ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ И ОБРАЗЫ В РУССКОЙ ПРОЗЕ И
реклама
На правах рукописи Каримиан Фаэзех Эсмаил (Иран) ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ И ОБРАЗЫ В РУССКОЙ ПРОЗЕ И ДРАМАТУРГИИ II-Й ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА Специальность: 10.01.01 – русская литература Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Москва – 2015 Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы Российского университета дружбы народов Научный руководитель: доктор филологических наук, доцент Шелемова Антонина Олеговна, профессор кафедры русской и зарубежной литературы РУДН Официальные оппоненты: доктор филологических наук Орлицкий Юрий Борисович, ведущий научный сотрудник учебно-научной лаборатории мандельштамоведения ФГБОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет» кандидат филологических наук Гаврилова Наталья Константиновна, доцент кафедры русской и зарубежной литературы ФГБОУ ВПО «Владимирский государственный университет» Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Северо-Кавказский федеральный университет» Защита состоится 16 января 2015 года в 15 часов на заседании диссертационного совета Д. 212.203.23 при Российском университете дружбы народов по адресу: 117198, г. Москва, ул. Миклухо-Маклая, д.10, ауд.730. С диссертацией можно ознакомиться в Учебно-методическом информационном центре (Научной библиотеке) Российского университета дружбы народов по адресу: 117198, Москва, ул. Миклухо-Маклая, д. 6. Диссертация и автореферат диссертации размещены на сайте www.rudn.ru. Автореферат разослан 15 декабря 2014 г. Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент А.Е. Базанова ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ Восточная тема вошла в русскую литературу с древнейших времен – момента появления первых рукописных переводных библейских и апокрифических текстов, содержащих ориентальные сюжеты, а также светских произведений, окрашенных флером восточной экзотики, таких, как «Александрия», «Девгениево деяние», «Повесть об Акире Премудром». В киевский период Восток стал объектом внимания древних писателей и по иным, не только сугубо литературно-эстетическим интересам. Борьба с кочевниками – печенегами, хазарами, половцами – в памятниках XI-XII веков не могла не волновать создателей произведений патриотического содержания, в которых Восток изображен как враждебная территория, «земля незнаемая», несущая разрушение на Русскую землю (летопись «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве»). Еще более обостренно чужемирие Востока представлено в повестях XIII-XIV веков – времени монголо-татарского ига («Слово о погибели Русской земли», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище»). В XVI-XVII веках интерес к восточной теме заметно снизился, что объясняется политической ситуацией в Русской державе, когда, освободившись от цепей Ордынского ига, Русь решала внутренние проблемы централизации государства. Популярность восточных мотивов в новой русской литературе возрождается во второй половине XVIII в. «Азийские страны» как обобщенный ареал и локальные территории Ближнего Востока становятся предметом художественной изобразительности. Вопрос активизации интереса к восточной теме в литературе II-й половины XVIII в. неоднократно привлекал внимание филологов. Обращение к произведениям ориентальной тематики обусловлено двумя причинами: с одной стороны, обзорным анализом литературного процесса, магистральное направление которого было определено популяризацией или критикой в литературных сочинениях доктрины просвещенного абсолютизма (главы в учебниках по истории русской литературы XVIII века Г.А. Гуковского, В.И. Федорова, П.А. Орлова, О.Б. Лебедевой и др.; исследования Ю.В. Стенника о драматургии XVШ в., фундаментальная статья В.Н. Кубачевой о функционировании восточной повести в просветительской литературе XVIII в.); с другой стороны, частными исследованиями восточных текстов в диссертационных работах Л.Н. Нарышкиной «Романы М.М. Хераскова», 1978; Т.Ж. Юсупова «Развитие прозы XVIII века (Проблематика, поэтика, восточные мотивы)» 1995; К.А. Кокшеневой «Эволюция жанра трагедии в русской драматургии XVIII века и проблема историзма», 2002; Ю.С. Лиманской «Произведения М.М. Хераскова «Золотой прут» и 1 «Кадмий и Гармония» в контексте масонской прозы последней четверти XVIII века», 2007; Т.А. Акимовой «Галантный диалог» в системе авторских стратегий Екатерины П (на материале литературного творчества 1750-1790 гг.)», 2014. Целостное монографическое исследование, посвященное анализу продуктивного использования восточных мотивов и образов в русской прозе и драматургии второй половины XVIII в., до сих пор не создано, чем и определятся актуальность темы диссертационной работы. Цель данной работы – исследовать аспекты функционирования ориентальной темы в прозе и драматургии второй половины XVIII века. Достижение поставленной в работе цели предполагает решение следующих задач: – выявить предпосылки активизации интереса к восточной теме в русской литературе II-й половины XVIII в.; – представить общий фон бытования и состав восточных повестей (переводных и оригинальных); – исследовать опубликованные в журнальной прозе II-й половины XVIII в. (изданиях Н.И. Новикова) произведения восточной тематики; – проследить основные тенденции развития жанра восточной повести в прозаических сочинениях литераторов II-й половины XVIII века: М.М. Хераскова, В.А. Лёвшина, Екатерины II, И.А. Крылова, А.Н. Радищева, анонимных авторов повестей «Надир», «Благодеяние»; – проанализировать поэтику восточных повестей в аспекте индивидуально-авторского воплощения мотивов и образов; – рассмотреть произведения трагедийного жанра, актуализирующие восточную сюжетную коллизию. В реализации цели и задач использовалась методология, представляющая синтез историко-генетического, функционального и интертекстуального методов исследования. Предмет изучения – ориентальные мотивы и образы, трансформированные в прозаические и драматургические сочинения российских писателей П-й половины XVIII в. Объектом исследования диссертационной работы являются художественные произведения, сюжеты которых основаны на восточном материале. Отдельные из них представлены в журнальных публикациях Н.И. Новикова: анонимная повесть «Благодеяние»; «Ведомости» из театра военных действий на турецком фронте; «Завещание Юнждена, китайского хана, к его сыну» и «Чензыя, китайского философа, совет, данный его государю» (сочинения, приписываемые А.Л. Леонтьеву), анонимная повесть «Надир». Объектом анализа в диссертации являются также восточные повести М.М. Хераскова «Золотой прут» и И.А. Крылова «Каиб», сказки Екатерины о царевичах Хлоре и Февее, эпизод «сон путешественника» из главы «Спасская Полесть» книги А.Н. Радищева 2 «Путешествие из Петербурга в Москву»; трагедии «Тамира и Селим» М.В. Ломоносова, «Подложный Смердий» А.А. Ржевского, «Фемист и Иеронима» В.И. Майкова, «Сорена и Замир» Н.П. Николева. Отбор литературного материала напрямую соответствует целям исследования, так как временной период 60-90-х годов XVIII в. (Екатерининского правления) представляется наиболее интересным для анализа произведений восточной тематики, создававшихся в разных литературных родах и жанрах. Научная новизна. Диссертация представляет собой первый опыт комплексного рассмотрения функционирования восточных сюжетов в просветительской прозе и трагедии периода 60-90-х годов XVIII в. Новизна определяется также литературным материалом, на котором тема исследуется: в диссертации впервые подробно анализируются анонимные восточные повести «Надир», «Видение Мирзы» и «Благодеяние». Последнее произведение открыто лично нами, ознакомиться с ним можно в приложении. Основные положения, выносимые на защиту: 1.Жанр восточной повести был заимствован русскими писателями из западной, прежде всего, французской просветительской литературы. Ориентализм придавал жанру условность, благодаря которой авторы аллегорически маскировали свою общественную позицию, альтернативную правительственной эстетической доктрине. 2. Восточная фабула в произведениях русских писателей использовалась в разных идейно-художественных целях. Анонимные повести «Надир», «Видение Мирзы», «Благодарение», а также «Золотой прут» М.М. Хераскова представляют собой образцы дидактических текстов. Н.И. Новиков в статьях «Завещание Юнджена китайского хана к его сыну» и «Чензыя, китайского философа, совет, данный его государю», И.А. Крылов в повести «Каиб» и А.Н. Радищев в главе «Спасская Полесть» (сон путешественника) из книги «Путешествие из Петербурга в Москву» используют восточную аллегорию в качестве подходящей литературной формы для критического отображения политического режима екатерининской России. 3. Аллегория как основной художественный прием определяет жанровую специфику восточных повестей. Ориентальной ширмой прикрыты пороки российской действительности – и в сфере государственной жизни, и на бытовом уровне. Этим объясняется характерная особенность произведений российских писателей, а именно: игнорирование восточной экзотики, «местного» колорита, конфессиональных обычаев. 4. В поэтике восточных повестей обнаруживается мотивно-образная амбивалентность художественных универсалий. Во всяком произведении используются идентичные для ориентальной фабулы образы – владыки3 тирана, недееспособного дивана, лживых придворных, волшебницпророчиц, и мотивы – путешествия, сна, переодевания, прозрения, волшебных атрибутов. Вместе с тем, при общей установке на использование восточного материала, в каждой из повестей прослеживается индивидуально воплощенная писателями художественная изобразительность. 5. Немногочисленные трагедии (М.В. Ломоносова, А.А. Ржевского, В.И. Майкова, Н.П. Николева), сюжеты которых основывались на восточном материале, выявляют индивидуально-авторскую интерпретацию осуждения политической системы самодержавного абсолютизма, далекой от просветительских идеалов. Теоретическая значимость работы связана с рассмотрением жанровых особенностей литературных произведений в период кризиса классицизма. Восточные сюжеты продлевали жизнь исчерпавшей себя художественной системы. Практическая значимость диссертации заключается в том, что ключевые положения и выводы могут оказаться плодотворными для дальнейшего изучения ориентальных произведений в контексте просветительской литературы. Диссертационный материал может быть использован в курсах лекций по истории русской литературы XVIII в., истории русской драматургии, а также в спецкурсах, спецсеминарах, практикумах и факультативных занятиях для студентов филологических и культурологических специальностей. Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационной работы обсуждались на заседаниях аспирантского семинара при кафедре русской и зарубежной литературы РУДН. По материалам диссертации были сделаны доклады на научных конференциях: международной научно-практической конференции «Филологическая наука и школа: диалог и сотрудничество» (Москва, МИОО, 2011), международных научно-практических конференциях «Личность в межкультурном пространстве» (Москва, РУДН, 2011, 2012), научной конференции «Актуальные проблемы современного литературоведения» (Москва, РУДН, 2012), XV Всероссийской научной конференции «Печать и слово Санкт-Петербурга» (Санкт-Петербург, институт печати, 2013), научной сессии XV Невских чтений «Коммуникация в условиях глобальной информатизации» (Санкт-Петербург, 2013). Материалы исследования нашли отражение в 6 опубликованных статьях. Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, членимых на параграфы, заключения, списка использованной литературы и приложения. Полный объем исследования 171 страниц. 4 СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во введении обосновывается актуальность, новизна и научная значимость темы, обозначаются теоретический и методологический аспекты исследования, определяются цель и задачи, объект и предмет изучения, формулируются основные положения, выносимые на защиту. Первая глава «Восточные мотивы в журнальных публикациях II-й половины XVIII века» посвящена анализу рецепции восточных текстов в русской литературе II-й половины XVIII века, характеристике теоретических и практических разысканий о составе и жанровой специфике ориентальных произведений, рассмотрению восточных публикаций, обнаруженных в журналах Н.И. Новикова. В первом параграфе «Общественно-политические предпосылки активизации интереса к восточной теме в русской литературе II-й половины XVIII века» рассматривается политическая и идеологическая обстановка в России после дворцового переворота 1762 г., приведшая к активизации дворянства, оппозиционно настроенного против правительственной политики Екатерины II. Пропаганда властью идей французского просветительского движения неоднозначно воспринималась русской творческой интеллигенцией. Сложилась ситуация противостояния конъюнктурного заказа и авторского самовыражения, что привело к возникновению литературных дискуссий, самой известной из которых является полемика между оппонентами, курировавшими журналы «Всякая всячина» (Екатерина II) и «Трутень» (Н.И. Новиков). Именно Новиков впервые применил восточную аллегорию как маску прикрытия для разоблачения истинной ситуации правления «просвещенного» монарха, используя ориентальные мотивы в своих сатирических сочинениях. Во втором параграфе «Трансформация восточных сюжетов в русской журнальной прозе II-й половины XVIII века: тексты, жанровая специфика, идейные приоритеты» рассматриваются тематические векторы функционирования восточных повестей в русской литературе II-й половины XVIII в. В перечень сочинений подобного рода можно включить, с одной стороны, подлинные переводы восточных сюжетов, среди которых архетипический образец жанра – цикл сказок «Тысяча и одна ночь», а также их многочисленные подражания; с другой стороны, – переводные произведения, авторы которых использовали восточные мотивы в целях актуализации посредством литературного выступления злободневных философских и общественно-политических проблем. По традиционной классификации принято вычленять три группы восточных сюжетов, выявляющих определенные тенденции восприятия мотивно-образного ориентального комплекса: морально-этические с 5 религиозной окраской; развлекательные, авантюрно-галантные; философско-просветительские с элементами нравоучения. Из трех пунктов, определяющих аспекты использования восточных мотивов русскими литераторами II-й половины XVIII в., наиболее реализуемой нам видится заключительная рубрика. Религиозный компонент в прозе этого периода мало выявлен (он более обозначится в драматургии), а развлекательно-авантюрные сюжетные линии наблюдаются в оригинальных текстах изредка в виде нечастых окказиональных вкраплений. Своеобразие рецепции развлекательных текстов обуславливается тем, что они осуществляли воспитательную функцию, наподобие сказок вообще, и сказок «Тысяча и одной ночи» в частности. В качестве примера сходной восточной истории в диссертации проанализирована повесть «Благодеяние». Основой сюжета произведения является любовная история, счастливый конец которой предрешен ситуацией, обозначенной в заглавии. Традиционную тематическую триаду, выявляющую векторы функционирования восточных сюжетов, необходимо дополнить четвертой группой литературных произведений, довольно плодотворно представленных в журнальной прозе – текстами, созданными на основе реальных событий русско-турецкой войны. Злободневная военная ситуация противостояния России и Турции в период екатерининского царствования привлекала интерес к восточной теме. Громкие победы «россов» активизировали творческую интеллигенцию к освещению знаменательных батальных событий как в подлинной информации о театре военных действий, так и в литературных версиях ее преподнесения. В параграф включен анализ «восточных» текстов В.А. Лёвшина – «Повесть о мавранарском королевиче Абакае» и «Приключения Гассана Астраханского», которые, на наш взгляд, соответствуют жанровой модификации развлекательно-авантюрного ориентального повествования. Они не связаны с журнальными изданиями, но обойти их вниманием при рассмотрении вопроса о влиянии и использовании мотивов «Тысяча и одной ночи» невозможно, поскольку повести Лёвшина фабульно связаны с известными волшебно-авантюрными сказками о Синдбаде-мореходе, Али-Бабе и сорока разбойниках, об Аладдине и его волшебном светильнике. В третьем параграфе «Интерпретация восточной темы в журналах Н.И. Новикова» анализируются ориентальные тексты, опубликованные в его многочисленных периодических изданиях. Новиковские «Ежемесячные сочинения» уже в первых номерах журнала поместили в переводе на русский язык вольтеровскую восточную повесть «Задиг» с ее концептуальным предисловием, суть содержания которого – намек на творческое использование восточной аллегории в 6 целях идеологической пропаганды авторской художественнопублицистической задачи. Новиков как издатель блестяще реализовал эстетическую программу французских просветителей в лаконичных журнальных статьях, авторы которых зачастую оставались неизвестными. Таковой является публикация «Завещание Юнджена китайского хана к его сыну». Современные исследователи приписывают авторство статьи А.Л. Леонтьеву. Возможно, Новиков воспользовался текстами Леонтьева, спроецировав их содержание на обсуждаемую злободневную тему «просвещенного» правления, в целом, и законности власти Екатерины, в частности. Оригинальные китайские сочинения в контексте новиковских сатирических публикаций воспринимались как скрытая под восточным флером критика политического режима. Во второй главе диссертации «Восточная повесть в русской прозе II-й половины XVIII века» исследуются прозаические произведения, сюжеты которых основаны на ориентальном мотиве. Создатели этих произведений реализуют, с одной стороны, литературнопублицистическую вольтерианскую традицию, с другой, актуализируют ее в условиях российской политической ситуации екатерининского правления, когда «просвещенные» реформы императрицы превращались в утопические мечтания, а надежда на их осуществление связывалась с будущей деятельностью законного престолонаследника. Анализируемые произведения оказались наиболее востребованными в идеологическом контексте воспроизведения восточного сюжета. В первом параграфе «Золотой прут» М.М. Хераскова как эталон русского варианта «восточной» повести» анализируются политические, идеологические, нравственно-этические идеи, интерпретированные автором в ориентальной стилистике. В мозаичном переплетении сюжетных перипетий доминирующей в произведении является тема просвещенного абсолютизма. Традиционно в восточных повестях государь, пресытившись праздной жизнью, предпринимает инкогнито путешествие, дабы узнать правду о своем народе. Однако Херасков отступает от устоявшейся традиции: в странствие вместо шаха был отправлен визирь, оклеветанный муфтием. Сюжет «Золотого прута» внешне как бы соответствует законам авантюрных повествований. Однако внутренняя повествовательная логика противоречит им, поскольку автор выявляет этическую и философскую оценку поступков персонажей более, чем сами эти поступки, совершенные в экстремальной ситуации. Второй параграф «Восточная повесть «Надир» как образец нравственно-этического кодекса просвещенного правления» посвящен рассмотрению дидактического сочинения, в котором демонстрируется 7 процесс воспитания представителя правящей элиты, долженствующего повлиять на общественное поведение государя. Произведение впечатляет обширным (около двухсот тридцати страниц) описанием политической карьеры молодого человека, сына знатного, но опального вельможи. Содержательно повесть представляет собой подробный пересказ жизненных перипетий заглавного персонажа. В художественном дискурсе явственно прослеживается композиционный замысел автора: первая половина текста содержит нравоучительное проповедничество в духе воспитания справедливого государственного сподвижника – главного законодательного советника государя. Во второй части описываются многочисленные испытания, которые пришлось пережить Надиру, приведшие его, в результате, к высокому государственному чину. На пути к вершине карьеры он прошел нравственную закалку как справедливо заслуженными им триумфальными фанфарами, так и морально неоправданными, псевдоистинными «медными трубами». События, описанные в произведении, происходят в реально существующей стране – Персии. Очевидных аллюзий политических и социальных катаклизмов, проистекающих в восточной державе, в качестве спроецированного аналога на современную политику российского верховного правления повесть не содержит. Основная идеологическая задача автора «Надира» нам видится в утверждении нравственно-этического идеала деятельности высокопоставленного государственного чиновника, в данном конкретном случае – честного, радеющего за социальную справедливость и позитивно влияющего на государя министра или советника. В третьем параграфе «Ориентализм как сюжетообразующая основа нравоучительно-дидактических сказок Екатерины II» предметом рассмотрения являются сочинения императрицы «Сказка о царевиче Хлоре» и «Сказка о царевиче Февее». Императрица-писательница в сказках использует восточные мотивы, что подтверждает ее внутренне «чутье», интуицию в обращении к столь распространенному в просветительской литературе, а потому и беспроигрышному в популяризации своей политической программы восточному сюжету. В параграфе анализируются образы главных и второстепенных персонажей: киевского царевича Хлора, киргиз-кайсацкой царевны Фелицы, ее сына Рассудка; представителей крестьянской семьи, учителя, стариков. Фелица по сюжету помогает найти царевичу «розу без шипов» – символ добродетели. Идея монаршей дидактической доктрины прозрачна: чтобы стать достойным человеком и правителем, юный наследник должен, руководствуясь наставлениями мудрых учителей, обрести добродетель. 8 В четвертом параграфе «Литературные пародии на восточные повести: «Каиб» И.А. Крылова и «Сон путешественника» из книги «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева» проводится сравнительный анализ двух художественных текстов, в которых ориентальный сюжет использован для сатирическо-пародийного изображения «просвещенной» власти. Обличительный пафос в каждом из произведений различен. В книге Радищева отражены проблемы современной российской политики, проводимой императрицей. Критический взгляд на эти проблемы писатель наиболее ярко представил в аллегорическом «сне путешественника». Крылов же создал сатирическое произведение в жанре политической утопии. Если он и следовал каким-либо предшествующим образцам, то ими можно считать, к примеру, восточные повести, напечатанные в журналах Н.И. Новикова, или «Золотой прут» М.М. Хераскова. Радищевский «сон путешественника» – это не только сатирическое, но и гневное политическое обличение. Внешним образом сюжетных аналогий в обоих текстах можно отметить довольно много: владыка-тиран, мнящий себя идеальным монархом, его чудесное прозрение; волшебница, помогающая деспотичному властителю увидеть окружающий мир в истинном виде; услужливые придворные; описание дворцовой роскоши; использование мотива сновидения. В развязке обоих сюжетов присутствует идентичная мысль: нравственное перерождение и превращение деспота в просвещенного монарха – утопия. В начале сравниваемых текстов дается описание великолепия и богатого убранства дворца. Приведем весьма показательный отрывок из повести Крылова: «Внутреннее великолепие дворца поражало всякого, кто туда ни входил…: золото, жемчуг и каменья… Там, на великолепных пьедесталах, блистали Каибовых предков бюсты, которые высокостью работы не уступали своим высоким подлинникам. Внутренние комнаты его убраны коврами… редкой красоты и цены… Зеркала его хотя были по двенадцати аршин длиною,.. но не столько почитались редкими по своей величине, как по свойству, данному им некоторою волшебницею: зеркала сии имели дар показывать вещи в тысячу раз прекраснее, нежели они есть…». Крылов перечисляет традиционные для «восточной» повести предметы дворцового убранства – золото и драгоценности, бюсты, ковры, зеркала. Радищев же, создавая общий фон блеска золота и драгоценных металлов, акцентирует символы власти: «Место моего восседания было из чистого злата… Вокруг меня лежали знаки, власть мою изъявляющие. Здесь меч лежал на столпе, из серебра изваянном, на коих изображались морские и сухопутные сражения, взятие городов и прочее сего рода… Тут виден был скипетр мой, возлежащий на снопах, обильными класами отягченных, 9 изваянных из чистого злата. На твердом коромысле возвешенные зрелися весы. В единой из чаш лежала книга с надписью Закон милосердия; в другой же книга с надписью Закон совести …». В сне путешественника внимание сосредотачивается не на изображении богатства и изобилия шаха, и даже не на драгоценных аксессуарах власти, а на деяниях монарха, символизируемых этими предметами. Детали дворцовой атрибутики не воспринимались отвлеченно-аллегорически, поскольку представляли конкретное описание Зала общего собрания Правительствующего Сената. Из всех заслуг императрицы истинными были лишь военные, символизируемые мечом: при Екатерине II территория Российской империи значительно расширилась благодаря завоеванию южных (Крым) и западных (Украина, Польша) земель. Золотой сноп с обильными колосьями оказался иллюзорным символом крестьянского благополучия подобно потемкинским деревням, как эфемерной была и идея монархини о справедливом законодательстве. Попытка созыва комиссии по составлению Нового Уложения потерпела провал. Радищев не случайно изобразил все приписываемые императрице заслуги в скульптурных символах, то есть, застывших, окаменевших, мертвых. В одной из глав книги он открыто высказался, что «крестьянин в законе мертв». В пятом параграфе «Поэтика восточной повести: стереотип художественного дискурса и оригинальность мотивои образотворчества» рассматриваются художественные универсалии в интертекстуальном сопоставлении. Мотивно-образная близость обусловлена использованием писателями – анонимным создателем «Надира», Херасковым, Радищевым и Крыловым – восточной поэтической изобразительности. В произведениях названных авторов, воспользовавшихся ориентальными сюжетами, определяется немало художественных аналогов. В параграфе проанализированы основные, наиболее презентабельные в плане художественно-изобразительного воплощения восточные мотивы – путешествия, сна, переодевания, прозрения, и образы – зверя-чудища и льстивых поэтов-сочинителей. Художественные аналогии, выявленные в текстах, позволили сделать вывод о целенаправленном применении их авторами идентичных ориентальных мотивов и образов. Вместе с тем, на пересечении сюжетообразующей восточной темы и индивидуально воплощенных в ее реализации идейных взглядов, каждый из писателей высказывал свою личностную эстетическую позицию. В третьей главе работы «Ориентализм в русской классицистической трагедии» исследуются драматургические произведения, сюжетная коллизия которых основана на восточном материале. 10 В первом параграфе «Репрезентация восточного сюжета в трагедии М.В. Ломоносова «Тамира и Селим» анализируется трагедия корифея русского классицизма, написанная в 1750 г. – первом в отсчете второй половины XVIII в., поэтому мы включили ее в диссертационное исследование с полным на то основанием, тем более, что восточная тема является в пьесе сюжетообразующей. В литературоведении принято считать, что основоположником российской трагедии является А.П. Сумароков. Действительно, на протяжении II-й половины XVIII в. именно его трагедии были основой отечественного театрального репертуара. Являясь главным теоретиком, утверждавшим в русской литературе жанровые каноны классицизма, как писатель-практик Сумароков в ряде существенных моментов отступал от общепризнанного теоретического формуляра. Самая существенная его новация – это использование не античных сюжетов, как это принято было в произведениях французских драматургов, а материалов русской истории. Ломоносов для одной из двух написанных им трагедий – «Тамира и Селим» – избрал не древнерусский, а восточный сюжет, причем, задолго до шумной популярности вольтеровских пьес. Ломоносов воспользовался ориентальной фабулой весьма оригинально, можно сказать, опосредованно, на подтекстовом уровне, спроецировав ее на русскую историю. Пьеса была построена по образцу структурного канона классицистической трагедии с установкой на дидактизм, поучительный моральный урок, который должно было преподать зрителю, просмотревшему историю, разыгрывающую страсть и любовные страдания героев на фоне политической борьбы с агрессией восточной деспотии. Это была первая в русском классицизме трагедия с использованием восточного материала. В параграфе ведется дискуссия с литературоведами, которые абсолютизируют национально-исторический пафос произведения, полагая, что, основываясь на летописном источнике, Ломоносов передал все детали Куликовской битвы (Моисеева Г.Н.; Прокофьева Е.А. и др.). На основании тщательного анализа текста трагедии мы пришли к выводу, что утверждение большинства исследователей об исконно исторической основе сюжетной коллизии не имеет оснований. Эпизоды сражения выступают как внесценический фон, как повод использовать поражение Мамая для представления романтической истории. В рамках анализа интерполяции восточных мотивов большой интерес вызывает пьеса, рассмотрению которой посвящен второй параграф «Восточная аллюзия как прием критики самодержавной тирании, деспотизма и самозванства в трагедии А.А. Ржевского «Подложный Смердий». 11 Исследователи русской классицистической литературы единодушно сходятся во мнении, что знаменитый «Дмитрий Самозванец» Сумарокова (1771 г.) – это первый опыт создания произведения в жанре «тираноборческой» трагедии. Однако, на наш взгляд, приоритет в этом почине должно отдать Ржевскому, автору трагедии «Подложный Смердий», написанной в 1769 г. Проблему самозванства поднял именно он: образ Лжесмердия предвосхитил образ Лжедмитрия. В основе сюжета трагедии – восточная история. Действие происходит в персидском городе Сузы. Но ориентальный мотив использован драматургом лишь как внешняя фабула. Восток иллюстрирует топонимическая карта – Персия, Египет; ономастика – специфические имена персонажей (Дарий, Федима, Пармия и др.); намек на гарем (в перечне действующих лиц – евнух с письмом и группа евнухов). Других характерных примет восточного колорита в пьесе не наблюдается. Вместо восточных обозначений монарха (султан, калиф, шах, бей) и приближенных (диван, визирь) употреблены русские титулы – царь, царица, вельможа. Впрочем, традиция предполагает не только следование и использование мотивов и образов, но и отступление от них. Не случайно русский драматург, заимствуя сюжет из «Истории» Геродота, абсолютно полярно оригиналу изобразил Лжесмердия как деспотасамозванца, представляя сугубо русскую ситуацию захвата власти незаконной престолопреемницей. В действиях и поступках заглавного персонажа автор трагедии совместил две сюжетные линии: долг-личное чувство и самозванство-законная власть. Как государственный лжеправитель Смердий стал жертвой и самообмана и предательства окружающих его вельмож, но как частный человек – лжемуж – он избежал предательства возлюбленной, ставшей, в свою очередь, жертвой своих чувств. В критической литературе принято считать, что именно Сумароков в знаменитой трагедии впервые, хоть и закулисно, ввел образ народа как освободителя страны от власти самозванца, а реально на сцену народ вывел Пушкин в трагедии «Борис Годунов». Может быть потому, что пьеса Ржевского надолго была предана забвению, осталось без внимания его новаторство. Но факт налицо: в «Подложном Смердии» восстание народа против самозванца изображено в его реальном сценическом представлении: народ включен в перечень действующих лиц, активно выходит на подмостки и даже представитель, обозначенный как «один из народа», убивает ненавистного Патизива. И хотя Сенат провозглашает Дария царем, решение это формально – царь признан народом. Таким образом, восстановим справедливость и отдадим должное драматургическому новаторству Ржевского, впервые нарушившему классицистический канон жанра, сообразно которому в трагедии дозволялось изображать лиц только благородных сословий. Народ на 12 сцене как действующее лицо – это нововведение Ржевского, предвосхитившего и Сумарокова, и Пушкина. В третьем параграфе анализируется «Восточный контекст в трагедии В.И. Майкова «Фемист и Иеронима». В.И. Майков – автор двух трагедий: «Агриопа» (1769) и «Фемист и Иеронима» (1773). Во второй из них он обратился к восточной тематике, использовав исторический сюжет о взятии Византии турками. Майков соблюдает в трагедии узаконенные черты жанрового канона, сохраняя дидактическую направленность идейного содержания и насыщая пьесу тирадами, в которых наставления монархам приобретали конкретный политический смысл. Только все эти тирады из действия в действие, из явления в явление заурядно повторяются и не возбуждают зрительскую и читательскую заинтересованность развитием сюжетной коллизии. В пьесе весьма специфическим образом воплощен традиционный для восточных сюжетов мотив переодевания. Заглавный герой «переоделся» в турецкие одежды, перевоплотился в преданного слугу восточного тирана, но – с целью мщения. Цель эта, на первый взгляд, была благородной: «Грецию от лютых бед спасти». Ситуация притворства в результате привела к трагической развязке. Главные действующие лица пьесы – положительные и отрицательные – плетут козни, интригуют. Как это не покажется парадоксальным, но основным притворщиком является заглавный герой. Фемист подвигает на лукавство Магомета: пользуясь его доверием, он уговаривает обмануть янычар и пообещать им выдать греческую пленницу. Заговор, основанный на обмане, закончился разоблачением. Начальник стражи, преданный Магомету, раскрыл фальшь Фемиста и Иеронимы, облеченную в форму героизма. Разоблаченные в заговоре, заглавные герои погибают. Трагедия Майкова не была признана современниками, несмотря на то, что идея ее, обосновывающая законность выступления против покорения мусульманами христианского мира, тем более в условиях войны с Турцией, представлялась актуальной. В несостоятельности пьесы помимо объективных причин не исключен и субъективный фактор, обусловленный слабо выписанными характерами персонажей, а также, возможно, не импонировавшей публике, воспитанной на привычной в трагедийном действе благородной жертвенности положительных героев, коллизии, оправдывающей притворство ради возвышенных целей. Не прописан в пьесе и конфессиональный конфликт. Эта проблема наиболее ярко разработана в пьесе, исследуемой в четвертом параграфе «Антиномия «православная Русь – языческий Восток» в трагедии Н.П. Николева «Сорена и Замир». 13 Пьеса Николева «Сорена и Замир» по содержанию и характеру конфликта являет собой весьма выразительную иллюстрацию жанра тираноборческой трагедии, интенсивно представленного в русской драматургии последней трети XVIII в. Действие соответственно канону жанра классицистической трагедии разворачивается на фоне борьбы разума, чести и долга с личными чувствами и эмоциями. В тираноборческой трагедии сюжет и конфликт осложняются проблемой политического характера вследствие неограниченного деспотизма монарха. Властитель, обуреваемый страстью, игнорирует все разумные законы общественной жизни, подменяя их личным произволом. Авторитетные исследователи русской литературы XVIII в. (В.И. Федоров, П.А. Орлов), сходятся во мнении, что пьеса Николева «Сорена и Замир» является «перелицовкой» тираноборческой трагедии Вольтера «Альзира». На наш взгляд, зеркально «перелицованной» «Альзиой» николевский текст не является. Он весьма оригинален не только в сопоставлении с вольтеровской пьесой, но и с синхронными трагедиями современных русских драматургов. Как нам представляется, вольтерианскую традицию правомерно рассматривать лишь в использовании некоторых частных сюжетных и композиционных приемов. Один из них, ярко выписанный Вольтером, определил развязку драматической коллизии пьесы Николева, раскрывшейся в проповеди религиозной толерантности. Христианину Мстиславу в трагедии Николева противопоставлены язычники-половцы Замир и Сорена. Тот факт, что в титуле обозначен абрис полоцкого православного храма (очевидно, Софийского собора) свидетельствует о немаловажной роли присутствия религиозной идеи в сюжетной интриге пьесы, что демонстрирует и финал трагедии. Николев мастерски использовал прием «композиционного кольца», открыв действие обрисовкой контура церкви и заключив его описанием трагической смерти героев, произошедшей в христианском храме. Новаторским сюжетным решением в пьесе «Сорена и Замир» является инверсионное проецирование событий, определяющих конфликт противостояния двух антагонистических миров. Имеется в виду отчетливо прослеживающаяся в памятниках древнерусской литературы (которые широко использовались в качестве источников для русских драматургов) традиция структурирования художественного пространства по модели «родина – чужемирие», где своя земля является миром нерушимых политических, нравственно-этических, религиозных устоев, а чужая представляется агрессивной, враждебной, нарушающей стабильность этих привычных устоев территорией. Николев, вопреки устоявшейся традиции, положительно выписывает образы заглавных героев, половцев-язычников Замира и Сорену, а отрицательным персонажем выставляет русского 14 князя, христианина Мстислава. На протяжении всего трагедийного представления, вплоть до финала, звучат обличительные тирады в адрес злонравного правителя. Нетривиальной является развязка трагедийной коллизии. Месть Мстислава была воистину коварной. Он обещает оставить в живых Замира, если половец примет христианство. Реакция Замира была однозначной: продать «за жизнь свою закон, свободу, честь» он отказался. Классицистическая трагедия по закону жанра обречена на драматический финал. Лишь немногие авторы, прежде всего, Ломоносов, Сумароков, позволяли себе завершить текст оптимистической развязкой. Николев не отступил от жанрового канона, но допустил в определенной мере авторское своеволие. Финал оказался неожиданно открытым: предсмертный завет Замира, обращенный к Мстиславу, направлен на моральное перевоспитание тирана: половецкий хан-пленник, взывая к небесам, завещает русскому князю-завоевателю все свои восточные владения и судьбу подданных, возвеличивая себя воистину поступками христианского всепрощения и любви. В заключительной сцене Мстислав, потрясенный милосердием врага, предстает как покаявшийся в своих эгоистических «тиранских» проступках и прегрешениях правитель, что свидетельствует о влиянии на Николева популярных в екатерининское время идей французского просветительства, в частности, возможности воспитания идеального монарха. Однако, «модное» вольтерианство отвергало идею национальной вероисповедальности как условия политической стабильности общества. Назидательный урок правления на примере деспотизма Мстислава преподнесен Николевым, осложнившим сюжетную коллизию своей трагедии религиозным конфликтом, привлекающим внимание к нравственно-этической проблеме веры и вероисповедания. В Заключении подводятся итоги исследования, формулируются основные выводы. Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях: 1. Каримиан Фаэзех, Шелемова А.О. Рецепция восточного мотива в произведениях А.Н. Радищева и И.А. Крылова. [Текст] / Шелемова А.О, Каримиан Фаэзех // Вестник РУДН. Сер. Литературоведение. Журналистика. 2012. №4. - С.85-90. (Список ВАК). 2. Каримиан Фаэзех. Религиозная составляющая конфликта трагедии Н.П. Николева «Сорена и Замир». [Текст] / Каримиан Фаэзех // Религиоведение. 2013. №2. - С. 177-186. (Список ВАК). 3.Каримиан Фаэзех, Шелемова. А.О. Восточные сюжеты в русской журнальной прозе второй половины XVIII века: тексты, жанровая специфика, идейные приоритеты [Текст] / Шелемова А.О, 15 Каримиан Фаэзех // Вестник РУДН. Сер. Литературоведение. Журналистика. 2013. №3. -С. 9-18. (Список ВАК). 4.Каримиан Фаэзех. Добасенное творчество И.А. Крылова («Каиб», восточная повесть). [Текст] / Каримиан Фаэзех // Сборник трудов по материалам IV международной научно-методической конференции. М: МИИО, 2012. – Ч.1. – С.116-120. 5.Каримиан Фаэзех. Проблемы идеального государственного правителя в восточной повести М.Хераскова «Золотой прут» [Текст] / Каримиан Фаэзех //Материалы VII международной научно-практической конференции «Личность в межкультурном пространстве». М: РУДН, 2012 – Т.I. – С. 213-221. 6. Каримиан Фаэзех, Шелемова А.О. Ориентальные мотивы в творчестве М. Хераскова, И. Крылова и А. Радищева [Текст] / Шелемова А.О., Каримиан Фаэзех // Studia neofilologiczne VIII. Prace naukowe akademii im. Jana Długosza. Częstochowa, 2012. С. 49-61. Каримиан Фаэзех (Иран) Восточные мотивы и образы в русской прозе и драматургии II-й половины XVIII века В диссертации исследуются повести и пьесы восточной тематики как самобытное явление в литературе и вместе с тем - в общественной жизни 60-90-х годов XVIII века. Из корпуса журнальных публикаций, а также театрального репертуара вычленен пласт дидактических и сатирических сочинений, авторы которых под восточной ширмой кодировали актуальные проблемы современности. Восточный сюжет использовался в разных произведениях в соответствии с различными идейно-художественными задачами их авторов. Karimian Faezeh (Iran) Eastern motives and image in Russian prose and drama the second half XVIII century The thesis is devoted the novels and plays of Eastern subject as an original phenomenon in the literature and in public life of 60-90 years of XVIII century. Formation of didactic and satirical works cut from the journal publications, as well as the theatrical repertoire, whose authors under the eastern screen encoded in actual problem of the present. Eastern subject was used in various works in accordance with the various ideological and artistic challenges of their authors. 16
