(PDF, 2.9 МБ) - Елабужский государственный
реклама
Министерство образования и науки Российской Федерации Министерство образования и науки Республики Татарстан Елабужский государственный педагогический университет Материалы Всероссийской научно-практической конференции с международным участием Актуальные проблемы филологии и методики ее преподавания в вузе и в школе, посвященной 55-летию филологического факультета Елабуга, 20-21.11.2008 Елабуга 2008 Печатается по решению Редакционно-издательского совета ЕГПУ, протокол №27 от 26.06.2008 года УДК 4+371.3 ББК 81+74.261.3 А 43 Редакционная коллегия: Калимуллин А.М. — доктор исторических наук, профессор, ректор ЕГПУ Валеева Н.Г. — доктор исторических наук, профессор, проректор по научной работе ЕГПУ Салимова Д.А. — доктор филологических наук, профессор, декан факультета татарской и сопоставительной филологии Бубекова Л.Б. — кандидат филологических наук, доцент, декан факультета русской филологии и журналистики Материалы Всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Актуальные проблемы филологии и методики ее преподавания в вузе и в школе», посвященной 55-летию филологического факультета / Предисл. А.М. Калимуллина. — Елабуга: Изд-во ЕГПУ, 2008. — 500 с. В сборнике представлены материалы научно-практической конференции, отражающие широкий спектр актуальных проблем литературоведения, лингвистики и методики преподавания филологических дисциплин. Сборник включает в себя публикации по проблемам исследования языков и литератур народов РФ, проблемам контактологии и переводоведения, истории языка и современной лингвистики, фольклористики и литературоведения. Сборник адресован научным работникам, преподавателям вузов, аспирантам, студентам. © Издательство ЕГПУ, 2008 Приветствие ректора ЕГПУ профессора Айдара Мансуровича Калимуллина участникам Всероссийской конференции, посвященной 110-летию учебного заведения и 55-летию филологического факультета (20-21 ноября 2008 г. Елабуга) Уважаемые участники конференции, дорогие гости и коллеги! Рад приветствовать в стенах Елабужского государственного педагогического университета, учебного заведения, 110-летие которого мы отмечали недавно, известных на международном уровне и в России ученых, а также молодых филологов. Местом проведения сегодняшнего научного форума наш вуз стал не случайно: ЕГПУ в настоящее время по всем показателям является одним из ведущих вузов Республики Татарстан, это вуз, где более 70 % педагогического коллектива имеет ученые степени и звания, где функционируют признанные научные школы в области физико-математических, биологических, психолого-педагогических, исторических, филологических наук. Во все времена существования как учебного заведения одним из самых сильных направлений научно-исследовательской деятельности была именно филология. Вспомним: в 1898 году в Елабуге было открыто Епархиальное женское училище, при котором действовали классы по подготовке учителей русской словесности. Подготовка филологов была продолжена и в годы советской власти, когда в Елабуге работали педагогические курсы, педтехникум, учительский институт. Новый импульс филологическое направление получило с открытием в 1953 году Елабужского государственного педагогического института, факультета языка и литературы. С 1963-64 учебного года факультет языка и литературы был переименован и стал «филологический факультет», чуть позже — «историко-филологический». Сегодня в нашем вузе функционируют 3 крупных факультета филологической направленности: татарской и сопоставительной филологии, русской филологии и журналистики, иностранных языков. В ЕГПУ в настоящее время работает сильный корпус филологов, составляющих стержень научной элиты нашего коллектива: Заслуженный деятель науки РФ и РТ профессор Л.Ш. Арсланов, Почетные работники высшего профессионального образования Д.А. Салимова, Е.М. Шастина, Ф.Г. Галлямов, Заслуженные учителя РТ профессора Н.Х. Лаисов, С.Г. Исмагилова, А.И. Разживин, Н.Н. Аникина, Т.А. Юлкина и многие другие. Современные наши преподаватели-филологи успешно продолжают исследовательские традиции, заложенные в свое время такими известными учеными, как М.Г. Файзуллина, К.Р. Решидов, А.М. Каримова, Л.И. Чагина, Ф.И. Урманчеев, Т.Н. Галиуллин, Х.Х. Салимов, Р.Г. Салихов и др. В становлении целого научного направления «Забытые имена» огромную роль сыграл академик АН РТ Н.М. Валеев. И сегодня филология в нашем вузе — одна из самых привлекательных и активно исследуемых молодыми учеными сфер. Только за последние 3 года под руководством наших профессоров было защищено 12 кандидатских диссертаций по специальностям «Русский язык», «Русская литература», «Языки народов РФ», «Литература народов РФ» в специализированных советах Казани, Тюмени, Кемерова и Тобольска. В издательском центре ЕГПУ и в республиканских издательствах публикуются труды по литературоведению и краеведению, актуальным проблемам русского и татарского языкознания, сопоставительной грамматике татарского и русского языков. Среди наших ученых — авторы справочников-энциклопедий по истории и культуре нашего края, академической грамматики татарского языка, первого орфографическо-орфоэпического словаря татарского языка, учебников по сопоставительной грамматике русского и татарского языков и др. Несмотря на то, что Елабуга традиционно считается провинциальным городом, у ЕГПИ давние и крепкие связи с научными центрами страны и известными на всю Россию учеными. У нас не раз бывали известнейшие литературоведы П.В. Палиевский, В.В. Кожинов, председатель Татарстанского отделения Союза российских писателей Н.П. Алешков, писатель Михаил Гоголев и другие. Преподаватели имеют налаженные контакты с видными учеными-литературоведами России, в их числе и те, кто начинал свою научную деятельность в Елабуге. Это доктора филологических наук профессора Олег Иванович Федотов (ныне работающий в Польше); 10 лет посвятил Елабуге Марк Иосифович Бент (продолжает научно-преподавательскую деятельность в Челябинском университете, а также читает лекции в университетах Германии); более 10 лет работал на кафедре Натан Давыдович Тамарченко (сегодня работает в Москве). Постоянно принимает участие в крупных научных конференциях, проводимых в ЕГПУ, доктор филологических наук профессор Вячеслав Михайлович Головко, проработавший здесь более 3 лет (сегодня он является заведующим кафедрой Ставропольского университета). Длительное время в ЕГПИ работали доктора филологических наук профессора Талгат Набиевич Галиуллин (ныне проф. Казанского госуниверситета) и Фатих Ибрагимович Урманчеев (ныне зав. отделом фольклористики Института языка и литературы Академии наук РТ). Рассматривая филологические традиции ЕГПУ, нельзя не отметить давний и глубокий интерес к слову, языку, литературе, духовной культуре вообще, развивавшейся в городе на протяжении многих веков. Литературные традиции были заложены в уездной Елабуге еще в ХVШ-ХIХ вв. Так, в 1796 году А.Н. Радищев в «Дневнике путешествия из Сибири» описывал Булгарское городище, Святой ключ и в целом Елабугу. Более сорока лет прожила и похоронена в Елабуге известная героиня Отечественной войны 1812 года, ординарец фельдмаршала М.И. Кутузова писательница Н.А. Дурова. Ее произведения, особенно «Записки кавалерист-девицы», были высоко оценены А.С. Пушкиным и В.Г. Белинским. Именно в Елабугу приходили письма великого поэта; из Елабуги отправилась в 1836 году Надежда Андреевна в Петербург для встречи с Александром Сергеевичем Пушкиным. В Елабуге родился Дмитрий Иванович Стахеев (1840-1918) — крупный писатель второй половины XIX в., автор 20 томов романов, повестей и рассказов, ныне признанный в научном мире прозаик уровня А.Ф. Писемского и И.А. Гончарова. Сегодня Елабуга благодаря многолетним исследованиями Н.М. Валеева стала одним из центров, объединяющих специалистов, для которых личность Д.И. Стахеева стала объектом научных изысканий: через каждые 2 года у нас проводятся Международные Стахеевские чтения, куда съезжаются и потомки знаменитой династии меценатов, и литераторы, и языковеды, и историки. В Елабуге провела свои последние дни русская поэтесса М.И. Цветаева. Здесь же создан первый и пока единственный в мире мемориал крупнейшему поэту-романтику ХХ века. Постепенно он становится местом паломничества ценителей цветаевского творчества со всего мира. Международные Цветаевские чтения, которые прошли в сентябре этого года в ЕГПУ уже в 4-й раз, показывают, что интерес к творчеству этого феноменально талантливого поэта ХХ века с каждым годом только усиливается. Большой след в литературной жизни Елабуги оставили татарские писатели. В нашем педагогическом вузе преподавательской и научной деятельностью занимался известный татарский писатель и ученый Эдуард Касимов. Видный крымско-татарский поэт и литературовед Керим Джаманаклы (Керим Решидович Решидов) в послевоенные годы работал заведующим кафедрой русской и зарубежной литературы в ЕГПИ. В Елабуге жили и творили поэты Хабра Рахман, Сулейман Мулюков, которые совсем молодыми погибли в годы Великой Отечественной войны. В Елабуге творил выдающийся деятель татарской литературы и культуры драматург Тази Гиззат, создавший первую в Елабуге татарскую театральную труппу. Список можно продолжить, отмечу лишь то, что татарские писатели всегда были желанными гостями нашего города и нашего университета. В нашей памяти сохранились яркие выступления ближайших десятилетий Сибгата Хакима, Равиля Файзуллина, Амирхана Еники, Рустема Мингалима; нашим студентам посчастливилось слушать таких мастеров слова и пера, как Туфан Миннуллин, Радиф Гатауллин, Мухаммат Магдеев, Мансур Хасанов, Азат Ахмадуллин, Фоат Галимуллин, Разиль Валиев и многие другие. Видные татарские ученые-литературоведы и тюркологи Ибрагим Нуруллин, Абрар Каримуллин, Нил Юзиев, Фарит Хатипов, Фоат Га ниев, Х.Ю. Миннигулов, М.З. Закиев в разные годы были председателями Государственной экзаменационной комиссии или приезжали на встречу со студентами. Показательно, что в университете сформировались аура синтеза татарской, русской и европейской культур, традиции воспитания студентов в духе уважения ко всем национальным культурам и государственным языкам Республики Татарстан. Перспективы в области изучения русского и татарского языков, литературы и истории в стенах ЕГПУ также масштабны, и их реализация, несомненно, духовно обогатит народы нашей страны и будет способствовать сохранению и изучению богатейших пластов культуры и истории народов Республики Татарстан. Желаю участникам конференции творческих успехов, крепкого здоровья и все новых и новых встреч на нашей елабужской земле, в городе с тысячелетней и в вузе со 110-летней историей. Надеюсь, что эта конференция станет определенной вехой в развитии филологической науки, науки самой древней, гуманной и интересной, ибо истина гласит: «В начале было слово...» Ф.А. Абдуллина Р. Мөхәммәдиев әсәрләрендә фразеологик әйтелмәләр Тел — халыкның яшәү асылын, гореф-гадәтен, дөньяга карашын, фәлсәфәсен, тарихын, кыскасы, бөтен күңел байлыгын күп гасырлар буена үзенә сеңдерә барып, аны безнең заманнарга китереп җиткергән чиксез зур хәзинә. Шуңа күрә нәфис сүз сәнгате үсешенә үз телен тудыручы, иҗат итүче, үстерүче, камилләштерүче халык та, ул телнең матурлыгын, культурасын, эчке серләрен фәнни нигездә тикшерүче галимнәр дә даими рәвештә игътибар итеп тора. Шуңа бәйле рәвештә язучыларның образлы телен, индивидуаль стилен өйрәнүгә дә зур әһәмият бирелә. Мәгълүм ки, әдәбият — тормыш дөреслеге, кеше турындагы гыйлем. Ә тел — әдәбиятның беренче элементы. Әдәби әсәрнең сәнгатьчә эшләнешен, тел-стиль чараларын өйрәнү — укучыларның эстетик зәвыгын формалашу, матурлыкны тою, туган телнең эчке серләрен, потенциаль мөмкинлеген тирәнрәк үзләштерү, сөйләмен үстерү, дөньяга карашын киңәйтүгә, әсәрне аңлауга, язучының осталыгын билгеләүгә зур ярдәм итә. Сүз сәнгате остасы булу дәрәҗәсенә күтәрелгән язучыларыбыз шактый. Р. Мөхәммәдиев — шундыйларның берсе. Әдип әсәрләренең укучыны җәлеп итә торган бер сихри көче теленең халыкчан, образлы, эмоциональ, бай булуында. Ул телнең халык авыз иҗатындагы кебек йөгрек, үткен, вакыт-вакыт салмак, тантаналы, аһәңле, сәнгатьле булуына зур игътибар итә. Р. Мөхәммәдиев — берничә повесть авторы. Ул үз әсәрләрендә матур, эчтәлекле, образлы сурәтләү чаралары кулланырга ярата. «Беренче умырзая» дигән китабына кергән повесть һәм хикәяләрендә язучы бүгенге авыл, аның кешеләре, проблемалары турында яза. Ә инде фразеологик әйтелмәләр, тел бизәге буларак, идея-эчтәлекне ачыклауга зур ярдәм итә. Бер мисал: «...җиде кат җир астында яткан суны суыртабыз». Бу фразеологик әйтелмә аз сүз белән күп мәгънә белдерергә ярдәм итә. Аның аша без бүгенге кешенең ныклыгын, ихласлылыгын, характер сыйфатын күз алдына китерәбез. «Ай күрде, кояш алды» дигән әйтем халык телендә күптән кулланыла. Биредә автор аны суга баручы кызның тиз генә атлап күздән югалу күренешен бирү өчен файдалана. Ай һәм кояш — матурлык символы. Кыз матурлыгын ай, кояш белән бәйләп бирү эстетик тәэсирне көчәйтә. «Чишмәгә төшкән серле сукмак» дигәндәге фразеологик әйтелмә дә поэтик хис турында. Сукмаклар бик күп, ләкин серлесе булмыйдыр. Ә менә Рәхимҗанның яраткан кызы чишмәгә суга йөргән сукмак — серле. Бу исә ике яшь йөрәкнең яшерен серләре, мөкатдәс тойгылары белән бәйле. Ринат Мөхәммәдиев халык телендәге, җырлардагы традицион фразеологик әйтелмәләрне әзер килеш тә, үзгәртеп тә куллана. Стиль таләп итсә, ул үзе дә яңа фразеологик әйтелмәләр иҗат итә. Халыкта, мәсәлән, күз уйнату, каш сикертү, күз елкылдату, керфек сирпү кебек фразеологик әйтелмәләр күптән килә. Язучы шуларны иҗади куллана. «Шомырт кара күзләр дугайланып килгән озын керфекләр артында качыш уйнап алды». Рәхимҗанга тартылганын үзе дә сизми калган Зәйнәпнең сөю хисенә исергән күзләре йомылып китә. Бу фразеологик әйтелмә аша без ике яшь йөрәкнең үзара кайнар мәхәббәт кочагына ташлануын күрәбез. Зәйнәп иң нечкә хисләргә бирелүчән. Яки: «дәртләндергеч көй дөньяга яңа чишмә булып туган». Биредә дә язучының фразеологик әйтелмәләр белән иҗади эш итүе сизелә. Дәртле көй, моңлы көй, дәртле йөрәк кебек фразеологик әйтелмәләр халыкта бар. Автор, «дәртле көй»не кеше йөрәгенә якынайту өчен, башка кушымчалар белән бирә. Аның яңа чишмә булып тууы эмоциональлекне тагын да арттыра төшә, эстетик функцияне көчәйтә. «Аваз» сүзенә бәйле рәвештә ясалган фразеологик әйтелмәләр дә байтак: кеше авазы, серле аваз, сихри аваз һ.б. Ринат Мөхәммәдиев «чишмә авазы» дигән индивидуаль фразеологик әйтелмә куллана. Бер чишмә авазын икенче чишмә күтәреп алу, аны яңалары алыштыру исә безнең табигатьнең серле, тылсымлы дөньясына әйди: «Бер чишмә авазын икенче чишмә күтәреп алды, аны яңалары алыштырды». «Янып-көеп йөрү». Ут кабып яну көю түгел, ә үзенә-үзе урын табалмый, уйланып, мәхәббәттән туган уңышлары белән шатланып йөрү. Ул үзен бәхетле кешеләрдән санап, кемгәдер кирәклеген сизә һәм үзе дә кем өчендер тырышып, кайгыртып йөри. Бу инде Рәхимҗанның Зәйнәп өчен янып-көеп йөрүләре. Мондый мисалларны Ринат Мөхәммәдиев әсәрләреннән күп китерергә мөмкин: Санияттинең күзләрендә серле очкын уйнап алды, чишмәнең суы йолдыз булып ява, чәчәк аткан фаягөл, ишегалды бәйрәм итә, татлы хыялга чуму, күңел күзе, эленеп торган кояш һ.б. Ринат Мөхәммәдиевнең прозасында матур-матур чагыштыру, метафора, эпитетлар да күп очрый. Мәкаль-әйтемнәр дә бар. Аларның барысы да аз сүз белән күп мәгънә белдерү, образ, җанлы картина тудыру, идея-эчтәлекне ачарга ярдәм итә. Әдәбият 1. Виноградов, В.В. Стилистика. Поэтика художественной речи // Поэтика. — М.: Наука, 1963. 2. Поварисов, С.Ш. Мәктәптә әдәби әсәрләрнең телен өйрәнү. — Казан: Тат. кит. нәшр., 1978. 3. Сафиуллина, Ф.С. Хәзерге татар әдәби теле. / Ф.С. Сафиуллина, М.З. Зәкиев. — Казан: Мәгариф, 2002. 4. Хайруллина, Р.Х. Фразеологическая картина мира от мировидения к миропониманию. — Уфа: Изд-во БГПУ, 2000. 5. Юсупов, Р.А. Лексико-фразеологические средства русского и татарского языков. — Казань: Тат. кн. изд-во, 1980. Д.Н. Абрамова Приём контраста в языке современной прозы Приём контраста является одним из важнейших композиционностилистических принципов речи. В языке и речи контраст представляет собой динамическое противопоставление двух содержательно-логических планов изложения и неразрывно связан с особенностями человеческого восприятия и познания. Современная литература активно использует приёмы контраста, создавая так называемый кодовый язык, который понятен далеко не всем. Особенностями этого языка являются ёмкость фраз, ассоциативный характер изложения, многократное применение контрастивных оппозиций, основанных на языковых и авторских антонимах, использование парцеллированных предложений. Все эти отличительные черты ярко представлены в трилогии С.В. Лукьяненко «Ночной Дозор», «Дневной Дозор» и «Сумеречный Дозор», в основе которой лежит вечная проблема противопоставления Добра и Зла, раскрывающаяся как на лексическом, так и на ассоциативном уровне. Здесь можно найти богатый материал для изучения состояния современной антонимии. Противостояние двух сил — Тьмы и Света, дозоров — Ночного и Дневного, их адептов — Светлых и Тёмных обусловливает наличие большого количества антонимов. Кроме того, жанр фантастики предполагает образование окказионализмов, которые, в свою очередь, вступают в антонимичные оппозиции. Если рассматривать частеречную принадлежность антонимов, то первичным средством выражения противоположности остаётся одночастеречная антонимия. При компонентном анализе можно выявить традиционные категориально-грамматические семы: сема «предметность», сема «признак», сема «процессуальность». Наиболее употребительными являются антонимы-существительные: ненависть — любовь, радость — печаль, Тьма — Свет. Сюда же можно отнести и субстантивированные слова: Тёмные — Светлые, дурак — умный. Оппозиции антонимов, выраженных существительными, подчёркивают противоречивость окружающего мира, выделяя по контрасту социальный статус людей, их отношения с законом, нравственные ценности: маленькие и большие люди, дворники и президенты, преступники и полицейские. Ярким признаком авторской манеры С. Лукьяненко является использование трёхчленной антонимичной оппозиции: «Мне хотелось пить, не воды — я способен без всякого для себя вреда утолить жажду грязным городским снегом, не спиртного — шкалик с поганой сивухой был под рукой и тоже не принёс бы мне вреда. Мне хотелось крови» (2. с. 19) Значительное место в структуре произведения занимают ассоциативные оппозиции несистемного характера, и связаны они с главными категориями придуманного автором мира: Сумраком и уровнями Сумра ка. Можно выделить некоторые смысловые группы подобных оппозиций. Изменение внешности (человеческий облик — сумеречный облик), например: «Тело его изменилось, приобретая классические признаки демона: тусклая чешуя вместо кожи, неправильная форма черепа, поросшего вместо волос какой-то свалявшейся шерстью, узкие глаза с вертикальными зрачками» (2. с. 122). В данном примере представлены две явные оппозиции: чешуя — кожа и волосы — шерсть. Изменение окружающей среды (человеческий мир — сумрак): «Рука ухнула в Сумрак, а вслед за рукой — и я сам. Мир преобразился. Выцвел, посерел. Повисла глухая тишина, лишь едва слышно звенела электронная начинка в «глазке» и коммутаторе. Потом я вышел из Сумрака. Мир обрёл краски и убыстрился. Откуда-то доносилась музыка» (2. с. 718). Красота — безобразность: «Миг — и красавец зверь стал комком окровавленной плоти» (2. с. 482.). Сведение ассоциативных оппозиций к системным контекстуальным антонимам, на наш взгляд, разрушит замысел автора, его особое видение мира. Ассоциативные оппозиции несистемного характера прежде всего предназначены для выражения градации при переходе на разные уровни Сумрака, который представляет собой своеобразную спираль, а его слои — витки этой спирали. Для трилогии характерно тесное взаимодействие общеязыковых и авторских антонимов. При этом контекстуальные антонимы употребляются в тексте почти с такой же частотностью, как и общеязыковые. В основном автор использует ситуативные антонимы, а окказиональные образования встречаются редко. Как узуальные, так и контекстуальные антонимы являются средством создания различных стилистических фигур. Наиболее часто встречающимся стилистическим приёмом является антитеза. Особую выразительность антитеза приобретает, когда в одном предложении противопоставляется несколько оппозиций антонимов: «Когда Тёмный маг пьёт чужую боль, она лишь прибывает, когда Светлый маг берёт чужую радость, она тает» (2. с. 313). Наряду с антитезой используются и другие стилистические фигуры: акротеза, оксюморон, амфитеза и диатеза. Помимо этого автор применяет и другие необычные кодовые знаки. Это делает язык его произведений ярким и узнаваемым. Не случайно интерес к творчеству С. Лукьяненко не ослабевает, а отдельные фразы из его произведений стали элементами кодифицированного языка молодёжи по признаку « свой — чужой». Примечания 1. Григорьева, Т.Г. Семантическая интерпретация концептов «свет» и «тьма» в русском языке: Авторефер. дис... канд. фил. наук / Т.Г. Григорьева. — Уфа: Издательство Башкирского университета. 2004. — 24 с. 2. Лукьяненко, С.В. Ночной Дозор. Дневной Дозор. Сумеречный Дозор / С.В. Лукьяненко. — М.: АСТ. 2005. — 937 с. 10 В.Р. Аминева Концепция драматического в произведениях русских и татарских писателей В работе «К методологии гуманитарных наук» М.М. Бахтин, поставив проблему «контекстов понимания» и разграничив малое время современности и большое время, «близкий» и «далекий» контексты, пишет о нескончаемом обновлении смыслов во все новых контекстах. В качестве такого «контекста понимания» русской литературы ХIХ в. в нашем исследовании выступает татарская проза первой трети ХХ столетия, остающаяся вне интересующих нас текстов, но являющаяся своеобразным диалогизирующим фоном их восприятия. При этом позиция «вненаходимости» одной литературы по отношению к другой дает возможность иного, нового ее видения, недоступного взгляду «изнутри», позиции, условно говоря, самонаблюдения. Ситуация перехода от одной эпохи к другой, исторического обновления мира предстает таким его состоянием, как распад былого общественного единства, разрыв между природой и человеком, материей и духом, небом и землей и т.д. Писатели рисуют кризисное состояние современного им общества, социальных, нравственных, идейных его оснований и тот раскол, разъединение, взаимное непонимание, которыми этот кризис сопровождается. Трагедия человеческой отъединенности обнаруживается ими в пределах обширного смыслового репертуара. Столкновение различных жизненных систем, социально-идеологических позиций формирует конфликт как структуру, сочетающую в себе эпические и драматические начала. Рост духовного самосознания личности и обострение ее противоречий со средой, обществом, миром предстает как закономерность современной жизни, определившая характер действия в произведениях этого периода, его напряженную динамику, насыщенность драматическими коллизиями, связанными между собой в целую систему. Но монологическая сосредоточенность героев на своих переживаниях, эмоциональном самосознании и самоопределении противопоставлена динамической конфликтной модели характера, активности событийных и диалогических рядов, определяющих специфику концепции драматического в произведениях русских писателей второй половины ХIХ в. В татарской прозе начала ХХ столетия возникают новый тип сюжетных ситуаций, отражающих внутренние противоречия эпохи, создаваемые движением истории и раскрывающиеся в противостоянии позиций героев. Яркий пример — рассказ Г. Исхаки «Мансур» (1906 г.), в котором изображается момент самоактуализации личности: герой совершает выбор, уходит из дома и семьи. Это событие дано 11 сквозь призму восприятия трех героев — отца, матери и самого Мансура. В жизненной позиции родителей воплощена логика патриархального социально-нравственного сознания, в соответствии с которой жизнь должна строиться по готовым нормам, заданным традицией, поведение — подчиняться определенным мировоззренческим и практическим установкам. Устойчивый национально-исторический тип жизни, воссоздаваемый в размышлениях отца и матери, дается и в кругозоре сына, связанного с этим миром и в то же время внутренне непричастного к нему. Принятые в данной среде модели поведения осознаются Мансуром как несоответствующие требованиям времени, насущным общественно-народным потребностям. Осмысление собственной жизни в соотнесенности с судьбой народа приводит героя к выработке новой жизненной программы, в основе которой — идея самоотверженного служения народу: «Аныңча, бу вакытта һәр аңлаган, һәр белгән кеше халыкка хезмәт итәргә кирәк, һәр кеше, үзенең вак-төяк рәхәтләрен уйламаенча, халык файдасына үзен-үзе корбан кылырга кирәк иде» [1, с. 24]. Цель Мансура, не связанная с нормами и ценностями господствующего семейно-бытового уклада, несовместимая с ними, отъединяет его от семьи — отца, матери, сестер, от всего, что происходит в мире дома и, возможно, в его рамках. Самые близкие люди — отец, мать, сын — оказываются далеко разошедшимися в своих нравственных ценностях, логике поведения. Право выбора, пробуждение активности, самостоятельное и инициативное существование противопоставлены косности установленного видения и понимания мира. Возникающей в социальном и метафизическом аспекте антитезе укорененного и неукоренного бытия, статичного образа жизни и динамичного духовного мира героя соответствует пространственная оппозиция сада и дороги. Образ сада — признанного символа «поэтических» начал бытия — в данном произведении трансформируется в локус, который атрибутирует систему устойчивых традиций, определенную социальную среду и принятые в ней ориентиры. Мансур преодолевает власть среды, инерцию существующего уклада жизни. Появляющийся в финале рассказа хронотоп дороги перерастает в символ разрыва со старым миром, прошлым, распада прежних жизненных связей, пути в новую жизнь. Мотив дороги наполняется конкретно-историческим содержанием. Динамика переходного состояния жизни определяет своеобразие повествовательной формы рассказа, вбирающего в себя индивидуально-психологическое и эпохальное, социально-историческое и философско-этическое содержание. В нем представлены три самостоятельных взгляда на жизнь и связанных с ними три «локуса» текста. Фрагментарность композиции — способ воссоздания дробности и разобщенности единого народно-национального бытия, дивергенции отдельных его сфер; прием, раскрывающий контрастность разных точек 12 зрения на мир и человека. Однако через все произведение проходит мотив слез, передающий общность эмоционально-душевного состояния персонажей. Проявившаяся в этом бесконтрольном действии глубинных сил души общность переживания противопоставлена различию жизненных позиций, установок, ориентиров героев, их разъединенности друг с другом. Таким образом, по отношению к процессу разобщения и дезинтеграции и на его фоне в той же наличной современности проявлена смысловая значимость иных тенденций национально-исторического развития, указывающих на необходимость будущего синтеза. Сущность становящейся национально-исторической жизни сказывается и в духовном облике героя рассказа А. Тангатарова «Өзелде» (1917 г.). Рассказ состоит из двух фрагментов, последовательно раскрывающих социально-психологическую драму героя. Используя разнообразные формы синтеза авторского повествования и «внутренней речи» персонажа, писатель показывает борьбу противоположных начал в духовной жизни человека — долга и естественного влечения. Любовь к русской девушке Насте ставит героя в конфликтные отношения со всем привычным укладом жизни, с семьей, вступает в противоречие с его религиозно-нравственным сознанием. Поэтому окрашенные в элегические тона воспоминания о гармонических моментах любви, ее радостных и безмятежных состояниях сменяются суровым и безотрадным пониманием необходимости отречения от личного счастья. Второй критический момент в жизни героя связан с преодолением соблазна уйти от жестокой действительности, суровых будней военной службы в гармоническое царство любви и отдыха. Поток эмоций, выраженных цепью экспрессивных вопросов, завершается мыслью о любви как большой жизненной ценности, ради которой можно пожертвовать многим. Но единая общенациональная цель — служить делу возрождения татарского народа — требует отказа от открывающихся жизненных возможностей, самоограничения. Очевиден абсолютный характер этого идеала, исключающего какие-либо компромиссы, и его неумолимая категоричность. Сознание нравственной и гражданской ответственности перед народом побеждает стихию чувств, потребность любви и счастья: «Поезд кузгалды, вагон тәгәрмәчләре теңгердәгән өзек тавьтшлар аңарга бик ачык һәм ышанычлык белән «мәхәббәт өчен әллә ниләр корбан ителә, ләкин... хәзерге көндә халыкның түбәнлеге, аның ярдәмчеллеген уйла... халык файдасы нигә дә корбан ителми» дигән кебек булдылар» [2, с. 331]. В первой части рассказа герой отдается воспоминаниям о прошлом во время ночного дежурства, находясь в маленькой темной комнате. Ночную тишину нарушают лишь вой ветра да бой часов, однообразный стук которых указывает на механическую последовательность времени, символизирует «хождение по кругу», возвращение к уже 13 пройденному. С этим комплексом мотивов связано эмоциональное самосознание и самоопределение личности, находящейся во власти традиционной системы ценностей и еще не отделившей себя от старого мира. Возникает картина всеобщей дремоты, спячки сознания, погруженного в хаотический поток жизни, дремлющего перед лицом времени. Статичному замкнутому хронотопу первой части рассказа противопоставлена пространственная динамика второго эпизода. Семантизируясь, она передает идею движения, духовного и гражданского восхождения человека, его устремленности в будущее. Трижды настойчиво и выразительно звучащий колокольчик маркирует пороговую ситуацию в жизни героя, обозначает полюсы, между которыми умещается весь мир человеческого счастья, радости и надежды. Выбор, совершаемый героем, отражает его причастность к основным тенденциям духовной жизни нации, к заданному движением поезда «ритму» исторического времени. Монтажный тип композиции служит средством введения в рассказ романного содержания — изменения жизненной позиции человека, его ценностных ориентиров. В нем запечатлен и особый, состоящий из моментов душевных скачков, эмоциональной напряженности режим внутреннего существования человека, отражена прерывистость его психики. Итак, татарские писатели начала ХХ в. увидели мир в динамическом и катастрофическом ракурсе: в радикальных сдвигах и разломах, в прорывах в область трансцендентного, утопической устремленности в будущее. В художественно-эстетическом аспекте такое самосознание реализовалось в установке на фрагментарность композиции, антитетичность как определяющее отношение создаваемого смыслового мира, соединение реалистической достоверности с условно-символической обобщенностью. Примечания 1. Исхаки, Г. Сочинения / Г. Исхаки: В 15 т. Т. 2. — Казань: Татарское книжное изд-во, 1998. — 464 с. На татарском языке. 2. Татарские рассказы: начало ХХ века. — Казань: Изд-во «Магариф», 2007. — 399 с. На татарском языке. 14 Н.Н. Аникина Семантическое «согласование» компонентов в составе глагольных образований аналитической структуры В современном русском языке, в особенности в его книжной разновидности, в последние десятилетия усиливается тенденция к аналитизму. В лексико-фразеологической системе она проявляется в активизации устойчивых глагольно-именных сочетаний, располагающихся в периферийной зоне фразеологии. Данные образования, которые в классификации В.В. Виноградова отнесены к устойчивым сочетаниям, иногда называют глаголами аналитической структуры, поскольку многие из них по значению соотнесены с однословными глаголами. Последние имеют формальную общность с зависимым именным компонентом. Ср.: приносить радость, вызывать радость — радовать; вызывать восхищение — восхищать; нагонять тоску — тосковать. В качестве опорных компонентов выступают глаголы с ослабленным лексическим значением. На синтаксическом уровне такие глагольные слова характеризуется как полувспомогательные, полуслужебные, поэтому многие из них изучаются в общей системе связочных средств составного сказуемого. Круг глаголов в составе подобных образований широк (около 200 слов). Среди них можно выделить группу слов, которые объединяет общий семантический компонент — каузация (причина (повод) для совершения действия). Например: наводить тоску, приносить радость, вызывать восторг, приводить в негодование, зародить сомнение, навевать грусть. Они образуют две основные структурные модели: а) вызывать восхищение, возбуждать любовь, порождать ненависть, будить воспоминания, заронить сомнения, доставлять радость и др. б) приводить в восхищение, повергать в ярость, вводить в заблуждение, вгонять в тоску, погружать в раздумье и др. Своеобразную типовую структуру имеют сочетания с приставочным глаголом доводить — доводить до бешенства, до исступления, до отчаяния. Данная группа глаголов включает около 30 слов. Она отчетливо выделяется на основании словарных толкований. В своих основных номинативных значениях эти глаголы далеки друг от друга. Ср.: вызывать комиссию и приносить книги. Однако в одном из своих лексико-семантических вариантов они сближаются, обозначая каузацию какого-либо состояния (ср.: вызывать радость и приносить радость; приводить в ярость и пробудить ярость). Реализуя данное значение в соединении с отвлеченными существительными, они становятся организующим центром устойчивых сочетаний. 15 Данное значение представлено в толковых словарях трояко. 1. Описывается посредством других слов данной группы. Например: «Погрузить — приводить в какое-либо физическое или психическое состояние» (СУ). «Наводить — внушать кому-нибудь какое-нибудь чувство, приводить в какое-либо душевное состояние» (БАС). «Заронить — пробудить, вызвать что-либо» (БАС). 2. Определяется с помощью глагола «заставить» и глаголов «чувствовать» или «испытывать». Например: «Внушать — заставлять чувствовать что-нибудь» (СУ). «Приводить — заставлять испытывать какое-либо состояние и т.п.» (БАС). 3. Квалифицируется посредством описания «являться или оказываться причиной...». Например: «Поднимать — оказываться причиной какого-либо состояния» (БАС). «Доставлять — являться причиной какого-либо неприятного чувства, состояния» (БАС). Дополнительным источником выявления данного круга глаголов послужили словарные статьи, описывающие существительные со значением состояния. Под знаком устойчивого соединения слов (<> ) приводятся глагольные слова, образующие данные сочетания, например: <> нагонять, наводить, вызывать и т.п. тоску; приводить, повергать, ввергать, вгонять и т.п. в тоску. Степень лексической ослабленности таких глаголов различна. Не одинакова и их сочетаемость с зависимыми существительными. Различна степень устойчивости, спаянности компонентов в составе описываемых сочетаний. Нередко глагольное слово настолько семантически ослаблено, что превращается в своеобразный аффикс. В других сочетаниях глагол сохраняет элементы своей семантики. Известно, что семантическая структура слова представляет собой определенную комбинацию элементарных смыслов (сем). Каждое значение имеет свой набор элементарных смысловых единиц. На пути от прямого номинативного значения до абстрактного состав компонентов претерпевает значительные изменения. Одни конкретные значения постепенно погашаются, затухают, «бледнеют», другие модифицируются. Однако все значения многозначного слова, как бы они ни были удалены от прямого номинативного значения, связаны единым «семантическим стержнем» (Д.Н. Шмелев). Поэтому в составе устойчивых сочетаний аналитической структуры те или иные элементы конкретной семантики глагольного слова каждый раз оказывают более или менее ощутимое давление, что и обусловливает круг его сочетаемости с зависимыми существительными. Иллюстрацией к сказанному могут служить устойчивые сочетания, структурным центром которых является глагол «навевать — навеять». В составе устойчивых сочетаний глагол выступает в переносном значении. В БАС оно определяется так: «Вызывать у кого-ни16 будь какое-нибудь настроение, приводить в какое-либо душевное состояние». В СУ: «... внушать кому-либо какое-нибудь состояние». Ср. употребление в одном контексте словосочетаний, образуемых глаголами «вызывать» и «навевать». Противопоставление «наоборот» подчеркивает их смысловую сопоставимость. Известие об этом событии не вызвало в нем радости. Скорее, наоборот, навеяло на него грусть. С. Крутилин. Косой дождь. В ССРЯ находим указание на наличие в семантической структуре данного глагола элемента «смягченного» воздействия: « навевать подчеркивает мягкость воздействия» (выделено нами — Н.А.). Большинство слов-существительных, отмеченных в составе анализируемых образований, обозначают чувства и состояния не тяжелые, мрачные, гнетущие, а «легкие». Проверка данного глагола на сочетаемость с другими существительными, обозначающими положительные эмоции, показывает, что данное слово не может соединяться с такими, как: умиление, восторг, восхищение, благоговение, радость и т.п. Эти существительные обозначают активно проявляющиеся эмоции. Глагол навевать сочетается со словами, обозначающими «пассивность» проявления состояний. Сказанное можно объяснить смысловой связью с основным значением глагола веять, которое определяется в БАС как «Дуть (о легком ветре, о слабом движении воздуха» (выделено нами — Н.А.) Данный «семантический множитель» проходит как стержневой по всем производным значениям глагола веять. Он же оказывается определяющим и при выборе зависимого существительного в процессе формирования устойчивых сочетаний с данным глагольным компонентом. В этом случае можно говорить о семантическом «согласовании» компонентов в составе сочетания. Легкость, небольшая интенсивность чувства (состояния) может поддерживаться определениями при существительных: Все нравилось Илье и навевало на него какую-то тихую, приятную грусть (БАС). Вечер был тихий и ясный, один из тех летних вечеров, которые своей тишиной навевают сладкую лень (ССРЯ). Характер семантики слова навевать, его смысловое согласование с зависимыми существительными определяют также специфику «причины», способствующей появлению у субъекта какого-либо состояния. В ССРЯ отмечается, что глагол «употребляется преимущественно в тех случаях, когда речь идет о воздействии природы, музыки, искусства и т.п.». Действительно, в качестве источника состояния часто выступают существительные со значением звучания: заунывная песня навевала тоску; протяжный и однообразный звон навевал тоску (Г. Марков); пение скрипок навевало успокаивающую теплоту (К. Федин); журчание ручья навевало дремоту (БАС); шепот старого сада навевал думу (В. Короленко). Из других источников каузации отмечены также лес, поле, русский пейзаж, картины, сон, стихи, тишина. Ср.: Вечерняя тишина навевала лень (БАС). 17 Существительные, обозначающие «причину воздействия» также могут сопровождаться специфическими определениями: заунывная песня; протяжный, однообразный звон. Они также подчеркивают спокойное протекание вызванного состояния. Длительность, однообразность, неинтенсивность воздействующей причины — все это может формироваться в контексте с помощью глагольного компонента со значением несовершенного вида и общего лексического наполнения. Ср.: Славно поют скрипки. Ах, как славно, спокойно! ...зал притих, скрипки снова навевают успокаивающую теплоту (К. Федин). В СУ данное значение глагола «навевать» сопровождается пометой «книжное», «поэтическое». Большинство словарных иллюстраций представлено примерами именно из поэтических произведений. Прозаические контексты с данными сочетаниями также имеют лирико-поэтическое наполнение. Ср.: День уже кончался. Блекло небо, загасала позолота на озере. Сумерки крались из тихих закоулков, с пустырей деревянного города. В церквах ударили колокола, ... и этот звон, протяжный и однообразный, ...навевал тоску (Г. Марков). Употребление устойчивых сочетаний с глаголом навевать в стилистически сниженном контексте производит иронический эффект: Варвара еще спала на тюфяке, брошенном среди кустов сирени. Ее глухой храп навевал уныние (БАС). Таким образом, семантический анализ устойчивых глагольноименных сочетаний обнаруживает тесную смысловую зависимость составляющий их компонентов. Выбор структурно зависимого существительного определяется семантикой глагольного слова, в котором сохраняется «элементарный смысл», восходящий к главному семантическому стержню глагольной лексемы. Подобное семантическое «согласование» характерно и для других сочетаний описываемой зоны фразеологии. Такие сочетания, как: нагонять ужас, наводить тоску, погрузить в глубокую думу, заронить зерно сомнения и многие другие, также могут быть объектом дальнейших исследований. Примечания 1. БАС — Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. — М.-Л.: Наука, 1965. 2. ССРЯ — Словарь синонимов русского языка: В 2 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. — Л.: Наука, 1970-71. 3. СУ — Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д.Н. Ушакова. — М., 1934-40. 18 Л.Ш. Арсланов Удмуртские населенные пункты Балтасинского района Республики Татарстан В Балтасинском р-не Республики Татарстан имеются следующие удмуртские населенные пункты: с. Кургем, д. Кускем, п. Ямбурово, д. Большие Лызи 1-ая (Зур Лызи 1-нче), д. Верхняя Ушма (Югары Ушма), с. Малые Лызи (Кече Лызи), д. Нижняя Ушма (Түбән Ушма), п. Средняя Ушма (Урта Ушма), д. Карек-Серма (Карык Сөрмә), п. Новая Тора, с. Сизнер, д. Старая Турья (Иске Торжа), д. Пор Кутеш, д. Сала Кушкет (Сала Көшкәт), Средний Кушкет (Урта Көшкәт), с. Тюнтер (Түнтәр), д. Мельничная, д. Старая Ципья (Иске Чепья), д. Сырья (Сырия), д. Тагашур, с. Ципья (Чепья), д. Янгурчи (Яңгырчы), д. Большие Лызи 2-ая (Зур Лызи 2 нче), с. Гондырево (Гондыр), д. Ярак-Чурма, с. Старый Кушкет (Иске Көшкәт). В процентном отношении удмуртские населенные пункты составляют 13 %. С. Дурга (Дорга) Курукнурского с/с. Населяют крещеные татары и удмурты. Ойконим удмуртского происхождения. Апеллятив восходит к удмуртскому микроэтнониму дурга, дарга «навозный жук» или дурга, дарга дургама «майский жук» [1, с. 28]. Прародиной рода Дурга считается территория Нижней Чепцы. О былом проживании данного рода на территории соседнего Кукморского района свидетельствует микротопоним — Дургашур (шур — река) [2]. Переселенцы из с. Дурга основали деревню Дурга Кильмезского района Кировской области. С. Гондырево (Гондыр) Шубанского с/с. Этимология названия прозрачна: удм. гондыр «медведь», ойконим имеется в Удмуртии — река Гондыр — лев. пр. р. Камы; Большой Гондыр, Малый Гондыр, Русский Гондыр — удмуртские населенные пункты в Куединском р-не Пермского края [3, с. 170]. Д. Сырья (Сырия) Ципьинского с/с. Ойконим. Его можно сравнить с ненец. сыра «снег, снежный»+яха «река». Сырьяга «снежная река» [4, с. 169]. Аналогичного мнения А.П. Афанасьев: Сырьяга — лев. пр. р. Воркута Республики Коми и Тюменской области. Сырьяга из ненец. сыра «снежный» и яхе «река», «снежная река», где сыра «снег»+яха «река» [5]. Д. Тагашур Ципьинского с/с. Ойконим пермского происхождения и состоит из двух основ: удм. тага, коми-п. тагья «хмелевый» (хмель), удм. шур, коми-п. шор «река» [6, с. 17]. Тагъяшер (в названии Большой Тагъяшер и Малый Тагъяшер) д. на ключах Черд. В коми языке таг «хмель». Дикий хмель растет по берегам многих речек Прикамья. По этому признаку русские именуют их Хмелевками, коми Тагъя Шер, букв. «хмелевая река» [7, с. 147]. Можно этимологизировать исходя из материалов марийского и удмуртского языков мар. тага «баран, бараний», удм. тага тако «баран, бараний»+удм. шур «река» [8, с. 556] [9, с. 409, 410]. 19 С. Ципья (Чепья) Ципьинского с/с. В основе топонима лежит зооним ципья «птенчик, цыпленок». Восходит к воршудно-родовой группе удмуртов. Данная лексема с тем же значением встречается в других финно-угорских, а также славянских, тюркских, кавказских языках [10, с. 41]; [11, с. 163-165]. С. Тюнтер (Түнтәр) Старокушкетского с/с. По мнению И.С. Галкина, ойконим образован от татарской глагольной основы түнтәр «опрокидывать, перевертывать». Ойконим Тюнтер (татарская деревня) имеется в Мари Турекском районе Марий Эл [12, с. 333]. Д. Янгурчи (Яңгырчы) Ципьинского с/с. Можно легко связать с татарским словом яңгырчы «дождь приносящий», однако наличие формы яңгыраш (устар. «гнилое дерево») [13]. Близкий в фонетическом отношении апеллятив представлен в Сернурском р-не Яңгараш «молитвенная роща». По мнению С.Я. Черных, первоначальное значение было «пожар, йялем, гарь» (горелое место, лес около рощи) [14, с. 69]. Все это позволяет пересмотреть татарское янгырчы «дождь приносящий» в пользу марийского апеллятива «янгараш». С. Сизнер Смаильского с/с. Ойконим Сизнер состоит из двух компонентов: сись «гнилой», ср. коми, удм. сись «гнилой»+ энер «река», т.е. «гнилая река». Марийцы эту деревню называют Сизнур [15, с. 54]. Деревня Сизнер представлена и в Мари Турекском р-не Марий Эл. Село Сизе имеется в Арском р-не [16, с. 54]. Топонимическая параллель представлена и в Удмуртии: р. Сизма — прав. пр. р. Чепцы в Ярском р-не, д. Сизешур в Малопургинском р-не Удмуртии. Д. Старая Турья (Иске Торжа) Смаильского с/с. А.Н. Куклин рассматривает название Турья как субстратную гидролексему. Ойконим Турья имеет широкое распространение как в Среднем Поволжье, так и в других регионах России. Река Турья — лев. пр. р. Оки... д. Турья– при реке Турья по правой стороне Московского почтового тракта через Козмодемьянск д. Черемисская Нолинской волости Яранского уезда. Относительно этимологии Турья существуют различные предположения [17, с. 37]. М.Г. Атаманов одинаковые названия реки и селения Турья (Килемарский р-н Марий Эл) возводит к воршудно-родовому имени удмуртов: тур «тетерев»+ йа — суффикс и тури «журавль» [1, с. 39]. С.К. Бушмакин лексему Турья считает производной от тури, тур «тетерев, журавль» и предполагает, что данный тип воршудных имен этнонимов является тотемным и по времени возникновения относится к периоду матриархата [18, с. 4]. В.И. Лыткин трактует лексему Турья как коми источник «шумливая» [19, с. 76]. А.И. Туркин приходит к выводу, что Турья означает «северный, лапландец, саам» [20, с. 116]. А.К. Матвеев исходит из материала мансийского языка. По его мнению, Турья означает «озерная река». Первоисточником названия Турья, как полагает А.Н. Куклин, следует считать обско-угорские языки, где следы этой лексемы обнаруживаются в топонимии Среднего Урала. Ср. манс. тур «озеро»+йа «река» [21, с. 37-79]. 20 Д. Верхняя Ушма (Югары Ушма), Нижняя Ушма (Түбән Ушма), п. Средняя Ушма (Урта Ушма) Малолызинского с/с. Состоит из топоосновы ош/уш и гидроформанта — ма «вода, река». Гидроформант в древности имел значение «вода, река», и его можно возвести к одному источнику с тунгусо-маньчжурскому — му «вода» [22]. Топонимические параллели представлены ойконимами и гидронимами. Ср. Верхняя Ушма (Югары Ушма), Нижняя Ушма (Түбән Ушма) Мамадышского р-на Республики Татарстан, Ошма — названия четырех рек: 1. прав. пр. р. Малый Кокшан, 2. прав. пр. р. Вятки, 3. прав. пр. р. Шошмы и 4. прав. пр. р. Пижмы Марий Эл. Г.Ф. Саттаров топоним Ошма (Ушма) связывает с марийским апеллятивом ошма «песок», ош «белый»+ма (ва) «вода» [23, с. 28]. Топооснову уш «река», лев. пр. р. Лаша и гидронимов Ушлей, Ушна, Уша. Апеллятив уш Ф.И. Гордеев относит к балтийскому слову [24, с. 81]. И.С. Галкин полагает, что этот термин можно соотнести с мансийским уш, ош «огороженное место, запруда», если не является фонетическим вариантом уса [25, с. 340]. Д. Большие Лызи 1-ая (Зур Лызе 1-нче), с. Малые Лызи (Кече Лызе) Малолызинского с/с. Топонимические параллели: Верхние Лузи (Югары Ложи), Нижние Лузи (Түбән Ложи) и р. Лузинка (Ложи елгасы) имеются в Заинском р-не Татарстана. Последние основали, на наш взгляд, переселенцы-татары из д. Лызи Балтасинского р-на. Ф.Г. Гарипова топоним Лузи возводит к удмуртскому воршудному имени лозяга «овод» [26, с. 42]. Гидроним Лузинка (Элжы елгасы) имеется в Арском р-не. Река Лузинка протекает в Южной Удмуртии [27, с. 71]. Этимология удмуртских населенных пунктов Кургем, Кускем, Ямбурово, Карек Серма, Пор Кутеш, Сала Кушкет, Ярак Чурма не выяснена. Примечания 1. Атаманов, М.Г. Удмуртская ономастика. / М.Г. Атаманов. — Ижевск, 1988. 2. Атаманов, М.Г. Микротопоним удмуртов. / М.Г. Атаманов. — Микротопоним удмуртов и их отражение в топонимии. — Ижевск, 1980. 3. Востриков, В.В. К вопросу об удмуртской топонимии Пермской и Свердловской областей / В.В. Востриков. — Пермистика: Вопросы диалектологии и истории пермских языков. — Ижевск, 1987. 4. Туркин, А.И. Топонимический словарь Коми АССР / А.И. Туркин. — Сыктывкар, 1986. 5. Афанасьев, А.П. Топонимия Республики Коми. Словарь-справочник / А.П. Афанасьев. — Сыктывкар, 1994. 6. Аксенова, О.П. Коми-пермяцкие географические термины и их функционирование в топонимии Верхнего Прикамья. Дисс. канд. филол. наук / О.П. Аксенова. — Ижевск, 1996. 7. Кривощекова-Гантман, А.С. Географические названия Верхнего Прикамья / А.С. Кривощекова-Гантман. — Пермь, 1989. 21 8. Марийско-русский словарь. — М., 1956. 9. Удмуртско-русский словарь. — М.: Просвещение, 1983. 10. Атаманов, М.Г. Удмуртская ономастика. / М.Г. Атаманов. — Ижевск, 1989. 11. Соколов, С.В. Названия птиц в удмуртском языке. / С.В. Соколов. — Канд. дисс. — Ижевск, 1978. 12. Воронцова, О.П. Топонимы Республики Марий Эл / О.П. Воронцова, И.С. Галкин. — Йошкар-Ола, 2002. 13. Саваткова, А.А. Словарь горного наречия марийского языка / А.А. Саваткова. — Йошкар-Ола, 1983. 14. Черных, С.Я. Марийские антропонимы, связанные с этнонимами (этноантропонимы). / С.Я. Черных. — Вопросы марийской ономастики. Вып. 2. — Йошкар-Ола, 1980. 15. Галкин, И.С. Тайны марийской топонимики. / И.С. Галкин. — Йошкар-Ола, 1985. 16. Административно-территориальное деление Республики Татарстан. — Казань, 1992. 17. Куклин, А.Н. Топонимия Волго-Камского региона (историко-этимологический анализ). Научный доклад, представленный в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук / А.Н. Куклин. — Йошкар-Ола, 1998. 18. Бушмакин, С.К. Воршудные имена — микроэтнонимы удмуртов / С.К. Бушмакин. — М., 1970. 19. Лыткин, В.И. Этимология из пермских языков / В.И. Лыткин. — Вопросы финно-угорского языкознания. — Сыктывкар, 1976. 20. Туркин, А.И. Топонимический словарь Коми АССР / А.И. Туркин. — Сыктывкар, 1986. 21. Куклин, А.Н. Топонимия Волго-Камского региона (историко-этимологический анализ). Научный доклад, представленный в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук / А.Н. Куклин. — Йошкар-Ола, 1998. 22. Воронцова, О.П. Топонимы Республики Марий Эл / О.П. Воронцова, И.С. Галкин. — Йошкар-Ола, 2002. 23. Саттаров, Г.Ф. Атамалар дөньясына сәяхәт. / Г.Ф. Саттаров. — Казань, 1992. 24. Гордеев, Ф.И. О былых связях древнемарийских племен со своими соседями по данным топонимии. / Ф.И. Гордеев. — Вопросы марийской ономастики. Вып. 5. — Йошкар-Ола, 1995. 25. Воронцова, О.П. Топонимы Республики Марий Эл / О.П. Воронцова, И.С. Галкин. — Йошкар-Ола, 2002. 26. Гарипова, Ф.Г. Татарстан АССР гидронимнар сузлеге / Ф.Г. Гарипова. — Татарстан АССР гидронимнар сузлеге. — Казан, 1989. 27. Арсланов, Л.Ш. Финны, угры и самодийцы в Восточном Закамье. (III в. до. н.э. — XVI в. н.э.) / Л.Ш. Арсланов, Е.П. Казаков, К.И. Корепанов. — Елабуга, 1993. 22 З.Ф. Ахатова Г. Исхакый прозасында синонимнарның генетик төркемнәре Г. Исхакый прозасының лексикасын тикшергәндә, синонимнарның актив кулланылуы игътибарны җәлеп итә. Матур әдәбият әсәрләрендәге синонимнарны һәм аларның кулланылыш үзенчәлекләрен өйрәнү әдәби әсәрнең лексик байлыгын гына күрсәтеп калмый, милли әдәби телнең формалашу процессын аңларга да ярдәм итә. XIX йөз ахыры — XX йөз башында иҗат иткән Г. Исхакый да үзенең әсәрләрендә синонимнардан уңышлы файдаланган. Аның иҗатында бигрәк тә гарәп, фарсы телләренең гасырлар буе дәвам иткән йогынтысы үзен сиздерә, бу очракта гарәп, фарсы сүзләренә параллель рәвештә татар әдәби телендә нормалашып җиткән сүзләр кулланыла. Шулай ук гарәп-фарсы сүзләре үзләре дә синонимик оя тәшкил итәләр. Бу чорда татар әдәби теленә рус һәм аның аша Көнбатыш Европа телләреннән дә сүзләр үтеп керә башлый. Алар да татар, гарәп, фарсы сүзләре белән янәшә килеп, синонимик рәт барлыкка китерүдә катнашалар. Димәк, Г. Исхакый әсәрләрендә кулланылган синонимнарны генетик яктан түбәндәгечә төркемләргә мөмкин: Татар теленең үз сүзләре синоним булып килә. Мәсәлән: «Эшләрендә күчергеч иттереп балаларны алмаенча, егетләрне үрнәк итә башлый» [I: 129]. Әлеге җөмләдә синоним булып килгән күчергеч һәм үрнәк сүзләре икесе дә татар теленеке. Тик аларның берсе — үрнәк сүзе — Г. Исхакый телендә актив, ә күчергеч сүзен автор стиль кытыршылыгыннан котылу максаты белән кулланган. «...Камәрдән көләч йөз, ачык чырай юк иде» [I: 61]. Йөз һәм чырай сүзләре икесе дә хәзерге телебездә актив кулланылышта йөриләр. Йөз сүзе — матур әдәбият стиленә, ә чырай сүзе гади сөйләм теленә хас. Татар-гарәп сүзләре синонимлыгы: «Әлхәмделиллаһ, нинди дәкыйк, нечкә, ниндиен сүзләр сөйли» [I: 38]. Дәкыйк — гарәп сүзе, «нечкә» дигән мәгънәдә хәзерге татар әдәби телендә әлеге сүз бөтенләй кулланылмый. «Безнең икемезнең күңелемез бер-беремезгә мәхәббәт, сөю берлән тулган иде [I: 106]. Мәхәббәт сүзе — гарәп теленнән, сөю — татар сүзе. Алар икесе дә бүгенге көндә актив кулланылалар. Автор әлеге синонимнарны бер үк контекстта кулланып, хиснең югары дәрәҗәдә булуына ишарә итә. Татар-фарсы сүзләре синоним булган очраклар да Исхакый иҗатында шактый. Мәсәлән: «бүлмә чиста гына, пакъ кенә иттереп җыештырылган иде» [I: 105]. Бүлмә чиста гына түгел, ә чип-чиста, пакь — чисталыкның югарырак дәрәҗәсен күрсәтә. Чиста — татар, пакъ — фарсы сүзе һәм алар икесе дә хәзерге татар әдәби телендә кул23 ланылалар. «Фатыйх байларның шундый әшәке, бозык, начар малайлары» [I: 137]. Начар сүзе фарсы теленнән кергән, ул бүгенге көндә дә актив кулланыла. Татар-рус сүзләре синоним булган очраклар Г. Исхакыйда күп түгел: «Алдыннан спирт вә исерткеч өзелмәде» [I: 69]. Әлеге сүзләр хәзерге татар әдәби телендә бертигез дәрәҗәдә кулланылалар. Спирт — конкрет мәгънәгә ия, ә исерткеч — гомуми мәгънәдә. Г. Исхакый әсәрләрендә гарәп-фарсы сүзләрнең синоним булган очракларын да күзәтергә мөмкин. Мәсәлән: «гарьләнә-хурлана гына булса да» [I: 148]. Гарь — гарәп, хур — фарсы сүзе. Әлеге сүзләрдән, татар теленең сүз ясалыш закончалыклары нигезендә, — лан/-лән фигыль ясагыч кушымчасы ялганып, гарьләнү һәм хурлану фигыльләре ясалган. Алар икесе дә хәзерге татар әдәби телендә параллель кулланылышта йөриләр. Гарәп теленнән кергән сүзләр үзара синоним булып килә: «Барганда-кайтканда әдәпле генә, инсафлы гына йөр» [I: 124]. Әдәп, инсаф — гарәп сүзләре. Сирәк кенә булса да гарәп-рус сүзләре синоним булган очракларны күрәбез. Мәсәлән: «Хисап та белә, чут та белә» [I: 53]. Алар персонаж сөйләмен чагылдыру өчен кулланылган. Рус теленнән кергән сүзләр дә үзара синоним буларак кулланылганнар. Мәсәлән, папирус-трубка-махорка сүзләре синонимик оя тәшкил итә: «Фәхри:»Юк, «папирус» диген» [I: 119]; «Мәсәлән, карт булса да трубка тарта иде» [2: 23]. «Аның махоркасының исе бөтен урамны аңкытканга» [2: 23]. Әлеге сүзләр мәгънә төсмерләре, төзелешләре һәм функцияләре ягыннан бер-берсеннән аерылалар: папирус — әзер килеш тартыла; махорка — төреп тартыла. Алар икесе дә тәмәке төшенчәсен белдерәләр. Ә трубка — шул тәмәкене тарту өчен кулланыла торган махсус җайланма. Рус-фарсы сүзләренең синоним булып килү очраклары: « Мәктәптә сырхауланып, мәктәп больницасыннан алынып, гомуми хастаханәгә бирелгән иде» [I:71]. Больница һәм хастаханә сүзләре мәгънә ягыннан бер-берсеннән аерылмыйлар. Кулланылыш дәрәҗәсе ягыннан больница сүзе ешрак кулланыла, ә хастаханә сүзе 90 нчы еллар башыннан яңадан кулланылышка керде. Фразеологик компонентларның синоним булып килгән очраклары. Мәсәлән: «Ни уйласа да,ни исәпләсә дә күргән эшләре һәммәсе үзенә кайгы, хәсрәт өчен генә булган шикелле, кылган эшләренең дә һәммәсе дә үз бәхетен үзе каплау, үз рәхәтен үзе җую гына икәнлеген аңлады» [I: 65б]. Биредә үз бәхетен үзе каплау, үз рәхәтен үзе җую тезмәләре синоним булып торалар. Алар икесе дә Камәрнең кылган гамәлләренең, эшләренең бары тик үз-үзенә начарлык китерүен белдерәләр. Шулай ук фразеологик компонентка телдәге аерым сүз яки сүзләр тезмәсе синоним булган очраклар да бар. Мисал өчен, «Ничек булса да 24 инде, күз чыгарып, баш ярып булса да, мәдрәсәгә илтеп карагыз инде, Фатыйма» [I: 33]. Г. Исхакый әсәрләрендә татар сүзләренең үзара синоним булып килгән очраклары бик еш күзәтелә. Һәм бу аңлашыла да: әсәрдә татар теленең үз байлыгы нигезендә ясалган синонимнарның күп булуы матур әдәбият әсәренең мөһим бер үзенчәлеге булып тора. Шулай ук гарәп теленнән кергән сүзләрнең үзара һәм татар сүзләре белән синонимлыгы да кулланылыш дәрәҗәсе ягыннан шактый таралган. Бу XIX йөз ахыры һәм XX гасыр башында гарәп алынмаларының татар теленә күпләп керүе һәм мәгърифәтчелек хәрәкәте белән бәйле. Әдәбият 1. Исхакый, Г.Г. Әсәрләр: XV томда / Г.Г. Исхакый. — Т. 1. К.: Татар. кит. нәшр., 1998. — Б. 398. 2. Исхакый, Г.Г. Теләнче кыз / Г.Г. Исхакый // Мирас. — 1992. — № 11. 25 А.Х. Ашрапова Кондициональность в системе языковой картины мира Работа поддержана грантом РГНФ 07-04-29402 а/В В языковой картине мира концепт условия занимает одно из центральных мест наряду с такими понятиями, как время, причина, цель, сравнение и др. Уникальной чертой кондициональности является непосредственное отражение типично человеческой способности размышлять об альтернативных суждениях, делать выводы, основанные на неполной информации, предполагать возможные корреляции между ситуациями. Несмотря на свою универсальность, концепт условие не имеет полноценного определения в одном из исследуемых языков. Слова условие, шарт, condition являются полисемантическими, не имеют однозначного определения. Лингвисты пытаются раскрыть значение данного концепта через понятие каузальности, с помощью сложноподчиненного предложения, также с позиции теории обусловленности, однако такие попытки не привели к определенным результатам, что явилось основанием сначала для А.К. Жолковского, а затем и для А. Вежбицкой высказать предположение, что концепт «if» является одним из таких относительно простых и ясных концептов, которые нельзя свести к более простым. Е.В. Урысон, В.С. Храковский также относят концепт «если» к нетолкуемым (Урысон, 2001; Храковский, 1996). Разделяя взгляды ученых, мы считаем концепт условия неопределяемым универсальным примитивом, который можно идентифицировать с помощью канонических предложений. Для изучения кондициональных отношений в разноструктурных языках считаем возможным взять за основу определение: «Условие — то, от чего зависит нечто другое (обусловливаемое); существенный компонент комплекса объектов (вещей, их состояний, взаимодействий), из наличия которого с необходимостью следует существование данного явления. Весь этот комплекс в целом называют достаточным условием явления... Полный набор необходимых условий, из которого нельзя исключить ни одного компонента, не нарушив обусловленности, и которому нельзя добавить ничего, что не было бы излишним с точки зрения обусловливания данного явления, называют необходимым достаточным условным...» [1, 1983: 702]. Комплексное осмысление лингвистического концепта условия через ФСП привело к определению условия как широкой семантической категории, получившей наименование «кондициональность». Кондициональность — это семантическая категория, представляющая собой 26 языковую интерпретацию мыслительной категории условия, а также это базирующиеся на данной семантической категории ФСП, представляющие собой группировку разноуровневых средств квантитативных функций [2, 2001:48]. С семантической точки зрения любое условное предложение состоит из двух частей: из условия и следствия, где условие обозначает семантически исходное независимое положение дел, а следствие применяется для обозначения семантически зависимого положения дел. Таким образом, условное предложение представляет собой бипредикативную или бипропозитивную семантическую конструкцию, где выражаются две пропозиции, из которых одна определенным образом зависит от другой. Примечания 1. Бондарко, А.В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии / А.В. Бондарко, 2-е изд. — М.: Эдиториал, 2001. — 208 с. 2. Философский энциклопедический словарь / Под. ред. Л.Ф. Ильичева. — М.: Советская энциклопедия, 1983. — 870 с. 27 А.А. Билялова Об одном из проявлений факультативности в сфере синтаксиса Явление факультативности как иррегулярность употребления грамматических показателей впервые было отмечено в китайском языке и получило подробное описание в работах исследователей изолирующих языков. Факультативность — это возможность опущения одного из составных элементов морфемы, слова, устойчивого словосочетания или предложения, когда значение этой единицы сохраняется и без этого элемента. Факультативность проявляется на разных уровнях: фонетическом, морфологическом, синтаксическом и лексическом. В данной статье делается попытка рассмотреть проявление факультативности в области синтаксиса, а именно: в сфере порядка слов в предложении в татарском и английском языках. Вопрос о порядке слов любого языка является кардинальным вопросом синтаксиса этого языка, ибо это «есть «каркас» наименьшей единицы коммуникации — предложения, в который вкладываются «кирпичики» — слова» [3, с. 35]. Порядок слов определяется целым рядом факторов: строем языка, его типологией, соображениями лингвистики текста, стиля, ритма, а также структурой актуального членения предложения. Одной из наиболее характерных черт синтаксиса тюркских языков, и татарского в том числе, считается, как известно, твердый порядок слов в предложении, согласно которому каждый зависимый член предложения предшествует главному. Правомерность утверждения о проявлении факультативности в сфере порядка слов, свойственного разговорным тюркским языкам, составляет предмет дискуссий среди языковедов. Согласно одной точке зрения порядок слов в тюркских языках является незыблемым. Согласно другой точке зрения порядок слов в современных тюркских литературных языках может быть факультативным под влиянием разговорного языка, обладающего богатыми и выразительными средствами словопорядка. В чем же причина нарушения твердого порядка слов в предложении и появления факультативности в данном аспекте в тюркских языках? Н.А. Баскаков причину возникновения сильной тенденции к развитию инверсии, получившую широкое распространение в современных литературных тюркских языках, объясняет тремя факторами: эмфатическим ударением, развитием разнообразных стилей языка и актуализацией. При этом он убежден, что прямой и инвертированный порядок слов является нормированным и служит для выражения грамматических, стилистических коммуникативных свойств, тем самым признавая проявление факультативности в сфере порядка слов в предложении [1, 28 с. 369]. М. Джафарзаде возникновение «свободного» порядка слов в тюркских языках связывает с постановкой логического ударения на том или ином члене предложения [4, с. 58]. Думается, что все упомянутые выше причины возникновения факультативного порядка словорасположения раскрыты совершенно верно, но в то же время хотелось бы отметить, что говорить о них было бы правильней в совокупности, т.е. и стилизация речи, и эмфатическое ударение, и актуализация, и калькирование являются причинными факторами факультативного порядка слов в предложении тюркских языков, в том числе и татарского языка. При инвертированном порядке слов наиболее типичное расположение членов предложения следующее: 1) инверсия подлежащего и сказуемого, когда подлежащее находится в постпозиции по отношению к сказуемому: Рәхәт тә соң валлахи, шул машина белән ашлык сугулар (Г. Ибраһимов). Якшы эшләделәр комсомолецлар (З. Биишева); 2) при конкретизирующем отношении господствующее слово находится в препозиции по отношению к зависимому, например, когда примыкающее дополнение или обстоятельство занимает место после сказуемого: Чапай алган булып чыкты Уралны (фольклор). Без ярата идек аны (разговорная речь). Итак, говоря о порядке слов в предложении в татарском языке, следует отметить, что словорасположение может выступать в нескольких вариантах. Это свидетельствует о проявлении свободного употребления порядка слов при определенных условиях, а значит, проявления факультативности в данном аспекте языка. В языках аналитических, ярким примером которых является английский язык, из-за минимальной морфологизации частей речи и членов предложения, почти полного отсутствия личных и падежных окончаний как «результата редукции флексий» факультативность словорасположения невозможна в том смысле, что любой член предложения нельзя поменять местами без каких-либо определенных грамматических изменений в предложении. Порядок следования слов в английском предложении служит средством выражения членов предложения с помощью позиционного способа, тем самым компенсируя отсутствие падежных и личных окончаний. Несмотря на фиксированный порядок слов в английском языке, все же некоторые перестановки с целью ремо-выражения и другими целями возможны. Еще А.И. Смирницкий отмечал наличие тенденции преувеличивать абсолютную неколебимость твердого порядка слов английского предложения [2, с. 63]. Наиболее значительной подвижностью из всех членов английского предложения характеризуются обстоятельства. Английский лингвист Г. Суит особо отмечал свободу, иными словами, факультативность местоположения обстоятельств. В данной возможности обстоятельств он видел «последние остатки свободного порядка слов» [5, с. 18-33]. Весьма распространенным типом инверсии является инверсия предложений с так называемым экзистенциональным значением. Предложения подобного типа реализуются в английском языке в двух основных 29 видах: с инверсией в начальное положение и с инверсией в конечное положение. Итак, в следующих предложениях имеет место инверсия обстоятельства, в результате которой не нарушается грамматическая структура предложения: Columbus discovered America in 1492. In 1492 Columbus discovered America. Обстоятельство времен может находиться как в конечном, так и начальном положении. Необходимо отметить, что в предложениях с инвертированным обстоятельством чаще всего инверсия служит для выражения ремы и темы. По этой же причине в английском предложении может иметь место инверсия подлежащего в постпозицию по отношению к сказуемому, например: Не took out of his pocket a little lithographed card.On this was printed a picture of a pretty girl (Th. Dreiser). Коммуникативной задачей подобной инверсии является выделение подлежащего — носителя ремы. Исследование языкового материала в отношении различных вариантов словопорядка английских повествовательных предложений выявило наличие определенных возможностей английского языка в выражении однозначного смыслового выражения с помощью вариаций местоположения членов предложения. В английском языке факультативность словорасположения осуществляется в рамках определенных грамматических конструкций. Исходя из вышесказанного, правомерно сделать вывод о том, что факультативность в сфере английского порядка слов существует, но она выражена значительно меньше, чем в татарском языке. Примечания 1. Баскаков, А.Н. Функциональная значимость инверсий в современном турецком предложении / А.Н. Баскаков // Известия Академии наук СССР. Сер. литер. и языка. — 1972. — Т. XXXI. Вып. 4. — С. 369-373. 2. Смирницкий, А.И. Синтаксис английского языка / А.И. Смирницкий. — М., 1957. — 286 с. 3. Шевякова, В.Е. Современный английский язык / В.Е. Шевякова. — Москва: Наука, 1980. — 380 с. 4. Чәфәрзадә, М. Aзepбaчjaн диалект вә шивәләриндәки сәрбәст сөз сырасы һаггында / М. Чәфәрзадә // Известия Академии наук Азербайджанской ССР. Серия литературы, языка и искусства. — Баку, 1973. — № 3. — С. 57-60. 5. Sweet, H. A new English Grammar / H. Sweet — Oxford, 1978. — 124 р. 30 Р.М. Болгарова Семантика компаративности и способы ее репрезентации в русском и татарском языках Одной из актуальных проблем современной лингвистической мысли является проблема взаимодействия и интегрального освещения лексического и грамматического ярусов как на уровне языковой системы, так и ее функционирования. Данный этап развития языкознания свидетельствует о возрастающем интересе к разноаспектному описанию семантических явлений, что связано не только с общим развитием научного мышления, но и сложностью изучения языковых явлений в отрыве от «человеческого фактора» — главного фактора, обусловливающего языковое функционирование. В современных исследованиях мыслительная категоризация реального мира рассматривается в фокусе языкового сознания: «...языковое сознание как система понятий и категорий (преимущественно грамматического уровня), через призму которых носители каждого конкретного языка в обязательном порядке воспринимают и присваивают себе окружающую действительность, складывается при взаимодействии как онтологии мира, понимаемой как его качественное своеобразие, так и мышления как данной нам свыше способности анализировать и на этой основе категоризировать и концептуализировать этот мир» [2: 22-23]. Исследование категории компаративности в ее взаимосвязях с категориями качественности, количественности и др. в разноструктурных языках с позиций функциональной грамматики (теории функционально-семантического поля) является актуальным и своевременным. Термин семантическое поле применяется в лингвистике чаще всего для обозначения совокупности языковых единиц, объединенных каким-то общим семантическим признаком и имеющих некоторый общий нетривиальный компонент значения. Семантический признак, лежащий в основе семантического поля, может также рассматриваться как некоторая понятийная категория, так или иначе соотносящаяся с окружающей действительностью. Об отсутствии резкого противопоставления семантических и понятийных категорий говорится в работах Й. Трира, А.В. Бондарко, И.И. Мещанинова, Л.М. Васильева, И.М. Кобозевой, не противоречит подобному рассмотрению интегрального семантического признака и тот факт, что семантическое поле воспринимается носителями языка как некоторое самостоятельное объединение, соотносимое с той или иной областью человеческого опыта. Изучение семантики компаративности полевым методом выявляет универсальные и контрастные языковые черты, позволяет описать 31 как лексико-грамматические разряды различных частей речи, так и целые лексико-семантические системы разноструктурных языков. Функционально-семантическое поле — это «двустороннее (содержательноформальное) единство, формируемое грамматическими (морфологическими и синтаксическими) средствами данного языка вместе с взаимодействующими с ними лексическими, лексико-грамматическими и словообразовательными, относящимися к той же семантической зоне» [2: 40]. Различаются моноцентрические и полицентрические функционально-семантические поля. Основными структурными компонентами поля являются ядро и периферия. Ядром моноцентрических функционально-семантических полей являются грамматические категории, а периферией — лексико-грамматические, лексические, фразеологические, контекстуальные средства. В полицентрических функционально-семантических полях ядро составляют отдельные компоненты и синтаксические конструкции. Следует отметить, что функционально-семантическое поле компаративности представляет собой моноцентрическую структуру, где ядро представлено грамматической категорией сравнения. Сравнение — это один из способов осмысления действительности, одна из форм художественного мышления. «Сравнение одного предмета с другим является одним из наиболее мощных средств познания окружающего мира. Весь прогресс теоретической половины человеческих знаний о внешней природе... достигнут в сущности сравнением предметов и явлений по сходству»[3: 29]. Сравнительная конструкция, или компаратив, в традиционном понимании указывает либо на то, что в одном из них это свойство проявляется в большей или меньшей степени по сравнению с другим; либо что один предмет уподобляется другому в определенном отношении. Собственно компаративы могут выражать как различие между предметами, так и тождественность, общность, сходство предметов, поэтому в семантическом поле компаративности выделяют два микрополя: микрополе различительных компаративов и микрополе уподобительных компаративов. В русском и татарском языках выявление различия между однородными признаками двух или более предметов путем сравнения выражается формами сравнительной степени. Форма сравнительной степени, будучи ядром функционально-семантического поля компаративности, является организующим центром и в сложных синтаксических конструкциях, где в состав главной части предложения включены объект сравнения и сравнительная степень, а придаточная часть присоединяется союзом. В подобных сложноподчиненных предложениях характер сравнения оказывается более сложным по содержанию, так как в сравнение включаются временные и модальные характеристики. Значение сравнения, соответствия, уподобления передают сравнитель32 ные союзы как, будто, как будто, словно, точно, как если бы и др., каждому из которых присущ особый оттенок значения. Уподобительными компаративами проводится параллель между предметами, признаками, ситуациями и выявляется их общность, сходство. Наиболее ярко уподобительное сравнение представлено на синтаксическом уровне, поскольку показателем сравнения являются подчинительные союзы. На уровне синтаксиса уподобительные компаративы представлены тремя разновидностями: 1) собственно уподобительные компаративы (показатель сравнения — союзы (как/кебек). При собственно уподобительном компаративе с союзом как в придаточной части в качестве темы семантически отображается предикат главной части путем лексического дублирования, или глагольным дейксисом, или синонимией предикатов; 2) модально-уподобительные компаративы (показатель сравнения — союзы словно, точно, будто/гүя, шикелле, сыман, төсле). В модально-уподобительных компаративах дается субъективное уподобление с индивидуальной интерпретацией того, о чем сообщается в главной части; 3) модально-условные компаративы (показатель сравнения — союз как если бы/әйтерсең, диярсең). Таким образом, функционально-семантическое поле компаративности представляет собой моноцентрическую структуру, где ядром является грамматическая категория, а периферией — лексические, фразеологические и грамматические средства ее выражения. Примечания 1. Бондарко, А.В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии / А.В. Бондарко. — Л., 1983. 2. Кураков, В.И. Онтология мира и языковое сознание / В.И. Кураков // Аксиологическая лингвистика: проблемы коммуникативного поведения. — Волгоград, 2003. 3. Общее языкознание. — М., 1970. 33 Л.В. Большакова Мотивы самосовершенствования культуры речи студентов Культура речи рассматривается как часть культуры. Она обладает теми же свойствами, признаками, что и культура в целом, и подчиняется законам культуры. Культура речи как область культуры охватывает не всю речь, а только ту ее часть, которая ограничена рамками культуры общения и рамками литературного языка, соответственно это речь, регулируемая определенными правилами и нормами. Культура речи сочетает в себе все формы культуры — физическую, материальную и духовную, поскольку включает культуру мыслительной деятельности, культуру исполнения речи, коммуникативно-речевую культуру в целом, культуру создания письменных текстов и культуру их издания, хранения и пользования ими, и, конечно же, духовную культуру как содержание и цель речевой деятельности. Культура речи, как и любая культура, предполагает стремление к совершенствованию, а значит, и поискам наилучшего варианта из всех возможных в плане использования языковых или речевых средств. Осознанный выбор — это та творческая задача, которая и служит средством привнесения культуры в пользование речью. Но самое главное в культуре речи то, что это культура осуществления специфической речевой деятельности, которая может сопровождать другую, предметную деятельность, но очень часто выступает как самостоятельная и самоценная [1, с. 91]. Культура речи как часть культуры в целом и культуры общения в частности — это речь данного общества и конкретного человека, которая характеризуется высоким уровнем развития. Культура речи реализует такое речевое поведение, которое одобряется и культивируется данным обществом. В настоящее время культура речи личности формируется в условиях, когда количество ситуаций высокозначимого публичного общения невелико и речевое общение направлено в основном на восприятие средств массовой коммуникации. Поэтому основными жанрами стали бытовой диалог или манипулятивные разговоры. Отсюда — недостаточная развернутость речи при отсутствии оформленной законченной монологической речи в небытовых ситуациях. Речь молодежи часто характеризуется чертами внутренней речи — ей негде было развернуться во внешнюю. В разных речевых сферах наблюдается заметное оскудение речи на лексическом уровне, ее усеченность — на уровне построения высказывания. Преимущественно обиходно-бытовое общение, не требующее серьезного содержания речи, не способствует также и развитию общей культуры личности. Обилие иностранных 34 фильмов привело к тому, что многие перенимают сам стиль поведения, культуру, этикетные нормы других сообществ различных стран. Происходит явное снижение культуры речи в средствах массовой информации. Все это приводит к тому, что при характеристике уровней владения культурой речи О.Б. Сиротинина констатирует: высший уровень владения речью встречается крайне редко, а полностью безошибочное владение речью в процессе специального исследования не встретилось ни у кого [2, с. 36]. В настоящее время проблема развития культуры речи студентов вуза является очень важной и актуальной, потому что без речевой деятельности немыслимы ни овладение профессиональными знаниями, ни общекультурное развитие. В государственной политике в области образования и культуры о повышении грамотности и культуры речи общества много говорится, но все это не подтверждается никакими практическими шагами. Нужны перемены. Современному российскому общественному сознанию нужно предложить определенные мотивы для образцового овладения родным языком и культурой общения. Язык должен быть признан национальной ценностью, а образцовое владение им — общественным приоритетом. Усилия надо направить на формирование общественного мнения в пользу провозглашения языка национальной ценностью, а культуры общения — культурной ценностью. Образцовое владение родным языком должно стать престижным и приоритетными для личности, должно стать такой же ценностью для человека, как профессиональная подготовка, хорошая работа. Необходимо создавать систему профессиональных требований к владению родным языком и культурой общения на самых разных уровнях — от приема на работу до занятия высших государственных должностей. Необходимо мотивировать учащихся, специалистов, служащих к повышению речевой культуры успешностью деятельности, показывая эффективность для их профессиональной деятельности, межличностных отношений, для продвижения по службе хорошего владения языком и навыками культуры общения. Важно создать общественное мнение о престижности высокого уровня владения языком, престижности культуры общения, формировать общественное мнение о статусной роли грамотности и речевой культуры в современном обществе. Создание подобных условий будет способствовать мотивации студентов к совершенствованию навыков владения языком, к приобретению устойчивых навыков культуры общения. Можно выделить основные мотивы: - культура речи — основа национального самосознания, его ценность, богатство; 35 - культура речи способствует интеллектуальному и духовному развитию личности; - культурная речь дает удовольствие от общения; - культурная речь повышает статус говорящего в глазах собеседника; - культура речи делает наше воздействие на собеседника более эффективным; - у человека с высокой культурой речи больше шансов сделать карьеру; - культурная речь помогает убеждать без применения силы. Еще нужно сказать о создании положительной мотивации студентов к развитию культуры речи за счет стимулирования рефлексивных процессов. Этого можно достичь, используя методы самоанализа, самооценки, взаимоанализа и взаимооценки. Самоанализ и оценка собственной речи способствуют развитию умений студента оценивать свою речь с точки зрения ее культуры. Данный метод может стать сильным мотивирующим фактором, с помощью которого возникает установка на самообразование в области культуры речи, формируются его цель и задачи. В то же время для того, чтобы понять собственный опыт, необходимо всматриваться в опыт других и соотносить его с собственным. Примечания 1. Ипполитова, Н.А. Русский язык и культура речи / Н.А. Ипполитова, О.Ю. Князева, М.Р. Саввова. — М.: Проспект, 2007. — 334 с. 2. Сиротинина, О.Б. Что и зачем нужно знать учителю о русской разговорной речи / О.Б. Сиротинина — М.: Просвещение, 1996. — 175 с. 36 Л.Б. Бубекова Из истории развития конфиксальной глагольной синонимии Проблема синонимии с давних пор привлекает внимание исследователей русского языка. Не останавливаясь здесь на истории изучения синонимов, которая получила достаточное освещение в отечественной лингвистике [Апресян, 1999; Бережан, 1973; Брагина, 1979; Геккер, 1972; Смолина, 1977; Роженцова, 1996; Хожикулова, 1994; Маркова, 1998; Денисов, 2000], отметим, что, несмотря на обилие работ и длительную традицию изучения, до сих пор существуют значительные расхождения в понимании сущности синонимии. Так, например, далеки от ясности и единства интерпретации проблемы критериев синонимичности, способов выявления и описания отличительных признаков синонимов, установления причин возникновения и утраты синонимических связей слов. Кроме того, хотя синонимия пронизывает всю систему языка, хорошо изученной можно, пожалуй, назвать лишь лексическую синонимию. Словообразовательная же синонимия начала изучаться только в последние десятилетия. Попытка воссоздать историю взаимодействия словообразовательных типов, выявить закономерности в развитии конфиксального глагольного словообразования, сделать выводы о причинах возникновения и распада синонимических связей русского глагола может заполнить существующие пробелы в понимании исторического развития конфиксальной глагольной синонимии. Словообразовательная синонимия — это типовое явление, поэтому в первую очередь необходимо остановиться на синонимии словообразовательных типов конфиксальных глаголов. Нам удалось выявить следующие словообразовательные типы отсубстантивных конфиксальных глаголов: ЗА...И(ТЬ) = О...И(ТЬ) = ПО...И(ТЬ) в значении «наделить кого-либо или что-либо тем, что названо мотивирующим существительным» (закабалити — окабалити — покабалити, засмолити — осмолити — посмолити, запустошити — опустошити — попустошити), причем в некоторых случаях синонимичны только типы О...И(ТЬ) = ПО...И(ТЬ) (окожушити —покожушити, огранити — погранити) либо ЗА...И(ТЬ) = ПО...И(ТЬ) (замаслити — помаслити, замостити — помостити); В...И(ТЬ) = У...И(ТЬ) в значении «наделить кого-либо или что-либо тем, что названо мотивирующим существительным» (взаконити — узаконити, вкоренити — укоренити); ВЫ... И(ТЬ) = ИЗ...И(ТЬ) в значении «покрыть поверхность чего-либо тем, что названо мотивирующим существительным» (выолифити — изолифити, вылевкасити — излевкасити); ЗА...И(ТЬ) = НА...И(ТЬ) в значении «покрыть тем, что названо мотивирующим существительным» 37 (замаслити — намаслити, засмолити — насмолити); ПРИ...И(ТЬ) = РАЗ...И(ТЬ) в значении «наделить кого-либо или что-либо тем, что названо мотивирующим существительным» (приохотить — разохотить, прифрантить — расфрантить). Анализ синонимичных отсубстантивных конфиксальных образований показывает, что количество синонимических рядов на протяжении исторического развития лексической системы русского языка непрерывно уменьшалось, что обусловлено целым комплексом причин, в числе которых можно выделить такой экстралингвистический фактор, как утрата реалий, названных конфиксальными образованиями (изоброчити — пооброчити). Уменьшению количества рядов способствовали также такие интралингвистические факторы, как: а) изменение лексической семантики мотивирующей основы конфиксальных образований (например сужение семантического объема существительного грань, мотивировавшего синонимические глаголы изгранити — награнити — погранити — огранити — отгранити); б) стремление языка к универсализации, обусловливающего исчезновение производных с узкой, единичной сочетаемостью, и выполнение их функций сочетаниями глаголов с более широкой, обобщенной семантикой и существительных, ранее выступавших в качестве мотивирующих (например, существительного кожух, с которым были соотнесены исчезнувшие синонимические глаголы покожушити — окожушити); в) приобретение производными вторичной соотнесенности с бесприставочными глаголами, за которыми закрепились значения исчезнувших конфиксальных образований (например, глагола пленить, взявшего на себя функции утраченного ряда запленити — опленити — попленити). Кроме того, приобретение конфиксальными образованиями двоякой соотнесенности сопровождалось специализацией семантики образований, перешедших из разряда конфиксальных в префиксальные. Появление в процессе исторического развития словообразовательной системы русского языка новых значений у приставок, фонетически совпадающих с префиксальными элементами конфиксов, обусловило значительные расхождения между семантикой анализируемых конфиксальных производных в XI-XVII веках и их «наследников», сохранившихся в языке национального периода. Среди конфиксальных глаголов с общим словообразовательным значением «приобрести признак, названный мотивирующим прилагательным» в синонимические отношения вступают следующие словообразовательные типы: О...Е(ТЬ) = ПО...Е(ТЬ) (омертвети — помертвети, отолстети — потолстети, остарети — постарети, оржавети — поржавети); ЗА...Е(ТЬ) = О...Е(ТЬ) (завдовети — овдовети, загустети — огустети, заржаветь — оржавети); О...Е(ТЬ) = У...Е(ТЬ) (отолстети — утолстети, осмирнети — усмирнети). Конфиксальные глаголы с общим словообразовательным значением «наделить признаком, названным мотивирующим прилагатель38 ным» образуют следующие синонимические словообразовательные типы: О...И(ТЬ) = ПО...И(ТЬ) = У...И(ТЬ) (омертвити — помертвити — умертвити); О...И(ТЬ) = У...И(ТЬ) (ожесточити — ужесточити, очернити — учернити, опестрити — упестрити, ополовинити — уполовинити); ОБ...И(ТЬ) = ПО...И(ТЬ) (обнизити — понизити, обострити — поострити, облегчити — полегчити); РАЗ...И(ТЬ) = У... И(ТЬ) (развеселити — увеселити, расширити — уширити, размягчити — умягчити). Анализ отадъективных конфиксальных производных показывает, что количество синонимических рядов по направлению к современности значительно уменьшилось. Исчезновение некоторых синонимических рядов (и соответственно словообразовательных типов) обусловлено приобретением входящими в них синонимами статуса абсолютных. Историческое развитие словообразовательной системы способствовало нейтрализации былых различий в семантике конфиксальных производных, что, в свою очередь, обусловило утрату ставших избыточными членов синонимического ряда. Так, например, старые синонимические ряды огустети — загустети и овдовети — обовдовети — завдовети представлены в современном русском языке только образованиями загустеть и овдоветь соответственно. Приобретение конфиксальными производными двоякой соотнесенности, зачастую сопровождавшее исчезновение старых синонимических рядов, одновременно способствовало появлению новых. Развитие в процессе эволюции словообразовательной системы русского языка новых значений у приставок (а именно приставки начали выделяться в структуре конфиксальных образований при соотнесенности с закрепившимися в употреблении бесприставочными глаголами) обусловило более четкую семантическую дифференциацию внутри синонимических рядов. Так, например, исчезновение параллели остарети — състарети — пристарети — простарети компенсировалось появлением параллели застареть — устареть — постареть, составляющие которую образования соотносятся на современном этапе как с прилагательным старый, так и с глаголом стареть. При этом данные словарей современного русского языка свидетельствуют не только о семантической специализации синонимов новой параллели, но и о некоторых расхождениях стилистического порядка. Среди конфиксальных глаголов с общим словообразовательным значением «интенсивное развитие процесса или состояния, названного мотивирующим глаголом» (к которому добавляются модификационные значения исчерпанности действия, неумеренного увлечения либо доведения до нежелательных последствий) в синонимические отношения вступают следующие словообразовательные типы: ЗА...СЯ — ИЗ...СЯ (забегаться — избегаться, завраться — изовраться, захлопотаться — исхлопотаться, заработаться — изработаться); ИЗ... СЯ — НА...СЯ (изгореваться — нагореваться, изголодаться — наго39 лодаться); В...СЯ — ПРИ...СЯ (вглядеться — приглядеться, всмотреться — присмотреться). Анализ синонимических параллелей отглагольных конфиксальных образований показывает, что их относительно небольшое количество обусловлено существующей в современном русском языке четкой специализацией конфиксальных моделей. Широкое варьирование синонимов, которое было отличительной чертой русского языка донационального периода, сменилось значительной дифференциацией словообразовательных значений конфиксальных синоморфем. Поскольку отглагольные конфиксальные производные в нашем материале представлены только синонимами эпохи нации, то есть того периода, когда частные словообразовательные значения производных, в том числе и конфиксальных, уже строго разграничивались, неудивительно, что синонимических рядов не так много, а сами ряды по преимуществу двучленные. Кроме того, входящие в них образования зачастую стилистически маркированы, что до некоторой степени ограничивает их функционирование (например, в парах завраться — изовраться и разахаться — взахаться первые производные принадлежат к сфере разговорной речи, вторые даются с пометой «просторечное»). Семантическое развитие конфиксальных синонимов способно разрушить синонимическую параллель: так, образования отстояться — устояться способны варьироваться, только если речь идет о жидкостях, то есть в исконных значениях, а образованные на их основе семантическим способом новые слова в синонимические отношения не вступают. Очень важным является то, что все словообразовательные типы отглагольных конфиксальных образований сформировались только в современном русском языке (в древнерусском языке они представлены единичными примерами). Это доказывает, что отглагольные конфиксальные образования появились в русском языке позже отыменных. Примечания 1. В качестве источников исследования особенностей развития конфиксальной глагольной синонимии в период с XI века до современного этапа истории русского языка мы использовали исторические («Словарь древнерусского языка» И.И. Срезневского, «Словарь русского языка XI-XVII веков», «Словарь русского языка XVIII века», «Словарь Академии Российской») и толковые словари («Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля, «Толковый словарь русского языка» под. ред. Д.Н. Ушакова, «Толковый словарь русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой, семнадцатитомный «Словарь современного русского литературного языка», «Большой толковый словарь русского языка» С.А. Кузнецова). 40 А.В. Быков Оправдание нигилизма Базарова В нашем литературоведении общепринято считать, что смысл романа «Отцы и дети» заключается в победе жизни над нигилизмом Базарова, в разоблачении нигилизма. А так ли это? — вот главный вопрос этой статьи. Взгляд на роман может несколько измениться, если включить его в контекст общеевропейского развития. Дело в том, что вторая половина XIX века в Европе — время серьёзных мировоззренческих изменений в европейской культуре, время появления и относительно широкого распространения новых, нетрадиционных, неклассических, нехристианских в основе своей взглядов на жизнь. Этот процесс наиболее ярко проявился у так называемых декадентов, первым из коих во Франции был Шарль Бодлер, книга стихов которого «Цветы зла» вышла в 1857 году. А роман Тургенева появился всего пять лет спустя — в 1862 году. Свою значительную лепту в процесс освобождения от традиционного мировоззрения внёс великий норвежский драматург Генрик Ибсен. Рассмотрим его известные пьесы «Кукольный дом» (1879) и «Привидения» (1881). В первой из этих пьес главная героиня Нора, обнаружив, что её семья, её дом — не настоящий, а кукольный, потеряв к мужу не только любовь, но и простое уважение, решается на неслыханный в те времена, бунтарский поступок, она уходит от мужа и оставляет троих детей, аргументируя это тем, что ей, прежде чем воспитывать детей, нужно воспитать саму себя. Она поднимает бунт против устоявшихся мнений и авторитетов: «Я не могу больше удовлетворяться тем, что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об этих вещах». Она хочет пересмотреть всё — и религию и нравственность, в этом и заключается самовоспитание. «Мне надо выяснить себе, кто прав — общество или я». Нора утверждает право отдельной личности на формирование своих собственных нравственных правил и представлений о жизни, отличных от общепринятых и традиционных. Ещё более бунтарская — пьеса «Привидения». Главная героиня фру Алвинг, уже имея взрослого сына, начинает осознавать, что в молодости совершила страшную ошибку, поддавшись на уговоры пастора и вернувшись к нелюбимому, отвратительному мужу-алкоголику во имя исполнения долга венчанной жены. Жизнь её превратилась в ад именно по вине общепринятых христианских представлений, которые выразил тот же пастор: «Какое право имеем мы, люди, на счастье? Мы обязаны исполнять свой долг». Вся пьеса — это почти открытый призыв к бунту, к пересмотру традиционных ценностей, хотя сама героиня 41 на прямой бунт ещё не решается, но она уже готова к нему. «Я больше не могу мириться со всеми этими связывающими по рукам и по ногам условностями. Я хочу добиться свободы». Пастор обнаруживает на её столе какие-то странные книги, которые относятся к «современным течениям мысли», в них говорится нечто новое. Пастору они очень не нравятся, а фру Алвинг их с удовольствием читает, она уже стремится мыслить и жить самостоятельно. Несомненно, что Ибсен как раз к этому и призывает, он считает, что человек, если он индивидуальность, должен жить и мыслить по-своему, не опираясь на общепринятые авторитеты. Человек должен быть свободен. Можно также вспомнить роман Джека Лондона «Мартин Иден» (1909), в котором герой трагически одинок именно потому, что большинство людей мыслят общепринятыми штампами, не умея и не желая думать самостоятельно, с этими людьми Мартин не может найти общий язык. Теперь посмотрим, что такое нигилизм, как он предстаёт в романе Тургенева. Если присмотреться внимательно, то можно увидеть, что в нигилизме Базарова как бы две части, два пласта, или даже два значения слова «нигилизм». В первом значении базаровский нигилизм сближается с тем, о чём говорят героини Ибсена. «Нигилист — это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип». Это слова Аркадия в 5 главе, чуть позже Базаров говорит, по сути, то же самое, но более просто: «Мне говорят дело, я соглашаюсь, вот и всё». Нигилизм в этом смысле — универсальный принцип познания окружающего мира: прежде всего доверять только своему жизненному опыту, проверять все установления человеческой культуры и цивилизации своим жизненным опытом; мыслить и жить самостоятельно, а не по готовым шаблонам традиций и авторитетов; строить своё мировоззрение на основе не чужих слов и теорий, а реальной, живой жизни. Несомненно, что героини Ибсена и тургеневский Базаров в этом выступают единым фронтом, у них единый источник — общеевропейская тенденция пересмотра всех ценностей во второй половине XIX века, и Ибсен показывает нам ситуации, когда этот пересмотр необходим и оправдан, Ибсен в каком-то смысле дополняет Тургенева, поясняет образ Базарова. Второе значение слова «нигилизм» в романе — это та система взглядов, к которой Базаров пришёл в результате опытного познания жизни и которую принято называть вульгарным материализмом. Именно этот «нигилизм» якобы разоблачается в романе. Чем же он плох? Отрицанием всей изящной стороны духовной сферы жизни: искусства, красоты природы, духовной стороны любви, а также отрица42 нием всех вообще «постановлений в современном быту, семейном или общественном», в частности самой семьи. Базаров всё это отрицает только потому, что ещё ни с чем этим по-настоящему, серьёзно в жизни не сталкивался, не узнал на опыте, что это явления важные и нужные для человека. В ходе романа жизнь ему открывает это и тем самым побеждает его вульгарный материализм. Такова современная схема разбора романа. Попробуем разобраться во всех этих отрицаниях. Отвергая семью вообще, Базаров, конечно, не прав. С другой стороны, ясно, что он имел в виду, что семья не может, не должна считаться неприкосновенной святыней, что она очень часто становится профанацией самой себя, средством унижения, порабощения человека, особенно женщины. Именно об этом писал Ибсен и другие писатели. Но относительно искусства Базаров прав абсолютно. Он не верит, что искусство, красота, а также религия и вообще всё, что являлось центром интересов дворянской интеллигенции, хоть как-то может помочь решить самые насущные проблемы русского общества. «Мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит» (глава 10). Основная масса народа живёт в нищете, пьянстве и невежестве — вот, что для Базарова самое главное. Даже освобождение от крепостного права и образование пойдёт народу впрок только тогда, когда он будет избавлен от унизительной нищеты, когда будет повышен общий уровень его материального благосостояния. Бытие определяет сознание. Для того, чтобы человек начал интересоваться чем-то помимо своих естественных потребностей, эти естественные потребности должны быть удовлетворены. Единственное, что могло помочь в той ситуации и действительно помогло, — это научно-технический прогресс, развитие науки и промышленности, только наука могла дать резкое повышение производительности труда, а это должно было неминуемо сказаться на общем благосостоянии. Чем мы обязаны тому, что сейчас народ живём несравнимо лучше, чем в XIX веке, что он способен худо-бедно получать образование? Только научно-техническому прогрессу, а не искусству и не религии. Поэтому то, что Базаров и его реальные прототипы — Добролюбов и Писарев третировали искусство и Пушкина, поклонялись одним естественным наукам, вполне объяснимо, более того, правильно. У них пустая болтовня дворянской интеллигенции, которая всегда занималась проблемами, интересными только ей самой, вызывала естественное раздражение. Сам Тургенев был именно таким интеллигентом, и несомненно, что он выступил в защиту искусства. Но объективно его прекрасный роман доказывает только то, что высокое искусство (Рафаэля, Шекспира, Моцарта, Пушкина) важно только для самой интеллигенции, а для народа всё это непонятно и ненужно, так было всег43 да, так есть и сейчас. Мы сами, преподаватели литературы, никогда не сможем добиться, чтобы ученикам, то есть тому же народу, по-настоящему понравился роман «Отцы и дети». Это невозможно, потому что Базаров был прав: он отрицал искусство с точки зрения народа. Слесарь третьего разряда, несомненно, полагает, что играть на виолончели и читать Пушкина — смешно и бессмысленно. И всё же Базаров кое в чём очень серьёзно ошибался. Главная его ошибка заключалась в крайне упрощённом, вульгарном, в корне неверном представлении о человеческой душе. Он считал, что все люди в психологическом смысле устроены просто и в целом одинаково; что в человеческой душе нет ничего таинственного, сложного; что всякий человек способен управлять собой, своими чувствами, а также внешними обстоятельствами; что любовь — физиологическое влечение (главы 7, 16, 17). Почувствовав в самом себе иррациональную, неуправляемую страсть, Базаров готов признать, что «всякий человек загадка» (глава 17), ему открылась сложность и трагичность человеческой жизни, трагичность, обусловленная не материальными обстоятельствами, а духовными, психологическими. Он понял, насколько слаб и мал человек, что он висит на ниточке и не хозяин своей судьбы (главы 19, 21) . Базаров столкнулся с новыми для себя фактами, ему трудно их принять, переменить свои прежние взгляды, но он это делает, он не упорствует в своём упрощённом представлении. Он не догматик. Для него его нигилизм не догма, а следование живой жизни. Произошёл серьёзный скачок в его познании жизни, но главный познавательный принцип нигилизма — «мне говорят дело, я соглашаюсь» — остался неизменным. Жизнь ему «сказала дело», и он согласился. Перестал ли Базаров после встречи с Одинцовой быть нигилистом и материалистом? Ведь материализм — важнейшая базовая составляющая нигилизма. Некоторые исследователи, в частности профессор МГУ Недзвецкий, пытаются уверить, что Базаров стал «личностью с пробудившимися идеально-метафизическими запросами», что он «ощутил не узкофизиологическую, а таинственно-стихийную, т.е. именно метафизическую природу» любви [2, c. 71, 74]. Недзвецкий это вывел из того, что сам Тургенев должен понимать любовь именно так и что он, дескать, привёл к такому же пониманию Базарова. Дело в том, что Недзвецкий, как и многие другие, почему-то упорно связывает иррациональность с мистикой, метафизикой. На самом деле это разные вещи: можно ощущать иррациональность, сложность, многомерность жизни, но оставаться при этом полным материалистом. В тексте романа нет ни единого намёка на новоприобретённый мистицизм Базарова. Смерть Базарова — это смерть абсолютного материалиста, для него смерть — это полное уничтожение, а не переход к другой жизни, и он ей смотрит прямо в глаза, чем вызывает наше уважение как смелый и сильный человек. 44 Вообще после встречи с Одинцовой Базаров остался таким же, с теми же взглядами, он — нигилист, но осознавший сложность и трагизм жизни. По отношению ко всему, что он отрицал раньше, кроме любви, Базаров остался так же скептичен и равнодушен. Многие считают, что в конце романа Базаров сломлен, что его смерть похожа на самоубийство и была неслучайной, что он ждал смерти [2, с. 73-74, 78]. Ничего подобного, Базаров находился во временной депрессии, которую время от времени переживают все глубокие люди, но и только. Все слова Базарова, дающие повод думать о самоубийстве, — есть следствие депрессии, временного озлобления, тоски, равнодушия ко всему. А тот факт, что он отсрочил предсмертное причащение (на которое согласился, только чтобы утешить стариков-родителей), отсрочил до тех пор, пока окончательно не убедиться в неизбежности смерти, говорит о том, что всё-таки Базаров не терял надежду выздороветь, хотел жить, бороться, работать. Несомненно, что заражение его случайно, но оно не случайно для автора, потому что Тургенев не знал, как иначе закончить роман, выявив характер героя до конца. Не было бы смерти, не было бы великого романа. Несомненно, что не будь этой трагической случайности, Базаров, повзрослев и избавившись от крайностей своего нигилизма, внёс бы свой вклад в развитие науки и принёс бы реальную пользу народу, над которым часто иронизировал и даже издевался. Итак, Базаров как личность, как закоренелый материалист, нигилист и скептик не сломлен, не побеждён до самого конца. Он остаётся верен важнейшим из своих принципов, главный из которых — не доверять ничему, кроме своего жизненного опыта, мыслить самостоятельно и не бояться изменять свои взгляды под влиянием этого опыта, в ходе изучения живой жизни. Главное, что понял, — это иррациональность, сложность, трагичность жизни вообще и особенно для человека неординарного. Утверждение этой мысли и есть главный смысл романа. Примечания 1. Ибсен, Г. Кукольный дом: пьесы / Пер. с норв. А. и П. Ганзен. — М.: Эксмо, 2006. — 640 с. 2. Тургенев, И.С. Накануне: рассказы и романы. — Казань: Татарское книжное издательство, 1984. — 352 с. 3. Лебедев, Ю.В. Русская литература XIX века. 10 кл. Учебник для образовательных учреждений. В 2 ч. Ч. 2. — М.: Просвещение, 2002. — 320 с. 4. Недзвецкий, В.А. Пустовойт, П.Г., Полтавец, Е.Ю. И.С. Тургенев. «Записки охотника», «Ася» и другие повести 50-х годов, «Отцы и дети». В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. — М.: Изд-во МГУ, 1998. — 112 с. 45 Л.Н. Вагапова Художественные «модели эмигрантов» в драматургии И. Юзеева В народной драме «Выронила из рук белый калфак» И. Юзеев впервые в литературе заговорил о рассыпанных по всей земле татарах, которые вынужденно покидали родные места. В художественном мире данной драмы мировосприятие эмигранта образует доминанту. Как отмечает О.К. Антропов, «образ жизни российской эмиграции представлял собой своеобразную противоречивую взаимосвязь условий жизни с ее концепцией у различных социальных и психологических типов эмигрантов» [1, с. 108]. Герои пьесы «Выронила из рук белый калфак» остро осознают свою принадлежность к той земле, возвращение на которую невозможно из-за власти, правящей там, что все их действия регламентированы государственными актами, и в то же время они знают, что жизнь на чужбине рассматривается их земляками как предательство. Тайфур Кормаш, молодой художник, вступает в противоречие с устоявшимися порядками и идеологической цензурой. Даже любимый учитель Исмай Акчурин не понимает и не принимает его творчества. Тайфур вынужден покинуть родную землю, дом, возлюбленную, любимую работу. Однако свободное от идеологического давления пространство чужой земли, где никто и ничто, казалось бы, не ограничивает возможность самовыражения художника, не может, как выяснилось, стать полноценной заменой утраченной Родине, пусть и ставшей в каком-то смысле тюрьмой для креативной, свободолюбивой личности героя. Постоянный дискомфорт, который ощущает герой И. Юзеева Тайфур, наносит серьезный вред его психическому здоровью. Эмигрант внешне успокаивается, вроде бы находит компромисс с чужим окружением, но не с самим собой. Для него сейчас важно, чтобы прежний учитель Исмай Акчурин величал его «эфэндэ» («господином»). Это — не желание казаться важным, а стремление, надежда почувствовать себя личностью. О душевном кризисе молодого художника, затерявшегося между двумя домами — Родиной и чужбиной, говорит и то, что вдали от родного очага он не смог написать ни одной картины. Тайфур не может найти выход из этого состояния и завершает жизнь самоубийством. Таким образом, драматургом создается модель «заблудшего эмигранта». Если учитывать тот факт, что Тайфур еще и творческая личность, то в порывистых поисках героя показана еще трагедия и обреченность части творческих людей, о чем свидетельствуют и слова самого Тайфура: «Эх, татарин, татарин... Каждый твой талант — одна трагедия...» [2, с. 402]. Жак — сын Шамсии Ишмуллиной, пережил все тяготы войны, был в плену. А после, даже если сражался во французском партизан46 ском отряде, не возвращается к себе домой. Так как он уже был осведомлен о том, что в существующем сталинском режиме побывавших в плену отправляли в тюрьмы и лагеря. Переехав жить в Америку, он всю жизнь живет с тоской по родине, по матери, по родным. За это время единственным утешением и радостью для него был белый калфак матери. Даже если сохнул от тоски, он не давал матери знать о себе. «Если там узнают о моем существовании, и матери, и родственникам не дадут спокойно жить», — думает он. В его образе автор формирует не только «модель эмигранта» и показывает драму людей, живших в тесных рамках системы, но и хранителя духовного наследия народа. В рассматриваемой драме фигурирует множество реальных лиц как прямо названных своими именами, так и узнаваемых по косвенным намекам. Особый интерес представляет образ Радмира Закиевского — выдающегося танцора, звезды мирового балета, под именем которого скрывается лицо Рудольфа Нуриева. Данный герой не чувствует разницы между страной пребывания и родной средой и считает, что незнанием родного языка он ничего не утратил и это не помешало ему завоевать мир. «В России не считали нужным обучать меня родному языку.<...> Короче говоря, я — не националист, а скорее — космополит!» [2, с. 386]. Но в то же время в словах Радмира чувствуется некая боль и обида своей нации за свое нынешнее состояние. Таким образом, по тому, какие модели поведения выбраны для установления связи с новым местом, нами выделены следующие «модели эмигрантов»: а) Жак, кто имитирует то, как будто нашел свое место в чужом пространстве, хотя всю жизнь мечтает вернуться на родину, кто ставит жизнь и благополучие родственников выше, чем собственное счастье; б) Радмир Закиевский, кто приспособился к жизненным ритмам чужого пространства и не чувствует принципиальной разницы между жизнью на родине и на чужбине; в) Тайфур, кто не может войти в диалогические отношения с новым пространством, живет в постоянном напряжении и доходит до сознательного принятия решения об уходе из жизни. Данные герои существуют в условиях наложения двух бытийных пластов: объективно-реального и субъективно-реального. Эмигрант И. Юзеева предстает лиминальным человеком, отделенным от родного ему мира и не вписанным в новую среду, тем самым он становится искусственно маргинализированной частью общества. Примечания 1. Антропов, О.К. Концепция жизни и менталитет российской эмиграции. Россия в XX веке / О.К. Антропов // Проблемы изучения и преподавания: Материалы научной конференции. — М.: РГГУ, 1999. — С. 107-109. 2. Юзеев, И. Сайланма әсәрләр. Биш томда. Том 5. Пьесалар / И. Юзеев. — Казан: Тат. кит. нәшр., 2002. — 415 б. 47 М. Вайсбанд, Б. Вайнблат О русском языке в журнале, издаваемом вне России, на примере журнала «Партнёр» (Германия) Справка: Ежемесячный русскоязычный информационный и общественно-политический журнал «Партнер» издается в Германии с 1997 года. Основная читательская аудитория — русскоязычные мигранты (российские немцы, еврейские иммигранты), а также русские члены немецких семей, выходцы из постсоветского пространства, приехавшие в Германию по контракту. Тираж журнала — 20 000 экз., объем —124 стр. Журнал «Партнер» — крупнейшее в Германии русскоязычное издание — распространяется по подписке и через розничную продажу. Почти одиннадцать лет назад, когда задумывался журнал «Партнёр» (тогда еще газета), мы, его создатели, сформулировали задачу, стоящую перед изданием: обеспечить читателей — выходцев из Советского Союза и постсоветского пространства актуальной информацией, необходимой для их успешной интеграции в Германии. Наши соотечественники, оказавшиеся в девяностые годы прошлого столетия в Германии, прилагали максимум усилий для того, чтобы в новых условиях доказать свою состоятельность, найти место на немецком рынке труда, стать частью современного немецкого общества, сохранив при этом свой русский язык и русскую культуру, т.е. российскую самоидентификацию. Хотя точные данные о количестве русскоговорящих людей, переехавших в тот период в Германию, отсутствуют, но ориентировочные цифры известны: около трех миллионов российских немцев, около двухсот тысяч еврейских иммигрантов, несколько десятков тысяч, прибывших в ФРГ по другим каналам. Это, во-первых, русские жены немецких мужей, затем — лица, прибывшие в страну нелегально, невозвращенцы и т.д. Итак, в первые годы существования журнала мы сформулировали стоящую перед нами задачу как помощь соотечественникам в их эффективной интеграции в Германии. Затем, по мере того, как русскоговорящие мигранты осваивали немецкий язык, «встраивались» в немецкую жизнь, — а на это ушло 5-7 лет, — журнал «Партнер» расширил свои приоритеты. Мы преобразовали его в информационный и общественно-политическое издание для русскоговорящих читателей, связавших свою жизнь с Германией. Выделим несколько важнейших проблем, из числа тех, которые мы для себя сформулировали: 48 - привитие любви к стране своего нового проживания при одновременном сохранении добрых отношений к своей бывшей родине, - воспитание у мигрантов европейского менталитета, - воспитание понимания единства европейской культуры, неотъемлемой частью которой является культура российская, - наконец, сохранение у мигрантов русского языка, — проблема названная последней, но, может быть, важнейшая среди всех перечисленных. В этой связи следует хотя бы кратко охарактеризовать нашу читательскую аудиторию: - по возрастной градации — от людей весьма пожилого возраста до школьников; - по уровню образования — от профессоров и докторов наук до людей, имеющих незаконченное среднее образование; - по отношению к печатному слову — от тех, кто привык читать с раннего детства и не мыслит дня без книги или журнала, до тех, кто читать не привык, а наш журнал открыл только потому, что в нем содержится жизненно важная для них информация. В общем, мы ориентировались и на «мореплавателя, и на плотника». Но вернемся к проблематике журнала. Каждая из вышеперечисленных проблем настолько велика и значима, что может стать темой отдельного доклада, но мы подробно остановимся на комплексе вопросов, связанных с сохранением у мигрантов русского языка и на задачах, которые в этой связи стали пред нами — редакцией русскоязычного журнала, издаваемого в Германии. Сегодня лингвисты, в частности профессор Елабужского педагогического университета Д.А. Салимова, анализируя тексты журнала «Партнёр», отмечают его лаконичный и точный язык. Такой стиль изложения вырабатывался с первых номеров журнала в основном потому, что тогда журнал был невелик по объему (16 стр. формата А4) и в то же время редакция стремилась разместить в этом объеме множество необходимых читателям материалов. Еще один важный аспект: актуальная для тогдашнего журнала «Партнёр» тематика требовала особой точности языка, ведь большая часть статей была посвящена вопросам законодательства страны нового проживания, непосредственно касавшихся иммигрантов; вопросам интеграции в Германии, поиска мест работы и учебы и т.д. А такие материалы должны быть написаны четко, точно и лаконично. Сегодня объем «Партнёра» достиг 124 страниц, но количество материалов, которые мы бы хотели предложить читателям, по-прежнему превышает существующие журнальные площади. Тем самым правило писать лаконично и точно для нас остается актуальным, а значит, определяет стиль нашего издания. В качестве авторов наших статей выступают специалисты, владеющие не только темой, но и приемами популяризации, умеющие об49 щаться с различными категориями читателей, привлечь внимание к теме, причем мы не замыкаемся на авторах, проживающих в Германии. Приведем пример, связанный с сотрудничеством с Елабужским педагогическим университетом. Планируя рассказать о Марине Цветаевой, ее связях с Германией и трагической гибели в годы эвакуации, мы обратились к такому компетентному специалисту, как профессор Надежда Валеева. Ее статья была также размещена на нашем интернет-портале и имела высокий рейтинг. Еще один пример: мы постоянно рассказываем читателям о малоизвестных фактах Второй мировой войны. В Германии вышло несколько изданий на немецком языке, посвященных Елабужскому лагерю для военнопленных офицеров. Тема заинтересовала редакцию, и мы обратились к профессору Дание Салимовой с просьбой рассказать об этом лагере подробнее. Статья содержала столько неизвестной русскоязычным читателям информации, что вызвала поток благодарных откликов. Кстати, мы тесно сотрудничаем с проживающей сейчас в Германии выпускницей Елабужского университета Венерой Вагизовой. Она, в частности, опубликовала у нас ряд статей о татарах, проживающих в Германии, о положении татар Крыма и ряд других. Основным требованием к авторам является высокий уровень их компетенции при несомненно хорошем владении русским языком. Всё это в полной мере относится к нашим елабужским коллегам. Еще одно явление, с которым мы постоянно сталкиваемся, особенно у молодых авторов, проживающих в Германии, — тенденция к ухудшению их русского языка, уменьшению словарного запаса, потере чувства языка. В русский язык наших выросших в Германии авторов проникают всё больше немецких слов и конструкций. Причина понятна: молодые авторы постоянно находятся в немецкоязычной среде, разговаривают и пишут по-немецки. Ценность таких авторов для «Партнера» очевидна, многие из них являются специалистами в том или ином вопросе и информация, которой они владеют, интересна читателям. Многие из них пишут для молодежной аудитории, а ориентация на иммигрантскую молодежь — важное направление в нашей работе. В таких случаях редакторы журнала «дотягивают» недостаточно хороший язык автора до необходимого уровня. В рамках статьи, охватывающей языковую проблематику журнала «Партнёр», нельзя не остановиться на наших отношениях с языком окружения, т.е. с немецким языком. Мы с самого начала для себя определили, что будем использовать немецкие слова и выражения только в случаях, когда они не имеют короткого и достаточно точного перевода на русский язык. Примером может служить слово Sozialamt. В русском языке нет слова, которое в полной мере отражало бы его содержание, а поэтому для перевода слова Sozialamt на русский язык потребовалось бы целое предложение. Вместе с тем наши читатели, живущие в Гер50 мании, прекрасно знают функции ведомства, называемого Sozialamt, и тесно связаны с его деятельностью. Значит, рассказывая о социальных проблемах мигрантов, мы не могли без этого слова обойтись. Посоветовавшись со специалистами, мы стали писать это слово по-немецки, а вот русское падежное окончание для гармоничности звучания пишем русскими буквами, отделяя его от немецкого слова апострофом. Например, я не был в Sozialamt`е. Аналогично мы поступаем и в других ситуациях. Впрочем, следует заметить, что далеко не все специалисты разделяют нашу точку зрения. В Германии мы столкнулись с мнением писать по-русски собственные имена в немецкой транскрипции: Ханновер вместо Ганновер, Ляйпциг вместо Лейпциг и т.д. Мы обратились на сайт gramata.ru, где нам посоветовали при написании названий городов придерживаться традиции русского правописания. Вместе с тем имена и фамилии политиков и чиновников, не являющихся общеизвестными, мы пишем по-русски и в скобках — по-немецки. По-немецки мы пишем названия улиц и площадей немецких городов, названия законов и т.д., ведь в немецких источниках и на дорожных указателях они пишутся по-немецки. Иногда мы прибегаем к переводу на русский язык немецких текстов, особенно текстов правового, юридического характера. И здесь сталкиваемся с проблемами, которые обычно стоят перед переводчиками такого рода материалов. Мы стремимся к тому, чтобы наши переводы были не только аутентичны немецкому оригиналу, но и были выполнены на хорошем русском языке. Определенную трудность представляет русское написание немецких имен собственных. И здесь мы используем русско-немецкий словарь: «Словарь немецких личных имен». Язык продолжает развиваться, изменяются и пополняются словари, уточняются правила правописания. К сожалению, ни словари, ни учебники грамматики не успевают за происходящими изменениями. Вот характерный пример: отражая явления современной жизни, мы сталкиваемся с вопросами правописания слов и выражений, пришедших, в частности, из новейших информационных технологий. В большинстве случаев эти слова имеют немецкие или английские корни и в русские словари попасть еще не успели. Мы приняли такое решение: поначалу писать эти слова латинскими буквами, но по мере вхождения этих слов в русскую разговорную речь переходить на написание их на кириллице: бренер, сканер и т.д. Но это наше решение, возможно, есть и другие. Конечно, редакция массового журнала, тем более издаваемого вне России, не может себе позволить иметь высококвалифицированного эксперта по грамматике русского языка, но нас выручает Интернет, новые словари, за выходом которых следят наши корректоры и которые мы регулярно приобретаем, новые курсы грамматики русского языка, издаваемые, в частности, Московским государственным университетом, и другие новейшие справочные издания. Впрочем, мы пользуемся любой возможностью обратиться к экспертам, специалистам по русс51 кому языку и получить от них оценку качества русского языка «Партнёр». Так, в частности, мы обратились с просьбой оценить язык журнала к высококвалифицированному эксперту профессору Д. Салимовой. Известно, что российское правописание за последние 10-15 лет претерпевало постоянные изменения, причем речь идет не о реформе русского языка (например, 1956 г.). Отметим, что отсутствие нового единого свода правил по русской орфографии и пунктуации затрудняет работу составителей различных словарей и в ряде случаев приводит к разным написаниям одних и тех же слов в разных словарях. Итак, текст от автора получен. Сначала, если статья не была предварительно заказана редакцией, мы оцениваем ее необходимость и актуальность. Далее она рассматривается на предмет ее оригинальности. Некоторые недобросовестные авторы «передирают» статью полностью или частично из Интернета. Обычно эти люди еще не знакомы с нашей системой контроля. Эта система крайне редко дает сбои, в частности тогда, когда первоисточник не был опубликован в Интернете. Когда мы анализируем присланный материал на предмет его полезности, мы имеем в виду интересы конкретной группы читателей. Статей, которые адресованы «в никуда», мы не публикуем. Нередко статьи с конкретными замечаниями возвращаются авторам на доработку. Процесс непосредственного редактирования текста включает: уточнение фактографии и терминологии, в том числе и немецкой, исключение логического дублирования, замену недостаточно точных слов и выражений, проверку правильности цитирования, «отжим воды» и т.д. Процесс редактирования проходит, как правило, в две стадии, а в ряде случаев и больше, причем главный редактор журнала в обязательном порядке прочитывает и правит каждый материал. После завершения редактирования материалы передаются корректору. Наши корректоры не только проверяют подготовленный редакторами текст на предмет грамотности, но во многих случаях проверяют точность приведенных в тексте цитат. В обязательном порядке корректируются тексты и после верстки. На этом этапе еще раз выверяется грамотность текста. Также корректоры устраняют дефекты верстки, связанные с переносами и «потерями» слов при переходе со страницы на страницу. Мы считаем, что принятая в «Партнёре» технология прохождения материалов позволяет сохранять хороший русский язык и обеспечивает высокий уровень грамотности в журнале, издаваемом вне России. Наша иммиграция по мере своего вхождения в жизнь Германии меняется. Естественно, что постоянно меняется и наш журнал, а следовательно, модернизируется технология работы с текстами. Неизменным остается наше желание достойно представлять за рубежом великую русскую культуру. 52 Н.М. Валеев Годы общения с В.В. Кожиновым: по страницам писем и книг Интерес к яркой личности Вадима Валериановича Кожинова (1930-2001), литературоведа, историка, мыслителя, критика, автора множества монографий, антологий, публикаций в журналах и научных сборниках, свидетельствует о всенародном признании. Коренной москвич, выпускник МГУ, он прожил насыщенную жизнь. Основные его труды посвящены вопросам теории литературы, русской литературе ХIХ века, литературному процессу. Среди них: «Происхождение романа», «Книга о русской лирической поэзии ХIХ века», «Стихи и поэзия», «Тютчев», «Размышления о русской литературе» и др. Последние годы жизни Вадим Валерианович был серьезно увлечен историей. Многие исторические сочинения В.В. Кожинова вышли в московских издательствах в серии «История России. Современный взгляд». Моему знакомству с Вадимом Валериановичем я обязан Евгению Петровичу Барышникову (1929-1991), моему духовному наставнику, учителю, другу. Он учился с В.В. Кожиновым, П.В. Палиевским, С.Г. Бочаровым и др. на одном потоке филологического факультета МГУ, и, будучи человеком удивительной душевной щедрости, не мудрствуя лукаво, познакомил меня со своими друзьями-однокашниками, единомышленниками. О первой встрече в Москве напоминает дарственная надпись на книге «Стихи и поэзия»: «Наилю Валееву с самыми добрыми пожеланиями в день знакомства. Вадим Кожинов. 24 сентября 1981 года». А далее — непрерывный диалог, продолжавшийся многие годы. Каждый мой приезд в Москву знаменовался встречей с Вадимом Валериановичем. Продолжительные беседы, из которых я выносил мощный духовный заряд и жажду работы. Не случайно мой учитель Евгений Петрович говорил, что «пообщаться с Кожиновым и Палиевским — это все равно, что прочитать энциклопедию. Это мыслители уровня И.В. Киреевского и А.С. Хомякова...». В мае 1982 года он дарит мне книжную коллекцию своих работ: «Книга о русской лирической поэзии XIX века», «Николай Рубцов», сборник «Страницы современной лирики» с ярким посвящением: «Наилю Валееву дарю поэзию моего поколения». Нашумевшая статья в журнале «Наш современник» (1981, № 11) — «И назовет меня всяк сущий в ней язык...» послужила поводом для очередного письма: «Дорогой Наиль! Пишите более спокойные работы, чем эта, — впрочем, если хочется — пишите такие же! Всего Вам доброго. Вадим Кожинов». В 1981 году я защитил кандидатскую диссертацию по проблемам русско-татарских литературных связей. С Вадимом Валериановичем 53 мы постоянно обсуждали, в каком направлении вести мне далее научную работу. И вот в письме от 8 октября 1982 года он пишет: «Дорогой Наиль! Главное — вопрос о работе. Многие факты свидетельствуют, что я умею советовать (т.е. умею перейти на позицию того, кому нужно посоветовать). Советую Вам заняться проблемой глубинного соотношения татарской литературы конца XIX — начала XX века с исканиями русской литературы — в плане философском, нравственном, эстетическом. Это соотношение берется обычно в плане узко социальном. Между тем даже у такого всем известного художника, как Габдулла Тукай, есть искания в духе вечных, высших проблем, перекликающиеся с русской литературой конца XIX — начала XX (и, конечно, русской мыслью — даже богословской). Еще более это относится к незаслуженно забываемому Дердменду (Закир Рамиев, 1859-1921). Я понимаю, что выявить эти глубокие духовные искания не так легко. Но именно сейчас это поистине необходимо. Уверен, что многие современные деятели татарской литературы поддержат Вас, если Вы этим займетесь, — т.е. покажете, что у татарских писателей (начиная хотя бы с Дердменда) есть искания, сближающие их с главным в творчестве Достоевского, Вл. Соловьева, Блока и т.д. Здесь встает, в частности, проблема высокого духа мусульманства и его перекличке с христианством и т.д. — в плане векового нравственно-философского идеала. Работа должна строиться как бы на грани русской и татарской литератур. И прежде всего Вам надо глубже вглядеться в искания татарских писателей конца XIX — начала XX века, увидеть их не только в «текущих» заботах (об этом только и пишут), но в освоении цельного бытия народа и человечества. Вот, что я Вам советую. Всего Вам доброго... В. Кожинов». Сомневаюсь, чтобы кто-то другой смог так глубоко понять и передать смысл межнационального общения и при этом делать все для сближения татарской и русской культур. В другом письме (от 1 ноября 1982 года), которое уместно привести целиком, Кожинов подчеркивает важность разработки данной темы: «Дорогой Наиль! Очень рад, что Вам пришлось по душе мое предложение о направлении работы. Это ведь действительно необходимое и, не сомневаюсь, плодотворное направление. Глубокая его разработка способна обогатить понимание в равной мере и татарской, и русской культуры. Лекции М.М. Бахтина по русской литературе у меня есть, и я могу Вам их дать, но едва ли они в целом стоят большого внимания. Ведь это по сути дела лекции для подростков (кстати, девочек), записанные к тому же одной из слушательниц. Посмотрите «Прометей» вып. 12, где я опубликовал лекцию о Толстом, и сами убедитесь, что это не так 54 уж интересно. Но, если все же Вам захочется прочитать эту запись, я Вам дам ее. Думаю, что выбор книги Аннинского для рецензирования вполне удачен. Но, надеюсь, Вы отнесетесь к его книге объективно — укажете не только положительные, а и отрицательные стороны (известную поверхностность, внешнюю эффектность, элементы «интеллектуальной игры» и т.п.). Спасибо за книгу — действительно интересную. Не найдется ли такая книга (о ней у нас пока речи не было — мы говорили о других книгах тех же авторов): Казакова Н.А., Лурье Я.С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV-XVI вв., М. — Л., 1956. Всего Вам самого доброго, пишите, приезжайте... В. Кожинов». Это небольшое письмо показательно по ряду моментов и может рассказать о многом. Прежде всего о глубокоуважительном и доверительном отношении Кожинова к младшему коллеге. Из названия заказанной адресату книги становится понятным круг чтения самого Кожинова, уже в то время обратившегося к истории Руси. Любопытна и оценка, данная в письме известному литературному критику. Перебирая материалы домашнего архива, вижу, сколь интенсивно было наше общение с Вадимом Валериановичем и во время встреч в Москве, в его доме, и в разговорах по телефону, краткое содержание которых я, к счастью, записывал. Немало приглашений В.В. Кожинова на научные конференции, особенно в ИМЛИ, которые он передавал мне, а также пригласительные билеты в ЦДЛ; например, на вечер издательства «Молодая гвардия», юбилей журнала «Наш современник». Самое удивительное, что и там, в перерывах, Вадим Валерианович успевал щедро знакомить меня со своими друзьями и коллегами с легкостью, говоря: «Мой друг — Наиль Валеев из Елабуги». А если учесть, что знакомил он меня с выдающимися людьми, то можно представить, как это меня напрягало: с Василием Ивановичем Беловым, Валентином Григорьевичем Распутиным, Юрием Поликарповичем Кузнецовым, Юрием Ивановичем Селезневым, которые доброжелательно реагировали на происходящее, зная широту Вадима Валериановича, с симпатией разговаривали со мной. С Юрием Ивановичем Селиверстовым — известным художником-графиком и одновременно мыслителем-патриотом, мы подружились и позже неоднократно общались в его мастерской. Круг моего чтения тех лет, разумеется, также серьезно корректировался в результате встреч и бесед с моим энциклопедически образованным, с феноменальной памятью, добрейшей души человеком, сердечно близким мне Вадимом Валериановичем. Поскольку я со студенческой скамьи (под чутким руководством своего Учителя Евгения Петровича Барышникова) стал страстным библиофилом, мне было чем поделиться даже с Вадимом Валериановичем. У него, как известно, была огромная библиотека, которую начал собирать в 1943 году. 55 В ней насчитывалось более 12 тысяч книг, но тем не менее многого не хватало. Где бы я ни был, я всегда покупал книги и, как говорил Вадим Валерианович, был на редкость удачлив в поисках. В разговорах по телефону, в письмах он постоянно благодарил меня за присланные книги и информировал о своих дальнейших поисках. Думаю, об этом, с характеристикой широкого круга научных изысканий Вадима Валериановича, его высказываний, нужно написать особо. С замечательным юмором сделана надпись на сборнике «Статьи о современной литературе»: «Наилю ибн-Мансуру сердечно, с самыми прекрасными пожеланиями на всю жизнь! Вадим ибн-Валериан. 25.04.83». Жизнерадостная надпись сделана на книге «Как пишут стихи» (М., 1970): «Милый Наиль! Вовсе не обязательно писать стихи, но полезно знать, как их пишут... Сердечно Вадим Кожинов». Дата не проставлена, поскольку я привез свою книгу из нашей домашней библиотеки и, скорее всего, это было в середине 1980-х годов. Сборник статей «Гоголь: история и современность» украшает дорогой для меня автограф: «Дорогому другу Наилю Валееву от души. Составитель сей книги Вадим Кожинов. 2 апр. 85». В журнале «Наш современник» (1987, № 10) в рубрике «Культурное наследие и современность» опубликованы «Полемические заметки о культуре, жизни и «литдеятелях» с вопросительным названием: «Мы меняемся»?» с пожеланием: «Наилю Валееву, чтобы менялся всегда в лучшую сторону, а не как герои этого очерка. Вадим Кожинов». На книге «Тютчев», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей», надпись гласит: «Наилю Валееву — рыцарю татарско-русского братства от всей души с наилучшими пожеланиями! Вадим Кожинов. 24.09.88». В июне 1990 года состоялась инициированная мною одна из первых в СССР научных конференций, посвященная благотворительной деятельности российского купечества, на примере елабужской династии купцов-меценатов, миллионеров Стахеевых. Я попросил у Вадима Валериановича благословения на этот подвиг. И он, ничтоже сумняшеся, написал: «Всесоюзная научно-практическая конференция, подготовленная Елабужским пединститутом — превосходное начинание, которое может дать бесценные плоды. Сегодня все проблемы в конечном счете упираются в экономику. Только на основе здоровой экономики может развиваться здоровая политика, быт и культура. А оздоровить экономику возможно лишь на пути конструктивного возрождения векового опыта нашей страны. «Пересаживать» экономические «модели» из других стран (где, кстати сказать, «модели» разные, самобытные) — дело бесплодное. Словом, изучение и освоение опыта российского купечества (конференция правильно названа научно-практической) — цель насущно-важная и прямо скажу, необходимая нам! Вадим Кожинов». 56 Удивительная прозорливость, гениальное видение возможных созидательных путей экономического развития страны основаны на глубоком знании и переосмыслении исторического прошлого России. В. В. Кожинов был истинным патриотом, свято верившим в духовные ценности народа. В июне 1996 года состоялась защита моей докторской диссертации в авторитетном спецсовете Института мировой литературы им. М. Горького Российской Академии наук. И, разумеется, Вадим Валерианович не мог остаться в стороне и по моей просьбе написал отзыв, автограф которого я бережно храню. «Несколько слов о диссертации Наиля Мансуровича Валеева. Уже довольно давно было утверждено положение о том, что главным критерием ценности диссертации — в особенности, докторской — является внесение в науку нового, — то есть, говоря более торжественно, — открытие. К сожалению, во многих случаях эта самая «новизна» с трудом выискивается в диссертационных сочинениях; речь идет о каких-либо имеющих частный характер «уточнениях», о не очень существенном — подчас искусственном — «повороте» темы. Диссертация Наиля Мансуровича является открытием уже с точки зрения ее предмета. Нельзя не оценить научную смелость диссертанта: он уже давно взялся за трудоемкое исследование творчества и судьбы начисто «забытого» художника слова, — взялся с риском не получить никакого признания своего многолетнего труда, никакого одобрения, ибо имя Д.И. Стахеева отсутствовало даже в литературных справочных изданиях. Наиль Мансурович сумел и показать (добившись переиздания ряда произведений Д.И. Стахеева), и исследовательски доказать, что писатель достоин стоять в ряду классических имен отечественной литературы, и что постигшее его «забвение» всецело обусловлено его последовательно консервативными убеждениями (сложившимися в его зрелые годы), его противостоянием неотвратимо надвигавшемуся революционному катаклизму. Для открытия творческого и человеческого облика Д.И. Стахеева диссертанту пришлось проделать многостороннюю работу, — начиная с создания не существовавшей ранее библиографии, выявления литературных и житейских связей писателя и т.д. Словом, перед нами действительно диссертация-открытие». Малоизвестным фактом из биографии В.В. Кожинова является поездка в августе 1996 года в Елабугу. Несуетная неделя прошла в теплом общении, размышлениях о вечном и тленном, о друзьях-товарищах, ярких запоминающихся встречах. Вадим Валерьянович вспоминал о своих поездках в Саранск, где в 1960 году разыскал некогда репрессированного М.М. Бахтина. В середине 60-х годов усилиями В.В. Кожинова в Москве были изданы книги М.М. Бахтина о Ф.М. Достоевском и Ф. Рабле. С симпатией называл известные и малознакомые читающей публике имена поэтов Н. Рубцова, Ю. Кузнецова, А. Пере57 дреева, Н. Тряпкина, А. Прасолова, А. Кутилова. Был счастлив и горд тем, что в 1964 году первым написал о В.М. Шукшине, творчество которого высоко ценил. Сожалел, что Афанасий Афанасиевич Фет, ряд поэтических сборников которого издавался при участии В.В. Кожинова, остается неоцененным поэтом России. Вадим Валерьянович Кожинов был к тому же музыкально одаренной личностью, знал итальянские, еврейские песни, исполнял русские романсы. Песню считал основой русской культуры, в архитектуре ценил нерукотворность. Я считаю себя счастливым человеком, поскольку мне довелось общаться и дружить с нашим удивительным современником, о ком, я уверен в этом, будут написаны десятки диссертаций, монографий, исследований. Низкий поклон ему за высокое служение Отечеству! 58 М.И. Вечканова Творчество Дж.К. Оутс в исследованиях зарубежных литературоведов в конце XX-начале XXI века Творчество одной из наиболее известных писательниц США второй половины ХХ в., автора многочисленных романов, сборников рассказов и новелл, стихов, пьес, критических статей и эссе, авторитетного критика и теоретика литературы Дж.К. Оутс, представляет собой значительное явление в современной американской литературе. Активно участвуя в литературном процессе середины 1960-х — начала нового тысячелетия, оказывая своим художественным творчеством и теоретическими изысканиями значительное влияние на формирование литературно-художественного сознания США, писательница принимает участие в создании одной из наиболее интересных страниц современной американской литературы, без тщательного осмысления, детального изучения и адекватного понимания которой не может быть воссоздана объективная история развития литературы и культуры США ХХ столетия. О «феномене Оутс» много пишут, говорят как в США, так и за пределами страны. Творчество Оутс вызывает самые различные суждения, т.к. плодотворность писательницы поражает воображение. В число написанных ею произведений входят шестьдесят романов и повестей, более трехсот рассказов, драматические и поэтические книги, критические и литературоведческие сборники. Регулярно издавая по две-три книги в год, Дж.К. Оутс бьет не только количественные рекорды, но и поражает читателей жанрово-тематическим разнообразием. В художественном арсенале имеются и литературоведческие штудии, и сенсационные политические детективы, написанные под псевдонимами Розамонд Смит и Лаурен Кейли, и романы-притчи, и семейные саги, и биографические романы. Огромная работоспособность писательницы удивляет не только читателей, но и критиков, литературоведов. В общем корпусе работ, посвященных творчеству Дж.К. Оутс, можно выделить несколько системных групп: исследования общего и биографического характера, работы по отдельным произведениям и жанрам, по проблемам традиции и новаторства и др. Очевидно, что в рамках одной статьи представляется невозможным провести анализ всего спектра работ, поэтому мы останавливаемся на наиболее, с нашей точки зрения, существенных, действительно позволяющих проникнуть в суть творчества писательницы. Следует отметить, что произведения писательницы воспринимаются по-разному: то с откровенным недоверием, иногда даже осуждением, то с бур59 ным восторгом и восхвалением. Ряд критиков обвиняют Оутс в том, что она пишет «слишком много и слишком быстро» [10, с. 26], другие утверждают, что Дж.К. Оутс «один из самых плодотворных талантов своего времени» [4, с. 2590]. Безусловно, зарубежные литературоведы и критики по-разному определяют творческий метод писательницы, во многом противореча друг другу, поскольку Оутс находится в постоянном поиске художественной формы и стиля. Так, многие американские исследователи признают Дж.К. Оутс как писательницу, творчество которой характеризуется продолжением и развитием реалистической традиции США. Как считает Л.В. Вагнер, Дж.К. Оутс является «серьезной писательницей, которая продолжает рассказывать истории в манере Достоевского, Бальзака, Фолкнера» [10, с. 67] — тем самым исследовательница показывает связь ее творчества с традицией классического реализма. Автор нескольких из наиболее содержательных очерков о Дж.К. Оутс А. Кейзин подчеркивает ее устремленность к социальным проблемам, способность углубляться в сложные явления общества, присущий ей инстинкт социальной взрывоопасности, ее неспособность «закрывать глаза на социальное насилие» [7, c. 80] и называет Дж.К. Оутс «социальной романисткой, показывающей полнейший хаос американской жизни» [10, c. 157]. Такого же мнения придерживается критик Р. Фосум, считающий Оутс писательницей, которая «не потеряла веру в силу реалистического повествования» [10, c. 49]. О том же говорит Дж. Хендин в своей монографии «Уязвимые люди. Обзор американской прозы с 1945», причисляя Оутс к «социальным реалистам» [6, c. 163]. По словам одного из крупнейших американских специалистов по проблемам натурализма в литературе США Д. Пайзера, Дж.К. Оутс является «самой яркой продолжательницей традиций натурализма» [8, c. 41]. Однако, как и многие исследователи, Д. Пайзер не делает различия между натуралистическими и реалистическими методами в литературе. В пользу сочетания натуралистической и реалистической направленности художественных произведений, созданных писательницей, выступает и американский исследователь Р. Киернан в книге «Американская литература с 1945 года». Можно согласиться с Э. Бендер, которая считает, что художественный метод Оутс является «синтезом элементов натурализма, экзистенциализма, социального реализма и романтизма» [2, c. 697]. Представляют глубокий интерес исследования зарубежных авторов, посвященные «готическому» творчеству писательницы, поскольку сама Дж.К. Оутс считает готику «не столько литературной традицией, а реалистической оценкой современной жизни» [3, c. 121]. В этом контексте убедительным выглядит мысль американского литературоведа С. Коула о принадлежности большинства произведений 60 Дж.К. Оутс к готическому пласту литературы. При этом С. Коул понимает под готикой «осознание существования другого внутреннего или духовного мира, в сущности демонического и ужасного, ощущающего человеческий распад и абсурд» [3, c. 122]. Немецкая исследовательница К. Бастиан в работе «Традиция и новаторство в новеллистике Дж.К. Оутс» отмечает, что большинство ее новелл является «модернизированными переработками произведений литературных предшественников: Г. Джеймса, Ф. Кафки, Г. Торо, Дж. Джейса и А.П. Чехова» [1, с. 21]. К. Бастиан анализирует принципы использования Оутс традиционных типов новеллистики, сочетающихся со смелым экспериментаторством, выявляет различия и сходство литературных приемов в оригиналах и их новых версиях. Более того, исследовательница отмечает, что рассказы писательницы имеют самостоятельную ценность, «и в отличие от многих прозаиков Дж.К. Оутс в своих рассказах сохраняет прочную связь с готической традицией» [1, с. 56]. Американский литературовед Дж. Гарднер в своей работе «Этот странный реальный мир» обращает большое внимание на тот факт, что создавая произведения в готической манере, Дж.К. Оутс совершает героическую попытку «переместить бестолковые элементы готической традиции — призраков, вампиров, привидений в серьезное искусство. Если какому-нибудь автору и удается осуществить данную задачу (некоторые утверждают, что это было уже сделано), то Дж.К. Оутс по праву можно назвать именно таким писателем» [5, с. 16]. Серьезный интерес писательницы к психологическому конфликту в сознании героев — существенная и прежде всего констатируемая зарубежными критиками особенная черта творчества Дж.К. Оутс. Так, Р. Шеппард в своей статье, анализируя новеллистику Оутс отмечает удивительное понимание, с каким она воссоздает противоречивые человеческие характеры, подчеркивает «одержимость натурами, населенными ненасытными демонами» [9, с. 75]. В работе С. Коула «Борьба духовных начал» большое внимание уделяется исследованию темы насилия, которая выступает одним из главных элементов художественного метода Дж.К. Оутс. По мнению американского литературоведа, насилие воспринимается писательницей как средство освобождения от невыносимого давления эмоций, как попытка преодолеть отчуждение, изоляцию, как решение всех проблем, как очередной акт садизма, олицетворяющий «бессмысленную жестокость в недрах самого общества, в котором разные проявления насилия являются повседневностью, неотъемлемой частью жизни» [3, c. 12]. Почти о том же говорит Б. Дэлай в статье «Предел любви». Анализируя творчество Оутс, автор отмечает, что первоначальным источником моральной гибели личности является его «желание самоутвердиться, выйти за «рамки дозволенного». Если человек предпринимает 61 попытку оспаривать или отрицать эти «рамки», то он подвергается насилию и жестокости» [4, c. 2591]. Таким образом, произведения Дж.К. Оутс представляют собой заметное явление в литературе США второй половины XX века — начала нового тысячелетия. Ее романы и повести, сборники новелл привлекают внимание зарубежных исследователей и становятся предметом горячих дискуссий литературной критики. Однако не все аспекты творчества находят отражение в исследованиях зарубежных литературоведов и представляют интерес для дальнейшего изучения, и в том числе проблема трансформации готической традиции в произведениях писательницы. Примечания 1. Bastian, K. Joyce Carol Oates’ short stories between tradition and innovation / K. Bastian. —Frankfurt a. M.; Bern, 1983. — 173 p. 2. Bender, E. Joyce Carol Oates: Artist in Residence / E. Bender // The Heath Anthology of American Literature. — L., 2002. — 1836 p. 3. Coale, S. Joyce Carol Oates: Contending Spirits / S. Coale // In Hawthorne’s Shadow: American Romance from Melville to Mailer. — The University Press of Kentucky, 1985. — 116 p. 4. Daly, B. A Love Supreme / B. Daly // The Harper Single Volume: American Literature. — L., 1999. — 2642 p. 5. Gardner, J. The Strange Real World / J. Gardner// Modern Critical Views: Joyce Carol Oates. — N.Y., 1987. — 146 p. 6. Hendin, J. Vulnerable People: A View of American Fiction Since 1945 / J. Hendin. — N.Y., 1978. — 237 p. 7. Kazin, A. On Joyce Carol Oates / A. Kazin // L.W. Wagner. Critical Essays on Joyce Carol Oates. — Boston, 1979. — 180 p. 8. Pizer, D. Twentieth Century American Literary Naturalism / D. Pizer. — Carbondale, 1982. — 171 p. 9. Sheppard, R. On the Rach. — «Time». N.Y., 1970, Oct. 26, v. 96, № 17, p. 76. 10. Wagner, L.W. American Modern Essays in Fiction and Poetry / L.W. Wagner. — N.Y., 1980. — 263 p. 62 Л.П. Водясова Сложное синтаксическое целое с номинативным зачином (на материале эрзя-мордовского языка) Дорогому Л.Ш. Арсланову, которого в Республике Мордовия знают и уважают, с пожеланиями здоровья, больших творческих успехов! Как известно, сложное синтаксическое целое (ССЦ) — это самая крупная синтаксическая единица, представляющая собой объединение нескольких предложений, тесно связанных семантически и синтаксически. В лингвистике текста к числу наименее изученных проблем относится вопрос о типологии ССЦ. В ряде работ отечественных и зарубежных авторов предпринимаются попытки определить и описать отдельные типы построения сложных единств, наметить их классификацию. Основанием для выделения структурных типов служат различные признаки. В исследованиях Н.С. Поспелова данные единства рассматриваются со стороны наличия или отсутствия союзов между предложениями и со стороны количества сочетающихся предложений. В письменной монологической речи учёный вычленяет бессоюзные сочетания предложений, которые, в свою очередь, подразделяются на двучленные, трёхчленные и многочленные [Поспелов 1953]. И.А. Фигуровский к изучению ССЦ (по его терминологии, к «соединению законченных предложений», «компоненту») подходит с позиций отдельного предложения, иначе говоря, ССЦ им рассматривается по аналогии с простым или сложным предложением. Он утверждает, что предложения, входящие в «компонент», находятся в отношениях, подобных тем, какие наблюдаются между членами простого или между частями сложного предложения. Они могут быть однородными и неоднородными. Поэтому и «компоненты» автором классифицируются прежде всего по наличию данных отношений: однородные компоненты и неоднородные компоненты (первая ступень деления). На второй ступени деления каждый тип компонента имеет свои разновидности в зависимости от формальных средств связи и отношений, выражаемых ими между законченными предложениями [Фигуровский 1961]. Поиски специфических сторон ССЦ привели исследователей к другим подходам в изучении сложных единств и к другим попыткам их классификации. Так, Г.Я. Солганик делит все ССЦ (по его терминологии, «прозаические строфы») на два главных типа: цепные строфы и параллельные строфы. Основанием деления является вид связи меж63 ду самостоятельными предложениями. На втором этапе классификации учитывается более частный признак — тип зачина, который выступает главным организующим центром единства. В цепных ССЦ исследователь описывает семь типов зачинов, каждый из которых формирует особую разновидность: 1. Строфы с «динамическими» зачинами; 2. Строфы с зачинами, имеющими прямой порядок слов и начинающиеся с подлежащего; 3. Строфы с зачинами, открывающимися дополнением или именной частью сказуемого; 4. Строфы с повествовательными зачинами, начинающимися с обстоятельства времени или места; 5. Строфы с модальными зачинами; 6. Цепные строфы с «временными» зачинами; 7. Строфы с зачинами, выраженными именными предложениями [Солганик, 1973: 109-172]. При более тщательном рассмотрении указанных разновидностей цепных ССЦ можно обнаружить, что типы зачинов выделены на разных основаниях: по значению и композиционной роли в тексте (№ № 1, 6), по наличию формальных признаков: роли порядка слов в зачине (№ № 2, 3, 4), способу выражения главного члена (№ 7). Л.М. Лосева рассматривает типы ССЦ по их функции в письменной речи. Ею выделяются описательные ССЦ, повествовательные ССЦ и ССЦ типа рассуждения [Лосева, 1977: 90-94; 1980: 71-85]. Точка зрения Л.М. Лосевой полностью поддерживается А.М. Кулюкиным и А.А. Баранниковой [1988: 13-21]. Классификация Ф. Данеша, опирающаяся на теорию актуального членения предложения, позволяет рассмотреть ССЦ изнутри, выявить механизм соотнесённости предложений в тексте [Daneљ 1968: 125-141]. Однако, на наш взгляд, определение тематических последовательностей в реальных текстах нередко затруднено в связи с тем, что критерии актуального членения предложения недостаточно чётки и однозначны. Поэтому, если компонент ССЦ — сложное, особенно многокомпонентное, предложение, деление его на тему и рему вызывает затруднения, так как в результате актуального членения каждой предикативной части такого предложения возникает многоступенчатое тема-рематическое устройство с сетью главных и второстепенных тем, что мешает установлению определённых общих закономерностей. Кроме того, есть предложения, которые не поддаются актуальному членению. Вместе с тем следует отметить, актуальное членение предложений в наиболее классических его формах, безусловно, объясняет способ организации связного текста. В.П. Лунёва делает классификацию ССЦ по принципу автосемантии и синсемантии предложения, на основании чего она выделяет два структурных типа: 1) синсемантичные ССЦ, в которых все компоненты, кроме зачина, составляют синсемантичные предложения; 2) автосемантичные ССЦ, состоящие только из автосемантичных предложений [Лунёва, 1982: 57]. В своей работе мы придерживаемся мнения удмуртского учёного Г.А. Ушакова. Он, в какой-то степени развивая точку зрения Г.Я. Сол64 ганика, предлагает классифицировать ССЦ, основываясь на организующей роли зачина [Ушаков, 1991: 34]. Исходя из этого, получается достаточно строгая и стройная система. Так, в эрзянском языке по степени интенсивности протекания описываемого действия, процесса и явления могут быть выделены: 1) ССЦ со статичными зачинами; 2) ССЦ с динамичными зачинами. Среди ССЦ со статичными зачинами представлено несколько. Одну из наиболее распространённых групп представляют ССЦ с номинативным зачином. ССЦ с номинативными зачинами широко распространены в художественной и публицистической литературе. Они имеют ярко выраженную функциональную направленность — предназначены для описаний. ССЦ этого типа чаще всего открывают произведение (роман, повесть, очерк, репортаж) или его крупный фрагмент и выполняют функцию экспозиции. Наблюдения над текстами эрзянских авторов продемонстрировали, что встречаются (хотя и достаточно редко) ССЦ, полностью состоящие только из однотипных номинативных предложений. Группа предложений подобного типа отражает действительность, называя её характерные признаки, детали, обстоятельства в виде своеобразных синтаксических штрихов, и создаёт определённый контур описываемой действительности. Она объединяется благодаря параллелизму, однородности синтаксического строения и смысловому единству — единству описываемой обстановки, картины и т.д.: Сёксень ков валдов чокшне. Велень ульця. Сёвонень кардот. Чочкот кардотнень ёжова. Келей нусманя кальть кардотнень велькссэ [Кириллов, 1958: 19]. «Осенний лунный вечер. Деревенская улица. Глиняные дворы. Брёвна близ дворов. Широкие печальные ивы над дворами». Это ССЦ имеет ярко выраженный описательный характер, который определяется синтаксической природой номинативных предложений. Первое из них (зачин) — обобщающее. Семантическую насыщенность номинативных предложений увеличивает эмоциональная окрашенность высказывания, которая создаётся: а) эмоционально окрашенными лексемами, в роли которых выступают имена прилагательные; б) эмоциональным содержанием, общей смысловой направленностью всего текста. Однако, как было уже сказано выше, ССЦ, полностью состоящие из номинативных предложений, в языке встречаются нечасто. Номинативный зачин обычно выступает в сочетании с различными по типу предикативными единицами. Но используются не любые предложения, а только определённого типа, особенностью которых является их описательный характер и близость к номинативным по своему синтаксическому строению. По характеру зачина ССЦ рассматриваемого типа подразделяются на две группы: 65 1. ССЦ с номинативным зачином, имеющим значение места. Зачин указывает на место действия, но благодаря своему начальному положению в ССЦ он приобретает и значение длительности во времени: Вирь лушмо. Сееде тарка. Кавто куро ютксо ломанень кельгема варя. Куротнень эйстэ варянть вельксс венстевсть лопав тарадт. Сынь кекшизь варянть. А неяви. Бути а содасак, ютат ваксканзо. Моданть потмов варясь келеми, тееви берлогакс. Кияксозо ацазь тарадсо, тарадтнэнь лангсо олгот. Олготне мерькавсть, ёзавсть, теевсть сювакс. Стядо тезэнь а кельгат. Совамс эряви комадо ды аштемс озадо или мадезь. Эрицянзо аштить мадезь кунст. Вейкесь кувака, пильгензэ венстевсть совамо варянтень. Омбоцесь седе нурькине. Сынь удость, ней сыргозсть ды кортнить [Абрамов, 1964: 229] «Глубь леса. Чащоба. Между двумя кустами дыра, вмещающая человека. От кустов к дыре протянулись густые ветки. Они спрятали дыру. Она не видна. Если её не знаешь, пройдёшь мимо. Под землёй дыра расширяется, превращается в берлогу. Пол устлан ветками, на ветках солома. Солома свалялась, протёрлась, превратилась в мякину. Стоя здесь не поместишься. Входить надо согнувшись и оставаться сидя или лёжа. Здешние обитатели расположились лёжа на спине. Один из них длинный, ноги протянул в сторону входа. Другой короче. Они спали, теперь проснулись и разговаривают». Как видим, это ССЦ характеризуется смешанным синтаксическим составом. Первое номинативное предложение, выступающее в роли зачина, как бы очерчивает рамку картины, в которую затем вписываются детали. Оно определяет тематическое единство текста, обозначая место действия (вирь лушмо «глубь леса»). После трёх номинативных используются предложения другого типа — простые и сложные, двусоставные и односоставные. Однако все они объединяются общим временным планом (употребляются формы настоящего времени или прошедшего с перфектным значением), единым тоном, единой модальностью; 2. ССЦ с номинативным зачином, имеющим значение времени. Зачины этого типа указывают на время действия: Тундо. Виртне сорныть нармунень кеняркстнэде. Пиже панар снартни каямс ланганзо модась. Мизолдыця турват, валдо вановт, кецнемадо пешксе цёковонь морот [Сятко, 2000, 7: 5]. «Весна. Леса дрожат от птичьей радости. Зелёную рубашку собирается накинуть на себя земля. Улыбающиеся губы, ясные взгляды, полные радости песни соловьёв». Как и предыдущее, это ССЦ также характеризуется смешанным синтаксическим составом. Здесь номинативные предложения сочетаются с двусоставными и объединяются они общим значением модально-временного плана. Особую, весьма небольшую, группу составляют ССЦ, в номинативных зачинах которых лексически не выражено ни значение места, ни значение времени. В них называются характерные приметы обста66 новки, бытия, состояния. В структурном отношении ССЦ с такими зачинами не отличаются от рассмотренных ранее ССЦ с номинативными зачинами, имеющими значение места или времени: Пси. Кевень перронось калявсь теке каштом ланго, а озаваткак. Эрьва кува ломанть. Весе учить текень, зярдо ильтясызь чилисема ёнов. Хоть ков, ансяк чилисема ёнов [Абрамов, 1964: 45]. «Жара. Каменный перрон накалился словно печка, невозможно присесть. Везде люди. Все ждут одного, когда их отправят на восток. Хоть куда, только на восток». Зачин этого ССЦ номинативный. В нём обобщённо выражено значение состояния. Остальные предложения различны по структуре и составу. Однако все они объединены общим значением настоящего времени. К ССЦ с номинативными зачинами близки ССЦ номинативного типа, в которых группа номинативных предложений находится не в начале, а в середине или даже в конце. Зачином здесь чаще всего является двусоставное предложение вводящего характера, содержащее слово или выражение, которое затем конкретизируется группой номинативных предложений, семантическая загруженность которых неизмеримо возрастает. В отличие от рассмотренных ранее в таких ССЦ описание перенесено внутрь. Предложения, составляющие сердцевину ССЦ, часто не имеют значения бытийности — основной семантический признак номинативных предложений — и совпадают с ними лишь по форме. Они используются для характеристики, оценки явлений, предметов, событий и т.д.: Пахом Васильевич <...> ярсамодо мейле тусь военкоматов. Тесэ ульнесь народ. Туицят, ильтицят. Шалт. Конат морасть, конат авардсть <...> [Абрамов, 1964: 16]. «Пахом Васильевич <...> после обеда пошёл в военкомат. Здесь был народ. Отъезжающие, встречающие. Гул. Кто пел, кто плакал <...>». Номинативные предложения находятся в середине ССЦ. С обеих сторон они обрамлены двусоставными предложениями. Второе предложение содержит абстрактное имя существительное (народ «народ»), имеющее вводящий характер и конкретизируемый в дальнейшем последующими номинативными предложениями. В заключение следует отметить, что номинативные предложения, выступающие в роли зачинов в составе сложного синтаксического целого (ССЦ), отражают действительность, называя её характерные признаки, детали, обстоятельства в виде своеобразных синтаксических штрихов, и создают характерный контур описываемой действительности. Примечания 1. Абрамов, К.Г. Качамонь пачк: роман / К.Г. Абрамов. — Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1964. — 556 с. 2. Кириллов, П.С. Кочказь произведеният / П.С. Кириллов. — Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1958. — 232 с. 67 3. Кулюкин, А.М. Сложное синтаксическое целое в современном русском языке: текст лекции в помощь слушателям двухмесячных курсов повышения квалификации учителей русского языка и литературы национальной школы / А.М. Кулюкин, А.А. Баранникова. — М., 1988. — 37 с. 4. Лосева, Л.М. Основные функциональные типы сложных синтаксических целых / Л.М. Лосева // Русский язык в школе. — 1977. — № 1. — С. 90-94. 5. Лосева, Л.М. Как строится текст / Л.М. Лосева. — М.: Просвещение, 1980. — 98 с. 6. Лунёва, В.П. Синтаксис связной речи (сложное синтаксическое целое) / В.П. Лунёва. — Пермь, 1982. — 88 с. 7. Поспелов, Н.С. Категория времени в грамматическом строе современного русского языка: дис... докт. филол. н. Т. 2 / Н.С. Поспелов. — М., 1953. — 562 с. 8. Солганик, Г.Я. Синтаксическая стилистика (сложное синтаксическое целое): учеб. пособие / Г.Я. Солганик. — М.: Высшая школа, 1973. — 216 с. 9. Сятко: литературно-художественный журнал. — 2000. — № 7. — 144 с. 10. Ушаков, Г.А. Научные основы методики развития связной речи учащихся при изучении морфологии удмуртского языка: дис... докт. филол. н. / Г.А. Ушаков. — М., 1991. — 439 с. 11. Фигуровский, И.А. Синтаксис целого текста и ученические письменные работы / И.А. Фигуровский. — М.: Учпедгиз, 1961. — 171 с. 12. Daneљ, F. Typy tematickych posloupnosti v textu (na materiale ceskehu textu odborneho) / F.Daneљ // SaS. — 1968. — 29/2. — S. 125-141. 68 Л.К. Габдулатзянова К вопросу о типологическом классифицировании жанра романа воспитания М.М. Бахтиным Принято считать, что в статье «Роман воспитания и его значение в истории реализма» М.М. Бахтин предложил пятичастную типологию романа воспитания. Однако, на наш взгляд, рассматривая движение от идиллически-циклического (I), циклического (II), биографического и автобиографического (без цикличности) (III), дидактико-педагогического романа воспитания (IV) к самому существенному, подлинно реалистическому роману воспитания (V), нашедшему идеальное воплощение в «Вильгельме Мейстере» И.В. Гёте, ученый стремился продемонстрировать не типологическое разнообразие романа воспитания в целом, а эволюционный потенциал одного из двух выделяемых им здесь и в других работах «жанровых разновидностей» «романа становления человека» [1, с. 201]. Это становится очевидным, если принять во внимание авторскую сноску в «Вопросах литературы и эстетики», посвященную «Парцифалю» Эшенбаха, в которой противопоставляются, с одной стороны, «чисто дидактический (риторический), преимущественно одноголосый» роман воспитания, с другой — роман воспитания, требующий «двуголосого слова» [2, с. 189]; «своеобразной вариацией» последнего Бахтиным называется «юмористический роман воспитания с резким пародийным уклоном» [там же]. В свете вышесказанного приобретают концептуальную ценность как упоминание ученым в статье «Роман воспитания и его значение в истории реализма» о «юмористической ветви романа воспитания... представленной Гиппелем и Жан-Полем (отчасти и Стерном)» [1, с. 201], так и замечание, сделанное им в книге «Вопросы литературы и эстетики» о нетождественности «классического романа воспитания» [2, с. 205] «Вильгельм Мейстер» Гёте, созданному под влиянием Филдинга и Стерна «тому континентальному типу романа воспитания, который представлен Виландом, Вецелем, Гиппелем и Жан-Полем...» [там же]. Думается, можно утверждать: хотя М.М. Бахтин и был уверен в модификационном разнообразии романа воспитания, этот аспект исследования жанра его не интересовал, для него самым важным было изучение природы эталонного типа романа воспитания, лишь мимоходом сопоставляемого с другим, тоже высокохудожественным, но не столь совершенным жанровым типом. Однако по сравнению с авторитетными предшественниками, как и он, признание типологической неоднородности романов воспитания сопровождавшими провозглашением превосходства произведений «типа «Вильгельма Мейстера»« (например, с В. Дильтеем, Г. Бранде69 сом, К. Франке), Бахтин вводит нечто принципиально новое — в качестве основы, позволяющей дифференцировать «классический» и «континентальный» типы романа воспитания, он использует художественный метод: «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, «Симплициссимусс» Гриммельсгаузена и «Вильгельм Мейстер» Гёте, признаваемые им вершинными образцами «одноголосого» романа воспитания потому, что в них по сравнению с более ранними произведениями «становление человека» — «уже не его частное дело» [1, с. 203], советский ученый прямо соотносит с высочайшим для него искусством реализма (для современного литературоведения такая трактовка художественного стиля указанных произведений совершенно неприемлема); это обстоятельство позволяет понять, что Бахтин некоторую очевидную для него незрелость романов воспитания Виланда, Вецеля, Гиппеля и Жан-Поля связывает с их тяготением к художественным методам более низкого порядка. Конечно, при исследовании эволюции романа воспитания следует учитывать, что именно протеистичностью природы художественного метода во многом обусловливается природа архитектонических сдвигов в этом жанре. Однако может ли художественный метод, являющийся фактором, внешним по отношению к структуре жанра, стать основой для жанрово-типологической классификации? Думается, нет. Ведь наряду с глубиной различий романов о становлении личности, созданных представителями разных литературных направлений обращает на себя внимание также и наличие структурных, идейных, индивидуально-авторских модификаций внутри совокупности воспитательных романов, объединенных единством метода. Кроме того, творчество многих писателей — в том числе и таких создателей классических романов воспитания, как Виланд, Гёте, Жан-Поль, Гёльдерлин, Т. Манн, Гессе — вообще невозможно замкнуть в рамках одного художественного стиля. Вслед за Бахтиным отечественные ученые руководствовались постулатами о телеологической природе литературы и при систематизации романов воспитания отталкивались от аксиоматического для них тезиса о превосходстве романов воспитания мейстеровского типа. Это мы видим, например, в работах С.В. Гайжюнаса и В.Н. Пашигорева. Настало время освободиться от стереотипов советской эпохи и выработать основу для объективной типологической классификации произведений этого жанра. Примечания 1. Бахтин, М.М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М., 1979. — С. 188-236. 2. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет / М.М. Бахтин. — М., 1975. 70 Ф.И. Габидуллина Герой һәм тирәлек (А. Гыйләҗев иҗаты мисалында) Соңгы елларда идеология үзгәрүгә бәйле рәвештә әдәбият тарихына яңача бәя бирү зарурлыгы килеп баскач, Аяз Гыйләҗев (19282002) иҗатына игътибар тагы да арта төште. Бу аңлашыла да, чөнки А. Гыйләҗев искиткеч талантлы һәм гаять үзенчәлекле әдипләребезнең берсе. Әдәбият галиме Ә. Сәхапов билгеләп үткәнчә, «әдәбиятта һәм бу каршылыклы тормышта үзенчәлекле, максималист табигатьле бу талантлы әдипнең иҗаты аша төрле чорда яшәгән аерым бер шәхеснең эчке дөньясын, рухи халәтен генә түгел, бәлки шул дәвернең оста әдәби детальләр белән тасвирланган иҗтимагый социаль йөзен дә кузалларга мөмкин» [5, б. 53]. Безнең максатыбыз әдипнең бөтен иҗатына тукталмастан, бары «Җомга көн кич белән» повестенең үзәгендә барган вакыйгаларның, дөньяның астын өскә китергән үсеш-үзгәрешләрнең кеше шәхесенә, аның тормышына ни дәрәҗәдә йогынты ясавын ачыклау. Мәгълум булганча, «Аяз Гыйләҗев студентлык елларында ук хөр фикерле, үз карашларын ачык һәм принципиаль яклаучы буларак таныла» [3, б. 185]. 1950-1955 елларда сөргенлек чорында күргән-кичергәннәре язучы иҗатының бөтен юнәлешен билгеләве вакытлар узган саен тагы да ачыклана төшә. Язучы үзе яшәгән дәвернең төрле каршылыкларын, кимчелекләрен ачу, хәкимлек иткән системаны тәнкыйтьләү белән бергә аерым геройның каршылыклы язмышын төрле яссылыкта карарга һәм тикшерергә омтыла. Шундый әсәрләрнең берсе — «Җомга көн кич белән» (1979) повесте. Үз заманында әлеге повесть әдәбият дөньясында зур шау-шу тууга сәбәпче булды. Әлбәттә, фикерләр төрле-төрле иде. Күпчелек сүз әсәрнең төп героинясы Бибинурның Җиһангирга булган мәхәббәте тирәсендә барды. Берәүләр андый мәхәббәтнең җирлеге юк, ул тормышчан түгел дип расларга тырыштылар, икенчеләре исә, шул җөмләдән А. Гыйләҗев үзе дә, аны «соңлап килгән сөю» дип аңлаттылар. Әдип өиҗатын махсус өйрәнгән галим Ә.Сәхапов Бибинур карчыкның гадәти булмаган мәхәббәтен гаиләсе булган ир уртасы яшендәге Җиһангирга түгел, бәлки «дөньяда булмаган «миһербанлы балага», матур идеалга гашыйк була», — дип аңлата. Гомере буе бала сөюгә, бала назлауга сусап йөргән хатын-кыз җаны әнә шулай күңел бушлыгын тутыра. Ә менә Бибинурның шушы хәлгә төшүенә, хатын-кыз язмышының гыйбрәтле бер вакыйгага әверелүенә тирәлекнең, җәмгыятьнең тәэсире беркадәр күләгәдә кала. Ташлыяр елгасы буендагы Аксыргак авылында «бурасында җиде тычкан кимерерлек азыгы булмаган, нечкә усак бүрәнәләрдән салын71 ган унбер иргәле, дүрт тәрәзәле йортта тезелешеп җиде кыз үсә» [1, б. 114]. Төпчек игезәкләрнең берсе — Бибинур уңган, ачык йөзле, чибәр кыз булып җитлегә. Колхозлашу еллары. «Көзге явымлы, күзгә төртсән күренмәслек караңгы кич иңә. Гайшә, иренең иске шинелен, бүреген киеп, комган тотып, ишегалдына чыга. Лапас авызына барып җитүе була, кемдер аның арт чүмеченә тимер кендек белән китереп суга... Хатын аһылдап кычкырып җибәрүгә, оручылардан берсе: Ул түгел! Ул түгел!» — дип акырып куя...» [1, б. 20]. Шулай итеп, авыл советы рәисе Габдуллаҗанның хатыны күмәкләштерү сәясәтеннән риза булмаучылар тарафыннан үтерелә, Бибинур, аның яшьли ятим калган өч баласын кызганып, Габдуллаҗанга кияүгә чыга. Аның үзеннән шактый олы яшьтәге, ни кыяфәте, ни тазалыгы булмаган, үзен пөхтә, чиста килеш тә тота алмаган коммунистка тормышка чыгуына туганнары гына түгел, ә бөтен авыл кешесе гаҗәпләнә. Дуслашып йөргән егете Мирзаһитны да Бибинурның бу гамәле аптырашта калдыра. Шулай да әсәрдә сюжетның иң гыйбрәтле өлеше — Бибинурның җимерелеп беткән иске өендә ялгыз картлыгы; бөтен көчен, исәнлеген биреп аякка бастырган, кеше иткән өч баланың аны бар дип тә белмәве. Тумыштан намуслы, итагатьле Бибинур, көннәр буе колхоз эшендә чиләнеп, төннәр дәвамында чит балаларны карый; кеше арасында кимхур булып, рәнҗеп, ятимлекләрен сизеп, күңелләре кителмәсен дип, ул аларны бар күңелеп биреп тәрбияли. Ә балалар үскәч, үз гаиләләрен корып, шәһәрдә урнашып калалар һәм үги аналарын бөтенләйгә оныталар. Балаларның шундый мәрхәмәтсез булуында кем гаепле соң? Бибинур үзе дә бу турыда еш уйлана һәм һәрвакыттагыча гаепне үзеннән эзли. Ләкин, безнең фикеребезчә, әдип әсәрдә бик оста итеп шәхес тәрбияләүдә нәселдәнлекнең һәм тирәлекнең дә тәэсире, йогынтысы көчле булуын раслый кебек. Әдәбият галиме Ф. Мусин Бибинур карчыкның фаҗигасен чорның рухи-әхлакый климатына бәйләп анализлый: «Үз анаңны, аның берни белән дә чагыштырмаслык изге эшен онытканнары өчен укучыларда яшь геройга карата нәфрәт хисе уяту белән бергә, автор аларның рухи-әхлакый яктан гарип кешеләр булуларын өлкән һәм үткән буыннар рухына һәм хезмәтен битарафлыкларында да күрә» [2, б. 121.] Ә инде бу хәлнең сәбәпләре хакында уйланып галим: «халыкның рухи-әхлакый тәҗрибәсендәге күчемлелекнең йомшаруы, хәзерге кайбер кешеләрнең бу мирастан мәхрүм булулары белән дә бәйләнгәндер», — дигән нәтиҗә ясый. Безнең фикеребезчә, әдип Бибинурның бәхетсезлегендә тирәлекнең дә тәэсире көчле булуын ассызыклый. Бибинур яхшы гына эшкә урнаша, үзенә җан атып йөргән егет тә табыла. Нәкъ менә шул вакытта кулаклар, авылда күмәк хуҗалык төзеп йөргән Габдуллаҗан дип уйлап, аның хатыны Гайшәне үтерәләр. Өч бала әнисез кала. Бу балаларның ятимлегендә кем гаепле? Әлбәттә, аларны чолгап алган тирәлек, шул чорда ил эчендә барган вакыйгаларның тәэсирен без инкяр итә алмыйбыз. Бибинур 72 Габдуллаҗан йортына күченә. Ләкин күп тә үтми, сугыш башлана, гаилә башлыгы фронтка китә һәм һәлак була. Шул рәвешле Бибинур, ана булу бәхетен дә күрмичә, өч бала белән тол кала. Әгәр Аксыргак авылының иң актив коммунисты — совет рәисе Габдуллаҗанның хатыны кулаклар тарафыннан үтерелмәсә, Бибинур, яшьлегенең чәчәк аткан вакытында үзеннән шактый өлкән булган Габдуллаҗанга тормышка чыгып, аның өч баласын тәрбияләмәс, Мирзаһитның да өметләре киселмәгән булыр иде. Нәкъ менә җәмгыятьтә барган үзгәрешләр, борылышлар, сугышлар аркасында Бибинур әни булу, сөю-сөелү бәхетен татый алмый кала, аның гына түгел, ә әсәрдәге башка бик күп геройларның киләчәккә булган хыяллары тормышка ашмый. Хәтта игезәк кызлар (Бибинур-Зөһрәбану) арасында туган конфликтта да күпмедер дәрәҗәдә шуларның тәэсире бар. А. Гыйләҗев үз иҗатында һәрвакыт гомумкешелек проблемаларын күтәрергә омтыла, аерым бер шәхеснең язмышы аша кешеләрне борчыган бик җитди мәсьәләләргә мөрәҗәгать итә. Шулай ук ул, аерым бер кешенең эчке дөньясын, тормыш итү рәвешен сурәтләп, аның күңел дөньясында тирән яшерелгән серләрне эзли, илдә барган вакыйгаларның кеше яшәешенә нинди йогынты ясавын да тасвирлый. Әдәбият 1. Гыйләҗев, А. Җомга көн кич белән: Повестьлар / А. Гыйләҗев. — Казан: Татар. кит.нәшр., 1982. 2. Мусин, Ф Чынлыкка йөз тотып / Көмеш көзге: Әдәби тәнкыйть мәкаләләре / Ф. Мусин. — Казан: Татар. Кит. нәшр., 1982. 3. Мусин, Ф. Аяз Гыйләҗев / Татар әдәбияты тарихы: алты томда: 60-90 еллар әдәбияты / Ф. Мусин — Казан: «Раннур» нәшр., 2001. 4. Сәхапов, Ә. Кырыс чынбарлык: Монография / Ә. Сәхапов. — Казан: Мирас, 1995. 5. Сәхапов, Ә. Вөҗдан хөкеме / Хакыйкать йөзе: Югары сыйныф укучылары, педагогия колледжлары һәм югары уку йортлары өчен кулланма / М. Сәхапов. — Казан: Мәгариф, 2005. 73 Ф.И. Габидуллина, Ч.Ф. Закирова Н. Гыйматдинова «Сихерче» повестеның поэтик үзенчәлекләре Хәзерге әдәбиятта иң талантлы язучыларыбызның берсе — Н. Гыйматдинова иҗатында табигать һәм кеше мөнәсәбәте темасы төрле яклары белән ачыла. Күп санлы укучылар тарафыннан яратып кабул ителгән «Сихерче» повестендә ул әлеге теманы повесть жанрында ачып бирергә омтыла һәм табигать белән гармоник яшәү өчен көрәш башлаган геройны әсәрнең үзәгенә куя. Әсәрдә язучы укучының игътибарын геройның табигатькә, тормышка, андагы үсеш-үзгәрешкә, тирә-юньдәгеләргә мөнәсәбәтенә юнәлтә. Баш геройның төп сыйфатлары да, нигездә, шушы яссылыкта ачыла. Геройның иҗтимагый-әхлакый йөзенә, тормышка мөнәсәбәтенә аеруча дикъкать ителә: аның ничек, нинди уй-омтылышлар, мәнфәгатьләр белән яшәве, үзен-үзе тотышы, әхлагы табигатькә мөнәсәбәте аша чагылдырыла. Төп героиня Сәвиләнең максаты — табигатьне саклау, башкаларны да шуңа өндәү, кешелек өчен «әнисе кебек кадерле булырга тиешле хәзинәне» югалтмау. Шушы максатына ул гомере буе тугрылыклы кала. Н. Гыйматдинова кешеләрнең табигатькә карата үзләрен ерткычларча тотуларын тормыш фаҗигасенә китерә дип саный. Язучы табигатькә җавапсыз карау һәм аның бөтенлеген җимерүнең бик зур югалтуларга китерүен ышандырырлык итеп тасвирлый. Беренче карашка болынга терлек кертү, басу-кырларга ашлама сибү гадәти күренеш кебек. Повестьның табигатькә битараф геройларына да шулай тоела. Әдибә моңа башка күз белән карарга мәҗбүр итә: «ашлама сиптерелгән, тапталган болында күп кенә үсемлекләр харап булган, бөҗәкләр юкка чыккан». Агуланган чикерткә язмышы — моның ачык мисалы. Әсәрдә чикерткә символик мәгънәгә дә ия. Әдибә чикерткә язмышы аша берникадәр кешеләрнең киләчәк тормышына ишәрә ясый, чикерткә фаҗигасе — кешеләр фаҗигасенә әверелергә мөмкин. Сәвилә тарафыннан әйтелгән түбәндәге сүзләр дә бу фикерне раслый: «Ә бит кешеләр, һаман саен табигать белән бәйләнешен өзә бара, аның нәтиҗәсендә коточкыч фаҗигагәләргә юлыга: авырый. Дөньяга гарип-гораба туа, әшәке чир аза, им табылмый торганы...» [2, б. 108] Мәсьәләнең ни дәрәҗәдә җитди икәнлеген тагын да көчәйтеп күрсәтү өчен язучы күп вакытта геройларны шәхси фаҗигага юлыктыра. Әйтик, табигать өчен борчылып йөргән Сәвиләне мыскыллап җибәргән көтүче егет Җәлилнең атна-ун көннән авызы чалшая. Халык моны төрлечә аңлата: «теле әшәке иде Сафа малаеның, Алла суккан; анасын аты-юлы белән сүгә иде, ана каргышы төшкән; байтак кызны елатты, алдый да ташлый, алдый да ташлый иде, шул кирәк имансызга...» [2, б. 122] 74 Гомумән, язучы әсәрендә табигать һәм кешелек мәсьәләләре тыгыз бәйләнештә күрсәтелә. Әсәрнең әлеге үзенчәлеген ассызыклап Р. Хәмидуллина: «...язучы табигать белән кешелек җәмгыяте арасындагы каршылыкны бөтен кискенлеге белән укучылар күз алдына бастыра. Авторның героинялары — шушы ике як арасында бәйләүче чылбыр, арадашчы» [1; 175], — дип яза. Геройның әле балачагын, уку дәверен тасвирлаганда ук, язучы аның табигатькә, кош-кортларга, бөҗәкләргә, үләннәргә карата бик игътибарлы булуын, биология фәненә карата артык кызыксынуын билгеләп үтә, мәктәпне гел бишкә тәмамлавына басым ясый. Нәкъ менә шушы сыйфатлары кызны җәмгыятьтән, кешеләрдән читләшкән, ялгыз образ — Убыр белән аралашуга, аның белемнәрен үзләштерүенә, соңрак санитарка, табибә булып эшләвенә этәргеч була. Героиняның авыл тормышын күрсәтүен тәмамлаганнан соң, әдибә сюжет үстерелешен кискен үзгәртә. Повестька 80-90 еллардагы шәһәр тормышы күренешләре, күз буячы экстрасенслар барлыкка килү вакыйгалары килеп керә. Бу, нигездә, шәһәр кешеләренең аеруча, табиблар, профессорлар психологиясен ачу аркылы күрсәтелә. Сәвиләне, аның белемнәрен әлеге кешеләр «акча капчыгы»н тутыру мөмкинлеге итеп кенә кабул итә. Әлбәттә, бу вакыйгалар Сәвиләнең характерын тулырак күрсәтү өчен ярдәм итә. Ул гаделсезлек белән көрәшергә тотына: баш табибка каршы чыга, яңа, шәхси савыктыру үзәге ачылуга ирешә. Ләкин ничек кенә булмасын герой тарафыннан «таш-тимер оясы» дип аталган шәһәр Сәвиләнең рухи яктан көчсезләнүенә, берникадәр битарафлануына китерә: «Авыл баласы Сәвилә мәңге үзгәрмәс кебек иде... Ә шәһәр тотты да, читлеккә бикләп, урталай сындырды» [2, б. 150]. Шәһәр белән авылның контраст тормышы, кешеләрнең аңын үзгәртергә тырышу һәм сурәтләнгән конфликтның тормышчанлыгы герой характерын ачуда мөһим роль уйный. Әсәрдәге конфликтны ике төргә аерып күрсәтергә мөмкин: тышкы һәм эчке каршылык. Тышкы каршылыклар Сәвилә һәм аның тирәлеге, беренче чиратта табигать мәсьәләсенә бәйле. Әлеге каршылык Сәвилә һәм тирә-юньдәгеләрнең табигатькә, гомумкешелек сыйфатларына карата төрле карашта булуларыннан килеп чыга. Сәвилә яшьтәшләре, күршеләре, авыл кешеләре белән бәхәскә керә. Аның өчен табигать белән гармоник мөнәсәбәттә тору матурлыкны, бәҗәкләрне, «мең төрле шифага ия» булган үләннәрне саклап калу — яшәү чыганагы. Кызу хәрәкәт, актив тормыш көтүче бүгенге битараф халык аны аңламау гына түгел, аңларга да тырышмый. Геройның табигать өчен борчылуын ясалмалылык, тилелек дип кабул итә. Алар «табигать уртак, аның хуҗасы халык» дигән карашта тора. Сәвиләнең кылган изгелекләрен, яхшылыклары халык күрми, сүзләрен ишетми. Өзелеп сөйгән яры — Тәминдары да аны аңламый. Бердәнбер аны якын күрүче кеше — Убыр. Ул гомере буе кешеләргә изгелек кенә кылган, әмма авылдашлары аңа «убыр» дигән ямьсез исем ябыштырып, 75 үлгәч йортына ут салу белән җавап бирәләр. Ул мәңгегә кешеләр арасыннан сөрелгән, читләтелгән, ялгыз образ. Сәвиләдә дә шул ук язмыш. Сөйгән яры, авылдашлары аңа «сихерче», «күз буячы» дигән исем бирәләр. Әлеге каршылыкның ни дәрәҗәдә җитди икәнлеген күрсәтү өчен, әдибә әсәрнең исеменә үк «Сихерче» дип куя. Эчке каршылыклар тышкы каршылыклар белән бәйләнештә: бу — Сәвилә күңелендә төрле хис-кичерешләр бәрелеше. Героиняның күңелендә барган үсеш-үзгәрешне әдибә тышкы сурәтләнешенә янәшә куя, алар эчке каршылыклар өчен чыганакка, этәргеч көчкә әверелә. Бу кичерешләр повестьтагы эчке эмоциональ сюжетны хасил итә. Биредә күренешләр түгел, ә эчке халәт, эмоцияләр ялгаучы роль уйный. Әйтик, Сәвиләнең Тәминдар белән аланда очрашуы. Башта Сәвилә канәгатьлек, чиксез бәхет тойгысы кичерә. Язучы бу хәләтне түбәндәгечә сурәтли: «...күбәләктәй бөтерелеп очкан кыз табигать бәлән бербөтенгә әверелгән, аларны аерып алырлык түгел иде... Табигать үз баласын җылы тамчылары белән назлый, иркәли сыман иде... Әллә күз алышынды, әллә могҗиза булды, берзаман кызның гәүдәсе югалды, алан уртасында бары тик гүзәл сын гына торып калды. Ул канатларын җилпи-җилпи бии иде...» [2, б. 78] Аннары бу халәт сагыш, эч пошу, күңел бәргәләнеше, нәфрәт белән алышына: «Кая соң аландагы Тәминдар, кайда? Нигә ул ахмак кешене куып чыгармый, нигә кызның җанын мыскыл иттерә?» [2, б. 147] Сәвиләнең эчке халәтенә тәңгәл табигать күренеше дә шуңа ишарә ясый, әдибә көчле җил-давыллы яңгыр күренешен сурәтли: «Көннәр тоташ яңгырга күмелде... Урман-кырлар белән беррәттән сагыштан боеккан күңелгә дә көз төсе иңеп бара иде» [2, б. 146] Героиняның яңадан авылга кайтуы, аның эмоциональ халәтендә борылыш тудыра. Шәһәр тормышына кул селтәп, күп михнәтле юл үтеп, ул туган җиренә, туган якларына кайтып ямь таба. Бу, беренче чиратта, аның үзе кебек үк гомумкешелек сыйфатлары өчен көрәшүче образ — Рафаил белән танышуына һәм яңа төзегән йортын ятим балаларга бүләк итүенә бәйле: «...Кояш нурлары чык суы эчеп алсуланырга да өлгермәде, алан балалар тавышына күмелде. Тимер капкалар шыгыр-шыгыр ачылды да бүтән ябылмады. Ишегалдында бизәкбизәк канатларын җилпегән күбәләкләр очты» [2, б. 228] Канәгатьлек кичерүен укучыга җиткерү өчен язучы, күбәләк образлары куллана. Шулай итеп, «эчке сюжет хәрәкәте дисгармоник дөньяны гармониягә китерүгә хезмәт итә» [3, б. 25] Шунысын билгеләп үтәргә кирәк, әсәрдә Сәвилә авызы аша язучының бүгенге гаҗәеп катлаулы, каршылыклы, аңлаешсыз чорга бәясе бирелә: «Әйе, чоры шундый, яхшылык белән изгелек тартыша... Табигатьтән аерылганга күрә адәмнең иманы юк, күңелемдә шуңа кара уй, кара фикер... Җирне тимер басты... Кая карама тимер атлар үкерә, тимер гәүдәләр йөгерешә, күктә тимер ат оча... тимер кешене сыта, изә, таптый...» [2; 89], «табигать — халык байлыгы» дип, 76 бугаз киереп кычкырган чорда, син чын кайгыртучыны, чын хуҗаны табалмассың...» [2; 120]. Шул рәвешле, Н. Гыйматдинова «Сихерче» әсәре белән беренчеләрдән булып үз заманының реаль тормышына мөрәҗәгать итеп, аның актуаль мәсьәләләрен күтәреп чыга. Әдәбият 1. Гыйлаҗева-Хәмидуллина, Р. Сихерчеләр кирәк дөньяда / Р. Гыйлаҗева-Хәмидуллина // Казан утлары. — 1994. — № 4. 2. Гыйматдинова, Н. Сәвилә: повестьлар, хикәяләр. / Н. Гыйматдинова. — Казан: Тат. кит. нәшр., 2001. 3. Заһидуллина, Д.Ф. Әдәби әсәргә анализ ясау: Урта гомуми белем бирү мәктәбе укучылары, укытучылар, педагогика колледжлары һәм югары уку йортлары студентлары өчен кулланма. / Заһидуллина Д.Ф. — Казан: «Мәгариф» нәшр., 2005. 77 К.Ф. Гайнутдинова Использование современных образовательных технологий, в том числе информационно-коммуникативных, в процессе обучения предмету и в воспитательной работе В последние годы всё чаще поднимается вопрос о применении новых технологий в средней школе. Это не только технические средства, но и методы преподавания, новый подход к процессу обучения. Компьютеризация образовательного процесса становится реальностью. Задача моя состоит в том, чтобы создать условия для практического овладения языком, выбрать такие методы обучения, которые позволили бы каждому раскрыть своё творчество, активизировать познавательную деятельность в процессе обучения татарскому языку. Сегодня с уверенностью можно сказать, компьютер как новое техническое средство начинает активно внедряться во все сферы преподавания татарского языка. Эффективность применения информационных технологий на моих уроках не подлежит сомнению. В кабинете татарского языка имеется компьютер. Он помогает мне повысить уровень преподавания, обеспечивая наглядность, контроль, большой объём информации, являясь, наконец, стимулом в обучении. На своих уроках использую компьютерные обучающие программы: интерактивный учебник по татарскому языку, электронный учебник из серии «Я изучаю татарский язык», разные фонохрестоматии. Это повышает интерес учащихся к урокам татарского языка и литературы. Использование обучающих программ дает возможность дифференцировать работу учащихся, повышает качество и эффективность усвоения знаний, развивает умение анализировать, систематизировать различную информацию. Занятия по татарскому языку в компьютерном классе позволяют каждому обучающемуся индивидуально и в парах изучить материал, проверить и исправить свои ошибки и стремиться к лучшим результатам. Компьютер выступает, в частности, как тренажер, помогающий учащимся овладеть аспектами языка с помощью тренировочных упражнений, как инструмент в функции текстового редактора, позволяющий легко создать и обнаружить печатные тексты, как канал общения и источник получения информации, как средство презентации аудиовизуальной информации. На занятиях кружка совместно с учащимися выпускаем школьные, районные газеты, где отражается жизнь школы, и все это редактируется через компьютер. После выпуска газет производится мультимедийная презентация. 78 Самые успешные, удачные творческие работы ребят через электронную почту отправляются в редакции «Алабуга нуры», «Көмеш кыңгырау». Все эти функции компьютера, используемые в учебном процессе, отражают, с одной стороны, ведущие тенденции развития современных компьютерных технологий, с другой — реализуют основные направления развития методической мысли, выдвигающей на первый план коммуникативный, личностный подход к обучению языку. В моей педагогической деятельности компьютер также используется как инструмент для создания тренировочных упражнений, как информационная база данных, позволяющая создавать, хранить и анализировать тексты. При помощи мультимедийной аппаратуры провожу интегрированные уроки. Вместе с учащимися готовлю презентации местных писателей, также активистов и одаренных детей школы. Подготовленные учащимися презентации используются во время уроков. Интернет — это ресурс, который активно используется школьниками при подготовке рефератов и докладов. В сети можно найти большое количество уже готовых реферативных работ по всевозможным темам, предоставляемые им как результат собственного труда. Решая эту проблему с Интернетом, предлагаю следующий план: - обоснование актуальности выбранной темы; - краткое изложение содержания доклада; - отметить, что было интересным, новым в работе по данной теме; - отношение к поднятым проблемам; - ответы на вопросы учащихся (после представления доклада). Это позволяет школьникам осуществлять поиск оригинальной информации, систематизировать и обобщать полученные из Интернета данные, определять их достоверность и качество. Использование различных источников знаний по своему предмету позволяет обеспечить школьников учебной, научной, электронной информацией, на основе работы с которой учащиеся приобретают знания по родному языку, практический опыт и основы информационной культуры. Проблемное обучение на моих уроках дает возможность решать учебную задачу наиболее эффективно, чем при традиционном подходе. В данном случае организую учебное занятие таким образом, что под моим руководством создавались проблемные ситуации, в результате чего происходит творческое овладение знаниями, навыками, умениями, развитие мыслительных способностей. Тогда и становятся целевые ориентации, во-первых, приобретение знаний, умений и навыков и, вовторых, усвоение способов самостоятельной деятельности, в-третьих, развитие познавательных и творческих способностей. При этом половина учебного времени урока татарского языка и литературы у меня отводится практической, творческой и тренинговой формам работы. 79 Здесь я создаю проблемную ситуацию с двух позиций: деятельности ученика (психологическая ситуация) и организации учебного процесса (педагогическая ситуация). Проблемные ситуации создаются на всех этапах процесса обучения: при объяснении, закреплении, контроле. Педагогическую проблемную ситуацию решаю с помощью активизирующих действий, вопросов, подчёркивающих новизну, важность и красоту качества объекта познания. Исходя из опыта своей работы, я пришла к выводу, что трудность управления проблемным обучением заключается в том, что возникновение проблемной ситуации — акт индивидуальный, поэтому от педагога требуется использование дифференцированного подхода. Я пятый год работаю по альтернативной программе и методике ученого и педагога А.Г. Яхина и по технологии А.З. Рахимова. Исходя из особенностей этой методики, я учу своих учащихся раскрывать смысл художественного текста через особенности композиции, лексики, рассматривать образ во всей сложной совокупности его художественных компонентов, выявлять связь проблематики с реальной жизнью. Такой принцип анализа художественного произведения помогает воздействовать и на учащихся: как стать честным, справедливым, как сделать свою жизнь нужной обществу, какую роль в становлении человека играет его духовный мир. По моему мнению, технология этих учёных глубоко отличается от традиционной методики учебной деятельности, более соответствует основным характеристикам психического развития. Она позволяет строить процесс усвоения учебного материала в форме теоретического анализа изучаемой ситуации, которая способствует формированию диалектического, самостоятельного творческого мышления, развитию способности к саморегуляции своих учебных, поведенческих действий, которая обеспечивает усвоение основных понятий, идей, оптимального объёма знаний, навыков, умений по учебному предмету и устраняет учебную перегрузку. Учащиеся, оперируя диалектическими методами познания, строят свою самостоятельную деятельность. Цель обучения достигается путём решения учебных задач, составленных школьниками. Моя личная задача: научить учащихся учиться вместе, совершать совместную учебную деятельность по формуле Л.С. Выготского « научишься сам, когда научишь другого». С первых лет работы в экспериментальном режиме по системам названных учёных я наблюдала за настроением своих учеников, диагностировала успеваемость и видела, что они занимаются на уроках с интересом. Такая организация учебно-познавательного процесса потребовала существенной перестройки структуры урока, я разработала новые тематические планы уроков. И впервые почувствовала удовлетворение от своей работы, так как результаты говорят сами за себя. Успе80 вают все дети, из них 70-75 % на «4» и «5». Повысилась мотивация у учащихся; исчезла проблема выполнения домашних заданий, усилился познавательный интерес к предмету. Развивающее обучение по системам А.З. Рахимова и А.Г. Яхина даёт большие возможности в развитии ученика, хотя и требует от учителя занятий по самообразованию, повышения профессионализма. У меня сложилась система работы с одаренными детьми: это научное общество учащихся, научно-исследовательская работа, предметная неделя, участие в школьных, районных, республиканских олимпиадах, традиционные конкурсы «Ученик года» и др. Одаренные дети, как правило, проявляют разностороннюю творческую активность, во всех вопросах они ищут самостоятельные решения, в трудных ситуациях отвечают за себя сами, не прибегая ни к чьей помощи, критичны по отношению к себе и другим. Именно такие ребята становятся активными участниками олимпиад, конкурсов и конференций. Задача моя заключается в том, чтобы выявить, заметить таких учеников и помочь им самореализоваться. Организовала целую программу внешкольных занятий, в основе которых лежит деятельность по выполнению специального исследовательского проекта посредством интеграции знаний учащихся, полученных на уроках татарского языка и литературы. Это помогает не только поднять преподавание предмета на научный уровень, но и выявить индивидуальные интересы и творческие способности и увидеть уровень сформированности культуры, образованности, как личности, вовлеченной в исследовательский проект. Итогом многолетней работы является участие и победа детей в районных, городских и республиканских конференциях. 81 Р.М. Гайсин Исповедальный дискурс в татарской прозе начала ХХ века Процессы, происходившие в татарской прозе конца XIX — начала ХХ века, носят комплексный характер. В полной мере они относятся и к ее стилю, проявляющемуся на всех уровнях художественной литературы, в разном контекстуальном присутствии. Столь значительные изменения были связаны, вне сомнения, с эпохальным сдвигом в самосознании и творческой самоидентификации татарского общества указанного времени. Очень часто в ней присутствует исповедальное начало, позволяющее герою-рассказчику, повествователю или автору непосредственно и откровенно сообщать о своих мыслях, чувствах и переживаниях. Нельзя сказать, что данное начало полностью отсутствовало в литературе национального Просвещения. «Исповедующегося» мы видим в произведениях Загира Бигиева и Ризы Фахретдинова, Фатиха Карими и Галиасгара Гафурова-Чыгтая, Закира Хади и Шакира Мухамедова... Он озабочен судьбой своего народа, призывает выстроить совершенную систему его воспитания и образования, на собственном или типологически близком примере пытается объяснить читателю их абсолютную ценность. Герои писателей-просветителей чаще всего высказывают нравоучительные суждения с авторских позиций. Открытое морализаторство видим в таком ее классическом образце как рассказ Ф. Карими «Женитьба деда Салиха» (1897). Поэтому исчезают те «подробности» жизни, которые характеризует искусство, связанное с последовательным художественным анализом самой действительности. Склонность резонировать, послушно следовать за своим создателем долго будет сопровождать героя татарской литературы. Однако с каждым годом рассудочность и тяга к назидательным рассуждениям и наставлениям все более будет уступать место дифференцированному освоению жизни с различных точек зрению. Даже Гаяз Исхаки (1878-1954), старший из новой плеяды татарских реалистов, начнет творческий путь со строго просветительских вещей, хотя затем напишет целый ряд замечательных «исповедей» в реалистическом ключе. А вот в первом произведении «Сон накануне праздника» (1907) более молодого Фатыха Амирхана (1886-1926) старая жизнь показана во всем блеске новаторского письма. Исповедальное начало иного типа занимает в татарской прозе все большее место. Оно позволяет, наряду с другими стилевыми формами и словесно-художественными средствами, впрямую изобразить и представить внутренний мир человека. Герой становится самостоятельным в мыслях и поступках, переживая случившееся и сочувствуя окружающим его людям. Рассмотрим реализацию новой творческой установки, имманентно присущей каждому настоящему художнику, в рассказах 82 Ф. Амирхана «Счастливые минуты» (1912) и «Первые порывы» (опубликованный в 1922 году, он был, видимо, написан раньше). Исповедальный характер повествования в «Счастливых минутах» позволяет проследить в тончайших нюансах душевную жизнь главного героя рассказа Рашада. Сначала он увиден глазами автора, заявлен как человек с живым, свежим и непосредственным восприятием жизни. В его облике доминирует усталый, печальный взгляд прекрасных карих глаз, обычно живых и искрящихся радостью. В процессе говорения он преображается. Из глаз Рашада исчезает усталость и снова зажигается радость. Обществу за столом наскучили унылые разговоры. Собравшиеся упрашивают Рашада, изумительного рассказчика, поведать о счастливых минутах его жизни. Рашад, немного поколебавшись, соглашается. Откинувшись на спинку мягкого кресла и поправив пенсне, он начинает свое повествование. Так в своеобразном самоанализе, вынесенном на публичное восприятие, раскрывается внутренний мир героя. При этом рассказчик свободен от развязности, цинизма. А каждая история как бы прерывается на полуслове, еще не досказанном самой жизнью. В «Счастливых минутах» все три истории любви, рассказанные главным героем, сопровождается пейзажными зарисовками. Любовь и природа — вот что дает ощущение полноты жизни герою, ее движения во времени со всеми потерями и обретениями, падениями и взлетами. И тогда нет места пессимизму, так характерному для значительной части российской интеллигенции той эпохи. Вспомним тут чеховских героев и тот факт, что проза А.П. Чехова в значительной степени построена на разных по типологии исповедях героев и том присутствии автора, которое определило невероятную глубину подтекста его лучших произведений. Сама данная форма повествования прослеживается от первых произведений русского классика. Уже в рассказе «Исповедь, или Оля, Женя, Зоя» (1882) повествование ведется от первого лица, в котором некто Макар Балдастов рассказывает о трех любовных историях, приключившихся с ним. Это было, видимо, замечено Амирханом и определенным образом сказалось на жанровом своеобразии ряда его произведений. Естественно, поэтика жанра рассказа-исповеди в творческой практике Чехова не остается неизменной. Если в указанном рассказе завязка строится на внешнем комизме, продолжая поддерживаться забавными и нелепыми сюжетными ситуациями, то «исповеди» зрелого мастера — это эпические произведения, решающие большие морально-психологические проблемы. Они отличаются большим содержанием, стройностью композиции, усилением драматизма. Среди них не только многочисленные рассказы, но и шедевры психологической повести с повествованием от первого лица «Моя жизнь», «Рассказ неизвестного человека» и др. Самое большое типологическое сходство рассказ Амирхана «Счастливые минуты» обнаруживает с повестью Чехова «Огни» 83 (1888). Вспомним, что амирхановское произведение построено на споре главного героя с остальными персонажами. Рассказ сразу начинается с полемики. Рашад произносит фразу, определяющую его оптимистическое восприятие жизни: «Нытики вы! Всю жизнь только и знаете плакаться!» В повести «Огни» также инженер Ананьев, в молодости бывший сторонником пессимистических взглядов, уже опровергая их, спорит с новым апологетом пессимизма, студентом Штенбергом. Ананьев доказывает вредность этой философии, мешающей людям жить. Не может быть сомнений, что чеховское воздействие на прозу Ф. Амирхана сказалось в трансформации его исповедальной формы повествования. Она значительно отличается от той, которая представлена предшествующей просветительской литературой. Впрочем, все сказанное выше может быть в типологическом единстве татарской прозы начала ХХ века отнесено к творчеству целой плеяды молодых авторов. Исповедальный дискурс не просто присутствует в их произведениях, а становится их серьезным стилевым и жанрообразующим фактором. Вместе с тем, можно провести целый ряд «параллелей исповедального», сближающих Л. Толстого и Г. Исхаки, М. Горького и Ш. Камала, И. Тургенева и самого Ф. Амирхана, Г. Ибрагимова с рядом русских писателей. Многогранная рецептивная связь, возникающая на этой основе, методологически надежно обосновывается и является исключительно продуктивной [1]. В свою очередь, исповедальная форма повествования занимает большое место в творчестве русских писателей этого периода. Одна из причин — необходимость последовательной разработки темы личной ответственности человека за происходящее вокруг него и с ним самим. Например, Л.Н. Толстой в гениальном рассказе «После бала» (1903) показывает, как его своеобразно исповедующийся перед молодыми людьми герой Иван Васильевич, благодаря нравственным основам своего характера сумел осознать, «что хорошо» и «что дурно», и соответствующим образом (зачастую вразрез с установившимися правилами) выстраивать свое жизненное поведение [2]. К сквозной исповедальной форме повествования Амирхан прибегает в рассказе «Первые порывы» (отрывок из большого произведения). Здесь усиливается социальное звучание. Начинается он со сцены житного рынка, куда сын муллы из деревни К., юный герой произведения, приезжает, вместе с односельчанами продавать гречиху. Чуткий юноша замечает, что на рынке купцы и агенты торговых фирм стремятся ловчее обмануть мужика, купить у него товар за бесценок. Психологические детали дают емкое представление об атмосфере рынка. Вот один из покупателей произносит с издевкой: «Ты, князь, голодный год жди, тогда у тебя за рупь сорок куплю, хи, хи, хи...» [3]. И тогда татарин-продавец, «...мужик средних лет, несмотря на жару, в порванном в двух-трех местах чекмене и в теплой шапке, при последних словах покупателя отворачивается и незаметно сплевывает, бор84 моча про себя: «Тьфу! Чтоб ветром сдуло твои слова с уст! Типун тебе на язык!» Русские, татары, чуваши — все представлены в четком проявлении особенностей национальной психологии. В художественной расшифровке характера бывает достаточно двух-трех деталей. Она несет и драматическую нагрузку. И такая функциональность амирхановской детали свидетельствует о зависимости Амирхана-художника от творческого почерка Чехова. У героя рассказа есть и тайное желание, с которым он приехал в город: увидеть дочь дамеллы Гузаира гимназистку Сару. И тут возникает мотив социального неравенства. Юноша объективно оценивает свое положение: «Позор и стыд: сын простого деревенского муллы, шакирд, а тянется к кому — к гимназистке...» После встречи с девушкой он окончательно убеждается, что между ними лежит пропасть, хотя, казалось бы, ничего особенного не произошло. Просто, девушка передала вопрос юноши отцу, будут ли какие поручения его родителям, которых дамелла знает. Возвратившись с ответом, что поручения никакого не будет, «села на место. Было заметно, что она рада продолжить прерванное чтение». Так маленький эпизод выражает весь драматизм отчуждения между людьми равно юными из-за их разного социального положения. Финал рассказа завершается емкой психологической метафорой: «Не прошло и часу после посещения дома Сары, как мы выехали в обратный путь, еще не миновали городские улицы, а я уже скучал по Саре. Но между этим томлением и прежней моей тоской была большая разница. Прежде грусть уводила меня в сладостные, печальные мечтания. В сегодняшней же тоске не было тех блаженных тихих дум, а была горечь, тревога, уныние. В голове бродили мрачные, далекие от надежд мысли». За внешней зыбкостью письма видится «плотность» содержания амирхановского текста. Здесь нет стремительной динамики сюжета, открытого внешнего конфликта. В рассказе будто ничего особенного не произошло. Но действие произведения так глубоко погружено в психологию, что за внешней непритязательностью открывается глубокая смысловая перспектива, что свидетельствует об органичном восприятии Амирханом традиций русской классической прозы. Благодаря изощренной исповедальной структуре рассказа высвечивается сложная картина душевных смятений, постигаются главное в сущности человека и окружающем его, в данном случае, дисгармоничном мире. Примечания 1. Хализев, В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. — М.: Высшая школа, 2000. — С. 180. 2. Гречнев, В.Я. Русский рассказ конца ХIХ — ХХ века (проблематика и поэтика жанра) / В.Я. Гречнев. — Л.: Наука, 1977. — С. 4-10. 3. Амирхан, Фатих. На перепутье / Фатих Амирхан — Казань: Таткнигоиздат, 1979. — С. 98. Далее цитаты даны без ссылки на данное издание. 85 Г.Р. Гайфиева Татар әдәбиятында хикәя жанрының үсеше Хәзерге көндә татар әдәбиятының жанрлар системасы формалашкан һәм сәнгати үсешкә ия. Әдәби жанрлар башка күренешләр кебек үк эволюция законнарына буйсыналар. Шуңа күрә аларның үзгәреше бервакытта да тулысынча төгәлләнмәячәк. Сөйләп бирүгә, хикәяләүгә нигезләнгән, катлаулы булмаган вакыйгаларны, күп очракта тормышкөнкүрешнең бер эпизодын, кеше характерының, психологиясенең бер сыйфатын, чалымын сурәтләгән кечкенә күләмле әлеге жанр XIX йөздә рус, Көнбатыш әдәбиятында зур урын алса, татар әдәбиятында ул XX гасырда формалаша. Хикәя жанрының сәнгать югарылыгына ирешүе Ш. Камал, Ф. Әмирхан, Г. Исхакый, Г. Ибраһимов, К. Нәҗми, М. Гали, Г. Толымбай, Ф. Сәйфи-Казанлы, А. Шамов, М. Әмир, И. Гази, Г. Кутуй, Ф. Хөсни, Ә. Еники, Г. Бәширов, Р. Төхфәтуллин, Ф. Шәфигуллин, М. Хуҗин исемнәре белән бәйләнгән. XX гасырның икенче яртысында хикәя жанры үсешенә зур өлеш керткән, аның үзенчәлекләрен өйрәнгән һәм хикәянең иң югары үрнәкләрен тудырган язучы Мәгъсум Хуҗин аны иң борынгы жанр дип саный: «Әдәбият хикәядән башланган дип ныклы ышанган кеше мин. Ягъни әдәбиятның мәңгелегендә башта торып юл ярган, бүтән әдәби төрләрдә иҗат итәргә дәрт һәм дәрман бирүче этәргеч һәм сакчыл чыганак булган,» — дип саный язучы (әңгәмәдән). Чыннан да, хикәяне иң борынгы һәм иң беренче әдәби жанр дип санарга мөмкин. Борынгы заманнарда кешенең ауда булган вакыйганы яисә берәр дошманы белән очрашуы хакында иптәшләренә сөйләве — үзе үк телдән сөйләнелгән хикәя. Соңрак бу жанр ниндидер тирән мәгънә салынган легенда, әкият, мифка үзгәрә. Әдәбиятның һәм сәнгатьнең башка төрләреннән аермалы буларак хикәя сөйләм белән бер үк вакытта барлыкка килеп мәгълүмат тапшыру чарасы гына түгел, ә җәмгыятьнең хәтере вазифасын да башкара. Әдәбият үсеш кичерә, катлаулана, теле байый. Бу факторлар күләмгә тәэсир итә. Антик әдәбиятта драма, поэзия, роман үсеш кичерә. Ә хикәя үз ролен югалта, ул күләмле әсәрләрнең өлеше булып китә, мөстәкыйль роль уйнамый. Соңрак дөнья әдәбиятында мәзәк, фабило, фацеция, шванк, новелла кебек жанрлар барлыкка килә. Болар барысы да башлангычны хикәядән ала, шуннан үсеп чыга. Бары тик XIX гасырда гына хикәя янә алгы планга чыга. Җәмгыятьтә аз сүз белән тирән мәгънә ачу ихтыяҗы туа. Икенче яктан бу күренешне яшәү темпы кызулану белән дә аңлатырга мөмкин. Бер утыруда укып чыгарлык әсәрләр кирәк була. Татар әдәбиятында хикәя жанрының тамырлары борынгы әдәбиятта актив кулланылган хикәяткә барып тоташа. Хикәят — та86 тар әдәбиятында киң таралган жанр формасы. Аның өчен эпиклык, вакыйгалык, хикәяләү хас. Күпчелек хикәятләр чәчмә формада язылган. Шулай ук шигырь белән аралаштырып яисә тулысы белән тезмә формада язылган хикәятләр дә бар. Мәсәлән, Сәйф Сараиның «Гөлстан бит-төрки» әсәре әнә шундыйлардан. Күп кенә хикәятләр үзләренең эчтәлекләре, жанр табигатьләре белән хәзерге хикәя, новелла, мәзәкләргә якын торалар. Татар әдәбиятында Мәхмүд Болгари, Сәйф Сараи, Мөхәммәдьяр, К. Насыйри һәм башка әдипләрнең хикәят язулары мәгълүм. Хикәятләр еш кына аерым-аерым түгел, ә тематикасына һәм эчтәлегенә карап, яисә, авторга мөнәсәбәттә, төрле җыентыкларга тупланып йөртелгәннәр. «Мәҗмугыл хикәят» — әнә шундый тупланмаларның берсе. XVIII йөзгә караган 305 битлек бу җыентыкта 33 хикәят бар. Татар әдәбиятында хикәя аерым жанр буларак XX гасырда формалаша. Аның сәнгать югарылыгына ирешүе Ш. Камал, Ф. Әмирхан, Г. Исхакый, Г. Ибраһимов, К. Нәҗми, М. Гали, Г. Толымбай, Ф. СәйфиКазанлы, А. Шамов, М. Әмир, И. Гази, Г. Кутуй, Ф. Хөсни, Ә. Еники, Г. Бәширов, Р. Төхфәтуллин, Ф. Шәфигуллин, М. Хуҗин исемнәре белән бәйләнгән. Алар арасыннан М. Хуҗин — «бөтен иҗат юлында шушы җыйнак һәм шул ук вакытта ифрат катлаулы, үзсүзле жанрга риясыз тугрылык саклаган, бу өлкәдә бай тәҗрибә туплаган, күзгә күренерлек нәтиҗәләргә ирешкән сирәк әдипләрнең берседер» [2, б. 137141] И. Гази, Ә. Еники, Ф. Хөсни кебек күренекле әдипләребезнең традицияләрен дәвам итеп, М. Хуҗин хикәя жанры кысаларында тормышның бик гыйбрәтле, тирән мәгънәле төбәкләрнең, кеше холкының төрле якларын, кәеф-халәтенең күп төсмерләрен тулысынча ачып салырдай язучыга әверелде. Әдип үзенә генә хас хикәяләр стиле тудырды. Автор әсәрләренә күләм ягыннан җыйнаклык, әмма мәгънәви тирәнлек хас. Язучы озын тасвирламаларны, аңлатмаларны бер деталь аша ачып бирә. Бу яктан ул дөнья һәм рус әдәбиятының иң матур традицияләренә таянып эш итә белә. Рус әдәбиятының күренекле хикәя осталары А.П. Чехов, И. Бунин, А. Платонов кебек әдипләрнең иҗади мирасын өйрәнә. М. Хуҗин шулай ук үзенең күп замандашлары сыман татар әдәбияты хикәячеләренең сәнгати югарылыктагы әсәрләрен үрнәк итеп ала. «Ерактагы кыялар» китабына язган кереш сүзендә әдип моны үзе дә раслый: «Ибраһим Газиның «Тургай картаямы икән?, Мирсәй Әмирнең «Мөстәкыйм карт йокысы», Фатих Хөснинең «Сөйләнмәгән хикәя» һәм Әмирхан Еникинең «Матурлык» исемле хикәяләренә сокланам. Иң югары шүрлектәге бу әсәрләр янында мин тагын Аяз Гыйләҗевның «Тәрәзәләр», Газиз Мөхәммәтшинның «Ике әби бәрәңге ала», Фаил Шәфигуллинның «Солдатлар кайта» дигән хикәяләрен дә тотам», — ди автор үзе. [4, б. 5] М. Хуҗин үзенең иҗат җимешләре — хикәяләре белән узган гасырның илленче еллар башында матбугатта күренә башлый. «Ерга87 нак юл ала» исемле беренче китабы 1961 елда басылып чыга. Соңрак авыл тормышын, аның табигатен тасвирлаган, хезмәт кешесен данлаган тормышчан, гыйбрәтле хикәяләре тупланган 14 китабы дөнья күрә. М. Хуҗин татар әдәбияты тарихында беренчеләрдән булып иң яхшы 118 хикәяне туплап, «Татар хикәясе антологиясен» төзеп чыгара. Әлеге хезмәт буенча татар әдәбиятында хикәя жанрының үсеш юлын ачык күзәтергә мөмкин. XX йөз башында аерым жанр буларак формалашкан хикәя Бөек Ватан сугышы чорында поэзия белән беррәттән аеруча нык үсеш ала. Моңа язучыларның сугышка китүе, яу кырында күләмле әсәрләр язарга мөмкинлек булмау да тәэсир итә. Халыкның туган ил өчен аяусыз көрәшен сурәтләгән, тирән психологизмга бай Ә. Еники хикәяләре моның ачык мисалы булып саналырга хаклы. 1950-70нче елларда әлеге жанр сугышта күргән вакыйгаларга һәм яңа тормыш төзүгә багышланган романнар янында бераз читтәрәк, күләгәдәрәк кала, ул әдәбият мәйданының алгы планында XX гасыр башында яңадан җанлана. Бүгенге көн татар әдәбиятында хикәя жанрының үсешенә Ф. Яруллин, А. Хәлим, Ф. Бәйрәмова З. Хөснияр, Р. Зәйдулла, М. Закир, Н. Нотфуллина, Р. Габделхәева, Р. Рахман һ.б. йогынты ясыйлар. Әдәбият 1. Хатипов, Ф. Әдәбият теориясе. Югары уку йортлары, педагогия училищелары, колледж студентлары өчен кулланма / Ф. Хатипов — Казан: Раннур, 2002. — 352 б. 2. Хатипов, Ф. Якты җирлектәге һәлакәт / Ф. Хатипов // Казан утлары, 2000, № 3, Б. 137-141. 3. Хөсни, Ф. Карурманга керәм / Ф. Хөсни Казан: Татар. кит. нәшр., 1985. — 200 б. 4. Хуҗин, М. Ерактагы кыялар / М. Хуҗин. — Казан: Татар. кит. нәшр., 1990. — 350 б. 88 З.Х. Галимова Мәүлекәй Юмачик улы иҗаты Мәүлекәй Юмачик улы (1834-1910) — чыгышы себер татарлары ягыннан булган шагыйрь. Истәлекләргә караганда, үз заманының шактый укымышлы, танылган шәхесе була ул. «Ул атаклы Йымбай мәдрәсәсендә укыта, туган теле — татар теленнән тыш гарәп, фарсы, рус, казах телләрендә иркен аралаша алган» дип яза аның турында Ф. Сафиуллина [2; 49]. Әдипнең тәрҗемәи хәле хакында мәгълүматлар тулы түгел, булган кадәресе дә үзе хакында әсәрләрендә язылган юлларга нигезләнәләр. Шагыйрь 1834 елны Тубыл губернасы, Ялутыр өязе, Манчыл авылында дөньяга килә. Бу хакта ул үзенең «Эрбет ярминкәсе» әсәрендә искә ала: Атымдыр Мәүлекәй ибне Юмачев, Ялутыр өязедер Тубыллык. Торагым Манчыл илдәдер, Төмәнлек, Ул илдә күрмәдем һич тә яманлык [2; 49]. Гомере дәвамында күп сәяхәт итәргә туры килсә дә, Мәүлекәй Юмачик улы соңгы елларын туган авылында үткәреп, 1910 елда шунда вафат була. Шагыйрь иҗаты күпкырлылыгы белән аерылып тора. Әмма төп тармак — татар һәм казах телләрендә язылган күпсанлы дастанкыйсса китаплары. Хәзерге вакытта әдипнең аерым әсәрләре фәнни әйләнешкә кертелгән булса да, әле өйрәнүне таләп итә торганнары да бар. Шундыйларның берсе — «Кыйссаи Гөлҗәмилә». Әсәрне шартлы рәвештә өчкә бүләргә мөмкин. Беренчесе — «зирәк җан күб гыйбрәт алырлык» хикәят. Хикәятнең (шагыйрь үзе аны әле хикәят, әле кыйсса дип атый) төп идеясе — суфыйчылык идеяләрен, ахирәт дөньясына бу дөньяда ук хәзерләнүгә кирәклек кебек мотивларны укучыга җиткерү. Төп геройлар — соң дәрәҗәдә суфый, галим солтан кызы һәм аңа тиң егет. Укучыларны да шундый позициядә торырга чакырып, автор үгетнәсихәт әйтүгә күчә: Изге гамәл җанунга булыр файда. Намаз укыб, көчең килсә Мәккәгә бар, Рузамыз бер киләде унике айда. Малың тулса, нәсебкә зәкят бирмәк, Фәкыйрь, мескин, ятимне күзгә алмак, Фарыз вәҗаб сөннәтне, мәстехебне Хәләл, хәрам аеруб галимен белмәк. Укунгызлар егетләр галим — фарыз, Үлгәндин суң йетмәй иде һичбер гарыз. [1; 10]. 89 Әлеге үгет-нәсихәт әйтүне икенче өлеш итеп карарга була. Өченче өлештә автор — гаделлек сакчысы. 1879 елда Кукунин табыгханәсендә «Казахның әхвәлләре» дигән китап басылып чыга. Автор — күп еллар казахлар арасында яшәгән, эшләгән кеше — аларны һәр яктан яманлап сурәтли. Иң элек ул казахларның «атасы — угрылык, анасы — теләнчелек» икәнен «тарихи» фактлар белән дәлилли, аннан гадәтләрен сурәтләүгә күчә: утка табынуларын, нәүрүз бәйрәм иткәндә фал ачуларын, им-том белән шөгыльләнүләрен, кызны бирер алдыннан күп мал сорауларын, мал суйганнан соң итне тиешле дәрәҗәдә юмауларын, фәкыйрьлеккә карамастан кунакны сыйлау өчен күп итеп ит пешерүләрен, намаз укыр алдыннан тәһарәт алмауларын тәфсилләп сурәтли, хәтта бозык эшләрдә гаепли. Әсәр ахырында автор максатына ирешкәнен — казахларның надан һәм тәртипсез халык икәнлеген дәлилләвен әйтә: Мәгълүм кылдык ул казакның яманлыгын, Ашы, суы һәм фигыле хәрамлыгын, Укыб белеб анларның наданлыгын, Мәүлекәй Юмачик улы төрле гайбәткә ышанмаска чакыра, чөнки ул далада унике ел гомер кичереп, яман казахларны очратмый. Киресенчә: Казакдың малы булса Хаҗга барур, Пәйгамбәрнең каберенә туаф кылган, Бала укуткан мелалар тулыб ятыр, әле дә булса казакдан туйыб ятыр. карның ачса, казакга бар дигән бар Нугай казакдан байыб ятыр. [1; 2]. Мәүлекәй Юмачик улы үзе нәкъ менә казахларга адресланган әсәрләр дә иҗат итә. ««Кыйссаи Салсал», «Сәед Баттал» кебек кыйссалары, мәсәлән, тулысынча казах телендә язылган. Әдәбият 1. هليمج لگ ءۀصق. — ذازق: ىذسذاخحبط كذذيرلءڎرو كذذ ىذوتاخ فوک ريچ , ١٨٩٤ تي 2. Сайфулина, Ф.С. Формирование и развитие татарской литературы Тюменского региона / Ф.С. Сайфулина. — Тюмень: «Вектор Бук», 2007. — 296 с. 90 Ф.Г. Галимуллин Әдәби бәйләнешләр: үткәне һәм киләчәге Статья выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ 08-60-29601 а/В и гранта АН РТ 08-60-29601 а/В / 2008 (Г) Татар һәм рус әдәбиятлары, мәдәниятләре һәм телләре мөнәсәбәте турында суз алып барганда, шактый ерак тарихи чорлардагы аралашу үзенчәлекләренә дә игътибарлы булырга кирәк. Татарлар белән руслар әле Болгар дәүләте, Алтын Урда, аннан соң Казан ханлыгы чорларында да аралашып яшиләр. Мондый аралашулар дәүләтара мөнәсәбәтләрдә, сәүдә һәм башка узара эш итү вакытларында эзлекле һәм даими була. Болгар, Сарай һәм Казан шәһәрләрендә руслар да торган кебек, рус шәһәрләрендә дә татар биләмәләре булган. М. Горький 1911 елның язында (һәрхәлдә, 31 марттан соң) Г. Исхакыйга җибәргән хатында «әгәр дә берәр татар кешесе татар күршесендә яшәү рус халкының тормышына, карашына ничек тәэсир иткәнен өйрәнсә, ул руслар өчен дә, татарлар өчен дә әйбәт эш эшләгән булыр иде» дип язган. [2, с. 181]. Бу үзе үк мондый фәнни тикшеренү бурычының тормыш ихтыяҗы тарафыннан барлыкка китерелүе турында сөйли. Русның намуслы галиме М. Худяков та «татар культурасының русныкына тәэсирен кире кагып булмый» дип язды. [3, с. 536.]. Ул, белгеч буларак, бик күп мәгълуматларны өйрәнү нәтиҗәсендә шундый фикергә килде. Бу тагын бер тапкыр шуны күрсәтә: бары тик үз дәүләте булган милләт кенә телен, мәдәниятен, рухи байлыгын тиешле мәнфәгатьләрдә үстерә ала. Моны рус әдәбиятының үсеш тарихы да раслый. Һәр халыкның үзенә хас үзенчәлекләре булган кебек, аның әдәбияты-сәнгатендә дә аермалы яклар була. Аларның барысы да башка халыклар өчен аерылгысыз рухи байлыкка әверелмәскә мөмкин. Рус культурасы үзенә генә хас аерым сыйфатларга ия. Ул, Көнбатыш мәдәнияте булмаган кебек, Көнчыгышныкы гына да түгел. Шушы ике культура киңлеге арасындагы үзенә күрә бер пропорцияле синтездан гыйбарәт. Европаның салкын канлы, шактый дәрәҗәдә акылга нигезләнгән сүз сәнгате рус укучысын канәгатьләндереп бетермәгән кебек, аңа Шәрыкның нәзберек романтизмы — мелодраматизм да хас түгел. Бу сыйфатлары белән ул татар әдәбиятын да хәтерләтә. Чөнки татар әдәбияты (прозамы, шигъриятме, драматургияме — барыбер) акыл белән хиснең, ягъни рационализм белән эмоциональлекнең башлангычларын үзендә шулай ук әллә ни артык күзгә ташланмаслык дәрәҗәдә эретә, катнаштыра алуы белән аерылып тора. Тагын бер нәрсәгә игътибар итү зарур: совет хакимияте елларында бик ук дөрес булмаган караш ныгып урнашты. Ул да булса — рус телен, рус мәдәниятен милли түгел, миллилектән ниндидер өстен күренеш итеп карау. Бу хактагы фикерләрне бик күп әдәбият-сәнгать 91 һәм фән эшлеклеләре хезмәтләреннән табарга мөмкин. Г. Әпсәләмов та, В. Ленин фикерләрен тәрҗемә итү турында сүз алып барганда, «боларны милли телдә төгәл бирү ифрат читен», ди. Әйтерсең лә, рус теле милли түгел, татар теле генә милли. Алай гына да түгел, берберләреннән бик еракта тора торган милли телләр. «Боларны башка телдә төгәл бирү ифрат читен» дисәң, һәммәсе дә уз урынына басар иде. Дөресен әйткәндә, бер телдәге рухи байлыкны икенче телдә «төгәл бирү» бервакытта да җиңел түгел. Һ. Такташ, Ф. Хөсни кебек татар шагыйрьләре-язучылары әсәрләрен рус телендә «төгәл» биреп кара син! Татар телендәге күп кенә гыйбарәләр рус телендә юк та бит. Инде М. Җәлилнең «Моабит дәфтәрләре» циклын русчага тәрҗемә итүгә көч куймыйлар дип әйтергә җөрьәт итмибез. Әмма, оригиналы белән чагыштырып карасак, күпме төгәлсезлекләр ачыклана. Тик ул елларда болай дию хупланмады, рус һәм татар телләрен тигез дәрәҗәгә куеп сөйләшү турында сүз дә булырга мөмкин түгел иде. Рус теле интернациональ (бәйнәлмиләл) тел итеп каралды. Татар һәм рус әдәбиятларын берсен алдынгы, икенчесен артта калган (яки киресенчә) дип әйтеп булмаган кебек, аларның телләрен дә милли һәм ниндидер гомумигә кайтарып калдыру фәнни караш була алмый. Йогынтының асылын аңлау, аерым алганда, әдәби йогынты мәсьәләсе рус язучыларының һәм әдәбият белгечләренең дә игътибар үзәгендә була килде. Әле XIX гасырның алтмышынчы елларында Александр Веселовский дигән галим үзенең хезмәтләрендә роман-герман мәктәбенең рус әдәбиятына нык йогынты ясавына уңай караш белдергән иде. ХХ гасырның утызынчы елларында профессор В. Шишмарев шушы А. Веселовскийның карашларын өйрәнә. Ул бу хакта «Александр Веселовский һәм рус әдәбияты» (1946) исемле китап бастыра. Ленинград университеты нәшриятында чыккан бу хезмәтнең мөхәррире профессор М. Алексеев. Бу ике галим (В. Шишмарев, М. Алексеев) А. Веселовскийның рус әдәбиятына булган карашларын, нигездә, хуплыйлар, ягъни үз үсешендә рус әдәбиятының төрле халыклар сүз сәнгәтеннән йогынты алганлыгы турындагы караш белән килешәләр. Инде совет хакимияте елларында әдәби йогынты мәсьәләсендә Көнбатышны да санга сукмаган әдәбият өлкәсендәге җитәкчеләрнең Шәрыкка мөнәсәбәте әйтмәсәң дә аңлашыла. Нык үскән фәне, әдәбияты булган Шәрык Россия өчен шактый дәрәҗәдә билгесез булып калды. Татарлар хакында ишетеп кенә түгел, бәлки аралашып яшәп белгән А. Горький да, рәсми таләпләрдән әллә ни читкә тайпыла алмыйча, татар сүз сәнгате тарихын бик күпкә кыскартып аңлата. Аны XIX гасырның соңгы яртысыннан гына башлана дип карый. СССР Язучыларының I съездындагы чыгышында ул болай дип белдерде: «Унтугызынчы йөзнең соңгы яртысында татар матур әдәбияты туган чорда драматургиянең дә дөньяга килүе табигый, әлбәттә» [4, с. 48]. 92 Күренә ки, ул «татар матур әдәбияты» бары тик XIX йөзнең соңгы яртысында гына барлыкка килде дип ышандырырга тырыша, аңа кадәрге мең елык әдәбиятыбыз аның өчен игътибарга лаек түгел. Россиядәге рус булмаган халыкларның үз мәдәни байлыкларын тиешенчә күрсәтә алмаулары һәм аларны үстерүдә артта калып барулары бу кавемнәрнең сәләтсез, талантсыз булуыннан түгел, бәлки хакимиятләрнең моңа юл куймаулары белән генә аңлатыла. Рус әдәбияты, нигездә, иҗтимагый-социаль әдәбият. Көнбатыш әдәбиятыннан үзгә буларак, анда вакыйгаларда катнашучыларның җенси азгынлыкларын күрсәтүгә, аларның эчке киемнәрендә казынуга әллә ни урын бирелмәде. Татар язучыларын рус әдәбиятында җәлеп иткән як иң әүвәл шул иде. 1929 елда татар әдәбияты һәм сәнгате эшлеклеләренең зур гына төркеме илнең көньягы буйлап сәяхәттә йөреп кайта. Юл уңаенан алар Мәскәүдә дә тукталалар.М. Горький шул сөйләшүләрдә кызыклы гына фикерләр әйтә. «Татар язучыларының хезмәте татарлар тормышыннан сәнгатьчә әсәрләр тудыруларында. Мин кайбер татар иптәшләрнең әсәрләрен укыдым. Алар үзләренең татар язучылары икәнлекләрен онытып ялгышкалыйлар. Татар язучыларының төп бурычы — сәнгатьчә образлар тудыру ярдәмендә татарлар тормышының үзенчәлекле якларын күрсәтү, шундый әдәбият аркылы дөньяны татарлар белән таныштыру» [1, с. 324]. Байтак еллар чит илләрдә торып кайткан М. Горький, татар әдәбиятының бурычларын билгеләгәндә, аның нинди булырга тиешлеген күз алдына китергәндә, чын-чынлап әдәбият әһеле, сүз сәнгате рәссамы буларак фикерли. Әйе, чын талантлы шәхесләр принципиаль мәсьәләрдә гадәттә үз сыйныфлары, үз милләтләре, үз мохитләре мәнфәгатьләреннән өстенрәк калалар. Л. Толстой, А. Чехов һәм М. Горькийларның татарларга карата хәерхаһлык сиздерүләре моны тагын бер кат раслый. Шул рәвешле, язмыш тарафыннан янәшә, бер-берләре белән аралашып яшәргә тиеш булган татар һәм рус халыкларының әдәбиятлары да үзара керешеп, фикер, сәнгатьлелек чараларын бүлешеп яшиләр икән, моны табигый хәл дип карарга кирәк. Алга таба да боларны бары тик хупларга гына кала. Әдәбият 1. Горький, М. Собр. соч.: В 30 т. — М.: ГИХЛ, 1955. — Т. 27. — С. 324. 2. Казан утлары. — 1988. — № 8. — 181 б. 3. На стыке континентов и цивилизаций... — М.: Инсан, 1996. — С. 536. 4. Совет әдәбияты. — 1934. — № 11. — 48 б. 5. Совет әдәбияты. — 1947. — № 7. — 78 б. 93 А.Ф. Галимуллина Работа с художественным переводом как методический прием при изучении повести Карамзина «Бедная Лиза» в педагогическом вузе Статья выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ 0860-29601 а/В и гранта АН РТ 08-60-29601 а/В / 2008 (Г) Изучение повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза» позволяет сформировать у студентов представление о классическом сентиментальном произведении, выявить специфические черты данного направления. Как известно, повесть «Бедная Лиза» породила целый ряд сентиментальных повестей конца XVIII — начала XIX века. Во время практического занятия студенты под руководством преподавателя выявляют своеобразный канон сентиментальной повести, основные устойчивые жанровые признаки которой были отмечены П.А. Орловым [13, с. 25]. Работа с художественным переводом позволяет познакомить будущих учителей-филологов с самим феноменом художественного перевода, а также на практике показать некоторые возможности работы с текстами художественного перевода и оригинала. Студенты при работе с художественным переводом на практике осознают, что «перевод есть не только средство литературного взаимодействия, но и форма межлитературных связей» [9, с. 34]. Для выявления специфики работы с текстами художественных переводов студентам при подготовке к практическому занятию предлагается прочитать и законспектировать основные положения критических и литературоведческих работ, посвященных проблемам переводов и сделать сообщение на тему «Художественный перевод как средство литературного взаимодействия и форма межлитературных связей» [2, 7, 8, 12, 17].Своеобразием преподавания русской литературы в педагогическом вузе является нацеленность каждого занятия на будущую педагогическую деятельность. Использование на историко-литературных курсах научнометодических трудов, в которых наряду с литературоведческими проблемами рассматриваются вопросы методики преподавания литературы в школе, позволяет повысить эффективность формирования профессиональных навыков будущих преподавателей-филологов. С этой целью студентам предлагается сделать сообщение-презентацию о методическом пособии К.М. Нартова «Роль художественного перевода при изучении русской и зарубежной классики в национальной школе» [1992]. В сообщении студента раскрываются вопросы о художественном переводе как средстве и форме взаимодействия литератур, «службе между народами», дается представление о составляющих искусства 94 перевода, его типах и тенденциях, развитии переводческого искусства в русской литературе, а также, что немаловажно, отмечается, что в методическом пособии К.М. Нартова представлены некоторые аспекты практического изучения искусства перевода и овладения навыками художественного восприятия перевода [9, с. 3]. Сопоставительный анализ повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза» с татарским переводом Ш.Г. Рахмати «Мискинэ Фаизэ» проходит в форме беседы, в ходе которой студенты отмечают, что исследования, посвященные взаимосвязям русской и татарской литератур, позволяют рассмотреть вопрос о знакомстве татарского читателя с творчеством Н.М. Карамзина и его повестью «Бедная Лиза». Н.М. Карамзин не входил в число особенно популярных среди татарского читателя авторов. В то же время татарский читатель начала ХХ века имел возможность знакомиться с русской литературой в подлинниках, поэтому особенно ценно, что в 1913 году был сделан перевод повести «Бедная Лиза» на татарский язык под названием «Мискинэ Фаизэ» (Ш.Г. Рахмати), вышедший отдельным изданием [14]. До сих пор переводов других повестей Н.М. Карамзина на татарский язык не выявлено [10, с. 37; 1, с. 93]. Осознание необходимости перевода данной повести Н.М. Карамзина на татарский язык можно объяснить активно разрабатываемой татарскими писателями в конце XIX — начале ХХ века темы о положении женщины в татарском обществе. Татарские просветители (Г. Исхаки, Ф. Амирхан, Г. Тукай и др.) в публицистических статьях и художественных произведениях остро ставили проблему гуманного отношения к женщине, наделения ее равными правами с мужчинами, выступали за искоренение многоженства, поднимали вопросы изменения отношения к женщине с точки зрения религии, обычаев, властей. Представляется не случайным, что в 1913 году «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина, повествующая о трагической судьбе крестьянки, привлекла внимание татарского переводчика. Она органично вошла в контекст татарской художественной литературы. Рассматривая проблему усвоения татарским читателем повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза», студенты останавливаются и на вопросе влияния просветительских идей на татарскую литературу, и философских идей Ж.-Ж. Руссо в частности. Как известно, в начале ХХ века одной из ведущих тенденций в татарской литературе был сложный процесс взаимоотношений просветительского реализма с возникающими на его основе романтизмом и критическим реализмом [11, с. 9-10]. Одной из причин популярности Ж.-Ж. Руссо в татарской литературе Э.Г. Нигматуллин видит в том, что Руссо знаменовал своим творчеством начавшийся кризис просветительских идей: «лучшие демократические и просветительские традиции Руссо, освоенные русской классической литературой, проникали и в демократическую татарскую литературу, образуя синтез просветительского реализма, романтизма и критического реализма» [11, с. 10]. 95 Предваряет беседу об идейно-художественном своеобразии перевода повести Н.М. Карамзина на татарский язык выступление студента об авторе перевода: Рахматуллин (Рэхматуллин) Шигабетдин Габдельгазиз улы (2-я пол. XIX — нач. XX вв), просветитель, переводчик, издатель. Занимался составлением, переводом, обработкой для детского чтения сказочных сюжетов, легенд и исторических преданий мусульманского Востока по книжным и фольклорным источникам: «Правитель» («Мэлик», «Рассказ о четырех дервишах» («Дурт дэрвиш хикайэте»), «Ибн Сина» (Эбугалисина») и др. (изданы в конце XIX — нач. XX вв. в Казани). 1890-1900 гг. издавал настольные календариежегодники на татарском языке [15, с. 465]. Сообщение студента позволяет осознать, что Ш.Г. Рахмати, видимо, не случайно обратился к переводу повести Н.М. Карамзина на татарский язык: он был одним из эрудированных татарских писателей своего времени, активно занимался переводческой деятельностью, был одним из ярких представителей татарского просветительства рубежа веков. Преподаватель предлагает студентам сравнить повесть «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина с ее переводом на татарский язык под названием «Мискенэ Фаизэ», сделанный Ш. Рахмати. Отметим, что знакомство современных студентов с татарским текстом перевода «Бедной Лизы» существенно затруднен тем, что он написан старотатарским шрифтом (арабской вязью), являвшимся официальным алфавитом тюркских народов (до 20-х годов ХХ века, в том числе и у татар). Однако студенты факультета татарской филологии имеют возможность читать данный текст без вторичного перевода, поскольку по программе подготовки данной специальности изучают арабскую графику на первом курсе. На предыдущих занятиях студенты усвоили, что повесть «Бедная Лиза» — глубоко новаторское произведение, определившее развитие русской литературы переходного периода. Как отмечал В.Н. Топоров, «в плане карамзинского творчества «Бедная Лиза» фактически открывает десятилетие его оригинальной художественной прозы и становится некоей мерой отсчета («славное начало», — говорят о ней, если и не забывая о предыдущей прозе Карамзина, то все-таки несколько отодвигая ее в тень). Но «Бедная Лиза» стала точкой отсчета и в более широком плане — для всей русской прозы Нового времени, неким прецедентом, отныне предполагающим — по мере усложнения, углубления и тем самым восхождения к новым высотам — творческое возвращение к нему, обеспечивающее продолжение традиции через открытие новых художественных пространств» [16, с. 6-7]. Тем более показательно, что на рубеже ХIХ-ХХ веков татарский переводчик обратился к переводу повести, которая внесла значительный вклад в развитие в русской прозы. Студенты при анализе повести Н.М. Карамзина отмечали удивительную соразмерность объема повести ее содержанию. Активно используя уникальный опыт В.Н. Топоро96 ва изучения повести Н.М. Карамзина на всех уровнях текста, студенты сопоставляют татарский перевод с текстом оригинала, выявляя сходства и различия на примере нескольких структурно-семантических узлов: фигура рассказчика, план «исторического», пейзаж, персонажи, собственно нарративная структура («сюжетно-фабульный» план). Студенты, выявляя идейно-художественное своеобразие повести, работают над следующими вопросами и заданиями: сохранил ли Рахмати в переводе повести «Бедная Лиза» ее основные идеи: добродетель, красота и добродетель, очищение страданием (слезы), отношение к смерти? Какие аспекты конфликта повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза» сохранились в татарском переводе, а какие подверглись существенным изменениям: город и природа, город и деревня, дворянин и крестьянка, сердце добродетельное и сердце ветреное, проблема разрушения идиллии? Определите роль автора в переводе повести Карамзина «Бедная Лиза» на татарский язык. Совпадает ли она с функцией образа повествователя в тексте оригинала? Обобщите свои наблюдения над текстами повести Н.М. Карамзина и Ш.Г. Рахмати: в чем проявляется новаторский характер творчества Н.М. Карамзина? Сумел ли Ш.Г. Рахмати адекватно перевести идейные, художественные особенности повести «Бедная Лиза» на татарский язык? Определите функцию пейзажа в различных эпизодах повестей Н.М. Карамзина и Ш.Г. Рахмати. Выявите позицию переводчика при переводе фрагментов повести Карамзина, описывающих природу. Следует ли он за текстом оригинала или вносит существенные изменения? Приведите примеры, когда природа выступает как место действия, как фон. Найдите фрагменты, в которых состояние природы можно соотнести с чувствами героев. Можно ли выявить символическое значение пейзажа в повести Н.М. Карамзина? Помогает ли пейзаж передать переживания героев? Наблюдения над текстами повести Н.М. Карамзина и татарским переводом позволяют студентам сделать вывод, о том, что татарский писатель не стремился к точному переводу художественного своеобразия русской повести, в целом сохраняя верность ее сюжету, адаптируя его к привычным татарскому читателю текстам, с акцентом на морально-этическую проблематику. Вероятно, исходя из этой цели, Ш.Г. Рахмати изменяет место действия повести (не Москва, а Казань и ее окрестности), дает татарские имена героям, при этом переводчик полностью опускает исторический фон, занимающий значительное место в повести Н.М. Карамзина. Сопоставительный анализ исторического плана и пейзажа в повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза» и в «Бедной Фаизе» Ш.Г. Рахмати позволяет прежде всего выявить существенные отличия текстов оригинала и татарского перевода, а также отметить художественное мастерство русского классика и новаторство в понимании им понятия историзма. 97 Работа с переводом позволяет сделать вывод о творческом подходе татарского писателя-просветителя Ш.Г. Рахмати, сделавшего вольный перевод-переложение текста повести «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина, максимально адаптируя его к восприятию татарского читателя начала ХХ века. Таким образом, работа с переводами при изучении произведений русской литературы в иноязычной аудитории способствует более глубокому осознанию идейно-художественных особенностей изучаемого произведения, осознать творческую мастерскую русских писателейклассиков, развивает у студентов чуткость к художественному слову, творческое мышление, повышает качество межкультурного диалога, что позволяет наиболее эффективно формировать представление о литературных традициях у студентов национальных (татарских) отделений педагогических вузов. Примечания 1. Гилазев, З.З. Татарская литература начала ХХ века в книжных изданиях. — Казань, 2005. — 160 с. 2. Дюришин, Д. Перевод как форма межлитературных связей // Сравнительное изучение литератур. — Л., 1976. 3. Загидуллина, Д.Ф. Сентиментализм // Эдэбият белеме: Терминнар һэм тошенчэлэр сузлеге (Литературоведческий словарь терминов на татарском языке) / Под ред. Т.Н. Галиуллина, Д.Ф. Загидуллиной. — Казан: Мәгариф, 2007. — 231 б. 4. Иванов, М.В. Судьба русского сентиментализма. — СПб. , 1996. 5. Карамзин: pro et contra: личность и творчество Карамзина в оценке русских писателей, критиков, исследователей. Антология: Северо-западное отделение Российской Академии образования. Вст. ст. Л.А. Сапченко. — СПб.: Изд-во РХГА, 2006. — 1080 с. 6. Кочеткова, Н.Д. Литература русского сентиментализма (Эстетические и художественные искания) / Н.Д. Кочеткова. — СПб.: Наука. — 1994. — 272 с. 7. Левин, Ю.Д. Об исторической эволюции принципов перевода // Международные связи русской литературы. — М.-Л., 1963. 8. Маршак, С. Воспитание словом. — М., 1961. — С. 225-226. 9. Нартов, К.М. Роль художественного перевода при изучении русской и зарубежной классики в национальной школе: Учебное пособие. — М.: Институт национальных проблем образования МО РФ, 1992. — 82 с. 10. Нигматуллин, Э.Г. Диалог литератур: Указатель переводов произведений русской литературы на татарский язык. — Казань: «Унипресс», 2002. — 176 с. 11. Нигматуллин, Э.Г. Раздвигая века и границы. К вопросу о связях татарской литературы первой трети ХХ века с литературой Западной Европы. — Казань: Татарское кн. изд-во, 1977. — 136 с. 98 12. Новикова, М.А. Проблема индивидуального стиля в теории художественного перевода: Автореф. дис. док. филол. н. — Л., 1980. 13. Орлов, П.А. Русская сентиментальная повесть / П.А. Орлов // Русская сентиментальная повесть. — М.: Изд-во МГУ, 1979. — С. 526. 14. Рахмати, Ш.Г. Мескинэ Фаизэ Н.М. Карамзиннан икутибаса.– Казан, 1913. — 35 б. 15. Татарский энциклопедический словарь. — Казань: Институт Татарской энциклопедии АН РТ, 1998 — 830 с. 16. Топоров, В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина. Опыт прочтения: К двухсотлетию со дня выхода в свет. — М.: Изд. Центр Российск. гос. гуманит. ун-та, 1995. — 512 с. 17. Федоров, А.В. Введение в теорию перевода. — М., 1953. 99 Ф.Г. Галләмов Татар телендә кире кабатлаулар һәм хиазм күренеше Телебездә бик күп стилистик кабатлаулар кулланыла. Стилистикада, әдәбият белемендә аларның эпифора, анафора, анэпифора, рефрен, хиазм һ.б. формалары билгеле. Менә шундый стилистик алымнарның берсе булган кире кабатлаулар, нишләптер, игътибар үзәгеннән читтә калып килде. Карасаң, алар татар поэзиясендә, мәкаль һәм әйтемнәрендә, сөйләмә телдә бик актив стилистик чара булып торалар, сирәгрәк прозада да кулланылалар. Хәтта кайберләре телевизион тапшыруларның атамалары да булып киттеләр. Мәсәлән, «Син минеке, мин синеке». Биредә без башка стилистик кабатлауларга игътибар итмичә, бары тик кире тәртиптә булганнарын гына карыйбыз. Алар татар телендә күптән кулланылып килсәләр дә, хәзергә чаклы аларның барлыгы турында татар тел белемендә дә, әдәбият теориясендә дә бөтенләй мәгълүмат юк. Баксаң, алар Кол Галиләр чорыннан ук кулланылып киләләр һәм соңгы еллар поэзиясендә активлашу чорын кичерәләр. Кире кабатлауларның әдәбият белемендә һам стилистикада телгә алына торган хиазм күренеше белән дә күпмедер дәрәҗәдә уртаклыгы бар. Ләкин хиазмның кабатлау юлы белән дә ясала алуы турында бер генә хезмәттә дә телгә алынмый. «Бер үк морфологик формалы һәм эчтәлек ягыннан үзара бәйләнешле янәшә җөмләләрнең (яки сүзтезмәләрнең) икенчесендә сүз тәртибенең киресенчә булуы хиазм дип атала» [1, с. 151]. Безнең тикшеренүләр бу синтаксик фигураның өч төрле ясала алуын күрсәтә: 1. Беренче җөмләдә туры тәртиптәге кисәкләр, икенчесендә охшаш функция башкаручы кисәкләр кире тәртиптә кулланылалар: Иртәләрем аяз иде, Җиләс иде кичләрем (Х.Туфан). 2. Җөмлә кисәкләре кире тәртиптә кулланылалар, аларның берсе кабатлана: Кибәр иреннәр, Иреннәр сусар (С.Хәким). 3. Җөмлә кисәкләренең икесе дә кире тәртиптә кабатлана: Туган якта һәр тал җырлый, Җырлый таллар үзенчә (С.Хәким). Туган якта һәр тал җырлый – Үз-үзенә тын гына ... Җырлый һәр тал, җитә эңгер, Тынмый алар, төн була (С.Хәким). Мисаллардан күренгәнчә, кабатлау юлы белән ясалган бу стилистик алымның тәэсир итү көче, әлбәттә, артыграк. Хиазм күренеше үзара ияртүле бәйләнештә булган мөстәкыйль җөмлә кисәкләре арасында гына түгел, бәлки тиңдәш кисәк компо100 нентлары кулланылышында да күзәтелә. Бу очракта алар кире тәртиптә кабатланалар һәм үзенчәлекле ялгау да барлыкка китерәләр. Мәсәлән, Ул зарлана да елый, елый да зарлана. Кайбер кешеләрнең башка бернәрсәгә дә исләре китми, ашыйлар да эчәләр, эчәләр дә ашыйлар (Ә.Е.). Димәк, кире кабатлауларны хиазмның бер төре итеп карарга була. Әдәбият 1. Курбатов, Х.Р. Сүз сәнгате: Татар теленең лингвистик стилистикасы һәм поэтикасы / Х.Р. Курбатов. — Казан: Мәгариф, 2002. — 199 б. 101 Г.Ф. Гәрәева Бөек Ватан сугышы турындагы әсәрләрне анализлауда идея-эстетик карашларның үзгәрүе Бүгенге көндә ачык аңлашылган бер мөһим мәсьәлә шул: татар әдәбиятының тарихына, үсеш юлына дөрес һәм нигезле бәяне хәзер инде яңа гасыр үреннән, яңа гасыр башыннан торып бирү сорала. Бу бигрәк тә узган гасырның әдәби-мәдәни процессына кагыла. Әдәби үсешнең аерым бер чорына — Бөек Ватан сугышыннан соң язылган әсәрләргә, аның кайбер үзенчәлекләренә игътибар итү үзеннән-үзе соралып тора. Әдәбият ул тормыш китереп чыгарган проблеманы хәл итү юлын күрсәтә ала. Бу яктан караганда да Бөек Ватан сугышы турындагы әсәрләр иң яхшы мәгънәсендәге тәрбияви көчкә ия — дөньяга дөрес караш тәрбияли. Язучы бүгенге тормыштагы күңелсез күренешләргә шул үткәннәрдән чыгып бәя бирә. 1940-1970 елларда иҗат ителгән Бөек Ватан сугышы турындагы әсәрләрне вуз студенты ничек кабул итә соң?, — дигән сорау кую урынлы булыр. Бу чор әдәбиятын анализлаганда вуз укытучысына мисаллар, дәлилләр белән генә ышандыруы кыенлаша бара? Чөнки, бүгенге көндә Туган илгә бирелгәнлек, милләтара дуслык тойгысы төшенчәләренең кими баруын яшьләр авызыннан ук ишетергә мөмкин. Әлбәттә, әлеге яшьләр бераз хаклы да булып чыга: армиядән качып калучы егетләрне, үзебезнең илдә үк ике милләт кешеләренең кан коешларын мисалга китерәләр. Һәм укытучының максаты да — сугыш михнәт-газаплары белән кино-әдәбият аша гына таныш булган укучыны әдәби әсәр аша тәрбия бирү. Әсәрләрдә геройлар таң калырлык көчле характер ияләре: никадәр көч, сәләт, чыдамлык, тәвәкәллек, Туган илгә бирелгәнлек, ватанпәрвәрлек, никадәр сөю хисе, дуслык тойгысы, яшәү сулышы, мораль бөеклек, утлы нәфрәт аларда! Аларда сугыш заманы вакыйгаларына һәм күренешләренә бүгенге тормыштан чыгып карау һәм бәя бирү дә, шул ук вакытта хәзерге яшәеше, аның аерым катлаулы мәсьәләләре турында әлеге дәһшәтле еллар тәҗрибәсе югарылыгыннан торып фикер йөртү дә бар. Каһарманнарыбыз үз чорларына туры килгән сынауларда фидакарьлек күрсәттеләр. Язучылар сугышны авыр, кешенең җегәрен суыра торган хезмәт итеп, әмма гадәти чагылышларында сурәтлиләр. Әсәрләр вакытлар узып, тормышка карашларның кискен үзгәрүе нәтиҗәсендә дә үзләренең актуальлеген югалтмый, киресенчә, яңа эчтәлек белән баеп, сугыш хакыйкатен яңа буыннарга җиткерүдә үз вазифасын әле дә дәвам иттерәләр. Бөек Ватан сугышы турындагы әсәрләр яңа заман яшьләрен гел кисәтеп торалар: онытмагыз, андый сынауның кешелек җәмгыяте өстенә һәр көнне килүе мөмкин! Безнең солдат үтерүче, 102 башкалар җирен басып алучы түгел, киресенчә, ул явыз көчләрдән кешелекне саклап калучы, тормыш, матурлык, камиллек өчен көрәшүче. Укытучыга бу фикерне — безнең сугышчыларның яшәеш рәвеше, көрәш принцыбы икәнлегенә төшендерү сорала: сугыш шартларында булсын, тыныч тормышта булсын, безнең илебез кешесе өчен сәяси әхлак кагыйдәләре тотрыклы булып кала. Ватан алдында торган гражданлык бурычыңны намус белән үтәү, үзеңне дә кызганмау кебек әхлакый җаваплылык кулына корал тоткан кешеләрнең күбесенә хас иде. Еш кына фронтовик геройлар күп еллар узгач, сугышчан үткәннәрен искә төшерү белән бергә, бу үткәннең хәзерге тормыш өчен әһәмияте турында да уйланалар. Фронтовик-сугышчылар, аны ишетеп белүчеләр өчен сугышта күргән-кичергәннәре һичкайчан онытылмаслык кырыс истәлек кенә түгел, аларны ул хәзер яшәүчеләр өчен тарихи-әхлакый сабак итеп тә карый. Һәм без моның шулай икәнен әдәби-документаль жанр остасы — Ш. Рәкыйповның «Кайдан син, Жан?» повесте мисалында дәлиллибез. Бу очракта журналистика өлкәсендәге олы абруй Ф. Әгъзамов сүзләре безнең сүзгә куәт бирә. Ул, «Үзәктә — кеше» дигән хезмәтендә Ш. Рәкыйповның иҗатына карата гомумиләштереп мондый фикер әйткән иде: «Аның әсәрләренең үзенә тарту көче нәрсәдә соң? Беренче нәүбәттә аларның темасында, геройларында. Сугыш темасы, сугыш каһарманнары темасы ул һәрвакыт изге булып калачак. Безнең бүгенге тыныч тормышыбыз хакына җаннарын фида кылган, иҗат өчен яратылып та, матур хыяллары өзелгән, мәхәббәтләренә кырау төшкән чәчкә кебек яшь егет һәм кызларның язмышы, илебез азатлыгы өчен көрәштә үзләренең иң гүзәл сыйфатларын ачып җибәргән азамат ирләрнең язмышы безнең күңелләребезне һәркайчан җәлеп итәчәк» [Әгъзәмов 1981: 68]. Димәк, язучының геройлары хәл кылырга тиеш булган бу четерекле мәсьәлә бүгенге көн өчен дә әһәмиятле. «Кайдан син, Жан?» (1979 әсәре белорус халкының улы Советлар Союзы Герое И.К. Кабушкинның батырлыгын сурәтләүгә багышлана. Иван ( подпольеда аны Жан дип йөртәләр), Бөек Ватан сугышы башланганчы, Казан трамвай паркында эшләгән. Ул йөрткән трамвай 1960-1970 елларда төзәтелеп, яңадан Казан урамнарында кешеләргә хезмәт күрсәткән, аңа «1933-1934 елларда бу трамвайны Советлар Союзы Герое Иван Константинович Кабушкин йөртте» дип язылган булган. Иван, каты сугышларның берсендә чолганышта калып, әсирлеккә эләгә. Ләкин фашистлар лагереннан кача, Белоруссия урманнарында партизан булып, фашистларга каршы соңгы сулышына хәтле көрәшә. Соңыннан гитлерчылар аны тотып алалар һәм җәзалап үтерәләр. Геройларның үткәненә күз салганда, язучы барыннан да элек, аларның киеренке хезмәттә, авыр тормышта үсүләренә басым ясый. Автор Иван Кабушкинның героик шәхес булып җитлегүен ярыйсы ук дәлилләп гәүдәләндерә. Мондый алымны татар әдәбиятында 103 Г. Бәширов, Ә. Еники, И. Гази, Ф. Шәфигуллин һ.б. язучылар да актив һәм уңышлы кулландылар. Автор Иванга балачагының чиксез авыр чорга туры килүен кабат-кабат тасвирлый. Ярым ач үсүләре малайларның үзара сөйләшүләреннән дә ачык аңлашыла: «Коега төкермә, суын үзең эчәрсең, диләр бездә! — диде Харис. — Синең әтиең начальник булгач та... Күбебезгә он кирәк. Әниләр үз авызларыннан өзеп безгә ашаталар. Дөрес түгелме? — Бездә умач та бәрәңге,- дип моңайды Гомәр. — Ул да туйганчы түгел...» [Рәкыйпов 1979: Б. 32]. Автор балалар дөньясын, психологиясен, рухи ихтыяҗларын белеп эш итә. Аның героена балага хас шуклык та, уен-көлкегә һәвәслек тә, шул ук вакытта тормыш турында җитди уйланулар да, юлда очраган киртәләрне үтеп чыгу сәләте дә бар. Ул хакыйкатькә эзләнүләр, ялгышулар аша килә. Кыскасы, автор, тормыштагы кискен конфликтларны сурәтләп, чорга хас каршылыкларның кечкенә геройларга ничек тәэсир итүен, анда ничек итеп ныклы характер формалашуын күрсәтә. Гаять кырыс рәхимсез шартларда да Жан үзенең кеше икәнлеген онытмый. Язучы бу әсәрдә мәхәббәт, дуслык, яшәү теләге үлемнән көчлерәк, дигән фикерне исбатлый. Җиренең һәр карышы кан һәм күз яше белән сугарылган Белоруссия — партизаннар иле күз алдына килә. Бу әсәрнең рус язучы А. Рыбаковның «Авыр ком» романы, А. Адамовичның « Җәзачылар» әсәре белән дә охшаш булуы сизелеп тора. Бу охшашлык фашизмның вәхшилеген ачуда Кабушкин, Рахиль, Якоб кебек патриотларның фидакарьлегенә соклануда, намусларын арзанлы товар урынына файдаланган адәм актыкларының ерткычлыгын фаш итүдә. Ш. Рәкыйпов Иванның үлем белән күзгә-күз очрашкандагы халәтен, эчке кичерешләрен тасвирлауга зур әһәмият бирә. Бары шул мәлдә генә аның яшәү белән үлем арасында тирбәлгән рухи халәтен аңларга мөмкин. Ватан сугышы геройның рухы, дөньяга карашлары өчен иң авыр һәм җаваплы сынау дип карала. Фашист палачларының бөтен тырышлыгы совет кешеләрен рухи яктан үтерүгә, алардагы кеше көченә ышанычны юкка чыгаруга юнәлтелгән иде. Менә Кабушкин дошман кулына эләгә, дөньяга ике төрле караш, ике төрле менталитетка ия характер күзгә-күз очрашалар. «Гестапочы Жанның аякларына тышау салды, һәм күз ачып йомган арада ул башы түбән килеш һавада асылынып калды. Авызы янына гына сулы стаканны китереп куйдылар. Күпләр, бик күпләр, чиста суның исе юк, диләр. Ялгышалар алар. Чиста суның борынны кытыклый алырлык дымык исе бар. Әнә ничек эчәсене китереп, тәмле итеп аңкый ул...» [Рәкыйпов 1979: 286]. Кешене сусатып җәфалауга Ф. Кәримнең «Разведчик язмалары» (1942) әсәреннән дә мисал китерергә мөмкин. Кешелек тарихы гасырлар буе туплап килгән рухи кыйммәтләрне һәм югары әхлак белән тыгыз үрелгән асылны саклап калу өчен, Майор Кадерметов, Иван Кабушкин кебек күрәләтә үлемгә барган каһарманнар кылган гамәлнең кешелекле асылын сәнгатьчә яктыртуда 104 илебез әдәбияты, шиксез, уңышларга иреште. Сугыш фронт сызыгы аша гына түгел, бәлки кеше күңелен дә икегә ярып үтә. Кеше, нинди генә ситуациядә калса да, иң элек аны үз ихтыярына буйсындырырга омтылган табигый инстинкт — үз-үзен саклау хисе белән бәрелешергә мәҗбүр. Легендар партизан разведчигы кебек намуслы, үзәкләре нык кешеләр бу сынауда ялгышмыйлар, гестапо тырнагында да кешелек сыйфатларын югалтмыйлар. Оптимистик тәрбия, төрле милләтләр арасындагы ихлас дуслык, сугышчыларның бер үк омтылыш-теләк белән янулары, фидакарьлек — боларның бөтенесе дә балачакта алган тәрбия тәэсирендә формалашкан затлы сыйфатлар. Әсәрдә геройлар яшәү белән үлем мәсьәләсе хәл ителгән мизгелдә сыналалар, шушы ике чик арасында мәңгелек көрәш — тартыш ята. Кайсы өстен чыгар? Хәлиткеч минутта нинди юл сайланыр? Авыр ситуациядә калып, яшәү белән үлемнең берсен сайларга тиеш булган кешенең эчке дөньясына үтәргә омтылыш ясаганда, язучы әнә шундый мөһим әхлакый-социаль проблемага юлыга. Сугыш чорының кешеләр өчен гаять катлаулы зур әхлакый сынау булуын күрсәтүгә аеруча дикъкать бирә. Кайсы як әхлакый яктан өстен, ахыр чиктә шул тараф җиңә. Бу — гомуми канун. Автор моны яхшы аңлап эш итә. Үз карамагында булган сәнгатьлелек чаралары арсеналын шушы төп максатка ирешүгә туплый. Әдәбият 1. Әгъзәмов, Ф. Үзәктә — кеше. — Казан: Татар. кит. нәшр., 1981. — 144 б. 2. Рәкыйпов, Ш. Кайдан син, Жан? — Казан: Татар. кит. нәшр., 1979. — Б. 32. 105 Ф.Х. Гареева Халык җырлары — кеше тормышында Халык җырларында халык иҗатының, халык талантының ачылып бетмәгән хәзинәләре ята. Хәзер дә халык җырлары илһам чыганагы булып кала бирә. Халкыбызның яраткан җырлары башкаручылык сәнгатен бик югары күтәреп, гасырыбызның йөзен билгели. Җыр бит гомер — гомергә кешенең күңел юанычы, терәге, ялгызлыкта дусты, җан азыгы булган. Ә борынгы җырларда халкыбызның, милләтебезнең гасырлар эченә алынган язмышы чагылыш тапкан. Халык җырлары — табигать тарафыннан илһам куате белән бүләкләнгән, сүзгә — моңга бай кешеләр тудырган иҗат җимешләре. Аларның иҗат итүчеләре күптән онытылган, буыннан — буынга күчеп, шомарып, матурланып хәзер дә яши. Борынгы заманнарда төрле эшләр башкарганда: ул физик хезмәт булсынмы, йола үтәсеңме, ауга хәзерләнсеңме, халык —авыз иҗаты байлыкларының, шул исәптән көйле әсәрләр яралгыларының тылсымлы көченә таянып эш иткән. Татар халык җырларын профессиональ туплау, бастырып чыгару һәм фәнни өйрәнүнең исә якынча ике гасырлык тарихы бар. Аны берничә этапка бүлеп өйрәнергә мөмкин. Башлангыч этап XIX гасырның 70 нче елларына кадәрле вакытын үз эченә ала. К. Фукс, Н. Берг, М. Лаптев, Н. Катанов кебек танылган галимнәр үзләренең хезмәтләрендә татар җырларының күп кенә хасиятләрен өйрәнгәннәр. XIX гасырның соңгы чирегендә татар халкының Ш. Мәрҗәни, К. Насыйри, Р. Ваһапов кебек мәшһүр уллары да сәнгатьне, шул исәптән җыр — музыканы хуплап чыкканнар. XIX гасырның 50-60 елларында татар халык җырлары, фәнни нигездә салынып, комплекслы рәвештә өйрәнелә башлый. Әйе, халык көйләрен башкаруда Рәшит Ваһапов үз стилен, үз мәктәбен тудырган. Аның музыкаль теле самими садәлеге һәм нечкә зәвыклы, сәнгатьчә нәфис, затлы булуы белән аерылып тора. Классик мирасын пропагандалау белән бергә, ашкын хисле тынгысыз артист гомер буе халык иҗатын өйрәнә; энҗе-мәрҗәннәргә тиң бик күп кыйммәтле җәүһәрләребезне эзләп, аларны зур сәхнәгә күтәрә. Киң популярлык казанган бик күп халык җырларын нәк менә Р. Ваһапов «җан» өргән. «Урман», «Яшьлек», «Озын көй», «Әлфия», «Нүрия», «Уел», «Гөлҗамал» һ.б. классик әсәрләрдә дә башкару үзенчәлекләре ачык чагыла. Халыкчан башкаручанлыкка аерата хас булган мелизмнарны оста файдалану — Ваһапов осталагының бер кыйммәтле ягы һәм аның тагы титаник эше бөтенләй онытылган борынгы җырларны торгызып, халыкка җиткерү булды. 106 Музыка белгечләре З. Сәйдәшева, М. Нигьмәтҗанов, Ә. Абдуллин һәм башкаларның татар халык җырларының поэтикасы һәм музыкасы үзенчәлекләрен ачуга багышланган хезмәтләре дөнья күрде. Аларда җыр жанрының күп кенә яклары игътибар үзәгенә алына, җитди фәнни фикерләр әйтелә, материалга тәсфилле анализ ясала, шул ук чорда И. Надиров, М. Мозаффаров, А. Ключарев, Җ. Фәйзиләр тарафыннан халык җырлары, җитди фәнни эшләр белән баетылган җыр китаплары төзелгән. Бүгенге татар музыкасының йөзен билгеләүчеләр арасында композитор Александр Ключарев та бар. Үз иҗатын күләмле музыка әсәрләре язудан башлавы композиторга хор музыкасын иҗат итүгә этәргеч ясый һәм иҗатының төп юнәлешләреннән берсенә әйләнә. Ул халык җырының милли матурлыгын саклап, аның интонациясен һәм ритмик үзенчәлекләрен гармоник яктан баетып, татар халкының күмәк җырларын күп тавышлы, бай фактуралы хор әсәренә әверелдерә. Моның нигезендә татар — халкының күп гасырлар буе килгән иҗади трдицияләре ята. Ул 1938 елдан армый-талмый татар фольклорының бай мирасын җыя һәм өйрәнә. Шуның нәтиҗәсе буларак, татар халык җырларының төрләрен һәм жанрларын үз эченә алган беренче җыентыгы дөнья күрә. Җыентыкта 120 җыр: тарихи, тормыш-көнкүреш, бишек, балалар, хатын-кыз, бәетләр, шаян, солдат, лирик-мәхәббәт, туган ил һ.б. җырлар керә. Аның тарафыннан 500 артык халык җыры һәм инструменталь көй өйрәнелеп, алар 2 җыентык булып дөнья күрде. Халык көйләренең композиторларыбыз өчен иҗап чыганагы булуы ачык хакыйкать. Катлаулы музыка әсәрләре язган өчен кыйммәтле хәзинә булу җәһәтенннән халык көйләре сәнгать дөньясында әһәмиятле урын тоталар. Композитор Җәүдәт Фәйзи 2 басмадан торган «Халык җәүһәрләре» дигән китап та бастырып чыгарды. Бу китапларда татар халкының күп еллар буе җыела килгән көйле җырлары тупланган. Төп максат зур тарихы булган халкыбызның совет чорында туган музыка иҗатын җыеп, аны өйрәнү һәм үзенчәлекләрен тәгаенләү була. Җ. Фәйзи — киң колачлы композитор.Аның иҗади мирасы бай. Аның 200 дән артык җыры, 25 ләп драма, 3 музыкаль комедия, республикабызның төрле районнарында язып алынган татар халык көйләре(200 гә якын) һ.б. бик күп төрле иҗат иткән әсәрләре бар. Халык җырлары- безнең сәнгатебезнең иң кадерле, иң мактаулы бер тармагы да ул. Халкыбызның үзенчәлекле моңнары, җырлары ничек сакланып калганнар соң? Шәрык илләре белән элемтә, ислам диненең йогынтысы милли музыкабызга шактый тәэсир иткән. Әлеге йогынты бәет, мөнәҗәт, дастаннардагы гарәп- фарсы сүзләренең күп булуында да күрергә мөмкин. 107 Димәк, халык үзенең моңнарын үзенә генә хас интонация- ритмнарын гасырлар буена саклаган, камилләштергән һәм кадерләп алдагы буыннарга тапшыра. Татар халкының гаҗәеп бай хәзинәсе — халык авыз иҗаты. Әйе, халык тавышына, үз моңына юл эзләгән. Халык җырларны үзе тудырган, үзе саклаган әсәрләреннән Кол Галиның «Кыссаи Йосыф» поэмасын беләбез. Әйе,борынгы җырларда халкыбызның язмышы тарихы чагылыш тапкан һәм Тукай әйтмешли, «салкын кан белән» генә башкарып булмый. Чөнки, халкыбызның борынгы җырлары күбрәк хәсрәтле, кайгылы, ә хәсрәтнең сәбәбе —туган җирдән аерылу. Хәзерге заман җырларында да авторларның үз язмышлары белән бергә Туган ил, Ватан, халык язмышы чагылдырыла. «Җырсыз кеше — канатсыз кош» — ди халык.Җыр кешенең балачагыннан алып соңгы гомеренә кадәр аерылмас юлдаш. «Үткәнен белмәгәннең киләчәге юк» — ди халык. Ә халык әйтсә, хак әйтә. Шуны истә тотып балаларны тәрбияләүдә халкыбызның моңлы — бизәкле җырлары белән танышуны мөһим дип саныйм һәм эшебездә уңышлы гына кулланабыз. Безнең халкыбызның җырларын, яраткан җырларыбызның иҗатын дәвам иттерүчеләр ишәйгәннән — ишәя бара. Шуңа күрә дә, гореф —гадәтләребез яшәр, чәчәк атар, ә җырчыларыбыз тормышка үз урыннарын табар дип өметләнәбез. Әдәбият 1. Ключарев, А. Татар халык җырлары. — Казан: Тат. кит. нәшр., 1986. 488 бит. 2. Җәүдәт Фәйзи. Халык җәүһәрләре. Күңелем кыллары. Татар халык көйләре. Истәлекләр, — Казан: Тат. кит. Нәшр., 1987. — 392 бит. 3. Миңнуллин, К.М. Һәр чорның үз җыры / К.М. Миңнуллин. — Казан: Мәгариф, 2003. — 400 бит. 4. Рифат Фәттахов. Рәшит Ваһапов (Иҗат һәм тормыш юлы). — Казан: «Татарстан» журналы, 2000. — 144 бит. 5. Җ. Фәйзи. Җырлар.Исеңдә тот, иптәш! Казан: Тат.кит.нәшр., 1967. 31 бит. 6. Җәүдәт Фәйзи. Урман кызы. Төзүче Зәйнәп Хәйруллина, Тат. кит. нәшр. 1979. 80 бит. 108 А.А. Гафиатуллина Кальки как результат языковых контактов Испокон веков особенности уклада жизни, культурное наследие стран и народов вызывали интерес как у мирно соседствующего населения, так и у тех, кто приходил в чужой край не с мирными целями. Знакомство с предметами быта и общественными реалиями, характерными чуждой для них культуре, осуществляется и сегодня путем непосредственного контакта в сочетании с их наименованиями. Наименования могут быть проводниками в мир чужих реалий, связей и отношений. Поскольку окружающая нас действительность членится в сознании посредством слов различных языков по-разному, каждому отдельному языку приписывают определенное видение мира, мировоззрение [2, с. 19]. Мировоззрение, отраженное определенным языком, — это в первую очередь мировоззрение на уровне лексики. Словарный состав одновременно может рассматриваться как инвентарь определенной культуры и как средство, описывающее эту культуру. Именно такого рода своеобразие является предпосылкой для использования лексических единиц чужого языка. Таким образом, между родственными и неродственными языками протягиваются ниточки взаимовлияний и взаимообмена. Взаимосвязи различных языков, происходящие с весьма далеких времен, и в настоящее время приобретают все более широкие масштабы. Это явление типично для всех языков мира: совершенно изолированных языков почти нет [3, с. 52]. С течением времени ни один функционирующий язык не остается неизменным. Не является исключением и татарский литературный язык. На всех этапах своего развития наиболее активно изменяющейся его частью следует признать лексико-фразеологическую систему. Татарский литературный язык на протяжении всей своей истории представлял собой яркий пример открытости влиянию извне, находясь в постоянном контакте с русским языком. Именно влияние русского языка оказалось одним из главных факторов, способствующих обогащению и изменению лексической системы татарского языка. Картину соприкосновения различных языковых систем принято обозначать термином «языковой контакт» [2, с. 15]. Языковой контакт, существующий между русским и татарским народами, объясняется непосредственным общением носителей двух разных языков вследствие различных экстралингвистических факторов, таких, как политические, экономические и культурные связи, которые всегда являлись источником взаимного обогащения языков. Языковой контакт, какую бы форму он ни имел, объективно сопровождается взаимодействием 109 контактирующих языков, вызывающим в них определенные изменения [3, с. 53]. Влияние русского языка на татарскую лексику осуществляется различными способами. Оно не ограничивается только усвоением новых лексем, заимствованием различных терминов, а приобретает более глубокий характер [1, с. 38]. Наряду с заимствованием русских и интернациональных слов, словосочетаний и фразеологических единиц появляется самостоятельная система передачи русских лексических единиц путем калькирования. Калькирование — неотъемлемая составляющая процесса функционирования и исторического изменения языка, один из основных источников пополнения словарного фонда. Проникновение в словарный состав татарского языка калек вызвано потребностью номинации новых понятий и явлений, связанных с жизненными изменениями, развитием культуры, науки и искусства. Они служат своеобразным инструментом для передачи понятия, принадлежащего чужой культуре. Калькированная лексика представляет собой не только лингвистическое явление, но и явление культурологического плана, так как в процессе калькирования происходит соприкосновение двух культур. Калькирование принимает активное участие в процессе пополнения, развития и расширения лексико-фразеологического фонда татарского литературного языка. Существуют различные виды калек: семантические, фразеологические, полные, точные и т.д. Среди калек своеобразное место занимают так называемые семантические кальки. Семантическая калька ведет к заимствованию значения, которое переносится в сознании носителя языка татарской культуры на слово родного языка на основании уже имеющегося общего значения. То есть речь идет о семантическом видоизменении под воздействием русского языка уже существующих в татарском языке слов. Например, под воздействием русского слова тарелка в татарском языке значение слова тәлинкә расширилось, и оно стало выражать наряду с другими прежними значениями и новое значение НЛО. То же самое произошло со многими другими словами. Среди бытующих в настоящее время в татарском литературном языке фразеологических оборотов заметное место занимают фразеологические кальки, образованные по русским моделям и образцам. Поясним, что такое фразеологическая калька на конкретных примерах. В современном татарском литературном языке довольно часто употребляется фразеологический оборот колакка токмач элү. Это фразеологическая калька русского выражения вешать лапшу на уши, восходящего к значению «обманывать». Соответствующий фразеологизм был переведен пословно: гл. вешать словом элү, сущ. лапшу (в вин. падеже) словом токмач, предлог на аффиксом -ка, присоединяющийся русскому эквиваленту уши — колак. 110 Особенности историко-социального фона, на котором происходило формирование современного лексического фонда татарского языка, позволяет заметить, что лексика татарского языка является ярким примером для исследования процесса калькирования. Предпосылкой создания калек выступают постоянные и разнообразные контакты татарского народа с русским. Нельзя оставлять в тени тот момент, что калька представляет собой прежде всего результат пересечения языковых систем, относящихся к двум различным культурным сообществам. Кальки в татарском языке, как и в любом другом языке — это следствие языкового и культурного взаимовлияния. И поэтому изучение данного явления необходимо проводить не только для определения задействованных внутренних ресурсов при калькировании, но и для раскрытия роли калькирования в развитии представлений о мире, чужой культуре. Примечания 1. Ахунзянов, Э.М. Русские кальки в татарском литературном языке / Э.М. Ахунзянов. // Вопросы татарского языкознания. — Казань, 1965. — Кн. 2 — С. 38-66. 2. Матвеева, О.В. Лексическое калькирование как результат лингвокультурного влияния в условиях межкультурной коммуникации: дис... канд. филол. наук / О.В. Матвеева. — Саратов, 2005. — 237 с. 3. Юсупов, Р.А. Лексико-фразеологические средства русского и татарского языков / Р.А. Юсупов. — Казань: Татар. кн. изд-во, 1980. — 255 c. 111 Ф.А. Гафурова Ш. Галиевның шигъри осталыгы Балалар шигърияте — татар әдәбиятының иң гүзәл сәхифәләреннән. Балалар шигыреннән чисталык, матурлык, балаларча беркатлылык бөркелеп тора. Ана сөте белән канга сеңгән шигырь юллары безнең гомерлек юлдашыбызга әверелә, балачак хәтирәләре белән бергә безнең күңелләрдә яши. Шуңа күрә дә балалар шигыренә ихтыяҗ да зур. Балалар өчен иҗат итү язучы-шагыйрьдән аеруча зур осталык сорый. Алар өчен игътибарны җәлеп итәрлек итеп, тапкыр, оста тел белән язарга кирәк. Ә инде болай яза белү, ул, әлбәттә, шагыйрьнең иҗади үзенчәлеге, башкалардан аерып торган язу манерасына бәйле. Һәр шагыйрьнең үз язу алымы, стиле була. Үз йөрәге аша үткәреп, үзе кичергән хисләрне язу гына шагыйрьгә уңыш китерә. Балалар өчен язганда да шулай — бала булып уйларга, балалар кичергәнчә, күргәнчә язарга кирәк. Шуны сиземлисең, яхшы тоясың икән, син уңышка ирешәсең [1; 27-29]. Кечкенәләр өчен иҗат иткән каләм әһелләре шигъри иҗекләрнең, сүзләрнең ритм таләбенә ярашлы рәвештә урнаштырылуын төгәл үтәргә тиешләр. Бу очракта, һичшиксез, сүзләрнең аваздашлыгы, охшаш аһәңгә нигезләнүе дә мөһим чара булып кала. Бүгенге балалар поэзиясендә ритм, рифма мәсьәләсен тикшергәндә Г. Тукай, Б. Рәхмәт традицияләрен үстерүче, шуның белән беррәттән үзләренең кызыклы табышлары белән әдәбиятта урын алган каләм ияләренең берсе Ш. Галиев. Ш. Галиев татар балалар шигъриятенең алтын баганасы ул. Аның бер башында Габдулла Тукай торса, Тукайдан соң үткән юлның урта бер җирендә Шәүкәт Галиев фигурасы калкып чыга. Олы юлның маяклары сыман. Бари Рәхмәттән соң бушап калган, кая таба, кайсы юлдан китәргә белмичә торган балалар шигърияте дилбегәсен үз кулына Шәүкәт Галиев ала. Ала һәм безнең балалар шигъриятенә яңа бер сулыш белән, бөтенләй яңача, моңа кадәр булмаганча итеп, үзенчәлекле итеп яза башлый. Алтмышынчы еллар башында поэзиягә килгән Ш. Галиев татар балалар язучыларыннан беренче булып Татарстанның Г. Тукай исемендәге Дәүләт премиясе белән бүләкләнде (1972). Ул татар балалар әдәбиятын халыкара күләмдә танытуда да беренче булып торды. «Куян физзарядка ясый» исемле шигырьләр җыентыгы өчен Халыкара Г. Андерсен исемендәге Почетлы диплом бирелү иҗатын зурлар гына түгел, балалар да яратып һәм аңлап укый дигән фикергә китерә. Шагыйрь үзенең ни өчен нәкъ балалар поэзиясен сайлавын аңлатып бер мәкаләсендә: «Әдәбиятның бурычы — кешеләрне яхшырту. Моңа никадәр иртәрәк алынсаң, шулкадәр нәтиҗәле. Нигә кешенең 112 кимчелекләрен үзе белән үскәнен көтәргә? Соңыннан дәвалыйсы урынга башта профилактика булсын. Менә ни өчен мин балаларга атап язам», — дип әйткән иде [2; 17-18]. Татарстанның халык шагыйре Ш. Галиев бүгенге татар балалар поэзиясен әйдәп баручы иҗатчыларыбызның берсе. Аның шигырьләре тематик төрлелеге, жанр үзенчәлеге һәм ритм-рифма таләбе ягыннан да уңышлы булуы белән дә аерылып тора. Мәсәлән, Бәлкем, әти мактагандыр: // Минем балам — ут! — диеп, //Башкалар кул селти иде: // «Беләм!» — баламут! диеп. («Бала тәрбияләү тәҗрибәсеннән») Язылышлары төрле булса да, яңгырашлары бер булган (омофон) алымны кулланып шагыйрь бала тәрбияләүче ата-ана психологиясен оста ачып бирә. Беренче очракта, баланы ут дип атау мактау сүзе буларак каралса, баламут сүзе йомшак, үз фикере булмаган кешене күз алдына бастыра. Беренче сүзне, билгеле, баланы яратып багучы ата-аналар әйтсә, икенчесен, сабыйны якыннан яхшы белмәгән кеше генә әйтә ала. «Балам — ут, баламут» сүзләрнең рифмалашып, абаб үлчәмен алуы шигъри аһәңне тагын да көчәйтә төшә. Рифма, билгеле булуынча, «тезмәләрне үзара бәйләү, бер-беренә беркетү, берләштерү йомышын үти, берничә юлны бер күчкә туплап, оештырып бара» [3; 69]. Бу очракта, төрле кешеләрнең фикере бирелсә дә, алар бер балага характеристика бирү тирәсендә тупланалар. Ш. Галиевның «Яхшы характеристика» шигырендә дә рифманы охшаш язылышлы, әмма төрле эчтәлекле сүзләр тәшкил итә: Аннары зәһәр елмайды: // «Эй, җаный, күзең кара, //Инде шушы кәгазь белән, //Син эшкә кереп кара!..» Күрсәтелгән омографлар төсне белдерүче сыйфат һәм эшхәрәкәткә ишарә ясаучы фигыльнең сүз уйнату ярдәмендә үзара рифмалашып килүеннән гыйбарәт. Шулай ук «Чабалар» шигырендә дә печән чабу белән бушка чабу сүзләрен үзара уйнатып шагыйрь кызыклы табышын тәкъдим итә. «Үтереп мактыйм» шигырендә Ш. Галиев фикерне сүзнең тышкы охшашлыгы белән баетып һәм рифмалаштырып бирә һәм кыш көнендә җылытылмаган көтепханәләрне тәнкыйть итеп үтә. Кышын безнең //Көтепханә — //Менә дигән, //Котыпханә! «Кыңгыраулы бозау» шигырендә бозау һәм аңа эндәшүче чикерткә бирелгән. — Мин дә монда //Ялгызау, //Бергә сайрыйк, //Кил, бозау! — Дип эндәшүче чикерткә сүзләрендә шагыйрь тарафыннан ясалган, рифмага ярашлы рәвештә үзгәртелгән «ялгызау» сүзе бозауның мөгерәвен дә хәтерләтә. «Бергә сайрыйк, кил, бозау!» эндәше, әлбәттә, комик эффект тудыра. Бозауның чикерткә янына килүе мөмкин булса да, хайванның аңа ияреп сайравы көлкеле ситуациягә нигез сала. Ш. Галиевның балалар поэзиясендәге тагын бер табышы — ул сәер генә күренешләрдә дә кызык ситуацияне тотып алып балаларча шәрехләп бирә белүе. Балалар алдына куелган сорау һәрвакыт диярлек 113 катлаулыгы белән аерылып тора һәм укучыны да уйландырырга мәҗбүр итә. Мәсәлән, «Эш тәме» шигырендә хезмәтнең тәме, аннан алынган ләззәтнең нинди икәнлеген беләсе килгән малай тарихы сөйләнелә. Үз кулына балта тотып эш күрсәткән баланың хезмәт иясенә мөнәсәбәте дә үзгәрәчәк. «Ат йөретүче малай» шигырендә дә кеше өчен бары тик үзе күреп, күнегеп үскән эш кенә нинди дә булса мәгънәгә ия дигән фикер үткәрелә. Гомердә дә ат күрмәгән шәһәр баласының ат йөретүне уен эш санавы үзенчәлекле финал белән тәмамлана. Шагыйрь укучы алдына тирә-якны, табигатьне саклау кебек гомумкешелек проблемаларын да куя. «Имән ни дигән?», «Бер йортлы шәһәр», «Балта» шигырьләрендә дә табигатьне саклау мәсьәләсе күтәрелә. Ш. Галиевның геройлары кылган эш-гамәлләре белән генә кызыклы булып калмыйлар, аларның исем-кушаматлары да үзенә аерым бер дөньяны хасил итә. Мәсәлән, Шәвәли, Котбетдин Мәргән, Сәйфетдин, Булат, Хәлим, Сәлим, Мәсәлим һ.б. Алар тапкыр, җор телле геройлар. Аларның авызыннан чыккан һәр сүз халык иҗаты үрнәкләрен үзенә сеңдергән. Әлеге образлар Ш. Галиев поэзиясен халыкчан итүдә дә аерым урын тота. Ш. Галиевның күп кенә шигырьләре сүз уйнатуга, яңа тәгъбирләр уйлап табуга корылган. Мәсәлән, «Сарыкмахерская» шигырендә геройның мөдир сүзен төзәтеп «сарыкмахерская» дип әйтүе, беренчедән, Шәвәлинең тапкырлыгын, икенчедән, ситуациянең үзенчәлекле булуын күрсәтә. Халат кигән апалар //Сарык йоны кыркалар. //Мөдир әйтә: // — Ачтык әле // Парикмахерская. // Төзәтеп куя Шәвәли //– Сарыкмахерская! Шигырьләрдә көтелмәгән нәтиҗә тирә-якны тулырак танып белергә ярдәм итә. Беркатлы бала авызыннан чыккан, шуңа да ышандыра торган көчкә ия булган көтелмәгәнрәк ачышлар зурларны да уйландырырга сәләтле. Шулар рәтендәге «Чыбыркы кирәк» шигырендә чыбыркының көтүчегә генә түгел, кайбер эшсез интегеп йөрүчеләрне дә чыбыркыларга кирәк булуы герой өчен генә түгел, ә зурлар өчен дә ачыш булып тора. «Көлмә күршедән...» шигырендә кукуруздан көлүче борчак фаш ителә. Күршедә генә үсүче кукурузны «ялкау» дип үртәләгән борчакның тиз арада коелып бетүе укучыларда табигатьне күзәтүгә кызыксынуны да арттыра төшә. «Тамаша» шигырендә Әнәс исемле малайның ашыйашый китап укуы, «Миңа! Миңа! Үземә!» шигырендә Әптекәшнең бар әйберне дә үзенеке итәргә тырышуы кеше характерындагы кире сыйфатларны тәнкыйтьләүгә нигезләнгән. Ш. Галиев шигъриятендә ритмны көчәйтү максатыннан авазларны уйнатуга нигезләнгән шигырьләр дә бихисап. Тук, тук, тук, тук // Тукмап-тукмап // Талса тукмап // Торса туктап // Гайрәт туплап. 114 Композицион яктан шигырь «т», «к» авазларын уйнатуга, ягъни аллитерациягә корылган. Ш. Галиевның «Котбетдин Мәргән» (1971) әкияте маҗаралы вакыйгаларны үз эченә алып төз атучы исемен йөреткән Котбетдиннең күп кенә сыйфатларын ачарга булышлык итә. «Ирония катыш юмор төсен алган» [4; 215] Котбетдин Мәргән сүзтезмәсе әкиятне җанландыра төшә. Ш. Галиев балаларны хайваннар дөньясындагы үзенчәлекләр белән оста таныштыра. Аның шигъри дөньясында кечкенәләр күреп үскән колын, бозау, эт, тавык, казлар гына түгел, ә жираф, фил, аю, ташбакалар да бар. Шагыйрь әлеге экзотик җәнлекләрне балалар дөньясына кертеп җибәреп аларны үзара дуслаштыра, бергә уйната башлый. Мәсәлән, «Филгә итек тектеләр», «Жираф белән Зариф», «Зәңгәр зебра» һ.б. шигырьләр әлеге хайваннарның аерым сыйфатларын истә калдырырга, аларны танырга өйрәтә. Мәсәлән, «Жираф муенын кем юа?» шигырендә буй җитмәслек жирафның муенын кем һәм ничек юуу турында сөйләнелә. 4-3 иҗекле үлчәмгә корылган әлеге шигырь җиңел укылуы, вакыйгаларның тыгыз булуы белән аерылып тора. Гомумән, Ш. Галиев шигырьләре балалар дөньясын тулы чагылдыра, нарасыйларның характерын кызыклы ситуацияләрдә ача. Әдәбият 1. Корбан, Р. Югары бәяләнгән иҗат // Казан утлары. — 2003. — № 11. 2. Галиев, Ш. Үзеңнән соңгы бәхет // Шәһри Казан. — 1998. — 9 октябрь. 3. Вәлиева, Р. Ялгыз аккош / Р. Вәлиева. — Казан: Тат. кит. нәшр., 1990. 4. Вәлиева, Р. Дәү әнигә барабыз / Р. Вәлиева. — Казан: Тат. кит. нәшр., 1994. 5. Галиев, Ш. Канатлы малай. — Казан: Татар. кит. нәшр., 1982. 6. Галиев, Ш. Шалт, Мөхәммәтҗан! Юмор. Сатира. — Казан: Татар. кит. нәшр., 1970. 7. Галиев, Ш. Шәвәли хәйләсе: Шигырьләр / Ш. Галиев. — Казан: Тат. кит. нәшр., 1998. 115 Г.Х. Гилазетдинова Особенности функционирования производных существительных в русских памятниках ХV-ХVII вв. (на материале восточных заимствований) Процесс словообразовательной адаптации иноязычных слов в системе языка-рецептора — явление довольно сложное и неоднородное. Восточные заимствования, в основной своей массе являющиеся существительными, проявляют неодинаковую словообразовательную активность в русском языке ХV-ХVII вв. Выделяются слова с ограниченными, точнее говоря, с нулевым словообразовательным потенциалом, к которым относится экзотическая лексика, недостаточно ассимилированная в русском языке. Любопытно, что подобная лексика частотна в хожениях, что обусловлено особенностями самого жанра путешествий, связанного с описанием реалий чужих стран. Обнаруженные экзотические ориентализмы, в большинстве своем обозначающие конкретные предметы, представлены такими лексико-тематическим группами, как наименования драгоценных камней (ахик ‘сердолик’, бабогури ‘белый агат’), видов тканей (алача ‘шелковая или бумажная полосатая ткань’), денежных расчетов (абаса ‘персидская серебряная монета’, шитель ‘серебряная монета’), животного и растительного мира (арпа ‘ячмень’, зензебиль ‘имбирь’, ногут/нохот ‘горох’, бабр ‘тигр’) и др.. Встречаются лексико-тематические разряды экзотической лексики, обозначающие административно-территориальные единицы (коитул ‘ставка хана’), должности и чины представителей различных сословий (дорога ‘правительственный чиновник’, рахтан ‘сборщик дорожных пошлин’), религиозную терминологию (байрам-науруз ‘мусульманский праздник ’, кешиш ‘священник’, курбан ‘жертва’). Ср.: А тут рахтаны [рахматы. — рук. А.] емлют с верблюда по две абасы (Х. Котова, 36. 1624 г.). Экзотизмы, преимущественно употребляющиеся для обозначения званий и титулов восточных правителей, духовенства, встречаются в исторических повестях и сказаниях, публицистических текстах и др. Ср.: алпаут ‘приближенный хана (в золотой Орде)’ в «Сказании о Мамаевом побоище» (ХV в.), аминь ‘высокопоставленное лицо при дворе’, кадый ‘мусульманский судья, кадий’, шибош ‘уголовный судья’ в публицистических сочинениях Ивана Пересветова (ХVI в.) и др. Например: Да послал [Магмет салтан] по градом судии свои, паши верныя и кадыи и шибошии и амини, велел судити прямо (Ив. Пересветов, 153. ХVI в.). Как правило, подавляющее большинство приведенных слов относится к числу непроизводных, так как заимствуются в основном своем облике, практически не подвергаясь ассимиляции в языке-рецепторе. 116 Наряду с указанными непроизводными восточными заимствованиями особый интерес вызывают производные ориентализмы, осложненные самыми разнообразными словообразовательными морфемами и созданные по моделям русского словопроизводства. Среди производных существительных в составе словообразовательных рядов выделяется целый ряд эмоционально-оценочных образований, наиболее яркими из них является суффикс -к- и его производные — -ик-, -ок-, -чик-, -ец-, передающие в сочетании с производящими основами уменьшительность, малые размеры: бирюзка, колымажка, стаканчик, сургучик, тазик, ярлычок, яхонтец. Подобные деминутивы характерны для деловых памятников ХVI-ХVII вв., а также текстов эпистолярного жанра (грамотки, частная переписка), представляющих собой разновидность народноразговорной речи. Ср.: тазикъ серебренои (МДБП, 189. 1698 г.). Отмечаются примеры употребления дериватов с уменьшительноласкательным значением (арбузец, бражка) : а арбузец хотя на лицо не хорош толко в серцы добро ( Переп. Безобразова, 94. 1680 г.). Кроме того, в исследуемых источниках выявлены дублетные формы, где представлена синонимия производящего и производного: балаган ‘легкая плетеная постройка, шалаш’– балаганец, зипун — зипунец, ферезь ‘ вид кафтана’ — ферезец, серьга — сережка и др. Ср.: балаганецъ здЪлавъ, огонь курили (Ав.Ж., 1673 г.), Зипунецъ тафтянои гвоздичнои (МДБП, 214. 1676 г.). Любопытно, что у некоторых отсубстантивных производных произошла лексикализация значения. Так, дериват кафтанец приобрел значение ‘суженный и укороченный кафтан’: Кафтанец твои зелюнои ... изволиш ли ты к себе прислат (Переп. Безобразова, 116. ХVII в.). Эмоционально-оценочные образования на -ишко с уменьшительно-уничижительной маркированностью встречаются чаще при наименовании предметов (кафтанишко), реже для обозначения лиц (воришко), животных (лошадишко), отвлеченных понятий (кабалаишко). Данные дериваты частотны в таких разновидностях деловой письменности, как челобитные, а также в частной переписке (грамотки). Ср.: Прикажи, государь, по кабалишкамъ моимъ на своихъ полчанахъ взять деньги и отдать людишкамъ моимъ (Переп. Хован., 353. ХVII в.). В исследуемых источниках представлены также отсубстантивные производные с формантом -ник при наименовании лиц мужского пола в обобщенном значении ‘название лица по профессии’ — алмазник ‘шлифовальщик драгоценных камней’, бумажник ‘тот, кто изготовляет бумагу’, кирпичник ‘тот, кто изготовляет кирпичи’, нагарник ‘тот, кто играет на нагаре’, тафейник ‘ток, кто шьет и продает тафьи’. Ср.: нагарниковъ 10 человЪкъ(Х. Афан. Никит., 17. 1472 г.). Кроме того, выявляются омономичные формы на -ник для обозначения предметов — бумажник ‘стеганый ватный тюфяк’: семь перинъ и бумажниковъ(Сл. РЯ ХI-ХVII вв., вып. 1, с. 354), бумажник ‘сумка для бумаг и денег’: и тотъ бумажникъ съ писмами отнялъ (Там же). Параллельно с омономичными образованиями на -ник выступают однокоренные сино117 нимичные наименования лиц мужского пола на -чик-/- щик- : алмазник — алмазщик, кирпичник — кирпитчик. Как считает Ю.С. Азарх, в старорусский период наблюдается рост отсубстантивных наименований лиц на -ник, и в этот же период завершается процесс вычленения указанного суффикса у наименований лиц [1, с. 100-101]. Единичен пример образования на -иха от названия животного мужского рода: барс барсиха ‘самка барса’, выявленный в Хожении Василия Гагары: Да во Египтъ же арапы купятъ гнЪздами барсы <...> и барсиха всегда восхотЪша съ нимъ пастися (Х. Вас. Гаг., 29. 1637 г.). Отмечаются дериваты с модификационным значением лица женского пола на — иха от заимствованных наименований лиц мужского пола (бобыль — бобылиха, вор — вориха ‘преступница’), которые в исследуемый период являются синонимичными образованиями к наименованиям лиц других словообразовательных моделей. Так, отсубстантивное образование вориха ‘преступница’ становится синонимичным деривату воровка, а дериват бобылиха ‘жена бобыля’ вступает в синонимичные отношения с производными бобылка, бобылица в том же значении. Ср.: вдова Марьица бобылиха Ряз.п.кн.II., 485 1597 г. (СлРЯ ХI-ХVII вв., вып. 1, с. 254), дано жнецамъ бобылицамъ Кн. прих. расх. Соф., 7 об. 1600 г. (Там же). Таким образом, восточные слова, выступая в качестве производящих основ при образовании существительных в системе русского языка ХV-ХVII вв., обладают разными словообразовательными возможностями, зависящими от степени лексико-семантического освоения заимствований. Преобладающую часть составляют дериваты образованные суффиксальным способом, среди которых наиболее характерными являются отсубстантивные эмоционально-оценочные производные (арбузец, бражка, кафтанишко), а также новообразования при наименовании лиц мужского пола с формантом — ник (алмазник, кирпичник, нагарник, тафейник). Примечания 1. Азарх Ю.С. Словообразование и формообразование существительных в истории русского языка. — М.: Наука, 1984. — 246 с. Источники Ив. Пересветов — Сочинения Пересветова / Подг. текста А.А. Зимина. Под. ред. Д.С. Лихачева. — М., Л.: АН СССР, 1956, сер. ХVI в. МДБП — Московская деловая и бытовая письменность ХVII века / Изд. подгот. С.И. Котков, А.С. Орешникова, И.С. Филиппова. — М.: Наука, 1968. 1617-1698 гг. Переп. Безобразова — Памятники русского народно-разговорного языка ХVII века (из фонда А.И. Безобразова) / Изд. подгот. С.И. Котков и Н.И. Тарабасова. — М.: Наука, 1965. — 162 с. 118 Переп. Хован. — Частная переписка князя Петра Ивановича Хованского, его семьи и родственников. XVII век. Сообщ. Г. Лукьяновым // Старина и новизна. — Кн. 10. — М., 1905. — С. 283-462. Словарь ХI-ХVII вв. — Словарь русского языка ХI-ХVII веков. Вып. 1-27. — М.: Наука, 1975 — 2006. Х. Афан. Никит. — Хожение за три моря Афанасия Никитина 1466-1472 гг. — М.-Л.: Изд-во АН СССР. Ленингр. отд., 1958. — 284 с. Х. Вас. Гаг. — Житие и хождение в Иерусалим и Египет казанца Василия Яковлева Гагары 1634-1637 гг. // Православный палестинский сборник. — СПб., 1891. — Т. 11, вып. 3. — С. 1-45. Х. Котова — Хожение купца Федота Котова в Персию. 1624 г. Публикация Н.А. Кузнецовой. — М.: Изд-во восточной литературы, 1956. — С. 25-60. 119 Г.Т. Гильфанова Славянские мотивы в немецком романе («Литовские клавиры» Иоганнеса Бобровского) XX век стал свидетелем того, сколько непоправимо страшных ошибок, ставших причиной мировых трагедий, совершили немцы в это столетие. Иоганнес Бобровский через поэтические картины, образы решился сформулировать одну из самых главных проблем этого исторического периода: вину немецкого народа перед Восточной Европой. Ключевая тема творчества И. Бобровского «Германия и народы Восточной Европы» стала главным лейтмотивом его творческого сознания, определила основу литературных исследований писателя в области взаимоотношений людей и отношений народов, его художественный взгляд на немецкую историю. К творческому наследию И. Бобровского-прозаика относятся два его романа: «Мельница Левина», «Литовские клавиры» и две книги рассказов, новелл. Проблематика рассказов и романов — осмысление прошлого, вины немецкого народа по отношению к соседним народам, край детства, куда неизменно возвращаются его воспоминания. Появление И. Бобровского на послевоенной литературной «арене» с его подлинным, честным интернационализмом в период искусственного разделения немецкой нации было актуально. Он ощущает недостаточную гуманистическую сбалансированность политической системы нового немецкого государства, его идеологии. Национальная литература, как никогда, нуждалась в таком писателе, как Иоганнес Бобровский, который протянул невидимую нить воссоединения духовного наследия XVIII века с духовными ценностями XX века. Он очень много делал для формирования гуманистического сознания послевоенного поколения немцев, писатель говорил: «Культура мыслима как процесс прогрессивной гуманизации, процесс очеловечивания взаимоотношений» [2, 44]. Иоганнес Бобровский родился в 1917 году в Тильзите, в одном из городов Восточной Пруссии, близ литовской границы. В литовских деревнях, где рядом жили поляки, немцы, литовцы, цыгане, русские, евреи, в пограничной области он провел свое детство, полюбил по-своему притягательную природу Мемельского (Клайпедского) края. «Через любовь к природе родного края, края моего детства и юности я пришел к своей теме. Тема очень проста: отношение немцев к восточным соседям отягощено непониманием и виной по отношению к ним <...>, я смогу правдиво раскрыть свою тему, рассказать своим землякам о лично пережитом со славянами, русскими, поляками», — вспоминал позже И. Бобровский [2, 45]. Продолжительное общение со своими земляками, среди которых поляки, немцы, литовцы, цыгане, евреи, остави120 ло глубокий след в душе Иоганнеса. Эти люди говорили на смеси разноязыких слов и прекрасно понимали друг друга, ладили между собой, их объединяла природная чистота помыслов, народная разноязыкая музыка, их объединяли труд и народная естественная мораль. Выросший в таком естественном гармоническом мире, Иоганнес всем своим существом всегда тянулся туда, где прошли его детские годы, и стремился воплотить это в своем раннем поэтическом и более позднем творчестве — в романах «Мельница Левина» и «Литовские клавиры». После призыва в армию нацистского вермахта солдат Бобровский попадает на Восточный фронт, где начинает осознавать вину перед русским народом, ему становится стыдно за «немецкие победы» (бесцеремонное вторжение в жизнь государств и народов Польши, Франции, России), боль чужого горя он чувствует как свою. Короткая остановка германских войск, в которых служил Бобровский-солдат, на маленькой станции Астахово (место смерти Льва Толстого) послужила поводом для серьезного самоосмысления, осуждения «своего вынужденного» пребывания на российской земле. По этому поводу Бобровский говорит: «...Мне хотелось — и это было началом моего творчества в 1943-1944 гг. — передать красоту русской природы. Зимние пейзажи, к описанию, которых не раз обращались и Паустовский, и Толстой, были близки мне, внушали доверие, поражали своей спокойной красотой <...> здесь я вырос... Эта местность предстала передо мной по-новому, и я хотел писать о ней, сначала попробовал писать красками, а затем и прозой» [2, 59]. Мучительное чувство вины Иоганнес испытывает по отношению к славянскому народу, потому что совершенно несовместимы в его понимании ландшафт европейского востока, менталитет славянских народностей, наконец, славянские культурные традиции и черная сила разрушения, унижения, уничтожения, смерти, которую несут с собой войска германского вермахта. При освобождении из советского плена он решает «... бороться за счастье своей Родины, за счастье других народов» [3, 87]. Гармония в природе воодушевляет Бобровского, и у него рождается надежда на возможность гармонии и во взаимоотношениях людей. Именно об этом говорит стремление немецкого солдата-поэта «очеловечить» отношения между людьми, объединить их одной верой, верой в светлое будущее, без войн и несчастий («На крутизне безмолвствует Новгород» 1943) — этому посвящены его поэтические работы на озере Ильмень, у стен Новгорода, на русской земле. Редакторская работа в детском издательстве (1952 г.) и последующая общественная деятельность Иоганнеса Бобровского подвела к кульминационному моменту его жизни: он вплотную занялся темой «Немцы и восточные соседи». Счастье своего народа, возрождение богатой традициями немецкой культуры он видит в тесном сотрудничестве с другими народностями, и прежде всего со славянскими. 121 Жизненный путь писателя и его творческие искания — это единое целое, подпитываемое сложным, противоречивым историческим мировоззрением, берущим свои истоки на пограничной немецко-польской земле. Многолетняя пропаганда германскими фашистами ненависти к разноязыкому — польскому, русскому, литовскому — народу сделала свое дело. Молодое поколение восточных немцев 50-60-х гг. XX века было незнакомо с историей взаимоотношений немецких и славянских народов, писатель же своей прозой пытается пробудить у них симпатию к народам Восточной Европы. На страницах его книг немцы разговаривают по-литовски, литовцы — по-немецки. Именно через жизнь и творчество простых людей в романах реализуется идея единства народной жизни и вечного диалога культур. Она особенно важна на том участке земли, где родственно и навсегда пересеклись немецкие и литовские, польские и русские языки и судьбы. Бобровский, будучи знакомым со славянскими языками и славянской поэзией, сообщает немцам новые знания о традициях, культуре других народностей. Видит свое назначение в том, чтобы быть посредником между славянской и немецкой культурой: в этом, он был убежден, ему помогут литовские, латышские, русские, польские песни, стихи словацкого поэта Петра Безрука, сербского поэта Якуба Барта, творчество литовского священника Кр. Донелайтиса, написавшего свои идиллии литовским гекзаметром еще до Клопштока, личность которого уникальна и малознакома для современников Бобровского, философия И.Г. Гердера. Связь времен, прошлого и настоящего, осуществляется посредством языка, искусства, науки, культуры данных народов, развитие которых составляет единую цепь, где каждое звено связано с предыдущим. Бобровский воплощает идею Гердера в своих романах (связь времен посредством культуры). Немецкая и литовская культуры находят общий язык: немцы и литовцы, люди науки понимают друг друга, между ними литовский поэт Кр. Донелайтис — вот ключ к взаимопониманию народов. Особый интерес к искусству славянских народов сближает философа XVIII в. и писателя XX века: услышанные на праздниках национальные песни, народные обряды, своеобразие быта, одежды, украшения крестьян. Это еще раз доказывает то, что в творчестве И. Бобровского своеобразно использованы славянские мотивы, представляющие эстетическую ценность в широком смысле этого слова. Содержание литературно-критических работ Гердера указало на необходимость устранения пробела в знаниях славянского фольклора. При описании литовских праздников Бобровский знакомит читателя с ритмом неизвестных ему ранее народных славянских танцев. Бобровский воплощает в своих произведениях идею о том, что «народная, естественная» лирика — неиссякаемый источник поэти122 ческого вдохновения — никогда не умирала и в будущем перед ней открываются неограниченные возможности, она призвана обновлять, оживлять обветшалые поэтические формы. Опера «Певец своего народа» (роман «Литовские клавиры») — произведение о литовском поэте Донелайтисе — результат совместной творческой работы Фойгта, Гавена и литовского учителя Пошки. Фойгт совершено ясно отстаивает свои мировоззренческие позиции по поводу написания оперы, ее основную концепцию. Многоголосие в опере Фойгта, Гавена и Пошки — многоцветная народная жизнь. Народная память о давно прошедших событиях немецкого и литовского народов живет в образе учителя Пошки, собирателя народных литовских песен. В основу изображения истории в романе Бобровским взято гердеровское положение о самобытности художественного творчества. Ведь каждый народ в силу особых обстоятельств своего исторического развития духовно неповторим. В «Литовских клавирах» претворилась идея Бобровского о посреднической роли культуры, искусства. Искусство, поэт, художник — великие посредники между народами, главные линии, нити, что соединяют людей. Поэтому герои романа Бобровского говорят на диалектах, которые понятны всем: и немцам, и полякам, и литовцам. А учитель Пошка собирает в своей деревне — как раз на диалектальной границе между тильзитским и рагнитским говорами — песни, танцы, музыку, язык которых не имеет национальности. В образе Пошки собраны факты из биографии самого писателя, жизненный и творческий путь в чем-то перекликается с биографией Фойгта. Так, Пошка — это молодой Бобровский, Фойгт — умудренный жизненным опытом, с большим запасом знаний, с собственными мировоззренческими принципами, зрелый поэт и писатель Иоганнес Бобровский: Фойгт-Бобровский следует в работе над оперой традициям народного творчества, где сценарий напоминает свободное, стихийно возникшее народное представление (крестьяне села Тольминкемис, жених и невеста, их родители, подруги невесты, музыканты, кюстер Зелигман, пастор Донелайтис, его жена Анна Регина; музыканты играют на скрипке и цитре, в музыку которых врывается песня девушек и т.д.). Писатель выводит параллельную историю Пошки и Донелайтиса. К тому же Бобровский создает художественный образ молодого литовца на основе исторического лица — Дионизаса Пошки, популярного жемайтийского деятеля культуры начала XIX века, принявшего эстафету от Донелайтиса. Его литературное наследие состоит из историографических работ, исследований в области культуры, религии — «О древних религиозных языческих обрядах в княжествах Литовском и Жемайтийском». Лингвист, как и его прообраз Пошка, в одном ряду с теми, кто борется за сохранение народных традиций, народного языка. Он собирает «дайны» в своей деревне. Народное творчество имеет глубокие традиции. 123 Глубинные движения богатого духовного мира Пошки, тонко прочувствованное духовное единение с человеком из XVIII века, порой и прямое его воплощение, представляют не только историю развития литовской культуры, но также и исторически необходимое звено в общей цепи культурного развития человечества: мировосприятие Пошки, его видения и есть то связующее звено между прошлым и современностью, между литовским и немецким народами. Через героев произведения мы знакомимся с реальными событиями, национальным и литовским культурным наследием: цитаты из идиллий К. Донелайтиса, приведенные в пятой главе описания из жизни крестьянина-бедняка Индры Будуруса, восходят к очерку, написанному в 1912 году литовским поэтом доктором Вильгельмом Сторостом-Видунасом, почтенным истолкователем и хранителем литовской культуры, населенные пункты и города — Лаздинеляй, Тольминкемис, Сталупяны, Кеннингсбург, где проходила жизнь Донелайтиса, его точные автобиографические даты — 1742, 1756 — упоминание о работе магистра Леонарди «Описание земель прусской монархии», напечатанной в 1791 году в Галле; походы германских рыцарей 13601417, Грюнвальдская битва 1410 года, княжение великого Витаутаса (1350-1430), правление великого князя литовского Ягелло (1384-1434), впоследствии польского короля Владислава II, участника Грюнвальдской битвы, Земгальское восстание 1525 года. Поэтика прозы Бобровского является органичным продолжением философско-исторических взглядов писателя. Нельзя не заметить определенные расхождения в оформлении речевых элементов в романе «Литовские клавиры». С точки зрения близости к народно-разговорному языку, несомненно, «Литовские клавиры» занимают вторую позицию. Это вполне закономерно, ибо главными героями романа являются два немецких интеллигента — филолог профессор Фойгт и музыкант Гавен: они находятся в духовной оппозиции к гитлеровскому строю, который утвердился в их стране, к его расистской и националистической пропаганде. Продолжая давнюю традицию, она восходит еще к временам Гердера и Гете, они высоко чтут историю и культуру соседнего литовского народа. Свои чувства они выражают в опере, посвященной жизни великого литовского поэта Донелайтиса. Основной темой этого романа являются искусство, музыка, поэзия, история соседних народов и т.п. Все это обусловило более осторожный, изысканный выбор фраз, речевых выражений как в повествовании самого рассказчика, так и в диалогах и монологах основных персонажей. Восьмая глава «Литовских клавир» и часть седьмой (несколько страниц) — это интерпретированные фрагменты идиллической поэмы «Времена года» и автобиография поэта. Поэма Донелайтиса, ее идейное содержание и поэтика — есть бесспорное доказательство ее влияния на творчество И. Бобровского: 124 особое описание крепостных-бурасов, которые действуют в типичной для крепостного строя среде — одни богатеют (Кризас), другие беднеют (Слупкюс), большинство не утратило жизненности и нравственных сил (Энскис). Это все он передает через сцены труда; своеобразный богатый бытовой и этнографический колорит; красочное и вместе с тем этнографически точное описание свадьбы бурасов; природа как единый органический фон труда и деятельности. Произведение свидетельствует о внимательности поэта к национальной культуре (беспокойство по поводу языка, обычаев; введение фольклора, этнографии). Г. Фенсен следующим образом характеризует художественную форму произведения Бобровского: «Язык выделяется строгим порядком, напоминает лирику: греческие строфы оды. Но в то же время он нарушает этот порядок внутренней динамикой барокко, избегая хаоса» [2, 98]. Язык «Времен года» прост и доходчив. Кр. Донелайтис сознательно опирался на тоническое стихосложение, т.е. стопы гекзаметра складывал не в зависимости от длины слогов, а от одного ударного слога до другого, невзирая на то, сколько и каких слогов находится между ними. Например: «Пышет лучами, лучину в костер обращает светило. Но постепенно земные венки высыхают и вянут» [1, 120]; «Думается о свободном ритме, которым он обязан своему наставнику Клопштоку» [2, 37]. Вышесказанное, на наш взгляд, объясняет причину использования Бобровским в своих романах народного разговорного языка, национального фольклора и фольклора славянских народностей, наконец, стоп гекзаметра (в разговоре Фойгта и Сторостаса). В романе «Литовские клавиры» слышны отголоски литовского прошлого: поэма Кр. Донелайтиса, его поэзия, богатое народное творчество — музыка, язык. Столь частое использование Бобровским текста поэмы говорит о том, что поэзия Донелайтиса — важная составляющая часть жизни народной души, что и дает право назвать роман «Литовские клавиры» глубоко народным. «Пошка листает свое собрание <...> Фойгт выхватывает один из листков и переводит Гавену» (надо полагать, куплет народной литовской песни на немецкий язык), «правой рукой он отбивает ритм, стараясь противопоставить своеобразную мелодию языка старинному ритму, непривычно растягивая гласные <...>, например, в слове «песок» звук [э] — «Там, под дубом, на белом пе-е-ске» [1, 143]. Хотя профессор Фойгт и сам знал, как одевались тогда люди, как жили, как говорили (имеется в виду эпоха Донелайтиса), но наиболее яркие и сочные примеры песенного и словесного фольклора он находит у Пошки. Несмотря на все старания германского правительства вытеснить литовский язык, литовскую культуру (кстати, вытеснение шло с юга на север), «кое-что сохранилось на северном берегу Мемеля» благодаря старанию простого вилькишкяйского учителя Пошки 125 (собрание литовского фольклора, например, шуточная песня крокишкяйцев — литовских крестьян). Но Бобровский не ограничивается только введением рифмованных песенных литовских элементов, он дает описание национальной литовской одежды: «праздничные платья женщин, платки и литовские чепцы, украшенные лентами фартуки» [1, 10]. Введенные автором в текстовую ткань романа персонажи литовского фольклора — лаймы и улаймы, олицетворяющие счастье и несчастье, одеты в белые рубахи; лаумы, добрые колдуньи, — в синие; а бог зла, погибели Пайбелис обвешан черными платками. Они в своих костюмах участвуют в представлении на горе Рамбинас. Кстати, сама гора Рамбинас — священная гора в древней литовской мифологии — в старину была местом поклонения литовским языческим богам у священного камня. С Рамбинасом связано много народных преданий и поверий. То там, то тут в романе звучат литовские слова, Бобровский вводит литовский язык, тут же дает перевод, употребляя повторы: «Ах ты, bilduk, — говорит Фриц — и, стало быть, обзывает Энскиса крикуном...» [1, 125]. В его романе оживают народные верования, предания, легенды, и все это воссоздает духовную атмосферу жизни простолюдинов, закрепляет фольклорные краски, оживает прекрасная природа Мемельского края; прочувствованное понимание природы ощущается и в описании автором древних исторических памятников немецкой и литовской культур (алтарь в Малькенской церкви — «Мельница Левина»). Творчество писателя — это его постоянное внимание к историческому прошлому Германии, особенно к судьбе немецко-славянских отношений. Его романы характеризуются особым качеством, выражающим образное, художественное освоение общественной исторической жизни и место человека в ней. В этом существенную роль сыграли и собственные наблюдения (жизнь на пограничной земле, война, четыре года плена в Советском Союзе), и глубокие познания писателя в области истории искусства, германистики, творческого наследия немецких философов XVII-XVIII вв., немецкой культуры и культуры славянских народов. Примечания 1. Bobrowski, J. Levins Mühle. 34 Sätze über meinen Vater. Nachwort von Bernd Leistner. Verlag Philipp Reclam. jun. Leipzig, 1971. 2. Bobrowski, J. Selbstzeugnisse und Beiträge über sein Werk. Berlin, 1975. 3. Kritik in der Zeit. Literatur der DDR 1945-1975. 4. Мельник, М.В., Елабужский государственный педагогический университет. 126 Т.В. Гизатуллина Инновационная технология Ю.А. Поташкиной как средство развития лингвистической активности учащихся В настоящее время сложились условия, когда востребованность специалиста на рынке труда, его конкурентоспособность в значительной степени зависят от наличия грамотной речи (устной и письменной), умения эффективно общаться, от знания приемов речевого воздействия, убеждения. По словам К.Д. Ушинского, «дитя входит в духовную жизнь окружающих его людей единственно через посредство отечественного языка...». Язык связан со многими сферами человеческой жизнедеятельности, что объективно определяет высокую потребность в нем и его высокую ценность. Однако субъективная потребность в языке может быть сильно снижена из-за ограниченности социальной сферы его применения и из-за отсутствия интереса к нему. Подтверждением этого являются результаты динамического исследования уровня мотивации учащихся. Анкетирование выпускников средней школы показывает, что 7 % считают русский язык интересным и захватывающим предметом; 66 % изучают предмет с интересом, при этом 26 % привлекает получение новых знаний, 28 % учащихся привлекает личность учителя, 12 % старшеклассников хотят порадовать успехами своих родителей. Среди основных мотивов успешного изучения русского языка учащиеся выделяют следующие: потребность становления грамотной и культурной личности — 65 %, полученные знания пригодятся в будущей профессии — 7 %, успешное окончание средней школы —28 %. Тем не менее одной из серьезнейших проблем сегодняшней школы является резкое падение интереса учащихся к урокам русского языка и, как следствие, снижение грамотности, неумение правильно, логично выразить мысль. В связи с этим актуален выбор эффективных технологий, способствующих развитию лингвистической активности учащихся на уроках русского языка. Выйти из сложившейся ситуации позволяет технология доцента Воронежского государственного педагогического университета Ю.А. Поташкиной. В ходе многолетней экспериментальной апробации она показала не только высокую результативность в плане оценки знаний и умений, но и явные развивающиеся возможности. Благодаря использованию данной технологии развивается языковая интуиция даже у самых слабых учащихся, удается пробудить интерес к интеллектуальной работе на уроке и дома; русский язык становится же127 ланным предметом. Развиваются не только речь и связанные с нею интеллектуальные способности, но и такие высшие психические функции, как произвольное внимание и самые разные виды памяти, без которых невозможно полноценное формирование ни устной, ни письменной речи, тем более грамотной. Фундаментом технологии Ю.А. Поташкиной стал работоспособный сплав идей психологов школы Л.С. Выготского, а также психолингвистов, нейропсихологов, психофизиологов и педагогов (А.Н. Леонтьев, В.В. Давыдов, А.Р. Лурия, П.Я. Гальперин, Д.Б. Эльконин и др.). Программа основана на использовании логико-структурных схем. Каркасом данной технологической системы являются системный, проблемный, деятельностный и интегративный подходы к обучению. Системный подход предполагает, что изучаемый материал, который представляет целостную систему, в таком же целостном, системном виде представляется учащимся. Мозг человека существенно легче воспринимает, осмысливает и запоминает материал в системе. Проблемный подход требует интеллектуального участия школьников в получении собственных знаний, активной самостоятельной умственной деятельности их на уроке в процессе решения всевозможных познавательных задач на разном учебном материале. Традиционные методики идут к ребёнку с ответом, развивающие с — вопросом. Последние позволяют организовать работу по алгоритму, и весь процесс тренировки в правописном искусстве предлагает учащемуся решить ряд лингвистических, логических и речевых задач не только в связи с каждой орфограммой, пунктограммой, но и в связи с обязательным анализом орфографических условий каждого записываемого слова. Деятельностный подход вмещает в себя проблемный подход с его требованием активной умственной деятельности обучаемого, но не сводится к нему. Предполагая помимо идеальной, умственной деятельности школьника на уроке, ещё и активную предметную деятельность, работу с изучаемым материалом, которая не только способна превратить полученные на уроках сведения в подлинные знания (традиционная практика), но и привлечь ученика к участию в добывании этих знаний. Поэтому весь процесс обучения по технологии Ю.А. Поташкиной, включая его теоретический аспект, имеет задачную организацию. В основу данной технологической системы положены авторские принципы Ю.А. Поташкиной: - «Опора на собственный речевой опыт ребёнка, на имеющиеся у него лингвистические знания». - «Опора на смысловой аспект языковых явлений». - «Принцип разделения трудностей». 128 - «Работа в режиме непрерывного теоретического, правописного, интеллектуального тренинга». - «Капельный способ отработки практического и практически значимого материала». - «Запрет на бездумное письмо». - «Дозирование и жесткое ограничение механического запоминания изучаемого материала». Технология А.Ю. Поташкиной предлагает средства вести никогда не прекращающееся повторение всего пройденного материала, требующего тренировки. Таким образом, организация учебных занятий на основе данных принципов позволяет построить уроки русского языка как учебный предмет с чрезвычайно высокой познавательной ценностью. На таких уроках формируется мышление, прививается чувство любви к языку, через язык осмысливаются общечеловеческие ценности, воспитывается личность, с помощью языка происходит интеллектуальное развитие ребенка, усвоение всех других учебных дисциплин. 129 Т.М. Гильманова Приемы и способы трансформации фразеологических единиц (на основе произведений М. Файзи) В изучении языка художественной литературы, в частности, в изучении фразеологии художественной литературы, основной категорией является понятие индивидуального стиля. [1.169] Семантическая структура фразеологических единиц определяется единством социально закрепленного предметно-логического содержания и лексико-синтаксической структуры. Денотатами фразеологических единиц в системе языка являются обобщенные, типизированные представления об определенных элементах, явлениях действительности. В системе языка значение фразеологических единиц соотносится со своим денотатом через посредство сигнификата, закрепленного языковым узусом. При конкретизации и видоизменении в речи сохраняется сигнификативное ядро фразеологического значения, обеспечивающее его тождество в различных значениях. [2.65] Окказиональные стилистические преобразования фразеологических единиц, к основным приемам которых относятся «вклинивание, двойная актуализация, инверсия, нарушение стилистической дистрибуции, замена компонентов» [3.52], служат важным дополнительным ресурсом для индивидуализации языка автора. Фразеология драматических произведений Мирхайдара Файзи дает богатый и своеобразный материал для исследования. Широкий спектр разнообразных способов индивидуального употребления и оригинального преобразования фразеологического материала вызывает не только практический интерес, но и помогает в разработке теоретических основ татарской фразеологии. Просмотрев примеры употребления фразеологических единиц М. Файзи, необходимо сказать, что фразеологические обороты использованы без изменения, хотя они и «выступают в авторской речи как одно из средств, делающих речь более разнообразной, живописной, выразительной, а в речи персонажей — как одно из средств языково-стилистической характеристики» [4.136], не несут в себе никаких дополнительных экспрессивно- стилистических свойств, кроме свойственных им в узуальном значении. «Автор үз сөйләмен бары тик халыкның үткен сүзе белән ныгыту максатыннан гына куя.» (Автор использует острое словцо народа только с целью усиления своей речи.) [5.60] Фразеологическое творчество писателей выражается, прежде всего, в обновлении привычных для слов контекстов, в которых эти слова обычно выступают. Слова, перемещенные из одного окружения в другое, претерпевают интересные смысловые и стилистические изменения. Таким образом, 130 изучение фразеологических связей слов имеет первостепенное значение не только для характеристики семантических процессов, происходящих в словарях при включении их в новые фразеологические контексты, но и для определения творческого своеобразия писателя, занимающегося фразеологическим новаторством. Драматург М. Файзи часто использует прием намеренного переиначивания фразеологизмов. Анализ фразеологических единиц с измененной семантикой показал, что М. Файзи работал в двух направлениях: 1.использование фразеологизмов с полностью измененной семантикой; 2.обновление семантики фразеологизмов, через восстановление первоначального значения входящих в них слов. Использование М. Файзи в своих произведениях фразеологизмов сопровождается их переоформлением, обновлением семантики, «что превращает общеизвестные обороты в контекстуально-речевые, окказиональные»[6.290] Например, меткая характеристика бедности персонажа у М. Файзи осуществляется через переосмысление фразеологизма «төпсез чуманга утырту», узуальное значение которого «облапошить». Окказиональный неологизм имеет в данном контексте значение «жить в бедности». Стилистический эффект усиливается посредством наслоения на общепринятое значение контекстуального. Персонаж дает образноироническое представление о будущей жизни дочери, при условии создания семьи с бедняком. Хәзер кызыңны бөтенләй үзебезгә иш булмаган халык җитәкләп китеп төпсез чуманга утыртырга торганын сизмисеңме? («А.», 429) ‘Не понимаешь, что собираются увести твою дочь люди не нашего круга и оставить тебя у разбитого корыта’. Зафиксированный в фразеологическом словаре Н.Исанбета фразеолгическое значение единицы «кулга алу» взять под стражу, посадить в тюрьму, интерпретируется автором в значении «охотиться». Заметим однако, что в данном случае дополнительную образность создает не столько фразеологизм, обозначающий процесс, сколько прием противопоставления участников этого процесса: арслан (лев) и аучыҗебегән нәрсә (охотник-мямля). Подобная антитеза построена на противопоставлении двух взаимоисключающих понятий и служит автору для выражения иронии, создания юмористической характеристики персонажей и ситуации. Хәзер инде дулап киткән арысланны кулга алулар, белмим. Бигрәк тә аны аулаучысы бер җебегән нәрсә булса. ‘Ну не знаю, не просто будет взять в руки взбешенного льва. Особенно если его охотник — мямля’. Фразеологические единицы религиозного характера, то есть несущие в себе определенные религиозные понятия в контексте используется автором в переосмысленном значении, переносятся в светскую жизнь. Например, «сират күперен ашу»(перейти мост сират) в Ис131 ламе для того чтобы попасть в Чистилище после смерти необходимо пройти через мост Сират, то есть пройти испытание, автор использует в значении «пройти испытание любовью»; «кәгъбә кебек күрү» (как камень Кааба), место молитв и совершения религиозных обрядов мусульман, в контексте персонаж сравнивает своего любимого человека со святыней. Автор не просто называет состояние персонажей, а оценивает, указывает на их эммотивное состояние. Егет өчен сират күперен ашып ирешә торган бер бәхет! ‘Для парня, это счастье, которое достигается переходом моста сират’. Кеше аягы басмаган җирләргә сине бастырып, син юкта кәгъбә кебек күреп тәваф итәрмен. ‘Ступишь туда, куда не ступала нога человека, и когда тебя рядом не будет, буду преклоняться перед тобой как перед камнем Кааба.’). В нижеследующем примере узус «кул күтәрү» (поднять руку) закреплен в словаре Н.Исанбета под значениями 1. ударять, бить, 2. просить слова, 3.голосовать, 4. сдаться. В произведении писатель использует с другой семантикой: бунтовать, выступать против. Авторское переиначивание значения связано с индивидуальным восприятием персонажа окружающей ситуации в состоянии крайнего возбуждения, когда малейшее возражение, особенно со стороны близких его людей, воспринимается как неповиновение, автоматически делающим его противником. Синме атаңа каршы кул күтәргән бала? («А.к.», 360) ‘Это ты, тот ребенок, который поднял руку на своего отца?’ Фразеологическая единица, как выразительное средство языка основана на образе, придающем ей конкретность и яркость. М. Файзи мастерски пользуется этой особенностью фразеологических единиц для конкретизации абстрактных понятий. Например, фразеологизм «күзенең явын алу» — ослеплять глаза, чаще используется с абстрактными существитеьными «красота», «блеск», «роскошь». В контексте данные понятия определяются конкретным предметом «золото», и фразеологизм преобретает дополнительное значение не просто быть завороженным а проявлять желание обладать им. Алтын күзенең явын алды, тартынмый-нитми вәгъдә бирде. ‘Золото ослепило глаза, без раздумий дал обещание’. Возможности модернизации фразеологизмов М. Файзи находит и в самой синтетической природе фразеологической единицы. Таким образом, подобное преобразование фразеологических выражений, приводящее к коренному изменению их значения, используется автором для создания остросатирического эффекта. Примечания 1. Виноградов В.В. О языке художественной литературы / В.В. Виноградов. — М.: Госиздат художественной литературы. — 1959. — 228 с. 132 2. Мелерович А.М. Проблема семантического анализа фразеологических единиц современного русского языка / А.М. Мелерович. — Ярославль: Ярославский гос. пед. институт, 1979. — 79 с. 3. Кунин А.В. Английская фразеология. Теоретический курс / А.В. Кунин. — М.: Просвещение, 1970. — 344 с. 4. М.И. Фомина Современный русский язык. Лексикология. / М.И. Фомина. — Москва: «Высшая школа», 1990. — 414 с. 5. Курбатов Х.Р. Татарская лингвистическая стилистика / Х. Курбатов. — М.: Наука, 1978. — 218 с. 6. Солодуб Ю.П. Лексикология и фразеология современного литературного языка / Ю.П. Солодуб. — М.: Высшая школа, 1984. — 360 с. 133 Э.Н. Гилязева Значение и функционирование топонима в составе фразеологической единицы (на материале немецкого, английского и русского языков) Фразеологизмы, содержащие топонимы, представляют собой достаточно большую и интересную не только с точки зрения ономастики, но и с сугубо страноведческой точки зрения группу. Многие из них хранят информацию о былых эпохах, смене народов, миграциях, то есть являются источником не только языковой, но и энциклопедической информации. Реалии, обозначаемые фразеологизмами данной группы, самым тесным образом связаны с географией и историей страны, традициями и т.д. Топоним понимается как собственное имя любого географического объекта, любого объекта на поверхности земли или в недрах земной коры, выделяемого человеком в качестве самостоятельной единицы [1]. Взяв за основу классификацию А.В. Суперанской, мы разделили ФЕ с компонентом-топонимом по происхождению на следующие группы: ФЕ, содержащие хоронимы. Фразеологические единицы, отнесенные к данной тематической группе, содержат в качестве стержневого компонента названия стран. В английском языке существует ряд ФЕ с компонентом Dutch, которые восходят к англо-голландской конкуренции на морях и войнам в XVII в. и имеют отрицательное значение: например, a Dutch bargain — односторонне выгодная сделка; Dutch courage — храбрость во хмелю, море по колено; I’m a Dutchman if... ~ будь я проклят, если я... В немецком языке к ФЕ, в которых стержневым компонентом является хороним, относятся: es ist etwas faul im Staate Dдnemark — чтото не так; leben wie Gott in Frankreich — жить в изобилии и др. К ФЕ с компонентом-хоронимом в русском языке относятся: Китайская стена — непреодолимая преграда; открывать Америку — сообщать о том, что уже давно известно; казни египетские — тяжелое бедствие, мучение и др. ФЕ, содержащие астионимы. Фразеологические единицы этой тематической группы содержат в качестве стержневого компонента названия городов, городских районов, поселений. По своему общему содержанию выделяются фразеологизмы бытового плана и историко-политического плана, например: англ. Bronx cheer — громкое выражение неодобрения (криком, свистом, любым шумом), нем. wie Matz von Dresden — как дрезденский истукан, о человеке, который сидит на корточках, как скульптура у моста через Эльбу в Дрездене; рус. от рижского корреспондента — о заведомой лжи и др. ФЕ, имеющие в составе компонент-гидроним. 134 В ряде ФЕ исследуемых языков в качестве стержневого компонента выступают гидронимы — названия рек, водоемов. К немецким ФЕ с компонентом-гидронимом относятся: die Oder ist nicht weit — эти слова говорят, если в каком-либо ресторанчике подают не очень крепкое вино; wenn der Main brennt — никогда. В английском языке: Mississippi marbles — игральные кости; Father Thames — река Темза; Missouri River — подливка; to shoot Niagara — решиться на отчаянный шаг; в русском языке: Дунаем смотреть — о чьем-либо угрюмом взгляде. Любой анализ фразеологизма, так или иначе, предполагает обращение к проблеме его значения. Ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что слова, подвергающиеся фразеологизации, включаются в сложные семантические процессы. Но в современной лингвистической науке нет единого мнения по вопросу о механизме и закономерностях изменений семантической природы слов-компонентов. Изучая соотношение фразеологизма и слова, В.П. Жуков предложил выделять при этом два параметра, мотивированность и апплицируемость [2]. Именно эти параметры в определенных сочетательных комбинациях раскрывают и внутреннюю форму, и ее характер, объяснительный или утраченный. Остановимся подробнее на мотивированности ФЕ с компонентом-топонимом. Основываясь на классификации, предложенной В.П. Жуковым, мы разделили исследуемые ФЕ на следующие группы по мотивированности: Мотивированные ФЕ. К данной группе относятся ФЕ, о значении которых можно догадаться исходя из значения компонентов. К мотивированным ФЕ в английском языке можно отнести: Wardour-street English — английская речь, уснащенная архаизмами (по названию лондонской улицы, на которой расположено много антикварных магазинов); Fleet Street — английская пресса (здесь находились редакции крупнейших газет); to carry coals to Newcastle — везти что-нибудь туда, где этого и так достаточно; Downing Street — правительство Великобритании и др. В немецком языке существует ФЕ jmd. Raucht wie ein kleines Ruhrgebiet — кто-то курит очень много (кто-то курит как небольшая Рурская область). Образ, легший в основу сравнения, прозрачен: Рурская область — это область высокой концентрации отраслей тяжелой промышленности. К ФЕ данной группы в немецком языке можно также отнести: Berliner Kind — уроженец Берлина; Kieler Hemd — форменная рубаха моряков (как известно, Киль является важнейшим портом на Балтийском море) и др. В русском языке к исследуемой группе относятся: открывать Америку — изобретать то или сообщать о том, что уже давно изобретено или известно; Китайская стена — непреодолимая преграда; Тюмень — столица деревень; Сибирь — золотое дно (от пушного и торгового промыслов) и др. 135 Немотивированные ФЕ. К данной группе относятся ФЕ, о значении которых нельзя догадаться исходя из значения компонентов. В английском языке: California blanket — газета, в которую заворачиваются бездомные, устраивающиеся на ночлег на улице; Rocky Mountain canary — осел; Missouri River — подливка; Michigan roll — пачка бумаги, прикрытая купюрами; Welsh rabbit — гренки с сыром и др. В немецком языке к данной группе относятся: jmd. hat eine Berliner Schnauze — кто-то дерзок на язык; Der Leipziger Regen — Лейпцигский дождь (грязные капли воды). ФЕ, мотивированные только исторически. К данной группе относятся ФЕ, которые имеют свою этимологию, раскрывающуюся при знакомстве с определенными историческими условиями в период образования фразеологизма. В английском языке к данной группе, на наш взгляд, можно отнести ФЕ have kissed the Blarney stone «быть льстецом» (по преданию, каждый, поцеловавший камень, находящийся в замке Бларни в Ирландии, получал дар льстивой речи). В немецком языке существует ФЕ Köpeniker Sommer — ежегодный летний народный праздник в берлинском пригороде Кёпеник. По традиции в празднике принимает участие легендарная фигура «капитана из Кёпеника», арестовавшего в 1906 году бургомистра Кёпеника и забравшего городскую кассу. В русском языке мы находим ФЕ Потемкинская деревня. Выражение связано с именем князя Г.А. Потемкина, который, чтобы показать Екатерине II процветание присоединенного к России Крыма, приказал установить на пути следования императрицы декоративные подобия селений с расписными избами. Эти бутафорские деревни и получили название Потемкинских. Таким образом, нельзя не согласиться с мнением большинства исследователей фразеологии о том, что «фразеологическое значение — сложное явление, сложный знак или сложный феномен, который нельзя рассматривать как механическую сумму составляющих его компонентов» [3, с. 110]. Семантическую структуру фразеологизма можно представить как микросистему, все элементы которой находятся в тесной связи и взаимозависимости. Примечания 1. Суперанская, А.В. Теория и методика ономастических исследований. — М., Наука, 1986. — 219 с. 2. Жуков, В.П. Русская фразеология. — М., 1978. — 309 с. 3. Райхштейн, А.Д. Национально-культурная значимость слов и словесных комплексов в художественном тексте / А.Д. Райхштейн // Лингвострановедение и текст: сб. ст./ Сост. Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров. — М., 1987. — С. 69-76. 136 С.И. Грахова Депрессивные акцентуации в поэме М.Ю. Лермонтова «Демон» Психологизм Лермонтова — это желание «рассказать душу» героев, обреченных на одиночество за стремление к свободе (или только за порыв к ней). Одиночество — цена, оплачиваемая «могучим духом», «гордым и непреклонным», противостоящим толпе, миру и, наконец, Богу. Трагизм заключается в том, что идеал свободы недостижим, даже если ценой будет смерть («Мцыри») или обреченность на вечное одиночество «без упованья и любви» («Демон»). Отсюда — разочарование, скорбь Лермонтова, его пессимизм, выраженный в поэтических мотивах утраты, отчуждения и одиночества, доминирующих во всем творчестве, в том числе и в «Демоне». Опираясь на теорию В.П. Белянина о типологии художественных текстов, основанных на выявлении эмоционально-смысловой доминанты авторов, мы можем определить текст поэмы как «печальный». Подобные тексты «лиричные по стилю, герой в них либо молод, жизнерадостен и полон надежд, но умирает в расцвете сил, либо уже стар, беден и оплакивает свою несостоявшуюся жизнь» [2, с. 139]. Эмоционально-смысловая доминанта «печального» текста состоит в том, чтобы дорожить каждым прожитым днем, любить жизнь. Вместе с тем жизнь в рамках такого мироощущения тяжела и изнурительна, поэтому смерть приходит как избавление от страдания, она сладка. Эмоциональная окраска и оценка времени в «печальном» тексте меняются от прошлого, которое прекрасно, но в нем сделано много ошибок, через настоящее, несущее страдания и чувство вины за прошлое, до будущего, в котором ждут только одиночество, холод, смерть» [2, с. 139-140]. В «Демоне» художественному конфликту придан небесно-астральный, вселенский масштаб и герой поэмы — субстанциальная сила, выступившая в мифологическом, но олитературенном, не в традиционно-христианском обличье. Это усиливает драматизм образа героя, единственность судьбы которого не позволяет ему даже надеяться на смерть, избавляющую от мук и страданий. В поэме М.Ю. Лермонтова, как в типичном «печальном» тексте, упоминается момент гармонии в прошлом Демона, те дни, «когда в жилище света Блистал он, чистый херувим», «когда он верил и любил, счастливый первенец творенья! Не знал ни злобы, ни сомненья...». Как только Демон потерял естественность и приобрел знание, зло и сомнение вселились в его душу. Он презрел созданный Богом жестокий мир, «Где нет ни истинного счастья, Ни долговечной красоты, Где преступленья лишь да казни, Где страсти мелкой только жить, Где не умеют 137 без боязни Ни ненавидеть, ни любить...». Его настоящее — это Божье проклятье, изгнание из рая, вечное страдание: «Лишь только божие проклятье Исполнилось, с того же дня Природы жаркие объятья Навек остыли для меня...». И если поначалу Демон пытался бунтовать, «сеять зло», мстить не только Богу, но и людям, которым уготована жалкая и ничтожная жизнь, то теперь, не встречая «сопротивленья — И зло наскучило ему». Герой постоянно возвращается мыслями в прошлое, переживая о потерянном счастье единения с Богом, светом. Все в окружающем природном мире напоминает ему о рае, но «кроме зависти холодной, природы блеск не возбудил В груди изгнанника бесплодной Ни новых чувств, ни новых сил; И все, что пред собой он видел, Он презирал иль ненавидел». Такого рода мироощущение вполне соответствует депрессивному видению мира. Герой постоянно находится в подавленном настроении, сожалеет об упущенных возможностях, переживает боль утраты. Картина мира депрессивных личностей «как будто покрыта для них траурным флером, жизнь кажется бессмысленной, во всем они отыскивают только мрачные стороны. Это прирожденные пессимисты... им часто кажется, что окружающие относятся к ним с презрением, смотрят на них свысока. Это заставляет их сторониться других людей, замыкаться в себе. Иной раз они настолько погружаются в свои самобичевания, что совсем перестают интересоваться окружающей действительностью, делаются к ней равнодушными и безразличными» [3, с. 252-254]. Все, что создано Богом, Его творения, воспринимаются Демоном сквозь эмоциональную пелену пессимизма. Прошлое вызывает лишь боль утраты, настоящее — страдание и одиночество, будущее — безысходность. Его внутренняя картина мира проецирует поражение, безнадежность. Депрессивность Демона рождается в неудовлетворенности божьим миром и поражает все существо героя. Таким образом, картина мира, представленная в «печальном» тексте «Демона», является картиной мира депрессивной личности. Депрессивность свойственна и героине поэмы — Тамаре: «Но, полно думою преступной, Тамары сердце недоступно Восторгам чистым. Перед ней Весь мир одет угрюмой тенью; И все ей в нем предлог мученью...». Автор указывает на светлое и свободное прошлое молодой княжны («Свободы резвое дитя», «веселья детского полна»). Настоящее — это потеря жениха, надежды на счастье в семейном кругу, прикосновение к познанию («И часто тайное сомненье Теснило светлые черты...»). Будущее — потеря естественности, приобретение знания и смерть. Психологический портрет Тамары содержит противоречивые черты, свойственные депрессивным личностям. С одной стороны: «улыбается она, Веселья детского полна», «все ее движенья Так стройны, полны выраженья, Так полны милой простоты...», она любить готова, приветлива, обладает чутким сердцем и добротой. С другой — пес138 симизм («Напрасно женихи толпою Спешат сюда из дальних мест... А мне не быть ничьей женою!..»), склонность к чувству вины, неуверенность в себе («О, не брани, отец, меня... Я вяну, жертва злой отравы! Меня терзает дух лукавый Неотразимою мечтой; Я гибну, сжалься надо мной! Отдай в священную обитель Дочь безрассудную свою; Там защитит меня спаситель, Пред ним тоску мою пролью. На свете нет уж мне веселья...»). Все это есть «основа амбивалентной (конфликтной в данном случае только внутренне) установки личности с депрессивной акцентуацией» [2, с. 146]. В основу эмоционально-смысловой доминанты «Демона», как типа «печального» текста, заложены следующие образные категории: одиночество, смерть, утрата, любовь. В.П. Белянин указывает, что герой «печальных» текстов «в молодости совершает ошибки и, оценивая свою жизнь как череду ошибок, неудач и трудностей, постоянно ощущает одиночество» [2, с. 150]. Действительно, и Демон, и Тамара каждый из них остается один на один со своей душой. Оба героя желают преодолеть чувство одиночества: Демон мечтает «с небом примириться», Тамара — вновь обрести утраченную естественность и покой. Души героев, как две кометы, несутся навстречу друг другу, чтобы сблизиться на миг и достичь цели. Демон стремится от зла познанья к утраченной гармонии бытия. Тамара же — к приобретению знания. Но лишь соприкоснувшись, дороги героев вновь расходятся, что связано с идеей добра и зла в поэме. Ю. Манн отмечает, что «попытка Демона преодолеть отчуждение есть буквальное стремление возвратиться к Богу... И его нравственное возрождение означает буквальный отход от одной субстанции к другой — от зла к добру» [4, с. 224]. Но примириться с небом Демон желает без раскаяния, без признания вины перед Творцом. Таким образом «его возвращение — это как бы вторичная попытка испытать судьбу, оставив не отмененным и не разрешенным весь прежний горестный опыт» [4, с. 225]. Его злое начало снова приводит к неудаче — к повторному отвержению Богом и одиночеству, к превращению из «промежуточного» существа («То не был ангел-небожитель... То не был ада дух ужасный», «Он был похож на вечер ясный: Ни день, ни ночь, — ни мрак, ни свет!..) в адское («Взвился из бездны адский дух»). Движение Тамары по линии «добро — зло — добро» связано с другой депрессивной доминантой — смертью и мотивом посмертной любви. «Печальные» тексты очень часто завершаются смертью главных героев» [2, с. 147]. В случае с Тамарой смерть является спасением, возрождением и возвращением ее чистой души к добру, к Богу. «Дни испытания прошли: С одеждой бренною земли Оковы зла с нее ниспали... Ценой жестокой искупила Она сомнения свои... Она страдала и любила — И рай открылся для любви!» — эти слова Ангела становятся ключевыми в понимании концепции очистительной любви. В «грехопадении» Тамары — жертвенное страдание, самоценное 139 и ставящее героиню на грань святости. Ф. Риман в «Основных формах страха» (1999) отмечает, что у людей с депрессивной акцентуацией личностных черт «имеется большая и искренняя способность любить, готовность к самоотдаче и жертвенности. Они охотно переносят жизненные трудности вместе с партнером, их личность внушает чувство безопасности, искренности и беспричинной расположенности». Но у Демона другое отношение к любви. Его стремление переродиться через любовь связано со страхом утраты. Отвергнутый Богом и небесными братьями, герой сосредоточивает все свои душевные силы на Тамаре, в образе которой воплощается «ангельское начало», контрастирующее с его «демонической сущностью». Любовь Тамары для Демона равноценна новой жизни, утрата ее — полное отчуждение от Бога и превращение в адский дух. Герой стремится полностью завладеть чистой душой Тамары. Ее гибель не приводит «могучий дух» к победе, а опустошает его внутренне. Отторжение души Тамары от демонического является не только результатом воздействия божественного, но и победой ее собственных внутренних устремлений к небесному свету и добру. Так, в умении героини искренне любить развиваются самые лучшие стороны ее натуры. Как в любом человеке, в Тамаре идет борьба противоположных начал человеческого характера, и, несмотря на искушение злого духа, Тамаре удается проявить самостоятельную волю к добру. Итак, депрессивные акцентуации в поэме М.Ю. Лермонтова «Демон» проявляются во внутренней картине мира героев, в чувстве утраты и одиночества, в бессмысленности борьбы, в страдании, воспринимаемом как данность, в отношении к любви и смерти. Но депрессивность в структуре эмоционально-смысловой доминанты исследуемого текста проявляется и в таких семантических комплексах, как: небо — земля, день — ночь (свет — тьма), радость — печаль, жизнь — смерть, светлые очи — угаснувшие очи и т.п., а также в таких образных категориях, как возраст (юность/радость), тяжесть, грех, вздох (стон). Все перечисленное еще требует глубокого исследования, основанного на теории психологического литературоведения. Примечания 1. Цит. по: Лермонтов, М.Ю. Сочинения в двух томах. Том первый / М.Ю. Лермонтов. — М.: Правда, 1988. — 720 с. 2. Белянин, В.П. Психологическое литературоведение. Текст как отражение внутренних миров автора и читателя: Монография / В.П. Белянин. — М.: Генезис, 2006. — 320 с. 3. Ганнушкин, П.Б. Особенности эмоционально-волевой сферы при психопатиях // Психология эмоций. Тексты / П.Б. Ганнушкин. — М.: Наука, 1984. — С. 252-254. 4. Манн, Ю.В. Русская литература XIX века: Эпоха романтизма / Ю.В. Манн. — М.: Аспект Пресс, 2001. — 447 с. 140 А.А. Деготьков «Репертуарный поставщик» Александринского театра. К вопросу о стилевом своеобразии драматургии В.А. Дьяченко Виктор Антонович Дьяченко (1818-1876) — один из недостаточно исследованных русским литературоведением писателей, драматургия которого преимущественно относится к эпохе 1860-1870-х годов. Вошедший в русскую литературу в конце 1830-х годов, известный театральной публике с 1861 года, времени постановки на сцене Александринского театра трехактной драмы «Жертва за жертву», он пользовался заслуженной популярностью в течение около двадцати лет. Перу В.А. Дьяченко принадлежат 20 пьес, составивших пятитомное собрание сочинений, издававшееся дважды (в 1873-1876 и 1892-1893 годах); по некоторым сведениям, он автор еще более пятидесяти драматических произведений [1; с. 734]. Среди литературных опытов писателя есть стихотворения, прозаические зарисовки; в 1843 году он вел отдел театральных рецензий в «Харьковских губернских ведомостях». За пятнадцать лет активной творческой жизни В.А. Дьяченко занял определенную нишу в истории русского театра. Эпоха грандиозных исторических перемен, на пик которой пришлась и творческая реализация исследуемого драматурга, искала и нашла своих художников и проповедников. Писатели, имеющие самые разные идеологические воззрения и уровень таланта, воплощали свои представления об эпохе и общественных тенденциях. Выражая собственную гражданскую позицию, Дьяченко, «как человек передовой, был среди них» [2; с. 241]. В его многочисленных произведениях нашли отражение актуальные и вечные проблемы, сочувствие передовой молодежи. Особое внимание он уделял возникновению в жизни и литературе героя «нового времени», решая проблему его поиска с помощью обращения к разночинцам и женским образам. Это самобытный драматург, по-своему, через обращение к картинам поместной и провинциальной жизни, через новое использование классических сюжетов и ситуаций представивший русское общество, взвешенные взгляды на прогресс, отличные от противоборствующих консервативных и революционно-демократических течений самого разного толка. Особый интерес представляет его художественный метод, подаривший массу «чрезвычайно сценичных» [3; с. 423] пьес и ролей. Произведения драматурга отличаются привлекательной точностью характеристики быта и нравов, мастерски разработанной интригой, выразительной динамикой действия. Наличие и специфическое проявление стиля писателя — одна из важных характеристик любого художественного произведения. Важнейшими для характеристики художественного стиля Виктора Антоновича Дьяченко в целом мы считаем следующие моменты: 141 Пространственно-временную организацию произведений, то есть особенности обращения автора с художественным временем и местом действия (хронотоп); Жанровое своеобразие творчества в целом и специфика наполнения конкретных жанров, идейно-тематическая характеристика произведений; Язык автора в совокупности рациональных и эмоциональных характеристик создаваемых образов; Содержание и роль заглавий, а также их элементов; Наличие или отсутствие ремарки как экспозиционного, а также фактографического элемента; усиление роли детали в целом, а также применение речевой детали и речевой характеристики как ее (детали) разновидности в целях своеобразной компенсации. Повышенный интерес как к популярной в 1860-е годы теме разночинства, так и к «женскому вопросу» в процессе поиска среды, порождающей потенциально сильную часть нового общества. В рамках данной статьи мы ограничимся обзором пространственно-временной организации произведений и анализом роли детали в пьесах драматурга. Исследователь И.Р. Гальперин отмечает: «Создавая воображаемый мир, в котором действуют вымышленные лица и в большинстве случаев в условном пространстве, автор волен сжимать, расширять, обрывать и вновь продолжать время действия и пространство в угоду заранее ограниченной содержательно-фактуальной информации» [4; с. 87]. «Фрагментарность пространства», его «дискретность» [5; с. 82-83] особенно ярко проявляются в сценических произведениях, специфически ограниченных временными рамками спектакля. Это характерно для В.А. Дьяченко. В его пьесах, где воображаемый художественный мир во многом адекватен реальному, зритель, однако, нередко сталкивается с неожиданными переносами во времени или остановкой хронологического движения в случаях, когда автор стремится заострить внимание на динамике не действия, а чувства. Это свойство, называемое Д.С. Лихачевым «художественной трансформацией времени» [6; с. 78], проявилось уже в дебютной драме зрелого периода «Жертва за жертву». Два первых действия здесь включают события одного вечера и ночи, разворачивающиеся в комнатах помещичьего дома. Значение здесь имеет каждая секунда: совпадение действий всех основных персонажей порождает интригу. Третий акт происходит спустя пять лет, далеко от мест, где прошли события знаковой ночи. Примечательно, что здесь время не имеет никакого значения. Намного важнее диалоги и действия, которые происходят за довольно ограниченный период, успевая полностью изменить жизнь все тех же лиц. Бочаров кается, Вельский практически освобожден, Ольга бросает вызов догматическому по отношению к каторжанам обществу. В более позднем драматическом очерке «Прямая душа» действия также разведены во времени и перерыв составляет около полутора лет. 142 За редким исключением пьесы Дьяченко обращаются, судя уже по названиям, к частной (семейной) жизни современников. Вопросы самого большого исторического значения рассматриваются также в пределах несколько ограниченной сферы гендерных отношений, что актуализирует произведения для рядового зрителя и делает авторскую мысль нагляднее. Причем это не сужает идейное содержание. Противостояние князя-отца и сына, к примеру, в «Семейных порогах» выходит на уровень не просто семейного непонимания между отцом и сыном, но и — глубже — рассматривает общественный конфликт консервативных и новых революционных сил. Примечательна тематика произведений, написанных в зрелый период творчества драматурга. Из двадцати основных пьес Дьяченко, включенных им самим в «Собрание сочинений», то есть признаваемых в качестве наиболее удачных, лишь в нескольких не исследуются любовный треугольник, проблемы семьи и брака в общем или частном их проявлении, или автор сознательно не обращает на этот аспект внимания. По сути, однако, автор говорит о целой гамме общегражданских проблем, не исключая «семейного» и «женского» вопросов, облекая это в форму глубокого исследования взаимоотношений полов. Произведения В.А. Дьяченко отличают: частое отсутствие ремарок, которые позволяли бы представить авторский замысел более определенно, а также расширенные функции речевых характеристик, за счет которых в данных условиях представляются образы и события. К примеру, на речи персонажей строится событийная канва в целом бессюжетных «сценах провинциальной жизни» («Вечер докладного дня», 1864 год). Дьяченко не приводит ни одной детали, касающейся обстановки (вся экспозиция обозначена двумя словами: «Приемная. Вечер» [7; с. 98]); ни разу не обращается к географическим названиям; афиша, знакомящая с действующими лицами, абсолютно лишена каких-либо комментариев, касающихся не только их характеров, но даже физического состояния и возраста. Своеобразной «компенсацией», позволяющей восстановить истинную картину дел, в произведении является речевая деталь, не всегда заметная, но имеющая принципиальное значение для сценического воплощения ролей и адекватного восприятия зрителем. Деталь в целом играет немаловажную роль в пьесах В.А. Дьяченко. В пьесе «Жертва за жертву» в первых же строках упоминаются деньги, причем именно та сумма, а именно шестьдесят тысяч, в пропаже которой обвинили главного героя, инженера Вельского. Желание завладеть богатством легло в основу детективной части интриги. Что характерно для писателя, в финальной сцене, развязке он вновь обращает внимание на некоторые суммы. Мы выясняем, что в одной партии преступников находятся люди с разной степенью вины: убийца и невинно осужденный Вельский; вор Бураков, укравший, по собственному признанию, «136 рублей 12 копеек» [8; с. 63] и осужденный по совокупности преступлений Бочаров. Таким образом, детали усилива143 ют контраст. При этом Дьяченко избегает бытовых, не несущих идейного подтекста деталей, нередко применяемых даже А.Н. Островским. Основой интриги становится даже кольцо, потерянное в «Институтке». Забытая табакерка в «Светских ширмах» вынуждает любовников искать прикрытия от подозрений мужа и найти его в личности несчастной Сашеньки Трубниковой (Багровой), чье иллюзорное семейное счастье также разрушено незначительным на первый взгляд письмом. Анализ семантики заглавий в совокупности с контент-анализом пьес показал: автор уже в названии формулирует основную проблему произведения, определяя его смысловую доминанту и структурные особенности. Кроме обозначения таким образом концептуальных начал в содержании пьесы, в большинстве случаев речь идет об отражении идейной позиции писателя, избирающего тот или иной вопрос в качестве объекта творческого интереса. Драмы, комедии и трагедии Дьяченко более многих иных отвечали запросам и интересам общества. Как любой писатель-беллетрист, он не только ставил проблемы, но и предлагал их простейшее решение, исключая крайности. Как знаток театральной режиссуры, жанров и амплуа, автор предоставлял положительное явление на фоне многих писателей, о чем также пишет не один критик. В многочисленных пьесах В.А. Дьяченко, используя самобытный драматургический талант и сложившийся в процессе творческого развития художественный стиль, деятельно осваивал актуальные и вечные проблемы общества. Его деятельность оказала серьезное влияние на репертуар русского театра с 1861 по 1876 год. Художественное осмысление феноменальной популярности пьес «забытого» драматурга открывает новые горизонты для теоретиков и практиков русского театра. Примечания 1. Русский биографический словарь / [Под набл. председ. рус. историч. общ.-ва А.А. Половцева]: В 25 т. — СПб.-М.: Типография тов.-ва «Общественная польза», 1905. — Т. 5. — С. 733-734. 2. Линский, В. Забытый драматург / В. Линский // Театр и искусство. — 1900. — № 12. — С. 238-241. 3. Русские писатели. 1800-1917: Биогр. Словарь. Т. 2: Г-К / Гл. ред. П.А. Николаев. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1992. — 623 с. 4. Гальперин, И.Р. Текст как объект лингвистического исследования / И.Р. Гальперин. — М.: Наука, 1981. — 139 с. 5. Есин, А.Б. Литературоведение. Культурология: Избранные труды / А.Б. Есин. — 2-е изд., испр. — М.: Флинта: Наука, 2003. — 352 с. 6. Лихачев, Д. Внутренний мир художественного произведения. / Д.С. Лихачев // Вопросы литературы. — 1968. — № 8. — С. 74-82. 7. Дьяченко, В.А. Вечер докладного дня (Провинциальные сцены) / В.А. Дьяченко // Русская сцена. — 1864. — Т. 6. — С. 98-112. 8. Дьяченко, В.А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1: 1861-1863. / В.А. Дьяченко. — М.: Тип. В. Готье, 1873. — 345 с. 144 Г.А. Доброзракова Аналитическая работа на семинарах по стилистике Одной из наиболее актуальных проблем, возникающих в ходе семинарских занятий по стилистике со студентами первого курса специальности «Связи с общественностью», является овладение обучающимися методикой стилистического анализа текста, поскольку именно он фокусирует основные понятия и категории стилистики, ее цели и задачи. К сожалению, в старших классах школы учащиеся не овладевают в должной степени навыками стилистического анализа, хотя о необходимости развития таких навыков немало говорится в методических рекомендациях для учителей. Стилистический анализ текста должен быть комплексным, опирающимся на учет различных лингвистических и экстралингвистических факторов речевого общения, проявляющихся в текстовой деятельности. Однако в условиях все сокращающегося количества часов на изучение русского языка и литературы и необходимости готовить учащихся к ЕГЭ возможностей заниматься стилистическим анализом текста в школе становится все меньше. Не случайно студенты-первокурсники испытывают затруднения на семинарах по стилистике. Умение анализировать тексты разных стилей вырабатывается на практических занятиях с опорой на следующий план: - тема (основной предмет речи); - сфера общения (в какой области человеческой жизнедеятельности встречаются произведения данного стиля — быт, наука, право, общественная жизнь, искусство и др.); - цель общения (доказать, побудить, дать оценку, вызвать определенное чувство, информировать о чем-либо и др.); - функция общения (коммуникативная, информативная, воздействующая; разновидности воздействия: на логику — логическое, на эмоции — экспрессивное, на волю — волюнтативное, на образную сторону человеческого сознания — образное); - ситуация общения (1 — 1, 1 — много, много — много); - форма речи (устная — письменная, монолог — диалог — полилог); - тип речи (описание, повествование, рассуждение и др.); - подстиль (разновидность стиля, характеризующаяся специфическими признаками); - жанр; - экстралингвистические признаки; - языковые признаки (стилистически окрашенные языковые единицы всех уровней — фонетического, лексического, фразеологичес145 кого, словообразовательного, морфологического, синтаксического, — функционирующие в различных текстах и определяющие стилистическую отнесенность текста). Безусловно, среди предлагаемых студентам для анализа текстов немало таких, которые относятся к публицистическому и художественному стилям. Язык художественного произведения способствует повышению уровня эстетической и речевой культуры учащихся, развитию их ассоциативного мышления, творческого воображения. На наш взгляд, образцовыми текстами для анализа являются тексты произведений С. Довлатова. Великолепный стилист, представитель эмигрантской прозы, не оглядывавшийся «в своем поиске на политическую и особенно — на эстетическую цензуру», С. Довлатов был одним из тех писателей, которые способствовали смыканию «традиций русского Золотого, Серебряного и Бронзового века в единую цепь эстетически ориентированной литературы» [5, 53-54]. На материале произведений С. Довлатова проиллюстрируем использование такого приема работы с художественным текстом, как интертекстуальный анализ. Понятию интертекста и интертекстуальности посвящено множество монографий, рассматривающих теоретические аспекты лингвистики текста. Среди них работы И.В. Арнольд «Проблемы диалогизма, интертекстуальности и герменевтики (в интерпретации художественного текста)»; С.В. Моташковой «Художественный текст — поле лингвистики и/или литературоведения?»; Ю.П. Солодуб «Интертекстуальность как лингвистическая проблема» и др. Несмотря на различия подходов, во всех дефинициях интертекстуальности можно выделить общий признак: «интертекстуальность — это маркированная определенными языковыми сигналами «перекличка» текстов, их диалог» [3, 27]. Хотя, как трактуется в психолингвистике и герменевтике, текст, существующий в сознании автора, и текст, создаваемый читателем, не тождественны, любой текст содержит материальные (языковые) сигналы, которые указывают направление интерпретации. Так, в повестях С. Довлатова «Зона» и «Заповедник» используется значительное количество языковых сигналов, а именно точных и неточных цитат, из романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», с помощью которых развивается один из важнейших мотивов довлатовских произведений — мотив поисков автопсихологическим героем Алихановым истинного «я» в процессе самопознания. В некоторых случаях интертекстуальная связь подчеркивается упоминанием в тексте фамилии писателя Лермонтов: в конце одного из «писем к издателю» в повести «Зона» читаем: «Только что звонил Моргулис, просил напомнить ему инициалы Лермонтова...» [1, 42]. Сравним цитаты М. Лермонтова («Герой нашего времени») и С. Довлатова («Зона»): 146 У М. Лермонтова: «...Я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книги» [4, 408]; У С. Довлатова: «Моя сознательная жизнь была дорогой к вершинам банальности. Ценой огромных жертв я понял то, что мне внушали с детства. Но теперь эти прописные истины стали частью моего личного опыта» [1, 40]; «В этой напрасной борьбе я истощил и «...Мне ли не знать, что такое душевная жар души, и постоянство воли» [4, 494]; слабость» [1, 40]; «Одни скажут: он был добрый малый, «Я увидел, как низко может пасть челодругие — мерзавец» [4, 474]; век. И как высоко он способен парить» [1, 16]; «Славный был малый, смею вас уверить, «В охране я знал человека, который не истолько немножко странен. Ведь, например, в пугался живого медведя. Зато любой надождик, в холод целый день на охоте; все из- чальственный окрик выводил его из равзябнут, устанут — а ему ничего. А другой раз новесия» [1, 40]. сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один...» [4, 371]. Перекличка довлатовского текста с лермонтовским наблюдается и в раскрытии таких мотивов, как мотив разочарования и мотив судьбы; все это позволяет глубже понять трагичность существования автопсихологического героя С. Довлатова и интерпретировать его как «лишнего человека» Нового времени. Как видим, «...неточная цитата может отражать лингвистическую трансформацию ранее известного образа в образ совершенно новый, но построенный по общей смысловой модели с первоисточником» [6, 74]. В связи с этим представляется уместным сконцентрировать внимание студентов на выявлении такого стилистического приема, как использование автором непосредственного точного или неточного цитирования лермонтовского текста для изображения внутренней, духовной жизни главного героя и на определении характерологической функции этого приема (идентификация образов). Интертекст, кроме того, можно понимать как один из стилистических приемов, использование которого становится чрезвычайно эффектным, когда ссылка на прототекст входит в состав тропа (у С. Довлатова чаще всего такой конструкцией является сравнение). Например, в повести «Наши»: «Шестнадцать старых коммунистов Ленфильма готовы были дать ему рекомендацию в партию. Но брат колебался. Он напоминал Левина из «Анны Карениной»; Левина накануне брака смущала утраченная в молодые годы девственность. Брата мучила аналогичная проблема. А именно, можно ли быть коммунистом с уголовным прошлым?» [2, 342]. В данном примере сравнение, включающее интертекст, несомненно, имеет иронический характер. Таким образом, наблюдения над стилистикой произведений С. Довлатова на семинарских занятиях помогают не только познакомить студентов с особенностями стиля писателя, но и привить навыки стилистического анализа. 147 Примечания 1. Довлатов, С. Зона // С. Довлатов. Собр. соч.: В 4 т. — СПб.: Азбука-классика, 2004. — Т. 2. — С. 5-168. 2. Довлатов, С. Наши // С. Довлатов. Собр. соч.: В 4 т. — СПб.: Азбука-классика, 2004. — Т. 2. — С. 277-380. 3. Кузьмина, Н.А. Интертекст и интертекстуальность: к определению понятий. Текст как объект многоаспектного исследования // Науч.-методич. семинар «Textus»: Сб-к статей. — Вып. 3. — Часть 1. — СПб. — Ставрополь, 1998. — С. 27-35. 4. Лермонтов, М. Герой нашего времени // М. Лермонтов. Избранные произведения: В 2 т. — М.: Художественная литература, 1967. — Т. 2. — С. 364-498. 5. Орлицкий, Ю.Б. Стиховое начало в прозе «третьей волны» // Литература «третьей волны»: Сб-к науч. статей. — Самара: Самарский ун-т, 1997. — С. 44-54. 6. Скопкарева, С.Л. Интертекст и современная литература // Современная литература: Проблемы изучения и преподавания: Сб-к статей в 2 ч. — Ч. 2. — Пермь: Пермский гос. ун-т, 2005. — С. 73-77. 148 Е.Н. Дубовскова Диалогичность как универсальная форма авторского философского самовыражения в философской лирике В процессе создания философской лирики «второй поэтической эпохи» ключевой проблемой для её создателей становится поиск адекватных форм выражения авторского сознания. Изучением субъектных форм выражения авторского сознания, столь значимых для лирического произведения, занимались такие ученые, как В.В. Виноградов, Л.Я. Гинзбург, Г.А. Гуковский, Ю.М. Лотман, Д.Е. Максимов, Л. Пумпянский, Н.Л. Степанов, Ю.Н. Тынянов, Б. Эйхенбаум. Эти исследователи сосредоточивали свое внимание преимущественно на разработке системы понятий, характерной для лирической поэзии в целом. Неразработанным оказался вопрос о соотношении разных способов выражения авторского сознания применительно к различным течениям в поэзии и по отношению к творчеству отдельных поэтов. В сфере изучения философской лирики Тютчева проблема автора и специфически для нее характерных форм самовыражения остается одной из самых непроясненных, сложных и малоизученных прежде всего на теоретическом уровне. Многообразие форм выражения авторского сознания в лирике Тютчева (автор как эпицентр создаваемого образа мира, вступающий в напряженный диалог со всеми эпохально значимыми проявлениями общественного самосознания, в том числе и наиболее заметными философскими и историософскими учениями; лирический герой, в котором индивидуальное, личностное начало постоянно оттесняется в глубь текста общечеловеческим, и который пытается выяснить свое отношение с миром и к миру, прежде всего, в сфере чувственно переживаемой мысли; поэтический мир как внесубъектная форма) при единой аксиологической основе и устремленности к напряженному историософскому и философскому познанию обязывают поставить вопрос о единстве и целостности лирики Тютчева, главной особенностью которой ученые называют диалог между основными субъектами сознания [4]. Термины «диалог» и «коммуникация» используются в нашей повседневной жизни едва ли не как синонимы к словам «общение», «беседа», «разговор». В словаре В.И. Даля дается следующая трактовка этих терминов: общение — «взаимное обращенье с кем-либо, сообщенье, сообщество»; беседа — «поучение, наставление особого нравственного содержания, способ объяснения, размен чувств и мыслей на словах, общительная речь между людьми»; разговор — «способ говорить, всякое взаимное сношенье людей на словах и то, что обоюд149 но было говорено»; диалог — «разговор между двумя или несколькими лицами» [9, Т. 2, 1625; Т. 1, 208; Т. 3, 1496; Т. 1, 1090]. Различают диалог в широком, обыденном смысле слова как «воспроизводящаяся по нормам и не требующая мысли деятельность» и в узком, или точном, смысле как «уникальная и неповторимая реализация мыследеятельности [22, 32]. Даже немое, бессловесное существо постоянно находится в состоянии диалогического общения с Другим — с природой, Богом, иными мировоззрениями, в конечном итоге с самим собой. Это одна из форм широко понимаемого диалога, который оказывается универсальным условием и принципом любого существования. Если иметь в виду диалог, пронизывающий весь жизненный мир, диалог как форму бытия, то его можно соотнести с мыследеятельностью в целом. С одной стороны, мыследействие, поступок могут интерпретироваться как особая форма высказывания: согласно Бахтину «человеческий поступок может быть понят только в диалогическом контексте своего времени» [3, 120]. С другой стороны, диалогическая форма общения обеспечивается особым образом организованным мышлением, которое также можно назвать диалогическим, или коммуникативным. В этом случае диалог рассматривается как «целостный взгляд на новый тип человеческих отношений» [5, 120], а потому — новый тип миропознания и мироощущения. Философия диалога разрабатывалась различными направлениями науки и мысли: это и капитальный труд о диалоге немецкого филолога Р. Гирцеля, и диалогическая антропология М. Бубера, и «философия коммуникации» Карла Ясперса, и работы А.И. Введенского и И.И. Лапшина о возможности постижения «чужого Я» [24]. Общим итогом исследований философских функций диалога стала проблема свободной творческой деятельности, которая мыслилась как «субъектсубъектные отношения, полифонирование личностей, каждая из которых является субъектом деятельности, отношений сотворчества» [5, 119]. Универсальной формой межсубъектных отношений стал диалог, «зиждущийся на ответственности за другого и на его утверждении» [15, 58]. Основополагающая роль в разработке теории диалога в культурологическом и философском аспекте как средства анализа художественных произведений, словесного текста и речи принадлежит М.М. Бахтину, рассмотревшему диалогические отношения автора и героя литературного произведения на примере романов Ф.М. Достоевского, который, по его словам, «обладал гениальным даром слышать диалог своей эпохи или, точнее, слышать свою эпоху как великий диалог, улавливать в ней не только отдельные голоса, но, прежде всего, именно диалогические отношения между голосами, их диалогическое взаимодействие» [2, 119]. На художественном материале великого русского романиста Бахтин формулирует философскую теорию диалогического отношения: «Быть — значит общаться диалогически. Когда диа150 лог кончается, все кончается. Поэтому диалог, в сущности, не может и не должен кончаться» [12, 338]. Диалог — это особый вид человеческих взаимоотношений, включающий «как противоречие, так и определенное единство, без которого невозможно диалогическое взаимодействие» [17, 182]. Анализируя источники полифонизма романов Достоевского, Бахтин обращается к эпохам, способствовавшим проявлению диалога: к сократовско-платоновским Афинам, Римской империи Петрония, к рубежу средневековья и Ренессанса, когда дал о себе знать кризис монологического единомыслия, а новое находилось в стадии становления. Тютчев, подобно Достоевскому, услышал свою эпоху, в которой «я» и «другой» не растворяются в «мы», а равнозначно сосуществуют в «большом диалоге», обостренным полифоническим слухом, он чутко различал в ее хоре отдельные громкие и тихие, спорящие и соглашающиеся голоса, смыслы их звучаний, взаимодействий и взаимовлияний. Он слышал уже не различаемый современниками отдаленный гул (эхо) ушедших эпох (античность, рубеж средневековья и Ренессанса) и еще не улавливаемый ими нарастающий гул будущего. И XXI век заявил о себе как эпоха ожесточенной борьбы за диалог, что было озвучено в выступлении Н.Д. Тамарченко на бахтинской конференции в Кракове в октябре 2005 г. В наше время диалог превратился в популярную модель жизни и мироощущения, так как становление человека, бытия в целом принципиально открыто в будущее, «не завершимо и не гарантировано определенным итогом, оно зависит от свободных поступков человека, его участия в диалоге» [13, 150], в конечном итоге от его безусловной нравственной ответственности. Концепция диалога (диалогичности диалогических отношений) как бытийной универсалии и высочайшей жизненной ценности разрабатывалась старшими современниками Бахтина А.А. Мейером, М.М. Пришвиным, А.А. Ухтомским, размышлявшими о диалогических отношениях в их иерархически высшей форме [14]; способность к собеседованию они связывали с определенным качеством человеческого сознания, с «доминантой на другое лицо» (А.А. Ухтомский): «Настоящее собеседование — есть дело трудного достигания, когда самоутверждение перестает стоять заслонкою между людьми» [19, 229]. В западноевропейской диалогистике (М. Бубер, Э. Левинас, Г. Марсель, Ф. Розенцвейг, Ф. Эбнер), опирающейся на литературную классику (М. Пруст, Ф. Мориак, Р.-М. Рильке, И.В. Гете, Ф.И. Тютчев, Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский), диалог трактуется «не как форма речи и не как жанр словесности, восходящий к античности, а как онтологически первичное отношение одного человека к другому» [15, 55]. Суть этого отношения — в общении, в рамках которого достигается единство бытия. Теоретическим истоком западноевропейской диалогистики стала материалистическая антропология Л. Фейербаха, его концепция проблемы человека, понимания человеческой сущности через призму отношений Я к Ты: «Человеческая сущность налицо толь151 ко в общности, в единстве человека с человеком, в единстве, опирающемся лишь на реальность различия между Я и Ты» [20, Т. 1, 143]. Универсальная форма Я-Ты отношения — диалог, возможный только на ответственности за другого и на его утверждении. Открыв другому доступ к себе, человек тем самым становится более доступным и для самого себя: «Каждый для самого себя есть «мы»»; «Мои близкие не только отражены во мне: они есть во мне, они составляют часть меня самого» [18, 39]. Направленная на утверждение общечеловеческих ценностей западноевропейская теория диалога во многом послужила противовесом присущему эпохе процессу дегуманизации, связанному с «разрывом первичных уз» и «отчуждением» [21, 123], будучи философией межличностного общения, избрала своим предметом отношения одного человека к другому. Термин «диалог» (разговор, беседа) как философское понятие, перерастающее в диалектику, зародился еще в Древней Греции. Диоген Лаэртский трактовал диалог как «речь, состоящую из вопросов и ответов о предмете философском или государственном, соблюдающую верность выведенных характеров и отделку речи» [10, 164]. Думается, именно такое представление о философской сущности диалога, зародившееся в условиях античной культуры, станет первоначальным импульсом в формировании феномена философского поэтического диалога Ф.И. Тютчева. В.В. Соколов, один из авторов монографии «История античной диалектики», рассматривает в качестве «подлинного основоположника диалектики в античном смысле слова Сократа, который, правда, свой метод ведения диалога именовал «майевтическим», т.е. облегчающим рождение истины» [11, 37]. Именно эта сосредоточенность на процессе «рождения истины», создание максимально благоприятных условий для ее постижения станут определяющими для Тютчева. Платон, сделавший имя своего учителя своим alter ego в своих диалогах, первым ввел в рассуждение систему вопросов и ответов и первым употребил в философии понятие «диалектика», которое станет базовым для последующего развития философской диалогистики и диалектики. Диалектик, по Платону, — это тот, «кто умеет ставить вопросы и давать ответы» [16, Т. 1, 425]. Искусство диалектики заключается в том, что «взяв подходящую душу, такой человек со знанием дела насаждает и сеет в ней речи, способные помочь и себе и самому сеятелю, ибо они не бесплодны, в них есть семя, которое родит новые речи в душах других людей, способные сделать это семя навеки бессмертным, а его обладателя счастливым настолько, насколько может быть счастлив человек» [16, Т. 2, 219]. Диалектика не решает поставленную задачу с уже готовым ответом, но в диалоге (т.е. в отношении с «другим») ведется поиск истины. Аристотель проводит различие между диалектикой и философией. Задача диалектики — «установить, в каком порядке и как зада152 вать вопросы», «ибо все это обращено к другому лицу; философа же, т.е. ведущего исследование для себя, это нисколько не занимает» [1, Т. 2, 506], т.е. Аристотель связывает диалектику с диалогом, а философию — с монологом. По убеждению же Гегеля, диалектика является основой всякого научного познания. Истина и сущность вещей состоит в том, что «все вещи противоречивы в самих себе» [8, 521]. «Противоречие — вот что на самом деле движет миром, и смешно говорить, что противоречие нельзя мыслить» [7, 206]. Сам термин «диалектика» уже в гегелевском смысле не случайно был взят из античной философии. Ведь для Гегеля, как и для Канта, суть диалектики сводилась к противоречиям, поскольку «все вещи противоречивы в самих себе» и потому постигаемы диалектическим методом как единство противоположностей. Диалог ведь и представляет собой комплекс различных противоречий между субъектами. Диалог, искусство ведения которого Платон назвал диалектикой, является наглядной моделью единства противоположностей. Условием подлинного диалога становилось осознание знаменитой сократовской формулы: «Я знаю, что я ничего не знаю». Тот, кто уже знает все, не нуждается в диалоге, он способен только на монолог, который не стремится к поиску истины. Следовательно, его цель — убедить собеседника в истине, которая ему уже известна. Гадамер справедливо отмечал, что «тот, кто в своих речах стремится лишь оказаться правым, а вовсе не проникнуть в суть дела», не способен к диалектическому диалогу, ибо «тот, кто полагает, что он все знает лучше, вообще не способен спрашивать. Чтобы быть в состоянии спрашивать, следует хотеть знать, т.е. знать о своем незнании» [6, 427]. Именно на этом основана идущая с античности пословица: «В спорах рождается истина». В своем первоначальном, обыденном значении слова диалог — обмен словесными репликами в ходе разговора двух или нескольких субъектов речи. Следовательно, диалогический характер носит любое высказывание, любой монолог — на самом деле скрытый диалог, любое «прямое непосредственно направленное на свой предмет слово, как выражение последней инстанции говорящего» [2, 231] — диалогично. Диалог, безусловно, направлен на выяснение истины, но не авторитарно провозглашенной, а становящейся, внутренне противоречивой, носящей полифонический характер, следовательно, невозможно исчерпывающе познать ее смысл. Диалогу, по утверждению Х.Р. Яусса, «принадлежат не только два собеседника, но и готовность познать и признать другого в его неповторимости, в его другости» [23, 98]. Это имеет место тем более, когда другой представлен текстом, не говорящим с нами непосредственно. Если речь заходит не о глобальных принципах бытия, а о многообразных субъективных формах человеческого сознания и самосознания, диалог перестает быть единственной возможностью участия в де153 лах мира. Эпоха расцвета диалогических форм человеческого общения и самовыражения — поздняя античность, Ренессанс, вторая половина XIX-XX вв. — сменялась недиалогическими: на смену античным любителям иронических бесед пришли христианские пророки и Отцы Церкви, провозглашавшие несомненное Слово и неоспоримую Правду: «Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдает слово Мое, тот не вкусит смерти вовек» (Евангелие от Иоанна, 8, 51); «Когда же придет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам» (Евангелие от Иоанна, 16, 13-14). Диалогизм тютчевской лирики рождался на пересечении мировой культурной традиции, ведущей свое начало от античности, и русской, еще хранящей память о языческом прошлом, но уже мощно сориентированной на христианский идеал. Античность выработала искусство философской беседы, умение «ставить вопросы и давать ответы» (Платон). В последующие переломные культурные эпохи Ренессанса, Просвещения и Романтизма искусство полифонической речи подвергалось многоуровневой трансформации с последующим осложнением взаимоотношений между «Я» и «Мы». Ренессансное духовно-телесное высвобождение личности; осознание, казалось бы, безграничных возможностей человеческого разума и теоретической мысли в эпоху Просвещения; культ индивидуалистического самоутверждения, в том числе и в форме гносеологического и онтологического бунта, сопровождаемого всеразрушающей иронией, в период романтизма внесли в искусство философского диалога принципиальные изменения. Обретая метафизическую глубину и эпистемологическую масштабность, он утрачивал свою изначальную ясность и четкость, внутреннюю равновесность, безусловные аксиологические ориентиры, погружаясь в сферу релятивистских гипотез. Перенесенный на русскую почву философский диалог не только сам по себе чрезвычайно интенсивно усваивался русской мыслью во всем своем культурном потенциале, но и одновременно резко активизировал отечественные традиции вербального самовыражения: представление о сакральной природе слова, о его высшей коммуникативной роли, об ответственности произносящего слово («высший подарок Бога человеку», по Гоголю) перед Богом и людьми. Может быть, именно поэтому философская мысль Тютчева, находясь в состоянии бесконечного поиска своего пути к Истине, осуществляла себя в необычайно интенсивном многоуровневом диалоге с философскими и социально-политическими системами предшествующих эпох и своего века: шеллингианством любомудров (Д. Веневитинов, А. Хомяков, С. Шевырев), пессимистической философской концепцией Е.А. Баратынского, позитивизмом (О. Конт, Э. Ренан, Г. Спенсер, Э. Литтре), натурфилософией (Ф. Шеллинг, Т. Кампанелла, Т. Шуберт), пантеиз154 мом (Б. Спиноза, И. Гете), экзистенциализмом (К. Ясперс, Г.Марсель, Н.А. Бердяев, М. Бубер, М. Хайдеггер, Ж. Сартр, А. Камю), антропологией философов чувств (Гаман, Гердер, Якоби). В конечном итоге лирика Тютчева всегда сверяла себя, непременно самоуточняясь, с христианским вероучением. Не христианская Истина о мире и человеке, а путь к ней современной цивилизации, общества, человека. Примечания 1. Аристотель. Сочинения: В 4 т. / Аристотель. — М: Мысль, 1976. 2. Бахтин, М.М. Проблема поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. — М, 1979. 3. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М.: Искусство, 1979. 4. Биншток, Л.М. К вопросу о мироотношении Тютчева / Л.М. Биншток // Труды Самаркандского университета им. А. Навои. — Самарканд, 1974; Биншток, Л.М. Субъектные формы выражения авторского сознания в лирике Тютчева / Л.М. Биншток // Проблема автора в художественной литературе. Вып. 1. — Ижевск, 1974; Биншток, Л.М. Субъектная структура стихотворения Тютчева «Кончен пир, умолкли хоры...» / Л.М. Биншток // Лирическое стихотворение. Анализы и разборы.-Л., 1974; Биншток Л.М. О композиции двух стихотворений Тютчева / Л.М. Биншток // Жанр и композиция литературного произведения. Вып. 2. — Калининград, 1976; Бройтман, С.Н. К проблеме диалога в лирике Тютчева / С.Н. Бройтман // Типологические категории в анализе литературного произведения как целого. — Кемерово, 1983. — С. 119-128; Лотман, Ю.М. Поэтический мир Тютчева / Ю.М. Лотман // Лотман, Ю.М. О поэтах и поэзии / Ю.М. Лотман. — СПб. , 1996. — С. 565-594; Скатов, Н.Н. По высям творенья / Н.Н. Скатов // Русская литература. — 2003. — № 4. — С. 3-28; Чижиковский, П.Б. Диалог культур в лирике Тютчева / П.Б. Чижиковский // Жанр и проблема диалога. — Махачкала, 1982. — С. 122-131. 5. Булавка, Л.А. Бахтин: диалектика диалога versus метафизика постмодернизма / Л.А. Булавка, А.В. Бузгалин // Вопросы философии. — 2000. — № 1. — С. 119-131. 6. Гадамер, Ганс Георг. Истина и метод. Основы философской герменевтики / Г.Г. Гадамер. — М.: Прогресс, 1988. 7. Гегель, Г.В.Ф. Сочинения. Т. I. / Г.В.Ф. Гегель. — М.-Л., 1930. 8. Гегель, Г.В.Ф. Сочинения. Т. V. / Г.В.Ф. Гегель. — М., 1937. 9. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. / В.И. Даль. — М.: Прогресс, 1994. 10. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Диоген Лаэртский. — М.: Мысль, 1979. 11. История античной диалектики. — М.: Мысль, 1972. Как справедливо отмечает Генрих Буш, «очевидно, что диалогические отно155 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. шения являются основой возникновения диалога как диалектического процесса, сторонами которого являются содружество и его отрицание» (Буш, Г. Диалогика и творчество / Г. Буш. — Рига, 1985.). Легова Е.С. Диалог в творчестве Ф.М. Достоевского как проблема философии М.М. Бахтина / Е.С. Легова // Вопросы философии. — 2005. — № 10. — С. 140-150. Мейер А.А. Новое религиозное сознание / А.А. Мейер // Бердяев, Н.А. Pro et contra. Антология. Кн. 1. — СПб. , 1994; Пришвин, М.М. Собрание сочинений: В 8 т. М.М. Пришвин. — М., 19821986; Ухтомский, А.А. Заслуженный собеседник. Этика. Религия. Наука / А.А. Ухтомский. — Рыбинск, 1997. Нестеров, И.В. Теории диалога в русской и западноевропейской культурных традициях / И.В. Нестеров, В.Е. Хализев // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. — 2004. — № 2. — С. 49-63. Платон. Сочинения: В 3 т. / Платон. — М.: Мысль, 1986. Столович, Л.Н. Диалог и диалектика / Л.Н. Столович // Вопросы философии — 2002. № 11. — С. 174-183. Тавризян, Г.М. Габриэль Марсель: бытие и интерсубъективность / Г.М. Тавризян // История философии. — М., 1997. Ухтомский, А.А. Заслуженный собеседник. Этика. Религия. Наука / А.А. Ухтомский. — Рыбинск, 1997. Фейербах, Л. Основные положения философии будущего / Л. Фейербах // Избранные философские произведения: В 2 т. — М., 1955. Фромм, Э. Бегство от свободы / Э. Фромм. — М., 1990. Щукин, В.Г. О диалоге и его альтернативах. Вариации на тему М.М. Бахтина / В.Г. Щукин // Вопросы философии. — 2006. — № 7. — С. 32-45. Яусс, Х.Р. К проблеме диалогического понимании / Х.Р. Яусс // Вопросы философии. — 1994. — № 3. — С. 97-107. Hirzel R. Der Dialog. Ein literaturhistorische Versuch / R. Hirzel. — Leipzig, 1895. T. 1-2; Бубер, М. Я и Ты / M. Бубер. — М.: Высшая школа, 1993; Ясперс, К. Всемирная история философии: Введение / К. Ясперс. — СПб.: Наука, 2000: Введенский, А.И. Очерки истории [русская философия] / А.И. Введенский. — Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, Б.г. (1991); Лапшин, И.И. Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии / И.И. Лапшин. — М.: Республика, 1999. 156 А.Р. Зайнутдинова Творческие задания в вузовском курсе «Русский язык и культура речи» Курс «Русский язык и культура речи» в настоящее время в соответствии с государственным образовательным стандартом введен на всех факультетах высших учебных заведений. Задачи курса предельно ясны: научить студентов свободно и грамотно использовать языковые средства, освоить нормы письменной и устной речи, расширить лингвистический кругозор. Студентам нефилологических факультетов данный курс, к сожалению, не всегда представляется важным для их будущей профессиональной деятельности. В связи с этим на первый план, по нашему мнению, выходит задача пробуждения интереса у студентов-нефилологов к русскому языку, к его неисчерпаемым ресурсам, созидательному началу. Большой отклик у учащихся вызывают задания творческого характера, построенные не как упражнения в школьных учебниках, а как лингвистические игры, в которых есть место для фантазии, эрудиции и неповторимого языкового юмора. Как показывает практика, выполнение подобных заданий способствует более глубокому пониманию языковых процессов и механизмов. Несмотря на то, что некоторые из представленных ниже заданий очень просты, они создают благоприятную атмосферу для изучения языка и вызывают положительные эмоции у студентов. Задания, связанные с фонетическим строем языка. А. Согласные и гласные звуки. Смыслоразличительная функция звуков рельефно выявляется, когда студенты в отрывке из известного стихотворения, песни, афоризма оставляют только согласные или только гласные звуки. К примеру, строку «Унылая пора, очей очарованье» можно зашифровать как «нлй пр чй чрвнй» или как «уыаа оа оэ оаоаэ». Студенты, расшифровывая загаданный отрывок, приходят к выводу, что основную нагрузку в различении значений слов в русском языке несут согласные звуки. Б. Глухие и звонкие звуки. Все парные звонкие согласные заменяются на глухие и наоборот, например, «Шил-пыл у папушги зеренький гозлиг». Выполняя это задание, студенты обнаруживают, что признак глухость-звонкость для русского языка является одним из основных. В. Твердые и мягкие звуки. В каком-либо известном отрывке учащиеся все согласные произносят или только твердо, или только мягко, таким образом, студенты слышат не свойственный для русской речи акцент, появляющийся при нарушении признака твердость-мягкость: [з’ай’к’у б’р’ос’ил’ь х’аз’ай’к’ь]. Г. Порядок звуков в слове. Студент выбирает тему и зашифровывает слова, переставляя в них фонемы. К примеру, для темы «Деревья», 157 анаграммы могут выглядеть так: зебраё, амальп, бряиан, польто и т.д. Разгадывая анаграммы, студенты не только тренируют свой фонематический слух, но и расширяют свой словарный запас, так как выбираемые ими темы могут быть очень неожиданными: марки автомобилей, столицы государств, музыкальные инструменты. Творческие задания на расширение лексического запаса. А. Рассказ по алфавиту. Написание рассказа, в котором слова выстраиваются по алфавиту, требует от студентов немалого воображения, но результат неизменно говорит о богатстве и гибкости русского языка и вызывает у слушателей улыбку, а иногда и аплодисменты. Вот лишь несколько зачинов таких рассказов: «Автобус Был В Городе Димитровград. Енот, Ёж Жили Здесь» (А. Салахова), «Александра Борисовна Волкова Гуляла Днем Еле Живая, Заикаясь И Кашляя» (Д. Ахметшина), «Авантюрный Бобр Временами Голодал, Днем Его Желудок Забастовал» (Н. Хамидова). Б. Рассказ на одну букву. Много удивительных слов находят студенты и тогда, когда пишут рассказ, в котором все слова, включая предлоги, начинаются с одной буквы; окружающий мир в таких рассказах выглядит загадочно и потому притягивающе: «Сегодня седьмое сентября, серая суббота. Сергей Сыроедов создал сентиментальную симфонию. Семнадцать слушателей сидели смирно, смакуя сладкие сырники, слушая создание Сергея» (Д. Ахметшина). Сочиняя подобные рассказы, авторы понимают, насколько богат русский язык синонимами и как мало из них мы, увы, используем в повседневной речи. Г. Расшифровка аббревиатур. Мы привыкли, что ГИБДД — это инспекция, а МГУ — это университет, но можно увидеть в этих буквах и другие слова. Студентам предлагается оригинально расшифровать известные аббревиатуры. Например, КПСС — кожаный портфель Степана Сидорова, ОАО — Организация Анонимных Оросителей (С. Кондратьева). Д. Словотворчество. Знакомясь со словообразовательным потенциалом русского языка, студенты учатся создавать окказионализмы. К примеру, от слова «дуб», используя существующие модели, можно сотворить такие слова: «дубиха» (жена дуба), «дубёнок» (ребенок дуба), «дубизм» (учение о дубах), «придубить», «дубнуть», «дубский» и т.д. Е. Антифразисы. При изучении антонимов студентам предлагается логическая игра, построенная на противоположных значениях слов. В известной фразе все слова заменяются антонимами; если у слова нет антонима, то оно заменяется более или менее противоположным по смыслу. Получается следующее: «Сало ничему не ноги» (Хлеб всему голова), «Пятьдесят четыре — мужик огурец впервые» (Сорок пять — баба ягодка опять), «Гигант-отец покинул сына, но промолчал великан» (Крошка-сын к отцу пришел, и спросила кроха). Задания, связанные с языковыми особенностями функциональных стилей. 158 А. Мини-сочинение в одном из функциональных стилей. Студенты получают простые темы для сочинений: «Машина времени», «Ах, эта мода», «Мобильный город», «Перерыв на обед», «Герой нашего времени» и т.п. Цель — создать текст в одном из функциональных стилей на выбранную тему. Например, тема «Перерыв на обед» в официальноделовом стиле может быть раскрыта так (автор — Н. Черникова): Начальнику предприятия заведующего столовой Мясоедова П.О. Заявление Прошу Вас пересмотреть график работы сотрудников и ввести 2 (два) дополнительных обеденных перерыва в связи с избытком в помещении столовой нижеперечисленных продуктов: 1) каша манная (120 порций); 2) котлеты без мясопродуктов (51 порция); 3) пирожки вчерашней выпечки (84 штуки). Заведующий столовой Мясоедов Подпись Б. Резюме от лица вымышленного персонажа. Для приобретения навыков оформления деловых документов студентам предлагается написать резюме, но не от своего имени, а от вымышленного персонажа (Деда Мороза, Онегина, Дюймовочки, Шрека и т.п.). Например, в резюме Дюймовочки электронная почта может быть обозначена как 2vershkaromashka.elf, в образовании указаны Школа певческих наук, Курсы по ведению хозяйства Полевой Мыши, а в дополнительной информации могут фигурировать водительские права на управление листом кувшинки (идеи Н. Черниковой). Опыт написания творческого резюме в дальнейшем поможет студентам преподнести свои данные в более выигрышном ключе для настоящих работодателей. Задания, направленные на развитие ораторского искусства. А. Скороговорки. Тренируя произношение отдельных звуков при помощи скороговорок, студенты получают дополнительные задания на умение управлять своей речью: увеличить/уменьшить темп, повысить/ понизить тон, придать интонационную окраску высказыванию. Хорошее владение своим голосом в будущем помогает студентам уверенно выступать на семинарах, конференциях, защите дипломных работ. Б. Монолог от неодушевленного предмета. Навык «говорить о чем угодно» вырабатывается, когда учащемуся предлагается произнести речь на 3 минуты от какого-либо неодушевленного предмета, при этом студент не знает заранее, от какого именно. Подобные монологи помогают увидеть в окружающей действительности такие моменты, на которые мы редко обращаем внимание, развивают творческий взгляд на события. В. Интервью не от своего лица. Диалогическая речь и умение отвечать на вопросы отрабатываются в такой ролевой игре, как конферен159 ция. Студенты сами выбирают персонаж, от лица которого они будут отвечать на вопросы: это может быть политик, артист, декан факультета, герой художественного произведения. Главная задача здесь — продумывание в деталях своей легенды, из которой вытекают аргументированные ответы на все вопросы, задаваемые так называемыми корреспондентами. Все перечисленные задания прошли неоднократную апробацию в студенческой аудитории на факультетах истории, психологии, географии, изобразительного искусства и дизайна, музыкальном факультете Татарского государственного гуманитарно-педагогического университета. В совокупности с теоретическим материалом и вдумчивой работой с текстом несложные творческие упражнения наглядно раскрывают богатство и притягательную магию русского языка. 160 Р.А. Закиров Ценный вклад в сопоставительную лингвистику Сравнительное и сопоставительное изучение славянских, тюркских и финно-угорских языков, установление свойственных им общих закономерностей и расхождений было и остается одним из ведущих направлений научных изысканий ученых-филологов Елабужского государственного педагогического университета. Не случайно именно в стенах этого вуза открылась специальная кафедра русского и контрастивного языкознания, которая готовит учителей русского языка и литературы для татарских школ и учителей татарского языка для русскоязычных школ. А научная продукция по контрастивной лингвистике преподавателей факультета татарской и сопоставительной филологии широко известна в научной и педагогической общественности. Поздравляя коллег с юбилеем, хочется сказать несколько добрых слов об одном из последних трудов по сопоставительному языкознанию, вышедшем в издательстве ЕГПУ. Это книга профессоров Х.Х. Салимова и Д.А. Салимовой «Сопоставителыная фонетика татарского и русского языков», выпущенная в качестве учебного пособия для студентов вузов по рекомендации Учебно-методического объединения по классическому университетскому образованию (1). Как известно, русский в татарский языки в типологическом плане изучены неплохо. Имеются вузовские учебники по сопоставительной грамматике Р.С. Газизова, З.М. Валиуллинной, преподавателей ТГГПУ, исследования по сопоставительной морфологии, лексикологии и синтаксису Э.М. Ахунзянова, Л.З. Шакировой, Р.А. Юсупова, М.З. Закиева, Ф.С. Сафиуллиной. Л.К. Байрамовой др. А сопоставительная фонетика татарского и русского языков до сих пор еще не была предметом специального исследования такого уровня. Уже с первых страниц рецензируемая книга привлекает внимание оригинальностью формы подачи материала. Вместо ожидаемого традиционного освещения общих и специфических черт фонетической системы двух языков основная часть работы включает в себя таблицы и 20 рисунков с пояснениями. Такая форма, на наш взгляд, позволяет наглядно и очень убедительно показать особенности русской и татарской фонетики. Новизной работы является и то, что в ней приведены и данные экспериментальных исследований авторов, новые разработки, часть которых ранее увидела свет только в труднодоступных для широкого круга читателей научных сборниках, а часть и публикуется впервые. Особенно ценным является рисунок 3 «Диаграмма татарских и 161 русских гласных, основанная на формантных данных» (с. 13) и дополняющая его таблица 3 «Области формант татарских и русских гласных (в герцах)» (с. 14). Представленные здесь акустические данные татарских и русских гласных позволяют понять причины сходства и различий в произношении конкретных звуков. В частности, из рисунка видно, что даже обозначаемые буквами и, у гласные в сопоставляемых языках не являются полностью идентичными в артикуляционно—акустическом отношении, как в этом убеждали нас авторы учебников по сопоставительной грамматике. Здесь же четко видна пи близость формантных структур по ряду и подъему татарского /ы/ и русского редуцированного /ь/. выступающего во второй слабой позиции после твердых согласных вместо а, о, е... Очень ценна в этой связи и таблица 7 «Сходство и специфичность звуков татарского и русского языков (с. 25), где все звуки сопоставляемых языков объединенны в четыре группы: 1) звуки, имеющие сходную артикуляцию в обоих языках: /у/, /и/, /п/, /6/, /т/, /д/, /г/, /к/, /ф/, / с/, /з/, /ш/, /ж/, /й/, /м/, /н/, /л/, /р/. 2) звуки, имеющие расхождения в артикуляции: /а/, /ч/, /х/, /х/, /п’/, /6/, /т’/, /г’/, /к’/, /ф’/, /с’/, /з’/, /м’/, /н’/, /д’/, /л’/, /р’/. 3) специфические звуки русского языка, 4) специфические звуки татарского языка. В рисунках 4-15 даны схемы рентгенограмм, а в рисунках 16-19 — совмещенные палатограммы отдельных звуков, показывающие различия и совпадения в положении активных и пассивных органов речи при их произношении в двух языках. Эти материалы окажут большую помощь учителям при работе над специфическими звуками неродного языка в школе. Наглядно и четко представлены данные о позиционных и комбинаторных звуковых изменениях в сопоставляемых языках (с. 23-24). Несомненный интерес вызывают и сведения об особенностях структуры слога (с. 28-30) и словесного ударения (с. 31-32). Новизной работы является то, что в ней впервые дается сопоставление морфонологических явлений двух языков (с. 26-27). Особо следует отметить тот факт, что в книге Х.Х. Салимова и Д.А. Салимовой заложены основы также сопоставительной графики. Авторами установлено, что в частоте употребления букв в татарских и русских текстах имеются большие расхождения, хотя имеет место общая закономерность, конкретные данные представлены в таблице 14 «Частота употребления букв в татарских и русских текстах» (в процентах). Очень полезна для учителей-практиков и таблица 15 «От буквы к звуку», где приведены звуковые значения всех букв кириллицы в разных положениях в русском и татарском языках (с. 33-57). Завершают работу 100 заданий, задач и упражнений (с. 63-73). Данная часть особенно ценна для преподавателей, ведущих дисциплину «Сопоставительное языкознание» в вузах, ведь до сих пор в их распоряжении не было материала для проведения практических занятий по разделам «Фонетика», «Графика». 162 Многолетний опыт преподавания курсов «Сопоставительная грамматика», «Сопоставительное языкознание» в вузе и перед школьными учителями дает нам основание для утверждения, что эта полезная, ценная, очень своевременная книга нуждается в переиздании большим тиражом для учителей татарского языка в русскоязычной школе и для учителей русского языка в татарской школе. Ибо то, что мы сейчас имеем, способно удовлетворить потребности только педагогических вузов (тираж 500 экземпляров, в свободной продаже в магазинах книги нет). При подготовке к переизданию работа может быть доработана с учетом особенностей аудитории, в частности, отдельные таблицы и рисунки требуют более подробных пояснений, а некоторые из них для большей наглядности следовало бы сделать цветными; нужно устранить технические недочеты в ответах к заданиям 56, 13, 14 (с. 73). Тогда этот труд станет не только серьезным вкладом в сопоставительное языкознание, солидным вузовским учебным пособием, но и настольной книгой учителей-словесников. Примечания 1. Салимов, Х.Х. Сопоставительная фонетика татарского и русского языков (в таблицах, схемах и упражнениях): учебное пособие для студентов вузов / Х.Х. Салимов, Д.А. Салимова. — Елабуга: ЕГПУ, 2007-80 с. 163 Ч.Ф. Закирова Замана геройлары (Ф. Сафин иҗатына бер караш) Хәзерге әдәбиятта «герой-мохит» мөнәсәбәте мәсьәләсен яктырту иң мөһим проблемаларның берсе булып тора. Ф. Сафин иҗатында әлеге мәсьәлә үзенчәлекле яңгыраш таба. Тормышыбызның сәяси-иҗтимагый ягына багышланган «Соңгы көз» (1989) әсәрендә Ф. Сафин төп игътибарын тоталитаризм корбаннарына әйләнгән кешеләр язмышына юнәлтә. Тоталитаризм, аның кеше шәхесенә йогынтысы повестьның төп темасы булып тора. Демократия әлеге феноменны төрле яклап чагылдыру мөмкинлеген бирә. Ф. Сафин совет чоры идеологиясен авыл тормышы, аерым алганда, авыл хуҗалыгы рәисе Замановның идарә итү юлларын күрсәтү аша яктырта. Әсәрнең үзәк герое — колхоз рәисе Тимерхан Заманов. Ул үз районында иң кодрәтле кешеләрнең берсе: партия өлкә комитеты әгъзасы, РСФСР Югары Советы депутаты. Заманов чын мәгънәсендә эш кешесе, киләчәккә карап эш итә торган җитәкче. Ул үз хезмәтенә җаваплылык белән карый. Аның «тырышлыгы» белән колхоз алдынгылар рәтендә санала. Повестьның 1965-1975 елларда иҗат ителгән әсәрләр белән уртак яклары булуын билгеләп үтәргә кирәк. Беренчедән, анда совет чоры әдәбиятыннан яхшы таныш сюжет: колхоз рәисе, райком секретаре, парторг һ.б. тормышы күзәтелә, аеруча колхоз председателе шәхесенә дикъкать ителә. Икенчедән, билгеле булганча, совет әдәбиятында мондый шәхес «эшлекле герой» мәсьәләсе яктылыгында карала. Әсәрләрдә әлеге геройны сурәтләгәндә, аның эшлеклелек һәм кешелеклелек сыйфатларына нинди мөнәсәбәттә булуына басым ясала. В. Нуруллинның «Күпер чыкканда», Б. Камаловның «Күнел кыңгыраулары» повестьлары шундыйлардан. Ф. Сафинның «Соңгы көз» повестенда бу күренеш үзенчәлекле яңгыраш ала. Язучы колхоз рәисен тискәре герой буларак күрсәтә. Үз чиратында әлеге тискәрелек җәмгыятьтәге түбәнлеккә каршы җавап буларак туа һәм Замановның башка кешеләргә — эшчеләргә, хатын-кызга («сөйгән яры» Рәхиләгә, хатыны Зөлхиҗәгә, Гөлчирәгә), улы Газизгә, районнан килүчеләргә, тормышка, эшкә карата мөнәсәбәтендә күренә. Заманов социалистик тормышка ясалма дөнья итеп карый. Моңа ул әле кечкенә вакытта ук төшенә. 1930 елларда Замановның әти-әнисе нахакка кулга алына, халык дошманы малае совет җәмгыятенең гаделсез законнарын үз җилкәсендә татый. Тимерхан шул чор, система таләп иткәнчә яшәүче булып өлгерә. Заманов үзен башка кешеләрдән өстен, тиңдәшсез хуҗа, бердәнбер хөкемдар итеп тоя, калган кешеләр — аңа буйсынучылар, ягъни коллар, шәүләләр. Кол бернинди дә хокукка ия 164 түгел, ул хуҗасына карусыз буйсынырга, боерганнарны, һичшиксез, үтәргә тиеш. Автор Замановның халыкка карата булган мөнәсәбәтен түбәндәгечә тасвирлый: «Керүчеләр, түргә узып, рәиснең дымсу, салкынча кулын кысканнан соң, урыннарына барып утыралар. Аларга рәис күз дә салмый, кәгазьләр караштырган килеш илтифатсыз гына якынайган шәүләгә кулын суза» [3;29]. Тимерхан — кырыс, кансыз, дорфа, тәкәббер. Совет җәмгыятенең кануннарын тормышка ашыруда Заманов үзе дә икейөзлеләнеп, битлек киеп, «уйнап» яшәргә мәҗбүр. Үзенең идарә итү юлында ул төрле «уеннар» тудыра. Әсәрдә уен тормышның гадәти хәл кебек күренеп тә, чынбарлыкта абсурд дәрәҗәсендә булган якларын сурәтләргә ярдәм итә. Замановның кеше тормышлары җимерүдән тәм табуы, аларның язмышлары белән уйнавы — нәкъ шундый күренешләрдән. Тимерханның шәхси тормышында мөһим урын алып торган ике хатын-кызга — хатыны Зөлхиҗәгә һәм сөяркәсе Рәхиләгә — булган мөнәсәбәтен алыйк. Ярату — ул яраткан кешеңне бәхетле итү, шуңа омтылу. Заманов өчен ярату, беренче чиратта, үзеңне «бәхетле» итү, үз мәнфәгатьләреңне канәгатьләндерү. Уен, ясалмалылык Замановның эшкә мөнәсәбәтендә дә күренә. Җитәкченең «эшлеклелек» сыйфатлары түбәндәге аспектта ачыла. Заманов колхозында төзелеш яхшы бара — яңа йортлар, балаларның җәйге лагере (чынлыкта, кунаклар өчен ял итү урыны), юллар төзелә. Әмма бу эшләр өске урам өчен генә. Аскы урамда «юллар батып үлмәле», колхозчыларның тормыш-көнкүреше башка якларныкыннан аерылмый [5; 3]. Әсәрдә «өске урам социализмы» белән «аскы урам социализмы» төшенчәләре шуннан туган. Өске урамда эшләнгән эшләр — район, Казан кешеләре алдында дәрәҗә ясау өчен эшләнә. Шулай булгач, рәиснең дәрәҗәсе — күз буячылык, уйнау нәтиҗәсе. Н. Гамбәр фикеренчә: «Социализм, гомумән, күз буяучылыкка корылган икән, Заманов аның «идеаллары»н осталарча тормышка ашыручы» [1; 8]. Тимерхан Заманов образы ярдәмендә язучы совет идеологиясенә, системага бәя бирә, аның халыкны куркак, мескен, кол хәленә китерүен билгели. Әсәрдә үткәрелгән төп идея — халык белән идарә итүче түрәидарәләрнең тыштан ил, халык өчен хезмәт иткәндәй күренеп тә, чынлыкта бозык, карак, әхлаксыз кешеләр икәнлеген күрсәтү. «Биек тауның башларында» (1999) романында тигезсезлек проблемасы ике аспектта чагылыш таба: тигезсезлек — кешеләр арасындагы гармонияне юкка чыгаручы көч; тигезсезлек — милләтләр арасында сугышка китерүче куркыныч. Әле романның пролог өлешендә үк автор моңа ишәрә ясап, «уй-гамьнәре, төс-кыяфәтләре, эш-гамәлләре ягыннан тигез булмаган кешеләр кебек үк, милләтләр арасында да тигезлек юк» [2;7], дигән фикер әйтә. Кешеләр арасындагы тигезсезлек авыл тормышы аша чагылдырыла. Авыл үзе үк ике төрле яшәеш чыганагы буларак күрсәтелә: матурлык, милли яшәеш чыганагы һәм негатив күренешләрне үзенә туплаган дөнья. Авылны матурлык чыганагы буларак күрсәтү милли яшәеш матурлыгы (Гафифә карчык, Госман һ.б. ның гореф-гадәтләргә, дингә хөрмәт 165 белән каравы, әхлагы, тәрбиясе), ана-бала мөнәсәбәтләренең матурлыгы (Хәкимә — Шәфкать), авыл кешесенең эчке дөнья матурлыгы (Шәфкать, Раушания, Тәкый һ.б. ), мәхәббәт һәм гаилә мөнәсәбәтләренең матурлыгы (Шәфкать — Раушания), хезмәт башкару матурлыгы һ.б. аша ачыла. Әсәрнең, бүгенге авыл яшьләренә бәйле каршылыклар, эшсезлек, эчкечелек, намуссызлык, катнаш никахлар кебек заман проблемаларын ачу Термос, Фрак, Мендель, Тарель кебек егетләрнең язмышы аша күрсәтелә. Эшсезлектән каңгырап, гаделсезлекләрдән аптырап йөрүче яшьләр явызлана, эчүгә сабыша, сугыша, кешеләргә зыян сала, төрле яманлыклар кыла. Яшьләр фаҗигасе бүгенге авыл, җәмгыять фаҗигасе буларак бирелә. Романның армия тормышы, XX йөзнең 90нчы елларындагы Чечен сугышына багышланган өлешендә Рәсәй армиясенең гаделсезлеге, негатив мохитнең килеп чыгышы, Хасистов, Головастиков кебек сержантлейтенантларның әлеге мохитнең «лаеклы» вәкилләре булып китүенең социаль сәбәпләре, гомумән, җәмгыятьнең кешегә йогынтысы күрсәтелә. Әсәрдә армия — кешене — солдатларны шәхес буларак юкка чыгаручы җинаятьчел микродөнья буларак сурәтләнә. Әлеге дөньяның асылы — кече сержант Веремеев сүзләре белән әйткәндә, «бүре законнары»на буйсындыру. Автор фикеренчә, бүгенге көндә җәмгыятебез кануннары кешелек сыйфатларын үстерү өчен түгел, киресенчә, шәхесне изү, җәберләү өчен төзелә һәм яши. Төрле гаделсезлекләр, җәбер-золым, автор сүзе белән әйткәндә, экзекуцияләр, җинаятьләр сержантлар, лейтенантлар тарафыннан эшләнүе әлеге фикерне дәлилли. Кешеләр арасындагы тигезсезлек тә солдатлар һәм сержант-лейтенантлар образлары аша ачык күрсәтелә. Берәүләр — кушканнарны, әмерләрне үтәүчеләр (солдатлар); икенчеләр — үзләрен башкалар гомерен куркыныч астына куярга, башкалар канын коярга хокуклы дип санаучылар (Головастиков, Хасистов). Шулай итеп, прозаик милли, иҗтимагый, фәлсәфи проблемалар аркылы җәмгыятьнең мораль халәте хакында чаң суга, бүгенге җәмгыятьнең мораль яктан җимерелүен, фәкыйрьләнүен шактый тулы яктырта. Язучы иҗатында кеше һәм әхлаклылык, миллилек бербөтен буларак карала. Әдәбият 1. Гамбәр, Н. Талантлы син, кеше туганым! / Ф. Сафин // Саташып аткан таң: Роман-трилогия. — Казан: Татар. кит. нәшр., 2003. 2. Сафин, Ф. Биек тауның башларында: роман / Ф. Сафин. — Казан: Тат газ. Һ. журн. нәшр., 1998. 3. Сафин, Ф. Соңгы көз: повесть, хикәяләр / Ф. Сафин. — Чаллы: «КамАЗ» нәшр., 1992. 4. Сафин, Ф. Чытырманда кош оясы / Ф. Сафин // Казан утлары. — 1994. — № 11. 5. Сафуанов, И. Өске урам социализмы / И. Сафуанов// Татарстан хәбәрләре. — 1993. — 22 июль. 166 О.В. Закирова Прилагательные «мраморный» и «античный» в описании Элен Безуховой В романе «Война и мир» около шестисот действующих лиц: главных и второстепенных, отрицательных и положительных, но по-своему интересных и неповторимых. Языковой материал, используемый Л.Н. Толстым для характеристики персонажей, невероятно богат и разнообразен. Цель статьи — рассмотреть прилагательные мраморный и античный, используемые Л.Н. Толстым в описании Элен Безуховой. Данные прилагательные, употребляясь в описании Элен Безуховой, прежде всего реализуют свои словарные значения: античный — «классически правильный, напоминающий красотой статуи древнего мира (о чертах лица, формах тела и т. п.)»; мраморный — «белый, гладкий, как мрамор (о коже, цвете лица)» [1]. Автор неслучайно вводит в описание Элен рассматриваемые лексемы. Описываемые в романе события происходят в начале ХIХ века. В этот период в искусстве, культуре, моде господствующим стилем был классицизм, и в дворянской среде эталоном красоты считались античные боги и богини, об облике которых мы можем судить по дошедшим до нас мраморным статуям. Л.Н. Толстой отмечает соответствие внешности героини этим древним образцам, указывая на то, что черты лица, фигура, цвет кожи Элен, напоминают античную статую. Ср.: — Папа, мы опоздаем, — сказала, поворачивая свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери [2, с. 22]; ...только на мраморном несколько выпуклом лбе её была морщинка гнева [2, с. 376]; Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той всё освещалось жизнерадостной, самодовольной, молодой, неизменной улыбкой и необычайной, античной красотой тела...[2, с. 18]. Прилагательные мраморный и античный реализуют в описании Элен не только отмеченные выше значения. В результате сравнения красоты женщины с красотой статуи живое существо приобретает особенности, свойства неживого предмета. Анализ употребления прилагательных мраморный и античный обнаруживает контекстуальные приращения семантики данных слов. У прилагательных появляются такие оттенки смысла, как «холодный», «каменный», «мертвый», передающие признаки объекта неживой природы. Происходит смысловая трансформация прилагательных. Тем самым, красота графини Безуховой, приобретает определения «холодная», «каменная», «мертвая». Ср.: Он видел не её мраморную красоту, составляющую одно целое с её платьем... [2, с. 241]. В понимании Л.Н. Толстого, Элен — холодная, мраморная статуя. В ней нет жизни, а где нет жизни, там нет 167 души. Используя в характеристике Элен прилагательные мраморный и античный, автор иносказательно указывает на бездуховность своей героини, что влечет за собой безнравственность, развратность её поведения. Таким образом, лексемы мраморный и античный, употребляясь в описании героини Л.Н. Толстого в прямом значении, обнаруживают скрытое приращение смысла, что можно рассматривать, как языковой прием, помогающий глубже раскрыть образ Элен Безуховой. Примечания 1. Словарь русского языка: в 4 т. / АН СССР, Ин-т рус. яз. — М., 1981-1988 (МАС). 2. Толстой, Л.Н. Война и мир: в 2 кн. / Л.Н. Толстой. — Т. 1-4. — М., 1970. 168 Т.В. Зверева «Гольбейнов сюжет» в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» Упоминание живописных полотен не относится к излюбленному приему Ф.М. Достоевского. Пожалуй, только два художника оказали существенное влияние на жизнь и творчество писателя — С. Рафаэль и Г. Гольбейн. Посещение «Сикстинской Мадонны» и «Мертвого Христа» — едва ли не главная цель европейского путешествия. Добавим, что «Сикстинская Мадонна» будет сопровождать Достоевского и в самое последнее путешествие: над смертным одром писателя висела копия знаменитого шедевра. «Идиот» — единственный роман, в котором проступают четкие контуры живописного сюжета. В последние годы в литературоведении возник целый ряд исследований, в которых актуализируется визуальная сфера словесного творчества. Несмотря на то, что достоевсковедение также было охвачено данной тенденцией и в этом направлении немало сделано, смысловой потенциал живописного сюжета далеко не исчерпан. Заметим, что почти все разыскания выстраиваются вокруг «Мертвого Христа» Г. Гольбейна, картины, ставшей своеобразным ключом к прочтению романа [2, 3, 4, 9, 10, 11, 13, 14]. Однако «картинный сюжет» выходит за пределы гольбейнова шедевра. Отличительной особенностью романа о «положительно-прекрасном человеке» как раз и является то, что называние картин становится здесь одним из смыслопорождающих принципов. Объектом изображения в «Идиоте» становятся, с одной стороны, картины действительно существующие, соотнесенные с внетекстовой реальностью («Мертвый Христос» и «Мадонна» Гольбейна), с другой стороны — картины, не выходящие за рамки романной действительности («швейцарский пейзаж», украшающий кабинет генерала Епанчина, «темные, закоптелые» масляные картины, висящие в доме Рогожина). Живописная линия в значительной степени осложняется тем, что в художественной реальности романа указанные выше картины переплетаются с полотнами воображаемыми — теми, о которых говорят герои. Таким образом, можно говорить о принципиальной нелинейности живописного сюжета, его многоаспектности. В свою очередь нам хотелось бы более подробно остановиться лишь на одной линии «картинного сюжета» — гольбейновой. Мы постараемся показать, что решающее значение для понимания романа «Идиот» имеет не одно, а сразу три полотна художника: «Мадонна», «Мертвый Христос» и «Пляски смерти». До настоящего момента картины, играющие столь существенную роль для понимания авторского замысла, рассматривались изолированно, вне соотнесенности их друг с другом. Представ169 ляется, что авторская идея была глубже, и следует поставить вопрос о взаимообусловленности гольбейновых полотен в художественной системе романа. «Гольбейнова тема» заявлена в «Идиоте» сразу. Князь Мышкин угадывает черты Мадонны в старшей дочери генерала Епанчина — Александре: «У вас какой-то особенный оттенок в лице, похоже как у Гольбейновой Мадонны в Дрездене» [8, т. VIII, с. 65]. Несмотря на то, что это единственное упоминание «Мадонны» в тексте, ее появление нельзя считать случайным. Известно, что данная картина, находящаяся в Дрезденской галерее, привлекла внимание Достоевского. Анна Григорьевна описывает, что Достоевский неоднократно возвращался к «Мадонне»: «Потом сходили мы опять и к Мадонне Гольбейна [6, с. 62]. В подготовительных материалах к роману писатель много говорит об этой картине и именно ей отведено центральное место. Одно из таких упоминаний заслуживает особого внимания. «NB. «Письмо (слог Гольбейновой Мадонны)» [8, т. IX, с. 183]. Примечательно, что Достоевский неоднократно возвращается к этой записи, она возникает на месте следующей перечеркнутой фразы: «Письмо (Гольбейнова Мадонна)» [8, т. IX, с. 183]. Ритм живописного полотна, таким образом, может быть положен в основание словесного текста. В окончательной редакции романа «Мадонна» Гольбейна уходит на второй план и перестает играть ту решающую роль, которая была ей предначертана в первоначальном замысле, но мысль о том, что живописный стиль может стать основой письма, по-видимому, не оставила Достоевского. Однако окончательный текст будет ориентирован на другое полотно Гольбейна... Общепринято полагать, что на первом плане находится «Мертвый Христос». Действительно, движение событийного сюжета, непременно сосредоточенного вокруг картины, указывает на то, что именно данный шедевр Гольбейна играет решающую роль. Однако на сегодняшний день о «странной картине» написано так много, что вряд ли имеет смысл в рамках данной работы еще раз возвращаться к смысловым нюансам данного сюжета. Отметим лишь, что почти все писавшие о романе сходятся во мнении, что «...в центр романа встал (лег) мертвый Христос на картине Гольбейна. Идея же «князя Христа» осталась утаенной и проблематичной» [3, с. 131]. Если «Мертвый Христос» является своеобразным композиционным и идейным центром романа, то «Пляски смерти», не упомянутые в тексте ни разу, лежат в основании его письма. Известно, что в отличие от «Мертвого Христа» и «Мадонны» «Пляски смерти» не произвели на Достоевского большого впечатления: «На стене она показала нам снимок с картины Holbein’a, изображающей «Танец смерти», где представляется смерть, окруженная различными людьми. Посмотрев картину, Федя сказал: «Славны бубны за горами», то есть что про эту картину так много говорили и кричали, но, может быть, снимок ока170 зался не Бог знает что...» [7, с. 84]. Однако здесь важна не оценка Достоевского, а то, что гольбейновы «Пляски смерти» находились в сфере авторской рефлексии. В Базеле Достоевский намеренно идет к этой картине, но не получает ожидаемого впечатления. Внешнее разочарование писателя, о котором так подробно пишет Анна Григорьевна, не может являться окончательным свидетельством того, что изображенный Гольбейном «танец» не оказал влияние на пишущийся роман. На наш взгляд, именно «Пляски смерти» являются тем «визуальным фоном», благодаря которому многое в романе может быть переосмыслено. М.М. Бахтин проницательно писал о присущей романам Достоевского карнавализации. Уточним, что речь в романе «Идиот», повидимому, идет об особом карнавале — «плясках смерти». Характеристика жанровой специфики «плясок» чрезвычайно близка к той характеристике, которую можно дать жанровым особенностям творчества Достоевского в целом и роману «Идиот» в частности. Жан Делюмо [5] связывает возникновение жанра «данс макабр» со Швейцарией: именно здесь найдены самые ранние записи текстов, изображающих пляски «черной смерти», в дальнейшем именно в этой стране данный жанр получит наибольшее распространение, наконец, именно здесь расцветает талант Гольбейна, художника, создавшего самую знаменитую в истории человеческой культуры версию «Плясок». Как известно, в творчестве Достоевского образ Швейцарии занимает особое место. С одной стороны, Достоевский хорошо усваивает уроки Н.М. Карамзина, в «Письмах русского путешественника» которого развернуты идиллические картины швейцарских гор и водопадов. Вслед за Карамзиным в русской литературе Швейцария стала прочно связываться с топикой рая. Вместе с тем Швейцария, как было сказано выше, — страна, породившая в истории европейской культуры жанр «данс макабр». Достоевский гениально прочувствовал эту непозволительную близость «рая» и «смерти». Смертельный «танец» в «Идиоте» начинается в идиллической стране. Показательно, что в «Бесах», романе структурно близком «Идиоту», Швейцария также является источником всех будущих смертей и катастроф. Композиционные решения Достоевского удивительным образом совпадают с композиционными принципами «Плясок смерти» Гольбейна. Один из современных исследователей данного жанра В. Мириманов выделяет следующие его особенности: 1. «Во всех случаях линейная многофигурная композиция изображает некое шествие или процессию, в которой пары мертвый-живой следуют друг за другом; 2. «...В сцене не происходит коллективное действие. Событие — порой остродраматическое — совершается отдельно, внутри каждой, изолированной друг от друга пары, в точке пересечения живой-мертвый; 3. Каждая такая пара, как правило, представляет собой отдельную, замкнутую на себя композицию. «Происходящие в отдельных ячейках события можно рассматривать и как следующие одно за дру171 гим (в соответствии с иерархией), и как происходящие одновременно» [12]. О явлении парных героев как основополагающем принципе романов Достоевского говорил еще М.М. Бахтин. События всякий раз концентрируются внутри пары, и спор происходит между жизнью и смертью. Вихревой круговорот времени и событий приводит к тому, что граница между отдельными персонажами оказывается проницаемой. В роковом хороводе герои вынуждены меняться «местами», постоянно заступать на «чужую территорию». Отсюда их мистическая связанность, способность понять другого прежде, чем он понял сам себя. Следует отметить, что «парные» явления героев у Достоевского всегда чреваты потерей субъектности. В ключевых (кризисных) сценах романа герои как бы утрачивают собственную суверенность: «... я тебя наизусть (курсив мой. — Т.З.) во весь тогдашний день теперь знаю, как себя самого» [8, т. VIII, с. 302], — говорит князь Мышкин Рогожину. Характерно, что в романах Достоевского почти исчезают границы между отдельными речевыми сферами. Одним из излюбленных приемов Достоевского является прием «сходных слов и выражений», когда герои, удаленные друг от друга во времени и пространстве, произносят одни и те же фразы. Рогожин с удивлением отмечает сходство реакции князя и Настасьи Филипповны на портрет отца: «И вот точь-в-точь (курсив мой. — Т. 3.) она это же самое говорила недавно, когда тоже этот портрет разглядывала! Чудно, как вы во всем заодно теперь» [8, т. VIII, С. 178]. Необычность романа «Идиот» проявляется еще и в том, что за каждым героем закреплено определенное амплуа, каждый играет легко узнаваемую роль. Показательно, что в черновиках к роману Достоевский почти не называет героев по именам, предпочитая употреблять «прозвища»...: Идиот, Князь, Генерал, Генеральша, Дядя, Красавчик, Инженер, Сенатор, Дипломат, Отец, Жених и пр. Предварительные записи к «Идиоту» показывают, насколько медленно шел у Достоевского процесс формирования именной сферы романа. Иными словами, «роль» предшествовала «имени», имя как бы вырастало из «функции». В окончательном тексте романа тяготение к «ролевому имени» так же присутствует — Князь, Блудница (Настасья Филипповна), Мадонна (Аглая), Каторжник (Рогожин), Самоубийца (Ипполит). Каждый из героев занимает определенное положение в процессии, возглавляемой «черной женщиной». В «Плясках смерти» Гольбейна речь шла прежде всего о призрачности всякой земной роли. Кардинал, Король, Патриарх, Оруженосец, Мещанин, Монах, Ростовщик, Влюбленный, Отшельник и пр. оказываются вовлеченными в один и тот же танец, называемый Судьбой. Иерархия этих ролей оказывается иллюзорной, поскольку в конечном итоге человек — всего лишь невольный участник «смертельного хоровода». Чувство ужаса связано с мгновенным прозрением смерти. 172 Важно отметить, что Достоевский в значительной мере переставил акценты в звучании традиционной темы. В «Идиоте» речь идет не о бренности земного, а о принципиальном единстве исполняемых ролей. В мире Достоевского вихревое движение смертельного танца приводит к тому, что герои «обмениваются ролями». В Настасье Филипповне видится князю «страшная преступница», которая «только что сделала ужасное преступление» [8, т. VIII, с. 352]. Однако мгновение спустя Настасья Филипповна оборачивается Аглаей: «Он встал, чтобы пойти за нею, и вдруг раздался подле него чей-то светлый, свежий смех; чья-то рука вдруг очутилась в его руке; он схватил эту руку, крепко сжал и проснулся. Пред ним стояла и громко смеялась Аглая» [8, т. VIII, с. 352]. В воспаленном воображении князя героиня одновременно выступает и в роли «страшной преступницы» (прообраз Рогожина), и в роли Мадонны (Аглая). Настасья Филипповна пишет Аглае странные письма: «...она пишет мне, что в меня влюблена...» [8, т. VIII, с. 362]. Наконец, в последней сцене романа происходит перераспределение ролей сакрального сюжета. На месте распятого Христа — Настасья Филипповна, в роли плакальщиц — князь и Рогожин. Подобных примеров в романе множество. Вихревой танец захватывает всех и ускоряет время катастрофической развязки. Конфигурация героев, таким образом, носит принципиально подвижный характер. Герои прозревают в себе другого и себя в другом. Границы, отделяющие одного героя от другого, крайне призрачны: «И, наконец, мне кажется, мы такие разные люди на вид... по многим обстоятельствам, что у нас, пожалуй, и не может быть много точек общих, но, знаете, я в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часть только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть...» [8, т. VIII, с. 25]. Сама композиционная структура романа удивительным образом совпадает с визуальным решением «Плясок смерти», в основании которых заложен круговой принцип. В финале романа князь возвращается в Швейцарию, страну, из которой он вынес и первые ощущения жизни и первые предчувствия смерти. Однако в художественном мире Достоевского смерть не тождественна концу, поскольку не отнимает у человека его последний шанс — воскресение. М.М. Бахтин проницательно писал о том, что смерть в мире Достоевского «не может иметь никакого завершающего и освещающего жизнь значения» [1, с. 98]. Итак, каждая из картин Г. Гольбейна порождает самостоятельную сюжетную линию в «Идиоте». Каким же образом гольбейновы «тексты» пересекаются в смысловом пространстве романа? Думается, что «Пляски смерти» являются «визуальной основой» текста, это та первичная реальность, которой обременены герои и из которой каждый из них пытается вырваться даже ценой собственной жизни. Это крайняя несвобода человеческой личности, вынужденной помнить о смерти. Вместе с тем в лице каждого из героев Достоевского — оттенок гольбейновой «Мадонны» — неуловимый лик «высшего замысла о че173 ловеке» (Вл. Соловьев). «Мертвый Христос» — воплощение смерти, но не в ее окончательности, а в ее, если следовать бахтинской терминологии, кризисности. Это неимоверное физическое и духовное усилие, через которое необходимо пройти каждому для того, чтобы удержать в себе веру. Примечания 1. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского. — М., 1963. 2. Боград, Ганна. Произведения изобразительного искусства в творчестве Ф.М. Достоевского. — New York, 1998. 3. Бочаров, С. «О бессмысленная вечность!» // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. — М., 2001. 4. Бурдина, И. Живописный образ Христа в структуре романа Ф.М. Достоевского «Идиот» // Достоевский и мировая культура. — М., 1998. — № 10. — С. 44 — 53. 5. Делюмо, Ж. Танцы мертвецов и пляска смерти // Ж. Делюмо. Грех и страх: Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIIIXVIII вв.). — Екатеринбург, 2003. — С. 92-147. 6. Достоевская, А.Г. Воспоминания. — М., 1971. 7. Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. — М., 1990. 8. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. — Л., 1972 — 1990. 9. Касаткина, Т. Роль художественной детали и особенности функционирования слова в романе «Идиот» // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. — М., 2001. 10. Лепахин, В. Икона в творчестве Достоевского («Братья Карамазовы», «Кроткая», «Бесы», «Подросток», «Идиот») // Достоевский: Материалы и исследования. — СПб. , 2000. — С. 237-263. 11. Марченко, Е.И. «Странная картина» Ганса Гольбейна-Младшего в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» // Стиль — образ — время: проблемы истории и теории искусства. — М., 1991. — С. 93-118. 12. Мириманов, В. Образ смерти в искусстве средневековья // http:// www.rainstar.hut1.ru/reinc/smert-obraz.htm 13. Сливкин, Е. «Танец смерти» Ганса Гольбейна в романе «Идиот» // Достоевский и мировая культура: Вып. 17. — М., 2003. 14. Янг, С. Картина Гольбейна «Христос в могиле» в структуре романа «Идиот» // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. — М., 2001. 174 С.Д. Зливко Лингвотеоретическая характеристика образного компонента научно-лингвистических текстов Возрастание роли науки в современном обществе потребовало от лингвистики внимательного рассмотрения научного текста как способа коммуникации и как способа фиксации научного знания. Образность научного стиля и соответственно научного текста только в последнее время вошла в поле внимания ряда наук (теория познания, лингвистика, психология и др.). Объектом настоящего исследования стал образный компонент собственно научных, или академических текстов, авторами которых являются известные отечественные языковеды И.А. Бодуэн де Куртенэ, В.В. Виноградов, В.В. Колесов, Е.С. Кубрякова, А.М. Пешковский. В данной работе используется понятие образности как одного из способов вторичной номинации, при котором образ какого-либо денотата становится способом сравнительной квалификации обозначаемой реалии действительности. Образность в таком ее понимании в конкретном тексте объединяет в одну номинативную категорию разноплановые языковые и речевые явления (узуальная и контекстноречевая метафора, семантическая переакцентировка значения слова, образные фразеологические единицы и их трансформация, авторские фразеологические новообразования, актуализация внутренней формы слова, развернутая метафора и развернутая аналогия, синтаксические конструкции разных типов, позволяющие провести образные сравнения без метафорического сдвига в значениях лексем, и некоторые другие). Механизм образности как номинативной категории во всех случаях один — это актуализация таких признаков какоголибо денотата (при помощи его называния или указания на него) которые, проецируясь в сферу значения обозначаемой реалии, позволяют высветить в ней необходимые для данного акта номинации стороны. Под лингвотеоретической содержательной характеристикой мы понимаем описание нашего материала с точки зрения того, какие базовые теоретические представления о языке и речи манифестируются в исследованных научных текстах при помощи образной номинации. Как показал наш анализ, образность научного мышления выдающихся отечественных лингвистов наиболее активно проявляла себя тогда, когда объектом лингвистической интерпретации становились: 1) идея исторической изменчивости языка; 2) идея структурно-системной организации языка; 3) идея сложной, диалектически противоречивой природы языка и его единиц. 175 Как известно, сфера научных интересов выдающихся русских лингвистов во многом связана с историей русского языка. Идея исторического развития языка манифестирована главным образом через образную параллель языка в целом и конкретных его единиц с процессом биологической жизни: «Правильная этимология раскрывает лишь мотивы зарождения слова и первые шаги его социального бытования» [3, с. 15]. Реже для передачи идеи развития и изменения языка используются другие биологические образы; небиологические образы, реализующие в тексте идею изменения языка, встречаются спорадически. Образное подкрепление получает и другой лингвистический тезис — о структурно-системной организации языка. Во-первых, чаще всего это идея о дискретной сущности языковых единиц, которая манифестируется в нашем материале в основном за счет опредмеченного образа языка. В первую очередь это касается образного представления словаря: «Однако если согласится с тем, что в «речи» (parole) «слово» не дано и что оно является лишь категорией «языка как системы» (langue), то «слово» представится нам в виде тех кирпичей, из которых строится наша «речь» (parole) и некоторый репертуар которых необходимо иметь в памяти для осуществления речи» [7, с. 9]. Для образной демонстрации словообразовательных деривационных процессов обычно используются биологические образы роста или размножения: «Исчезнет бережно хранимый словесный корень — и нет того, что наросло на нем за многие века развития пытливой народной мысли, вернее думы, поскольку индивидуальная личная мысль, предстающая как народная, — это и есть дума» [4, с. 175]. Во-вторых, при помощи образов эксплицируется исследовательское видение языковой внутриуровневой и межуровневой иерархии. Наиболее впечатляет образное видение иерархии системы частей речи и их исторических изменений в работе А.М. Пешковского: «Это своего рода планеты нашей языковой солнечной системы (некоторые ученые, впрочем, выделяют глагол на место самого солнца), и нужны совершенно особые условия, чтобы какая-нибудь группа слов оказалась в положении астероидов.<...>Обычно же грамматические осколки, подобно мировым, попадают в сферу притяжения одной какой-нибудь планеты и падают на нее» [6, с. 132]. Мысль об историческом характере категории часть речи В.В. Виноградовым выражена в другой форме: «Так непродуктивные группы глаголов постепенно выходят за пределы грамматики. Грамматические ряды слов, размельчаясь, превращаются в «лингвистическую пыль» и рассеиваются поодиночке» [2, с. 359]. Сложная организация языка и его отдельных единиц — это, с одной стороны, то, что обязательно стремится передать лингвист, столкнувшийся с этой стороной языка в процессе исследовательской прак176 тики, и это, с другой стороны, то, что трудно передать при помощи стандартизованного научного стиля. Образная номинация в таком случае помогает решить этот «конфликт». Особенно часто к образной номинации языковеды прибегают при описании семантики слова: «Поскольку такая деятельность никогда не прекращается, семантическая структура слова, поворачиваясь то одной, то другой стороной в актах речи, сама оказывается не жесткой, раз и навсегда заданной системой. Динамична структура значения, поскольку в совокупности составляющих его денотативных, сигнификативных и ассоциативных характеристик всё время «высвечиваются» и используются разные компоненты» [5, с. 66]. Интересны образы, при помощи которых делается попытка раскрыть аналитико-синтетическую природу фразеологических единиц. Чаще всего используются образы застывших или трансформированных предметных субстанций: «К категории состояния тянется масса окаменелых фразеологических единиц, выступающих в функции сказуемого и выражающих качественную оценку или характеристику когонибудь или чего-нибудь» [2, с. 335]. По-видимому, только при помощи образа можно передать идею наитеснейшего сцепления в русском слове его номинативной семантики со словообразовательной структурой и формами словоизменения: «В имени существительном грамматика не подчиняет себе лексику целиком, а вступает с ней в тесное взаимодействие, как бы преодолевая сопротивление материала и не вполне его «формализуя». Поэтому-то и развитие аналитических отношений здесь встречает наиболее сильное и упорное противодействие в старой системе синтетического строя. Формы словоизменения у имен существительных впаяны в их словообразовательную, лексическую структуру» [2, с. 147]. Наиболее неопределенной и необеспеченной в достаточной мере понятийным аппаратом областью языкознания является психолингвистика. Когда лингвисты обращаются к вопросу о «языке в человеке», неизбежно возникает образ «склада», «хранилища», откуда извлекаются («изливаются») языковые единицы в процессе речепроизводства: «Раз известные слова существуют в умах громадного большинства народа и беспрестанно выливаются наружу, лексикограф обязан занести их в словарь, хотя бы против этого восставали и негодовали все лицемеры и тартюфы, не только являющиеся обыкновенно большими любителями сальностей по секрету, но тоже весьма охотно прибегающие ко всякого рода «ругательствам» и «сквернословиям» [1, с. 236]. Таким образом, по своей лингвотеоретической характеристике образный компонент научно-лингвистического текста в нашем материале манифестирует базовые лингвистические идеи, характеризующие язык как динамичное структурированное целое. 177 Примечания 1. Бодуэн де Куртенэ, И.А. Избранные труды по общему языкознанию: в 2 т. / И.А. Бодуэн де Куртенэ. — М.: Изд-во АН СССР, 1963. — Т. 2. — 391 с. 2. Виноградов, В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове) / В.В. Виноградов. — М.: Высшая школа, 1972. — 614 с. 3. Виноградов, В.В. Слово и значение как предмет историко-лексикологического исследования / В.В. Виноградов // Вопросы языкознания. — 1995. — № 1. — С. 5-34. 4. Колесов, В.В. «Жизнь происходит от слова...» / В.В. Колесов. — СПб: Златоуст, 1999. — 364 с. 5. Кубрякова, Е.С. Номинативный аспект речевой деятельности / Е.С. Кубрякова. — М.: Наука, 1986. — 156 с. 6. Пешковский, А.М. Русский синтаксис в научном освещении / А.М. Пешковский. — М.: Учпедгиз, 1956. — 511 с. 7. Щерба, Л.В. Избранные работы по языкознанию и фонетике / Л.В. Щерба. — Ленинград: Изд-во Ленингр. ун-та, 1958. — 182 с. 178 Е.В. Зонова Проблемы преподавания курса «История русской литературы» на нефилологических специальностях в современном вузе Человек, не любящий книгу, несчастен, хотя и не всегда догадывается об этом. Жизнь его может быть наполнена интереснейшими событиями, но он будет лишен не менее важного события — сопереживания и осмысления прочитанного. Е. Евтушенко Преподавание литературы в вузе коренным образом отличается от преподавания данной дисциплины в школе, и дело не столько в программе, количестве часов, методике обучения, сколько в самих участниках образовательного процесса. Чтение ребенка и подростка всегда определяется взрослыми: учителями, родителями, библиотекарями, поэтому оно отличается особой организованностью и направленностью. В вуз приходят взрослые люди, выросшие из школьной программы, «уставшие» от назиданий, проверок и оценок. Именно этим можно объяснить двоякое отношение к курсу «История русской литературы» среди студентов-заочников нефилологических специальностей: либо полное равнодушие при упоминании хорошо знакомых со школьной скамьи имен русских классиков, либо ожидание чего-то нового, неизведанного, желание переосмыслить уже прочитанное. Анкетирование, проведенное среди студентов-заочников нефилологических специальностей («Реклама» (2 курс), «Связи с общественностью» (2, 3 курс)), показало, что большая часть опрошенных (80 %) заинтересованы в современной русской литературе и в истории «репрессированной» литературы. Кроме того, около 50 % анкетированных ответили, что посещают лекции прежде всего для того, чтобы просто сориентироваться в мире книжных новинок и получить ответ на вопрос, что читать. Таким образом, интерес к современной литературе среди студентов объясняется, во-первых, недостаточной ее изученностью в рамках школьной программы, где акцент больше делается на классиков XIX — начала XX века, во-вторых, сложностью самого современного литературного процесса, отличающегося идеологическим и эстетическим разнообразием. Сегодня достаточно много пишется о духовном кризисе общества, о том, что наша страна постепенно из страны читающей превращается в страну «телевизионную», что властителем дум сегодня яв179 ляется не писатель, а скорее имиджмейкер, представляющий интересы господствующих социальных групп. Ректор Литературного института Б.Н. Тарасов так оценивает состояние духовного развития общества на сегодняшний день: «...все высшее, духовное и нравственное сводится к низшим пластам существования и бытия. У нас на первый план сейчас выходит материальная сторона жизни. В приоритете квартиры, машины, яхты, они становятся для человека самоцелью, а не средством, люди забывают совершенствовать свой внутренний мир. В государстве тоже сейчас доминирует экономика, хотя она должна быть лишь средством для развития культуры, науки, духовности, образования» [1, с. 17]. В таких жестких условиях рыночных отношений особая роль в современном гуманитарном образовании принадлежит преподавателю-филологу, профессиональному читателю, способному вызвать интерес и к литературе — самому достойному, что создано русскими как нацией (М. Горький), — и к самому процессу чтения. Пути решения этих непростых задач мы видим в следующем: При изучении древнерусской литературы и литературы XVIII века особое внимание уделять тому, что характеризует самобытность русского народа, постараться вызвать у студентов интерес к своим истокам, корням, культуре. Принцип изучения данных этапов литературного процесса: сегодняшнее становится яснее, когда открываешь художественное творчество своих предков. Разбирая творчество авторов, отдаленных от нас несколькими столетиями, по возможности проводить временные параллели, например, при рассмотрении «Жития протопопа Аввакума» целесообразно обратиться к творчеству В. Шаламова, который в своих произведениях часто обращался к образу пустозерского узника (стихотворение «Аввакум в Пустозерске»). На основе анализа «Колымских рассказов» В. Шаламова попробовать соотнести нравственную позицию писателей, разделенную тремя веками, и сделать вывод о традициях и наследовании в истории русской литературы. Анализируя творческое наследие классиков XIX века, предпочтение отдавать рассмотрению произведений, находящихся за рамками школьной программы (например романам «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского или «Анне Карениной» Л.Н. Толстого и т.д.). Это позволяет расширить представление у современных студентов о богатстве русской классической литературы, вызвать интерес к, казалось бы, уже известным авторам. Кроме того, практика преподавания показывает, что студенты-заочники с большим удовольствием говорят о прочитанных ими когда-то в школьные годы книгах в контексте «со-временности», рассуждают о вечных, «последних» вопросах, об относительности добра и зла, о человеке и обществе, о поиске идеала. Подобные часы общения заставляют многих из взрослых учащихся вновь возвращаться к тому, что изучают в школе уже их дети. 180 Давать максимально объективный и доступный, понятный анализ творческому наследию писателей современности и XX века. Это позволяет читательской аудитории становиться более компетентной и разборчивой и в книжных новинках, и в сложном литературном процессе XX века. Взрослое чтение в отличие от чтения детского избирательно, поэтому очень важно выявлять читательские и духовные потребности студентов, что поможет педагогу-словеснику правильно скорректировать учебные программы по литературе. Кроме того, необходимо учитывать, что главным фактором, который побуждает как детей, так и взрослых к чтению является любознательность. А поскольку современный человек — это в большей степени зритель, увидевший фильм («Дети Арбата», «Казус Кукоцкого», «Идиот» и др.), спектакль («Высшая мера», «Иудушка», «Свои люди — сочтемся» Кировского драмтеатра), а уже только потом, может быть, и читатель, обратившийся к книгам А. Рыбакова, Л. Улицкой, А. Лиханова, Н.В. Гоголя, А. Островского, на занятиях по литературе необходимо стимулировать любознательность студентов, внедряя в учебный процесс семинары, литературные часы, посвященные обсуждению увиденного фильма (спектакля) и прочитанной книги. Учитывать профессиональные интересы будущих специалистов, что довольно сложно в связи с самой спецификой литературного образования, призванного приобщить молодое поколение к духовным исканиям и размышлениям о цели и смысле собственной жизни вообще. И тем не менее студентам специальностей «Реклама» и «Связи с общественностью», например, будет интересно обсудить проблемы современного рекламного бизнеса, представленные в книге В. Пелевина «Generation П». Кроме того, будущее курса «История русской литературы», в частности на нефилологических специальностях, мы видим частью общего курса «Русской словесности», в который помимо выше названной дисциплины будут еще входить «Русский язык и культура речи» и «Риторика». Необходимость объединения всех этих дисциплин, на наш взгляд, продиктована вызовом времени, когда все большую роль в жизнедеятельности начинают играть компьютеризация и Интернет. В результате на первый план в мощном потоке информации теперь выходит видеоинформация, вербальная же информация не только отходит на второй план, но и постепенно теряет свою нормативность и речевую грамотность. Другими словами, многие современные деловые люди не умеют не только письменно, но и устно грамотно выражать свои мысли, не владеют культурой устного публичного выступления. А это предмет не только «Русского языка и культуры речи» и «Риторики», этому можно научиться, обратившись к произведениям великих русских писателей. 181 Внедрение в учебный процесс новых видов дидактического материала: проблемного, диалогового, мультимедийного. Мы попытались обозначить круг проблем и путей их решения с позиции молодого преподавателя, который, несмотря на небольшой опыт работы в вузе, считает, что, только осознав вызовы времени и сумев дать достойный ответ на них, педагоги-словесники снова смогут увидеть своих учащихся с хорошей книгой, заставляющей думать, смеяться, а иногда, может быть, и плакать. Примечания 1. Тарасов, Б.Н. Современные писатели разучились не только понимать, но и изображать светлое... / Б.Н. Тарасов // Учительская газета. — 2008. — 14 октября. — № 42. — С. 17. 182 М.И. Ибрагимов Мифопоэтика повести Ф. Байрамовой «Канатсыз акчарлаклар» В появившихся за последнее десятилетие научных публикациях по проблеме модернизма в татарской литературе их авторы в той или иной степени пишут о мифологизме как одном из проявлений модернистской парадигмы художественности, указывая на многообразие форм мифологизма: обращение к фольклорно-мифологическим образам и сюжетам, использование исторических мифологем, образов и сюжетов мусульманской мифологии. В татарской литературе XX века модернизм возникает дважды: в начале прошлого столетия и в его конце. Ю.Г. Нигматуллина, определяя место модернизма в литературном процессе первой трети XX века, пишет о редуцированности модернистских течений, обусловленной тем, что «наличие единой парадигмы культуры не дает возможности поляризации разнородных литературных явлений и выделения среди них модернизма как самостоятельного, автономного литературного течения» [2, c. 14]. «Вторая волна» модернизма в татарской литературе (конец XX века) характеризуется сменой доминант: социально-политическая доминанта начала XX века уступает место философской. «Доминирование философского содержания в парадигме татарской культуры конца XX века, — пишет Ю.Г. Нигматуллина, — стало базой и стимулом для возрождения модернизма» [2, c. 16]. Философский дискурс в модернизме конца XX века, по мнению Ю. Нигматуллиной, выражается в таких категориях, как «нулевая позиция», принцип «инь-янь», «игра», художественными эквивалентами которых выступают темы молчания, тишины, исторические мифологемы, принцип притчи и диалогизм [2, c. 111-159]. Мифологизм в татарском модернизме стал, с одной стороны, одним из проявлений возросшего интереса к национальной мифологии, истории, фольклору, что в равной степени относится как к культуре начала XX века, так и конца прошлого столетия. С другой, как и в европейском модернизме, мифологизм связан с неопсихологизмом, «универсальной психологией подсознания, оттеснившей социальную характерологию романа XIX века» [1, c. 296]. В этой связи интересными представляются произведения современной татарской писательницы Ф. Байрамовой, в которых обнаруживаются характерные для модернистской парадигмы художественности приемы: психоанализ, «поток сознания», игра. В произведениях Байрамовой человек зачастую изображается на границе двух миров — реального и ирреального, фантастическо183 го. Так, напрмер, в повести «Канатсыз акчарлаклар» (1988) предметом изображения становится человеческая психология в сложном переплетении сознательного и бессознательного, что позволяет интерпретировать ее с точки зрения психоанализа. Идея повести Ф. Байрамовой раскрывается через игру архетипами Анимы и Анимуса, по К.-Г. Юнгу — бессознательными представлениями, выступающими в образах женского начала в мужчине и мужского в женщине. Анимус в повести выступает в двух ипостасях: с одной стороны, это Бурекюз- первобытный земной мужчина, с другой — Ак йез, фантастический пришелец. Бурекюз и Ак йез — символические образы, символизирующие два начала в человеке — плотское (земное) и духовное (небесное). В абстрактно-символической форме Ф. Байрамова раскрывает столкновение в человеке этих двух начал. Обретение духовной целостности понимается автором повести не как отрицание одного из начал, а как их гармоничное соединение, синтез. Столкновение двух начал в человеке передается и на уровне хронотопа, который имеет сложную структуру. В структуре художественного времени выделяются настоящее (изображение обыденной, повседневной жизни героев), прошлое («правремя», когда первобытные люди впервые встретились с загадочными пришельцами) и будущее, понимаемое как обретение некогда утраченной гармонии. Художественное пространство структурируется по принципу бинарных оппозиций: небо — земля, закрытое пространство (пространство квартиры, психиатрической лечебницы, куда попадает героиня повести) — открытое пространство, сакральное пространство (мечеть) — профанное пространство. Важное значение в раскрытии идеи повести принадлежит хронотопу психиатрической больницы в главе «Монда». Образ психбольницы выступает как метафора современной жизни, как модель социального устройства страны (произведение создавалось в конце 1980-х гг. в перестроечное время)? и в то же время он соотносится с мифологемой ада. В мусульманской мифологии джаханнам образуется сочетанием концентрических воронкообразных кругов. В одном из описаний ада в Коране говорится о семи воротах ада. В этой связи обращает на себя внимание семь этажей психбольницы в повести Ф. Байрамовой и дихотомия восхождения — нисхождения. Восхождение в стенах психбольницы выступает как ложное, мнимое восхождение в инфернальном пространстве. Прозрение героини наступает тогда, когда в стоящей внизу обезумевшей толпе она видит Ак йез. Чувство любви выступает в данном случае как истинная ценность, противостоящая мнимым ценностям (в первую очередь — власти). Путь героини вниз к Ак йез — своего рода символ духовного очищения, за которым следует новое восхождение. Символика восхождения в данном случае связана с семантикой духовного восхождения, понимаемого как соединение мужского и женского начал, являющего184 ся основой бытия. Путь героев в повести Ф. Байрамовой — это путь к этому высшему единству. В древнекитайской мифологии и натурфилософии это единство передается символом Инь — Янь (Инь — символ женского начала, Янь — мужского), в юнгинианской теории архетипов — это единство Эроса и Логоса. В этой связи следует обратить внимание на композицию повести. Повесть состоит из 19 частей, каждая из которых имеет свое название. Названия глав лишены конкретики, они предельно абстрактны: «Анын теше», «Хатын», «Ир», «Алар», «Ул», «Анда», «Ир хэм хатын», «Мин», «Монда». В большинстве глав представлена психологическая точка зрения одного из персонажей, тогда как в последней главе — «Без» — точка зрения не соотносится с каким-либо отдельным персонажем, она сверхиндивидуальна. Такой прием актуализирует идею целостности, единства мужского и женского, души и духа, Эроса и Логоса. Это единство мыслится Ф. Байрамовой как возвращение когда-то утраченной целостности. Трагедия современого человека понимается писательницей как трагедия дифференцированного существования, отчуждения людей друг от друга. Отсюда лейтмотивом повести становится мотив поиска: Ак мангай и Ак йез ищут друг друга на протяжении тысячилетий и в результате Она (Хатын) находит его (Мин). У «Мин» есть Логос — вера в Бога, у «Хатын» — Эрос. Обретение героями друг друга — это воссоединение Логоса и Эроса. Таким существам нет места среди людей, вот почему повесть заканчивается мотивом превращения: Он и Она превращаются в белых чаек и устремляются к небу. Мифологизм в повести Ф. Байрамовой «Канатсыз акчарлаклар» может быть определен как «мифология социального отчуждения», суть которой, по мнению Е.М. Мелетинского, заключается в том, что «внеличные социальные силы, от которых человек зависит, оказываются проявлением сил надсоциальных, трансцендентных и приобретают фантастический характер» [1, c 352]. Подобного рода мифологизм обнаруживается и в некоторых других произведениях писательницы, в частности в повести «Кюл балыгы». Примечания 1. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа / Е.М. Мелетинский. — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. 2. Нигматуллина, Ю.Г. «Запоздалый модернизм» в татарской литературе и изобразительном искусстве / Ю.Г. Нигматуллина. — Казань: «Фэн», 2002. 185 Э.Р. Ибрагимова К вопросу о типах переводческих трансформаций Перевод — это то же перефразирование, но с одного языка на другой, наиболее часто употребляющийся в языке под термином «переводческая трансформация». Главная цель перевода — достижение адекватности. Основная задача переводчика при достижении адекватности — умело произвести необходимые переводческие трансформации для того, чтобы текст перевода как можно более точно передал всю информацию, заключённую в тексте оригинала, при соблюдении соответствующих норм переводящего языка. Переводческие трансформации можно разделить на четыре основные типы на основе следующих языковых уровней: фонетического, морфологического, синтаксического и лексического. Фонетическое преобразование исходного высказывания нельзя считать трансформацией, так как это — обязательный элемент перевода. Без замены «звуковых оболочек» значений перевод вообще немыслим. Если других изменений, кроме такой замены, не происходит, то это значит, что перевод выполнен исключительно с помощью подстановок. Часто наблюдаются преобразования на уровне частей речи, когда, например, одна часть речи переходит в другую. В переводоведении такие трансформации принято называть категориально-морфологическими. Их особенность в том, что они в минимальной степени отражаются на передаваемом содержании, например: «Ужас и недоумение овладели мною...» — «Мин куркып аптырап калдым...» («Капитанская дочка»). Достаточно нейтральны в этом отношении и синтаксические трансформации, например: «Лицо самозванца изобразило довольное самолюбие» — «Самозванецның үз-үзеннән канәгать икәнлеге йөзенә чыкты» («Капитанская дочка»). В этом переводе мы можем наблюдать асимметрию на синтаксическом уровне — подлежащее в процессе перевода стало дополнением, а дополнение — подлежащим. Данный пример отражает также тот факт, что в чистом виде переводческие трансформации встречаются редко. Гораздо чаще типы переводческих трансформаций образуют комбинации. Синтаксическая трансформация может заключаться в замене одного типа синтаксической конструкции другим, например: Невада не двинулась с места. Она смотрела ему прямо в лицо странным, задумчивым взглядом. Ее щеки, разрумянившиеся от ветра и снега, запылали еще ярче...» («Новеллы» О. Генри) — «Кыз, урыныннан да кымшанмыйча, ниндидер сәер, моңсу-уйчан бер чырай белән, егеткә төбәлгән, аның кар һәм җилдән болай да алсу бит алмалары тәмам кызарып чыккан...» Суть лексических трансформаций заключается в том, что в процессе перевода некоторые лексемы исходного высказывания заменя186 ются не словарными лексическими эквивалентами переводящего языка, а некоторыми контекстуальными эквивалентами, т.е. эквивалентами только на данный конкретный случай, которые при наложении друг на друга лексических систем исходного языка и переводящего языка не пересекаются. В частности, это находит свое отражение в том, что контекстуальные эквиваленты не являются эквивалентами в рамках двуязычного словаря, например: «Но я губил кистенем и обухом, а не бабьим наговором» — «...кистән һәм балта түтәсе белән, ә хатыннар шикелле әләкләп түгел» (а не хатыннар им-томы) («Капитанская дочка). В чистом виде эти типы переводческих преобразований встречаются не столь часто. Боле типичны комбинации трансформаций разного вида. Так, категориально-морфологическая трансформация возможна только в сочетании с преобразованием синтаксической структуры, поскольку переход одной части речи в другую обычно связан и с изменением ее синтаксического статуса, так как у каждой части речи своя определенная синтаксическая функция в предложении. Кроме основных четырех типов трансформаций, в переводоведении наблюдаются и «специфические» преобразования. Так, переводчиками нередко употребляется так называемый антонимический перевод, когда прямой путь невозможен или нежелателен. Средство выражения исходного языка заменяется противоположным по значению средством выражения языка перевода с отрицанием, например: Он выглядел не очень счастливым — Ул бәхетсез күренә иде. Антонимический перевод сопровождается оформлением отрицания действия или качества лексическими средствами, или, наоборот, явление, качество, свойство или действие, из семантики которых следует их отрицание, заменяются в переводе на лексические соответствия с семантикой наличия данного качества, свойства и т.д., но сопровождаются формальными аналитическими компонентами отрицания (рус. нет, не, тат. түгел). Этот тип трансформации является контекстуальным. Адекватная замена, как переводческий прием, находит применение при переводе идиом, традиционных метафор и т.п.: «Как это вас бог принес?» — «Сезне кайдан җил ташлады?»; «Небось: лошади чужие, хомут не свой, погоняй не стой» — «Менә сиңа кирәк булса: атлары кешенеке, камыты күршенеке, куала да куала». Здесь заменяется все или часть высказывания на исходном языке высказыванием или частью высказывания на языке перевода с другим значением, но с той же функцией. Иногда метафоры и идиомы выражаются в языке перевода с помощью прямых значений слов или словосочетаний и наоборот, например: «Эх, Петр Андреевич! Надлежало бы мне посадить тебя под арест...» — «Эх, Петр Андреевич! Миңа сине ябып куярга кирәк иде дә...». Даже на основе приведенного в небольшом количестве языкового материала можно сказать, что в процессе переводческой деятельности трансформации чаще всего бывают смешанного типа, то есть носят сложный, комплексный характер. 187 А.А. Ивыгина, Е.Л. Пупышева Краеведение в системе обучения и воспитания школьников на уроках русского языка Сегодня особенно остро в системе образования стоит вопрос о приобщении школьников к родной национальной культуре. Это связано с тем, что она призвана четко выразить национальную идею, т. е. «обеспечить историческую преемственность поколений, сохранение, распространение и развитие национальной культуры, воспитание бережного отношения к историческому и культурному наследию народов России»[1, с. 6]. А так как между языком и культурой существует взаимосвязь, он также участвует в реализации данной идеи. Современная концепция обучения русскому языку в общеобразовательной школе требует обновления содержания и методов преподавания родного языка. Одним из важнейших её компонентов является овладение ценностями духовной и материальной культуры через язык, в том числе посредством включения в школьную программу краеведческих текстов, направленных прежде всего на расширение как общих знаний учащихся, так и на углубление знаний о родном крае. В настоящее время в научно-методической литературе по проблемам обучения русскому языку преобладает точка зрения о необходимости культуроведческого подхода к его изучению, поскольку язык, как один из основных признаков, выражает национальную культуру, а культура становится предметом изучения при обучении языку. В основу данного подхода может быть положен краеведческий материал, поскольку именно он наряду с общими знаниями об истории страны должен выступать отражением культурно — исторического аспекта в обучении языку. Культуроведческий подход предполагает усвоение учащимися в процессе изучения языка жизненного опыта народа, его культуры, включающей в себя национальные традиции, религию, нравственноэтические ценности, искусство. Однако самым важным компонентом культуроведческого подхода, включающим в себя все те сведения о национальном прошлом, которые необходимо почерпнуть ученику на уроках русского языка является культуроведческий текст. Под данным понятием понимаются тексты художественного, научно-популярного, публистического стилей, отражающие историкокультурные ценности народа, эстетичные по содержанию и лексическому наполнению. Работа с культуроведческим текстом предусматривает комплексный подход. Он предполагает многоаспектную деятельность, включающую элементы лингвистического, стилистического, литературоведческого анализа, задания речеведческого характера, разные виды разборов, вопросы по орфографии, пунктуации, подготовку к выразительному чтению текста, в ряде случаев — к пересказу, изложению, написанию диктантов. 188 Нами разработан комплекс заданий по русскому языку, направленный помимо усвоения учащимися программных знаний и на приобщение школьников к истории и культуре родного края, расширение знаний о малой Родине. На основе материала, отобранного нами для практического применения, все тексты были поделены в соответствии с функциональными стилями на следующие группы: - художественные (лирические и прозаические произведения Д.И. Стахеева, рассказы С.Т. Романовского, стихотворения елабужских поэтов и поэтов, пишущих о Елабуге (Н.А. Вердеревская, Г. Волкова, З. Платонова и др.); - публицистические (газетные статьи из «Новой Камы»: «Подвижник земли елабужской» (о И.И. Шишкине), «Елабуга прошлого века. Троицкое кладбище», «Лови прекрасное мгновение», «Здесь жил художник», «Бытописатель русской природы»; приложения к «Хорошей газете» — «Музейный Вестник»: «Тази Гиззат — классик татарской драматургии», «Е.И. Пугачев в Елабуге», «Елабуга — жемчужина Закамья», «Камская малютка» (о площади Ленина) и др.); - научно-популярные (легенды о Чертовом городище, тексты об ананьинской культуре). Материал по содержанию был распределен на следующие разделы: I. Биография — отражение жизни великих людей (И.И. Шишкин, Тази Гиззат, Н.А. Дурова, И.В. Шишкин, М.И. Цветаева); II. Памятники — хранители судеб народа (Троицкое кладбище, дом Камашева, дом Шишкиных, площадь Ленина, здание Елабужского государственного педагогического университета.); III. Елабуга, воспетая в веках (отрывки из произведений, повествующих о природе родного края и знаменитых личностях, прославивших наш город); IV. Поэтическая страничка (стихотворения елабужских поэтов); V. Легенды — отражение восприятия истории народом (легенды о Чертовом городище, о происхождении названия города Елабуги, об ослеплении Пугачева); VI. Свободный полет творческой фантазии (темы для сочинений); VII.Диктанты на основе краеведческого материала (на основе отрывков из произведений С.Т. Романовского «Черемуха», «Вятский рынок», «Голубая икона»; Д.И. Стахеева «Благоприобретение», «Уездный город», «Извоз» и др.); VIII.Тексты для изложений (на основе газетных статей о культуре и верованиях ананьинцев, праздниках, купеческих династиях); IX. Коварные вопросы (тестовые задания по истории края); X. Приложение (творческие работы учащихся елабужской средней школы № 9). Таким образом, знакомство с историей родного края может происходить поэтапно, из года в год, из класса в класс ученики расширяют накопленные знания о городе, в котором они живут. 189 На практике из всех предложенных материалов мы реализовали раздел, названный «Свободный полет творческой фантазии». Учащимся был предложен перечень тем для написания сочинения, из которых каждый должен был выбрать одну, наиболее ему понравившуюся. Этот вид работы был предварен экскурсией в музей и прогулкой по достопримечательностям города. Темы для сочинений: - Ода любимому городу. - О родном городе в жанре сакубун. - Письмо знаменитому елабужанину (по выбору учащегося). - Творческая зарисовка Шишкинского пруда весной. - Загадочный мир Чертова городища. - «Любимый город в синей дымке тает+» (о природе Елабужского края) - «Тихая моя родина+» - Тебе доверю тайну, мой дневник, о городе родном, о близком сердцу крае. - «Брожу+вдоль улиц шумных» (экскурсия по Елабуге). - Сосновый бор — легкие Елабуги. - Таинство елабужских далей (о природе края). - «Елабуга гостей не забывает +». - Подвиг, стяжавший славу (по фактам биографии Н.А. Дуровой). - Великий эскулап человечества (вклад Бехтерева в медицину). - «Два города живут в твоей судьбе. В них неизбывна память о тебе+» (о поэте М.И. Цветаевой). - Меценаты — покровители города. - Веками, дарящий свет знаний (о судьбе педагогического университета). Как показала практика, учащиеся знакомы с историей родного края, однако эти знания они в основном получают на уроках истории. Поэтому наши тексты направлены главным образом помимо обучения языку и усвоения учениками знаний о родном крае к установлению межпредметных связей с другими школьными предметами: литературой, историей, географией, биологией, татарским языком. Таким образом, мы видим, что краеведение сегодня расширяет свои границы и появляется новое направление, которое активно внедряется в общеобразовательные школы города и района. Однако оно скорее носит ознакомительный характер и больше направлено на изучение исторических фактов. В связи с этим нашей главной задачей является поэтапное и систематическое изучение исторического прошлого Елабуги на уроках словесности и формирование этнокультуроведческой компетенции. Примечания 1. Макеев, А. Ф. Краеведение на уроках русского языка // Русский язык в школе. — 1995. — № 2. — С. 8-11. 190 А.М. Ибрагимова Мотивационно-функциональная классификация антропонимов (на материале рассказов С.Т. Романовского) Имена собственные в качестве элемента художественного произведения являются одним из важных средств создания образа. Одновременно с этим онимы играют значительную роль в формировании идеи произведения в целом. Являясь элементом художественного текста, имена собственные вносят лепту в складывание того множества смыслов, которые заключены в произведении. При этом вовсе не обязательно, чтобы автор изначально осознавал это многообразие, поскольку гениальное произведение всегда больше своего творца. Собственные имена, в первую очередь имена людей, являются актуальным предметом исследования для лингвистов и литературоведов. Произведения многих авторов уже были изучены с этой точки зрения, однако С. Романовский (1931-1996), писатель, считающийся детским, хотя его произведения читают и люди, вышедшие из этого возраста, не попал еще в их круг. Исследователи, так или иначе занимающиеся произведениями С. Романовского, обращались к их литературно-идеологической ипостаси, тогда как их язык, в т.ч., имена собственные, абсолютно не изучен. Между тем рассмотрение ономастикона, в частности антропонимов, художественного текста чрезвычайно важно, т.к. позволяет с большей убедительностью и объективностью анализировать другие уровни произведения, его эстетические и идеологические особенности. Использованные в рассказах имена собственные разнообразны: топонимы, антропонимы, зоонимы, космонимы и другие. Имя собственное, знаковое по своей природе, включает в себя и план содержания, и план выражения. Следовательно, все языково-литературные антропонимы можно разделить на группы в соответствии с тем, в какую из составляющих автор внес свое, новое. Классификация антропонимов с точки зрения их происхождения проводится в соответствии с классификацией А.А. Фомина, в которой все собственные имена делятся на три группы в соответствии с тем, что нового (план содержания, план выражения или и то и другое) вносит автор в оним. Эта универсальная классификация, созданная для литературных и языковых онимов вообще, оказалась хорошо применима и к конкретному их типу — литературным антропонимам. К первой группе антропонимов относятся имена людей, и план содержания, и план выражения которых взяты автором из уже существующего в культуре ономастикона без всякого изменения, т.е. они «... ни в какой мере не создаются автором текста, а заимствуются им из об191 щего культурно-языкового арсенала»[4; с. 193]. В рассказах встретилось 8 таких антропонимов: - Иван Грозный («Озеро Е. Пугачева») - Емельян Пугачев («Озеро Е. Пугачева») - Ермак Тимофеевич («Поэт») - Грозный Тимур («Башня над Камой») - Ленин («Христос и Шукшин») - Дурова («25 рублей старыми») - Шишкин («Ивовый овраг») - Стахеев («Верочкина роща») Видно, что все антропонимы, попавшие в эту группу, являются именами литературно-исторических героев. Интересен тот факт, что все они — герои русской литературы и истории, и имена эти так или иначе связаны с историей Елабуги. Все восемь имен встречаются в текстах рассказов по нескольку раз. Имена этой группы являются знаками, «...позволяющими читателю ориентироваться в художественной реальности произведения, соотнести действие с определенными пространственными, временными или культурными координатами» [4; с. 194]. Во вторую группу собраны антропонимы, план выражения которых (т.е. их звуко-графическая оболочка) был взят автором в неизмененном виде из существующего в культуре набора собственных имен, а план содержания является авторским, соответствуя созданным писателям образам. В 30 рассказах встретилось около 40 таких антропонимов: Генка, Алексей, Евграф Христофорович, Верочка, Денис Степанович, Дима, Тимофеич, Николай Васильевич, Петрович, Толенька, Шурка, Денис, Ангелина Викентьевна, Шура, Никандр Иванович, Стенька, Андрей Иванович, Зоя, Алёша, Ваня, Анна Никаноровна, Вера Ивановна, Иван Александрович, Василий Миронович, Борис Борисович, Матрена, Саня, Лена, Славка, Толя, Зина, отец Николай, Альберт, Шурик, Николай, Устинья и др. Внутренняя форма этих онимов не всегда говоряща, достаточно часто она стерта, семантика затемнена. Об этом пишет С.И. Фонякова: «У каждого писателя-реалиста можно встретить немало семантически мотивированных имен, фамилий, названий, но они никогда не заполняют все ономастическое пространство художественного текста, встречаются разные типы имен собственных, в том числе и косвенно мотивированные» [5; c. 121] — историческими нормами ономастикона, социальной сферой, речевым узусом и другими причинами. Большинство онимов, приведенных в этом списке, являются: а) именами родственников С. Романовского (Анна Никаноровна и Устинья — его бабушки; Лена — сестренка); б) именами друзей, одноклассников (Алеша — сосед по парте в школе; Альберт Хузиахметов, Шурик Поселяющих, Николай Буханов, Толя Долгий — друзья Романовского); 192 в) именами знакомых из Елабуги и близлежащих деревень (Денис — знакомый пастух, Шурка — подпасок, Иван Александрович — елабужский краевед и др.). Таким образом, из всех антропонимов, план выражения которых заимствован писателем из уже существующего в культуре ономастикона, половина оказалась мотивирована внутренней формой. К третьей группе относятся антропонимы, которые полностью являются придуманными автором, т.е. как план их содержания — образ, так и план выражения — звуко-графический комплекс или имя собственное, образованное из имени нарицательного, являются оригинальными, собственно-авторскими. При этом каждый вариант именования одного и того же героя не считался отдельным антропонимом. Новых звуко-графических комплексов в текстах С. Романовского обнаружено не было, а группа новосозданных имен собственных из нарицательных представлена 10 антропонимами: Рыжая, Шадра, Линька, Стройные Люди, Дымка, Смерть-Смертынька, Жизнь, Вечность, Тайна, Лебедь. Анализ имен, используемых С. Т. Романовским в своих рассказах, показывает, что автор употребляет в основном русские имена, имена близких или знакомых ему людей. В произведениях использовано не только большое количество онимов — имен людей, но и антропонимов, создающих фон произведения. Примечания 1. Романовский, С.Т. Костер из тальника [Текст] / С.Т. Романовский. — Елабуга, 2007. — 216 с. 2. Романовский, С.Т. Круг жизни [Текст] / С.Т. Романовский. — Москва: Современник, 1983. — 286 с. 3. Романовский, С.Т. Синяя молния [Текст] / С.Т. Романовский. — Москва: Детская литература, 1989. — 671 с. 4. Фомин, А.А. О классификации литературных онимов (на материале прозы А. Грина) [Текст] / А.А. Фомин // Актуальные проблемы русистики: Тез. докл. и сообщ. Междунар. науч. конф., посвященной 70-летию проф. Э.В. Кузнецовой. 7-9 февр. 1997, Екатеринбург, Россия. — Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1997. — С. 193-195. 5. Фонякова, О.И. Имя собственное в художественном тексте [Текст] / О.И. Фонякова. — Л., 1990. — 236 с. 193 С.Г. Исмәгыйлова Әдәбияттан укучыларның белем һәм күнекмәләрен тикшерү «Мәгариф» милли проектының өстенлекле юнәлешләреннән берсе — конкуренциягә сәләтле шәхесләр тәрбияләү. Кызу темплар белән үзгәреп, яңадан-яңа өлгеләргә алышынып торган техника дөньясында үз урынын таба һәм яңалык-үзгәрешләрдә тиз ориентлаша белә, үз шәхси тормышын да җайлы гына алып бара, профессиональ хезмәтендә кешеләр белән уртак тел табарга оста Кеше үстерү бурычын үтәргә тиешлек алдында тора бүген укытучы. Тормыш үзе шуны таләп итә. Профессияләр тиз үзгәрә, социаль һәм икътисадый яклар борчулы: бизнес, банкротлык, хәерчелек, җинаятьчелек, эшсезлек, милләтара тынгысызлык китереп чыгарган канкойгыч сугышлар һ.б. — болардан котылу конкуренциягә сәләтле кешеләрсез мөмкин түгел. Үзгәрешләр, яңалыклар галәмендә бурычларны, аларны үтәүнең конкрет юлларын анык кына билгели торган һәм тотрыклылыгы белән үзенчәлекле булган гаять мөһим үзәк бар. Бу — белем нигезләре, теләсә кайсы тәгълиматта үзгәрми торган төшләр системасы (руслар аны «изюминка науки» дияр иде). Кеше теге яки бу фәннең (мәктәптә инде фәннәрнең) әлеге төшләр системасын, ягъни үзәген (умыртка баганасын) ныклы үзләштереп, төрле ситуацияләрдә күзаллый, куллана, файдалана ала икән, аның белемнәренең төпле, нигезле генә түгел, сыгылмалы да булуына ирешелгән, дигән сүз. Әнә шул сыгылмалы булырлык дәрәҗәдә үзләштерелгән белемнәр укучыларны конкуренциягә сәләтле итүдә мөһим роль уйный. Укучыларны сыгылмалы белем һәм аның ярдәмендә формалашкан күнекмәләр белән коралландыру — зур, катлаулы, әйтергә кирәк, глобаль процесс, һәм ул белем бирүнең һәр этабына да кагыла. Шул исәптә — укучыларның белем һәм күнекмәләрен тикшерү этабына да. Соңгы вакытта тестларга, укучыларны исәп-хисап технологиясенә ияләштерүгә игътибар артты. «Мәгариф», «Фән һәм Мәктәп» — «Наука и Школа» журналларында һәм башка чыганакларда укытучыга ярдәмгә күп санлы үрнәкләр басылып чыкты. Конкрет алганда, татар әдәбияты курсының бөтен чорлары, хәтта аерым темалар тестлаштырылып бетте хәзер. Укытучыларга исә уйланырга калды: кайсы уку предметыннан тестлардан, гомумән, техникадан файдалану отышлы соң һәм нәкъ шул шартларда белем сыйфатына ирешелә? Сорауга а, б, в, г билгеләре белән җавап фаразлап утыру әдәбияттан максатка ярашлы эш микән? Образлы сүз дөньясы бит ул әдәбият! Андагы, аерата шигырьләрдәге һәр сүз серле мәгънә саклый. Укучыларны матур әдәбиятка ничек тартырга да нәфис сүз дөньясы аша күңелләрендә ничек итеп кирәкле хисләр уятырга? Һәм... укучыларның нәкъ менә 194 шушы яклап хәзерлек дәрәҗәсен, белем һәм күнекмәләрен ничек тикшерергә? Укытучылар туплаган тәҗрибәне күңелдән барлап чыгу эзләнүләрнең тукталып тормаганлыгына, казанышларның туып торуына, димәк, куелган сорауларга җавап бирү мөмкинлегенә инандыра. Әле узган гасырның алтмышынчы елларында Липецски өлкәсе укытучылары, куелган сорауга нибары ике-өч укучыдан гына озынозак җавап алуга чик куеп, дәрестә күп санлы укучыларның белемен тикшерү мөмкинлеген ачты: сораулар ваклап бирелә дә, бер-ике җөмлә белән бирелгән җавап та җавапка саналып, сигез-ун укучыга билге куела. Әмма укучылар логик эзлекле һәм дәлилле итеп сөйләүдән бизенә башлыйлар. Алга таба билге куюга укучыларны да тарту гамәлгә кереп китә. «Кемгә нинди билге куябыз?» — диелә дә, укучылар үз тәкъдимнәрен белдерәләр. Бу юл күп санлы «5», «4» билгеләренә киң юл ачты. Инде үстерешле укыту технологиясе гамәлгә кереп, дәреснең белемнәрне тикшерү этабы («рефлекция» дип тә, «үзбәя кую» дип тә йөртелә) махсус аныкланып, «ни өчен «5»?», «ни өчен «4»?» сораулары бирелә, һәм укучылар үзләренең яки сыйныфташларының белеме дәрәҗәсенә билге куюда объективлыкка күнегә башлыйлар. Укытучылар тәҗрибәсендә белемнәрне тикшерүгә һәм билге куюга критерийлар билгеләү алымы да очрап куя: 12 дөрес җавапка — «5», 9 дөрес җавапка — «4», 6 дөрес җавапка — «3». Сорауларны дәрес башланганчы ук тактага (плакатка, карточкаларга) язып куйган очраклар алда китерелгән тикшерү һәм билге кую алымының камилләшкән варианты дип санала ала. Гадәттә биш сорау яки бирем языла, аларга җавап табу дәреснең максаты буларак укучыларга тәкъдим ителә. Критерийлары: дәрес ахырында «5» ле билгесе барлык сорауларга да эзлекле һәм дәлилле җавап бирүчегә; «4» ле: а) бар сорауларга да, асылда, дөрес җавап бирүчеләргә, әмма җавапларга эзлеклелек һәм дәлиллелек җитенкерәмәгәндә; б) яки дүрт сорауга дөрес һәм эзлекле, дәлилле җавап бирүчегә; «3» ле: а) биш сорауның өчесенә тулы җавап бирүчегә; б) яки дүрт сорауга кайбер төгәлсезлекләр җибәреп җавап бирүчегә... Мисалга «Сагыну» нәсерен өйрәнү дәресе башланганчы куелган сорауларны китерик: Сагыну нинди хис ул? Ул күбрәк нинди төшенчәләр белән янәшә килә? Иң көчле сагыну хисләре нинди шартларда туа? Гадел Кутуйның «Сагыну» әсәрендә лирик герой? Аның җиңүче солдат буларак тасвирлануын әсәрдәге нинди сүз-образлардан белеп була? Лирик герой белән автор арасында нинди уртаклык һәм аерымлыклар бар? Лирик геройның гаять көчле сагыну хисләрен автор нинди сәбәпләр белән аңлата? Сәбәпләрне тасвирлауда төп нинди алымнан файдалана? 195 Сагыну хисләренең өзектән-өзеккә көчәя баруын күрсәткән үзәк сүзләрне язып куегыз, дөрес итеп укыгыз. Сагыну хисләренең өзектән-өзеккә көчәя баруын чагылдырган схема төзегез. Йомгак — нәсерне сәнгатьле уку. Сорауларга җавапларның сыйфаты һәм укуда сәнгатьлелек дәрәҗәсе әсәрнең идея-эстетик эчтәлегенең аңлануы күрсәткече булып тора. Алда әйтеп үтелгәнчә, укучыларның белемен тикшерүдә компьютерлардан, тестлардан файдалану активлашып китте. Әмма, тестлардан гына файдалану белем сыйфатын тикшерү эшендә бертөрлелеккә, белемнәрнең үзләштерелү дәрәҗәсенә контрольлек итүдә примитивлыкка китерер иде (а, б, в, г лардан берсен сайлап аласы). Димәк, бурыч — алымнарны төрләндерү чарасын күрү. Бу очракта укытучыга укыту материалыннан төптән хәзерлекле мөгаллим дә, галим дә, технарь да буларак эш итәргә туры килә. Галимлеге уку материалын, техникага җайлап, өр-яңадан эшкәртүдә, контрольлек итү һәм билге кую барышында комментарий һәм критерийларның төгәл төзелүендә, укучылар шәхесенә хөрмәтендә, хәзерлек дәрәҗәләренә, интерактив китап, мультимедия басма үрнәкләреннән файдалану үзенчәлегенә бәйле рәвештә укыту технологиясен сыгылмалы итә белүдә күренә. Дәрестә соңгыларын кулланганда эшнең укучыларның карап утыруыннан гына тормавы, зиһен үткенләнүгә, рухи баюга ирешү чараларын күрү мөһим. Мәсәлән, дәрестә «Исемдә калганнар» әсәре буенча эшләнгән мультимедия басма карала: экранда аерым хәл-вакыйгалар буенча иллюстрацияләр һәм алар астына язылган тексттан өзекләр бер-бер артлы алышынып тора. Укучылар, текстны уку сәбәпле, иллюстрациягә күз төшереп алырга гына өлгерәләр. Текст дәреслектә бар, югыйсә, уку өчен якынрак та, ачыграк та. Монда инде экрандагы иллюстрациягә игътибар туплау максатка ярашлы: иллюстрациягә алынганнар белән текст арасында нинди уртаклык һәм аерымлыклар бар? Рәссам тексттан нәрсәне ассызыклап ала, ә нәрсәләрне арткы (уң, сул) планга куя, яки төшереп үк калдыра? Моның белән ул нәрсә әйтергә тели? Әсәрне тирәннән үк аңлауда иллюстрациянең нинди әһәмияте бар? Аерым алганда, баскычка куып чыгарылган сабый күзләре иллюстрациядә искиткеч. Ә әсәрдә күзләр турында бер сүз дә юк. Анда аякның бозга ябышуы, салкыннан тән һәм җан өшү, чын мәгънәдә җылылыкка сусау кичерешләре тасвирлана. Ә ни өчен рәссам нәкъ менә күзләрне үзәккә куйды икән? Бу әсәр эчтәлеген кайсы яклап баетып җибәрә?.. Күрәбез, мондый очракларда укучы җавабының сыйфатына карата укытучы комментарийларында әсәрнең укучы тарафыннан аңлану дәрәҗәсе дә, рәсем сәнгате үрнәкләрен әсәр белән бәйләү сәләте дә исәпкә алынырга тиеш була. Өлкән сыйныфларда контроль бирем, әлбәттә, катлаулырак. Әйтик, Гаяз Исхакыйның «Зөләйха» драмасы укылган, телевизордан 196 яки мультимедия буенча спектакле каралган (Х сыйныф). Инде бирем: театр белгече роленә кереп, газетага түбәндәге мәсьәләләрне эченә алган мәкалә язарга: спектакльнең эчтәлеге һәм төзелеше драманың үз эчтәлегенә һәм төзелешенә тәңгәлме? Режиссер драма текстына нинди үзгәрешләр керткән? Бу үзгәртүләрдән спектакль отканмы? Отыш нәрсәләрдә күренә? Әгәр — фараз итеп карыйк — спектакльне Гаяз Исхакый үзе карап утырган булса, биш пәрдәлек әсәренең өчесе генә сәхнәләштерүенә карата режиссерга һәм артистларга рәхмәт әйтер идеме, әллә, рәнҗеп, сүзсез генә тамаша залыннан чыгып китәр идеме? Мондый очракларда инде тикшерү һәм билге куюда укучының әсәр текстын белү дәрәҗәсе дә, әдәбият теориясеннән («автор», «драматург», «драма», «драмага нигезләнеп эшләнгән спектакль») хәбәрдарлыгы да, өйрәнелә торган текстны, чиктәш сәнгать әсәрләре белән мөнәсәбәттә карап, фикер йөртү һәм нәтиҗәләр ясау сәләте дә, белемнәрнең кайсы өлеше мөстәкыйль, ә кайсы өлеше укытучы ярдәме белән үзләштерелүе дә исәпкә алына. Мәктәпләрдә хәзер интернет ярдәмендә информация туплау мөмкинлеге ачылды, шул исәптә әдәбияттан да. Белгәнебезчә, дәреслекләрдә, башлыча, әдипнең формалашу юлы, иҗаты, иҗатының нәтиҗәләре яктыртыла. Ә менә интернетта алар төрле яклабрак ачылалар. Мәсәлән, Миргазыян Юнысның тормышы һәм иҗатына кагылышлы информацияне* алыйк: диңгезче, сәүдә корабле капитаны буларак, чит илләрдә була; галим, диңгез транспорты фәнни-тикшеренү институтының фәнни хезмәткәре, «Наука и религия» журналының бүлек мөдире... Диңгезче, әдип, галим Миргазыян Юныс, агач уеп, скульптура әсәрләре дә иҗат итә. Казанда Милли мәдәният үзәгендә аның агач сыннар күргәзмәсе зур уңыш белән узган... Язучы биографиясе турында сөйләгәндә интернеттан алынган информациянең укучы сөйләменә үз логикасында уңышлы кереп китүе мөһим. Белемгә бәя биргәндә, бу момент, әлбәттә, исәпкә алына: сөйләмгә яки язма эшкә (әйтик, рефератка) урынлы урнаштырылганмы, фактик ялгышлар җибәрелмәгәнме, сүзләр дөрес әйтеләме, яки язылганмы (диңгез транспорты, диңгез транспорты фәнни-тикшеренү институты, институтының фәнни хезмәткәре, журналның бүлек мөдире, агач сыннар күргәзмәсе, Милли мәдәният үзәге һ.б.)... Билгели китсәң, укучыларның белем-күнекмәләрен исәп-хисапка алу юллары байтакка җыела: зачет, рефератлар яклау, сочинениеләр, әлбәттә, тестлар һ.б. Олимпиадаларда, бердәм дәүләт имтиханнарында алар комплексы белән үк диярлек урын алалар. Әнә шул катлаулы, хәлиткеч белем сынауларына укучыларны дәрестән-дәрескә, елынелга эзлекле рәвештә хәзерләү — укытучыга йөкләнгән мөһим бурыч. Әдәбият 1. http://www.kitaphane.ru/calendar.cgi?action=open&mon=5&name=19 27052500, Сайт национальной библиотеки Республики Татарстан. 197 С.Г. Исмәгыйлова Истәлекләргә бай тормыш юлы Халкыбызның Һади Такташ, Муса Җәлил, Габдрахман Әпсәләмов һ.б. кебек олуг шәхесләребез тормышына һәм иҗатына турыдан-туры катнашы булган бер асыл зат бар. Бу — казах далаларында урнашкан Атбасарда туып, шунда ук мөгаллимлек эшчәнлеген башлап җибәргән, бәхетле дә, давыллы да, киртәле дә, фаҗигале дә тормыш сукмакларын уза-уза, Алабуга шәһәренә килеп төпләнгән, шунда ук гомерен очлаган Маһинур Гайнулла кызы Фәйзуллина. Гаҗәеп язмыш, һаман белемгә, гыйлемгә омтылган, яңалыкка сизгер, яктылыкны өмет-маяк иткән тормыш юлы. Менә данлыклы Иж-Буби мәдрәсәсеннән Атбасарга килгән яшь укытучылар киңәше белән 13 яшьлек Маһинур Троицк шәһәренә укырга китәргә ният итә. 160 чакрым араны ат белән узып, Омскига җитәсе. Аннан поезд Троицкига илтә. Вокзалдан — туп-туры Г.Б. Яушева карамагындагы мөгаллимнәр хәзерләүче дөрелмөгаллиматка (кызлар семинариясе). Чын мәгънәсендәге кызыклы шәхесләр белән очрашу, алардан сабак алу бәхете нәкъ менә шушыннан башлангандыр ул. Җитәкче — Петербургта Бестужевлар курсын тәмамлаган Ракия Йонысова. Әдәбиятны һәм тарихны милләтебез горурлыгы Газиз Гобәйдуллин укыта. Маһинур Фәйзуллина аларның кадерен белеп, тырышып-тырышып укый. Укуын тәмамлау турындагы таныклыгына 17 фән язып куелган (география, тарих, физика, химия, педагогика, психология, гарәп теле, рус теле һ.б.). барысы янына да «отлично» диелгән. Әгәр укуына кызый Беренче Бөтедөнья сугышы барганда киткән булса, уку елларында Февраль, Октябрь инкыйлаблары булып уза. Законлы мөгаллимә булып кайтуына туган Атбасарында аклар хакимлек итә. Аларны соңра кызыллар кысрыклап чыгаргач, шәһәрдә Совет власте урнаша. Әнә шул яңа чынбарлык дулкыннары яшь мөгаллимәне бөтереп алып китә дә инде. Ревком кушуы буенча ул татар мәктәбендә 6 дистә ел буена дәвам итәчәк педагогик эшчәнлеген башлап җибәрә. Өстәвенә Иртыш буендагы Тара шәһәренә педтехникумга укырга җибәрелә. Аннан, чакыру буенча, Омскига килеп чыга. Анда да кыз — «культура фронты» эшмәкәре: укый, укыта, «Азат Себер» гәзитенә языша, анда рус телендә килгән мәкаләләрне татар теленә тәрҗемә итә, гомумән, материалларның грамоталылыгын, стилен камилләштерүдә булыша. Редакциядә киләчәкнең күренекле галиме Гыйлем Камай белән аралаша. Үзенә лаек тормыш иптәшен дә — гәзитнең редакторы Хәбиб Вәлиевне — шунда таба. 1924 елда яшь гаиләгә Мәскәүгә юл тотарга туры килә: Хәбиб Вәлиевне Бөтенроссия Үзәк Башкарма Комитетының милли эшләр бүлегенә инспектор итеп алалар. Маһинур апабыз Нариманов исемен 198 йөрткән татар мәктәбенә укытырга билгеләнә, һәм ул, тагын җиң сызганып, төрлеяклы эшкә ташлана. Иҗади якын килеп, балалар укыта. Ул елларда Маһинур апада укыган Габдрахман Әпсәләмов, Алабугага килгәч, без студентларга, Маһинур апа җитәкчелегендә әдәби иҗат түгәрәге эшләгәнен, язган әйберләрен урнаштырып, кулъязма журнал чыгарганнарын сагынып, Маһинур апага рәхмәт әйтә-әйтә сөйләгән иде. Мәктәпкә якын гына клуб эшләгән икән. Монда да мәдәни эшләрне оештыручы — Маhинур Фәйзуллина. Клубка Муса Җәлил килеп йөри, тамашачылар алдында шигырьләрен укый. С. Садыйкова җырлары анда да күпләрнең күңелен яулап ала. Клара Цеткин, Александра Коллонтай чыгышларын тыңлау бәхетенә ирешелә. 1926 елда Маhинур Гайнулловна Мәскәүнең Замоскворецки районы Советына, ә бер елдан соң Мәскәү шәhәре Советына депутат булып сайлана. Иң истәлеклесе 1927 ел булгандыр, мөгаен. Ул елны Мәскәү Кремлендә активист хатын-кызларның Октябрь инкыйлабының 10 еллыгына багышланган Бөтенсоюз киңәшмәсе оештырыла. Шунда Маhинур апага үзбәк хатын-кызларыннан торган делегация тапшырыла: экскурсияләргә йөртергә, әңгәмәләр уздырырга, чыгышларын рус теленә тәрҗемә итәргә h.б. Шулар буенча А.В. Луначарский, Н.К. Крупская белән очрашып сөйләшергә, киңәшергә, күрсәтмәләр алырга туры килә. Киңәшмә барышында аларның, шулай ук М.И. Калинин чыгышларын тыңлап, хозурланырга, рухланырга да мөмкинлек туа. Ир канаты — Хәбибе (чыгышы белән Чистай ягыннан) татар типографиясен җитәкли, матбугат эшләрен җанлы, нәтиҗәле итеп оештыруга зур көч куя. Талантлы кешене бер урыннан икенче урынга күчереп йөртү гадәтеннән ул гына читтә калмасын дигәндәй, ул тагы икенче шәhәргә, бу юлы Казанга Өлкә Комитетының җир эшләре бүлегенә җибәрелә. Ир кайда, хатын шунда. Кайда гына яшәсә дә, үзкамилләшү юлын сайлаган Маhинур апа алга таба үсү юлын карый. Казан пединститутында укып, 1931 елда аны тәмамлый hәм күренекле әдип, тәнкыйтьче, әдәбият hәм сәнгать белгече профессор Галимҗан Нигъмәти җитәкчелегендә аспирантурада калдырыла. Хәтергә генә төшергәндә дә тәннәрне чымырдата, йөрәкләрне сулкылдата торган утызынчы еллар башы була бу. Галимҗан Нигъмәтине дә, Гомәр Галине, Галимҗан Толымбайскийны, Фәтхи Бурнашны, Кәрим Тинчуринны h.б. кебек үк, Сталинның репрессия ыргаклары эләктереп ала hәм эзсез-нисез юкка чыгара. Хәбиб Вәлиевка да тузга язмаган яла ягып (авылларда маллар агулап йөргән, имеш), хөкем итәләр. Хөкем карары — коточкыч: атарга! Ул бик тиз җиренә дә җиткерелә. Хатын кулында 3 бала кала: ике ул, бер кыз. Декан ярдәмчесе дәрәҗәсенә күтәрелгән Маhинур Фәйзуллина эшеннән алына. Халык дошманы белән бәйләнештә булган дип, партиядән чыгарыла 199 (партиягә 1924 елда Мәскәүдә кергән hәм билетын Розалия Самойловна Землячка кулыннан алган була). Эшкә беркая да, хәтта кирпеч заводына да алмыйлар. Квартирадан куалар. Репрессияләр шаукымы бераз шиңгәндәй булганга гына, бу аянычлы хәл хәзергә булмый кала. Казан Казан инде. Яманнары булган кебек, зыялы затлары да, кайчан булмасын, җитәрлек. Соңгыларының ярдәме белән Маhинур апа югары уку йортында укытырга яңадан алына. 1939 елда, мәсәлән, Казанга М. Җәлил кайта hәм Татарстан Язучылары Союзына җитәкче итеп билгеләнә. шагыйрь иске танышын эшкә тарта. Маhинур апа Ш.Камал, К.Нәҗми, С.Әдhәмова белән аралаша, Һ.Такташ белән дуслашып китә, Ш.Камалның юбилеен уздыруда катнашу да аңа йөкләнә. Әдипнең «Таң атканда» исемле романына күләмле генә рецензиясе басылып чыга. Юбилей тантанасы тәмамлангач, язучылар фотога төшәләр, шунда Маhинур апаны бердән-бер хатын-кызны уртага утырталар. Гаҗәпләргә каласың: халык дошманы хатынын үз араларында йөртәләр, булырдай ярдәмне күрсәтергә тырышалар, мәкаләләрен басалар, лекцияләр укырга районнарга алып чыгып китәләр... Каhарманнар инде. Бер-берсенә җилкә, бергә-бергә көчле булырга омтылыш күпләрне егылудан, өметсезлектән саклап калгандыр. Шул уңайдан Маhинур апаның М. Җәлил белән мөнәсәбәте — үзе зур истәлекле, гыйбрәтле вакыйга. Көннәрдән бер көнне Оренбургка чакырылып, укылырга тиешле лекцияләргә хәзерләнгәндә, әдәбият программасында М. Җәлил иҗаты да каралганлыгы ачыклана hәм бер дә басылып чыккан чыганаклар булмавы мәгълүм була. Маhинур апага үзенә шагыйрь әсәрләрен укырга, үзенә аларны анализларга hәм сәнгатьчә кыйммәтләренә бәя бирергә, лекцияләрен үз язмаларына таянып укырга туры килә. Тупланган материалны бастырып та чыгарырга ният итеп, «Совет әдәбияты» журналы редакторы Имаметдиновка хат яза. Казанга кайткач, М. Җәлил аның үзенә үз әсәрләре язылган бер кочак дәфтәрләрен бирә. «Хат ташучы»сы әле кулъязмада гына, басылып та чыкмаган. Маhинур апа язмаларны җентекләп өйрәнә, системага сала hәм фәнни нигезләнгән объектив анализ ясый. М. Җәлил иҗатын өйрәнүгә багышланган беренче мәкаләләрдән буларак, «Совет әдәбияты» җурналының 1940 елгы 3 санында дөнья күрә. «Хат ташучы» поэмасы аерым китап булып басылып чыккач, шагыйрь аңа «Маhинур Фәйзуллинага — тирән ихтирамымның истәлеге» дип язып, бүләк итә. Вакыты — 5 июль, 1940 ел. «Совет әдәбияты» журналының 1948 елгы февраль санында Маhинур апаның «Гражданнар сугышы героикасы» дигән мәкаләсе урнаштырылган. Анда да М. Җәлил поэзиясенә зур урын бирелгән. Бу юлы каhарманлык Маhинур ханым тарафыннан күрсәтелә. 1948 нче ел бит бу! М. Җәлил турында төрле имеш-мимешләр пышан-пышан авыздан колакка, колактан авызга шуыша... Кая ул аның иҗатын мактап матбугатка чыгу. Телгә алырга да куркыныч! Куркынмаучылар да, хак200 лык ягында нык торучылар да булган шул! Шуларның берсе — Маhинур апа. Инанулары ныклы, кылган эшләре кыю булган аның, нинди генә авырлыкларга тарса да. Менә 1941 елның көзе. Маhинур апа Алабугага командировкага җибәрелә. Янәсе, командировкага. Асылда исә — сөрелә. 1943 елда аларның Казандагы квартираларын тартып алалар: йозакларын ватып керәләр дә, бөтен әйберләрен урамга чыгарып ыргыталар. Алабугада да үз квартираларына ия булганчы әле 13 ел кеше өстендә яшәп гомер уза. Башка төшкән бәлалар берсе өстенә икенчесе өстәлеп-өелеп кенә тора. 1943 елның январенда аның өлкән улы Ук Сталинград өчен барган сугышларда hәлак була. Ел ярым да үтми, Брест янында Знаменка авылын немецлардан азат иткәндә, кече улы Өмет сугыш кырында ятып кала. Аның кайда күмелгәнен 30 елдан артык белми яши ана. Знаменка эзтабарлары хәбәр иткәч кенә, каберен күреп кайтырга насыйп була. Ярый әле кызы ана җанлы булып үсте hәм соңгы көннәренә кадәр бергә булдылар. Авырлыкларны да, куанычларны да бергәбергә кичереп, уртаклашып яшәгәнгәдер инде. Тормыш булгач, шатлык дигәне дә ачык йөз күрсәтми калмый. Гаять авыр 1943 елда Маhинур апа, Казанга барып, диссертациясен яклап кайта. Темасы гаҗәеп: Г. Тукайның 1905-1907 еллар иҗатын күзәтүгә багышлана. Абруй күтәрелә. Ире аклана. Үзенә партия билеты кайтарыла. Студентларны, коллегаларын, дус-иш, туган-тумачаларын чын күңелдән ярату сәләте аңа hәрвакыт көчле булып калырга ярдәм итә. Югары профессионализм, мәдәният әhелләре белән даими аралашып яшәү, тормышны сөю аңа бәхетле булып яшәү шатлыгын бирде. Габдрахман Әпсәләмов, кулыннан каләме төшкәнче, аңа хат язып торды, аңа «Яшел Яр» романын багышлады. Аның өендә кемнәр генә булмады да, гөлбакчасы кемнәрне генә сокландырмады hәм хозурландырмады. Ибраhим Нуруллин, Мөхәммәт Гайнуллин, Сәрвәр Әдhәмова, Заhидә Тинчурина, Фатыйма Ильская, Диләрә Зөбәерова h.б., h.б. Гомере буе укучыларының, студентларның иң яраткан укытучысы булды ул. Кешелекле, ягымлы, игътибарлы, тирән белемле булганы өчен үз иттеләр. Әле дә сагынып искә алалар, тормыш юлын өйрәнәләр. Алабуга педагогия институты музеенда аның турында шактый бай материал тупланган. Шәhәрнең 2 нче татар гимназиясендә музей ачылган. Яши әле Маhинур апа, оныклары күңелендә яши, шәкертләре, коллегалары, дуслары, туганнары күңелендә якты истәлек булып саклана. Оныклары әле дә аңа багышлап, сочинениеләр язалар, шигырьләр, истәлекләр иҗат итәләр. Шәхесе лаек бит, рәхмәт аларга. 201 Р.К. Иштанова О функциональной природе глаголов познания На современном этапе изучения языка актуальной стала концепция знаний и способов их представления в семантике слов. Представить лексическую систему в новом ракурсе, переломив ее через призму восприятия и мышления, позволяет функционально-когнитивный анализ, который соединяет в себе семасиологические и ономасиологические подходы к значению слова, отражает процесс восприятия и осмысления действительности. Это осуществляется в типичной для данного языка системе понятий, которые представляют собой способ отражения действительности и являются языковыми универсалиями., т.е. происходит представление познанных человеком явлений действительности в обобщенном виде. Расчленение словарного состава языка на классы слов, связанных между собой смыслом, дает возможность систематизировать словарный состав языка с опорой на глобальные понятия в составе лексико-семантических групп, где лексическое значение рассматривается как отражение определенных пластов знаний. Анализ употребления слов в различных условиях речевого общения показывает, что число семантических компонентов, получающих актуализацию в речи, намного больше компонентов, выделенных в описании значения в толковых словарях. Таким образом, в свете новых тенденций в описании семантической системы языка как когнитивного явления большое значение приобретает выявление закономерностей употребления, функционирования языковых единиц и описание языка в его всевозможных разновидностях, т.к. языковая форма — не единственное, что подлежит анализу, необходимо параллельно рассматривать и функцию языка. Человек как существо разумное всегда стремился познать окружающий его мир и самого себя. Его ощущения, представления, суждения, мышление являются во многом копиями объективных предметов, явлений, процессов и их отношений, связей и взаимодействия. Познание как процесс приобретения знаний, постижения закономерностей объективного мира имеет свои этапы. Оно идет от живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике. Соответственно, рассматривая восприятие и мышление как этапы познавательной деятельности человека целесообразно подразделить глаголы, обозначающие процесс познания на две большие подгруппы глаголов восприятия и мыслительной деятельности. Тенденция рассмотрения глаголов восприятия рядом с глаголами мышления характерна многим лингвистам. Это, прежде всего, связано с тем, что они оба выражают абстрактные действия, осуществляемые с помощью сознания, являются ре202 зультатом деятельности мозга и нервной системой в целом. Их дифференцирующим элементом является тот факт, что первые характерны всем живым существам, даже растениям, а второе является преимуществом разумных существ. Познавательная деятельность начинается с ощущений и восприятия, которые являются результатом воздействия объективного мира на наши органы чувств. О богатстве окружающего мира, о звуках и красках, запахах и о многом другом мы узнаем благодаря деятельности органов чувств, потому что ощущение не только чувсвенный образ, но также деятельность. Через них внешний мир проникает в человеческое сознание. Информацию о внешнем мире человек получает именно благодаря деятельности своих органов чувств. Эта информация складывается в результате анализа сообщений рецепторов. Само восприятие внешнего мира осуществляется органами зрения, слуха, вкуса, обоняния и осязания. Для обозначения этого процесса отражения объектов внешнего мира сознанием человека и служат глаголы восприятия. В отличие от глаголов мыслительной деятельности эти глаголы характеризуют деятельность не только человека, но и всех живых существ. В отличие от глаголов мыслительной деятельности их количество больше и они активно употребляется в языке, а также могут иметь и дополнительные значения. Целесообразнее классифицировать эти глаголы по способам восприятия: глаголы зрительного восприятия, глаголы слухового восприятия; глаголы вкусового восприятия; глаголы обоняния и осязания. Начало работе по систематизации данной лексики было положено Н.К. Дмитриевым, который выделял глаголы чувственного восприятия. У В.Ф. Вещиловой мы находим группу глаголов жизненных процессов, объединяющую в себе глаголы питания, осязания, зрения, речи, слуха, чувств, мышления и др. А.А. Юлдашев, внес значительный вклад в изучение глаголов чувственного восприятия в тюркских языках. Отличительной чертой этих глаголов он называет то, «что они обозначают не действие, активно вызываемое субъектом, а чувственное восприятие, констатируемое субъектом», т.е. они не имеют указание на действие, исходящее от самого субъекта сознательно и правильно. Понимание категорий абстрактности лексического значения этих глаголов в языкознании опирается на аналогичную философскую категорию, которая была разработана еще в догегельянский период развития материалистической философии. Глаголы чувственного восприятия по всей семантике передают в речи различные ощущения, восприятия, являющиеся результатом воздействия объективного мира на органы чувств. Созерцание- это процесс непосредственного восприятия действительности, начальная ступень познания. 203 В настоящее время изучение семантической системы языка не может ограничиваться системным структурным описанием, которое характеризует статику языковых единиц. Его естественным продолжением становится подход, дающий возможность отразить закономерности поведения языковых элементов в акте коммуникации, в процессе их функционирования, т.е. изучение языка в действии. Таким образом, сейчас важно описывать язык, опираясь на функциональную природу всех сфер жизнедеятельности человека. Это связано с тем, что функциональное описание исследует язык не от формы к содержанию, а наоборот, т.е. отражает способность языковой единицы к выполнению определенного назначения. 204 Ю.К. Казакова Некоторые особенности постмодернистского романа (на примере теории Дэвида Лоджа) Один из наиболее известных английских литературоведов, исследующих состояние сегодняшней прозы и перспективы ее развития, Дэвид Лодж является не только профессиональным критиком, но и романистом. Зарекомендовав себя в качестве одного из теоретиков постмодернизма, Лодж принадлежит к числу осторожных и вдумчивых исследователей, избегающих эпатажных формулировок, безапелляционной категоричности и туманных прозрений. В своей кандидатской диссертации, посвященной поэтике университетской трилогии Лоджа, О. Масляева обращает внимание на то, что «эстетика литературоведа и поэтика писателя Дэвида Лоджа находятся в тесной взаимосвязи: его филологические изыскания резонируют на страницах романов, а художественные произведения получают оценку в научных работах» [1, с. 6]. Постмодернизм стоит рассматривать как закономерную реакцию против устоявшегося литературного маятника, балансирующего от модернистского к антимодернистскому и обратно. Постмодернизм пытается создать новую художественную парадигму — форму противопоставления введенным вышеупомянутыми течениями нормам. Писатели-постмодернисты предпринимают достаточно агрессивные попытки дискредитировать традиционные литературные условности и установить собственные нормы творчества. Примером могут послужить произведения Фаулза, Эмиса, Экройда, Байатт, Барнса и самого Лоджа. Зарождение постмодернизма как исторического явления Лодж относит к 1916 году. Характеризуя постмодернизм как манеру письма, свойственную «значительному числу писателей в определенный период», Лодж указывает на известную близость этого течения модернизму: «Оно продолжает модернистскую критику традиционного миметического искусства и разделяет модернистскую решимость к новаторству, но преследует эти цели своими собственными методами: «... зачастую к модернизму оно настроено так же критично, как и к антимодернизму» [2, с. 157]. В своей книге «Виды современного письма: метафора, метонимия и типология современной литературы» Лодж излагает идеи противоречия и неопределенности как первичные категории постмодернистского мышления, которые претворяются в структурные параметры письма его представителей. Автор приводит несколько основных методов, с помощью которых писатели «разрушают ожидания читателей» [3, с. 271]. 205 Лодж полагает, что постмодернизм стремится к совмещению метафорического и метонимического принципов отражения действительности [4, с. 167]. Автор выделяет такой признак постмодернистской литературы как противоречивость (contradiction). Противоречивость кроется в немедленном и достаточно последовательном опротестовании, аннулировании заявленного внутри него же самого. На примере отрывка из книги С. Беккета «Неназываемый» Лодж показывает механизм такой самоликвидации «ты должен продолжать, я не могу продолжать, я буду продолжать». Небольшое хронологическое и композиционное изменение могло бы внести ясность, но оно не вносится, лишая речь логической мотивации и тем самым, по-видимому, продуцируя состояние зыбкости и неопределенности. Другой принцип организации постмодернистского дискурса пермутация (permutation) заключается в отказе от отбора, селекции, являющейся необходимым условием произведения как метафорического, так и метонимического видов высказываний. Пермутация представляет собой «включение альтернативных повествовательных линий в один и тот же текст» (как в романе «Женщина французского лейтенанта» Дж. Фаулза). Смешение различных комбинаций может принимать и более радикальную форму, когда автор, сопротивляясь обязанности отбирать, пытается исчерпать все вариации, которые только возможны. Благодаря противоречивости и пермутации текст утрачивает связность, обеспечивающую последовательность и связность мыслей. Произведения метонимического и метафорического склада обладают цельностью, которая в реалистической литературе строится из пространственно-временной смежности, а в модернистской — из метафорического единства, тогда как «постмодернизм предупрежден против всякой цельности и нацелен на ее подрыв». «Прерывистость (discontinuity) постмодернистского текста, по утверждению Д. Лоджа, выражается в таких композиционных приемах, как дробление произведения на очень короткие части, зачастую несвязанные по содержанию. Эти части могут сопровождаться заголовками, числами и другими знаками, призванными усилить текстуальные разрывы. Взамен модернистской «неясности» (прояснение которой возможно) постмодернисты предлагают «неопределенность», «манифестирующую себя не столько на уровне стиля, сколько на уровне структуры повествования», что для читателя представляет особую трудность. Еще одну характеристику постмодернистского письма Лодж обозначает термином «короткое замыкание» (short circuit). Исследователь отталкивается от того факта, что, интерпретируя литературное произведение, мы воспринимаем его как «абсолютную метафору» по отношению к реальному миру, а значит, осознаем естественный разрыв между искусством и жизнью. Постмодернисты пытаются его преодолеть, вызвав «замыкание» воображаемого и реального, дабы шокировать читателя и тем самым воспротивиться ассимиляции общеприня206 тыми категориями литературного. Лодж называет несколько основных способов оказания подобного воздействия на читателя: «соединение в одном произведении явно вымышленного и очевидно фактического, введение автора и проблемы авторства в текст, обнажение условностей литературы в процессе их применения». Так, Курт Воннегут вводит собственную персону в текст романа «Завтрак для чемпиона» (сцена в баре), как бы уравнивая себя, «реального, исторического автора», с вымышленными персонажами и одновременно акцентирует их вымышленность, сообщая о своей авторской свободе решать участь выдуманного им героя так или иначе и расшатывает тем самым институт художественного творчества и чтения. Еще одна характеристика постмодернистского письма — «случайность» (randomness) является наиболее отчетливым проявлением его разорванности. При этом Лодж отмечает, что подлинная композиционная произвольность достигается с помощью механических средств, так как в случаях исключительно художественного «беспорядка» человеческому уму все-таки свойственно усматривать логику — пусть даже логику абсурда. Для некоторых постмодернистских авторов способом борьбы с тиранией метафоро-метонимической системы стала умышленная эксплуатация ее же стратегий, сопровождающаяся их деструкцией, пародией, бурлеском, возведением задействованных приемов в степень крайнего «переизбытка» (excess). Лодж иллюстрирует метафорический и метонимический переизбыток на примере романа Ричарда Бротигэна «Ловля форели в Америке», изобилующий немыслимыми сравнениями, «основанными на очень идиосинкразическом восприятии сходства, то и дело грозящими отделиться от повествования и развиться в маленькие самостоятельные рассказы» («Солнце было как огромная пятидесятицентовая монета, на которую кто-то пролил керосин и затем поджег спичкой и сказал: «Слушай, подержи, пока я схожу за газетой» и сунул монету в мою руку, но уже никогда не вернулся»). Исследование поэтики произведений Лоджа, например романа «Академический обмен», подтверждает явные постмодернистские тенденции, отобразившиеся и на проблемно-тематическом, и на структурном уровне организации текста. Вслед за О. Масляевой мы приходим к выводу, что автор охотно использует в своих произведениях стилевую эклектичность, игру повествовательными техниками, нарочитое внедрение кинематографических средств изображения в текст литературного произведения, подчеркнутое внимание к предшествующим литературным источникам, активизацию отношения автор-читатель. 207 Опираясь на основные принципы поэтики постмодернистской прозы, автор монтирует в тексте фрагменты научных и художественных произведений. Так, в романе Лоджа «Думают...», кроме характерного обсуждения философских, психологических и культурологических проблем, явно прослеживается такой ключевой концепт постмодернизма, как интертекстуальность. Эксплуатируя романные модели разного рода, но не ограничиваясь ни одной из них полностью, писатель выставляет напоказ изнаночную сторону своего романа. Как критик-литературовед, Лодж охотно включает в текст сведения филологического характера. Они выражают эстетическую позицию писателя и насыщают текст, проявляясь на тематическом, стилевом и сюжетном уровнях. Подобно многим современным постмодернистам, Лодж работает на стыке жанров и подвергает их пародийному переосмыслению. Создавая новые жанровые единства, Лодж включается в литературный процесс расшатывания устоявшихся художественных форм в поиске оригинальных поэтических решений. Таким образом, Лодж демонстрирует общую тенденцию развития литературы конца XX — начала XI веков с тяготением к интеллектуализации и использованию приемов массовой литературы. Примечания 1. Масляева, О.Ю. Поэтика трилогии Дэвида Лоджа «Академический обмен», «Хорошая работа» и «Мир тесен»/О.Ю. Масляева. КД. — Нижний Новгород, 2001. 2. Lodge, D. The Modes of Modern writing: Metaphor, Metonymy and the Typology of Modern Literature. by D.Lodge. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1977. — 279 p. 3. Price, M. Metaphor and Metonymy. The Yale Review, Vol. LXVII, No. 2, December, 1977, pp. 254-59. 4. Martin, B.K. David Lodge. — New York: Twayne publishers, 1999, p. 190. 208 Л.Р. Калимуллина Двуязычие и смена языка: социальные и экономические аспекты Введение Согласно статистике через сто лет из примерно 6000 существующих на сегодняшний день языков нашей планеты останется около 1000. Вымирание человеческих языков в эпоху глобализации происходит наряду с сокращением многообразия животного и растительного мира. Двуязычие — это одна из форм контакта языков, которая нередко завершается переходом к одному доминирующему языку и вымиранием другого. В данной работе будет предпринята попытка продемонстрировать на основе западной научной литературы, как функционирует двуязычие и под влиянием каких социальных и экономических факторов происходит окончательная замена одного языка другим. Западные исследования двуязычия: общий обзор В западной лингвистике и социолингвистике на сегодняшний день разработаны различные аспекты двуязычия. Наряду с дискуссией об определениях билингвализма и базовых основах языкового поведения исследуются такие вопросы, как измерения двуязычия, его происхождение, когнитивные, социолингвистические, социальные, психологические, нейропсихологические, информационные, социопсихологические (такие, как культура, идентичность и межкультурное общение) аспекты, а также межгрупповое общение и двуязычное образование. В данной работе будет уделено внимание именно двуязычию на уровне межгруппового общения, когда два языка вступают в контакт в одном обществе. Рассматриваемая тема, включая в себя влияние всех вышеназванных факторов, является скорее макроуровневой в своей попытке проанализировать общественные структуры, влияющие на двуязычие. При широком подходе здесь должны быть рассмотрены такие проблемы, как роль языка в межгрупповых отношениях, включающую в себя вопросы определения границ языка и группы, языка как символа и инструмента групповой идентичности, этноязыковой жизнеспособности, роли языка и этничности в мультикультурных обществах. Должны быть учтены социолингвистические вариации в условиях языкового контакта: языковые репертуары в многоязычных обществах, яв См. подробнее: Cristal, David. Language Death. Cambridge: University Press, 2000; http:// assets.cambridge.org/052165/3215/sample/0521653215wsc00.pdf Билингвализм — двуязычие (англ. bilingualism). Более подр. см.: Hamers; Blanc. Bilinguality and Bilingualism. 209 ления двуязычия и диглоссии, смены языка и отказа от языка, а также пиджинизации, креолизации и декреолизации языка. Языковое планирование является важным инструментов государственного регулирования двуязычия. Ввиду продемонстрированной выше обширности темы, хотелось бы остановиться на вопросе двуязычия как феномене межгруппового контакта и связанных с ним проблем смены языка и отказа от языка, особенно актуальных для сегодняшней языковой ситуации в Российской Федерации. Смена языка в свете социолингвистических исследований В англоязычной и особенно американской литературе сильно выражена позиция, рассматривающая двуязычие лишь как переходную форму к одноязычию, наряду с также довольно широко распространенным представлением о двуязычии как ненормальном и даже вредном феномене. В случае стабильной диглоссии два языка сохраняются довольно долго, в определенных «доменах» т.е. сферах, определенных для каждого языка в отношениях между группами. Если же отношения между группами меняются, и одна группа начинает ассимилировать другую, то доминантный язык постепенно вытесняет язык меньшинства из привычных доменов, ролей, функций. Когда меньшинство перестает пользоваться своим родным языком, процесс смены языка считается совершившимся. Похожий феномен наблюдается, когда одноязычная коренная меньшинство полностью поглощается одноязычной доминантной группой населения, или когда определенная группа мигрирует и там ассимилируется с доминантной группой. Случай, когда члены группы перестают пользоваться своим языком, называется вымиранием языка. Национальная (этническая) идентификация группы может сохраниться, если язык не является важным символом самоидентификации группы. Различные формы описанных выше межгрупповых отношений характеризуются различными формами доминирования и зависимости. Либо доминирующий язык проникает во все более разнообразные сферы применения языка меньшинства, или же члены группы мень Диглоссия — это существование в одном и том же языке двух кодов, «высокого» и «низкого». Оба варианта языка используются в различных сферах жизни. Диглоссия может быть и дву- (или много-)язычной. В таком случае «высокий код» — доминирующий язык и «низкий код» — язык меньшинства занимают различные ниши вследствие различного социального положения их носителей. Более подробно о диглоссии см.: Hamers; Blanc. Bilinguality and Bilingualism. Cambridge: University Press, 2000, 294-296. Различные формы «слияния» языков, возникновения новых языков и языковых кодов. См. Dorian, Nancy. Western language ideologies and small-language prospects, in: Grenoble, Leonore and Whaley, Lindsay. Endangered Languages: Language loss and community response. / Cambridge: University Press, 1999, 3-21. См. обстоятельный обзор исследований двуязычия в: Hamers; Blanc. Bilinguality and Bilingualism. Cambridge: University Press, 2000. 210 шинства осваивают все новые роли, функции и сферы применения доминантного языка. Когда затронута сфера семьи, и родители больше не передают родной язык своим детям, а у последних нет мотивации изучать его, то процесс смены языка почти закончился. Если рассмотреть группу в целом, с ее поколениями и социальными характеристиками, то можно продемонстрировать длительный процесс, от одноязычия группы меньшинства к одноязычию группы большинства. Между этими двумя крайними точками располагаются самые различные формы двуязычия, как индивидуального, так и группового, с периодом относительно сбалансированного двуязычия. Этот период характеризуется различными формами языкового поведения, такими, как смешивание кодов, скольжение, заимствование, слияние и утрата форм использования и навыков зависимого (миноритарного) языка. Переходу к полной ассимиляции может предшествовать довольно длительный период двуязычия, в зависимости от степени мобилизации группы. Такие факторы, как степень сплоченности группы, внутринациональные браки, тесные связи с членами своей группы, идентификация с членам своей группы и религиозность имеют большое значение для сохранения языка группы. Выделяются три вида факторов или их сочетаний, особенно влияющих на процесс смены языка: - изменения в социальной жизни группы, которые ослабляют связи между членами этой группы; - изменения властных отношений между группами; - стигматизация ценностей и языка миноритарной группы, разделяемые как меньшинством, так и большинством. Есть работы, утверждающие, что при прочих равных условиях сохранение языка или его смена могут наблюдаться и при одинаковых экономических, технологических и социальных условиях, в особенности в условиях урбанизации и индустриализации. В частности, индустриализация и урбанизация, характеризуемые миграцией и сменой социальных ролей, за редким исключением, в особенности способствуют ассимиляции к стандарту (доминантному языку). Другие исследования подчеркивают влияние высокого статуса доминирующего языка, который наряду с межнациональными браками, образованием и урбанизацией способствует переходу на другой, более «престиж См. модель: Hakuta, K. & d’Andrea, D. Some properties on language maintenance and loss in Mexican background high-school students //Applied Linguistics, 1992, 13, 72-99. Paulston, C.B. Sociolinguistic Perspective on Bilingual Education / Clevedon: Multilingual Matters, 1992. Reitz, J.G. Language and ethnic community survival //Canadian Review of Anthropology. 1974, 104, Special Issue. Fishman, J.A. Language maintenance and language shift as a field of inquiry // Linguistics, 1964, 9, 32-70. Tabouret-Keller, A & Lucel, S. Maintien de l’alsacien et adoption du francais: elements de la situation linguistique en milieu rural en Alsace. 1981. Langages, 61, 39-62. 211 ный» язык. Язык меньшинства ассоциируется при этом с «деревенскими ценностями». Теории двуязычия и татарский язык Для анализа взаимоотношений татарского и русского языков в Татарстане следует применить комплексный теоретический материал. Важное дополнение к теориям приведенных выше авторов — работы Сюзанны Вертхайм, которая провела самое глубокое на сегодняшний день исследование положения татарского языка. Анализ социально-экономических условий, а также «представлений» о татарском языке со стороны как самого татарского населения, так и русского важен для понимания татарско-русской языковой ситуации. Русский язык играет сегодня доминирующую роль как в Российской Федерации в целом, так и в Республике Татарстан, предоставляя татарам различные (в абсолютном большинстве недоступные на татарском языке) возможности для социальной самореализации в сфере образования и занятости, выступает языком межнационального общения в условиях урбанизированного российского общества и обладает высоким статусом и престижем в представлении всего российского населения. Татарский язык, несмотря на его высокий статус среди татарской интеллигенции, ассоциируется у большинства населения с деревенской жизнью, отсталостью и примитивностью и обладает низким престижем. Все это представляется причиной происходящего процесса перехода городских татар на русский язык. Вместо заключения С учетом приведенных выше мнений представляется, что создание условий для стабильного двуязычия — это возможность сохранения языкового многообразия в Татарстане и в Российской Федерации. Государственная языковая политика, направленная на поддержание языков меньшинств, наряду с общественной и личной инициативами — это общепризнанные способы предотвращения вымирания языков. Gal, Susan. Language Shift: Social Determinants of Linguistic Change in Bilingual Austria / New York: Academic Press, 1979. Wertheim, Susanne. Language “Purity» and the De-Russification of Tatar (Языковая «чистота» и де-русификация татарского языка). 2002. http://socrates.berkeley.edu/~bsp/ 212 Т.Ф. Каратыгина Семья в литературном пространстве. Взгляд библиотекаря 1. Семья выступает в качестве главного действующего лица почти во всех произведениях литературного жанра: от древнегреческой «Медеи» до шекспировских «Ромео и Джульетты»; от русских сказаний и былин до пушкинского «Евгения Онегина»; от Священного писания (Библии) до «Жития протопопа Аввакума». Неслучайно семейная хроника неизменно почитаема писателями всех времен и народов. Вспомним зарубежную классику — «Семья Тибо», «Семья Буссардель», «Буденброки», а также некогда очень любимый читателями 1960-х годов бестселлер «Журбины» и недавно украсившую экраны ТВ «Московскую сагу». И даже в тех произведениях, где слово «семья» не вынесено на обложку, все равно в центре внимания — семейные коллизии. См.: «Война и мир», «Господа Головлевы», «Тихий Дон», «И дольше века длится день» и т.д. 2. Литература, как правило, рассматривает каждый персонаж в контексте семьи. Метафора Э. Хемингуэя, пронизывающая эпиграф его романа «По ком звонит колокол» (смысл ее сводится к тому, что каждый из нас не обособленный остров в океане, а часть суши, т.е. целого, одновременно: начало, конец, продолжение человеческой истории), приложима и к рассматриваемому нами феномену семьи, каждого ее члена во всех ипостасях: 1) часть родительской семьи, член ее, хранитель ее традиций — княжна Марья в толстовской эпопее о войне и мире — отец и дочь, мать и сын — взрослый сын (дочь), живущие при престарелом родителе; 2) продолжатель родительской семьи, глава собственной своей семьи — Григорий Мелехов, Наталья; Андрей Болконский и маленькая княгиня; 3) герой, интуитивно стремящийся к обретению друга (как предпосылки, предтечи семьи), нахождению созвучия у окружающих — ромен-роллановский Жан Кристоф. Человек, не могущий быть причисленным ни к одной из перечисленных выше групп, одиночка, не имеющий своей собственной семьи, как показывает литература, как правило, терпит крах в силу отсутствия взаимопонимания с окружающими, с одной стороны, и своего собственного эгоцентризма — с другой. Отщепенство и духовное одиночество авторы произведений о таких людях выразили в названиях своих творений, дав им имена героев-одиночек, интуитивно предсказав как бы трагический исход бытия последних: «Гамлет», «Базаров» (так назывался первоначально роман Тургенева «Отцы и дети»), «Анна Каренина». 3. В самом начале этого произведения Лев Толстой обращает внимание читателя на то, что все несчастные семьи несчастны по-своему, а счастливые — счастливы одинаково. Эта универсальность, одинаковость, кроется, как показывает литература, в гармоничности се213 мей. Счастливая семья — гармоничная семья, гармоничная, перспективная система. 4. Убедиться в справедливости выдвинутого тезиса читатели и библиотекари смогут на примере своих любимых книжных героев, косвенно как бы подписавшись под словами школьника из кинофильма С. Ростоцкого «Доживем до понедельника»: «Счастье — это когда тебя понимают». В самом деле, синонимом счастья семьи является не ее материальный достаток, не связи, не успешное продвижение по служебной лестнице, собственный хороший бизнес, наличие перспективных детей, привлекательные собственные внешние данные, не характер, здоровье, а какая-то внутренняя музыка, позитивная, жизнеутверждающая философия. Следование ее постулатам позволяет, опираясь на внутреннее семейное созвучие, обрести некоторую устойчивую возможность преодоления любых трудностей, любого потопа (см., например, «Историю Ноева Ковчега» в Библии), любого жизненного катаклизма. Среди счастливых семей: Ростовы, Лев и Кити, семья Потапа Максимовича («В лесах» и «На горах» М. Печерского). Счастливая семья, как и всякая семья, имеет потери, встречается с трудностями (без них вообще жизнь ни одной семьи не обходится). Но в отличие от прочих счастливые гармоничные семьи все потрясения переживают сообща, переосмысливают и ищут их истоки, находят из трудностей консенсусный, позитивный выход, обретая силы в борьбе с предстоящими проблемами. Семья выступает как сообщество душ, как гавань приписки кораблей-людей, их старт и финиш. Сюда возвращаются, чтобы сверить часы и вновь уйти в плавание. 5. Гармоничная, счастливая семья, как явствует из литературы, — это демократичная семья (счастье всей семьи в целом и каждого ее члена в отдельности взаимосвязано, категория многообразия и единства), толерантная семья (в основе ее организации — отношения терпимости: предоставление и соблюдение права каждого члена семьи быть самим собой в сочетании с умением вжиться в образ другого, понять другого человека), развивающаяся (исходя из своих внутренних способностей и интересов) семья, опирающаяся на принципы свободы и нравственности, справедливости и долга. 6. Именно последний — долг (а не страсть — величина далеко не постоянная и служащая лишь побудителем к тому, чтобы изведать «и страх, и стыд, и грех»). Основа счастливой семьи — супружеский долг, взаимное уважение. Здесь главным, согласно А.С. Пушкину, писавшему, что «на свете счастья нет», является «покой и воля». Это: и семья Маши Мироновой, и родителей Татьяны Лариной и самой Татьяны и Гремина. И вряд ли последняя, оказавшись волею судеб на месте Анны Карениной, к примеру, и испытывая к Вронскому большое чувство, «предалась бы безумной страсти» с сожалением о том, что этого не было в период первого знакомства с Е. Онегиным. Ибо понимала бы, что в противном случае сделает несчастными двух малолетних детей — сына, горячо любимого Сережу, отцом которого является отвер214 гнутый ею Каренин, и девочку, дочку ее и Вронского, которая на страницах романа так и не получила имени. 7. Глава (главы) семьи — отец и мать, мужчина и женщина, он и она — это стержень семьи, корень семьи. Гармония и благо семьи зависят прежде от их (его, ее) установок, главной генеральной линии, которая проводится в жизнь, т.е. от того, как, говоря сегодняшним языком, ими (ею, им) воплощаются идеи толерантности в семье, т.е. осуществляется право каждого члена семьи на самореализацию, с одной стороны, и признание аналогичных прав у представителей других семей — с другой. Для главы семьи главное не избегать вообще или не тушить в стадии становления нарождающиеся конфликты, а умение их позитивно преодолеть, направленное на примирение сторон. Причем не на авторитарном уровне, а на уровне эмпатии — способности изнутри понять и принять доводы человека с противоположной точкой зрения. Это старый Джолион и Сомс в «Саге о Форсайтах» Д. Голсуорси и бабушка Бережкова из романа «Обрыв» И. Гончарова. Способность ориентировать семью на общеловеческие, гуманистические ценности, патриотические идеалы, общественно значимые события — вот, как показывает литература, главная режиссерская задача для лидеров счастливой, гармоничной семьи. Отрицательное подтверждение: Б. Брехт «Мамаша Кураж и ее дети». В искаженном представлении маркитанки Кураж — война есть благо: в военных условиях торговля приносит ей максимальную, небывалую прибыль. Только потеряв на войне всех своих детей, она осознает меру своей трагической неправоты. Положительный пример: отец А. Болконского, разговор с сыном, отправляющимся выполнить свой ратный долг на службе Отечеству. 8. Из лона счастливой, гармоничной, патриотичной семьи, как поется в известной песне и «начинается Родина». Литературные произведения подтверждают мысль, что именно там начинается осознание себя гражданином великого Отечества, закладывается очерченное русским философом И. Ильиным триединство: совесть, вера, знание. Литературное подкрепление Года семьи, объявленного в России в 2008 году, может, во-первых, осуществляться по линии распространения и популяризации через литературу самой идеи семьи, семьи как социального института, как ячейки общества, где персонифицируются все общественно значимые, решаемые государством задачи. Вследствие этого семья выступает как цементирующая основа жизни государства. Во-вторых, с точки зрения характеристики семьи как микроколлектива, как сообщества душ, основанного на взаимопомощи, взаимоподдержке, выработке коллективного, согласованного, адекватного происходящему мнения. В-третьих, с позиции рассмотрения семьи как института передачи семейных, бытовых, культурных и трудовых традиций, преданий и жизненных историй, тесно связанных с историей малой родины, основным местом появления, развития (проживания) семьи, откуда начинаются ее истоки, а значит и история Отечества. 215 И.Р. Каримова Специфика художественного речетворчества Несмотря на значительный ряд публикаций, выявляющих характеристики текстов различных стилей и жанров, проблема изучения текста в качестве компонента естественной и художественной коммуникации нуждается в пристальном рассмотрении. Литературное творчество является одним из видов массовой коммуникации, следовательно, уже по своей природе диалогично. Читатель заявляет о себе не только тогда, когда произведение завершено и предложено ему. Он присутствует в сознании автора в самом акте творчества. Наличие «воображаемого читателя» — адресата произведения — вытекает уже из самой коммуникативной функции литературного процесса и еще раз подчеркивает его диалогическое начало. Действительно, создание художественного произведения — процесс двусторонний. Вынашивая замысел нового произведения, автор, несомненно, ориентируется на читателя, вольно или невольно учитывает возможности его сознания для оказания наиболее эффективного воздействия на него. С другой стороны, восприятие и интерпретация художественного текста предполагают известную подготовленность читателя, объем его обще- и частно-апперцепционной базы. Двусторонность текста проанализирована у М.М. Бахтина следующим образом: «За каждым текстом стоит система языка. Но одновременно каждый текст является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его. Этот полюс неразрывно связан с моментом авторства» [1, с. 148]. Направление, получившее название литературной коммуникации, предлагает особый подход к тексту художественного произведения. Понятие литературной коммуникации стало разрабатываться только в последние десятилетия, расширив коммуникативный цикл, обогативший в ХХ веке целый ряд научных дисциплин. Одним из актуальных вопросов, поставленных новым направлением, стал вопрос специфики художественного речетворчества, а также — восприятия и интерпретации художественного текста. Как отмечал Г.В. Степанов, для теории литературной коммуникации существенно важным явилось «обнаружение известного параллелизма между свойствами художественного текста и речевым актом вообще», причем сопоставительный анализ этих речевых форм «помогает выявить общее и специфическое в коммуникативной природе этих весьма различных типов речевой деятельности» [4, с. 104]. Это значит, 216 что формально-содержательная структура коммуникативного акта выступает адекватной формой воплощения важнейших особенностей авторского мышления и мировоззрения. Действительно, рассмотрение литературного творчества как коммуникативной деятельности позволяет учесть многочисленные параметры, имеющие существенное значение для анализа текста художественного произведения: например, интенции автора, способы и средства воздействия на сознание адресата (приемы, рассчитанные на возбуждение интереса, внимания воспринимающего, вызывающие у него сочувствие, сопереживание, обладающие силой убеждения, рассчитанные на ответность), авторские системы знаков, кодирующих художественную информацию, и так далее. Все эти и другие коммуникативные параметры позволяют в конечном итоге прояснить смысл художественного произведения. Как писал М.М. Бахтин, «целое высказывание — это единица речевого общения, имеющего не значение, а смысл (то есть целостный смысл, имеющий отношение к ценности — к истине, красоте и тому подобное — и требующий ответного понимания, включающего в себя оценку). Ответное понимание речевого целого всегда носит диалогичный характер» [2, с. 305]. Согласно принципу коммуникативного детерминизма, система коммуникативного акта выступает объяснительной моделью текста: языковые свойства последнего оказываются производными от цели адресанта, характера адресата, типа взаимодействия коммуникантов, способа кодирования информации в тексте. Таким образом, текст можно определить как свернутую систему коммуникативного акта, из которой возможно извлечь позиции адресанта и адресата. Именно текст является вербальной формой передачи художественной информации и представляет собой связующее звено элементарной коммуникативной цепи: адресант — текст — адресат. Рассмотрим взаимодействие этих составляющих более подробно. Основными субъектами литературной коммуникации являются адресант — автор и адресат — читатель. Соотношение автор — читатель предполагает доминирующую роль автора в лице повествователя или вымышленного рассказчика, находящегося внутри или вне художественного пространства. Коммуникативное взаимодействие автора с читателем носит обобщенный, опосредованный характер и осуществляется через осознание читателем других типов внутритекстовых коммуникативных отношений. Восприятие художественной информации — один из видов эстетического познания мира, который имеет существенные особенности и отличия по сравнению с процессом познания окружающей действительности. 217 В когнитивной деятельности мы получаем разнообразную информацию о реальной действительности, обрабатывая ее в соответствии с языковыми логикой и аксиологией. При этом сосредоточение внимания на тех или иных предметах, признаках, положениях дел, их расчленение, структурирование и систематизация определяются «объективными и субъективными моделями мироустройства и миропорядка» [3, с. 49]. Воспринимая художественный текст, читатель получает уже обработанную информацию, то есть интерпретацию реальной действительности, с тем ее смыслом, который заложил в нее автор, подчеркивая при этом одни ее стороны и свойства и затушевывая другие. Авторская интерпретация всегда имеет аксиологический характер, поскольку преследует цель создать у читателя положительное или отрицательное отношение к изображаемой действительности. При этом на процесс обработки художественной информации решающее влияние оказывают непосредственные авторские пояснения и рассуждения, обеспечивающие необходимую автору расстановку акцентов. Таким образом, автор берет на себя значительную долю работы сознания читателя и формирует у него желаемое отношение к происходящему в художественной действительности. Примечания 1. Бахтин, М.М. Проблема автора / М.М. Бахтин // Вопросы философии. — 1977. — № 7. — С. 148-160. 2. Бахтин, М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа / М.М. Бахтин // Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М., 1986. — С. 297-325. 3. Салмина, Л.М. Коммуникация. Язык. Мышление / Л.М. Салмина. — Казань: ДАС, 2001. — 169 с. 4. Степанов, Г.В. Язык. Литература. Поэтика / Г.В. Степанов. — М.: Наука, 1988. — 380 с. 218 И.В. Кашина К вопросу о русских каламбурных фразеологизмах В русском языке одной из наиболее ярких является группа фразеологических единиц (ФЕ), внутренняя форма которых носит каламбурный характер, последний — каламбур — понимается как игра слов, созданная различными лингвистическими приемами и вызывающая противоречие внутренней формы оборота и его значения и тем самым порождающая комический эффект. Такие обороты давно привлекают внимание лингвистов [см. работы В.М. Мокиенко, А.К. Михальской, А.П. Сковородникова, А.Н. Лелекиной, В.П. Москвина и др.], однако до сих пор остается нерешенным вопрос о квалификации лингвистических явлений, лежащих в основе ФЕ и создающих их экспрессивность. Об этом свидетельствует отсутствие единства в терминологии: фигуры [В.П. Москвин, 2006], соединения слов [В.М. Мокиенко, 2007], стилистические фигуры [Л.А. Новиков, 1988], стилистические приемы [Марузо, 1960]. Столь же неоднозначной является квалификация приемов языковой игры в ФЕ разными авторами. Так, в пословице немой караул закричал, безногий на пожар побежал Т.Г. Бочина усматривает оксюморон [2, с. 139], В.П. Москвин антитезу [9, с. 305], в обороте толочь воду в ступе В.П.Мокиенко видит оксюморон [8, с. 108], ФЕ на рыбьем меху относят к фразеологизмам-нонсенсам, «образованным по законам нелепости, чепухи» [6, с. 28-29] или же к парадоксам, т.е. «противоречащим жизненной практике соединениям слов, лишенным, однако, признака внутреннего семантического контраста: лексемы рыба и мех не имеют в составе своих значений контрастирующих сем» [15, с. 70]. Более того, один и тот же автор аналогичные явления определяет по-разному: в словаре Русская фразеология [1, с. 40] о ФЕ на русский байрам ’никогда’ говорится: «выражение-оксюморон, основанный на логической невозможности мусульманского религиозного праздника у христиан» [см. также 7, с. 314], а аналогичный оборот на турецкую пасху ’никогда’ содержит иное объяснение: «шутливый оборот, основанный на невозможном соединении слов: Пасхи — христианского праздника — не может быть у мусульман» [1, с. 517] без квалификации его как оксюморона. Такое положение свидетельствует об отсутствии единообразия в понимании природы языковой игры и соответственно дифференциации самих приемов ее. Очевидно, игра слов возможна лишь при их сочетании, и потому ФЕ как сверхсловные образования словно предназначены для консервации этих приемов и представляют собой готовый материал для наблюдения и изучения каламбура. Другой вопрос — как сочетаются слова, последнее обусловлено не только логикой действительнос219 ти, но и языковыми причинами. Естественно, что в основе «правильных» сочетаний слов лежат законы логики и закономерности действительности, и лишь фразеологически связанные значения слов ограничивают сочетаемость в «правильных» сочетаниях [карие глаза, но не карий пол]. Отклонения от логики действительности и есть нарушение логических закономерностей, а лексическое их выражение ведет к языковой игре. При таком подходе возможно более строгое определение приемов каламбура, а сознательное, намеренное (нарочитое) создание таких сочетаний позволяет квалифицировать их как стилистические приемы; закрепленные во внутренней форме ФЕ, они оцениваются как стилистические приемы, хотя этимологический анализ может говорить и о фиксации фактических ошибок (развесистая клюква). Алогизм как несовместимость с законами логики [14, с. 34] выражается в сочетаниях слов, семантически не связанных, в значениях их отсутствуют соотносимые семы: как на бане крест, носить воду в решете, малиновый звон, положить зубы на полку, как рак на горе свистнет, на обухе рожь молотить, абсурд как бессмыслица, нелепость [14, с. 12] передается сочетаниями слов, соотносимых семантически, но гиперболизацией или литотой эта соотнесенность нейтрализована: бег на месте, глаза на затылке, без меня меня женили, гоняться за двумя зайцами, выйти сухим из воды, делать из мухи слона. Абсурд также передается сочетаниями семантически соотнесенных по контрасту слов-антонимов (языковых или контекстуальных), эти оксюморонные сочетания, в отличие от антитезы, приписывают «противоположные качества одному предмету или явлению» [3, с. 424]. Оксюморон является внутренней формой многих ФЕ: деловой бездельник, живые мощи, живой труп, заживо хоронить, горячий снег, железная леди, поспешай медленно, воспоминания о будущем, белая ворона и пр. Таким образом, разграничение алогизма как нарушения законов логики и абсурда как гиперболизированного алогизма позволяет различать и их языковое выражение, закрепленное внутренней формой ФЕ: алогизм передается сочетанием семантически не связанных слов, абсурд — сочетанием семантически соотносимых слов, но сама эта соотносительность либо нейтрализована гиперболой, либо наоборот акцентирована оксюмороном. Примечания 1. Бирих, А.К. Русская фразеология: Историко-этимологический словарь / А.К. Бирих, В.М. Мокиенко, Л.И. Степанова. — М.: Астрель — АСТ-ЛЮКС, 2005. 2. О приемах разграничения оксюморона и антитезы см.: Москвин, В.П. Стилистика русского языка. Ростов-на-Дону, 2006, с. 305307; Павлович, Н.В. Семантика оксюморона // Лингвистика и поэтика. М., 1979, с. 240. 220 3. Бочина, Т.Г. Стилистика контраста: Очерки по языку русских пословиц / Т.Г. Бочина. — Казань, 2002. 4. Введенская, Л.А. Словарь антонимов русского языка / Л.А. Введенская. — Ростов-на-Дону, 1995. 5. Лелекина, А.Н. Алогизм как принцип организации экспрессивных средств русского языка / А.Н. Лелекина // Актуальные проблемы изучения языка и литературы. Материалы Всероссийской научной конференции 25-27 ноября 2002. Абакан, 2002. 6. Марузо, Ж. Словарь лингвистических терминов / Ж. Марузо. — М.: Изд. ин. лит., 1960. 7. Михальская, А.К. Фразеологизмы-нонсенсы в современном русском языке / А.К. Михальская. // Актуальные вопросы русской фразеологии. — М., 1989. 8. Мокиенко, В.М. Образы русской речи: Историко-этимологические очерки фразеологии. — 2-е изд., испр. / В.М. Мокиенко. — М.: Флинта: Наука, 2007. 9. Мокиенко, В.М. Почему так говорят? От Авося до Ятя. Историкоэтимологический справочник по русской фразеологии / В.М. Мокиенко. — СПб.: Норинт, 2006. 10. Москвин, В.П. Стилистика русского языка: Теоретический курс. — Изд-е 4-е, перераб. и дополн. / В.П. Мокиенко. — Ростов-на Дону: Феникс, 2006. 11. Новиков, Л.А. Русская антонимия и ее лексикографическое описание / Л.А. Новиков. // Львов, М.Р. Словарь антонимов русского языка. — М., 1988. 12. Новиков, Л.А. Антонимы в русском языке / Л.А. Новиков. — М., 1973. 13. Песков, А.М. Алогизм / А.М. Песков. // Литературный энциклопедический словарь. — М., 1987. 14. Сковородников, А.П. Алогизм как риторический прием / А.П. Сковородников // Русская речь, 2004, № 1. 15. Современный словарь иностранных слов. М.: Русский язык, 1993. 16. Солодуб, Ю.П. Роль словесного комплекса-прототипа в реализации коннотативных возможностей фразеологизма / Ю.П. Солодуб // Филологические науки, 1996. — № 1. 221 Р.Б. Камаева Фразеологические единицы и способы их перевода (на примере романа В. Имамова «Казанская крепость») Фразелогическими единицами или фразеологизмами обычно называют образные устойчивые словосочетания, к числу которых относятся такие важные выразительные средства языка, как идиомы, пословицы, поговорки и другие словосочетания, обладающие переносным значением [3, 178]. Фразеология представляет исключительную важность для науки перевода, так как в «труднопереводимости» фразеологизмы или фразеологические единицы занимают едва ли не первое место: «непереводимость» фразеологии отмечается всеми специалистами в числе характерных признаков устойчивых единиц; на нее неизменно ссылаются сторонники «теории непереводимости»; с трудностью перевода фразеологических единиц сталкивается переводчик-практик. В.Н. Комиссаров отмечает, что «перевод фразеологических единиц связан со значительными трудностями, поэтому особенно важно, чтобы переводчик хорошо знал основные типы фразеологических соответствий и способы их применения. Но прежде всего отметим, чо ошибки при переводе фразеологизмов могут возникнуть уже в связи с тем, что переводчик не распознает фразеологическую единицу и пытается перевести ее как свободное сочетание слов» [3, 178]. В переводе романа В. Имамова «Казан дастаны» («Казанская крепость») с татарского на русский язык переводчиком (Б. Хамидуллин) использованы нижеследующие типы соответствий: 1. Фразеологический эквивалент. При использовании таких соответствий сохраняется весь комплекс значений переводимой единицы. В этом случае в переводимом языке имеется фразеологизм, совпадающей по всем параметрам с фразеологической единицей оригинала. Например: Борак әле яшь — авыз колакта [1, 7]. Он еще молод — вот и рот до ушей [2, 7]. Авыз ачып йөрсәң, әле барс өстенә дә килеп чыгуың бар [1, 15]. Если ходить разинув рот, можешь и на хвост барса наступить [2, 16]. Бу кадәрле күндәмлек, басымчаклык күрсәтү күзен томалады... [1, 72]. Такая покорность застлала хану глаза [2, 73]. 2. Относительный фразеологический эквивалент. Относительный фразеологический эквивалент уступает абсолютному лишь в том, что отличается от исходной фразеологической единицы по какому-либо из показателей: небольшие изменения формы, изменения синтаксического построения, иная морфологическая сочетаемость и т.д. 222 Например: Борак әле яшь — авыз колакта [1, 7]. Он еще молод — вот и рот до ушей [2, 7]. Авызларына су капкандай дәшми барулары шуны раслый сыман [1, 15]. То, что едут молча, будто все разом языки свои кипятком обожгли, — может быть, и есть тому верное подтверждение [2, 16]. Имеш, үз илеңне талый-талый, син Манас каган алдында һаман тәлинкә тотачаксың әле [1, 15]. Дескать, ты так и будешь лебезить перед Манас каганом с блюдечком, грабя свою страну [2, 16]. Аннан ким дигәндә өч мең газиле чирү, колагыңа киртлә... [1, 36]. Заруби себе на носу- с него самое меньшее три тысячи всадников... [2, 37]. 3. Фразеологические аналоги. Когда переводчику не удается найти фразеологический эквивалент, он смотрит, нет ли в переводимом языке фразеологизма с таким же переносным значением, хотя и основанном на ином образе. Например: Дөресен генә әйткәндә, үз башына үзе җиткән инде [1, 9]. Если честно и без утайки, то он сам себе вырыл могилу [2, 10]. Шул хуҗа кешенең салпы ягына салам кыстырып алгач, ниһаять, Насыйр җитди сүзгә күчте [1, 162]. Подсластив так пилюлю, Насир перешел к серьезной теме [2, 163]. Ничек итеп төп башына утырттылар, бакчы? [1, 13]. Его обвели вокруг пальца, как сопливого мальчишку [2, 14]. Былтыр Бәнҗәдә борын канатып кайту да шуңа ачык мисал [1, 15]. И то, что в прошлом году в Бендже тебе намяли бока — яркий тому пример [2, 16]. Переводчик иногда прибегает описательному переводу. Описательный перевод заключается в сопровождении фразеологической единицы языка-источника описательно, свободными конструкциями. Например: Үзенең йодрык чаклы Сал-Салы турында сөйләп, колак итеңне ашаячак әле [1, 68]. Он еще успеет тебе надоесть рассказами о своем крошечном Сал-Сале [2, 68]. Изге чишмә буеннан пайтәхеткә хан булып кайтып кергәнче Биләрдән дә табан ялтыраткан [1, 35]. Успел и из Биляра сбежать до возвращения Мухаммеда ханом в столицу [2, 37]. Таким образом, как видно из анализируемого текста, переводчик в основном выбирает фразеологические эквиваленты и аналоги, что позволяет достичь адекватности перевода. Примечания 1. Имамов, В.Ш. Казан дастаны: Тарихи роман / В.Ш. Имамов. — Казан: Татар. кит. нәшр., 2005. — 239 б. 2. Имамов, В.Ш. Казанская крепость. Исторический роман. Перевод с татарского Б. Хамидуллина / В.Ш. Имамов. — Ижевск, 2005. — 240 б. 3. Комиссаров, В.Н. Современное переводоведение / В.Н. Комиссаров. — М.: ЭТС. — 1999. — 192 с. 223 Т.Ю. Колясева Фразеологизмы как средство выражения эмоциональной оценки в произведениях Д.И. Стахеева Одним из средств представления эмоциональной оценки в тексте служат фразеологизмы, метафорическая природа которых лингвистами связывается с эмотивностью. Вообще точка зрения, согласно которой фразеологизмы в основном должны изучаться вместе с другими средствами выражения эмоциональной оценки, весьма распространена. Именно это утверждение мы и взяли за основу в нашей работе [Шаховский, 1987, Кожина, 1983, Вакуров, 1991]. Как известно, фразеологическая система языка является неотъемлемым компонентом когнитивной базы языкового коллектива, отражает различные аспекты чувственного восприятия мира. Фраземы представляют собой «готовые формулы», в которых закреплен многовековой опыт человечества, результат его познавательной деятельности. Нигде столь ярко не высказывается внешняя и внутренняя жизнь народа со всеми её проявлениями, как во фразеологизмах. Материалом для исследования послужили прозаические произведения Д.И. Стахеева (романы «Избранник сердца», «Обновленный храм», повесть «Искры под пеплом», рассказы «Благоприобретение», «Лесопромышленники», «Уездный город», «Извоз», «Из рассказов художника», «На базаре»). Фразеологизмы активно используются во всех произведениях Д.И. Стахеева, распределяясь по тексту достаточно равномерно, формируя речевые и психологические портреты действующих лиц и самого автора. Мы попытались систематизировать все обнаруженные в текстах Стахеева фразеологизмы и рассмотреть их с различных сторон, учитывая при этом характер эмоциональной оценки: в своем исследовании мы даем комплексную характеристику использованных автором фразем, ведь оценочность отдельно взятой фразеологической единицы «обусловлена объективными факторами: компонентным составом, словарной дефиницией, семантикой» [Аюпова, 2004: 100]. Судя по проведенному нами исследованию, фразеологизмы используются Стахеевым чаще в тех случаях, когда автор хочет передать неординарность ситуации, ее напряженность. Для выражения радости фразеологизмы в произведениях Д.И. Стахеева персонажами используются крайне редко, с целью отрицательной же оценки, для выражения соответствующих эмоций (гнев, злость) употребляется целый ряд различных выражений: лез на стену; не в духе; надулся, как мышь на крупу; стал на себя не похож; взмылить голову; прогоню в шею и т.д. 224 Основными типами выражения оценки при помощи фразеологизмов в текстах Д.И. Стахеева являются: во-первых, авторская оценка персонажей, их поведения и состояния, оценка событий; во-вторых, оценка, данная персонажами; в-третьих, в качестве важного вида выражения оценки автором используется приём самоанализа, то есть самооценки персонажей. Показательны в этом плане и их речевые характеристики. Стоит отметить, что 57 % всех эмоционально-оценочных фразеологизмов, обнаруженных нами в рассмотренных текстах, употреблено самим автором, что связано скорее всего с его стремлением к образности, точности изображения, свидетельствует об образованности создателя произведений, прекрасном знании русского фольклора, устойчивых выражений, фразеологизмов. Д.И. Стахеев использует фразеологию не только как средство образной характеристики, но зачастую с ее помощью высказывает свои мысли, мнение о происходящем, выражая при этом эмоции, часто иронизируя над тем, что происходит с персонажами произведений, таким образом дистанцируя себя от некоторых героев: «Может быть, кое-кто и в самом деле поворовывает и бесчинствует и творит неправду, но где без греха?» [Избранник: 219]. Посредством фразеологизмов, характера их употребления автор пытается воздействовать на читателя, на его эмоции, настраивая на определенный лад, сигнализируя о том, как следует относиться к изображаемому. В ходе исследования нами подмечено преобладание коротких фраз. Более половины употребленных фразеологизмов состоят из 2 компонентов (считали только знаменательные части речи): слава Богу; казанская сирота; не велика работа; капля в море. Преобладание именно коротких фраз ещё раз подтверждает тезис о том, что фразеологизмы — есть самая сжатая, краткая, но информационная и экспрессивно насыщенная форма высказывания. Речи каждого героя присущи определенные фразеологизмы, определенной тематики, стилистической окрашенности. Фразеологизмы используются как речевое средство характеристики социальной среды. Оценочные парадигмы, выраженные эмоционально-оценочными фразеологизмами, в текстовом пространстве Д.И. Стахеева организованы, по нашим наблюдениям, ассиметрично с отклонением в сторону отрицательной оценки, что не противоречит общеязыковой тенденции. Проанализировав отобранный языковой материал, мы установили специфику субъектов эмоциональной оценки, пришли к выводу, что чаще всего в сферу внимания попадает то, что связано с качественной оценкой лица: «А старички посиживают себе на Козьей Горке, переливая из пустого в порожнее» [Избранник: 381]; «Они решили, что Валерьян Михайлович будет всю жизнь «кой-как болтаться, напрасно небо коптить и пороху не выдумает» [Избранник: 112]. 225 Активно оценивается деятельность человека: трудовая, речевая, поведенческая: «Довольно мне с вами играть в молчанку» [Избранник: 189]; «Алексей Егорович, я тебе скажу, знаешь, что для твоей судьбы сделает, — он тебя на твердую ногу поставит» [Избранник: 322]. Различные артефакты реже оказываются в центре внимания автора и героев: «За всю лавку красная цена — фунт дыму» [Избранник: 300]. Нами отмечены и индивидуально-авторские средства актуализации эмоциональной оценки: двукратные, троекратные повторы фразеологизмов: «—Как гроша не стоит? Жуковский гроша не стоит, — заволновался Кузьмич» [Избранник: 211], заключение фразем в кавычки: «Брат и дядя при известии о том, что он сдал экзамен на магистра, сразу изменили свои отношения к нему, помня руководящее правило: «держи нос по ветру» [Избранник: 156], объяснение значения: «Как близко-то! — подумал он, да ведь это что же, ведь это, так сказать, рукой подать» [Избранник: 74]. Известно, что одной из основных характеристик фразеологических единиц является структурно-семантическая устойчивость. Этот неотъемлемый признак может пропасть, когда фразеологизм попадает в контекст. Речь идет об авторско-индивидуальном преобразовании в тексте. По нашим наблюдениям, трансформации фразеологизмов в произведениях Стахеева не активны. Самым распространенным изменением, которому подвергаются фразеологизмы в рассматриваемых текстах, является то, что автор довольно часто разрывает фразеологизм: Ворчал что-то себе под нос; белого черным эта болтовня не сделает; выставить перед вами в истинном свете. Преобладающая в стахеевских произведениях отрицательная оценка, данная подобными выражениями, не столь резка, категорична. Экликация — расширение компонентного состава фразеологизма — не приводит к значительному искажению смысла, а вставные компоненты, разрывающие фразеологизмы, по нашему мнению, лишь оживляют речь автора и его героев, делают ее более эмоциональной. В текстах Д.И. Стахеева отражено все богатство эмоциональнооценочной лексики русского языка. Эмоциям в проанализированных произведениях уделено особое внимание, так как испытываемые героями чувства служат критерием как для авторской оценки героя, так и оценки героя читателем. Можно констатировать, что эмоциональность в текстовом пространстве Стахеева является одной из основных их стилистических черт. Во фразеологизмах отразились представления автора и его героев, связанные с трудовой деятельностью, бытом, культурой. А значит, мы можем судить о своеобразии быта и культуры представителей различных социальных слоёв, живших в провинции в середине XIX века, что сумел передать Д.И. Стахеев языковыми средствами. 226 В результате исследования данного пласта перед нами встает языковая личность автора как мастера, владеющего широкой палитрой средств воздействия на психологию читателя; автора, получившего религиозное и философское образование и сумевшего в своих текстах передать тончайшие оттенки эмоционально-оценочных состояний самыми разнопорядковыми средствами языкового выражения. Примечания 1. Аюпова, Р.А. Связь фразеологической антонимии с пейоративной и мелиоративной оценочностью / Р.А. Аюпова // Русская и сопоставительная филология: состояние и перспективы: Международная научная конференция, посвященная 200-летию Казанского университета: Труды и материалы / Под общ. ред. К.Р. Галиуллина. — Казань: Изд-во Казан. ун-та, — 2004. — С. 100-101. 2. Вакуров, В.Н. Развитие эмоциональных значений и полиэмоциональность фразеологических единиц / В.Н. Вакуров // Филологические науки, — 1991. — № 6. — С. 74-83. 3. Кожина, М.Н. Стилистика русского языка: Учебник для студентов пед. институтов. — М.: Просвещение, 1983. — С. 223. 4. Стахеев, Д.И. Духа не угашайте. — Казань: Татарское книжное издательство, 1992. 5. Шаховский, В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. — Воронеж, 1987. 227 И.С. Карабулатова Психофизиологический подход к эволюции топосистемы в языковом сознании жителей региона Исследование выполнено при поддержке гранта молодых докторов наук Президента РФ МД-2033.2007.6 Для подтверждения и/или опровержения мы взяли хорошо проработанный нами топонимический материал, который основательно прослежен с точки зрения смены топонимических систем. Однако полученные результаты подтверждают данные историков о смене этнического состава населения, помогая объяснить, почему те или иные названия сохраняются, а другие подвергаются модификации либо замене. Предваряя изложение экспериментальных данных, приведем основные положения, необходимые для понимания последующего материала. Для анализа нами была использована методика А.А. Биркина «Код речи», позволяющая выявить суггестивные нагрузки слова и текста на реципиента речи. А.А. Биркин исходит из того, что трансформированные во внутренний речевой сигнал знакобуквы или звукобуквы являются кодами или управляющими кодами. Управляющий код (энграмма) — это элемент динамического и циклического взаимодействия нейронов происходящего в процессе обработки внешнего речевого сигнала. Декодирование — это процесс изменения (подготовки) управляющих кодов внутреннего речевого сигнала для обработки последующими звеньями в цепи процедур его восприятия. В зависимости от стадии восприятия речи нами различаются: 1-й этап декодирования — образование управляющих кодов (энграмм), эквивалентных знакобуквам или звукобуквам; 2-й этап декодирования — образование из кодов 1-го этапа декодирования энграмм (управляющих кодов) слов. В данном случае термин «энграмма» применяется нами с акцентом на процедуры обработки информации, а не ее хранения. Динамические нагрузки декодирования — это функциональные, энергетические затраты мозга, направленные на восприятие и обработку внутреннего речевого сигнала [Биркин, 2007]. По нашему мнению, существование физиологического явления, определенного как нагрузка декодирования в период восприятия речевого сигнала, может быть доказанным на основании следующих фактов: 1) субъективное различение полярных, тяжелых или легких по структуре кода речи текстов испытуемыми (субъективные реакции); 2) объективное выявление различий физиологических реакций, определяемых Автор статьи благодарит А.А. Биркина за консультации и оказанную помощь в подготовке материала. 228 аппаратно-программными комплексами, в период восприятия испытуемыми полярных по степени нагрузок декодирования текстов (объективные реакции); 3) взаимосвязь уровня организации (типа) высшей нервной деятельности со степенью субъективных и объективных реакций испытуемых на нагрузку кодом речи. Нами было взято свыше 1500 названий юга Тюменской области, которые были разделены по группам, исходя из истории возникновения. Таких пластов оказалось несколько: индоевропейский, угорский, тюркский и славяно-русский. В целях экономии и формата статьи мы не приводим все названия, подвергшиеся анализу. Кроме того, нами были выявлены группы дублируемых и недублируемых топонимов. Традиционно считается, что дублируемые топонимы возникают в целях языковой экономии. Наши результаты утверждают, что они возникли, потому что нагрузки декодирования значительно ниже, чем в недублируемых: Привлечение славянских названий и тех старых наименований, которые подверглись модификации под влиянием русской языковой системы, можно вывести закономерность динамической эволюции топосистемы в целом [Карабулатова, 2008: 66-76]. Изменения окружающей среды, с точки зрения классической физиологии, являются сигналом. Природа этих изменений известна. По своим свойствам это в основном последовательности оптических или барических явлений. Изменения окружающей среды воспринимаются и трансформируются нашими органами чувств — зрительным, слуховым, тактильным и другими анализаторами — для их обработки последующими нейронными сетями. Сигнал внешний преобразуется в сигнал внутренний. Природой этого внутреннего сигнала является биохимическое и электромагнитное взаимодействие мозговых клеток (нейронов) между собой. Таким образом, даже при столь поверхностном рассмотрении в природе речи можно выделить две элементарные структурные единицы это: сигнал внешней среды и внутренний сигнал — взаимодействие клеток мозга. Природа сигнала внешней среды изучена достаточно. Изучение же внутреннего речевого сигнала — взаимодействия нейронов — является в научном понимании природы речи глобальной проблемой. Абстрагируясь, можно утверждать, что подобный, пока недостижимый, уровень обработки информации откроет много тайн в виде закономерностей существования огромных информационных потоков в сверхмощных вычислительных системах, одной из которых и является наш мозг. Вопрос сохранения топонимов, относящихся к разным языковым системам, отнюдь не праздный, он позволяет понять природу речи и номинации в том числе. Традиционные подходы не позволяют представить энергетические затраты начального этапа восприятия речи, направленные на реализацию интимных механизмов обработки текстовой информации, которые заключаются в алгоритмах и стадийности образования (первич Ранее мы уже писали об этом в целом ряде работ, посвященных психолингвистическому и суггестолингвистическому аспектам в топонимии (см. литературу). 229 ного декодирования) мозгом образов букв и слов, а тем более не позволяют ответить на самый главный вопрос в понимании природы речи. Мозг, как естественная биологическая система, имеет собственные пределы функциональных возможностей как по декодированию, так и по семантической обработке речи. В этой связи при увеличении нагрузки декодирования его физиологическое обеспечение должно происходить путем перераспределения ресурсов, в том числе и за счет семантической обработки (сознания). Изложенное позволяет обоснованно предположить, что в интересах сохранения вида приоритетным в восприятии речевой информации, с точки зрения расходования ресурсов мозга, является декодирование в «ущерб» семантической обработке (сознанию). 230 Примечания 1. Биркин, А.А. Код речи. — М.: Гиппократ, 2006. 2. Карабулатова, И.С. Региональная этнолингвистика: современная этнолингвистическая ситуация в Тюменской области. — Тюмень: ТюмГУ, 2001. 3. Карабулатова, И.С. Некоторые заметки к эволюции топонимической системы в языковом сознании жителей региона // Мир языка — языки в мире. Межвузов. сб. науч. трудов. — Тюмень: Печатник, 2008. — С. 66-76. 231 О.В. Макушева Духовный мир человека на страницах романа Д.И. Стахеева «Обновленный храм» Название романа «Обновленный храм» можно понимать двояко. Это и в прямом смысле отремонтированная церковь — новая, вместо обветшавшей. Но, скорее, автор хотел сказать о не менее важном — об одной-единственной, бесценной человеческой душе, сбившейся с дороги, погрязшей в грехе, высокомерии, гордости, раздражении против людей, и очистившейся, обновленной любовью к ближнему. Произошло исцеление отца Никанора, т.к. в каждом сердце должен быть свой храм. Д.И. Стахеев не относится предвзято к какому-то одному из сословий, будь то купечество или духовенство. В романе нарисованы положительно образы богатого, но считающего каждую копейку купцажертвователя, честного купца средней руки Зайчикова, духовно мудрого владыки Никтополиона. Что явилось более жертвенным: поступок мецената, давшего наконец после долгих раздумий необходимую сумму, или последующие потом испытания Ивана Петровича Зайчикова? Со стороны Ивана Петровича это была ничуть не меньшая жертва. Он отложил свою индивидуальную волю, ничем другим не занимался. Обновление храма стало его самым главным делом, целью и смыслом существования. Зайчиков — купец, торгующий бакалейными товарами, чаем, сахаром. Много лет служит церковным старостой. Был он человеком степенным, молчаливым, добросовестным, неприметным. Д.И. Стахеев подробно останавливается на его внешности: «Седой, с благообразным лицом и вкрадчивыми манерами. Его задумчивые голубые глаза уже начинали тускнеть, походка делалась не совсем ровною и не такою скорою, какою была лет за двадцать — тридцать назад, и спина уже начинала горбиться под тяжестью лет, давивших его плечи, но, несмотря на все это, он держался еще бодро» (1, с. 173). Состояние у него было среднее, расход не превышал дохода, он продолжал отцовское дело. Во всем любил точность, например записывал, сколько проиграл, сколько выиграл. В церковном хозяйстве держался тех же обычных, сыздавна усвоенных им правил: свечи всегда были рассортированы, мелкие пожертвования строго учтены. Автор считает, что его герой мог бы сказать о себе словами Восьмибратова из пьесы Островского: «Я не человек — я правило» (1, с. 174). Человек, живущий в мире с людьми, с собой, а главное со своей совестью, Иван Петрович, всегда исповедовался у отца Павла, произ232 нося: «Грешен и каюсь, особых грехов, которые бы тревожили душу, не имею и сердечно желаю быть лучшим» (1, с. 188). Душевный покой был нарушен нежданным поворотом судьбы, а именно встречей на Нижегородской ярмарке старого друга отца и получением от него десяти тысяч рублей на восстановление храма. Стахеев знакомит читателя с еще одним типом купца: «Он был высокий, широкоплечий, когда-то несомненно крупный и могучий человек, теперь уже сильно постаревший: лицо его было бледно, лысина во всю голову и борода седая лопатой. Тут же на столике около чайного прибора лежал старинного фасона картуз котикового меха, сильно выцветшего и потертого, а в картузе шелковый фуляровый платок. И картуз, и его владелец, оба, по-видимому, были давнишними знакомыми» (1, с. 197). Рядом с этим былинным исполином люди в трактире выглядят, как «слабые люди пред большими и сильными, купцы среднего состояния пред миллионерами» (1, с. 199). Этот купец — человек верующий: «И денег много, и уважения со всех сторон, а все ни к чему. Пустяки все. А все суета, так, канитель пустая. Душу, брат, спасать надо... О Господи, помилуй! В грехах-то, как мухи в тенетах, путаемся» (1, с. 201). Даритель ежедневно посещает церковь и у ранней обедни подает нищим на паперти. На новгородской ярмарке он живет в собственной лавке на втором этаже, и интерьер его комнаты много говорит о хозяине: «на столе лежали груды пакетов» с какими-то пробами товаров, «стулья были обиты темной клеенкой», «за занавеской из коричневой материи стояла кровать». Такое качество, как экономность, стало частью его натуры. Когда Зайчиков предлагает взять извозчика, говорит: «Ну вот еще. Зачем зря деньги бросать, и так дотянемся, недалеко осталось» (1, с. 202). Он понимает, что его жизненный путь близок к завершению, и хотя торговые дела идут превосходно, но в семье разлад, отсутствует взаимопонимание с детьми. Старик знает из писем отца Никанора о нуждах храма, который, так же, как и город, является частью его жизни. Деньги на обновление храма решает дать именно Ивану Петровичу, считает что «ни сан, к примеру, ни богатство на том свете нипочем — грош цена» (1, с. 205). На страницах романа появился вполне реальный персонаж купец-меценат. Это тип людей, верящих и любящих свою родину. Таких немало было в России, в том числе в семье Стахеевых. Никольский об отце Д.И. Стахеева пишет: «Нужно заметить, что старик, несмотря на свой крутой нрав и великую, страстную привязанность по торговым делам, к наживе, к увеличению своих богатств, — был в то же время религиозный человек, справедливый, честный, чуждый тщеславию» (2, с. 40). Его награждали медалями и орденами за пожертвования, однако купец никогда их не носил и даже не стеснялся называть начальников, представивших его к награде, «людьми легкомысленными». «Бестолковые, бестолковые! — говорил он, — думают, я жертвую данным для того, чтоб ордена иметь...» (2, с. 24). 233 Сам купец желает остаться неизвестным, хотя позже отец Никанор удивляется поведению дарителя, понимая, что он мог орден получить за свои заслуги. Дан положительный образ человека, живущего не славой, не наградами, а душой. Д.И. Стахеев словно призывает не всех одной мерой мерить. Купцов из романа «Обновленный храм» можно противопоставить герою повести «Благоприобретение» Белову, который, позволив погибнуть сынишке, убивает свою душу. Бескорыстие старика удивляет обывателей города. Зайчиков передает все десять тысяч рублей по приезде владыке. Это раздосадовало служителей храма–отца Павла, дьякона Леонида, и более всех обойденным считает себя отец Никанор. Никто из них не выдерживает искушения. Деньги будоражат умы и затуманивают зрение. Люди забывают, для чего они предназначены. Гадают, кто станет ими распоряжаться. Разворачивается настоящая борьба за получение подряда между Творожниковым, Медведниковым и другими претендентами. Каждый из них надеялся тем или иным способом нажиться на этом заказе. Именно поэтому епископ решает остановить свой выбор на Иване Петровиче. Видит в нем человека абсолютно честного. Владыка мудро ведет Зайчикова по жизни, помогает совершить ему духовный подвиг. Болезненно воспринимают происходящее отец Павел и дьякон Леонид. Павел предает Зайчикова, т.е. предает друга. Леонид «досадовал, что ни отец Никанор, ни отец Павел, ни староста ничего не говорят ему о положении дела по предполагаемому ремонту храма» (1, с. 250). Теперь никто из них не может стать прежним. После назначения Иван Петрович стал замечать за отцом Павлом и дьяконом, что «речь сделалась сдержаннее, поклоны почтительнее и улыбки чаще. Даже дьячки и пономари, и прежде относившиеся к нему с заметною почтительностью, стали с некоторого времени посматривать на него не без робости» (1, с. 267). Глядя на восхождение Зайчикова, более всего страдает отец Никанор. Считает, что тот пожинает плоды его трудов. Кажется, что дьявол нашептывает Никанору лживые слова. Человек сбивается с пути. Его одолевают гордыня и тщеславие. Первое проявляется в том, что герой не терпит обличений, вразумлений, упреков, а второе — в жажде похвал, славы, власти. Отсюда берут свое начало мнительность, подозрительность, идет почти актерская игра с целью скрыть истинные мысли. Он превозносит свои добродетели и одновременно не видит недостатков. Становится враждебен к людям (столько лет потратил на переписку). Ищет любой повод, чтобы поквитаться с врагом, сварливым тоном выговаривает: «У пономарских дверей с южной стороны у самого подножия образа Святого Апостола Иакова коврик смят и скомкан, как простая тряпица? Я спрашиваю, что это означает?» (1, с. 255). Думает, что его не хотят понять. От этого душа отца Никанора становится темной и холодной, а от былого благочестия не остается и следа. 234 Иван Петрович с честью выдерживает испытание. Обновленный храм встречает прихожан. Зайчиков отказывается от награды, даже несколько стыдится, не по заслугам якобы она. Взамен просит за отца Никанора, ведь у него большая семья. Тайком помогает ему. Лишь в последней сцене отец Никанор прозревает, понимая, кто же тот неизвестный благодетель, не дающий его семье бедствовать. Дмитрий Иванович Стахеев ведет читателя к мысли: человек должен слушать голос совести в своем сердце. В романе поднимаются вопросы о гордости и смирении, любви и милосердии, о духовнонравственном совершенстве человека. Примечания 1. Стахеев, Д.И. Духа не угашайте. Избранные произведения. — Казань, 1992. 2. Никольский, М. Библиография Д.И. Стахеева / Д.И. Стахеев. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 1. — СПб. , 1902. — С. I-XIV. 235 Л.И. Мараканова Проблема одиночества в башкирской урбанистической прозе В башкирской урбанистической прозе наряду с такими явлениями современного города, как утрата национальных корней, связи между поколениями, трансформация традиционного института семьи, смена социальных ролей мужчины и женщины, немаловажное место занимает и проблема одиночества. «Адаптация... в мегаполисах — подчас трагедия — одиночества, беззащитности и беспомощности», — отмечает профессор философских наук Г. Галиуллина [1, c. 47]. Несмотря на то, что городская среда изначально предполагает большое скопление людей, отсутствие личного пространства, в сущности, человек в атмосфере мегаполиса более подвержен одиночеству, нежели селянин. Горожанин в одно и то же время находится среди людей и вне их общества. В деревне существует негласный закон «круговой поруки», который безоговорочно действует в критических ситуациях. Город же живет по негласному принципу соседства — человек общается с людьми, находится с ними в приятельских отношениях, но не может надеяться на их помощь и совместное общество: культуре общения мегаполиса чуждо понятие «свой» и он живет по другим понятиям. Эта проблема нашла свое отражение в произведениях башкирских прозаиков разных эпох: М. Гафури «Бедняки», А. Тагирова «Проданные девушки», Д. Юлтыя «Философия Тимеркая», А. Аминева «Танкист», Р. Камала «Бессильный мужчина», Р. Байбулатова «Звук гармони на переправе» и т.д. В данной статье будут рассматриваться произведения современных авторов башкирской прозы. Повесть А. Аминева «Танкист» охватывает целый спектр проблем: адаптация человека в городских условиях; утеря связи между поколениями; городская мораль как явление действительности; одиночество человека в городе и т.д. По сюжету, овдовевшего старика в город к себе забирают дети, давно перебравшиеся в город, якобы с целью помочь Тимергали. Как только отец переезжает в город, дочь продает дом в деревне, покупает на вырученные деньги машину. Получив свое, им уже не нужен больной, нуждающийся в человеческом отношении, тепле Тимергали. В результате человек, прошедший всю войну, оказывается выброшенным на улицу. Автор показывает, насколько может быть глубоким в человеке чувство одиночества: Тимергали одинок не только в своей семье, незнакомой среде, он чужд даже самому себе — такому немощному, потерянному. В повести раскрываются две стороны одиночества: одиночество в толпе — в человеческом обществе и одиночество глубоко личное, которое обусловлено внутренним конфликтом. И главный герой начинает бунтовать — против родных, реалий города, себя. В конце повести Тимергали погибает — его 236 находят некоторое время спустя в пустом люке танка, который расположен в парке Победы. Смерть старого танкиста не что иное, как протест против каменных джунглей и его обитателей. Повесть Р. Камала «Бессильный мужчина» впервые в башкирской литературе затрагивает проблемы глубоко личные, даже интимные. По сюжету, к сильному и удачливому Уйылу тянутся все: молодая жена, коллеги, друзья, родные. Стоило ему утратить мужскую силу, сначала отворачивается от мужа жена Ниса. Сломленный семейными неурядицами человек не находит поддержки ни у кого. На примере потерявшей работу, жилье, положение в обществе личности автор раскрывает всю сущность города как среды обитания — тут никто не вправе (выделено мной. — Авт.) вмешиваться в чужую жизнь, а это значит, оказывать помощь. В произведении часто употребляется слово «камень» — каменные тротуары, каменные дома, каменное сердце и т.д., как бы намекая на природу города. Человек в условиях мегаполиса, с одной стороны, сам отгораживается от людей и выбирает себе друзей, с другой — зависим от мнения и отношения окружающих. Мнимая свобода на самом деле оказывается оптическим обманом. Человек, которого никто не выбирает, остается один и становится отщепенцем — такого не принимают, выталкивают из среды. Так, Уйыла не признает отцом собственный ребенок, жена выходит замуж за другого, его увольняют с работы, выгоняют из общежития — он сразу становится «белой вороной», индивидуумом, который никому не нужен. Рассматриваемая проблема освещается и в романе Р. Байбулатова «Звук гармони на переправе». Постоянно находившийся в одиночестве ребенок начинает искать тепло у чужих, и это фатальное желание приводит Ирину к гибели: не находя ни у кого поддержки, опоры, обесчещенный и оплеванный обществом подросток заканчивает жизнь самоубийством. Тем самым автор раскрывает и другие пороки современного общества: разложение морали, культ бездумной жизни, безответственность и т.д. Таким образом, проблема одиночества нашла свое отражение в башкирской урбанистической прозе. Одиночество как неотъемлемая часть городской жизни может изучаться не только в области философии, социологии, психологии, но и как художественное воплощение одной из сторон урбанизационного процесса. Примечания 1. Тыхеева, Ю.Ц. Человек в городском пространстве: философскоантропологические основания урбанологии: дисс... докт. филос. наук / Ю.Ц. Тыхеева. — СПб. , 2003. — 335 с. 2. Амусин, М. Как в городе живем / М. Амусин // Звезда. — 1986. — № 11. — С. 177. 3. Якупова, М. Успех как стиль жизни (интервью с доктором философских наук, профессором Галимой Галиуллиной) / М. Якупова // Ватандаш. —2004. — № 11. — С. 47. 237 М.В. Мельник Духовная связь поэзии И. Бродского и М. Цветаевой на примере стихотворения «К Северному краю» Творчество И. Бродского — сложное яркое явление русской поэзии, и оценить его через анализ одного стихотворения невозможно. И не в этом наша цель. Стихотворение «К Северному краю» было создано в 1964 году, когда поэт, приговорённый к северной ссылке на пять лет, приехал в Архангельск. Осмысливая своё положение, он пишет: «Главное не измениться... я разогнался слишком далеко и уже никогда не остановиться до самой смерти». 1) Это касается не биографии поэта, но того восприятия действительности, которое сложилось у него и отразилось в стихотворении «К Северному краю». Первые строки стихотворения — просьба: «Северный край, укрой. И поглубже. В лесу». 2) Образ бесконечного леса, видимого глазом, — воплощение всего северного края, его визитная карточка. Лес — универсальный образ русской поэзии, идущий из глубины человеческой истории. Фольклорист В.Я. Пропп писал: «Лес окружает иное царство... дорога в иной мир ведёт через лес». 3) Лес — пограничное пространство, где человек может укрыться и забыть свой мир. В лирике М. Цветаевой этот образ тоже встречается часто, и особенно в драме «Федра». «Древа вещая весть! Лес вещающий...» Для Цветаевой лес является другим царством, средоточием того, чего нет в цивилизованном мире. Не случайно Бродский отмечал: «Цветаева стоит ближе других к фольклору, и стилистика причитаний — один из ключей понимания её творчества... Фольклор — песнь пастуха — есть речь, рассчитанная на самого себя: ухо внемлет рту. Так, через слышание самого себя, и происходит процесс самопознания языка». 4) В стихотворении «К Северному краю» лирический герой не столько обращается к лесу, сколько к самому себе: это глубокий монолог-размышление, хотя мотив побега, попытка скрыться пронизывает всё стихотворение. Это подтверждается глаголами движения: укрой, спрячь, заслони, скрой. Куда и от кого бежит герой? Побег — один из основных мотивов волшебной сказки. Бегство — это способ уйти от одного мира и перейти в другой. Герой пытается скрыться не в физическом смысле, это поиск своего места в жизни. Об этом же пишет и Цветаева: «Если же твой песенный дар неистребим, не льсти себя надеждой, что служишь... Это только твой песенный жанр тебе послужил, завтра ты ему послужишь, то есть будешь выброшен за тридевять земель или небес от поставленной цели». 5) Лес у Бродского — именно «тридевять земель», тот остров сомнений в себе, через который следует пройти, ведь только так 238 утверждается сила творчества, через преодоление сомнений и мучительных поисков. Этот мотив побега широко представлен и у Марины Цветаевой: «Точно жизнь мою угнали, по стальной версте...», «Давняя мечта уехать с милым! К нему!»; «Закачай меня, звёздный челн! Голова устала от волн» и т.д. Следует отметить, что в волшебной сказке побег часто сопровождается превращением героя. У Бродского глаза помогают не только видеть, но созерцать целый мир как бы с высоты птичьего полёта. Он просит оставить ему «...зрачок словно хвойный пучок». Хвойный пучок — это несколько иголок с единым центром, и такой «зрачок» может дать Бродскому возможность увидеть мир многомерно, выбрать все стороны мироздания. «Цветаева очень эпохальна, но мудрее самой эпохи — захватывает глубже и видит дальше». 6) Так, у неё глаза «два зарева — нет зеркала», дни — «листья календаря». Есть стихотворения, где она обретает крылья. У Бродского в стихотворении «К Северному краю» он превращается в крылатого глухаря, как будто совершая свой побег от времени, проходит следующую стадию своего творчества, приобретает уверенность, что он исключительный поэт. Именно теперь «как перья, на крылья мне лягут листья календаря». Творчество настоящего поэта не подвластно земному притяжению, у них «крылатая душа», как у пушкинского Пророка или лирического героя стихов Тютчева и других великих поэтов. Превратившись в крылатого глухаря, Бродский переходит в новую стадию своего творчества, приобретает уверенность в том, что он действительно Поэт. В волшебной сказке большое место занимают образы болота, трясины, сырости как препятствие к достижению цели. Такие образы есть у М. Цветаевой (стихи «Рассвет на рельсах», «Рельсы»). Это места заболоченные, глухие, молчаливые. Но Бродский и над ними одерживает победу. «Не мой черёд умолкать», «Но пора окликать», «Пора брести в темноте, вторя песней без слов»... Его символический герой одерживает победу над молчанием, неизвестностью, он побеждает свою «беду» ссыльного и обретает себя в новом качестве. Поэт соглашается говорить, но не со всеми, окликать «только тех, кто не станет облака упрекать в красноте, в тесноте». Кого имеет в виду поэт? Почему облака имеют для него большой смысл? Обращаясь к облакам, Бродский отмечает: «То-то же я, страхами крепок, вижу в вас слепок небытия, с жизни иной». 7) Они предстают в анализируемом стихотворении символом вечности беспредельной, лишенной рубежей, границ, у них нет настоящего единственного пристанища. Как нет его и в творчестве настоящего поэта, прошедшего через многие тернии, чтобы обрести свой голос, никому не подвластный. В статье С. Волкова «О Марине Цветаевой: Диалог с Иосифом Бродским» автор приводит слова своего собеседника: «В конце концов, время само понимает, что оно такое. Должно понимать. И давать о себе знать. Отсюда — из этой функции 239 времени — и явилась Цветаева». 8) Эта мысль о том, что творчество поэта не должно покоряться руслу времени, находит своё воплощение и в стихотворении «К Северному краю». Наконец лирический герой Бродского проходит этап сомнений и свыкается с тяжестью крыльев за спиной. И, обращаясь к лесу, он призывает: «Так, шуми же себе в судебной моей судьбе Над моей головой, присуждённой тебе». О каком суде идёт речь? И снова читатель ощущает, что живёт поэт не по земным законам. Его суд — это инстанция иная, чем судебный приговор. Ведь говоря о Марине Цветаевой, Бродский отмечает, что в её голосе больше «правды небесной против правды земной», её суд, как и его, подлежит только одному суду — суду вечности. Отсюда складывается ещё одно общее начало в их творчестве — трагичность. Герой Бродского — «не человек свободного выбора и действия, а человек, подобно «маятнику», качающийся между добром и злом, взлётом и падением». 9) Его жизнь — отражение всеобщей трагедии. В стихотворении Бродского трагизм находит сам поэт: это стойкий отказ от примирения с существующим миропорядком вне зависимости от временного контекста. Объясняя это же качество в творчестве М. Цветаевой, он подчеркивал: «её трагизм пришел не из биографии: он был до. Биография с ним только совпала, на него — эхом — откликнулась» (4-154). Выходит, что основное качество двух поэтов — различение трагических красок в картине мира — совпадает. Преодоление этой трагедии видится Бродскому только в творчестве, «через расширение художественного времени в поэзии, введение в него разных пластов из истории человечества... через образную память и надежду на единство культур» (9, 38). В волшебной сказке последним препятствием, отделяющем один мир от другого, является река, но герой стихотворения «К Северному краю» преодолевает все преграды на своём пути и вновь обращается к лесу: «Оглянись, если сможешь — Так и уходят прочь: Идут сквозь толпу людей Потом — вдоль рек и полей, Потом сквозь леса и горы. Всё быстрей, всё быстрей» Бесконечная ось времени, по мнению Бродского, не способна покорить Поэта. В его творчестве много ликов, которые он заимствует у своих предшественников. Марина Цветаева, осмысливая взаимоотношения творца и его творчества, сказала: «Служение поэта времени... — есть служение мимовольное. То есть роковое: не могу не» (5-158). Бродский продолжает: «В конечном счёте каждый литератор стремится к одному и тому же: настигнуть или удержать утраченное или текущее время» (4-156). 240 Примечания 1. Тартаковский, М. Гений Малевич, лауреат Бродский и профессор Ганнушкин / М. Тартаковский. — М., 2001., № 1. — С. 135. 2. Бродский, И. Части речи: Избранные стихи 1962-1989 / И. Бродский. — М.: Худож. лит., 1990. — 527 с. 3. Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки. К характеристике литературных жанров М. Цветаевой / В.Я. Пропп. // Звезда, 1992, № 10. — С. 157. 4. Бродский, И. О Марине Цветаевой: Поэт и проза / И. Бродский. // Новый мир, 1991, № 2. — С. 156. 5. Шевеленко И. По ту сторону поэтики. К характеристике литературных жанров М. Цветаевой / И. Шевеленко. // Звезда, 1992, № 10. — С. 157. 6. Ивасюк, Ю.П. О Марине Цветаевой / Ю.П. Ивасюк. // Звезда, 1992, № 10. — С. 74. 7. Бродский, И. Пейзаж с наводнением: Стихотворения / И. Бродский. — С.-П.: Азбука-классика, 2004. — 240 с. — С. 63. 8. Волков, С. О Марине Цветаевой: Диалог с Иосифом Бродским / С. Волков // Звезда, 1992, № 10. — С. 73. 9. Колобова, Л.А. Связь времён: Иосиф Бродский и Серебряный век русской литературы / Л.А. Колобова. // Вестник Московского университета. Cер. 9. Филология, 2002, № 10. — С. 38. 241 Л.И. Минһаҗева Балалар әдәбияты: специфика мәсьәләсе Специфика — латин сүзе specificum татар теленә «үзенчәлек, аерымлык», «үзенә бер төрле, үзенә башка» мәгънәсендә тәрҗемә ителә. Биредә сүз, әлбәттә, балалар әдәбиятының үзенчәлекләре турында бара. Балалар әдәбияты гомум әдәбиятның бер өлеше буларак, әдәбилек законнарына буйсына (чынбарлыкны чагылдыра, җәмәгатьчелекнең фикерен формалаштыра, эстетик ләззәт бирә һ.б. ). Әдәбиятның һәрбер төре, жанры кебек (фантастика, детектив, тарихи проза һ.б. ) аның да үзенә генә хас әһәмиятле сыйфатлары бар, һәм әлеге өлкәгә мөрәҗәгать иткән автор бу үзенчәлекләр белән исәпләшмичә кала алмый. Балалар язучысы өчен әһәмиятле момент — укучының фикер сөрешен, тормышны кабул итүен төгәл төшенү. Бу нисбәттән, галим Б. Сарнов балаларның акыл дәрәҗәсен югары бәяләп кенә калмый, үзенең «Безнең балалык иле» хезмәтендә хәбәрләшү өчен мөһим булган төп ике системадан (беренчесе — кабул итү, сизү, күрү, тәэсир; икечесе — чынбарлыкны сүзләр ярдәмендә кабул итү) чыгып, кешеләрне ике типка аера [9, б. 133-134]. Автор раславынча, «художниклар»ның психикасы сигналлар кабул итүнең беренче төркеме белән характерлана. «Фикер ияләре» исә сигналлар кабул итүнең икенче төркемен тәшкил итә. Шулай итеп, беренче сигнал системасы чынбарлыкны образлы кабул итүгә илтә. Бу урында Г. Исхакыйның «Кәҗүл читек» герое Әхмәдулланы үрнәк итәргә мөмкин. Автор бик төгәл итеп аның эчке, психологик халәтен бирү белән бергә, образлы фикер йөртү процессына да туктала [10, б. 46]. Ягъни, балалар кабул ителергә тиешле вакыйга-предметтан иң әһәмиятле детальне генә аерып ала алалар. (Үгезнең иң әһәмиятле билгесе — мөгез!). Бу хәл, үз чиратында, бала аңының образлы фикер сөреше белән тыгыз бәйләнгәнлеген раслый. Балалар әсәрләренә хас тагын бер специфик үзенчәлек — уен элементларының күп булуы. Үз вакытында К. Чуковский, А. Макаренко балалар китабын, аеруча кечкенәләр өчен китапларны бәяләгәндә уеннарның күләменә һәм характерына зур игътибар биргәннәр. Бу — балалар әдәбияты өчен гайри табигый хәл, зурлар өчен язучылар алдында, әлбәттә, мондый проблемалар тормый. Дистә еллар дәвамында балалар әдәбиятының үзенә генә хас үзенчәлеге турында һәрдаим, эзлекле рәвештә барган бәхәсләрдә фикерләр төрле һәм каршылыклы булды. Кайберәүләр бернинди специфик үзлек юк дип, аны педагогиканың «хезмәтчесе» итеп, аның кануннарына буйсынырга тиеш дип карый [5, б. 3]. Икенче берәүләр 242 әдәбиятта балаларны төрле тормыш ситуацияләре белән таныштыру кирәк дип, тормыш чынлыгын, илдә барган вакыйгаларны реаль чагылышында тасвирларга тәкъдим итә [8, б. 105], [11, б. 112], [3, б. 12]. Баланың әхлагы, рухы формалашуда китапның зур әһәмияте булуы инде дәлилләнгән факт. Әмма балалар әсәрләре һәм зурлар өчен китаплар арасында чик әлегә хәтле төгәл билгеләнмәгән [4, б. 57], [6, б. 100]. Дөрес, бик күп терминдагы кебек, «балалар әдәбияты» терминында да беркадәр төгәлсезлек, функциональлек сизелә. Чөнки «өлкәннәр» һәм «балалар әдәбияты» арасында беркайчан да төгәл рамкалар куелмады, соңгы елларда исә, гомумән, югалды. Безнеңчә, бу мәсьәләгә Р. Миңнуллин төгәл, ачык бәя бирде: «Олы әдәбият белән балалар әдәбияты арасында аерма бармы соң? Бар, әлбәттә! Балалар әдәбияты яшь буынны тәрбияли. Ә олы әдәбият күп очракта яңадан тәрбияләү белән, ягъни, перевоспитание белән шөгыльләнә» [7, б. 105-106]. Әмма ничек кенә булмасын, балалар укуы өчен сайланган әсәр аларның яшенә туры килергә, югары дәрәҗәдә әдәби, әхлаклы, эстетик тәэсирле булырга тиеш. Чөнки балаларның үзләре өчен генә хас бик әһәмиятле проблемалары, тормышка үз карашлары бар [2, б. 561], [1, б. 23]. Бу өлкәнең спецификасын катлаулырак. Аны нәкъ менә, әдәби әсәрләрдә аерылып торган алдарак саналган билгеләрнең бергә туплануы, балалар укуы өчен язылган әдәби әсәрләргә куела торган таләпләрнең педагогик карашлар белән органик рәвештә кушылып китүе билгели. Татар балалар әдәбияты спецификасы турында сөйләшкәндә тагын шуны ассызыклап үтү зарур, милли колоритны кулланып язу — төп специфик үзенчәлекләрнең берсе. Балалар әдәбиятының спецификасы турындагы бәхәсләр еллар аша еш кабатланып тора. Бу хәл әдәби даирәгә яңа карашлы яшь буын авторлар килү, аларның бу өлкәдә калыплашкан күзаллауларны беркадәр җимерүләре, кешелек җәмгыятенең, яшәешнең бик тиз үзгәрә баруы белән дә бәйле булса кирәк. Әдәбият 1. Әдәбият белеме сүзлеге / Төз. А.Г. Әхмәдуллин. — Казан: Тат. кит. нәшр., 1990. — Б. 23. 2. Әмирхан, Ф. Повестьлар. Хикәяләр / Ф. Әмирхан — Казан: Таткнигоиздат., 1957. — Б. 561. 3. Балалар әдәбияты өлкәсендәге төп җитешсезлекләргә карата // Совет мәктәбе. — 1954. — № 3. — Б. 12. 4. Белинский, В.Г. О детской литературе. Второе изд. / В.Г. Белинский. — М.: Дет. лит.,1983. — С. 57. 5. Заһидуллин, Г. Аңлатыгыз миңа // Татарстан яшьләре. — 1957. — 27 февраль. — Б. 3. 243 6. Исхак, Ә. Балалар поэзиясе // Совет әдәбияты. — 1958. — № 1. — Б. 100. 7. Миңнуллин, Р. Сөендерде дә, көендерде дә. Китапта / Р. Миңнуллин. Шагыйрь генә булып калалмадым... — Казан: Матбугат йорты нәшр., 1998. — Б. 105-106. 8. Нури, З. Нәниләр китабына берничә зур таләп // Совет әдәбияты. — 1958. — № 3. — Б. 105. 9. Сарнов, Б. Страна нашего детства. — М.: Дет. лит., 1965. — С. 133-134. 10. Татар балалар әдәбиятыннан хрестоматия / Төз. Л. Минһаҗева, И. Мияссарова. 2 томда. Т. 1 — Казан: ТаРИХ, 2003. — Б. 46. 11. Фасеев, К. Балалар әдәбиятының тагын да үсүе өчен // Совет әдәбияты. — 1958. — № 2. — Б. 112. 244 Х.Ю. Миннегулов Некоторые особенности татарской литературы Средневековья Известно, что татарское, точнее, тюрко-татарское словесное искусство имеет более чем тысячелетнюю историю. Хронологически самый большой период в ней занимает первый этап — так называемая древняя и средневековая литература (которую для краткости мы часто будем называть средневековой). Она, несмотря на некоторую условность научной классификации, имеет свою относительную ментальность, в той или иной степени присущие только ей свойства, черты. Они касаются как самих произведений, их идейно-художественной сущности, так и функциональной роли самого словесного искусства в обществе. Знание и учет этих особенностей необходимы и при изучении литературы в школах и вузах, и при научном исследовании истории словесного искусства и творчества писателей данного периода. С этой целью мы очень кратко, частично и путем перечисления остановимся на тех свойствах литературы средневековья, которые образуют ее менталитет, внутренний и внешний портрет. Мусульманская религия начала распространяться среди тюрковтатар уже в период возникновения ее, т.е с VII века. В Хазарском каганате, сыгравшем значительную роль в истории государственности нашего народа, уже в 737 году ислам был принят как официальная религия. Он получил распространение в Великом Булгаре (VII век), в Волжской Булгарии (IХ-ХII вв.), в кипчакских этнических союзах и других ранних тюрко-татарских государственных объединениях. Но отражение мусульманства в дошедших до нас в тюркоязычных письменных памятниках наблюдается начиная лишь с Х-ХI веков. Исходя из этого, историю тюрко-татарской литературы можно разделить на доисламский и мусульманский периоды. История татарского словесного искусства Средневековья — это литература мусульманской эпохи. Коран и его постулаты буквально пронизывали духовную жизнь нашего народа, в том числе и литературу. «Священная книга», хадисы пророка служили неисчерпаемым источником тем, идей, сюжетов, образов для писателей. Как известно, в средние века мусульманский мир был центром цивилизации человечества, в котором бурно развивались наука, литература, просвещение. Арабо-персидские достижения оказали большое влияние и на другие народы и регионы мира. Единство религии, знание значительной части интеллигенции арабского, персидского языков открывали путь татарам к духовным богатствам мусульманского Востока. Великие творения Аль-Маари и Газзали, Низами и Саади, Аттара и Руми и других, которые читались в Поволжье и Приуралье в 245 оригинале и в различных переводах-переложениях, сыграли большую роль в развитии тюрко-татарского словесного искусства, в становлении поэтических форм и жанров. Письменный язык средневековых татарских авторов характеризуется обилием заимствований из арабского, персидского и из некоторых тюркских языков, что придает своеобразие их стилю, звучанию произведений. Интересно то, что почти до ХХ века сочинения османско-турецких, узбекских, уйгурских и других тюркоязычных писателей в основном читались в тюркском мире на языке оригинала. Такое явление было обусловлено генетическим родством, близостью языков, относительной общностью мифологии, фольклора и древней литературы, единством религии и ориентацией на арабо-персидские достижения. Вообще мусульманский Восток, независимо от этнических, историко-географических, языковых различий, вплость до Нового времени представлял собой относительно единый интеллектуально-духовный мир — с общими или сходными религиозно-нравственными, философско-эстетическими категориями и критериями. В создании единства мусульманского мира, в обеспечении общения между арабами, персоязычными и тюркскими народами положительную роль сыграла единая арабская графика. Как и другая литература, древнее и средневековое словесное искусство татар было тесно связано с мифологией и фольклором, часто они скрещивались, создавая своеобразный синтез. В частности, «Кисекбаш» создан на основе мифологических мотивов и образов, которые прослеживаются не только в содержании дастана, но и в структуре и поэтике этого произведения. Так, например, его главный герой спускается в подземелье в течение «семи дней и ночей», схватка Али с Дивом происходит как и в сказках. Созданные на основе мифологии и фольклора памятники письменности, в свою очередь, оказали значительное влияние на устное народное творчество. Подтверждением этого служат фольклорные версии «Кыйссаи Юсуф» Кул Гали, «Кыйссаи Сейфульмулюк» Маджлиси, «Тахир и Зухра» Сайяди и др. Мунаджат, баиты, кыйсса и некоторые другие жанры являются как бы синтезом письменной и устной литературы. В отличие от словесного искусства последних столетий в литературе древности и Средневековья авторы часто выступают как «строители», воздвигающие здание-произведение из более или менее готовых материалов. Если для писателей Нового времени основным «кирпичиком» служит слово, то для Рабгузи, Махмуда Булгари или Мухаммедьяра, кроме слова, есть более крупные элементы, такие, как в той или иной степени известные, готовые «блоки», сюжеты, мотивы, образы, сентенции... Писатели и сами часто осознают свою специфичную роль авторства. В частности, поэт Казанского ханства Мухаммедьяр (1497-1549) называет себя «собирателем из разных источников». Действительно, в его поэмах творчески обработаны материалы, полученные из наследия Газзали, Аттара, Саади, Лутфи, а также из «1001 246 ночи» и др. Переписчик книги «Нахдж аль-фарадис» (1358) называет автора данной книги также «составителем», «собирателем». Как известно, в сочинении «Нахдж аль-фарадис» очень много заимствований из Корана, хадисов, из арабских, персидских источников. Таким образом, в средние века слово «творить» в той или иной мере включало в себя и значение «компоновать», «собирать», «систематизировать», «привести в порядок». Это традиционное явление в современном литературоведении часто называют неудачным термином «интертекстуальность», который выражает лишь часть значения этого сложного процесса. Ближе к интертекстуальности стоит назира, т.е. способ создания новых (в большинстве случаев поэтических) произведений на основе других сочинений. При этом, как правило, в той или иной мере сохраняются сюжет, основные образы, стихотворный размер, частично и рифмы. Назира — это своего рода состязание, «ответ», творческое усвоение достижений других. Ценность и оригинальность произведений, созданных путем назиры, зависели от таланта и поэтической деятельности автора. В частности, С. Сараи, Г. Тукай, Ш. Бабич оставили великолепные образцы назиры. В татарском словесном искусстве Средневековья доминирует поэзия. Есть и произведения, состоящие из сочетания прозаических и поэтических строк («Гулистан бит-тюрки» С. Сараи). В основе — тюрко-татарский стих силлабический. Но под влиянием арабо-персидской поэзии в татарской литературе вплоть до Октября преобладал аруз. Классические произведения Кутба, Хорезми, Мухаммедьяра, Утыз Имяни, Г. Кандалыя, Г. Тукая, М. Гафури и других созданы этой системой стихосложения. В поэтических сочинениях часто встречаются примеры рифмованной и ритмической прозы. Поэты Средневековья стремились строго соблюдать внешние, структурные требования жанров. Так, например, газели всегда создавались только арузом, двустишиями с одинаковой рифмой в конце каждой строфы, редифом, а также с упоминанием псевдонима-тахаллуса, сохранением единства темы любви. Жанры рубаи и фард (двустишие) требовали сконцентрированной передачи мыслей и чувств, афористичного звучания. А вот в прозе в использовании жанров допускалась «демократичность», относительная свобода. Например, хикаятами часто назывались рассказы, повести, романы, сказки, поэмы, притчи, кыйсса и некоторые другие, в основном эпические жанры. Термины хикаят, кыйсса, дастан часто употреблялись как синонимические понятия. Многие произведения среднего и большого объема начинались с традиционного вступления, в котором содержалось восхваление Бога, пророка Мухаммеда, правителя, а также причина написания сочинения. Заключительная часть книги, как правило, содержала сведения об авторе, дате создания, о переписчике или составителе произведе247 ния. А в сочинениях суфийского характера отсутствовало посвящение правителям, так как авторы их не возлагали надежды на представителей власти, считали только Бога достойным обращения и поклонения. Синкретизм — одно из свойств литературы Средневековья. Многие произведения наряду с художественно-эстетическими задачами выполняли познавательные, педагогические, религиозные и другие функции. «Кутадгу билик» Юсуфа Баласагуни — это неисчерпаемый кладезь мудрости и знаний. Вот поэтому к нему — как к надежному источнику — обращаются представители различных наук и профессий. Как правило, любой литературе в той или иной степени присуща философичность. Но она больше всего проявляется в словесном искусстве Средневековья. Авторы часто размышляют о предназначении человека, о смысле жизни, о природе и мироздании, о неумолимости времени, об отношении к Богу. Герои «Кыйсса Юсуф» Кул Гали, «Хосров и Ширин» Кутба, поэм Мухаммедьяра, а также авторы этих сочинений предстают перед нами как бы мыслителями, в определенной степени символизированными образами. Вообще, герои средневековых произведений, в отличие от сочинений Нового времени, показаны более обобщенно, абстрактно, типизированно. Отмеченные в них даже черты портрета условны, стандартизированы: стройность человека передается сравнением с кипарисом, ивой; брови и ресницы сопоставляются с луком и стрелой; красота лица уподобляется луне и солнцу... Одним из важнейших факторов усиления философичности литературы Средневековья является суфизм, органично связанный, пропитанный мусульманской религией. Основную суть этого мистико-аскетического, антропоцентричного течения в исламе составляют отвлеченные, абстрактные идеи и понятия о человеке, о его духовном состоянии, о глубоком сознании религиозных истин, о смирении и уходе от мирских забот, а также размышления о земной и потусторонней жизни, о мироздании. Поэма золотоордынского поэта Хисама Кятиба «Джумджума султан», проникновенные стихи Умми Камала — образцы суфийской литературы Средневековья. Словесное искусство разбираемого периода характеризуется и традиционностью. Она проявляется и в идейном содержании, и в поэтике, и в функционировании литературы. Писатели предпочитают проблемы о справедливом правителе, о преимуществах знания, об идеальном человеке («камил инсан»). Авторы особо акцентируют свое внимание на нравственных вопросах. В этом отношении словесное искусство Средневековья можно назвать литературой морально-нравственного характера. «Кыйссаи Юсуф», «Джумджума султан», «Кисекбаш» и некоторые другие произведения характеризуются схожестью: в них доминируют условность во времени и пространстве, масштабность изображаемых явлений, передача качества через символические 248 цифры. Авторы Средневековья любят чрезмерно гиперболизировать свойства и действия героев, приемом антитезы противопоставляют явления друг другу. Несмотря на идейно-тематические, жанрово-структурные и стилевые различия, литературе Нового и новейшего времени в целом присущ реализм. Это свойство в той или иной мере характерно и для словесного искусства древности и Средневековья. Дастан С. Сараи «Сухайль и Гульдурсун», хикаяты из «Нахдж аль-фарадис» и «Гулистан бит-тюрки», сочинение Шарифи «Зафарнамаи вилаяти Казан» запечатлели реальные и жизнеподобные события и картины, детали, в них, как правило, соблюдена верность жизненной правде, логике человеческой психологии. Но в целом в литературе средневековья преобладает романтическое, символическое начало, опосредованное воплощение действительности, увлечение условными, выдуманными образами и частично мифологизированными материалами. Таким образом, в течение столетий татарская литература добилась значительных успехов, накопила большой идейно-эстетический потенциал. Словесное искусство Средневековья служило основой, базой для дальнейшего развития нашей литературы. Опираясь на предыдущие художественные завоевания, авторы Х1Х и ХХ веков подняли нашу литературу на новые ступени. В творческих достижениях Г. Кандалыя и Г. Тукая, Г. Исхаки и Г. Ибрагимова, Х. Такташа и М. Джалиля есть и большая доля писателей Средневековой литературы. 249 Л.Р. Мухарлямова Категория времени в аспекте лингвокультурологии (Работа поддержана грантом РГНФ 07-04-29402 а/В) Язык является формой культуры, передающей особенности этноса, поскольку представляет собой яркую характеристику любого народа, его историю, мировоззрение и психологию. Культура находит свое отражение в языке и национальной личности. Ее необходимо понимать с точки зрения исторической значимости, учитывая традиции и особенности. Язык представляет собой форму культуры, передающую исторически складывавшийся национальный тип жизни во всем ее разнообразии и противоречивости. Однако невозможно рассматривать культуру вне самого языка, поскольку культура наиболее полно раскрывается в языке этноса, также как и не представляется реальным рассмотрение языка вне культуры народа, так как он лишается своей сути, превращаясь только в средство общения. Понимание культуры этноса предполагает изучение языка данного народа прежде всего как части культуры. Проблема взаимодействия языка, культуры, этноса является междисциплинарной проблемой, для решения которой необходимы усилия нескольких наук. Язык, культура и этнос неразрывно связаны между собой. Поэтому на основе многочисленных исследований языка и культуры и благодаря пониманию их взаимосвязи закономерным представляется появление в конце ХХ века нового научного направления — лингвокультурологии. Лингвокультурология в настоящее время находится на стадии расцвета, что объясняется рядом причин, среди которых: «необходимость учитывать универсальные и специфические характеристики поведения и общения различных народов в решении самых разнообразных вопросов, потребность знать заранее те ситуации, в которых велика вероятность межкультурного непонимания, важность определения и точного обозначения тех культурных ценностей, которые лежат в основе коммуникативной деятельности», а также «необходимость освоения лингвистами результатов, добытых представителями смежных отраслей знания (психология, социология, этнография, культурология, политология и т.д.)» и «понимание языка как средства концентрированного осмысления коллективного опыта, который закодирован во всем богатстве значений слов, фразеологических единиц, общеизвестных текстов, формульных этикетных ситуаций и т.д.» [1, с. 87]. Лингвокультурология основывается на языке, культуре и человеческой личности. Посредством языка происходит познание культуры, 250 язык передает культуру со всеми ее особенностями, а человек создает эту культуру при помощи языка. Если лингвистика исследует миропонимание человека, которое отображается в языке в виде моделей языковой картины мира, а культурология изучает самосознание человека по отношению к различным сферам его культурного и социального бытия, то лингвокультурология рассматривает язык и культуру в их взаимодействии. Исходя из определений лингвокультурологии, «лингвокультурология — это наука, возникшая на стыке лингвистики и культурологии и исследующая проявления культуры народа, которые отразились и закрепились в языке» [3, c. 28]; «Лингвокультурология — дисциплина, изучающая проявление, отражение и фиксацию культуры в языке и дискурсе» [2, с. 12]; «Лингвокультурология — закономерная ступень в области филологических и других гуманитарных наук, научная дисциплина синтезирующего типа, пограничная между науками, изучающими культуру, и филологией (лингвистикой)» [5, c. 250]. Заметим, что лингвокультурология предоставляет возможность осознать главную функцию языка — создание, развитие, хранение и передачу культуры, а целью лингвокультурологии является определение и исследование методов взаимодействия культуры, языка и человека. Касательно объекта лингвокультурологии В.И. Тхорик и Н.Ю. Фанян высказывают мысль, что «он охватывает язык, культуру и человека, создающего культуру и пользующегося языком, человека со всеми его особенностями, предпочтениями». А о предмете лингвокультурологии они придерживаются той точки зрения, что это — «весь спектр речеязыковых образований, отражающих культурные характеристики конкретной нации, ее общественного уклада, экономических и политических отношений. В качестве предмета новой науки, таким образом, представляются слова и выражения, безэквивалентные языковые единицы, служащие предметом описания в лингвострановедении; лакуны; символы, архетипы и мифологемы; обряды и поверья; ритуалы и обычаи, закрепленные в языке; фразеология и паремиология; метафоры; стилистическое своеобразие; речевое поведение» [5, c. 38-39]. Лингвокультурология в настоящее время — это множество весьма информативных контрастивных исследований. В область такого рода исследований входят, во-первых, предметы и явления, уникальные для отдельной культуры. Во-вторых, концепты, определяющие специфику поведения данного народа. В-третьих, мифология, отраженная в легендах, сказаниях, пословицах и поговорках, других фольклорных формах. В-четвертых, прецедентные тексты, своего рода культурный минимум, знание которого является обязательным для всех представителей данной культуры. В-пятых, национальные символы, то есть образы, с которыми ассоциируют себя представители того или ино251 го этноса. Отдельный вопрос составляют правила этикета, свойственные той или иной культуре, во всей совокупности слов, жестов и мимики [1, с. 121]. Отличительной особенностью каждого народа являются способы восприятия окружающей действительности, которые формируются на основе традиций, обычаев, менталитета этноса. Одной из важнейших категорий современного миропонимания наряду с такими понятиями, как пространство, движение, является представление народа о времени. Время принадлежит к основным категориям культуры, предоставляющим человеку возможность воспринимать действительность. Время переживается субъективно, понимание времени предопределено культурой. Человек воспринимает мир через призму своего индивидуального существования, и время имеет смысл лишь в связи с событиями его собственной жизни. Ход времени может либо ускоряться, либо замедляться или даже останавливаться — все зависит от психического состояния самого человека и от его возраста. Время является предметом рассмотрения различных наук, среди которых философия, физика, математика, логика и другие. Вплоть до последних десятилетий в лингвистике основное внимание было обращено на морфологические или синтаксические средства выражения времени, прежде всего на грамматическую категорию времени, однако в настоящий момент изучение средств выражения семантики темпоральности ведется на основе лексики и фразеологии, анализируются различные лексические средства языка, имеющие временную семантику. Категория времени является одной из универсальных категорий, присутствующих в разноструктурных языках и реализующихся на различных языковых уровнях: - грамматическом (вид и время глагола, морфологические категории времени и вида); - лексическом (лексические единицы с семантикой «время»); - фразеологическом (фразеологические единицы с семантикой «время»); - ассоциативном (ассоциативные реакции носителей языка на слова с семантикой «время», представляющие собой фрагмент речевой деятельности). Итак, категория времени репрезентируется различными средствами языка, а исследование семантики темпоральности с позиции лингвокультурологии на современном витке развития филологии является актуальным. Примечания 1. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик. — М.: Гнозис, 2004. — 390 с. 252 2. Красных, В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология / В.В. Красных. — М.: ИТДГК «Гнозис», 2002. — 284 с. 3. Маслова, В.А. Лингвокультурология / В.А. Маслова. — М.: Издат. центр «Академия», 2001. — 208 с. 4. Тарланов, З.К. Язык. Этнос. Время / З.К. Тарланов. — Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского госуниверситета, 1993. — 224 с. 5. Тхорик, В.И. Лингвокультурология и межкультурная коммуникация / В.И. Тхорик, Н.Ю. Фанян. — М.: ГИС, 2006. — 260 с. 253 Р.Х. Мөхиярова Шигъри бизәк тудыру чарасы буларак лексикграмматик омонимнар Бердәй яңгырашлы, язылышлы булып та, төрле мәгънә белдерүче сүзләр буларак, омонимнар иң үзенчәлекле актив лексик-стилистик чаралардан исәпләнә. Шуңа да Кол Гали, Мөхәммәдьяр, Утыз Имәни, Габдулла Тукай кебек даһиларыбыз да аларга еш мөрәҗәгать иткән: Шактый ук язга галәмәт ушбу үткән мартта бар, Анда салкыннан бүтән юк, марттан азрак артка бар. (Г. Тукай) Шигъри текстларда аеруча лексик-грамматик, ягъни төрле сүз төркеменә карап, аерым формаларда тәңгәл килгән омонимнар күп очрый. 1. Үткен, көтелмәгән рифма тудыру, укучының игътибарын җәлеп итү максатыннан шагыйрьләр бигрәк тә исемне омонимик яңгырашлы төрле затланышлы һәм затланышсыз фигыль формалары белән парлап кулланырга ярата: 1) Исем — хәзерге заман хикәя фигыль: Хәзер инешкә төшәм дә, Бәртәс кармагы салам. ...Төшкәч, салыйм, дигән идем, Агып килә бер салам. (Н. Мәдияров) Ак кәгазьгә сүзләр булып кан тама, Салкын тирләр бәреп чыккан аркама — Утлы кыршау эчендә күк чигәләр, Авырлыклар нинди авыр чигәләр. (М. Әгъләмов) 2) Исем —үткән заман хикәя фигыль: Беләсезме, Ирекнең Балтырлары кычыткан. Кычыткан шул кычыткан. Кош оясы эзләгәндә, Җайлы- җайсыз тезләнгәндә Кычыттырып, эчеттереп, Чаккан аны кычыткан. (Н. Мәдияров) 3) Исем —киләчәк заман хикәя фигыль: Ничә төшмим — төнге сулар Ярга тиеп авыр сулар. (М. Әгъләмов) 4) Исем — боерык фигыль: Толпар бирегез миңа, Бирегез яхшы ияр... Өметем, калма миннән, Син минем белән ияр. (М. Әгъләмов) 5) Исем —теләк фигыль: Гаепләмә, апаем, 254 Гаҗәпләнмә, агаем ! Авыр юлда арыдымТыныч кына агаем?... (Л. Шагыйрьҗан) 6) Исем — исем фигыль: Бар иде каерып-каерып чабулар, Эш беткәч, кыз- кыркын артыннан чабулар. (М. Әгъләмов) 7) Исем —сыйфат фигыль: Сабантуйларына кайткач сорыйм, Югыйсә бит беләм, җавап бер: «Барсы җитү, туган, тик шулай да Торган җирдән матур туган җир!» (М. Әгъләмов) 8) Исем — инфинитив: Карап торам үзебезнең Авылдагы атларга. Чабулар кая инде ул — Иренәләр атларга. (Р. Миңнуллин) Исем шулай ук башка сүз төркемнәре белән дә омоним рифмалар төзи. 2. Исем — сыйфат: Менә бу төш минем ал, Чәчәкләре бигрәк ал. (Н. Мәдияров) 3. Исем — сан: Халкым юмарт.Үзе бер сый Тәмле сүзе, якты йөзе! Кунак бездән артмый һич тә: Килсен уны, килсен йөзе! (Р. Миңнуллин) 4. Исем — алмашлык: Без без ясадык. Шуны карарга Килегез безгә Бирми калмабыз Безне без сезгә. (Н. Мәдияров) 5. Исем —бәйлек: Күк , түбәләр шундый биек иде, Урамнары шундый киң иде. Безгә сөю вәгъдә иткән урам Бәхетләргә илтер күк иде. (М. Әгъләмов) 6. Исем — ымлык: Ай, матур да соң Күктә тулган ай. (Н. Мәдияров) 7. Исем — кисәкчә: Ясадым җәя һәм ясадым ук. Яхшы икәнен Белдереп тора ул атканчы ук. (Н. Мәдияров) 8. Исем — авыз ияртеме: Бал кортлары безелдиләр: 255 «Без-з-з... без-з-з... без-з-з...!» Без кортларның уңганлыгын, Булдыклылыкларын күреп: «Масаерга хакыгыз бар, Безелдәгез инде!»-дибез. (Р. Мөхияр) Исемнән башка сүз төркемнәре дә үзара омоним тәшкил итә ала. 9. Сан-фигыль: — Дулкыннарын сана әле! — ...Бер йөз,.. өч йөз,.. алты йөз... — Шул дулкыннар арасында, Энем, колач салып йөз. (Н. Мәдияров) 10. Сыйфат — фигыль: Күпме чәчәк анда — зәңгәр дөнья! Ошаганын гына, кара, тап! Чәчәк кенә бирәм, вәгъдә бирмим, Юк, калмасын миннән кара тап. (М. Әгъләмов) 11. Рәвеш — фигыль: Тәннәрем чемердәп китә Тешләп алсаң чак кына; Чага калсаң, бал корты күк Шифа биреп чак кына! (М. Әгъләмов) Кайчагында ике омоним сүз янәшә килеп, үзенчәлекле яңгыраш тудыра: Ай, ялгызлык, һай авыр ла, Тулган ай күк — күк читендә Берьялгызым калдым бугай.(Л. Шагыйрьҗан) Берьюлы өч- дүрт омоним кулланылган очраклар да бар. Бу аеруча балалар өчен язылган шигырьләргә хас: Тирда бер уенчык ат, Аңа яхшы төзәп ат! Әйбәт атсаң, алырсың син Төз атучы дигән ат. (Н. Мәдияров) Тимер-томыр арасыннан Безнең Наил таба таба. Аны тотып, җил- җил килеп, Бара, әнә, тауга таба. Юк, тикмәгә генә түгел, Рәтен — җаен таба белгән. Чаналарны узып шуа Наилебез таба белән. (Н. Мәдияров) Мисаллардан күренгәнчә, лексик-грамматик омонимнар образлы сурәт ясау, фикер кискенлеген арттыру, поэтик яңгыраш тудыруга хезмәт итә. Алар юмористик, лирик һәм, аеруча, кечкенәләр өчен язылган шигырьләрдә актив кулланыла.Чөнки омонимдаш сүзләргә корылган каламбур, сүз уйнатулар балаларда телне тоемлау, фикерләү сәләтен арттыра, туган телнең шигъри аһәңенә соклану тәрбияли. 256 Р.Ә. Минһаҗева Г. Ибраһимовның «Яшь йөрәкләр» романында руссочыл гаилә моделе Әдәби иҗатын хикәя жанры остасы булып башлаган Г. Ибраһимовның 1912 елда Казанда «Өмид» нәшриятында шактый күләмле әсәре — «Яшь йөрәкләр» романы дөнья күрә. Татар әдибе Г. Ибраһимовның «Яшь йөрәкләр» романы Гареб, Шәрекъ, рус әдәбияты һәм татар әдәби традицияләренең үзара очрашуы һәм керешү-синтезлашу нәтиҗәсе буларак, әлбәттә, заманның әйдәп баручы әдәби-фәлсәфи-сәяси күренеше саналган руссоизмны читләтеп уза алмаган. Нәтиҗәдә, гомум әдәби процесс-күренешләрне яхшы тоемлаган Г. Ибраһимов бу әсәрендә сәнгать, табигать, мәхәббәт культларын руссочыл-романтик эстетика рухында үстерүен дәвам итә һәм роман жанрының киң мөмкинлекләрен файдаланып, руссоизмның бар аспектларына да диярлек туктала. Г. Ибраһимовның да игътибар үзәгендә мәңгелек темалар — аталар һәм балалар, дуслык, мәхәббәт, сәнгать мәсьәләләре, яшәү һәм үлем темалары. Бу глобаль мәсьәләләр — яшь йөрәкләр — Зыя, Сабир, Мәрьям, Камилә, яшерен шагыйрь Кәрим, Салих, Госманнар; өлкән буын вәкилләреннән — Зөләйха, Фатыйма абыстайлар, Җәлал мулла, Ярми карт һәм башка герой-персонажларга нисбәтле рәвештә, аларның гамәли һәм рухи тормышларының үзәген тәшкил итеп, киң эчтәлекле итеп куела. Әсәрдә каһарман-персонажларның һәркайсы диярлек бәхет төшенчәсен, гомумән, тормыш мәгънәсен үзенчә шәрехли һәм бар уй-гамәлләрендә тайпылмыйча, шул максатларына таба баручылар булып сурәтләнәләр. «Табигый кеше» турындагы руссочыл карашлар тәэсирендә, әсәрдә, персонажлар гәүдәләнешендә табигыйлек, тумыштан һәм нәселдән бирелгән сыйфатлар тормышның кысалы кануннары белән бәрелешкә кергән хәлдә, аеруча калку итеп чагылыш ала. Җәлалның олы улы — Зыяның абыйсы Сабир да табигый кеше концепциясе кануннары буенча эшләнгән образ. Нәкъ бу табигый образга бәйле рәвештә, дөресрәге, Сабир-Камилә мәхәббәт сызыгына мөнәсәббәттә, Г. Ибраһимов руссочыл рухтагы үрнәк гаилә моделен бирә алган. Сабир белән Камилә, хыялый Зыя белән Мәрьямнән аермалы буларак, тормышка яраклаша белүче, реаль максатлар белән яшәүче яшьләр. Сабир Зыяның бертуган абыйсы булса да, аның Зыяга бер дә охшамавын, капма-каршы табигатьтә булуын автор болай ассызыклый: «Ул гомумән табигате белән артык назик, артык ялкынлы хиссияткә таныш түгел. Ул гакыл, салкын мөхакәмә колы, шуларның күргәзүенчә бара» [1, б. 55]. Яратылышы белән беркемгә буйсынырга яратмаган, бәйсезлеккә омтылган, авыр һәм шул ук вакытта сабыр табигатьле Сабир мәдәни тормышны ташлап, «үз табигатенә ягышлы бер дөнья та257 барга тәбган мәҗбүрият хис итеп, моның өчен дә тын, караңгы авылга югалырга карар бирә» [1, б. 58]. — Мин сүзем, гакылым белән генә түгел, үземнең инстинктым белән үк авыл ягына карыйм. (...) Анда булыр минем үземнең бер колач кына булса да җирем, булыр үземнең сукам, үземнең атым. Мин үземнең таза кулларым белән, үз сукама үз атыны җигеп, үз җиремне сөрермен дә, үз орлыгымны чәчеп, үземә генә караган икмәк җитештерермен. Бәлки бай булмам, ләкин ачка да үлмәм дим. Мин ул тормышны табигатем белән яратам. Дөрест, минем тормышым түбән, тупас һәм простой булыр. Тирә-ягымны да тышлары бик артык ялтырамый торган чабаталы адәмнәр — мужиклар чорнар. Ләкин шулар илә бәрабәр минем үз малым, үз дөньям булыр. Минем алдар хыялым тараер. Мин үз эшемне эшләп, үземә һәм үземнең ирегемә үзем хуҗа булырмын. Азат булырмын. Миңа шул җитә дә», — ди [1, б. 60]. Күрәбез, атасы Җәлал мулла тарафыннан аңа укып, зур кеше булыр өчен бар мөмкинлекләр тудырылса да, ул бөтенләй икенче, күңеленә якынрак тоелган юлны сайлый. Сабир образына карата галимнәр берничә фикердә торалар. Әдәбиятчы Ф. Бәширов, мәсәлән, Сабирны эшкуар, «коры-куык хыяллардан арындырылган салкын акыл, исәп-хисап белән көн итүче» итеп күрә [2, б. 194]. А. Садекова фикеренчә: «В образе Сабира, который становится главой семьи, Г. Ибрагимов рисует крепкого хозяина, кулака, которому не надо ни образования, ни высоких духовных стремлений, нет у него стремления к прекрасному» [3, б. 47]. Ул аны рус язучысы А.П. Чеховның «В.С» Лопахины белән чагыштыра. А. Садыйкова шулай ук бу мәсьәләдә әдәбиятчы Р. Ганиева фикерен дә кире какмый. Аныңча, Сабир һәм аның хатыны Камилә, табигый тормышка, омтылулары, табигатькә якын торуы белән Г. Ибраһимовның руссочыл карашларын чагылдыралар [3, б. 47]. Дөрестән дә, яшьләр икесе дә саф, идеаль руссочыл образлар — табигать балалары. Сабир бар йөрәге, сулышы белән «мәдәни» шәһәрне күрә алмый. «...мәдәниятеңездән дә, театр вә музыкаларыңыздан да туйдым... Гыйлем хәзинәсе булган көтебханәләреңезгә дә ихтирамым бик аз; мәдәниятнең бирдеке башка бик күп «сәгадәтләре» нең дә һичберен сагынырмын дип уйлый алмыйм. Барыннан туйдым, барыннан биздем», — дип кырт кисә [1, б. 60]. Аның «модалы» шәһәр хәятенә, һәртөрле фән-гыйлемгә ачы тәнкыйть яудыруында Г. Ибраһимовның бу еллардагы фәлсәфи-эстетик карашларында сәнгать-мәдәният-гыйлемгә карата тәнкыйть рухындагы руссочылтолстойчыл карашларның көчле йогынтысын сизәбез. Кешенең табигый ихтыяҗы — Ж.-Ж. Руссо тәгълиматы буенча — җир эшкәртү һәм аның уңышы белән яшәү. Бу табигый теләккә каршы төшүче фәнмәгърифәтькә, аның нәтиҗәсе булган — мәдәни һәм техник казанышларга олугъ фикер иясенең карашы, беләбез, үтә кискен һәм кырыс була. 258 Автор, руссочыл табигый кеше концепциясе буенча, каһарманы Сабирны, вакытында, шәһәр тормышын ташлаттырып, авылга, табигать куенына җибәреп, җир кешесе — игенче хезмәте культын раслаттырып, аның киләчәген дә уңай якка хәл итә. Нәтиҗәдә, Сабирның эше дә гөрләп барачак, үзенә тиң парны да җиңел табып, бер киртәсез өйләнеп тә куячак. Аның булачак хатыны Камилә — дусты Госманның кече балдызы. Романда аның хакында беренче тапкыр (кызга унбиш яшь булганда) Госманның Зыяга сөйләвеннән ишетә алабыз: — Иптәш, минем ике балдыз бар. Әмма соң шуларның кечесе! Гаҗиб инде, әй; матурлыгын әйтәсе дә юк, анлар нәселләре белән матурлар... Минем бигрәк исем киткән җир — аның табигате, йөрәгедер... (...) Ул булган җирдә кеше күңелсезләнергә, пошынырга түгел, бик аз гына уйланырга да җай тапмый. Һәммә кеше аның сүзе, шатлыгы, көлүе белән сихерләнә дә кала... [1, б. 157]. Сабир, атасы Җәлал мулла хаҗга китеп югалгач, ялгыз калган әнисе янында төпләнеп, гаилә корып, аны киленле итәргә уйлый. Булачак кәләшенә куйган таләбен иң әүвәл Җәббар мулла белән Кәрим мәхдүмгә белдереп, үзенә «әлифне таяк дип, вауны чукмар дип белмәгән», әмма табигате белән бик тере, артык җанлы иптәш эзләвен әйтә: «Ул зат укымаган, димәк — яратылышы, табигате, табигый нәфасәтләре үз хәленчә, бөтен көенчә калган; тышкы тәэсирләр белән, бозылмаган димәктер... Бу — гаҗиб табигать булырга тиеш. Мин мөмкин булса, гыйлем вә мәдәният дигәннең төсен дә күрмәгән, уку вә китап дигәннең исен дә иснәмәгән, бәдәви (культурасыз) кызлары эченнән шундый бер табигатьне сайлап алыр идем... Аннан соң, әллә нинди назик хисле, шагыйрь кыяфәтле булсын дигән теләгем дә юк. Чөнки мин гыйшык эзләмим... Ул күрер күзгә чибәр, таза, табигый гакыллы булса, шуның өстенә баягы сыйфатлары да кушылса, минем дигәнем булды» [1, б. 283]. Камилә, нәкъ менә Сабир куйган таләпләргә җавап бирүче кыз булып чыга. Алар арасында мәхәббәт тә Зыя белән Мәрьямнеке төсле — Әфләтүни түгел, ә беркадәр акылга, киләчәк яшәешкә корылган, Арастуча мәхәббәт. Камилә, хактан да, үзенең шаян, уенчак холкы белән Сабирлар йортына җан кертеп җибәрә, иренә яхшы хатын, каенанасы Зөләйха абыстайга уңган килен булып китә. Яшәешне тормыш акылы, беркадәр исәп-хисап белән яратучы Сабир — Камилә образлары ярдәмендә Г. Ибраһимов бәхетле гаилә моделен күрсәтә. Әдәбият 1. Ибраһимов, Г. Әсәрләр. Сигез томда. — 2 т.: Яшь йөрәкләр. Казакъ кызы / Г. Ибраһимов. — Казан: Татар. кит. нәшр., 1975. — 480 б. 2. Бәширов, Ф. К. XX йөз башы татар прозасы / Ф.К. Бәширов. — Казан: Фикер, 2002. — 287 б. 3. Садекова, А.Х. Фольклор в эстетике Галимджана Ибрагимова / А.Х. Садекова. — Казань, ИЯЛИ им. Г. Ибрагимова АН РТ, 1995. — 104 б. 259 З.Ф. Миргалимова Изучение названий животных в славянском языкознании Зоонимы издавна являются объектом исследования в языкознании. Изучение зоонимов представляет огромный интерес для исторической лексикологии любого языка, так как в них засвидетельствованы факты истории развития языка определенного периода, жизненного уклада и культуры носителя языка. Славянское, в частности русское, языкознание характеризуется большим количеством трудов, посвященных данной группе лексики. Имеются специальные исследования монографического и диссертационного характера, отдельные статьи, в которых зоологическая лексика анализируется с различных сторон. О.Н. Трубачев в своей монографии «Происхождение названий домашних животных в славянских языках» [1960] подробно этимологизирует отдельные названия (собака, крупный рогатый скот, лошадь, свинья, овца, коза, кошка) и собирательные названия домашних животных на материале славянских языков. Данная работа представляет собой первый опыт исследования этимологии названий домашних животных в русском языке. Есть работы, где лексика фауны анализируется в сопоставлении с данными некоторых других языков [Абакумова, 1994; Тлехатук, 2001]. Изучению зоолексем русской народной речи посвящена диссертация Е.А. Косильщук [1999]. Автором на материале Костромской и Ярославской областей рассматриваются названия животных с точки зрении их физического и физиологического состояния. И.Ю. Пуйо [1980], Н.В. Бухтий [1991] исследовали скотоводческую и овцеводческую лексику диалектов украинского языка. Письменные памятники служат ценным источником изучения лексики современных языков. На материале памятников XI-XVII вв. Г.Ф. Одинцов [1970] изучил историю русских названий лошадей. Письменные памятники стали объектом исследования и в диссертации О.В. Белова «Названия и символика животных в памятниках восточно- и южнославянской книжности XII-XVII в.» [1996]. Достаточно основательно освещена роль названий животных в процессах косвенной номинации, в частности становление на их базе переносного (образного) значения [Лясота, 1962], национально-образная специфика и функционирование этих значений в русском языке в сопоставлении с другими языками [Гутман, 1970]. Немало работ, посвященных изучению лексической группы названий животных в русле современных семасиологических теорий, которые характеризуют260 ся вниманием к внутренним закономерностям формирования системных отношений вообще и к структуре лексического значения в частности. Интересные наблюдения в этом плане содержатся в диссертациях Л.С. Войтик [1972], Н.Ф. Зайченко [1983], А.А. Киприяновой [1999], И. Устуньер [2004], представляющих собой наиболее серьезную попытку системного описания как прямых, так и переносных значений наименований животных. Исследование смысловой структуры указанных лексических единиц, предпринятое названными авторами в типологическом (Л.С. Войтик) и сопоставительном (А.А. Киприянова, И. Устуньер) планах, дает возможность обосновать правомерность квалификации данной группы слов как лексико-семантического объединения. Большой интерес вызывает тюркизмы — названия животных, попавшие в лексику других языков, в частности русского. В первую очередь необходимо указать на статью Н.К. Дмитриева [1962]. Он пишет, что для того, чтобы добиться успехов в области этимологии тюркизмов, каждое слово следует анализировать всесторонне и точно, кроме того, очень важно знать, к какой определенной эпохе относятся заимствования, а также характер общественно-экономических взаимоотношений между народами в данную эпоху. Вторая часть статьи Н.К. Дмитриева посвящена анализу тюркизмов в русском языке. Среди названий животных автор выделил следующие тюркизмы: аргамак, баран, сайга, табун, чушка и др. И.Г. Добродомов в кандидатской диссертации «История лексики тюркского происхождения в древнерусском языке (на материале «Повести временных лет»)» [1966] изучает в историческом аспекте фонетическую, звуковую оболочку слов тюркского происхождения из древнерусского памятника «Повести временных лет». В диссертации подвергнуты анализу 138 слов. Среди них автором рассмотрены такие названия животных, как бык, вол, лошадь, соболь. Одними из лучших и полных исследований, посвященных лингвистическому анализу зоонимов — тюркизмов в русском языке, являются диссертации Д.С. Сетарова [кандидатская, 1971; докторская, 1992]. Они представляют интерес для славистов, тюркологов и историков. В кандидатской диссертации «Тюркизмы в русских названиях животных» Д.С. Сетаров исследовал зоолексемы русского языка тюркского происхождения, определил, к каким конкретным первоисточникам принадлежат эти зоолексемы, пути, причины проникновения их в русский язык, а также по возможности дал этимологию тюркизмов. Подвергаются анализу 140 названий животных, птиц, рыб, насекомых, заимствованных из различных тюркских языков. Например, к тюркизмам отнесены: башмак, чушка, бөри, джейран, джульбарс и др. Целью исследования докторской диссертации «Именование животных: принципы и типы мотивации в славянских и тюркских языках» Д.С. Сетарова являлось создание абстрактной (инвентарной) се261 мантической модели образования лексической микросистемы, в частности, зоологической номенклатуры, в славянских и тюркских языках. В этой работе впервые выявлены и обобщены номинационно релевантные признаки, используемые при именовании животных, то есть установлена абстрактная инвариантная модель создания номинативных единиц данной лексической микросистемы [Сетаров, 1992, 316-317]. Таким образом, в славянском, в частности русском, языкознании изучению названий домашних и диких животных (и в литературном языке, и в диалектах) уделяется большое внимание. Наиболее полно раскрыта природа наименования животных, в том числе этимологическом, сравнительно-историческом, синхронном аспектах. Есть работы, где лексика фауны анализируется в сопоставлении с некоторыми другими языками. Немало работ, представляющих собой наиболее серьезную попытку системного описания как прямых, так и переносных значений наименований животных в типологическом и сопоставительном плане. Примечания 1. Абакумова, О.Б. Семантика отыменного глагола: На материале глаголов, произведенных от названий животных в русском и английском языках: Дис. ... канд. филол. наук / О.Б. Абакумова. — М., 1994. — 236 с. 2. Белова, О.В. Названия и символика животных в памятниках восточно- и южнославянской книжности XII-XVII в.: Дис. ... канд. филол. наук / О.В. Белова. — М., 1996. — 246 с. 3. Бухтий, Н. В. Овцеводческая лексика говоров Херсонщины: Дис. ... канд. филол. наук / Н.В. Бухтий . — Ужгород, 1991. — 276 с. 4. Войтик, Л.С. О системной организации лексико-семантической группы наименования животных / Л.С. Войтик // Иностранный язык. — Вып. 7. — Алма-Ата, 1972. — С. 51-59. 5. Гутман, Е.А. Названия животных в составе сравнений / Е.А. Гутман, М.И. Черемисина // Вопросы языка и литературы. — Вып. 4, ч. 1. — Новосибирск, 1970. — С. 253-267. 6. Дмитриев, Н.К. О тюркских элементах русского словаря / Н.К. Дмитриев // Строй тюркских языков. — М., 1962. — С. 507508. 7. Добродомов, И.Г. История лексики тюркского происхождения в древнерусском языке (На материале «Повести временных лет»): Автореф. ... канд. филол. наук / И.Г. Добродомов. — М., 1966. — 14 с. 8. Зайченко, Н.Ф. Лексико-семантическая группа наименования животных и её фразообразовательные возможности в современном русском языке: Дис. ... канд. филол. наук / Н.Ф. Зайченко. — Киев, 1983. — 217 с. 262 9. Киприянова, А.А. Функциональные особенности зооморфизмов (на материале фразеологии и паремиологии рус., англ., франц., новогреч. языков): Дис. ... канд. филол. наук / А.А. Киприянова. — Краснодар, 1999. — 217 с. 10. Косильщик, Е.А. Названия домашних животных с точки зрения физического и физиологического состояния: На материале говоров Костромской и Ярославской областей: Дис. ... канд. филол. наук / Е.А. Косильщик. — Кострома, 1999. — 273 с. 11. Лясота, Ю.Л. Роль зоосемии в развитии словарного состава языка / Ю.Л. Лясота // Уч. зап. Дальневост. универ-та. — Вып. 4. — Владивосток, 1962. — С. 71-94. 12. Одинцов, Г.Ф. История русских названий лошадей (на материале памятников XII-XVII в.): Дис. ... канд. филол. наук / Г.Ф. Одинцова. — М., 1970. — 353 с. 13. Пуйо, И.Ю. Скотоводческая лексика украинских говоров р-на Карпат: Дис. ... канд. филол. наук / И.Ю. Пуйо. — Одесса, 1980. — 491 с. 14. Сетаров, Д.С. Тюркизмы в русских заимствованиях животного мира: Дис. ... канд. филол. наук / Д.С. Сетаров. — Алма-Ата, 1971. — 191 с. 15. Сетаров, Д.С. Именование животных: Принципы и типы мотивации в славянских и тюркских языках: Дис. ... д-ра филол. наук / Д.С. Сетаров. — Шяуляй, 1992. — 343 с. 16. Тлехатук, С.Р. Зоонимы в русском и адыгейском языках (Семантико-словообразовательный и лингвокультурологический аспекты): Дис. ... канд. филол. наук / С.Р. Тлехатук. — Майкоп, 2001. — 169 с. 17. Трубачев, О. Н. Происхождение названий домашних животных в славянских языках / О.Н. Трубачев // Этимологические исследования. — М., 1960. — С. 10-25. 18. Устуньер, И. Зооморфная метафора, характеризующая человека, в русском и турецком языках: Дис. ... канд. филол. наук / И. Устуньер. — Екатеринбург, 2004. — 172 с. 263 С.В. Миронова Особенности функционирования колоративных прилагательных в татарских и русских прозаических текстах (на материале произведений М. Магдеева и В. Шукшина) В современном татарском и русском языках колоративные прилагательные являются одними из самых многофункциональных, следовательно, самых частотных признаковых слов, чем и объясняется пристальное внимание к ним лингвистов. В этой небольшой по объему работе мы поставили себе целью описать особенности функционирования прилагательных-цветообозначений в текстах известных авторов-прозаиков современности М.С. Магдеева и В.М. Шукшина. Анализ повестей «Без — кырык беренче ел балалары» [2], «Кеше китə — җыры кала» [3] М. Магдеева, рассказов «Охота жить», «Одни» [5], «Обида» [4], «Космос нервная система и шмат сала» [6] и др. В. Шукшина позволил прийти к интересным выводам. В произведениях авторов колоративные прилагательные употребляются в основном в прямой номинативной функции, обозначая цвет описываемого предмета или явления. В исследованных нами татарских прозаических текстах наибольшей сочетаемостью характеризуются прилагательные четырех основных цветов — кара (черный), ак (белый), сары (желтый), кызыл (красный); в русских — белый, черный, синий, зеленый. Анализ функционирования колоративных прилагательных указывает на то, что авторы очень тонко различают цветовые нюансы. С этой целью они используют в текстах сложные прилагательные, образованные путем сложения двух прилагательных-цветообозначений (иссиня-белые глаза; зəңгəрле-аклы тəрəзəлəр ‘сине-белые окна’), прилагательного-цветобозначения и прилагательного-светообозначения (ярко-красная ягодка; карачкыл-кызгылт төс ‘темнокрасный цвет’), прилагательного-цветообозначения с существительным, содержащим в своей семантике указание на цвет (белоснежная внутрь). В русском языке цвет того или иного предмета можно выразить и с помощью прилагательных, для которых данный признак не является основным, номинативным, то есть речь идет о переносном употреблении относительных прилагательных типа золотой, серебряный и т.д. В татарском языке для выражения цвета того или иного предмета могут использоваться существительные, обозначающие вещество, материал, в переносном значении в сочетании с другим существительным (изафетная конструкция). При этом существительное в переносном значении не меняет своей частеречной характеристики, не ста264 новится прилагательным, а лишь выполняет функцию определения: Ул шкафыннан кара күн тышлы, алтын хəрефлəр белəн язылган китап күтəреп килə. — Он приносит из шкафа книгу в черном кожаном переплете, тисненном золотыми буквами [2, с. 37]. Итак, в татарском и русском языках прилагательные с основным значением цвета — не единственные лексемы, используемые для обозначения цветового признака предмета. Нельзя не отметить своеобразное использование в произведениях М. Магдеева и В. Шукшина цветовых прилагательных, связанное с развитием у них переносных значений. Например, употребление прилагательного белый в составе перифразы у В. Шукшина: Любил тайгу. Особенно зимой. Тишина такая, что маленько давит. Но одиночество не гнетет, свободно делается; Никитич, прищурившись, оглядывался кругом — знал, он один безраздельный хозяин этого большого белого царства [5, с. 51]. Словосочетание белое царство представляет собой описательное выражение, передающее смысл другого предмета — тайги (в зимнее время). В данном случае на основе сходства внешних признаков, а также по сходству впечатления, производимого предметами (царство, тайга) и свойствами этих предметов (белое, снежная), становится возможным иносказательное описательное обозначение предмета. Действительно, тайга в зимнее время — это сказочное белое царство. В повести М. Магдеева «Без — кырык беренче ел балалары» цветообозначения, характеризуя части тела, одежду, принадлежности обихода персонажей, функционируют вместе с определяемыми словами как названия этих самых персонажей: сары күлмəк, сары күлмəкле, сары сатин — учитель немецкого языка, зəңгəр күзлек — учитель педагогики, ак керфек — парень-баянист, кара мыеклы — азербайджанец: Сары күлмəкленең зəһəр тавышы яңгырады. — Раздался гневный голос Желтой Рубашки [2, с. 32]; — Ах-вах, син юеш түгелме соң? — дип, кара мыеклы шəлне кулына алды. — Ах, ты же вся мокрая? — сказал мужчина с черными усами и взял шаль в руки [2, с. 26]. Перенос наименования части предмета с его цветовым признаком на весь предмет (синекдоха) — частое явление и в русском языке (Серая Шейка, Синяя Борода), однако в рассказах В. Шукшина подобные случаи нами не зафиксированы. В повести М. Магдеева особый интерес представляет пример, где студент педучилища Зарифуллин во время концерта в русской деревне поет песню на родном языке, сочиненную по аналогии с татарскими народными песнями, в которых широко используются эпитетыцветообозначения, но написанную так, чтобы было понятно и русскоязычному населению: Сары, сары, сап-сары / Желтый цветок саплары. / Мин желтаймый, кем желтайсын, / Килми поклон хатлары [2, с. 102]. Определение цветового признака цветка эпитетом желтый, стебельков — эпитетом сары, повтор прилагательного сары, а также 265 образование автором отрицательной формы желтаймый (по аналогии с формой, например, картаймый) деепричастия желтаеп, производного от глагола желтаю, который окказионально образован от русского прилагательного желтый, служит созданию комического эффекта. Одна из важных отличительных черт языка прозы В. Шукшина — это активное употребление прилагательных цвета в составе просторечных фразеологизмов, имеющих эмоционально-экспрессивную окраску. Так, словосочетание елки зеленые в одном случае выражает досаду: Сашку опять затрясло. Он, как этот... и трясся все утро, и трясся. Нервное желе, елки зеленые [4, с. 396]; в другом примере — удивление, недоумение: — Во, елки зеленые! Мысли у тебя. Чего ты? — еще спросил тот, помоложе [4, с. 403]. Часто для выражения полного безразличия к тому, что может случиться, автор использует просторечное гореть синим огнем: Алеша и тут не уступил ни на волос: в субботу только баня. Все. Гори все синим огнем! Пропади все пропадом! [5, с. 405]. В произведениях М. Магдеева особый интерес представляет функционирование устойчивого словосочетания кара яну. В повести «Без — кырык беренче ел балалары» автор использует данный фразеологизм в двух значениях: 1) покрыться синяками; 2) очень сильно загореть: 1) Кыйналган, бөтен тəне-бите кан, шеш, кара янган. — Избитая, все тело в крови, в синяках [Без — кырык беренче ел балалары 1995: 58]; 2) Шоферлары кара янган, бер-икесе мыеклы, русчалары да хикмəт! — Шоферы загорелые, некоторые с усами, и русский у них какой-то дивный [2, с. 71]. Кстати, значения фразеологизма кара яну в вышеперечисленных примерах определяются лишь по контексту. Частотность употребления фразеологизмов, в составе которых имеются цветообозначения, в повестях М. Магдеева невысока. Однако, в отличие от рассказов В. Шукшина, у классика татарской прозы довольно активны составные наименования с прилагательными цвета, которые являются устойчивыми сочетаниями терминологического характера: спектрның ак нурлары (физический термин); кызыл туры, кара туры, кола (обозначают масти животных); кара таракан (зоологический); ак чыршы (ботанический); ак келəт, ак мунча, кара мунча (хозяйственные термины). Таким образом, рассмотренные примеры функционирования колоративных прилагательных в татарских и русских прозаических текстах свидетельствуют о расширении их семантики за счет переносных употреблений, об их высоких сочетательных возможностях. Примечания 1. Кайбияйнен, А.А. Устойчивые атрибутивно-субстантивные сочетания с прилагательными цвета в современном русском языке: дис... канд. филол. наук / А.А. Кайбияйнен. — Казань, 1996. — 193 с. 266 2. Мəһдиев, М. Сайланма əсəрлəр: 3 томда. 1 том: Повестьлар / М. Мəһдиев. — Казан: Татар. кит. нəшр., 1995. — 534 б. 3. Мəһдиев, М. Сайланма əсəрлəр: 3 томда. 3 том: Повестьлар, роман / М. Мəһдиев. — Казан: Татар. кит. нəшр., 1996. — 576 б. 4. Шукшин, В. Калина красная: Повести и рассказы / В. Шукшин. — М.: Изд-во Эксмо, 2005. — 768 с. 5. Шукшин, В. Рассказы / В. Шукшин. — М.: Худож. лит., 1984. — 495 с. 6. Шукшин, В. Рассказы / В. Шукшин. — М., 1990. — 254 с. 267 В.Н. Митюкова Упражнения для обучения инициативному говорению Как известно, владение иностранным языком имеет уровневый характер. В соответствии с их потребностями и интересами обучающиеся должны быть способны общаться в условиях непосредственного общения; связно высказываться о себе и окружающем мире, о прочитанном, увиденном, услышанном. Вопрос о необходимости широкого применения массовых форм работы, предполагающих одновременное участие в устно-речевой тренировке всех обучающихся на занятии по иностранному языку, имеет непосредственное отношение к успешному решению практических задач. К сожалению, по разным причинам попытки широко использовать массовые формы работы не всегда достигают успеха. Чаще преподаватель, как правило, полностью берет на себя речевую инициативу на занятии. Наиболее приемлемой, эффективной и удобной формой массовой тренировки, безусловно, является работа в парах и группах. Работа в парах обеспечивает одновременность участия всех студентов в общении и более эффективное использование учебного времени. Она способствует также формированию у обучающихся инициативности и умения обращаться к другому лицу, дает возможность реализовать принцип дифференциации, позволяет опереться на взаимоконтроль и взаимопомощь и т. п. Очевидно, что прочность усвоения языкового материала и свободное им пользование в процессе общения в первую очередь зависят от количества и разнообразия упражнений. Принимая во внимание функцию упражнений для работы в парах, можно различить две группы таких упражнений. Первую группу составляют упражнения для формирования лексико-грамматических навыков. Эти упражнения называют подготовительными или тренировочными (к ним относятся подстановочные, комбинационные, вопросо-ответные упражнения). Ко второй группе относятся упражнения для развития речевых умений. Они представляют собой небольшие диалогические или монологические высказывания, осуществляемые в форме разговора двух студентов и, таким образом, всех пар в группе одновременно. Упражнения для работы в парах должны отвечать общим требованиям методической концепции, на которой строится обучение. В данном конкретном случае они должны быть как минимум условно-коммуникативными, т.е. предполагать ситуативную основу и практически исключать простое манипулирование языковым материалом. При этом весьма желательным является выход на коммуникативный уровень. 268 Компоненты ситуации могут предъявляться фронтально или индивидуально — в виде раздаточных материалов. Возможно и такое сочетание: предмет разговора и коммуникативное задание предъявляются фронтально, а речевая поддержка — в виде раздаточных материалов. Как уже отмечалось выше, в упражнениях для формирования навыков каждое высказывание стимулируется и подсказывается отдельной ситуацией, входящей в набор однотипных ситуаций. Их предметный план задается однотипной предметной наглядностью, а иногда и с помощью слов или словосочетаний на иностранном или родном языке. Таким образом, при выполнении этих упражнений не возникает проблемы управления динамикой высказываний обучающихся. Данная проблема характерна для упражнений, предполагающих развитие монологической и диалогической речи, в которых всего лишь одна ситуация стимулирует развернутое высказывание студента или весь диалог между студентами. Проблема управления динамикой высказываний студентов связана с решением двух вопросов: 1) как управлять динамикой высказывания одного студента и 2) как это делать в условиях участия в разговоре двух партнеров. Первый вопрос может быть разрешен путем детализации предполагаемого содержания высказывания. Одним из способов такой детализации является ситуативная поддержка, которая может предлагаться в виде развернутого коммуникативного задания на родном языке и сопровождаться параллельной подачей речевой поддержки. С целью решения второго вопроса обратим внимание на то, что в процессе общения двух партнеров один из них обычно бывает инициатором разговора, а второй отвечающим на стимул. Таким образом, разный уровень владения говорением характеризуется разной степенью самостоятельности и инициативности студентов. В случае непонимания высказывания партнера студент должен уметь использовать переспрос, перифраз собеседника в подтверждение понимания его реплики. Такое неравнозначное положение партнеров позволяет строить их беседу вокруг естественной цели или коммуникативного задания инициатора разговора, которому преподаватель предлагает ситуативную и речевую поддержку. Следует заметить, однако, что ситуативная и речевая поддержки становятся обязательными для обоих партнеров, если в процессе разговора предусматривается перехват речевой инициативы. Преподаватель дает коммуникативное задание: «Вы — гид. Помогите туристу осмотреть некоторые достопримечательности Берлина. Он проявляет интерес и задает вопросы». «Спроси, что это за здание». — «Was fьr ein Gebдude ist das?» В качестве ситуативной поддержки могут использоваться также план высказывания, краткое изложение содержания высказывания. После отработки языковых и речевых упражнений можно приступить к выполнению коммуникативно-поведенческих упражнений, т.е. ситуативно-ролевой игры как модели межличностного группового общения. 269 Э.Ф. Нагуманова Поэтика стихотворений Дэрдменда в русских переводах (на материале переводов четверостиший) Поэтический перевод считается наиболее трудным видом переводческой деятельности. Даже при общности версификационных систем и правил и близости языков каждое настоящее стихотворение уникально и неповторимо, однако переводчик может указать читателю путь к тому или иному национальному поэту. Автор перевода способен создать некое подобие исходного текста, в котором сохранится предельно возможный и воспринимаемый переводящей культурой объем информации о том, что на самом деле создал поэт. Говоря о переводах татарской поэзии на русский язык, следует отметить, что практически все поэты начала ХХ века так или иначе переводились, хотя большинство переводов существует в единственном экземпляре, что затрудняет процесс их анализа, однако можно выделить относительно небольшое число стихотворений, которые неоднократно оказывались в центре внимания переводчиков. В данной статье мы обратились к переводам четверостиший Дэрдменда на русский язык. Для анализа нами были взяты стихотворения Дэрдменда «Атам-анам йорты өчен...» («Для отчизны, где я родился...». Перевод С. Липкина, «За материнский, отцовский кров...». Перевод Н. Беляева), «Урамнан һәм базардан...» («Язык — душа страны». Перевод С.Липкина, «Прими слова от улиц и базаров...». Перевод М. Зарецкого). Сразу же нужно отметить, что, хотя переводы были осуществлены разными авторами, но все они сумели передать смысловую сторону оригинальных стихотворений татарского поэта. Дэрдменд в этих стихах как никогда дидактичен, он обращается к своим современникам, показывая значимость основных нравственных ценностей в обществе. Так, в стихотворении «Атам-анам йорты өчен...» автор использует устойчивые в татарском языке сочетания «атам-анам», «туган-үскән», которым мы не найдем эквивалентов в русском языке. Переводчикам приходится находить выражения, обладающие таким же эстетическим смыслом, что и слова оригинала: «родительский дом» «отчизна, где я родился и рос» (С.Липкин); «материнский, отцовский кров», «край, в котором родился и рос» (Н. Беляев). Однако эти выражения носят более абстрактный, менее задушевный характер, чем слова оригинала. Достаточно нелегко переводчикам сохранить звуковую и ритмическую организацию оригинального стиха. 8-7-сложные строки оригинала придают стиху афористичность, поэтика подлинника сближается с поэтикой клятвы или молитвы. С.Липкин при переводе исполь270 зует 11-12-сложные строки, он «растягивает» стихотворение. Достигается это за счет использования дактило-хореического стиха. В переводе Н. Беляева 9-10-сложные строки в большей степени передают внутреннее звучание дэрдмендовского стиха. Сочетание ямба и анапеста придают стиху элегическое звучание. В то же время переводчик придает стиху большую степень отвлеченности за счет отказа от личного местоимения «я», С.Липкин «выпячивает» «я», такое выражение личностного начала в целом не было характерно для поэтики Дэрдменда. Переводчик, с нашей точки зрения, также неудачно использует форму «если — то», ведь для татарина понятия дом и родина практически равноценны. Стихотворение Дэрдменда пронизано внутренними рифмами: «җирем», «җаным», «анам», «туган», татарский поэт использует перекрестную рифмовку, причем рифмовка стиха полная («өчен-өчен», «фида-фида»), это придает произведению дополнительную афористичность. Крайне тяжело на русском языке повторить рифму, созданную на татарском, но можно найти подобную ей по выразительности. С.Липкин использовал парную рифмовку, которая способствовала размыванию границ стиха, Н. Беляев в большей степени сохранил звуковой строй оригинала, однако рифмовка его стиха неполная («кров — рос», «не жаль — не жаль»). В то же время Н. Беляев, уловив значимость второй и четвертой строки стихотворения Дэрдменда, попытался на уровне отдельных слов раскрыть тот глубинный смысл, который был заключен в оригинале: «Булса мең җаным фида — И тысячу жизней отдать не жаль. // Соң тамчы каным фида — Последней капли крови — не жаль». Хотя поэтические особенности стихотворения Дэрдменда практически не отразились в переводах, по своему духу гораздо более близок к оригиналу перевод Н. Беляева. Стихотворение Дэрдменда «Урамнан һәм базардан...» на русский язык также было переведено двумя авторами: С.Липкиным (его перевод называется «Язык — душа страны») и М. Зарецким («Язык народа — ухо страны» («Прими слова от улиц и базаров...»)). Стихотворение Дэрдменда является наставлением для поэтов и, несомненно, выражает творческое кредо самого автора. В этом произведении он призывает поэтов обратиться к речи простых людей, прислушаться к словам, в которых воплощена народная стихия. Переводчики сумели уловить основной смысл оригинала и воссоздать его на языке перевода. При этом простота стиля и языка стихотворения Дэрдменда в большей степени сохранена в переводе М. Зарецкого. С.Липкин не сохраняет в своем переводе те слова и выражения оригинала, в которые заложен символический смысл. Дэрдмендовское четверостишие метафорично, автор два раза повторяет слово «колак» (ухо): «илнең колагы» (ухо страны), «уеңны уфдырып сал шул колакка» (вложи свою думу в это ухо). С.Липкин соединяет язык 271 и душу народа, он использует традиционный штамп, при этом отходит от индивидуального стиля Дэрдменда. В переводе М. Зарецкого сохранен оригинальный стиль татарского поэта. В то же время и он не смог избежать поэтических штампов, в частности вместо слова страна он использует родина, вводит эпитет «большая дума». Дэрдменд сознательно не придал стиху возвышенности. Текст оригинала чрезвычайно прост, язык даже грубоват, в нем использовано минимальное количество изобразительно-выразительных средств. В переводе М. Зарецкого сохранена перекрестная рифмовка оригинала, Н. Беляев использовал смежные рифмы. 11-сложный стих, который сохраняется на всем протяжении стихотворения Дэрдменда, в переводе Н. Беляева трансформировался в 10-сложный стих, М. Зарецкий смог сохранить 11-сложный размер оригинала. Оба переводчика воспользовались при переводе ресурсами традиционного стихотворного размера русской поэзии — ямба, при этом мы видим, что многие стопы лишены ударения, что обеспечивает некое ускорение ритма по сравнению с оригиналом. Таким образом, сравнительное рассмотрение переводов двух стихотворений Дэрдменда позволяет говорить о том, что поэтический перевод всегда направлен на сотворчество. Переводчики творят вместе с автором оригинала, при этом каждый из них создает свое произведение, которое в большей или меньшей степени передает дух и формальные особенности исходного текста. Примечания 1. Дәрдмәнд. Агарган кыл. Поседевшая струна. Стихи / Дәрдмәнд. — Казан: Магариф, 1999. — 111 с. 2. Дэрдменд. Стихи. Перевод с татарского. — Казань, 1970. — 95 с. 272 Д.А. Надршина Прототипы и герои романа В.Я. Брюсова «Огненный ангел» В. Брюсов посвятил роман «Огненный ангел» своей возлюбленной, музе-вдохновительнице, женщине светлой, безумной, несчастной, которая возлюбила много и от любви погибла. Хорошо известно, что в романе отражены реальные взаимоотношения молодого поэтасимволиста Бориса Бугаева, писавшего под псевдонимом Андрей Белый (в романе — граф Генрих), начинающей писательницы и журналистки Нины Петровской (Рената) и самого Брюсова (Рупрехт). Брюсов сознательно запечатлел в романе «Огненный ангел» реальные ситуации и характеры, перенеся их Германию XVI века, «в переломную историческую эпоху» [1]. Образ главной героини романа Ренаты списан с Н. Петровской довольно точно. Не только психологически, но и портретно. Сама же Петровская безоговорочно идентифицировала себя с Ренатой, приняла это имя как второе собственное и подписывала им все свои письма к Брюсову. Два других главных героя романа, написанные с самого Валерия Брюсова и Андрея Белого, также имеют и портретное и, особенно, психологическое сходство. В «Огненном ангеле» распределение «ролей» (характеристик персонажей) напоминает творческие и «жизнетворческие» решения Брюсова, однако оно значительно углублено и расширено. Перенос мифологического мотива «борьба духов тьмы и света» в эпическую ситуацию символистского исторического романа привел к созданию образов, «укорененных» в истории и быте, обрисованных развернуто в психологическом плане и потому более разнообразно «соответственных» ситуациям и людям начала XX века. Существенен факт создания необычного произведения после того, когда произошло примирение В. Брюсова и А. Белого, и отразил стремление Брюсова подвести итоги полемики 1903-1905 гг., раскрыть ее общий смысл. Главный герой романа, Рупрехт, не является духом зла или его земным воплощением. Он — человек эпохи Ренессанса, человек своего времени и своей среды, поэтому можно говорить о типичности, «неисключительности» этого героя. Благородный Рупрехт — конквистадор, авантюрист и вместе с тем человек образованный, обладающий здравым смыслом и реальным взглядом на вещи. Рупрехт — немецкий мещанин, проникшийся новыми, гуманистическими идеями, но во многих отношениях тесно связанный со средневековым миросозерцанием. Ни знания, ни опыт, ни железная воля не мешают ему попасть под власть одержимой Ренаты и по ее желанию заняться демонологией и практической магией. 273 Любовь к этой странной молодой женщине, ищущей по всему свету исчезнувшего Огненного ангела, общающейся с духами, подчинила всю судьбу Рупрехта роковой, непреодолимой и жестокой страсти. Рупрехт — человек сложный, которому воистину ничто не чуждо, которому доступно все. Поэтому он, земной, постоянно соприкасается с областями «запредельного». Ради счастья любимой Рупрехт не боится вступать в мир демонов и даже сатаны. Рупрехт «Огненного ангела», чуждый «глобальных утопий», не занимающийся вопросами переустройства мира, любящий жизнь какова она есть, далек от веры в «новую, божественную магию». Занявшись «оперативной магией», герой утешает себя и Ренату тем, что они будут искать власти над демонами не для низменных выгод, но с благой целью. Он — мужественный человек. В его отношениях с Ренатой виден и ее, и его «протеизм» — способность ко всем проявлениям любви, от «жгучей страсти», дружеской или «братской» нежности до рыцарственной самоотреченности (с которой Рупрехт, например, помогает любимой женщине разыскивать Генриха), «рабского» служения и героической устремленности к подвигу спасения. Именно эта исполненная загадочных противоречий полнота личности и кажется Брюсову высшим проявлением человеческого. Основные характеристики Рупрехта исследователи вполне справедливо связывают с автобиографическим пластом «Огненного ангела». Это — ненасытная жажда познания, противоречиво сочетающая самый «прозаический» рационализм и мистику, героика «дальних стран», соединенная со своеобразной расчетливостью и стремлением к будням трудовой жизни. Герой «Огненного ангела» страстно любит Ренату, служит ей самоотверженно, затем долго ищет пропавшую возлюбленную и горько оплакивает ее. Но чтобы ни делал он, с кем бы ни встречался, ему всегда присуще стремление понять себя, свое отношение к окружающему, движение души, сущность интеллекта. Такая внутренняя потребность и реализуется на разных этапах жизни Рупрехта: изучение книг, любовь, общение с духами, знакомство со средневековым ученым Агриппой, путешествие — изучение нравов и устоев мира, встреча с Фаустом. Жизненная цель Рупрехта — познание мира людей, бога и демонов, постоянное желание все увидеть и все узнать. Вместе с тем его идеал, носящий романтико-максималистский характер, внешне приземлен. Стоило Рупрехту взойти на «вершины жизни», открывшиеся ему в дни его счастливо разделенной любви к Ренате, как к нему постепенно возвращается «трезвый взгляд на вещи», который он сам в себе ценит «более всех иных способностей». Он начинает мечтать о нормальной — трудовой — жизни. Никогда не угасало в нем убеждение, к которому в зрелую пору жизни приходят все мыслящие люди, что одними личными удовольствиями не вычерпаешь жизни, как моря — кубками веселого пира. Но ему до274 ступна и чистая, искренняя вера, и самые высокие порывы героической самоотверженности (например попытка вырвать Ренату из рук инквизиции). Образ героини Ренаты также достаточно сложный и трагичный. Рената живет в мире грез и фантазий. Несчастная, она по всему свету ищет призрака Мадиэля, которого она видит в образе графа Генриха фон Оттергейма. По словам Н. Петровской, с которой и был списан образ Ренаты, Валерий Брюсов нашел в ней многое для романтического облика главной героини. Создав версию прекрасной женщины, земной, страстной, «демонической» и тянущейся к Свету, но исполненной трагических противоречий и гибнущей, Брюсов варьирует общесимволистскую тему «земного небожительства» — земного воплощения небесного идеала. Сам образ Ренаты еще можно было бы осмыслить как «душу мира», «падшую» в земной хаос и страдающую «в объятиях хаоса». Но сюжет «Огненного ангела» в целом, его трагический финал — это утверждение бессилия «божественной магии» любви. Рыцарственный Рупрехт, преодолев все препятствия, проникает в темницу к Ренате, но ни поцелуи любящего, ни слова любви не могут ее «пробудить» от религиозной истерии, спасти из рук инквизиции. Вместе с тем последние слова умирающей героини: «Милый Рупрехт! Как хорошо — что ты со мной!» — свидетельство признания ею любви Рупрехта, хотя и не чудодейственной, а чисто человеческой. Итак, героиня, страстно порывавшаяся к идеалу «божественного», но знавшая и «демонические» падения, в конце романа, перед лицом смерти, признает именно земную любовь, по силе превосходящую преклонение перед «чтимой святыней». Финал «Огненного ангела» говорит о невозможности спасения страдающей женщины — ни «магия», ни сила земной человеческой страсти не могут предотвратить гибель Ренаты. Образ графа Генриха представлен в романе гораздо более бегло, чем образы Ренаты и Рупрехта. По словам Ренаты, Генрих — земное воплощение «огненного ангела» Мадиэля, и их совместная жизнь «всегда была близка к миру ангелов и демонов». Сам Рупрехт (психологически — под влиянием Ренаты, но в силу собственных впечатлений от графа Генриха) склонен тоже видеть в нем «небесное». Кто же такой граф Генрих? В плане «художественной реальности» романа, бытовой и исторической, граф Генрих фон Оттергейм, конечно, такой же реальный человек, как и Рупрехт. Однако для символистского романа характерно возведение персонажей к некоторому мифологическому или культурному архетипу, который и указывает на их глубинную сущность. Это достаточно прямо отождествляет Рупрехта с «темным духом Люцифером», а графа Генриха — со «светлым архистратигом Михаилом». Определение духовной сущности графа Генриха в романе постоянно связано с утверждением его «ангельской», «небесной», «серафической» природы. 275 Он изображен не только прекрасным юношей, но юношей, возбуждающим всеобщую любовь. Его детская доверчивость покоряет и видавшего виды Рупрехта. Генрих прекрасен во всем: и внешне («поразительное» лицо, во всем облике — «избыток свежести и юности»; «голос его «...» показался мне самым прекрасным в его существе, — певучий, легко и быстро переходящий все ступени музыкальных тонов»; «он гибок, как мальчик «...», все его движения, без заботы об том, красивы, как у античной статуи» — и т.д.), и духовно, и в своих поступках. Единственный нерыцарский поступок Генриха — его бегство от Ренаты и презрительно–брезгливое обращение с ней при встрече в Кельне. Итак, граф Генрих фон Оттергейм — «серафический» юноша, абсолютно гармонически прекрасный во всех своих проявлениях. Однако именно эта всегда одинаковость, «неподвижная» идеальность юноши и делает его неполноценным. Особенно заметна такая оценка Генриха в интимной линии сюжета. Генрих никогда не искал человеческой любви, он связан «обетом целомудрия». Стремящийся к служению Добру и к чистой жизни Генрих оставляет Ренату, склоняющую его к плотской связи. Существенная линия противопоставления Рупрехта и графа Генриха связана и с их социокультурными характеристиками. Граф Генрих — аристократ, Рупрехт — демократ, внук цирюльника, сын «практикующего медика», ландскхнет. Различие социальной природы героев постоянно ощущается ими. Рупрехт стесняется войти в богатый дом, где граф живет у своего друга; Генрих после вызова его на дуэль говорит, что может принять вызов только от равного себе. Такие слова оскорбляют Рупрехта и вызывают взрыв гордости. Последняя встреча Рупрехта с графом Генрихом, уже после гибели Ренаты, также дана на фоне конфликта, имеющего подчеркнуто социальную природу: чуть не происходит «вооруженная стычка», предотвращенная лишь миролюбием Рупрехта, с одной стороны, и «учтивостью и благоразумием» того второго рыцаря, в котором Рупрехт «с изумлением и волнением» узнает графа Генриха, — с другой. Резко отличны и жизненные цели и идеалы главных героев-соперников. Идеал графа Генриха и его друзей совершенно иной, чем у Рупрехта. Он связан не с принятием современности, а с преображением мира. Уже в первом своем рассказе Рупрехту о жизни с Генрихом Рената говорит, что были они заняты великим делом, которое должно было принести счастье всем людям на земле. Во время следующего разговора о графе фон Оттергейме Рената сообщает, что Генрих был участником одного тайного общества, вступая в которое дают обет целомудрия. Это общество должно было скрепить христианский мир более тесным обручем, нежели церковь, и стать во главе всей земли более властно, нежели император и святейший отец. Генрих мечтал, что он будет избран гроссмейстером этого ордена... 276 На конфликт Брюсова и «младших» спроецировано и постоянное противопоставление возраста Рупрехта и графа Генриха. Рупрехт — тридцатилетний мужчина с большим жизненным опытом. Генрих и его друг — двадцатилетние юноши. Разница в возрасте — примерно десять лет — весьма значима и биографически, и культурно: это те десять лет, которые отделяют «старших символистов» от «младших». Параллели в «Огненном ангеле» для Брюсова не были просто красивыми метафорами. Среди многообразных типов разноликой, «протеистической» ренессансной эпохи Брюсов выделяет два основных, — во многом противопоставленных, но и глубинно родственных. Это, с одной стороны, гуманисты рационалистического склада, выше всего ценящие опыт, трезвый взгляд на вещи и выведенные из опыта закономерности. В «Огненном ангеле» гуманисты-рационалисты представлены именами Эразма Роттердамского, Ульриха фон Гуттена, а также Иоганна Вира. Разумеется, к тому же миру принадлежит, по складу своего ума, и Рупрехт. Другой тип человека Ренессанса — это те «смелые умы», которые, тоже увлеченные пафосом познания, пытаются проникнуть в наиболее глубокие, рационально не постигаемые тайны природы и при помощи «тайных наук» принести человечеству счастье. К числу таких «смелых умов» в романе принадлежит Агриппа Неттесгеймский, автор книги «Об оккультной философии». Соотношение двух ликов Возрождения и стоящая за ними антитеза «старших» и «младших» символистов оцениваются с некой третьей позиции. Это — позиция самого Брюсова. Позиция эта отчасти высказывается духовным двойником Брюсова, Рупрехтом, но более всего выявляется сюжетом «Огненного ангела» и отраженной в нем судьбой главного героя. Ведь « носитель земной любви» и «выразитель любви небесной» в финале «прощают друг другу нанесенные оскорбления, унося в сердцах память о той, кого они будут оплакивать всю жизнь» [2]. Примечания 1. Гречишкин, С. Брюсов-новеллист / С. Гречишкин, А. Лавров // Валерий Брюсов. Повести и рассказы. — М.: Сов. Россия, 1983. — С. 13. 2. Шаповалов, М.А. Валерий Брюсов / М.А. Шаповалов. — М.: Просвещение, 1992. — С. 67. 277 И.С. Насипов Финно-угорские заимствования в названиях одежды кыпчакских языков Урало-Поволжья Тюркские народы Урало-Поволжья в процессе исторического развития вступали в интенсивные и длительные связи с угро-финнами, прежде всего с удмуртами, марийцами и мордвой. Их многовековые политические, экономические и культурные взаимоотношения нашли отражение в словарном составе этих языков. Общие вопросы тюркских и финно-угорских языковых контактов нашли отражение в многочисленных публикациях отечественных и зарубежных ученых. Удмуртско-тюркские языковые взаимосвязи получили освещение в работах В.И. Алатырева, В.К. Кельмакова, И.В. Тараканова и др. Материалы по марийско-тюркским языковым контактам можно почерпнуть в работах Ф.И. Гордеева, И.С. Галкина, Л.П. Грузова, Д.Е. Казанцева и др. Мордовско-тюркские контакты изучены в работах Н.В. Бутылова, А.П. Феоктистова, Д.В. Цыганкина и др. Наиболее изученными являются тюркские заимствования в марийском, удмуртском и мордовских (мокша, эрзя) языках. В наибольшей степени тюркскому влиянию подверглись марийский и удмуртский языки. По мнению исследователей, в марийском языке зафиксировано более трех тысяч тюрко-татарских лексических единиц, в удмуртском — около двух тысяч, а в современных мордовских языках — около четырехсот лексем тюркского происхождения. Возможно, тюркских заимствований в этих языках было значительно больше, но многие из них в более позднее время были вытеснены заимствованиями из русского языка. Тюркские заимствования в восточных финно-угорских языках представлены обширным корпусом слов, которые детально изучены на всех уровнях языка. Финно-угорские заимствования в тюркских языках Урало-Поволжья нашли отражение в работах Л.Ш. Арсланова, Р.Г. Ахметьянова, Ф.С. Баязитовой, Н.Б. Бургановой, Дж. Валиди, Н.И. Исанбаева Л.Т. Махмутовой, Д.Б. Рамазановой, Т.Х. Хайрутдиновой, Н.Х. Максютовой, С.Ф. Миржановой, Н.Х. Ишбулатова, М.Р. Федотова и др. Территория финно-угорских и тюркских языковых контактов раньше охватывала, возможно, большие площади, чем сегодня. Это подтверждается и ономастическими исследованиями. Несмотря на это, финно-угорские заимствования в татарском и башкирском языкознаниях до сих пор специально не были системно изучены. Те лексические единицы, которые зафиксированы в указанных выше источниках, нуждаются в систематизации, классификации, научном анализе и монографическом описании. В связи с этим нами проделана определенная работа, освещенная в нескольких выступлениях на науч278 ных конференциях и отраженная в более ранних публикациях. Собранные нами материалы были систематизированы и предварительно проанализированы. В данной статье мы хотели бы обратить внимание на финно-угорские заимствования в названиях одежды. При анализе материала, кроме указанных в списке литературы, нами использованы также различные типы словарей тюркских, финно-угорских и восточно-слявянских языков (В. Даля, М. Фасмера и др.). Названия одежды, заимствованные из финно-угорских языков, распределяются нами на три тематические группы: «Верхняя одежда и ее детали», «Головные уборы» и «Обувь и ее детали», что указывает на довольно тесные контакты данных народов. Рассмотрим более подробно состав указанных тематических групп. Верхняя одежда и ее детали. Вырав, вырнавкыс м.-кар. «название вышивки». Это слово обнаружено Х. Паасоненом. В настоящее время почти вышло из употребления, помнят только люди преклонного возраста [13: 34, 47]. Из морд.э. веравт «вышивка по плечу и ворот женской рубахи крестиком»; ср.морд.э. верявкс «вышивка русским крестом», фин. vieri, люд., вепс. ver, эст. veer «край, кромка», саам. vierra «продолговатая песчаная грива». Веравт, возможно, связяно с вере «верхний», поскольку «ворот и плечи — верх платья» [5: 49]. Кырд’ны м.-кар. «название вышивки», кырдйы м.-кар. «образец». Ср. морд.э. курзя «вышивка в виде витой верёвочки», «прокладка нити наподобие витой верёвочки при вышивке женской рубашки», фин. kursia (= hursia) «кое-как пришить», «намётывать», саам. goarr– «шить», морд.э. керьмандамс «обвить, обматывать», «охватить» [13: 34, 47; 6: 185]. Сав м. — кар. «хлопчатобумажный фартук без вышивки». Ср. морд. м. шава, морд.э. ишава «пустой», т.е. без вышивки [13: 34]. Тибәт глз., нокр., тебет балез. «пелёнка». Ср. удм., диал. (сев., бавл.) тэбэт «пелёнка» [16: 166]. Чүрәле м.-кар. «название вышивки». Ср. морд. t’s’ura, морд.э. sur’e, љure, морд.м. s’ur’д «нитки», љabat или љtљaŋat «бог помощь» [13: 34]. Чыткыс’ м.-кар. «женский пояс с кистями на концах». Возможно, из мордовских языков [13: 34, 47]. Головные уборы. Кышон бесер. — крш. «головной убор в виде полотенца». Ср. удм. кышон, диал. кышун «головной убор замужней бесермянки в виде полотенца-платка» [4: 104]. Нашмак «головной убор невесты в виде широкой ленты, прикрывающей лоб и лицо (остаются видными только глаза)», «вуаль; покрывало». Ср. удм., мар.г. нашмак «головное украшение замужней женщины» [15: 99]. Сүрәкә крш. «вид женского головного убора (у крещеных татарок)», «вышитый платок, повязываемый на голову», менз. «головной убор наподобие калфака». Мар.л. сорока «вид головного убора замужних женщин», мар.г. сорока, сорака «название гловного убора замужних луговых (заволжских) женщин» [2: 111; 15: 148]. Чулык, чул’ук крш. «старинный женский головной убор в виде платка с бахромой» (ближайший аналог имеется у группы крещеных татар под названием түгәрәк 279 җаулыk, букв. «круглый платок», хотя сам платок четырехугольной формы; в группе елабужских кряшен имеется слово чукул, возможно, метатизированный вариант от бесермянского чул’ык, который обозначает часть головного убора сороки. Ср. удм. сюлык «сюлык (старинный женский головной убор в виде платка с бахрамой)», «покрывало на айшон»; айшон «айшун (старинный головной убор замужней удмуртки, наподобие кокошника, кички)» [13: 129; 4: 104]. Чукул «часть головного убора сороки» [13: 129]. См. Чулык. Обувь и ее детали. Бышымны чабата «лапоть с холщевым верхом», бышымны қынҗырық «обувь из шкуры с холщовым верхом». Быш-, возможно, из финно-угорских языков: ср. коми, удм. пыш «кудель, конопля»; мар.г. муш «пенька, кудель»; морд.м. мушка «волокно», «кудель»; морд.э. мушко «конопля», «кудель», отсюда мишар. мошко; общеперм. *púč «конопля» [12: 150; 13: 137; 15: 94]. Кәркеш миш. диал. «веревка», «оборки», злт. «оборки лаптей», «бечевка». Ср. морд. карь «лапоть», — кс суффикс со значением подобия или предназначения, отсюда карькс «оборы», «всякая тонкая веревка» [11: 157; 18: 298, 352]. Башк. диал. кәркес «оборы». Р.Г. Ахметьянов тат. кәркеш «шнурок лаптя» предполагает из чув. каркăш «плетень, оборка» от глагольной формы кар– «плести»; морд.э. карь «лапоть», карт «лапти», карькс «бечевка», обл. «обора», каркс «пояс»; морд.м. карь «лапоть», карькс «оборы», «бечевка» [8: 200]. Киңкә «высокие галоши»; сиб. тат. «разновидность женской обуви». Ср. русск. кйньги, кйнги «зимняя обувь из меха или войлока», «калоши, головка с подошвами поверх сапог», «теплая обувь, валяная, из меха или кожаная, с теплым подбоем, но без голенищ», русск. диал. кйнга, кйньга, тйнги «оленьи хребтовые сапоги», кенчуры «оленьи замшевые кенги, коты, подбахилки и чарки», укр. кйндi, блр. кйньгi «зимняя обувь из меха или войлока» заимствованы из фин. kenkд, карел. keŋgд, эстон. king, keng «башмак, ботинок». Оттуда же и шв. kдngor «шнурованные полусапожки» [1: 283]. Коткузы нокр. «оборки лаптей», «лапти». По мнению Ф.С. Баязитовой, восходит к удмуртскому источнику, который однако, конкретно не указывается [3: 86]. Пима бир., минз., байк., орнб., орнб. — миш., злт., трбс., тпк., стрл. «валенки», заказн.-мам., калуш пима минз., байк., стрл. «валяные башмаки», собар пима тпк., чобар пима минз., стрл. «пестрые валенки», пимакат злт., пимачы минз., трбс. «валяльщик». Ср. русск. диал. пимы «сапоги из оленьих камысов (шкуры из ног), шерстью наружу; бывают с длинными голенищами и вполикры (полуголяшик), вроде ичигов», «валенки, катанки войлочные, обшитые кожей или холстом; под пимы в Сибири зимой надевают липты», орнб. «вязаная шерстяная обувь с подшитыми подошвами». Общепринято, что заимствовано из финно-угорских языков: коми pim, pimị «сапоги с высокими голенищами из оленьей шкуры», ненец. pîwa «сапог», pimie, pime «штаны», нганасан. faйmu «зимний сапог»; коми пими «пимы (унты из оленьей шкуры)»; коми-перм. пими «пимы (войлочная обувь в виде глу280 боких галош)»; удм. пим, пими «пимы (меховые сапоги» [10: 221; 9: 163]. Түни, т’үней, т’еней перм., к.-уф., злт. «валенки», «вяляные из шерсти носки». На основе данного слова образованы новые понятия: Калуш т’үни «войлочные боты», чобар т’үни «валенки с узорами». Башк. диал. туни, түней, түни «валенки». Русск. диал.: тюни «теплые сапоги», «оленьи, или валенки, коты из шкуры коровьих ног, вымоченной в смолевой воде, для мокрой погоды», чуни, чуны, чунги «пеньковые лапти, шептуны, босовики, носимые дома», «зимние теплые лапти из пеньковых веревок», «валенки, катанки», «суконные портянки», «лапти, крестьянская обувь из пеньковых веревок». В присыктывкарском диалекте коми языка т’үн’и «валенки». В коми языке тюни «валенки, ишимы, обувь из валяных головок с пришивными суконными голенищами» предполагается, хотя и под вопросом, заимствованным из русского языка [10: 294]. Можно предполагать и об одновременном заимствовании слова туни и коми, и татарами из общего источника [13: 136-137]. Ыштыр «онуча, обмотка, портянка». Башк. диал. ыштыр «портянка», «завязка для лаптей». В других тюркских языках не зафиксировано. Р.Г. Ахметьянов тат., башк. ыштыр, тат. диал. иштер, удм. иштыр, мар. ыштыр, иштер связывает с чув. аш тир «шкурка для обмотки изнутри портянки», т.е. эч тире «шкурка внутренняя (досл.)»; приводит также башк. қуйтыр «нагольная шуба», диал. (сев.-зап.) «шуба из овчины без верха», т.е. куй тиресеннән «из овечьей шкуры (досл.)», хотя замечает, что имеются мнения о возможности заимствования из финно-угорских языков [9: 254]. Л.Ш. Арсланов и Н.И. Исанбаев возводят его к мар. эstэr «суконная онучка», ыштыр «портянка», удм. ыштыр «шерстяная онуча (портянка)», диал. «полотняная онуча»; ср. фин. hattara [2: 112]. Большая часть рассмотренных нами заимствованных слов имеет локальное функционирование. Сферы употребления и распространения этих лексем не всегда одинаковы: одни характерны для нескольких говоров, другие — варьируют по говорам, функционируя лишь в определенном регионе. Фиксация того или иного слова зависит прежде всего от особенностей этнолингвистического контакта отдельной группы татар и башкир с тем или иным финно-угорским народом. Лишь тат. пима «валенки» можно отнести к общеупотребительным словам, и то у него имеется литературный синоним киез итек. Необходимо отметить, что татарские и башкирские названия одежды и связанные с ними термины в большинстве своем представлены исконными словами. Среди заимствованных названий одежды большинство слов проникли в татарский и башкирский языки из русского, арабского и персидского языков, а слова из финно-угорского языка представляют небольшой пласт. Несмотря на это, названия финно-угорского происхождения указывает на древние тесные культурно-экономические связи тюркского населения с марийцами, мордвой и удмуртами. Это подтверждается и исследованиями в других областях, посвя281 щенных проблемам межэтнических связей тюркских и финно-угорских народов Поволжья и Урала (Р.Г. Кузеев, Е.П. Казаков, С.С. Сабитов, Ф.А. Надршина, Р.Г. Мухамедова, Ф.Л. Шарифуллина, С.В. Суслова и др.). Например, «в структуре народного костюма волго-уральских татар финно-угорские, в том числе и сибирско-угорские, черты являются одним из наиболее древних». Причем, эти черты в большей степени проявляются в сельских вариациях костюма. «Финно-угорские, в том числе и обско-угорский, компоненты ярко прослеживаются в традиционной одежде приуральских (особенно пермских) татар — в архаических типах верхней одежды, головных уборов, обуви, в способах их декоративного оформления... У пермских татар под названием букавтан (у Д.Б. Рамазановой бохавтан «камзол». — И.Н.) бытовала прямоспинная туникообразная с боковыми клиньями верхняя одежда, характерная для угорских народов Западной Сибири (вюкавтан), идентичные способы ношения больших головных покрывал, сибирско-угорские типы обуви и т.д.». В целом если взять весь объем заимствованных слов из финно-угорских языков, собранных нами из различных источников, то их количественный состав на сегодня не превышает 300 слов. Это создает некоторые трудности как при их лексико-тематической классификации, так и при определении степени влияния финно-угорских языков на тюркские языки Урало-Поволжья. Тем не менее исследование выявленных лексических единиц дает возможность проследить их территориальное распространение, степень их употребления в литературном языке и в говорах, семантическое наполнение слова в историческом развитии и на современном этапе. Лексико-семантические группы выступают как показатели важнейших социально-исторических процессов, происходивших в ходе формирования народа. Они являются ярким примером того, что изменения культурно-исторических условий жизни влияют на состав определенной лексической группы языка. Примечания 1. Аникин, А.Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири. — М.; Новосибирск: Наука, 2000. — 783 с. 2. Арсланов, Л.Ш., Исанбаев Н.И. К вопросу о марийских заимствованиях в татарском языке // Советское финно-угроведение. — 1984. — № 2. — С. 104-114. 3. Баязитова, Ф.С. Нократ сөйләше. Рухи мирас: гаилә-көнкүреш һәм йола терминологиясе фольклор. — Казан: Дом печати, 2006. — 288 б. 4. Баязитова, Ф.С. Новые данные о говоре причепецких татар // Исследования по лексике и грамматике татарского языка. — Казань: ИЯЛИ, 1986. — С. 91-108. 5. Вершинин, В.И. Этимологический словарь мордовских (эрзянского и мокшанского) языков. — Йошкар-Ола: МарНИИЯЛИ, 2005. — Т. I. — 239 с. 282 6. Вершинин, В.И. Этимологический словарь мордовских (эрзянского и мокшанского) языков. — Т. II. — Йошкар-Ола: Мар. НИИЯЛИ, 2005. — 123 с. 7. Егоров, В.Г. Этимологический словарь чувашского языка. — Чебоксары: Чувашгосиздат, 1964. — 355 с. 8. Әхмәтҗанов, Р.Г. Татар теленең этимологик сүзлеге. — Т. I. — Бирск: БГСПА, 2005. — 233 б. 9. Әхмәтьянов, Р.Г. Татар теленең кыскача тарихи-этимологик сүзлеге– Казан: Татар.кит.нәшер., 2001. — 272 б. 10. Лыткин, В.И. Краткий этимологический словарь коми языка. — М.: Наука, 1970. — 386 с. 11. Махмутова, Л.Т. Некоторые наблюдения над лексикой мишарских говоров (К мишарско-мордовским взаимосвязям) // Вопросы лексикологии и лексикографии татарского языка. — Казань: КФ АН СССР, 1976. — С. 152-159. 12. Махмутова, Л.Т. О татарских говорах северо-западных районов Башкирской АССР // Материалы по татарской диалектологии. — Казань, 1962. — Вып. 2. — С. 57-85. 13. Мордва-каратаи: язык и фольклор. — Казань: ИЯЛИ, 1991. — С. 10-38. 14. Рамазанова, Д.Б. Названия одежды и украшений в татарском языке в ареальном аспекте. — Казань: ИЯЛИ, 2002. — 352 с. 15. Саваткова, А.А. Словарь горного наречия марийского языка. — Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1981. — 235 с. 16. Тараканов, И.В. Заимствованная лексика в удмуртском языке (Удмуртско-тюркские языковые контакты). — Ижевск: Удмуртия, 1982. — 188 с. 17. Федотов, М.Р. Этимологический словарь чувашского языка. В двух томах. — Т. I. — Чебоксары: ЧГИГН, 1996. — 470 с. 18. Финно-угристика на пороге III тысячелетия. — Саранск: Красный Октябрь, 2000. — С. 352-354. 19. Формирование, историческое взаимодействие и культурные связи финно-угорских народов: Материалы III Международного исторического конгресса финно-угроведов. — Йошкар-Ола: Мар. НИИЯЛИ, 2004. — 656 с. 283 М.М. Нигматуллов Парно-сложносуффиксальные слова в тюркских языках (на материале татарского и турецкого языков) Лексико-грамматические и структурно-семантические особенности парных слов в тюркских языках всегда остаются в центре внимания исследователей. Если, как пишет Н.К. Дмитриев, «в русском и других европейских языках названная категория слов носит фрагментарный характер и употребление её ограничивается чисто разговорной речью», то в тюркских языках «парные словосочетания являются вполне жизненной морфологической категорией и употребление их не ограничено никакими рамками стиля» [1, с. 133]. Далее Н.К. Дмитриев отмечает, что парные слова «в своем первоначальном виде сводятся к двум типам... Первый тип, который можно обозначить формулой а + b, имеет в числе компонентов слова реального значения, которые могут употребляться и отдельно... Второй тип (а + а1) имеет в лице а1 такой звуковой комплекс, который по своей фонетической структуре является осколком (рифмой) с основного семантического элемента: а « [1, с. 137]. Среди парных слов имеется определённое количество таких единиц, которые по формуле Н.К. Дмитриева относятся ко второму типу, но основной семантический элемент (а) которых в современном состоянии также отдельно не употребляется, лишь вместе со вторым компонентом (со «словом-эхо») составляет цельное слово. Примеры с татарского языка: эbэr-зэbэr ‘всякая мелочь’; эрэ-zэрэ ‘сутолока’; дkдmtцkдm ‘улитка’; ĕсgĕr-mĕсgĕr ‘сумерки’ и др. При анализе парных слов в некоторых случаях обнаруживается интересное явление, до сих пор остающееся вне поля зрения исследователей, суть которого сводится к нетипичному употреблению компонентов этих аналитических образований. Иными словами, компоненты сами являются суффиксально-производными, но отдельно взято они в таком виде не употребляются. Например, парные слова в тат. aзlэ-tuqlэ — в тур. aзlэ toklu ‘впроголодь’; тат. uсlэ-sullэ — тур. saрlэ sollu ‘направо и налево’; allэ-artlэ — тур. цnlь arkalэ ‘друг за другом, гуськом’ состоят из компонентов-основ aз- и tuq-/tok-, uс- и sul-; al- и art, у которых отсутствуют дериваты aзlэ и tuqlэ / toklu, uсlэ / saрlэ и sullэ / sollu, allэ / цnlь и artlэ / arkalэ. Таким образованиям татарского языка не всегда соответствуют парные варианты в турецком языке. Они передаются описательно или одним синтетическим словом. Например, тат. зilĕ-pĕşlĕ — тур. yarэ pişmiş, yarэ pişmemiş ‘смятка’; тат. kirlĕ-mэrlэ (< kirĕ) — тур. zэtlэca ‘недружно, противоречиво’; тат. yazlэ-kцzlц — тур. bahar ve sonbahar 284 ‘весной и осенью’: тат. uyэnlэ-зэnlэ — тур. şakalэ gerзek ‘полушутливый’ и др. Иногда при образовании данного рода парных слов компоненты меняются местами. Например, тат. ĕtlĕ-mдзĕlĕ — тур. kedili kцpekli ‘как кошка с собакой’; тат. atalэ-analэ — тур. analэ babalэ ‘имеющий родителей’ и др. Лексикографы справедливо не включают в отдельные словарные статьи такие слова как atalэ, analэ, ĕtlĕ, mдзĕlĕ, поскольку эти слова — не прилагательные. Здесь аффикс -lэ / -lĕ в составе конкретных имён выражает грамматическое отношение, т.е. в данном случае на первый план выступает его падежный характер, а что касается прилагательных, то они образуются присоединяясь к абстрактным именам: tдm+lĕ ‘вкусный’, kьсĕl+-lĕ ‘весёлый’. Вышеуказанные компоненты, при образовании парных слов придают им, по мнению Н.К. Дмитриева, «особое значение». Так, например, парное слово atalэ-analэ означает ‘не сироту’. Компоненты анализируемых таких парных слов находятся исключительно в противоположном значении, т.е. являются компонентами-антонимами. В лексико-грамматическом плане данные парные слова относятся к разряду прилагательных и наречий. Как видно из примеров, когда компоненты сами являются суффиксально-производными словами, но отдельно взято они в таком виде не употребляются, часто выступает аффикс -lэ / -lĕ. Примеры на такие случаи с другими аффиксами единичны: Аффиксы -sэz -em ≈ -iş -рэ -эnqэ Татарский язык atasэz-anasэz kilĕm-kitĕm aсрэ-miсgĕ ĕlĕnkĕ-salэnqэ Турецкий язык anasэz babasэz geliş gidiş balэmaya yakэn salэna salэna Перевод на русский ‘сирота’ ‘гости, приезжие’ ’тупой’ ‘неряшливый’ Употребление в языке таких, на первый взгляд, ненормативных, структурных единиц ещё раз подчёркивает мысль о том, что компоненты парных слов это не просто механическое присоединение «старых» слов, а нечто большее. Они выступают уже в функции словообразующих средств, где допустимы нестандартные варианты словообразующих суффиксов, даже таких, которые могут присоединиться временным формам индикатива: тат. kildĕelĕ-kittĕlĕ — тур. geldili gittili ‘зигзагообразный’; тат. kĕrdĕlĕ-зэqtэlэ — тур. girdili cэktэli ‘слегка тронутый, сумасбдродный’. Примечания 1) Дмитриев, Н.К. Строй тюркских языков / Н.К. Дмитриев. — М.: Изд-во восточной лит-ры, 1962. — С. 607. 285 Г.М. Ниязова Методика этнолингвофункционального исследования Лингвистические методы имеют свою давнюю историю. Еще в советском языкознании середины ХХ в. три ключевых понятия определяли взгляды на проблему метода: методика, метод и методология. Методика понималась как совокупность приемов наблюдения и экспериментов. Метод — как способы теоретического освоения наблюденного и выявленного в эксперименте. Методология — как применение принципов мировоззрения к процессу познания. Важнейшим методом в этнолингвофункциональном подходе является разработанный нами метод анализа структурированного этнолингвофункционального интервью с последующим выявлением частотных слов, выражений. Этот метод дает представление о внутренней (субъективной) картине мира человека во временнум и пространственном аспектах и соответствует тому, что называется «субъективной картиной мира» в отличие от «объективной картины мира». Эта картина представляет собой, в частности, систему отношений личности к собственному психическому развитию и характеризуется когнитивной (идеаторной), эмоциональной, этической, двигательно-поведенческими сторонами. Для нас важнее, что человек считает, например, что русские сказки ему читали в возрасте 3-5 лет и что это были его любимые сказки, чем мнение по этому поводу его родителей и воспитателей. Под внутренней картиной развития мы понимаем также и то, что Л.С. Выготский в свое время обозначил как «психологический возраст». Психологический возраст в этом смысле является идиографическим показателем развития личности, тогда как биологический — естественнонаучным. В подходах, разрабатывавшихся ранее, отмечалась возможность несовпадения психологического и биологического возрастов, тем не менее основным было выделение именно общих закономерностей психического развития, связанных с биологическим возрастом (естественнонаучный подход) (Л.С. Выготский, Ж. Пиаже, Д.Б. Эльконин и другие). В этнофункциональной методологии исходной полагается внутренняя картина психического развития. В целом научное познание психического развития человека, по мнению Ю.Н. Давыдова, возможно лишь в сочетании идиографического и естественнонаучного подходов. О том, какой из рассматриваемых подходов более адекватен для языковедческих, психолого-педагогических и/или психотерапевтических целей, можно судить по следующему случаю из нашей практики журналистского интервью. Когда родителей двенадцатилетней девочки (Маши) спросили, со скольких лет ее начали знакомить с церковью и православной культурой, мать ответила: «Лет, наверное, с 286 четырех. Маше очень нравилось посещать с нами храм». Сама девочка по этому поводу сказала следующее: «Я тогда еще в садик не ходила. Когда я была в церкви с бабушкой, мне было страшно, я очень уставала и плакала». Возникает вопрос: какие сведения более достоверны? С позиций нашего подхода для работы с девочкой более существенным является тот аффективный след («было страшно»), который остался у нее после ранних посещений храма. Также более важным является именно ее субъективное представление о времени этого посещения («я тогда еще в садик не ходила»). Еще один пример: в региональной газете «Муслим» в рубрике «Говорят дети» приводится следующий диалог воспитательницы и девочки: — Скажите, дети, кто из вас атеисты? — Руки подняли все, кроме Мариам. — Мариам, почему ты не подняла руку? — Потому что я мусульманка? — А почему ты мусульманка? — Потому что мои отец и мать мусульмане. — А если б они были идиотами, кем бы ты была? — Атеисткой! — ответила девочка (газета «Муслим», № 1, 2007, с. 15). Как указывает в своих работах А.В. Сухарев, «этнофункциональная внутренняя картина развития» по сравнению с естественнонаучно определяемыми закономерностями развития на основе биологического возраста имеет также экспериментальную основу — увеличение у человека определяемых им самим этнофункциональных нарушений психического развития, обусловливает возникновение у него показателей психобиологической дезадаптированности. На основании критериев психической адаптированности — дезадаптированности эта картина может сопоставляться с биологическим возрастом человека. В зависимости от этнокультурных различий и (или) этнофункциональных нарушений психического развития данное соотношение может существенно различаться. Этот метод интервьюирования находится в прямой зависимости от собственных этнических установок журналиста и специфики журналистского мышления. В сложном по этническому составу регионе возникает необходимость объективного представления каждого народа, не ущемляя национальных чувств любого его представителя. С учетом последнего послания Президента России В.В. Путина (2008 г.) о привлечении соотечественников к возвращению в Россию спецрепортажи на миграционную тематику становятся не только особенно востребованными, но и меняют свою стилистику, поскольку журналист в спецрепортаже создает и исполняет свою собственную роль — разведчика, посланца аудитории на объекте. Внутренняя и внешняя среда человека характеризуется, с одной стороны, культурой (от лат. cultura — возделывание, воспитание, об287 разование), то есть тем, что в значительной мере является непосредственным результатом его деятельности, а с другой — природными факторами (ландшафт, климат) и расово-биологическими особенностями самого человека. В демократическом информационном обществе различные социальные силы (государственные и негосударственные институты, объединения, партии, СМИ, группы, официальные лица или отдельные граждане) могут и должны проводить собственную информационную политику. Поэтому в таком обществе необходим отвечающий демократическим требованиям информационный порядок, то есть такая организация информационного пространства, которая предполагает полноценное осуществление прав граждан на доступ, получение, распространение и использование информации в соответствии с их потребностью быть оптимально информированными для принятия и реализации максимально верных решений как в делах управления государством, так и во всех других сферах жизнедеятельности. Несмотря на то, что сегодня существует много противников государственного регулирования сферы СМИ, государство, являясь выразителем общенациональных и общечеловеческих интересов, должно нести ответственность перед обществом и гражданами за состояние журналистской системы. В обеспечении демократического информационного порядка важным фактором является государственная информационная политика, реализуемая по целому ряду направлений, из которых для нас важнейшим выступает государственная политика в области СМИ. В настоящее время в России существует журналистика преимущественно двух социальных типов: «государственная» (учреждаемая различными институтами государственной власти в целях информирования о деятельности государственных органов, распространения их точки зрения на явления жизни общества) и «частная» (представляющая интересы различных слоёв общества и социальных сил, в том числе корпоративных структур). Культура может одновременно выступать как средство объединения, так и как средство разобщения людей. Это свойство культуры лежит в основе ее этнической функции — этноинтегрирующей или этнодифференцирующей. Этими функциями могут обладать такие этнические признаки, как язык, элементы бытовой культуры, обряды, традиции и т.п. Исходя из приведенного определения культуры, можно рассматривать этническую функцию любого элемента внутренней и внешней среды (природно-биологической и общественно-культурной) человека, понимая ее как «этнофункциональную среду». Рассматривая понятия «культура» и «этничность», легко заметить, что «этничность», на наш взгляд, описывает человека более емко, чем «культура». Признаки, по которым отдельные люди или человеческие общности отличаются друг от друга, вовсе не обязательно относятся к культуре. К таким «внекультурным» признакам относятся расово-био288 логические особенности человека и особенности природной среды его проживания. В современном мире эти признаки имеют тенденцию к все большему «смешению» как в социальном, так и в индивидуальном аспектах, прежде всего в связи с миграциями и нарастающим взаимообменом потоков информации. Важно то, что в душе человека этничность, этнос, народ являются не иллюзиями, а действительностью и этнические факторы оказывают реальное влияние на поведение людей в самом широком смысле этого слова. Такое понимание ближе к «примордиалистскому» мировоззрению, отводящему этничности место «в сердце», а не «в голове», как при инструменталистском подходе. 289 Р.А. Нутфуллина Лейтмотив глухоты как сюжетообразующий элемент в комедиях Мольера и «Горе от ума» А. Грибоедова В литературоведении, отечественном и европейском, сложилась традиция рассматривать Мольера как образцового драматурга — классициста, создателя национальной французской комедии. При этом почти в каждом исследовании его творчества подчеркивается, что в комедиях Мольера немало нарушений правил классицизма и что это объясняется своеобразием места, занимаемого драматургом во французской литературе XVII века, его актерским и драматургическим дарованием. Общеизвестно, что слава Мольера, как и его творения, давно перешли границы национального театра и стали общечеловеческим достоянием, и это свидетельство того, что мольеровское творчество, его социальные и нравственные идеалы опередили свое время. Как пишет А.Н. Веселовский, «творческая сила и свобода мысли сделали его одним из наставников человечества. Его именем отмечен крупный переворот в литературе новой Европы; этот трезвый реалист — настоящий родоначальник нового театра, который, благодаря ему, в служении важнейшим общечеловеческим интересам видит свое главное призвание» [3, с. 143]. Совершенно очевидно, что выдающийся исследователь литературы академик А.Н. Веселовский использует термины «реалист» и «родоначальник нового театра», имея на то основание. По пути, проложенному французским драматургом, «наставником человечества» (как определил роль Мольера А.Н. Веселовский), шли многие драматурги, среди которых одним из самых ярких дарований был русский поэт-драматург А.С. Грибоедов. История проникновения в Россию комедий Мольера изучена основательно [3, с. 145-151]. Не останавливаясь на этом вопросе, мы попытаемся выявить основные художественные принципы, новые для театра, введенные Мольером в комедиографию, которые успешно использовал родоначальник нового русского театра А.С. Грибоедов, рассмотрим, в частности, мотив глухоты. Именно этот мотив превращается в лейтмотив — сквозной элемент комического. Более того, лейтмотив глухоты играет большую роль в качестве одного из сюжетообразующих элементов. Первым определение терминов — понятий мотив и лейтмотив, их функционального содержания дал в своей «Исторической поэтике» А.Н. Веселовский. Во всех современных литературных справочниках, словарях и во многих учебниках теории литературы это определение повторяется, при этом часто оговаривается, что термин мотив не име290 ет четкого теоретического определения и что это ведет к расширительному и размытому употреблению. Так, мотив и лейтмотив иногда сливаются с проблематикой, темой произведения, превращаются в образы-символы и т.д. Мы исходим из определения лейтмотива как основы идейного и эмоционального тона произведения, как элемента, повторяющегося в художественном произведении для постоянной характеристики героя или ситуации. И в этом смысле совершенно закономерно, на наш взгляд, его рассмотрение в контексте комедий Мольера и комедии Грибоедова, ибо, повторяясь, лейтмотив глухоты обретает особую идейную, символическую, психологическую углубленность, на чем и строятся комические ситуации и жанровое своеобразие пьес обоих драматургов. В построении сюжета данных драматических произведений (основываясь на теории А.Н. Веселовского, что сюжет — это прежде всего развитие действия, т.е. предмет изображения, предметная сторона сценического действия и в то же время важнейшее средство воплощения содержания) важно определить место, занимаемое, как нам кажется, ведущим лейтмотивом глухоты, наряду с другими художественными средствами. Жанр комедии в Новое время как тип литературного произведения сложился в Европе в эпоху классицизма. В своей «Поэтике» Буало определил комедию как «низший» жанр, противопоставляя ей трагедию — «высокий» жанр. Мольер сломал этот стереотип, возведя жанр комедии до уровня «высокой» комедии, синтезировав в своих пьесах комическое и драматическое, комическое и трагическое, наполнив их острой социальной, политической сатирой и критикой. Основой комического в комедии является осмеяние «безобразного» как эстетической категории: всего того, что противоречит «прекрасному», т.е. общественному идеалу или норме. В комедии классицизма главное — осмеяние носителя порока. На первый взгляд комедии Мольера не являются исключением, в них, общеизвестно, высмеиваются лицемерие, скупость, глупость, распутство и т.д. Однако многие пьесы Мольера из мира классицистических комедий, обличающих человеческие пороки, превратились в резкую политическую и социальную сатиру. В них впервые выступило верное жизни соединение трагического с комическим, впервые перед читателями и зрителями предстали живые люди из плоти и крови, далеко ушедшие от условных типов классицизма, впервые был брошен резкий вызов личности обществу. Для выполнения замыслов социальной сатиры Мольеру были необходимы особые художественные средства, особая художественная система соединения компонентов формы и содержания. И таким художественным средством в комедиях Мольера является лейтмотив глухоты, придающий произведениям особое идейно-эмоциональное звучание, служащий для характеристики героев и ситуаций. 291 В комедиях Мольера мотив глухоты имеет несколько разновидностей: глухота как мнимая болезнь, как отсутствие коммуникативных связей, как неспособность понять, т.е. слышать и понять. Все эти разновидности мотива глухоты есть в таких комедиях, как «Тартюф», «Дон Жуан», «Мизантроп», «Мещанин во дворянстве». Лейтмотив глухоты проходит как главный мотив, к примеру, в пьесе «Тартюф» — первой сатирической комедии драматурга. «Тартюф» открывается сценой, где госпожа Пернель пытается убедить домочадцев Оргона, что Тартюф — святой человек. Но её никто не слышит: у всех есть собственное мнение о нем, все уверены в своей правоте. И сама госпожа Пернель не слышит возражений: «К моим речам вы глухи». Обе стороны как бы глухи. В начале V явления Оргон не слышит (не хочет слышать) Клеанта. Далее Оргон не слышит Дорину в диалоге о Тартюфе и Эльмире. Следующие действия пьесы строятся полностью на нежелании слышать друг друга: Оргон Дорине: «К моим словам вы глухи?» (Д. II, явл. 2), Дорина домочадцам: «Живей! С глухими, что ль, толкую?» (Д. II, явл. 4). Оргон не слушает Дамиса (Д. III, явл. 5); Оргон: «Но ведь не слушаю я этой чуши!» (Д. III, явл. 7). Кульминацией разговора «глухих» является действие V, как, впрочем, кульминацией всей интриги комедии, когда бывшие единомышленники госпожа Пернель и Оргон оказываются глухими уже по отношению друг к другу. Госпожа Пернель не слушает Оргона, разоблачающего Тартюфа (Д. V, явл. 2), далее Оргон прямо говорит матери о ее глухоте: «Иль, может, маменька, вам уши заложило?» (Д. V, явл. 3). Разоблаченный Тартюф произносит: «Мой слух неуязвим для ваших бранных слов» (Д. V, явл. 7). Но теперь он одинок в своей глухоте, остальные персонажи наконец-то слушают, слышат и понимают друг друга, что позволяет им объединиться в борьбе с лицемером и мошенником. Неспособные понять других в своей душевной глухоте Пернель и Оргон освободились от мнимой глухоты, мнимой болезни. Позиция Мольера ясна и убедительна: здравомыслие победило душевную глухоту, что привело к победе над пороком. Наказан лицемер, носитель порока, но наказаны и Пернель, и Оргон, творившие зло, не желая этого, доверяя Тартюфу, оттолкнувшие от себя семью. Таким образом, объединяющим все действия комедии, концептуальным художественным средством характеристики героев, ситуаций и самого сюжета является лейтмотив глухоты. По пути, проложенному Мольером в области обновления театра, жанра комедии, как говорилось выше, шел русский поэт-драматург А.С. Грибоедов, чья комедия «Горе от ума» явилась новаторским творением в русской драматургии. А.С. Грибоедов творчески использовал новаторские приемы французского драматурга, оставаясь при этом самобытным, оригинальным русским писателем, обличающим поро292 ки русского общества начала XIX века. Мотив глухоты приобрел в комедии Грибоедова новые оттенки, новые вариации, что обогатило его пьесу. Комедия А.С. Грибоедова открывается сценой, где Лиза пытается достучаться до Софьи, проведшей ночь в своей спальне с Молчалиным. Но напрасно: ее не слышат. «Зашла беседа ваша за ночь. Вы глухи?» (Д. I, явл. 1). Сцена заканчивается ее монологом: «И слышат, не хотят понять». Здесь глухота героев может быть определена как «не слышат» и «слышат, но не хотят понять», т.е. не хотят ни слышать, ни понять, как в первом действии мольеровского «Тартюфа». Эта мнимая глухота, как мнимая болезнь, является доминирующим мотивом во II и III действиях комедии «Горе от ума». В ходе беседы Фамусова с Чацким (Д. II, явл. 2) оба не глухие, оба слышат друг друга, но каждый говорит о своем, понимает лишь свое высказанное (к примеру, высказывания о службе и прислуживании). Но дальше, в 3 явлении, есть авторская ремарка: Фамусов «ничего не видит и не слышит», подкрепленная словами самого Фамусова: «Добро, заткнул я уши» (Д. II, явл. 3). Но даже заткнув уши, он услышал то, что более всего его, московского барина, разгневало, отсюда его вердикт: «он карбонари!.. опасный человек!.. Он вольность хочет проповедать... Не слушаю, под суд, под суд» (Д. II, явл. 3). Эта сцена напоминает эпизод мольеровского «Тартюфа», когда Оргон слушает и не хочет понять Клеанта. Но вдруг наступает момент в диалоге «глухих»: Оргон наконец-то услышал собеседника и в гневе вынес свой приговор: «Опасные слова! Вы, шурин, вольнодумец! Вы вольномыслием давно заражены... понять Вы должны, Куда Вас приведет столь скверная дорога» (Д. I, явл. 6). Оскорбленные московский барин и парижский буржуа, услышав неприятные для себя слова о порядочности и бесчестии, о гражданственности и порочности, делают одинаковый вывод: их собеседник опасен, его нужно изолировать. В гневе оба — Фамусов (ремарка: поспешно уходит), Оргон (ремарка: уходит) покидают своих собеседников. Душевная глухота не дает Софье понять Чацкого, она тоже видит в нем вольнодумца, критика, ей удобнее обвинить героя в сумасшествии. Этот момент в сюжете комедии является ключевым: слух о сумасшествии подхватывают все персонажи, верящие или сомневающиеся. С этого момента драматург обостряет ситуацию, одновременно усиливая драматизм и комизм происходящего. В комедию вводится мотив глухоты как реального недостатка. Часть персонажей плохо слышит: это Г.N., в силу своей физической глухоты он буквально понимает слова Софьи — «он не в своем уме» как «он сошел с ума» (Д. III, явл. 14) и мгновенно распространяет слух о сумасшествии Чацкого. Это знаковые фигуры князя Тугоуховского, совершенно глухого, да еще и с такой фамилией, графини бабушки, которая не только пло293 хо слышит, но и плохо говорит по-русски. Благодаря этим персонажам автору удалось выстроить абсурдную, фарсовую сцену — «театр глухих», в которой участвуют двое глухих с физическим недостатком, остальные являются носителями душевной глухоты. Не Чацкий, а другие персонажи выглядят сумасшедшими, разыгрывающими свой спектакль. На наш взгляд, эти сцены напоминают знаменитую «турецкую церемонию» мольеровской комедии «Мещанин во дворянстве». Необходимо отметить еще одну важную особенность грибоедовской комедии: в ней многочисленные авторские ремарки усиливают лейтмотив глухоты. Так, в конце III действия Чацкий произносит страстный монолог о французике из Бордо, он обрывает фразу, не закончив ее. Далее следует авторская ремарка: «Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием. Старики разбрелись к карточным столам» (Д. III, явл. 22). Таким образом, автор дает понять, что слова Чацкого никто не слушал и не слышал. Он одинок на этом празднике жизни, что и подчеркивается авторской ремаркой. В финале комедии Чацкий произносит последний монолог, который комментируется авторскими ремарками, перебивающими речь героя, но точно передающими его душевное состояние: «с жаром», «насмешливо», «уезжает». Последнее слово остается за Чацким, хотя комедия завершается горестным признанием Фамусова в своем поражении: «Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!» (Д. IV, явл. 15). Итак, порок не наказан, как требует комедия классицизма. Однако московскому обществу дана пощечина, а моральную победу все-таки одержал Чацкий, который покидает Москву так и не услышанный, так и не понятый. Лейтмотив глухоты, открывающий комедию Грибоедова, проходя через всю пьесу, выстраивая сюжетную доминирующую линию, завершает ее. Примечания 1. Мольер, Жан Батист. Комедии. Перевод с французского. — М.; Художественная литература, 1972. — 364 с. 2. Грибоедов, А.С. Горе от ума. — М.; Советская Россия, 1970. — 127 с. 3. Веселовский, А. Этюды и характеристики. — М.; 1894. — 649 с. 4. Пропп, В.Я. Проблемы комизма и смеха. — М.; Искусство , 1979 — 183 с. 294 И.А. Обухова Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский в полемике вокруг «смехового мира» Древней Руси Появление книги М.М. Бахтина о Рабле [1], как известно, стало импульсом для разработки вопросов древнерусской смеховой культуры, результатом чего явилась публикация в 1976 г. книги Д.С. Лихачева и А.М. Панченко «Смеховой мир» Древней Руси» [2]. Она вызвала заметный интерес у отечественных и зарубежных литературоведов [3]. Особого внимания среди многочисленных отзывов заслуживает масштабная рецензия Ю.М. Лотмана и Б.А. Успенского в «Вопросах литературы» [4]. Среди достоинств работы рецензенты сразу отметили культурологический подход авторов при анализе древнерусских текстов: широкий диапазон форм культуры, иллюстрированных богатым фактическим материалом, в их взаимосвязи. Но на некоторые проблемы книги они взглянули иначе. Это привело к полемике между Ю.М. Лотманом, Б.А. Успенским и Д.С. Лихачевым, А.М. Панченко, которая повлияла на контекст развития концепции смехового слова в отечественном литературоведении 1970-80-х гг. Прежде всего Б.А. Успенский и Ю.М. Лотман настаивали на уточнении заглавного термина книги «смеховой мир», взятого авторами из трудов М.М. Бахтина и перенесенного на древнерусскую почву. Они не оспаривали его плодотворность, потому что наконец-то удалось «выделить и объединить широкую группу культурных феноменов» Древней Руси (с. 152). Однако М.М. Бахтин анализировал «смеховой мир» на западноевропейском материале, следовательно, считали рецензенты, в его смеховой системе не всегда можно было найти аналог специфически русским явлениям. Здесь имеет смысл говорить о смеховых феноменах, а не о смеховом мире. Например, кощунство, магический смех, по мнению Б.А. Успенского и Ю.М. Лотмана, не относились к «смеховому миру», потому что были «лишены основного элемента «смеховой культуры» — комизма» (c. 156). Правомерность данного замечания была воспринята авторами работы, и второе издание книги вышло в 1984 г. под названием «Смех в Древней Руси». Дискуссионное понятие «смеховой мир» сменила философская категория «смех», существование которой не только в Древней Руси, но и во всем мире было неоспоримо. Первоначальное заглавие — «Смеховой мир» Древней Руси» — открывало первую часть второго издания. Оправданность его использования Д.С. Лихачев объяснял в предисловии, используя терминологию своих оппонентов: «Представители семиотического учения сказали бы: смех сози295 дает мир антикультуры. Но мир антикультуры противостоит не всякой культуре, а только данной — осмеиваемой. Тем самым он готовит фундамент для новой культуры — более справедливой. В этом великое созидательное начало смехового мира» [5, с. 3]. Д.С. Лихачев, рассматривая диалектику «смеховой культуры» Древней Руси, определял ее как эволюционирующую, саморазвивающуюся систему. Некоторые примеры смехового поведения из книги Д.С. Лихачева и А.М. Панченко, по мнению М.Ю. Лотмана и Б.А. Успенского, выпадали из этой системы. В частности, рецензенты отказывались признавать в Грозном носителя смеховой культуры, потому что в отличие от карнавального бахтинского его смех был не универсален, т.е. рассчитан на внешнего наблюдателя. Кроме того, само антиповедение царя, когда казнили в церквях или пытали, читая священнописания, было кощунством. Д.С. Лихачев и А.М. Панченко с этим не спорили. В главе «Древнерусское юродство» А.М. Панченко приводил цитату из более ранней работы Д.С. Лихачева, который писал, что «искажения и глумления над христианским культом были типичны для Грозного» (с. 77). Далее А.М. Панченко отмечал, «что самый выбор псевдонима» Грозного — Парфений Уродивый — «был кощунством» (с. 77). Заключала его рассуждения цитата из рецензии Ю.М. Лотмана и Б.А. Успенского о том, что поведение Грозного — «это юродство без святости <...> пародия на него», которое переводило смеховую ситуацию «из игрового в серьезный план» (с. 77). Если рецензенты рассматривали творчество Грозного-Уродивого только как кощунство, то Д.С. Лихачев, воспринимая «всякое литературное произведение» как «общественный поступок» (с. 25), в главе «Лицедейство Грозного (к вопросу о смеховом стиле его произведений)» писал: «особенности стиля» Грозного «несут в себе <...> традиции скоморошества» (с. 35). Стоит отметить, что во времена правления Ивана Грозного скоморошество достигло своего расцвета [5]. «Смеховым началом была порождена и опричнина», — отмечал Д.С. Лихачев, — только «в дальнейшем она утратила его полностью» (с. 38). Д.С. Лихачев и А.М. Панченко рассматривали опричнину как «критику» Грозным существующего строя, не только потому, что он боялся потерять власть, но и из-за необходимости реформирования правления [6]. По поводу театральности поведения Грозного Д.С. Лихачев в том же предисловии писал: «Иван Грозный <...> устраивал кромешные «празднества» в Александровской слободе именно для себя и своих ближайших опричников», чтобы «доказать самому себе, что ему можно все — даже отказ от этого «всего» (с. 6). Б.А. Успенский и Ю.М. Лотман, следуя за М.М. Бахтиным, резко разграничивали и противопоставляли друг другу «народно-праздничную» («карнавальную», по его терминологии) и сатирическую 296 стихии в смеховой культуре средних веков и Возрождения, связывая с первой демократическую, а со второй — учено-гуманистическую и церковно-назидательную традиции» [7, с. 475], в связи с чем русское юродство, которому свойственен тип «дидактического антиповедения» [8, с. 326], по мнению Б.А. Успенского, не входило в область смехового мира, однако наличие связей между ними рецензентами не оспаривалось. Исследования юродства как культурно-исторического явления, проведенные Д.С. Лихачевым и А.М. Панченко, выявили, что в истории древнерусской культуры на различных ее этапах границы между «народно-праздничным», карнавальным и «осмеивающим», сатирическим смехом были размыты [9, с. 475]. Например, говоря о поведении юродивого, Д.С. Лихачев отвергал мнение оппонентов о внешней зрелищности. Он отмечал, что это была игра, в которой юродивый своими «чудачествами» вызывал смех у невежд, слезы раскаяния у понимающих его и, как писал литературовед, «прежде всего убеждал себя в смирении. Смеховые представления юродивых — это «театр для себя» (с. 5). «Таким же театром для самих участников», — продолжал академик, — «были и «проводы масленицы» и другие смеховые обычаи» (c. 5). В свою очередь Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский отмечали, что «поведение во время святочных или купальских игр имело прежде всего кощунственный смысл и тем самым прямо относилось к религии» (с. 157). Работа Н.В. Понырко «Святочный и масленичный смех», вошедшая в книгу «Смех в Древней Руси», стала ответом на данные размышления. В ней исследователь рассмотрела религиозный подтекст масленичного и святочного карнавального смеха, являющегося органической частью церковного обряда. На основании монографии Д.С. Лихачева и А.М. Панченко и критики работы Ю.М. Лотманом и Б.А. Успенским, проследив аргументацию и логику одних исследователей и других, можно обнаружить возможности разных интерпретаций смеховой культуры Древней Руси. Несмотря на близость исходных позиций (теория М.М. Бахтина о смеховой культуре), Д.С. Лихачев и А.М. Панченко, переосмысливая на древнерусском материале теорию карнавализации, стремятся наряду со специфически русскими явлениями (юродство, кромешный мир) найти доказательства того, что «русская культура по своему типу» все-таки является «европейской» [10, с. 7]. Она имеет свое начало: «образование средневековых национальных особенностей смеха связано с традициями, уходящими далеко в глубь доклассового общества» (с. 24), и является частью мирового культурного континиума. В послесловии книги Д.С. Лихачев и А.М. Панченко отмечали, что их исследование может помочь «осуществлению некоторой сверхзадачи: написанию «Истории смеха» как истории одной из важнейших частей человеческой культуры» (с. 204) [11]. 297 Их оппоненты, напротив, подкрепляя каждый контртезис своей рецензии бахтинскими аргументами, указывали на дистанцию между европейской и русской национальной культурой, потому что русскому смеху чужда западноевропейская формула: «смешно — значит, не страшно», здесь всегда и «смешно и страшно» (с. 156), при этом смеховые границы последней значительно сужались. По концепции М.Ю. Лотмана и Б.А. Успенского, смех — это «антиповедение, перемещение смеющегося в сферу влияния бесовских сил» [12, с. 63]. Каждый феномен рецензенты рассматривали с точки зрения сакральности: относится ли он к кощунству или магическому смеху. Следует отметить, что интенсивная полемика второй половины 1970-80-х гг. вокруг книги имела важнейшее значение для развития современного понимания феномена смехового мира и связанного с ним круга проблем, прежде всего для постепенно складывающейся концепции «смехового слова». Примечания 1. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса / М.М. Бахтин. — М.: Художественная литература, 1990. — 536 с. 2. Лихачев, Д.С. «Смеховой мир» Древней Руси / Д.С. Лихачев, А.М. Панченко. — Л.: Наука, 1976. — 204 с. 3. См. об этом: Паньков, Н.А. Теория карнавала и «русское отношение к смеху» / Н.А. Паньков // Вестник Московского университета — Серия 9, Филология. — М. — 2005, № 2. — С. 60-73. 4. Лотман, Ю.М. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси/ Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский // Вопросы литературы. — 1977. — № 3. — С. 148-167. Далее цит. по данному источнику с указанием страницы в тексте статьи. 5. Лихачев, Д.С. Смех в Древней Руси / Д.С. Лихачев, А.М. Панченко, Н.В. Понырко. — Л.: Наука, 1984. — 285 с. Далее цит. по данному источнику с указанием страницы в тексте статьи. 6. См. об этом: Панченко, А.М. Русская культура в канун петровских реформ / А.М. Панченко. — Л.: Наука, 1984. — С. 67. 7. См.: там же. — С. 145-146. 8. Фридлендер, Г.М. // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. — 1976. — Т. 35, вып. 5. — С. 475-476. Рец. на кн.: Лихачев, Д.С. Смех в Древней Руси / Д.С. Лихачев, А.М. Панченко. — Л.: Наука, 1976. — 204 с. 9. Успенский, Б.А. Антиповедение в культуре Древней Руси / Б.А. Успенский // Проблемы изучения культурного наследия. — М.: Наука, 1985. — С. 326-336. 10. Фридлендер Г.М. // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. — 1976. — Т. 35, вып. 5. — С. 475-476. Рец. на кн.: Лихачев, Д.С. Смех в Древней Руси / Д.С. Лихачев, А.М. Панченко. — Л.: Наука, 1976. — 204 с. 298 11. Запесоцкий, А.С. Культурософия Д.С. Лихачева и вызовы эпохи (К 100-летию со дня рождения) / А.С. Запесоцкий // Человек. — 2007. — № 1. — С. 5-15. 12. А.М. Панченко в монографии «Русская культура в канун петровских реформ» напишет о новой концепции «древнерусского веселья», что она «отвергает аскетический ригоризм, она пронизана духом терпимости» (Панченко, А.М. Указ. соч. — С. 87). 13. Плюханова, М. Лики «бунташного» века / М. Плюханова // Лит. обозрение. — 1986. — № 8. — С. 62-64. 299 Л.Ф. Осипова Изучение поэтической ономастики в аспекте фоносемантики Имена собственные в художественных произведениях являются объектом пристального внимания многих исследователей. Особенно обстоятельно вопросы поэтической ономастики рассмотрены в трудах русских учёных. Изучив исследования в этой области, В.А. Никонов пришёл к выводу, что библиография русских работ об именах литературных персонажей включает больше 300 заглавий. Среди них 14 работ об антропонимах у Достоевского, 15 — у Гоголя, 18 — у Чехова. Они пестры — от фиксации изолированного факта до широких сопоставлений, от удручающе сходных школьнических выписок до смелых догадок; различно и понимание самих задач исследования, неравномерен и охват материала. Особенно много написано о так называемых говорящих, значащих, знаменательных или смысловых именах [8, с. 234-238]. Различные аспекты поэтической ономастики отражены в трудах Э.Б. Магазаника, М.В. Карпенко, В.Н. Михайлова, О.И. Фоняковой, Л.И. Андреевой, М.В. Горбаневского и др. В современном татарском языкознании начало развитию поэтической ономастики было положено Г.Ф. Саттаровым. Его работа посвящена анализу антропонимов и топонимов в произведениях Г. Ибрагимова. В настоящее время поэтическая ономастика в татарском языкознании является актуальной и активно исследуемой отраслью ономастики. В трудах Р.Х. Гарраповой, А.Р. Биктимеровой, В.М. Гариповой-Хасаншиной, Г.Х. Зиннатуллиной, Л.М. Хамитовой исследован ономастический пласт художественных произведений видных татарских писателей. «Имена и названия являются неотъемлемым элементом формы художественного произведения, слагаемым стиля писателя, одним из средств, создающих художественный образ. Они могут нести ярко выраженную смысловую нагрузку, и обладать скрытым ассоциативным фоном, и иметь особый звуковой облик...», — справедливо отмечает М.В. Горбаневский [3, с. 4]. По мнению В.В. Виноградова, имя собственное в художественном тексте выступает как своеобразный троп, равнозначный, в известной степени, метафоре и сравнению и использующийся в стилистических целях для характеристики персонажа или социальной среды [1, с. 223]. «В художественном произведении личное имя, его смысл и форма, ситуации его употребления и даже его отсутствие никогда, собс300 твенно, не бывают случайными, незначимыми. Ведь писатель отобрал (или создал) почему-то именно это имя!» [6, с. 5]. Выбор имени литературному герою является очень сложным творческим процессом, потому что оно, так или иначе, характеризует героя. Автор может подобрать для персонажа говорящее имя, тогда читатель сразу может определить, какой перед ним герой. Иногда автор подбирает такое имя, лексическое значение которого соответствует сущности героя. А играет ли какую-либо роль фонетическое значение имени? В своё время новаторскими исследованиями А.П. Журавлёва была разработана методика суммарного вычисления «фонетического значения» слов. Ссылаясь на его исследования, можно сказать, что все звуки речи, помимо того, что вместе образуют семантически значимые слова, также имеют фонетическое значение [4]. В татарской лингвистике фонетические значения слов нашли отражение в докторской диссертации профессора Х.Х. Салимова [9]. Для выявления соответствия фонетического значения имени внешним характеристикам человека был проведён эксперимент по угадыванию имени неизвестного человека по его портрету. На вопрос «Кто из этих девушек Ләйлә, кто — Нурания?» «Кто из этих парней Илгиз, а кто — Хәйдәр?» 78-90 % аудиторов более красивую, стройную девушку называли Ләйлә, парня с мягкими чертами лица назвали Илгиз, а второго, усатого парня с грубоватым лицом — Хәйдәр. Эксперимент показал, что аудиторы называют их именами, у которых фонетическое значение соответствующих звуков больше подходит к внешним данным или к названным чертам характера неизвестного [9, с. 49]. Авторы литературных произведений часто придумывают искусственные имена своим персонажам или называют их давно забытыми именами. При этом большую роль играет фонетическое значение этих имён. Х.Х. Салимов приводит в качестве примера имена Ләйләгөл и Хушият из романа М. Магдеева «Фронтовики». Фонетическое значение имени Ләйләгөл — «нежное», «лёгкое», «мягкое», «доброе», а имени Хушият — «грубое», «тяжёлое», «шероховатое», «злое». Эти забытые имена с абсолютной точностью подходят к образам М. Магдеева: чистой, девственной, красивой, честной Ләйләгөл и плаксивому, ворчливому доносчику Хушияту [9, с. 50]. Р.Х. Гаррапова, исследуя имена собственные в произведениях М. Магдеева, выделяет четыре вида их функциональной мотивированности, одной из которых является фонетическая мотивированность. В данной статье мы продолжили изучение этого аспекта поэтической ономастики. Наше исследование проводилось c помощью компьютерной программы NameSense, созданной на основе теории А.П. Журавлёва [4], и данных по фонетической значимости татарских звуков [9]. Разработчик программы — инженер Р.И. Якупов. 301 Наиболее ярко соответствие характеристики литературного героя фонетическому значению имени проявляется в романе Р. Мухамадиева «Львы и канарейки». В этом романе можно выделить любовный треугольник: Арслан — Асия — Фидаиль. Центральной фигурой романа является Арслан. Вот как автор представляет своего героя: «Высокий, крепкий мужчина лет сорока. Уверенный, гордый, полный самоуважения и даже самонадеянности. Одеждой, ростом, спокойным видом и всей повадкой, в которой вместе с достоинством была лёгкая, чемто даже приятная заносчивость, он сразу бросался в глаза» [7, с. 34]. Далее читаем, что он «сильная личность», «потому его и называют Арсланом Сахиповичем, уважают и ходят перед ним по ниточке, что он сильный, смелый и решительный» [7, с. 165, 191]. Автор неслучайно выбрал такое имя герою: Арслан в переводе с тюркского — ‘лев’. Определим его фонетическое значение. Вычисления показали, что звуковое оформление имени соответствует признакам «большой», «красивый», «сильный», «храбрый», «злой». Главная героиня романа — Асия. Она характеризуется как красивая, легкомысленная девушка. Основное фонетическое значение имени — «нежное», «веселое», «красивое», «простое». Эти признаки также подходят к данному образу. Фидаиль, муж Асии, крепкий, чуть выше среднего роста; крутые скулы придают его лицу мужскую твёрдость. Он спокойный, сдержанный, тихий, уравновешенный. Психоэмоциональное восприятие имени — «хорошее». Значение имени также отражает суть персонажа: Фидаил — яхшылык эшләүче, яхшы сыйфатлы; дәрәҗәле. Таким образом, фонетическая значимость помогает полнее передать замысел автора. Значит, в антропонимах звуковое оформление слова уже содержит в себе определенную информацию, значение, что дает основание выделить фонетические значения имён отдельным аспектом изучения в поэтической ономастике. Примечания 1. Виноградов, В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика / В.В. Виноградов. — М., АН СССР, 1963. — 254 с. 2. Гаррапова, Р.Х. Поэтическая ономастика прозы М. Магдеева: Автореф. дис... канд. филол. наук / Р.Х. Гаррапова; Елабужский гос. пед. ин-т. — Казань, 2000. — 24 с. 3. Горбаневский, М.В. Ономастика в художественной литературе: Филологические этюды / М.В. Горбаневский. — М., 1988. — 88 с. 4. Журавлёв, А.П. Фонетическое значение / А.П. Журавлёв. — Л., 1974. — 160 с. 5. Зиннатуллина, Г.Х. Поэтическая ономастика прозы Амирхана Еники: Автореф. дис... канд. филол. наук / Г.Х. Зиннатуллина; КГУ. — Казань, 2005. — 25 с. 302 6. Карпенко, М.В. Русская антропонимика. Конспект лекций спецкурса / М.В. Карпенко. — Одесса, 1970. — 42 с. 7. Мухамадиев, Р.С. Львы и канарейки, или Невинные забавы мафии..: Роман / Пер. с татар. И. Каримова / Р.С. Мухамадиев. — М.: Современник, 1992. — 303 с. 8. Никонов, В.А. Имя и общество / В.А. Никонов. — М., 1974. — 278 с. 9. Салимов, Х.Х. Просодическая система татарского языка: Дис. ... доктора филол. наук / Х.Х. Салимов; Елабужский гос. пед. ин‑т. — Елабуга, 1999. — 363 с. 303 Г.Р. Патенко К вопросу о речевой культуре молодежи Современное общество характеризуется бурным развитием речевых коммуникаций. Язык развивается... Эта банальная мысль тут же обычно обрывается и замирает. Почему-то считается, что язык в основном развивается сам по себе, обладая мистической и мифической субъективностью. Считается также, что он вбирает в себя другие языки за счет технических коммуникаций. Ну и, конечно, язык формируют поэты и писатели, профессионалы слов. Сам по себе язык не может развиваться. Его развивают. И основную роль в развитии языка играют дети. Предоставленные сами себе и стихиям свободного существования, дети, как голодные волчата, начинают хватать любые языковые куски, заглатывают любое, вовсе не страдая несварением желудка и при этом неподражаемо и свободно занимаясь словообразованием и даже грамматическими инновациями. В течение ХХ века русский язык трижды попадал в серьезные кризисные ситуации, породившие три мощных волны развития. Первая связана с Первой мировой войной, революцией 1917 года и последовавшими за ней гражданской войны и разрухой. Вся революционная грамматика, стилистика и лексика внедрялась в русский язык не только и не столько вождями революции, сколько малолетними революционерами. Эту лингвистическую волну внес класс беспризорников, по численности вполне сопоставимый с классом пролетариев. Именно тогда возник уникальный феномен смеси жаргона со сленгом — принципиально открытой речи самовыражения. Этот феномен — русская феня, с одной стороны, доступная, естественная и общеупотребительная речь всех слоев общества, с другой стороны — язык, сделавший всю страну закрытой, за железным занавесом стороннего понимания. Феня стала прежде всего языком молодых. Вторая волна связана со Второй мировой войной. Собственно, почти все повторилось опять: казенные дети (суворовцы и нахимовцы) беспризорники, безотцовщина... Третья волна оказалась самой мощной и продолжительной. Она тянется более десяти лет и неизвестно, сколько еще протянется. С перестройкой и последующей откровенно криминальной демократизацией рухнуло не только советское государство, но и налипший на него советский народ. Рухнули советский человек, советская мораль, советская семья — идеологическая ячейка общества. Родители оказались по преимуществу моральными банкротами в глазах своих детей. Это нравственное сиротство целого поколения — явление гораздо более страшное, чем кажется. 304 Если в двух предыдущих волнах обездоленному детству и его языку была противопоставлена официальная мораль, то теперь ничего такого нет, а средства массовой информации работают откровенно и самозабвенно не против, а за моральную вседозволенность, новый язык, за превращение новой фени новых русских в родной язык нового поколения. «Беспредел», «общак», «стрелка», «тусовка», «стволы», «путана», «зелень» — все это хлынуло из зон и малин в газеты и на телевидение. Все это обсуждалось и обсуждается, использовалось и используется юмористами, политиками, правителями, бизнесменами, обозревателями. Нынешнее буйство русского языка уже не сдерживается шиканьем родителей, которые не то «шнурки в стакане», не то «паханы». Эмоции молодых людей ищут выход — и находят его в мерзком, грязном слове, тем более и взрослые вокруг легко роняют всю эту лексику, не заботясь об окружающих. Матерные слова живут, в сущности, в обычных, нейтрально-бытовых фразах. Для говорящего — это дурная привычка, некая присказка «для связки слов», для плавности речи. Подобно словам-сорнякам или словам-паразитам, которые заполняют возможные паузы неподготовленной речи, чтобы не делать ее «спотыкающейся». А между тем вульгарная, пересыпанная матерщиной речь по-настоящему отравляет среду речевого существования, она одинаково губительно действует и на окружающих, и на самих говорящих. Главное, что происходит, — освобождение языка от пут морали. Вот только немного страшно, что русский язык получает освобождение от любой морали. В языке теряется культура речи. Культура речи — зеркало всего человечества и каждой личности, драгоценное достояние всех народов — больших и малых. Это один из главных показателей принадлежности человека к определенной нации. Она создается и совершенствуется в течение многих веков, является хранилищем тысячелетнего опыта народа, его культуры. Забота о культуре речи, ее сохранении и развитии — своеобразная лакмусовая бумажка, определяющая уровень национального самосознания той или иной этнической группы. Высокая культура речи — это умение правильно, точно и выразительно передавать свои мысли средствами языка. К большому сожалению, грубость и матерщина стали у нас почти обыденностью, заменой для культурной речи. После ряда безуспешных попыток борьбы с этим глубоко антиобщественным явлением мы, похоже, стали воспринимать площадную брань как неизбежное и неискоренимое зло. Мат становится ныне полноправным хозяином уже не только быта, но и искусства. Он «легализуется» в ряде пьес, спектаклей, в телепередачах, в песнях на эстраде и т.д. Считается, что развитие эротического направления в литературе неминуемо приводит к необхо305 димости использования матерных слов и выражений. Однако всему должна быть своя мера и настоящий художник слова никогда не опустится до сквернословия. Откровенная матерщина в текстах художественных произведений претит национальному русскому характеру, его представлениям о нравственности. И дело тут не в какой-то нашей «отсталости» или закомплексованности и уж тем более не в стилистическом ханжестве. Просто таков уж нравственный «универсум» нашего города, его природное преклонение перед святой одухотворенностью не зря молвленного Слова. Знающие люди рассказывают об очень интересном обычае, существующем в американских семьях. Когда дети приносят с улицы мерзкие слова и спрашивают об их значении, то родители, как правило, разъясняют все честно, но потом в обязательном порядке заставляют ребенка вымыть рот с мылом. И это вовсе не наказание, как можно было бы подумать, а простая гигиена: ведь мерзкие слова пачкают и сознание, и душу, и слух, и произносящий их рот... Неплохо бы и нам учредить этот обычай! В современных условиях развития общества стоит позаботиться о том, чтобы обеспечить рост и развитие высокой культуры молодежи нашей страны. Основное это назначение видится в росте личности воспитанника школы или вуза, личности самостоятельной, творческой, подготовленной к решению важнейших проблем современности, к дальнейшему самообразованию, а главное, к формированию культуры своей речи. Примечания 1. Калинин, А.В. Культура русского слова / А.В. Калинин. — М., 1984. 2. Скворцов, Л.И. Экология слова, или Поговорим о культуре русской речи / Л.И. Скворцов. — М., 1966. 306 Н.В. Поспелова, Н.С. Поспелова Альтернативно-безэквивалентная лексика в современном английском языке Лексические единицы, относящиеся к альтернативно — безэквивалентной лексике, могут быть либо референциально — безэквивалентными, т.е. расходиться с соответствующей единицей ПЯ (переводящего языка, или языка перевода) в референциальном значении при совпадении прагматического значения, либо прагматически — безэквивалентными, т.е. расходиться с ней в прагматическом значении при совпадении референциального значения [2, с. 137]. В эту группу входят и имена собственные (ИС): личные имена и прозвища, апеллятивные имена, географические, фирменные названия, а также названия учреждений, газет, журналов, пароходов и т.д. При переводе ИС существующие традиции часто противоречат общему принципу передачи имени путем транскрипции или транслитерации. ИС Samuel в словаре А.И. Рыбакина [3], в лингвострановедческом словаре (далее лсв) А. Рума в значении «название фирменных ювелирных магазинов одноименной компании» [4], в лсв словаре Г.Д. Томахина [6] предлагается передавать как Самьюэл или Самьюл. В лсв словарь «США» входит лексическая единица Samuel Goldwyn Studios «студии в Голливуде, построенные М. Пикфорд и Д. Фэрбенксом, пережили период расцвета, последовавший за этим упадок. В настоящее время куплены компанией «Братья Уорнер». Данная единица представлена как Сэмюэль, студии Сэмюэля [5]. В англо-русском словаре персоналий Д.И. Ермолович используется передача Сэмюэл, в соответствии со сложившейся практикой переводчиков, журналистов и страноведов. Исключением является словарная статья Samuel — пророк и судья израильтян в Ветхом Завете, отличавшийся с детства благочестием. В этом случае передается как Самуил [1]. Имя Abraham существует также в различных вариантах: применительно к библейскому персонажу и президенту Линкольну — это Авраам, а во всех других случаях — Абрахам или Эйбрахам. При передаче на русский язык ИС James имеет альтернативные варианты. Так, James I — это Яков I, а не Джеймс I. Однако, William James — Уильям Джемс / Джеймс, философ, психолог, старший брат писателя Г.Джеймса, один из основателей прагматизма в философии. James, Jesse Woodson — Джесси Вудсон Джеймс, американский гангстер. В 1870-х гг. фигурирует во многих легендах и песнях. 307 Примечания 1. Ермолович, Д.И. Англо-русский словарь персоналий / Д.И. Ермолович. — М.: Русский язык, 1999. — 336 с. 2. Иванов, А. О. Безэквивалентная лексика / А.О. Иванов. — Спб.: Изд-во Спб. Государственного университета, 2006. — 190 с. 3. Рыбакин, А.И. Словарь английских личных имен / А.И. Рыбакин. — М.: Русский язык, 1989. — 222 с. 4. Рум, Адриан. Великобритания. Лингвострановедческий словарь / Адриан Рум. — М.: Русский язык, 2000. — 560 с. 5. Томахин, Г.Д. США. Лингвострановедческий словарь / Г.Д. Томахин — М.: Русский язык, 1999. — 576 с. 6. Томахин, Г.Д. Лингвострановедческий словарь Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии / Г.Д. Томахин. — М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2003. — 720 с. 308 А.И. Разживин Поэма Н.М. Кугушева «Грановитая палата». Синтез документального и художественного Среди тенденций, отличающих развитие литературы в предромантический период, выделяется обращение к народнопоэтическому искусству и усиление внимания к собственной национальной истории. Обращение художников к историческому прошлому способствовало не только расширению тематики их творчества, но и требовало поиска новых форм, новых художественных средств, что в той или иной степени накладывало отпечаток на их художественную систему, да и в целом оказывало воздействие на зарождение новых эстетических принципов, подготовивших романтизм. Общеизвестно, что историзм романтиков обязан своим зарождением фундаментальному труду Н.М. Карамзина «История государства Российского», первые восемь томов которой были опубликованы в 1816-1817 годах. Стремясь добиться полнокровного, насыщенного фактами изложения, Карамзин обследовал основные архивы, изучил печатные и рукописные источники, часть которых погибла в московском пожаре 1812 г. Он был в курсе научной критики текстов, начавшей развиваться в Западной Европе и в России именно в его время. «История...» Карамзина рассматривалась русскими писателями 20-30-х годов как важнейший документальный источник многочисленных исторических сюжетов. Русское общество увидело в «Истории...» Карамзина достоверную картину жизни прошедших веков, борьбу мнений, галерею выдающихся личностей, психологический накал страстей и готовые сюжеты для философских, исторических, политических, нравственных и художественных размышлений. Создалась реальная почва для расцвета исторических жанров. Однако нельзя недооценивать в становлении исторического мышления и более ранние опыты русских писателей. Историография конца XVIII- начала XIX вв. базировалась на других источниках, важнейшим из которых следует назвать Летопись Нестора по Кенигсбергскому списку. Императорская Академия наук в 1767 г. опубликовала ее в издании «Библиотека российская историческая, содержащая древние летописи и всякие записки, способствующие к объяснению истории и географии российской древних и средних времен». По своему составу этот летописный свод включал, кроме кратких погодных записей с 852 г., различные жанры литературы той эпохи: повести, поучения, притчи, жития, предания, былинно-сказочные и легендарно-библейские сказания. Источником «Повести временных лет» были также ранее написанные русские литературные памятники и в отдельных случаях переводные византийские, княжеские и мо309 настырские архивы, народные предания, рассказы очевидцев. Причем издатель в указанном издании 1767 г. не соотносит летописи ни с историей, ни с собственно литературным творчеством: «Летописи не составляют еще порядочной истории. Можно их назвать только хранилищем материалов к составлению оныя. Из них, подобно как из рудокопной ямы, добывается одна только руда, из которой после искусством и трудом выплавляется чистейший металл, то есть сама история» [1, с. 22]. Это делается тремя способами — сличаются разные списки, убираются погрешности переписчика; затем объясняются, комментируются события; привлекаются другие источники: хронографы (всеобщая история по византийским летописям), степенные книги (более поздние сокращенные летописи, расположенные по степеням или поколениям Ггосударей), церковные книги, географические описания, старинные деньги. Таким образом, летописи в сознании людей XVIII века прежде всего являются документами отдаленных эпох, как, впрочем, и художественные вкрапления, обильно представленные у Нестора. «Грановитая палата» Кугушева (в отрывках печаталась в журналах в 1805-1806 гг., отдельное издание осуществлено в 1808 г.) — уникальное в своем роде поэтическое переложение Летописи Нестора, в котором он воссоздает историю Киевской Руси от князя Рюрика до Всеслава и Ростислава, сыновей Владимира Великого. Сюжетообразующим стержнем поэмы является персонифицированный образ «Правды Русской». К ней обращается поэт с просьбой поведать ему русскую историю: Правда Русская священная! Правда древняя, почтенная! Ты явись ко мне по-прежнему В платье добреньких прабабушек, В сарафане с телогреею, В золотой бобровой шапочке [2, кн. I, с. 1]. Даже в исторической предромантической поэме встречаются стереотипизированные еще сказочной поэмой обращения к «мамушкам» и «нянюшкам», когда речь заходит о прошлом, о старине. Они воссоздают особое эмоциональное настроение и ориентируют читателя на объективность изображаемых картин древности. «Правда» ведет поэта по белокаменным палатам, где живали цари, показывает ковры, на которых вытканы «деяния» Киевских князей, и раскрывает их значение: Посмотри, — сказала спутница, — На ковре из злата вытканном: Видишь ли героя мудрого, На коне с мечем сидящего? Это Рюрик, первый русский князь, Из Варяг на царство призванный... 310 ........................................... Здесь Олег изображается, Когда, быв в Константинополе, При царе, царице греческих, На вратах повесил русский щит В знак взаимного согласия [2, кн. I, с. 9-10]. «Правда» фиксирует ход времени, изображает облик исторических лиц, анализирует мотивы их поведения, характеризует того или иного героя как человеческий тип, порой дает им оценки, не будучи при этом ни участником событий и ни объектом изображения. Таким образом, читатель сталкивался в этой поэме с необычной формой повествования, когда в произведении присутствует автор-повествователь, но его творческая инициатива скована персонифицированным образом рассказчика, кругозор которого «совпадает с границами изображаемого мира» [3, с. 284]. В целом же поток времени представляется клишированным и художественно застывшим. Поэме свойственна фрагментарная композиция: из жизни князей избираются наиболее значимые события, которые связаны с историей государства, и располагаются они в хронологической последовательности. Возникают своеобразные исторические коннотации. Таков, например, рассказ о смерти Олега от своего коня (допушкинская обработка сюжета): Здесь ты видишь на другом ковре Происшествие чудесное, Взятое из русской древности. Князь Олег однажды в Киеве — Пред своим походом в Грецию — Захотел полюбопытствовать У волхвов, или гадателей, Отчего ему случится смерть. Получил в ответ, что конь его Будет смерти той причиною [2, кн. I, с. 11]. Окончив счастливо войну с греками и возвратившись в Киев, Олег смеялся над гаданиями волхвов, но когда он приехал посмотреть на останки своего коня, смерть настигла его: Он едва коснулся к черепу Своего коня любимого, Как змея, под ним сокрывшаясь, В ногу вдруг его ужалила [2, кн. I, с. 13]. Автор порой дает объективные оценки историческим событиям, например осуждает раздел Святославом трех областей между сыновьями, породивший междоусобие. Но идеализируя патриархальную старину, он недвусмысленно заявляет о своем консерватизме: размышляя о верховной власти, наделяет царей эпитетами «милосердные», «правдивые», говорит о справедливых законах, которые «самодержавцами 311 начертались к благу общему», потому «лились к народу милости, как река от трона царского». Монаршее окружение наделено добродетелями — придворные не добивались лестью царской милости, не очерняли ближнего перед троном и, «идя тропинкой честности, // Достигали высших степеней». Историческое сознание поэта выполняло мемориальную и патриотическую функции. Он оставался во власти просветительской, философской и исторической мысли, рассматривающей деяния великих людей в истории натуралистически и прагматически. Так, сложная эпоха Владимира Святославича обозначена лишь пунктирно: «мрачность многобожия» до крещения, многоженство, победы над Печенегами, Вятичами, Радимичами, Болгарами, крещение Руси... Однако история его взаимоотношений с полоцкой княжной Рогнедой, насильно взятой Владимиром в жены после разорения Полоцка, занимает в повествовании о нем большее место, а печальная судьба княжны может быть достойной романного жанра. Исторические факты Кугушев интерпретировал достаточно вольно. Скупые летописные строки дополнялись поэтическими вымыслами, проникнутыми, правда, патриотическими мотивами. В одном из авторских отступлений Кугушев выражает сочувствие «бедным пахарям», притесняемым злыми приказчиками, восхваляет терпение народа и его покорность как «превосходную добродетель». Отход в жанре предромантической поэмы от «смеси былей с небылицами» и ориентация на историю — факт весьма примечательный, однако историзм поэмы Кугушева еще предромантический. Исторически отдаленные эпохи привлекательны для него не конкретными своими особенностями, не развитием и противоборством общественных сил, а ароматом старины, ее особой поэтичностью. Поэма выдержана в фольклорном стиле, который закреплялся за предромантическими прозведениями на материале русской истории и отечественной мифологии: поэтические инверсии, постоянные эпитеты (очи ясные, солнце красное, цветы лазоревы, копье булатное, трава шелкова), усеченные прилагательные (горьки слезы, милы девушки), народно-поэтические сравнения (расцветал, как роза алая; устремляется, как лютый лев); стилистическую окраску придают неполногласные лексические формы и, конечно же, «народный склад» — безрифменный четырехстопный хорей с пиррихиями и дактилическими клаузулами. Замысел Кугушева — поместить в поэме «в историческом порядке достопамятные дела от Рюрика до Петра I.., до великой Екатерины» [4] — не был реализован, повествование завершается XII веком. Возможно, способ подачи исторического материала не стал удовлетворять самого писателя, но в его историческом сознании намечались идеи, которые получат развитие в русском романтизме: идея развития, идея национальной самобытности, освоение понятий «историческое время», «дух языка», «партиотическое чувствование». 312 Примечания 1. Библиотека российская историческая, содержащая древние летописи и всякие записки, способствующие к объяснению истории и географии российской древних и средних времен. — СПб: При Императорской Академии наук, 1767, ч. 1. 2. Кугушев, Н.М. Грановитая палата: В 3-х кн. / Н.М. Кугушев. — М.: В университетской типографии, 1808. 3. Тамарченко Н.Д. Повествование / Н.Д. Тамарченко //Введение в литературоведение: основные понятия и термины: Учебное пособие / Под ред. Л.В. Чернец. — М.: Высш. шк., 2000. 4. «Новости русской литературы», 1805. Ч. 13. 313 Л.В. Сабирова Поэтическая магия англо-русского перевода Расширение международного пространства межнациональных культур, процесс глобализации национальных культур и их взаимная интеграция охватывает всю планету. Основные мировые тенденции развития человеческой цивилизации в межкультурной коммуникации порождают культурный синтез народов, и превращают их в источники дополнительной возможности для совместного развития. Читая литературное произведение, переведённое с иностранного языка, мы воспринимаем его как художественное, не задумываясь над тем, какая колоссальная работа была проделана переводчиком для адекватной передачи многогранности значения слов, содержащихся в литературном произведении. На наш взгляд, лингвокультурологические особенности перевода поэтического текста являются активным индикатором в межкультурном образовательном пространстве для взаимопонимания и тесного сотрудничества представителей разных культур [1, с. 18]. Возьмем на себя смелость кратко в рамках статьи остановиться на отдельных переводах русско-английских трудов поэтов Серебряного века. Магия поэзии Серебряного века будет длиться, пока жив человек и его стремление к самосовершенствованию, самопознанию, к непреходящим ценностным ориентирам как разум, добро, терпение, понимание, уважение, красота. Стремление освоить новый жизненный опыт, противоборство реализма и модернизма отличали творческую жизнь России и Европы первой половины XX столетия. Английская и русская поэзия на рубеже XIX и начала XX веков имеет ту же полифоничность звучания, те же интенсивные поиски новых путей в искусстве. Поэты, углубившись в вопросы литературы, соприкасались с эпохальными философско-эстетическими проблемами своего времени, внося творческие коррективы в свои художественные полотна. В каждом переводе своя аура отношений с читателем, окутанная дымкой загадочности, своя интрига, призывающая читать, перечитывать и сравнивать перевод с оригиналом, так как хороший перевод — это мобильный мостик в культуру других народов на основе собственной культуры. Хороший перевод способствует развитию поликультурной среде и формированию полиэтнокультурной компетентности личности в открытом образовательном пространстве и соответствии с требованиями современной жизни. Хороший перевод вновь помогает понять, что красота мира в его разнообразии, способствует читателю войти в синтез разных культур и разных языков. Мы заново перечитываем пронзительные строки, переживая с поэтом: 314 Как правая и левая рука — Твоя душа моей душе близка. Мы смежены, блаженно и тепло, Как правое и левое крыло. Но вихрь встает — и бездна пролегла От правого — до левого крыла! (Марина Цветаева [8]) Like clasping hands, the left one and the right, Our souls in close union, day and night. This closeness is comforting and warm, Two wings adjacent right before a storm. But gusting wind is quick to steal the bliss: Between the right wing and the left — lies an abyss! (перевод Елены Позиной [5, с. 10]) А.А. Саакянц в монографии «Только ли о Марине Цветаевой?» отмечает, что «чувства её распахиваются до предела, безмерность её чувствования захлестывает текст». А.М. Турков подчеркивает, что «каждое возникающее в ней чувство пугающе разрастается, надолго выбивает из пресловутой житейской колеи, потрясает до основания все существо поэта» [3, c. 7]. Таинственные нити связывают архитектонику стиха Цветаевой и Пастернака. О сокровенной ценности всего живого, о любви к отчизне дышат строки Марины Цветаевой и Бориса Пастернака: Но если по дороге — куст Встает, особенно — рябина... ( Марина Цветаева) И через дорогу за тын перейти Нельзя, не топча мирозданья. (Борис Пастернак) Наряду с российскими представителями поэзии Серебряного века жили и творили волшебники английского слова Т. Гарди, З. Сассун, Р. Грейвз, Р. Олдингтон, У. де ля Мар, Э. Бланден и многие другие.[2, с. 11-13]. Рамки статьи нам не позволяют анализировать предмодернистическое течение (англ. Georgian Poets) и сложный симбиоз поэтических школ английской поэзии того времени. Мы остановимся лишь на отдельных переводах английских поэтов, которые, с нашей точки зрения, характеризуют поэтическую сцену Англии в её лучших образцах: Say, do the elm-clumps greatly stand, Still guardians of that holy land? Say, is there Beauty yet to find? And Certainty? And Quiet kind? Deep meadows yet, for to forget The lies, and truths, and pain?., oh! Yet Stands the Church clock at ten to three And is there honey still for tea? (Ropert Brook [2, с. 9]) «Скажи, все так мощно высятся вязы, Стражи этой святой земли? Скажи, все ещё возможно отыскать там Красоту? И Определенность? и Покой? Все так же высоки травы, погрузившись в которые можно забыть Ложь, и правду, и боль? О! Все так же Недвижима стрелка церковных часов И по-прежнему к чаю подают там мед?» (перевод Греты Ионкис)[2, с. 9] Хочется остановиться на переводе В.И. Фатющенко стихотворения Бориса Пастернака «Зимняя ночь» [7, с. 97-102]: Мело, мело по всей земле, Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела. Как летом роем мошкара Летит на пламя, Слетались хлопья со двора К оконной раме. It swept, it swept on all the earth. At every turning, A candle on the table flared, A candle, burning. Like swarms of midges to a flame In summer weather, Snowflakes flew up towards the pane In flocks together. 315 Метель лепила на стекле Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела. На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья. И падали два башмачка Со стуком на пол. И воск слезами с ночника На платье капал. И все терялось в снежной мгле, Седой и белой. Свеча горела на столе, Свеча горела. На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал как ангел, два крыла Крестообразно. Мело весь месяц в феврале, И то и дело Свеча горела на столе, Свеча горела. (Борис Пастернак [14, 99]) Snow-moulded arrows, rings and stars The pane adorning. A candle on the table shone A candle, burning. Entangled shadows spread across The flickering ceiling, Entangled arms, entangled legs, And doom, and feeling. And with a thud against the floor Two shoes came falling, And drops of molten candle wax Like tears were rolling. And all was lost in snowy mist, Grey-white and blurring. A candle on the table stood, A candle, burning. The flame was trembling in the draught; Heat of temptation, It lifted up two crossing wings As of an angel. All February the snow-storm swept, Each time returning A candle on the table wept, A candle, burning. (перевод В.И Фатющенко [7, с. 100]) В.И. Фатющенко в статье «On translating poetry» комментирует: «Pasternak renders both the content and the general tonality of the poem by means of refined and delicate combinations of different symbolic details». [14, 93-102] Итак, переломная эпоха конца XIX и начала XX века с её быстрой сменой исторической ситуации повлекли за собой перемены в литературном процессе стран. Новаторские идеи в литературе расширили горизонты для самобытного творческого перевода. Магия поэтического перевода — это удивительное художественное полотно, отражающее типологическую общность ряда поэтических явлений и форм, со своей сложностью культурного арсенала, изумительной музыкальностью и многоликостью иносказания. Примечания 1. Алексеева И.С. Введение в переводоведение / И.С. Алексеева: Учеб. пособие для студ. филол. и лингв. фак. высш. учеб. завед. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Издательский центр «Академия», 2004. — 352 с. 2. Ионкис Г.Э. Aнглийская поэзия XX века (1917-1945) / Г.Э. Ионкис: Учеб. пособие для пед. институтов. — М.: Высш. школа, 1980. — 200 с. 3. Кудрова И.В. Версты, дали... / И.В. Кудрова. — М.: Советская Россия, 1991. — 368 с. 4. Пастернак Б.Л. Стихотворения и поэмы / Б.Л. Пастернак. — М.: Художественная литература, 1990. — 511 с. 5. Ростовская А. http://magazines.russ.ru/slovo/2006/51/ 316 6. Саакянц А.А. Только ли о Марине Цветаевой? / А.А. Саакянц. — М.: Аграф, 2001. — 374 с. 7. Тер-Минасова С.Г. Английский язык / С.Г. Тер-Минасова, В.И. Фатющенко. — М.:Издательство Моск. ун-та, 1981. — 158 с. 8. Цветаева М.И. Стихотворения. Поэмы / М.И. Цветаева. — М.: Советская Россия, 1988. — 414 с. 317 Р.Р. Сабитова Использование данных исторической грамматики в школьном курсе стилистики Преподавание школьного курса стилистики, призванного обеспечить более высокий уровень языковой подготовки учащихся, может быть поднято на должную высоту только при условии введения в курс элементов исторической грамматики русского языка в доступной старшеклассникам форме. В отличие от данных исторической лексикологии, с давних пор используемых в процессе преподавания раздела «Стилистика словоупотребления» (введение понятий «устаревшее слово», «архаизм», «историзм», «старославянизм» сопровождается приведением соответствующих примеров и их анализом), данные исторической грамматики остаются за пределами внимания учителей. Между тем их можно с успехом использовать при изучении экспрессивных возможностей грамматических единиц. Представляется перспективным использование некоторых сведений о грамматической метафоре в оригинальных русских текстах XVII века. Видо-временная система русского языка данного периода незначительно отличается от современной, что и позволяет провести показательные параллели при изучении такого стилистического приема, как использование форм времени в «несобственных» функциях. Так, в течение ряда лет успешно реализуются на практике отмеченные нами в процессе работы над кандидатской диссертацией «Русский глагол в повествовательном жанре XVII века (семантическое образование форм времени)» возможности использования результатов исследования для анализа стилистических функций форм времени в старших классах. Во-первых, исключительный интерес вызывает у учащихся материал исследования. Повествовательный жанр XVII века объединяет и типичные образцы жанра, ориентированные на событийное воспроизведение действительности, и сатирические повести, построенные на нарочитом несоответствии стилистического и тематического планов художественной формы, в которых элемент литературной пародии оттесняет изображение действий на второй план. Как известно, в XVII веке писатели демократических кругов начали создавать новую литературную традицию, дающую свободу художественному домыслу, побуждающую автора вдумываться в психологию как своих героев, так и своих читателей, следовательно — искать точного выражения нюансов языка и широко использовать выразительные средства разговорной речи эпохи. Использование фрагментов текстов повестей позволяет познакомить учащихся с такими особенностями текстов XVII 318 века, как сосуществование старых и новых грамматических форм, находившихся в отношениях свободного варьирования и широкое развитие грамматической синонимии, показать особенности конкретной повести: личность автора, уровень его начитанности в древней и современной ему русской литературе и его критерии правильного и допустимого, художественные задачи повести и способы их решения [8]. Во-вторых, изучение омонимии грамматических форм имеет в отечественном языкознании давние традиции: уже в XIX веке ему посвящались труды К.С. Аксакова [1], Н.П. Некрасова [4], А.А. Потебни [6]. В исследованиях XX столетия использование одной формы времени в функции другой традиционно квалифицировалось как морфологическая транспозиция [7, с. 79]. Трактовать его как семантическое формообразование позволили разработка теории функциональной грамматики [2] и работы ученых Казанской лингвистической школы В.М. Маркова [3] и Г.А. Николаева [5]. Автором установлено, что в старших классах школы целесообразнее использовать понятие «грамматическая метафора», которое, с одной стороны, достаточно полно отражает сущность явления, а с другой — позволяет установить показательные аналогии в процессе осмысления языкового материала, продемонстрировать сходство метафоризированного слова и метафоризированной формы. В-третьих, складывание особенностей функционирования форм времени на протяжении исторического развития русского языка шло параллельно и взаимосвязанно со становлением видо-временной системы. Почти все особенности употребления форм времени, отраженные в повестях XVII века, характерны и для современного русского языка. Сопоставить глагольные метафоры в художественных текстах XVII и ХХ столетий — значит показать тождество моделей взаимодействия формы времени со значением контекста, которое и в XVII веке, и в наши дни выражается одинаково — грамматическими, лексическими или комбинированными средствами. Так, форма настоящего времени в контексте получает значение прошедшего: И уже видим турок на стенах много. И тут мы единогласно закричали («Сказочная» повесть Азовского цикла). Подчеркнутое выражение процессуальности, свойственное этой форме, обусловлено категориальным значением несовершенного вида и позволяет представить прошедшее действие происходящим словно бы в момент речи, ср. в современном русском языке: Иду вчера по улице... Форма настоящего времени может получить в контексте и значение будущего: А ежели слушатца не будешь, то не иду к тебе во служение («Повесть о купце»); Аще нас господь бог от сия смерти избавит, то мы не будем в Азове городе жить и идем на Тихий Дон Иванович и построим мы, казаки, монастырь («Сказочная» повесть Азовского цикла). И в этом случае будущие действия представлены как процессы, одновременные моменту речи. В современном русском языке подобные фор319 мы получили название «настоящего времени намеченного действия»: Я будущей зимой уезжаю в Италию. Синтетическая форма будущего времени получает в контексте значение прошедшего — А се в мале дружне остались, уж стало переменитца некем — ни на единой час отдохнуть не дадут! («Поэтическая» повесть Азовского цикла) — которое осложняется модальными оттенками предположительного допущения, готовности к реализации (или нереализации, в зависимости от отсутствия или наличия отрицательной частицы) действия. В современном русском языке подобное употребление имеет ту же семантику: Денег даже давал, когда под пьяную руку приедет. Синтетическая форма будущего времени может получить в контексте и значение настоящего: А где он впросится ночевать, и он хочет и хозяина-то выжить («Повесть о Ерше Ершовиче»). Здесь значение настоящего неактуального также осложняется модальными оттенками (возможности, долженствования). Подобное употребление наблюдается и в современном русском языке: Право, позавидуешь иногда чиновникам. Инфинитив получает грамматическое значение будущего времени благодаря контексту, определяющему изображаемую ситуацию как следующую за моментом речи — Ну, мой друг, уже быть так, что владеть дочерью нашею плуту такому («Повесть о Фроле Скобееве») — причем это значение осложнено модальными оттенками возможности, неизбежности. Подобное употребление характерно и для современного русского языка: так же, как и в XVII веке, в случае употребления с отрицательной частицей инфинитив выражает значение невозможности осуществления действия в будущем: Мы любим друг друга, но свадьбе нашей не быть! Опыт автора показывает, что сведения об особенностях грамматической метафоры усваиваются учащимися успешнее, когда в учебный процесс включены и проиллюстрированы интересными примерами самые общие сведения о грамматической системе языка XVII столетия — начального этапа формирования русского национального языка, раннего периода стабилизации литературно-письменной нормы, признанной и оберегаемой обществом, государством, школой. Примечания 1. Аксаков, К.С. О русских глаголах / К.С. Аксаков // К.С. Аксаков. Сочинения филологические. — М.: Катков и К*, 1875. — С. 405-438. 2. Бондарко, А.В. Основания функциональной грамматики / А.В. Бондарко // Теория функциональной грамматики. Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. — Л.: Наука, 1987. — С. 5-39. 3. Марков, В.М. О семантическом способе словообразования в русском языке / В.М. Марков // В.М. Марков. Избранные работы по русскому языку: Сб. ст. — Казань: ДАС, 2001. — С. 117-135. 320 4. Некрасов, Н.П. О значении форм русского глагола / Н.П. Некрасов. — Спб.: Изд-во тип. и лит. И. Паульсона и К*, 1865. — 314 с. 5. Николаев, Г.А. Русское историческое словообразование. Теоретические проблемы / Г.А. Николаев. — Казань: Изд-во Казанск. унта, 1987. — 152 с. 6. Потебня, А.А. Из записок по русской грамматике. Т. 4. Глагол. Местоимение. Числительное. Предлог / А.А. Потебня. — М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. — 320 с. 7. Ремчукова, Е.Н. Морфологическая транспозиция как тип функционального варьирования грамматической формы / Е.Н. Ремчукова // Проблемы функциональной грамматики. Категории морфологии и синтаксиса в высказывании. — СПб.: Наука, 2000. — С. 79-90. 8. Сабитова, Р.Р. Русский глагол в повествовательном жанре XVII века (семантическое образование форм времени): Дис. ... канд. филол. наук / Р.Р. Сабитова; Казанск. гос. ун-т — Казань, 2004. — 148 с. 321 А.Г. Сагитова Сопоставительный анализ фразеологизмов с общим компонентом «нос-борын» в русском и татарском языках Объектом нашего исследования являются фразеологические компонентные парадигмы с общим компонентом «нос-борын» в русском и татарском языках. Сопоставительное исследование подобных фразеологических объединений, в основе которых лежит деривационный потенциал реалии, обозначаемой общим компонентом, позволяет выделить универсальное и специфическое в языковых картинах мира разных народов. Анализируемые формальные парадигмы включают в свой состав 40 ФЕ русского и 44 ФЕ татарского языка (по данным «Фразеологического словаря русского языка» под ред. А.И. Молоткова и «Татар теленең фразеологик сүзлеге» Н. Исәнбәтә). Из указанного количества фразеологических единиц (ФЕ) нами было выявлено 16 фразеологических пар, которые можно отнести к разряду межъязыковых фразеологических эквивалентов (МФЭ). Отметим, что наше исследование в данной его части опирается на структурно-типологическую классификацию фразеологизмов разных языков, предложенную Ю.П. Солодубом. Согласно Ю.П. Солодубу, МФЭ — это фразеологизмы разных языков, совпадающие по своей семантике, фразеологическому образу и стилистической характеристике. Они могут полностью заменять друг друга в соответствующем контексте при переводе с одного языка на другой. При этом очевидно, что сам фразеологический образ, то есть внутренняя форма, та «картинка», на основе которой осмысливается и воспринимается целостное обобщенно-переносное значение ФЕ, проявляется через его СК-прототип — сочетание слов, на основе переосмысления которого данный фразеологизм сформирован. Степень идентичности СК-прототипов разноязычных МФЭ позволяет выделить несколько разновидностей. Первую разновидность (МФЭ1) составляют межъязыковые фразеологические эквиваленты, которые характеризуются тождеством не только названных выше трех признаков (семантики, фразеологического образа, стилистической характеристики), но и полным соответствием единиц лексического и грамматического уровней СК-прототипов. К данной разновидности в наших компонентных фразеопарадигмах относятся следующие две пары ФЕ: из-под (самого) носа — борын астыннан; под (самым) носом — борын астында гына, борын төбендә (генә). При этом грамматические различия, обусловленные типологически разным строем языков, не учитываются. Вторая разновидность межъязыковых фразеологических эквивалентов (МФЭ-2) характеризуется нарушением полного соответствия СК-прототипов на лексическом уровне. Такой тип структурно-типологического 322 соответствия встречается достаточно редко, так как даже очень незначительное расхождение СК-прототипов на лексическом уровне обычно отражает и различие самих фразеологических образов. Среди фразеологизмов исследуемой компонентной группы нам не удалось обнаружить данную разновидность межъязыковых фразеологических эквивалентов. При всех перечисленных выше структурно-типологических соответствиях МФЭ третьего уровня сходства (МФЭ-3) разграничиваются на основе грамматических различий в оформлении их СК-прототипов. К МФЭ-3 относятся 10 пар разноязычных фразеологизмов, например: зарубить (себе) на носу — борынга киртләп»; не видеть дальше своего носа — борын астыннан ары күрмәү; вешать нос — борын асылындыру, борын салындыру; держать нос по ветру — борынны җил ягына тоту; водить за нос — борыннан сөйрәп йөртү и т.д. К последней разновидности МФЭ 2-3, предполагающей различие СК-прототипов сопоставляемых фразеологизмов как на лексическом, так и на грамматическом уровнях, относятся следующие 4 фразеологические пары: клевать носом — борыны белән чүпли (букв.: перебирает носом); под нос — борын аша сөйләү (букв.: рассказывать через нос); задирать нос — борынны югары тоту (букв.: держать нос высоко); совать под нос — борынына төртү (букв.: дотронуться до носа). Общее и типологически исключительно важное свойство всех разновидностей МФЭ — наличие у сопоставляемых разноязычных ФЕ тождественных образов. Если же фразеологические образы разноязычных фразеологизмов не тождественны, а только близки (нередко основным лингвистическим показателем этого являются определенные лексические несоответствия), то мы имеем дело с межъязыковыми фразеологическими соответствиями первой степени сходства (МФС — 1). В нашем исследовании к МФС — 1 можно отнести фразеологизмы: клевать носом — борын төртеп алу (букв.: быстро ткнуться носом); задирать нос — борынны күккә чөю (букв.: поднять нос к небу); борыны белән күкне сукалау (букв.: пахать его носом небо) борынын чөйгә элү (букв.: повесить (его) нос на вешалку); борыны төбендә (генә) (букв.: под носом); нос не дорос — борыны кипмәгән (букв.: (его) нос не высох) и т.д. МФС второй степени сходства (МФС-2) — это идентичные по своим значениям и стилистической окраске фразеологические единицы, которые, хотя и различаются специфически национальными фразеологическими образами, но построены тем не менее по единой фразеологической модели. В нашем материале подобные фразеологические соответствия не обнаружены. Таким образом, проанализированный нами материал свидетельствует о том, что лишь в 16 парах ФЕ сопоставляемых языков наблюдается полное совпадение значений, фразеологических образов и стилистических характеристик, в 8 парах ФЕ обнаруживается не тождественность, а только близость фразеологических образов. 323 Контрастивный анализ межъязыковых фразеологических эквивалентов с идентичным компонентом позволил выявить их некоторые одинаковые семантические характеристики. Так как нос является органом обоняния, то неудивительно, что в обоих языках фразеологизмы выступают в значении «чуять, чувствовать»: бросаться (ударять) в нос, борынына да кермәгән, борыны (ис) сизә. К общим чертам сопоставляемых языков относится то, что фразеологические значения некоторых МФЭ мотивированы теми движениями, которые человек может производить со своим носом, а именно: поднять вверх, опустить, морщить, крутить и т.д. При этом данные ФЕ отражают общую для сопоставляемых языков жестовую символику: поднятый нос — знак высокомерия, опущенный — покорности, упавшего настроения, сморщенный — символ пренебрежения, недовольства. Другие ФЕ образованы вследствие метафорических переносов, в основе которых лежат наблюдения человека над окружающей действительностью, в том числе за повадками животных: клевать носом — борыны белән бодай чүпли, держать нос по ветру — борынны җил ягына тоту, водить за нос — борыннан сөйрәп йөртү. Идентичными признаками сравниваемых фразеопарадигм является также наличие в их составе ФЕ, которые характеризуют человека негативно, указывая на его: а) ограниченность: не видеть дальше своего носа — борын астыннан ары күрмәү; б) неопытность: нос не дорос — борыны кибеп җитмәгән; в) высокомерие, зазнайство: задирать нос — борын күтәрү; г) приспособленчество, беспринципность: держать нос по ветру — борынны җил ягына тоту . Общность семантики русских и татарских фразеологизмов с единым компонентом, на наш взгляд, вызвана прежде всего идентичностью основных мыслительных процессов человека и, как следствие, тождественностью образно-понятийных ассоциаций. Вторым фактором, способствующим интенсивному развитию межъязыковых фразеологических эквивалентов, несомненно, можно считать калькирование, являющееся порождением массового татаро-русского билингвизма. Однако разграничение «собственно фразеологизмов» и продуктов калькирования представляет собой весьма сложную задачу, успешное решение которой требует серьезных историко-этимологических исследований в области сопоставительной фразеологии. Примечания 1. Исәнбәт, Н.С. Татар теленең фразеологик сүзлеге. Ике томда. 1 том. — Казан: Тат. кит. нәшр., 1989. — 495 бит. 2. Молотков, А.И. Фразеологический словарь русского языка. — М., 1986. — 675 с. 3. Солодуб, Ю.П. Современный русский язык. Лексика и фразеология / Ю.П. Солодуб, Ф.В. Альбрехт. — М., 2002. С. 207. 324 З.Ф. Сәләхетдинова Тарихи әсәрләрдә кулланылган төрки-татар катламын тәшкил иткән искергән сүзләр Чор, төбәк, шундагы даирәләрнең сулышын, колоритын төсмерләү, тарихта сурәтләнгән каһарманнарның асыл йөзен сурәтләү өчен әдипләр үзләренең әсәрләрендә милли тел байлыгын мөмкин кадәр тулырак файдаланырга, бар җегәрен, моңын эшкә җигәргә тырышалар һәм шушы максатка ирешү өчен әледән-әле әдәби тел нормаларыннан кулланылыш дәрәҗәсе ягыннан беркадәр аерылып торган, пассив кулланылышта йөри торган искергән сүзләр катламын да кулланалар. Вахит Имамовның тарихи әсәрләрендә дә искергән сүзләр байтак очрый. Язучы мондый пассив кулланылыштагы лексик берәмлекләр ярдәмендә «Сәет батыр», «Татар яугирләре», «Татарлар Пугачев явында» әсәрләрендә XVIII гасыр тарихында аерым урын алып торучы Пугачев явын, «Казан дастаны» романында Казан каласына нигез салынган чорлардагы вакыйгаларны зур осталык белән сурәтли. «Утлы дала» дип исемләнгән яңа романында ул халкыбыз тарихының тагын да тирәнрәк катламнарына үтеп керә. Исемнәре бөтен дөньяга билгеле Чыңгызхан, Колгали, Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, Всеволод Зур Оя образлары аша Рус һәм Болгар дәүләтләре, татар, монгол һәм кыпчак халыкларының ХII-ХIII гасырлардагы тормышыннан тарихи сәхифәләрне ачып сала. Әлбәттә, бу әсәрләрдә кулланылган искергән сүзләр арасында тарихи генетик яктан караганда төрки-татар катламын тәшкил иткән искергән сүзләр дә бар. Төрки-татар катламын тәшкил иткән искергән сүзләрне өйрәнү мондый лексик берәмлекләрнең тематик яктан алты төркемгә караганлыгын күрсәтте. 1. Иҗтимагый-сәяси төшенчәләрне белдерүче сүзләр: бәк, би, олугбәк — идарәче ‘вождь, князь’, карачура, карабаш — гади кара халык ‘простой народ, чернь’, кырнак — кол кыз ‘рабыня’, салкын таш — җәза бирү урыны ‘место наказания, место пыток’, туснак иң ярлы кеше ‘самый бедный человек’, ясак — крестьяннардан һәм мещаннардан җан башыннан алына торган салым ‘подать, дань’ һ.б. «Җитмәсә, ул тезләнүчеләрне аксөякләргә, карачураларга аерып тору да юк. Йә мин ни өчен шул карабаш белән рәттән торыйм» [1, б. 227]... «Кол кайгысы — бер качмак, би кайгысы — бер чапмак» [4, б. 192]. «Болгар олугбәге Хаммат кырнакларына чаклы үзе белән алган» [1, б. 5]. «Бүген җинаятьләре ачылган гыйсъянчыларны Салкын таш каршында гадел җәза көтә» [4, б. 202]. «Син бит алар өчен фәкать туснак кына» [2, б. 15]. «... мин сезне элек түләп килгән ясак һәм салымнардан, податьлардан (бурычлардан) азат итәм» [3, б. 4]... 325 2. Сугыш һәм хәрби эшләргә караган сүзләр: алпар — тоташ тимер көбәгә төренгән сугышчы ‘рыцарь’, алай — гаскәри берәмлек ‘полк’, алапа — хәрбиләргә түләнә торган хезмәт хакы ‘зарплата воинов’, аманат — мәмләкәт иминлеге өчен озатылган кеше ‘заложник, заложница’, атчабар — ашыгыч хәбәр китерүче ‘гонец’; йөзбашы — йөз кешелек (‘сотник’), меңбаш — мең кешелек (‘тысяцкий’), унбаш — ун кешелек (‘десятник’) отряд җитәкчесе; кизәк кылу — орышта беренче булып сугу чираты ‘возможность нанести удар в бою первым’, күрем — бер мең арба яки тирмәдән торган боҗра формасындагы хәрби лагерь ‘курень’, нөгәр — гаскәри берәмлек ‘отряд’; саугат — сугыш, яу тоткыны ‘военнопленный’, сыбай — гаскәр, отряд башлыгы, офицер мәгънәсендә ‘офицер’, угълан — ныклы коралланган җайдак ‘вооружённый всадник’, сәрпи ук — тигез колаклы еракка оча торган ук ‘стрела’, утчагыр — утлы чүлмәк ыргыта торган җайланма ‘катапульта, огнемет’, шайман — сугыш киемнәре һәм кораллары ‘военная одежда, оружие’, шәрҗир — нефть тутырылган металл чүлмәк, аны нефтенә ут төртеп очыра торган булганнар (‘шәрә җир’ сүзеннән ясалган) ‘металлический горшок, наполненный нефтью’ һ.б. «Иң мөһиме: бер мең кешелек алпарлары, газиләре, угъланнары белән Габдулланың уртанчы малае Габделваһап шунда» [4, б. 9]. «Һәммәсе дә алайлары, нөгәрләре, чирүләре белән килеп җитәчәкләр» [1, б. 6]. «Алапа хакына ялланган газиләр арасында да сантыйлар җитәрлек бит» [1, б. 20]. «Каган ятагына аманат итеп озатылган» [1, б. 103]... «Киев юлыннан ут капкан шикелле бер атчабар килә» [4, б. 5]. «Кардашевский йөзбашы Мәсгуть Назыйровны шундук асып үтерә» [3, б. 38]... «Яуда кизәк кылу — мәнем хокукымда» [4, б. 99]. «Чөнки аңа буйсына торган ыруның байтак күремнәре Онон белән Керулен елгалары арасында җәйләүләр буйлап таралган» [4, б. 63]. «Мин чирүдә меңбаш булып барам» [1, б. 37]. «Анда кем яши соң? Саугатлармы, әллә качаклармы» [4, б. 54]? «Сыбайларның берсе дә өйләреннән чыга алмаган» [4, б. 201]. «Рахман нөгәрендә унбашы булып йөргән бер пошмасы имән манара баскычында черем итеп утырган үз ишедәй икенче боламык сакчыга килеп төртелгән бит» [1, б. 69]». Оста мәргән өчен һичбер кыенлык юк, дошман итсә, ул бәкне инде күптән сәрпи ук очына утырта ала иде» [4, б. 104]. «— Яңа утчагыр ясарга фәрман биргән идем» [4, б. 60]. «Беришләренә көбә, очлым, кылыч ише шайман кирәккәндер» [4, б. 48]. «Шәрҗир шартлатканнар» [4, б. 60]. 3. Тормыш-көнкүрешнең төрле якларына караган төшенчәләрне белдерүче сүзләр: Айкапу — өсте ай шикелле түгәрәкләп эшләнгән «Алтын капка ‘ворота, верхняя часть которой похожа на луну’, батман — үлчәү берәмлеге ‘батман’, капу — капка ‘ворота’, чабагач — ашлык, киндер һ.б. сугу өченозын күбәкнең очына каеш белән агач тәпәч беркетелгән корал ‘цеп, молотило’, читән — бастырып яки буйга үрелгән чыбыклардан ясалган киртә ‘плетень, изгородь’ һ.б. 326 «Безгә мәгъриб яктан килеп Айкапу аша керү отышлырак булыр» [4, б. 47]. «Казан өязеннән тагын йөз алтмыш мең сум акча һәм йөз сиксән мең батман икмәк тиеш, Никита Алферьевич» [2, б. 110]. «Монысы — Шәрекъ капу» [4, б. 47]. «Арыш көлтәләрен чабагачлар белән кыйнарга чыккан игенчеләр кебек, ...чабаталарын сөйрәп атлауны гына беләләр» [1, б. 136]. «Ә барыбер ул әнә һәрьяктан биек ур, тирән чокыр, куе читән белән әйләндереп алынган» [4, б. 26]. 4. Һөнәр-профессия өлкәсенә караган сүзләр: битекче — язу-сызу эшен башкаручы ‘писарь’, кушчы — кәрвандагы хезмәтче ‘слуга в караване’, танбурчы — танбурда уйнаучы ‘барабанщик’, үгетче — үгет-нәсихәт, киңәш бирүче ‘наставник, увещатель’, чапкын — нинди дә булса ашыгыч хәбәр, йомыш белән җибәрелгән кеше ‘гонец, курьер’ һ.б. «Язгы тургай төсле очына башлаган хан ак чатыр янында уклау йотып торган битекчеләргә карап әмер бирде» [1, б. 205]. «Тугыз коймак дигән тәбәнәк кенә таулар ышыгына килеп егылгач, торгакларкушчылар саксыз-күзәтүсез калдырдылар аны» [1, б. 205]. «Алар янына үгетчеләр җибәрсәк, бәкләргә ияреп, Әтилдәге барча болгар кузгалыр дип уйлыйм» [1, б. 14]. «Бар тарафтан пайтәхет капкаларына ак күбеккә баткан чапкыннар чабып-очып кына кереп тора» [1, б. 5]. 5. Кешенең эчке һәм тышкы сыйфатларына, психологик кичерешләргә бәйле төшенчәләр: олпат — хөрмәтле ‘почтенный’, олуг — бөек ‘великий’, сөлтек — карачкы ‘пугало’, тукал — мүкләк ‘пронырливый’ һ.б. «Аны вилаять халкы «Шөкрия-Аккош» дип олпатлап атый башлыйлар» [4, б. 38]. «Андрейның әтисе, олуг кенәз булып саналган Изяславны Киевтан куа» [4, б. 33]. «Гадел орышка чык, тукал, сөлтек» [4, б. 100]. 6. Өс-баш һәм аяк киеме атамалары: кәвеш — милли йомшак күннән тегелгән кунычсыз аяк киеме ‘кавуши’, сәхтиян читек — сәхтиян күннән (сәхтиян — сафьян ‘кәҗә яки сарык тиресеннән эшләнгән юка һәм йомшак күннән’) тегелгән озын кунычлы аяк киеме ‘ичиги’, чүәк — җиңел һәм йомшак аяк киеме ‘чуваки’ һ.б. «Иске кәвеш хәленә төшкән кадерсез җайдакларның күбесе хәзер җиргә чокып ясалган кысан куышларда яшәп ята» [1, б. 68]. «Бер рәттә балчык чүлмәкләр, башкаларында сугыш кораллары, тимер йозаклар, төрәнле сабаннар, балталар, агач өстәлләр, камыт, сәхтиян читек һәм күн чүәкләр, тире, бал бар иде» [4, б. 24]. Төрки-татар катламын тәшкил иткән искергән сүзләр арасында тематик яктан сугыш һәм хәрби эшләргә караган сүзләр күбрәк кулланылган. Бу аңлашыла да, чөнки без тикшергән тарихи әсәрләрдә, алда әйтеп үтелгәнчә, сугыш һәм көрәш вакыйгалары сурәтләнә. Төрки-татар катламын тәшкил иткән искергән сүзләрне грамматик яктан өйрәнү мондый лексик берәмлекләрнең күбесенең исем категориясенә (аксөяк, биләмә, туснак, йөзбашы, шәрҗир, капу, 327 читән һ.б. ), кайберләренең сыйфат сүз төркеменә (олпат, олуг, соран, сөлтек, тукал, чонтык һ.б. ) караганлыгын күрсәтте, ә башка сүз төркеменә караган сүзләр (кизәк кылу — фигыль, илә — теркәгеч һ.б. ) бик аз очрады. Вахит Имамовның тарихи әсәрләрендә кулланылган төрки-татар катламын тәшкил иткән искергән сүзләр ерак үткәннең колоритын, рухын тоярга, борынгы бабаларыбызның сөйләм үзенчәлекләрен чагылдырырга ярдәм итәләр. Шуларны укып, без үзебезне дә шул дәвер кешеләре арасында итеп тоябыз. Борынгы төшенчәләр безнең бүгенге сүз запасын ишәйтә төшәләр. Шушы сүзләрдән башка әдип чынлык иллюзиясен тудыра алмас иде. Әдәбият 1. Имамов, В.Ш. Казан дастаны / В.Ш. Имамов. — Казан: Тат. кит. нәшр., 2005. —239 б. 2. Имамов, В.Ш. Сәет батыр / В.Ш. Имамов. — Яр Чаллы: «КамАЗ» газ-кит. нәшр., 1994. —495 б. 3. Имамов, В.Ш. Татар яугирләре / В.Ш. Имамов. — Казан: «Мәгариф» нәшр., 2003. —335 б. 4. Имамов, В.Ш. Утлы дала / В.Ш. Имамов. — Казан: Тат. кит. нәшр., 2001. —432 б. 328 Д.А. Салимова Русский язык в билингвальной аудитории: культурологический аспект 27-летний опыт преподавания на филологическом факультете нашего вуза дает основание утверждать: интерес к русскому языку у студентов-татар огромен, при этом подход к изучению «великого и могучего» часто бывает связан с общереспубликанской языковой политикой. В нашей билингвальной республике отношение к русскому языку было и остается — на первый взгляд — бесспорно позитивным, в то же время проблематичным и сложным, если всмотреться вглубь. Рубеж II-III тысячелетий в России в целом и национальных республиках породил массу нерешенных задач, касающихся теоретикопрактических проблем языка, языковой реформы в России, лингвокультурной интеграции многонациональной языковой общности РФ, культуры родной и неродной речи, влияния на нее других речевых иноязычных стихий в современном мире, места русского и татарского языков в школьной и вузовской учебных программах. Вопрос о состоянии, функционировании языков на современном этапе вызывает у специалистов (да и просто у носителей языка) совершенно противоположные мнения-реакции. Одни считают, что настал период деградации, ухода лучших языковых традиций и закономерностей, что происходит утеря лучших черт как языка в целом, так и языковедения; другие утверждают обратное: современное состояние есть закономерный этап в развитии, совершенствовании языков и все идет правильно, по нормам и универсальным законам функционирования языков. Если для приверженцев первой точки зрения сегодняшнее обилие «американизмов» в русской речи молодежи и средствах массовой агитации, а в речи татар — обилие русских элементов — это несомненная драма для национального литературного языка, для второй — это элемент закономерного прогресса, обогащение языка новыми терминами и понятиями, совершенствование лексики языка за счет интернационализмов, проявление всеобщей универсальной тенденции сближения, интеграции языков. Видимо, истина, как всегда, «лежит где-то посередине». Не впадая в отчаяние и не преувеличивая роль заимствованной лексики в системе современного языка, нельзя не признать необходимость целенаправленной деятельности целого ряда органов государственных и образовательных структур для обеспечения полновесного функционирования языков в системе би-, даже полилингвизма. Если «ставить на весы» проблемы состояния культуры двух государственных языков в РТ, русского и татарского, озабоченность в первую очередь вызывает татарский, язык коренного населения респуб329 лики. Осознание и понимание этого факта ни в коей мере не должно отвлекать внимания исследователей-лингвистов (а таковое, к сожалению, становится тенденцией) и от сегодняшних проблем русского языка. Дело в том, что язык великого Пушкина, особенно культура русского языка, нуждается если не в защите, то в серьезном перевороте в сознании носителей как русского, так и татарского языков. При этом речь о некоей дискриминации русского языка вовсе не идет — проблема действительно в сознании и уровне культуры самих носителей языка. В условиях же двуязычия в республике состояние и функционирование языков осложняется еще и интерферентными явлениями, что проявляется как в акценте, так и в грамматико-стилистических нарушениях норм как русской, так и татарской речи билингвов. На наш взгляд, распространенное мнение о том, что «для татар достаточно и среднего владения русским языком, он для нас не родной», не только не справедливо, но и опасно. Небрежное отношение к русскому языку практически всегда сопровождается и таким же отношением к родному, ибо нельзя знать, любить и изучать одни языки, пренебрегая нормами другого. Отношение к языку — это отношение к культуре и народу в целом. В то же время нельзя не отметить и другое: в последнее время в республиканской печати все чаще публикуются материалы «озабоченных носителей русского языка», недовольных тем, что в наших школах на изучение татарского отводится большое количество часов и что это идет за счет уроков русского языка и что одной из причин слабого владения русским языком для русских становится татарский язык. «Озабоченные» же носители татарского языка проблемы родного языка связывают исключительно с ролью и местом русского языка в общеобразовательной системе, т.е., по их мнению, препятствием реализации татарского языка как государственного является русский язык. Это глубокое заблуждение, ибо, как мы уже отметили, изучение и освоение языков — это феномен, обогащающий культуру и нравы людей, совершенствующий общеязыковую подготовку, что шлифует в свою очередь лингвистическое чутье и языковую логику вообще; языки в сознании и мышлении билингва взаимообогащаются, развиваются как системы, отражающие неязыковую реальность. Это понимали лучшие представители татарской национальной духовной культуры. Так, известный татарский ученый Г. Утыз-Имяни (1754-1834) квалифицировал знание русского языка как сорок первую заповедь татарина-мусульманина, а выдающийся татарский историк и богослов Шигабутдин Марджани связывал прогресс своего народа с общим прогрессом России и с русским языком. Небезынтересен еще один факт: распределение часов по дисциплинам в Казанской татарской учительской школе (1876 год) выглядело следующим образом: магометанское вероучение — 9 часов в неделю, арифметика с геометрией — 18, география — 8, основы педагогики и дидактики — 4 часа, чистописание и рисование — 10 часов, на изуче330 ние русского языка (в татарской аудитории) отводилось 27 часов! [Байрамова: 37]. Критика и истеричные возгласы татарских националистов относительно того, что в школах мы изучаем не родной татарский язык, а «имперский русский» (цитаты из «Шахри Казан»), мягко говоря, на историческом фоне звучат очень неубедительно. Выходом из этой ситуации является одно: пересмотреть нашу позицию по отношению к языку вообще (русскому, татарскому); отнестись к языкам не как к учебным предметам или только как обязательному вынужденному средству общения, а осмыслить и понять следующее (точнее, еще раз вспомнить, ибо речь идет об общеизвестных субстанциях). Язык вообще и отдельный какой-либо язык (русский и татарский) в частности — великий феномен, это неисчерпаемое богатство и ценность, клад, хранящий в себе всю информацию об истории, жизни, просвещении и культуре, науке и литературе, информацию о мировосприятии и мировидении народа. Не зря в лингвистике сегодняшней самым актуальным признается принцип антропоцентризма (язык в человеке и человек в языке); всесторонне исследуется так называемая языковая картина мира. Язык — это зеркало души и ума нации, а к душе отнестись пренебрежительно и не считаться с умом нельзя, ибо это противоречит законам общечеловеческим, веками установленным. Это истина-постулат, которую должны усвоить не только студенты-филологи, но и все носители языка. Наш педуниверситет вносит серьезный вклад в дело популяризации русского языка в республике. Мы используем все рычаги и возможности на совершенно разных уровнях. Например, преподаватели языковых кафедр включаются в состав экспертов при проверке ученических работ на ЕГЭ по русскому языку, я являюсь членом творческой комиссии «Русский язык в Республике Татарстан», созданной при Кабинете министров РТ. Комиссия, членами которой избраны ведущие вузовские специалисты-русисты и школьные учителя, работники радио-телевидения, редакций, координирует действия всех образовательных учреждений, имеющих отношение к функционированию и преподаванию русского языка: это заседания УМО, различные конкурсы, олимпиады по русскому языку, анализ состояния речевой культуры в республиканской периодической печати и т.д. Например, по инициативе комиссии в русскоязычной газете «Республика Татарстан» уже больше года открыта рубрика «Прописные истины», где ведется беседа специалиста по интересным и спорным случаям речеупотребления, часто примеры включаются по просьбам и вопросам читателей. Мы прекрасно осознаем, что любовь и уважение к русскому языку, литературе, заинтересованность языковым богатством можно воспитывать, используя материал историко-культурологического плана, потенциал регионального компонента; если литературно-лингвистический аспект будет представлен на историческом фоне и имеет отношение непосредственно к их родному краю. Благо наш край богат 331 именами, которые могут стать духовными лидерами или существенно значимыми для молодежи. Это имена И.И. Шишкина, Н.А. Дуровой, М.И. Цветаевой, Д.И. Стахеева, С.Т. Романовского и др. В этой связи нами ежегодно проводятся международные чтения: Цветаевские (2002, 2004, 2006, 2008) и Стахеевские (2001, 2003, 2005, 2007), на пленарные и секционные заседания которых приглашаются студентыфилологи. Аспиранты занимаются творчеством указанных авторов в рамках научного направления «Забытые имена». Например, только за последние 3 года защищено 4 диссертации по творчеству Д.И. Стахеева, ведутся исследования по текстам С.Т. Романовского. Так учащиеся убеждаются в том, что слово, написанное, произнесенное их земляками, привлекает внимание многих ученых, в том числе и зарубежных, и не только заслуживает большого человеческого уважения благодаря его текстовой оформленности, но и становится предметом научного исследования. Самый эффективный путь к полновесному функционированию обоих языков в нашей республике, мы считаем, — это введение своего рода языковых цензоров, т.е. специалистов-языковедов при каждой организации, учреждении для того, чтобы каждый документ (договор, правила, инструкции, объявления, рекламные щиты) был оформлен в соответствии с нормами русского языка. Сегодня на улице, в больницах, аптеках, торговых учреждениях очень редко увидишь грамотные записи. При введении таких должностей ответственность за языковые ошибки легла бы на кого-нибудь персонально. Самое главное, ученики и студенты видели бы, что за языковые неточности кого-то наказывают и что за это тоже надо отвечать. А в сегодняшней ситуации, когда сплошь и рядом языковые опусы и никто на это внимания не обращает, трудно привлечь внимание молодого поколения к этому аспекту. Следующий путь — включение в работу сильного потенциала (как это ни парадоксально на первый взгляд) родного языка. Студенты татарско-русского и татарско-иностранного отделений начинают относиться к русскому языку совсем по-другому, когда мы с ними начинаем изучать курс «Теории и практики художественного перевода», когда убеждаются в том, что качественный русский перевод многих татарских авторов позволяет придать всемирное звучание замечательным образцам татарской литературы. Без русского языка-посредника не были бы возможны переводы на английский, французский, немецкий языки таких авторов, как Габдулла Тукай, Муса Джалиль. Весьма действенным оказалось также участие наших студентов в международных проектах. В частности, наш факультет принимает непосредственное участие в издании международного электронного журнала «АлТаБаш», редколлегия которого работает в Берлине (редактор наша выпускница инфака Венера Вагизова), материалы издаются одновременно на трех языках: немецком, русском и татарском. Перевод текстов, сравнениесопоставление специфики экспликации универсальных языковых ка332 тегорий, средств языковой выразительности и т.д. дает нам возможность совершенствовать, углублять и знания, и языковое чутье. И, наконец, все проводимые нами мероприятия, занятия, ряд лингвистических учебных дисциплин дают ощутимый результат при одном условии (назовем его лингвистическим термином «прагматикон»): студент, учащийся должен понимать, сегодня язык, речь каждого гражданина страны — это показатель его личностных качеств. Умение хорошо говорить, писать является одним из важных требований самореализации обучающихся в будущей деятельности, и не только в профессии учителя-словесника. Сегодня далеко не каждый выпускник филологических факультетов идет в школу преподавать язык и литературу. Куда бы молодой специалист ни шел работать, где бы он ни находился: у себя в районе или в далеком российском городе, первой оценкой будет его речевая компетентность (как он представляет себя, как оформляет деловые бумаги, как выступает и т.д.). Просвещенный современный руководитель прекрасно осознает, что специалист прежде всего — это языковая личность и его карьера во многом будет зависеть от его речевых способностей (хороший пример в этом плане — лидеры нашей страны Д.А. Медведев, В.В. Путин, А. Иванов, Б. Грызлов). Наши же республиканские лидеры, например спикер Госсовета Фарит Мухаметшин, вице-премьер Зиля Валеева, министр образования и науки Наиль Валеев говорят (нам приходилось много раз слушать их публичные выступления на чистейшем русском и татарском языках) на обоих государственных языках правильно, точно, эмоционально, логично и последовательно, возможно, в их карьерном росте немаловажную роль играла и их высокая языково-речевая компетентность. Такая акцентированная установка (назовем это своеобразным неонеогумбольдтианством) на карьерный рост, в том числе и посредством лингвистических умений и навыков, несомненно, дает положительный эффект в нашей работе. Язык, родной язык прежде всего — это и средство продвижения к самоцели, это и глубина, совершенство, богатство, это загадочный мир, который тысячелетиями приковывал внимание как языковедов, так и философов, плохо знать его просто немыслимо в современном научном и в то же время нравственно ориентированном мире. 333 Л.Р. Сафина Гендерная обусловленность прецедентных ФЕ с компонентами-именами собственными Исследования языковых феноменов в современной лингвистике определяются переходом на антропоцентрическую парадигму. Данный подход характеризует язык с учетом «человеческого фактора», определяющего социальную, культурную и когнитивную ориентацию индивида в мире. Языковую личность прежде всего характеризует гендер (социокультурный пол). Социокоммуникативное и лингвокультурологическое направления, обусловливающие гендерную лингвистику, сосредоточивают свое внимание на определение специфичных социолингвистических гендерных характеристик и рассматривают представления, конструируемые в сознании и языке концептов «женственности» и «мужественности» (Е. Goffman, D. Cameron, S. Gall, P. Eckert, S. McConnell-Ginet, A.B. Кирилина, М.С. Колесникова, Е.С. Гриценко, Г.Г. Слышкин, И.В. Зыкова, и др.). Гендер трактуется с позиции социального конструктивизма. Данная теория социального конструирования реальности П. Бергера и Т. Лукмана строится на концепции постмодернизма. Языку в данной концепции отводится ведущая роль в представлении и конструировании различных сфер объективной реальности. Лингвистический способ, с помощью которого происходит такое представление, определяется в концепции Бергера и Лукмана как символический язык. Язык типизирует символические представления в смысловые зоны, создаваемые биографическим и историческим опытом. В результате такого накопления составляется социальный запас знания, который передается от поколения к поколению. Принцип социального конструкционизма в общем сводится к следующему: высказывания — это не просто слова или речевые акты, это «кирпичики», из которых складываются образы «себя» и «других», различные аспекты личности. В отличие от традиционных подходов, объясняющих реализацию социальных отношений в языке и речи с помощью принципа отражения, социальный конструкционизм утверждает, что и отношения, и проекции «Я» в речи и языке конструируются, а не отражаются [Макаров, 2003: 63-64]. Принцип социального конструкционизма соотносится с ключевым аспектом понимания гендера, который сводится к тому, что гендерные роли именно социально конструируются в языке и сознании, являясь преемственными и устойчивыми. Появление социоконструкционистской парадигмы, в частности и к понятию гендера в системе гуманитарных наук, обусловлено рядом теоретических и исторических причин, среди которых немаловажную роль сыграли направления научной мысли, возникшие в начале XX века, — либеральная мысль, социалистические традиции в общественной жизни (постмарксизм), психоанализ. Постмодернистская концепция утверждает, что реальность — это своеобразный «лингвистический трюк» нашего сознания: то, что человек воспринимает как данность, на самом деле социально и лингвистически сконструировано [Руднев, 1997:224]. При этом следует особо подчеркнуть, что социальный и лингвистический компоненты реальности в концепциях постмодернистов тесно взаимосвязаны: с одной стороны, язык вбирает в себя весь спектр социальных характеристик, разделяемых данным социумом, а с другой — посредством языка в сознании человека формируются данные социальные характеристики. [подробнее в диссертации]. 334 Термин «гендер», не отрицая половых различий, соотносится со всей совокупностью социальных, культурно-символических и психологических характеристик, приписываемых индивиду в социуме и формируемых в его сознании. Данный подход строится на постулате о том, что формирование гендерного поведения и конструирование представлений о нем в сознании обусловлено множеством факторов — воспитанием, разделением труда, социальными и властными институтами. Под лингвистическим конструированием гендера в работе понимается «когнитивная деятельность импликативного характера, в основе которой лежит соотнесение языковых форм/сигналов с гендерными представлениями (ассоциациями, стереотипами, идеалами и пр.), являющимися частью универсума общих смыслов представителей данной культуры. Язык играет в этом процессе двоякую роль: неосознаваемого фона, фиксирующего гендерные стереотипы, идеалы и ценности посредством аксиологически не нейтральных структур языка, и инструмента, дающего возможность (вос)производства гендерных смыслов в социальной практике» [Гриценко 2005 (б): 9]. Для изучения конструируемых в татарском языке представлений, связанных с мужчинами или женщинами, а также способов формирования их оценки адекватным материалом могли бы послужить фразеологизмы как показатели исторически сложившихся представлений определенного лингвокультурного сообщества. В данной статье делается попытка раскрытия особенностей лингвистической репрезентации гендера в семантике единиц фразеологического уровня с прецедентными компонентами — антропонимами. Реализуется задача определения степени аксиологичности образной составляющей ФЕ, скрытой в прецедентном компоненте- антропониме при конструировании в сознании и языке культурно-специфических концептов «мужественности» и «женственности». Источником отбора послужил «Татар теленең фразеологик сүзлеге» (Фразеологический словарь татарского языка) в 2 томах Наки Исанбета. Были выбраны ФЕ с компонентом- антропонимом без уче Социальное понятие гендера связано с именами антропологов Гайл Рабин, Джоан Скотт, Моник Виттиг и ряду других [подробнее об этом см. Воронина 2000, 2001; Пушкарева 1998; Виттиг 2002; Воронина 2000; 2001]. Они связаны с теорией лингвострановедения, разработанной в 70–80-е гг. ХХ в. Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым (Верещагин, Костомаров 1976, 1980, 1990), а также с теорией языковой личности, предложенной Ю.Н. Карауловым в середине 80-х гг. ХХ в. (Караулов 1986, 1987). В рамках этой теории была тогда представлена концепция «прецедентных» тестов. Ими явились тексты «1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях; 2) имеющие сверхличностный характер, т.е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников; 3) обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» (Караулов, 1986). В концепции Ю.Н. Караулова они интерпретированы как важнейшая структурная составляющая языковой личности. В 1990– 2000-е гг. проблему прецедентности текстов культуры активно разрабатывают Д.Б. Гудков и В.В. Красных, а также — в координатах «карнавализации» языка — Н.Д. Бурвикова и В.Г. Костомаров. ФЕ — сокр., фразеологическая единица 335 та их гендерной маркированности по данным словарям. Общий объем выборки составил 108 единиц, преимущественное большинство составляют ФЕ компоненты, которых является мужское имя (90 %). Интерпретируя понятие «прецедентность», обратимся к мнению В.З. Дембянкова. Прецедентные тексты составляют когнитивную базу — определенным образом структурированную совокупность знаний и представлений, которыми обладают все представители того или иного лингвокультурного сообщества; когнитивную базу формируют не столько представления как таковые, сколько инварианты представлений (существующих и возможных) о тех или иных феноменах, которые хранятся там, в минимизированном, редуцированном виде. Прецедентным антропонимом или прецедентным собственным именем назовем индивидуальное имя, связанное или 1) с широко известным текстом, относящимся, как правило, к числу прецедентных (Халил-Галиябану), или 2) с ситуацией, широко известной носителям языка и выступающей как прецедентная (Насретдин,); 3) имена-символы, указывающие на некоторую эталонную совокупность определенных качеств (Суюмбике, Тукай). Вышесказанное дает основание допустить, что за индивидуальными именами собственными всегда стоит определенное лицо, на имя переходят и признаки его носителя, в том числе и гендерные, поэтому в речи оно может употребляться как прецедентный феномен. В ходе анализа сделанной нами выборки ФЕ в контексте представленной гипотезы были выявлены следующие проблемы. Во-первых, встала сложная задача определения степени референциального ограничения по признаку прецедентности имен собственных. Иными словами, можно ли считать, что имя собственное, как компонент ФЕ, является прецедентным. В примерах Галигә дуслыктан түгел, Могавиягә дошманлыктан; Гали кылычы (пәкесе) [кебек] прецедентность компонента — имени собственного Гали сомнений не вызывает, т.к. прецедентная основа подтверждается хрошо известными легендами из жизни пророка Мухамеда или именем героя татарского фольклора. А в случаях Гали бүркен Вәлигә,Вәли бүркен Галигә (кидерү) и Гали Вәлигә, Вәли Гаигә аудара (сылтый) считать ли употребление Среди собственных имен выделяются те, которые обозначают общеизвестные предметы или лица — индивидуальные имена собственные, или имена собственные с индивидуальными коннотациями (Ньютон, Пушкин), и общие имена собственные, или имена собственные без индивидуальных коннотаций (Елена, Сергей). Мөхәммәт пәйгамбәр үлгәннән соң хәлифәлек урынын алу өчен Гали сәхабә белән Могавия арасында озак, авыр сугышлар бара. Шул дауда Галигә дә, Могавиягә дә каршы йөргән бер иптәше: — Син Галигә кушылдыңмени? — дип соравына теге кеше: «Ләйсә ли хөбби Галиен бәл ли гадуин би могавия («Галигә мәхәббәтемнән түгел, бәлки Могавиягә дошманлыгымнан») дигән сүз белән җавап бирүеннән калган әйтем. Гали кылычы (пәкесе) [кебек] 1. Бик үткер пәке, хәнҗәр. Гали батырның сугышта берничә мең дошманның башын киссә дә тупаруны белми торган мифик үткен зөлфөкар кылычына тиңләп әйтүдән киткән әйтем.. 336 имени собственного Гали как прецедентный феномен, но который в данных ФЕ является частным случаем языковой игры, использованный для достижения определенного стилистического эффекта. Или компоненты- имена собственные использованы случайно, только ввиду популярности среди татарского населения имен Гали и Вали и их поэтической созвучности — как поэтический каламбур. Во вторых, с чем связяно то, что мужских имен собственных в ФЕ больше (практически 90 % из общей выборки ФЕ), чем женских. Возможно это связано с большими общественными и социальными функциями мужчин. Анализ исследуемого материала позволяет сделать вывод, что культурные представления о мужественности и женственности в татарской паремиологии кодируются как идеографически (в тематике паремий), так и на более глубоком уровне языковой структуры. Между названными уровнями существует корреляция, демонстрирующая гендерную асимметрию. В третьих, встречаются фразеологизмы с пецедентной маркированностью, где уровень изафетной связи гендерно обусловлен. Приведем примеры ФЕ, где компонент ФЕ — мужское имя собственное, аны Мәнди анасы (Гөләп җиңги дә) да белә или Байсар Бикәсе булып утыру. Говорит ли это только о том, что концепт «женщина», хотя и является многоуровневым макрофреймом, но чаще представлен в социально-бытовом контексте, отражающем взаимодействие социальностатусных ролей «муж» — «жена», где жена — несет не доминирующую функцию (она принадлежит мужу, роду, семье). Исходя из вышесказанного, степень актуальности прецедентного имени в конструировании лингвокультрологических гендерных представлений татарского народа не вызывает сомнений и требует тщательного изучения. Примечания 1. Дембянков, В.З. Язык СМИ и тексты политического дискурса. [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://evartist.narod.ru/ text12/09.htm_ftnref3. 2. Василевская, A.M. Синтаксические возможности имени собственного // Лингвистика и поэтика / Отв. ред. В.П. Григорьев. — М., 1979. 3. Бергер, П. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания / Пер. с англ. — М.: Медиум, 1995 [1966]. 4. Бергер, П.Л. Социология: Биографический подход // П.Л. Бергер, Б. Бергер, Р. Коллинз. Личностно ориентированная социология. — М.: Акад. Проект, 2004. С. 29 5. Гриценко, Е.С. Язык. Дискурс. Гендер. — Н. Новгород, 2005. 337 С.С. Сафонова Стилистические модификации предложений с семантикой интенсивности Проблемы стилистической дифференциации речи представляются существенными для современного этапа функционирования русского языка, т.к. он характеризуется определенным смешением и пересечением разных типов и жанров речи. В этом аспекте наиболее значимым представляется изучение языка публицистики как отражающего состояние современного социума, его нравственные и ценностные ориентиры. К числу заметных тенденций в современном русском языке можно отнести тенденцию сближения категорий оценочности и интенсивности, эмоциональности и экспрессивности, качественности и количественности и др. В сфере дискуссионных вопросов современной лингвистики обращает на себя внимание проблема рассмотрения такой приоритетной категории языка, как категория интенсивности в ее соотнесенности с количественностью, эмоциональностью и экспрессивностью. Количественность в языке понимают, с одной стороны, как семантическую категорию, представляющую языковую интерпретацию мыслительной категории количества, а с другой — как группировку разноуровневых средств языка, взаимодействующих на основе квантитативных функций, т.е. в аспекте функционально-семантического поля [7: 161]. Количество как универсальная понятийная категория, преломляясь в сфере других категорий, находит одно из своих выражений в языковой категории интенсивности через возможности репрезентации количественных модификаций величины признака. При рассмотрении соотнесенности категории количественности с категорией интенсивности можно опираться на основополагающие мысли И.А. Бодуэна де Куртенэ, которому наряду с общелингвистическими трудами принадлежит и работа «Количественность в языковом мышлении», где он отмечает, что категория количества, являясь одной из сложных логических категорий, имеет широкий диапазон значений плана содержания. Так, И.А. Бодуэн де Куртенэ, рассматривая лингвистическую категорию количественности наряду с количественностью размерной, пространственной, количественностью времени, длительности протекания некоторого процесса и количественностью числовой, относящейся и к пространству, и ко времени, выделяет количественность интенсивности как выражение количества (степени) признака [3: 313]. В то же время не менее важной для современной лингвистики является и его мысль о соотнесенности в языке категории количества, представляющей собой абстрактную категорию мышления человека, 338 с категорией качества: «...всякое качество основано на количестве, так как различия качественно отличающихся друг от друга предметов основаны, с одной стороны, на наличии определенных составных элементов, а с другой стороны — на отсутствии других элементов», а «сопоставление разных степеней качественности дало, с одной стороны, разные грамматические степени, а с другой стороны — обозначение разных степеней интенсивности...» [там же: 313, 319]. И, наконец, важной представляется его идея о том, что «значение напряжения и интенсивности некоторых элементов языкового мышления выступает наиболее выразительно в области семантики как со стороны интеллектуальной, умственной, внечувственной, так и прежде всего с чувственной стороны» [там же: 323]. Концепция Бодуэна де Куртенэ стимулирует изучение качественно-количественных отношений как таковых (В.З. Панфилов, А.В. Бондарко и др.), а также в их взаимосвязи с другими видами отношений. Широкая трактовка интенсивности восходит к идеям Ш. Балли, который под термином ‘интенсивность’ понимает «все различия, сводящиеся к категории количества, величины, ценности, силы и т. п., вне зависимости от того, идет ли речь о конкретных представлениях или абстрактных идеях» и далее уточняет, что «...количественная разница или разница в интенсивности является одной из тех общих «категорий», в которые мы вводим любые объекты нашего восприятия или нашей мысли» [2: 203]. Категория интенсивности входит в содержательный план и языковой категории качества, и языковой категории количества, и, следовательно, связывается с качественно-количественной категорией меры. Показательно, что В.З. Панфилов, рассматривая проблему становления и развития категории качества в языке, отмечает: «Логические категории, будучи отражением основных закономерностей объективной действительности, обнаруживают тесную взаимосвязь друг с другом... Степень взаимосвязанности этих категорий различна, в связи с чем логические категории группируются в «гнезда»... например, качество — количество — мера» [4: 3]. Категория интенсивности самым тесным образом связана с категорией меры, однако не является ее синонимом, поскольку категория меры обозначает количественные границы объективной определенности данного качества, а категория интенсивности — уровень развития признака в рамках данной меры, не влекущий за собой изменения качества. Из вышеизложенного следует, что категория интенсивности представляет собой частную разновидность категории количества, а именно: «недискретное, непрерывное количество», определяющееся «посредством измерения» (В.З. Панфилов). Термин ‘интенсивность’ в его применении к семантике в последнюю четверть XX столетия получил в лингвистике значительное распространение, что связано с развитием функциональной грамматики и 339 экспрессивной стилистики. Однако при сравнительно большом объеме литературы, так или иначе посвященной исследованию круга проблем, ассоциирующихся с этим термином, он не получил еще общепринятого толкования. О слабой разработанности проблемы свидетельствует и неполная репрезентация соответствующей терминологии в лингвистических словарях, и широкая трактовка категории интенсивности в лингвистических работах, где она соотносится во всех случаях с категорией количества, но не получает единого толкования (И.А. Бодуэн де Куртенэ, Ш. Балли, Н.А. Лукьянова и др.). Одни исследователи определяют интенсивность как функционально-семантическую категорию, другие — интенсивность связывают с денотативно-сигнификативным и коннотативным аспектами слова. В работах, посвященных кругу этих проблем, имеет место и понимание интенсивности как усиления выразительности, как доминирующей составляющей, систематически реализующейся в аффективной речи, идущее от идеи И.А. Бодуэна де Куртенэ [6: 23]. Категорию интенсивности в области понятийных, наряду с категорией меры количества, соотносят с категорией градуальности (Э. Сепир, И.И. Туранский, Н.В. Халина). В труде Э. Сепира «Психология градуирования» утверждается связь категорий количественности и интенсивности, причем подчеркивается первичность последней как выражающей приблизительное количество: «...градуирование как психологический процесс предшествует измерению и счету» [5: 43]. Актуальной для современной лингвистики является и его идея о том, что любое градуируемое значение не абсолютно, а относительно и содержит идею сравнения. Опираясь на идею Э. Сепира, рассмотрим функционально-семантическую парадигму сложноподчиненных предложений (далее — СПП) местоименно-союзного типа: Мировой океан настолько велик, что каждый год в нем встречаются все новые и новые виды обитателей, несмотря на всю экологию (ЭГ, авг. 01 г.). Отличительной чертой этих СПП является то, что качественноколичественные отношения представлены в них как способ описательной номинации, при которой субъект мысли прибегает к предикативным единицам следственной семантики. Категория интенсивности способствует взаимодействию в исследуемых нами предложениях явлений синтаксиса, лексики и фразеологии, а также их попаданию в зону нового, в зону актуализации. Нам представляется, что можно выделить четыре функционально-семантические модели данных СПП, поскольку семантика интенсивности, представленная в главной части за счет ее лексического наполнения, проявляется в них по-разному. Первую модель составляют СПП, в которых качественно-количественные отношения реализуются за счет контактного словосочетания, состоящего из опорного слова со значением интенсивности, и коррелята, усиливающего эту семантику: Проснувшись, Гера с такой 340 силой вырвала у него (Геракла) грудь, что часть молока выплеснулась в небо, образовав мириады звезд (КП, 11.07.01.). Вторую модель представляют СПП, в которых семантика интенсивности передается коррелятом, указывающим на высокую степень качества или действия, тогда как опорное слово сосредоточено на выражении статического или динамического признака без указания на его количественные характеристики: Бандерас не стал рассказывать, как он признался в любви Мелани, заметив только, что «эта сцена была настолько сюрреалистической, что Лую Бунюэль уж точно снял бы ее» (КП, 26.10.02.). Третью модель составляют СПП, в которых коррелят такой, наряду с количественной семантикой, приобретает и качественную характеристику в результате того, что в структуре предложений происходит процесс опущения опорного слова: Изношенность страны такая, что не избежать техногенных катастроф (КП, 20.10.00.). По определению Н.А. Андрамоновой такое явление характеризуется повышением «знаменательности указательного слова, сосредоточивающего в себе «общекачественную» и количественную семантику» [1: 15]. В четвертой модели исследуемых предложений представлен процесс, чаще наблюдаемый в разговорной речи, где, с одной стороны, коррелят, являясь средством выражения экспрессивности, получает структурную необязательность и допускает возможность его эллипсиса, а с другой — эллипсис исходных конструкций создается за счет исключения союза придаточной части, что придает модели динамизм и экспрессивно-эмоциональную окрашенность: На второй остановке народу набилось, что и рукой не пошевелить (КП, № 19, 2000 г.); Столько сапог за это время истоптала — не сосчитать (КП, 14.12.00.). Итак, рассмотрев взаимодействие категорий количествености и интенсивности, а также их репрезентацию в предложениях местоименно-союзного типа, можно сделать следующие выводы. Во-первых, категория интенсивности, как чрезвычайно важная, функционирующая на разных языковых уровнях, с одной стороны, соотносится с категорией количественности как частное к общему, с другой — переключается на коннотативный уровень, взаимодействуя с категорией экспрессивности. Во-вторых, в рамках сложноподчиненных предложений прослеживается явление так называемого семантического стяжения, состоящего в движении от лексического содержания к грамматическому. Примечания 1. Андрамонова, Н.А. Сложноподчиненные предложения с обстоятельственным значением в современном русском литературном языке: Автореф. дис... докт. филол. наук / Н.А. Андрамонова. — Л., 1979. — 36 с. 341 2. Балли, Ш. Французская стилистика / Ш. Балли. — М., 1961. — 394 с. 3. Бодуэн де Куртенэ, И.А. Количественность в языковом мышлении // Избранные труды по общему языкознанию / И.А. Бодуэн де Куртенэ. — М.: Изд-во АН СССР, 1963. — Т. 2. — С. 311-324. 4. Панфилов, В.З. Категория мышления и языка. Становление и развитие категории качества / В.З. Панфилов // Вопросы языкознания, 1976, № 6. — С. 3-18. 5. Сепир, Э. Психология градуирования / Э. Сепир // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. — М.: Прогресс, 1985. — С. 43‑78. 6. Скребнев, Ю.М. Экспрессивная стилистика и лингвистика субъязыков / Ю.М. Скребнев // Проблемы экспрессивной стилистики. Вып. 2. — Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. гос. ун-та, 1992. — С. 19-26. 7. Теория функциональной грамматики: Качественность. Количественность. — СПб, 1996. — 264 с. 342 М.К. Синдянкина Приемы передачи «времени города» в романе Андрея Белого «Московский чудак» Под хронотопом понимается пространственная и временная структура художественного произведения. Пространство и время вступают в сложные отношения внутри художественного целого, взаимодействуют, раскрываются посредством друг друга. Согласно концепции М.М. Бахтина, «приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство измеряется и осмысляется временем» [2, с. 122]. Следует отметить, что ведущую роль в литературном произведении исследователь отводит художественному времени. Основной характеристикой художественного времени является изменчивость (способность к сгущению, уплотнению и, наоборот, замедлению, растягиванию). Сложность исследования категории времени состоит в определении ее «художественной зримости» (М.М. Бахтин). Особым образом категория времени раскрывается в городском пространстве. Город как место свершения глобальных исторических перемен и подавления личности, ее порывов и стремлений находит отражение в прозаическом творчестве Андрея Белого (роман «Петербург», трилогия «Москва»). На материале романа «Московский чудак» (1926), открывающего трилогию «Москва», нам удалось выделить следующие приемы передачи «времени города»: 1) точное указание на время совершения действия, длительность события; 2) изображение перемещений героев; 3) восприятие времени персонажами романа; 4) передача изменений, происходящих в городской среде; 5) воспоминания героев; 6) изображение исторического времени города. Повествование в романе начинается воскресным августовским утром («Заводилися в августе мухи кусаки» [1, с. 19]), события которого показаны детально. Через подробное описание временной пласт, ограниченный несколькими утренними часами, расширяется. Коробкин «подвыставил нос из простынь», через мгновение «вскочил», оторвал мухе голову и, согнувшись над ней, некоторое время наблюдал, затем облекся в серый халат, «зашлепал к окну в своих шарканцах, настежь его распахнул и отдался спокойнейшему созерцанию Табачихинского переулка» [1, с. 20]. Если пробуждение профессора и перемещения от дивана к окну занимают минуты, то созерцание переулка способно вместить в себя гораздо больший, хотя и не определенный автором отрезок времени. События романа происходят в городском пространстве, что неизбежно накладывает отпечаток на временную структуру произведения. Течение времени в городе может быть показано через смену времени 343 суток, которая изображается косвенно (солнечные лучи, лунный свет, освещение комнат, фонари на улице): «серые сумерки», «опускалась ежевечерняя тень», «зеленовато-бутылочный сумрак», «со свечкою сочерна шел он» [1, с. 49]. По справедливому замечанию О.А. Чернейко, показать пространство можно, «описав вещи, предметы, субстанцию. Единственный способ изобразить время — показать движение либо вещей, либо взгляда. Движение взгляда в художественном произведении и выполняет функцию изображения времени» [4, с. 59]. Таким образом, именно перемещения героев создают временной пласт повествования. Неторопливые перемещения затягивают повествование («сядет, бывало, кусака такая на платье, переползая с него очень медленно» [1, с. 19]), стремительные, напротив, ускоряют ход времени (Коробкин перемещается в пространстве города «быстрым расскоком»). Однако не только перемещения создают временную составляющую хронотопа города. Через неподвижность героев переданы длительные отрезки времени: «Оба молчали: до сумерек» [1, с. 102], «Полчаса мы сидим, а — ни с места» [1, с. 93]. Минуты между наступлением сумерек и появлением луны показаны через течение мыслительной деятельности профессора: «обдумывал формулы» [1, с 51]. Описание состояния (душевного, физического) способно вместить в себя годы жизни персонажей, уплотняя и сжимая время: «Годами страдала она кровоточей из носу, страдала одышкой, вспыхивая в это время до корня волос и кровяность показывая подбородка второго, слегка опушенного реденьким крапом волос...» [1, с. 130]. Уплотнение времени может происходить при повторяющихся событиях и действиях: «Лизаша смеялась: все громче, все громче смеялась; все громче, пока из растерянных глазок не брызнули слезки: она — убежала» [1, с. 106]. Субъективное восприятие героями времени становится способом личностного бытия, характеризуя субъект, определенную личность. Жизнь профессора Коробкина, сделавшего открытие на стыке математики и механики, подчинена точным датам и быстрому течению времени. Жесты профессора порывисты, перемещения внутри городского пространства стремительны. Персонаж подчиняет себе ход времени, ускоряя его. Впервые читатель знакомится с ним августовским воскресным утром, в понедельник Иван Иванович читает лекцию в институте, торопясь на которую стремительно соскакивает с тротуара. Течение времени еще больше ускоряется, когда Коробкин выводит на доске перед аудиторией формулу («забегал мелом по доске»), и достигает своего апогея, когда герой попадает под проезжающий экипаж («квадрат и профессор внутри полой сферы вселенной — быстрее, быстрее, быстрее! Но вдвинулась вдруг лошадиная морда громаднейшим ускорением оглобли: бабахнула!» [1, с. 59, с. 61]). В домашнем пространстве семейства Коробкиных, напротив, время замедляется, что связано с его восприятием Василисой Сергеев344 ной, которая ведет почти застывший образ жизни в стенах дома в Табачихинском переулке. Неторопливое течение времени, когда Василиса Сергеевна читала стихи и «били часы над сквозным полушарием», нарушает появление в столовой собачки и Нади («ветер влетел вместе с Томочкой, песиком; и уж за ним ветерочком влетела Надюша»). Время приобретает динамику, но снова словно замирает, пока Василиса Сергеевна бросает пустые фразы («Казалось, что мелодрама в глазах Василисы Сергеевны не кончится; годы пройдут, а в словах и в глазах останется то же: в глазах мелодрама; в словах — власть идей» [1, с. 31-33]). Если в восприятии Мандро время лишь несколько замедляется («тащился на Ваньке»), то в пространстве его дома времени словно не существует вовсе, оно остановилось («часы из фарфора не тикали»). Жизнь Лизаши в этом лишенном временных ориентиров пространстве «текла», время проходило, не оставляя на ней отпечатка, она смотрела на жизнь города глазами стороннего наблюдателя: «Днями сидела она и слушала время: за годом ударит по темени молотом год; это — время, кузнец, заклепает тогда» [1, с. 66-68]. Время в городе может быть показано через изменения, которые происходят вокруг героев: меняется погода, люди, пространство. Отрезок времени может быть отмерен начавшимся и прекратившимся дождем («Прыснуло дождичком; дождичек быстро откаплел» [1, с. 53]), сменой времен года (повествование начинается в августе, профессор оправляется от болезни в течение осени («град щелкнул, ущелкнул; дожди заводнили, валили листвятину; шла облачина по небу; наплакались лужи» [1, с. 54]), затем «коротели деньки» и пришла зима («лют-морозец обтрескивает все заборики» [1, с. 80])). Временной пласт повествования способен расширяться через воспоминания персонажей. 25 лет Коробкин живет в Табачихинском переулке, 35 лет назад был он еще «без усов, бороды, но — в очках, в сюртуке и жилете» [1, с. 34], Киерко захаживает к профессору биться в шахматы уже 25 лет. Время в романе может быть показано через историю города. Москва как центральный персонаж трилогии А. Белого представлена в романе «Московский чудак» площадями, двориками, домами. Это и построенные вновь здания, и дома, названные «старикашками» (дом, в котором 30 лет назад жил Грибиков). Одни улицы являются реальными (Тверская, Лубянка), другие существуют только в пространстве города, созданного А. Белым (Табачихинский переулок). Город, в пространстве которого соседствуют строения разных эпох, представлен сочетанием архитектурных стилей прошлого и настоящего: «Москва! Разбросалась высокими, малыми, средними, золотоглавыми иль бесколонными витоглавыми церковками очень разных эпох...» [1, с. 24]. 345 Время в столице может быть показано через историю страны. В памяти Коробкина живы годы правления царя-миротворца, события революции 1905 года. Таким образом, приемы художественной передачи «времени города» разнообразны и включают в себя как прямые (точное указание на время совершения действия, длительность события), так и косвенные (изображение перемещений героев, изменений окружающей среды, истории города) способы представления темпоральной категории. Примечания 1. Белый, А. Москва / А. Белый. — М.: Советская Россия, 1989. — 768 с. 2. Бахтин, М.М. Формы времени и хронотопа в романе / М.М. Бахтин // Литературно-критические статьи. — М.: Художественная литература, 1986. — С. 121-291. 3. Лавров, А.В. Андрей Белый. Разыскивания и этюды / А.В. Лавров — М.: Новое литературное обозрение, 2007. — 520 с. 4. Чернейко, О.А. Способы представления пространства и времени в художественном тексте / О.А. Чернейко // Филологические науки. — 1994. — № 2. — С. 58-70. 346 Л.В. Соловьева Дети и насилие. К проблеме зла в современной русской прозе Зло многолико и вечно. Как антипод добра оно проявляется в разных формах насилия, равнодушия, безнравственности, пошлости. «Русские цветы зла» — важнейшая тема как классической, так и новейшей прозы. В рамках статьи мы сознательно сужаем тему, выбирая насилие над детьми как крайнюю форму выражения зла в современном мире. Глава МВД Р. Нургалеев недавно озвучил, что в прошлом году в результате преступных посягательств погибли 2500 несовершеннолетних. Около года газета «Аргументы и факты» ведет рубрику «Дело № 1. Педофилы», но пока общественность добилась лишь того, что «депутаты Законодательного собрания Санкт-Петербурга отправили в Госдуму свой вариант Законопроекта, который предусматривает увеличение сроков наказания за преступления, связанные с изнасилованием детей, и за лишение возможности условно-досрочного освобождения лиц, отбывающих наказание по подобным статьям» [1]. Разработку темы начал В. Астафьев рассказом «Людочка» (1989). Случайно услышанная история гибели недалекой, но чистой девушки, поразила автора «удручающей обыденностью в её обезоруживающей простоте» [2, с. 1]. Состояние Людочки, после того, как её изнасиловали Стрекач с дружками, её потерянность Астафьев передает нагнетанием глаголов: «ползала», «натыкалась», «искала», «собирала», многократно повторяя слово «Мыло!» То ли прозвище Артемки вспомнила, то ли действительно ей надо мыло, чтоб смыть с себя физическую и нравственную грязь. В романе Лиханова насильник моет в ванной свою жертву, пытаясь замести следы грязного надругательства. В «Людочке» отсутствует авторский оптимизм: зло наказано не законом, а человеком, прошедшим тюрьму и творящим зло — убийства — во имя торжества справедливости и добра. Роман А. Лиханова «Сломанная кукла» (2002) отразил эпоху переходности, неустойчивости, духовного обнищания. Это история трех женщин, представительниц разных поколений одной семьи, вульгарных атеисток. «Они не помнили, что носили имя Пресвятой Богородицы, и если бы задумались, то поняли, что трижды продленное в одной семье святое женское имя обязывало их к чему-то особенному» [3, с. 66]. Однообразная и бедная жизнь старшей, Мапы, резко изменилась с перестройкой. Она возглавила частную стоматологическую клинику, и в дом полезли зеленые бумажки, а вместе с ними недоступные раннее вещи и соблазны, отказаться от которых было труднее, чем под347 делывать кассовые чеки. Её дочь Маня, умница, но «дылда» и «нескладуха», верно выбрала «мужицкий» институт, где жизнь обернулась сказкой. Именная Ленинская стипендия, депутатство в райсовете, удачное выступление на собрании в присутствии Генсека, расположение ректора, занятия спортом превратили её в красивую, «координированную тигрицу», выделив «стать, молодость, физическую гармонию» [3, с.73]. Счастливое супружество трагически прервется смертью Алеши — правдолюбца и защитника демократии. На будущее их дочери придется «великий разлом между прошлым и будущим» [3, с. 82]. Мася первая поняла перемены матери. Согнутая горем женщина, принимавшая подачки от родителей, встретив богатого и таинственного Вячика, решила, что «Господь дал ей волшебный шанс переписать первый вариант её жизни» [4, с. 73]. Теперь у них шикарная квартира рядом с Кремлем, мебель из лучших магазинов, обильная и вкусная еда, прислуга, возможность тратить деньги не задумываясь. Девочка поняла: «Продалась мама — разве не ясно?» [4, с.73]. Беременность заставит Маню прекратить интимные оргии с мужем и превратит в корову, жующую, носящую своего теленка и ничего не желающую видеть. Тогда объектом сексуального домогательства извращенного подсознания Вячика станет Мася. В. Астафьев сдержан в сцене изнасилования Людочки, А. Лиханов включает в текст физиологические подробности, обнажая сущность «дядьки с черными страшными глазами». Вячик «подошел вплотную и обнюхал девочку, как самый настоящий волк. Он уловил запах чистоты и детства, но в эти ароматы вклинивался еще один, самый резкий — запах, означающий превращение куколки в бабочку... Волк стоял, склонившись над жертвой, слегка покачиваясь, истекая истомой» [4, с. 93]. Отчим Людочки, несмотря на тюремное прошлое, сохранил в себе человеческие чувства. Отчим Маси, привыкший, что все можно сделать за деньги, пытается подкупить девочку, а когда это ему не удается, переходит к угрозам: «Преступник? Да ты вместе со своей матерью в один час исчезнуть можешь! Превратиться в прах! Испариться!» И чтобы Мася лучше поняла, говорит, что он их купил, что мать её «продалась. С тобой впридачу! Только пикни у меня... Исчезните вдвоем...» [4, с. 96]. Не поняла когда-то беду Людочки родная мать, измученная жизнью и непосильным трудом. Догадалась, что случилось с ней, но не пожалела, считая, что «каждая баба... с бедой совладать обязана... Сколько их еще, бед-то, напастей, впереди?» [2, с.8]. Больше Людочке не к кому идти, и она находит выход в самоубийстве. Предаст и Масю мать, подготовленная Вячиком, и теперь автор называет её жирной тварью, привыкшей к сытой жизни. Она «не захотела тревожить себя, менять свою жизнь... Но нет предательства более непростительного, нежели предательство малого человека взрослым» [4, с. 105]. 348 Правду поняла, но поздно, лишь старшая Мапа. Желание денег, благополучия, комфорта любой ценой привело к сделке с новой действительностью. А по сделкам надо платить. Вот и заплатили «внучкой безвинной. Её достоинством и судьбой» [4, с. 116]. Однако, к сожалению автора, в таком духовном тупике оказались не только Мася, Маня и Мапа, а вся большая страна. Огромная толпа, охочая до денег и наживы, сметает на своем пути, спихивает на обочину слабых — стариков и детей. В Англию берет с собой Мася куклу, купленную не ей, а умершему ребенку, и эта кукла определяет её судьбу, сломанную временем и насильником. В романе нестандартный эпилог. Лиханов предлагает читателю два варианта развязки. Один благополучный — о том, что в далекой стране Мася сдалась Вячику, став его любовницей, внешне благопристойной леди, не имеющей проблем с банком. Но это не по-русски. Органичней для нас второй вариант, в котором Мася, не выдержав потрясения повторного изнасилования, покончит жизнь самоубийством, бросившись с моста. Её подруга Анечка положит в гроб Масе свою куколку, а потом, как будто с того света, получит посылку с куклой Маси, сломанной куклой. Словами молитвы заканчивает Лиханов свой роман: «О, Владычица небесная, Пресвятая Богородица, сохрани России её детей!» [4, с. 129]. Иной поворот темы «Дети и насилие» мы находим в повести П. Санаева «Похороните меня за плинтусом» (1996). Одной из самых удивительных повестей о детстве, когда-либо написанных на русском языке, называют её критики. Автор избрал форму исповеди и рассуждений девятилетнего ребенка о воспитании, о браке, о любви. Об уродливой форме любви. Саша Савельев, имея родную мать, вынужден воспитываться бабушкой и дедушкой. Психологический климат семьи такой, что мать Сашеньки не в силах отстоять право на воспитание собственного сына, она может лишь изредка навещать его. При этом часто на глазах кровного дитя подвергается оскорблениям матери, терпит унижение и почти теряет ребенка. Рождаясь, человек не выбирает ни родителей, ни среду своего обитания. Сашу в этом мире разными способами учат, наставляют, бранят, берегут, подавляют, заставляют. Мальчик духовно расколот и запуган. Находясь в условиях, когда нужно выбирать между матерью и бабушкой, ребенок испытывает психологический дискомфорт. Позиции «отцов и детей» крайние. Истина ускользает от спорящих сторон: Нине Антоновне не хватает почтения дочери, Ольге — материнской любви. Ребенок становится разменной монетой в выяснении отношений между взрослыми. Бабушка «воюет» с мамой ребенка, и обе они «воюют» за любовь мальчика, а если взять еще и линию отчима, то получается не семья, а сплошные линии фронта с окопами, разведкой 349 и партизанскими действиями. Такие отношения в семье способствуют лишь отчуждению между ее членами, порождая взаимные претензии и обиды. В рамках статьи мы выявим лишь основную авторскую мысль о том, что психологическое насилие над детьми не менее драматично, чем физическое. Проблема одиночества и незащищенности маленького человека в большом мире — закономерное следствие аномальной семейной и общественной жизни. Примечания 1. «Аргументы и факты», 2008, № 16, с. 16. 2. Астафьев, В.П. Людочка // Роман — газета. — 1991. — № 4. — С. 1. — 15. 3. Лиханов, А. Сломанная кукла // Наш современник. — 2002. — № 1. — С. 63-107. 4. Лиханов, А. Сломанная кукла // Наш современник. — 2002. — № 2. — С. 66-152. 350 Г.А. Солтанова Сүз алмашлар яки метафоралар «Без чәчәкләрдән — сүзләр, Ә сүзләрдән чәчәкләр ясыйбыз...» Ф. Әсгать Тел — тылсымчы. Тел дөньясы — тылсымлы дөнья. Борын — борыннан мәшһүр акыл ияләре, әдипләр бу көчнең бөеклегенә, нәфислегенә сокланганнар һәм аның җәмгыяттә тоткан урынын билгеләгәннәр. Халык тел аша чын йөрәктән чыккан матур хисләрен, күңел түрендә яткан тирән кичерешләрен, хыялында гәүдәләнә торган изге теләкләрен белдергән. Элекке буыннар, җир йөзендәге башка байлыклар белән беррәттән, олы тел хәзинәсен дә безгә мирас итеп калдырганнар. Һәр буын ул хәзинәгә үз өлешен өсти килгән, күп сынаулар аша чал тарих аны һаман эшкәртеп һәм шомартып, безнең заманга китереп җиткергән. Телнең тылсымлы тәэсир итү көче — аның, барыннан да бигрәк, кешеләрнең аңына, хис — тойгыларына һәм эчке кичерешләренә йогынты ясавында. Бу исә үз чиратында күп төрле алымнар, тел —стиль чаралары аша тормышка ашырыла. Телнең эстетик функциясе, нигездә, матур әдәбият стилендә тормышка ашырала. Матур әдәбият стилендә сәнгатьчә сурәтләү чараларына зур урын бирелә. «Әйтә белеп әйтелгән сүз — назлы, Бит очыңнан үбеп аладыр. Ялкынлысы үзәгеңне өзә, — Канны саркып торган ярадыр. — дип шагыйрә Э. Шарифуллина бик матур әйтә. Телнең төрле стильләрендә, бигрәк тә матур әдәбият әсәрләрендә шәхесләрнең һәм чынбарлыктагы күренешләрнең охшашлыгын күчерелмә мәгънәдә күрсәтү киң таралган. Бу алымны метафора дип атау гадәткә кергән. Татар телендә ул бу атама кысасына гына сыеп бетми. Тел белемендәге соңгы чорда килгән хезмәтләрнең кайберләренә күзәтү ясап карасак, метафора турында төрле фикерләр күрергә мөмкин. Мин С. Поварисов, Ф. Хатипов, С.М. Ибраһимов, Ф.С. Сафиуллина, Д.Ф. Заһидуллина, В.Х. Хаков, башкорт галиме Ким Әхмәтҗанов хезмәтләренә күзәтү ясадым. Метафора турындагы билгеләмәләрнең берничәсенә тукталып үтәп. Ф.С. Сафиуллина: «Метафора — бер атаманың икенче атамага охшашлык нигезендә күчеше». Д.Ф. Заһидуллина: «Метафора — күренешләрнең охшашлыгына яки каршылыгына нигезләнгән яшерен чагыштыру». 351 Ф. Хатипов: « Күренеш, гамәл, сыйфатны үз исеме белән әйтмичә, икенче бер сүз белән белдерү метафора була» ди. Ф.С. Сафиуллинаның «Тел гыйлеменә кереш» китабында метафоралар өч төргә бүлеп карала. 1. Гомумтел метафораларын катып калган, үле метафоралар диләр. Алардагы күчерелмә мәгънәләр туры мәгънә буларак та кабул ителә; алар инде төссезләнгән, образлылыктан азат, стилистик бизәк ролен дә үтәмиләр. Мәсәлән: китап бите, тау түбәсе, урак теше. Мондый метафоралар сүзлекләрдә сүзнең аерым, күчерелмә мәгънәсе буларак теркәлә. 2. Гомумпоэтик метафоралар укучы, сөйләүче тарафыннан образ, сурәт буларак кабул ителәләр: көмеш тавыш, саф сөю һ.б. 3. Метафораларның өченче төрен автор метафорасы дип атау дөресрәк булыр. Болар — авторның әдәбиятка алып кергән яңалыгы: сүз кинәт көтелмәгән яңа мәгънә белән балкып куя. Мәсәлән: Март аеның нечкә билле җиле сузылып ятып җиргә кар ашый (Һ.Такташ); Тау, көртләр ерып килүче зәңгәр бәхетемне көтәм (Р. Фәйзуллин). Икенче һәм өченче төр метафоралар сөйләм метафоралары дип аталалар, сүзлекләрдә теркәлмиләр. Тел гыйлеме фәне беренче төр метафоралар белән эш итсә, әдәбият белемендә икенче һәм төр метафоралар карала, чөнки әдәбиятта сүз — сурәт ясау өчен кирәк. Күренекле галим С. Поварисов метафораларны түбәндәгечә анализлый: метафораларның эчке мәгънәсе иң җыйнак контекстта, сүзбәйләнештә дә белдерелә ала. Бу яктан ул икегә бүлеп карала: 1) исем метафоралар: йөрәк дулкыны; фигыль метафоралар: авызыннан ут чыга. Боларның һәрберсенең семантик нигезендә барлыкка килгән стилистик үзенчәлекләре дә юк түгел. Исем метафоралар поэтик әсәрләрдә күбрәк кулланыла. Чөнки аларда җыйнаклылык өстенлек ала. Фигыль метафоралар прозада күбрәк очрый. Аларда киңәю, җәенкеләнү күренеше көчлерәк. Хәзерге татар әдәби теле киңәйтелгән метафораларга да бай. Беренче язма әсәрләрдән, халык авыз иҗатыннан ук ясалып килгән метафораларны галим традицион метафоралар ди. Мәсәлән: «йөрәк яна», «хәсрәт уты» һ.б. Техника прогрессы чорында кешенең фикерләве үсә, катлаулана бара. Ләкин бу әле нәфис сүз сәнгатен кеше аңламаслык метафоралар белән тутырырга кирәк дигән сүз түгел. Безнең карашыбызча, метафорик фикерләүдә борынгы традицияләрне сакларга, дәвам итәргә кирәк. Икенче төрле әйткәндә, традицион метафорик фикерләүләр белән хәзерге метафорик фикерләвебез арасындагы күпер җимерелмәскә тиеш. Гасырлардан гасырларга күчә килгән метафорик фикерләүләр яңа чорда яңача дәвам итсен. Күпчелек галимнәрнең билгеләмәсенең нигезендә, минемчә, метафора «яшерен чагыштыру» дигән фикер ята. 352 Метафоралар үзләренең җыйнак һәм кыска бирелүләре белән аерылып торалар. Сөйләшкәндә сүзгә ямь, куәт бирү өчен дә отышлы алар. Кулымда галимә, шагыйрә Лилия Сәгыйдуллинаның «Мизгелләр йолдызлыгы» дигән кечкенә шигырьләр җыентыгы. Китапны укып чыккач авторның сурәтләү чараларын куллануының үзенчәлегенә, фикерләү осталыгына таң калдым: Безнең гомер — су өстендә күбек кенә. Дәрья өчен ул бары тик куык кына, — ди шагыйрә. Вакыт, үткән, бүгенге турында да ул үзенә генә хас сыйфатлар белән яза: Ара сукрайгач, Язмыш телдән калгач Тынлык урнаша. «Битарафлык патшалыгы» шигырендәге метафоралар аша соңгы елларда халкыбызга хас битарафлык шагыйрә йөрәген әрнетә: Бертуктаусыз бәрә торгач Башлар комга сеңә бара... Баш күтәрү — юләрлек, ди Язылмаган төп карунда. Шагыйрәнең һәр шигыреннән дә метафоралар табарга мөмкин. Мәсәлән: «бәхет кошы», «бәхет төше», «чәчәк йолдызлыгы», «хәтер җиле» һ.б. Нәтиҗә ясап шуны әйтергә була, метафора — нәфис сүз сәнгате өчен бик кирәкле бизәк. Әмма ул бизәк хәзерге укучының зәвыгын баетырлык булырга тиеш. Әдәбият 1. Әхмәтйәнов, К. Әдәбият теориясе. — Уфа, 1985. 2. Заһидуллина, Д.Ф. Мәктәптә татар әдәбиятын укыту методикасы. — Казан, 2004. 3. Сафиуллина, Ф.С. Тел дигән дәрья бар... — Казан, 1979. 4. Сафиуллина, Ф.С. Тел гыйлеменә кереш. — Казан, 2001. 5. Сәгыйдуллина, Л. Мизгелләр йолдызлыгы. — Уфа, 2004. 6. Поварисов, С.Ш. Тел күңелнең көзгесе. — Казан, 1982. 7. Хатипов, Ф. Әдәбият теориясе. — Казан, 2000. 8. Хаков, В.Х. Стилистика һәм сүз сәнгате. — Казан, 1979. 353 Г.З. Таҗиева Фаил Шәфигуллин иҗатында бүре образы Бик борынгы заманнарда кешеләрнең фикерләү рәвешендә хайваннар белән бәйлелек зур урын тоткан. Борынгы кеше үзендәге сыйфатларның хайваннарда да булуына ышанган. Хайваннарны ул үзе кебек үк сөйләшә һәм фикерли белә дип исәпләгән, үзен алар белән туганлык мөнәсәбәтендә тора дип уйлаган. Хайваннар белән туганлык мөнәсәбәтенә ышану мәҗүсилек чорында һәр ыруның ниндидер бер хайванны яки кошны үзенең нәсел башы итеп санавына китергән. Ыруны саклаучы һәм яклаучы дип ышанылган әлеге хайванны үтерергә ярамаган [3, б. 32]. Әлеге мифологик мотивлар әкиятләрдә чагылыш таба. Татар халык әкиятләре арасында мифологик эзләрне югалтмаган әсәрләрдән «Ак бүре» әкияте аеруча игътибарга лаек. Әкиятнең баш каһарманы булган Ак бүре патша малайларыннан акыллырак, көчлерәк итеп сурәтләнә. Кешеләр аңа буйсынырга, аны ихтирам итәргә тиешләр. Ул — Алла дәрәҗәсендә торучы зат. Әгәр кеше аны ихтирам итмәсә, ул аны җәзага дучар итә. Кеше яхшы мөнәсәбәттә булса, Ак бүре зур ярдәм күрсәтә. М. Кашгариның «Диване лөгат-эт төрк» китабында сакланып калган «Кул — йагы, эт — бөри» дигән мәкаль дә бүренең кеше өчен изге зат булуын тагын бер кат дәлилли. Гомумән, татар халкының риваятьләрендә бүре хайваны мәкерле, усал түгел, татар халкы үзенең борынгы бабасы дип бүрене хисаплый, гасырлар буе түрк халыкларына мифик Акбүре юл күрсәткән, ана бүре ике шаһзадәне имезеп үстергән, икенче ана бүре яраланган ир баланы үлемнән коткарып, аннан ун бала тапкан, шул ун баланың берсе безнең борынгы атабыз [4, б. 126]. Еллар узган саен кешенең күзаллавы да үзгәрә. Кайчандыр изге булып саналган бүре усал. Ерткыч хайван буларак кабул ителә. Шулай да, күпгасырлык татар әдәбияты гына түгел, ә кыргыз, рус, чит илләр әдәбияты да халык мифологиясеннән килә торган бүре образына мөрәҗәгать итә. Ч. Айтматовның «Плаха», В. Солоухинның «Бүреләр», Р. Киплингның «Книга Джунглей», М. Җәлилнең «Бүреләр», Н. Фәттахның «Әтил суы ака торур», Ф. Шәфигуллинның «Ак маңгайлы бүреләр», «Тамгалы бүре» һ.б. әсәрләр шундыйлардан. Аларда бүре образы яратып, зур хөрмәт һәм күңел җылысы белән сурәтләнә. Ф. Шәфигуллин әсәрләрендә дә бүреләр кешеләргә начарлык кылмый, үзләрен дә нәкъ кеше шикелле, еш кына хәтта кешедән акыллырак, кешелеклерәк тоталар. «Тамгалы бүре» хикәясендә вакыйгалар берничә образ-символга бәйле рәвештә үстерелә. Берсе — җил символы. Буранлы җилле 354 кичтә бүре кое янына су эчәргә килә. Җил символы Шәрыкта бик борынгыдан Алланың илчесе, галәм сулышы дип каралган. Су һәм җил символларының янәшә, бергә кулланылышы әйләнә-тирәдәге гармонияне белдергән [1, б. 46-48]. Әлеге символларны кулланып, хикәяләүче, кеше һәм бүре арасында гармония сакланырмы, дигән сорау куеп, шунда ук җавап та эзли. Малайның бүре белән беренче очрашуы кыш көне була. Хикәядә ап-ак кар, ак буран кечкенә геройның пакь, чиста күңелле икәненә ишарәли: « Эчәсе килгән икән бичаракайның дип уйладым мин һәм, үз-үземә хисап биреп тормастан, чыгарган суымны бозлы сукмакка аудардым» [5, б. 98].Җил символик образы, бер яктан, тормыш, хәрәкәт символы да. Җил улавы аша кешеләр сөйләшкәне ишетелә. Шулай итеп, бүре «мылтыклар аскан ике чаңгылы кешедән» дә котыла: «Күзләрен ялт-йолт уйнатып алды һәм, шәүлә кебек кенә шуып, болганчык эңгер эченә атылды. Әйтерсең лә минем яннан гына карга тияр-тимәс биниһая зур төн кошы очып узды» [5, б. 98]. Хикәягә яңа символ — бәхетсезлек мәгънәсендә төн кошы килеп керә. Бүре — яшәргә омтылучы, шуның өчен көрәшергә әзер кебек тәэсир калдыра. Икенче тапкыр малай бүрене язгы матур көннәрнең берсендә күрә. Яз — өмет билгесе, ә өмет — яшәү чыганагы. Димәк, кеше һәм бүре арасында гармония сакланачак. Бүре малайларга һөҗүм итми, иң мөһиме — үзенең дустына тугры булып кала. Ләкин әсәрдә ел фасылларының алмашынуы ышаныч югалуга ишарә итә. Өченче тапкыр малай бүрене көзен очрата. Көз — соңару, хыялның чынга ашмавы, югалуы символы. Иске урман арасындагы уҗым басуында атып китәләр бүрене. Малайның тамгалы бүрене кулга ияләштерү теләге беркайчан да чынга ашмас хыял булып кала. Хикәядәге яшел уҗым басуы герой күңелендәге һәм табигатьтәге бушлык турында сөйли. Шунда ук табигать белән кеше халәтен ялгау күзәтелә: «Бу вакыйгадан соң авыл тирәсендәге урман-кырлар күңелсезләнеп, бушап, моңаеп калгандай, бөтен кызыгын, табигый серен югалткандай тоелды миңа» [5, б. 97]. Хикәя тәэсирле һәм үтемле тел белән язылган. Моңа кабатлаулар хезмәт итә. Мәсәлән, «кое» һәм «җил»: «...Мин коедан суалырга чыктым. Кое бурасының тирә-ягы бозлы, тайгак. Җил үзе себереп алып килгән карны үзе үк очырып тора». Кабатлау ярдәмендә әлеге сүзләрнең дәрәҗәсе үзгәрә: алар ачкыч-сүз вазифасын үти башлый. Тагын бер сыйфат, психологик анализ алымы, әсәрдә бертавышлылыкны — хикәяләүче сөйләмен саклаган хәлдә, образлар халәтен якыннан кичерергә булыша [2, б. 51]. Фаил Шәфигуллин бүреләрнең психологиясенә үтеп керә. «...Шактый әлсерәгән, ахрысы — мине бар дип тә белми. Тамак төбеннән әллә нинди сәер тавышлар чыгара. Як-ягына карана-карана, ашыгып-ашыгып боз ялый... Жиган тавышсыз гына бер читкә сикерде. Миңа тасыраеп карап троды, һәм бераздан тавышсыз адымнар белән янә миңа якынлашты. 355 Авызын карга төртте, утлы күзләрен миннән аермыйча, карлы суны эчә башлады», «...Икебез ике яктан бер үк усак кәүсәсен кочкан көе, зәңгәрсу-соры күзле, сыңар колаклы җанварга карап тора башладык. Аның күзләрендә курку катыш гаҗәпләнү катып калган иде». Бүренең халәтен бер-бер артлы күзәтеп баручы хикәяләүче аның уйхисләрен бик төгәл итеп укучыга җиткерә. Монда инде бүренең тышкы кыяфәте белән беррәттән, аның характеры да, кеше дигән җан ияләре һәм табигать белән мөнәсәбәте-бәйләнеше дә, аның нияте дә, аянычлы язмышы да сурәтләнгән. Хикәядән күренгәнчә, кайбер персонажлар фольклордан килгән яхшылык хакындагы күзаллауны җимереп ташлый. Алар фикеренчә, дөньяда явызлык ниндидер позитив максатларда эшләнә. Ф. Шәфигуллин әсәрләрендә бүре, кешеләр белән очрашса да, бернинди ерткычлык эшләми, ә кешеләр аны эзәрлеклиләр, ахыр чиктә аталар. Аларның гаделсезлек кылуы — тормыш гармониясен җимерә торган көч кебек кабул ителә. «Ак маңгайлы бүреләр» повестендә дә шул ук проблемалар күтәрелә. Үлем караңгылыгына бүре күңелендәге миһербанлылык, табигать матурлыгы килеп тоташа, фаҗигане якты моң белән агартып җибәрә. Хайвандагы яхшылык үлемне җиңәрлек көч итеп күрсәтелә: «...Маңгаенда нәни генә ак тап! Әнә бит, тегеләрнең дә маңгайларында ак төймәләр елтыраша. Көчекләр түгел ләбаса болар, болар теп-тере бүре балалары. Ак маңгайлы бүре балалары ләбаса болар!» Әсәр бик эмоциональ язылган, хисләрне куерту өчен автор вакыйгаларны «мин» исеменнән бәяләтә, әйтерсең, хикәяләүче укучыны үзе белән шул вакыйгаларны йөрәге аша уздырырга мәҗбүр итә, бик җентекләп Каратамак сазлыгын тасвирлый. Сынландыру ярдәмендә автор тирә-яктагы күп күренешләрне күзәтеп уза: «Авыл ягыннан Каратамак, юри кешеләрдән саклану өчен, үзенә үзе киртә ясап куйган. Кизләү үреннән үк сөзәкләнеп башланган тарлавык, яшел ярларын күпертеп, басулар түренә китә-китә дә кинәт кенә тауга барып терәлә», «Сазлык читендәге усаклар җәй буе тез тиңентен суда утырганлыктан урман уртасындагы атау һәрвакыт кеше күзеннән читтә аулакта үзенең тыныч һәм кыргый тормышы белән яшәп ята» һ.б. Шушы гүзәллекне явыз кешеләрдән саклаучы булып, әсәргә бүре образы килеп керә: «Бозауныкы чаклы башын авыл ягына борыбрак нәрсәдер иснәнгәндәй, тирән чокырга төшә торган сыртның нәкъ түбәсендә сын кебек хәрәкәтсез басып торган җанварның Каратамак бүресе булуында шик юк иде» [5, б. 15]. Бүре — җир йөзендәге һәммә нәрсәнең, табигать һәм кешенең берберсен яратып яшәргә тиешлеген исбатлаучы образ буларак сурәтләнә. Вакыйгалар барышында кешеләргә хас кимчелекләр, җирдәге явызлыклар, усаллыклар бүредәге шәфкать хисе, шәфкатьлелек белән каршы куела. Әлеге факт явызлыкны җиңеп чыгарлык көч дәрәҗәсенә күтәрелә. 356 Явыз, йөрәксез кеше арасында бүре — яхшылык билгесе. Филипсон авылдан киткәч, урман каравылчысы аны бүре көтүе башында күргән. Шуннан соң да ак маңгайлы бүреләр очраштырган. Сугыш вакытында бүреләр күрше район авылларының сарыкларын гына түгел, этләрен дә күтәреп киткәләгәннәр. Бу авылда гына этләр «пан булып яшәгәннәр». Акмаңгайдан туган эт-бүреләр авыл халкына зыян китермиләр, алар турында: «Шуның нәселе, затлы нәсел, ачка үлсә үләр, туган ягына зыян-зәүрәт салмас», — дип сөйлиләр. Әгәр Шәмгун ишеләр: «Кеше кешегә — бүре»законы белән яшәсә, бүре өчен икенче кагыйдә: «Бүре — бәлагә тарыган кешегә — кеше!». Шундый ук сыйфатларны без Алабай образында да күрәбез. Повестьта шәфкатьлелек кешене дә, кешелекне дә үзгәртү мөмкинлегенә ия сыйфат кебек тәкъдим ителә. Ана бүредән Шәмгун хәйләкәррәк булып чыга, ул аңа ата. Шулай да туган якны этләре, бүреләре белән бергә әкият дөньясыдай серле итеп саклаучылар табыла. Бу бигрәк тә пионерлар образында чагыла. Каратамак атавында үзләренчә каравылда торалар. Агачларны, кош-кортларны саклыйлар, Шәмгун белән көрәшәләр. Әдип, бүре образына мөрәҗәгать итеп, кешелек язмышы, буыннар арасындагы бәйләнеш, үткәннәрне хәтердә яңарту һәм саклау турында уйланырга мәҗбүр итә. Әдәбият 1. Жюльен, Н. Словарь символов / Н. Жюльен. — Челябинск, 1999. — С. 46-48. 2. Заһидуллина, Д. Модернизм һәм XX йөз башы татар прозасы / Д. Заһидуллина. — Казан: Татар. кит. нәшр., 2003. — 255 б. 3. Урманче, Ф. Татар халык иҗаты / Ф. Урманче. — Казан: Мәгариф, 2002. — б 234. 4. Хатипов, Ф. Тынгысыз җан / Ф. Хатипов // Казан утлары, 2008. — № 3. — Б. 126. 5. Шәфигуллин, Ф. Бер малай, өч аргамак / Ф. Шәфигуллин. — Казан: Татар. кит. нәшр., 2005. — 272 б. 357 А.М. Тарасов, Ф.Х. Тарасова Национальная специфика пословиц и поговорок русского и английского языков По справедливому наблюдению С.Г. Тер-Минасовой, «важнейшая функция языка заключается в том, что он хранит культуру и передает ее из поколения в поколение. Именно поэтому язык играет столь значительную роль в формировании личности, национального характера, этнической общности, народа, нации» [4, c. 80]. Концепт тем богаче, чем богаче национальный, сословный, классовый, профессиональный, семейный и личный опыт человека, пользующегося концептом. В совокупности потенции, открываемые в словарном запасе отдельного человека, как и всего языка в целом, можно называть концептосферами. Концептосфера национального языка тем богаче, чем богаче вся культура нации — ее литература, фольклор, наука, изобразительное искусство (оно также имеет непосредственное отношение к языку и, следовательно, к национальной концептосфере), она соотносима со всем историческим опытом нации и религией особенно [1]. В настоящее время общепринятым является мнение о том, что как в культуре, так и в языке каждого народа присутствует универсальное (общечеловеческое) и национально-специфическое. Среди источников, дающих объективные сведения о национальном характере того или иного народа, С.Г. Тер-Минасова выделяет набор стереотипов, ассоциирующихся с данным народом. В.А. Маслова определяет стереотип как «тип, существующий в мире, он измеряет деятельность, поведение и т.д.» [2, c. 147]. Наиболее популярным источником стереотипных представлений по С.Г. Тер-Минасовой, являются: 1) международные анекдоты и шутки разных видов; 2) национальная классическая и художественная литература; 3) фольклор, устное народное творчество; 4) национальный язык [4, c. 147]. Концепт — это универсальный феномен, поэтому его использование помогает установить особенности национальной картины мира. Подход к концепту как к «алгебраическому выражению значения» [4, c. 280] свидетельствует об объёмности данного термина, о его скрытых, потенциальных ресурсах. В недрах человеческого сознания зарождается и формируется концептуальный взгляд на мир, но необходимо обратить внимание и на зарождение этого взгляда в коллективном сознании, определить в связи с этим в пространстве термина «концепт» роль и место мировоззренческим национальным позициям, менталитету. Национальная концептосфера складывается из совокупности индивидуальных, групповых, классовых, национальных и универсаль358 ных концептов, то есть концептов, имеющих общечеловеческую ценность. К числу универсальных относятся такие базовые концепты, как родина, мать, семья, свобода, любовь, вера, дружба, на основе которых формируются национальные культурные ценности, а также такие фундаментальные универсальные, как время, пространство, причинность и т.д. Именно наличие общих, универсальных концептов обеспечивает возможность взаимопонимания между народами. В тоже время каждая нация имеет собственную шкалу мировоззрения, собственную шкалу ценностей. Каждая культура формирует свои стереотипы сознания и поведения, опирающиеся на собственное видение мира. Связь языка с национальной культурой может осуществляться поразному: через аспект национально-культурного компонента (Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров), в виде фоновых знаний (Ю.А. Сорокин) либо через культурно-маркированную коннотацию (В.Н. Телия), которая возникает в результате соотнесения ассоциативно-образного основания ФЕ с культурно-национальными эталонами и стереотипами. В.А. Маслова полагает, что компоненты-символы во многом обусловливают содержание культурной коннотации [2, c. 54]. По наблюдениям О.Г. Савельевой [3, c. 13], в русском языке наиболее национально окрашенными являются ФЕ, имеющие в своём составе лексемы: 1) хлеб-соль (водить хлеб-соль) хлеб-соль кушай, а хозяина слушай; 2) крендель (выкидывать кренделя); 3) калач (тёртый калач); не рука крестьянскому сыну калачики есть; 4) каша (заваривать кашу), один и у каши загинет; 5) кисель (за семь вёрст киселя хлебать) киселем брюха не испортить. В английском языке фразеологические единицы с данными компонентами нами не обнаружены, поскольку это та часть фразеологического фонда, которая национально и культурно маркирована, она является средством концептуализации именно русского быта, связанного с культурой еды и пития. В английском языке самыми национально маркированными компонентами ФЕ исследуемой группы являются: corn (кукуруза): feed smb. on soft corn — амер. жарг. льстить, говорить комплименты кому‑л. A bad corn promise is better than a good lawsuit — Ср. Худой мир лучше доброй ссоры ; pudding (пудинг): pudding heart — букв. «пудинговое сердце», трусливый человек; рraise is not pudding’- Спасибо на зуб не положишь; cake (кекс, пирожное): go like hot cakes — идти нарасхват, раскупаться Life is not all cakes and ale-Не все коту масленица; chicken (цыплёнок): a spring chicken — букв. «весенний цыплёнок», неискушённый человек, carrot (морковь): like a carrot to a donkey — букв. «как морковка для осла», соблазнительная приманка и др. Фразеологические единицы, отражающие национальную культуру своими прототипами, рассказывают об особенностях быта народа, описывают определённые обычаи и традиции, передают специфику 359 национального фольклора и художественной литературы и т.д.: живая вода, молочные реки, кисельные берега, задать перцу, демьянова уха, щёлкать как семечки, несолоно хлебавши, пуд соли съесть, the apple of Sodom (красивый, но гнилой плод, мило да гнило) и др. К фразеологическим выражениям, библейское происхождение которых твёрдо установлено и которые актуализируют кулинарно-гастрономический дискурс английской и русской культур, принадлежат следующие: loaves and fishes — хлебы и рыбы (которыми Христос, по евангельскому преданию, накормил сотни людей, собравшихся слушать его), земные блага; milk and honey — изобилие обетованной земли, где «реки текут млеком и мёдом»; new wine in old bottles — новое вино в старых мехах, новое содержание в старой форме; the olive branch —оливковая ветвь; символ мира и успокоения; the flesh-pots of Egypt — котлы с мясом в Египте; утраченное материальное благополучие, сожаление о прошлом достатке и др. Национально-окрашенные фразеологизмы при переводе адаптируются к принимающей культуре. Прагматической адаптации, как правило, требуют и фразеологизмы с компонентами-названиями блюд, продуктов питания и напитков в качестве базовых элементов. Например, частотные в английской фразеологии компоненты «сардина», «устрица» практически не встречаются в русских идиомах, ср.: packed like sardines — как сельдей в бочке; dumb as an oyster (нем как устрица) — нем как рыба; «омар»: red as a lobster (красный как омар) — красный как рак; в русском языке такими элементами являются «пряник», «коврижка», «калач», «кисель», «щи»: политика «кнута и пряника» — a carrot and stick policy (букв. политика «моркови и палки»); ни за какие коврижки — not for all the tea in China (ни за что, «нет, даже за весь чай Китая»); тёртый калач — old salt (букв. старая соль). Представляет интерес тот факт, что в русском языке можно заработать на хлеб, есть чей-либо хлеб, а в английском — можно заработать и на хлеб, и на соль (earn one’s salt ≈ не даром есть свой хлеб), есть англичане могут также и «чей-либо хлеб», и «чью-то соль» (eat smb.’s salt — быть чьим-л. гостем; пользоваться чьим-либо гостеприимством). В некоторых ФЕ компонент «соль» актуализирует своей семантикой морально-нравственный, этический аспект: Attic salt — книжн. «аттическая соль, тонкое остроумие»; sit above the salt — уст. сидеть в верхнем конце стола, на почётном месте, близко от хозяина; занимать высокое положение в обществе. Являясь отражением ментальных структур в живом народном языке, пословица также занимает важное место в «симболарии культуры» (Телия). В пословицах Half a loaf is better than no bread (букв. Половина булки лучше, чем отсутствие хлеба) — На безрыбьи и рак рыба; Съешь морковку, когда яблока нет — нашли своё отражение проблемы нищенства, тяжёлые условия жизни, обеспечивавшие возможность лишь биологического выживания. Так, булка и хлеб являют360 ся артефактами, результатами человеческого труда; рак, рыба, морковь и яблоко — натурфакты, то, что создано природой. Такая семантическая аспектность английских и русских пословиц отражает более высокий уровень культурного и экономического развития Англии по сравнению с Россией, что сказалось и при формировании фразеологического фонда этих языков. Примечания 1. Лихачёв, Д.С. Концептосхема русского языка /Д.С. Лихачев // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 52, № 1, 1993. 2. Маслова, В. А. Лингвокультурология / В.А. Маслова. — М., 2001. 3. Савельева, О.Г. Концепт «Еда» как фрагмент языковой картины мира: Лексико-семантический и когнитивно-прагматический аспекты: атвореф.дис.канд.фил.наук, — Магнитогорск, 2006. — 22 с. 4. Тер-Минасова, С.Г. Личность и коллектив в языках и культурах / С.Г. Тер-Минасова // Вестник московского университета. — 2003. 361 Р.С. Тимербайев Судьба маленького артиста в повести Д.В. Григоровича «Гуттаперчевый мальчик» Длительное время один из создателей «натуральной школы» в русской литературе переживал творческий кризис. Крупный и заслуженный успех выпал на долю повести «Гуттаперчевый мальчик». Впервые она была опубликована в «Ниве», 1883, № 1-3. Это произведение опровергло представление о том, что Григорович полностью исписался. «Маленьким шедевром» назвала ее критика. Повесть эта еще раз продемонстрировала лучшие стороны таланта писателя. Тема обездоленного детства затрагивалась в целом ряде сочинений писателя; как правило, его героями были дети, оставшиеся без родителей, с малых лет испытавшие нужду и горе. Назовем некоторых из них: Акулина, выросшая в чужой семье («Деревня»), дети Окатова, не знающие родительской ласки («Проселочные дороги»), ребенок, подброшенный под Новый год на крыльцо богатого дома («Зимний вечер»), деревенский мальчик Миши, исполняющий обязанности поводыря у слепых нищих («Переселенцы»). Но до «Гуттаперчевого мальчика» дети были всего лишь эпизодическими фигурами на страницах романов и повестей Григоровича. В «Гуттаперчевом мальчике» трагическая история маленького сироты, артиста цирка, на первом плане. Чем же обусловлено обращение писателя к данной теме? Ответ на этот вопрос нужно искать в веяниях эпохи. Восьмидесятые годы в России — время, когда разоряются мелкие предприниматели. В результате их краха оказываются выброшенными на улицу рабочие, уволенные с фабрик, крестьяне, оставшиеся без наделов, кустари, которым становится трудно конкурировать с машинным производством. Появляются целые армии безработных, среди которых немало беспризорных детей, обреченных на голод и умирание. Дети подвергаются беспощадной эксплуатации на заводах и фабриках, нищенствуют, становятся преступниками. Русская литература, всегда чутко отражающая общественные настроения, начинает теперь уделять вопросам воспитания и обучения пристальное внимание. Интерес к психологии ребенка можно отметить в это время в творчестве Мамина-Сибиряка, Чехов и др. Не прошел мимо этой темы и Д.В. Григорович. Любопытно отметить, что в понятие «ребенок» писатель всегда вкладывает лучшие стороны человеческого характера — прямоту, честность, отзывчивость. В его произведениях натура ребенка всегда представлена чистой и нравс362 твенно здоровой. В этом смысле многие педагоги и публицисты не раз говорили о воспитательном значении книг писателя. Своими корнями «Гуттаперчевый мальчик» восходит к «Петербургским шарманщикам» и рассказу «Гриша, маленький подмастерье». В «Гуттаперчевом мальчике» не только воссоединяются сюжетные линии указанных произведений — биография уличного гаера и судьба мальчика, с детства надрывающегося над непосильной работой, но и сплавляются очерковая и художественная манера. Документальность в повести сочетается с художественным обобщением. О жалкой судьбе цирковых артистов, чья жизнь ежечасно подвергалась опасности, можно найти немало упоминаний в монографии, посвященной истории русского цирка. Первые страницы повести словно иллюстрируют хронику цирковой жизни. Все за кулисами и на манеже напоминает «частые и страшные случаи ушибов, перелома ребер и ног, падений, сопряженных со смертью» [2; 233]. Как и в «Петербургских шарманщиках», Григорович избегает внешней эффектности и занимательности. Показная сторона, блеск и шум манежа почти не затронуты автором. Его интересует повседневная жизнь артистов, поэтому знакомство с ней писатель начинает с кулис. Действие еще не завязалось, но читателю уже ясно, что подлинные хозяева цирка — это не бесстрашные наездники, акробаты и укротители, а антрепренер и директор, командующие артистами. Первые слова, которые читатель слышит в «Гуттаперчевом мальчике», принадлежат режиссеру, бранящему наездницу за промахи, хотя она в этом и не виновата. Грубость и бездушность цирковых нравов порождает типы, подобные жесткому и эгоистическому Беккеру, в чьих руках находится «гуттаперчевый мальчик» Петя. Характеры персонажей раскрываются в их отношении к сироте. Повесть называется «Гуттаперчевый мальчик», однако Петя в произведении — лицо не из главных. Хотя действие и сосредоточивается вокруг него, но самому маленькому акробату принадлежит страдательнопассивная роль. Все герои повести так или иначе выявляют свое отношение к Пете, в то время как он на всем протяжении рассказа не произнес не единого слова. «Петя был... — подчеркивает автор, — не столько гуттаперчевым, сколько несчастным мальчиком» [2; 253]. Вся его коротенькая жизнь представляет непрерывную цепь лишений и несчастий. Однако в этой истории нет ничего надуманного, сочиненного автором с целью разжалобить читателя. Если сравнить «Гуттаперчевого мальчика» с многочисленными рассказами для детей, помещаемыми в те годы в журналах «Детское чтение» и «Родник», становится ясно, насколько произведение Григоровича выше их в художественном отношении. В его повести нет ни назойливого мо363 рализирования, ни сентиментальной жалости. В согласии с жизненной правдой писатель отказывается от благополучно-идиллического конца и назидания. А детская тема таила в себе такие опасности. Сентиментальности, стремлению сделать фабулу «поинтереснее» поддался даже такой писатель, как К.М. Станюкович. В своем романе «История одной жизни» (1895) он рассказывает о нищем мальчике, живущем у отставного солдата, который высылает на улицу малолетних ребят попрошайничать и тем существует. От судьбы вора и пьяницы Антошку спасает «граф», больной, опустившийся человек, некогда принадлежавший к высоким светским кругам, а теперь бедствующий. Затем о «графе» и Антошке начинает заботиться племянница «графа». Кончается «История одной жизни» тем, что Антошка становится мастером на заводе и преуспевает. Хотя Станюкович резко отвергает общественную филантропию, он не находит другого средства улучшения жизни беспризорных детей, кроме благотворительности, идущей от чистого сердца. Судьба маленького артиста в изображении Д.В. Григоровича Григорович в «Гуттаперчевом мальчике» вовсе не касается благотворительности как способа помощи обездоленным, не считая ее средством излечения общественных язв. Он вообще не видит способа помочь тем, кто со дня рождения попал на жизненное дно. Побои, одиночество, непосильная работа — вот путь, который ожидает Петю не только в цирке, но и в любой другой среде, будь то мастерская сапожника или мелочная лавочка. Надо обладать большим талантом, особой выносливостью или, наконец, подлостью, чтобы избавиться от этого. Из мира жестокости и нищеты Григорович с присущим ему обыкновением изображать контрастные планы переносит действие в дом графа Листомирова, где ничто не омрачает счастливого детства Верочки, Пафа и Зизи. Писатель пользуется как внешними, так и глубинно-социальными контрастами: сравнение образа жизни «гуттаперчевого мальчика» и графских детей позволяло Григоровичу с большой силой поставить вопрос о тех несчастных, у кого «в детстве не было детства». Сам автор при этом остается в тени. Он не оценивает, а сопоставляет. У Пети нет лишней смены белья, лишних сапог, а в доме Листомировых детская утопает в роскоши, даже окна занавешены специальными голубыми портьерами для предохранения глаз от излишне яркого света. Полярное деление сохраняется и в финале повести — после картины мирного сна в семье графа писатель рисует детский гробик, в котором покоится «гуттаперчевый мальчик». Забитость, бесприютность Пети передается при помощи нескольких как бы мимоходом брошенных деталей. Цирк настолько велик, что «трудно различать очертания верхних окон»; хозяин мальчика, Бек364 кер, похож на «огромного откормленного боровка»; шест, на котором кувыркается «гуттаперчевый мальчик», «едва мелькает под куполом цирка». Сам же Петя среди этих огромных людей и вещей выглядит «тщедушным неоперившимся цыпленком». Характеристика персонажей строится на детализированном описании обстановки, окружающей их. Такой способ изображается, идущей от очерка, оправдан, так как основные действующие лица — дети, которые еще не умеют мыслить, рассуждать. За них говорят вещи, их образ жизни. Образы детей в «Гуттаперчевом мальчике» создаются и другими средствами. Для каждого персонажа Григорович выбирает свой способ характеристики. Петю мы видим только со стороны, глазами прачки, Эдвардса и автора; Паф обрисован при помощи нескольких авторских замечаний, а Верочка, нервная, остро воспринимающая любое явление девочка, может быть понята только через мечту, сказку, которые для нее важнее реальной жизни. В повести Григорович отказывается от обычного для него пояснения событий. Автор почти не вмешивается в происходящее, но в то же время его позиция не вызывает сомнений. Писатель отнюдь не призывает к ниспровержению существующих порядков. Его настроение можно выразить приблизительно так: подумайте, как несправедлив мир, если даже дети обречены на страдания. Мысль эта выражена не с резкой прямотой обличителя, а будто обронена в грустной задумчивости человеком, много пожившим и убедившимся в тщете попыток противостоять насилию и злу. Настроение повести вполне согласуется с желанием писателя на склоне лет избегать «тенденциозности». Сохранив приверженность к литературной манере «натуральной школы», он остался верен и прежнему взгляду на задачи искусства, которое, считал писатель, должно пробуждать «чувства добрые», взывать к лучшим сторонам человеческой натуры. Неподдельное сочувствие судьбам своих героев, высокий гуманизм писателя поставили повесть в ряд заметных литературных явлений 80-х годов. Повесть была воспринята современниками как книга, помогающая воспитанию детей в духе гуманизма. Очень скоро «Гуттаперчевый мальчик» завоевал широкую детскую аудиторию, стал одной из любимейших детских книг. Больших и маленьких читателей привлекла простота сюжета, ясность писательской манеры и самое главное — благородные взгляды автора. Появление «Гуттаперчевого мальчика» И.С. Тургенев отметил специальным письмом к его автору. «Вашего «Гуттаперчевого мальчика» я давно прочел — и все собирался вам послать подробный отчет о моем впечатлении... Скажу вам вкратце, что эта вещь очень характерная: все характеры поставлены верно... И со всем «Гуттаперчевый мальчик» очень хорошая вещь» [3; 160]. 365 Особенность творчества Григоровича — умение правдиво изобразить жизнь, выразить живое эмоциональное сочувствие народу, вследствие которых Н.А. Добролюбов считал необходимым ввести произведения этого писателя в хрестоматии и сборники образцовых произведений для юношества, ярко проявились в повести «Гуттаперчевый мальчик». Повесть Григоровича опиралась на реальную жизненную основу. Несчастные случаи, вследствие которых гибли артисты цирка, особенно дети и молодежь, были чрезвычайно часты. «В гневе в цирке Сура разбилась насмерть девушка Анунцатта, она упала с проволоки»; «В цирке Нехорошева сломали позвоночный столб пятилетнему мальчику Петру Хмелеву, готовя его к карьере «каучука», — сообщает хроника той эпохи. Григорович клеймит бессознательную жесткость общества, допускающую его терпеть существование опасных для жизни акробатических представлений и наслаждаться ими. В его несчастном «Гуттаперчевом мальчике» ярки и, к сожалению, вполне согласованы с действительностью фигуры схожеподобного гиганта акробата Беккерса, и заразительно веселого клоуна Эдвардса, у которого под рыхлым париком, размалеванным лицом и огромными на груди и спине бьется и скорбное сердце, ищущее себе забвения в запое. Григорович изображает быт бедных цирковых актеров. Пером зрелого автора он набрасывает скупыми, но выразительными чертами историю бедного мальчика Пети, вынужденного тяжелым, непосильным трудом зарабатывать скудное пропитание, эксплуатируемого предприимчивым акробатом и погибающего трюка. Писатель коснулся острого вопроса о беспощадной эксплуатации, которой подвергаются серьезные проблемы, правдиво, реалистически рисовавшие жизнь. Повесть начинается с эпиграфа: «Когда я родился — я заплакал; впоследствии каждый прожитый день объяснял мне, почему я заплакал, когда родился» [4; 357]. Прочитав эти строки, невольно задумываешься, почему человек ниспосылается в этот мир? Чтобы жить в счастье и достатке, или до последних дней сводить концы с концами, или творить великие и благие дела? У каждого свои обязанности и предназначения. А вот нашему маленькому герою Пете вышесказанный эпиграф подходит дословно. Каждый прожитый день для него это мука, нищенствование, добывание скудного пропитания. Действие происходит в цирке. Автор стремится показать закулисную обстановку, знакомую далеко не всем читателям. В первой главе общая картина толпы, собравшейся у цирка, описанная как бы ее участником, сменяется восприятием режиссера, который рассматривает наплыв публики с коммерческой точки зрения. Затем автор вместе со всеми входит внутрь цирка и сам наблюдает за готовящимися к спектаклю артистами. Наконец, внимание его переключается на группы и отдельных людей. Это — режиссер и фрау Браун, Эдвардс. 366 Режиссер бранил их за сделанные ими номера. Сообщил, что господин директор ими очень недоволен. Затем автор переходит к описанию мальчика, который сидит у себя в комнате, то есть в комнате Беккера «На стуле помещался, тоже завитой, но совершенно голый, белокурый и худощавый мальчик лет восьми. Он не успел еще простыть после представления; на тоненьких его членах и впадине посреди груди местами виднелся еще лоск от старины; мальчик сидел неподвижно, робко, точно наказанный или ожидающий наказания» [4; 365]. Эдвардс хочет повести мальчика на площадь, но Беккер отказывается, потому что Петя «сегодня худо работал». От этих слов у мальчика блеснули слезы на глазах, которые он не хотел показать «хозяину». Во второй главе рассказывается история «гуттаперчевого мальчика». В пять лет он лишился матери, которая «была крайне взбалмошная, хотя и добрая чухонка». После разгорается большой спор. Куда же деть мальчика? И неизвестно, чем бы разрешилась его судьба, если бы не вступилась прачка Варвара. Мальчик ласково называл ее «бабушкой». Женщина сильно хотела, чтобы кто-нибудь сжалился и взял мальчика на обучение. Этим человеком оказался акробат Беккер Карл Богданович. «Раздутое лицо акробата и его имя, толстая шея как у быка, были красны; самоуверенный вид и осанка не оставляли сомнения, что ... он был весь исполнен сознанием своей красоты» [4; 373]. Также акробат любил выпивать помногу пива. Увидев мальчика, он приказал ему раздеться. На что тот отреагировал отрицательно, он совсем испугался. «Карл Богданович потерял терпение. Он подошел к мальчику и, не обращая внимания на то, что тот стал еще сильнее барахтаться, быстро обхватил его руками... Последний в один миг снял с него рубашку и панталоны; после этого он поднял его, как соломинку, и, уложив голого поперек колен, принялся ощупывать ему грудь и бока, нажимая большим пальцем на те места, которые казались ему не сразу удовлетворительными, и посылая шлепок всякий раз, как мальчик корчился, мешая ему продолжать операцию» [4; 374]. Петьке пришлось нелегко перенести эту процедуру. Особенно трудно было оставить его у «хозяина». Беккер оказался очень суровым и требовательным. У мальчика он вызывал лишь чувство страха. В то же утро акробат повел его в цирк. «В первую минуту новость и разнообразие впечатлений скорее пугали Петю, чем пробуждали в нем любопытство» [4; 375]. Зато с людьми, которые были в труппе, он нашел общий язык, даже не пугался их. Особенно хорошие и теплые отношения сложились с клоуном Эдвардсом. Очень тяжело было мальчику, когда начались ученья. «Петя был легок, как пух, и гибок в суставах; недоставало, конечно, силы в мускулах, чтобы управлять этими природными качествами...» [4; 376]. Но его учитель не сомневался в том, что сила приобретется от упражнений. Иногда также упражнения сопровождались таким раздирающим детским визгом, такими криками, что товарищи Беккера врывались в 367 его комнату и отнимали у него мальчика. Во многих случаях таким спасителем оказывался Эдвардс. Мальчик с большим удовольствием выполнял упражнения, которым учил его друг-клоун. Один за другим проходили дни, Петя продолжал учиться, получая наказания каждый раз, как выходило что-нибудь неладно. Единственное счастье в его жизни — это щенок, подаренный Эдвардсом. Но это счастье продлилось немного. Раздосадованный во время представления Беккер, вырвал щенка из рук Петьки и бросил о стену. Наступила очередная пятница. Это последняя несчастная пятница в жизни мальчика. Он должен был выступить во второй части представления. Все с нетерпением ожидали выхода «гуттаперчевого мальчика». Пришел этот долгожданный миг. Все с восторгом следили за каждым движением Петьки. Возгласы «браво» раздавались со всех сторон. «Внезапно что-то сверкнуло и завертелось, сверкая в воздухе; в ту же секунду послышался глухой звук чего-то упавшего на сцену» [4; 399]. Это было последнее представление, показанное несчастным мальчиком Петей. В произведении «Гуттаперчевый мальчик» в центре стоит тема маленького артиста, который не видел ни счастливого детства, ни ласки матери и отца, ни любви родных. Наверно, бог сжалился над ним и забрал к себе, чтобы дать все то, чего у Петьки в жизни не было. Это произведение было одной из последних вспышек таланта Григоровича. У него не было уже ни прежней энергии, ни былых сил. Сказывались годы, значительно ухудшилось здоровье. Григорович чувствовал, что он не может тягаться с литературной молодежью. 368 А.А. Тимерханов Стандартизация как нормативный компонент официально-делового стиля (на материале татарского языка) С учетом современных тенденций в развитии национальных языков и решением на государственном уровне многих вопросов, связанных с сохранением, укрепелением и развитием татарского языка, все большее внимание стало уделяться важнейшим научнопрактическим проблемам повышения функционального потенциала татарского языка. Несомненно, одна из определяющих сфер, где язык должен находить практическое применение, — это сфера официально-деловых отношений. В связи с этим системное исследование и описание функциональных стилей современного татарского языка, в частности официально-делового стиля (ОДС), становится приоритетной задачей на пути обеспечения эффективной практической реализации татарского языка в широкой официальной сфере коммуникации на всех уровнях государственной власти и институтов управления. Именно эти обстоятельства определяют наше стремление наиболее полно изучить и отразить системно языковую норму и особенности функционирования татарского языка в официально-деловых бумагах разного жанра, статуса, формы и содержания [1]. Однако в данной статье мы ограничимся скромной задачей — выяснением и описанием явления, связанного с устойчивой тенденцией языка документов к унификации, клишированию языковых средств выражения типичных речевых ситуаций, т.е. деловых штампов, что, безусловно, следует рассматривать как нормативный компонент ОДС. Эта черта продиктована практической необходимостью — принципом экономной затраты сил, характером речевой деятельности в тех сферах, которые предполагают высокую степень повторяемости языковых ситуаций, а значит, и их формализации. Это и предопределяет стремление представить в данном тексте человеческую деятельность, т.е. служебные и управленческие отношения, как типизированные классы ситуаций с максимальной их регламентацией. Деловая речь при этом становится тематически ограниченной. Именно документ как вид текста формирует представление о деятеле как о лице, которое действует по строго определенному стандарту. По сути, всякий стандарт отражает норму отношений между людьми в разных сферах общественной жизни. Для того чтобы сформировать такой социальный стандарт, необходимо создать его сначала в языковых выражениях, формулах, ибо речь определяет последующую деятельность. Имен369 но поэтому документные клише, шаблоны есть в некотором смысле показатель развитости и культуры этой деятельности, а следовательно, и уровня культуры документов. В зависимости от цели и содержания документа типичные устоявшиеся формулы имеют свое определенное расположение в тексте. Это прежде всего характерно для начала и концовки многих документов (справка, акт, договор и др.), которые почти всегда имеют сложившийся своеобразный однотипный вид. Так, в языковых формулах начинания излагаются цель, намерение, основание к изданию документа, чем и обусловливается употребление функционально клишированных оборотов, например: шул хакта бирелә: чыннан да; аша эш йөртүче; ролен күтәрү максатында; рациональ файдалану максатында; эшләрне тәртипкә салу максатында; тәэмин итү максатында; алга таба камилләштерү максатыннан чыгып; статьясы нигезендә; карары нигезендә; мәгълүм үрнәктәге; низамнамә нигезендә эш йөртүче; штатлар кыскару уңаеннан; инвентаризация үткәрү өчен; казанышлары өчен; тәкъдимен исәпкә алып. Такие формулы-зачины чаще всего встречаются в текстах справок, договоров, указов. Например: «Белешмә Вафин Ильяс Гаян улына шул хакта бирелә: чыннан да ул <...> инглиз теле факультетының III курсында укый» (ТДГИ 234 нче белешмәсе, 1999 ел, 6 апр.); «Россия Федераңиясе Хөкүмәтенең «Дару бәяләренә дәүләт контроле чаралары турында»гы 1999 елның 29 мартындагы 347 нче Карары нигезендә даруларга бәя куюның бердәм ысулларын тәэмин итү һәм бюджет акчасын рациональ файдалану максатында Татарстан Республикасы Министрлар Кабинеты карар бирә <...>» (ТР МК 857 нче Карары, 1999 ел, 24 дек.); «Низамнамә нигезендә эш йөртүче директоры Зиннуров Айрат Тәлгать улы аша «Зонд» автобазасы <...> һәм Шакиров Рәсим Марат улы <...> бу шартнамәне түбәндәге эш турында төзибез <...> [2, с. 44]. Основу таких конструкций образуют «строевые» слова: максатында `в целях`, нигезендә `на основе`, исәпкә алып `с учетом`, чыгып `исходя`, тәртипкә салу буенча `по упорядочению`, өлешендә `в части`, мәсьәләсендә `в вопросе о` и др. Регламентированность действий и широкое употребление устойчивых языковых формул более четко проявляется в жанрах административно-канцелярского подстиля, ибо прежде всего в канцелярских документах однотипность коммуникативных ситуаций при их многочисленности находит самое яркое языковое выражение. Например: бирелә шул хакта: чыннан да; тапшыру өчен; камилләштерү максатында; шушы карарда билгеләнгән; гамәлдә булуын туктатып торырга; басылып чыккан көненнән көченә керергә; булышлык күрсәтү өчен; тиешле шартлар тудыру; үтәлешенә контроль ясауны йөкләргә; түбәндәге карарга килергә; рөхсәт итүне үтенергә; түбәндәге документны теркәргә; ризалык бирү; үз теләгем белән; минем катнашымда; тарафыннан расланган; закон тәртибендә; имза куйган ва370 кытыннан көченә керергә; берьяклы тәртиптә ; түбәндәге адреста саклана; түбәндәге күләмдә. Указанные устойчивые выражения разнообразны по синтаксической структуре. Одни из них образуют синтаксические словосочетания со строевыми словами, например: закон тәртибендә; минем катнашымда; камилләштерү максатында и т.д. Другие представляют собой стурктурно более сложные синтаксические формулы: тиешле шартлар тудырырга; үтәлешенә контроль ясауны йөкләргә; түбәндәге документлар белән расланырга и др. Они употребляются активнее, что, очевидно, обусловливается динамичным характером деловых взаимоотношений, их нацеленностью на конкретный конечный результат. Кроме того, устойчивые языковые формулы представляют собой юридически значимые компоненты текста, без которых документ не обладает достаточной юридической силой. К тому же они являются элементами, определяющими его видовую принадлежность, например, в справке: «... бирелә ... шул хакта: чыннан да...» «... тапшыру өчен бирелә». В акте: «Без, түбәндә кул куючылар, ... бу актны шул хакта төзедек:..» «Актны түбәндәге составтагы комиссия төзеде» «Комиссия рәисе ...» «Комиссия әгъзалары ...» «Акт ... нөсхәдә төзелде». В заявлении: «... рөхсәт бирүегезне үтенәм» «Үзем турында түбәндәгеләрне хәбәр итәм» «Гаризага түбәндәге документларны терким» «Гариза бирүче ... имзасын раслыйм». В договоре: «Без, түбәндә кул куючылар, ... бу шартнамәне түбәндәге эш хакында төзедек» «Шартнамә төзү чыгымнарын ... түли» «Шартнамә төзүчеләрнең шәхесләре ачыкланды, хокуктан файдалану сәләте тикшерелде». В постановлении: «... каравына түбәндәге мәсьәләләрне кертергә» «... статьясы нигезендә гамәлгә ашырырга» «... үз көчен югалткан дип санарга» «кертелгән тәкъдимнәрне һәм искәрмәләрне исәпкә алып ...» «... чаралар күрергә». «Шушы карарның үтәлешенә контроль ясауны ... йөкләргә». Некоторые из них типичны сразу для нескольких документных жанров. Следует заметить, что стандарты не находят столь широкого применения в законодательном подстиле, хотя и употребляются в огра371 ниченных пределах. Правовая мысль, отражающая общеобязательные правила поведения людей в обществе, вряд ли может быть оформлена просто языковыми формами, используемыми в неизменном виде. Как заметил А.А. Ушаков, «глубоко мыслить языковыми штампами нельзя» [3, с. 163]. К тому же законы не повторяются, а издаются только однажды. Такие устойчивые сочетания, как и лексические единицы ОДС со строго определенной семантикой, могут употребляться и в других стилях, например, в художественной литературе с целью речевой характеристики персонажа. Однако часто, попадая в другие коммуникативные разновидности речи, они испытывают качественные сдвиги, т.е. приобретают новое оценочное наполнение, прежде им не свойственное, детерминируются. Хотя, с другой стороны, в таких случаях они не могут полностью освободиться из-под влияния ОДС, проявляющегося в штампованности, тенденции к стандартизованному выражению мысли. Более того, неоправданная стандартизация речи за пределами ОДС, например, в рамках речевой композиции текстов информационных жанров современной татарской газеты, отрицательно сказывается на привлекательности и читабельности газетного материала [см.: 4, с. 6]. Так или иначе, деловой стандарт есть вполне оправданный, неотъемлемый компонент и, несомненно, один из ярких дифференциальных черт ОДС, без которого язык документов утратил бы свою сжатость, четкость, простоту и однозначность при максимальной информативной наполняемости. Условные сокращения ТДГИ — Татар дәүләт гуманитар институты ТР МК — Татарстан Республикасы Министрлар Кабинеты Примечания 1. Тимерханов, А.А. Язык деловых бумаг в современном татарском языке / А.А. Тимерханов / Научн. ред. Ганиев Ф.А. — Казань: Gumanitarya (Изд-во ТГГИ), 2002. — 332 с. 2. Валиев, З.В. Образцы деловых бумаг / З.В. Валиев. — Казань: Татар. книж. изд-во, 1999. — 240 с. 3. Ушаков, А.А. Очерки советской законодательной стилистики / А.А. Ушаков. — Пермь: Звезда, 1967. — Ч. I. — 206 с. 4. Гарифуллина, В.З. Композиционно-речевая модально-темпоральная структура текста информационных жанров (на материале газеты «Социалистик Татарстан»): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. — Казань, 1990. — 16 с. 372 Р.Х. Тиригулова Об экспрессии газетных заголовков Общеизвестно, что заголовок дает первоначальную информацию о тексте. Он связан с тем или иным содержательным элементом (основной мыслью, тезисом, образом героя). Современные газетные заголовки необыкновенно емки по информационной и эмоциональной насыщенности. Они формируются различными языковыми средствами: лексическими, словообразовательными, синтактико-пунктуационными, стилистическими. Эти средства могут сочетаться, использоваться одновременно, прекрасно дополнять друг друга. К лексическим средствам, формирующим современный газетный заголовок, относятся многозначность слов, добавочные коннотативные оттенки в значениях слов, которые обнаруживаются только в устной речи, различные семантические трансформации слов и обусловленные ими изменения в сочетаемости. Журналисты, авторы газетных текстов, обыгрывают в заголовках и многозначность слов, и их различные трансформации. Употребление метафор, гипербол усиливает эмоциональность и оценочность. Вот примеры заголовков: Слепой микроскоп (Труд); Клещ ползет неутомимо (Труд); Крайний по рыбе (Росс. газ.); Дума рулит (АиФ); Сочи накроет Красную поляну (Росс. газ.); Министр обороны финансов (Росс. газ.); Новый российский социализм (АиФ); Коррозия памяти (АиФ); Монетизация совести (АиФ); Курская милицейская аномалия (Известия); Средняя температура по выборам (АиФ). Расширились, как видим, метафорические контексты с политическим и социальным содержанием. Перифразы, характерные для заголовков, часто представляют собой переделанные строчки, фразы из литературных произведений, кинофильмов, мультфильмов, песен или их названия. Ср.: Особенности национального глянца (Известия); Герой не нашего времени (Труд); Быт или не быт (Известия); Хорошевский суд — самый гуманный суд в мире (Труд); Дом, который построил Путин (АиФ); Легко ли быть пенсионером? (Известия); Я боли разведу руками (АиФ); Доктор Наживаго (АиФ); Тысячи и одно окно (Росс. газ.); Гроза районного масштаба (Труд). Обыгрывание прецедентных текстов нередко имеет ироническую окраску. Образность заголовков усиливается употреблением пословиц и поговорок, которые часто переиначиваются журналистами. Столь же образны, эмоциональны и лаконичны во всех своих разновидностях шутливые афоризмы и фразеологические обороты, которые также претерпевают различные изменения ради усиления стилистического эффекта. Ср.: Одна голова хорошо, а две лучше (Труд); Из песни слов не 373 выкинешь. Зато можно выкинуть музыку (АиФ); Язык мой — друг мой (Известия); Скромность украшает, но оставляет голодным (АиФ); Человек создан для счастья, как птица для бульона (Известия); Хорошо там, где нас пока нет (АиФ); Слово — не лошадь, выскочит — не поймаешь (Росс. газ.); Бойтесь тех, кто гарантирует народу манну небесную (Комс. правда); Запретный плод становится все слаще (АиФ); Кистью младенца глаголет истина (Труд). Стремление максимально приблизиться к читателю, создать атмосферу доверительности выражается в заголовках неологизмами, заимствованными словами, жаргонизмами, разговорно-просторечными словами и выражениями. Они имеют эмоционально-экспрессивную значимость. Вот примеры некоторых газетных заголовков: Эко Чернобыля: суды (Росс. газ.); Сколько ММММавроди должен народу (АиФ); Электроворы (АиФ); Панкосниматели ( Комс. правда); Ауфвидерзейн, Германия! (АиФ); Понаехали, блин... ( АиФ); Кто ответит за базар? (Известия); Обман в натуре (АиФ); Зараза так и прет (АиФ); Без поллитры не разберешься (Труд). Широко используются в заголовках, как и в текстах, слова — существительные, прилагательные и глаголы, образованные с помощью префиксов и суффиксов, имеющих типичные для разговорной речи значения. Эти слова имеют разговорный характер и выполняют оценочную функцию. Ср.: Вокруг мэра создалась напряженка (Росс. газ.); Лицензионная обдираловка (АиФ); Зарплату бюджетникам поднимем в два раза (АиФ); На меня смотрела секретарша... (АиФ); Сереньких мышек — все больше (Комс. правда); Спонсор длиннющий (Комс. правда). Плати, папаша, не умничай (Росс. газ.); Разучился, мил человек! (Комс. правда); Отмахаться от такой должности? (АиФ). Экспрессивность характеризует и синтаксическое оформление заголовков. Разные типы предложений (повествовательные, побудительные, вопросительные, восклицательные), бессоюзные предложения, парцеллированные конструкции, различного рода инверсии — эти синтаксические средства эмоционально окрашены и выразительны. Этому способствует новое функциональное использование пунктуационных знаков (тире, точки, двоеточия, многоточия). Ср.: Купи себе немного мусора (Труд); Из всех заповедей выделяю одну: любите друг друга (Комс. правда); Уважай себя! (АиФ); И снова здравствуйте! (Росс. газ.); Поставят ли русских в Эстонии на колени? (Известия); Досмотр, осмотр, обыск? (Росс. газ.); Фазаны, говоришь? (Труд); Заикаешься? Пой! (Труд); Россия и Украина: мы так и не поняли друг друга (АиФ); Надежда Петрова. Теннис — как ловля акул (АиФ); Павел Луспекаев. Белое солнце. Черная боль... (АиФ); Застраховаться от... грибка? (АиФ). А так хотелось бесплатной газировки... (Труд). Актуальную структуру предложений в названиях статей, как видим, усложняют коннотации слов, их противопоставление, наличие 374 местоимений, отрицаний, модальных форм, соотносимых с актуальным членением. При создании заголовков используются такие стилистические приемы, как тавтология, парономазия, рифмовка, ритмика. Приводим примеры заголовков: Защита от соцзащиты (Росс. газ.); Выбор после выборов (Комс. правда); Перестраховка от страха (Известия); Спрос на опрос ( АиФ); Из Года свиньи — в Год семьи (Труд); ПРО: замаскирована под защиту, создана для нападения (Росс. газ.); Служба — короче, учеба — быстрее? (АиФ); Об Иране и уране (АиФ); Маша меж США и Раша... (АиФ). Таким образом, газетный заголовок, сформированный всем комплексом эмоционально-экспрессивных средств, привлекает внимание читателя: автор воздействует на него, выражая свою оценку, убеждает и формирует у него определенное отношение к событию или герою. Сокращения АиФ — «Аргументы и факты» Комс. правда — «Комсомольская правда» Росс. газ. — «Российская газета» 375 Л.А. Усманова Цветообозначения в художественной картине мира (на материале русского и татарского языков) Семантика цвета в связи с различными лексемами описана в целом ряде работ [А. Вежбицкая, Л.М. Грановская, Р.В. Алимпиева, Р.М. Фрумкина, Н.Б. Бахилина и др.]. Так, А. Вежбицкая отмечает тот факт, что каждый цвет ассоциируется у людей с одним конкретным и универсальным для всех языков объектом: желтый — с солнцем, красный — с огнем и т.д. [2, с. 231-232]. Семантика цвета и света является одной из приоритетных при изучении идиостиля писателей и поэтов. А.Ф. Лосев, говоря о живописной образности поэзии, подчеркивал важность выявления и анализа метафорической и символической колористики. Особенно важно изучение языка художественных произведений при сопоставительном анализе литературных текстов писателей, поэтов-представителей разных национальностей, культур, т.к. сопоставление позволяет выявить существенные сходства и различия в функционировании языков и описать механизм их действия. В качестве примера сопоставительного изучения разноструктурных языков проанализируем особенности функционирования слов красный/кызыл в поэзии И.А. Бунина и татарских лириков начала ХХ века — Г. Тукая, М. Гафури, Дардменда, С. Сунчелея и Ш. Бабича (выбор материала обусловлен принадлежностью поэтов к одной культурно-исторической эпохе). Общность и специфичность сочетаемостных свойств исследуемых лексем в русском и татарском языках обусловлена его многозначностью. В обоих языках лексемы красный/кызыл совпадают в следующих значениях: 1. Цвета крови; 2. Относящийся к революционной деятельности, к советскому, социалистическому строю. 3. Употр. в народной речи и поэзии для обозначения чего-либо прекрасного, яркого, светлого и т.п. 4. Употр. для обозначения наиболее ценных сортов чего-либо. В татарском языке слово кызыл дополнительно используется для обозначения масти коров, телят. Одной из наиболее традиционных, частотных смысловых зон реализации цветообозначения красного тона в поэтической речи И.А. Бунина и лирике татарских поэтов является отнесенность к зоне солнца (подразумевающей и явления восхода, заката и т.п.): Красное, лучистое,/ Солнце чуть сквозит (И. Бунин «Рыжими иголками...»); И над болотом красный сумрак реет (И. Бунин «Багряная печальная луна...»); Сап-сары, кызгылт кояш та зурая, шундук бая... (Поднялось жёлтое, красноватое солнце и погасло. (М. Гафури «Кызгылт кояш» — «Ярко-красное солнце»). 376 Следует отметить, что видоизменению традиционного характера сочетаемости в сторону образного, метафорического представления способствует и тот фактор, что часто в стихотворениях исследуемых поэтов происходит переплетение различных цветовых и световых характеристик (красный и лучистый или ярко-желтый и др.). Цветообозначения красного тона также наиболее употребительны при описании цвета луны (месяца): Ночь побледнела, и месяц садится / За реку красным серпом (И. Бунин «Октябрьский рассвет»); Шулай торганда, кызгылт нурлы ай калка тау артыннан (Видны вдалеке, над грядою холмов красноватые лучи луны (М. Гафури «Эңгер вакыты» — «Сумерки») Этимологическую связь исследуемых слов со стихией огня подтверждают примеры подобной сочетаемости: Өермәләр ясый кызыл уттан (Из красного огня делает бурю (Ш.Бабич «Күзеңне ач!» — «Отрой глаза!»); Ялкын сибеп, кызыл күмер чәчеп,/ Ут яңгыры ява, бөркелә... (Идёт дождь, огнём полыхает,/ Пламенем и красным углем сыпля (Ш.Бабич «Күзеңне ач!» — «Отрой глаза!»). В поэзии И.А. Бунина особые поэтические образы создаются за счёт употребления сравнительных оборотов, образованных при помощи существительных в творительном падеже, или с союзом как: Красным пламенем настурции горят («Первый утренник, серебряный мороз...»); Дивная орлица:/ Плещется крылами, красными, как пламень,/ В этом море диком («Там не светит солнце, не бывает ночи...»). Как уже отмечалось, слова красный и кызыл, выступая в обоих языках эпитетами, являются символом революционного, партийного, советского. Особенно широко данное значение представлено в татарских поэтических текстах, где в роли поясняемых слов выступают лексемы байрак, әләм, такта, юл, например: Гаһед кылдым, ямин иттем, кызыл байрак тотып кулга <...> Алырмын җан, түгәрмен кан шушы изге кызыл юлда (Я слово и клятву дал, держа в руках красное знамя <...> Наберусь сил и пролью кровь на этом святом и красном пути (М. Гафури «Ант» — «Клятва»); Кемнәр эшли фабрик-заводларда,/ Кемнәр тау-ташларны актара, / Без шуларның исемен хөрмәт итеп/ Язабыз шул «Кызыл такта»га... (Кто работает на заводах и фабриках,/ Кто великие дела творит,/ Мы их имена с почётом/ Пишем на «Красной доске» (М. Гафури «Кызыл тактага» — «На красной доске»). Субстантивированная форма лексемы кызыл в значении «революционеры, коммунисты» довольно частотна в материале татарских поэтов: Без кушылдык хәзер кызылларга (Мы присоединились к красным (Ш. Бабич «Без ник кызылларга кушылдык?» — «Почему мы присоединились к красным?»). В поэтических текстах И.А. Бунина случаи сочетаемости слова красный в данном значении не отмечены, что, вероятно, связано с его резким неприятием Октябрьской революции и Советской России. 377 Семантика слов красный/кызыл определяется, как уже отмечалось, прежде всего через цвет крови. Этот факт подтверждают примеры из татарской поэзии: Бушка акмас пакъ, кызыл кан: аннан аккан тамчылар/ Җиргә тамгач, шул урыннан кып-кызыл гөлләр чыгар (Не зря пролита красная кровь: если капельки эти/ Попадут в землю, там выйдут ярко-красные цветочки (М. Гафури «Изге юлда»- «На священном пути»). Следует отметить, что, по мнению Е.В. Рахилиной, в русском языке для слова кровь «признак цвета не является различительным и, в общем случае, не релевантен для атрибутивной конструкции с ним, т.к. данная лексема уже имеет фиксированный цвет» [3, с. 172]. Актуализируя компонент значения «прекрасное, яркое, светлое», татарские поэты активно используют эпитет кызыл при описании женской красоты: Кызыл ирен бер елмайса, ходай шаһит, / Бөтен фикер әсир төшәр, гакыл шүрләр (Если красные губки улыбнутся хоть раз, / Все мысли мои в плену, теряется разум (Ш. Бабич «Матур сыннар» — «Красивый стан»). Достаточно часто татарские поэты прибегают к различным изобразительным средствам, например сравнениям с послелогом төсле, чтобы воспеть красоту лица возлюбленной: Кызыл гөл төсле ирене уртасыннан/ Тезелгән энҗедәй тешләр күренде (Показались зубки, как кристаллы, / Меж губ, похожих на красные цветы (М. Гафури «Көлде» — «Улыбнулась»). Также в нашем материале зафиксированы случаи употребления эпитета кызыл для обозначения наиболее ценных сортов чего-либо: Кызыл малмы, конфет, чәй, шикәрме —/ Шулар кебек төрле-төрле мал (Ты что хочешь, можешь найти там: / Чай-сахар, конфеты и красный товар (М. Гафури «Эшче» — «Рабочий»). Сделанные наблюдения позволили выявить общее и специфическое в семантике и сочетаемости прилагательных красный/кызыл, принадлежащих к двум генетически неродственным, типологически различным и структурно отдаленным языкам на семантическом и лексико-грамматическом уровнях. Сходство обусловлено объективной реальностью, данной поэтам в цветоощущении, а также схожими чертами художественного мышления. Специфичность в сочетаемостных возможностях исследуемых лексем вызвана субъективной оценкой цветовой символики, отличиями в ассоциативном восприятии окружающего мира, а также рядом экстралингвистических факторов (наличием национальных реалий, обычаев и традиций русского и татарского народов). В поэзии И.А. Бунина делается акцент на лексемах с переносным значением цвета, использовании эпитетов и сравнительных оборотов, что способствует метафоричности и образности его поэтической речи. Для стиля татарских поэтов типичны такие черты, как обобщенность, яркость, контрастность, представленная чаще в форме устойчи378 вых сочетаний (кызыл кан, кызыл ирен, кызыл гөл), а также установление сложных аналогий между миром природы и психическим миром человека. Таким образом, стилевая система каждого автора отражает особенности его мышления, что связано не только с индивидуальным мировосприятием каждого из рассмотренных поэтов, но и с национальным менталитетом. Примечания 1. Алимпиева, Р.В. Семантическая значимость слова и структура лексико-семантической группы / Р.В. Алимпиева. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1986. — 184 с. 2. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание / А. Вежбицкая. — М.: Русские словари, 1997. — 411 с. 3. Рахилина, Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: Семантика и сочетаемость / Е.В. Рахилина. — М.: Русские словари, 2000. — 416 с. 379 Р.Ф. Фаттахова О коннотативном и национально-культурном компонентах фразеологических единиц татарского языка с количественным значением Любой предмет объективного мира характеризуется количественной определенностью. Языковое поле количественности характеризуется сложной и многоплановой структурой и включает в себя целый ряд категорий, основными из которых являются поля пространства, времени, массы, размера, объема, денежных измерений и т.д. В соответствии с изложенным план содержания категории количества включает понятие множества (дискретное количество) и понятие величины (недискретное количество). Понятие множества связано с идеей счета, понятие величины — с идеей измерения. В языках категория количества представлена определенными материальными средствами. В татарском языке первичная квантитативная актуализация реализуется с помощью форм грамматических категорий числа, принадлежности, сказуемости в существительных, лица и числа в глаголах, вторичная — посредством лексических единиц разных лексико-грамматических разрядов. Это могут быть имена существительные, прилагательные, наречия, местоимения с количественным значением. Среди лексических средств номинации выражения количественных отношений доминирующую позицию занимают имена числительные, после них — нумеративные слова. На синтаксическом уровне количественные отношения выражаются посредством словосочетаний, состоящих из количественных слов и субстанций, а также посредством метафорических словосочетаний, например, алтын башак диңгезе, тирән мәхәббәр, кара кайгы, в том числе фразеологизмов, пословиц и поговорок. Образное выражение языковых единиц находится взаимосвязи с чувственным и понятийным отражением предмета. Основными источниками образности являются слова и фразеологические единицы (далее — ФЕ), в семантике которых заложены эмоциональные, экспрессивные, оценочные и культурно-национальные компоненты. Фразеологическое значение — многокомплексная структура, оно характеризуется обобщенно-понятийным содержанием, на основе которого соотносится с предметами и явлениями реальной действительности, их качествами, действиями. Например, ФЕ күктәге йолдызлар санынча, диңгездәге тамчылар чаклы, чәч бөртеге саныдай непосредственно связаны с обозначением явлений окружающей действительности, на основе сравнения с большим и неопределенным количеством звезд на небе, капель в море, волос на голове обозначают 380 неопределенно большое количество других предметов. Один из важных компонентов в значении ФЕ — это коннотативный компонент, который придает ей экспрессивно-стилистические, эмоциональные и оценочные возможности. Экспрессивно-оценочное значение ФЕ обязательно содержит указание на тот или иной образ или мотив, который послужил поводом или причиной выбора того или иного явления действительности. Этот образ чаще связан с аналогией или сравнением. Например, һава хәтле, тау чаклы, кырым чирүе кебек или бер бөртек, бер тамчы, тырнак очы кадәр, ком бөртеге чаклы, черки хәтле. Выбор аналогии (или сравнения) со значением очень много или очень мало продиктовано и модальной причиной: выражается отношение субъекта к этой аналогии или сравнению. Например, мы употребляем ФЕ адәм баш тыккысыз, аяк тыккысыз, аяк басар урын юк, энә ташлар урын юк, энә ташласаң, җиргә төшмәс, когда говорим о большом скоплении людей, о неудобстве, тесноте, и с точки зрения говорящего это плохо, поэтому данные ФЕ имеют отрицательную коннотацию. ФЕ нәфесең туярлык, җан теләгән кадәр, күгәрчен сөте генә юк, елан мөгезе генә юк связаны со значениями достаточность, достаток, удовлетворенность и имеют положительную коннотацию. Отметим, иногда выбор той или иной ФЕ для выражения положительного или отрицательного отношения зависит и от контекста. На культурно-национальном компоненте ФЕ остановимся подробнее. Известный русский лингвист Д.О. Добровольский рассматривает два принципиально различных подхода к национальной специфике фразеологизмов: первый — сравнительный или соспоставительный подход (специфика фразеологизмов одного языка определяется в сравнении с ФЕ других языков); второй подход — интроспективный (основан на представлении «имманентных» национально-культурных характеристик безотносительно к характеристике других культур [Добровольский, 1998, 48]. В определении национально-культурного компонента в ФЕ значительными моментами оказываются особенности его формальной организации. В качестве таких особенностей, с одной стороны, могут выступать факторы осложнения формы (рифмование, аллитерация и т.д.), например: аз азыклы, күп языклы, күпкә китсә чүпкә китәр, акча бездә бер букча, берне биш итү, биш былтыр, биш бирәсем юк, алты аласым юк, кырыкмаса кырык җирдә, алдындагысын алты ай эзләгән и т.д.; с другой — определенная маркированность отдельных компонентов фразеологизма. Сюда относится наличие в составе ФЕ: 1) национальных имен собственных и их производных, например: Ялгыз Ярулла, Кырым чирүе кебек, Балык бистәсе — ун тиен дистәсе, ел елга, ел Мөхәммәткә җиткәндә; 2) персонажей народной мифологии, например: анда Нух каргасы да очып җитмәс, Алып кадәр, алтмыш колач алайгыр, алпамыш йокысы; 3) слов-реалий: кашыкка тиде, авызга тимәде, көн борын, былтыр әвен янган, быел исе чыккан, ай киткән, 381 ел киткән, энә буе җир киткән, бавы өзелгән көлтә кебек, өч туган, өч башлы дию, өчесен укыту, өч төрле гамәл; 4) архаичных компонентов: гөрбәт чигү, гөрбәттә яшәү, акча бездә бер букча, анда җиләк кызыл чикмән кебек, поты бер тиен, тугыз мурдан үткән. Итак, фразеологизмы татарского языка являются наиболее яркими средствами выражения значения количества, к тому же они способны выразить экспрессивность, а также различные отношения к проявлению количественного значения. Такие фразеологизмы соотносятся, как правило, с идеей счета и измерения. Примечания 1. Добровольский, Д.О. Национально-культурная специфика во фразеологии // Д.О. Добровольский / Вопросы языкознания. — 1998. — № 6. — С. 48-57. 382 Р.М. Фәхретдинова, А.Г. Хәлиуллина Татар прозасында антиутопиянең ачык үрнәге Антиутопия жанрына караган әсәрләр дөнья әдәбиятында шактый зур урын алып тора. Антиутопислар, билгеле булуынча, «кешелек бәхете өчен көрәшүче гади кешенең тормыш юлындагы каршылыклар турында уйланалар» [4; 22], мәсьәләнең ни дәрәҗәдә катлаулы, хәтта коточкыч икәнлеген искәртәләр. Г. Исхакыйның «Локман Хәким» әсәре дә антиутопия жанрына карый һәм конфликтның кискенлеге белән аерыла. Язучы үзе әсәрнең жанрын әкият дип куя. Әдәбият галиме И. Нуруллин әсәрне «Идел» журналына тәкъдим иткән кереш сүзендә: «Жанры ягыннан бу хыялый хикәя 20 нче елларда Европада һәм бездә активлашып китеп, «антиутопия» дип йөртелә торган әсәрләр җөмләсенә керсә кирәк» [1; 2], — дип яза. Х. Миңнегулов та әсәрнең жанрына карата: «Локман Хәким» — һәм стиль-интонациясе, һәм эчтәлеге белән әкияти рухтагы әсәр», — дигән сүзләр әйтә [3; 18]. «Локман Хәким» әкияте язучының мөһаҗирлек чоры иҗатына карый. Әсәр турында тулы мәгълүмат юк. Язылу вакыты 1924 елның 5 октябре белән билгеләнә. Аның урысчага тәрҗемәсе Анкарада яшәүче Мәхмүт Таһирның шәхси архивында сакланган. Белүебезчә, әдип большевиклар хакимиятенең сәясәте белән килешмәү сәбәпле, үз иленнән чыгып китәргә мәҗбүр була. «Локман Хәким» әкиятендә язучы Совет Русиясенең эчке сәясәтен, милли мәсьәләнең хәл ителү рәвешен тәнкыйтьләп яза дип әйтергә тулы нигез бар. Ник соң әдип әсәрен әкият жанрында иҗат итә? Автор нәрсәгә ымлый? Җентекләп тикшерсәк, бу әсәр Октябрь борылышы һәм аннан соңгы хәлләрне күздә тотып язылган, дип әйтә алабыз. Хикәядә тасвир ителгән вакыйгалар шулай ук күбрәк Сталин һәм Брежнев исемнәре белән дә бәйле дәверне хәтерләтә. Гаяз Исхакый эзоп теленә мөрәҗәгать итә, шуңа күрә дә әсәрдә ниндидер серлелек хас, киная бар. Пәйгамбәрлек сыйфатына ия булган герой күргәннәрдә илебездә 90 нчы елларда барган мәшһәрләрне дә тоемлап була. Безгә «Локман Хәким» исемле әкият билгеле. Монда сюжет сызыгы бик гади: борын-борын заманда Локман Хәким исемле карт яши. Ул бик акыллы булганга күрә, патша аны коега төшерергә куша. Бу фәрман үтәлә. Еллар үтә. Патша алышына. Яңа хаким чирли башлый. Аны бу чирдән Локман Хәким генә коткара алачагы ачыклана. Картны коедан чыгаралар. Һәм ул үзенең зирәклеген эшкә җигеп, патшаны терелтә. Гаяз Исхакый исә үзенең төп героена искиткеч зур бурыч йөкли. Безнең алга ил агасы килеп баса. Ул автор тарафыннан акыл иясе итеп кенә түгел, ә елъязмачы, халкыбызның әхлак сагында торучысы, хәтта пәйгамбәрлек сыйфатына ия итеп тә бирелә. Сюжет исә катлауландырыла: бәхетле яшәгән илгә кайгы килә: көчле яңгыр ява да 383 барлык су агулана. Халык шул суларны эчеп акылдан яза. Мәмләкәттә өч зат кына акылдан шашмый: хан, вәзир, хәким. Вакыт үтү белән хан белән вәзир дә халык эчкән агулы суны эчәргә мәҗбүр була. Үз акылында локман хәким генә кала. Мәмләкәттә кан кою башлана. Угыл атаны, ата угылны белми, күрше күршене танымый башлый. Бу чуалышлар янә көчле яңгыр яуганнан соң гына бетә. Халык үз асылына, иманына кайта. Әсәрдә символик саннар, символ-образлар бик зур урын алып торалар. Болар авторга төп теманы һәм идеяне җиткерергә ярдәм итәләр. Әкият традицион башланып китә. «Борын-борын заманда яшәгән ди җир йөзендә бер халык. Бу халык илендәге җир-суларның, урман-кырларның, тау-кыяларның исәбен-хисабын белмәгән — тормышы бик бәхетле булган...» [1;2] Халык дип автор кемне күз алдында тотып яза? Татар милләтенме, әллә Русиядә яшәүче барлык халыкнымы? Бу да һичшиксез авторның осталыгын күрсәтә. «Локман хәким» әсәре әзерлекле укучы өчен язылган. Биредә һәр сүзнең үз мәгънәсе бар. Авторның фольклорга мөрәҗәгать итүе дә юкка түгел. «...Елгаларның берсеннән ап-ак сөт акса, икенчесеннән хуш исле бал, өченчесеннән сары май ага икән...», «...Тургай улын өйләндереп, карлугач кызын кияүгә биреп, сәгадәт эчендә гомер иткәннәр...» [1; 2] кебек мисалларны китерә алабыз. «Ашаганы-эчкәне бал да май» кебек арттырулар, «олуг кояш», «кояшның ягымлы нурлары» кебек метафоралар әсәрнең телен аһәңле итеп кенә калмый, ә төп идеяне бирергә дә ярдәм итә. Автор бу халыкның тормышын идеаль итеп сурәтли. Шуның белән беррәттән гадел патша проблемасы да күтәрелә: «Анда хан — хан, вәзир — вәзир, акыл иясе хәким — хәким булып, һәркайсының исеме җисеменә туры килеп торган. Патшалары да күркәм сыйфатларга ия икән — дан-шөһрәте еракларга таралып, үзе гадел вә туры холыклы булган» [1; 4]. Әсәргә шулай ук Ходай образы килеп керә. Ул хәкимгә сер ача. Әсәр символик образларга да бай. Мәсәлән, көчле яңгырны Октябрь инкыйлабы, илдәге башка үзгәрешләр, җанөшеткеч вакыйгалар дип карый алабыз. Локман хәким тарафыннан мондый сүзләр әйтелә: яңгыр сулары дәрьяларны, диңгезләрне, елгаларны, күлләрне басып китәр. Әлеге суларны эчкән һәрбер адәм акылдан язып, исәпхисапны бутый башлар, хак юлдан язар, турыны кыектан, акны карадан, хәләлне хәрәмнән, дусны дошманнан аера алмас хәлгә килер» [1; 4]. Чыннан да, бу көчле яңгыр 1920 нче елларда безнең җәмгыятьтә барган процессны хәтерләтә. Алай гына да түгел, ул ХХ гасырның 90 нчы еллары белән ассоциацияләшә төшә. Әсәрдә саннарның бирелеше дә аерым игътибарга лаек. Өч саны еш очрый. Хакимият башында өч зат тора: хан, вәзир, хәким. Җир шары да өч кит өстендә торган, дигән мифологик караш яшәгән халыкларда. Гаяз Исхакый моның белән бу өч җитәкче затка зур бурычлар йөкләтелгәнен ассызыклый. «Өч затка җитәрлек чиста су әзерләнә» 384 [1; 4], — дип яза ул. Халык акылдан язган чакта, мәмләкәттә алар белән идарә итәрлек зат калырга тиешлеген локман хәким дә әйтә. Елгаларның саны да өчәү. Халык акылына кайткач, өч көн буе елый, сәҗдә кыла. Мәмләкәттә аянычлы хәлләр төгәл өч елга сузыла. Локман хәким дә күргәннәрен-кичергәннәрен өч ел буена язып-теркәп бара: беренче елны кара белән яза, икенче елны — күз яшьләре белән, өченче елны — каны белән. Җиде саны сирәгрәк очрый, ләкин шулай да игътибарга лаек: «Яңгыр җиде көн, җиде төн буена койган да, койган», «Халык җиде көн, җиде төн буена йоклаган, төн уртасында аларны әтәч кычкырып уятмаган, таң алдыннан чут-чут сандугач сайрамаган» [1; 6]. Патша җитмеш җиде мең акыллының башын чаптыра, җитмеш җиде мең аңгыраны утта яндыра. Гаяз Исхакый халыкның акылдан шашкан дәверендә дүрт фирка-партиягә бүленүен әйтә: аңгыралар, ахмаклар, акылдан язганнар, камил акыллылар. Камил акыллылар дип Г. Исхакый кемне күз алдында тотып яза соң? «Әмма имам, мәзин, табип, мөгаллим ише затларның тәэсере булуын да онытып бетермик» [1; 5] дигән сүзләр бар әсәрдә. Җәмгыятебездә 70 еллык торгынлык чорында сәләтле, акыллы кешеләргә үз фикерен әйтергә, үз ачышларын ясарга бик кыен булган. Без исә Г. Исхакый шушы моментны да яктырткан дип әйтә алабыз. Большевиклар идарәгә килгәч, күп кенә матур йолаларыбыз, гадәтләребез юкка чыга. Моны да әдип яктыртмыйча калмый. «Шул рәвешле тәртип сагында торучылар, күпер, бина, канал төзүче осталар, төрле һөнәр ияләре бетерелгән. Алыш-биреш туктатыла. Шулай ук низаг, бәхәсләрне хәл итүче казыйлар, шәригать кануннарының үтәлешен күзәтеп торучы мөфтиләр дә урыннарыннан алынган...» [1; 5]. Әдәбият галиме Р. Ганиева да үзенең «...Кайт әле монда ватанга, кайт әле, саргайтмале!» мәкаләсендә әсәрне телгә алып «Большевиклар алып килгән кызыл террор һәм башка бик күп афәтләрне «Дулкын эчендә» драмасында һәм «Локман хәким» әкият-антиутопиясендә сурәтләнде [2; 146], — дип яза. Ләкин Г. Исхакый якты көчләрнең җиңүенә ихлас ышана, шуңа күрә дә халыкны үз асылына, иманга кайтара. «Көне килгәч, бөтен халык берьюлы уянып киткән» [1; 6]. Әсәрдә «уяну» гадәти халәт кенә түгел. Әхлаксыз, йоласыз, динсез яшәгән халыкның иманга кайтуы дип карау кирәктер моны. Ләкин бөлгән, ач-ялангач, көчсез халыкның биләмәләренә тәре йөртүчеләр басып керә. «Алар җирле халыкның динен, гореф-гадәтләрен, телен, ул табынган, бөек вә гали дип санаган барлык нәрсәне дошман күргәннәр. Зиннәтле сарайларны дисеңме, хөкем йорты — мөхкамәләрне, мәчет, мәдрәсә, китапханә кеби җәмәгать биналары дисеңме — берсен дә калдырмый вата-җимерә башлаганнар. Изге Коръән, башка китаплар, шулай ук мөхтәрәм хәкимнең бер өлеше кара, икенчесе күз яшьләре белән, өченчесе кан белән язылган гыйлем китабы да утта яндырылган, көлгә әйләнгән» [1; 7]. Әдип телнең, диннең, гореф-гадәтләрнең бетүегә дучар булуы өчен сызланып яза. 385 Шулай да төп идея әсәрнең ахырында бирелә. Бу карт хәким язган китапның бер сәхифәсе була. Автор биредә кеше иреге, милләт иреге, намуслылык, гаделлек кебек кыйммәтләр хакында яза. Бу гыйбарәләр бүгенге көндә дә актуаль. Мәсәлән: «Кеше иркен кысма. Изгелегеңне кызганма. Туган җирең ирекле булса, гомерең тыныч үтәр...» [1; 7]. Антиутопиядә күтәрелгән проблемалар, үткәрелгән төп фикерләр, якланган кыйммәтләр бүгенге көндә дә актуальлеген җуймый. Үзен мәдәниятле дип санаган кеше тарихны белергә тиеш. Язучы «Локман хәким» әсәре белән татар халкын үз тарихын онытмаска чакыра, аны уй-хыялларына, мәдәниятенә, диненә, йолаларына, гореф-гадәтләренә хыянәт итмәскә өнди. «Локман хәким» әсәре Г. Исхакый иҗатының өченче чорында аерым урынны били һәм антиутопиянең ачык үрнәге булып тора. Әдәбият 1. Исхакый, Г. Локман хәким // Идел. — 1990. — № 6. — 2-7 б. 2. Ганиева, Р. Кайт әле монда ватанга, кайт әле, саргайтмале! // Татар әдәбияты: традицияләр, багланышлар. — Казан: Казан университеты нәшрияты, 2002. — 142-148 б. 3. Миңнегулов, Х. Кайда да милләтпәрвәр // Гаяз Исхакыйның мөһаҗирлектәге иҗаты. — Казан: Татар. кит. нәшр., 2004. — 367 б. 4. Әдәбият белеме: Терминнар һәм төшенчәләр сүзлеге. — Казан: Мәгариф, 2007. — 22 б. 386 А.Э. Хабибуллина (Низамова) Соматические фразеологизмы, выражающие состояние человека, в русском, английском и татарском языках Фразеологизмы, выражающие состояние человека, являются одними из самых многочисленных во всех трех исследуемых языках и характеризуются развитой системой образов. Фразеосемантическая группа «Состояние человека» объединяет фразеологизмы, которые отличаются общим признаком — пассивностью субъекта процесса. «Психологический словарь» под редакцией А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского в самом общем виде определяет состояние человека как «характеристику любой системы, отражающую её положение относительно координатных объектов среды». Обобщая существующие к настоящему времени представления и точки зрения относительно понятия «состояние», философы обычно дают такое определение: «Состояние — это философская категория, отражающая специфическую форму реализации бытия, фиксирующая момент устойчивости в изменении, развитии, движении материальных объектов в некоторый данный момент времени при определенных условиях» (А.Л. Симанов). Впервые в лингвистический обиход термин «соматический» был введен в финно-угроведении. Ф. Вакк делает вывод, что они являются одним из древнейших классов фразеологии и составляют наиболее употребительную часть фразеологического состава эстонского языка. В качестве образного стержня части соматической ФЕ используется описание повадок животных, их поведения в различных ситуациях (кошки скребут, как с гуся вода), а соответствующие фразеологизмы обозначают сходные ситуации в сфере человеческих отношений. Подчеркнутая экспрессивность создается за счет большого диссонанса их актуального и этимологического значения (поджать хвост, навострить уши, мурашки по спине ползут). Высокий удельный вес соматизмов, по-видимому, общая черта многих, если не всех фразеологических систем [2, с. 113]. Что касается нашего исследования, то наиболее часто в составе фразеологизмов русского языка, выражающих состояние человека, встречаются следующие соматизмы: глаза, голова, рука, сердце, нога. Если говорить о татарском языке, то наиболее частотными компонентами выступают: күз, эч, баш, йөрәк, аяк, авыз. Рассмотрим более подробно символические значения компонентов, присутствующих во ФЕ, выражающих состояние человека. 387 Голова/Head/Баш — символ средоточия разума и духа в целом, вместилище жизненных сил. Платон уподобляет сферическую по своей форме голову космосу и описывает ее как обиталище разумной части души. Также голова, венчая телесный верх и будучи округлой по форме, может восприниматься и как образ небесного свода. Кроме того, голова связывается с символикой власти: она относится к верхнему, доминирующему, уровню вертикали. Традиция обезглавливания тел, возникшая в первобытную эпоху и сохраняющаяся в ряде культур и до наших времен, отражает представление о самостоятельности духовного начала, вместилищем которого почитается голова, противопоставляемого началу витальному, воплощенному собственно в теле. Голова управляет мышлением и рассудком, в связи с этим вытекает основное значение соматизма, оно обозначает рассудительность, разум, ум или их отсутствие в русском, английском и татарском языках: дойти своей головой — додуматься до чего-либо, вертится в голове — о тщетном усилии вспомнить что-либо; be off one’s chump — спятить, break one’s head over smth — ломать над чем-либо голову; баш вату — ломать голову, баш йөртеп карау — раскинуть умом. Зачастую во фразеологизмах русского, английского и татарского языков голова приобретает значение «жизнь», поскольку является жизненно важным органом: сложить голову — погибнуть, пасть в бою; класть голову — умирать, погибать; lay one’s head on the block — сложить голову на плахе; lose one’s head — сложить голову на плахе; баш кую — погибнуть; башын салу — погибнуть. Значение головы как вместилища жизненных сил, духовного начала, духа отражается в таких ФЕ русского языка: голова горит — ктолибо сильно возбужден, взволнован; голова ходором ходит — о состоянии постоянного возбуждения. Основным соматическим компонентом во ФЕ, выражающих состояние человека, выступает лексема «нога». Нога/ Leg (Foot)/ Аяк — это образ установления, утверждения, подчинения и, следовательно, власти. В то же время, воплощая символику телесного низа, ноги выступают образом низменных, материальных, земных явлений. Ноги в качестве опоры тела могут выступать символом души, и тогда телесное увечье героя становится образом духовного изъяна. Нога в русском языке, аяк в татарском языке — основное слово для обозначения нижней конечности целиком, а в английском языке нижнюю конечность делят на две зоны и применяют для их обозначения два слова — leg (верхняя часть) и foot (нижняя часть, стопа). Нога отражает значение устойчивости или неустойчивости (как в прямом значении, так и в переносном смысле) и уверенности в себе. Ноги служат точкой опоры вертикального (самого естественного для жизнедеятельности человека) положения в пространстве и выступают в роли символа «крепости», опоры и устойчивости в окружаю388 щем человека мире. При этом образы ряда фразеологизмов мотивированы древнейшим метонимическим отождествлением части и целого: ноги как неотделимая часть целого — тела человека, — замещают человека как такового в совокупности тех или иных его проявлений. Символическое значение компонента «нога» как опора, основа (основание), фундамент, держащий на себе всё тело, сохранено в таких ФЕ трех исследуемых языков, выражающих состояние человека: без задних ног — не в состоянии двигаться от усталости; валиться с ног — приходить в изнеможение;be off one’s legs — быть без ног от усталости; lose one’s legs — хватить лишнего; аягы атламау — едва ноги волочить; аягында басып тора алмый — в дым пьяный. Интересен, с символической точки зрения, фразеологизм встать с левой ноги — «быть в плохом, мрачном настроении, в раздражённом состоянии», восходящий к таким языческим действам, основанным на вере в противопоставление злого начала — доброму, черного цвета — белому, левой стороны — правой. За исключением Китая и Японии, где «левое» символизирует положительное, мужское, доминирующее начало, повсеместно предпочтение отдается правой стороне. Для большинства традиций левое выступает символом отрицательного («неправого»), нижнего, материального, женского, прошлого, зловещего, регрессирующего, ненормального, тогда как правое — положительного, верхнего, духовного, мужского, будущего, благоприятного, прогрессирующего, нормального. Правая сторона связывается с рождением и жизнью, тогда как левая — со смертью. Эта символика перекочевала от язычников к христианам, согласно поверьям которых каждый человек имеет доброго или злого духа — покровителя, присутствующего с правой и с левой стороны. Ангел — хранитель располагается справа, а бес-искуситель — слева [3, c. 103-104]. На эту же символику опираются и некоторые элементы европейских «правил хорошего тона»: считается, что, например, мужчина должен идти по левую руку от женщины, ибо ангельскую природу прекрасного пола доказывать не приходится [1, c. 145]. С точки зрения символьного восприятия, ноги выступают как основное «средство» передвижения в пространстве. Однако интересен тот факт, что как «орудие» перемещения ноги выступают в составе фразеологизмов крайне редко. В основном говорят, что важнейшая символьная «двигательная» функция ног «работает» на окультивирование мира и на расширение границ освоенного человеком пространства (И.В. Захаренко), так как в прошлом освоение земель часто фиксировалось просто установлением стопы первооткрывателя на новую землю, символически закреплявшим покорение этой земли. Освоение нового мира сопровождается тем, что человек вступает в контакт с этим миром и наполняющими его «вещами», в нем он творит и действует, «заполняет» его событиями и явлениями, реализуя свое внутреннее «Я» в совокупности всех своих проявлений: мыс389 ленных, эмоциональных, интеллектуально-волевых, деятельностных и т.д. Поэтому многие исследователи считают не случайным тот факт, что образы многих фразеологизмов с компонентом ноги отображают представления о различных состояниях человека, необходимых для осуществления своей деятельности. Примечания 1. Мокиенко, В.М. Образы русской речи: Историко-этимологические и этнолингвистические очерки фразеологии / В.М. Мокиенко. — М., 1986, с. 145. 2. Рахштейн, А.Д. Сопоставительный анализ немецкой и русской фразеологии / А.Д. Рахштейн. — М., 1980, с. 113. 3. Ходина, Н.Т. Отражение поверий, предрассудков, обычаев во фразеологии / Н.Т. Ходина. — М., 1975, с. 103-104. 390 А.З. Хабибуллина Переводы произведений М.Ю. Лермонтова в тюркоязычных литературах (к вопросу диалога культур) 1. История переводов произведений М.Ю. Лермонтова в тюркоязычных литературах России до сих пор мало изучена в отечественном литературоведении. Вместе с тем известно, что во многих национальных литературах восприятие и первые переводы произведений Лермонтова начали осуществляться в конце XIX — начале XX века. Такая тенденция восприятия была характерна для жизни татарской, башкирской, казахской чувашской и других национальных литератур. 2. В том, как переводились произведения М.Ю. Лермонтова можно обнаружить черты сходства. В возникшем на рубеже веков диалоге между русской и восточными культурами проявились, в первую очередь, черты национального своеобразия воспринимающего сознания. К примеру, для татарских поэтов Лермонтов долгое время оставался «своим», нежели «чужим», «другим». Лирические произведения Лермонтова с развивающимися в них общечеловеческими идеями свободно входили в национальную парадигму и не были «чужими» для татарского сознания. 3. Такая же особенность восприятия поэзии М.Ю. Лермонтова была свойственна казахской литературе нач.XX века. Однако здесь она переводилась иначе, чем в татарской литературе этого времени. К поэзии М.Ю. Лермонтова в казахской литературе стали обращаться раньше, чем в татарской, а именно в 1880-е годы. Именно с этого времени известный казахский поэт и просветитель Абай Кунанбаев переводит на родной язык такие произведений Лермонтова, как «Исповедь», «Выхожу один я на дорогу», «И скучно, и грустно», «Кинжал», «Парус», «Горные вершины». Несмотря на то, что многие из них выполнены в свободной форме, Кунанбаев смог достаточно полно и более «адекватно» передать идейное содержание произведений Лермонтова. Особенно справедливо это в отношении тех произведений, в которых русский поэт создал образ космоса, Вечной природы. Это стихотворения «Выхожу один я на дорогу», «Горные вершины» и многие другие. Выбор Кунанбаевым данных произведений М.Ю. Лермонтова в значительной мере объясняется такой спецификой национально-художественного мышления поэта, как целостность восприятия мира. Об этом, в частности, указывается в работе Г.К.Шелобаевой «Эстетическое и художественное как реалии национального самосознания». В ней автор пишет о природной способности казахов к созерцанию мира бесконечного космоса. «В созерцании природы, — пишет исследователь, — человек не имел дела с действительно бесконечным. Он ухватывал лишь психологически равнозначное бесконечному: даль небес, простор сте391 пей, т. е. пространство, которому есть предел. Но созерцание этой теряющейся в дали перспективы вызывало чувство бесконечности. Не бесконечное время, не вечность Вселенной, а только относительно далекая перспектива. Психологический эффект бесконечного возникает из перенесения видимой безграничности на действительность. Он возникает при созерцании просторов степей, небес, звездного неба» [2, 68]. Данная черта национального сознания — природная чуткость Космоса — определила, на наш взгляд, то, что Абай выбрал для перевода именно те произведения Лермонтова, в которых образы ночного неба и бесконечной дали, являются центральными. Напротив, в татарской литературе начала века указанные переводы еще не сложились; они появились лишь в 30—40 гг. (например, стихотворение «Выхожу один я на дорогу» на татарский язык в переводе А.Ерикея появился только в 1941 году). Тогда, в начале века, татарская литература находилась как бы в ситуации развертывания, углубления индивидуально-авторского, личностного, что ярко проявилось в художественных переводах: Тукай в них рационален, С.Рамиев романтичен. К этому времени, как известно, складывается большое число переводов стихотворений М.Ю. Лермонтова, что указывает и на то, что в нач. XX века татарская литература до конца не осознавала свою самобытность и неповторимость. Неслучайно, на рубеже веков, как отмечает Ю.Г. Нигматуллина в своей работе «Типы культур и цивилизаций в историческом развитии русской и татарской литератур», облик национальной литературы существенно меняется, она обращается к опыту русской и западно-европейской классики [1, 109]. Именно такой диалог с русской литературой позволил татарским поэтам понять уникальность мира родной литературы и языка. 4. Данная особенность жизни национальной литературы повлияла на то, что в ней ранние переводы поэзии М.Ю. Лермонтова в основном были свободными, вольными или подражательными. Татарские поэты в таких произведения как бы вступают в диалог с Лермонтовым, утверждая ценность «своего», а не «чужого» взгляда на мир и природу. В таких переводах, граничащих с оригинальной поэзией, заметны существенные изменения и трансформации, возникающие как в аспекте их идейного содержания, так и жанровой формы и поэтики. Это хорошо иллюстрируют переводы стихотворений русского классика, выполненные Г.Тукаем («Соңра», «Риҗа», «Ялгызлыкта»), С.Рамиевым («Перчатка»), С.Сунчаляем («Төрек шикаяте») на татарский язык. Примечания 1. Нигматуллина Ю.Г. Типы культур и цивилизаций в историческом развитии русской и татарской литератур / Ю.Г. Нигматуллина. — Казань, 1997. 2. Шелобаева Г.К. Эстетическое и художественное как реалии национального самосознания / Г.К. Шелобаева // Вестник Московского университета. Серия Философия. — 1996. — № 2. — С. 72-83. 392 Г.Н. Хабибулина Знаковая природа сна в «женской прозе» (Г.Н. Щербакова «Женщины в игре без правил») «Перекупщику быков скорее всего приснятся быки: условия жизни налагающие чуть ли не на каждого из нас ярмо впечатлений, кои несовместимы с порывами духа...» Томас де Квинси Поэтическую ткань произведения организуют различные художественные элементы. Не только сюжет или конфликт способствуют постижению основной мысли текста. Для раскрытия характеров героев, определения перспектив развития сюжета писатели включают в произведения внесюжетные элементы — сны героев, предисловия к произведениям, эпиграфы, лирические отступления, вставные эпизоды, легенды и повести и.т.д. Сон часто используется в качестве психологической характеристики персонажа, «сон — знак в чистом виде, так как человек знает, что есть сон... знает, что он имеет значение, но не знает — какое. Это значение нужно расшифровать» [1]. На начальных этапах проникновения этого внесюжетного элемента в литературу сон воспринимался как сообщение души. Затем через отождествление сна с «чужим пророческим голосом» обнаружилась его диалогическая природа: сон переходит в сферу общения с божественным. В современной литературе сон становится пространством, открытым для самой широкой интерпретации, которая зависит от «типа истолковывающей культуры», поскольку «сон — это семиотическое зеркало, и каждый видит в нём отражение своего языка», — утверждает Ю.М. Лотман. В культуре ХХ века сон становится одним их ведущих образов интеллектуальных игр наряду с лабиринтом, маской, зеркалом, садом, библиотекой, книгой. По Х.Л. Борхесу, сновидение — это присутствие универсального в единичном, знак, меняющий стратегию чтения и «психологическое время» текста и читателя. Постмодернисты трактуют внесюжетный элемент как опыт ирреальности, цитату, напоминающую об архетипах культуры. В начале третьего тысячелетия стало очевидным, что формирование и развитие гендерных исследований стало едва ли не самым интересным и динамичным явлением в развитии России. С одной стороны, женщина наравне с мужчиной участвует в общественном производстве, с другой — выполняет не менее важную функцию, связанную с воспитанием подрастающего поколения. Лишь рубеж XX-XXI веков 393 позволил придать женской литературе официальный статус. В качестве специфических особенностей такой литературы выделился интерес к внутреннему миру женщины, изображение сложнейших нюансов человеческих отношений и создание нового героя, точнее, героини, воплотившей в себе все сложности общественного развития. Появляются новые черты в литературе женщин рубежа XX-XXI вв. — агрессивность, натурализм, отчаяние. «Отчаянье — вот скрытое лицо современной женской прозы, отчаяние, уходящее корнями в материнский инстинкт, любовь и обеспокоенность за экологию мира человеческих отношений, судьбу и безопасность близких людей, семьи детей...» [2]. Проблема сна и сновидений интересовала писателей и поэтов во все времена. Метафорика внесюжетного элемента в произведениях Г.Н. Щербаковой становится ключом к пониманию авторской позиции и средством раскрытия основных черт романа — отчаяния и лихорадочного поиска выхода из тупика. Главными героинями романа становятся женщины, поэтому в чисто физиологическом плане орган восприятия снов у автора тесно связан с сердцем, зрением и слухом, что в совокупности и представляет тот единый существеннейший канал, позволяющий общаться с призрачным миром, который способствует проникновению бесконечности в человеческое сознание. Ожидая любви, главной героине романа «Женщины в игре без правил» Елене «снилась любовь»: «...Её собственные руки, в которых не было напряга, а была нежность и слабость... Они пульсировали в самых кончиках пальцев, и их сладость слизывали губы мужчины с плоским, твёрдым животом... Ей было интересно пространство этого живота, и она прижималась к нему... Её тело подчинялось и гнулось, как она хотела. Оно было умнее её... Оно быстрее соображало и настигало мужчину в самое время совпадения с ним. Она целовала близкое к губам тело — мужчины? Своё? — удивляясь лёгкости собственного. Голова мужчины покоилась у неё на груди, и она нюхала его волосы, потрясаясь, что он как бы её, этот запах, по великому закону родства, совпадения частот и колебаний. И она поцеловала эту голову, эти волосы, её руки жадно ощупывали спину, ища своё во всём его... «Боже! — подумала она во сне. — Я не знала, что так бывает!» Но, оказывается, она думала об этом же и наяву...» [3]. Во сне происходит материализация внутреннего мира, и сам герой одновременно становится и субъектом и объектом. Данный сон отражает грёзы героини, подобно снам в произведениях начала XIX, ХХ веков (В.А. Жуковский «Светлана», Борхес «Сон Колриджа»), но присутствует значительная разница: для героев прошлых веков «счастье — пробужденье», персонажам современности оно ненавистно. Поэтика сна выступает в романе и в метафорическом плане, «расшифровывая» внутренний мир персонажа. Елена проснулась ночью от странного сна: «Темное поле. По полю идёт Павел Веснин и странно 394 вертит шеей, как будто ему мала рубашка. Ему навстречу идёт женщина, и Елена понимает, что она идёт его убить. Ей надо добежать до них, чтобы успеть оттолкнуть... Но когда она добегает, то видит, что вокруг дети. Как бы нет выбора... Нет выбора...» [3]. Поле выступает символом одиночества, а отказ стрелять, дабы никому не навредить (ни Веснину, ни женщине, ни детям) раскрывает дальнейший ход не менее символичных событий: жизнь матери за жизнь ребёнка (настоящее ради прошлого). Сны в романе Г.Н. Щербаковой являются композиционным центром произведения, их всего три, и снятся они лишь центральной героине — Елене. Не случайно и троекратное использование внесюжетных элементов — символ возрождения: «Елене снился Павел Веснин. Как он истаивал, наполняя её клетки жизнью, как живой водой. Её было так много этой его жизни в неё, что она по закону справедливости отдавала ему свою, и так они перетекали друг в друга, нормальное, казалось бы, телесное дело, но и нетелесное тоже, ибо в самое время счастья её, душа немножечко плакала водою слёз, хотя причём тут они, если сплошная радость и лёгкость, но почему-то и горе тоже» [3]. Этот метафорический сон, гласящий о зарождении новой жизни, ещё и является руководством к действию, именно после него героиня приняла решение: «Тут и думать нечего, — сказала себе Елена. — Получается, от меня зависит убить её второй раз... Она ведь потому к нам и пришла, что умирать не хотела... У неё не было другого варианта жить» [3]. Сны предвосхищают события в произведении, вводя в ткань текста игровой элемент таинственности, напряжение, которое развеивается лишь в конце романа. Наряду с введением приёма сновидения писательница использует знак, видение: «...Наталья почувствовала жар и изнутри и извне. Так уже бывало в детстве ... мама была. Она опять стояла, держа в руках Елену... — Что ты мне хочешь сказать? — спросила Наталья. — Если помочь ей, то я туда и иду... — В ней и в ребёнке была одна жизнь. Одна! Если хочешь знать, Лена давно умерла... Но она не закончила своё дело и ей был дан срок... Выносить и родить... По-моему, она это знала...» [3]. Внесюжетный элемент в романе «Женщины в игре без правил» очертил траекторию зарождения и формирования не просто будущей жизни, а будущего вообще, творцами которого становятся женщины, создающие семьи, рожающие и воспитывающие детей. Знаковая природа сна проявляется в различных художественных эстетиках по-разному. В эстетике барокко, активно обыгрывающей тождество иллюзий и реальности, жизнь уподобляется сну (Кальдерон «Жизнь есть сон»). В романтической эстетике уподобление действительности сновидению — один из способов преодоления границы между реальностью и мечтой. Загадкой остаётся переход от реальности к иллюзии (М.Ю. Лермонтов «Демон»). Сны и видения в произве395 дениях ХХ века в неразрывной связи с жизненной ситуацией, в которой они и функционируют, сон становится компонентом психологического бытия, ключом в лабиринте композиции и интерпретации произведения. В ряде случаев он выступает как расшифровка контекста. Однако сны в художественной литературе всегда служат для того, чтобы ярче отразить связь творческой фантазии писателя с реальной жизнью. Обращаясь к снам, писатели и поэты всех эпох и направлений стремились выразить свои сокровенные мысли и чувства. Сон — это всегда попытка заглянуть в будущее. Примечания 1. Лотман, Ю.М. Сюжетное пространство русского романа // В школе поэтического слова. М., 1993. 2. Ровенская, Т.А. Феномен женщины говорящей. Проблема идентификации женской прозы 80-90 годов // Женщины и культура, 1999. 3. Щербакова, Г.Н. Женщины в игре без правил / Г.Н. Щербакова — М., 1999. 396 Ф.Ф. Хәсәнова Роберт Миңнуллинның шигырьдә көлке тудыру осталыгы Шагыйрь булсаң, дөрләп кенә, Янып-көеп кенә була. Шагыйрь гади була алмый, Шагыйрь бөек кенә була! Р. Миңнуллин Халык шагыйре Роберт Миңнуллинның әлеге шигырь юлларын укыгач, Сибгат Хәким сүзләре искә төшә. Ул шагыйрьнең шигырьләренә «халыкчан гади» дип бәя биргән иде. «Балалар әдәбияты башында Тукай. Бари Рәхмәттә, Шәүкәт Галиевтә, Роберт Миңнуллиндагы халыкчанлыкның очы Тукайга тоташкан. Нигезен ул салган. Дүртесендә дә шул халыкчанлыкны эчтән җылытып, нурландырып җибәрә торган бер сыйфат — юмор»,- дип язган иде Сибгат Хәким. Юмор тар мәгънәдә алганда стилистик сурәтләү чарасы булып тора. Күренекле татар галиме Хәлиф Курбатов тормышта һәм сәнгатьтә елмаеп, яратып көлдерә торган төп ике төрле очракны билгели. Шуларның беренчесе: кешенең көлкеле кыланышы, хәл-әхвәле; икенчесе: сөйләмне кызыклы, көлкеле итүче тел һәм фикер йөртү алымнары. Әлеге язмабызда без Татарстанның халык шагыйре Роберт Миңнуллинның шигырьдә юмор тудыру осталыгын тикшерербез. Аның балалар өчен язган шигырьләрендәге юморга тукталмыйча, олылар өчен булганнарына — заманча юморына игътибарны юнәлтербез. Шагыйрь иҗатында шагыйрьлек, чын шигырь төшенчәләре турында уйлану шактый урын били. Вакыт-вакыт әлеге төшенчәләр көнкүреш мәшәкатьләренә дә уралып китә. Андый чакларда шагыйрь шаяртмый, җитди тонга күчә. «Тормыш мәшәкате — көндезләрен. Шулай көн дә менә. Шагыйрь итеп тоям мин үземне / Фәкать төнлә генә». — дип яза ул. «Пляжда» дип аталган юмор тулы шигыре укучы күз алдында гүзәл картина тудырырга сәләтле булып чыккан. Биредә лирик герой яшь, сылу кызга соклануын «Матур булып, тәмле булып, сузылып ята»,- дип белдерә дә, «Их, кояшта әрәм булып, бозылып ята», — сүзләре белән кешене елмаерга мәҗбүр итә. Автор үз мөнәсәбәтен турыдан-туры әйтмичә, тискәре күренешне уңай итеп, персонажның үз сүзләре итеп биргән шигырьләренең берсе «Шулай булырга кирәк!» дип атала. Шигырьдә ачы итеп көлүнең барлык алымнары да файдаланылган. Анда төрле лексик катлам сүзләрен катнаштырып сөйләү дә бар («болтун», «дурак» сүзләре), үзе генә дә 397 юмористик төсмерле сүзләр («чукынып китсен дөньясы!») дә кулланылган. Шигырь строфаларының беренче юлы яшәүне күзәтеп язылган көнкүреш лирикасына караса, ә һәр строфаның икенче юлы шул күренешне антитеза рәвешендә юкка чыгарып бара, кире кага. Мәсәлән, «усал булырга кирәк», «тыйнакларга көн юк», «моңлыларга яшәү кыен». Шигырьдәге ирония һәр строфаның соңгы ике юлына салына. Мәсәлән, бер строфа болай төзелгән: Кеше төсле яшим дисәң, Карак булырга кирәк! Кирәк, ләкин азрак кына Саграк булырга кирәк! Шулай ук әлеге шигырьдә якынча аваздаш сүзнең башта килгән сүзнең мәгънәсенә, эчтәлегенә кинаяле булган сүз сайлау да күзәтелә. Шулай итеп әлеге сүз уйнату чәнчеп көлү тудыруның иң мәкерле дәрәҗәсенә китереп җиткерелә. Шулай да шигырьдә, ирония һәм сатирага хас элементлар булса да, барыбер юмор хисе өстенрәк чыга. Моны авторның, соңгы строфага беренче заттан сөйләп, үзен көлке хәлдә калган кебек итеп күрсәтүе сәбәпче буладыр. Бакыр булсаң да, мөнбәрдә Алтын булырга кирәк. Безнең халык ышана ул, — Болтун булырга кирәк! — дип дәвам итә шагыйрь. Шагыйрь биредә көлке тудырыр өчен «кирәк» сүзе белән белдерелгән юл ахыры рифмасы гына түгел, төрлетөрле юл башы рифмасыннан да файдалана. Бер төркем шигырьләрдә татар халкына хас булган кайбер тискәре сыйфатлар калкып чыга. Автор аларга әшәкелек, хөсетлек, этлек, «телсез балык, мәхлук сарык» булу сыйфатларын кертә. Мәсәлән, «Мескенлек» шигырендә, милләтенә мөрәҗәгать итеп, горур булу мотивын бирә. Шагыйрь кешеләрдәге көнчелек сыйфатына тыныч кына карый алмый булса кирәк. Шундый фикерне раслый торган бер шигыре «Түбәндә» дип атала. Түбәндә яшәү дә әйбәт, Билгеле бер күләмдә. Егылсаң да берни булмый — Шунсы рәхәт түбәндә. Бу инде кычкырып торган ирония, бәяләп көлү, мыскыл итү. Шагыйрь биредә ике мәгънә мөмкинлеген эшкә җигә, чынлыкта яшерен мәгънә әйтәсе килгән фикерне җиренә җиткереп үти. «Алтын урталык» дип үз битарафлыгын, булдыксызлыгын аклаган кешеләрдән шул рәвешле көлә шагыйрь. Шулай да сатирик көлке рәвеше Р. Миңнуллинда күп түгел, ул «тәрбияләп көлә», «яратып көлә». Гел елмая бу димәгез, Мин бит елыйм эчтән. 398 Сезнең хәсрәтләрегез дә Минем җанга күчкән. Р. Миңнуллинда башка шагыйрьләрдә күзәтелмәгән «шигырь чоры» исемле метафора бар. Лирик геройны көзге көннәр моңга чорный, аның җаны әрни, хисләре кайнарлана, нәзек күңеле җыр сорый башлый. Менә шул вакытны ул «шигырь чоры» дип атый. Ә менә әдәбиятка 1992 елда ук Газинур Морат тарафыннан кертеп җибәрелгән «шагыйрь базары», «шигырь базары» терминнары, гомумән, базар лексикасы, базар темасы Роберт Миңнуллинда күзәтелми. Хәзерге шагыйрьләр, сурәтләү объекты итеп, базар образын шигърияткә күпләп кертеп җибәрсәләр дә, безнең шагыйрь әлеге теманы, хәтта тар гына мәгънәдә булса да, көлке объекты итми. Авторның иҗат турындагы фикер-хисләре капма-каршы рәвештә «Минем туган көнем бүген» шигырендә тагын да киңәя төшә. 48 яше тулганда ул үзендә сәер халәт сизә башлый: аңа сәләте кими төшкән кебек тоела, шигырь дә язылмый, күзгә кызлар да күренми. Шигырьдә төшенкелекнең сәбәбе дә ачылган, бөтен кеше хәрәмләшә, дөнья бозык, кеше баеп бетте дигән фикерләр сизелә. Лирик геройның бер юанычы кала, ул да булса, аның әйбәт, изге, намуслы булып кала алуы. Бу шигырьдә көлү моменты яшь аралаш башкарыла. Беренчедән, көлү мотивы эчтәлеккә салынса, икенчедән, варваризм кертеп җибәрү (лирик герой үзен «дивана, дурак» дип атый) аша ирешелә. Көлке мотивын шагыйрь еш кына сүз уйнату аша бирергә ярата. Шул рәвешле, автор тарафыннан табылган яңа сүз, бердән, рифма төзү өчен хезмәт итсә, икенчедән, көлке тудыруның үтемле чарасы да булып тора. Мәсәлән, «Яткан урыным — / Комфортабельный, / Хәлләрем генә — / Инфарктабельный...» Шагыйрьнең юмор тудыру максатыннан комик эпитетлар куллануы да игътибарга лаек күренеш. Тик шунысын да искәртеп китү дөрес булыр, Р. Миңнуллинда әлеге алым сокландыргыч дәрәҗәдә, бик тә табигый килеп чыга. «Шифаханә дигән җирдә ятам» шигыре шундыйлардан. «Зур шагыйрьләр кебек килештереп, / Яткан булам чирләп шушында»,- дигән юлларын укыгач ук, йөзгә елмаю куна. Алдагы шигырь юлларын тизрәк укып бетерәсе килә башлый. Китерәләр миңа күчтәнәчләр, Китерәләр судыр, җимештер. Юаталар, киңәш бирешәләр... Нишлисең бит, шулай тиештер. Шулай итеп, лирик геройның авыру халәте укучыны хәтта кызыктыра башлый. Бу сыйфат инде юморның югары дәрәҗәгә менүен күрсәтә. Минем белән Илдар Юзи ята — Тәҗрибәле чирле, ыстажлы. Ничек авырырга, терелергә?Тыңлап кына йөрим остазны. 399 Шигырьдән аерыласы килми, юмор укучыны бөтереп ала. Дөрес, И. Юзеев, Ш. Галиев шигырьләрендәге кебек, заман шифаханәләренә хас булганча, шигырьдә авырудан бинт, шприц, таблеткалар китерүне таләп итү, Г. Афзал, Ф. Яруллин шигырьләренә хас врачка керү өчен чират тору күренешләре булмаса да, әсәрдә проблема бар икәнлеге сизелә. Ул да булса — шагыйрь җанлы лирик геройның шифаханә стенасына сыймавы. Аксый-туксый мин уколга йөрим, Үз-үземнән килә көләсем... Үч иткәндәй, шундый матур көннәр, Һич кенә дә килми үләсем. «Барысын да күреп, барысын да белеп торган» Р. Миңнуллин бер шигырендә үзенең көлү «механизмын» да ачып сала. Мыегым астыннан гына Елмаеп-көлеп торам. Кайчагында башларымны Юләргә салып торам. Башкалар кылган гамәлдән Гыйбрәтләр алып торам. ...Дәшмичә күпме түзәрмен Дип авыр сулап торам. Бер төркем шигырьләрендә Р. Миңнуллин лирик геройны билгесезлектә калдырып кылангандай итә, шуның белән укучыны елмаюга этәрә. Р. Миңнуллин иҗатының юмор тудыру өлкәсендә теоретик яктан кабул ителгән көлкеле троплар, психологик портрет, комик чагыштырулар күп түгел. Аның каравы каты сүз әйтмичә, мыек астыннан гына көлү чиктән ашкан. Р. Миңнуллин җанга тиярлек, күңелгә авыр алырлык итеп тә шаяртмый. Ул «чамалап сөйләгән шикелле» тоела. Шигырьләрендә мактанган, акланган булып кыланган вакытта шагыйрь беренче заттан сөйләүне хуп күрә. Ә менә эпиграммаларны икенче заттан — «син» дип яза. Үзенең бер шигырендә «сез» дип дәшүне кабул итә алмавын да яшерми. Авыл хуҗалыгы һәм азык-төлек министры Марат Әхмәтовка «Татарның баш крестьяны» дип дәшеп, «Бар белгәнең — ипи дә сөт, / Тирес тә, икмәк кенә./ Эшләтәсең авылларны / Ќайлап та, ипләп кенә», — дигән бәясен бирә. Татарстанның халык артисты, Г. Тукай премиясе лауреаты Салават Фәтхетдиновка да шул рәвешле «эләгә». Аны шагыйрь «татар халык шоферы» дип атый һәм эстрада рулен кулыннан ычкындырмаска куша. Автор татарның әлеге билгеле шәхесләре белән көлеп кенә сөйләшкәндәй итә дә, сиздермичә генә шигырьгә заман шагыйре образын кертеп җибәрә. «Минем башка шөгылем юк — / Уңайсыз да еш кына./ Күңелләрем тулы да бит, / Кесәләрем буш кына»,- ди. Нәтиҗә ясап, шагыйрь Р. Миңнуллинның шигъри көлке дөньясында, Г. Афзал, И. Юзеев, Ш. Галиев, Ф. Яруллин кебек шагыйрьләр белән чагыштырганда социаль теманың азрак булуын 400 билгеләп үтәсе килә. Шагыйрьнең балалар өчен язган шигырьләрендә көлке тудыруның балаларча беркатлылык белән башкарылуы өстенлек алса, олылар өчен язган шигырьләрендә мөтәшагыйрьләрдән, акыллырак күренергә тырышудан, «эчтәлек белән форма туры килмәү»дән, мактанчыклыктан, көнчелектән, кайбер шигырьләрнең халык арасында популяр булу-булмавыннан көлү мотивлары күзәтелә. Тулаем алганда, Р. Миңнуллин иҗатында шагыйрь халык арасында популяр булырга, шигырьләре халыкчан, яратып укылырга тиеш дигән фикер үткәрелә. Ул әле 1993 елда ук болай дип язган иде: «Популярлыкның да төрлесе булырга мөмкин. Берәүләр шигъри мохиттә бик популяр, икенчеләр — югары даирәләрдә, өченчеләр — милли җирлектә, дүртенчеләр — исем-дәрәҗәләре, орден-медальләре, тоткан эше, ягъни креслосы белән». Уйлап караганда Р. Миңнуллин шигырьләренең тәэсир итү көче үзе үк билгеләгән өлкәләрнең һәркайсына туры килә. Дөрестән дә, Р. Миңнуллин яшькә дә, картка да, балага да, дәүләт кешесенә дә, фән эшлеклесенә дә үз кеше, үз шагыйрь булып кала. 401 Ә.С. Хәйруллина Милләт язмышын кайгыртып... (Разил Вәлиевнең «Җанга уелган уйлар» китабы буенча) Билгеле булганча, татар мәгърифәтенең чал тарих үрләренә илтә торган зур hәм катлаулы юлы бар. Шуның белән бәйле рәвештә татарлар бик борынгыдан аң-белемгә омтылучан мәгърифәтле hәм китаплы халык булып саналган. Аерата XIX гасыр азагы XX гасыр башында әдәбият татарлар арасында милли үзаң уятуда әйдәп баручы көчкә әверелә. Татар зыялылары бу әhәмиятле эшкә игътибар биреп кенә калмыйлар, ә бәлки аны үстерү эше өчен кулдан килгәннең барысын да эшлиләр: яңача уку, милли мәдәниятне үстерү, мәгариф эшчәнлеген җәелдерү һ.б. ны тормышка ашыру юлларын hәм чараларын күрәләр, үз әсәрләрендә мәктәп-мәдрәсәләрнең җитди кимчелекләрен, мөгаллиммөгаллимәләрнең авыр хәле сәбәпләрен төшендереп бирәләр, шул ук вакытта мәгариф өлкәсендәге бурычларның, кыенлыкларның хәл ителәчәгенә ышанычларын белдерәләр, белемле булуның милләт үсеше өчен зур әhәмияткә ия икәнлеген кайта-кайта ассызыклыйлар. XIX гасыр азагы XX гасыр башы татар әдәбиятында яктыртылган мәсьәләләр, проблемалар, традицияләр бүгенге көн татар мәдәниятендә дә актуальлеген югалтмады, үз дәвамын, үсешен тапты. Мәсәлән, татар теле, милләт язмышы, гаилә, ата-ана-бала мөнәсәбәте, туган җир, рухи hәм физик сəламәтлек, имин тормыш мәсьәләләре бүгенге әдәбиятта, әдәби язмаларда, тәнкыйтьтә тагын да калкурак куела. Әнә шул традицияләр дәвамын hәм үсешен без 2007 нче елда Татарстан китап нәшриятында басылып чыккан «Җанга уелган уйлар» дигән хезмәттә ачык күрәбез. Авторы — шагыйрь hәм прозаик, публицист Разил Исмәгыйль улы Вәлиев. Китап 720 биттән тора hәм ул зур күләмле тираж белән нәшер ителгән. Анда күренекле дәүләт эшлеклеләре, сәясәтчеләр, татар галимнәре, язучылары, композиторлары, музыка белгечләре, рәссамнары, артистлары hәм дин әhелләре белән үткәрелгән әңгәмәләр эчтәлеге hәм төзелеше тупланган. Китапта урын алган бүлеклəрдə дəүлəт эшлеклелəре һəм сəясəтчелəрдән Ф. Мөхәммәтшин, Р. Хәкимов, Ф. Сафиуллин, Ф. Мостафина hәм берничә əдип белəн əңгəмəсендə автор түбəндəге актуаль проблемаларны ачыклау максатын куя: телләр турындагы законның тормышка ашуының торышы, татар теленең дәүләт теле буларак гамәлгә ашуындагы кыенлыклар, милли телне саклау hәм үстерү мөмкинлекләре, милләт яшәеше, туган нигез кадере, татар телен hәм әдәбиятын укытудагы казанышлар һəм бурычлар, милли традициялəрне кайтару hәм яңарту гамәлләре, фольклор өлкəсендə 402 эшчəнлек, музейлар булдыру, мəчетлəрне милләтнең йөз аклыгы буларак торгызу... Конкрет мисал итеп авторның Фәрит Мөхәммәтшин белән әңгәмәсеннән өзек китерик: Разил Вәлиев: Татар милләтенә кагылышлы проблемалардан, Татарстаннан читтә яшәгән татарлар белəн татар телен тернәкләндерү мəсьəлəсен хәл итүне ничек күрәсез hәм моның өчен нинди эшләр башкарыла? Фәрит Мөхәммәтшин: Бүгенге көндә бик актуаль сорау бу. Сез дөрес әйтәсез, татар халкы Татарстанда гына яшәми. Шуңа күрә, hәр төбәктә тупланган татар өчен аерым игътибар кирәк. Үзеннән-үзе шундый сорау туа. Аларны татар җанлы итеп тəрбиялəү өчен, бүген кулланыла торган тулы җанлы, əдəби татар телен аларга нинди юллар белəн җиткерергə соң? Үзе куйган сорауга үзе үк җавап биреп, Фәрит Мөхәммәтшин Татарстан җирлегендə яшəүче татарлар өчен мөмкинлеклəрнең аз булмавын билгеләп үтә: татарча сөйлəүче радио, телевидение, татар телендə чыгучы газета-журналлар, татарча китаплар һ.б. Башка төбәктә яшәүчеләр өчен кыска дулкынлы радио оештырылды. Читтə яшəгəн миллəттəшлəребезгə Бөтендөнья татар конгресы аша татарча компакт-дисклар, кассеталар, газеталар, уку-укыту əсбаплары, төрле əдəбият җибəрелеп тора. Бу әңгәмәдән, эшлəнгəн һəм эшлəнəсе эшлəр дә байтак икәнлеге беленә [1, б. 15]. Шушы ук əңгəмə авторга тагын бер мəсьəлəне ачыклый, ул да булса гаилə, ата-ана-бала мөнəсəбəтлəре һəм моның миллəтне саклаудагы роле. Лəкин ата-бабаларыбыз гадəтенə сеңгəн əхлакый җаваплылык гаилə ягыннан да, дəүлəт һəм җəмгыять тарафыннан да онытылып бара икән. Галимнәр, дин әhелләреннән М. Госманов, М. Мәхмүтов, И. Таhиров, Н. Хисамов, И. Гыйләҗев, Җ. Зәйнуллин, Җәлил хәзрәт Фазлыев hәм башка күренекле шәхесләр белән сөйләшүләрендə автор әдәбият, мəдəният, дини тəрбия өлкәсендәге үзгəрешлəргə игътибар бирə. «Әлегə кадəр татарны дин, мəгърифəт, китап, җыр, моң саклап калды, дибез дə бит, ə менə килəчəктə татарны, аның яшəешенең алга китүе өчен нилəр эшлəргə кирəк соң?» — соравын куя автор. Төгәл җавапны ул М. Госманов сүзләреннән ала: «Әгəр халык аерым бер халык булып яшəргə телəсə, аны мəгърифəт, дин, аң, китап, җыр һəм моң яшəтəячəк. Әгəр телəмəсә, андыйлар бит һəрбер халыкта элек тə булган. Нинди генə казанышларга ирешелсə дə, кеше барыбер кеше булып калачак» [1, б. 143]. Шул ук əңгəмəдə, куелган сорауларга җавап биреп, Мирза Мəхмүтов яшьлəрнең наркоманиягə, алкоголизмга бирелүе турында тетрəнеп сөйли: «Әгəр тагы да шулай дəвам итсə, миллəтнең генə түгел, халыкның да юкка чыгуы бик мөмкин», — дип, галим хаклы рәвештә күңелләргә шом сала [1, б. 147]... Авторның Т. Миңнуллин, Р. Фəйзуллин, Ф. Яруллин, З. Хəким, Р. Миңнуллин, М. Галиев һәм башка күп кенә әдипләр, сәнгать 403 эшлекләре белəн əңгəмəсендə сүз əдəбият, мəдəният, сəнгать, алардагы үзгəрешлəр, яңалыклар, казаныш-уңышлар турында гына бармый, ə бəлки алар алдында торган проблемаларны чишү юллары хакында да фикер йөртелә. Үзәктә торган мәсьәлә — «Әгəр дə əдəбиятның төп максаты миллəтне алга чыгару, дөньяга таныту, баету икəн, безнең бүгенге əдəбиятыбыз үзенең вазыйфасын тулы дəрəҗəдə үтиме соң?». Әйтелгән фикерләрдән аңлашылгнча, күпмедер дəрəҗəдə үти икән: яңа китаплар басылып чыга, таратыла, төрле информация чараларыннан файдаланыла. Аерым кешелəр үз-үзлəрен пропогандалыйлар... Ул гына җитми шул. Үзешчəн сəнгать, үзешчəн əдəбият, мəктəплəрдə укыту өчен дəреслеклəр бик сирəк чыга, чыкканнары да сыек төзелə. Бигрəк тə аларның əдəби ягы күпләрне борчый. Әнә шулай əдəбият өлкəсендə эшлисе эшлəрнең гаять күп, проблемаларның катлаулы булуы билгеләп үтелә. Китапның чираттагы бүлекләрендә Р. Вәлиев композиторлар, музыка белгечләре, рәссамнар, артистлар, җырчылар — Ф. Әхмәтов, М. Шәмсетдинова, М. Макаров, Х. Якупов, М. Булатова, И. Шакиров, Ф. Кудашева, Ә. Афзалова, Р. Ильясов, А. Хәмзин h.б. белән татар мәдәнияте, тарихы, аның үткәне, бүгенгесе hәм киләчәге турында фикерләшә. Шунда музыка өлкəсендəге мирасыбыз, аның киләчәге турында шактый мөhим нəтиҗəлəр ясала: борынгы халык моңнарын, тальян тавышын, онытылып баручы бишек җырларын халыкка кайтару, шул юл белəн яшь буынга эстетик һəм əхлак тәрбиясе бирү, аларда музыкаль зәвык формалаштыру... ...«Дуслар җыелган җирдә» бүлегендә исә Разил Вәлиев татар язучысы Рабит Батулла һəм Кытай татарларыннан И. Габитов, Р. Сәфәргалиев, Т. Галиев белән әңгәмәсендә төрле сəбəплəр аркасында Татарстаннан читтə гомер кичерүче татарларның язмышы, андагы белəн мондагы уртак һəм аермалы яшəү шартларын ачыклый, чит илләрдә яшәүче татарларны берничə төркемгə бүлеп карау фикере белән килешкәнлеген белдерә: 1. Моннан 150 ел элек Төркиягə күчкəн мөһəҗирлəр. Болар чукындырудан куркып, качып китүчелəр. 2. 120-150 ел элек Финляндиягə үзлəре телəп киткəн татарлар, шунда сəүдə эшен җайга салганнар. Аларны кумаганнар hәм шуңа күрә аларда кимсенү чире юк. 3. Ә инде Кытайга китүче татарлар революциягə кадəр үк сəүдə юллары белəн анда барып урнашканнар. Кайберләре, революция белəн килешмичə, яки аларның малларын талагач, качып китəргə мəҗбүр булганнар. Монда җеп бөртегенə кадəр таланган булса да, тегендə барып, алар яңадан кеше булалар, үз культураларын саклыйлар, татар театры оештыралар, матбугатларын чыгаралар. Миллəт тамыр җибəреп, аякка басып, завод-фабрикасын төзеп, мал-туарлы булып яшилəр. Инде мəктəплəргə килгəндə, яңа җиргə килү белəн, беренче эш итеп, мəчет һəм мəктəп төзилəр. Шул ук 404 вакытта Русия, Татарстан белəн сəүдə эшлəрен дə җəелдереп җибəрəлəр. Әңгəмəдə катнашучылар мондый бүленешне бик мөһим мəсьəлə дип кабул итə. Татарның кайда гына яшəмəсен, татар миллəте булып кала алуы шатландыра, әлбәттә. Шунысы да мөhим: Разил Вәлиев сөйләшүләрен алдан ук укучыны әңгәмәдәшенең кем булуы, профессиональ хезмәте, казанышлары белән таныштырудан башлый. Бу сыйфат китапның кыйммәтен бермәбер арттыра, шуның белән укучыда горурлык хисләре уята. Нəтижə ясап шуны гына əйтергə кирəк: теләсә кем, нинди өлкәдә генә эшләмәсен, Разил Вәлиевнең «Җанга уелган уйлар» дигән җыентыгын укып, фән, әдәбият, сәнгать әhелләре белән очрашыр, милләтебезнең хәзерге яшәеше, мәдәниятебезнең торышы, казанышлары hәм каршылыклары белән танышып кына калмыйча, үзенең рухи дөньясын да бермә-бер баетыр иде. 405 Х.Х. Хакимов Особенности организации учебной деятельности учащихся в малых группах на уроках русского и татарского языков Интеллектуальный потенциал представляет собой особый вид ресурсов общества, с одной стороны, потенциальные финансовые ресурсы, с другой стороны — ресурсы в сложной системе мировой конкуренции и глобальной расстановке политических сил. Исходя из анализа мегатенденций мирового развития известный американский экономист, лауреат Нобелевской премии В.В. Леонтьев предупредил мир о том, что в недалеком будущем трудоспособное население человечества будет состоять из двух групп людей: работающих и неработающих. Работающие — это креативные (творческие) конкурентоспособные личности, к тому же умеющие демонстрировать жизнесохраняющие и жизнеутверждающие нормы. В США кадровые аналитики утверждают: через пять лег не обученные к коллективному творческому труду американцы не смогут работать на высокотехнологичных производствах. Исходя из такого предупреждающего общество предсказания аналитиков, мощнейший информационно-компьютерный гигант IBM первым в мире разработал и выдвинул программу «учение — обучение» и создал сеть соответствующих школ. Основная цель этих учебных заведений научить молодежь коллективно, творчески и совместными усилиями добывать знания и решать учебно-научно-практические задачи и проблемы, широко используя способ «брейнсторминга». Такая система подготовки будущих кадров со школьной скамьи стала заманчивой и для других информационно-компьютерных гигантов не только в США, но и в Японии, Южной Корее. Метод «брейнсторминга», т.е. «мозговой атаки» был разработан и предложен американским психологом А.Осборном. По его мнению, при использовании этого способа непосредственно должны соблюдаться следующие четыре принципа: I) можно высказывать любую мысль, критика исключается; 2) поощрение самых невероятных идей; 3) количество предлагаемых идей должно быть как можно больше; 4) каждый участник может комбинировать высказанные другими идеи, совершенствовать их, что невозможно без способности дивергентно мыслить. По теории американского психолога Дж. Гилфорда дивергентное мышление служит средством порождения оригинальных творческих идей, т.к. оно допускает существование нескольких правильных ответов на один и тот же вопрос, нескольких правильных способов реше406 ния проблемы, таким образом, дает возможность выбрать самый оптимальный, адекватный замыслу способ решения проблемы. Дивергентное мышление связано с генерированием большого числа неожиданных альтернативных идей. Кроме этого дивергентному типу мышления еще характерны: - гибкость — способность мысленно применять разнообразные подходы и стратегии при решении проблем, готовность и умение рассматривать имеющуюся информацию под различными углами зрения: - оригинальность — способность создавать умные, уникальные и необычные идеи и решения; - способность к детальной разработке идеи [1:183 188; 3:482 485]. Американскими психологами Дж. Гилфордом, Дж. Рензулли разработана целая система работы по развитию дивергентного мышления у детей, начиная с дошкольного возраста. Технология обучения, разработанная известным уфимским профессором А.З. Рахимовым, не только во многом соответствует вышеизложенным требованиям к современной школе, но и создает широкие возможности для разностороннего развития школьников в образовательном процессе [2]. О чем убедительно свидетельствует опыт татарских гимназий № 29 и № 54 Набережных Челнов, в которых в течение нескольких лет ведется серьезная работа по внедрению технологии А.З. Рахимова. На базе названных гимназий в последние годы проведено несколько городских и республиканских семинаров и научнопрактических конференций, непосредственным активным участником которых были и мы. По технологии развивающего обучения А.З. Рахимова класс делится на так называемые малые группы по четыре человека. Количество групп зависит от общего количества учащихся в классе. Учащиеся сидят за сдвинутыми партами столов напротив друг на друга. При таком расположении учащихся, создается возможность членам групп при решении учебных задач широко и свободно взаимодействовать друг с другом, обмениваться мнениями, иногда и поспорить. Общеизвестно, что составными структурными компонентами учебной деятельности обучающихся являются - учебная задача, - учебные действия, - действия контроля и оценки. Под учебной задачей при изучении нового материала понимается система заданий учащимся. Эти задания заранее продумываются учителем, по ходу урока в логической последовательности они предлагаются учащимся для самостоятельного продумывания и решения их. Учебные действия — это ход мыслительной деятельности самих учащихся, нахождение нужных ответов, установление истины собственными силами. 407 Контрольно — оценочные действия учащимися совершаются и по ходу урока, и в конце урока. Дети сами устанавливают: чему они научились. Урок завершается самооценкой учащихся. Для успешного использования этой технологии от учителя в первую очередь требуется умение точно сформулировать задачу. Учебной называется такая задача, которая вынуждает ученика искать общий способ решения поставленной задачи и требует от учащихся - анализа фактического материала с целью обнаружения в нем некоторого общего отношения, - выведения на основе абстракции и обобщения частных отношений понятия или правила, - овладения общим способом построения изучаемого объекта. Например, на уроке русского языка в шестом классе на классной доске написан следующий текст. Несколько учеников класса решили организовать до праздника уборку территории школы. Но кое-кто из учащихся хотел ускорить эту работу. Кое-кто предложил выйти на уборку самостоятельно, но не предупредил об этом никого. Ученики читают эти предложения в группах, что-то обсуждают между собой. Потом ставится учебная задача: проанализировать значение подчеркнутых слов и определить, к какой группе местоимений они относятся. После чего поэтапно организуется работа в малых группах по заданиям учителя. И урок завершается составлением графической модели содержания темы и самооценкой. Технология развивающего обучения А.З. Рахимова - обеспечивает пробуждение собственной живой мысли школьников, - вызывает живой интерес у учащихся к возникающим по ходу урока сущностным вопросам, загадке нахождения ответов на них собственными усилиями, также к установлению путей нахождения ответов собственными усилиями — из своей головы, - главное, развивает умение находить общий способ решения задачи. В современных условиях кризиса знаниево–просветительской парадигмы важно овладевать новыми технологиями, способствующими модернизации образования на компетентной основе. Примечания 1. Дружинин И.Н. Психология общих способностей. — СПб., 1996. 2. Рахимов А.З. Психодидактика. Выпуск 1. — Уфа, 1996. 3. Солсо Роберт Л. Когнитивная психология. Перевод с англ. — М., 1996. 408 Н.У. Халиуллина Лексико-семантическое развитие корневой основы *tn в татарском языке Корневая проблематика актуализируется не только в связи со спецификой этимологических решений лингвистики, но и при рассмотрении общетеоретических и методологических вопросов. Апелляция к данным, содержащимся в значении и структуре корня, возникает при обсуждении процесса становления идей бытия в словесную форму. По мнению В.Р. Тимирханова «...слова как ментальные сущности возникают раньше любого их употребления. Но первым и в этом качестве единственно возможным для нашего наблюдения условием бытования являются корневые слова» [4, с. 73]. В корневых основах, по нашему мнению, должна проявиться и закрепиться некая изначально заданная идея, мотивация именования, ссылка на которую при всех последующих модификациях этой корневой основы и образованных на его базе слов сохраняется в дальнейшем. А. Зайончковский в общеизвестной статье отметил возможность восстановления первоначального корня типа С+Г, путем сопоставления основ, если даже он не встречается в памятниках древнетюркской письменности и не употребляется как самостоятельная лексическая единица в современных тюркских языках [2, с. 31]. Автор также приводит список реконструированных односложных корней. Как верно отметил И.В. Кормушин в своей статье, посвященной анализу лексико-семантического развития корня *qa в языках алтайской семьи, нужно просмотреть функционирование первичных этимологических корневых основ на примере отдельных представителей тюркских (также монгольских, тунгусо-маньчжурских) языков. Несколько наших работ посвящены рассмотрению лексико-семантического развития корневых основ *tu, *sa, *qa, *bц, *ja на примере татарского языка в сравнительном аспекте [5, с. 140-147]. Корневая основа *tп зафиксирована в Древнетюркском словаре, в словаре М. Кашгари, также в вышеуказанной статье А. Зайончковского в значении «запружать, закрывать». *Tп как этимологическая корневая основа типа С+Г имеет свои производные залоговые формы — возвратную на -н, взаимную на -ш, субстанциональные, также адъективные значения. Они, в свою очередь, получили семантическое развитие в современном татарском языке. Дифференцирующие значения микрополей внутри парадигмы исследуемой корневой основы выделяются на основе классификации дополнительных, конкретизирующих значений. Корневая основа *tп дала следующие производные в древнетюркском языке: tп+d- ~ tп+δ- 1. задерживать, удерживать: Аča ber qapuγ tпdma barsa kiљi. — Открой ворота, если уходит человек, не задержи409 вай («Кутадгу билиг») [ДТС, 565]. — Ача бир капканы, тотма барган (в значении киткән) кешене. 2. ограничивать; 3. останавливать; tп+jпрепятствовать, мешать; tп+γ- притуплять, затуплять; tп+q- 1. набивать, закладывать; 2. затыкать [1, с. 569]. Лексико-семантическое развитие корневой основы *tп в современном татарском языке можно представить в виде следующих микрополей: 1) тый- запрещать, приостановить, прекратить: тый+нак «скромный». 2) тык- втыкать, вонзить; колоть, совать, всовывать: тыгын < ты+к+ын «пробка, затычка», тыгыз < ты+к+ыз «плотный, плотно набитый», тыг+ыну наедаться, набить желудок, тыңк+ычлау «наполнить силой, набить; основательно, аккуратно». 3) а) тым подражание замкнутому, молчаливому: тым+ызык (об озере) «нечто тихое, спокойное», также том+алау «закрывать, прикрывать». б) тын- затихать, успокоиться; приостановиться: тын+ыч «спокойный; покой», ср. также тың+ла «слушать, быть внимательным» < др. тюрк. tпη «слушание; звучание». Данная лексическая единица является синкретичной, т.е. глагольно-именные формы выступают как корреляты: тын «дыхание, вдох-выдох». 4) тыр- растопыриться, выступать, расползаться: тыр+пай «растопыриться». Здесь же наблюдается семантический компонент, связанный с деформацией, беспорядочным движением, чем-то царапающим, прорезающим: тыр+на «царапать», тыр+нак «ноготь», тыр+ма «грабли» и др. 5) тыш внешняя сторона (т.е. сторона, отделенная, разделенная чем-то). В данное микрополе включается именная основа тыш+ау «хомут». Таким образом, лексико-семантическое развитие корневой основы связано с единым семантическим компонентом, другими словами, общим мотивационным признаком, что подтверждается представленными лексическими единицами конкретного языка в диахронии и синхронии. Лексические объединения вокруг той или иной корневой основы позволяют выявить и проследить связи и взаимодействия в лексической системе языка. Примечания 1. Древнетюркский словарь. — Л.: Наука, 1969. 2. Зайончковский, А. К вопросу о структуре корня в тюркских языках (Глагольные основы моносиллабические (односложные) типа С+Г (согласный+гласный) // Вопросы языкознания, 1961, № 2. 3. Татар теленең аңлатмалы сүзлеге. — Казан, II том, 1979. 4. Тимирханов, В.Р. Имяславие и лингвистика корня. — М.: МАКС Пресс, 2007. 5. Халиуллина, Н.У. Тюркские языки Урало-Поволжья в контексте алтайского языкового сообщества. — Уфа, 2003. — Ч. 1. 410 Л.М. Хамитова, Р.Н. Гайфуллина Топонимы и особенности их употребления в детских стихотворениях С первых шагов цивилизации человек пытался именовать окружающие его места. Первоначально процесс номинации, или называния, проходил стихийно: не существовало регламентаций присвоения имен горам, рекам, озерам, населенным пунктам. Человек становился автором географических названий. Ученых давно интересует вопрос возникновения топонимов. Присваивая то или иное название, человек исходит прежде всего из какого-то наиболее заметного признака, штриха, присущего тому или иному географическому объекту. Имена объектов возникали в конкретных исторических условиях, их происхождение тесно связано с общественной жизнью и языками народов, которые населяли или населяют те или иные местности. Менялись исторические условия, языки и народы, менялись их ареалы и тем самым географическая среда обитания человека. Поэтому совершенно ясно, что ни в одной стране не может быть единообразной географической номенклатуры. Она создается постепенно, как многослойное образование, всегда состоящее из разновозрастных и разноязычных элементов [Саттаров, 1994: 123]. Изучение специфики функционирования топонимов в поэтическом тексте невозможно без предварительного анализа места этой категории имен собственных в ономастической системе. Как было указано выше, ономастическое пространство — это совокупность всех имен собственных, употребляющихся данным социумом в определенную историческую эпоху. Ономастическое поле представлено группами слов с известной общностью лексических характеристик, а также с определенной предметной соотнесенностью. Это поле довольно широко. Ученые разных лингвистических школ (Англии, Франции, США, Германии, России) выделяют следующие виды имен собственных; антропонимы, топонимы, хрононимы, хрематонимы (объекты материальной культуры), идеонимы (объекты духовной культуры), теонимы (Гардинер, 1954, Пульгрэм, 1954, Соренсен, 1963, Забех, 1968, Альджео, 1973, Бондалетов, 1973, Суперанская, 1974, Ле Биан, 1974, Молино, 1982). Русская лингвистическая школа добавляет космонимы /зоны космического пространства/, астронимы /небесные тела /, зоонимы /сюда относят имена и клички животных/, фитоюшы, ктематонимы /названия пароходов, журналов, музыкальных инструментов/, а также названия праздников, юбилеев, торжеств, названия средств передвижения, стихийных бедствий (ураганов, тайфунов) [Фролов, 1973:54]. 411 Все вышеуказанные виды имен собственных соответствуют следующим категориям: лица, пространства, времени и области человеческого производства, которые тесно взаимосвязаны внутри ономастического пространства: взаимозаменяются, плавно переходят друг в друга, образуют вместе и поодиночке различные структуры, в частности структуру художественного хронотопа, о которой подробнее пойдет речь ниже. Если попытаться установить недвусмысленные границы поля имен собственных, отличающие его от поля имен нарицательных, то важным сигналом будет служить прописная буква, однако этот графический критерий не годится в целом, так как могут быть имена собственные с маленькой буквы. Итак, графического критерия выделения имен собственных нет, нет и фонетического, так как имена собственные не составляют фонетико-фонологическую подсистему, отличную от системы языка. В морфологии значимых характеристик для различения имен собственных и имен нарицательных также нет. Иногда выдвигается категория числа как специфическая морфологическая категория для имен собственных. Обычно имена собственные, в частности топонимы, не имеют множественного числа. Употребленные же квантитативно, они меняют смысл (Казаннар, Мәскәүләр), что всегда связано с нарушением нормы, с метонимическим или метафорическим переносом, когда имя собственное приближается к имени нарицательному и теряет свой специфический характер. Во всяком случае имя собственное вторгается в морфологическую жизнь имени нарицательного, что характерно для всех языков. Что касается художественной литературы, то тут локализация часто носит размытый характер, так как поэтическое имя, кроме функции сообщения, имеет еще и прагматическую функцию воздействия. И если норма у имени нарицательного — явление языковое, то у имени собственного — топонима — может быть результатом деятельности отдельных людей и преследования их собственных целей, т.е. может зависеть от индивидуально-авторского стиля, замысла и, следовательно, от прагматики высказывания. Попытаемся представить четкую картину функционирования топонима как элемента системы имен собственных со всеми присущими ему стилистическими возможностями в поэтическом тексте Ш. Галиева и Р. Миннуллина. Деление географических объектов на крупные (и, следовательно, широко известные) и мелкие (известные на ограниченном пространстве), как и людей на всемирно известных и знакомых лишь своим односельчанам, — реальный внеязыковой факт. Вместе с объектом становится известным и его имя. А это уже факт языковой, влияющий на частотность употребления имени в речи и вследствие этого на восприятие имен широко известных объектов как типичных для данного языка. 412 Названия мелких географических объектов, известность которых не выходит за пределы узкого круга живущих в одном месте людей, принято называть микротопонимами. Микротопонимы можно назвать низшим, простейшим ярусом. Составляющие его названия чаще всего бывают констататорами, регистраторами наличных вещей [Суперанская 1985: 45]. В исследуемых нами текстах татарских поэтов мы обнаружили достаточно много примеров микротопонимов: 1. Ш. Галиев «Әткәйгә хат». Кояш төшкән Кайбыч урманнарын Күз йомгач ук төштә күргәндә, Сабый чактан таныш басуларны, Чәчәкләрне сагынып йөргәндә, Чит кырларда, әткәй, егылып калдың. Кайбыч урманнары — ‘леса Кайбицкого района’ 2. Ш. Галиев «Табышмак-шигырь». Сөләй, Сәрдәк, Сәлиман, Синтәк, Сәпәй, Сикәнәс. Чураш, Чутай, Чөгәнә, Чүти, Чәмәк, Чикәнәс. Мәмсә, Мәртен, Мәнәвез, Мәмәй, Мәмәт, Мәмәшир, Шәпке, Шәрбан, Шөкрәле, Шәбез, Шәмәк, Шүширмә. Тулбай, Тупач, Теләче, Турай, Тәкмәк, Төрнәче. Күзкәй, Көлкәш, Күҗәкә, Күкшем, Күкшел, Күктәкә. (Татарстандагы авыл исемнәре — названия деревень Татарстана) 3. Р. Миннуллин «Кунака килегез» Тагын ниме? Безгә килгәч, Үзегез дә күрерсез. Бездә — Идел буйларында Булмас сезгә күңелсез! Идел — ‘Волга’. 4. Р. Миннуллин «Чаллы» Чаллыда чаба «КамАЗ», Чаллыда ага Кама. Чаллы — матур, зур кала, Безнең Казаннан кала! Тырышса, Казанны да Ул узып китә ала. Чаллы — ‘Набережные Челны’, Казан — ‘Казань’. Набережные Челны — город на древней Чулман — реке — на полноводной и песенной Каме. Большой интерес вызывает история 413 города Набережные Челны, а также происхождение его своеобразного названия. По мнению Г.Ф. Сатарова, топоним «Набережные Челны» произошел от названия небольшой речки Чаллы, протекающей через город. М.З. Закиев в книге «Проблемы языка и происхождение волжских татар» пишет, что в основе топонима «Чаллы» лежит обычное тюркское чагыл в значение «гора, косогор, голая возвышенность». Таким образом, название Чаллы восходит к языку волжских булгар, Ташлы Ташлык — к языку волжских татар. Булгарская форма Чаллы на русской почве фонетически и семантически изменилось в Чалны, Челны (старинное русское челн — «лодка»). Итак, в основе географических названий Чаллы лежит слово «каменистый», которыми предки волжских татар — волжские булгары — называли реки и речки с каменистым дном и берегами. Город Набережные Челны — ‘Чаллы’, ‘Яр Чаллы’ — получил свои названия от этих гидронимов, что подтверждает древнее происхождение названия Чалы. В произведении автор восхищается городом Набережные Челны. Действительно в городе широкие улицы, красивые дома. Можно сказать, что Р. Миннуллин даже чуть-чуть завидует и радуется, что в Татарстане есть такие замечательные города. Значительно меньше встречаются макротопонимы в текстах исследуемых нами авторов. Макротопоним — собственное имя крупного географического объекта, природно-физического или искусственно выделяемого человеком. Рассмотрим примеры их употребления: 1. Ш. Галиев «*» Кайберләре бөтен Европада... Исемнәрен бергә җыйганнар — Авылдашлар мәйдан уртасына Уртак бер таш — һәйкәл куйганнар. Европа — ‘Европа’. 2. Р. Миннуллин «Герб» Россиядә — россияннар, Марста — марсианнар. Гербыбызда ап-ак барс, Без хәзер — барсианнар! Россия — ‘Россия’, Марс — ‘Марс’. В основе названия Россия находится этноним. Существуют различные версии его происхождения. Согласно наиболее обоснованной в историческом и лингвистическом отношении гипотезе этноним русь в I тыс. применялся прибалтийскими финнами для обозначения шведов, селившихся в южном Приладожье. Затем этноним русь постепенно распространяется на всех восточных славян и от него образуется Русь — название Киевского государства. В XI-XVI веках в русское употребление входит название аллие, где превращение русь в рось было обусловлено фонетическими особенностями греческого языка, а 414 окончание -ия было обычным для греческих названий стран. С XVIII века в употребление входит написание Россия [Агеева, 1985: 97]. В данном стихотворении Р. Миннуллин обозначает, что в России живут россияне, на Марсе — марсиане, а тот, кто живет в Татарстане, те барсиане, так как на гербе Татарстана изображен снежный барс. Итак, можно сделать вывод, что микротопонимы вызывают большой интерес у поэтов. Как мы отметили выше, Ш. Галиев и Р. Миннуллин в большом количестве употребляют их в своих текстах. В наши дни большой интерес вызывает изучение топонимов на примере текстов татарских поэтов. Эта тема остается малоизученной, несмотря на большую востребованность исследований, так как топонимы представляют большой интерес и в плане ономастики в целом, и в плане лингвистики текста, и в плане идиостиля отдельных авторов. Исследование топонимов, использованных в текстах Ш. Галиева и Р. Миннуллина, показало, что они, как и поэтические антропонимы, принимают непосредственное участие в формировании лингвистической структуры художественных текстов. В своих произведениях авторы широко используют топонимы всех указанных в лингвистических трудах видов. Примечания 1. Галиев, Ш.Г. Тәмле йорт: шигырьләр / Ш.Г. Галиев. — Казан: Раннур, 2001. — 32 б. 2. Миңнуллин, Р.М. Күчтәнеч: Шигырьләр / Р.М. Миңнуллин. — Казан: Мәгариф, 1995. — 158 б. 3. Саттаров, Г.Ф. Татар топонимиясе / Г.Ф. Саттаров. — Казан: Казан ун-ты нәшр-ты, 1998. — 420 б. 4. Саттаров, Г.Ф. Татар исемнәре ни сөйли? / Г.Ф. Саттаров. — Казань: «Раннур», 1998. 5. Суперанская, А.В. Что такое топонимика? / А.В. Суперанская. — М.: Наука, 1984. — 182 с. 6. Топоров, В.Н. Имя как фактор культуры (на злобу дня). // Тезисы докладов Всесоюзной научно-практической конференции «Исторические названия — памятники культуры» / В.Н. Топоров. — М.: Наука, 1989. 7. Фролов, Н.К. О функциях и свойствах антропонимов / Н.К. Фролов // Вопросы истории и филологии. Вып. II. — Воронеж, 1973. 415 Л.М. Хамитова Семантизация имени собственного в художественном тексте Несмотря на то, что собственные имена, особенно личные, играют важную роль в человеческом общении, языкознание долгое время не обращало должного внимания на их характер и место в лексической системе языка. Семантика личных имен изучена недостаточно не только в татарской лингвистической науке, но и в лингвистике общей, и в русском языкознании. Такое отношение к собственным именам А.В. Суслова объясняет тем, что «они являются семантически ущербными, не имеющими собственного значения и не выражающими понятия» [3, с. 3]. Такого взгляда, имеющего большую традицию, придерживались такие ученые, как О.Ф. Есперсен, А.В. Суперанская, А.А. Уфимцева. Для многих лингвистов обозначение личным именем отдельного человека, заключенная в имени преходящая информация о человеке или смысл имени является основанием считать личные имена лексически неполноценными и не содержащими сведений о классе индивидов. Нам представляется, что указанные данными авторами семантическая недостаточность, неполноценность и «ущербность» собственных имен являются как раз результатом недостаточной изученности этимологии и структуры данного класса слов. Основанием того, что существует три отличающихся друг от друга точки зрения по одному и тому же вопросу, является специфичность семантики собственных имен, наличие своих внутренних языковых, а также экстралингвистических причин. Литературные антропонимы, будучи одним из разрядов собственных имен, представляют собой, как было отмечено нами выше, средоточие содержательной стороны художественного текста, позволяющей передать эстетические свойства называемого или определяемого именем лица. В художественной литературе оним становится средством поэтики, участвует в формировании образности художественной речи. Имя собственное в художественном тексте, имеющее в языке произведения, кроме номинативной, характеризующую, стилистическую и другие функции, получило название поэтоним. Поэтоним и обозначаемый им денотат находятся в состоянии взаимного самоотражения, то есть имя так же добавляет определенный смысл описываемому денотату, как и описание денотата добавляет определенное содержание его имени. В тексте имя персонажа актуализирует все статусные свойства художественного текста — авторскую модальность, прагматическую направленность. Семантика имени собственного находится в постоянном движении и изменении. 416 Итак, семантизация имени собственного в художественном тексте проявляется в том, что оно: 1) обозначает на протяжении всего текста единственный денотат. Рассмотрим это на примерах стихотворений Ш. Галиева и Р. Миннуллина. 1. Ш. Галиев «Кем ул Әхәт? Нәрсә ул рәхәт?» — Китапларың күп, безгә дә Укытыр идең, Әхәт. Авыз гына ера Әхәт: — Укымагач та рәхәт. Әхәт — ‘Ахат’. На протяжении всего стихотворения автор обращается к одному и тому же мальчику и ведет с ним беседу. Мальчик-лентяй, который хочет лишь играть, не хочет учиться. На примере этого стихотворения Ш. Галиев хочет показать нетрудолюбивых детей и сказать, что не надо брать пример с них. Так как в конце концов все от них отворачиваются. 2) приобретает функции текстовой скрепы за счет многократного повтора именования: 1. Ш. Галиев «Сораулы җавап» — Көнгә чыккач авызны Гел ерасың, Шәвәли, Күп көлгән ул елар, ди, Бер еларсың, Шәвәли! — Шуклыгының сәбәбен Шәвәли шәт беләдер, Бәлкем инде Шәвәли Күп елагач көләдер?[1, с. 3] Шәвәли — ‘Шавали’. Любимый персонаж Ш. Галиева Шавали — всегда улыбающийся, неунывающий. Есть поговорка, что тот, кто много смеется, потом горько плачет. И в данном стихотворении автор хочет объяснить маленькому читателю, что нельзя много смеяться. Но здесь же делает вывод: может, он смеется оттого, что уже много плакал. Не случайно стихотворение называется «Сораулы җавап» — «ответ вопрос», то есть в самом стихотворении звучит вопрос, на который ответить должен читатель. 3) антропонимы в заглавии способствуют раскрытию ведущей темы произведения, реализации авторской идеи-концепта и общей проспекции текста: 1. Ш. Галиев «Басмалар саный Әсма» Бер басма да ике басма, Өч басма да дүрт басма... Менә өскә, төшә аска, Басмалар санный Әсма. Әсма — ‘Асма’. В этом стихотворении автор употребляет имя девочки Асма, лишь для рифмы: басма — Әсма — ‘ступенька — Асма’. Название стихот417 ворения «Басмалар саный Әсма» — «Асма считает ступеньки», дает понять нам, о чем говорится в стихотворении. Это произведение можно использовать для считалки при какой-нибудь игре. Большинство названий произведений Ш. Галиева пронизано лиризмом и психологизмом. Однако какими бы сложными ни были сами произведения поэтов, их названия предельно просты. Идиоматика — отрасль поэтической ономастики, которая изучает заглавия, особенности процесса наименования произведений художественной литературы [2, с. 3]. Слово, став идионимом, перестает быть простым элементом речи, оно обогащается и поэтическими свойствами. В проанализированных нами примерах мы заметили, что идионимы выполняют сложную функцию — в самой краткой и доступной форме они должны донести до читателя основную идею произведения, дать верный ориентир. Названия произведений могут обозначать главного героя, отражать основную философскую мысль произведения, превратиться в идионим-метафору. Входя в текст семантически недостаточным, имя собственное выходит из него семантически обогащенным и выступает в качестве сигнала возбуждающего обширный комплекс ассоциативных значений. Их можно считать локальной семантической структурой, закрепляющейся за данным именем в данном контексте — индивидуальнохудожественным значением имени собственного. Таким образом, антропоним не только обозначает тем или иным образом вымышленную автором виртуальную действительность, но и воспринимается читателем как отражение авторской рефлексии. Художник слова стремится не просто назвать каким-либо именем своего героя, но и присвоить ему те качества и свойства, которые, по сложившимся в общественном сознании представлениям, скрыты в имени. Это говорит о том, что набор антропонимов в художественном произведении носит преднамеренный характер и часто внутренняя форма онима соотносится с индивидуальными качествами носителя. Подтверждение заявленному положению можно обнаружить в поэтических текстах исследуемых нами детских авторов. Примечания 1. Галиев, Ш.Г. Сайланма әсәрләр / Ш.Г. Галиев. — Казан: Татар. кит. нәшр, 5 томда. Т. 1. 2002. — 480 б. 2. Подольская, Н.В. Словарь русской ономастической терминологии / Н.В. Подольская. — М.: Наука, 1988. 3. Сәлимов, Х.Х. Хәзерге татар теле фонетикасы / Х.Х. Сәлимов. — Казан: Казан ун-ты нәшр., 1983. — 61 б. 4. Салимова, Д.А. Семантические группы субстантированных прилагательных в современном русском языке / Д.А. Салимова // Единицы языка: структурв, семантика, функция, изучение. — Тула: Изд-во ТГПУ, 1997. 5. Суслова, А.В., Суперанская, А.В. О русских именах. — Л.: Лениздат, 1991. 418 Р.Г. Ханнанов Төрки һәм татар драматургиясе үсешенә Көнбатыш һәм рус сәхнә әдәбиятларының йогынтысы XIX гасыр ахыры — XX гасыр башларында Россия составына кергән татар халкында, башка кайбер төрки милләтләрдәге кебек үк, яңарыш хәрәкәте көчәйгәннән-көчәя бара. Европалашуны максат итеп куйган җәдитчелек яшәешнең һәр өлкәсенә акрынлап үтеп керә башлый. Әлеге процесста буржуазия һәм сәүдәгәрләр катламының өлеше зур була. Алар cоциаль-иҗтимагый яшәешкә шактый үзгәрешләр алып килә. Шулай ук милләтебезнең зыялы катламы — мәгърифәтчеләр, язучылар, мөгаллимнәр дә бу юнәлештә чиксез активлык күрсәтәләр. Бу инде, үз чиратында, татар әдәбиятының дөнья әдәби бәйләнешләре мәйданына тартылуы, башка халыкларның рухи-эстетик мирасы белән тыгыз мөнәсәбәтләргә керә башлавы дигән сүз. Мәгълүм ки, төрле халыкларның әдәбиятлары гомумәдәби процесста бер-берсе белән багланышта яши, бер-берләрендәге прогрессив традицияләрне иҗади үзләштерә. Бу хәл татар әдәбияты өчен дә ят түгел. XX йөз башында милли әдәбиятыбызда реализм, романтизм кебек иҗат методларының барлыкка килүе, әдипләребезнең тормышчан, халыкчан әсәрләр иҗат итүе һәм башкалар әнә шул турыда сөйли. Әйе, XX йөз башларында татар язучылары әле турыдан-туры Көнбатыш Европа әдәби үрнәкләренә мөрәҗәгать итә алмый. Чит телләрне белмәү зур кыенлык тудыра. Шуңа күрә аларга һәрдаим рус һәм төрек әдәбиятларында Европа халыклары әдәбиятларыннан инде кабул ителгән, сыналган алым-чаралар белән эш итәргә туры килә. Рус һәм төрек әдәбиятлары исә дөнья әдәбияты киңлегенә чыга һәм чит ил халыкларының әдәбиятлары арасында шөһрәт яулый. Бигрәк тә «рус әдәбияты немец, француз, инглиз һәм славян халыклары әдәбиятлары белән тамырыннан алып тармакларынача аерылгысыз булып үрелгән» [4, б. 9]. Татар әдәбиятын һәрдаим азыкландырып торган төрек әдәбиятына караганда зур тизлек белән үсеп киткән рус әдәбияты татар халкының Европа әдәбиятлары белән танышуында мөһим арадашчы вазифасын үти. Бәлки шул сәбәпледер, XX йөз башы шартларында, татар тәнкыйтендә дөнья әдәбияты төшенчәсе турында сөйләгәндә, иң әүвәл рус әдәбияты күздә тотыла. Рус әдипләренең иҗатында тасвирланган вакыйга-күренешләрнең, күтәрелгән мәсьәләләрнең татар һәм башка төрки халыклар өчен уртак булуы язучыларда, әдәбият галимнәрендә зур кызыксыну уята. Мәсәлән, Г. Камал, Г. Коләхмәтов, Ф. Әмирхан рус әдәбиятыннан даими рәвештә өйрәнүләрен яшермиләр. 419 XIX гасыр ахыры — XX гасыр башларында төрки, шул исәптән татар зыялыларының рус һәм Европа әдәбиятларына карата уңай мөнәсәбәтләре тәнкыйть мәкаләләрендә, төрле ялкынлы чыгышларда аеруча көчле сизелә. Әлеге чорда татар тәнкыйте, дөнья әдәбиятларын күздә тоткан хәлдә, рус әдипләренең иҗатына багышланган материалларга шактый зур өстенлек бирә. Бу да татар халкының рус әдәбияты белән һәрдаим кызыксынып яшәвен дәлилли. Тик әлеге мәсьәләгә һич кенә дә берьяклы карарга ярамый. Илебездә Совет хакимлеге урнашкач, «татар әдәбиятының башлыча рус әдәбияты белән генә элемтәсен хуплау үзенә күрә бер тайпылырга ярамый торган канун булып әверелә» [1, б. 151]. Моны хакимият органнары гына түгел, алар басымы астында үз әдипләребез дә икърарлый. Дөрес, моны тормыш ихтыяҗлары да таләп итә. Исмәгыйль Гаспралы мөхәррирлегендә нәшер ителгән «Тәрҗеман» газетасында, әйтик, болай диелә: «Халык әдәбиятының (милли әдәбиятның. — Р.Х.) мәгърифәт бирүдә мөмкинлеген таныганда да, рус булмаган милләтләр өчен без иң әһәмиятле һәм бай әдәбият булып рус әдәбияты торуын игътибарга алырга тиешбез. Аны һәрдаим үзләштерергә кирәк» [4]. Совет хакимияте елларында татар халкы белән төрки халыклар арасында булган элемтәләрнең акрынлап сүрелүе күзәтелә. Әйе, бер генә әдәбият та үз кысаларында гына үсми. Моны әлеге чор әдипләре бик яхшы аңлый. Алар әдәбиятларның бер-берсенә таянып үсүләрен хуплыйлар. Мәсәлән, рус язучысы В.С. Соловьев та, татар һәм башка төрки әдипләр кебек үк, Көнбатыш һәм Көнчыгышны берләштерү турында уйлана, Көнбатышның логик камиллеге белән Көнчыгышның рухи байлыкларын бергә кушуның әһәмиятлелеген алга сөрә [5, б. 167]. Ләкин әлеге фикерләр совет идеологиясенең «акылына сыймый». «Россия хакимияте үзенең бөтен тарихы буена вак милләтләрнең, аеруча татарларның әдәби һәм мәдәни үсешенә тоткарлык ясап килә» [1, б. 269]. Тик шулай да «рус әдәбиятының реалистик традицияләрен үзләштерү татар әдәбиятының яңаруы, барлык жанрларының, тагын да активлашып, моңарчы күрелмәгән темплар белән үсеп китүе өчен кирәкле шартларның берсе була. Әлеге процесста, әлбәттә, тәрҗемә эшенең роле зур» [6, б. 510]. Гади халыкның чит телләрне белмәве, әсәрләрне язылган телдә укый алмавы тәрҗемәчелек эшен җанландырып җибәрүгә ихтыяҗ тудыра. Ә ирекле тәрҗемәнең үз закончалыклары, үз функцияләре бар. Мәсәлән, тәрҗемә ителгән әсәр кешегә үз тормышын тәнкыйди күзлектән үткәрергә мөмкинлек бирә. Чөнки тәрҗемә ителгән әсәрләр аша ул яшәештә булган кимчелекләрнең бер үз милләтенә генә түгел, ә башка милләтләргә, шул исәптән рус һәм Европа халыкларына да хаслыгын аңлый. Бу күпчелек төрки халыкларга хакимлек иткән русларны пошаманга төшерә. Цензура сәясәте аркасында тәрҗемә ителеп тә басылмый калган әсәрләр күбәя. Мәсәлән, академик Ә. Кәримуллин мәгълүматларына караганда, XIX гасырның җитмешенче елларында цензор Л.Н. Толстой әсәрләрен тәрҗемә итәргә рөхсәт бирми [2]. Чөнки патша хакимияте рус әдәбиятында 420 үткәрелгән алдынгы фикерләрнең колониаль хәлдәге халыкларга, аеруча татарларга (ник дигәндә, татарның башка халыкларга йогынтысы көчле, сан ягыннан да бик күп) барып җитүләрен теләми. Цензорлар фикеренчә, хәтта А.С. Пушкин әкиятләре дә татар укучысы өчен тыелган әдәбият санала. Мәсәлән, тәрҗемәче һәм нәшир Нигъмәтҗан Еникиев 1899 елда А.С. Пушкинның «Поп һәм аның хезмәтчесе Балда» турындагы әкиятен татарча бастырырга тели, әмма Смирнов фамилияле цензор моңа каршы килә. Бары тик 1905-1907 еллардагы инкыйлабый вакыйгалардан соң гына рус язучыларының әсәрләрен татар укучысына үз телендә җиткерү мөмкинлеге туа һәм безнең зыялыларыбыз моңардан файдаланып калалар да [1, б. 258]. Үз чиратында, татар укучы-тамашачысы рус теленнән һәм башка чит телләрдән тәрҗемә ителгән әсәрләрне җылы кабул итә. Н.В. Гоголь 1905-1907 еллардагы инкыйлаблардан соң татар теленә тәрҗемә ителгән әсәрләре популяр була. Аның «Ревизор», «Үле җаннар» кебек иҗат үрнәкләре, татар сәхнәсенә күтәрелеп, киң җәмәгатьчелектә кызыксыну уята. Әлеге чорда әдәби тәнкыйть тә яңа күренешләрне сурәтләүне, аларга бәя бирүне алгы планга чыгара. Г. Камал «Ревизор» һәм «Өйләнү» комедияләренең заман тормышына хас булган кимчелекләрне зур осталык белән фаш итүен искәртә [6, б. 513], Ф. Әмирхан С. Рәмиевнең «Низамлы мәдрәсә» пьесасында Гоголь традицияләрен күреп, моның зур әһәмияткә ия булуын билгеләп үтә, Г. Кәрам исә Ф. Әмирханның «Тигезсезләр» драмасы А.М. Горькийның «Мещаннар»ын хәтерләтә дигән фикер әйтә [1, б. 518]. Алдарак искәртелгәнчә, татар әдипләре арасында Европа әдәбиятлары вәкилләренең исемнәре дә ят булмый. XX гасыр башларында язучыларыбыз Шекспир, Байрон, Гете, Гейне, Руссо, Жюль Верн һәм башкаларның иҗатлары белән аеруча кызыксына башлыйлар. Аларның әсәрләрендә яктыртылган фәлсәфи-эстетик карашлар, халыкчанлык идеяләре, гуманизм татар укучы-тамашачысы өчен якын һәм аңлаешлы була. Әдипләребез дә чит ил язучыларының мирасын әдәби осталык мәктәбе буларак кабул итәләр. Мәсәлән, Г. Кәрам, 1916 елда «Аң» журналының сигезенче санында чыккан мәкаләсендә Шекспир әсәрләренең сәнгатьчә эшләнеше, стиле камил булуга, конфликтларның катлаулылыгына игътибар итеп, татар драматургларын бу өлкәдә бөек инглиз әдибе иҗатыннан өйрәнергә чакыра. Шунда ук ул: «Без бу бөек драматургның әсәрләрен русчадан вә төрекчәдән укып кына белә алабыз... Халкыбызны ул әйбәт вә кыйммәтле әдәбият илә таныштыра башларга бик вакыт» [1, б. 518], — дип, Шекспир әсәрләрен татарчага тәрҗемә итү кирәклеген әйтә һәм әлеге катлаулы эшкә беренчеләрдән булып үзе тотына. Шуның нәтиҗәсе буларак, татар укучы-тамашачысы «Отелло» һәм «Король Лир» әсәрләре белән таныша. Шекспир традицияләренең көчле характерлы, тирән фикерле, югары әхлакка ия геройлары язучыларыбызның игътибар үзәгенә әйләнә. 421 Гомумән, дөнья әдәбиятлары турында сөйләгәндә, иң әүвәл без шуңа игътибар итәбез: бер халыкның әдәбияты белән икенче халыкның әдәбияты һәрдаим тыгыз багланышта яши, үсә һәм камилләшә. Көнчыгыш һәм Европа әдәбиятлары контекстында караганда, әлеге закончалыклы күренешнең татар әдәбияты өчен дә хас булуын күрәбез. Әдәбият 1. Галимуллин, Ф.Г. Табигыйлеккә хилафлык / Ф.Г. Галимуллин. — Казан: Татар. кит. нәшр., 2004. — 303 бит. 2. Кәримуллин, Ә. Чын мәхәббәт / Ә. Кәримуллин // Социалистик Татарстан. — 1979. — 6 июнь. 3. Кулешов В.И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке / В.И. Кулешов. — М., 1977. 4. Тәрҗеман. — 1899, № 39. — 18 октябрь. 5. Харрасова, Р.Ф. Әдәби бәйләнешләр яктылыгында / Р.Ф. Харрасова. — Казан: Издательство «РПФ «Гарт», 2002. — 261 бит. 6. Хәсәнов, М. Көнбатыштан үрнәк алып / М. Хәсәнов, Р. Мөхәммәдиев. // Татар әдәбияты тарихы. XX гасыр башы татар әдәбияты. 6 томда: Т. 3. — Казан: Татар. кит. нәшр., 1986. — 599 бит. 422 И.И. Харисов К проблеме «формы» и «материала» в творчестве Марины Цветаевой Одним из наиболее важных нововведений, внесенных поэтами Серебряного века в русскую поэзию новоевропейского типа, является подчеркнутое внимание к структурным характеристикам художественного текста: как к его макроструктуре, проявляющейся на уровне метра, типа строфы, принципа расположения текста по вертикали и горизонтали (фигурная поэзия, палиндром и т.д.), так и к микроструктуре-фонике, тем или иным морфологическим и синтаксическим формам, ритму и др. Именно феномены структурного плана в поэзии Серебряного века становятся, начиная с творчества символистов, зачастую ведущим, а то и единственным импульсом в развертывании поэтического материала: основным «содержанием» стихотворения оказывается демонстрация его «формы». Характерные образцы подобного подхода к организации поэтического текста можно найти у Игоря Северянина — например, в его знаменитом «Квадрате квадратов» («Никогда ни о чем не хочу говорить...») или «Рондолете» («Смерть над миром царит, а над смертью — любовь!»), часто цитируемых в исследованиях о русском стихе [ср.: Гаспаров, 1993, с. 198-199; Гервер, 2001, с. 127-128]. Немало «кунстштюков», созданных в качестве упражнений в определенной форме, обнаруживает творчество Валерия Брюсова (см., например, его фигурное стихотворение «Я, еле качая веревки...», «Симфонию “Воспоминание”» и т.д.). Напомним, что новоевропейский тип творчества — сравнительно молодой в русской поэзии, начавший формироваться лишь во второй трети XVIII века. Литературе новоевропейского типа предшествовали (а также частично продолжали и продолжают существовать параллельно с ней) фольклор и формы так называемого «мусического искусства» [ср.: Кудрявцев, 1997, с. 4-5, 11-17], представленного в русской поэзии, в частности, творчеством Симеона Полоцкого. Образцам этих, типологически доновоееропейских, типов творчества и присущи многие из формальных приемов, взятых на вооружение поэтами Серебряного века. Марину Цветаеву, в отличие от названных выше Валерия Брюсова и Игоря Северянина, а также многих других русских поэтов и прозаиков первой половины XX века нельзя отнести к приверженцам самодовлеющего эксперимента в области формы. Однако столь частая у Высокой «мусической поэзии» наследуют «российские песни» XVIII века и дожившие до наших дней православные духовные стихи, исполняемые на анонимные мелодии. Ср.: Kharissov / Kudriavtsev, 1999, S. 122-125. 423 литераторов Серебряного века стилизация жанров и форм доновоевропейского (фольклорного и «мусического») искусства, интерес к новым приемам «формования» художественного произведения и пристальное внимание к микроструктуре, «фактуре» текста отличает и поэтику Цветаевой. Наряду с виртуозной инструментовкой стиха, последовательным использованием семантических оппозиций, индивидуальными строфами и метрами (логаэдами) — явлениями, уже не раз описанными исследователями ее творчества [см., например: Зубова, 1989], — отметим также принцип ритмоинтонационного и семантического подобия на одном из мельчайших уровней организации текста: уровне отдельно взятого слова, его морфологической структуры, его слогового объема. То, что в поэтике многих других авторов мы бы отнесли к первичному элементу текста, «материалу», у Цветаевой является уже прошедшим первичную обработку, предструктурированным, оформленным. Поясним сказанное на примере двух стихотворений Цветаевой: «На заре — наимедленнейшая кровь...» и «Могла бы — взяла бы...». *** (1) (5) На заре — наимедленнейшая кровь, На заре — наиявственнейшая тишь. Дух от плоти косной берет развод, Птица клетке костной дает развод. Око зрит — невидимейшую даль, Сердце зрит — невидимейшую связь... Ухо пьет — неслыханнейшую молвь. Над разбитым Игорем плачет Див... 18 февраля 1922 (Пещера) (1) Могла бы — взяла бы В утробу пещеры: В пещеру дракона, В трущобу пантеры. (5) В пантерины лапы — Могла бы — взяла бы. Природы — на лоно, природы — на ложе. Могла бы — свою же пантерину кожу Сняла бы... (10)— Сдала бы трущобе — в учебу: В кустову, в хвощову, в ручьёву, в плющёву, Туда, где в дремоте, и в смуте, и в мраке Сплетаются ветви на вечные браки... (11=3+7+1) (11=3+7+1) (10=1+3+2+2+2) (10=2+2+2+2+2) (10=2+1+6+1) (10=2+1+6+1) (10=2+1+6+1) (10=4+3+2+1) (6=3+3) (6=3+3) (6=3+3) (6=3+3) (6=4+2) (6=3+3) (12=3+3+3+3) (12=3+3+4+2) (3) (9=3+3+3) (12=3+3+3+3) (12=2+4+3+3) (12=4+2+3+2) Третье стихотворение из цикла «Стихи сироте», в подзаголовке озаглавленное «Пещера». 424 (15)Туда, где в граните, и в лыке, и в млеке (12=2+4+3+3) Сплетаются руки на вечные веки — (12=4+2+4+2) Как ветви — и реки... (6=3+3) В пещеру без свету, в пещеру без следу. (12=3+3+3+3) В листве бы, в плюще бы, в плюще — как в плаще бы.. (12=3+3+2+4) Ни белого света, ни черного хлеба: (12=4+2+4+2) (20)В росе бы, в листве бы, в листве — как в родстве бы... (12=3+3+2+4) Чтоб в дверь — не стучалось, (6=2+4) В окно — не кричалось, (6=2+4) Чтоб впредь — не случалось, (6=2+4) Чтоб — ввек не кончалось! (6=1+1+4) (25)Но мало — пещеры, (6=3+3) И мало — трущобы! (6=3+3) Могла бы — взяла бы (6=3+3) В пещеру — утробы. (6=3+3) (30)Могла бы — (3) Взяла бы. (3) 27 августа 1936, Савойя В нашей записи в скобках справа отмечен номер строки, в скобках слева — количество слогов в строке и количество слогов перед словоразделом. В последнем случае предлоги, а также односложные частицы и союзы, составляющие с последующим словом единую ритмоинтонационную группу, специально не выделяются. Исключение допущено в одном случае: союз «чтоб» в 24-й строке стихотворения «Пещера» («Чтоб — ввек не кончалось!») рассмотрен как самостоятельная односложная ритмоинтонационная единица, поскольку в данном случае сама Цветаева графически (знаком тире), а следовательно, и интонационно, отделяет его от следующего за ним предложения. Анализ морфологического состава и слогового объема слов в первом стихотворении («На заре — наимедленнейшая кровь...») выявляет основной принцип организации его формы: параллелизм одновременно на многих структурных уровнях: семантическом, синтаксическом, морфологическом, интонационном и ритмическом. Обратим особое внимание на идентичную морфологическую структуру, равный объем и тождественную акцентуацию «длинных» слов стихотворения в параллельных сегментах текста: по семь слогов с ударным четвертым слогом в первой строфе («наимедленнейшая» — «наиявственнейшая»), по шесть слогов с ударением на втором — во второй строфе («невидимейшую» — «неслыханнейшую»). Характерно и количественное распределение слогов в строчках 1-2 и 5-8: «длинному» слову каждый раз предшествует слоговая группа объемом в три слога («на 425 заре», «око зрит», «сердце зрит», «ухо пьет»), а за «длинным» словом непременно следует односложное («кровь», «тишь», «даль», «связь», «молвь»). Двучленный паралеллизм отличает также вторую половину первой строфы, напоминающих своим строением образцы фольклора (см. строчки 3-4). На данном фоне выделяется последний, восьмой, стих: «Над разбитым Игорем плачет Див...», оставшийся без параллели. Думается, последнее далеко не случайно. Читатель как бы призван, исходя из общей структуры стихотворения, насыщенного повторами и структурносмысловыми «отражениями», самостоятельно найти семантическую параллель последней строке. При этом поиск параллели может вестись в совершенно разных областях: например, в событиях отечественной или мировой истории, в произведениях искусства или, что еще более вероятно, в «памяти» сердца. Однако как бы ни интерпретировать строку «Над разбитым Игорем плачет Див...», очевидно, что Цветаева в ней сознательно отходит от устоявшегося в предшествующих трех стихах порядка следования членов предложения (субъект — предикат — объект) и слоговой структуры (ср.: 2+1+6+1 в строчках 5-7 и убывающая последовательность 4+3+2+1 в строке 8). Тем самым усиливается «инакость», «непарность» последнего стиха, словно бы выходящего за границы текста стихотворения. Основные элементы формы стихотворения Цветаевой «На заре — наимедленнейшая кровь...» можно представить в виде следующей таблицы: Таблица 1 (к стихотворению «На заре — наимедленнейшая кровь...») номера строк семантика а синтаксис ритмоинтонационная структура (на примере словоразделов) 3 А А А 7 1-2 а b 1 3 А1 А А 7 b1 с d а 1 1 4 3 В e В В 2 3-4 f g с1 b 2 d1 а1 2 2 4 2 В1 е1 f1 В1 b В1 2 2 g 2 В рамках начальной трехслоговой группы в строчках 5-7 наблюдается, в свою очередь, ритмоинтонационный параллелизм на микроуровне: слоговая структура 2+1, при этом первый слог в каждой строке — ударный. О «преодолении границы» как основополагающем элементе не только поэтики, но и жизни Марины Цветаевой, см., например, статью Юргена Лемана [Lehmann, 1999, S. 264268]. Понятие «форма» сознательно трактуется нами здесь несколько суженно, статично —как форма-кристалл, а не форма-процесс. Рассмотрение процессуального начала в рамках избранного аспекта темы «форма и материал в творчестве Цветаевой» заслуживает самостоятельного исследования. 426 i h 2 3 1 С C А1 j k 6 1 i h1 2 3 1 5-7 С1 C А1 j k1 6 1 h2 2 i1 3 1 C2 C А1 j1 k2 6 1 8 Х 4 3 Х X 2 1 Жирным шрифтом в таблице выделены элементы, тождественные на определенном уровне структуры. Таблица наглядно показывает роль повтора — и буквального, и видоизмененного (видоизменный повтор отмечен индексами после букв) — как ведущего конструктивного начала данного стихотворения. В неменьшей степени принцип повтора и, в частности, параллелизма отличает и второе из приведенных нами стихотворений («Могла бы — взяла бы...»). Не анализуруя его подробно, отметим те характерные для поэтики Цветаевой особенности структурной организации текста, которые мы уже наблюдали в предыдущем стихотворении. Во-первых, обращает на себя внимание опора ритмического движения на группы слов определенного слогового объема. Так, цезура в данном стихотворении приходится на 6-й слог, а словоразделы в рамках шестисложных звеньев часто следуют за 3-м слогом («Сняла бы... — Сдала бы трущобе — в учебу»). Казалось бы, подобная ритмическая структура вытекает из самого размера стихотворения — четырехстопного амфибрахия (см. строчки 1-4, 7-15, 17-28), изредка «перебиваемого» двустопным (строчки 5-6 и 16) и одностопным (строчки 29-30) разновидностями того же метра. Однако стоит вспомнить стихотворения других авторов, также написанные четырехстопным афмибрахием, чтобы увидеть, что последовательно проводимое Цветаевой деление двенадцатисложной строки на полустишия по шесть слогов, подкрепленное внутренними рифмами, а также частые словоразделы после третьего слога в полустишии — далеко не типичный показатель данного размера. Напротив, Цветаева прибегает к нему как к особому выразительному средству, частым повтором однотипных ритмических фигур усиливая «заклинательный» характер текста. Во-вторых, отметим морфологическое тождество и ритмико-фонетическое подобие неологизмов «кустова», «хвощова», «ручьёва», «плющёва», созданных, вероятно, по образцу слова «дуброва». Наконец, в третьих, нельзя пройти мимо такого формообразующего элемента текста как смысловой параллелизм на всех уровнях его организации: внутри полустиший («Могла бы — взяла бы...»), между полустишиями («Ни белого света, ни черного хлеба...»), между от Например, «Три пальмы» Михаила Лермонтова («В песчаных степях аравийской земли...»), «Признаться сказать, я забыл, господа...» Якова Полонского или «Летний сад» Анны Ахматовой («Я к розам хочу, в тот единственный сад...»). 427 дельными стихами (ср.: «В листве бы, в плюще бы, в плюще — как в плаще бы...» и «В росе бы, в листве бы, в листве — как в родстве бы...») и между целыми строфами («Туда, где в дремоте, и в смуте, и в мраке / Сплетаются ветви на вечные браки... / Туда, где в граните, и в лыке, и в млеке / Сплетаются руки на вечные веки...»). Таблица 2, обобщающая основные элементы структурной организации шести начальных строк стихотворения «Могла бы — взяла бы...», наглядно демонстрирует формообразующую функцию мельчайших элементов его семантико-ритмического «материала»: многократно повторенные, эти элементы «ткут» дальнейшую ткань текста по собственному образу и подобию, т.е. исходя из структурных закономерностей, в них заложенных: Таблица 2 (к шести начальным строчкам стихотворения «Могла бы — взяла бы...») номера строк семантика синтаксис ритмоинтонационная структура (на примере словоразделов) а 3 1 A 2 В А 6 В 6 3 3 а1 3 3 3 В1 4 В2 В1 6 В2 6 3 3 3 4 5 В3 а1a В3 6 а 2 3 6 A A 6 а1a 3 Подведем некоторые итоги. Последовательное проведение принципа повтора на всех уровнях поэтического целого (от отдельной морфемы до стихотворения в целом) свидетельствует о том, насколько значительным в поэтике Цветаевой является фактор многоступенчатой организации текста. Предварительный отбор слов по их формальным характеристикам (слоговому объему, фонетическим особенностям, морфологическому составу), использование параллелизмов на уровне отдельно взятой лексемы, при необходимости — создание новых слов с нужными автору признаками — все это говорит о том, что отдельно взятое слово в текстах Цветаевой следует рассматривать не столько как элемент «первичной» языковой материи, которую автор еще должен подвергнуть художественной обработке, сколько как своего рода форму в миниатюре, представляющую самостоятельный интерес. В еще большей степени сказанное относится к словосочетанию и фразе: «сцепление» уже двух слов у Цветаевой, как правило, является художественной (а не только грамматико-синтаксической) системой. Даже беглого сравнения строки «Я устал... О, поверь! Изнемог я совсем...» из «Квадрата квадратов» Игоря Северянина со стихом «Сердце зрит — невидимей Формальные характеристики, как правило, были для Цветаевой и носителями смысла: порой едва улавливаемого, но чаще поддающегося вполне рациональному истолкованию. 428 шую связь...» Марины Цветаевой достаточно, чтобы увидеть, насколько «материал» у Северянина — «материал» сам по себе малоинтересный — подчинен форме стихотворения, и, напротив, насколько структурные характеристики «материала» у Цветаевой сами являются источником формообразования. Примечания 1. Гаспаров, М.Л. Русский стих 1890-1925-х годов в комментариях. Москва, 1993. 2. Гервер, Л.Л. Музыка и музыкальная мифология в творчестве русских поэтов: (Первые десятилетия XX века). Москва, 2001. 3. Зубова, Л.В. Поэзия Марины Цветаевой: Лингвистический аспект. Ленинград, 1989. 4. Кудрявцев, А.В. Музыка и слово в кантовой традиции: К проблеме типологизации канта. Автореферат дисс... канд. искусствовед. Новосибирск, 1997. 5. Kharissov, Ildar und Alexandre Koudriavtsev. Aus der Geschichte der «lateinischen Lehre» in Russland: «ein basilianischer Monch» und die ostslawische Hymnographie. In: Verbum acta neolatina. Nr. 2. 1999. S. 117-126. 6. Lehmann, Jurgen. Ubersteigen und Obersetzen. Zum Problem der Grenzuberschreitung bei Reiner Maria Rilke und Marina Cvetaeva. In: Rilke und die Weltliteratur / hrsg. von Manfred Engel und Dieter Lamping. Dusseldorf; Zurich, 1999. S. 263-280. 429 Л.К. Хисматова Поэтика прозы Мадины Маликовой Татарская литература очень богата произведениями, где правдиво и честно описана женская доля, а именно создание женских образов. В этом аспекте хотелось бы проанализировать творчество татарского прозаика и драматурга Мадины Маликовой. Одним из особенностей ее творчества является то, что все главные герои ее произведений — женщины. Женщины различных специальностей: врачи, архитекторы, артисты, поэтессы, химики, ученые, художники, бизнесмены; руководитель благотворительного общества, первый секретарь обкома. Зачастую героями ее произведений становились просто женщины-матери. В свое время известный татарский писатель Аяз Гилязев назвал ее «интеллигентным писателем». Да, действительно, М. Маликова пишет на различные темы, иногда, казалось бы, на несовместимые. В то же время М. Маликова пишет высокохудожественные произведения, в которых ставит актуальные проблемы современности, выявляя их через призму женских судеб. М. Маликова в каждом своем произведении не только является создателем неповторимого образа, художественного стиля, но и новатором в области поэтики. В современном литературоведении под понятием «поэтика» принято понимать науку о строении литературных произведений и системе художественных средств, в них используемых. А.Н. Николюкин определяет поэтику как «науку о системе средств выражения в литературном произведении» [2, с. 786]. Поэтика связана прежде всего с формальной стороной создания художественных произведений. Именно поэтика делает литературоведение подлинно научной дисциплиной, состоящей из точных приемов и принципов конкретного писателя. Творческий метод М. Маликовой можно определить как способность передать состояние мира и одновременно состояние воспринимающего этот мир сознания. Все произведения автора можно сравнить с летописью, которая в точности описывает моральное и материальное состояние общества в описанном периоде времени. К примеру, в произведении начала XX века повести «Золотые цепи» судьба героини Таслимы круто и трагично переменилось в связи с коренными изменениями в стране. Раньше она служила красоте, искусству, вела детский танцевальный кружок. Таслима была счастлива и уверена, что нашла свое призвание и место в жизни, что имеет любимую семью, детей, работу. Но жизнь все изменила, и все рухнуло. Дворец культуры остался без средств, детские кружки распались, она потеряла любимую работу, да и муж-инженер после закрытия завода остался без работы... Чтобы 430 прокормить семью, Таслима стала «челночницей-торгашкой». В дом вернулся достаток, но исчезли душевное равновесие и покой. Свое понимание искусства как явления очень сложного и обманчивого М. Маликова реализовала с помощью художественного принципа «амбивалентности». Произведения М. Маликовой — это сложные произведения искусства. Амбивалентность — это установка на многовариантное прочтение. Роман «У каждого соловья свой сад» М. Маликовой привлекает читателя значением поднятых проблем. Это многоплановое произведение о людях искусства, сложных жизненных судьбах актеров национального театра. Театр ставит историческую драму «Кадимбике». Собственно вокруг этой пьесы и строится сюжет романа. Образом Кадимбике (в его разных толкованиях) проверяются творческая и нравственная суть персонажей, вовлеченных в работу над спектаклем. Также описывается обширный околотеатральный бытовой фон. Здесь и интриги, и личные симпатии или антипатии, любовные похождения, житейская суета. Автору удается поставить проблему бескорыстного служения искусству, создать глубокие, психологически достоверные женские образы Сафии, Шафики, Исмегуль, Мукаррамы, Эльвиры. В романе нужно отметить следующие возможные интерпретации этого произведения: 1) творческое создание героинь-актрис, 2) аллегория человеческой души, 3) ода театральному искусству, 4) определение роли женщины в обществе и семье. Одной из основных особенностей поэтики М. Маликовой является фольклорность. Художественная ткань ее произведений буквально пронизана сетью пословиц («ир бирмэк, җан бирмэк» [3, с. 33] — (муж есть, и жизнь есть), поговорок («яна себерке үзенчэ себерэ» [3,с. 33] (новая метла по-новому метет), афоризмов («юкэдэ икэн чиклэвек» — (а желудь-то на дубе), фразеологизмов, как «тискэре фикер ташын мамыкка урап сойлэшергэ» [3, с. 236] — (разговаривать, заворачивая камень отрицательного мнения в вату), сказок, легенд из народного творчества. Автор особое внимание уделяет песням: «Халыклар бер-берсе белэн аңлаша аламы? Менә нинди сорауга жавап бирергэ тиеш бу куренеш! Жыр менэ шундый югарылыкта булырга тиеш!»[3, с. 85] — (Могут ли общаться разные народы одним средством? Да! И этим средством является песня.) С помощью песен автор описывает душевное состояние своих героев, их переживания. Большое внимание уделяется самому древнему, первому виду песен — колыбельной. Автор отмечает исключительную роль колыбельной песни для объединения народов. И вот что она пишет по этому поводу: «Бишек жыры! Барча халыклар, хэммэ кешелэр очен уртак, бар кунелләргэ утеп керэ торган изге бер мон бит ул» [3, 84]; «Торле халыкнын аналары бишек жырын торле теллэрдэ жырлый, лэкин моңы бер, хисе бер» [3, 85] — (Колыбельная песня! Одна-единственная, одна общая для всех народов и для каждого человека. Священная мелодия. Матери разных народов поют 431 эту песню на своем языке, но тем не менее мелодия одна, чувстсва одни и те же). Применительно к творчеству М. Маликовой можно говорить о фольклорности как об особом, осознанном художественном принципе построения произведений. Самой яркой особенностью поэтики М. Маликовой является наличие в ее произведениях тайны, головоломки, загадки. В детективном романе М. Маликовой «Вихрь» поиск убийцы оказывается только сюжетным маневром для увлечения читателя. На самом же деле тут охватываются все те же проблемы бытия. Простая женщина — Жаухария, видя все трудности жизни: нищету, голодных и голых детишек, инвалидов, — организует благотворительное общество, делает все возможное, чтобы помочь им. Но, к сожалению, есть такие люди (Даниф), которые по корыстным целям разрушают все, что сделано во благо людей, и даже идут на убийство, чтобы обогатиться, достичь своей цели. В романе параллельно описываются расследование преступления, создание и работа благотворительного общества. Романы и повести писателя, в том числе и вышеназванный, воспринимаются как ребусы, которые с увлечением разгадывает каждый ее читатель. Эстетическая категория памяти и прием воспоминания гармонично «растворяются» в главном поэтологическом художественном принципе М. Маликовой, который принято называть «рай». «Рай» как художественный принцип — это счастье. В произведениях М. Маликовой герои находят счастье: в повести «Цветочный мед» семья Сагъдии и Гамиля возвращает родного сына Макара (Мухтара), вылечивают его от страшной зависимости улицы и наркомании. В романе «Очарование» Аниса приобретает все, о чем мечтала: любимого человека, достойную профессию... Часто герои, напротив, лишаются счастья — «изгоняются из рая», в том же «Очаровании» Лениза теряет все то, что щедро подарила ей судьба: ребенка, любимого мужа, семью, попадает в секту и сама тоже пропадает без вести. Прочитав произведения женщины-прозаика, можем сказать, она талантлива, читать ее романы легко, просто и интересно. Она пишет в основном о семье, любви, смерти, предательстве, обществе, рассказывает о судьбах разных людей, показывает реальный мир, ищет ответы на самые актуальные и сложные жизненные вопросы, соблюдая и все поэтологические художественные принципы. Поэтика М. Маликовой — это поэтика, которая требует от читателя знания и творческого прочтения. Примечания 1. Ахмадуллин, А.Г. Словарь литературоведческих терминов / А.Г. Ахмадуллин. — Казань: Татар. кн. изд., 1990. — 238 с. 2. Дементьев, В.В. Моя судьба: Повести и рассказы / Сост., вступ. ст. В.В. Дементьева. — М.: Современник, 1991. — 462 с. 432 3. Загидуллина, Д.Ф. Татарская литература: Теория. История / Д.Ф. Загидуллина, А.М. Закирзянов, и др. — Казань: Магариф, 2006. — 319 с. 4. Литературная энциклопедия терминов и понятий. — М., 2001. 5. Маликова, М. Вихрь / М. Маликова. — Казань: Татар. кн. изд., 2003. — 352 б. 6. Маликова, М. Золотые цепи / М. Маликова. — Казань: Татар.кн. изд., 2001. — 384 с. 7. Маликова, М. Красный цветок: Романы / М. Маликова. — Казань: Татар. кн. изд., 2005. — 414 б. 8. Маликова, М. Потерянные сокровища / М. Маликова, — Казань, Татар. кн. изд., 2004. — 386. 433 M. Hotopp-Riecke Tatarische Images in deutscher Literatur und Schulmedien im Kontext von Islamphobie und Xenophobie. Ein turkologischer Blick. Abstract In den sich global vernetzenden Gesellschaften ist die Konfrontation mit anderen Kulturen zur Normalität geworden. Doch trotz dieses kulturellen Nebeneinanders, ständigen Informationsüberflusses und einer Flut von Images via Medien und Internet erweisen sich Abwehrmuster gegenüber Fremden, d.h. Stereotype und Vorurteile, als äußerst resistent und stabil. Durch Kooperation, Aufklärungsarbeit und Dialog mit anderen Kulturen kann eine kritische Reflexion der eigenen Lebenswelt erreicht werden. Diesem Ziel dient einerseits die Arbeit an meiner Promotion generell („Zwischen Tradierung xenophober Imagination und diskreter Integration: Tatarenbilder in Ost-Mitteleuropa im Wandel“) und andererseits einige bilaterale Projekte mit Institutionen und Wissenschaftlern der GUS und West-Europas: Forschen auf gleicher Augenhöhe für den Abbau von Intoleranz, Ignoranz und Stereotypen. Konkret beleuchte ich in diesem Text Zusammenhänge zwischen der Präsentation des Tataren als Fremden/Anderen in deutscher Literatur und Schulmedien einerseits sowie der Ignoranz gegenüber kultureller Leistungen bzw. dem Reservoir an interkultureller Kompetenz tatarischer zeitgenössischer Gesellschaften im heutigen Europa andererseits. Was kann Turkologie in diesem Kontext leisten, wenn sie nicht nur als klassische Philologie, sondern als interdisziplinäres Werkzeug begriffen wird, welches gesellschaftlich wirken kann. Einführung Die Turkologie in Deutschland hat sich vor allem in der zweiten Hälfte des 20. Jahrhunderts von einem rein philologischen und historischen Wissenschaftszweig zu einem interdisziplinären Fach entwickelt. Von der klassischen Turkologie im Sinne von der Wissenschaft der Turksprachen und ihrer Geschichte wie sie in der Türkei und vielen Ländern Osteuropas gelehrt wird, entwickelte sich die Turkologie zu einer Disziplin mit breiterem Ansatz, mit mehreren Facetten. Ein Ergebnis dieses Prozesses der Diversifizierung ist das Engagement von Turkologen in interdisziplinären Forschungsfeldern, etwa der Gender-Forschung, Soziologie und Medienwissenschaften. In letztgenannten Forschungsfeldern sind seit etwa 15 Jahren auch verstärkt Xenophobie und Islamophobie Gegenstand von Untersuchungen. Dabei sind dies keine Phänomene der Neuzeit, jedoch ist die zu beobachtende qualitative Zunahme (Morde, Anschläge, Pressehetze) in Zeiten relativen Friedens besorgniserregend. Besonders seit dem Zerfall 434 des „Realsozialismus“ sind diese Erscheinungen in den osteuropäischen Nachfolgestaaten mit besonderer Heftigkeit zu verzeichnen, inklusive Ostdeutschlands. Sie scheinen anzuschließen an die jahrhundertealten Ängste der Slawen vor Überfremdung durch `tatarische Besatzer`. In deutschen Siedlungsgebieten ist diese Angst vor berittenen tatarischen Horden, den Fremden und Muslimen verschmolzen oder überlagert von der «Türkenfurcht» des Mittelalters. Arbeiten zur Türkenfurcht und dem Bild der Türken in Europa sind in den letzten Jahren recht zahlreich erschienen. Zum Phänomen der Tatarenfurcht in der deutschen Literatur gibt es jedoch bisher keine wissenschaftlichen Arbeiten. Und das obwohl die Angst vor den Tataren, oder was man dafür hielt, länger im kollektiven Gedächtnis der Deutschen verhaftet ist als die Türkenfurcht, nämlich seit den Eroberungszügen Batu Khans im Allgemeinen und der Schlacht von Liegnitz/Wahlstatt 1241 im Besonderen. Tataren, Muslime, Fremde Der deutsche Osteuropa-Experte Uwe Halbach warnte vor fünf Jahren, dass Rußland „seit Mitte der neunziger Jahre seinen muslimischen [...] Bevölkerungsanteil durch das Prisma der Gewalteskalation in diesem [tschetschenisch-russischen d.A.] Konflikt“ betrachtet. Mit der zunehmenden Islamisierung des Tschetschenienkonflikts habe sich eine Tschetschenisierung der russischen Islamperzeption entwickelt. Die islamophobe Darstellung des zweiten Tschetschenienkrieges in russischen Quellen habe einen Keil zwischen Russland und seinen muslimischen Bevölkerungsteil getrieben, der sich nicht auf die kaukasische Peripherie beschränkt.“. Welche mentalen historischen und aktuellen politischen Ursachen diese Entwicklung hat, wurde und wird untersucht. Welche Auswirkungen diese Entwicklung allerdings im Kontext von Fremd- und Selbstdarstellung in Schulbüchern und in Populärliteratur hat und wie dies in die Gesellschaft hinein wirkt, auch in die unsrige hinein, ist bisher nicht Gegenstand von Forschungen gewesen. Theorien wie die von Shils, Gellner oder Niedermüller, wonach neben „realer“ Vergangenheit auch eine „kognitive“ und/oder „imaginäre“ Vergangenheit politische, ideologische und kulturelle Wirkungen auf gesellschaftliche Entwicklungen hat, spielen bei meiner Betrachtung der „Tatarenbilder“ eine Rolle. Berücksichtigt Historisch meint dieser Terminus für diese Arbeit vor allem die Kerngebiete des Heiligen Römischen Reiches Deutscher Nation, aber auch Gebiete mit kompakt siedelnder deutschsprachiger Bevölkerung z.B. im Banat, Bessarabien, Dobrudscha usw. Gerade letztgenannte Gebiete sind als tatarisch-deutsche Kontaktzonen für das Thema interessant. Siehe: Özyurt 1972, Delumeau 1989, Spohn 1993, Özkan 2008, Kleinlogel 1989, Guthmüller/ Kühlmann 2000, Höfert 2003, Ehrmann 2005. Halbach, Uwe: Rußlands Welten des Islam. Berlin: Stiftung Wissenschaft und Politik, SWP-Studie April 2003, S.6. S.a.: (ders.) „Islamisierung“ des Tschetschenienkriegs und „Tschetschenisierung“ der russischen Islamperzeption. unter URL: http://www.bpb.de/ publikationen/MSWO29,2,0,Russlands_muslimische_Ethnien_und_Nachbarn.htmlart2 Standard sind hier die Werke von Chris Noack und Andreas Kappeler. Shils 1981. Gellner 1983. Niedermüller 1995. 435 man die Erkenntnisse von Forschern wie Anderson, wonach Selbst- und Fremdbild, Nationalismus und Abgrenzung von „Anderen“ zu allererst via Schulsystem und entsprechend konstruierten Geschichtsbildern in den jeweiligen Lehrbüchern produziert und transportiert wird, ist gerade dieser Bereich der Massenbildung oder —manipulation ein sensibles Feld, welches genau auf oben genannte Probleme hin zu untersuchen ist. Denn jede Form von Geschichtsvermittlung wird durch entsprechende positive oder negative Klischees reproduziert und potenziert — am nachhaltigsten eben in Schulbüchern. Während zu Geschichte, Kulturen und Sprachen der Tataren eine reichhaltige Literatur zur Verfügung steht, die xenophobe Vorurteile abzubauen im Stande wäre, ist der Gegenstand dieser Arbeit an sich — das meist pejorative Bild dieser `fremden` Ethnie bei anderen Völkern — wenig und wenn dann nur als Teil eines anderen Forschungsgegenstandes beschrieben worden — erwähnt seien hier die Arbeiten von Schmieder und Taissina. Hier setzt meine Arbeit an mit der These, dass das pejorative Tatarenbild mit historischen Bildern korrespondiert, jedoch ein Bezug zur Realität der Tataren heute fehlt. Eine historische Konstante — die longue durйe — könnte hier vorhanden sein, die trotz aller zeitgenössischer Forschung und Selbstdarstellungen bis in die Postmoderne besteht. Eine komparative Studie, die tatarische, deutsche und russische bzw. ukrainische Quellen in beschriebenem Kontext berücksichtigt ist bis heute nicht erstellt. Den Wandel und Zustand des imaginierten Tatarenbildes nutze ich also als Abbild, als Vehikel für die Erforschung des Selbst- und Fremdbildes im deutschen Sprachraum des 19. und 20. Jahrhunderts. Die transportierten Images von Tataren sollen dabei als Spiegel dienen und klären helfen, wie Ausgrenzung von autochthonen Muslimen in Europa und Fremdbilder in deutschen Schulmedien bzw. Belletristik in deutscher Sprache funktionalisiert werden. Als erstes vorläufiges Ergebnis konnte ich feststellen, dass sich die Stereotype, die in osteuropäischen und deutschen Schulmedien transportiert werden, gar nicht allzu sehr unterscheiden. Rekurriert man auf den Euro-IslamDiskurs in Westeuropa und entsprechende Darstellungen in Schulbüchern lässt sich ebenfalls als erste Aussage festhalten, dass Muslime Osteuropas — wie Tataren und Baschkiren — fast nicht präsent sind. Und zwar in beiden Sphären: Wie im intellektuellen Diskurs so auch in Schulbüchern. Ich gebe hier nun je zwei kurze Beispiele zum Bereich Stereotype und dem Bereich der Kooperation als Maßnahme zum Abbau derselben: In der Literatur in Deutschland wurden und werden Images von Tataren in unterschiedlicher Art und Weise transportiert. Einerseits vermittels der Anderson 2005. Erste partielle Vorarbeiten zum Thema haben Wissenschaftler wie Oksana Karpenko, Werner Jung, Stefan Reichmuth und — in Kazan — Marat Gibatdinov geleistet. S.: Schmieder 1991, 1994, 2000; Taissina 2008; s.a.: Klein 2005, Bielfeldt 2007. S.: Braudel 1977, Wallerstein 2004. 436 Texte selbst, andererseits durch die Illustrationen und die Covergestaltung. Bei der Covergestaltung gilt bis in die 1980er Jahre: Feuer, Pferde, Krieger. Das heißt diese Elemente kehren fortwährend wieder — und dies nicht nur in Romanen, sondern auch in Comics oder etwa in Filmen. Ein Kanon von „wilden Tataren“, Krieg und Fremdheit wird hier tradiert. Während man also generell ein recht pejoratives Bild der Tataren feststellen kann, muss man jedoch differenzieren nach Ort und Zeit der Handlung des Romans bzw. der geografischen Verortung der Verlage. Das heißt aber auch nach gesellschaftlichen Rahmenbedingungen und der jeweiligen Ideologie zu schauen: Waren während der ersten Hälfte des 20. Jahrhunderts negative Darstellungen der Tataren weit in der Überzahl, so änderte sich dies mit der Teilung Europas nach dem zweiten Weltkrieg. In der DDR erschienen zahlreiche Artikel und Reportagen, Erzählungen und Romane von tatarischen Schriftstellern und über Sowjetisch-Tatarien von Deutschen. Im Bereich der Romane seien hier „Nafisse — Roman einer Liebe“ von Baschirow und „Frühlingswinde“ von Nadshmi genannt. Allein die Veröffentlichungen von und über Musa Dshalil erreichten zehntausende Exemplare in bis zu fünf Auflagen. Auch wenn die beiden genannten Romane ganz klar Muster und Ideologeme stalinistischer Prägung in sich tragen, transportieren sie doch ein eindeutig anderes, menschlicheres Bild der tatarischen Bevölkerung als etwa die Vorkriegsliteratur von Worgitzki, Reisner oder viele der Bücher, die später in Westdeutschland erschienen. In der Bundesrepublik wurde gemäß den Regeln des Marktes eben besser verkauft, was ґabenteuerlicher` und exotischer aussah oder klang: „Sturmläuten über dem Abendland“, „Jenseits der Morgenröte“, „Mit dem Herzen einer Wölfin“ sind hier symptomatisch. Doch nicht nur deutsche Autoren bedienten solche Klischees. Westliche Geistesgeschichte und ihre Väter wie etwa Voltaire und Rousseaus konstruierten das Bild des Barbaren — in Abstufung Russen und Tartaren — und auch deutsche Übersetzungen russischer Autoren transportierten orientalistische Perspektiven auf die unzivilisierten Nachbarn — die Tataren. Autoren wie Puschkin, Lermontov, Tolstoj, Kropotkin, Zvetayeva, Gogol und Gorki verbreiteten mittels ihrer Perzeption vom russischen Orientalismus das russisch-ukrainische Bild von ґihrenґ Muslimen, welches auch die Vorstellungen im Westen prägte. Z.B.: Holtz-Baumert 1985, Grothe 1975. Die Gedichtauswahl „Aus dem Moabiter Heft“ erschien in drei Auflagen 1957, 1962, 1977. Gedichte von ihm und Erzählungen über ihn in Sammelbänden erreichten ebenfalls mehrere Auflagen (siehe Nebenzahl, Wurche) Allein in der Staatsbibliothek Berlin sind 37 Titel zu Dshalil ausleihbar! Solomon 1970. Siehe Bielfeldt S. 102-115 Eine ausführliche Zitate-Sammlung kann eingesehen werden im Blog „Образ татар в русской литературе“ [Das Bild des Tataren in der russischen Literatur] unter URL: http://community. livejournal.com/tatar_rulit — [12.10.2008]. Dazu zählt auch die Massenliteratur über Kutschum Khan, Batu Khan und Dschngis Khan. S.a.: Klein 2005, S. 24. 437 Ähnliches ist zum Image der Tataren in deutschsprachigen Geschichtsbüchern zu sagen. Nimmt man das vermittelte Wissen, dass im Bereich der Schulbuchliteratur als ein Abbild des Wissens einer Gesellschaft reproduziert wird, so sieht es auch hier eher traurig aus: Gängige Stereotype werden tradiert, der osteuropäische Islam mit seiner langen Geschichte ignoriert. In 95% der deutschen Schulbücher kommt Islam in Europa lediglich als Einwanderungsphänomen vor: Wenn es im Kaukasus und auf dem Balkan Krieg und Mord gibt, werden Muslime erwähnt, bei gewaltlosen Konflikten oder friedlichen Miteinander wie auf der Krim oder in Tatarstan bleiben Muslime unerwähnt. Gleiches gilt für den Euro-Islam-Diskurs in Schulbüchern wie im Feuilleton: Die Schulbuchseiten und Publikationen zu dem was in Westeuropa als Euro-Islam bezeichnet wird, also vor allem das Phänomen Islam als neue Religion der Migranten in westeuropäischen Industriegesellschaften sind Legion. Es gibt keinen Monat wo nicht neue Symposien, Bücher oder Fachartikel zur Thematik erscheinen. Hier wären zu nennen das Forschungsprojekt des Zentrums Moderner Orient in Berlin „Euro-Islam oder Fundamentalismus? Wie leben Muslime in Europa?“, die Fachtagung „Euro — Islam: The Dynamics of Effective Integration“ als auch diverse Artikel und Bücher wie das von Gerdien Jonker „Young Muslims in European public spaces“ oder „Der Islam am Wendepunkt“ von Amirpur und Ammann. Es gibt viele viele weitere Beispiele. Jedoch sind all diese Publikationen und Veranstaltungen meißt auf einem Auge blind, sprich auf dem osteuropäischen. Denn es gibt auch in Tatarstan und auf der Krim, in Litauen und Polen einen Diskurs zu dem Islam, der sich dort ausgeprägt hat und dies eben auch unter dem Schlagwort Euro-Islam. Man denke nur an das Manifest von Rafael Khakim „Wo ist unser Mekka“. Was tun? Was ist dagegen zu setzen? Da die Turkologie in Deutschland zu den „Orchideen-Fächern“ gehört, ist auch die Anzahl der Turkologen nicht sehr hoch. Jedoch ist in den letzten Jahren ein großes Interesse an tatarisch-deutschen Kooperationen zu verzeichnen. Turkologen sind in vielen unterschiedlichen Fachbereichen aktiv. Hier nur kurz ein Beispiel. Am Georg-Eckert-Institut für Internationale Schulbuchforschung (GEI) ist der Arbeitsbereich Bilder, Abteilung „Die islamische Welt im europäischen Fokus“ durch eine Forschungskooperation im Projektbereich „Die Erforschung europäischer Wahrnehmungen“ zusammen mit dem Institut für Geschichte der Akademie der Wissenschaften der Republik Tatarstan an der Dekonstruktion von Stereotypen beteiligt. Ein erster ESF-Workshop “The Muslim World through the Lens of European Textbooks“ vom 11-14.9.2007 Jonker 2007. S.a.: The European Union Agency for Fundamental Rights / FRA (Hrsg.): Muslime in der Europäischen Union. Diskriminierung und Islamophobie. Unter URL: http://fra.europa.eu/fra/ material/pub/muslim/Manifestations_DE.pdf [18.10.2008]. Khakim 2007. http://gei.de/index.php?id=490&L=0c3184 Programm unter URL: http://www.gei.de/fileadmin/bilder/pdf/Konferenzen/Programme/ESFProgramme.pdf [18.8.2008] 438 war ein viel versprechender Anfang. Andere Kooperationen gibt es und weitere sind angedacht. Neben diesen wissenschaftlichen Kooperationen gibt es auch Bemühungen von Verlagen, aktuelle Literatur aus Tatarstan zu veröffentlichen. Auch hier sind Turkologen als Kontaktpersonen, Übersetzer und Verleger beteiligt. Wie man sehen kann, ist die Bandbreite turkologischer Tätigkeit immens. Und es gibt viel zu tun: Bezugnehmend auf den Artikel „Der Euro-Islam als Brücke zwischen Islam und Europa.“ des Islamwissenschaftlers Bassam Tibi (Universität Göttingen) ist zu entgegnen, nicht nur dieser Euro-Islam sollte Gegenstand der Diskurse in Westeuropa sein, sondern der aufgeklärte Islam der Tataren Ost-Europas könnte ein Pfeiler von Europas multireligiöser Zukunft auch im Westen sein. Der „Hochkommissar für nationale Minderheiten der OSZE“, Knut Vollebaek, nennt in seinem Bozener Memorandum diese großen Chancen beim Namen. Nationale Minderheiten — in diesem Falle die muslimischen Tataren — sind nicht als Potential für Unruhe oder Grenzstreitigkeiten anzusehen, sondern als Pfosten einer Kultur des Pluralismus und der grenzüberschreitenden Prosperität in den inter-regionalen, interethnischen und interreligiösen Beziehungen. Das heißt für uns Turkologen: Vernetzen, gemeinsam forschen, publizieren, lehren, Stereotype abbauen. Резюме В условиях всемирной глобализации взаимодействие с «другими» культурами стало нормой общественной жизни. Однако, несмотря на проживание «бок о бок» с представителями «других» культур, несмотря на более чем достаточное количество информации о них и изобилие их образов в средствах массовой информации и в интернете, алгоритмы «защиты» от «чужих» — предрассудки и стереотипы восприятия — обнаруживают удивительную живучесть и постоянство. Чтобы «свой» мир был осознан критически, необходимы кооперация, диалог с «другим» и просветительская работа. Этим задачам служит, с одной стороны, работа над моей диссертацией (ее тема: «Между распространением ксенофобовных образов и неявной интеграцией: восприятие татар в восточно-центральной Европе в историческом развитии») и, с другой стороны, билатеральные проекты с организациями и учеными СНГ и Западной Европы: научная работа на основе партнерства и равноправия с целью ликвидации интолерантности, замкнутости и стереотипов. В данном сообщении освещены взаимосвязи между, с одной стороны, презентацией татар в качестве «чужих» и «других» в немецкой European Science Foundation (ESF) fördert dieses Projekt wo mittels Schulbuchforschung mit Partnern in Kasan, Istanbul, Kairo, Florenz, Barcelona und anderen Städten Stereotype des Anderen abgebaut werden sollen. Z.B.: Das Projekt „Rußland zwischen Osten und Westen — Islam als ein Teil der russischen Kultur und Geschichte“ (Augsburg/Kasan), die Reihe Rasnoobrasie der Initiative Trialog (Berlin/ Kasan) oder das Projekt „Die verlorene türkische Multikulturalität“ im Sonderforschungsbereich „Erinnerungskulturen“ an der Universität Tübingen. http://www.osce.org/documents/hcnm/2008/10/33871_en.pdf 439 литературе и в школьных учебниках и, с другой стороны, непризнание культурных достижений и интеркультурной компетенции современных татарских сообществ в современной Европе. Каковы в этом контексте возможности тюркологии, если она понимается не только как классическая филология, но и как междисциплинарный инструмент, имеющий общественное значение? Literatur 1. Anderson, Benedikt: Die Erfindung der Nation. Zur Karriere eines folgenreichen Konzepts. Frankfurt / New York: Campus, 2005. 2. Bielfeldt, Sigrun: Krimtataren. Ein Kapitel aus der europäischen Geistesgeschichte. In: Forum für osteuropäische Ideen- und Zeitgeschichte, 11. Jg., Heft 1, 2007, S. 101-134. 3. Braudel, Fernand: Geschichte und Sozialwissenschaften. Die longue durйe. In: Claudia Honegger (hrsg.): Schrift und Materie der Geschichte. Vorschläge zu einer systematischen Aneignung historischer Prozesse. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1977, edition suhrkamp 814, S. 4785. 4. Delumeau, Jean: Angst im Abendland. Die Geschichte kollektiver Ängste im Europa des 14. bis 18. Jahrhunderts. Reinbek: Rowohlt, 1989. 5. Spohn, Margret: Alles getürkt — 500 Jahre (Vor)Urteile der Deutschen über die Türken. Oldenburg: Bibliotheks- und Informationssystem der Univ., 1993. 6. Dshalil, Mussa: Tod eines Mädchens. In: Neue Deutsche Literatur. Monatsschrift für Literatur und Kritik. Berlin: Schriftstellerverband der DDR, 14. Jg., Heft 2, Februar 1966, S. 111-112. 7. Dshalil, Mussa: Moabiter Hefte. Gedichte. Berlin: Volk und Welt, 1977. 8. Ehmann, Johannes: Luther, Türken und Islam: eine Untersuchung zum Türken- und Islambild Martin Luthers (1515 — 1546). Gütersloh: Gütersloher Verlags-Haus, 2008, (Quellen und Forschungen zur Reformationsgeschichte 80). 9. Engelhardt, Ingeborg: Sturmläuten über dem Abendland. Würzburg: Arena, 1988. 10. Freeman-Solomon, Ruth: Mit dem Herzen einer Wölfin. Stuttgart/ Gütersloh: Mohn, 1970. 11. Gellner, Ernest: Nations and Nationalism. Oxford: Blackwell, 1983. 12. Görlich, Ernst Joseph: Sturm im Osten. Eine packende Jugenderzählung aus der Zeit der Tatarenherrschaft in Ungarn. Würzburg: Arena, 1957. 13. Gröper, Klaus: Jenseits der Morgenröte. Das Geheimnis des „Schwarzen Drachen“. München: Heyne, 1985. 14. Grothe, Horst: Die Tataren. In: Die Weltbühne — Wochenschrift für Politik-Kunst-Wirtschaft. Berlin: Verlag der Weltbühne, 8. Juli 1975, Heft 27, 70. Jg., S. 852-855. 440 15. Guthmüller, Bodo / Kühlmann, Wilhelm (Hrsg.): Europa und die Türken in der Renaissance. Tübingen: Niemeyer, 2000. 16. Höfert, Almut: Den Feind beschreiben: «Türkengefahr» und europäisches Wissen über das Osmanische Reich 1450 — 1600. Frankfurt am Main [u.a.]: Campus, 2003. (Campus historische Studien 35). 17. Holtz-Baumert, Gerhard: Russen, Tataren, Bolschewiken, Mongolen. In: Neue Deutsche Literatur. Monatsschrift für Literatur und Kritik. Berlin: Schriftstellerverband der DDR, 33. Jg., Heft 4, April 1985, S. 5-14. 18. Jonker, Gerdien: Politics of Visibility — Young Muslims in European Public Spaces (zusammen mit Valйrie Amiraux), Transcript Verlag: Bielefeld 2006. 19. Jonker, Gerdien / Hecker, Pierre / Schnoy, Cornelia (Hrsg.): Muslimische Gesellschaften in der Moderne: Ideen — Geschichten — Materialien. Wien [u.a.]: Studien-Verl., 2007, Schriftenreihe: Konzepte und Kontroversen 5. 20. Khakim, Rafael [Хаким, Рафаэлü]: Гäе наша Мекка — Манифест евроислама [Wo ist unser Mekka — Manifest des Euro-Islam] In: (ders.) Тернистый путü к свобоäе [Der steinige Weg zur Freiheit]. Kasan: Tatarskoe kniћnoe izdatelґstvo, 2007, S. 285-327. 21. Klein, Wassilios: “Tatarenjoch — Taтарское иго”? — Beobachtungen zur Wahrnehmung des Islam im Eurasischen Raum. Erfurt: Universität — Lehrstuhl für Religionswissenschaft, Erfurter Vorträge zur Kulturgeschichte des Orthodoxen Christentums 4/2005, 2005. 22. Kleinlogel, Cornelia: Exotik — Erotik: zur Geschichte des Türkenbildes in der deutschen Literatur der frühen Neuzeit (1453-1800). Frankfurt am Main [u.a.]: Lang, 1989, (Bochumer Schriften zur deutschen Literatur 8). 23. Leon Nebenzahl: Auf den Spuren von Mussa Dshalil. In: Schiel, Ilse / Milz, Erna (Hrsg.): Im Zeichen des roten Sterns. Erinnerungen an die Traditionen der deutsch-sowjetischen Freundschaft. Berlin: Dietz, 1974, S. 307-317. 1. Aufl. 1974, 2. Aufl. 1975. 24. Mihaly, Jo: Was die alte Anna Petrowna erzählt. Geschichten aus Russland. Heilbronn: Eugen Salzer, 1971. 25. Nebenzahl, Leon: Mein Leben begann von neuem. Berlin: Dietz, 1985. 26. Niedermüller, Peter: Politischer Wandel und Neonationalismus in Osteuropa. In: Kaschuba, Wolfgang (Hrsg.): Kulturen — Identitäten — Diskurse. Perspektiven Europäischer Ethnologie. Berlin: Akademie Verlag, (zeithorizonte. Studien zu Theorien und Perspektiven Europäischer Ethnologie. Bd. 1), 1995, S. 135-151. 27. Özkan, Duygu: Das Türkenbild in Europa und seine Kultivierung. Türkenbelagerungen prägten das Bild der Türken. In: Die Presse, Wien, 13.08.2008. 441 28. Özyurt, Şenol: Die Türkenlieder und das Türkenbild in der deutschen Volksüberlieferung vom 16. bis zum 20. Jh. München: Fink, 1972. 29. Reisner, 30. Schmieder, Felicitas. Europa und die Fremden: die Mongolen im Urteil des Abendlandes vom 13. bis in das 15. Jahrhundert. Sigmaringen: Thorbecke, 1994. 31. Schmieder, Felicitas: Der Einfall der Mongolen nach Polen und Schlesien — Schreckensmeldungen, Hilferufe und die Reaktion des Westens. In: Schmilewski, Ulrich (Hrsg.): Wahlstatt 1241. Beiträge zur Mongolenschlacht bei Liegnitz und zu ihren Nachwirkungen. Würzburg 1991, S. 77-86. 32. Schmieder, Felicitas: Wenn die Tartaren kommen. Endzeitliche Umdeutungen: Wie die mongolischen Reiter vom Feind zum Freund wurden, In: Michael Jeismann (Hrsg.): Das 13. Jahrhundert. Kaiser, Ketzer und Kommunen, München 2000, S. 53-57. 33. Shils, Edward: Tradition. Chicago, 1981. 34. Spohn, Margret: Alles getürkt — 500 Jahre (Vor)Urteile der Deutschen über die Türken. Oldenburg: Bibliotheks- und Informationssystem der Univ., 1993. 35. Taissina, Alia: Der lange Weg von der Dichtung zur Realität: Die Darstellung der Tataren und Baschkiren in der deutschsprachigen Belletristik. In: Kharissov, Ildar (Hrsg.): Turkvölker und andere Ethnien: Geschichte. Sprache. Kultur. 3. Berlin: Gesellschaft für OSTEUROPA-FÖRDERUNG, 2008. S. 19-34. 36. Wallerstein, Immanuel (Hrsg): The modern world-system in the longue durйe Boulder. Colo. [u.a.]: Paradigm, 2004. 37. Worgitzki, Max: Tatarensturm. Berlin: Junge Generation, 1935 38. Wurche, Ria / Weist, Leonore (Red.): Verhangen war mit Tränenrauch, Gedichte gegen Faschismus und Krieg. Berlin: Volk & Welt Berlin, Reihe «Bibliothek des Sieges», 1981, darin Dshalil, Musa: Glaubt es nicht, S. 27. 442 Е.В. Чернецова Система основных образов романа Н. Мейлера «Призрак Проститутки» Роман американского писателя Нормана Мейлера «Призрак Проститутки» (Harlot‘s Ghost, 1991) представляет собой «монументальный труд» [2, с. 35], изображающий период с 1940 до 1980 гг. Сам автор называет его «романом воспитания» (bildungsroman), углубленным рассказом о «воспитании и развитии молодого человека» [2, с. 100]. В действие романа вовлечено довольно большее количество персонажей. Все они, вплоть до самых незначительных, составляют тот особый фон, на котором развиваются события произведения. При исследовании системы образов этой работы неизбежно обращение к времени и пространству, в котором они существуют. Каждой части книги соответствует четкое заглавие, сформулированное из места и времени действия. К тому же структурообразующей основой романа являются письма основных героев романа, причем каждое письмо имеет дату написания. Таким образом, мы можем наблюдать эволюцию большинства персонажей, преимущественно центрального — Гарри Хаббарда, как это и предусмотрено романом воспитания. В нем имеется круг образов, внутри которого Гарри можно поставить как центр отношений между ними. Гарри Хаббард, от чьего лица ведется основное повествование, — сын одного из основателей ЦРУ Кэла Хаббарда — идет по стопам отца и его друга, наставника главного героя, Хью Монтегю, чье прозвище — Проститутка. Джон Вэйлен-Бридж, рассмотревший концепцию «американского Адама» в поздней прозе Мейлера, представил Гарри индивидом-одиночкой, противопоставленным ЦРУ, — единой и большой системе, несмотря на то, что он сам является частью этой организации: Гарри — «простая и подлинная личность против всего мира» [6, с. 313]. Вопреки быстрому постижению стиля жизни агентов он изначально вступает в конфликт с миром ЦРУ, нарушив правила и написав книгу об этом мире: «Согласно обету, который я дал, поступая на работу в управление, рукопись не могла быть опубликована (...) А мне так хотелось, чтобы «Игра» стояла в витрине книжного магазина. Мною владело естественное желание литератора» [2, с. 3]. C образом Гарри связана тема художника — одна из главных тем в творчестве Мейлера. Она связана и с образом Кэла Хаббарда, который также задействован в повествовании романа, хотя и опосредованно: его письма находятся внутри рукописи Гарри. В своих посланиях к сыну он не раз упоминает о своем пристрастии к литературной де443 ятельности: «Не помню, говорил ли я тебе, что в первый послевоенный год я не раз задумывался, не стать ли мне писателем, но потом плюнул (...) В итоге я решил ограничить свое место в искусстве эпистолярным жанром...» [2, с. 761]. Именно из его уст читатель слышит рассуждения о великих американских авторах, таких, как Эрнест Хемингуэй, Уильям Фолкнер, Дэшил Хэммет, а также Мэрилин Монро, с чьим образом у Мейлера также связана тема творческой личности в Америке, которая, как он не раз подчеркивал, жестоко обращается со своими талантами. В одном ряду с Кэлом стоит Хью Тремонт Монтегю — крестный главного героя. Под его опекой и опекой отца Гарри работает на протяжении всего романа. По мнению автора одной из монографий о Нормане Мейлере, Барри Лидса, отношения Гарри — Кэл можно обозначить как просто «отец-сын» [4, с. 100], а Гарри-Хью — как отношения «наставник — новичок» [4, с. 100]. Что касается Проститутки, он — гордость ЦРУ, «ярый противник коммунизма» [3, с. 413]. С его образом связана тема тайны. Хью, всегда находясь вдали от Гарри, тем не менее постоянно рядом с ним; будто призрак он знает обо всем, что происходит. Один из их коллег, Арни Розен, так описывает этого героя: «Про Хью Монтегю никто не может ничего с уверенностью сказать. (...) его зовут Проститутка. Я думаю, это потому, что он участвует в столь многих вещах. Настоящий хозяин вотчины. (...) у Даллеса есть тяга к героям и друзьям по Управлению стратегических служб, да к тому же он не слишком любит бюрократов. Поэтому он создает независимые фигуры в игре. Странствующих рыцарей, как он их называет. Они имеют право не считаться с чинами. И Проститутка, безусловно, такой Странствующий рыцарь. Говорят, его считают в Фирме шпионом из шпионов. (...) Даллес называет его «нашим благородным призраком» [2, с. 341]. Женские образы данного произведения связаны прежде всего с темой любви. Основная любовная линия здесь — отношения Гарри и Киттредж, его жены, которая ушла к нему от Хью Монтегю. Их общение происходит с помощью писем, так Киттредж становится еще одним повествователем, а также создателем значимой теории, которая в какой-то степени обусловливает художественный метод Мейлера в изображении характеров и конфликтов романа. Еще один существенный женский образ — это Модена Мерфи. Согласно книге Мейлера она стюардесса компании «Истерн», любовница Джона Кеннеди и Гарри Хаббарда. Глядя на Кеннеди сквозь эту героиню, Гарри не воспринимает его как президента. Он вступает с ним в борьбу за расположение и любовь Модены. По мнению Барри Лидса, «связь и борьба героя с Джоном Кеннеди объясняется его ощущением, что Джеки Кеннеди похожа на Киттредж» [4, с. 106], которая в отличие от Гарри знакома с президентом и даже очарована им. Это еще один повод для борьбы. 444 Герои реальной жизни, как, например, Джон Кеннеди, играют особую роль в романе, поскольку прошли через большую часть работ писателя. При создании художественных образов автор не любит, как он сам пишет, опираться на «близких ему людей, поскольку их непосредственное присутствие препятствует созданию новой реальности» [5, с. 93]. Однако он может взять за прообраз того, «кого едва знает, кто способен взволновать его инстинкт романиста». [5, с. 93] При этом герой произведения может сильно отличаться от своего прототипа: «Некоторые из моих персонажей все-таки рождаются из реально существующих людей. Один может сочетать черты пяти человек, другой — одного, но сильно измененного в лице героя книги» [5, с. 92]. Именно такая ситуация сложилась с образом Мэрилин Монро. Сама актриса не фигурирует в романе как персонаж. Но можно провести параллель между ней и образом Модены Мёрфи. Ее внешний облик во многом противопоставлен облику Монро (она, к примеру, брюнетка), но многие детали биографии героини можно считать аллюзиями на факты из жизни Мэрилин: ее роман с Фрэнком Синатрой и близкие знакомства с его друзьями, роман с самим Кеннеди, подробности их отношений, особенно заключительная их часть, и в конечном счете — депрессия, сопровождающаяся рядом эпизодов, намекающих на Мэрилин Монро. В «Призраке Проститутки» нет резкой поляризации персонажей по нравственному признаку. Но в романе с помощью теории Альфы и Омеги, созданной Киттредж, представлено подобное противопоставление внутри героев. Альфа и Омега — две противоположности во вселенной и человеческой психике, отображающие, по мнению Киттредж, мужское и женское начало внутри каждого человека. «Они могут быть лишь немного различны, как близнецы, а могут быть диаметрально различны, как добро и зло (...) Как оптимизм и пессимизм» [2, с. 156]. На идее Альфы и Омеги построены отношения героев, их характеры и сущность ЦРУ. Анализ особенностей мира персонажей, как известно, может стать ключом к наиболее глубокому пониманию концепции любого автора. О том, что автор раскрывается ярче всего через своих героев, говорит М. Бахтин: «Автор — единственно активная формирующая энергия, данная не в психологически конципированном сознании, а в устойчиво значимом культурном продукте, и активная реакция его дана в обусловленной ею структуре активного видения героя как целого, в структуре его образа, ритме его обнаружения, в интонативной структуре и в выборе смысловых моментов» [1, с. 10]. В данной статье рассмотрены основные персонажи романа. Основным критерием анализа является их тесная связь с главным героем. Другие персонажи, такие как Фидель Кастро, Ален Деллес, агенты русских спецслужб, а также другие агенты ЦРУ и ФБР, требуют отдельного детального рассмотрения, для которого потребуется более широкий круг критериев. 445 Примечания 1. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М., 1979. — 424 с. 2. Мейлер, Н. Призрак Проститутки / Н. Мейлер. — М., 2004. — 1101, [3] с. 3. Dearborn, M.V. Mailer: a Biography / M.V. Dearborn. — N.Y., 1999. — 478 p. 4. Leeds, B. The Enduring Vision of Norman Mailer / B. Leeds. — NY., 2002. — 200 p. 5. Mailer, N. The Spooky Art: Thoughts on Writing / N. Mailer. — NY., 2004. — 331 p. 6. Whalen-Bridge, J. The Myth of the American Adam in Late Mailer J. Whalen-Bridge // Connotations. — 1995-96. № 5.2-3. P. 304-321. 446 О.А. Чупрякова Методика преподавания русского языка в тюркоязычной аудитории Состояние современного русского языка, а именно: расшатывание лексических, грамматических и др. норм, стилистическое снижение речи, вульгаризация общения и т.п., вызывает беспокойство не только ученых-филологов, но и специалистов других наук. На сегодняшний день выпускники школ и даже вузов не обладают самыми необходимыми знаниями и навыками в области орфографии и пунктуации, а также владении устной и письменной речью. Помимо общего падения культуры, читательской в том числе, причина безграмотности видится в недостатках методики обучения русскому языку, которая, несмотря на постоянное совершенствование, не обеспечивает достижения этой элементарной цели. Реалии нашей жизни таковы, что русский язык является не только национальным языком русского народа, но и средством межнационального и международного общения, связующим звеном для всех народов России, включая мусульман. Сегодня наметилась тенденция становления русского языка в качестве средства межкультурного общения. Поэтому проблема качественного овладения русским языком становится осознанной необходимостью для многих молодых людей, изучающих русский язык как неродной. Наличие грамотной речи (устной и письменной), умение эффективно общаться, вести гармоничный диалог и добиваться успеха в процессе коммуникации — важные составляющие профессиональной деятельности тех, кто хочет овладеть речевой культурой и уметь находить «верный тон» в общении. Культура речи — это не только непременная составляющая образованных людей, но и показатель культуры мышления, своего рода визитная карточка человека в обществе. Речевая культура — это одна из составляющих общей культуры человека, поэтому она прививается, воспитывается и требует постоянного совершенствования. В связи с этим государственный образовательный стандарт высшего профессионального обучения включает в обязательный минимум и курс «Русский язык и культура речи». Культура речи — сложное и полиаспектное понятие. В основе его лежит существующее в сознании человека представление о «речевом образце», в соответствии с которым должна строиться правильная речь, правильная, с точки зрения ее соответствия языковым нормам, что проявляется в способности отбирать речевые средства с учетом ситуации и обстановки общения. Следует признать, что решить все задачи, которые ставит перед собой данный курс, «объять необъятное», учитывая специфику контингента обучающихся, достаточно сложно. Без447 условно, необходима выработка единой стратегии преподавания русского языка студентам тюркоязычных отделений вузов. С целью совершенствования всех видов речевой деятельности студентов, изучающих русский язык как неродной, а также с целью воспитания любви к русскому языку на факультете татарской филологии ГОУ ВПО «Татарский государственный гуманитарно-педагогический университет» помимо курса «Русский язык и культура речи» разработан блок следующих дисциплин, способствующих развитию языковой, речевой и коммуникативной компетенций: «Развитие устной русской речи», «Развитие письменной русской речи», «Практикум по русскому языку», «Практическая стилистика русского языка». Выпускник школы уже обладает определенным уровнем языковой компетенции — тем фундаментом, на основе которого и может быть сформирована сознательная речевая деятельность. Задача преподавателя — помочь будущему специалисту выработать у себя не только навыки речевой деятельности в ее устной и письменной разновидности, но и способность осуществлять предварительную и текущую языковую и коммуникативную рефлексию, в частности умение замечать и осознавать нарушения того или иного типа в речи окружающих и собственной речи, оперативно корректировать их. Подобный подход к обучению предполагает несколько этапов. Первый этап — развитие связной устной русской речи — предполагает знакомство с такими понятиями, как субъект речи, объект речи, адресат речи, речевая ситуация, коммуникативная установка, языковое оформление смысловых компонентов и способов связи между ними. В связи с этим особое внимание уделяется темам: «Общение как основная функция разговорной речи. Бытовая и производственная сфера общения (общение в быту, в семье, неофициальное общение на производстве)», «Особенности разговорной речи: неподготовленность, прерывистость и логическая непосредственность, эмоциональность и экспрессивность, сочетание неполноты и избыточности речевых средств; употребление слов и фразеологических единиц с разговорной окраской; высокая употребительность местоимений, различных глагольных форм, переносное использование форм времени и наклонений, усеченных форм глаголов; обилие простых, особенно неполных предложений, нечленимых предложений, активность парцеллированных и присоединительных конструкций», «Функционально-смысловые типы речи: описание, повествование, рассуждение. Основные особенности этих типов речи», «Ролевая ситуация. Составление диалогов в соответствии с предложенной ролевой ситуацией», «Интонация как отличительный признак устной речи». Текстоцентрический подход к изучению языка и речи неизбежен и на втором этапе — развитие письменной русской речи. Центральными здесь являются такие понятия, как текст, способы и средства связи его законченных предложений, сложное синтаксическое целое, смыс448 ловые, грамматические, структурные и интонационные особенности текста. В ходе учебных занятий по курсу «Развитие русской речи» выявляются и наиболее типичные трудности: отсутствие логической связи между предложениями, многочисленные речевые ошибки, ошибки, связанные с нарушением синтаксических связей между словами и словоформами, слабое владение так называемыми метатекстовыми конструкциями; в устном выступлении практически отсутствуют так называемые контактоустанавливающие средства, умение использовать цитаты. Третий этап — овладение орфографическими и пунктуационными нормами русского языка — обязывает преподавателя учитывать особенности родного (татарского) языка студентов, обратить особое внимание на ошибки, связанные со спецификой изучения русского языка как неродного: наличие категории рода в русском языке, употребление некоторых предлогов, суффиксов -чик-, -щик- и т.д. Традиционная методика обучения орфографии (правило — практическое его применение — автоматизация навыка) должна быть дополнена осознанием студентами основополагающих принципов русской орфографии, а также речевой и языковой базой, на которой основано правильное письмо. Целью курса «Практическая стилистика русского языка» (четвертого этапа) является овладение приемами и способами наиболее целесообразного использования средств языка, а также орфоэпическими, лексико-стилистическими и грамматико-стилистическими нормами современного русского литературного языка. Значительное место в практической стилистике занимает оценка лексических средств выразительности речи; синонимы, омонимы, антонимы, паронимы и многозначные слова характеризуются как источники экспрессии. Завершающим этапом подготовки к восприятию лингвистических дисциплин, суммирующим и обобщающим знания, умения и навыки, является курс «Русский язык и культура речи», содержание которого представляет собой интеграцию этих дисциплин на основе нового подхода к их освоению. Изучение основ культуры речи, языковых норм русского литературного языка, а также элементов риторики в единстве означает, что культура речи как культура речевого общения будущего преподавателя-словесника формируется на основе подхода, ориентированного на поиски, теоретическое осмысление и практическое воплощение оптимальных путей овладения эффективной, успешной, результативной профессиональной речью. Культура речи как область гуманитарного знания позволяет достичь главной цели общения — обеспечения взаимопонимания между людьми, гармонизации отношений между участниками коммуникации, поскольку в ней разработаны нормы и правила речевого поведения, описаны практические возможности их использования. При 449 этом необходимо отметить, что обязательным условием курса «Русский язык и культура речи» является его прикладной характер, т.е. теоретические положения всегда направлены на практическое применение, на решение реальных задач, связанных с жизнедеятельностью человека. Знания, получаемые в процессе освоения данного курса, во многом (но не во всем) носят так называемый инструментальный характер (знания о способах деятельности), что обеспечивает формирование коммуникативно-речевых умений, коммуникативной компетентности говорящих и пишущих. Материал курса может быть освоен в виде обязательных практических занятий с элементами семинара и лекционного курса, так как только в этом случае возможно решение основных задач дисциплины, обеспечение ее практической направленности. В процессе реализации курса предусматривается выполнение студентами письменных и устных заданий на основе анализа регулярных целенаправленных наблюдений за речью в различных ситуациях общения, в том числе и профессионального. Кроме того, в течение семестра проводятся письменные контрольные работы и выступления с рефератами, результаты которых учитываются при проведении зачета. Проблема изучения дисциплины «Русский язык и культура речи» является весьма актуальной, поскольку в условиях многонационального государства исследование речевой культуры преследует не только глобальные цели межэтнического общения, но и сугубо учебные цели, так как в современном обществе имеет место нетерпимость к особенностям чужой культуры и языка. Поэтому, кроме формирования коммуникативной компетенции, перед лингвистами стоит еще одна важная задача — содействовать расцвету языков и культур, воспитывать чувство толерантности, в то же время не уподобляясь «Фоме, родства не помнящему» и не отрекаясь от родной культуры и языка. Таким образом, курс «Русский язык и культура речи» должен способствовать повышению уровня речевой культуры, а именно: формированию коммуникативной компетенции (умению организовать свою речевую деятельность языковыми средствами и способами, адекватными ситуациям общения); совершенствованию культурологической и лингвистической компетенций (обогащению представлений о языке как важнейшей составляющей духовного богатства народа); развитию общей культуры студентов; формированию умений оценивать речевое поведение в разных сферах общения. 450 Н.Х. Шарыпова Проблемы экологии языка в нефилологических вузах Экология языка — одна из актуальнейших задач на современном этапе развития общества. Проблема экологии родной и неродной речи, влияния на речь (и татарскую, и русскую) множества лингвистических и социальных факторов, выявление места татарского и русского языков в вузовских учебных планах, реализация билингвизма и изучение речевого поведения современной личности — вот неполный перечень задач, касающихся этой серьезной проблемы. Татарстан занимает особое положение в мировом языковом пространстве. Республика связана с именами великих представителей как национальной (татарской) культуры, так и русского языка и русской литературы. Поэтому неслучайно, что интенсивный труд словесников Татарстана — татароведов и русистов, направлен на поднятие престижа татарского и русского языков как государственных, повышение качества их преподавания во всех образовательных учреждениях республики, включая вузы, и, естественно, развитие татарской и русской речевой культуры во всех сферах жизнедеятельности общества. В этом направлении большую организационно-методическую и научно-методическую работу проводят языковые кафедры нефилологических вузов: это и научно-методические семинары, конференции, тематические проблемные «круглые столы». Все эти мероприятия проводятся не просто так. Они имеют положительный результат. Студенты интересуются языковыми проблемами, работают над культурой своей речи, выступают с научными докладами по проблемам татарского и русского языков на итоговых студенческих научных конференциях своих вузов, участвуют в творческих языковых конкурсах и т.д. Следует обратить внимание, что объем часовой нагрузки на предметы «Русский язык и культура речи», «Татарский язык и культура речи» составляет от 34 до 40 часов в год. В настоящее время есть серьезная опасность уменьшения учебной нагрузки в вузах по предмету «Татарский язык и культура речи» в связи с упразднением регионально-национального компонента, и это при том, что в полной мере должны быть обеспечены конституционные права граждан, в частности студентов вузов, на родной язык. Языковые дисциплины в вузах нефилологического профиля выполняют работу по воспитанию языковой личности ХХI века. Языковая личность — это личность, соотнесенная с национальной культурой и приобщенная к общечеловеческим ценностям, владеющая тремя языками (татарским, русским, иностранным). Предполагается, что эта личность обладает высоким уровнем речевой культуры, межкуль451 турной компетенции и толерантности. Таким образом, в республике, в частности в вузах нефилологического профиля, осуществляется целенаправленная деятельность по обеспечению реального функционирования двух государственных языков в системе билингвизма, что в конечном итоге должно привести к полилингвизму. Однако приходится констатировать факт, что о полновесном функционировании этих языков сегодня мы еще говорить не можем. Причин для этого много: пренебрежительное отношение к языковым нормам как татарской, так и русской речи со стороны носителей самих языков, наличие инетерферентных явлений, проявляющихся в их речи на фонетическом, грамматико-стилистическом уровнях, и т.д. Об этом серьезно говорится и в относительно недавней работе Д.А. Салимовой [1]. Языковые кафедры в нефилологических вузах считают необходимым учитывать требования, предъявляемые современным развитием общества. Сегодня сложились такие условия, когда востребованность специалиста на рынке труда, его конкурентоспособность в значительной степени зависят от наличия грамотной речи, умения эффективно общаться. Поэтому изучение татарского и русского языков становится осознанной необходимостью для множества молодых людей, стремящихся достичь успеха в жизни с помощью профессиональных знаний и навыков. Совершенствование устной и письменной речи (на татарском и русском языках) в высшей школе нефилологического профиля — основная задача занятий по языку, где не только закладываются, но и развиваются основы профессионально-значимых качеств будущего специалиста: приемов делового общения, создание собственного имиджа, включающего и культуру общения [2]. Примечания 1. Салимова, Д.А. О состоянии русского и татарского языков в двуязычной республике: к вопросу о защите культуры речи / Д.А. Салимова // Современные языковые процессы в Республике Татарстан и Российской Федерации: законодательство о языках в действии. — Казань: Татарское книжное издательство, 2007. — С. 189. 2. Шарыпова, Н.Х. Роль кафедры татарского и русского языков в реализации государственной программы РТ о языках / Н.Х. Шарыпова // Теории и практики языкового плюрализма и билингвизма междисциплинарный подход. — Казань: Казанский государственный университет, 2007. — С. 10. 452 Р.М. Шафигуллин Татар әдәбиятында чишмә образы Чишмә диюгә, күз алдына иңнәренә көянтә-чиләк асып кайтучы сылу кызлар, апа, сеңелләр килә. Чишмә, тау астыннан көмеш күзе белән җирне тишеп, бик зур кыенлыклар белән саркып чыга. Аның көмеш тамчылары кояш нурларында энҗе бөртекләре кебек җемелдиләр. Халкыбыз элек-электән чишмәләрне карап, чистартып торган, аларны изге урын итеп санаган. Таңда чишмә суын эчкән кызлар сылу, бәхете дә, шатлыгы да тулы була дип ышанган. Чишмәләр-кечкенә генә булсалар да, табигатькә җан кертүчеләр, елга, күл, дингез һәм океаннарга тормыш өрүчеләр. Туган якларыбыздагы һәр олы елга кайчандыр кечкенә генә чишмәләрдән барлыкка килгән. Һәр чишмәнең үз тарихы, үз моңы бар. Берәүләре шаулап ага, тавышлары еракларга ишетелә, икенчеләренең чылтыравын исә яннарына килеп җиткәч кенә ишетәсең. Республикабызның матур табигате чишмәләргә бик бай. Нинди генә исемнәре юк аларның: Ак чишмә, Якты чишмә, Сердәш чишмәсе, Мәхәббәт чишмәсе, Җырчы чишмә, Әнкәй чишмәсе, Сылу чишмә... Җиребезнең кабатланмас бу бизәге жырыбыздан да, телебездән дә төшми. Күпләребез өчен бу мәңгелек тема. Аеруча, туган як, чишмә, тугайлыклар темасы әдәбиятыбызның күп кенә язучы-шагыйрьләрен, драматургларын җәлеп иткән кабатланмас һәм шул ук вакытта, өряна тема буларак, мөрәҗәгать иткән саен үзенең гүзәллеге белән ачыла бара. Ерак гасырлардан килгән әдәбият әлеге гади Чишмә образын бүгенге көндә дә югалтмыйча, яңадан-яңа бизәкләр белән халкыбызга тапшыра килә. Шуңа күрә дә чишмә образы берничә дистә еллар дәвамында әдәбиятта үзенең актульлеген югалтмый. Татар мифологиясендә чишмә иясе, чишмәгә бәйле төрле ышанулар, легендалар яшәп килә. Һәр нәрсәнең, һәр күренешнең үз иясе булган кебек, чишмәләрнең дә ияләре бар икән. Алар изге рухлар сыйныфына карыйлар һәм кешеләргә һәрвакыт ярдәм итеп торалар. Чишмә иясе халык мифологиясендә хатын-кыз кыяфәтендә күзаллана. Аны мәхәббәт иясе дип тә әйтәләр. «Чишмә» сүзенә салынган мәгънә үзе кызыклы. Еш кына бу сүз мифологик (магик) код, ачкыч буларак та йөргән, ахры. Мәсәлән, борынгы төркиләр күкне «изгелек чишмәсе» дип, ә җирне «хәзинә чишмәсе» дип атаганнар. Изгелек — Чишмә иясенең икенче мөһим сыйфаты. «Изгеләр чишмәсе», «изгеләр кизләве», «изге чишмә», «изге кизләү» дигән Борынгы төрки телдә «кизләү» «яшерү» мәгънәсен белдереп килгән. Кизләү дип атаганнар икән, димәк, чишмә дә «серле», «яшерен», «илаһи» мәгънәгә ия бер табигать күренеше булган. Чишмә сүзе исә тишү, тишелү мәгънәсендәге тишмә сүзеннән ясалган булырга тиеш. Мондый борынгы яңгырашында ул әле дә диалектларда очрый. 453 урыннар хакында һәркемнең ишеткәне бардыр. «Изгеләр чишмәсе»нең суы шифалы була, диләр. Бу су белән юыналар, аны эчәләр, авырткан урынга бөркиләр. Безнең әдәбиятта чишмә образы, нигездә, халык лирикасы белән бәйләнгән. Ул аеруча лирик әсәрләрдә чагыла, бигрәк тә — җырларда. Килеп чыгышы ягыннан исә, бу образ бик ерак заманнарга — Шәрекъ илләрендә киң таралган суга табынуга, су культына барып тоташа. Яраткан шагыйребез Муса Җәлил (1906-1944) иҗатында табигать темасына караган шигырьләр аерым урын алып торалар. Бу шигырьләргә хас үзенчәлекләрнең берсе — укучының күзенә артык бәрелми торган эчке фәлсәфи мәгънәгә ия булуы. Моны шагыйрьнең «Чишмә» шигырендә аеруча ачык күрергә мөмкин: Пионерлар чишмәсеннән Колхозчылар су ала. Кызыл сакчы аргамагын Шул чишмәдән сугара [1, б. 373]. Бу шигырьдә челтерәп аккан чишмәнең матурлыгы хакында сүз бара. Шул ук вакытта аның, кешеләрне шатландырып, эчкерсез хезмәт итүе дә күрсәтелә. Ә «Чишмә жыры» шигырендә туган ягының матурлыгына соклана: Тау астында җырлап чишмә ага, Камышлыкка кереп югала. Татлы суы, дәртле җыры белән Гөлчәчәкле җирне сугара [1, б. 308]. Әдип үзенең гомерен чишмә төсле җырлап үтәргә, җыры белән җирне сугарырга, күңелләрне бакча итәргә тели. Чишмә образы Р. Миңнуллин (1948) шигъриятендә дә әһәмиятле бер урын алып тора. Аның хәтта бу темага багышланган махсус шигыре дә бар («Безнең як чишмәләре»): Бездә генәдер- чишмәләр Һәм йолдызлар дуслыгы. Сөн буйлары- әйтерсең лә Чишмәләр йолдызлыгы [3, б. 248]. Шагыйрьнең мәхәббәт темасына багышланган һәм чишмә образы белән бәйләнгән икенче бер шигыре бик гади — «Шулай шул» дип атала: Икәү эчкән чишмә шул ук, Икәү тапкан тугай шул. Тик үзебез генә менә Үзгәргәнбез бугай шул.. [3, б. 59]. Шушы рәвешле, Р. Миңнуллин шигъриятендә чишмә образы иҗатының һәр чорында чагылыш таба һәм төрле әдәби-эстетик функцияләр башкара. 454 Татар әдәбиятында бигрәк тә поэзиядә чишмә образы халык лирикасы белән бәйләнгән. Гасырлардан — гасырларга чишмә безнең халык өчен илһам чыганагы булган. Аерым бер язучылар өчен әсәрләрдә чишмә образы — күңел матурлыгы, табигать күрке буларак кына түгел, бәлки сакчыл караш, үткән, бүгенге һәм киләчәк буыннар арасындагы тирән бәйләнеш буларак та урын ала. Үзләренең шигъриятләрендә чишмә образын гәүдәләндергән шагыйрьләребез шактый безнең. Шагыйрьләребез иҗатында чишмә образы туган якның гүзәллеген чагылдыручы, матурлык чагылышы гына түгел, кешелекнең киләчәгенә ишарә ясаучы образ буларак та тасвирлана. Без моны М. Җәлил, Р. Миңнуллин шигъриятләре мисалында карап үттек. Соңгы елларда табигать белән кеше арасында мөнәсәбәтләрнең шактый кискенләшүе күзәтелә. Моның сәбәбе бик гади: замана кешесе торган саен фән-техника алгарышына омтыла, әмма кеше һәм табигать бер-берсеннән аерылгысыз һәм алар берберсенә ярдәм итеп, бер-берсен кыерсытмыйча яшәргә тиеш. Әдәбият 1. Җәлил, М. Әсәрләр. 5 томда / М. Җәлил. — Казан: Татар. кит. нәшр., 2006. — 1 т. 2. Зарипова, М. Чишмәләр чакыра / Ф. Зарипова // Фән һәм мәктәп. — 1997. — № 4. 3. Миңнуллин, Р. Талбишек: Сайланма лирика / Р. Миңнуллин. — Казан: Татар. кит. нәшр., 1995. 4. Мөхәммәдиев, Р. Беренче умырзая: Повестьлар, хикәяләр / Р. Мөхәммәдиев. — Казан: Татар. кит. нәшр., 1985. 5. Урманче, Ф. Роберт Миңнуллин иҗатында чишмә образы / Ф. Урманче. — Казан: Мәгариф, 2005. 455 Т.А. Юлкина Местоимения как средства выражения текстового замещения Исследователи текста постоянно подчеркивают важнейшую роль повторов в реализации таких категорий текста, как когезия (связность) и когерентность (целостность): «Понятие повтора так важно потому, что через него определяется связность: некоторая знаковая последовательность на том основании расценивается как связная, что имеет место повторяемость различных знаков, их форм, а также смыслов; повторяясь, они скрепляют, «сшивают «такую последовательность в одно отдельное целое» [2, с. 24]. Чтобы избежать неопра
