демифологизация а.с. пушкина в романе т. толстой

Науч. съобщ. на СУБ кл. Добрич
т. 7 (2005 г.) Уеб-базирана версия
ЕЗИК и ЛИТЕРАТУРА
Res. Commun. of U.S.B. branch Dobrich
vol. 7 (2005) Web-based version
LANGUAGE and LITERATURE
Получена: Юни, 2005 г.
Публикувана: Юли, 2005 г.
Представил: Д-р К. Митева
Received: June, 2005
Published: July, 2005
Reported by: Dr. K. Miteva
ДЕМИФОЛОГИЗАЦИЯ А.С. ПУШКИНА
В РОМАНЕ Т. ТОЛСТОЙ “КЫСЬ”
Радка Атанасова
Шуменски университет “Епископ Константин Преславски” – Шумен
РЕЗЮМЕ
ABSTRACT
Атанасова, Р. 2005. Демитологизацията на А.С.
Пушкин в романа на Т. Толстая “Кысь”, Науч.
съобщ. на СУБ кл. Добрич, т. 7 (Електронна версия), http://geocities.com/usb_dobrich/021.pdf.
В романа “Кысь” постмодернистичната писателка Тaтяна Толстая разкрива своята нетрадиционна гледна
точка за А. С. Пушкин. Тя предлага да се разглежда
руският поет като идеал, а не като идол. С помощта на
постмодернистичния дискурс Т. Толстая предупреждава как в ръцете на “псевдоинтелигента” демитологизацията може да се превърне в “опасно оръжие”, да се
манипулира читателя и отношението му към руския
класик.
Ключови думи: Демитологизация, Пушкин, Псевдоинтелигент, Идеал, Идол
Автор за контакти: Радка Атанасова, Дом на учените, “Старият Добрич”, 9300 Добрич, E-mail:
radka_nikolova@mail.ru
Atanasova, R. 2005. Demythologization of A.S. Pushkin in Tatiana Tolstaya’s Novel “Kys”, Res. Commun.
of U.S.B. branch Dobrich, vol. 7 (Electronic version),
http://geocities.com/usb_dobrich/021.pdf.
In the novel “Kys” the postmodernist writer T. Tolstaya
shows her innovative point of view, concerning ASP. She
suggests to view the Russian poet as an ideal and not as an
idol. With the help of the postmodernist discourse T.
Tolstaya warns that in the hands of the pseudointellectual
the demythologization can be turned into a dangerous
weapon for manipulating the reader and his/her attitude
towards the Russian classicist.
Key words: Demythologization, Pushkin, Pseudointellectual, Ideal, Idol
Corresponding author: Radka Atanasova, Scientists’
House, The Old Dobrich, BG-9300 Dobrich, Bulgaria,
E-mail: radka_nikolova@mail.ru
В литературе всегда существовали личности, которые вызывали у некоторых читателей гнев,
а у других – радость. Такая личность – Татьяна Толстая. О творчестве Татьяны Толстой существуют
противоречивые мнения в литературном пространстве. По мнению А. Гениса, Т. Толстая “женщинатворец”, потому что то, о чем она пишет, оживляет.
“Проза Т. Толстой одно из самых интерсных явлений в русской литературе конца ХХ – начала ХХІ века, которое смывает границы между литературным и теоретическим дискурсами”[Петров,
И., 2003]. Н. Иванова со своей стороны говорит о том, что никто не есть пророком в собственной
стране: “Татьяну Толстую у нас не любят. Не любят не только “патриоты” за ее издевательства над
святынями. Не очень любят, честно говоря, и либералы: где проподала, пока мы боролись? Почему не
поклонилась, когда приехала? Зачем обо все прямо судит, высказывается? Почему в Америке преподает письмо художественное?”[Иванова, Н., 2001].
М. Липовецки определяет Т. Толстую к поколению “молодых писателей семидесятников”.
Для них характерно “все более глубокое осознание иллюзорности реальности, неосязаемой мнимости
предлагаемых обстоятельствами способов жизни, своего рода неоэкзистенциализм”[Липовецкий М.,
1991]. Анализируя прозу “новой волны” М. Липовецкий относит произведения Т. Толстой к контексту “другой прозы”. Галина Нефагина [Нефагина Г. Л., 1998] выделяет общие черты этой прозы:
1. Оппозиционность по отношению к официозу, отказ от следования сложившимися литературных стереотипов. “Другая проза” изображает мир социально-сдвинутых характеров и обстоятельств,
поэтому реальность изображается “грубо и зримо”. Авторская позиция замаскирована и создается иллюзия “надмирности” или безразличия автора к своему созданию.
2. “Другая проза” показывает абсурдность, преступность тоталитарной системы. Она не создает
фантастический мир, она открывает фантастичность в окружающем, реальном.
129
3. Отказ от учительства, проповедничества, морализаторства. “Другая проза” порывает с традицией диалога “автор-читатель”.
4. В основе “другой прозы” лежит стереотип – жизненный разгром есть обратная сторона и прямое следствие системы красивых фраз и умолчании, лжи о человеке и обществе. Это литература
постэкзистенциальная (в этом определении Г. Нефагина вторит М. Липовецкому).
5. “Другая проза” стремится освободить человека от иллюзии и догматов, от официальной идеологии, поэтому часто она мрачна, пессимистична. Конфликты в ней заключаются в разладе смысла и
существования, имени и образа.
6. В “другой прозе” велика роль времени. Это время отчужденное, чуть ли не время безвременя,
вычеркивающего годы, силы, мечты. Образ времени заполняет всю картину мироздания. Писатели
делают попытку показать абсурный тупик исторического движения. Показательна в этом отношении
книга Дмитрия Галковского “Бесконечный тупик”. Пространство в принципе ограничено ... определенно. Хронотоп в “другой прозы” – это мнимое, условное время в локализированном пространстве.
7. “Другая проза делится условно на “историческую”, “натуральную” и “иронический авангард”;
это деление удобно при анализе художественной специфики произведении и соответствует внутренней логике литературной ситуации.
Впервые о “другой прозе” говорит А. Битов, писатель, чье творчество считается мостом между прозой В. Набокова и русским постмодернизмом, а термин “другая проза” входит в литературный
обиход благодаря литературоведу С. Чупринину. Он определяет эту прозу как “отрицательную реакцию направленную против традиции, установленной официальной литературой”[Чупринин, С., 1989].
Самым существенным для писателей “новой вольны” является вопрос о внутренней свободе человека. По словам М. Липовецкого артистическая раскрепощенность этой прозы является основой для
личностного, свободного диалога с культурой.
Как большинство творцов этого периода русской литературной истории Т. Толстая не соблюдает традицию и отрекая традиционного, она показывает новое и необыкновенное в литературе. Свое
отношение к литературе она определяет следующими словами: “Сейчас читатели отвалились, как пиявки, от писателя и дали ему возможность находиться в ситуации полной свободы… Раньше на этой
рабочей лошадке ездили все, кто только мог, теперь она сама должна идти и предлагать свои рабочие
руки и ноги… Может, надо изучить жизнь пчел, и тогда можно будет понять почему один пол делает
так, а другой иначе… Всякий писатель желательно должен быть и мужчиной и женщиной, и котом и
собакой”[Толстая Т., 1998]. Т. Толстая объявляется против силы канона. Она говорит о новых условиях работы, в которых должен адаптировать себя писатель, об отношении литературной критики к
каждой новой книге. Это связано с отношением к независимому писателю, который идет по новым
дорогам и по-новому интерпретирует литературу. Это объясняет интерес Т. Толстой к теме “А.С. Пушкин”. Она не уничтожает титана русской классической литературы в сознании читателя, а с помощью демифологизации как основную часть литературного процесса пытается показать как воспринимается поэт.
Свое отношение к русскому классику Т. Толстая выражает так: “Сейчас все говорят о Пушкине, однако его идеал поэта, художника никем не был воспринят. Пушкин прекрасно сформулировал
вечную истину: “Поэт, не дорожи любовию народной... Наша литература дорожит – зависит от царя,
зависит от народа”[Толстая, Т., 1990].
С помощью постмодернистических интертекстуальных приемов (ирония, пародия, игра и т.д.)
она борется против мифологизации личности, подчиняя повествование своей собственной точки зрения автора.
Роман “Кысь” Т. Толстой ставит новую проблематику, новый жанр, новую тему и одновременно с этим, с помощью постмодернистического дискурса, утверждает свой индивидуальный подход в литературе. “Один из самых главных аспектов романа, как феномен метапрозы, это, восприятие
Пушкина как идеал, не как идол” [Петров, И., 2003].
Повествование Т. Толстой направлено на подготовленного и эрудированного читателя, знающего русскую культуру. Для него рецепция романа есть удовольствие, а не горе. В романе “Кысь” автор визирует тему о противопоставлении интеллигенции литературным канонам, об инакомыслии как
двигатель эволюции человечества. Очень четко Т. Толстая описывает существование одного нереального мира, населенного мутантами, рожденные после Взрыва и “Прежние”, которые помнют все до
него. Столкновение в романе осуществляется между этими двумя типами людей: “Прежние”, которые желают восстановить светлое прошлое и книги, сохраняющие настоящее слово и “рожденные
после Взрыва”, чья цель – переписывать и распространять слово, но цензурированное управляющими. Связью между “Прежними” и “рожденными после Взрыва” является главный герой Бенедикт. Он
130
– наследник тремя поколениями интеллигентов со стороны матери, обремененный традицией, обязан
следовать ее, т.е. нужно научиться читать и писать. Интеллигенция есть “мозг” нации, основу каждого изменения, двигатель прогресса и поэтому немыслимо, чтобы ребенок интеллигенции был необразованным существом. Вполне естественно ребенок продолжает традицию, чтобы найти нужное место
в культурном пространстве мира. Т. Толстая утверждает тезу о нереализованных мечтах родителя-интеллигента, который видит в своем наследнике продолжитель традиций. Встреча главного героя Бенедикта с головой государства Федора Кузьмича, пораждает и первые сомнения в идеале, во всем
сказанном или написанном управляющими, напоминает о “слепой” вере. Бенедикт устанавливает, что
Федор Кузьмич, кому он верил безрезервно, оказывается вором и обманщиком, так как он украл стихи Пушкина и сделал их своими. Здесь Т. Толстая касается к теме авторов-плагиатов, которые считают себя великими, ищут правду, но углубляются во лжи. Автор призывает не верить “слепо” в мифы
и политические догмы.
Пародийно отношение Т. Толстой к “новой” интеллигенции, к “псевдоинтеллигенции”, которая, опираясь на интеллигентов, создает свои правила и законы, игнорируя традицию. В библиотеке
“псевдоинтеллигента” можно найти разнообразных по виду заглавия книг, журналы и газеты, которые в действительности остаются не совсем понятными. Это разнообразие акцентирует на “неспособность выбора текстов и отсутствие аксеологического подхода к нему”. Со своей стороны присутствие
газет в библиотеке, считается В. Далем “ничтожным, интригами, антимиром”[Чавдарова, Д., 1997].
Демифологизация А. С. Пушкина особенно важна в романе. Впервые в главе “Мыслете” говорится о возрождении поэта. Идея о памятнике осуществима, но здесь возникает различие в представлениях “Прежних” и “рожденных после Взрыва”. “Прежние” помнят поэта, помнят его стихи, о них
он “наше все”. Это они хотят передать следующему поколению. Они видят фигуру Пушкина так: деревянная фигура невысокого роста, красивый, задумчивый, склоненной головой и руку к груди, но
гигант духа, кудрявой головой, прямой нос, задумчивое лицо, без бороды, но с бакендардами и торчащим локтем.
В представлениях нового поколения, которое знает только стихи Пушкина, нет визуального
представления о нем, поэт должен быть сделан с шестью пальцами, потому что общество, населенное
мутантами, легче воспринимает себеподобного, т. е. чтобы русский поэт был похож на них. Русский
классик не должен сердиться на поколений, так как они только повторяют действия своих предков.
Они продолжают традицию, но обременныные прошлом. “Это верно, кривоватый ты у меня, и затылок у тебя плоский, и с пальчиками непорядок, и ног нету, - сам вижу, столярное дело понимаю. Но
уж какой есть, терпи, дитятко, - какие мы, таков и ты, а не иначе!”[Толстая Т., 2001]. Памятник является “ребенком” Бенедикта, т.е. его изобретение и поэтому оно ему нравится. Одновременно с этим
автор подчеркивает, что поэт должен терпеть все, как делали и остальные до него, т.е. никто не может
остановить перерассмотрение своей биографии поколениями. Это должны понять пушкинисты, которые направили свой взгляд на создание мифов о поэте. Т. Толстая пишет, что “пушкин” боится грызунов, которые скушают его творчество, т.е. все, что он напишет, будет штательно перерассмотрено
или его будут толковать ошибочно, в этом и его тревога, этим боится творец. С помощью пародии
писатель противопоставляет составные части литературного процесса – мифологизация и демифологизация. С позиции времени важен “реальный” Пушкин, который понятнее обожествленного образа
поэта.
Незря Бенедикт решает сделать памятник из дерева. “Дерево дубельт – хорошее дерево для
буратины, и на ведра хорошо, и бочки из него знатные… Вот сейчас кору обдерем, долотом ямки наметим… к свадьбе и спроворим идола”[Толстая Т., 2001].
Дерево – это материал, который чернеет от дождей. Его использование поможет ему создать
“автентический” образ русского классика. Имплицитно напоминается о происхождении поэта. Осуществляется дуэль между официальной пушкинистикой и инакомыслящими, которые ищут “реального” Пушкина, а не “идола”. Выражение “Господи, благослови!” перед началом работы утверждает о
глубоко верующем русском человеке, который не желает заменить религию политическими догмами.
Создание памятника поэта сопровождено с самым важным событием в жизни Бенедикта – его
свадьба с Оленькой, дочь Главного санитара. Для Бенедикта памятник превращается в его судьбу.
Впоследствии герой начинает уподоблять себя с памятником и постепенна меняет традиции, в которых воспитал его Никита Иванович из “Прежних”. “Этот пушкин-кукушкин, тоже, небось, жениться
не хотел, упирался, плакал, а потом женился, - и ничего… Вознесся выше он главою непокорной
александрийского столпа. В санях ездил. От мышей тревожился. По бабам бегал, груши околачивал.
Прославился: теперь мы с него буратино режем. И мы ничем не хуже”[Толстая Т., 2001].
131
Когда перечитывает все “грехи” русского поэта, Бенедикт не желает уничтожить его величие,
а приближить его к себе. Как человеческое существо и у русского классика свои недостатки и страхи,
но это не намаляет силу его творчество. В мире мутантов поэзия Пушкина воспринимается как руководство для разрешения сложных проблемов жизни. Для своих героев он остается “наше все” - “и
звездное небо, и закон в грудях”, поэтому нужно сказать им как жить дальше. Впервые в романе имя
поэта написано маленькой буквой, которое потверждает как мысль о его присутствии в жизни обыкновенных людей, так и отношение к официальной пушкинистике, которая на останавливается “очищать” образ поэта. Имплицитно Т. Толстая напоминает судьбу Пушкина, его трудная женитьба, проблемы, связанные с ней, роковой конец русского классика. Сравнивая свою судьбу с судьбой русского классика, Бенедикт обрекает себя подобному трагическому концу.
Народное сознание должно быть подготовлено постепенно воспринимать свою историю. Так
легко воспитываются поколения. Это ответственность “Прежних”, это они должны показать своим
поколениям. Никита Иванович надеется реставрировать всю культурную историю, связанную с биографией поэта и с русской литературой в целом, начиная сначала с маленького – с надписью на табличке: “Никитские ворота” “Чтобы память была о славном прошлом! С надеждой на будущее! Все,
все восстановим, а начнем с малого! Это же целый пласт нашей истории! Тут Пушкин был! Он тут
венчался!”[Толстая Т., 2001].
Восстановление памятника Пушкина – “новая эра” в истории города Федора Кузмичевского,
возвращение к традиции. Открытия памятника в городе, где каждый может прикоснуться к нему,
алюзия к превращению Пушкина официальной пушкинистикой в эмблематическую фигуру для России, к сооружению сотни памятников и храмов русского классика, хотящие подчинить его нуждам
управляющих, использовавшие любовь русского народа к гению. Народ не может принимать тезу о
памятнике как национальную святыню и находит приложение, завязывая веревку на шее, чтобы стирать белье. Возмущение “Прежних” от подобного дела, Бенедикт прерывает в контексте постмодернизма: “Да вы же сами хотели, чтобы народная тропа не зарастала, а теперь жалуетесь”[Толстая Т.,
2001]. Веревка на шее памятника, символизирует невидимые кандалы цензуры, в которые поставен
Пушкин до его смерти и после нее. С помощью пародии Т. Толстая направляет внимание как к пушкинистам-чиновникам, так и к эмиграции, объявляющиеся в “защите национальной святыни”, превращая его в “недосягаемым” для обыкновенного человека. Писатель напоминает об умышленном “прерывании” связи поэта с народом, о создании идола, которого народ не принимает и кому отказывается поклониться.
Незря памятник сделан без ног. Это аллюзия к запрещению поэта путешествовать за границу.
Он должен остаться в России. Там есть его место. Ноги дали бы ему свободу, в которой нуждался, а
без ног его создатели спокойно могли быть руководить и манипулировать его. В романе говориться и
о “буратине” (тоже с маленькой буквой) – это протест постмодернистов против превращения Пушкина в марионетку, в его лишения от право голоса и свободному существованию даже после смерти.
Единственный способ сохранить русского классика для поколений, “сбережить” его от народа. К этому выводу приходят все управляющие, на каждом этапе от развития общества. Они лучше
могут извлечь пользу от биографии и творчества русского классика. Об этом говорит и Бенедикт в
главе “Ять”. Като министр морских дел и океанов, он притежает власть распорядиться не только
судьбой мутантов, но и судьбой исторических ценностей. Т. Толстая предупреждает, что все неприятные последици управления “псевдоинтеллигенции” ведут к уничтожению русской литературы и
культуры.
Благодаря своей власти, Бенедикт приказывает, чтобы построили забор вокруг памятника русского поэта; чтобы поставили каменные кандалы на четырех столбах около него и чтобы покрыли головой,чтобы птицы не оскверняли его голову; чтобы поставили охрану; чтобы появилось обязательное расчищение дороги к памятнику Все это аллюзия к полной герметичности поэта, к его насильственное порабощение управляющих и отдаления от народа. Умело автор показывает владение поэта
“псевдоинтеллигенцией”. Он мой и никому другого я не отдам. Если кто-то прикоснется к нему, я его
накажу. Это напоминает и о создание храмов-музеев, которыми гордится официальная пушкинистика, но в них нет ничего общего с автентичностью. Абсурдна оказывается очередная “оригинальная”
идея Бенедикта построить лодку, в которой завяжет памятник и поэт почувствует себя выше Александрийского столпа: “Пущай стоит там крепко и надежно, ногами в цепях, головой в облаках, личиком к югу, к бескрайным степям, к дальним синим морям.
− Пушкина моего я люблю просто до невозможности”[Толстая Т., 2001].
Так понимают управляющие стремление к свободе поэта, завязанным, глазами обращенные к
простору, там, где он не смог погулять никогда. Это напоминает положение Пушкина в царской Рос132
сии, когда мог провожать своих друзей до Кронштада, но сам не имел право покидать пределы родины, побывать в других странах, получить вдохновение. Единственное, которое остается поэту, его
глаза, смотрящие в морских далях, в бесконечных просторах, мечта, которую поэт не смог реализовать на протяжение всей своей жизни.
Наступает пора, когда защитники Пушкина должны взаимно оценить свое место в литературном пространстве. Наступает время террора и множество “чисток”. Те, которые говорят, что готовы
умереть в имя искусства, в имя Пушкина. Это аллюзия к всем репресиям инакомыслящих, организованные управляющими и верными пушкинистами. Единственный способ власти освободиться от “неблагонадеждных” уничтожить их физически. Инакомыслящие – враги народа, они оказывают вредное влияние обыкновенному человеку, пробуждая в нем “еретические” мысли.
Поэтому они должны погибнуть вместе с тем, в чем они верят, которое отстаивают, чтобы достичь “чистого” искусства. Никита Иванович приговорен к казни. У него нет права выбора, он будет
казнен вместе с “пушкиным”, так как оба превращаются в угрозу для управляющих. Т. Толстая напоминает о всех “псевдоинтеллигентов”, в чьих руках попадают инакомыслящие. Никита Иванович
сжигают вместе с памятником. Это мера против всех, кто противопоставляется управляющим, распространяя вредные для “свободного и демократического” общества “эретические” мысли.
Часто в литературе финал раскрывает основную идею текста и точку зрения писателя. Для Т.
Толстой эта часть произведения самая главная. В ней автор провокирует читателя думать, а не воспринимать механически все, что ему говорит писатель. В “Кыси” финал остается открытым. Искусство торжествует, а послание Т. Толстой к читателю следующее: “А понимай как знаешь!”[Толстая Т.,
2001]. Это предизвикательство постмодернистической прозы направлено не только против литературной критики, но и к провокированному читателю. Благодаря постмодернистическому дискурсу
“другой прозы”, автор не желает ставить литературные стереотипы, а стремиться показать свою точку зрения о русском классике. Поэта должны рассматривать не как идол, а как идеал, потому что идеалы труднее рушаться, чем статуи “божества”. Присутствие стихов А. С. Пушкина в романе потверждают, что его поэзия вечная. Т. Толстая не хочет уничтожать русскую святыню в сознании народа, а
желает продолжить традицию в русской литературе, отдавая честь поэту. Постмодернистическое
представление Пушкина утверждает писательницу как представителем “новой волной” в русской литературе. Незря критики уточняют, что генезис романа “Кысь” относиться к эпоху 80-тых годов –
время великих надежд для русской интеллигенции, время больших перемен, ведущих к лучшему.
Поэтому важны слова Т. Толстой: “жить в состоянии осуществленных мечтах есть опиянение”
[Толстая, T., 2001].
Роман “Кысь” – очередное предизвикательство автора. Произведение пробуждает острую полемику в литературном пространстве. Т. Толстая утверждает тезу о свободе точки зрения писателя,
которая не ставит модели для восприятия, а предоставляет возможность думающему читателю оформить свою точку зрения.
Татьяна Толстая пытается провокировать читателя найти свой образ Пушкина, различный от
созданного образа поэта в литературном пространстве. Писательница предупреждает, что демифологизация может превратиться в “опасным оружием” в руках “псевдоинтеллигента”, который пытается
манипулировать читателя, создавать новые мифы, разрушая существующих.
ЛИТЕРАТУРА
Иванова, Н. И птицу Паулин изрубить на каклеты; http://novosti.online.ru/magazine/znamia/n3-01/rec_tolst.htm.
Липовецкий М. “Свободы черная работа”, Свердловск, 1991, с. 172.
Нефагина Г. Л. Русская проза второй половины 80-х начала 90-х годов ХХ века. Минск, 1998, с. 113-116.
Петров, И. Проза Татьяны Толстой начала ХХ века. Международна конференция “Поэтика прозы, Смоленск,
23-26 април, 2003.
Татяна Толстая: Сами сме си виновни за всичко. В: Факел, 2001, № 3-4, с. 146-149.
Толстая Т. Кысь. Роман. М., 2001, с. 168.
Толстая Т. Писание как прохождение в другую реальност. В: Постмодернисты о посткультуре. М., 1998, с. 139,
144.
Толстая, Т. В: Московские новости, 24. ІV. 1990, с. 14.
Чавдарова, Д. Homo legens в русской литературе ХІХ века: Антимир Гоголя и “Читающий человек”. Шумен,
1997, с. 58 – 66.
Чупринин, С. Литературная газета, 8.02.1989.
133