. Стб. 95 – 96, 107. Но все же желание как можно больше оградить русских людей
(особенно после французской и бельгийской революций в 1830 г.) от иностранного влияния, толкало Николая на определенные действия (см. ниже).
1
2
52
направлении. Начинает ограничиваться даже въезд в Россию иностранцев. 28
декабря 1825 г. Николай I писал своему старшему брату Константину Павловичу: «Так как у нас достаточно нашей собственной сволочи, я полагаю, было бы полезно и сообразно с условиями настоящего времени отменить эту
легкость въезда в страну»1.
Вспыхнувшие летом 1830 г. революции во Франции и Бельгии ещё
больше упрочили в Николае I предвзятое отношение к явлениям, происходившим на Западе. Именно в это время для императора остро встает вопрос о
необходимости не только препятствовать проникновению опасных идей в
Россию, но и бороться с революцией на международной арене.
Несклонный к излишнему теоретизированию и мистицизму (как его
покойный брат), Николай I унаследовал от Александра I приверженность к
принципам Священного Союза. Он представлялся императору, прежде всего,
как охранительный орган, предназначенный для предотвращения каких-либо
революционных возмущений в европейских странах, а также изменений в их
государственном строе. Религиозный космополитизм, который был присущ
Александру I, для Николая I был ненужным элементом. В 1830 г., когда произошли революции на Западе, Николай I вспомнил слова, сказанные ему покойным братом осенью 1825 г.: «Тебе, любезный брат, предстоит довершить
важное дело, начатое мною основанием Священного Союза царей»2. Русский
император, «раздраженный беспорядками, которые обнаруживались в Европе»3, готов был идти в поход против революции, призывая к тому же и союзников. Наиболее ярко эти намерения проявились по отношению к революции
в Бельгии. Вильгельм I сам попросил Россию о помощи, и Николай I готов
был оказать ему эту услугу. В письме королю Нидерландов от 25 октября
1830 г. он писал: «Интересы всех правительств и мир всей Европы затрагиваются событиями в Бельгии. Проникнутый этими убеждениями, я готов выполнить в согласии с моими союзниками взятые на себя обязательства во
всем их объеме и в части, касающейся меня, я не колеблюсь ответить на призыв вашего величества: уже отдан приказ, чтобы были собраны необходимые
войска»4.
Но как бы Николай I не был по-боевому настроен, ему пришлось отступить. Европейские государства признали новую власть во Франции, признали независимость Бельгии, и Николай Павлович, по словам А. Х. Бенкендорфа, «впервые принудил себя действовать вопреки своему убеждению и не
без глубокого сокрушения и досады признал Людовика-Филиппа королем
Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. М.; Л., 1926. С. 170.
2
Цит. по: Выскочков Л. В. Император Николай Первый: человек и государь. СПб.,
2001. С. 283.
3
Дивов П. Г. Из дневника // Русская старина. Т. 99. №9. С. 671.
4
К истории революции 1830 г. в Бельгии // Красный архив. 1941. Т. 1 (104). С. 230.
1
53
французов»1. Так же ему пришлось признать и независимость Бельгии (тем
более, что это сделал сам король Нидерландов).
Свою роль здесь сыграли и события в Царстве Польском. Начавшееся
там в ноябре 1830 г. восстание охладило пыл Николая I и заставило его окунуться во внутренние проблемы, на время забыв о внешних. Польское восстание, таким образом, сыграло двойную роль. С одной стороны, оно отвлекло Николая от событий на Западе, а с другой, окончательно убедило в пагубности влияния последнего. Вспыхнувшее на территории Российской империи
восстание, несомненно, являлось в какой-то мере отголоском западных революций. При встрече с Ф. Вылежинским (в конце декабря 1830 г.) Николай I
произнес: «Скажите от меня полякам, что я уверен в том, что на них действует иностранное влияние, которое я считаю главным поводом этой революции»2. Борьба с этим влиянием, пропитанным духом либерализма, становится
в николаевское царствование одной из важнейших политических задач.
Главным источником вредных идей, по мнению русского императора,
конечно же, была Франция с её постоянными смутами. К Англии Николай I
первоначально относился вполне лояльно, хотя там и была представительная
монархия, так нелюбимая императором. Но после того, как там стали проявляться действия реформы 1832 г. (избирательный закон, давший доступ в
парламент промышленной и торговой буржуазии), отношение стало меняться3. Незадолго до новой революции во Франции, в январе 1848 г., Николай I
писал: «В то же время Англия, направляемая неосторожными руками, начала
свое самоубийство, проводя реформы, которые разрушили ее древнюю, веками испытанную организацию, и внесли повсюду такой беспорядок, что
старая Англия исчезла, уступив место Англии, которая можно утверждать,
ничего не сохранила от своей прежней организации кроме пороков, но которая, чтобы поддержать себя, открыто выставляет себя общепризнанной защитницей всего, что является беспорядком, революцией и разрушением»4.
С Австрией и Пруссией дело обстояло сложнее. С одной стороны, русский император считал эти две державы своими естественными союзниками
в борьбе против революции. Однако в 1830 г. союзники показали себя не с
лучшей стороны. Давая собственную оценку событиям 1830 г., Николай I
очень критично отнесся к политике правительств союзных государств. В
своих заметках о политических событиях года он писал: «Мы все время
должны твердить Австрии и Пруссии об одном и том же, мы должны постоянно им указывать на опасность того пути, по которому они идут, и доказывать, что именно они удаляются от принципов союза, что мы никогда не со-
Император Николай в 1830 – 1831 гг. (из записок графа А. Х. Бенкндорфа) // Русская старина. 1896. Т. 88. № 10. С. 76.
2
Император Николай I и Польша в 1830 г. (воспоминания подполковника Фаддея
Вылежинского) // Исторический вестник. 1903. №№ 5 – 6. С. 665.
3
Выскочков Л. В. Указ. соч. С. 285 – 286.
4
Записка Николая I о положении дел в Европе [январь 1848] // Австрийская революция 1848 г. и Николай I // Красный архив. 1938. Т. 4/5 (89/90). С. 161.
1
54
вершим той же ошибки, так как узрели бы тогда неминуемую гибель доброго
дела»1.
Бездействие союзников влекло за собой, по мнению русского императора, самые тяжёлые последствия для дальнейшего развития западноевропейских государств. Читая в 1849 г. ответы арестованного славянофила И. С.
Аксакова на предложенные ему III отделением вопросы, Николай I не мог не
согласится с утверждением, «что старый порядок вещей в Европе так же ложен, как и новый. Он уже ложен потому, что привел к новому, как к логическому, непременному своему последствию»2. Данное замечание очень близко
примыкало к выводам самого Николай I, сделанным после событий 1830-31
гг. Они полностью оправдались восемнадцать лет спустя, когда новая революционная волна с еще большей силой захлестнула европейские страны.
Оценивая сложившуюся к январю 1848 г. ситуацию в Европе, в которой к
тому времени назревал новый революционный кризис, Николай I писал: «С
этого печального момента (революции 1830 г. – С. У.) от нашего тесного
единения (России, Австрии и Пруссии. – С. У.) остались только одни внешние признаки, во все наши взаимоотношения вкралось недоверие, так как
наши принципы, очевидно, перестали быть одинаковыми»3.
Действительно, в отличие от союзников, принципы Николая I остались
прежними. Считая себя государем России, поставленным Божьей волею, он
признавал только такой же порядок и для других государств.
Современный исследователь Л. В. Выскочков заметил, что «”легитимист” брал в Николае I верх только тогда, когда революционная волна грозила захлестнуть Россию, как это было в период 1830 и 1848 гг., или если это
непосредственно следовало из его союзных обязательств»4. С подобным
утверждением можно поспорить, так как, на мой взгляд, вернее будет сказать, что «легитимист» брал в Николае I верх всегда: и в период революций,
и после них. Так, например, он не смог до конца признать законной власть
Людовика-Филиппа. Король, пришедший к власти с помощью революции, не
мог быть «равноправным членом семьи государей «Божьей милостью»5. Не
желая признавать свое поражение и после того, как новая власть во Франции,
а также независимость Бельгии стали политической реальностью, Николай I
в 1832 г., при встрече с Меттернихом, снова говорил о необходимости соединиться Австрии и Пруссии между собой и Россией, чтобы «остановить поток
революции, обуздать Францию и Англию и сохранить спокойствие»6.
Принципы легитимизма во взглядах Николая I и его политике играли,
на самом деле, гораздо более важную роль, чем какие-либо другие. События
1830 и 1848 гг. служили лишь переломными этапами, когда под влиянием
К истории революции 1830 г. в Бельгии. С. 245.
И. А. Аксаков в его письмах. М., 1888. Ч. I. Т. II. С. 151 – 152. Подчеркнув эти
слова допрашиваемого, Николай I на полях подписал: «Совершенно справедливо».
3
Записка Николая I о положении дел в Европе. С. 161.
4
Выскочков Л. В. Указ. соч. С. 289.
5
См.: Татищев С. С. Император Николай и иностранные дворы. СПб., 1889. С. 128.
6
Записки А. Х. Бенкендорфа (1832 – 37 гг.) // Шильдер Н. К. Указ. соч. Т. 2. С. 544.
1
2
55
внешних происшествий внутри России усиливались охранительные тенденции1. Рыцарь, или, как определяла его А. Ф. Тютчева, Дон-Кихот самодержавия2, Николай I на протяжении всего своего царствования упорно занимал
позицию главного стража основ российской государственности, а также в целом мировой политической системы, установленной Венским конгрессом.
Тем не менее, несмотря на созданный им, говоря современным языком,
имидж, в близком кругу русский император позволял себе высказывать мысли достаточно крамольные для политических условий, им же самим установленных. В 1841 г., по воспоминаниям его дочери вел. кн. Ольги Николаевны,
Николай I говорил: «По своим убеждениям я республиканец (курсив мой. –
С. У.). Монарх я только по призванию. Господь возложил на меня эту обязанность, и покуда я ее выполняю, я должен за нее нести ответственность»3.
При разговоре с Кюстином император также отзывался о республике, как
способе правления ясном и честном4. Видимое, на первый взгляд, противоречие между этими высказываниями и образом Николая I как защитника монархизма, на самом деле многое объясняет во взглядах и политике императора. Как верно заметил В. С. Парсамов: «Идеи легитимизма для него (Николая
I – С. У.) были выше монархизма как такового»5. Любая власть, в какой бы
форме она ни выражалась (хотя такой способ правления, как представительная монархия, всегда вызывал подозрение), признавалась Николаем I при
условии, что она была установлена законным путем, а не путем революционного насилия. «Законность, – писала вел. кн. Ольга Николаевна, – была для
нашего отца то же, что легитимность»6. Именно поэтому пришедший к власти с помощью революции и пытавшийся войти в круг европейских монархов Луи-Филипп вызывал всегда неприязнь у русского самодержца. Признав
его власть законной, правительства союзных государств одновременно с
этим признали, по мнению русского императора, право любого народа устанавливать новую власть в государстве насильственным путём.
Проиграв эту битву, Николай I временно отбрасывает идею защиты
монархического порядка на международной арене и обращается к внутренним проблемам. Русская политика в тот период, по замечанию А. Л. Зорина,
становится «более оборонительной»7. На первое место выдвигается задача
сохранения и дальнейшего укрепления существующего политического порядка в России. В связи с этим был приостановлен процесс подготовки реформ, положенный в основу деятельности Комитета 6 декабря 1826 года. ТаАндреева Т. В. Николай I и декабристы. С. 142.
Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. Тула, 1990. С. 47.
3
Сон юности. Воспоминания вел. кн. Ольги Николаевны. 1825 – 1846 гг. // Николай I. Муж. Отец. Император. М., 2000. С. 280.
4
Кюстин А. де. Указ. соч. Т. 1. С. 262.
5
Парсамов В. С. Польское восстание 1830 – 1831 гг., государственная идеология и
русская поэзия // Консерватизм в России и мире: в 3 ч. Воронеж, 2004. Ч. 1. С. 231.
6
Сон юности. С. 195.
7
Зорин А. Л. Идеология «православия – самодержавия – народности»: опыт реконструкции // Новое литературное обозрение. 1997. №26. С. 74.
1
2
56
кой ход не означал окончательного отказа самодержавия от преобразовательной политики. Но требовалась более тщательная подготовка и, в первую
очередь, самого общества к тем преобразованиям, которые самодержавная
власть могла провести, не изменяя политического фундамента российского
государства. Несмотря на видимое благополучие внутреннего состояния России1, события 1830-31 гг. не могли не вызвать определённой реакции со стороны русского общества. По словам В. С. Печерина, после них «воздух освежел, все проснулись… начали говорить новым, дотоле неслыханным языком:
о свободе, о правах человека и пр. и пр.»2. Одной из главных задач правительства становится не допустить проникновения «заразы» Запада.
Особое внимание опять же было обращено на вопросы, связанные с
воспитанием молодежи. Так, в указе Правительствующему сенату от 18 февраля 1831 г. говорилось о стремлении юношества к образованию за пределами отечества и о вреде от подобного чужеземного воспитания: «Молодые
люди возвращаются иногда в Россию с самыми ложными о ней понятиями,
не зная ее истинных потребностей, законов, нравов, порядка, а нередко и
языка, они являются чуждыми посреди всего отечественного»3. В связи с
этим ставилось условие, что юноши до 18 лет должны быть воспитываемы
только в пределах России. Не достигшие 18-летнего возраста не могут быть
отправляемы за границу для «усовершения в науках»4.
Указ министру народного просвещения от 12 июня 1831 г. содержал в
себе распоряжение внести в Устав низших и средних учебных заведений
1828 г. дополнительные условия и ограничения относительно пансионов и
других частных учебных заведений. Особенно это касалось иностранцев, занимающихся воспитанием русского юношества в подобных заведениях. Отныне всем иностранцам, приезжающим в Россию с целью заняться вышеуказанной деятельностью, необходимо было представить полные сведения «о
своем состоянии, образовании, вероисповедании и поведении»5. Российским
же посольствам за границей предписывалось «разведывать самим о сих людях и сообщать сюда все то, что о них узнают, и неблагонадежным или подозрительным вовсе не выдавать паспортов на въезд в Россию»6.
Прибывающих в Россию иностранцев, желающих заняться педагогической деятельностью, ожидал ещё ряд условий. Так, например, данным указом
15 февраля 1836 г. Николай I писал князю Паскевичу в Варшаву: «Кажется мне,
что среди всех обстоятельств, колеблющих положение Европы, нельзя без благодарения
Богу и народной гордости взирать на положение нашей матушки России, стоящей как
столб и презирающей лай зависти и злости, платящей добром за зло и идущей смело, тихо,
по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нее
… сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире». См.: Император Николай Павлович в его письмах к князю Паскевичу // Русский архив. 1897. Кн. 1. № 1. С. 18.
2
Печерин В. С. Замогильные записки // Русское общество 30-х годов XIX века. Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989. С. 166.
3
СПМНП. Т. 2. Отд. 1. Стб. 423 – 424.
4
Там же.
5
Там же. Стб. 439.
6
Там же.
1
57
оговаривалось, что никто из них не должен иметь права открывать частные
учебные заведения раньше, чем через пять лет их проживания в России.
В апреле 1834 г. был ограничен срок дозволенного пребывания русских
за границей. Для дворян этот срок был ограничен пятью годами, для остальных – тремя1. Особенно тревожила Николая I уезжавшая за границу молодёжь как наиболее подверженная западным соблазнам. Ему всегда казалось,
что в чужих краях слишком много русской молодёжи, которой совершенно
нечему там учиться. Именно в России они должны были бы находить примеры для подражания2.
В стремлении создать русскую модель просвещения правительство
остро нуждалось в теоретическом обосновании своей политики. Сам Николай I в данном случае был более практиком, нежели теоретиком. А. С. Шишков, который, собственно говоря, заложил основы новой политики правительства в области образования, а также определил, в соответствии со своими
взглядами на этот вопрос, её религиозно-патриотическое направление3, так и
не смог предложить какой-либо стройной и устойчивой идейной системы,
способной не только определить главные «виды правительства», но и одновременно с этим соответствовать требованиям времени. Его идея о создании
системы национального, русского образования замыкалась главным образом
на утверждении, что «главная цель учреждения всех наших учебных заведений, есть образование верных подданных Государя, просвещенных и усердных сынов церкви и отечества»4. Сменивший его в 1828 г. на посту министра
народного просвещения бывший попечитель Дерптского учебного округа
князь К. А. Ливен за короткий период своего управления министерством
также не имел в этом отношении особых успехов.
21 апреля 1832 г. товарищем министра народного просвещения был
назначен С. С. Уваров5, и в том же году ему был поручен осмотр МосковскоИз записок барона (впоследствии графа) М. А. Корфа // Русская старина. 1899. Т.
100. №11. С. 293.
2
Там же. Т. 99. №8. С. 290.
3
Князьков С. А., Сербов Н. И. Очерк истории народного образования в России до
эпохи реформ Александра II. М., 1910. С. 200.
4
Цит. по: Шмид Е. История средних учебных заведений в России. СПб., 1878. С.
228.
5
С 1834 г. С. С. Уваров официально занял пост министра народного просвещения.
В исторической литературе, особенно в последние годы, много написано об Уварове как
человеке и государственном деятеле. Поэтому я не вижу необходимости снова рисовать
его подробный портрет. См. напр.: Виттекер Ц. Х. Граф С. С. Уваров и его время. СПб.,
1999.; Хотеенков В., Чернета В. Граф С. С. Уваров – министр и просветитель // Высшее
образование в России. 1996. №1, 2; и др. Между тем необходимо заметить, что при всем
негативном восприятии со стороны современников его личных качеств, характеристики
его способностей как государственного деятеля на посту министра народного просвещения в большинстве своем положительные. «Министерством народного просвещения, –
вспоминал Б. Н. Чичерин, – управлял тогда граф Уваров, единственный, можно сказать, из
всего длинного ряда следовавших друг за другом министров с самого начала нынешнего
века, который заслуживал это название и достоин был занимать это место». См.: Воспоминания Б.Н. Чичерина // Русское общество 40 – 50-х годов XIX в. М., 1991. Ч. 2.С. 25.
1
58
го университета, вызывавший у Николая I наибольшие подозрения как рассадник вредных идей. Уваров так определил цель своего пребывания в
Москве в письме А. Х. Бенкендорфу от 14 октября 1832 г.: «Я сочту себя
очень счастливым, если результатом моего здесь пребывания будет восстановление в среде молодежи порядка и возможность успокоить в этом отношении нашего августейшего Государя»1. Вполне справившись с поставленной целью, Уваров в своем отчете от 4 декабря 1832 г. дал в целом положительную оценку деятельности этого учебного заведения.
Именно в этом отчетё будущий министр просвещения впервые на официальном уровне высказал идею, что «образование правильное, основательное, необходимо в нашем веке с глубокими убеждениями и теплою верою в
истинно русские охранительные начала православия, самодержавия, народности, составляющие последний якорь нашего спасения и важнейший залог
силы и величия нашего отечества»2. По сути, это была основа готовой идеологической программы, предлагаемой Уваровым русскому самодержавию.
Триада Уварова представляла собой, как заметил М. М. Шевченко
своеобразную интерпретацию лозунга «За веру, царя и отечество»3. В тоже
время существовала вероятность противопоставления ее другой формуле,
возникшей в период Французской революции 1789 г., которая имела сходную
с уваровской структуру. Однако, элементы, включенные во французский вариант («Liberte`, Egalite`, Fraternite`» - «Свобода, Равенство, Братство»), выступали прямыми антиподами тому, что предлагал министр просвещения4.
Какое бы значение не приобретала тройственная формула, она стала
своего рода платформой всей идеологической конструкции, построенной в
николаевское царствование. Являя собой, по сути, концентрированный образ
основополагающих начал, на которых базировалась устойчивость российской государственности, она была наиболее консервативной составляющей
всей программы С. С. Уварова.
В данном случае нет особой нужды подробно останавливаться на характеристике уваровской формулы. Как уже было сказано, этот аспект в достаточной степени исследован историками5. Опираясь на эти три постулата,
Уваров в дальнейшем развивал свои взгляды на возможную модификацию
Два письма министра просвещения графа С. С. Уварова к шефу жандармов графу
А. Х. Бенкендорфу // Русский архив. 1885. № 3. С. 368.
2
СПМНП. Т. 2. Отд. 1. Стб. 511. А.Л. Зориным был опубликован черновой вариант
меморандума С.С. Уварова, адресованный Николаю I и датированный мартом 1832 г., в
котором также упоминается триада. См.: Зорин А. Идеология «православия – самодержавия – народности»: опыт реконструкции. С. 96-100. Но, как справедливо заметил М.М.
Шевченко, документ этот интересен прежде всего «для понимания политических взглядов
и намерений Уварова» и «пока нет достаточных оснований утверждать, что этот документ
был действительно отправлен или представлен императору». Шевченко М.М. Конец одного Величия. С. 88.
3
Шевченко М. М. Конец одного Величия. С. 68.
4
Успенский Б. А. Русская интеллигенция как специфический феномен русской
культуры // Успенский Б. А. Этюды о русской истории. СПб., 2002. С. 405.
5
См., например, уже отмеченные работы А. Л. Зорина и М. М. Шевченко.
1
59
системы просвещения в России и её роль в сохранении политической стабильности в государстве. Источники, используемые им в процессе формирования концепции развития русского просвещения, выступившей и в качестве
новой национально-государственной идеи, разнообразны. Сюда можно
включить идейное наследие французских легитимистов, представителей
немецкого романтизма первой половины XIX в., и, безусловно, концепцию
исторического развития Российского государства Н. М. Карамзина, выраженную не только в записке «О древней и новой России», но также и в «Истории государства Российского». Нельзя не учитывать также и принципы легитимизма, характерные для самого Николая I. Не будучи оформлены в
стройную систему взглядов, они, тем не менее, представляли собой определённую мировоззренческую позицию, занимаемую императором, играя ведущую роль в процессе складывания общей политической системы нового
царствования.
Таким образом, используя наметившиеся еще до него общие тенденции
и определяя возможность для России в своем развитии идти особым, отличным от Запада путем, Уваров обозначил те основы, которые при условии их
сохранности обеспечивали успешность этого процесса. «Посреди всеобщего
падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, – писал министр
просвещения, – не взирая на повсеместное распространение разрушительных
начал, Россия к счастию сохранила доселе теплую веру к некоторым религиозным, моральным и политическим понятиям, ей исключительно принадлежащим». Однако задача, поставленная Уваровым в связи с этим, несколько
расширяла проблему: «Как учредить у нас народное воспитание, соответствующее нашему порядку вещей и не чуждое Европейского духа? По какому правилу следует действовать в отношении к Европейскому просвещению,
к Европейским идеям, без коих мы не можем уже обойтись, но которые без
искусного обуздания их грозят нам неминуемой гибелью?»1.
Постановка вопроса подобным образом была неминуема для самого
Уварова. Будучи человеком европейски образованным, интегрированным в
западноевропейскую культуру ещё в процессе своего становления, в александровскую эпоху, Уваров не мог не осознавать, что полная изоляция России от Запада немыслима в сложившихся обстоятельствах и грозила бы российскому государству значительным отставанием в развитии. Тем не менее,
система общественных ценностей, лежавшая в основе всех культурных достижений Запада, несла в себе также и те разрушительные начала, которые
были так губительны для существующего в России порядка вещей2. Выход из
сложившегося тупика был найден в неразрывной связи общего просвещения
с нравственным и политическим воспитанием. Исходя из этого, главной задачей, по мнению Уварова, было «внушить юношеству, что на всех ступенях
Уваров С. С. О некоторых общих началах, могущих служить руководством при
управлении Министерством народного просвещения // Река времен. Книга истории и
культуры. М., 1995. Кн. 1. С. 70.
2
Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла… С. 367.
1
60
общественной жизни умственное совершенствование, без совершенствования нравственного – мечта и мечта пагубная»1. Данный тезис не был находкой самого Уварова. В цитировавшемся выше отзыве на записку Пушкина «О
народном воспитании» Николай I уже высказывал похожие идеи (см. выше).
Менее отчётливо, но все же упоминал об этом и А. А. Перовский в записке о
народном просвещении, поданной на имя императора в 1826 г., отмечая, что
при Александре I данный аспект учитывался недостаточно2. Однако, используя опыт своих предшественников, Уваров обобщил и систематизировал разрозненные мнения на этот счёт, наполнив построенную схему конкретным
содержанием. Нравственное воспитание должно было основываться на тех
началах, которые столь лаконично министр выразил в своей формуле «православие, самодержавие, народность».
В конечном итоге Уваров сформулировал концепцию, ставшую, своего
рода, компромиссом между западным просвещением и самодержавной Россией, который выражался в попытке приспособить западную науку и просвещение в целом к российской действительности, не побуждая к изменению
последней. Русская модель просвещения, таким образом, не отвергая право
на заимствование определённых достижений западноевропейской цивилизации, приоритет отдавала национальным охранительным принципам. Самобытность России, особый путь её исторического развития не исключали российское государство из системы других государств. Но, в то же время, они
отстаивали позицию ее самостоятельности в вопросах просвещения и политического порядка. Эта самостоятельность была обусловлена общественными ценностями, отличными от западноевропейских и опирающимися на другие начала и принципы. Триада приобретала значение своеобразной лакмусовой бумаги, определяющей приемлемость тех или иных идей и теорий для
самодержавной России. Авторитет и неприкосновенность трех постулатов,
заложенных в ней, должны были стать определяющими для русского общества в процессе их интеллектуального развития. «Вот те главные начала, –
писал позже сам Уваров, – которые надлежало включить в систему общественного образования, чтобы она соединяла выгоды нашего времени с преданиями прошедшего и с надеждами будущего, чтобы народное воспитание
соответствовало нашему порядку вещей и было не чуждо европейского духа»3.
Следует остановиться еще на одном важном моменте. Современный
исследователь Н. И. Казаков, интерпретируя концепцию, предложенную
Уваровым, высказал довольно спорное утверждение о том, что «установка,
данная С. С. Уваровым, <...> имела отнюдь не общегосударственное, но ло[Уваров С. С.] Общий отчет, представленный его Императорскому Величеству по
Министерству народного просвещения за 1837 г. // Журнал министерства народного просвещения (далее – ЖМНП). 1838. Ч. 18. №4. С. CXLV – CXLVI.
2
О народном просвещении в России (Всеподданнейшая записка попечителя Харьковского университета Перовского, 20 апреля 1826 г.). С. 364 – 365.
3
Десятилетие министерства народного просвещения. 1833-1843 г. СПб., 1864. С. 4.
1
61
кальное, ведомственное значение»1. Несмотря на то, что данный тезис уже
был оспорен в свое время В. А. Мильчиной и А. Л. Осповатом, а также А. Л.
Зориным, на мой взгляд, существует возможность сделать по этому поводу
ряд замечаний2.
Предлагая свою триаду, Уваров определял ее, прежде всего, как универсальную для русского общества формулу, способную направить развитие
общественной мысли в нужное русло. Он сумел объединить и предложить в
качестве цельной системы символы, способные внедрить в общественное сознание идею легитимности и незыблемости существующего в России политического порядка. По мнению П. В. Акульшина, государственная идеология
николаевского царствования представляла собой «российскую модификацию
общеевропейского политического течения – легитимизма, сложившегося в
эпоху наполеоновских войн и общеевропейского кризиса феодальных монархий»3. Являясь фундаментом новой государственной идеологии, триада способна была решить насущные проблемы русского государственного консерватизма. Преобразовательная политика становилась возможной лишь при
условии сохранения основ российской государственности, обеспечивающих
дальнейшее укрепление существующего политического порядка.
Чтобы идеологическая доктрина оказалась действенной, необходимо
было утверждение её как неотъемлемой части общественного сознания. И
здесь Уваров недвусмысленно подчеркивал приоритетное место возглавляемого им министерства народного просвещения в этом процессе: «… именно в
сфере народного образования надлежит нам, прежде всего, возродить веру в
монархические и народные начала, но возродить ее без потрясений, без поспешности, без насилия»4. Претензии самого министра просвещения на роль
идейного лидера, в данном случае вполне уместны. Министерство народного
просвещения, как никакое другое государственное учреждение имело все
возможности и средства, чтобы поставить процесс развития просвещения и, в
частности, нравственное и политическое воспитание под всеобъемлющий
контроль правительства, а также через усиленную пропаганду официальной
идеологической доктрины влиять на формирование общественного мнения.
Казаков Н. И. Об одной идеологической формуле николаевской эпохи // Контекст
– 1989. М., 1989. С. 32.
2
См.: Мильчина В. А., Осповат А. Л. Петербургский кабинет против маркиза де
Кюстина: нереализованный проект С. С. Уварова // НЛО. 1995. №13. С. 21.; Зорин А. Л.
Кормя двуглавого орла… С. 344.
3
Акульшин П. В. Просвещенная бюрократия и русская провинция в первой половине XIX в. (по материалам Пензенской, Рязанской, Тамбовской и Тульской губерний).
Автореф. дис. докт. ист. наук. М., 2004. С. 28.
4
Цит. по: Зорин А.Л. Идеология «православия – самодержавия – народности»: опыт
реконструкции. С. 98.
1
62
О.В. КОЧУКОВА
КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ Н.И. ВТОРОВА НА
«ЗАПИСКУ ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ КРЕСТЬЯН» К.Д. КАВЕЛИНА
Среди многих дискуссионных вопросов исторического развития России
в новое время, один из самых острых и центральных по своему значению,
бесспорно – вопрос о содержании, функциях, общественной и государственной роли крепостного права. В последнее время в исторических исследованиях традиция оценки крепостного права как «бесспорного зла» уже не выглядит безальтернативной. Наиболее последовательно ревизия устоявшихся
подходов
отстаивается
автором
«Социальной
истории
России»
Б.Н. Мироновым. Квинтэссенцией его взглядов, видимо, можно считать выступление на семинаре «Крепостное право и его отмена. История и современность», название которого звучит как риторический вопрос: «Крепостное
право: рациональный институт или бесспорное зло?». Решение последнего
вопроса приводит Б.Н. Миронова к заключению об ошибочной мотивации
авторов программы «Великих реформ»: «Реформы в России всегда происходили с опережением желаний и потребностей широких масс. Крепостное
право было отменено, потому что верховная власть и образованное общество
посчитали невозможным сохранять существующий порядок вещей, но с чисто экономической точки зрения оно не было исчерпано до конца – об этом
писал в своем известном труде П.Б. Струве. Верховная власть отменила крепостное право только ради будущего, оно вполне еще могло существовать. В
советской литературе всегда писалось о том, что крепостное право убыточно
и экономически неэффективно, что не вполне отвечало исторической реальности. Только треть помещиков были согласны с отменой крепостного права,
а две трети этому противились, в том числе потому, что оно было для них
экономически эффективно»1.
Естественно, что пересмотр взглядов на проблему экономической эффективности крепостного права заостряет внимание на одном из ведущих аргументов авторов различных проектов освобождения крестьян: о превосходстве свободного труда над несвободным. (А.И. Кошелев назвал свою записку
по крестьянскому вопросу «Охота пуще неволи»). Б.Н. Миронов видит в
этом парадокс: «мы привыкли думать, что чем больше свободы у крестьянина, тем он лучше и эффективнее работает, но факты говорят об обратном.
Барщинные крестьяне работали намного больше, чем оброчные. В барщинных имениях была выше урожайность и выше общая эффективность произ-
Миронов Б.Н. Крепостное право: рациональный институт или бесспорное зло? //
Крепостное право и его отмена. История и современность. Материалы семинара 17 декабря 2004 г. в Санкт-Петербурге. СПб., 2005. С. 9-10.
1
63
водства»1 (подразумевается бóльшая суровость и строгость крепостного режима в барщинных имениях). Причину меньшей эффективности свободного
труда применительно к условиям России XIX в. исследователь видит в отсутствии у русского крестьянства развитых потребностей, а потому и стремления к получению прибыли (в таком случае, внеэкономическое принуждение,
конечно, становится «рациональным ответом» на исторические обстоятельства).
Безусловно, мнение об экономической эффективности крепостного
права гораздо древнее упоминаемой Б.Н. Мироновым концепции П.Б. Струве
и, по существу, восходит к позиции тех самых «двух третей помещиков», не
согласных с отменой крепостного права. Выяснение их взглядов, внимательное отношение к занимаемой ими позиции накануне и в ходе осуществления
крестьянской реформы 1861 г., определение их социальной активности – задача, действительно, имеющая большое значение для исторической науки. В
самом деле, оппозиция реформам 1860-х гг. «справа» очень долгое время вообще не была предметом специального изучения, а её негативная оценка была предопределена сложившейся традицией общественного восприятия. Современный исследователь М.Д. Долбилов верно отмечает влияние мифов и
идеологем общественного сознания эпохи реформ на оценки историков
вплоть до современности, к числу которых относятся и штампы о «враждебности крепостников»2. Авторитетный зарубежный специалист по отмене
крепостного права в России Д. Филд даже полагал, что, например, «аристократическая оппозиция» - скорее «изобретение» либеральных бюрократов,
нуждавшихся в «образе сильного врага»3. Последнее утверждение, всё-таки,
явное преувеличение. Тем не менее, нельзя не согласиться с мнением исследователя «аристократической оппозиции» Великим реформам И.А. Христофорова о том, что оппоненты крестьянской реформы «справа» не обязательно
были её противниками в принципе. Гораздо большее значение имел вопрос о
целях, цене преобразований и о том, кому должна была принадлежать инициатива в их проведении4.
«Аристократическая оппозиция» получила самое детальное и глубокое
освещение в работах И.А. Христофорова. Но, естественно, позиции рядовых
представителей провинциального дворянства были далеко не во всём тождественны взглядам её лидеров. Даже, напротив, исследователь видит истори-
Там же. С. 10.
См.: Долбилов М.Д. Политическое самосознание дворянства и отмена крепостного
права в России // Общественное самосознание в кризисные и переходные эпохи. М, 1996;
Он же. Бюрократы-реформаторы и дворянство в политической борьбе вокруг отмены
крепостного права в России // Нестор. Историко-культурные исследования. Альманах.
Воронеж, 1995. Вып. 3.
3
Field D. The End of Serfdom. London, 1976. P. 359-367.
4
Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам (конец
1850-х - середина 1870-х гг.) М., 2002. С. 5.
1
2
64
ческую несостоятельность «аристократической оппозиции» в том, что она
как раз не находила поддержки в настроениях русского дворянства1.
Противники крестьянской реформы в том варианте, в котором она
представлялась лидерам либеральной общественности и просвещённым бюрократам, оставили неизмеримо меньше концептуально завершённой, в
письменных памятниках зафиксированной аргументации своих взглядов, чем
их оппоненты. Тем интереснее отдельные сохранившиеся свидетельства их
позиции. К их числу относится один весьма любопытный источник, хранящийся в РГАЛИ (Ф. 93, Второвых И.А. и Н.И.). Это рукописная копия известной «Записки об освобождении крестьян» К.Д. Кавелина с карандашными заметками на полях и критическим разбором статьи в конце тетради. В
названии архивного дела обозначено, что заметки были сделаны рукой Н.И.
Второва. Датировать документ, видимо, следует 1856-1857 годами. Кроме того, что этот архивный документ подтверждает факт широкого распространения в обществе кавелинского проекта отмены крепостного права, следует отметить, что содержание критических замечаний Н.И. Второва – яркий пример взглядов и аргументов дворян-оппонентов либеральных реформаторов.
Николай Иванович Второв – административный деятель и известный
исследователь воронежского края. В 1849 г. Второв был определен в Воронеж советником губернского правления с поручением заняться исследованиями по городскому хозяйству и общественному устройству губернии. В Воронеже Второв был видным участником кружка местных интеллигентных
людей, горячо принявшихся за изучение истории, этнографии и статистики
воронежского края. Не менее успешны были занятия Второва по статистике и
этнографии края, для которых он предпринимал неоднократные поездки по
губернии. В 1857 г. Второв оставил Воронеж и поступил на службу в хозяйственный департамент Министерства внутренних дел, где трудился по преобразованию городских учреждений2.
Автор критических заметок на «Записку об освобождении крестьян»
знал, кто был её автор (Кавелин представлен в тексте «ученым автором, профессором государственного права и непременным секретарем экономического общества»).
Содержание критических замечаний на полях рукописной копии статьи
Кавелина имеет четко обозначенную центральную мысль. Поразительно,
насколько точно она совпадает с аргументацией П.Б. Струве и Б.Н. Миронова
об экономической эффективности крепостного права и большей «отдаче» работы барщинных крестьян в сравнении с оброчными. Напротив слов Кавелина «На барщине человек работает по крайней мере вдвое хуже, чем у себя
дома и на своем поле» Второв замечает: «практическая неправда»3. Стараясь
Там же. С. 312-314.
Русские писатели 1800—1917. Биографический словарь. Т. 1: А - Г. Москва:
Большая российская энциклопедия, 1992. С. 497 - 498.
3
РГАЛИ. Ф. 93 (Второвы И.А. и Н.И.). Оп. 1. Д. 100. Статья К.Д. Кавелина «О крепостном праве в России» с карандашными заметками на полях рукою Второва Н.И. и его
критическим разбором в конце тетради. Л. 9.
1
2
65
опровергнуть мысль Кавелина о том, что «вольная работа по найму идет гораздо скорее, чем подневольная», его оппонент заявляет: «Противное этому
представляет Воронежская губерния, где так называемые графские степи обрабатываются у купцов наемными работниками и где нивы обрабатываются
гораздо хуже, чем помещичьи и если дают урожаи, то единственно по причине новизны земли»1.
Помимо ссылок на опыт хозяйствования в Воронежской губернии,
Н.И. Второв обращался к отчётам Министерства государственных имуществ,
указывая на меньшую эффективность труда государственных крестьян в
сравнении с частновладельческими. На полях рукописи читаем: «из отчетов
видно, что обыкновенный доход с ревизской души государственных крестьян
не превышает трех рублей в год, не включая расходов. Если автор помещик,
то он по своему доходу с имения может счесть, во сколько раз несвободная
работа прочнее вольной, и отсюда вывесть заключение, какие последствия
ожидают Россию, если бы внезапно состоялись перемены, требуемые кабинетными экономистами-прогрессистами». Автор критических заметок
утверждал, что «под руководством помещика крестьянин извлекает из земли
вчетверо более произведений против государственного крестьянина»2.
В конце рукописной копии кавелинского проекта отмены крепостного
права отдельным текстом помещён ее общий критический разбор. Его
начальный фрагмент требует обширного цитирования: «Помещик, проникнутый убеждением в необходимости освобождения крестьян в России и ищущий только возможности исполнения этой потребности своей,- что скажет он
себе, прочитавши статью г. Кавелина? Он скажет: Статья эта не только не
подвигнула вперед его убеждения в том, что требуемая реформа не будет ни
гибельна для государства, ни разорительна для помещиков, ни преждевременна для крестьян, а, напротив, он более прежнего удостоверится в том, и в
другом, и в третьем, ибо: Так как ученый автор, профессор государственного
права и непременный секретарь экономического общества, положительно
ошибается, удостоверяя, что в настоящее время в России свободный труд
успешнее невольного и что будто бы собственные поля крестьян обрабатываются лучше барщинных, - то из этого неминуемо следует, что все выводы
автора, как основанные на ошибочном положении, убеждают в противном
тому, что он хочет доказать или опровергнуть этой статьею»3.
Оценка перспектив отмены крепостного права, нарисованная Второвым, весьма пессимистична, если не сказать, катастрофична. Вследствие реформы, заявлял он, Россия «как государство земледельческое» лишится своего главного и единственного преимущества перед Западом – того, что «жители ее с голоду не умирают и оттого не предаются всем следствиям пролетаризма», так как «с требуемою переменою отечество наше будет извлекать из
земли своей только одну четвертую часть произведений противу настоящего
Там же. Л. 12.
РГАЛИ. Ф. 93. Д. 100. Л. 20 об., 63.
3
Там же. Л. 62 об.
1
2
66
количества, и ныне едва достаточного на продовольствие государства». Через
абзац читаем: «Из всего этого следует, что при настоящем порядке вещей, с
освобождением крестьян, Государство падет, помещики обанкрутятся, а крестьяне встретят переход в свободное состояние как свой приходской праздник, то есть повеселятся, попьянствуют и, пожалуй, побуянят, а как хмель
спадет, опять пойдут на работу, чтобы работать кое-как…»1. В критическом
разборе кавелинской статьи чётко обозначена защита корпоративных интересов дворянства. Комментируя слова Кавелина о том, что «владельцы крепостных, которых есть большинство в правительстве, стоят за крепостное
право грудью, до последней крайности и не позволяют до него прикасаться»,
Второв замечает: «Это очень естественно, потому что в этом заключается
благосостояние их и семейств их»2.
Текст архивного документа свидетельствует о бурном процессе создания современниками эпохи реформ идеологических штампов и стереотипов,
применявшихся для взаимных оценок и характеристик сторонников и противников преобразований. «Экономист-прогрессист» и «ученый профессор»
Кавелин быстро превращается в «социалиста»3 (известна распространённость
термина «красный» в определении последовательных сторонников либеральных реформ в устах их противников). Интересно, что в аргументации
Н.И. Второва, как и исследователей экономической эффективности крепостного права П.Б. Струве и Б.Н. Миронова, есть общая для них невнимательность к аргументации такого проницательного критика крепостного права,
каким был К.Д. Кавелин. Экономические аргументы «Записки» не сводились
к убеждению о невыгодности крепостного труда по сравнению с вольнонаемным. Кавелин ясно обозначил самый настоятельный для правительства
мотив крестьянской реформы: «Когда неудачи войны заставляют нас напрягать все наши силы, недостаток материальных средств невольно бросается в
глаза и поставляет в обязанность каждого русского серьезно подумать о причинах такого состояния и о средствах изменить его к лучшему» 4. Для Кавелина было очевидно, что Крымская война вскрыла бессилие экономической
системы России в целом. «Записка» не случайно включала в себя рассмотрение двух частей: государственного и помещичьего крепостного права.
Государственное крепостное право трактовалось Кавелиным настолько
широко, что становится очевидным: в центре его внимания были характеристики крепостнической системы (или модели экономики) как противоположности рыночной. Её порождением и была постоянная нехватка капиталов в
обращении («недостаток материальных средств»). Истоки этого явления Кавелин видел в неразвитости внутреннего потребительского рынка и отсутствии стимулов у населения к развитию постоянной и динамичной экономической активности. В «Записке» акцентировался тот факт, что крепостной
Там же. Л. 62 об.- 63.
РГАЛИ. Ф. 93. Д. 100. Л. 29.
3
Там же. Л. 20 об.
4
Кавелин К.Д. Собр. соч. СПб., 1898. Т. II.; Голоса из России. М., 1974. Кн. III.
1
2
С. 115.
67
труд, в отличие от вольнонаемного оставлял без капиталов массы народа, что
сводило к нулю их покупательную способность. Народные массы в результате «ничего не проживают, и стало быть не доставляют, или почти не доставляют казне дохода»1. Люди при этом «лишены самого действительного побуждения к занятию промыслами – права требовать плату или вознаграждение за свой труд, чего он действительно стоит»2.
Итак, мысль Кавелина становится ясной: господство принудительного
труда тормозило развитие рыночных механизмов (и у помещиков, и у крестьян не было стимулов к расширению своей экономической активности по
причине несформированности и слабости внутреннего потребительского
рынка, низкой покупательной способности у основной массы населения). На
уровне финансовом ситуация сводилась к недостатку капиталов в обращении, – и экономика в целом не имела перспектив развития, поскольку была
невозможна интенсификация хозяйства, основанная на расширении капиталовложений. На государственном уровне проблема осознавалась наиболее
четко и адекватно как отсутствие перспектив развития экономики в целом,
неизбежно проявлявшееся в экономических кризисах, подобных кризису
времён Крымской войны. Таким образом, Кавелин руководствовался, прежде
всего, соображениями государственного характера. Мотивировка экономической необходимости отмены крепостного права, подробно разработанная Кавелиным, могла быть предложена только человеком, исходившим из приоритета общегосударственных требований над узкосословными интересами.
Кроме того, следует подчеркнуть глубину экономической мысли Кавелина и
его проницательность в выявлении главной причины крестьянской реформы.
Взаимное соотношение крепостного права и несформированности потребностей и экономических стимулов к труду у крестьянства, – а что из этих двух
факторов являлось причиной, а что следствием, – вот та проблема, которая
столь по-разному решалась и решается современниками и историками.
Автор критических замечаний на «Записку об освобождении крестьян»
не мог предложить внятной альтернативы проекту отмены крепостного права. «Где же исход этому настоящему? – вопрошал он. – В будущем времени.
Не затягивайте узел, а отпустите его – и он развяжется сам собою. Отпустить
значит изменить многое; многое, многое в существующем порядке вещей,
изменить предварительно требуемому здесь освобождению…».
Р.В. САПРЫКИН
К ВОПРОСУ О НАЗНАЧЕНИИ А.Н. КУРОПАТКИНА
КОМАНДУЮЩИМ МАНЬЧЖУРСКОЙ АРМИЕЙ В 1904 г.
Личностный фактор, безусловно, оказал очень большое влияние на ход
русско-японской войны 1904-1905 гг. на сухопутном театре. Трудно возра1
2
Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. II. С. 17.
Там же. С. 17.
68
зить мнению одного из участников этой кампании, А. И. Деникина, рассуждавшего о причинах мукденского погрома: «Я не закрываю глаза на недочеты
нашей тогдашней армии, в особенности на недостаточную подготовленность
командного состава войск. Но, переживая в памяти эти страдные дни, я
остаюсь при глубоком убеждении, что ни в организации, ни в обучении и
воспитании наших войск, ни тем более в вооружении и снаряжении их не
было таких глубоких органических изъянов, которыми можно было бы объяснить беспримерную в русской истории мукденскую катастрофу. Никогда
еще судьба сражения не зависела в такой фатальной степени от причин не
общих, а частных. Я убежден, что стоило лишь заменить заранее несколько
лиц, стоявших на различных ступенях командной лестницы, и вся операция
приняла бы другой оборот, быть может, даже гибельный для зарвавшегося
противника»1.
Данный вывод, сделанный в отношении поражения Маньчжурской армии в крупнейшем сражении войны, можно распространить и на общие причины неудачи русских войск в кампании. Особое место в ряду антигероев
русско-японской войны занимает генерал от инфантерии Алексей Николаевич Куропаткин, безуспешно руководивший Маньчжурской армией в течение всего периода активных боевых действий. В отечественной мемуарной и
научной литературе, посвящённой русско-японскому конфликту начала
ХХ в., сложилась устойчивая точка зрения, согласно которой именно полководчество Куропаткина, пестревшее массой ошибок, промахов и пороков –
есть главная причина поражения России2. Конечно, такой взгляд на события
дальневосточной кампании весьма однобок и далеко не раскрывает всех основ неудачи. Тем не менее, вопрос о назначении А.Н. Куропаткина на должность командующего Маньчжурской армией, учитывая большое влияние,
оказанное им в данном качестве на ход военных действий, заслуживает особого внимания.
Проблема выбора кандидата на место командующего сухопутной армией в Маньчжурии возникла сразу же после открытия Японией боевых действий (25 января 1904 г.), поскольку наместник императора в крае адмирал
Е.И. Алексеев (внебрачный сын Александра II), вступивший с началом войны
в должность главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами
на Дальнем Востоке, не имел практических навыков ни по управлению флотом, ни тем более армией. В отличие от предыдущей русско-турецкой кампании 1877-1878 гг., когда большинство высших командных должностей в войсках досталось представителям царской семьи, теперь августейшие особы не
стремились возглавить Маньчжурскую армию. Единственным потенциальным кандидатом на это место среди великих князей, если верить свидетельДеникин А.И. Путь русского офицера. М., 1991. С. 152.
См. напр.: Любицкий А.И. Русская армия и ген. Куропаткин как полководец. Киев, 1909. С. 1 –2; Соболев Л.Н. Куропаткинская стратегия. СПб., 1910. С. XI – XII; Керсновский А.А. История русской армии. В 4 т. М., 1993. Т. 3. С. 102; Зуев В. Генерал от поражений // Советский патриот. 1991. № 48.
1
2
69
ствам некоторых современников, был Николай Николаевич младший1, но и
он не пожелал принять участия в открывшейся кампании, так как не ладил с
Е. И. Алексеевым2.
Впрочем, недостатка в иных кандидатах на должность командующего
Маньчжурской армией не было. Сам А.Н. Куропаткин на правах военного
министра 27 января предложил царю список, в который вошли генералы:
Н.П. Линевич,
Н.Н. Сухотин,
В.А. Сухомлинов,
В.В. Сахаров,
А.А. Бильдерлинг, А.К. Пузыревский, А.В. Каульбарс, Н.И. Гродеков,
О.К. Гриппенберг; последним в списке Алексей Николаевич поставил свое
имя3. Это было сделано не только из соображения скромности. Куропаткин
явно осторожничал. Статс-секретарь департамента государственной экономии Н. Н. Покровский вспоминал, что когда попал на приём к военному министру в самом начале японской кампании и по просьбе своего начальника
графа Д. М. Сольского поинтересовался, займет ли Куропаткин пост командующего действующей армией, то получил отрицательный ответ4.
Тем не менее, обстоятельства складывались в пользу назначения именно Куропаткина. Хотя многие из перечисленных им в качестве кандидатов
военные деятели имели солидный боевой опыт и пользовались большим авторитетом среди сослуживцев и подчинённых, ни один из них не мог конкурировать с Алексеем Николаевичем по уровню популярности в армии, а тем
более в обществе. Единственным генералом, который мог в тот момент поспорить с военным министром в данном отношении, был М.И. Драгомиров.
Однако здоровье почтенного старца уже не было крепким. Незадолго до
начала русско-японской войны (в 1903 г.) на 74-м году жизни он ушёл с
должности киевского генерал-губернатора по состоянию здоровья.
Авторитет Куропаткина в высших сферах тогда был столь велик, что
различные деятели лично упрашивали Николая II назначить командующим
именно его5. А.А. Киреев, вхожий в высшие столичные сферы, с тревогой
писал в дневнике в конце января: «по городу ходят неясные слухи, что будто
бы великий князь Николай Николаевич назначается сухопутным главнокомандующим! Ведь это курам на смех! Как же можно оставлять в Петербурге
единственного нашего боевого генерала – Куропаткина!»6 В другом месте
Киреев называет Куропаткина «не только самым лучшим, но и единственно
подходящим человеком для такой войны»7.
Ещё более ярко умонастроения в придворных кругах по поводу вождя
армии в начале войны характеризует следующая запись в дневнике великого
См. напр.: Из дневника Константина Романова // Красный архив. 1930. Т. 6 (43).
С. 94–96.
2
См.: Португальский Р.М., Алексеев П.Д., Рунов В.А. Первая мировая в жизнеописаниях русских военачальников. М., 1994. С. 15.
3
См.: Дневник А. Н. Куропаткина // Красный архив. 1922. Т. 2. С. 110, 112.
4
См.: РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Ед. хр. 38. Л. 8 –9.
5
См.: Дневник А. Н. Куропаткина. С. 110 – 111.
6
НИОР РГБ. Ф. 126. К. 13. Л. 241 – 242.
7
Там же. Л. 306.
1
70
князя Константина Константиновича, сделанная некоторое время спустя после назначения Алексея Николаевича командующим Маньчжурской армией:
«…говорят, государь не доверяет Куропаткину. Не знаю, правда ли это, но
если да, то она очень и очень прискорбна. Хотя мне лично туго приходилось
от Куропаткина, когда он был военным министром, и я считал его не на своем месте, мне кажется, что там, на Дальнем Востоке, во главе действующей
армии никого лучше не выдумать. Как и многие русские люди, я скорблю,
что власть Куропаткина слишком ограничена и поставлена в зависимость от
наместника-главнокомандующего»1. При этом следует отметить, что ценилась именно репутация Куропаткина-военачальника. Как человек Алексей
Николаевич, даже по достижении высоких чинов и званий, оставался чужим
для российской аристократии, многие представители которой, по свидетельству современников, относились к нему свысока и даже презрительно2.
О настроениях в широких кругах российской общественности недвусмысленно писал С.Ю. Витте: «Под давлением общественного мнения, которое относилось крайне недоверчиво к назначению Алексеева, вскоре, а именно 8 февраля, командующим армией был назначен военный министр Куропаткин. Это назначение последовало по желанию общественного мнения;
общественное мнение единогласно требовало назначения Куропаткина, питая
к нему большое доверие»3. Другой современник (во время войны полковник
Генерального штаба), М.В. Грулев указывал и на причины столь высокой
оценки Алексея Николаевича публикой: «…во всей России, как у военных,
так и не военных, при известии о назначении Куропаткина командующим
действующей армии, – у всех вырвалось горячее одобрение этому назначению. Действительно – это бывший начальник М.Д. Скобелева, озаренный не
потухшими лучами боевой славы безвременно погибшего народного героя; –
сам известный и личной храбростью, и боевым опытом, и в военной литературе, и административными способностями, – наконец, шесть лет стоит уже
во главе военного ведомства и в должности военного министра, вёл все приготовления к войне как на Дальнем Востоке, так и внутри страны; – знает все
сокровенные пружины, вызвавшие все события последних лет на Дальнем
Востоке. Да кому же больше и командовать войсками на этой войне!»4.
Действительно, после русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и АхалТекинской экспедиции 1880-1881 гг. за Куропаткиным прочно закрепилась
слава
ближайшего
сподвижника,
«правой
руки»
знаменитого
М.Д. Скобелева. Вполне типично для конца XIX в. выглядит характеристика,
данная Алексею Николаевичу в «Фельетонном словаре современников»
В. Михневича: «г. Куропаткин приобрел известность, как доблестный споИз дневника Константина Романова. С. 94 – 95.
См.: Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. М., 1986. С. 139; Епанчин Н.А. На
службе трех императоров. Воспоминания. М., 1996. С. 322.
3
Витте С.Ю. Воспоминания. В 3 т. М., 1960. Т. 2. С. 293.
4
Грулев М.В. В штабах и на полях Дальнего Востока. Воспоминания офицера Генерального штаба и командира полка о русско-японской войне. В 2 ч. СПб., 1908. Ч. 1.
С. 113.
1
2
71
движник, ближайший товарищ и помощник Скобелева во всех его богатырских походах. А кто так близко делил подвиги героя, тот и сам достоин
«торжественного венца»»1. Более того, Куропаткин стал ошибочно рассматриваться и в армии, и в обществе в качестве наследника воинских талантов
белого генерала2. Причём преувеличенный взгляд на полководческие дарования Алексея Николаевича был широко распространен не только среди простого офицерства, но разделялся и многими крупными военачальниками. Так,
например, генерал Н.А. Епанчин вспоминал, что командующий Виленским
военным округом О.К. Гриппенберг указывал царю на Куропаткина как на
лучшего кандидата в командующие действующей армией3.
Любопытно, что Витте, изобразивший себя в мемуарах в виде этакого
провидца, по собственным наблюдениям и по характеристикам других знакомых с делом лиц якобы задолго до войны знавшего об отсутствии у
А. Н. Куропаткина качеств истинного полководца4, в действительности в
начале кампании ничуть не сомневался в успехе бывшего военного министра
на новом поприще. Более того, в письме Куропаткину от 19 апреля 1904 г.
Витте не только выражал уверенность в том, что Алексей Николаевич «изрядно поколотит японцев» и «выметет Маньчжурию и Японию», но даже
предостерегал командующего Маньчжурской армией от увлечений, ибо полный разгром Империи Восходящего Солнца неизбежно повлек бы вмешательство европейских держав, крайне нежелательное для России5.
В народе известие о назначении Куропаткина командующим армией
(состоялось 7 февраля) было встречено с надеждой и радостью. Люди верили, что такой заслуженный генерал, безусловно, приведёт страну к победе.
От Торопца и до самой Маньчжурии на всем пути следования Алексея Николаевича к театру военных действий его тепло приветствовали: собирались
жители окрестных деревень, представители всех сословий, на станциях
устраивались манифестации, люди пели гимн, кричали «Ура», плакали. Куропаткину подносили хлеб-соль, говорили речи, благословляли, дарили иконы6.
Сомнение в успехе Алексея Николаевича на посту командующего
Маньчжурской армией изначально выражали лишь немногие лица, хорошо
знавшие его по предыдущей службе. Современник событий Н.Е. Врангель
вспоминал, что широкую известность приобрели остроты М.И. Драгомирова.
«Сколько набрал Куропаткин образов, – говорил генерал Драгомиров, – что
Михневич В. Наши знакомые. Фельетонный словарь современников. 100 характеристик русских государственных и общественных деятелей, ученых, писателей, художников, коммерсантов, промышленников и пр. СПб., 1884. С. 118 – 119.
2
См. напр.: Апушкин В.А. Куропаткин. Из воспоминаний о русско-японской войне.
СПб., 1908. С. 2.
3
См.: Епанчин Н.А. Указ соч. С. 321.
4
См.: Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 154 – 157.
5
См.: Переписка С.Ю. Витте и А.Н. Куропаткина в 1904 – 1905 гг. // Красный архив. 1926. Т. 6 (19). С. 67 – 68.
6
См.: Дневник А.Н. Куропаткина // Красный архив. 1924. Т. 5. С. 82 – 95.
1
72
не знает, каким образом победить». «Куропаткин главнокомандующий?! –
прикидываясь удивленным, говорил он же. – Да быть не может. А кого же
другого можно назначить? Ведь он был начальником штаба у Скобелева. Да,
да! Верно, – говорил Драгомиров. – А не слыхали ли вы, кто теперь Скобелевым будет?»1. Причины насмешек Драгомирова удивлённому Врангелю
разъяснил его хороший знакомый, член Военного совета Д.П. Дохтуров: «…в
зубоскальстве Драгомирова, к несчастью, много верного. Я Куропаткина
знаю близко и давно. Он умен, ловок, лично храбр, отличный работник, не
дурной администратор, хороший начальник штаба – но будет никуда не годным главнокомандующим. Ему не хватает именно того, что главнокомандующему прежде всего нужно, – самостоятельности. У него душа раба. Он все
время будет думать только об одном: как бы угодить барину, как бы не скомпрометировать свою карьеру»2. Тем не менее, голос скептиков в первой половине 1904 г. звучал слабо и не мог изменить благожелательного настроя
общества к Алексею Николаевичу.
Однако популярность Куропаткина в армии и народе была не единственной причиной его назначения командующим действующей армией. Отчасти оно стало следствием шаткого положения Алексея Николаевича на министерском посту. В отличие от молодого императора, сильно увлекающегося идеями расширения России в Азии и на Дальнем Востоке в частности, Куропаткин отнюдь не являлся горячим сторонником колониальной экспансии,
каковым его представляют некоторые исследователи3. Запись, сделанная им в
дневнике 7 апреля 1898 г., весьма показательна в этом отношении: «Усиленно разбивал на докладе у Государя бредни Бадмаева. Дикий план, который
производил впечатление на Государя Александра II (по всей видимости,
имелся в виду Александр III. – Р. С.) и нынешнего. Бадмаев предлагает поднять Монголию и Тибет, овладеть Ланг-Чжеу-Фу; поднять западные провинции Китая и все это передать в подданство России. Затем двинуться на восток с 400.000 монголо-тибетскими войсками, взять Китай и тоже передать
России. Цель: Россия должна управлять Европой и Азией с высот Гималая и
берегов Тихого океана. Государю я доказывал опасность для России дальнейшего расширения ее границ. Горе нам, говорил я, если Китай и Индия будут присоединены к России. Мы растворимся в этом чуждом для нас море
народов Азии»4. Следуя своим убеждениям, Алексей Николаевич вместе с
другими министрами: финансов Витте и иностранных дел Ламздорфом, –
выступал против непродуманных масштабных захватов в Китае (за исключением уже занятых пунктов в Маньчжурии) и Корее, на которые Николая II
толкали Безобразов и его единомышленники. Эта борьба дорого стоила «триумвирату» Ноздри, Головастика и Тетерки, как прозвали безобразовцы ВитВрангель Н.Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков. М., 2003.
С. 302 – 303.
2
Там же. С. 303.
3
См. напр.: Айрапетов О.Р. Забытая карьера «Русского Мольтке». Николай Николаевич Обручев (1830 – 1904). СПб., 1998. С. 270.
4
РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1871. Л. 19 – 19 об.
1
73
те, Ламздорфа и Куропаткина1. Она стала одной из причин отставки Витте с
поста министра финансов. Положение Куропаткина также ухудшилось, и в
августе 1903 г. он просил царя об отставке2. Хотя эта просьба не была удовлетворена и он вернулся к выполнению своих обязанностей, Николай II уже
не доверял ему, как прежде.
Отправлять в отставку, даже почётную, ещё сравнительно молодого,
бодрого, едва ли не самого популярного генерала царь, по-видимому, не хотел. От назначений же на должности, в которых он подчинялся бы новому
министру, отказывался сам Куропаткин. Ему хотелось сохранить независимое положение. Начавшаяся война помогла разрешить проблему. В должности командующего Маньчжурской армией Алексей Николаевич, хотя и не в
полной мере, обеспечивал себе независимость. Император, в свою очередь,
избавлялся от неугодного министра. По свидетельству А.Ф. Редигера, тогда
начальника Канцелярии Военного министерства, уставший от неопределённости столичной жизни, полной интриг, Куропаткин ждал этого назначения и
был искренне рад ему3. Указ о соответствующем назначении был подписан 7
февраля.
Итак, Куропаткин стал командующим действующей армией отнюдь не
потому, что пользовался особым доверием власть придержащих, а благодаря
вполне заслуженной боевой репутации. Последовавший вслед за этим его
полный провал на полководческом поприще представлял собой симптоматичное явление, отражавшее глубокий кризис в состоянии высшего командного звена русской армии конца XIX века. Примечательно, что война 1904 –
1905 гг. не выявила среди русских генералов ни одного крупного военного
дарования, за исключением героя обороны Порт-Артура Р.И. Кондратенко.
Любопытно и то, что впоследствии Куропаткин и другие безуспешные военачальники японской кампании упрекали друг друга практически в одних и
тех же ошибках и пороках. Это обстоятельство весьма красноречиво свидетельствовало об общих недостатках в подготовке крупных военачальников,
среди которых Алексей Николаевич был далеко не самым худшим.
В.А. ЧОЛАХЯН
ОСОБЕННОСТИ РАННЕИНДУСТРИАЛЬНОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ
НИЖНЕГО ПОВОЛЖЬЯ в конце XIX – начале XX в.
Российское народное хозяйство в конце XIX – начале XX вв. имело
устойчивую систему организации. Её основные отличия от европейской заключались не только в преобладании аграрного сектора, но и в значительной
См.: Романов Б.А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны
1895 – 1907. М.-Л. 1947. С. 193.
2
См.: Дневник А.Н. Куропаткина. С. 46 – 49.
3
См.: Редигер А.Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра. В 2 т.
М., 1999. Т. 1. С. 368, 380 – 381.
1
74
роли коллективных форм собственности. Российской экономике было присуще неодобрительное отношение к частной собственности и к рынку. Основная масса крестьянства была настроена антирыночно. По словам Бердяева, «западные понятия о собственности были чужды русскому народу» 1. Антирыночная, антисобственническая идеология в России уходила корнями в
давние народные представления.
Догоняющий тип развития экономики обусловил растущую организующую роль государства как естественного спутника прогресса. Государственная поддержка промышленности и рост размеров иностранных капиталовложений предопределили создание в России передовой индустриальной и
транспортной инфраструктуры, изменившей хозяйственный облик страны. В
свою очередь, новые производственные отношения привели к расколу общества на новый капиталистический и старый артельно-общинный уклад. В силу исторических и географических особенностей, общинное начало в России
преобладало над индивидуализмом. Капиталистический, частнособственнический уклад находился в постоянном столкновении с многовековыми традициями хозяйственной жизни, морально-этическими и культурными ценностями народа. Всё это и предопределило выбор специфической формы развития России – имперской или консервативной модели модернизации. По мнению В.А. Красильщикова, имперская модель модернизации, предпосылки
которой складывались в России ещё в XV-XVI вв., опиралась на мощь государства и ставила своей центральной задачей создание мощного военнопроизводственного комплекса во имя сохранения военно-политического статуса империи. Такая модернизация никогда не имела своей целью улучшение
условий жизни народа2.
Модернизация России всегда инициировалась и проводилась сверху,
государством, а иначе и быть не могло в силу цивилизационных, исторических особенностей ее развития. Модернизационные процессы в России были
порождены преимущественно не внутренними условиями, а давлением
внешних факторов – быстрой модернизацией ряда западных держав, что было чревато экономическим и военным отставанием страны, угрожало ее
национальной безопасности и самому суверенному существованию. Основным вектором модернизационного процесса являлась индустриализация.
Общественное настроение в России в начале XX в. склонялось в пользу
быстрого промышленного развития при сохранении многих традиционных
ценностей. Особенно ускоренно развивались в конце XIX – начале XX в. новые отрасли производства: тяжёлое машиностроение, химические производства, электроиндустрия, железнодорожный транспорт, добыча полезных ископаемых. Наряду со старыми промышленными зонами (Центральный промышленный район, польский регион, Урал) возникли новые, выросшие на
Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 14.
Красильщиков В.А. Вдогонку за прошедшим веком: Развитие России в XX веке с
точки зрения мировых модернизаций. М., 1998. С. 28.
1
2
75
волне капиталистической индустриализации: Донбасс, Бакинский район, Баку, Кузбасс.
В экономическом отношении Нижнее Поволжье представляло собой
ярко выраженный аграрный регион с низким уровнем развития промышленности. Основными её отраслями являлись предприятия по переработке сельскохозяйственного сырья, цементная и деревообрабатывающая промышленность. В результате территориального разделения труда и благодаря природно-климатическим условиям, в Нижнем Поволжье в конце XIX в. бурное развитие получили мукомольная и маслобойная промышленность. Этому способствовало расширение сети железных дорог1 и введение в 1893 г. новых
железнодорожных тарифов на хлебные перевозки. Экономическая целесообразность переработки зерна на месте привела к росту числа паровых мельниц. Крупным центром мукомольного производства являлся Саратов, где
имелось 15 мельниц (10 из которых были крупнейшими в России), перерабатывавших ежегодно свыше 20 млн. пудов зерна2. Новые центры мукомолья
появились в уездах рядом с железнодорожными станциями: Ртищево, Базарный Карабулак, Камышин, Царицын и др.3. Они располагались в каменных 45-этажных корпусах, с паровыми и дизельными машинами, представляя собой настоящие промышленные предприятия с ежедневной выработкой муки
от 3 до 20 тыс. пудов4. Всего за три года после введения новых тарифов в Саратовской губернии было построено 36 новых паровых мельниц, на долю которых в начале ХХ в. приходилось 70 % мукомольного производства5.
Годы первой российской революции отрицательно сказались на развитии всей промышленности региона. Мукомольное производство значительно
сократилось из-за длительного периода неурожаев (с 1905 по 1911-й гг.), а
также 10 % повышения железнодорожных тарифов в 1907 году. Такие крупные мукомолы, как В.В. Богословский и Э.И. Борель, заявили о своей несостоятельности, ухудшилось положение Шмидтов6. В 1906-1908 гг. производство мельниц Саратова составляло лишь 30 % по сравнению с предыдущими
годами7. Зато укреплялись позиции сравнительно новых мукомольных центров в Царицыне, Балашове и Камышинском уезде. В 1913 г. сумма производства их мельниц составляла 8 млн. руб., в то время как выработка мельниц Саратова упала до 6 млн. рублей8.
В 1890-е годы новыми железнодорожными центрами стали уездные города Саратовской губернии – Камышин, Вольск, Сердобск, Балашов. Дубман Э.Л., Кабытов П.С.,
Тагирова Н.Ф. Очерки истории юго-востока Европейской России. Самара, 2004. С. 150.
2
См.: Отчёт СБК 1901-1902 гг. Саратов, 1903. С. 71.
3
См.: Приложение к всеподданнейшему отчёту Саратовского губернатора за 1897
год. Саратов, 1898. Ведомость № 2.
4
См.: Мукомольное дело в России. Одесса, 1909. С. 353-371.
5
См.: Маркушина С.В. Промышленность Саратовской губернии в условиях капиталистической модернизации середины XIX- начала ХХ вв. Диссерт.… канд. ист. наук.
Саратов, 2005. С. 87.
6
См.: Саратовский листок. 1909. 26 июля. С. 2; 24 октября. С. 3.
7
Маркушина С.В. Указ. соч. С. 92.
8
Там же. С. 94.
1
76
Наряду с этим, в условиях общего подъёма российской экономики после 1909 г., происходят процессы концентрации производства и капитала. В
мукомольной промышленности Саратова Торговые дома братьев Шмидт, Бореля, Степашкина и Богословского объединились в акционерные общества,
что позволило значительно расширить кредитные операции с крупными
партнёрами и коммерческими банками1. Аналогичное объединение возникло
и в Царицыне – «Товарищество паровой мельницы», располагавшее современным производственным оборудованием и собственными транспортными
средствами (пароходами и баржами)2. В 1910 г. владельцы трёх крупных паровых мельниц Саратова объединились в «Саратовское мукомольное общество», а в 1912 г. саратовские мукомолы стали членами Всероссийского мукомольного банка3.
Периоды спадов и подъёмов переживало и маслобойное производство
Саратовской губернии. Внедрение паровых двигателей и гидравлических
прессов способствовало расширению производства и улучшению качества
продукции. В 1890-х гг. здесь перерабатывалось 7,6 млн. пудов семян подсолнечника и изготовлялось до 1,6 млн. пудов масла4. По этим показателям
Саратовская губерния занимала первое место среди десяти губерний России,
имевших маслобойное производство подсолнечника5.
Экономический кризис 1900-1903 г., охвативший всю российскую промышленность, затронул и Саратовский край. В 1905-1907 гг. переработка семян сократилась до 1,4-5,1 млн. пудов, а продажа масла упала до 1,2 млн. пудов6. Кризис способствовал усилению концентрации производства и образованию крупных объединений. За период 1903-1908 гг. количество паровых
маслобоен региона сократилось с 32 до 24, причём 40 % продукции приходилось на два крупнейших завода (А.И. Шумилина в Саратове и Н.Ф. Залогина
в Вольске), имевших обороты в 1 млн. рублей каждый7. Благоприятная экономическая ситуация накануне Первой мировой войны отразилась и на маслобойном производстве: в 1911-1912 сельскохозяйственном году на крупных
маслобойнях губернии было переработано до 18 млн. пудов подсолнечника8,
а стоимость произведённой продукции составила 2,6 млн. рублей 9. Характерная особенность данного производства заключалась в его направленности на
удовлетворение не только местных нужд, но и всероссийского рынка. ПриСм.: Сборник сведений о действующих в России акционерных обществах и товариществах на паях. СПб., 1914; Саратовский листок. 1913. 20 января. С. 4.
2
См.: Саратовские губернские ведомости (неофициальная часть). Саратов, 1902. 10
ноября. С. 4.
3
Сергеев А.П. Монополистический капитал в промышленности Нижнего Поволжья
в начале ХХ века.// Из истории социально-экономического развития и классовой борьбы в
Нижнем Поволжье. Волгоград, 1972. С. 90.
4
См.: Морозов В.К. Подсолнечник. Саратов, 1959. С. 11-12.
5
Там же. С. 10.
6
См.: Маркушина С.В. Указ. соч. С. 93.
7
См.: Там же.
8
Отчёт СБК за 1911-1912 год. Саратов. 1912. С. 30.
9
См.: История Саратовского края. Саратов, 2000. С. 217.
1
77
чём более 90% маслобойного производства приходилось на такие города региона, как Саратов (61,5%), Вольск (26,5%), Балашов, Аткарск и др.1
В конце XIX в. начинается строительство цементных заводов в Вольске. Наличие в окрестностях города высококачественного сырья в сочетании
с водным (р. Волга) и железнодорожным (ж/д ветка Аткарск-Вольск была построена в 1895 г.) путями сообщения делала возможным доставку топлива и
отправку готовой продукции в различные регионы страны. Бурному развитию цементной промышленности способствовал и усилившийся строительный бум в городах юго-востока России, обеспечивавший надёжный рынок
сбыта продукции. Первый цементный завод был построен в 1897 г. на средства «Санкт-Петербургского товарищества для производства Глухоозёрского
портланд-цемента и других строительных материалов». В 1900 г. Вольский
купец М.Ф. Плигин построил завод по производству цемента. В октябре
1901 г. завод был продан саратовскому мукомолу Д.Б. Зейферту2.
В 1913-1914 гг. в окрестностях Вольска вступили в строй ещё два цементных завода. Владельцами их были Санкт-Петербургское акционерное
общество «Ассерин»3 и «Саратовское акционерное общество по производству портланд-цемента». Пайщиками последнего состояли известные саратовские мукомолы Ф.П. Шмидт, О.П. Шмидт, В.А. Колесников, М.Ф. Волков
и другие, а основной капитал выражался суммой 1,5 млн. рублей4.
Высокое качество вольского портланд-цемента достигалось благодаря
модернизации производства и применению новых технологий. Продукция
вольских заводов пользовалась повышенным спросом во всех крупных городах Европейской России, Сибири, а также в Туркестане и на Кавказе, неоднократно удостаивалась наград на Всероссийских промышленных выставках.
Всё это создавало условия для концентрации производства. В 1914 г. акционерные общества «Ассерин» и «Железо-цемент» совместно с «Обществом
черноморского цементного производства», «Обществом мальцевских заводов» и товариществом «Э. Липгарт и Ко» вошли в новый цементный синдикат России5. Именно 1914 г. стал пиком производственной деятельности
вольских цементных заводов: если в 1900 г. производилось 3,2 млн. пуд. цемента, то в 1914 г. – 20,1 млн. пудов6.
Наибольшие темпы модернизации в Нижнем Поволжье, как и в целом
по России, в конце XIX – начале ХХ вв. демонстрировали металлургические
См.: Маркушина С.В. Указ. соч. С. 95.
См.: Маркушина С.В. К истории вольских цементных заводов // Саратовское Поволжье в панораме веков. Саратов, 2000. С. 96-98.
3
См.: Маркушина С.В. К истории вольских цементных заводов. Саратов, 1998.
С. 97.
4
См.: Там же. С. 97.
5
См.: Черников В.Н. Протоколы распорядительных органов монополий как исторический очерк.// Источниковедческие исследования Кубани. Краснодар, 1975. С. 74-75.
6
См.: Цемент. Его производство и применение. СПб., 1900. № 4. С. 5; То же за
1912. № 4. С. 114-115; Варнин Е.Г. Портланд-цементная промышленность Саратовской
губернии. Саратов, 1922. С. 5-22; Челинцев В. Сырьевые ресурсы Саратовского края.//
Нижнее Поволжье. Саратов, 1924. № 1. С. 43-44.
1
2
78
и металлообрабатывающие производства. Бурное развитие мукомольного и
маслобойного производства требовало совершенствования оборудования и
техники, что, в свою очередь, способствовало модернизации механических и
чугунолитейных производств. В Саратовской губернии в середине 1890-х гг.
работало 38 механических и металлообрабатывающих предприятий, вырабатывавших более 80 % всего промышленного производства1. В основном это
были небольшие предприятия с количеством рабочих от 50 до 300 человек.
Активное железнодорожное строительство в 1890-е гг. потребовало открытия новых производств по обслуживанию подвижного состава. В 1895 г.
в Саратове начали работу ремонтные мастерские Рязано-Уральской железной
дороги, вскоре ставшие по количеству рабочих крупнейшим предприятием
города (свыше 1000 работников). За семь лет подобные мастерские появились ещё в шести городах губернии; в них работало почти 3,5 тыс. человек
при ежегодном производстве на сумму 1,3 млн. рублей2.
Проникновение иностранного капитала в Нижнее Поволжье ознаменовалось строительством в 1898 г. металлургического завода «Урал-Волга» в
Царицыне и Волжского сталелитейного в Саратове. Учредителями завода в
Царицыне выступили Парижско-Нидерландский банк, Парижский международный банк совместно с Петербургским международным, Учётным и Ссудным банками, а в Саратове – Французская анонимная кампания3.
В этом же году в Саратове был открыт гвоздильно-проволочный завод
акционерного общества «Б. Гантке» с немецким капиталом, на котором в
1904 г. уже работало 400 рабочих, а объём производства составлял 890 тыс.
рублей4. Аналогичный завод открыли французские инженеры П.Г. Гардиен и
А.М. Валлос в Царицыне5. Там же, в 1901 г. начал действовать завод, основанный братьями Серебряковыми, рассчитанный на переработку проката Царицынского металлургического завода6.
В условиях экономического кризиса в 1901 г., в металлургической и
металлообрабатывающей промышленности число рабочих уменьшилось более чем на 1000 человек, а в 1902 г., который стал годом наибольшего спада в
промышленном производстве губернии, было закрыто 10 предприятий с 1633
работниками7. Из крупных металлургических заводов региона наиболее пострадал в эти годы Волжский сталелитейный, построенный с расчётом на
разработки местной железной руды, обнаруженной около Саратова, Вольска
См.: Приложение к всеподданнейшему отчёту Саратовского губернатора за
1897 г. Саратов, 1898. Ведомость № 4.
2
Статистический обзор Саратовской губернии за 1902 год. Саратов, 1903. Ведомость № 4.
3
См.: Бовыкин В.И. Французское предпринимательство в России.// Иностранное
предпринимательство и заграничные инвестиции в России. М., 1997. С. 167.
4
См.: Статистический обзор Саратовской губернии за 1914 год. Саратов, 1915. Ведомость № 4.
5
См.: Водолагин М.А. Очерки истории Волгограда. М., 1969. С. 100, 102.
6
Саар Г. Саратовская промышленность в 90-х и нач. 900-х гг. Саратов, 1928. С. 10.
7
См.: История Саратовского края. С. 220.
1
79
и в Камышинском уезде. Однако с самого начала работы завода выяснилось,
что пласты железной руды слишком незначительны и не имеют промышленного значения. Эксплуатация предприятия на привозном сырье из Урала в
условиях роста цен на нефтепродукты стала убыточной. Передача завода в
1903 г. в аренду Урало-Волжскому обществу лишь на некоторое время отсрочила его крах1. В 1905 г. завод был закрыт.
Экономический кризис заставил владельцев предприятий искать новых
компаньонов и переориентировать производство на нужды рынка. Так, завод
Б. Гантке с 1902 г. перешёл к акционерному обществу «Русская железная
промышленность» и стал постепенно выходить из кризиса. Если в 1902 г.
здесь работало 120 человек, а сумма производимой продукции составляла
100 тыс. рублей, то в следующем году работников было уже 300, при сумме
производства в 300 тыс. рублей, а ещё через год эти цифры составили соответственно 440 чел. и 890 тыс. рублей2.
Механический завод О.Э. Беринга «Сотрудник», ранее выпускавший
различные приспособления для маслобоек, мельниц и пароходов, с 1902 г.
стал производить крайне востребованные (в основном для нужд сельского
хозяйства) двигатели внутреннего сгорания3.
Уже в 1903 г. число металлургических и металлообрабатывающих
предприятий в губернии по сравнению с 1900 г. увеличилось на 10 %, а объём их производства вырос на 13%, составив 6,8 млн. рублей4.
В последующие годы экономического подъёма 1909-1914 гг. промышленность региона развивалась в основном стабильно. В крупных городах Саратовской губернии промышленные предприятия распределялись следующим образом.
Состояние городской промышленности Саратовской губернии в 1914 г.5
Отрасли производства
Переработка животных продуктов
Переработка растительных продуктов
Фабрично-заводская
промышленность
Смешанные производства
Всего
Кол-во
заводов
Саратов
Число
Сумма произрабочих
водства
Кол-во
заводов
Вольск
Число
Сумма произрабочих
водства
23
511
435930
10
61
22500
51
3029
8464860
38
459
1084177
31
2342
5309762
21
1732
1354854
66
3370
4722100
15
183
731000
171
9252
18932652
Камышин
84
2435
3192531
Царицын (без металлургического завода
«ДЮМО»)
Саратовский листок. 1903. 24 августа. С. 3.
См.: Государственный Архив Саратовской области (далее ГАСО). Ф. 20. Оп. 1. Д.
559. Л. 26.
3
Саратовский листок. 1902. 1 октября. С. 2.
4
ГАСО. Ф. 20. Оп. 1. Д. 2733. Л. 13-15.
5
Таблица составлена по: Статистический обзор Саратовской губернии за 1891 год.
Издание губернского статистического комитета. Саратов. 1892. С. 7; Статистический обзор Саратовской губернии за 1914 год. С. 7-8; Саар Г. Указ. соч. С. 10, 24-25.
1
2
80
Переработка животных продуктов
Переработка растительных продуктов
Фабрично-заводская
промышленность
Смешанные производства
Всего
4
15
8000
5
19
20525
4
94
16750
58
1782
8789680
5
46
6700
26
1326
1920310
6
68
333000
36
294
212200
19
223
64750
125
3421
10942715
Из таблицы видно, что в 1914 г. в структуре городской промышленности преобладали фабрично-заводские и смешанные отрасли производства. На
их долю приходилось более 56 % всех городских предприятий, а сумма производства составляла 52,9 %. Наибольшее развитие промышленность получила в Саратове и Царицыне: 90,1 % всего производства.
Следует отметить, что крупных фабрично-заводских предприятий в регионе было не много. В 1890 г. в Саратове отсутствовали фабричнозаводские предприятия с количеством рабочих свыше 150 человек. В Саратове имелось лишь одно крупное предприятие (железнодорожные мастерские),
а остальные имели незначительное количество рабочих. Примечательно, что
число ремесленников только в Саратове в 1904 г. составляло 20 903 чел., что
в 2 раза превосходило количество рабочих, занятых на фабрично-заводских
предприятиях всей губернии (10 235 чел.)1.
В начале XX в. в составе Саратовской губернии стал выделяться г. Царицын как центр развития промышленности. В 1904 г. в городе работало 117
предприятий. Число рабочих доходило до 2061 чел., а общая сумма промышленного производства составляла 6 900 686 рублей2. Наибольшее развитие в
дореволюционный период в городе получили лесообрабатывающая промышленность. Лесообработка, возникшая на почве перевалки сплавляемого по р.
Волге леса в безлесные районы Юго-Востока, Северного Кавказа и Прикаспия, дополнялась широко развитым бондарным производством, обслуживающим рыбную промышленность. Из общего объёма производства в 1913 г. в
140 080,2 тыс. руб. на долю лесопиления приходилось 12 980,6 тыс. и на бондарное производство – 1 099,6 тыс. рублей3.
История заводов лесообработки ведет своё начало с 1880 г., когда купец Максимов построил первый лесопильный завод с машинным способом
распиловки. В 1900 г. Максимов построил ещё 3 лесопильных завода с оборудованием в 13 рам. Заводы стали перерабатывать по 150 тыс. м3 сырья. В
сезон работы на предприятиях было занято по 800 рабочих. В 1913 г. Максимов организовал акционерное общество «Млитао» и в том же году началось
строительство 4-х новых заводов. Они были полностью электрифицированы,
а оборудование усовершенствовано быстроходными рамами и другими режущими приспособлениями. Подача сырья с берега была полностью механиСаар Г. Указ. соч. С.28.
Там же. С. 19.
3
Государственный Архив Российской Федерации (далее ГА РФ). Ф. А-374. Оп. 15.
Д. 977. Л. 2.
1
2
81
зирована. Реконструкция заводов затянулась до середины 1915 г., когда была
закончена и пущена собственная электростанция мощностью в 3533 л. с.
Вслед за пуском электростанции вступили в эксплуатацию три новых завода
в 1915 г., а четвёртый – в 1916 году. В это время оборудование заводов состояло из 17 рам. При заводе № 1 было организовано ящичное производство.
Стоимость всех заводов определялась в 5 млн. рублей. В 1916 г. заводы распилили 245 тыс. м3 древесины, в том числе доски, тес, брусья, тару, щитовую
планку, штукатурную дрань и строительные детали1.
Второе по значимости и объёму производства место в г. Царицыне занимали металлургия и чугунное литьё, представленные металлургическим
заводом «Урал-Волга». В 1912 г. завод был сдан в аренду ДонецкоЮрьевскому металлургическому обществу (ДЮМО) и вошёл в состав синдиката «Продамет» как одно из крупных предприятий довоенной России. В
1913 г. на заводе имелось семь мартеновских печей суммарной мощностью в
140 т., блюминг производительностью 500 т. в сутки, мелкосортный, среднесортный, проволочный и два листопрокатных стана2. Продукция предприятия была представлена преимущественно металлом торгового качества в самом разнообразном ассортименте: мартеновская сталь, сортовое железо всевозможных видов и профилей (листовое, судостроительное, резервуарное,
широколистное, кровельное, оцинкованное); мосты и металлические конструкции, чугунное и стальное литьё, кузнечные подковки, котельнолистовые изделия и лопаты. По отдельным сортам проката удельный вес завода составлял в общем производстве довоенной России от 4,7 до 11,8 %.
Максимальной производительности царицынский металлургический завод
достиг в 1914 г., когда было выплавлено 173 973 т стали и дано 128 386 т
проката. С началом Первой мировой войны завод перешёл под контроль
главного артиллерийского управления и быстро перестроился на производство артиллерийского снаряжения. Прибыль завода за первый год войны составила 3 млн. руб., а за второй год (1915-1916) – 8 млн. рублей3.
Вся продукция металлообрабатывающей промышленности г. Царицына
составляла в 1913 г. 1 530,4 тыс. рублей. Из этой суммы 1 041,4 тыс. руб.
приходилось на мелкие ремонтно-слесарные работы, 450 тыс. руб. – на гвоздильно-проволочное производство (завод Серебрякова), 34,6 тыс. руб. – на
жестяное и 4,5 тыс. руб. – на колокольное производство4.
В группе пищевкусовой промышленности преобладающее значение
имели винокуренно-водочная и пивоваренная отрасли: продукция первой составляла в 1913 г. 9095,2 тыс. руб., а второй – 1385,8 тыс. руб.5 Таким образом, производство водки и пива составляло в дореволюционный период
свыше 20 % общей суммы промышленного производства г. Царицына.
См.: ГА РФ. Ф. А-374. Оп. 15. Д. 977. Л. 21-22.
См.: Там же. Л. 7.
3
См.: ГА РФ. Ф. А-374. Оп. 15. Д. 977. Л. 16.
4
См.: Там же. Л. 2 об.
5
См.: ГА РФ. Ф. А-374. Оп. 15. Д. 977. Л. 3.
1
2
82
Экономика Астраханской губернии в дореволюционный период базировалась на таких специфических отраслях, как рыбная и соляная. Дельта
р. Волги и северная часть Каспийского моря имели исключительно благоприятные естественные условия для массового размножения рыбы, развития
рыболовства и рыбной промышленности. Эти условия заключались в длительности навигации, множестве водных рукавов, относительном мелководье
северного Каспия, колоссальном запасе питательных средств для рыбы, а
также наличии дешёвой соли и водного пути по Волге для сбыта продукции.
Поэтому рыболовство в районе Астрахани стало исконным промыслом, охватив 55% работоспособного населения. Начавшись более двух веков назад с
улова лишь одной, самой ценной породы красной рыбы, оно постепенно перешло к использованию в промысловых масштабах всех пород.
Рыболовство и рыбная промышленность достигли своего максимума в
1913 и 1914 гг., когда общий промышленный улов Волго-Каспийского района определился в 425-445 тыс. т (26-27 млн. пудов) на сумму 41,5 млн. руб.,
что составляло 65% улова по всей России1. Число промыслов достигло 803, а
количество выданных билетов на право рыболовства – 44792. Рыба вылавливалась в реке главным образом неводным ловом при помощи дешёвой наёмной рабочей силы, в значительной части состоявшей из нацменьшинств
(калмыков, казаков и киргизов), и частью сетным – ловцами плавичами, а в
море – исключительно ловецким сетным и снастным ловом. Речные рыболовные участки принадлежали, как правило, государству и отчасти частным
лицам, а морские воды – все государству. В 1914 г. в регионе имелось 95000
ловцов, из них 65000 (68%) морских и 30000 (32%) – речных, причём в море
вылавливалось 62,5% рыбы, а в реке – 37,5%2.
Переработка рыбы осуществлялась на промыслах, расположенных в
береговой полосе северной части Каспийского моря, в дельте р. Волги и в
г. Астрахани. Общая ёмкость промыслов составляла примерно 294,840 т (18
млн. пудов). Промыслы отличались примитивным устройством и носили кустарный характер как по способам обработки продукции, так и по их механизации. Красная рыба, примерно 24,470 тонн годового улова, почти вся замораживалась и отправлялась на рынки потребления, а частиковая – на 80 %
солилась и лишь небольшая её часть (до 4,914 тыс. тонн) коптилась3. Рентабельность рыбной промышленности колебалась от 7 до 15%4.
Соляная отрасль в регионе была представлена добычей и разработкой
поваренной соли на озёрах Баскунчак (Владимировка) и Эльтон, а также на
Южно-Астраханских месторождениях. В 1913 г. добыча соли на оз. Баскунчак составляла 84,6 тыс. тонн, оз. Эльтон – 14,5 тыс. тонн, а на ЮжноАстраханских месторождениях – 1,1 тыс. тонн, т.е. всего 500,2 тыс. тонн. Количество занятых рабочих - 1892 человек5.
См.: Астраханская губерния. С. 23.
См.: ГА РФ. Ф. А-374. Оп. 15. Д. 977. Л. 2 об.
3
См.: Астраханская губерния. С. 24.
4
См.: ГАРФ. Ф. А-374. Оп. 15. Д. 977. Л. 2 об.
5
См.: Там же.
1
2
83
Таким образом, в начале XX в. в экономике Нижнего Поволжья ведущую роль продолжало играть сельское хозяйство (зерновая специализация в
Саратовской, рыбные промыслы – в Астраханской губернии). Но расширялось и промышленное производство, ориентированное на переработку сельскохозяйственного сырья. Это находит подтверждение в исследованиях Л.И.
Бородкина и И.Д. Ковальченко, доказавших на основе применения математических методов, что в начале ХХ в. уровень промышленного развития Саратовской губернии был выше среднероссийских показателей1.
Создание новых технологий, развитие инфраструктуры России (в
первую очередь железнодорожного сообщения) привело к появлению в Нижнем Поволжье новых видов производств (металлургическая, металлообработка и цементная промышленность), работавших частично на привозном
топливе и сырье. Они не имели непосредственной связи с работавшими здесь
ранее фабрично-заводскими предприятиями и кустарными промыслами, и
появились вследствие привлечения в экономику региона столичного и иностранного капитала.
О.В. ШРАМКОВА
РЕЛИГИОЗНЫЙ ФАКТОР ПОВСЕДНЕВНОСТИ НАЦИОНАЛЬНЫХ
МЕНЬШИНСТВ САРАТОВА (середина XIX – начало XX вв.)
Известно, что, религия оказывает влияние на разные сферы жизни людей: общественный и семейный быт, различные стороны материальной и духовной культуры. Она является важнейшей составляющей жизни. Так как в
крупных европейских городах утвердился европейский принцип веротерпимости, то все национальные группы стремились создать свои религиознокультовые учреждения. Не исключением был и Саратов.
В структуру городского населения входили не только национальные
общины, но и этноконфессиональные группы, которые часто образовываются
в полиэтничной среде, в условиях диаспоры. Если моноконфессиональный
этнос является редким исключением, то отколовшаяся от него группа в иноэтнической среде довольно часто оказывается моноконфессиональной. Осознание принадлежности к своей нации в этноконфессиональных группах было тождественно осознанию принадлежности к своей религии. В общественном сознании горожан складывалась модель: евреи-иудаисты, татарымусульмане, поляки-католики и т.д. Этнокультурное развитие этих групп
предполагало обязательное устройство религиозного храма.
Если говорить о немецкой общине, то с самого начала своего поселения в Саратове они испытывали потребность в той духовной жизни, которая
была одной из важнейших составляющих их жизни на родине. Бытовая неСм.: Бородкин Л.И., Ковальченко И.Д. Промышленная типология губерний Европейской России на рубеже XIX-XX вв.// Математические методы в социальноэкономических и археологических исследованиях. М., 1981. С. 48.
1
84
устроенность, незнакомое место, чуждое языковое окружение вызывали чувство подавленности, растерянности перед лицом бесконечных проблем и
трудностей. Им срочно требовалось восстановить связь со своей культурой,
духовной жизнью, основой которой была их вера, формировавшая их нравственный облик, характер, быт, образ мыслей, поведение. Это же можно сказать и о других нациях, особенно о евреях. Первые десятилетия немцыколонисты были объединены преимущественно на религиозной основе. Так,
в конфессиональном отношении немецкую слободу города населяли в основном лютеране и лишь на ¼ - католики. Церквей со священнослужителями у
проживающих в слободе первоначально не было. Церковные службы проводили приезжавшие из колоний пасторы: «Когда же из колоний приезжал в
Саратов католический или лютеранский пастор, поочередно отправлявшие
богослужения в молитвенном доме, то сторож вызывал немцев всех вероисповеданий в молитвенный дом, и, несмотря на религиозную рознь, лютеране
и католики молились вместе: чужая сторона сплотила вероисповедания доселе враждебные»1.
Ещё в начале 70-х гг. XVIII в. протестанты Саратова основали свою
церковную общину. Первоначально службы проходили в частном доме, но
уже в 1790 г., с согласия Екатерины II и генерал-губернатора, была заложена
первая немецкая церковь. 25 сентября 1793 г. церковь была освящена и получила название Евангелическо-лютеранской и реформаторской церкви Святой
Марии. С 1804 г. в церкви получили право проводить службы только протестанты, а католики стали вести богослужения в доме на Немецкой улице, где
в 1805 г. была выстроена деревянная католическая церковь2. Хотя, католицизм исповедовали не столько немцы, сколько поляки, литовцы, латыши,
грузины, французы, чехи, греки, армяне, но представительство последних
среди горожан было очень низким.
В 1852 г. Саратов стал центром Тираспольской католической епархии.
Тесный и ветхий деревянный храм, где располагалась и духовная семинария,
перестал отвечать потребностям возросшего числа прихожан. Нужна была
новая каменная католическая церковь3. В 1887-1880 гг. для постройки собора
проводились сборы, добровольные пожертвования во всех римскокатолических приходах епархии4. Строительство собора обошлось казне в
54 тыс. рублей. Со всей Тираспольской епархии для этой цели было собрано
46 тыс. рублей. Викарный епископ В. Липский завещал на строительство
церкви 6389 руб., епископ Ф. Кан после своей смерти оставил для этих же
целей 3346 рублей5.
Период подготовки к строительству собора был достаточно долгим. В
1876 г. саратовский губернатор в своем ежегодном отчёте императору говоСаратовский край. Вып. 1. С. 239.
Лиценбергер О. А. Евангелическо-лютеранская церковь Святой Марии в Саратове.
Саратов, 1995. С. 23-24.
3
ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2007. Л. 1-128;.
4
ГАСО. Ф. 365. Оп. 1. Д. 358-367, 390-404 и др.
5
Лиценбергер О.А. Римско-католическая церковь в России. Саратов, 2001. С. 131.
1
2
85
рил: «Ходатайство о разрешении постройки в Саратове нового католического
собора возбуждено уже несколько лет тому назад. Оставаясь неразрешенным,
первоначально по неодобрению проекта за несоответствием предполагавшихся размеров собора, сумм поступающих пожертвований, а затем за пересоставлением проекта, что оказало неблагоприятное влияние на чувства
местного католического населения. В результате, местные колонисты католического исповедания выселяются из России, видя в не разрешении постройки собора намеренное невнимание к их религиозным потребностям.
Ввиду чего скорейшее по возможности разрешение испрашиваемой постройки представлялось бы желательно возможным»1.
Католический каменный собор Святого Клементия был построен в
1880 г. на Немецкой улице в стиле неоренессанса, по проекту архитектора
Грудистова. Он стал прекрасным памятником архитектуры Саратова. Собор
имел богатое внутреннее убранство, статуи, привезенные из Парижа, хоры и
орган, изготовленный в Варшаве. Возвышение Тираспольской епархии связано с именами епископов Франца Ксавьера Цоттмана, Антона Иоганна Церра и последнего из них Иосифа Алоизия Кесслера.
Татары, исповедовавшие ортодоксальный ислам – суннизм сумели на
добровольные пожертвования выстроить маленькую деревянную мечеть, которая открылась в 1844 году. Мусульманская приходская община представляла собой миниатюрное государство, имеющее свои законы, обычаи, общественные порядки, учреждения и традиции, поддерживаемые в постоянной
силе и свежести духом ислама. Община имела помимо мечети мектебе, которая была открыта в 1823 году. Они содержались на средства общины2, а вся
община группировалась вокруг этих двух учреждений. Татаромусульманская община на протяжении изучаемого периода не утратила свои
черты: распространение русской речи было весьма незначительным, в основном среди мужчин. Эта община представляла компактную, прочную массу,
живущую своеобразной жизнью, наполненной догматами и обрядами, изложенными в священной книге мусульман – Коране.
Во главе мусульманской мечети на протяжении нескольких десятилетий стояли имамы из династии Енгалычевых. Так, в 1895 г. старшим ахуном
Саратовской губернии был З.Б. Енгалычев. Его сын Мухаммеджан служил
имамом – хатыбом Саратовской мечети3. После смерти отца он был назначен
на должность старшего ахуна. К 1895 г. в Саратове была открыта первая каменная мечеть на Татарской улице4. В 1904-1906 гг. попечителями мечети
были купец М.А. Курамшин и мещанин Ж. Акчурин. Вскоре старшему ахуну
стал помогать сын Зияутдин. Это был образованный имам с широким кругозором и общественными интересами. В 1911 г. З.М. Енгалычев стал членом
Саратовской учёной архивной комиссии5.
ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 10180. Л. 14 об.
ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 9155. Л. 40.
3
Адрес-календарь Саратовской губернии на 1895 г. Саратов, 1895. С. 285.
4
ГАСО. Ф. 421. Оп. 1. Д. 1408. Л. 11.
5
Энциклопедия Саратовского края (в очерках, фактах, событиях, лицах). С. 651.
1
2
86
Намного сложнее обстояло дело с отправлением религиозных треб у
иудеев Саратова. Еврейская община еще задолго до создания официального
храма – синагоги изыскала возможность для отправления духовных обрядов.
По всей видимости, городская администрация об этом не знала1. Приживающие в городе иудеи даже еще в 1893 г. подавали прошения о разрешении открытия в Саратове «постоянной молельни», аргументируя это тем, что «… в
Саратове проживает более 80 семей евреев составляющих более 500 душ
обоего пола, но все эти лица не имеют места для богослужения…». Однако
вместо содействия полиция начала проверку прав проживания евреев в городе, а строительство синагоги властями откладывалось2. Только в 1897 г. она
была открыта на улице Староострожной. Здание синагоги было выстроено в
стиле восточной архитектуры.
Проявление у еврейского меньшинства своей общности, как религиозной, так и культурно-бытовой, осложнялось в первую очередь огромным
пластом ограничений, узаконений, приложений по «еврейскому вопросу», затрагивающих буквально все стороны жизни. Правительство Александра II
предоставило среди еврейского населения только нескольким группам права
и привилегии, которыми обладали их нееврейские собратья по социальному
положению, включая право на проживание вне черты еврейской оседлости. В
связи с этим еврейский компонент Саратова достаточно поздно сформировал
диаспоральные признаки, общественно-культурную среду, социальные институты, обеспечивающие условия для сохранения этничности в городе. В
1907 г. фабрикантом Левковичем была отстроена новая синагога все на той
же Староострожной улице. Саратовским раввином был избран в 1910 г. доктор Шульман, обслуживающим одновременно Саратов, Царицын и Балашов.
Местные евреи были не довольны таким положением дел и хотели отделить
саратовскую общину и учредить самостоятельный приход с отдельным раввином3.
Каждая религиозная община, этническая группа, этноконфессиональная общность имели в городе свой храм, строительство которого было главным событием адаптационного процесса. Впоследствии все хозяйственные
нужды храма обеспечивались прихожанами. Приход собирал деньги на ремонт церкви, отопление, найм сторожа и смотрителя церковного кладбища и
т.д. Так, на одном из собраний прихожан евангелическо-лютеранской церкви
было решено сделать ремонт в доме сторожа, на время которого он с семьёй
переезжал к пробсту Томсону4. Прихожане саратовской синагоги также собирали средства на хозяйственные нужды храма, выбирали членов хозяйственного управления, которые отчитывались перед приходом за потраченные деньги. Сохранился отчет хозяйственного правления за 1905–1909 гг.: за
это время на нужды синагоги было израсходовано 28187 рублей5.
ГАСО. Ф. 421. Оп. 1. Д. 646. Л. 7.
ГАСО. Ф. 59. Оп. 1. Д. 169. Л. 57.
3
Саратовский вестник. № 189, 2 сентября 1910.
4
Саратовский вестник. № 91, 29 апреля 1910.
5
Саратовский вестник. № 96, 5 мая 1910.
1
2
87
Активное участие в жизни церкви выражалось в праздновании общинами религиозных праздников. Сохранилось описание татарского праздника
Байрам 1910 г.: «… в мечети на Татарской улице проходили богослужения,
на которых присутствовали, как местные, так и приезжие татары, число которых доходило до 4000 человек. Улица в этот день была наполнена нарядно
одетыми в праздничные национальные костюмы татарами, их женами и
детьми. Затем они отправлялись на свое кладбище, на Соколовой горе, где
справляли тризну по умершим родственникам. В завершение мужчины собрались в «большой московской гостинице», где празднование продолжилось»1.
Религия как соционормативный институт поддерживает и усиливает
действие принятых в обществе социальных норм поведения, осуществляет
формальный и неформальный контроль через деятельность церкви и самих
верующих как носителей моральных норм. Любая религия предлагает своим
приверженцам нормативные стандарты поведения, обусловленные религиозными заповедями и моралью. Эта регулятивная функция особенно эффективно проявлялась в первичной социализации молодежи. Этот процесс включает
различные формы приобщения детей к храму, получение религиозного образования и воспитания.
Одной из форм участия детей и подростков в приходской жизни было
пение в церковном хоре. Во многих духовных учебных заведениях были свои
ученические хоры. В малой духовной Тираспольской епархиальной семинарии среди прочих предметов выделялись церковное пение, игра на музыкальных инструментах, хор2. Для лютеранской общины города пастор
Г. Гюнтер собрал и издал сборники церковных проповедей «Nimm und lies» и
песен, исполняемых как на церковных праздниках, так и на крестинах, похоронах, свадьбах3. Был свой хор и в еврейской молельне под управлением
контора Х.Г. Фимкес4. Пение являлось средством приобщения детей и подростков не только к церковной службе, но и к музыкальной культуре.
Для большего приобщения детей к религиозной культуре духовными
лицами организовывались детские религиозные праздники. В газете «Саратовский вестник» была напечатана заметка о еврейском вечере для детей: «В
понедельник в народной аудитории состоялся вечер по случаю праздника
Пурим. Интересно составленная программа этого вечера, участие самих детей в качестве исполнителей, доставили юной публике массу удовольствия.
Слово о значении праздника Пурим сказал раввин доктор Шульман. Под
управлением Цветова пел хор, играл оркестр военной музыки. Особая комната была отведена для чайной, где по доступным ценам был устроен чай и
продажа бутербродов. Вечер закончился танцами»5.
Саратовский вестник. № 205, 23 сентября 1910.
Kessler J. Geschichte der Diözese Tiraspol. Dickinson. N. Dakota, 1930. S. 73.
3
ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3992. Л. 28.
4
Саратовский вестник. № 34, 11 февраля 1912.
5
Саратовский вестник. № 43, 22 февраля 1912.
1
2
88
Все городские храмы заботились об образовании и занимались школьным строительством. При каждой национальной церкви была основана своя
школа. В отчете о состоянии губернии за 1888 г. указывалось, что в городе
имелись: католическая духовная семинария и католическое 4-х классное училище, в которых обучалось 149 учеников; лютеранская школа, обучавшая
116 мальчиков и 102 девочки; ещё одна католическая школа с 31 мальчиком
и 21 девочкой; магометанское медресе, обучающее 49 мальчиков1. Это далеко не полный список национально-религиозных учебных заведений города.
Часто религиозные школы создавались прежде строительства храма, и уже в
здании школы и на её основе складывалась религиозная приходская община.
Включение религиозной морали и ценностей в воспитательный и образовательный процесс приводило к тому, что в общественном поведении человека
религиозные мораль и заповеди органически сочетались с требованиями общественной морали.
Городские храмы принимали участие в общественной жизни как города в целом, так и своей общины, в частности. Храмы оказывали посильную
помощь, когда грозила эпидемия, велись войны, наступали голодные годы.
Когда в 1830 г. в Саратове вспыхнула эпидемия холеры, и в лютеранской
общине стали умирать люди, пастор Губер регулярно навещал больных. Врачи умирали сами, госпиталь был переполнен, лечить было некому. Пастор же
проводил молитвы, навещал прихожан, отпевал покойников, многих провожал на кладбище2. По прошению церковного прихода в Евангелическолютеранскую консисторию, открытую в 1822 г., за заботу и верность общине
пастор Губер получил вознаграждение от императора Александра II в размере 2000 рублей. Другой пастор за подобную службу во время эпидемий 18471848 гг. был награждён золотым наперсным крестом. Во время этой эпидемии погибло 137 членов прихода3.
В период неурожаев 1879-1880 гг. в поволжских губерниях особый комитет Евангелическо-лютеранской консистории во главе с пробстом Коссманом оказывал помощь в виде раздачи пособий, одежды, обедов пострадавшим лютеранам и, по возможности, католическому и православному населению. Целые деревни заколачивали свои дома и убегали, чтобы найти пропитание. Большая часть из них пробиралась в Саратов. Пробст Коссман собирал
деньги у саратовских прихожан и в октябре 1880 г. открыл на эти деньги столовую при Евангелическо-лютеранской церкви Святой Марии. В ней с октября по апрель 1881 г. каждый день питалось до 600 человек. И, тем не менее, в Саратове при большом наплыве голодающих раздавать еду в больших
количествах было невозможно и, как правило, помощь оказывалась деньгами. Пастор Коссман израсходовал более 8000 рублей, пожертвованных для
голодающих лютеран прихода4.
ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 10195. Л. 83 об.
ГАСО. Ф. 852. Оп. 1. Д. 148. Л. 16; Дневник пастора Губера // Русская старина.
1878. № 8. С. 581.
3
ГАСО. Ф. 852. Оп. 1. Д. 148. Л. 20-21.
4
ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3456. Л. 2, 2об., 3, 5об., 6, 13.
1
2
89
Активной благотворительной деятельностью занимался пастор Евангелическо-лютеранской церкви Густав Адольф Томсон. Он распространял свою
деятельность не только на лютеран. Сохранились благодарственные письма
на его имя от попечительства Красного Креста за 3 вагона кукурузы, от членов Дамского попечительства за помощь в размере 1000 руб., от земского
начальника Усть-Золихи за пожертвованный картофель и т.д.1. 21 апреля
1891 г. за свою многолетнюю деятельность во благо общины пастор Томсон
получил знак отличия – золотой наперсный крест. Таким образом, в своей заботе о пастве священники занимались не только проведением обрядов, но и
организовывали акции гуманитарной помощи в голодные годы, тем самым
ещё больше сплачивая свои общины.
Культурно-просветительская деятельность городского храма была шире традиционной религиозно-нравственной сферы и школьного строительства. Развивавшаяся общественно-культурная среда порождала новые формы
участия церкви и церковных деятелей в культурной жизни: в литературных
вечерах, лотереях, национальных обществах, учебных заведениях. В 1910 г.
кафедральный мансионер А. Флек пытался устроить в пользу католической
духовной семинарии лотерею2. Пробст Г.А. Томсон ходатайствовал об открытии «Евангелического дамского благотворительного общества»3.
Храмы часто занимались издательской деятельностью и покровительствовали национальной печати. Мусульманам Саратова только в 1917 г. удалось создать свой издательский центр с газетой «Мохтарият», редактором которой был представитель известного саратовского татарского рода Сагитт
Енгалычев4. Активнее и успешнее шло издательское дело у католиков и лютеран. С 1884 г. издавался ежемесячный духовный журнал лютеран «Friedens
bote auf Berg und Wiesenseite der Wolga», в 1912 г. начато издание газеты духовного содержания «Der Evangelische Ycmeinde bote». Католическая церковь
Саратова покровительствовала изданию журнала «Klemens», который содержал большой религиозный раздел5. Религиозные события общин нередко
освещались в местной периодической печати.
Среди горожан было немало расположенных к духовенству, приглашающих и принимающих их в своих домах во время различных религиозных
праздников. Посещение священниками домов прихожан было довольно распространенным явлением, особенно при крещении младенцев, во время
крестных ходов, для сбора приношений, каких-либо разъяснений, благословления и отпевания больных. В стенах храмов решались важные для национальных общин вопросы. Священнослужители хорошо знали проблемы своего прихода и были готовы оказать помощь: утешение, совет, материальную
поддержку.
ГАСО. Ф. 852. Оп. 1. Д. 289. Л. 4-7, 9, 11.
ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 8374. Л. 131.
3
ГАСО. Ф. 176. Оп.1. Д. 126. Л. 2.
4
Фаизов С. Ислам в Поволжье. VIII-XX вв. Очерк истории. М., 1999.
5
ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д.3992, 8825, 6696.
1
2
90
Таким образом, в социокультурной сфере городской жизнедеятельности особая роль принадлежала религиозным институтам. Они выполняли религиозно-культовую, интегративную, регулятивную, благотворительную,
культурно-просветительскую, коммуникативную функции. Храмы были для
прихожан не только центрами религиозной просвещения и культовой практики, но и очагами этнокультурного развития. Религиозная принадлежность
горожан становилась этноопределяющим признаком, способствующим сохранению этнической самобытности. Первыми религиозные учреждения создали немцы города, а позже всех евреи.
Строительство церквей, религиозные обряды и обычаи сплачивали общину. С храмом были связаны все основные события жизненного цикла людей. Мусульманские мечети, кроме того, были центром проведения досуга
для мужчин. Возникнув на основе общности религиозных верований и культовых действий, храм со временем приобрёл относительную самостоятельность и стал социальным институтом, основной функцией которого была
внутренняя коммуникация.
Д.И. РЕДЧЕНКО
Г.В. ЧИЧЕРИН И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
ЗАРУБЕЖНЫХ КОММУНИСТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ (1920–1930)
Оказавшись с ноября 1918 г. в условиях полной дипломатической изоляции, большевистский режим, тем не менее, не терял связей с правительствами и деловыми кругами целого ряда стран. Объявленная 10 октября
1919 г. верховным советом Антанты полная блокада Советского государства
уже в январе 1920 г. была отменена, в том числе, в связи с отказом участвовать в ней нейтральных стран, – в первую очередь, соседей России. Развивая
данный успех, наркомату по иностранным делам во главе с Г. В. Чичериным
предстояло не только вывести существующие торговые и иные отношения с
соседними государствами на более высокий, официальный уровень, но и
наладить полноценное экономическое партнерство с ведущими западными
странами: державами Антанты и Германией.
«Из материалов хозяйственных Комиссариатов, – указывал наркоминдел в феврале 1922 г., – я убедился, что в данный момент действительное
восстановление нашего транспорта, нашего сельского хозяйства и важнейших отраслей нашей промышленности невозможно без иностранного капитала». Именно поэтому, – отмечал Чичерин, – «наша дипломатия преследует в конечном счете производственные цели, нашу внешнюю политику мы
постоянно характеризуем как производственную политику, ставящую себе
целью способствовать интересам производства в России»1. Однако становле1
Коммунистический Интернационал и идея мировой революции. М., 1998. С. 347,
349.
91
ние экономического сотрудничества с другими странами, по мнению главы
Наркоминдела, должно было происходить лишь на основе дипломатического
признания ими Советской России1.
Первый успех в решении этой задачи был достигнут уже через месяц
после завершения блокады. 2 февраля 1920 г. советская делегация заключила
дипломатический договор с Эстонией, образно названный В. И. Лениным
«окном в Европу». Получение официального признания со стороны эстонского, а затем и других правительств, выводившее большевистский режим из
международного подполья, заставило работников НКИД пересмотреть свои
отношения с иностранными компартиями. Зарубежные коммунисты, прежде
выступавшие в качестве важного подспорья для советских дипломатов на
мировой арене, быстро превращались в одну из главных помех в их дальнейшей работе.
Уже через несколько месяцев после заключения договора с Эстонией, в
апреле 1920 г., Чичерин вынужден был обратить внимание большевистского
руководства на деятельность местной компартии. Сигнал наркому поступил
от находившегося в эстонской столице члена Бюро ИККИ А. Меньшого. При
полной поддержке полномочного представителя РСФСР в Эстонии
И.Э. Гуковского, он подверг критике сложившуюся практику конспиративной переписки, осуществляемую эстонскими коммунистами. Излагая в письме Ленину от 22 апреля суть присланной А. Меньшим и И.Э. Гуковским
шифровки, наркоминдел указывал: «Через наших курьеров по разным адресам, иногда оказывающимися совершенно не подходящими, посылаются
конспиративные письма коммунистов, причем в их тексте иногда самым
наивным образом говорится об их пересылке от эстонской коммунистической партии через Российскую миссию в Ревеле. Такими неосторожными
действиями они могут не только провалить нашу миссию, но и сорвать все
дело примирения с другими странами». «Эстония, – подчеркивал нарком, –
есть пробный камень наших отношений к буржуазным правительствам в
случае примирения. Неосторожность эстонских коммунистов может таким
образом принести величайший вред всей нашей политике». Исходя из изложенного, Г. В. Чичерин приходил к следующему выводу: «Тов. Меньшой и
Гуковский настаивают поэтому с полным правом на полной централизации
партийной переписки в руках первого в Ревеле и ЦК РКП в Москве»2.
Положительное решение В.И. Лениным и другими членами Политбюро
поднятого Г.В. Чичериным вопроса о централизации коминтерновской переписки за рубежом решало лишь часть проблем, порождаемых деятельностью
иностранных компартий. Более того, с подписанием в июле-августе 1920 г.
двух новых дипломатических договоров с Литвой и Латвией, зона особого
Л. Б. Красин, как известно, допускал иную последовательность: сначала торговые
отношения, затем дипломатическое признание.
2
Российский государственный архив социально-политической истории (далее –
РГАСПИ). Ф. 159. Оп. 2. Д. 10. Л. 4.
1
92
беспокойства, причиняемого работникам НКИД зарубежными коммунистами, расширилась до трех прибалтийских республик.
10 и 14 января 1921 г. дипломатический представитель РСФСР в Литве
А.Е. Аксельрод направил Г. В. Чичерину два письма. В первом он сообщал,
что «при двух провалах коммунистических организаций там обнаружены
были динамит, пироксилин, бомбы, ружейные патроны и в большом количестве литература, причем у литовского правительства имеются подозрения,
что снабжение идет из полномочного представительства». Во втором – отмечая, что «в Ковну приехали из Риги Начальники английской и американской
военных миссий, а из Варшавы контрольная Комиссия Лиги Наций с французским комиссаром графом де-Сартиж», что «вся эта публика оказывает
давление на Литовское правительство, муссируя слухи о предстоящих якобы
террористических актах и выступлениях, будто бы приурочиваемых к годовщине убийства Либкнехта и Розы Люксембург», советский полпред указывал: «необходимо воздействие нашего Ц.К. на литовскую коммунистическую партию в смысле призыва литовских рабочих и солдат не поддаваться
провокации»1.
Опасения А.Е. Аксельрода за судьбу дипломатической миссии в Литве
не только нашли понимание и поддержку Г.В. Чичерина, но и привели к постановке последним данной проблемы перед партийным руководством в более широком контексте. 18 января 1921 г. в письме на имя секретаря ЦК
РКП(б) Н.Н. Крестинского наркоминдел следующим образом характеризовал
деятельность компартий в соседних странах: «Уважаемый товарищ, приходится поставить серьезно вопрос о деятельности окраинных коммунистических партий в связи с политическими потребностями нынешнего момента.
Если действительно наша линия в настоящее время есть производственная
политика, требующая спокойствия и установления экономического сотрудничества с капиталистическими государствами, в таком случае есть известные выступления коммунистических партий, которые приходится признать
вредными. … Надо сказать вообще, что все окраинные правительства, даже
находящиеся с нами в самых дружественных отношениях, считают, что столь
неприятные для них местные коммунистические партии существуют благодаря притоку денежных средств из Советской России, где действительным
источником является Советское Правительство. Действия окраинных коммунистических партий не могут поэтому не отражаться на отношениях этих
государств к нам». И далее, возвращаясь к предложению А. Е. Аксельрода,
нарком заключал: «Мне кажется, что было бы действительно целесообразно,
если бы Ц.К. указал литовским коммунистам на вред, причиняемый террористической тактикой, и на несвоевременность восстаний в настоящее время в
Литве»2.
Ни эта инициатива наркоминдела, ни целый ряд аналогичных его
предостережений уже применительно к латвийской компартии, направлен1
2
Там же. Д. 9. Л. 20–21.
Там же.
93
ных в Политбюро ЦК РКП(б) в последующие месяцы, не привели к какимлибо практическим результатам. В связи с этим Чичерин вновь решил искать
помощи, обратившись непосредственно к Ленину. В своём письме большевистскому вождю от 9 июня 1921 г. нарком следующим образом ставил вопрос о действиях компартии Латвии: «Многоуважаемый Владимир Ильич, по
отношению к латышским коммунистам положение глубоко ненормальное. Я
несколько раз обращал внимание Центрального комитета на действия и тактику латышских коммунистов, могущую нанести серьезнейший вред как, в
частности, нашим отношениям с Латвией, так и нашему международному
положению вообще. Ничего не было предпринято, чтобы остановить латышских коммунистов или удержать их в известных рамках. А после террористических актов, вооруженных нападений и сопротивлений, когда Латсекция открыто говорит о предстоящих партизанских действиях и из России к ним
провозится оружие, когда начинаются репрессии со стороны буржуазного
правительства, нам приходится расхлебывать последствия всего этого. Если
мы расхлебываем, мы должны иметь возможность влиять. Между тем латышские коммунисты фактически имеют возможность как им угодно подвергать опасности наши международные отношения». «Неужели, – недоумевал
Чичерин, – надо портить столь необходимые нам международные отношения, потому что ни в чем нас не слушающая местная партия действует как ей
угодно и потом заставляет нас вмешиваться в последствия eе действий». По
мнению наркоминдела, советскому руководству пора было определиться:
«Или экономическое восстановление, или авантюры; если необходимо первое и не надо вторых, то мы должны иметь возможность фактически устраивать так, чтобы вторых не было». «Если же, – заключал Чичерин, – наше положение таково, что мы не можем при репрессиях против коммунистов Латвии умыть руки, то в таком случае необходим со стороны ЦК РКП действительный контроль над действиями и тактикой латышских коммунистов»1.
Ещё не зная о положительной реакции В.И. Ленина на свое письмо2,
Чичерин на следующий день направляет ему дополнительную записку. Подкрепляя свою позицию новым доводом, нарком предостерегал: «Многоуважаемый Владимир Ильич, если из-за расстрелов коммунистов мы прервем
дипломатические сношения с Латвией, мы таким образом ее собственными
руками будем толкать в объятия Польши, мы сами создадим направленный
против нас польско-балтийский союз, который до сих пор никак не мог родиться, потому что нам удавалось удержать Латвию. Наш разрыв с Латвией
будет торжеством Антанты и Польши». Завершалась записка уже известным
Ленину предложением: «Если наша политика зависит от действий латышВ. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922 гг. М., 1999. С. 448–449.
К письму Г. В. Чичерина в фондах РГАСПИ прилагается записка В. И. Ленина,
датированная 10 июня 1921 г.: «Секретно / Т[оварищу] Чичерину / т. Чичерин! Попытайтесь выработать проект директивы от Ц[ентрального] к[омитета]. Дело нелегкое. Вы правы по существу. Но надо оч[ень] умело составить проект директивы. С
ком[мунистическим] пр[иветом] Ленин». (См.: В. И. Ленин. Неизвестные документы … С.
449).
1
2
94
ских коммунистов, в таком случае необходимо, чтобы ЦК установил над ними контроль!»1.
В тот же день Ленин поручил Чичерину подготовить проект соответствующей директивы от ЦК РКП(б), адресованной не только латвийской, но
и остальным прибалтийским компартиям. Утром следующего дня нарком передал составленный им проект секретарю ЦК РКП(б) В.М. Молотову для
рассмотрения на одном из ближайших заседаний Политбюро. Его обсуждение в партийных верхах состоялось 21 июня 1921 г., в ходе которого текст,
предложенный Чичериным, был основательно переработан. В окончательный
вариант не вошли ни констатация наркомом факта, что «отношение буржуазных правительств Эстонии, Латвии, Литвы к Российскому советскому правительству стало постепенно гораздо более корректным и дружелюбным, чем в
прошлом году», ни его попытка объяснить сохраняющееся настороженное
отношение правящих кругов балтийских республик к Москве «уверенностью,
что при помощи их коммунистических партий Российское правительство готовит для них судьбу Грузии»2.
Тем не менее, переделка текста не исказила сути чичеринского предложения. Проект директивы был принят членами Политбюро в следующем
виде: «ЦК обращает внимание тт. коммунистов Эстонии, Латвии и Литвы на
то, что им необходимо сообразовать свою политику с особенностями международного положения РСФСР в настоящих условиях. Эти особенности характеризуются заключением польского мира и торгового соглашения с Англией. Всякие действия, рассчитанные на вовлечение России в военную
борьбу с одним из этих государств или могущие иметь своим последствием
такое вовлечение, могут повлечь обострение в ее международном положении. … ЦК просит коммунистов Эстонии, Латвии и Литвы проявлять
наибольшую осмотрительность как во внешней, так и во внутренней политике, приняв во внимание указание ЦК РКП о том, что в настоящий момент не
может быть и речи о военной помощи им со стороны РСФСР»3.
В те же дни серьёзные противоречия в позициях иностранных коммунистов и работников Наркоминдела обнаружились и на Дальнем Востоке.
Возмутителем спокойствия здесь выступила корейская компартия, потребовавшая от большевистского руководства, «чтобы Центральные Советские
учреждения воздерживались без рекомендации Центрального Комитета Корейской Коммунистической Партии от каких бы то ни было сношений с
представителями других Корейских политических и партийных организаций»4.
Отвечая на запрос В.М. Молотова, в письме от 9 июня 1921 г. Чичерин
с нескрываемым раздражением и удивлением охарактеризовал требование
корейских коммунистов как «нечто совершенно неслыханное и прямо таки
В.И. Ленин. Неизвестные документы … С. 449.
Там же. С. 448–449.
3
Там же. С. 449.
4
РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 659. Л. 11.
1
2
95
чудовищное». «Стеснять свободу Советского правительства в сношениях с
какими ему угодно лицами и организациями, хотя бы Кореи, – заявлял нарком, – конечно, совершенно не допустимо. Тем более в отсталой стране, в которой коммунизм может существовать лишь в виде крайне слабого, тепличного ростка, ставить все наши сношения под контроль этой едва родившейся
неопытной коммунистической партии – просто чудовищно». «Многочисленными резолюциями съездов и конгрессов, – напоминал Чичерин, – установлено, что на Востоке мы ставим себе задачей содействие национальноосвободительным движениям; тем более, в таких совершенно отсталых странах, как Корея, где для коммунизма нет почвы, мы, оказывая, конечно, всяческое содействие только что родившейся коммунистической партии, не можем
не сознавать, что это фактор весьма слабый и не можем не считаться со всеми другими факторами, соответственно их реальному значению». «Можно,
конечно, – поводил итог Георгий Васильевич, – спрашивать у Корейской
коммунистической партии ее заключения, но оно должно быть для нас совершенно необязательно»1. Получив поддержку Ленина и в этом вопросе,
Чичерин добился отклонения членами Политбюро поступившего от корейских коммунистов требования.
Несмотря на то, что более опытные европейские компартии никогда с
подобными прямыми инициативами к советскому руководству не обращались, однако и они в той или иной форме стремились корректировать в своих
интересах круг общения официальных представителей СССР с местными политическими силами. Показательной в этом плане стала реакция итальянских
коммунистов на приём, устроенный новым полпредом СССР в Риме
К. К. Юреневым в июле 1924 г. главе фашистского государства Муссолини.
Через главный рупор своей партии, – газету «Унита», – они выразили своё
негодование по поводу данного шага советского посла. О непонимании итальянскими товарищами «парадоксальных маневров советского государства» Юренев вынужден был писать в Москву. В письме членам Политбюро
от 15 июля, он отмечал, что «паническое выступление в "Унита" лучше всего
показывает нам, как еще примитивно мыслят руководители рабочих масс в
Италии», в связи с чем просил «дать соответствующие указания (через ИККИ) товарищам из Исполкома Итальянской компартии». Переходя от частного эпизода с приёмом Муссолини к общей характеристике взаимоотношений,
сложившихся между советскими полпредами и иностранными компартиями,
Юренев заявлял: «Полпред не инструмент той или иной местной компартии;
он как коммунист контактирует с нею, но линию своей политики определяет
сам (т.е. по директивам ЦК и НКИД)». Между тем, заключал он, «вопрос об
отношениях между Полпредами и Компартиями – больной вопрос, давно
ждущий внесения в него возможной ясности. Однако решите ли Вы его или
нет, я думаю, что через ИККИ Вы все же укажете местным компартиям, что
1
Там же.
96
они не имеют никакого права открыто наскакивать на Полпредов за неугодные им действия последних»1.
Призыв посла СССР в Италии «одернуть со всей решительностью товарищей коммунистов»2 среди членов Политбюро не нашел отклика. Более
того, соглашаясь с руководством итальянской компартии, в Кремле расценили устроенный полпредом приём фашистского диктатора как совершенно необязательный и вредный в политическом отношении шаг. 21 июля Юренев
отправил в Москву новое письмо, в котором, учитывая позицию, занятую
партийными верхами, вынужден был теперь по большей части оправдываться. Объясняя устройство им обеда фашистскому диктатору необходимостью
наладить эффективную работу на должности полпреда в Риме, он указывал
членам Политбюро: «Я вполне соглашаюсь с Вами, что прием Муссолини
был нежелателен, но хочу думать, что Вы согласитесь со мною в том, что он,
к сожалению, был неизбежен»3.
Несмотря на то, что еще в 1922 г. Чичерин предотвратил разрыв отношений с Италией, убедив Ленина отказаться от «международной демонстрации» и «травли ее за фашистов»4, его роль в скандале с приемом Муссолини
оказалась весьма скромной. В дело вмешалась открытая (с середины 1923 г.)
борьба между Чичериным и его первым заместителем Литвиновым. По свидетельству бывшего советского полпреда Г.З. Беседовского, «весь аппарат
Наркоминдела принял участие в этой борьбе, разделившись на две группы
(«чичеринцы» и «литвиновцы»), причём обе группы вели борьбу, очень мало
заботясь об интересах работы»5. Юренев считался литвиновцем6, в связи с
чем нарком, по-видимому, решил, что защиту ему должен обеспечивать
М.М. Литвинов, курировавший к тому же отношения НКИД с западными
странами. Тем не менее, не вызывает сомнений, что постановка Юреневым
вопроса о необходимости полной независимости полпредов от местных компартий всецело разделялась Чичериным.
По мнению наркоминдела, особенно вредным и опасным для международного положения СССР являлось «всякое обнаружение контактов между
аппаратом (советских зарубежных представительств – Д.Р.) и компартиями».
Несмотря на неоднократные предостережения Чичерина, лишь после разрыва
дипломатических отношений с Великобританией в мае 1927 г. большевистское руководство всерьёз занялось решением этой проблемы.
26 января 1928 г. по докладам Чичерина и секретаря ИККИ
О. Пятницкого постановлением Политбюро была создана комиссия во главе с
РГАСПИ. Ф. 159. Оп. 2. Д. 36. Л. 150–151.
Там же. Л. 151.
3
Там же. Л. 159.
4
См.: Белевич Е., Соколов В. Наркоминдел Георгий Чичерин // Международная
жизнь. 1991, №2. С. 105.
5
Беседовский Г. З. На путях к термидору. М., 1997. С. 142.
6
Сам Г.В. Чичерин о К. К. Юреневе так и отзывался: «литвиновец т. Юренев»,
«враждебный мне Юренев». (См.: «Диктатура Языкочешущих над Работающими» …
С. 101, 102).
1
2
97
Н.М. Янсоном1, в которую вошли представители всех заинтересованных ведомств. НКИД представлял Чичерин, Коминтерн – О. Пятницкий, ОГПУ –
зампред этой организации М.А. Трилиссер, наркомат внешней торговли – некто Платонов. Комиссии поручалось пересмотреть индивидуальный состав
всех полпредств, торгпредств и других советских организаций во всех странах2. «В соответствии с отношением правительств различных стран к коммунистическому движению их стран и сотрудничеству членов компартий в
наших организациях, – указывалось в постановлении, – произвести … замену
ответственных и рядовых коммунистов, в первую очередь, гражданами
СССР, как партийными, так и беспартийными, с гарантией в том, что это сотрудничество в наших организациях не послужит поводом к международным
осложнениям»3.
«Действительно, – пояснял в последствии это решение Чичерин, – если
крупным участником крупного коммунистического выступления оказывался
портье нашего банка, поднимался общий крик о нашей виновности.
…Раньше признавалось, что наши учреждения не вмешиваются в то, что делают иностранцы, служащие у нас, во внеслужебное время. От этого пришлось отступить. Были изданы общие правила для иностранцев, служащих у
нас. Были введены строгости относительно их поведения в служебное время
(использование наших помещений для их целей и т.д.), но было также выяснено, что не все они могут себе позволить во внеслужебное время. Были
установлены разные степени строгости для разных стран. Выяснилось, что в
Турции вся компартия служила в наших учреждениях; для Турции была
установлена максимальная строгость в избежание контакта. В Берлине весь
актив партии сидел в наших учреждениях; это была форма финансирования
партии. Было постановлено, что члены центральных и высших областных
учреждений, а также особо одиозные группы (напр. контрразведка КПГ) не
могут быть служащими у нас. И в Германии, и в других странах перед многими был поставлен вопрос: или откажись от такой-то должности в партии,
или откажись от должности у нас»4.
Важность работы комиссии Янсона, по мнению Чичерина, диктовалась
ещё и тем, что иностранные коммунисты, как и прежде, стремились использовать внешнеполитические организации Советского государства в своих интересах, мало заботясь о международном положении последнего. В июне
1927 г. нарком писал председателю Совнаркома А.И. Рыкову: «Компартии
относятся самым легкомысленным образом к существованию СССР, как будто он им не нужен»5.
Янсон Николай Михайлович (1882–1938). В 1928–1930 нарком юстиции РСФСР.
См.: Адибеков Г.М., Шахназарова Э. Н., Шириня К. К. Организационная структура Коминтерна. 1919–1943. М., 1997. С. 133; «Диктатура Языкочешущих над Работающими» … С. 108.
3
Цит. по: Адибеков Г.М., Шахназарова Э.Н., Шириня К.К. Указ. соч. С. 133–134.
4
«Диктатура Языкочешущих над Работающими» … С. 108.
5
Цит. по: Соколов В. В. Неизвестный Г. В. Чичерин. Из рассекреченных архивов
МИД РФ // Новая и новейшая история. 1994, № 2. С. 8.
1
2
98
Особое значение в связи с этим Чичерин придавал контролю за собственной советской прессой, который он осуществлял как глава внешнеполитического ведомства. Накануне своей отставки, в июле 1930 г., Георгий Васильевич вспоминал: «До 1928 года все, что в "Известиях" и "Правде" имело
какое-либо отношение к внешней политике, присылалось мне в гранках или
читалось мне по телефону, я выбрасывал или изменял. Несколько раз я прямо
спас положение, в особенности, когда какой-нибудь идиот из братской компартии проталкивал чудовищную нелепость. Например, Реммеле1 несколько
лет тому назад дал в "Правду" чудовищную по идиотизму статью о том, что,
по неопровержимым сведениям, Германия получила право утроить численность рейхсвера и за это вступила в антисоветский фронт. Эта ребяческая
ложь была страшно вредной, чистая провокация… Очевидно, анальфабеты2
из КПГ захотели этой дикой чепухой подкрепить обычное тельмановское3
лганье. Если бы я не задержал эту гадость, был бы величайший скандал»4.
С сентября 1928 г. по январь 1930 г. Чичерин находился в Германии на
лечении, и германская компартия во главе с Э. Тельманом в этот период превратилась, пожалуй, в главный объект его критики. Особую тревогу, указывал нарком в личном письме В. М. Молотову от 18 октября 1929 г.,
вызывало у него «стремление Москвы во что бы то ни стало испортить в угоду Тельману отношения с Германией»5. В условиях полного прекращения
отношений с Великобританией идти на ухудшение и разрыв отношений с
Германией, являвшейся для СССР в 1920-е гг. самым крупным экономическим и наиболее естественным военно-политическим партнером на Западе,
Чичерин считал безумием. В письме И. В. Сталину от 20 июня 1929 г. нарком
убеждал генсека отказаться от взятого им курса на ухудшение отношений с
Германией в связи с появившимися в большевистском руководстве надеждами на скорую мировую пролетарскую революцию. «Как хорошо бы было, –
писал Чичерин, – если бы Вы, т. Сталин, изменив наружность, поехали на некоторое время за границу, с переводчиком настоящим, не тенденциозным.
Вы бы увидели действительность. Вы бы узнали цену выкриков о наступлении последней схватки. …Именно с точки зрения мировой революции я считаю глубоко ложным, когда международное положение СССР подрывается и
подвергается опасности только для того, чтобы плохо клеящаяся агитация т.
Тельмана могла пойти чуть-чуть получше»6.
В том же письме Чичерин указывал, что первомайские столкновения
демонстрантов с полицией в Берлине в 1929 г., организованные немецкими
коммунистами и представленные в «Правде» как начало решающих боёв с
мировым капиталом, являются «невероятным блефом»: «Полиция расстреляРеммеле Герман (1886–1939). С 1921 член ЦК, в 1924–1925 председатель коммунистической партии Германии. В 1924–1933 член Президиума Исполкома Коминтерна.
2
Анальфабет (устар.) – неуч, неграмотный, не умеющий читать и писать.
3
Тельман Эрнст (1886–1944). С 1925 председатель компартии Германии.
4
«Диктатура Языкочешущих над Работающими»… С. 106.
5
Цит. по: Соколов В. В. Указ. соч. С. 16.
6
Цит по: Соколов В.В. Указ. соч. С. 14.
1
99
ла 30 старух, стариков и случайных прохожих, из полицейских никто не был
убит, один получил огнестрельную рану. Цергибель1 кричит о баррикадных
боях 200 000 рабочих с тайными складами оружия, и мы тоже. Под баррикадами разумеются сооружения, за которыми скрываются, чтобы стрелять.
Между тем баррикады 1 мая были такие, что через них ребенок перешагнуть
мог. На суде их высота была определена в 30 сантиметров. В "Огоньке" было
их изображение. Маленькие камешки чуточек навалены, срезано молоденькое чахоточное деревцо. Не баррикады, а деградация и дискредитация»2.
Не только в Германии, но и во всей Европе деятельность компартий, по
мнению Чичерина, зашла в тупик: «…генеральная стачка (в Германии – Д.Р.),
провалилась оглушительно. Выборы в саксонский ландтаг – полный неуспех
для коммунистов, уменьшение числа поданных голосов. В Париже традиционная демонстрация на кладбище была неожиданно бледной. Французские
коммунальные выборы – топтанье на месте. В Англии из 22 миллионов поданных голосов оказалось коммунистических 50 тысяч, т.е. ничто. ГКП (КПГ
– коммунистическая партия Германии – Д.Р.) сократилась с 500 тыс. до 100
тысяч». «И этому, – вопрошал он генсека, – надо принести в жертву беспримерно колоссальный факт создания СССР, подрывать его положение, ежедневно портить отношения с Германией и врать об ее переориентировке,
чтобы дать немножко больше агитационного материала т. Тельману? "Ставка
на нуль" – изумительно!»3.
Таким образом, к концу 1920-х гг. зарубежные коммунистические партии, по мнению Чичерина, представляли собой не что иное, как «нуль», но в
то же время являлись для Советского государства «совершенно невыносимой» обузой. Характерна в этом плане оценка, данная наркомом иностранным компартиям накануне своего ухода в отставку в июле 1930 года. В
письме В.В. Куйбышеву Георгий Васильевич отмечал, что с 1929 г. Москва
встала на путь прямого «допинга» по отношению к зарубежному коммунистическому движению, а это означало, по его мнению, смерть советской государственной внешней политики4. Решать эту проблему, однако, у Чичерина
уже не было ни сил, ни времени. После долгожданного ухода на пенсию в
1930 г. ему лишь оставалось наблюдать со стороны за деятельностью НКИД
во главе с новым наркомом по иностранным делам, своим злейшим врагом
М.М. Литвиновым.
П.И. БОГАЦКИЙ
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ
РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ в XIX – начале ХХ веков
Цергибель – Полицай-президент Берлина.
Цит по: Соколов В.В. Указ. соч. С. 14.
3
Цит по: Соколов В.В. Указ. соч.
4
«Диктатура Языкочешущих над Работающими» … С. 108.
1
2
100
Формирование интеллигенции всегда было тесным образом связано с
той обстановкой, в которой оно происходило. Если это происходило в феодальном обществе, то в основном формировалась интеллигенция, защищающая этот строй, так как основной доступ к образованию, формированию своих общественно-политических взглядов имели больше всего представители
класса феодалов, в России – бояре, дворяне, помещики. Хотя, конечно, в это
время формировалась интеллигенция и из бедных слоёв народа, из рабочих и
крестьян, защищающая их интересы. Но её было значительно меньше, чем
интеллигенции феодальной. Постепенно в этот период возникала также интеллигенция вновь зарождающегося класса буржуазии. В это время формировалась также интеллигенция из сословий мещан и духовенства. Многие
представители этой интеллигенции, а также дворянской и буржуазной, впоследствии стали видными деятелями российской науки и культуры. Ввиду
особых обстоятельств, взглядов, интересов, симпатий они порвали со своим
классом или сословием и встали на сторону народа, примкнули к революционному движению. Все это происходило потому, отмечал русский экономист
М.И. Туган-Барановский, что «…люди господствующих классов русского
общества были гораздо менее связаны культурными традициями и интересами своих классов, чем на Западе»1.
Таким образом, мы видим, что одной из важнейших особенностей
формирования нашей интеллигенции в период феодализма и перехода к капитализму, в отличие от Запада, было то, что наша интеллигенция была ближе к народу, к его нуждам и интересам. Но, несмотря на это, она всё же не
имела здоровых и глубоких корней в нём. Это происходило потому, что она
не могла, в силу своего определённого развития, его вдохновить на существенные преобразования. Она не могла, отмечал философ И.А. Ильин,
«…зажечь его сердце, увлечь его волю, озарить и покорить его разум». И далее он подчёркивал, что интеллигенция «…религиозно мертва, национальнопатриотически холодна и государственно безыдейна»2. Всё это происходило
потому, что её рассудок многие поколения отстранялся от религии. Это вело
к ослаблению национального чувства, патриотической инертности, к изменению и оскудению понятия государственного долга. Понимание государственного развития становилось «…пустым, плоским и безыдейным»3.
Душа интеллигенции стала духовно подорванной и ослабленной. В таком состоянии она не могла успешно выполнить свой гражданский, патриотический долг, «…не могла строить Россию»4. И «так случилось, что русская
интеллигенция инстинктом и разумением своим отделилась от русского простого народа и сознательно противопоставила себя ему. Она перестала чувствовать его – своим народом, а себя – его интеллигенцией»5.
Туган-Барановский М.И. Интеллигенция и социализм // Интеллигенция. Власть.
Народ. М., 1993. С. 213
2
Ильин И.А. О русской интеллигенции // Там же. С. 277
3
Там же. С. 278.
4
Там же. С. 279
5
Там же. С. 280
1
101
Нельзя, конечно, полностью согласиться со всеми вышеприведенными
рассуждениями авторитетного философа, но большинство из них верно отражают положение и состояние интеллигенции в России в то время. Нашей
интеллигенции, отмечал философ и экономист С.Н. Булгаков, был свойственен
в изучаемый период также космополитизм, который сформировался на отвлечённых схемах просветительства. Это также вело к отсутствию здорового
национального чувства, что препятствовало выработке национального самосознания и делало интеллигенцию вненародной1. Об этом также писал известный
учёный М.О. Гершензон2 и философ С.Л. Франк3.
Особенность формирования нашей интеллигенции в изучаемый период
в отличие от западной заключалась также и в том, что она, как отмечал исследователь Н.Е. Покровский «…стала историческим продуктом не равновесия, а как раз противоположного – полнейшего дисбаланса социальных
структур»4. На Западе же интеллигент был «…прежде всего сориентирован
на поиски равновесия со средой своего социального существования» 5. Это
отличие было связано с особенностями обстановки, с классовой и социальной структурой общества, со сложившимися и развивающимися в нём отношениями. Для западного интеллигента была присуща во всем жёсткая целесообразность, для нашего – полная духовная несдержанность6.
Важную особенность русской интеллигенции отмечал философ
Н.А. Бердяев. Он писал: «С русской интеллигенцией в силу исторического ее
положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной
справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала
любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине»7. У интеллигенции к различным сферам жизни «…преобладало демагогическое отношение… Эта демагогия деморализует душу нашей интеллигенции и создает тяжелую атмосферу»8. Недоверчивое отношение интеллигенции к указанным
явлениям Бердяев объясняет тем, что они, как считала сама интеллигенция,
могут помешать ей «…бороться с самодержавием и служить народу, благо
которого становилось выше вселенской истины и добра»9.
Указанные выше и некоторые другие черты, которые сформировались
у нашей интеллигенции в изучаемый период, содействовали впоследствии
формированию в стране бюрократически-тоталитарного режима, который затем «…превратил интеллигенцию в своего первейшего социального противСм.: Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. М., 1990. С. 64-65.
См.: Гершензон М.О. Творческое самосознание // Там же. С. 88.
3
См.: Франк С.Л. Этика нигилизма // Там же. С. 179.
4
Покровский Н.Е. Российская интеллигенция перед историческим выбором // Интеллигенция в условиях общественной нестабильности. М., 1996. С. 10
5
Там же.
6
Там же. С. 13.
7
Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. М., 1990. С.
12.
8
Там же. С. 13
9
Там же. С. 14
1
2
102
ника»1. Эти черты также в целом отрицательно сказывались на развитии общества и в период советской власти, сказываются и в настоящее время.
О.С. МОЗГОВАЯ
СУДЬБА СОВЕТСКИХ НЕМЦЕВ В ПЕРИОД ОБОСТРЕНИЯ
СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИХ ОТНОШЕНИЙ (1937-1939 гг.)
1937 год вошел в историю как год «большого террора», от которого пострадало огромное количество ни в чём неповинных людей, независимо от их
национальной принадлежности. Ещё в начале года был разработан план
предстоящих чисток, направленных на уничтожение «пятой колонны». Вопервых, необходимо было избавиться от «бывших людей», то есть врагов
народа. Во-вторых, ликвидировать шпионско-диверсионные базы, а именно
иностранные колонии и лиц, связанных с заграницей. Здесь выделись три основные операции: польская, харбинская и немецкая2.
«Немецкая операция» началась 30 июля 1937 г. по приказу № 00439 с
преследования германских граждан. НКВД развернул свою деятельность в
Поволжье, Украине, Москве и Ленинграде, Западно-Сибирском крае, Казахстане, Азовско-Черноморском крае, в Крыму. Особое внимание уделялось
чисткам на приграничных территориях и режимных зонах, в немецких национальных районах3.
Наряду с германскими гражданами, политэмигрантами, бывшими военнопленными арестовывались бывшие служащие немецких предприятий и
их жёны, среди которых были и советские немцы4. Подавляющее большинство арестованных в ходе «немецкой операции» осуждались НКВД-УНКВД в
«альбомном порядке», зачастую даже без видимости «тщательного расследования». Для вынесения обвинительного заключения было достаточно действительной или косвенной связи с Германией: то есть все лица, которые родились, учились, выезжали, работали в Германии или контактировали с германскими представителями в СССР. Вероятность попасть в число репрессированных увеличивалась, если под подозрение попадал немец, работавший
на стратегическом предприятии, проживавший на окраинных территориях. 1
Там же. С. 16
См.: Ченцов В. В. Трагические судьбы. Политические репрессии против немецкого населения Украины в 1920-1930-е годы. – М.: Готика, 1998. С. 50-93.
3
См.: Охотин Я.; Рогинский А. Из истории «немецкой операции» НКВД 1937-1938
гг. // Наказанный народ. М.: Звенья, 1999. С. 42.
4
См.: Benjamin Pinkus, Ingeborg Fleischhauer. Die Deutschen im der Sowjetunion…
Pinkus Benjamin; Fleischhauer Ingeborg. Die Deutschen in der Sowjetunion: Geschichte einer
nationalen Mindercheit im 20. Jahrhundert. Band 17. Baden-Baden. 1987. S. 197; Иларионова
Т. С. «Немцев на русских»: гуманитарные аспекты пакта Молотова - Риббентропа // Новейшая Отечественная история. Саратов, 2004. С. 3.
1
2
103
февраля 1938 г. Н. И. Ежов установил конечный срок национальных операций - 15 апреля 1938 года. С весны 1938 г. национальной операции уделялось особое внимание в рамках всех репрессивных мероприятий1.
В Москве, Ленинграде, а также в Украине органами НКВД были обнаружены «крупные террористические шпионские и диверсионные организации». Только в Донбассе за первый квартал 1937 г. было раскрыто 112 фашистских групп общей численностью 587 человек. В первую очередь под
определение «фашист» попадали представители немецкого населения Украины. В связи с этим на январском пленуме ЦК КП(б) Украины было высказано предложение о необходимости массового выселения немцев из промышленных районов. Кандидат в члены Политбюро ЦК КП(б)У С. Саркисов
настаивал: «Немцы, которые переплетаются с фашистами, расставили свои
сети по большим электростанциям… Я думаю, что мы должны идти смелее
по линии высылки многих немцев из Донбасса. Они нам не нужны»2. Шпионов Германии в лице советских немцев органы НКВД находили в различных
отраслях народного хозяйства.
В марте 1937 г. Днепропетровский облсуд вынес приговор в отношении филиала «Национального Союза немцев на Украине». По версии НКВД,
организация была образована еще в начале 1920-х годов. Возглавляли её заведующие немецкой секцией ЦК КП(б)У Гохштегер и Гербарт, заведующий
педтехникумом в Пришибе Отто Вайтигер, заведующий окружной немсекцией в Одессе Адольф Мюллер и другие. Организация немецкого отделения в
Одесском педтехникуме, открытие машиностроительного техникума в колонии Хортица, по мнению НКВД, стало организацией центров по проведению
антисоветской деятельности. Например, директор Хортицкого немецкого
техникума М. Г. Билик и директор машиностроительного техникума К.К.
Гойер получили указание на проведение враждебной деятельности во время
своего пребывания в Германии. В дальнейшем они завербовали ряд преподавателей техникума и, провоцируя недовольство студентов в результате отключения отопления и ухудшения условий питания, пытались распространить своё влияние. В результате осуждённые получили от 5 до 10 лет лишения свободы, из них трое впоследствии были расстреляны.
«Союз» распространил своё влияние на всю территорию Украины, был
связан с всесоюзным центром фашистской организации в Москве, «который
координировал работу среди немцев в масштабе всего Советского Союза».
Сотрудники НКВД установили связь и «выходы на канцелярию Розенберга и
Геббельса», руководителей «Союза» через представителя Внешнеполитического отдела НСПГ, директора «Фаст» и «Бриллиан Фаст». Членов организации обвинили в «идеологической подготовке немцев Украины к оказанию
помощи фашистским войскам, активном шпионаже в пользу Германии»3.
См.: Охотин Я.; Рогинский А. Указ. соч. С. 37-39; 42-43; 52; 54-58.
См.: Ченцов. В. В. Трагические судьбы. С. 100.
3
См.: Материалы к энциклопедии «Немцы России». Вып. 7. Немцы Украины. Пилотный сборник. М., 2002. С. 164-165.
1
2
104
В апреле 1937 г. НКВД была «раскрыта» «Немецкая шпионскодиверсионная организация на железнодорожном транспорте и в промышленности Украины», возглавляли которую уже известные нам Гойер, Билик и
ряд других лиц немецкой национальности. Данная организация, распространившая свое влияние на Донецкую, Днепропетровскую, Одесскую, Харьковскую области, получая директивы «разведывательных и политических органов иностранного государства», проводила подрывную деятельность,
направленную на создание диверсионных и шпионских кадров в СССР «в
целях использования их в интересах этого иностранного государства»1. Вероятнее всего, что под «иностранным государством» подразумевали Германию.
В отношении А.А. Вейнингера НКВД установило, что он принимал
участие в эмиграционном движении 1928-1929 гг., для чего выезжал в Москву, где имел разговор с представителем германского консульства. Следовательно, был завербован и проводил шпионскую деятельность в пользу Германии. На этом основании Вейнингер был осужден и расстрелян2.
1938 год знаменует собой новый этап репрессий на Украине. Ежов выразил недовольство работой НКВД Украины по разгрому контрреволюционного немецкого центра, что вызвало усиление репрессий. По версии НКВД,
германская разведка осуществляла свою работу через агентов, проникших в
СССР в 1920-е гг. под видом иностранных специалистов, которые формировали шпионские и диверсионные группы в промышленных и национальных
районах республики. Антисоветскую работу среди немецкого населения,
якобы, также осуществляли бывшие военнопленные и сотрудники германских консульств в Харькове, Киеве, Одессе и посольство в Москве. В качестве примера можно привести «контрреволюционную организацию» в Запорожье. «Штаб» данной организации состоял из немцев, работавших на крупнейших заводах «Запорожсталь» и «Коммунар». Организация, якобы, имела
связь с германским консульством в Харькове и создала штурмовые отряды в
немецких колониях (Хорица, Широкое, Водяное) для подготовки террористического акта против секретаря ЦК КП(б)У Н.С. Хрущева3.
Репрессиям подверглось и подрастающее поколение немецких колонистов, которые контактировали с «бывшими людьми», проявляя сочувственное отношение к Германии. Такие дела в НКВД получали названия «Враги»,
«Родственники», «Наследники».
В Сибири для выявления фашистских шпионов предпринимались аналогичные меры. В круг обвиняемых вошли те же категории населения, что и
в целом по стране: это германские поданные, особенно представители консульств, военнопленные и конечно, немецкие колонисты. На 1 июля 1938 г.
См.: Ченцов В. В. Трагические судьбы. С. 99-101.
Там же. С. 109.
3
Там же. С. 110.
1
2
105
органами НКВД было репрессировано 65339 немцев, 10% были приговорены
к высшей мере наказания1.
Архивные материалы позволяют установить проведение «немецкой
линии» и в Казахстане. Из райкомов поступали тревожные сообщения об
усилившемся поступлении посылок из Германии, а главное, были выявлены
случае приёма данных посылок колхозниками, которые тут же причислялись
к фашистам2. На 15 марта 1938 г. в Казахской ССР было осуждено по
«немецкой линии» 1471 человек3.
В АССР НП в рамках «немецкой операции» НКВД репрессиям подверглось 1068 человек. Это сравнительно небольшой процент по сравнению с
другими регионами, хотя именно в АССР НП направлялось подавляющее
большинство политэмигрантов, реэмигрантов, здесь в 1920-е гг. находился
НВБ, осуществлявший внешнеэкономическую деятельность с Германией.
Эти люди подверглись преследованиям еще в ходе «кулацкой» операции по
приговору Верховного суда и Особого совещания НКВД и т.д. В итоге в
АССР НП доля осужденных оказалась в 2 раза выше, чем в целом по стране4.
В АССР НП, как и в других регионах страны, было «раскрыто» несколько фашистских групп. По данным НКВД, одна из таких групп существовала среди немцев-студентов Саратовского медицинского института.
Один из студентов четвертого курса в 1926 г. находился на практике в Германии и после своего возвращения организовал группу из пяти человек, которая занималась «…подготовкой антисоветской молодежи из немцев для активной борьбы с советской властью. Эти мероприятия намечалось осуществить путем создания боевых групп по типу германских штурмовых отрядов
«СА» и участия в восстании против советской власти в период военного
нападения на СССР блока фашистских государств»5. В медицинском институте в «распространении фашистской агитации» были замечены также и некоторые преподаватели, которые получили высшее образование в Берлине6.
В условиях более чем сложных отношений с Германией и в рамках
проводимой «немецкой операции» под пристальное внимание карательной
машины попали и все дипломатические учреждения Германии в СССР. Постоянные контакты немецкого населения с консульствами и посольством не
только послужили поводом к усилению репрессий, но и поставили под сомнение деятельность самих этих учреждений.
См.: Бруль В. Немцы в Западной Сибири. Топчиха, 1995. - Ч. 2. С. 106-109.
См.: Из истории немцев Казахстана (1921-1975 гг.): Сб. документов. 2-е изд. –
Алматы – М.: Готика, 2000. С.87-89.
3
См.: Охотин Я., Рогинский А. Из истории «немецкой операции» НКВД. С. 64.
4
См.: Государственный архив новейшей истории Саратовской области (Далее:
ГАНИСО). Ф. 6210. Оп. 2. Д. 208. Л. 1, 12, 18; Д. 546. Л. 1, 9-14, 21-67; Д. 753. Л. 26, 27,
28; Д. 900. Л. 38; Д. 904. Л. 10, 12, 38; Д. 972. Л. 1, 5; Д.1002. Л. 4-8, 38-39; Д. 1167. Л. 337341, 390-391; Д. 1315. Л. 36-43; Д. 1747. Л. 103-105; Д. 3469. Л. 22, 38; Охотин Я.; Рогинский А. Из истории «немецкой операции» НКВД… С. 67-68.
5
См.: ГАНИСО. Ф. 6210. Оп. 2. Д. 1167. Л. 337-391.
6
См.: ГАНИСО. Ф. 6210. Оп. 2. Д. 1710. Л. 94-96, 122-123.
1
2
106
В пределах СССР действовало 7 немецких консульств в Ленинграде,
Одессе, Киеве, Харькове, Тифлисе, Владивостоке и Новосибирске1. Последнее продолжительное время возглавлял консул Г.В. Гросскопф. В ноябре
1932 г. посольство Германии в Москве выступило с инициативой о повышении ранга новосибирского консульства с присвоением ему статуса «генерального». 19 августа 1933 г. Гросскопфу было присвоено звание консула 1
класса. В обязанности консула, кроме налаживания экономических связей и
заботы о лицах германского гражданства, входило и составление докладов о
внутриполитическом и экономическом положении в их округах. Консульские
доклады формировались на основании материалов официальной статистики,
печати, по результатам бесед с местными партийными деятелями и сообщений доверенных лиц (Vertrauensleuten) из числа германских граждан2. Источниками информации вполне могли являться и советские немцы, которые на
протяжении 1920-х гг. поддерживали связь со своими родственниками в
Германии при посредничестве консульств, решали проблемы, связанные с
реэмиграцией и эмиграцией, обращались с просьбами о помощи во время
коллективизации и последовавшего голода. Например, Днепропетровский
УНКВД возбудил дело «Аншлюсс-Лейпциг» в отношении «разведчика Дика», который занимался вербовкой советских граждан для передачи «шпионских сведений» секретарю германского консульства Штреккеру3.
На основании данных докладов посольство Германии в Москве составляло ежегодный обзор состояния дел в СССР, направлявшийся в МИД Германии. В отчёте, наряду с такими разделами, как политические вопросы
(внутренняя и внешняя политика), экономическое состояние, социальные вопросы (эмиграция, передвижение населения, быт и т.д.), специальный раздел
был посвящён положению в немецких колониях4.
Вполне логично, что в условиях конфронтации между двумя странами,
когда речь шла о прямой угрозе со стороны Германии, подобная деятельность консульств была недопустима. Определив общеполитическую ситуацию как предвоенный период, органы НКВД решили «…усилить всеми мерами внутреннее и наружнее наблюдение, разработку связей работников германских дипломатических учреждений, фиксируя как все встречи сотрудников этих учреждений в городе, так и посещения консульств. Всех установСоветское руководство не допустило открытия германских консульских представительств в местах расселения значительного числа немецких колонистов в Саратове и
Туркестане // См.: Белковец Л. П., Белковец С. В. Немецкое консульство в Сибири в 192030-е годы // Немцы России в контексте отечественной истории: общие проблемы и региональные особенности. – М.: Готика, 1995. С. 315.
2
См.: Politisches Archiv des Auswärtigen Amts (PA AA). Politische Abteilung IV.
Russland. Deutschtum im Ausland. 83853; 83854; 83856; Russland (Sibirien). Deutschtum im
Ausland. 84221; Russland (Kaukasus). Deutschtum in den Staaten d. Kaukasus. 84176; Russland
(Ukraine). Deutschtum im Ausland.84284, 84285; Тышлер К. Высылка немцев из Советского
Союза в 1930-е годы // Россия и Германия. Вып. 2. М., 2001. C. 206.
3
См.: Ченцов В. В. Трагические судьбы. С. 103.
4
См.: PA AA. Politische Abteilung IV. Russland. Deutschtum im Ausland. 83853;
83854; 83856; Белковец Л. П., Белковец С. В. Указ. соч. С. 306, 309.
1
107
ленных таким путем систематически разрабатывать, имея в виду, что каждое
из установленных таким образом лиц может являться проводником и организатором подрывной работы германских фашистов на нашей территории»1.
В 1933-1934 гг. ОГПУ-НКВД разработало версию о шпионской деятельности консульств Германии на территории СССР, что хорошо прослеживается в Западно-Сибирском крае. НКВД считало, что антисоветская деятельность сибирского консульства активизировалась после поездки Гросскопфа в Германию, в ходе которой тот лично сообщил Гитлеру о положении
дел в Сибири, настроениях германских граждан и немецких колонистов, после чего «удостоился похвалы» и стал «настоящим руководителем националфашистов». Гитлер назначил консула «руководителем всей организации фашистской партии по Зап-Сибкраю»2. В своём донесении Гросскопф сообщил
об аресте только за одну неделю 200 человек, связанных с консульством. Тогда же, с целью обнаружения компрометирующих материалов, был произведён обыск в квартире и служебном кабинете близкого друга Гросскопфа, агронома Юлиуса Форера, кавказского немца, женатого на германской подданной. С 1934 г. консульство и их сотрудники находились под постоянным
надзором правоохранительных органов3.
24 августа 1936 г. фюрер и рейхсканцлер Германии А. Гитлер назначил
Гросскопфа генеральным консулом в Киеве, а в Новосибирске консулом стал
Максимилиан Вольфганг Майер-Гейденгаген, бывший российский немец,
прекрасно знавший русский язык и хорошо ориентировавшийся в сложившейся обстановке. Воспользовавшись сменой консулов, СССР резко ограничил сибирский округ: теперь в него входил только Западно-Сибирский край
без Красноярского края, Омской области и Новосибирска. Данные меры принимались для удаления германских представителей из зон особой важности и
районов с большой плотностью немецкого населения.
С лета 1937 г. советское правительство приступило к сокращению германских представительств на территории Советского Союза в соответствии с
количеством имевшихся в Германии советских консульств (в Гамбурге, Кенигсберге и Штеттине; последнее намеревались в скором времени ликвидировать). Германии было сделано предложение ликвидировать 5 консульских
представительств, начиная с Одессы и Владивостока. Сделано это было в
первую очередь для предотвращения эмиграции советских граждан в Германию. Теперь оформлением выездных документов занималось только посольство в Москве, чьи функции так же были ограничены. Ему разрешалось визировать паспорта советских дипломатов и других официальных лиц. Все
остальные советские граждане, в том числе и советские немцы, ранее пользовавшиеся услугами консульств, лишались возможности эмигрировать.
См.: Охотин Я., Рогинский А. Указ. соч. С. 41-42.
См.: PA AA. Russland (Sibirien). Deutschtum im Ausland. 84221; Белковец Л.П.
«Большой террор»… С. 249; См.: Белковец Л. П., Белковец С. В. Указ. соч. С. 306, 309.
3
См.: Гильгер Густав, Мейер Адольф. Несовместимые союзники: германосоветские отношения 1918-1941 гг. М., 1954. Вып. III. С. 402-403.
1
2
108
К 1938 г. в СССР осталось только два германских консульства в Киеве
и Новосибирске, для которых органами НКВД были созданы невыносимые
условия работы. 2 марта 1938 г. германское посольство в Москве сообщило
МИД СССР о закрытии всех своих консульств, и потребовало от советской
стороны ликвидировать свои консульства до 15 мая 1938 года1.
В.А. АБЛИЗИН
БАЛТИЙСКИЙ СЦЕНАРИЙ СТАЛИНСКОГО РУКОВОДСТВА
(июнь – июль 1940 года): СТАРЫЕ ПРОБЛЕМЫ И НОВЫЕ ВЗГЛЯДЫ
Сталинская внешняя политика накануне Великой Отечественной войны остаётся предметом острейших дискуссий. В числе наиболее полемичных
вопросов сегодня значится её балтийский сюжет. Пристальное внимание историков приковано к содержанию сталинских действий, знаменовавших советизацию прибалтийских республик. Как их расценивать: как «оккупацию»,
«агрессию» или в данном случае допустимы не менее незаконные, но более
мягкие выражения, например, «аншлюс», «аннексия». Автор настоящей статьи попытается проследить высказывания отечественных и зарубежных исследователей по данному вопросу.
9 апреля 1940 г. вермахт принялся за осуществление норвежской операции. Акцию сопровождали «точность, внезапность и жестокость»2. В начале следующего месяца немецкая победа уже не вызывала сомнений. 10 мая
немецкие танковые колонны взломали бельгийские и голландские границы,
началась французская кампания. Советские лидеры полагали, что она окажется «кровавой и затяжной»3. Кремль в такой ситуации взялся за подготовку балтийской кампании. М. И. Мельтюхов и В. Э. Молодяков считают, что к
моменту окончательного лишения своего суверенитета прибалтийские государства уже являлись «кремлёвскими протекторатами», причём что такое положение сталинское руководство не устраивало4. Почему же?
Многие авторы полагают, что советское руководство считалось с возможностью фашистского переворота. По их мнению, советские лидеры опасались, что вслед за фашистской «революцией» вермахт намеревался осуществить оккупацию балтийских республик5. Однако мы не можем согласиться
См.: PA AA. Russland (Ukraine). Deutschtum im Ausland. 84285; Белковец Л.П.,
Белковец С.В. Немецкое консульство в Сибири… С. 312, 314-315, 316, 317-319.
2
Черчилль У. Вторая мировая война 1939–1945 гг.: В 2-х кн. М., 1992. Кн. 2. С. 183.
3
РГВА. Ф. 29. Оп. 3. Д. 504. Л. 123.
4
См.: Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. 1939–1941 гг. М., 2000. С. 215;
Молодяков В. Э. Несостоявшаяся «ось» Берлин – Рим – Токио. М., 2005. С. 321: Он же.
Риббентроп. Упрямый советник вождя. М., 2008. С. 289.
5
См.: Сиполс В. Я. Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной войны.
1939 –1941 гг. М., 1997. С. 214-223; Крысин М. Ю. Латышский легион СС. М., 2006.
С. 164-177; Вишлев В. О. Накануне 22 июня 1941 года. М., 2001. С. 11-17; Misiunds R.,
Taapera R. The Baltic Staates Years of Dependence. 1940-1980. Princeton. 1980. P. 310.
1
109
с таким мнением. Уделять внимание востоку нацистским лидерам не позволяло сопротивление англичан: по этой причине им пришлось смириться с советским решением бессарабской и буковинской проблемы. Содержание советско-германского секретного протокола от августа 1939 г. по бессарабской
проблематике предполагало «предварительные консультации» «партнёров» в
случае решения бессарабского вопроса. Но таких контактов не проводилось:
сталинское руководство поставило берлинских коллег в известность о своём
намерении покончить с проблемой в тот момент, когда уже ничего нельзя
было изменить.
Следующим неприятным сюрпризом явился буковинский. Буковина по
предварительным соглашениям отходила в зону германских интересов. Но
сталинское руководство, проигнорировав берлинские интересы, оккупировало её северную часть и объявило зоной своих интересов оставшуюся половину, с чем нацистская верхушка первоначально была вынуждена согласиться1.
Таким образом, если нацистское руководство проявило сдержанность в отношении двух важнейших областей своего румынского союзника, то почему
в аналогичной ситуации оно должно было ссориться с советским партнёром
по балтийскому поводу?
Многие историки полагают, что нацистская верхушка «находилась в
состоянии опьянения своими западными победами и, поэтому, была готова к
немедленному выяснению своих отношений с советским соседом»2. В служебном дневнике начальника главного командования вермахта (Oberkommando der Heere – OKH – В.А.) генерал-полковника Ф. Гальдера за 3 июля
1940 г. записано: «Все основное внимание на восток»3. До недавнего времени
было принято считать, что данная запись является «первым подтверждением» начавшей подготовки «русской операции». В действительности же она
означала только то, что гитлеровское руководство было серьёзно встревожено стремительными действиями сталинского руководства в прибалтийском,
бессарабском и буковинском вопросах. В.П. Бокарев свидетельствует, что
беспокойство фюрера было настолько большим, что он немедленно приказал
готовиться к разгрому «русского гиганта». Сотрудникам верховного командования с трудом удалось уговорить отменить отданный приказ, сославшись
лишь на то, что за четыре отведенных месяца подготовить намеченную операцию им не удастся4.
См.: Аблизин В. А. Советско-германские договорённости и их реализация: бессарабский аспект (1939 – 1941 гг.). Рукопись на соискание ученой степени к.и.н. Саратов ,2005.
2
См.: Безыменский Л. Г. Особая папка «Барбароссы». М., 1972.С. 256-258; Он же.
Разгаданные загадки Третьего рейха. 1933 – 1945 гг. М., 1984. С. 187-188, 193, 199; Он же.
Сталин и Гитлер перед схваткой. М., 2000. С. 258-260; Крысин М. Ю. Между Гитлером и
Сталиным. М., 2006. С. 163.
3
Гальдер Ф. Оккупация Европы. Военный дневник (1939 – 1940 гг.). М., 2007.
С. 304.
4
См.: Бокарев В. П. «Директива № 21» // Россия XXI. 1996. № 8. С. 38-39.
1
110
Советские лидеры, однако, считали, что гитлеровцы, приняв капитуляцию французов, немедленно займутся балтийским плацдармом; поэтому с
решением балтийской проблемы следовало торопиться. В середине июня у
западных границ был создан мощный «ударный кулак»1. Советским военным
уже мерещился блицкриг на немецкий манер. Однако кремлёвские лидеры не
спешили с его исполнением. Историки, изучающие балтийскую проблему,
единогласно утверждают, что ситуация на западе «создала» идеальные условия для её решения. Однако мало кто из них обратил внимание на тот факт,
что её молниеносное окончание заставило сталинское руководство внести в
свою политику серьёзные коррективы. Ю. В. Емельянов один из немногих
исследователей, кто отмечает, что в результате немецких побед советское руководство решило приостановить советизацию региона, ограничившись перестановками в прибалтийских правительствах, оставив там нескольких
«пронемецки» настроенных политиков. Москва предполагала утвердить в
новых кабинетах своих ставленников лишь при кабинете министров (с правом участия в заседаниях кабинета), министерствах обороны, иностранных и
внутренних дел2. Однако в последний момент советская сторона отказалась
от такого варианта. С чем это связано, неизвестно. Автору, в своё время работавшему над бессарабской проблематикой советско-германских отношений, удалось выяснить, что это решение было связано с донесениями советской разведки. Та сообщила, что 14 июня германское руководство по планированию морскими операциями (Oberkommando der Kriegsmariene – ОКМ –
В.А.) на военном совещании попыталось привлечь внимание рейхсканцлера к
активности русских в бессарабском вопросе. Однако, как явствует из сообщений советских нелегалов, «о позиции русской стороны и о ее возможном
влиянии на перспективы германо-советских отношений не было произнесено
ни слова»3.
Очевидно, что полученное донесение придало советским лидерам уверенности и в решении балтийской проблемы. Но прежде, чем вынести окончательный приговор балтийским странам, сталинское руководство испытало
немецкого партнёра на прочность в решении южной проблемы. В конце
июня 1940 г. советское руководство заявило о своём притязании на Бессарабию и Буковину. На Балканах запахло войной, но нацистская верхушка не
могла этого допустить: регион превращался в «сырьевой придаток» вермахта.
В сложившейся ситуации германское правительство «посоветовало» румынским коллегам уступить кремлёвским претензиям4. Готовилась английская
кампания, поэтому нацистская верхушка как никогда сильно нуждалась в
спокойствии на востоке. Однако сюрпризы там следовали один за другим.
М. И. Мельтюхов указывает, что до решения бессарабского вопроса советСм.: Мельтюхов М. И. Указ. соч. С. 218-228.
См.: Емельянов Ю.В. Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата.
М., 2007. С. 219.
3
РГВА. Ф. 28. Оп. 3. Д. 587. Л. 223.
4
Советско-румынские отношения. 1917 – 1941 гг. Документы и материалы: в 2-х
кн. М., 2000. Кн. 2. С. 315.
1
2
111
ская сторона не торопилась с советизацией балтийских республик1. Советские лидеры не знали, как немецкие коллеги отреагируют на их решительные
действия в данном направлении. В. Э. Молодяков свидетельствует, что сталинское руководство было даже готово вернуться к варианту сохранения
немецких сторонников в балтийских министерствах2.
Но за считанные дни позиция советского руководства неожиданно изменилась. Ю. В. Емельянов полагает, что очередной поворот в балтийском
вопросе был связан с неожиданно быстрым решением бессарабской проблемы3. Берлинская поддержка в её решении убедила сталинское руководство:
немецкая сторона не в состоянии помешать расширению советских западных
рубежей. В начале июля нарком иностранных дел СССР В.М. Молотов в разговоре с балтийскими коллегами трижды с жёсткими нотками в голосе высказался о «желательности» установления в республиках советского режима4.
Вильнюс и Таллинн попытались было затянуть переговоры, предложив советской стороне принять немецких дипломатов в качестве посредников, но
кремлёвское правительство отказалось5. Москва готовилась вынести балтийским республикам жёсткий приговор. Историки, касающиеся балтийского
вопроса, единодушны в том, что он – наглядный пример отсутствия у сталинского руководства сдерживающих моральных принципов. Но если не они
определяли кремлёвскую дипломатию, то, следовательно, её стержнем являлись имперские амбиции. Сегодня их осуждают и клянут, забывая о реалиях,
в которых им приходилось действовать.
Балтийский регион традиционно рассматривался как сфера российских
интересов, которая была оплачена кровью и потом многих поколений. В результате имперская история переплелась с балтийской периферией. Как любая великая держава, сталинская также стремилась к лидерству и могуществу. Но достижение высот в мировой политике было немыслимо без возвращения к прошлому, а значит, к балтийскому вопросу. Многие историки на
западе сегодня считают сталинские действия «незаконной агрессией»6. Но
если воспользоваться критериями прошлого, то очевидно, что понятия «законности» и «объективности» в тот момент времени были довольно-таки
противоречивы. Балтийские идеологи утверждают, что немецкая оккупация в
См.: Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина...С. 247.
См.: Молодяков В.Э. Несостоявшаяся «ось»…С. 338-339.
3
См.: Емельянов Ю.П. Сталин на вершине власти. М., 2006. С. 223; Он же. Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата…С. 231-232.
4
См.: Полпреды сообщают. Сборник документов об отношении СССР с Литвой,
Латвией и Эстонией. Документы и материалы. М., 1989. С. 321, 327, 333-334.
5
См.: Schauplatz von Baltikum. 1939 – 1941. Die Dokumenten. Berlin, 1999. S. 68.
6
См.: Deletant D.А. The Molotov-Ribbentrop Pact and the Convergences for Bessarabies. Same Considerations on the Human Rights implications // Revue Roman de History. Bucharest: P. W. Kristins, 1991. Bd. 3-4. Р. 227-248; Fabry Ph. W. Der Hitler-Stalin Pakt 1939 –
1941. Ein Beitrag zur Methode sowjetischen Außenpolitik. Darmstadt, 2002. S. 258-263; Knoller W. Die Determinanten und Strukturen der sowjetischen Politik 1939 – 1941. Bеrlin, 1999.
S. 192-193, 207, 225.
1
2
112
годы Второй мировой войны «не была такой страшной, как советская»1.
Впервые о таком положении заговорили прибалтийские эмигранты
Б. Майснер и Г. Раух2. С их подачи считается, что с гитлеровцами прибалты
«потеряли» лишь физическую свободу, а советская оккупация их «лишила»
одновременно и физической, и духовной3.
Но такое объяснение не является убедительным, поскольку в трактовке
тогдашних событий нравственные соображения превалируют над реалиями
политики. Однако во все времена политика не была совместима с моралью.
М. И. Мельтюхов свидетельствует, что московская дипломатия не отличалась от политики ведущих мировых держав того времени ни чистотой, ни коварством – охотничьи повадки и хитрость считались обычным в практике
крупных держав. И если подобные действия в тогдашних условиях были
обычным правилом, стоит ли в таком случае следовать каким-либо объяснениям4. Понятно, что не стоит, но поскольку споры о сталинской «оккупации»
не утихают, этим приходится заниматься.
В соответствии с Гаагской конвенцией 1907 г. о «законах и обычаях
войны», единственного общепринятого на тот момент документа, для оккупации требовалось состояние войны между двумя странами. Безусловно, сталинское руководство рассчитывало использовать «силовой фактор» в качестве давления на строптивых балтийских министров, но, что самое интересное, воздух переговоров был настолько сильно им пропитан, что прибегать к
помощи не пришлось: в прибалтийских или кремлёвских документах, касающихся интересующих нас событий, мы не встретим упоминания о силовом
давлении. Более того, мы не увидим и боевых действий. Следовательно, по
отношению к прибалтийским республикам необходимо говорить не о прямой, а о «скрытой», «тайной» агрессии, т.е. об «аншлюсе». В истории уже
имелся прецедент подобного «аншлюса». Гитлеровское правительство его
осуществило по отношению к австрийской республике. Нюренбергским трибуналом он, однако, не был признан в качестве «открытой агрессии». По
мнению судей, он был призван «содействовать остальным агрессивным замыслам нацистского руководства»5. Соответственно, и сталинские действия
за рубежом сегодня оцениваются многими как «незаконная аннексия», в результате чего советское присутствие в балтийском регионе принимается как
«важнейшая причина опаснейшего международного напряжения»6.
См.: История Латвии. Таллинн, 2001. С. 355-356.
См.: Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. 1939 – 1941 гг…С. 247; Он же.
Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918 – 1939 гг. М., 2001.
С. 289-293; Он же. Освободительный поход Сталина. Бессарабский вопрос в советскорумынских отношениях (1917 – 1940 гг.). М., 2006. С. 258-260.
3
См.: История Латвии…С. 355-356. С. 368-369,378,385-393.
4
См.: Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. 1939 – 1941 гг…С. 252.
5
См.: Нюрнбергский процесс. Документы и материалы: в 8 т. М., 1989. Т. 3. С. 245.
6
См.: Crove D. The Baltic States and the Great Povers. Foreign Relations, 1938–1940.
San Francisco, 1999. P. 147; Dallin A. The Baltic Staates between Nazi Germany and Soviet
Russia // The Baltic Staates in Peace and War. London, 1998. S. 97-109; Hiden J., Lane T. The
Baltic and the Outbreak of the Second World War. Cambridge, 1999; P. 258, 289-290; Misi1
2
113
С подобным объяснением нельзя согласиться. В отличие от гитлеровцев советская сторона не вынашивала широких агрессивных замыслов. Поэтому большинство авторов предпочитает утверждать о «неплохо спланированной, но всё-таки неосуществленной агрессии». Эстонский историк
М. Ильмъярв полагает, что прошедшие события следует рассматривать как
«акты капитуляции, следовательно, их надлежит считать аннексией, аншлюсом»1. Сегодня аншлюс трактуется правоведами как «вид агрессии, насильственное присоединение всей или части территории государства или народа,
а также насильственное удержание народности в границах чужого государства»2. На первый взгляд, данное определение полностью соответствует сталинским действиям в балтийском вопросе, но это только на первый взгляд.
Балтийский сценарий ставился с соблюдением обязательных юридических и
дипломатических формальностей. Однако, это не имело большого значения:
мирное решение проблемы явилось лишь вершиной событий, которые мы сегодня называем «аннексией» и «аншлюсом». По мнению Е. Ю. Зубковой, с
утверждением сталинского режима в судьбе балтийского региона начался
«коренной перелом», который по своим политическим результатам был более всего «ощутимым», «драматичным» и «непредсказуемым», чем любая
оккупация или аннексия3.
ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ НАУКИ
М.Р. ГАТИНА
ЖЕНЩИНЫ У ИСТОКОВ НАУКИ НОВОГО ВРЕМЕНИ
(гендерное измерение истории)
Разум не имеет пола
(Франсуа Пулен де ля Барр, 1673 г.)
Появление и распространение «женской» тематики в исторических исследованиях второй половины XX в. не случайно. Активные социальные
процессы 60-х гг. XX в., борьба за равноправие и возрастающее участие
женщин во многих областях деятельности, в том числе и науке, привели к
необходимости переоценки роли женщины в истории. В то же время, развитие самой исторической дисциплины, «антропологический» поворот к микunas R., Taagepera R. Vizulis. The Molotov-Ribbentrop pact of 1939: the Baltic case. N.Y., 2000. P. 214, 258-263 и др.
1
См.: Ливенгоф Н. Что ответить на «балтийский вопрос» // Родина. 2006. № 12.
С. 101.
2
См.: См.: Documents and Settings\Admin \ПРИБАЛТИКА.mht. 21 февраля 2009 г.
3
См.: Зубкова Е. Ю. Прибалтика и Кремль. 1940 – 1953 гг. М., 2007. С. 106-107.
114
роистории и «маленькому» человеку, к истории повседневности и частной
жизни общества не могли не натолкнуться на целый пласт «невидимых» героев истории, среди которых была и женщина.
В 70-е гг. появляются исследования, имеющие целью не только изучение участия женщин в истории, но и формирующие новый «женский»
взгляд1. До середины 70-х гг. преобладало желание написать особую «женскую историю»2. В начале 80-х гг. женская история переходит на новый уровень, вырабатываются такие понятия, как пол и гендер, имеющие междисциплинарный характер. Создается гендерный подход, исходящий из половых
различий, отражающихся на всех сферах жизни человека и чётко определяющий наличие «мужской» истории, «мужского» взгляда, свидетельствующий
о существовании в истории «женщины-невидимки». На сегодняшний день
понятие гендерной истории включает женскую историю, историю мужчин,
взаимоотношений полов и их влияния на общеисторические процессы.
Одной из «мужских» сфер, в понимании гендерных историков, являлась наука как один из иерархичных общественных институтов. Поэтому
наука привлекла особое внимание нового поколения историков. Образовывается направление «экофеминизма», идеологом которого является Кэролин
Мерчант, философ из США, автор работы «Смерть Природы: женщины, экология и научная революция» (1980). Экофеминизм представляет собой симбиоз гендерного подхода и экологической истории, призванной изучить процесс освоения природных ресурсов и влияния человека (в данном случае
мужчины) на окружающую среду.
Экофеминизму свойственны обвинения в адрес мужчин-учёных в эксплуатации Природы. Кроме того, экофеминизм активно обсуждает мужской,
т.е. маскулинный характер всей науки3. Популярной персоной, привлекающей внимание экофеминистов, стал Р.Бойль и его экспериментальная наука4.
Ф.Бэкон воспринимается ими как основатель эксплуататорского отношения к
природе5.
Распространенным для историка науки, стоящего на позиции гендерного подхода, является изучение женского участия в науке. Сейчас доля женщин среди членов научных академий в Европе (вместе с Россией, Балтией,
Индией, Японией, Австралией) колеблется от нулевого уровня (Австралия,
Греция, Португалия) до 14,6 % (Турция), 12.3 % (Исландия), 11,1 % (НорвеСущественный вклад в постановку новой проблематики внесли работы Джоан
Скотт, Натали Девис и др.: Скотт Д. Гендер – полезная категория исторического анализа //
Гендерные исследования. 2000. № 5. С. 142-171.; Девис Н. Дамы на обочине. Три женских
портрета XVII в.М., «Новое литературное обозрение», 1999.
2
Репина Л.П. История исторического знания. М.: «Дрофа», 2004. С. 255.
3
Outram D. Gender // The Cambridge History of Science. Vol. 3. Early Modern Science.
Cambridge University Press, 2006. P. 798.
4
Sargent R.M. Robert Boyle and Masculine methods of science // Philosophy of Science.
2004. № 71(5).P. 857-867; Potter E. Gender and Boyle’s Law of Gases. Bloomington: Indiana
University Press, 2001.
5
Outram D. Ibid. P. 799.
1
115
гия)1. Интересно, что ни одна женщина не стала членом Лондонского Королевского общества до 1945 г., и ни одна женщина не стала членом Королевской Академии наук во Франции до 1970 года2.
В Средневековье женщины могли получить определённые знания благодаря образовательной миссии монастырей. Женские обители были не только центром просвещения, но и зачастую служили убежищем для знатных
наследниц. Служение Господу давало многим женщинам-настоятельницам
доступ к властным структурам, пусть даже из-за толстых монастырских
стен3. Одной из них была Хильдегарда фон Бинген (1098-1179) – женщина,
обладавшая исключительным авторитетом среди современников, автор энциклопедии по естественной истории «Phisika», в которой описаны 230 видов
растений и 60 видов деревьев, различных видов птиц, металлов4.
Однако в Новое время религия дискредитировала себя, навсегда потеряв значение главного образовательного центра. Когда пальму первенства
перехватили университеты, стало ясно, что женщина потеряла один из доступных источников знаний. Женщина не была допущена к высшему образованию, поскольку университеты готовили исключительно юристов-мужчин,
врачей и богословов.
Научная революция XVII в. мало что изменила в давно сложившемся
представлении о женской неполноценности5. И в Новое время продолжались
бесчисленные разговоры о женской интеллектуальной и моральной ущербности. Главным аргументом на протяжении не только средних веков, но и
Нового времени выступала библейская история о создании Евы из ребра
Адама и описание искушения Адама6. Как итог, следовали разговоры о женской моральной и интеллектуальной неполноценности в связи с наличием к
них таких качеств как непослушание, чрезмерное любопытство, коварство.
Вторым источником был комплекс античных и средневековых натурфилософских и медицинских комментариев Аристотеля. Известно, что Аристотель считал женщин «дефективными», намекая на анатомические и физиологические различия полов. Новый смысл в это вкладывал Гален, полагающий в основе работы тела баланс «первых качеств»: холода, тепла, влажности, сухости. По мнению Галена, женщины имеют более холодную и мокрую
комплекцию, чем мужчины, что отрицательно сказывается на их физических
и умственных характеристиках. Словом, физиологическое строение женщи-
Богданова И.Ф. Женщины в науке: вчера, сегодня, завтра // Социологические исследования. 2004. № 1. С.109.
2
Schienbinger L. Women of Natural knowledge // The Cambridge History of Science.
Vol. 3. Early Modern Science. Cambridge University Press, 2006. P.197.
3
Репина Л.П. Указ.соч. С.89.
4
Богданова И.Ф. Указ. соч. С.104; Фрагменты из «Физики» Хильдегарды см.:
Хильдегарда из Бингена. О свойствах Божьих творений различной природы // Человек.
2004. №2. С.84-87.
5
Репина Л.П. Указ. соч. С.49.
6
Outram D. Ibid. P. 801.
1
116
ны не позволяет ей заниматься наукой; её главная миссия - рождение и воспитание детей1.
Современные исследования полагают, что женщина имела определённые лазейки и могла при большом желании и удачном стечении обстоятельств заняться наукой. Действительно, она непременно фигурировала на научной сцене XVI-XVII веков. Но в каких качествах? Самый простой и незамысловатый путь - женщина как любопытный зритель экспериментов и научных
опытов, в качестве фона.
Но существуют более сложные роли, исполняемые женщинами.
Например, женщина – патрон учёных. Патронажная система – институт,
определяемый узами взаимного обязательства и зависимости между людьми
различного социального статуса2. Покровительство сильных мира сего давало как материальные ресурсы (должность, землю, состояние), так и определённые социальные гарантии. Учёные не были исключением: они тоже
разыскивали себе покровителей или сами становились ими для кого-то3.
Знатные женщины утверждали себя в связях с учёными-мужчинами, оказывая покровительство и общественное признание мужчинам более низкого социального ранга, но значительных интеллектуальных способностей. В патронажной системе существовало два звена: клиент и патрон.
Елизавета, пфальц-графиня Рейнская (1618-1680), активно переписывалась с Декартом, проявив себя не только как патрон, но и как натурфилософ
и моралист. В письме к ней в 1660 г. французский физиолог Сэмуэль Сорбьер
(1615-1670) замечал, что женщина превосходит мужчину в знаниях, потому
как женский мозг больше чем мужской и, кроме того, «мягкость» женской
мысли более удобна в науке, чем горячность и сухость мужской4.
Современные историки науки пришли к заключению, что наука Нового
времени развивалась не только в пространстве университетов, колледжей и
прочих официальных местах, но и отлично чувствовала себя в рамках личных резиденций, садов, кабинетов, лабораторий и кофеен, английских пабов
и французских салонов5. Многие женщины выступали в качестве организато-
1
Outram D. Ibid. P. 802.
Sarasohn L.Who was then the gentleman?: Samuel Sorbiere, Thomas Hobbes, and the
Royal Society // History of Science.2004. Vol. 42 (2). P.212.
3
О патронаже среди ученых: Sarasohn L. Ibid.; Sarasohn L. Nicolas-Claude Fabri de
Peiresc and the Patronage of the Science in the Seventeenth Century // Isis. 1994.Vol.84 (1).P
70-90; Sarasohn L. Tomas Hobbes and the Duke of Newcastle: A Study in the Mutuality of Patronage before the Establishment of the Royal Society // Isis. 1999. Vol. 90 (4). P.715-737.
4
Outram D. Ibid. P. 808.
5
О пространствах науки втор. пол. XVII в. активно пишут: Shapin S. The House of
Experiment in Seventeenth-Century England // Isis. 1988. Vol. 79 (3). P. 373-404; Hannaway O.
Laboratory Design and the Aim of Science: Andreas Libavius versus Tycho Brahe // Isis. 1986.
Vol. 77(4). P.584-610; Cooper A. Homes and Households // The Cambridge History of Science.
Vol. 3. Early Modern Science. Cambridge University Press, 2006. P. 224-237; Findlen P. Anatomy Theaters, Botanical Gardens, and Natural History Collections. // The Cambridge History of
Science. Vol. 3. Early Modern Science. Cambridge University Press, 2006. P. 272-289.; Smith P.
2
117
ров неформальных встреч учёных, становясь теми звеньями в цепи, которые
позволяли учёным свободно общаться и обмениваться своими мыслями. Известны салоны мадам Ламбер (1647-1733), мадам Рошфуко и мадам Тенсин
(1685-1749)1.
Кроме того, одной из самых распространённых ролей женщины была
роль верного соратника и помощника в научных изысканиях отца, мужа, брата. Семья оставалась крепким институтом, в рамках которого женщина могла
свободно заняться наукой, а домашнее образование длительное время оставалось единственным шансом для женщины получить необходимые знания.
В Англии графиня Анна Конвей (1631-1679), получившая домашнее
образование, благодаря брату Джорджу познакомилась с философией Декарта. Конвей 30 лет переписывалась с Генри Мором (1614-1687), убеждённым
картезианцем2 и автором книги «Принципы древней и современной философии», изданной в Голландии в 1690 г. алхимиком и философом Франсуа ван
Гельмонтом уже после смерти Анны Конвей3. В 1696 г. с её работой знакомится Лейбниц. Концепция Конвей о монадах как неделимой основе «материи и жизни» растворилась в монадологии Лейбница, теории о строении
Вселенной из монад, наделённых жизненной силой4.
Удивительный материал для анализа участия женщин в научных экспериментах даёт Германия. По некоторым данным, между 1650 и 1710 гг. около
40% астрономов в Германии – это женщины5. По мнению учёных, астрономия никогда не была официально организованной областью исследования,
поэтому женщины смогли заняться ею. Однако типичная женщина-астроном
– это ассистент отца или мужа. Маргарита Кирх (1670-1720) занимались
наблюдением наравне с ее знаменитым мужем6, также как и её дочь Кристина Кирх (1696-1782).
Ещё один известный пример - вторая жена знаменитого астронома Яна
Гевелия Эльжбета Купман (1647-1693), всегда мечтавшая заниматься наукой.
Эльжбета стала верным помощником как в семейном бизнесе – пивоварне,
так и в обсерватории. После смерти мужа Эльжбета завершила публикацию
его «Селенографии».
История знает и другие, более удивительные примеры. Немка Мария
Сибилла Мэриан (1647-1717) – художница, гравёр и по совместительству энтомолог Следуя главному интересу в жизни, она стала одной из немногих
Laboratories // The Cambridge History of Science. Vol. 3. Early Modern Science. Cambridge
University Press, 2006.P. 290-304.
1
Schienbinger L. Ibid. P. 198.
2
Алик М. Наследство Гипатии: История женщин в науке с античности до конца
XIX в. // Женщины в науке. Сб.ст. М, 1989. С.35.
3
Богданова И.Ф. Указ. соч. C.105.
4
Алик. М. Наследство Гипатии: История женщин в науке с античности до конца
XIX в.// Женщины в науке. Cб.ст. М., 1989. С.36.
5
Schienbinger L. Ibid. P. 200.
6
Готфрид Кирх (1639-1710) – ученик Гевелия, первый директор берлинской обсерватории и основатель астрономического календаря.
118
женщин, самостоятельно путешествующих в этот период1. Мэриан стала
первооткрывательницей мира насекомых Южной Америки и издала удивительную книгу «Метаморфозы суринамских насекомых» в 1705 году. Ценнейшую часть изданий, коллекций и акварелей Мериан приобрел Петр I для
музеев и библиотек России.
Следует отметить, что женщины Европы редко покидали ее пределы по
моральным и физическим причинам. Учёные того времени предупреждали,
что белокожие женщины в тропическом климате подвергнутся местным инфекциям и заболеваниям. Кроме того, женщина, путешествующая самостоятельно, вызывала определённые подозрения. Некоторые города обнародовали особые постановления, запрещающие принимать одиноких женщин в гостиных дворах2.
В Новое время женщине был фактически закрыт доступ в те пространства науки, которые позиционировали себя как официальные. Например, основанное в начале 1660-х гг. Лондонское Королевское Общество проповедовало доступность своей организации широкому кругу людей. Однако, фактически Лондонское Королевское Общество никогда не следовало этому заявлению3. Известна история одного кандидата в члены Общества, Маргарет
Кавендиш (1623-1673), герцогини Ньюкаслской, автора 8 книг по натурфилософии. Живя в Антверпене, она и её муж герцог Уильям Кавендиш (15921676) устраивают салон, в числе гостей которого были Гоббс, Декарт, Гассенди. Лондонское Королевское общество приветствовало вступление в него
знатных господ, придававших обществу солидность и вес, но редкие визиты
Кавендиш вызывали бурные споры. 30 мая 1667 г. Лондонское Королевское
общество, после долгих прений, всё-таки открыло свои двери герцогине. Известность Кавендиш приобрела в основном как популяризатор науки4.
Однако, по словам современников, она отличалась некоторой эксцентричностью поведения, а именно такие крайности и не приветствовали «виртуозы» из-за присущего им желания не вмешиваться во всякого рода скандалы. Поэтому Кавендиш не удалось вступить в избранный круг английских
экспериментаторов, со временем ужесточивших условия вступление в Лондонское Королевское общество. В 1660 г. Общество ограничило свой состав
55 членами за исключением джентльменов, имеющих титул барона или получивших королевское разрешение5.
1
Schienbinger L. Ibid. P. 202-203.
Репина Л.П. Женщины и мужчины в истории: новая картина европейского прошлого. М: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2002. С.82.
3
Подробно об идеологии общества в работах известного историка науки С. Шейпина: Shapin S., Shaffer S. Leviathan and Air-Pump: Hobbes, Boyle and the Experimental Life.
Princeton: Princeton University Press, 1985.; Shapin S. The House of Experiment in Seventeenth
Century England // Isis.1988.Vol.79 (3). P. 373-404. Shapin S. Pump and Circumstance: Robert
Boyle’s Literary Technology // Social Studies of Science. 1984. Vol.14 (4). P. 481-520.
4
Алик М. Указ.соч. С.37.
5
Shapin S., Shaffer S. Leviathan and Air-pump: Hobbes, Boyle and the Experimental
Life. Princeton:Princenton University Press,1985.Р. 111.
2
119
Таким образом, женская история науки Нового времени подтверждает
традиционное для гендерных исследователей деление на частную и публичную сферы. Имеющее место исключение женщин из публичного и официального пространства науки и их самовыражение в частном, семейном, дружеском кругу происходило в русле общего процесса укрепления позиций
мужчин, связанного с развитием капиталистических отношений. В аристократических кругах женщина могла позволить себе не только увлечься
наукой, но и играть заметную роль в научных кругах, - правда, только при
непосредственной поддержке и участии мужчины, будь то отец, брат, или
муж.
Д.В. МИХЕЛЬ
ОБЩЕСТВО И БОЛЕЗНЬ В ЭПОХУ РЕВОЛЮЦИЙ (1790-1850)
Век Просвещения был временем распространения новых знаний среди
правящей элиты европейских стран. Аристократия не только стала увлечённо
заниматься литературой и естественными науками, но и с энтузиазмом приветствовала новые приёмы предотвращения болезней. В числе самых успешных начинаний такого рода, безусловно, были прививки против оспы, а также цитрусовая диета для предупреждения цинги, введённая, главным образом, на британском военно-морском флоте. Примечательно, что далеко не
сразу эти начинания были восприняты и по достоинству оценены врачами,
хотя многие из них и сами были сторонниками новых научных взглядов. И
всё же к концу XVIII в. отдельные врачи уже чувствовали себя вполне готовыми к тому, чтобы порвать со старыми медицинскими теориями.
При этом Просвещение способствовало не только диффузии научных
знаний. Во Франции и Великобритании оно предшествовало грандиозным
социально-политическим и социально-экономическим изменениям. Расшатав
фундамент абсолютной монархии, Просвещение во Франции послужило
началом Великой буржуазной революции. Последствия её для всемирной истории оказались огромны. Не менее значительной по своим итогам оказалась
и промышленная революция, ставшая одним из плодов Северного (шотландского и английского) Просвещения. Обеспечив быстрый технический подъём
Британской империи, она вслед за этим дала старт локальным промышленным революциям в Европе и Северной Америке.
Политическая революция, начавшаяся во Франции, и промышленная
революция, развернувшаяся в Англии, открыли начало новой эпохи – эпохи
великих потрясений и преобразований. Она продолжалась более полувека и
после её окончания Западный мир был уже совершенно иным. Начиная приблизительно с 1790 г. и вплоть до 1850 г. Запад «лихорадило», причём не
только в переносном, но и в прямом смысле слова. Эпоха Революций была
эпохой «лихорадок» - эпидемий многочисленных заразных болезней. Одним
из самых грозных её воплощений стали холерные эпидемии, охватившие За-
120
пад в самый разгар этой эпохи. Но, разумеется, холера не была единственным
бедствием того времени.
Почему Западный мир оказался столь уязвим для болезней в эту эпоху?
В чём причины разгула тифа, холеры, дизентерии и других инфекций в этот
период? Разумеется, ответы на такие вопросы могут быть разные. В частности, следовало бы сказать о том, что медицинских знаний для защиты общества от болезней было всё ещё недостаточно. Кроме того, стоит обратить
внимание на то, что стремительный рост населения, начавшийся ещё в середине XVIII столетия, в начале XIX в. остро обнажил старые проблемы с антисанитарией. В условиях быстрого роста промышленных городов в Великобритании, Наполеоновских войн на континенте, а также многочисленных социальных кризисов и беспорядков первой половины XIX в., сама цивилизация стала живительной средой для распространения эпидемий.
Однако эта длительная эпоха революций была по-своему благотворной.
Именно на исходе её эпидемиям и беспорядкам был дан серьёзный отпор.
Наиболее ярким его проявлением стали так называемые «санитарные реформы». Они были начаты во Франции и Великобритании, но их плодами воспользовался весь остальной мир.
Присмотримся более внимательно к этой эпохе. Одной из её составляющих явилось продолжение наступления на оспу. Несмотря на то, что в
XVIII в. на Западе было начато применение профилактических прививок
против оспы, сама болезнь все еще оставалась серьёзной проблемой для многих западных обществ. Смертность от неё была огромна как в городах, так и
в сельской местности. Просвещённые государи XVIII в. активно поддерживали распространение инокуляции в своих странах, но подобные опыты были
сравнительно немногочисленными и затрагивали, в основном, наиболее ценный социальный капитал монархических государств – армию. С введением в
1796 г. Эдвардом Дженнером нового метода предупреждения оспы – вакцинации, – ситуация начала меняться. Однако дело было не только в техническом преимуществе нового метода.
В XVIII в. прививки посредством инокуляции применялись лишь в
протестантских странах: Англии, Дании, Швеции и Северной Америке. Вакцинация же с самого начала широко распространилась по всей Европе, в том
числе и в католических странах, где медики, духовенство и народ прежде
были враждебно настроены против прививок от оспы. Решающая инициатива
в распространении вакцинации исходила из Франции – страны победившей
Революции. Главным защитником многих новаций, в том числе вакцинации,
был Наполеон, чей авторитарный режим правления мало считался с традиционной предубеждённостью населения против прививок. В 1805 г. Наполеон
отдал приказ об улучшении метода вакцинации и его широком применении в
своей империи1. Вследствие этого вакцинация стала распространяться в Гер-
1
McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books, Doubleday, 1998.
P.258.
121
манских землях. В 1807 г. она стала обязательной в Баварии, в 1810 - в Пруссии и Дании, в 1811 – в Норвегии, в 1815 г. – в Швеции1.
Решительность, с которой действовал Наполеон, не была свойственна
властям других стран. В Великобритании, с её верностью либеральным традициям, правительство действовало гораздо более осторожно2. Как обязательная мера, вакцинация была введена лишь в британских войсках и на флоте. Кроме того, вакцинации были подвергнуты дети, главным образом из
бедных семей и сиротских приютов. К 1801 г. в Англии было вакцинировано
100 000 детей3. В 1808 г., благодаря участию Дженнера, в стране была начата
программа по массовой вакцинации4. Однако почти сразу же эта мера вызвала сопротивление со стороны значительной части населения. Та же ситуация
имела место и в Швеции. Аргументы критиков были разнообразными. Так,
многие образованные люди, среди которых было немало сторонников старого метода инокуляции, утверждали, что привитие коровьей оспы по методу
Дженнера крайне опасно. Среди простых людей было распространено мнение, что профилактика оспы вообще не нужна, поскольку болезнь посылает
людям Господь и, следовательно, прививать оспу – значит идти против Господа. В Швеции кое-кто утверждал, что ланцет вакцинатора является врагом
креста, а метка, которую он оставляет на руке привитого пациента, является
дьявольской отметиной. Кроме того, верующие утверждали, что привитие
человеку оспенного материала, взятого от коровы, ведёт к порче человеческой природы, как её замыслил Господь. Наконец, многие англичане и шведы
противились вакцинации уже по той причине, что эта кампания велась принудительно. В результате власти в этих странах вынуждены были отказаться
от вакцинации как принудительной меры и применять её лишь для добровольцев5.
В России, как и в Великобритании, власти действовали весьма осторожно. Первыми объектами вакцинации здесь стали дети из сиротских приютов. В 1801 г. по распоряжению императрицы Марии Фёдоровны первая
прививка по методу Дженнера была сделана мальчику Антону Петрову из
Московского воспитательного дома. В память об этом событии ребенку дали
новую фамилию – Вакцинов. Врачом, который проводил вакцинацию, был
профессор Московского университета Ефрем Мухин. Вслед за Москвой вакцинации подверглись дети из Петербургских и Тамбовских сиротских приютов. Кроме того, были предприняты попытки вакцинировать некоторые малые народы империи. Так, в 1805 г. русские доктора начали проводить при1
Skold P. From Inoculation to Vaccination: Smallpox in Sweden in the Eighteenth and
Nineteenth Centuries // Population Studies. 1996. Vol.50 (2). P.258-259.
2
Baldwin P. Contagion and the State in Europe, 1830-1930. Cambridge: Cambridge
University Press, 1999. P.11, 36.
3
Huerkamp C. The History of Smallpox Vaccination in Germany: A First Step in the
Medicalization of the General Public // Journal of Contemporary History. 1985. Vol.20 (4).
P.620.
4
Ульянкина Т.И. Зарождение иммунологии. М.: Наука, 1994. С.51.
5
Baldwin P. Contagion and the State in Europe. P.273-275.
122
вивки среди туземного населения Кяхты, в Бурятии, расположенном непосредственно на границе с Китаем. Любопытно также, что в 1812 г. татарские
купцы распространяли в Бухаре и Самарканде памфлеты о пользе вакцинации на арабском языке. Памфлеты были напечатаны в Казани – одном из немногих университетских центров России в те времена. Однако для того, чтобы охватить вакцинацией всё население империи, ещё долго не было возможностей. Работа велась медленно. В 1815 г. был образован специальный
Комитет по оспопрививанию, которому было поручено готовить специалистов и распространять метод вакцинации по всей стране. В 1824 г. при Императорском Вольно-экономическом обществе было открыто специальное отделение, которое занималось пропагандой метода вакцинации. Специальным
Указом от 3 мая 1811 г. во всех губернских городах Российской империи были созданы Комиссии по борьбе с оспой, которые занимались подготовкой
вакцинаторов и осуществлением прививок среди крестьян. В целом, проведение вакцинации осуществлялось на добровольной основе1.
В Германских землях правительства после падения Наполеоновского
режима также утратили возможность проводить обязательную вакцинацию.
В начале XIX в. эта мера почти везде была платной, хотя, например, в Баварии, наоборот, государство выплачивало премии тем, кто добровольно привил своих детей. Стремление охватить вакцинациями как можно больше людей вело к тому, что для самых бедных вакцинации осуществлялись бесплатно. Но немецкие бедняки должны были предъявлять докторам специальные
справки о своей бедности. Тот факт, что прививки от оспы почти во всех
Германских странах проводились на платной основе, сделал вакцинацию
весьма популярной среди медиков. С самого начала доктора попытались
взять практику вакцинации под свой контроль, однако ещё долго докторов не
хватало, поэтому власти поручали осуществлять прививки всем, кто хотел
этим заниматься: от хирургов и повивальных бабок до школьных учителей.
Особенно характерно это было для сельской местности, где докторов почти
совсем не было. Лишь в 1830-е гг. медики взяли дело проведения вакцинаций
в свои руки. В 1840-е гг. масштаб охвата населения профилактическими вакцинами серьёзно возрос. Дети, отправляющиеся в школу, как и кандидаты
при устройстве на какую-либо работу, должны были предъявлять специальные свидетельства о наличии у них прививки от оспы2.
В католических странах Европы в период господства наполеоновского
режима и после его падения кампаниями по вакцинации руководило государство. Характерной чертой стало то, что весьма скоро инициативу властей
поддержала церковь. Во Франции и Италии священники проповедовали
пользу вакцинаций во время церковных служб, а также возглавляли шествия
верующих, призывая их вакцинировать своих детей непосредственно сразу
Ульянкина Т.И. Зарождение иммунологии. С.53-55; McNeill W.H. Plagues and Peoples. P.262.
2
Huerkamp C. The History of Smallpox Vaccination in Germany: A First Step in the
Medicalization of the General Public // Journal of Contemporary History. 1985. Vol.20 (4).
P.622-623.
1
123
после крещения1. Как и повсюду в Европе на первых порах вакцинациями занимались все желающие: сельские хирурги, учителя, духовенство, местные
чиновники. Врачи монополизировали вакцинное дело позднее.
Испанские власти поддержали внедрение вакцинаций одними из первых. Уже в 1803 г. ими было принято решение о проведении вакцинации
населения в заморских колониях, в частности, в Пуэрто-Рико2. В 1805 г. португальцы начали проводить вакцинацию в Макао, поводом для чего стало известие о вспышке эпидемии оспы в Китае. В 1803 г. были начаты вакцинации
в США. Первые пятьсот человек были вакцинированы в Лексингтоне, штат
Кентукки3.
Наиболее активно процесс внедрения вакцинаций шёл в первое десятилетие XIX века. В последующем почти повсюду в Европе начали возникать
трудности. Дженнеровский метод, как выяснилось, не был безупречным: он
обеспечивал иммунитет к оспе лишь на десять лет, после чего привитые
вновь могли заболеть. Между тем, практика повторного вакцинирования ещё
долго не проводилась. В России к ней обратились лишь в 1833 г. в Петербурге. Аналогичным образом ситуация выглядела и в других странах4.
После падения Наполеоновской империи властям в других странах
долго не доставало решимости и возможностей для введения массовых вакцинаций. Ситуация осложнялась и тем, что в 1830-е г. во многих странах Европы вновь прокатились эпидемии оспы, в результате которых заболели даже
многие ранее привитые люди. Это всколыхнуло сильную волну антивакцинаторских настроений. Движения против вакцинаций развернулись как в протестантских странах, так и в католических. Именно на этой волне медики более решительно включились в кампанию по профилактике оспы. Они начали
пытаться разработать более надёжные методы осуществления прививок, и,
кроме того, стали практиковать ревакцинацию. Тогда же лица, не имеющие
медицинского образования, начали оттесняться врачами от осуществления
прививок. В 1840-е гг. масштаб охвата населения профилактическими вакцинами серьёзно возрос. В Германских землях дети, отправляющиеся в школу,
как и кандидаты при устройстве на какую-либо работу, должны были предъявлять специальные свидетельства о наличии у них прививки от оспы5.
В целом, кампании по борьбе с оспой методом вакцинации имели
большое значение для улучшения общественного здоровья на Западе. Несомненно, они стали одним из условий демографического роста, который
начался в предыдущем столетии. Статистические данные указывают на то,
что в начале XVIII в. в Европе жило около 120 млн. человек, а к концу XIX в.
1
Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale
University Press, 1999. P.117.
2
Rigau-Perez J.G. The Introduction of Smallpox Vaccine in 1803 and the Adoption of
Immunization as a Government Function in Puerto Rico // The Hispanic American Historical
Review. 1989. Vol.69 (3). P.393-423.
3
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P.262.
4
Ульянкина Т.И. Зарождение иммунологии. С.55.
5
Huerkamp C. The History of Smallpox Vaccination in Germany. P.624.
124
– уже 390 миллионов1. Специалисты подчеркивают, что условием этого роста
стало не только отодвигание угрозы голода, но и успешные кампании против
оспы2. В результате, уже к началу 1840-х гг. численность европейского населения оказалась столь велика, что власти начали всячески поощрять массовую эмиграцию в Америку. К этому времени коренное население американского континента уже вымирало, поэтому выходцы из Европы стали активно
занимать освободившиеся земли. Началось великое освоение Дикого Запада.
И здесь, похоже, оспа тоже сыграла свою драматическую роль. Если индейские племена прерий погибали от неё, то для привитых белых евроамериканцев болезнь была не страшна. По словам Шелдона Уоттса, имен
оспа «помогла» им сделать Новый свет своей «землей обетованной»3.
Второй составляющей эпохи следует признать борьбу с «тифозной лихорадкой». Накопление медицинских знаний о природе инфекционных болезней шло медленно. К концу XVIII в. западные доктора могли успешно диагностировать чуму, проказу, оспу, сифилис, малярию и – при использовании
посмертного вскрытия - «легочную чахотку» (туберкулез), тогда как представления о других инфекциях были весьма расплывчатыми. Целая группа
болезней, которые характеризовались высокой температурой («жаром» и
«ознобом»), головной болью и кожными высыпаниями, назывались «лихорадками». В медицинских классификациях XVIII в. «лихорадки» относились
к более широкому классу болезненных состояний – «горячкам» (Pyrexia), и, в
свою очередь, подразделялись на специальные роды и виды. Большинство
медиков традиционно разделяли «лихорадки» на «перемежающиеся» и «непрерывные», тогда как более подробные классификации могли варьироваться. Весьма часто конкретные виды «лихорадок» связывали с определёнными
местами и обстоятельствами («тюремная», «корабельная», «родильная») или
особыми клиническими проявлениями («тифозная», «простая», «родственная»). Как правило, «лихорадки» не считались «заразными болезнями», хотя
врачи допускали, что в числе причин их возникновения могут быть названы,
наряду с недоеданием, переутомлением и плохим воздухом, и так называемые «контагии», т.е. частицы заразы. В большинстве своём они трактовались
как «нервные болезни».
Подобные представления были не случайны. Во-первых, в отличие от
оспы и чумы, у «лихорадок» не было таких надёжных симптомов, как кожные пустулы или бубоны. Во-вторых, поскольку при диагностике «лихорадки» врачи не считали необходимым прибегать к данным посмертных вскрытий, то сама болезнь трактовалась исключительно как набор симптомов, которые врач мог наблюдать у постели своего пациента. В-третьих, так как в
большинстве своём медики XVIII в. практиковали «домашнюю медицину» и
1
Mercer A.J. Smallpox and Epidemiological-Demographic Change in Europe: The Role
of Vaccination // Population Studies. 1985. Vol.39 (2). P.301.
2
Heintel M, Baten J. Smallpox and Nutritional Status in England, 1770-1873: On the
Difficulties of Estimating Historical Heights // The Economic History Review, New Series.
1998. Vol.51 (2). P.360-371.
3
Watts S. Epidemics and History. P.118.
125
оставались клиентами своих патронов-пациентов, то диагноз «нервное расстройство» был наиболее популярным. Эпидемиологический взгляд на природу этих болезней ещё не был сформирован. Тем самым, многие инфекционные болезни в XVIII в. не попадали в разряд «заразных». Это касалось и
тифа. Крупнейший французский медицинский теоретик Века Просвещения
Франсуа Буассье де Саваж (1706-1767), который первым ввёл этот термин,
относил его к числу «нервных расстройств». Также поступал и наиболее авторитетный британский врач Уильям Каллен (1710-1790), чья концепция
«тифозной лихорадки» была господствующей вплоть до конца XVIII века1.
Однако в эпоху Революций ситуация стала меняться. Первой страной,
где произошли перемены в отношении «лихорадок», была Великобритания.
С началом промышленной революции там быстро стали расти города, и тысячи людей начали жить в условиях страшной скученности. Разумеется, санитарное состояние таких городов было плохим. Тяжёлые условия жизни,
систематическое недоедание, отсутствие какого-либо комфорта с неизбежностью сказывались на здоровье тысяч простых людей, населяющих быстро
растущие центры промышленного производства. В короткое время они стали
настоящими эпицентрами «лихорадок».
Одно из решений проблемы, связанной с «лихорадками», состояло в
создании специальных больниц. Первая такая больница была открыта в Манчестере в 1796 году. По старой английской традиции больницы создавались
как благотворительные учреждения за счёт пожертвований местной общины,
которая брала на себя помощь нуждающимся. Но больных с «лихорадкой» в
такие больницы не брали, полагая, что для их лечения достаточно обеспечить
надлежащий домашний уход: сухое помещение и хорошую вентиляцию.
Больница для «лихорадочных» (Fever Hospital) в Манчестере представляла собой совершенно иной тип учреждений. Она была создана в условиях быстро
растущего города для тех, чьи жилищные условия были совершенно непригодны для лечения «лихорадки». Она была сухой и хорошо проветриваемой2.
Вслед за больницей в Манчестере открылись аналогичные больницы в
Ливерпуле, Лондоне и других больших городах. Они не только обеспечили
уход за большим числом городских бедняков, но и стали своего рода центрами по производству новых медицинских знаний. В частности, в Лондонской
больнице, открытой в 1802 г., врачи стали постепенно отходить от теорий,
связанных с именем Каллена. Имея большое число простых пациентов, они
уже не имели возможности проводить длительные расспросы об их самочувствии и, как правило, без лишних слов прибегали к стандартным процедурам
лечения. Главной из них стало кровопускание, которого как раз избегали
1
Harden A.W. Typhus, Epidemic // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of
Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P.1082; Bynum W.F. Science
and the Practice of Medicine in the Nineteenth Century. Cambridge: Cambridge University
Press, 1994. P.20-24.
2
Pickstone J.V. Dearth, Dirt and Fever Epidemics: Rewriting the History of British ‘Public Health’, 1780-1850 // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P.131.
126
врачи, считавшие «лихорадку» следствием слабости. Теперь кровопускание
считалось полезным. В тесной связи с этими новыми веяниями находились и
взгляды военных медиков, которые традиционно имели дело с молодыми,
физически крепкими мужчинами и избегали диагностировать у них «нервные
расстройства», вызванные переутомлением. С началом войны против Франции военным врачам и хирургам пришлось столкнуться с большим числом
«лихорадок», и этот опыт стал широко обсуждаться в британской медицинской литературе начала XIX века. «Лихорадки» были распространенным явлением среди британских солдат, сражавшихся тогда на Пиренейском полуострове, где им пришлось буквально врасти в землю, чтобы не быть сброшенными в море превосходящими силами французов1.
На континенте первыми, кто столкнулся с крупными эпидемиями «лихорадок», оказались французы. Их первый опыт, связанный с военной кампанией 1812 г. против России, был наиболее драматическим. Когда Наполеон
готовился к этому вторжению, им была собрана так называемая «Большая
Армия» общей численностью около 600 000 человек. Она была интернациональной по своему составу, но её основу составляли хорошо обученные и закалённые в боях французские части. Её техническое и военно-медицинское
обеспечение были тогда лучшими в мире. Продовольственное снабжение было налажено превосходно. Но когда эта масса людей вступила на территорию
Польши, ситуация изменилась. Дороги стали плохими, а продовольствие стало поступать нерегулярно. Вода в колодцах была отвратительной. В результате в армии распространились болезни. На первых порах преобладала традиционная дизентерия. Однако чем дальше приходилось двигаться французским войскам, тем серьёзнее становились их проблемы. Жаркое лето, отсутствие свежей одежды, контакты с местным населением – бедным и завшивленным – сделали свое дело. Когда «Большая Армия» вступила на территорию России, её уже охватила эпидемия тифа. Французские медики не имели
представлений об этой болезни и о её связи с вшами. «Тифозную лихорадку»
они попросту рассматривали как следствие плохого питания и отсутствия
комфорта. Однако последствия тифа для французов были ужасны. Преследуя
отступающие к Москве русские армии, французы не имели возможности
остановиться и привести свои части в порядок. В конечном итоге, когда в
начале сентября армия Наполеона подошла к Москве, её численность составляла всего 130 000 человек, т.е. менее четверти от общего числа тех, кто
начал поход. Остальные были оставлены по дороге – мёртвыми или больными. Дальнейшая судьба этой кампании хорошо известна: Бородинская битва
7 сентября, где французы потеряли более 30 000 убитыми, бесславный захват
Москвы и последующее отступление, закончившееся полной гибелью армии.
Можно только гадать о том, чем бы закончился этот поход, если армии
1
Pickstone J.V. Dearth, Dirt and Fever Epidemics. P.125-148.
127
Наполеона удалось бы избежать эпидемии тифа1. Впрочем, это был не первый случай, когда «генерал тиф» вмешивался в ход военных кампаний2.
С окончанием наполеоновских войн по Европе прокатилась волна эпидемий тифа, несомненно, ставших следствием распространения инфекции
многотысячными армиями. Наиболее крупная из них имела место в Ирландии, где в 1816-1819 гг. от болезни умерло 700 000 человек из 6 миллионов
проживавшего тогда населения3. Внимание многих европейских врачей было
приковано к этим событиям, но, похоже, именно для французских и британских докторов проблема «тифозной лихорадки» стояла особенно остро. В
обеих странах шёл быстрый процесс открытия больниц нового типа, призванных обслуживать бедняков и простых людей. Именно на базе таких
больниц формировались новые, «объективные» методы диагностики, не
предполагавшие долгих расспросов пациентов (аускультация и перкуссия), а
также широко внедрялись методы посмертного вскрытия с целью уточнения
диагноза. В 1816 г. французский доктор Франсуа Бруссэ опубликовал работу
«Обсуждение общепринятой доктрины», в которой изложил новую точку
зрения на природу «лихорадок». Его взгляд базировался на патологоанатомических исследованиях и состоял в том, что «лихорадка» есть местное воспаление, т.е. простая тканевая реакция на раздражающую причину4.
Однако, похоже, данная точка зрения не стала господствующей. Вопервых, интерес к «лихорадкам» понемногу ослаб, как только пошли на
убыль первые эпидемии тифа. Во-вторых, многие врачи по всей Европе продолжали придерживаться эклектических представлений о природе болезней.
В частности, наряду с патологоанатомическими интерпретациями в ход шли
и другие. Например, многие медики утверждали, что «тифозная лихорадка»
является болезнью бедных людей. Тем самым, болезни придавался социальный и даже политический смысл. В континентальной Европе, где после разгрома Наполеона победители установили новый полицейский порядок, такие
оценки не могли иметь сколько-нибудь серьёзного влияния. Однако в более
либеральной Великобритании приравнивание «лихорадки» к бедности и, в
свою очередь, бедности к болезни, должно было вызвать общественное возмущение. В самом деле, с начала XIX в. процессы урбанизации и индустриализации в стране набирали ход. Рабочие в промышленных городах жили в
бедности и тяжёлых антисанитарных условиях, но жаловаться на свою судьбу им было некому. Красноречивый пример этого - знаменитое «Питерлоо» разгон митинга рабочих с помощью кавалерии в 1819 г. близ Манчестера.
Число заболевших «лихорадкой» в больших британских городах во втором
десятилетии XIX в. росло катастрофическими темпами: в Глазго в 15 раз, в
Лондоне в 8 раз. Частые смерти от тифа среди рабочих были еще одним до1
Cartwright F.F., Biddis M.D. Disease and History. N.Y.: Barnes & Noble, 1972. P.82-
112.
О других случаях такого рода см.: Zinsser H. Rats, Lice and History. N.Y.: Basic
Books, 1965.
3
Harden A.W. Typhus, Epidemic. P.1082.
4
Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998. С.261-290.
2
128
казательством огромной несправедливости в их отношении. Правительство
отчётливо сознавало необходимость проведения реформ для предотвращения
социального взрыва. В этой ситуации вклад медиков в смягчение обстановки
мог состоять, например, в том, чтобы преодолеть социальную трактовку болезни и придать ей более нейтральное естественнонаучное объяснение. Требовалось улучшать и сами условия жизни1. По этой причине именно Великобритания стала родиной первых в мире санитарных реформ. Однако их проведению предшествовала первая на Западе большая эпидемия холеры.
Появление холеры на Западе привело к настоящему шоку, сопоставимому с тем, который в середине XIV в. вызвал приход Черной смерти. Прекращение эпидемий чумы и успехи в профилактике оспы, которые были достигнуты в Век Просвещения, дали западным нациям уверенность в способности с помощью научных знаний справиться со всеми болезнями. Государственная власть повсюду уже достаточно окрепла, повсюду наблюдался демографический и экономический рост, на подъёме была медицина. Именно в
этот момент и появилась холера. Для европейцев это была «новая болезнь»,
по аналогии со средневековой чумой её называли «Синей смертью».
Важно заметить, что к началу 1830-х гг. врачи в Европе уже имели некоторую информацию об этой болезни, пришедшей из Индии. Известно, что
с XVI по XVIII в. отдельные отчёты об эпидемиях в Индии поступали от голландских и английских наблюдателей. В 1817 г. началась первая пандемия
холеры, когда болезнь впервые вышла за пределы Индии, достигнув Индонезии, Китая и Филиппин. В марте болезнь бушевала в британском Форте Уильямс, а в июле распространилась по всей Бенгалии, вызывая большие жертвы среди местного населения. В ноябре она обрушилась на колониальные
войска маркиза Гастингса, в результате чего умер почти каждый третий британский солдат (3 000 из 10 000). Именно тогда (16 сентября 1817 г.) болезнь
впервые получила свое название – Cholera morbus. Продвигаясь в северозападном направлении, холера достигла Египта, пересекла всю Персию и в
1823 г. была Астрахани. Однако дальше болезнь не продвинулась, и Европе
удалось избежать встречи с ней2.
Тот факт, что в начале 1820-х гг. холера не затронула Западный мир,
похоже, сыграл злую шутку с европейцами. Большинство медиков уверовали
в то, что холера является местной индийской болезнью. Тем неожиданней
было её появление через десять лет. Но почему болезнь покинула пределы
индийского субконтинента, где она действительно является эндемичной? На
этот счёт взгляды специалистов расходятся. Господствующее мнение заключается в том, что к XIX в. на планете началось очередное потепление климата
1
Pelling M. Cholera, Fever and English Medicine, 1825-1865. Oxford: Oxford University Press, 1978. См. также: Тревельян Дж.М. История Англии от Чосера до королевы Виктории. Смоленск: Русич, 2002. С.491-512; Bynum W.F. Science and the Practice of Medicine
in the Nineteenth Century. P.59-66.
2
Speck R.S. Cholera // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P.642-649; Morris R.J. Cholera 1832: The
Social Response to an Epidemic. N.Y.: Holmes and Meier, 1976. P.21.
129
и возбудитель болезни – холерный вибрион – смог распространиться за пределы дельты Ганга, где он традиционно обитал в тёплой и стоячей воде. Более критическая точка зрения состоит в том, что активизация холеры связана
с установлением британского колониального владычества в Индии: с конца
XVIII в. британцы начали намеренно разрушать традиционные социальноэкономические основы индийского общества, в результате чего в стране усилился голод, возросла смертность. В частности, британцы, введя новые законы и новые налоги, запретили индийцам вести полукочевой образ жизни и
фактически вынудили их постоянно оставаться в областях, заражённых холерой. Своего апогея этот процесс достиг в первой четверти XIX в., и холера
стала свирепствовать сначала в Индии, а потом и за её пределами1.
История глобальных холерных кризисов, изучаемая специалистами
начиная с 1830-х гг., включает в себя много дискуссионных моментов. В
частности, по сей день существуют разногласия относительно точных датировок всех семи пандемий холеры. Более-менее общепринятая точка зрения
состоит в том, что вторая пандемия началась в 1827 году. В тот год болезнь
покинула дельту Ганга и достигла Пенджаба. После этого она проникла в
Персию, где в этот момент находились русские войска, а затем на берега
Каспийского моря. В конце августа 1829 г. она уже была в Оренбурге. Еще
через год она была в Москве и Харькове, угрожая всей европейской России.
Зимой 1830-1831 гг. эпидемия началась в русских войсках, которые находились в Польше, где как раз шли военные действия. Через Польшу и Болгарию
болезнь распространилась по всей Европе и Турции. В августе 1831 г. холера
вспыхнула в Берлине и Вене, в октябре – в Гамбурге, а оттуда в том же месяце перешла на Британские острова. В конце марта 1832 г. эпидемия началась
в Париже, где за 18 дней унесла жизни 7000 человек. В июне того же года
холера достигла Канады и США. В странах Латинской Америки она появилась в 1833 году. В 1834 г. она пошла на спад, хотя её присутствие в Италии
наблюдалось еще и в 1835 году2.
Демографические последствия холерной эпидемии на Западе были серьёзными, но всё же не шли ни в какое сравнение с последствиями чумы и
оспы. Заболеваемость холерой была значительно ниже, хотя смертность среди заболевших в некоторых случаях достигала 50%. По итогам второй пандемии в России умерло почти 200 000 человек, в Польше – более 10 000, в
некоторых частях Пруссии смертность колебалась от 11 до 14 человек на
1000 жителей. В больших городах влияние холеры опять-таки было небольшим по сравнению с эпохой чумы и оспы. В Париже из 785 000 заболело
35 000, в Гамбурге из 620 000 – 17 0003. Ещё в меньшей степени потери европейцев от холеры могут быть сопоставимы с потерями от холеры в Индии.
Arnold D. Cholera and Colonialism in British India // Past and Present. 1986. №.113.
P.118-151; Watts S. Epidemics and History. P.174-186.
2
Speck R.S. Cholera. P.646-647.
3
Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России (Материалы и очерки). М.:
Медгиз, 1960. С.252-255; Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response
in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P.136.
1
130
По вполне реалистичным оценкам, в 1817-1831 гг. холера там ежегодно убивала 1 млн. 250 тыс. человек, а за весь период – 18 или даже 40 млн. человек.
Огромные потери от холеры индийцы несли и в последующие десятилетия1.
Пожалуй, более серьёзными для Запада были психологические, культурные и социальные последствия эпидемии холеры. В воображении современников холера была «новой чумой». При этом особое потрясение вызывала картина самого заболевания: сильнейшее обезвоживание, сопровождавшееся непрерывной рвотой и диареей. В считанные часы человек совершенно
менял свой облик, покрывался «синюшней кожей» и умирал среди собственных экскрементов. Для современников это была постыдная смерть, эстетика
которой повергала в отчаяние2.
В первой половине XIX в. медицина на Западе всё сильнее использовала научные достижения и уже превращалась в «научную медицину». Однако
доктора были бессильны перед холерой, не имея представлений ни о причинах болезни, ни о способах её распространения, ни о характере лечения. В
ход были пущены самые разные средства, хотя, кажется, одним из самых
распространенных стало вливание солевого раствора3.
Выявив неспособность медиков остановить болезнь, эпидемия стимулировала другие культурные стратегии профилактики и лечения. Повсеместно народные целители и знахари предлагали свои чудесные снадобья, которые были столь же необычными, как и малоэффективными. Для защиты от
заразы жители жгли костры, окуривали жилища и одежду, стреляли в воздух
из ружей. В России крестьянки по ночам опахивали землю вокруг своих деревень и прибегали к магическим обрядам и заклинаниям4.
Не проводя различий между бедными и богатыми, болезнь могла
настигнуть любого. Казалось, уже одно это обстоятельство должно было
сплотить любую нацию. В реальности произошло иное. Почти все «цивилизованные общества» не выдержали проверки на сплочённость: везде в Европе
в первой половине XIX в. народ и элита перед лицом холеры оказались по
разную сторону баррикад. Холера выявила серьезные социальные противоречия, которые существовали в каждом обществе5.
Одно из самых распространенных последствий холерных эпидемий состояло в росте взаимной подозрительности. Простой народ и элита поразному реагировали на болезнь и по-разному относились к действиям друг
1
Arnold D. Cholera and Colonialism in British India. P.120-121.
Клинические описания холеры у медиков см.: Генрици А.А. Воспоминания о пережитых мною холерных эпидемиях. Холерные эпидемии в Финляндии. М.: Вузовская
книга, 2002.
3
Rosenberg C.E. Explaining Epidemics and Other Studies in the History of Medicine.
Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P.109-121.
4
Baldwin P. Contagion and the State in Europe. P.37-38; Богданов К.А. Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVIII-XIX веков. М.: ОГИ,
2005. С.345-406.
5
Briggs A. Cholera and Society in the Nineteenth Century // Past and Present. 1961.
№.19. P.76-96.
2
131
друга. Народ подозревал своих господ в том, что те с помощью холеры попросту хотят избавиться от лишних ртов. Знать презирала народ за невежественные суеверия и отказ исполнять предписания властей и медиков. В очередной раз выявилась подозрительность против этнических меньшинств и
иноверцев, поползли слухи об отравителях. В России подозрения падали на
евреев, татар, немцев, в Австрии – на цыган. В годы войны в Польше в качестве отравителей у русских фигурировали поляки, а в Польше в распространении холеры подозревали русских. При этом повсеместно не доверяли врачам, чьи лекарства воспринимались как яд1.
Во многих случаях именно действия властей, а не сама по себе болезнь,
вызывали наибольшее недовольство2. В самом деле, власти различных стран
по-разному реагировали на вызов эпидемии. Как показал в своё время Эрвин
Аккеркнехт, эти различия определялись существующими типами политических режимов. В частности, авторитарные власти России, Австрии и Пруссии
прибегали к проверенной стратегии «карантинизма», широко используя войска и полицию для оцепления заражённых мест и усмирения народных волнений. Напротив, в Великобритании и США с их либеральными правительствами власти отказывались от применения грубой силы3.
Более детальный анализ идеи Аккеркнехта показывает, что в континентальной Европе политика карантинов использовалась не везде. В частности,
от неё отказались некоторые маленькие германские государства и отдельные
города, такие, как Гамбург и Любек. Во многом это было вызвано тем, что их
власти уже усвоили российский опыт, показывающий, что введение жёстких
административных мер лишь возмущает народ. В самом деле, народ был
крайне недоволен политикой карантинов, которая приводила к росту цен,
введению принудительных захоронений и запрету на свободу передвижения
и собраний. Вслед за европейскими революциями и восстаниями 1830-го г.
по Европе – от Петербурга до Будапешта – прокатилась волна холерных бунтов4.
В странах, где у власти стояла буржуазия, ситуация была не менее
напряжённой. В Великобритании, где прежний общественный порядок подвергался реформированию, а политики всех цветов отчаянно пытались повлиять на правительство и парламент, холера выявила недовольство народа в
отношении отдельных институтов и профессиональных групп. В частности, в
Ливерпуле и других городах волна народного возмущения была обращена
против медиков, в особенности против медицинских школ, где велись анатомические исследования. Народ подозревал, что врачи губят простых людей
Богданов К.А. Врачи, пациенты, читатели. С.353-372. См. также: McGrew R.E.
Russia and the Cholera, 1823-1832. Madison: University of Wisconsin Press, 1965.
2
Watts S. Epidemics and History. P.18.
3
Ackerknecht E.H. Anticontagionism between 1821 and 1867 // Bulletin of the History of
Medicine. 1948. Vol.22 (4). P.562-593; Baldwin P. Contagion and the State in Europe. P.24-29.
4
Evans R. Epidemics and Revolutions: Cholera in Nineteenth-Century Europe // Ranger
T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P.149-173.
1
132
ради того, чтобы использовать их трупы в своих интересах1. Во Франции, где
в результате Июльской революции 1830 г. к власти пришло новое правительство, холерная эпидемия вскрыла острые противоречия между правящим режимом и церковью, светскими радикалами и клерикалами. Традиционные
благотворительные пожертвования в пользу жертв болезни раздражали чиновников, которые не допускали вмешательства церкви и консерваторов в
дела управления государством и обеспечение социального порядка2. В целом,
холерные эпидемии в Европе начала 1830-х гг. стали частью более сложных
социальных и культурных противоречий, внося дополнительные черты в общую картину серьёзного кризиса обществ долгой революционной эпохи.
В этот же период в Европе начинаются санитарные реформы, которые,
несомненно, являлись частью более общих социальных реформ. Меры по
охране общественного здоровья всегда являются и мерами по сохранению
общественного порядка. Однако, как показывает история, не всякие социальные преобразования содержат в себе элементы санитарных мероприятий. В
XIX в. «санитарными» стали называть те преобразования, которые проводились по инициативе и при участии большой группы общественных деятелей,
именовавших себя «гигиенистами». В их число входили отдельные врачи,
юристы и литераторы. Следовательно, нет нужды называть «санитарными
реформами» действия по борьбе с чумой и оспой, проводимые по инициативе
просвещённых государей на Западе в XVIII веке. Примечательно, что по
времени начало санитарных реформ на Западе совпало с началом борьбы
против эпидемий чумы и холеры в Египте, инициированные таким просвещённым правителем, как Муххамад Али-паша. Его советник, французский
доктор Антуан Бартелеми, известный в исламском мире как Клот-бей, действовал в лучших традициях политики «карантинизма», от которой в первой
половине XIX в. уже отказались в Великобритании и отчасти во Франции. В
борьбе с эпидемиями он использовал войска и прибегал к силе3.
У истоков «санитаризма» или движения гигиенистов в Европе лежало
недовольство представителями западного среднего класса политикой своих и
чужих государств в области борьбы с эпидемиями. Во Франции это недовольство стало явным с 1821 г., когда для организации кордонов против
вспыхнувшей в Каталонии эпидемии жёлтой лихорадки французское правительство послало туда свои войска. Французские либералы связывали эту меру с недавним вводом союзных войск в Испанию для удушения там первой
национальной революции (1814), после чего на испанский престол вернулись
Linebaugh P. The Tyburn Riot against the Surgeons // Hay D. et al. (eds.) Albion’s Fatal Tree: Crime and Society in Eighteenth-Century England. N.Y.: Pantheon, 1975. P.65-118;
Burrell S., Gill G. The Liverpool Cholera Epidemic of 1832 and Anatomical Dissection – Medical Mistrust and Civil Unrest // Journal of the History of medicine and Allied Sciences. 2005.
Vol.60 (4). P.478-498.
2
Kudlick C.J. Giving Is Deceiving: Cholera, Charity, and the Quest for Authority in 1832
// French Historical Studies. 1993. Vol.18 (2). P.457-481.
3
Kuhnke L. Lives at Risk: Public Health in Nineteenth Century Egypt. Berkeley: University of California Press, 1990.
1
133
Бурбоны. Примечательно, что в 1823 г. по решению лидеров Священного
Союза уже сама Франция направила свои войска в Испанию для удушения
второй испанской революции и очередного восстановления на троне ненавистного короля Фердинанда VII Бурбона. Часть французской общественности, которой была ненавистна всякая «тирания», закономерно связала практику карантинов и абсолютистскую политику1.
В Великобритании, где национальные чувства британцев не позволяли
им вслед за французами напрямую проводить аналогии между республиканскими идеалами и отсутствием эпидемий, к идее «санитаризма» пришли своим путем. Английская либеральная буржуазия делала акцент на идее свободной торговли, подчеркивая, что политика карантинов никак не соотносится с
ней2. Годы Континентальной блокады, организованной Наполеоном, приучили британцев к мысли, что всякое препятствие свободной торговле опаснее
любой эпидемии.
Во главе французского движения гигиенистов стоял Луи Рене Виллерме (1782-1863). В 1827 г. в Париже начал издаваться журнал «Архив публичной гигиены и судебной медицины», на страницах которого публиковались
важные данные о состоянии общественного здоровья, в том числе статистические. Эпидемия холеры 1832 г. и, в особенности, парижский опыт стали
поводом для проведения гигиенистами масштабных исследований. В серии
отчетов Виллерме высказал идею о связи между высоким уровнем смертности и заболеваемости, с одной стороны, и бедностью, с другой. Гигиенисты
отрицательно относились к идее Руссо о вредном воздействии цивилизации
на человеческую природу. Напротив, они считали, что именно цивилизация
способна решить современные общественные проблемы. Виллерме указывал
на опасность скопления людей в городах и высказывал мысли о важности
расселения рабочих на маленьких клочках земли. С этой точки зрения более
здоровыми являются не крупные, а маленькие предприятия3. Влияние гигиенистов на французское общество было значительным. Их призывы, хотя и не
поддержанные государством, выразились в ряде общественных кампаний по
работе в больницах, тюрьмах и школах, а также соединились с практикой
улучшения городской среды, начатой еще в Век Просвещения4.
Британское движение гигиенистов имело два истока. С одной стороны,
оно опиралось на новую госпитальную традицию оказания помощи больным
«лихорадками», которая вызвала к жизни идею применения медицины для
помощи городским рабочим. С другой стороны, оно было связано с деятельностью группы государственных деятелей-реформаторов, участвовавших в
работе специальной комиссии по надзору за соблюдением Закона о бедных
1
Baldwin P. Contagion and the State in Europe. P.27.
Hardy A. Cholera, Quarantine and the English Preventive System, 1850-1895 // Medical
History. 1993. Vol.37 (2). P.251.
3
Hays J.N. The Burdens of Disease. P.143.
4
Фуко М. Рождение социальной медицины // Фуко М. Интеллектуалы и власть:
Избранные политические статьи, выступления и интервью. М.: Праксис, 2006. Ч.3. С.89100.
2
134
1834 года. Во главе этой комиссии стоял юрист из Манчестера Эдвин Чедвик
(1800-1890). Роль этого Закона в британской истории XIX в. давно и с разных
позиций обсуждается. Несомненно, то была драконовская мера, нацеленная
на побуждение бедноты к более интенсивной работе в условиях рыночной
экономики. Хорошо оплачиваемой работы почти не было, а альтернативой
была унизительная жизнь на пособие в специально устроенных работных
домах. Новый Закон о бедных был поводом для массовых недовольств1.
Именно на этой волне группа во главе с Чедвиком начала свою деятельность. В её составе был Томас Саусвуд Смит – руководитель Лондонской
больницы для «лихорадочных», известный своими радикальными религиозными и медицинскими взглядами, а также другие врачи. Все они были сторонниками новых медицинских идей и, кроме того, поддерживали теорию
«миазмов», подчеркивающую значение дурного воздуха в распространении
болезней. Медицинские сочинения С. Смита и других врачей из группы
Чедвика стали своего рода теоретическим прологом к знаменитому «Отчёту
о санитарном состоянии рабочего класса», подготовленного Чедвиком в 1842
году. Этот отчёт стал результатом серьёзного санитарного обследования неблагополучных рабочих кварталов британских городов. Как и во Франции,
гигиенисты видели связь между бедностью и состоянием здоровья рабочих.
Однако в отчёте Чедвика акцент был сделан не на социальных факторах, а на
роли окружающей природной среды. Чедвик не без оснований утверждал,
что здоровье городских жителей значительно уступает здоровью обитателей
сельской местности. При этом каждому в Великобритании было ясно, что
благополучные классы не живут в городах. Но города являются центрами
промышленности, что требует заботы об условиях жизни городских масс, т.е.
рабочих. Чедвик специально подчёркивал, как отвратительно санитарное состояние городов, где сам воздух является смертельно опасным для его жителей, что требовало очистить городскую среду: провести дренаж почв, выстроить общественные туалеты и канализационные системы, удалить мусор и
иные отходы. Это была программа санитарно-технических преобразований,
причём в отличие от французской, политически нейтральной и потому могла
быть поддержана правящими классами2.
Характерно, что Чедвик не настаивал на том, чтобы правительство
изыскало средства для проведения санитарных преобразований, апеллируя
больше к местным сообществам, что было вполне характерно для британской
политической традиции. В итоге до практического внедрения его идей дело
дошло не сразу. Однако вскоре всё изменилось. На британские острова вновь
пришла холера. В сентябре 1848 г., вслед за другими европейскими странами
Великобритания подверглась очередной, третьей пандемии холеры. 5 сентября 1848 г. Лондонская «Таймс» писала: «Холера – лучший из всех санитарЭнгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения: в 9 т. Т.1. М.: Политиздат, 1984; Тревельян Дж.М. История Англии от Чосера до королевы Виктории. С.563-564.
2
Pickstone J.V. Dearth, Dirt and Fever Epidemics. P.135-146.
1
135
ных реформаторов, она не терпит ошибок и не прощает извинений»1. В преддверии прихода холеры английский парламент в августе 1848 г. принял специальный Закон об охране общественного здоровья (Public Health Act) для
Англии и Уэльса. В соответствии с ним государственная власть брала на себя
ответственность за здоровье общества и была обязана мобилизовать уже существовавшие с 1831 г. санитарные советы (Board of Health) и общественность на оздоровление окружающей среды. Кроме того, в больших городах,
начиная с Лондона, учреждалась Служба санитарного врача (Medical Office
of Health). Исследователи указывают на то, что на первых порах было сделано очень мало. Кроме того, Чедвик постепенно утратил свои позиции в правительстве и созданные им санитарные учреждения позднее пришлось реформировать. Тем не менее, новый британский опыт имел большие исторические последствия. Он привел в движение целую нацию, сделав общественное здоровье предметом внимания целого общества и государственных институтов2.
Более того, этот опыт стал широко обсуждаться в других странах, ему
начали подражать. В Пруссии аргумент в пользу начала санитарных реформ
публично высказал молодой врач Рудольф Вирхов (1821-1902), которого
правительство послало с инспекторской миссией в населённую преимущественно польским населением Силезию, где тогда была эпидемия тифа. По
возращении в столицу в феврале 1848 г. Вирхов подал отчёт, в котором красноречиво заявил, что властям следует взяться за искоренение всех социальных болезней, а лекарством для этого должны послужить демократия, образование и меры по охране общественного здоровья. В ответ прусские власти
выслали Вирхова из столицы, в результате чего он стал на путь политической
борьбы. В марте 1848 г., в начале революции, он строил баррикады в Берлине, а в июле начал редактировать новую газету «Медицинская реформа»
(Die medizinische Reform), ставшую проводником санитарных идей в немецких странах.
В США первым идеологом санитаризма был врач из Бостона Лемуел
Шетток (1793-1859), который в 1841 г. провёл первое исследование о состоянии здоровья жителей города3. В 1849 г. он возглавил законодательную комиссию штата Массачусетс и широко пропагандировал мысль о необходимости установления государственного контроля над социальной и природной
средой, о важности проведения канализации и водопровода. В других странах идеи санитаризма развились позже, во второй половине XIX века.
1
Цит. по: Bynum W.F. Science and the Practice of Medicine in the Nineteenth Century.
P.55.
2
Hamlin C., Sheard S. Revolutions in Public Health: 1848, and 1998? // British Medical
Journal. 1998. Vol.317. August 29. P.598-591; Calman K. The 1848 Public Health Act and Its
Relevance to Improving Public Health in England Now // British Medical Journal. 1998.
Vol.317. August 29. P.596-598.
3
Bynum W.F. Science and the Practice of Medicine in the Nineteenth Century. P.87-91;
Hays J.N. The Burdens of Disease. P.144.
136
Последнее десятилетие XVIII в. и первая половина XIX в. были переломной эпохой для Западного мира, эпохой перехода от Века Просвещения,
когда идеалы рационально устроенного и здорового общества едва только
зарождались в сознании отдельных представителей аристократии, к эпохе
Прогресса, когда эти идеалы стали достоянием гораздо большего количества
людей в связи с началом индустриальной цивилизации, невозможной без
здоровой рабочей силы и рационально устроенной социальной и природной
среды. Переходная эпоха была временем политической и промышленной революций, а также периодом реформ, мало отличающихся по своим последствиям от революций. Это была эпоха серьёзных социальных и политических
кризисов, а происходившие тогда эпидемии как бы символизировали всю
полноту драматической социальной картины этого времени. Так называемые
«лихорадки», т.е. целый ряд опасных инфекционных болезней и, прежде всего, тиф и холера, стали главными болезнями того времени. Конечно, не только они оказывали своё гнетущее воздействие на здоровье миллионов людей в
Европе и Северной Америке, но именно им по некоторому стечению обстоятельств пришлось стать «главными болезнями» своего времени. Как только
окончились трагические годы наполеоновских войн, почти повсюду в Европе
был установлен новый, фактически, полицейский порядок, который не
устраивал очень многих. В этих условиях в главных буржуазных странах Европы, Франции и Великобритании, образованная общественность высказалась за иной способ обеспечения социального благополучия, нежели грубая
сила. Началась пропаганда и воплощение в жизнь санитарных реформ, инициаторами которых были как врачи, так и общественные деятели.
Е.В. ПАНТЕЛЕЕВА
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ СОВЕТСКОЙ ПРИМАТОЛОГИИ в ХХ веке
Историки науки отмечают важную роль политического и социокультурного контекста в становлении и развитии отечественной науки в XX веке.
Действительно, после Октябрьской революции 1917 г. наука стала развиваться в новых условиях. Необходимость восстановления народного хозяйства и
промышленности заставила большевистское правительство отдать приоритет
«прикладным» наукам1, что должно было обеспечить достижение экономического уровня Запада. Одним из характерных примеров развития науки в
новых условиях советской действительности стали опыты по изучению приматов, которые практически не проводились до революции.
Большевистское правительство искало определённые выгоды, поддерживая исследования приматов. Так, в 1926 г., при содействии Н.П. Горбунова
(1892-1938) была организована поездка профессора И.И. Иванова (1870-1932)
в Африку с целью проведения опытов по гибридизации человекообразных
Наука и кризисы. Историко-сравнительные очерки / Под ред. Э.И. Колчинского.
СПб., 2003. С. 376.
1
137
обезьян. Большевики видели в исследованиях Иванова шанс вырваться вперёд и опередить западную «капиталистическую» науку. Многие учёные Европы проявляли большой интерес к опытам гибридизации человекообразных
обезьян и человека, но не решались пойти на их реализацию, боясь протеста
со стороны общества и Церкви1. Таким образом, инициатива И.И. Иванова
была встречена доброжелательно со стороны видных государственных деятелей СССР. Наибольший интерес к предложениям И.И. Иванова проявил
Н.П. Горбунов, который обладал достаточной властью и связями, чтобы выступить в качестве «патрона» учёного. Именно благодаря его поддержке
И.И. Иванов получил средства для поездки в Африку, несмотря на то, что
проект по гибридизации человека и высших обезьян не был одобрен в стенах
Академии Наук2.
Советское правительство оказывало содействие профессору по ряду
причин. С одной стороны, опыты Иванова как нельзя лучше вписывались в
антирелигиозные установки большевиков. Положительные результаты экспериментов позволили бы приоткрыть тайну происхождения человека и тем
самым подтвердить эволюционную теорию Дарвина, а с другой стороны, в
условиях расцвета евгеники3 эксперименты Иванова выглядели как продолжение попыток улучшить человеческую природу4. По возвращении Иванова
из африканской экспедиции в 1927 г. им был создан Сухумский питомник
обезьян, где учёный при поддержке Коммунистической Академии собирался
продолжить свои эксперименты.
Придавая большое значение экспериментальной деятельности Иванова,
учёные-коммунисты не просто боролись за научную истину. Они всячески
пытались выстоять в конкуренции с Академией Наук, которую считали «пережитком» прошлого. Вскоре и сам Иванов испытает на себе отрицательное
отношение молодых специалистов к «старым», дореволюционным кадрам.
По доносу его собственного ученика О.Ф. Неймана он был осуждён и сослан
в Казахстан5. Жертвой репрессий стал и «патрон» Иванова – Горбунов, арестованный 19 февраля 1938 г. по обвинению в связях с германской разведкой. Причиной тому послужили советско-германские экспедиции 1929начала 1930-х гг., в которых участвовал Горбунов.
Двадцатые годы XX в. ознаменовались появлением новых исследовательских институтов. Однако новое правительство не имело достаточных
Россиянов К.О. Опасные связи: И.И. Иванов и опыты скрещивания человека с человекообразными обезьянами // ВИЕТ. 2006. №1. С. 16.
2
Там же. С. 22.
3
См: Юдин Б.Г. История советской науки как процесс вторичной институционализации // Философские исследования. 1993. № 1.
4
К концу 1920-х гг. большую популярность стали приобретать идеи, связанные с
борьбой со старостью. См.: Богомолец А.А. Продление жизни. Киев, 1938. С. 27. См. также: Михель Д.В. Переливание крови в России, 1900-1940 // ВИЕТ. 2006. № 2. С. 99-113;
Михель Д.В. Переливание крови: Советская Россия и Запад (1918-1941) // Отечественные
записки. 2006. № 1. С. 157-174.
5
Россиянов К.О. Указ. ст. С. 42.
1
138
средств для обеспечения их работы1. Финансирование получали только те
учёные, чьи исследования были приоритетными в условиях конкуренции с
Западом. Так возникли Сухумский питомник обезьян и Биостанция в Колтушах.
Создание Сухумского питомника преследовало не только чисто научные цели. Это был своеобразный «героический подвиг» Советского государства, демонстрировавший превосходство над «капиталистическим миром». В
связи с этим большую роль в основании питомника сыграли советский нарком здравоохранения Н.А. Семашко, профессор И.И. Иванов, директор Института экспериментальной эндокринологии (ИЭЭ) профессор В.Д. Шервинский, помощник директора ИЭЭ ветеринар Я.А. Тоболкин2. Изучая приматов, учёные выполняли своеобразный «социальный заказ»3. В XX в. в Европе
широкую известность стали приобретать эксперименты по пересадки половых желёз обезьян человеку в целях омоложения4. Данные эксперименты
проводились С.А. Вороновым. Он утверждал, что от половых желёз зависят
не только вторичные половые признаки, но и «интеллектуальная и физическая энергия»5. По-видимому, советские учёные также были заинтересованы
в проведении такого рода исследований. Именно поэтому ИЭЭ поддержал
проект Иванова по разведению приматов в неволе.
Однако при создании питомника учитывалась не только необходимость
ведения исследований над приматами в медицинских целях. Для большевистского правительства было очень важно повысить международный авторитет советской науки. Для этого необходимо было идти в ногу со временем.
Вообще, с появлением питомника изучение приматов получило более широкий масштаб. В нём проводились разнообразные исследования: от медицинских экспериментов до наблюдений за поведением и стадными взаимоотношениями приматов. О том, какая работа проводилась в Сухуми, можно
узнать из трудов зоопсихологов Войтониса, Тих, К.Э. Фабри.
Помимо создания новых исследовательских центров, большевики
стремились также использовать в своих интересах авторитет некоторых видных учёных, например, И.П. Павлова. Государство всячески поддерживало
Павлова, создавая ему благоприятные условия для работы. Так, в 1920-е гг.
начинается строительство биостанции в Колтушах. Крупнейший физиолог
Павлов имел популярность на Западе, поэтому его исследования приматов не
могли не повлиять на международный авторитет советской науки. Важно отАлександров Д., Колчинский Э.И. Наука и кризисы XX века: Россия, Германия и
США между двумя мировыми войнами // Наука и безопасность России: историконаучные, методологические, историко-технические аспекты. М, 2000.
2
Фридман Э.П. Самые мудрые обезьяны: об обитателях Сухумского питомника
обезьян. М., 1979. С. 20.
3
Юдин Б. Г. Указ соч.
4
Фридман Э.П. Лабораторный двойник человека. М., 1972, С. 48.
5
Воронов С. Пересадка желез животным. Практическое применение к домашнему
скоту. М., 1926. С. 15. Подробнее о его методе: Воронов С. Завоевание жизни. М., 1928;
Воронов С., Александреску Г. Пересадка семенников от обезьяны человеку. М.-Л., 1930.
1
139
метить, что строительству научного центра в Колтушах способствовал Бухарин. Критиковавший советскую власть при Ленине, Павлов в конечном итоге
вынужден был признать значение государственного патронажа для его работы. В 1935 г., несмотря на продолжающиеся репрессии и усиление власти
партии, он скажет следующее: «Вся моя жизнь состояла из экспериментов.
Наше правительство тоже экспериментатор, только несравненно более высокой категории. Я страстно желаю жить, чтобы увидеть победное завершение
этого исторического социального эксперимента1». В 1933 г. П.К. Денисов
привез из Франции двух шимпанзе – Розу и Рафаэля – в подарок И.П. Павлову от С.А. Воронова2.
Проводя эксперименты над приматами, Павлов выступал с критикой
зарубежных коллег, что было вполне в духе советского времени, когда большевистское правительство провозгласило создание «советской науки» в противовес западной. В 1933 г. вышла книга В. Келера «Psychologische
Probleme», ознакомившись с которой, Павлов обвинил автора в противоречивости высказываний и анимизме3, а также объявил войну психологии от имени физиологии4. Но он и не мог догадываться о том, что после его смерти
психологии на самом деле будет объявлена война.
В 1950 г. состоялась объединенная сессия Академии Наук и Академии
Медицинских Наук, которая сыграла решающее значение для развития физиологии, психологии и многих других наук. Она была посвящена учению
Павлова о высшей нервной деятельности (ВНД). Проведение сессии двух
академий не было неожиданностью для многих представителей науки. Всем
было известно, кто стоит за её организацией. Незадолго до этого, в 1948 г.,
состоялась сессия ВАСХНИЛ, в ходе которой мичуринская биология объявлялась единственно верной. Все несогласные были подвергнуты репрессиям.
В 1950 г. главным обвиняемым стал ученик Павлова Л.А. Орбели. Ему
приписывалось отступление от Павловского учения, искажение его сути.
Причём современники понимали, что сессия добивается не восстановления
чистоты учения о ВНД, а нацелена против тех, кто неугоден власти и слишком выделяется своими заслугами и, значит, более независимый5. Тем не менее, против Орбели выступили даже некоторые его ученики, боясь пострадать по служебе6.
Акции такого рода, как «Павловская» сессия, ярко характеризуют тоталитаризм большевистского правительства. Стремясь поставить под свой кон1
2
Павлов И.П. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1951. Т. I. С. 19.
Самойлов М.О., Болондинский В.К. Павловские Колтуши // Природа. 1999. № 8,
С.76.
Павловские среды. Протоколы и стенограммы физиологических бесед. М.; Л.,
1949. Т. 3. С. 18.
4
Там же. С. 43.
5
«Павловская сессия» 1950 года и судьбы советской физиологии // ВИЕТ. 1988.
№3. С. 138.
6
Лейбсон Л.Г. Трагические страницы жизни Л.А. Орбели // Репрессированная
наука / Под ред. М.Г. Ярошевского. Л., 1991. С. 287.
3
140
троль науку, правительство способствовало установлению монополии в различных сферах научного знания1. Так, отдав приоритет учению Павлова о
ВНД, оно определило дальнейшее развитие приматологических исследований. Отныне учёные должны были смотреть на приматов через призму физиологического учения, отметая в сторону иные интерпретации поведения
обезьян. Аналогичная ситуация сложилась и в психологической науке, которая стала изучать поведение человека с целью выявить активную роль «человека – строителя нового общества»2.
Внедрение диалектического материализма в науку сопровождалось
большими переменами в культуре печатных работ. Необходимость приспосабливаться к новым условиям заставляла учёных перерабатывать свои концепции в соответствии с требованиями государственной идеологии. Отныне,
помимо цитирования Маркса и Энгельса, необходимо было обязательно ссылаться на учение Павлова. Был создан специальный научный совет для контроля за деятельностью физиологов, в который вошли академик К.М. Быков,
А.Г. Иванов-Смоленский, Э. Айрапетянц. Они, собственно, и были главными
проводниками государственного контроля в физиологии.
«Павловская сессия» 1950 г. имела последствия не только для физиологии, но и для психологии. К.М. Быков3 отмечал: «Психология допавловская
построена на идеалистическом мировоззрении, психология павловская - по
существу своему материалистическая»4. Это мнение и отражало дальнейшую
судьбу психологии. Психологи теперь должны были изучать психическую
деятельность с точки зрения нормы, патологии и учения об условных рефлексах5. Судьба этой науки решалась в 1952 г. на первом Всесоюзном совещании по психологии. Провозглашение материалистического подхода
осложняло проведение исследований в сфере сравнительной психологии и
антропологии. Однако и из этой ситуации учёные нашли выход. К концу
1950-х гг. все большую важность приобретают идеи Энгельса о роли труда в
становлении человека. Проблема антропогенеза начинает привлекать многих
исследователей. Обосновывая свои наблюдения за приматами с этой точки
зрения, они снова получили возможность печатать результаты своих исследований.
Таким образом, к середине ХХ в. многие учёные-приматологи занимались проблемой орудийной деятельности приматов. Это было связано, с одной стороны, со стремлением проверить результаты опытов западных исследователей и высказать свою точку зрения, с другой - подтвердить теорию Энгельса о роли труда в становлении человека.
Александров Д.А., Кременцов Н.Л. Путеводитель по неизведанной земле: предварительный очерк социальной истории советской науки // ВИЕТ. 1989, №4. С. 68.
2
Петровский А.В. История советской психологии. М., 1967. С. 69.
3
К.М. Быков - ученик И.П. Павлова, выступал на сессии двух Академий в 1950 г. в
защиту Павловского учения о ВНД.
4
«Павловская сессия» 1950 года... С. 133.
5
«Там же. С. 135.
1
141
Н.Н. Ладыгина-Котс (1889-1963) была одной из первых, кто стал изучать приматов в России, орудийную и конструктивную деятельность шимпанзе. После многолетних наблюдений она пришла к выводу о наличии у
шимпанзе «упорядоченной подсобной обработки, направленной на видоизменение предмета для дальнейшего его использования»1. Однако она отмечала, что шимпанзе не способен создать вещь2. Человек же умеет делать
оформленные вещи, которые сохраняют для него свое значение вне времени
их употребления. Таким образом, Ладыгина-Котс внесла значительный вклад
в развитие дискуссии о возникновении трудовой деятельности человека, указав на качественное отличие предтрудовой деятельности шимпанзе. Это отличие она объясняла отсутствием у шимпанзе способности усваивать причинно-следственные отношения, которые составляют основу осуществления
трудовых процессов3.
Н.Ю. Войтонис (1887-1946) также, как и Н.Н. Ладыгина-Котс считал,
что способность заметить простое пространственное соотношение предметов
и направить деятельность на его создание является пределом достижения
обезьяны. Таким образом, Войтонис, как и большинство исследователей считал, что обезьяны способны для достижения труднодоступной приманки использовать не только обходные пути, но и разнообразные предметы, которые
в этой ситуации получают характер орудия. Но, по его мнению, этот предмет
является орудием только в первичном смысле этого слова.
Характерной чертой научных трудов, опубликованных в 1940-60 гг.,
является полемика с зарубежными учеными, критика результатов их исследований. На это в большой степени повлияла холодная война, которая разделила мир на два противоборствующих лагеря. Наибольшей критике в СССР
подвергались опыты и теоретические высказывания В. Келера. Как отмечал
Г.З. Рогинский, Келер не улавливал качественного своеобразия в манипуляциях палками у шимпанзе. Он рассматривал действия обезьян по обработке
предметов как «создание орудий». Сам Рогинский считал, основываясь на
теории Энгельса, что «орудия возникли в социальной и трудовой жизни людей»4, поэтому обезьяны не способны к труду и к изготовлению орудий.
Таким образом, если на Западе опыты по употреблению предметов как
орудий проводились с целью выяснить интеллектуальные способности обезьян, то в СССР на основе этих данных стремились понять, как возник человек «разумный», чем он отличается от животных предков. Причём здесь
большую роль сыграла теория Энгельса, для подтверждения которой, собственно, и подыскивались экспериментальные данные.
Во второй половине ХХ в. разговоры об употреблении «орудий» приматами приобретают новый характер. Это, в первую очередь, было связано с
Ладыгина-Котс Н.Н. Конструктивная и орудийная деятельность высших обезьян.
М., 1959. С. 301.
2
Ладыгина-Котс Н.Н. Указ. соч. С. 304.
3
Там же. С. 309.
4
Рогинский Г.З. Навыки и зачатки интеллектуальных действий у антропоидов
(шимпанзе). Л., 1948. С.128.
1
142
западными «полевыми» исследованиями, которые осуществляли Джордж
Шаллер1 (род. 1933), Джейн Гудолл2 (род.1934) и Дайан Фосси3 (1932-1985).
Одним из первых, кто попытался дать свой ответ на сообщения, поступающие с Запада, был К.Э. Фабри (1923-1990) - ученик Н.Н. Ладыгиной-Котс.
На основе исследований, проведенных в Московском зоопарке и Сухумской медико-биологической станции АМН СССР, К.Э. Фабри пришёл к выводу о том, что у обезьян, содержащихся в неволе, наблюдаются действия в
виде «рычаговых манипуляций». Отмечая чисто внешнее сходство данных
действий с трудовой деятельностью человека, он стремился понять причину
их возникновения. В результате анализа манипуляций обезьян с различными
предметами К.Э Фабри определил данное поведение как «компенсаторное
движение», позволяющие животному приспосабливаться к новым условиям
окружающей среды4. Что касается проблемы возникновения орудийной деятельности у предков человека, Фабри считал, что она неразрывно связана с
необходимостью изучения хватательной функции руки приматов. Фабри
предложил свою точку зрения на возникновение трудовой деятельности человека. В работе «Манипуляционная активность низших обезьян и проблема
антропогенеза»5 он писал: «Зарождение трудовой деятельности можно себе
представить лишь в условиях мощного развития компенсаторных действий»,
вследствие этого у обезьян, живущих в естественных условиях тропических
лесов, проявляются лишь формы биологической адаптации, которая не может перерасти в трудовую деятельность6. Основываясь на сообщении Д.
Шаллера о том, что им никогда за время наблюдений не было замечено употребление гориллами орудий7, Фабри пришел к выводу, что «орудийные действия являются лишь дополнительным, резервным способом приспособления
к особым, экстремальным случаям жизни»8.
Советские учёные прилагали большие усилия для сохранения границ,
отделяющих человека от животных. Так, в предисловии к вышедшей в
1974 г. книге Дж. Гудолл М.Ф. Нестурх хотя и отмечает чрезвычайную важность предоставленных ею сведений, но, тем не менее, высказывает категорическое несогласие с её мнением о необходимости пересмотра самого определения человека9. Эта позиция отражала состояние советской науки. С одной стороны, учёное сообщество проявляло интерес к тому, что происходит
Шаллер Д. Год под знаком гориллы. М., 1968.
Лавик-Гудолл Дж. ван. В тени человека. М., 1974;
3
Фосси Д. Гориллы в тумане. М., 1990.
4
Фабри К.Э. Обращение с предметами у низших обезьян и проблема зарождения
трудовой деятельности // Советская антропология. 1958. Т.2. №1. С. 29.
5
Фабри К.Э. Манипуляционная активность низших обезьян и проблема антропогенеза. Доклад по трудам, представленный на соискание учен. степени канд. биол. наук. М.,
1966.
6
Фабри К.Э. Там же. С. 14-15.
7
Шаллер Д. Указ соч. С. 224.
8
Фабри К.Э. Орудийные действия животных. М.: Знание, С. 47.
9
Лавик-Гудолл Дж. ван. Указ. соч. С. 7.
1
2
143
на Западе, а с другой, оно не было готово отступиться от официальной идеологии, которая так долго определяла ход развития науки в СССР.
Н.В. ИЛЬИН
ИНСТИТУАЛИЗАЦИЯ ПСИХОЛОГИИ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ В 1920-е годы
Институализация любой науки включает в себя определённый набор
условий. К ним, в первую очередь, относится создание специализированных
научных учреждений, периодических изданий и профессиональных научных
сообществ. В России психология получила признаки институализации ещё до
революции. Так, было создано несколько психологических лабораторий1 и
два института2. Существовало Московское психологическое общество,
издавалось немало научных журналов по психологии3. Потребность в их
создании была продиктована внутренними нуждами самой психологической
науки, а также общими тенденциями организации научной работы в конце
XIX - начале ХХ веков.
События 1917 г. сильно повлияли на ход научных исследований в
стране, особенно в сфере социальных наук. Но, несмотря на колоссальные
изменения социально-политической и экономической, культурной систем
российского общества, можно говорить об определённой преемственности
между дореволюционной и ранней советской психологической наукой4, хотя,
безусловно, советская психология была особым культурным явлением. Но
новые подходы правящих кругов к развитию науки в стране позволяют
говорить о продолжении институализации в 20-е гг. XX века.
Какие же особенности в управлении наукой привнесли большевики,
придя к власти? Как показывает А.В. Кожевников, в стране появилась
«большая наука»5, т.е. крупные научные центры, специализированные
исследовательские институты, отделённые от высшей школы. Многие
Первая лаборатория была создана в 1885 г. в Казани В.М. Бехтеревым. Вслед за
ней были созданы лаборатории в Москве, Киеве, Петербурге и др. Подробнее об этом см.:
Будилова Е.А., Кольцова В.А. 100-летие первой русской экспериментальной психологической лаборатории // Вопросы психологии. 1985. №6. С.96-102; История становления и развития экспериментально-психологических исследований в России. М., 1990.
2
Психоневрологический институт, созданный В.М. Бехтеревым в 1907 г. и Психологический институт им. Л.Г. Щукиной при Московском университете – Г.И. Челпановым
в 1912 году.
3
«Вопросы философии и психологии», «Вестник психологии, криминальной антропологии и педологии», «Психотерапия» и др.
4
Богданчиков С.А. Советская психология в мировом историко-психологическом
контексте (современные подходы к проблеме) // Психологический журнал. 2006. Т.27. №1.
С.94-95.
5
Кожевников А. Первая мировая война. Гражданская война и изобретение «большой науки» // Власть и наука, ученые и власть: 1880-е - начало 1920-х годов: Материалы
международного научного коллоквиума. СПб., 2003.
1
144
существовавшие ранее лаборатории, бюро и прочие учреждения были
переименованы и также реорганизованы в институты1.
Научными центрами, где могла развиваться психология, стали два столичных города: Ленинград и Москва. В Москве продолжал действовать Психологический институт при Московском университете2, возглавляемый до
1923 г. Г.И. Челпановым – пример многопрофильного исследовательского
центра, где экспериментальная психология соседствовала с другими направлениями науки. Так, например, в 1921 г. в структуре института существовало
8 секций или отделений: общей психологии, экспериментальной психологии,
физиологической психологии, генетической психологии (психологии детского возраста, зоопсихологии), дифференциальной психологии, этнической и
социальной психологии, прикладной психологии (педагогической психологии, психологии труда, криминальной психологии), истории психологии3. В
1923 г. учёного старой школы Челпанова сменяет на посту директора психолог-марксист К.Н. Корнилов4. Это отражало общую тенденцию Советской
России рассматриваемого периода: власть и само научное сообщество отторгали не только учёных с оппозиционными взглядами, но и тех, кто не занял
активную позицию по переделке научного знания; на смену им приходят новоиспечённые учёные-марксисты. При этом отечественные психологи последней группы разделились на тех, кто «слепо» внедрял марксистские
принципы в свои исследования и тех, кто действительно пытался построить
«новую» марксистскую психологию5. При новом руководстве в 1925 г. институт отделяется от университета и существует в качестве самостоятельного
учреждения, получив название Государственный институт экспериментальной психологии. Корнилов обновляет состав института молодыми учеными6
и провозглашает задачей нового коллектива перестройку методологической
базы психологии на основе марксизма7.
Ленинград стал вторым научным центром Советской России. Во многом этому способствовали выдающиеся организаторские способности В.М.
Там же. С.102.
См.: Ждан А.Н. Преподавание психологии в Московском университете (К 80летию психологического института и 50-летию кафедры психологии в Московском университете) // Вопросы психологии. 1993. №4. С.80-93.
3
Там же. С.83.
4
Подробнее о причинах увольнения Г.И. Челпанова см.: Богданчиков С.А. Почему
был уволен Г.И. Челпанов? (Историография одного факта) // Вопросы психологии. 1996.
№1. С.85-96.
5
Кстати, самого К.Н. Корнилова подвергнут критике за то, что он применял диалектику «чисто формально», используя ее как средство оправдания уже ведущихся исследований, а не как методологию, руководящую направлением исследований. См.: Грэхэм
Л.Р. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе.
М., 1991. С.169-170.
6
Л.С. Выготский, А.Р. Лурия и др.
7
Психология и марксизм. Сборник статей сотрудников Московского Государственного института экспериментальной психологии / Под ред. проф. К.Н. Корнилова. Л.,
1925.
1
2
145
Бехтерева1. Ленинградский Институт Мозга2, созданный им в 1918 г., стал
главным центром экспериментальной психологической науки. Его открытие
вызвало одобрение в профессиональных кругах. Так, после рассмотрения
плана по устройству Института Челпанов нашёл, что «учреждение подобного
института в России весьма желательно, так как институт может иметь огромное научное и практически-педагогическое значение. Можно быть уверенным, что в руках такого всемирно известного исследователя, как академика
Бехтерева, деятельность института будет вполне успешна»3. План создания
был поддержан всеми родственными учреждениями страны. В программе
нового института значилось: «всестороннее изучение психики вообще и, в
частности, разнообразных проявлений психической деятельности человека,
его психического развития и патологических уклонений, разработка научнопрактических вопросов в связи с общественной, педагогической и профессиональной психологией, умственной гигиеной, криминальной антропологией,
дефектологией, а также изучение гипноза, внушения, душевных и нервных
болезней»4.
В 1922 г. Институт по изучению мозга и психической деятельности
входил «в состав Научно-экспериментального отдела Государственной петроградской
психо-неврологической
академии
и
как
научноисследовательское учреждение» состоял «в ведении Главного управления
научных учреждений Академического центра Наркомпроса»5. В его задачи
входило «всестороннее изучение человеческой личности и условий правильного ее развития». Для этой цели в его отделах и лабораториях производилось: «а) изучение мозга и всей вообще нервной системы, ее строения у человека и животных…; б) изучение различных проявлений человеческой личности по методам рефлексологии, включая детскую, общественную, патологическую рефлексологию и биорефлексологию; в) изучение человеческой личности по методам наблюдательной экспериментальной психологии, как общей, так и индивидуальной; г) изучение различных видов прикладной рефлексологии и психологии…»6. Структура Института выглядела следующим
образом: 12 лабораторий (анатомии мозга с отделением патологической анатомии мозга; физиологии мозга с отделением по изучению условий вырождений и внутренней секреции; биохимии мозга; бактериологии болезней мозга; рефлексологии, с отделениями: а) коллективной рефлексологии, б) рефлексологии творчества, в) евгеники и г) зоорефлексологии; эксперименДо революции В.М. Бехтерев уже создал: две психологических лаборатории (в
Казани в 1885 г. и в Петербурге в 1895 г.) и Психоневрологический институт в Петербурге
в 1907 г.
2
См.: Логинова Н.А. Об институте мозга им. В.М. Бехтерева (К 75-летию со дня
основания) // Психологический журнал. 1993. Т.14. №5.
3
Организация науки в первые годы Советской власти (1917-1925). Сборник документов. Л., 1968. С.251.
4
Цит. по.: Логинова Н.А. Указ. ст. С.110.
5
Организация науки в первые годы Советской власти.. С.253.
6
Там же. С.253.
1
146
тальной психологии; экспериментальной педагогики; психологии детского
возраста; школьной, умственной и нервной гигиены; психотерапии с амбулаторией при ней; профессиональной рефлексологии; социальной рефлексологии; 3 музея: рефлексологии; сравнительной анатомии мозга; патологоанатомический музей мозга; врачебно-педагогический комитет по вопросам
изучения и воспитания личности ребёнка и библиотека1.
Годы становления Института мозга совпали с завершением создания
Бехтеревым рефлексологии, призванной заменить собой субъективную психологию. Он постарался максимально внедрить новое учение в собственный
институт. Рефлексология приобрела общественную популярность, а Институт мозга получил в 1925 г. название «рефлексологического»2.
Представители научного сообщества Ленинграда имели в своем распоряжении два основных журнала: «Вопросы изучения и воспитания личности»
(1919-1922, 1926-1932) и «Обозрение психиатрии, неврологии и рефлексологии» (1926-1930). Оба выходили под редакцией Бехтерева. Главным научным
периодическим изданием «московской школы» стал выходящий с 1928 г.
журнал «Психология» под редакцией К.Н. Корнилова3.
В 1920-е гг. работа московского и ленинградского институтов
проходила не только под влиянием научных взглядов их основателей, но и
определялась внешними социально-политическими обстоятельствами,
трагически повлиявшими на судьбу этих учреждений. К середине 1930-х гг.
разобщённость внутри психологического сообщества и нападки на
психологию со стороны государства достигли своего пика, и более чем на 15
лет в отечественной психологической науке образовался «вакуум».
Как видно, с полной уверенностью можно говорить об
институализации психологии в Советской России в 1920-е гг. Не прерывая
преемственность, она, более того, получила целенаправленную
государственную поддержку.
РОССИЯ И БАЛКАНЫ
С.А. КОЧУКОВ, О.В. КОЧУКОВА
ПЛАНЫ ПОДГОТОВКИ РОССИИ К ВОЙНЕ С ТУРЦИЕЙ В 60 – 70-е гг. XIX в.
Балканский кризис 1870-х гг. имел огромное историческое значение.
Распространение национально-освободительного движения славян на юге
Там же. С.253-254.
Государственный рефлексологический институт по изучению мозга.
3
Первоначально назывался «Журнал психологии, педологии и психотехники», на
основе которого в 1929 г. было создано 3 самостоятельных журнала «Психология» (19291932), «Педология» (1929- 1932), «Психотехника и психофизиология труда» (1929-1934).
1
2
147
Европы поставило перед великими державами и Оттоманской Портой вопрос
о дальнейшей перспективе народов Балканского полуострова. После столь
неудачной для России Крымской войны 1853-1856 гг. она решительно добивалась усиления своего влияния на Балканах. Логическим завершением кризиса стала Русско-турецкая война 1877-1878 гг., в которой Россия разрешила
многовековую проблему порабощения южнославянских народов.
Русское общество и правящее круги Российской империи были фактически едины в вопросе поддержки борьбы балканских народов за политическую независимость. И дело было не только в филантропических соображениях. Огромное значение при решении Балканского вопроса играло желание
усилить русские позиции на юге Европейского континента. Видный русский
общественный деятель Д.Ф. Тютчев писал: «…Печать по отношению к славянскому вопросу представляет редкое у нас единодушие относиться к делу
живо, чутко и горячо, и общественное мнение сильно возбуждено. Мало того, с самого начала герцеговинского восстания и до сих пор единственно русскому обществу обязано славянское дело нравственною и материальною
поддержкою, единственно ему, а не русской дипломатии, обязана Россия сохранением своей чести и своего обаяния среди славян. Инициатива помощи
принадлежит обществу, т.е. Славянскому комитету…»1. Таким образом, русское общественное мнение было настроено на проведение более жёсткого
курса в отношении Турции.
В статье «Юбилей народной войны»2 высказывалась мысль, что из всех
войн, какие вела Россия, четыре войны по преимуществу определили ее историческое бытие. Первая война была земская в 1612 г.; вторая – исторически-неизбежная, императорская, Северная 1700-1721 гг.; третья – Отечественная в 1812 г.; четвертая – народная, объявленная Россией Турцией. Но
если в первых трех войнах Россия отстаивала собственную политическую независимость,
то
четвертая
война,
по
мнению
публициста
И.В. Преображенского – «это попытка решить составляющий нашу историческую будущность Восточный вопрос»3.
Но, несмотря на общее единство в вопросе помощи Балканским народам в борьбе с турецким игом, в русском обществе существовали различные
точки зрения на проведение самого процесса освобождения славян. Причём
планы освобождения Балкан принадлежали не только представителям военной элиты. Самыми известными являются разработки начальника Главного
штаба России Н.Н. Обручева.
Но в данной статье мы хотели бы остановиться на планах, которые в
исследованиях не получили ни какого освещения. К большому удивлению, в
РГВИА в фонде 485 «Русско-турецкая война 1877-1878 гг.», кроме упомянутого выше плана Обручева нет альтернативных проектов войны с Турцией.
Цит. по.: Золотарев В.А. Противоборство империй. Война 1877-1878 гг. апофеоз
восточного кризиса. М., 2005. С. 12
2
Новое Время. 1903. №9377. С. 1.
3
Преображенский И.В. За братьев славян. СПб., 1903. С. 3.
1
148
Лишь в ГА РФе были обнаружены несколько планов ведения войны с
Османской империей. Данные наработки в основной своей массе сгруппированы в двух фондах личного происхождения: 1) 730 фонд Н.П. Игнатьева;
2) 677 фонд императора Александра III.
Хотелось бы остановиться на наиболее ярких примерах видения Балканской проблемы различными представителями русского общества. Необходимо отметить, что лишь два проекта имеют реального автора. В данном
случае имеются в виду планы гр. Игнатьева и полковника Главного штаба
Скалона, все остальные документы анонимные. Хронологически данные документы охватывают период с декабря 1868 г. по апрель 1877 года. Но большинство из них приходится на начало 1876 г., что определяется, по всей видимости, следующим: в апреле 1876 г. в Болгарии произошло антитурецкое
восстание, которое имело серьёзный резонанс в Европе. Россия участвовала в
этом конфликте, отправляя волонтёров на Балканский полуостров.
Первый план изложен в анонимном письме за подписью «Русский»
гр. Игнатьеву, в котором рассуждается о необходимости для России начать
войну с Турцией и завоевать Константинополь1. Установить автора письма
не представляется возможным, но по характеру изложенного можно предположить, что это, по всей видимости, бывший волонтёр, который участвовал в
войне на Балканском полуострове весной-летом 1876 года. Данный документ
находится в ГА РФе, в фонде гр. Игнатьева и датируется апрелем 1877 г.,
непосредственно перед русско-турецкой войной 1877-1878 годов. Этот исторический источник – не только план будущих военных действий, но и, по сути своей, призыв вести войну до победного конца. Но «Русский», по всей видимости, не знаком с состоянием российских вооружённых сил, в частности,
военно-морского флота, т.к. предлагает в связи с отсутствием Черноморского
флота перебросить к Балканскому полуострову Балтийскую эскадру. Наконец, автор письма пытается представить политическую ситуацию на юге Европы после боевых действий, которые, безусловно, завершатся победой России: «…отправьте турок в Азию; воздвигните на их месте конституционную
монархию, умаляйте нашего государя дать также и России конституцию – тогда беспременно великое и славное царствование имп. Александра II будет
вечно сиять на страницах истории отечества»2.
Призыв «Русского» в определённой степени понятен. Дело в том, что
официальный Петербург был крайне консервативен в своих воззрениях и
очень осторожно относился к любому веянию свободы на Балканах, хотя, казалось бы, это способствовало ослаблению его геополитического соперника
Турции. Большие проблемы у России возникали в связи с острыми противоречиями между самими балканскими государствами. Каждое государство
стремилось заручиться поддержкой одной из великих держав, в том числе и
России. Соответственно, интересы держав и балканских государств причудливо переплетались, создавая сложные международные проблемы, которые
1
2
ГА РФ. Ф. 730. Оп. 1. Д. 684. ЛЛ. 2.
Там же Л. 1об.
149
не раз готовы были привести к войне не только на Балканах, но и в Европе.
Для России порою «славянское братство» становилось тяжёлым бременем.
Дело в том, что «братья», случалось, меняли пророссийскую ориентацию на
союз с той или иной европейской державой.
Записка неустановленного лица о противоречиях Англии и России на
Балканах1, на первый взгляд, не имеет отношения к русско-турецкому конфликту, но анализ исторического источника позволяет утверждать совершенно обратное. Документ датируется маем 1874 года. Автор данной записки совершенно убеждён, что России необходимо вести войну на два фронта:
против Турции, что совершенно естественно, и против Туманного Альбиона,
т.к. именно последний подстрекает Османскую империю творить «зверства в
Болгарии», ущемлять несчастных братьев-славян, чем нарушается баланс сил
в Южной Европе, что, безусловно, выгодно Англии. Аноним настаивает на
том, что России нет необходимости уклоняться от войны с Турции и Англией, а наоборот, следует принять все меры к тому, чтобы вооружённое столкновение осуществилось, но явилось бы весьма кратковременным, своеобразным русским блиц-кригом. Этот план молниеносной войны состоял из 3-х
пунктов:
1) иметь военный линейный флот, под прикрытием которого можно
было бы перекинуть за один раз в Турцию и Англию 120 тыс. чел.;
2) бросить через Среднюю Азию в Индию корпус хорошо подготовленных войск;
3) разрушать и, если нужно, совершенно разрушить морскую торговлю
Англии с ее колониями2.
Подобный план, безусловно, был невыполним. Россия не просто избегала военного конфликта, но и боялась такого развития событий. Опасения
были связаны, конечно, прежде всего с проигранной Крымской войной. Вариант подобного же развития событий, как и 20 лет назад, всерьёз рассматривался и сковывал политику России, суживая её до дипломатических кругов. К тому же, Черноморского флота не было. Восстанавливающийся после
отмены статей Парижского договора, он обладал незначительными силами, с
которыми рассчитывать на победу в сложившихся условиях было бы весьма
опрометчиво3.
Еще один план подобного характера − «Записка о неизбежности распада Турецкой империи»4. Подписал этот документ «Николай Карпович»; имя
и фамилия, скорее всего, выдуманы. Данный исторический источник, по всей
видимости, создавался под влиянием Сербо-турецкой войны 1876 года. Автор этой записки хорошо знаком с военной историей, так как проводит исторические параллели русско-турецких войн с Отечественной войной 1812 г. и
ГА РФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 460.
Там же. Л. 4.
3
Чернов С.Л. Некоторые аспекты внешнеполитической программы России на заключительном этапе восточного кризиса 70-х гг. XIX в. // Россия и восточный кризис 70-х
годов XIX в. М., 1981. С. 216.
4
ГА РФ. Ф. 730. Оп. 1. Д. 710.
1
2
150
считает, что одним из главных недостатков турецкой военной машины является то же, что и у армии Наполеона, а именно её разноплеменной состав.
Действительно, в турецкой армии служили не только этнические турки, но и
представители других национальностей, которые волею судеб оказались на
стороне «азиатских орд». Последним были чужды интересы Турции на Балканах. В этих условиях Россия была должна и обязана выполнить свою историческую миссию освободить славянские народы от иноземного ига.
Какие же доводы приводит автор «Записки»? Во-первых, в Турции,
уже нет ни какой администрации, а есть несколько чиновников, которые
сменяются регулярно через два-три месяца. То есть, на лицо чехарда кадров.
Во-вторых, отсутствуют прогрессивные общественные силы. В-третьих, мусульманская часть населения Малой Азии обременена непосильными налогами и истощена донельзя рекрутскими наборами. В-четвёртых, финансы
империи вконец расстроены, а фискальные сборы оседают в карманах чиновников. В-пятых, армейские недостатки: 91 батальон, который числился лишь
на бумаге, не может быть поставлен под ружьё, а остальная часть вооружённых сил была укомплектована лишь на 2/31. Наконец «Николай Карпович»
считает, что турецкая армия также, как и наполеоновская, столкнётся с повальным дезертирством, которые будут равнозначны боевым потерям: 10-12
тыс. чел. за две недели2. Политическая цель войны автором «Записки» определялась как «полное бесповоротное решение восточного вопроса», т.е. безусловное уничтожение владычества Оттоманской империи на Балканском
полуострове.
Как следует, имелось значительное количество различных планов
предстоящей войны. Если отбросить панславистские и шапкозакидательские
настроения некоторых из них, то подобные наработки были бы весьма полезны во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Возможно, использование их отдельных положений уберегло бы русскую армию от Шипкинской
и Баязетской трагедий.
С.А. КОЧУКОВ
МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ ЧЕРНЯЕВ
Одним из самых видных, парадоксальных и колоритных русских военачальников 70-х гг. XIX в. являлся генерал Михаил Григорьевич Черняев. В
своей популярности он соперничал с такими полководцами, как
М.Д. Скобелев3, И.В. Гурко1, М.И. Драгомиров2. Кроме того, Михаил Григо-
Там же. Л. 2.
Там же. Л. 2об.
3
Скобелев Михаил Дмитриевич (1843-1882), служил в 1866-1869 гг. в Туркестане,
в 1872 г. на Кавказе, с 1873 г. в распоряжении Кауфмана, в 1876-1877 гг. – военный губернатор Ферганской области, генерал-майор, в 1877 г. – начальник Сводной казачьей и
1
2
151
рьевич выделялся как самостоятельный политик панславистского направления, находящийся в правой оппозиции к императорскому правительству и
конфликтовавший с официальным Петербургом.
В своей статье мы бы хотели остановиться лишь на одном из эпизодов
чрезвычайно насыщенной биографии генерала Черняева, связанного с руководством им русским добровольческим движением на Балканском полуострове в ходе Сербо-турецкой войны 1876 года.
Михаил Григорьевич Черняев родился в 1828 г. в семье офицера; закончил кадетский корпус, а в 1851 г. – Николаевскую академию Генерального штаба (его однокурсником являлся Н.П. Игнатьев3; статистику и военную
географию преподавал Д.А. Милютин4 − будущий военный министр)5. Во
время Крымской войны он участвовал в обороне Севастополя; затем служил
на Кавказе и в Средней Азии. Именно со Средней Азии, когда он самовольно
занял Ташкент, начинается известность Черняева,. Столь «вольное» отношение Михаила Григорьевича ко всяким приказам стало его визитной карточкой. Гр. Милютин писал по этому поводу: «Он (Черняев. − С.К.) не хотел
знать видов правительства и действовал на свою голову, вопреки получаемым самым категорическим предписаниям своего начальства»6. Именно победа под Ташкентом, сделала Черняева, по мнению В.М. Хевролиной, генералом совершенно неуправляемым7. Кстати, Михаил Григорьевич знал за собой эту «слабость» и неоднократно говорил: «С самого рождения я всегда
был склонен к войне». К этой цитате необходимо добавить, что генерал был
склонен не только к войне, но и к борьбе со всеми, в том числе и со своими
недругами внутри страны. По сути, «ташкентская операция» поставила крест
начальник 16-й пехотной дивизии, генерал-лейтенант, в 1878 г. – командир 4-го армейского корпуса, генерал от инфантерии (1882).
1
Гурко Иосиф Владимирович (1828-1901), генерал от кавалерии, командующий
войсками гвардии во время войны 1877-1878 гг. Петербургский временный военный губернатор и командующий войсками Варшавского военного округа (1883-1894). Член Государственного совета.
2
Драгомиров Михаил Иванович (1830-1905), профессор Николаевской академии в
1863-1869 гг., с 1869 г. – начальник штаба Киевского военного округа, с 1873 г. – начальник 14-й пехотной дивизии, с 1878 г. – начальник академии, с 1889 г. – командующий Киевским военным округом, генерал-губернатор киевский, подольский и волынский, с
1891 г. – генерал от инфантерии.
3
Игнатьев Николай Павлович (1832-1908), граф, генерал-адъютант, посол в Турции
(1864-1877), министр внутренних дел (1881-1882), член Государственного совета. Женат
на Екатерине Леонидовне, урожденной княжне Голицыной (1843-1917).
4
Милютин Дмитрий Алексеевич (1816-1912), генерал-фельдмаршал (1898), граф
(1878). В 1839-1845 гг. служил на Кавказской линии, в 1843 г. – генерал-квартирмейстер
Кавказского корпуса, в 1845-1856 гг. – профессор Военной академии, в 1856-1859 гг. –
начальник штаба Кавказской армии, генерал-лейтенант, в 1861-1881 гг. – генерал от инфантерии, военный министр, член Государственного совета. С 1881 г. в отставке.
5
Милютин Д.А. Воспоминания. 1843-1856. М., 2000. С. 179-180.
6
Милютин Д.А. Воспоминания. 1863-1864. М., 2003. С. 520.
7
История внешней политики России. Вторая половина XIX века. М., 1997. С. 102103.
152
на официальной карьере Черняева. Он был произведен в генерал-майоры, получил множество наград, в том числе золотую саблю, украшенную алмазами
и ... был отозван из Туркестана. Начатое Черняевым покорение Средней Азии
было продолжено генералами Романовским1, Кауфманом2 и Скобелевым3, но
сам Черняев был отстранен от всяких дел. Непрерывно воевавший 13 лет 38летний генерал был без всяких оснований выброшен из рядов армии, несмотря на свои победы.
1870-е гг. ознаменовались подъёмом славянского движения в России.
Это объяснялось тем, что в 1875 г. в Боснии началось восстание местных
сербов против турецкого ига. Вскоре началось восстание и в Болгарии, и на
помощь своим соплеменникам готовилось выступить маленькое княжество
Сербия. В Сербию устремились сотни русских добровольцев. Естественно,
Черняев также не мог остаться в стороне. Он был в числе самых первых и
самого высокого звания из числа русских военных, предложивших свои
услуги сербскому князю Милану Обреновичу4. Следует заметить, что через
славянские комитеты И.С. Аксакова5 Черняев установил связь с Сербией ещё
до 1876 года. Однако выехать в Сербию опальному генералу было не просто.
Налицо две причины, которые могут объяснить подобное явление.
Во-первых, официальный Петербург был крайне консервативен в своих
воззрениях и очень осторожно относился к любому веянию свободы на Балканах, хотя это и способствовало ослаблению Турции как его геополитического соперника. В своё время в России не вняли призывам эллинов помочь
их восстанию против Турции. То же самое повторилось и в канун Апрельского восстания в Болгарии 1876 года. А позднее, с большим подозрением относясь к болгарским либералам, царское правительство поддержало государРомановский Дмитрий Ильич (? – 1881), генерал-лейтенант, в 1847-1856 гг. на
Кавказе, в 1886-1867 гг. – генерал-губернатор Туркестанской области, в 1867-1871 гг. –
начальник штаба Кавказского военного округа, с 1871 г. член Военно-учебного комитета.
2
Кауфман Константин Петрович (1818-1882), инженер-генерал (1874), генераладъютант (1864), с 1844 г. на Кавказе, с 1856 г. – начальник штаба, генерал-инспектор по
инженерной части, с 1861 г. – директор канцелярии военного министра, с 1867 г. – командующий Туркестанским военным округом, туркестанский генерал-губернатор, генераллейтенант.
3
Скобелев Михаил Дмитриевич (1843-1882), служил в 1866-1869 гг. в Туркестане,
в 1872 г. – на Кавказе, с 1873 г. – в распоряжении генерала П.Н. Кауфмана, в 1876-1877 гг.
– военный губернатор Ферганской области, генерал-майор, в 1877 г. – начальник Сводной
казачьей дивизии, начальник 16-й пехотной дивизии, генерал-лейтенант, в 1878 г. – командир 4-го армейского корпуса, генерал от инфантерии (1882 г.).
4
В своем письме к кн. Милану Обреновичу Черняев писал: «Воодушевленный желанием посвятить себя великому делу, которого вы являетесь представителем и защитником, смею надеяться, что вы не откажетесь от предложенных мною услуг и прошу вашу
светлость располагать мною и моей готовностью явиться в Сербию немедленно, как в
мирное, так и военное время». (РГВИА (Российский государственный военноисторический архив). Ф. 439. Оп. 1. Д. 11. Л. 17.).
5
Аксаков Иван Сергеевич (1823-1886), известный славянофил, писатель и публицист, редактор газет «День», «Русь», «Москва» и журнала «Русская беседа». Основатель
Московского славянского благотворительного комитета.
1
153
ственный переворот болгарского князя Баттенберга, отменившего либеральную конституцию и установившего самодержавное правление. В связи с
этим, в одном из донесений русского посольства в Петербург из Болгарии
констатировалось, что Россия не оправдала ожидания болгар, её «беспрестанная перемена взглядов ... переход от Тырновской конституции к едва замаскированному деспотизму ... поколебали наш нравственный кредит».
Большие проблемы у России возникали в связи с острыми противоречиями между самими балканскими государствами. Каждое государство стремилось заручиться поддержкой одной из великих держав, в том числе и России. Соответственно, интересы крупных держав и балканских государств
причудливо переплетались, создавая сложные международные проблемы, которые не раз могли бы привести к войне не только на Балканах, но и в Европе. Для России порою «славянское братство» становилось тяжелым бременем. Дело в том, что «братья», случалось, меняли пророссийскую ориентацию на союз с той или иной европейской державой.
Во-вторых, генерал Черняев во время своей службы нажил чрезвычайно много недоброжелателей, причём обремененных властью. Еще в 1874 г.,
когда вспыхнуло герцеговинское восстание и на Балканы отправились из
России несколько офицеров-добровольцев, получили распространение слухи,
что на театр боевых действий прибудет генерал Черняев. Реакция официального Петербурга не заставила себя ждать. Бывший шеф жандармов Петр Андреевич Шувалов пригласил к себе Михаила Григорьевича и в разговоре с
ним взял с того слово, что он «к этим разбойникам (имеется ввиду балканские славяне. − С.К.) не поедет»1. Необходимо заметить, что Черняев в конечном итоге «наплевал» на своё честное слово и на Балканы все же отправился.
Также необходимо поставить все точки над «i» в отношении фигуры
Михаила Григорьевича Черняева как защитника балканских народов. При
более внимательном рассмотрении его деятельности можно обнаружить, что
его популярность в России и на Балканском полуострове не более чем фикция. Например, в Сербии имя Черняева не пользовалось такой известностью,
как имя генерала-публициста Р.А. Фадеева, которого, кстати, действительно
ожидали в Сербии2. Завоеватель Ташкента, если и был известен в Сербии, то
в первую очередь как издатель «Русского мира», патриотические статьи которого в пользу Сербии и Черногории перепечатывались сербскими газетами.
Нужно так же заметить, что сам Черняев был не склонен себя идеализировать
и заявлял: «Теперь, когда на долю Сербии выпала трудная задача, от решения
которой зависит дальнейшая историческая судьба княжества, поездка моя на
Балканы является нравственной потребностью. Но при этом я чужд всяких
стремлений брать на себя инициативу в предложении услуг, в которых, по
Дурново Н.Н. К истории сербско-турецкой войны 1876 года // Исторический вестник. 1899. Т. 75. №2. С. 531.
2
Там же. С. 533.
1
154
всему вероятно сербские войска и не нуждаются вовсе»1. Наконец, то обстоятельство, что Черняев прибыл в Сербию без разрешения российского правительства, также сыграло отрицательную роль − многие русские добровольцы
считали его чуть ли не мятежником и относились к нему с подозрением.
Скептически на инициативу Черняева смотрели не только на Балканах,
но и в самой России. Будущий военный корреспондент Г.К. Градовский2 в
достаточно резкой форме выразился о генерале Черняеве в своей статье «Архистратиг славянской рати»3. Григорий Константинович, в первую очередь,
предупреждал об опасности необдуманных действий в военной помощи братьям-славянам. Он писал: «Сербия вовсе не бедствовала, а вздумала разыграть роль Пьемонта на Балканском полуострове, не имея для того ни малейшей подготовки»4. Объяснить подобное высказывание можно следующим
образом: России грозит втягивание в войну подобной Крымской авантюре.
Нельзя было сбрасывать со счетов и тот факт, что против Российской империи опять могла быть сформирована коалиция стран, что привело бы к повторению ситуации 1853-1856 годов. Что же касается Черняева, то в своей
статье Градовский его не просто критиковал, называя саму поездку генерала
на Балканы позором5, а предпринял попытку развенчать легенды, связанные
с фигурой «русского Гарибальди» (так называл Черняева лидер Московского
славянского комитета Аксаков). В первую очередь, подверглась серьёзному
разбору легенда о взятии Черняевым Ташкента. Градовскому удалось разыскать немногочисленных свидетелей, которые утверждали, что генерал Черняев пользуется незаслуженной славой победителя. Главный же «виновник»
взятия Ташкента – майор Абрамов6 (впоследствии генерал, один из видных
туркестанских деятелей). Именно он заставил «русского Гарибальди» вторично пойти на штурм, когда последний поддался панике7. В конечном итоге
Ташкент был взят, а генералу Черняеву, как старшему по чину, достались
лавры победителя и незаслуженная известность. Конечно, можно возразить,
что Градовский из каких-то личных побуждений критикует Михаила Григорьевича Черняева, но корреспонденту было не свойственно высокомерие и
презрительность к военной среде – «военщине» Кроме того, будучи государственником, он никогда не смотрел на армию как на институт насилия.
Именно с таких позиций Григорий Константинович собирался освещать со-
Там же. С. 535.
См.: Кочуков с.А. Г.К. Градовский – военный корреспондент русско-турецкой
войны 1877-1878 гг. // Проблемы истории российской цивилизации. Сборник научных
трудов. Саратов, 2007. Вып. 3. С. 88-95.
3
Градовский Г.К. Архистратиг славянской рати // Образование. 1909. №1.
4
Там же. С. 116.
5
Там же. С. 117.
6
Абрамов Александр Константинович (1836-1886), генерал-лейтенант, начальник
Ферганской области, а затем 4-й и 13-й пехотных дивизий.
7
См.: Градовский Г.К. Архистратиг… С. 119-121.
1
2
155
бытия русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Более того, Градовский видел в Черняеве и положительные черты «доброго и прямого человека»1.
Михаил Григорьевич Черняев прибыл в Сербию в начале июня
1876 года. А уже 18 июня 1876 г. Сербия объявила войну Турции. Вместе с
ней выступила Черногория. Русские дипломаты и военные были против этого
шага, справедливо указывая на полную неготовность маленького сербского
войска к войне, но логика событий была сильней военной целесообразности.
Правительство Сербского княжества решило воспользоваться восстанием
христианского населения Османской Империи, чтобы навсегда покончить с
турецким игом. Главнокомандующим сербской армии князь Милан назначил
Черняева2; командирами других крупных соединений сербов также стали
русские офицеры.
Все попавшие под крыло Черняева русские добровольцы проходили в
России специальную подготовку. Занимался этим Иван Сергеевич Аксаков,
сумевший организовать совершенно разрозненные силы, которые рвались на
Балканский полуостров, создав «Московский славянский благотворительный
комитет». Помимо финансовой помощи и отправки русских добровольцев на
Балканы, Аксаков проводил своеобразную психологическую обработку общества. Им, в частности, подчеркивалось, что «нашему народу (русскому –
С.К.) вовсе не интересен вопрос о проливах, о Константинополе, о торговле с
Индией и т.д. Ему важно только, что «наших бьют» и что, следовательно,
нам важно освобождение турецких христиан и это есть нравственный долг и
назначение православной России»3.
Однако для Черняева сербо-турецкая война не стала триумфом. Сербская армия была, в сущности, соединением партизанских частей, подчинявшихся лишь своим воеводам. Приказы Черняева как главнокомандующего
воеводы выполняли далеко не всегда. Не стоит также забывать, что среди
русских добровольцев было множество авантюристов всякого рода. По мнению многих современников, главный недостаток сербской армии был в её
разноплеменном составе. Один из многочисленных русских добровольцев,
В.Д. Паленов, так характеризовал эту армию Черняева: «каких только национальностей нет в здешней армии. Славяне всех родов и видов, румыны, греки, немцы-прусаки, швейцарцы, шведы, американцы, шотландцы и даже англичане»4. Черняев не смог в полной мере наладить дисциплину и порядок в
вверенных ему частях. Один из офицеров Белевского полка отмечал в своём
письме: «Нельзя сказать, чтобы город был гостеприимен относительно нас.
Все смотрели даже как то не дружелюбно … Вскоре причина выяснилась.
Это мародерство по отношению к местным жителям и убийство русскими
жандарма… Мы все здесь перед смертью грешим. Я говорю перед смертью,
Там же. С. 122.
Кузмичева Л.В. Русские добровольцы в сербо-турецкой войне 1876 года // Россия
и восточный кризис 70-х годов ХIХ в. 1875 – 1878 гг. М., 1981 С. 79.
3
Цит. по.: Апостольский П. Нравственные основы настоящей войны. М., 1877.
С. 14-15.
4
Паленов В.Д. Дневник русского добровольца // Пчела. 1877. Т. 3. №9. С. 138.
1
2
156
потому что здесь нас бьют как турки, так и сербы – мало шансов остаться в
живых»1. Протестуя против грубого и бестактного поведения многих наших
добровольцев в Сербии, М.П. Драгоманов писал ещё в 1876 г. такие строки:
«наших добровольцев не следует смешивать всех в одну кучу. Были между
ними и такие, которые искренно и сознательно шли сложить свои кости за
народную свободу, многие из них говорили, как тургеневская Елена, – «что
делать в России»? Затем честно и искренно шли крестьяне и значительная
часть солдат. Эти шли «пострадать за веру» и защитить «честной крест»2.
Первоначально Черняева находился под влиянием шапкозакидательских иллюзий. Он, в частности, полагал, что вся турецкая армия разбежится
уже при виде его, и что он в три дня дойдет до Софии3. Безусловно, это было
невозможно. Причины этого кроются в следующем.
Во-первых, военное образование Михаил Григорьевич получил во второй четверти XIX в., что к 1870-м гг. безнадежно устарело. Как отмечал Градовский, «Черняев принадлежал всецело к «птенцам» гнезда, свитого во второй половине дореформенного времени, когда царствование императора Николая Павловича считалось верхом благополучия…»4. Воспитанный в николаевские времена, Черняев был противником милютинских преобразований в
армии. Он, по сути, являлся сторонником старых фронтальных штыковых
атак, что, безусловно, не могло обеспечить успех.
Во-вторых, как метко выразился о ситуации в штабе Черняева князь
Владимир Петрович Мещерский5, имело место «Шекспировская драма»:
«Вокруг Черняева были люди; но между этими людьми не было ни одной
выдающейся личности, между этими людьми ничего связующего и животворящего … бедный Черняев должен был свою душу героя влагать в разыгрывание роковой комедии, быть архистратигом без воинства, быть героем эпоса
без сподвижников…»6.
Первоначально сербской армии, руководимой генералом Черняевым,
сопутствовал успех. Уже 20 июня, на третий день войны, Черняев разбил турок при селе Бабина Глава. Но это, по сути, была «Пиррова победа». Многие
русские и сербские офицеры стали выражать свое неудовольствие действиями Черняева, проповедовавшего архаичную тактику. Военный министр
Сербского княжества, полковник Т. Николич утверждал, что вести войну в
Сербии как в России, где любые потери могут быть быстро восполнены, невозможно. Если так воевать с сербской милицией, то скоро вся страна погру1
ГА РФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 1750. Оп. 2. Д. 60.
Л. 2об.
Цит. по: Драгоманов М.П. Турки внутренние и внешние. Париж, 1902. С. 62.
Иванов И.С. Болгарское ополчение и его сформирование в 1875-1876 гг. // Русская
старина. 1889. Кн. 4. С. 139-140.
4
Градовский Г.К. Архистратиг… С. 118.
5
Мещерский Владимир Петрович (1838-1914), князь, действительный статский советник, камергер, внук историка Н.М. Карамзина. Окончил Училище правоведения.
С 1872 г. – редактор журнала «Гражданин».
6
Мещерский В.П. Воспоминания. М., 2001. С. 365-366.
2
3
157
зится в траур1. Действительно, вскоре наступление русских и сербов захлебнулось из-за нехватки боезапасов и живой силы. Несмотря на ряд локальных
побед под Алексинацем было очевидно, что затея Черняева о «блицкриге» на
Балканах провалилась. В сражении у Джуниса 17 октября 1876 г. сербская
армия потерпела поражение. Между тем на помощь Сербии, наконец, пришла официальная Россия. 19 октября русский посол в Стамбуле граф
Н.П. Игнатьев передал турецкому правительству ультиматум с требованием в
течение 48 часов прекратить военные действия. Турки приняли ультиматум и
прекратили огонь. Продолжавшаяся ровно 4 месяца сербо-турецкая война закончилась.
Официальный Петербург и Белград объявили виновником поражения
Михаила Григорьевича Черняева. Он покинул Сербию и стал жить в Кишиневе. Как военный и политический лидер Черняев больше не играл значительной роли.
С.А. КОЧУКОВ, Р.В. САПРЫКИН
ВОСПОМИНАНИЯ КНЯЗЯ И.Г. АМИЛАХВАРИ
О РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЕ 1877-1878 гг.
Русско-турецкая война 1877-1878 гг. сыграла решающую роль в освобождении от турецкого ига народов Балканского полуострова и Закавказья.
Благодаря победному завершению войны на Балканском полуострове образовались суверенные государства славянских народов, а значительная часть
Грузии и Армении, находившаяся под властью Турции, была присоединена к
России.
В кампании против Турецкого султаната принимали активное участие
и народы Кавказа. Одним из видных участников войны на Кавказе являлся
генерал от кавалерии И.Г. Амилахвари. Несмотря на то, что по истории русско-турецкой войны 1877-1878 гг. существует достаточно большое количество исторических источников и исследований, ни в одном из них нет даже
упоминания об этом человеке. Тем не менее, Иван Гивич Амилахвари оставил интереснейшие дневниковые записи о боевых действиях на Кавказе2 в
период войны с Турцией.
Иван Гивич Амилахвари родился в 1829 г. и по окончании Тифлисской
гимназии поступил вольноопределяющимся в Нижегородский драгунский
полк, принимал активнейшее участие в войне с горцами и в Крымской кампании 1853-1856 годов. С началом русско-турецкой войны 1877-1878 гг.
Амилахвари был назначен в распоряжение командира отдельного корпуса,
действовавшего на кавказско-турецкой границе, для заведования милициями
Хвостов А.Н. Русские и сербы в войну 1876 г. за независимость славян. Письма.
СПб., 1877. С. 56.
2
Амилахвари И.Г. Дневник князя Амилахвари. Тифлис, 1909.
1
158
и командования отдельными колоннами. Прибыв к корпусу, Иван Гивич командовал 3-й, а потом 4-й сводно-кавалерийской дивизиями. Перейдя границу в составе отряда генерала А.А. Тергукасова, Амилахвари последовательно
занял Баязет, Диадин и Сурб-Оганез1.
Дневник князя Амилахвари был напечатан в Тифлисе в 1909 г. и после
этого ни разу не переиздавался. Кроме того, в специальной литературе, посвящённой войне 1877-1878 гг., не приводится анализ данного исторического
источника. По всей видимости, исследователи полагали, что «Дневник» князя принадлежит к тем источникам личного происхождения, которые малоинформативны и, соответственно, не могут дать ничего ценного для историка.
Однако дневниковые записи Амилахвари трудно переценить, в них присутствует и серьёзный анализ боевых действий, и примечательные наблюдения.
Но главное достоинство «Дневника» заключается в том, что в нём сквозь
призму личного восприятия очень ярко получила выражение неофициальная
точка зрения на необходимость войны с Турцией.
В отечественной исторической науке утвердилось представление, что
общественное мнение в России жаждало войны, во-первых, чтобы взять реванш за поражение 1856 г., а во-вторых, чтобы освободить народы Балканского полуострова и Кавказа от турецкого ига2.
В своём дневнике князь Амилахвари выступает как ярый противник
военного столкновения с султанатом. Конечно, в России доминировала панславистская точка зрения, согласно которой Россия на Балканах выполняла и
выполняет историческую миссию и преодолеть эту точку зрения было нелегко. Но, помимо резких высказываний в отношении Балканского вопроса,
прослеживались тенденции решать эту проблему чрезвычайно осторожно.
Иван Гивич полагал, что в Петербурге существуют две противоборствующие
партии «войны» и «мира». К первой он относил большинство офицеров Генерального штаба3, ко второй «группировке мира» – Александра II, военного
министра гр. Д.А. Милютина, государственного канцлера4.
Амилахвари без всяких колебаний «записался» в партию «мира», в результате чего нажил себе несколько влиятельных врагов, в том числе генерала Р.А. Фадеева, который, по словам князя, «разъезжал по Москве, Петербургу и другим городам, уговаривая богатых купцов на пожертвование капитаСм.: Военная энциклопедия / Под ред. В.Ф. Новицкого. СПб., 1911-1915. Т. 2.
Конобеев В.Д. Русско-болгарское боевое содружество в русско-турецкой войне
1877-1878 гг. М., 1953.; Виноградов В.Н. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. и освобождение Болгарии. М., 1978.; Беляев Н.И. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. М., 1956.;
Русско-турецкая война 1877-1878 гг. М., 1977.; Золотарев В.А. Противоборство империй.
Война 1877-1878 гг.: апофеоз восточного кризиса. М., 2005.
3
«Они (офицеры Генерального штаба. – С.К.) усердно рассматривают и изучают
карту Турции, громко проповедуя в то же время о бессилии этого государства, об ничтожности его армии, величая огулом всех турок голодными оборванцами, и с самоуверенностью профессоров, твердо знающих свое дело, математически доказывают и вычисляют,
что достаточно двух-трех дивизий пехоты, да несколько полков кавалерии, чтобы завоевать Константинополь и всю Турцию». (Амилахвари И.Г. Указ. соч. С. 419).
4
Амилахвари И.Г. Указ. соч. С. 419.
1
2
159
лами и ценными вещами в пользу войны»1. Амилахвари попытался урезонить
Фадеева, призвав его отказаться от шапкозакидательских планов, но получил
грубый отказ2. Безусловно, русская армия на Кавказе превосходила силы
Турции: 95590 человек и 276 орудий со стороны России3 против 57560 человек со стороны Порты4. Но первоочередная задача турецких войск заключалась в задержке наступления русских, чтобы выиграть время до того момента, когда будет сформирована в полном объёме Анатолийская армия. В результате война на Кавказе грозила стать затяжной, что для России было чрезвычайно не выгодно.
Также весьма важной можно считать позицию князя Амилахвари в отношении народов Кавказа. Иван Гивич полагал, что если война и начнётся,
то она должна быть с необходимостью доведена до логического завершения.
Россия же может, как это не раз было, пойти на закулисные переговоры не
только с Турцией, но и с Англией, Пруссией или Австрией. Результатом будет довольствование малым. Наконец, Амилахвари одним из первых поднимал вопрос о судьбе армянского народа, и здесь его позиция пересекалась с
мнением корреспондента Г.К. Градовского, который во время русскотурецкой войны 1877-1878 гг. был на Кавказе5.
Другая проблема, на которой заострял внимание князь Амилахвари, заключалось в том, насколько искренен официальный Петербург в своём желании помочь. Иван Амилахвари писал в своём дневнике: «…наше чиновничество заблаговременно уже потирает руки и ждет, как ворон крови, объявления войны, чтобы тотчас же уничтожить Абхазцев, а оставшиеся от них земли, разумеется, захватить себе, в виде аренд, в награду за честное управление
Там же. С. 420.
«Перед войной 1853 года все точно также беспощадно критиковали и поносили
турок. Но мы с вами, как участники в прошлой войне, также должны хорошо помнить, что
на самом деле они сумели тогда доказать всю неосновательность предвзятого об них суждения. Дрались они повсюду храбро, были одеты и накормлены не хуже наших солдат, а
вооружены даже лучше; упорная же защита Карса сделала бы честь любой европейской
армии; если же они не могли, в конце концов, устоять против славной и грозной Кавказской армии, то это еще не доказывает, что турок можно забросать шапками». (Амилахвари И.Г. Указ. соч. С. 419-420)
3
Русско-турецкая война 1877-1878 гг. С. 202.
4
Мухтар-паша Г.А. История русско-турецкой войны 1877-1878 гг. в Анатолии //
Военно-исторический сборник. 1914. №1. С.. 234.
5
«Уже два года эта часть Малой Азии, составляющая продолжение нашей Армении, завоевана была русской кровью; два раза значительная часть местного населения
встречала радушно русские войска и русскую власть; но два раза надежды их были обмануты: и после 1828 года, и после войны 1853-1856 годов они снова подпадали под деспотизм турецкого владычества, вымещавшего свои военные неудачи на всех, кто только
расположен к России. Будет ли обмануто это население и в третий раз? Одно довольно
видное лицо из армянского духовенства высказало свой упрек, что и русская печать, и
русское правительство забыли, будто бы, что христиане существуют и в Малой Азии, что
христиане эти не менее славян угнетаются и гораздо более их мечтают о присоединении к
России» (Градовский Г. К. Война в Малой Азии в 1877 году. Очерки очевидца. СПб., 1878.
С. 28.).
1
2
160
народом. Вот проявление поистине доблестного патриотизма, как раз перед
началом великой войны!»1.
Иван Гивич Амилахвари пытается также проанализировать ситуацию в
деле управления Кавказской армией, дать характеристику командному составу. Князь Амилахвари неоднократно отмечал высокий дух русской армии, на
фоне которого особенно контрастно выглядело слабое руководство военными подразделениями. Этот факт генерал так отмечал в своем «Дневнике»:
«По-видимому, начинаются какие-то интриги, которые, по моему мнению,
следовало бы, как величайшее зло, искоренить в самом начале; иначе они разовьются, получат право гражданства и отзовутся на военных действиях; тогда искоренять их будет уже поздно»2. Безусловно, что-либо изменить в руководстве русской армии Амилахвари не мог. Но его наблюдения и замечания для понимания сильных и старых сторон русской армии 70-х гг. XIX в.
очень полезны. Дневник князя Ивана Гивича Амилахвари является ярким доказательством наличия в русской армии реалистичных подходов к войне с
Турцией в 1877-1878 годов.
О.М. КУРЧАТОВА
БАЛКАНСКАЯ ПОЛИТИКА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
ВО ВЗГЛЯДАХ ЛЕВЫХ РАДИКАЛОВ (начало ХХ века)
На рубеже ХIХ–ХХ вв. во внешнеполитической концепции Российской
империи взаимоотношениям с Балканским регионом отводилась значительная роль. Это было обусловлено соображениями государственной безопасности, подкреплявшимися имперскими амбициями. Хотя в российском МИДе
не было единой позиции относительно выбора главного союзника на Балканах, но в зависимости от ряда условий предпочтение часто отдавалось Сербии. Это небольшое балканское государство постоянно находилось в поле
зрения Российской империи благодаря своему выгодному геостратегическому положению. Для России чисто прагматическая заинтересованность дополнялась и обрамлялась сентиментальным мотивом этноконфессионального
родства, обеспечивающим проводимой политике широкую поддержку общественных масс.
Восприятие Сербского государства в качестве естественного союзника и
широко распространённое на протяжении многих лет в российском обществе
отношение к сербам в качестве «славянских братьев» ставило порой Россию
в сложную ситуацию, когда приходилось идти на определённый компромисс
с собственными интересами. Одним из таких моментов в истории российскосербских отношений стал переворот в Сербии 29 мая 1903 года. Офицеры
сербской армии в Белграде совершили жестокое убийство короля Александра
Обреновича, его жены королевы Драги и нескольких приближённых к ним
1
2
Амилахвари И.Г. Дневник князя Амилахвари. Тифлис, 1909. С. 430.
Там же. С. 429.
161
людей1. Убитый монарх ориентировался во внешней политике на АвстроВенгрию – давнюю соперницу России на Балканах. Королём военные провозгласили Петра Карагеоргиевича – представителя дружественной России династии.
Российское правительство оказалось в сложной ситуации, когда наряду
с положительным моментом (падение проавстрийского режима) перед ним
встал целый ряд трудностей политического и нравственного характера. Самодержавная Россия не могла не осудить убийство сербского монарха. Вместе с тем, в свите нового короля оказались офицеры, принимавшие участие в
событиях ночи 29 мая. Этот факт Россия также не могла оставить без внимания. Кроме того, жестокость, с которой было совершено убийство, вызвала
резко негативную реакцию в Европе, отразившись на международном престиже Сербии. Тем не менее, официальная Россия признала переворот, призвав новую власть наказать исполнителей убийства. В российском обществе
началось бурное обсуждение и сербских событий непосредственно, и реакции России на него. Российские радикалы также откликнулись на происходящее, рассматривая его в контексте балканской политики Российской империи в целом.
Российское социалистическое революционное течение на рубеже ХIХ –
ХХ вв. только набирало силу, не имея ещё твердых позиций в обществе. Периодическая печать левых радикалов того времени («Искра», «Революционная Россия», «Сын Отечества» и др.) не была широко представлена, теряясь в
общей массе консервативных и либеральных изданий. К тому же, общество
не всегда было готово принять идеи социал-демократов и социалистовреволюционеров. Следовательно, представленные ими идейные концепции
по рассматриваемому вопросу не нашли широкого распространения в общественном мнении России на рубеже веков. Этому способствовало и то, что
левые радикалы акцентировали внимание на внутренних проблемах Российской империи, затрагивая иностранные события исключительно в связи с
возникновением и развитием в зарубежных государствах предпосылок для
революционных преобразований.
Социал-демократы и социалисты-революционеры имели схожее видение дальнейшего исторического развития народов мира, в том числе и балканских, соответствующее марксистскому пониманию проблем исторического развития. В «Революционной России», говоря о национальном вопросе,
авторы призывали к национальной независимости, к самоопределению, самостоятельной выработке всех сторон своей жизни2. Социал-демократы писали: «Социал-демократия всегда будет бороться против всякой попытки пуПодробнее о перевороте см.: Васић Д. Деветсто трећа. Београд, 1927; Екмечић М.
Аустро-угарска обавjештаjна служба и Маjски преврат у Србиjи 1903. године //
Историjски часопис. ХХХII. 1985; Нюркаева А. З. Майский переворот 1903 г. в Сербии //
Вопросы истории. 1977. № 7; Шемякин А. Л. Убиение генерала Павловича // Родина. 2007.
№ 9 и др.
2
См.: Революционная Россия. 1903. 15 марта. № 43. С. 4.
1
162
тем насилия или какой бы то ни было несправедливости извне влиять на
национальное самоопределение»1.
Отсюда и единство левых радикалов в оценке политики Российской
империи в отношении народов Балканского полуострова, которая, по их мнению, была направлена в прямо противоположную сторону от соблюдения
интересов балканских славян. В исключительно резких формах и выражениях на страницах периодических изданиях левого толка критиковались провозглашённые официальной Россией принципы невмешательства и покровительства2, а также до некоторой степени гипертрофированный левыми радикалами прагматический момент в официальной политике России, направленный на обеспечение имперских интересов. Забота России о «славянских братьях» рассматривалась лишь как «реакционные интриги»3. «Политика русского правительства на Балканах вовсе не ставит себе целью помогать болгарам в создании какой-то сан-стефанской Болгарии. Напротив, она весьма ясно показывает, что ее цель уничтожить всякую возможность создания на
Балканах какой бы то ни было более или менее крупной национальной единицы»4.
Критике левых радикалов подвергались не только российские проправительственные круги, но и либеральные – за схожую позицию с первыми.
По мнению Ленина, основной задачей социал-демократической печати, в
противоположность любой другой, от черносотенцев до кадетов включительно, должно было стать раскрытие «подлинных» планов России и других
великих держав по отношению к балканскому региону. Ленин считал, что
«игра в конференции» и в соглашения представляет собой дипломатическую
комедию, которой правительства старались прикрыть «международный антипролетарский заговор», нарушение основного принципа демократии, право
наций на самоопределение. И далее: российские либералы стояли, по сути
дела, за то же соревнование капиталистических наций, что и официозная
внешняя политика, выступая лишь за её иные внешние формы. Эта либеральная борьба против одного вида буржуазной внешней политики за другой
вид такой же политики, эти «либеральные попреки правительства за то, что
оно отстает от других (в деле грабежа и вмешательства)», являлись, по мнению Ленина, всё той же колониальной политикой, капиталистической борьбой «за новые рынки и проливы»5.
Эсеры также обвиняли Россию в реализации своих интересов в ущерб
славянским. «Агрессивной политике царской России не по себе, когда кругом
царит мир и спокойствие, когда не к чему придраться, когда нет места для
Искра. 1903. 15 июля. № 44. С. 1.
Российское правительство неоднократно заявляло о своём желании покровительствовать балканским славянам, в частности сербам, при этом не вмешиваясь в проводимую славянскими государствами политику.
3
Пролетарий. 1908. 16 октября. № 37; Ленин В. И. Полн. собр. соч. М.,1962. Т. 17.
С. 230-231.
4
Искра. 1903. № 48. С. 1.
5
Пролетарий. 1908. 16 октября. № 37; Ленин В. И. Указ. соч. Т. 17. С. 230-231.
1
2
163
интриг и вмешательства в чужие дела. Ей было нужно, чтобы на Балканском
полуострове царила смута, которой она могла бы воспользоваться при благоприятных условиях для укрепления своего положения в Турции и Болгарии»1. Кроме того, «Революционная Россия» поместила на своих страницах
заметку о том, что, по мнению венских демократов, «унизительно для Австрии идти рука об руку… на Балканском полуострове» с Российской империей, которая является «очагом самой дикой дезорганизации»2. Обвинению и
нападкам эсеров подвергались и российские представители на Балканах, в
частности А. Вейсман3, который, по словам издания, имел целью «не столько
надзор за русскими эмигрантами, сколько политическую деморализацию
Болгарии и превращение ее из независимой страны в русскую провинцию»4.
Таким образом, левые радикалы, исходя из своих идеологических воззрений, обвиняли наряду с российским правительством и оппозиционных по
отношению к нему либералов в приверженности внешнеполитической концепции, основывающейся, по их мнению, на имперских принципах, которые
выражали интересы аристократических и буржуазных кругов российского
общества и препятствовали свободному развитию балканских государств.
Как же должны были поступить балканские народы, с точки зрения
российских радикалов, чтобы суметь противостоять напору имперских амбиций России? Эсеры и эсдеки и здесь имели схожие рецепты решения проблемы, хотя у эсдеков этот вопрос более чётко проработан и освещён.
В работах Ленина чётко прослеживается мысль, что мелким балканским государствам следовало бы объединиться в федерацию, поскольку
только эта форма организации балканского мира могла противостоять империалистической Европе. У Ленина находим также, что федерация – единственно возможная форма организации Балкан. Для того, чтобы объединиться в федерацию, необходимо сначала «свергнуть прямые и косвенные формы
иноземного господства, лишающего народ права самому определять свою
судьбу»5. Конечно, это пожелание относилось и к свержению «господства»
царизма. Среди статей Ленина находим с его пометками заметку
В. ван Равестейна о балканской проблеме, относящуюся к 1912 г., когда Балканы более, чем ранее, сосредоточили на себе внимание Европы. У
ван Равестейна те же мысли, что и у Ленина: только федерация в состоянии
была бы удовлетворить культурные потребности Балкан, «всякие иные разрешения балканской проблемы могут носить только временный характер и
не в состоянии на продолжительное время удовлетворить интересы всех обитающих там рас и наций»6.
Менее конкретно и чётко прослеживается сходная мысль у эсеров.
Причиной того, что балканские народы не смогли в полной мере добиться
Революционная Россия. 1903. 15 сентября. № 32. С. 21.
Там же. 1903. 15 октября. № 34. С. 22.
3
А. Вейсман - агент русской тайной полиции на Балканах.
4
Революционная Россия. 1903. 1 декабря. № 37. С. 23.
5
Правда. 1913. 29 марта. № 74; Ленин В. И. Указ. соч. Т. 23. С. 38.
6
Die Neue Zeit. 1913. Т. 1; Ленин В. И. Указ. соч. Т. 28. С. 6-7.
1
2
164
независимости, называлась их «разобщенность и взаимное соперничество».
Следовательно, выход необходимо было искать в преодолении этих негативных помех1.
Конечно, федерация или союз балканских государств представляли бы
из себя достаточно сильный самостоятельный блок, который смог бы противостоять поползновениям со стороны великих держав. Но, как показала история, освободившись от османской зависимости, балканские государства не
стремились к созданию равноправного союза, соперничая за территории и
стремясь играть приоритетную роль в Балканском регионе. Разумеется, великие державы вносили свою лепту в этот разлад, но далеко не последнюю
роль играли здесь позиции самих стран Балканского региона2.
Несомненно, критика левыми радикалами политики России не была
лишена рационального зерна, но, с другой стороны, они предпочитали не замечать или не комментировать те положительные моменты, которые давали
балканским государствам отношения с Российской империей. Критике подвергалось всё, в том числе русско-турецкая война, начало которой вызвало
широкий патриотический подъём в обществе. По словам С. Ю. Витте: «все…
были заражены патриотическим духом, тем патриотическим направлением,
которое, в сущности говоря, и вынудило Александра II объявить войну Турции»3. Революционная печать квалифицировала войну с Турцией как завоевательную, имеющую целью расширить границы империи, превратить её в
«первенствующую державу», закабалить славянские народы4. «Искра» в
1903 г. ещё раз затронула эту проблему в статье Д. Благоева, считавшего, что
русско-турецкая война показала «всю гниль» режима на поле брани, всю
несостоятельность российской дипломатии и, в частности, заявлявшего:
«Планы русского правительства, несомненно, были больше. «Освобождение
братушек» было бы действительно «царское». Но под Константинополем, в
Сан-Стефано, «большие планы» русской царской дипломатии потерпели
полное фиаско»5.
Большой интерес в связи с оценкой русско-сербских отношений вызывают публикации Л. Д. Троцкого в газетах «Киевская мысль», «День», «Пролетарий» и др6. Анализируя присутствие Австро-Венгрии в Сербии во второй
См.: Революционная Россия. 1903. 15 ноября. № 37. С. 6.
Так, Сербия стремилась к собиранию всех этнических сербских земель воедино,
но имела ряд серьёзных затруднений к этому: сербы жили и в Македонии, которую Болгария, со своей стороны, желала присоединить целиком; в то же время хорваты желали бы
видеть именно Хорватию, а не Сербию центром объединения.
3
Цит. по: Шемякин А. Л. Никола Пашич… С. 177.
4
См.: Хевролина В. М. Революционно-демократическая мысль о внешней политике
России и международных отношениях. Конец 60-х – начало 80-х годов ХIХ в. М., 1986.
С. 190.
5
Искра. 1903. 1 августа. № 45. С. 12.
6
Л. Д. Троцкий находился на Балканах во время Балканских войн 1912 -1913 гг.,
являясь военным корреспондентом. Он дал анализ не только текущим событиям в Сербии,
но и рассмотрел период правления последних Обреновичей, приход к власти радикальной
партии в 1903 году.
1
2
165
половине XIX в., Троцкий с негодованием писал: «Жандарм, финансист, католический миссионер и агент-провокатор разделяет между собой труд. Все
вместе называется выполнением культурной миссии»1. Однако политическая
элита Сербии, ориентированная на Австро-Венгрию, писал Троцкий, не поддерживалась массами и даже не искала этой поддержки, оставаясь оторванной от их интересов. Это вело к потере популярности партии прогрессистов и
вырождению её в политическую клику во главе с Обреновичами2.
Относительно самого переворота социал-демократическая печать выразилась достаточно определённо. Своеобразной эпитафией Александру Обреновичу стала фраза А. Потресова: «Он убит (в примечании отмечено – в результате официального заговора. – О. К.) – этот глупый, маленький король,
герой кафешантанных мотивов и краткого, но полного самых неожиданных
приключений царствования»3.
Непосредственно после событий в Сербии 29 мая в радикальных кругах утвердилось мнение, что причиной переворота стало не недовольство
общества (как бы не были склонны корреспонденты «Искры», «Слова» и
других органов выдавать восторженное приятие народом короля Петра за
свидетельство складывания общенародного, национального самосознания), а
неугодность Александра Обреновича сербской политической элите.
Л. Троцкий писал: «…после новых coups d’état, политических манифестаций
и репрессий – офицерский заговор, подготовленный и выполненный в полном согласии с радикальной партией». Примечательно, что если российские
консерваторы и либералы осудили жестокость, с которой действовали заговорщики, то у того же Троцкого об этой стороне дела нет ни слова.
В оценке сербских королей радикалы исходили из теории порочности
монархической формы правления, осуждая как Обреновичей, так и Карагеоргиевичей. Первые, по мнению Троцкого, дискредитировали себя в глазах
народа постоянными придворными скандалами, вторые – бесславным правлением (Александр Карагеоргиевич4. – О. К.) и отсутствием необходимых
личных качеств (Петр Карагеоргиевич. – О. К). В «Искре» об Александре
Обреновиче современники читали: «игрушка в руках карьеристов», «выродившийся потомок воинственного свиновода», который столько «играл в
конституцию, тасовал, как колоду карт ее параграфы», мог ничего не бояться
«в безответной крестьянской стране, где так много разноцветных политиканов и нет совсем народного движения,… среди разоренного народа, покорно
несущего бремя растущих долгов и налогов»,  заключал автор статьи5. Но
это привело его политику в противоречие с единым (в соответствии с учением российских социал-демократов) для всех монархий «деликатным мехаПролетарий. 1908. 1 ноября. № 38; Троцкий Л. Д. Сочинения. Т. 6. С 118.
См.: День. 1912. 30 декабря. № 87; Троцкий Л. Д. Указ. соч. Т. 6. С. 105.
3
Искра. 1903. 15 июня. № 42. С. 1.
4
Александр Карагеоргиевич – отец короля Петра, правивший в 1842-1858 гг. в
Сербии.
5
Искра. 1903. 15 июня. № 42. С. 1.
1
2
166
низмом  военно-бюрократической кликой», следовательно, «безумец преступил тот предел, преступать который не дано ни одному самодержцу»1.
Воцарение короля Петра Карагеоргиевича, личность нового монарха
также трактовались в достаточно уничижительном тоне. Проводилась мысль,
что Пётр стал королем в качестве «не способнейшего, а удобнейшего», в
первую очередь, самой реализовавшей переворот клике, затем развивавшейся
сербской буржуазии, обязавшей его править в соответствии с конституцией,
и лишь потом России. При этом провозглашаемое новым монархом стремление удержать страну на пути законности представлялось мало исполнимым2.
Вообще, самостоятельность нового короля ставилась социалдемократической печатью под такое же сомнение, как и способности прежнего. Петр Карагеоргиевич был ставкой высших офицеров, которые видели в
нём послушного исполнителя своей воли. А. Потресов ехидно замечал: «Король убит, но да здравствует король, и если нет короля, его надо выдумать. В
состав военно-бюрократической системы обязательно входит «помазанник»
власти, носитель ее престижа. Не годится один – подойдет другой, но ктонибудь должен непременно найтись – во славу системы»3.
Казалось бы, писал Троцкий, после того, как радикалы заняли господствующее положение в политической жизни Сербии, а власть монарха во
многом была ограничена, не осталось преград для развития в стране парламентаризма и демократии. Но парламент, продолжает Троцкий, «не стал средоточием силы», поскольку в Сербии ещё «не было резко очертанных современных классов»4. Таким образом, то, ради чего был совершен переворот –
господство демократии и развитие парламентаризма – достигнуто не было.
Троцкий вслед за балканскими социалистами, в частности,
Д. Благоевым, заключал, что сербская, и, в общем, балканская буржуазия
практически исчерпала свой потенциал как лидера национальных движений.
По его мнению, балканская буржуазия, «как и во всех странах, поздно вступивших на путь капиталистического развития, политически бесплодна, бездарна и до мозга костей разъедена шовинизмом. Брать на себя объединение
Балкан ей совершенно не под силу»5.
Вторым обстоятельством, осложнявшим, как считал Троцкий, демократизацию общества и являвшимся своеобразным тормозом для внутрисербского политического развития, была определяющая связь сербских политических партий не с классовыми интересами внутри страны, а с её внешней политикой. По его мнению, дифференциация партий происходила «по признаку
русофильства и австрофильства»; внешние затруднения всегда означали для
какой-нибудь партии или отдельных политиков внутренние шансы, а международная политика становилась «биржей политических спекуляций»6.
Там же. С. 110.
См.: Слово. 1903. 2 июля. № 148. С. 1.
3
Искра. 1903. 15 июня. № 42. С. 1.
4
Там же.
5
Нюркаева А. З. Балканы во взглядах Л. Д. Троцкого. Пермь, 1994. С. 34.
6
Киевская мысль. 1912. 13 декабря. № 345; Троцкий Л. Д. Указ. соч. Т. 6. С. 69.
1
2
167
У социал-демократов, а наиболее выпукло у А. Потресова, обозначена
дилемма, перед которой оказалась российская монархическая власть: переворот был совершён против носителя власти, а это в корне подрывало основы
монархизма. Отметил А. Потресов и сдержанность критики российской прессы, в отличие от инвектив европейских изданий, против произошедших событий и её желание выгородить радикалов, свалив всю вину на кучку военных. Примечательно, что эсдеки подозревали, что Россия не была «безучастным зрителем» готовящегося переворота, поскольку Александр в предшествующее перевороту время в который раз выразил доверие Австро-Венгрии.
Постепенно от событий в Сербии автор переходит к рассмотрению положения в России, отмечая при этом, что переворота, подобного сербскому, в
России ждать не следует и Николай II может спать спокойно. Причина этого,
по мнению автора, скрывалась в том, что «переворот в современных условиях в России неизбежно превратился бы в революцию», поэтому приближённые к власти, хотя и недовольные ей, суть одно и то же, поскольку в случае
смуты им следовало опасаться недовольства рабочего народа. Таким образом, переворот в Сербии произведен внутри группы властных структур (такие перевороты были и в России), а не классом рабочих, что в скором будущем, по мнению автора статьи, ожидало Россию1. Эсдеки подводили теоретическую базу своим идеологическим воззрениям не только на внутреннее
развитие Российской империи, но и любого государства вообще, в том числе
Сербии, которая, с их точки зрения, дозрела пока только до обозначенной
формы переворота, в то время как Россия эту фазу уже прошла и была готова
к перевороту руками рабочего класса.
Приверженность сербов конституционной монархии как форме правления не критиковалась. Напротив, по мнению социал-демократов, представлялось удивительным уже то, что народ «созрел» до конституции. Уровень
общественного развития сербов, на взгляд эсдеков, оставался «детским».
Российские социалисты с недоверием восприняли «медоточивые» речи нового сербского премьера Аввакумовича о том, что идиллия, воцарившаяся в
белградском конаке после кровавой бойни 29 мая, «все еще блистает всеми
цветами радуги»2. По диагнозу, поставленному ими Сербии, она вновь вступала на старую колею политических интриг и глухого брожения, в первую
очередь, среди армии3. Примечательно, что после переворота в печати эсеров
начали появляться небольшие заметки о движении сербских рабочих с лозунгами «Долой буржуазию», «Да здравствует русская революция!»4.
Заметим, что рассмотрение балканской политики России зачастую сводилось левыми радикалами к критике «реальной» политики российского правительства, которое якобы прикрывалось благородными лозунгами. Левые
радикалы, сосредоточенные главным образом на критике российской власти
Искра. 1903. 15 июня. № 42. С. 1.
Слово. 1903. 2 июля. № 148. С. 1.
Там же.
4
Сын Отечества. 1905. 26 декабря. № 115. С. 1.
1
2
3
168
и российского политического строя в целом, комментировали балканские, в
том числе сербские события, не выходя за эти рамки и оценивали не столько
сами процессы на Балканах, сколько участие и влияние на них «порочной»
монархической российской власти. Радикалы выступали за невмешательство
«корыстной» империи в сербские дела, поскольку, с их точки зрения, славянам это несло лишь вред, призывая последних к созданию союза, способного
противостоять российским поползновениям.
ПРОБЛЕМЫ ОТЕЧЕСТВЕННОГО ОБРАЗОВАНИЯ
Н.В. ПОПКОВА
ТРАКТАТ А.Ф. БЕСТУЖЕВА «О ВОСПИТАНИИ ВОЕННОМ
ОТНОСИТЕЛЬНО БЛАГОРОДНОГО ЮНОШЕСТВА»
Александр Федосеевич Бестужев (1761-1810) вошёл в российскую историю как педагог, писатель, публицист, правитель канцелярии Академии
художеств, конференц-секретарь её президента графа А.С. Строганова. Выдающиеся способности Бестужева проявились и на посту управляющего Екатеринобургской гранильной фабрикой, которую он поднял «из ее ничтожества». По инициативе Бестужева также была основана фабрика белого (холодного) оружия и бронзоволитейные мастерские в Петербурге. Широта
культурных и научных интересов А.Ф. Бестужева позволила ему создать дома «богатый музей в миниатюре», собрать обширную библиотеку, принимать
в гостях культурнейших людей своего времени 1. Один из сыновей Александра
Федосеевича,
А. Бестужев-Марлинский
писал
в
1831 г.
Н.А. Полевому: «Отец мой был редкой нравственности, доброты безграничной и веселого нрава. Все лучшие художники и сочинители тогдашнего времени были его приятелями»2.
В семье Александра Федосеевича было восемь детей: три дочери и пять
сыновей, четверо из которых входили в Северное общество и участвовали в
восстании 14 декабря 1825 года, а пятый, несмотря на молодость, всё же оказался слишком заметным, чтобы пострадать вместе с ними. «Нас было пять
братьев, и все пятеро погибли в водовороте 14 декабря»3,  так начал Михаил
Бестужев свои воспоминания, написанные по просьбе М.И. Семевского в
1869 году.
Александр Федосеевич воспитывал детей по собственной педагогической системе. Все они отличались незаурядными личными качествами и достоинствами: Николай – историк российского флота, писатель, экономист,
художник-портретист, вместе с братом Михаилом открыл школу в Бурятии;
См.: М. Бестужев. Детство и юность А.А. Бестужева (Марлинского) 1797-1818
(Из воспоминаний его брата) // Воспоминания Бестужевых / Редакция, вводные статьи и
примечания М.К. Азадовского и И.М. Троицкого. М., 1931. С. 110-112.
2
Письмо А.А. Бестужева-Марлинского Н.А. Полевому // Русский вестник. 1861.
Т. XXXII. Март. С. 302-303.
3
Братья Бестужевы (Ответы) // Воспоминания Бестужевых. С. 128.
1
169
Александр (литературный псевдоним Марлинский) – известный писатель,
ценившийся современниками выше А.С. Пушкина1 и сумевший «возглавить
собой русскую прозу даже в условиях кавказской солдатчины» 2, учил детей
местного населения в ссылке; Михаил – литератор; Павел служил адъютантом Главного управления военно-учебных заведений и издавал журнал для
чтения их воспитанников; Пётр также оставил ценные мемуары. Литературный почерк братьев представлял собой нечто общее, что дало современникам
основание ввести особый термин: «Бестужевские капли». Дочери
А.Ф. Бестужева (старшая Елена и близнецы Мария и Ольга) не вышли замуж,
посвятив жизнь заботам о сосланных братьях, помогали им в основании
школы в Бурятии, преподавали там женские рукоделия.
Одно из известных произведений Бестужева, трактат «О воспитании
военном относительно благородного юношества» (1797), вызывает особый
интерес в связи с удачной личной воспитательной практикой автора. Старший сын Николай так вспоминал о педагогическом таланте отца: «…в отце я
увидел друга, но друга, строго проверяющего мои поступки… Я чувствовал
себя под властью любви, уважения к отцу, без страха, без боязни непокорности, с полною свободой в мыслях и действиях, и вместе с тем, под обаянием
такой непреклонной логики здравого смысла, столь положительно точной,
как военная команда…»3.
К сожалению, педагогические идеи А.Ф. Бестужева не часто вспоминались впоследствии; не имеют они широкой известности и в наше время4. Однако сейчас, когда общепризнанной является необходимость возрождения
отечественного образования на основе национальных традиций, идеи мыслителей XVIII в., когда, собственно, и зарождалась педагогика в России, приобретают особую значимость. Не случайно на девятых Рождественских чтениях
(2009 г.), посвящённых проблемам воспитания и образования, президент Российской академии образования Н.Д. Никандров акцентировал внимание на
наиболее значимом для современного российского образования вопросе:
«…в какой мере та или иная педагогическая система воспитывает человека в
системе основных ценностей – … патриотизма, народности».
Трактат Бестужева о воспитании в редакции 1797 г., собственно, единственное его произведение, более-менее известное. Впервые он был опубликован в «Санктпетербургском Журнале», последнем прогрессивном и наиболее радикальном издании XVIII в., который выходил ежемесячно в 1798 году.
Этот журнал, по мнению ряда исследователей, был самым ярким после «Путешествия» Радищева проявлением русского философского и социальноСм., напр.: Н. Бестужев. Воспоминания о Рылееве //Воспоминания Бестужевых.
С. 77-78; Там же. С. 97, прим. 8.
2
И.М. Троицкий. Семья Бестужевых (Опыт идеологической характеристики) //
Воспоминания Бестужевых. С. 8.
3
Детство и юность А.А. Бестужева (Марлинского) 1797-1818 (Из воспоминаний
его брата) // Воспоминания Бестужевых. С.112.
4
См.: Медынский E. H. Трактат отца декабристов А.Ф. Бестужева «О воспитании»
(1798) // Советская педагогика. 1955. №. 11. С. 76-91.
1
170
политического радикализма конца XVIII века1. Рекламное объявление о
предстоящем издании журнала в «Санктпетербургских ведомостях» от 22 декабря 1797 г. выглядело следующим образом: «Благотворные лучи просвещения проникли, наконец, в обширные и мрачные доселе пределы Севера, и
Россия, в свою очередь, по всему пространному своему владычеству в счастливое и достопримечательное сие столетие обильно озарилась оным. Ощутительным соделалось полезное преобразование умов и сердец, со всеобщим и
неутомимым рвением стремящихся к достижению истины и добродетели,
обращающее на себя внимание всея Европы и налагающее священный долг
на каждого гражданина споспешествовать по мере сил своих общественному
благу и пользе. Побуждаемы будучи сим неотменяемым долгом и ревнуя похвальному других примеру, сим извещаем: что будущего 798 года будет издаваться «Санктпетербургский Журнал», который имеет состоять из различных нравственных, романических, критических, физических, философических, исторических и политических сочинений, из полезных с иностранных
языков переводов, на творения лучших писателей анализов, сочинений в стихах и прозе и проч.».
Журнал печатал острые и содержательные материалы, пропагандировал идеи просвещения, новейшие экономические и политические теории. Он
был рассчитан на вдумчивого читателя, имел минимум развлечений, к числу
которых единственно можно причислить такое произведение изящной словесности, как стихотворение в четыре строки на «вечную» для мужчин тему
«Сравнение блондинки с брюнеткой»2.
Издателем журнала являлся Иван Петрович Пнин, побочный сын известного вельможи Н.В. Репнина, талантливый писатель и поэт, друг
А.Ф. Бестужева, с которым они некоторое время снимали одну квартиру. В
мемуарах братьев Бестужевых, однако, говорится, что издателем журнала
был их отец, Александр Федосеевич, а Пнин являлся подставным лицом,
приглашённым для маскировки, так как действующему офицеру нельзя было
печататься под своим именем3. Этой же версии придерживается и старшая
дочь Бестужева, Елена: «Ал. Фед. … стал издавать Петербургский журнал.
В.[еликий] к.[нязь] Александр Павлович, любя его и зная, что у него дети,
передал, лучше бы он не под своим именем печатал. Нашли Пнина, но в
сущности редактором был Бестужев»4.
Само издание журнала в целом, как неоднократно заверяют дети А.Ф.
Бестужева, было затеяно ради публикации именно трактата их отца, который
тот планировал преподнести императору Павлу I, но предварительно показал
Александру. Наследник, не зная, как отец может отнестись к этому, просил
«сочинение это раздробить в повременное издание», которое и взялся проЗападов А.В. Русская журналистика XVIII века. М., 1964, С. 216-223; Орлов В.Н.
Русские просветители 1790-1880-х годов. М., 1953. С. 101, 113.
2
Санктпетербургский Журнал. 1798. Ч. 3. Кн. 2. Август. С. 73.
3
Бестужев-Марлинский А.А. Записки // Воспоминания Бестужевых. С. 285, 327.
4
Е. Бестужева. Рассказы Е.А. Бестужевой // Воспоминания Бестужевых. С. 421.
1
171
финансировать1. С публикацией последней части трактата прекратил своё
существование и журнал; выдаваемая на него Александром сумма превратилась в пожизненный пансион А.Ф. Бестужеву2.
В настоящее время степень участия того и другого в издании журнала
установить сложно, но тот факт, что оба соиздателя вносили существенный
вклад в работу, очевиден. В пользу этого говорит и некоторая двойственность позиции журнала, что можно объяснить различием во взглядах друзей.
Так, если Бестужев являлся умеренным и даже расплывчатым либералом,
сторонником просвещенного абсолютизма, то Пнин стоял на позициях неопределённо-радикальных: позиционируя себя последователем Радищева, согласным с его идеей освобождения и просвещения крестьян, хотя прямо о революции как средстве достижения данной цели он нигде не говорил, являясь
скорее просветителем с элементами радикализма3. В итоге читатели
«Санктпетербургского журнала» могли отметить немало фактов политической сбивчивости и противоречий в публикуемых материалах4. Именно «излишней» степенью радикализма и объясняется современными исследователями тот факт, что наследник престола Александр Павлович, который являлся покровителем этого журнала и на чьи средства он выходил, через год прекратил финансирование проекта, опасаясь гнева отца5.
Однако вопрос о реальном вкладе Пнина и Бестужева в издание журнала, в силу отсутствия редакционных материалов, остаётся открытым. Обе
вышеизложенные позиции представляются, по крайней мере, спорными. С
одной стороны, Пнин был, по сути, профессиональным литератором, и журнал более чем на половину состоит из его произведений, статей и стихотворений (существует мнение, что первая часть трактата Бестужева написана
именно Пниным6). Кроме того, роль подставного лица не вяжется с характером Ивана Петровича. С другой стороны, богатство литературного, философского, политико-экономического материала журнала не даёт оснований для
утверждений о том, что его главным предназначением являлось выполнение
такой узкой задачи, как публикация одного-единственного произведения.
И.М. Троицкий, который рассматривал вопрос об организации
«Санктпетербургского Журнала» в контексте просветительских проектов
Александра Павловича и его молодых друзей7, также не даёт ответа на вопрос о степени участия Бестужева и Пнина в руководстве журналом. Видимо,
Письмо А.А. Бестужева-Марлинского... С. 302-303; М Бестужев. Заметки об отце, учителях и друзьях (Ответы) // Воспоминания Бестужевых. С. 285.
2
Письмо А.А. Бестужева-Марлинского… С. 303.
3
И.М. Троицкий. Указ соч. С. 11; а также: Берков П.Н. История русской журналистики XVIII века. М.-Л., Изд-во АПН СССР, 1952. С. 381; История русской журналистики
XVIII-XIX веков / Под ред. А.В. Западова. М., 1973. С. 93-97; Орлов В.Н. Указ. соч. С. 97.
4
Очерки по истории русской журналистики и критики. Т. 1. XVIII век и первая половина XIX в. Л., 1950, С. 111.
5
Западов А.В. Русская журналистика XVIII века. М., 1964, С. 216-223.
6
Бородин С.М. Русская журналистика в конце прошлого столетия // Наблюдатель.
1891. № 3. С. 39.
7
См. подр.: Троцкий И. М. Указ. соч. С. 18-19.
1
172
этот вопрос так и останется открытым: даже современники событий дают
противоречивые свидетельства. Например, профессиональный литератор
Н.И. Греч в своих обстоятельных мемуарах относительно интересующей нас
проблемы каждый раз пишет по-разному: «Особенно они [кружок «молодых
друзей»  Н.П.] занимались с ним [Александром I Н.П.] изучением политической экономии, и плоды трудов своих печатали в «С.Петербургском Журнале», которого редакторами были Александр Федосеевич Бестужев (отец
Бестужевых – 14 декабря 1825) и Иван Петрович Пнин…»1; «Плодами трудов
его товарищей [«молодых друзей» Александра  Н.П.] было издание
«С.Петербургского Журнала», …выходившего под редакциею И.П. Пнина,
при помощи Александра Федосеевича Бестужева, отца участников заговора
14 декабря 1825 года»2; «Иван Петрович Пнин… служил … при новоучреждённом Министерстве Народного Просвещения, издавал «С.Петербургский
Вестник» [ошибка в названии журнала  Н.П.], сочинил несколько статей о
воспитании и просвещении…»3.
Следует, очевидно, признать роль Бестужева в деле выпуска журнала
далеко не второстепенной, обозначив её как роль инициатора издания журнала, соредактора и связующего звена между редакцией и её покровителем –
наследником престола Александром Павловичем. Интересно, что между самими соредакторами никаких споров и конфликтов по поводу первенства и
главенства в руководстве журналом не возникало; видимо, они работали в
полном согласии друг с другом и не спорили из-за чьего-либо приоритета.
Расходятся версии и о причинах прекращения издания журнала. Дети
Александра Федосеевича считали, что его запретила цензура: «…его существование была только маска, под которою скрывалась другая цель, и эта
цель начала явно выходить наружу и едва ли не была главною причиною, почему журнал был запрещён»4. Но другие источники не подтверждают сведений о каких-либо репрессиях относительно авторов и их издания; скорее всего, закрытие журнала обуславливалось распадом кружка Александра, что и
лишило его высокой, а самое главное, финансовой поддержки.
А.Ф. Бестужев впоследствии переработал трактат, изъяв из него многие
идеи, в том числе и прогрессивные, сосредоточившись главным образом на
практической части военного воспитания. Но этот поздний вариант, как и ряд
других его произведений о воспитании, не пользуется сколько-нибудь широкой известностью. Однако педагогическое наследие семьи Бестужевых, по
нашему убеждению, нуждается в изучении и осмыслении. Без сомнения, оно
могло бы достойно обогатить и историю отечественной педагогической мысли, и практику духовно-нравственного воспитания подрастающего поколения.
Н.И. Греч. Записки о моей жизни. М.-Л., 1930. с. 205.
Там же. С. 321.
3
Там же. С. 550-551.
4
М. Бестужев. Заметки об отце… С. 285.
1
2
173
Трактат Бестужева публиковался ежемесячно в следующем порядке:
«О воспитании частном» (январь), «О воспитании общественном» (февраль),
«О благородстве» (март), «О воспитании военном относительно благородного юношества» (апрель), «Лета вступления в училище» (май), «О воспитании
военном относительно благородного юношества» (июнь), «О примере»
(июль), «О награждениях» (август), «О наказаниях» (сентябрь), «Общие правила, на которых должно быть ученое воспитание детей сего отделения» (октябрь), «Наставления в последние шесть лет» (ноябрь) и «Об обрядах всеобщего выпуска» (декабрь).
При написании трактата А.Ф. Бестужев, несомненно, опирался на идеи
античных философов и таких мыслителей нового времени, как Монтень,
Локк, Монтескье, Гельвеций, Руссо. Безусловным является влияние
И.И. Бецкого, а также использование собственного педагогического опыта и
как воспитателя кадетского корпуса, и как частного лица. Последнее предоставило Бестужеву возможность в ряде случаев не соглашаться с вышеперечисленными авторитетами, взгляды которых далеко не всегда совпадали
между собой, а также создать собственную концепцию, логичную и цельную,
соответствующую национальным интересам и конкретно-историческим
условиям.
Начинает Бестужев свои рассуждения с общих положений о воспитании. «Воспитание вообще есть наука, каким способом образовать… детей
так, чтобы они учинились полезными и приятными для семейства своего, для
отечества, и были бы в состоянии доставлять и для самих себя благополучие»; воспитание должно постановить себе правилом «дать добрую душу»1.
«Воспитать дитя значит употребить его естественное расположение,
его …нужды, страсти на его усовершенствование или на учинение его таковым, каковым быть ему желаешь; сие значит … возбудить желание его к известным предметам и от других воздержать»2. Интересно мнение Бестужева
об обязательности воспитания готовности к любым жизненным обстоятельствам: даже у детей самых богатых и знатных следует «… предварять разум
против нечаянных поражений рока…»; «Расслабление, леность и роскошь
производят бесполезных членов обществу и тягостных самих себе»3.
Автор справедливо утверждает, что все дети от природы различны и,
следовательно, обманываются те, кто считает возможным в любом человеке
воспитать желаемое: «…воспитание распространяет только полученные от
природы способности»4. Поэтому воспитание должно начинаться с «первых
минут жизни», имея целью предопределить в ребёнке те существенные способности, которые будут влиять на всю его последующую жизнь – то есть
сформировать нрав человека. Резкое неприятие Бестужева вызывает практика
поручения детей кормилицам и нянькам, которые наполняют «…умы воспиСанктпетербургский журнал. Ч. 1. Кн. 1. Январь. С. 55.
Там же. С. 56.
3
Там же. С. 60, 61.
4
Там же. С. 58.
1
2
174
танников своих страхами, ложными понятиями, пороками и глупостями, какими они сами заражены … и которых последующее воспитание, хотя бы и
благоразумно было, не в состоянии уже истребить»1.
В конце XVIII в., с ростом просвещения и развитием педагогических
идей, проблема образования и воспитания волновала многих. Н.И. Греч оставил нам следующее описание воспитательной практики этого периода: «Отец
мой… был воспитан в доме своей матери, сколько могу заключить из его характера и основных понятий, весьма не педагогическом. Предрассудки, причуды, нелепые поверья и предания бестолковой немецкой старины, приправленные приметами русских и чухонских кухарок, составляли атмосферу, в
которой… выросли дети»2.
С этой проблемой, полагает Бестужев, можно справиться только в
условиях общественного, а не частного (домашнего) воспитания. Бестужев,
без сомнения, знает, о чем говорит, когда обрисовывает типичную картину
того времени: нанимая учителя или гувернёра, многие вовсе не интересуются
их личностными качествами и уровнем образования. Поэтому среди домашних учителей и воспитателей встречаются «… по часту нимало не имеющих
тех качеств, которые бы споспешествовать могли к образованию разума и
сердца его воспитанника». Родители же, полагая с призванием гувернёров
свой долг исполненным, со спокойной совестью «пренебрегают ежедневным
общением и воспитательным воздействием на своих детей». Наоборот,
кичась собственной породой и богатством, отцы семейств презирают учёность, относятся к домашним воспитателям с пренебрежением, как к прислуге, а не как к «почтенному другу, принимающему бремя воспитания…»
наследников.
В целом же частное, то есть домашнее воспитание, совершенным бывает редко даже «…в недрах самых лучших семейств» и мало способствует
«произведению отменных членов общества» в силу комплекса причин, главными из которых Бестужев считает непрофессионализм нанятых гувернёров,
отсутствие нравственного окружения в силу неблаговоспитанности (непросвещенности) родителей3. Конечно, при условии способности родителей
привить своим детям «понятия о добродетели, об отечестве, о добрых нравах» и воспитать «истинных сынов Отечества», возможно и частное, семейное воспитание. Главное, чтобы оно не нарушало «единообразия наставлений» предназначаемого к военной карьере благородного юношества, в чём
автор, в общем, сомневается, утверждая, что частное воспитание обязательно
должно сочетаться с общественным.
В февральском выпуске «Санктпетербургского журнала» публикуется
фрагмент трактата, названный «О воспитании общественном»4. Смыслом
общественного воспитания, вслед за Монтескье, Бестужев видит «приготовТам же. С. 59.
Греч Н.И. Указ. соч. С. 51.
3
Санктпетербургский журнал. Ч. 1. Кн. 1. Январь. С. 77-80.
4
Там же. Ч. 1. Кн. 2. Февраль. С. 155-180.
1
2
175
ление к гражданской жизни». Это требует, чтобы «…воспитание юношества
было соглашено и совмещено с природой, с предначертанием и с правилами
правительства». Как видно, Бестужев абсолютно солидарен с Д. Локком в
том, что воспитание выступает решающим фактором развития личности. Но
он не согласен с воспитательной теорией Локка, утверждающей, что для детей знати недостатки домашнего воспитания, несомненно, полезнее приобретённых в школе знаний, ибо школы подходят только для простолюдинов.
Расходятся взгляды Бестужева и с концепцией естественного воспитания
Руссо, согласно которой воспитание есть просто развитие природных способностей личности, не имеющее связи с существующим общественным
строем. Бестужев, в противовес Руссо, видит в воспитании юношества важнейшую задачу государства.
Однако во взглядах Бестужева на воспитание имеется сходство с идеями И.И. Бецкого, который едва ли не впервые в отечественной истории поставил воспитание над собственно образованием, «образование сердца» над
«образованием ума». Возможно, что и мысль о преимуществе воспитания в
закрытых учебных заведениях была заимствована также у него, хотя Бецкой
высказывал её в более резкой форме1. В принципе, идея воспитания граждан,
полезных для государства и соответствующих запросам этого государства
характерна для эпохи Просвещения. Рационализм мыслителей этого периода
выражался, в том числе, и в убеждении, что государство гораздо успешнее
справится с воспитанием своих граждан, нежели их родители2.
Среди форм правления Бестужев наиболее совершенным и наиболее
сообразным свойству и духу русского народа считает монархическое. Однако
законы, устройство и судьба государства, по мнению Бестужева, прямо зависят от просвещения людей и существующего общественного мнения: «воспитание производит общественные постановления и… оно есть оных следствие»; «народное спокойствие утверждается на благонравии, воспитанием
внушаемом»; «Сам опыт показывает слабость законов без нравов»3. В целом,
именно в воспитании автор видит абсолютное средство изменения мира, равно как благодаря науке человек подчиняет себе мир. «Если бы направить шествие разума человеческого и отвратить его от тщетных упражнений, обратя
его… к предметам, пользу общественную составляющими, то такое над миром нравственное препобеждение сделалось бы причиной непременности как
счастья, так и добродетелей общественных»4. Как видим, Бестужев размышляет в русле идей просвещённого абсолютизма и в соответствии со взглядами
Александра Павловича, убеждённого, что именно от степени образованности
правящего монарха и его подданных зависит благоденствие государства.
См.: Генеральное учреждение о воспитании юношества обоего пола // Собрание
учреждений и предписаний касательно воспитания в России обоего пола благородного и
мещанского юношества. Т. 1. СПб., 1789. С. 89-90, 273.
2
См.: Веселова А. Воспитательный дом в России и концепция воспитания
И.И. Бецкого // Отечественные записки. 2004. № 3(18). С. 169-179.
3
Санктпетербургский журнал. Февраль. С. 162-170.
4
Там же. С. 173-174.
1
176
Как же должно быть организовано общественное воспитание? Бестужев выдвигает спорное утверждение, апеллируя к опыту Спарты, что в прежние эпохи воспитание было одинаково для всех, вне зависимости от происхождения и состоятельности. В нынешнее время, утверждает автор, это невозможно: «Воспитание может быть повсеместное, но не одинаково, общественное, но не единственно»1.
Далее следуют основополагающие для Бестужева рассуждения о том,
что воспитание призвано не смешивать состояние (происхождение) людей, а
должно детям каждого сословия прививать нечто общее, «известную степень
одинаковости»: умение «исполнять постоянно должности, приличные их званию», способность жить в ладу с окружающей действительностью, ибо «всякое общество есть взаимное соглашение, которого твердость зависит от частей, оное составляющих». Нацелить людей на будущую мирную и созидательную жизнь возможно лишь посредством общественного, совместного
воспитания всех членов общества, когда «…возымеет не обманчивое понятие
о достоинствах, о счастье, взирая на оные не по титулам и не по богатству, но
по их сущности», «соревнование откроет дарования», самое же главное –
«приучит сочетать интересы каждого с общими интересами»2.
Здесь уместно отметить следующее: А.Ф. Бестужеву традиционно приписывается утверждение о целесообразности совместного воспитания детей
разных сословий, о создании всесословных кадетских корпусов для формирования единого, так называемого третьего сословия. Но из приведённых
выше высказываний, а также из рассуждений, составляющих содержание
мартовского выпуска журнала и названных «О благородстве» явствует, что
речь шла о воспитании лишь детей дворянского происхождения, родители
которых различались по знатности и имущественному положению. Последующие фрагменты трактата, названные «О воспитании военном относительно благородного юношества» (апрельский и июньский выпуски журнала), также не дают оснований для вывода о желании Бестужева включить в
контингент воспитанников представителей недворянских сословий. Как
представляется, Бестужев имел в виду совместное обучение детей именно
дворянского сословия, причём они должны были собственными заслугами
оправдывать своё благородное происхождение.
В этой связи Бестужев подробно останавливается на определении дворянства как благородного сословия, акцентируя внимание на том, что в это
состояние производили государи российские за великие услуги отечеству, за
выдающиеся добродетели и честь, что и нуждалось в особом уважении. Это
налагало на получивших такое отличие непременную обязанность соответствующим образом воспитать своё потомство, чтобы оно «…приобрело правила чести, великодушные чувствования, разум и сердце, тщательно приуго-
1
2
Там же. С. 164.
Там же. С. 164-165, 176-178.
177
товленные», так как «…благородство от того, кто обладает оным, требует
большей привязанности к своему отечеству, нежели от прочих»1.
Жизнь, сокрушается Бестужев, зачастую показывает иное. Дворяне не
подтверждают заслуг предков личными достоинствами. Единственное, что
они имеют – это благородное происхождение: «… те, кои ничего кроме сего
не имеют, говорят о нём [благородстве  Н.П.] не переставая; но вся слава в
гробницах их отцов»2. Главный критерий благородства – добродетель, величие души, служба с пользой отечеству, познание, чистота нравов, безусловная преданность Государю. Благородство исключает любые пороки, лень,
пренебрежение к нижестоящим. И здесь Бестужев солидарен с И. Бецким,
считающим целью воспитания формирование полезных обществу граждан,
которые способны и готовы подчинять личные интересы государственным:
главное, полагает Бестужев, не в знании конкретных наук и не в телесном
развитии, а в соединении знаний с направлением молодых людей к самому
главному – любви к отечеству, «в произведении нравственного и народного
характера», в добродетели, которая подразумевает честность, уважение к
другим людям вне зависимости от их происхождения, «патриотическое рвение», отсутствие тщеславия. Собственно, идеал для автора видится в следующем: «…соглашая науки с добродетелями, приготовим юношество к тому,
что желаем: характер его будет образован, знание их прочно и полезно»3. Это
убеждение Бестужева также находится в противоречии с мнением Руссо, который считает возможным учить ребёнка только тому, к чему тот склонен по
своей природе.
И вновь Бестужев возвращается к гарантиям эффективности общественного воспитания, которые он видит в строжайшем отборе «превосходных наставников», освоивших «науку обхождения с детьми», обладающих
высокими моральными качествами. Вообще Бестужев отводит роли личности
учителя, наставника очень большое значение, неоднократно об этом пишет,
наиболее подробно – в апрельском и июльском номерах журнала. Наличие
первоклассных наставников, по его убеждению, позволит реализовать такое
непременное условие успешного воспитания, как подражание: человек
наиболее расположен «ко взаимному друг другу подражанию»; воспитание
«должно произойти больше от примера, нежели от правил»; воспитатели
«…должны споспешествовать сему предмету беспрестанными примерами
правосудия, человеколюбия, кротости, снисхождения, трудолюбия, ревности
ко благу, признательности к отечеству, почитания законов»4. Воспитатели,
согласно взглядам Бестужева, едва ли не единственно доступный детям образец за время их обучения в закрытом учебном заведении. Это, на наш взгляд,
придаёт рассматриваемой концепции определённую уязвимость, так как в
России конца XVIII в. вряд ли имелось достаточное количество просто обраТам же. Ч. 1. Кн. 3. Март. С. 247, 248.
Там же. С. 251.
3
Там же. Ч. 2. Кн. 1. Апрель. С. 73.
4
Там же. С. 80-95; Ч. 3. Кн. 1. Июль. С. 93.
1
2
178
зованных людей. А воплощение планов и идей Бестужева требовало исключительно подготовленных преподавателей, обладающих комплексом педагогических и узкопрофессиональных знаний, высокими личностными качествами. Вместе с тем, идеи о первостепенной роли в деле воспитания примера, среды, окружения ребёнка не являлись оригинальными и высказывались,
например, Локком.
В майском номере «Санктпетербургского журнала» Бестужев сосредотачивается на более конкретных вопросах общественного воспитания. По его
расчётам, дети должны поступать в училище в возрасте от 5 до 7 лет, так как
дальнейшее пребывание в домашних условиях чревато неисправимыми последствиями: дети более старшего возраста «потерялись уже в кривизнах заблуждений… пороки их учинились им привычкой»1. А ведь нравственность,
уверен Бестужев, вовсе не врождённая добродетель человека, «при рождении
им с собой приносимая», как убеждены, например, Руссо или Гельвеций.
Добронравие, развернуто аргументирует Бестужев, это качество, «большей
части людей… вовсе не известное»2. В силу этого добронравие должно прививаться, причем с самого раннего возраста. Позже, в юношестве, а тем более
во взрослом состоянии исправить «заложенный фундамент», как правило, не
удаётся.
В последующих номерах журнала Бестужев предлагает вниманию читателей развёрнутую программу образования и воспитания благородного
юношества, соотнесённую с возрастными особенностями детей, регламентирующую соотношение собственно воспитательных и образовательных моментов. Пожалуй, впервые в отечественной педагогике была высказана
мысль о систематическом, а не случайном образовании.
В числе главных способов и средств воспитания Бестужев видит
наставления и нравственные разговоры – но наставления с действием, а правила – с опытом, примером3. Наставления вообще, признаёт автор, эффективны только для самых младших. А беседы должны продолжаться всё время
обучения, их темы подбираться в соответствии с конкретной жизненной
практикой юношества. В основе же должны лежать идеи равенства человеческого перед законом вне зависимости от происхождения (Бестужев специально оговаривает, что это не подразумевает «наглого равенства», не признающего над собой начальства), идеи взаимной зависимости людей, основанной на взаимных нуждах4. Бестужев прямо утверждает то, что гарантированно бы не понравилось императору Павлу: «…человек по состоянию своему есть член общества» и должен согласовывать любые свои действия с общественными интересами, равно как и гражданское общество «должно иметь
целью счастье частного лица» 5. Непременным предметом обсуждения должны стать и будущие супружеские отношения, необходимость «многочадия».
Там же. Ч. 2. Кн. 2. Май. С. 160.
Там же. С. 155.
3
Там же. Ч. 2. Кн. 3. Июнь. С. 254-256.
4
Там же. С. 283.
5
Там же. С. 286.
1
2
179
Таким образом, Бестужев разработал основы двухлетнего курса морали,
предназначенного сформировать основные представления детей о нравственности, об их будущих гражданских и семейных обязанностях. При этом данный курс должен был включать в себя, наряду с теоретической частью, обязательные практические упражнения.
Данный фрагмент трактата содержит ряд интересных регламентаций.
Так, наставникам предписывается внушать необходимые качества не только
воспитанникам, но постоянно напоминать о них надзирателям, по крайней
мере, уверен Бестужев, два раза в месяц. Рассматривается им и вопрос о том,
какими должны быть личные слуги воспитанников: в целях соблюдения равенства в юношестве, из различных состояний составленного, слуг следует
набирать не из крепостных, но из солдат-отставников. Это достаточно любопытный момент: как следует из контекста, Бестужев имеет в виду вовсе не
то, что воспитанников будут набирать из представителей разных сословий.
Речь идет о разнице в имущественном положении представителей дворянского сословия – именно поэтому им необходимы люди в личное услужение, а
также воспитание готовности к любым изменениям в своём состоянии. Очевидно, что речь идёт именно о материальной стороне дела, так как лишиться
дворянского звания было весьма проблематично.
Об этом же, собственно, свидетельствует и разрешение Бестужевым
такой проблемы: он задаётся вопросом о том, как можно в условиях закрытого учебного заведения воспитать учтивость и необходимые в обществе манеры. Его рекомендация выглядит следующим образом: необходимы ежемесячные собрания воспитанников с родителями и знакомыми, во время которых будут устраиваться танцы и прочие «принятые в светском обществе развлечения», что и позволит воспитанникам получать потребный им опыт общения. Сомнительной выглядит подобная практика относительно лиц недворянского происхождения.
Интересна позиция Бестужева относительно чтения, которое, безусловно, полезно. Но, солидаризируясь со взглядами Руссо, который полагал,
что излишнее употребление книг умерщвляет учение и производит дерзновенные надежды, Бестужев чётко оговаривает, что чтение воспитанников
должно быть строго регламентировано по возрасту и содержанию, а наилучшим является чтение исторических сочинений, причём в вечернее время1.
Существенное внимание уделяет Бестужев вопросам награждения и
наказания воспитанников2. Стремление получить награду есть естественное
желание отличиться, иметь славу, поэтому «употребление» наград Бестужев
считает важным элементом общественного воспитания при условии, что не
будет поощряться детское тщеславие. Следовательно, награды вещественные
должны уступить место поощрениям, которые заключаются в общественном
мнении. Разработанная Бестужевым процедура награждения (торжественное
шествие в церковь и пр.), по его мнению, позволит сделать понятие о личном
1
2
Там же. Июль. С. 97-99.
Там же. Ч. 3. Кн. 2. Август. С. 73-84; Ч. 3. Кн. 3. Сентябрь. 68-84.
180
достоинстве более сильным перед знатностью рода, научит ценить истинные
заслуги и, в конечном итоге, посодействует главному – нравственному воспитанию.
Детально проработаны Бестужевым и положения о наказаниях. Безусловно, наказания необходимы, но с целью их максимальной действенности
необходимо соблюдать ряд условий. Так, правила должны указывать именно
то, что делать не надо; наказания должны быть редки, даже исключительны;
следует абсолютно запретить телесные наказания, которые способны воспитать только рабов1. Как и поощрения, взыскания должны опираться на силу
общественного мнения, а не на принцип «естественных последствий», как у
Руссо.
Бестужев далее конкретизирует свои соображения относительно наказаний: если проступок виновного стал известен детям, то и наказание должно
быть известно и наоборот; в любом случае наказание должно внушить омерзение к проступку, а не к личности его совершившего; надзиратели при осуществлении наказания должны быть спокойны и хладнокровны; обязательным условием является то, что чистосердечное признание уменьшает наказание2. Как видно, Бестужев абсолютно в духе времени сводит проблемы и поощрений, и наказаний к понятию чести дворянина и офицера3. Собственно,
весь трактат пронизан убеждением в ценности истинной чести, которая далека от тщеславия, высокомерия, наглости: «Надобно, чтоб о чести и бесславии
столько внушено было воспитывающимся, чтобы они честь предпочитали
жизни, смерть – бесчестию»4. Заметим, что основными механизмами воспитательной системы Бецкого также являлись «желание чести» и «стыд»5.
Представления Бестужева о вере и религии были крайне далеки от общепринятых, характеризуя его как деиста. Духовные наставления, по его
мнению, должны быть неразрывными по времени с нравственными, а молитвы – обязательно краткими и учащими морали. Вера должна «дать… простейшее, но пространнейшее понятие о Боге, исключая тщательно… все выражения, удобные соединить понятие сие с вещественными изображениями,
к которому влечение разума человеческого естественно», то есть ни в коем
случае не воспитать идолопоклонников и изуверов, но исходить из того, что
Бог – просто Верховное Существо6.
С октября 1798 г. Бестужев публикует части трактата, посвящённые
правилам учёного воспитания детей определённого возраста. Он убеждён,
что путь учения – это «постепенное разверзание умственных человеческих
способностей», а именно: понимания, памяти, воображения и способности
рассуждать. Именно их надо открывать и тщательно развивать согласно возТам же. Сентябрь. С. 70.
Там же. С. 75-80.
3
См.: Эйдельман Н. Грань веков. М., 1982. С. 20, 76-78.
4
Санктпетербургский журнал. Сентябрь. С. 80.
5
Лаппо-Данилевский А.С. И.И. Бецкой и его система воспитания. Отзыв о сочинении П.М. Майкова «Иван Иванович Бецкой. Опыт биографии». СПб., 1904. С. 19.
6
Санктпетербургский журнал. Сентябрь. С. 81.
1
2
181
расту, соотнося с природой и учитывая начальные способности каждого ребёнка1.
Учёное воспитание в учреждениях, которые планирует создать Бестужев, рассчитано на 14 лет и подробно регламентировано: какому предмету и
в каком объёме учить, в каком возрасте какие практические навыки развивать, какие нравственные устои и понятия прививать. Первые четыре года
Бестужев отводит формированию способности понимать на основе принципов отказа от принуждения, действия исключительно под влиянием «соревнования и забавы», соединения теории с практикой (что одновременно будет
готовить ребенка к развитию следующей способность – памяти)2.
В течение пятого-седьмого годов обучения, продолжает Бестужев, следует целенаправленно тренировать память ребёнка, но «без злоупотреблений», то есть без обременения её ненужными сведениями, но с постоянными
повторениями необходимого. На восьмом году воспитания, что соответствует 13-му году жизни воспитанника, можно приступать к развитию воображения, которое только в этом возрасте становится и безопасным, и необходимым; полезными воспитательными средствами здесь являются стихосложение и сочинительство3.
Наконец, остальные шесть лет учёного воспитания отводятся развитию
способности рассуждать. Именно теперь, уверен автор, воспитанники способны без скуки и отвращения воспринять соответствующие науки: сначала
геометрию, тактику, теорию баллистического искусства, на 3-4 годах – опытную физику, естествознание; на 5 году – грамматику. Последний год посвящается обучению «…отечественным законам, сопровождаемому истинными
основаниями всенародного благоустройства и общественного благоденствия… познание истинных его польз и его отношений»4.
Заключает трактат рассуждение «Об обрядах всеобщего выпуска»,
размещённый в последнем, декабрьском номере журнала5. Торжествам по
случаю завершения общественного образования Бестужев отводит значительное место, считая необходимым сделать это событие незабываемым,
укрепить выпускников в сознании того, что они «сыны Отечества, воспитанники закона, искоренившие гордость и пороки». Сам обряд выпуска Бестужевым разработан очень подробно: это должно быть исключительно памятное событие, включающее шествие в церковь, торжественные клятвы, воинские упражнения. Но центральное место Бестужев отводит прощальной речи
наставника, в которой тот должен ещё раз пожелать выпускникам, чтобы в
поисках благополучия они не ошибались в выборе средств, искали бы их в
трудах по защите Отечества и законов, в прилежании, кротости, воздержании, в «недрах семейства»; исполняли бы долг человека и гражданина не по
опасению наказания, но по уважению законов и любви к справедливости.
Там же. Ч. 4. Кн. 10. Октябрь. С.83-89.
Там же. С. 91, 95-97.
3
Там же. С. 100, 104.
4
Там же. Ч. 4. Кн. 11. Ноябрь. С. 151-155.
5
Там же. Ч. 4. Кн. 12. Декабрь. С. 283-294.
1
2
182
Главный же завет воспитателя выходящим в самостоятельную жизнь звучал
так: без любви к отечеству «… вы были бы только граждане по имени, равно
как люди по образу»1.
Безусловно, назвать А.Ф. Бестужева абсолютно оригинальным мыслителем сложно. Он, как уже говорилось выше, разработал свою воспитательную теорию на основе изучения идей других мыслителей и личного практического опыта. Но его система представляет собой логичное и цельное построение по сравнению, например, с воззрениями одного из своих предшественников И. Бецкого, который в стремлении воспользоваться всем лучшим,
что было наработано европейскими философами в сфере воспитания, не смог
избежать некоторой путаницы и непоследовательности, обнаружив
«…большую восприимчивость к ходячим идеям своего века, но не без ущерба продуманности и логической ценности своих рассуждений»2.
Мысль о формировании людей нового типа посредством правильного
воспитания была высказана еще Гельвецием, развита Бецким. Однако относительно возможности воспитания каждого ребёнка в нужном духе Бестужев
не соглашается ни с Гельвецием или Бецким (они видели в ребёнке «чистую
доску», которую воспитатель может разрисовывать по своему усмотрению),
ни с Руссо (который разработал теорию «врождённых идей», естественного
воспитания и предопределяющего влияния среды). Бестужев убеждён, и на
наш взгляд совершенно справедливо, что каждый человек с детства обладает
определенными склонностями – «природой», учитывать которую обязан
наставник, организуя его жизнедеятельность. Не согласен Бестужев и с характеристикой Руссо закрытых школ как мини-обществ, стимулирующих
развитие человеческих пороков. Напротив, для Бестужева воспитание граждан является делом именно государства, что подразумевает создание государственной системы образования, по возможности унифицированной для
всех представителей, по крайней мере, дворянского сословия. Интересно и
мнение Бестужева о невозможности найти идеального воспитателя, которого
описывает Руссо, что, собственно, ставит под вопрос и воплощение моделируемого им самим воспитательного процесса, зависящего именно от профессионализма наставников.
Отражение идей Руссо и Бецкого мы находим в требовании Бестужева
организовать образовательный процесс как игру, учить детей в процессе интересующих их занятий, опираясь на силу примера, принимая во внимание
их индивидуальные склонности и особенности. Влияние Д. Локка наблюдается в признании взаимосвязи образования, воспитания и физического развития. Вслед за Бецким и французскими просветителями Бестужев признаёт
приоритет нравственного воспитания над умственным, «образования сердца»
над «образованием ума».
Там же. С. 287.
2 Лаппо-Данилевский А.С. Указ. соч. С. 29, а также: Чайковская О.Г. Воспитание
«новой породы» людей (об одном социальном эксперименте XVIII века) // Социологические исследования. 1987. N 2. С. 121-134.
1
183
В заключение краткого очерка педагогических воззрений
А.Ф. Бестужева и его роли в развитии отечественной педагогики уместно
привести отрывок из письма А. Бестужева-Марлинского к матери: «Любить
своих родителей хотя бы они не дали нам никакого воспитания… – есть долг
сыновей обязанности; – но какою же любовию должны мы гореть к тем родителям, которые дают нам благородное воспитание; образуют ум и сердце;
которые своими полезными советами наставляют нас в добродетели; которые
не жалеют ничего для пользы и удовольствия детей своих…»1.
М.В. ЗАЙЦЕВ
К ВОПРОСУ О РАЗВИТИИ УЧРЕЖДЕНИЙ СРЕДНЕГО ОБРАЗОВАНИЯ
В САРАТОВЕ (последняя треть XIX – начало XX вв.)
Деятельность Саратовской городской думы в области среднего образования между реформой городского самоуправления 1870 г. и революцией
1917 г. ещё недостаточно освещена в научной литературе. «Очерки истории
Саратовского Поволжья» лишь констатируют существование в Саратове
средних учебных заведений и приводят отдельные подробности, касающиеся
некоторых из них2. В книге «Местное самоуправление Саратова: история и
современность» этому вопросу посвящено буквально три абзаца. Основной
вывод авторов монографии состоит в том, что «дума по мере возможности
поддерживала ходатайство о создании в Саратове средних учебных заведений, выделяла на них пособия, а затем пыталась их сократить, отчасти справедливо полагая, что казенные гимназии и реальные училища должны содержаться государством, а не обществом»3. Справочно-краеведческое издание «Ученье – свет», посвящённое истории образования в Саратовском крае,
содержит данные об основных средних учебных заведениях Саратова конца
XIX-начала XX веков. Роль городской думы в их развитии специально не
рассматривается, хотя некоторые отрывочные сведения по этому предмету
можно обнаружить в разных очерках этой книги4. Исходя из этого, деятельность саратовского муниципалитета в области среднего образования требует
более пристального рассмотрения.
К началу деятельности городской думы нового образца в Саратове существовало не много средних учебных заведений. В 1870 г. на территории
города в ведении дирекции народных училищ Министерства народного просвещения (далее – МНП) находилось 8 учебных заведений, «из коих одна губернская гимназия, одно уездное училище и шесть частных учебных заведеЦит. по: Воспоминания Бестужевых. М.-Л. 1951. С. 187.
Очерки истории Саратовского Поволжья (1894–1917). Т. 2. Ч. 2. Саратов, 1999.
С. 348–350.
3
Местное самоуправление Саратова: история и современность. Саратов, 2006.
С. 97–98.
4
См.: Ученье – свет. (Кем быть, или Образование в Саратовской области). Саратов,
2006.
1
2
184
ний», в которых обучалось 647 лиц мужского пола и 208 женского1. Из этого
списка лишь гимназия с полным правом может именоваться средним учебным заведением. Уездное училище, возникшее в 1822 г. как двухклассное, а с
1834 г. ставшее трехклассным2, было, фактически, начальным учебным заведением повышенного типа. Сведений о частных учебных заведениях, упомянутых в цитировавшемся выше источнике, не найдено.
Часть средних учебных заведений Саратова, существовавших в 1870 г.,
находилась не в ведении дирекции училищ МНП, а других ведомств. В
первую очередь, это Мариинский институт благородных девиц и Мариинская
женская гимназия, состоявшие под наблюдением Ведомства учреждений императрицы Марии (далее – ВУИМ). Кроме того, в Саратове существовали
православная духовная семинария (открыта в 1800 г.) и католическая семинария (с 1856 г.), которые также можно отнести к учебным заведениям среднего уровня.
До 1917 г. в Саратове были основаны более двух десятков новых средних учебных заведений как общеобразовательных, так и профессиональных.
Основными из них были вторая мужская гимназия (1897)3, первая (1879),
вторая (1901), третья (1905) и четвертая (1905) женские гимназии, Александровское ремесленное училище (1871), Александро-Мариинское (1873) и
Алексеевское (1904) реальные училища, Музыкальное училище (1895),
Фельдшерская школа (1896), Рисовальное училище (1897), Соединенное механико- и химико-техническое училище (1899), Коммерческое училище
(1900), Зубоврачебная школа (1913) и Учительский институт (1913). Помимо
этого, существовали и частные учебные заведения, например, женская гимназия С. Н. Штокфиш (1903) и мужская гимназия А. М. Добровольского
(1906). К перечисленным образовательным учреждениям городская дума
имела различное отношение. Муниципалитетом были открыты и полностью
содержались на собственные средства лишь некоторые из них (Александровское ремесленное училище, Рисовальное училище и Учительский институт).
Большинство средних учебных заведений имели смешанные источники финансирования. Даже те, которые содержались государством, зачастую пользовались материальной поддержкой думы. Нередко из средств городского
бюджета выделялись деньги и частным учебным заведениям.
Старейшим общеобразовательным средним учебным заведением Саратова была первая мужская гимназия, открытая в 1820 году. Изначально гимназия не могла полностью удовлетворить имевшуюся потребность в местах
для учащихся. Однако расширение её деятельности требовало значительных
финансовых средств. Справедливо полагая, что гимназия, обслуживающая
население всей губернии, должна содержаться государством и губернским
Свод статистических сведений о губернии (за 1870 и отчасти 1871 год, по отчетным данным 1870 года) // Памятная книжка Саратовской губернии на 1872 г. [Саратов,
1871]. С. 46.
2
Саратовский край. Исторические очерки, воспоминания, материалы. Вып. 1. Саратов, 1893. С. 63, 67.
3
Здесь и далее в скобках указан год основания.
1
185
земством, городская дума долгое время не принимала активного участия в её
развитии. Но к концу XIX в. дефицит мест в общеобразовательных средних
учебных заведениях стал настолько очевиден, что «отцы города» были вынуждены предпринять некоторые меры. Так в 1892 г. дума решила ассигновать на содержание приготовительного класса при гимназии единовременно
200 и ежегодно по 300 рублей. Поскольку речь шла о приготовительном
классе, то фактически это была поддержка начального образования, да и
суммы отпускались незначительные. С другой стороны, дума в 1893–1896 гг.
отпускала первой гимназии ежегодное пособие в 2100 руб. на содержание
шести параллельных классов1.
Велика была роль муниципалитета в открытии в Саратове второй мужской гимназии: в 1880–90-е гг. дума неоднократно обращалась с ходатайствами о её создании в МНП и в правление Казанского учебного округа. К
середине 1890-х гг. было сформулировано обязательство: в случае положительного решения субсидировать новое учебное заведение по 2100 руб. в год
и бесплатно отвести участок земли под строительство здания для него. До
окончания строительства гимназия должна была располагаться в наёмном
помещении, оплачивать которое опять-таки взялась городская дума. Принимая во внимание эти обещания, правительство в 1897 г. санкционировало основание второй мужской гимназии, содержавшейся МНП при участии Саратовской городской думы2. На первых порах новое учебное заведение располагалось в доме на Старо-Соборной площади, который городское самоуправление приобрело за 9 тыс. рублей. В 1902 г. гимназия переехала в новое, специально построенное здание на углу Московской и Царёвской улиц. Строительство обошлось в 160 тыс. руб., собранных из средств государства, городского бюджета и частных пожертвований3.
Женские средние общеобразовательные учреждения первоначально
были представлены, как отмечалось выше, Мариинским институтом благородных девиц и Мариинской женской гимназией ВУИМ. Институт благородных девиц полностью содержался на пожертвования, сделанные в разное
время дворянством Саратовской губернии и отдельными лицами. Мариинская женская гимназия, хотя и находилась в системе ВУИМ, но финансировалась не за счёт государства, а за счёт земства, городского самоуправления и
платы за обучение. С момента её открытия в 1859 г. ещё дореформенная городская дума ежегодно отпускала этому заведению по 2500 руб., а с 1869 г. к
этой сумме добавились 1000 руб. из прибылей городского общественного
банка. После реформы 1870 г. муниципалитет продолжил отпуск этих денег.
Со своей стороны, гимназия с 1869 г. принимала каждый год бесплатно по 9
учениц, окончивших городские начальные училища. Кроме того, в педагогический совет гимназии стали вводиться избираемые думой представители от
Доклад Саратовской городской управы о субсидировании средних учебных заведений г. Саратова. Саратов, 1906. С. 4.
2
Там же. С. 4–5.
3
Ученье – свет. С. 101–102.
1
186
города. С 1875 г. субсидия была увеличена до 5500 рублей. Финансирование
муниципалитетом Мариинской женской гимназии сохранялось в этом объёме
до конца изучаемого периода1. Стоит также отметить, что в 1871 г. на средства города был приобретён дом для гимназии, но за аренду помещений до
начала 1890-х гг. она выплачивала ежегодно 3 тыс. рублей2.
В 1879 г. Э. К. Ульрих была учреждена первая частная женская гимназия, которая неоднократно обращалась в городскую думу с ходатайствами о
субсидиях. В 1885 г. ей было выдано единовременное пособие в 522 руб., а с
1887 г. выделялось ежегодно по 1200 рублей. После преобразования гимназии из частной в государственную (1892 г.) муниципалитет не только не прекратил её субсидирование, но и в 1896 г. увеличил сумму до 1500 руб., а в
1901 г. – до 3000 рублей. При последнем увеличении дума поставила условие, чтобы гимназия принимала 20 девочек, окончивших Сретенское городское начальное училище, во-первых, «предпочтительно пред другими детьми, помимо какого либо конкурсного испытания и при одном условии – удовлетворительной сдаче обыкновенного приемного экзамена» и, во-вторых,
«из означенных 20-ти девочек десять принимать бесплатно в качестве городских стипендиаток»3.
Образование естественнонаучной и технической направленности саратовские дети той эпохи могли получить в реальных училищах. Первое реальное (Александро-Мариинское) училище было открыто на смешанные средства. Дума выделила единовременное пособие в 200 руб. и ежегодное в
1300 рублей. С 1876 г. ежегодное пособие было увеличено до 5270 руб., а в
1894 г. – уменьшено до 4783 рублей. Второму реальному училищу (Алексеевскому) городское самоуправление никаких денежных пособий не выделяло, но зато бесплатно разместило «реалистов» в доме на Старо-Соборной
площади, который в 1897–1902 гг. занимала вторая мужская гимназия. Кроме
того, ещё до открытия второго реального училища дума постановила бесплатно отвести участок для строительства специального помещения и выделить миллион кирпичей на эту стройку4. Из профессиональных учебных заведений городское самоуправление оказывало поддержку и классам Саратовского отделения Русского музыкального общества: с 1885 г. выдавалась субсидия в 1000 рублей. Правда, средним это учебное заведение стало лишь в
1895 г., когда на базе музыкальных классов было создано Музыкальное училище5.
В 1890-е гг. городская дума неоднократно обращалась к правительству
с ходатайствами об открытии в Саратове различных средних учебных заведений. Так, муниципалитет ратовал за создание средне-технического училиДоклад Саратовской городской управы о субсидировании… С. 6–13.
Саратовский край. Исторические очерки, воспоминания, материалы. Вып. 1.
С. 86; Государственный архив Саратовской области (далее – ГАСО). Ф. 4. Оп. 1. Д. 859 а.
Л. 10.
3
Доклад Саратовской городской управы о субсидировании… С. 13–14.
4
Там же. С. 6.
5
Там же. С. 14; Ученье – свет. С. 129–131.
1
2
187
ща, для чего обещал бесплатно отвести место под здание и выделить 100 тыс.
рублей. Почти одновременно с этим было подано ходатайство об организации коммерческого училища, для чего было обещано единовременно ассигновать 25 тыс. руб. и отвести место для постройки здания. Кроме того, дума
обратилась к нескольким общественным и коммерческим организациям с
просьбой оказать поддержку в открытии последнего учебного заведения1.
Таким образом, материальной поддержкой городского самоуправления
пользовались многие средние учебные заведения Саратова. При этом дума
старалась обусловить материальную помощь не только введением в руководство этих заведений своих представителей для контроля расходования городских средств, но и облегчением поступления в них детей из малоимущих семей, окончивших городские начальные школы. В 1906 г. управа подсчитала,
что из городского бюджета ежегодно отпускается пособий средним учебным
заведениям на общую сумму 17850 рублей. Городской голова и члены управы решили прекратить выдачу этих денег за исключением пособий Мариинской женской гимназии и первой женской гимназии МНП, так как эти заведения принимали на льготных условиях выпускниц городских начальных
училищ. Такая мера позволяла сэкономить более 14 тыс. рублей. Дума поддержала управу в этом вопросе2.
Ещё одной формой поддержки среднего образования органами городского самоуправления была выдача стипендий и единовременных пособий
беднейшим выпускникам начальных училищ для продолжения обучения в
гимназиях и реальных училищах. К примеру, в 1908 г. город выплачивал
стипендии 73 учащимся различных средних учебных заведений, затрачивая
на это 4480 рублей.3
Как было отмечено выше, в Саратове той эпохи существовало лишь три
средних учебных заведения, которые были открыты и содержались городской думой. О них стоит сказать несколько подробнее.
Возникновение Александровского ремесленного училища было связано
с деятельностью еще дореформенного городского самоуправления. В апреле
1866 г. общее собрание городского общества, которое формально обладало
распорядительными функциями по отношению к шестигласной думе, приняло решение ходатайствовать перед правительством об учреждении училища
для детей беднейших горожан. Идея связывалась с увековечением «чудесного спасения жизни» императора Александра II при покушении Д. Каракозова.
Эта инициатива довольно долго проходила стадию улаживания формальностей и только 25 февраля 1870 г. были утверждены официальное решение о
создании училища и его первый устав4. Торжественное открытие АлексанЖурналы Саратовской городской думы за 1896 г. Саратов, 1899. С. 210, 247–248.
Доклад Саратовской городской управы о субсидировании… С. 16–17; Обзор деятельности Саратовского городского общественного управления за 1905–1908 гг. Саратов,
1909. С. 417, 436.
3
Обзор деятельности Саратовского городского общественного управления за
1905–1908 гг. С. 418.
4
ГАСО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 7. Л. 8, 98–99.
1
2
188
дровского училища состоялось 30 августа 1871 года. В 1889 г. попечителем
Казанского учебного округа был утвержден новый устав училища, который
действовал до конца изучаемого периода. И в первой, и во второй версии
устава говорилось:
«1. В память избавления от двукратного покушения на драгоценную
жизнь Государя Императора Александра Николаевича – 4 апреля 1866 года и
25 мая 1867 года, учреждается в Саратове на иждивении Саратовского городского общества Александровское городское ремесленное училище, для содержания и обучения детей мужского пола из городских сословий.
2. Цель училища – доставить преимущественно осиротевшим и бесприютным детям бедных граждан г. Саратова воспитание, дающее возможность, по выходе из училища, честным образом зарабатывать средства к жизни и не быть бременем для общества, а напротив, своими знаниями приносить ему пользу. Для достижения этой цели, вместе с элементарным научным
образованием, преподаются в училище ремесла и счетоводство, дабы из воспитанников могли образоваться со временем конторщики, прикащики, ремесленники, – одним словом люди, могущие быть полезными помощниками,
как по торговой, так и по ремесленной промышленности, смотря по способностям и наклонностям»1.
Итак, училище должно было выполнять, помимо образовательной, ещё
и важную социальную функцию: выводить детей бедняков из люмпенпролетарского населения в разряд самостоятельных и способных себя обеспечить людей труда. Для размещения нового учебного заведения дума приобрела за 20 тыс. руб. дворовое место, где находилось старое здание после
пожара. Впоследствии здесь вырос целый комплекс достаточно просторных и
представительных построек учебного и вспомогательного характера.
Управление училищем муниципалитет осуществлял через попечительный совет. Пятерых членов совета избирала городская дума, еще двух представителей кооптировало Общество купцов и мещан г. Саратова. Попечительный совет избирал из своей среды председателя и казначея, назначал из
лиц с высшим техническим образованием смотрителя училища, а также преподавателей и обслуживающий персонал. Наблюдение за училищем в учебно-методическом отношении осуществляли попечитель Казанского учебного
округа и дирекция народных училищ Саратовской губернии. У истоков создания Александровского училища стояли видные саратовские общественные деятели. В первый состав попечительного совета от города вошли
В. Д. Вакуров (председатель), Т. Е. Жегин (казначей), А. И. Недошивин,
П. П. Тюльпин и Х. П. Образцов2. Крупную сумму училищу пожертвовал
инженер путей сообщения Б. А. Риппас.
ГАСО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 7. Л. 48–48 об.; Отчет о деятельности и состоянии Саратовского городского Александровского ремесленного училища за 1908 год в связи с предыдущими годами. Саратов, 1909. С. 108.
2
ГАСО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 7. Л. 114, 117.
1
189
В первые годы своего существования училище готовило только специалистов в простейших ремеслах – сапожном, портняжном и переплетном. Но
уже в 1877–1878 гг. началось преподавание слесарного и столярного дела, а
также механической обработки металла и дерева, при этом первоначально
введённые кустарные ремесла упразднялись. Курс обучения был пятилетним,
в первый класс ежегодно поступало около 50 мальчиков. Однако желающих
поступить имелось гораздо больше, поэтому в 1895 г. дума организовала открытие параллельных классов. Контингент учеников удвоился, хотя и эта мера не позволила полностью удовлетворить потребность горожан в местах для
учащихся. Тем не менее, училище постепенно увеличивало масштабы своей
деятельности. В 1870-х – первой половине 1890-х гг. выпуски составляли в
среднем от 15 до 25 чел. в год. Открытие параллельных классов позволило на
рубеже XIX–XX вв. довести эту цифру до 50–60. С октября 1913 г. было открыто второе параллельное отделение при первом классе, а в 1916 г. началось формирование третьей параллели классов. Число учеников в этом году
достигло 525. Всего за 1875–1916 гг. училище окончили 1395 человек1.
Формально обучение было платным: в начале ХХ в. с жителей Саратова собиралось 30 руб. а с иногородних учеников – 60 руб. в год. Однако городская дума, Общество купцов и мещан, другие организации и частные лица учреждали стипендии малоимущим ученикам. К 1916 г. таких стипендий
набралось уже 115, каждая составляла в среднем 100 руб. в год. Большинство
стипендий (70) выплачивало городское самоуправление, еще 20 – Общество
купцов и мещан. Эти деньги не только покрывали плату за обучение, но и
оказывали серьёзную поддержку мальчикам из бедных семей. Тем, кто не
попадал в число стипендиатов, совет училища предоставлял льготы по оплате либо совсем освобождая от неё, либо сокращая до 25 и даже 1 рубля. На
средства «Общества вспомоществования учащимся в Александровском ремесленном училище», на частные пожертвования и на выделяемое городом
пособие при училище содержалась столовая, где можно было получить за
символическую плату хлеб, сахар, мясной или рыбный суп (чай и кипяток
отпускались бесплатно). Эти же средства шли на выдачу беднейшим ученикам одежды и обуви. Стипендиаты, а также обучающиеся на льготных условиях пользовались учебниками и чертежными принадлежностями бесплатно.
Дорогие учебники приобретались училищем для бесплатного пользования
всех учеников. Отстающим в учёбе за счёт училища приглашались репетиторы для внеклассных вечерних занятий или во время каникул2.
Большой вклад городское самоуправление внесло в развитие материально-технической базы училища. Когда в 1888 г. смотрителем Александровского училища стал инженер-механик Н. С. Курныгин, это учебное заведение
находилось не в лучшем состоянии. Учеников, реально посещавших занятия,
Отчет о деятельности и состоянии Саратовского городского Александровского
ремесленного училища в связи с химическим отделением по подготовке мастеров по химическим производствам и курсами по ремонту и постройке сельско-хозяйственных машин и орудий за 1915 год. Саратов, 1916. С. 4, 6, 8–9.
2
Там же. С. 66–68.
1
190
во всех классах было 70–80 человек «при очень скудной обстановке»1. Благодаря постоянным обращениям Курныгина в попечительный совет и городские органы, ему удалось за несколько лет добиться значительного расширения училища. К 1905 г. в нём было две параллели классов, значительно расширено преподавание общеобразовательных предметов, а также увеличилось
число изучаемых ремесел. Мастерские училища подразделялись на несколько отделов: 1) слесарно-механический, 2) слесарно-сборный, 3) слесарнокузнечный (художественная ковка), 4) кузнечный, 5) модельно-столярный
(изготовление моделей по чертежам), 6) чугунно- и медно-литейный, 7) электротехнический, 8) чертежно-конструктивный2. Число учеников возросло до
450–500, из которых около 200 находилось на бесплатном содержании. Были
построены и хорошо оборудованы здания мастерских, литейной, кузницы.
Это позволило училищу зарабатывать дополнительные средства исполнением частных заказов.
Так как училище должно было давать образование преимущественно
детям беднейшего населения, а количество желающих поступить превышало
число вакансий, то для того, чтобы иметь верные сведения об имущественном положении подавших просьбу о принятии в училище, Курныгин лично и
совместно с учителями и священником обходил семьи, подавшие прошение.
Нужно было в течение 2-3 недель объехать по всему городу 200-300 семей
просителей и тщательно проанализировать материальное положение каждой.
Перед попечительным советом Курныгин всегда отстаивал интересы наиболее бедных претендентов3. Тем не менее, когда осенью 1905 г. революционные настроения захлестнули учебные заведения Саратова, ученики Александровского ремесленного училища, чей возраст не превышал 16-17 лет, заявили попечительному совету о своей забастовке и выдвинули ряд требований.
Первым пунктом шло удаление из училища смотрителя Курныгина. Несмотря на все старания городского самоуправления и лично гласного думы
М. Ф. Волкова, незадолго до этого избранного председателем попечительного совета, «вразумить» учеников не удалось и в мае 1906 г. в училище пришлось пригласить нового смотрителя – инженера И. Ф. Караманенко, который занимал эту должность до 1917 года.
С деятельностью Волкова и Караманенко связан следующий этап интенсивного развития училища. За 1906–1916 гг. они, при поддержке попечительного совета и городской думы, смогли ещё более расширить учебную
программу. К перечисленным выше восьми ремёслам добавилось шофёрномеханическое (управление автомобилями и тракторами), после чего все девять направлений составили первое крупное отделение – механическое. В
1912 г. начало действовать созданное по инициативе Волкова второе отделеВолков М. Ф. История учреждения Саратовского университета и Саратовская городская дума 1906–1909 гг. // Саратовский областной музей краеведения. Коллекция
П. А. Козлова-Свободина. № 27745. С. 40.
2
Отчет о деятельности и состоянии Саратовского городского Александровского
ремесленного училища за 1908 год… С. 4–5.
3
Волков М. Ф. История учреждения…. С. 40–41.
1
191
ние – постройки и ремонта сельскохозяйственных машин и орудий. Городская дума выделила принадлежащий ей участок земли (около 100 десятин в
12 верстах от города на р. Гуселке), где был выстроен целый хутор, включавший учебное здание, мастерские, конюшни, скотный двор, амбар и т. п.
Всё это требовало значительных расходов, поэтому Волков и Караманенко
приложили массу стараний, чтобы убедить думу в необходимости таких затрат. Совместными усилиями им и городскому самоуправлению удалось добиться поддержки государства в лице Главного управления землеустройства
и земледелия, которое ежегодно отпускало для курсов 10 тыс. рублей. Кроме
того, департамент земледелия ГУЗиЗ «охотно и безденежно снабжал курсы
разными сельско-хозяйственными машинами и орудиями новейших конструкций и образцов для обучения и практики на них учеников». На средства
городского бюджета и государственную субсидию были приобретены два
трактора, локомобиль, молотилки, лошади, коровы и прочие необходимые
средства обучения. В своих воспоминаниях Волков утверждает, что курсы
быстро приобрели популярность, поскольку «инвентарь и пособия были в
изобилии, так что ученики по окончании курса выходили с хорошими сведениями теоретическими и практическими»1. По инициативе того же Волкова
дума постановила открыть в 1915–1916 гг. еще два отделения: химикотехническое и механической оптики и точной механики. Специалисты этих
профилей стали особенно необходимы в условиях Первой мировой войны,
когда производство взрывчатых веществ и оптических средств (очков, биноклей) получило военно-стратегическое значение. Поэтому здесь саратовский муниципалитет встретил поддержку правительства. МНП на содержание и оборудование отделения оптики и точной механики выделило в 1916 г.
88 тыс. руб. (из-за революции это отделение так и не начало функционировать)2.
Таким образом, к концу изучаемого периода Александровское ремесленное училище было крупным и динамично развивающимся учебным заведением. Число учащихся составляло более 500, а ежегодные выпуски – до
60 человек. Выпускники, как правило, получали работу по специальности и
чаще всего зарабатывали не менее тысячи рублей в год3.
Возникновение Рисовального училища имело длительную предысторию. Инициатором его учреждения был основатель Художественного музея
им. А. Н. Радищева А. П. Боголюбов, который изначально планировал открытие училища вместе с музеем. Предложение Боголюбова обсуждалось городской думой, начиная с 1878 года. В связи с разнообразными трудностями
Волков М. Ф. Саратовский университет и Саратовская городская дума (продолжение) // Саратовский областной музей краеведения. Коллекция П. А. КозловаСвободина. № 33855. С. 7–19.
2
Отчет о деятельности и состоянии Саратовского городского Александровского
ремесленного училища в связи с химическим отделением… С. 5; Волков М.Ф. Саратовский университет и Саратовская городская дума (продолжение). С. 22–38.
3
Отчет о деятельности и состоянии Саратовского городского Александровского
ремесленного училища в связи с химическим отделением… С. 99–106.
1
192
формального и финансового характера дело затянулось на годы. Лишь в
1885 г. состоялось открытие самого музея, а к организации училища городское самоуправление вплотную подошло только в середине 90-х гг. XIX века.
В феврале 1894 г. Государственный совет одобрил учреждение в Саратове
Боголюбовского рисовального училища, а в январе 1896 г. дума избрала попечительный совет в составе городского головы Н. П. Фролова, гласных
Г.Г. Дыбова, Л.С. Лебедева, И.Я. Славина и А.О. Немировского. Училище
было открыто 11 февраля 1897 г. (через несколько месяцев после смерти Боголюбова). В учебно-методическом отношении оно подчинялось Центральному училищу технического рисования барона Штиглица, находившемуся в
ведении Министерства финансов. Оттуда в училище назначались директор и
преподаватели, а также передавались необходимые учебные пособия1.
В апреле 1897 г. попечительный совет училища «вследствие того, что
при самом открытии училища многие лица женского пола заявляли желание
поступить в него, а также и потому, что в обществе, как известно совету,
циркулирует воззрение о необходимости открытия такого отделения», предложил думе открыть женское отделение. Дума утвердила эту идею2.
В первый учебный год в Боголюбовском училище обучалось 97 чел., а в
1898 г. – уже более 170. Желающих было гораздо больше, но приём ограничивали количество и размер помещений, а также имеющиеся средства. Сословный состав учащихся отличался достаточной пестротой (75 % приходилось на крестьян, цеховых и мещан). Плата за обучение составляла 1 руб. 50
коп. за полугодие. Для занятий была приспособлена часть здания Радищевского музея – две классные комнаты. Продолжительность полного курса обучения зависела от способностей и успехов учеников3.
В начале существования училища в его программу входили рисование,
черчение и лепка. Однако с течением времени набор изучаемых предметов
расширился: с 1897 по 1902 гг. появились новые классы: скульптурный, декоративной живописи, сочинения рисунков для художественной промышленности, изучения теории перспективы, истории искусств и др., а также чеканные и формовочные мастерские. Развитие материально-технической базы
стало приносить училищу новые источники дохода (помимо средств городского бюджета, платы за обучение и частных пожертвований). Как и Александровское ремесленное, Боголюбовское рисовальное училище могло выполнять коммерческие заказы. Работа, связанная с черчением, рисованием,
художественным оформлением, позволяла сочетать учебный процесс с привлечением дополнительных средств. Например, скульпторы и художникиоформители из училища приняли участие в проектировании здания Крытого
рынка4.
1
Журналы Саратовской городской думы за 1896 г. Саратов, 1899. С. 22, 42, 136–
137.
ГАСО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1406. Л. 2–2 об., 4–4 об.
Манжос Н.Н. Саратовское художественное училище имени А.П. Боголюбова.
История становления и развития. Саратов, 2007. С. 24, 43.
4
Там же. С. 43–46.
2
3
193
В 1906–1908 гг. количество учащихся достигало уже 250 чел., поэтому
всё острее ощущалась необходимость в новых помещениях для классов и мастерских (в 1906 г. дума одобрила и профинансировала открытие ещё двух
мастерских: столярной и чеканной). Размещение училища в одном здании с
музеем, конечно, имело положительные стороны для учебного процесса, но,
в то же время, порождало большую тесноту, от которой страдали оба учреждения. Руководство училища неоднократно через попечительный совет обращалось к городским властям с просьбой решить эту проблему. Однако дума не могла сразу удовлетворить потребности училища не только в связи с
возможными крупными затратами, но и потому, что все связанные с училищем перемены должны были санкционироваться Центральным училищем
технического рисования, а также Министерством торговли и промышленности, куда ЦУТР было передано в 1905 году. Тем не менее, с 1907 г. начинается поиск средств на строительство отдельного здания для рисовального училища. К сожалению, до 1914 г. этот вопрос так и не был решен, а начало войны вообще прервало его обсуждение1.
На рубеже XIX–ХХ вв. Саратовская губерния была одним из наиболее
обеспеченных начальными учебными заведениями регионов России. Но повышение уровня существующих и создание новых начальных школ требовало, помимо всего прочего, квалифицированных преподавательских кадров.
Поэтому, когда в начале 1910-х гг. правительство высказало намерение увеличить количество педагогических учебных заведений в стране, Саратов одним из первых откликнулся на эту идею. В октябре 1911 г. в МНП было
направлено ходатайство городской думы об открытии в городе Учительского
института, который муниципалитет обещал обеспечить помещением за свой
счет. 1 июля 1913 г. МНП разрешило организовать Саратовский учительский
институт, занятия в котором начались уже осенью. Число желающих поступить в новое учебное заведение составило 148 чел., но было принято только
31. Интересно, что из них 25 принадлежали к крестьянскому сословию, 5 – к
мещанам и один был сыном личного почётного гражданина. Кроме того, из
поступивших 20 чел. уже работали учителями в начальных училищах. Первоначально институт размещался в здании, нанимаемом на городские средства, но ещё до его открытия дума постановила построить специальное помещение для этого учебного заведения. Также были выделены средства на
обеспечение учебного процесса всем необходимым2.
И.Л. КАМЕНЧУК
НОВЫЕ ОРИЕНТИРЫ В ОБРАЗОВАНИИ: ДВИЖЕНИЕ К ЧЕЛОВЕЧНСТИ
Там же. С. 46–51.
Торжество открытия Саратовского учительского института 26 мая 1914 г. Саратов, 1915. С. 11–16.
1
2
194
…многострадальное слово,
человеческое слово,
Божественное: Человечность!
(Дж. Вайнхебер)
В основании будущего цивилизации, несомненно, лежит отношение
«человек – человек». Вряд ли кто сегодня сомневается в существовании вневременных (вечных) общечеловеческих ценностей. Однако сегодня, как
впрочем, и всегда, стоит вопрос: как добиться воплощения этих ценностей в
жизнь. Глобальные проблемы XXI века – это вызовы в сфере образования,
которой принадлежит особая роль. Образование призвано не только ввести
человека в культуру, но и сохранить её путем укрепления «человеческого в
человеке», поставив, по замечанию В.В. Путина, сделанного им на встрече с
учителями истории в июне 2007 г., «во главу угла не предметный, а общий
личностный результат работы с учеником, студентом».
В последние годы в философии, социологии, психологии, педагогике
активно дискутируется вопрос о содержании понятий «гуманность», «гуманитарность», «гуманитарная культура». Понятие гуманизма расширяется,
наполняется новыми смыслами. Если в период Ренессанса мощь и свобода
творчества, человеческого духа признавалась для избранных, то ныне гуманизм как общечеловеческая основа современной культуры универсален – для
каждого человека. Самоценность человека, его право на счастье, проявление
положительных способностей не оспаривается, но суть неогуманизма как
мировоззрения XXI в. состоит также в том, что человек при решении проблем должен не хрупкий мир подстраивать под себя, а преобразовывать, совершенствовать себя самого, взяв ответственность за свою судьбу и судьбу
всего человечества1.
Русские ученые-космологи XX в. (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков,
А.Ф. Лосев, Н.К. Рерих, П.А. Флоренский, А.Л. Чижевский и др.) развили
идеи, уходящие корнями в философию античности: идеи всеединства, гармонии Человека и Мира. Современное гуманистическое сознание характеризуется диалогичностью и конструктивностью, пониманием Мира как целостной
системы и необходимости интеграции (экологической, научной, культурной)
человечества, планетарного сохранения жизни.
Усиление зависимости различных областей жизни от личностного,
персонологического начала неоспоримо, и смысл новой парадигмы развития
общества заключается в том, чтобы в центре исторических процессов разместить не увеличение запасов золота, а развитие человека. «Человечность» как
особая валентность содержания и способов деятельности разных социальных
субъектов (от индивида до общества) должна стать предметом пристального
внимания. Каковы же сущностные характеристики феномена человечности,
гуманитарности?
Журавлева О.Н. Гуманитарная модель современного учебника: проектирование и
экспертиза содержания. СПб., 2009. С. 17.
1
195
Изначально термин «человеческий» при кажущейся ясности и однозначности не обладал чётким смыслом. Часто под ним подразумевалось всё,
что относится к человеку, включая и его слабости (например, Ф. Ницше свою
книгу, посвящённую разоблачению человеческих слабостей, назвал «Человеческое, слишком человеческое»). В эпоху римской республики человечность
(впервые под своим именем humanitas) была представлена как цель. «Человечный человек», homo humanus (подразумевался, конечно, только римлянин) противопоставлялся «человеку варварскому» – homo barbarus.
Английский философ XVII в. Т. Гоббс в трактате «Человеческая природа» признавал наравне с физическими природными способностями человека и духовные: способность познания, воображения, способность к волевым
движениям1. В противовес принципу Аристотеля, гласящему, что человек –
существо общественное, Гоббс доказывал, что человек не общественен по
природе а сущность общественной жизни возможно объяснить, лишь исходя
из принципов «человеческой природы». Основой нравственности Гоббс считал «естественный закон» – стремление к самосохранению и удовлетворению
потребностей. В этот же период Я.А. Коменский провозгласил школу «мастерской мудрости и человечности», где главнейшим принципом обучения и
воспитания должен выступать принцип природосообразности, согласно которому человек как часть природы подчиняется её всеобщим законам. Развивать человека в соответствии с ними – важнейшая задача образования. Коменский полагал, что необходимо с детства вырабатывать нравственные качества: справедливость, умеренность, мужество (под последним он понимал
и настойчивость в труде).
Н.А. Бердяев рассматривал человечность несколько шире, чем гуман2
ность . «Человечность – есть целостное отношение человека к человеку и
жизни, не только к человеческому миру, но и к миру животному. Человечность есть раскрытие полноты человеческой природы, т.е. раскрытие творческой природы человека»3.
В наше время под «человеческим» понимается «глубинный человеческий настрой», то, что отличает человека именно как человека, а не просто
присуще ему как первородное поведение. Все человеческое в биологическом
человеческом существе не задано от рождения, а «приобретается им»4.
Сфера образования – это «лакмусовая бумажка», индикатор общего состояния культуры. О кризисе образования и науки как проявлении общемирового глобального кризиса заговорили ещё в начале прошлого века
О.Шпенглер, П.А.Сорокин, Г.Парсонс и др. Сложная ситуация обусловлена
Гоббс Т. Человеческая природа. М., 1989. С. 132.
Толкование гуманности, которое дает в словаре В.И.Даль, - человеческий, человечный, людской, свойственный человеку истинно просвещенному, человеколюбивый.
Толковый словарь С.И.Ожегова и Н.Ю.Шведовой (1997г.) определяет суть слова «человечность» как нечто «достойное человека, отзывчивое, гуманное». С.93, 114.
3
Бердяев Н.А. Судьба человека в современном мире. М., 1994. С. 78.
4
Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности.
Тбилиси, 1984. С.19.
1
2
196
прагматическими установками, ориентацией на узко дисциплинарный подход
без горизонтальных связей, на жёсткое разграничение естественнонаучного и
гуманитарного знания, деформированым видением реальности, неспособностью охватить проблемы комплексно, понять связи и взаимодействия между
процессами и явлениями. Наиболее важным показателем кризиса культуры с
точки зрения педагогики является противоречие между всечеловеческой глобальной потребностью в типе людей, способных по своей ориентации отвечать вызовам времени, и неспособностью системы образования обеспечить
развитие личности, отвечающей этим требованиям, т.е. личности, свободной
от эгоистических, кланово-социальных, «неокультуренных» потребностей,
господствующих в современном обществе и диктующих массам населения
стратегию агрессивного или подчинительного поведения1. Общество изменилось, а приоритетные ценности в образовании не отражены или представлены частично. Понятия «образованность» и «информированность» в наши дни
стали почти тождественны.
Исторически образование понималось как движение к человечности, к
целостному образу человека. И. Кант напрямую связывал сущность образования со свободой, с преобразованием человеческой природы, с «культурой
души». Современное образование по-прежнему сохраняет технократизм, абсолютизируя научное знание и уделяя недостаточное внимание формированию гуманитарного мышления. Это, в частности, проявляется в содержании
ЕГЭ (около 40% КИМов требуют воспроизведения знаний).
Гуманитарная дополнительная информация вводится в содержание современных учебников на уровне фактологии, набора примеров. Связи предметов по-прежнему во многом строятся на основе междисциплинарных
предметных связей, а не через общечеловеческое их содержание. Предметоцентризм, сосредоточение внимания только на повышении доли гуманитарных предметов, культурологических знаний грозит расширением гуманитарной «образованщины» на фоне снижения общего уровня гуманитарной культуры.2 Нельзя забывать о том, что образование даёт результат, лишь соединяя
в себе духовное и интеллектуальное начала. Школа больше нацеливает на
достижение частных результатов (усвоение отдельных понятий, правил, сведений) и мало преподаёт уроки человечности, человеческого отношения к
миру и самому себе.
Образование нуждается в инновационности. Идёт поиск новых измерений человека с точки зрения его нравственных, эстетических, социальнополитических, правовых, научно-мировоззренческих и иных характеристик,
но эти тенденции сдерживаются господствующим традиционным педагогическим мышлением. Конечно, понятие гуманитарности возвращается в научный обиход и практику деятельности школы, но трудно, часто декларативно.
Усиление гуманитарности в образовании должно проявляться в человековеКолесникова И.А. Педагогическая реальность в зеркале межпарадигмальной рефлексии. СПб.,1999. С.18.
2
Журавлева О.Н. Указ. соч. С 99.
1
197
дении (обращение к внутреннему миру человека), человекосозидании (пробуждение «человеческого в человеке») и культуротворчестве (создание условий для положительной интеграции ученика в современное общество и культуру)1.
Современная школа вырабатывает новую педагогическую систему,
направленную на включение человека в более широкий культурный контекст
целостного формирования духовного мира личности. В школьной практике
происходит медленный переход от традиционной (познавательной, просвещенческой) к гуманистической (личностно-ориентированной) образовательной парадигме. В противовес «наполнительной» модели она ориентирована
на раскрытие истинного, глубинного в человеке. Гуманизация и гуманитаризация являются важнейшими смысловыми линиями личностноориентированного обучения.
Целостное развитие человека, становление его гуманистического мировоззрения возможны лишь при адекватном содержании образования. Гуманитарное познание во многом реализует стремление общества к целостности представлений о действительности. Важно выстраивать содержание всех
учебных предметов (как гуманитарных, так и естественных) на гуманистической ценностно-смысловой основе. «Ученик должен понимать, что любая
математическая теорема, физический или химический закон, техническое
изобретение, картина той или иной исторической эпохи – все это возникло у
людей как результат их жизненных порывов к истине и человеческому счастью, как следствие их стремления найти приют в бесконечных исканиях на
просторах человеческой мудрости…Быть учеником – значит быть живым человеком»2.
Негативная роль размежевания в XX в. знания гуманитарного и негуманитарного, дошедшего до противостояния, начинает осознаваться сейчас
всё яснее. Противопоставление двух типов наук, «двух культур» во многом
носит искусственный характер, пагубно сказывается на состоянии обучения и
воспитания молодого поколения3.
Между науками, их методологией не может быть пропасти, так как нет
её между естественным и гуманитарным знанием. Ориентация на гармонизацию отношений «природа - человек» обуславливает сближение стилей мышления естественных, технических, гуманитарных наук. Эта идея отчетливо
выражена в «Прогностической концепции целей и содержания образования»
Элиасберг Н.И. Гуманизация школьного образования и гуманитарная культура
учителя//Гуманитарная культура учителя: Сб.ст. /Под ред. В.Г.Воронцовой.
СПб.,2002.С.14-15.
2
Лосев А.Ф. Дерзание духа.М., 1988. С. 287.
3
В немецком языке гуманитарные науки называют науками о духе, а в английском
языке термин «гуманитарные науки» отсутствует, но используется термин humanities широкая сфера проявлений человеческого духовного опыта. Для результатов этой деятельности характерны уникальность, неповторимо личностный характер, оценочность,
эмоциональная окрашенность. В этом случае можно говорить не столько о знании и познании, сколько об осмыслении (понимании).
1
198
под редакцией И.Я. Лернера и И.К. Журавлева, где отмечается, что гуманитарное образование не должно ограничиваться традиционными гуманитарным предметами, а охватывать любые предметы, если их содержание соотносится с потребностями человека, его проявлениями и самовыражением1.
Современное образование должно служить нуждам человека и всего
человечества с учетом современных реалий, должно нести новым поколениям идеи неогуманизма. XXI век ЮНЕСКО объявило столетием «гуманитарной экспансии».
В свете стоящих перед обществом и государством подлинно исторических задач России необходимы творческие личности, знающие свои возможности и умеющие их реализовать, активные и целеустремленные, верящие в
себя и жизнестойкие. Итак, формирование гуманитарной культуры личности
можно рассматривать в качестве одной из ведущих целей отечественного образования. Этой цели, в частности, служат инициированные Президентом
России Приоритетные Национальные проекты, ориентированные на поддержку творчества участников образовательного процесса. В то же время не
подлежит сомнению, что успех формирования гуманитарной культуры учащихся будет зависеть от овладения гуманитарной культурой если не каждым,
то большинством педагогов, чья деятельность и составляет основу образования и является условием для превращения отечественной школы в подлинно
гуманную.
Что же такое «гуманитарная культура учителя»? В первую очередь, обладающий гуманитарной культурой педагог не может относиться к ученику
лишь функционально, он видит в каждом ребенке уникальную, неповторимую человеческую сущность, прогнозирует свой вклад в становление и развитие личности ученика.
Проявлением гуманитарной культуры педагога является принятие и реализация идеи ценностно-смыслового равенства взрослого и ребёнка, равенства, не в смысле объёма знаний или жизненного опыта, но в своем прирождённом человеческом праве неограниченного познания мира, причём в тех
формах, которые органичны и комфортны на индивидуально-личностном
уровне. Этот критерий соответствует принципу двудоминантности педагогических процессов, учёту при их построении жизненных смыслов, потребностей, интересов как учителя, взрослого, так и ученика, ребёнка2.
Обладающий гуманитарной культурой педагог не замыкается в рамках
своего предмета и соответствующей научной дисциплины, но является носителем интегративного гуманитарного знания, умело используя возможности
общения с учащимися для расширения их гуманитарного кругозора и формирования у них гуманистических нравственных ориентиров.
Прогностическая концепция целей и содержания образования /Под редакцией
И.Я. Лернера и И.К. Журавлева. М., 1994.С 56.
2
Гуманитарная культура личности – основа и цель современного образования:
СПб., 2008. С. 76.
1
199
Именно учитель в процессе преподавания своего предмета и общения с
учащимися во внеурочное время сможет постепенно приобщать их:

к человековедению – познанию человека в первую очередь как
существа духовного, обращению к внутреннему миру человека;

к человекосозиданию – пробуждению человеческого в человеке
путем создания комплекса условий для становления у учащихся гуманистических нравственных ориентиров, стимулирования у них процессов саморефлексии, саморазвития, совершенствования.
Обладающий гуманитарной культурой учитель вовлечёт учащихся в
культуротворчество, приобщая их к достижениям духовной и материальной
культуры и стимулируя их творчество в сфере культуры.
Сформированность у выпускников общеобразовательных учреждений
гуманитарной культуры является необходимым условием успешной реализации социальной функции образования — позитивной интеграции молодёжи в
современное общество и в современную культуру, становление у неё чётких
нравственных ориентиров и гражданско-правового самосознания, толерантности. Формирование у молодых людей гуманитарной культуры личности
как приоритетная цель образования имеет важное значение для обеспечения
стабильности российского общества.
Только молодёжь, обладающая гуманитарной культурой, будет не
только внутренне защищена от таких отрицательных явлений жизни общества, как национализм, агрессия, преступность, наркомания, социальная пассивность, но и сможет противостоять им.
200
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Аблизин В. А. – доцент кафедры отечественной истории и культуры СГТУ.
Артамонов Денис Сергеевич − кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и философии Саратовского юридического института МВД РФ.
Богацкий Пётр Иванович – доцент кафедры истории Российской цивилизации
ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Гатина Мария Руслановна – аспирантка кафедры истории Российской цивилизации
ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Зайцев Максим Вячеславович - доцент кафедры истории России ИИиМО СГУ им.
Н.Г. Чернышевского.
Ильин Никита Валерьевич – аспирант кафедры истории Российской цивилизации
ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Каменчук Ирина Леонтьевна – методист кафедры гуманитарно-художественного
образования ГОУ ДПО «СарИПКиПРО».
Кочуков Сергей Анатольевич – доцент кафедры истории Российской цивилизации
ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Кочукова Ольга Викоторовна – доцент кафедры истории России ИИиМО СГУ им.
Н.Г. Чернышевского.
Курчатова О.М. – ассистент кафедры отечественной истории в новейшее время
ИИиМО СГУ им. Г.Г. Чернышевского.
Михель Дмитрий Викторович – профессор кафедры истории Российской цивилизации ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Мозговая Оксана Станиславовна – доцент кафедры отечественной истории в новейшее время ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Пантелеева Екатерина Владимировна – аспирантка кафедры истории Российской
цивилизации ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Плешаков Иван Николаевич – преподаватель Саратовского военного института
Внутренних войск МВД РФ, аспирант кафедры истории России ИИиМО СГУ им. Н.Г.
Чернышевского.
Попкова Надежда Владимировна – доцент кафедры истории Российской цивилизации ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Рабинович Яков Николаевич – аспирант кафедры истории России ИИиМО СГУ им.
Н.Г. Чернышевского.
Редченко Дмитрий Владимирович – доцент кафедры отечественной истории в новейшее время ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Самохвалова Наталья Викторовна – начальник отдела использования и публикации документов Государственного архива Саратовской области.
Сапрыкин Роман Вячеславович – доцент кафедры отечественной истории и культуры СГТУ.
Сидорова Наталья Игоревна – аспирантка кафедры истории России ИИиМО СГУ
им. Н.Г. Чернышевского.
201
Удалов Сергей Валерьевич – доцент кафедры истории Российской цивилизации
ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Чолахян Вачаган Альбертович – доцент кафедры истории Российской цивилизации
ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Шрамкова Оксана Владимировна – ассистент кафедры истории Российской цивилизации ИИиМО СГУ им. Н.Г. Чернышевского.
Научное издание
Актуальные проблемы истории
Российской цивилизации
Сборник материалов
II межвузовской научной конференции
Подписано в печать 20.05.2009 Формат
Гарнитура
202
Бумага офсетная
Тираж 500 экз. Заказ №
ООО Издательство «Научная книга»
410054, Саратов, ул. Б. Садовая, 127
Отпечатано с готового оригинал-макета
Центр полиграфических и копировальных услуг
Предприниматель Серман Ю.Б. Свидетельство № 3117
410600, Саратов, ул. Московская, д. 152, оф. 19, тел. 26-18-19, 51-16-28
203