«ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ — КИТАЙ: СОСТОЯНИЕ И
реклама
МАТЕРИАЛЫ МЕЖДУНАРОДНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ — КИТАЙ: СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ СОТРУДНИЧЕСТВА» (Алматы, КИСИ при Президенте РК, 4—5 июня 2008 г.) УДК 327 ББК 66.4 Ц 38 Рекомендовано к печати Ученым Советом Казахстанского института стратегических исследований при Президенте Республики Казахстан НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Редакционная коллегия: Б.К. Султанов, М. Ларюэль (ответственные редакторы) С.К. Кушкумбаев, С. Пейруз, Б.А. Ауелбаев Н.Б. Сейдин (ответственный за выпуск) Ц 38 Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудниче­ ства. — Алматы: Казахстанский институт стратегических исследований при Президенте Республики Казахстан, 2008. — 296 с. ISBN 9965-458-78-2 Взаимоотношения стран Центральной Азии и Китая приобретают новое значение на фоне геополитической конкуренции между глобальными центрами силы за влияние на регион. В новом столетии Китай как региональная держава стремится наладить стратегическое партнерство со своим геополитическим окружением. Развитие сотрудничества с государствами Центральноазиатского региона в рамках многосторонних отношений (ШОС) и в двустороннем формате также стало стратегией китайской политики, нацеленной на долгосрочную перспективу. Страны Центральной Азии в разной мере все явственней ощущают на себе нарастающее политическое, экономическое и социально-культурное воздействие Китая. Отношение населения и экспертов центральноазиатских стран к роли КНР в регионе неоднозначно: при очевидных положительных результатах от сотрудничества с восточным соседом в общественном мнении сохраняется настороженность в отношении Китая. Состояние и перспективы отношений центральноазиатских стран и КНР стали актуальной темой, вызывающей интерес широкого круга специалистов из разных стран. Сборник содержит материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: от геополитики к партнерству», состоявшейся в Алматы 4—5 июня 2008 г., организованной КИСИ при Президенте РК совместно с Французским институтом исследований Центральной Азии (IFEAC), Французским центром исследования современного Китая (CEFC), Институтом востоковедения МОН РК и Международным институтом Casa Asia (Испания). Ц 080310100 00 (05)-08 ISBN 9965-458-78-2 УДК 327 ББК 66.4 © КИСИ при Президенте РК, 2008 СОДЕРЖАНИЕ Приветственное слово Б.К. Султанова .............................. 6 Введение..................................................................................... 8 Глава 1. Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты............................................ 19 Jean-Pierre Cabestan The Shanghai Cooperation Organisation viewed from the United States and Europe . ........................................... 19 Лаумулин М.Т. Центральная Азия, Россия и Запад в условиях роста влияния Китая в регионе . ............................................. 41 Сыроежкин К.Л. Новая архитектура безопасности в Центральной Азии........ 55 Кушкумбаев С.К. Опыт ШОС во взаимодействии Китая со странами Центральной Азии .................................................................... 63 Farkhod Tolipov The SCO from the Central Asian Perspective ............................ 71 Каукенов А.С. Особенности китайской дипломатии в Центральной Азии: взгляд из Казахстана . ......................... 83 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Глава 2. Энергетические ресурсы и экономические вопросы в китайско-центральноазиатских отношениях................. 92 Rémi Castets China’s oil and gas supply strategy in its Western Margins (Xinjiang and Central Asia) . ...................................................... 92 Ходжаев А.Х. О перспективе центральноазиатской политики Китая ........108 Хаджиева Г.У. Казахстан и Китай: стратегические подходы к экономическому сотрудничеству ........................................120 Глава 3. Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем....................................................................................130 Садовская Е.Ю. Современная китайская миграция в Казахстане: основные тенденции, проблемы и перспективы ...................130 Мендикулова Г.М. Современные миграционные тренды между Казахстаном и Китаем .................................................158 Кожирова С.Б. Социологический портрет китайской миграции в Казахстане...............................................................................170 Атантаева Б.Ж. Актуальные проблемы трудовой миграции из Китая в Казахстан . ..............................................................185 Рахимов Р.М. Рынок «Дордой» и мигранты из Китая ..................................193 Дятлов В.И. Китайские мигранты в Сибири и на Дальнем Востоке: некоторые уроки для соседей Китая на постсоветском пространстве...............................................201 Глава 4. Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией .................................212 Олимова С.К. Образ Китая в Таджикистане . ................................................212 Sebastian Veg Chinese intellectuals and the problem of Xinjiang Wang Lixiong’s wo de xiyu, ni de dongtu . ................................226 Elisabeth Allès Dungan and frontier exchanges: A specific experiment . ...........243 Каримова Р.У. Художественные ремесла уйгуров СУАР КНР: традиции и современность ......................................................247 Молотова Г.М. Современное состояние уйгурской фольклористики в Казахстане и Синьцзяне . ......................................................276 Сведения об авторах . .............................................................288 Информация об организаторах конференции . .................290 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Приветственное слово директора Казахстанского института стратегических исследований при Президенте Республики Казахстан Б.К. Султанова Уважаемые дамы и господа! Уважаемые коллеги! Разрешите мне от имени Казахстанского института стратегических исследований приветствовать участников международной научной конференции «Центральная Азия — Китай: от геополитики к партнерству» и выразить слова благодарности организаторам этого представительного форума: Французскому институту изучения Центральной Азии в лице г-на Байрама Балчи, Институту востоковедения МОН РК в лице г-жи М.Х. Абусеитовой, Французскому центру исследования современного Китая в лице г-на Жан Франсуа Юше, Международному институту �������������������������������� Casa���������������������������� ��������������������������� Asia����������������������� (Испания) в лице г-жи Аувелии Мане. Актуальность сегодняшней конференции не вызывает сомнений. Центральная Азия неуклонно превращается в центр внимания мировых и региональных держав, в том числе со стороны Китайской Народной Республики — нашего огромного восточного соседа. Политика Китая в Центральной Азии строится на экономическом и политическом проникновении в регион и реализации собственных экономических проектов — как в рамках двусторонних отношений со странами Центральной Азии, так и в формате Шанхайской организации сотрудничества. Однако необходимо отдавать отчет в том, что проблемные вопросы Центральной Азии должны решаться только странами этого региона. Для этого нам и нужен Союз центральноазиатских государств. Надо также иметь в виду, что в борьбу за сырьевые ресурсы Центральной Азии, прежде всего энергетические, включаются и другие игроки — США, ЕС, Россия, Турция, Иран, Пакистан, Индия и Япония. В этой связи перед странами региона стоит важная задача — найти необходимый баланс между национальными, региональными и глобальными интересами. Во многом это зависит от оценок и прогнозов экспертов, в том числе присутствующих в этом зале. Во всяком случае, нас интересуют ответы на такие вопросы, как: 1.����������������������������������������������������� Экономическое проникновение Китая в Центральную Азию имеет больше плюсов или минусов? 2.���������������������������������������������������������� Что лучше: дефицит товаров или наличие китайских товаров, в первую очередь ширпотреба на рынках стран региона? 3.�������������������������������������������������������� Является ли Центральная Азия главным объектом китайских интересов или наш регион представляет для Китая транзитный интерес на пути в Иран и страны Персидского залива — как в энергетическом плане, так и в транспортно — коммуникационном? 4.��������������������������������������������������������� Каковы перспективы сотрудничества Китая и Ирана, имеются ли на этом пути препятствия и помехи? 5.������������������������������������������������������� Какие политические и экономические интересы преследует Китай в ШОС? 6.����������������������������������������������� Какова позиция Китая по вопросу расширения ШОС? 7.�������������������������������������������� Китайская миграция: миф или реальная угроза? Надеюсь, что в ходе сегодняшней конференции мы получим ответы на эти и другие вопросы. Поэтому остается только пожелать нам всем успешной работы. Спасибо! Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Введение Марлен Лярюэль, Себастьен Пейруз После распада Советского Союза страны Центральной Азии, обладающие богатыми полезными ископаемыми, привлекли внимание крупных держав. В 1990-х гг. возобновившаяся в Центральной Азии «Большая игра» заключалась в основном в состязании между Россией и Соединенными Штатами, пока в игру не включился Китай, что обусловило долгосрочное изменение геополитической и экономической расстановки сил. С первого десятилетия ������������� XXI���������� в. Пекин стал для центральноазиатских государств одним из самых важных партнеров. Для самого Китая это сближение не только способствует укреплению двусторонних отношений, но и соответствует региональной стратегии Пекина, стремящегося к стабильности в Иране, Афганистане и Пакистане, становясь также основным партнером этих стран. Будущее Центральной Азии связано с тем, насколько ей удастся избежать дестабилизации, имевшей место в соседнем Ближневосточном регионе, и интегрироваться посредством китайского влияния с Азиатско-Тихоокеанским регионом, призванным стать одним из двигателей политического и экономического развития в XXI����������������������������������������������������������� в. Таким образом, помимо исламского фактора, связывающего пять центральноазиатских стран с Афгано-Пакистанским регионом��, Центральная Азия испытывает на себе влияние ��������������� Ро������������� ссии и Китая�. Русско-советское и китайское наследие в Центральной Азии абсолютно отличны, по сути, и даже противоположны. Россия, в силу известных исторических обстоятельств, имеет значительное преимущество как с политической и экономической, так и с культурной точки зрения, в то время как Китаю приходится с нуля строить новые отношения с пятью государствами. В менее чем 20-летний срок Китай развернул обширное и разнообразное сотрудничество в Центральноазиатском регионе. Мирным путем были решены вопросы границ с его среднеазиатскими соседями, установлены прочные и стабильные двусторонние дипломатические связи и наработан значительный капитал доверия благодаря способности Китая развивать Введение сотрудничество в рамках Шанхайской организации сотрудничества. Одновременно в обществе появилось беспокойство, связанное с растущей ролью Пекина. Миграционные потоки из Китая беспокоят общественное мнение, особенно в Казахстане и в Кыргызстане. Наконец, в политической и экономической сфере Китай также укрепил свои позиции, хоть и более деликатным образом, но, тем не менее, довольно решительно став одним из действующих лиц в центральноазиатской идеологической сфере. Китай ныне представляет собой один из примеров развития, учитываемый как один из вариантов при сравнении с российской и западной моделями. ШОС:� масштаб���������������������� и�������������������� ��������������������� пределы������������ ������������������� организации ����������� С точки зрения многосторонних отношений Китай располагает лишь структурой ШОС для осуществления попыток повлиять на геополитический расклад сил, на положение в военной сфере и на политические доктрины стран Центральной Азии. За десять лет ШОС, как и ее предшественница «пятерка», созданная в 1996 г., добилась несомненного успеха, позволив сгладить былые исторические разногласия между русским и китайским миром, мирно разрешив разногласия по вопросам границ и установив механизмы сотрудничества, помогающие странам бывшего СССР получше узнать их китайского соседа. С геополитической точки зрения ШОС пользуется тем международным признанием, к которому так стремились центральноазиатские государства. Достигнув данного уровня признания и структурирования, организация стремится теперь решать новые встающие перед ней вопросы, однако Китаю так и не удалось сделать из нее инструмент для достижения лишь собственных целей. Во-первых, в строго геополитическом плане ШОС не имеет четко определенных целей. Ни одно из государств региона не желает проводить политику, напрямую агрессивно противоречащую американским интересам. Ее региональное влияние остается ограниченным как из-за конфликта интересов между государствами-членами, так и из-за существования конкурирующих структур, которым государства-члены отдают большее предпочтение, как, например, Организация Договора о Коллективной Безопасности (ОДКБ). Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» ОДКБ также не стремится стать надгосударственной организацией и ограничивать суверенитет государств-членов. ШОС не была задумана как коллективный договор по безопасности и не располагает общей военной структурой как таковой, которая бы включала в себя, например, торговлю технологическим оборудованием между государствами-членами. Она не выступает и в качестве военного оборонного альянса по типу НАТО и не стремится к созданию многосторонних общих военных или полицейских подразделений. Кроме созданной в Ташкенте Региональной антитеррористической структуры (РАТС) и проведения совместных маневров, динамика развития многостороннего сотрудничества в сфере безопасности остается на начальной стадии, хотя уже имеет место обмен информацией и диалог в сфере доктрин, что способствует лучшему взаимопониманию между оборонными структурами. Расширение сферы компетенции ШОС, в частности в экономической сфере, также вызывает споры между членами организации, интересы которых не всегда совпадают, а зачастую даже вступают в противоречие. Естественно, Китай является основным сподвижником реориентации ШОС, дающей возможность развивать «Великий Восток» и завоевывать новые постсоветские рынки. Со������������������������������������� своей������������������������������� ������������������������������������ стороны����������������������� ������������������������������ , Москва��������������� ��������������������� делает�������� �������������� акцент� ������� на����������������������������������������������������������������� разнице��������������������������������������������������������� ���������������������������������������������������������������� в������������������������������������������������������� �������������������������������������������������������� уровне������������������������������������������������ ������������������������������������������������������ экономического��������������������������������� ����������������������������������������������� развития������������������������ �������������������������������� стран������������������ ����������������������� и���������������� ����������������� считает�������� ��������������� возмож������� ным������������������������������������������������������������ ����������������������������������������������������������� установление����������������������������������������������� ���������������������������������������������� режима���������������������������������������� ��������������������������������������� свободной������������������������������ ����������������������������� торговли��������������������� �������������������� лишь���������������� ��������������� между���������� ��������� странами� с����������������������������������������������������������������� одинаковым������������������������������������������������������ ���������������������������������������������������������������� уровнем���������������������������������������������� ����������������������������������������������������� экономики������������������������������������ ��������������������������������������������� . Однако ���������������������������������� создается впечатление, что некоторым отраслям отдается особое предпочтение: хотя переговоры по энергетическим вопросам проводятся в основном в двустороннем формате, с момента проведения саммита в Бишкеке в августе 2007 г. как в Москве, так и в других столицах Центральной Азии появилось стремление к ведению коллективных переговоров в энергетической сфере (транспортный корридор от Китая и Каспийского моря до России и Центральной Азии), дабы воспользоваться стремлением китайцев укрепить свои позиции и иметь в лице Пекина альтернативного партнера в случае разногласий с западными собеседниками. Парадоксальные��������� �������� ���������������������� аспекты� экономического�������� вопроса ������� Китай стал одним из основных действующих лиц на экономической арене Центральной Азии: в торговой сфере доля товаров из 10 Введение Китая на центральноазиатских рынках очень весома; что касается вопросов нефти и газа, то крупные китайские компании проводят эффективную политику экспансии; что касается инфраструктур, то усилия Китая по снижению географической изоляции малых государств, таких, как Таджикистан и Кыргызстан, также были высоко оценены. Центральная Азия представляет собой новый рынок для китайской продукции и открывает доступ ко всей России: например, китайские власти упоминали о планах объединения ШОС и Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭС). Для осуществления своей стратегии Китай располагает многими средствами. Государства Центральной Азии, за исключением Казахстана, рассматриваются многими западными фирмами как страны с высокой степенью риска и неблагоприятным инвестиционным климатом. Местным властям приходится искать прагматичных зарубежных партнеров, не беспокоящихся о политических аспектах и способных инвестировать как в крупные проекты, так и в проекты малого и среднего масштаба, что они и находят в лице Китая. Китайские фирмы начинают обычно работу в результате заключенных двусторонних межгосударственных соглашений и, следовательно, избегают неблагоприятных аспектов местной деловой жизни. К тому же Пекин уделяет внимание сектору, о котором зачастую забывают, и развивает сотрудничество в банковской сфере, позволяя странам Центральной Азии (за исключением опять же Казахстана), банковская система которых малоструктурирована, организовывать с помощью китайской стороны финансовую составляющую крупных проектов. Итак, экономическое сотрудничество Китая со странами Центральной Азии многообразно. Пекин стремится охватить все отрасли и занять ниши, оставшиеся после распада советской системы, с помощью методов, опробованных в приграничных государствах Южной Азии, например, в Лаосе, Мьянме и Вьетнаме. Китайские власти поняли, насколько велик риск дестабилизации центральноазиатских государств вследствие таких факторов, как бедность и коллапс основных элементов инфраструктуры, что может значительно сказаться на экономическом развитии Китая вообще и Синьцзяна в частности. С момента начала бурного развития китайско-центральноазиатских взаимоотношений Китай стал основным торговым 11 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» партнером Центральной Азии после России, значительно обогнав Иран или Турцию. В трех приграничных странах объем торгового обмена с Китаем сравнялся с данными по торговле с Россией, а зачастую даже превысил этот показатель, если учесть большой объем пограничной торговли и контрабанды. Вследствие этой динамики Китай уже через несколько лет может оказаться прямым соперником России в ее региональной стратегии. Если в настоящий момент обеим державам удается добиваться своих экономческих целей без вступления в прямое соперничество, то в будущем ситуация может быстро измениться: в Китае имеет место быстрый экономический рост, требующий все больше сырья, а Россия возрождает свою экономику, специализируясь в сфере добычи сырья и в тяжелой промышленности. Таким���������������������� образом�������������� ��������������������� , Центральная� ������������ Азия�������������������������������������������������������� ������������������������������������������������������� оказывается�������������������������������������������� ������������������������������������������� одной�������������������������������������� ������������������������������������� из����������������������������������� ���������������������������������� важных���������������������������� ��������������������������� составляющих��������������� �������������� экономической� стратегии������������������������������������������������������� ������������������������������������������������������ соседних���������������������������������������������� ��������������������������������������������� держав��������������������������������������� . ������������������������������������� Конкуренция за право эксплуатировать центральноазиатские месторождения может еще более обостриться, учитывая динамику китайско-российских торговых отношений, а также тот факт, что Китай постепенно становится основным торговым партнером Москвы. Желают этого в Москве или нет, но в среднесрочной перспективе Китай может предположительно добиться доминирования на центральноазиатском рынке во многих сферах, в том числе благодаря своей коммерческой и банковской мощи. Роль Китая в политической жизни Казахстана и Кыргызстана Проблема роста политического влияния Китая в Центральной Азии довольно деликатна. И четкого ответа на этот вопрос нет ни у кого. Феномен групп лоббирования считается в этих странах чем-то постыдным и опасным, способным дискредитировать часть правящей элиты и даже самих государственных лидеров в случае подозрения в защите собственных интересов в ущерб интересам страны. Казахские и кыргызские средства массовой информации, а также часть местных аналитиков и политических оппозиционеров регулярно упоминают (и осуждают) существование так называемого «китайского лобби», ответственного за нынешние политические ошибки и экономические трудности. Однако они нечасто могут 12 Введение назвать людей или группы лиц, которые считаются в их глазах лоббистами Пекина. Исследование вопроса лоббирования китайских интересов в Центральной Азии предполагает наличие четкого понятия о группах поддержки интересов, идентификации прокитайски настроенных лиц или кругов и анализа их влиятельности, в том числе в сравнении с кругами, безразличными или недоброжелательно настроенными по отношению к Китаю. «Китайский вопрос» занимает все больше места в политическом пространстве Центральной Азии. В Казахстане и Кыргызстане даже возникали политические кризисы или публичные споры на тему отношений с великим соседом. Такая ситуация остается пока характерной лишь для двух упомянутых стран, так как ни в Узбекистане, ни в Туркменистане не наблюдается столь широкого плюрализма мнений. В Таджикистане китайский вопрос не столь широко обсуждается в прессе и в политических кругах, сосредоточенных скорее на внутрениих проблемах, на коррупции и потоке наркотиков из Афганистана. Однако нельзя исключать, что вскоре этот вопрос будет обсуждаться и в Душанбе, в том числе те аспекты, которые так беспокоят Кыргызстан вот уже более десяти лет. «Китай» как тема политических дискуссий вошла в число широко обсуждаемых в центральноазиатском обществе наравне с другими общенациональными заботами: общие размышления над демографической слабостью региона перед лицом перенаселенного соседа и, как следствие, необходимость проведения соответствующей миграционной и трудовой политики. Отметим, что пресловутый «китайский вопрос» имеет свойство видоизменяться в зависимости от местной политической и экономической обстановки, чтобы затем сместиться в сферу экономических интересов, в частности энергетических. Нерешенный вопрос трансграничных рек также будет оставаться предметом политических споров, так как его важность многопланова и долгосрочна, как, например, и вопрос миграции, важность которого в будущем лишь возрастет. В Кыргызстане проблема границ, сыгравшая основную роль в окончательной дискредитации Аскара Акаева, потеряла свою важность, уступив место беспокойству по поводу миграции и экономических аспектов существования базаров. Четыре основных 13 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» аспекта «китайского вопроса», возможно, сохранят свою актуальность: прозрачность взаимоотношений в энергетической отрасли, являющейся основным источником дохода для государственного бюджета Казахстана; экспансия китайских фирм в других отраслях, помимо энергетической, что подрывает конкуренцию на рынке труда и зачастую идет вразрез с юридическими нормами центральноазиатских государств; вопрос о собственности на землю, который также уже долгое время беспокоит общественное мнение стран Центральной Азии; контроль потоков товаров из Китая, главным образом на рынках, являющихся двигателями экономики в странах региона, в особенности в Кыргызстане. Миф о� «������������������� �������������������� китайской���������� ��������� угрозе��� »: ������������������� миграционный������� ������ вопрос В данном сборнике затрагиваются также причины сотрудничества и напряженности во взаимоотношениях двух упомянутых аспектов. Таким образом, речь идет не только о международных отношениях в рамках дипломатических институтов, а также об анализе современных преобразований внутри стран Центральной Азии. Усиление роли Китая в Центральноазиатском регионе является одной из причин социальных изменений. Восприятие культур, хотя и трудно анализируемое, является одним из важных аспектов международных отношений: передел мирового порядка проходит под влиянием сложившихся представлений и различного видения мира. Потому-то и было решено посвятить целый раздел данного труда особо деликатной теме миграционных процессов. Появление Китая на центральноазиатской арене вызвало обеспокоенность в сфере миграции. С начала 1990-х гг. Центральная Азия превратилась в крупный перекресток миграционных потоков. Из региона уезжали представители русского этнического меньшинства и других «европейских» народов (немцы, поляки и т.д.), а также представители центральноазиатских этнических групп, отбывающие в Россию в поисках работы. Однако Центральная Азия за несколько лет стала также и местом назначения для некоторого числа китайских мигрантов. Разговоры о «желтой угрозе» муссируются в газетах, в основном в Кыргызстане и в Казахстане, регулярно сообщая о формировании так называемого чайнатауна в Алматы 14 Введение или Бишкеке, связывая рост преступности с прибытием большого количества нелегалов из Китая. Эти газетные клише являются лишь прямой имитацией российских публикаций, не основываясь на реальных фактах. Однако упомянутые мигранты из Китая, как легальные, так и нелегалы, занимают в Центральной Азии те профессиональные ниши, где они не составляют конкуренции представителям титульных народов. Инженеры и техники, приглашенные китайскими фирмами или совместными предприятиями, обладают знаниями, которых нет у их центральноазиатских коллег, в то время как нелегальные мигранты выполняют плохо оплачиваемую работу (в том числе на стройках), от которой местные жители отказываются. Лишь коммерсанты, переехавшие в Кыргызстан, являются прямыми конкурентами мелких кыргызских торговцев и делят с ними одну экономическую нишу��. Таким образом, Центральная Азия находится в парадоксальной ситуации, испытывая одновременно и нехватку, и избыток рабочей силы. Часть ее населения эмигрирует в Россию в поисках лучших условий труда. Эти два миграционных потока хоть и не сравнимы по объему (китайские мигранты не столь многочисленны, как центральноазиатские), однако вызывают обеспокоенность по поводу экспансии китайцев на север: Центральная Азия рискует лишиться своего изначального населения, которое заменят китайцы. Все-таки в действительности создается впечатление, что китайские миграционные потоки остаются весьма незначительными, что подтверждают публикуемые в данном сборнике статьи. Смена поколений: формирование новых прокитайских элит? Китай пока не располагает сформировавшимися группами влияния в Центральной Азии, однако, возможно, что в долгосрочной перспективе имеет целью их формирование, как это уже, похоже, происходит в России. Пекин действует в соответствии со старинной традицией сотрудничества с элитами соседних стран, предоставляя им возможность воспользоваться собственной интеллектуальной традицией. Вот уже несколько лет Китай наращивает свое культурное присутствие в Центральной Азии, что весьма положительно воспринимается молодым поколением, находящимся в поиске рен15 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» табельных карьерных решений. Учиться в Китае стало особенно модным, начиная с 2005 г., в основном среди граждан Казахстана. В Кыргызстане такая тенденция также существует, равно как и в Таджикистане и Узбекистане, но в меньшей мере. Почти все крупные государственные и частные университеты Казахстана и Кыргызстана, а также престижные технические вузы предлагают своим студентам преподавание китайского языка, совмещая его с наиболее популярными дисциплинами, такими, как международные отношения, маркетинг, мировая экономика, инженерные дисциплины и т.д. Этот процесс не является прямой инициативой Китая и исходит скорее от центральноазиатской стороны, однако посольства Китая в соответствующих странах помогают разрабатывать учебные программы, предоставляют учебники, финансируют отправку студентов на языковые стажировки в Китай и открывают институты Конфуция в Бишкеке, Ташкенте, Алматы, Астане и в Душанбе. Представители этой студенческой среды, ориентированные на Китай, формируют новую центральноазиатскую «диаспору» в Срединном царстве. В КНР находится, как минимум, 3000 студентов из Казахстана, что значительно для страны с населением в 15 миллионов человек. Учеба за рубежом является основной составляющй стратегии социального роста среди среднего класса и элиты в Центральной Азии, и Китай предоставляет новые возможности в профессиональной сфере. Сегодня студенты из обеспеченных слоев общества отправляются учиться в страны Запада (США, Великобритания, другие страны Западной Европы, Турция), тогда как Россия привлекает более разнообразные категории студентов — как детей из элитных семей, так и представителей среднего класса, ищущих возможность обосноваться в России, получив техническую специальность в провинциальном университете, в частности в Сибири. Открытость китайского образовательного рынка оказывает свое влияние на ситуацию в данной сфере: китайские университеты не столь дороги, как российские (а тем более западные), повседневные расходы в Китае довольно малы, получить жилье в студенческих общежитиях гораздо проще, а руководство учебных заведений предлагает отобранным ими центральноазиатским стипендиатам более выгодные цены за обучение. 16 Введение Естественно, цена успеха в образовательной системе Китая выше, чем для схожего курса обучения в России или на Западе, так как необходимо также изучать китайский язык, однако перспективы профессионального роста значительно выше. Многочисленные китайские предприятия, обосновавшиеся в Центральной Азии, а также центральноазиатские фирмы, обосновавшиеся в Китае, нуждаются в специалистах, владеющих китайским языком, а также в хороших переводчиках. Такие студенты рассматривают Китай как возможность профессионального роста в будущем, лишенную риска геополитических потрясений: будут ли страны Центральной Азии ориентированы на Запад или на Россию, соседство со Срединным царством останется неизменным. Этот «китайский фактор» воспринимается чисто прагматически: в то время как Россия и Запад пытаются манипулировать Центральной Азией, преследуя собственные интересы, в пользу Китая играет даже не отсутствие национальных интересов, а способность содействовать реализации долгосрочных интересов стран Центральной Азии. Таким образом, карьера, основанная на знании китайского языка, является достоинством, плюсом к профессии, которая сохранит свое значение, несмотря на политический риск, и обеспечит быстрый социальный рост в государственной или частной сфере. *** Возможно, в следующие несколько лет Китай может стать наиболее значительной экономической державой Центральноазиатского региона. Ему придется столкнуться со следующими проблемами: на настоящий момент Китай не способен заменить Россию в ее роли крупной военной державы, гаранта безопасности в Центральной Азии, и китайцев, вероятно, устраивает тот факт, что Россия продолжает обеспечивать безопасность в регионе. Также Китаю придется исправить восприятие, сложившееся в центральноазиатском обществе, и учитывать этот фактор при принятии политических решений. На данный момент Пекину пока не удалось реализовать политику культурного сотрудничества в регионе, способную нейтрализовать обеспокоенность, вызванную китайской экспансией, и начать пропагандировать приверженность китайским ценностям (zhonghuaxing). 17 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Тем не менее с начала первого десятилетия ������������������������� XXI���������������������� в. Китай стал частью повседневой жизни многих жителей Центральной Азии. Они пользуются товарами, которые, несмотря на сложившеся мнение о низком качестве, соответствуют их низкому уровню потребления, и удовлетворяют растущую потребность нарождающегося среднего класса в технологических новинках, особенно в Казахстане. Массированное появление китайских товаров позволяет жителям Центральной Азии вернуться к традиционной роли носителей транзитной культуры, экспортируя китайские товары в Россию, как это уже планируют делать кыргызские мигранты, обосновавшиеся на территории бывшей метрополии. Однако наметившиеся в развитии китайско-центральноазиатских отношений тенденции указывают на некую специализацию экономики стран региона: все пять стран, ставшие почти исключительно экспортерами сырья, рискуют потерять немногие оставшиеся на их территории перерабатывающие предприятия, в то время как продолжающийся процесс дезиндустриализации в долгосрочной перспективе может оказаться фактором социальной нестабильности. Все-таки прокитайские настроения нового поколения, прагматически смотрящего на великого соседа, могут изменить ситуацию уже в следующем десятилетии, и Китай станет синонимом удачной профессиональной карьеры и значительных доходов. Замена бывшей советской элиты, особенно путем обучения молодого поколения элиты и молодежи из среднего класса за границей, также будет способствовать изменениям в данной сфере. Нынешняя мода на изучение китайского языка может способствовать формированию целого пласта в обществе, для которого Китай уже не является недоступной и непонятной зарубежной страной, а представляется удачным примером модернизации. Эти говорящие по-китайски слои затем, возможно, трансформируются в прокитайские или антикитайские группы влияния и будут олицетворять близость Центральной Азии и Китая, рассматривая Пекин как одну из моделей развития наравне с Москвой или Западной Европой. Остается выяснить, изменится или нет общественное восприятие, в особенности в демографической сфере и в вопросах идентичности, и если изменится, то как под влиянием этого нового поколения, лишенного советских клише прошлого и хорошо знакомого с современным Китаем. 18 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Глава 1 Центральная ������������� А������������ зия и ������ К����� итай: н������������������������������������ овые региональные и геополитические координаты The Shanghai cooperation organisation viewed from the United States and Europe Jean-Pierre Cabestan In late 1991, the Soviet Union collapsed. The five former Soviet republics of Central Asia became independent, re-linking with an older history. Immediately, Russia recognised these new countries and invited them to join the freshly formed and loose Commonwealth of Independent States and later Euro-Asia Economic Community (EEC established in 2000) and the Collective Security Treaty Organisation (CSTO set up in 2002). Simultaneously, China also normalised with all of these nations and rapidly negotiated border agreements with its new neighbours, namely Kazakhstan, Kyrgyzstan and Tajikistan. Acknowledging an unprecedented reality on the ground, the main priority of both Moscow and Beijing were already at that time to stabilise the situation and prevent it from affecting their own national interests. The Russian government was mainly busy repatriating, with the assistance of the Americans, the nuclear weapons deployed in Kazakhstan, securing the continuation of its right to use the Baikonur rocket pad, guaranteeing the rights of the ethnic Russians residing in these republics and protecting the Tajik-Afghan border. China was on its part chiefly concerned about the possible impact of these new independences on the situation in Xinjiang and quickly reached out its new neighbours, in particular the Kazakh and Kyrgyz governments, to make sure that Uighur opposition activities would be curbed on their soil. In the same period of time, in spite of Russia’s democratisation, Sino-Russian relations improved rapidly. On 25 April 1996, Presidents Boris Yeltsin and Jiang Zemin signed a “strategic partnership” agreement 19 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» and five years later, on 16 July 2001, both countries concluded a Treaty of Good Neighbourhood and Friendly Cooperation (Zhong’E mulin youhao hezuo tiaoyue). Spurred by a growing military cooperation, the Sino-Russian rapprochement has had a direct impact on their relations with Central Asia. In the mid-1990s, China proposed to establish a group made of its three new Western neighbours, Kazakhstan, Kyrgyzstan and Tajikistan, as well Russia in order to better coordinate policies related to border security. This group met for the first time in Shanghai on 16 April 1996 and was therefore named after this city. Two years later, in Almaty, China convinced the Shanghai Group to focus on “anti-splittist”, “antiextremist” and as “anti-terrorist” activities (later known as the “three antis”). On 15 June 2001, the Shanghai group, also called “Shanghai Five”, welcomed Uzbekistan and was renamed Shanghai Cooperation Organisation (SCO), underscoring all parties’ intention to turn this group into a genuinely integrated multilateral body pursuing not only security but also political and economic objectives. Promoting an international policy of neutrality, Turkmenistan declined to join the SCO. September 11, 2001, the Global War Against Terrorism (GWAT), the change of regime in Afghanistan and the US war in Iraq have of course constrained the SCO to focus a great deal on security issues and at the same time to take into account the new American (and NATO) objectives, diminishing somewhat the utility of the SCO. Nevertheless, it survived because it remained useful in the eyes of its members. And a few years later, the “colour revolutions” in Ukraine, Georgia and later Kyrgyzstan as well as the repression of the Andijan riots in Uzbekistan in 2005 have conversely revived the security and even political role of the SCO, while contributing to deteriorating SCO members’ relations with the West and. The US was forced to close its main military base in Karchi-Khanabad (K2), Uzbekistan, at the end of 2005. Simultaneously, economic and trade relations among SCO members developed rapidly. In January, A SCO secretary was established in Beijing and its first chief secretary was a Chinese (Zhang Deguang). Owing to its increasing needs of energy products, China has been keen to establish a closer cooperation with the Central Asian countries rich in oil and gas, first Kazakhstan (where it is completing a long pipeline from the Caspian Sea to the Chinese border), but also Uzbekistan and Turkmenistan. The SCO has also tried to open up to its regional environment, inviting in 2004 Mongolia, 20 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты and the year later, Iran, Pakistan and India to participate as observers in its meetings. Other countries as Turkey have also shown an interest in being included in this group of observers. Though Afghanistan has not joined this latter group, president Hamid Karzai was invited on two occasions to attend the SCO summit, particularly in 2004 to better coordinate the fight against drug trafficking in the region. In other words, in spite of September 11, the SCO has demonstrated its survivability and utility both for Central Asian countries and the two great powers surrounding the region. How the American and European have viewed this new multilateral ­— and totally non-Western — organisation? In a nutshell, the USA�������������������������������������������� .������������������������������������������� and to a lesser extent the European Union (EU) were in the first place wary about the establishment of the Shanghai Group. But they were not really concerned since in the 1990s the relations between Russia and the West were improving steadily and China was a weaker power mobilised above all by its application to the World Trade Organisation. The creation of the SCO may have alarmed some American conservatives. However, rapidly September 11 overwhelmed previous Western assessments about the Sino-Russia renewed “alliance” and the rise of Chinese influence in Central Asia. Though much attention has been given both in the US and in the EU to the Chinese factor in the SCO, no lesser interest was shown for Beijing’s fresh embrace of multilateral mechanisms in its own region. 2005 was for some time perceived, in particular in Washington, as a watershed for the SCO, an organisation not only set up for security and economic purposes but also for pursuing domestic political objectives that could clash with Western democratic values. Nevertheless, since then, American and European observers as well as governments have adopted a more global and longterm approach of the SCO, emphasising its stabilising role as well as its own limitations. The conflicting interests of its members, Russia’s ambition to keep a privileged position in its “near abroad”, China’s growing economic influence (cf. annexed tables) as well as the Central Asian countries’ desire to remain independent and open to all sorts of partnerships including with the US, the EU, Japan and other non-neighbours, all these factors have been conducive to calm down the anxieties about this new major non-Western multilateral regional organisation. 21 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» The SCO viewed by the United States The United States understood the establishment of the Shanghai Group in 1996 mainly as a Chinese initiative aimed at better securing its relations with its Western neighbours but also expanding its influence in Central Asia to the detriment of Russia. As the US-China relations were then in a delicate period of time and still under the impact of the missile crisis in the Taiwan Strait (March 1996), some American analysts started to watch carefully this development. However, aware of the Russian’s close bilateral and multilateral links with the region (e. g. through the EEC and the CSTO), Washington did not see this new group as a direct threat to its own interests. The creation of the SCO in 2001 triggered more alarmist reactions in the US because observers then started contemplating the implications of the new Sino-Russian political rapprochement. But at the end of the 1990s, Washington did not really object to the fact that Moscow started to consider the Shanghai Five and thereafter the SCO as an additional and convenient leverage to recover their own influence in Central Asia*. September 11 rapidly changed American priorities: every country was asked to cooperate with the US’s Global War Against Terrorism. While this new strategic situation had a direct impact on Russia, China and the SCO, it also changed the US’s view of Central Asia: this region became a “frontline in the GWAT”. Washington convinced both Moscow and Tashkent to let it open a military base in Uzbekistan in order to prepare the toppling of the Taliban regime in Afghanistan. And after having expressed some concern about a possible US encirclement strategy against China, Beijing found that it was in its own interest to join the GWAT and approve the US-organised regime change in Afghanistan in late 2001. The US then perceived their military presence in Central Asia as welcomed by Russia, partly because it indirectly helped this latter country to contain China’s growing influence in the region. Washington was also aware that the new situation affected Beijing’s interests and tried to reassure it in developing a selective bilateral cooperation in the fight against terrorism: e.g. the transfer of some Uighur activists arrested in Sergei Troush, “China and Russia in Central Asia: Interests and Tendencies“, in Rouben Azizian & Elizabeth Van Wie Davis eds., Islam, Oil, and Geopolitics in Central Asia after September 11, Rowman & Littlefield, 2006, p. 220. * 22 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Afghanistan to the Guantanamo Detention Centre and in 2002, the acceptance to add the East Turkestan Independence Movement (ETIM), a small and rather non-representative Uighur grouping, to the UN list of terrorist organisations. But at the same time, the US rapidly took note, with some satisfaction, of the negative impact of the GWAT on the SCO as a reliable and useful organisation. This had a lot to do with the US’s own perception of its relations with both Russia and China. For instance, in January 2003, Russia specialist Andrew Kutchins, then research fellow at the Carnegie Foundation (Washington DC) stated: “On the part of the US, the fundament of the new Russian-American partnership is based on the revision of the US’s targets in the sphere of foreign policy and security, which include: 1) successful prosecution of war against international terrorism; 2) intensification of efforts aimed at preventing proliferation of weapons of mass destruction and means of delivering them; 3) peaceful management of the upsurge of China as a great power; 4) stability of the world energy maintenance... Efficient achievement of these targets is only possible in cooperation with Russia. At bottom of fact, no other country can offer more for implementation of these targets than Russia”*. But a number of external and internal factors have contributed to alter the American perception of Central Asia and Russia’s role. The US invasion of Iraq in March 2003, the deterioration of Washington’s relations with Moscow under Vladimir Putin, the steady development of Sino-Russian military cooperation, the anti-“colour revolution” twist of the SCO after the Andijan repression and������������������������������� ������������������������������ ­—���������������������������� ��������������������������� this was probably the last straw����������������������������������������������������������������� ���������������������������������������������������������������� —��������������������������������������������������������������� �������������������������������������������������������������� the Uzbek government’s subsequent decision to close the K2 US military base have contributed to consolidating the SCO and triggered a vivid debate among American decision-makers and analysts. For the US, the growing concern of both Russia and China about the “colour revolutions” (Georgia, November 2003; Ukraine, December 2004; Kyrgyzstan, March 2005) and their strong suspicion of a Western and American role in them had a direct impact not only on Italics added by us; quoted in Russia Weekly, 13 January 2003. Andrew Kutchins is today a research fellow at the CSIS (Centre for Strategic & International Studies), in Washington DC. * 23 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Sino-Russia relations but also on the SCO. Affecting directly the SCO, the Kyrgyz revolution convinced the Uzbek government to suppress the Andijan riots in May 2005 and both Moscow and Beijing to loudly support this decision, in blatant contrast to the position adopted by the US and the EU*. The Sino-Russian large-scale military exercises in Shandong in July 2005 (Peace Mission 2005) also alarmed many American observers. Though they did not take place in Xinjiang, as initially wished by Moscow, but in Shandong in order to demonstrate the People’s Liberation Army (PLA)’s growing capability to submit Taiwan and remained bilateral, they were formally conducted under the hospices of the SCO and also meant to demonstrate a concerted Sino-Russian willingness to prevent any extension of the “colour revolutions”**. In other words, they followed a double objective. In addition, these exercises were organized a month after the SCO summit asked the United States to make public a departure date from its K2 military base near Tashkent. The US’s role in the evacuation of Andijan refugees and its increasing criticism of Islam Karimov government’s human right records have been the direct cause of the SCO request to the US. This evolution convinced the majority of American analysts, including the most liberal ones, to react. For instance, Ted Carpenter, director of the “libertarian” Cato Institute, declared in 2006: “To this point, the United States has been relatively complacent about the Russia-China rapprochement”***. In other words, the 2005 developments, in particular in Central Asia, contributed to modifying the US analysis of the Sino-Russia relations and the SCO. The US perceived the closure of the K2 base as a rather unexpected failure and since then has tried hard to guarantee and Elizabeth Wichnick, “Russia and the CIS in 2005: Promoting Oil Diplomacy Containing Change in Central Asia”, Asian Survey, Vol. XLVI, No. 1, January-February 2006, p. 77. ** Cf. Elizabeth Wishnick, “Brothers in arms again? Assessing the Sino-Russian military exercises”, PacNet, No. 35, 18 August 2005. *** Esther Pan, “Backgrounder: Sino-Russian Energy Ties”, Council on Foreign Relations. Washington DC, 5 April 2006 // http://www.cfr.org/publication/10363/sinorussian_energy_ties.html. Based in Washington DC, he Cato Institute is usually non-interventionist but very attached to civil liberties. It was for instance opposed to the Iraq war. * 24 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты consolidate its military presence in Kyrgyzstan (the agreement regarding the US Manas base was renegotiated, not without difficulties, in July 2006). The 2005 events also persuaded the American government to become much more attentive to the energy cooperation among the SCO countries and in particular between Central Asia and China: Beijing’s increasing reliance upon Kazakhstan or Russia’s oil can but potentially decrease the efficiency of any US maritime blockade of China in case of an armed conflict over Taiwan. However, in the following years, most American analysts have continued to emphasise the limits of the SinoRussian cooperation in Central Asia as well as the conflicting interest among SCO member-states. A Growing Number of US Alarming Voices Since 2005, these American alarming voices have been concerned by two opposite trends: Russia’s intention to regain what it had lost of its domination in Central Asia and China’s ambition to use the SCO as a leverage to increase its own influence in the region. On the one hand, the US perception of Central Asia has continued to focus on the Russian factor. As Jim Nichol, a Russia and Central Asia expert in the Congressional Research Service, indicated in 2007, Washington’s main concern is Central Asian countries’ capability to remain genuinely independent nations, in particular vis-à-vis Moscow: “Virtually all US analysts agree that Russia’s actions should be monitored to ensure that the independence of the Central Asian states is not threatened”*. However, this report also shows that the US is increasingly worried about Central Asia’s anti-Americanism: “More recently, however, Russia has appeared to step up efforts to counter US influence in Central Asia by advocating that the states increase economic and strategic ties with Russia and limit such ties with the United States. Such a stance appears paradoxical to some observers, since Russia (and China) benefit from anti-terrorism operations carried out by US (and now NATO) forces in Afghanistan”**. Jim Nichol, Central Asia: Regional Developments and Implications for U.S. Interests, Washington DC, CRS Report for Congress, updated on 30 August 2007, p. 6. ** Ibid. * 25 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» And, after 2005, more American analysts have underscored China’s growing interest in Central Asia’s energy products and influence in the region without considering these trends as potential factors of tensions with Russia and other SCO states. In other words, in their view, because Moscow and Beijing have elevated their bilateral relationship to some kind of anti-Western alliance, the SCO anti-US “solidarity” could but overwhelm any kind of internal rivalries*. For instance, Ted Carpenter, the Cato expert, stated in 2006: “The energy relationship (between Russia and China) is a manifestation of the larger strategic relationship between the two countries, which has the goal of containing the United States... It’s an almost perfect marriage of convenience”**. Indeed, among the evidence put forward by these experts was Russia’s more visible readiness in 2006 to satisfy China’s requests regarding the Pacific Pipeline (from Tayshet to Nakhodka through Skorovodino), which in the first place (2004) fulfilled better Japan’s interests***. This new pipeline agreement has been perceived by this group of Americans as a defeat for Japan, which as a consequence, strengthened its strategic relations with both the US and India. Whatever one can think about this probably oversimplified analysis of the Sino-Russian relations, the growing importance of the energy factor in this relationship convinced the Bush Administration to scrutinize much more closely the Russia-China “strategic partnership”****. Some experts went further and linked together the negative changes in the SCO and the strategic situation in the Taiwan Strait. For instance, Tim Murphy, a research fellow at the Centre for Defence Information in Washington DC, indicated in December 2006: Ibid; Michael Mihalka, “Counter-insurgency, Counter-terrorism, State-Building and Security Cooperation in Central Asia”, The China and Eurasia Forum Quarterly, May 2006. ** Jim Nichol, Central Asia, op. cit. *** China accepted to finance the section of the pipeline from Skorovodino to the Chinese border and then to Daqing; Leszek Buzynski, “Oil and Territory in Putin’s Relations with China and Japan”, The Pacific Review, Vol. 19, No. 3, September 2006, pp. 287—303. **** Esther Pan, op. cit. * 26 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты “It is unlikely, however, that the United States and Russia or India will go to war with each other because China invades or attacks Taiwan. The scale of such a war and the resulting damage to each party creates a situation where the costs likely outweigh the benefits. However, the possibility does exist and the SCO, by summarily backing the PRC, provides specific context for such a conflict. Victor Corpus, a retired brigadier general and former chief of the US intelligence service in the Philippines, provides an eerie prediction of a war resulting from Taiwanese separation. After illustrating examples of asymmetric tactics to neutralize the US sea fleet in the Taiwan Strait, China’s SCO allies could become involved in the fighting. Corpus writes: ‘On yet another major front in Central Asia, Russian troops lead the other member-countries of the Shanghai Cooperation Organization into a major offensive against US military bases in Central Asia. The bases are first subjected to a simultaneous barrage of missiles with fuel-air explosives and electromagnetic pulse (EMP) warheads before they are overrun and occupied by SCO coalition forces’ *. As Corpus notes, a military engagement caused by Taiwanese independence could escalate, due to the alliance articulated within the SCO framework, into an international conflict involving five nuclear powers and the leading global economies”**. This apocalyptic scenario does not look very credible. Nevertheless, quoted by a research centre close to the Pentagon, it informs us about the changing perception of the Sino-Russian relations and the SCO among the US security community. Having said that, this has remained a minority view; the majority of American analysts still insist on the potential competition, if not rivalry, between the SCO’s two major members. Corpus, Victor N., “If it comes to a shooting war,” Asia Times Online, April 20, 2006, available from // http://www.atimes.com/atimes/China/HD20Ad03.html. ** Tim Murphy, “East of the Middle East: The Shanghai Cooperation Organization and U.S. Security Implications”, Centre for Defence Information, 21 December 2006 // http://www.cdi.org/PDFs/SCO%20Tim%20Murphy%20CDI.pdf. * 27 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Most US Experts Still Emphasise the Russian-Chinese Competition in Central Asia The majority of American experts have continuously estimated that Sino-Russia relations in particular because of their competition in Central Asia, could not renew any kind of 1950s-modeled “Auld Alliance”. The 2005 events momentarily weakened their position on “K Street” (the street in Washington DC where most strategic think tanks are located) and in the Pentagon. However, since 2006, their analysis has been clearly shared by the Bush Administration*. As early as 2003, experts as Matthew Oresman (then attached to the CSIS) showed optimism, from an American perspective, about the future of the SCO: “It is extremely unlikely that there will be any sort of mutual defence clause. There will be a renewed commitment to combat trans-national threats and increased economic cooperation. Priority will be given to security over economics by focusing on building practical links before attempting a larger, all encompassing strategic union, a major fear for alarmists who see the SCO as China’s Warsaw Pact. However, there is considerable worry that China and Russia will use their influence to maintain a strategic environment suitable to them, sacrificing long-term political reform for short-term stability. A success for the SCO is not necessarily a loss for the United States, especially since China, Russia, and the United States share the same basic interests in the region. The Shanghai Cooperation Organization is on track to becoming a formal international organization, moving beyond its days as a talk shop. Still, many obstacles remain, not least of which is internal rivalry and a constant need to justify its existence in light of a US presence in the region”**. One can actually doubt that the Bush Administration ever supported the most alarmist views on the SCO and the Sino-Russian relations. ** Italics added by us; Matthew Oresman, “The SCO: A New Hope or to the Graveyard of Acronyms?”, PacNet, No. 21, 22 May 2003; after having studied Chinese at Tsinghua University in 2003—2004, Oresman created the China-Eurasia Forum, within the “Central Asia Caucasus Institute” at the Johns Hopkins University in Washington DC. This institute identifies itself as a trans-Atlantic research centre. The Forum includes American (David Finkelstein), European (Niklas Norking), Russian (Dmitri Trenin) and Chinese (Zhao Huasheng) experts. * 28 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты The “Tulip Revolution” in Kyrgyzstan was the occasion for Oresman to take note of China’s reserve and cautiousness. Indeed, Beijing’s priority was then to maintain a stable relationship with this country and a high degree of cooperation with its government, whatever its “colour”, in order to continue to secure its own border and prevent Uighur refugees from crossing it to Xinjiang*. Other observers, as John C. Daly, a Russia and Middle-East expert at the Middle-East Institute in Washington, were aware of China’s growing and probably irreversible influence in Kyrgyzstan but at the same time insisted on the common interests shared by great powers in Central Asia: “For China, the agenda in Kyrgyzstan is simple — acquire access to the country’s immense natural resources while blunting the further penetration of US and Russian military power. Despite the rivalry over Kyrgyzstan, the US, Russia and China have a common interest in combating the threat of Islamic extremism, which has entrenched itself in southern Kyrgyzstan. China’s interest in its tiny but strategic Western neighbour can only increase, whether Moscow and Washington like it or not”**. More generally, most experts have underscored the fluidity of the relations among big powers in Central Asia. Before the summer 2005 Sino-Russian military exercises, Adam Wolfe, a PINR analyst (the PINR is close to the CIA), wrote: “China and Russia are acting in tandem to shore up support for S.C.O. policies by offering blanket support for the current regimes and implicitly calling attention to US-led efforts to undermine their governments. The states hosting the game board will continue to swing their support from China and Russia to the US, and back again, so long as they keep their hold on power. The past month has seen a flurry of activity in the Great Game, and it can be expected that things will not cool down anytime soon”***. Matthew Oresman, “China’s Reaction to Kyrgyzstan’s Tulip Revolution”, PacNet, No. 16, 7 April 2005. ** Italics added by us; John C. K. Daly, “Sino-Kyrgyz Relations after the Tulip Revolution”, China Brief, April 26, 2005, Vol. 5, No. 9. The Middle East Institute if close to the State Department. *** Adam Wolfe, “The ‘Great Game’ Heats Up in Central Asia”, The Power and Interest News Report (PINR), 3 August 2005. * 29 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Pushing further the argument, Yu Bin, a political science professor at Wittenberg University (Ohio) and research fellow a the Shanghai Institute of American Studies at Fudan University, indicated in December 2006 in Foreign Policy in Focus, the publication of the liberal democrat Institute of Policy Studies: “As a platform from which China is seen to be able to deflect, frustrate, and neutralize America’s influence, the SCO is at best an irritant to Washington. The SCO’s “anti-Americanism,” however, is not as strong or real as Washington perceives. The SCO’s founding had less to do with America than with deep concerns regarding instability in the former Soviet republics. For Beijing, dealing with a group rather than separate parties for the stability of the thousands of kilometres border with those former Soviet republics was both convenient and necessary. If anything, the SCO actually anticipated Washington’s war on terror by declaring its organizational goals from the very beginning to combat the perceived threats of “terrorism, separatism, and extremism” rising from the ashes of the Soviet empire. For China and other SCO members, the US war against the Taliban served, at least temporarily, to further their own individual and collective goal of countering religious extremism in central Asia”… …”For Russia, China’s economic “intrusions” into traditionally Russian-dominated areas are part of the realpolitik game, be they in the name of geopolitics, geo-economics, or, more fashionably, petropolitik. Its economy buoyed by high oil prices, Putin’s Russia is ready and able, perhaps more than at any time in the post-Soviet era, to consolidate and perhaps expand its influence in these “near abroad” regions of Russia. Indeed, the once super military power has now become the super petro-power under Putin, whose mission is to remake Russia as a world power to be respected, if not feared. In this context, the oil czars in the Kremlin may not particularly welcome the newly operational Kazakh-China oil pipeline with its 200,000 barrels-per-day capacity. After all, this pipeline competes with the long-talked-about-but-never-built oil pipeline from Russia’s Siberia to China’s northeast. For Beijing, this Yeltsin-initiated, Putin-stalled, and Japanese-frustrated eastern pipeline project may eventually be built. China’s thirst for energy, however, cannot wait”*. * Italics added by us; Yu Bin, “Central Asia Between Competition and Cooperation”, Foreign Policy In Focus, 4 December 2006 // http://www.fpif.org/fpiftxt/3754. 30 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты However, in Yu Bin’s eyes, this rivalry has been constantly restrained by the very fluidity of the relations among SCO member-states: “Great power competition in Central Asia ebbs and flows in a timeless and tireless fashion. Unlike in Europe and East Asia during the Cold War and after, the fault line for the current jockeying for position in Central Asia between Washington and Beijing is not easily discernible. Instead, fluidity, uncertainty, and even outright reversal of fortunes among the major players have been the norm”*. Similarly, for Stephen Blank, professor at the US Army War College’s Institute for Strategic Studies Carlisle Barracks (Pennsylvania), the SCO has remained, if not a “paper tiger”, at least an “organisation a minima”: it is a cooperation structure but not a “security provider” because Russia, suspicious of China’s objectives, have preferred to continue to mainly rely on the CSTO**. Moreover, for Blank, China’s dependence upon Russia in Central Asia, in particular for carrying out its energy projects, should not be underestimated: “In addition to Kazakh crude, the (Atasu — Alashankou) pipeline will carry Russian oil: there is an insufficient amount of Kazakh oil to supply the necessary volume, and Russia would otherwise block or impede the project by threatening Kazakh energy interests elsewhere if not allowed a share of exports to China. These considerations underscore China’s other recent moves in Central Asia to acquire new energy sources”***. And Blank concludes: “From the perspective of Beijing and Moscow, while there are solid political and military grounds for such a partnership if not outright alliance, in fact the economic foundation� —������������������������������������� �� ������������������������������������ and especially its energy dimension �� — ��������� is inherently precarious and will likely remain so for a long time to come”****. Yu Bin, “Hu’s Trip to Russia: without Love, but… “, PacNet, No. 15, 23 March 2007. ** Stephen Blank, “China and the Shanghai Cooperation Organization at Five”, China Brief, Vol. VI, No. 13, 21 June 2006. *** Stephen Blank, “China’s New Moves in the Central Asian Energy Sweepstakes”, China Brief, 1 February 2006, Vol. VI, No. 3. **** Ibid. Italics added by us; Cf. also Elizabeth Wishnick, “Russia and the CIS in 2005. Promoting East Asian Oil Diplomacy, Containing Change in Central Asia”, Asian Survey, Vol. 46, No. 1, pp. 69—78. * 31 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» In other words, the cooperation between Russia and China in the energy sector will probably remain fragile because of these two countries’ rivalry in Central Asia. This viewpoint is quite representative of the mainstream opinion among Russia’s experts in the US defence community*. Having said that, the growing importance of the energy issue has been a wake up call both for the US think tanks and the Bush Administration. American military experts have been quick to establish a linkage between China’s increasing energy needs and the PLA’s new doctrine which now includes conducting “defensive actions” in enemy territory**. They have also rapidly factored in Putin’s ambition to restore Russia’s international power. In Central Asia (as in the Caucasus), this ambition has been aimed at turning the “near abroad” into a « near-near abroad », according to Rajan Menon, research fellow at the New America Foundation, a non partisan but democrat-leaning think tank***. This reassertion of Russian influence in Central Asia can but underlines the limits of Sino-Russian partnership in the SCO and bilaterally. More generally, challenging China’s interests, Putin’s policy has also been interpreted by Washington as a factor of weakening US influence in Central Asia as well as on Moscow. This view is shared by Russia’s experts as CSIS’ Kutchins or Brookings Institution’s Clifford Gaddy. For instance, the latter indicated in May 2007: Stephen Blank, “China’s New Moves in the Central Asian Energy Sweepstakes”, China Brief, Vol. 6, No. 3, 1 February 2006. Cf. also Stephen Blank, “China, Kazakh Energy, and Russia: An Unlikely Ménage à Trois”, The China and Eurasia Forum Quarterly, Vol. 3, No. 3, November 2005, p. 107; Stephen Blank, “The Eurasian Energy Triangle”, Brown Journal of International Affairs, Vol. 12, No. 2, Winter/Spring 2006, p. 57; Brian Carlson, “The Limits of Sino-Russian Strategic Partnership in Central Asia”, Journal of Public and International Affairs, 21 June 2007. ** Andrew Martin, “PLA Doctrine on Securing Energy Resources in Central Asia”, China Brief, Vol. 6, No. 11, 2006. Although an Australian officer, Martin published this analysis in a well-known American publication. *** Rajan Menon, “Introduction: Central Asia in the Twenty-First Century”, in Eugene Rumer, Dmitri Trenin, & Huasheng Zhao, Central Asia. Views from Washington, Moscow, and Beijing, Armonk, New York, M. E. Sharpe, 2007, p. 15; cf. also the chapter written by Dmitri Trenin, “Russia and Central Asia: Interest, Policies and Prospects”, pp. 75—136. Headed by Steve Coll, a former Washington Post editorin-chief, the New America Foundation published a very book that strongly criticizes the role of the CIA in the decision to launch a war in Iraq. * 32 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты “We have zero leverage. The only leverage we ever had on the Russians was the financial dependence of Russia in the late 1980s and in the 1990s…With the current oil boom, that is gone”*. The Bush Administration has belatedly reacted to this situation in implementing traditional balance of power adjustments: it has strengthened its alliance with Japan and is strategic relationship with India. Esther Pan, from the Council on Foreign Relations in New York, a respected bipartisan institution that publishes Foreign Affairs, has laid out very clearly both the relative passivity of the US government and its attempt to carry out a kind of “pre-emptive hedging strategy” (my own wording) towards both Russia and China: “Many experts say US leaders have not paid enough attention to the growing Russia-China relationship. ‘To this point, the United States has been relatively complacent about the Russia-China rapprochement,’ Carpenter says. ‘At this point there is still a question over how to react to [the relationship],’ Neff says. Some critics say this indecision shows the United States sleeping on the job while the other two countries pull ahead. But others say the United States is now realizing the implications of closer Sino-Russian relations. Washington has reached out to Tokyo, and its recent nuclear deal with India shows US leaders are aware of the need to balance power in the region, these experts say”**. Nevertheless, playing down the importance of Sino-Russian and SCO joint exercises (as the ones organised in Kazakhstan in 2007), US experts have also been somewhat reassured by the fact that China’s rapid military modernisation has also become a problem for Moscow. For instance, British American Security Information Council’s David Isenberg wrote in January 2007, in the aftermath of China’s unannounced anti-satellite test (ASAT): “It bears notice that it is not just the United States that feels uneasy about China’s ASAT test. Russia has many of its military, intelligence and even communication satellites in low Earth orbit, somewhere between 320 and Reuters, 11 May 2007. Pan, Esther. 2006, April 5. “Backgrounder: Sino-Russian Energy Ties”, Council on Foreign Relations. Washington DC // http://www.cfr.org/publication/10363/sinorussian_energy_ties.html. Andrew Neff is an analyst at Global Insight, an economic intelligence research centre based in London. * ** 33 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» 800 kilometres above ground. Such distance puts them within easy reach of China’s new capabilities. Furthermore, while Russia has advocated many changes to its military doctrine����������������������������������������������� ���������������������������������������������� —��������������������������������������������� �������������������������������������������� including greater funding for its high-tech military assets — it still operates many satellites that were put into orbit toward the end of the Soviet Union or just after its break-up. Russia relies on these for its security; especially for the huge open spaces of Siberia and the Far East. Russia’s sparse population in that region, the need to monitor the borders, and the existence of high profile military and R&D assets in Russia’s eastern territory necessitate constant surveillance and observation. The recent economic development of the region — oil and natural-gas exploration and the importance Moscow now attaches to such industries — makes it ever more necessary to keep an eye on this expanse”*. This does not mean that Moscow and Beijing cannot co-operate, in the SCO or elsewhere. Actually their relationship has remained very close and dense as Russia’s new president Dmitry Medvedev’s first official trip abroad in May 2008 has underscored. They continue to share the same view on many international issues (from Kosovo to Iran and from missile defence to Burma and Sudan). But, for American experts, in Central Asia, Russia and China have reached and felt the limits of their “strategic partnership”, leaving to the US, the EU or other nations some space to balance these two big neighbours’ influence. SCO viewed from the European Union On the whole, EU experts and governments have developed a view about the SCO that is very similar to the US’s mainstream opinion. The Shanghai Group and then the SCO’s raison d’être have been rooted in China’s desire to secure its Western borders and Russia’s “disenchantment with their treatment by the West, in particular NATO expansion and its involvement in Bosnia”, as Peter Ferdinand indicated in a series of two seminal articles on Sino-Russian rapprochement**. The Taliban * ��������������������� Italics added by us; David Isenberg, The Newest Anti-Satellite Contender: China’s ASAT Test, Basic Notes, Occasional Papers on International Security Policy, 17 March 2007. ** Peter Ferdinand, “China and Russia: Converging Responses to Globalization”, International Affairs, Vol. 83, No. 4, 2007, pp. 655—680; “Sunset, Sunrise: China and Russia Construct a New Relationship”, International Affairs, Vol. 83, No. 5, 2007, pp. 841—867; esp. p. 853. Peter Ferdinand teaches political science at the University of Warwick in the United Kingdom. 34 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты in Afghanistan were a perceived shared threat and driving force in turning the Shanghai Five into an Organisation in June 2001. September 11 indeed plunged the SCO into a crisis, but “the benefit of having NATO actively involved in fighting the Taliban outweighed” Russia and China’s “suspicions” about the NATO’s expansion, “for a while” at least*. And, as the Swiss researcher Thierry Kellner, from the Brussels Institute for Contemporary China Studies, indicated, Beijing’s desire to use the SCO as a instrument of multilateral cooperation against terrorism and nontraditional security coincided with Moscow’s as well as Central Asian capital’ s priorities**. What has particularly struck the Europeans — and probably to a larger extent than the Americans��������������������������������������������� —������������������������������������������� �������������������������������������������� has ������������������������������������������ been China’s unprecedented diplomatic and economic dynamism in Central Asia***. This is not surprising: The US’s global as well as regional military responsibilities lead it to mainly focus on the strategic implications of China’s growing involvement in Central Asia. As the US, the EU has been very attentive to the increasing political convergence between Russia and China in Central Asia after the Andijan repression in May 2005. And they also view this convergence as a factor a Russia’s renewed interest in the SCO****. However, most European experts tend also to underline the limits of this new bilateral and multilateral solidarity. The research works published by Nicklas Norling, Bobo Lo, Frank Umbach, Peter Ferdinand, Isabelle Facon or Marlène Laruelle well demonstrate these long-term competition and suspicion. Ferdinand, op. cit., p. 854. Thierry Kellner, Bouleversements et reconfiguration en Asie centrale, in The Illusions of Transition: Which Perspectives for Central Asia and the South Caucasus?, Cimera Publication, 2004 // http://www.cimera.org. *** The British Defence Department translated and published in May 2005 a research paper on China’s economic relations with Central Asia, written by Vladimir Paramonov, research fellow at the Tashkent State Institute, titled Central Asia: Present & Future of Economic Relations; this paper concludes that China should move beyond its trade relations with this region mainly based on raw material imports since its interest is to contribute to integrating Central Asia to the world economy. **** Isabelle Facon, “L’Organisation de coopération de Shanghai. ���������������������� Ambitions et intérêts russes”, Le Courrier des pays de l’Est, No. 1055, May-June 2006, p. 32. * ** 35 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» For instance, Norking has insisted on Beijing and Moscow’s diverging interests in the energy sector but also from a “civilisation” point of view*. Lo (Royal Institute of International Affairs in London) and Umbach (DGAP or Deutsche Gesellschalt für Auswärtige Politik in Berlin) also consider China’s growing need for oil and gas imports from Central Asia as a source of friction with Russia**. Similarly, the closure of the US K2 military base near Tashkent, for Alisher Ilkhamov, research fellow at the University of London’ School of Oriental and African Studies, has not triggered any kind of strategic alliance between China and Uzbekistan. Beijing’s objectives in this country have remained mainly of commercial nature. And while its assistance has not been as high as expected, its investments there continue to face many institutional and economic obstacles***. Another limit to China’s growing influence in Central Asia, has been Russia’s control of the region’s oil and gas pipelines and exporting infrastructures. In spite of Beijing’s pipeline projects, Moscow prominent position in that sector will be hard to threaten. This basic reality also influences the Sino-Russian relationship in Central Asia according to experts as Andrew Neff, of Global Insight, an economic intelligence institute based in London****. Other Russian advantages are often overlooked in the view French experts as Isabelle Facon or Anne de Tinguy: the economic integration Nicklas Norling, “China and Russia: Partners with Tensions”, Policy Perspectives, No. 46, 2007, pp. 31—48 // http://www.silkroadstudies.org/new/docs/publications/2007. Norling_China_and_Russia.pdf. Norling, from the Uppsala University in Sweden, takes part in the “Silk Road Studies Programme”, a China-leaning research project directed by Niklas Swanström. �������������������������������������������� This programme is however associated to the Johns Hopkins University’s Nitze School of Advanced International Studies through their Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program, presented as a “Joint Transatlantic Research”. ** Bobo Lo, “The Long Sunset of Strategic Partnership: Russia’s Evolving China Policy”, International Affairs, 2004, Vol. 80, No. 2; Frank Umbach, “The Wounded Bear and the Rising Dragon: The Sino-Russian Relationship at the Beginning of the 21st Century, A View from Europe”, Asia Europe Journal, Vol. 2, No. 1, January 2004, pp. 43—62. *** Alisher Ilkhamov, “Profit, Not Patronage: Chinese Interests in Uzbekistan”, China Brief, 27 September 2005, Vol. ���������� V, No. 20. **** Oil and Gas Journal, 6 March 2006. * 36 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты and complementarity between the Russian and Central Asian economies, the presence of 6 to 7 million Russians in Central Asia (against over 10 million in the early 1990s), the migration of many Central Asian workers to Russia and the large (though somewhat diminishing) use of the Russian language in the region are as many factors of Russian long-term prevailing influence and “soft power” in the region*. More generally, as in the US, in the EU there is a large awareness that the SCO is not used for the same purpose or with the same intensity by its different members, and in particular Russia and China. For instance, in Marlène Laruelle’s view, a researcher attached to the Tashkent-based French Institute for Research on Central Asia, the former does not wish to turn the SCO into a “free trade zone” because this evolution will obviously benefit the latter (cf. the two annexed tables)**. For Isabelle Facon from the French and Paris-based Foundation for Strategic Studies (FRS), Moscow continues to privilege, in the commercial realm, the Eurasian Economic Community (EvrAzES) and, in the security realm, the Collective Security Treaty Organisation (CSTO) over the SCO***. For example, relying more on the CSTO than on the SCO to address its main security issues in Central Asia, Moscow is not ready to share, through the SCO, as much intelligence with Beijing as the Chinese government would like. The Regional Anti-Terrorism Structure (RATS) created by the SCO in 2004 and based in Tashkent is not interconnected with the Russia-controlled CSTO’s Anti-Terrorist Centre established in Bishkek****. In other words, Russia tends to minimise the relevance in terms of collective security of the SCO and continues to mainly rely on * Anne de Tinguy, La grande migration — La Russie et les Russes depuis l’ouverture du rideau de fer, Paris, Plon, 2004, pp. 489ff. ** Marlène Laruelle, “Asie centrale: le retour de la Russie”, Politique internationale, No. 115, Spring 2007������������������������������������������� //���������������������������������������� http://www.politiqueinternationale.com. *** Isabelle Facon, “Les relations stratégiques Chine-Russie en 2005: la réactivation d’une amitié ������������������������������������������������������������������ pragmatique”, Notes de la FRS, Paris, Fondation pour la Recherche Stratégique, 20 January 2006. The EEC and CSTO memberships largely overlap. The EEC includes Belarus, Russia, Kazakhstan, Kyrgyzstan, Tajikistan and, since January 2006, Uzbekistan; the CSTO includes Russia, Belarus, Armenia, Kazakhstan, Kyrgyzstan, Tajikistan and Uzbekistan. **** Isabelle Facon, “L’Organisation de coopération de Shanghai. Ambitions et intérêts russes”, Le Courrier des pays de l’Est, No. 1055, May-June 2006, p. 32. 37 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» the CSTO. And China, on its side, prefers to develop security cooperation at a bilateral level, since it has revealed itself much more reliable that the multilateral anti-terrorist cooperation within the SCO*. In a sense, we can speculate that the EU may have been more influenced by Russia’s relative lack of interest in the SCO. For instance, in a research paper published by the Centre Asie Ifri in January 2005, Ilias Sarsembaev, then research fellow at the University of People’s Friendship in Moscow and PhD. Candidate at the Institute of Political Science in Paris, insisted on the rivalries between China and Russia in Central Asia as well as the divisions among Central Asian countries. On the SCO role, he wrote: “The only positive contribution of the SCO has been the establishment of an Anti-Terrorist Convention in 1999: this convention constitutes a guarantee of Central Asian states’ territorial integrity, linking together their recognition of Tibet and Xinjiang as part of China with China’s recognition of Central Asia states as independent countries”**. If there is a more substantiated difference between the EU and the US, this difference stems probably from the Bush Administration’s heavyhandedness towards Russia, and what many Europeans perceive as the direct implications of this policy for Russia-China relations as well as for the SCO. The SCO’s insistence on cultural diversity*** does not contradict either the EU priorities while it may be viewed by the US as restricting the influence of American “mass culture” and “soft power”. Finally, less sensitive for obvious reasons to the possible anti-American trends existing in the SCO���������������������������������������� —�������������������������������������� ��������������������������������������� there ������������������������������������� is not apparently much anti-European sentiments in the SCO, the EU experts and government do not consider this new multilateral organisation as an anti-Western force, probably to a larger degree than their US counterpart. European security analysts’ and US experts’ view coincide largely; interviews, cf. also Roy Allison, “Regionalism, regional structures and security management in Central Asia”, International Affairs, Vol. 80, No. 3, pp. 463—483. ** Ilias Sarsembaev, “Défis et menaces en Asie centrale dans le nouveau contexte mondial de l’après-11 septembre 2001”, Paris, Centre Asie Ifri, 13 January 2005, p. 11. *** Cf. SCO July 2005 Astana summit joint statement available on the TSCO website // http://www.sectsco.org. * 38 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Conclusion What sort of lessons can we draw from these changing perceptions of the SCO and its relations with Russia and China? Firstly, while only a few American and European experts became interested in the Shanghai Five from the very beginning, it is fair to indicate that the establishment of the SCO, September 11, and the 2005 events were the main factors of a increasing Western shared interest in this new multilateral body. Secondly, although on both sides of the Atlantic Ocean, more alarming views could be heard in the aftermath of the 2005 developments, since then more sensible assessments of the role and the limitations of the SCO have dominated the debate. Of course, more Americans than Europeans continue to be wary about the SCO anti-democratic and anti-NATO trends. However, neither the US nor the EU consider the SCO as such as an anti-Western organisation; rather they see it as a non-Western security and political body which role has a good chance to remain restrained by both major members’ own interests and involvement in other multilateral organisations. Thirdly, this comparison between American and European views of the SCO is directly indicative of the changing Western assessments of the Sino-Russian “strategic partnership”. The linkage between the SCO development and the rapprochement between Moscow and Beijing has been underlined by most experts. And conversely, the difficulties in SinoRussian relations can but impact of the future evolution of the SCO. Fourthly, all in all, as the US Administration, the EU and the European governments are well aware of the fluidity of interstate relations in Central Asia as well as the long-term suspicions between Moscow and Beijing. In that region, Russia has remained the main actor while Chinese economic and trade influence has been growing steadily. But at the same time, the SCO is far from being a closed area. Since the end of the Cold War, it has developed relations with and being subject to influences from many Western and Asian countries. Finally, it should be noted that most American and European experts and governments are pretty well informed about the Shanghai Cooperation Organisation, its origins, its growth, and are therefore entitled to debate about its future. 39 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Russia — China — Central Asia: The comparative importance of trade relations (2006) Russia’s share in the country’s foreign trade (%) Country Kazakhstan Kyrgyzstan Tajikistan Uzbekistan Turkmenistan Total 18,87 27,24 12,22 16,39 9,76 17,47 China’s share in the country’s Foreign trade (%) 15,5 34,25 10,77 5,71 1,37 12,68 Share of Share of the ountry the country in Russia’s in China’s foreign trade foreign trade (%) (%) 2,28 0,13 0,08 0,51 0,19 3,19 0,49 0,04 0,02 0,05 0,007 0,607 Source: Paramonov, V., Strokov, A. “Economic Involvement of Russia and China in Central Asia”, Conflict Studies Research Centre, Central Asia Series, 07/12 (E), May 2007, p. 4. Trade between China, Russia and the Central Asia Republics in 2006 Unit: US$10,000 Country (Region) China I&E Exports 176,068,645 96,907,284 Imports Increase±% (Same Period in 2005) I&E Exports Imports 79,161,361 23.8 27.2 20.0 CIS 5,077,643 2,799,831 2,277,812 20.7 31.0 10.1 Russia 3,338,655 1,583,243 1,755,412 14.7 19.8 10.5 835,778 475,051 360,727 22.8 21.9 24.0 222,570 211,279 11,292 128.9 143.6 7.5 Kazakhstan Kyrgyz Republic Uzbekistan 97,209 40,615 56,594 42.8 76.5 25.6 Tajikistan 32,378 30,578 1,800 105.0 112.7 26.8 Turkmenistan 17,858 16,257 1,601 62.4 78.9 -16.1 Source: China’s Ministry of Commerce. 40 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Центральная ��������������������� А�������������������� зия, ��������������� Р�������������� оссия и ������ З����� апад в��������������������������������������� условиях роста влияния ��������������� К�������������� итая в регионе Лаумулин М.Т. Прошедший в апреле 2008 г. саммит НАТО в Бухаресте с участием стран — членов СЕАП убедительно показал, насколько атлантическая безопасность связана с евразийской. И хотя приема Грузии и Украины в очередь на вступление в альянс не произошло, тем не менее эти события продемонстрировали, насколько НАТО оказывает сильное влияние на систему безопасности в Центральной Евразии. С учетом фактора Афганистана это влияние приобретает критический характер, особенно для Центральной Азии. Это неуклонное проникновение западных структур безопасности вглубь континента рано или поздно поставит вопрос о взаимодействии между Северо-Атлантическим альянсом и другими региональными структурами — ОДКБ и ШОС. Правильно было бы отметить, что все участники этих организаций на постсоветском пространстве уже давно взаимодействуют с Брюсселем на двусторонней основе. Россия даже является членом специализированного органа — 26+1, созданного когдато специально под Москву. ����������������������������� Однако Россия ���������������������� и не в меньшей степени Китай воспринимают продвижение НАТО на восток как дестабилизирующий и угрожающий процесс. Учитывая геополитический вес двух этих держав и их влияние в ШОС, некоторые наблюдатели ������������������������������������������� (������������������������������������������ особенно на Западе������������������������ )����������������������� склонны рассматривать ШОС как антизападный по своей сути союз. Таким образом, налицо геополитический парадокс. Москва и Пекин имеют гораздо больше поводов для беспокойства в отношении активности НАТО в Евразии, однако Запад в значительно более высокой степени обеспокоен намерениями и планами ШОС. Эта тенденция открыто просматривается с 2005 г., т������������������������������� о ����������������������������� е���������������������������� сть������������������������� с известного демарша на Астанинском саммите организации. Так что же вызывает беспокойство Запада в поведении ШОС на международной арене? Основные поводы для тревоги Запада относительно истинных намерений ШОС и ее природы можно сформулировать в четырех вопросах. 41 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Первое, западным стратегам непонятно, чем все-таки является ШОС — экономическим союзом, военно-политическим блоком или чем-то иным. Неясно также, насколько реальны цели ШОС в плане взаимодействия ее участников. Второе, и этот вопрос имеет для Запада принципиальное значение: угрожает ли ШОС (а точнее��,� тандем России и Китая) суверенитету государств Центральной Азии и их независимости? В прямом прочтении опасения Запада звучат следующим образом: в какой степени страны ЦА независимы в своей позиции и своем поведении при принятии решений на уровне ШОС? В несколько более категоричной форме этот вопрос сформулировал заместитель помощника государственного секретаря США по делам Южной и Центральной Азии Эван Файгенбаум следующим образом: в чем состоит подлинный смысл отношений между двумя крупными континентальными державами, каковыми являются Россия и Китай, и небольшими, но весьма своенравными и независимыми центральноазиатскими государствами — членами ШОС?����� [��� 2]�. Третья группа опасений со стороны Запада напрямую связана с сутью проблемы. Для Вашингтона нет ясности в ответе на вопрос — все-таки носит ли ШОС антизападный, антиамериканский и антинатовский характер? Возможно, долгое игнорирование Вашингтоном ШОС как заметного и влиятельного международного института связано как раз с этим неведением, с кем приходится иметь дело — с партнером или противником. И���������������������������� ,��������������������������� наконец, четвертая группа вопросов имеет�������������������������������������������������� ,������������������������������������������������� по-видимому������������������������������������� ,������������������������������������ в большей степени европейский, чем американский характер и связана с принципиальной для Европы проблемой: а можно ли вообще состыковать политику ШОС в Центральной Азии с политикой Запада. В последнее время с Запада стали поступать сигналы, указывающие на то, что там понимают, что ШОС — это все-таки не антиНАТО. Такой ход мыслей западных политиков объясняется не только их обеспокоенностью судьбой центральноазиатских государств, но и пониманием, что сами эти страны, участвуя и взаимодействуя в рамках ШОС, не заинтересованы в чрезмерном доминировании РФ и КНР и не согласятся с потерей даже части своего суверенитета. В качестве альтернативы они всегда могут 42 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты опереться на Запад и его институты — таков примерный ход мыслей западных стратегов. Файгенбаум сформулировал это так: «����������������������������������������������������������� …���������������������������������������������������������� но, по крайней мере, мы знаем, чем ШОС в действительности не является. ШОС — не новоявленный Варшавский договор. Потому что государства Центральной Азии реально обеспечивают свою независимость и суверенитет, тогда как Варшавский договор позволял советским войскам и военным базам размещаться на территории стран������������������������������������ - участни��������������������������� ���������������������������������� ков. ШОС ���������������������� не является также “������������������������������������������������������������� противовесом НАТО�������������������������������������������� ”������������������������������������������� , так как членство в этой организации ни в коей мере не препятствует сотрудничеству с Североатлантическим альянсом. Все пять центральноазиатских государств участвуют в программе НАТО “��������������������������� ���������������������������� Партнерство во имя мира���� ”��� ». Но какова конкретная повестка дня ШОС в представлении Брюсселя? Там отдают предпочтение в попытке дефинировать сущность ШОС в пользу экономического союза, а не политического. Соответственно выглядят роли остальных участников организации. Так, Запад приветствовал бы такую ситуацию, при которой Казахстан (особенно после того, как он вступит в ВТО) способствовал ��� бы установлению торговых режимов в Центральной Азии именно в духе ВТО. Экономический вес, географическое положение и политический авторитет Астаны делаю Казахстан в этом смысле незаменимым. От России ожидается, что она возглавит борьбу против наркоугрозы. Только Москва располагает реальными возможностями в плане опыта, военного присутствия, разведмониторинга и влияния на местные режимы, чтобы поставить заслон на пути наркомафии и пресечь наркотрафик. Вашингтон���������������������������������������������� ,��������������������������������������������� прежде всего�������������������������������� ,������������������������������� хотел бы, чтобы ШОС не носила антиамериканский характер, что вполне объяснимо, особенно с учетом антитеррористической кампании, которую Соединенные Штаты ведут в непосредственной близости от границ ШОС — в Афганистане. В Вашингтоне давно подметили, что каждая страна — участни��������������������������������������������������� к�������������������������������������������������� ШОС на двустороннем уровне старается проводить в отношении Америки вполне сбалансированную и дружественную, по крайней мере, невраждебную политику. Этот вывод верен даже в отношении Москвы и Пекина. Если это так, то США вправе ожидать аналогичной политики и всей организации в целом. В интерпретации 43 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» американской стороны это звучит следующим образом: от США часто требуют, что им следует дать некие гарантии относительно их намерений в регионе. Но и Соединенные Штаты нуждаются в определенных гарантиях. Например, Вашингтон хочет быть уверен в том, что если каждое государство — член ШОС по отдельности разделяет интересы Соединенных Штатов, то вполне логично ожидать, что и все участники ШОС коллективно разделяют те же интересы. США были озадачены, когда, несмотря на подтекст декларации, принятой в Астане в 2005 г��������������������������������� .�������������������������������� , каждое государство — член ШОС (Россия, Узбекистан, Китай и др.) заверило Соединенные Штаты в том, что ему импонирует американское стремление установить стабильность и восстановить Афганистан. Следовательно, если каждый из участников по отдельности разделяет это, то подобным же образом они должны поступать и собравшись вместе. Но следует отметить, что Соединенные Штаты рассматривают ситуацию в регионе во многом через призму своего присутствия в Афганистане и������������������������������������������������ ,����������������������������������������������� соответственно�������������������������������� ,������������������������������� должны строить свою политику. Однако����������������������������������������������� у Вашингтона некоторые процессы, происходящие вокруг ШОС, вызывают неприкрытое беспокойство. В первую очередь речь идет о попытках Ирана заменить свой сегодняшний статус наблюдателя на статус полноправного члена организации. Негативную реакцию вызывают на Западе попытки представить ШОС как некий «энергетический клуб», которые оцениваются как действия, нацеленные на превращение организации в картельное объединение. Как писал Э.��������������������������������������������� �������������������������������������������� Файгенбаум���������������������������������� ,��������������������������������� «дебаты, ведущиеся в США вокруг ШОС, выходят далеко за рамки проблем, связанных с этой организацией, затрагивая тему сотрудничества с обозначенной геополитической частью мира в целом. Всякий раз, когда речь заходит о Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), у многих американцев закипает кровь. Встречи на высшем уровне, военные учения, заявления ШОС или провозглашение этой организацией новых целей всегда вызывают широкий резонанс в средствах массовой информации. Поскольку цель американской политики как раз и состоит в том, чтобы поддерживать принятие совместных 44 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты решений в области экономики и безопасности в Центральной Азии, мы вправе получить ответ на главный вопрос. Как развивать сотрудничество и интеграцию в регионе, где трансграничные связи при всей своей необходимости на поверку оказываются столь эфемерными?»������ [2]��. ����� И���������������������������������������������������������� ,��������������������������������������������������������� наконец, последний момент связан с внутренней политикой государств ШОС. Как правило, они рассматриваются Западом как «союз авторитарных режимов». У США и европейских стран возникает опасение, которое они стараются не озвучивать в настоящее время, что ШОС можно будет использовать как легальный институциональный инструмент для коллективного подавления демократических движений в регионе — по типу Священного Союза XIX в. Каковы перспективы взаимодействия Запада и ШОС? Очевидно, что главными проблемами для всех сторон остаются вопросы безопасности, ситуация в Афганистане, борьба с международным терроризмом и исламским экстремизмом. При этом Запад будет стараться решать эти проблемы скорее на двустороннем уровне, а не в рамках многосторонних усилий, и тем более — не по линии ШОС������������������������������������������������������ — НАТО. ��������������������������������������������������� Отвлекаясь, необходимо отметить, что если бы подобное взаимоотношение имело место на институциональном уровне, то ������������������������������������������������������� ���������������������������������������������������� это означало бы признание за ШОС роли именно военнополитического альянса, чего не хотели бы в Пекине и в некоторых других странах-участни����� к���� ах. Несколько иной точки зрения на характер ШОС и будущее его отношений с Западом придерживается И.А.��������������������� �������������������� Сафранчук, директор российского представительства Института мировой безопасности, который пишет, что «сейчас ШОС позиционируется как евроазиатская организация универсального типа. В этой связи интересно, что межведомственные советы множатся, затрагивая все более широкий спектр проблем взаимодействия и фактически копируя структуры схожего статуса в СНГ. Экономическая составляющая будет расти опережающими темпами. Но в повестке дня, безусловно, останутся и вопросы безопасности. Форум демонстрирует готовность взять на себя ответственность как за обеспечение безопасности в Центральной Азии, так и за общее развитие региона. Характерно 45 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» своеобразное позиционирование Шанхайской организации сотрудничества по отношению к США. На Западе многие видят в ШОС «антиамериканский союз». Сомнения в правомерности такой оценки можно выразить хотя бы потому, что Индия и Пакистан — явно не противники Соединенных Штатов — имеют в ШОС статус наблюдателя. Но разговоры об антиамериканской направленности возникают, конечно, не на пустом месте. Организация четко ориентирована на то, чтобы обойтись без Соединенных Штатов в решении всех проблем Центральной Азии. ШОС не собирается противостоять США глобально или регионально, но и не хочет иметь с Вашингтоном никаких связей, то есть действовать не против Америки, но без нее. Это довольно интересная модель отношений с мировой сверхдержавой»������ [3]��. ����� Как представляется, Соединенные Штаты свою политику в отношении ШОС будут строить исходя и�������������������������� з������������������������� своих базовых интересов в Центральной Азии. К таким базовым интересам относятся следующие: 1. Энергетические интересы (разработка проектов на Каспийском море, строительство альтернативных трубопроводов, обеспечение стабильности поставок углеводородов на мировые рынки). 2. Сдерживание стремления России «восстановить империю» (в этом контексте поддержка суверенитета государств региона, региональной интеграции, связей с внешним миром, реализации международных проектов). 3. Недопущение экспансии Китая в регионе (перехода чрезмерного экономического влияния в политическое, проведение Пекином антизападной политики в ЦА, установление совместно с Россией китайско-российского диктата в регионе). 4. Права человека (поддержка демократических изменений, внедрение западных нормативных ценностей и т.д.). 5. Борьба с исламским экстремизмом и международным терроризмом (продолжение антитеррористической операции в Афганистане, сдерживание Ирана и его амбиций в регионе, борьба с ����������������������������������������������������������� наркотиками и наркотрафиком, поддержка светских институтов в странах региона). 46 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты В то же время американские специалисты выражают тревогу рядом тенденций, развивающихся вокруг региона Центральной Азии. В Вашингтоне не могут не обращать внимания на рост активности Китая в регионе. Аналитическое сообщество США обеспокоено резким расширением в последнее время аналитических структур КНР, занимающихся изучением Центральной Азии, что может свидетельствовать об определенных планах Пекина в отношении региона. В последние годы необходимость реформирования (или упразднения) Содружества стала очевидной. В 2006������������������������������ —20��������������������������� 07 гг. эта проблема встала в полный рост, поскольку противоречия и разногласия между отдельными участниками СНГ стали видны невооруженным взглядом. В этих условиях наметились два подхода к реформированию (или переформатированию) СНГ. Первый — радикальный — принадлежал Казахстану. Астана предложила фактически упразднить Содружество в том виде, в каком оно существовало с начала 1990-х гг. На месте СНГ Казахстан предлагал создать на базе уже существующих интеграционных объединений (ЕврАзЭС/Таможенный союз, ОДКБ, ЕЭП), доказавших свою эффективность, более компактное и жизнеспособное образование с признаками таможенного, валютного, экономического и военно-стратегического союза. Второй подход, принадлежавший России, базировался на том, что необходимо сохранить СНГ в прежнем составе как можно дольше. Несмотря на то, что Москва инициировала процесс реформирования, она отвергла слишком радикальные, как показалось российскому руководству, казахстанские предложения. Тем не менее в Кремле должны отдавать себе отчет, что в настоящем виде Содружество более нежизнеспособно. Это тем более вероятно, поскольку именно Москва является наиболее заинтересованной стороной по вопросу ускорения интеграционных процессов. Не должно вызывать иллюзий ���������������������������������� и �������������������������������� то обстоятельство, что Россия в конечном итоге видит завершение интеграционных процессов как воссоединение постсоветских республик вокруг себя и под своим неоспариваемым лидерством. Возможно, что этот мотив является основным в позиции Москвы по поддержке и сохранению СНГ в нынешнем «коматозном» состоянии. 47 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Казахстан — ключевой стратегический партнер и союзник России в Ц�������������������������������������������������������������� ��������������������������������������������������������������� ентральноазиатском регионе. Данная оценка основывается на его роли одного из ведущих локомотивов в интеграционных процессах на постсоветском пространстве, а также исходя из геостратегического значения ������������������������������������������������������� р������������������������������������������������������ еспублики для России, ее потенциала в энергетической, транспортно-транзитной, военной и иных сферах, динамично, однако еще не в полной мере задействованном в интересах наших двусторонних отношений. При этом рекомендуется иметь в виду, что поддержание и развитие союзнических и партнерских отношений с Казахстаном потребу����������������������������������������� ю���������������������������������������� т от России значительно больших усилий, чем ранее, в связи со складывающейся геополитической ситуацией в Центральной Азии. Казахстанско-российские отношения стоят особняком не только от отношений России с государствами Центральной Азии, но и с другими странами СНГ. С одной стороны, Казахстан — один из наиболее лояльных и надежных партнеров России на постсоветском пространстве, непременный участник всех интеграционных процессов. Однако, с другой стороны, Астана все чаще заявляет своей политикой, что имеет свои собственные национальные интересы, свое видение международной ситуации, свои приоритеты во внешней политике. Не вызывает сомнений, что рано или поздно СНГ будет вытеснено другими формами интеграции. Характерно, что даже ЕврАзЭС, которое по своим функциям и заявленным целям —������������������������������������������������������������ сугубо экономическое объединение, имеет для его участников прежде всего политическое значение. При этом неэффективность ЕврАзЭС никого не смущает. Членство в нем играет роль своего рода опознавательного знака, сигнализирующего о намерении держаться вместе и опираться на Россию, которая вернула себе роль центра притяжения для большинства бывших союзных республик. На евразийском пространстве Россия остается для ряда стран центром притяжения. Ядро группы формируют пять стран: Россия, Бел������������������������������������������������������������ а����������������������������������������������������������� рус�������������������������������������������������������� ь������������������������������������������������������� , Украина, Казахстан и (������������������������������� �������������������������������� в меньшей степени�������������� )������������� Узбекистан. Вокруг этого ядра создается поле притяжения для менее крупных европейских стран (Молд����������������������������������� о���������������������������������� в��������������������������������� а�������������������������������� ) и государств Центральной Азии (К��������������������������������������������������������� ы�������������������������������������������������������� рг������������������������������������������������������ ы����������������������������������������������������� з���������������������������������������������������� стан������������������������������������������������ , Туркмени�������������������������������������� стан���������������������������������� и Таджикистан). Усилия России по 48 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты интеграции при существующей структуре торговли с другими странами — республиками бывшего СССР сопровождаются выходом на передний план энергетического сектора. Превращению его в двигатель межгосударственной кооперации препятствуют несколько барьеров. Первый из них — это система неравного ценообразования на энергоносители дома и за границей. Москва действительно оставила всякие попытки реинтегрировать постсоветское пространство на основе универсальных принципов, справедливо полагая такую задачу бесперспективной. Однако параллельно с линией на укрепление двустороннего сотрудничества Россия предпринимала определенные шаги, направленные на объединение коллективных усилий для решения конкретных злободневных задач. Примером тому может служить создание АТЦ и КСБР, а также тройственное взаимодействие Р������������������ оссии������������� , Казахстана и Азербайджана по проблемам Каспия. В многостороннем формате целью российской стратегии может стать формирование с участием РФ региональной экономической группировки, а в наиболее желательном (для Москвы) конечном варианте — создание конфедерации на основе экономического и валютного союза, по типу Евросоюза, для чего России необходимо обеспечить более эффективное участие государств ЦА в интеграционных процессах в рамках ЕврАзЭС и ОДКБ. Однако по тактическим соображениям Москва отказалась от формирования этого (формально — казахстанского) проекта. Скорее всего, это было вызвано в том числе и внутриполитическими факторами. То есть, В. �������������������������������������������� ����������������������������������������� Путин оставил решение судьбы СНГ на волю своего преемника — Д.������������ Медведева. ����������� Как представляется, внешняя политика России на постсоветском пространстве как завершенная доктринальная стратегия в���������� �������� периода с ������������������������������������������������������������� 2000 г. ����������������������������������������������������� по настоящее время находится ���������������������������������� в финальной фазе своего развития����������������������������������������������������������� , что в����������������������������������������������������� первую очередь ������������������������������������ объясняется ������������������������ объективными причинами, но с формальной точки зрения завершение очередной фазы связано с предстоящим уходом из Кремля в 2008 г. В.�������������������������� ������������������������� Путина — главного творца и идеолога восстановления великодержавных позиций РФ в СНГ. И�������������������������������������������������������� ,������������������������������������������������������� наконец, неясно, как будут развиваться интеграционные процессы в Центральной Азии ввиду реализации крупномасштабных 49 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» проектов по экспорту углеводородов, минуя российскую сеть. Что это произойдет, сомневаться не приходится: практически все экспортеры углеводородов предпочитают иметь дополнительные или альтернативные коммуникации. Американское экспертное сообщество фактически признало, что в Соединенных Штатах по-прежнему господствует изжившая себя традиция рассматривать Центральную Азию через призму России и в контексте российской политики и российско-американских отношений. Впрочем, это в большей степени относится к политическим кругам, чем к специалистам, которые располагают большей степенью информированности и более широким взглядом на происходящее внутри и вокруг региона. Политику Соединенных Штатов в Центральной Азии сами американские специалисты считают слишком пассивной и непоследовательной. Практически к концу правления второй администрации Дж.��������������������� Буша �������������������� можно говорить об «отсутствии» Америки в регионе. В этой связи высказывается предложение, что государства Центральной Азии должны сами инициировать различные проекты в области экономической интеграции региона и их участия в проектах международного характера. В этом случае Соединенные Штаты, безусловно, поддержат такие проекты, если они будут работать на укрепление суверенитета и независимости стран региона —����� ������ как по отдельности, так и всего региона в целом от доминирования соседних великих держав. Имеются в виду Россия и Китай. ШОС по-прежнему является объектом пристального внимания американских стратегов. В этой связи высказывается (в крайне осторожной форме) идея о том, что подходит время, когда США могли бы принять участие в той или иной форме в деятельности организации. В свою очередь, американских специалистов чрезвычайно интересует вопрос о возможно�������������������� м������������������� изменении формата иранского участия в ШОС, т�������������������������������������� о е����������������������������������� ������������������������������������ сть�������������������������������� переход от статуса наблюдателя к статусу полноценного участника. Таким образом, в восприятии американских стратегов появились новые нюансы. К ним относятся опасения по поводу растущего влияния Китая — как в регионе в целом, так и в Казахстане в 50 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты частности. Эти опасения уже выходят из стадии гипотетических и переходят в сферу стратегической озабоченности��������������� [4]����������� . В случае перехода их на концептуальный уровень вполне вероятен пересмотр Вашингтоном своей позиции в отношении роли КНР в Центральной Азии. Подобная трансформация может носить радикальный характер и серьезно повлиять на весь спектр политики США в регионе, а также в отношении России, ШОС и по ряду других направлений. К инновациям в сфере стратегического планирования можно отнести также осторожные идеи о возможности участия Соединенных Штатов в ШОС. Проблему отношений стран Центральной Азии с Афганистаном американские аналитики трактуют следующим образом. Поскольку республики региона в качестве своей главной стратегической цели видят установление сбалансированных отношений с крупными державами, ������������������������������������������� то ���������������������������������������� они должны быть кровно заинтересованы в успехе американской политики в Афганистане. Со своей стороны Соединенные Штаты, стремящиеся стабилизировать Афганистан и подтолкнуть его на путь экономического возрождения, заинтересованы в привлечении государств региона и их бизнеса в качестве экономических партнеров и спонсоров Афганистана. При этом США большую ставку делают на расширение регионального сотрудничества (с обязательным участием Кабула). Американское аналитическое сообщество считает, что наступило время, когда государства Центральной Азии и их элиты должны сами формулировать свои национальные интересы, выдвигать инициативы в области региональной интеграции и в целом — активнее отстаивать свой суверенитет и свои амбиции на международной арене������������������������������������������ .����������������������������������������� П��������������������������������������� ���������������������������������������� режде всего���������������������������� ,��������������������������� это касается их отношений с Россией и Китаем. На этом направлении они гарантированно получат поддержку и помощь Соединенных Штатов. Позиция Евросоюза в отношении Центральной Азии и взаимодействия с региональными структурами, в т�������������� ом ����������� ч���������� исле������ ШОС��,� претерпела за последнее время радикальные изменения. Согласно документу, подготовленному 31 мая 2007 г. и получившему название «ЕС и Центральная Азия: стратегия для нового партнерства»��,� рассчитанному на период ���������������������������������������� с 2007���������������������������������� �������������������������������������� по ������������������������������ 2013 г.����������������������� ,���������������������� соответствующие цели 51 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» ЕС в регионе состоят в следующем: 1) обеспечить стабильность и безопасность его стран; 2) содействовать сокращению бедности и повышению жизненного уровня в контексте Целей развития тысячелетия; 3) всячески содействовать региональному сотрудничеству как между государствами самой Центральной Азии, так и между этими государствами и ЕС, особенно в сфере энергообеспечения, транспорта, высшего образования и защиты окружающей среды����� [5]�. Прежде всего, в документе отмечается, что Центральная Азия является связующим мостом между Европой и Азией, а также их принадлежность к ОБСЕ (т���������������������� о��������������������� е������������������� сть к�������������� европейскому политическому пространству). ЕС и ЦА имеют общие цели как сохранение стабильности и достижение процветания. В качестве мер стратегического характера ЕС будет поддерживать регулярный политический диалог на уровне МИД; предложит Европейскую образовательную инициативу и Европейскую инициативу управления посредством закона; установит регулярный и ориентированный на конкретные результаты диалог по правам человека с каждым и��з� центральноазиатских государств в отдельности; будет проводить регулярный энергетический диалог со странами региона. Важным дополнением в документе является указание на то, что ЕС будет проводить конструктивный диалог с региональными организациями, такими������������������������������������������� ,������������������������������������������ как ЕврАзЭС, ШОС, СВМДА, ОДКБ������������ и���������� ЦАЭС����� [6]�. С точки зрения этой перспективы интересные возможности могут открыться в случае нахождения взаимоприемлемого варианта оформления партнерских отношений между крупнейшими интеграционными объединениями Европы и Азии —������������� �������������� Европейским Союзом (ЕС) и Шанхайской организацией сотрудничества (ШОС). Но���������������������������������������������������������� ,��������������������������������������������������������� как отмечает Н.����������������������������������������� ���������������������������������������� Задерей, «у европейцев больше вопросов, чем ответов на них. Это обусловлено в первую очередь тем, что Шанхайская организация сотрудничества до последнего времени была мало известна на Западе. В основе скептической интерпретации ШОС —������������������������������������������������������ ������������������������������������������������������� сомнения в долговечности взаимных интересов России и Китая, отношения между которыми являются несущей конструкцией о��������������������������������������������������������� рганизации, а также ссылки на недостаточную политическую волю к интеграции лидеров центральноазиатских республик. 52 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты ШОС воспринимается как преимущественно российско-китайское предприятие, а что касается республик Центральной Азии, то их многовекторные двусторонние внешние связи видятся западным экспертам более предпочтительными, чем обязательства, которые налагает участие в многосторонней организации»����� [7]�. Но хватает и критических оценок, и пессимистических прогнозов. По поводу возможности внешнего конфликта, столкновения интересов между странами Запада и ШОС можно привести позицию Марты Брил Олкотт ������������������� ,������������������ согласно которой «существование ШОС никогда не будет служить интересам США, но ей и незачем напрямую препятствовать им»�������������������� [8]���������������� . Исследователи ШОС на Западе все чаще вынуждены признавать, что Шанхайская организация является открытым объединением в том смысле, что каждый участник волен исходя из своих целей и приоритетов выстраивать двусторонние отношения. Это постепенно ослабляет волнение европейцев по поводу агрессивных намерений ШОС в отношении Запада. На наш взгляд, в идеале было бы замечательно с точки зрения эффективного взаимодействия и сотрудничества, если бы Запад был представлен в ШОС в качестве наблюдателей — на уровне ли США, Евросоюза или НАТО. Основная проблема для такого прорыва — позиция самого Запада, непреклонная со стороны Вашингтона и более гибкая со стороны Евросоюза. Наконец, еще не так давно японскими коллегами озвучивалась мысль о том, что Токио мог бы стать наблюдателем в ШОС. Случись подобное, Запад все же был бы представлен в ШОС — хотя бы и в такой необычной форме. Однако, учитывая тесные военно-стратегические отношения Японии с США, следовало бы ожидать, что за спиной японских дипломатов будут незримо присутствовать американские. Тем ������������������� не менее������� почти с полной уверенностью можно ожидать твердое китайское вето на заявку Токио. Мощный толчок укреплению позитивного имиджа ШОС способно дать присоединение Индии на правах полного члена организации, поскольку Индия свободна от багажа устаревших стереотипов и парадигм времен «������������������������������ ������������������������������� холодной войны���������������� »��������������� и традиционно всегда поддерживала хорошие отношения с западными странами, 53 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» особенно с США и Великобританией. Факт присоединения развеет предубеждения европейских стран о ШОС как о���������������� формирующемся �������������� антизападном военном блоке. Таким образом, отношения между ШОС и Западом оставляют еще много места для самых различных интерпретаций и геополитических интриг. Но трудно оспаривать прогноз, что рано или поздно Западу и его институтам в Центральной Азии придется вступать в диалог с ШОС. И диалог этот не будет простым. Литература 1. Файгенбаум Э. Шанхайская организация сотрудничества и будущее Центральной Азии // Россия в глобальной политике. — М., 2007. — Т. 6. — №6. — С. 122—131. 2���������� . �������� Там же. 3. Сафранчук И. Конкуренция за безопасность Центральной Азии // Россия в глобальной политике. — М., 2007. — Т. ������������� 6. — № 6. —������������ С���������� ����������� . 112—121. 4. Cohen, А� ��. After the G-8 Summit: China and the Shanghai Cooperation Organization // The China and Eurasia Forum Quarterly. — February 2006. — Vol. 4. — No. 3. — Pp. 51—64. 5. The EU and Central Asia: Strategy for a New Partnership. — Brussels: PRC, 2007. — 20 p. 6. Bailes, A.J.K. The Shanghai Cooperation Organization and Europe // The China and Eurasia Forum Quarterly. — 2007. — Vol. 5. — No. 3. — Pp. 13—18. 7. Задерей��� �� Н�. ���������������������������������������������� Эволюция�������������������������������������� ������������������������������������� восприятия��������������������������� �������������������������� ШОС����������������������� ���������������������� на�������������������� ������������������� Западе������������� // Проблемы� ��������� Дальнего������������������������������������ Востока���������������������������� ����������������������������������� . — 2008. — №1. — ���������� С��������� . 62—69. 8. Olcott, M. Central Asia: US Helsinki Commission concerned about SCO’s influence. — EURASIA Insight (10.01.06). 54 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Новая архитектура безопасности в Центральной Азии Сыроежкин К.Л. Система международных отношений в том виде, в каком она существовала после Вестфальских соглашений, разрушена. Это простая констатация практически ни у кого не вызывает возражений. Данное обстоятельство, безусловно, обескураживает, но само по себе оно не опасно. Более существенным представляется, во-первых, то, что в мире возникла опасная тенденция ориентации во внешней политике на «право силы» и возникновения все у большего числа государств потребности в нанесении упреждающих ударов. Как результат — расширение сфер применения вооруженной силы при защите своих национальных интересов, активизация гонки вооружений и захлестнувшая мир волна террора. Во-вторых, появились совершенно новые акторы международных отношений — ТНК, террористические и криминальные транснациональные сети, исповедующие радикальные идеологии, не признающие норм права и морально-этических ограничений. В-третьих, нельзя не отметить и тот факт, что в современном мире наблюдается неспособность гарантирующих безопасность традиционных международных институтов — ООН, ОБСЕ, НАТО — справиться с возложенной на них миссией. Более того, их присутствие в ряде регионов ведет либо к эскалации конфликта, либо к его переводу на новую фазу развития. Главный на сегодня вопрос состоит не столько в отсутствии одно-, биполярного или многополюсного мира, а в коренном изменении правил игры, в том, кто и каким образом сможет обеспечить глобальный баланс сил в современных условиях «бесполярного мира»*. «Бесполярный мир» — мир, где власть распределена по многочисленным, более или менее равным друг другу центрам. — See�� �����: Richard��� N� ��. Haass�. �������� The����� age� ���� of������������������������������������������������� ������������������������������������������������ nonpolarity������������������������������������� // Foreign Affairs (���������������� US�������������� ), 2008, ����� May��. * 55 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Вполне очевидно, что справиться с мировыми, да и с региональными проблемами ни одно государство самостоятельно не способно. Попытки решить ту или иную проблему самостоятельно, как правило, приводят не только к ее усугублению, но и к тому, что взявшее на себя столь тяжкий груз государство оказывается само на грани кризиса. Отсюда вытекает вторая почти бесспорная констатация — проблемы региональной безопасности должны решаться самими региональными государствами, причем только в кооперации. И пример Центральной Азии в этом смысле весьма показателен, хотя на сегодняшний день, возможно, и не совсем успешный. В регионе сложилась многоуровневая архитектура обеспечения безопасности. И хотя эффективность ряда присутствующей в ней механизмов оставляет желать лучшего, нельзя не признать того факта, что вся система в целом работает. Во всяком случае, при всех издержках, связанных, главным образом, с последствиями «Большой игры» в регионе, конкуренцией действующих в нем структур безопасности или параллелизмом в их деятельности, она позволяет не только находить консенсус по довольно сложным международным проблемам, но и практически решать актуальные вопросы обеспечения региональной безопасности. Первый уровень я бы условно обозначил как «консультативный». Хотя на данном уровне никаких конкретных решений по вопросам региональной безопасности не принимается (прежде всего, в силу отсутствия отработанного механизма их практической реализации), его значимость трудно переоценить. И особенно в современных условиях, когда для большинства глобальных и региональных «игроков» совершенно очевидно, что наблюдаемая в настоящее время конкуренция между ними контрпродуктивна. На этом уровне основным механизмом, позволяющим вести поиск консенсуса, является незаслуженно забытое Совещание по мерам взаимодействия и доверия в Азии (СВМДА)*. * Сегодня членами СВМДА являются 18 государств: Афганистан, Азербайджан, Египет, Израиль, Индия, Иран, Казахстан, Китай, Кыргызстан, Монголия, Пакистан, Палестина, Республика Корея, Россия, Таджикистан, Таиланд, Турция и Узбекистан. Еще шесть стран (Вьетнам, Индонезия, Малайзия, Япония, Украина и США), а также ООН, ОБСЕ и Лига арабских государств имеют статус наблюдателей в форуме. 56 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Важно то, что действующий в рамках СВМДА механизм диалога позволяет решать конфликтные вопросы не путем вооруженного противостояния, а за столом переговоров. И в этом большой его плюс, поскольку превентивная дипломатия всегда лучше упреждающих ударов. Главные проблемы, стоящие на пути СВМДА, то «право силы», о котором говорилось выше, конкуренция в регионе «глобальных игроков» и искушение остальных региональных государств использовать эту конкуренцию в своих интересах. В этих условиях, по вполне понятным причинам, достижение консенсуса весьма проблематично. Второй уровень представлен ШОС, программой НАТО «Партнерство ради мира»*, а также структурами обеспечения безопасности, действующими в рамках СНГ. Этот уровень более конкретен, поскольку деятельность действующих в его рамках структур непосредственно направлена на решение вопросов, связанных с обеспечением региональной безопасности. Главные проблемы, снижающие эффективность функционирующих на этом уровне механизмов безопасности, те же, что и на первом уровне: то есть объективные противоречия между «глобальными игроками» и искушение «поиграть» на этих противоречиях. Но, наряду с ними, существуют проблемы и иного рода. Первая их группа связана с эффективностью деятельности тех организаций, под эгидой которых действуют эти структуры. Как показывает практика их функционирования, все они обременены массой проблем. НАТО, несмотря на его амбициозные планы, находится в состоянии кризиса. Об этом свидетельствует и продолжающийся конфликт между его «старыми» и «новыми» членами, и сложности с практической реализацией проекта превращения Европейского Союза в самостоятельный «центр силы», наконец, проблемы, с которыми столкнулся воинский контингент НАТО в Афганистане. * Сотрудничество государств Центральной Азии с НАТО началось в 1994 г., ког- да три из пяти стран региона — Казахстан, Кыргызстан и Узбекистан — стали участниками программы НАТО «Партнерство во имя мира». После 11 сентября 2001 г. к этой программе присоединился и Таджикистан. 57 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» По сути, в аналогичном состоянии находится и СНГ. Хотя последние саммиты этой организации доказывают, что похороны СНГ не состоялись, тем не менее совершенно очевидно, что в своем нынешнем состоянии Содружество никого не устраивает. Практика его функционирования показывает, что как интеграционное объединение СНГ — мертворожденная организация, которая в действительности создавалась для цивилизованного развода и ни для чего больше. Поэтому без изменения концепции дальнейшего существования СНГ любые интеграционные движения в его рамках просто не дадут нужного эффекта. Тем не менее СНГ как специфический международный институт еще не утеряло свою актуальность. Более того, в современных условиях, когда есть понимание необходимости консолидации усилий в обеспечении региональной безопасности и решения этих проблем собственными силами, как геополитический проект СНГ сможет не только обрести «второе дыхание», но и выйти на качественно новый уровень во взаимоотношениях с ШОС, НАТО и другими организациями, действующими в Центральной Азии. Проблема лишь в том, кто из государств-членов возьмет на себя смелость предложить новое видение СНГ. ШОС, безусловно, самый динамичный и амбициозный проект. Причем, с учетом складывающейся геополитической картины в регионе, проект, имеющий наилучшую перспективу. Однако и эта структура не лишена своих проблем. И главная из них заключается в том, что участники ШОС не располагают унифицированным подходом как в отношении проблем региональной безопасности, так и в отношении приоритетов развития организации. Вторая серьезная проблема ШОС заключается в том, что именно эту структуру США рассматривают в качестве альтернативы своему присутствию в ЦАР. Следовательно, можно ожидать, что на эту организацию будет оказываться целенаправленное воздействие со стороны Запада, в том числе и в плане попытки вбить клин между Россией и Китаем. Вторая группа проблем на этом уровне обеспечения региональной безопасности связана с параллелизмом в деятельности тех механизмов, которые имеются в рамках СНГ, ШОС и программы НАТО 58 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты «Партнерство ради мира». В области обеспечения безопасности действующие в рамках этих организаций структуры ставят одни и те же задачи, что в целом справедливо. Однако методика решения этих задач существенно разнится, а потому возникает не только необходимость унифицированного понимания совокупности и содержания региональных вызовов и угроз, но и поиска механизмов взаимодействия между структурами, призванными противостоять им. Пока никаких подвижек в этом вопросе не наблюдается. Здесь, как в известной басне И. Крылова про лебедь, щуку и рака, результат — аналогичный. Третий уровень, на мой взгляд, представлен лишь одной организацией — ОДКБ*. На настоящем этапе ОДКБ демонстрирует свою эффективность, и, по-видимому, на ближайшую перспективу останется основной организацией по обеспечению безопасности в регионе и сохранению военно-технических контактов входящих в нее стран, а следовательно, и главной базой, обеспечивающей военно-политическое присутствие России в регионе и локализацию попыток армий стран региона уйти под «зонтик безопасности» США, НАТО или Китая. С этим, по-видимому, и связана одна из главных проблем, снижающих эффективность деятельности этой организации в регионе. Речь о настороженном отношении государств региона (в том числе и участников ОДКБ) к военному присутствию России в Центральной Азии. Хотя на официальном уровне никто не выступает против укрепления позиций ОДКБ, ряд экспертов развитие ОДКБ рассматривают в контексте «автоматического усиления позиций В 1992 г. Армения, Казахстан, Кыргызстан, Россия, Узбекистан и Таджикистан подписали Договор о коллективной безопасности (ДКБ), к которому в течение 1993 г. к присоединились Азербайджан, Грузия и Беларусь. В 1999 г. был подписан протокол о продлении ДКБ. Организацию покинули: Азербайджан, Грузия и Узбекистан. 7 октября 2002 г. шестью оставшимися членами ДКБ была учреждена Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), целью которой, наряду с «укреплением мира, международной и региональной безопасности и стабильности», заявлялась «защита на коллективной основе независимости, территориальной целостности и суверенитета государствчленов» (ст.3 Устава ОДКБ). В июне 2006 г. Узбекистан восстановил членство в организации. * 59 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» России как внутри данного объединения, так и в регионе», а потому свое участие, например в ШОС или программе НАТО «Партнерство ради мира», аргументируют как необходимость «сохранения баланса сил». Скорее всего, в такого рода суждениях есть своя логика. Особенно если учесть довольно жесткие заявления в отношении государств СНГ, звучащие из уст некоторых российских политиков, а также специфику реагирования России на внутриполитические проблемы государств Содружества, обозначенные в «Актуальных задачах развития Вооруженных сил Российской Федерации»*. Вторая проблема — отчетливое наблюдаемое в последнее время стремление изменить статусное положение ОДКБ, превратив ее в универсальную международную политическую организацию. С моей точки зрения, эта задача от лукавого. В ближайшей перспективе ОДКБ вряд ли сможет стать такой же универсальной политической организацией, как НАТО. Напротив, ей надо позиционировать себя как организацию стран, которые, во-первых, строят свои армии и свою безопасность на российской платформе, а во-вторых, как реальную (обладающую соответствующим потенциалом) военно-политическую структуру, которая ни при каких условиях не допустит вмешательства третьих сил (в том числе и Китая) в дела объединенных в нее государств. Только в таком своем состоянии ОДКБ может не только эффективно дополнять СНГ и ЕврАзЭС, но и в глобальном контексте координировать с НАТО и ШОС Третья проблема — параллелизм в деятельности ОДКБ и других объединений, так или иначе, занимающихся вопросами обеспечения безопасности в регионе. Речь, прежде всего, о такого рода структурах, действующих под эгидой ШОС и НАТО. Дальше меморандумов «о взаимопонимании» пока дело не идет. И это вполне объективно, Согласно этому документу, Россия оставляет за собой право «коррекции принципов военного планирования» в случае «возникновения внутренней нестабильности как межэтнического, так и политического характера, а также в случае действий того или иного политического режима по свертыванию демократических преобразований». — См. Актуальные задачи развития Вооруженных сил Российской Федерации. — М., 2003. — С. 23—24. * 60 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты поскольку, оставляя за скобками характер отношений в формате НАТО — ОДКБ*, нельзя не признать, что, в отличие от ШОС, ОДКБ является военно-политической организацией по своей сути. Реальным механизмом согласования действий ОДКБ и ШОС может быть постановка работы по тому же принципу, что и в отношении согласования действий ЕврАзЭС и ШОС: сначала входящие в ОДКБ государства согласовывают в рамках этой организации свои подходы к решению той или иной проблемы или реализации того или иного проекта, а затем выносят единую позицию на обсуждение с Китаем уже в рамках ШОС. Понятно, что вопрос использования вооруженных сил при этом выносится за скобки, поскольку представляет собой исключительный случай, оговоренный Договором о коллективной безопасности. Да в этом и нет особой необходимости. Во-первых, трудно себе представить, что китайские войска (пусть и в составе коллективных сил) появятся на территории Центральной Азии, равно как и военные подразделения стран СНГ — на территории Китая. Во-вторых, борьба с теми угрозами, которые выделяют в своей деятельности ОДКБ и ШОС, осуществляется не воинскими контингентами, а специализированными подразделениями, и именно здесь открывается широкое поле для контактов между этими организациями. В-третьих, здесь нужно иметь в виду исторические прецеденты, которые свидетельствуют о том, что ввести войска намного проще и быстрее, чем потом вывести их обратно. А потому ни о каком совместном использовании вооруженных сил, как и о слиянии ОДКБ и ШОС, речи быть не может. Система НАТО готово идти на двусторонний диалог с членами ОДКБ, но отвергает возможность сотрудничества с ОДКБ как самостоятельной структурой, выражающей консолидированное мнение ее членов. Причина такого подхода лежит на поверхности. Прямые контакты с членами ОДКБ, а не с самой организацией дают больше возможностей не только для удержания в орбите своего влияния государств Центральной Азии, но и для оказания давления на Россию. И в этом контексте наивно ожидать, что отношение НАТО к ОДКБ как-то изменится. Пока существуют каналы для связей НАТО со странами — членами ОДКБ, минуя саму эту организацию, на практическую реализацию предложений России рассчитывать не приходится. * 61 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» безопасности должна оставаться многоуровневой, но при этом нужно уже сейчас закладывать и в ОДКБ, и в ШОС возможности для эффективного взаимодействия этих организаций в обстановке появляющейся угрозы региональной безопасности и стабильности. Четвертый уровень обеспечения безопасности — это внутренний. И это — совершенно особый сюжет, поскольку требует анализа не только общих и специфических для каждого государства региона вызовов и угроз безопасности, но и оценки эффективности имеющихся в его распоряжении механизмов их предупреждения и локализации. Если быть честным, то именно с проблемами внутреннего характера связаны основные угрозы и вызовы региональной безопасности. Более того, если быть точным, то источником сепаратизма, экстремизма, терроризма и сопутствующих им новых, так называемых «нетрадиционных угроз», является неудовлетворенность людей уровнем своей жизни. Именно этот фактор создает базу для массовой поддержки экстремистов всех мастей. Поэтому в приоритетном порядке надо начинать с актуальной для всех государств-участников проблемы экономического развития и угрожающих решению этой проблемы факторов, то есть с обеспечения экономической безопасности. Справиться с этой проблемой можно только совместными усилиями. Правда, для этого нужно отбросить амбиции и признать, что мы есть на самом деле, что мы можем совместно и поврозь, к чему может привести это никому не нужное противостояние. Возможно, тогда придет понимание, что главным источником угроз (в том числе и региональных) является «разруха в головах» некоторых политиков, что смысл понятия «коллективная безопасность» заключается именно в том, что действовать необходимо сообща, в чем-то уступая друг другу и беря от каждого то, что он может дать. 62 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Опыт ШОС во взаимодействии Китая со странами Центральной Азии Кушкумбаев С.К. Страны Центральной Азии с периода обретения независимости рассматривали взаимоотношения с КНР как одно из важнейших направлений своих внешних политик. Решение таких ключевых задач новых независимых государств, как территориальная целостность, безопасность, внутриполитическая стабильность, диверсификация внешнеэкономических связей, было возможным при нормализации и многоплановом развитии отношений со своим восточным соседом. Подобное отношение было встречным и рассматривалось Пекином как важнейшее условие развития взаимовыгодных, равноправных отношений КНР со своими северо-западными соседями. Становление и функционирование Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) и ее институтов все больше привлекает внимание экспертов и наблюдателей. Важной причиной этого, очевидно, являются беспрецедентные для Азиатского субконтинента договоренности в рамках предшествовавшего возникновению ШОС процесса решения комплекса пограничных проблем вдоль бывшей советско-китайской границы. Особый интерес к деятельности ШОС проявляется в различных странах Азии, смежных с зоной, затронутой «шанхайским процессом». Интенсивность политического взаимодействия на различных уровнях от уровня глав государств и правительств до руководителей министерств, ведомств и специализированных служб, агентств стран — членов ШОС свидетельствует о несомненной важности как саммитов, так и специальных органов организации. Страны ШОС решили, что организация не является союзом, направленным против других государств и регионов, и придерживается принципа открытости. Анализ тенденций развития организации и ее крупных участников дает основание считать, что в перспективе ШОС может стать важнейшим механизмом многостороннего сотрудничества вовлекающих в свою сферу страны в обширных районах Северо-Восточной Азии, ЦентральноазиатскоКаспийского региона и Среднего Востока. 63 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Целями новой организации было заявлено: упрочение всестороннего взаимодействия между государствами-участниками; укрепление дружбы и добрососедства; поощрение эффективного сотрудничества между ними в политической, торгово-экономической, культурной, образовательной, энергетической, транспортной, экологической областях; совместные усилия по поддержанию и обеспечению мира, безопасности и стабильности в регионе, построению нового справедливого и рационального политического и экономического международного порядка. Создание ШОС также стало следствием обеспокоенности КНР и РФ потенциальной дестабилизацей социально-экономической и политической ситуации в Центральной Азии. Обширные приграничные районы обеих стран могут быть затронуты этим воздействием. Кроме того, создание ШОС — это признание Москвой Центральной Азии зоной геостратегических интересов КНР. Судя по тенденциям развития ШОС, для Пекина эта структура становится одной из приоритетных. Внешнеполитическая концепция КНР сравнительно гибко пытается учесть различные вызовы и угрозы безопасности, которая видится в Пекине отнюдь не как сугубо национальная. КНР, наряду с политико-военными методами, пытается дополнить решение дилеммы безопасности экономическими мерами. В этом контексте ШОС — один из ключевых инструментов решения этой двуединой задачи. Китайские аналитики с большой обеспокоенностью стали говорить о растущем влиянии США в Центральной Азии после 11 сентября 2001 г., способном критически изменить баланс интересов крупных держав. Как известно, КНР была решительно настроена на то, чтобы США следовали своим заверениям о временном характере размещения своих баз на территории стран Центральной Азии. Более того, по мнению китайских исследователей, американское военное присутствие функционально должно быть строго ограниченным рамками выполнения задач по борьбе с терроризмом [1]. В таких областях сотрудничества, как региональная безопасность и экономическое взаимодействие, КНР опасается однозначного первенства Вашингтона. Более того, по мнению профессора из Шанхая Пан Гуана, баланс интересов мировых держав в регионе также ба64 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты зируется на цивилизационном фундаменте, переплетении четырех цивилизаций — ислама, славянской цивилизации, конфуцианства и индуизма. По его мнению, растущее присутствие США в Центральной Азии приводит к росту проамериканских и прозападных ценностей, что неизбежно скажется на культурных связях стран — участников ШОС, «традиционно сфокусированных на Великом Шелковом пути из Китая в Россию и в Центральную Азию» [2]. Думается, здесь подвергнута завуалированной критике позиция Китая, который традиционно проводит более выжидательную политику. Вместе с тем динамика событий после 11 сентября 2001 г. подтолкнула Россию и Китай форсировать создание многосторонних механизмов обеспечения региональной безопасности в рамках ШОС. Формирование РАТС, Секретариата ШОС, института национальных координаторов и др. шло на фоне активной антитеррористической кампании, возглавляемой США. Свержение режима талибов в Афганистане было однозначно позитивно воспринято странами ШОС, что должно было нанести удар по незаконной торговле оружием, наркотиками, нелегальной миграции и в перспективе благоприятно повлиять на торгово-экономическую ситуацию, в особенности в сфере доставки энергоресурсов на мировые рынки, что, как известно, представляет интерес для государств ШОС. С периода создания ШОС организация стала занимать важное место во внешней политике КНР. К примеру, международная лексика, используемая в рамках ШОС, постепенно наполняется китайской терминологией. В 2003 г. Ху Цзиньтао заявил, что создание ШОС — важное событие в развитии международных отношений в начале XXI в., а также важное и далеко идущее изменение в геополитической структуре Евразийского континента после окончания «холодной войны». По мнению китайского лидера, «завоевания ШОС свидетельствуют о правильности выработанных ею основных целей и принципов развития, которые мы должны в дальнейшем непременно сохранять и соблюдать, а именно непоколебимо отстаивать: - “шанхайский дух”, характеризующийся «взаимным доверием, взаимной выгодой, равенством, сотрудничеством, уважением различных культур и стремлением к совместному развитию»; 65 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» - концепцию развития, которая делает упор на взаимодействие в безопасности и экономике и постепенное содействие всестороннему сотрудничеству во всех других сферах; - принципы расширения внешней открытости на основе неприсоединения, широких контактов и обширного взаимодействия, которые не направлены против других стран и организаций; - курс на строительство организации на основе высокой эффективности, деловитости, уверенности и новаторства» [3]. Китайская сторона активно пытается использовать тезис «двух колес» ШОС — экономики и безопасности. По заявлениям китайского руководства, КНР выступает за демократизацию международных отношений, равноправное участие всех государств в международных делах и решение международных вопросов, представляющих взаимный интерес, путем консультаций. КНР выступает за формирование нового взгляда на безопасность, стремление к безопасности путем взаимного доверия и содействия сотрудничеству путем диалога. Военные средства могут обеспечить временную победу, но не долговременную безопасность [4]. Соответственно, экономическое сотрудничество стало также приоритетным направлением деятельности ШОС. Вместе с тем углубление и расширение взаимодействия в области безопасности остается ключевым направлением деятельности ШОС. Официальный Пекин постоянно подчеркивает, что ШОС не должна попустительствовать и приспосабливаться к «трем силам зла» (международный терроризм, национальный сепаратизм и религиозный экстремизм), наносящим серьезный ущерб интересам стран региона. Успехом политики Пекина можно назвать следующее — как на двустороннем, так и на многостороннем уровне «по инициативе и непреклонному настоянию Китая правительства России и государств Центральной Азии приняли большинство пунктов о сепаратизме» [5]. По мнению китайских аналитиков, Центральная Азия — стратегический тыл для Пекина, а потому основные принципы и задачи политики КНР в Центральной Азии обусловлены следующими целями: Китай стремится сохранить лояльность стран региона и предпринимает усилия, чтобы не допустить контроля над ними со стороны группы сверхдержав или одной из них [6]. 66 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты В этом контексте вполне логично, что Китай, наряду с политико-военными методами, пытается дополнить решение вопросов региональной безопасности экономическими мерами. По мнению Пекина, искоренению источников терроризма должно содействовать и развитие экономик стран ШОС. Соответственно, ШОС — один из ключевых инструментов решения этой двуединой задачи. Решая вопросы строительства транспортных коммуникаций и энергетических сооружений, водопользования, добычи и перевозки энергоресурсов и т.д., страны ШОС, способны сделать эти сферы взаимовыгодными для всех государств-участников. Китайское руководство, расставляя акценты в приоритетах сотрудничества в рамках ШОС, считает экономическое сотрудничество важным в решении проблем региональной безопасности. Показательно, что бывший министр иностранных дел КНР Ли Чжаосин, выступая на совещании глав МИД стран ШОС в 2004 г., подчеркнул, что искоренению источников терроризма должно содействовать развитие и процветание экономики. В этой связи надо ускорить реализацию программы многостороннего торгово-экономического сотрудничества стран ШОС, чтобы добиться больших результатов в экономическом сотрудничестве. Кроме того, Ли Чжасин добавил, что организация обязана развертывать всемерное сотрудничество в культуре, экстренной ликвидации последствий стихийных бедствий, образовании и туризме, постепенно расширять обмены и сотрудничество с внешним миром [7]. По сути, это значит, что Пекин создает континентальную/евразийскую площадку для маневра. Ключевые инициативы КНР в рамках ШОС нацелены на большую транспарентность экономик стран — членов организации. Немаловажно, что китайская сторона активно использует понятия, введенные Цзян Цземинем и Ху Цзиньтао. К примеру, Ли Чжаосин акцентировал внимание своих коллег на том, что ШОС взяла на себя инициативу продвижения «шанхайского духа», а именно «взаимное доверие, взаимные выгоды, равенство и согласование», и проводит ее в жизнь, прилагает усилия по продвижению регионального и международного сотрудничества [8]. Таким образом, КНР стремится использовать ШОС и для укрепления экономического влияния на Центральную Азию. Китай подпи67 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» сал с Кыргызстаном, Таджикистаном, Узбекистаном и Казахстаном соглашения в области торговли, промышленности, строительства нефте- и газопроводов и т.д. Возросшая потребность в энергоносителях как следствие высокого экономического роста закономерно активизировала внешнюю политику Пекина в направлении своих северо-западных соседей. Более того, как считают в странах Центральной Азии, в настоящее время нет крупных политических причин, способных остановить нарастающее сотрудничество с КНР по линии ШОС. На фоне событий 2005 г. — в марте в Кыргызстане и в мае в Узбекистане — страны Центральной Азии, КНР и РФ проявили солидарную обеспокоенность нестабильной ситуацией в регионе. Более того, андижанские события укрепили намерение Ташкента более тесно взаимодействовать с Пекином и Москвой как на двустороннем уровне, так и в рамках ШОС. Первый зарубежный визит И. Каримова после событий 13—14 мая 2005 г. в Андижане был в столицу КНР, следующая поездка состоялась в Москву. В обеих столицах узбекский лидер получил однозначную поддержку. Поддержка Пекина была как на двустороннем, так и многостороннем (ШОС) уровне. В частности, на тот период исполнительный секретарь ШОС Чжан Дэгуан сказал, что «экспорт готовой модели социального развития не может привести к прогрессу общества, наоборот, создаст хаос, нарушит нормальный процесс политического и экономического развития, отбросит общество назад» [9]. В выступлениях лидеров государств ШОС практически единодушно звучала мысль о недопустимости вмешательства в «суверенные дела каждого из них». В этом контексте ежегодные итоговые декларации глав государств — членов ШОС содержат ряд концептуальных отличий от западных подходов к национальному суверенитету и правам человека. К примеру, в документе, принятом по итогам астанайского саммита 2005 г., сказано, что «в области прав человека необходимо строго и последовательно уважать исторические традиции и национальные особенности каждого народа, суверенное равенство всех государств» [10]. Можно заметить, что коллективистские и/или этатистские принципы превалируют 68 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты в ценностях восточных обществ, отсюда разное восприятие прав индивида. Тенденции сближения России и КНР, стран Центральной Азии на почве отличного от западного восприятия индивидуальных ценностей, прав человека прослеживались в 1990-е гг., но явственно они обозначились на рубеже веков и в период после возникновения и институциализации ШОС. Вместе с тем ШОС в своем дальнейшем развитии необходимо будет преодолеть ряд существующих и потенциальных вызовов. Во-первых, широкий круг охватываемых перспективных вопросов. В этом случае значительна вероятность распылить имеющиеся ресурсы. Решая первоначально вопросы пограничного урегулирования вдоль бывшей советско-китайской границы, «Шанхайская пятерка» имела достаточно ясную задачу. Вместе с созданием новой организации появились новые цели в сфере совместной безопасности и торгово-экономического взаимодействия. В этой связи необходимо будет детализировать функциональные ниши ШОС. Во-вторых, страны ШОС асимметричны по своему экономическому и политическому положению. РФ и КНР по потенциалу резко отличаются от центральноазиатских участников ШОС. Россия и Китай как региональные державы имеют собственные стратегические цели и задачи, в том числе не совпадающие с целями других держав и организаций, представленных в Центральной Азии. Здесь ключевой вопрос, как будут соотноситься интересы КНР, России, США в зоне ШОС, каковы функциональные зоны ответственности таких многосторонних структур в сфере безопасности, как ОДКБ и НАТО. В-третьих, имеются расхождения в вопросах приоритетности в деятельности ШОС. Москва считает первостепенной «традиционную» активность организации в вопросах региональной и международной безопасности, тогда как Пекин придает не меньшее значение вопросам торгово-экономического сотрудничества. Предложение КНР о создании зоны свободной торговли ШОС пока не рассматривается Россией как актуальная задача. Более того, в случае реализации ряда других предложений, не исключена вероятность прямой конкуренции между двумя наиболее крупными членами ШОС. 69 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Литература 1. Чжао Хуашен. Взгляд Китая на роль США по обеспечению безопасности в Центральной Азии // Сотрудничество стран Центральной Азии и США по обеспечению безопасности в регионе: Мат-лы междунар. конф. — Алматы, 2005. — С. 46. 2. Пан Гуан. Шанхайская организация сотрудничества в контексте международной антитеррористической кампании // Центральная Азия и Кавказ. — 2003. — №3. — С. 58. 3. Ху Цзиньтао присутствовал на саммите ШОС и выступил на нем с речью // http://www.china.org. 4. Там же. 5. Хафизова К. Сепаратизм в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая: динамика и потенциал влияния на ситуацию в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ. — 2003. — №1. — C������ ������� . 17. 6. Чжао Хуашен. Китай, Россия, США: интересы, позиции, взаимоотношения в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ. — 2004. — №5. — С. 134. 7. Выступление Ли Чжаосина на заседании глав МИД стран ШОС // http://www.russian.xinhuanet.com. 8. Там же. 9. Заболотских Е., Воротной И. Без стабильности нет развития // Известия-Казахстан. — 2005, 6 июля. 10. Декларация глав государств — членов Шанхайской организации сотрудничества // Казахстанская правда. — 2005, 6 июля. 70 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты The SCO from the Central Asian Perspective Farkhod Tolipov What is the Shanghai Cooperation Organization’s mystery about? Is it the Eastern NATO or the Eastern Holy Alliance? In any case, it is clear that it is all about Central Asia. The more precise point can be: it is all about the great power game over Central Asia. This is the starting point (the initial hypothesis) for any further contemplation about the organization’s mission, current and future development, geopolitical implications of its activity, and so on. Indeed, two of 6 member-states — China and Russia — are self-sufficient in terms of security matters and great power capacities, other 4 are fully insufficient in these terms, so that the organization is an asymmetric grouping. Moreover, it seems to me that it is mostly a Chinese design, a Chinese geopolitical campaign. Any organization of this kind always indicates its ‘zone of responsibility’. The members of the SCO always point out that the organization geographically embraces almost the whole Eurasia and demographically — almost 1/3 of population of the world. Are these parameters of the organization strong enough to get an adequate perception of it? Another critical question is: does it really tend to become a security organization for this population and for this territory? The recent developments within the SCO The chronological analysis shows that the general development tendency until recently has been: from confidence building measure in the border area towards the security agenda. The last summit, held in August 2007 in Bishkek, seems to indicate even further motion: from security agenda towards NATO-like alliance. The security related rhetoric of the “proto-alliance” has been tested in the course of the last three-four years. Summits of 2004, 2005, 2006, 2007 were quite symptomatic. At the same time, all this period has kept the SCO member-states in trouble as it was saturated by the spirit of “color revolutions”. Some post-Soviet countries — Georgia in 2003, Ukraine in 2004, Kyrgyzstan in 2005, and Uzbekistan in 2005 were 71 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» exposed to such “revolutionary” challenges. This couldn’t but affect the overall behavior of the organization which is saturated by the “Shanghai spirit” that can be understood as follows: stability is first, democracy is not first. Interestingly, the idea of independence and democratic development has been until recently an American strategy with respect to Central Asia. Since last two summits of the SCO the same idea has been articulated within this forum. However, it seems that the idea of independence and democracy in Central Asia is differently accentuated by the US and SCO. The matter is, what the US calls independence of Central Asia from domination of any external great power, the SCO rhetoric calls independence from the US, and what the US calls democratic development the SCO calls democratic perspective. Geostrategic uncertainty in Central Asia The restoration of the old geopolitics and new polarization of great power politics in the wake of geopolitical developments in Central Asia became the matter of fact. Once such an expression was used with respect to the region concerned as ‘power vacuum’ to describe the state of affairs in the region that was left without control by the external great power after the dissolution of the former Soviet Union. Today power vacuum is being filled by some ‘power substance’. Currently, a number of multilateral, bilateral and unilateral formats dealing with regional security in Central Asia are proliferating. Such a multiplication of security providers led to the emergence of what can be called market of security services. By-and large, the SCO from the Central Asian perspective can be regarded as one of the actors of this market. Meanwhile, the security related dynamism of the SCO coincided with the alike dynamism of the CIS. For instance, the rhetoric about the possible stronger role of the CSTO can be heard nowadays within this security structure of which all SCO member-states (except for China) are members as well. Thus, the geostrategic uncertainty appeared in Central Asia. New actors are coming. Alliances and counter-alliances emerge, the SCO being as much an alliance as counter-alliance. The uncertainty in which the countries of the region find themselves can be described particularly as follows: 72 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Central Asia between EAEC, SCO and GCA The region concerned finds itself locked between three major organizations: the Euro-Asian Economic Community (EAEC); the Shanghai Cooperation Organization (SCO); and the Greater Central Asia (GCA), the latter being not an organization but a conceptual project, which tends to challenge the former two. 1. The EAEC is the latest model in the 16 year-lasting process of re-integration modeling in the post-Soviet space. There are two-, four-, six- and twelve-state model integrations within the CIS, including the Commonwealth itself. This kind of experimentation looks as if it copied the European different-speed approach to the overall integration process. This means that among the CIS countries some decide on the so-called deeper integration (reminiscent of a European first echelon), while others are supposed to join later on. By the content of the economic agenda, declaration of goals and political character, this organization is not something distinctive as compared to the CIS itself. Indeed, the EAEC just duplicates, to a great extent, what existed in the CIS, namely custom union, free trade zone, energy and transport projects. In 2004 the Secretary General of the EAEC Grigory Rapota underlined that “energy and transport, being the basic infrastructure elements, can spur the development of national economies and the integration of memberscountries in general”*. Yet, interestingly, the custom union, planned for 2005—2006, remains a project, so far. But it is symptomatic that this process goes in parallel with another one — the creation of the Single Economic Space (also duplicating the CIS analogous idea, by the way) — this time by Russia, Belarus, Ukraine and Kazakhstan. I think different patterns of reintegration of former Soviet states just discredit the very idea of integration because these states split from a single super-state simultaneously and cannot apply a different speed model, in contrast to Europeans who are moving towards creating such a super-state. Side by side with this intergrationist experimentation, 6 CIS states have been engaged in the Collective Security Treaty Organization (CSTO) Rapota, G. EvrAzES yvlyatsa deystvuyushey model’yu budushego Evraziyskogo Soyuza gosudarstv (“EAEC is a functioning model of the future Eurasian Union of states”), in RIA”Novosti”. 18.06.04. * 73 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» that was created on the base of 1992 CIS Treaty On Collective Security. Uzbekistan, which was initially a part of the Treaty, didn’t prolong its participation in the Treaty in 1998. However, recent geopolitical trends in the post-Soviet space and upcoming democratic revolutionary wave that alarmed current regime in Uzbekistan compelled the President of this state to return to the CSTO. On 23 June 2006 announcement was made on the CSTO summit in Minsk that Uzbekistan became a [seventh] full-fledged member of the Organization*. Meanwhile, on the summit of the Central Asian Cooperation Organization held in Saint-Petersburg on October 6, 2005, the member-states — Kazakhstan, Kyrgyzstan, Tajikistan, Uzbekistan and Russia — announced that the CACO merged with the Eurasian Economic Community. In fact, that event was the third strike on Central Asian regional unity since independence. The first strike took place when the Russian Federation became a full-fledged member of CACO in 2004, since that membership distorted the geographical configuration and natural political composition of Central Asia’s attempts at regional organization. The second strike took place with the recent Shanghai Cooperation Organization ultimatum to the West, primarily the US, to shut down military bases in Central Asia, followed by Uzbekistan’s direct demand for the withdrawal of these contingents. The third strike — merging CACO with EEC — threatens the self-value and independent existence of Central Asia. It raises the question whether this third strike on Central Asia means the genuine end of its independent history. 2. The SCO is another organization focused in its activity mostly (not to say exclusively) on the region of Central Asia. The analysis of the process of the SCO evolution reveals the existence of a certain geopolitical intention. This can be traced on the consideration of two dimensions of the organization: its geographical configuration and political composition. It consists of two global powers and three relatively small and weak states of Central Asia. These are not just 6 states but rather 6 unequal states, from the viewpoint of political, economic, military, demographic and social potential. So that this is a politically asymmetric organization. More important is that another dimension — geographical — plays a critical role. The appearance of the SCO was possible only after * Details on that event see: http://www.centrasia.ru. 30.06.2006. 74 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты and only in connection with the dissolution of the former Soviet state which brought about the geopolitical transformation of the post-Soviet space. At the same time, its appearance was stipulated by the character of ongoing formation of the post-cold-war new world order. These two factors — post-Soviet geopolitical transformation and new world order — provide the key for “unraveling a mystery” of the SCO*.���� As a result, the security problematique that was put on its agenda recently has not been free from geopolitical distortions. The perception prevails nowadays among politicians and analysts that this is something like a Russian-Chinese joint project to establish control over Central Asia and prevent thereby the coming in of another rival that is the United States. In any case, however, with or without the US presence, the RussianChinese geopolitical control of this kind is just another form of external dominance of the region’s countries and of their falling in the new form of dependence. Meanwhile, although the SCO is not a military block, many believe that the organization pretends to play the role of security provider for the region. They point to the SCO Convention on fighting terrorism, religious extremism and separatism adopted in 2001 and the Regional Anti-Terrorist Structure (RATS) created a year later as the organization’s tools in providing security. At the same time, one can observe a strange phenomenon — a juxtaposition of multilateral, bilateral and unilateral mechanisms of fighting terrorism in the SCO area**. By-and-large, the SCO geopolitical message to international community about its intention to deal with the security is regularly sent from year to year. In their last summit on 15 June 2006 the SCO members adopted a traditional Declaration in which they stated that the Organization possesses a potential for playing an independent role in maintaining stability and security in its zone of responsibility. In case of extraordinary situations threatening peace, stability and security in the region, —����� ������ the Declaration says, —���������������������������������������������� ����������������������������������������������� the SCO member-states will immediately start Tolipov, F. On the Role of the Central Asian Cooperation Organization within the SCO, in Central Asia and Caucasus, No. 3, 2004. ** See for details: Tolipov, F. Multilateralism, Bilateralism and Unilateralism in Fighting Terrorism in the SCO Area, in The China and Eurasia Forum Quarterly, Vol. 3, No. 5, May 2006. * 75 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» contacts and consultations regarding joint operational reaction aiming at protecting interests of the Organization and member-states. The Declaration also announced that the mechanism of regional conflict prevention within the SCO would be created*. 3. The GCA is a multi-faceted and multi-purpose macro-project aimed at bringing Central Asian countries and Afghanistan together for the realization of a huge set of social and economic development as well as democratic transformation tasks. This project was advanced by the Central Asia and Caucasus Institute of the Johns Hopkins University in 2005. Prof. Frederick Starr in his conceptual article on the GCA argues that it would demonstrate the existence of long-term US interests in Central Asia. It would be a reflection of the fact that for promotion of peace and development Central Asia should be regarded as a single region united by common interests and needs. The emergence of such a zone of cooperation that deters extremist forces and manifests itself as an attractive model for other Muslim societies would produce serious benefits both to the region and to the United States**. According to the GCA project, its purpose is multiple by character. It implies counter-terrorism; security assistance; the fight against extremism and drug traffic; strengthening the regional economy and state institutions up to the level when the region will be able to play a role of political and economic bridge between Near East and South and East Asia; development of regional trade and transport infrastructure; support of democratic processes in the predominantly Muslim societies on the regional level. The authors of the project emphasize that GCA will not challenge the interests of Russia and China, although latter two can object against it. Indeed, these two great powers seem to be against Greater Central Asia. Very recently, after the meeting of the SCO Parliamentary representatives the Speaker of the Russian Duma Boris Gryzlov stated that Russia would not tolerate the creation of another international organization in Central Asia under the aegis of the US*** That statement, just like the former, http://www.centrasia.ord. 16.06.2006. Starr, F. A Partnership for Central Asia, in Foreign Affairs, №4, July-August, 2005. *** http://www.vedomosti.ru/newsline/index.shtml?2006/05/30/270917. See also RIA Novosti: http://www.rian.ru/world/foreign_russia/20060530/48800682.html. * ** 76 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты 2005, SCO ultimatum to the US about its base withdrawal, sounded as if it was made on behalf of Central Asia. The Kyrgyz expert on Afghanistan provides the following contemplation on the GCA: “Most of the Western initiatives in the sphere of security (just like in other spheres as well) have an evident anti-Russian, anti-Chinese and in some instances anti-Iranian direction. In this context, any projects implying regional integration within some new space configurations (like “Greater Central Asia”) reflect only endeavors to fix by all means American influence in the region”*. In any case, the critics of the GCA project seem to exaggerate the likelihood of American challenge to Russian and Chinese interests in the region. Indeed, it is unlikely that the US will threaten Russia or China by using the territory of Central Asian countries. This can be easily explained on the base of the ‘challenge and response theory’. The matter is that any challenge by America of Russian and Chinese vital interests from this territory will inevitably be assessed by Russia (China) as an action unfriendly with respect to Russia (China) and cause Russian (Chinese) counter-measures directed toward Central Asia, not America, in terms of direct response. It is, in turn against not only strategic interests of the United States, who has (or can have) allies in this region, but also against vital and strategic interests of Central Asians themselves. So we see that the ongoing geopolitical competition of external great powers over Central Asia put the countries of the region into symbolic triangle. Once, after the entering of Uzbekistan in the SCO in 2001 Central Asia became, in a sense, a “GCA”. After the merger of the CACO with the EAEC in October 2005 Central Asia became “GCA” once again. The current GCA project, as it is, of course, has a right to exist just like the EAEC and SCO. Surprisingly, Central Asian countries are compelled to guess a riddle: who really takes care of the region? These three projects are, to a great degree, competitive to each other. Each has its strengths and weaknesses, and in this sense, none of them should be speeded up unless Central Asia creates, consolidates and demonstrates its own historical unity. Central Asia needs not to be Bigger, rather Central Asia needs to be really Greater. Therefore, any macro-projects Afganskaya situatsiya i proyekt Bol’shoy Tsentral’noy Azii (“The Afghan Situation and the project of Bigger Central Asia”), 3 and 20 December 2005: http://www.apn.kz. * 77 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» will remain incomplete unless the normal project is complete, namely that of “Central Asia”. The NATO and the OSCE are two other international organizations fulfilling their own missions in Central Asia. To a significant degree they also can be considered for the role of “security provider” in the region. The North Atlantic Alliance accomplishes a very important task in Afghanistan by having taken command in the International Security Assistance Force (ISAF). Such a mission in the country, which is out of the NATO zone of responsibility, can seem to cause geopolitical outcomes. However, the Alliance is perhaps the only organization in the world today capable to cope with the Afghan issue as such as well as with threats to international security spreading from this country’s territory. All Central Asian countries participate in the NATO “Partnership for Peace” (PfP) Program. This fact can also lead, among other things, to re-orientation of their security and foreign policy agendas toward adaptation of western standards. Since 1994 (when the PfP was announced) till now all Central Asian countries have been engaged in various PfP programs that included side by side with military projects also nonmilitary ones. In general, as Roger McDermott rightly argues, “growing support exists within the Central Asian militaries for deeper engagement with the United States as well as expanded participation within NATO’s PfP. Although the challenges are significant, options for greater levels of successful engagement can be found in examples from the experiences of the former Warsaw Pact members, and indeed elsewhere within the former Soviet Union”*. One can assume that, so to say, the “market of security services” alongside the “market of integration models” is emerging in Central Asia. By-and-large, for the time being, the expansion of these “markets” has just complicated the security environment of the region concerned and entangled Central Asia’s own efforts in creating a regional collective security system. It is in the sphere of security where the negative diversification of Central Asian states’ foreign policies can be easily observed because this sphere is tied to geopolitics. Roger N. McDermott. Countering Global Terrorism: Developing the Antiterrorist Capabilities of the Central Asian Militaries (Strategic Studies Institute, �������� US ����� Army War College. February, 2004), p. 27. * 78 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты We can assume that the countries concerned have since independence been preoccupied with the old-fashioned balance of power mode of international relations. But that happened not so much because they were so narrow-minded to overlook the advantages of cooperation with all developed countries and great powers as because external powers’ attitude towards the region hasn’t been in favor of geopolitical stability. These powers have seen and now see the region and its geopolitical status differently, that’s why their Central Asian policies have looked competitive with respect to each other. Central Asians themselves contributed to geopolitical instability in the region by neglecting the self-value of the regional unification. Four countries’ readiness and consent to sacrifice the CACO for the sake bigger and fuzzier EAEC reflects their subordinate international self-determination at the expense of what can be called coordinate international self-determination. Is the SCO an Eastern NATO? In fact, this question is not only about the SCO’s capacity to be a military block, rather this question touches the larger perspective as long as it is about the form and structure of collective security system that might be most relevant for Central Asia. To my mind, the SCO is incapable so far to play the role of the Eastern NATO but it seems to have a strong intention to acquire such a status. The analysis of security challenges to Central Asia, “technical” and geopolitical aspects of militarization of this organization shows that it can hardly transform into a real politico-military block in the near future for at least 4 reasons: 1) Military standards of two main “military pillars” of the SCO — Russia and China — are different, and all SCO memberstates will face the interoperability problem. 2) The Eastern NATO-like block status will require enormous financial, technical, organizational and other resources which the organization seriously lack for the time being. 3) All the SCO member-states, except for China, participate in the NATO PfP Program and will hardly dare to give up their rising partnership with NATO. 4) Full military alliance relationships require, among other things, common military-nuclear policy like in NATO. But 5 Central Asian countries proclaimed their region a Nuclear Weapon Free Zone 79 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» since 1997. It is difficult to admit that they will sacrifice such a status for the sake of China or Russia. In general, to be able to act like NATO the SCO seriously lack what makes the NATO an alliance, namely the unity of values, harmony of political systems, geopolitical symmetry of composition, common vision of security challenges, and strategic cohesiveness. Russia has been for almost two centuries a Heartland-keeper. Will it share this function with China within the SCO? By spurring integration within the SCO Russia itself opens up the Heartland to the SCO. On the one hand Moscow expresses its concerns about the US military presence in the adjacent territories (in Central Asia). But on the other hand, will it allow China’s military presence there as a part of the obligations within the alliance? The Eastern NATO option for the SCO is hardly possible for its possible international implications. Indeed, for example, should it transform itself in a military block, it will not only be anti-Western (anti-NATO) alliance but also anti-Japanese one. In this sense, it is interesting to assess the possible strategic reaction from the West, Japan and Australia including. Very recently some signals were spread about the formation of Japan-USA-Australia-India Quadrangular Strategic Alliance (QUAD). It was previously reported that the QUAD was initially promoted by former Japanese Prime Minister Shinzo Abe. This initiative has drawn severe criticism from China, questioning Japanese motives. QUAD is not a politico-military alliance, it is more a strategic partnership model like a talkshop for future one if the need arises*. Japan is seriously concerned with the China’s stance. China poses an enormous economic and security challenge to Japan, whose economic and commercial relations with China are expected to surpass even its economic and commercial relations with the US QUAD is aiming at bringing 4 countries closer to each other in the field of modern technologies as well. Technological cooperation within the format of QUAD can also serve as a means of maintaining the leadership of 4 countries in Asian affairs. Finally, to some extent, QUAD can also be considered an attempt to undermine the “anti-Western” SCO. http://gudem.blogspot.com/2007/05/if-not-alliance-talkshop-for-future-one.html. 80 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Meanwhile, the SCO security ideology stresses on the common interest in fighting international terrorism. However, combating terrorism is far from being sufficient for alliance structuring of the organization. All the military exercises held during recent years by the SCO states on the bilateral or multilateral level, however successful they were, had basically one agenda, namely combating terrorism, not creating and strengthening the overall working regional collective security system. Is the SCO an Eastern Holy Alliance? To some extent, the SCO is reminiscent of the Holy Alliance of the 1815 which was created to maintain the status-quo and system of balance of power in Europe. Two dominant states of the “Eastern Holy Alliance”, just like all great powers of the world, are really the status-quo states. The rest of the Alliance — 4 Central Asian countries — are anti-status-quo states. That’s why the SCO, just like a Holy Alliance itself, can be an ad-hoc state of affairs until it transforms itself into somewhat a stronger cohesive structure. Since 1996 this “Group of 6” has been in the search of its identity. In terms of the would-be transformation of the SCO into the alliance designed to resist an alleged “superpower hegemony”, currently it is even more reminiscent of the CENTO or the ANZUS of the 1950-s. Henry Kissinger’s analysis of the fate of the Baghdad Pact deserves mentioning in this respect: “For an alliance to be effective, it must reflect some sense of common purpose, a perception of common danger, and the capacity to pool strengths. None of these elements applied to the Baghdad Pact. The divisions and animosities among the nations in the area were greater than their mutual fear of Soviet expansion… Nor were the military forces of the various members of the Baghdad Pact designed to assist neighbors in the event of aggression by a superpower; their basic purpose was domestic security”*. From the Central Asian perspective, the SCO is rather an OSCA — Organization for Security and Cooperation in Asia — the OSCE’s Eastern embodiment. Moreover, this kind of perspective seems more pertinent to the SCO. Interestingly, almost all geopolitical actors in Central Asia — China, Russia, India, Turkey, Iran — have their international formats within * Kissinger, H. Diplomacy. (N.Y.: Touchstone Book, 1994), p. 527. 81 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» which they enjoy a leader status. India has the Non-Alliance Movement, Iran has the ECO, Turkey has the Turkic summit, Russia has the EAEC, and China has the SCO. In this sense such a list of formats reflects Conclusion Until now the observations of the SCO activity have been obsessed by searches of direct or indirect tokens of its anti-Western strategy. By-andlarge, the analysis of the SCO phenomenon and its relations with other Central Asian actors is being done in the context of alarmist anticipations from all sides: the West has been alarmed with the Chinese growth as a great power of the world class; China and Russia — from the other side — are alarmed with the US increasing presence in Central Asia. That’s why perceptions of the SCO and especially Central Asians attitude towards this organization will depend to a great degree on how and whether all sides will overcome the alarmist anticipations. In his speech at the Nixon Center on 6 September 2007 Evan Feighenbaum — Deputy Assistant State Secretary on Central and South Asian Affairs — formulated 4 interesting and basic questions concerning the SCO, answers to which are expected to determine the American attitude towards this organization. I think these questions deserve mentioning, since they remain actual and basic for understanding the “Shanghai spirit”. They are: 1) What in reality, not only in words, does the SCO undertake for the sake of developing interactions? 2) Does the SCO help to strengthen independence and sovereignty of all its members including small Central Asian states, which very often fell victims of geopolitical struggle? 3) Is the SCO calibrated against the United States? 4) Whether the SCO’s cooperation program in Central Asia complements the US one or contradicts it? By continuing these contemplations I can argue that the score in the Big Game will depend to a great degree on whether the SCO adopts not a revisionist or revanchist but constructivist strategy. Particularly, the principle possibility of mutual complementarities between the SCO, CSTO and NATO remains an open question. And it is not unlikely that Afghanistan will be a testing ground for all of them. 82 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Особенности китайской дипломатии в Центральной Азии: взгляд из Казахстана Каукенов А.С. Китайская дипломатия в Центральной Азии является частью глобальной внешнеполитической стратегии КНР, формируется под влиянием последней. В качестве основных приоритетов и задач глобальной внешнеполитической стратегии КНР, которые имеют непосредственное отношение к стратегии Китая в Центральной Азии, можно выделить следующие: 1.Обеспечение благоприятной международной обстановки для развития и модернизации КНР. 2.Предотвращение попыток сдерживания роста мощи КНР. 3.Диверсификация доступов Китая к энергетическим ресурсам. 4.Заверение мирового сообщества в том, что экономический рост и военная модернизация КНР не представляют угрозы для интересов других стран. 5.Обеспечение изоляции Тайваня на международной арене (в меньшей степени). Вторую группу представляют факторы, определяющие значимость региона для КНР. Конкретные интересы Китая в Центральной Азии являются базовыми факторами, определяющими китайскую политику в регионе, так как любые действия КНР в регионе направлены в первую очередь на извлечения конкретной выгоды для себя. Значение Центральной Азии для Китая могут объяснить следующие факторы: 1. Фактор обеспечения стабильности западных провинций КНР. КНР стремится посредством распространения своего влияния в ЦА обезопасить «тылы» за счет своих западных пределов, обеспечив тем самым безопасность и развитие Синьцзяня и других западных провинций. В свете недавних событий в Тибете 10—14 марта данная проблема приобретает особую значимость. Также геополитическое преобладание КНР в Центральной Азии представляется необходимым для КНР в контексте противодействия политики США по 83 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» сдерживанию его дальнейшего роста и более шире — противостояния однополярной системе и доминирующему положению США� на����������������������������������������������� ���������������������������������������������� экономическом��������������������������������� , ������������������������������� политическом������������������� и����������������� ������������������ ���������������� военном��������� �������� уровне��. 2. Экономический фактор. Интенсификация торгово-экономических связей КНР со странами Центральной Азии позволяет Пекину использовать экономический и ресурсный потенциал последней в целях развития своих западных территорий. Рынки стран Центральной Азии являются для производителей западных районов КНР идеальным вектором внешнеэкономической активности, так как удаленность от мировых морских коммуникаций усложняет их выход на основные рынки мира. В результате на сегодняшний день свыше 80% от общего товарооборота КНР с Центральной Азией приходится на СУАР. 3. Энергетический фактор. Энергетические ресурсы Центральной Азии представляют для КНР большую значимость. Расположение Центральной Азии в непосредственной близости к КНР дает возможность транспортировать углеводородные ресурсы по наземным трубопроводам. Значимость энергетического сотрудничества КНР со странами Центральной Азии актуализируется еще больше с учетом перспективы расширения центральноазиатских магистралей до Северного Ирана. 4. Транзитный потенциал региона. Центральная Азия значима для Пекина как важный транспортный коридор, который в перспективе может обеспечить КНР сухопутный выход в Иран и далее в Европу. Появление возможности прокладки сухопутных магистралей через территорию стран ЦА важно для Пекина в контексте диверсификации сухопутных маршрутов в Европу, а также сокращения сроков доставки китайской продукции. В связи с тем, что основной целью внешней политики КНР на сегодняшний день является сохранение внешнего мира для того, чтобы сосредоточить все силы на собственном внутреннем развитии, ключевыми понятиями китайской дипломатии стали: во-первых, «мирное развитие» и, во-вторых, «гармоничный мир». Также в данном случае стоит упомянуть пять ключевых принципов осуществления международных отношений в китайской дипломатии, среди которых в первую очередь декларируются: 84 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты 1)взаимоуважение суверенитета и территориальной цело­ стности, 2)ненападение, 3)невмешательство во внутренние дела друг друга, 4)равенство и взаимная выгода, 5)мирное сосуществование. Современная китайская дипломатия в Центральной Азии отличается прагматизмом и постоянным подчеркиванием того факта, что приоритеты для КНР лежат исключительно в сфере развития добрососедства и в реализации экономических интересов. Необходимо отметить, что Центральная Азия стала так называемым полигоном для многих дипломатических инициатив Китая и для претворения в жизнь ряда новых дипломатических методов и механизмов, нигде не применявшихся Китаем ранее. Во-первых, это, конечно, создание и последующее развитие Шанхайской организации сотрудничества, которая стала одним из основных проводников китайской дипломатии в регионе. Из первой инициативы логично вытекает тот факт, что именно в Центральной Азии Китай впервые предложил придерживаться «Шанхайского духа», основанного на «взаимном доверии, взаимной выгоде, равноправии, совещании, уважении к многообразию цивилизаций, стремлении к совместному развитию». В-третьих, здесь было впервые предложено строить так называемый «гармоничный регион». Лидер КНР Ху Цзиньтао в речи, произнесенной на саммите ШОС в июне 2006 г., предложил построить в Центральной Азии «гармоничный регион на основе долгосрочного мира и совместного процветания». Следует упомянуть, что в основе китайской дипломатии в Центральноазиатском регионе лежит также политика КНР по отношению к сопредельным государствам. Ключевая идея китайской дипломатии по отношению к сопредельным странам имеет две основные формулировки, а именно «добрососедство и партнерство», включающие в себя термины «дружественность, безопасность, обогащение». Термин «дружественность» затрагивает сферу политических связей с соседними государствами. Смысл данного понятия заклю85 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» чается в развитии добрососедских связей со всеми сопредельными странами. «Безопасность» затрагивает отношения в сфере безопасности. Смысл этой части концепции заключается в том, чтобы сопредельные страны испытывали по отношению к КНР, как к соседу, чувство безопасности и покоя. «Обогащение» затрагивает сферу экономической политики. Данный термин декларирует о том, что Китай в процессе быстрого экономического развития должен оказывать больше помощи соседним государствам и делать так, чтобы и они могли извлечь пользу из быстрого экономического роста в Китае. Именно исходя из данной концепции, Китай выделяет льготные кредиты странам региона для осуществления крупных проектов в таких сферах, как освоение природных ресурсов, сооружение транспортно-коммуникационной инфраструктуры, гидроэнергетика и т.д. Но необходимо отметить, что финансово-экономические ресурсы на льготных условиях предоставляются только в том случае, если будут использоваться китайские техника и оборудование и привлекаться специалисты из КНР. К примеру, два индивидуальных заемных соглашения «Поставка оборудования из КНР для ГЭС-2 при Андижанском водохранилище» и «Поставка оборудования из КНР для МГЭС при Ахангаранском водохранилище» были подписаны в марте 2007 г. между Национальным банком внешнеэкономической деятельности Республики Узбекистан (НБУ) и Экспортно-импортным банком Китайской Народной Республики. Общая сумма кредита для первого проекта составляет $10,03 млн, для второго — $5,9 млн. По условиям кредита, который предоставляется сроком на 15 лет, включая пять лет льготного периода по процентной ставке 3%, предусматривается поставка китайских технологий и услуг. Возведение двух ЛЭП «Юг — Север» и «Лолазор — Хатлон» в Таджикистане производится за счет кредита КНР и при участии китайской компании TBEA. На их реализацию «Эксимбанк» Китая (China Exim Bank) выделил Таджикистану долгосрочный кредит в размере $300 млн со ставкой 2,2% годовых сроком на 25 лет, семь из которых являются льготным периодом. Также Государственный банк развития Китая выделил Казахстану кредит на сумму $200 млн на строительство Мойнакской 86 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты ГЭС, поставщиком работ по проектированию и строительству станции «под ключ» определена Китайская Международная Корпорация водного хозяйства и энергетики. Но, с учетом реального внешнеполитического и внешнеэкономического курса КНР, такие концепции представляются, по меньшей мере слишком оптимистичными. Тем не менее и они тоже служат инструментами в рамках китайской дипломатии. Ключевой основой этой дипломатии все чаще называют использование так называемой стратегии «мягкой силы» (soft power, кит. жуань шили). Превращение этой концепции, заимствованной из американской политологии, в компонент официальной партийной политики произошло на XVII съезде КПК, когда в докладе Ху Цзиньтао прозвучал призыв «повышать культурную мягкую силу государства». Как известно, теория «мягкой силы» подразумевает использование «нематериальных властных ресурсов» культуры и политических идеалов в интересах влияния на поведение людей в других странах — в отличие от воздействия с помощью «жесткой силы» оружия или денег. Для Китая это особенно важно, так как в настоящий момент он не может использовать свой военный и политический потенциал для влияния на соседей, в том числе и на Центральную Азию. Экономическое давление с учетом мощи и перспектив КНР в этой области представляется более реальным, хотя в настоящее время оно преподносится в виде преимущественной привлекательности финансовых и инвестиционных возможностей Китая в рамках сотрудничества с государствами региона. Таким образом, с учетом того, что культурное влияние КНР в Центральной Азии распространить довольно непросто, Китай делает акцент на укреплении «стратегической репутации», которая лежит в основе доверия к нему со стороны других государств. Помимо этих концепций, которые призваны создать вокруг КНР максимально мирное и дружественное окружение, следует упомянуть конкретные дипломатические механизмы, используемые Китаем в Центральной Азии. 87 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Они обусловливаются ключевыми интересами Китая в регионе: В первую очередь, основной стратегической целью Китая в Центральной Азии является обеспечение собственной безопасности. Сюда входят как поддержание региональной безопасности, так и стремление оградить КНР от возможных источников нестабильности, исходящих с территории государств региона. Основным дипломатическим механизмом в данном случае является участие в работе ШОС. Китай, будучи, по сути, инициатором создания ШОС и последующего перерастания ее в новый формат, старается не потерять статус главной движущей силы данной организации. ШОС позволяет КНР достигать своих целей и распространять собственное влияние в регионе, не ущемляя интересов центральноазиатских государств и не вызывая их протеста (равно как и не вызывая протеста России). В рамках данной конференции нет смысла подробно останавливаться на значении ШОС для продвижения интересов КНР в регионе. Тем не менее нельзя не упомянуть, что ШОС является тем самым инструментом, с помощью которого Китай может осуществлять выдавливание США из региона, достигать паритета и пытаться превосходить Россию в участии в региональных вопросах. Довольно существенные дивиденды приносит КНР его официальный отказ от вмешательства во внутренние дела государства. Для многих центральноазиатских государств это служит серьезным преимуществом при сравнении Китая с другими возможными политическими партнерами. Немаловажным аспектом китайской дипломатии в Центральной Азии является комплекс мероприятий, направленный на обеспечение интересов энергетической безопасности КНР. Диверсификация источников получения энергетического сырья, а также стремление обеспечить собственные западные провинции энергоресурсами и предприятиями по их переработке и дальнейшей транспортировке во многом влияют на политику Китая в регионе. Это достигается путем подписания договоров на уровне глав государств, в частности о создании совместных проектов в сфере энергетики. Важным инструментом становится деятельность китайских компаний. 88 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты Другой группой интересов КНР в Центральной Азии является обеспечение собственных экономических интересов. Это также является приоритетным направлением китайской дипломатии в регионе. С учетом существенного отставания от России в военных и культурных связях со странами региона, а также распространения идей относительно «китайской угрозы», Китай делает ставку на экономическое проникновение в регион для достижения собственных интересов. При этом необходимо отметить, что решение стратегически важных проблем, а также практическая реализация задач, поставленных стратегией КНР, осуществляется в рамках двустороннего формата, так как реализация многих проектов в рамках ШОС сдерживается межгосударственными противоречиями в Центральной Азии, а также присутствием в организации России. Так, достижение договоренности по сооружению газопровода «КНР — Туркменистан», проходящего через Туркменистан, Узбекистан, а также Казахстан, было достигнуто на двустороннем уровне. Другой пример — льготный кредит на сумму $900 млн, предоставленный КНР странам ШОС для стимуляции китайского экспорта. Конкретное обсуждение проектов и сделок, по которым выделялся бы кредит, осуществлялось на двусторонней основе. К тому же финансирование осуществлялось не в рамках ШОС посредством Межбанковского объединения ШОС, что было бы логично, а на двусторонней основе. Весь данный комплекс действий направлен на укрепление позиций КНР в регионе. Прочное присутствие Китая и китайского капитала во внешнеторговом балансе и в стратегически важных секторах экономик стран региона, а также наличие транспортнокоммуникационной инфраструктуры, связывающей Центральную Азию с КНР, создают обстановку, в которой при любом раскладе (смена руководства страны, попадание страны в сферу влияния другой державы) никакая страна не сможет игнорировать китайский фактор. Также экономическая составляющая стратегии КНР в отношении Центральной Азии призвана ограничить доминирование России во внешнеэкономических связях стран ЦА. 89 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» В качестве основных элементов данной политики можно выделить следующие: • Расширение КНР торговых контактов со странами региона. По итогам 2006 г. доля КНР в совокупном товарообороте центральноазиатских стран составила 12,68% ($10,8 млрд). В течение 1992—2006 гг. объемы торговли стран региона с Китаем увеличились в 25,6 раза. В январе — сентябре 2007 г. объем товарооборота Китая со странами ЦА составил примерно $13,5 млрд. • Обеспечение доступа к энергоресурсам стран региона посредством сооружения трубопроводной системы, связывающей регион с КНР. На сегодняшний день страны Центральной Азии рассматриваются КНР как потенциальные поставщики углеводородного сырья, так как сегодня их доля в китайском импорте нефти и газа несущественна. В этой связи сооружение нефтепровода, открывающего доступ к месторождениям Каспийского региона (нефтепровод «Кенкияк — Кумколь»), а также строительство газопровода, связывающего крупные газовые месторождения Туркменистана с КНР (газопровод «Туркменистан — Китай»), позволят Китаю в перспективе стратегически «привязать» регион к себе. • Вхождение КНР в стратегически важные секторы экономик стран региона. На сегодняшний день китайские компании участвуют не только в освоении нефтегазовых и природных ресурсов стран региона, но и также в таких сферах, как гидроэнергетика, телекоммуникации, транспортный сектор и т.д. • Сооружение транспортно-коммуникационной системы между регионом и КНР. Расширение железнодорожных и автомобильных магистралей, связывающих регион с западными районами КНР, будет способствовать дальнейшей интенсификации торгово-экономических связей между сторонами. Так, в марте 2008 г. между Китаем и Казахстаном было достигнуто соглашение об открытии семи новых прямых автомаршрутов (четыре грузовых трассы: «Урумчи — Караганда» через КПП «Хоргос», «Зимунай», «Бакэту» и «Алашанькоу»; три пассажирских автотрассы: «Урумчи — Караганда» через КПП «Зимунай», «Бакэту» и «Алашанькоу»). В марте 2007 г. Кыргызстан подписал контракт с китайской компанией на реабилитацию автодороги Ош — Сарыташ — Иркештам. Значимость данного проекта 90 Глава 1 Центральная Азия и Китай: новые региональные и геополитические координаты заключается в том, что, кроме Кыргызстана, в зону влияния этого коридора попадают соседние Узбекистан и Таджикистан. • Оказание КНР странам региона финансово-экономической помощи. В целом можно отметить, что внешняя политика КНР тесно связана с приоритетами внутреннего развития. Вследствие того, что приоритеты внешней политики КНР рассматривается в Пекине через призму внутренних приоритетов, таких, например, как необходимость поддерживать устойчивый экономический рост и внутриполитическая стабильность, а также объединение Китая. Во многом этот момент определяет характер внешней политики Китая, его задачи и подходы. 91 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы в китайско-центральноазиатских отношениях China’s oil and gas supply strategy in its Western Margins (Xinjiang and Central Asia) Rémi Castets China’s vigorous economic growth generates a constant increase in its oil and natural gas consumption. According to International Energy Agency statistics, the amount of oil and natural gas consumed in China has increased approximately fourfold between 1985 and 2005*. The proportion of oil in the Chinese energy mix has slightly decreased for a few years (see Figure 1), however the total volume of oil consumption is anticipated to double by 2030, driven by the rapid uptake of automobile transport**. Natural gas consumption is boosted by government incentives for substituting from coal to natural gas***. Planned infrastructure developments aimed at increasing the demand for natural gas in urban areas, industry, and energy production will clearly have a major impact See “China Energy Profile”, Energy Information Administration, http://www.iea. org/textbase/stats/pdf_graphs/CNOIL.pdf. ** The vehicle fleet in China is projected to increase by 700 percent between 2005 and 2030. Oil demand for transport should quadruple during the same period, contributing to more than two thirds of the overall rise in Chinese oil demand. See “World energy outlook: Fact sheet China”, EIA, http://www.iea.org/textbase/papers/2007/fs_china.pdf. *** Air contamination generated by coal fed thermic plants, industry, coal heating systems in China’s major cities pushed Chinese authorities to favor the development of cleaner and more convenient energies such as natural gas. See “Chinese power sector impacts on gas and coal markets and the environment” in Energy in China: transportation, electric power and fuel markets, Asia Pacific Energy Research Centre, 2004, pp. 77—83, http://ns.ieej.or.jp/aperc/pdf/CHINA_COMBINED_DRAFT.pd. * 92 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... on natural gas consumption. In 2006, natural gas accounted for only 2.9 percent of Chinese energy consumption, but the National Development and Reform Commission plans to increase the use of gas to 5.3 percent of the country’s total energy mix by 2010*, and its consumption is expected to triple by 2030. Figure 1. The evolution of China’s energy consumption 100% 90% 80% 4.8 2 17.1 7.9 2.6 7.2 2.9 22.9 21 70% 60% Natural gas 50% 40% 30% 76.1 66.7 68.9 20% Oil Coal 10% 0% Hydrolectricity, nuclear and wind energy 1991 2001 2005 Source: 2006 Xinjiang tongji nianjian (Xinjiang Statistical Yearbook), Pékin, Zhongguo tongji chubanshe, 2006, p. 261. The growth of oil and natural gas consumption challenges Chinese authorities. Today, China has a constant but limited volume of hydrocarbon production, which has led Beijing to adopt a proactive stance in order to avoid any disruption of oil and gas supply**. The 11th Five Year Plan (2006—2010) has reasserted two major goals for Chinese energy policy. The first goal is to limit the increase of consumption by improving China’s energy efficiency, targeting a 20 percent cut in energy consumption per unit of GDP in coming years. The second goal of Chinese “Policy on natural gas streamlined”, Xinhua, 09/04/2007, http://news.xinhuanet. com/english/2007-09/04/content_6661083.htm; “China’s natural gas output grows 23,1% in 2007”, China Daily, 02/20/2008. ** “Zhongguo nengyuan zhangkuang yu zhengce” (China energy situation and policy), China’s Government White Papers, 2007, http://www.china.com.cn/policy/ nengyuan/node_7039582.htm. * 93 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» policy makers is to ensure a domestic supply of energy, specifically of oil and natural gas. To this end, the country is acting in several directions. Beijing is establishing strategic reserves to minimize the fluctuations of oil prices on its imports. Chinese companies are setting up underground storages to deal with seasonal fluctuations on natural gas consumption*. Chinese government and Chinese majors are also securing the country hydrocarbons imports. They are developing a national and cross country network of pipelines while accelerating the acquisition of foreign oil and gas entities. Xinjiang and Central Asia shall play a major role in this strategy. In recent decades, the discovery of major oil and natural gas deposits in Xinjiang has attracted China’s attention to its western margins. Xinjiang’s production capacity has been maximized and a pipeline network has been constructed to transport oil and natural gas from these remote areas to China’s main centres of consumption on the East Coast. This paper will show to what extend the development of oil and natural gas infrastructures in Xinjiang has favoured Chinese access to Sino-Central Asian hydrocarbons. The transformation of Xinjiang into China’s main hydrocarbon production base One must not forget that China is the fifth largest producer of oil globally. In the 1980s the country was a net exporter of oil, however national production became unable to meet demand, and since 1993 China has been a net importer**. Due to its geographical remoteness, Xinjiang has until recently held a marginal share of China’s oil production. The development of this regional supply started in the 1950s and 1960s in the Jungar Basin, but only after the discovery of significant hydrocarbon fields in the Tarim Basin in the 1980s “PetroChina plans underground gas storage units”, China Daily, 27 th of May 2006. ** The country has become the third-largest net importer of oil after the US and Japan. Since 1993, its dependence on oil imports has been constantly rising. Last year, oil imports amounted for 47 percent of China’s consumption of oil. During recent years, the growth of oil production has been stagnating between 1 and 2 percent each year. * 94 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... did the region begin to attract major investment in its oil and gas sector. Concurrently, China’s two major historical oil fields, Daqing (in Heilongjiang province) and Shengli (in Shandong province) was reaching its peak, while oil consumption was booming. All Chinese indicators were pushing for the optimization of its domestic oil and gas production*. The development of production capacity in Xinjiang For two decades, major investment has been made in order to develop oil and gas prospection, resulting in major discoveries in the Tarim and Jungar Basins in particular. Chinese oil companies are continuing these efforts. For example, throughout 2004 and 2005, investment by the China National Petroleum Corporation (CNPC) and Sinopec** in hydrocarbon prospection in Xinjiang grew from 13.8 billion Rmb (approximately $US 1.7 billion) to 20.85 billion Rmb (approximately $US 3 billion)***. However, experts forecast that the reserves in this region may soon reach their peak. In 2006, Xinjiang reserves were estimated at 20 billion tonnes of oil and more than 10 trillion cubic meters (Tcm) of natural gas (respectively accounting for approximately 25% of China’s inland oil resources and 28% of the country’s inland gas resources)****. These are located throughout the three main sedimentary basins as follows: - approximately 8.6 billion tons of oil and 2.1 Tcm of natural gas in the Jungar Basin [verify whether current or potential volumes]; - approximately 10.8 billion tons of oil and 8.4 Tcm of natural gas in the Tarim basin; - approximately 0.28 billion tons of oil and 26 billion cubic meters (Bcm) of gas***** in the Turpan-Hami Basin (or Tuha Basin). “Oil focus shifting to Xinjiang”, Asia Times, 09/10/2005, http://www.atimes. com/atimes/China/GI10Ad05.html. ** They are the two main oil producers in Xinjiang. *** Ibid. **** “Xinjiang leads China in oil, gas production in 2007 », China daily, 29/08/2008, http://www.chinadaily.com.cn/bizchina/2008-01/04/content_6408599.htm. ***** See Sohum Desai, “A study of Infrastructure in Xinjiang” Security Research Review, 2005, http://www. bharat-rakshak.com/SRR/Volume12/desau.html. * 95 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» According to official Chinese statistics, proved reserves confirmed in the region are close to 3.8 billion tons of oil reserves and 1.3 Tcm of natural gas*. There would be close to 3 billion tons of oil and 100 Bcm of natural gas in the Jungar Basin**, and 524 million tons of oil and 724 Bcm of natural gas in the Tarim Basin***. These discoveries have paved the way for important investment in oil and gas extraction (see supra) which have considerably increased oil and gas output in the region. Between 1983 and 2007, total domestic oil production almost doubled, while in Xinjiang it increased fivefold****, making Xinjiang the third largest oil production base in China in 2007. (That year, crude oil production in Xinjiang reached 26.4 million tons*****). The growth of natural gas production has been even more impressive. According to 2006 figures, Xinjiang had the largest proven reserves of natural gas in China (1.3 Tcm of which 724 Mcm are situated in the Tarim Basin). The construction of the West East Gas pipeline in 2004 (see infra) has allowed for the full exploitation of “Xinjiang’s oil and gas equivalent ranks number one in China”, International Energy, 10/01/2008, http://en.in-en.com/article/News/Gas/html200801106024.html. ** “Gas find reported in Xinjiang”, International Energy, 05/19/2007, http://en.inen.com/article/News/Gas/html/200705202286.html. *** “Tarim Basin doubles natural gas output in 2006”, Xinhua, 01/12/ 2007. **** In 1983, local production was reaching 5 million tonnes. Most of it was originating from the Jungar Basin. ***** “Xinjiang jinnian tongji chan yuanyou er qian lui bai wan tun ju quan guo di san” (According to 2007 statistics, oil production in Xinjiang reaches 26 million tonnes, transforming the area into the country’s third zone of production”, Guojiranqi Wang, 03/12/2007, htpp://www.Gas.IN-EN.com ; “Xinjiang leads China in oil, gas production in 2007”, China daily, 29/08/2008, htpp://www.chinadaily.com. cn/bizchina/2008-01/04/content_6408599.htm. ****** Kela 2, Dina 2, and Yingmaili are among the most promising ones. Kela 2 and Dina 2 have proven reserves of 250 and 170 Bcm. In 2007, Kela 2 natural gas production reached 10 billion cubic meters, that is to say nearly half of Xinjiang’s production. The Yingmaili (in Aksu prefecture) gas field has just been put into operation, however its important proven reserves (840 Bcm) should allow this field to deliver an important production. Recently a major gas field has been discovered in the Junggar Basin, Mahe. Its production reached 1,3 million cubic meters in 2007 during the beginning of its commercial exploitation. See “Zhong shiyou Xinjiang * 96 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... giant gas fields such as Kela-2 in the Tarim Basin******. Xinjiang’s natural gas production has soared from 500 Mcm in 1990 to 21.2 Bcm in 2007 (roughly 28% of China’s total production*). In 2006, the region surpassed the south-western Sichuan Province, becoming the country’s top gas producer**. In 2007, this rise in oil and natural gas production resulted in the region becoming China’s primary hub of production for hydrocarbons, amounting to 43.3 million tons of oil equivalent***. According to preliminary planning by CNPC, Sinopec and the Xinjiang government, the region’s oil and natural gas output will hit 30 million tons and 60 Bcm respectively by 2010****. Development of the oil and gas transformation industry The transformation of Xinjiang into a vital base of production for oil and gas has occurred with the development of its hydrocarbon processing capacity. After the Eighth Five-Year Plan (1991—1995), the CNPC, Sinopec, Xinjiang Construction and Production Corps, and Central and Local Governments steadily increased their investment in the oil and gas sectors. From 1990 to 2001, more than $US 15 billion were injected to Kela II qitian chanliang jinnian qi jin yidao 100 lifangmi” (This year, Kela 2 natural gas production has reached 10 billion cubic meters), Guojiranqi Wang, 03/12/2007, htpp://www.Gas.IN-EN.com; “Major Xinjiang gasfield found”, International Energy, 2007/10/11, http://en.en-en.com/article/Nexs/Gas/html/200710114870.html; “Xinjiang youtian Maheqi touchan richan tianranqi dadao 130 wanfang” (Maheqi oilfield is opened, its daily production has reached 1,3 million cubic meters a day), Guojiranqi Wang, 23/11/2007, htpp://www.Gas.IN-EN.com; “Talimu Yingmaili qitian zhengshi jiancheng touchan” (Construction and production initiation of Tarim Yingmaili Gas field have been completed), Petrochina, 26/04/2007, http://www. petrochina.com.cn. * Natural gas production is growing quickly in China. The country production of natural gas rose 23.1% in 2007 to 69 Bcm. ** In 2006, natural gas production has reached 11 Bcm the Tarim Basin, 2.88 Bcm in the Jungar Basin (it should reach 10 Bcm by 2010) and 1.65 Bcm in Turpan-Hami Basin. See “Xinjiang reports largest proven natural gas reserve in China”, Xinhua, 02/26/2007, www.chinaview.cn. *** Up 13.6 percent from 2006. **** Asia Times, 09/10/2005 (see supra). 97 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» expand oil and gas infrastructure in Xinjiang*. Increasing investment in hydrocarbon transformation in this region has resulted in processed oil production rising from 10 million tonnes of oil in 2001 to 15 million tonnes in 2005. This is projected to reach 25 million tonnes by 2010. According to a study recently published by the Xinjiang Government, 19 dedicated petrochemical industry parks have already been established in Xinjiang, and 45 new projects are waiting to be approved**. Among the infrastructure to be built are thick oil processing stations, liquefied natural gas stations, and refineries in Dushanzi, Karamay, Urumqi, Turpan, Korla, Kucha, Kashgar, Zepu ... Most of these refinery centres are close to the regional centres of production, and to the national and transnational pipelines (see infra). The connection of Xinjiang hydrocarbon deposits and refineries to Eastern China The planned increase in crude oil, oil products and natural gas production in this vast and remote landlocked region has resulted in the upgrading of transporting and distribution networks. A decade ago, the costly construction of pipelines linking Xinjiang to coastal provinces was considered as unlikely by many experts. Nevertheless, the rise of oil prices, combined with the new financial power of Chinese oil state companies has made this kind of project feasible. Oil pipelines Until the lat nineties, Government strategies endeavoured to link the main regional centres of oil production, local refineries and the railroad export terminals to inner China. This process started in the 1980s. In 1982, the completion of the region’s earliest pipeline linking Karamay and Wusu fields to the Urumqi refinery boosted oil production in the “Xinjiang oil industry development”, Center for Energy and Global Development/ World Security Institute, http://www.wsichina.org/cs4_7.pdf. For an overview of Xinjiang’s petrochemical infrastructures, see Li Yue, “Xinjiang shiyou kaifa xiankuang yu qushi” (Current situation and trends concerning the development of oil sector in Xinjiang), World Security Institute, 2006, p. 4, http://www.wsichina. org/gb06.html. ** Ibid. * 98 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... Jungar Basin. A few years later, the discovery of new oil fields in the Tarim Basin put south Xinjiang (Nanjiang) at the forefront. Subsequently a pipeline network connecting fields in Tarim to local refineries and rail export terminals was gradually set up in the 1990s. The Lunnan-KorlaShanshan pipeline (Lun-Ku-Shan pipeline)* was put into operation in 1992. With an annual capacity of three million tons, this pipeline was established to transport crude oil from the Tarim basin to the export depot of Shanshan, from where oil was transported by rail. In 1996—1997, a second pipeline linking the Lunnan oil field to Shanshan was put into operation** and Lunnan was connected to Tazhong 4 oilfield by two pipelines able to transport two million tons of crude and four million tons*** of oil respectively****. Simultaneously, in northern Xinjiang a pipeline transporting refined products was set up to link Karamay to Urumqi*****. Until that time, crude oil was still partly processed in Xinjiang and partly conveyed by train to refineries in Eastern China. However rail transportation saturation in China has become at that time a bottleneck for hydrocarbon production in Xinjiang. Cross country pipelines were built by Petrochina and Sinopec to develop alternate transport networks, allowing for a new expansion of local production. During the last decade, vast pipeline construction projects were launched in order to connect Xinjiang with Northern, Central and Eastern China through the Gansu corridor. In short, those new pipelines link oil production and processing bases in the Tarim and Jungar Basins with refining and consumption bases in mainland China. In June 2006, Petrochina began exploiting the “West Oil Products Pipeline” ******, allowing This pipeline is 192 km in length. The first section (161 km) with a annual capacity of 6 million tonnes was put into operation 1996. The 476 km section linking Korla to Shanshan was put into operation in 1997. The second section has an annual capacity of 5 million tonnes. *** The pipeline capacity is expandable to 6 million tonnes for the first and 10 millions tonnes for the second. **** “Shuyouqi fuwu” (Oil and gas transportation services), Petrochina, http://www. petrochina.com.cn/PetroChina/cpyfw/wmdfw/syqfw/, accessed on the 08/01/2008. ***** This 291 km pipeline originally had a transport capacity of 1.3 million tonnes per year. ****** See note 26. * ** 99 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» the company to export oil products from refineries in Dushanzi and Urumqi to Lanzhou*. In June 2007, the “West Crude Oil Pipeline” from Shanshan to Lanzhou** was completed, providing an export capacity of 20 million tons of crude oil per year. These projects represented an estimated investment of 14.6 billion Rmb ($US 1.8 billion)***. Crude oil and oil products originating from Xinjiang can now be exported across China, relieving some burden from a rail transport system that is close to saturation. Gas pipelines Pipelines are the most efficient way to connect natural gas fields to consumption centers. As noticed in the introduction, China has undertaken costly efforts to upgrade and interconnect its natural gas transport infrastructure. During the 1990s, gas pipelines were constructed in Xinjiang to support local consumption. In 1996, a new gas pipeline allowed for the transport of natural gas from the Jungar basin to Urumqi, and another linked the Tazhong gas field in the Tarim Basin to Shanshan****. In March 1997, a gas pipeline from Shanshan to Urumqi***** would deliver gas supplies from the Tarim and Turpan Basin. During the last decade, Chinese central authorities have decided to promote natural gas consumption in Eastern China. Tapping Xinjiang giant gas fields was the only to feed this rising demand. The “West-East Gas Pipeline”, was built at an estimated cost of $US 5 billion to transport 12 billion cubic meters of natural gas from gas fields in the Tarim Basin to Northern and Eastern China******. Operations commenced in January 2005, and production in Tarim has been raised from 1.36 Bcm in 2004 to It has a total length of 1,858 km and a designed annual capacity of 10 million tonnes. It has been expanded in 2008 to reach Hunan province. ** See note 26. *** “China’s Xinjiang-Lanzhou oil pipeline finished”, Asia pulse, October 11, 2005. In 2006, they have transported 13.59 million tonnes of crude oil and 8.68 million tonnes of refined oil, via the Gansu corridor. **** This 310 km pipeline has a capacity of 0.7 Bcm per year. ***** This 302 km pipeline has the capacity to transport 1.6 Bcm of natural gas per year. ****** The pipeline is mainly fed by Kela II gas field. It ���������������������������� is 3,836km in length and connects Lunnan in the Tarim Basin to Shanghai. * 100 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... 11 Bcm in 2006 in order to feed this giant pipeline*. By 2010, its capacity is anticipated to reach 17 Bcm, and by 2020 is expected to supply up to 10 percent of China’s natural gas consumption demand**. The construction of a gas pipeline from Turkmenistan and Kazakhstan (see infra) has prompted the CNPC to construct a second West-East gas pipeline by 2010***, at an estimated cost of $US 10.2 billion. This pipeline will be 6,500 km in length, and run in parallel to the aforementioned “West-East Gas Pipeline” to Gansu province. Natural gas pipeline capacity from Xinjiang and Central Asia to the southern province of Guangdong will reach 30 Bcm of gas per year. Establishing an “Energy Silk Road”: increasing and securing oil and gas supplies from Central Asia Given that the Chinese economy must meet increasing demands for oil and natural gas****, Chinese majors***** and the Government endeavour to diversify and secure oil and gas imports. Several factors favour utilization of the Central Asian Republics as oil and natural gas providers for China. Firstly, the Central Asian countries have major oil and gas reserves and seek foreign partners to help strengthen their production capabilities, and to assist in the development of transport infrastructures that would emancipate them from Russian pipelines. Secondly, they border Xinjiang, thus their pipeline ����������������������������������������������������������������������������� That year 9.8 Bcm were piped to Eastern China through the pipeline.���������� See Chun Chun Ni, “China’s natural gas industry and gas to power generation”, Institute of Energy Economics, July 2007, p. 8. ** “Shuyouqi fuwu” (Oil and gas transportation services), Petrochina, http://www. petrochina.com.cn/PetroChina/cpyfw/wmdfw/syqfw, accessed on the 08/01/2008. *** “China sets route for second West-East natural gas Pipeline”, Xinhua, 27/08/2007, http://news.xinhuanet.com/english/2007—08/27/content_6612839.htm. **** China’s oil consumption is expected to rise by 50 percent by 2020 while oil production is expected to stagnate. According to Chinese statistics, oil imports should represent at that time between 63 and 70 percent of China’s consumption. Alternately, in the coming years, China should become a net importer of natural gas (see supra). ***** On the restructuring of state companies in the late nineties in order to optimize their efficiency, see Sy Yuan & Yi-kun Chen, “An update on China’s oil sector overhaul”, The China Business Review, March-April 2000, pp. 37—43. * 101 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» networks can be supplemented, upgraded and connected to the new oil and gas pipelines that link Xinjiang to Eastern China. Thirdly, through active bilateral diplomacy and fostering cooperation in several areas, Beijing has tried to build trust with the regimes in Central Asia. Like Russia and China, they are sceptical towards American influence and the political model that the USA try to export; a common fear of this unites Central Asian regimes, Russia and China. Beijing may view these neighbours as friendly regimes who are unlikely to fall into the direct sphere of influence of America, and export routes from Central Asia are considered safer than sea routes* controlled by China’s strategic rival, the USA. Currently two main pipeline projects are being constructed to connect Central Asia to Xinjiang. The first of which, an oil pipeline, will link the Kazakhstanese Caspian oil fields to China, and the second, a natural gas pipeline, will cross Turkmenistan, Uzbekistan and Kazakhstan before reaching Xinjiang. Oil field acquisitions in Kazakhstan** Oil fields acquisitions in Kazakhstan allow China to partly guarantee the supply of the crude oil pipeline that is being built between the two countries. In short, China’s strategy in Kazakhstan is the purchase of a maximum number of oil fields bordering its pipeline project, ensuring the supply of sufficient and constant amounts of oil. In 1997, CNPC acquired a 60.3 percent share of AktobeMunaiGas, the fourth-largest oil company in Kazakhstan*** (the CNPC shareholding then increased to 85.42 percent in May 2003). Also in 1997 CNPC acquired shares in the Uzen oilfield before disenChinese oil imports were mainly shipped by tanker through the Ormuz and Malacca and Straits. A major crisis or a dispute with the US could have a significant impact on the Chinese economy. In 2001, three quarters of Chinese oil imports were transiting through the Malacca strait. ** For a more detailed account of those acquisitions, see Sébastien Peyrouse, “The economic aspects of the Chinese-Central Asia Rapprochment”, The China ad Eurasia Forum Quaterly, February 2008, pp. 50—56. *** According to CNPC figures, in 2006, AktobeMunaiGas produced 5.9 million tonnes of oil and 2.95 bcm of natural gas. See “CNPC in Kazakhstan”, CNPC’s website, http://www.cnpc.com.cn/eng/cnpcworldwide/euro-asia/Kazakhstan. * 102 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... gaging itself a few years later. At that time, China and Kazakhstan had planned to build a pipeline linking the Caspian Sea and China, and another linking the Caspian Sea and Iran. Despite these objectives, oil prices, insufficient capital and disappointing reserves in the Uzen fields led the two parties to momentarily abandon these intentions. After the failure of CNPC’s undertaking to acquire shares in the North Caspian Sea Project, CNPC purchased Chevron Texaco North Buzachi Inc. from Nimir and Texaco in 2003*. In November 2004, CNPC and China North Industries Corporation jointly acquired a 50 percent of share in Konys and Bektas Oilfield (KAM Project)**. The same year Sinopec acquired the American First International Oil Company for roughly $US 160 billion***. In January 2005, CNPC acquired a 100 percent stake in ADM, which has exploration licenses for the Aryss and Blinov blocks****. In August 2005, the China National Offshore Oil Company and KazMunaiGas decided to explore and exploit the promising offshore field of Darkhan*****. CNPC acquired PetroKazakhstan****** on 26 October 2005. According to an agreement with the Kazakh Ministry of Energy and Mineral Resources, CNPC transferred 33 percent of its shares * The oilfield is exploited by the CNPC and Lukoil. In 2006, the North Buzachi Oilfield produced 1.35 million tons of crude oil and 41.82 mcm of natural gas. See “CNPC in Kazakhstan”, CNPC’s website, op. cit; Sebastian Peyrouse, op. cit., pp. 52—54. ** The oilfield is located in the Turgai Basin. Its reserves are estimated at 21.646 million tonnes of recoverable reserves. See “CNPC in Kazakhstan”, CNPC’s website, op. cit. *** The company manages with Rosneft the Adai oildfield. It harbors major reserves of oil and gas: 100 million tonnes of oil and nearly 400 bcm of gas according to recent estimations. See Sébastien Peyrouse, op. cit., pp. 55. **** Proven recoverable reserves for these two blocks exceed 10.4 million tonnes of oil. See “CNPC in Kazakhstan”, CNPC’s website, op. cit. ***** Its reserves are estimated at 480 million tonnes of oil. ****** PetroKazakhstan controls a vast range of upstream and downstream petroleum industries, including oil and gas exploration, production, refining and selling of refined products. The company is Kazakhstan’s second-largest foreign petroleum producer, and the largest manufacturer and supplier of refined products. According to CNPC statistics, in 2007 PetroKazakhstan crude oil production reached 10.5 million tonnes. See “CNPC in Kazakhstan”, CNPC’s website, op. cit. 103 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» in PetroKazakhstan to KazMunaiGaz on 5 July 2006, and retained a remaining 67 percent stake in the company*. By late 2006, China’s CITIC Group had acquired the Kazakhstan oil assets of Canada’s Nations Energy Company Ltd. for $US 1.91 billion, giving CITIC control of the Karazhanbas oil and gas field in Mangistau Oblast (until 2020)**. The Kazakhstan-China crude oil pipeline Plans for the Kazakhstan-China Crude Oil Pipeline were revisited at the beginning of this decade, prompted by the strategy to interconnect Soviet-built pipelines in Kazakhstan with Xinjiang. The 3,040 km pipeline consists of a 2,800 km section in Kazakhstan and a 240 km section in China, developed at a cost of roughly $US 3 billion. CNPC and KazMunaiGaz shared the project construction and management; construction being divided into three distinct phases. The first phase consisted of the completion of the western section of the pipeline from Kenkiyak to Atyrau. After the signature of agreement between the companies in October 2001, construction started in May 2002. The 448.8 km pipeline became operational on March 2003 (its delivery capacity is designated at 5.9 million tonnes per year). The second phase consisted of construction of the Eastern section of the pipeline between Atasu in Central Kazakhstan and Alashankou on the Kazakhstan/China border. The pipeline was built and operated by a joint venture between the China National Oil and Gas Exploration and Development Corporation and KazTrans Oil JSC. It was connected to the Alanshankou-Dushanzi pipeline in Xinjiang***. This 962.2 km section * PetroKazakhstan’s upstream assets are located in the South Turgai Basin nearby the Kazakhstan-China Pipeline. See “CNPC in Kazakhstan”, CNPC’s website, op. cit. ** It has proven reserves of roughly 46 million tonnes of oil and produces more than 2.5 million tonnes of oil each year. See “CITIC in 1,9 bln USD Kazakh oil Purchase”, China daily, 10/27/2008, http://news3.xinhuanet.com/english/200610/27/content_5254952.htm; “Kazakhstan-China pipeline pours 4 million tons of oil into China”, International Energy, 2007/07/25, http://en.in-en.com/article/News/ Oil/html200707253648.htm. *** This 246 km section mainly supplies the Dushanzi refinery. It is to produce 5.5 million tons of refined oil per year. 104 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... became commercially operational on July 2006*. The final phase of the project consists of the completion of the Kenkiyak-Kumkol pipeline in Central Kazakhstan. The construction was agreed between Kazakhstan and China on 18 August 2007, is due for completion in October 2009, and should reach full capacity in 2011. During the first phase of exploitation, the pipeline capacity is projected to reach 10 million tonnes of crude oil per year to China, comprising more than 5 percent of the country’s imports. When the entire pipeline becomes fully operational, capacity could be expanded to 20 million tonnes per year. The Central Asian Gas Pipeline The Chinese Government forecasts that by 2020, natural gas imports to meet Chinese demand could reach 90 Bcm per year, and talks have been launched with primary neighbouring producers of natural gas: Russia** and Turkmenistan. Until recently, the idea of building a gas pipeline linking vast natural deposits in Turkmenistan to China was considered a costly or even implausible project. Nonetheless, a growing demand for natural gas and the development of gas pipelines linking Xinjiang to the Chinese coast have made this project conceivable. Beyond the question of project financing, it was necessary for China to obtain the approval of local partners, and above all to secure the pipeline supply. China had to reach an agreement with Turkmenistan. A preliminary agreement was signed during the visit of President Niyazov to China in April 2006, but the two parties were yet to agree on a price. This took place on 17 July 2007 when CNPC signed the production sharing contract on the Bagtyiarlyk area at the Amu Darya Right Bank*** and Construction works started on September 2004. Russia has the world’s biggest proven reserves of natural gas and is the biggest producer and exporter of natural gas. Turkmenistan has the world’s 14th largest proven reserves of natural gas reserves and is the 6th largest exporter of natural gas. *** Its reserves are estimated to hold 1.3 Tcm of gas. See “CNPC in Turkmenistan”, CNPC’s website, http://www.cnpc.com.cn/eng/cnpcworldwide/euro-asia/Turkmenistan. * ** 105 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» the Sino-Turkmenian natural gas purchase and sale agreement. These agreements secured a constant and sufficient flow of natural gas, making the construction of this new pipeline feasible. The contribution of Kazakhstan and Uzbekistan are not excluded from considerations on supply of the pipeline. Even if Kazakhstan is not currently a major producer of natural gas, in the forthcoming years it may contribute to supplying the pipeline (Kazakhstan expects to discover major gas fields in the Caspian area that will allow the country to increase its production of natural gas in coming years). Uzbekistan, the second-largest gas producer in Central Asia, may also contribute, however Turkmenistan remains the main provider of gas to this project for the foreseeable future. According to the agreement mentioned above, the country will export 30 Bcm of natural gas to China per annum for 30 years. Construction works started in Turkmenistan last year. The whole project should be completed by 2009. Conclusion The need to provide the Chinese economy with sufficient amounts of oil and natural gas has impelled Beijing and state oil companies to conceive strategies in order to secure long term supplies. National hydrocarbon production is being maximised to respond to the explosion of demand, advancing the development of Xinjiang’s hydrocarbon production, transformation capacity and pipeline networks. The policy to transform Xinjiang into a major base of production, connected to Eastern China, has favoured the tightening of energy collaborations between China and the Central Republics. The expansion of west-east pipelines and petrochemical poles in Xinjiang has transformed this region into a potential interface with neighbouring hydrocarbon deposits in Central Asia. In this respect, the acquisition of exploitation rights and pipeline construction in Central Asia can be seen as an extension of China’s western development program. Turkmenistan and Kazakhstan are becoming key energy partners for China. Chinese experts consider that Kazakhstan is likely to supply at least 5 percent of Chinese imports in coming years. The aim of China is 106 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... not to transform Kazakhstan into a major provider such as Saudi Arabia, Angola, or Russia (an agreement on the construction of pipelines tapping Siberian deposits will be reached in due course), but to leverage the production capacity of this friendly republic to limit its dependence on partners which are seen as less reliable. In terms of natural gas, imports from Turkmenistan should fulfil a major proportion of China’s needs in the short term, or at least until natural gas pipeline projects with Russia are materialised. Remi Castets (Ph.D student at the Institute of Political Studies of Paris and lecturer at Bordeaux 3 University). 107 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» О перспективе центральноазиатской политики Китая (с позиции ее влияния на проблемы развития местного производства и трудоустройства населения) Ходжаев А.Х. Ц����������������������������������������������������� ентральноазиатская политика Китая имеет многие аспекты. В одном докладе невозможно осветить все перспективы на основе анализа этих аспектов. Поэтому в данном случае автор счел нужным попытаться коротко изложить собственное мнение о перспективе этой политики на основе анализа ее влияния на проблемы развития местного производства и трудоустройства населения региона. Как известно, развитие производства является, прежде всего, экономической задачей, а трудоустройство населения — социальной. Но эти два фактора в обществе тесно связаны между собой и имеют взаимовлияние. Их нельзя рассматривать в отдельности. В купе они составляют важный аспект стабильности и безопасности в любом государстве. С успешным их решением связан как уровень благосостояния страны, так и уровень культуры народов, населяющих ее. В условиях постоянного роста численности населения, ограниченного объема посевных площадей и пастбищных угодий единственным выходом для создания дополнительных рабочих мест может быть только расширение промышленного производства. Это видно из опыта многих стран, в том числе Китайской Народной Республике (КНР), которую мы привыкли называть условно Китай. Заполнение внутренних рынков за счет импорта может быть полезно для начального этапа развития экономики любой страны, которая не в состоянии обеспечить спрос населения собственным производством. Опыт многих стран мира показывает, что в стратегическом плане экономика государства, построенная на импорте товаров и экспорте сырья, не перспективна, хотя дает быстрый результат. Учитывая это, страны Центральной Азии также пытаются развивать собственное производство на основе современной 108 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... техники и технологий. Можно с удовлетворением отметить, что в этом направлении за прошедшие 17 лет после обретения независимости в государствах региона сделано очень много, хотя их успехи далеко не одинаковы. По многим показателям они еще не достигли того уровня развития производства, при котором обеспечивается спрос внутреннего рынка. Поэтому рынки и магазины в странах Центральной Азии наполнены импортными товарами, большая часть которых является продукцией китайского производства. Начало налаживания производства в государствах Центральной Азии совпало с периодом экономического подъема в КНР, насыщением ее внутренних рынков товарами собственного производства и активизацией экспортной деятельности. Увеличение экспорта стало для нее необходимостью для дальнейшего развития экономики, углубления реформ и поддержания производственного сектора как государственного, так и частного. При отсутствии возможности экспорта нефти, газа, металла, экспорт готовой продукций стал также главным источником умножения валютных фондов КНР. Поэтому увеличение экспорта товаров собственного производства стало для нее стратегической задачей. Для Китая рынки стран Центральной Азии являются всего лишь небольшой частью глобального рынка. Тем не менее эти рынки имеют большое значение для развития экономики КНР. Кроме того, использование экспортно-импортных потенциалов государств Центральной Азии имеет для Китая важное политическое значение, так как регион включен его руководством в окружающую КНР зону, влияющую на безопасность и стабильность страны. Всем известно, что активизация китайского экспорта в страны Центральной Азии привела к заполнению и насыщению их рынков. На первый взгляд, она привела к удовлетворению потребности местного населения. Многие из его представителей нашли себе рабочие места и новые источники дохода в инфраструктуре китайского экспорта в регион. Но если подумать глубже, то развитие производства в республиках Центральной Азии оказалось под давлением китайского импорта. Другими словами, дешевые китайские импортные товары не позволяют местным производителям выдерживать конкуренцию. 109 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Разумеется, китайские эксперты могут сказать, что развитие местного производства зависит от самих республик Центральной Азии. Да это так. В этом плане мы полностью согласны с ними. Но все же, как показывает анализ практики, без необходимых внешних условий невозможно это осуществить. В отличие от государств Центральной Азии, в начале экономической реформы вокруг КНР появились благоприятные внешние условия. Многие зарубежные страны нуждались в экспорте капитала, техники, технологий и создании производств там, где имеется емкий рынок, дешевая рабочая сила, сырье и нужда в развитии производства. КНР оказалась одной из таких стран, так как революционные движения в государстве, вызванные внутренними и внешними факторами, военные действия в первой половине XX в. и различные политико-экономические эксперименты маоцзэдуновского руководства сильно разрушили существующие в Китае в то время производства. Китайское руководство во главе с Дэн Сяопином понимало ситуацию в стране и мире, смогло учесть сложившую вокруг себя ситуацию и воспользоваться ею путем создания необходимых условий для импорта капитала, техники и технологии. За 10—15 лет КНР смогла стать из импортера товаров народного потребления в их экспортера. Теперь Китай увеличивает долю экспорта станков, автомобилей и сложной техники. Завоевание достойного места на мировых рынках, в том числе центральноазиатских, стало приоритетной задачей Китая. Распад бывшего СССР и превращение региона в открытую зону, как никогда, стало подходящей ситуацией для реализации этой стратегии. Китаю приходилось быстро ориентироваться в новой геополитической ситуации, учитывать ее положительные и отрицательные стороны, выработать глубоко продуманную и гибкую внешнюю политику в отношении государств Центральной Азии [1]�� �����. Если взглянуть на результаты практики правительства КНР в области экономических связей со странами Центральной Азии за прошедшие 17 лет после обретения ими независимости, то мы можем с уверенностью отметить, что регион стал для Китая рынком сбыта и источником сырья. Регион насыщен различными китайскими товарами народного потребления. Местные рынки 110 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... наполнены даже более дешевыми аналогами тех товаров, которые производились в государствах региона. Это свидетельствует, что импорт товаров китайского производства стал выгоднее, чем производство их на местах. Имея общие границы с четырьмя из пяти государств региона и выход на них одной железной (через Алашанькоу) и нескольких автомобильных дорог, КНР оказалась в более выгодном положении. В скором будущем она будет иметь вторую альтернативную железнодорожную линию в страны региона через Кашгар и Памир. Близость Китая к Центральной Азии дает возможность снижать расходы на транспортировку и повысить конкурентоспособность своего экспорта в страны региона и снизить затраты на ввоз в страну сырья. В рамках реализации указанной стратегии, китайское руководство осуществило ряд практических шагов: - открыло множество авиалиний в страны Центральной Азии, упростило визовый режим для своих и иностранных граждан; - снизило или полностью исключило таможенные сборы для экспорта товаров китайского производства и импорта сырья, инвестировало большие средства на организацию службы транспортировки и доставки экспортных товаров; - модернизировало автомобильные дороги и средства доставки, осуществило политику возврата налога на добавленную стоимость (НДС) при экспорте производимых в Китае товаров посредническими организациями [2]. В Пекине и ряде городов и районов, пограничных с государствами Центральной Азии, были организованы рынки оптовой продажи товаров. Среди первых таких рынков можно назвать пекинский рынок «Ябалу», урумчинский рынок «Пифа» (дословно означает «Оптовый»), Кашгарский рынок «Чжунъя шичан» («Центральноазиатский рынок») и др. С 2000 г. центр СУАР — г. Урумчи превращен в пункт сосредоточения товаров из внутренних районов Китая и их рассредоточения в страны Центральной Азии. В этой связи здесь создан новый большой оптовый рынок «Хуалин» (дословно означает «Китайский пик», то есть вершина гор) и «Дабазар» («Большой базар»). На этих рынках располагаются магазины, представляющие интересы различных производственных и посреднических фирм. В них можно купить и заказы111 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» вать товары без ограничения его количества. Рядом с этими рынками организованы службы доставки товаров до места назначения. К работе в этих службах привлечены бывшие выпускники китайских отделений высших учебных вузов Узбекистана и Казахстана. В соответствии с потребностями покупателей в тех городах, где имеются оптовые рынки, созданы туристические гостиницы с льготными тарифами проживания. Произведена реконструкция аэропорта в г. Уруми, откуда современные самолеты могут летать во все ближние и дальние страны. Бывшая синьцзянская авиакомпания была ликвидирована и ее функция передана более крупной авиакомпании «Наньфан ханкун гунсы» («Южная авиакомпания»). Планируется превратить г. Урумчи в воздушный мост между Востоком и Западом. Все это положительно повлияло на развитие китайского экспорта. С средины 1990-х гг., в связи с достаточным наполнением внутреннего рынка КНР товарами народного потребления, мелкие и средние предприятия, занятые в производстве текстильных изделий, электроприборов, бытовой техники и др., столкнулись с проблемой реализации своей продукции. Эта проблема требовала неотлагательных мер, в противном случае многие мелкие предприятия могли стать банкротами. Экспорт собственной продукции стал единственным выходом и способом выживания для многих государственных, а также мелких и средних частных предприятий. В этой связи «обеспечение беспрерывного и долгосрочного роста экспорта и расширения его географии» [3] в Китае рассматривались как приоритетная стратегическая задача*. Для решения этой задачи В 1980 г. создано Главное таможенное управление КНР, в 1982 г. на базе Министерства внешней торговли и Министерства внешних связей было создано Министерство внешнеэкономических связей и внешней торговли КНР. Монополия министерства на экспорт и импорт была ликвидирована. Впоследствии были созданы не подведомственные МВС и ВТ внешнеторговые компании. Такие компании были созданы на местах. Произошла децентрализация системы управления внешнеэкономической деятельностью страны. (См. Исакджанов А.А. Страны Восточной Азии: экономические преобразования и интеграция в мирохозяйственные связи // Опыт, проблемы и современные тенденции. — Ташкент, 1997. — Депонированная рукопись В ГФНТИ ГКНТ Республики Узбекистан №2647-Уз97 от 29. 05.97. — С. 45). * 112 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... государство предприняло новые шаги. Прежде всего, оно сняло все ограничения и аннулировало все пошлины на экспорт товаров китайского производства в любом количестве. Многим предприятиям было дано разрешение самим заниматься экспортом собственной продукции или действовать через посреднические организации. Организовав необходимую инфраструктуру, правительство КНР открыло широкую возможность для приезда в Китай шоптуристов из стран СНГ и вывоза их грузов. В случае экспорта продукции собственного производства, китайские заводы и фабрики сами получают от государства сумму возвращенного налога на добавленную стоимость, а если экспорт осуществлялся коммерческими или другими предприятиями, выкупившими товар у производителей, то в этом случае возвращенная стоимость НДС поступала в счет экспортера. В соответствии с этой политикой изменена также деятельность таможенных учреждений. Во-первых, упрощены процедуры оформления вывозимых грузов, а, во-вторых, при вывозе китайских товаров требуется только плата за оформление и перевозку грузов. Руководство КНР осуществило также политику повышения заинтересованности производителей в экспорте своих товаров. В рамках этой политики, производственные заводы и фирмы получили право заключать сделки непосредственно с иностранными покупателями. В случае экспорта заводам или фабрикам возвращались налоги в зависимости от объема их экспорта. При увеличении производителями объема экспорта более чем на 50%, налоги возвращались наполовину, более 70—80%, взимаемые налоги возвращались полностью [4��� ]��. Производители смогли получать хорошую прибыль, если даже им приходилось экспортировать свою продукцию по себестоимости. Разумеется, данная политика относится к тем товарам, которые не являются дефицитом в КНР. Китайское правительство осуществляло также политику снижения их себестоимости путем уменьшения расходов на различные услуги, связанные с бюрократическим аппаратом. Созданы условия для прямого сотрудничества покупателей с производителями путем открытия заводских магазинов или представительств в городах и на оптово-розничных рынках страны. В настоящее время такие магазины создаются в государствах Центральной Азии. 113 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Импорт в Китай зарубежного оборудования, необходимого для производства, техники, технологии и сырья не облагался таможенными и иными налогами. Экспорт осуществлялся двумя путями — государственным и частным. 1. Экспорт китайских товаров производился на основе официальных соглашений между государственными ведомствами и торговыми представительствами. Реализация экспорта этого вида китайских товаров осуществлялась «Китайской экспортной компанией» («Чжунго чукоу гунсы»). За услуги эта компания взимала комиссию до 5% от стоимости экспортируемых товаров. 2. Экспорт китайских товаров в страны Центральной Азии производился посредством мелких торговцев и шоптуристов, как местных, так и китайских. Этим путем в основном экспортировались товары мелких частных и средних производителей через оптовые рынки в крупные города и приграничные районы. Вышеперечисленные меры в целом привели к повышению конкурентоспособности товаров китайского производства и увеличению экспорта, что отрицательно повлияло на развитие местного производства и решение проблем трудоустройства местного населения Центральной Азии. Впрочем, такое явление наблюдается и в других регионах мира [5]. Сравнительный анализ деятельности КНР и Южной Кореи также может быть показателем незаинтересованности КНР в развитии местного производства в странах Центральной Азии. Вскоре после начала экономического сотрудничества сравнительно небольшое государство Южная Корея смогло создать в Узбекистане большой завод по производству легковых автомобилей. В результате Узбекистан стал экспортером автомобилей, десятки тысяч человек получили рабочие места, многие вновь созданные предприятия стали выполнять заказы этого завода. К сожалению, КНР не смогла действовать подобным образом. Для развития собственного производства и умножения рабочих мест государства Центральной Азии стремятся привлекать китайский капитал. Китайская сторона сделала большое усилие в этом направлении. Однако, по прошествии 16-ти лет, в странах Централь114 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... ной Азии трудно найти крупное предприятие, созданное на основе китайского капитала и занимающееся производством экспортноориентированных товаров. Сейчас Китай готов вкладывать капитал в местное производство, но условия уже изменились. Китайский импорт занял прочную позицию в регионе. Вновь организованное с участием китайского капитала производство не сможет конкурировать и вытеснить китайский импорт. Да и сам Китай не может быть заинтересован в этом. Заинтересованность КНР в увеличении экспорта товаров и вложение крупного китайского капитала для создания мощных заводов и фабрик, выпускающих экспортную продукцию, противоречат друг другу. Кроме того, китайский импорт в Центральной Азии привел к тому, что во всех республиках региона образовался определенный слой населения, экономические интересы которого напрямую связаны с импортом товаров из Китая. Это обстоятельство может также тормозить использование в республиках Центральной Азии китайского капитала для развития местного производства. Имеются также некоторые внутренние факторы, которые не позволят руководству КНР оказать содействие в развитии производства в государствах Центральной Азии. Китай является плотно населенным государством. Испокон веков в основе его внешней политики лежали проблемы нехватки посевных земель, трудоустройства населения. Эти проблемы существуют и в настоящее время, они будут оставаться и в будущем, так как, согласно официальным прогнозам, общая численность населения Китая в 2010 г. составит около 1,4 млрд, а в 2050 г. — 1,6 млрд человек. В настоящее время в сельских районах КНР проживает более 900 млн человек, или около 70% всего населения страны [6]. По данным материалов 2003—2004 гг., численность трудоспособных сельских жителей составляет более 500 млн человек. Существующие в сельских местах «деревенские предприятия» («сянчжэнь цие») смогли обеспечить работой 136 млн человек, что составляет 27,8%. На данном этапе развития Китая и степени механизации в селах, для выполнения сельскохозяйственных работ требуется всего лишь 100 млн человек, то есть 264 млн трудоспособных сельчан нуждаются в трудоустройстве [7]. В связи с развитием машиностроения в КНР степень 115 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» механизации сельскохозяйственного производства растет с каждым годом. В ближайшее время этот процесс приведет к уменьшению численности занятых сельскохозяйственным производством людей. В условиях непрерывного роста численности населения Китая (по 8,5 млн человек в год), а также степени механизации сельского производства, проблемы трудоустройства усугубляются, создавая при этом естественную потребность постоянного расширения производства, что и происходит в Китае. Ограничение расширения производства в Китае может усугубить проблемы трудоустройства населения. Данное обстоятельство будет вынуждать правительство КНР воздерживаться от практики уменьшения объема зарубежных рынков и инвестиций на развитие местного производства в зарубежных странах, в том числе в государствах Центральной Азии, чтобы не создавать для себя нежелательную конкуренцию. Поэтому, мы можем с уверенностью прогнозировать, что китайский капитал в основном будет вкладываться в развитие инфраструктуры разведки, добычи, переработки и доставки в Китай энергоресурсов. Создавая совместные предприятия в этих отраслях, КНР использует их же в качестве канала реализации своих потребительских товаров и оборудования. Более того, наводнение китайскими товарами рынков региона не только негативно влияет на развитие местного производства, но и служит превращению региона в полезную и безопасную для Китая зону. Процесс развития производства в государствах Центральной Азии будет усиливать степень кооперации между ними. Так как природные условия в этих государствах разные, то и развитие производства будет неодинаково, что, в свою очередь, будет способствовать кооперации. В настоящее время страны Центральной Азии фактически оказались в зависимости от импорта китайских потребительских товаров. Для собственного убеждения любой человек может посетить рынки и магазины городов Центральной Азии. Здесь нет дефицита среди китайских импортных товаров. Страны Центральной Азии в разной степени богаты производством шерстяных, хлопковых и шелковых волокон. Казалось бы, что они могут не только снабжать продукцией собственного производства свое население, но и удовлетворить 116 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... спрос многих стран. На практике же большинство местного населения (кроме его элитной части), одеваются в одежду китайского производства из указанных волокон. Можно привести примеры по многим другим направлениям производства. Думается, что эти примеры настолько знакомы для жителей государств Центральной Азии, что в этом нет необходимости. На первый взгляд, это характеризует развитие торговоэкомических связей КНР с ними, но, однако, и несет потенциальные вызовы. Китай, как и другие крупные страны, не застрахован от возможного политико-экономического кризиса. В случае кризиса в ней, регион может оказаться в сложной ситуации. Интересы государства всегда лежат в основе его внешней политики, при этом большое значение имеют личные качества руководителя государства. Поэтому очень трудно делать долгосрочные прогнозы о том, что китайские руководители всегда будут вести одинаковую политику в отношении Центральной Азии. Говоря о перспективах развития центральноазиатской политики Китая, можно отметить, что анализ трудов китайских авторов позволяет отметить следующие моменты. В связи с расширением производства Китай стал крупным потребителем нефти, газа, хлопка и другого сырья. Для Китая наиболее дешевыми и удобными для доставки являются центральноазиатские хлопок, нефть и газ. Увеличение их импорта в Китай и создание условий их гарантированной поставки остается одной из главных стратегических задач китайского правительства. Увеличение местного производства различных товаров народного потребления повлечет за собой уменьшение доли экспорта сырья из Центральной Азии и товаров из Китая в регион. Это не отвечает интересам Китая. Поэтому Китай не будет заинтересован в увеличении экспортного потенциала государств Центральной Азии путем развития местного производства. Следовательно, центральноазиатская политика Китая не может способствовать решению проблем трудоустройства населения региона. Экономические интересы Китая не позволят его руководству не осуществлять иную политику в регионе. Растущая экономика Китая увеличивает его стремление к расширению рынков сбыта и приобретения сырья. Это не может не влиять на желание помочь другим. Как отмечает известный россий117 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» ский ученый — китаевед и дипломат с мировым именем академик С.Л. Тихвинский, «рынки не заменяют этику, религии и цивилизацию... Рынки никогда не ставили своей целью достижение красоты или справедливости, устойчивости или духовности. Цели рынков далеки от общего предназначения человека» [8]������������������� ���������������������� . То есть растущая экономика Китая не может не влиять на его внешнюю политику и отношение к странам Центральной Азии. В последнее время увеличивается китайский экспорт сложной техники. Их установка и эксплуатация не возможны без участия китайских специалистов. Это, в свою очередь, может привести к увеличению численности китайских специалистов в государствах региона. Поэтому необходимо заблаговременно готовить технических специалистов со знанием китайского языка путем открытия специальных групп в местных технических учебных вузах или организовывать их учебу в Китае. Естественно, возникает вопрос о том, какие меры могут способствовать развитию местного производства и уменьшить проблемы трудоустройства местного населения в контексте центральноазиатской политики Китая. Отвечая на этот вопрос, автор говорит о необходимости: 1) тщательно изучать китайский опыт организации производства и повышения конкурентоспосбности экспортных товаров; 2) шире использовать китайский капитал для организации новых мощных экспортно-ориентированных производств на основе наиболее современной техники и технологии. Использование китайского капитала отнюдь не означает отказ от других иностранных, в том числе и российских, инвестиций, и полную зависимость региона от китайского капитала. Напротив, необходимо максимально широко использовать западные капиталы, технику и технологии; 3) изучать китайский опыт использования иностранных инвестиций и совершенствовать существующие условия привлечения иностранного капитала: 4) на основе китайского опыта еще раз проанализировать существующие законы и механизмы их реализации, выработать соответствующие меры, направленные на снижение себестои118 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... мости товаров местного производства и повышения их конкурентоспособности. 5) создать необходимые условия, чтобы производство в регионе стало выгоднее китайского импорта. Литература 1. Син Гуанчэн. Чжунго хэ Чжунъя гоцзя: синь гуаньси (Китай и центральноазиатские государства: новые отношения) // Дунъоу чжунъя яньцзю (Исследования по Восточной Европе и Центральной Азии). — 1996. — №1. — С. 58—64; он же. Чжунго хэ синь дули дэ Чжунъя гоцзя гуаньси (Отношения Китая с новыми независимыми государствами Центральной Азии). — Харбин, 1996. — С. 99 и др. 2. Жэньминь жибао. — 1998, 25 сентября. — С. 2; Ходжаев А. Малый и средний бизнес Китая // Хукук. Право. Law. — 2005. — №2. — С. 56—62. 3. 1998 нянь Чжунго: цзинцзи синши фэньси юй юйцэ (КНР в 1998 г: анализ и прогноз экономической ситуации). — Пекин, 1997. — С. 95. 4. Жэньминь жибао. — 1998, 25 сентября. — С. 2; Улумучи цзинцз (Экономика Урумчи). — Урумчи, 1992. — С. 24—27. 5. Питер Наварро. Грядущие войны Китая. Поле битвы и цена победы / Пер. с англ. и науч. ред. А.В. Козуляева. — М., СПб., 2007. — С. 134—137. 6. Жэньминь жибао. — 1999, 27 февраля. 7. Ходжаев А. Китайский фактор в Центральной Азии. — Ташкент, 2007. — С. 153—156. 8. Лапина З.Г., Шилин К.И. Взгляд с позиции экологического будущего: размышление по поводу работы академика С.Л. Тихвинского «ХХ век — взгляд с близкого расстояния» (М., 2004) // Восток — Запад, 2003—2004. — С. 317. 119 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Казахстан и Китай: стратегические подходы к экономическому сотрудничеству Хаджиева Г.У. В исследовательской работе Института востоковедения им. Р.Б. Сулейменова МОН Республики Казахстан приоритетное внимание уделяется проблематике казахстанско-китайских взаимоотношений. И это не случайно. Китай — это, прежде всего, наш ближайший восточный сосед, страна, добившаяся за последнюю четверть века феноменальных экономических успехов. Валовой внутренний продукт КНР достиг на конец 2007 г. $3,4 трлн*. Шесть лет членства во Всемирной торговой организации Китай отметил рекордным ростом удельного веса в мировой торговле до 10%. По своим золотовалютным резервам Китай вышел на первое место в мире. Такое мирное экономическое восхождение КНР становится все более значительным фактором, способным повлиять на ситуацию не только в регионе, но и в мире в целом. Являясь второй после Японии по уровню экономической мощи державой в Восточной Азии, Китай превосходит ее по степени своей политической активности и вовлеченности в региональные процессы. Осуществляемая модель экономической модернизации позволила Китаю успешно использовать преимущества глобализации и смягчать последствия ее отрицательного воздействия. Вместе с тем Китай — это страна, остро нуждающаяся в ресурсах, необходимых не только для стремительно расширяющегося производства, но и обеспечения адекватного уровня жизни миллиардного населения. Казахстан за последние годы также достиг значительных темпов экономического роста. Являясь безусловным лидером в Центральноазиатском регионе, он успешно выполняет роль связующего звена между Европой и Азией. Казахстан обладает богатым ресурсным потенциалом. К тому же, относительно быстрое продвижение к рынку не помешало сохранить в стране политическую и социальную стабильность. * По данным Госкомстата КНР. 120 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... Все это делает Казахстан и Китай выгодными и надежными партнерами и создает благоприятные условия для дальнейшего наращивания объема товарооборота между ними, достигшего в 2007 г. $13,8 млрд. Данный показатель позволяет сохранять за Казахстаном вторую после России позицию в рейтинге ведущих торговых партнеров Китая в регионах Центральной Азии и Восточной Европы. По прогнозам казахстанских правительственных экспертов, объем двусторонней торговли уже в 2008 г. вырастит до $15 млрд [1]. Здесь интересно провести некоторое сравнение. Если в 2005 г. объем казахстанско-российского товарооборота составлял $9,92 млрд, что в два раза превышало аналогичный казахстанско-китайский показатель, то уже в 2007 г. они практически сравнялись [2]. Говорят ли приведенные данные о смене вектора во внешнеэкономических отношениях Казахстана? Безусловно, нет. Россия является одной из немногих стран мира, способных вести фундаментальные научно-технические исследования, самостоятельно разрабатывать высокие технологии. Российское направление сотрудничества для Казахстана всегда было и останется приоритетным. К тому же необходимо учесть, что увеличение казахстанского экспорта в Китай произошло на 30% за счет ценового фактора. В китайской экономической литературе выделяются немаловажные факторы и условия, благоприятствующие двустороннему торгово-экономическому сотрудничеству. Во-первых, Казахстан и Китай имеют благоприятные географические предпосылки для сотрудничества. Территории этих стран сопредельны, общая граница составляет 17 000 км, что позволяет осуществлять торговый обмен напрямую, без посредников. Приграничный Западный регион КНР является основным связующим звеном в торгово-экономических отношениях Казахстана и Китая. С 2000-го г. Китай начал осуществление государственной стратегии по ускоренному освоению своих западных районов, что значительно расширяет возможности двустороннего сотрудничества. Товарооборот между Синьцзян-Уйгурским автономным районом КНР и Казахстаном составляет в настоящее время 73% от общего казахстанско-китайского товарооборота. В СУАР функционируют 28 пограничных контрольно-пропускных пункта. В Хоргосе создана 121 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» экономическая зона развития. Предполагается, что инвестиции в данный транснациональный торговый объект дадут мощный импульс торгово-экономическим отношениям Казахстана и Китая. Во-вторых, культурная близость этносов (казахи, уйгуры, узбеки и др.), проживающих в Казахстане и соседнем СУАР КНР. Дейст­ вительно, схожесть языков, традиций, обычаев является большим преимуществом и создает благоприятный культурный фон для осуществления международных деловых операций. В-третьих, развитые транспортные коммуникации. В настоящее время узкие места в транспортном сообщении между Казахстаном и Китаем уже преодолены. Из транспортных коридоров, представляющих общий интерес для стран Центральной Азии, прежде всего, необходимо назвать евро-азиатскую трансконтинентальную железную дорогу от китайского порта Ляньюньган на Тихом океане до нидерландского порта Роттердам общей протяженностью 10,8 тыс. км. Начав свое функционирование в 1990 г. после завершения стыковки железных дорог Китая и СССР в пограничном пункте «Алашанькоу — Дружба», данный транспортный объект первоначально был предназначен для сокращения советско-китайского торгового пути. В настоящее время, как справедливо отмечает известный российский востоковед М.Л. Титаренко, эта магистраль получает международное значение, сокращая примерно на 1100 км путь из Европы в Азию по сравнению с первым трансконтинентальным мостом, каким является Транссибирская магистраль. По китайским оценкам, перевозка грузов по новой железной дороге между конечными пунктами обойдется вдвое дешевле, чем при транспортировке грузов морем, и на 12% дешевле, чем по Транссибирской железной дороге [3]. Помимо железнодорожного, имеются удобные автомобильное и авиационное сообщения. Идет работа по реализации трансконтинентального автомобильного коридора «Западная Европа — Западный Китай» протяженностью 8500 км, в том числе по Казахстану — почти 2800 км. И, наконец, благоприятный политический климат. Между двумя странами отсутствуют элементы недоверия. Каждое из государств стремится к укреплению дружбы, добрососедства и взаимопонимания, заинтересовано в развитии равноправного сотрудничества. 122 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... Но, несмотря на устойчивость торгово-экономических отношений и столь внушительный объем казахстанско-китайского товарооборота, достигнутый за последние годы, более подробный анализ казахстанско-китайского сотрудничества выявил ряд основных проблем в системе двусторонних экономических отношений. Во-первых, преобладание сырьевой направленности в структуре товарооборота Казахстана с Китаем. Анализ экспортно-импортных потоков показывает, что около 98% казахстанского экспорта в Китай составляет стратегически важное сырье. Обсуждению этой проблемы было уделено особое внимание на проходившем в марте этого года в Пекине бизнес-форуме «Казахстан — Китай: партнерство во имя успеха». В выступлении Премьерминистра Казахстана Карима Масимова отмечалось, что «структура казахстанского экспорта в КНР сохраняет ярко выраженную сырьевую направленность» [4]. Главные статьи казахстанского экспорта в Китай — товары сырьевой группы: прокат черных и цветных металлов, металлолом, нефть, а также кожсырье, хлопок-сырец, шерсть. Казахстан импортирует из Китая готовую продукцию, прежде всего, товары повседневного спроса, механизмы, электрооборудование, продукцию транспортного машиностроения и т.п. Причем китайский импорт в Казахстан характеризуется в большинстве случаев товаром невысокого качества, который составляет конкуренцию отечественному производителю в силу своей низкой цены и количества. Многие китайские специалисты считают сложившуюся на сегодняшний день структуру казахстанско-китайского торгового баланса оптимальной и относят ее к одному из важных преимуществ двустороннего торгово-экономического сотрудничества. По их мнению, такая взаимодополняемость экономических структур, в основе которой лежит способность Казахстана производить первичное сырье, а Китая — его перерабатывать, в ближайшей перспективе будет сохраняться [5]. Сегодня стремительный рост экономики Китая обусловил возрастающую потребность этой страны в энергоносителях, особенно в нефти. Собственных ресурсов Китаю явно недостаточно: добывая в год более 160-ти млн т, он импортирует еще свыше 80-ти млн из-за 123 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» рубежа. Около 70% импортируемой нефти приходится на Ближний Восток и Персидский залив. Однако политическая обстановка в этих регионах неспокойная, к тому же транспортировка нефти пролегает по протяженному морскому пути. В случае возникновения беспорядков, войн, организации экономической блокады странами-монополистами, снабжение Китая важнейшим энергетическим сырьем будет проблематичным, возрастут риски. Это ставит Китай перед необходимостью диверсифицировать ее закупки. В связи с тем, что северо-западные районы КНР граничат со странами Центральной Азии, импорт нефти и газа из этих стран представляется китайским специалистам не только менее затратным, но и менее рискованным [6]. И именно Казахстан рассматривается как важный альтернативный поставщик нефти в долгосрочной перспективе. Начиная с 1993 г, Китай активно участвует в освоении нефтегазовых месторождений в Центральноазиатском регионе. Здесь непрерывно осуществляются несколько больших проектов, одним из которых является нефтепровод «Атасу — Алашанькоу», соединивший Казахстан и Китай. Это первая транспортная система, по которой с 2006 г. началась официальная доставка казахстанской нефти на нефтеперерабатывающие заводы «Душаньцзы» в Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР. В целях ускоренного экономического развития своих отсталых западных провинций, Китай стремится, используя механизм региональной интеграции со странами Центральной Азии, добиваться всесторонней пользы для западных районов. Конечно, энергетическое сотрудничество Китая со странами Центральной Азии имеет некоторые ограничения. С одной стороны, огромные запасы энергоресурсов, открытые в данном регионе, становятся ареной конкурентной борьбы различных стран. Китаю приходится соперничать с такими сильными западными государствами, как США, Великобритания и др. Причем Китай пришел на рынок намного позже своих конкурентов. В частности, китайская головная компания CNPC����������������������������� ��������������������������������� появилась в Казахстане лишь в 2004 г., когда важнейшие месторождения были уже поделены между крупнейшими западными энергетическими компаниями. Если же последние возьмут под контроль не только добычу нефти в Центральноазиатском регионе, но и пути ее транспортировки, 124 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... то обстановка с возможностью импорта нефти для Китая будет не совсем благоприятной. С другой стороны, экономическая база центральноазиатских государств пока еще остается относительно слабой. Находясь рядом со стремительно развивающимся Китаем, они боятся поглощения своих экономик более мощной китайской. Что касается конкретных проектов, то, наряду с перспективами и возможностями, казахстанские специалисты отмечают и ряд проблем, препятствующих развитию казахстанско-китайского сотрудничества в сфере нефти и газа. В частности, по проекту «Западный Казахстан — Китай» обращается внимание на следующие проблемы: -������������������������������������������������������ большая протяженность нефтепровода вызовет удорожание цены на нефть, что скажется на ее конкурентоспособности; -���������������������������������������������������������� не определены энергетические запасы Таримского бассейна в СУАР КНР. В случае открытия крупнейших источников, они могут существенно повлиять на цену казахстанских углеводородов; -���������������������������������������������������������� при условии возведения внутренних трубопроводов китайской стороной стратегический контроль сохраняется за Китаем, что дает определенные рычаги политического влияния на Казахстан; -����������������������������������������������������� при усилении китайской нефтяной активности на Каспии возникает вопрос как экономической, так и политической конфронтации с иностранными компаниями. Это требует обеспечения балансирования между геоэкономическими и геополитическими интересами иностранных компаний со стороны Казахстана [7]. Казахстан и Центральная Азия постепенно становятся одной из важнейших баз Китая по импорту энергоресурсов, а западные районы КНР превращаются в самые крупные в стране мощности по переработке нефти и газа, что способствует развитию экономик этих районов и является вкладом в укрепление энергетической безопасности Китая. Поэтому можно предположить дальнейшее усиление китайской энергетической дипломатии в центральноазиатском направлении, способствующей созданию благоприятной внешней энергетической обстановки и обеспечивающей поступление нефти в Китай. Однако хорошо известны отрицательные последствия сырьевой направленности экспорта для нашей страны. Это и истощение ограниченных природных ресурсов, и потери, связанные с диспаритетом цен 125 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» на сырье и готовую продукцию, и огромные риски, связанные с зависимостью экономики страны от нефтегазовой конъюнктуры, и, наконец, снижение международной конкурентоспособности страны. И причиной этому является то, что время, когда можно было добиваться конкурентных преимуществ за счет обилия и дешевизны ресурсов, прошло. Среди программных документов, подписанных лидерами двух стран за последние годы, следует выделить три главных: «Стратегия сотрудничества в XXI�������������������������������������������� ����������������������������������������������� -м веке» и «Концепция экономического сотрудничества Казахстана и Китая», принятые в рамках государственного визита в Китай 20 декабря 2006 г. Президента Республики Казахстан Нурсултана Назарбаева, а также подписанная в ходе государственного визита в нашу страну в августе 2007 г. Председателя Китайской Народной Республики Ху Цзиньтао «Программа двустороннего сотрудничества в несырьевых секторах экономики». В этих документах отмечается качественный сдвиг в казахстанско-китайских экономических отношениях, раскрывается основной смысл данного сотрудничества на длительную перспективу, прежде всего, в несырьевых отраслях экономики. Речь идет о высоких технологиях, электроэнергетике, агропромышленном комплексе, туризме, строительстве, инфраструктуре, международной торговле и логистике. Согласно совместно разработанному плану реализации Программы сотрудничества, на территориях двух стран планируется осуществление более сорока проектов в несырьевых секторах экономики с привлечением как крупных компаний, так и предприятий среднего бизнеса. Именно такой взвешенный подход к экономическому сотрудничеству делает его плодотворным и эффективным, в равной степени отвечающим интересам двух стран. Вторая проблема двустороннего сотрудничества связана с неравномерностью развития географического фактора в торговоэкономических отношениях Казахстана с Китаем. Действительно, как уже отмечалось выше, Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР связан с Казахстаном и Центральной Азией историческими, культурными, языковыми корнями. Не учитывать потенциальных возможностей влияния СУАР на процессы интенсификации материального производства на территории Казахстана недальновидно. Поэтому одной из важнейших задач является определение 126 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... места СУАР в системе внешнеэкономических связей Казахстана, а также место Казахстана в соответствующей системе СУАР. К сожалению, в структуре экономического сотрудничества Казахстана с СУАР наблюдается определенная деформация. Двусторонние отношения ограничиваются торговлей сырьем, хозяйственными и потребительскими товарами и ведением малого и среднего бизнеса. Отсутствует взаимовыгодное сотрудничество в технологической, межотраслевой, а также внутриотраслевой сфере, что уменьшает эффективность регионального сотрудничества с СУАР, приграничной торговли с Китаем в целом. Конечно, существуют проекты в области нефти, финансовых институтов и иных сфер деятельности, и они частично осуществляются, но не имеют должного размаха с достаточными денежными вливаниями. Кроме того, практически отсутствуют торгово-экономические связи с более развитыми районами Китая, в частности со свободными экономическими зонами, которых в Китае около 50-ти. СЭЗ обеспечивают более 40% экспорта страны, привлекают иностранные инвестиции в Китай на сумму более чем $50 млрд. Активизация взаимодействия с такими районами будет влиять на качество поставляемых на казахстанский рынок китайских товаров. Началом такого сотрудничества можно считать подписанный в 1999 г. Протокол о сотрудничестве между Алматинской областью и китайской провинцией Шаньси, в которой расположен научно-технологический парк Баоцзи, где активно развиваются: информатика, механотроника, энергосберегающие технологии, биотехнология, микроволновая связь. Третья проблема связана с привлечением инвестиций из Китая. Казахстан, заинтересованный в иностранных инвестициях, создал наиболее благоприятный инвестиционный климат. Механизм привлечения иностранных инвесторов в Казахстан характеризуется сверхприбыльным режимом (полное освобождение от земельного налога, налога на имущество, полное или частичное освобождение от обложения таможенными пошлинами, импортного сырья, оборудования для инвестиционных проектов, предоставление гарантий). Однако большая доля зарубежных инвестиций, в том числе и из Китая, направляется в добывающие отрасли. Пока не удается максимально использовать значительный инвестиционный 127 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» потенциал Китая для создания более сложных и эффективных форм экономического сотрудничества. Отмечая возможности расширения китайских инвестиций в казахстанскую экономику, необходимо обратить внимание на следующие моменты. Безусловно, крупные китайские инвестиции в добычу казахстанской нефти, а также в строительство нефтепроводов из Казахстана в Китай выгодны для нас, поскольку способствуют созданию новых рабочих мест, увеличению налоговых поступлений в госбюджет, развитию вспомогательных и родственных отраслей, максимальному использованию транзитного потенциала Казахстана, наконец, благоприятствуют региональной интеграции нефтепроводных систем трех государств — России, Китая и Казахстана. Однако, отдавая контрольные пакеты акций китайским нефтяным компаниям, Казахстан рискует потерять контроль над стратегическими отраслями экономики, что может принести ущерб нашим национальным интересам и экономической безопасности. Во-вторых, необходимо отметить, что Китай наращивает свое инвестиционное присутствие в Казахстане достаточно быстрыми темпами. Помимо нефтегазовой сферы и горнорудной промышленности, КНР вкладывает инвестиции в такие отрасли, как телекоммуникации, транспортная инфраструктура, производство текстильных, пластмассовых и металлических изделий. Учитывая низкую конкурентоспособность казахстанских предприятий, а также тот факт, что инвестиционно-производственная деятельность в перечисленных отраслях не требует больших вложений капиталов, внедрения сложных технологий, может произойти простое замещение или вытеснение казахстанских компаний китайскими. В связи с этим в системе регулирования инвестиционной деятельности следует принять следующие неотложные меры: • повышение роли государства в нефтегазовом секторе; • изменения в законодательстве в части приоритетного права Казахстана на выкуп доли в нефтегазовых проектах, реализуемых в стране, а также преимущественного использования местной рабочей силы и управленческого персонала; • переориентация китайских инвестиций с добычи на переработку ресурсов с сохранением за казахстанскими нефтеперерабатывающими предприятиями стратегического контроля за деятельностью недропользователей, права совместного управления и сбыта 128 Глава 2 Энергетические ресурсы и экономические вопросы... нефтепродуктов на паритетных условиях; • ужесточить требования к иностранным инвесторам по соблюдению законов об охране окружающей среды. Таким образом, в XXI век Казахстан и Китай вступили как стратегические партнеры, которые устойчиво развивают собственные национальные экономики, активно проводят рыночные реформы и используют свои относительные преимущества для повышения международной конкурентоспособности. В современных условиях ухудшения мировой конъюнктуры как Казахстан, так и Китай нуждаются в совместном поиске ответов на новые вызовы глобализации, стратегически выверенных подходов к социально-экономическим преобразованиям, оптимальных путей наполнения двустороннего сотрудничества новым практическим содержанием. Литература 1. Прагматизм и деловитость // Казахстанская правда. — 2008, 10 апреля. — №78. — С. 7. 2. Республика. Деловое обозрение. — 2008, 2 мая. — С. 14. 3. Титаренко М.Л. Россия: безопасность через сотрудничество. Восточно-азиатский вектор. — М.: Памятники исторической мысли, 2003. — С. 290. 4. Партнерство во имя успеха // Укимет уйи. — 2008, 11 апреля. — С. 2. 5. Су Чан. Постепенно нарастающие торгово-экономические связи государств Центральной Азии и КНР // Сегодняшний Западный край. — Пекин. — 2006. — №9. — С. 27—29; Сюй Тункай. Перспективы торгово-экономического сотрудничества между государствами Центральной Азии и Китаем // Рынки России, Центральной Азии и Восточной Европы. — Пекин. — 2006. — №8. — С. 1—4. 6. Лю Х. Влияние взаимоотношений Китая и государств Центральной Азии на безопасность западных национальных районов Китая // Журнал Национального университета автономного района Внутренняя Монголия. — 2006. — №6. — С. 46. 7. Басен Ж. Экономические интересы Китая в Центральной Азии // Экономические стратегии / Центральная Азия. — 2006. — №1. — С. 51. 129 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Современная китайская миграция в Казахстане: основные тенденции, проблемы и перспективы Садовская Е.Ю. Введение Современному этапу миграционного взаимодействия между Казахстаном и Китаем в 2008 г. исполняется 20 лет. Он возобновился после подписания 15 июля 1988 г. в Москве Межправительственного соглашения между Союзом Советских Социалистических Республик и Китайской Народной Республикой о взаимных поездках граждан, который открыл путь торгово-экономическому сотрудничеству и миграционному обмену между Китаем и бывшими советскими республиками (и, в частности, Казахской ССР), завершив, таким образом, период межгосударственной напряженности, начавшейся в 1960-е гг. во время «культурной революции» в Китае. В Казахстане изучение современных демографических (и, в частности, миграционных процессов) в Китае в 1990-е гг. практически не проводилось, за исключением региональных исследований [1]. В последние годы не только вопросы китайской истории, культуры, межгосударственной безопасности, которые постоянно находились в центре внимания казахстанских востоковедов, но и меняющаяся геополитическая и геоэкономическая роль Китая становятся объектом изучения политологов, юристов, международников. Этого нельзя пока сказать о демографических и (конкретно) миграционных процессах между Казахстаном и Китаем, хотя историческое изменение траекторий миграционных движений, резкое увеличение «челночного бизнеса», нелегальной миграции, репатриация казахов в 1990-е гг. не прошли мимо внимания казахстанских исследователей [2]. 130 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем За прошедшие 20 лет миграция из Китая в Казахстан волнообразно менялась, с фазами подъема и спада, появлялись новые виды миграций, менялась структура потоков. В последние годы казахстанско-китайская миграция увеличивается особенно быстро. На основе проведенных исследований автор предложил периодизацию этапов современного развития миграций из Китая, классификацию видов и сделал анализ некоторых видов миграций. Это нашло отражение в ряде публикаций, многие из которых являются пионерными [3]. Хотя миграция динамично развивается, мало известно о динамике изменений и о том, какие проблемы возникают в связи с миграцией из Китая и как они регулируются в Казахстане. Актуальность исследования китайской миграции определяется не только новизной как социального явления и слабой изученностью, но и отсутствием опыта регулирования в Казахстане, а значит, потребностью в формировании аналитической базы для принятия решений в этой области. Задачи данной статьи: проанализировать причины, основные тенденции и перспективы миграций между двумя странами; эволюцию основных видов миграционных движений и их структуру; проанализировать проблемы, связанные с различными миграционными потоками, и вопросы регулирования китайской миграции в Казахстане. Методологическую базу исследования составили данные государственной статистики Казахстана и Китая, экспертных интервью, прикладных социологических исследований, проведенных автором или под ее руководством в Казахстане и в Центральной Азии в 2000—2008 гг. 1. Причины миграции из Китая в Казахстан: факторный анализ В последние годы Китай быстро наращивает экономическое присутствие в республиках Центральной Азии и, в частности, в Казахстане, увеличивается китайская иммиграция в регионе. Причины и факторы этого — не только экономические, но и социально-демографические, политико-правовые и экономико-географические, исторические и этнокультурные. Они и определяют основные векторы современных миграционных движений между двумя странами. 131 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Торгово-экономическое сотрудничество Китай играет все возрастающую роль в международных торговоэкономических отношениях с Казахстаном. В 2007 г. объем взаимной торговли. достиг $13,8 млрд, увеличившись на 66% по сравнению с 2006 г. За четыре месяца 2008 г. объем товарооборота составил $4,8 млрд, что на одну треть больше показателей аналогичного периода 2007 г. Хотя руководители обеих стран планировали увеличить внешнеторговый оборот до $15 млрд к 2015 г., возможно, этот объем будет достигнут к 2010 г. На сегодняшний день Китай занимает четвертое место в списке торговых партнеров Казахстана, его доля во внешней торговле Казахстана составляет свыше 10% [4]. Как и в 1990-е гг., в структуре внешней торговли между странами сохраняется несбалансированность: Казахстан поставляет в Китай в основном сырую нефть, черные металлы, медь, а Китай в Казахстан — товары повседневного спроса: одежду, обувь, домашнюю электронную технику, продукты. Значительная часть поставок осуществляется по каналам «“неорганизованной” или “народной”» торговли» (так ее называют в Казахстане и Китае) мелкими индивидуальными предпринимателями. Потребность Китая в энергетических ресурсах повышает его интерес к сырьевым ресурсам Казахстана. Первые соглашения и инвестиции КНР в сырьевой сектор экономики РК относятся в концу 1990-х гг., а долгосрочные договоренности — к 2003 г., когда руководители двух стран подписали Соглашение о Программе сотрудничества между Республикой Казахстан и Китайской Народной Республикой на 2003—2008 гг. Самый крупный совместный казахстанско-китайский проект — нефтепровод «Кумколь — Атасу — Алашанькоу», в декабре 2005 г. осуществлено строительство участка трубопровода «Атасу — Алашанькоу», которое позволило Казахстану не только диверсифицировать маршруты экспорта нефти, но и полнее задействовать транзитный потенциал страны. В декабре 2007 г. стороны приступили к строительству участка «Кенкияк — Кумколь». Завершены переговоры по проекту строительства газопровода «Казахстан — Китай». Значение этих двух проектов отметил Президент Казахстана Н.А. Назарбаев: «Реализация этих крупнейших проектов имеет мировое значение. Для нас 132 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем очень важна возможность доставки энергоресурсов на внешние рынки, тем более платежеспособных стран. Решение этого вопроса связано также с дальнейшим ростом экспорта сырья и производства энергоносителей» [5]. В настоящее время с участием китайских компаний в Казахстане реализуются такие экономические проекты, как строительство Жанажолского газоперерабатывающего завода, Павлодарского электролизного завода и Мойнакской гидроэлектростанции. На строительство всех этих объектов привлекается китайская рабочая сила. Другим крупным перспективным проектом является строительство автотранспортной магистрали «Западная Европа — Западный Китай». В связи с реализацией крупных инфраструктурных проектов мы можем прогнозировать дальнейшее увеличение китайских рабочих и специалистов в Казахстане. Развитие международно-правовой базы сотрудничества Развитие межгосударственных отношений и укрепление международно-правовой базы сотрудничества между двумя странами играет большую роль в увеличении миграционного обмена между Казахстаном и Китаем. После подписания межправительственного соглашения между ССССР и КНР в 1988 г. стороны подписали еще одно соглашение, касающееся непосредственно Казахстана. Поскольку Казахстан граничит на востоке с Синьцзяном, он и был выбран в качестве непосредственного партнера по контактам. 16 июля 1991 г. было подписано Соглашение о принципах и основных направлениях развития сотрудничества между Казахской ССР и Синьцзян-Уйгурским автономным районом Китайской Народной Республики (СУАР). Стороны обязались создавать благоприятные условия для перемещения товаров, услуг и капиталов, укреплять сотрудничество в области экономики [6]. В этот период десятки тысяч мелких торговцев и предпринимателей из Китая приезжали в Казахстан, чтобы торговать китайскими товарами. Новый этап в развитии двусторонних межгосударственных отношений между РК и КНР после распада СССР, когда 3 января 1992 г. Казахстан и Китай официально установили дипломатические отношения. В начале 1992 г. между Республикой Казахстан и Китайской 133 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Народной Республикой были подписаны двусторонние соглашения, конкретизировавшие развитие связей между двумя странами по различным направлениям, в том числе по поводу взаимных поездок граждан, предусматривающие безвизовый режим для владельцев всех видов паспортов. Именно это соглашение способствовало интенсификации торговых миграций из Китая в Казахстан, в первую очередь приграничной торговли и «шоп-туризма», пик которых приходится на период с 1989 по 1993 г. По данным Пограничной службы Комитета национальной безопасности РК, в течение 1993—1995 гг. в Казахстан ежедневно въезжали от 150 до 200 китайских туристов и от 30 до 50 из них не возвращались обратно, то есть оседали в стране или транзитом следовали в другие постсоветские республики или западные страны [7]. Для прекращения этого неконтролируемого передвижения китайских граждан на территории Казахстана было подписано новое межправительственное соглашение между Казахстаном и Китаем «О поездках граждан по служебным делам» (18 октября 1993 г.), предусматривавшее безвизовый режим взаимных поездок только для владельцев дипломатических и служебных паспортов. На протяжении 1990-х и в 2000-е гг. были подписаны десятки межгосударственных соглашений в области экономики и торговли, пограничного и таможенного контроля, визового режима и т.д., развивающих международно-правовую основу сотрудничества. К смежным с миграционными договорам относятся и пограничные. Обе страны интенсивно работали в 1992—2002 гг. над урегулированием пограничных вопросов. После того как 10 мая 2002 г. в Пекине министры иностранных дел Казахстана и Китая подписали Межправительственный протокол о демаркации линии казахстанско-китайской государственной границы, 23 декабря того же года в Пекине главы двух государств заключили Договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве между Республикой Казахстан и Китайской Народной Республикой. Этот договор создал прочную международно-правовую основу для развития сотрудничества между двумя странами. В настоящее время Казахстан и Китай имеют наибольшее число совместных пограничных пунктов среди граничащих с Китаем центральноазиатских государств. 134 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем В 2003 г. была принята Программа сотрудничества РК и КНР на 2003—2008 гг., определяющая основные направления двустороннего взаимодействия. В мае 2004 г. был создан казахстанско-китайский Комитет по сотрудничеству, состоящий из десяти профильных подкомитетов. Важную роль в развитии двусторонних отношений играют регулярные встречи на высшем и высоком уровне. В декабре 2006 г. состоялся государственный визит Президента РК Н.А. Назарбаева в Китай, а в августе 2007 г. — визит Председателя КНР Ху Цзиньтао в Казахстан. По итогам переговоров подписаны важные двусторонние соглашения, в ходе последнего визита принята Программа сотрудничества в несырьевых секторах экономик, предусматривающая развитие сотрудничества с целью рациональной диверсификации двустороннего товарооборота [8]. Демографические факторы миграций Казахстан географически расположен рядом с двумя демографическими гигантами — Китаем и Индией. Соседство со страной, которая имеет не только самое большое в мире население — 1,3 млрд человек, но и обладает значительными трудовыми ресурсами, а значит, и потенциалом мобильности рабочей силы, не может не влиять на Казахстан. Демографический и трудовой потенциал Казахстана и Китая различается в десятки раз. Так, общая численность населения Казахстана в 2005 г. составляла 15,1 млн человек, а его экономически активное население — 7,9 млн человек. Это в полтора раза меньше, чем ежегодно выходит на рынок труда Китая в 2000-е гг., то есть около 12 млн человек. В настоящее время Китай вступил в благоприятный период быстрого прироста численности населения в трудоспособном возрасте, который продлится до 2015 г. Структурные реформы, проводимые в Китае, вносят значительный вклад в стабилизацию положения на рынке труда, но при нынешних темпах создания рабочих мест численность армии безработных только в городах может достичь 90—130 млн человек [9]. Избыток трудовых ресурсов и безработица являются мощным фактором внутренней и международной миграции из Китая. Демографический фактор значим для региона еще и потому, что сам Казахстан испытывает потребность в рабочей силе, которая 135 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» более всего стимулируют трудовую иммиграцию из других стран. В Казахстане сказываются последствия масштабных миграционных процессов 1990-х гг. и в первую очередь «утечки умов», в связи с чем на рынке труда республики наблюдается нехватка квалифицированных специалистов и рабочих в промышленности, сельском хозяйстве, сфере образования и здравоохранения, других секторах экономики [10]. В период экономического оживления в период с 2000 по 2006 г. потребность в рабочей силе многократно возросла, особенно в квалифицированных специалистах. Например, по данным казахстанской компании «КазМунайГаз», потребности только одной этой компании составляют около 25 тыс. специалистов нефтегазового сектора [11]. Экономико-географический фактор современных миграций Существует еще один фактор современных миграций — экономико-географический, а именно географическая близость и протяженные совместные границы двух стран: 1782 км — на западе КНР по Синьцзян-Уйгурскому автономному району и на востоке Казахстана — по Восточно−Казахстанской (ВКО) и Алматинской областям. СУАР играет большую роль в торговых отношениях с Казахстаном, особенно в приграничной торговле. Анализ роста объемов приграничной торговли СУАР со странами СНГ показывает, что динамика внешнеторговых операций с 1990 г. по сравнению с 2007 г. выросла в десятки раз и в настоящее время составляет более половины всего объема внешнеторговых операций СУАР. Страны Центральной Азии, и в первую очередь Казахстан, являются основными торгово-экономическими партнерами СУАР. Особенно динамично развивались в 2005—2007 гг. производство и торговля строительными материалами. Например, в 2006 г. объем экспорта стройматериалов из Синьцзяна в страны Центральной Азии достиг $282 млн, что почти в 20 раз больше, чем в 2001 г. [12], основная часть продукции направлялась в Казахстан, где происходил строительный бум. Такая активизация внешней торговли совпадает с планами Центрального правительства КНР, которое придает большое значение социальному и экономическому развитию западных провинций, 136 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем и в частности СУАР и его выходу на международный рынок [13]. В сентябре 2007 г. Госсовет КНР принял специальный документ №32, посвященный СУАР: «Некоторые положения о дальнейшем содействии экономическому и социальному развитию СУАР». В этом документе отмечено, что СУАР является важной опорой для продвижения экономического роста в западных районах Китая, стратегической базой энергетических ресурсов КНР, а также важным форпостом открытия страны для внешнего мира и стратегического прикрытия для северо-западной части Китая. В связи с тем, что СУАР граничит со странами Центральной Азии, в документе указывается, что Китай нацелен на создание в СУАР «нового евразийского континентального коридора» для выхода Китая на международный рынок и превращения в региональный международный торговый центр, опираясь на континентальную часть Китая и ориентируясь на страны Центральной, Южной и Западной Азии, а также на страны Европы. Таким образом, будет сформирована новая структура внешней открытости — «параллельного продвижения районов на западе и на восточном приморье» [14]. Исторические и этнокультурные факторы Развитие трансграничных миграций и торговли между СУАР и смежными регионами Казахстана имеет свои исторические корни, которые относятся к многовековой истории отношений Цинской империи / Китая и Российской империи / Советского Союза. После присоединения казахских жузов к Российской империи и государственного территориального размежевания с Цинской империей в 1860—1881 гг., а также в результате различных волн миграции в XIX���������������������������������������������������������� —��������������������������������������������������������� XX������������������������������������������������������� вв., часть казахского населения оказалась территорией современного Синьцзяна [15]. В настоящее время казахская диаспора в Китае является самой крупной зарубежной диаспорой и составляет 1,3 млн человек. 99% казахов проживает в СУАР, где их численность составляет 7% всего населения этого района (2003 г.) [16]. Казахи проживают в Или-Казахском автономном округе Синьцзяна, граничащем с Казахстаном. В СУАР проживает также около 866,7 тыс. дунган, или 4,5% от общей численности населения района. 137 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Коренное население Синьцзяна — одного из нескольких автономных районов Китая, где проживают национальные меньшинства — уйгуры составляют 8,8 млн человек, или 45,6% населения СУАР (2003 г.). В то же время уйгурская диаспора в Казахстане, согласно данным первой Национальной переписи населения РК 1999 г., составила 210,4 тыс. человек, или 1,4% всей численности населения республики. Уйгуры расселены преимущественно в приграничной Алматинской области и г. Алматы [17]. Другая этническая диаспора, имеющая миграционные связи с Китаем, — это дунгане. Дунгане — потомки хуэйцев из китайской провинции Шэньси, которые отметили в 2007 г. 140-летие переселения в Казахстан, имеют численность 36,9 тыс. человек, или 0,25% всего населения республики (1999 г.). Подавляющая часть дунган проживает в сельской местности Джамбульской области, г. Алматы и Алматинской области [18]. Полиэтнический состав приграничных районов двух стран способствует развитию моделей миграционных движений, при которых территории проживания диаспоры в странах достижения становятся ареалами приема мигрантов и, используя «социальные» и «мигрантские сети», стимулируют трансграничные миграции, приграничную торговлю, способствуют развитию малого бизнеса. Благоприятствующие миграции факторы включают не только сходство этнического состава, но и языка, религии, традиционного уклада жизни, исторических традиций торговли и сотрудничества на Великом Шелковом пути. Наличие казахской диаспоры в Китае и географическая близость определяют присутствие такого миграционного потока, как переселение на постоянное место жительства этнических казахов из Китая в Казахстан в рамках политики репатриации. Таким образом, сложная совокупность факторов в стране исхода и достижения сформировала несколько миграционных потоков из Китая в Казахстан, которые за 20 лет меняли свою динамику и характеристики. Подробнее проанализируем структуру различных видов миграций и проблемы, которыми сопровождается китайская миграция в Казахстане. 138 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем 2. Основные типы, виды и периодизация современных миг­ рационных движений между Казахстаном и Китаем Динамика развития основных видов и общие характеристики миграций В настоящее время между странами наблюдаются все основные типы миграционных перемещений: постоянные и временные; законные (легальные), нерегулируемые и незаконные (нелегальные); добровольные и вынужденные и т.д. [19]. По мере развития казахстанско-китайского торгового и экономического сотрудничества (с конца 1980-х гг. по 2008 г.), китайская миграция в республику увеличивается, что позволяет определить этапы ее развития и основные виды. Автор предлагает следующую периодизацию этапов развития различных видов миграций. Критерием для выделения этапов служат отрасли экономики, в которых заняты китайские мигранты, их изменение на протяжении изучаемого периода. Это, прежде всего: - торговая (с конца 1980-х, на протяжении 1990-х гг. и по настоящее время); - энергетическая (с конца 1990-х — начала 2000-х гг.); - строительная (с первой половины 2000-х гг.); - транспортная (в кратко-, средне- и долгосрочной перспективе); - малый бизнес (китайский и совместный казахстанско-китайский), в том числе в сфере малого производства и обслуживания (на протяжении 1990-х гг. и по настоящее время). Помимо торговой («коммерческой») миграции из Китая в Казахстан и обратно, современные миграции включают, во-первых, миграцию на постоянное место жительства, которая представлена преимущественно репатриацией этнических казахов из Китая в Казахстан. Во-вторых, трудовую: привлечение иностранной рабочей силы в Казахстан, развитие малого китайского и совместного китайско-казахстанского бизнеса, распространение «нерегулируемой» трудовой миграции. В-третьих, увеличиваются такие виды миграций, как учебная*, беженцы и др. [20]. Социологическое исследование среди студентов из Китая, обучающихся в Казахстане, проведенное в вузах Алматы в мае — июне 2008 г. (предварительные данные). * 139 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Межгосударственные миграции между Казахстаном и Китаем имеют характеристики, типичные для международных миграций рубежа ������������������������������������������������������� XX����������������������������������������������������� —���������������������������������������������������� XXI������������������������������������������������� вв., и в то же время есть и свои особенности. В 2000-е гг. сформировались следующие тенденции: - относительно быстрый количественный рост мигрантов в 2000-е гг.; - диверсификация видов; - увеличение трудовой иммиграции: рост законной («квотированной») и «нерегулируемой» миграции; - наличие такого специфического вида миграций, как «коммерческая», или торговая («челночная») миграция; - двунаправленность «коммерческих («челночных») миграций из Китая в Казахстан и из Казахстана в Китай; - этническая неоднородность миграционных потоков: в отличие от «китайской» миграции в других странах, иммиграция из Китая в Казахстан представлена не только этническими китайцами (ханьцами), но и казахами, уйгурами, дунганами, представителями других национальностей; - увеличение роли диаспор и «мигрантских сетей» в развитии миграций и бизнеса и др. - региональные диспропорции в расселении иммигрантов (репатриантов) из Китая, концентрирующихся в приграничных с Китаем областях. Есть еще одна особенность, которая характерна для китайской миграции, а именно его значительная «мифологизированность» в общественном сознании, которая должна стать предметом изучения казахстанских исследователей. «Коммерческие миграции» Коммерческие миграции были первым массовым миграционным потоком, когда межгосударственные отношения между Казахстаном и Китаем возобновились в конце 1980-х. Коммерческие мигранты ведут на выезде торговый бизнес, закупая товары в других городах и странах и привозя его на перепродажу с целью получения прибыли. Характерная черта коммерческих мигрантов — это «неформальный» характер их деятельности: 140 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем нередко они занимаются торговым бизнесом без регистрации в государственных органах в качестве индивидуальных предпринимателей. Развитие коммерческих (торговых, «челночных») миграций характерно не только для Казахстана, но и для всех стран бывшего СССР. Особенность казахстанско-китайских «челночных» миграций в том, что это двусторонний процесс, одинаково интенсивный в обоих направлениях ввиду протяженных совместных границ. Они начались в конце 1980-х гг. с массовых поездок китайских граждан в Казахстан, а в 1990-е гг., в период кризиса, дополнились встречным потоком казахстанских индивидуальных предпринимателей в Китай. Международный туризм в Синьцзяне вырос с 1990 по 2007 г. в 6,5 раза, преимущественную долю составляют туристы из постсоветских республик. Точное число выезжавших за прошедшие годы в Казахстан с коммерческими целями китайских граждан и выезжавших в Китай казахстанских граждан неизвестно, однако представление об объемах перемещений дает официальная статистика. Согласно сообщению Статистического управления СУАР, в январе — ноябре 2007 г. численность иностранных туристов, посетивших Синьцзян, составила 420,300 тыс. человек/раз. Туристы из России первенствуют по численности: около 143 тыс. человек/раз, или 34% от общего числа интуристов. На втором месте туристы из Казахстана и Кыргызстана: 70,900 тыс. человек/раз, или 17% [21]. Согласно оценкам экспертов, подавляющая часть выезжавших в 1990-е гг. из Казахстана туристов являлись «шоп-туристами». В «шоп-туры» длительностью 3—5 дней мелкие предприниматели, «челноки» из Казахстана чаще всего выезжали в Урумчи, Пекин, Шанхай, а также в однодневные поездки в районы около контрольно-пропускных пунктов на границе двух стран. Согласно оценке фискальных органов, в середине 1990-х гг. «челночники» вывозили из Казахстана в среднем по $5—6 тыс. за одну поездку, а в 2000 г. — до $10 тыс. Согласно некоторым оценкам, в 1999 г. общая сумма вывезенных денежных средств составила $1 млрд, которые можно трактовать как инвестиции в развитие экономики других стран, и в частности Китая [22]. 141 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Массовость коммерческих поездок в Китай подтверждают данные репрезентативного исследования, проведенного в 2005 г.* Согласно его результатам, в числе 15,8% от общего числа опрошенных в городских домохозяйствах Казахстана имелись главы или члены домохозяйств, которые в течение последних 14-ти лет (с 1992 по 2005 г.) выезжали на заработки внутри или за пределы страны. Самая большая доля казахстанских граждан — 32,6% участвовала в «коммерческих» («челночных») поездках. В Китай выезжало 9,7% всех респондентов [23]. Китай на протяжении всего периода — с 1994 по 2005 г. — оставался среди стран вне СНГ одним из трех наиболее посещаемых. Проблемы коммерческих миграций Много проблем возникает у коммерческих мигрантов («челноков») при провозе товара через границу, например, коррупция при растаможивании грузов на контрольно-пропускных пунктах (КПП), особенно на казахстанско-китайской границе. При «сером» растаможивании декларируемая стоимость товара значительно занижается. Таможенники проводят досмотр формально, государство получает пошлину только с декларированной суммы, а таможенники — установленный ими «неформальный сбор», или просто взятку. Контрольно-пропускной пункт «Хоргос — Коргас» на казахстанско-китайской границе известен как наиболее проблемный с точки зрения криминальных и коррупционных практик [24]. Например, расследование, проведенное КНБ РК в 2005 г., установило, что на КПП «Хоргос» действовала преступная группа под руководством начальника поста и членов организованных преступных группировок, занимавшаяся вымогательством, получением и дачей взяток. Согласно оценкам КНБ, теневой оборот на Хоргосе можно было оценить в Опрос методом Омнибус. Выборка многоступенчатая, стратифицированная, с использованием случайного выбора респондента на последних этапах; репрезентативна по полу, возрасту, месту жительства, размеру и типу населенного пункта. Охватывает все города Казахстана с населением более 50 тыс. (27 городов). Объем выборки: 2000 респондентов. Ошибка выборки не более 5%. Проведено GfK Kazakhstan в феврале 2005 г. Исследование �������������������������������� проведено ��������� под руководством автора ��������������������������������������������������������� в рамках гранта Фонда Д. и К. МакАртуров в 2004—2006 гг. * 142 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем $3—4 млн в месяц, то есть в $36—48 млн в год [25]. По другим сообщениям СМИ, на Хоргосе коррупционеры «зарабатывали» больше $2 млн в день, а неофициальная «ставка» на должность начальника поста «Хоргос» составляла $500 000 [26]. О том, что многие годы, вплоть до наших дней, коррупция на казахстанско-китайской границе остается неискоренимой проблемой, свидетельствуют последние сообщения СМИ об аресте очередного начальника КПП «Хоргос», назначенного на свой пост лишь осенью 2007 г. [27]. У мелких предпринимателей на границе постоянно возникают сложности и периодически конфликты и длительные противостояния, которые вынуждают предпринимателей идти на забастовки. Один из крупных инцидентов произошел осенью — зимой 2006 г., когда на Хоргосе скопилось более тысячи КамАЗов с товаром, предназначенным для продажи в Казахстане. По мнению предпринимателей, владельцев товаров, проблема возникла из-за несовершенства таможенного законодательства и Правительству РК необходимо вести переговоры с китайской стороной, чтобы согласовать законодательство, ввести упрощенный порядок перехода границы для предпринимателей, сделать терминалы, где предприниматели смогут сами получать и сдавать груз и документацию и проходить через территориальную границу, сразу оплатив налоги [28]. Трудовая иммиграция из Китая в Казахстан Следующий этап в развитии миграций между двумя странами — это привлечение иностранной рабочей силы в Казахстан, развитие китайского бизнеса, начавшееся в первой половине 1990-х гг., и распространение «нерегулируемой» миграции в республике в 2000-х гг. Привлечение рабочей силы из Китая Республика Казахстан привлекает иностранную рабочую силу (ИРС) согласно ежегодно утверждаемой квоте для работы в различных секторах экономики с 1993 г. В 1993 г. было привлечено 2,1 тыс. ИРС, из них 559 человек прибыли из Китая. За период с 1993 по 2003 г. динамика привлечения иностранной рабочей силы в Казахстан в целом была невысокой, равно как и доля китайских работников. С 143 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» 2004 по 2007 г. численность ИРС в целом значительно возросла и составила 58,8 тыс. человек (наибольшее число иностранных специалистов и рабочих прибывает из Турции, Китая, России, США, Великобритании)*. Совместные проекты Казахстана и Китая и подписание соглашений об экономическом сотрудничестве и строительстве нефтепровода придали новый стимул в привлечении рабочей силы в Казахстан. За период ������������������������������������������ c����������������������������������������� 1993 по 2007 г. число ежегодно привлекаемых китайских работников увеличилось в 14 раз и составило 8095 человек, или 13% от всей численности иностранных работников в Казахстане [29]. Региональная структура занятости и занятость по секторам экономики усложняется. Если в 1990-е гг. это была преимущественно торгово-посредническая сфера, то сейчас рабочая сила из Китая занята в горнодобывающей (нефтегазовой), строительной, торговокоммерческой, производственной отраслях, сфере услуг. Рабочая сила представлена как высококвалифицированными специалистами: менеджерами, инженерами, экономистами, врачами, переводчиками, так и рабочими различных специальностей и квалификаций. Квотированная рабочая сила на китайских и совместных предприятиях представлена преимущественно китайцами (ханьцами). Если в 1990-е гг. китайские работники были заняты преимущественно в г. Алматы, Алматинской и Актюбинской областях, то в 2000-е гг. регионами приема стал не только Южный, но и Западный регион: Актюбинская, Атырауская, Мангистауская области и г. Астана. Особенно динамично растет численность привлеченных работников в г. Астане: за 2005—2006 гг. численность китайской рабочей силы в Астане увеличилась в восемь раз. (см. рис.). В Астане строится «Пекин-палас» — многофункциональный пятизвездочный отель с президентскими номерами, зонами для отдыха и ресторанами китайской национальной кухни. Кроме того, в северной столице Всекитайская государственная инженерно-строительная компания выступает подрядчиком у российской компании «ИНТЕКО», которая строит здесь деловой центр «Москва». Согласно данным Министерства труда и социальной защиты РК, архивные данные и текущая статистика, 1993—2008 гг. * 144 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Другие области 13 113 Акмолинская область 028 125 Кзыл-Ординская область 28 223 Мангистауская область 135 250 Павлодарская область 2 302 Южно-Казахстанская область 118 325 Атырауская область 230 г. Алматы 362 Актюбинская область г. Астана 123 Алматинская область 0 200 400 555 839 783 1010 1336 1344 600 800 1000 1200 1400 1600 Количество человек 2005 2006 Рис. Распределение привлеченной китайской рабочей силы по областям РК в 2005—2006 гг. (человек) В Алматы располагаются офисы крупных китайских и совместных компаний, например, Китайская национальная нефтегазовая корпорация, банки, туристические агентства. Особенно быстро выросла сеть китайских ресторанов, например, рестораны «Пекин», «Великая стена», «Лу Пин», «Принцесса» и др.; растет число медицинских и оздоровительных центров, практикующих древнекитайские и древнетибетские методы лечения. В 2007 г. в городе появились автозаправочные станции SINOОIL. Рестораны и медицинские центры появляются в Актюбинске, Усть-Каменогорске и в других городах Казахстана. Развитие китайского и совместного малого бизнеса Данные о динамике предприятий китайского и совместного малого бизнеса в целом по Казахстану противоречивы, что связано с недостатками учета малых и средних предприятий в республике вообще и «особенностями» их «функционирования» в частности. То есть многие из них учреждаются и вскоре закрываются, другие не предоставляют налоговой отчетности, третьи не находятся по юридически зарегистрированному адресу и т.д. Например, по данным Министерства юстиции РК, перечень зарегистрирован145 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» ных юридических лиц, страной-партнером которых является КНР, составил на 1 февраля 2006 г. 3964 предприятия, однако лишь 213 из них реально действовали, почти половина из них (1772) еще не действовали, около одной пятой (842) — временно не действовали, 14 предприятий находились на стадии ликвидации и о 1123 предприятиях не было информации [30]. Развитие китайского бизнеса в Казахстане происходит во многом схоже с проникновением и развитием бизнеса в других постсоветских странах, в частности в России. По мнению российских экспертов, трудовая миграция из Китая является составляющей стратегии «глобальной экономической экспансии» Китая в целом и направлена на создание условий для реализации доктрины «транснационального хозяйствования» [31]. Эксперты полагают, что китайская миграция в Казахстан не только смягчает безработицу в самом Китае, но также она способствует расширению и увеличению китайского бизнеса в зарубежных странах, причом китайская диаспора в странах достижения формируется в виде китайских землячеств и мелкого китайского бизнеса в целях экономической и геополитической экспансии Китая. На основании других экспертных интервью можно сделать предположение, что пока современная китайская миграция носит в основном временный характер и не направлена на переселение китайцев (ханьцев) на постоянное место жительства. Стратегия мелких и средних китайских предпринимателей в Казахстане — накопление первоначального капитала и возвращение на родину для расширения бизнеса или переезд на Запад. По наблюдениям, ханьцы нанимают на работу в основном этнических китайцев, поэтому с увеличением китайского и совместного бизнеса будет увеличиваться занятость на них китайской рабочей силы. Распространение нерегулируемой трудовой миграции Особое значение в распространении китайской миграции имеет не столько законно привлекаемая в страну китайская рабочая сила, которую осуществляют и контролируют государственные органы, сколько стихийный нерегулируемый поток трудовых мигрантов, который многократно превышает первый. Это те трудовые мигранты, 146 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем которые законно въезжают в Казахстан, но затем используют все возможности для незаконного трудоустройства и, таким образом, являются мигрантами с «неурегулированным статусом» (термин, рекомендуемый Международной организацией труда). Как правило, наряду с ростом законной рабочей силы, в стране приема увеличивается нерегулируемая трудовая иммиграция граждан той же страны и той же этнической принадлежности. Модель подобного «трудоустройства» следующая: например, отдельные фирмы в Казахстане приглашают китайских специалистов с деловыми целями (проведение консультаций, участие в переговорах, заключение контрактов и т.д.). По прибытии граждане Китая регистрируются в миграционной полиции МВД РК и после этого имеют право на пребывание в республике в течение 30ти дней, с возможностью продления пребывания до 90 дней. В это время они работают на китайских и совместных нефтяных, строительных и других компаниях. После окончания срока пребывания, их сменяет другая группа работников. И так происходит в течение года на постоянной «ротационной» основе. Многие заняты не по той специальности, по которой оформлено приглашение. По данным Пограничной службы Комитета национальной безопасности РК, из Китая в Казахстан въехало всего: в 2007 г. — 175,7 тыс. человек*. В то же время число лицензированных специалистов и рабочих из Китая, официально прибывших для работы в 2007 г., составило всего 8,1 тыс. человек. Помимо других категорий граждан, которые законно прибывают в Казахстан, значительную долю мигрантов составляют те, кто приезжает в Казахстан, чтобы работать, и делают это, как правило, не имея контрактов и соглашений. Именно этот поток и создает проблемы на внутреннем рынке труда Казахстана, придает характер неуправляемости миграционным процессам, представляет угрозу безопасности республики и поэтому нуждается в дальнейшем изучении и регулировании. Согласно данным текущего учета Пограничной службы КНБ РК за 1920— 2008 гг. * 147 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Иммиграция на постоянное место жительства в Казахстан: от этнического многообразия к моноэтническому составу? Переселение на постоянное место жительства в республику из Китая происходило и в предшествующие суверенитету годы, однако с 1991 г. оно осуществляется в рамках репатриации этнических казахов (оралманов), которая является главным направлением государственной миграционной политики Республики Казахстан. Репатриация этнических казахов в Казахстан осуществляется по квоте иммиграции, которая устанавливается ежегодно с 1993 г. Казахи из Китая включаются в квоту с 1994 г., однако квота иммиграции никогда не выполнялась в 1990-е гг. В 2000-е гг., в связи с улучшением экономической ситуации в Казахстане, значительно возросла репатриация этнических казахов из-за рубежа, в том числе из Китая. Так, например, общее число прибывших из Китая на 1 января 2000 г. составляло 2214 человек, а на 1 января 2003 г. — 4293 человека. Кумулятивное число прибывших в Казахстан из Китая на 1 января 2007 г. составило 37 788 человек*. В течение последних 20-ти лет увеличилось не только прибытие иммигрантов на постоянное место жительства из Китая, но также изменился их этнический состав. Например, по официальным данным, среди прибывших за межпереписной период 1989—1999 гг. казахи составляли 67,1%, а в 2005 г. — 97,8% от общего числа переселенцев; китайцы соответственно — 15,4% и 1,7%. Число этнических уйгуров, остающихся на постоянное место жительства в Казахстане, в 2000-е гг. насчитывает единицы**. Таким образом, этнический состав переселяющихся из Китая на постоянное место жительства в К��������������������� азахстан������������� в последние годы становится все более однородным и представлен в основном казахами-репатриантами. Согласно данным Комитета по миграции Министерства труда и социальной защиты РК, почти 9/10 казахов, прибывших из Китая, расселились в соседних с Китаем областях: Алматинской и ВосСогласно данным Комитета по миграции Министерства труда и социальной защиты РК, 2007 г. ** Согласно данным Агентства РК по статистике, 2000 г. * 148 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем точно-Казахстанской. Некоторое число казахских репатриантов проживает в южных и северо-восточных областях Казахстана. Проблемы адаптации репатриантов Образовательный уровень переселенцев из Китая довольно низкий и многие не имеют профессии, потому что основная масса прибывших китайских казахов (87,5%) проживает в сельской местности Синьцзяна и занимается отгонным животноводством. Среди казахов в середине 1990-х гг. было всего 2,7 тыс. человек, имеющих высшее образование, 1,5 тыс. студентов. Среди взрослого населения было 205 тыс. безграмотных, причем уровень безграмотности женщин в 1,5 раза выше чем у мужчин [32]. Интеграция переселенцев из КНР в РК протекает противоречиво. Оралманы расселяются преимущественно в сельской местности приграничных областей и ведут там домашнее хозяйство. Их адаптация затруднена, так как они расселяются компактно, а это способствует консервации обычаев и традиций той среды, из которой они прибыли. Адаптацию замедляет и тот факт, что оралманы из Китая пользуются в написании арабской графикой казахского языка (в современном казахском языке в Казахстане используется кириллическая графика) и дети испытывают определенные трудности в процессе обучения в школе. Государство не всегда предпринимает достаточные меры для адаптации оралманов в местных сообществах. Ситуацию усугубляют бюрократические процедуры местных чиновников, которые для получения положенных льгот и выплат требуют от оралманов подтверждения их места жительства или «прописки». Некоторые оралманы и сами не спешат приобрести казахстанское гражданство и используют наличие паспорта гражданина КНР для свободного передвижения через границы и ведения бизнеса в обоих государствах, что создает сложности в регулировании миграций. Часть казахской диаспоры в Китае не хочет иммигрировать в Казахстан, полагая, что в Китае они проживают «на исконных землях своих предков» [33]. Вместе с тем оралманы из Китая с помощью своего небольшого хозяйства, благодаря своему трудолюбию, оказываются более ус149 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» пешными, чем другие казахи-переселенцы из-за рубежа, и даже их соплеменники из Казахстана*. Межпоколенная социальная мобильность среди некоторой части переселенческой молодежи из Китая потенциально может оказаться весьма высокой благодаря тому, что они попадают в условия преференций и льгот, гарантируемых им национальным государством. Правительство предпринимает определенные меры, в частности, существует программа привлечения этнических казахов, живущих за границей для получения высшего образования в Казахстане, подписано соглашение с Министерством образования и вузами Республики Казахстан об их обучении. На базе нескольких университетов в различных регионах Казахстана проводится комплексное тестирование для представителей казахской молодежи из Китая и других государств. На основе результатов тестирования определен пороговый уровень в 20 баллов из 120 (для казахстанских абитуриентов до 2007 г. был 40, с 2007 г. — 60 баллов). Подготовительные отделения открыты более чем в десяти казахстанских университетах, постоянно увеличивается число мест на этих отделениях. Для этнических казахов, которые не имеют казахстанского гражданства, установлена квота приема 2% от общего образовательного заказа [34]. Этнические казахи (оралманы), переселяющиеся в Казахстан, имеют, согласно национальному законодательству, многочисленные льготы и преференции и квота приема в высшие учебные заведения — лишь одна из них. Однако обучение в вузах Казахстана сопровождается определенными трудностями. Одна из них — общий низкий уровень знаний, незнание русского языка. Для подготовки иностранных студентов-казахов (нерезидентов) и репатриантов в вузах используются специальные программы адаптации, учитывающие различия в уровне знаний и языковые различия. Такая программа включает ускоренный языковой курс, но этого пока еще недостаточно. * Интервью с оралманами из Китая и местными жителями в поселках Восточно- Казахстанской области, май 2008 г. В беседе оралманы отмечали, что некоторые из их детей учатся в г. Алматы и родители хотели бы, чтобы их дети и дальше жили и работали в гг. Алматы и Астане. 150 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Социологическое исследование среди студентов из Китая, проведенное в 2008 г., подтверждает, что эти проблемы еще не решены. В процессе обучения студенты испытывают трудности при восприятии учебного/лекционного материала, недостаточно учебных часов на некоторые важные профилирующие дисциплины, наблюдается нехватка специализированных кабинетов и учебных пособий на казахском языке, студентам приходится дополнительно работать в связи с тем, что стипендия небольшая. Имеются некоторые психологические проблемы адаптации в студенческой группе и сообществе: студенты отмечают равнодушие городских жителей по отношению к другим, отсутствие внимания («каждый сам по себе»). Вместе с тем что касается студентов-оралманов из Китая, то они в целом положительно оценивают вузовское образование и связывают свое будущее с Казахстаном*. 3. Проблемы регулирования китайской миграции в Казахстане Важной проблемой во многих странах мира является регулирование китайской миграции, а также адаптация китайских мигрантов в странах приема, где они формируют китайские диаспоры (землячества). В Казахстане китайские мигранты пока не образуют диаспор, автономных землячеств, не возникает серьезных проблем с адаптацией ханьцев, прежде всего, из-за временного характера их пребывания в Казахстане. МВД республики осуществляет контроль миграционных передвижений китайских граждан. В Казахстане имеются «торговые меньшинства», появившиеся в начале 1990-х гг., но их состав не постоянен, подвижен. Китайские торговцы посещают республику периодически, находятся временно, арендуют жилье, расселяются дисперсно, нанимают казахстанских продавцов для реализации товаров. В будущем эти временные «торговые меньшинства» и пока еще подвижные китайские сообщества, а также постепенно формирующаяся инфраструктура обслуживания мигрантов (китайские банки, Социологическое исследование среди студентов из Китая, обучающихся в Казахстане, проведенное в вузах Алматы в мае — июне 2008 г. (предварительные данные). * 151 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» туристические агентства, гостиницы, рестораны, медицинские центры и т.д.) могут стать основой формирования китайского землячества в Казахстане и стимулировать дальнейшее увеличение миграции из Китая. Другим фактором увеличения китайской иммиграции в средне- и долгосрочной перспективе будут инфраструктурные мегапроекты, например, строительство транзитной железной дороги через Казахстан в Европу, создание свободных экономических зон, в частности в районе Международного торгового центра в приграничном Хоргосе и т.п., которые будут формировать возрастающий поток трудовых мигрантов из Китая в Казахстан и их закрепление в республике. Уже сейчас и сама миграция, и существующие китайские сообщества оказывают влияние на общественные, и конкретно межэтнические отношения в республике, о чем свидетельствует проведенное в 2007 г. под руководством автора социологическое исследование. Исследование выявило в целом безразличное отношение респондентов к мигрантам из Китая — так ответили 55% респондентов; 26% респондентов относятся к китайским мигрантам хорошо и очень хорошо; но в то же время 18% относятся плохо и очень плохо (среднее значение — 2,9 баллов из 5). В ходе исследования выявились некоторые межрегиональные и национальные различия в отношении к китайским мигрантам. Кроме того, опрос выявил, что каждый четвертый респондент (24%) считает, что китайская миграция отрицательно влияет на рынок труда в Казахстане, так как китайцы скоро создадут казахстанцам серьезную конкуренцию на рынке труда [35]. В определенных аспектах китайская миграция нуждается в «демифологизации», в частности по поводу мифа о происходящей ныне «экспансии» китайцев в республику. В целом сегодня ни Казахстан, ни Россия не являются наиболее привлекательными странами для мигрантов из Китая — большинство направляется в наиболее экономически развитые восточные регионы КНР или развитые западные страны. Наиболее интенсивная миграция характерна для приграничных с Китаем областей Казахстана и России. К тому же, растет миграция не только из Китая в Казахстан, но и в обратном направлении. Количество въезжающих в Китай из 152 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Казахстана в 2000-е гг. увеличивается, например, в 2005—2007 гг. оно в два раза превышало число прибывающих из Китая. Увеличение численности граждан в последние годы происходит не столько за счет участников короткосрочных «шоп-туров», сколько за счет собственно туристов, выезжающих на отдых, а также граждан, выезжающих в деловые и частные поездки, для ведения бизнеса, а также казахских репатриантов (оралманов), выезжающих со своими личными целями в Китай. Пребывающие на постоянное место жительства в Казахстан представлены в основном этническими казахами, а не китайцами (ханьцами). Мифы и формирующиеся стереотипы в отношении китайской миграции — это не единственная проблема, с ней связанная. Несмотря на сравнительно небольшую историю современных миграционных движений из Китая, накопилось определенное количество проблем. Они возникают в связи со слабой регулируемостью потока рабочей силы из Китая, их незаконной занятостью, что является следствием слабой разработанности национального законодательства, институциональной базы, отсутствием двусторонних договоренностей в области трудовой миграции. В целях регулирования трудовой миграции между Казахстаном и Китаем, Министерством труда РК разработан проект Межправительственного соглашения между Республикой Казахстан и Китайской Народной Республикой о временной трудовой деятельности граждан Казахстана в Китае и граждан Китая в Казахстане. Среди других проблем: увеличение контроля китайских компаний за нефтяными активами Казахстана, прошедшее вне общественного контроля; несбалансированная структура внешней торговли; коррупционные схемы, которыми сопровождается коммерческая миграция и «челночная торговля», в частности, при пересечении товаров через казахстанско-китайскую границу; развитие малого китайского и совместного бизнеса, которое в значительной мере проходит вне государственного контроля (налогообложения) страны пребывания и т.д. По аналогии с наращиванием «китайского присутствия» в России [36], следует отметить, что его главная опасность заключается не в китайской миграции или экономическом присутствии как таковом, основная угроза — в сращивании 153 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» китайского бизнеса и китайского капитала с коррумпированными чиновниками и структурами в Казахстане. Другой важной проблемой является скорейшее принятие гражданства и получение паспортов казахами-репатриантами (оралманами) из Китая. Адаптация и интеграция переселенцев, прибывших на постоянное место жительства, равно как и других категорий временных мигрантов, например, студентов, прибывающих в Казахстан в рамках учебной миграции, сопряжены с рядом проблем, решению которых необходимо уделить государственное внимание. Латентные напряжения между прибывающими иммигрантами и принимающим сообществом на локальном уровне — это следующая еще практически неисследованная проблема, которую также необходимо изучать для того, чтобы китайская миграция в Казахстане не превратилась в конфликтогенный фактор. Таким образом, проблемы регулирования китайской миграции связаны, прежде всего, с разработкой национального законодательства, институциональным развитием, совершенствованием правоприменительной практики в самом Казахстане. Необходимо заключить двусторонние договоры по поводу регулирования трудовой миграции, унифицировать таможенное законодательство двух стран и т.д.; особое внимание следует уделить вопросу скорейшего приема в гражданство Казахстана репатриантов из Китая. Литература 1. Современный Синьцзянь и его место в казахстанско-китайских отношениях / Под общ. ред. К.Л. Сыроежкина. — Алматы: Фонд Евразии, 1997. 2. Муканова Г. Казахи в Китае: к перспективам изучения истории диаспоры // Мысль. — 1996. — №1; Сыроежкин К.Л. Китай и Центральная Азия: политические отношения и торгово-экономическое партнерство // Казахстан-Спектр. — 1997. — №1-2; Масанов Н. Взаимодействие миграционных систем Казахстана, России, Китая и Средней Азии // Современные этнополитические процессы и миграционная ситуация в Центральной Азии / Под ред. Г. Витковской. — М.: Моск. Центр Карнеги, 1998; Хафизова К. Трансграничные отношения 154 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Синьцзян — Казахстан // Центральная Азии и Кавказ. — 2000. — №9; Садовская Е.Ю. Миграция в Казахстане на рубеже ���������������� XXI������������� века: новые тенденции и перспективы. — Алматы: Ғылым, 2001 и др. 3. Садовская Е.Ю. Китайская миграция в Казахстане: с�������� o������� временные тенденции и перспективы // ����������������������� Analytic��������������� . — 2007. — №6; она же. Китайская миграция в Казахстане: причины, основные тенденции и перспективы // Центральная Азии и Кавказ. — 2008. — №1 (на англ. и рус. яз.); Sadovskaya�������� ������������������ , Elena� ������. Chinese ��������������������������������� Migration to Kazakhstan: a Silk Road for Cooperation or a Thorny Road of Prejudice? The China and Eurasia Forum Quarterly, Vol. 8, No 4 (2007). —Washington DC, 2007. — ����������������� Р���������������� p. 147—170 и���� ����� др� ���. 4. http://www.subscribe.ru. — 2008, 24 июня. 5. http://����������������������������������� www�������������������������������� .subscribe.ru. — 2008, 24 июня. 6. Токаев К. Внешняя политика Казахстана в условиях глобализации.— Алматы: АО «САК», НП ПИК «������������������������ GAUHAR������������������ », 2000. — ������� C������ . 334. 7. Садовская Е.Ю. Миграция в Казахстане на рубеже XXI������� ���������� века… C���������� . 175—176. 8. http://www.subscribe.ru. — 2008, 24 июня. 9. Китай: угрозы, риски, вызовы развитию / Под ред. В. Михеева. —М.: Моск. Центр Карнеги, 2005. — С. 297—298. 10. Садовская Е.Ю. Миграция в Казахстане на рубеже XXI века… С. 19—20. 11. http���������������������������������� �������������������������������������� ://������������������������������� www���������������������������� .��������������������������� seminar�������������������� .������������������� kz����������������� . — 2005, 10 мая. 12. http://www.russian.xjts. — 2007, 11 сентября. 13. Сыроежкин К.Л. Стратегия «большого освоения Запада» и проблемы безопасности Центральной Азии // Analytic���������� ������������������ . — 2007. — №2; Надыров Ш.М. Синьцзян-Уйгурский автономный район в динамике экономических и политических отношений РК и КНР // Казахстан-Спектр. — 2006. — №1 и др. 14. http://www.russian.xjts. — 2007, 21 декабря. 15. Бекмаханова Н.Е. Присоединение Казахстана и Средней Азии к России (����������������������������������������������� XVIII������������������������������������������ —����������������������������������������� XIX�������������������������������������� вв.). Документы. Институт российской истории РАН. —М., 2008; Сыроежкин К.Л. Мифы и реальность этнического сепаратизма в Китае и безопасность Центральной Азии. — Алматы: Дайк-Пресс, 2003 и др. 16. http://www.russian.xjts. — 2004, 30 сентября. 155 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» 17. Национальный состав населения Республики Казахстан. Итоги переписи населения 1999 г. в Республике Казахстан. Стат. сб. / Под ред. А. Смаилова. — Алматы, 2000. — С. 8. 18. Там же. С. 6. 19. Садовская Е.Ю. Китайская миграция в Казахстане. — Алматы, 2007. 20. Садовская Е.Ю. Учебная миграция между Казахстаном и Китаем в контексте двустороннего социально-гуманитарного сотрудничества / Современная цивилизация и проблемы повышения конкурентоспособности национального государства: Мат-лы науч. конф. Министерства образования и науки РК, Института философии и политологии МОН РК, Университета «Кайнар». (Алматы, 10—11 июля 2008 г.). — Алматы, 2008. — C����������� ������������ . 372—377; Sadovskaya������� , Elena. ����� �������������������������������� Migration����������������������� ���������������������� for������������������� ������������������ Education��������� �������� between� Kazakhstan�������������������������������������������������������������� and���������������������������������������������������������� ������������������������������������������������������������� China���������������������������������������������������� ��������������������������������������������������������� in������������������������������������������������� ��������������������������������������������������� the��������������������������������������������� ������������������������������������������������ Context������������������������������������� �������������������������������������������� of���������������������������������� ������������������������������������ Socio���������������������������� ��������������������������������� -��������������������������� Cultural������������������� Cooperation������� ������������������ among� ������ Shanghai���������������������������������������������������� ��������������������������������������������������� Cooperation���������������������������������������� ��������������������������������������� Organisation��������������������������� �������������������������� states�������������������� . — ���������������� Alma������������ -����������� Ata�������� , 2008; Садовская Е.Ю. Этническая структура современных миграций из Китая в Казахстан и проблемы принимающего сообщества. — М., 2008. 21. http://www.russian.xjts. — 2007, 24 декабря. 22. Садовская Е., Олимова С. Трудовая миграция в странах Центральной Азии, Российской Федерации, Афганистане и Пакистане: Аналитический обзор. Европейская Комиссия, Международная организация по миграции. —Алматы, 2005. — С. 18. 23. Садовская Е.Ю. Трудовые миграции казахстанских граждан в период суверенитета // Труд в Казахстане. — 2007. — №5. — С. 17—25. 24. http://www.izvestia.kz. — 2006, 25 января. 25. Там же. 26. http://www.zakon.kz. — 2007, 15 ноября. 27. Время. — 2008, 20 марта. 28. http://www.31.kz. — 2006, 4 декабря. 29. Садовская Е.Ю. Привлечение рабочей силы из Китая в Казахстан в период суверенитета: динамика и проблемы регулирования // Труд в Казахстане. — 2008. — №8. 30. Сыроежкин К.Л. Проблемы современного Китая и безопасность Центральной Азии. — Алматы: �������������������� КИСИ при Президенте РК��������������������� , 2006. — С. 181—182. 156 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем 31. Гельбрас В. Китайские хуацяо — политика Пекина // Мировой опыт миграционной политики: ретроспектива и новейшие тенденции / Межд. организ. по миграции. — М., Алматы, 2004. — С. 326—344; Гельбрас В.Г. Китайская реальность в России. — М.: Муравей, 2001 и др. 32. Орман А.А. Китайская Народная Республика. — Алматы: Дайк-Пресс, 2006. — С. 209—210. 33. Там же. С. 210—211. 34. http://www.nauka.kz. — 2006, 26 апреля. 35. Садовская Е. Китайские мигранты в Казахстан������������� e������������ : отношение казахстанских граждан (по результатам социологического исследования) // ���������������������������������� Analytic�������������������������� . — 2007. — №5. — С. 20—29; Sadovskaya, Elena. Chinese Migration to Kazakhstan: the attitudes of Kazakhstani citizens towards Chinese migrants. Results of a sociological survey // С������������������������ entral Asian Affaires. — 2007. — No. 3. — Pp. 25—29; Sadovskaya, Elena. Chinese Migration to Kazakhstan: a Silk Road for Cooperation or… ����� и���� др�. ��� 36. Гельбрас В.Г. Китайская реальность России… С. 124. 157 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Современные миграционные тренды между Казахстаном и Китаем Мендикулова Г.М. Как известно, миграция является одним из важнейших аспектов демографического и социально-экономического развития населения любой страны, так как она представляет собой процесс, меняющий картину расселения людей в пределах страны или во всем мире. Она приводит к территориальному перераспределению населения и трудовых ресурсов, а это отражается, в свою очередь, на экономическом развитии отдельных стран, регионов, поселений, влияет на эффективность производства [1]. Кроме международных организаций и дефиниций, предложенных учеными [2], определение миграции дается в Законе о миграции населения РК 1997 г. Согласно данному закону, миграция — это безвозвратное, временное, а также сезонное перемещение физических лиц из Республики Казахстан, а также переселение физических лиц внутри Республики Казахстан, связанное со сменой места жительства и работы [3]. В нашем случае речь идет о современных миграциях между двумя соседними странами — Казахстаном и Китаем, установившими дипломатические отношения в январе 1992 г. Согласно данным, миграции подразумевают: перемещение лиц независимо от его формы, мотивов и сроков с территории одного государства на территорию другого государства, влекущее изменение их правового статуса, регулирование которого с момента пересечения данными лицами границы осуществляется законодательством принимающего государства, а также международно-правовыми документами, разрабатываемыми международными организациями, занимающимися проблемами миграции [4]. Итак, согласно официальным статистическим данным, внешние миграции Казахстана с другими странами за период с 1999 по 2005 г. представлены в табл. 1, в которой показаны общие количественные характеристики иммигрантов и эмигрантов, а также сальдо миграции. 158 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Табл. 1. Внешние миграции между Казахстаном и странам (человек) [5] Годы 1999 2000 2001 2002 2003 2004 2005 Иммигранты Страны вне СНГ 1859 3982 3616 4005 4803 6488 8978 Китай 145 189 655 1059 2080 3463 4562 Эмигранты Страны вне СНГ Китай 44 707 39 042 40 701 34 906 24 630 18 601 11 441 5 1 11 159 407 121 108 Сальдо миграции Страны вне СНГ –42 848 –35 060 –37 085 –30 901 –19 827 –12 113 –2463 Китай 140 188 644 900 1673 3342 4454 Согласно табл. 1, начиная с 1999 г., число прибывших из Китая в Казахстан на постоянное место жительства, в служебную командировку, в качестве предпринимателей, туристов, по приглашениям, транзитом увеличилось с 145 человек в 1999 г. до 4562 в 2005 г. Что касается выбывшего населения из Казахстана в Китай, то официальная статистика приводит следующие цифры: от 5 человек в 1999 г. до 108 человек в 2005 г. Пик эмиграции из Казахстана в КНР приходится на 2003 г., когда число эмигрантов исчислялось в 407 человек. Очевидно, что по данным этой таблицы можно судить только о количественном, а не о качественном (статусном, демографическом, этническом профессионально-образовательном и т.д.) составе мигрантов между двумя странами. Табл. 2 дает нам этнический расклад мигрантов между нашими двумя странами. 159 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Табл. 2. Внешние миграции между Казахстаном и Китаем (этнический состав) (человек) [6] Годы 1999 2000 2001 2002 Иммигранты 164 475 926 2003 2004 2005 1865 3268 4460 казахи 134 русские 1 1 13 1 3 3 – узбеки – – – – 1 – – уйгуры 1 5 6 3 2 10 8 казахи русские 4 – Эмигранты 1 10 145 – – – 281 1 86 – 91 1 узбеки – – – – – – – уйгуры – – – 2 1 1 – Сальдо миграции казахи 130 163 465 781 1584 3182 4369 русские 1 1 13 1 2 3 –1 узбеки – – – – 1 – – уйгуры 1 5 6 1 1 9 8 Следует отметить, что, согласно официальной статистике, максимальное количество приходится на казахов, которые в основном являются этническими репатриантами. Необходимо обратить внимание на тот факт, что в официальной статистике отсутствуют конкретные данные о численности китайцев-хань или маньчжуров и т.д., что крайне неудовлетворительно сказывается на аналитике миграционных трендов между странами. Статистические данные на конец марта 2006 г. были приведены в монографии доктора политических наук, профессора К.Л. Сыроежкина «Проблемы современного Китая и безопасность в Центральной Азии», согласно которым, по данным МВД РК, в 160 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Республике Казахстан проживали постоянно 3140 граждан КНР, в том числе: дунган — 7, казахов — 2595, ханьцев — 356, корейцев — 8, монголов — 1, русских — 40, татар — 4, узбеков — 1, уйгуров — 126 и немцев — 2 [7]. Более или менее определив приблизительную численность мигрантов из КНР в Казахстане, следует определить: так каковы же миграционные тренды между Казахстаном и Китаем? Думается, что необходимо выделить наиболее значимые по содержанию и количественному потоку, такие, как: • Репатриация��������������������������������� / Repatriation of ethnic Kazakhs • Трудовая миграция /����������������� Labor migration • Бизнес������������������������������� -������������������������������ миграции ��������������������� / Business migration • Торговые миграции /���������������� Trade migration • Студенческие миграции / Student ����������������� migration • Незаконная миграция / ����������������� Illegal migration • Постоянное место жительства / Residence� ���������� • Транзитный коридор / Transit ����������������� migration • ���������������������������������������������������������� Туризм���������������������������������������������������� (�������������������������������������������������� в������������������������������������������������� ������������������������������������������������ том��������������������������������������������� �������������������������������������������� числе��������������������������������������� �������������������������������������� оздоровительный����������������������� ) / Tourism (including health-improving tourism) А теперь стоит вкратце остановиться на каждом из вышеперечисленных трендов в отдельности. Репатриация Процесс репатриации казахов в Казахстан многогранен и непрост, имеет свои исторические корни и современные последствия, нуждающиеся в их усиленном изучении и разрешении. Проблема репатриации для Казахстана встала во весь рост, начиная с 1991 г., после образования независимого и самостоятельного государства. Казахстану необходимо было самостоятельно решать насущные проблемы репатриации, которые состояли из трех глобальных по моральной и материальной масштабности и важности блоков: 1) организация перевоза казахских репатриантов на их историческую родину; 2) обустройство и адаптация их на местах с предоставлением им жилья, места работы и учебы; 3) предоставление или восстановление прав гражданства. Репатриация казахов из разных стран мира имеет свои особенности, проблемы и перспективы [8]. 161 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Что же касается репатриации, то в 1991—1996 гг. переселились из Китая в Казахстан около 12,5 тысяч казахских семей численностью 62 126 человек. Их размещали в Алматинской, Карагандинской, Талды-Курганской, Жамбылской, Павлодарской, Кокчетавской, Семипалатинской и Восточно-Казахстанской областях. Согласно данным Комитета по статистике и анализу, за 1997 г. иммиграция этнических казахов из Китая в Казахстан составила всего 0,7% (тогда как из Монголии — 6,3%, из Узбекистана — 36%), показатель обратного процесса — эмиграции из Казахстана в Китай и того меньше — всего 0,1% [9]. В табл. 3 приведены официальные статистические данные о репатриированных казахах в Казахстан за 1999—2005 гг. Табл. 3. Количество казахских репатриантов из Китая (человек) [10] Годы Казахи 1999 134 2000 164 2001 475 2002 926 2003 1865 2004 3268 2005 4460 Согласно данной табл. 3, очевидно, что всплеск иммиграции казахов приходится на 2003 г. и год от года растет. Думается, что это связано с новым курсом, который был принят в КНР на стимулирование китайской иммиграции по всему миру. Как известно, весной 2000 г. на 3-й сессии Всекитайского собрания народных представителей была провозглашена новая внешнеэкономическая стратегия Китая, получившая известность под девизом «Идти вовне». Особенность репатриации казахов из КНР заключается в том, что в отличие от других репатриантов из Монголии, Турции, Ирана и Афганистана, они предпочитали селиться вместе и зачастую в сельской местности. Данный момент является настораживающим предупреждением. В последние годы казахи из Китая начинают расселяться в Восточных областях Казахстана (например, в Восточно-Казахстанской области) и держатся обособленно от местного населения. Следует выяснить: почему они не хотят интегрироваться в казахстанское общество, каковы реальные причины данного явления. 162 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем В своей монографии «Исторические судьбы казахской диаспоры. Происхождение и развитие», анализируя положительные и негативные стороны массовой репатриации казахов из Китая, я остановилась на следующих моментах. Положительные стороны данной репатриации: Во-первых, казахи КНР являются составной частью единого казахского этноса. Во-вторых, опираясь на показатели в сфере занятости казахов КНР, можно рассчитывать, что репатриированные китайские казахи могут стать прекрасным подспорьем в развитии сельского хозяйства Казахстана с их многолетним опытом в данной области при схожих природно-климатических условиях. В-третьих, увеличивается число казахов в Казахстане, тем самым устраняется демографический дисбаланс, когда автохтонное население насчитывает лишь 51% от общей численности населения. В-четвертых, они являются носителями языка, что немаловажно для развития казахского языка в Казахстане, где, благодаря планомерной политике русификации, проводимой в царский и советский периоды, казахский язык оказался в первые годы независимости на грани невостребованности . В-пятых, репатриация китайских казахов необходима из-за их тяжелого материального и психологического положения, в связи с начавшимся в последнее время ужесточением политики по отношению к этническим меньшинствам в КНР. В-шестых, казахи, прожившие с китайцами бок-о-бок столь длительное время, хорошо знают специфиче­ские черты их национального характера, психологию, методы и приемы, принятые при взаимоотношении с другими народами и т.п. Негативные стороны проблемы репатриации казахов из КНР связаны с тем, что уход казахов из Синьцзяна наносит психологическую травму, так как они оставляют свои исконные земли, на которых жили их предки в течение многих веков [11]. Особо следует отметить, что одна из очень важных военнополитических причин для осторожного и взвешенного решения вопроса репатриации китайских казахов — взаимоотношения с Китаем. Проблема заключается в том, что основная часть казахов 163 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Китая проживает в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР), где расположен так называемый Урумчийский военный регион, являющийся северо-западным форпостом защиты и безопасности КНР. Поэтому так важен в военно-стратегическом и политическом отношении Синьцзян для Китая. Кроме того, сегодня нам следует подумать: нужна ли нам массовая репатриация казахов из Китая, которую в конце 1990х гг. осуществить было довольно трудно для Казахстана, как в материальном, так и в военно-политическом отношении, когда экономика находилась в стадии переходного периода и надо было решать многочисленные внутренние и внешние проблемы [12]. А сейчас, наблюдая за тем, с каким нежеланием вновь прибывшие (после 2000 г.) казахи из Китая интегрируются в казахстанское общество, следует нам создавать в приграничных с Китаем территориях проблематичные сепаратистские анклавы, даже состоящие из этнических казахов. В первые годы суверенитета процесс адаптации казахов [13], вернувшихся на свою историческую родину, шел очень медленно, так как в Казахстане не были приняты законодательные акты, определяющие статусы репатриантов и беженцев. Трудовая миграция В последние годы интенсифицируется процесс трудовой миграции из Китая в Казахстан, основными причинами которого являются: перенаселенность страны, нехватка земель, проблема занятости населения, социальные проблемы, связанные с ухудшением экологической ситуации, нерешенность жилищной проблемы и др. [14]. Поэтому сыграли свою роль в увеличении китайских трудовых мигрантов и необходимость трудоустройства «избыточной рабочей силы» из Китая, а также быстрые темпы экономического развития Казахстана. Мигранты из КНР устраиваются в основном в сфере услуг, оптовой торговли, закупочной деятельности и т.д. Кроме того, российский ученый В. Гельбрас, доктор исторических наук, профессор, считает, что в последние годы численность граждан, легально выезжающих из Китая как частные лица, увеличивается на более чем 30% ежегодно. Такой вывод был сделан, 164 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем основываясь на данных Китайского Статистического Ежегодника и Китайского Экономического Альманаха, проанализировав показатели за 1995—2000 гг., в которых публикуется официальная статистика выезда китайских граждан за рубеж [15]. Следует отметить, что при регулировании трудовой миграции в Казахстане, как и в любой стране, приоритетное значение имеет защита внутреннего рынка труда. При этом не допускается выселение трудящихся-мигрантов, законно допущенных на территорию Республики Казахстан в связи с положением на рынке труда. Торговые и бизнес-миграции Установив дипломатические отношения в январе 1992 г., Казахстан и Китай подписали двустороннее соглашение о взаимных поездках граждан, предусматривающее безвизовый режим для владельцев всех видов паспортов, направляющихся в поездки по служебным делам. Данное соглашение в значительной степени способствовало интенсификации приграничной торговли, а также так называемому «шоп-туризму», что, в свою очередь, вело к изменению регламента миграций китайских граждан в Казахстан. Такие понятия, как «челноки», «шопники», «китайская барахолка», стали привычными и для казахстанцев. Следует отметить, что не только китайцы работают в торговой сфере в Казахстане, но и казахстанцы торгуют на рынках Китая. Открывают не только в Урумчи, но и в таких городах, как Гуанджоу, Ланджоу и др., представительства казахстанских фирм малого и среднего бизнеса, поставляющих товары и услуги. Особенно в последние годы расширилась сеть совместных предприятий. Китайцы работают в промышленной, нефтегазовой сфере (достаточно вспомнить г. Актобе в Западном Казахстане), торговле, поставке оборудования и др. Вывоз из Казахстана цветных металлов и т.д. в начале 1990-х гг. привел к тому, что экономические показатели СУАР выросли в несколько раз, благодаря торговым и бизнес-связям с Казахстаном, являющимся для нашего восточного соседа источником финансовых средств и полезных ископаемых. Студенческие миграции Данный миграционный тренд развивается постепенно и не столь ярко выражен, как торговый или туристический. В этом году около 165 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» трех тысяч казахстанских студентов обучаются в Китае. В Казахстане обучаются около 120—130 студентов — граждан КНР. Казахстанские студенты обучаются в университетах гг. Пекин, Нанкин, Урумчи, Гуанджоу и др., осваивая не только китайский язык, но и такие важные специальности, как нефтедобыча, востоковедение, медицина, геология и др. Туризм (в том числе оздоровительный) С каждым годом растет число казахстанцев, выезжающих в КНР в качестве туристов, особо востребованным стал так называемый оздоровительный туризм с отдыхом на о. Хайнань или в санатории Далян. Отдельной статьей доходов китайской экономики стали оздоровительные визиты казахстанцев в СУАР, где в клиниках проходят лечение сотни казахстанских граждан. Массовых оздоровительных отдыхов китайских граждан (за исключением отдельных и редких случаев) так и не зафиксировано, чему следует уделить особое внимание соответствующим органам. Незаконная миграция и транзитный коридор Как известно, феномен незаконной миграции стал глобальной проблемой. Казахстан представляет удобную территорию для незаконной и транзитной миграции вследствие либерального пограничного режима. Главные потоки незаконных мигрантов идут из Китая и стран Юго-Восточной Азии. Интересный момент связан с тем, что Китай и Казахстан являются транзитными коридорами незаконных мигрантов из Азиатских стран, направляющихся в страны Евросоюза, США и Канаду. Согласно мнению К.Л. Сыроежкина, за точку отсчета незаконной трудовой миграции следует брать 1988 г., когда был введен визовый режим пересечения еще советско-китайской границы [16]. Данный визовый режим въезда и выезда китайских граждан создал весьма либеральные условия для свободного проникновения их через казахстанскую границу. Так, согласно данным пограничных служб Казахстана, в течение 1993—1995 гг. в Казахстан ежедневно въезжало от 150 до 200 китайских туристов и от 30 до 50 из них не возвращались обратно. Это означало, что китайцы оседали в Казахстане либо использовали эту республику как транзитную территорию для выезда в другие 166 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем страны мира. Причем въехать в Казахстан можно было не только в качестве туриста, но в служебную командировку и по частному приглашению. Поэтому в феврале 1994 г. было подписано новое соглашение между Казахстаном и Китаем о служебных командировках и о порядке выдачи виз. Режим въезда китайцев осложнялся: безвизовый режим был сохранен только для владельцев дипломатических и служебных паспортов, а для получения визы требовалось не менее пяти дней при наличии всех документов и главное — приглашения. Несмотря на принятые меры, в 1992—1997 гг. Пограничной службой РК было задержано 1780 человек, из них 600 — депортировано из страны [17]. В последние годы данная ситуация усугубилась еще и существованием безвизового режима между Кыргызстаном и Китаем, с одной стороны, и Казахстаном и Кыргызстаном — с другой, что привело к наплыву китайских мигрантов в Казахстан. Вырисовывается следующая особенность незаконной миграции в Казахстан из Китая: все граждане КНР приезжали легально, а нелегалами становились, когда сознательно шли на нарушение правил пребывания на территории Казахстана (как правило, визовый режим, приобретение фальшивых документов, фиктивный брак или контракт на учебу, заключение фиктивных торгово-экономических соглашений и договоров с казахстанскими партнерами и т.д.). Точные данные о незаконных мигрантах (в основном трудовых) в РК из КНР отсутствуют, существуют только приблизительные цифры, которые нуждаются в уточнении. Постоянное местожительство Одним из имеющих место, но не четко и не массово выраженным трендом является иммиграция в Казахстан на постоянное местожительство. В табл. 4 наглядно показан этнический состав граждан КНР, имеющих вид на жительство в РК, и лиц без гражданства — бывших граждан КНР, которые приводит в своей монографии К.Л. Сыроежкин. Данные характеризуют ситуацию на начало 1998 г. в Алматинской области. Более точными данными не располагаем. 167 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Табл. 4. Граждане КНР, проживавшие в Алматинской области РК в 1998 г. [18] Граждане КНР, имеющие вид на жительство Казахи 69 Уйгуры 26 Китайцы 14 Татары 3 Дунгане 2 Русские 1 Всего 115 Граждане без гражданства, бывшие граждане КНР Уйгуры 42 Казахи 30 Китайцы 8 Русские 3 Кыргызы 1 Татары 1 Узбеки 1 Всего 86 Как следует из табл. 4, преобладающее число насчитывают казахи и уйгуры, китайцы-хань — только на третьем месте. Следует более подробно осветить данный вопрос в следующих исследованиях. Таким образом, вкратце охарактеризовав основные миграционные тренды между Казахстаном и Китаем, следует отметить, что китайская миграция набирает обороты. И это реальный и динамичный процесс, происходящий не только на постсоветском пространстве, но и по всему миру. Литература 1. Хорев Б.С., Чапек В.Н. Проблемы изучения миграции населения. — М., 1978. — С. 3. 2. Мендикулова Г.М., Атантаева Б.Ж. История миграций между Казахстаном и Китаем в 1860—1960-е гг. — Алматы, 2008. 3. О миграции населения. Закон РК от 13 декабря 1997 г. №204-I (с изменениями и дополнениями по состоянию на 20.12.04). — Алматы, 1998. 4. Мендикулова Г.М. Казахская диаспора: история и современность. — Алматы, 2006. — С. 34. 168 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем 5. Этнодемографический ежегодник Казахстана: Стат. сб. / Под ред. Ю.К. Шокаманова. — Алматы: Казстатинформ, 2006. — С. 389—390. 6. Там же. С. 390—397. 7. Сыроежкин К.Л. Проблемы современного Китая и безопасность в Центральной Азии. — Алматы: КИСИ при Президенте РК, 2006. — С. 179. 8. Мендикулова Г.М. Исторические судьбы казахской диаспоры. Происхождение и развитие. — Алматы: Ғылым, 1997. — С. 220— 241; Mendikulova���� , G� ��. �������������������������������������������������� Repatriation�������������������������������������� ������������������������������������� Into��������������������������������� �������������������������������� Kazakhstan���������������������� : History������������� �������������������� ������������ and��������� �������� Current� Situation��������������������������������������������������������������� // International���������������������������������������������� ����������������������������������������������������������� ��������������������������������������������� Conference����������������������������������� ���������������������������������� on�������������������������������� ������������������������������� Central������������������������ ����������������������� Asia������������������� . — Toronto�������� ��������������� , 2000. — ��������������������� Vol������������������ . 6. — Pp��������� ����������� . 77—81; Мендикулова Г.М. Репатриация казахов из Турции в суверенный Казахстан: Мат-лы междунар. науч. конф. / Взаимоотношения Турция — Центральная Азия в контексте расширяющейся Европы. — Алматы, 2006. — С. 257—266. 9. Комитет по статистике и анализу. Итоги миграции населения по республике Казахстан за 1997 г. — С. 86—88, 98—100. 10. Этнодемографический ежегодник Казахстана… С. 390—397. 11. Мендикулова Г.М. Исторические судьбы казахской диаспоры. Происхождение и развитие… С. 230—231. 12. ��������������� Там������������ же��������� ����������� .�������� С. 232. 13. Mendikulova���� , �� G�. ������������������������������������������ Some�������������������������������������� ������������������������������������� Problems����������������������������� ���������������������������� of�������������������������� ������������������������� Adaptation��������������� �������������� of������������ ����������� the�������� ������� Kazakh� Repatriates�������������������������������������������������� (������������������������������������������������ Oralmans���������������������������������������� ) �������������������������������������� in������������������������������������ ����������������������������������� Contemporary����������������������� ���������������������� Kazakhstan������������ (Некоторые проблемы адаптации оралманов в современном Казахстане) // Отан тарихы. — 2004. — №2 и др. 14. Ходжаев А.Х. Китайский фактор в Центральной Азии. — Ташкент, 2004. — С. 144—148. 15. Гельбрас В. Китайская миграция и китайские землячества // Мир в зеркале международной миграции: Науч. серия: Международная миграция населения: Россия и современный мир. — М.: МАКС-Пресс, 2002. — С. 25—26. 16. Сыроежкин К.Л. Указ. соч. С. 174. 17. Миграция населения в странах СНГ: 1997—1998 гг. — М., 1999. — С. 80. 18. Сыроежкин К.Л. Указ. соч. С. 174—175. 169 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Социологический портрет китайской миграции в Казахстане Кожирова С.Б. Миграционные процессы из Китайской Народной Республики в Республику Казахстан аккумулировали в обществе слухи о «демографической экспансии», «китайском проникновении». В прессе можно встретить утверждения, будто бы Пекин целенаправленно осуществляет стратегию экспансии, имея при этом в виду заселение китайскими гражданами приграничных пространств. Многие аналитики считают, что одно дело, когда иммиграция является стихийным процессом, и совсем другое, когда она начинает организовываться, направляться и использоваться властями сопредельного государства в интересах его долгосрочной внешнеэкономической политики*. Казахстанскую прессу заполнили многочисленные материалы на эту тему [1]. И хотя в начале 2000-х гг. кампания заглохла, а массу приезжих из КНР удалось в основном поставить под контроль, представление о них как о носителях новой угрозы оказалось чрезвычайно стойким. Например, антикитайские настроения возникали на страницах газет во время начала совместных казахстанско-китайских проектов либо активизации китайских коммерческих структур на территории страны. Совместные экономические проекты с Китаем лишь увеличивают миграцию. В частности, считается, что есть высокая вероятность расселения китайцев по всей территории Казахстана за счет строительства и обслуживания нефтепровода. На сегодняшний день, согласно данным Министерства юстиции РК, в Казахстане аккредитовано 78 представительств китайских компаний, зарегистрировано 3964 предприятия с участием китайского капитала и 65 их филиалов, задействованных в нефтегазовой отрасли, производстве текстильных, пластмассовых и металлических изделий. С учетом того обстоятельства, что китайцы предпочитают нанимать Из выступления В. Гельбраса. Стенограмма экспертного «круглого стола» МИПМ МОМ от 29 апреля 2002 г. * 170 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем на работу по преимуществу китайцев, понятно, что с ростом числа совместных предприятий будет расти и численность занятого на них китайского персонала. В китайской миграции можно выделить три качественно различных этапа миграционного притока: 19921—993 гг., 1994—1999 гг. и с 2000 г. по настоящее время. Первые масштабные потоки китайских мелких торговцев и предпринимателей заполонили страну после введения безвизового режима пересечения еще советско-китайской границы в 1988 г. В городах Казахстана стали стихийно возникать китайские рынки («барахолки»), потоки мигрантов, неподдающиеся контролю и управлению, вызывали опасения. Высказывались мнения о том, что эти процессы представляют собой начало демографической экспансии. В 1992—1993 гг. действовал режим приграничной торговли. Был подписан ряд договоренностей, среди которых можно отметить Соглашение о шоп-туризме и Соглашение о взаимных посещениях Китая и Казахстана (1991—1992 гг.). В 1991—1993 гг. процесс утверждения китайских торговцев на внутреннем рынке Казахстана набирает силу, что совпадает по времени с экономическим кризисом, гиперинфляцией, снижением уровня доходов большей части населения, тотальным дефицитом товаров. В большинстве городов Казахстана возникают китайские рынки. Это определило характер и этапы китайской миграции. Первый этап совпал с экономическим бумом в Китае, предоставлением ряду приграничных территорий различных льгот во внешнеэкономических связях. Этому периоду была характерна «челночная» торговля, которая осуществлялась в основном проживающими на территории КНР уйгурами и казахами. Ими была образована своя торговая экономическая ниша — оптовая и розничная торговля низкокачественными и дешевыми китайскими товарами. Республика Казахстан с самого начала привлекала внимание этнических групп, имеющих с нею историческую связь, это — казахи, уйгуры. У них изначально имелись установки на оседание. К примеру, основная волна оралманов была в начале 1990-х гг. и носила культурно- политический характер — «возврат на историческую родину». Большая легкость их адаптации заключалась в культурном родстве с титульным этносом республики. 171 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Несмотря на введение в 1994 г. визового режима между Казахстаном и Китаем, именно на этот период приходится максимальное количество граждан КНР, прибывавших в г. Алматы. Согласно экспертным оценкам сотрудников Управления паспортной и визовой работы (УПВР), в г. Алматы постоянно проживали порядка 40—50 тысяч китайских торговцев. В дальнейшем этот поток значительно сократился. На втором этапе становятся более разнообразными виды, формы и направления китайской миграции, расширяется география китайской миграции, которая охватывает приграничные регионы — Алматинскую и Восточно-Казахстанскую области. Согласно данным УПВР (ныне Управление миграционной полиции), УВД Восточно-Казахстанской области, в 1997 г. в настоящем регионе было зарегистрировано 1995 граждан КНР. Подавляющее большинство из них официально прибывали в область по служебным делам, значительно меньше — по линии туризма, частным делам, по транзиту. Происходит поворот от постоянных форм миграции к временным (возвратным), прежде всего к трудовой миграции, в форме обычной занятости. В миграционных потоках из Китая возрастают масштабы нелегальных перемещений. 2000—2007 гг. — период значительного распространения торгового бизнеса, роста числа коммерческих и «челночных» поездок, которые становятся массовым типом трудовых миграций. Одновременно значительно увеличивается привлечение и использование китайской рабочей силы по официальным каналам. Вместе с тем получают развитие разного рода мелкие предприятия с участием китайского капитала по производству пищевых и пошивочных изделий. Характерно и то, что китайское присутствие все более четко обозначается не только в традиционно «китайских» сферах (торговля, бытовое обслуживание, общепит, гостиничный бизнес), но и в новой для китайцев деятельности — пищевом производстве, игорном бизнесе, строительстве, производстве кирпичей. Предприниматели из КНР приобретают на территории республики недвижимость, организуют собственные предприятия, проявляют повышенный интерес к аренде зданий и помещений для открытия гостиниц, химчисток. Китайская миграция становится неоднородной по своему культурно-образовательному уровню. Изменился качественный и про172 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем фессиональный состав китайской миграции. В рамках реализации стратегии активного выхода китайского бизнеса за национальные рамки увеличивается число менеджеров, квалифицированных работников нефтегазовой сферы. На этом этапе миграционных процессов изменилось восприятие китайской миграции — она стала восприниматься как часть масштабного китайского присутствия. Явление китайской миграции достигло такого уровня, при котором оно оказывает свое, пусть даже самое незначительное, влияние на различные стороны экономической и социальной жизни республики. Как и ранее, на сегодняшний день пока невозможно назвать достоверное число граждан КНР, прибывающих в Казахстан. Официальные данные по китайской миграции, представленные Управлением миграционной полиции Комитета административной полиции МВД РК, выражаются такими цифрами: Тыс. человек Годы Зарегистр. всего 2005 34 108 (из них казахов — 17 108) 29 183 (из них казахов — 19 168) 33 174 (из них казахов — 21 180) 2006 9 мес. 2007 По служеб­ ным делам На ра­ боту По част­ ным делам 12 755 2604 17 108 7056 2513 19 168 7768 4002 21 180 Согласно данным Управления миграционной полиции ДВД Алматинской области: Тыс. человек Годы Зарегистр. всего 9437 (из них казахов — 8305) 8841 (из них каза2006 хов — 7679) 10 мес. 9139 (из них каза2007 хов — 7956) 2005 По служеб­ ным делам На ра­ боту По част­ ным делам 461 631 8305 750 409 7670 678 503 7956 173 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Всего же за девять месяцев 2006 г. в г. Алматы прошли регистрацию 6928 граждан КНР, причем 3093 из них — казахи, за девять месяцев 2007 г. в Астане зарегистрировано 1858 (из них казахов — 656). Отсутствие должного контроля над китайской миграцией привело к оседанию граждан КНР в Казахстане и их активной интеграции в хозяйственную деятельность на территории республики. Несмотря на то, что дискуссии по проблеме китайской миграции продолжаются несколько лет, нет достоверных данных о реальных масштабах и структуре миграции из КНР. Интерес к китайской миграции и неопределенность этого процесса обусловили проведение анонимного опроса китайцев в гг. Алматы и Астане в 2004 и 2007 гг. Алматы Астана Всего Годы 2004 Гражданство чел. 2007 2004 2007 2004 2007 КНР Другой страны Всего 32 149 3 64 52 96 201 3 32 152 64 52 96 204 Также был проведен опрос экспертов (работники органов внутренних дел, Генеральной прокуратуры, миграционных служб и служб занятости). Всего было опрошено 26 человек. Социологический анализ китайской миграции в Казахстане предполагал выяснение тенденций, закономерностей этого процесса и необходимости иметь представление о социально-демографической структуре мигрантов — их распределении по демографическим, социальным, этническим и другим характеристикам. Одной из особенностей структуры миграции из КНР считаются пространственные характеристики. Данные проведенного обследования показали, что география китайской миграции довольно обширна. В гг. Алматы и Астане проживают уроженцы абсолютного большинства провинций, городов центрального подчинения. 174 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Алматы Годы 2004 Астана 2007 2004 Всего 2007 2004 2007 Доля респондентов (в процентах к общему их числу) Ваше местожительство в Китае? Пекин Гуандун Шанхай Харбин Урумчи СУАР Шаньдун Синин Аньхой Хунань Гуанчжоу Чанчун Хэйлунцзян Цзянсу Далянь Юнань Тяньцзин Фуцзян 12,5% 9,4% 15,6% 15,6% 21,9% 9,4% 6,3% 9,4% 13,8% 7,3% 10,5% 5,3% 1,3% 7,2% 5,3% 3,9% 4,6% 10,5% 2,6% 11,2% 5,9% 3,3% 2,6% 2,0% 2,6% 6,3% 7,8% 4,7% 14,0% 9,4% 7,8% 6,3% 9,4% 4,7% 7,8% 3,1% 9,4% 9,4% 3,8% 3,8% 1,9% 3,8% 17,3% 23,1% 3,8% 40,4% 8,3% 8,3% 3,1% 9,4% 11,5% 10,4% 4,2% 6,3% 10,4% 8,3% 4,2% 6,3% 9,4% 11,3% 6,4% 7,8% 3,9% 1,5% 6,9% 3,9% 2,9% 7,8% 13,7% 19,6% 9,3% 4,4% 10,3% 2,6% 19,6% 14,7% 19,0% Следует отметить, что в Казахстан едут мигранты из экономически развитых регионов страны (Пекин, Шанхай), из регионов традиционной китайской миграции в другие страны мира (Фуцзян, Гуандун), высок процент миграции из восточной части Китая (Цзянсу, Аньхой). На направленность миграции влияет и географическая близость территориально-административных единиц (СУАР, Урумчи). Наблюдаются также миграционные потоки из отдаленных от Казахстана регионов (Гуанчжоу, Далян). Происходит деление сфер бизнеса между группами земляков — выходцев из одного города, уезда, района. Особенно заметны тесные земляческие связи внутри гуанчжоуской, наньтунской (г. в провинции Цзянсу КНР) групп китайцев. Гуанчжоуская группа 175 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» контролирует оптовую торговлю овощами и фруктами. На стройках Астаны в основном преобладают выходцы из провинции Цзянсу, из г. Наньтун. «Наньтунцы» традиционно считаются группами, контролирующими строительство. Такого рода объединения, охватывающие бизнес-сферы, позволяют китайцам использовать традиционные приемы для контроля своего поля деятельности [2]. Большинство опрошенных китайцев являются выходцами из городской местности. В общем числе опрошенных в 2007 г. их доля составила 85,8%. Подавляющим большинством китайцев, временно находящихся в Казахстане, являются долгосрочные мигранты*. Алматы Астана Всего Годы 2004 2007 2004 2007 2004 2007 Доля респондентов (в процентах к общему их числу) Сколько раз вы приезжали в Казахстан? Менее 5 28,1% 69,1% 32,8% 69,2% 31,3% 69,1% От 6—10 65,6% 23,7% 67,2% 30,8% 66,7% 25,5% раз Свыше 10 6,3% 7,2% 2,1% 5,4% раз Сколько лет Вы живете в Казахстане? Менее 1 года От 4—10 лет Свыше 10 лет 34,4% 39,5% 25,0% 46,2% 28,1% 41,2% 43,8% 57,3% 65,6% 19,2% 58,3% 47,5% 21,9% 3,3% 9,4% 34,6% 13,5% 11,3% Долгосрочная миграция связана с прибытием иностранных граждан на территорию определенного государства для постоянного жительства на срок более года и предусматривает получение для них разрешения на временное проживание (продолжительностью до трех лет) либо вида на жительство (сроком до пяти лет с последующим возможным продлением также до пяти лет), или смену гражданства. При этом по отношению к данному виду въезда в страну выделяются такие категории мигрантов, как трудящиеся-мигранты, студенты, стажеры, иждивенцы. * 176 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем В гг. Алматы и Астане формируется китайское сообщество. Об этом свидетельствует тот факт, что около половины участников опроса проживали в городах более 4—10 лет. Значительное число лиц приезжало в города несколько раз. Распределение китайских работников по территории Казахстана отличается крайней неравномерностью и имеет ярко выраженный локальный характер. Основные центры китайской миграции находятся в гг. Алматы, Астане, Актюбинской, Алматинской и Восточно-Казахстанской областях. В г. Алматы находятся представительства китайских кампаний, практически все китайские предприятия с 100-процентным уставным капиталом, оптовые рынки. В г. Астане китайцы заняты на стройках, в Актюбинской области — на предприятиях, связанных с предоставлением услуг по добыче нефти и газа. В Алматинской и ВосточноКазахстанской областях имеются предприятия, специализирующиеся на производстве кирпича, черепицы, пищевых продуктов. Эксперты считают, что в последние годы объемы трудовой миграции из Китая возрастают. Происходит расширение торгово-закупочной деятельности, развивается ресторанный бизнес, увеличивается количество фирм, занимающихся предоставлением медицинских и образовательных услуг. Китайские мигранты в большинстве проживают в общежитиях китайских фирм, арендуемых квартирах. Алматы Годы 2004 2007 Астана 2004 2007 Всего 2004 Доля респондентов (в процентах к общему их числу) Где Вы живете в Казахстане? В общежитии 24,3% (представительстве) китайской фирмы В общежитии 5,3% (представительстве) казахстанской фирмы 2007 18,1% 3,9% 177 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Продолжение табл. В к и т а й с ко й 17,1% 12,7� % гостинице (общежитии) В го стинице (общежитии) казахстанской организации Арендую жилье 23��� ,1� % 14��� ,5� % 1���� 0,3� % 2���� 6,9� % 19,8� % 1���� 7,6� % у казахстанских граждан В собственной 3,9� % 20��� ,3� % 44��� ,2� % 1���� 3,5� % 14��� ,2� % квартире (доме) В общежитии у н и ве р с и т е т а (института) 15��� ,4� % Другое 2��� ,0� % 20��� ,3� % 5,8� % 2���� 1,9� % 2,9� % Большая часть мигрантов занимается торговлей товарами народного потребления, которые производились и привозились из Китая. В короткие сроки отдельные предприниматели смогли заработать необходимое количество денег для инвестирования в более крупные проекты (многие из опрошенных в 2004 г. торговцев уже в 2007 г. владели небольшими кирпичными заводами в Алматинской области и занимались оптовыми поставками стройматериалов). Практически все эти виды деятельности позволили китайцам в краткие сроки сконцентрировать в своих руках значительный капитал. Часть из них вернулась в Китай, решив, что они заработали достаточно и больше нет необходимости рисковать. Оставались те, кто больше других адаптировался к местным условиям, прошел первую стадию стратегии адаптации — выживание на чужбине. Китайские мигранты селилась в городах дисперсно, или малыми группами. Они концентрировались группами по интересам бизнеса, родственным, земляческим связям. В некоторых случаях они селились совершенно разрозненно. Но постепенно в городах 178 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем сформировались негласные центры китайской жизни, в которых стало возможным удовлетворить основные потребности мигрантов. Начала формироваться и совершенствоваться система обслуживания китайцев, стали возникать землячества. В г. Алматы уже сформировались структуры, обеспечивающие регулирование деятельности и удовлетворение минимальных потребностей китайцев. Доля респондентов (в процентах к общему их числу) Есть ли китайские организации, способные оказать Вам помощь в следующих областях? Алматы 2004 г. есть • Организации биз- 15,6% неса • Осуществление капи- 18,8% таловложений • Улаживание спорных проблем • Перевод бизнеса в другой город • Проведение маркетинга • Консультирование • Защита прав человека нет 37,5% 2007 г. не знаю есть нет 84,4% 25% 37,5% 11,8% 4,6% 34,9% 13,2% 100% не знаю 3,3% 28,9% 81,3% 5,9% 100% 22,4% 57,2% 100% 35,5% 2,6% Эти структуры имеют характер сетей, которые эффективно взаимодействуют не только в рамках китайского сообщества одного города, но и других городов и со страной исхода. Такие сети основываются на межличностных и семейных связях. Несмотря на то, что контакты чаще происходят между выходцами из одного района, они могут быть расширены и включать представителей разных географических групп. Появление миграционных сетей — это результат самоорганизации миграционного процесса либо самими мигрантами, либо посредниками. 179 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Приезжая впервые в страну для того, чтобы заработать деньги, китайцы обращаются за помощью к посредникам — лицам, помогающим в организации бизнеса для китайцев, обладающим необходимыми знаниями об особенностях ведения местного бизнеса, налаженными каналами для организации коммерческих сделок или их трудоустройства. Использование услуг посредников существенно сокращает издержки клиентов, связанные с незнанием языка, особенностями местного бизнеса, отсутствием связей, необходимых в деловом обществе. Следует отметить, что при проведении анкетирования контакт с мигрантами осуществлялся при содействии посредников. В г. Алматы сложилась группа достаточно зажиточных китайцев, ориентированных на длительное пребывание в Казахстане, оценивающих свои доходы как высокие (руководители фирм, занимающихся оптовой продажей, предлагающих медицинские и образовательные услуги, владельцы кафе и ресторанов). В г. Астане опрошенные работали по контракту, после окончания которого они собираются уехать обратно в Китай. По сравнению с 2004 г. в 2007 г. увеличилось количество людей, оценивающих свое положение как «очень хорошее» и «хорошее». Оценки респондентами своих доходов, заработков, материального положения свидетельствуют о том, что предпринимательство в Казахстане оказалось для многих китайских граждан выгодным делом. Алматы Годы 2004 2007 Астана 2004 2007 Всего 2004 2007 Доля респондентов (в процентах к общему их числу) Как Вы оцениваете свое материальное положение в Казахстане? Очень хорошее 12,5% 27,0% 12,5% 5,8% 12,5% 21,6% Хорошее 43,8% 40,1% 7,8% 23,1% 19,8% 35,8% Ниже среднего 37,5% (приходится ограничивать себя в приобретении необходимых вещей) 7,9% 25% 23,1% 29,2% 11,8% 180 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Продолжение табл. Терпимое 6,25% (средств хватает только на питание) Плохое (приходится экономить даже на питании) 5,9% 43,8% 1,3% 10,9% 9,6% 29,2% 6,9% 9,4% 1% Как Вы оцениваете свои доходы (заработок) в Казахстане? Высокий Не очень высокий Средний Ниже среднего Низкий Очень низкий Непостоянный: то выше, то ниже Затрудняюсь с оценкой Другое 9,4% 75% 6,3% 18,4% 16,4% 29,6% 11,2% 9,4% 17,2% 18,8% 9,4% 12,5% 13,5% 23,1% 19,2% 17,3% 9,4% 11,5% 37,5% 8,3% 8,3% 17,2% 18,1% 27% 12,7% 9,4% 27% 28,1% 19,2% 21,9% 25% Опросы свидетельствуют о высоком социальном статусе большинства анкетируемых. Более половины имели высшее и среднее образование, работали до приезда в Казахстан на постоянной основе и имели собственный бизнес. Это работники фирм, торговых представительств, врачи, преподаватели китайского языка. Алматы Астана Всего 2004 2007 2004 2007 2004 2007 Доля респондентов (в процентах к общему их числу) Уровень образования Начальная школа 6���� ,25� % 4��� ,2� % Неполная средняя школа 4���� 0,6� % 3,9� % 29,7� % 21��� ,2� % 33��� ,3� % 8��� ,3� % Средняя школа 37,5�� % 59,9� % 62��� ,5� % 36,5� % 54��� ,2% 53,9� % Высшая школа 21��� ,9� % 36��� ,2� % 1,7� % 42��� ,3� % 8,3� % 37,7� % Незаконченное высшее 181 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Алматы Астана Всего 2004 2007 2004 2007 2004 2007 Доля респондентов (в процентах к общему их числу) Чем Вы занимались в Китае перед приездом в Казахстан? Работал на пос3���� 7,5� % 3���� 6,8� % 14��� ,1� % 5,8� % 2���� 1,9� % 3���� 1,9� % тоянной основе Имел времен28��� ,1� % 4,6� % 7,8� % 1���� 4,6� % 3��� ,4� % ную работу Имел разовую, 9��� ,4� % 3��� ,3� % 39,6� % 2��� ,5� % случайную работу Имел собствен25% 2���� 3,7� % 51��� ,6� % 17��� ,3� % 8��� ,3� % 1���� 7,6� % ный бизнес Студент, уча5,4% 9��� ,4� % щийся Безработный (сяган) Домохозяйка Другое По социально-профессиональному составу китайцев в Казахстане можно подразделить на две группы: 1) свободные предприниматели (42,2%), 2) работающие по контракту с китайской или казахстанской организацией (67,8%). И в планах большинства — вернуться на родину. Но в 2007 г. среди опрошенных появились те, в чьи планы входило иметь постоянный вид на жительство в РК, получить коммерческую визу в РК. Алматы Астана Всего 2004 2007 2004 2007 2004 2007 Доля респондентов (в процентах к общему их числу) Ваши планы? Получить гражданство РК и жить в 5��� ,3� % 26,9� % Казахстане 182 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Иметь постоянный вид на жительство в РК Получить коммерческую визу в РК Уехать в другую страну Вернуться в Китай Продолжение табл. 10,8� % 15,8� % 100% 17��� ,1� % 4,7� % 23��� ,1� % 3��� ,1� % 17,7� % 6���� 1,8� % 95��� ,3� % 50% 9���� 6,9� % 13,7� % 57��� ,8� % Китайская миграция, согласно данным социологического опроса, представлена таким портретом: это мигранты с хорошим образованием и высоким материальным положением, имеющие собственное жилье или арендующие его, предполагающие жить в Казахстане до окончания срока контракта (25,5%), в зависимости от хода бизнеса (31,9%). В деловые планы мигрантов входит открыть (расширить) собственное дело в Китае (35,3%), расширить собственное дело в Казахстане (29,9%). Если подытожить анализ тенденций и направлений китайской миграции, то следует отметить, что: - миграционные потоки из КНР по легальным каналам будут иметь тенденцию к росту по мере расширения китайского присутствия; - подавляющее большинство китайцев, находящихся на территории Казахстана, — это временные мигранты; - особенностью экономической структуры китайской трудовой миграции является занятость в китайских кампаниях, совместных предприятиях, частном секторе экономики; - основная сфера занятости китайских граждан в Казахстане — торговля, сфера услуг, промышленные предприятия и строительство. Многие исследователи придерживаются точки зрения, что решающую роль в миграции играют экономические факторы. Как отмечает российский исследователь В.А. Ионцев, «какие бы причины ни определяли современную миграцию населения, главенствующая 183 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» роль среди них принадлежит экономическим. Миграция населения имеет ярко выраженный экономический характер, обусловленный в первую очередь поисками нового места приложения труда» [3]. Экономической по своему характеру является и китайская миграция, данные исследования не подтверждают мифы о «китайской демографической экспансии». Литература 1. Жиенгалиев Т. Китайцы все прибывают в Казахстан // Начнем с понедельника. — 1999, 21 апреля; Карри Г. Китайцы в Казахстане // Время ПО. — 2001, 27 июня; Беримжарова А. Китай: отмена разрешения на работу // Время ПО. — 2001, 25 сентября; Жундибаева С. Мы не можем играть на равных // Деловое обозрение Республика. — 2001, 5 июля. 2. Тертицкий К.М. Традиционная система ценностей у современных китайцев (конец 1970-х — 1980-е гг.). Авт. дисс. к.и.н. — М., 1992. — С. 17—19. 3. Современная демография / Под ред. А.Я. Кваши, В.А. Ионцева. — М., 1995. — С. 106. 184 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Актуальные проблемы трудовой миграции из Китая в Казахстан Атантаева Б.Ж. Научное изучение проблем межгосударственной миграции обусловлено историческими и современными, геополитическими и этнополитическими реалиями развития всего Центральноазиатского региона, возникшими в прошлом и развивающимися под влиянием современных миграционных процессов. Став независимым государством, Казахстан начал активно развивать свои отношения с другими государствами. Дипломатические отношения между Республикой Казахстан (РК) и Китайской Народной Республикой (КНР) были установлены в январе 1992 г. Тесное взаимодействие с КНР как ближайшим восточным соседом в системе внешнеполитических приоритетов Казахстана занимает одно из главных мест, так как общая протяженность границы в 1783 км и давние исторические связи имеют важнейшее значение, как с точки зрения их дальнейшего развития, так и с позиции региональной и международной безопасности. В силу своего геополитического положения Казахстан является государством, в котором пересекаются пути миграционных потоков всего Евразийского континента. С учетом данного фактора изучение проблем межгосударственной миграции, ее влияния на политическое, социально-экономическое развитие Казахстана и Китая является актуальным в контексте причинности, изменения масштабов, типов и направленности миграционных трендов. Кроме того, с учетом геополитического фактора соседства с Китаем — самой крупной азиатской страной с динамично развивающейся экономикой и населением более миллиарда человек, с одной стороны, и экономического фактора и стабильной политической обстановки в Казахстане, с другой стороны, исследование миграционных процессов между этими двумя государствами представляет научный и политический интерес не только с теоретической, но и с практической точки зрения. Суверенитет Казахстана положил начало формированию новой миграционной политики независимого государства. 185 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Одним из основных направлений в миграционных процессах в настоящее время является трудовая миграция, в том числе и из Китая, которая стала проблемой для всего Центральноазиатского региона. Настоящая статья основана на данных УВД г. Семипалатинска (ныне Семей) Восточно-Казахстанской области, которая имеет общую границу с КНР. Согласно сведениям МВД РК, уже в 1990-е гг. мигранты из КНР наиболее активно осваивали Восточно-Казахстанскую область: численность временно находящихся там граждан Китая в три раза превышала аналогичные показатели по Алма-Атинской области [1]. Анализ этих данных позволил выявить актуальные проблемы трудовой миграции из Китая в Казахстан. Понятие «трудовая иммиграция» впервые было введено в Законе РК «Об иммиграции», в котором было закреплено, что при ввозе рабочей силы приоритетное значение имеет привлечение в республику специалистов высокой квалификации в интересах кадрового обеспечения структурно-определяющих отраслей производства. Закон Республики Казахстан от 13 декабря 1997 г. «О миграции населения» впервые дифференцировал трудовую миграцию от трудовой деятельности иностранцев и лиц без гражданства в случаях, предусмотренных законодательством. Устойчивый экономический рост и стабильная политическая обстановка в Республике Казахстан все больше привлекает мигрантов из других государств, в том числе и из Китайской Народной Республики. К тому же необходимость трудоустройства «рабочей силы» из Китая является одним из основных факторов, интенсифицирующих процесс трудовой миграции из Китая в Казахстан. Проблема занятости населения в Китае существует как в городах, так и в сельской местности, где она имеет еще более острый характер. Американский ученый Питер Наварро считает, что в результате экономической реформы и приватизации промышленности в Китае возникла «армия безработных численностью свыше 100 миллионов человек» [2]. Руководители КНР, сталкиваясь со значительной безработицей в Китае и умело приспосабливаясь к процессам глобализации, проводят активную миграционную политику, направленную на поддержку 186 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем зарубежной общины, укрепление ее связей с этнической родиной, использование ее мощного делового потенциала в интересах подъема экономики страны. Основные причины роста миграционного движения китайцев, согласно мнению А.Х. Ходжаева, заключаются в следующем: перенаселенность страны, нехватка земель, проблема занятости населения, социальные проблемы, связанные с ухудшением экологической ситуации, нерешенность жилищной проблемы и др. [3]. Вместе с тем, опираясь на данные социологического опроса, проведенного исследователем С. Кожировой, к вышеперечисленным факторам следует присовокупить и то, что мигрантов из Китая привлекает возможность получения более высоких заработков. Так, согласно данным Агентства по статистике РК, в 2005 г. прибывшие на территорию Казахстана мигранты из разных стран (вне стран СНГ) составили 74 807 человек, в их числе приезжие из Китая составили самое большое количество иммигрантов из стран дальнего зарубежья — 4562 человек [4]. К этому следует добавить, что в числе мигрантов из Китая были представители различных этнических групп. Так, согласно данным МВД РК на конец марта 2006 г., в Республике Казахстан проживало постоянно 3140 граждан КНР, в том числе: дунган — 7, казахов — 2595, китайцев (хань) — 356, корейцев — 8, монголов — 1, русских — 40, татар — 4, узбеков — 1, уйгуров — 126 и немцев — 2 [5]. Необходимо отметить, что, согласно неофициальным данным, реальное число иммигрантов из Китая в Казахстане значительно выше. Летом 1999 г. на одном из заседаний Совета Безопасности Казахстана был рассмотрен вопрос о незаконной миграции из Китая. К этому времени в Казахстане, согласно разным экспертным оценкам, сумело осесть от 100 тысяч до полумиллиона китайцев. Такой большой разрыв в численных данных объясняется тем, что в конце 1980-х — начале 1990-х гг. между Казахстаном и Китаем существовал безвизовый режим въезда, когда невозможно было вести точную регистрацию въехавших и выехавших граждан. Кроме того, следует учитывать, что китайское правительство ведет целенаправленную государственную политику по рав187 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» номерному рассредоточению и расселению своих граждан на территории страны, а также оказывает значительное содействие в переселении китайцев (хань) в сопредельные государства. Весной 2000 г. на 3-ей сессии Всекитайского собрания народных представителей была провозглашена новая внешнеэкономическая стратегия Китая, получившая известность под девизам «Идти вовне». Одним из методов реализации новой стратегии, считает В. Гельбрас, является максимальное использование растущей китайской миграции и деятельности китайских землячеств во всем мире. Основываясь на данных Китайского Статистического Ежегодника и Китайского Экономического Альманаха с 1995 по 2000 гг., в которых публикуется официальная статистика выезда китайских граждан за рубеж, российский ученый приходит к выводу, что в последние годы численность лиц, легально выезжаюших из Китая с частными целями, увеличивается на более чем 30% ежегодно [6]. Данный факт подтверждает, что миграция из Китая имеет тенденцию к росту. Согласно данным УВД г. Семей, из общего числа прибывших из Китая (приблизительно 600—700 человек в год) 50—60% приезжают по служебным делам, то есть прибывающие из КНР граждане заключают контракт с фирмой, которая официально оплачивает налоги за привлечение иностранной рабочей силы. В г. Семей контракты с китайскими мигрантами обычно осуществляют через туристическую фирму «Жанар Тур». Среди трудовых мигрантов из КНР преобладают консультанты по установке оборудования на строящихся заводах в городе: это кирпичный завод, лесопропиточный завод, консультанты по установке эскалаторов и т.д. Эти данные свидетельствуют о том, что на современном этапе происходит изменение регламента миграционных процессов и статуса мигрантов: если в начале 1990-х гг. мигранты из КНР устраивались в основном в сфере услуг, оптовой торговли, закупочной деятельности и т.д., то в настоящее время — это уже другой уровень трудовых миграций, когда прибывают на работу квалифицированные кадры. Но при этом следует заметить, что первое направление деятельности мигрантов из Китая продолжает существовать и, вероятнее всего, сохранится в будущем. 188 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Как уже было отмечено, официальная трудовая миграция является только частью миграционного потока, прибывающего в Казахстан с целью трудовой деятельности. Известно, что Казахстан представляет удобную территорию для незаконной и транзитной миграции вследствие либерального пограничного режима. Главные потоки незаконных мигрантов идут из Китая и стран Юго-Восточной Азии. Так, согласно данным пограничных служб Казахстана, в течение 1993—1995 гг. в Республику Казахстан ежегодно въезжало от 150 до 200 китайских туристов, и от 30 до 50 из них не возвращались обратно, из чего следует сделать вывод, что мигранты из Китая либо оседали в Казахстане, либо использовали республику как транзитную территорию для выезда в другие страны мира [7]. Согласно данным УВД г. Семей, следует отметить, что граждане КНР приезжали в ВКО на законных основаниях, затем оставались в нарушение установленных правил на казахстанской территории и, следовательно, попадали в категорию незаконных мигрантов, в результате этого привлечение и использование иностранной рабочей силы в Казахстане в значительной мере происходило на нелегальной основе. Регулирование незаконной миграции осуществляется в соответствии со статьей 7 Закона РК «О миграции населения», которая предусматривает выдворение иностранного лица или лица без гражданства, въехавшего в Республику Казахстан и осуществляющего трудовую деятельность без соответствующего разрешения уполномоченного органа, если международными соглашениями не предусмотрен другой порядок [8]. Как видно из нижеприведенной таблицы, из числа прибывших мигрантов из КНР, нарушивших закон, приблизительно от 2 до 10% привлекают к административной ответственности (выговоры, штрафы от 10 до 400 МРП). Вопросы депортации в РК регламентируются Законом об административных правонарушениях (ст. 394 п. 2), однако на практике органам правопорядка весьма слабо удается использовать институт депортации незаконных китайских мигрантов. Данные таблицы свидетельствуют о том, что такой процедуре в ВКО подвергалась лишь малая часть китайцев — 5—10 % в год. 189 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Табл. Данные об иммиграции граждан КНР по Восточно-Казахстанской области Годы 2004 2005 2006 2007 Всего прибыло Из них: по служебным делам по частным делам Туризм Привлечено к административной ответственности Выдворено 926 791 678 746 2008 4 мес. 199 843 594 370 377 80 83 197 298 10 353 16 166 3 18 59 74 29 1 5 Оралманы Приняли гражданство 15 56 из 74 —4 62 4 48 57 – 79 9 подали на гражданство Источник: официальные данные УВД г. Семей за 2004 — 4 мес. 2008 г. Думается, что существующий в КНР режим оформления выезда граждан благоприятствует эмиграции населения. Для получения разрешения на выезд за границу достаточно письма-приглашения от родственников или друзей из-за рубежа с указанием обязательства в предоставлении жилья и жизненного обеспечения [9]. Анализ вышеприведенных материалов позволяет констатировать, что китайская миграция набирает обороты и это реальный и динамичный процесс. Точно оценить масштабы незаконной миграции из Китая невозможно по многим причинам, в том числе и по причине закрытости таких данных. Таким образом, трудовая миграция как сложное социально-экономическое явление имеет свои последствия в политической, социально-экономической, морально-этической и правоохранительной 190 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем сферах. Следует отметить, что трудовая миграция из КНР, с учетом основной сферы деятельности трудовых мигрантов из Китая — торгово-закупочной, приносит очевидные социально-экономические выгоды и способствует, прежде всего, наполнению потребительского рынка товаров и услуг, а также в некоторой степени и замещению вакансий, которые не привлекательны для местного населения. В то же время трудовая миграция из Китая имеет и отрицательные последствия. Прежде всего, это конфликтный потенциал, который несут с собой мигранты из Синьцзяна. Казахстанский политолог К.Л. Сыроежкин не исключает, что в ближайшей перспективе государства Центральной Азии столкнутся с вызовами стабильности и безопасности региону вследствие масштабной китайской трудовой миграции. Так называемые «избыточные трудовые ресурсы» Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР могут быть трудоустроены на предприятиях за пределами региона. А наиболее подходящий для этих целей регион — постсоветская Центральная Азия и Казахстан. Оказывается, в синьцзянской прессе еще в начале 1990-х гг. ставилась задача «замещения выбывающих из региона русскоязычных трудовых ресурсов трудовыми ресурсами из Синьцзяна». И эта идея, соглсно мнению ученого, вполне может получить «второе рождение» [10]. Как видим, существует большой перечень реальных и потенциальных опасностей, связанных с трудовой миграцией из Китая. Безусловно, с такими проблемами сталкиваются практически все государства мира, и Казахстан предпринимает определенные меры для нейтрализации негативных последствий этого явления. Соответствующие службы Республики Казахстан осуществляют активное сотрудничество с другими странами в сфере миграционного контроля и изучения зарубежного опыта, заключают соглашения, регулирующие иммиграцию и эмиграцию граждан. Введены карточки миграционного контроля, осуществляется компьютерный мониторинг миграционных потоков. Помимо этого, в целях тесного взаимодействия всех государств и, особенно, стран Центральноазиатского региона, необходимо совершенствовать нормы законодательства, регулирующего порядок въезда и трудоустройства иммигрантов, а также практику их применения. Следует 191 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» постоянно и своевременно осуществлять обмен информацией об изменениях нормативно-правовой базы, регулирующей вопросы выдачи виз, въезда и пребывания иностранных граждан, борьбы с незаконной миграцией. Кроме того, необходимы совместные действия по выработке определенных совместных мероприятий с целью предотвращения незаконной миграции, причем это должно касаться всех аспектов деятельности государства: политического, правового, социально-экономического и др. Литература 1. Притворова Т. Регулирование трудовой иммиграции в Казахстане // Труд в Казахстане. — 2006. — №1. — С. 8. 2. Наварро П. Грядущие войны Китая. Поле битвы и цена победы / Пер. с англ. А.В. Козляева. — М., СПб. — 2007. — С. 196. 3. Ходжаев А. Китайский фактор в Центральной Азии. — Ташкент: Фан, 2004. — С. 144—148. 4. Этнодемографический ежегодник Казахстана: Стат. сб. / Под ред. Ю.К. Шокаманова. — Алматы: Казстатинформ, 2006. — С. 388—389. 5. Сыроежкин К.Л. Проблемы современного Китая и безопасность в Центральной Азии. — Алматы: КИСИ при Президенте РК, 2006. — С. 179. 6. Гельбрас В. Китайская миграция и китайские землячества // Мир в зеркале международной миграции: Науч. серия: Международная миграция населения: Россия и современный мир. — М.: МАКС-Пресс, 2002. — С. 25—26. 7. Кожирова С. Внутренние и внешние аспекты современной китайской миграции // �������������������������������� Analytic������������������������ . — 2007. — №6. — С. 51. 8. О миграции населения. Закон РК от 13 декабря 1997 г. №204-��I� (с изменениями и дополнениями по состоянию на 20.12.04). — Алматы, 1998. 9. Ходжаев А. Указ. соч. С. 148. 10. http://www.exclusive.kz. 192 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Рынок «Дордой» и торговцы из Китая Рахимов Р.М. …Да пошлет Бог столько людей на базар, сколько капель в этом дожде. из «инаугурационной» молитвы аксакала В данной статье автор рассматривает на примере рынка «Дордой» транснациональные связи, экономическое влияние, а также культурно-психологический аспект трудовой миграции китайцев на торговлю Кыргызстана. Кыргызстан, зарекомендовавший себя как страна экспорта мигрантов, одновременно является объектом этих же процессов. Среди рынков Кыргызстана особо следует отметить «Карасу» — на юге и «Дордой» — на севере. Последний является наиболее транснациональным (Китай, Турция, Индия, Пакистан, Европа) и колоритным в силу своей социальной истории. И китайцы играют самую непосредственную роль в этом процессе. Появившись на заре 1990-х гг., рынок «Дордой» как локомотив торговли страны прочно вписался в инфраструктуру экономики, став тем самым живым и эффективным источником дохода для более 30 000 человек. На сегодняшний момент на рынке зарегистрировано около 20���������������������������������������������� ��������������������������������������������� 000 контейнеров, более 50 кафе, 1 больница,1 мечеть и т.д. Кульминационный период пришелся на 1993—1997 гг. Именно в 1997 г. Дордой отчислил в казну почти $1 млн. К 1998 г. рынок считался по праву самым большим оптовым базаром на всю Центральную Азию, Сибирь и Урал. На сегодняшний момент Дордой является также и ассоциацией, в которую входит ряд других рынков, таких, как, например, Аламединский, супермаркет «Дордой плаза», а также мебельная фабрика — итого около 20 крупных предприятий [1]. Основная доля товаров (более чем 54%) приходит из Китая (СУАР и г. Пекин). Прежде чем перейти к непосредственному влиянию миграции, необходимо дать общие тренды миграционного процесса. 193 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Большая часть миграционного потока из КНР носит маятниковый характер, так как большинство китайцев не следуют к месту, указанному в визе, а совершают регулярные поездки из КНР в Кыргызстан и обратно. Экономическая специализация маятниковых мигрантов — это «челночная» мелкооптовая и розничная торговля, неформальный бизнес. Сезонная миграция означает временный переезд для выполнения определенных хозяйственных задач (основные виды работ: строительные, сельскохозяйственные). Это касается в основном участия в различных строительных межгосударственных и частных проектах. При стационарной миграции граждане КНР переселяются на постоянное место жительства в Кыргызстан и заняты преимущественно в сфере обслуживания своих земляков в крупном бизнесе. На сегодняшний день лишь незначительный процент китайцев сумел каким-то образом культурно интегрироваться в местное сообщество. Китай является важнейшим экономическим партнером, на котором держится практически весь торговый сектор экономики. Согласно данным Управления экономического развития мэрии г. Бишкека, только в Бишкеке действует около 160 предприятий с участием китайского капитала. Из них более 70% относятся к сфере строительства, торговли и услуг, около 30% составляют предприятия производственной деятельности. Наиболее крупными предприятиями являются такие компании, как совместные предприятия по производству гофротары, металлоизделий, металлоконструкций, воды, бумаги, добычи железной руды, а также предприятия СЭЗ г. Бишкека. Рынки более доступны для малого и частного бизнеса и имеют живую динамику вовлеченности простых людей через родственников и близкого окружения, нежели крупные предприятия. Основную категорию торговцев на рынке «Дордой» составляют мелко-средние оптовые структуры, часто подразделенные на семейно-родственные группы, одна часть которой имеет маленькое производство в Китае, а другая часть реализует его на рынках Кыргызстана. Наиболее успешным группам удается устанавливать мини-производство уже на его территории. 194 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Поднебесная наступает медленно, но верно Проверенная временем китайская консолидация оставляет мало шансов в конкуренции с другими этническими группами, и тем более в условиях развивающейся транзитивной экономики. Начиная с двух десятков китайских предпринимателей в начале функционирования рынка, на сегодняшний день зарегистрировано около 3000 китайских предпринимателей. Еще в 2002 г. рынок «Дордой» впервые столкнулся с протестом кыргызстанцев, вышедших против продажи контейнеров гражданам КНР, в результате которого администрация с трудом нашла компромисс. Другие волнения прошли на рынке «Карасу» в 2004 г., которые были улажены в течение длительного времени [2]. До сих пор не известны причины пожаров, возникающих периодически в основном на территории китайских рынков. Наряду с мифологизацией образа наступающего Китая, необходимо обратить внимание на выгодность для самих кыргызстанцев, которые начали сами активно строить свои связи с Синьцзяном. Китайское правительство всячески помогает и поддерживает крупный и мелкий бизнес, создавая благоприятные налоговые условия и выгодные кредитные линии. При любых проблемах китайское консульство немедленно оказывает посильную поддержку своим соотечественникам. Китайские торговцы имеют хорошие стартовые возможности для бизнеса: бесплатные кредитные линии и дешевые товары с КНР. Таким образом, они могут продавать свои товары дешевле, чем любой другой местный предприниматель. Доминирующее присутствие китайских товаров является результатом комплекса факторов: совместная граница с Кыргызстаном, отсутствие развитой промышленности, относительная платежеспособность населения, открытость рынка, относительно гибкие таможенные пошлины. Общеизвестно, что китайские товары варьируются в своем качестве. Так, китайские производители, будучи чувствительными к спросу, в состоянии реагировать на любой расклад рынка. Таким образом, за более качественным товаром некоторые местные предприниматели направляются в Пекин. 195 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Кроме кыргызстанских предпринимателей, китайцы-ханьцы и уйгуры из СУАР заполняют различные торговые ниши на рынке «Дордой». Психологическая картина Китайцы чувствуют себя не совсем комфортно в кыргызстан­ ской среде: большинство респондентов негативно высказывались в адрес местной милиции. Браки между китайцами хань и местными дунганами случаются относительно редко, тем не менее дунгане играют роль посредников в интегративных процессах китайцев хань в культурную среду. В культурном отношении дунгане «передают» в определенном смысле свою интерпретацию местной среды, помогают вырабатывать свою позицию в различных групповых стратегиях. Близкие по культуре и языку дунгане пользуются китайской миграцией в целях продвижения своего бизнеса и создания совместных проектов. В советское время, имея больше маргинальную ситуацию, дунгане стали активно проявлять себя в укреплении позиций в торговле и сельском хозяйстве. Интересно отметить роль и значение этнических кыргызов, проживавших до определенного момента в Китае. Так, часто на китайских рынках заместителем (ответственный за связи с общественностью) назначается этнический кыргыз. Считается, что его статус будет благоприятно способствовать в лоббировании интересов организации. Важно отметить высокий уровень осведомленности среднего китайского торговца о структуре и прибыльности рынка труда, а также практику микроэкономического анализа. Так, в свое время начала распространяться информация о прибыльности рынка Таджикистана и о благосклонности местных властей к иностранным инвестициям. Поэтому китайцы, наполнив рынки Кыргызстана на разных уровнях, хлынули в Таджикистан, но вернулись после реального микроэкономического расчета своей прибыли, решающим фактором которого оказалась невысокая платежеспособность населения и слаборазвитая сеть китайцев. Кыргызстанская 24-летняя предпринимательница Уулжан уже третий год работает в китайском г. Урумчи в текстильной сфере, 196 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем специализируясь на торговле женской одежды (в частности, блузок). По ее словам, в Китае есть все уровни качества одежды и другой продукции, при наличии хороших контактов. Уулжан зарегистрирована как частный предприниматель и имеет свой контейнер на рынке «Дордой», на котором работает в течение пяти лет (вначале как реализатор, а затем как арендатор, специализирующийся на женской одежде). По мнению Уулжан, интерес к Китаю растет с каждым годом, что связано с дешевизной товаров, близким географическим расположением и хорошими инвестиционными возможностями. Один из показателей — ежедневный рейс Бишкек — Урумчи стоимостью около $420, который полностью окупается. Таким образом, китайский рынок является хорошей возможностью для кыргызстанских предпринимателей для развития как своего начального бизнеса, так и укрепления уже устойчивых предприятий. Несмотря на выгодную близость для кыргызстанских предпринимателей китайского рынка, кыргызский самопошив «наступает на пятки» китайским товарам, используя развитые транснациональные связи на базе клановой и земляческой солидарности. По некоторым данным, объем текстильных товаров на Дордое с пометкой «Made in Kyrgyzstan» достигает 40% и по своим показателям может догнать и даже перегнать объем одежды, поставляемый из Китайской Народной Республики. Производство собственной продукции было во многом стимулировано пониманием выгодности геоэкономического месторасположения Кыргызстана и, в частности, рынка «Дордой» как раскрученного бренда. Китайский предприниматель под псевдонимом Руслан (36 лет) владеет русским языком, проживает в Кыргызстане с 1997 г. Вначале был командирован в качестве сотрудника китайского государственного учреждения, работающего в области торговли. Закончив экономический факультет, он был распределен в эту организацию. И вот уже как несколько лет владеет своим заводом по производству туалетной бумаги в Чуйской области, а также мельничным комплексом в Иссык-Кульской области. 197 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» По словам Руслана, только в г. Бишкеке находится от 20����� ���� 000 до 30������������������ ����������������� 000 граждан КНР. Это ����������������������������������� в основном студенты, изучающие русский язык, и коммерсанты среднего бизнеса. В меньшей степени — средний и крупный бизнес. Это связано, прежде всего, с политической нестабильностью, отсутствием порядка и коррупцией в государственных органах. Особенно Руслан недоволен поведением и компетентностью сотрудников МВД и ГУУР, с которыми ему и его соотечественникам приходится часто сталкиваться. В г. Бишкеке функционирует Китайская Ассоциация, инициированная китайским посольством, в которой Руслан, к сожалению, не участвует. По его словам, он не слышал о Кыргызстане в советское время, как и после распада СССР. Большую роль в популяризации Центральной Азии среди китайского населения сыграла Шанхайская организация сотрудничества. На наш вопрос о китайском восприятии местной и, в частности, кыргызской культуры, Руслан ответил, что китайцы мало соприкасаются с кыргызской культурой и изучением кыргызского языка, за исключением этнических кыргызов. В основном браки происходят между китайцами и дунганами, близкими по культуре. Кыргызстан имеет большое преимущество в качестве перевалочного, транзитного пункта, и со стороны государства было бы недальновидно препятствовать китайской и любой другой эмиграции, так как эмигранты являются посредниками в торговле и бизнесе. Кыргызстан уже стал меньше популярен в связи с усложнением разрешительной системы. Так, например, вторя Казахстану (запрет для китайцев с 2003 г.), а также России, была попытка гонения китайцев с Кыргызстанского рынка, что повлекло за собой определенный резонанс и последствия, в том числе и подорожание цен на товары. Также в период роспуска кыргызского парламента, были приостановлены выдачи разрешения на работу, что является основным документом для коммерческой деятельности. В октябре 2008 г. в Жогорку Кенеш прошло обсуждение поправок в законопроект, запрещающий предоставлять нелегальным мигрантам торговые помещения, так как в последнее время, 198 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем согласно выступлению одного из депутатов, владельцы сдают в аренду частные учреждения, кафе и рестораны, контейнеры на рынках нелегальным мигрантам из Узбекистана и Китая и скрывают их [3]. На данном этапе волна эмиграции началась в Таджикистан, куда даже Руслан был приглашен советником по экономическим вопросам китайским посольством для открытия завода. При выборе рынка, китайские предприниматели не проводят тщательного маркетингового анализа, достаточно знать, что страна не имеет своего значительного производственного сектора и зависит от других стран. Стратегичность и солидарность в социальной организации помогают достаточно быстро и эффективно наладить первичную базу. Вместо заключения С момента распада Союза вопросы геополитического позиционирования маленькой зажатой между гигантами страны стали довольно активно обсуждаться как экспертами, так и масс-медиа. Несмотря на трудность определения адекватной политики по отношению к Китаю, его геополитический вес неоспорим, и поэтому практически любые реформы в области миграционной политики, затрагивающие интересы китайских трудовых мигрантов, проходят с оглаской на политический фактор. Таким образом, рассматривая китайскую миграцию в контексте геополитического расположения Кыргызстана, необходимо отметить, что китайская миграция чрезвычайно выгодна для Кыргызстана, хотя имеет и противоречивые последствия: - соседство с китайским рынком и относительно открытые рыночные отношения создают хорошую торговую перевалочную базу не только в Центральную Азию, но также в Россию и другие страны вне постсоветского пространства; - рассматривая транснациональный фактор, Кыргызстан используется китайскими мигрантами в качестве транзитного форпоста для миграции в другие страны; - стимулируя конкуренцию с местными производителями, китайские предприниматели занимают быстрее различные ниши; 199 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» - несмотря на особое внимание со стороны государственных миграционных структур, в том числе и введение квот, государство не имеет четких механизмов по контролю миграции китайцев, что может привести к беспорядочности данного процесса. Литература 1. Emil Nasritdinov. Regional change in Kyrgyzstan: bazaars, open-air markets and social networks // PhD dissertation, University of Melbourne. 2. Piatibratova, A. (2004) Protests against Chinese traders // RCA. — 16 April 2004. — No. 277 // http://www.iwpr.net. 3. http://www.ca-news.org. 200 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Китайские мигранты в Сибири и на Дальнем Востоке:����������������������������� некоторые уроки для соседей ���������������������������� Китая на постсоветском пространстве Дятлов В.И. Соседство Китая — это вызов, особенно для постсоветских государств, переживающих кризис идентичности, становления новой государственности. В них уже сформировался на этой почве мощный комплекс как реальных проблем, так и иррациональных страхов, опасений и фобий. Его существование и интенсивность во многом не зависят даже от политики китайского государства. Оценивают, по известному выражению, возможности, а не намерения. И возможности также оценивают в зависимости от собственного состояния и от того, каким видится великий сосед, под воздействием его образа. Конечно, этот образ может заметно отличаться в зависимости от тех, кто его создает. Но есть и почти неизменные, постоянные блоки этой конструкции. Китай видится сверхдержавой, причем в стадии становления, а значит, роста, усиления и стремления к экспансии. Динамично развивающаяся индустриальная экономика сочетается в нем с драматическим дефицитом всех ресурсов, кроме людских. Бурные процессы раскрестьянивания и урбанизации происходят в обществе с огромным и стремительно растущим населением. Все это создает кумулятивный эффект внешней экспансии как объективно обусловленного и практически неизбежного феномена. Поэтому и внешние трудовые миграции граждан КНР предстают в образе миграционной экспансии: целенаправленного, управляемого и мощного инструмента сверхдержавы, предназначенного для ослабления внутреннего демографического пресса, с одной стороны, и для завоевания внешних ресурсов — с другой. Подлежащие завоеванию ресурсы могут выглядеть по разному: это рынки сбыта для китайской индустрии, контроль источников сырья («экономическая экспансия»); территории для расселения избыточного населения («демографическая экспансия»); захват приграничных территорий («геополитическая экспансия»). С учетом же демографических 201 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» параметров Китая и его миграционного потенциала, формируется пугающий образ «миграционной лавины», способной подорвать экономическую, геополитическую и этнокультурную безопасность тех, кто окажется на ее пути. Предельно четко такое понимание сформулировал А. Храмчихин: «Восток России (в лучшем случае пространство к востоку от Байкала, возможно — к востоку от Енисея, в худшем — к востоку от Урала) за пару десятилетий превратится в гигантское “Косово”… Он будет заселен китайцами и в экономическом, финансовом и административно-политическом отношении станет частью Китая. При этом формально он будет числиться российским (до тех пор, когда в Кремле не появится президент, который отдаст де-юре то, что уже потеряно де-факто), в отдельных гетто будут жить немногочисленные граждане России… В Китае прекрасно видят, что Россия сама сдает свой Восток, хотя живет за его счет. В Китае прекрасно знают, что их собственная страна не проживет, не забрав соседние территории. Нация хочет жить и решает вопрос выживания единственно возможным путем» [1]. В самом серьезном изучении нуждается само это представление, комплекс стереотипов и мифов, то есть сфера априорного до/вненаучного знания. Стереотип — это, прежде всего, выработка отношения, не столько эвристический, сколько оценивающий взгляд и способ упорядочения социальной информации. Поэтому по условию, мифы и стереотипы не нуждаются в критике источников, в верификации, во внутренней логике и непротиворечивости отдельных постулатов. Но именно они (а не позитивное научное знание) оказывают преимущественное воздействие на отношение общества и властей к процессу миграции и к мигрантам. Важно не «разоблачить мифы», а понять их природу, структуру, механизмы формирования, масштабы воздействия. Еще важнее посмотреть, насколько и как это соотносится с реальными процессами. За прошедшие годы многие тенденции выявились довольно отчетливо, сформировался вполне достаточный источниковый и историографический задел. На этой основе можно сформулировать некоторые выводы относительно динамики, структуры и механизмов китайской миграции на Востоке 202 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем России, об экономических и социальных стратегиях и практиках мигрантов, их роли в жизни принимающего общества. Большой эвристический эффект может дать сравнение с соответствующими процессами у других соседей Китая на постсоветском пространстве. Это большая и сложная задача, потому цель данного доклада — не собственно компаративистика, а только подготовка площадки для нее. Избранный жанр предопределяет тезисность изложения, позволяет обойтись без аргументации, иллюстраций, развернутого научно-справочного аппарата. Основной урок двух последних десятилетий для Сибири и Дальнего Востока, да и России в целом: миграционное движение из Китая не является лавинообразным. Его динамика, масштабы, формы, интенсивность определяются не столько мощностью миграционного потенциала КНР и комплексом выталкивающих факторов, сколько потребностями и платежеспособным спросом на рабочую силу трудовых мигрантов в России. В число трудовых мигрантов включаются и многочисленные торговцы, вообще все граждане КНР, занимающиеся в России экономической деятельностью. Потребностями же российской экономики определяется отраслевая, профессиональная и квалификационная структура мигрантов. Пока преобладают сферы низкооплачиваемого, грязного, низкостатусного труда, не требующего высокой квалификации. Но как только сформировался спрос на квалифицированных строителей, владеющих современными технологиями, он тут же стал удовлетворяться за счет Китая. Предметом глубокой озабоченности в России является численность китайских мигрантов. Это один из самых обсуждаемых вопросов как в публицистике, так и в научном сообществе. Здесь сложилась устойчивая мифология и масса спекуляций. Уже в начале 1990-х гг. сформировался существующий до сих пор разброс оценок в диапазоне от 300 тыс. до 6 млн человек. Точной статистики нет и не предвидится. Причины очевидны: объективные технические трудности подсчетов, нелегальная составляющая, неэффективность госструктур, призванных считать мигрантов, незаинтересованность многих в получении реальной информации. Максимальные оценки как появились в начале 1990-х гг., так и гуляют неизменно по страницам не только газет, выступлений офи203 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» циальных лиц, но и научных изданий. Подсчеты серьезных ученых (чьи оценки колеблются в пределах 600—900 тыс. человек в год), утверждения пограничных властей о том, что цифры въезда-выезда расходятся всего на несколько процентов (а значит, и нелегальная составляющая не так велика, как считается) просто игнорируются. Завышенные оценки часто получаются в результате примитивной подмены: количество человеко/посещений в год по умолчанию понимается как среднегодовая численность. Мало кто затрудняет себя и читателей описанием методик получения оценочных цифр, вообще работы со статистикой. Чаще всего ссылаются на оценки других экспертов, иногда просто анонимных. В чем опасности и риски такой ситуации? Многомиллионные оценки численности мигрантов уже «схватились», застыли, легли в основу идеологических построений и властных решений. Они подкреплены авторитетом научных и властных экспертов. Они необходимы как инструмент идеологических и политических манипуляций, решения частных проблем региональных и ведомственных элит — поэтому неискоренимы, принципиально выводятся из сферы научного анализа, критики источников, научных процедур работы со статистикой. Это ставит под сомнение эффективность работы государственного аппарата, дискредитирует государство как таковое. Политические и управленческие решения принимаются на зыбкой информационной почве — и потому обычно неэффективны или просто ошибочны и вредны. Явно завышенные оценки не дают возможности здраво оценить такое действительно опасное явление, как нелегальная миграция — поэтому и борьба с ним ведется не эффективно. Самое же главное — нет возможности адекватно оценить потенциал радикального изменения этнокультурного баланса в восточных регионах страны в среднесрочной или отдаленной перспективе с вытекающими отсюда геополитическими последствиями. Даже опасения по поводу такого сценария являются уже сейчас значимым фактором миграционного процесса и общественно-политической ситуации в стране. Но пока эта тема монополизирована идеологизированной публицистикой и не менее идеологизированными геополитическими «штудиями». 204 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем Между тем сейчас явно преобладают сезонные и маятниковые мигранты. Безвозвратных мигрантов крайне мало, не так уж много и людей, ориентированных на долговременное пребывание в России — в основном потому, что нет ярко выраженного массового стремления к этому. Поэтому и количественные параметры натурализации (принятие гражданства, получение вида на жительство и т.д.) достаточно скромны. Не очень велики объемы предоставления российскими учебными заведениями образовательных услуг гражданам КНР — а это классический механизм долговременной интеграции заметной части студентов в принимающее общество. Не оправдались страхи относительно «брачной экспансии» — использования смешанных браков в качестве инструмента натурализации и «демографического освоения» принимающего общества. Доступная статистика и первые исследования показывают, что количество таких браков в дальневосточных и сибирских городах ничтожно мало. Как только в России появились первые мигранты из КНР, в массовом сознании, лексике журналистов, чиновников, политиков, в научном обороте появилось слово «чайнатауны». Оно стало чуть не основным инструментом осмысления и, главное, оценки феномена массовой китайской миграции и его последствий для страны. Стоит только посмотреть русскоязычную часть Интернета, чтобы убедиться в этом. О чайнатаунах пишут как о свершившемся факте или как о ближайшей перспективе. Чем дальше от китайской границы, тем увереннее чиновники, политики и журналисты говорят об уже состоявшемся формировании постоянных компактных поселений китайцев на Дальнем Востоке и даже в Сибири. Пресса оценивает в категориях чайнатаунов почти любую деятельность китайских мигрантов — особенно в сфере операций с недвижимостью. Образ чайнатауна стал излюбленной метафорой для описания неизбежного, по мнению многих, «окитаивания» Востока России. Чайнатаунов опасаются как замкнутых, непроницаемых для властей анклавов со своими нормами жизни, законами и механизмами их реализации. Для приграничных регионов они рассматриваются как предпосылка и инструмент сепаратизма и сецессии. 205 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Пока, однако, чайнатаунов нет — у китайских мигрантов преобладает дисперсный тип расселения и экономической деятельности. Прошло слишком мало времени для их создания. Пока нет критической массы, минимально необходимого числа постоянно и много лет живущих. Еще продолжается инерция советской градостроительной политики, стратегии такой организации городского пространства, которая препятствовала тогда социальной, а сейчас этнокультурной сегрегации. Не наблюдается и ярко выраженного стремления оседать на постоянное жительство неподалеку от границы. Мигранты стремятся в регионы с большими экономическими возможностями — поэтому их больше всего в Москве, а не в Благовещенске, Владивостоке или Хабаровске. Критически важной проблемой миграционного процесса является взаимная адаптация мигрантов и принимающего общества. В тех пределах, где им это необходимо, китайские мигранты адаптируются быстро и эффективно. Наблюдается быстрое, почти мгновенное освоение русского языка, а также того набора знаний, умений, социальных и деловых практик, которые необходимы для ведения бизнеса. Для этого же созданы сети связей и отношений в принимающем обществе. Но в массе нет стремления к более глубоким формам интеграции — в силу чисто делового интереса к России и временного характера жизни здесь. Россия остается «местом бизнеса», но не обществом оседания. Поэтому характер и уровень адаптации совершенно функциональны: ровно столько, сколько необходимо для бизнеса. Деловые и социальные практики мигрантов могут радикально меняться в зависимости от динамики развития принимающего общества. Их часто обвиняют в криминальности. Но они криминализированы ровно настолько, насколько этого требует ситуация принимающего общества. Это одна из самых законопослушных групп в обществе — если судить по статистике МВД. Их бизнес настолько незаконен, насколько он незаконен в принимающем обществе в целом. В принимающем обществе мигрант остро нуждается в статусе (гражданство, вид на жительство, пребывание-проживание, прописка-регистрация, разрешение на работу и т.д.); безопасности; связях 206 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем (вхождение в сложную паутину связей, сетей и отношений в принимающем обществе — непременный залог делового успеха и завоевания социального статуса); информации. Это необходимо для обеспечения миграционного трафика, создания условий для эффективной экономической деятельности, поддержания отношений с исторической родиной, решения социокультурных и бытовых проблем. Опыт показал, что добиться решения этих сложнейших задач индивидуальными усилиями невозможно. Необходима система, механизм обеспечения безопасности, оказания посреднических и информационно-консалтинговых услуг. Важнейшим способом обретения такого механизма стала стратегия диаспорализации, то есть формирование мигрантами сообществ с развитыми и эффективно действующими экономическими и социальными сетями, механизмами взаимной поддержки и кооперации. Это прямой путь к актуализации общинности. Слово «община» употребляется в текстах о мигрантах часто и, как правило, без объяснения и толкования. Между тем анализ текстов показал, что могут подразумеваться очень разные вещи: - территориальная механическая совокупность людей, относящих себя или относимых окружающими к некой группе (этнической, конфессиональной и т.д.); - среда — система и сеть формальных и неформальных связей, отношений, структур; - институция (например, национально-культурное общество или автономия); - механизм социальной организации, власти и контроля, действующий через систему институтов, норм, ценностей, санкций. Именно последнее значение легло в основу представления об общинности как об особом типе общественных отношений. Из многовекового опыта общемирового феномена «торговых меньшинств» известно, что общинность — это важнейший ресурс их экономического успеха. А сам факт экономического успеха для трудового мигранта — это и индикатор успешности адаптации, и залог дальнейшего продвижения на этом пути. Диаспоральная инфраструктура, сети и механизмы взаимной поддержки могут стать и становятся инструментами интеграции мигрантов в принимающее общество. 207 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Это можно наблюдать уже сейчас. Мигранты формируют формальные и неформальные сообщества и организации, которые, помимо других функций, помогают им осваиваться в социальном пространстве российских городов. Видимая, юридически оформленная и признанная властью часть этой системы — национальнокультурные общества. И хотя, согласно уставам и определению, их основная задача — поддержание и развитие национальных культур, обычаев и языков, на деле это часто становится задачей второстепенной. Реальная (и высоко ценимая) деятельность концентрируется в сфере взаимодействия с властями, различного рода посредничестве, оказании соотечественникам комплекса жизненно важных услуг в этой сфере. Посреднические, консультационные услуги, помощь в первичной адаптации оказываются и по линии неформальных структур — семейных, земляческих, клановых. Эта инфраструктура имеет сложный и многослойный характер, большая ее часть неформальна и невидима извне. Родственники, соседи, земляки формируют те сети, по которым распространяется информация, оказывается поддержка, распределяются ресурсы. На их основе функционируют отношения «патрон-клиент», на них базируются деловые партнерства, с ними связаны «крыши» и криминальные структуры. Важный «узел» этих сетей — «китайские рынки», которые сочетают функции хозяйствующих субъектов и торговых площадок с функциями социальных организмов. Именно там пока концентрируется значительная часть мигрантов из КНР. Это основное поле их экономической деятельности, место и механизм их новой социализации, адаптации к принимающему обществу. Сюда направлены огромные товарные потоки из Китая, здесь формируются и концентрируются не менее значительные финансовые ресурсы. Это база, с которой происходит дальнейшее внедрение в экономическую и социальную ткань принимающего общества. Признаки внутренней самоорганизации на «китайском рынке» дают основания предположить: это не только (а возможно, и не столько) центр этнической консолидации, сколько некое социальное образование, в которое включены и не китайские торговцы, администраторы, обслуживающий персонал, клиенты и партнеры. Механизмы и структуры власти 208 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем и влияния строятся не только на денежных, рыночных принципах, вообще принципах современного индустриального, городского общества — огромную роль играют клиентельные связи и отношения, клановые и земляческие структуры. Это сложные социальные организмы, чья жизнедеятельность регулируется не только (и не столько) официальными нормами и инструкциями, сколько сводом неписанных (и потому действенных) правил, обычаев, законов. Помимо официальной администрации, здесь эффективно функционируют различного рода неофициальные управленческие структуры, лидеры, хозяева. Люди, так или иначе, занятые на рынке, это не конгломерат, неоформленное скопление торговцев и обслуживающих их работу охранников, уборщиков, разносчиков еды, таксистов и т.д. Они жестко организованы, структурированы, связаны сложной системой взаимных обязательств и ответственности. Опыт иркутского рынка «Шанхай» показал, что его члены способны на массовые коллективные действия, требующие высокого уровня организации, жесткой внутренней дисциплины, эффективного руководства. Можно привести в качестве примера несколько коллективных акций (забастовок, пикетирования городской и областной администрации), в которых участвовали как китайские, так и местные торговцы. Уникальным для России событием стало создание собственной газеты «Восточно-Сибирский Шанхай», энергично и довольно умело отстаивавшей право рынка на сущест­ вование [2]. Вся эта система функционирует в рамках рыночных отношений, является ее интегральной частью. Поэтому оказываемые услуги стоят денег. Но основная плата — это подчинение, вхождение в систему непреложных обязательств, клиентельной зависимости. Результат — формирование общинного ядра, не только и столько среды людей одного языка и культуры, сколько механизма социального господства, контроля и подчинения, со своими законами, механизмами их выполнения и системой санкций. Формирование твердых «ядер», непроницаемых для посторонних, — это предпосылка для «закукливания» мигрантов, что явно может понизить их стремление к социокультурной интеграции в принимающее обще209 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» ство. Община и общинная солидарность могут функционировать и как механизм взаимной поддержки и контроля, и как оружие в борьбе за ресурсы в принимающем обществе. Они обладают огромным мобилизационным потенциалом. Диаспоральную стратегию адаптации мигрантов можно уверенно оценить как вполне успешную и эффективную. Но в ней же заключается источник уже формирующихся проблем и конфликтных ситуаций. Неизбежное и далеко идущее следствие формирования ядра общинности в атомизированном, индивидуалистичном обществе — постоянный контакт и взаимодействие двух разных, возможно, несовместимых типов социальной организации, разнотипных механизмов регулирования человеческого поведения, разных образов жизни, систем ценностей и взглядов на мир. Современное рыночное, индустриальное, индивидуалистическое общество, готовое не просто мириться с этническим и культурным разнообразием, но и часто способное в рамках стратегии мультикультурализма поддерживать и развивать это многообразие, общинный тип организации, власти и регулирования человеческого поведения принять и интегрировать вряд ли сможет. Чрезвычайно важен для понимания перспектив миграционного взаимодействия с Китаем опыт формирования трансграничного экономического и социального пространства гг. Благовещенска и Хэйхэ ���������������������������������������������������� [3]������������������������������������������������� . Процессы экономической и социальной интеграции зашли там настолько далеко, что позволяет говорить о них в категориях симбиоза, тенденции к формированию поверх границы единого городского пространства. Это достигается в том числе и за счет постоянных пересечений границы жителями этих городов. Это настолько широко и обыденно распространенная практика, что можно говорить о новом качестве взаимоотношений, специфическом образе жизни. И сам феномен миграции поворачивается здесь довольно неожиданной стороной. Уже из совокупности этих кратких и схематических набросков видно, что проблема китайской миграции (особенно в контексте демографического кризиса и уменьшения численности населения) приобрела для России стратегическое значение. Мигранты стали рассматриваться как жизненно необходимый ресурс для экономи210 Глава 3 Миграционные потоки между Центральной Азией и Китаем ческого развития, с одной стороны, и как вызов (для многих — угроза) безопасности — с другой. Не только мигранты адаптируются к принимающему обществу, но и оно адаптируется к ним и к их присутствию. Это сложный и болезненный процесс, требующий отдельного рассмотрения анализа. И хотя весь комплекс проблем, связанных с китайской миграцией, интенсивно изучается в России, использование эвристического ресурса компаративистики, сравнения с тем, что происходит на постсоветском пространстве, несомненно, поставит перед нами новые вопросы, выявит новые, неожиданные грани проблемы. Литература 1. Храмчихин А. Желтое господство. Захват Китаем Сибири — не «страшилка». Поскольку другого выхода у него просто нет // Политический журнал. — 2005. — №27. — С. 61—64. 2. Дятлов В. Кузнецов Р. «Шанхай» в центре Иркутска. Экология китайского рынка // Байкальская Сибирь: из чего складывается стабильность / Ред.кол: В.И. Дятлов, С.А. Панарин, М.Я. Рожанский. — М.; Иркутск: Наталис, 2005. — С. 166—187. 3. Рыжова Н.П. Организация пространства трансграничных городов // Мигранты и диаспоры на Востоке России: практики взаимодействия с обществом и государством / Ред. кол. В.И. Дятлов, И.Т. Абдулова, М.Н. Ковальская, А.Ю. Охотников, Ю.Н. Пинигина, Н.П. Рыжова. — М.; Иркутск: Наталис, 2007; Рыжова Н.П. Благовещенск — форпост российской империи или зона свободной экономики? // Стабильность и конфликт в российском приграничье. Этнополитические процессы в Сибири и на Кавказе / Отв. ред. В.И. Дятлов, С.В. Рязанцев. — М.: Научно-образовательный форум по международным отношениям, 2005. — С. 202—225; Рыжова Н.П. Трансграничный народный рынок в Благовещенске/Хэйхэ // «Мост через Амур». Внешние миграции и мигранты в Сибири и на Дальнем Востоке: Сб. матер. междунар. исследовательского семинара. — М.; Иркутск: Наталис, 2004. — С. 153—169. 211 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Образ Китая в Таджикистане Олимова С.К. Бурное развитие таджикско-китайских отношений, происходящее в последние годы, вызывает острый интерес к Китаю в Таджикистане. По мере интенсификации торгово-экономических, политических, культурных, человеческих контактов с Китаем и китайцами расширяется представление о стране, ее населении, культуре. Каким видится Китай в Таджикистане? На этот вопрос невозможно ответить, не обратившись к изучению образа/имиджа страны, в данном случае образа Китая в Таджикистане. В этом сообщении образ страны понимается как комплекс устойчивых, стратифицированных и в то же время динамичных представлений о политическом, историческом, культурногеографическом пространстве. В то же время это один из способов самоидентификации, определения собственной пространственной идентичности. Поскольку за последние два десятилетия идентичность населения Таджикистана так же, как и ряда окружающих его стран, претерпела колоссальные изменения, то, соответственно, трансформировался и образ Китая. В то же время многие важные архетипы, символы и знаки, продолжающие жить в его образе, становятся труднопонимаемыми с точки зрения новой реальности. Что такое Китай в понимании современных таджиков? Каков его географический, культурный, экономический облик, как он соотносится с идентичностью таджиков и граждан Таджикистана? Пытаясь ответить на эти вопросы, мы уже в названии Китая сталкиваемся с многозначностью, противоречивостью, вызванной сложной историей китайско-центральноазиатских взаимоотношений, так же, как и непростой этнической историей народов Центральной Азии. 212 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией В таджикском языке существует два географических названия Китая — «Хитой» и «Чин». «Хитой» — это политико-географическое обозначение Китая, название государства. «Чин»* имеет три значения: 1) Китай; 2) Китайский Туркестан, ныне Синьцзян; 3) жители Китая, китайцы. Кроме неясности содержания географических названий, образ Китая содержит понятия различных эпох. В современном образе Китая совмещаются три пласта образов, символов и понятий: А. Традиционный, зафиксированный в классической литературе на фарси. Его основные доминанты можно обозначить следующими понятиями: «далекая страна», «место пребывания странных народов и волшебных существ», «производство фарфора и чая», «родина искусных художников, мастеров и красавиц». Следы архетипов из этого пласта можно обнаружить в современном фарси/дари/таджикском языке: например, «чин» — фарфор, фарфоровая посуда, букв. «китайский»; «нигоргари чин» — несравненный художник, букв. «китайский художник»; «сурати чини» — очаровательное лицо, букв. «китайская картина, китайский портрет». Б. Советский. Сложился тогда, когда Таджикистан был частью СССР. Его доминантные понятия: «братский народ», «Компартия», «борьба против империализма». В. Современный, оформившийся после обретения независимости. Его основные понятия и ассоциации: «великий сосед», «огромная территория», «много людей», «успешные реформы», «дешевые низкокачественные товары», «непонятная и чуждая культура», «трудолюбивые и неприхотливые люди». Для того чтобы сделать обзор имиджа Китая в Таджикистане, необходимо не только проанализировать его компоненты, отраженные в массовом сознании, материалах СМИ и т.д., но и вспомнить историю таджикско-китайских отношений. Кроме названия «Чин» часто употребляется «Чину Мочин» — Китай и те страны, которые лежат за ним, входят в цивилизационный ареал Китая. Среди современных востоковедов Таджикистана существуют разные взгляды на содержание названия «Чину Мочин». Одни считают, что оно включает, кроме Китая, Кореи и стран Юго-Восточной Азии, еще и Японию, а другие утверждают, что Япония не входит в «Чину Мочин». * 213 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» История вопроса Территории, входящие в современный Таджикистан, начали контактировать с Китаем очень давно. Первым китайцем, оставившим описание Памира, был Ижан Кян, посетивший в 140—135 гг. до н.э. Давань (Ферганскую долину), Тохаристан (Дахи), Кангю (Хорезм) и Анси (Парфию) [1]�� �����. �������������������������������������� Эти контакты стали систематическими и оживленными, когда по территории современного Таджикистана пролегли маршруты Шелкового пути. Однако наиболее тесными эти связи были в эпоху правления в Китае династии Тан (618—907 гг.). Уровень контактов значительно снизился после битвы при реке Талас (751 г.), когда войска Арабского халифата разгромили армию Танского Китая. С этого времени политические и культурные связи с Китаем были сведены к минимуму на тысячу лет [2], однако торговля продолжала существовать. Связи таджиков с Китаем оживились в рамках империи Чингиз-хана и его потомков и империи Мин (1368—1644 гг.). После Великих морских открытий, которые привели к забвению Шелкового пути, территории, входящие в современный Таджикистан, потеряли почти все связи с Китаем. Занятие Кашгара китайцами в 1760 г. и последующая длительная борьба кашгарцев с Китаем в Восточном Туркестане не способствовали оживлению контактов. Восприятие таджиками Китая стало происходить почти исключительно через призму опыта народов Восточного Туркестана, так как единственный канал связей — торговля — осуществлялся через Кашгар. Наиболее глубокой связь с Кашгаром была у Кокандского ханства (1709—1876 гг.), правящий класс которого был связан с кашгарской элитой теснейшими родственными узами [3]. Бухарский эмират также вел с Кашгаром оживленную торговлю�������������������������� [4]���������������������� . Так, Е.К. Мейендорф отмечал, что Кашгар был вторым по значению внешнеторговым партнером Бухарского эмирата после России. Об объеме торговли в Х���������������������������������������������������������������� I��������������������������������������������������������������� Х в. говорит тот факт, что только за 2—3 недели после открытия перевала Терек из Бухары в Кашгар отправлялись 700—800 навьюченных верблюдов с товарами [5]. Бухарские, кокандские и ходжентские купцы везли в Кашгар ткани, жемчуг, ювелирные изделия, меха, кожи, сахар, металлические изделия, а привозили чай, фарфоровую посуду, китайский шелк, китайские серебряные монеты. Последними купцы 214 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией расплачивались за козью шерсть, которую они скупали в Большом и Малом Тибете, перевозили в Кашмир для изготовления шалей, которые затем вывозили, в том числе и в Россию [6]. Таким образом, Ходжент, Исфара, Ура-Тюбе и другие территории, составляющие современный Северный Таджикистан и периодически входившие в состав Кокандского ханства и Бухарского эмирата, имели определенный уровень контактов с Китаем через Восточный Туркестан. В то же время население Восточной Бухары и Памира — современных Центрального, Южного Таджикистана и Бадахшана в Х������������������������������������������������������������ VII��������������������������������������������������������� —Х������������������������������������������������������� I������������������������������������������������������ Х вв. вообще не имело связей с Китаем, от которого их отделяли труднодоступные горы и территории, населенные тюрками. Именно поэтому таджики сформировали представление о Китае, как о далекой стране, которая лежит за «страной тюрок». Таджикско-китайские отношения. Современное состояние В советский период взаимоотношений между Таджикской ССР и Китаем практически не было. После обретения независимости Таджикистана, сопровождавшегося гражданской войной, и вплоть до 1997 г. — года окончания конфликта в Таджикистане, внимание Китая к Таджикистану ограничивалось проблемой урегулирования пограничных споров. С 1997 по 2002 г. отношения развивались стабильно и медленно, ограничиваясь взаимоотношениями в рамках Шанхайской пятерки и затем ШОС. Они включали немногочисленные мелкие частные проекты и помощь, которую Китай оказывал в целях построения таджикских вооруженных сил. Ситуация изменилась после событий 11 сентября, когда Китай обратил пристальное внимание на страны Центральной Азии. С этого времени начинается активное развитие таджикско-китайских отношений. Китай усилил свое экономическое присутствие в Таджикистане, войдя в лидирующую пятерку внешнеторговых партнеров молодой республики. С 2002 по 2006 г. объем товарооборота между двумя странами вырос почти в 25 раз, достигнув в 2006 г. $323 млн. В январе 2007 г. был подписан Договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве между Китайской Народной Республи215 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» кой и Республикой Таджикистан. Главными элементами договора являются Принцип соразвития, включающий принципы взаимного уважения выбора друг друга, взаимного благоприятствования развитию друг друга, взаимной дополняемости и взаимной помощи, и борьба с тремя злами: международным терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом, незаконным оборотом наркотиков. Договор затрагивает различные сферы двустороннего сотрудничества в политической, военной, экономической, торговой, культурно-образовательной областях. Особое внимание предполагается уделять расширению торгово-экономического, энергетического, транспортного, научно-технического, аграрного, гуманитарного и экологического сотрудничества между Китаем и Таджикистаном. Договор имеет долгосрочный характер и будет действовать в течение 25 лет (ст. 18) с правом продления срока на последующие пятилетние периоды [7]. Границы 430-километровая таджикско-китайская граница является результатом раздела этого участка территории Памира между Российской империей и Циньским Китаем. Договоры, устанавливающие границу, заключались несколько раз в середине и в конце XIX в., однако географические ориентиры, по которым устанавливалась линия границы, были неточными, что вело к недоразумениям и взаимным претензиям. Китай, решая пограничные проблемы с Таджикистаном, претендовал на три спорных участка на территории Горно-Бадахшанской автономной области (ГБАО) общей площадью свыше 20 тыс. км² [8]. В 2001 г., после длительного периода экспертной работы и согласований, Таджикистан согласился передать Китаю часть спорных территорий — более 1 тыс. км². В июне 2006 г. на границе были начаты демаркационные работы, которые продолжатся до конца 2008 г. Общественное мнение Таджикистана приняло информацию о передаче территории РТ КНР почти безразлично, за исключением населения ГБАО и геологов. В ГБАО протестовали скотоводы Восточного Памира, которые после демаркации границы теряют свои 216 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией пастбища [9]. Ряд ученых выказал озабоченность в связи с тем, что часть месторождения «Рангкуль» переходит к Китаю [10]. Одним из важнейших итогов решения пограничной проблемы для двух стран стало появление прямого транспортного коридора «Ташкурган — Хорог» через перевал Кульма (4363 м) на Сарыкольском хребте, давшего Таджикистану прямой выход как в Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР), так и через Пакистан к Индийскому океану. Первым результатом стало бурное развитие приграничной торговли между Синьцзян-Уйгурским автономным районом и Горно-Бадахшанской автономной областью. Если в 2000 г. в этой части Таджикистана не было никаких отношений с Китаем, то в 2006 г. КПП «Кульма» стала оживленным местом пропуска людей, транспорта, товаров в обе стороны. В том же году товарооборот между РТ и КНР через таможенный пост «Кульма» составил более $4.250 тыс. Объем проследовавших через пост товаров за год составил 9166 т [11], что немало, если учесть трудность перевозки по этой высокогорной трассе. Экономические отношения Подписание Договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве 15 января 2007 г. стало началом бурного развития таджикскокитайских отношений. С помощью Китая стали осуществляться крупнейшие в рамках ШОС инфраструктурные проекты. Еще в 2006 г. Таджикистан в рамках ШОС получил от Китая льготный кредит в $608 млн, который используется в основном на строительство ЛЭП-500 «Юг — Север» и ЛЭП-220 «Лолазор — Хатлон» в Хатлонской области, а также на строительство тоннеля под перевалом Шар-Шар на дороге «Душанбе — Куляб» [12]. За счет средств льготного кредита Экспортно-импортного банка КНР, предоставленного Таджикистану в рамках ШОС, реализуется проект реконструкции автомобильной дороги «Таджикистан — Узбекистан». Проект предусматривает полную реабилитацию автомобильной дороги «Душанбе — Айни — Истравшан — Худжанд — Бустон — Чанак (граница Республики Узбекистан)», включая строительство новых участков дороги в объезд населенных пунктов, новых мостов и тоннеля «Шахристан» длиной около 5 км, а также реконструкцию 217 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» дороги к завершаемому в настоящее время при участии Ирана тоннелю под перевалом Анзоб. В сфере развития гидроэнергетики также Таджикистан выступает основным партнером Китая среди центральноазиатских государств. В настоящее время планируется строительство нескольких гидро- и тепловых электростанций с участием Китая. Организованный в рамках государственного визита президента Эмомали Рахмона в КНР Форум по инвестиционному и торговому сотрудничеству, «круглые столы» деловых кругов, встречи в рамках Второго Евразийского экономического форума в Сиане и другие совместные мероприятия способствовали росту взаимной торговли. В 2007 г. товарооборот с Китаем увеличился по сравнению с 2006 г. на 62% — с $323 млн до $524 млн. Все большая активность китайского капитала на стабильно развивающемся таджикском рынке, открытие в г. Душанбе офиса Государственного банка развития КНР сказались на повышении интереса частного китайского бизнеса к Таджикистану. В Таджикистане реализуются свыше 50 совместных проектов, действуют более 40 предприятий с участием китайского капитала, их число растет с каждым днем [13]. В 2007 г. 9 новых китайских компаний стали оперировать в Таджикистане, а к середине 2008 г. уже работали 80 китайских компаний. Вместе с развитием торгово-экономических связей растет иммиграция граждан КНР в РТ. Так, согласно данным посольства РТ в КНР, в 2007 г. 4007 граждан Китая (в 2006 г. — 1316 чел., рост 205%) получили визу для въезда в Таджикистан [14]. Значительная часть — это трудовые мигранты, которых китайские компании привозят на строительство дорог, мостов, заводов и предприятий. Китайские мигранты въезжают и из других стран, в частности из Кыргызстана. Согласно данным Миграционной службы МВД РТ, в 2006 г. китайских мигрантов было чуть более 3 тыс., а в июле 2008 г. в РТ работало более 10 тыс. ����������������������������������������� [15]������������������������������������� и их число продолжает расти. Растет также коммерческая и трудовая миграция граждан Таджикистана в Китай. Согласно данным обследования вернувшихся трудовых мигрантов, проведенного Центром «Шарк» при поддержке МОТ в апреле 2008 г., более 8 тыс. граждан Таджикистана работали в Китае в 2006—2008 гг. [16]. 218 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Как следствие роста миграции, увеличился поток авиапассажиров, который в 2007 г. составил 29 700 чел. (25 360 чел. в 2006 г., рост на 17%), что вызвало увеличение числа авиарейсов и открытие новых авиамаршрутов, соединяющих города Таджикистана и Урумчи — центра СУАР. Появляется все больший интерес к культуре, истории, традициям и, конечно, языку друг друга. В мае 2007 г. в Китае впервые прошли Дни культуры Таджикистана. За один год в два раза возросло число студентов, обучающихся в вузах КНР при поддержке Министерства образования КНР, хотя их число все еще остается небольшим. В настоящее время в Китае обучаются около 200 таджикских студентов. «Прежде всего, таджикские студенты в КНР изучают китайский язык, — сообщил посол РТ в КНР Р. Алимов. — Очень популярны экономические специальности. Также популярностью в последнее время пользуется традиционная китайская медицина. Китай оказывает помощь Таджикистану в подготовке кадров для работы в различных отраслях экономики, культуры, образования, а также службы в рядах вооруженных сил, пограничных войсках и Национальной гвардии [17]. Отношения с Россией Стремительное усиление позиций КНР в РТ вызывает множество вопросов и у наблюдателей, и у населения Таджикистана. Один из наиболее обсуждаемых — это отношения «Таджикистан — Россия — Китай». Является ли активизация Китая отражением соперничества двух держав или, наоборот, их сотрудничества? Реалии жизни в Таджикистане заставляют задуматься над этим вопросом, ведь Китай нередко сменяет Россию в качестве исполнителя проектов. Так, 21 мая 2008 г. в Пекине был подписан контракт между алюминиевой компанией Таджикистана (ГУП «ТАЛКО») и Китайской национальной корпорацией тяжелого машиностроения на строительство в РТ заводов по производству фтористого алюминия и криолита. Согласно контракту, в течение одного года на территории Яванского района Таджикистана будут построены два завода общей стоимостью около $30 млн, которые обеспечат ГУП «ТАЛКО» сырьем для производства первичного алюминия. В насто219 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» ящее время сырье импортируется из России, Прибалтики и Китая. Кроме того, китайская сторона ведет переговоры с ГУП «ТАЛКО» о строительстве завода по производству каменноугольного песка и углеграфитовой продукции [18]. Следует помнить, что, согласно заключенным соглашениям 2004 г., строительство завода, а также обеспечивающей его электроэнергией Рогунской ГЭС должна была осуществлять российская компания «РУСАЛ». Однако разногласия с правительством Таджикистана по поводу высоты плотины, вопросов собственности, а также отказ от продажи ГУП «ТАЛКО», дающей более половины экспортных доходов республики, привели к тому, что соглашение с РУСАЛом было расторгнуто [19]. Очевидно, что в случае реализации уже подписанных соглашений и дальнейших планов Китай станет одним из главных внешнеэкономических, а возможно, и политических партнеров Таджикистана, серьезно потеснив Россию. Компоненты образа Китая Для того чтобы создать правдивое представление о современном Китае, образ Китая в Таджикистане в его многогранности, необходимо «разложить» его на отдельные компоненты — культурно-исторические, географические представления, политическое восприятие, социально-экономический и милитаристский образы. «Измерить» их можно с помощью изучения общественного мнения. Прежде всего, рассмотрим общую тональность образа Китая в восприятии жителей Таджикистана. В ходе опросов общественного мнения, проведенных Исследовательским центром «Шарк» в последние годы, были изучены внешнеполитические ориентации, в том числе представления населения Таджикистана о различных странах, о степени и характере их влияния на республику. Прежде всего, материалы опросов показали, что граждане Таджикистана позитивно относятся к Китаю и его народу. В таблице приведены результаты опроса, демонстрирующие отношение граждан Таджикистана к Китаю, и для сравнения — к ряду других стран, таких, как Россия — главный стратегический партнер и сюзерен Таджикистана, Иран, связанный с Таджикистаном общностью языка и культуры, Франция. 220 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Табл. Отношение к странам* Valid 1. Очень доброжелательное 2. Скорее доброжелательное 3. Скорее не доброжелательное 4. Очень не доброжелательное 5. Не знаю Total Китай Россия Иран Франция 33,6 79,5 69,6 16,3 48,2 18,0 26,4 63,2 16,1 1,9 3,1 12,9 2,1 0,3 0,2 0,9 – 100,0 0,3 100,0 0,7 100,0 6,7 100,0 Если мы сравним полученные результаты с аналогичным опросом, проведенным в 2006 г., то увидим, что в 2008 г. число респондентов, доброжелательно относящихся к Китаю, снизилось на 7%**, причем заметно уменьшилась доля тех, кто очень доброжелательно относился к Китаю. Можно предположить, что это связано с передачей Китаю более 1000 км² территории Таджикистана в процессе урегулирования пограничных споров. Согласно результатам опроса общественного мнения, проведенного в ноябре 2007 г., более 90% опрошенных, оценивая характер влияния Китая, считают, что Китай оказывает положительное воздействие на Таджикистан. При этом 41,1% указали, что влияние Китая очень позитивное, 49,8% — скорее позитивное, 6,8% — скорее негативное, 1,4% — очень негативное, около 1% не сформировали своего мнения по этому вопросу. Сравнивая оценки влияния на Таджикистан Китая и других стран, можно видеть, что население Таджикистана считает Китай третьей (после России и Ирана — траМатериалы опроса общественного мнения. Май 2008 г. Душанбе, Центр «Шарк», 2008 (на правах рукописи). Опрос был проведен по национально-репрезентативной выборке, методом личных интервью, охватил 1000 респондентов, процент ошибки — 2,5%. ** В 2006 г. 89% респондентов указали на очень и скорее позитивное отношение к Китаю. * 221 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» диционных политических и культурно-цивилизационных партнеров таджиков) страной, оказывающей наиболее благоприятное воздействие на Таджикистан. При этом степень влияния Китая на Таджикистан общественное мнение оценивает невысоко. Только 8% считают, что в настоящее время Китай оказывает наибольшее влияние на Таджикистан, тогда как 89% считают, что сейчас наибольшее влияние на Таджикистан оказывает Россия, и почти 9% —Иран. Однако, когда мы задали вопрос, какая из стран будет оказывать наибольшее влияние на Таджикистан через десять лет, картина изменилась: 50,8% считают, что по-прежнему наибольшим влиянием будет пользоваться Россия, 22% — Китай и 16,7% — Иран. Таким образом, можно сделать вывод, что общественное мнение считает, что в будущем Китай и Иран заметно потеснят Россию в Таджикистане. Изучая отдельные компоненты образа Китая и их оценку общественным мнением Таджикистана, можно видеть, что более всего граждан Таджикистана привлекает экономическая система Китая — 32%. Значительно меньшему числу респондентов — около 9% — нравится политическая система Китая и 11% восхищаются культурой Китая. Граждане Таджикистана высоко оценивают способность Китая играть стабилизирующую роль в международных отношениях и справляться с международными проблемами — так думают 87% опрошенных. Однако, когда мы изучали милитаристский образ Китая, обнаружилось, что сохраняется определенная степень недоверия к Китаю — только 6% респондентов считают, что Китай является самым близким союзником Таджикистана, в то время как 59% указали, что самым близким союзником Таджикистана является Россия, и 11% — Иран*. В то же время общественное мнение Таджикистана считает, то Китай не представляет угрозу безопасности Таджикистана и стабильности для Центральной Азии. Опасаются Китая только 3%, тогда как России — 13%. В целом можно предположить, что в Материалы опроса общественного мнения. Ноябрь 2007 г. Душанбе, Центр «Шарк», 2007 (на правах рукописи). Опрос был проведен по национально-репрезентативной выборке, методом личных интервью, охватил 2000 респондентов, процент ошибки — 2,8%. * 222 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией массовом сознании милитаристский образ Китая имеет нейтральную окраску — не союзник, и не враг. По-видимому, таджикское общество (его массовое сознание) пока не ощутило растущее присутствие Китая в стране, не сформировало отношения к новой реальности, накапливая новую информацию. Говоря об образе страны, отраженном в общественном мнении, нельзя забывать о том, что существует огромная разница между массовым сознанием и сознанием политической, экономической, военной и интеллектуальной элиты. Это вызвано, с одной стороны, различными внешнеполитическими ориентациями элитных групп, а с другой стороны, различными уровнями взаимодействия разных социальных (в том числе и элитных) групп с Китаем. Наиболее позитивно к Китаю относится правящая элита, которая по некоторым признакам приближается к готовности заменить Россию на Китай. Немаловажную роль играет и общность позиций Китая и элиты Таджикистана по отношению к пантюркизму. Опасения по поводу уйгурского сепаратизма питают негативное отношение к пантюркизму в Китае. Таджикистан — единственная ираноязычная страна в регионе. Испытывая страх перед тюркской этнополитической общностью, РТ солидаризируется с КНР в отношении тюркских национальных движений. Существует и негативизм в отношении Китая. Наиболее отрицательно к Китаю относится гуманитарная интеллигенция, ориентированная на Иран и происходящая из Северного Таджикистана, где не забывают о притязаниях Китая на Ферганскую долину и уроки поражения кашгарского правителя Якуб-бека (1865—1877 гг.) [20]�� ������. Другой группой, негативно относящейся к Китаю и росту его влияния в Таджикистане, являются исламисты различных направлений. Можно предположить, что их позиция станет главным препятствием в продвижении китайских интересов в Таджикистан, так как республика вступила в период постсекуляризма, идентифицируясь в качестве неотъемлемой части мусульманского мира. Выводы До сих пор в массовом сознании Таджикистана доминируют компоненты образа Китая, сложившиеся в советскую эпоху, но в то 223 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» же время замеры общественного мнения показывают, что таджикское общество активно накапливает знания, впечатления, формирует иные стереотипы и мифы о Китае и китайцах, основанные на новом опыте стремительно развивающихся связей с Китаем. Литература 1. Дубовицкий В. Таджикистан — Китай: от настороженного отношения к стратегическому партнерству // Фергана.Ру. — 2007, 25 января. 2. Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. Очерки истории. — М.: Наука, 1988. — С. 305. 3. Наливкин В. Краткая история Кокандского ханства // История Средней Азии. — М.:Евролинц-Русская панорама, 2003. — С. 298. 4. Исмаилова Б. Бухарский эмират при эмире Хайдаре. — Худжанд: ТГУ права, бизнеса и политики, 2000. — С. 70—73. 5. Мейендорф Е.К. Путешествие из Оренбурга в Бухару. — М.: Наука, 1975. — С. 128. 6. Там же. С. 129—130. 7. http://www.mid.tj/index. 8. Дубовицкий В. Указ. соч. 9. Таджикские пастухи покидают 37 горных ущелий, уступленных Э. Рахмоном Китаю 27 мая 2008 г. // CA-NEWS // http://www.centrasia.ru. 10. Там же. 11. Дубовицкий В. Указ. соч. 12. http://www.mid. 13. Посол Таджикистана в КНР: таджикско-китайские торговоэкономические отношения развиваются по нарастающей // http:// www.russian.china.org.cn. 14. Там же. 15. Доклад заместителя руководителя МС МВД РТ на семинаре по трудовой миграции в Душанбе. 19 июня 2008 г. 16. Отчет «Миграция и развитие». — Душанбе: МОТ-Центр ШАРК, 2008. 224 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией 17. Посол Таджикистана в КНР: таджикско-китайские торговоэкономические отношения развиваются по нарастающей… 18. Хамрабаева Н. В Таджикистане появятся заводы по производству фтористого алюминия и криолита. Пекин обещал // ЦентрАзия. — 2008, 20 мая // http://www.centrasia.ru. 19. Шустов А. Россия и Китай в Центральной Азии — конкуренция или сотрудничество? // ЦентрАзия. — 2008, 28 мая // http://www. centrasia.ru. 20. Васильев А.Д. Взаимоотношения Османской империи и государства Якуб-бека // Восток. — 2007. — №2. — С. 15—22; Бунаков Е.В. К вопросу о политических и экономических связях среднеазиатских владений царской России с Восточным Туркестаном в правление Якуб-бека (1865—1877) // Бюллетень Академии Наук УзССР. — Ташкент. — 1945. — №5. 225 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Chinese intellectuals and the problem of Xinjiang� W���� ang Lixiong’s ���������������������������������� wo de xiyu, ni de dongtu Sebastian Veg It is a commonly assumed fact that Chinese intellectuals, however critical of their government, its institutions and its policies, are unreceptive to calls for greater self-government or even independence in China’s autonomous regions, most notably Tibet and Xinjiang*. While one could argue that Tibetan culture has, to an extent, exerted a form of attraction on critical minds in China in recent years (probably following a similar trend in the West), Uyghur culture and the political situation of Xinjiang do not seem to appear on their radar screens at all. Wang Lixiong’s new book on Xinjiang, the title of which can be rendered as My Far West, your East Turkistan, published in Taiwan, is therefore an interesting exception. Wang Lixiong is no newcomer to the question, having devoted the past two decades to researching and reflecting on the place of “ethnic minorities” in China’s political system, in particular in view of its possible democratization, although since his much-publicized resignation from the Writers’ Association in 2001, he no longer holds any official “status” to carry out research. Born in 1953 in Changchun, into a family originally from Shandong, Wang Lixiong underwent rural reeducation during the Cultural Revolution. His father, a Soviet-educated engineer, committed suicide (or was possibly killed) in 1968 (see p. 43**), and his mother was sentenced to reeducation through labor. After returning from the country and working in a factory, he took part in the Democracy wall movement in 1978 and settled in Beijing. In the 1980s he traveled around the Tibetan areas of the upper Yangtze and began writing on Tibet. After 1989, he published the “political fantasy” novel Huang Huo (Yellow Peril or Yellow Disaster) In this paper, the name “Xinjiang” is used to refer to the Xinjiang Uyghur Autonomous Region (Xinjiang Weiwu’er zizhi qu) or XUAR, as this is the form used by Wang Lixiong (Uyghur groups usually prefer XUAR or East Turkestan). ** All page numbers in this format refer to Wang Lixiong, Wo de Xiyu, ni de Dong Tu, Taipei, Dakuai Wenhua. — Locus Publishing, 2007. All translations are my own. * 226 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией under the name Baomi (1991)*. This novel, although fictional, contains all the themes that Wang has been interested in and has explored in his political writings: a looming demographic and energy crisis threatening the environment, nuclear war triggered by sensitive technologies falling into the wrong hands, and perhaps most importantly the idea that the democratization process could go horribly wrong and give rise to a fascist regime in China. Wang remained active in the 1990s, creating the environmental association Friends of nature (Ziran zhi you) in 1994, and researching and writing a book-length study of Tibet, published in 1998 under the title Sky Burial: The Fate of Tibet (Tianzang: Xizang de mingyun). Further to the book, he met the Dalai Lama (in the United States in 2001) for a series of talks, published in 2002 under the title Dialogue with the Dalai Lama (Yu Dalai Lama duihua). He has initiated two important petitions, one in favor of Tenzin Delek Rinpoche, a Tibetan lama accused of planning a terrorist attack in 2002, and another calling for an independent investigation and peaceful negotiations after the violent uprising in March 2008. During this period, he also began to give a more conceptual turn to his reflections on how to implement democracy in China in several essays: Dissolving power: a System of Election by Tiers (Rongjie quanli: zhuceng dixuan zhi, 1998), followed by Progressive democracy: China’s Third Way (Dijin minzhu: Zhongguo de di san tiao daolu, 2004, expanded in 2006). Wang Lixiong first began to study Xinjiang in 1999, when he traveled there to prepare research on a book following the model of Sky Burial. He was arrested for having photocopied an internal publication, stamped as “secret”, on the Xinjiang Production and Construction Corps (the notorious Bingtuan)**, and attempted to commit suicide in a high-security * Baomi [Wang Lixiong], Huanghuo, Taipei, Fengyun shidai, 1991. English translation: Wang Lixiong, China Tidal Wave, trans. by Matthew Dillon, Honolulu, University of Hawaii Press, 2007. Extracts were published in French translation by Marie Holzman in Perspectives chinoises, no. 4 (June 1992), pp. 58—61. See also: Rémi Quesnel, “Wang Lixiong, an atypical intellectual”, China Perspectives, n° 50, Nov. — Dec., 2003. ** The XPCC or Bingtuan was originally a paramilitary group founded to absorb the remnants of the Republican army in Xinjiang in 1954. Tianshannet gives the 2003 population figure of the XPCC as 2,542,000 (13 percent of the population of the Xinjiang), of which 88 percent are Han Chinese. It is comprised of 14 divisions, directly administers five municipalities, runs two universities, a TV channel, a daily newspaper and has 11 publicly traded subsidiaries. http://www.aboutxinjiang.com/index.htm. (12 August 2008). 227 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» prison in Miquan, before recanting and promising to collaborate in order to obtain his release. He recorded the incident in a short essay entitled Memories of Xinjiang (Xinjiang zhuiji), published in 2001, and which is reprinted as an introduction to the present volume, followed by three other substantial sections. The first of these is a travel log of Wang’s four subsequent trips to Xinjiang between 2003 and 2006. It is followed by a long dialogue between Wang and a Uyghur intellectual named Mokhtar, with whom he shared a prison cell in 1999. The final part is comprised of three “Letters to Mokhtar” which conclude the conversation and sum up Wang’s main points regarding the difficulties of Xinjiang independence. Wang Lixiong does not, therefore, write as an academic, nor does he give much background, even of a journalistic nature, but draws only on his conversations with various people in Xinjiang. This is, of course, not unproblematic, especially as he does not speak Uyghur and has to rely on various friends to translate. This paper will therefore not attempt to bring much new material on Xinjiang into the discussion, but rather to assess how Xinjiang is viewed by critical Chinese intellectuals. Wang’s 1999 trip to Xinjiang was funded by an independent think tank, run by a friend identified as Q, previously a member of the group of intellectuals counseling Zhao Ziyang. In the introduction, Wang describes buying a car in Ningxia and driving into Xinjiang with a Hui friend called A-Ke. After meeting with several contacts, including a Chinese official working in a government press agency, and an old cadre in the Bingtuan administration called J, Wang, taking stock of their role in Xinjiang*, requests and obtains from J an internal publication on the Bingtuan, which he photocopies at a friend’s office. Only afterwards does he realize that he has probably been followed all along by plainclothes police, and the notes and interview log he has left openly in his hotel rooms been thoroughly checked and read. As they are leaving Xinjiang, when Wang and A-Ke stop for the night in Hami, their car is confiscated under a pretext and they are kept waiting until the commanding officer arrives from Urumchi. Wang is then formally accused of crimes against state security and imprisoned. After attempting suicide, he is taken to a hospital, then transferred to a high-security prison in Miquan, where he * J’s assessment of the Bingtuan’s role is characteristic: “The function of the Bingtuan is to guarantee that these 1.66 million km2 of land always retain the name ‘China’!” (p. 21) 228 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией shares a cell with a Han prisoner accused of economic crimes (“Uncle Chen”), and a Uyghur prisoner arrested in Beijing for organizing a demonstration protesting discrimination*. Finally, he accepts to sign the detailed statement of “collaboration” he is offered, including a promise not to contact any other security services (including the Beijing Public Security Bureau), thinking that this will at least enable him to take care of some family matters and do away with some compromising documents before handing himself in again. On this occasion, he even pokes fun at the Chinese Communist Party (CCP) for its “worship of the written word” (wenzi chongbai): “just as though when something has been written down it automatically becomes the truth and can no longer be changed”. In the form of memories of prison conversations with Mokhtar, Wang Lixiong sketches out a first analysis of the “Xinjiang problem” which he believes has entered a phase of “Palestinization.” He begins by giving some anecdotal examples of what he calls the Han’s “colonial attitude”, citing the resistance to “Urumchi time”** among local Hans, and their worship of Wang Zhen (1908—1993), party secretary of Xinjiang from 1949 to 1955***. While in Mao’s times, all “nationalities” were submitted to equal oppression, Wang concludes that since the 1990s, which he isolates as a turning point, Uyghurs feel they have not benefited from the same treatment as the Han. After 1989, the Centre adopted a “Strangle all destabilizing elements in the bud” policy (Ba yiqie bu wending de yinsu xiaomie zai mengya zhuangtai, p. 66), and increasingly resorted * Wang Lixiong also notes that having learned the prison rules by heart, he carefully transcribed them on his computer once he returned to Beijing. One day, looking for the document on his computer, he discovers it has been erased (p. 53). ** In 1980, the Xinjiang People’s Congress decided to switch to “Urumchi time”, two hours behind Beijing time, but abandoned the idea in the face of resistance by local Hans. *** When Wang Zhen, State Vice-President and one of the “Eight Immortals” (influential in the 1989 crackdown) died, his ashes were scattered in the Tianshan mountains, following his wishes. Uyghurs manifested their outrage by refusing to drink water from the Tianshan, which they believed had been sullied. Wang Lixiong notes that they manifest the same hostility toward Wang Lequan, whom they like to call Wang Shicai (a pun on Sheng Shicai, the warlord who ruled Xinjiang from 1933 to 1944). Various anecdotes illustrating the legendary brutality of Wang Zhen and Sheng Shicai are noted on p. 125. 229 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» to pan-Chinese nationalism, strengthening the sympathies of Xinjiang’s Han population, but increasingly alienating Uyghurs. Wang writes: I have always been surprised at the government’s wishful thinking in believing it could merge China’s 56 nationalities into one under the artificial concept of “the Chinese nation” [Zhonghua minzu], and make them face the outside world with an identical outlook. (…) On the contrary, each nationality can also use nationalism for its own goals, strengthen its internal cohesion through nationalism, and justify separatism and independence in its name” (p. 59—60).� In this sense, Wang believes that the “Xinjiang problem” is largely a “self-fulfilling prophecy” (p. 61), in which the famous yet still mysterious “Document no. 7” issued in March 1996, the first to conflate separatism with “illegal religious activity”, played an important role. In this situation of mutual distrust, all efforts to stimulate the economy, no matter how profitable, were inevitably seen as colonialism. And in fact, Wang concludes that Han inhabitants of Xinjiang were able to reap an overwhelming share of the benefits. New Han farmers took over the land from Uyghur farmers, effectively colonizing Xinjiang’s agriculture. From 1990 to 2000, according to official statistics, the Han population in Xinjiang increased by 1.8 million people, i.e. over 30%. Observations from the field Wang Lixiong subsequently returned to Xinjiang twice in 2003 (summer and fall) and twice in 2006 (spring and summer), and conducted a series of long interviews with Mokhtar in his hometown of Aksu from April to October 2006. He reports on deepening urban segregation and growing nepotism and corruption, highlighting the case of Party Secretary Wang Lequan’s* son in law’s monopoly on mineral water. Aksu is entirely in his hands: the taxis of Aksu must join his son-in-law’s corporation or face the non-renewal of their license (p. 193); all electric poles are imported from a friend’s company in Shandong (Wang Lequan is a Shandong native). The vice-mayor who must approve all real estate projects is himself a real estate developer from Wenzhou, and reserves * Politburo member Wang Lequan became deputy Party secretary for Xinjiang in 1992, acting secretary in 1994, and has served as full Secretary since 1995, in violation of the official policy to rotate provincial secretaries at least every ten years. 230 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией the most lucrative projects for himself. Returning to Aksu in 2006, Wang Lixiong consequently finds that everything has been torn down and rebuilt in “Wenzhou style” (p. 194). Wang goes on to highlight three main aspects of Xinjiang’s sociopolitical system: the colonial economy and control of resources by Han officials, the education system and more generally the politics of cultural uniformization. Colonialism One characteristic of what Wang calls the colonial economy of Xinjiang are the Bingtuan. Entirely controlled by Han officials, they exert severe pressure on cotton prices, forcing pauperized farmers to sell cotton below market prices for the benefit of the Bingtuan system. Wang concludes that the system has no economic efficiency at all, its continued existence is only justified to keep paying its 430 000 retired workers, and especially as a rampart against “instability”. Thus, most of the interviewees he speaks to clearly believe that the subsidies Xinjiang receives from the Centre do not make up for the cheap “exports” it delivers to Eastern China. A friend called Z in Urumchi points out that Xinjiang’s natural gas is sold for the same price in Shanghai and in Xinjiang: the government thus appropriates Xinjiang’s natural resources without offering any form of reparation for the pollution and environmental impact of resource exploitation (p. 246). Similarly, a farmer near Yengisar points out that electricity costs 0.85 yuan/KWh, which is double its price in Beijing (p. 136). This feeling of exploitation and disenfranchisement is compounded by the monopoly of * Wang Lixiong quotes Zhang Qingli, then Commander (silingyuan) of the Xinjiang Bingtuan: “As long as there are enemy forces in the world, as long as there are separatist forces agitating in Xinjiang, as long as there is religious extremism brewing, the Bingtuan will continue to exist forever, long live the Bingtuan!” (p. 109). Zhang has now become notorious for his comments as Party secretary of the Tibet autonomous region, describing the Dalai Lama as “a jackal in Buddhist monk’s robes and an evil spirit with a human face and the heart of a beast” in March 2008. Wang Lixiong specifically quoted this sentence in his petition calling for an independent investigation in Tibet, as an example of “Cultural Revolution-language. See “Twelve Suggestions for Dealing with the Tibetan Situation, by Some Chinese Intellectuals”, New York Review of Books, vol. 55, no. 8 (15 May 2008), http://www.nybooks. com/articles/21379. 231 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» positions of responsibility exercised by Han officials* who manipulate village elections, use their positions to extend advantages to their family and friends, and devise projects that are incomprehensible to local farmers (p. 139). Mokhtar underlines that, in a situation in which all local officials are Han, when they distribute land leases, they always begin by favoring their family and friends and people from Eastern China who can afford them, and local populations feel progressively excluded from their land (p. 380). By contrast, Wang has pointed out in his research on Tibet that the key point of Zhao Ziyang’s goodwill policy of the early 1980s was forcing Han cadres to step aside and hand over their positions to Tibetan cadres**. Mokhtar emphasizes that officials from China sent to Xinjiang have always promoted their own interests. Huge building projects are all carried out by companies from inner China, who bring their own migrant workers, generating no trickle-down at all for local population from the “Great development of the West” (Xibu dakaifa) policy (p. 278). China has the largest highways in the world, he concludes: are they meant to develop Southern Xinjiang or simply to allow the army better control? (p. 278)�. Education The second point Wang is interested in is the school system, which is starkly divided between Uyghurs who learn Chinese (min kao Han) and those who take their schooling in Uyghur (min kao min; see p. 55). Mokhtar’s friend G points out that Uyghur teachers are routinely tested in Chinese (they are requested to take the HSK or Hanyu shuiping kaoshi), while Chinese teachers do not have to learn Uyghur. The system of “bilingual classes”, in which only Uyghur literature is taught in Uyhgur, is currently being generalized. Mokhtar outlines how “Bilingual education”, which began in * Wang gives three examples: in a village near Aksu without any Han inhabitants, most cadres are Han; a sports teacher in Aksu describes his school in which there is not a single Han pupil but all cadres are Han, and the principal is the mistress of a high official (p. 203); in Subash, there are no Han inhabitants in the village, but the Party secretary is Han (p. 231). This monopoly of power positions by Han is borne out by research: Nicolas Becquelin’s analsis of the 2000 Xinjiang Yearbook indicates that all 124 party secretaries at prefecture, municipal and county levels are Han. “Staged Development in Xinjiang,” China Quarterly, no. 178 (June 2004), p. 363. ** See Wang Lixiong, “Reflections on Tibet”, New Left Review, no. 14, March — April 2002. 232 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией 1997 as an experiment, before being generalized in 2004, is progressively eliminating Uyghur teachers. In 2006, a cadre he picks up on the road confirms that, under the new education policy implemented since 2000, 80% of teaching is in Chinese in schools and all official meetings are conducted in Chinese without translation, which compounds the problem of the Han’s monopoly on power. Mokhtar adds that the experiment has been extended to the university level, and that Uyghur-language professors will also soon be eliminated. For Mokhtar, the Uyghurs are being assimilated (tonghua) through the increasingly Chinese school system. His friend points out that, in Xinjiang University, over half the students are Han, although it was specifically established for minorities, and all classes must now be taught in Chinese (p. 213). The official goal of “three 60%’s” in the recruitment of students, workers and soldiers (zhaosheng, zhaogong, zhaobing, p. 323) is therefore far from being met. Mokhtar underlines that minorities make up less than 10% of PLA (People’s Liberation Army) troops stationed in Xinjiang; Han represent 70% of cadre-level positions (p. 324) and, regarding university, Han graduates can apply for universities in other provinces, while Uyghur graduates are only admitted to local universities; if they want to go to Eastern China, they must take 2 or 3 years of “preparatory classes” (yukeban) in Xinjiang University or Xinjiang Teachers’ College. For all these reasons, tensions in schools run high: Wang relates an anecdote about racist remarks in a classroom*, concluding that colonial attitudes and racial discrimination are widespread inside the school system and taken for granted by teacher and Han students. Mokhtar also particularly resents the Han habit of requesting people to “be reasonable” (jiang daoli). For this reason, a frequent phenomenon is that parents who have gone through the min kao Han system, send their children back to min kao min because of the discrimination Uyghur children experience in Han language classes (Uyghurs call the min kao Han students the “14th minority” of Xinjiang, because they are neither Han nor Uyghur). Because A teacher tells of a Han student who remarks in class that Xiangfei, the “Fragrant Concubine”, a Uyghur princess sent to the emperor Qianlong, probably “smelled of mutton”. When a Uyghur student subsequently asks the teacher to come and check whether he also “smells of mutton”, the teacher requests his exclusion for improper behavior. Finally, when the student’s father, who is a cadre, comes to school and slaps the teacher in the face, the school backs down for fear of ethnic confrontation (p. 205). * 233 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» of these political tensions, 30% to 40% of children also finish their 9-year mandatory education without being able to read or write. Finally schools are used as a channel to implement religious policy: on Fridays during summer vacations, children must go to school (p. 133); moustaches and beards are also banned among teachers. A popular story tells how at one of the endless political discussion sessions at Xinjiang University, a professor says: “What do you mean by saying that Xinjiang has belonged to China for several thousand years? Several tens of thousands of years back, even before apes had changed into men, the Han apes came to Xinjiang to teach the Uyghur apes how to eat peaches and pick leaves!” (p. 311)�. Cultural assimilation As he travels, Wang Lixiong carefully records the places in which traditional Uyghur architecture and the way of life it encapsulates is being destroyed. In Keping in 2006, he describes how the local government has distributed a 3000 yuan per household subsidy to build new houses, while the strict regulations for constructions can only be met by spending at least ten times this amount, so that people build one room, leaving the construction to be completed when they have more money (p. 210). In Urumchi the “night market” and the “International Bazar” are simply commercial ploys for the city cadres to make money. In 2006, Wang notes that not a single old building is left in Yining (p. 249): “Just as though a railway track had been built”. Han inhabitants of Kashgar explicitly state that the destruction of old houses is designed to persuade Uyghurs to leave the old city. This phenomenon, which Wang calls “compoundization” (xiaoquhua), and which is not peculiar to Xinjiang, is summed up in one sentence: “As for the loss of cultural specificities and of a special living environment, the profit-eager officials are not interested” (p. 257). On the contrary, Wang underlines that there should be no contradiction between preserving traditions and enjoying comfortable living conditions. He blames China’s political system for creating incentives only for “image projects” (xinxiang gongcheng) to impress higher-ranking officials, and not to meet the aspirations of ordinary citizens. The nationalist view In his first conversation with Wang Lixiong, Mokhtar starts out by defining the “Xinjiang problem” as three-dimensional: national, religious 234 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией and socio-economic. He distinguishes between nationalists — mostly intellectuals who favor an independent nation-state (30%, according to Mokhtar) — religious people who resent China’s state atheism — mainly peasants (50%) — and a relatively individualistic third group, not interested in collective action, but only in their own best interest. Mokhtar believes that few people are happy with the present situation (5—10%) and therefore most fit into one of the three groups (p. 265). According to Mokhtar, relations between the Han and Uyghurs were good in the 1950s because there were so few Han (150 000 in 1956 of which 100 000 were PLA troops, p. 300), and they therefore had to learn Uyghur. Although there was some immigration from Gansu during the great famine of 1961—1962, and educated youths came from Shanghai during the Cultural Revolution, a balance was maintained. Nonetheless, beginning with the Anti-rightist campaign, which was particularly strong in Xinjiang, the Maoist state actively persecuted Uyghur culture: thousands of intellectuals were imprisoned and the third that survived was not freed before the late 1970s. In 1961—1962, a violent campaign against “revisionists” also eliminated many Uyghur intellectuals who had been educated in the Soviet Union. During the Cultural Revolution, all Uyghur-language manuals as well as the Koran were burnt and the new writing system was established in 1962. Muslims were frequently forced to raise pigs (p. 301). Therefore, Mokhtar believes that in the early 1980s, at the time of Opening and Reform, most intellectuals were willing to cooperate with the government and follow China’s road to scientific and economic development. He situates the break sometime in the 1990s, between the Baren uprising in 1990* and the Ghulja uprising in 1997** (which many people believe to have discredited peaceful resistance): Uyghurs suffered On 5 April 1990, large-scale fighting took place between insurgents who are generally associated with the East Turkestan Islamic Party and the PLA (more than 100 people are believed to have died). According to Mokhtar, this was triggered by the forced abortion of a 3-month fetus to comply with birth control regulations. See Rémi Castets, “Opposition politique, nationalisme et islam chez les Ouïghours du Xinjiang”, CERI Working Papers, no. 110 (October 2004), p. 25. ** In February 1997, large numbers of young Uyghurs demonstrated in Ghulja (Yining). Many were arrested and some killed by a wave of repression by the Chinese authorities. See R. Castets, ibid., p. 29. * 235 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» mass unemployment, while more and more Han immigrants moved to Xinjiang and took over their land. Mokhtar highlights that the bomb attack on a bus in Urumchi in 1997 was timed to coincide with the funeral ceremony of Deng Xiaoping (p. 356). At this point, most intellectuals had come to believe that China’s development had become incompatible with progress for the Uyghurs (p. 268). At the same time, the Chinese government became more and more nationalistic and promoted the idea of “Descendants of the Yellow Emperor” (Huang Yan zhi sun), and issued “Document no. 7” in 1996, clearly targeting “splittism” and “illegal religious activity”. Mokhtar consequently believes it was the nationalist turn of the Chinese government that provoked Uyghur nationalism, which was compounded by the repressive policy of the late 1990s (“Beat down any head sticking out; do not slacken at any cost” or Lu tou jiu da, jue bu shou ruan). For the “unemployment generation”, economic development has become synonymous with ethnic discrimination. Mokhtar gives the example of civil servant examinations: while Han people frequently complain that Uyghurs are “uneducated” (suzhi di), he argues that requirements for Uyghurs are actually much stricter. Many Han officials are former soldiers and, since the Great development of the West policy, the government has encouraged graduates from professional middle schools (zhuanzhong biye) to come to Xinjiang as voluntary teachers, and given them the civil servant status which Uyghurs experience great difficulties in obtaining. Mokhtar concludes that, against a background of Chinese history, which he describes as a history of the assimilation of all peripheral peoples (p. 396), and in a present context of government-sponsored cultural integration and government-encouraged migration into Xinjiang, the only solution is to advocate independence, which has become realistic in a post-Soviet context*. While he wants to put a stop to new “immigration” he believes that a peaceful mode of coexistence can be found with the In Mokhtar’s view, Mohamed Imin persuaded his Uyghur “compatriots” not to push for independence after the Hotan uprising in 1931, on the grounds that the USSR would swallow an independent Uyghur state. Therefore it was only after the dissolution of the USSR that independence became possible (p. 378). There is much discussion of historical events at several places in the book, which unfortunately cannot be presented in detail here. * 236 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Han population born and raised in Xinjiang (who, according to him, in fact also resent the new immigrants p. 389). His model for the new state is American-style liberal democracy, neither Arab dictatorships nor Islamic states (he believes the reforms needed to adapt Islam to modern society are stifled by Arab dictators). In response to Wang Lixiong’s questions, he concedes that Uyghurs may have some sympathy for Ben Laden, but they don’t approve him, because his attack on the Twin Towers is seen as directed against capitalism; according to him, most Uyghurs, on the contrary, are for capitalism and against communism (p. 376). Mokhtar’s model is a multi-party system with free elections, a separation between state and religion, and guarantees to safeguard cultural rights of Chinese populations, such as education*. Wang Lixiong and Progressive democracy Wang Lixiong has some deep-set doubts, both about the practical possibility of independence as a goal for Xinjiang (due to the presence of a large Han population, and their control of resources), but also about the type of democracy that Mokhtar advocates. In another text, he expresses his agreement with a draft Constitution prepared by a group of dissidents (Yan Jiaqi and others), under which Tibet would receive a high degree of autonomy and the possibility to determine its own status after 25 years, while Xinjiang and Inner Mongolia would have to be granted the status of autonomy by a two thirds vote by Parliament**. While Wang insists he doesn’t mind one way or the other whether Xinjiang becomes independent, he emphasizes alternative solutions to independence: the guarantee of real religious freedom, and the possibility Mokhtar believes that, apart from cultural rights guaranteed by law, the faire representation of a Chinese minority in an independent Xinjiang can be guaranteed by reserving seats for them in the electoral system. He proposes that the overwhelmingly Han Bingtuans should be transformed into counties (xian) electing delegates. ** Wang Lixiong “A Successive Multilevel Electoral System vs. a Representative Democratic System: relative advantages for resolving the Tibet Question”, http://wlx.middle-way.net/?action=show&id=7 (1 June 2008). Wang Lixiong’s page and the English translations posted on it no longer appear on Woeser’s blog (12 August 2008). * 237 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» of controlling labor migration by a work permit system that would apply to “cultural protection zones” (including Tibet), which would serve to prevent desertification, degradation of the environment, and growing lack of water (p. 439). For Wang, a democratizing China, rather than granting a higher degree of autonomy, would most likely be prone to nationalist manipulation, and at the same time to internal fracturing. He therefore calls to embrace the Dalai Lama’s “Middle way” of a high degree of autonomy within the framework of a federal China, going so far as to propose that the Dalai Lama become the chairman of a provisional government. Nonetheless, his three final “letters to Mokhtar” reveal some of the deep-set contradictions underpinning his thoughts on political reform in China. The first letter is devoted to the question of terrorism. A clear evolution can be noted with regard both to Wang’s first writings on Xinjiang in 1999, and also in comparison with his writings on Tibet. While his understanding of 9/11 can at best be described as simplistic (an attack on America supported by Arab popular opinion because its solidarity with Israel made America appears as the source of all evils), the conclusions he draws for China are more in the apocalyptic mode, reminiscent of his science-fiction novel Yellow Peril. Devoting an entire chapter to a fantasy description of a terrorist attack on the Three Gorges Dam by a lone diver with a nuclear backpack (p. 434), he insists that Beijing should learn from 9/11 that even the greatest power in the world is not immune to a terrorist attack. It remains somewhat obscure why Wang Lixiong believes Xinjiang would be more likely to resort to terrorism than Tibet, and this whole development seems to be somehow steeped in scaremongering. In his second letter, he insists on Chinese nationalism. For Wang, China did not experience the nation-state model before 1911, and at that time its first formulation included Xinjiang and Tibet, in Sun Yatsen’s “Republic of five races” (Han, Man/Manchu, Meng/Mongolian, Hui/Muslim, Zang/Tibetan). He adds that nationalism has always been an essential part of CCP ideology, now the only half left*: for these two reasons he believes that democratization would not necessarily solve the nationality question (p. 444) Whereas the Soviet constitution, no In the first part of the book, Wang Lixiong goes so far as to contend that nationalism has entirely replaced ideology in the 1990s (p. 51). * 238 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией matter how misused, originally foresaw regional autonomy on paper by virtue of its federal nature, Wang asserts that no similar provision exists in the PRC constitution and that therefore, if China began unraveling, there would be no framework to stop the process from spreading to Guangdong or Shanghai. Conversely, he worries about an independent Xinjiang continuing to break down along ethnic lines into a myriad of autonomous micro-states, underlining that Uyghurs represent a majority of the population in only about one third of the territory, concentrated in Southern Xinjiang, where there is no oil and resources. He wonders about the rights of the Hui (although one could easily object that there are Dungan populations in most of Central Asia) and highlights that, by contrast, Tibet is practically a mono-ethnic area. This is somewhat troubling as, in his articles on Tibet, he argues against the viability of Tibetan independence despite its ethnic homogeneity on the grounds that the small Han elite in fact controls the most productive sectors of the economy and the most dynamic groups in Tibetan society*. His assertion about the lack of a legal framework is in fact quite untrue: China’s Law on Regional Ethnic Autonomy (Zhonghua Renmin Gongheguo Minzu quyu zizhifa), revised in 2001, and largely disseminated though a 2003 State Council White Paper on the Xinjiang Uyghur Autonomous Region (XUAR), provides a clear legal framework for autonomy.** More largely, within the context of the international conventions ratified even by the present Chinese government, and other international declarations, a stable body of norms regarding minority rights and rights for indigenous populations would be available to guarantee either substantial autonomy for Uyghurs within China, or for Han within an independent Xinjiang. Wang Lixiong seems to remain captive of conventional views in China that describe international covenants as instruments of power play: he only describes them as a pretext for American or Western intervention in Xinjiang aimed at deWang Lixiong “A Successive Multilevel Electoral System vs. a Representative Democratic System: relative advantages for resolving the Tibet Question”, art. cit. ** The Autonomy Law is available on: http://www.gov.cn/test/2005-07/29/ content_18338.htm. See also: Information Office of the State Council, “History and Development of Xinjiang,” May 2003, http://news.xinhuanet.com/zhengfu/200306/12/content_916306.htm. * 239 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» stabilizing China (he quotes the theory of “precedence of human rights over sovereignty” or renquan gaoyu zhuquan). Finally, he concludes, even if Xinjiang were to become independent, it would soon be reconquered, again reasoning in terms that are perhaps too exclusively determined by “realist” paradigms of international relations. In the same way, he concludes that the unraveling of the Soviet Union was “in the interest” (hesuan) of Russians, because Russia represented three quarters of the land but only half the population; while in China, the opposite is true: the Han are a majority in only 40% of the territory of the People’s Republic, while they represent over 90% of population. The most worrying aspect here is probably that Wang Lixiong gives no positive reasons in favor of autonomy: he never mentions the benefits of economic integration, common language, or market opportunities, insisting only a series of very probably exaggerated dangers, and thus eschewing the dispassionate discussion of advantages and drawbacks that he himself advocates. His third letter deals with his system of proposed “progressive democracy” (dijin minzhu) and the implicit critique of liberal democracy it contains. Wang calls the latter “forum democracy” (guangchang minzhu, p. 457) and believes it can only exacerbate interethnic tensions, which will be fanned by the elite, a phenomenon not unknown in “mature democracies” (he cites support for the Iraq war). “Large-scale democracy” (daguimo minzhu) will polarize political debates, and lead straight to fascism (p. 460), as opinion leaders in Xinjiang will want to settle scores with China, the media will pour oil on the fire to make money, and the “masses”, who love heroes and lofty speeches, will follow populists and opportunists. Nonetheless, he sees democracy as the key to resolving ethnic conflicts, the problem being not democracy itself but “large-scale democracy”. Therefore, Wang, going over old ground, proposes a system of indirect elections, based on natural villages, in which votes would take place by household , each household selecting one representative (one wonders how women would fare in this system of representation), allowing for direct deliberative democracy by consensus. The elected representative automatically becomes a voter on the higher level, and so on, preserving the direct and participatory nature of democracy (p. 464). In fact, this blueprint clearly reveals Wang Lixiong’s misgivings about 240 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией representation and vote by majority*. He favors consensus over vote, pointing out that all elections are problematic, even in the United States (the 2000 presidential election inevitably comes up), not to mention a Tibetan village in which a majority of inhabitants are illiterate. Although he writes that in this system policy decisions on various levels should not interfere, he gives no guiding principle, not even a philosophical one, to explain how responsibility should be divided. The implicit assumption is in fact that voters are not qualified to deal with any matters that go beyond their immediate experience, therefore, on each level, only decisions are taken that directly affect the life of the constituency. “Regarding larger matters that go beyond the borders of their immediate experience, it is very difficult for the masses to gain a correct grasp” (p. 466). It is in fact a highly elitist system, the most worrying aspect of which is that it relies on the spontaneous generation of a social elite to foster democracy, rather than on an institutionalized system of checks and balances. Although Wang insists that this system will ensure that China does not break apart by guaranteeing both autonomy and cohesion (p. 468), one cannot help but wonder whether China and Xinjiang would not be better served, to begin with, by a full implementation of China’s own Autonomy Law, to be completed by other norms guaranteeing rights of minorities as set out in international laws and norms. Interestingly enough, while he is so wary of representative democracy, Wang Lixiong entirely trusts his own electoral system to guarantee individual and collective rights by its intrinsic mechanisms rather than by formalized norms (p. 469). For these reasons, although Wang Lixiong has gone further than most Chinese intellectuals in exploring the rights and claims of ethnic minorities, and how they fit into the political problems of China as a whole, his newest book remains somewhat disappointing. Just as he portrayed Tibetans as Interestingly, though perhaps not unsurprisingly, this type of institutional arrangement has been proposed by thinkers critical of both “Western democracy” and their own governments. To give two examples, the conservative revolutionary Zhang Binglin (1868—1936) favoured this type of system to avoid the “feudal” nature of parliamentary representation; Alexander Solzhenitsyn also advocated a similar arrangement based on traditional Russian zemstvo assemblies. * 241 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» prone to blindly following Maoism as a new religion during the Cultural Revolution, smashing their own temples and Buddhas, and then blindly reviling Mao when he proved not to have been god after his death,* his view of Uyghur intellectuals as influenced by terrorism and Islam seems excessively culturalist in explaining modern Xinjiang. His analyses of several issues appear uninformed: leaving aside academic research, he is particularly weak on government policy—an analysis of Hu Jintao’s readily available 2005 speech to the State commission of ethnic affairs could have yielded important insights. One of Hu’s central tenets is that any form of increased autonomy remain subordinate to the “three inseparables”**. Nonetheless, Wang’s openness to dialogue and public discussion of his ideas, without any taboos or prerequisites is certainly an important step forward towards weaving the concerns of Uyghurs or Tibetans into the debate on the democratization of China — although of course the present book cannot be published on the mainland. In this capacity, as was also demonstrated by his March 2008 initiative on Tibet, Wang Lixiong probably remains the closest thing China has to a public intellectual. In this context, his writings also demonstrate that, despite what the Chinese government publicly states, there is no consensus in China over the fact that no price is too high to ensure the CCP remains the dominant force in Xinjiang or Tibet. Wang Lixiong opposes independence of both Xinjiang and Tibet, but his willingness to discuss practical measures like migration restrictions or enhanced religious freedom also serves as a reminder that Chinese intellectuals are not necessarily Han nationalists. This is the object of the debate between Wang Lixiong and Tsering Shakyar. See Wang Lixiong, “Reflections on Tibet”, art. cit. and the rebuttal: Tsering Shakyar, “Blood in the Snows”, New Left Review, no. 15, May — June 2002. The gist of Tsering Shakyar’s argument is that Mao-worship in Tibet was no more blind than elsewhere in China, and that traditional Tibetan society remained dynamic and changing despite its religious characteristics. Woeser also documents the importance of the Mao-cult among Tibetans in Shajie. Forbidden Memory: Tibet during the Cultural Revolution (Taipei, Dakuai wenhua, 2007). ** The “three inseparables” (sange libukai) are: the Han cannot be separated from minorities, the minorities cannot be separated from the Han, and the minorities cannot be separated one from the other. See: “Hu Jintao zai Zhongyang minzu gongzuo huiyi shang de jianghua” [Hu Jintao’s Speech at the Central Nationalities Working Committee], May 27, 2005, http://politics.people.com.cn/GB/1024/3423605.html. (12 August 2008). * 242 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией International conference “relations between China and Central Asia” Almaty 4—5 june 2008 Elisabeth Allès Dungan and frontier exchanges: A specific experiment When one thinks of exchanges between China and Central Asia, comes in first the reference to the trade of manufactured goods on a more or less large scale; one thinks also of state’ agreements in particular construction industry, energy or other sectors. Exchanges organized on local level are seldom evoked. This is this type of situation to which I will pay attention within the framework of this conference and more particularly that relates to people called Dungans. My contribution to this conference will focus on this question : Dungans are they middlemen for the relations between China and Central Asia? However I would like first to make some remarks about Dungans, I would like to give some elements which are necessary to know and to have in mind. Chinese speaking Muslims, called Dungans by the Russian and Soviet administration are the descendants of people who came mainly from two Chinese provinces. They fled imperial repression during the middle of the 19th century and arrived in Semerich’e in 1877. They became Central Asian people like their neighbours and today they have Kazakh, Kirghiz or Uzbek citizenship. They constitute a population of approximately around 110 000 people, a majority live in Kyrgyzstan and Kazakhstan; a small number, around 2000, live in Uzbekistan. One of their characteristics is to use partly their original local languages (languages from Shaanxi and Gansu : shenxihua and gansuhua), but they did not preserve the Chinese writing at all. What one calls the Dungan language is written and read starting from the Cyrillic characters. Dungan speakers use the language of the Republic where they live and Russian. For outside they are well-known as people 243 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» working hard, having a rich diversity of Chinese cooking and still using sticks. They are generally very well integrated in local societies but sometimes, such as in Kyrgyzstan, these last years they have to deal with the rise of Kyrgyz nationalism. As far as the relations with China are concerned, since the end of the 19th century, Dungans had no regular links with China except some families which had members on both side of frontier with Xinjiang, in particular in Yining and Urumqi. Moreover the families could be found only at the beginning of 1980’s. The exchanges in general with China began very recently and more intensively at the beginning of the 21st century. Dungans have a strong local anchorage, they are mainly farmers but some of them are urban citizens. They are also involved in educational, health or commerce sectors. As before, they are organized in cultural associations in each country, but only Dungans in Kazakhstan have a recognized political representation. The difference of their experiences in particular with China are linked with the local contexts. 1) Development of small traders I will focus first on the experience of the Dungan in Uzbekistan. In the early years of independence, the Dungan Association tried to develop relations with China through the Chinese Embassy. At first, Chinese officials sent Chinese teachers who are generally students and sometimes Uygur students to work in a Dungan village school near Tachkent. They also helped people of this village to introduce the culture of one variety of white mushrooms and to buy a machine to de-husk rice. This assistance did not continue for long. The Chinese connection was designed to help them strengthening their role in local society. However, it seems that the Chinese authorities have not made the choice to develop privileged relations with the Dungans. Moreover the economic relations with China are developing obligatory between the two states and Uzbekistan is too far from China to give an opportunity to organize a direct small business. 244 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией The situation is different in Kyrgyzstan. Commercial relations with China are very developed through state and private business. A Chinese business association exists in Bishkek but without really relations with Dungans, even in the case of industrial factories. Businessmen come from the costal part of China and have no relations with Dungans. As far as the Dungan are concerned, they are most numerous than the other countries. Some of them live in Bishkek and others have settled in villages. They still have a Dungan Studies Department in the Social Science Academy. radio and TV programs continue to be broadcast and they have a review called Huizu. Urban Dungans are intellectuals, teachers, researchers or engineer, some are merchants and others are mainly involved in agricultural activities. The farmers have made the choice to sell their agricultural produce sometimes as far as Moscow or other parts of Russia. It is benefit for them so they are not interested to develop relations with China. Traders of course try to develop business. They go to Xinjiang to buy different kind of goods (electronic, clothes…). This business remains at a small level and mainly for the local market. It is easier for some of them because one part of their families live in this autonomous region. But the competition is important in particular with Uygurs who dominate the materials and the carpets trade sector in Bishkek or Kirghiz who are involved in border trade. During the first years of the arrival of Chinese ordinary products (clothes, shoes or others), Dungans bought in mass like everyone in Central Asia. However the low quality of the products limited the first passion. In urban area, especially in Kirghizstan, today the presence of the Chinese products, in particular electronic products, is very visible. In rural area, Chinese goods are present during the weddings. Porcelain or usual products from China belong now to the bride dowry. On cultural side, in Bishkek, Chinese authorities decide to open a Department for Chinese language studies in the University for all students of the country not especially for Dungans. In these two examples the relations between Dungans and China exist but remain at a small level. Important commercial or industrial relations pass generally through the state relations. Chinese businessmen need translators but even in this case Dungan are not in better position than Kirghiz or other local people. 245 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» 2) The most innovative occurred in Kazakhstan At the end of 1990’s, the Xi’an council invited a Dungan representative team to visit the district which is original home ground of the Shaanxi Dungans who are in majority in Kazakhstan. One of the participants came from a village of the south of the country and he began to look to future cooperation. At the same time in his village, he organized a new agricultural cooperative. He decided to find the way to cooperate with Xi’an council and succeeded to organize technological transfer in agriculture. The Xi’an authorities have helped the cooperative to construct solar greenhouses, which enables them to produce agricultural goods in winter. Some engineers paid by the council came to install the system and after returned to Xi’an. The village became a model of development in the region. This dynamic and inventive man becomes a Dungan official representative and with the agreement of the President of Kazakhstan he creates an association which the objective is to facilitate commercial relations with China. He opened offices in different towns in China. The first office was created at Xi’an in 2003. The relations in this case focus on high technology and construction industries. Moreover he supports the development of studies in China. In 2008, around 1000 students from Kazakhstan study in Xi’an or Beijing. It seems that in this case a Dungan succeeded in becoming one middleman. In conclusion, we can observe that commercial relations with China seem to dominate the commerce in Central Asia, but as we have seen, Dungans are involved generally in a very low scale. Depending on the intensity of political feelings and the state of the relationships with China within each of these three countries, Dungan can have more, or fewer, connections with China. But at the same time, they have to be circumspect in the process of establishing these contacts which are subjected to the control to the States. 246 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Художественные ремесла уйгуров СУАР КНР: традиции и современность Каримова Р.У. Современный Синьцзян-Уйгурский автономный район Китайской Народной Республики (СУАР КНР) более известен в европейской и отечественной науке как Восточный Туркестан — древняя родина уйгуров. Восточный Туркестан географически представляет собой бескрайние просторы величайшей пустыни Такла-Макан с островками населенных оазисов. С древних времен самыми крупными и значительными в историко-культурном отношении являлись оазисы Хотан, Яркенд, Кашгар, Турфан, Карашар, Кучар, Миран и позднее Кульджа. Развитие ремесел было сосредоточено в городах и крупных селениях оазисов. В городах были кварталы, заселенные ремесленниками разных профессий: кузнецами, медниками, ювелирами, ковровщиками, гончарами, мастерами по обработке дерева, кож, на рынках размещалось множество лавок-мастерских по изготовлению и распродаже изделий художественного ремесла. Каждый город славился своими ремеслами: Кашгар — обработкой металлов, выделкой тканей, войлоков, ковров, музыкальными инструментами, гончарными изделиями, вышивкой; Хотан — ковроделием и шелководством; Яркенд — обработкой металлов, войлочными изделиями и коврами; Аксу — производством хлопчатобумажных тканей, высококачественной кожей, войлоками и т.д. Традиции уйгурского художественного ремесла начали складываться в глубокой древности. Восточный Туркестан находился на перекрестье важнейших трансконтинентальных торговых магистралей периодов древности и средневековья, поэтому в процессе формирования культура уйгуров испытала на себе влияние как Востока, так и Запада. Синтезировав все ценное из культурного достояния входивших с ними во взаимодействие стран и народов с собственными эстетическими представлениями и практическими навыками, уйгуры выработали самобытные традиции, в русле которых развивается современная уйгурская художественная культура. 247 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» К древнейшим видам уйгурского прикладного искусства относится художественная обработка металлов. Обработка металлов давно выделилась в самостоятельные ремесла, имеющие товарный характер. Для них характерен цеховой строй со всеми вытекающими отсюда принципами организации: культом патрона (Даута-пайгамбара), общими цеховыми собраниями, институтом ученичества, сложным обрядом посвящения в мастера, поселениями в обособленных кварталах и пр. Уже в �������������������������������������� XIX����������������������������������� в. среди ремесленников по металлу заметно проявлялись признаки социального расслоения: к примеру, наряду с большими ювелирными мастерскими с подмастерьями и учениками было множество бродячих ювелиров, странствовавших в поисках заказов от селения к селению. Из общей массы металлической утвари, бытовавшей у уйгуров Восточного Туркестана в конце ������������������������������� XIX���������������������������� — начале XX���������������� ������������������ в., можно выделить наиболее распространенные виды с характерными формами и приемами декоративного оформления, объединив их в своего рода традиционный комплект. Так, в состав традиционного комплекта уйгурской металлической утвари могут быть включены различные по назначению сосуды (для умывания, лекарственных настоев, чайник, самовар), подносы, умывальный прибор, чаши, пиалы, мантоварка [1]. Среди них, наряду с утилитарными, встречаются высокохудожественные образцы. Большинство сосудов («мис чогун», «чайдуш», «аптава», «дора идиши», «самарвай») имеют сходную форму: кольцевую ножку-поддон, сферическое или грушевидное тулово, плавно переходящее в шейку и горлышко, завершающееся крышкой со своеобразным навершием-шишечкой. В самоварах через крышку по тулову проходит цилиндрическая труба для раздувания огня. Большинство сосудов снабжено изящной формы ручками и носиками, выполненными в виде причудливых драконов, ящеров, птиц. Эти формы, вероятно, служили не только декоративным украшением, но и осуществляли какие-то древние охранительные функции. Сосуды были нецельноплавленными и составлялись из нескольких частей. Места соединения деталей закрывались декоративными поясками или же припаивались настолько искусно, что были совершенно незаметны. В конце XIX���������������������������������������������������� ������������������������������������������������������� в. в Восточном Туркестане появились чайники новой, 248 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией «европейской», формы, по-видимому, выполненные в подражание ввозимым из России изделиям [2]. В состав умывального прибора, помимо сосуда «аптава», входит таз особой конструкции — «члабчин». Он имеет форму круглого углубленного, небольшого по размеру резервуара с полусферическим, уплощенным в нижнем основании поддоном. Поддон отделен от верхней части изделия плоской круглой крышкой с невысоким подъемом по краю. Крышка «члабчина» украшается сквозной ажурной просечкой, узорные отверстия которой служат для слива воды в поддон. В центре крышки имеется ручка в виде круглой шишечки. Лицевая поверхность «члабчина» покрывается чеканным стилизованным растительным узором, иногда осложненным геометрическими элементами. Бытовые изделия из металлов имеют удобные формы, сдержанную тактичную декорировку. Декоративные — невелики по размерам, изящны по форме, покрыты тонкой ажурной резьбой. В бытовых сосудах декорировке подвергалось тулово, чаще всего оно украшалось вертикальным гранением или скромным чеканным стилизованным узором. Иногда тулово имеет сплошную вертикальную гофрировку, дополненную зубчатым или фестончатым поперечным обрамлением [3]. Декоративные сосуды украшались богаче и разнообразней, в них почти вся поверхность покрывалась изящным стилизованным растительным узором. Бытовые изделия изготовлялись в основном из меди, декоративные — из латуни, серебра, причем латунные изделия часто подвергались серебрению или украшались серебряными деталями, например, медальонами [4]. Особое место в художественной обработке металлов принадлежит ювелирному искусству. Ювелирные украшения во все времена пользовались у уйгуров большой популярностью, причем носили их как женщины, так и мужчины. Искуснейшими ювелирами славились Кашгар, Куча, Яркенд, Хотан����� [5]. Излюбленными материалами уйгурских ювелиров были золото и серебро, искусно обыгрываемые вставками из драгоценных и полудра­гоценных камней: жемчуга, алмазов, изумрудов, рубинов, кораллов, аметистов, гранатов, перламутра, бирюзы и пр. Техника ювелирной обра­ботки металлов была сложной и разнообразной. К 249 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» распространенным у уйгурских ювелиров техническим приемам относятся резьба, филигрань, зернь, чеканка, гравировка, тиснение, полихромная эмаль, чернение, плетение. Известные нам традиционные уйгурские ювелирные украшения можно классифицировать по видам: головные, шейные, накосные, наплечно-нагрудные изделия, украшения для рук, которые составляют своеобразный набор. Среди украшений для рук — браслетов, перстней — были распространены разные формы, различные приемы декора. Браслеты — «биляй узюк» имеют в основном три популярные разновидности: плоскую — «яплак», мас­сивную кованую — «том» и витую — «толгума». Все браслеты эллипсообразные, с несомкнутыми концами. Плоские браслеты, как правило, легкие, изящные, украшенные растительным узором в технике гравировки и че­канки. Узор на таких браслетах состоит из гибких побегов, осложнен­ных ответвлениями в виде цветков, листьев, бутонов, сложных розеток. Круглые в сечении кованые браслеты (прутковые) декорировались в технике чеканки более скромным и незатейливым узором в виде дужек, звездочек, кружочков, вих­ревых розеток и пр. Третий тип уйгурских браслетов выполнен в технике перевития. Обычно в такой браслет вплетают три одинаковые полосы металла, а между ними пропускают тонкую фили­гранную проволочку. Формы колец и перстней весьма разнообразны. Были распространены легкие кольца, украшенные в технике зерни, филиграни, сложного плетения, и перстни с фигурными щитками, вставками из различных камней [6]. Интересен по форме и названию тип колец, описанных А. Лекоком. Они называются «балачуглук узюк», что в дословном переводе означает «многодетное кольцо». Кольца эти бывают двойными и тройными, то есть они состоят из двух или трех обручей, причем самый широкий из них называется «мать», а более узкие — «ее дети» [7]. Обручи покрыты орнаментом в виде ряда полумесяцев, тонкой, изящной фили­гранной проволокой в специальном углублении, рифлением. Излюбленной формой уйгурских серег являются гладкие круглые об­ручи с ажурным узором из филиграни и зерни. Этот тип 250 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией серег бытовал по всему Восточному Туркестану. Узор обручей разнообразный, он сос­тавлен пирамидками из зерни, фигурными дисками из листового ме­талла, украшенными мелкими вставками из камней. К некоторым серьгам этого типа крепились подвески [8]. Встречаются изящнейшие образцы та­ких серег. Как правило, они выполнены кашгарскими мастерами и носят название кашгарских — «кашгар зира». Одна из самых популярных форм «кашгар зира» — ажурная лунница, выполненная в технике филиграни и зерни. На осно­ве серьги размещены цветочные розетки со сканным венчиком и зерныш­ком из металла или мелкого речного жемчуга в центре. Нижний край серьги украшен рядом пирамидок из зерни, верхний — фигурками в ви­де плодов граната. Серьги «кашгар зира» имеют множество вариантов оформления. Другой распространенный тип уйгурских серег называется «пяйпязя». Это две подвижно соединенные пластины из тонкого листового металла. Верхняя пластина выпуклая, с фестончаты­ми краями, обычно неправильной круглой формы. Нижняя — круг­лая, с отверстием для соединения в центре. Верхняя пластина покрыта узором, зачастую имеющим в основе сложный цветочный медальон. Нижняя, как правило, украшена выпуклыми розетками разной величи­ны. Поверхность пластин обрабатывается в технике чеканки, сначала с оборотной стороны, а затем с лицевой по тем же контурам, так, чтобы придать узору четкость и большую выразительность. Иногда в декоре «пяйпязя» используется зооморфный узор, например изображение летучей мыши [9]. Серьги «шилдирма» разнообразны по форме и декору, но с обязательными подвесками, отсюда и название — «шилдирма» (шумящий). Нами выделено несколько типов серег с подвесками, которые мы условно назвали «шилдирма» (шумящий). В Омском музее хранится шесть пар идентичных уйгурских серег, отнесенных по времени изготовле­ния ко второй половине XIX��������������� ������������������ в. Все серьги выполнены из меди и представляют со­бой кольцевую основу с закрепленными на ней подвесками. Подвески состоят из нанизанных на проволочный стержень бусин (от трех до семи) в виде полых шариков, а также шариков ажурных филигранных, цветочных филиг­ 251 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» ранных, со вставками из сердолика, бирюзы в центре и сердоликов цилиндрической формы. В музейных документах [10] эти серьги значатся как таранчинские (таранчи — землепашцы, это название закрепилось за кульджинскими уйгурами — Р.К.), то есть, скорее всего, можно предполагать их кульджинское происхождение, хотя, конечно, не всегда следует полагаться на точность паспортных данных. У Л.А. Чвырь изображение подобной серьги помещено среди кашгарских украшений [11]. Может быть, ареал распространения та­кой формы серег был более широкий, и они также характерны для Кульджи, как и для Кашгара. Возможно также, что кашгарцы, переселенные в свое время в Илийский край, и принесли с собой этот тип серег. Уйгурские традиционные накосные украшения имеют разные формы и названия — «чач пёпюк», «кош пёпюк», «джала», «чач тянгя». Распространенная форма накосного украшения «джала» представляет собой соединенные вертикально коралловыми снизками фигурные пласти­ны. Верхняя пластина подтреугольной формы, с фестончатыми краями. Следующая пластина горизонтально удлиненной фигурной формы. Нижние пластины — горизонтальный ряд шестилепестковых розеток с коралловой вставкой в центре каждой. Коралловые снизки-украшения зачастую завершаются серебряными куполками с длинными черными шелковыми нитями. Куполки по краю декорированы подвесками [12]. Аналогичное «джала» головное украшение «тужун» описано Л.А. Чвырь [13]. К традиционным уйгурским головным украшениям относятся украшения для головных уборов и налобные подвески. Распространенным в прошлом украшением для женского головного убора «допа» являлся своеобраз­ный комплект из пластин — «кадак», «гюль кепиняк». «Кадак» изготовлялись из листового золота или серебра в виде тонких фигурной формы пластин, покрытых растительным узором. Пластины нашивались вдоль борта головного убора (однотонной тюбетейки) на одинаковом расстоянии друг от друга [14]. В центре головного убора крепилось более сложное по форме украшение «гюль кепиняк» — фигурная пластина на стержне-булавке. От верхнего основания пластины на пружинках отходят более мелкие пластинки в форме бабочек-цветов («гюль кепиняк» в переводе 252 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией — бабочки-цветы). При движении пластинки на пружинках колеблются, соз­давая впечатление порхания бабочек. Такое сложное головное украше­ние зафиксировано нами у кульджинских уйгуров. Л.А. Чвырь относит его к кашгарским изделиям [15]. Нагрудно-наплечные уйгурские украшения еще в недавнем прошлом были широко представлены различными «тумарами». Основу «тумаров» состав­ляют объемные полые пластины треугольной или прямоугольной формы. «Тумары» должны были служить не только богатым украшением, но и амулетом-оберегом, в них через специальный клапан закладывалась выписанная из Корана молитва. Пластины крепились на цепочках разнообразного плетения. Декор пластин был зачастую одинаковым с обеих сто­рон. В центре пластины в треугольном или фигурном обрамлении помещалась растительная вязь, выполненная в технике гравировки, чер­ни, цветной эмали. Фоновая поверхность пластин покрывалась инкрустацией бирюзой в несколько рядов и тисненым, гравированным и черневым узором. Низ пластин украшен пирамидками из зерни (чаще ложной) и снизками из жемчуга, стеклянных бус. Цепочки на «тумарах» объединя­лись в несколько параллельных рядов пластинками с тисненым узором и инкруста­цией из полудрагоценных камней (аметистов, перламутра, гранатов). Нами «тумары» отнесены к нагрудно-наплечным украшениям, потому что способ их ношения до сих пор до конца не выяснен. В частности, «тумар» в виде прямоугольной коробочки носили сбоку, на плече, а треугольной — на груди [16]. Известные нам уйгурские мужские ювелирные украшения не отлича­ются большим разнообразием видов и форм. Это в основном перстни, гигиенические наборы, бляшки и пряжки поясов. Мужские перстни имеют массивные формы, они выполнены из золота, серебра и ме­ди. Самые распространенные из них — «балдак», «узянгилик узюк», «куйма». «Узянгилик узюк» — перстень-печатка с выгравированными именем, фа­милией владельца на лицевой стороне щитка. «Балдак» имеет ту же фор­му, но украшен геометрическим или растительным узором. «Куйма» — пер­стень со вставкой из сердолика, янтаря, выполнен в технике литья. Формы и декор металлических бляшек и пряжек поясов разнообразны. В прошлом у уйгуров были 253 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» распространены пояса, составленные сплошь филигранными пластинами, с фигурной филигранной пряж­кой [17]. Гигиенические наборы, судя по фотографическим снимкам второй половины XIX������������������������������������������������ ��������������������������������������������������� в., мужчины носили на левой стороне груди, при этом длинная цепь гигиенического набора перекидывалась через застежку одежды и закреплялась на правом боку [18]. Уйгурские гигиенические наборы отличаются мелкими изящными формами и в их декоре используются упомянутые вы­ше элементы зооморфного узора (летучая мышь) [19]. Ковроделие развивалось на территории Восточного Туркестана с древности. Многочисленные находки ковровых изделий и инструментов для их изготовления в оазисах Восточного Туркестана датируются первыми веками новой эры. Они свидетельствуют о широком распространении здесь коврового производства. Фрагменты ранних ковровых изделий, обнаруженных в развалинах поселений и захоронениях, разнообразны в цветовом решении и украшены орнаментом геометрического и стилизованного растительного характера [20]. Центрами ковроделия в Восточном Туркестане издревле были Хотан, Яркенд и Кашгар. Особое место в ковровом производстве региона принадлежит Хотану. В этом оазисе целые селения до настоящего времени занимаются изготовлением тканых изделий, а в городах имеется множество больших мастерских. Традиционные уйгурские ковры выполняются из шерсти, шерсти с хлопком и шелка. Шерстяные ковры ткутся из высококачественной шерсти овец тонкорунной породы. Так, известный исследователь азиатских ковров А. Фелькерзама в своих трудах писал, что тонкорунную породу, дающую прекрасную шелковистую шерсть, похожую на шерсть туркменских овец, разводили отдельные племенные группы населения Восточного Туркестана. Согласно данным английского посольства в 1873—1874 гг., шерсть из Турфана превосходила все прочие сорта в мире [21]. Развитый с древности в Восточном Туркестане шелковый промысел поставляет в нужном количестве сырье для шелковых ковров. Уйгурские мастера используют станки горизонтальной и вертикальной конструкций. Наиболее распространен вертикальный 254 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией станок. Плотность вязки лучших уйгурских ковров XIX�������� ����������� —������� XX����� вв. достигает 1200 узлов на 1 дм². Ковры отличаются большим разнообразием в орнаментальном убранстве. Они украшены сложными композициями геометрического, геометризованно-растительного и геометризованно-зооморфного узора. Э.М. Исмаилова-Мамедова, посвятившая коврам уйгуров специальное исследование, выделяет ковры с гранатовым, медальонным, сотовым, ромбовидным узорами [22], объединенные нами в более общие группы. Особое место в этом композиционном разнообразии принадлежит сюжетным коврам. Сохранившиеся до нашего времени ковры (вторая половина XIX� ���� —первая половина ������������������������������������������ XX���������������������������������������� в.), относимые специалистами к типу сюжетных, не отличаются затейливостью повествовательной завязки, сюжетным разнообразием. Некоторые распространенные композиции, на наш взгляд, сюжетными можно назвать лишь условно, принимая во внимание натуралистичность изображений персонажей животного мира на фоне натуралистичного пейзажа. Композициям присущи отсутствие динамики движения, выраженная статика. В сюжетных коврах второй половины ������������������� XIX���������������� — начала XX���� ������ в. изображаются различные животные, птицы, сценки-иллюстрации к народным сказкам и пр. В фондах Государственного музея искусств Республики Казахстан им. А. Кастеева хранится хотанский шерстяной ворсовый ковер, сюжет которого напоминает восточную сказку о том, как птицы выбирали себе царя. Какие только птицы не изображены на этом ковре: мудрый ворон, ласточки, дикие уточки, журавль, дрофа, сороки и фантастический полуорел-полуфеникс. Сходный с описанным выше (варьируется видовое разнообразие персонажей) сюжетный ковер выставлен в экспозиции Центрального государственного музея Казахстана. Подобные же по сюжету ковры встречены нами в уйгурских семьях Казахстана, Узбекистана, Кыргызстана, эмигрировавших из СУАР КНР (Восточный Туркестан) в 1950—1960 гг. Такая распространенность, по-видимому, свидетельствует о большой популярности сюжета или о том, что ковры изготовлены в одной местности и даже, возможно, в одной мастерской. Распространенными можно считать ковры с изображением двух или группы птиц одного вида, на островке или в водоеме среди 255 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» пышной растительности. Птицы изображены в разных положениях: стоя, сидя (на кладке яиц?), в движении. Это как бы схваченный фантазией художника райский уголок. Птицы — журавли, цапли, аисты, соловьи, ласточки, скворцы, сороки, фазаны и, конечно же, излюбленные павлины — представляют в основном местную фауну. Растительность — раскидистое дерево чинары, гранатника в центре островка, кувшинки, лотосы, стилизованные многолистники и пр. — местную флору. О том, что птицы в прошлом были персонажами ковровых композиций, можно судить по образцам, где стилизация скрывает их в растительном орнаменте. На выставке уйгурского прикладного искусства, организованной в 1978 г. в Государственном музее искусств Казахской ССР, экспонировался хотанский ковер с цветочным узором. Сердцевина каждого цветка, напоминающего розу, заключала в себе стилизованную фигуру сидящего лебедя. Животный мир в сюжетных коврах представлен изображениями коз, овец, тигров. Нам встречались великолепные ворсовые шерстяные, шелковые ковры с фигурой идущего или крадущегося тигра, занимающей все центральное пространство изделия. Животные чаще переданы очень реалистично, но иногда с заметной степенью стилизации. В сюжетных коврах узорная композиция почти всегда состоит только из центрального поля, и если и есть в них бордюрное окаймление, то оно очень скромное, не отвлекающее внимание от сюжета. Узор часто подчеркивается контурной линией, которая, не выделяясь на общем фоне, придает большую выразительность рисунку. Контрастное оконтуривание узора, в древности многоцветное, а в последние века обычно темное, исследователи относят к одной из особенностей уйгурских ковров. Контур придает коврам своеобразную графичность. Характерными чертами являются также масштабность узора в сравнении, к примеру, с переднеазиатскими коврами, и орнаментальное многообразие, насыщенность в сравнении с восточноазиатскими образцами. Очень точно декоративную специфику уйгурских ковров определяет Э.М. Исмаилова-Мамедова: «…масштабность узора при почти плакатной ясности и лаконичности изобразительных средств, определенная статичность рисунка в сочетании с яркой декоративностью» ����� [23]�. 256 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Композиция ковров с геометрическим, геометризованно-растительным, геометризованно-зооморфным узором состоит, как правило, из центрального поля и окаймления из нескольких бордюров. В центральное поле вписываются ромбы, медальоны, заполненные цветочными розетками, мелкими ромбиками, листьями. Бордюры украшены меандровым узором, непрерывно вьющимися стеблями, осложненными цветами и листьями, рядами цветочных розеток, рогообразных завитков. В коврах, где основным элементом орнамента являлся гранат, центральное поле полностью заполнено сеткой из разветвляющихся стеблей гранатника с многочисленными плодами. Бордюрная часть гранатовых ковров обычно не перегружена, она состоит из одной или двух кайм и покрыта рядами цветочных розеток или рогообразных завитков. В экспозиции выставки уйгурского прикладного искусства, организованной в 1978 г. Государственным музеем искусств Казахской ССР, был представлен яркендский шелковый ковер с гранатовым узором центрального поля и рогообразными завитками по бордюру [24]. Широкое распространение у уйгуров имели ковры, называемые «иран-нусха», которые, судя по названию и узору, были восприняты из иранского ковроткачества. Такие ковры декорированы стилизованным растительно-цветочным узором. Они имеют сходство с хорасанскими коврами [25]. Центральное поле «иран-нусха» украшено медальонами или ромбами, заполненными цветочным узором. Бордюр ковров состоит из нескольких кайм различной ширины с геометрическим и растительным орнаментом. Разнообразны в орнаментальных композициях вазовые ковры, центральное поле которых украшено изображениями ваз на подставках, без подставок, с пышными букетами цветов и прочими атрибутами. Рисунок таких ковров построен согласно принципу обратной перспективы, что характерно для народного искусства. Вазовые ковры некоторые исследователи справедливо называют «китаизированными» и относят к более поздним по времени возникновения [26]. Цветовая гамма уйгурских ковров отличается большим разнообразием. С древности в тканых изделиях Восточного Туркестана 257 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» (ковры и шерстяные ткани) широко использовались желтый, грязно-розовый, коричневый, красный, синий, белый, черный цвета различных оттенков [27]. Те же цвета наблюдаются и в современных ковровых изделиях. В прошлом уйгурские мастера красили пряжу растительными красителями. «Краска, извлеченная из кореньев особых трав, не линяла от солнца, не теряла цвета от воды, а даже, наоборот, со временем становилась еще ярче» [28]. В коврах с геометрическим и геометризованно-растительным узором традиционны яркие, контрастные цвета (синий, красный, желтый, белый, изумрудно-зеленый и пр.). В сюжетных и вазовых композициях более распространено изысканное сочетание сближенных тонов (от бледно-розового до густо-вишневого разных оттенков, от светлого охристого до темно-зеленого, от голубовато-бирюзового до темносинего, от бледно-серого до черного и т.д.). В одном ковре часто используется более десятка цветов, но это многообразие не создает излишней пестроты, все краски гармонично сливаются в единую гамму. А. Фелькерзам так характеризует колорит уйгурских ковров: «…ковры из этих местностей не только отличаются богатством и разнообразием красок, но особенно красивыми тонами, каких мы в других местах Средней Азии не встречаем» [29]. К сожалению, примерно со второй половины ������������������ XIX��������������� в. в ковровом производстве стали широко применяться анилиновые красители. Процесс окраски шерсти намного упростился, но благородная традиционная гамма сменилась яркими ядовитыми красками. Это значительно снизило художественные качества ковровых изделий Восточного Туркестана. Уйгурское ковроделие издавна имело выраженный характер товарного производства, оно более чем другие виды художественного ремесла было подвержено влияниям извне. Мастерам приходилось подстраиваться под запросы рынка и вкусы покупателей, поэтому в декоре ковров отмечается разнообразное воздействие других культур. Тем не менее специфика уйгурских ковровых изделий достаточно ярко проявляется в орнаментальном, цветовом убранстве, своими стилевыми особенностями. Уйгурские ковры и по сей день продолжают составлять самобытную ветвь восточного ковроделия. 258 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Далеко за пределами Восточного Туркестана были известны хотанские, аксуйские, яркендские войлоки и паласы на хлопчатобумажной основе. Войлоки и паласы высоко ценились за прочность, мягкость и изящество и имели хороший сбыт по всей Средней Азии [30]. Войлоки выполнялись из овечьей, верблюжьей, козьей шерсти, часто ее смеси, для узора использовались окрашенная шерсть и цветной хлопок [31]. Изготовлялись войлоки на заказ и на рынок. Из селения в селение, из оазиса в оазис переходили бродячие мастера со своими нехитрыми инструментами и из материала заказчиков валяли войлоки. Для уйгурских войлоков характерна мягкость сочетания фона с узором. В сравнении с узелковыми коврами узор войлоков отличается большей масштабностью и чаще всего носит геометрический и растительно-зооморфный характер. Растительные мотивы иногда очень плавно перерастают в зооморфные. Это позволяет предположить, что в основе данного ремесла лежат более древние кочевые традиции. О древних традициях, передаваемых из поколения в поколение, свидетельствует и умение вваливать различные составные части узора в основу так искусно, что они не смешиваются и сохраняют ясность рисунка [32]. Узор в войлоках композиционно составлен из центрального поля и окаймления из одного или нескольких бордюров. В центральное поле обычно включают сложные многоступенчатые, фестончатые розетки, фигурно очерченные ромбы или разнообразно скомпонованные сердцевидные медальоны с рогообразно закрученными вовнутрь концами. Фоновая поверхность центрального поля заполнена растительными, рогообразными завитками, геометрическими элементами. Бордюры украшены цепью фигурных треугольничков, ромбиков, рого- и волнообразных завитков. Для цветовой гаммы традиционных уйгурских войлоков характерны живописность, благородство сочетания мягких или контрастных тонов. Большой популярностью на внутреннем рынке и за пределами Восточного Туркестана пользовались уйгурские белые войлоки. Шерсть для войлоков, как и для узелковых ковров, окрашивалась натуральными красителями, поэтому в старинных изделиях в основном сочетаются белые, коричневые, горчичные, бордовые, синие, желтые цвета разных оттенков. 259 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Техника набойки была развита в Восточном Туркестане еще в первые века новой эры. В раннем средневековье здесь были распространены три основные разновидности набойки: узелковая, восковая и блоковая [33]. В традиционном художественном ремесле уйгуров закрепилась последняя из перечисленных технологий, блоковая. Она предполагает нанесение узоров на ткань с помощью печатных штампов или блоков. Штампы представляют собой деревянные бруски, прямоугольные или квадратные с лицевой рабочей стороны и с несколько сужеными или даже со скругленными краями (для удобства держания) на оборотной части. На лицевую сторону штампа наносится рельефный геометрический или стилизованный растительный узор. Для оформления одного изделия, к примеру скатерти, использовалось несколько штампов: для центрального поля, бордюров. Декор набивных изделий настолько насыщен и разнообразен в орнаменте и в цвете, что напоминает убранство ковров или живописные произведения. Одним из древних традиционных видов уйгурского прикладного искусства является вышивка. В отличие от многих других видов прикладного искусства, таких трудоемких, как обработка металла, дерева, кож, вышивка, легче осваивается, легче выполняется и поэтому наиболее широко распространена. В каждом доме женщины умели вышивать и обслуживали нужды своей семьи. Девушки готовили себе приданое к свадьбе, значительную часть которого составляли вышитые изделия. Вышивкой украшали занавески, покрывала, подзоры на кровати, различные накидки, наволочки, скатерти, полотенца, декоративные и молитвенные коврики, многие элементы одежды. Изготовление большинства перечисленных предметов развивалось в рамках домашнего производства. Определенное развитие в вышивке имела работа на дому на заказ. К примеру, женщины на дому расшивали для ремесленников-профессионалов декоративную тесьму для головных уборов [34]. Распространенной традиционной техникой вышивания были гладь, тамбурный шов, золотое и серебряное шитье, гладь вприкреп, вышивка бисером. Традиционный узор вышитых изделий — растительный. Он отличается большим разнообразием, излюбленными 260 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией элементами в нем являются цветочные мотивы, воспроизведенные без особой стилиза­ции. Цветовая гамма уйгурской вышивки состоит из сочетания сближенных или контрастных тонов. Изысканно выглядит вышивка в тон изделия, то есть белым по белому, черным по черному и т.д. Уйгурская женская одежда отличается богатой декорировкой. Во­рот, рукава, подол рубах украшались вышивкой или обшивались цветной узорной материей [35], галунной, тканой тесьмой. В зажиточных слоях шелковые ру­башки расшивали растительными узорами, маленькими цветочными букета­ми. Летние или нарядные штаны украшались по низу штанин вышивкой. Вышивка обычно выполнялась на полосе более тонкой и более высокой по качеству ткани, которую нашивали на ткань штанин. Есть образцы уйгурских женских штанов со сплошной вышивкой. Узор вышивки отличается орнаментальным и цветовым разнообразием. На гибких сплетениях побегов изображались цветы красных тюльпанов, голубых колокольчиков, многоцветных астр, плодов граната и пр. [36]. Женские рубахи и халаты расшивались поперечными полосами из красной, зеленой, желтой тесьмы. Тесьму располагали по обеим сторо­нам или только на правой стороне груди [37]. Назна­чение этих нашивок не совсем понятно. Так, Н.М. Пржевальский полагает, что они делались для красоты, тогда как В.И. Роборовский пишет, что такие нашивки (узьма) красного цвета пришиваются с правой стороны груди на платье женщины возрастом свыше сорока лет, а женщины преклонного возраста, свыше пятидесяти лет, нашивают тесьму зеленого цвета уже на обе стороны груди. Д. Федоров замечает, что так украшалась одежда замужних женщин [38]. Скорее всего, такие на­шивки отражали возрастное и семейное положение женщины, тем более что особой красоты одежде они не придавали. Из традиционных головных уборов вышивкой украшались старинная шапка круглой, почти шаровидной формы и тюбетейки. Круглые шаровид­ные головные уборы, иногда очень крупные по размеру, но­сили еще в XIX в. мужчины и женщины, но уже в начале XX в. они вышли из употреб­ления. Такие головные уборы изготовлялись в основном из парчи, бар­хата, богато украшались вышивкой, полудрагоценными камнями (коралл, малахит), серебряными ювелирными 261 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» изделиями. Вышивка на головном уборе располагалась полосой разной ширины и выполнялась в технике золотого и серебряного шитья. Узор чаще был растительный, цветоч­ный. Макушка такой шапки украшалась шелковой кисточкой или затей­ливо завязанным коралловым шнуром [39]. Тюбетейка —­ «допа» — универсальный головной убор, ее носили мужчины, женщины и дети. Формы тюбетеек, как и их декор, разнообразны. Поч­ти в каждом оазисе были распространены местные их разновидности. Тюбетейки различались по форме бортов (низкие, высокие), ма­кушки (конусовидные, граненые, круглые), по декору. Детские и женс­кие тюбетейки украшались богаче и красочней: вышивкой, золотыми и серебряными ювелирными изделиями («кадак», «гюль кепиняк»), расшивались мелким речным жемчугом, бисером. Вышивка выполнялась шелковыми, хлопчатобумажными, шерстяными, золотыми и серебряными нитями в технике глади, глади вприкреп, креста, тамбура и носила растительный и геометризованно-растительный характер. В узоре тюбетеек изображались различные цветы, миндаль, виноградные гроздья, коробоч­ки хлопка, бабочки [40]. Мужские тюбетейки украшались скромнее, иногда вообще не де­корировались. Узор на них располагался редкими островками и был бо­лее сдержанным по цвету. Одним из самых распространенных типов уй­гурских мужских тюбетеек является кашгарская тюбетейка, называемая «кашгар допа» или «бадам допа». Этот тип тюбетейки выполнялся из темной хлопчатобумажной ткани и покрывался вышивкой белого цвета. Основным элементом узора на тюбетейке является изображение миндаля — «бадам»������ [41]�. Керамическое производство — традиционный вид уйгурского прикладного искусства. Уйгурские мастера из местных глин изготовляли облицовочные изразцовые плитки, бытовую и декоративную посуду, игрушки. В больших городах были кварталы, заселенные ремесленниками-керамистами. Они работали в лавках-мастерских, сбывая свою продукцию на рынке, или развозили ее по близлежащим селениям. Технология изготовления керамических изделий не отличалась большой сложностью, но в особой слаженности, отработанности процес­са чувствуются глубокие традиции ремесла. Для изготовле262 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией ния керами­ческой посуды использовалась желтая глина — «серык лай» или «сегыз лай». Глину тщательно месили ногами, постепенно добав­ляя в нее шерсть — «жун» и особую соль — «шор». Форму изделиям придава­ли на деревянном гончарном круге, который приводился в движение но­гой. Узор наносился после лепки и отделки, затем изделиям давали хорошо высохнуть (в течение трех-четырех дней) на солнце и закладывали в печь. Для обжига керамики существовали специальные печи куполообраз­ной формы, называемые «хумдан». В «хумданах» делались специальные вы­ступы для укладки изделий. После загрузки посуды печь растапливали особой разновидностью колючек «янтак» и растением, называемым мастерами «шивак». Топливо закладывалось в печь через особое отверс­тие, имеющее дверку. Во время обжига возле печи обязательно находились два-три человека, которые регулировали огонь. Печь топили шесть-семь часов, для глазурованной посуды — десять-двенадцать часов, постепенно уменьшая подачу топлива, после чего закрывали и замазывали глиной отверстие для топки и закладки посуды. Печь на двое суток оставляли стынуть и только после этого вынимали готовую посуду. В бытовой и декоративной керамике уйгуров художественный интерес представляют формы, отшлифованные веками. В них все целесообразно как с утилитарной, так и с декоративной стороны. Формы керамических сосудов, как и их размеры, самые разные. Распространенными можно считать амфорообразные сосуды, сосуды в форме кринок, блюда, чаши, подносы [42]. Бытовые сосуды — «коза», «комзяк», «кора» имеют плоский поддон или невысокую кольцевую ножку и часто миниатюрные ручки с боковых сторон. Такие сосуды предназначались для хранения различных продуктов: масла, молока, со­лений и пр. Уйгурские керамические ведра [43] небольшие по размеру, ци­линдрической формы, с двумя петлеобразными ушками для ручки. По-видимому, для их изготовления использовалось особое керамическое тесто, они удивительно легкие и на первый взгляд кажутся деревянны­ ми. Бытовые сосуды почти не декори­ровались, редкий узор на них состоял из двух или трех бороздчатых по­лос, опоясывающего ряда мелких листочков, зигзагообразных линий и пр. 263 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Для декоративных сосудов характерны более разнообразные формы и богатый декор. Впечатление архаичности производит сосуд с вытянутым по вертикали грушеобразным туловом, горлышком, расширенным в верхней части раструбом, петлеобразной ручкой, носиком и плавно соединенной с туловом кольцевой ножкой. Горлышко по краю обведено двойным валиком. Носик сосуда сравнительно короткий, сужающийся кверху, имеет небольшое кольцевое утолщение по краю. Сосуд выполнен из почти белой глины. Поверхность тулова покрыта широкими декоративными поясками, заполненными рядами стилизованных растительных элементов. Распространенными являются низкие, шарообразной формы сосуды, вытянутые кверху или несколько уплощенные, на высокой или низкой кольцевой ножке, с двумя петлеобразными ручками и иногда коротким носиком. Поверхность таких сосудов чаще разбита на декоративные пояски с разнообразным растительным, зооморфным и геометрическим узором в виде лепестков, цветков, рогообразных завитков, ромбической сетки с цветком в каждой ячейке и пр. Встречаются декоративные сосуды в форме вытянутой кверху вазы с плоским поддоном. Тулово одной из таких ваз как бы составлено из двух частей. Нижняя часть вазы плавно переходит в более узкую верхнюю, завершающуюся раструбом. Раструб по краю оформлен зубчатыми фестонами. Декор вазы распределен в несколько поясков, выделенных выпуклым зубчатым обрамлением. Узор состоит из живописных пятен, завитков с размытыми очертаниями. Богато украшены парадные керамические блюда. Они имеют круглую форму разной глубины и часто невысокий, расширяющийся к краю борт. Лицевая поверхность блюд разделена концентрическими декоративными поясками и розеткой в центре. Пояски оформлены узором геометрического, растительного, космогонического характера из солярных, звездчатых розеток, треугольничков и полукружий, заполненных лепестками, цветками и пр. Уйгурские гончары широко использовали технику покрытия изделий глазу­рью. Наиболее популярной в бытовых изделиях была глазурь зеленого коричневого и желтого цветов самых разных оттенков. Узор, как правило, наносился поверх глазури. 264 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Широко были распространены у уйгуров так называемые «охладительные сосуды», в которых хранили скоропортящиеся продукты, закапывая их в погребах в землю на одну треть высоты. Глазурь покры­вала такие сосуды на две трети от горловины, поскольку считалось, что она препятствует охлаждению. Помимо глиняных, были и так называемые «песча­ные сосуды» — «кум чогун» [44], в состав материала которых в значительном количестве входит песок. Поверхность таких сосудов шероховатая, и они обычно имеют черную окраску. В Восточном Туркестане множество больших и маленьких мечетей, духовных школ-семинарий (медресе), мавзолеев. Мусульманские храмы строились в соответствии с традиционным планом организации по периметру обширного прямоугольного двора с галереями. Балочные перекрытия галерей покоятся на стрельчатых и подковообразных арках, опирающихся на небольшие колонки или на столбы-простенки прямоугольного сечения. Святилища храмов были ориентированы на Мекку. Это направление фиксировалось михрабом — небольшой алтарной нишей, которая находилась в центре стены, обращенной к Мекке. Главный фасад мечетей с внешней стороны оформлялся большим арочным порталом. Отличительной чертой восточнотуркестанских мечетей являлось отсутствие высотных минаретов, что придавало некоторую приземистость этим сооружениям. Пожалуй, только старинные мечети Яркенда (Регистан) и Турфана (Имин вана) имели высокую башню-минарет [45], и два высотных минарета были в медресе г. Люкчюна [46]. По своему значению городские мечети подразделяются на обычные квартальные «масджид» и общегородские. Главным мусульманским городским храмом является соборная мечеть, где общиной города под руководством имама совершается в пятницу в полдень коллективная молитва. Такая мечеть получила название «джума» (пятничная) или «джами» (соборная) мечеть. Обязательным элементом пятничной мечети было наличие «минбара» (кафедры) для чтения «хутбы» (проповеди). Каждый город должен был иметь такую мечеть. Статус города населенному пункту в прошлом придавало существование мечети с минбаром, и она, таким образом, определяла его административное и политическое положение [47]. Вполне 265 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» соответствовало назначению более богатое оформление пятничной мечети — одного из самых парадных сооружений города. К мечети обязательно ведет широкий уличный подход. В отличие от мечетей медресе имели в галереях двора худжры — мелкие помещения, в которых жили семинаристы [48]. В мусульманской архитектуре Восточного Туркестана широко распространены мавзолеи — мазары. Большинство мавзолеев расположено за пределами городов. Композиционно мавзолеи представляют собой кубический объем, завершающийся купольным перекрытием. Иногда мавзолеи объединялись в комплексы — некрополи. Самый величественный в Кашгарском оазисе мавзолей ходжи Аппака, родоначальника кашгарских ходжей, находится приблизительно в 6 км к северо-востоку от г. Кашгара. Ходжа Аппак почитается как святой, и его мазар служит местом поклонения не только кашгарцев, но и жителей отдаленных городов и селений. Мавзолей ходжи Аппака обведен высокой стеной с минаретоподобными башенками по четырем углам. Вход в него оформлен в виде арочного портала. Мавзолей облицован глазурованными орнаментированными изразцами. При мавзолее одним из сыновей ходжи построена большая мечеть с великолепным сфероидальным куполом. Приблизительно в 11 км от Кашгара по дороге в Артыш находятся мавзолеи Акмазара и Падшахан-ходжи. В г. Яркенде расположен главный мазар оазиса — святилище АфтуМоодан, а в окрестностях — мазар ходжи Мухаммата Шерип-пира, Алтун-мазар и храм священного волоса — Муйму-барак [49]. К уже перечисленным можно присовокупить множество других мавзолеев. Названия части мавзолеев к настоящему времени утрачены. Культовые здания являлись выразителями официального художественного вкуса и государственной идеологии. Не случайно поэтому мусульманские правители (да и не только мусульманские — Р.К.) отдавали распоряжения о разрушении архитектурных сооружений иного культа или их религиозной перепрофилировке. Следует отметить также, что культовых сооружений, если принять во внимание незначительные размеры городов, было множество. Например, в середине ���������������������������������������� XIX������������������������������������� в. в Кашгаре, помимо соборной и многочисленных квартальных мечетей, располагались 17 медресе, в Яркенде — 70 медресе, в Аксу — 5 медресе и т.д. [50]. 266 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Дворовый тип композиции характерен для дворцов и домов знати. Здесь устраивалось множество залов, галерей, комнат. Крыши домов были плоские. Распространены потолки с неподшитыми балками или гладкие, покрытые орнаментальной резьбой и росписью. Окна, небольшие по размеру и расположенные ближе к потолку, закрывались специальными резными решетками — «пянжири». В отличие от других мусульманских государств жилые дома в Восточном Туркестане, за редким исключением, не имели деления на мужскую и женскую половины. Женщины здесь традиционно пользовались большой свободой и не вели затворнического образа жизни. Архитектурные сооружения выполнены из различных строительных материалов: дерева, глины, фигурного кирпича, тесаного камня. Часто встречаются культовые сооружения с облицовкой кера­мическими плитками — изразцами. Изразцы богато расписаны, покрыты гла­зурью. Орнамент росписи носит стилизованный растительный и геомет­рический характер [51��� ]��. Особое место в оформлении культовых и различных общественных зданий принадлежит резьбе по дереву, ганчу, полихромной росписи. Поражают покрытые изысканным резным убранством и многоцветьем росписи потолки зданий, резные колонны, карнизы, двери, ажурные воро­та, двускатные фигурные козырьки над входными дверями. Красочная ро­спись дополняла и обогащала резные композиции. В целом можно отметить, что традиционная архи­тектура Восточного Туркестана [52] развивалась в общем русле архитекту­ры мусульманского Востока. Включение Восточного Туркестана в состав Китая и активное взаимодействие культур (скорее, воздействие китайской культуры) заметно отразились на архитектуре уйгуров. В частности, это проявилось в возникновении так называемого синтетического китайско-мусульманского стиля, в котором выдержаны многие архитектурные памятники двух последних веков [53]. Наиболее распространен данный стиль на севере и северо-востоке страны. Прекрасной иллюстрацией китайско-мусульманского стиля может служить соборная мечеть в г. Жаркенте (современное название города) Алматинской области Республики Казахстан. Как уже 267 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» отмечалось, эта мечеть была построена в конце ����������������� XIX�������������� в. по заказу уйгурского бая, миллионера, владельца Джаркентского уезда Джетысуйской волости Вели-ахуна Юлдашева. В мечети проводились еженедельные общегородские пятничные службы и службы по всем крупным мусульманским праздникам. Мечеть построена в соответствии с принципами дворового комплекса. В центре двора расположено здание храма. Оно представляет собой прямоугольной формы строение с вытянутой кверху и изогнутой в углах крышей (седловидной), опирающейся на стены. Громоздкая крыша придает невысокому зданию довольно приземистый вид. Идущие вокруг здания деревянные колонны и карниз мечети покрыты затейливой резьбой и полихромной росписью в лучших китайских традициях. С внутренней стороны двора к портальной стене примыкает небольшая постройка, сложенная из саманного кирпича. Она имеет купольные помещения, предназначенные под медресе, молельню и хранилища. Между хранилищами и молельней устроен широкий крытый ход со сводчатым потолком. На его крыше установлен пагодообразный двухъярусный минарет. Все сооружение обнесено стеной из кирпичей серого цвета, украшенных тисненым цветочным узором. Стена имеет трое ворот: северные, южные и центральный восточный вход. Главный парадный вход мечети оформлен в восточном мусульманском стиле. Его вид резко контрастирует с общим обликом здания. Портал входа прорезан огромной стрельчатой аркой. С боковых сторон лицевая поверхность портала разбита на ряд поставленных друг на друга прямоугольников с маленькими стрельчатыми нишами, украшенными резьбой по ганчу. Поверхность над аркой заполнена горизонтальным рядом прямоугольников с каллиграфическими арабскими надписями и стилизованным узором. Портал с обеих сторон фланкируют миниатюрные минаретоподобные башенки. Над центральной частью портала с его внутренней стороны виден верхний ярус пагоды-минарета, а с боковых сторон выступают объемы куполов медресе, покрытые зеленой майоликовой облицовкой. Таким образом, внешний вид мечети производит впечатление искусственно соединенных и кардинально отличающихся друг от друга художественных стилей. 268 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Это впечатление еще более усиливается при осмотре интерьера мечети. Здесь основную декоративную нагрузку несет западная стена зала с михрабом — небольшой алтарной стрельчатой нишей, оформленной белым цветочным узором на ярко-синем фоне. С левой стороны михраба расположена кафедра с лестницей — мимбаром. Перила мимбара украшены сквозной ажурной резьбой и росписьюузором в виде букетов пионов, хризантем в вазах. Михраб и мимбар отделены от остального пространства решетчатыми перегородками с геометрическим орнаментом. Другие стены мечети покрыты традиционной для мусульманского искусства затейливой резьбой по ганчу сложными арабесками стилизованного узора. С потолка свешиваются заключенные в ажурный резной шестигранный каркас красочно расписанные китайские фонари. В уйгурской художественной резьбе по дереву важное место принадлежит оформлению музыкальных инструментов. Уйгурские му­зыкальные инструменты отличаются большим разнообразием и высоким звуковым и декоративным качеством. В ХIХ — начале ХХ в. у уйгуров были наиболее распространены следующие музыкальные инструменты: щипковые — «дутар», «тамбир», «раваб»; смычковые — «сатар», «гид­жак»; ударные — «дап», «тевильваз», «награ»; духовые — «най», «сурнай», «карнай»; инструмент «чанг». Перечисленные музыкаль­ные инструменты были распространены по всему Восточному Туркестану и имели лишь незначительные местные отличия [54]. Наиболее заметны эти отличительные черты в инструментах южных (Кашгар) и северных (Кульджа) районах страны. В народе они носят название кашгарских и илийских. Кашгарские мастера слыли наиболее искусными. Для их музыкальных инструментов характерны миниатюрные формы, тщательная, более тонкая обработка материала, лучшее звучание, богатый декор. Илийские музыкальные инструменты имеют большие размеры, и в них нет того изящества и насыщенности декоративного оформления. Для изготовления музыкальных инструментов восточнотуркестанские мастера использовали в основном древесину тутового дерева (шел­ковицы), а также ореха, джиды (чилан). Кашгарские мастера раз­личали дикий и плодоносный, культурный шелковник, 269 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» отдавая пред­почтение последнему, который, по их мнению, дает лучшее звучание му­зыкальных инструментов. Декорировались уйгурские музыкальные инструменты богато и разнообразно: инкрустацией костью, рогом, резьбой по дереву. Для инкрустации кашгарские мастера использовали слоновую и верблюжью кость, рога горных козлов; илийские — верблюжью и коровью кость. Большую декоративную нагрузку в музыкальных инструментах несли гриф и выпуклая часть корпуса. Узор здесь состоит из поперечных и долевых поясков, составленных чередующимися черно-белыми пластинками. На корпусе дутара долевые пояски располагаются по линиям склеивания деревянных пластин. В том же порядке размещаются пояски на других музыкальных инструментах, имеющих цельный корпус. Пластинки заполняли пояски различным образом, составляя узор «змейкой», «зигзагом», «колосом» и пр. Чаще других встречается колосовидный узор, составленный из попарно соединенных чередующихся черных и белых вытянутых ромбиков. Костяные пластинки были разной толщины: в кашгарских инструментах они чаще всего высокие, с плавно срезанными краями, поэтому узор в них выступает над деревянной основой; в илийских — более плоские, узор здесь находится на одном уровне с фоном. Яркенд и Аксу славились выделкой кож, из которых изготовлялись высококачественная обувь, пояса, конская сбруя. Обувь отличалась удобными формами, практичностью. Нарядная обувь выполнялась из цве­тной кожи: красной, зеленой, коричневой. В декоре обуви использовались аппликация, тиснение стилизованного узора, вышивка хлопчатобумажными, шелковыми или металлическими нитями [55]. Узор покрывал поверхность, не несущую основной, утилитарной нагру­зки. Цветной узор вышивки имеет стилизованный растительный характер. Кожаные пояса служили у уйгуров принадлежностью мужского костюма. Они богато украшались фигурными серебряными плас­тинами, покрытыми гравированным, чеканным, филигранным узорами, вста­вками из полудрагоценных камней, таких, как сердолик, кораллы, мала­хит, нефрит и пр. В оформлении поясов использовались техника покрытия полихромной перегородчатой эмалью, позолота [56]. 270 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Большое внимание уйгурские мастера уделяли оформлению конской сбруи, седел. Конская сбруя украшалась серебром, насечкой серебром, позолотой. Декор выполнялся в технике тиснения, чеканки, гравировки, эмали по скани и пр. Орнамент так же, как и в убранстве поясов, носит стилизованный растительный, зооморфный, геометрический характер. Уйгурские седла, сохранившиеся до сегодняшнего дня, имеют одну распространенную форму: широкую, овально закругленную заднюю луку и узкую переднюю. Деревянный остов седел обтягивался кожей, и в этом случае седла украшались декоративными металлическими пластинками. Самыми распространенными были седла, оформленные росписью. Дерево ос­новы таких седел тщательно шлифовалось, полировалось и покрывалось многоцветной росписью. Основной, так сказать, фоновый цвет росписи был молочно-белый, что давало эффект костяного покрытия. Стилизованный узор росписи выполнялся коричневыми, желтыми, красными, зелеными красками. Широко распространены у уйгуров были различные изделия из тыквы-горлянки — «капак» [57]. Разные формы плодов этой тыквы приспосабли­вались под сосуды для воды, чая, ковши, табакерки, детские игрушки и пр. Обработка тыквы не требовала особых навыков, каждый по жела­нию мог изготовить незатейливое изделие, тем более что бытовая по­суда из тыквы-горлянки почти не украшалась. Поверхность изделий обычно окрашивалась в густом растворе чая и полировалась. Обработка тыквы-горлянки в основном не вышла за рамки домашнего производства, но в прошлом в Восточном Туркестане были профессиональные мастера, изготовлявшие изделия для продажи на рынке. Мастера старались богато украсить свои произведения, выполняя декор в технике гравировки и яркой росписи. Узор, как правило, располагали в нескольких горизонтальных поясках, которые сплошь заполнялись сложным растительно-цветочным орнаментом, составленным побегами с пышной листвой, различными цветами, медальонами, вазами с букетами цветов [58]. Таковы основные традиционные виды прикладного искусства уйгуров. Говорить о современном состоянии художественных ре271 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» месел уйгуров СУАР КНР довольно сложно, для этого необходимо целенаправленное исследование центров художественного ремесла региона. Наш анализ базируется на материалах четырех экспедиций в СУАР КНР, совершенных в период с 1998 по 2007 г., и изучении экспозиций музейных коллекций. На состояние и развитие художественных ремесел влияют разнообразные экономические, социальные и политические факторы. В последние десятилетия в прикладном искусстве уйгуров СУАР КНР под влиянием урбанизации и индустриализации произошли большие изменения: отдельные виды художественного ремесла были утрачены, многие другие подверглись заметной трансформации. В настоящее время развиваются те виды художественного ремесла, которые до сих пор востребованы среди местного населения и на более отдаленных рынках. К таким видам, в первую очередь можно отнести музыкальные инструменты, некоторые элементы одежды, ковры, изготовление отдельных ювелирных украшений, декоративных ножей, керамики, поделок из дерева и тыквы-горлянки. Большее развитие производство перечисленных изделий получило в городах, включенных в туристические маршруты — Кашгар, Турфан, Куча, Кульджа, Урумчи. В Кашгаре, например, на центральном базаре располагаются ряды, где торгуют музыкальными инструментами, тюбетейками, коврами и другими изделиями. Для автора стало поразительным открытием разнообразие предметов художественного ремесла уйгуров во множестве антикварных магазинчиков и лавок-мастерских г. Кашгара: старинных ковров, металлической посуды, керамики, ювелирных украшений. Все изделия выставлены на продажу, их охотно покупают иностранцы. Таким образом, они вывозятся из страны и становятся недоступными для исследователей. Антиквариат здесь стал прибыльной статьей дохода предприимчивых торговцев. Можно отметить изменения в музейном экспонировании произведений художественного ремесла в СУАР КНР. В 1998 г. уйгурская часть экспозиции центрального музея г. Урумчи (столицы СУАР КНР) удивила нас своей скромностью и ненаучностью подбора экспонатов, где, наряду с подлинными изделиями художественного ремесла, были выставлены бутафорные изделия. Последнее (2007 г.) 272 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией знакомство с уйгурской экспозицией прикладного искусства этого же музея, но уже в новом здании, убедило нас в том, что фонды музея достаточно богатые. Местное население в СУАР КНР и сегодня продолжает вести в целом традиционный образ жизни, сохраняет традиционный быт. Эти условия сказались на сохранности многих видов ремесленного производства, удовлетворяющих местный спрос. Традиции ремесла в целом соблюдаются, но влияние на них рынка неизбежно. Литература 1. Центральный музей Казахстана. Алматы. (Далее — ЦМК). ЦМК: КП—7201, 9452, 9453; полевые материалы. 2. ЦМК: КП—9452. 3. ЦМК: КП—7201. 4. Полевые материалы автора. 5. Муканов С. Шаги великана. — Алма-Ата, 1960. — С. 201; Белью Х. Кашмир и Кашгар. — СПб., 1877, 1877. — С. 213—214. 6. ЦМК: КП—9506/1-3, 9505; Чвырь Л.А. Сравнительный очерк традиционных украшений уйгуров и соседних народов Центральной и Средней Азии (XIX — начало XX������������������������������ �������������������������������� в.) // Восточный Туркестан и Средняя Азия. — М., 1986. Рис. 2/9-10; полевые материалы. 7. Le Coq, A. Volkskundliches aus Ost-Turkistan. — B., 1916, taf. 7/3. 8. ЦМК: КП—9499/1-2, ФКП—652, 1067; Чвырь Л.А. Указ. соч. Рис. 7; полевые материалы. 9. Музей искусства народов Востока. Москва. Уйгурская коллекция; полевой материал. 10. Областной исторический и литературный музей. Омск. КП —3403. 11. Чвырь Л.А. Указ. соч. Рис. 7. 12. Полевые материалы. 13. Чвырь Л.А. Указ. соч. С. 221. 14. Музей искусства народов Востока… 15. Чвырь Л.А. Указ. соч. С. 217. Рис. 3. 16. Там же. С. 215, 223; полевые материалы. 17. Полевые материалы. 273 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» 18. ЦМК: ФКП—409, 415; полевые материалы. 19. ЦМК: ФКП— 9498. 20. Лубо-Лесниченко Е.И. Ткачество // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: Хозяйство, материальная культура. — М.: Восточная литература, 1995. — С. 51—54. 21. Фелькерзам А. Старинные ковры Средней Азии // Старые годы. — 1915, июнь. — С. 18. 22. Исмаилова-Мамедова Э.М. Ковры уйгуров // Материалы по истории и культуре уйгурского народа. — Алма-Ата, 1978. — С. 157—174. 23. Там же. С. 155, 179. 24. Каримова Р.У. Выставка уйгурского декоративно-прикладного искусства: Каталог. — Алма-Ата, 1982. — С. 16. 25. Гогель Ф.В. Ковры. — М., 1950. — С. 191. — Табл. 102. 26. Исмаилова-Мамедова Э.М. Указ. соч. С. 175. 27. Лубо-Лесниченко Е.И. Указ. соч. C�������� ��������� . 46—53. 28. Муканов С. Указ. соч. C������ ������� . 253. 29. Фелькерзам А. Старинные ковры Средней Азии // Старые годы. — 1914, октябрь — декабрь. — С. 24—25. 30. Корнилов Л.Г. Кашгария или Восточный Туркестан. Опыт военно-статистического описания. — Ташкент, 1903. — С. 308—309. 31. Le Coq, A. Op. ����������� с���������� it. Р����� ������ . 34. 32. ������������ Ibid�������� . Р. 33. 33. Литвинский Б.А. Ремесло. Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. — 1995. — С. 71—75. 34. Le Coq, A. Op. ����������� с���������� it. Р. ������ 29. 35. Роборовский В.И. Путешествие в Восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань. — М������������������� ., 1949������������ .����������� — �������� С������� . 427; Le�������� Coq���� ������� , �� A�. Op������������������ �������������������� . с��������������� it������������� . Р���������� p��������� . 30—31; ������� ЦМК��������������� : КП����������� ������������� —750, 1067�. 36. Le Coq, A. Op. �������������������� с������������������� it. T�������������� af. 15 (1)—17. 37. Пржевальский Н.М. От Кяхты на истоки Желтой реки. — М., 1948а. — С. 279; Валиханов Ч.Ч. О состоянии Алтышара или шести восточных городов китайской провинции Нан-Лу (Малой Бухарии) в 1858—1859 гг. — 1985. — Т. 3. — С. 256 (рис.); Роборовский В.И. Указ. соч. С. 427—428 и др.; ЦМК: ФКП—652, 1067. 274 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией 38. Пржевальский Н.М. Указ. соч. С. 279; Валиханов Ч.Ч. Указ. соч. С. 256 (рис.); Роборовский В.И. Указ. соч. С. 427, 428; Федоров Д. Опыт военно-статистического описания Илийского края. Ч. ��� I��. — Ташкент, 1903. — С. 268. 39. ЦМК: ФКП—599, 652; Валиханов Ч.Ч. Указ. соч. С. 170, 256 (рис.); Пржевальский Н.М. Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. Изд. 2-е. — М., 1948. — С. 70; Le�������� Coq���� ������� , A� ��. Op������������������ . с��������������� it������������� . Р. 28 и др. 40. Музей искусства народов Востока…; полевые материалы. 41. Там же; полевые материалы. 42. ЦМК: КП—19361, 9458, 9457, 9456, 9447…; полевые материалы. 43. Там же. КП—2231—2233, 2238; полевые материалы. 44. Там же. КП—9444; полевые материалы. 45. Полевые материалы; Валиханов Ч.Ч. Указ. соч. С. 114. 46. Роборовский В.И. Указ. соч. С. 400, полевые материалы. 47. Мец А. Мусульманский Ренессанс. — М., 1966. — С. 59. 48. Бартенев И.А., Батажкова В.Н. Очерки истории архитектурных стилей. — М., 1983. — С. 82—84. 49. Валиханов Ч.Ч. Указ. соч. С. 119—122; полевые материалы. 50. ������������������� Там���������������� же������������� ��������������� . ����������� С���������� . 116—124. 51. Полевые������������ ������������������� материалы�� �����������; Jori Kadir, Halik Dawut. Exsamples of uigur architectural art // The Xinjiang Kaxgar Uigur Press. — 1984. 52. ������������������� Полевые������������ материалы�� �����������; Jori Kadir, Halik Dawut. Op������ . с��� it�. 53. Полевые материалы; ЦМК: ФКП—771, 778. 54. Пржевальский Н.М. От Кяхты на истоки Желтой реки… ��� C��. 283; Певцов М.В. Путешествие в Кашгарию и Кун-Лунь. Изд. 2-е. — М., 1949. — С. 133; Грумм-Гржимайло Г.Е. Описание путешествия в Западный Китай. Изд. 2-е. — М., 1948. — С. 422 и др.; ЦМК: КП—13171/1—13; полевые материалы. 55. Пржевальский Н.М. От Кяхты на истоки Желтой реки… C������� �������� . 280; Rhins, 1898. — С. 196; Малов, 1961. — С. 163; полевые материалы. 56. ЦМК: ФКП—415; полевые материалы. 57 Певцов М.В. Указ. соч. С. 123; ЦМК: КП—18189, 19432, 19413, 19433, 18359 и др.; полевые материалы. 58. Le Coq, A. Op. ������������� с������������ it. Taf. 10. 275 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Современное состояние уйгурской фольклористики Казахстана����������� и СУАР КНР ���������� Молотова Г.М. Исследование проблем развития уйгурской фольклористики Казахстана и СУАР КНР в сравнительном аспекте является весьма актуальным. Уйгуры в результате исторически сложившейся ситуации оказались на территории двух держав: России и Китая. Эта ситуация, естественно, повлияла на дальнейшее развитие культуры уйгуров. Соответственно, развитие раздела науки о фольклоре протекало неодинаково. Наблюдаются локальные различия в таких жанрах уйгурского фольклора, как песня, пословицы-поговорки, загадки, которым свойственно быстро реагировать на происходящие события. Достаточно назвать исторические песни о событиях 1916 г.*, 1918 г.**, которые происходили на территории Семиречья и Средней Азии. Они бытовали у уйгуров советского пространства. Разницу можно наблюдать и в развитии отдельных жанров. В СУАР КНР жива традиция рассказывания сказок, дастанов, исполнения народных песен. На нашей территории известны в основном книжные версии дастанов. Есть различия и в бытовании календарной поэзии. Функционирование народных гуляний «сәйлә» в СУАР КНР способствовало сохранению традиции и образцов народной поэзии, исполняемые в них. В 1916 г. по приказу царя Николая II была произведена мобилизация мусульман Средней Азии и Казахстана для работы на рудниках и шахтах. Такими народными певцами, как Хесамдин, Олата, Аман Баки, Бакимолла, были сложены песни, повествующие о горе родителей, разлученных с детьми, протест населения некоторых сел. Анализ этих песен подробно дается в кандидатской диссертации Г.М. Молотовой «Уйгурские народные исторические песни (XIX — начало XX в.)» (1994). ** В 1918 г. произошло событие, названное в народе «Ату паҗиәси». Старейшины волости Карасу, под подстрекательством казаков, отправляют отряд из 50—60-ти человек против красногвардейцев, обосновавшихся в крепости «Верный». Восстание было подавлено, после чего «Карательный отряд» под руководством Мураева совершил рейд по уйгурским селам, истребляя население. Об этом событии упоминается в книге М. Розиева «Яңливаштин туғулған уйғур хәлқи» (Возрожденный уйгурский народ. — Алма-Ата, 1968. — С. 95—97). * 276 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Для сравнительного изучения уйгурской фольклористики Казахстана и СУАР КНР мы обращаемся к прошлому столетию. Истоки фольклористики своими корнями уходят к ������������������������������������ XIX��������������������������������� в., когда Императорским русским географическим обществом были проведены научные экспедиции, в результате которых был собран, наряду с образцами письменной литературы, огромный пласт фольклорного материала. В ������� XIX���� в. �������� Чоканом Валихановым [1] были записаны многочисленные тексты народных песен. Затем русскими путешественниками Н.М. Пржевальским, Г.Е. Грумм-Гржимайло [2], С.Ф. Ольденбургом* были собраны образцы уйгурского фольклора. С целью лингвистических исследований записывали и опубликовали памятники уйгурского народного творчества ученые-тюркологи В.В. Радлов, Н.Ф. Катанов, Н.Н. Пантусов и в начале ХХ в. С.Е. Малов [3]. Весомый вклад в это дело внесли такие зарубежные ученые, как Ю. Клапрот, Г. Ракетт, Г. Ярринг, Р. Вингейт и А. Лекок [4]. Сбор и публикации фольклорного материала продолжались и в советский период. Еще в 20-е годы ХХ в. С. Шакиржанов занимался сбором и изданием фольклорных текстов, выехав по инициативе революционного уйгурского комитета в 1921 г. в Яркентский уезд, где и записал песни Садира Палвана, побывав в 33-х уйгурских селах. В результате опубликована книга «Ѕ����������������������� adir������������������� ������������������ Qa���������������� ŋ��������������� ruq������������ » (Ташкент, 1931). Он также является составителем «Уйғур хәлиқ әдәбияти» (Уйгурская народная литература. — Алма-Ата, 1936). Если в первой половине прошлого столетия публиковались сборники, охватывающие несколько жанров уйгурского фольклора под названием «Уйгурская народная литература» [5], то во второй половине ХХ в. начинается издание сборников по отдельным жанрам [6]. В 50-70-е гг. ХХ в., благодаря усилиям таких уйгуроведов, как Н.А. Баскаков, Э.Р. Тенишев, М.Н. Кабиров, Г.С. Садвакасов, Б. Аршидинов, М.М. Алиева и др., накоплен богатый фактический материал [7]. Образцы народной литературы собирались ими на протяжении Сведения о текстах (128 рукописей), собранных акад. С.Ф. Ольденбургом, указываются в «Описании уйгурских рукописей Института народов Азии и СССР» (1962) А.М. Мугинова. В коллекцию С.Ф. Ольденбурга вошли произведения уйгурского народно-поэтического творчества под общим заголовком «Әшъар билә һекайәт» («Стихи и рассказы»). Ценным источником является также сборник «Джамиул хекаят», куда вошли 45 рассказов, дастанов. * 277 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» нескольких десятилетий. Например, Н.А. Баскаков в 1978 г. опубликовал тексты песен, сказок, паремий, которые начал записывать еще в 1928 г. Фактический материал, послуживший основой для публикаций последующих десятилетий Г.С. Садвакасова, М.М. Алиевой, Б. Аршидинова, был собран на территории Казахстана, Узбекистана в процессе многократно организованных экспедиций. В 50-е гг. отношения между СССР и КНР были дружественными. Эта ситуация способствовало взаимоотношению и взаимообогащению специалистов. Так, в 1956 г. Э.Р. Тенишев был приглашен в КНР для подготовки специалистов тюркологов. Именно в этот период ему удалось посетить Синьцзян и подготовить «научный капитал для последующей жизни», как выразился С.Е. Малов [8], для дальнейшей научной деятельности. Эти материалы послужили основой для научных статей по проблемам уйгурского языка. Для исследователя большое значение имеют образцы народного творчества, собранные в ����������������������������������������� XIX�������������������������������������� в. Данные материалы привлекаются для сравнительного изучения с поздними вариантами. Следует отметить, что СУАР КНР остается неисчерпаемым источником произведений устного народного творчества, где жива традиция передачи легенд-преданий, дастанов устным путем. В СУАР КНР активно работает Общество фольклора, который проводит планомерную работу по сбору фольклорного материала, данные материалы публикуются в журналах «Булак», «Мирас», «Тарим», «Или дәрияси», а также отдельными сборниками по каждому жанру фольклора. За последние десятилетия опубликованы: сборник «Легенды и предания в стране шелка» (1989), Сборник легенд-преданий в трех томах (1998), «Народные песни» в семи томах. (1982—1989), «Народные певцы» (1986), «Поэзия Комула» (1991), «Поэзия Аксу», «Народные дастаны» в двух томах (Т. 1 — 1988, Т. 2 — 1985), «Юмор Насреддина афанди», Уйгурские исторические песни (1981), Уйгурские народные дастаны (1981), Избранные уйгурские народные дастаны (1998). Синьцзянскими коллегами также осуществлено издание Серии из двенадцати томов, большого формата, включающей в себя тексты по всем жанрам уйгурского фольклора*. Позднее на основе этого издания были опубликованы тридцать томов обычного формата. * Это издание оформлено красочно и оно является подарочным 278 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Составителем первого тома сборника «Уйгурские народные предания» является Юсуф Исхак. В данный том вошли образцы несказочной прозы, повествующие о деревьях, птицах и животных, о происхождении ремесел, объяснение того или иного выражения. Второй и третий тома сборника составил Осман Исмайил. Им подобраны оригинальные тексты преданий об исторических личностях, событиях, предания о топонимах, этнонимах, о происхождении тюркских племен, о мазарах святых, о возникновении рек. Хотелось бы отметить, что в сборник вошли не только тексты, записанные ныне, но и образцы преданий, зафиксированные в исторических трудах. Сбор и публикации фольклорных произведений в СУАР КНР были прерваны в связи с «Культурной революцией». По сведениям собирателей, большинство записанных ими народных песен были уничтожены. После разоблачения деятельности так называемой «группы четырех» начинается бурный процесс по сбору и публикации текстов народного творчества. Свидетельством может служить сборник «Уйгурские народные песни» в семи томах. Первый и пятый тома этой серии имеют свои отличия. Например, в первый том вошли комульский вариант песен. В пятый том вошли образцы песен лобнорских уйгуров. Что касается остальных томов, то наблюдается такое явление: два жанра народной поэзии — песни (қошақ) и бейиты не разграничиваются и тесты бейитов включены наряду с песнями. Кроме перечисленных сборников, осуществлена грандиозная работа: по каждому району (их 24) собраны местные тексты народного творчества и опубликованы по три тома (например, «Сказки Тяньшаньского района», «Песни Тянь-шаньского района», «Пословицы и поговорки Тянь-шаньского района»). В Казахстане в 1979 г. издан сборник «Уйгурские народные певцы» (Сост.: О. Джамалдинов), куда включено творчество 12-ти народных певцов XIX���������������������������������������� ������������������������������������������� —��������������������������������������� XX������������������������������������� вв.: Назугум, Садир Палвана, Олаты, Бакимоллы, Аман Баки, Хесамдина, Нурдунмоллы, Илахуна, Авусмана, Аюп Самсака, Мустапы Сопи, Назарова Айнидина. Идею издания в Казахстане Серии текстов по каждому жанру уйгурского фольклора выдвигал первый директор Института уйгуроведения Г.С. Садвакасов. Подготовлены первые три тома: «Уй279 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» гурские песни», «Уйгурские бейиты», «Уйгурские сказки». Однако до сих пор не осуществлена их публикация. Запись информации по культуре уйгуров, текстов народного творчества производилась также в 80-е гг. ХХ-го в. Так, в 1988, 1989 гг. Институтом уйгуроведения были проведены комплексные научные экспедиции в Уйгурский, Панфиловский районы Алматинской области, где уйгуры компактно проживают. В процессе работы с информаторами записаны уникальные сведения по истории и культуре. Из рассказа информатора из села Довун Уйгурского района* стало известно, что в 1918 г. карательная экспедиция истребила население с. Гомби, что было вблизи с. Довун, после чего это село перестало существовать. Хотя историки утверждали, что карательный отряд под руководством Мураева действовал только в Чиликском районе. В ходе работы с информаторами также нами были записаны сведения о нововведениях в свадебном обряде с. Ширин Уйгурского района. Это — новый обычай, называемый термином «ралайду»**. В других местностях этот обычай не упоминался. В г. Яркенде Панфиловского района записан уникальный текст легенды о Веливай Юлдашеве***. В районном центре Чунджа записаны сведения о воспитательной функции народных машрабов, проводимых в 30—40 гг. ХХ-го столетия****. В этом аспекте более плодотворно работают синьцзянские коллеги. В процессе постоянных фольклорных экспедиций собирается богатый фактический материал, который издается, о чем выше упоминалось нами. Наряду с изданием текстов, велась работа по анализу собранного материала. В данном аспекте наблюдается различный подход исследователей Казахстана и СУАР КНР. Использование термина «фольклор» тоже имеет свои отличия. Синьцзянские ученые данный термин применяют в более широком значении, под «фольклором» понимается устное народное творчество, народное ремесло, традиции, Информация записана от 90-летнего Бахтахуна Зиппара, уроженца села Довун, в 1988 г. ** Информатор Абдуманапова Марийам Идаятовна (1932 г.р.). Запись производилась в 1988 г. *** Информатор Джалилов Хасан (Яркент, 1989). **** Информатор Сепийам Галиева (1988). * 280 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией обычаи, обряды, народные поверья. Ярким примером может послужить монография профессора Абдукерима Рахмана «Об уйгурском фольклоре» (1989). Исследователями советского пространства закрепилось использование термина «фольклор» в значении «произведения устного народного творчества». Следующим отличием, наблюдаемым в фольклористике Казахстана и СУАР КНР, является подход к исследованию жанров фольклора. В 1949 г. в системе Академии наук КазССР открывается Сектор уйгуро-дунганской культуры, который в 1961 г. был переименован в Отдел уйгуроведения. В 1986 г. на базе этого отдела создается Институт уйгуроведения. Ныне функционирует Центр уйгуроведения Института востоковедения (с 1996 г.). Таким образом, зарождается мощный научный центр уйгуроведческих исследований. В течение нескольких десятилетий в этом Институте работали фольклористы М.М. Алиева, Р. Сабитов. В кандидатской диссертации «Уйгурская сказка» (1971) М.М. Алиева осветила такие вопросы, как история собирания, публикаций и изучения уйгурских сказок; внутрижанровая классификация. Проблемам изучения жанра сатиры посвящена кандидатская диссертация Р. Сабитова «Сатира и юмор в уйгурском фольклоре» (1973). В эти же годы в Ташкенте защищена кандидатская диссертация А. Бакиевым на тему «Уйгурская народная лирическая поэзия» (1972), где более подробно исследованы проблемы народных песен (қошақ). Как видим, специалистами изучались проблемы отдельных жанров: сказки, сатира, песни. В 90-е гг. ХХ-го столетия молодыми специалистами проводятся диссертационные исследования по проблемам паремий, исторических песен и дастанов: «Уйгурские историко-героические дастаны (������������������ XIX��������������� —�������������� XX������������ вв.)» Х.М. Хамраева, «Жанр пословиц-поговорок уйгурского фольклора» Ф.М. Хамраева, «Уйгурские народные исторические песни (������������� XIX���������� — начало XX���������������������� в.)» Г.М. Молотовой. Начиная с 70-х гг. прошлого столетия, издается ряд монографических исследований по уйгурской филологии. К. Хасанов опубликовал свой труд под названием «Гүлстан» (1975). В двух частях он поднимает вопросы уйгурского фольклора. В большой статье «Садир Палван» автор книги освещает вопрос о жизни и творчестве народного певца XIX������������������������������������������������������������� в. К. Хасанов попытался провести систематизацию песен Садир Палвана. Он подразделяет их на три вида: 1) песни Садира Палвана, 281 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» созданные в заключении и во время скитаний; 2) песни Садира, созданные о родных и земляках; 3) песни Садира, сложенные о врагах. Как видим, автор работы не придерживается определенного принципа классификации песен. Первый и второй виды песен можно было бы объединить и подразделять песни Садира Палвана только на два вида. Подобный недостаток характерен классификации сказок и песен, проведенной К. Хасановым. Вторая статья «Уйгурский фольклор» описывает специфику устного народного творчества, рассматривает такие жанры, как сказки, песни, бейиты, пословицы-поговорки, загадки. К. Хасанов дает внутрижанровую классификацию жанров сказки и песен. Сказки подразделяет на следующие виды: а) о животных, б) волшебные, в) бытовые, г) сказки-басни, д) сказки-загадки. В отличие от него М.М. Алиева указывает три вида сказок: 1) о животных, 2) волшебные, 3) бытовые [9]. Что касается народных песен, то К. Хасанов делит их на четыре группы: 1) трудовые, 2) обрядовые, 3) лирические, 4) исторические. Жанр бейит рассматривает в одном параграфе с народными песнями, то есть он не разграничивает эти самостоятельные жанры народной поэзии. Более крупным трудом, изданным в 80-е гг. ХХ-го в., является «История уйгурской литературы» в трех томах: «Уйгурское народное творчество» (1983), «Краткая история уйгурской литературы» («Уйғур әдәбиятиниң қисқичә тарихи», 1983), «История уйгурской советской литературы» (1986). Авторы первого тома данной монографии в отличие от К. Хасанова жанр бейит рассматривают отдельно. Авторский коллектив в составе М.М. Алиевой, Р. Сабитова, Б. Аршидинова, А. Алахунова охватил все жанры уйгурского фольклора. Такие жанры, как дастаны, легенды-предания, юмор, получили сравнительно широкое освещение. Обращено отдельное внимание детскому фольклору. Осуществлена систематизация народных песен, дастанов и сказок. Классификация народных песен не отличается от той, что дает К. Хасанов. Уделено внимание народным дастанам. Они подразделены на: 1) героические, 2) любовные, 3) исторические. Из приведенного исследования видно, что они не придерживаются принципа отбора частного из общего. Целесообразнее деление народных песен на лирические и исторические. Второй вид заключил бы в себя и обрядовые, трудовые песни. Хотя тесная связь этих видов народных песен 282 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией явна. Было бы уместнее принять подобного рода классификацию в отношении жанра дастаны. Жанр дастана авторами труда «Уйгурское народное творчество» подразделяется на героические, исторические и любовные. Два вида дастанов: героические и исторические, указанные исследователями, можно было бы объединить общим названием — «героико-исторический». По отношению «любовных» дастанов в фольклористике используется термин «романтические». В проведенных исследованиях наблюдается некоторые недостатки, к примеру, неправильный выбор принципа внутрижанровой классификации или наблюдается пересказ текста без глубокого научного анализа. К сожалению, данные недостатки присущи исследованиям и синьцзянских коллег. Они подразделяют жанр народных песен на мелкие виды. Например, Махаммад Садик в своем труде «Об уйгурской народной устной литературе» (1995), согласно содержаниию песен, перечисляет трудовые, политические, исторические, бытовые, обрядовые, любовные, детские песни. Этим же способом он делит жанр загадки на следующие виды:1) о людях, 2) о материальном и духовном действиях, 3) о письме и буквах. Необоснованно сказки подразделяет на такие виды, как: 1) бытовые, 2) детские, 3) анекдотические, 4) о животных, 5) сказки-басни (назидательные). В основном структура монографических исследований охватывает вопросы истории собирания и изучения уйгурского фольклора и определение жанров. Когда речь идет о жанрах фольклора, в основном проводится историографический обзор. В обзоре отсутствует рассмотрение особенностей каждого жанра, поэтики и определение степени отражения исторической действительности, хотя в науке давно предпринимались попытки освещения этого вопроса. Следует отметить, что подобный характер несет монография М.М. Алиевой «Жанры уйгурского фольклора» (1989). Основной задачей исследователя является систематизация материала по фольклору, отслеживание возникновения, развития фольклорных произведений, формы их бытования, взаимосвязи фольклора и литературы. Однако внутрижанровая классификация песен, загадок, легенд-преданий, приводимая в монографии М.М. Алиевой, отличается от других. Чувствуется подход специалиста к данной проблеме. Выше в статье была указана внутрижанровая классификация сказок, приведенная М.М. Алиевой. Песни М.М. Алиева подразделяет 283 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» на: 1) обрядово-бытовые, 2) исторические, 3) любовные. Видно, что она выделяет более крупные три вида песен. Классификация загадок тоже отличается от выдвинутой К. Хасановым. В частности, она выделяет: загадки-вопросы, загадки-задачи, описательные и загадки-задания. Внимание обращает и таким жанрам, как легенды-предания и былички. В отношении жанра быличек в уйгурском фольклоре М.М. Алиевой введен термин «болмиш». Однако исследователем не выделяется жанр дастан. М.М. Алиева в своем труде особо подчеркивает информативность легенд-преданий. Произведения устного народного творчества часто используются как источник по этнической истории. Подобный подход можно наблюдать в «Дивану лугат-ит турк» Махмуда Кашгари (������������� XI����������� в.) и «Тазкира», составленных в ����������������������������������������� XVIII������������������������������������ —����������������������������������� XIX�������������������������������� вв., в которых делается акцент на информативность жанров несказочной прозы. В казахстанском востоковедении этой точки зрения придерживался В.П. Юдин. Он был сторонником использования информации, заключенной в легендах-преданиях, эпосе. В.П. Юдин выдвинул термин «степная устная историография» (точнее, «историология»). Ученый считал, что этот термин означает «историческое знание кочевников» и поэтому он «не может быть дефинирован ни термином «устная традиция», ни словами «легенды», «предания». Также степная историография не может быть сведена ни к мифологии, ни к фольклору (героическому эпосу), так как сам фольклор питался степной устной историографией [10]. Здесь ученый, возможно, акцентировал внимание на устный способ передачи информации, но строго дифференцировал понятия «устное народное творчество» и «степная устная историография». По нашему мнению, и то, и другое понятие объединяет устная форма передачи. Жанр, относительно которого В.П. Юдин выдвинул понятие, и жанры несказочной прозы носят в себе обширную информацию по истории и культуре народа. Эта черта сближает устное народное творчество с выделяемым им жанром. В настоящее время проблемы уйгурского фольклора в вышеуказанном аспекте изучаются в системе фундаментальных исследований Института востоковедения им. Р.Б. Сулейменова МОН РК. Нами разрабатывается раздел «Уйгурский фольклор �������������������������� XVIII��������������������� —�������������������� XIX����������������� вв. в контексте центральноазиатской культуры» проекта «Казахстан и Восточный 284 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Туркестан в цивилизационных процессах Центральной Азии (вторая половина �������������������������������������������������� XVIII��������������������������������������������� —�������������������������������������������� XIX����������������������������������������� вв.)» Центра уйгуроведения ИВ МОН РК. В рамках проекта делается попытка введения в научный оборот текстов уйгурского эпоса, например, оригинальные тексты эпоса «Гороглы» уйгурской версии, народного дастана «Йусуфбек и Ахмадбек» и др. Объектом исследования стали также тексты дастанов «Комульского цикла», лобнорские тексты. Проводится более глубокий анализ легендпреданий, дастанов. Определяется степень отражения исторической действительности в песнях, легендах-преданиях, дастанах. Изучается вопрос взаимосвязи в развитии жанра дастан народной литературы тюркских народов Центральной Азии. Мы привлекаем по мере возможности тексты, хранящиеся в рукописных фондах стран СНГ. На сегодняшний день перед фольклористами Казахстана стоит задача не только составления серии «Свода текстов уйгурского фольклора», но и освещения определенных теоретических и практических вопросов изучения фольклора. Также следует отметить, что Казахстан крайне нуждается в исследователях уйгурского фольклора, занимающихся богатым наследием устного народного творчества, и эта проблема является краеугольной в уйгуроведении. Выше мы отмечали деятельность Общества фольклора СУАР КНР. Установление контакта между Институтом востоковедения им. Р.Б. Сулейменова МОН РК и Обществом фольклора СУАР КНР позволило бы решить конкретные проблемы, стоящие перед уйгурской фольклористикой: подготовка специалистов, выработка совместной методики сбора и публикации фактического материала, а также теоретические вопросы уйгурского фольклора. Литература 1. Валиханов Ч.Ч. Собр. соч.: В 5-ти тт. — Алма-Ата, 1985. 2. Пржевальский Н.М. Третье путешествие в Центральной Азии. Из Зайсана через Хами и Тибет и на верховья Желтой реки. — Спб., 1883; Грумм-Гржимайло Г.Е. Описание путешествия в Западный Китай. — Спб., 1886. — Т. 1. 3. Радлов В.В. Образцы народной литературы северных тюркских племен. Наречие таранчей. — Спб., 1886. — Т. 6; Катанов Н.Ф. 285 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Письма из Сибири и Восточного Туркестана��������������������� : Приложение к XXIII т����������������������������������������������������������� .���������������������������������������������������������� Записок ������������������������������������������������� Императорской Академии наук.��������������������� �������������������� — №8. �������������� — СПб., 1893��;� он же. Об обычаях гадания татар Восточного Туркестана, говорящих на тюрки. — Спб., 1883; он же. Среди тюркских племен // Известия Географического общества. — Спб., 1883. — Т. 29; Пантусов Н.Н. Таранчинские песни // ЗРГО по отд. этнографии. — 1890. — Т. 14. — Вып. 6; он же. Таранчинские загадки и задачи // ИОАИЭ. — Спб., 1898. — Т. 14. — Вып. 6; он же. Материалы к изучению наречия тюркского языка: Маргеланская сказка о старце и дочери купца. — Казань, 1899; он же. Образцы таранчинской народной литературы / Собр. и пер. Н.Н. Пантусовым // ИОАИЭ. — 1909. — Т. 25. — Вып. 2-4; он же. Новые песни усекских таранчей-переселенцев из Илийского края // ИОАИЭ. — Спб., 1906. — Т. 22. — Вып. 5; Малов С.Е. Сказки желтых уйгуров // ЖС. — 1912. — Вып. 2-4; он же. Уйгурский язык. Хамийское наречие: Тексты, переводы и словарь. — М.-Л., 1854; он же. Лобнорский язык: Тексты, переводы, словарь. — Фрунзе, 1956; он же. Язык желтых уйгуров. — Алма-Ата, 1957; он же. Уйгурские наречия Синьцзяна: Тексты, переводы, словарь. — М., 1961; он же. Язык желтых уйгуров: Тексты, переводы, словарь. — М., 1967. 4. Wingate, R. Children’s stories from Chinese Turkistan collected and translated Bulletin of the Scholl of Oriental Studies. London Institution. — London, 1928—1930; Le Cog, A. Osttürkische und Erzählungen. Keleti Szemle. XVIII. — Budapest, 1918—1919; Rakett, G. Taji bilä Zohra eine Osttürlsche variante der Sage von Tahir und Zohro von G.Raguette. — Lund, 1930; Jarring, G. Materials to the knowledge of Eastern Turk. I. Texts from Khotan and Jarkand. — Lund, 1946; Jarring, G. Materials to the knowledge of Eastern Turk. II. Texts from Kashgar, Tashmalig and Kusha. — Lund, 1948; Jarring, G. Materials to the knowledge of Eastern Turk. III. Folklore from Guma. — ������������� Lund, ����������� 1951. 5. Уйғур���������������������������������������������������������� ��������������������������������������������������������� әл������������������������������������������������������� ������������������������������������������������������ әдәбияти���������������������������������������������� . Топл���������������������������������������� �������������������������������������������� .: ������������������������������������� Л������������������������������������ . Әнсәрий��������������������������� ���������������������������������� , З������������������������ ������������������������� . Бәшир����������������� ���������������������� , И�������������� ��������������� .������������� Б������������ . Худайқул�� ����������. — �������������������������������������������������������� М������������������������������������������������������� ., 1925; ���������������������������������������������� Уйғур����������������������������������������� ���������������������������������������� хәлиқ����������������������������������� ���������������������������������� әдәбияти�������������������������� . ������������������������ Топл�������������������� .: ����������������� С���������������� . �������������� Шакирҗанов���� . — Алмута��: Қазақстан��������������������������������������������� ������������������������������������������������������ гөзәл��������������������������������������� �������������������������������������������� әдәбияти������������������������������ �������������������������������������� , 1936; Уйғур����������������� ���������������������� хәлиқ����������� ���������������� әдәбияти�� ����������. Топл��� .: ��� Қ��. ����������������������������������������������������� Һасанов���������������������������������������������� , �������������������������������������������� А������������������������������������������� . ����������������������������������������� Шәмиева���������������������������������� .— ������������������������������� Алмута������������������������� , 1948; ����������������� Уйғур������������ ����������� әл��������� �������� әдәбият� парчилири���������������������������������������� . Топл���������������������������������� �������������������������������������� .: А������������������������������ ������������������������������� . ���������������������������� Худайқулов������������������ . — �������������� Ташкәнт������� , 1934. 6. �������������������������������������������������������� Ғерип вә Сәнәм. Йүсүф вә Әһмәд. Түзгүчи Б. Әршидинов. — Алмута, 1982; Уйғур мақал-тәмсиллири. Түзгүчиләр: Ғ. Сәдвақасов, 286 Глава 4 Культурные восприятия как посредники между Китаем и Центральной Азией Ш. Кибиров, Х. Ваһидов. — Алмута, 1978; Уйғурчә нахшилар. Түзгүчи вә музыка редактори М. Әлиев. — Ташкәнт, 1941; Уйгурские сказки. Записи и перерводы М. Кабирова, В. Шахматова. — АлмаАта, 1951; Уйғур тепишмақлири. Топл.: М.������������ Әлиева, ����������� М.� Һәмраев, ������������ З.� Қаһһаров. — ������������������������������������������������� Алмута, ����������������������������������������������� 1966; Уйғур хәлиқ қошақлири: Музыкилиқ фольклор йезиқлири топлими. Түзгүчи: К.����������������������� ���������������������� Әлимбаева. — ����������� ��������� Ташкәнт, 1958; Уйғур халқ қушиқлари. Тупл.: Р.� ������������������������� Қадири. ����������������� — ��������������� Ташкәнт, 1960; Уйғур хәлиқ қошақлири. Топл.: Һ.������������� ������������ Искәндәров, ���������������� Җ.�������������� ������������� Мусаев. ����� — ��� Алмута, 1963; Уйғур хәлиқ чөчәклири. Топл.: М.������������������� Әлиева. ������������������ — ���������� Алмута, �������� 1963; Уйғур хәлиқ чөчәклири. Топл.: Һ.���������� Ваһидов, ��������� Җ.������������ �������������� Мусаев, ����������� М.� Әлиева. ������������������������������������������������� — ����������������������������������������������� Алмута, 1960; Уйғур хәлиқ чөчәклири. Топл.: Р.� �������� Қадири. — �������������������������������������������������������� Алмута, 1958; Уйгурские юморески. Сост.: М.������������� ������������ Хамраев, М.� Алиева, Р.���������������������������� ��������������������������� Сабитов. ������������������ — ���������������� Алма-Ата, 1969; Алибакиева Т. Уйгурские исторические песни. — ������������������������������������������ ���������������������������������������� М., 1986; Уйғур хәлиқ қошақлири. Топл.: А.����������������������������������������������������������� ���������������������������������������������������������� Алахунов�������������������������������������������������� . —����������������������������������������������� Алмута, 1977; Сәләй чаққан ләтипилири. Топл.: Д.��������������������������������������������������������� �������������������������������������������������������� Турахмәтов. �������������������������������������������� — Алмута, ������������������������������������������ 1984; Уйғур хәлиқ тепишмақлири вә мақал-тәмсиллири. Топл.: М. Әлиева. — Алмута, 1984; Уйғур хәлиқ қошақлири. Топл.: Мирәли оғли. — Ташкәнт, 1948; Уйғур хәлиқ қошақлири. — Ташкәнт, 1960; Уйғур хәлиқ қошақлири. Топл.: О. Җамалдинов. — Алмута, 1988. 7. Баскаков Н.А. Язык прииссыккульских уйгуров. — Алма-Ата, 1978; Кошаки (песни-кошаки уйгурских народных певцов) / Подготовлены к печати М.Н. Кабировым, М.М. Алиевой / Пер. А. Брагин // Казахстанская правда — 1976, 20 июля; Ғерип вә Сәнәм. Йүсүф вә Әһмәд. Түзгүчи Б. Әршидинов. — Алмута, 1982; Уйғур мақалтәмсиллири. Түзгүчиләр: Ғ. Сәдвақасов, Ш. Кибиров, Х. Ваһидов. — Алмута, 1978; Садвакасов Г. Язык уйгуров Ферганской долины. — Алма-Ата, 1970, 1976 (в 2-х част.); Ғ. Сәдвақасов. Лирика дурданилири. — Алмута, 1977; Тенишев Э.Р. Уйгурские тексты. — М., 1984; Тенишев Э.Р. О фольклоре сарыг-югуров: Исслед. по языку и литературе. — Л., 1977. 8. Эдгем Рахимович Тенишев. Жизнь и творчество. 1921—2004. — М.: Инсан, 2005. — С. 70. 9. Алиева М.М. Уйгурская сказка. Автореферат кандидатской диссертации. — Алма-Ата, 1971. — С. 7. 10. Утемиш-хаджи. Чингиз-наме. — Алма-Ата, 1992. — С. 64. 287 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Сведения об авторах Атантаева Б.Ж. — cтарший научный сотрудник отдела комплексных проблем международных отношений Института востоковедения МОН РК, кандидат исторических наук, доцент Дятлов В.И. — профессор кафедры мировой истории и международных отношений Иркутского государственного университета, заместитель главного редактора независимого научного журнала «Диаспоры», директор Исследовательского центра «Внутренняя Азия», доктор исторических наук, профессор (Россия) Жан-Пьер Кабестан — декан факультета управления и международных исследований Баптистского университета (Гонконг) Каримова Р.У. — руководитель Центра уйгуроведения Института востоковедения МОН РК, доктор исторических наук Каукенов А.С. — исполняющий обязанности директора Центра по изучению Китая ИМЭП при Фонде Первого Президента РК Кожирова С.Б. — доцент Евразийского национального университета им. Л.Н. Гумилёва Кушкумбаев С.К. — первый заместитель директора КИСИ при Президенте РК, доктор политических наук Лаумулин М.Т. — главный научный сотрудник КИСИ при Президенте РК, доктор политических наук, профессор Марлен Ларюэль — научный сотрудник Центра по изучению России, Кавказа и Центральной Европы Школы высших социальных исследований (Париж, Франция) Мендикулова Г.М. — заведующая отделом комплексных проблем международных отношений Института востоковедения МОН РК, доктор исторических наук, профессор 288 Молотова Г.М. — заведующая отделом литературоведения и языкознания Центра уйгуроведения Института востоковедения МОН РК, кандидат филологических наук Олимова С.К. — руководитель социологической службы Научно-исследовательского Центра «Шарк», кандидат философских наук (Таджикистан) Рахимов Р.М. — заведующий отделом антропологии Центра социальных исследований при Американском университете в Центральной Азии (Кыргызстан) Реми Касте — научный сотрудник Центра международных исследований CERI (Франция) Садовская Е.Ю. — эксперт Исследовательского совета по миграции стран СНГ при Центре миграционных исследований Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, кандидат философских наук Себастьян Вег — научный сотрудник Французского центра исследования современного Китая (CEFC, Франция) Себастьян Пейруз — научный сотрудник Института Центральной Азии и Кавказа Университета Джонса Хопкинса Сыроежкин К.Л. — главный научный сотрудник КИСИ при Президенте РК, доктор политических наук, профессор Толипов Ф.Ф. — профессор Национального университета РУ Хаджиева Г.У. — ведущий научный сотрудник отдела азиатско-тихоокеанского региона Института востоковедения МОН РК, кандидат экономических наук Ходжаев А.Х. — ведущий научный сотрудник Института востоковедения Академии наук РУ, доктор исторических наук Элизабет Алес — научный сотрудник Центра изучения Китая (EHESS, Франция) 289 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» ҚАЗАҚСТАН РЕСПУБЛИКАСЫ ПРЕЗИДЕНТІНІҢ ЖАНЫНДАҒЫ ҚАЗАҚСТАН СТРАТЕГИЯЛЫҚ ЗЕРТТЕУЛЕР ИНСТИТУТЫ ТУРАЛЫ АҚПАРАТ Қазақстан Республикасы Президентінің жанындағы Қазақстан стратегиялық зерттеулер институты (ҚСЗИ) Қазақстан Республикасы Президентінің Жарлығымен 1993 жылдың 16 маусымында құрылған. Қазақстан Республикасы Президентінің жанындағы Қазақстан стратегиялық зерттеулер институты құрылған күнінен бастап мемлекеттік ғылыми-зерттеу мекемесі ретіндегі негізгі мақсаты Қазақстан Президентінің және елдің басқару органдарының қызметін ғылымиталдаулармен қамтамасыз ету. Осы уақыт аралығында ҚСЗИ жоғарыбілікті ғылыми-талдау орталығына айналды. Бүгінгі таңда институтта төрт ғылым докторы, профессорлар, он төрт ғылым кандидаттары, саясаттану, тарих, экономика, социология саласының мамандары жемісті қызмет атқаруда. ҚСЗИ құрылғанынан бері институт сарапшылары халықаралық қатынас, ғаламдық және аймақтық қауіпсіздік мәселелері бойынша жүзден астам кітап шығарған. Институт төрт журнал басып шығаруда: «Қоғам және Дәуір» (қазақ тілінде), «Казахстан-Спектр», «Analytic» (орыс тілінде), «Central Asia’s Affairs» (ағылшын тілінде). ҚСЗИ-да жыл сайын көптеген халықаралық ғылыми конференциялар, семинарлар, «дөңгелек үстелдер» өтеді. ҚСЗИ өткізетін ғылыми форумдардың ішінде, 2003 жылдан бері дәстүрлі өтіп келе жатқан Орталық Азиядағы қауіпсіздік пен ынтымақтастық мәселелеріне арналған конференция шетелдік сарапшылардың ерекше қызығушылықтарын тудыруда. ҚСЗИ-дың ғылыми форумдарына Қазақстан мен Орталық Азияның сарапшыларымен қатар Ресейдің, Қытайдың, Германияның, Францияның, Үндістанның, Иранның, Түркияның, Пәкістанның, Жапонияның және басқада елдердің ғалымдары белсенді қатысуда. ҚСЗИ-дың негізінде Қазақстанның жетекші жоғарғы оқу орындарының студенттері мен шетелдік сарапшылар үнемі тәжірибеден өтуде. 290 Бүгінгі таңда қызметкерлердің кәсіби және ғылыми өсулері мен кандидаттық және докторлық диссертациялар қорғаулары үшін қажетті жағдай жасалынған. ҚСЗИ туралы толық ақпаратты келесі мекен-жайдан алуға болады: Қазақстан Республикасы, 050010, Алматы Достық даңғылы, 87 «Б» тел.: +7(327) 264-34-04, факс: +7(327) 264-49-95 E-mail: office@kisi.kz http://www.kisi.kz 291 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» IFEAC IFEAC является одним из 28-ми французских научно-исследовательских институтов за рубежом, ведущих исследования в области социальных наук и археологии. В 36-ти городах мира их целью является накопление интеллектуального наследия о регионе, предоставление доступа к французским исследованиям и развитие сотрудничества и подготовки кадров. ИФЕАК, научное и вспомогательное подразделение CNRS����� ��������� , является научно-исследовательским центром, посредником в интеллектуальной и профессиональной подготовке, играет важную роль в познании региона, оказывает помощь исследователям из Франции и Европы, местным исследователям, докторантам и молодым докторам, зарубежным научным кругам, интересующимся Центральной Азией в различных сферах гуманитарных и социальных наук, истории, антропологии, литературы, лингвистики, археологии, политических наук, географии и социологии. Региональное призвание: ИФЕАК Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан, соседние регионы со схожим населением (Татарстан, Башкортостан, север Афганистана, иранский Хорасан, Синьцзян). 3 филиала помогают в работе исследователей, выезжающих на места, что позволяет расширить сотрудничество с местными университетами и институтами в Казахстане, Таджикистане и Кыргызстане. Научные сотрудники: директор, 2 исследователя докторского уровня, 3 докторанта, студенты-стипендиаты ИФЕАК, стипендиаты МИД Франции, зарубежные студенты и исследователи. Ученые из Центральной Азии участвуют в деятельности ИФЕАК, являющегося центром научных обменов между Европой и всем регионом. Публикации: ИФЕАК выпускает журнал Les�������������������� ������������������� Cahiers������������ ����������� d���������� ’��������� Asie����� ���� Centrale [Центральноазиатские тетради], Рабочие документы (резюме, рукописи, первоисточники) для содействия научным исследованиям, публикует монографии в издательствах ����������������������������� Aux�������������������������� ������������������������� lieux�������������������� ������������������� d������������������ ’ê���������������� tre������������� , ����������� Langues���� ��� et� Mondes��������������������������������������������������������� �������������������������������������������������������� L������������������������������������������������������� ’������������������������������������������������������ Asiatheque�������������������������������������������� , ������������������������������������������ Maisonneuve������������������������������� &������������������������������ Larose������������������������ и l�������������������� ��������������������� ’������������������� Harmattan���������� , а также труды, финансируемые совместно с местными партнерами в Ташкенте и других столицах Центральной Азии. 292 Конференции: международные семинары, ежегодно проводимые ИФЕАК на исторические и современные темы совместно с центральноазиатскими партнерами, собирают специалистов со всего мира. Ежемесячно в ИФЕАК проходят научные встречи для исследователей и публики, интересующейся регионом. В библиотеке IFEAC� ������ хранится более 10 000 книг, брошюр 2000 журналов, сотни брошюр, намеренно ограниченное число газет, рукописей, карт и планов, и книги на русском, персидском или тюркском чагатайском языках по древней и современной Центральной Азии. Это рабочий инструмент, полезный во всех сферах компетенции Института. Библиотека находится в здании IFEAC�� �������, имеет читальный зал и возможность фотокопирования. 293 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» French Centre for Research on Contemporary China (CEFC) The French Centre for Research on Contemporary China (CEFC) is a publicly funded research institute, based in Hong Kong, where it was established in 1991. In 1994, a branch office was set up in Taipei. The CEFC¹s mission is to observe and analyze the political, economic, social and cultural developments in the People¹s Republic of China. Taiwan, Hong Kong and Macao. Every term, it publishes China Perspectives (and its French-language sister publication Perspectives chinoises), a quarterly journal entirely dedicated to the study of the contemporary Chinese world. Currently, 7 senior researchers, 2 post doctoral researchers, 4 doctoral candidates, 6 associates researchers and 5 administrative staff are working at the CEFC. 294 CASA ASIA Casa Asia is a public consortium which is the result of an agreement between the Spanish Ministry of Foreign Affairs and Cooperation, the Autonomous Government of Catalonia and Barcelona City Council. It was incorporated in Barcelona on 9 November 2001 and reflects the objectives established in the Spanish Government’s 2000-2002 Asia-Pacific Framework Plan, which sets out the basic outlines of Spain’s policy to reinforce its presence in Asia and the Pacific, given that this area is one of the country’s strategic targets in terms of foreign policy. Objectives: • To promote actions and projects that contribute towards improved awareness between the societies of Asia, the Pacific region, Europe and Spain. • To be a driving force behind the development of Spain’s relations with countries in the Asia-Pacific region, particularly with countries such as the Philippines that historically have special links with Spain in institutional, cultural, social, scientific and economic spheres. • To forge closer ties of cooperation with the ASEF (Asia/Europe Foundation) and help raise awareness in Spain about the ASEM (AsiaEurope Meeting) process. • To foster programmes on the Pacific Basin with Ibero-America, particularly the Latin American countries that belong to the APEC. With this aim in mind, Casa Asia, which has entered into an agreement with Casa de América in Madrid, will hold and promote activities with expert researchers from Ibero-America, Europe and Asia. • To serve as a forum for the diplomatic representatives of Asia in Spain. • To promote Barcelona and Madrid (as well as other cities where centres may be opened) as meeting points between Europe and Asia and the Pacific, with a view to enhancing closer relations in the institutional, business, cultural and academic spheres. 295 Материалы международной конференции «Центральная Азия — Китай: состояние и перспективы сотрудничества» Научное издание Материалы международной конференции «ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ — КИТАЙ: СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ СОТРУДНИЧЕСТВА» (Алматы, КИСИ при Президенте РК, 4—5 июня 2008 г.) Редактор Н.И. Шестакова Дизайн обложки А.К. Садвакасов Верстка Г.Т. Хаткулиева Подписано в печать 16.02.2009. Формат 60х90 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Печ. л. 18,5. Тираж 500 экз. Казахстанский институт стратегических исследований при Президенте Республики Казахстан 050010, Алматы, пр. Достык, 87б. Отпечатано в типографии ОО «Школа XXI века» г. Алматы 296
