ИСТОРИКО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ КУЛЬТУРНОГО

ББК 63.3(2РОС.СЕВ.)-7
ИСТОРИКО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ КУЛЬТУРНОГО РАЗВИТИЯ
СЕВЕРНОЙ ОСЕТИИ В 1950–1960-Е ГГ.
И. Т. Цориева
HISTORICAL AND POLITICAL ASPECTS OF NORTH OSSETIAN
CULTURAL DEVELOPMENT IN 1950–1960 YEARS
I. T. Tsorieva
Автор рассматривает исторические и политические аспекты культурного развития Северной
Осетии в 1950–1960-е гг., анализирует своеобразие культурной политики в научной и литературнохудожественной сфере и выявляет степень воздействия «оттепели» на духовно-нравственное состояние североосетинского общества.
The author examines the historical and political aspects of the cultural development in the North
Ossetia in 1950–1960 years, analyzes the peculiarity of the cultural policy in science and artistic culture
and discovers the influence of «ottepel» on spiritual condition of the North-Ossetian society.
Ключевые слова:
культурная политика, идеология, политические аспекты культурного развития, Северная
Осетия.
Key words:
cultural policy, ideology, political aspects of cultural development, North Ossetia.
Планы модернизации России на современном этапе предусматривают качественное обновление социально-экономических показателей общественного развития. Успех напрямую зависит от духовно-нравственного состояния общества,
от его способности выявить, сохранить и приумножить истинные материальные
и духовные ценности. Эти задачи традиционно выполняет культура. Поэтому обращение к опыту культурного строительства на разных этапах общественного
развития обогащает и расширяет представления о путях решения сложнейших
проблем современности. Более того, в периоды глубоких общественных преобразований созидающая роль культуры, служащей объединяющим началом, формирующим и укрепляющим нравственные устои общества, многократно возрастает.
Так, исключительное место в истории российской культуры, в том числе
культуры национальных регионов, по влиянию на духовно-нравственное состояние общества занимают 1950–1960-е гг. В контексте современных проблем
модернизации насыщенность разнохарактерными событиями, разнородность и
содержательность культурных процессов тех лет может стать основой для практических выводов.
В представленной статье исследуется историко-политическая канва развития
культуры Северной Осетии в 1950–1960-е гг., т. е. на фоне развертывания научнотехнической революции. В ней определяется степень влияния идеологических и
политических установок «нового» времени на формирование культурного про-
странства республики. Особое внимание уделяется проявлениям «оттепельных»
процессов в научной и литературно-художественной жизни и выявлению степени их воздействия на духовное раскрепощение североосетинского общества.
Как известно, на рубеже 1940–1950-х гг. на первый план в государственной
политике в области национальных отношений вышла пропаганда идей дружбы
народов и социалистического интернационализма. В новых условиях любые попытки подчеркнуть своеобразие исторического развития своего народа, стремление глубже изучить его культуру и традиции стали восприниматься как проявление буржуазного национализма и жестко преследовались.
Изменение идеологических ориентиров политического режима в первую очередь сказалось на обществоведческих науках. В это время по инициативе партийных органов началась работа по написанию первого фундаментального научного
труда по истории Северной Осетии с древнейших времен до современности. Ход
ее всецело контролировался руководством Северо-Осетинского обкома КПСС.
Идеологизированный подход к освещению истории республики изначально был
чреват конфликтом между политическим заказом и научным предложением. В
процессе написания «Истории...» оценочные суждения и выводы по ряду важных
вопросов исторического развития осетинского народа: формирование государственности, характер русско-осетинских отношений, сущность массовых народных выступлений конца XVIII – начала XIX века, причины переселения горцев
в Турцию – вошли в явное противоречие с концептуальными положениями официальной науки.
В рамках нового видения исторического прошлого менялась трактовка многих исторических событий. В частности, массовые выступления конца XVIII –
первой трети XIX века, еще недавно характеризовавшиеся как антиколониальные, национально-освободительные движения, теперь получили прямо противоположную оценку. Они превратились в «реакционно-националистические движения». А теория о вооруженном завоевании Северного Кавказа, в том числе и
Осетии, преобладавшая в исторической науке в предыдущие десятилетия, признавалась политически ошибочной и заменялась представлением о мирном присоединении Осетии к России.
Новая интерпретация исторических фактов в угоду политическим требованиям дорого обошлась научной интеллигенции. Инакомыслящих «прорабатывали»,
подвергали общественному осуждению, лишали возможности работать. Жестким
нападкам подверглись члены авторского коллектива «Истории...». В. И. Абаева и
Б. В. Скитского обвинили в идеализации феодально-патриархального прошлого
осетинского народа и в отрыве истории Осетии от истории русского народа и
народов Кавказа, что наносило, по мнению критиков, ущерб «правильному воспитанию трудящихся, особенно молодежи», и помогало «заклятым врагам». Трагически сложилась судьба главного редактора издания Г. А. Кокиева. Он был назван буржуазным националистом и фальсификатором исторических событий на
Северном Кавказе, арестован в 1949 г. и через пять лет умер в тюрьме [1].
Исторические события середины 1950-х гг. были с энтузиазмом восприняты
научным сообществом Северной Осетии и вызвали новую дискуссию о характере
и форме присоединения нерусских народов к Российскому государству. Отмеченная тема сохраняла особую актуальность в связи с продолжавшейся работой
над первым томом «Истории Северо-Осетинской АССР». Смягчение идейно-
политического климата и открытие недоступных прежде архивных источников
делали возможным критическое переосмысление ряда исторических и политических событий. Итоговые материалы ХХ съезда КПСС порождали у авторского
коллектива надежды на возможность ликвидировать искажения в монографии,
избавиться от «белых пятен» и «фигур умолчания». Однако попытки выйти за
рамки официально принятых концептуальных положений приобретали нередко
драматический оборот.
Воодушевленное решениями XX съезда руководство Северо-Осетинского
научно-исследовательского института обратилось в обком КПСС с просьбой рассмотреть совместно с учеными те проблемы истории Осетии, освещение которых, с его точки зрения, нуждалось в пересмотре [2]. Среди этих проблем, в частности, были вопросы о сущности колониальной политики царизма, о природе
движения Шамиля и характере массовых движений в Осетии в конце XVIII –начале XIX века.
Что касается первых двух вопросов, то в ходе подготовки к изданию «Истории…» они были отчасти пересмотрены в духе новых политических требований
и идеологических задач. С последней же темой связана характерная и поучительная история.
Летом 1956 г. состоялась научная сессия в Махачкале, а затем осенью того
же года совещание в Москве по теме «О движении горцев под руководством Шамиля». Под впечатлением итогов этих научных форумов один из авторов «Истории...», М. С. Тотоев, подал на имя первого секретаря обкома КПСС В. М. Агкацева докладную записку о необходимости пересмотра оценки восстания тагаурцев
1830 г. и песни «Хазби». Вскоре последовало постановление Северо-Осетинского
обкома КПСС «О неправильном поведении доктора исторических наук, профессора Тотоева М. С.». «Дело» его вынесли на обсуждение на расширенном заседании ученого совета Северо-Осетинского НИИ 14 марта 1957 г. В постановляющем документе было записано: «Профессор Тотоев М. С. в ряде случаев стоит
на непартийных позициях, допускает конъюнктурный подход к истории Осетии,
пытается ревизовать решения V пленума обкома КПСС» (пленум по идеологическим вопросам состоялся 16 апреля 1952 г. – И. Ц.). От М. С. Тотоева требовали покаяния, и он, в силу характера обсуждения, вынужден был смириться: «Я
понял теперь, что я поторопился с докладной запиской… восстание 1830 года
никак нельзя рассматривать как антиколониальное» [3].
Постановление ученого совета, направленное против М. С. Тотоева, одновременно адресовалось всему коллективу института. «Ученый совет считает, что
ошибочные предложения профессора Тотоева М. С. о движении 1830 года в Тагаурии и песне ,,Хазби” были возможны потому, что в научно-исследовательском
институте сложилась обстановка беспринципности и семейственности и отсутствия должной критики и самокритики». Предупреждение было услышано. Все
ответные выступления ученых были подчинены единственной мысли – мысли о
необходимости твердого следования решениям обкома партии, «устранения недостатков и ошибок, имеющих место в работе научных сотрудников» [4]. Таким образом, несмотря на некоторое смягчение идеологического диктата, форм и
методов вмешательства в научную деятельность, свобода творчества оставалась
возможной только в четко очерченных границах.
Противоречивость и двойственность ситуации отчетливо отражались и в
литературно-художественной жизни Северной Осетии. В конце 1940-х гг. творческая интеллигенция республики относительно легко избежала преследований
по обвинению в космополитизме. Гораздо опаснее оказались обвинения в буржуазном национализме, приобретшие реальные очертания после постановления
ЦК ВКП(б) «О руководстве Северо-Осетинского обкома ВКП(б) идеологической
работой в республике» от 4 марта 1952 г. Состоявшийся вслед за ним в апреле
того же года V пленум обкома ВКП(б) подверг критике творчество признанных
осетинских писателей А. Гулуева, Х. Плиева, Т. Епхиева, Г. Кайтукова за проявление «буржуазного национализма». Были также пересмотрены творческие судьбы
известных общественных деятелей, просветителей и писателей дооктябрьского
периода: Аксо Колиева, Инала Канукова, Розы Кочисовой, Темирболата Мамсурова. Кардинальной переоценке подверглось творчества основоположника осетинской драматургии Елбасдуко Бритаева.
Перемены середины 1950-х гг. были неоднозначно восприняты в литературных кругах. Часть писателей оставалась на позициях партийных решений конца 1940-х – начала 1950-х гг. о «буржуазно-националистических извращениях»
в осетинской литературе. Другие несколько настороженно, но в целом лояльно
восприняли курс на десталинизацию. Были и третьи, для которых главным приоритетом в духовной жизни стала тема свободы творчества, права художника на
свое мнение, на свой стиль в отображении мира. Однако все новое с трудом пробивалось через устоявшиеся идейно-политические стереотипы.
Начавшийся процесс реабилитации жертв репрессий 1930-х – начала 1950х гг. будоражил литературно-художественную жизнь республики. В 1955 г. посмертно были реабилитированы писатели Илас Арнигон, Георгий Малиев. В
1954 г. после многих лет ссылки вернулся на родину и в 1958 г. был полностью
реабилитирован Кудзаг Дзесов. Во многих эти и подобные факты вселяли надежду на возможность возвращения из небытия имен писателей, преданных забвению. Поэтому иной раз предпринимались попытки восстановить, не дожидаясь
официальных решений, репутацию тех, чье творчество было осуждено в прежние годы как буржуазно-националистическое. Иллюстрацией к сказанному служит факт, имевший место на совещании молодых драматургов Северной Осетии
в январе 1957 г.
После нескольких дней спокойной работы неожиданным диссонансом прозвучало эмоциональное выступление писателя и литературного критика Г. Гагиева. Анализируя стиль одного из произведений, он заметил: «У наших драматургов нет бритаевского языка». Далее прозвучала мысль, никак не связанная ни
с темой, ни с характером обсуждения: «У Бритаева были идейные ошибки, и это
перенесли на его пьесы... Его произведения имеют отрицательный налет национализма, но в основном творчество Бритаева заслуживает внимания» [5].
Докладчик ни в одной позиции не подверг сомнению верность партийных
оценок. Но стоит помнить о политическом консерватизме общества, которое
только пыталось освободиться от идеологических догм предыдущих десятилетий. Требовалась определенная гражданская готовность к тому, чтобы заговорить
открыто о человеке, большинство произведений которого были запрещены. А
упоминание о едва ли не самом популярном его произведении, посвященном народному герою «Хазби», вообще вымарывалось из книг.
Завершая свое выступление, Г. Гагиев сказал: «Есть определенная точка зре-
ния обкома партии, в основном правильная, но мы не должны бояться» (выделено нами. – И. Ц.) [6]. Именно последняя фраза являлась знаковым свидетельством времени: отступал страх перед возможностью наказания за высказанное
сомнение в верности партийного решения. Появилась надежда на демократизацию общества, ослабление морального и физического террора, ограничение
всевластия партии.
Отношение к прошлому и всему новому, что привносила в жизнь «оттепель», постепенно формировало в писательской среде две основные позиции:
консервативную и либеральную. Первую представляли в основном писатели,
входившие в руководство творческим союзом, и близкие к ним по своим политическим убеждениям и творческим устремлениям: Х. Ардасенов, Т. Ефимцов,
Г. Кайтуков, Д. Мамсуров, С. Марзоев, М. Цагараев, М. Цирихов. Либеральные
настроения выражала часть представителей среднего поколения: Б. Муртазов,
Г. Плиев, А. Царукаев – и солидаризировавшиеся с ними начинающие писатели,
олицетворявшие в осетинской культуре новый дух «шестидесятников»: Г. Бицоев, Ш. Джикаев, А. Кодзати, К. Ходов.
Сомнения и колебания в определении официального курса культурного
строительства у партийных функционеров республики приводили к сбоям в системе идеологического надзора. В результате некоторые либеральные идеи прорывались и в официальную печать, становились индикаторами «оттепельных»
реформ. При этом партийные кураторы, подстраховываясь, готовили из них будущие мишени для политических нападок и критики.
Пятого февраля 1963 г. в главной республиканской газете «Социалистическая Осетия» была опубликована статья А. Кодзати и К. Ходова «За новую весну». Публикация совпала с днем открытия III съезда писателей Северной Осетии
и явилась своего рода программным документом молодых писателей. В статье
была поднята важнейшая проблема соотношения традиции и новаторства в культуре: «...хранить традиции – это значит глубоко отражать жизнь своей эпохи,
психологию нового человека», – полагали авторы, отвергая упрощенное понимание традиции, выражавшееся в простом подражании и выливавшееся, соответственно, в нечто банальное и примитивное. Они также отвергали призыв «писать просто и понятно», считая, что следование этому принципу «становится
преградой для поисков и надежным щитом примитивности» [7].
Предназначение поэзии молодые писатели видели не в проповеди идеологических догм, а в том, чтобы делать людей лучше. И если творчество поэта, по их
мнению, удовлетворяло этому принципу, то оно было гражданственно, какими
бы личными не казались его стихи.
Однако, вопреки ожиданиям, общество продолжало жить в жестких рамках
авторитарной системы. Пространство для свободного выражения взглядов было
крайне ограниченным, если не сказать символическим. В итоге выступление молодых писателей, равно как и их творчество, было расценено руководством писательской организации и партийными органами как фальсификация действительности и «формалистическое трюкачество» [8].
«Оттепель» подняла и одну из самых болезненных тем исследуемой эпохи –
проблему культа личности. Но с самого начала характер обсуждения последней,
заданный партийными установками, был направлен на то, чтобы определить допустимые пределы ее отображения в искусстве и литературе. От художника тре-
бовались «политическая зрелость», «высокое чувство ответственности, чтобы не
исказить правду, не впасть в крайности». Вообще, рекомендовалось не увлекаться
изображением «темных сторон жизни» периода культа личности, поскольку, по
мнению представителей власти, во многих произведениях (среди них чаще всего
упоминались стихи Б. Муртазова и А. Царукаева) «под видом борьбы с вредными
последствиями культа чернится и искаженно воспроизводится советская действительность» [9]. А это признавалось недопустимым.
Таким образом, политическая конъюнктура во многом продолжала определять содержание культурной жизни. На периферии периоды смены «оттепели»
«заморозками» были не столь отчетливо заметны. Но осетинская интеллигенция
чутко улавливала неустойчивость «погоды». Поэтому в литературных и иных
спорах в противоборстве различных мнений, как правило, одерживало верх консервативное начало, выражавшееся фразой: «Как бы не стало хуже».
Отход от всего нового, порожденного «оттепелью» стал особенно очевидным после июньского (1963 г.) пленума ЦК КПСС по идеологическим вопросам.
Состоявшийся вскоре пленум Северо-Осетинского обкома партии (июль 1963 г.),
солидаризируясь с его решениями, подтвердил неприемлемость использования в
искусстве принципов «абсолютной свободы творчества», безыдейности, аполитичности [10] .
Активными проводниками партийной позиции выступили творческие союзы. Они вернулись к привычным административным и идеологическим рычагам
воздействия на интеллигенцию: контролировали деятельность творческих работников, следили за исполнением запланированной тематики произведений. Так
называемая антихудожественная продукция, не укладывавшаяся в рамки метода
соцреализма, подлежала изъятию, как это не раз имело место во второй половине
1950-х гг. в творческих объединениях республики [11].
Во второй половине 1960-х гг. преобладание консервативной тенденции
над духом «оттепели» стало подавляющим. Постепенно попытки критического
осмысления советской истории сменялись идеологическим догматизмом с жестким подавлением инакомыслия. Плюрализм мнений исключался. Перед творческой интеллигенцией ставилась конкретная задача, суть которой сводилась
к отображению действительности с жизнеутверждающих позиций, к созданию
произведений, прославляющих «великую эпоху», художественно воплощающих
образ «подлинного героя времени – активного строителя коммунизма». Отказ от
заданной тематики мог быть истолкован как «уход в историю от современности»
и иметь нежелательные последствия для самореализации творческой личности.
Все эти перемены довольно ясно осознала и творческая интеллигенция Северной
Осетии.
Но поскольку преобразования середины 1950-х – 1960-х гг. были вызваны потребностями общественно-политического развития страны, то зачатки духовного
раскрепощения, ими порожденные, не исчезли бесследно. Научно-техническое
состязание социализма и капитализма внесло содержательные изменения в культурную жизнь страны. В эти годы были достигнуты впечатляющие успехи в образовании, интеллектуальном и эстетическом просвещении масс.
«Оттепель» гуманизировала культуру. Концепция «возвращения к ленинизму» вновь романтизировала коммунистическую идею и историю революции.
Художественные произведения наполнились узнаваемыми образами современ-
ников. Прогрессивно мыслящие писатели представляли читателю своего героя –
ищущего, думающего, сомневающегося. Плакатный монументализм отступал
перед лиризмом «малых форм». Фарфоровые статуэтки в национальных нарядах,
«слоники» на комодах и сервантах знаменовали поворот к духовному и эмоциональному миру обычного человека. В музыкальном искусстве получили распространение «легкая музыка», джаз. Даже обязательные темы патриотизма, идейности, гражданственности передавались теперь через личностное восприятие героя
художественного произведения. Таким образом, культура трансформировалась в
духе времени, приобретая при этом утилитарный, прагматический характер.
Вместе с тем процессы, происходившие в 50-е – 60-е гг., породили тенденции, которые негативно влияли на дальнейшее развитие национальных культур.
Интернационализация и интеграция общественной жизни в ходе социалистического строительства вели к унификации этих культур, стиранию национального своеобразия, потере языковой традиции. Первая часть одной из важнейших
идеологем советской эпохи, указывающей на нормативность того, что в СССР
культура – социалистическая по содержанию и национальная по форме, являлась неизменно довлеющей. Вторая же половина в зависимости от политической
ситуации меняла акцент, но никогда не приобретала равноценной значимости.
Столь очевидный перекос в пользу политико-идеологической составляющей не
был способен сохранять продолжительное время устойчивые характеристики
развития общества. Его итогом закономерно стал распад государства, прежде
всего, по национальным линиям напряжения, которые десятилетиями игнорировало партийное руководство страны. Культура лишь зеркально отразила заданную логику развития.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. ЦГА РСО-А (Центр. гос. архив Республики Северная Осетия-Алания). Ф. 126. Оп. 2.
Д. 371. Л. 40; НА СОИГСИ (Науч. арх. Северо-Осетинского ин-та гуманитарных и социал.
исслед.). Ф. 33. Оп. 1. Д. 284. Л. 2.
2. НА СОИГСИ. Ф. 14. Оп. 1. Д. 50. Л. 37–38.
3. Там же. Ф. 13. Оп. 1. Д. 20. Л. 12.
4. Там же. Л. 13–15.
5. ЦГА РСО-А. Ф. 730. Оп. 1. Д. 28. Л. 164–165.
6. Там же. Л. 165, 177; ЦГА РСО-А. Ф. 730. Оп. 1. Д. 50. Л. 86.
7. Социалистическая Осетия. – 1963. – 5 февр.
8. ЦГА РСО-А. Ф. 730. Оп. 1. Д. 50. Л. 12–13.
9. Там же. Л. 15.
10. ЦГА ИПД РСО-А (Центр. гос. арх. историко-политической документации Республики Северная Осетия-Алания). Ф. 1. Оп. 47. Д. 10. Л. 16.
11. ЦГА РСО-А. Ф. 765. Оп. 1. Д. 60. Л. 25.