ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНЫЕ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
реклама
ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНЫЕ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ В ТЕОРИИ, ПРОГРАММАТИКЕ И ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ ПРАКТИКЕ РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА Седьмые «Муромцевские чтения» Орел 2015 ББК 67.3(2)53+67.3(2)6]+[63.3(2)52+63.3(2)6 Э 91 Э 91 Этноконфессиональные и национальные проблемы развития отечественной государственности в теории, программатике и политико-правовой практике российского либерализма: Сборник материалов Всероссийской научной конференции. 1–3 октября 2015 г. Орел, Приокский государственный университет. Орел: Издательский дом «ОРЛИК», 2015. – 352 с. В настоящий сборник научных статей вошли материалы седьмых «Муромцевских чтений», посвященных самым разнообразным аспектам развития либеральной идеологии и политико-правовой практики с определенным акцентом на национальные и конфессиональные сферы. Традиционно для чтений отдельное внимание уделяется персоналиям, без которых вряд ли можно себе представить историю либерализма. Ряд работ посвящены партийному законотворчеству, либеральной программатике, региональным аспектам становления и развития отечественного либерализма. Сборник статей предназначен для всех интересующихся проблемами истории российского либерализма. ББК 67.3(2)53+67.3(2)6]+[63.3(2)52+63.3(2)6 © Издательский дом «ОРЛИК», 2015. СОДЕРЖАНИЕ Шелохаев В.В. Предисловие......................................................................................................7 Егоров А.Н. Российские либералы начала ХХ в. и национальный вопрос: историографические оценки...........................................................................10 Шелохаев В.В. Либеральное законотворчество по национальному и конфессиональному вопросу в III – IV Государственных Думах...............20 Медушевский А.Н. Формирование концепции российского федерализма в политических теориях начала ХХ в.............................................................26 Дмитриева Н.В. Национальная проблематика в теоретическом наследии российского либерализма (1902–1905 гг.).....................................................40 Алымова Н.И., Антохина Е.А. Национальный вопрос в думской избирательной кампании партии кадетов в Петербурге и Москве в 1912 г............................................48 Туманова А.С. Либеральная общественность в националистической кампании против неприятельских подданных в годы Первой мировой войны............59 Хайлова Н.Б. Либералы-центристы о национальном вопросе в россии в годы Первой мировой войны (по страницам «Вестника Европы»)......................72 Сабенникова И.В. Зарубежная Россия: поиск национальной идентичности.............................91 3 Жукова О.А. Религиозный и политический дискурс свободы в русской либеральной традиции..................................................................................109 Карнишина Н.Г. Конфессиональная составляющая российской либеральной идеологии в пореформенный период в России второй половины XIX в. . ..............................................................................124 Вострикова В.В. Формирование религиозной составляющей мировоззрения идеологов российского либерализма конца XIX – начала ХХ вв...............133 Сафонов А.А. Вероисповедный вопрос в партийной доктрине российского либерализма начала XX столетия................................................................144 Гайда Ф.А. Либералы и церковь в начале ХХ в.............................................................154 Циунчук Р.А. Этноконфессиональная составляющая в программах и предвыборных думских платформах либеральных национальных партий Царства Польского и Западного края....................163 Усманова Д.М. К вопросу о специфике мусульманского либерализма в Российской империи: политическая деятельность Юсуфа Акчуры, Исмаила Гаспринского и Габдерашида Ибрагимова в 1904–1908 гг...........................................................................173 Кантор В.К. Личность как проблема русского западничества (К.Д. Кавелин и А.И. Герцен).........................................................................184 Кара-Мурза А.А. Петр Бернгардович Струве об «идеальной русской личности» (Аксаков, Чичерин, Пушкин)..........................................................................204 Карнишин В.Ю. Феномен Первой мировой войны в публицистике Е.Н. Трубецкого..........213 4 Гронский А.Д. Академик Е.Ф. Карский и белорусский вопрос после падения монархии в России........................................................................................219 Соловьев К.А. Постсоветская Россия в трудах Г.П. Федотова. Культура, государство, нация.......................................................................231 Меркулов П.А. Либеральное конституционное законотворчество российской провинции начала ХХ в. – между революционным романтизмом и прагматизмом реальной политики.....................................249 Аронов Д.В. Проект основного закона Российской империи Харьковского юридического общества – место и роль в либеральном конституционном законотворчестве начала ХХ в.......................................253 Золотухина Е.К. Государственно-правовые и судебные реформы в России второй половины XIX – начала ХХ в. в либеральной идеологии...............259 Сорокин А.А. Законотворческая деятельность II Государственной Думы по вопросу реформы местного суда в оценках газеты «Новое Время»..............................................................................................267 Соколов В.В. Законодательство о выборах в либеральных законотворческих разработках начала ХХ в................................................275 Санькова С.М. «Русский Вестник» и «Колокол»: к истории полемики в преддверии либеральных реформ XIX в..................................................282 Протасова О.Л. Демократический социализм и либерализм в России начала ХХ в.: общее и особенное................................................................293 Коновалова М.А. Издательская деятельность Санкт-Петербургского юридического общества в конце XIX – начале XX вв.........................................................302 5 Репников А.В. Мир, который война проверяет на прочность..............................................310 Селезнев Ф.А. Партия кадетов после брестского мира: вопрос о выходе России из Первой мировой войны...............................................317 Братолюбова М.В. Донские кадеты и региональные особенности российского либерализма в начале ХХ в. .......................................................................328 Карпачев М.Д. Власть и выборы депутатов III и IV Государственной Думы Российской империи от Воронежской губернии..........................................336 6 В.В. Шелохаев1 ПРЕДИСЛОВИЕ Российский либерализм начала ХХ в. представлял собой мощный и вместе с тем амальгамированный интеллектуальный сгусток разноуровневых концептуальных идей и теоретически мыслимых практик разрешения судьбоносных для будущего Российской империи веками накопившихся вызовов времени, с которыми как не старалась, но так и не могла справиться власть. Многие из этих проблем уже являлись предметом внимательного рассмотрения на предыдущих «Муромцевских чтениях», систематическая публикация результатов которых вызывает значительный интерес научной общественности. На этот раз инициаторы научно-практической конференции в качестве объекта дискуссионного обсуждения выделили две кардинальной важности проблемы – национальную и конфессиональную, над решением которых билось не одно поколение русских либералов. Трудность теоретического осмысления названных проблем и, особенно, практического их разрешения обусловливалась рядом обстоятельств. Во-первых, Россия являлась (и продолжает являться) полинациональной и поликонфессиональной страной, исторически включившей в себя множество народностей, находящихся на разных стадиях эволюционного развития, имеющих различные мировоззренческие представления о своем бытии и перспективах своей будущности, различное ментальное восприятие повседневности. Во-вторых, либеральные теоретики и идеологи, ставя и обсуждая национальные и конфессиональные проблемы применительно к конкретной российской действительности, вынуждены были учитывать и международный контекст, глубинные исторические взаимосвязи национальностей и конфессий, как в пределах империи, так и за ее пределами. Напомню, что целый ряд народов оказались разъединенными государственными границами. Поразному воспринимались различными течениями русского либерализма постановка и решение общеславянской проблемы. 1 Шелохаев Валентин Валентинович – доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник, руководитель центра «История России в XIX - начале ХХ в.» Института российской истории РАН. 7 В-третьих, в отличие от представителей радикальной общественной мысли и общественного движения, русские либералы, предлагавшие разные модели преобразования России, неизменно выступали за сохранение единства империи. Отсюда первоначально проистекала предпочтительность урегулирования национальных и конфессиональных вопросов в общем русле представления народностям России общегражданских и общеполитических прав, что, по мнению либеральных теоретиков и политиков, позволило бы сохранить единство и неделимость империи, а, следовательно, ее географический и экономический потенциал, обеспечивающий сохранение ее лидирующего места в мировом сообществе. В-четвертых, разные течения в русском либерализме далеко не однозначно понимали пути и методы постановки и решения национального и конфессионального вопросов. В отечественной и зарубежной историографии довольно обстоятельно показаны теоретические и идеологические трудности постановки и разработки адекватного понятийного аппарата («народ», «народность», «национальность», «нация», «национализм»). В историографии выявлены причины разночтений в либеральной интеллектуальной среде при разработке либеральных программ по национальному и конфессиональному вопросу. Причем речь идет не только о различных мировоззренческих восприятиях или собственно идеологических подходах, а различных уровнях мироощущения и повседневного восприятия представителей разных национальностей и конфессиональных групп. Стимулирующим фактором в постановке русскими либералами национального и конфессионального вопроса стало формирование национальных элит, все возрастающая их требовательность в решении этих жизненно актуальных проблем. Возникновение конкурирующей интеллектуальной среды, претендующей на самостоятельную разработку проблем будущности представляемых ими народностей, заставляло русских либералов активизировать собственные интеллектуальные поиски разрешения национального и конфессионального вопросов, ибо на «кон» политического дискурса был поставлен вопрос о целостности и единстве империи. По мере нарастания и обострения общенационального кризиса национальные элиты (правда, с разной степенью интенсивности и настойчивости) выдвигали все более и более радикальные требо8 вания (особенно по национальному вопросу), которые реально угрожали единству и целостности империи. В этой ситуации русские либералы вынуждены были оперативно реагировать на не простые процессы формирования национальных элит, так или иначе, учитывать их требования по национальному и конфессиональному вопросам. Примером этого реагирования стала эволюция либеральных программных требований по этим проблемам, выразившаяся в большей определенности и конкретизации программных положений. Прежде всего речь шла об осознании русской либеральной элитой недостаточности ограничения постановкой решения национального и конфессионального вопросов в плоскости общегражданского и общеполитического равноправия. Именно этим обусловливались разностадиальные и разноуровневые подходы различных либеральных группировок (а затем и политических партий) к разрешению этих проблем (децентрализация, национальнокультурная автономия, национально-территориальная автономия, федерация). Русской либеральной элите, хотела она того или нет, приходилось «перешагивать» через разного рода предубеждения и переходить на современный уровень восприятия проблемы с учетом общемирового опыта. Вступая в переговорный процесс с представителями национальных элит, русские либералы на начальных этапах пытались убедить их в необходимости и целесообразности сохранения единства империи, которая, по их мнению, должна быть преобразована в русле реализации их собственной модели преобразования России. Они рекомендовали смотреть через призму будущего политического освобождения России, модернизации ее в правое государство и гражданское общество, а не делать «упор» на «неприглядную» текущую историческую реальность. Русские либералы пытались убедить национальные элиты в том, что в «освобожденной» от авторитарного режима стране будут созданы все предпосылки и условия для совместного «сожительства» всех без исключения народов, для их гармоничного развития и процветания. Однако суровая историческая и политическая реальность «работала» против русских либералов, которым на каждом шагу приходилось сталкиваться с явным непониманием и нежеланием господствующих кругов отказаться от традиционного восприятия национального и конфессионального вопросов. 9 В ряде докладов, представленных на конференции, убедительно раскрываются объективные и субъективные причины трагических последствий неудачи русских либералов разрешить национальный и конфессиональный вопросы эволюционным путем. Важно подчеркнуть, что публикуемые материалы конференции имеют прямой выход на современность. Дело в том, что, будучи историческими явлениями, национальные и конфессиональные проблемы видоизменяются в контексте трансформирующегося общества, требуя постоянного и пристального к себе внимания и ученого сообщества, и политиков. Игнорирование этих видоизменений приводит, как правило, к трагическим последствиям. Материалы конференции (в той или иной степени) помогают осмыслить всю сложность решения национальных и конфессиональных проблем в стремительно трансформирующемся мире. А.Н. Егоров1 РОССИЙСКИЕ ЛИБЕРАЛЫ НАЧАЛА ХХ в. И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ОЦЕНКИ Национальный вопрос занимал одно из ведущих мест в программах российских либеральных партий начала ХХ в. Конституционно-демократическая партия отстаивала унитарный принцип государственного устройства России. В своей национальной программе кадеты выступали за культурно-национальное самоопределение (культурную автономию): использование национальных языков в школе, вузах, суде. Лишь в отдельных случаях кадеты допускали введение областной автономии. Особый статус признавался за Финляндией, т.к. речь шла о восстановлении конституционного порядка. Кадетская партия предлагала также предоставить более широкие автономные права царству Польскому. В годы Первой российской революции кадеты выступали за культурную автономию на Украине, в Прибалтике, в мусульманских регионах. Эта политика опиралась в основном на либеральЕгоров Андрей Николаевич – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории и философии Череповецкого государственного университета. 1 10 ную концепцию отношений между различными национальностями внутри империи. Кадетская партия боролась за равенство гражданских и политических прав для всех национальностей империи, а также за реальное право на культурное самоопределение. Именно это позволило представителю польской группы Коло в I Государственной думе А.Р. Ледницкому сказать, что лишь в партии кадетов «все нерусские народности могут найти действительную опору и поддержку»1. Вследствие этого различные национальности были представлены в Первой думе именно кадетской партией, т.к. они видели в ней адвоката своих национальных интересов. Лидер кадетов П.Н. Милюков постоянно размышлял над национальным вопросом. В эмиграции он подчеркивал, что в противовес господствующему мнению, Россия до 1917 г. не была «тюрьмой народов», а русский народ никогда не был заражен агрессивным национализмом правящей «расы». «Русификация» окраин и инородцев была делом правительственной политики и чиновников, а отнюдь не народа. Воинствующий национализм в России был всегда орудием политической реакции2. Согласно взглядам Милюкова, в России существовало два типа национальностей; те, которые избежали ассимиляции, развивая собственное национальное сознание, и те, которые, оказавшись только в политическом подчинении у России, сохранили как этническую чистоту, так и национальное самосознание – Финляндия, Польша, Прибалтийские государства (эстонцы, литовцы и латыши), народы Кавказа (грузины, армяне) и народы Средней Азии. Милюков рассматривал «русское племя» как состоящее из трех народов – великороссов, украинцев и белорусов. Не без оттенка иронии он писал о проблеме украинского языка, который стал поздно складываться, так же как и белорусский, который еще долго не имел статуса языка литературного. С другой стороны, он признавал: «Конечно, само русское население не составляет единого целого; антагонизм украинцев и белорусов с великороссами чрезвычайно усилился именно в последнее время»3. Кадеты ставили на первое место политическую свободу, а не национальные стремления. Они полагали, что у них и у национальных движений один общий враг – самодержавие, и одна об1 2 3 Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1990. Т. 1. С. 369. Милюков П.Н. Россия на переломе. Париж, 1927. Т. 1. С. 208. Там же. С. 206. 11 щая цель – права и свободы. Если Россия станет свободным правовым государством, все народности смогут реализовать свои устремления в рамках единой России. Кадеты не поддерживали политическую федерацию, а говорили о культурной автономии. Как подчеркивал Милюков, «слово "федерализм" было откинуто: остался "союз автономистов"»1. Правые постоянно упрекали кадетов в том, что они идут на поводу национальных движений и тем самым разрушают единство страны. В ответ либералы не раз подчеркивали, что стоят за единство государства. Чтобы понять политику кадетов в национальном вопросе, необходимо помнить, что она основывалась на либеральной концепции государства и на идее защиты индивидуальных прав человека. Главная цель кадетов заключалась в том, чтобы, уважая специфику каждой национальности, создать общество свободных и равноправных граждан единого государства. Эта политика противоречила взглядам «Союза русского народа», члены которого считали, что: «единство государства находит свое преимущественное выражение в господствующей народности и проявляется в государственном языке, на котором говорит эта господствующая народность»2. Руководствуясь идеей единства государства и равноправного гражданства, Милюков защищал право каждой национальности использовать свой родной язык в суде, школе и т.п. Это было, по его мнению, лучшим средством поддержания связи центра с национальными окраинами. Милюков выступал против лозунга ультраправых «Россия для русских», который вел лишь к увеличению пропасти между различными национальностями России и русскими, т.е. был фактором развала единства России. В итоге кадеты оказались между двух огней: с одной стороны, правые партии, своей политикой поощрявшие национализм, а с другой – растущие национальные движения, постепенно переходившие на позиции сепаратизма. Кадеты, с одной стороны, защищали национальные культуры и языки, а с другой, отстаивали принцип единства России. Поэтому в глазах правых они были врагами русского народа, людьми, выступавшими за распад России. А в глазах радикальных националистов они были противни- 1 Там же. С. 213. Цит. по: Брейяр С. Партия кадетов и украинский вопрос (1905–1917) // Исследования по истории Украины и Белоруссии. Вып. 1. М., 1995. С. 93. 2 12 ками национальных движений, людьми, препятствующими политической автономии. Компромиссная политика кадетов оказалась непонятой, что предопределило различные оценки в отечественной историографии планов решения либералами национального вопроса. Советская историография следовала точке зрения В.И. Ленина, назвавшего позицию основных либеральных партий националлиберальной и близкой правительственному шовинизму1. Советские историки рассматривали программные положения либеральных партий по решению национальных проблем в контексте противопоставления их социал-демократической позиции, трактовали направленность требований либералов только как линию национально-культурной автономии, подчеркивая непоследовательность, недостаточность и контрреволюционность данного подхода. В 1970-е гг. Т.Ю. Бурмистрова и В.С. Гусакова предприняли попытку общего анализа программных положений и деятельности основных политических партий России по национальному вопросу. Они считали, что после 1905 г. кадеты повернули вправо в подходе к решению национальных проблем. Их вывод о том, что кадеты были сторонниками ликвидации всех национальных различий на почве полной русификации, выглядит надуманным и не подтверждается фактами2. В начале 1980-х гг. В.С. Горякина рассмотрела этапы становления программы либерального движения по национальному вопросу на примере Украины. Она отмечала радикализм требований левых либералов (освобожденцев) в национальном вопросе в 1905 г. (федеративное устройство государства, самоуправление национальных областей и их право на представительство в парламенте, политическая автономия Польши и Финляндии и др.), влияние на «Союз освобождения» буржуазных националистов. Однако этот «радикализм» постепенно стушевывался, и требования либералов становились все более и более умеренными как под влиянием правых либералов, так и в силу «классовой ограниченности партии кадетов в ее отношении к национальному вопросу». В итоге, по мнению исследовательницы, политика кадетов по национальному вопросу «свелась к принятию резолюций и раз1 Ленин В.И. Горемычники октябристы и кадеты. ПСС. Т. 13. С. 126–127; Кадеты и националисты. Т. 22. С. 157–158; Национал-либералы. Т. 22. С. 244–246; Кадеты о праве народов на самоопределение. Т. 24. С. 208–210. 2 Бурмистрова Т.Ю., Гусакова В.С. Национальный вопрос в программах и тактике политических партий в России. 1905–1917 гг. М., 1976. С. 31. 13 глагольствованиям, устным и печатным, о "культурном самоопределении" наций, автономии и федерации вообще и в применении к России. Все это были пустые фразы, рассчитанные на обман народов. Дальше словопрений и бесплодного прожектерства дело не пошло»1. Такой подход для советской историографии типичен. В целом в 1970–1980-е гг. выводы авторов укладывались в официальную трактовку о правильности большевистской национальной программы и реакционной националистической направленности либерального подхода. В 1990-е гг. историографические подходы стали меняться. В.В. Шелохаев в ряде исследований детально проанализировал идеологические и программные установки основных либеральных партий России по национальному вопросу, показав, что в их основе лежало декларирование права на самоопределение народов, но идеи отделения и автономии отрицались либо воспринимались не в полном объеме. Либеральные теоретики доказывали, что народы России в своей массе пока не готовы к территориальной автономии, для них целесообразно предоставление и гарантии прав культурного самоопределения на основе достижения демократических свобод для всех граждан России. Шелохаев проанализировал расхождения между правыми и левыми либералами по национальному вопросу, отметил факторы, мешавшие либералам-политикам налаживать контакты с идеологами других национальностей, раскрыл борьбу кадетов с крайностями великодержавного национализма. На конкретных примерах он показал несовпадение программных установок либеральных партий по национальному вопросу с их реальной политической позицией. В целом Шелохаев оценил либеральный вариант решения национального вопроса как «наиболее оптимальный», ибо он создавал условия и предпосылки для сохранения единства исторически сложившегося полиэтнического Российского государства2. Исследователь подчеркнул, что решение национального вопроса, по мнению либеральных теоретиков, было возможно лишь при наличии конституционного закрепления гражданских и политических прав личности. Эту мысль последовательно проводил Милюков в своих работах по национальному вопросу. В 1920-е гг. в эмигра1 Горякина В.С. Партия кадетов и национальный вопрос в период буржуазнодемократической революции 1905–1907 гг. // Непролетарские партии России в годы буржуазно-демократических революций и в период назревания социалистической революции. Материалы конференции. М., 1982. С. 144. 2 Шелохаев В.В. Либеральная модель переустройства России. М., 1996. С. 113. 14 ции он писал: «Если бы первой революции 1905–1906 гг. удалось создать русскую свободу, то отношения национальностей в освобожденной России, вероятно, были бы построены на начале автономии, национальной и территориальной»1. Выводы Шелохаева разделяются многими исследователями2. В то же время сохраняется и значительное влияние на историков положений советской историографии. Ю.Л. Золотовский полагает, что представления кадетов по национальному вопросу объективно согласовывались с потребностями русской промышленной буржуазии, «заинтересованной в крепком и стабильном едином всероссийском рынке, сохранении внутренних колоний путем политических уступок национальной буржуазии»3. Видеть во взглядах либералов на национальный вопрос лишь «буржуазную» составляющую означает существенно сужать проблему, сводя все к социально-экономическому детерминизму. В постсоветский период сохранились и такие краеугольные положения советской историографии, как близость взглядов правых либералов с официальной позицией властей по национальному вопросу, ограниченность и непоследовательность всех либеральных партий в его решении. По мнению Золотовского, в теоретическом отношении октябристская концепция структуры управления империей представляла собой «несколько модернизированное краеугольное положение теории "официальной народности" о вечности и неизменности русской формы политического строя как единственного в своем роде, соответствующего особенностям русского патриархального духа и русской истории». В этой схеме не было места для политической самостоятельности регионов. Программа Партии правового порядка в области государственного устройства вообще не отличалась от планов правящих кругов империи и право-монархических партий4. А.В. Антошин также отмечает близость позиций по национальному вопросу Партии правового порядка и консервативных сил (лозунги «еди1 Милюков П.Н. Национальный вопрос (Происхождение национальности и национальные вопросы в России). М., 2005. С. 139. Белов И.Е., Кузнецов В.Е. Российский либерализм и прибалтийский вопрос в 1917 г. // Первая мировая война и международные отношения: Сб. ст. СПб., 1995. С. 82; Вельможко И.Н. Национальный вопрос в деятельности III и IV Государственных дум: Автореф. дис… к.и.н. М., 1998. С. 28; Кондратенко Д.П. Проблемы национальных отношений в программных документах либеральных партий России (конец ХIХ в.– февраль 1917 г.): Автореф. дис… к.и.н. М., 1998. С. 25. 3 Золотовский Ю.Л. Государственное устройство России в программных документах политических партий в начале ХХ в.: Автореф. дис… к.и.н. Воронеж, 1998. С. 20. 4 Там же. С. 23. 2 15 ной и неделимой» России, борьба против автономии Польши, антисемитизм, свойственный правому крылу партии)1. В.Н. Селецкий указывает на ограниченность национальной программы прогрессистов, которая предусматривала только отказ от грубых насильственных мер подавления «инородцев» и использование родного языка в школах, судах и земствах. В целом их позиция оценивается им как национал-либеральная, близкая к правым кадетам2. Он полагает, что прогрессисты выступали под лозунгами национал-либерализма с целью, с одной стороны, противостоять «зоологическому» национализму правых, а, с другой, – бороться с революционной программой решения национального вопроса. Селецкий подчеркивает, что цели национальной политики у прогрессистов и правительства «были одни и те же: упрочение империи, ее целостности и неделимости. И если прогрессисты выступали против национализма, то потому только, что считали его неспособным привести к достижению этих целей»3. В данном случае мы видим марксистскую парадигму, очищенную от догматизма советской эпохи. По мнению ряда исследователей, либеральные проекты оказались слишком умеренными, не соответствующими ожиданиям и потребностям нерусского населения многонациональной Российской империи. Отмечается, что в период революции 1905–1907 гг. национальные движения еще доверяли левым либералам и готовы были сотрудничать с ними (Д.М. Усманова показала этот процесс на примере мусульманских депутатов Государственной думы4). Однако в третьеиюньский период процессы оказались разновекторными: кадеты эволюционировали вправо, к националлиберализму (обычно историки приводят в пример П.Б. Струве), а национальные движения все больше дрейфовали к автономии и сепаратизму. Ситуацию обострял националистический курс правительства и III Думы, а невозможность кадетов ему противодействовать не способствовала их популярности на национальных окраинах. В исследованиях, посвященных рассмотрению национального вопроса в дореволюционном парламенте, убедительно 1 Антошин А.В. Партия правового порядка в политической жизни России начала ХХ века: Дис… к.и.н. Екатеринбург, 1998. С. 71. 2 Селецкий В.Н. Прогрессизм как политическая партия и идейное направление в русском либерализме. М., 1996. С. 77–79. 3 Он же. Прогрессизм как политическая партия и идейное направление в русском либерализме: Автореф. дис… д.и.н. М., 1997. С. 30. 4 Усманова Д.М. Мусульманские представители в российском парламенте. 1906–1916. Казань, 2005. С. 228. 16 обосновывается тезис о невозможности III и IV Дум сыграть роль инструмента межнационального согласия1. С. Брейяр полагает, что позиция Милюкова по отношению к украинскому вопросу отличалась нерешительностью, постоянным лавированием в силу убеждения в преждевременном характере федерализма для России. Из-за этого украинские общественные деятели упрекали его в бездействии или даже двойной игре2. По мнению Т.И. Пономаревой, к началу Первой мировой войны кадеты подошли, «в значительной степени растеряв доверие нерусского населения многонациональной Российской империи», не удовлетворенного либеральной программой решения национального вопроса3. К сходным выводам пришел Э. Вишневски, анализируя отношение либералов к польскому вопросу4. Усманова подробно проследила процесс охлаждения симпатий мусульманских думских представителей к кадетам в связи с их экспансионистской позицией в турецком вопросе в период Первой мировой войны5. Анализируя современные работы, не стоит забывать о национальной принадлежности их авторов, рассматривавших российский либерализм с точки зрения интересов отдельных национальных образований (Украина, Польша и т.п.). Отсюда и разница в оценках. Если отдельные польские, украинские, татарские авторы акцентируют внимание на умеренности либеральной программатики, ее несоответствии потребностям развития отдельных территорий, непоследовательности либералов в ее реализации, то российские исследователи обращают внимание на крайне неблагоприятные внешние обстоятельства, мешавшие разумному решению национального вопроса: националистический курс правительства, расстановка политических сил в парламенте, Первая мировая война, революционные потрясения и т.п. Так, И.Е. Белов и В.Е. Кузнецов, рассмотрев отношение либералов к прибалтийскому вопросу, пришли к выводу, что в условиях «естественного» развития страны реализация либеральной программы была бы не только возможным, но и наиболее оптимальным вариантом. Но в условиях внешнего военного конфликта и революционных потря1 Аманжолова Д.А., Зорин В.Ю., Кулешов С.В. Национальный вопрос в Государственных Думах России: опыт законотворчества. М., 1999. С. 200. 2 Брейяр С. Указ. соч. С. 104. 3 Пономарева Т.И. Кадеты и национальный вопрос в России (1905–1914) // Политические партии России: прошлое и настоящее: Сб. ст. СПб., 2005. С. 52. 4 Вишневски Э. Либералы и польский вопрос // Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 1999. № 2. С. 48. 5 Усманова Д.М. Указ. соч. С. 237. 17 сений 1917 г., подтолкнувших Прибалтику к разрыву с российской государственностью, либералы не обладали реальной возможностью осуществления своей программы1. Встречаются в современной историографии и консервативные оценки либеральной программатики по национальному вопросу. Г.Н. Бавкунова утверждает, что кадеты «относились к своей программе как к "боевому оружию", к лозунгам – как к "боевому кличу", но не как к программе преобразования страны. Поэтому с развитием политического процесса в стране кадеты теряли своих сторонников среди национальных либеральных партий»2. К наиболее серьезным исследованиям либеральной идеологии и программатики по национальному вопросу относятся монографии Д.П. Кондратенко и О.Ю. Малиновой, близкие по своей концептуальной направленности работам Шелохаева. Первый автор полагает, что программные документы большинства либеральных партий основывались на кадетско-октябристском варианте. В качестве примера либералы брали западные модели национального государственного устройства, которые накладывались на российскую действительность. Либеральная программатика по национальному вопросу была во многом конструктивна, представляя собой «достаточно реальную возможность снятия многих национальных противоречий того времени», но в своей практической деятельности либеральным партиям не всегда удавалось отстоять провозглашенные требования в «программном» виде3. Малинова, проанализировав взгляды российских либералов (Милюкова, Струве и др.) по национальному вопросу, выявила значительную общность их подходов с решениями, предложенными западными, в особенности, британскими философами. Она уточнила содержание понятия «либеральный национализм», показав, что его можно использовать для характеристики достаточно широкого круга теорий, разработанных мыслителями прошлого и современными философами, которые стремились сочетать приверженность идее нации и поддержку ее политических и/или 1 Белов И.Е., Кузнецов В.Е. Указ. соч. С. 89. Бавкунова Г.Н. Отечественные либеральные партии начала ХХ века: Национальный аспект: Автореф. дис… к.и.н. Брянск, 2003. С. 23. 3 Кондратенко Д.П. Самодержавие, либералы и национальный вопрос в России в конце ХIХ–начале ХХ века. Киров, 2005. С. 218. 2 18 культурных прав с защитой либеральных ценностей1. Малинова показала принципиальную возможность соединения либеральных ценностей с защитой определенным образом понимаемых прав наций и культурных групп, выявив ограничения, устанавливаемые либеральными принципами в отношении поддержки определенных идей из арсенала национализма, в частности: недопустимость полного подчинения индивидуальных интересов коллективным, признание важности индивидуальной свободы для блага нации; представление о плюрализме и равноценности наций; отрицание любых притязаний на национальную исключительность и особые права; акцент на развитие наций и необходимость взаимодействия национальных культур. Малинова подчеркивает, что вопрос о единстве государства был весьма чувствительным для русских либералов (Кондратенко показал это на примере польского вопроса2). Милюкову и его соратникам задача создания в России конституционного строя, закрепления гражданских, политических и социальных прав и свобод казалась более насущной, чем немедленное решение национального вопроса. «И дело здесь не просто в "имперской" позиции, – полагает исследовательница, – но в принятии принципа "либерального империализма", опирающегося не на силу, а на право, обеспечивающего единство империи цивилизованными средствами»3. Однако либеральная имперская политика в качестве предпосылки требовала упрочения конституционного строя, создания «правильного» народного представительства – отсюда и желание идеологов кадетской партии отсрочить практическую реализацию права наций на самоопределение, признаваемого ими в теории. Из этого и вытекает отмеченное Шелохаевым несовпадение теоретических и программных установок либеральных партий с их реальной политической позицией4. Кроме того, Милюков и его коллеги не были готовы к осуществлению этого права на основе общей для всех национальной «нормы». Федеративное государственное устройство России, на котором настаивали представители некоторых национальностей, 1 Малинова О.Ю. Анализ концепций либерального национализма (середина ХIХ-начало ХХ века): Автореф. дис… д.ф.н. М., 2000. С. 10. 2 Кондратенко Д.П. Кадеты и польский вопрос во время первой мировой войны (по материалам заседаний кадетского ЦК) // Русский исторический вестник: Междунар. ежегодник. 2000. М., 2000. Т. 3. С. 90. 3 Малинова О.Ю. Либеральный национализм (середина ХIХ–начало ХХ века). М., 2000. С. 162. 4 Шелохаев В.В. Указ. соч. С. 82, 93. 19 с самого начала вызывало у русских либералов острые споры и сомнения. В целом, полагает Малинова, такая позиция в отношении признания права на самоопределение народов России «может быть охарактеризована как либеральноимпериалистическая»1. Основу ее составляло представление о непреложности единства Российской империи, которая должна обеспечить развитие составляющих ее народов (и их собственных национальных культур). Проблема заключалась в том, что залогом «либерального империализма» должно было служить преобразование политического и правового строя, которое не было завершено. В силу этого поддержка более радикальных требований «национальностей» откладывалась до лучших времен, а возможности влиять на текущую политику властей в национальном вопросе либералы не имели. В свою очередь, проводимая правительством и правым большинством III и IV Дум политика вела к радикализации требований сепаратистов. В целом, многие современные историки рассматривают либеральную альтернативу решения национального вопроса как вполне обоснованную и разумную, возлагая ответственность за ее провал и, соответственно, за рост сепаратистских настроений на самодержавие. В.В. Шелохаев2 ЛИБЕРАЛЬНОЕ ЗАКОНОТВОРЧЕСТВО ПО НАЦИОНАЛЬНОМУ И КОНФЕССИОНАЛЬНОМУ ВОПРОСУ В III – IV ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДУМАХ Учитывая, что проблема либерального законотворчества в Государственной думе обстоятельно раскрыта в монографии инициатора данной конференции Д.В. Аронова, в докладе кратко остановлюсь на характеристике лишь некоторых либеральных законопроектов по национальному и конфессиональному вопросу. Выбор именно данного исторического отрезка обусловлен тем 1 Малинова О.Ю. Анализ концепций либерального национализма (середина ХIХ– начало ХХ века): Автореф. дис… д.ф.н. С. 31. 2 Шелохаев Валентин Валентинович – доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник, руководитель центра «История России в XIX-начале ХХ в.» Института российской истории РАН. 20 обстоятельством, что либеральные фракции, осознав, что их общегражданские и общеполитические проекты решения национального и конфессионального вопросов не имеют шансов на поддержку националистического и консервативного большинства Думы, вынуждены были понижать «порог требований», предлагать т.н. «проходимые» (с их точки зрения) законодательные проекты. Так, 29 марта 1910 г. кадеты внесли в III Думу законопроект «О введении в частных заведениях Прибалтийского края преподавания на местных языках». Авторы проекта попытались обосновывать необходимость данной меры стремлением крестьянского населения этого многонационального региона поднять аграрную культуру путем распространения знаний о более рациональных методах ведения сельского хозяйства. В крестьянской среде наметилось стремление открыть доступные широким слоям местного населения сельскохозяйственные учебные заведения. Ряд крестьянских обществ приняли решение об открытии низших земледельческих училищ на родном языке. Однако Главное управление землеустройства и земледелия отказалось утвердить представленные программы училищ с преподаванием на местных языках. Принятие закона, позволявшего ввести обучение на родном языке для населения края, могло бы, как считали авторы проекта, стимулировать развитие профессионального коммерческого образования. Однако этот, казалось бы совершенно безобидный кадетский проект, не получил движения в III Думе, и был кадетами повторно внесен 1 февраля 1913 г. в IV Думу, но также не получил поддержки думского правоконсервативного большинства. 31 мая 1910 г. кадеты внесли законопроект «Об отмене ограничений евреев в праве избрания местопребывания и передвижения с одного места на другое», который состоял всего лишь из одной статьи – «существующие в нашем ныне действующем законодательстве ограничения евреев в праве избрания местопребывания и передвижения с места на место – отменить»1. В объяснительной записке к проекту его авторы доказывали порочность сохранения еврейской черты оседлости. Эта несправедливая мера, противоречащая духу Манифеста 17 октября 1905 г., наносила вред развитию экономики, способствовала коррупции в рядах администрации, пользовавшейся ограничитель1 Законотворчество думских фракций 1906-1917 гг.: документы и материалы. М., 2006. С. 588. 21 ными законами для взимания поборов, негативно влияла на моральные устои общества, воспитывая в русском населении сознание правомерности угнетения целых национальностей. В результате поименного голосования (208 – за, 138 – против, 8 – воздержалось) законопроект был передан на рассмотрение комиссии о неприкосновенности личности на заключение на предмет его желательности, однако, он до окончания полномочий III Думы так и не был рассмотрен. На этом законотворческие попытки кадетов разрешить национальный вопрос, по сути, закончились. Заняться переплавкой положений своей национальной программы не спешили и октябристы. 28 марта 1908 г. ими в III Думу был внесен законопроект «О языке преподавания в начальных школах местностей с малорусским населением». Обосновывая необходимость этой объективно назревшей меры тем, что число грамотных среди малорусского населения (9%) значительно отставало от средних показателей по России (21%), октябристы стремись доказать, что граждане должны получать образование на том языке, на котором они разговаривали. Поэтому они предлагали снять искусственные преграды на пути развития украинской народности. «В начальных школах малорусского района, – гласила ст. 3 проекта, – употребляются руководства, приспособленные к понятиям и условиям жизни и быта местного населения». Введение обучения на родном языке предполагалось при условии сохранения русского языка, который оставался обязательным предметом обучения в малорусской школе (ст. 2)1. 26 мая 1909 г. проект был передан в комиссию по народному образованию, однако, он дальнейшего движения так и не получил. 26 июня 1908 г. октябристы внесли в III Думу законопроект о предоставлении воспитанникам четырех частных учебных заведений, которые содержали дворянские общества Прибалтийского края, сдавать часть выпускных экзаменов на немецком языке, а 12 мая 1909 г. – проект о разрешении евреям жительства в районе Кавказских минеральных вод во время лечебного сезона. Первый проект был инициирован немецкими группами «Союза 17 октября», имеющими довольно сильное влияние и разветвленную сеть в Прибалтийском крае. Во втором случае октябристы, имевшие информацию о разработке кадетами проекта об отмене еврейской черты оседлости, решили действовать на опережение, 1 Там же. С. 113. 22 правда, делая послабления евреям, относительно места жительства, но при этом предельно ограничивая срок действия этой меры. Что касается прогрессистов, то они вообще ограничились внесением 12 февраля 1914 г. законопроекта «Об отмене ограничений в правах на вступление в сословие присяжных поверенных для лиц мусульманского вероисповедания». Причем в качестве единственного аргумента для принятия этой меры авторы проекта выдвигали то обстоятельство, что в России, особенно на Кавказе, существовала потребность в адвокатах-мусульманах, которые бы знали язык, традиции местного населения и могли бы оказать ему квалифицированную юридическую помощь. Дальнейшего движения проект не имел. Как видим, либеральная оппозиция в III – IV Думах предпочитала не заострять постановку национального вопроса. При доминировании в Думе националистических настроений, подогреваемых «походами» правительства то на Финляндию, то на Польшу, то на «Холмщину», либеральные идеи о национальном равноправии и свободе совести не могли получить отклика со стороны правоконсервативного и националистически настроенного думского большинства. Взяв курс совместно с правительством на «унификацию империи» по сугубо бюрократическим лекалам, без учета интересов пробуждающихся к политической свободе и гражданскому равноправию национальных окраин, октябристы вообще проявили готовность до предела сузить положения своей программы по национальному вопросу. Если для октябристов и прогрессистов национальный вопрос стал «ахиллесовой пятой», своеобразным проверочным маркером на их якобы приверженность основным принципам либерализма, то они попытались как-то компенсировать свою склонность к националистическим проявлениям выдвижением своих конфессиональных законопроектов. По моим подсчетам, октябристами и прогрессистами было внесено в III и IV Думы более 10 таких законопроектов, среди которых следует выделить октябристские проекты: «Об обеспечении духовенства Православной церкви определенным содержанием и об образовании православного прихода» (5 апреля 1913 г.) и «Об образовании приходов и материальном обеспечении православного духовенства» (8 мая 1913 г.). Настаивая на усилении роли Православной церкви в жизни российского общества, на необходимости воспитания подраста23 ющего поколения в христианском духе, октябристы выступали за предоставление самостоятельности церкви, считали крайне важным поднять авторитет ее самого низшего звена – прихода. Согласно первому проекту, приход должен был получить следующие права: 1) стать юридическим лицом; 2) пользоваться правом самообложения; 3) заведовать церковным имуществом; 4) его органами должны стать приходское собрание и приходский совет и 5) помимо хозяйственных функций, приход должен получить благотворительные и просветительные функции (ст. 2). На церковный приход возлагалось: 1) участие в содержании штатных духовных лиц; 2) содержание церковного здания и обеспечение «благолепия храма»; 3) содержание и заведование всеми благотворительными и просветительными учреждениями и 4) содержание и постройка домов для причта (ст. 3). Каждый новый приход мог получить государственную субсидию при условии наличия в нем не менее 1 тыс. прихожан. Приходские причты за свой труд получали: а) содержание из средств государственного казначейства (священники – 300 руб., штатные диаконы – 150 и псаломщики – 100 руб.); б) дополнительное вознаграждение за счет церковного налога в размере: священнику – 600 руб., диакону – 300 руб. и псаломщику – 200 руб.; в) доход от церковных земель и других церковно-причтовых угодий, оброчных статей и капиталов; г) плату за необязательные требы (ст. 4). Церковный налог включал в себя: а) средства от личных взносов, величина которых зависела от получаемого содержания или имущественного состояния плательщика; б) из добавочного обложения земельных имуществ; в) дополнительного процента «в сумме платежа по промысловому обложению»; г) добавочного процента к казенному оценочному сбору с городских имуществ; д) добавочного сбора при взимании городского квартирного налога (ст. 6). Плательщиками личного церковного налога являлись работоспособные лица православного исповедания не моложе 18 лет и не достигшие 66-летнего возраста (ст. 7). По расчетам авторов проекта, налог не должен был превышать 60 коп. с каждого прихожанина. Членам причта назначались пенсии в следующих размерах: за 25 лет службы священнику – 600 руб. в год, диакону – 300 руб., псаломщику – 200 руб.; за 35 лет службы священнику – 900 руб., диакону – 450 и псаломщику – 300 руб. (ст.13). 24 24 апреля 1913 г. законопроект был передан в думскую комиссию по делам православной церкви, однако, дальнейшего движения не получил1. Второй, более структурированный, октябристский проект, по своей сути, повторял первый. Их различало: более четкое определение территориальных границ прихода; увеличение числа прихожан с 1000 до 1200 человек; уточнение числа прихожан (менее 500, получающих казенные субсидии, и более 2400, таких субсидий не получающих). Во втором проекте более определенно фиксировались функции прихода. Его правомочными членами могли стать лица без различия пола, достигшие 25 лет и проживающие не менее года в его пределах и вносящие церковный налог2. Как видим, и тот и другой октябристские проекты были направлены на расширение самостоятельности церковного прихода, который должен был стать самоуправляющейся единицей, где прихожане обоего пола могли играть вполне определенную роль при принятии решений. Оба законопроекта были нацелены на улучшение материального положения священнослужителей и церковного причта. Иными словами, наряду с мелкой земской единицей октябристы намеревались сформировать еще одну низовую общественную институцию, которая призвана была пробудить общественную активность, приобщить широкие слои населения к решению местных светских и религиозных проблем. На первый взгляд, приведенный конкретный фактический материал кажется не столь внушительным, чтобы давать общую оценку позиции русских либералов по национальному и конфессиональному вопросу. На это автор доклада и не претендует. Он показателен в отношении определения возможной амплитуды колебаний либеральной позиции в зависимости от конкретной ситуации и соотношения политических сил. Так, в собственно программах либеральных партий, которые, разумеется, эволюционировали, в законопроектах I-II Государственных дум национальные и конфессиональные проблемы ставились более широко. Однако стоило политической ситуации измениться, как либералы «урезали» свои программные требования, доведя их до уровня «проходимости» в III-IV Думе, где их фракции не только не имели большинства, но между ними резко возросла степень конкуренции. 1 2 Там же. С. 208-210. Там же. С. 228. 25 «Гибкость» и «приспособляемость» программных требований либеральных фракций к реальной политической ситуации в стране и Думе свидетельствовала об отсутствии у русского либерализма прочной социальной основы. Изменение политической ситуации после Февральской революции, вызвавший всплеск национальных движений на национальных окраинах России, заставило русских либералов повысить градус своих программных требований по национальному и конфессиональному вопросу. Однако и в том, и в другом случаях русским либералам, вопреки своим представлениям, приходилось «играть» на чужом поле, вынужденно идя на уступки все более возрастающим требованиям национальных элит и представителей иных конфессий. Слабая «укорененность» русского либерализма в российской почве предопределила его неспособность стать гарантом единства и неделимости Российской империи. А.Н. Медушевский1 ФОРМИРОВАНИЕ КОНЦЕПЦИИ РОССИЙСКОГО ФЕДЕРАЛИЗМА В ПОЛИТИЧЕСКИХ ТЕОРИЯХ НАЧАЛА ХХ В. Споры о государственном устройстве России периода революции выходили за рамки идеологий и партийных программ, обозначив различное видение перспектив российского федерализма. В результате был сформулирован ряд теоретических концепций, сохранивших значение до настоящего времени и присутствующих в дискуссионной повестке современных российских конституционалистов2. Они охватывали такие вопросы как решение проблемы национального и государственного единства; соотношение принципов унитаризма и федерализма; определение политического содержания последнего в связи с защитой прав меньшинств. Распад многонациональной Российской империи в результате революции и гражданской войны поставил проблему конфедерализма – международно-правовой интеграции новообразованных госу1 Медушевский Андрей Николаевич – доктор философских наук, профессор, профессор кафедры теории политики и политического анализа Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», ординарный профессор НИУ «ВШЭ». 2 Основы конституционного строя России: двадцать лет развития. М., 2013. 26 дарств и связи их легитимности с национальным самоопределением1. Центральное место отводилось этим вопросам в период проведения Учредительного собрания и подготовленных к нему программных документах политических партий2. Наконец, проблемы государственного устройства России активно обсуждались в постреволюционный период при оценке советской модели номинального конституционализма и федерализма. Систематизация позиций по этим вопросам представляется необходимой предпосылкой их последующего направленного изучения. Унитаризм как модель национального единства: границы централизации и децентрализации В контексте дискуссий о национально-территориальном устройстве периода революционных кризисов начала ХХ в. обсуждались проекты централизованного и децентрализованного унитарного государства (включавшего принцип автономий); государства, построенного на началах федерализма, который также получал различные интерпретации. Унитарными в современной правовой науке считаются государства, которые не имеют внутренних государственных образований, а существующие в них административно-территориальные единицы (напр., департаменты) не обладают политической самостоятельностью. Однако между собой унитарные государства существенно различаются по характеру управления на более и менее централизованные. В первом случае унитарное государство определяется как централизованное, поскольку решения не только по политическим, но и по административным вопросам принимаются в полном объеме центральной властью. Во втором случае унитарное государство определяется как децентрализованное, поскольку административные решения по выполнению законов, затрагивающие определенные категории граждан, принимаются если не самими заинтересованными лицами, то, по крайней мере, под контролем избранных ими властей. Эта децентрализация может быть функциональной (признание за определенными публичными службами автономии, позволяющей управляемым принимать участие в управлении) и территориальной (признание этой автономии за определенными территориальными подразделениями государства). С позиций сравнительного конституционного права понятен масштаб выбора сторонников унитарного государственного 1 2 Медушевский А.Н. Ключевые проблемы российской модернизации. М., 2014. Конституционные проекты в России XVIII-начала XX вв. М., 2010. 27 устройства в России начала ХХ в. Принципиальное различие в позиции адептов жесткого и умеренного унитаризма состояло в его трактовке в пользу централизованного или децентрализованного понимания (включавшего тезис о необходимости автономий). Первая интерпретация была в наибольшей степени характерна для правых партий, отстаивавших идею «единой и неделимой России» в аутентичном смысле слова «неделимость»1. Вторая интерпретация была положена в основу либеральной программы. Национальное и государственное единство страны согласно либеральной программе конституционализма есть безусловный приоритет и должно быть обеспечено не внешним принуждением, но созданием социального и национального консенсуса в обществе (то, что мы назвали бы сейчас гражданской нацией). При таком подходе сильная центральная власть оказывалась совместима со значительной децентрализацией, признанием областных и национальных своеобразий и региональных законов. Выход усматривался не в выборе в пользу одной из чистых форм – федерализма или унитаризма, а в постепенном и растянутом во времени процессе предоставления статуса автономий территориям, которые достигли соответствующей культурной и правовой зрелости, причем позднее не исключалось превращение автономий в субъекты федеративного государства. Поиск оптимальных форм государственного устройства и соотношения централизации и децентрализации (различные виды автономии, административной и функциональной децентрализации, наконец, федерализм), ключевую роль в котором играли Ф.Ф. Кокошкин и С.А. Котляревский, привел первоначально к отказу от федерализма. Наиболее адекватно, с юридической точки зрения, вопрос был рассмотрен теоретиками кадетской партии, в частности, Кокошкиным2. В своей концепции государственного права Кокошкин уделял особое внимание тем проблемам, которые были актуальны для России при переходе от абсолютной монархии к представительной системе правления, а именно государственно-правовым формам федеративных отношений, государственному суверенитету, теории разделения властей, правам и политическим свободам индивидов. Именно это послужило причиной отказа Кокошки1 Правые партии. Документы и материалы. М., 1998. Т. 1-2. Ф.Ф. Кокошкин являлся одновременно крупнейшим теоретиком кадетской партии по проблемам конституционализма, федерализма и автономизации и официальным организатором работ по подготовке Учредительного собрания. Это отражено в материалах его архивного фонда: ГА РФ. Ф. 1190. Оп. 1. Д. 8. 2 28 на от федеративного проекта и замены его проектом децентрализации (в форме автономизации), согласно которому регионы должны были получить статус не государственной, а лишь провинциальной автономии1. Децентрализация, полагал он, может при известных условиях служить средством национального самоопределения, но она «не является единственным средством для этой цели и служит не только для национального самоопределения, но и для удовлетворения других потребностей народной жизни». Создание федерации по национальному признаку (который отстаивали левые партии) представлялось ошибочным и неэффективным путем, поскольку данная модель «в своем последовательном развитии привела бы к полному разрушению государственного единства России и к установлению не федерации (союзного государства), а конфедерации (союза государств)»2. В качестве первоочередной выдвигалась идея автономии и областного представительства. Временное правительство, теоретически допуская возможность принятия такого решения Учредительным собранием, отказалось до его созыва удовлетворить просьбу Украинской Центральной рады о предоставлении автономии3 и не пошло на расширение прерогатив Финляндского Сейма 4. Позднее (в постреволюционный период) концепция федерализма была принята либеральной мыслью, причем не столько в силу доктринальных соображений, сколько с учетом фактических изменений в результате революции. Принятие федерализма было осуществлено, однако, в трактовке, принципиально отличной от советской: во-первых, субъекты федерации не привязывались к нациям, а тем более этносам; во-вторых, исключалось право сецессии (юридически неуместное для федеративного государства); в-третьих, приоритет отдавался защите гражданских индивидуальных прав, а не национальных меньшинств. Данная трактовка основывалась на либеральной концепции правового госу1 Кокошкин Ф.Ф. Областная автономия и единство России. М., 1906; См. также: Кокошкин Ф.Ф. Автономия и федерация. Доклад на Восьмом съезде Конституционнодемократической партии 9–12 мая 1917 года // Съезды и конференции Конституционнодемократической партии. М., 2000. Т. 3. Кн. 1 (1915–1917 гг.). С. 555. 2 Кокошкин Ф.Ф. Тезисы к докладу «Автономия и федерация» // Съезды и конференции Конституционно-демократической партии. М., 2000. Т. 3. Кн. 1 (1915-1917). С. 580-581. 3 Рассмотрение Юридическим совещанием резолюции Украинской Центральной Рады в Киеве с требованием автономии: ГА РФ. Ф. 1792. Оп. 1. Д. 3. Л. 63-72. 4 См.: «Проект определения Временного правительства касательно предложения правительства Сейму Финляндии о передаче решения некоторых дел финляндскому генералгубернатору и финляндскому Сейму» // ГА РФ. Ф. 1792. Оп. 1. Д. 15. Л. 27-33; См. также: Д. 3. Л. 100; Д. 4. Л. 218-373; Д. 6. Л. 30-40. 29 дарства и стремилась развивать ее в новых социальных условиях1. Федеративная система в России после свержения большевизма признавалась «возможной, желательной и необходимой» (С.А. Корф), а альтернатива ей определялась как продолжение имперской экспансии, в частности, на территории, ставшие независимыми государствами2. Федерализм как модель политического единства многонационального государства: границы правового регулирования Федерализм, ставший позднее фундаментальным компонентом программ государственного устройства левых партий, первоначально категорически отвергался их идеологами, хотя и по иным причинам, нежели конституционными демократами. Главным являлся постулат о приоритете социальных (классовых) целей революции над национальными. Федеративное государство может быть определено как такое, где составляющие его территориальные подразделения получают в конституционных, законодательных и судебных областях автономию, заслуживающую названия государств, хотя в принципе они не обладают международными правами. При определении границ правового регулирования федерализма – распределения полномочий между центром и регионами – важно, поэтому, видеть перспективные тенденции его развития: насколько его введение подготовлено исторически и опирается на культуру и самосознание населения регионов; ведет он к ассоциации или диссолюции государства; является симметричным или асимметричным, строится в соответствии с идеологией национального самоопределения или, напротив, игнорирует ее во имя прав человека. Эти вопросы в правовой литературе освещались почти исключительно либеральными теоретиками. Для идеологов левых партий в принципе было характерно теоретическое отрицание федерализма с позиций марксизма в его однозначной классовой трактовке. Федерализм, полагали они (напр., Н. Рожков), – разделяет трудовой народ, ведет к созданию двухпалатного парламента, усиливает представительство регионов, противоречит представлениям крестьянства о единстве страны (если отказаться от него – «вернемся к царизму»). Задача Учредительного собрания, поэтому, – демократическая республика с однопалатным парламентом, но не федеративная всероссий1 Корф С.А. Федерализм. Пг., 1917. Он же. Возможна ли в России федерация? // Современные записки. 1921. № III. С. 173190. 2 30 ская республика1. «Федеративной же республики нам не надо, потому что за ней скрывается господство богатых классов», причем имеется в виду именно двухпалатность2. В то же время, некоторые левые теоретики были готовы пойти на уступки в направлении федерализма, связав его с решением национального вопроса. Они, как М. Рейснер, писали о федерализме очень неопределенно: национальный вопрос разрешается свободой; свобода включает союзное устройство, автономию и самоуправление. «Союзная республика освобождает все национальности»3. Поворот в отношении федерализма происходил в условиях революции по мере осознания левыми партиями возможности использования национального фактора для обеспечения социальной поддержки. Несмотря на приверженность централизму, меньшевистская фракция Учредительного собрания в Комиссии по выработке Основных законов, обсудив «вопрос об автономии и федерации» (по докладу Я.М. Магазинера) приняла федеративный вектор как единственный способ предотвратить распад государства. Исходя из этого, была предложена особая конструкция парламента, одна из палат которого – «федеральная палата» – должна строиться по принципу «равноценности областей, а не численности населения». В соответствии с этой весьма широкой трактовкой федерализма объявлялись недопустимыми какиелибо ограничения местной власти со стороны центральной, «ибо это противоречит самому принципу федерации»4. На сходных позициях стоит проект «Российской Федеративной Демократической Республики», призванной объединить «в неразрывном союзе народы и области России, во внутренних своих отношениях суверенные»5. Основы позиции партии социалистов-революционеров формулировал на 3-ем съезде ПСР (25 мая-4 июня 1917 г.) М.В. Вишняк в докладе «Основные принципы государственного устройства России (республика, автономия, федерация)»6. В вопросах государственного устройства будущей России проклами1 Рожков Н.А. Задачи Учредительного собрания (Лекция, читанная в Петрограде). Ростов н/Д, 1917. С. 23. 2 Он же. О формах народного представительства. СПб., 1905. С. 13. 3 Рейснер М. Революция и федерация. Пг., 1917. С. 32. 4 РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 44. Л. 5-8. 5 Там же. Ф. 274. Оп. 1. Д. 45. Л. 317-317 об.; Обсуждение вопросов федерализма см. также: РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Л. 311-311 об. ("Проект Шаскольского"). 6 Протоколы Третьего съезда Партии социалистов-революционеров (25 мая-4 июня 1917 г.) // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. М., 2000. Т. 3. Ч. 1 (Февраль-Октябрь 1917 г.). С. 408-422. 31 ровался принцип «всесторонней децентрализации управления и законодательства», однако без категорического требования «именно федеративного устроения» организации государственной власти в России»1. Проекты левых партий и идеологов не содержат правовой разработки проблемы, адекватной ее важности, не анализируют различные концепции федерализма с учетом их соответствия российским условиям и заложенных в них социальных последствий, часто путают федерализм с концепциями децентрализации, национальной или административной автономии в разных формах. Основное противоречие подхода левых партий к проблеме состоит в том, что они не могли остановиться на формальноюридическом обосновании федерализма как модели государственного устройства и важнейшего компонента разделения властей, стремясь решить с его помощью другие вопросы – достижения социальных целей революции или национального самоопределения. Но такой подход заставлял относиться к федерализму скорее как к техническому средству решения иных задач, видеть в нем вспомогательный инструмент, который можно применить в зависимости от обстоятельств. Этим объясняется неопределенность понятия «федерализм» в риторике левых партий, а, в конечном счете, легкость, с которой большевикам удалось наполнить это понятие другим смыслом и превратить его в собственную противоположность (т.н. «советский федерализм» Конституции РСФСР 1918 г.), использовав для утверждения сверхцентрализованного государства периода однопартийной диктатуры. Федерализм и культурно-национальная автономия: статус национальных меньшинств и права личности В ходе русской революции произошло пересечение трех разнонаправленных векторов социальной эмансипации: стремление к правовому государству; движение к демократии как торжеству не только формального, но также фактического равенства и утверждению национального самоопределения малых народов и национальных меньшинств. Это обстоятельство, отмеченное П.Н. Милюковым в специальной работе по национальному вопросу, отличало русскую революцию от многих предшествующих, приводило к противоречиям программных установок политических игроков револю- 1 Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 1. С. 419. 32 ционной эпохи1. С одной стороны, принципы правового государства исключали идею достижения фактического равенства индивидов; с другой, эта последняя идея имела мало общего с принципами национализма и национального самоопределения; с третьей, идея национального самоопределения, будучи связана с концепцией федерализма, вела к территориальному обособлению наций и этносов, появлению т.н. титульных наций, ставивших под вопрос права национальных меньшинств. Выход из этой цепочки противоречий мог быть найден в рамках последовательного проведения принципов гражданского равенства и правового государства, предложенных конституционными демократами, однако такой подход оказался неприемлем в силу радикального неприятия массами (и левыми партиями) правовых инструментов разрешения противоречий в пользу фактического перераспределения ресурсов, накопленных обществом в экономической и культурной сфере. Это перераспределение ресурсов получало вполне осязаемые пространственные, географические и культурные формы, образуя тот социальный ландшафт, в котором вынуждены были существовать национальные меньшинства. В тезисах к докладу Вишняка идея федерализма раскрывается в перспективе решения национального вопроса и, что важно, обеспечения прав национальных меньшинств: «Территориальная децентрализация управления и законодательства, – констатировал он, – в своем последовательном осуществлении и принципиально, и фактически допускает возможность развития Российской республики в республику федеративную (Bundesstaat, federation), на началах федеративной связи между государством целым и его частями, признанными за единства, близкие по своей правовой природе к государствам и напоминающие отношения Канады или бурских республик к современной Великобритании, Хорватии – к Венгрии, австралийских штатов (колоний) – к австралийской федерации и т.п.»2 Самостоятельная проблема – связь административнотерриториального деления с решением национального вопроса. Даже если согласиться с современной концепцией наций как «воображаемых сообществ», то следует признать, что в эпохи социальных кризисов имеет место как раз процесс конструирова1 Милюков П.Н. Национальный вопрос (происхождение национальности и национального вопроса в России). Прага, 1925. Основные принципы государственного устройства. Тезисы по докладу М.В. Вишняка // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 1 С. 613. 2 33 ния этих сообществ, они приобретают вполне осязаемые формы, направляя поведение соответствующих социальных групп на достижение тех целей, которые рассматриваются ими как приоритетные. В ходе революции звучало утверждение, что понятие нации имеет конструированный характер, включает различные параметры (территория, язык, раса, культура), но в действительности не сводима к ним, а потому не существует в реальности. Этой позиции придерживался П. Сорокин, считавший, что «национальности как единого социального элемента нет, как нет и специально национальной связи», национальное неравенство есть «специфическое выражение общего социального неравенства»1, а решение проблемы состоит в такой трактовке «равноправия и автономии национальностей», которая обеспечивает единство государства и, в сущности, не выходит за рамки гарантий прав личности2. Напротив, Вишняк усматривал необходимость установления связи между самоопределением наций и административно-территориальным делением в форме «областной территориальной автономии, с безусловным обеспечением прав национального меньшинства и пропорциональным участием в бюджете муниципальном и областном». Для наций, не имеющих определенной территории (как евреи) он предлагал реализовать формулу «персонально-национальной автономии» – конструкцию, при которой «всякий человек по своему заявлению входит в широкий, по всему государству распространенный союз данной нации, который имеет своей целью заведывание отдельными областями»3. С учетом опыта советской диктатуры стал очевиден приоритет правовых методов решения проблемы: «Советская действительность, – подчеркивал позднее Вишняк, – есть диктатура не только над народом, но и над народностями», исключающая полноценный федерализм. СССР – это строй унифицированного и централизованного государства, в котором «народностям на местах» предоставлена ограниченная бытовая и культурная автономия развивать свой язык, письменность, прессу, театр, – поскольку они не вступают в конфликт с видами и намерениями правящей верхушки ВКП4. С этих позиций рассматривался тезис о 1 Сорокин П.А. Национальность, национальный вопрос и социальное равенство // Проблемы социального равенства. Пг., 1917. С. 15. 2 Сорокин П.А. Автономия национальностей и единство государства. Пг., 1917. 3 Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 1. С. 426-427. 4 Вишняк М.В. Всероссийское Учредительное собрание // Современные записки. 1928. Т. 35. С. 450. 34 связи демократии в России с самоопределением народов, давалась критика взглядов национальных сепаратистов. В принципе, это была общая демократическая позиция в русской эмиграции, разделявшаяся различными ее направлениями от либерального до умеренно-левого1. Национально-культурная автономия стала, поэтому, предметом внимательного анализа в эмиграции. Вишняк, – отмечал С.И. Гессен, – «является защитником системы национальнокультурной автономии, считая, что последняя только способна реальным образом оградить право меньшинств на свободное самоуправление». Самостоятельный характер этого «корпоративного права» связан с невозможностью обеспечить его ни как рефлекс права большинства – «право оппозиции как потенциального большинства», ни как производное от прав индивида. Данное «совокупное право всей социальной меньшинственной группы, как целого» есть особый элемент «социального права, как независимого от государства права разнообразных общественных союзов»2. Опираясь на теории Л. Дюги, О. Гирке, Г. Зиммеля, идеологов французского синдикализма, а также практику защиты меньшинств Лигой наций, теоретики эмиграции видели необходимость корректировки современной им теории демократии, необходимость «органических поправок» к демократии с точки зрения защиты прав меньшинств. В частности, их интересовал актуальный ныне вопрос о защите русского меньшинства в лимитрофных государствах. Таким образом, данная позиция постепенно сближается с подходом либеральных идеологов, видевших решение проблемы в обеспечении прав личности, закреплении и отстаивании их с позиций конституционного и международного права. Конфедерализм: международный союз государств и право наций на самоопределение Распад Российской империи, а затем Советского Союза актуализировал проблему конфедерализма и его связи с федерализмом. Конфедерация – союз государств, признающий международный суверенитет своих членов, который включает при этом механизмы координации их политики по определенным направлениям. Между конфедерализмом и федерализмом существует 1 Вишняк оценивал взгляды Милюкова по национальному вопросу как верные, но схематичные: См.: Рец. Вишняка на кн. Милюков П.Н. Национальный вопрос. 1925 // Современные записки. 1926. Т. 28. С. 523-525. 2 Гессен С.И. Рец. на кн.: Вишняк М.В. Право меньшинств. Париж, 1926 // Современные записки. 1927. Т. 30. С. 592-595. 35 определенная связь. С точки зрения формирования различают федерализм, возникающий в результате объединения (ассоциации) и разрыва единства (диссоциации). В первом случае конфедерация часто предшествует образованию федерации, во втором – приходит ей на смену. В постреволюционной России важно было определить, в какой мере правовые институты и принципы оказывают воздействие на поддержание единства государства или его дестабилизацию. Либеральная критика советской концепции федерализма (С.А. Котляревский, Н.С. Тимашев) сохраняет свое значение до настоящего времени. Она указывала на то, что важнейший принцип советского конституционализма – «право наций на самоопределение вплоть до отделения» (закрепленный в Конституции 1924 г. и представленный затем в советских конституциях 1936 и 1977 гг.) – является юридически бессмысленным в федеративном государстве. Он составляет принцип конфедеративного, а не федеративного политического образования: СССР, следовательно, не являлся федеративным государством даже с формальноюридической точки зрения (не говоря о фактическом положении дел)1. Этот вывод косвенно признавали и советские юристы старой школы, говорившие о неопределенности «советского федератива» (В.Н. Дурденевский), невозможности его интерпретации в общепринятых западных категориях федерализма и конфедерализма (Э.Э. Понтович), сходстве нового союзного образования с Британской империей (Б.Д. Плетнев), его понимании как уникальной «новой формы сотрудничества наций» (Г.С. Гурвич)2. В перспективе (при ослаблении партийной диктатуры, цементирующей систему номинального конституционализма) принцип самоопределения, – считали либеральные конституционалисты, – может привести к дестабилизации государства. Этот прогноз получил полное подтверждение на исходе ХХ в. в период распада СССР. Интеграционные и дезинтеграционные процессы межвоенного периода остро ставили проблему сохранения национального суверенитета государств. В случае стремления народов к государственной самостоятельности, – констатировали юристы1 Тимашев Н.С. Проблема национального права в советской России // Современные записки. 1926. Т. 29. С. 396. 2 Дурденевский В.Н. На путях к русскому федеральному праву // Право и жизнь. 1923. № 1. С. 22-23; Понтович Э.Э. Союз ССР как союзное государство // Право и жизнь. 1927. Кн. 8-9. С. 8-10; Плетнев Б.Д. Государственная структура РСФСР // Право и жизнь. 1922. Кн. 1. С. 30; Гурвич Г.С. К вопросу о федерализме // Революция права. 1928. № 3. С. 33. 36 эмигранты, – подобная возможность должна быть им предоставлена «при условии соглашения о соблюдении жизненных интересов России». В ходе данных процессов, – полагал Вишняк, – «национальность наделяется всем тем комплексом прав, которые предусмотрены и гарантированы новейшими международными актами в целях охраны и развития прав национальных, расовых, лингвистических и исповедных меньшинств». Он подчеркивал, что позитивные процессы в государственном строительстве связаны «не с "балканизацией" России, Европы и мира, а с кооперацией, объединением и с последующим федерированием национальных и территориальных единств». С одной стороны, полагал он, разделение страны таит угрозу национальных конфликтов, с другой, уменьшение ее территории до пределов Великороссии – «увеличивает риск торжества в ней бонапартистской реакции, милитаризма, шовинизма и "воли к победе", угрожающих миру всего мира прежде всего на границах России». Это положение (необходимость интеграции наций на новой основе) подтверждает «опыт отделившихся от России территорий, с наглядной убедительностью показавший всю относительную самостоятельность так называемых лимитрофов в современной международной обстановке и вместе с тем всю агрессивность самоопределившихся наций в отношении к домогающимся такого самоопределения и особенно по отношению к обреченным пребывать на положении национальных меньшинств»1. В постсоветский период, когда выяснилась неэффективность ленинской трактовки федерализма, поиск оптимальной конструкции федерализма идет фактически по линии принятия либеральных рекомендаций. Некоторые из них сформулировал Котляревский: «Когда централисты указывают, что в федеративном государстве проще решать дела и издавать законы из центра, они отрицают самый смысл федеративного устройства»2. Еще в 1920е гг. он подчеркивал необходимость реформирования советской модели федерализма, фиксации его финансовой и бюджетной составляющей, развития институтов самоуправления, преодоления юридических и административных диспропорций3. Современные дебаты о перспективах федерализма включают все эти темы: 1 Проект резолюции по национальному вопросу М.В. Вишняка // Партия социалистовреволюционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2 (Октябрь 1917 г.-1925 г.). С. 943-945. Котляревский С.А. СССР и союзные республики. М.-Л., 1926. С. 140. 3 Он же. Бюджетное право РСФСР и СССР. Пг., 1924; Он же: Бюджет и местные финансы. М., 1926. 2 37 определение конституционной модели федерализма; преодоление асимметричности существующей модели; пересмотр национальных и социально-экономических границ субъектов; бюджетный федерализм, более четкое размежевание прерогатив союзного центра и республик. Структура законодательной власти: федерализм и бикамерализм Самостоятельной стороной проблемы государственного устройства является структура парламента, бикамерализм – трактовка двухпалатности. Сюда относится, во-первых, решение вопроса о том, должен парламент состоять из одной или двух палат: в отличие от Милюкова, Кокошкин выступал сторонником двухпалатной системы, но не выводил бикамерализм из федеративного устройства, связывая важность верхней палаты скорее с функцией законодательного фильтра1. Напротив, для идеологов левых партий было характерно однозначное отрицание верхней палаты. В ходе эсеровского съезда Вишняк получил записку из зала: «Как вы предполагаете осуществление федеративной республики при однопалатной системе?» Его ответ заключался в принципиальном отказе от идеи верхней палаты как консервативной надстройки над демократическим парламентом2. Это, во-вторых, обсуждение вопроса о том, должен бикамерализм быть сильным, слабым или умеренным (в соответствии с различиями в мировом опыте и российскими условиями), что из себя должна представлять верхняя палата – быть палатой федеративного государства (как это было номинально зафиксировано после революции советской Конституцией 1924 г., вводившей Совет национальностей ЦИК СССР), представлять земства (как предполагал С.А. Муромцев в своем конституционном проекте) или выступать в качестве административного института (как Государственный совет Российской империи). Все эти решения вели к наделению верхней палаты различными прерогативами и предполагали различный ее вес в политической системе российского государства. В-третьих, существенное значение имело согласование бикамерализма с общей конструкцией разделения властей. В конечном 1 Милюков П.Н. Демократизм и вторая палата. М., 1905; Кокошкин Ф.Ф. Об основаниях желательной организации народного представительства. Двухпалатная система // Русские ведомости. 1905. № 152. 2 Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 1 С. 418. 38 счете проблема верхней палаты не получила разрешения в законопроектах периода Учредительного собрания в связи с неясностью не только вопроса о федерализме, но и о форме правления и месте главы государства, который был оставлен открытым. Считалось, напр., что теоретически возможный выбор Конституанты в пользу монархии будет одновременно означать отказ от федерализма и сохранение верхней палаты (в виде Государственного совета или в какой-либо иной форме). Разработка проблемы имела место главным образом в связи со статусом Временного правительства и порядком его работы в переходный период. В постреволюционый период осуществление федерализма предполагало введение двухпалатного парламента (по аналогии с Веймарской республикой по Конституции Германии 1918 г.), верхняя палата которого должна выражать интересы субъектов федерации, и независимой судебной власти, способной разрешать конфликты Центра и регионов путем толкования конституции и регионального законодательства. В рамках либеральной программы решение усматривалась (М.М. Винавером) в предоставлении субъектам федерации максимальной самостоятельности при сохранении за центром единого контроля над объединенными вооруженными силами, иностранной политикой и финансами. Институты парламентаризма, следуя данной логике, получают реализацию не только в центре, но и в регионах. Для контроля за применением конституционного законодательства в этой области вводится институт представителей центральной власти на местах. Конфликты, затрагивающие интересы центральной или местной власти, должны рассматриваться в судебном порядке – Верховным судом, организованным по образцу существующего в США1. Острые дебаты по этим вопросам в постсоветский период отражают незавершенность российского федерализма2, чрезвычайно различные видения его перспектив3 и возможностей политической организации в рамках верхней палаты4. Современная конституционная инженерия при обсуждении этих вопросов будет обращаться к дебатам о федерализме рево1 Vinaver M.M. Fédération, autonomie, droits de nationalités // La Russie d’ aujourd’hui et de demain. Paris, 1920. 2 Федеральная реформа. 2000-2004. М., 2005. 3 Совет Федерации. Эволюция статуса и функций. М., 2003; Управление Россией. Опыт. Традиции. Новации. М., 2007. 4 Конституционные принципы и пути их реализации: российский контекст. Аналитический доклад. М., 2014. 39 люционной эпохи, фундаментальное значение которых, причем как в позитивном, так и в негативном отношении, становится очевидно в исторической ретроспективе. Н.В. Дмитриева1 НАЦИОНАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В ТЕОРЕТИЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА (1902-1905 гг.) Несмотря на достаточно продолжительную историю существования национальной проблематики в теории и практике различных общественно-политических организаций и движений в России, попытки адаптации социальных и политических институтов нашей страны к национальным и культурным различиям ее населения продолжают оставаться на повестке дня. Нерешенность вопросов, связанных с выстраиванием взаимоотношений государственной власти с нациями и национальностями на основе признания своеобразия их культурного и исторического развития, с сохранением базовых принципов прав и свобод личности, обращает внимание исследователей и политиков в прошлое. В начале XX в. представителями отечественной либеральной мысли уже предпринимались попытки выработать теоретические концепции и практические программы по решению национальной проблемы в полиэтническом Российском государстве. История национальной и этноконфессиональной составляющей в либеральной думской практике начала XX в. достаточно хорошо освещена в отечественной историографии, как на общероссийском уровне2, так и на примере деятельности национальных отделений либеральных партий3. Менее изученным пред1 Дмитриева Наталья Валерьевна – преподаватель кафедры отечественной истории Института истории и международных отношений Южного федерального университета. 2 Шелохаев В.В. Идеология и политическая организация российской либеральной буржуазии 1907-1914., 1991; Он же. Национальный вопрос в России: либеральный вариант решения // Кентавр. 1993. № 2, 3; Он же. Либеральная модель переустройства России. М., 1996; Секиринский С.С., Шелохаев В.В. Либерализм в России. М., 1995; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905-1907 гг. М., 1985. 3 Исхаков С.М. Мусульманский либерализм в России в начале ХХ века // Русский либерализм: исторические судьбы и перспективы. М., 1999. С. 391-404; Сеидзаде Д.Б. Азербайджанские депутаты в Государственной думе России. Баку, 1991; Она же. Азербайджанские депутаты в Государственной думе России первого-четвертого созывов // Вестник 40 ставляется начальный период в деятельности либералов по решению проблем, связанных с национальной составляющей их политической программы. В процессе генезиса и эволюции большинства общественнополитических движений значительная роль принадлежит органам печати, на страницах которых, как правило, происходит выработка основных программных положений, тактики, организационных вопросов. Для либеральных протопартийных организаций подобным печатным изданием являлся журнал «Освобождение». Современные российские историки связывают с началом его издания складывание в отечественной либеральной мысли наряду с земским «нового» либерализма как отдельного политического течения. С 1902 г. (выход первого номера «Освобождение» под редакцией П.Б. Струве в Штутгарте) «активизировался процесс консолидации российского либерализма нового типа, который активно включился в борьбу за политическое освобождение России, предложил обществу собственную модель переустройства страны»1. Журнал «Освобождение» носил нелегальный характер и издавался за границей. Это давало возможность большинству представителей либерального движения публиковать свои материалы без оглядки на царскую цензуру. Кроме того, использование большинством авторов «Освобождения» псевдонимов позволяло им высказывать достаточно радикальные мысли и в свободной форме обсуждать будущий политический строй России. Создание нелегального журнала стимулировало возникновение дискуссии по национальной проблематике в либеральном дискурсе начала XX в. Их анализ, независимо от того, были ли это отдельные статьи или протоколы съездов либеральных организаций, позволяет определить содержание и объем данной проблематики в либеральной модели переустройства страны, а также позиции отдельных представителей либерального движения. межпарламентской ассамблеи. 1996. N 2. С. 24-26; Айнутдинова Л.М. Казанские либералы о национально-государственном устройстве России (начало XX в.) // Имперские и национальные модели управления: российский и европейский опыт. Сб. материалов Международной научной конференции. М., 2007. С. 360-371; Братолюбова М.В. Взгляды донских либеральных деятелей начала XX века на проблемы политической реорганизации общества // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4. История. Регионоведение. Международные отношения. 2010. 1(17). С. 27-34. 1 Канищев В.Ю. Роль журнала «Освобождение» в формировании конституционнодемократической партии. Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. к.и.н. М., 2006. С. 4. 41 Уже в первом номере журнала «Освобождение» в проекте либеральной программы Струве затрагивается проблема равенства прав всех национальностей, населявших Российскую империю: «Всем национальностям нашего разноплеменного государства необходимо обеспечить равные права и возможность свободного и самобытного развития их национальных черт»1. Несмотря на отсутствие подробной разработки механизмов и средств достижения обозначенной цели, автор уделяет особое мнение положению русского народа как титульной нации. Делается акцент на тяжелое положение «под всеохватывающей и постыдной политической опекой» именно русского народа2. Русский народ, согласно точке зрения Струве, в правовом отношении является самым угнетенным среди народностей, населяющих Российскую империю. Ключевым понятием для автора является свобода, которой в равной степени должно обладать все население государства. В первом же номере журнала «Освобождение» была опубликована программная статья «От русских конституционалистов», подготовленная П.Н. Милюковым, при участии А.А. Корнилова, Д.И. Шаховского и И.И. Петрункевича. Программа отличалась неполнотой, которую Милюков объяснял тем, что «она была рассчитана на объединение разнородных элементов земского – и даже не одного земского – движения»3. В связи с чем представления авторов по национальной проблеме носят общий характер. Однако следует отметить, что по сравнению с программой Струве, здесь были более четко определены и структурированы права и свободы, которыми должны обладать национальности, населяющие Российскую империю: «Равенство всех перед законом и как его последствие отмена всяких исключений и изъятий национальных, сословных и религиозных. Применительно к русской действительности, это, следовательно, прежде всего сводится … к признанию полной свободы веры и совести, к отмене ограничений в сфере личного и имущественного права относительно евреев и поляков»4. Характеризуя, таким образом, основные программные положения по национальному вопросу на начальном этапе, отметим, что они имели промежуточный, в определенной степени пропа1 От Редактора // Освобождение. 1902. № 1. Там же. Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1990. С. 237. 4 От русских конституционалистов // Освобождение. 1902. № 1. С. 9. 2 3 42 гандистский характер. Тем не менее, национальная проблематика рассматривалась либералами в контексте гражданских и политических прав и свобод населения. На начальном этапе не были разработаны средства и методы решения национального вопроса в России. После выхода первого номера журнала с программными статьями национальная проблематика фактически не затрагивалась в либеральном дискурсе вплоть до середины 1903 г. Основное внимание представителей отечественного либерализма было сосредоточено на выработке политической программы государственного переустройства страны. На страницах журнала «Освобождение» периодически появлялись статьи, касающиеся положения отдельных национальностей в составе Российской империи. Их тематика в основном сводилась к критике правительственного курса в данном вопросе. Подобного рода публикации появлялись относительно ужесточения русификаторской политики в Великом Княжестве Финляндском1, экономического положения евреев2, социально-политического развития Царства Польского после подавления восстания 1863–1864 гг.3 Однако разработок, касающихся изменения данного положения, в этих статьях найти нельзя. В 1903 г. на страницах журнала появилась статья «Пробуждение национальных стремлений Грузии», в которой был поставлен вопрос о статусе Грузии в составе Российской империи. В ней указывалось на имеющийся опыт самостоятельной государственности в Грузии, предлагался достаточно радикальный вариант решения вопроса распределения власти между центром и обозначенной национальной окраиной путем предоставления Грузии широкой автономии. Признавая невозможность восстановления «старого грузинского царства», автор пишет о стремлении «только к национальной автономии Грузии, входящей в состав свободной федеративной России»4. Публикация данной статьи именно в журнале «Освобождение» объясняется, по словам автора, надеждами грузинского народа на русских либералов, которые «никогда не имели ничего общего с правительственной политикой по отношению к многочисленным народностям, населяющим Рос1 Освобождение. 1903. № 13. С. 209. Там же. № 17. С. 340. Там же. № 13. С. 190. 4 Там же. № 3 (27). С. 39. 2 3 43 сию»1. Подтверждение этому автор находит в вышеназванных статьях по проблемам отдельных национальностей. Таким образом, обсуждение русификаторской политики царского правительства, ставшее возможным на страницах нелегального журнала «Освобождение», стало основой для постановки национального вопроса в более широком понимании. Приступая к разработке базовых принципов решения национального вопроса, идеологи «нового либерализма» справедливо посчитали нужным в первую очередь определиться с «финляндским вопросом» как наиболее сложным для практического разрешения. П.Д. Долгоруков подготовил для «Освобождения» специальный доклад «Финляндия и русская конституция», который, однако, так и не увидел свет. Отдельные положения доклада вошли затем в статью того же автора «Национальный вопрос в России и конституция»2. В докладе о Финляндии отмечалось, что с самого начала своего пребывания в Российской империи Финляндия получила «более широкую автономию, чем обыкновенно дается самоуправляющейся в хозяйственном отношении провинции, целиком зависящей от законодательства центра». На протяжении почти столетия, соединенная с верховной властью империи, но располагающая «конституционной свободой», окраина процветала, пока имперской власти не показалось «несовместимым существование около самого Петербурга Финляндии, пользующейся большей свободой, чем остальная Россия, и могущей быть опасным наглядным примером для пробуждающегося русского общества»3. Полагая, что «финляндцы все более и более видят неизбежность связать свои надежды с освободительным движением в России» и могут стать потенциальными союзниками русских конституционалистов, князь формулировал свое видение будущего отношений между Великим княжеством и империей: «... При проектировании будущего политического строя Российской империи [мы] должны оставить в ней место для Финляндии не менее самостоятельной, чем она до сих пор была по своим основным законам и, кроме того, установить такое взаимодействие двух законодательных собраний, чтобы Финляндия могла впредь спокойно развивать согласно указанию времени свои законы, ничуть не 1 2 3 Там же. Освобождение. 1904. № 59. Там же. С. 147. 44 угрожая целостности империи»1. Такое политическое устройство способно обеспечить более тесное сближение между русскими и финляндцами, основанное на «культурном свободном взаимодействии и при взаимном уважении и доверии», чем прежние насильственные меры Российской власти. Значение доклада Долгорукова состоит не только в том, что он выработал основы будущей программы взаимоотношений России и одной из ее провинций – Финляндии, имевшей самобытное конституционное устройство. Докладчик опроверг один из распространенных доводов противников введения в России конституции, что конституционное устройство приведет к «отпадению от империи ее окраинных народностей». Проблема национального самоопределения обсуждалась на Конференции оппозиционных и революционных организаций России, проходившей в Париже с 30 сентября по 9 октября 1904 г. Протокол и декларация конференции были опубликованы в семнадцатом номере «Листка Освобождения». Из трех обсуждаемых на конференции вопросов два имели отношение к общей политической программе и тактике (политический строй и средства борьбы). Но, поскольку на этой конференции преобладали национальные партии империи, «вопрос о национальностях», точнее, вопрос о статусе окраин (в первую очередь, Финляндии и Польши) также явился предметом обсуждения. В итоговом протоколе по вопросу о национальностях было зафиксировано «общее желание применять демократическую идею к установлению общего взгляда на решение этого вопроса», т.е. прямая связь данного вопроса с желаемой трансформацией политического строя в сторону установления народного представительства со всеобщим избирательным правом. Тем не менее, был зафиксирован крайне важный принцип решения данного вопроса – признание за каждым народом империи права на самоопределение с одновременным осуждением русификаторской политики имперской власти. От «Союза Освобождения» было опубликовано отдельное разъяснение, которое в части национального вопроса солидаризовалось с «Декларацией», но опускало критику действий русской власти в национальных окраинах: «В сфере национальных вопросов Союз признает право на самоопределение за различными 1 Там же. № 59. С. 148. 45 народностями, входящими в состав Российского государства. По отношению к Финляндии Союз присоединяется к требованию о восстановлении государственно-правового положения, существовавшего в этой стране до противозаконных нарушений этого положения в настоящее царствование»1. В 1905 г., с началом Первой русской революции, национальная составляющая либеральной программы переустройства России получила новое развитие. В № 69-70 журнала «Освобождение» от 20 мая 1905 г. была опубликована программа протопартийной организации «Союз Освобождения». В соответствии с ней государственное устройство России должно быть организовано на основе широкого местного и областного самоуправления. «Конституция Финляндии, обеспечивающая ее особенное государственное положение, должна быть всецело восстановлена и торжественно признана в основных законах Российской империи. Самое широкое областное самоуправление должно быть, во всяком случае, предоставлено областям Империи, резко обособленным по своим бытовым и историческим условиям, например, Польше, Литве, Малороссии или Закавказью. В отношении народностей, входящих в состав России, мы безусловно признаем их право на культурное самоопределение»2. Таким образом, либералы предполагали решать национальный вопрос путем расширения местной и областной автономии. Прописывались национальные окраины, которые, по мнению либералов, существенно отличались от титульной нации. Однако подобную позицию разделяли далеко не все члены «Союза Освобождения». Струве в том же номере в статье «К программе Союза Освобождения» подверг критике решение III съезда организации, в т.ч. и по вопросу национальногосударственного устройства страны. «В пункте об областном самоуправлении, – писал он, – мы считаем неправильной постановку на одну доску Польши, Литвы, Малороссии и Закавказья»3. Обосновывалось это недостаточным уровнем обособленности вышеназванных регионов. При этом следует иметь в виду, что автономию Польши Струве понимал не как признание за ней права на политическую независимость, а как автономию в границах 1 Протокол Конференции оппозиционных и революционных организаций Российского государства // Программные документы национальных политических партий и организаций России (конец XIX в.-1917 г.). Сб. документов. Вып. 2. М., 1996. С. 157. 2 Освобождение. 1905. № 69-70. С. 306. 3 Там же. С. 307. 46 единого Российского государства. Кроме того, он поставил вопрос о необходимости индивидуального подхода к положению каждой отдельно взятой национальной окраины. Объяснялось это разным уровнем развития отдельных частей империи. Наиболее полно национальная составляющая либеральной программы в допартийный период была представлена в ходе земского и городского съезда 12–15 сентября 1905 г., где с докладом «О правах национальностей и децентрализации» выступил Ф.Ф. Кокошкин. Докладчик самым решительным образом выступал против принципа политического самоопределения наций. В его представлении это был прямой путь к расчленению «единой и неделимой России»1. Для инородцев, населявших империю, было предложено реализовать исключительно право на культурное самоопределение. Оно должно было выражаться в образовании национально-культурных автономных единиц в составе единого и неделимого Российского государства. Под национальнокультурной автономией понималось возможность обособленных этнических групп самостоятельно решать вопросы организации образования и других форм культурной жизни. В ходе обсуждения доклада на съезде была сформулирована и противоположная точка зрения. Представители национальных окраин причину роста сепаратистского движения в провинциях видели именно в унитарной форме государственного устройства страны. В качестве решения проблемы они предлагали предоставление автономии. Несмотря на недовольство представителей национальных окраин, в резолюцию съезда по национальному вопросу было включено только требование культурного самоопределения национальностей. Таким образом, в 1902-1905 гг. национальная проблематика являлась неотъемлемой частью общей либеральной программы преобразования России. За указанный период она прошла несколько этапов развития: от постановки проблемы в 1902 г. на страницах нелегального журнала «Освобождение» в форме общего либерального принципа до обоснованного с теоретической точки зрения раздела в программе Конституционнодемократической партии в 1905 г. 1 Кокошкин Ф.Ф. Областная автономия и единство России. М., 1906. С. 7. 47 Н.И. Алымова, Е.А. Антохина1 НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС В ДУМСКОЙ ИЗБИРАТЕЛЬНОЙ КАМПАНИИ ПАРТИИ КАДЕТОВ В ПЕТЕРБУРГЕ И МОСКВЕ В 1912 Г. Конституционно-демократическая партия все свои думские избирательные кампании использовала не только для создания фракции в Государственной думе, но и для укрепления своей партии, пропаганды своей программы, для воздействия на массовое сознание с целью переключить его на парламентский пусть решения важнейших экономических, социальных и других проблем. Национальный вопрос в деятельности конституционнодемократической партии в ходе выборов в Государственную думу не занимал центрального места, но имел большое значение. Думские выборы в Петербурге и Москве были центром избирательных кампаний всех политических партий. Здесь в соответствии с избирательными законами 1906 и 1907 гг. проводились прямые выборы, были сосредоточены партийные центры, важнейшие органы печати, существовали относительно благоприятные условия для развертывания агитационно-пропагандистской деятельности. Выборы в столицах в известной мере были образцом для местных организаций. 1912 г., год выборов в IV Думу, был временем, когда закончилась полоса упадка общественных настроений. В этот период, несмотря на обозначившееся улучшение экономической конъюнктуры, уступки, сделанные властью в ходе революции 1906 г., выявилось, что проблемы, вызвавшие кризис 1905 г., не решены, имевшиеся противоречия вновь обострились. Предстоявшие выборы активизировали деятельность всех российских политических партий. В ходе разработки платформы для данной избирательной кампании в кадетском ЦК разногласий по национальному вопросу в отличие, например, от аграрного, рабочего или вопроса о всеобщем избирательном праве, не было. Для кадетов, сторонников 1 Алымова Нина Ивановна – кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры истории России Орловского государственного университета; Антохина Евгения Александровна – кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры всеобщей истории Орловского государственного университета. 48 сохранения единства Российской империи, было очевидно, что в платформе необходимо заявить осуждение националистической политики правительства, ярко проявившейся в третьеиюньский период. Одновременно в соответствии со своей программой кадеты высказались за предоставление всем народам России полного гражданского равноправия, а на передний план выдвинули свободу культурного самоопределения национальностей, свободу употребления родного языка в школе, местном суде и местном управлении. Несмотря на то, что агитационно-пропагандистская кампания в столицах носила общероссийский характер, она учитывала особенности столичного электората, в частности его национальный состав. В 1910 г. население Петербурга без пригородов насчитывало 1 556 000 человек, Москвы – 1 481 240 человек1. Москва была преимущественно русским городом. В 1902 г. родным русский язык считали 95% населения города. Вместе с тем, немецкий язык был родным для 1,62%, польский – 0,96%, еврейский – 0,43%, армянский – 0,15%2. По вероисповедному составу по данным 1902 г. в Москве было: православных и единоверцев 92,9%, старообрядцев – 1,66%, протестантов, включая лютеран, реформатов – 2,21%, католиков, включая униатов, армяно – и старокатоликов – 1,56%, иудеев – 0,83%, магометан – 0,52%3. Население Петербурга по сравнению с Москвой имело более сложный национальный состав. По данным 1900 г., в северной столице проживало 87,6% русских, 3,5% немцев, 3,1% поляков, 2,3% финнов, 0,9% евреев. В то же время в Петербурге насчитывалось 85,9% православных, единоверцев, старообрядцев, 7,3% протестантов, 4,7% римско-католиков, 1,5% иудеев, 0,4% магометан 4. Электорат обеих столиц был значительно меньше численности их населения. Так, в 1912 г. в Москве он насчитывал 51276 человек, немногим более 3% численности населения города. В избирательные списки по 1-й курии было включено 6755 человек, по 1 Города России в 1910 году. Центральный статистический комитет М.В.Д. С.-П., 1914. С. 3, 190. Перепись Москвы 1902 года. Издание Статистического отдела Московской городской управы. Ч. I. М., 1906. С. 222 - 223. Подсчеты процентов наши. 3 Там же. С. 224 - 225. Подсчеты процентов наши. 4 Города России в 1910 году. С. 15. 2 49 2-й курии – 44521 избиратель1. Электорат Петербурга был более многочисленным. В избирательные списки северной столицы в 1912 г. было внесено 75583 человека или около 4,9% жителей города. Количество избирателей 1-й курии Петербурга составляло 3969 человек, 2-й курии – 716142. В ходе избирательной кампании кадеты развернули большую агитационно-пропагандистскую кампанию, используя разнообразные каналы влияния на избирателей. Основную роль среди них играла периодическая печать и выступления кадетских ораторов на предвыборных собраниях. Одним из важнейших направлений кадетской риторики в предвыборный период была критика политики правительства по национальному вопросу. Для либералов усиление национализма в правительственной политике было одним из проявлений реакционности существующего режима, а борьба с национализмом была не единовременной акцией, приуроченной к избирательной кампании, а важнейшей частью их идеологической деятельности. На предвыборных собраниях в обеих столицах в соответствии со своей программой и платформой кадетские ораторы критиковали националистическую политику центральной власти. Так, П.Н. Милюков, кандидат в депутаты во 2-й курии Петербурга, уже в первых своих предвыборных выступлениях говорил о том, что правительственная политика сеет рознь в стране, что в результате вновь проявилось, например, враждебное отношение поляков к центральной власти. Между тем, поляки являлись буфером для России на самой опасной стратегической границе. Милюков отмечал, что власти вновь попустительствуют травле евреев, что осложняется положение на Кавказе. Милюков заявлял, что только кадеты смогли бы сделать Россию единой и неделимой3. Такую же позицию высказывали в своих в речах А.И Шингарев и другие кадетские ораторы. Кадетская печать и главный рупор партии газета «Речь», учитывая цензурные условия, с националистической политикой правительства, поддерживаемой черносотенной прессой, в этот период боролись и другими способами: отмечали факты исключения 1 2 3 Русские ведомости. 1912. 19 октября. Речь. 1912. 26 октября. Там же. 14 сентября. 50 в стране из избирательных списков избирателей нерусских национальностей (особенно это касалось евреев), фиксировали случаи искусственного создания национальных курий для проведения желательного для властей кандидата, отмечали разнообразные случаи ущемления прав нерусских народов в ходе выборной кампании. В 1912 г. на выборах в качестве самостоятельной политической силы выступил Всероссийский национальный союз, в основу идеологии которого был положен русский национализм. В качестве политического противника на выборах в Петербурге и Москве для блока кадетов и прогрессистов ни в одной из курий столичных городов эта партия из-за своей слабости опасности не представляла. Вместе с тем соглашением с октябристами националисты могли усилить позиции терявших популярность кандидатов «Союза 17 октября», основных конкурентов кадетов и прогрессистов в 1-й курии. На страницах либеральной прессы широко комментировалась попытка создания на выборах блока октябристов и националистов1. По этому поводу «Русские ведомости» поместили большую редакционную статью, которая затем цитировалась «Речью» и другими либеральными изданиями, с анализом думской деятельности националистов. В ней говорилось о том, что в III Думе националисты выступали противниками всех прогрессивных завоеваний, которыми, как своей заслугой, гордились октябристы. В статье напоминалось о том, что националисты систематически боролись против самых скромных попыток расширения гражданской свободы, что националисты вотировали против октябристской редакции законопроектов о старообрядцах, о переходе из одного вероисповедания в другое. Наоборот, в вопросах о мелкой земской единице, о расширении бюджетных прав Думы, об условиях введения в России всеобщего обучения октябристам волейневолей приходилось идти рука об руку с оппозицией. Все административные беззакония, раскрывавшиеся во время запросов, говорилось в статье, в громадных случаях находили поддержку в лице националистов. Там, где Дума не созидала, а разрушала, там, где она «щедрой рукой рассыпала семена национальной ненависти», там действовало единение А.И. Гучкова и Балашова. 1 Речь. 1912. 11 сентября. Утро России. 1912. 13 сентября. 51 «Русские ведомости» заключали, что союз националистов и октябристов на выборах будет означать, что в IV Думе разрушительной работы будет больше1. Либеральная печать постоянно подчеркивала внутренне родство националистов с правыми. Также «Речь» акцентировала внимание на том, что эта партия возникла благодаря П.А. Столыпину, который «извлек их со дна русской государственности»2. Газета писала, что эту партию на выборах поддерживают власти, в том числе деньгами3. Вся либеральная пресса цитировала высказывание М.О. Меньшикова, одного из создателей и идеологов этой партии, о том, что он не советовал бы непременно избирать националиста, если у него нет соответствующих моральных и деловых качеств, что, по его мнению, честный и даровитый радикал предпочтительнее, чем «сомнительный во всех отношениях» националист4. Вместе с тем в высказываниях кадетской прессы по национальному вопросу присутствовала известная осторожность. Так, в «Новом времени» 4 августа 1912 г. была опубликована большая статья Меньшикова, в которой он писал о том, что Россия не использовала «для русского племени» завоевание окраин, что забота о покоренных народах, равно как и «тяжесть государственности» была возложена на «великорусский центр». Нововременский публицист утверждал, что в течение долгого времени Россия подвергалась инородческому напору: «Они делаются нашей политической, промышленной и земельной аристократией. Они вступают в борьбу с самобытною культурою России... и лишают ее прирожденных свойств». Меньшиков отмечал, что повсюду в мире в прошлом и в настоящем шел процесс распада империй, народами движет «могучее чувство отдельности», такая же участь, по его мнению, ожидала и Россию, если она не проявит «какого-нибудь нового, еще неслыханного искусства власти». Меньшиков считал, что задача в национальном вопросе состояла не в том, чтобы обрусить другие народы или уравнять в правах народы на территории России, а в том, чтобы обезопасить их для себя, «выжав их из своего тела». 1 Русские ведомости. 1912. 16 сентября. Речь. 1912. 6 сентября. Там же. 27 августа. 4 Утро России. 1912. 4 августа. 2 3 52 Меньшиков выступал за автономию Финляндии, Бухары, Польши, Литвы, Грузии, Армении и даже за их отделение. В качестве маленьких соседей, писал он, они не только безвредны, но и полезны. Цель русского национализма, по его мнению, – «очистить Россию от инородческих нашествий и водворить маленькие народы на их собственной родине»1. Несмотря на ярко выраженную полемичность статьи Меньшикова, «Речь» в дискуссию не вступила, ограничившись замечанием, что идея Меньшикова об «отделении» России от своих национальных окраин была фантазией даже в ХVII в., когда ее высказал Ю. Крижанич2. Возможно, что кадеты не включились в полемику из тактических соображений, что не раз проявлялось в их политической практике, в том числе по национальному вопросу3. Кадеты учитывали наличие в составе электората столичных городов сплоченных групп избирателей разных национальностей, имевших свои организационные структуры, и стремились привлечь их на свою сторону. Наиболее многочисленными группами нерусского электората в обеих столицах были немцы и поляки. В Петербурге, например, немцев насчитывалось около 400 человек, преимущественно в 1-й курии4. Специфика этой категории избирателей заключалась в их влиятельности, а также большой сплоченности и дисциплинированности. Организующую роль среди них в Петербурге играл комитет немецкой группы и газета «StateРeterburger Zeitung», придерживавшиеся октябристской ориентации. В Москве действовали комитет немецкой группы «Союза 17 октября» и «Московская немецкая газета». Петербургский комитет немецкой группы подготовку к выборам вёл достаточно деятельно. Он провел ряд заседаний, в т.ч. с участием избирателей 1-й и 2-й курий. 29 сентября на таком собрании присутствовало около 50 человек5. Комитет устроил своеобразный «экзамен» октябристским кандидатам относительно их деятельности в III Думе и в будущей четвертой с учетом особых интересов избирателей немецкой национальности. Результаты 1 Новое время. 1912. 4 августа. Речь. 1912. 5 августа. См. Шелохаев В.В. Конституционно-демократическая партия в России и эмиграции. М., 2015. С. 332-335. 4 Вечернее время. 1912. 7 сентября. 5 Речь. 1912. 6 октября. 2 3 53 «экзамена» были опубликованы в «State-Рeterburger Zeitung»1. Немецкий комитет провел также анкетирование немецких избирателей 1-й курии для выявления их отношения к октябристским кандидатурам2. На выборах в III Думу избиратели-немцы голосовали за октябристов, с одной стороны, подчеркивая присущую им лояльность к монарху, с другой – заявляя о своем стремлении к гражданским свободам, равноправию и законности, к осуществлению Манифеста 17 октября. В 1912 г. ситуация могла измениться. Так, «Московская немецкая газета» по отношению к «Союзу 17 октября» и его основному кандидату в 1-й курии Москвы А.И. Гучкову с лета заняла резко критическую позицию3. Среди петербургских немцев также были разочарованные деятельностью октябристов в III Думе4. Крайне неблагоприятные отзывы на предвыборном собрании немецкой группы 14 сентября получил её представитель в III Думе октябрист В.К. Анреп. Вероятно, некоторые колебания в петербургском комитете немецкой группы были, поскольку собрание немецких избирателей 14 сентября, обсуждая кандидатуры по 1-й курии, не приняло определённого решения до выяснения кандидатов прогрессистов5. Кадеты и их союзники на выборах в Петербурге и Москве, прогрессисты, вели борьбу за голоса немецких избирателей. Либеральная пресса пыталась переориентировать немецких избирателей и привлечь их на свою сторону. Главные усилия были направлены на подчёркивание двойственности позиции октябристов по национальному вопросу, а также их близости к националистам и правым. В частности, «Речь» дала кандидату октябристов по 1-й курии Петербурга Анрепу эпитет «двухствольный», обращая внимание на то, что хотя он и высказывался за права культуры любой национальности, но по вопросам о Финляндии, Холмском крае был близок к позиции правых и националистов. Газета напоминала ставшее широко известным его высказывание, обращённое к инородцам: «Нам не нужно вашей любви»6. 1 Там же. 7 октября. Там же. 6 августа. Голос Москвы. 1912. 8 октября. 4 Речь. 1912. 8 октября. 5 Утро России. 1912. 16 сентября. 6 Речь. 1912. 7 октября. 2 3 54 Кадеты использовали факт обсуждения в III Думе законопроекта о немцах-колонистах. «Речь» неоднократно писала о том, что октябристская фракция, насчитывавшая более 120 человек, большинством всего в 18 голосов приняла его в благожелательном для немцев варианте1. Ф.И. Родичев, кадетский кандидат по 2-й курии Петербурга, на предвыборном собрании также обратил внимание на этот прецедент и поместил в «St.-Рeterburger Zeitung» письмо против Г.Г. Лерхе, депутата III Думы, пытавшегося опровергнуть его заявление2. Как известно, на выборах 1912 г. в Москве и Петербурге кадеты выступали в блоке с прогрессистами. Кадетскую риторику поддерживали прогрессистская пресса и ее ораторы. И.Н. Ефремов дал интервью «St.-Рeterburger Zeitung», в котором призывал на выборах «дать урок октябристам»3. «Утро России» в своей полемике со «St.-Рeterburger Zeitung» отмечало, что русских немцев и прогрессистов сближало стремление к полному осуществлению Манифеста 17 октября. Вместе с тем газета писала, что эта цель и особые интересы этой категории населения, в частности закон о колонистах, вероисповедные вопросы, права родного языка и другие решатся, если немцы будут действовать вместе с прогрессивными элементами, если в Думе образуется большинство из левых октябристов, прогрессистов и кадетов. «Утро России» призывало немцев, сохраняя лояльность к монарху, занимать более критичную позицию по отношению к правительству4. И все же 4 октября 1912 г. петербургский комитет немецкой группы заявил о поддержке на выборах кандидатов октябристов в 1-й курии столицы Анрепа, Лерхе и П.И. Лелянова, опубликовав это постановление в «St.-Рeterburger Zeitung». Несмотря на проведенную работу, «Речь» отдавала себе отчет в том, что избиратели-немцы в Петербурге и Москве, включая даже либерально настроенных, скорее всего, на выборах проявят дисциплинированность и подчинятся своим комитетам, принявшим решение голосовать за октябристских кандидатов5. В составе электората 2-й курии Петербурга большую группу 1 Там же. 30 сентября, 6 октября. Там же. 22 октября. Там же. 15 сентября. 4 Утро России. 1912. 13 сентября. 5 Речь. 1912. 8 октября. 2 3 55 составляли избиратели польской национальности. Их насчитывалось около 3000 человек1. Они имели свои организационные центры, прессу в столице. По отношению к центральной власти они были настроены оппозиционно, в основном свои голоса отдавали кадетам и социал-демократам. Кадеты стремились сохранить голоса избирателей – поляков. Известно, что в кадетской программе содержался тезис о необходимости автономного устройства в Царстве Польском при сохранении государственного единства. На выборах поляки были активны. Предвыборный комитет, избранный ими в сентябре, организовал предвыборные собрания, на которые были приглашены все кандидаты оппозиционных партий в члены Думы по 2-й курии Петербурга2. Несмотря на то, что на прошлых выборах большая часть поляков голосовала за кадетов, в 1912 г. положение могло измениться. На поляков негативное впечатление произвело обсуждение в III Думе законопроектов о введении городского самоуправления в губерниях Царства Польского, о выделении Холмщины, о введении земства в шести западных губерниях, о выкупе Варшавской железной дороги в государственную собственность. Если позиция кадетов по большинству законопроектов у поляков возражения не вызывала, то голосование кадетов за переход Варшавской дороги в казенную собственность вызвало критику польской общественности. Осуществление этого проекта повлекло за собой не только попытку создать антипольскую волну в общественном мнении, но и привело к увольнению поляков-служащих этой дороги3. На предвыборных собраниях в Петербурге А.И. Шингарев, кандидат кадетов во 2-й курии, отвечая на обвинение в голосовании за выкуп Варшавской железной дороги, объяснял, что кадетская фракция исходила из идеи о необходимости огосударствления железных дорог. При этом он напоминал, что выступавший по этому вопросу в Думе кадет Некрасов от имени фракции осудил шовинистические и антипольские тенденции, которые просматривались в мотивах правительства и думского большинства при обосновании этого законопроекта. Кадетским ораторам также пришлось объяснять свои взаимоотношения с польским коло, ко- 1 2 3 Там же. 28 октября. Там же. 13 октября. Там же. 14 октября. 56 торое по ряду вопросов занимало более правые позиции, чем кадеты. На предвыборном собрании 13 октября, устроенном польской общественностью, Родичев заявлял: «Если в России будет завоевана свобода, будет свободна и национальная жизнь поляков», – и призывал совместно бороться «за наши и ваши права»1. Борьбу за голоса польских избирателей в Петербурге вели и социал-демократы. Большевистская «Правда» поместила серию статей, обращенных к польским жителям Петербурга с критикой политики кадетов и польского коло в Думе. Газета писала, что кадеты, предав забвению собственную программу, вместе с польским коло предложили в Думе сдать в комиссию Холмский законопроект, проголосовав против предложения социал-демократов отвергнуть его без прений, а также похоронили в III Думе требование автономии Царства Польского2. На предвыборном собрании польской части населения Петербурга кандидаты социал-демократов Н.Д. Соколов и Н.Н. Крестинский разъясняли, что решение национального вопроса зависит от изменения соотношения сил не только в Думе, но, главным образом, вне ее. Они указывали на необходимость совместной борьбы пролетариата разных национальностей и выдвинули программное требование РСДРП – право наций на самоопределение3. Также Н.Д. Соколов и С.Н. Чхеидзе критиковали на этом собрании как антипольскую политику власти, так и «угодовую» политику коло4. В итоге польский избирательный комитет Петербурга принял решение поддержать кадетский список кандидатов в депутаты по 2-й курии, но вместо Милюкова призвал голосовать за социалдемократа Н.Д. Соколова. Поводом к этому послужила телеграмма Милюкова и М.М. Винавера, посланная в варшавские газеты, в которой они советовали евреям, составлявшим большой процент электората этого города, не отдавать свои голоса Кухаржевскому, противнику еврейского равноправия в Польше5. Эта телеграмма была расценена польской буржуазной общественностью как кадетская «интервенция» в варшавские выборы. «Речь» пыталась 1 Там же. Правда. 1912. 29 июля, 23, 25 августа. Там же. 16 октября. 4 Речь. 1912. 14 окт. 5 Русское слово. 1912. 12 октября. 2 3 57 объяснить мотивы этой акции тем, что авторы телеграммы лишь выступали против кандидата, слишком приблизившегося по партийной окраске к польскому черносотенцу Р.В. Дмовскому1. В польской прессе кадетов все же обвинили в том, что они лишь на словах выступают за автономию Царства Польского, а на деле для них характерна «крайне централистическая тенденция», в том, что кадеты, «когда приходится выбирать между интересом польским и еврейским, всегда предпочтут последний»2. В ответ на это еврейский комитет в Петербурге призвал своих сторонников «дружно поддержать кандидата, пострадавшего за поддержку идеи национального равноправия»3, хотя этот комитет изначально предполагал голосовать за кандидатов партии кадетов. Победа кадетских кандидатов во 2-й курии и блока кадетов и прогрессистов в 1-й курии обеих столиц была обеспечена основной массой столичного электората, включенного в модернизационные процессы, в составе которого доля избирателей нерусских национальностей была невелика. Милюков был избран, но с меньшим количеством голосов (54,2%) по сравнению с другими кадетскими кандидатами (Родичев – 57,0%, Шингарев – 56,4%). Напротив, среди социал-демократических кандидатов Соколов получил наибольшее количество избирательных записок – 22,6%. Это был результат позиции избирателей-поляков. Решение немецкого комитета поддерживать октябристов было обусловлено большей важностью для этого контингента избирателей соответствия их политических взглядов, экономических интересов «Союзу 17 октября», взаимосвязями с российским истеблишментом и пр., но это не спасло на выборах в обеих столицах кандидатов этой партии и ее лидера. Опыт деятельности кадетов в ходе думской избирательной кампании показывает, что они считали важным представлять в агитации и пропаганде свою позицию по национальному вопросу. Проблема государство и права национальностей в кадетской риторике полностью соответствовала партийной программе. В ситуациях, связанных с межнациональными отношениями, кадетам не всегда удавалось занимать оптимальную точку зрения. 1 2 3 Речь. 1912. 14 октября. Там же. Там же. 27 октября. 58 А.С. Туманова1 ЛИБЕРАЛЬНАЯ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ В НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЙ КАМПАНИИ ПРОТИВ НЕПРИЯТЕЛЬСКИХ ПОДДАННЫХ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ2 Важной составной частью националистической мобилизации населения Российской империи в годы Первой мировой войны была кампания против подданных государств, с которыми воевала Россия. Она захлестнула страну уже летом-осенью 1914 г., а ее жертвами были, в первую очередь, подданные Германии и Австро-Венгрии. Наряду с правительством и генералитетом, в борьбе с «немецким засильем» активно участвовала общественность, в частности – либерально настроенная часть российского общества. Идеологом притеснительной политики явилось государство, воспринявшее войну, по выражению историка Эрика Лора, как «национальное событие» и осуществившее серию национализирующих мер: конфискации земельных владений и городского имущества германских подданных, ликвидацию их предприятий, насильственные переселения и др. В то же время наблюдалось и участие общества в националистической мобилизации. Оно выражалось во всенародном движении, подогреваемом представлением о «внутренней германской угрозе», в буквальном смысле захватившем общественное воображение, а также в мощной антигерманской кампании в прессе3. Вовлечение либеральной общественности в борьбу с «немецким засильем» имело характер патриотической кампании. В годы войны, признанной населением всенародной, патриотизм значил для подданных российского монарха, прежде всего, единение вокруг государства и подразумевал работу на пользу государства. Однако в силу националистического курса российских гражданских и военных властей, а также настроений ряда общественных 1 Туманова Анастасия Сергеевна – доктор исторических и юридических наук, профессор, профессор кафедры теории права и сравнительного правоведения НИУ – Высшая школа экономики. 2 Статья подготовлена в рамках проекта фонда фундаментальных научных исследований НИУ «Высшая школа экономики» в 2015 г. 3 Лор Э. Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны. М., 2012. С. 64. 59 элит патриотизм тогда тесно смыкался с национализмом. Как заметил Марк фон Хаген, политика в области военной пропаганды, эвакуации, оказания помощи беженцам и др. запустила процесс «мобилизации этничности» и способствовала искусственному усилению этнического самосознания в Российской империи1. Манифестации национализма и патриотизма имели место и в других странах Антанты в начале войны2, однако в царской России кампания приобрела особый накал во многом по причине существенной роли в экономической жизни страны иностранцев и натурализовавшихся эмигрантов, в особенности, немцев, что порождало экономический национализм. Мотивом для поиска «врага» послужили также объективные трудности, испытываемые населением в силу ухудшения положения на фронте, в результате чего нарастало чувство ненависти по отношению к ряду населяющих страну нерусских этнических и религиозных общностей. Как показал Хубертус Ян, патриотизм способствовал решению нескольких задач: консолидации общества вокруг престола и военных нужд, созданию позитивного имиджа российского правительства, утверждению идеи национального превосходства и чувства гражданской гордости у российских подданных. К тому же патриотический курс ослаблял революционные настроения3. Под патриотической кампанией против «немецкого засилья» нами подразумевается организованное и спланированное мероприятие по мобилизации общественности на противостояние вражеским подданным. Хотя идеологом кампании выступало государство, общественность не играла в ней подчиненной роли, а, напротив, была ее соавтором и активным проводником, в ряде случаев предвосхищавшим карательные мероприятия правительства. Кампания была акцией режиссированной и в то же время спонтанной, поскольку в ней участвовали общественные элиты с разноплановыми интересами. В ходе мобилизации формировался образ «общего врага», она была нацелена на избавление общества от «враждебных» элементов. 1 Hagen M. von. The Great War and the Mobilization of Ethnicity // Post-Soviet Political Order: Conflict and State-Building / B.R. Rubin, J. Snyder (Eds.). London; New York, 1998. P. 34–57; Хаген фон М. Великая Война и искусственное усиление этнического самосознания в Российской империи // Россия и Первая мировая война (материалы международного научного коллоквиума). СПб., 1999. С. 385-405. 2 См.: Юдин Н.В. Патриотический подъем в странах Антанты (июль 1914--май 1915): сравнительный анализ: автореферат диссертации … к.и.н. М., 2013. 3 Jahn H. Patriotic Culture in Russia during World War I. Ithaca, 1995. P. 3. 60 Население России, как известно, встретило войну патриотическими манифестациями под лозунгами преданности монарху и объединения сил для победы, а политические элиты выдвинули лозунг «священного единения» с властью. Председатель Государственный Думы IV созыва Михаил Родзянко, описывая историческое заседание Государственной думы и Государственного Совета 26 июля 1914 г. и предшествовавшую им встречу депутатов в Зимнем дворце, вспоминал, что патриотическое чувство охватило тогда как представителей власти, так и общественных деятелей, заставив последних забыть свою партийную принадлежность: «Подъем был необычайный. Великий князь Николай Николаевич подошел ко мне, обнял меня и сказал: "Ну, Родзянко, теперь я тебе друг по гроб. Все для Думы сделаю. Скажи, что надо". По словам Родзянко, речи министров завершались одобрением и овациями, депутаты всех партий и национальностей "… слились в одном крике: постоять за целость и достоинство родины"»1. Политическая оппозиция, исключая лишь большевиков, призвала отложить внутренние споры, чтобы предстать перед врагом единым лагерем. В то же время либералы связывали с победоносным исходом войны экономический, политический и культурный прогресс страны, ее продвижение по пути стран буржуазной демократии2. Уже в первые месяцы войны многие русские интеллектуалы стали одержимы германофобией. Охвативший общество подъем патриотического чувства, объединивший как различные партии, так и народы империи, противопоставлялся присущему, якобы, германскому народу, национализму, сулившему жестокий гнет всякому, не принадлежащему к господствующей национальности. «От победы немцев народы Европы могут ждать только поглощения и угнетения, – писал философ Евгений Трубецкой в августовском номере газеты "Русские ведомости". – Напротив, победа России и ее союзников… прозвучит для всего мира благой вестью освобождения… И в этой сверхнародности русского патриотизма, в этой его преданности целям не узконациональным, а общечеловеческим – надежда других народов. Призвание России – быть освободительницей народов»3. 1 Родзянко М.В. Крушение империи // Архив русской революции. М., 1993. Т. 17. С. 79-82. Шелохаев В.В. Теоретические представления российских либералов о войне и революции (1914--1917 гг.) // Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 130. 3 Трубецкой Е.Н. Патриотизм против национализма // Русские ведомости. 1914. 2 августа. 2 61 О великом призвании России к освобождению народов, причем не только славянских, но и латинян и католиков, шла речь на заседании Московского религиозно-философского общества 6 октября 1914 г. Общая идея докладов Владимира Эрна, Евгения Трубецкого, Вячеслава Иванова, Сергея Булгакова и др. заключалась в трактовке великой войны как борьбы не государств, а национальностей и культур, в которой на долю России выпала задача защитить свободу и независимость других национальностей, а также самой возродиться к новой жизни1. Война виделась интеллектуалам как осуществление исторической миссии славянства в победе над германским миром, закосневшим в воинствующем империализме, порожденном прусским вотчинным феодализмом. «Если Германия – мировая носительница идеи милитаризма, то Россия – носительница идеи мира, – писал философ Николай Бердяев. – На долю России не раз уже выпадала бескорыстная и жертвенная миссия. Россия некогда защитила европейскую культуру от нашествия татарщины… Россия же спасла Европу от наполеоновского нашествия… Россия же воевала за освобождение славян… Ныне стоит перед Россией новая жертвенная задача. Россия призвана и избрана охранить не только славянство, но и весь культурный мир от германской опасности, обращенной ко всем народам своим варварским ликом»2. Большой популярностью у российских интеллектуалов пользовалась статья французского писателя Ромена Роллана «Пангерманизм и панславизм», перепечатанная русскими газетами в октябре 1914 г. «Мы сражаемся за мир и свободу вместе с избранной русской интеллигенцией, в то время как германские образованные люди рабски следуют внешнему авторитету», – писал Роллан. «Ближайшее будущее Германии, где писатели и ученые идут рука об руку с прусским империализмом, не допускает веры в германское возрождение. Нет ничего более отвратительного, чем подобная милитаризация интеллектуальной сферы»3, – заканчивал он свое обращение. Насаждением патриотическо-националистической риторики активно занималась российская пресса. Так, уже в самый первый 1 В религиозно-философском обществе // Русские ведомости. 1914. 7 октября. Бердяев Н.А. Война и возрождение // Первая мировая война в оценке современников: власть и российское общество. 1914--1918: в 4 т. М., 2014. С. 29-30. 3 Настроение и отклики войны (от наших корреспондентов). «Пангерманизм или панславизм» // Русские ведомости. 1914. 1 октября. 2 62 месяц войны газеты стали публиковать разнообразные сведения о «немецких зверствах» – фактах жестокого обращения немецких и австро-венгерских воинов с коренным населением близ линии фронта, а также с русскими военнопленными. Газеты помещали также информацию об арестах и высылках из российских городов подданных Германии и Австро-Венгрии: фабрикантов, инженеров, врачей и пр., о предстоящих конфискациях их собственности и капиталов, о передаче их домов под лазареты для раненых воинов. Специальные статьи о вражеских подданных носили заголовки: «среди врагов», «германские зверства», «немецкое иго», «парадоксы германской государственности» и др.1 В первые дни войны из газет еще можно было получить информацию о фактах проявления великодушия со стороны русских людей к германским подданным. Так, петроградская политическая, литературная и финансовая газета «Биржевые известия» опубликовала 1 августа информацию об обращенных к городскому голове Ивану Толстому просьбах о помощи от семей арестованных германских и австро-венгерских подданных, оставшихся без средств к существованию, и о великодушном поступке Толстого, не отказавшегося помочь и заявившего американскому послу: «Мы не воюем с женщинами и детьми, и я, как петербургский городской голова, лично предлагаю свои услуги, если потребуется содействие в деле организации помощи». В ответ на это американский посол объявил, что такое заявление делает честь русским и опровергает невероятные сообщения берлинских газет о будто бы чинимых в России зверствах над семьями иностранных подданных2. Однако уже к середине августа 1914 г. сообщения о благородстве и снисходительности российского населения к подданным враждебных государств становятся редкостью. Единичные факты такого отношения аттестовались газетчиками как случаи недопустимого поведения для «истинных сынов своего отечества», постыдно забывших свой священный долг перед родиной – ее беззаветно любить, а врага отечества горячо ненавидеть. Лиц, симпатизировавших немецким военнопленным или мирному населению, стали именовать «отступниками от патриотического долга» и изменниками родины, их предлагалось наказывать глубочайшим 1 2 Обзор сделан на основании газеты «Биржевые известия» за август-сентябрь 1914 г. Славяне и тевтоны // Биржевые известия. 1914. 1 августа. Вечернее издание. 63 презрением со стороны русского общества1. Газетчики приводили сведения о немецких предпринимателях Петербурга, которые повышали цены на хлеб, электрические лампы и бензин. В конце лета-начале осени 1914 г. националистическая кампания против «немецкого засилья» затронула многие добровольные общества. В числе первых «патриотический» настрой проявили досуговые объединения. Еще в середине августа 1914 г. членами Московского технического клуба было принято постановление о бойкоте немцев2. Не остались в стороне и объединения творческой интеллигенции. В сентябре 1914 г. германские и австрийские подданные были исключены из Общества взаимопомощи оркестровых музыкантов. Российское общество артистов варьете и цирка изгнало немецких артистов и вышло из Интернациональной ложи артистов3. В октябре 1914 г. австро-германские подданные были исключены из Московского литературно-художественного кружка. Остановимся на этом подробнее. Изгнание неприятельских подданных из авторитетного клуба второй столицы обстоятельно описано в дневниках историка и публициста С.П. Мельгунова, а также в записях его жены П.Е. Степановой-Мельгуновой. Как сообщала Степанова-Мельгунова, 3 сентября 1914 г. Мельгунов присутствовал на заседании писателей, ученых и артистов, собравшихся с целью выразить протест против немецких зверств. Заседание открыл Юлий Бунин, сделавший заявление, что его брат Иван составил воззвание к русскому народу и все собравшиеся должны под ним подписаться. Воззвание было зачитано и получило одобрение многих присутствующих. Выступавший следом Мельгунов предложил дополнить воззвание фактами, доказывавшими зверства немцев (сестер-милосердия и др.), а также то, что русские этого не делают. Против воззвания высказался В.В. Вересаев, говоря, что желтая пресса его подцепит. Иван Бунин оскорбился, а затем с негодованием отверг воззвание. Тогда всех троих стали называть «защитниками немцев», но настроение собравшихся изменилось. Выступил поляк, австрийский подданный Тедеуш Мицинский, который говорил, что «Сергей Петрович (С.П. Мельгунов. – А.Т.) и оккультист, и эстет, и 1 Поздняков-Ухтомцев Н.Г. Письма в редакцию. Отщепенцы русского патриотического долга // Биржевые известия. 1914. 20 августа. Вечернее издание. 2 Немцы в Москве // Биржевые известия. 1914. 18 августа. Вечернее издание. 3 Купцова И.В. Художественная жизнь Москвы и Петрограда в годы Первой мировой войны (июль 1914 - февраль 1917 г.). СПб., С. 103-104. 64 смотрит мистически, а что тут жизнь, и надо рвать горло пруссакам, что он своих родственников, которые теперь в прусском мундире, сам убьет при встрече». Выступавший следом артист А.И. Южин заметил: «Когда сама жизнь вопиет в лице… польского представителя, надо протестовать». В кулуарах заседания говорилось, что Южин не подал при встрече руки немецкому артисту. В поддержку воззвания выступал также адвокат А.Р. Ледницкий, который по завершении заседания подошел к Мельгунову с вопросом: «Вы меня осуждаете?». «Конечно, – говорил Ледницкий Мельгунову, – и я ничему не верю, но это политика, надо кричать, чтобы потом вырвать то, чего не дадут». Между тем большинство собравшихся на сентябрьскую встречу склонилось против протеста1. Спустя месяц после этой встречи чрезвычайное собрание Московского литературно-художественного кружка 10 октября предложило исключить из него австро-германских подданных. Речь шла о двух действительных членах и пяти членахсоревнователях. Ратовавшие за эту меру члены клуба утверждали, что когда народ воюет против народа, то многие привычные требования, будь то буква устава, или обычный порядок решения вопроса, приходится коренным образом менять. На это раздались возражения, что обыватель увидит одобрение авторитетным столичным клубом насильственных действий, в результате чего дело может дойти до погромов. Говорили также, что Кружок, являющийся одним из центров русской культуры, должен остаться незатронутым эксцессами. Своеобразную аргументацию против исключения немцев предложил московский писатель и литературный критик Сергей Яблоновский (Потресов), заметивший следующее: «Пятьдесят лет подряд мы слушали Льва Толстого, который не только проповедовал нам любовь и прощение, но и в своих художественных произведениях показал, как относились русские люди к невоюющим врагам: Кутузов в "Войне и мире" читает на отдыхе французские романы. Герой князь Болконский не прогоняет из своего дома гувернантку-француженку, когда Наполеон вступил в Россию»2. В ответ на дискуссию дирекция клуба предложила принять паллиативную меру: не возобновлять членам клуба, являвшимся 1 К записям 1914–1916 гг. Отрывки из дневника П.Е. Мельгуновой // Мельгунов С.П. Воспоминания и дневники. М., 2003. С. 282–283. В Литературно-художественном кружке // Русские ведомости. 1914. 11 октября. 2 65 австро-германскими подданными, членские билеты до нового рассмотрения, и предложить членам не записывать австрийских и немецких подданных в качестве гостей. За это предложение было подано 47 голосов, против него голосовали 8 человек, в числе которых были Сергей Мельгунов и адвокат Николай Тесленко. Они считали такой шаг недопустимым, ни с юридической, ни с моральной точки зрения. Ссылаясь на устав клуба, Мельгунов и Тесленко доказывали, что исключение должно производиться за позорящие поступки и не может состояться иначе, как по предварительному постановлению дирекции клуба1. Мельгунов подвергся тогда травле со стороны московской прессы, называвшей его «изменником»2. Ссылаясь на свидетельство мужа, Степанова-Мельгунова поясняла, о каких немцах и австрийцах шла речь: «Оказывается, оных всех четыре, из них первый – Кнебель – за границей; второй оказался швейцарцем, третий сам ушел из членов, и четвертый – фотограф Фишер, только что получивший за фотографии от царя благодарность. Кого же будут изгонять?»3 Сам Мельгунов так описал чрезвычайное общее собрание в Литературно-художественном кружке 10 октября: «Было это довольно глупо, ибо шла речь о таких “немцах”, как придворный фотограф Фишер, едва ли не родившийся в России. Но наши “патриоты” страшно стремятся выявить свой патриотизм. Произносились в полном смысле слова погромные речи… Речи были таковы, что неожиданно для меня возражал Пазухин (романист А.М. Пазухин. – А.Т.), ссылаясь на несвоевременность такого выступления Кружка, когда на Мясницкой происходят “антинемецкие” погромы. Поговорили и при содействии председателя Брюсова (поэта-символиста В.Я. Брюсова. – А.Т.) “немцев” изгнали. Мне не оставалось ничего больше, как уйти из состава членов кружка. Но, кажется, ушел я один… Вересаев (писатель В.В. Вересаев. – А.Т.) обещался послать заявление негласное, т. к. де он состоит на военной службе… Фриче (литературовед В.М. Фриче. – А.Т.) говорил мне, что по поводу моего ухода из Кружка в одной из вечерних газет было напечатано, что я изменник отечеству и что русское общество никогда этого не 1 Там же; Розенталь И.С. И вот общественное мненье! Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII- начало XX вв. М., 2007. С. 305--306. 2 Розенталь И.С. Указ. соч. С. 305–306. 3 К записям 1914–1916 гг. Отрывки из дневника П.Е. Мельгуновой… С. 283. 66 забудет. Другие вечерние газеты острят, что я, конечно, буду избран почетным членом всех берлинских литературных обществ»1. В своих воспоминаниях Мельгунов попытался дать происшедшему психологическое объяснение: «Литературный мир не избегал общего психоза. Здесь… действовал “закон” имитативности, т.е. проявлялось то свойство людей приходить в унисон с окружающим, влиянию которого на общественную психологию некоторые психологи придают большое значение»2. Мельгунов недвусмысленно намекал, таким образом, на проникновение в крупный литературный клуб и в московские интеллигентские круги погромных антигерманских настроений. В то время они уже понемногу захватывали вторую столицу: осенью 1914 г. в Москве осуществлялись массовые конфискации германской собственности и нападения на магазины вражеских подданных, ставшие прелюдией московских беспорядков в мае 1915 г.3 Посильное участие в кампании против вражеских подданных приняли научные организации. Так, на заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете 7 февраля 1915 г. обсуждалось предложение ректора университета Матвея Любавского о лишении членства подданных воюющих с Россией держав, за исключением лиц славянского происхождения и христиан, состоящих в турецком подданстве. Обошлось «без жертв», поскольку входившие в общество на правах почетных членов двое австрийских подданных – известный славист академик Игнатий Ягич и доктор Поливко – были славянами. Правление Общества ограничилось уведомлением ректора университета, что в числе его членов «подданных воюющих с нами держав, подлежащих исключению, нет»4. В мае 1915 г. ректор Киевского университета предложил существующим при университете организациям пересмотреть списки действительных членов на предмет исключения подданных Германии, Австрии и Турции5. Активисты научных обществ использовались в качестве экспертов в переименовании городов, улиц и площадей, носивших немецкие названия. Так, петроградский губернатор инициировал в 1915 г. 1 Мельгунов С.П. Воспоминания и дневники. М., 2003. Часть вторая. Дневники. Записи 1914–1916 гг. С. 246. 2 Мельгунов С.П. На путях к дворцовому перевороту. С. 23. 3 Лор Э. Указ. соч. С. 45, 77. 4 Общество любителей российской словесности // Русское слово. 1915. 8 февраля; В Обществе любителей российской словесности // Русские ведомости. 1915. 8 февраля. 5 Исключение иностранных членов // Русские ведомости. 1915. 4 мая. 67 создание при Обществе ревнителей истории комиссии по переименованию городов, предложившей переименовать Шлиссельбург в Орешек, Ямбург – в Ямгород и Ораниенбаум – в Меншиков (в память о владельце Ораниенбаума и первом петербургском губернаторе, сподвижнике Петра Великого). Ученые общества и власти Петрограда, входившие в состав городской комиссии по переименованию, одобрили названия Ямгород и Меншиков.1 Правительственная позиция по вопросу освобождения обществ от засилья вражеских подданных была обнародована в конце осени 1914 г. 19 ноября императором было утверждено Положение Совета министров «Об исключении подданных воюющих с Россией держав из состава союзов, обществ и других подобных частных, общественных и правительственных организаций и установлений». Инициатором данного акта выступил министр внутренних дел Николай Маклаков, признавший недопустимым участие подданных воюющих с Россией государств в деятельности существующих в империи союзов, обществ и других организаций, в особенности имевших императорский статус. Ссылаясь на требования общественных деятелей об исключении из ассоциаций вражеских подданных, он убеждал членов правительственного кабинета в том, что «немецкое влияние сильно и связывает в общих собраниях многих»2. 26 ноября 1914 г. Маклаков направил телеграмму военному министру Владимиру Сухомлинову, а также местным властям, где распорядился «предложить» находящимся в их местностях ассоциациям незамедлительно принять меры к исключению неприятельских подданных и к недопущению их во вновь учреждаемые организации3. Участие общественности в националистической мобилизации достигло вершины с созданием организаций, специализировавшихся на противодействии «немецкому засилью». В декабре 1914 г. в Петрограде было учреждено «Общество 1914 года», поставившее целью содействовать «самостоятельному развитию производительных и творческих сил России», осуществлять «ее познание, просвещение и освобождение русской духовной и обще1 Императорское общество ревнителей истории в 1915 г. Отчет о научной деятельности и состав членов. Пг., 1916. С. 9-11. Особые журналы Совета министров Российской империи. 1909–1917 гг. / 1914 год. М., 2006. С. 473--474; Совет министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова (Записи заседаний и переписка). СПб., 1999. С. 92. 3 Российский государственный исторический архив (далее - РГИА). Ф. 1284. Оп. 187. 1914 г. Д. 134. Л. 17. 2 68 ственной жизни, промышленности и торговли от немецкого засилья». Членами могли быть все русские подданные без различия состояний за исключением «лиц немецкого происхождения и неправославного вероисповедания»1. Уже спустя полгода, к лету 1915 г., «Общество 1914 года» стяжало себе репутацию наиболее активного и последовательного борца с «немецким засильем». Пытаясь донести националистическую идеологию до правящей элиты страны и «осветить с разных сторон глубину немецкого засилья в России», оно оплачивало различного рода лекции, публикации, воззвания и брошюры. На его собраниях заслушивались доклады о немецкой колонизации юга и юга-запада России, немецком завоевании русского рынка, о деятельности банков с германскими акционерами во главе по дезорганизации тыла, об ужасающем режиме содержания пленных в Германии и издевательствах немцев над русскими пленными и др.2 К числу достижений «Общества 1914 года» относился пересмотр Правил о ликвидации немецкого землевладения от 2 февраля 1915 г. Немецкая колонизация признавалась одним из наиболее тяжелых видов немецкого засилья. Активисты Общества с членом Государственной думы прогрессистом Серафимом Мансыревым во главе добились распространения действия акта на крупную земельную собственность германских подданных и их недвижимые имущества в городах. Советом Общества был выработан проект закона о ликвидации немецких торговопромышленных фирм. Оно настаивало на скорейшей ликвидации в России предприятий вражеских подданных. Добилось Общество также принятия законопроекта о контроле коммерческих банков, ставивших русских капитал на службу Германии3. Организация являлась проводником националистической экономической программы части московского купечества, ратовавшего за изгнание из страны иностранного капитала, прежде всего немецкого, замену импорта товарами собственного производства и создание сильного национального государства. 1 ГАРФ. Ф. 102.00. 1916. Д. 104. Т. 2. Л. 78. Отчет Совета о деятельности «Общества 1914 года» за 1915-й год. С. 1-3, 18-19; РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. 1914. Д. 138. Л. 61. 3 Богдановский А.Е. Что такое борьба с немецким засильем (Цели и задачи «Общества 1914 года»). Пг., 1917. С. 1; Мансырев С.П. Немецкое землевладение и Правила 2-го февраля 1915 г. (доклад, прочитанный в чрезвычайном общем собрании гг. членов «Общества 1914 года» 29 апреля 1915 года). Пг., 1915. С. 1-24; Отчет Совета о деятельности «Общества 1914 года» за 1915-й год. С. 3-6, 9-12. 2 69 Между тем осенью 1916 г., когда товарищем председателя стал депутат Государственной Думы, член фракции прогрессистов и сторонник «ответственного министерства» Михаил Караулов, а на должность председателя Отдела пропаганды пришел близкий по взглядам к народникам Николай Кулябко-Корецкий, в векторе развития Общества наметился перелом. В составе Общества сложилась тогда «прогрессивная группа»1. Лидеры Общества отказались от шумливой антигерманской пропаганды и начали критиковать правительство за его нежелание последовательно проводить истинно патриотическую программу, а также за отсутствие гласности, свободы собраний и союзов, «связанность земства», создававших благоприятную почву для «немецкого засилья». Были выдвинуты требования ответственного министерства и политической амнистии, прочитаны запрещенные цензурой речи депутатов Павла Милюкова, Василия Маклакова и Виталия Шульгина. Рассылались воззвания с критикой правых организаций «за общность их государственных воззрений с Германией»2. Проявлением популярного в «Обществе 1914 года» направления работы – борьбы с засильем немцев в государственном аппарате, стали требования об исключении с государственной и общественной службы немцев и лиц с «германофильскими тенденциями». Так, в декабре 1916 г. Совет Общества приветствовал депутатов Думы, добившихся устранения с поста председателя Совета министров Бориса Штюрмера3. В сентябре 1916 г. было постановлено занести на черную доску имя управляющего МВД Александра Протопопова, заподозренного в прогерманских настроениях и связях с немцами. И хотя Совет Общества по соображениям политической корректности заменил черную доску черной книгой4, такая мера вызвала досаду у Протопопова, который посетовал в октябре 1916 г. на совещании членов Прогрессивного блока, что «Общество 1914 года» взвело на него «гнусное обвинение» и «пользуется возмутительным правом шельмовать кого хочет»5. 1 РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. 1914. Д. 138. Л. 158, 162. Там же. Л. 162 об. Там же. Л. 120, 177-178 об. 4 Речь. 1916. 25 сентября; А.Д. Протопопов и Общество 1914 г. // Русские ведомости. 1916. 17 сентября; Общество 1914 года // Русские ведомости. 1916. 25 сентября; Общество 1914 г. // Русские ведомости. 1916. 17 октября. 5 Совещание членов прогрессивного блока с А.Д. Протопоповым, устроенное на квартире М.В. Родзянко // Блок А. Последние дни Императорской власти. М., 2012. С. 99. 2 3 70 Выступавший на февральском собрании Отдела пропаганды 1917 г. с докладом о программе и тактике «Общества 1914 года» Кулябко-Корецкий настаивал, что первейшей основой деятельности организации оставалось чувство патриотизма, и критика распоряжений правительства осуществлялась им «только в строго законных рамках»1. Очевидно, однако, что это был уже патриотизм иного толка, нежели тот, который привел к образованию организации. Изменилось и отношение к ней правительства. 3 февраля 1917 г. градоначальник Александр Балк обратился к министру внутренних дел за советом о своевременности проведения ревизии деятельности Общества для получения материала, могущего служить основанием к его закрытию. Балк констатировал, что в нем преобладали левые элементы, готовы бороться с немецким засильем путем политических выступлений2. Деятельность «Общества 1914» года повествует о ходе и итогах националистической мобилизации, начатой с патриотической целью борьбы с «немецким засильем» в государственном аппарате, промышленности и торговле, и завершенной под флагом подготовки политических реформ и противодействия «засилью в верхах власти». Содержание и результаты затронувшей российскую общественность кампании по борьбе с «немецким засильем» свидетельствуют о противоречивости националистической мобилизации и не достижении ею изначально намеченной цели единения правительства и общества в борьбе с внутренними врагами. Эта кампания внесла определенные коррективы в членский состав либеральных организаций и привела к появлению ассоциаций, сделавших освобождение страны от вражеских подданных своим лозунгом. Между тем преследовавшаяся задача унификации российской общественности в национальном и этноконфессиональном отношениях не была решена. Нельзя не отметить здесь и просчеты правящей власти, в частности, ее уверенность в единстве российского общества и его одержимости духом верноподданнической преданности монарху, в возможность действовать с ним по своему усмотрению, приобретенная в результате патриотических акций и заявлений общественников начального периода войны. 1 2 РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. 1914. Д. 138. Л. 178. Там же. Л. 154, 157--158 об., 162--163 об. 71 Попытка достичь национального единения путем мобилизации национализма и этничности, к которой российская властная и общественная элиты прибегли на последнем этапе существования имперского строя, к успеху не привела. Поиски «общего врага» в многонациональной и многоконфессиональной империи вели не к ее сплочению, но, напротив, к расколу и подрыву общественного единства. Н.Б. Хайлова1 ЛИБЕРАЛЫ-ЦЕНТРИСТЫ О НАЦИОНАЛЬНОМ ВОПРОСЕ В РОССИИ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (ПО СТРАНИЦАМ «ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ») Какой должна быть национальная политика в России – многоконфессиональном и полиэтничном государстве? Свой ответ на вопрос, сохраняющий до сих пор актуальность, искали в начале ХХ в. и лидеры либерального центризма, в т.ч. известный обществовед М.М. Ковалевский. Важной составной частью его теоретического наследия является теория прогресса, движущей силой которого ученый считал единый для всего человечества закон, определяющий социальное развитие в сторону роста общественной солидарности (на всех уровнях) – с перспективой образования в будущем единого мирового союза государств (первоначально в масштабе Европы) на основе экономической интеграции. Опираясь на контовскую идею о взаимосвязи факторов исторического процесса, Ковалевский разработал и собственную плюралистическую концепцию социальной причинности. При этом он настаивал на особой роли демотического фактора (фактора народонаселения), проявляя неизменный интерес к его этноконфессиональной составляющей как одному из наиболее значимых «маркеров» государственно-общественной эволюции и хозяйственного развития. Взгляд на развитие человечества «с высоты птичьего полета», в сравнительно-исторической перспективе, дополненный непосредственными личными впечатлениями, – все 1 Хайлова Нина Борисовна – кандидат исторических наук, доцент, ведущий научный сотрудник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, старший научный сотрудник ИРИ РАН. 72 это позволило Ковалевскому не только выявить преграды, затруднявшие движение России в общемировом русле (в т.ч. в сфере решения национального вопроса), но и указать пути преодоления этих трудностей. Глубокое знание всемирной и отечественной истории как основа для «проектирования» будущего отличало также единомышленников Ковалевского – членов редакторского круга журнала «Вестник Европы». В начале 1906 г. они создали Партию демократических реформ, явившуюся первым опытом организационного оформления либералов-центристов. Ко времени Первой мировой войны Ковалевский, наряду с другими бывшими «демреформаторами», а также близкими им по взглядам мирнообновленцами, сыграл определенную роль в создании Партии прогрессистов (1912), войдя в состав ее ЦК. Война, с одной стороны, способствовала консолидации прогрессистов (этот термин обозначал тогда широкий круг деятелей либерально-демократических убеждений, включавший не только представителей одноименной партии). Наглядным свидетельством этого процесса стал Прогрессивный блок, образованный в IV Государственной думе в августе 1915 г. С другой стороны, война явилась катализатором размежевания в среде прогрессистов. Редакторский круг «Вестника Европы», издателем которого (с 1909 г.) являлся Ковалевский, оставался верен идейному знамени основателей журнала (в 1866 г.) – хранителей заветов Великих реформ Александра II. Среди патриархов издания (наряду с Ковалевским, А.С. Посниковым, В.Д. Кузьминым-Караваевым) – К.К. Арсеньев, стоявший вместе с М.М. Стасюлевичем у истоков «Вестника Европы», а с 1909 г. (фактически до начала 1917 г.) редактировавший журнал. По словам Ковалевского, Арсеньев олицетворял «живую связь старой редакции с новой». В свою очередь, лидеры нового поколения прогрессистов – это т.н. «"молодые" московские капиталисты» (П.П. Рябушинский, А.И. Коновалов, и др.), председатель одноименной думской фракции И.Н. Ефремов, редактор журнала «Русская мысль» П.Б. Струве и др. Наряду с вопросами тактики (известна неизменная приверженность «патриархов» прогрессизма исключительно мирному обновлению России в отличие от их преемников, значительно радикализировавшихся в годы войны), пожалуй, наиболее наглядно единство и противоположность во взглядах «старых» и «новых» либе73 ралов-центристов проявились в подходах к решению национальных проблем. То же можно сказать и о соотношении общего и особенного в тот период в идейных позициях либералов-центристов и кадетов. Как всегда, поддерживая последних и, в основном, разделяя их взгляды, в т.ч. по национальному вопросу, члены редакторского круга «Вестника Европы» сохраняли некоторую «особость» собственных взглядов. Высокий профессионализм и жизненный опыт ведущих авторов «Вестника Европы» обусловили их роль не только как авторитетных обозревателей-«хроникеров», но и экспертов по национальному вопросу. Журнал знакомил своих читателей с новейшими подходами к данной проблеме. Среди «привлеченных» специалистов особое место, на наш взгляд, принадлежало Г.А. Ландау1 и барону С.А. Корфу2 (1876–1924), публикации которых3 имели «программное» значение не только для «Вестника Европы» на последнем этапе его существования, но и для самих авторов, поскольку фактически подводили итог осмыслению ими национального вопроса до 1917 г. Трагизм военного времени и неопределенность грядущих судеб народов имели для русских либералов «оборотную сторону», способную служить источником исторического оптимизма. «Теперь настоящее оставляет мало места для оглядок на прошлое, а в будущее, как бы оно ни было омрачено страданиями, неразрывно связанными с войною, открываются просветы, о которых еще недавно нельзя было и мечтать»4, – выражал распространенное в ту пору настроение Арсеньев, имея ввиду комплекс преобразований, которых «давно ждет народ». В один ряд с заботой о массах крестьянства прогрессисты ставили безотлагательность решения национального вопроса: «Война освободительная по своему духу и своим целям, не может не стать освободительной и внутри государства»5. На страницах журнала проводилась мысль о необходимости еще до окончания войны принять меры к смягчению национальных ограничений и, «если не разрешить до конца, то поставить 1 Ландау Г.А. (1877-1941) – публицист, политический деятель. Соч.: Идея этнической государственности // Северные записки. 1915. № 4. С. 187 – 205; Польско-еврейские отношения (Статьи и заметки). Пг., 1915; Сумерки Европы. Берлин, 1923 и др. 2 Корф С.А. (1876-1924), барон – юрист, профессор русского государственного права и истории русского права в Гельсингфорском университете. Соч.: Федерализм. СПб., 1908; Государственный строй Канады. М., 1911; Государственный строй Австралии. М., 1912; Автономные колонии Великобритании. СПб., 1914 и др. 3 См.: Ландау Г.А. Единая Россия // Вестник Европы. 1917. № 4-6. С. 548-569; Бар. Корф С.А. Национальности и государство // Там же. 1917. № 9-12. С. 197-233. 4 Там же. 1914. № 11. С. 333. 5 Там же. С. 340. 74 практически» вопрос о законодательном обеспечении прав и свобод всех народов, входивших в состав Российской империи1. «Крупной переменой» («крушением основ официального катехизиса») они считали воззвания верховного главнокомандующего, вел. кн. Николая Николаевича, к полякам (1/14 августа 1914 г.) и к народам Австро-Венгрии (4/17 сентября 1914 г.). В этих документах прогрессисты увидели отказ власти от прежней системы («русификаторства») и в случае с Польшей – «разворот» в сторону признания права национальностей на самоопределение. Однако, наблюдая за развитием ситуации, прогрессисты констатировали возвращение власти «к привычной мертвой точке» в сфере отношений между центром и различными национальностями. Одной из причин «торможения» русские либералы считали человеческий фактор – сохранение влияния «проводников отжившей доктрины»2. Кроме того, деятели круга «Вестника Европы» констатировали и теоретическую «зыбкость», неразработанность основ национальной политики вообще. При этом характеризуя опыт других стран в данной сфере, журнал обращал внимание и на имевшийся в России определенный задел для теоретического «продвижения» вопроса. Первопроходцем в защите идеи национального самоопределения признавался А.И. Герцен. Однако на страницах журнала более высоко в этом деле оценивались заслуги М.П. Драгоманова3, который, по словам Корфа, исходил не только из общих начал гражданской свободы, но и первым указал на взаимозависимость национальных и социальных вопросов, 1 Вестник Европы. 1914. № 11. С. 340. Результатом деятельности «приверженцев старины» в правительстве прогрессисты из «Вестника Европы» считали в т.ч. старую, слегка подновленную, форму Положения о введении городского самоуправления в Царстве Польском (17 марта 1915 г.), содержавшего «отзвуки русификаторской политики», сохранявшего разделение избирателей на национальные курии – «особенно благоприятное для русских и особенно неблагоприятное для евреев». Как знаменательный факт отмечалось, что в основу документа было положено Городовое положение 1892 г., «осужденное еще указом 12 декабря 1904 года и доживавшее в Империи свои последние дни» («оно держится только по инерции, никого не удовлетворяя и тормозя на каждом шагу развитие общественной жизни») // Вестник Европы. 1915. № 4. С. 338-342. Опасной тенденцией правительственной политики Арсеньев считал и разработку документа о введении земства на Кавказе – на основе («без всяких изменений») Земского положения 1890 г., «с приурочением его к ныне существующему делению края на губернии и уезды», которое вовсе не соответствует ни национальному составу населения, ни местным хозяйственным условиям» // Там же. 1916. № 5. С. 373-374; № 6. С. 319. 3 Драгоманов М.П. (1841-1895) – ученый, публицист, основатель «украинского социализма». Соч.: Историческая Польша и великорусская демократия. Женева, 1881 (Киев, 1917); Великорусский интернационал и польско-украинский вопрос. Казань, 1906; Собрание политических сочинений. В 2-х т. Париж, 1905-1906 и др. 2 75 отстаивал принцип национального самоопределения «во имя интересов социально-экономических и культурных». Причины «недостаточного обеспечения» национального равноправия на исходе 1910-х гг. объяснялись в журнале, с одной стороны, «молодостью» национального вопроса, который выдвинулся с особой силой лишь к концу ХIХ в. Кроме того, отмечалось «тормозящее» влияние правящей бюрократии, непосредственно заинтересованной в «националистической политике угнетения и денационализации». Определяя роль либерализма в разработке проблемы (в силу прямой зависимости национальной свободы от развития гражданской свободы в правовом государстве), Корф обращал внимание на то, что данный вопрос не входил в число приоритетов либеральной мысли вплоть до начала ХХ в.: «Либерализм 19-го столетия заботился почти исключительно о положении индивида в государстве, ...о национальностях у него были довольно примитивные понятия, унаследованные притом от времен абсолютизма». Наследием старого режима признавалась также идея государственного единства (как противоположность феодальному строю), «не обработанная и не понятая либералами прошлого века». Далекий от того, чтобы обвинять либерализм в этих «грехах», Корф считал насущной задачей либералов начала ХХ в. («когда гражданская свобода уже имеет свое историческое и теоретическое обоснование») в полной мере осознать требование национального равноправия и самоопределения и всерьез заняться поиском путей реализации этого права. Первым шагом, по общему признанию ведущих авторов «Вестника Европы», должна была стать ликвидация «дефектов терминологии», прежде всего, – разнобоя в трактовке понятия «политическая автономия». По мнению известного юриста КузьминаКараваева, показательным в этом смысле являлось обсуждение т.н. «польского вопроса». Он замечал, что еще со времен революции 1905-1906 гг. «чуть не каждая партия по своему разумеет, в чем автономия [Царства Польского] состоит и в каких пределах политической самостоятельности она должна выражаться»1. Что же касается еще одного «камня преткновения» в политических дискуссиях – термина «самоуправление», то, как отмечал КузьминКараваев, официально этот термин и в начале ХХ в. продолжал 1 Вестник Европы. 1917. № 6. С. 309. 76 трактоваться ограничительно, определяя лишь «известную степень хозяйственной самодеятельности», согласно традиции, сложившейся на протяжении полувека существования земских учреждений в России. По словам публициста, именно «чрезвычайно существенные разноречия» в трактовке понятия «автономия» побудили перводумцев отложить обсуждение форм и пределов политической самостоятельности Царства Польского «до того момента, когда предметом суждений будут не отвлеченные соображения, а внесенный в Думу законопроект». Ситуация не изменилась и во 2-й Думе, а затем вопрос о польской автономии «ушел в неопределенную даль, и сами представители польского кола постепенно передвинули внимание от автономии к введению в Царстве Польском даже не земства, по типу русских земских учреждений, а только одного городского самоуправления, по типу правил, действующих в центральных губерниях». В самом начале войны «Вестник Европы» связывал решение польского вопроса с упомянутым воззванием верховного главнокомандующего. Однако отмечалось, что определение в документе будущего государственного устройства Польши «под державным скипетром России» как «самоуправления» породило неоднозначную реакцию1. В большей степени ожиданиям прогрессивной общественности соответствовало заявление главы правительства И.Л. Горемыкина при открытии 4-й сессии Государственной думы (19 июля 1915 г.), который, в свою очередь упомянул о разработке проекта автономии Польши. И хотя правительственное большинство предпочло в итоге отложить этот вопрос до конца войны, а сторонник польской автономии, С.Д. Сазонов, 27 июля 1916 г. был уволен с поста главы Министерства иностранных дел, – тем не менее заявление Горемыкина сыграло положительную роль, вновь оживив споры, во-первых, о формах и пределах связи Польши с Россией, а, во-вторых, о политической самостоятельности будущей Польши. Результатом обсуждений стали три записки по польскому вопросу (апрель – июнь 1916 г.), вышедшие из недр Министерства внутренних дел, польского кола Думы и Государственного совета, а также московского польского комитета. 1 Это дало повод сторонникам австрийской ориентации в Польше полагать, что самой большой уступкой российского правительства могло стать дарование их стране чего-либо «вроде областного земства». В свою очередь, пророссийски настроенные поляки и русские левые политические круги объясняли употребление в воззвании термина «самоуправление» исключительно «нежеланием включать в документ такого характера и такой важности нерусское слово» // Вестник Европы. 1916. № 7. С. 310. 77 Кузьмин-Караваев высказывал озабоченность по поводу того, что на фоне этой оживленной работы Партия народной свободы, наиболее крупная организованная сила в лагере прогрессистов, выглядела аутсайдером. Виной тому, как считал публицист, являлась убежденность кадетского руководства в том, что выработанный в его недрах (еще до революции 1905-1907 гг.) проект закона об автономии Царства Польского не требует корректировки. «Вестник Европы» предупреждал П.Н. Милюкова и его соратников о вероятных негативных последствиях их самоуверенности, в т.ч. возникновении трений между ними и «теми представителями умеренных польских политических течений, которые твердо держатся русофильской ориентации и группируются вокруг парламентского польского кола». В этой связи на страницах журнала были обозначены «подводные камни», которые кадетам следовало учесть. Прежде всего, Кузьмин-Караваев настаивал на необходимости коренного пересмотра кадетскими идеологами основ упомянутого законопроекта, исходя из обстоятельств последнего времени, т.к. «война и длящееся уже целый год занятие Царства Польского австро-германцами – это такие факты, которые ни для судеб польского народа, ни для психологии поляков бесследно пройти не могут». Во-вторых, по мнению публициста, «авторы проекта имели в виду автономию Царства Польского, т.е. Польши в пределах десяти русских ее губерний; ныне же должна идти речь об автономии другой Польши, которая включит в себя и территорию, не состоявшую в русском обладании». Наконец, втретьих, он обращал внимание не необходимость учета такого фактора, как усиление и углубление австрофильской ориентации среди поляков как следствия агитации Австрии и Германии в течение года неприятельского занятия Польши. Кузьмин-Караваев замечал, что летом 1916 г. в русских левых политических кругах ясно обозначились два подхода к решению польского вопроса: один – на началах автономии; другой – путем образования самостоятельного и независимого польского государства. По словам публициста, примечательно было то, что «водораздел» между данными течениями проходил вовсе не по партийной «линии», что свидетельствовало о чрезвычайной сложности проблемы, большой доли субъективизма при ее рассмотрении1. 1 Вестник Европы. 1916. № 8. С. 350-352. 78 «Новым фазисом польского вопроса» Арсеньев назвал ситуацию, сложившуюся осенью 1916 г. в связи с провозглашением австро-германцами самостоятельного польского государства (при этом точное определение его границ откладывалось на будущее). «Жгучей темой дня» стало обсуждение вопроса о необходимости активного отклика России и ее союзников на «маневр центральных империй». Редактор «Вестника Европы» «до известной степени» соглашался с точкой зрения, что лишь конечный результат войны даст твердую почву для решения судьбы поляков. Вместе с тем, Арсеньев и его соратники считали целесообразным немедленно провозгласить основы нового курса русской политики по отношению к Польше. По их убеждению, «истинно самостоятельным государством» Польша может стать только тогда, когда соединит в одно целое все свои разрозненные части («когда с Царством Польским сольются польские области Пруссии и Австрии»). Непременным условием реализации данного проекта считалось «полное, решительное поражение центральных империй». В случае неудачи в деле расширения географических пределов Царства Польского, оптимальной формой его национального самоопределения Арсеньев признавал «автономию, обеспечивающую широкое и свободное развитие всех сторон его политической, общественной и национальной жизни, под условием "уважения поляков к правам тех народностей, с которыми связала их история"». Однако, как бы ни развивались события в будущем, автор настаивал на том, чтобы власть уже осенью 1916 г. безотлагательно обозначила свое отношение к польскому вопросу путем установления достаточно высокого минимума прав, которыми подвластные России поляки смогли бы воспользоваться по окончании войны независимо от ее результатов1. Судьба польского вопроса в Российской империи в освещении «Вестника Европы» – один из примеров стремления ведущих авторов журнала при разработке национальных проблем (и не только) к смысловой ясности и терминологической определенности. Собственные трактовки ключевых понятий по теме поместил на страницах старейшего либерального издания Корф. Исходным «материалом» для формирования национальностей он называл народности. Сложившиеся под воздействием «разных внешних, физических причин» они, по его мнению, представляют собой эт1 Вестник Европы. 1916. С. 342-344. 79 нографическое явление1. В свою очередь, анализируя «национальность» как социальный феномен2, Корф определял ее как «народность, сознающую свои нужды и духовные интересы, ... пробудившуюся к самосохранению и самоопределению». Отсюда следовал вывод о том, что «народность всегда пассивного характера, национальность, наоборот, имеет характер активный, деятельный», что, в свою очередь, обеспечивается интеллигенцией, которая, являясь частью народности, первой – благодаря образованию и культуре – приходит к сознанию своих интересов3. Характеризуя зарождение и развитие национального движения, Корф обращал внимание на ряд объективных факторов этого процесса – как внешних («расовый, или этнографический», «территориальное общение, или географическое сожительство»), так и внутренних («государственно-властный, или политический», «экономическая общность интересов», «общность происхождения, или общее историческое прошлое», общность правовых традиций, языка4, религии и т.д.). Сочетание этих условий и влияний, по его словам, обеспечивало индивидуальное «лицо» каждой национальности. Описывая «траекторию» эволюции национальности, Корф предостерегал: национальность, перестающая себя сознавать, 1 Корф указывает на фактическую смысловую идентичность «народности» и «нации», трактуя последнюю также как «единство этнографическое, независимо от ее государственного или юридического состава». При этом отмечается отсутствие четких критериев сферы применения слова «нация» («предполагается, что нация сравнительно большая единица, к малым единениям термин этот как будто не приложим»). В этом автор видит объяснение того, что термин «нация» «постепенно выходит из научного обихода государствоведения и социологии и все чаще заменяется гораздо более определенным понятием «народность». В свою очередь, Корф обращает внимание на соответствие этому последнему в русской юридической терминологии слова «инородцы»: «когда законодатель по тем или другим соображениям придает данной народности отличительные правовые признаки», которые «в подавляющем большинстве случаев ...носили в прошлом ярко ограничительный характер» // Вестник Европы. 1917. № 9-12. С. 219-220. 2 Несмотря на созвучие слов «нация» и «национальность», Корф предупреждал о недопустимости их трактовки как синонимов, разделяя сущности – соответственно, этнографическую и социальную. 3 Вестник Европы. 1917. № 9-12. С. 231-232. 4 Корф отводил языку важную роль в единении народности и превращении ее в национальность. При этом, наряду с «разделительной» функцией последнего (в направлении обособления национальностей друг от друга), Корф обращал внимание на не менее важную консолидирующую роль языка как «лучшего средства сближения национальностей, взаимного их познавания и установления дружеских отношений» // Вестник Европы. 1917. № 9-12. С. 218. Полностью разделяя подобный настрой автора, либералы-центристы из «Вестника Европы», с одной стороны, признавали, что «интерес государства требует – если не во всем, то во многом, – приближения к единообразию, хотя бы и постепенного, но во всяком случае последовательного и неуклонного». С другой стороны, они были убеждены в необходимости крайне осторожной и взвешенной политики в области веры и языка («глубин народной жизни»), настаивая на том, что «ограждение местных интересов равносильно ограждению интересов государственных» // Вестник Европы. 1915. № 5. С. 389-390. 80 рискует вернуться в исходное состояние (народность), а в перспективе – вообще исчезнуть1. Что касается созвучных терминов «народность» и «народ», то Корф «разводил» их далеко друг от друга, обращая внимание на то, что «народ» есть понятие юридическое, которым обозначается «единство социального субстрата данного государства, совокупность граждан, без различия этнографического, социального, национального и т.д., входящих в состав данного государства». Соответственно, «этнографическое деление на народности почти никогда и нигде не совпадало с государственным понятием народа, – разъяснял он. – В составе одного и того же народа могут жить очень многие народности, и, наоборот, одна народность может быть раздроблена на многие народы – государства». В качестве иллюстрации данного положения автор раскрывал подлинный смысл словосочетания «русский народ»: это – «все граждане, населяющие Россию, великороссы и малороссы, евреи, армяне, татары и т.д.»2 «Дистанцию огромного размера» Корф считал необходимым установить и между другой парой однокоренных терминов – «национальность» и «национализм». Определяя последний как стремление «бóльшей, правящей, «государственной» национальности к подавлению меньшей братии в свою собственную пользу», автор трактовал шовинизм как национализм, воспринявший «внешние формы крикливости, агрессивности», «крайнее отрицание не только национального равноправия, но и возможности существования правового строя в государстве»3. Представив на страницах «Вестника Европы» всесторонний анализ национализма, Корф видел истоки данного явления в самостоятельности и силе (в особенности – количественном преобладании) той или иной нации. Он указывал на ряд общих («общечеловеческих») черт «торжествующего национализма». Это – непонимание психологии и интересов «нацменьшинств», стремление к «денационализации» последних, проповедь стратегической необходимости подчинения окраин («во имя защиты государственных границ»). Вместе с тем, подчеркивалось наличие у разных «национализмов» индивидуальных черт. Так, в сравнении с немецким, – замечал Корф, – русский национализм был «более 1 2 3 Вестник Европы. 1917. № 9-12. С. 214-217. Там же. С. 219. Там же. С. 222. 81 мелочен, более бессистемен, а потому и более поверхностен, преходящ, менее злобив и менее глубок», к тому же никогда не встречал сочувствия общественного мнения. Неоднократное обращение автора к опыту Германии было не случайным, поскольку эту страну он считал наиболее ярким историческим примером «носителя» идеи национализма, а немецкая «модификация» данного явления, по его словам, оказала значительное влияние на русских националистов. Корф разделял мысль Вл. Соловьева о том, что именно из Германии была заимствована славянофилами идея сверхнациональности, предопределенности национального призвания. Он также подчеркивал немецкое происхождение укоренившейся в России идеи государственного всемогущества, а также (вслед за Драгомановым) указывал на «тесную зависимость от Берлина идеалов "обрусения окраин"». Заметное влияние немецкого национализма на Россию Корф объяснял, во-первых, «совпадением в течение всего 19-го века идеалов государственности», во-вторых, непосредственными родственными и дружескими династическими отношениями между Берлином и Петроградом, в-третьих, доверием, которым пользовались у верховной власти (за исключением царствования Александра III) «разные немцы, состоявшие на службе русского правительства», в-четвертых, «сознательным и дальновидным стремлением берлинского правительства создавать и поддерживать затруднения роста могущества русского государства» путем «подрыва» дружеских отношений между различными народностями России1. Автор особо подчеркивал, что «космополитическое миросозерцание нашей передовой интеллигенции» долгое время не позволяло ей разглядеть опасность национализма. Он писал о том, что «даже на рубеже ХХ века русский гражданин имел все еще весьма смутное представление о национальных вопросах и положении народностей в государстве, а многие интеллигентские круги просто игнорировали всю эту область, считая, как будто, ниже своего достоинства заниматься такими пустяками»2. Националистическая политика расцвела в правление Александра III и Николая II, а ее адепты особенно активизировались в годы Первой мировой войны, – на страницах журнала приводились многочисленные свидетельства на этот счет. Анализируя 1 2 Вестник Европы. 1917. № 9-12. С. 200-222. Там же. С. 203. 82 ситуацию с разных сторон, Арсеньев, в частности, отмечал влияние национализма на российскую многопартийность, переживавшую заметную трансформацию в тот период. С тревогой наблюдал он за новой тенденцией в либеральной среде, а именно потугами создания «своего рода национал-либеральной партии или хотя бы национально-либерального настроения». Среди его оппонентов в дискуссии о национальном начале в либерализме один из авторов новой доктрины – Струве, провозгласивший безоговорочное признание национального начала единственно правильной позицией не только для власти, но и для русского образованного общества с целью поставить заслон «реакционному использованию национального принципа и вообще нездоровым проявлениям национализма»1. Сочувствие попытке Струве «привить иссыхающему древу российского либерализма свежий росток национализма» выразила редакция газеты «Утро России», «у руля» которой находились «молодые» московские промышленники, в т.ч. члены ЦК партии прогрессистов. На страницах газеты пропагандировалась мысль о возможности и необходимости синтеза идей «чистого, здорового национализма», патриотизма и либерализма. О популярности идей национал-либерализма в России в годы Первой мировой войны свидетельствовала, в частности, попытка создания Национал-либеральной партии, предпринятая лидером прогрессистов И.Н. Ефремовым и беспартийным депутатом М.А. Карауловым в 4-й Думе незадолго до образования Прогрессивного блока2. Арсеньев стремился разъяснить российской общественности суть дискутируемого явления и указать на вероятные крайне негативные последствия «национализации русского либерализма». В частности, он был уверен в отрыве от реальности и утопичности призыва национал-либералов к их оппонентам из либерального лагеря – «пожертвовать» местными особенностями в пользу «общенационального начала». «На почве национального вопроса больше, чем где-либо, приходится считаться с предубеждениями, сознательными и бессознательными, – убеждал публицист. – Между "местными особенностями" есть много таких, которые приросли к сердцу населения; нельзя жертвовать ими ради отвле1 Петр Струве. Еще раз о национальном начале в либерализме // Биржевые ведомости. 1914. 17 декабря. № 14560 (утр.вып.). См.: Партии демократических реформ, мирного обновления, прогрессистов. Документы и материалы. 1906-1916 гг. М., 2002. С. 334-335. 2 83 ченного начала». По мнению Арсеньева, с «либеральной точки зрения» можно утверждать только одно: «оценка культуры и языка никому навязываема быть не может. Как бы ясно ни было для одних превосходство данного языка, данной культуры, они не в праве требовать от других усвоения этого взгляда. Если у него есть твердые основы, он будет мало-помалу распространяться в глубь и ширь, без искусственной поддержки, на самом деле легко обращающейся в помеху»1. Рассматривая проблему в международном контексте, Арсеньев считал полезным обратиться к опыту Германии, где идеи национализма были исторически укоренены, а национал-либеральная партия существовала с 1867 г. При этом публицист обращал внимание на различный исторический контекст употребления терминов «национальный» и «национализм» и, соответственно, их разную трактовку: «В Германии они возникли на почве политического распада, шедшего вразрез с общим происхождением и общим, до известной степени, прошлым; в России они пускаются в ход на почве государственного единства и глубоких племенных различий. Германия стремилась к превращению нации в государство; в России это превращение совершилось несколько веков тому назад, после чего государство, образованное нацией, включило в свой состав множество других, разнородных национальных элементов». По мнению Арсеньева, этим объяснялась коренное различие в характере и развитии националистических стремлений в двух странах: «В Германии их острие было направлено первоначально против внешних врагов, против соседей, считавших для себя выгодным расчленение, т.е. бессилие германского народа; в России оно сразу направилось против "внутренних врагов", к числу которых были отнесены все нарушающие единообразие и единоцветность громадного целого». Выделяя основные этапы эволюции указанного явления в России2, Арсеньев приходил к выводу о том, что «в Германии национализмом, в первом его фазисе, могли увлечься либералы, не изменяя своему символу веры; он не только не грозил ничьей свободе, ничьему праву, но обещал, в 1 Вестник Европы. 1915. № 1. С. 367. «Национализм, еще не вполне сознательный, вошел, под именем “народности”, в состав знаменитой трехчленной формулы графа Уварова; смягченный, с легким налетом гуманизма, он стал краеугольным камнем первоначального, подлинного славянофильства; грубым и узким он явился на страницах “Московских ведомостей”, спустился еще ниже у продолжателей Каткова и, наконец, достиг крайней степени падения в среде новейших “истинно-русских людей”» // Вестник Европы. 1915. № 1. С. 365. 2 84 обновленном и сильном государстве, такие личные и общественные гарантии, каких не могли дать десятки слабых и именно потому боязливых государей. В России пропасть между национализмом и либерализмом с самого начала оказалась непереходимой»1. Прослеживая логику развития германского национализма, Арсеньев указывал на закономерность в конечном итоге сближения данного явления с аналогичным русским. Он отмечал, что в объединенной Германии, справившейся с внешними врагами, также оказались «враги внутренние» (поляки, после войны 1864 г. – жители северного Шлезвига, а вследствие войны 1870-1871 гг. – жители Эльзас-Лотарингии). Основную причину изменений в настроении и положении немецких национал-либералов Арсеньев видел в последовательном утверждении в их взглядах «притязаний национализма» над требованиями последовательного и искреннего либерализма. «Если партия этого имени все еще существует, то только по инерции, по привычке; серьезное значение и внутренний смысл она потеряла уже давно. Это позволяет судить о том, насколько желательно – и целесообразно было бы образование национал-либеральной партии, в настоящую минуту у нас в России»2. Предвидя опасность поглощения либерализма национализмом («победа, одержанная на этом пути, не будет победой либерализма»3), Арсеньев заявлял: «Прежде чем говорить не только о слиянии, но хотя бы о сближении национализма с либерализмом, нужно было бы доказать, что под именем первого разумеется отныне нечто совсем другое, чем прежде. В состав "либеральной" программы, самой умеренной, неизбежно входят два основные требования: равенство перед законом и свобода, во всех тех формах, в которых ее признает и охраняет правовое государство. Национализм, как боевой принцип, как партийное знамя, отрицает и то, и другое, обусловливая полноту прав принадлежностью к господствующей нации …, и следовательно, ограничивая свободу передвижения, свободу избрания места жительства и занятий, свободу преподавания и учения. "Национально-либеральной" программы мы поэтому еще не видали и, без сомнения, не увидим, пока национализм сохраняет у нас свои типичные черты. 1 2 3 Вестник Европы. 1915. № 1. С. 364-365. Там же. С. 366. Там же. С. 367. 85 …Национал-либералы, если им суждено появиться на нашей почве, будут столь же мало либералами, как и нынешние одноименники их в Германии», – приходил к заключению Арсеньев1. Проблема национализма рассматривалась на страницах «Вестника Европы» и в контексте вопросов, связанных с реализацией «наиболее ценной цели всякой национальности» – ее права на политическое и государственное самоопределение. Какими способами это право может быть реализовано? Наиболее простым, но в то же время скорее умозрительным («легче провозгласить, чем провести в жизнь») средством для этого Корф считал административное («и даже государственное») разделение национальностей («дабы каждая могла удовлетворять свои правовые нужды самостоятельно и раздельно, как бы замыкаясь в отдельное социальное и правовое бытие»). В то же время автор предупреждал: осуществление данного принципа неизбежно ведет не только к разрыву государственной связи и единства народа, но и наносит ущерб интересам самих национальностей: «Большинство из них обычно столь мало и слабо, что необходимо требует себе единения с большими в борьбе за существование; для большинства из них государственные связи с большими национальностями и выгодны и необходимы»2. По мнению Корфа, зачастую неприменимо (или даже невозможно) и территориальное разграничение национальностей, особенно там, где существует «национальная чересполосица» (или национальное меньшинство расселено среди большинства «островами»). В таких случаях, по его мнению, целесообразно применение персонального принципа (разделение по национальностям на основе свободных заявлений совершеннолетних граждан) как основы культурно-национальной автономии, предполагающей сохранение целостности «государства национальностей». В качестве примера подобной ситуации Корф приводил АвстроВенгрию, где данный подход был успешно апробирован3. Гораздо более сложной представлялась Корфу проблема организации национального самоуправления в тех случаях, когда несколько национальностей живут «вперемежку» друг с другом, в одной и той же местности («например, евреи многих государств»). Фактически он оставлял этот вопрос открытым, приходя в конеч1 2 3 Там же. 366-368. Вестник Европы. 1917. № 9-12. С. 225-226. Там же. С. 226. 86 ном итоге к выводу о том, что в любом случае наилучшей средой, обеспечивающей сохранение и развитие национальностей, являются «мелкие, самостоятельные, национальные общинные единицы». Уверенность автора в правильности данного подхода подкреплялась «общей тенденцией развития современного государства, повсеместно заметной, а именно – стремлением к созданию возможно мелких самоуправляющихся единиц вообще»1. Гарантией «равновесия» и равноправия национальностей в полиэтническом государстве Корф считал двухуровневую административную систему, выстроенную «снизу»: 1-й уровень – национальный, 2-й уровень – наднациональный (органы «смешанного состава, для разрешения общих нескольким национальностям вопросов и дел»). Ему представлялось целесообразным также существование специальных органов для надзора и разрешения спорных вопросов2. Корф обращал внимание на то, что принцип национальной свободы и равноправия, реализованный при соблюдении баланса местных и общегосударственных интересов, прошел успешное испытание на прочность в период Первой мировой войны. В качестве примера он ссылался на активную роль английских колоний в поддержке метрополии (в противовес ставке Германии на торжество колониального сепаратизма и распад Британской империи)3. Этот опыт приобретал особенно актуальное значение для России в связи с революцией 1917 г. По мнению редакторского круга «Вестника Европы», свержение самодержавия открыло еще одно «окно возможностей» для «многонародной и многопространственной» страны, явилось новым стимулом для разработки национального вопроса. В стремительном развитии событий от февраля к октябрю 1917 г. Ландау обращал внимание на тревожную тенденцию смещения приоритетов, когда «задача национальной автономии отдельных народов опережала задачу строения единого свободного государства». Автор признавал определенную закономерность реализации данного сценария, объясняя его, с одной стороны, «инерцией старого, связанного с недавним прошлым "самочувствия"», а, с другой – своеобразной «аберрацией лозунгов», когда «общая свободная государственность многими предполагается уже данной, и следовательно само собою 1 2 3 Там же. С. 229-230. Там же. С. 229. Там же. 233. 87 подразумевающеюся; мысль же и действие направляются в ту сторону, которая ощущается во всяком случае как еще требующая защиты и осуществления»1. Указывая на возможные крайне негативные последствия данной ситуации как для государственного целого, так и входящих в его состав народностей, Ландау считал целесообразным сместить акценты в постановке проблемы: с ценности «свободного государства» как предпосылки национальной автономии на приоритетное значение общегосударственного единства в деле реализации свободы национальной жизни, широкого самоуправления различных областей. «Ради самосохранения государство нуждается в сотрудничестве инородцев, и при многонациональности их – и при свободе в нем – подрывается смысл угнетения каких-либо отдельных групп», – в этом Ландау и его соратники видели интерес как многонациональной "империи", построенной на принципах демократии и свободы, так и составляющих ее народностей, для которых "простор и мощь" участия в деле строительства обновленного государства совпадали с возможностью сохранить свою индивидуальность»2. Указывая на опасность вытеснения на второй план местными («специфически национализаторскими») проблемами «общегосударстваенного, социального, политического, просветительного»3, Ландау водружал «знамя единства» над «пестротою сепаратистских знамен»: «Единая, а не расчлененная Россия нужна нациям, ее населяющим, – в их национальном же интересе»4. Он настаивал на том, что даже в случае «подлинного процесса национального самоопределения» (путем плебисцита) принципы демократизма и свободы все равно будут нарушены. Ему виделась здесь аналогия с «роковой ошибкой», которую допускал «старый узкодоктринерский либерализм» применительно к личности, а потому он утверждал, что «если не ограничить самоопределение лиц и наций хотя бы простой охраной основных насущных интересов других лиц и наций, то «с совершенной неизбежностью самоопределение одних перейдет во власть над другими, или в подчинение другим... безоговорочное самоопределение лиц и наций перейдет в слепую и ожесточенную борьбу»5. Отсюда следовал вывод: принцип национальной автономии столь же ценен в своей 1 Вестник Европы. 1917. № 4-6. С. 548. Там же. С. 552-553. Там же. С. 555-556. 4 Там же. С. 554. 5 Там же. С. 564. 2 3 88 тенденции, как и принцип свободы личности, однако во избежание «зловредных, реакционных» последствий он должен быть ограничен, согласован с принципами «коллективной воли, общей организации насущных интересов» так, чтобы общегосударственному началу было обеспечено первенство над началом местного национального сепаратизма1. «Единая Россия первее национальных автономий – во имя совместного блага самих же национальностей»2. Обосновывая данный подход, Ландау имел в виду еще и историческую перспективу – в том виде, какой она представлялась прогрессистам. Не веря в идиллию «мировой организации государств» сразу по окончании войны, Ландау тем не менее был убежден в том, что государства все-таки «идут к сближению, к организованному сцеплению». А потому, полагал он, – «было бы поистине историческим грехом разбивать те великие единства народов, которые уже сложились», а «добытое кровью и потом, вековыми усилиями и трудами предков должно быть сочтено священным достоянием последующих, грядущих поколений»: «Разбейте эти государственные организмы на составные части и вы замените мировые культуры провинциальными, великие интересы – интересами местными, иногда интересами колокольни; массовые напряжения – мелким соревнованием... Поэтому лозунг расщепления государственных единиц, хотя бы и по признаку национально-этническому есть лозунг реакционный, толкает вспять к государственному мещанству, к местечковой государственности». По мнению Ландау, только под воздействием «военного угара» можно было усмотреть освободительную идею в «дроблении уже достигнутых объемлющих объединений на суверенные частицы»3. Предвидя различные формы реализации задачи свободной государственности («сочетание свободных частей в свободном целом, соподчинение частей целому и зависимость целого от ча1 Там же. С. 564-565. Доводя ситуацию до абсурда («какие могут быть основания к тому, чтобы предоставлять привилегию политического, государственного самоопределения лишь группам населения, выделенным по национальному признаку? Почему не вправе самоопределяться, в т.ч. в плоскости автономии, федерации – и население области (хотя бы и разнонациональное), губернии, города и деревни?»), Ландау объяснял явную нелепость даже мысленного движения по этому пути («возврата к уделам, к феодализму») ошибочностью предоставления права на целостное самоопределение составным частям целостного государственного организма // Вестник Европы. 1917. № 4-6. С. 565. 2 Там же. С. 565. 3 Там же. С. 566-567. 89 стей»), Ландау выражал свое сочувствие «федерации малых государств в единое союзное государство», поскольку «здесь сохраняется многообразие культурных образований и тяготений, организационных форм и тенденций, многообразие накоплений прошлого и возможностей будущего». «Соединение малых» – таким виделся автору путь государственного прогресса, в частности, США. Другое дело – обеспечение этого прогресса в таком исторически сложившемся обширном государственном организме («когда великое целое уже дано»), как Россия, и где поиск возможностей для проявления самобытности народов без нарушения «неразрывного единства целого» сопряжен зачастую с трудностями и опасностями, поскольку выделение частей из целого происходит зачастую «в момент потрясений и великих разрушений». А между тем, – были убеждены прогрессисты, – «здесь стоит та же цель – развязать свободу национальной жизни и организовать местную самодеятельность, не нарушая неразрывного единства целого»1. Члены редакторского круга «Вестника Европы» и в годы Первой мировой войны сохраняли изначальную (со времен основания журнала) убежденность в возможности сочетания на практике искреннего патриотизма с «всечеловечностью», последовательно противостояли националистическому «угару», проникавшему даже в либеральную среду. Как и прежде, прогрессисты старшего поколения считали необходимым не замыкаться в русле сложившихся на определенном этапе представлений о путях решения того или иного вопроса, в т.ч. национального, а, по возможности, глубоко и всесторонне анализируя стремительные перемены в стране и мире, учитывать новые реалии в своих программных построениях. «Вестник Европы» не раз обращался с этим призывом к соратникам, кадетам и другим членам Прогрессивного блока, а в случае необходимости выступал с конструктивной критикой в их адрес. Журнал до конца продолжал сохранять роль «площадки» для неангажированной разработки актуальных проблем, куда приглашались специалисты, заинтересованные именно в таком обсуждении. Следует признать значимыми и собственные усилия ведущих публицистов журнала в осмыслении генезиса, эволюции и перспектив национального вопроса, причем применительно не только к России, но и в международном контексте. 1 Там же. С. 567-568. 90 И.В. Сабенникова1 ЗАРУБЕЖНАЯ РОССИЯ: ПОИСК НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ Русская эмиграция в национальном измерении Революция 1917 г. и последовавшая за ней гражданская война, установление советского режима привели к расколу мира на противостоящие социальные политические системы. Развал Российской империи привел к потере значительной части российского населения. 2 млн. беженцев из России, представлявших различные классы, национальности, культурные слои, оказались распыленными практически по всем странам мира. Более 8 млн. постоянного русского населения проживало на территориях, включенных в состав Чехословакии (Подкарпатская и Пряшевская Русь), Румынии (Бессарабия) и прибалтийских государств. Согласно переписям 1920-х гг., русскими (великороссы, малороссы и белорусы) записались в Польше 5 млн. 250 тыс., в Румынии – 742 тыс., в Чехословакии – 550 тыс., в Латвии – 231 тыс., в Эстонии – 91 тыс., в Литве – 55 тыс., в Финляндии – 15 тыс. Если учесть и дореволюционных русских эмигрантов в США (500 тыс.), Канаде (119 тыс.) и Западной Европе (50 тыс.) – то за пределами Советской России всего оказалось около 10 млн. русских. Большая часть этих лиц вошла в качестве национальных меньшинств в состав населения вновь образованных государств, другая оставалась на положении беженцев до Второй мировой войны. В современных политических условиях, когда более 70 млн. русских оказались за пределами своего Отечества после распада СССР, данная проблематика приобрела особое значение. Отрицательное отношение к большевизму, которое было присуще всей русской послереволюционной эмиграции, не мешало расслоению эмиграции по политическому и национальному признаку. Национальная разрозненность, усугубившаяся в период революции и гражданской войны, и узконационалистические цели части постреволюционной эмиграции привели к ее расслоению на многочисленные, часто враждебные группировки. В эмиграции произошла своего рода переоценка этнической сущности некото1 Сабенникова Ирина Вячеславовна – доктор исторических наук, зав. сектором использования архивных документов Всероссийского научно-исследовательского института документоведения и архивного дела (ВНИИДАД). 91 рых российских народов1. Отдельные лидеры мусульманской эмиграции из татар, азербайджанцев и башкир выступили за отнесение своих этносов к туркам, а своей истории – к истории Османской империи. Их позиция нашла поддержку в кемалистской Турции. Но еще более остро сложилась ситуация с выходцами из Малороссии. Расслоение произошло даже внутри этой диаспоры, которая первоначально сформировалась на единой территориальной основе. Среди выходцев из Малороссии выделялось два слоя: кто, при своем малороссийском происхождении, считал себя русским (А.Н. Вертинский, В.В. Шульгин), и кто относил себя к украинцам и выступал за самостийную Украину (С.В. Петлюра, А.Я. Шульгин, В.К. Винниченко). Вместе с тем, внутри эмигрантского украинства также выделялось два направления – галицийской (Винниченко и Петлюра) и русской (П.П. Скоропадский) ориентации. Вопрос о национальном самосознании был для российских эмигрантов очень болезненным, поскольку, воспитанные в традициях русской культуры, но сохранившие свои национальные корни, они были поставлены перед выбором – консолидации на чисто национальной основе или включения в общероссийскую эмиграцию. Для подавляющего большинства русского зарубежья украинский сепаратизм, с его наиболее острыми русофобскими проявлениями, явился полной неожиданностью2. Эмиграция бережно сохраняла представления о мире, уничтоженном революцией, в социальной памяти, религиозных ценностях, культурных традициях, литературных произведениях, языке, жила и отмечала русские праздники по церковному календарю, проводила Дни русской культуры (6-8 июня, связанные с днем рождения Пушкина), к которым тяготел либеральный фланг. В более правых кругах таким русским праздником стал День св. Владимира (15/28 июля). Общим для всех был День непримиримости (7 ноября). В наиболее трудном положении оказалось русское население бывших лимитрофных государств: Финляндии, Латвии, Литвы, Эстонии, где после Октябрьской революции установились национальные правительства, проводившие жесткую националистическую политику в отношении национальных меньшинств. Ряд со1 Сабенникова И.В. Русская эмиграция (1917-1939): сравнительно-типологическое исследование. Тверь, 2002. 2 Волконский А.М. Историческая правда и украинофильская пропаганда // Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. М., 1998. 92 временных проблем национальных меньшинств стран Балтии может быть рассмотрен в контексте деятельности культурных и политических общностей в этих государствах в межвоенные годы. Численность и состав русской диаспоры В Финляндии общей переписи русских беженцев не производилось, но, по данным Земгора, в 1921–1922 гг. в стране находилось около 30 тыс. беженцев, в т.ч. 8 тыс. ингерманландцев и 3 тыс. карел1. По данным финского правительства, представленным им в Лигу Наций в 1928 г., в стране проживало 14 314 беженцев, 10 829 человек из них не имело работы2. Финские исследователи вопроса считают, что общее число русских в приграничных районах Финляндии в 1919 г. составляло около 11 тыс. По данным на 1920 г. оседлые русские на финской территории составляли 4 806 человек, число беженцев достигало 7 тыс.3, среди которых преобладали политические деятели и военные. Русские беженцы были представлены в основном бывшими военнослужащими и членами их семей и жили главным образом в Выборгской губернии по линиям железных дорог, где раньше располагались летние дачи. Финское правительство тратило, по его данным, около 1 млн. финских марок на помощь русским эмигрантам. В другой части прежней царской России – Латвии – положение русского населения было немногим лучше. По переписи 1920 г., русских в Латвии насчитывалось 157 671 человек на 1 596 131 всех жителей, т.е. 9,9%. Из них 15 640 человек составляли беженцы (мужчины – 4 723, женщины – 4 957, дети – 5 960). Помимо этой категории беженцев, в Латвии проживало еще 10– 15 тыс. политических эмигрантов в 1923 г. По переписи 1925 г., из 231 658 русских – 193 648 великороссов и 38 010 белорусов4. Подавляющее большинство русских беженцев (до 90%) были неимущими, а 25–30% жили в крайней бедности. Территория Литвы на период создания независимого государства включала бывшую Каунасскую и Сувалкскую губернии, часть Вильнюсской губернии и, с 1923 г., Клайпедский край. Столицей Литовской республики с 1920 г. был Каунас. В результате создания независимого Литовского государства русское население, со1 Отчет о деятельности Российского Земско-городского комитета помощи российским гражданам за границей. Париж, 1922. С. 48. ГАРФ. Ф. 5764. Оп. 1. Д. 154. Л. 1. 3 Башмакова Н., Лейнонен М. Из истории и быта русских в Финляндии // Studia Slavica Finlandensia. Helsinki, 1990. T. VII. S. 12. 4 ГАРФ. Ф. 5775. Оп. 1. Д. 257. Л. 66. 2 93 стоящее из русских старожилов и беженцев из постреволюционной России, оказалось национальным меньшинством. Каунас, насчитывающий в 1923 г. 92 тыс. жителей, не мог сравниться с Парижем, Берлином или Прагой по интенсивности русской культурной жизни. Мстислав Добужинский, посетивший Литву в тот период, писал своим знакомым: «Я очень тоскую по Парижу и все еще не могу привыкнуть к Каунасу... Провинция все же иногда очень действует на нервы! Здесь просто скучно»1. К Эстонской Республике в 1920 г., после подписания Тартуского мирного договора, отошли территории Печор и Занаровья, что увеличило русское население до 8,2% населения страны, около 90 тыс. человек. Число беженцев на территории Эстонии составляло порядка 20 тыс. человек. На востоке Эстонии находились волости, полностью заселенные русскими. Роль национального культурного центра для русских играла Нарва и, отчасти, университетский Тарту. Эмигрантов среди русского населения Эстонии было 15-18 тысяч, они жили, в основном, в городах и представляли высокообразованную русскую интеллигенцию. Политическая и общественная жизнь Для русской диаспоры межвоенного периода, оказавшейся в языковой и культурной изоляции, была характерна высокая степень самоорганизации, что выражалось в создании не только политических, но общественных и образовательных организаций. Этот процесс шел тем активнее, чем большим был процент эмигрантов в отношении всего русского населения региона. Наибольшую степень самоорганизации и саморегулирования показали русские диаспоры в Центральной Европе и славянских странах, в меньшей – этот процесс прослеживается в лимитрофных государствах. Но даже на примере этого региона видно, что наибольшую активность в политической и общественной жизни русского сообщества можно проследить в Финляндии, где численность эмигрантов была выше, чем в Латвии, Литве и Эстонии. Вместе с тем, для всех этих стран характерны процессы принудительной аккультурации посредством запрета русского языка и ограничения русского школьного образования, не смотря на значительную численность постоянного русского населения, признанного в соответствии с местными законодательствами национальным меньшинством. 1 Setkus B. Tautini^ mazum^ mokykla Lietuvoje 1918—1940 metais. Vilnius, 2000. Р. 31. 94 Наиболее активная политическая жизнь русского эмигрантского сообщества в постреволюционный период прослеживается в Финляндии. Уже осенью 1918 г. в Гельсингфорсе был создан Особый комитет по делам русских в Финляндии в составе 30 человек под руководством А.Ф. Трепова. Комитет формально был объявлен аполитичной организацией, но в своей деятельности придерживался лозунга возрождения единой России. С момента своего возникновения Особый комитет преследовал цель привлечь финскую армию к проведению Петроградской операции и создать на территории Финляндии русскую воинскую часть. В качестве платы за помощь было дано обещание предоставить Восточной Карелии государственную независимость. Внешнеполитическая ориентация Комитета на Германию не нашла поддержки ни у Антанты, ни у русской эмиграции, которая не допускала никаких территориальных уступок. В конце 1918 г. лидерство в политической расстановке сил русских эмигрантов в Финляндии перешло к кадетам, что не привело к объединению эмиграции. К осени 1919 г. среди множества политических объединений выделялись четыре относительно устойчивых группировки. Первая из них (К.И. Арабажин, ген. О.П. Васильковский, Л.Б. БарятинскаяЯворская) делала ставку на Северо-Западное правительство, признавала независимость вновь созданных государств, во внешней политике выступала за союз с Англией, в аграрном вопросе руководствовалась эсеровским лозунгом «Земля – трудящимся». Вторая, возглавляемая генералом А.А. Гулевичем, стояла на великорусских позициях (но признавала независимость Финляндии), в аграрном вопросе придерживалась программы П.А. Столыпина. Третья группа, в которую входили М.С. Маргулиес, С.Г. Лианозов и братья Б.И. и Ю.И. Гессены, выступала за независимость вновь созданных государств. Четвертой группой руководил А.В. Карташов. Она организовала «Отделение русского национально-государственного объединения для Северо-Западного фронта». Блок выступал за непримиримую борьбу с большевиками и военную диктатуру с целью восстановления государственного порядка до созыва Национального собрания. Блок был создан представителями различных партий, таких как «Национальный центр» (В.Д. Кузьмин-Караваев), Союз Освобождения (Калугин), Конституционные демократы (Говорков), а также сенатором С.В. Ивановым, проф. Г.Ф. Цейдлером и А.И. Куприным. Отдельно от политической жизни стоял вел. кн. Кирилл Владимирович, чье пребы95 вание в Финляндии было связано с надеждами на победу СевероЗападного фронта1. В 1918 г. в Гельсингфорсе было создано Русское купеческое общество, цели которого определялись не только поддержанием взаимных контактов и сотрудничества, но и сохранением русской культуры в Финляндии. В 1920-е гг. Обществом была открыта публичная библиотека, книжный фонд в 1923 г. насчитывал 1105 книг, а в 1939 г. уже 6632 книги. Библиотека существует и сегодня, оставаясь единственной русской библиотекой в Скандинавских странах, наравне с Пушкинской библиотекой в Лондоне и Тургеневской в Париже2. В Латвии действовало две общественные организации – Русское общество и Особый комитет по делам русских эмигрантов. С целью поддержки русских беженцев в Латвии, находящихся в трудном материальном положении, Земгор ежемесячно переводил сумму в 2 500 франков в Особый комитет по делам русских беженцев на содержание детского приюта (где находились около 30 детей от 5 до 13 лет), основной школы и на выдачу стипендий в средней школе3. В Литве эмигрантов как таковых было немного и они не имели тесной связи со старой русской общиной. Среди эмигрантов наибольшую активность проявили офицеры белых армий – начиная с 1919 г., они пытались объединиться в Союз взаимопомощи бывших офицеров и инвалидов, чему 1924-1925 гг. активно препятствовал Департамент государственной безопасности Литвы. Но уже с середины 1930-х гг. деятельность белоэмигрантских организаций стала оцениваться литовскими властями положительно, поскольку своей монархической направленностью они вносили раскол в пробольшевистски настроенную часть русского населения и были крайне малочисленны. Служба госбезопасности контролировала деятельность русских организаций через сеть своих агентов. 1 Смолин А.В. Белое движение на Северо-западе России. СПб., 1999. С. 380. Шеншина В.А. Русское купеческое общество в Гельсингфорсе // Зарубежная Россия. 1917–1939. СПб., 2000. Земско-городской комитет помощи русским беженцам за границей (Земгор) – наиболее представительная общественная организация российской эмиграции, занимавшаяся вопросами создания и функционирования русской средней и высшей школы за рубежом. 3 Сабенникова И.В. Российская эмиграция 1917-1939 гг.: структура, география, сравнительный анализ// Social Sciences. 2011. № 1. С. 45-63; Русская эмиграция межвоенного периода в странах Северо-Западной Европы // Актуальные проблемы и источники по истории Северных стран и их связей с Северо-Западным регионом России. Материалы международной научной конференции. СПб., 2000. 2 96 По инициативе Марии Врангель (матери генерала Врангеля), в 1929 г. был проведен опрос в эмигрантских организациях разных стран о социальном положении, церковной и культурной жизни эмигрантов. По данным Объединения русских эмигрантов Литвы, эмигранты, проживавшие в Каунасе, преимущественно были заняты мелкими службами, а также случайными заработками на сезонных строительных и сельских работах, лесоповале. Среднегодовой заработок составлял около 250 литов, 60 из которых забирала оплата вида на жительство. Государство, независимо от социального положения эмигрантов, не оказывало им материальной помощи. Наиболее представительной общественной организацией русского населения было Объединение русских эмигрантов Литвы, созданное в 1926 г., которое включало 110 членов, преимущественно, жителей Каунаса. Своей целью объединение ставило защиту интересов русских эмигрантов, предоставление им юридической, моральной и материальной помощи. С этой целью в Литве велась регистрация русских эмигрантов, изучались их потребности. Организация поддерживала связь с соответствующими государственными учреждениями Литвы, Красного Креста, Лиги Наций. Политических целей объединение не имело. Объединение русских эмигрантов, действовавшее до 1937 г., не играло большой роли в жизни русских в Литве – эмигранты, работающие в государственных учреждениях, не входили в него и стремились получить гражданство, другие члены объединения предпочитали покинуть Литву. Все это привело к закрытию объединения. Русские эмигранты стремились уехать из Литвы не только в Европу, но и в Латинскую Америку. В Литве существовало два общества, занимавшихся организацией выезда русских в Южную Америку и Африку, одно было создано местными русскими жителями в 1932 г., а другое в 1936 г. представителями эмиграции. Однако выезд русских из Литвы не приобрел значительных размеров и составил лишь 3,2% всех эмигрировавших в тот период из страны. Всего в 1928-1939 гг. из Литвы уехало 1320 русских. Политическая жизнь русской диаспоры в Литве была представлена Демократическим союзом литовских граждан русской национальности и Русским эмигрантским объединением. Русские как национальное меньшинство участвовали в выборах в сейм и в органы местного самоуправления. «Участие это проявилось в виде выставления самостоятельных списков от русского населения, 97 блокировки русских списков с другими национальными, меньшинственными и прогрессивными списками»1. К 1928 г. в Литве насчитывалось 18 культурнопросветительских организаций. Среди них – Педагогическое бюро, Свято-Мариинское православное женское общество в Ковно, Объединение русских студентов Литовского университета (1927), Русское спортивное общество (1927), Свято-Никольское православное братство, Русский союз христианской молодежи. Некоторые организации существовали недолго, преобразовывались, меняли направление деятельности. В числе первых появились Демократический союз литовских граждан русской национальности, общество «Возрождение» (преобразованное впоследствии в «Общество любителей изящных искусств»), Товарищество преподавателей и др. Кроме Демократического союза литовских граждан русской национальности, имевшего национальную направленность, все остальные организации были вне политики. Большинство русскоязычных периодических изданий из-за нехватки финансирования выходило недолго – «Голос литовской православной епархии» (1924-1940), «Вольная Литва», «Наша жизнь», «Эхо», «Наше эхо» и др. Наибольшей популярностью среди русских и литовцев пользовалась ежедневная газета «Эхо», выходившая в течение семи лет с 1920 г. Ее редактором был Аркадий Бухов. Русская культура в эмиграции и денационализация До революции 1917 г. в Финляндии существовали две гимназии и одна начальная школа в Гельсингфорсе, реальное училище и гимназия в Выборге, школы в Выборгской губернии. После Октябрьской революции кредитование русских школ в Финляндии прекратилось, часть их помещений была занята финскими властями. Поскольку русские школы не получали финансовой поддержки от правительства и не имели статуса финской школы, то попечение над ними взяли на себя русские общественные организации и церковные приходы. Все это сделало необходимым реорганизацию русского школьного дела на территории Финляндии. Значительную поддержку, особенно русским детям-эмигрантам, которых в Финляндии было около 3 878 человек, оказывал Земгор, деятельность которого проводилась через отделение Земгора в Финляндии. Основной задачей Земгора было поддержание учебных русских заве1 Русская общественная жизнь в Литве. Русский календарь. Каунас, 1932. С. 1-2. 98 дений, организация и функционирование которых было в значительной степени затруднено сильной рассеянностью проживания беженцев. На эти цели в 1921–1922 гг. Земгор выделил 24 тыс. франков, за счет чего содержались 4 реальных училища, отчасти реальный лицей в Выборге и две гимназии1. Но уже в начале 1930х гг. из-за отсутствия средств у Земгора учебные заведения объединяются. Русские педагоги работали часто безвозмездно. Выпускников русских школ, как правило, не допускали к учебе в финских вузах без сдачи экзамена по финскому языку. Это приводило к отъезду молодых людей в основные центры русской эмиграции: Париж, Берлин, Прагу, Белград. Оставшиеся занимались на заочных вечерних курсах, изучая музыку, хореографию, живопись – все то, что не требовало знания финского языка. Большинство молодых людей русского происхождения зарабатывали на жизнь физическим трудом. К середине 1930-х гг. в Финляндии наблюдается активизация культурной жизни русской колонии: возрождаются общественные, культурные и благотворительные организации, устраиваются концерты и выставки как местных, так и приезжих художников и артистов. Начиная с 1925 г., в Финляндии праздновался День русской культуры, традиция которого пришла из русской диаспоры во Франции2. Ударом по культурной жизни русской диаспоры в Финляндии стал закон «Об организациях» (1934), в дополнительных пояснениях к которому имелись сведения об обществах. Согласно этому закону, любое регистрируемое общество могло иметь в своем составе только 1/3 своих членов, не имевших финляндского гражданства, в противном случае требовалось разрешение правительства. 30 ноября 1939 г. началась «зимняя» война, которая привела к отъезду русских с Карельского перешейка и Выборга, хлынувших в Гельсингфорс, что оживило русскую диаспору на некоторое время. Вопрос о русских школах в Литве решался следующим образом. В ноябре 1923 г. в латвийский департамент Министерства просвещения были переданы все смешанные школы с русским языком преподавания, в которых число русских детей было менее 60%. В начале 1924 г. Министерство просвещения издало постановление об обязательной сдаче русскими учителями экзамена 1 Отчет о деятельности Российского Земско-городского комитета... С. 48. Сабенникова И.В., Гентшке В.Л. Зарубежная архивная Россика: география размещения, выявление, публикация источников. М., 2014. 2 99 по латышскому языку и ведения на латышском языке всей отчетности. В марте 1924 г. было уволено 75% всех учителейиностранцев. В 1925 г. 10 русских школ были переданы еврейскому отделу Министерства просвещения, предпринимались также попытки передать десятки русских школ по этнографическому принципу в белорусский отдел. Однако, несмотря на эти меры, положение русского населения в Латвии было несравненно лучше, чем в соседних Эстонии и Литве1. Чисто эмигрантских русских школ в Латвии не существовало, но общее число учащихся в основных русских школах в 1924 г. достигало 16 790 человек, из них детей русской национальности 11 890 и 745 учителей. Почти все русские школы содержались на средства общественного самоуправления с пособиями от казны, лишь 19 начальных школ содержалось исключительно на частные средства. Особенностью русской школы было то, что она привлекала к себе и детей других национальностей, прежде всего, евреев. Об этом свидетельствуют официальные данные за 1920–1921 гг., согласно которым из общего числа обучающихся в русских школах лишь 17% собственно русские ученики, на долю евреев приходится 58%, латышей – 11%, поляков – 7,5%, других национальностей – 6,5%2. Из профессиональных русских школ в Латвии существовали две технические школы в Риге и Двинске, курсы стенографии в Риге, бухгалтерские в Либаве и рукоделия в Режице. С осени 1921 г. в Риге были открыты Русские университетские курсы, имеющие три отделения: философское, юридическое и педагогическое. Содержались курсы преимущественно на частные средства. Функционировали также двухмесячные летние педагогические курсы. В Латвии в отношении русского школьного образования проходили аналогичные процессы. Общественная деятельность русских в Каунасе носила, прежде всего, просветительский характер. Первыми шагами по укреплению общественных основ в 1920-х гг. была нормализация школьной жизни. В Каунасе работу по созданию системы школьного образования возглавил известный общественный деятель межвоенного периода и директор первой русской гимназии А.И. Тыминский. Школа воспринималась русской диаспорой как центр, объединяющий различные общественные 1 2 ГАРФ. Ф. 5775. Оп. 1. Д. 257. Л. 64-65. Там же. Л. 78. 100 организации в иноязычном, инокультурном окружении. Выпускники гимназии имели фундаментальное образование, что позволяло им поступать в Литовский университет, и учились за рубежом. На базе русской гимназии в конце 1925 г., в ее 5-летний юбилей, состоялся съезд различных представителей русских обществ в Литве. Этот день был определен как День русской культуры в Литве, который праздновался ежегодно и способствовал осознанию русскими своей культурной идентичности1. В Литве в январе 1926 г. состоялся Первый съезд русских учителей и деятелей просвещения, который собрал представителей русских общественных организаций и поставил вопрос о русских начальных школах и нуждах русской школы в Литве. Обозначенные съездом задачи определили направление работы русских общественных организаций – прежде всего, работа по созданию русской школьной сети в Литве и объединение деятельности русских просветительных и благотворительных организаций. Второй съезд русских учителей и деятелей просвещения в Литве, в апреле 1928 г., обратил внимание русской общественности на ситуацию с обучением национальных меньшинств на родном языке. Задачи просвещения и сохранения русской культуры были столь актуальными, что ими занимались не только общественные организации, но и православная и старообрядческая церкви. Согласно Конституции Литвы 1922 г., церковь рассматривалась в качестве партнера государства. Епархиальные власти и приходы после в новых условиях постепенно налаживали церковную жизнь. Духовенство поддерживало русскую общественность, организовывало духовные чтения, концерты, лекции2. Вопрос о сохранении своей национальной идентичности стоял и перед русским населением Эстонии, где политическая жизнь стремилась к нулю, но культурная жизнь была достаточно интенсивной. Как и в других странах, путь к этому лежал через сохранение и развитие культуры и языка. Адаптация русского населения к новым условиям была связана с языковыми проблемами. На русском языке в 1920-е гг. еще можно было выступать в Парламенте страны. В 1922 г. эмигрантский ежемесячный педагогический журнал «Вестник самообразования» все русские школы разделял на три группы: школы, содержащиеся за счет средств эстонского правительства; небольшое число частных училищ; 1 2 А.Т. «День русского ребенка» в 1937 г. // Голос православной епархии. 1937. № 5-6. Русская общественная жизнь в Литве. Русский календарь. Каунас, 1932. С. 1-2. 101 эмигрантские школы, поддерживаемые Христианским Союзом Молодых Людей и Комитетом русских эмигрантов. Обучение в русских гимназиях оставалось раздельным. Гимназия состояла из 10 классов: 5 классов – гуманитарных для девочек и 5 реальных для мальчиков. Начальная школа существовала самостоятельно. С 1922 г. школы должны были регистрироваться в местных отделах Министерства Народного Просвещения, обязательным условием для регистрации было введение уроков эстонского языка в качестве обязательного предмета. В 1920-30-е гг. изучение эстонского языка в русских школах Эстонии действительно было поставлено со всей основательностью. Русские школьники изучали не только разговорную речь, но и грамматику. Целью изучения эстонского языка провозглашалось не просто освоение навыков бытового общения, но чтение художественной литературы в оригинале и умение вести беседу с образованными представителями титульной нации. В 1930 г. в стране перешли на обязательное 6летнее образование. В Эстонии было около 100 русских начальных школ, несколько русских гимназий с прекрасным преподавательским составом. В республике функционировало два русских театра – в Таллинне и Нарве. Выходило около 100 русских газет, издавались русские книги и журналы. Эстония была одним из центров литературы Русского Зарубежья, здесь жили русские писатели, художники, композиторы и архитекторы. Направленная ассимиляция русскоязычного населения Молодое Финское государство, едва получив свою самостоятельность, уже с начала 1920-х гг. стало проводить антирусскую пропаганду. Значительная роль в этой политике принадлежала движению финских егерей-активистов и тайному обществу «Vihan veljet» (Побратимство во вражде), ставивших своей целью распространение неприязни к русским и предложивших лозунг «Смерть русским любого цвета». Такая ситуация привела к осложнению взаимоотношений между русскими и финнами1. Политическими причинами объяснялась активная дерусификация, которая наиболее ярко проявилась в закрытии кафедры русского языка в Александровском университете уже в 1919 г. и расформировании фондов славянской библиотеки. Очень быстро сошла на нет и русская издательская деятельность, расцвет которой пришелся на 1918–1921 гг. В 1918 г. русскими эмигрантами изда1 Karemaa O. Vihollisia, vainoojia, syopalaisia. Venalaisviha Suomessa 1917–23. Helsinki, 1998. S. 111–112, 164. 102 валось в Финляндии около 20 периодических изданий, наиболее представительными из которых были «Новая русская жизнь» под редакцией Г.А. Григоркова (1919–1922) и «Голос русской колонии». В самих финских газетах слово «русский» регулярно заменялось словом «славянский»1. Изменение политической ситуации повлекло за собой и изменения в жизни русского сообщества. Часть обществ закрывалось, на их основе часто возникали новые. Права на получение работы русских в Финляндии определялись законом, регулирующим въезд и проживание иностранцев в стране от 7 февраля 1930 г., дополненного законом от 27 мая 1933 г. (Арт. 20-4). Последний разграничивал иностранцев, получивших право убежища, и прочих. Данная группа включала русских беженцев, прибывших в Финляндию до 1 декабря 1926 г., а также тех, кто пересек русскую границу позже и был признан в качестве беженцев полицейскими властями. Русские беженцы, пришедшие из других стран, не включались в эту группу. Те беженцы, которые имели право убежища, получали право на работу без ограничений области деятельности. Срок выдачи такого разрешения не был ограничен. Все другие иностранцы должны были получать лицензию на занятия ремеслом, коммерцией или для работы в промышленности. Лицензии выдавались властями провинции, которые, в свою очередь, консультировались с властями коммуны, в которой проситель проживал, хотя от него не требовалось рекомендации от коммуны. В Финляндии, как и в других европейских странах, процесс ассимиляции для большинства русских был неизбежен. Русские дети с середины 1930-х гг. все чаще учились в шведских и финских школах, что постепенно вело к денационализации, многие вступали в смешанные браки. Политика латвийского правительства в отношении национальных меньшинств в межвоенный период была неоднозначной. В 1919 г. Народный Совет республики принял «Закон о просветительских учреждениях Латвии», рядом статей которого национальным меньшинствам обеспечивалось право «охраны их национально-культурной самобытности». Управление школьным делом меньшинств сосредоточивалось в особом отделе Департамента меньшинств Министерства образования, во главе которого стоял управляющий отделом для каждого меньшинства, являвшийся 1 Башмакофф Н. «Страна намеков и надежд…»: Меняющиеся настроения русских в Финляндии в 1930-е годы // Зарубежная Россия. СПб., 2000. С. 70. 103 представителем своей национальности по всем национально-культурным вопросам. Он имел право совещательного голоса в Кабинете министров и в деле управления школами, подчиненными непосредственно Министерству образования. В 1920 г. Народный Совет был заменен Учредительным Собранием, которое в процессе своей деятельности неоднократно обсуждало законодательные проекты по вопросам национально-культурной автономии меньшинств. Вместе с тем, события реальной жизни, частые нарушения прав национальных меньшинств заставляли их самих активно включиться в борьбу за законодательное оформление их прав и обязанностей. С этой целью национальные меньшинства Латвии (русское, белорусское, немецкое, еврейское и польское) разработали проекты культурно-национальной автономии. Русский проект был выработан тремя русскими депутатами Сейма совместно с Русским отделом Департамента меньшинств и обсужден в специальной комиссии из представителей наиболее крупных русских общественных организаций. Данный Проект предлагал: 1) закрепить за русским меньшинством как за организацией публично-правового характера право организовывать и направлять всю национальную и культурную жизнь своего меньшинства через представительные органы, избираемые всем населением данного меньшинства; 2) закрепить право участия меньшинства в разработке и редактировании закона об образовательной деятельности; 3) определить право меньшинства на использование своего родного языка в государственных и общественных учреждениях. Таким образом, в первой части законопроекта устанавливалось, что право на национально-культурную автономию принадлежит объединению всех латвийских граждан, признающих свою принадлежность к русской национальности. Члены этого объединения должны быть зарегистрированы и занесены в особый кадастр. На данное автономное объединение ложится забота о развитии образования на родном языке, науки и национального искусства, а также содействие социальному обеспечению своих сограждан. Для удовлетворения своих национальных и культурных потребностей объединение брало на себя право облагать своих членов особым налогом. Согласно законопроекту, объединение должно было иметь центральный и ряд местных представительных органов, избираемых всеми членами объединения, согласно общим принципам латвийских законов о выборах в представительные учреждения. Во второй части русский законопроект разрабатывал вопросы материальной поддерж104 ки со стороны правительства, городского и земского самоуправления русских школ. Сохраняя все руководство и управление делом просвещения русского населения за Русским отделом, составители законопроекта стремились определить компетенцию самого отдела и Совета при нем, подчеркивая полную самостоятельность этих учреждений в деле устройства русских школ и просветительных учреждений. Третья часть законопроекта устанавливала право пользования родным языком не только в национальных школах, но также на почте, телеграфе, телефонных станциях, путях сообщения – во всех публичных организациях, где имеются представители данного меньшинства. Переписка на русском языке должна была приниматься всеми правительственными учреждениями, органы волостного самоуправления обязывались не только принимать переписку на русском языке, но также публиковать свои сообщения на нем в тех волостях, где русское население составляет более 20% от общего числа жителей (северо-восточные области Латгалии, отошедшие к Латвии от Псковской губернии)1. При обсуждении законопроекта в латвийском Сейме наибольшее сопротивление вызвал первый раздел документа, в статьях которого значительная часть членов Сейма усмотрела не только желание национальных меньшинств управлять культурно-национальной жизнью своего меньшинства, но и законодательствовать в этой области, т.е. узурпировать права Сейма и государства. В 1922 г. латвийский представитель при Лиге Наций в особом меморандуме сообщал, что в Латвии происходит денационализация не национальных меньшинств, а самого латышского большинства под влиянием русских и немецких меньшинств, и что перед правительством стоит задача защитить латышский народ от опасности его русификации и германизации. Вслед за этим законопроект о национально-культурной автономии меньшинств свелся на нет вследствие отрицания за объединениями меньшинств публично-правового характера2. Согласно Закону о гражданстве, все жители Литвы, постоянно проживавшие на ее территории до 1914 г., получали право на гражданство. Эмигрантам гражданство предоставлялось только после 10 лет проживания в стране. 12 мая 1922 г. правительство Литовской Республики декларировало в Совете Лиги Наций о равноправии всех граждан Литвы. Пункт четвертый гласил: «Все 1 2 Русские в Латвии… Там же. Л. 63. 105 граждане Литвы будут равны перед законом и будут пользоваться равными правами без различия расы, языка или религии. Все граждане Литвы вне зависимости от религии, веры или конфессии будут пользоваться гражданскими и политическими правами, а именно: смогут занимать государственные должности, поступать на службу, получать почести и заниматься различными профессиями или промыслами. Несмотря на постановление литовского правительства о государственном языке, иноязычные граждане Литвы получат соответственные льготы в связи с правом пользоваться родным языком устно»1. Однако, уже в 1922–1923 гг. государственные учреждения стали проводить экзамены по литовскому языку, и лица, не прошедшие испытания на знание языка, увольнялись. Немногочисленная послереволюционная русская эмиграция в Литве в основном состояла из технической и гуманитарной интеллигенции, чье появление в Литовском университете поначалу было воспринято доброжелательно, но по мере формирования своих собственных профессиональных кадров и роста национализма она постепенно выдавливалась, в т.ч. и с помощью языкового ценза, преодолеть который взрослому населению было сложно. Языковой ценз устанавливается в государственных и общественных учреждениях, а также школах. Литовский язык был введен как обязательный в русских школах и входил в списки предметов для подготовки к поступлению в гимназию. Министерство просвещения 6 августа 1927 г. выпустило циркуляр, запрещавший прием в начальные школы национальных меньшинств детей литовской национальности. Дети, у которых хотя бы один из родителей был литовцем, должны были обучаться только в литовской школе. Дети же меньшинств могли получать образование только в школах той нации, к которой принадлежали их родители. А если они не владели языком своей народности, то должны были обучаться в литовской школе2. В 1920-е гг. русские школы в Каунасе посещали учащиеся других национальностей – литовцы, евреи, поляки. Циркуляр сужал сферу деятельности национальных школ и, как следствие, уменьшал объем государственного финансирования. В 1930-х гг. эстонское общество начало сдвигаться вправо, и слухи о скором слиянии русских гимназий с эстонскими циркули1 Русские в Литве (1918-1940): определение проблемы: сб. науч. тр. Каунас, 2001. С. 4647. 2 Setkus B. Tautini^ mazum^ mokykla Lietuvoje 1918—1940 metais. Vilnius, 2000. Р. 34. 106 ровали довольно долго. Постепенно наметился отход от строго соблюдавшегося ранее принципа пропорционального государственного финансирования школ. Поворотным стал 1934 г., когда II конгресс по национальному образованию принял решение о переводе русских школ на эстонский язык. Пути правового регулирования Одним из наиболее болезненных вопросов для беженцев был вопрос о высылке из страны. Трагичность положения объяснялась отсутствием у беженцев гражданства. При рассмотрении позиции различных стран в вопросе о высылке беженцев можно провести различие (при использовании обычного права в отношении к иностранцам) между такими странами, как Великобритания, Чехословакия, балтийские страны (за исключением Эстонии) и Финляндия, Польша, Румыния, Югославия и до 1935 г. Франция, и странами, которые отказались от применения в законодательстве такой меры, как высылка апатридов и других беженцев, – Бельгией, Швецией, Францией и, до прихода к власти Гитлера, Германией. В странах Прибалтики, также как и в других европейских государствах, существовала своя практика высылки лиц, не имевших гражданства, несколько отличающаяся для каждой из стран региона. Высылка была одной из наиболее жестких мер в отношении беженцев, поскольку ни в каком случае не давала права ему найти убежище в другой стране. В Латвии, если приказ о высылке был сделан на основании обвинения, иностранец, не имеющий гражданства, мог апеллировать в Министерство внутренних дел, и фактически апелляция часто была успешной, если приказ о высылке не имел полицейских оснований. В Литве приказ о высылке принимался Министерством внутренних дел по русскому законодательству Временного правительства 1917 г., которое оставалось действующим. Теоретически в Литве существовало право апелляции в Сенат, на практике такая апелляция была безнадежна. Случаи высылки беженцев из Эстонии были очень редки. Если иностранец не мог быть принят другой страной, он высылался на острова Даго или Кично. В Финляндии Министерство внутренних дел принимало решение о месте проживания беженца, если он не мог быть принят другой страной. 107 Вопрос о натурализации был одним из основных для всякого беженца, который стоял перед выбором: сохранить свой статус беженца в надежде вернуться на родину или же принять новое гражданство. Натурализация считалась административным актом исполнительной власти. Он не предусматривал права иностранца на натурализацию или апелляцию по поводу отказа в разрешении на натурализацию. Согласно национальным законодательствам, несовершеннолетние дети просителей включались в их акт о натурализации. Ребенок получал гражданство страны, в которой он родился или потому, что он как несовершеннолетний включается в акт по натурализации, или, если он родился после принятия такого акта, – по рождению. Если отец ребенка имел гражданство страны пребывания, то ребенок автоматически получал то же гражданство. Ребенок в случае смешанного брака, как правило, получал гражданство страны, в которой проживал. В большинстве стран использовался принцип ius soli в отношении ребенка, родившегося на территории страны. Как правило, для получения гражданства необходимо было 10 лет постоянного проживания в стране. Процесс адаптации русских эмигрантов зависел не только от объективных, но также и от субъективных факторов: психологического настроя эмигранта, его экономического положения, знания языка, наличия той или иной профессии, психологических способностей к сближению с иной культурной средой. Несомненно, к более быстрой адаптации были склонны эмигранты, имевшие специальности «широкого спроса», знающие язык и культурные традиции страны, имеющие те или иные финансовые средства или заключившие смешанный брак. К объективным факторам относились: политическая и экономическая ситуация в стране пребывания мигранта, различия в культурной традиции и языке, эмиграционная и иммиграционная политика и соответствующее законодательство страны пребывания. Несмотря на то, что первое поколение русских эмигрантов смогло в значительной степени противостоять процессу аккультурации со стороны стран, принявших их, последующие поколения были вовлечены в этот процесс в большей степени. Основываясь на работах современных психологов, изучающих процесс аккультурации мигрантов различных поколений, мы можем констатиро108 вать, что данный процесс в отношении русских эмигрантов второго и третьего поколений осуществлялся в виде бикультурной интеграции, что проявляется в их самоидентификации как со старой (русской), так и с новой культурой. Это дало возможность потомкам русских эмигрантов (второму и третьему поколению) избежать полной ассимиляции (путем отказа от культуры своей этнической группы, прежде всего, языка, религии, культурных традиций) и сохранить свое этническое самосознание. О.А. Жукова1 РЕЛИГИОЗНЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС СВОБОДЫ В РУССКОЙ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ТРАДИЦИИ Политический либерализм в истории России генетически связан с развитием либеральных идей и общественных практик в западноевропейской культуре, конституирующих личные и социальные свободы, выступающие в качестве ценностного основания проекта модерна. В то же время он обладает рядом отличительных черт, как на уровне философской тематизации проблемы свободы, так и в освоении ценностей модерна и либеральной культуры в социально-политическом пространстве. В частности, отличие западноевропейского и русского типа философствования о свободе проявляется в дискурсивных практиках обсуждения данной темы. Это связано, в первую очередь, с доминантой религиозной традиции в развитии русской культуры, где религия в сочетании с искусством и литературой выступают важнейшими формами ее самопознания, беря на себя функцию философской рефлексии над основаниями социального и исторического бытия. Христологичность русской культуры, ее центрированность на духовных идеалах и ценностях православия задала интеллектуально-творческий горизонт русской мысли, в значительной степени повлияв как на политическое самосознание российского общество, так и на философию русского либерализма с его вниманием к религиозным аспектам жизни государства и народа. Не случай1 Жукова Ольга Анатольевна – доктор философских наук, профессор, профессор школы философии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». 109 но Е.Н. Трубецкой, последовательный продолжатель философских идей гениального мыслителя христианско-либерального типа В.С. Соловьева, в своей последней книге «Смысл жизни» однозначно заключит: «Учение о Христе – это ключ к разрешению вопроса о человеческой свободе»1. В русской религиозной и общественной мысли сложился определенный консенсус представлений о специфике взаимодействия политической и религиозной традиции в социальной истории России. Речь, прежде всего, идет о философах – представителях русского европеизма – либерального или либеральноконсервативного направления, проделавших огромную интеллектуальную работу по осмыслению и реконструкции особенностей развития русской истории и культуры. Они отмечали, что слабость философско-богословской рефлексии в истории русской культуры во многом спровоцировала драматическое развитие традиции, при котором устоявшиеся формы культуры без творческого переосмысления исторического опыта складывались в традиционалистский комплекс культурной ментальности, преодолевавшийся с помощью радикальной перестройки социального порядка. Именно в этом выдающийся философ и культуролог Г.П. Федотов, пересматривая русскую культурно-политическую традицию, будет находить одну из причин русской несвободы. Она обусловлена слабостью усилий по интеллектуальному познанию и переосмыслению исторического опыта. В русской церкви, не имевшей должной опоры на богословскую школу и рациональный способ переосмысления традиции, в определенный период стабилизации культурного и социального порядка произошло угасание духа вселенской церкви. На эту проблему в свое время прямо указал В.О. Ключевский, обозначив ее емким выражением: «затмение вселенской идеи»2. Уверенность в том, что Русь является непогрешимым образцом православия и обладательницей полноты христианского учения, оказалось для национального самосознания губительным. Русское царство, в интерпретации Ключевского, «национализировало» вселенское православие и выпало из большого времени истории. Экстенсивная петровская модернизация вернула Россию в европейскую парадигму истории, но стержнем политической системы вновь сделала абсолютную и сакральную власть, сохранив за ней 1 2 Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1918. С. 163. Ключевский В.О. Курс русской истории: полное издание в 1 т. М., 2009. С. 669. 110 смысл и значение единственного субъекта исторического развития, правящего народом как объектом. Сложившееся соотношение власти и религиозной традиции в попытках изменения социального порядка открывало путь к секуляризации культуры, разрывавшей с предшествовавшей традицией. Не случайным кажется тот факт, что отечественная культурфилософская и историософская мысль на рубеже XIX – XX вв. рассматривала проблему свободы в соотнесенности духовного и социального порядка бытия – в единстве метафизического и политического в жизни человека и общества. Специально отметим, что проблема свободы, ставшая знаменем русского либерализма, вынесенная в плоскость публичной политики в начале ХХ в., всегда была и оставалась важнейшей для русской философии и литературы, онтологические и культурные корни которой – в христианском учении свободы и этики любви: «Проблема свободы и рабства, свободы и тирании является сейчас центральной мировой проблемой, она же всегда была центральной темой русской философии и русской литературы. Пушкин есть прежде всего певец свободы. Философия Толстого и Достоевского есть философия христианской свободы и христианской любви. Если Пушкин, Толстой и Достоевский выражают исконную традицию и сущность русского духа, то следует признать, что она во всем противоположна материализму, марксизму и тоталитарному социализму», – подчеркивал Б.П. Вышеславцев в книге «Вечное в русской философии»1. Непосредственная взаимосвязь религиозного и политического вопроса о свободе была изначально рассмотрена русскими философами и писателями. Не случайно, большой знаток восточнохристианской традиции, кардинал отец Томас Шпидлик в своей известной книге с символическим названием «Русская идея: иное видение человека», посвященной реконструкции русской духовности, обращается к опыту Ф.М. Достоевского, видя в нем крупнейшего оригинального русского религиозного философа и социального мыслителя, пророчествующего о свободе. Автор подчеркивает, что понятие свободы у Достоевского объемно и принципиально динамично, имеет метафизическое и социальнополитическое измерение2. Конфликт между желанием быть сво1 Вышеславцев Б.П. Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии // Этика преображенного Эроса. М., 1994. С. 160. Шпидлик Томаш. Русская идея: иное видение человека. СПб., 2006. С. 33. 2 111 бодным и ощущением себя как раба, по мнению исследователя, составляет динамический (диалектический) нерв свободы в русской традиции. Свобода по Достоевскому – безгранична, беспричинна, демонична, христологична, эсхатологична. Считая, что «Достоевский особым образом выразил концепцию свободы, типичную для русской мысли»1, к этим характеристикам свободы, определяющим судьбы его романных героев, он добавляет и ряд других, встречающихся у иных русских философов. В интерпретации о.Т. Шпидлика, русская мысль выделяет и рассматривает такие свойства свободы: - свобода мета-номична (нередко противостоит правилам общественного порядка), - мета-логична (не является родом мышления), - бого-человечна (христологична и духовна), - созидательна (позитивна и творчески активна), - преобразовательна (преобразует общество и космос), - созидательно кенотична (примиряет противоречие, когда подчинение становится свободой, а свобода стремится к подчинению)2. Как убедительно показывает автор «Русской идеи», проблематика свободы в русской духовно-интеллектуальной культуре занимает одно из центральных мест, присутствуя в философских и художественных текстах. И в этом он полностью совпадает с Вышеславцевым, определявшем тему свободы не только в качестве начала русского философствования, но и главного индикатора социального мирочувствования: «Русская философия, литература и поэзия всегда была и будет на стороне свободного мира: она была революционной в глубочайшем, духовном смысле этого слова и останется такой и перед лицом всякой тирании, всякого угнетения и насилия. Гений Пушкина является тому залогом: “Гений и злодейство две вещи несовместные”. Неправда, будто русский человек склонен к абсолютному повиновению, будто он является каким-то рабом по природе, отлично приспособленным к тоталитарному коммунизму. Если бы это было верно, то Пушкин, Толстой и Достоевский не были бы выражением русского духа, русского гения. Поэзия Пушкина есть поэзия свободы от начала до конца»3. 1 2 3 Там же. С. 35. Там же. С. 31-41. Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии. С. 160. 112 Свобода как духовный и политический антипод всякой тирании – вот главный тезис Вышеславцева, подводящего в своей знаменитой книге своеобразный итог развития русской мысли, гениальными представителями и выразителями которой являются упомянутые им классики русской литературы. Возводя генеалогию русской политической свободы к Пушкину, философ указывает на ключевой момент в самоопределении русской мысли. Творчество Пушкина – это первая вершина процесса европеизации и секуляризации русской культуры – высочайший образец национального варианта развития проекта модерна в рамках русского мира, не утерявший религиозной интуиции и связи с почвенной духовной традицией. Пушкин для последующих поколений авторов остается интеллектуальным ориентиром, в орбите его творчества, по сути, удерживается культурная и языковая картина русского мира. К Пушкину, как к истоку синтеза национального и универсальноевропейского в опыте осмысления свободы и творчества, вслед за своим учителем и вдохновителем В.С. Соловьевым, будут постоянно возвращаться представители русской общественной мысли и религиозно-философского ренессанса, философы истории и права, внесшие значительный вклад в теорию и политическую практику русского либерализма. Среди них: Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Б.П. Вышеславцев, В.О. Ключевский, Н.О. Лосский, П.Н. Милюков, Ф.А. Степун, П.Б. Струве, Е.Н. Трубецкой, Г.П. Федотов, С.Л. Франк. Идейный лидер либералов П.Б. Струве прямо назовет Пушкина ярчайшим выразителем специфической русской формы национально-культурного либерализма – консервативного. Находясь уже в эмиграции, русская журналистка и писательница, член ЦК партии кадетов, А.В. Тыркова-Вильямс, будет изучать духовный опыт русской культуры, осмысляя трагический путь русской свободы через интеллектуальную биографию Пушкина. В связи с поиском пути «русской свободы», бурно обсуждаемым отечественными интеллектуалами в начале ХХ в., уместно вспомнить определение свободы, данное В.С. Соловьевым в одной из статей «Энциклопедии» Брокгауза и Ефрона. По Соловьеву, проблема свободы представляет собой проблему «об истинном отношении между индивидуальным существом и универсальным, или о степени и способе зависимости частичного бытия от всецелого»1. Своеобразную формулу свободы, как бы подводя 1 Соловьев В.С. Свобода воли // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 57. С. 163-169. 113 итог развития русской мысли, предложит Вышеславцев: «Существует две свободы, или две ступени свободы: свобода произвола и свобода творчества. Переход от первой ко второй есть сублимация свободы»1. С несублимированной свободой произвольного выбора, или свободой воли связаны «явления духовного противоборства, восстания против иерархии ценностей», сублимированная свобода, свобода творчества поворачивает свой руль «в направлении к ценностям», добровольно беря на себя «реализацию идеального долженствования»2. Действительно, русская мысль не только теоретически осмыслит внутреннюю диалектику двух свобод, о которых говорит Вышеславцев, но и трагически переживет опыт столкновения негативной и позитивной свободы, «свободы от» и «свободы для» политически – в исторической судьбе русского государства и общества. В связи с этим стоит подчеркнуть, что осмысление феномена свободы в традиции русской культуры богато сюжетами драматического противостояния социально-политического и духовнонравственного понимания свободы, где сталкивается рационально-философский и религиозно-философский (богословский) тип познания действительности. Зачастую он принимает не продуктивную форму научной или мировоззренческой дискуссии, а выливается в непримиримую идеологическую борьбу. Очевидные следы этой «борьбы дискурсов» до сих пор несет в себе русская общественная мысль с ее парадигмальным противостоянием западничества и почвенничества. Именно западник А.И. Герцен в середине XIX в. произвел в русской общественной мысли перенос этической проблематики свободы в политическую плоскость. Нечувствительный к религиозной проблематике национальной культуры автор «Былого и дум» чрезвычайно поднял градус идейно-общественной борьбы. Его жизнь и политическая судьба являются примером столкновения полицейско-бюрократического режима, олицетворяемого имперской властью, и российского общества в лице образованной и одаренной творческой личности. В первой трети XIX в. русское общество переживает подъем национального самосознания. После победы над Наполеоном Россия заявляет о себе как о мировой державе с высоким культу1 2 Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии. С. 193. Там же. С. 193. 114 ротворческим потенциалом. Национальная культура в своих высших творческих проявлениях достигает европейского значения. Ее художественный, интеллектуальный и моральный запас составляет русская классическая литература и искусство. Развитие науки и философии, прежде всего, связано с университетским типом образования, позволяющим молодому поколению войти в общее пространство европейской культуры. В то же время, бюрократический порядок империи, реагируя на события 1825 г. – декабристское восстание, ужесточается. Полицейский режим, устанавливающийся в правление Николая I, только умножает противоречия государственно-общественной жизни. Между властью и обществом увеличивается взаимное недоверие и отчуждение. Этот разрыв между обществом и властью Герцен артикулирует, задавая вопрос о свободе – свободе личности, обладающей гражданскими и политическими свободами. После Герцена либеральный дискурс о свободе в России окончательно присваивается «западниками», укладываясь в общую проблематику либерализации политической системы и в целом общественного порядка в России по европейскому образцу. Жизнь в эмиграции, погружение в социальный контекст современной культуры и политики Запада принесло Герцену разочарование и только радикализировало издателя «Колокола», высветив трагический момент борения двух свобод – негативной и позитивной, как в его собственной, так и исторической судьбе России. Славянофильская линия решения вопроса о судьбе России также не свободна от определенных культурно-исторических и социальных иллюзий в отношении «проекта» русской цивилизации, уповая на общинный дух русского народа и его мистическую связь с государством и Церковью. Однако в своей главной интуиции – интуиции синтеза ценностей национальной культуры на основе христианской онтологии свободы, объединяющей как Запад, так и Россию, знаменосцы славянофильства в процессе либерализации социального порядка оказываются проводниками прогрессивных идей. Во многих теоретических и практических аспектах - в защите свободы слова и печати и, что особенно важно, в защите свободы совести – они в лидерах развития темы свободы. Этот исторический факт русской общественной мысли позволяет выделить значимую линию – либеральное славянофильство, выдающимся представителем которого был И.С. Аксаков. Идейный наследник А.С. Хомякова и К.С. Аксакова, яркий и вырази115 тельный образец русского европейца, Аксаков – один из самых последовательных христианских либералов. Подхватив знамя славянофильства, выпавшее из рук рано умершего и горячо любимого брата, Иван Сергеевич возглавил важнейшее для русской общественной мысли идейное направление, которое Струве определил как консервативный либерализм, причислив к нему А.С. Пушкина и Б.Н. Чичерина. Этот синтез ценностей русской культуры с ее метафизическим православным ядром и социально-политических свобод в европейском духе позволяет говорить о национально-культурной версии либерализма в творчестве младшего Аксакова. Не случайно для Струве именно Аксаков станет образцом продуктивной личности – примером подлинного патриота, движимого идеалами свободы совести, моральной правды и профессиональной честности. В этом контексте интеллектуальный и жизненный опыт либерального славянофила Аксакова свидетельствует о возможности реализации политической философии либерализма в рамках христианской традиции, где свобода понимается как свобода в Духе и Истине, имеет отчетливые моральные критерии и создает ценности культуры в социальном творчестве нации и свободной, нравственно ответственной личности. Справедливо говорить, что с середины XIX в. вопрос о свободе поглощается идейными спорами и жаркими дискуссиями о путях развития России, входившей в период реформ, осуществляемых Царем-освободителем Александром II. В основе этой борьбы и последовавшего идейного раскола в русском общественном сознании лежит не только вопрос о цивилизационной идентичности России, ее «европейскости» или «самобытности». Это глубинный онто-гносеологический уровень, обозначающий расхождение в путях познания Сущего и конкретных формах его культурной репрезентации в социальном бытии человека. Можно считать, что расхождение между западной и восточной христианской цивилизацией с их исторически сложившимися политико-правовыми и культурно-творческими практиками имеет своим началом великую схизму церквей, однако очевидная разница культурных потенциалов наиболее видна именно в эпоху Нового времени. Именно с этого момента происходит, в терминологии В.Ф. Эрна, одного из идейных лидеров неославянофильства, становление западного рационализма и имманентизма, манифестирующего себя в обществе европейского модерна. Ра116 ционализм, отрывающийся от сущего, от природы, как отмечает Эрн, противоположен восточному онтологизму и персонализму. Хранителем восточно-христианской духовной традиции выступает русская философия и русская культура с ее тяготением к религиозному опыту переживания Абсолютного. Согласно Эрну, миссия русской философской мысли заключается в том, что она «должна раскрыть Западу безмерные сокровища восточного умозрения»1. Другими словами, русская религиозно-философская традиция должна удерживать в культурном и, как следствие, политическом опыте европейца связь с Логосом-Христом - с той религиозной метафизикой, где впервые прозвучал императив «где Дух Господень – там свобода» (2 Кор 3, 17) . Однако в своих полемически заостренных работах Эрн свидетельствует и о том, что расхождение между Востоком и Западом преодолимо в единстве христианского предания, показывая и пути гармонизации разошедшихся идеологий «славянофилов» и «западников». По мысли Эрна, ничто не препятствует связать образ человека как культурного деятеля эпохи Нового времени с идеей духовного совершенствования и преодоления границ экзистенции в религиозном опыте христианина. И для этого совсем не обязательно вырабатывать, на манер Л.Н. Толстого, внеконфессиональный символ веры, отвергающий тысячелетнюю традицию христианской культуры и авторитет церковного предания. Этот опыт овладения ценностями европейской культуры и через них усвоения философского дискурса свободы, который обогащается религиозной метафизикой восточно-христианской традиции, демонстрирует сам автор книги «Борьба за Логос», прошедший искус христианского социализма на пути к национально и культурно окрашенному христианскому либерализму. Подобный опыт, разрешающий противоречия между почвенничеством и западничеством в религиозно-политическом аспекте, мы может найти в интеллектуальном наследии русских мыслителей и общественных деятелей рубежа XIX – XX вв. Так, центральная проблема свободы совести, поставленная во второй половине XIX в. либеральным славянофилом И.С. Аксаковым, вновь оказалась в центре внимания русской общественности в начале века ХХ-го. Он был поднят губернским предводителем орловского дворянства, будущим октябристом и 1 Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991. С. 82. 117 христианским либералом, М.А. Стаховичем на миссионерском съезде в Орле, в сентябре 1901 г. Пафос его выступления сводился к открытой критике религиозного принуждения и дискриминации иноверцев как законодательно закрепленной практики в России. Перед клириками и мирянами Стахович выступил в защиту прав верующих других конфессий, а также свободного выбора религиозных убеждений, настаивая на необходимости «отмены всякой уголовной кары за отпадение от православия и за принятие и исповедание иной веры»1. По мысли Стаховича, чтобы сделать православие популярным, нужно не принуждать человека к вере, а дать ему убедительный пример христианской жизни и нравственности. Т.е. современные миссионеры в буквальном смысле должны идти по стопам Христа и свидетельствовать о Нем в Духе и Истине, а не прибегать к полицейским инструментам удержания паствы в ограде Церкви. В этом смелом поступке орловского аристократа можно увидеть своеобразный тест русского общества на гражданскополитическую и культурную зрелость нации. В качестве аргументов Стахович использовал статьи Ивана Аксакова – глубоко верующего христианина, православного человека, который, защищая принцип вероисповедной свободы в России, горестно заметил, что «в России не свободна только русская совесть»2. Вопрос о свободе совести явно назрел в русском обществе. Он беспокоил как интеллектуалов, так и прогрессивных клириков. Стоит вспомнить послание Волынского архиепископа Агафангела (Соловьева) в 1876 г. к императору Александру II с предупреждением о том, что если порядок отношений в религиозном вопросе не изменится, то от православия будут отпадать «тысячи и миллионы лиц»3. В этом ряду стоит и письмо В.С. Соловьева Николаю II по восшествии на престол. Философ просил молодого царя освободить Церковь от крепостной зависимости от государства, придав ей тем самым новый импульс духовного развития4. Последовали также ряд статей, в которых по проблеме свободы совести выступили русские профессора. Чуть ранее А.М. Иванцов-Платонов 1 Речь М.А. Стаховича на миссионерском съезде // Орловский вестник. 1901. 25 сент. (№ 254). 2 Аксаков И.С. Почему в православной России не допускается свобода совести? Москва, 16 апреля 1868 // Собрание сочинений: в 7 т. М., 1886. Т. IV. С. 83. 3 Агафангел (Соловьев), архиепископ. Пленение Русской Церкви: записка преосвященного Агафангела Волынского и проект всеподданнейшего ходатайства перед Государем Императором. СПб., 1906. С. 29–30. 4 См.: Соловьев В.С. Статьи и письма // Новый мир. 1989. № 1. С. 232–233. 118 опубликовал около двух десятков статей в газете И.С. Аксакова «Русь», в начале ХХ в. эту тему продолжили А.С. Павлов и правовед А.А. Папков. В декабре 1902 г. в «Московских ведомостях» появилась статья «Запросы жизни и наше церковное управление» издателя и редактора Льва Тихомирова с изложением основных положений необходимых церковных реформ. Опубликованная в трех отдельных выпусках, она была прочитана не только широкими кругами просвещенной России, но государем. Все это привело к тому, что 12 декабря 1904 г. Николай II царь издал указ, обещающий свободу неправославным конфессиям, как только будет разработано законодательство. Русская революция 1905 г. стала мощным катализатором в разрешении религиозно-политических вопросов. Закон о свободе совести был издан. Однако степень инерционности церковнополитической системы, сложность и глубина накопившихся исторических проблем в этой важнейшей сфере духовной и социальной жизни не позволили русскому обществу с ней успешно справиться. Как следствие, этот вопрос был поднят и в Государственной думе. В русском парламенте была создана комиссия по вероисповедным вопросам, которая продолжила работу по поиску адекватных общественному запросу способов духовного и культурно-политического устройства российского общества. На этом поприще блестяще проявил себя В.А. Караулов, красноярский депутат от партии кадетов, член ЦК, работавший в вероисповедной комиссии Третьей Государственной думы. Переживший духовный переворот, бывший народоволец и политзаключенный, ставший убежденным христианином, он продолжал бороться за идеалы свободы, направляя оружие борьбы против всех форм государственного принуждения в вопросах свободы совести и вероисповедания. На законодательном уровне Караулов, по сути, аккумулировал усилия всего общества по самоисправлению исторически сложившегося социального порядка, не позволявшего разграничить сферы ответственности государства и церкви. Русскому обществу предстояло решить три сложнейшие проблемы. Первая – материальная зависимость церкви от светской власти, вторая – двухвековая практика политико-административного подчинения церкви государству, третья – изменение социальной доктрины церкви, при которой вера однозначно превращалась в идеологическую опору трона. К числу конкретных и жизненно насущных относи119 лись вопросы о свободе перехода из православия в другое христианское вероисповедание; об уравнении в гражданских правах инославных со старообрядцами; о свободе проповедования, о предоставлении монашествующим права завещания и некоторые другие1. Пожалуй, для самосознания русского общества примирение веры и свободы было единственно возможным путем позитивного социального синтеза, способного сформировать гражданские институты на основе национально-культурного консенсуса. Однако в начале ХХ в. охранительный консерватизм имперского мышления с его исторически сложившейся сакральной легитимацией власти стала серьезным тормозом общественного развития. В восприятии широких общественных кругов – интеллектуально-творческой элиты, разночинной интеллигенции, нарождавшейся буржуазии, ряда представителей аристократии, прогрессивной имперской бюрократии – она связывалась не только с нерешенными церковно-государственными отношениями, но и с традиционалистской властью, с отсутствием гражданских свобод, с архаическими политическими и экономическими практиками. Одним из знаковых социальных начинаний, отвечающих на трудноразрешимый религиозный вопрос русской политической истории, стало движение христианско-социалистического толка «Христианское братство борьбы». Его главные идеологи и активисты В.П. Свенцицкий и Эрн, стремясь освободить Русскую Церковь и церковное сознание русского народа от Евангелия, защищенного полицейским уставом, провозгласили идеал свободного религиозного творчества общественности, предлагая увидеть в политических свободах воплощение духовной программы христианского учения. Мучительный поиск метафизических оснований русской свободы был продолжен русскими мыслителями. Связующим звеном между метафизическим и политическим пониманием свободы становится общественно-политический и философский опыт Струве. К философско-теоретическим заслугам Струве в разработке темы свободы в русской либеральной традиции следует отнести тот факт, что он одним из первых указал на родовую травму русской цивилизации – на возникший в ней разрыв духовных и социально-политических (инструментальных) ценно1 Подробнее об этом см.: Евлогий (Георгиевский), митрополит. Путь моей жизни: Воспоминания. М., 1994. С. 176. 120 стей. По мысли Струве, сакральное восприятие власти, отсутствие полноценных гражданских институтов, низкий уровень хозяйственной культуры рутинизировали социальный порядок в жесткую, косную форму традиционалистской военно-бюрократической империи, в которой свобода лица была резко ограничена. Можно согласиться с тезисом Струве и в том случае, когда он говорит о несостоявшейся в России реформации, что затруднило процесс секуляризации религиозного сознания и морали. Если в истории Европы этот процесс привел, в конечном итоге, к общественному договору и правовой легитимации власти, то в России политико-правовой культуры, опосредствующей метафизические идеалы и социальные практики, так и не возникло. «В России не было реформации и не произошло поэтому секуляризации христианской морали, того ее превращения в методику и дисциплину ежедневной жизни, которое совершилось на Западе. В России была религия и религиозность, но в ежедневную жизнь как дисциплинирующее начало религия не проникала. Это очевидный и едва ли не самый многозначительный факт русской истории», – делает вывод автор «Великой России»1. Поэтому в качестве теоретической основы практики свободы Струве предлагает программу «русской реформации». Струве опирается на христианские ценности свободы, пытаясь осуществить их через идею культурной работы человека (его «личной годности») и нации (ее государственно-культурного строительства). После революции Струве были продуманы основные положения либерально-консервативной концепции свободы в рамках философии культурного дела. Именно культуру философ рассматривал в качестве условия высвобождения личности. Струве настаивает, что воспитание свободного человека в личность есть основа общественной стабильности и развития. Эта программа культурного строительства нации восходит к идее личной годности, впервые высказанной в статье «Интеллигенция и народное хозяйство» в 1908 г.: «…прогрессирующее общество может быть построено только на идее личной годности, как основе и мериле всех общественных отношений… в идее личной годности перед нами вечный реалистический момент либерального миросозерцания»2. 1 Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М., 1997. С. 417. Струве П.Б. Интеллигенция и народное хозяйство // Струве П.Б. Избр. соч. М., 1999. С. 80. 2 121 Действительно, оценивая вклад Струве в философскую теорию свободы, можно утверждать, что культура и свобода становятся главным сюжетом его философских и публицистических работ – стержнем его мировоззрения, что так точно подметит С.Л. Франк. Не случайный факт, что Струве и Франку принадлежит совместный замысел обширного сочинения о культуре и свободе (1906), частично реализованный в «Очерках философии культуры» и в других работах Струве. Свобода и культура, по Струве, встречаются в личности. Сама же личность становится движущим актором всей новой политической истории. Свободнотворческая личность является целью культурного и политического развития общества. Именно такая личность выступает в качестве проводника культурного универсализма и либеральных ценностей европейской христианской цивилизации, к которой принадлежит и русская культура, и, значит, частью которой может стать новая политическая нация современной России. Артикулированная философом либерального толка Петром Струве культурно-политическая концепция свободы в русском историко-философском и политическом контексте, развивается параллельно с персоналистической философией свободы и творчества Николая Бердяева, открывающей иные – религиозноэкзистенциальные перспективы в русском опыте осмысления свободы. Пафос большинства его работ, посвященных теме свободы, духа и творчества направлен на выявление в историческом христианстве существующих, с точки зрения философа, глубинных противоречий, рутинизирующих и скрывающих подлинный смысл провозвестия Христа. Но никто более страстно, «с открытым забралом» не бросался так на защиту христианства, видя в нем даже не религию, а саму возможность осуществления личности в свободе духовного, социального и исторического творчества. Онтологическая связка свободы и творчества, на которой настаивал Бердяев, стала, своего рода, универсальным критерием истины в его философских работах, посвященных осмыслению социальной и духовной истории России. В этом видении Бердяев был не одинок – представители русского религиознофилософского ренессанса поставили культурно-религиозную особенность социальной истории России в центр бурных дискуссий о путях развития русской государственности и русской свободы. Бердяев еще раз подчеркнул общий для приверженцев либеральной историософской школы Ключевского-Струве-Федотова 122 пункт, что для России характерна тенденция к сохранению в высоких практиках культуры религиозного смысла жизни и творчества. Именно на эту связку религиозной традиции и существующей государственно-политической системы в России в споре с Д.С. Мережковским указывал Струве в 1908 г.: «Проблема государства в окончательной своей постановке соприкасается для меня в настоящее время с проблемой не только культуры, но и религии»1. Еще более отчетливо эта мысль прозвучит у Струве в статье «Россия», опубликованной в пражском издании «Русской мысли» уже в эмиграции, в памятном 1922 г., который стал для русских интеллектуалов знаково-символическим в их идеологическом изгнании из России. Признавая справедливость критики русского мессианизма, Струве выявлял объективно существующий факт исторического бытия России в сложном переплетении религиозных и культурнополитических традиций: «В учении о религиозном признании России до высочайшего напряжения доведены две идеи, два начала: 1) идея нации как соборной индивидуальности, в которую погружена, из которой питается человеческая личность как нечто от этой силы не механически, не в порядке приказа зависимое, а органически, любовно-покорно ей подчиняющееся и 2) идея благодати, идея индивидуального и коллективного Божия призвания. Как бы ни ускромнять такое понимание призвания, в нем все-таки останется всегда известное религиозное содержание и религиозный пафос», – резюмирует Струве2. Эту мысль на рубеже 1920-30-х гг. Бердяев радикально трансформирует в духе неортодоксально трактуемого религиозного персонализма, формулируя идеал новой культуры и социальной общности – новой богочеловеческой духовности, становящейся в истории. В духовной реальности будущего, по Бердяеву, спасение возможно только с ближним, с другими, вследствие чего христианство приобретает особый социальный смысл. Моральный императив Бердяева, имеющий в истоке христианскую этику любви, звучит следующим образом: «Каждый человек должен взять на себя боль и муку мира и людей, разделить их судьбу. Все за всех ответственны»3. Как считает Бердяев, «Именно обращенность 1 Струве П.Б. Patriotica : Политика, культура, религия, социализм. С. 71. Там же. С. 409. Бердяев Н.А. Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности // Философия свободного духа. М., 1994. С. 445. 2 3 123 человека не к личному только спасению, но и к социальному преображению раскрывает личное, глубоко личное призвание в духовной жизни. Этого призвания совсем нет при сведении духовной жизни к путям личного спасения. Призвание всегда связано с творчеством, творчество же обращено к миру и другим людям, к обществу, истории», – делает главный вывод Бердяев1. В трудах русского философа, проделавшего путь от марксизма и христианского либерализма к метафизическому анархизму и религиозному экзистенциализму, русский вопрос о соотношении религии и политики разрешается в свободе, которую автор «Философии свободного Духа» понимает как метафизический исток творчества и залог новой духовности. Тем самым, Бердяев не только продолжает метафизическую линию русского философствования, но и указывает на принципиально личностный характер согласования опыта веры и разума, религиозной традиции и социального порядка в истории, надеясь на саму возможность строительства будущей культуры и общественности на основе нового понимания ценностей и идеалов христианства. Н.Г. Карнишина2 КОНФЕССИОНАЛЬНАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ РОССИЙСКОЙ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИИ В ПОРЕФОРМЕННЫЙ ПЕРИОД В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА Церковная жизнь в пореформенный период стала фактически церковно-общественной именно в силу выделения, прежде всего гражданской, а не культовой функции прихода. Опираясь на административные возможности прихода, авторы реформ могли на время отойти от традиционной классификации по сословиям и в городах, и в сельской местности, опираясь на православную общественность как наиболее активную часть мирян. При этом, осознавая наличие серьезных разногласий между духовенством и 1 Там же. С. 446. Карнишина Наталья Геннадьевна – доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры «История Отечества, государства и права» Пензенского государственного университета. 2 124 паствой, столичные чиновники предполагали их решить в ходе церковной реформы. Тенденция наращивания церковности в жизни общества будет усиливаться на протяжении 1870-1880-х гг. По определению А.Ю. Полунова, для 1880-х гг. был характерен расцвет «"светского клерикализма", как попытка конфессионализации общественной жизни через несамостоятельную церковь – орудия при значительной помощи чисто светских средств»1. Целью такой политики было не усиление авторитета и значимости духовенства, а лишь усиление легитимности власти за счет чисто ритуальной стороны религии. Даже столичное белое духовенство не имело серьезного долговременного влияния на свою паству. Публицист К.Ф. Головнин, пытавшийся устроить у себя дома религиозные беседы, вспоминал: «Как масло нельзя смешать с водой, так приглашенные священники глядели букой на чуждое им общество, особенно на дам. Им не удавалось попасть в настоящий тон, найти подходящий ключ к мало знакомым им душам… Холерные беспорядки воочию показали, что в народе нет еще религиозно-нравственного сознания, нет уважения к закону, нет даже простого уважения к чужой личности»2. Ярким проявлением «светского клерикализма» пореформенного периода являлись различные церковно-общественные союзы, например, общества распространения просвещения, общества трезвости; а также проведение различных религиозных юбилейных торжеств, сопровождавшихся крестными ходами по всей стране и организацией специальных служб в храмах. Основной целью подобного рода мероприятий была демонстрация единения народа с церковью и царем. Как вспоминал издатель М.В. Сабашников, «Царь прославлялся преимущественно как образцовый семьянин, а обер-прокурор силился вернуть нас чуть ли не к "Домострою" попа Сильвестра»3. В пореформенный период прослеживается явная попытка правительства и официальной церкви эксплуатировать мессианскую идею и социоцентризм религиозного самосознания всех слоев русского народа. В официальных документах, делопроизводственной переписке наблюдалось стремление подчеркнуть са1 Полунов А.Ю. Под властью Обер-прокурора. Государство и церковь в эпоху Александра III. М., 1996. С. 187. 2 Церковный вестник. 1892. № 36. С. 155-156. 3 Сабашников М.В. Воспоминания. М., 1988. С. 192. 125 кральный смысл царской власти. На первый план выводили не индивидуально-значимые, а, прежде всего, социально-значимые ценности, имеющие функциональный смысл, т.е. способные сплачивать людей, мобилизовывать их политическую энергию. Вера во все времена рассматривалась в аспекте единства двух взаимосвязанных сторон: внешней (система догматов, Священное Писание и Предания, определенные священнодействия, составляющие культ), которые были очевидны для стороннего наблюдателя, и внутренней, представляющей реальное содержание наличного религиозного опыта (вера, в которой Бог открывается человеку – жизнь в вере). По мнению К.Д. Кавелина, для огромного большинства русского народа вся суть христианства представлялась в виде богослужения и обрядов, т.е. в виде культа1. Церковный ритуал в отличие от обряда обладает личностным смыслом для совершающих его людей и функционально выражает актуализированное духовное содержание – веру. Как правило, обрядоверие не распространяет благочестие за пределы церковного храма, не пронизывает весь жизненный уклад и строй мысли верующего человека. Кавелин в «Записке об освобождении крестьян в России» предлагал воздействовать на владельцев крестьян, не желавших отказаться от своих прав, через церковь. Он писал: «Цель едва ли была бы достигнута формальным предложением Св. Синода и синодскими циркулярами всему православному духовенству. Надобно стараться, чтобы достойнейшие, наиболее почитаемые, любимые и влиятельные члены духовенства вошли по сердечному убеждению в виды правительства и ради общего блага, ради общей пользы гражданской и христианской, добровольно захотели действовать в этом смысле: тогда они будут знать, как и к кому отнестись, кому из епархиального духовенства что и как предписать и внушить; словом, собственное убеждение и любовь укажут им пути и способы действования, которые недоступны для циркулярных предписаний»2. Кавелин, ссылаясь на возможности морального воздействия духовенства, считал это необходимым в отношении образованного сословия. В отношении крестьянина он не верил в возможности 1 Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1982. С. 438. 2 Кавелин К.Д. Собрание сочинений. Т. II. СПб., 1898. С. 58, 59. 126 сельского священника по разъяснению действий правительства. Он писал А.Н. Пыпину: «Мой девиз такой: вся сила в деревне, а деревня никуда не годится, и ничего с ней не поделать, пока умственное и нравственное ее развитие (последнее в Евангельском, а не в греко-восточном смысле) не сделается… Надзвездный мир, как он ставится в религии и философии, разрешается в человеческом роду пониманием действительной жизни и не представляет ничего объективного, действительно вне человека существующего. Тема очень старая, но о которой очень кстати напомнить накануне неизбежной реформации русской церкви и при теперешнем широком распространении гнилого реакционного идеализма в вопросах национальности, нравственности и политики»1. Как правило, статьи и записки по церковному вопросу инициировали публикации и выступления славянофилов, которые в большинстве своем не скрывали прагматичного подхода к использованию возможностей русской православной церкви, видя в православии духовное начало, скрепляющее русское общество, и не отрицая важности социальных и политических реформ2. Критикуя официальную церковь, К. Аксаков считал, что церковь, раболепствуя перед самодержавием, в угоду ему выхолостила первоначальный смысл православия, т.к. христианство действительно учит подчиняться власти, и народ выполняет этот завет, но церковь искажает евангельское учение и учит народ видеть в царе земного бога3. Д.Н. Свербеев в ответе на статьи И.С. Аксакова и Ф.В. Чижова в газете «День» писал: «И.С.Аксаков жалуется на отсутствие во всем нашем духовенстве того Священного огня, который один дает ему честь, и как доказательство этого в нем отсутствия приводит те одни чисто материальные расчеты, которые получил он от Духовенства в сотне статей по вопросу улучшения быта нашего клира. Не думаю, чтобы верно и подробно знающий зависимое, бедственное и вообще непрочное положение нашего духовенства, особливо сельского, имел право поднять на него камень упрека за его чисто материальные стремления к улучшению». Выделяя распространенную в начале 1860-х гг. тенденцию в обществе «все изменять, ненавидеть настоящую столицу, с умилением относиться к святопочившим царям, с хулой к Петербург1 2 3 ОР РНБ. Ф. 621. Д. 362. Л. 35. Цимбаев Н.И. Славянофильство. М., 1986. С. 179. Теория государства у славянофилов. СПб., 1898. С. 29. 127 скому Императору», Свербеев считал, что славянофилы «распространяют раскол, подрывают в православных веру в необходимости церковного единства и общения с православными патриархами и всем восточным Православием». По мысли Свербеева, «именно в единении церкви в главных ее основаниях и есть важнейшее условие ее существования». Понимая, что ближе всех к населению находится глава прихода, Свербеев с горечью писал: «Забитое убожеством, трудом и в тоже время праздностью, ничем не развитое до понимания необходимости в умеренной, не говорю уже духовной пищи, окруженное невежеством, суеверием, самой грубой безнравственностью и презрением, нуждающееся в мирском подаянии, униженно его испрашивающее или нагло и придирчиво его требующее, мудрено ли, что оно заботится об одном: стать сколько-нибудь потверже на ноги. Мудрено ли, что между такими париями общества редко отыскиваются герои самоотвержения? Можно желать, но несправедливо будет их требовать в такой среде»1. Ю.Ф. Самарин в работе «Окраины России» выразил суть трактовки славянофилами этого вопроса: «Пусть же правительство возвратит Церкви свободу мысли, свободу внутреннего строения, и отзовет от нее своих вооруженных прислужников»2. Ограничиваясь критикой зависимости церкви от государства и внутрицерковных порядков, славянофилы не выдвигали какихлибо конкретных предложений по улучшению быта белого духовенства. В своей полемике с Самариным, нашедшей отражение на страницах газеты «Колокол» за ноябрь 1864 г., А.И. Герцен в «Письмах к противнику» попытался сформулировать стержень расхождений этих представителей двух крупнейших течений общественной жизни России: «В два последние года все понятия и оценки, все люди и убеждения так изменились в России, что не мешает напомнить друзьям и противникам – кто мы. Вспомните борьбу славянофилов с нами в сороковых годах и сравните ее с тем, что теперь делается. Славянофилы сделались западными террористами, защитниками немецких государственных идей – а часть западников, отрекаясь от кровавого прогресса, стоит за самоправность каждой области, за общину. При этом кружении осталась неизменной та точка, около которой совершалось все 1 2 РГАЛИ. Ф. 472. Оп.1. Д. 9. Л. 1, 13. Самарин Ю.Ф. Окраины России // Самарин Ю.Ф. Сочинения. СПб., 1890. Т. 8. С. 451. 128 это – это наше отношение к русскому народу, вера в него и желание достойно участвовать в его судьбах». Обращаясь к Самарину, Герцен писал: «Для вас русский народ – преимущественно народ православный, т.е. наиболее христианский, наиближайший к веси небесной. Для нас русский народ преимущественно социальный, т.е. наиболее близкий к осуществлению одной стороны того экономического устройства, той земной веси, к которой стремятся все социальные учения. Вообще я ни прежде, ни теперь не мог понять – отчего все христианство за стенами восточной церкви не-христианское, и отчего Россия представляет учение о свободе (разумеется не на практике), а Запад – учение, основанное на необходимости»1. Учитывая принципиальные расхождения этих двух общественных деятелей в их оценках реформы по отмене крепостного права, отношении к событиям в Польше, следует, однако, отметить очень точное выделение Герценом кризисной точки в славянофильском учении, которая в дальнейшем приведет к еще более противоречивым высказываниям и оценкам происходивших реформ со стороны последователей славянофильства. Достаточно точно, на наш взгляд, причины обостренного внимания общественности к проблеме религиозности русского народа вскрыл Г. Флоровский: «С петровский времен благочестие было как-то отодвинуто туда, в социальные низы. Разрыв между “интеллигенцией“ и “народом” прошел ведь именно в область веры. Верхи очень рано заразились и отравились неверием и вольнодумством. Веру сохранили на низах, чаще в суеверно-бытовом обрамлении. Православие осталось верою только “простого народа”, купцов, мещан и крестьян. И многим стало казаться, что вновь войти в церковь можно только через опрощение, через слияние с народом, через национально-историческую оседлость, через возвращение к земле. Этот опасный предрассудок одинаково распространяли и немысленные ревнители, и кающиеся интеллигенты, простецы и снобы. Уже славянофилы были в этом повинны. Ибо в славянофильском истолковании самая народная жизнь есть некая естественная соборность, и община или “мир” есть точно зародышевая церковь»2. Реформа по отмене крепостного права повернула взоры образованного общества в сторону низших слоев общества. Процесс 1 2 ОР РГБ. Ф. 265. К. 92. Д.10. Л. 1; Колокол. 1864. 15 ноября. № 191. С. 1567. Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж. 1937. С. 249. 129 переоценки отношений к самой реформе, ее последствиям для крестьян проходил достаточно сложно. Так, Самарин в письме к М.П. Погодину, датированном октябрем 1860 г., собщал: «Первый Высочайший рескрипт обрадовал Хомякова как ранний благовест, возвещающий наступление дня после долгой томительной ночи. Вы помните, какое множество оттенков обозначилось в общественном мнении, когда в нестройном говоре, поднявшемся на всем протяжении Русского царства, мало помалу начали выясняться понятия о характере и объеме возвещенной реформы. В то время как большинство видело в ней не более как смягчение и ограничение крепостных отношений, Хомяков, одним из первых, понял необходимость полного освобождения крестьян и представление им земли в собственность посредством выкупа. Теперь эта мысль никого не пугает и ежедневно приобретает более и более последователей; но на первых порах многие видели в ней дерзкую мечту и посягательство на право собственности»1. Являясь непосредственным активным участником Самарского комитета по улучшению быта помещичьих крестьян, Самарин вел активную переписку с членами от правительства в других губернских комитетах, в т.ч. кн. В.А. Черкасским (Тула) и А.И. Кошелевым (Рязань). В своих оценках провинциальных дворян-членов губернских комитетов все они сходятся во мнении о «бездарности одних и безграмотности других»2. Немало нареканий было высказано и в адрес епархиального духовенства. М.П. Погодин в своих дорожных заметках о поездке на Урал в 1862 г. сделал много интересных заключений3. В отношении лиц духовного звания Погодин обращал внимание на скудость их материального положения, неуважение к ним со стороны части мирян, обсуждавших происшествия, случавшиеся с благочинными и архиереем. Будучи в Ярославле, автор заметок осмотрел вновь построенный дом для воспитания девиц духовного звания, «отлично построенный». Вывод автора звучал несколько неожиданно: «Но не трудно ли будет бедным воспитанницам из этих великолепных горниц расходиться по бедным избам и сараям будущих своих мужей. Это наша беда – обращаем слишком много внимания на внешность, напоказ». Путешествуя далее на пароходе от Костромы до Нижнего, Погодин как бы «погрузился» 1 2 3 ОР РГБ. Ф. 265. К. 31. Д. 1. Л. 24. Там же. Л. 29. Там же. Л. 24. 130 в народную среду, с интересом слушая все разговоры. Он писал: «На пароходе много было разговоров и споров о трудах редакционной комиссии, с ругательствами некоторых членов. Потом перешел разговор к духовенству и о страшном деспотизме черного духовенства. Услышал анекдот: архиерей, который не хотел утвердить приговора граждан, просивших поставить на каждое место представительного или отличного кандидата, потому только, что ему не нужно было их участие: Зачем вступаете не в свое дело. Или: один бакалавр прошел на эстетику, а другой на философию. Архиерей велел читать первому философию, а второму – эстетику. Показано отношение и к ученикам: они слушают лекции людей, не приготовивших их, а назначенных им предметам! Один священник начал было защищать монахов и говорил сначала разумно, а потом сам запутался. Не на каждом ли шагу встретишь у нас невежество! Ах, как мало у нас всех образования, и как нужно потребность умственную взбудоражить, – а мы все еще спорим о Петре I». Попытка понять характер и меру религиозности народа на фоне происходивших реформ 1860-х гг. приводила многих авторов к схожим наблюдениям о выставляемой «напоказ» внешней обрядовой религиозности, базирующейся часто на невежестве, «недостатке образования» и в то же время неуважительном отношении к епархиальным представителям официальной церкви, являвшихся предметом многочисленных «слухов, анекдотов и сплетен». Архиепископ Савва (Тихомиров) в «Хронике моей жизни» приводил немало примеров распространявшихся по епархии «неблагоприятных для архиерея слухах», которые он получал от благочинных, считавших обязанными доносить на своих собратьев по званию. Например, в «Заметке…» за 1871 г. архиепископ Савва писал: «Жена диакона Зароновской церкви Сморжецкая, бывшая пред вербным воскресеньем в Витебске у дворянина по фамилии Клодницкий, слышала от него упреки, относимые к Архипастырю, за слабый надзор над живущими в его доме; на коих Клодницкая бросает подозрение в безнравственности, по случаю подброски на крыльце Архиерейского дома ребенка, что происходило на крыльце Архангельского дома ребенка, что происходило среди великого поста. Священник Василий Кутузов с достоверностью сообщает, что священник заштатный Лопельского уезда Клодницкий появился в Витебске в великом посту, с целью взволновать 131 духовенство против Архипастыря. Был у Протоиерея Лаппо и склонял его подписаться к жалобе на Архиерея, но не успел в своей злонамеренности. Он же Кутузов положительно объявляет о собраниях, происходящих против Архипастыря в домах: Чиновника Петра Павловича Сененовича, Священника Николая Заблоцкого и Протодиакона Сивицкого; на каковых собраниях бывает и Протоиерей Волков»1. Подмеченный Погодиным углублявшийся разрыв между благочинными и паствой вызван был не только бедственным положением священников и материальной зависимостью их от мирян, не только случаями неблаговидных поступков со стороны духовных пастырей, но и рядом объективных факторов, в т.ч. неоднородностью населения, принадлежащего к разным конфессиям, усиливавшейся в пореформенный период бюрократической зависимостью официальной церкви от государства. На фоне высокой динамики развития общества пореформенного периода при несовпадении сословной и конфессиональной принадлежности граждан православное духовенство, сохраняя свою кастовость, все более отдалялось от паствы, что показал опыт привлечения духовенства к проведению реформы по отмене крепостного права. Полемика по вопросу конфессиональной составляющей российской общественной жизни на фоне проводимой церковной реформы еще раз показала, с одной стороны, важность данной проблемы во всех ее проявлениях для российского общества, а, с другой стороны, неумение и неготовность церковных и светских властей проводить системные реформы в поликонфессиональном государстве с официальной церковью и официальной религией. Ошибочность невнимания многих либералов к этноконфессиональной составляющей политики и идеологии в полной мере показали последующие события начала XX в. 1 ОР РГБ. Ф. 262. К. 50. Д. 1. Л. 1 об. 132 В.В. Вострикова1 ФОРМИРОВАНИЕ РЕЛИГИОЗНОЙ СОСТАВЛЯЮЩЕЙ МИРОВОЗЗРЕНИЯ ИДЕОЛОГОВ РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА КОНЦА XIX – НАЧАЛА ХХ ВВ. Многочисленные исследования биографий идеологов российского либерализма конца XIX – начала ХХ вв., появившиеся в последние десятилетия, с различной степенью обстоятельности (что имеет и объективную обусловленность наличием соответствующих источников) затрагивают проблему формирования мировоззренческих установок либералов, в т.ч. уделяя внимание и становлению их религиозной составляющей. Обращение к данной тематике представляется важным, поскольку степень личной религиозности отразилась в трактовке либеральными идеологами различных общественных феноменов (государства, власти, права и т.д.) и проблем (соотношение государства и права, права и нравственности и т.п.), что, в свою очередь, в значительной мере повлияло на их общественно-политическую деятельность. В настоящей статье предпринимается попытка выявить закономерности и этапы процесса формирования религиозной составляющей мировоззрения идеологов нового либерализма. Специфика предмета исследования обусловила его источниковую базу, в которую вошли в основном воспоминания либералов. Анализ биографий либералов позволяет утверждать, что религиозные основы мировосприятия первоначально усваивались ими в семье. Превалирующую роль здесь играли родители. В частности, Е.Н. Трубецкой вспоминал о влиянии матери – Софьи Алексеевны Трубецкой, урожденной Лопухиной. В.А. Маклакова приобщала к христианству его мать – Елизавета Васильевна (урожденная Чередеева), которая сама «воспиталась на одной главной основе – религиозной»2. «Глубокая и своеобразная религиозность, – вспоминал Маклаков, – проникала все ее миросозерцание, не оставляя места ни сомнениям, ни рассуждениям», была для нее «очевидностью», и это она стремилась передать своим детям3. После ранней и внезапной смерти матери (Маклакову бы1 Вострикова Влада Владиславовна – кандидат исторических наук, зав. кафедрой «Философия, история и право» Орловского филиала Финансового университета при Правительстве Российской Федерации. 2 Маклаков В.А. Из воспоминаний. Уроки жизни. М., 2011. С. 16. 3 Там же. С. 16, 18. 133 ло всего 11 лет) укрепить Василия в вере пыталась его крестная, М.П. Степанова, но ее доводы резко контрастировали с материнскими своей утилитарностью. Веровать надо, говорила она, ибо, «если Бога нет и все, чему религия учит, – ошибка, для верующих людей от этого худа не будет; но зато, если это правда, как за это им будет хорошо! Поэтому лучше уж верить»1. В окружении Трубецкого истово верующей была няня – Федосья Степановна, последним подарком которой ее воспитанникам стали иконы и духовное наставление «держать себя почище»2. Процесс религиозного воспитания будущих либералов шел как бы двумя взаимодополняющими путями: через практику – посредством приобщения к религиозному культу, и через теорию – благодаря знакомству с основами вероучения. Что касается первого, то, например, М.М. Ковалевский вспоминал, что дома строго соблюдались все религиозные ритуалы, в период рождественских и пасхальных праздников даже прерывалось домашнее обучение3. Н.И. Кареев указывал, что, воспитываясь в атмосфере «образцовой набожности», он с раннего детства был обучен молитвам, каждый день прочитывал их, каждое воскресенье и в праздники его водили в церковь4. Аналогичны воспоминания Маклакова, которого с братом мать постоянно заставляла посещать церковь и читать молитвы5. В семье Трубецких, помимо того, практиковались частые паломничества в ТроицеСергиеву лавру, находившуюся недалеко от подмосковного родового имения Трубецких, где они проводили лето, «…а образ св. Сергия висел над каждой из … детских кроватей»6. У некоторых либералов первоначальное приобщение к религиозному культу было достаточно формальным. Так, Кареев отмечал, что произносил молитвы он «совершенно безучастно, а одно место в великопостной "Господи и Владыко живота моего" …даже смешило», при чтении символа веры «"чаяние воскресения мертвых" почему-то больше ассоциировалось с представлением утреннего или вечернего чая»7. Интересно свидетельство 1 Там же. С. 16. Трубецкой Е.Н. Из прошлого [Электронный ресурс]//URL: http://ihavebook.org/books/101784/iz-proshlogo.html (Дата обращения: 01.05.2015). 3 Ковалевский М.М. Моя жизнь. Воспоминания. М., 2005. С. 54. 4 Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 51-52. 5 Маклаков В.А. Указ. соч. С. 18. 6 Трубецкой Е.Н. Указ. соч. [Электронный ресурс]//URL: http://ihavebook.org/books/101784/iz-proshlogo.html (Дата обращения: 01.05.2015). 7 Кареев Н.И. Указ. соч. С. 51. 2 134 Кареева о восприятии им в раннем детстве церковной службы. «…Как ни плохо было пение дьячка и пономаря, – вспоминал он, – но оно мне более нравилось, чем мало понятное чтение, а потому я был в наивности своей вполне уверен, что пение "слава тебе, господи, слава" после чтения евангелия было выражением удовольствия, что чтению этому пришел конец»1. Будущих либералов учили обращаться к Богу в повседневной жизни, для поддержки в трудную минуту. Так, после пробуждения от ночного кошмара Николаю Карееву полагалось читать молитву «Да воскреснет Бог» и целовать икону в золотой ризе, которую вынимали из киота2. Большое значение в воспитании отводилось исповеди. В семье Трубецких дети исповедовались матери каждый вечер, и если совершали какой-либо проступок, она умела вызвать у них чувство глубокого раскаяния3. Воспоминания Ковалевского о первой исповеди говорят о том, что религиозные переживания юного Максима были искренни и достаточно сильны. «Мне сказали, что надо рассказать священнику о всех своих грехах, – писал Ковалевский. – Мне показалось, что у меня их так много, что мне их и не подумают отпустить. Ревел я дня два и затем, во время первого причастия, чувствовал себя как-то особенно счастливым»4. Будущих либералов с детства знакомили с основами христианского вероучения. Так, Кареев вспоминал, что, он «рано познакомился с главным в священной истории Ветхого и Нового заветов и с символом веры»5. Приобщение к таинствам Библии оказывало сильное эмоциональное воздействие. Как писал Трубецкой, когда мать по вечерам читала детям Евангелие, «страдания Христа и ужас человеческого греха, приведший к этому, так ярко изображались в наших душах, потрясающая повесть о Голгофе так захватывала, что мы все плакали»6. Мать Маклакова своих детей «старалась переносить … в насыщенную живой верой атмосферу» посредством чтения им «Житий Святых», где открывался особенный мир страданий за 1 Там же. С. 52-53. Там же. С. 55. Трубецкой Е.Н. Указ. соч. [Электронный http://ihavebook.org/books/101784/iz-proshlogo.html. 4 Ковалевский М.М. Указ. соч. С. 52. 5 Кареев Н.И. Указ. соч. С. 51. 6 Трубецкой Е.Н. Указ. соч. Указ. соч. [Электронный http://ihavebook.org/books/101784/iz-proshlogo.html. 2 3 135 ресурс]//URL: ресурс]//URL: веру1. Сила эмоционального воздействия христианства на Василия была очень велика. Убеждение матери в том, что истинная вера способна творить чудеса настолько врезалось в его ум, что, когда мать умерла, он решил ее воскресить. Первая попытка, предпринятая ночью у гроба матери, окончилась для 11-летнего мальчика обмороком. Вторую попытку, намеченную на время отпевания, Василий сделать не решился, и потом долго упрекал себя за маловерие2. Трубецкой писал о достаточно забавном случае из своего детства, который привел к настоящему религиозному прозрению. Маленькая сестра Жени – Тоня – ползала под столом и собирала крошки после обеда, что взрослые строго воспрещали. Она попросила маму отвернуться, чтобы та не видела этого, на что последовал ответ, что Бог-то все равно это увидит. «С этой минуты, – вспоминал Трубецкой, – с какой-то необычайной силою гипноза мне врезалось в душу религиозное ощущение, навсегда оставшееся для меня одним из центральных и самых сильных, – ощущение какого-то ясного и светлого ока, пронизывающего тьму, проникающего и в душу, и в самые глубины мира; и никуда от этого взгляда не укроешься»3. «Семена религиозного настроения» (выражение Ковалевского), зароненные в детские души, в возрасте 7-10 лет у многих либералов дали серьезные всходы. Как вспоминал Кареев, религиозное чувство развилось у него в возрасте 7-8 лет, и ему родители стали казаться «недостаточно благочестивы и набожны», он «даже страдал от этого, заранее видя их в аду»4. Кареев полюбил церковную службу, присутствие на ранней обедне наполняло его «душу каким-то благоговением», «по нескольку раз прочитывал весь молитвенник», усердно читал Евангелие, «заповеди Христа о любви к ближнему, о милосердии, о прощении обид глубоко западали в душу»5. В его «детской религиозности», отмечал Кареев, была и «поэзия мистики потустороннего мира, и глубоко этические переживания, возвышавшие душу, поселявшие в ней стремление к идеалу, жажду нравственного подвига, любовь к челове1 Маклаков В.А. Указ. соч. С. 18. Там же. С. 20-21. Трубецкой Е.Н. Указ. соч. Указ. соч. http://ihavebook.org/books/101784/iz-proshlogo.html. 4 Кареев Н.И. Указ. соч. С. 74. 5 Там же. С. 76. 2 3 136 [Электронный ресурс]//URL: честву, но было и грубое суеверие с магическими устремлениями»1. У П.Н. Милюкова период «повышенной религиозности» наступил в 10-12 лет, в силу внутренней потребности. Как вспоминал либерал, в детстве «религия, как воспитательное средство» в его семье «отсутствовала», он не помнил, были ли дома Библия или Новый Завет, «проявления домашней религиозности не шли дальше обязательного минимума». Однако Павел начал сам посещать церковь, «стал настоящим "девотом"», что дома «отнюдь не поощряли»2. Однако следующим этапом эволюции религиозной составляющей мировоззрения у большинства либералов стало отрицание религии. Это происходило в подростковом возрасте, всегда сопряженном с серьезной ломкой психики. Как вспоминал Кареев, «детская религиозность» владела им «то усиливаясь, то ослабевая, около десяти лет»3. «…В пятом или шестом классе (вернее, в шестом) совершился перелом в моем миросозерцании, полное исчезновение из него всякой мистики и романтизма и замена их самым "трезвым реализмом". Старые верования постепенно падали одно за другим, причем пройден был весь путь отрицания до самого конца»4. У Ковалевского религиозные настроения, внушенные матерью, были погашены «нелепым обучением в гимназии непонятному катехизису»5. Милюков пришел к отрицанию формальной стороны религии под влиянием Вольтера. Насмешки философа «над наивностями и примитивными добродетелями Библии» привели к тому, что Библия потеряла для Павла «свое учительное значение и свой ореол богодухновенности»6. Как вспоминал Трубецкой, у него «первые сомнения в вере возникли… четырнадцати лет, под влиянием чтения Белинского, коим… увлекался в уже в V-м классе гимназии. «В ту пору, – писал либерал, – сомнения меня волновали особенно в бессонные ночи, когда мысль о том, что нет Бога, повергала меня в трепет и заставляла дрожать в моей постели. Потом уже в VI классе, когда 1 Там же. С. 77. Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. М., 1990. С. 67. Кареев Н.И. Указ. соч. С. 76-77. 4 Там же. С. 105-106. 5 Ковалевский М.М. Указ. соч. С. 52. 6 Милюков П.Н. Указ. соч. С. 83. 2 3 137 я напал на Бокля, Милля, Спенсера, переход к безверию совершился, внезапно и в ту минуту, казалось, необыкновенно, легко. Разумеется, эта кажущаяся легкость объясняется тем, что болезненные ощущения были испытаны гораздо раньше, и на самом деле вера была подточена уже давно!» Последней каплей стал «тон» писателей, «которые рассматривали религию как чтото давно поконченное, близкое к суеверию или как пережиток отсталого способа мышления "теологического периода"»1. Анализируя данный эпизод своей биографии, Трубецкой отмечал, что «боязнь "быть отсталым" и преувеличенное преклонение перед "последним словом науки" вообще характерное свойство очень юных некритических умов. Под этой маской скрывается, в действительности, рабская зависимость молодого ума от того авторитета, чье слово признается "последним"»2. В отрицании религии, указывал Трубецкой, было много ребяческого: «Мы демонстративно ели колбасу на Страстной неделе на бульваре, ходили по церквам шаловливой толпой, чтобы смущать старушек, и, постояв пять минут, шумно выходили, детски радуясь, когда за нами вслед раздавался негодующей старушечий возглас: – "Башибузуки проклятые!"»3 Период подросткового нигилизма завершился для либералов по-разному. Некоторые пережили «религиозный Ренессанс», в результате которого религия стала одной из доминант их мировоззрения. Ярким примером такого развития событий является Трубецкой. В возрасте 17 лет, посредством чтения философских трактатов, интенсивных размышлений, споров с братом Сергеем, Евгений пришел «обратно к той самой духовной точке опоры, которая так сильно чувствовалась в… детстве, в Ахтырке, в Хотькове и в лавре»4. К юноше пришло осознание существования над миром некой «полноты бытия, к которой все стремится», которая и есть Бог5. Во многом этому помогли А. Шопенгауэр и Ф.М. Достоевский. У последнего в ясной и определенной формулировке Трубецкой нашел дилемму «Или Бог есть, или жить не стоит», которая, как и 1 Трубецкой Е.Н. Воспоминания. София, 1921. С. 46. Там же. Трубецкой Е.Н. Из прошлого http://ihavebook.org/books/101784/iz-proshlogo.html. 4 Там же. 5 Трубецкой Е.Н. Воспоминания. С. 65. 2 3 138 [Электронный ресурс]//URL: многие произведения Достоевского, послужила дополнительным импульсом к духовно-нравственным поискам. Чтение Шопенгауэра «нанесло решительный удар …пантеистическим настроениям» Трубецкого, для него «стало ясно, что миросозерцание, для которого нет ничего над миром, логически неизбежно приводит к пессимизму»1. Картина мировых страданий, нарисованная Шопенгауэром, убедила Трубецкого в нелепости отождествления мира с Богом, но, с другой стороны, и показала, что «мир жаждет той полноты бытия, которой в нем нет»2. В итоге, отмечал Трубецкой, его «поворот к религии не остановился на промежуточной ступени неопределенного и расплывчатого теизма, а сразу вылился в определенную и ясную форму возвращения к "вере отцов"»3. Это дало Евгению «глубокое чувство внутреннего счастья… восстановление разрушенной целости» его существа, преодоление внутренних противоречий, ибо до того «душа требовала полноты бытия, как цели…, а разум в то же время утверждал, что вся эта цель – иллюзия»4. Религиозный поворот стимулировал изучение Трубецким философии, поскольку он воспринимал ее как «орудие Богопознания»5. Необходимо отметить, что возвращение к «вере отцов» сопровождалось у Трубецкого «националистической реакцией»: возрождением уважения ко всему русскому как неразрывно связанному с православием6. Религия была основополагающим элементом мировоззрения и мироощущения Д.Н. Шипова. Источники не позволяют проследить, испытывал ли он мировоззренческую трансформацию, подобную юношеским религиозным исканиям Трубецкого. Известно, что Шипов с детства воспитывался в православных традициях, в убеждении, что православие является базовой основой мировидения русского человека, а религиозное сознание имманентно присуще духовной природе человека. Помимо того, в формировании религиозной составляющей его мировоззрения Шипов отмечал большую роль Л.Н. Толстого. В письме к своему другу и единомышленнику М.В. Челнокову от 16 июля 1904 г. Шипов призна1 Там же. Там же. Там же. С. 66. 4 Там же. С. 67. 5 Там же. С. 68. 6 Там же. С. 70. 2 3 139 вался, что Толстой помог ему «разобраться понять сущность христианского учения»1. По убеждению Шипова, смысл жизни человечества заключается «в постепенном, но неуклонном движении по направлению к идеалу христианского учения – установлению Царства Божия на земле»2. В данном процессе Шипов видел две органично дополняющих друг друга составляющих: внутреннюю работу каждого над религиозно-нравственным устроением своей личности и деятельность по улучшению условий общественной жизни3. К группе лидеров либерализма, отличавшихся сильно развитой религиозной составляющей мировосприятия, можно отнести и В.И. Герье. «Религиозное убеждение есть самое дорогое для человека благо», – утверждал он4. К данному убеждению после катаклизмов 1917 г. пришел и П.И. Новгородцев. Религиозный поворот, столь внезапный для некоторых современников мыслителя, на самом деле был подготовлен всем его предшествующим духовным развитием. Об этом свидетельствовал И.А. Ильин, настаивавший, что в его учителе «всегда жило чувство живой тайны бытия и мистического благоговения перед нею… Павел Иванович не за последние годы "стал" религиозным человеком, но всегда был им»5. Как «исконно-религиозную душу» С.Л. Франк характеризовал П.Б. Струве. «Как-то легко и просто, само собой, не пережив при этом никакого религиозного кризиса, – писал Франк, – он преодолел – тоже уже в юности – традиционное безбожие русского интеллигентского сознания», сразу стал «на естественную для его духа религиозную почву»6. Струве, по словам Франка, не переживал «трагически исканий и недоумений» в области религии, «никогда не пытался отдать себе ясный отчет в догматическом содержании своих верований», ибо считал это «делом бесплодным 1 Цит. по: Шелохаев С.В. Д.Н. Шипов: Личность и общественно-политическая деятельность. М., 2010. С. 18. 2 Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 2007. С. 39. 3 Там же. Подробнее об этом см.: Шелохаев С.В. Указ. соч. С. 18-23. 4 Герье В.И. Герье В. И. Речь, произнесенная гласным В.И. Герье 21-го апреля в торжественном заседании московской городской думы по случаю столетнего юбилея грамоты жалованной императрицею Екатериной Великой на права и выгоды городам Российской империи. М., 1885. С. 5. 5 Цит. по: Новгородцев П. И. Сочинения. М., 1995. С. 13. 6 Франк С.Л. Умственный склад, личность и воззрения П.Б. Струве // Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М., 1997. С. 491. 140 и потому ненужным»1. Некоторая религиозная трансформация произошла у Струве уже в зрелом возрасте, когда он склонялся «к верованиям… в духе немецкого либерально-протестантского христианского богословия»2. Возможно она была обусловлена влиянием кровной связи Струве с немецкой культурой. Но в последнее десятилетие своей жизни он осознавал себя верующим православным, достаточно часто посещал церковные богослужения, исповедовался и причащался. При этом Струве особо не углублялся в религиозную догматику, будучи убежден, что «в религии культ, молитвенная жизнь имеет более решающее значение, чем идеи, отвлеченное догматическое вероучение»3. Для себя самого, указывал Франк, Струве оставался «свободным религиозным духом, не связанным никакой точно оформленной догматикой. Он просто духовно жил, непрерывно ощущая Святыню Бога…»4 По мнению Франка, это «смирение в религиозном мудрствовании» было органичной составляющей его консерватизма – «убеждения, что дерзаниям человеческого духа поставлены некие непереходимые пределы. Он следовал совету Гете: "Познавать постижимое и тихо почитать неисповедимое"»5. Другую группу либеральных идеологов начала ХХ в., гораздо более многочисленную, составляют люди, мировоззрение которых, как достаточно точно подметил Шипов, «определялось преимущественно, если не исключительно, работой человеческого разума», «к вопросам веры и религии они проявляли значительный индифферентизм»6. В частности, Кареев отмечал, что после нигилистического подросткового кризиса от чувства повышенной религиозности у него «сохранилось уважение к религии как к культурному явлению, могущему иметь и часто имеющему моральную ценность, а также к религиозному чувству других, к свободе человеческой совести»7. А матери Кареева пришлось «сокрушаться» по поводу его «нехождения в церковь и небывания у исповеди и причастия»8. Маклаков в 1 Там же. Там же. Там же. 4 Там же. 5 Там же. 6 Шипов Д.Н. Указ. соч. С. 407-408. 7 Кареев Н.И. Указ. соч. С. 107. 8 Там же. С. 74. 2 3 141 воспоминаниях отмечал, что «жизнь рассеяла» религиозные ростки, которые смогло заронить в душу воспитание матери1. Милюков указывал, что период подросткового религиозного нигилизма, низвергнув с пьедестала Библию, все-таки не смог подорвать самих основ религиозности2. Однако некоторым его соратникам казалось иначе. Так, по мнению А.В. Тырковой, Милюков «был совершенно лишен религиозного чувства, как есть люди, лишенные чувства музыкального», откуда проистекало отсутствие «связи с глубинами своеобразной русской народной жизни», придававшее всем идеям Милюкова слишком европеизированную окраску3. Сохранившиеся источники не дают возможности четко определить степень религиозности Ковалевского в зрелые годы. Однако, как вспоминал Трубецкой, перед смертью Ковалевский исповедался и причастился. На его похоронах в надгробных речах шли «споры о том, был ли он или не был христианином; намекали на минутное "затмение" в сознании умирающего. П.Н. Милюков усматривал в этой подробности его кончины "бытовую черту", т.е. попросту говоря курьез, который можно было простить Ковалевскому за многое другое положительное, что в нем было»4. Трубецкой указывал, что судить о сознательности обращения Ковалевского к христианству в момент кончины очень сложно, но «глубоко трогательными» ему показались слова Ковалевского о том, что соблюдение этих ритуалов обрадовало бы его мать, а он хочет быть с нею. Трубецкой такое поведение Ковалевского характеризовал как «мудрость сердца»5. Таким образом, сопоставление биографий идеологов отечественного либерализма рубежа XIX-ХХ вв. позволяет выявить некоторые закономерности формирования религиозной составляющей их мировоззрения в период личностного становления, начиная с детства и заканчивая ранним юношеством. Большинство либералов приобщались к христианским ценностям в семье, поскольку принадлежали к дворянскому сословию, для представителей которого православие было органичной частью ментали1 Маклаков В.А. Указ. соч. С. 19. Милюков П.Н. Указ. соч. С. 83. Тыркова-Вильямс А.В. Кадетская партия // Российские либералы: кадеты и октябристы. М., 1996. С. 211. 4 Трубецкой Е.Н. Воспоминания. С. 91. 5 Там же. 2 3 142 тета. В раннем детстве это приобщение носило во многом формальный характер и осуществлялось посредством строгого следования религиозному культу. Однако, по мере взросления будущих либералов, в процессе изучения и осмысления христианского вероучения, к ним приходило осознание религии. Не последнюю роль здесь сыграла эмоциональная составляющая христианства. В подростковом возрасте у многих будущих либералов наступал период критического переосмысления ценностей, в т.ч. и религиозных. Это предопределялось несколькими факторами: и собственно подростковым нигилизмом, и столкновением с зачастую формальным преподаванием Закона Божьего в гимназиях, и углубленным знакомством с различными философскими идеями. Преодоление религиозного кризиса будущими либеральными идеологами, происходившее в период перехода от подросткового возраста к юношескому, завершалось либо искренним «приятием» христианства уже на качественно новой основе, в результате серьезной внутренней духовной работы, и тогда православие становилось одной из доминирующих констант мировосприятия, либо осознанием религии как части культуры, как основы нравственности, но без «глубокого допуска» ее в личный внутренний мир. Думается, что «пониженная религиозность» значительного числа либеральных идеологов явилась во многом результатом настроений, господствовавших в среде российской интеллигенции на рубеже XIX-XX вв. и обусловленных ослаблением позиций церкви в жизни общества, падением ее морального и политического авторитета, внутренним кризисом церкви. Серьезную роль сыграл и позитивизм, который был философией практически всей российской интеллигенции и стал базовой составляющей философского мировоззрения многих либералов. В частности, Милюков прямо признавался, что знакомство с «синтетической философией» Г. Спенсера в последнем классе гимназии стало «переходным этапом в развитии… мировоззрения», довершив начатый с помощью Вольтера отход от религиозного восприятия мира1. Представляется, что рассмотрение проблемы формирования религиозной составляющей мировоззрения идеологов отечественного либерализма начала ХХ в. интересно с позиции приращения знаний о них как личностях. 1 Милюков П.Н. Указ. соч. С. 83. 143 А.А. Сафонов1 ВЕРОИСПОВЕДНЫЙ ВОПРОС В ПАРТИЙНОЙ ДОКТРИНЕ РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА НАЧАЛА XX СТОЛЕТИЯ С началом деятельности Государственной думы отдельные программные положения ведущих политических партий по вопросам реформирования церкви и установления религиозной свободы обретали форму законопроектов, обсуждались на заседаниях думских фракций и комиссий. Религиозная свобода являлась в то время одной из наиболее активно обсуждаемых российским обществом тем. «Новое время» писало в 1904 г., что «вопрос о свободе веры, в недавнем прошлом интересовавший сравнительно ограниченный круг людей, специально им озабоченных, стал вопросом программным, злободневным, выдвигаемым на каждом шагу и при всяком удобном случае. Обсуждение его в печати, постановка его в земских и думских заседаниях, суждение о нем самых разнообразных по занятиям и целям общественных групп, которые, казалось бы, в нем не заинтересованы, неминуемо кончается теоретической победой идеи о свободе веры, единогласным признанием ее необходимости»2. Актуальность указанному принципу придала также происшедшая 19 октября отставка К.П. Победоносцева, смененного на посту обер-прокурора Синода А.Д. Оболенским – сторонником реформирования РПЦ и созыва Поместного собора, чего Победоносцев никак не желал допустить. Отставка некогда всесильного обер-прокурора, противившегося переменам в церковной жизни, наряду с начавшейся в последних числах декабря 1905 г. подготовкой Поместного собора РПЦ и открытием 6 марта 1906 г. Предсоборного присутствия, подготовили почву для широкого публичного обсуждения вопросов свободы веры и церковного управления. Церковный вопрос был тесно увязан в партийных программах с вопросом национальным. Так, подход политиков консервативномонархического толка к решению национального вопроса характеризовался стремлением сохранить унитарное государственное 1 Сафонов Александр Александрович – доктор юридических наук, профессор, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». Новое время. 1904. 3 декабря. 2 144 устройство Российской империи, первенство и господство русской нации и РПЦ. Они были сторонниками единой и неделимой России, отвергая идею предоставления национальным регионам какого-либо самоопределения. В теории и на практике правые боролись с либералами, выступавшими за предоставление каждой нации, населяющей Россию, культурно-национальной автономии (право обучения на родном языке, употребления его наряду с государственным русским языком, выделение ассигнований на развитие национальной культуры и др.)1. Идеи унитарного и конфессионального государства представали в программах правых организаций единым целым. Рассматривая РПЦ как важнейший консолидирующий социальный институт, они выступали последовательными критиками его разрушения и отступления от его канонов, однако не исключали возможности его реформирования в неоконсервативном духе. Свою политику в национальном и конфессиональном вопросах идеологи организаций правомонархического толка основывали на таких принципах, как великорусский патриотизм, антисемитизм, приверженность православию как единственной истинной религии. Трактовка проблемы религиозной свободы партиями либеральной ориентации являлась важной составной частью сформулированной ими либеральной модели общественного и государственного переустройства, альтернативной той, что действовала в условиях авторитарного режима. Учение о свободе занимало ключевое место в теории и практике российского либерализма начала XX в. Разрабатывая положения своей партийной программы, теоретики либерализма указывали: « …В свободе личности мы признаем альфу и омегу нашего политического символа веры; в нашей программе это вместе и исходное начало, на котором все строится, и конечная цель, к которой все направляется. Мы считаем особенно важным настаивать на этом в русском обществе, среди которого не только реакционные, но и прогрессивные партии часто относились с пренебрежением к этому основному требованию общественности… Свобода, как искренний и универсальный принцип политики, есть непременно свобода всех, а не только некоторых»2. 1 Шелохаев В.В. Политические партии России в свете новых источников // Политические партии в российских революциях в начале XX века. М., 2005. С. 101. 2 «Политика либеральной партии» (Доклад Д.И. Шаховского) (Март 1904 г.) // Либеральное движение в России. 1902-1904 гг. М., 2001. С. 71. 145 Идея обеспечения прав и свобод личности занимала ключевое место в либеральной программе, рассматривалась либералами в контексте стратегической задачи по построению в России институтов гражданского общества и правового государства. Требование предоставления населению свободы личности, веры и совести, а также создания судебных гарантий для ее обеспечения было обозначено в программной статье «От русских конституционалистов», опубликованной в №1 журнала «Освобождение» в 1902 г.1 Указанная статья, автором которой являлся П.Н. Милюков, была первым шагом в деле выработки контуров либеральной модели переустройства общества. О необходимости обеспечения свободы совести шла речь и на проходившем в Петербурге 6-9 ноября земском съезде, впервые открыто предъявившем правительству требование конституционных реформ и наметившем пути его реализации. В результате внесенного В.Д. Кузьминым-Караваевым и учтенного съездом предложения, что «вслед за свободой совести должна быть упомянута свобода вероисповедания, ибо понятия эти не тождественны», указанные свободы стали совместно включаться в политические программы либералов. Свобода совести и вероисповедания трактовалась земцами как неотъемлемое условие для «полного развития духовных сил народа, для всестороннего выяснения общественных нужд и для беспрепятственного выражения общественного мнения». В программу земского либерализма было внесено также положение о равенстве личных, гражданских и политических прав всех граждан Российской империи2. В марте 1905 г. на проходившем в Москве третьем съезде «Союза освобождения» – предтечи кадетской партии – принцип свободы совести был обстоятельно обоснован. Свобода совести явилась программным лозунгом «Союза освобождения». Формулируя свои требования в религиозном вопросе, «Союз» высказывался за прекращение религиозных преследований, за свободу выбора религии: «… никто не может быть вынуждаем исповедовать какое-либо вероучение или принадлежать к какой-либо вероисповедной организации; наоборот, всякий имеет право свободно либо выбрать себе то или другое вероучение и присоединиться к тому или другому вероисповедному обществу»3. 1 «От русских конституционалистов» // Освобождение. 1902. № 1. С. 10. Общеземский съезд 6-9 ноября 1904 года // Либеральное движение в России. С. 86, 92, 136. 3 Программа «Союза освобождения» // Освобождение. 1905. № 69-70. С. 305. 2 146 Свобода выбора религии является, как известно, элементом свободы вероисповедания. Между тем разработчики программы не ограничивались свободой вероисповедания, а шли значительно дальше. Они провозглашали право человека определить свое отношение к религии, отказаться «от всякого вероучения и перестать принадлежать к той церкви, членом которой он считался», т.е. свободу совести. Признание начала свободы совести, по словам идеологов «Союза освобождения», влекло за собой и последующие шаги: освобождение церковных обществ от государственной опеки и освобождение государства от подчинения церковным интересам. Ведение актов гражданского состояния провозглашалось делом гражданских властей для всего населения империи. В программе предусматривалась также отмена постановлений Уголовного Уложения, противоречивших началам политической свободы1. Включение в религиозную доктрину либераловосвобожденцев положений о свободе выбора, как в рамках религии, так и за ее пределами, об освобождении церкви от государственной опеки и вмешательства означали готовность последних к пересмотру существующей модели государственно-церковных отношений, к демократизации российского государства и общества, к построению мировоззренчески нейтрального, светского государства. В проекте «Основного закона Российской империи», разработанном группой умеренных либералов и принятом на заседании бюро земских и городских съездов 6 июля 1905 г., шла речь преимущественно о свободе вероисповедания. Там декларировалось право граждан империи как на свободу выбора либо изменения религии, так и на свободу отправления религиозных обрядов: «Все российские граждане свободны в исповедании веры. Никто не может быть преследуем за исповедуемые им верования или убеждения, ни понуждаем к соблюдению религиозных обрядов, никому не возбраняется выход и оставление исповедуемой им веры. Отправление богослужения и религиозных обрядов и распространение исповедуемого каждым вероучения свободно, поскольку совершаемые при этом действия не нарушают общих законов»2. 1 Там же. Проект Основного закона Российской империи. Пп. 17, 18. // Либеральное движение в России. С. 317. 2 147 Указанные выше положения свободы вероисповедания и совести были аккумулированы в программе партии конституционалистов-демократов – наиболее радикальной среди либеральных политических организаций. Программа кадетов гласила: «Каждому гражданину обеспечивается свобода совести и вероисповедания. Никакие преследования за исповедуемые верования и убеждения, за перемену или отказ от вероучения не допускаются. Отправление религиозных и богослужебных обрядов и распространение вероучений свободно, если только совершаемые при этом действия не заключают в себе каких-либо общих проступков, предусмотренных уголовными законами. Православная церковь и другие исповедания должны быть освобождены от государственной опеки». Указывалось также на равенство всех российских граждан перед законом, без различия пола, вероисповедания и национальности, а также на отмену ограничений личных и имущественных прав поляков, евреев и всех без исключения других групп населения1. Спустя месяц после выработки кадетской программы ноябрьский общероссийский съезд земских и городских деятелей единогласно принял резолюцию по еврейскому вопросу, составленную Ф.И. Родичевым. Поводом для привлечения внимания к еврейскому вопросу стали еврейские погромы, последовавшие за изданием Манифеста 17 октября, в ходе которых пострадало около 60 населенных евреями городов и местечек. Вину за погромы либералы возлагали на власть, установившую путем долголетних исключительных антиеврейских законов взгляд на них как на людей бесправных, над которыми безнаказанно можно чинить насилие. Путь разрешения еврейского вопроса виделся либералами в пересмотре этой политики, признании того обстоятельства, что «еврей, как всякий другой гражданин русской земли, неприкосновенен в своих правах человека», как и того, что в результате провозглашения 17 октября 1905 г. начал свободы и права «пали все ограничения личных прав, обусловленные вероисповеданием». Заканчивалась резолюция призывом к установлению равноправия евреев и, как следствие, – к отмене действия всех законов, правил и циркуляров, ограничивающих их права2. 1 Программа конституционно-демократической партии, выработанная учредительным съездом партии 12-18 октября 1905 г. // Съезды и конференции конституционнодемократической партии. В 3-х тт. Т. 1. 1905-1907 гг. М., 1997. С. 34. 2 Общероссийский съезд земских и городских деятелей 6-13 ноября 1905 г. Резолюции по еврейскому вопросу // Либеральное движение в России. С. 507. 148 Между тем позиция кадетской партии по еврейскому вопросу не отличалась последовательностью. Многие влиятельные члены кадетского ЦК – В.А. Маклаков, А.В. Тыркова, Н.А. Гредескул, Д.Д. Протопопов и др. – были противниками равноправия евреев. Они разделяли воззрения правового либерала П.Б. Струве о возможности использования евреев в хозяйственном освоении регионов империи, в экономическом завоевании Ближнего Востока и др. В решении еврейского вопроса Струве предлагал ограничиться привлечением евреев на службу русской государственности, а также их ассимиляцией с русской культурой и упразднением черты оседлости. Безусловно, это было не мало. Но подобная позиция правого крыла кадетской партии не могла придать ей популярности в среде еврейской буржуазии, оказывавшей кадетам материальную поддержку. Ввиду чего Милюков и центральное руководство партии были вынуждены отмежеваться от правых кадетов в еврейском вопросе. Однако поставить его на повестку дня обсуждения в Государственной думе последние так и не решились1. Программные положения по вопросу свободы совести умеренно-консервативной партии либерального толка – «Союза 17 октября» – не отличались столь основательной проработкой, как это было у их политических оппонентов «слева» – кадетов. Заявляя о своей приверженности принципам Манифеста 17 октября 1905 г., октябристы, тем не менее, не выработали аргументированной позиции по вопросам осуществления религиозной свободы, ограничившись ее общим декларированием в своей программе, содержавшей признание необходимости защиты религиозной свободы нормами уголовного законодательства и ограничения ее правами других граждан, общества и государства2. Однако это не значило, что вероисповедный вопрос не относился октябристами к числу приоритетных. Напротив, в феврале 1906 г. на Всероссийском съезде делегатов «Союза 17 октября» в Москве для его разработки была организована особая комиссия. Она носила просветительский характер, занималась организацией лекций, заслушиванием рефератов и докладов по церковным и общерелигиозным проблемам. При этом октябристы руководствовались мнением, что запросы человеческого духа не решаются ни 1 Шелохаев В.В. Либеральная модель // Модели общественного переустройства России. XX век. М., 2004. С. 269-270. Программа «Союза 17 октября» // Российские либералы: кадеты и октябристы. М., 1996. С. 59, 61-62. 2 149 правыми, ни левыми направлениями, но искренним убеждением, личной совестью каждого человека. Комиссия заявляла своей целью создание такой «внепартийной или междупартийной организации, где бы все прогрессивные элементы духовной и светской интеллигенции удобнее всего могли бы столковаться и объединиться на такой одинаково важной и столь же для всех нейтральной почве, как церковно-общественная реформа»1. Для поднятия авторитета РПЦ октябристы предлагали провести в жизнь комплекс мер: 1) реформировать Синод, ограничив при этом функции обер-прокурорской власти; 2) поднять роль православного прихода, предоставив ему широкие имущественные права; 3) обеспечить сельское духовенство «приличным содержанием»; 4) реорганизовать духовную школу; 5) отменить политические и гражданские ограничения, связанные с лишением или добровольным снятием сана; 6) предоставить верующим право переходить из одного вероисповедания в другое2. Заявляя своим программным требованием равенство всех российских граждан без различия пола, национальности и вероисповедания, октябристы, тем не менее, выступали противниками немедленного предоставления евреям равноправия. Об этом откровенно заявляло правое крыло «Союза 17 октября» и его западные и юго-западные отделы в 1905-1906 гг. Партийный «центр» стоял за поэтапное решение еврейского вопроса, предлагая: 1) предоставить евреям свободу передвижения, но сохранить за населением отдельных местностей право не допускать их к себе; 2) принимать евреев без ограничения в средние и высшие учебные заведения только в том случае, если там оставались свободные места; 3) допускать евреев к участию в местном самоуправлении, в добровольных обществах и союзах только в определенном соотношении и т.д. За немедленное предоставление евреям гражданских прав в полном их объеме высказывалась лишь незначительная часть левых октябристов3. Близкую с октябристами позицию в религиозном вопросе занимала Партия правового порядка (ППП). Образованная в октябре 1905 г., организация эта располагалась на крайне правом фланге либерального лагеря, блокируясь с правыми по целому ряду вопросов, в частности, по вопросу единства и нераздельно1 2 3 Рожков В. Церковные вопросы в Государственной Думе. М., 2004. С. 54-55. Известия Союза 17 октября. М., 1909. Вып. X. Сер. 1. С. 7-10. Шелохаев В.В. Либеральная модель. С. 269. 150 сти Российского государства. ППП провозглашала свободу совести, однако трактовала ее ограничительно, как свободу выбора в пределах только религиозного сознания: свободу исповедания религии и беспрепятственного перехода из одной религии в другую. О праве человека на вневероисповедное состояние в программе не упоминалось. Разрешение еврейского вопроса отдавалось ППП на усмотрение Государственной думы1. Партии демократических реформ и мирного обновления, занимавшие центристские позиции среди организаций либерального направления, объединяла общность воззрений в вопросе религиозной свободы. Обе партии провозглашали равенство российских граждан перед законом без различия вероисповедания. Декларируя свободу совести и вероисповедания, они выступали за включение ее в основные законы государства и обеспечение судебной защитой. Партия мирного обновления выступала также за снятие всякого рода правовых ограничений по вероисповедному признаку при получении образования2. Созданная в 1912 г. Партия прогрессистов пошла в религиозном вопросе несколько дальше своей идейной предшественницы – Партии мирного обновления. Так, в резолюции проходившего в ноябре 1912 г. съезда прогрессистов выдвигались требования не только свободы совести, но и свободы церкви. Прогрессисты высказывались также за устранение посягательств на национальные особенности, культурную самобытность, родной язык и религию входящих в состав империи народностей3. Иной «рецепт» разрешения церковного вопроса предлагали националисты, идеология которых была выражена в программе Всероссийского национального союза (ВНС) – крупнейшей политической организации периода третьеиюньской монархии и одного из главных политических союзников П.А. Столыпина в III Думе. Как идейно-политическое направление, занимавшее пограничные позиции между либеральными консерваторами («Союз 17 октября») и правыми монархистами, ВНС характеризовало стремление к симбиозу входивших в противоречие друг с другом либеральных и консервативных принципов. В трактовке религиозно-церковного 1 Программа Партии правового порядка (1905 г.) // Права и свободы человека в программных документах основных политических партий. С. 60-61. Права и свободы человека в программных документах основных политических партий... С. 80-81, 85-86. 3 Резолюции съезда прогрессистов 11-13 ноября 1912 года // Права и свободы человека в программных документах основных политических партий. С. 90. 2 151 вопроса противоречивость воззрений Партии русских националистов была очевидной. ВНС в одном и том же пункте своей программы признавал «свободу веры» и ограничивал ее отождествлением Российской империи с христианским государством, в котором предлагалось сохранить «установленные преимущества православной церкви»1. Указанное положение означало признание неравноправия всех прочих конфессий России. Православие объявлялось ими национальной религией, соответствующей духу и характеру славянства так же, как католицизм присущ латинским народам, а протестантизм – немцам, способствовавшей сохранению русских национально-государственных начал. К достоинствам православия причислялись также отсутствие у него светских политических амбиций и его большая в сравнении с инославными религиями степень либеральности2. Из трактовки православия как национальной религии русского народа, скрепившей русскую нацию духовно в прошлом и обеспечивавшей духовно-идеологическую целостность Российского государства в настоящем, националисты выводили тезис о преимуществах РПЦ в империи как религии государственной. Главными из них являлись монополия РПЦ на публичную проповедь и миссионерство. Инославным и иноверным вероучениям националисты отказывали в праве публичной проповеди. Декларируя свою приверженность платформе Указа 17 апреля 1905 г., они выступали сторонниками запрета легализации перехода из христианства в нехристианское вероисповедание, которая, по их словам, узаконила бы принцип религиозного безразличия, равноправности и равноценности христианских вероучений с нехристианскими3. Выдвигая в качестве программного лозунга защиту интересов православия в центре России и, в особенности, на окраинах империи, деятели ВНС тем не менее были далеки от идеализации РПЦ, констатировали ее неблагополучное состояние. Критическому анализу подвергалась деятельность Св. Синода, являвшегося, по мнению идеологов ВНС, средоточием православноцерковного бюрократизма, препятствующего полноценному осуществлению РПЦ ее высоких религиозной и национально1 Программа Партии русских националистов («Всероссийского национального союза») (1911) // Права и свободы человека в программных документах основных политических партий. С. 45. 2 Коцюбинский Д.А. Русский национализм в начале XX столетия: Рождение и гибель идеологии Всероссийского национального союза. М., 2001. С. 398-401. 3 Там же. С. 409. 152 государственной миссий. Вызывало недовольство и растущее административное вмешательство во внутрицерковную жизнь. Националисты высказывались за реформирование РПЦ на канонических принципах, за возвращение ее к староканоническому строю допетровской Руси, когда правительственная власть не вмешивалась в каноническую жизнь РПЦ, за восстановление патриаршества, за укрепление и расширение соборного начала в церковной жизни, за оживление православного прихода1. Суть взаимоотношений государства и РПЦ, по мнению идеологов ВНС, должна была заключаться в их добровольном взаимодействии и взаимосодействии при полном невмешательстве во внутренние дела друг друга. Между тем, как справедливо указывает Д. Коцюбинский, и в этой части религиозно-церковной доктрины идеология ВНС была противоречивой: «С одной стороны, русскими националистами декларировалось полное невмешательство государства во внутренние дела РПЦ, – с другой стороны, на РПЦ налагалась обязанность обслуживать политические нужды государства, а на государство, в свою очередь, – обязанность оказывать православному духовенству материальную помощь»2. По мнению националистов, конкурентами нуждавшейся в существенном реформировании РПЦ являлись в первую очередь инославные конфессии. Так, по словам А.И. Савенко, и лишенный иерархического устройства протестантизм и сложно иерархическое католичество оказывались более энергичными и близкими к нуждам простого народа, чем обюрократившееся православие3. Ввиду этого ВНС выступал с лозунгом противодействия инославной экспансии: возвращения в лоно РПЦ униатов, пресечения роста симпатий к католицизму в великосветской среде и др. На вторые позиции после РПЦ в Российской империи лидеры ВНС ставили религиозную общину старообрядцев, сумевшую сохранить, по их мнению, исконно русские национальные чувства, традиции, бытовой уклад жизни народа. Старообрядцам предлагалось даровать права не меньшие, чем те, которыми обладали католики и протестанты. Обращаясь к думской фракции националистов с призывом принять все меры к выработке законов, обеспечивающих старообрядцам беспрепятственное отправление их религиозных обрядов, Московский отдел ВНС предлагал предо1 2 3 Там же. С. 410-416. Там же. С. 424-425. Киевлянин. 1910. 1 июля. 153 ставить старообрядцам наибольшие преимущества перед остальными вероучениями1. Между тем первенствующее и господствующее положение РПЦ не оспаривалось. Подводя итог охарактеризованной выше позиции либеральных партий по вероисповедному вопросу, сопоставленной с идеологией национальных и правых организаций, следует сделать вывод, что либералы высказывались за последовательную демократизацию государственно-церковных отношений и осуществление свободы совести и вероисповедания. Общность воззрений политической элиты страны на вероисповедный вопрос состояла в том, что ни одна политическая сила накануне созыва I Думы не выступала против законодательного оформления принципов широкой веротерпимости, а значительная часть партийных программ провозглашала необходимость расширения религиозной свободы и установления свободы совести. Однако границы указанной свободы понимались различно, что предопределило напряженность дискуссий по конфессиональным вопросам в заседаниях Государственной думы. Ф.А. Гайда2 ЛИБЕРАЛЫ И ЦЕРКОВЬ В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА Проблема церкви, в целом, не была для русских либералов начала ХХ в. центральной. Один из лидеров партии Н.В. Некрасов, сын священника и кандидата богословия, на кадетской партийной конференции выражал общее настроение, когда заявлял: «Для нас "истинный сын православной церкви" – есть фикция»3. Как правило, Русская церковь лишь выступала объектом политической критики. Главным ее грехом было то, что она служила государству – причем не за страх, а за совесть. Кн. Е.Н. Трубецкой отмечал: «Святейший Синод стал преимущественно органом надзора за политической благонадежностью духовенства, духов1 Пожелания Московского отдела Всероссийского национального союза по предметам думской деятельности фракции националистов. Объяснительная записка. М., 1914. С. 3. 2 Гайда Федор Александрович – кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры истории России XIX века – начала XX века Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. 3 Съезды и конференции конституционно-демократической партии. В 3 т. Т. 2. М., 2000. С. 512. 154 ным "департаментом полиции"»1. Н.А. Бердяев о синодальных порядках писал: «Русская церковь не сказала своего слова о земной судьбе России, оставалась в подчинении. И курился фимиам в честь империализма, которому поручено было устроить землю, а империализм не знал, как устроить ее по-божески»2. По поводу думских выборов 1912 г., на которых духовенство было активно использовано в целях агитации за проправительственные силы, А.С. Изгоев писал: «Главнейшим орудием выборной фальсификации сделано было православное духовенство, с таким непостижимым легкомыслием брошенное в самую гущу политической борьбы. Не только духовенство, но и сама религия были превращены в узко-партийное политическое знамя. Религиозной реформации оказана была колоссальная услуга»3. Основным предложением радикальных либералов было отделение церкви от государства. Партийная программа кадетов предполагала принцип «свободы совести и вероисповедания». Второй пункт программы, в частности, гласил: «Православная церковь и другие исповедания должны быть освобождены от государственной опеки»4. П.Н. Милюков в своей думской речи в 1910 г. солидаризировался с классическим либеральным принципом К.Б. Кавура («старый лозунг "свободной церкви в свободном государстве"») и настаивал в будущем на исключении духовенства «из состава народных представителей». Присутствовавшему духовенству он прямо заявил: «Вы своим политическим положением, своей услужливостью готовите материал, который пригодится при будущем широком пересмотре русского избирательного права»5. Бердяев писал: «Окончательное отделение церкви от государства должно быть неизбежным и повсеместным результатом дифференцирующего процесса новой истории. Это отделение признают благом и искренние друзья церкви, и искренние ее враги, так как ни искренняя вера, ни искреннее безверие не могут стоять за лицемерную и лживую связь, унаследованную от старых грехов папоцезаризма и цезарепапизма, коренящуюся в идеях, 1 Трубецкой Е.Н. Буран // Московский еженедельник. 1908. 8 января // Цит. по: Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994. С. 321. 2 Бердяев Н.А. К психологии революции // Духовный кризис интеллигенции. Статьи по общественной и религиозной психологии (1907-9 г.). Пг., 1910. С. 53. 3 Изгоев А.С. К истории одесского погрома // Русская мысль. 1912. № 6. Паг. II. С. 9. 4 Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 1. М., 1997. С. 34. 5 Государственная дума. Созыв III. Сессия III. Стенографические отчеты. Ч. II. СПб., 1910. Стб. 1622, 1628. 155 давно уже потерявших силу»1. Кроме того, как позднее отмечал Трубецкой на VII съезде кадетской партии 25 марта 1917 г., «государство разноплеменное с множеством разных вероисповеданий едва ли будет в дальнейшем признано государством только православным»2. Особых надежд на то, что проблемы могут быть разрешены поместным собором, у либералов не было. По поводу предвыборных усилий правительства в 1912 г., пытавшегося увеличить количество священников на думских скамьях, либеральная печать иронизировала: что это – «генеральная репетиция» поместного собора?3 Бердяев отмечал: «Давно уже говорят о Соборе, надеются, что Собор возродит омертвевшую религиозную жизнь, обновит церковь. Но Собор фальсифицируется в интересах князей церкви, верных слуг государства. <…> И "христианскую" иерархию интересует не дело Христово, а дело государственной и церковной власти, дело земного царства, в котором давно уже они царствуют и от которого не хотят отказаться. Религиозное же сознание прогрессивной части духовенства и православных мирян, участвующих в освободительном движении, таково, что не в силах победить отмеченный иерархический принцип, духовно изменить власть». Говоря о перспективах земной Церкви, Бердяев в 1907 г. отмечал: «Для религиозной победы над принципом официального иерархического авторитета, принципом человеческого самоутверждения и самообожествления необходима не религиозная реформация даже, а религиозная революция. Только раскрытие подлинной религиозной антропологии, религиозного учения о человеке и человечестве, поведет к победе над изменившей своему назначению духовной и государственной властью, над ложью "христианского" государства. Тогда освободительное движение перестанет казаться народному сознанию отступничеством от веры, а царство перестанет именоваться христианским. <…> Христианской, подлинно христианской общественности, Божьего Царства, теократии мир еще не видел»4. А.В. Карташев на заседаниях Религиозно-философского общества 11 и 25 октября 1915 г. говорил: «В газетах провозглаша1 Бердяев Н.А. Распря церкви и государства в России // Духовный кризис. С. 223-225. Стенографический протокол заседаний VII съезда партии народной свободы. 1-й день съезда. Пг., 1917 // Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 3. Кн. 1. М., 2000. С. 422-423. 3 350 священников-депутатов // Утро России. 1912. 6 сентября. 4 Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 226-227. 2 156 ется, что возвращение к каноническому строю есть полное устройство церкви. Но это простительно говорить людям, которые стоят вне церкви. <…> Только, пожалуй, Религиознофилософское общество, особенно в первую эпоху, когда оно занималось церковными вопросами особенно, как то, как "глас вопиющего в пустыне", все время говорило, что не в канонах реформа церкви, что канонизм формален, мертв. Надо устроить самым демократическим образом церковь, освободить ее, и если в ней есть внутренняя христианская жизнь, тогда это скажется в том, что эти освобожденные силы запросят чего-то другого, они преобразят церковь во всех ее частях, не в смысле только канона и поправки богослужебных книг, ибо такая мысль существует и в Синоде, а в смысле изменения самых форм деятельности церкви, в смысле изменения проповеди, литературы, мысли, в смысле всего христианского мировоззрения, доходя, быть может, до перерождения самого духа церковного, ибо этот дух создает народ и культура»1. Более умеренным был проект С.Н. Булгакова. В сборнике «Вехи» он заявил о необходимости формирования церковной интеллигенции. Именно преображенная интеллигенция должна была преобразить земную церковь. Для этого в интеллигентском сознании уже существовали зримые предпосылки: «В этом стремлении к Грядущему Граду, в сравнении с которым бледнеет земная действительность, интеллигенция сохранила, быть может, в наиболее распознаваемой форме черты утраченной церковности. <…> Вообще, духовными навыками, воспитанными церковью, объясняется и не одна из лучших черт русской интеллигенции, которые она утрачивает по мере своего удаления от Церкви, например, некоторый пуританизм, ригористические нравы, своеобразный аскетизм, вообще строгость личной жизни». Интеллигенция должна была перевоспитать себя и после этого вновь повести за собой всю страну, включая и Русскую церковь: «Для русской интеллигенции предстоит медленный и трудный путь перевоспитания личности, на котором нет скачков, нет катаклизмов и побеждает лишь упорная самодисциплина. Россия нуждается в новых деятелях на всех поприщах жизни: государственной – для осуществления "реформ", экономической – для поднятия народного хозяйства, культурной – для работы на пользу русского просвещения, 1 Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде): История в материалах и документах: 1907–1917. В 3 т. Т. 3. М., 2009. С. 235-236. 157 церковной – для поднятия сил учащей церкви, ее клира и иерархии»1. Октябристы, в отличие от большинства кадетов не открещивавшиеся от православия, были не менее решительны в своей критике «синодальной бюрократии». Докладчик октябристской фракции Государственной думы по церковным вопросам И.В. Никаноров в основном печатном органе партии – газете «Голос Москвы» – писал об «ужасном состоянии» Русской церкви, виной чему были «синодальные порядки»2. Никаноров отмечал, что основной причиной нестроений было вмешательство светской власти в церковные дела, которое происходило по вине епископата, и призывал рядовое духовенство к протесту3. Лидер октябристов А.И. Гучков с думской трибуны под аплодисменты всего зала заклеймил «страшное попустительство высшего церковного управления» в отношении Г. Распутина и риторически вопросил аудиторию о Святейшем Синоде: «Где его "Святейшество", если он по нерадению или по малодушию не блюдет чистоты веры в церкви Божией и попускает развратному хлысту творить дела тьмы под личиною света?»4 «Голос Москвы» писал, что Синод формируется из «распутинской партии»5. Газета, в частности, выступала в поддержку Илиодора (Труфанова) в его борьбе против «церковных бюрократов»6. В том же духе газета развивала и кампанию в защиту монахов-имяславцев7. Октябристы подготовили законопроект о приходской реформе, который был внесен в Государственную думу и предполагал передачу собственности приходам и выборность духовенства. Обер-прокурор В.К. Саблер расценил проект как протестантский8. Февральская революция спровоцировала наиболее радикальный из всех обсуждавшихся вариантов – «церковную революцию». В статье «Трагизм церкви» профессор, директор Демидовского юридического лицея и сын священника В.Г. Щеглов писал: «Падение старого строя нигде не отзовется так катастрофически, 1 Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910. М., 1991. С. 48-49, 74-75, 81-82. 2 Никаноров И. На краю пропасти // Голос Москвы. 1910. 10 августа. 3 Он же. Постыдный приказ // Голос Москвы. 1916. 16 июня. 4 Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв III. Сессия V. СПб., 1911-1912. Ч. II. Стб. 1013-1016. 5 Голос Москвы. 1913. 26 июня. 6 Гофштеттер И. Илиодор и свобода Церкви // Голос Москвы. 1911. 6 апреля. 7 Правда об афонских событиях // Голос Москвы. 1914. 26 января. 8 Новое время. 1913. 6 июня. 158 как в православной церкви. Здесь менее, чем где-либо, понимали, куда идет жизнь, слепо держались мысли в незыблемость самодержавия и связывали с ним вековечное дело Христово»1. Епископат повсеместно устранялся от управления епархиями; по подсчетам историка, в первой половине года, в основном по желанию церковных «низов», было смещено 17 епархиальных архиереев2. На IX съезде кадетской партии 26 июля 1917 г. кн. Трубецкой приветствовал происходившие события: «Все церковное управление попадает в руки таких учреждений, в которых миряне составляют большинство. Эта демократизация церкви неразрывно связана с демократизацией государства»3. Совет Религиозно-философского общества на своем заседании 11-12 марта 1917 г. обсудил вопрос об отношении революционного Временного правительства к Русской церкви и постановил донести до верховной власти о необходимости во имя «реальной свободы религиозной совести» отделения церкви от государства. Особо отмечалось, что этот принцип «в чистом виде» возможен только при республике. Вместе с тем Совет требовал от правительства не только «упразднить созданную Духовным регламентом Петра I коллегиально-бюрократическую форму управления церковью», но и «устранить от ответственных постов всех иерархов, составлявших оплот самодержавия». Указывалось, что новый революционный обер-прокурор В.Н. Львов обнаружил де «недостаточно ясное проведение начала отделения церкви от государства». В частности, отмечалось: «Принятие Синодом акта отречения царя от престола в обычной канцелярской форме "к сведению и исполнению", совершенно не соответствует тому огромной религиозной важности акту, посредством которого церковь признала царя помазанником Божиим. Необходим для раскрепощения народной совести и предотвращения возможности реставрации соответственный акт от лица церковной иерархии, упраздняющий силу таинства царского миропомазания, по аналогии с церковными актами, упраздняющими силу таинств брака и священства»4. Эта идеологическая направленность была характерна для большинства членов Временного правительства. 11 марта прави1 Речь. 1917. 11 марта. Фруменкова Т.Г. Высшее православное духовенство России в 1917 г. // Из глубины времен. Вып. 5. СПб., 1995. С. 74-94. 3 Речь. 1917. 27 июля // Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 3. Кн. 1. С. 705. 4 Речь. 1917. 16 марта. 2 159 тельство обсуждало вопрос о собственной присяге. В первоначальном своем варианте она заканчивалась инвокационными словами: «В удостоверении сей моей клятвы целую крест и слова Спасителя моего. Аминь». Юридическое совещание, возглавляемое одним из лидеров кадетской партии Ф.Ф. Кокошкиным, сочло эти слова лишними на том основании, что они могут ущемлять свободу совести министров. Следует отметить, что все министры формально были христианами (большинство – православными, А.И. Гучков – единоверцем, А.И. Коновалов – старообрядцем), и никаких перемен в правительстве вплоть до Учредительного собрания в то время не предполагалось. Данные слова, тем не менее, были вычеркнуты и заменены общей «внеконфессиональной» фразой: «В исполнение сей моей клятвы да поможет мне Бог»1. В такой формулировке она и вошла в окончательный вариант. Поправка не носила случайного характера: Кокошкин проявлял особый интерес к подобным вопросам. По словам его партийного товарища М.М. Винавера, он отказывался от постов министра народного просвещения или юстиции, но не прочь был заняться реорганизацией церковного устройства. «Единственный пост, который я бы занял с некоторым интересом, это пост оберпрокурора Св. Синода. Тут я мог бы кое-что сделать; у меня есть на этот счет свои идеи», – говорил он Винаверу. Тот вспоминал: «Когда духовенство, узнав из печати, засопротивлялось и обвинило его в недостаточной религиозности, он это отверг с улыбкой»2. Что именно планировал Кокошкин, осталось тайной, однако именно в это время он работал над проектом Положения о выборах в Учредительное собрание, впервые в мировой истории предусматривавшим полное проведение «демократического принципа» и уравнение всех граждан в их правах. Новый обер-прокурор В.Н. Львов (ранее – председатель церковной комиссии Государственной думы) на первом заседании Синода после победы революции 4 марта начал свою работу с предложения вынести императорский трон из зала заседания «как эмблему цезаро-папизма» и тем символически положить конец господству светской власти над церковью3. Принцип ее отделения от государства действительно начал осуществляться. 20 марта 1 2 3 ГА РФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 6. Л. 40-40а; Ф. 1792. Оп. 1. Д. 12. Л. 12. Винавер М.М. Недавнее. Воспоминания и характеристики. Париж, 1926. С. 157-158. Новое время. 1917. 5 марта. 160 были отменены все вероисповедные ограничения. 25 марта, в праздник Благовещения, правительство отменило и все ограничения в отношении лиц, лишенных сана. 20 июня состоялось отделение начальной школы от церкви. Однако, несмотря на заявления нового обер-прокурора об освобождении церкви, себя Львов считал «облеченным всеми прерогативами прежней царской власти в церковных делах», о чем и заявил Синоду 7 марта1. Уже через два дня он по собственному усмотрению отправил на покой петроградского митрополита Питирима и предложил уйти московскому митрополиту Макарию, мотивировав такой шаг прежней близостью владыки к Распутину. Синод попытался отстоять митрополита, но 20 марта он был уволен на покой по старости. Львов единолично назначил в состав Синода епископов Андрея (Ухтомского) и Владимира (Путяту). Затем обер-прокурор потребовал от Синода подготовить новый закон о церковном управлении и требовал внести в него принцип выборности иерархии и отмены «кастовости» в церкви. 13 марта Синод постановил составить записку Временному правительству с протестом против действий обер-прокурора. В ответ тот отстранил Синод от управления хозяйственной частью, пригрозил распустить весь его состав, а затем единолично занялся подготовкой означенного закона2. 14 апреля по распоряжению правительства Синод был распущен. Старый состав заявил протест, но вынужден был подчиниться воле новой власти. В состав обновленного Синода, который был определен обер-прокурором незаконно, без согласования с представителями церкви, вошли финляндский архиепископ Сергий (Страгородский), экзарх Грузии архиепископ Платон (Рождественский), ярославский архиепископ Агафангел (Преображенский), уфимский епископ Андрей (Ухтомский), самарский епископ Михаил (Богданов), 1 протопресвитер и 3 протоиерея. 26 апреля состоялось первое заседание Синода в новом составе. Львов объяснил ему принципы своей политики: «Обер-прокурорская власть всеми силами стремится к полной свободе церкви <...> но в настоящий момент переустройства всей церковной жизни на новых началах свободного самоопределения <...> он [обер1 Фруменкова Т.Г. К биографии Владимира Николаевича Львова // Из глубины времен. Вып. 9. СПб., 1997. С. 94. Новое время. 1917. 15 марта; Фруменкова Т.Г. Высшее православное духовенство... С. 77-78. 2 161 прокурор – Ф.Г.] <...> не может не вмешиваться в жизнь церкви, т.е. не проявлять здесь даже, пожалуй, некоторого самовластия. <...> Епископат в церкви православной потерял почти всякий кредит, а между тем он не хочет вовсе отказываться от мысли, что свобода церковной жизни должна выражаться в полном самовластии только именно одного епископата». Львов обещал передать всю полноту церковной власти лишь Поместному собору, воспринимая его как некое представительство церковных «низов»1. На том же заседании Львов активно поддержал направленное в Синод ходатайство «Московского исполнительного комитета объединенного духовенства» о созыве 1 июня Всероссийского съезда духовенства и мирян без участия епископата и монашествующих. Обер-прокурор полагал, что «современный епископат потерял всякое доверие, всякий авторитет» и появление на съезде «архиереев-распутинцев» вызовет лишь «всеобщий соблазн, грандиозный скандал». 30 мая Львов представил Синоду собственный проект его устройства, в соответствии с которым туда должны были входить 4 епископа, 4 пресвитера и 4 мирянина. Обер-прокурор предложил избрать их на предстоящем 1 июня съезде, а подобную спешку объяснил тем, что «современный состав Синода никакого авторитета не имеет, и если держится, то только личным авторитетом обер-прокурора». Лишь единодушный протест заставил Львова отказаться от подобного проекта. Однако на первом заседании Предсоборного совета 13 июня Львов также предлагал проводить заседания поместного собора по двум отдельным куриям – епископата (1/3 от состава собора) и клира и мирян (2/3 состава)2. После июльского кризиса новым обер-прокурором, а потом (с 5 августа) и министром исповеданий стал вошедший в кадетскую партию А.В. Карташев. 5 июля Синод вынес постановление о скорейшем созыве поместного собора и наметил его срок – 15 августа. Через три дня Временное правительство определило сроки созыва Всероссийского учредительного собрания – 30 сентября. Поместный собор в глазах власти должен был стать церковным подобием Учредительного собрания и пересмотреть принципы внутрицерковного устройства. 1 Любимов Н., протопресв. Дневник о заседаниях вновь сформированного Синода (12 апреля – 12 июня 1917 г.) // Российская церковь в годы революции (1917-1918). Сборник. Материалы по истории Церкви. Кн. 8. М., 1995. С. 16-17. 2 Там же. С. 21, 89-93, 119-120. 162 Таким образом, в 1917 г. началась реализация сразу всех тех основных либеральных проектов церковных преобразований, которые первоначально мыслились как альтернативные. Новое революционное правительство активно поощряло скоротечный процесс внутренней демократизации церковного управления, одновременно стартовал процесс отделения церкви от государства. Приступил к воплощению своего собственного плана «поднятия сил учащей церкви» и принявший сан Булгаков. Как показало будущее, ни одному из этих проектов в целом сбыться было не суждено. Р.А. Циунчук1 ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ В ПРОГРАММАХ И ПРЕДВЫБОРНЫХ ДУМСКИХ ПЛАТФОРМАХ ЛИБЕРАЛЬНЫХ НАЦИОНАЛЬНЫХ ПАРТИЙ ЦАРСТВА ПОЛЬСКОГО И ЗАПАДНОГО КРАЯ В ходе революции 1905-1907 гг. новым субъектом российского политического процесса становятся политические партии и организации. Выборы в первый российский парламент активизировали развитие национального самосознания, вызвали подъем политической активности и ускорение формирования национальных движений народов Российской империи с широким спектром политических требований (от национально-религиозного равноправия до регионального и национального самоуправления и национальных автономий при федеративном/конфедеративном устройстве). Возникла потребность и возможность легальной презентации этноконфессиональных и региональных интересов в программах общероссийских и национальных общественнополитических объединений и партий2. В политической жизни им1 Циунчук Рустем Аркадьевич – доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры мировой политики и международных экономических отношений Казанского (Приволжского) федерального университета. 2 Шелохаев В.В. Феномен многопартийности в России // История национальных политических партий России. М., 1997. С. 11; О национальном вопросе в программах общероссийских политических партий см. подробнее: Саидкасимов С.С. Национальный вопрос в программах политических партий России // Кентавр. 1992. № 1; Шелохаев В.В. Национальный вопрос в России: либеральный вариант решения // Кентавр. 1993. № 2-3; Жу- 163 перской России конкурировали друг с другом альтернативные идеи и идеологии: либеральный и консервативный национализм, либеральный империализм, антиимперский национализм, федерализм и различные направления революционного социализма1. Наиболее активно национальное партийно-политическое строительство и развитие достаточно полноценной партийной жизни происходило в Польше и Западном крае (литовско-белорусских губерниях). Заметное влияние на эти процессы оказывал политический опыт польских партий, существовавших к этому времени в Австро-Венгерской империи, отчасти в Германии. Либерально-консервативные партии соглашались ограничиться в национальном вопросе идеей широкого самоуправления или автономии в составе империи; либерально-демократические требовали широкой автономии, а в перспективе – независимости; левые сочетали национальные и социально-экономические задачи. Самой влиятельной либерально-демократической партией была Польская национально-демократическая партия (Stronnictwo Narodowo-Demokratyczne – эндеция, лидерами являлись Р. Дмовский, В. Грабский, Я. Поплавский). В 1903 г. в «Программе демократической национальной партии, действующей в русском захвате» была сформулирована идеология «национального эгоизма», предлагавшая разделенному польскому народу не считаться ни с чем, кроме собственных национальных интересов. Поэтому целями партии провозглашались, «во-первых, защита нравственных и материальных интересов польского народа и достижение для него положения, обусловливающего возможность всестороннего развития; во-вторых, подготовление народа, путем развития его политических способностей, к общественной деятельности в национальном направлении, необходимой для лучшей будущности в высших формах самостоятельного политического быта»2. Обозначая своей главной внешнеполитической целью на перспективу «достижение независимости и образование самостоя- равлев В.В. Национальный вопрос в программах общероссийских политических партий начала ХХ века // История национальных политических партий России. С. 83-96; Национальная политика России: история и современность. М., 1997. С. 168-174. 1 After Empire: Multiethnic Societies and Natiоnal-building: the Soviet Union and Russian, Ottoman, and Habsburg Empires/ ed. by K.Barkey and M. von Hagen. Boulder-Oxford 1997. P. 63. 2 Программные документы национальных политических партий и организаций России (конец XIX в. – 1917 г.). Вып. 2. М., 1996. С. 103. 164 тельного польского государства», Польская национальнодемократическая партия «полагала своей непосредственной целью направление сил народа к политической деятельности на почве существующих правовых отношений, т.е. в условиях политического строя трех государств-«захватчиков», стремясь к достижению в каждом из этих государств «возможно лучших правовых, политических и экономических условий путем всесторонней демократизации государственного строя»1. Во внутренней политике партия вдвигала задачи, касающиеся роли римскокатолической церкви, которой предлагалось включиться в общественно-политичеcкую деятельность при ведущей роли ПНДП: а) обеспечить ей общественную «энергическую защиту от покушений внешних врагов, а также от нападений антинациональных элементов»; б) установить контроль «общественного мнения над политикой костельных властей»; в) «признавая единство польской национальной политики с политикой костела, насколько последняя имеет целью защиту и распространение католицизма, противодействовать подчинению польских народных дел видам костельной политики»; г) призвать духовенство к широкой деятельности на гражданском поприще, представляя костелу роль самостоятельного политического фактора лишь в религиозных делах. Предполагалось ограждение от преследований и других исповеданий, но только в «случае, если исповедания эти имеют польский характер»2. Отдельным пунктом программы ПНДП формулировалась национальная тактика по отношению «к элементам иноплеменным, проживающим в исторических и географических границах бывшей Польши совместно с польским населением, в особенности, по отношению к литвинам, русинам и немцам, где последние поселились издавна и составляют значительную часть населения, польская национально-демократическая партия ставит своей целью мирную совместную жизнь, со взаимным толерантным отношением к культурному труду каждого племени», отмечая, что «там, где указанные элементы оказываются враждебно настроенными по отношению к польскому населению», стараясь «парализовать его цивилизаторское влияние и даже вытеснить его с за1 2 Там же. С. 106-107. Там же. С. 109. 165 нимаемого места», эндеция будет стремиться «к ослаблению подобного рода враждебного направления» при «энергичном усилении, на данном пространстве, польского элемента и его цивилизаторского труда…»1 ПНДП специально рассматривала «еврейский элемент», который она не признавала «политической народностью» и констатировала некое «вредное влияние» евреев в общественной жизни и «захват евреями целых отраслей экономической жизни в пределах бывшей Польши»2. При этом партия предлагала положительно рассматривать евреев, «принявших польскую культуру и объединяющихся с польским обществом в его национальных стремлениях…», а там, где этот элемент «перешел на сторону правительства, примкнул к чуждому государственному элементу, приняв его язык и культуру, или вообще сблизился с враждебными полонизму элементами», ПНДП предлагала «вести беспощадную борьбу, стремясь по возможности, к вытеснению еврейства с занятого общественного положения»3. В 1903 г., накануне революции 1905-07 гг., польская эндеция Австро-Венгерской, Германской и Российской империй видела своей главной задачей «формирование кадров политической организации, гласной и легальной в Пруссии и Австрии», где существовали свободы и выборные законодательные учреждения, и «нелегальной и тайной в России», где таковых свобод и представительных органов не существовало4. В апреле 1905 г., в связи с изданием Манифеста и Рескрипта от 18 февраля 1905 г., в «Записке ПНДП о нуждах Царства Польского» она предложила власти осуществить реформы, которые обеспечили бы «автономию края»: I. Восстановление польского языка в качестве официального; II. Свободу всем вероисповеданиям и обрядам, включая греко-униатское, восстановление полноправности римско-католической церкви; III. Организацию управления края и его администрации «на местном элементе»; IV. Введение местного самоуправления с участием всех слоев населения; V. Отбывание призывниками воинской службы в мирное время в губерниях Царства Польского; VI. Отмену в государстве 1 Там же. С. 110. Там же. С. 111. Там же. С. 111,110. 4 Там же. С. 113. 2 3 166 исключительных антипольских законоположений, отмену паспортной системы, предоставление жителям Царства Польского гарантий прав и свобод; VII. Проведение широкой реформы местной законодательной системы, администрации, суда и судопроизводства, народного просвещения при самостоятельном бюджете Царства Польского. Причем авторы-разработчики всех этих реформ должны были быть определены в самой Польше путем выборов1. В связи с учреждением законодательной Государственной думы с представительством от польских губерний, этот комплекс требований был развит и оформлен в предвыборной программе Национальной демократии, объявленной 22 февраля 1906 г., предполагавшей, как программу-максимум, автономию Королевства Польского, учреждение выборного законодательного сейма и, как программу-минимум – развитие местного самоуправления и полонизацию школы, судопроизводства, администрации и городского самоуправления2. На этой основе сложилась программа Польского коло (Koło Polskie) в Государственной думе3. Кандидаты партии добились исключительного успеха – 34 депутата были избраны от польских губерний, лишь от Сувалкской губернии прошли 2 литовца4. Члены ПНДП и в дальнейшем составляли ядро Польского коло. Правее ПНДП находилась либеральноконсервативная партия – Партия реальной политики (Stronnictwo Polityki Reаlnej – реалисты, угодовцы, председатель – граф З. Велепольский), выражавшая интересы польской аристократии и крупных предпринимателей, связанных со столичной элитой. В отличие от ПНДП, пророссийски настроенные угодовцы участвовали в петиционном движении, а в период подготовки выборов в Думу выступили за введение в польских губерниях земского и городского самоуправления и допущение польского языка в общественную жизнь, образование и судопроизводство, а также формулировали как «высшую цель» достижение автономии Королев1 Там же. С. 114. Общественно-политическое движение на польских землях. Основные идейные течения и политические партии в 1864 -1914 гг. М., 1988. С. 227-228. 3 Lukawski Z. Koło Polskie w Rosyjskiej Dumie Panstwowej w latach 1906-1909. Wroclaw, 1967. S. 27. 4 Материалы по истории выборов в Первую Государственную думу, собранные по поручению Председателя Совета министров графа С.Ю. Витте графом В.А. ДмитриевымМамоновым // ОР РНБ. Ф. 1072. Т. XV. Л. 311-311а. 2 167 ства Польского в составе Российской империи1. Партия имела 3 представителей в Государственном совете и по два депутата в I и II Думе. Промежуточную платформу занимала либеральноконсервативная партия Прогрессивно-демократический союз (Związek Postẹpowo-Demokratyczny – педеция, лидеры А. Свентоховский, А. Ледницкий, Х. Кониц). ПДС организовывал предвыборную борьбу вокруг требования возвращения Королевству Польскому максимально широкой автономии в составе Российского государства, создания польского парламента и правительства, проведения выборов в Сейм на принципах всеобщего равного, прямого и тайного голосования2. В 1906 г. из Прогрессивнодемократического союза выделилась Польская прогрессивная партия (ППП – Рolska Partia Postẹpowa во главе с Коницем). Программа ППП также представляла собой смягченный вариант программы эндеции, основным политическим требованием которой на выборах во II Думу было предоставление Королевству Польскому политической автономии. Постемповцы смогли провести во II Думу своего лидера – Коница. В Литве и Беларуси действовало несколько католических партий. Интересы местных кругов римско-католической церкви и взаимодействовавшей с ними национальной общественности западных губерний выражала созданная в 1906 г. в Вильно Конституционно-католическая партия Литвы и Белоруссии (Stronnictwo Konstytucyjne Katolickie na Litwę i Bialoruśi, во главе которой встали епископ барон Э. фон-дер Ропп, а также будущие депутаты И. Монтвилл, о. С. Мацеевич)3. Партия «должна была охватить и объединить на общей вероисповедально-политической платформе литовцев, католиков-белорусов и местных поляков»4. В политической области ККПЛиБ выступала за конституционнопарламентскую монархию в России и представительство в избираемом на принципах всеобщего права парламенте национальных меньшинств, за воссоздание автономии Королевства Польского и за создание автономий для других национальных мень1 См.: Kidzińska A. Stronnictwo Polityki Realnej. 1905–1923. Lublin, 2007. Związek Postępowo-Demokratyczny. Warszawa, 1905. Смалянчук А.Ф. Паляки Беларусi i Лiтвы ў рэвалюцыi 1905-1907 гг. Горадня, 2000. С. 104-105. 4 Формы национального движения в современных государствах. Австро-Венгрия, Россия, Германия. СПб., 1910. С. 370. 2 3 168 шинств, за официальное введение на этих территориях местных языков. Религиозные идеологи предлагали также разделить по конфессиональному принципу не только школу, но и армию. В связи с началом выборов партия призывала католического избирателя «довериться истинным его друзьям – духовенству, которое единственное может указать непреложные пути в предстоящих выборах в Государственную думу»1. В марте 1906 г. партия была запрещена правительством, что, не помешало ее лидеру епископу Э. фон-дер Роппу пройти в депутаты Думы первого созыва. Подвергнутый резкой критике премьером П. Столыпиным, в 1907 г. епископ Э. фон-дер Ропп был уволен с должности2. В 1907 г. членом Госсовета от Минской губернии Э. Войнилловичем была предпринята попытка создания «Краёвой партии Литвы и Беларуси» ("Stronnictwo Krajowe Litwy i Białej Rusi") с идеями «краёвости» – широкого автономного регионального самоуправления и равноправия всех народов края3. Союз литовских христианских демократов (СЛХД – Lietuvų Krikŝĉioniuų Demokratų Sąjunga, лидеры Л. Бистрас, П. Карвялис, П. Бучис, М. Мачюлис) будучи однонациональным, в отличие от ККПЛиБ, более походил на общественно-религиозное движение. Современники считали, что в основу его программы «была положена программа русской конституционно-демократической партии, дополненная известными религиозными элементами»4. Основными программными установками христианских демократов стали лозунги автономной Литвы в этнографических границах, борьба с марксизмом и интернационализмом, защита католицизма от наступления православной церкви, воспитание литовского народа в религиозном духе5. Однако, СЛХД заметного влияния на выборах не имел. 1 Цит. по: Мартюхова М.А. На переломе революции: общественно-политическое движение в Белоруссии в связи с учреждением Государственной думы в России (август 1905 – июль 1906 г.). Минск, 1986. С. 66. 2 Коршук В.К., Платонов Р.П., Романовский И.Ф., Богданович Е.Г. Государственность Беларуси: проблемы формирования в программах политических партий. Минск, 1999. С.12. 3 Brzoza C., Stepan K. Poslowie polscy w parlamencie rosyjskim. 1906-1917. Słownik biograficzny. Warszawa. 2001. S. 235. 4 Формы национального движения в современных государствах. Австро-Венгрия, Россия, Германия. С. 439. 5 Постников Н.Д. Политические партии Прибалтики // История национальных политических партий России. С. 183. 169 Заметную роль в презентации национальных интересов литовцев играло несколько местных национальных партий, одной из которых была Литовская демократическая партия (1902 г.). Определенное теоретическое влияние на формирование ее программных документов, очевидно, оказали польские политические партии1. Достижение национальной независимости Литвы являлось главным требованием Литовской демократической партии – Демократической партии Литвы (Lietuvos Demokratų Partija – Lietuvių Demokratų Partija, основателями партии были П. Вышинскис, И. Вилейшис, Анджуляйтис). Идеалом партии объявлялась «свободная, никому не подчиняющаяся демократическая республика Литвы…, соединенная федеративными связями с соседними демократическим<и> государствам<и> правительством»2. Ближайшей целью партии ставилась «широкая демократическая автономия этнографической Литвы» (в пределах всей Ковенской губернии, большинства уездов Виленской и Сувалкской губерний, и части Курляндской и Гродненской губерний), предполагалось, что «границы автономной Литвы проведутся придерживаясь желанию жителей». ДПЛ признавала, что «Литва может получит автономию через учредителей сейма всей России», в связи с чем партия брала на себя тактическое обязательство, что «в будущем Российском Государственном учредительном сейме ЛДП будет заботиться <o> признании <в> Литве автономного демократического устройства»3. Отличительной чертой программы ДПЛ была подробная проработка разделения полномочий властей центра (центральное правление всего государства) и региона (автономное правление Литвы). Центральная власть государства должна была состоять из: а) Государственной власти; б) Сейма государства, выбранного всеобщим голосованием; в) Делегаций автономных частей государства; г) Государственного суда; причем правительство Государства должно было иметь наместника для связи с литовским Сеймом, назначаемого из выбранных кандидатов 1 Формы национального движения в современных государствах. Австро-Венгрия, Россия, Германия. С. 440. Программы политических партий России. С. 318. 3 Там же. С. 318, 324. 2 170 Сейма Литвы1. К компетенции центра были причислены иностранные дела, чеканка денег, общегосударственное законодательство и надзор за его соблюдением, всеобщие платежи государства, безопасность и оборона, почта и телеграф, а к местному автономному ведению – местное самоуправление, местные налоги, земельные дела, гражданский и уголовный кодекс в Литве, народное образование, дороги и транспортные коммуникации, народная милиция и др. Отмечалось, что «вероисповедания перед законом все равны», а «православная церковь не имеет никаких преимуществ перед другими вероисповеданиями»2. Государственным языком автономной Литвы должен был стать литовский язык, обязательный для всех чиновников, ксендзов и епископов, но наряду с литовским мог употребляться и «другой местный язык» (белорусский, польский, еврейский и др.). В разделе о тактике ЛДП намечала поддерживать организацию Литовского крестьянского союза и Союза рабочих Литвы, способствовать развитию литовского школьного и книжного дела, повороту армии на сторону народа и соединению «с теми депутатами партий, наций и отдельных частей Русского государства, которые желают добиться автономии»3. Под этими лозунгами ДПЛ-ЛДП принимала участие в первых выборах в Государственную Думу и провела в нее четырех депутатов, имела двух депутатов во II и в IV Думах. С 1905 г. в Западном крае действовал влиятельный Союз для достижения полноправия еврейского народа в России (М. Винавер, Ш. Левин, С. Дубнов, Л. Брамсон), выступавший с конституционно-демократических позиций. Программной целью Союза было «осуществление в полной мере гражданских, политических и национальных прав еврейского народа»: а) отмена всех ограничительных положений и полное равноправие для евреев; б) свобода национально-культурного самоопределения во всех его проявлениях; в) упразднение в связи с реорганизацией еврейской общины всех тяготеющих над евреями специальных налогов и сборов (коробочного, свечного)»4. II съездом Союза было решено 1 Программные документы национальных политических партий и организаций России (конец XIX в. -1917 г.). Вып. 2. С. 39, 38. 2 Там же. С. 39. 3 Там же. С. 43. 4 Там же. С. 61. 171 «приступить к созыву всероссийского еврейского Национального собрания»1, которое, однако, не было проведено из-за начала выборов в Думу. На основе Союза в конце 1906 г. возникла Еврейская народная партия, признававшая экстерриториальность еврейского народа и положившая, как писал С. Дубнов, в «основу его внутреннего самоуправления не область, а общину – эту историческую ячейку еврейской автономии», предполагая культурную автономию и создание руководящих органов еврейских общин – союзов общин, периодические съезды и исполнительный комитет, причем центральные органы имеют право сношений с имперскими и конституционными учреждениями2. В первую Думу прошло 12 еврейских депутатов (по пять от Союза полноправия и сионистов, другие «индифферентно относились к национальному вопросу». Последующие избирательные кампании были менее успешными и дали во II Думе трех еврейских депутатов «без определенной окраски» и «двух случайных депутатов в третьей Думе»)3. Таким образом, выборы стали важным стимулом выработки политических программных установок и тактики национальных партий. Они оказались серьезной проверкой для всех основных участников политического процесса, национальный вопрос становится важным (в некоторых регионах ключевым) пунктом борьбы за думское представительство. В период борьбы за конституционные реформы и создание парламента этноконфессиональные требования были фактором консолидации общероссийского оппозиционного движения, а позднее – пунктом его размежевания. Двумя из трех существовавших в Думе всех четырех созывов национальными фракциями были Польское коло и группа Западных окраин (Польско-литовско-белорусское коло), программы и деятельность которых базировалась на программатике собственно польских и «краевых» либеральных партий и движений. 1 Там же. С. 60. Формы национального движения в современных государствах. Австро-Венгрия, Россия, Германия. С. 410-411. 3 Там же. С. 408. По нашим подсчетам, в Думу прошло 13 депутатов-евреев, 12 образовали «совещательную фракцию». 2 172 Д.М. Усманова1 К ВОПРОСУ О СПЕЦИФИКЕ МУСУЛЬМАНСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЮСУФА АКЧУРЫ, ИСМАИЛА ГАСПРИНСКОГО И ГАБДЕРАШИДА ИБРАГИМОВА В 1904–1908 ГГ. Исследователи выделяют внутри российского либерализма несколько течений: умеренно-консервативное (их олицетворяют октябристы), центристско-либеральное (кадеты и прогрессисты) и леворадикальное (левое крыло кадетов). Аналогичное деление можно наблюдать среди мусульманских либералов2. Лидерами и идеологами умеренного крыла мусульманских либералов считаются Габдерашид Ибрагимов (1857–1944), Галимджан Баруди (1857–1921). К их числу я отнесла бы Исмаила Гаспринского (1851–1914) и Садри Максуди (1878–1957). Условный центр был представлен такими фигурами, как АлиМардан-бек Топчибашев (1862–1934), Гайса Еникеев (1864–1931), Фатых Карими (1870–1937), Селимгирей Джантюрин (1864–1926), Юсуф Акчура (1876–1935) и др. Названное деление довольно условно. Приверженность тому или иному течению зависела от множества факторов: личных симпатий и предпочтений, образа жизни и профессиональной сферы, возраста и социального статуса. Некоторые политики под влиянием жизненных обстоятельств меняли свои левые взгляды на более умеренные и даже консервативные, занимая более осторожную позицию (яркий пример – казанский имам Галимджан Баруди после двухлетней ссылки стал гораздо умереннее в своих высказываниях и осторожнее в поступках). Другие же в условиях общей радикализации российского общества левели и становились более радикальными. Некоторые из упомянутых общественных деятелей принимали активное участие в общественно-политической жизни страны, участвовали в создании политических партий, даже были избраны в Думу (Саид1 Усманова Диляра Миркасымовна – доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры истории России и стран ближнего зарубежья Института международных отношений и востоковедения Казанского федерального университета. 2 Например, см.: Ямаева Л.А. Мусульманский либерализм начала ХХ века как общественно-политическое движение (по материалам Уфимской и Оренбургской губерний). Уфа, 2002. С. 112-114. 173 Гирей Алкин, Садри Максуди, Гайса Еникеев, Али-Мардан Топчибашев) или же имели намерение баллотироваться в Думу, но как опасные элементы были властями отстранены от выборов (Юсуф Акчура, Габдерашид Ибрагимов). Другие же не баллотировались сознательно (Исмаил Гаспринский), дистанцируясь от активной и очевидной политической деятельности (Риза Фахретдин, Фатых Карими). Но даже не будучи депутатами, не вступая в политические партии и не занимаясь напрямую партийной деятельностью, они участвовали во всех мусульманских форумах, поддерживали с мусульманской фракцией очень тесные и долговременные неформальные контакты, своим авторитетом придавали легитимность официальным депутатам и политикам (И. Гаспринский, Ф. Карими). В данной статье я хотела бы чуть подробнее остановиться на сравнительном анализе политического облика Исмаила Гаспринского, Габдерашида Ибрагимова и Юсуфа Акчуры. На примере сравнительного анализа политической деятельности трех лидеров мусульманского либерального движения можно показать специфику распространения среди мусульманской общественности России начала ХХ в. либеральных идей и представлений, проанализировать особенности формирования мусульманских общественно-политических союзов либеральной ориентации, а также характер взаимоотношений представителей мусульманской политической элиты с лидерами конституционнодемократической партии как накануне, так и в начальный период функционирования российского парламента (1904–1908). Разность отношения упомянутых общественных деятелей к идее и практике общественно-политического движения, к вопросу о создании и характере функционирования мусульманской политической партии, их отношение к мусульманскому представительству в российском парламенте1 – все это очень показательно и позволяет обрисовать три различные стратегии политической деятельности представителей либеральному лагеря. Начать эту сравнительную характеристику мне хотелось бы с Исмаила Гаспринского (1851–1914), наиболее возрастного политика, который был удостоен титула «отца нации». Его 1 О деятельности мусульманских депутатов Государственной думы подробнее см.: Усманова Д.М. Мусульманские представители в Российском парламенте. 1906 – 1916. Казань, 2005. 174 авторитет признавался почти всеми современниками еще при жизни. В 1905–1906 гг. он активно участвовал в создании общероссийской мусульманской партии либерального толка «Иттифак аль-Муслимин». В ходе трех мусульманских съездов (1905–1907) Гаспринский выступал в защиту общетюркского единства, отстаивал необходимость противостояния русификаторской политике русского государства. С другой стороны он агитировал за единение тюрков-мусульман на базе языковой, культурной и религиозной близости. В то же время, он был против превращения религиозно-культурного союза мусульман в политическую организацию. Во всех своих публичных выступлениях и в частной переписке Гаспринский четко и недвусмысленно ратовал за просветительский характер Мусульманского союза. Можно согласиться с утверждением Виктора Ганкевича, что «общественно-политические взгляды И. Гаспринского были основаны на принципах либерализма и широкого распространения просвещения в массах тюркомусульманских народов России. Последнее явно доминировало и в последующих его действиях, отдельных высказываниях и публикациях. Политическая деятельность была для И. Гаспринского лишь средством для реализации широкомасштабной просветительской программы»1. Очевидно, что Гаспринский был против превращения «Мусульманского союза» в своего рода «филиал» кадетской партии (а с такими предложениями выступали, например, Юсуф Акчура, Саид-Гирей Алкин, Шахгаттар Сыртланов2), считая это и преждевременным, и недальновидным поступком. Тем более, что персонально сам Исмаил Гаспринский, в отличие от Юсуфа Акчуры, Саид-Гирея Алкина, Садри Максуди и Фатыха Карими, идеологически был ближе к октябристам (умеренным либералам), нежели к кадетам. Факты баллотировки Гаспринского в депутаты не известны. Можно назвать несколько возможных причин, по которым он не стремился к депутатскому мандату: парламентская деятельность предполагала активную политическую работу в столице, а, следовательно, отъезд из Крыма, расставание с семьей и любимым детищем – газетой «Терджиман». Очевидно, что политическая деятельность подразумевала активное 1 Цит. по: Ганкевич В.Ю. На службе правде и просвещения. Краткий биографический очерк Исмаила Гаспринского (1851 – 1914). Симферополь, 2000. С. 54, 62. 2 Ямаева Л.А. Указ. соч. С. 236. 175 взаимодействие с политиками на общероссийском уровне, в т.ч. политические альянсы и союзы. Вероятно, не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что северный влажный климат оказывал неблагоприятное воздействие на здоровье Гаспринского, долгие годы болевшего бронхитом. Возможно, этот климат сыграл фатальную роль в преждевременном его уходе: известно, что из поездки в Санкт-Петербург в феврале 1914 г. (куда он поехал по приглашению мусульманской фракции) он вернулся серьезно больным. Даже длительное лечение на морском побережье не принесло ожидаемого результата: домой Гаспринский вернулся в тяжелом состоянии и, через некоторое время, 11 сентября 1914 г. покинул этот мир1. Несмотря на определенную внешнюю дистанцированность от реальной политики в лице парламента и конкретных политических акций, Гаспринский находился в постоянном контакте с действующими и бывшими членами мусульманской фракции Государственной думы, придавая большое значение деятельности этого политического института. Авторитет и поддержка депутатов со стороны Исмаила Гаспринского имели большое значение для популяризации фракции среди мусульманского населения. Об этом свидетельствует сохранившаяся переписка Исмаила Гаспринского с Али-Марданбей Топчибашевым2, Садри Максуди, Юсуфом Акчурой и другими политиками.3 Безусловно, Гаспринский был ключевой фигурой в национальной и общественной жизни не только крымских татар, но и среди мусульман всей России4. Хотя он не мог проводить в столице много времени и не работал непосредственно в думской фракции над бумагами и законопроектами, его авторитет был очень значи1 См. биографию И. Гаспринского, опубликованную в 1915 г. в Стамбуле, к годовщине его смерти: Исмаил Гаспринский: историко-документальный сборник. Казань, 2006. С. 128160. 2 К сожалению, частная переписка мусульманских деятелей сохранилось плохо. Лишь часть писем И. Гаспринского, адресованных Али-Мардан-беку Топчибашеву, включена в научный оборот в новейших исследованиях. См.: Исмаил Гаспринский: историкодокументальный сборник; А.-М. Топчибаши: документы из личных архивов. 1903–1934. М., 2012. Часть писем И. Гаспринского, адресованных азербайджанскому депутату, сохранилась в стамбульском архиве. См.: Гасанлы Дж., Али Мардан-бек Топчибашев: жизнь за идею. М., 2014. 3 В работе Дж. Гасанлы активно цитируется также переписка между А.-М.-б. Топчибашевым и Фатыхом Карими, а также с Кутлуг-Мухаммед Тевкелевым, Селим-Гирей Джантюриным, Фатали Ханхойским и др. членами фракции. Она позволяет заглянуть за кулисы мусульманской фракции. 4 Kirimli H. Kirim tatarlarinda milli kimlik ve milli hareketler (1905 – 1916). Ankara, 1996. 176 тельным. Прежде всего, речь должна идти о моральнонравственном влиянии. Гаспринский играл важную роль в политической жизни мусульманской уммы не столько своим прямым участием, сколько в качестве морального авторитета; в роли влиятельной персоны, который своей персональной поддержкой легитимирует действия членов мусульманской фракции, а также Мусульманского союза, в глазах широкой мусульманской общественности. Другим ярким политическим деятелем, своего рода антагонистом Гаспринского, являлся Габдерашид Ибрагимов (1857– 1944)1, который был не менее активен и достаточно влиятелен среди российских мусульман в период Первой русской революции, т.е. в период создания политических партий и образования мусульманской фракции в Государственной думе. После возвращения из-за границы в конце 1904 г. Габдерашид Ибрагимов сразу же включился в общественную жизнь, выполняя для поволжских мусульман роль «колокола», будировавшего политически инертную мусульманскую массу2. Поселившись в столице, Ибрагимов стал своего рода «мостом» между столичными политическими кругами и мусульманами. В качестве редактора татарской газеты «Ульфят» (Дружба) он присутствовал на съезде Союза автономистов и федералистов, состоявшемся в столице в ноябре 1905 г. под председательством известного ученого профессора Бодуэна де Куртенэ (СПб.). Делегаты, представлявшие национальные круги поляков, украинцев, эстонцев, латышей, литовцев, евреев, армян, кавказских мусульман и поволжских татар, киргизов (казахов) и др. народностей России, поставили перед создаваемым союзом автономистов-федералистов следующие задачи: провозглашение и установление фактического равноправия народов, входящих в Российскую империю; обеспечение культурно-национальных прав всех национальных меньшинств как в общероссийском масштабе, так и в автономных окраинах; переустройство и децентрализация национальных окраин на демократических принципах и т.п. Если ближайшей задачей члены союза ставили «самоопределение окраин в форме краевой автономии», то конечная цель виделась им в широком переустройстве 1 Подробнее см.: Габдерашит Ибрагим: научно-биографический сборник (на татарском языке). Казань, 2011. 2 Валиди Дж. Очерки истории образованности и литературы татар до революции. М.–Л., 1924. 177 России на федеративной основе1. Среди 20 делегатов конференции, избранных в Центральный комитет, был и Ибрагимов2. Его заслуженно называют одним из генераторов идеи национальной автономии тюрко-татар. Значителен его вклад в кристаллизацию и институализацию мусульманского политического движения. Ибрагимов был весьма активен и в период проведения трех Всероссийских мусульманских съездов (1905–1907). Третий съезд (август 1906 г.) был проведен на легальных основаниях именно благодаря его усилиям: он выступил в роли автора ходатайства на имя министра внутренних дел П.А. Столыпина и нижегородского губернатора. Содержание этого прошения вызвало сильную критику товарищей по президиуму и руководству съезда3. Соратников возмутило не только то, что прошение было подано вопреки решению 2-го мусульманского съезда о сборе явочным путем, но скорее формулировка ходатайства, которое «никак не отвечало стремлениям прогрессивных мусульман». Недовольство вызвали его многочисленные оговорки и реверансы в сторону социализма и в плане государственнических устремлений, немного «подобострастный тон» прошения и пр. Давая объяснения, Ибрагимов всю вину взял на себя и пояснил свои действия желанием принести пользу общему делу. Тем не менее, не желая связывать работу съезда теми ограничениями, которые на него накладывала сформулированная в прошении программа, съезд постановил, что «мотивировка прошения г. Ибрагимова для съезда является излишней»4. Хотя конфликт, казалось бы, был исчерпан, нарекания в адрес Ибрагимова были помещены во многих татарских изданиях, а также неоднократно высказывались его соратниками по политическому лагерю. Оппоненты Ибрагимова часто обвиняли его в склонности к использованию «нравственно и этически сомнительных» средств. Вероятно, эти обвинения имели под собой основание. Возможно, именно «нечистоплотность», некоторая неразборчивость Ибрагимова в средствах достижения поставлен1 Топчибаши А.М.-б. «Союз автономистiв». З споминiв про першу Державну Думу в б. Россii // Спогади. Варшава, 1932. С. 133-141. По сообщению самого Г.-Р. Ибрагимова, на первом заседании съезда, состоявшемся 19 ноября, присутствовало трое татар, а на втором съезде – уже восемь мусульманских делегатов. Мусульманские делегаты также вошли и в президиум съезда (редактор татарской газеты Г.-Р. Ибрагимов и студент Политехнического института М. Тынышпаев). См: Ибрагимов Г.-Р. Автономия // Ульфят. 1905. 11 декабря (№ 1). 3 Подробнее о том, как инициаторы съезда добивались разрешения и к каким словесным уловкам прибегал Г.-Р. Ибрагимов, см.: Усманова Д.М. Указ. соч. С. 139. 4 А.Ш. Всероссийский мусульманский съезд // Речь. 1906. 21 августа (№ 143). 2 178 ных целей, вызывала нарекания оппонентов, в том числе и жесткую критику со стороны Гаспринского. Вся история весьма характерна для личности Ибрагимова, склонного в достижении поставленной цели проявлять гибкость, граничащую с беспринципностью, а порой и авантюристичные качества. В то же время, именно благодаря его усилиям и способности к значительному компромиссу, первый и единственный раз в дореволюционной России состоялся легальный мусульманский съезд, организованный не властями, а самой общественностью. Для мусульманского населения империи, особенно для татар, участие Ибрагимова и ряда других общественных деятелей в работе съезда сыграло важную мобилизующую роль. В то же время, ему было присуще некоторое бесстрашие и даже безоглядность. Когда участники первого полулегального Всероссийского мусульманского съезда (август 1905 г.), сойдя с парохода, стали расходиться, встал вопрос – кто сохранит протоколы съезда. Все отнекивались и отказывались, опасаясь за свою судьбу. Среди отказавшихся был и Гаспринский. Единственный, кто не побоялся ареста и взял эти «крамольные» бумаги (сохранив их таким образом и для истории) – был Габдерашид Ибрагимов. Известно также, что Ибрагимов имел намерение баллотироваться в Думу 2-го созыва и с этой целью отправился на родину — в Сибирь. Правда, по указанию столичных властей, местная администрация быстро сняла его с предвыборной кампании1. В период работы Думы 1-го и 2-го созыва он часто предоставлял свою квартиру для проведения заседаний мусульманской фракции, тратил свое время, средства, не жалел усилий, чтобы побудить мусульманских депутатов к активным действиям. После роспуска Думы 1-го созыва, Ибрагимов созвал у себя на квартире бывших депутатов, чтобы обсудить стратегию поведения на ближайшее будущее. Когда на квартиру заявилась полиция, бывшие депутаты в спешке и страхе ее покинули, оставив инициатора собрания давать отчет полиции. Последнему лишь оставалось с сожалением констатировать, что трусливость составляет одну из характерных черт татарских общественных деятелей. При том, что Гаспринский и Ибрагимов всю свою жизнь общественного деятеля оставались оппонентами и даже недругами, 1 О «парламентской деятельности» Г.-Р. Ибрагимова см.: Усманова Д.М. Парламентская деятельность Габдерашита Ибрагима: миф или реальность? // Габдерашит Ибрагим: научно-биографический сборник (на татарском языке). С. 311-330. 179 было одно свойство, что их роднило. Они оба рассматривали «Мусульманский союз» не столько как политическую партию, сколько как национальный общественно-политический союз. Политическая деятельность была для них лишь средством к реализации широкомасштабной просветительской программы. только для Ибрагимова чуть более значимым был исламский фактор. Весьма показательной была политическая позиция Юсуфа Акчуры (1876–1935), который был весьма близок по взглядам к Гаспринскому (и был одним из его близких личных друзей), но по тактике, по стилю политической активности – тяготел к Ибрагимову. Юсуф Акчура никогда не скрывал своей приверженности политической сфере. Помимо того, что он имел политологическое образование (окончил Высшую школу политических наук в Париже), являлся автором ряда работ на политические темы (в т.ч., «Три политики», «Идеологические течения в Европе», «Политика и экономика», «Уроки политической истории» и др.), также состоял членом «Мусульманского союза» и активным членом кадетской партии. Более того, он выступал за сближение мусульманской и общероссийской либеральных партий, т.е. за фактическое превращение «Иттифак аль-муслимин» в «филиал» партии кадетов. Акчура, в отличие от Гаспринского, имел большое желание стать депутатом Государственной думы. В отличие от Ибрагимова, он рассматривался казанскими татарами как наиболее желательный кандидат с большими шансами на избрание. Шансы Акчуры стать депутатом были настолько высокими, что властям понадобилось использовать для его устранения «административный ресурс»: в начале марта 1906 г., незадолго до выборов в Думу 1-го созыва, Акчура был арестован1. Обыск на квартире и в редакции газеты «Казан мухбире» (Казанский вестник) – Акчура являлся фактическим секретарем газеты – оказался безрезультатным. Тем не менее, арестованный был помещен в тюрьму. Депутацию мусульманской общины Казани и членов губернского отделения кадетской партии, отправившуюся к губернатору хлопотать об освобождении популярного деятеля, ждало разочарование. Губернатор ответил, что не владеет информацией и даже не знает о произведенном аресте. Прокурор же заявил, что арест был произведен в порядке охраны, а потому это дело ему не подчиняется. Телеграмма из столицы, что Акчура является 1 Усманова Д.М. Депутаты от Казанской губернии в Государственной думе России. 1906 – 1917. Казань, 2006. С. 13-14. 180 членом ЦК партии кадетов и кандидатом в депутаты, также не имела особого успеха. Поскольку по распоряжению министра внутренних дел лицам, находящимся под стражей, было запрещено участвовать в выборах, цель ареста была полностью достигнута. Кандидатура Акчуры была снята с предвыборного списка Партии народной свободы. Сам арестованный, просидев чуть более месяца в тюрьме, так и не получил никакого обвинения. На следующей день после окончания избирательной кампании он был освобожден. Единственным положительным итогом этого тюремного заключения стало то, что после выхода на свободу Акчура предпринял меры по составлению при тюрьмах мусульманской библиотеки, организовал сбор пожертвований книгами и деньгами, и даже проектировал открытие при тюрьмах школы для неграмотных мусульман1. Несмотря на то, что Юсуф Акчура был лишен возможности баллотироваться в Думу, а мусульманская фракция потеряла потенциально одного из наиболее подготовленных к парламентской деятельности персон, в период работы Думы 1-го и 2-го созывов (1906–1907 гг.) он был близок к мусульманским парламентариям. Известно, что с осени 1905 г. он входил в состав редакции газеты «Казан мухбире», исполняя обязанности секретаря. В период работы первых двух Дум Акчура был автором большинства передовиц, появлявшихся в газете и посвященных деятельности российского парламента и его мусульманских депутатов. В этих статьях автор освещал ход и итоги избирательной кампании, образование и деятельность мусульманской парламентской группы2. Партийная деятельность Акчуры может служить характерным примером персонифицированности распространения либеральных идей в мусульманской среде. Благодаря обширным знакомствам в среде российской интеллигенции, он рано вошел в либеральные круги, участвовал в работе трех кадетских съездов (II-IV), представляя на них интересы мусульманского населения. На втором партийном съезде (январь 1906 г.) Акчура был даже избран в Центральный комитет партии народной свободы, что можно рассматривать как попытку кооптации представителей мусульманской политической элиты с кадетами. 1 Вечернее эхо. 1906. 6 марта (№ 61), 7 марта (№ 62), 20 марта (№ 73), 18 апреля (№ 96), 22 апреля (№ 100). 2 Йосыф Акчура: əдəби, тарихи əсəрлəр һəм мəкалəлəр җыентыгы / Мəсгуд Гайнетдинов. Казан, 2011. С. 682-707. 181 Но подобное взаимодействие было больше на уровне единичных личных контактов и не выходило за их рамки. Да и сама история вхождения Акчуры в руководящий орган кадетской партии весьма показательна. Хотя среди делегатов второго и третьего съездов кадетской партии встречаются мусульманские имена, все же мусульманское население страны было представлено довольно слабо. Так, например, участниками второго съезда (5–11 января 1906 г.) были два делегата-мусульманина из Казани (Ю. Акчура и купец С. Галикеев) и одни уфимец — Дауд Шейх-Али. В работе третьего съезда, состоявшегося непосредственно перед созывом первой Думы (22–25 апреля 1906 г.) принимали участие лишь Юсуф Акчура и Дауд Шейх-Али1. Именно последний поднял вопрос о мусульманском представительстве в ЦК партии. Несмотря на разъяснения организаторов о невозможности решения этого вопроса по регламенту, к удивлению членов президиума, съезд решил его положительно. В итоге Акчура был избран членом ЦК партии, что, безусловно, сыграло свою роль в последующем присоединении мусульманперводумцев к кадетской фракции. Однако то, каким образом и в какой обстановке проходило принятие данного решения, свидетельствует, как минимум, об отсутствии в тот период у руководства кадетской партии продуманной стратегии взаимоотношения с тюрко-татарским движением. Просто в тех условиях инициатива мусульман, хотя и оказалась несколько неожиданной, но пришлась весьма кстати. Очень показательна и та характеристика, которая была дана в мемуарах видных российских либералов (кадетов) в отношении Акчуры. Из определенного ряда свидетельств, я бы выделила дневники и заметки Ариадны Тырковой-Вильямс2. Будучи убежденной феминистской, она довольно критически оценивала позицию Акчуры по женскому вопросу. В частности, на втором съезде кадетской партии Акчура выступил против предоставления женщинам политических (избирательных) прав, настаивая на сохранении за мусульманами многоженства и пр. «особенностей» женского статуса. С точки зрения убежденной феминистки, позиция Акчуры представлялась неприемлемой для либеральной кадет1 Право. 1906. № 4. 29 января, Приложение; № 18. 6 мая. Свидетельства о Юсуфе Акчуры представлены в ряде мемуаров писательницы: Тыркова-Вильямс А. Старая Турция и младотурки. Год в Константинополе. Пг., 1916; Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма. М., 2012. 2 182 ской партии, поскольку вносила в ее идеологию «нотки политической отсталости»1. Встретившись с Юсуфом Акчурой и Гаязом Исхаки вновь уже в Турции, где Ариадна Тыркова-Вильямс жила с октября 1911 по октябрь 1912 г. и работала корреспондентом ряда столичных изданий, она записала в дневнике одно любопытное наблюдение: «[Ахмед] Агаев [=Агаоглу] и Юсуф [Акчура] ругают Россию, но они вынесли из нее демократизм»2. Это очень показательно: будучи в сравнении с российскими либералами немного консерваторами (=традиционалистами), попадая на Ближний Восток, российские мусульмане выступали европеизированными мусульманами с весьма либеральными взглядами. Тыркова-Вильямс много общалась с обеими политэмигрантами Исхаки и Акчурой, которые играли для нее роль стамбульских «гидов»3. Нередко российский либерализм отождествляется с партией кадетов (Партия народной свободы), которая в начале ХХ в. занимала доминирующие позиции среди политических партий либерального толка. Хотя это утверждение и спорно, т.к. либерализм представляет собой более широкое явление, в основе этого тождества лежит стремление кадетов «монополизировать роль либеральной партии». От того, насколько кадетам удавалось осуществить подобные претензии, зависело и отношение мусульман к либерализму, либеральной идее, доктрине и политическому движению. В конечном счете либерализм оценивался через призму успехов и промахов партии кадетов. Среди российских мусульман традиции политической деятельности были чрезвычайно слабыми, что было связано и с отсутствием собственной политической партии. В то время единственное из собственно мусульманских партийных образований – «Иттифак аль-муслимин» («Мусульманский союз», в русской печати встречается и другое название: «Общество мусульманконституционалистов») – находилось в процессе создания. Формирование его происходило под сильным организационным и идейным влиянием кадетов. В этих условиях кандидаты в депутаты от 1 Тыркова-Вильямс А. Воспоминания. То, чего больше не будет. М., 1998. Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма. С. 132. 28 октября 1911 г. она записала в дневнике: «С 11 ч[ас] до 5 мы проходили с Исхаковым по Стамбулу. Прошли и проехали его насквозь». См.: Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма. С. 103. Довольно подробно она пересказывает беседу с Юсуфом Акчурой, состоявшейся в июле 1912 г., в которой последний рассказывал о своей молодости, об участии в заговоре против Абдул-Хамида и последующей жизни. 2 3 183 мусульман нередко шли на выборы в блоке с кадетами, под их программой. Тем более, что все попытки (последняя – весной 1907 г.) легализовать «Мусульманский союз» не увенчалась успехом1. Можно сказать, что либеральное течение в национальном движении тюрко-татар было представлено группой лиц, симпатизировавших идеям партии конституционных демократов. Распространение либеральных идей первоначально происходило на уровне межличностных контактов и личных связей, а также вследствие контактов мусульман с представителями российского общества в высших учебных заведениях или же в общеимперских институтах. Безусловно, общественной и политической «школой» для мусульманских либералов выступали и органы местного самоуправления, особенно земские учреждения, городские думы и управы. Но все же наиболее значимым для распространения либеральных идей было наличие креативных личностей, способных не только усваивать, но и генерировать различные идеи, создавать вокруг себя общественно и политически активное пространство. Личностный фактор был чрезвычайно важным, особенно в условиях неразвитости политических институтов. Поэтому, точечные персональные репрессии властей в отношении наиболее влиятельных персон (Акчура и Ибрагимов были вынуждены в 1908 г. покинуть Россию из-за опасений преследований) были так успешны для дезорганизации процесса создания и функционирования политических партий среди мусульманского населения России. В.К. Кантор2 ЛИЧНОСТЬ КАК ПРОБЛЕМА РУССКОГО ЗАПАДНИЧЕСТВА (К.Д. КАВЕЛИН И А.И. ГЕРЦЕН) Становление русской философской мысли происходило на перекрестье нескольких влияний. Прежде всего, разумеется, это были внутренние проблемы культуры, которые требовали осмыс1 Право. 1907. № 10. (10 марта). С. 771. Впрочем, не была легализована и кадетская партия. 2 Кантор Владимир Карлович – доктор философских наук, профессор, ординарный профессор кафедры истории философии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», член Союза российских писателей. 184 ления. Но для осмысления необходим, так сказать, некий орган, обладающий способностью впитывать и продумывать внешний опыт. П.Я. Чаадаев в тоске спрашивал «Где наши мудрецы, наши мыслители? Когда и кто думал за нас, кто думает в настоящее время?»1 В славянофильском дискурсе существует миф о хоровом мышлении. Однако никогда и нигде в истории мысли нельзя назвать артикулированные хоровые идеи (либо это не мысль, а идеология). Однако западники увидели у Чаадаева иное – проблему возможности (или невозможности) личности в России, что и стало их главной темой. По словам современного исследователя, «самой важной в чаадаевском наследии оказалась для западников поставленная, но до конца не разрешенная проблема личности и общества» (Щукин, 38). В первой трети XIX в. оппозиционно настроенные дворяне, вытолкнутые после декабрьского восстания из политической жизни, оказались способны, обладая свободным временем, на попытку самостоятельного мышления. А.И. Герцен писал: «Умственная работа <...> совершалась не на вершине государства, не у его основания, но между ними, т.е., главным образом, среди мелкого и среднего дворянства» (Герцен, VII, 212). А поскольку традиционно уже связь с Западом установилась, то и учиться мыслить поехали туда, прежде всего, разумеется, в Германию, страну «университетской науки», по определению К.Д. Кавелина. Поехали, выписывали книги, читали, философствовали, пытаясь, если сказать словами Чаадаева, понять место России «в общем порядке мира». Как писал Д.И. Чижевский о «сороковых годах»: «Философские интересы распространяются с упорством и быстротой психической заразы»2. А властителем умов был в европейском мире Гегель, который при этом довольно жестко сказал о славянах: «Вся эта масса исключается из нашего общего обзора потому, что она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире»3. Это и стало проблемой русской мысли – открыть, понять, каким образом можно показать Россию как самостоятельный момент в ряду проявления разума в развитии человечества. В эти же годы прозвучала как вызов и книга знаменитого Астольфа де Кюстина, где были и такие строки: «В России нет <…> независимых характе- 1 2 3 Чаадаев П.Я. Сочинения. М., 1989. С. 513. Чижевский Д.И. Гегель в России // Русские философы. Антология. М., 1996. С. 278. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. Изд. 2-е. СПб., 2005. С. 368. 185 ров»1. Независимые характеры – это, естественно те самые личности, которых, по словам Чаадаева, так не хватало России. К этому надо добавить, что де Кюстин в полном согласии с Гегелем называл Россию страной деспотической, где вроде бы свободен лишь один человек – царь, но «одно из главных бедствий, от которых страждет Россия, отсутствие свободы, отражается даже на лице ее повелителя: у него есть несколько масок, но нет лица»2. Все прямо по Гегелю: восточный деспот тоже не свободен, а потому и не личность. Русские западники первыми приняли этот высокомерный вызов Западной Европы. Их задача была – показать появление в России независимых личностей, показать, что Россия, пусть позже, но тоже идет этим европейским путем. Одним из первых эту проблему поднял и принял русский историк, юрист и философ Кавелин, взглянувший на развитие русской истории и культуры через проблему личности, ибо, по его мнению, «для народов, призванных к всемирно-историческому действованию в новом мире, такое существование без начала личности3 невозможно. Иначе они должны бы навсегда оставаться под гнетом внешних, природных определений, жить, не живя умственно и нравственно. Ибо когда мы говорим, что народ действует, мыслит, чувствует, мы выражаемся отвлеченно; собственно чувствуют, мыслят единицы, лица, его составляющие. Таким образом, личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство, — есть необходимое условие всякого духовного развития народа» (НУС, 22). Мимоходом замечу, что термин «лицо» как культурфилософское понятие введен в русскую мысль скорее всего Кавелиным, затем он используется Герценом, Н.Г. Чернышевским, П.Б. Струве и т.д. Он имеет коннотацию, конечно, и с христианским «ликом», но, конечно, более всего с европейской личностью, воспринятой через немецкую Persönlichkeit. Русский историк рубежа XIX–XX веков Н. Павлов-Сильванский с упреком писал: «Кавелин признавал, что в основе органического развития, русского и германского, лежат различные противоположные начала. Германские племена "рано развили начало личности" и дальнейшее развитие этого начала было основою их истории. У русско-славянских племен "начало личности не суще1 Кюстин А. де. Россия в 1839 г. В 2-х тт. Т. 1. М., 1996. С. 220. Там же. С. 178. В статье везде в цитатах выделяются шрифтом понятия «личность», «лицо», «индивидуальность». 2 3 186 ствовало"; у них в основе развития было начало родственных связей, род и семья... Такое признание резкой противоположности между историей русской и западной, признание совершенно различных начал развития той и другой, делало очень шаткой позицию Кавелина в его политической борьбе с Погодиным и славянофилами на этой исторической почве»1. Однако и славянофилы, и западники пытались одолеть не друг друга, а на самом деле их противник находился в Германии, авторитет его был велик, ибо казалось на тот момент, что его устами говорит сама западноевропейская культура. Отсюда попытки славянофилов найти противников Гегеля в самой Германии – Шеллинга, Баадера и т.д. Для Гегеля свободный человек как некая философская идея – цель и смысл развития истории. Причем Европа, пронизанная германским элементом, эту идею усвоила через христианство: «Лишь германские народы дошли в христианстве до сознания, что человек как таковой свободен, что свобода духа составляет самое основное свойство его природы; это сознание сперва появилось в религии, в сокровеннейшей сфере духа, но проведение этого принципа в мирских делах являлось дальнейшей задачей, разрешение и выполнение которой потребовали тяжелой продолжительной культурной работы»2. Славянофилы предложили иное понимание христианской идеи, опасаясь, что в гегелевском контексте русский народ может оказаться нехристианским. Кавелин искал путь России не к «самодостаточной» (в отличие от славянофилов), а к «общечеловеческой жизни». Следом за Гегелем он принял его меру и точку отсчета, способную дать единство мировому прогрессу, на которую этот прогресс может опереться, – личность. На Западе, писал он, «человек давно живет и много жил, хотя и под односторонними историческими формами, у нас он вовсе не жил, и только начал жить с XVIII века. Итак, вся разница только в предыдущих исторических данных, но цель, задача, стремления, дальнейший путь один» (НУС, 66). Семантика, предложенного Кавелиным термина, имела несколько вариаций. Во-первых, очень часто в текстах русских мыслителей (не только Кавелина) «личность» имела коннотацию с «лицом», «индивидуальностью», одно слово вполне могло замещать другое. Во-вторых, поразительным образом гегелевское по1 2 Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. М., 1988. С. 7, 8. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. С. 71. 187 нятие «свободный человек» часто подменялось рассуждением о «свободе народа», что личность должна повести к свободе народ (это уже у Герцена), подменяя тем самым длительный эволюционный процесс, о котором писал Гегель («проникновение принципа свободы в мирские отношения является длительным процессом, который составляет самую историю»1), революционным. Артикулированное русскими мыслителями понятие личности стало странным образом (словно вызванное из небытия заклинаниями) реальностью общественной жизни. Личность стала фактом общественно-интеллектуального процесса в России. Здесь крылся путь к «коперниканскому перевороту» Достоевского (Бахтин), который именно личность, родившуюся в философских спорах 1840-х гг., сделал центром своих великих романов. Идея личностного принципа была подхвачена значительной частью последующей русской мысли (достаточно напомнить Белинского, Чернышевского2, писавшего, что мы «выше человеческой личности не принимаем на земном шаре ничего», – Чернышевский, V, 597; Михайловского с его «субъективной социологией», идеей «героев и толпы», утверждавшего, что в борьбе можно опереться только на личность; «теорию личности» П. Лаврова; идеи самосовершенствования человека в литературе девятнадцатого века и т.д.). Отсюда путь и к герценовской идее о «свободе лица», как факторе переустройства русской общинной культуры, и к персонализму Бердяева, и к идеям «новоградцев» (Степуна и Федотова). Первым, кто оценил кавелинский философский ход, был Герцен, поддержавший своего университетского сотоварища3 в полемике со славянофилами. Подлинную славу и влияние Кавелина на русскую общественную мысль надо отсчитывать с 1847 г., когда в журнале «Современник» публикуется его статья «Взгляд на юридический быт древней России», ставшая программным документом русского 1 Там же. С. 72. А в диссертации высшей точкой у него выступает жизнь и представление о красоте «образованных людей», которые уже различают «лицо», личность: «Всякий истинно образованный человек чувствует, что истинная жизнь - жизнь ума и сердца. Она отпечатывается в выражении лица, всего яснее в глазах - потому выражение лица, о котором так мало говорится в народных песнях, получает огромное значение в понятиях о красоте, господствующих между образованными людьми; и часто бывает, что человек нам кажется прекрасен только потому, что у него прекрасные, выразительные глаза» (Чернышевский, II, 11). Напомню здесь евангельские слова, которые дают существенный контекст к высказыванию Чернышевского: «Светильник тела есть око» (Лук. 11, 34). 3 «Лермонтов, Белинский, Тургенев, Кавелин - все это наши товарищи, студенты Московского университета» (Герцен, XV, 20). 2 188 западничества. Статья эта была составлена из его лекций по просьбе Белинского, считавшего выраженный в этих лекциях взгляд «гениальным», а появившуюся вскоре статью «эпохой в истории русской истории, с нее начнется философическое изучение нашей истории»1. На статью обрушились славянофилы. Ведь если следовать славянофильской доктрине, то личности и не должно было быть в России. Юрий Самарин в полемике с Кавелиным писал: «Общинное начало составляет основу, грунт всей русской истории, прошедшей, настоящей и будущей <...>. Общинный быт в существе его <...> основан не на личности и не может быть на ней основан, но он полагает высший акт личной свободы и сознания – самоотречение»2. Речь идет о самоотречении в пользу князя, ибо, по мысли Самарина, общинный быт славян основан не на отсутствии личности, а на свободном и сознательном ее отречении от своего полновластия. В защиту Кавелина выступил Герцен, но уже из-за рубежа, ибо мог там свободно договорить то, что нельзя было сказать в русской подцензурной печати. В своем трактате «О развитии революционных идей в России» Герцен отвечал на это рассуждение Самарина следующим образом: «Говоря о князе, автор лишь пространно пересказал общеизвестное определение, которое Гегель дал рабству в “Феноменологии” (“Herr und Knecht”). Но он умышленно позабыл, как Гегель расстается с этой низшей ступенью человеческого сознания. <...> На замечание, что все мы рабы, что личное право не развито в России, отвечают: “Мы спасли это право, увенчав им князя”. Это издевка, возбуждающая презрение к человеческому слову» (Герцен, VII, 245-246). Позицию самого Кавелина Герцен формулировал следующим образом: в России «неопределенное положение личности вело, согласно автору, к такой же неясности в других областях политической жизни. Государство пользовалось этим отсутствием определения личного права, чтобы нарушать вольности; таким образом, русская история была историей развития самодержавия и власти, как история Запада является историей развития свободы и прав» (Герцен, VII, 244). Более трезво и спокойно спустя годы подошел к этому курсу бывший ученик Кавелина знаменитый историк и философ Б.Н. Чичерин: «В основание своего курса Кавелин полагал изучение 1 Белинский В.Г. Собр. соч. В 9-ти тт. Т. 9. Письма 1829-1848 годов. М., 1982. С. 588. Самарин Ю.Ф. О мнениях “Современника”, исторических и литературных // Самарин Ю.Ф. Избранные произведения. М., 1996. С. 431-432. 2 189 источников, не внося в них никакой предвзятой мысли. Он брал факты, как они представлялись его живому и впечатлительному уму, и излагал их в непрерывной последовательности, с свойственной ему ясностью и мастерством, не ограничиваясь общими очерками, а постоянно следя за памятниками, указывая на них и уча студентов ими пользоваться. Перед нами развертывалась стройная картина всего развития русской общественной жизни: вначале родовой быт, на который прямо указывает летописец и который проявляется и в обычаях, и в родовой мести, и в отношениях князей; затем разложение этого начала дружинным, выступление личности, постепенное развитие государства и, наконец, завершение всего этого исторического процесса деятельностью Петра Великого, который, воспользовавшись государственным материалом, подготовленным московскими царями, вдвинул Россию в среду европейских держав, тем самым исполняя великое ее историческое назначение. Как далек был этот здравый, трезвый и последовательный взгляд на русскую историю от всех бредней славянофилов, которые, страстно изучая русскую старину, ничего не видели в ней, кроме собственных своих фантазий»1. Итак, обозначим важные для Кавелина коннотации, связанные с личностью. Заметим только, что в каком-то смысле Кавелин выразил основную тенденцию умеренного западничества. Как писал о русских западниках Анджей Валицкий: «Общим историческим опытом, глубоко пережитым и определяющим мировоззрение, был для русских мыслителей прежде всего болезненный и радостный процесс формирования личности, ее освобождения»2. Именно этот процесс от реалистического принятия этого начала (у Кавелина) до утопической веры во внеисторическую силу личности (у Герцена), которая приводила к отрицанию условий, способствующих формированию личностного начала, мы и постараемся здесь рассмотреть. 1. Первой в концепции Кавелина можно назвать тему соотнесения личности и истории: «У нас не было начала личности: древняя русская жизнь его создала; с XVIII века оно стало действовать и развиваться» (НУС, 66). XVIII в. – это период петровских реформ, укрепления государственного могущества и выход 1 Чичерин Б.Н. Воспоминания. Москва сороковых годов // Русское общество 40-50-х годов XIX в. Часть II. М., 1991. С. 33. 2 Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анджея Валицкого. Вып. 2. М., 1992. С. 189. 190 России на сцену европейской истории. Случайно ли это совпадение: укрепление государства и становление личности? Того самого государства, которое чуть не раздавило – каждого по-своему – Чаадаева и Гоголя, которому так отчаянно сопротивлялся М.Ю. Лермонтов и позитивный смысл деяний которого (помимо негативного) пытался понять А.С. Пушкин, говоря, что государство – единственный европеец в России, и связывая появление новой литературы с реформами Петра. Это была одна из центральных проблем русской духовной жизни, весьма важная для самоопределения русской литературы. Нужна была историософская концепция, которая увязала бы распадавшиеся противоречивые факты взаимоотношений личности и государства. Одной из самых влиятельных попыток такого рода стало творчество Константина Дмитриевича Кавелина. 2. В русскую историю личность вводит государство. По Кавелину, распадение родового быта, укрепление быта семейного, последующий его кризис привели к возникновению могучего государства в России. А «появление государства было вместе и освобождением от исключительно кровного быта, началом самостоятельного действования личности» (НУС, 48). Петра I он считал первой свободной личностью в России: через три года, в 1850 г., сославшись на Кавелина, Герцен назвал Петра «первой русской личностью, дерзнувшей поставить себя в независимое положение» (Герцен, VII, 169). Кавелин связывал развитие личности с самодержавным государством, которое приобрело в Петровской империи новый характер, поощряя развитие индивидуальных усилий у своих подданных. «С Петром Великим начало личной свободы было поставлено в России, как программа, как требование, которое должно было осуществиться в действительности» (НУС, 164), – писал он чуть позднее в 1863 г. 3. Личность, по Кавелину, противостоит стихийности доцивилизационного периода, которая в России остается сильнее начала личности: «Во всех слоях нашего общества стихийные элементы подавляют индивидуальное развитие» (НУС, 314), – писал он в статье «Наш умственный строй». Однако русский западник опасается вторжения новой стихийности, или, иными словами, варварства в ту еще непрочную цивилизацию, что устоялась в России, а стало быть и уничтожения еще непрочно утвердившегося личностного начала. В «Задачах психологии» он писал: «Живое чувство истины и лжи, правды и 191 неправды, добра и зла меркнет в сердцах и совести людей, не находя себе пищи в господствующих воззрениях. <...> Личностям предстоит обратиться в безличные человеческие единицы, лишенные в своем нравственном существовании всякой точки опоры и потому легко заменимые одни другими. <...> Мы уже больше не боимся вторжения диких орд; но варварство подкрадывается к нам в нашем нравственном растлении, за которым по пятам идет умственная немощь. Люди обратились бы в злейших из хищных зверей, если бы современные взгляды, как думают многие, действительно выражали собою последнее слово науки» (Кавелин, 3, 385386). Тема «вертикального, внутреннего вторжения варварства» безусловно предвещает размышления европейских мыслителей от Бердяева и Степуна до Ортеги-и-Гассета по поводу победы большевизма и фашизма. В словах Кавелина и предчувствие превращения людей в «винтики», в «безличные человеческие единицы», как в романах Замятина и Оруэлла, но и указан виновник – «современные взгляды», т.е. взгляды русских радикалов. 4. Личность есть для Кавелина залог, как цивилизационного, так и экономического движения: «Все знают, какое огромное развитие промышленности и духа предприимчивости дает начало личной собственности. Оно создало те чудеса индустрии, которыми так справедливо гордится Европа и Северо-Американские Штаты. Оно – живая сила, поддерживающая современные образованные общества в вечном движении, толкающая их беспрестанно вперед на пути всяких преуспеяний» (Кавелин, 2, 177, «Взгляд на русскую сельскую общину»). Вообще-то, здесь была одна из существеннейших проблем русской мысли. Становление личности вводит культуру в исторический процесс, превращая народ из природно-этнографического материала в субъект истории. Каждая культура проходит природно-языческую стадию общинного хозяйствования, где имущество принадлежит родуплемени, а потому не возникает даже вопроса о личностном отношении к миру. Нет вопроса и о личном наследовании, личном восприятии жизни. Только с появлением частной собственности, когда из общинно-коллективистского безличного сообщества выделяется индивид, начинается цивилизационный этап культуры. В начале 1900-х гг. В.О. Ключевский писал: «В отличие от государственного порядка, основанного на власти и повиновении, экономическая жизнь есть область личной свободы и личной инициативы, как выражения свободной воли. Но эти силы, одушев192 ляющие и направляющие экономическую деятельность, составляют душу и деятельность духовную. Да и энергия личного материального интереса возбуждается не самим этим интересом, а стремлением обеспечить личную свободу, как внешнюю, так и внутреннюю, умственную и нравственную, а эти последние на высшей ступени своего развития выражаются в сознании общих интересов и в чувстве нравственного долга действовать на пользу общую»1. Иными словами, личность не есть то, что задано природно, а то, что вырабатывается в историческом движении человеческой цивилизации. Процесс становления личности есть процесс по сути своей революционный и болезненный, а потому тяжкий для большинства населения, продолжающего жить во внеличностном мире. Утверждается личность через вполне реальные социокультурные механизмы и через людей, которые являются нарушителями традиционной морали и нравственности. 5. Появление личности подтверждает ту интеллектуальную позицию, что русские относятся к европейским народам. В 1863 г., «на чтениях в профессорском клубе» в Бонне об освобождении крестьян, Кавелин в своем «Кратком взгляде на русскую историю» четко формулировал: «Если мы – европейский народ и способны к развитию, то и у нас должно было обнаружиться стремление индивидуальности высвободиться из-под давящего ее гнета; индивидуальность есть почва всякой свободы и всякого развития, без нее немыслим человеческий быт» (НУС, 162). 6. Быть может, самое главное в общественно-культурном звучании кавелинской концепции – это установка на самостоятельность российского развития, которую может дать только независимая личность. В обществе шло заимствование западных идей и теорий без учета российского коэффициента преломления. Между тем, как считал Кавелин, по-прежнему не обращается внимание на кардинальнейшее условие внутреннего самостоятельного развития – личность, которая способна отвечать на запросы русской жизни. Даже в теоретических изысканиях проблеме личности отводилось одно из последних мест. «Нам не следует, – писал Кавелин в статье "Наш умственный строй", – как делали до сих пор, брать из Европы готовые результаты ее мышления, а надо создать у себя такое же отношение к знанию, к науке, какое суще1 Ключевский В.О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М., 1993. С. 8182. 193 ствует там. В Европе наука служила и служит подготовкой и спутницей творческой деятельности человека в окружающей среде и над самим собой. Ту же роль должны мысль, наука играть и у нас. <...> Такой путь будет европейским, и только когда мы на него ступим, зародится и у нас европейская наука. <...> Очень вероятно, что выводы эти будут иные, чём те, до каких додумалась Европа. <…> Предвидеть у нас другие выводы можно потому, что условия жизни и развития в Европе и у нас совсем иные. Там до совершенства выработана теория общего, отвлеченного, потому что оно было слабо и требовало поддержки, наше больное место – пассивность, стертость нравственной личности. Поэтому нам предстоит выработать теорию личного, индивидуального, личной самодеятельности и воли» (НУС, 317-318). Эта установка вполне подтверждает соображение исследователя, что в сознании «западника эмансипация личности связывается с реалистическим отношением к миру» (Щукин, 38). 7. Установка на действительность, на реализм предполагала для западников типа Кавелина стремление к эволюционному развитию страны, которое исходит из исторической данности, стараясь посредством образования, просвещения создать в стране независимую личность, свободную личность, в этом они опирались на исторические примеры наделения свобод разных сословий – дворянства, купечества, крестьянства. Задача лишь в том, чтобы постепенно начало личности пронизало все общество. Поскольку начало личности вводит в Россию пока что государство, поскольку государство с самого зарождение Руси было ее двигателем, революция представлялась ему бессмысленной, не решающей никаких проблем: «Выгнать династию, перерезать царствующий дом – это очень не трудно, и часто зависит от глупейшего случая; снести головы дворянам, натравивши на них крестьян, – это вовсе не так невозможно, как кажется… Только что будет за тем? То, что есть, не создаст нового, по той простой причине, что будь оно новым, – старое не могло бы существовать двух дней. И так выплывает меньшинство, – я еще не знаю какое, – а потом все скристаллизуется по-старому…»1 8. Опасение революции на самом деле объясняется его неуверенностью, что личность – уже свершившийся факт русской общественности и культуры. Скорее пессимистичными можем мы 1 Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену. Женева, 1892. С. 56. 194 назвать завершающие соображения русского мыслителя: «Чрезмерным развитием личной энергии, железною стойкостью лица, его необузданным стремлением к свободе, его щепетильным и ревнивым охранением своих прав мы, кажется, никогда не имели повода хвалиться. Юридическая личность у нас, можно сказать, едва народилась и продолжает и теперь поражать своею пассивностью, отсутствием почина и грубейшим, полудиким реализмом. <…> Не говорю о нравственной личности в высшем значении слова: она везде и всегда была и есть плод развитой интеллектуальной жизни и всюду составляет исключение из общего правила. Нет, я беру личность в самом простом, обиходном смысле, как ясное сознание своего общественного положения и призвания, своих внешних прав и внешних обязанностей, как разумное поставление ближайших практических целей и такое же разумное и настойчивое их преследование. И что же? Даже в этом простейшем смысле личность составляет у нас почтенное и, к сожалению, редкое; изъятие из общего уровня крайней распущенности во все стороны. <…> Оттого, в ходе общественных и частных наших дел, нет ни обдуманной системы, ни даже последовательности, нет преемственности от поколения к поколению, и потому нет капитализации труда, знания и культурных привычек. Сменились люди, и дело пропадает; все идет совсем иначе, до тех пор, пока случай не натолкнет опять на то лее дело другого человека, который выкопает его из-под спуда, стряхнет с него архивную пыль и опять пустит в ход, чтоб после него оно снова было брошено и забыто» (НУС, 314). Надо сказать, что, быть может, такое отношение к проблеме личности в России скорее стоит назвать не пессимистическим, а реалистическим. Выступая в защиту «Нови» (большую восторженную статью о романе написала дочь Кавелина – С. Брюллова), используя его образы в своих статьях, более того, в опубликованной за рубежом брошюре «Разговор с социалистомреволюционером» (1880), заявив, что выступает он не против революционеров, благородных по своим устремлениям, а против революции (т.е. солидаризуясь полностью с позицией Тургенева в этом романе), Кавелин не мог не увидеть, так сказать, нелиберальные структуры сознания, характерные не только для героев Достоевского, но и для всех действующих героев «Нови» Тургенева. «Безымянная Русь!» – так устами Паклина определяет писатель будущих делателей русской истории, заключая роман. 195 Иными словами, Тургенев предчувствовал период, когда идея личности на долгое время вновь уйдет на периферию исторического процесса в России. Самодержавный запрет на свободу личности поневоле отзеркаливал в деятельности революционных кружков и партий. Но любопытным образом вначале эти революционные русские идеи структурировались через идею личности, причем высказывал их один из самых ярких русских деятельных мыслителей – Герцен. Быть может, его обращение к проблеме личности стоит начать с чувства детской ущемленности, когда общий любимец и баловень Шушка «романтически противопоставил свое самоценное "я" несправедливому устройству общества» (Щукин, 47), осознав себя незаконным сыном богатейшего русского барина Яковлева, который, хотя и оставил ему миллионное состояние, фамилию свою не дал. Тема характерная, звучавшая в «Войне и мире» («бастард» Пьер Безухов), но также в уже упомянутой тургеневской «Нови», где главному герою Нежданову подарено биографическое сходство (незаконное дитя любви) с Герценом, как в «Дыме» в образе демагога Губарева был с очевидностью выведен Огарев. В отличие от Губарева Нежданов симпатичен, но он бессилен что-либо сделать в России. А главное – бессильно его «я» против структур народного сознания. Что же было у его прототипа? Если говорить о семантике герценовского понятия личность, то надо указать на связанный с ним активизм. Точнее сказать, стоит отметить веру в невероятные возможности личности, что уже в самой основе содержало утопическую интенцию, разрушавшую западнический реализм в подходе к действительности. Валицкий говорил о двух утопических системах русской мысли – славянофильстве и западничестве. Однако, как показывает опыт Герцена, утопическое начало вело западника Герцена к славянофильству в революционном изводе a la Михаил Бакунин. В столкновении славянофилов и западников Герцен занял поначалу вполне определенную позицию. Западничество выступало за личность, и Герцен выступил как ведущий боец этой идеи, утверждая право личности на отношение со всем миром, на то, чтоб не замыкаться в узкий мир семейных отношений, где мечтали спастись от суровости самодержавия славянофилы, за открытый выход личности на простор общественной борьбы («По поводу одной драмы»). Все его статьи и художественные произведе196 ния разбирали именно эту проблему. «Что составляет задушевную мысль Искандера, – спрашивал Белинский, – которая служит ему источником его вдохновения, возвышает его иногда, в верном изображении явлений общественной жизни, почти до художественности? – Мысль о достоинстве человеческом, которое унижается предрассудками, невежеством и унижается то несправедливостью человека к своему ближнему, то собственным добровольным искажением самого себя <...> Искандер – по преимуществу поэт гуманности»1. Что же это значило в культурно-общественной жизни? Интересно, что русское образованное общество, увидев в концепции Кавелина вполне реалистический взгляд на вещи, хотя и пессимистический, выступление Герцена резко и определенно оценило как утопическое. 1. Для начала оценим веру Герцена в силу личности, причем в стране, где самое ее существование – плод недавний, едва ли не завозной. Что может сделать личность в условиях полного подавления деспотией? Герцен полагал, что при определенных обстоятельствах весьма много. Вопрос ставился им кардинально. От личности, от отдельных людей зависели, по его мнению, судьбы цивилизации, судьбы мира. Герцен выдвигает свой вариант выхода из исторического тупика: «Не нужно ли было бы постараться всеми средствами призвать русский народ к сознанию его гибельного положения, – пусть даже в виде опыта, – чтобы убедиться в невозможности этого? И кто же иной должен был это сделать, как не те, кто представляли собою разум страны, мозг народа, – те, с чьей помощью он старался понять свое собственное положение? Велико их число или мало – это ничего не меняет. Петр I был один, декабристы – горстка людей. Влияние отдельных личностей не так ничтожно, как склонны думать; личность – живая сила, могучий бродильный фермент, – даже смерть не всегда прекращает его действие. Разве не видели мы неоднократно, как слово, сказанное кстати, заставляло опускаться чашу народных весов, как оно вызывало или прекращало революции?» (Герцен, VII, 243-244). 2. Он резко отделяет понятие личности от современного ему буржуазного западного мира, упрекая славянофилов, что они не поняли величия, аристократизма и социалистического пафоса 1 Белинский В.Г. Собр. соч. в 9-ти тт. Т. 8. М., 1982. С. 375. 197 этой идеи1. В отличие от многих западников, думавших усвоить России модель западноевропейской жизни, Герцен полагал необходимым просветить самобытные формы русской культуры идеями, выработанными в Европе, внести в Россию «идею свободной личности», которую, по словам Герцена, славянофилы смешивали «с идеей узкого эгоизма» (Герцен, VII, 241). За самобытные формы русской жизни, прежде всего за общину, выступали и славянофилы, но их устраивала вполне первобытная, патриархальная община. Общинник Герцен считал, что без фермента личности община не в состоянии освободить себя: «Община не спасла крестьянина от закрепощения; далекие от мысли отрицать значение общины, мы дрожим за нее, ибо, по сути дела, нет ничего устойчивого без свободы личности» (Герцен, VII, 242). 3. В России, полагал Герцен, православие выполнить эту функцию не в состоянии, ибо само понятие личности чуждо этой конфессии: «Византийская церковь, – писал он, – питала отвращение ко всякой светской культуре. <…> Презирая всякую независимую живую мысль, она хотела только смиренной веры. В России не было проповедников. Единственный епископ, прославившийся в древности своими проповедями (Аввакум. — В.К.), терпел гонения за эти самые проповеди. <...> И эта-то церковь, начиная с X века, стояла во главе цивилизации России» (Герцен, VII, 184). В церкви проповедник – это личность, преследования следуют за подлинными личностями. Но Герцену мало одной личности, они, по его мнению, не решают проблему православной церкви. Хотя за Аввакумом пошли сотни тысяч верующих. Разумеется, дело с этим вопросом обстояло не так просто, но оторванная от Европы сама и препятствовавшая России найти контакт с европейской наукой и просвещением, православная религия виделась атеисту Герцену исчерпавшей себя, ибо дальнейшее (да и вообще любое) развитие страны он видел только на пути усвоения европейских идей. 4. Свободную личность Герцен видит пока прежде всего в русской литературе, в образах «лишних людей», которые должны перестать быть «лишними». И Герцен как всегда ярко и броско формулирует свой идеал развития русской культуры и жизни, апеллируя к образам русской художественной литературы (роману Пушкина и роману Григоровича): «Как видите, все зависит от 1 «Аристократ, идущий в революцию, прекрасен», – говорит один из достоевских бесов. 198 того, удастся ли установить внутреннее единение Владимира Ленского, студента Геттингенского университета, поклонника Шиллера и Гете, утопического мечтателя, поэта с длинными кудрями, с нашим старым Глебом Савинычем, этим практическим философом с суровым, сильным характером, этим подлинным представителем циклопической расы крестьян-рыбаков. Поймут ли они когда-нибудь друг друга?» (Герцен, XIII, 180). Это и был вопрос. 5. Квадратура круга, в котором оказался Герцен, и которая заключалась в том, что воля народа может вырасти только на идее свободной личности. Но, уезжая за границу, Герцен четко прокламировал невозможность в России свободной личности. Он полагал, что «…дома нет почвы, на которой может стоять свободный человек», а «свобода лица – величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа» (Герцен, VI, 14). Индивидуальность, личность вырабатывается только в условиях свободы. Как же личность будет насаждать свободу на народной почве, где нет условий для нее? Это и стало проблемой Герцена – соединить личностное начало с общинностью. Именно эта идея, родившаяся и вызревшая в концепции Герцена о соединении личности с народом, привела к хождению в народ. Это отчетливо увидели пореволюционные русские эмигранты, изгнанные из страны впавшим в окаянство народом, руководимым бесами. Замечательный историк и филолог Е.В. Аничков писал в конце 20-х гг.: «Все главные лозунги русского революционного движения до самой "Народной воли" провозглашены Герценом. Настоящим вдохновителем революционеров еще во времена «нечаевщины» станет его друг Бакунин. Но Герцен не только позвал основывать тайные типографии, от него же исходит и "Земля и Воля" и "хождение в народ". <...> Провозглашенные им лозунги живы, и ими трепещут и мятутся, во имя их идут на Голгофу революционного дела новые поколения...»1 Но идея эта предполагала отказ от ценности человеческой жизни, да и значимости личности, то, что привело потом интеллигенцию, как писал Франк («Крушение кумиров»), к стыду за свою особность, за свою отделенность от коллектива. 6. Для решения данной проблемы Герцен в начале 60-х гг. готов пожертвовать личностью как таковой, принести ее в жертву 1 Аничков Е.В. Две струи русской общественной мысли. Герцен и Чернышевский в 1862 г. // Записки русского научного института в Белграде. Вып. I. Белград, 1930. С. 234-235. 199 революционному Молоху. В этом контексте обращения Герцена к студенчеству звучали крайне радикально и безжалостно: «Не жалейте вашей крови. Раны ваши святы, вы открываете новую эру нашей истории» (Герцен, XV, 185). Даже «предлагая пари за социализм», который идет на смену нынешней Европе, Герцен понимал его прежде всего не как естественную, закономерную перестройку общества, базирующуюся на известных экономических законах, а как своего рода новое переселение народов, которое должно уничтожить все предшествующие ценности, включая, разумеется, и личность, ибо в геологическом катаклизме нет места индивиду: «Я часто воображаю, как Тацит или Плиний умно рассуждали со своими приятелями об этой нелепой секте назареев, об этих Пьер Ле-Ру, пришедших из Иудеи с энергической и полубезумной речью, о тогдашнем Прудоне, явившемся в самый Рим проповедовать конец Рима. Гордо и мощно стояла империя в противоположность этим бедным пропагандистам – и не устояла. <...> Или вы не видите новых христиан, идущих строить, новых варваров, идущих разрушать? – Они готовы, они, как лава, тяжело шевелятся под землею, внутри гор. Когда настанет их час – Геркуланум и Помпея исчезнут, хорошее и дурное, правый и виноватый погибнут рядом. Это будет не суд, не расправа, а катаклизм, переворот...» (VI, 58). Таким образом, по Герцену, пропагандисты, то есть личности готовят гибель всем носителям личностной культуры. Достаточно жестко он заявлял: «Образованному меньшинству, если оно доживет до этого разгрома и не закалится в свежих, новых понятиях, жить будет хуже» (Герцен, VI, 59, курсив мой. – В.К.). Герцен грозит не просто русским «образованным классам», а всей европейской цивилизации, родившей само понятие личности. 7. Личность не может вырасти в стае, она продукт долгого и сложного исторического развития. Но Герцен, полагал, что русская цивилизационная скудость – лучший пропуск в будущее. Русские радикалы видели в отсталости, отсутствии цивилизационных традиций преимущество России, показывающее ее молодость, ее предназначение начать новую страницу истории. Нету прошлого, нету наследства – и не надо! Причем многое из прошлого хотелось бы и самим вычеркнуть, чтоб его как бы и не было. На такой позиции вырастало и стояло русское революционерство леворадикального толка, начало которого я вижу в Бакунине и Герцене, писавшем в своем трактате «О развитии революцион200 ных идей в России»: «Нелегко Европе <...> разделаться со своим прошлым; она держится за него наперекор собственным интересам, ибо <...> в настоящем ее положении есть многое, что ей дорого и что трудно возместить <...> Мы же более свободны от прошлого, это великое преимущество <...> Мы свободны от прошлого, ибо прошлое наше пусто, бедно, ограничено. Такие вещи, как московский царизм или петербургское императорство, любить невозможно. Их можно объяснить, можно найти в них зачатки иного будущего, но нужно стремиться избавиться от них как от пеленок. <...> Европа не разрешила противоречия между личностью и государством, но она все же поставила этот вопрос. Россия подходит к проблеме с противоположной стороны. С появления этого перед нами этого вопроса и начинается наше равенство. У нас больше надежд, ибо мы только еще начинаем» (VII, 242-243). 8. Михаил Катков, определяя истоки герценовской революционности, видел их в утопизме его концепции, ибо, по его мнению, «утопии сами служат наилучшим орудием отрицания и разрушения»1. Это утверждение как бы предугадывает аналогичные пореволюционные утверждения русских философов-эмигрантов (скажем, Франка). И в самом деле у Герцена утопизм сочетался с революционностью («Он поднял знамя революции»2, – писал, и справедливо, В.И. Ленин). Но на чем базировался утопизм Герцена? Это было абсолютно романтическое понимание значения личности3. Ему казалось, что личность, которая должна одухотворить, повести к социализму русскую общину тем сильнее, чем менее связана культурными традициями. Строго говоря, у него очевидна романтическая (не христианская) вера в возможность личности родиться, так сказать, не из чего, чудом. В «Концах и началах», трактате, пронизанном иронией и сарказмами по поводу западноевропейской цивилизации, которая спутывает возможных личностей по рукам и ногам своими благами, он снова возвращается к идее, что из полудикого русского быта скорее родятся великие личности, чем из западного мещанства: «Казалось бы, что могло зародиться, вырасти, окрепнуть путного на этих грядах между Аракчеевыми и Маниловыми? Что воспитаться этими матерями, брившими лбы, резавшими косы, колотившими прислугу, этими отцами, подобо1 Русский вестник. 1862. Июль. С. 413. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 21. С. 261. «Герцен и Огарев не могли отказаться от утопического отношения к реальной действительности, которое генетически было тесно связано с романтической культурой» (Щукин, 50-51). 2 3 201 страстными перед всеми высшими, дикими тиранами со всем низшим? А именно между ними развились люди 14 декабря, фаланга героев, вскормленная, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя… Оно им пошло впрок! Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение» (Герцен, XVI, 171). Очевидная романтическая выспренность определений личностей декабристов, пафосные восклицания по поводу весьма сложного события декабрьского восстания, когда руководители обманом подставили солдат (т.е. народ) под картечь, их нерешительность, взаимное доносительство после ареста. Но обществу нужны были герои, и Герцен один из тех, кто лепил образ идеального революционера, эта романтическая идеализация вполне трагически привела Россию к октябрьской катастрофе. Воистину, это была прямая подсказка Ленину, писавшему, что декабристы разбудили Герцена… Утопия – место, которого нет. Как назвать ложно истолкованное событие? У-хронос? Отказ от исторического прошлого ради развития сильной личности – в этом пафос герценовских идей. 9. Эти идеи были подхвачены «молодой эмиграцией» конца 1860-х - начала 1870-х (Ткачев, Нечаев), уже прямо заявивший, что цивилизация, школа, книги, достижения духа – только помеха для революции, но поскольку Россия молода и отстала, она сможет обогнать омещанившийся, обуржуазившийся Запад. Напрасно Герцен в предсмертных письмах «К старому товарищу» выступил против молодых радикалов, согласившись со своими оппонентами – классическими западниками типа Кавелина, что вне цивилизации право личности утвердить не удастся. На упреки молодых радикалов, что он, по сути, защищает капитал, Герцен отвечал, что он защищает «капитал, в котором оседала личность и творчество разных времен» (Герцен, XX, 593). Но молодым нигилистам идеи личности и свободы были абсолютно невнятны, поэтому разрушения они не боялись. Слово уже было произнесено. Герцен в начале 1860-х боялся, что защитники «империи хотят поглотить всякую личную инициативу, заглушить вольный голос казенным хором, затерять лицо в массах, распустить его в стихиях, влекомых безотчетными приливами и отливами, в которых именно оттого легко увлечь» (Герцен, XVII, 216). Выяснилось, что эти тенденции скорее и энергичнее выражает радикальная молодежь, им же воспитанная и вскормленная. 202 В дневнике от 2 декабря 1869 г. он записывал: «Мы сложились разрушителями; наше дело было полоть и ломать, отрицать и иронизировать. Мы и делали это. А теперь <…> мы видим, что мы ничего не создали, не воспитали. Последствие непростительно – нигилизм в окружающих людях» (Герцен, ХХ, 611-612). Итог невеселый. Таким образом, вполне романтически понятая частью западников как волевое начало, личность по сути дела воспитывала в обществе отрицание тех основ, которые и приводили к появлению личности. Об этом в последнем тексте Герцена («К старому товарищу»), по сути итоговом, где он произвел расчет со своим романтическим прошлым: «Разгулявшаяся сила истребления уничтожит вместе с межевыми знаками и те пределы сил человеческих, до которых люди достигали во всех направлениях… с начала цивилизации» (Герцен, ХХ, 593). В этом контексте позиция Кавелина представляется более европейской, а главное, более продуктивной для развития русской культуры. Литература и сокращения НУС - Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. Составление и вступительная статья В.К. Кантора. Подготовка текста и примечания В.К. Кантора и О.Е. Майоровой. М., 1989. Письма - Письма К.Д. Кавелина и Ив.С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену. Женева. 1892. Кавелин - Собрание сочинений К. Д. Кавелина. В 4-х тт. СПб.,1897 - 1900. Т. 1. - 1897. - 1051 с., [III], 1 л. порт. Т. 2. - 1898. - 1258 с., [XXXI], 1 л. порт.; Т. 3. - 1899. - 1255 с., [XX], 1 л. порт.; Т. 4. - 1900. - 1347 с., [VI]. Герцен - Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1954-1966. Чернышевский – Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: в 15 т. М., 1947-1950. Щукин - Щукин Василий. Русское западничество сороковых годов XIX века как общественно-литературное явление // Щукин Василий. Российский гений просвещения. Исследования в области мифопоэтики и истории идей. М., 2007. 203 А.А. Кара-Мурза1 ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ ОБ «ИДЕАЛЬНОЙ РУССКОЙ ЛИЧНОСТИ» (АКСАКОВ, ЧИЧЕРИН, ПУШКИН)2 Предисловие Петр Бернгардович Струве вошел в историю русской общественной мысли как выдающийся национальный либерал, последовательно стремящийся вживить ценности свободы в контекст русской национальной культуры. Это нисколько не противоречит тому, что изначально, как человек культуры общеевропейской, Струве обладал «дуальной идентичностью» – российсконемецкой. Семья Струве (отец – из уважаемого обрусевшего рода выходцев из Шлезвига; мать – из прибалтийских немцев) почти каждый год ездила в Германию. Юный Петр несколько лет ходил в немецкую школу в Штутгарте, столице Вюртенберга. Когда в 1902 г. русские либералы-диссиденты решили выпускать за границей неподцензурный журнал «Освобождение», и редактором был намечен Струве, местом издания был, разумеется, выбран «родной» Штутгарт. В России Струве окончил юрфак Петербургского университета, где его приоритетом была немецкая политическая философия, социология, экономика; за границей он учился в основном в Австрии, слушая в Граце лекции на немецком языке выдающегося социолога Людвига Гумпловича. В данной статье, однако, нас интересует, в первую очередь, не этнокультурная, а гражданская идентичность Струве, и она – несомненно, российская по преимуществу. После недолгого увлечения марксизмом (который он, впрочем, никогда не понимал космополитически) Струве к 1900–1901 гг. отходит от социал-демократии: его разводит с ней принципиально разное понимание соотношения силы и права в историческом развитии. Теперь он – либерал-конституционалист, поначалу левого, «освобож-денческого», толка. Дальнейшее движение его мысли – в результате осмысления причин неудач русского освобо-дительного движения – идет «вправо», в сторону либерального консерватизма. В Белом движении, а затем в Кара-Мурза Алексей Алексеевич – доктор философских наук, профессор, заведующий отделом социальной и политической философии Института философии РАН, Президент национального фонда «Русское либеральное наследие». 2 Статья написана при поддержке гранта РГНФ № 14-03-00798 «"Локальные идентичности" как фактор развития русской философско-политической традиции». 1 204 эмиграции Струве прочно занимает правоцентристские позиции, периодически акцентируя свои конституционномонархические предпочтения. Основное политико-философское кредо Струве на редкость цельно и гармонично. В самых разных политических обстоятельствах его занимали одни и те же вопросы: По каким законам формируется и ведет себя в истории ее деятель – индивидуальная человеческая личность? Какой строй и за счет каких механизмов наилучшим образом формирует оптимальные для культурного и упорядоченного общежития человеческие качества? Каков, в конце концов, набор этих искомых личностных качеств? Или, подытоживая: как формируется и в чем проявляется «личная годность» человека (термин самого Струве1), и каким образом проникает в историю поведенческая патология? Важным элементом концепции «личной годности» Струве были его размышления об «идеальной русской личности». По его собственным воспоминаниям, его первой в жизни «идеологической любовью» были русские славянофилылибералы и, в первую очередь, Иван Сергеевич Аксаков2. «Идеальная русская личность (I)»: Иван Сергеевич Аксаков До конца жизни убежденный западник, Петр Струве считал, что именно славянофил Иван Аксаков – есть «первый по специфической духовной одаренности и значительности русский публицист… В русской публицистике нет лучшей защиты свободы слова и совести, чем классические статьи на эти темы Ивана Аксакова»3. Что особенно привлекало уже юного Петра Струве в Аксакове, так это то, что тот сумел удивительным образом соединить все то лучшее, что было выработано в замечательной семье Аксаковых: «художническая чуткость к быту и природе» отца, Сергея Тимофеевича, и «философски-исторический интерес к народу» 1 Кара-Мурза А.А. «Концепция личной годности» П.Б. Струве: этапы развития // Политическая концептология: журнал метадисциплинарных исследований. 2014. № 2. С. 157-181; Жукова О.А., Кантор В.К. Мужество быть. К философской характеристике П.Б. Струве // Петр Бернгардович Струве. М., 2012. С. 5-12. 2 См.: Струве П.Б. Аксаковы и Аксаков // Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М., 1997. С. 232. См. также: Кара-Мурза А.А., Жукова О.А. Свобода и вера. Христианский либерализм. М., 2011. Гл. 4. 3 Там же. 205 старшего брата Константина сопряглись у Ивана Сергеевича с «величайшей действенностью»1. Как младший сын в семье, вспоминал Струве, он очень рано был приобщен «ко всему тому, что тогда составляло духовное содержание жизни»: «Вместе со своей семьей я пережил эпопею русско-турецкой войны и ее финал – Берлинский конгресс и трактат, заключение которого вызвало пламенный протест – историческую речь Ивана Сергеевича Аксакова. Мы, дети (да и одни ли только дети?), конечно, мало понимали в политике, но мы с волнением ощущали, что Россия оскорблена и унижена в своем национальном и славянском призвании. А когда Иван Аксаков громко и мужественно поведал всему миру об этой обиде, – наши души трепетали созвучно с его боевым духом русского и славянина, глашатая и вождя»2. Тетрадки аксаковских газет, вспоминал Струве, «с увлечением читались и прилежно перечитывались»: «Я втихомолку строчил что-то для "Руси", скрывая написанное и от родителей, и от братьев. Мать моя что-то писала и Достоевскому, и Аксакову»3. До конца жизни Струве помнил в подробностях тот важный для всей их семьи эпизод, когда летом 1882 г., будучи проездом в Москве, они удостоились посещения Иваном Аксаковым их гостиничного номера в «Славянском базаре»: «Он пришел отдать визит моему отцу и поблагодарить мою мать за читательское сочувствие... В маленьком теле Ивана Аксакова была как-то собрана огромная действенность и законченно выразилось то своеобразное сочетание неукротимого восторга и боевой энергии с трезвостью, с чувством меры и возможностей, с хозяйственной деловитостью, сочетание, в котором вся сила и прелесть подлинного политического горения и национальногосударственного делания»4. На многие годы Аксаков стал для Струве образцом человеческой «действенности» (именно это слово встречается в работах Струве об Аксакове наибольшее число раз). В нем особенно поражало то, что, «будучи приверженцем и носителем мировоззрения и писателем, он не замкнулся ни в учении, ни в теории, ни в писательстве или пропаганде. В лице Ивана 1 Там же. Там же. Там же. 4 Там же. 2 3 206 Аксакова… славянофильство спустилось с высоты историкофилософского учения и вошло в реальную жизнь»1. Высокие идеалы и – одновременно – умение претворять их в жизнь; подлинное свободолюбие и – в то же время – обостренное национальное чувство – в этих парадоксальных, на первый взгляд, соединениях был удивительный секрет Аксакова, волновавший и воодушевлявший Струве на протяжении всей его жизни: «В этом смыкании был свой стиль или, да позволено будет употребить одно из излюбленных самим Иваном Сергеевичем и красивых русских слов, был свой "лад", т.е. своя собственная смысловая красота, воистину музыкальная... Эта духовная музыка была гармонически проникнута двумя основными мотивамиидеями: идеей свободной личности и идеей себя сознающего и утверждающего народа… Вот почему Иван Аксаков был в одно и то же время борцом и за права человека и гражданина, и за национальное начало. Ему было присуще острое и тонкое чувство права, укорененного в правде, и глубокое, трепетно-восторженное ощущение соборного начала народности»2. Собственно, непосредственным импульсом становления молодого Петра Струве как убежденного либерала стал конфликт Аксакова в конце 1885 г. с цензурным ведомством, конфликтом, ускорившим его кончину. Струве вспоминал: «Его (Аксакова. — А.К.) статья в "Руси" против цензурного ведомства, которое почти перед самой смертью знаменитого публициста осмелилось обвинить его в "недостатке истинного патриотизма", читалась и перечитывалась людьми нашего поколения буквально с трепетом и восторгом, как беспримерно-мужественное обличение бюрократической тупости и как такая же защита свободной речи»3. «Либерализм – это и есть истинный патриотизм» – это кредо Петра Бернгардовича Струве было несомненно унаследовано им от Аксакова4. 1 Там же. Там же. Там же. 4 В этой связи необходимо оспорить мнение об И.С. Аксакове (в т.ч. об Аксакове 1880-х гг.) одного из авторитетных биографов П.Б. Струве – американского историка Ричарда Пайпса. В своем, ставшем классическим, двухтомнике о Струве Пайпс, в частности, дает Аксакову такую характеристику: «Это был рупор славянофильства в его завершающей фазе, после того, как оно растеряло присущий его ранней стадии этнокультурный идеализм и превратилось в политическое движение с отчетливо выраженными чертами ксенофобии. В преклонные годы поведение Аксакова все в большей степени приобретало параноидальный характер. Он науськивал своих читателей против поляков, немцев и евреев, ставя им в вину все неурядицы российской действительности, взвинчивал 2 3 207 «Идеальная русская личность (II)»: Борис Николаевич Чичерин Своим непосредственным предшественником в выработке концепции «личной годности» Струве считал русского правоведа и философа Бориса Николаевича Чичерина, к анализу творчества которого он возвращался неоднократно. Интересно, что в годы своей «марксистской молодости» Струве оказался, по его собственным словам, «последним представителем русской радикальной публицистики, скрестившим шпаги с либеральным консерватором Чичериным»1. В 1897 г. Струве опубликовал в «Новом слове» критическую статью об исторических взглядах Чичерина2. Однако достаточно скоро Струве, по его признанию, «пришел в своих собственных путях к общественно-политическому мировоззрению, близкому ко взглядам покойного московского ученого»3. Либерально-консервативный синтез, который олицетворял собой Чичерин, был, согласно Струве, наиболее оптимальной мировоззренческой и общественной позицией, ибо мог одновременно и гармонично решать две главные российские проблемы: проблему «освобождения лица» и проблему «упорядочения государственного властвования, введения его в рамки правомерности и соответствия с потребностями и желаниями населения»4. До Чичерина попытки решить эти две проблемы предпринимались почти исключительно «по двум параллельным осям: по оси либерализма и по оси консерватизма»: «Для индивидуальных сознаний эти оси по большей части никогда не сближаются и не сходятся. Наоборот, по большей части они далеко расходятся». И в этом смысле именно Чичерин представил в истории русской культуры и общественности «самое общественную истерию, доводя ее до воинственно-имперских устремлений. В принципе, Аксакова последнего периода его жизни можно охарактеризовать как националистареакционера и одного из идеологических предшественников фашизма ХХ века» (Пайпс Р. Струве: левый либерал. 1870-1905. М., 2001. С. 34). Строго говоря, Пайпс, употребляя по отношению к Аксакову такие слова, как «параноидальный характер», «науськивал», «взвинчивал» и т.п., оспаривает один из центральных тезисов самого Струве о том, что все творчество Аксакова – это как раз «образец трезвости и здравомыслия». 1 Струве П.Б. Б.Н. Чичерин и его место в русской образованности и общественности // Россия и славянство. 1929. № 9. С. 3. 2 Он же. Чичерин и его обращение к прошлому // Струве П.Б. На разные темы. СПб., 1902. С. 84-120. 3 Он же. Б.Н. Чичерин и его место в русской образованности и общественности. С. 3. См. также: Он же. Б.Н. Чичерин: некролог // Освобождение. 1904. 19 февраля. С. 323. 4 Он же. Б.Н. Чичерин и его место в русской образованности и общественности. С. 3-4. 208 законченное, самое яркое выражение гармонического сочетания в одном лице идейных мотивов либерализма и консерватизма»1. В чичеринской критике радикальной публицистики Герцена Струве усматривал первые наметки близкого ему культурноантропологического подхода к политической истории. Чичерин, по его мнению, был абсолютно прав, когда в своем «Письме к издателю "Колокола"» (1858 г.) предупреждал о недопустимости проявлений политической нетерпеливости в обществе, еще не выработавшем гражданских добродетелей и способности к самоограничению. Особенно ценил Струве сборник Чичерина «Несколько современных вопросов» и прежде всего статью «Меры и границы», где Чичерин «превосходно охарактеризовал русские чрезмерности вообще и тем самым наперед обрисовал чрезмерности большевизма и его "эмигрантского" отражения, евразийства»2. Общеисторическую позицию Чичерина, с которой он был абсолютно солидарен, Струве изложил следующим образом: «Поскольку он (Чичерин. – А.К.) верил в реформаторскую роль исторической власти, т.е. в эпоху великих реформ, в 50-х и 60-х годах, Чичерин выступал как либеральный консерватор, решительно борясь с крайностями либерального и радикального общественного мнения. Поскольку же власть стала упорствовать в реакции, Чичерин выступал как консервативный либерал против реакционной власти, в интересах государства отстаивая либеральные начала, защищая уже осуществленные либеральные реформы и требуя в царствование Александра III и, особенно энергично и последовательно, в царствование Николая II коренного преобразования нашего государственного строя»3. Когда в 1928 г. исполнилось 100-летие со дня рождения Чичерина, Русский институт в Белграде организовал торжественное заседание, на котором выступил и Струве. В своей речи он сказал об актуальности либерально-консервативных идей Чичерина для всех, кто борется за освобождение России от большевизма. «Что отстаивал в свое время Чичерин? Свободу экономическую и свободу гражданскую. А это как раз то, что нужно современной, изнывающей под ярмом коммунистического 1 Там же. Струве П.Б. Из Б.Н. Чичерина в «Хрестоматию евразийства» // Струве П.Б. Дневник политика (1925-1935). М.-Париж, 2004. С. 417-418. 3 Он же. Б.Н. Чичерин и его место в русской образованности и общественности. С. 4. 2 209 большевизма России. Экономическую свободу Чичерин отстаивал против социализма, и эта именно свобода, т.е. разрыв всех сковывающих экономическую жизнь России насильнических (по новой терминологии, «идеократических») пут... Гражданскую свободу Чичерин отстаивал против абсолютизма»1. «Идеальная русская личность (III)»: Александр Сергеевич Пушкин Через всю свою жизнь Струве пронес огромный интерес к жизни и творчеству А.С. Пушкина. Но был в его биографии один эпизод, когда Пушкин стал, и уже навсегда, поистине главным героем размышлений Струве об «идеальной русской личности». Летом 1918 г., покинув большевистскую Москву в расчете попасть на территорию, которая, как тогда казалось, могла быть уже занята высадившимися севере России англичанами, Струве и его спутник Аркадий Борман (сын известной кадетской журналистки А.В. Тырковой-Вильямс) оказались в поместье Алятино, в сорока верстах к югу от Вологды, принадлежавшем родителям школьного друга Бормана. Там, по воспоминаниям последнего, они со Струве прожили август и сентябрь, и все это время Струве работал в великолепной библиотеке хозяев. Основываясь на мемуарах Бормана, Р. Пайпс пишет: «Струве с головой ушел в книги. Особенно интересовал его Пушкин, воплощавший, как полагал Струве, все лучшее и обнадеживающее, что было в русской культуре. Он проштудировал пушкинское собрание сочинений от корки до корки (курсив мой. – А.К.) и сразу же задумал новую книгу: трактат о Пушкине и его значении для русской жизни. Книга, разумеется, так и осталась ненаписанной. Но подборка пушкинских цитат и пушкинский словарик, составленные им тогда, время от времени всплывали в работах периода эмиграции»2. Струве увидел в Пушкине идеальное сочетание двух качеств: любви к свободе и любви к национальной форме порядка; он был согласен со старым определением Пушкина кн. Вяземским как либерального консерватора. В работе «Политические взгляды Пушкина» Струве писал: «Пушкин непосредственно любил и ценил начало свободы. И в этом смысле он был либералом. Но Пушкин также непосредственно ощущал, любил и ценил начало 1 Он же. Два основных освободительных требования // Дневник политика. С. 416. Пайпс Р. Струве: правый либерал. 1905-1944. М., 2001. С. 334. См. также: Борман А. Из воспоминаний о П.Б. Струве // Новое русское слово. 1969. 8 сентября. 2 210 власти и его национально-русское воплощение, принципиально основанное на законе, принципиально стоящее над сословиями, классами и национальностями, укорененное в вековых преданиях или традициях народа Государство Российское в его исторической форме – свободно приятой народом наследственной монархии. И в этом смысле Пушкин был консерватором»1. Вслед за Гоголем и Достоевским, Струве полагал, что Пушкин является образцом русской гражданской зрелости. «Пушкин не отрицал национальной силы и государственной мощи, – писал Струве в "Возрождении" в июне 1926 г. – И в то же время Пушкин, этот ясный и трезвый ум, этот выразитель и ценитель земной силы и человеческой мощи, почтительно склоняется перед неизъяснимой тайной Божьей, превышающей все земное и человеческое… Пушкин знал, что всякая земная сила, всякая человеческая мощь сильна мерой и в меру собственного самоограничения и самообуздания. Ему чужда была нездоровая расслабленная чувствительность, ему претила пьяная чрезмерность, тот прославленный в настоящее время "максимализм", который родится в угаре и иссякает в похмелье (курсив везде Струве. – А.К.)»2. Развивая свою культуроцентричную концепцию истории, Струве представлял себе борьбу с большевизмом, как борьбу культуры – с «новым варварством»: «Та борьба, которую мы ведем с большевизмом и советским гнетом, не есть только политическая борьба и не в политике содержится ее конечное оправдание. Совсем наоборот. Наша политическая непримиримость по отношению к большевизму есть не только осуществление принадлежащего нам, гражданам права, она есть наша обязанность, как носителей культуры, перед соборным существом, перед "мистическим телом", именуемым – Россия»3. И в этом смысле закономерно, что лидером борьбы за русскую культуру должен стать абсолютный человек культуры, ее символ. Таким символом несомненно является Пушкин, в лице которого, «быть может, даже не вполне заметно и ощутимо для него 1 Струве П.Б. Политические взгляды Пушкина // Patriotica. С. 310. Он же. Именем Пушкина // Струве П.Б. Дух и слово. Статьи о русской и западноевропейской литературе. Париж, 1981. С. 10. 3 Он же. Заветы Пушкина // Дух и слово. С. 14. 2 211 самого, история подвела итог огромной культурно-национальной работе»1. Пушкин, согласно Струве, – «самый объемлющий и в то же время самый гармонический дух, который выдвинут был русской культурой… Он был – до конца прозрачная ясность, всеобъемлющая сила, воплощенная мера… Этой мерной силе было присуще величайшее творческое спокойствие, ей была свойственна спокойная и ясная справедливость»2. Именно такой водитель нужен России в борьбе с «новым варварством», в котором «западная отрава интернационального коммунизма сочетается с архи-русским ядом родной сивухи»3. Струве видел в Пушкине «первого и главного учителя для нашего времени»4. Вот почему, цитируя стихотворения Пушкина в июне 1930 г. в Белграде, Струве говорил, что «дух Пушкина… велит изгнать из тела и души России полонившие ее бесовские силы безобразного большевизма и утвердить вновь свободу человека, его "по воле Бога самого" основанное "от века" самостоянье»5. Струве верил в наступление «русского Возрождения», которое начнется «под знаком Силы и Ясности, Меры и Мерности, под знаком Петра Великого, просветленного художническим гением Пушкина»6. Послесловие Свою концепции «личной годности» и «идеальной русской личности» Петр Бернгардович Струве считал творческим развитием либеральной идеи, ее реализацией в конкретной общественной практике: «Если в идее свободы и своеобразия личности был заключен вечный идеалистический момент либерализма, то в идее личной годности перед нами вечный реалистический момент либерального миросозерцания»7. Истоки своей позиции Струве находил в «радикальном протестантизме разных оттенков и разных стран, провозгласившем автономию личности»8. Из этой идеи религиозной автономии вытекало, согласно Струве, и начало веротерпимости – не как выражение «религиозного безразличия», а как «высшее подлинно1 Он же. Растущий и живой Пушкин // Дух и слово. С. 18. Там же. С. 18-19, 20. Он же. Именем Пушкина. С. 9. 4 Там же. 5 Там же. С.13. 6 Он же. Именем Пушкина. С. 10. 7 Он же. Интеллигенция и народное хозяйство // Patriotica. С. 203. 8 Он же. Религия и социализм // Patriotica. С. 331. 2 3 212 религиозное признание идеи свободы лица»1. Струве верил, что «личная годность» станет важнейшим принципом возрожденного христианского миропонимания, «в котором воскреснут старые мотивы религиозного, выросшего из христианства, либерализма – идея личного подвига и личной ответственности, осложненная новым мотивом свободы лица, понимаемой как творческая автономия... Человек как носитель в космосе личного творческого подвига – вот та центральная идея, которая... захватит человечество, захватит его религиозно и вольет в омертвевшую личную и общественную жизнь новые силы. Такова моя вера»2. В.Ю. Карнишин3 ФЕНОМЕН ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ В ПУБЛИЦИСТИКЕ Е.Н. ТРУБЕЦКОГО Представители различных направлений общественной мысли позднеимперской России опубликовали многочисленные статьи и книги, отражавшие их видение различных аспектов внутренней и внешней политики страны, духовной жизни в условиях Первой мировой войны. Для состояния современной отечественной историографии характерно издание массивов документов, раскрывающих деятельность государственных структур, политических партий, местного самоуправления, политических лидеров, частных лиц. В этой связи обращу внимание на фундаментальный четырехтомник, содержащий тексты представителей российской политической и интеллектуальной элиты4. Его публикации предшествовало издание серии энциклопедий, посвященных идеологии и практике российского либерализма, консерватизма, радикализма5. 1 Там же. Там же. С. 333-334. Карнишин Валерий Юрьевич – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории Отечества, государства и права юридического факультета Пензенского государственного университета. 4 Первая мировая война в оценке современников: власть и российское общество. 19141918: В 4 т. М., 2014. 5 Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX вв. Энциклопедия. М., 1996; Российский либерализм середины XVIII – начала XX века. Энциклопедия. М., 2010; Российский консерватизм XVIII – начала XX века. Энциклопедия. М., 2010; Общественная мысль России XVIII – начала XX века. Энциклопедия. М., 2005. 2 3 213 Монографии историков позволили закрыть многочисленные лакуны в отечественной историографии1. Бесспорен вклад в осмысление деятельности администраторов и политических деятелей нового поколения историков. Сохраняет свою актуальность уместное замечание Д.В. Аронова о том, что в теоретическом наследии российских либералов непреходящее значение имеют предложения путей решения злободневных общественных проблем2. Среди умеренных либералов деятельность одного из них – профессора Е.Н. Трубецкого – получила достаточную известность. Современными исследователями опубликовано немало работ, посвященных научному наследию одного из интеллектуалов второй половины XIX-начала XX вв.3 Проблемы Первой мировой войны, находившиеся в центре внимания публицистики Трубецкого, созвучны размышлениям либералов – причины мирового конфликта, перспективы конструирования нового миропорядка и международного права, нравственные аспекты урегулирования внешнеполитических конфликтов4. Трубецкой стремился осмыслить содержание процессов на 1 Шелохаев В.В. Либеральная модель переустройства России. М., 1996; Он же. Конституционно-демократическая партия в России и эмиграции. М., 2015; Репников А.В. Консервативные концепции переустройства России. М., 2007; Политические партии России: история и современность. М., 2000; Леонов М.И. Партия социалистов-революционеров в 19071914 гг. М., 1998; Сыпченко А.В. Народно-социалистическая партия в 1907-1914 гг. М., 1999; Кирьянов Ю.И. Правые партии в России. 1911-1917 гг. М., 2001. 2 Аронов Д.В. Правовое наследие либеральной юриспруденции России конца XIX – начала XX в. Проблемы и перспективы использования на современном этапе развития российской государственности // Общественные науки. Политика и право. 2013. № 1 (25). С. 13-14. 3 Рябова Т.И. Трубецкой Евгений Николаевич // Общественная мысль России XVIII – начала XX века. М., 2005. С. 547-549; Дьячкова О.Н. Философско-правовая концепция Е.Н. Трубецкого // Сумма философии. Вып. 3. Уфа, 2005. С. 22-41; Климанский Д.В. Е.Н. Трубецкой о естественном праве как правде // История государства и права. 2007. № 9. С. 35-37; Овчинникова Н.А. Онтологические основы права и нравственности в концепции Е.Н. Трубецкого и современная теория права // Известия вузов. Правоведение. 2009. № 3. С. 47-51; Гараева Г.Ф. Философско-правовые идеи Е.Н. Трубецкого: основное содержание и историческое значение // Теория и практика общественного развития. 2010. № 2. С. 347350; Шевырин В.М. Евгений Николаевич Трубецкой: «Государство должно быть не опекуном, а миротворцем» // Российский либерализм: идеи и люди. М., 2007. С. 604-621; Михальченко С.И., Нехамкина Н.В., Пономарева Н.В. Русские юристы первой половины XX в. (А.Л. Блок, Е.Н. Трубецкой, Г.К. Гинс): государственно-правовые взгляды. Историкоправовые очерки. Брянск, 2011; Кафанова О.В. Трубецькой про демократю I полiтiчнi партii // Вiсник Луганського державного унiверситету внутрiшнiх справ iм. Е.О. Дидоренка. 2011. Вип. 3. С. 33-43; Половинкин С.М. Князь Е.Н. Трубецкой. Жизненный и творческий путь. Биография. М., 2010; Кафанова О.В. Право как свобода (общетеоретический анализ на основе научных взглядов Е.Н. Трубецкого // Философия права. 2013. № 6 (61). С. 118122. 4 Шелохаев В.В., Соловьёв К.А. Русские либералы о Первой мировой войне // Российская история. 2014. № 5. С.122-132. 214 протяжении периода войны. Oтметим, что в современной историографии выделяют три особенности Великой войны как тотального вооруженного конфликта1. Во-первых, речь идет о его индустриальном характере, что, в свою очередь, требовало эффективной работы промышленных предприятий, функционирования логистической инфраструктуры. Во-вторых, либералы справедливо указывали на значимость объединения сил союзников, что проявилось в согласовании планов пропагандистских кампаний, стратегических планов, взаимных поставок вооружений и боеприпасов, сотрудничества гуманитарных организаций2. Наконец либералы стремились уяснить роль духовного фактора в войне. В этой связи Трубецкой подчеркивал: «Мы твердо должны помнить, что победа может быть достигнута нами не только силой русского оружия. Она в значительной мере зависит от того, поверят ли народы в наше призвание. Мы ясно видим, почему никто не верит в немцев, как в освободителей»3. Сопоставляя особенности общественных настроений в России в период русско-японской и Второй мировой войн, он констатировал, что Россия «второй раз обретает духовное единство и целость в освободительной войне»4. Достижение духовного единства рассматривалось им в контексте противопоставления России «узкому национализму» Германии и ее союзников. Залогом победы, как полагал Трубецкой, являлась способность России «объединить вокруг своего стяга самые разнообразные племена и народы, тогда как для Германии это совершенно невозможно»5. Достаточно эмоционально представлялся лик германского национализма: «Дымящиеся развалины завоеванных городов, разрушенные храмы и музеи, сожженные библиотеки, поверженная в прах чужая культура, а за ее обломками – огромная бока пива и фельдфебель, который из нее упивается»6. Впрочем, подобную эмоциональность проявляли не все сторонники российского либерализма. Так, М.М. Ковалевский полагал, что Первая мировая война была « не вызвана необходимостью» и ее можно было избежать путем мирного улаживания 1 Сергеев Е.Ю. Новые подходы к исследованию Первой мировой войны // Великая война: сто лет. М.; СПб., 2014. С.15. Сергеев Е.Ю. Актуальные проблемы изучения Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2014. № 2. С. 9. 3 Трубецкой Е.Н. Смысл войны. М., 1914. С. 9. 4 Там же. С. 18. 5 Там же. С. 27. 6 Там же. 2 215 спорных вопросов»1. Весьма осторожной была позиция Н.И. Кареева, осудившего германский шовинизм и ликования в России во время массовых демонстраций в августе 1914 г. Проявления националистического идеализма в России, по его мнению, были следствием перенесения на русскую почву «синтеза в школах Шеллинга и Гегеля, трансформировавшихся в русское славянофильство»2. Освободительная миссия России в войне стала одной из доминант в публицистике Трубецкого. Обращаясь к опыту русскотурецкой войны 1877-1878 гг., он напоминал слова солдатской песни: «Греми, слава трубой. Мы дрались, турок, с тобой. По горам твоих Балкан мы дрались за славян». Образ освободительной миссии России стал темой не только отечественных публицистов, но и сюжетом известных поэтов и писателей начала ХХ в.3 Размышляя о факторах будущей победы, Трубецкой обращает внимание на значимость польского вопроса. Он восторженно отзывался о воззвании великого князя Николая Николаевича от 1(14) августа 1914 г. В его тексте содержалось обращение к полякам: «Русские войска несут вам благую весть примирения. Пусть сотрутся границы, разрывавшие на части польский народ! Да воссоединится он воедино под скипетром русского царя. Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении»4. Между тем, положения воззвания носили декларативный характер, не оказав сколь-либо существенного воздействия на польское общественное мнение. Оставался недоступным для широкого обсуждения проект А.Н. Куропаткина, в котором отмечалось, что «автономная Польша дает несравненно боле внутренних хлопот, чем Польша независимая, но в политическом отношении более обезопасит Россию от случайностей новой европейской войны»5. 1 Хайлова Н.Б. Михаил Михайлович Ковалевский // Российские либералы. Сборник статей. М., 2001. С. 386. 2 Филимонов В.А. Н.И. Кареев и Первая мировая война: взгляд очевидца и рефлексия историка // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 2015. № 1. С.109. 3 Герасимова И.Ф. Стихотворный цикл В.Я. Брюсова «Современность» в литературном процессе начала Первой мировой войны // Вестник Самарского государственного университета. 2011. № 1/1(82). С. 248-253; Она же. Первая мировая война в зеркале русской лирики периода Первой мировой войны // Вестник Ленинградского государственного университета имени А.С.Пушкина. Серия Филология. 2011. № 2. С. 10-19. 4 Русско-польские отношения в период мировой войны. М.-Л.,1926. С. 155. 5 Бахтурина А.Ю. Административные преобразования на окраинах Российской империи XIX – начала ХХ вв. // Административные реформы в России: история и современность. М., 2006. С. 357. 216 Попытка Трубецкого убедить читателей в том, что «наш подлинный народный интерес и идеал выражаются не в поглощении слабых и малых народностей, а в воскрешении их в борьбе против народов-хищников и насильников»1, оставалась недостаточно аргументированной для поляков. Стремление сохранить целостность империи сопровождалась пресечением каких-либо минимальных уступок полякам. В другом проекте, подготовленном С.Д. Сазоновым, содержалось предложение ввести в Польше самоуправление, которое регулировалось бы имперским законодательством. Из компетенции самоуправления изымались вопросы внешней политики и обороны, но расширялись компетенции в сферах финансов и железнодорожного сообщения. Однако даже эти весьма ограниченные уступки были восприняты достаточно негативно Н.А. Маклаковым, И.Г. Щегловитовым и Л.А. Кассо2. Вступление русской армии на территорию Восточной Галиции, как отмечается в одном из новейших исследований, сопровождалось чередой конфликтов. Представители российской власти не намеревались предоставлять должности в системе местного управления представителям галицийских «москвофилов», что не свидетельствует о том самом «славянском единстве», которое отстаивалось Трубецким. Помимо этого, не был решен и вопрос о статусе польского населения данного региона3. Пристальное внимание Трубецкого к вопросам геополитики отразилось в рассмотрении вопроса о праве России на контроль над проливами и на Константинополь. В.В. Шелохаевым отмечалось, что создание Великой России мыслилось либералами в контексте контроля над акваторией Черного моря, к которой примыкали регионы, богатые природными ресурсами. Именно с Черноморского побережья, доступного влиянию русской культуры, по мнению П.Б. Струве, следовало экономически завоевывать и тихоокеанские владения4. Вместе с тем, уместно напомнить о том, что расчеты либералов в отношении контроля над проливами не включали некоторые обстоятельства. Речь идет о позициях союзников по Антанте, а также наличии разногласий среди представителей генералитета: передислокация части русских войск на Бал1 Трубецкой Е.Н. Смысл войны. С. 45. Seyda M. Polska na przelomie dziejow – fakty i dokumenty. Warszawa, 1927. Бахтурина А.Ю. Славянское единство: идеи и практическое воплощение в Восточной Галиции в период Первой мировой войны // Первая мировая война, Версальская система и современность. Сборник статей. СПб., 2014. С. 59. 4 Шелохаев В.В. Либеральная модель переустройства России. С. 172. 2 3 217 каны была малореальна без успехов на Западном фронте1. Тем не менее, Трубецкой связывал вопрос о Константинополе с задачами укрепления политического могущества России, ее духовного «Я». Особо подчеркивалась значимость возвращения Русскому Православию Храма Святой Софии. Ее образ был тесно связан с началами православия на Руси, приобретая глубокий философско-символический смысл2. Революционные потрясения 1917 г., катаклизмы гражданской войны не могли не повлиять на эволюцию взглядов Трубецкого. Признавая сохранение патриотизма в массовом сознании российского общества, он пришел к выводу о том, что «война обнажила бессмыслицу современной государственной жизни: она создала ту тяжесть страданий, за которую не в состоянии вознаградить никакая победа»3. Продолжая, он был вынужден признать неспособность властей убедить население в необходимости довести войну «до победного конца». В конечном итоге, «в широких массах возникло подозрение, что их готовили к бессмысленной бойне; они вывели отсюда заключение, что подлинный их враг не внешний, а внутренний и что для борьбы с этим врагом должно быть использовано данное народу оружие»4. Последняя публицистическая работа Трубецкого вышла из печати в Ростове-на-Дону. Спустя несколько месяцев, он скончался 23 января 1920 г. в Новороссийске. Незадолго до кончины он выступил с лекцией «О религиозном возрождении России» в местном Народном доме. Только в 1990-х гг. удалось восстановить примерное место его захоронения. Научное наследие ученого востребовано в гуманитарной среде современной России, что позволяет надеяться на продолжение изучения личности незаурядного мыслителя и публициста. 1 Борисевич С.Б. Проблема Черноморских проливов во внешней политике России в ходе Первой мировой войны // Интернет-конференция «Россия в Первой мировой войне: новые направления исследований», 1 августа-15 октября 2014 г.- [Электронный ресурс]. URL: http://www.inion.ru/index.php?page_id=525 (Дата обращения: 17.08.2015). 2 Трубецкой Е.Н. Национальный вопрос, Константинополь и Святая София. Публичная лекция. М., 1915. С. 3-4; Громов М.Н. Образ Софии Премудрой в русской философии и культуре // История философии. 2014. № 19. С. 4. 3 Трубецкой Е.Н. Великая революция и кризис патриотизма. Ростов-на-Дону, 1919. С. 2. 4 Там же. 218 А.Д. Гронский1 АКАДЕМИК Е.Ф. КАРСКИЙ И БЕЛОРУССКИЙ ВОПРОС ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ МОНАРХИИ В РОССИИ В дореволюционный период на территории Северо-Западного края России бытовала идея, которая позже получила название западнорусизм. Это термин ввели в оборот противники западнорусизма, в частности, белорусский националист А.И. Цвикевич2. Цвикевич не мог оценивать западнорусизм положительно, поскольку тот не просто составлял конкуренцию белорусскому национализму, западнорусизм полностью доминировал на той территории, которую белорусские националисты хотели видеть под своим контролем. Так или иначе, западнорусских взглядов по самым скромным подсчетам придерживалось более 70% белорусского населения3. Среди сторонников западнорусизма было достаточно много серьезных исследователей – историков и филологов, внесших свой вклад в общественно-гуманитарные науки. Кстати, именно западнорусские исследователи создали дисциплину, получившую позже название белорусоведение. Современные белорусские исследователи не слишком акцентируют внимание на взглядах представителей западнорусской науки, т.к. эти взгляды не укладываются в схему национального возрождения, предложенную как раз противниками западнорусизма еще до революции. Поскольку западнорусизм был широко представлен в общественной жизни Северо-Западного края, он, естественно, не представлял собой узкой концепции. Западнорусизм имел несколько направлений от консервативного до либерального. К последнему направлению можно отнести академика Евфимия Федоровича Карского, родившегося в семье православного священника в Гродненской губернии и прошедшего путь от ученика Минской духовной семинарии до ректора Варшавского университета и академика Российской академии наук. Карский, по сути, создал 1 Гронский Александр Дмитриевич – кандидат исторических наук, доцент, Белорусский государственный университет информатики и радиоэлектроники, доцент кафедры гуманитарных дисциплин, заместитель заведующего Центром евразийских исследований филиала Российского государственного социального университета в Минске. 2 Цьвікевіч А «Западно-руссизм»: Нарысы з гісторыі грамадзкай мысьлі на беларусі ў XIX і пачатку ХХ в. // Пасьляслоўе А. Ліса. 2-е выд. Мінск, 1993. 352 с. 3 Мірановіч Я. Найноўшая гістрыя Беларусі. СПб., 2003. С. 16. 219 белорусоведение как целостное явление, ему принадлежит самое первое и одно из самых серьезных белорусоведческих исследований1. Естественно, что белорусская пропаганда не могла обойти вниманием фигуру академика, поскольку на его трудах базировались многие положения белорусской науки. Но западнорусская ориентация Карского не соответствовала эталонному белорусу, т.к. дореволюционный западнорусизм рассматривал белорусов как часть триединого русского народа. Мог ли человек, придерживавшийся взглядов о триедином русском народе, стать отцомоснователем белорусоведения? Современные белорусские школьные учебники утверждают, что западнорусизм был временным заблуждением Карского, которое он преодолел. Как пишут авторы школьного учебника, «Карский показал самостоятельность белорусского языка в семье других славянских языков, обозначил территориальные границы его распространения и создал соответствующую карту. Исследователь научно обосновал национальную самобытность белорусов как самостоятельного славянского народа, который создал свою богатую и оригинальную культуру и имеет древние традиции. Исследование Е. Карского стало настоящей “энциклопедией белорусоведения”»2. Далее учебник сообщает, что Карский изначально был «неправильного» мнения о белорусах и белорусском языке, считая белорусов частью русского народа, а их язык – наречием, но впоследствии будущий академик исправился. Вот как об этом пишет учебник: «Влияние западнорусизма испытали и некоторые белорусские ученые и деятели культуры. Например, уроженец Гродненщины, основатель белорусского научного языкознания и литературоведения Евфимий Федорович Карский изначально рассматривал белорусскую общность как “ветвь русского народа”, а белорусский язык – как “западнорусскую ветвь среднерусских говоров”. Он считал, что обучение белорусскому языку не должно идти далее начальной школы, среднее высшее образование и наука могут обеспечиваться через “общерусский язык”. В дальнейшем Е. Карский обосновал самобытность белорусов как самостоятельного славянского 1 Карский Е.Ф. Белорусы. В 3 т. (1-й том издан в Варшаве, 1903 г., переиздан в Вильне в 1904 г. 2-й том в 3-х частях вышел в Варшаве в 1908, 1911 и 1912 гг.; 3-й том в 3-х частях – в Москве в 1916 г. и Петрограде в 1921 г. и 1922 г. Полностью переиздано в Минске в 2006 – 2007 гг. 2 Марозава С.В., Сосна У.А., Паноў С.В. Гісторыя беларусі, канец XVIII – пачатак ХХ ст.: вучэбны дапаможнік для 9-га кл. устаноў агульная сярэдняй адукацыі з беларускай мовай навучання. 2-е выд., дап. і перагледж. Мінск, 2011. С. 88. 220 народа, осветил важнейшие этапы белорусского языка, его специфические особенности»1. Такого же мнения придерживается и белорусская наука2. Все указания Карского на то, что белорусы являются частью русского народа, списывались и списываются на то, что ученый не мог открыто высказывать свои взгляды ни в имперской России, ни в Советском Союзе. Однако, между имперским и советским временем был небольшой промежуток от Февральской до Октябрьской революции, когда не существовало ни имперской, ни советской цензуры, когда можно было открыто пропагандировать свои взгляды. Можно проанализировать взгляды Карского в этот отрезок времени, чтобы сравнить их с его дореволюционными и советскими взглядами. Летом 1917 г. в Гомеле появилась брошюра П.В. Коронкевича, которая имела лаконичное название «Белорусы» и длинный подзаголовок «Исторический очерк с обзором деятельности “Союза Белорусской Демократии”, этнографической картой белорусского племени и отзывом Академика и Профессора Е.Ф. Карского о программе Союза»3. Общее собрание упомянутого в брошюре «Союза белорусской демократии» прошло в Гомеле 18 июня 1917 г. На этом собрании была утверждена программа «Союза», который описал цель своей деятельности, состоящую из 10 пунктов. Вот некоторые из них: Восстановление на общегосударственные средства разоренной войной Белоруссии. Признание бесплатной передачи в пользование белорусскому населению всех государственных, монастырских, церковных, кабинетских, удельных и частновладельческих земель по правилам, выработанным Учредительным собранием, применительно к местным условиям. Активное участие всех членов Союза в организационной работе по выборам в Учредительное собрание и в учреждения по самоуправлению краем. 1 Там же. См., например: Сувалаў А.М. Праблема этнагенезу беларусаў у гістарыяграфіі канцаXVIII – пачатку ХХ ст. Аўтарэферат дысертацыi на суiсканне вучонай ступенi кандыдата гiстарычных навук па спецыяльнасці 07.00.09 – гiстарыяграфiя, крынiцазнаўства i метады гiстарычнага даследавання. Мінск, 2011. С. 6. Автор пишет: «Согласно концепции Е.Ф. Карского, белорусы признавались третьим самостоятельным восточнославняским народом». 3 Коронкевич П.В. Белоруссы (Исторический очерк с обзором деятельности «Союза Белорусской Демократии», этнографической картой белорусского племени и отзывом Академика и Профессора Е.Ф. Карского о программе Союза). Гомель, 1917. 2 221 Открытие университета и других высших, средних и низших учебных заведений разных типов, с бесплатным обучением. Стремление к тому, чтобы культурные белорусские силы отдавались на служение родному краю. Сохранение целостности Белоруссии с городом Вильно, как главным ее культурным центром. Полное единение Белоруссии с остальной Россией, с широким самоуправлением на демократических началах. Введение преподавания в учебных заведениях на общегосударственном русском языке, родном и потому понятном для всех белорусов1. Появление «Союза белорусской демократии» белорусские активисты оценили негативно. Он возглавлялся, как позже писалось в журнале «Полымя», «известным черносотенцем Коронкевичем, который собирал к себе все контрреволюционное, жившее на средства, которые давались царской властью на работу по обрусению и оправославливанию “Северо-Западного края”». Далее и об организации Коронкевича, и о других идеологически близких этой организации структурах журнал писал: «общим спетым хором трубили все эти контрреволюционные антибелорусские организации о ненужности белорусской культуры, белорусского движения, о вреде для “единой России раздробления единого государства”»2. Так отреагировал на гомельскую организацию ряд белорусских националистов. А как же на цели «Союза белорусской демократии» отозвался академик Карский? Отзыв размещен в этой же брошюре3. Итак, первая фраза рецензии Карского конкретна, определенна и не вызывает возможности никаких интерпретаций. Она звучит так: «Под программой этой я охотно подпишусь, т.к. и мои стремления преследуют те же цели». Карский, видимо, размышлял о возможности введения массового начального образования, поэтому продумывал варианты скорейшего появления эффекта от обучения. Поэтому он дополняет программу следующими словами: «Я бы только прибавил – допущение в начальной школе, где того пожелают местные жители, обращения к народному языку для разъяс1 Там же. С. 10-11. Ж.Х.З. Уступамі да Акцябра // Полымя. 1923. № 5-6. С. 145. Отзыв Академика и Профессора Е.Ф. Карского о программе «Союза» // Коронкевич П.В. Белоруссы (Исторический очерк с обзором деятельности «Союза Белорусской Демократии», этнографической картой белорусского племени и отзывом Академика и Профессора Е.Ф. Карского о программе Союза). Гомель, 1917. С. 11-12. 2 3 222 нения непонятных мест в учебниках. В западных окраинах (особенно с католическим населением), при желании населения, можно бы допустить в начальной школе в первый год и все преподавание на народном языке. Не возбранял бы я и литературы на народном языке, особенно по предметам сельского хозяйства и поэтической». Итак, Карский говорит о том, что народной речью следует объяснять лишь непонятные места, да и то, если этого захотят люди. Для западнобелорусских детей первый школьный год мог быть белорусскоязычным полностью. Помимо того, академик однозначно высказался об обучении на белорусском языке. В частности, в этом же отзыве он писал: «Введение же в школу, особенно в среднюю и высшую, в качестве языка преподавания белорусского наречия только затормозило бы развитие белорусской народности. Другое дело знакомство с этим языком – оно необходимо в средней школе и высшей для каждого белоруса». Т.е., по мнению Евфимия Федоровича, знать «матчыну мову» необходимо, но получать знания на ней не стоит. Коронкевич, следуя советам Карского, отредактировал программу, указав, что «Союз» «не препятствует допущению в начальной школе обращения к народному языку и не возбраняет литературы на этом языке»1. Вот с какими мыслями по белорусскому вопросу академик Карский подошел к событиям Октябрьской революции и послереволюционной национальной активности. 15 декабря открылся 1-й Всебелорусский съезд, которому было суждено прекратить свою работу в ночь с 17 на 18 декабря (он был распущен большевиками). Однако Белорусский областной комитет решил все доклады, прочитанные или заявленные на съезде, напечатать «для широкого распространения и для руководства деятелей белорусского движения»2. Брошюра Карского «Белорусская речь» «является одним из таких докладов и служит необходимым пособием при изучении белорусского языка»3. Так что же говорил Карский на Всебелорусском съезде? Приведем цитаты из «Белорусской речи». Объясняя этническую картину, Карский заявил, что «русский народ слагается из трех больших групп: великорусов, малорусов (украинцев) и белорусов»4. Вспомнил академик и западнорусов. В 1 Там же. С. 11-12. Карский Е.Ф. Белорусская речь. Очерк народного языка с историческим освещением. Пг., 1918. С. 3. 3 Там же. 4 Там же. С. 5. 2 223 частности, он указывал, что литовцы «начали перенимать у западнорусов нажитую ими цивилизацию»1. Затронул Карский и языковой вопрос в Великом княжестве Литовском, в частности, Карский ответил на вопрос, какой язык бытовал в княжестве. «Уже при Ольгерде литовское правительство нашло необходимым признать русский язык официальным […]»2, – объяснял академик. Так же он цитировал виленского прелата Эразма Вителия, объяснявшего римскому папе в 1501 г.: «Литовцы имеют собственный язык. Но так как русские населяют середину государства, то все обычно пользуются их речью, так как она нежна и более легка»3. В отношении к ситуации XV–XVI вв. Евфимий Федорович говорил: «Господствующий тогда литературный язык, общий западной Руси и восточной […]»4. Западнорусский литературный язык выработался к концу XVI в. и изобиловал массой полонизмов5, в основе этого «старого западнорусского литературного языка» лежало белорусское наречие6. Но рядом с этим западнорусским литературным «существовал язык простого народа – довольно чистый русский язык, тоже не свободный от полонизмов, но вообще говоря – имевший их мало»7. Полонизмы появляются в переводных с польского произведениях. «В более неаккуратных из них польский оригинал часто только переписывался русскими буквами, да в фонетике и морфологии отчасти исправлялись явные полонизмы»8. Русский язык польской графикой существовал до конца XVIII в.9 Великое княжество Литовское Карский называет Литовско-русским государством10. Далее белорусская речь описывается как наречие, а не язык. Например: «[…] белорусское наречие, как и естественно, вполне совпадает с другими русскими наречиями […]»11. Или «В области словообразования белорусское наречие, не отступая в общем от других русских наречий, представляет и некоторые самостоятельные любопытные явления»12. 1 Там же. С. 9. Там же. Там же. 4 Там же. С. 9-10. 5 Там же. С. 10. 6 Там же. С. 11. 7 Там же. С. 10. 8 Там же. 9 Там же. С. 11. 10 Там же. С. 9. 11 Там же. С. 32. 12 Там же. С. 37. 2 3 224 Интересно замечание Карского, касающегося «акания» и «оканья». Известно, что белорусский язык «акающий», но Карский пишет «Именительный п[адеж], как и в малорусских говорах, знаем у слов мужеского рода между прочим и окончание -о: Данило, Петро, дружко, Янко, братко, глазо, бацюшко, татко и т.д.» Тут же академик сравнивает это со старыми текстами, из которых приводит примеры, в т.ч. Франциско Скорина и Ягайло1. Интересно также мнение Карского о современных ему белорусских писателях. Он не называет фамилий, а делает общий анализ. Высказывался о них белорусский академик так: «Употребляемая большинством современных белорусских писателей речь имеет в своей основе сильно акающий отдел юго-западных говоров. Поэтому в ней обычны а вм[есто] о безударного, р твердое, 3-ье лицо без -ць. Но рядом с этими основными чертами у них допускаются нередко и разные провинциализмы […], сильно режущие ухо лиц, привыкших к чистой народной речи; нередки и полонизмы в словаре, а иногда даже в фонетике, чего можно легко избежать, если быть внимательным к своему стилю»2. Вот что говорил на 1-м Всебелорусском съезде академик Карский. На «Белорусскую речь» быстро откликнулся Я. Лесик, участвовавший, как и Карский, в упомянутом съезде. Он писал: «Книжка эта интересная; много принесет пользы каждому интеллигентному белорусу, но, читая ее, нужно помнить, что автор все еще смотрит на белорусский язык, как на диалект московского языка. Он, например, охотно соглашается и научно вам объяснит, что сербский, польский и чешский языки отдельные, но белорусский и украинский – это уже маленькие ответвленьица языка великорусского (московского). Он еще до этого времени рассматривает белорусский язык как некоего блудного сына, отщепенца, который долгое время скитался на чужбине испортил свой язык. Проф. Е.Ф. Карский – в науке сторонник московского централизма. Таких людей много взрастила московская политика. Уважая их за их труд, мы не должны прятать о них правду»3. Т.е. Лесик, давая рецензию на «Белорусскую речь», обвинял Карского в непризнании белорусского языка самостоятельным. 1 Там же. С. 40. Там же. С. 59. Лёсік Я. Е.Ф. Карскі. Белорусская Речь (Рэцэнзія) // Лёсік Я. Творы: Апавяданні. Казкі. Артыкулы / (Уклад., прадм. і камент. А. Жынкіна). Мінск, 1994. С. 307–308. 2 3 225 Опять же стоит напомнить, что «Белорусская речь» – это доклад Карского на 1-м Всебелорусском съезде. Карский видел эту рецензию и ответил на нее в последней книге «Белорусов». Академик писал так: «Еще и теперь можно встретиться с не выдерживающими никакой филологической критики взглядами даже вожаков современного нам белорусского движения, не умеющих разобраться в вопросах о прарусском языке, общерусском родоначальнике современных русских языков, о наречиях, говорах, русском литературном языке и т.п.»1 Таким образом, Карский четко дал понять, что все заявления Лесика о нежелании «прятать правду» о нем, всего лишь отсутствие филологической подготовки. Не изменил своего мнения о Карском Лесик и позже. В частности, в 1924 г. он заявлял, что «Карский, при всей его учености, к белорусскому движению относится враждебно»2. Кстати, непрофессионализм Лесика позже отмечали и другие исследователи. Так, И.О. Волк-Леванович писал в 1926 г. Б.М. Ляпунову, что, «уличенный Вашими доводами в незнании происхождения букв “ы“ и “э“ Я. Лесик позволил себе сделать безграмотный выпад против Вас, но был одернут проф. Фасмером и П.А. Бузуком. Из всего этот создался небольшой инцидент, окончательно уровнявший Лесика в глазах компетентной части конференции»3. Тот же Волк-Леванович позже снова жаловался Ляпунову на «всяких Лесиков и их присных – ярых шовинистов, а главное невежд с большими претензиями», которые хотели выгнать преподавателя из университета за то, что тот «недостаточно “истинный“ белорус»4. В таком же свете видел белорусских филологов и Н.Н. Дурново, который, обратив внимание на их «неуместную в науке идеологическую предвзятость», написал: «их белорусский патриотизм часто выливается в форму нелепого и вредного шовинизма»5. После разгона 1-го Всебелорусского съезда большевиками несколько депутатов образовали группу, провозгласившую в начале 1918 г. Белорусскую народную республику. Она была прямым следствием неудачно закончившегося съезда, поскольку была провозглашена его участниками. Карский отреагировал на это 1 Карский Е.Ф. Белорусы. Т. 3. С. 399. Шевчук И.И. Минский период жизни Н.Н. Дурново // Славяноведение. 2011. № 2. С. 83. Робинсон М.А. «Заявление профессора Н.Н. Дурново» // Славяноведение. 2011. № 2. С. 88. 4 Там же. С. 89. 5 Там же. 2 3 226 провозглашение в последнем томе «Белорусов». Он писал: «От кучки белорусских местных самозванных “деятелей“ захватчиков, недалеких умом, но часто богатых злой волей, которые еще во время немецкой оккупации стали играть в парламент, сочинив “Беларускую Раду“ и назначив из себя министров без министерств, благо для этого можно было получать разными путями министерские оклады, – от таких “деятелей“ можно было ожидать всяких выходок, направленных к ниспровержению России. Ведь это они нашли возможным благодарить Вильгельма II за освобождение Белоруссии из-под русского ига»1. Доклад Карского на 1-м Всебелорусском съезде и его «Белорусская речь» являлись выжимкой из «Белорусов». Когда в 1921 г. вышла последняя книга 3-го тома, белорусские интеллектуалы также отреагировали на это событие. В частности, Дзержинский, но не всем известный Феликс, а Владимир, белорусский критик. Разбирая 3-ю книгу 3-его тома «Белорусов» Карского и затрагивая предыдущие тома «Белорусов», а также «Белорусскую речь», Дзержинский пишет: «Может, еще и до сих пор академик Е.Ф. Карский не может отвыкнуть от старой привычки подчищать старательно каждое пятно на великодержавных российских царских одеждах. Но такая старательность сейчас абсолютно никому не нужна, да и прошла пора, когда в нее верили!»2 Разбирая те объяснения, которые давал Карский по развитию белорусских идей, не согласный с этими объяснениями Дзержинский пишет: «Объяснять его (вывод о несуществовании белорусского языка. – А.Г.) обычной неосведомленностью автора не приходится. Корни нужно искать глубже, а именно в той тенденциозности, которую выше уже проявил автор»3. Обвинения Карского в тенденциозности проходят по всему тексту Дзержинского. Упоминание того, что свободу от крепостничества белорусским крестьянам дал Александр II комментируется Дзержинским, что «таким образом, акад[емик] Е.Ф. Карский надевает на развенчанное чело монархизма солнечную корону вместо золотой»4. 1 Карский Е.Ф. Белорусы. Т. 3. Кн. 2. Очерки словесности белорусского племени. Минск, 2007. С. 647. Далее Карский приводит цитаты из письма белорусских деятелей Вильгельму II, которые просят кайзера поддержать стремление к белорусской независимости и неделимости «в союзе с Германией» и видят судьбу Белоруссии «только под защитой Германской державы». 2 Дзяржынскі Ул. «Белорусы» Е.Ф. Карского // Полымя. 1923. № 2. С. 126. 3 Там же. С. 127. 4 Там же. С. 130. 227 Одобрение Карским антиповстанческой литературы на белорусском языке, выходившей в период польского восстания 1863– 1864 гг., дает Дзержинскому повод сказать, что Карский открыто солидаризируется с «мыслями черносотенных листков». По поводу научных рассуждений Карского Дзержинский пишет: «не выливал бы столько желчи […], не портил бы себе столько своей ученой крови, не ломал бы своих ученых мозгов над разными софизмами и не компрометировал бы себя сгоряча перед глазами современной власти». Карский, по мнению Дзержинского, много потрудился над общерусскими основами в белорусском народе. «Тем больше злится автор, видя, как трудовой белорусский народ руками своих представителей – советской власти – до основания разрывает старые лохмотья “общерусских основ“»1. Достаточно мягкая критика «Нашей нивы» вызвала у Дзержинского следующую реакцию: «Тут автор поставил точки над і. Тут выявляется полная солидарность автора с прежней черносотенной кликой»2. «Карский старается опоганить белорусское движение»3, – далее продолжает рецензент. В качестве того, как воспринимался Карский в начале 1920-х гг., можно привести еще две цитаты из Дзержинского. Первая: «В результате этой злости и ненависти ко всему, что перечит традиционным идеалам “официальной народности“ из-под пера академика Е.Ф. Карского вышел тот злостный памфлет на белорусское возрождение, который занимает значительную часть его последней работы»4. И вторая, которая является последним абзацем всей рецензии: «Этот труд академика Е.Ф. Карского принесет определенный вред. Отдельные моменты в истории белорусской литературы и в истории белорусского движения чаще получили в нем освещение тенденциозное, полностью обратное и противоречащее реальности, а в наилучшем случае – получили освещение ненаучное и не по-академически дилетантское»5. Во второй половине 20-х гг. ХХ в. научные взгляды академика Карского все больше не соответствовали советским представлениям о национальной политике. Его обвиняли в «черносотенстве»6. Слухи о знакомстве с Карским препятствовали занятию 1 Там же. С. 132. Там же. С. 130. Там же. С. 131. 4 Там же. С. 132. 5 Там же. 6 Робинсон М.А. Указ. соч. С. 89. 2 3 228 должностей в белорусских научных организациях1. После поездки Карского в 1926 г. в командировку по новым славянским государствам, белорусская пресса обвинила академика в «шовинизме, черносотенстве и разбазаривании народных средств», поскольку Карский назвал Львов старым русским городом, подметил, что белорусские крестьяне в Западной Белоруссии (в 1921–1939 гг. входившей в состав Польши) стали экономически богаче, возмутился проведением насильственной белорусизации в БССР. Критику Карского подхватили другие газеты, в том числе и общесоюзные2. Белорусский писатель П.З. Шукайло в беседе с «красным академиком» Покровским в декабре 1928 г. говорил, что многие ученые не признают самостоятельности белорусского языка и белорусов как этнокультурной группы. Шукайло говорил о «целом ряде русских ученых», но упомянул по фамилии одного Карского, который, по приезде из-за границы, высказал мнение, «что белорусская культура – это не есть что-то особое, а это есть часть всего прочего, т.е. часть русской и часть польской культуры. (Особенно это резко проявилось в его характеристике в Западной Белоруссии)». В ответ на это Покровский заявил: «[…] это имеет совершенно определенный привкус». Шукайло продолжил, что в Белоруссии «в связи с этим было возмущение среди научных кругов. Те представители русской науки, которые на протяжении десятилетия, скажем, Карский, который в целом ряде научных трудов описывал быт Белоруссии, в работе по языку, в работе о быте Белоруссии, и вдруг от него нам приходится слышать такие заявления. Мы в свое время против этого возражали, но не было довольно четкого возражения со стороны как раз русской науки. Об этом нам чрезвычайно было бы целесообразно в такой торжественный час как раз отметить»3. Далее Шукайло еще раз вспомнил о Карском. На сей раз о его филологических выводах. Шукайло возмутило «заявление Карского и некоторых других ученых о том, что мы только наречие рус- 1 Шевчук И.И. Указ. соч. С. 82. В частности, в 1927 г. этнограф И.А. Сербов, чтобы остаться на должности ученого секретаря этнографической секции Института белорусской культуры, был вынужден объяснять руководству, что он не поддерживал и не поддерживает никаких отношений с Карским. 2 Рублевская Л., Скалабан В. Околонаучный спор // Советская Белоруссия – Беларусь сегодня. Официальный сайт газеты [Электронный ресурс] URL: http://www.sb.by/obshchestvo/article/okolonauchnyy-spor.html (Дата обращения: 19.07.2015). 3 Беларусізацыя. 1920-я гады. Дакументы і матэрыялы // Пад агульнай рэдакцыяй Р.П. Платонава і У.К. Коршука. Мінск, 2001. С. 245-246. 229 ского языка, что мы своего рода часть общерусской культуры»1. Далее Шукайло пожаловался на некоторых «реакционных чиновников», «которые демонстративно выступали против развития белорусской культуры, против белорусского языка»2. Другие белорусские интеллектуалы также не поддерживали выводы Карского. А. Луцкевич писал в некрологе, посвященном Карскому: «Правда, воспитанный в русском духе Карский никак не мог проникнуться нашей возрожденческой идеологией и особенно неприязненно относился к направлению на независимость [в оригинале – да незалежніцкага кірунку], что и отразилось на содержании изданной в 1922 году третьей части III тома “Белорусов“, посвященной новой белорусской литературе»3. Отношение не изменилось и позже, после смерти академика в 1931 г. В частности, до Великой Отечественной войны В.И. Пичета писал, что Белоруссия для Карского – «это только Западная Россия»4. А после войны белорусский эмигрант литературовед А. Адамович, давая характеристику белорусскому писателю западнорусского направления А.Р. Пщелко, писал: «Известный ренегат Пщелко, которого у нас с легкой руки родственного ему духом акад[емика] Карского, временами зачисляют даже в белорусские писатели, хотя в мизерных своих ”произведениях“ он даже сам белорусский язык не использовал иначе, чем только цитатно»5. Карский на самом деле очень высоко оценил талант Пщелко6, который в глазах националистически ориентированной белорусской интеллигенции стал «известным ренегатом», а его защитник Карский оказался «родственным ему духом», т.е. тоже ренегатом. Хотя в своем творчестве и Адамович, и другие много ссылались на работы «ренегата»-Карского, единственного, пожалуй, ученого, сумевшего дать полную картину белорусской речи в «Белорусах». И до сих пор иногда встречаются случаи, когда ссылаются на труды Карского как на последнюю инстанцию. Например, несколько лет назад кто-то из белорусских филологов, говоря об исследованиях буквы «ў», заявил, что после Карского ничего серьезного по этому вопросу не появилось. 1 Там же. С. 248. Там же. С. 249. Луцкевіч А. Я.Ф. Карскі [Некралог] // Луцкевіч А. Выбранныя творы. С. 373. 4 Шевчук И.И. Указ. соч. С. 82. 5 Адамовіч А. Да гісторыі беларускае літаратуры. Мінск, 2005. С. 641. 6 Карский Е.Ф. Белорусы. Т. 3. Кн. 2. С. 365-370. 2 3 230 Таким образом, представитель либерального направления западнорусизма академик Карский, внесший огромный вклад в становление и развитие белорусоведения, не соответствовал стандартам, предъявляемым белорусским национализмом к белорусским ученым. Однако значимость его работ вынудила белорусскую пропаганду позже сформировать представление о Карском как о стороннике белорусского национализма, разделяющем его идеи. К.А. Соловьев1 ПОСТСОВЕТСКАЯ РОССИЯ В ТРУДАХ Г.П. ФЕДОТОВА. КУЛЬТУРА, ГОСУДАРСТВО, НАЦИЯ В своих историософских исканиях Г.П. Федотов идет не от общего к частному, а, наоборот – от конкретных исторических исследований к построению собственной политической философии. В ее основе лежит представление об особенностях европейского средневековья, сформированное еще на семинарах И.М. Гревса. Подобно своему учителю, Федотов выделял духовную культуру как системообразующий элемент всей цивилизации. Соответственно, богословская мысль, каноническое право, церковная организация, религиозные практики должны были становиться магистральными сюжетами исторических исследований, посвященных Средним векам. Причем, они представляли интерес не только сами по себе, но и для характеристики социальной и политической организации общества. Исследуя проблему древнерусской святости, Федотов предложил собственную концепцию русской истории. Он доказывал, что в духовной культуре русского средневековья долгое время безраздельно господствовала византийская традиция, предполагающая мистическое понимание основ христианской веры. Церковь чуждалась активной политической и социальной роли. Она заведомо дистанцировалась от государства, предлагая верующему некое «инобытие», альтернативное по отношению к суетному миру. Это был своеобразный путь общественной самоорганизации, 1 Соловьев Кирилл Андреевич – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН. 231 яркими представителями которого были Феодосий Печерский, Сергий Радонежский, Нил Сорский. На первых порах он гармонично соответствовал социальному укладу Руси с вечевым строем в городах, предприимчивым купечеством Севера, боярством, свободным выбирать себя князя. Однако к концу XV столетия ситуация в корне изменилась. Монах оказался едва ли не единственным оппонентом великокняжеской власти, притом, что к политической деятельности он был вовсе не расположен. За его противниками стояла вся мощь укреплявшегося Московского государства. Победой новой церкви, служащий власти, Федотов датирует фактический конец традиций древнерусской святости, которые были вытеснены на периферию религиозной жизни. В сущности, речь идет о победе государства над формировавшимся обществом. Великокняжеская власть установила безраздельную монополию не только в политической или хозяйственной, но и в духовной сфере. Деформация религиозной жизни изуродовала и государство и общество, которое так и не вернуло себе идентичность. Ее возрождение вместе с восстановлением традиций духовной жизни русского средневековья – задача, которую ставил перед будущими поколениями Федотов. Проект возвращения утраченного идеала он выстраивал в соответствии с привычными ему принципами исторического познания. Федотов, казалось бы, исходил из установок, далеких от традиционного православного мировоззрения. Будучи религиозным мыслителем, он оставался при этом рационалистом, верил в умопостигаемую истину и настаивал на господстве разума в мире во имя ее торжества. «Свобода пошатнулась в мире, – утверждал он, – потому что пошатнулась вера в истину и в разум как орган ее познания»1. Утрата веры в разум обрекала общество на потерю каких-либо ориентиров. Проповедь скептицизма и релятивизма влекла за собой девальвацию традиционных форм творчества человека – науки и искусства. «Скептицизм сделался основой буржуазного сознания… Строящаяся на нем культура носит явно упадочный характер. В этой фазе буржуазия наследует имморализм дворянского возрождения. Свобода, которой по-прежнему дорожит буржуазия, имеет для нее двоякий смысл: возможно более удобного наслаждения жизнью и нестесненного упражнения интеллекта. Свобода мотивируется в наши дни чаще всего не1 Федотов Г.П. Восстание масс и свобода // Полное собрание сочинений. Париж, 1988. Т. 4. С. 83. 232 возможностью познания истины и вместе с тем интересом (и полезностью) ее исканий. Свобода ученого защищается буржуазным неверием, как свобода художника – буржуазной похотливостью»1. Также Федотов отрицал существование идеальных социальных и политических форм, имеющих непреходящее значение для человечества. Их необходимо, считал он, рассматривать в контексте эпохи, признавая за ними определенные достоинства и недостатки. По его мнению, «во всяком строе заложены начала вырождения. Из прогрессивной некогда формы он превращается в отсталую и худшую, из справедливой – в тираническую. Постоянное изменение – закон исторической жизни»2. Конкретные исторические обстоятельства требуют каждый раз особых решений. Так, в одно и то же время в разных странах были необходимы прямо противоположные меры. В 1930-е гг. для Европы следовало требовать «организацию хозяйства, для России освобождение труда. Для Европы преодоление национализма, для России развитие национального сознания. Для Европы демократизацию культуры, для России – борьбу за качество культуры и т.д., и т.д.»3 При этом Федотов отрицал теорию прогресса, предполагающую простой, линейный путь развития человечества, оправдывающую все его падения, заблуждения, ошибки во имя светлого настоящего. В этом случае «все злое и темное в историческом процессе принимается, как жертва или цена. И эта цена никогда не кажется слишком дорогой, ибо покупаемое благо мыслится бесценным и бесконечным – в необозримой перспективе будущего. С этой точки зрения – не только гегельянской, но господствующей – все к лучшему в этом лучшем из миров. Пала Римская Империя и цивилизация… На ее развалинах, из ее элементов создается более свободная, более духовная культура средневековья. Разлагается средневековый строй, и миросозерцание – Ренессанс создает еще более высокие формы, в которых мы живем. Монгольское иго помогло Руси создать свою государственность. Деспотизм Москвы обеспечил России ее единство, опричнина демократизировала правящий класс. Смутное время, вытянув дурные соки, консолидировало Россию. И т.д., и т.д. Этот не1 Он же. Избранные труды. М., 2010. С. 283-284. Он же. Социальное значение христианства // Полное собрание сочинений. Париж, 1982. Т. 3. С. 13. 3 Он же. Избранные труды. С. 354. 2 233 исправимый оптимизм не смущается, как мы видим, ни бесспорным фактом попятных движений в истории, ни даже гибелью государств, народов, культур. Все это законные, необходимые паузы или понижения восходящей кривой»1. Федотов сторонник иной модели – цикличного развития истории. Наиболее точное ее выражение он находил у Блаженного Августина, сформулировавшего теорию вечно противоборствующих двух Градов, Земного и Небесного, чье столкновение и определяет суть истории человечества. Это борьба никогда не может кончиться. В силу этого Федотов – противник «утопизма» в политике. Он считал, что «политика есть искусство воплощения моральных идеалов в социальной действительности», однако ему не представлялось возможным их абсолютное воплощение в жизни. «Всякое воплощение идеала пятнает его чистоту, социальная материя сопротивляется налагаемой на нее форме, механическая тяжесть падшего мира сковывает творческий полет духа»2. Попытка же пренебречь законом «сопротивления материи», по его словам, может стать роковой, т.к. «моральный утопизм в политике есть преступление. За него расплачиваются кровью, голодом, озверением и попятным социальным движением»3. В этой связи и возникает ключевая проблема большинства его работ – проблема соотношения христианских ценностей и социально-политических практик. По мнению Федотова, христианство должно стать доминантой общественной и государственной жизни, определяя правовые формы и конкретные механизмы управления. «Когда христианство явит себя миру как сила общественная, его малое, но крепкое верой ядро сделается центром притяжения и кристаллизации всех живых в мире и творческих сил», – писал Федотов в статье «Социальный вопрос и свобода»4. Он диагностировал кризис современной цивилизации именно по причине ослабления влияния христианства на повседневную жизнь Западной Европы и Северной Америки. «В безрелигиозной культуре, изверившейся в силу разума, чем может определяться живая активность? Инстинктом и слепой волей»5. Человек, отказавшись от Бога, в сущности, перестает быть человеком, т.к. он уже не выбирает между добром и злом, а поступает по обстоятель1 Там же. С. 361. Он же. Ответ Н. А. Бердяеву // Полное собрание сочинений. Т. 3. С. 118. Там же. С. 119. 4 Он же. Избранные труды. С. 292. 5 Он же. Восстание масс и свобода. С. 83. 2 3 234 ствам. Из его жизни уходит метафизика. «Человек без Бога не может остаться человеком. Обезбоженный человек становится зверем – в борьбе – или домашним животным – в укрощенной цивилизации»1. В итоге, по мысли Федотова, дезориентированная масса оказывается во власти сил зла и возникает неожиданная проблема – попрание свободы со стороны восставшего народа. «Мы привыкли, ждать угрозы для свободы от королей, стремящихся к самодержавию, от генералов, идущих на захват власти. Но эта схема XIX века совершенно не пригодна для объяснения событий нашего времени. Опасность пришла не с той стороны, откуда ее ждали»2. Проблема свободы проходит красной нитью через все статьи Федотова. По его убеждению, свобода – высшая ценность христианского мира, это путь к реализации человеческой личности. Без свободы не может быть греха, а, соответственно, не может быть и добродетели. Следовательно, свобода – необходимая предпосылка спасения души человека. Истинная свобода есть элемент высокой культуры, т.к. она строится на не доступном для всех уважении к чужому мнению, к правам другой личности. Поэтому признание свободы высшей ценностью есть удел меньшинства. По словам Федотова, «благородный человек, к какому бы классу он ни принадлежал, предпочтет свободу и голод. Большинство – сытость и рабство»3. Для Федотова выбор между свободой и рабством относится к числу вечных вопросов человеческой истории и имеет очевидный метафизический характер. Распознать рабство также трудно как силы зла. Оно может скрываться за лозунгами ничем не ограниченной свободы. Так, «экономический строй капиталистического общества уничтожает реальную свободу масс, свободу их духовной жизни, даже свободу их труда ради проблематической хозяйственной свободы немногих. Экономическая свобода приводит, в масштабе целого общества, к своему собственному отрицанию»4. Истинная свобода – это всегда свобода выбора. Выбор же предполагает самоограничение и ответственность. Соответственно, ключевая проблема обеспечения свободы – это определение ее границ. Без них она существовать не может, вырождаясь в 1 Он же. Избранные труды. С. 381. Он же. Восстание масс и свобода. С. 80. Он же. О свободе формальной и реальной // О святости, интеллигенции и большевизме. СПб., 1994. С. 81. 4 Он же. Избранные труды. С. 288. 2 3 235 собственную противоположность. «Она и должна быть ограничена, подобно тому как неизбежно ограничивается, в процессе осложнения цивилизации, свобода внешнего быта: постройка жилищ, движения по улицам и дорогам, даже шумов и звуков»1. Федотов констатировал, что человечество еще не нашло удачного соотношения между свободой и организацией. Даже те страны христианского мира, где не восторжествовали «враги свободы» (наподобие фашистов и большевиков), были, по его мнению, весьма далеки от христианского идеала. Федотов скептически оценивал «буржуазный» уклад европейской жизни, который неизбежно сказывался на нравственном состоянии общества. «Чего стоит одна прививка буржуазного мировоззрения… Если дворянство привило буржуазии дух Вольтера, то буржуазия пролетариату – догматический материализм. Отсюда вырастает мелкая и даже пошлая система жизненных и нравственных ценностей, которая воспитывает в рабочем, едва остывшем от революционного пыла, гедонизм мелкого буржуа»2. Федотов не был удовлетворен и политической системой западноевропейской демократии как чуждой христианскому миропониманию и принципам народовластия. По его мнению, сложившаяся модель демократического управления была основана на «механической системе, построенной на числе и равенстве социальных атомов». В этом случае государственный аппарат был вынужден воспроизводить волю большинства. Подобная система способствовала обезличиванию власти, т.к. она умаляла свободу творчества государственных деятелей. А «когда демократия перестает быть формой отбора природных вождей, это свидетельствует о ее болезни…»3 Кроме того, избиратель не может постоянно контролировать действия своего избранника. Соответственно, возникают партии, предлагающие программу гражданам страны, своего рода заявление о намерениях, которое определяет вектор законотворческой деятельности будущего депутата. Однако эти документы не внушают доверия далеким от профессиональной политики обывателям. «Для сегодняшнего дня, – утверждал Федотов, – бесспорно: народ не доверяет кандидату партии, который выступает перед ним с демагогическими обещаниями и с 1 Там же. С. 288. Там же. С. 286. Он же. Основы христианской демократии // Полное собрание сочинений. Париж, 1982. Т. 3. С. 140. 2 3 236 плохо прикрытыми лично-карьерными интересами»1. Следствием партийной системы Федотов считал возникновение пропасти между властью и обществом. Как утверждал он в статье «Наша демократия», в результате господства партий парламент, сформированный на основе всеобщего голосования, «может вовсе не пользоваться доверием страны – быть одинаково противным большинству граждан, которые, обманутые посредством партий, не видят в нем собрания своих избранников». Положение возможно было изменить к лучшему, обратив демократию к ее христианским истокам. В качестве положительных примеров Федотов приводил ветхозаветную общину эпохи судий, иерусалимскую общину в новозаветные времена и православные демократии Новгорода, Пскова, Вятки эпохи русского средневековья. Их преимущество перед западноевропейскими демократиями XX в. заключалось в удачном сочетании соборного начала единства всех граждан и личностного начала, олицетворяемого политическими и духовными вождями. Институты народной демократии выдвигали пророков, вождей, которые должны были находить ясное выражение смутным чаяниям соплеменников. По мнению же Федотова, в гармоничных отношениях вождя и народа – залог реализации принципа народного суверенитета, «разливающегося суверенитета между всеми личностями, составляющими народ… Порок монархических и аристократических обществ состоит именно в обезличении власти, отвлечении ее от личного дара. Смысл и призвание демократии – в освобождении личной харизмы власти, а вовсе не в ее обезглавливании и растворении в коллективе»2. По словам Федотова, царская власть, освященная Божественным призванием, не упраздняется демократией, а лишь принимает иную форму. «Кто же является в христианской демократии носителем харизмы власти? И весь народ (Израиль), и каждый гражданин, носитель царственного священства, и выдвигаемые народом вожди (судии)». Иными словами, «царственное священство», разливавшееся благодатью по всему народу, наиболее отчетливо являло себя в лице избранных вождей. Выдвигая аргументы в пользу такой модели взаимодействия власти и общества, Федотов во многом воспроизводил логику славянофилов. Право1 Он же. О демократии формальной и реальной // Полное собрание сочинений. Париж, 1988. Т. 4. С. 36. Он же. Основы христианской демократии. С. 139. 2 237 славная демократия, по его мнению, должна основываться на принципе соборности, которая бы исключала антагонизм господствующих и подвластных: «Идеал соборности есть организм любви по образцу идеального семейного или дружеского общения, где повинующиеся повинуются свободно, где властвующие не властвуют, но служат всем и находят основу своего существования в общем признании»1. В этом случае сильная власть правителя не входит в противоречие с принципом свободы, т.к. это государство зиждется на солидарности граждан, а не на подавлении одной группы населения другой. Федотов предлагал конкретные пути реализации этого идеала. Во-первых, следовало изменить способ формирования представительных учреждений. Ему представлялось необходимым отказаться от выборов как борьбы партий и избирательных блоков. Партийные программы и установки не должны связывать депутатов и лишать их свободы действий. Политика же требует именно свободы творчества. По утверждению Федотова, «народная воля не дана непосредственно. В наличности имеется лишь хаос противоречивых мнений и интересов. Построить политический порядок из этого хаоса есть творческая задача, выходящая далеко за пределы компромисса»2. С этой точки зрения, подсчет голосов, поданных в пользу той или иной партийной программы, не является путем решения политических, административных, хозяйственных вопросов. Соответственно, искомое решение не может быть предзаданным: оно должно быть найдено в результате творческого поиска представителей власти. Из этого вытекает, что «способность переубеждаться, готовность к отказу от всех своих привычных идей и предрассудков должна быть первой добродетелью народного избранника». Избиратели же должны посылать депутата не как представителя партии, а как человека высоких моральных качеств и интеллектуальных способностей: «…Выборы на основе личной годности осуществимы лишь в узких группах, связанных общностью жизни и работы, т.е. всего естественнее в группах профессиональных»3. По мнению Федотова, исполнительной власти также следует обладать известной свободой творчества. Поэтому она должна лишь в минимальной степени зависеть от законодателей, давая 1 2 3 Там же. С. 140. Он же. Наша демократия // Полное собрание сочинений. Париж, 1982. Т. 3. С. 160. Там же. С. 161. 238 им отчет в своих действиях лишь по прошествии значительного времени с начала срока ее полномочий. Федотов полагал, что «современный американский президент или римский консул всего более удовлетворяют идеалу сильной демократической власти»1. При этом глава исполнительной власти необязательно должен избираться на общенародных выборах: он может быть избран и законодательным собранием. Степень участия масс должна определяться лишь степенью их политической сознательности. Схожие политические модели выдвигали многие представители Русского зарубежья. Ф.А. Степун беспощадно критиковал либеральный парламентаризм2. В.А. Маклаков предлагал организовать политическую систему демократического государства на основе принципов, в соответствии с которыми существовали акционерные компании, предоставлявшие почти неограниченные полномочия своим исполнительным учреждениям3. Эти идеи созвучны популярной в те годы концепции создания корпоративного государства, автором которой был Б. Муссолини. Неслучайно, М.В. Вишняк обвинял Федотова в «полуфашистских» настроениях4. Это несправедливое утверждение оправдано лишь тем, что европейская мысль разных идеологических направлений 19301940-х гг. отвечала на одни вызовы времени. Важнейший из них – очевидный кризис институтов традиционной демократии. Признание этого факта требовало каких-либо ответных действий. И если одни (в т.ч. и Муссолини) предлагали демонтировать демократические учреждения, то Федотов искал возможность их спасти. Сам он считал, что реализация его политической программы могла бы иметь место лишь в контексте широкой социальной реформы. В противном случае общество, обремененное тягостями повседневной жизни, не будет готово к политической свободе и истинному народовластию. Неудачи различных форм социального реформаторства Федотов объяснял именно «недостаточным вниманием к проблеме хлеба как такового, хлеба насущного, вещественного, земного хлеба». Голодный человек, считал он, не может быть по-настоящему свободным. Для того, чтобы человек стал действительно свободным, он должен обладать определен1 Там же. С. 162. Степун Ф.А. Сочинения. М., 2000. С. 563. Маклаков В.А. Письмо Б. А. Бахметеву, 28.4.1927 // «Совершенно лично и доверительно»: Б.А.Бахметев – В.А.Маклаков. Переписка. 1919–1951. В 3-х т. М., 2002. Т. 3. С. 320, 324-325. 4 См.: Степун Ф.А. Указ. соч. С. 759. 2 3 239 ным благосостоянием. Федотов считал необходимым, «избавить народ от искушения предавать свой дух за “реальную” обеспеченность»1. Решение этой проблемы он видел в реализации идей социализма (но не марксизма). «Свобода при социализме существует до известной степени вопреки его тенденциям, как лучшее из наследия старого мира. Но социализм несет другое: возможность полноты существования, возможность жизни для широких масс, которая сейчас для них весьма прекарна (условна. – К.С.). Для них эта полнота жизни является не свободой, но условием для сознательного и благородного принятия свободы»2. К марксизму же Федотов относился резко отрицательно, считая, что К. Маркс оторвал социализм от его изначальных христианских корней. Марксизм как политическое учение был полностью лишен духовных целей и задач, в то время как первостепенная цель социализма – создание условий для формирования гармоничной личности. В этом смысле Маркс был ближе к правоконсервативной идеологии, т.к. ценность человеческой личности не была для него приоритетной. «При всем теоретическом конструктивизме своего ума, Маркс не интересовался строительством жизни. Он не удосужился хотя бы намекнуть на то, как будет выглядеть осуществленный социализм. Разрушение – точнее, построение мощных машин для разрушения – было единственным смыслом его жизни. Поскольку ненависть к личности и свободе к нему доминирует, его психический тип приближается к типу реакционера. Да и в своих непринужденных личных оценках он всегда предпочитал деятелей реакции либералам. Его ученикам пришлось много потрудиться, чтобы отмыть черную краску с портрета Учителя»3. Эти историософские сюжеты волновали Федотова, прежде всего, применительно к российскому историческому опыту. Социально-политические процессы в России он рассматривал с точки зрения противостояния трех сил: деспотического государства, антигосударственных элементов и поборников свободы и народоправия. Симпатии Федотова принадлежали последним. Однако именно они всякий раз и были обречены на неудачу. Так, трагедия Российской империи и ее детища, русской интеллигенции, как раз была связана с тем, что свойственная ей европейская форма не соответствовала ее восточной, деспотиче1 2 3 Федотов Г.П. О свободе формальной и реальной. С. 79-82. Там же. С. 82. Он же. Избранные труды. С. 285-286. 240 ской сущности. Политические и социальные практики были чрезвычайно далеки от официально декларируемой нормы. «Если… императорская власть обнаруживала большую мягкость сравнительно со своими юридическими возможностями, то это потому, что, по своему воспитанию и культуре, государь был первым дворянином Империи и должен был разделять европейские понятия о приличиях и благовоспитанности, свойственные своему классу. Однако значение народной почвы самодержавия сказывалось всякий раз, когда дворянство пыталось, или только мечтало, перевести свои бытовые и гражданские привилегии на язык политический. Против дворянского конституционализма царь всегда мог апеллировать к народу. Народ, по первому слову, готов был растерзать царских недругов, в которых видел и своих вековых насильников. В этой обcтaнoвкe, при двойственности самой природы императорской власти, становится понятной ее органическая неспособность к самоограничению. Конституция в России была величайшей утопией. В оболочке петербургской Империи Московское царство было, выражаясь термином Шпенглера, “псевдоморфозной”. Раскрытие ее приводило само по себе к крушению построенного на ней здания государственности. Другими словами, русская государственность могла – следовательно, должна была – погибнуть от просвещения. В просвещении был весь смысл Империи как новой формы власти. Рождение Империи в муках петровской революции предопределило ее идею властного и насильственного насаждения западной культуры на Руси»1. Благодаря этой двойственности, неразрешенности внутренних конфликтов, и сформировалась уникальная русская культура и ее носительница – русская интеллигенция. Однако сотканное из внутренних противоречий политическое пространство не могло быть стабильным образованием и было обречено на сравнительно скорый исторический коллапс. Более всего от него пострадали мечтавшие о революции интеллигенты. Новый строй обнажил восточную природу российской действительности, в сущности, лишив страну всяких перспектив развития. Федотов объяснял это тем, что данный режим, ограничивая духовную свободу человека, не создал ему благоприятных условий для реализации собственного потенциала. «Система цензуры, созданная им, действительно превосходит николаев1 Там же. С. 123-124. 241 скую. Ее ужас в том, что она чувствует свое родство не с полицией, а с богословием: пытается не пресекать, а учить и назидать; дает “социальный заказ” и печется о “малых сих”». Более того, по словам Федотова, новая власть намеренно уничтожала прежнюю культурную традицию, видя в ней серьезного противника. «Она нашла в России не первые побеги, а великолепное дерево национальной культуры и поставила себе целью выкорчевать его с корнем. Теперь дело идет не о стихах лишь и романах, а о русской философии, богословии, историографии, социологии. "Поле, усеянное костями” русской мысли, представляет самое потрясающее кладбище из театров великой войны. Французская революция, которая, как известно, “не нуждалась в ученых”, нашла господствующим строй идей, в котором коренилась она сама. Русская пришла незваным гостем на чужой пир. Здесь все было ей чужим и все подлежало гибели. Предстояло планомерно выкорчевать вековой лес и заменить его новой пролетарской посадкой. Не вина (и не заслуга) большевиков, если они лишь наполовину успели в этой неблагодарной задаче»1. В сущности, лишенная потенциала развития советская власть была обречена на то, чтобы застыть в форме рабовладельческой деспотии Древнего Востока и затем неминуемо рухнуть под ударами быстро меняющегося мира. «Самодержавное государство – все равно, монархия или демократия – не способно остановиться перед кругом духовной свободы. Прежде всего потому, что отсутствуют точные грани между политикой и культурой. Правительство, пользующееся монополией прессы или хотя бы цензурой политической печати, не замедлит распространить эту монополию или цензуру на научную, философскую, религиозную мысль. Опыт современных диктатур достаточно показателен. С другой стороны, нельзя безнаказанно унижать и самую природу политической активности. Но политика неотъемлема от социальной природы человека: она тесно сращена с социальной этикой. Политика – не только борьба за интересы, права или привилегии, но и за общественные идеалы. Отмирание политики для огромной массы человечества означает отмирание социального сознания вообще. Культуры, построенные на отрицании общегражданской политики, – царства Востока или Россия – обнаруживают огромные провалы в своей иерархии ценностей. Обидно, когда политические страсти 1 Там же. С. 212. 242 отнимают слишком много духовной энергии. Но опыт учит, что умирание политических страстей постепенно ведет к угасанию и высших культурных энергий: к духовному застою и "органической" окаменелости»1. Силам, готовым сменить советскую власть, следовало решить три задачи: создать новую систему управления, новое государственное устройство и предложить новых людей, способных справиться с этими вызовами времени. Федотов утверждал необходимость диктатуры, которая бы готовила Россию к переходу к демократическому режиму правления. «Благо России – как мы его понимаем – в том, чтобы грядущая диктатура имела демократическое содержание. Это значит – поставила бы своей целью привести народ к демократии. Будет ли она действовать с соблюдением демократической легальности, не важно. Это, может быть, и нежелательно, ибо легальность покупается ценою лицемерного извращения института. Лучше не устраивать выборов, чем подтасовывать их, лучше не иметь парламента, чем иметь подкупленный парламент. Демократический характер диктатуры в том, что ее цель (как римской легальной диктатуры) – сделать себя ненужной. Она должна готовиться к будущему, когда сможет передать власть народу»2. Эта диктатура неизбежно будет опираться на силу, которая является важнейшим политическим фактором в случае недостатка общественного правосознания, который Федотов констатировал в России. Предсказывая неизбежное падение советской власти, Федотов настаивал на необходимости реформирования государственного устройства страны с учетом того факта, что она представляет собой сложноорганизованное многонациональное государство. Имперскую модель управления Федотов критиковал, по крайней мере, по трем причинам. Во-первых, в Российской империи не находила своего развития русская национальная идея; периферия государства (Малороссия, Новороссия, Кавказ) доминировала в культурном пространстве России, «заглушая» голос великоросса. «Русская классическая литература ХIX века – литература черноземного края, лишь с XVI-XVII веков отвоеванного у степных кочевников. Тамбовские, пензенские, орловские поля для нас стали самыми русскими в России. Но как бедны эти места историческими воспоминаниями. Это деревянная, соломенная Русь, в ней ежегод1 2 Там же. С. 289-290. Там же. С. 249. 243 ные пожары сметают скудную память о прошлом. Здесь всего скорее исчезают старые обычаи, песни, костюмы. Здесь нет этнографического сопротивления разлагающим модам городской цивилизации. С начала ХХ века литература русская бросает и черноземный край, оскудевший вместе с упадком дворянского землевладения. Выдвигается новороссийская окраина, Одесса, Крым, Кавказ, Нижнее Поволжье»1. Во-вторых, «для самой России насильственное продолжение имперского бытия означало бы потерю надежды на ее собственную свободу. Не может государство, существующее террором на половине своей территории, обеспечить свободу для другой. Как при московских царях самодержавие было ценой, уплаченной за экспансию, так фашизм является единственным строем, способным продлить существование каторжной империи. Конечно, ценой дальнейшего ухудшения ее культуры»2. В-третьих, продолжение существования империи было чревато серьезным кризисом российской государственности. Неизбежное ослабление большевистской власти, согласно прогнозам Федотова, неминуемо будет сопровождаться сепаратистскими тенденциями на окраинах, лишь временно сдавливаемых деспотической властью центра. Распад же государства вызовет экономические трудности и кровавые потрясения, в особенности, на Кавказе. По мнению Федотова, в сохранении империи были заинтересованы исключительно правящие верхи, одержимые «похотью власти: пафосом неравенства, радостью унижения, насилия над слабым. Это языческий комплекс для России XIX в. означал кричащее противоречие между политикой государства и заветами ее духовных вождей. Русская литература была совестью мира, а государство – пугалом для свободы народов. Потеря империи есть нравственное очищение, освобождение русской культуры от страшного бремени, искажающего ее духовный облик»3. По мысли Федотова, отказ от имперской модели управления отнюдь не обязательно обозначал распад России. Более того, Россия по самой своей природе была многонациональным государством, основанным на синтезе разнообразных культур. Ее коренная задача – перерасти имперскую форму, дабы упредить связанные с ней опасности для самого существования единого государства. «Россия – не Русь, но союз народов, объединивших1 2 3 Там же. С. 173. Там же. С. 642-643. Там же. С. 643. 244 ся вокруг Руси. И народы эти уже не безгласны, но стремятся заглушить друг друга гулом нестройных голосов. Для многих из нас это все еще непривычно, мы с этим не можем примириться. Если не примиримся – то есть с многоголосностью, а не с нестройностью, – то и останемся в одной Великороссии, то есть России существовать не будет. Мы должны показать миру (после крушения стольких империй), что задача Империи, то есть сверхнационального государства, – разрешима. Более того – когда мир, устав от кровавого хаоса мелкоплеменной чересполосицы, встоскуется о единстве как предпосылке великой культуры, Россия должна дать образец, форму мирного сотрудничества народов, не под гнетом, а под водительством великой нации»1. О желательных формах взаимодействия между народами в составе единого государства Федотов рассуждал в контексте проблемы отношений Великороссии и Украины. По его мнению, формированию особого украинского этноса способствовала жесткая и непродуманная политика царского правительства в XIX в. Оно игнорировало своеобразие жителей Малороссии и стремилось к их полной русификации. В результате центр украинской культуры сместился из Киева в Львов, она заметно полонизировалась и, соответственно, отдалилась от великорусского центра. Федотову представлялось невозможным не учитывать факт существования украинского этноса в XX в. По его мнению, для России было жизненно важной задачей нахождение возможности сосуществования двух народов, русского и украинского, в составе одной нации. Причем такое сосуществование не подразумевало упразднения культурных, языковых, бытовых отличий. «Наше национальное сознание, – писал Федотов, – должно быть сложным, в соответствии со сложной проблемой новой России (примитив губителен). Это сознание должно быть одновременно великорусским, русским и российским. Я говорю здесь, обращаясь преимущественно к великороссам. Для малороссов, или украинцев, не потерявших сознание своей русскости, эта формула получит следующий вид: малорусское, русское, российское»2. Сохранение государственного единства представлялось тем более важной задачей, что его исчезновение ставило под сомнение существование множества этносов и культур, которые с неизбежностью были бы поглощены соседями. «Большинство наро1 2 Там же. С. 178-179. Там же. С. 176. 245 дов, населяющих Россию, как островки в русском море, не могут существовать отдельно от нее; другие, отделившись, неминуемо погибнут, поглощенные соседями. Там, где, как на Кавказе, живут десятки племен, раздираемых взаимной враждой, только справедливая рука суперарбитра может предотвратить кровавый взрыв, в котором неминуемо погибнут все ростки новой национальной жизни, что касается Украины, то для нее роковым является соседство Польши, с которой ее связывают вековые исторические цепи. Украине объективно придется выбрать между Польшей и Россией, и отчасти от нас зависит, чтобы выбор был сделан не против старой общей родины»1. При этом Федотов считал необходимым возродить саму Великороссию, обладавшую прежде собственным лицом и своей историей. Для этого следовало обратиться к культурной традиции Русского Севера, который оценивался Федотовым, с одной стороны, как колыбель великорусской православной культуры, с другой – как цивилизационная альтернатива самодержавному деспотизму Москвы. «Пусть не для нас одних, – призывал он, – Русский Север станет страной святых чудес, священной землей, подобно древней Элладе или средневековой Италии, зовущей пилигримов со всех концов земли. Для нас, русских и христиан, эта земля чудес вдвойне священна: почти каждая волость ее хранит память о подвижнике, спасавшемся в лесном безмолвии, о воине Сергиевой рати, молитвами державшей и спасавшей страдальческую Русь»2. Ключевая роль в возрождении национальной культуры должна была принадлежать интеллигенции, которая в ситуации утраты великорусской традиции вставала перед необходимостью конструировать национальный миф, способный придать смысл историческому существованию народа. «Наша эпоха уже не знает бессознательно-органической стихии народа. Эти источники культуры почти иссякли, эта "земля" перепахана и выпахана. И русский народ вступил в полосу рационализма, верит в книжку, в печатное слово, формирует (или уродует) свой облик с детских лет в школе, в обстановке искусственной культуры. Оттого так безмерно вырастает влияние интеллигенции (даже низшей по качеству, даже журналистики); оттого-то удаются и воплощаются в историческую жизнь новые, "умышленные", созданные интеллигенцией народы. Интеллигенция творит эти нapоды, тaк сказать, 1 2 Там же. С. 174. Там же. С. 177. 246 "по памяти": собирая, oживляя давно умершие исторические воспоминания, воскрешая этнографический быт. Если школа и газета, с одной стороны, оказываются проводниками нивелирующей, разлагающей, космополитической культуры, то они же могут служить и уже служат орудием культуры творческой, национальной. Мы должны лишь выйти из своей беспечности и взять пример с кипучей страстной работы малых народов, работы их интеллигенции, из ничего, или почти из ничего, кующей национальные традиции»1. Однако интеллигенцию в России нужно было фактически воссоздавать, т.к. советская власть способствовала разрушению традиционной культуры и механизмов воспроизводства духовной и интеллектуальной элиты. Для решения этой задачи новая власть должна была задуматься о реформе системы образования. Оно должно было стать многоуровневым, рассчитанным на различные способности учащихся, в т.ч. и на самые выдающиеся. «Классическая школа была непопулярна в России, и ее широкое воскрешение будет непонятно, да и не нужно для демократии… Классическая школа в России, еще в большей мере, чем на Западе, должна быть школой элиты, рассадником культурного меньшинства, которым творится национальная, зиждущаяся на исторической традиции культура. Эта элита не может быть уже ни сословной, ни классово-цензовой. Единственным исходом было бы создание привилегированной (в смысле академическом), обеспеченной государственными стипендиями классической школы для избранных, лучших учеников, народных школ. Через них интеллектуальный отбор демократии, с заметной прослойкой старой и служилой интеллигенции, явился бы питомником университета. Таких школ Россия может создать очень немного, на первых порах, может быть, всего две: по одной в Москве и Петербурге. Иначе неизбежно снижение качества, растворение в пошехонском море»2. Фигура Федотова стоит особняком в ряду мыслителей Русского зарубежья. Его идеи в значительной мере не укладывались в традицию отечественного интеллектуализма. В первую очередь это относится к религиозному рационализму. Чуждые подобному мировосприятию современники объясняли рационалистическую составляющую его взглядов верностью Федотова юношеским 1 2 Там же. С. 175-176. Там же. С. 264. 247 увлечением марксизмом. «Думаю, что особенность федотовского мировоззрения главным образом объясняется противоестественным сращением начал христианской истины и марксистской социологии», – писал хорошо знавший Федотова Степун1. Вместе с тем в ближайшем окружении мыслителя настаивали, что его мировоззрение было внутренне целостным, логически выстроенным вокруг смыслового ядра – христианской веры. «Неужели вы не понимаете, – говорил жене Федотова его ближайший друг И.И. Бунаков-Фундаминский, – что то, о чем мы писали, могло называться демократией, социализмом, но все это делалось во имя Христа, христианства»2. Н.А. Бердяев, близкий знакомый Федотова, характеризовал его как «христианского демократа и гуманиста», «православного профессора»3. Эти оценки при всей своей убедительности грешат некоторым формализмом. Темы статей Федотова чаще всего далеки от традиционных богословских сюжетов, а блестящая литературная форма во многом определяла характер их постановки. В этих сочинениях был найден удивительный синтез историка-медиевиста и политического мыслителя, в работах которого образы XIV-XV вв. обретали высокую степень актуальности и помогали предугадывать неясные силуэты будущего, а христианская вера становилась «путеводной звездой» в политических и социологических исследованиях. «Я прочел в "Верстах" ставшую впоследствии знаменитой статью Федотова "Трагедия интеллигенции", – делился своими впечатлениями Степун, – и был сразу же захвачен писательским дарованием автора: ускоренным пульсом его мысли, яркостью и крылатостью его языка. В статье чувствовался не только ученый историк, но и страстный политический публицист. Созерцание прошлого явно определялось волею к созданию будущего. В каждом образе и в каждом обороте мысли динамика торжествовала над статикой»4. 1 Степун Ф.А. Указ. соч. С. 747. Федотова Е.Н. Георгий Петрович Федотов (1886-1951) // Лицо России. Париж, 1988. С. II. Б е р д я е в Н.А. Существует ли в православии свобода мысли и совести // Путь. 1939. № 59. С. 47. 4 Степун Ф.А. Указ. соч. С. 747. 2 3 248 П.А. Меркулов1 ЛИБЕРАЛЬНОЕ КОНСТИТУЦИОННОЕ ЗАКОНОТВОРЧЕСТВО РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ НАЧАЛА ХХ в. – МЕЖДУ РЕВОЛЮЦИОННЫМ РОМАНТИЗМОМ И ПРАГМАТИЗМОМ РЕАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ Начало ХХ в. в России дало истории политико-правовой мысли немало примеров, когда в очень короткий, по любым меркам, период, будь то период в истории страны, будь то период политической активности отдельно взятого индивида, происходило оформление политического, а, как правило, политико-правового символа веры, с его последующей стремительной трансформацией, порою, чуть ли не до полной смены базовых концептов. Конечно же, все вышесказанное относится к тем политическим течениям, для которых политико-правовое осмысление социальной вообще и политической реальности, в частности, имело самостоятельную ценность, как с аксиологических, так и вполне прагматических позиций. Несколько огрубляя картину, сложившуюся в России уже более века назад, можно говорить о том, что подобная практика была присуща, по преимуществу, партиям либерального толка, причем, скорее центру и левой части, чем правому флангу, к которому относят «Союз 17 октября». Одной из наиболее масштабных форм реализации своих политических взглядов в то время стала подготовка и разработка проектов Основного закона России, термин конституция был менее популярен по целому ряду хорошо известных обстоятельств. Обращение к подобному масштабу, к заявке на урегулирование важнейших общественных отношений в стране, проходящей полосу глубокого структурного кризиса (русско-японская война, экономический кризис начала ХХ в., социальные волнения в деревне и т.п.), неизбежно требовало отражения в их тексте принципиальных подходов к базовым параметрам будущего государственного устройства страны. Достаточно хорошо известно, что эти же вопросы нередко становились крайне трудно преодолимым барьером при выработке уже партийного символа веры – партийной программы. Однако вопрос о сравнительном анализе текстов, связанных с конститу1 Меркулов Павел Александрович – доктор исторических наук, доцент, директор Орловского филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации. 249 ционным законотворчеством, и партийных программ, требует достаточно большого объема, поэтому в настоящей статье постараемся сосредоточиться на анализе лишь ряда текстов, объединенных по принципу происхождения, в нашем случае вышедших из центров либеральной мысли, связанных с российской провинцией. В имеющемся в нашем распоряжении корпусе источников для исследования этой составляющей дореволюционной истории отечественного либерализма имеется ряд текстов конституционных проектов, из которых к интересующему нас типу относятся «екатеринославский» и «харьковский» проекты. Однако фактически на источнике происхождения их сходство и заканчивается, т.к. сущностно и формально они весьма различны. «Харьковский» проект тяготеет к воспроизводству текста «освобожденческого» проекта1, а «екатеринославский» является, скорее, политической декларацией с дискретными включениями неких юридических положений, имеющих соответствующую форму и язык изложения. Вместе с тем, как мы полагаем, именно провинциальный характер происхождения проектов позволяет, естественно, наряду с корпусом иных источников (партийная программатика, периодическая печать, корпус личных документов, материалы перлюстрации и т.п.), показать тот поиск, в котором находилась политико-правовая мысль России в начале ХХ в. Соответственно, обращаясь к тексту «харьковского» проекта Основного закона, мы в целом видим достаточно центристский проект, в котором радикальные требования, такие как введение в систему государственного управления избираемого органа представительной власти, ответственность (степень ответственности) министров (кабинета министров перед парламентом), сочетались с элементами государственного устройства, против которых в ходе дискуссии вокруг проектов Основного закона, партийных программ конституционно-демократической партии (Партии народной свободы), партии мирного обновления и партии демократических реформ достаточно активно возражали те представители российского либерализма, которые либо изначально придерживались левых взглядов, либо видели в левой риторике, на уровне указан1 См.: «Основной государственный закон Российской Империи». См.: Освобождения союз // Словарь Брокгауза и Ефрона. [Электронный ресурс] // URL: http://be.scilib.com/article075133.html (Дата обращения: 10.08.2015); Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905-1907 гг. М., 1985. С. 225. 250 ных документов, эффективное средство для того, чтобы возглавить антиправительственное движение в масштабах более широких, чем, собственно, либеральное направление. К таковым относятся отказ в избирательном праве для женщин, двухпалатное устройство парламента, а также широкие полномочия монарха в системе государственного управления, не говоря уже о самом факте выбора такой формы государственного устройства, как ограниченная (конституционная) монархия. Данные теоретические тезисы подтверждаются материалами, опубликованными Харьковским юридическим обществом весной 1905 г. В первом разделе проекта Основного закона «О Российской Империи» они солидаризировались с «освобожденцами», указывая, что «Верховная власть Российской Империи осуществляется Императором при участии Государственной Думы»1. Эта же мысль развивалась в ст. 28, где авторы указывают, что: «Император есть Верховный глава государства. Его особа неприкосновенна»2. Вместе с тем, в ст. 25 проект предусматривал присягу монарха с обязательством соблюдения Основного закона страны: «Император при вступлении на престол или по достижении совершеннолетия в присутствии членов Верховного Суда, Совета Министров, Сената и Святейшего Синода, а также Государственной думы, если она находится в сборе, приносит присягу в соблюдении и охранении основного государственного закона, о чем возвещает народу особым Манифестом», а для лиц, выполняющих его распоряжения, возможность привлечения к различным видам ответственности (ст. 28): «Лица, содействующие Императору в осуществлении верховной власти и выполняющие его повеления, ответственны на общем законном основании»3. Ст. 29 устанавливала принцип контрасигнатуры, который может считаться также шагом к ограничению влияния монарха в сфере исполнительной власти: «Ни один акт Императора по управлению Государством не может иметь силы, если он не скреплен подписью Министра, который тем самым принимает на себя ответственность за него»4. Однако в целом права монарха были более, чем широки, как в сфере управления (ст. 30): «Императору принадлежит власть верховного управления. Он объявляет войну, заклю1 Протокол заседания юридического общества при Императорском Харьковском Университете. 19 марта 1905 г. Харьков, 1906. С. 136. 2 Там же. С. 129. 3 Там же. С. 102. 4 Там же. С. 140-141. 251 чает мир и иные договоры с иностранными державами. Договоры мирные, торговые, а равно все те, которые сопряжены с обязательствами для Государственной казны, или исполнение которых требует изменений или дополнений действующих законов, получают силу не прежде, как по одобрении их Государственной думой», так и законодательной деятельности (ст. 31): «Император утверждает и обнародует законы и издает в пределах законов необходимые для их исполнения». Также император назначал и увольнял министров (ст. 33), руководил вооруженными силами (ст. 34)1, а также имел еще ряд важных полномочий. При этом весьма интересна и аргументация, сопровождавшая указанный проект в процессе его представления общему собранию Харьковского юридического общества. Приведем в качестве примера ту часть выступления Л.Н. Переверзева, представлявшего проект, где речь идет о мотивации его авторов применительно к количеству палат, из которых должна была состоять будущая Государственная дума. В его аргументации сочетаются реверансы в сторону как левого, так и правого крыла. В первом случае он указывает, что целью создания верхней палаты выступает не желание создать некий орган для представителей правящего сословия, как компенсацию за дележ власти, и не стремление следовать неким отвлеченным схемам европейского опыта. А во втором, весьма основательно обосновывает то, что именно двухпалатный состав парламента, при различных способах избрания верхней и нижней палаты «является ценной и серьезной гарантией» реального обсуждения законопроектов2. Однако дальнейшие тезисы показывают, что представители харьковского юридического общества вполне отдавали себе отчет в специфике российской политической действительности, в т.ч. и в контексте перспектив введения в законодательство элементов классического конституционализма. Речь, прежде всего, идет о том, что ряд представителей либеральной политико-правовой мысли видели в создании парламента не самоцель, не средство борьбы с властью исполнительной, а, напротив, орган, способный смягчать известный радикализм, присущий по определению нижним палатам, формируемым на основе достаточно широкого избирательного ценза. Именно этот аргумент был предложен в качестве значимого аргумента в пользу верхней палаты. «Необходимо уяснить те особен1 2 Там же. С. 143. Там же. С. 102. 252 ности России, в силу которых устройство второй палаты является особенно существенным, – говорил докладчик, – одна из главных опасностей, угрожающих всякому политическому порядку в России, это превращение его в режим якобинской централизации»1. Таким образом, даже частичный анализ ключевых положений «харьковского» проекта показывает склонность его авторов к центристской позиции, сохраняя при этом стремление к внесению собственного вклада в развитие этого течения отечественной политико-правовой мысли. Полагаем, что дальнейшее обращение ко всей совокупности либерального конституционного законотворчества даст нам еще немало примеров политического реализма, присущего дореволюционному поколению российских либералов. Д.В. Аронов2 ПРОЕКТ ОСНОВНОГО ЗАКОНА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ХАРЬКОВСКОГО ЮРИДИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА – МЕСТО И РОЛЬ В ЛИБЕРАЛЬНОМ КОНСТИТУЦИОННОМ ЗАКОНОТВОРЧЕСТВЕ НАЧАЛА ХХ в. Конституционное наследие российского либерализма уже давно находится в исследовательском поле отечественной и зарубежной исторической и историко-правовой науки. Однако, несмотря на устойчивый исследовательский интерес, мы можем говорить о постоянном расширении круга базовых источников, привлекаемых к изучению данной проблематики3, об участии в этом процессе представителей различных центров изучения ли- 1 Там же. С. 103. Аронов Дмитрий Владимирович – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой «Теория и история государства и права» Государственного университета – учебно-научно-производственного комплекса. 2 3 См.: Аронов Д.В., Бухвостова Д.В. Перспективы исследования либерального конституционного законотворчества в России // История государства и права. 2008. № 20. С. 7-9; Аронов Д.В. Конституционное наследие российской либеральной правовой мысли - проблемы и перспективы использования на современном этапе становления российского конституционализма // Современное общество и право. 2013. № 1. С. 18-25; Малышева О.Г. Развитие конституционных идей и зарождение парламентаризма в России. I и II Государственные думы. Дисс. ... к.и.н. М., 1994; Медушевский А.Н. Конституционные проекты русского либерализма и его политическая стратегия // Вопросы истории. 1996. № 9; Пахоменко Н.Б. Из истории конституционных проектов в России. М., 2000 и др. 253 беральной идеологии, либерального движения, их влияния на развитие политических процессов в России начала ХХ в.1 Базу эмпирического материала, лежащего в основе оценки результатов теоретической и политико-правовой деятельности российских либеральных партий и предшествующих им общественных движений, составляет корпус документов, известный под названием «Либеральные проекты Основного закона России». К их числу традиционно и весьма обоснованно относят «освобожденческий проект»2, структурно, содержательно, а также по составу авторов выступивший основой следующего, наиболее известного либерального проекта конституции России – т.н. «муромцевского проекта»3. Как правило, эти два документа и используются для характеристики данного этапа развития либерального конституционного законотворчества. Вместе с тем, при всей обоснованности данного подхода, основанного на вполне доказанной основополагающей роли двух обозначенных выше проектов, представляется целесообразным обращение к иным проектам аналогичного характера. Прежде всего, это проект Московской городской думы («герценштейновский проект»), разработанный группой либеральных гласных МГД в рамках деятельности думской комиссии по общим вопросам устройства городского управления. Можно сказать, что это наименее известный с точки зрения истории создания и его авторов проект. Даже в диссертациях, рассматривающих деятельность Московской городской думы, порою в почасовом режиме, их авторы не упоминают о данном проекте как результате работы Думы4. Сравнительный анализ этого текста с «освобожденческим» и «муромцевским»5 проектами дает основания говорить как об их несомненной сущностной связи, так и о значительном 1 См.: Карнишин В.Ю. Конституционализм М.П. Драгоманова в контексте общественнополитического развития Украины второй половины ХIХ в. // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. 2013. № 4 (28). С. 51-58; Он же Модернизация и российское общество в начале ХХ в. // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. 2012. № 3. С. 3-8 и др. 2 Вышел под названием «Основной государственный закон Российской Империи». См.: Освобождения союз // Словарь Брокгауза и Ефрона. [Электронный ресурс] -URL: http://be.sci-lib.com/article075133.html (Дата обращения: 10.05.2014 г.). 3 Также существовало, но не получило распространение наименование проекта «земский» Кокошкин Ф.Ф. Биография [Электронный ресурс] URL: http://ibyu.narod.ru/kokosh.html 4 См. например: Вдовин С.Е. Деятельность партийно-политических групп гласных Московской Городской Думы 1904 – февраль 1917 г. Дисс. ... к.и.н. М., 2002 и др. 5 Проект Основного и Избирательного законов в редакции С.А. Муромцева // Сергей Андреевич Муромцев. М., 1911. 254 вкладе его авторов в содержание проекта, позволяющего сделать вывод об оригинальном характере документа. Проект имеет иную архитектонику, в частности, содержит высокоструктурированный раздел, связанный с концептуальными вопросами развития экономической и финансовой сферы, а также раздел по вопросам развития местного самоуправления. Проект МГД увидел свет в середине мая 1905 г., т.е. фактически одновременно с публикацией в «Праве» П.Б. Струве «освобожденческого» проекта и за полтора месяца до публикации в «Русских ведомостях» «муромцевского» проекта. Соответственно, цели создать некий вариант Основного закона, рассчитанного на инкорпорирование в систему действующих основных законов, они перед собой не ставили. Особняком от вышеназванных проектов стоит проект, находящийся в личном фонде А.И. Гучкова в ГАРФ, получивший в отечественной историографии название «гучковской» конституции, скорее всего, связанное с названием собственно архивного дела, где используются слова «Проект конституции Российской империи»1. До последнего времени он не рассматривался как особый артефакт и не был предметом компаративного анализа2. Несмотря на то, что проект, судя по всему, представляет собой весьма и весьма раннюю стадию работы над проектом Основного закона, не предполагающую одинаковый стиль различных частей и четко выраженную структуру, а, равно, и иных признаков, которые диктует автору обязывающий характер проекта. Однако в целом он дает представление о заложенной в него базовой идее планируемого государственного устройства и политического режима. Проект расширяет типологию либеральных конституционных проектов, показывая, что отнюдь не только представителям классического и левого либерализма было присуще обращение к конституционному законотворчеству. 1 Проект Конституции Российской Империи с разделами: Государств. устройство, Права граждан, Народное просвещение // ГАРФ Ф. 555 (Гучков Александр Иванович, член Государственного Совета, председатель III Государственной Думы (1910-1911 гг.), председатель центрального военно-промышленного комитета (1915-1917 гг.), основатель газеты «Голос Москвы», министр Временного правительства, уполномоченный общества «Красный крест», лидер партии «Союз 17 октября»). Оп. 1. Д. 5. 2 См.: Пучина Т.А. Вопросы государственного устройства и управления в программных документах и материалах политических партий России начала ХХ в. Дисс. … к.и.н. М.. 1995. С. 75-76; Аронов Д.В, Золотухина Е.К. Проект конституции А.И. Гучкова о правах человека // «Права человека: история, теория, практика». Сб. материалов НПК. 11.12.2014. Курск, 2014; Аронов Д.В. «Проект конституции Российской империи с разделами: государств[енное] устройство, права граждан, народное просвещение» – из политико-правового наследия Александра Ивановича Гучкова // История государства и права. 2014. № 24. С. 49-53. 255 Из проектов, пришедших, как говорится, с мест, наиболее известен «Проект Государственной думы, составленный Екатеринославским земством». Он, по признанию самих авторов, был ограничен «кратким изложением тех положений, которые должны служить основой грядущих преобразований». Это говорит о явной недоработке проекта, связанной с временным фактором. Подтверждение тому и предпосланная основному тексту политическая декларация и завершающее его обращение с тезисным обозначением первоочередных направлений реформирования правового поля страны. Еще одним типом Основного закона может считаться проект, предложенный Харьковским юридическим обществом в 1905 г.1 Проект интересен тем, что он носит вполне законченный характер, что отличает его от Екатеринославского, с которым он может быть типологически объединен в группу провинциальных проектов. Также интересна и его подготовка в профессиональной юридической среде, имеющей вполне выраженную либеральную ориентацию. В этот период секретарем Харьковского юридического общества был Н.А. Гредескул, в будущем видный кадет, заместитель Председателя Первой Государственной думы. Харьковский проект, как явствует из протокола заседания общества, вносился на обсуждение с целью подготовки общества к масштабным изменениям, ощущение которых уже витало в политической атмосфере той эпохи. Собственно, проект Основного закона был внесен на обсуждение членом общества Л.Н. Переверзевым после предложения Гредескула «образовать в Обществе специальную комиссию для разработки вопросов конституционного права и выработки проекта Основного Государственного закона, пригодного для современного состояния России»2. Аргументация в пользу необходимости разработки проекта была двоякой. До обсуждения вопроса о разработке конституционного проекта общество приняло резолюцию, выражавшую недоверие проекту т.н. «булыгинской думы». А, обосновывая внесение проекта, Переверзев, выступавший от имени группы товарищей, указывал на то, что Россия находится в состоянии «страшного внутреннего кризиса», для выхода из которого необходимо «объединение всех здоровых сил». «Мы твердо знаем одно, – 1 Протокол заседания юридического общества при Императорском Харьковском Университете. 19 марта 1905 г. Харьков, 1906. С. 136-153. 2 Там же. С. 93. 256 говорил он, – Россия теперь переживает глубоко важный исторический момент. Она стоит на перепутье. Жить или умереть – вот роковой вопрос, который для нее поставлен. Для того, чтобы продолжать жить и расти, ей нужна свобода. Необходимы такие условия жизни, которые могли бы встряхнуть и возродить весь государственный организм. Оставаясь в том оцепенении, в котором она теперь находится, наша родина осуждена на медленное омертвление и разложение»1. На собрании, где проект был представлен, он не обсуждался, все ограничилось развернутым выступлением Переверзева по всем разделам, с указанием на базовую цель проекта дать юридические гарантии предстоящим общественным преобразованиям и сосредоточившим свое внимание, скорее, на спорных для российской юриспруденции вопросах конституционного права, применительно к идеям, заложенным в проект. Примером может служить двух или однопалатная схема народного представительства. Самым интересным, как представляется, в тексте его выступления было отсутствие указаний на то, что в качестве основы был предложен проект, опубликованный в журнале «Освобождение» и положенный позднее, как уже отмечалось выше, в основу «муромцевского» проекта. Родство харьковского и освобожденческого проектов более чем заметно. Из 80 статей «освобожденческого» проекта без каких-либо изменений в первоначальный вариант «харьковского» вошла 71 статья (89%), причем без изменений были использованы целые разделы. Небольшая редакционная правка отмечена нами в шести статьях (7%)2, а оригинальными можно признать три статьи3. Таким образом, лишь 11% «освобожденческого» текста претерпели некоторое изменение. Вместе с тем любопытно то обстоятельство, что в «муромцевский» проект четыре статьи «освобожденческого» проекта вошли в «харьковской» редакции4. Последнее обстоятельство позволяет нам говорить о том, что разработчики главного либерального проекта Основного закона Российской империи были знакомы с харьковским проектом и, пусть в незначительной степени, использовали его в своей работе. Соответственно, небольшой срок, прошедший от начала рабо1 Там же. С. 94. Ст. 2, 16, 19, 20, 24, 41. Ст. 23, 78, 80. 4 Ст. 1, 23, 2, 19-20, 41. 2 3 257 ты над «харьковским» проектом до перехода к подготовке «муромцевского» проекта, скорее всего, послужил основанием для прекращения работы над первым, оставив его в том виде, в котором он был представлен на заседании Харьковского юридического общества. Хотя не исключен вариант, что в персональных фондах членов общества могли сохраниться рабочие материалы, связанные с продолжением работы над проектом. Таким образом, при всем сходстве с «освобожденческим» проектом, полагаем возможным говорить о «харьковском проекте», как об отдельном явлении в либеральном конституционализме начала ХХ в. Он позволяет нам показать настроения внутри такой интересной для исследователя среды, как Юридические общества России. Представители последних сыграли значительную роль в переводе на язык законопроектов тех оригинальных либеральных подходов к преобразованию общества, которые сформировались в России в начале ХХ в., а также в партийной и парламентской деятельности либеральных политических партий страны. Полагаем, что включение материалов «харьковского проекта» как предмета исследования в общую совокупность конституционного законотворчества отечественных либералов начала ХХ в. позволит представителям различных отраслей российского гуманитарного знания дополнить ту картину общественного подъема, интеллектуального поиска, которые были присущи политически активной части российского социума. Конкретные варианты предлагаемых ими решений регулирования той или иной сферы общественных отношений были продиктованы давно ушедшей эпохой. Однако общая ориентация на мирное решение сложных социальных противоречий путем реформ, на поиск компромисса как с исторической властью, так и с соседями по политическим лагерям, аккультурация, а не бездумная рецепция зарубежного опыта нормативно-правового регулирования, заслуживают самого пристального внимания. Истории было угодно распорядиться так, что либеральные рецепты оказались невостребованными политической практикой нашей страны начала ХХ в. Либеральные сценарии вообще не популярны в эпохи системных социальных кризисов, но тем значимее этот опыт на фоне истории нашей страны теперь уже прошлого, ХХ в. 258 Е.К. Золотухина1 ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВЫЕ И СУДЕБНЫЕ РЕФОРМЫ В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА ХХ в. В ЛИБЕРАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИИ Специфика российского либерализма конца XIX - начала ХХ в. в области государственно-правового реформирования состояла, прежде всего, в том, что в отличие от иных политических и общественных течений, он не только создал теоретическую основу реформирования государственного строя страны, преобразования ее социально-политического строя, но и перевел язык теории и партийных программ на язык конкретных законопроектов, предприняв попытку их реализации на практике в ходе парламентской законотворческой деятельности. Эпоха теоретического осмысления отечественными либералами прав и свобод человека в процессе трансформации страны, начавшись хронологически во второй половине XIX в., фактически завершилась уже в ходе эмиграции большинства видных либералов, в результате событий 1917 г. и последовавшей Гражданской войны. Данный период включает в себя ряд этапов развития отечественного либерализма как течения отечественной политикоправовой мысли. Частью эпохи стало также стремление его конкретных представителей реализовать в теоретической, а в последствии и практической деятельности концепцию переустройства социально-политической системы России. Основу данного процесса составляла реформа государственно-правого устройства страны, центральное место в котором занимало изменение сущности государственного управления – переход от т.н. «полицейского государства» к одному из иных способов государственного управления. В данном случае отечественный либерализм не предрешал окончательный ответ на данный вопрос, оставляя его открытым. Известны варианты как республиканской формы правления, так и конституционной (ограниченной, парламентской) монархии. Еще одним базовым элементом реформирования страны была судебная реформа, выступавшая в качестве инструмента, средства реализации сущност1 Золотухина Екатерина Керимовна – кандидат исторических наук, доцент кафедры теории и истории государства и права Государственного университета – учебнонаучно-производственного комплекса. 259 ных элементов либеральной модели модернизации. Также это было связано с тем, что судебная реформа 1864 г. вполне обоснованно считалась либеральными учеными и политиками наиболее демократической и последовательно осуществленной из всего комплекса «великих реформ» Александра II. Последнее, в свою очередь отодвигало ее более подробную разработку на второй план, что, в частности, подтверждается анализом соответствующих разделов либеральных проектов Основного закона России, которые, в сравнении с иными разделами, выглядят весьма схематично, а в ряде проектов и вовсе отсутствуют1. Неотъемлемым элементом проекта преобразований, своего рода критерием соответствия базовым либеральным ценностям выступал институт прав и свобод человека. Так же он был своеобразным водоразделом не только между основными течениями отечественной политико-правовой мысли (консервативным, либеральным и социалистическим), но и между направлениями внутри либеральной части российского общества, разделяясь по степени оптимизма (или, если угодно, радикализма) на традиционалистское (охранительный либерализм), центристское и радикальное. Примерно в соответствии с этими теоретическими расхождениями возникали впоследствии и политические партии, представлявшие либеральную часть российского общества. Хотя строгих границ между ними не было, переходы из одного политического лагеря в другой были обыденным явлением, ряд партий (и, прежде всего, кадеты) сохраняли в своих рядах несколько течений, допуская возможность существования среди членов партии нескольких мнений по важнейшим пунктам партийных программ2, но их общее деление и соответствие выделяемых течений определенной позиции в отношении прав человека, как нам представляется, остается достаточно постоянной величиной. Для научного осмысления места и роли института прав и свобод человека в теоретическом наследии российского либерализма, выявления степени его влияния на их думскую законотворческую деятельность, определения его места и роли в причинах по1 См.: Проект Конституции Российской Империи с разделами: Государств. устройство, Права граждан, Народное просвещение // ГАРФ. Ф. 555 (Гучков А.И.). Оп. 1. Д. 5; Проект Основного и Избирательного законов в редакции С.А. Муромцева // Сергей Андреевич Муромцев. М., 1911; Протокол заседания юридического общества при Императорском Харьковском Университете. 19 марта 1905 г. Харьков, 1906 и др. 2 Применительно к программе конституционно-демократической партии речь идет, прежде всего, о разногласиях по вопросу о предоставлении избирательных прав женщинам. 260 ражения либеральной идеи в постфевральский период представляется необходимым определение основных факторов, в большей или меньшей степени оказывавших влияние на приоритеты в теоретических построениях российского либерализма. При всем их разнообразии нам представляется возможным говорить о том, что, помимо вечного для России интеллигентского типа саморефлексии о судьбах нации и страны, основную роль играли такие реальные проблемы, как осознание необходимости преодоления векового разрыва между личностью, обществом и государством, социальная ответственность государства за исторические судьбы нации, выработка компенсаторных механизмов преодоления социальных и политических конфликтов. Подчеркнем, что российские либералы разрабатывали эти базовые идеи, с одной стороны, в общем контексте с западноевропейскими идеями, а с другой – с учетом национальных реалий. В качестве одного из примеров подобной адаптации можно говорить о том, что даже в наиболее радикальных (прежде всего по темпам и методам внедрения в отечественную правовую систему) либеральных проектах модернизации страны институт прав и свобод человека не выступает инородной вставкой в действующее законодательство. Практически везде мы видим не только многослойные структурно-логические связи, вписывающие новые правовые нормы и регулируемые ими отношения в действующую систему социальных отношений и регулирующих их нормативно-правовых актов, но и наличие особых компенсаторных (предохранительных) правовых механизмов1. Последние предполагали потенциальную угрозу самому существованию общества как сложной многоуровневой системы социальных отношений в случае радикальных изменений правового положения составляющих его субъектов, не имеющих необходимого социального опыта, традиций использования личных прав и свобод и, соответственно, предусматривали введение в выстраиваемую систему общественных отношений механизмов, гарантирующих общество от саморазрушения. В числе наиболее известных примеров следует назвать разницу в механизме формирования верхней и нижней палаты парламента. В случае реализации идеи всеобщего избирательного права для 1 Весьма репрезентативным примером подобной практики может служить, на наш взгляд, т.н. «муромцевский» проект Основного закона России. Более подробно см.: Аронов Д.В., Садков В.Г. Либеральные проекты Основного закона России (историческая эволюция, опыт и перспективы построения модели). Орел, М., 2005. 261 нижней палаты, верхняя не только получала право вето на решения нижней, но и формировалась на многоступенчатой основе с применением ряда цензов (набор последних мог изменяться, но конечная цель оставалась общей). Соответственно, мы не придерживаемся мнения о некритическом механистическом заимствовании европейских правовых дефиниций в области прав и свобод человека, свойственных на рубеже XIX-XX вв. континентальной системе права1. Не останавливаясь подробно на конкретных путях и способах проникновения западных либеральных идей в Россию, ставших предметом изучения целого ряда отечественных исследователей2, отметим, что российский либерализм достаточно быстро прошел путь от рецепции к аккультурации западных либеральных идей. Заимствовав на первом этапе базовый пакет либеральных ценностей в том виде, в каком он сложился в Европе к середине XIX в., российские либералы достаточно быстро осознали необходимость отдачи приоритета в теоретических разработках российской специфике, делавшей невозможной прямое приложение к отечественной действительности западных рецептов общественных преобразований. Кстати, именно в этом и состояло дежурное обвинение российских либералов со стороны их политических противников по преимуществу из правого лагеря3. Однако либеральная отечественная мысль не ограничилась отдельными частными усовершенствованиями достижений западного либерализма. Мы можем говорить о том, что от отдельных предложений по совершенствованию государственно-политического строя страны, свойственных эпохе Б.Н. Чичерина и К.Д. Кавелина, уже к 187080-м гг. российские либералы перешли к широкомасштабному моделированию нового типа общественной системы, предпола1 См. например: «Время выбрало нас: Путь интеллектуала в политику» IV Муромцевские чтения. Сб. материалов научной конференции. 25-26 октября 2012 г. Орел, 2012; «Конституция 1993 года и российский либерализм: к 20-летию российской Конституции». V Муромцевские чтения. Сб. материалов научной конференции. 27-28 сентября 2013 г. Орел, 2013. 2 Селезнева Л.В. Российский либерализм на рубеже XIX-XX вв. и европейская политическая традиция: Дисс. ... д.и.н. Ростов н/Д, 1996; Нарежный А.И. Проблема государственного устройства России в консервативно-либеральной мысли второй половины XIX века. Дисс. ... д.и.н. Ростов н/Д, 1999; Глушкова С.И. Проблема правового идеала в русском либерализме. Дисс. ... д.полит.н. Екатеринбург, 2002; Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: Российский конституционализм в сравнительной перспективе М., 1997. 3 Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. М., 1999; Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1905; См. также Понежин М.Ю. Доктрина монархической государственности Л.А. Тихомирова. Философско-правовой анализ. Дис. ... к.ю.н. Ростов н/Д., 2000. 262 гающей взаимосочетание и взаимообусловленность государства, личности и общества. В самом общем виде эта взаимообусловленность выражается в формуле – государство охраняет интересы личности и общества, а последние, в свою очередь, проникнуты сознанием значимости государственности. Критерием прогрессивности общественного развития выступает на данном этапе примат неотъемлемых прав человека в сочетании с общегосударственным правом, которое признавалось существующим лишь при условии свободы личности. Важнейшим прикладным результатом, в необходимости достижения которого были убеждены его виднейшие представители, является разработка либеральной концепции теории и методологии разрешения общественных кризисов посредством широкомасштабной государственно-правовой реформы, ключевым элементом которой выступают права и свободы человека. И дело здесь не только в том, что ни правовое государство, ни гражданское общество по определению невозможны, если не существует реализации на практике института прав и свобод человека. Проблема, как нам представляется, гораздо глубже. К эпохе глобальных преобразований в своем социально-политическом строе, вызванной глубоким системным кризисом, поставившим страну в ситуацию необходимости обеспечения догоняющих темпов цивилизационного развития, Россия подошла с населением, не имевшим сколь-нибудь значительных навыков самоидентификации себя как совокупности свободных личностей. Российский тип развития взаимоотношений в системе государство - общество - личность тяготел не столько к сотрудничеству входящих в нее компонентов, сколько к доминированию государства, чья традиционная практика стремилась к максимальному уровню контроля за прочими элементами системы. Соответственно, либеральная концепция реформ с необходимостью должна была включать в себя институт прав и свобод человека не только как стандартную системообразующую цель любого либерального движения, но, одновременно, и как средство создания отсутствующей массовой социальной базы для реализации либеральной модели реформирования страны. Неоднозначное отношение к этому слою работ, да и самим представителям либеральной мысли наиболее ярко отразилось в хорошо известной статье Б.А. Кистяковского «В защиту права (задачи нашей интеллигенции)». Где он неоднократно возвращается 263 к мысли о том, что во всем теоретическом наследии российской юриспруденции в области права нет ни одной работы, которая могла бы претендовать на роль своего рода общественного манифеста1. И хотя пессимизм статьи, написанной для сборника «Вехи», имеет вполне конкретные причины, связанные с переживаемой российским обществом эпохой, определенные основания к этому дает и история теоретического осмысления данной проблематики представителями российского либерализма. Представляется наиболее целесообразным рассмотреть развитие и трансформацию в либеральной мысли тех базовых идей, которые оказали решающее влияние на формирование либеральной модели общественного переустройства и были презентованы российскому обществу в программатике либеральных политических партий. Особую значимость успешной реализации либеральной модели реформирования придавало фактическое отсутствие в России такого фундаментального института правового государства и гражданского общества, как независимая судебная власть. Оставаясь строго в рамках реальной политики, за некоторым исключением известной части левого крыла кадетов, либеральные политики не предполагали немедленной реализации ее в России. Наиболее распространенным был вопрос восстановления полномасштабного действия судебных уставов 1864 г.2, а из либеральных проектов Основного закона пропали статьи по созданию Верховного суда3. Несомненно, что важное место в наследии отечественного либерализма занимает собственно вопрос исследования разнообразных теоретических аспектов гражданского общества как одного из системообразующих элементов проектируемого либералами оптимального типа общественного устройства. В связи с переходом либеральных сил к практической реализации своих теоретических разработок особый акцент делался на способах реализации концепции гражданского общества в условиях российской политической специфики. Предлагаемые способы ожидаемо совпа1 Кистяковский Б.А. В защиту права (Задачи нашей интеллигенции) // Власть и право. Из истории русской правовой мысли. Л., 1990. С. 171-197. Законодательные проекты и предположения партии народной свободы. 1905-1907 гг. СПб., 1907. 3 Проект Основного и Избирательного законов в редакции С.А. Муромцева // С.А. Муромцев. Сб. статей. М., 1911; Шелохаев В.В. Судьба русского парламентария (Ф.Ф. Кокошкин) // Отечественная история. 1999. № 5. 2 264 дают с теми, которые выдвигались для осуществления трансформации государственного строя. Однако дополнительным, важнейшим условием построения гражданского общества в глазах либералов выступали экономические факторы, связанные с формированием его социальной основы. Поскольку в начале века попытки трансформации экономической системы посредством законодательной деятельности еще не носили системного и глобального характера, мы можем говорить в основном о двух направлениях либеральной деятельности в этой сфере. Вопервых, речь идет о реализации классической составляющей либеральных требований к власти, заключающейся в участии общества в формировании бюджета и контроле над его исполнением. Во-вторых, применительно к России, важнейшим условием формирования социальной основы гражданского общества была реформа сложившейся к началу ХХ в. системы аграрных отношений. Не входя в подробное рассмотрение данных вопросов, требующих самостоятельных специальных исследований, укажем на необходимость комплексной оценки либеральной программы преобразований, всех ее составляющих. При ином подходе многие из либеральных законодательных разработок выглядят либо т.н. «маниловщиной», либо видятся явно несвоевременными для России рубежа веков. Теория государственно-правового реформирования, разработанная русскими мыслителями, во многом опиралась на западноевропейские аналоги. Но объясняется это не только тем, что имело место простое заимствование чужого опыта (к чему подталкивали определенные исторические обстоятельства), но и тем, что фундаментальные основы правового государства имеют внеклассовый и даже внеисторический характер и должны быть отнесены к общечеловеческим ценностям. Как при постройке моста необходимо соблюдать определенные законы механики, так и при строительстве правового государства необходимо следовать определенным руководящим началам. Прежде всего, это соблюдение и развитие всех прав и свобод человека, включая и гражданские, и социальные, и политические права, это верховенство права над государственной властью и закона над подзаконными актами. В российской политико-правовой науке теория государственно-правового реформирования получила свое самобытное, глубоко научное развитие. Прежде всего, следует отметить идею 265 гармонии между интересами личности и общества в правовом государстве. Российской либеральной теории удалось в своих разработках пройти между сугубым индивидуализмом, ведущим общество к анархии, и абсолютным коллективизмом, возвращающим управление обществом к т.н. «полицейскому государству». Главенство общественного интереса, солидарности и т.п. идеи легли в основу гармонизации интересов личности и общества в процессе разрешения правовым государством судьбоносных социальных вопросов. Другой, не менее важной особенностью отечественной либеральной теории правового государства, вытекающей из ее коренных предпосылок, являлось то, что оно никогда не выступало, как только цель развития общества или как универсальное средство разрешения всех социальных конфликтов. Само правовое государство понималось лишь как исторически необходимое средство, гарантирующее оптимальные условия для свободного и всестороннего развития личности и общества, проходящее в своем развитии несколько этапов, каждый из которых был связан с историко-социальными особенностями развития конкретного общества. Сочетание основных элементов либеральных теорий государственно-правового реформирования страны предполагало достижение в процессе участия либеральных политических партий в управлении государством базовых целей либеральной модели реформирования страны. Центром ее была реализация в России основных институтов правового государства, считавшегося оптимальным типом организации общественного бытия. «Оно, – пишет Кистяковский, – создает те условия, при которых возможна гармония между общественным целым и личностью. Здесь государственная индивидуальность не подавляет индивидуальности отдельного лица. Напротив, здесь в каждом человеке представлена и воплощена определенная культурная цель, как нечто жизненное и личное»1. 1 Кистяковский Б.А. Государство и личность // Власть и право. Из истории русской правовой мысли. Л., 1990. С. 171. 266 А.А. Сорокин1 ЗАКОНОТВОРЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ II ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ ПО ВОПРОСУ РЕФОРМЫ МЕСТНОГО СУДА В ОЦЕНКАХ ГАЗЕТЫ «НОВОЕ ВРЕМЯ» Вопрос об отношении к реформе местного суда в думских дебатах 1907 г. целого ряда ведущих периодических изданий страны, в т.ч. и газеты «Новое время», был обойден вниманием исследователей. Исключением является лишь исследование Л.А. Остапенко о газете «Новое время» в общественнополитической жизни 1907–1912 гг., в которой отдельный раздел был посвящен оценкам судебных и административных реформ2. С.В. Лонская, рассуждая о причинах судебной реформы, указывает, что планировавшееся П.А. Столыпиным преобразование местного суда являлось прямым следствием аграрной реформы, поскольку в результате последней делалось «бессмысленным дальнейшее существование институтов земских начальников и волостных судов»3. Такое же предположение сделал и И.Н. Тетюхин4. Очевидно, авторы исходили из того, что в основе обеих реформ предполагалась ликвидация крестьянской общинности. Наиболее крупными планируемыми по ней преобразованиями являлись следующие: 1) упразднение волостного суда, 2) воссоздание мировой юстиции на всей территории России, 3) распространение юрисдикции мирового суда на все дела, прежде подсудные волостным судьям, 4) ликвидация каких-либо судебных функций земских начальников, 5) ликвидация в качестве апелляционной и кассационных инстанций суда уездных и губернских присутствий, 1 Сорокин Александр Анатольевич - аспирант Института международных отношений и мировой истории Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 2 Остапенко Л.А. Газета А.С. Суворина «Новое время» в общественно-политической жизни России (1907-1912 гг.). Дисс. … канд. ист. наук. Н. Новгород, 2002. 3 Лонская С.В. Мировая юстиция в России: историко-правовое исследование. Калининград, 2000. С. 141-142. 4 Тетюхин И.Н. Законотворческая деятельность правительства Столыпина в области мировых учреждений // Вестник Тамбовского государственного университета. Серия «Гуманитарные науки». 2008. № 3. С. 390. 267 6) подтверждение принципа выборности мировых судей, 7) признание апелляционной инстанцией нового суда съезда мировых судей, председатель которого выбирался на таком съезде1. У одной из наиболее популярных газет – «Нового времени» – была своеобразная точка зрения на реформу местного суда. Как указывает Остапенко, издатель газеты А.С. Суворин «понимал, что ликвидация волостного суда для крестьян... и восстановление выборного мирового суда имели для них особое значение при разрешении конфликтов с общиной»2. По ее словам, газета активно критиковала «шаткий и спорный обычай», положенный в основу деятельности волостной юстиции, но, в отличие от большинства либеральных изданий, выступала против выборного начала в мировой юстиции3. В то же время проведенный нами анализ публикаций «Нового времени» не позволяет судить о том, что издание постоянно выступало против волостного суда и обычного права, напротив, на страницах газеты гораздо чаще можно было встретить речи в их защиту. Безусловно, являясь «парламентом мнений», «Новое время» не имело единого и четко выверенного курса, поэтому, в целом поддерживая столыпинскую реформу местного суда как продолжение аграрной, направленной на разрушение традиционалистского общинного уклада и интеграцию крестьянства в единое экономическое и правовое поле, издание позволяло себе критиковать отдельные положения и давать читателю собственное видение решение проблемы. На заседании Думы 27 марта 1907 г. была избрана комиссия по вопросу о реформе местного суда для рассмотрения законопроекта министерства юстиции в составе 33 человек4. Партийный состав комиссии выглядел следующим образом: конституционные демократы – 8 человек, трудовая группа – 5 человек, октябристы – 4 человека, польское коло и социалисты-революционеры – по 3 человека, социал-демократы, мусульманская фракция и беспартийные – по 2 человека, умеренные, народносоциалистическая партия, партия демократических реформ и 1 Основные положения проекта министра юстиции о преобразовании местного суда // Государственная Дума. Второй созыв. Обзор деятельности комиссий и отделов. СПб., 1907. С. 551-553. 2 Остапенко Л.А. Указ. соч. С. 146. 3 Там же. 4 Государственная Дума. Стенографические отчеты. Сессия II. СПб., 1907. Т. 2. Стб. 1270. 268 казачья группа – по 1 человеку1. Председателем комиссии стал конституционный демократ И.В. Гессен, секретарем – лидер народных социалистов А.А. Демьянов2. Всего комиссией, начиная с 28 марта, было проведено 8 заседаний, которым «Новое время» давало подробный обзор3. От правительства на заседаниях, как правило, присутствовал товарищ министра юстиции, ранее участвовавший в деятельности Высочайше учрежденной комиссии по пересмотру законоположений по судебной части под председательством Н.В. Муравьева, А.Г. Гасман. 31 марта комиссия единогласно высказалась за выборное начало местного суда. Стоит отметить также, что, невзирая на то, что Гасман по долгу службы должен был защищать министерский проект реформы, предусматривающий выборное начало, сам он являлся сторонником принципа назначения судей, «так как судьи должны быть независимыми и несменяемыми, что невозможно осуществить при выборах судей»4. Предлагавшийся законопроектом имущественный ценз для судей 4 апреля был отвергнут большинством голосов. Стоит отметить, что за сохранение ценза выступал С.А. Шидловский, представлявший «Союз 17 октября». Образовательный ценз (наличие высшего юридического образования) был принят большинством голосов, а вот предлагавшийся законопроектом экзамен или судебный стаж был отвергнут. Также комиссия высказалась за избрание судей из местных жителей (14 голосов против 5), а вот предложения кадетов о требовании знания местных языков у судей было отвергнуто (7 голосов против 12). Срок службы мировых судей комиссией был принят в размере 3-х лет. Наиболее дискуссионным оказался вопрос об использовании обычного права в деятельности реформируемого суда. Несмотря 1 Подсчитано по: Кирьянов И.К. Российские парламентарии начала ХХ века: новые политики в новом политическом пространстве. Пермь, 2006. С. 225-365. Здесь следует учесть, что указанный в стенографических отчетах депутат М.И. Кузнецов не указан ни в списке И.К. Кирьянова, ни в списке М.М. Боиовича (Члены Государственной Думы: портреты и биографии. Второй созыв / Сост. М.М. Боиович. М., 1907). Исходя из того, что в стенографических отчетах имеется опечатка (так, депутат С.Д. Васецкий там же поименован как Валецкий), автор, используя данные указателя М.М. Боиовича, счел, что имелся ввиду депутат от фракции конституционных демократов М.А. Кузнецов (но и он не указан в списке депутатов в работе И.К. Кирьянова). 2 Государственная Дума. Второй созыв. Обзор деятельности комиссий и отделов. СПб., 1907. С. 123. 3 Новое время. 1907. 1 апреля; 3 апреля; 8 апреля; 12 апреля; 15 апреля; 19 апреля; 26 апреля; 3 мая; 6 мая. 4 Товарищ. 1907. 5 апреля. 269 на то, что большинство комиссии высказалось за полный отказ от его применения, комиссией после обсуждения 7 и 11 апреля были приняты следующие положения: - недопустимо применение обычая в спорах о вненадельном недвижимом имуществе (20 голосов против 4); - допустимо применение обычая в спорах о надельном наследственном имуществе крестьян (18 голосов против 6); - допустимо применение обычая по семейно-имущественным делам крестьянских семей (12 голосов против 11); - допустимо применение обычая во всех частноправовых спорах граждан в случае ссылки на него обеих сторон при непротиворечии обычая закону (18 голосов против 5). Наступление на обычное право в противовес точке зрения Гасмана о необходимости его сохранения состоялось во многом благодаря усилиям кадетов (И.В. Гессена, Н.В. Тесленко и О.Я. Пергамента). Здесь «Новое время» поддержало решение комиссии, отметив, что «новый суд будет бессословным и в нем конечно нельзя сохранить широкого применения обычая», и, указав, что горожане «не имеют ничего общего с обычным правом»1. Обсуждение обычного права плавно перешло в обсуждение вопроса о единоличном либо коллегиальном составе местного суда, при котором 15 голосами против 4 было решено установить единоличный суд. Наиболее сакральным для комиссии было решение присвоить реформируемому местному суду наименование «мирового» «ввиду того ореола симпатий, которым этот институт был окружен всегда». «Новое время» выступало оппонентом защищавших институт единоличного выборного судьи кадетов. К окончанию работ думской комиссии обозреватели отмечали, что «спешная и скороспелая организация местного суда может иметь самые печальные результаты» ввиду необходимости большого числа квалифицированных юристов (только для одной европейской части империи издание скалькулировало цифру в 5000 судей). Предполагая, что «возможны такие места, где весь состав выборных судей будет не из юристов», издание недоумевало, как можно при этом расширять подсудность таких судей на сумму до 2000 руб. по искам о недвижимости, если до настоящего времени 1 Новое время. 1907. 12 апреля. 270 такие важные дела рассматривались в окружных судах. Высказывалось предположение, что «серьезные юристы не пойдут на службу, столь мало обеспеченную и мало состоятельную, как выборная, притом на короткий трехлетний срок, при неизбежных сделках с совестью в угоду влиятельным выборщикам»1. В этой связи обозреватели газеты плавно переходили к критике отстаиваемого думской комиссией выборного начала для председателя съезда мировых судей (апелляционная инстанция). Предполагалось, что при расширении подсудности для возможности корректировки неверных решений следует особо учитывать опыт судейской практики у кандидатов на должность мировых судей, а председателя съезда назначать 2. В качестве второго варианта решения проблемы предлагалось учесть опыт английской судебной системы, в которой коронный суд прочно соединен с судом присяжных практически на всех уровнях, ибо, как довольно справедливо было отмечено, «назначаем коронных или выборных судей, но не доверяем им и на каждое решение допускаем бесконечные обжалования» 3. В этой связи, по мнению обозревателя, следовало не отстранять местного обывателя от участия в правосудии, а напротив, учесть предложения Особой под председательством статс-секретаря М.С. Каханова комиссии для составления проектов местного управления по проектированию коллегиального выборного всесословного суда под председательством выборного профессионального судьи 4. Невзирая на то, что октябристы также поддерживали столыпинскую реформу, их печатный орган «Голос Москвы» порой дискутировал с «Новым временем». Н. Тур в своей статье «О местном суде» подчеркнул, что министерский проект реформы от мирового суда 1864 г. отличается лишь образовательным цензом для судей, расширением подсудности и искажением конструкции кассационной инстанции, отмечая «отсутствие широкой творческой мысли» и «умения в должной степени использовать многочисленные указания практической жизни»5. 1 Новое время. 1907. 2 мая. Там же. Там же. 7 мая. 4 Там же. 5 Голос Москвы. 1907. 3 апреля. 2 3 271 Особо автор подверг критике принципы его устройства, указав, что «местный суд нельзя строить особняком как от крестьянской правовой жизни в лице ее выдающихся обычных институтов, так и от общих судебных учреждений»1. Кроме того, он предложил ограничить состязательное начало и «вообще формализм» в гражданском процессе, одновременно расширив сферу компетенции суда2. «Новое время» в статье «Сельская реформа», опубликованной вскоре после окончания работы думской комиссии, доказывало необходимость сохранения волостного суда при условии его трансформации в демократический орган (выборы судей на волостном сходе, сама же волость – всесословная), который являлся бы коллегиальным и возглавлялся назначаемым председателем, имеющим юридическое образование либо опыт судейской деятельности. Аргументация сводилась к тому, что «местные выборные судьи внесут знание обычаев местной жизни, председатель-юрист – правильное толкование хотя бы первое время и малосовершенного закона и применение формальных его требований»3. «Новое время» также в очередной раз подвергло критике предложения как правительства, так и Думы, направив острие критики на расширение компетенции мирового суда, которому передавались иски стоимостью до 1000 руб. Усмотрев опасность в передаче таких дел выборным судьям, издание в этой связи предложило целых 4 варианта изменения системы судоустройства и судопроизводства: - сузить компетенцию мирового суда, - назначать председателя мирового съезда в случае сохранения компетенции, - ввести мировой суд по назначению с апелляционной инстанцией в виде окружного суда, - ввести выборный мировой суд с апелляционной инстанцией в виде окружного съезда4. На последнем перед роспуском заседании Думы 2 июня продолжилась дискуссия об обычном праве и волостном суде. Один из лидеров «Союза 17 октября», М.Я. Капустин, заявил, что 1 Там же. Там же. Новое время. 1907. 9 мая. 4 Там же. 3 июня. 2 3 272 «уничтожая волостной суд, мы в то же время уничтожаем суд, близкий к населению»1. О нежелательности пренебрежением обычным правом писала октябристская печать2. Также октябристы, в противовес большинству, выступали за назначаемость судей и коллегиальность суда: по их мнению, именно коллегиальный, а не единоличный суд «даст населению наибольшую гарантию в его справедливости и правильности решения»3. «Новое время» позицию октябристов в вопросе назначения поддерживало. Критически относясь к принципу выборности мирового суда, публицисты издания отмечали, что «независимость судей по назначению была очень высока»4, и напирали на необходимость сохранения назначения судей от короны хотя бы в западных губерниях: «Не должен быть в руках пришлого польского элемента, владеющего недвижимой собственностью в Западной России на захватническом праве, местный суд среди почти сплошного русского населения»5. 3 июня 1907 г. II Дума была распущена. К этому времени проект реформы местного суда находил поддержку у большинства политических сил, представленных в парламенте, хоть и при значительном количестве оговорок. Позиция «Нового времени» была близка к позиции правительственного варианта законопроекта и к позиции октябристов. При этом на страницах издания, обеспокоенного низким уровнем профессиональной подготовки потенциальных кандидатов в судьи, вносились предложения либо ввести элемент назначения в апелляционную инстанцию (председатель съезда мировых судей), либо сформировать выборный всесословный коллегиальный суд во главе с профессиональным судьей при широком участии местного населения (в дальнейшем схожая идея будет отстаиваться в III Думе трудовиками, невзирая на явные политические расхождения партии с политическими идеалами «Нового времени»). Таким образом, можно сделать вывод, что в отличие от большинства либеральных политических сил, газета была заинтересована не столько в реанимации судебных институтов по 1 Государственная Дума. Стенографические отчеты. Сессия II. Стб. 1586. Голос Москвы. 1907. 24 мая. Государственная Дума. Стенографические отчеты. Сессия II. Стб. 1587. 4 Новое время. 1907. 1 июня. 5 Там же. 2 3 273 Судебным Уставам 1864 г., сколько в правовой интеграции крестьянства в общество, с широким участием этого крестьянства в процессах самоуправления и судопроизводства. В этом отношении «Новое время» отличалось от октябристов, которые поддерживали предложенную правительством систему цензов, предлагали сделать мировой суд коллегиальным и назначаемым (при этом отдельные члены партии выступали за возможность сохранения волостных судов) с целью отстаивания status quo буржуазии. При этом особо стоит подчеркнуть многопластовость той критики, которой «Новое время» подвергло как своих политических оппонентов (конституционных демократов, в первую очередь), так и Думу в целом. Во-первых, издание отвергало известный радикализм II Думы, не являясь сторонником резких и сиюминутных преобразований. Это накладывало отпечаток на восприятие газетой предлагавшихся думцами проектов и поправок к правительственным проектам. И, таким образом, в этой связи мы видим, в чем причины неприязни к конституционным демократам, трудовикам и социалистам, даже в случае редких совпадений мнений по отдельно взятой проблеме (в том числе и по реформе местного суда). Второй пласт критики уже являлся техническим, т.е. в его основе лежало желание усовершенствовать реформу местного суда в ее юридическом аспекте. Но в условиях нарастания противоречий между правительством, общественностью и представителями радикальных сил во II Думе, завершившегося ее роспуском, политическая критика «Новым временем» своих оппонентов доминировала над юридической. В.В. Соколов1 ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО О ВЫБОРАХ В ЛИБЕРАЛЬНЫХ ЗАКОНОТВОРЧЕСКИХ РАЗРАБОТКАХ НАЧАЛА ХХ в. Одним из сравнительно редко используемых в современной российской историографии источников по истории избирательного законодательства дореволюционной России являются либераль1 Соколов Вадим Вячеславович – кандидат исторических наук, заместитель Губернатора Орловской области. 274 ные проекты, появившиеся в России в начале века, преимущественно в 1905 г. При этом, в качестве примера подобных законопроектов, как правило, используется наиболее известный из них «муромцевский» проект Основного закона России1. Несомненно, что при всей специфике законотворчества С.А. Муромцева и его соратников, многие из которых ранее работали над т.н. «освобожденческим» проектом, они создали весьма качественный проект Основного закона, рассчитанный на его инкорпорирование в действующее законодательство России в случае формирования в стране соответствующего расклада политических сил, а также соответствующий ему проект Избирательного закона. Однако при всей значимости этих разработок в либеральном конституционном законотворчестве России начала ХХ в. полномасштабная картина данного процесса вряд ли может быть воссоздана без обращения к иным аналогичным проектам, возникавшим в России при участии политически активных, преимущественно либерально ориентированных, слоев т.н. «образованного» общества. К числу подобных проектов, как нам представляется, в полной мере могут быть отнесены труды представителей Харьковского юридического общества, возглавляемого в преддумский период Н.А. Гредескулом, предложивших в 1905 г. в юбилейном заседании общества проект Основного закона Российской Империи в сочетании с проектом Избирательного закона2. По замыслу авторов, предлагаемый проект Избирательного закона, регламентирующий выборы в Собрание народных представителей, должен был состоять из семи основных частей: 1. Распределение округов; 2. Срок выборов; 3. Избирательные списки; 4. Порядок выборов; 5. Издержки (финансирование. – В.С.) выборов; 6. Проверка полномочий; 7. Общие постановления. При этом каждая из них, как показывает анализ текста законопроекта, может быть признана вполне достаточной с точки зрения возможности ее использования для практической организации избирательного процесса. В первом разделе «Распределение избирательных округов» предлагалась система одномандатных округов, в рамках которой, на основании результатов последней государственной переписи, 1 См.: Проект Основного и Избирательного законов в редакции С.А. Муромцева // Сергей Андреевич Муромцев. М., 1911. 2 Протокол заседания юридического общества при Императорском Харьковском Университете. 19 марта 1905 г. Харьков, 1906. С. 136-153. 275 округа формировались из расчета на один избирательный округ порядка 200 тыс. жителей. При этом губернии с населением до 300 тыс. жителей составляли один избирательный округ, губернии с населением от 300 до 500 тыс. жителей делились на два избирательных округа, свыше 500 до 700 тыс. – на три, от 700 до 900 тыс. – на четыре и т.д. В целом численность населения избирательного округа не должна была превышать 300 тыс. человек. Города с населением свыше 125 тыс. жителей выделялись из состава губерний и образовывали один или несколько отдельных городских избирательных округов. Указанная схема избирательных округов утверждалась в законодательном порядке. С учетом того, что в основу государственного устройства России в предпосланном проекту Избирательного закона проекте конституции был положен принцип конституционной монархии, прерогатива назначения выборов принадлежала монарху, который своим указом должен был назначать общие и дополнительные выборы. Ожидаемой была и норма о проведении общих выборов по всей России в единый воскресный (т.е. заведомо выходной) день, при этом дата выборов не могла быть назначена ранее трех месяцев после даты их официального объявления. Основаниями для назначения дополнительных (по терминологии авторов проекта) выборов могли служить следующие причины: 1. отмена результатов выборов; 2. смерть избранного депутата; 3. сложение или утрата полномочий отдельным народным представителем. Такие дополнительные выборы назначались также на воскресный день не ранее трех и не позднее шести месяцев с момента возникновения соответствующего обстоятельства. Дополнительные выборы не проводились в том случае, если в соответствующий период распускалась сама Палата народных представителей. В случае, если выборы не определяли победителя, то повторное голосование (перебаллотировка) производилось через три недели после первоначальных выборов, также в воскресный день. В случае, если в каких-либо избирательных округах в назначенный день выборы не состоялись по местным обстоятельствам, выборы переносились на следующий воскресный день. Основой для выборов выступала система избирательных списков, ведение которых вменялось в городах городским управам, а вне городов уездным земским управам. Устанавливался 276 общеимперский срок уточнения списков в соответствии с изменением населения соответствующей местности в январе каждого года. В списки включались все проживающие в данном городе или уезде русские граждане мужского пола, которым к 1 января текущего года исполнился 21 год и не лишенные в соответствии с действующим законодательством избирательных прав. Перечень подобных оснований также был определен в проекте основного закона и включал в себя такие основания как нахождение на действительной военной службе, служба в качестве сотрудника уездной или городской полиции (наличие соответствующего чина), нахождение под опекой, а также лишение или ограничение в правах по суду и нахождение под надзором или следствием по обвинению в преступлении, могущем повлечь за собою лишения или ограничения гражданских прав. В список избирателей вносились такие данные как имя, отчество, фамилия, возраст, местожительство каждого избирателя, а также время его поселения в данном городе или уезде, что позволяло отслеживать ценз оседлости, традиционный механизм, использовавшийся либеральными авторами применительно к местным выборам. После назначения дня выборов, на основании общеуездных или общегородских списков составлялись новые списки по избирательным участкам, копии которых должны были быть доступны для ознакомления потенциальным избирателям не позднее, чем за 4 недели до дня выборов. Для подачи заявления о неточности в списках выделялось две недели, а за две недели до выборов списки считались сформированными. Решение по внесению конкретного человека в список принимал председатель бюро (участковой избирательной комиссии. – В.С.). Данное решение могло быть обжаловано у мирового судьи или в ином органе судебной власти. Система избирательных участков значительно отличалась от современных, предполагая численность избирателей от 25 и до 500 человек, распределение на которые производилось городскими или земскими уездными управами в течение месяца после назначения дня выборов. Располагаться они должны были, по преимуществу, в зданиях общественных учреждений: школах, камерах мировых судей и т.п. В состав комиссии должно было входить не менее четырех человек (председатель, секретарь и не менее, чем 2 члена бюро). При этом в тексте проекта встречается 277 интересный термин «избирательный приход», правда в скобках уточнялось, что это участок. Следующим уровнем были окружные избирательные бюро (комиссии), формируемые городскими и губернскими земскими управами из числа избирателей того же или других избирательных округов. При этом судьи и члены судов не могли входить в состав избирательных бюро. Окружное избирательное бюро работало либо в помещении одного из участковых избирательных бюро, либо в специальном помещении. Свои обязанности члены комиссий исполняли на добровольной и безвозмездной основе. В законопроекте этому посвящена статья 22, напоминающая по формулировке скорее этическую максиму: «Обязанность членов избирательных бюро почетная и бесплатная». Система выдвижения кандидатов значительно отличалась от современной, отражала начальный этап становления системы национальных выборов в целом. Кандидат должен был быть выдвинут в каждом избирательном округе не менее, чем 10 избирателями того же округа, предлагавшими за своей подписью его кандидатуру. Об этом выдвижении сообщалось председателю окружного избирательного бюро не менее, чем за неделю до дня выборов. Председатель окружного бюро сообщал, соответственно, имена кандидатов с именами предлагающих их лиц всем председателям участковых избирательных бюро. Список кандидатов с именами выдвинувших их лиц должен был быть выставлен в избирательном помещении каждого избирательного участка. Голосование предлагалось проводить с 10 часов утра до 8 часов вечера. Перед началом процедуры выборов председатель участкового избирательного бюро осматривал избирательный ящик и показывал его всем присутствующим в помещении, где производились выборы. Каждый избиратель, войдя в помещение для голосования (место производства выборов), называл себя, после чего на избирательном списке делалась пометка о его явке. Ему вручался конверт с казенной печатью, после чего он в одном из находящихся в месте выборов помещений, огороженных ширмами, с соблюдением тайны волеизъявления оформлял свою избирательную записку; которую вкладывал в конверт и передавал председателю бюро. Последний на глазах его и всех присутствующих опускал запечатанный конверт с запиской в избирательный ящик (урну для голосования). 278 Избирательные записки могли быть написаны от руки, гектографированы (аналог ксерокопии) или напечатаны типографским способом на белой бумаге. Она в обязательном порядке должна была содержать имя одного из кандидатов, предложенных в данном избирательном округе. На записке, кроме имени, могли быть данные о звании, профессии и адресе кандидата. Это обстоятельство связано во многом с тем, что предполагалось использовать заранее заготовленные записки с именами партийных кандидатов в качестве своего рода агитационных материалов, заранее раздавая их избирателям. Вместе с тем, никаких других надписей, замечаний, приписок или отметок и знаков на избирательном бюллетене (записке) не допускалось. Одно имя могло быть зачеркнуто и заменено другим, третьим и т.д. Подсчет голосов начинался в 8 часов вечера, производился публично и продолжался до полного завершения без перерыва в присутствии не менее чем трех членов избирательной комиссии. На первом этапе производился общий подсчет конвертов, и его результаты сверялись по избирательному списку с числом проголосовавших. Затем из конвертов вынималось по одной записке, и подводился подсчет записанных на них имен. Итоговый протокол подписывался всеми членами участкового избирательного бюро. В него вносилось любое «устное или письменное заявление, сделанное избирателем по поводу замеченных им неправильностей». По окончании подсчета голосов и после подписания протокола, последний, вместе с выборным листом, с избирательным списком, а также с заявленными письменными протестами и с теми избирательными записками, против которых также был заявлен протест, передавались в окружное избирательное бюро, прочие бюллетени уничтожались. При этом по логике текста проекта следует, то это делалось одновременно с направлением итоговых материалов работы участковой комиссии в вышестоящую комиссию. Общий подсчет голосов на основании данных, предоставленных участковыми избирательными бюро, производился на заседании окружного бюро либо тотчас после выборов, либо в день, ранее специально для этого назначенный председателем окружного избирательного бюро, не позже, чем через 10 дней после дня выборов. 279 Избранным признавался кандидат, за которого было подано больше половины всех записок (бюллетеней), признанных действительными. Если ни один из кандидатов не набирал абсолютного большинства голосов, признанных законно поданными, то назначались повторные выборы. При повторном голосовании избранным считался кандидат, получивший абсолютное или относительное большинство поданных голосов. Результаты голосования оглашались председателем бюро публично. Протокол заседания Окружного избирательно бюро вместе со всеми документами направлялся в канцелярию Верховного Суда. Результаты выборов с указанием числа голосов, поданных за каждого кандидата в отдельности, сообщались канцелярии Палаты Народных Представителей. Расходы по проведению выборов предполагалось распределить между бюджетами различного уровня. Так, изготовление бланков для избирательных списков и протоколов относилось к обязанности Министерства внутренних дел, а все остальные расходы по проведению выборов предполагалось отнести на города и губернские земства. Как уже отмечалось выше, проверка жалоб на правильность производства выборов, по мысли авторов проекта, производилась Верховным судом – учреждением, отсутствовавшим в системе правоохранительных органов дореволюционной России и впервые предложенным в «освобожденческом» проекте Основного закона России, от которого в «муромцевском» проекте уже отказались. Это обстоятельство говорит не только о генетической связи проекта с «освобожденческим» проектом, она четко прослеживается на совпадении с ним большей части текста «харьковского» проекта, но и о сравнительно раннем этапе работы Харьковского юридического общества над проектом избирательного закона. Верховный Суд, по мысли авторов проекта, проверял правильность всех выборов, против результатов которых были заявлены протесты, занесенные в протокол или приложенные к протоколу участковых и окружных избирательных бюро (комиссия – В.С.). Депутат, избрание которого оспаривалось, а также все лица, заявившие протест против его избрания, оповещались о времени проверки полномочий данного представителя и в случае явки в Суд должны были быть заслушаны в качестве свидетелей. Народный представитель, вплоть до отмены его избрания Вер- 280 ховным Судом, имел право участвовать в заседаниях Палаты Народных Представителей. Завершающая, седьмая часть проекта (Общие постановления) при всей своей внешней формальности является значимой для определения предпочтений его авторов по такому вопросу, как рецепиирование или аккультурация общедемократических принципов организации избирательного процесса, а также обязательности реализации принципа всеобщности голосования. По мнению авторов проекта, ранее уже вписавших в него наделение пассивным и активным избирательным правом лишь мужского населения страны, главным было не наличие в законодательстве формально-демократических институтов, а возможность их реализации в конкретных социально-политических условиях. Соответственно, закон предполагалось применять везде, «кроме местностей, где вследствие крайней редкости населения, производство выборов невозможно»1. К такими местностями были отнесены отдельные уезды Архангельской (4), Тобольской (2), Томской (3), Енисейской (1) губернии, Якутской (4), Приморской области (5) и Остров Сахалин. Таким образом, незначительность территорий, исключаемых из процесса голосования, распространение норм избирательного законодательства на большое количество народов, которые не вели на тот момент оседлый образ жизни, говорит и о некотором избыточном оптимизме авторов законопроекта, и о своего рода приверженности к левому крылу либерального движения. В целом законопроект, основанный на общедемократических принципах голосования, стремился учесть российские реалии начала прошлого века, сочетая вместе с тем в себе черты, характерные как для правой части либерального лагеря (отказ женщинам в праве голосовать и быть избранными), двухпалатный состав народного представительства, так и для левого фланга российского либерализма. Полагаем, что обращение ко всему комплексу документов, составляющих либеральное наследие начала ХХ в, в т.ч. и регионального характера, позволит реконструировать ту сложную атмосферу, в которой происходило формирование, а затем и последующая трансформация этого правового символа российского либерализма. 1 Протокол заседания юридического общества при Императорском Харьковском Университете. 19 марта 1905 г. Харьков, 1906. С. 153. 281 С.М. Санькова1 «РУССКИЙ ВЕСТНИК» И «КОЛОКОЛ»: К ИСТОРИИ ПОЛЕМИКИ В ПРЕДДВЕРИИ ЛИБЕРАЛЬНЫХ РЕФОРМ XIX В. В московской атмосфере начала ХIХ в., проникнутой особым радушием, отмеченным писателями и мемуаристами, дети, ровесники отстраиваемой старой столицы, казалось если и не были дальней родней друг другу, то имели общих близких знакомых. Александр Герцен и Михаил Катков не были исключениями. В старом просторном, чудом избежавшим пожара, доме княжны Анны Борисовны Мещерской, прекрасно описанном в «Былое и думах», воспитывался после ранней смерти родителей ее племянник Иван Александрович Яковлев, отец Александра Герцена. Среди воспитанниц княжны Мещерской была и рано осиротевшая Варвара Акимовна Тулаева, будущая мать Михаила Каткова. И Саша Герцен и Миша Катков в последствии нередко навещали этот дом, где воспитывались их родители. Герцен был на шесть лет старше Каткова, и нет сведений, виделись ли они в детском возрасте, но именно эти два мальчика в отстраивающейся послевоенной Москве станут со временем знаковыми фигурами идеологической жизни пореформенной России. И Герцен и Катков учились в Московском университете, где заметно выделялись среди других студентов. Герцен прослыл бунтарем, и даже за участие в студенческих волнениях попал в карцер. За Катковым же закрепилась слава студента, черпавшего знания самостоятельно, не ограничиваясь университетскими лекциями. Вернувшись в 1842 г. в Москву, Герцен сблизился с членами кружка Станкевича, связанных общим интересом к философии Гегеля, в котором Катков, не смотря на молодость, играл заметную роль, наряду с Белинским и Бакуниным. Сближение Герцена и Огарева с кружком Станкевича косвенно стало причиной конфликта внутри кружка, далекого от вопросов философии. Распространенная Бакуниным информация о симпатиях жены Огарева к Каткову, стала причиной потасовки Каткова и Бакунина на квартире Белинского и вызова на дуэль, которую решено было провести в Германии, куда должны были выехать оба соперника. Интересно, что почти все члены кружка приняли сторону Каткова, Бакунина провожал только Герцен. 1 Санькова Светлана Михайловна – доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры «Философия и история» Государственного университета – учебно-научнопроизводственного комплекса. 282 Дуэль не состоялась. Учеба в Германии и, главное, знакомство с Шеллингом серьезно повлияли на Каткова. Вернувшись, он дистанцировался от старых друзей, впрочем, процесс этот был взаимным. Катков, как и Герцен, принадлежал к западникам, слыл англоманом, но сторонился шумных дискуссий, связывая свое будущее с преподаванием на кафедре философии в Московском университете. В 1847 г., после смерти отца, Герцен сделал решающий шаг, покинув Россию. Через три года свой решающий шаг пришлось сделать и Каткову. В 1850 г. существенно изменились университетские программы, преподавание логики и опытной психологии было возложено на профессоров богословия, преподавание философии было признано нецелесообразным. Катков вынужден был оставить кафедру, но через год ему было предложено возглавить университетскую газету «Московские ведомости». Новое поприще с головой захватило Каткова. Предреформенная атмосфера начала царствования Александра II пробудила в нем надежду на возможность либо избавить «Московские ведомости» от университетской опеки, либо открыть собственное новое издание. В 1856 г. он добился открытия ежемесячного журнала «Русский вестник». Успешной издательской политикой Катков считал согласованную консолидацию ряда известных изданий, выступающих за широкое, серьезное обсуждение будущих реформ. Спустя год, после выхода «Русского вестника» в Лондоне, Вольной русской типографией Герцена выпускается первый номер «Колокола», статьи которого первых лет издания оказывали на Каткова определенное влияние. В конце 1850-х гг. деятельность «лондонских агитаторов» еще казалась Каткову полезной в общем хоре выступлений в поддержку ожидавшихся реформ. В 1859 г. во время заграничной поездки, вызванной необходимостью проконсультироваться у известного берлинского доктора Треффе по поводу болезни глаз, Катков приезжал в Лондон, чтобы лично встретиться с Герценом. Как вспоминал об этом визите последний, Катков уверял, что «"Колокол" − власть» и сообщал, что это издание «лежит на столе для справок по крестьянскому вопросу» у председателя редакционных комиссий по крестьянской реформе Я.И. Ростовцева1. 1 Герцен А.И. Былое и Думы. Часть 7 // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. М., 1957. Т. 11. С. 300. 283 Катков надеялся уговорить Герцена об определенном взаимодействии, когда его свободная от цензуры газета проводила бы более открыто идеи о характере будущих преобразований, которые в «Русском вестнике» и других российских либеральных изданиях того времени могли присутствовать лишь косвенно и, таким образом, вся русская либеральная общественная мысль всех оттенков могла бы выступать единым фронтом, что придало бы ей большую силу и авторитет. Но, как отмечал близко знавший Каткова Е.М. Феоктистов, эта встреча не привела ни к каким соглашениям1. Встреча Каткова с Герценом показала обоим невозможность сотрудничества ввиду слишком большого различия во взглядах на пути дальнейшего развития России. Катков вернулся из-за границы очень недовольный Герценом. Скорее всего Катков не принял увлечения Герцена идеями социализма, которые, в свою очередь, некоторым образом роднились со взглядами ряда славянофилов, видевших в крестьянской общине возможность мирного перехода к этому социальному строю. Ссылаясь на «совершенно верный источник», А.П. Мальшинский отмечал, что Катков в беседе с Герценом «откровенно признавал пользу существования за границей русского органа печати, в котором можно было бы высказывать мысли, запретные в России, но, конечно, без социалистической подкладки и связи с замыслами польской эмиграции»2. Совершенно очевидно, что подобные планы никак не могли быть в видах самого Герцена, который, не имея собственных средств на столь масштабное предприятие как «Колокол», несомненно, пользовался финансовой поддержкой различных политических сил, что делало его издание не столь свободным, как представлялось Каткову. Союза не состоялось. Не сумев использовать «Колокол» для проведения своих взглядов на предстоявшие России преобразования, Катков начинает путем прецедентов добиваться для «Русского вестника» права на рассмотрение внутренних вопросов российской действительности. Наряду с материалами, анализирующими экономику и политическое устройство других государств, которые в условиях жесткой цензуры были едва ли не единственным способом высказать свое мнение по поводу тех или иных 1 За кулисами политики. 1848-1914 гг. (Е.М. Феоктистов. В.Д. Новицкий. Ф. Лир, М.Э. Клейнмихель). М., 2001. С. 69. Мальшинский А.П. Герцен и его корреспонденты // Русский вестник. 1889. № 5. С. 280. 2 284 политических и экономических систем, в «Русском вестнике» начинают появляться статьи, освещающие различные стороны жизни России, а затем и рассуждения по поводу предстоящей крестьянской реформы. В первом же томе «Русского вестника» за 1860 г. Катков помещает описание обеда в честь посетившего Россию известного бельгийского экономиста Гюстава де Молинари, и следом собственную заметку по поводу речей, произнесенных на этом обеде − «Несколько слов об уступках». В этой заметке Катков выделяет два тезиса, которые затем будет развивать в своих последующих выступлениях: «Постепенность движения есть закон всякого истинного развития» и «постепенность не значит медлительность». Он высказывается за проведение преобразований в полном объеме, т.к. частичные нововведения, по его мнению, принесут только вред и не дадут никакой пользы. Но для того, чтобы преобразования не слишком болезненно сказались на устоявшихся общественных отношениях и не повлекли за собой негативных последствий, необходимо дать время привыкнуть к жизни в новых условиях. Уже в этой работе он предостерегает от бездумного использования законодательного опыта европейских стран, чтобы иметь сомнительное «удовольствие перепробовать на практике все прежние заблуждения». В июньской книжке приложения к «Русскому вестнику» «Современной летописи» за 1860 г. Катков помещает статью без подписи, но, судя по стилю, принадлежащую его перу, под весьма показательным названием «Политическая погода и внутренние реформы». В ней он дает обширный обзор положения дел в различных европейских странах с той лишь основной целью, чтобы доказать, что наше Отечество «находится теперь в обстоятельствах, вполне благоприятствующих делу внутренних реформ». Объясняется это тем, что Европа в настоящее время занята сама собой, и Россия может перенести свои усилия с отстаивания внешнего могущества на дело внутреннего обустройства. Но Катков не останавливается на заявлении о благоприятном моменте для проведения столь ожидаемых обществом реформ, он укоряет отечественную печать в том, что она не уделяет будущим преобразованиям должного внимания. Таким образом, Катков открыто призывает начать гласное обсуждение крестьянской реформы в отечественной печати, как это уже давно делалось в «Колоколе», не дожидаясь, когда на то поступит команда свыше. Помимо этого 285 Катков берет на себя смелость давать определенные рекомендации правительственным комиссиям, отмечая, что «желательно», чтобы «преобразования и изменения не были плодом отвлеченных соображений, как бы ни были эти соображения хороши и даже блистательны в самих себе, но чтоб они брали действительность точкой своего отправления». В последнем томе «Русского вестника» за 1860 г., объявляя читателям об изменениях в издании «Современной летописи», которая с 1861 г. получила правительственное разрешение принять форму еженедельной газеты, Катков заявляет, что она не больше не меньше как «назначает себя органом общественного мнения и общественных интересов». Вероятнее всего, имея в планах, хотя бы частично выбить почву из-под ног издателей «Колокола», чья популярность во многом основывалась на публикации различных обличительных писем из России, редакция заявляла, что «Современная летопись» «будет принимать в особый отдел всякого рода сведения, откуда бы они ни приходили, лишь бы только они соответствовали тем общим условиям, которым подчинено у нас гласное заявление и обсуждение общественных вопросов»1. Не найдя союзников среди российской либеральной печати, Катков весь 1861 г. ведет жесткую уничтожающую полемику с кругом «Современника». А в 1862 г. настала очередь отказавшегося быть союзником Герцена. Статья Каткова «К какой принадлежим мы партии», вышедшая в февральской книжке «Русского вестника» за 1862 г., вольно или невольно спровоцировала Герцена на резкий ответ под красноречивым названием «Сенаторам и тайным советникам от журнализма». О том, что данная статья Герцена явилась ответом Каткову, свидетельствуют цитаты, хотя и очень приблизительные, из работы «К какой принадлежим мы партии», которые Герцен приводит. Основной смысл статьи, написанной весьма пространно и перенасыщенной литературными цитатами и параллелями, сводился к тому, что Катков и его верный соратник П.М. Леонтьев, чьи имена, впрочем, не назывались, за своей книжной ученостью отстали от требований жизни и не понимают их. При этом Герцен наделяет издателей «Русского вестника» десятком эпитетов, таких как «тузы журнализма», «почетные попечители общественно1 Катков М.Н. Объявление об издании «Русского вестника» и «Современной летописи в 1861 г. // Русский вестник. 1860. Т. 30. С. 3. 286 го мнения», «добрейшие педели нашего просвещения» и т.п. Подлинная суть противостояния Герцена и Каткова была выражена в этой статье всего в одной фразе: «Нельзя позволить книжникам, какими бы сановниками они ни были, сбивать с толку своей школьной контроверзой и общественное мнение, и людей, идущих на жизнь и смерть, − людей, готовых на казематы и Сибирь»1. Фраза эта является в данной работе ключевой и несет в себе несколько смыслов. Для самого Герцена это, прежде всего, возможность еще раз подчеркнуть ангажированность Каткова правительством, что должно умалить его общественный авторитет. В свою очередь, именно подталкивание российской молодежи к революционным действиям, а, выражаясь современным языком, к антиправительственным выступлениям и поощрение деструктивных элементов в российском обществе в первую очередь ставилось в вину Герцену Катковым. И именно против подобной агитации «Колокола» были направлены его дальнейшие статьи. Однако, помимо конкретно-исторического, в данной фразе проглядывает и более глубокий смысл. Герцен невольно дал весьма точную характеристику одной из важнейших черт либерального мировоззрения в России, существующего по настоящее время. Это сочетание требования свободы самовыражения для себя с нежеланием признать эту свободу за своими политическими противниками. И борьба за возможность для одних граждан идти на смерть и в Сибирь удивительным образом сочетается в либеральном сознании Герцена с утверждением о том, что другим гражданам «нельзя позволить» их разубеждать. Следует отметить, что еще в декабре 1861 г. в Берлине была издана брошюра бельгийского агента русского правительства барона Федора Ивановича Фиркса, скрывавшегося под псевдонимом Шедо-Ферроти, в которой деятельность герценовского «Колокола» подвергалась всесторонней критике. Одновременно с выходом статьи Каткова «К какой принадлежим мы партии» 600 экземпляров этой брошюры были затребованы российским правительством и распространены среди российской общественности. Тем самым правительство давало понять, что снимает запрет с публичного обсуждения личности и деятельности Герцена. Примечательно, что последний на эти действия отозвался весьма оптимистической заметкой, в которой радовался тому, что, наконец, снят 1 Герцен А.И. Сенаторам и тайным советникам журнализма // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. М., 1959. Т. 16. С. 88. 287 «виноградный лист цензуры» с его имени, и видел едва ли не свою победу в том, что он перестал быть «намеком, крепким словцом, которого в печати не употребляют» и благодарил автора «за такую услугу нашему делу и лично мне»1. Таким образом, в событиях, положивших начало падению влияния Герцена в России, он не видел для себя опасности, а полагал, что это только начало его полного триумфа. В ответ на статью «Сенаторам и советникам журнализма» Катков в майском номере «Современной летописи» поместил обозрение «Москва 16-го мая», в котором прозвучало обвинение издателя «Колокола» в том, что он «вербует себе приверженцев во всех углах Русского царства, и сам, сидя в безопасности, за спиною лондонского полисмена, для своего развлечения высылает их на разные подвиги, которые кончаются казематами и Сибирью, да еще не велит "сбивать их с толку" и "не говорить ему под руку"». Таким образом, Катков ставил Герцену в вину то, что тот под прикрытием закона толкал других к беззаконным действиям, зная, что сам он не пострадает ни от властей, ни от радикальных действий активных поборников либеральных свобод. Обращает на себя внимание еще один важный, на наш взгляд, момент. Риторически вопрошая о том, кто дает Герцену «эту силу и этот призрак власти», Катков косвенно указывает на то обстоятельство, что Герцен как явление существует не сам по себе, и за ним стоят некие силы, имеющие возможность действовать именно ввиду отсутствия либеральных свобод и возможности гласного обсуждения общественных проблем, за которые ратовал и сам Герцен. В ответ выходит статья Герцена «Дурные оружия», которая, по нашему мнению, и положила начало падению его авторитета в России. В ней Герцен обвинял редактора «Русского вестника» в том, что его статья является доносом и клеветой2, но тем самым, по сути, публично расписался в неготовности взять на себя роль вдохновителя радикального движения в России, которую ему отводил Катков. Следующий ход Каткова − статья «Москва 6 июня» в № 23 «Современной летописи», написанная по поводу пожаров, охва1 Он же. По поводу разрешения цензурой в России брошюры Шедо-Ферроти // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. Т. 16. С. 87. Он же. По поводу крепких слов г. Каткова и слабостей генерала Потапова // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. Т. 16. С. 88-92. 2 288 тивших Петербург. Но от пожаров Катков вновь переходит к теме «русских агитаторов, проживающих комфортабельно за морями», утверждая, что именно их деятельность провоцирует политические выступления, которые, по его мнению, гораздо страшнее поджогов, и таким образом сама является еще худшим «поджигательством». Он обвиняет «наших заграничных refugies» в том, что они решили сделать Россию «театром своих экспериментов» по установлению в ней коммунизма, который не смог водвориться в европейских государствах, и своей агитацией провоцируют брожение умов в самой России. Катков полагал оскорбительным для всего русского народа «тот факт, что несколько господ, которым нечего делать, несколько человек, не способных контролировать свои собственные мысли, считают себя в праве распоряжаться судьбами народа с тысячелетней историей..., предписывая законы его неучащейся молодежи и его недоученным передовым людям»1. Интересно, что Катков употребил по отношению к Герцену термин «refugies» (кусок золоченых обоев) из арсенала Французской революции, как называли эмигрантов, покинувших родные стены, и выступавших против своей страны. Во всей этой статье Герцена больше всего задело одно выражение, приведенное Катковым в скобках, как бы походя, − «мы хорошо знаем, что это за люди». Следует заметить, что в контексте статьи Каткова это замечание могло пониматься двояко: и как указание на то, что критика «лондонских агитаторов» направлена на вполне конкретных лиц, которых, не смотря на появление в России книги Шедо-Ферроти, называть в повременных изданиях было запрещено цензурой, но которых читающая публика прекрасно знала; и как намек на то, что Каткову, некогда довольно близко знакомому с Герценом и Огаревым, известны какие-либо тайные негативные стороны их личной жизни. Герцен предпочел увидеть второй смысл этой фразы, вокруг которого и построил свое «Письмо гг. Каткову и Леонтьеву». В этом письме он требовал пояснить «намек, чрезвычайно неопределенный, но явно относящийся к частной жизни нашей». Подсознательно, а может быть и осознанно Герцен увидел в статье Каткова намек на свои действительно далеко не простые отношения со второй женой Огарева, и, памятуя о том, что юный Катков был влюблен в первую жену своего соратника, он решил бросить редактору 1 Цит. по: Любимов Н.А. Указ. раб. // Русский вестник. 1888. № 7. С. 34-35. 289 «Русского вестника» своеобразный вызов − рассказать все, что они имели в виду относительно жизни Герцена, но рассказать и о своей жизни. При этом Герцен заранее оговаривал, что его жизнь, разумеется, далека от идеала, однако он ее не стыдится1. Герцен просил опубликовать свое письмо на страницах «Современной летописи». Катков обнародовал его, но поместив в примечание к статье «Заметка для издателя "Колокола"», появившейся в июньской книжке «Русского вестника». Эта статья обобщила все обвинения против Герцена, высказывавшиеся Катковым в предыдущих заметках, уже прямо называя его имя, и именно она вызвала в российском обществе широкий и противоречивый резонанс. В ней Катков не принял вызова Герцена, но принял сами поставленные в ней вопросы: «Какие же мы люди, г. Катков? Какие же мы люди, г. Леонтьев?»: «Он предполагает, − писал Катков о Герцене, − что мы следили за его особой, за его частными отношениями, и ловили сплетни о нем… Обо всем этом мы никогда не справлялись. Мы говорили о деле открытом; мы имели в виду его публичную деятельность, которая ни для кого не тайна»2. Катков основное внимание сосредотачивает на высказываемом Герценом еще в статье «Дурные оружия» заявлении, что он не причастен к волнениям, происходившим в России. «Он забыл, − пишет Катков, − что его писания расходятся по свету, что сам же он принимает деятельные меры по распространению их, что они как запрещенная вещь читаются с жадностью, и как запрещенная вещь не встречают себе никакого отпора в беззащитных, незрелых и расстроенных умах, и увлекают их к подражанию…»3 Эта деятельность Герцена, по мнению Каткова, тем более не делает ему чести, что она не скована цензурой. Катков напоминает, что «свобода обязывает», и человек, имеющий возможность беспрепятственно высказывать любые свои мысли и к тому же распространять их большим тиражом, должен осознавать, какая на нем лежит огромная ответственность. И именно непонимание этой ответственности Катков ставит в первую очередь в вину Герцену, который позволил себе метаться и менять направления и интересы, не задумываясь о своем влиянии на читателей. Давая 1 Герцен А.И. Письмо гг. Каткову и Леонтьеву // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. Т. 16. С. 213. Катков М.Н. Заметка для издателя «Колокола» // Русский вестник. 1862. № 6. С. 835. 3 Там же. 2 290 в подтверждение своих слов беглый обзор основных вех творчества Герцена, Катков довольно резко замечает, что «весь этот сумбур, вся эта сатурналия полумыслей, полуобразов, все это брожение головок и хвостиков недоделанной мысли, все это мозгобесие было бы пожалуй хорошо в досужем фельетоне, без претензии на политическое влияние, на практическое действие…»1 Нежелание Герцена давать себе отчета в последствиях своей агитаторской деятельности Катков объясняет стремлением быть значимой фигурой в мировой политике и «стать генералом от революции». Заканчивает свою статью Катков ответом на поставленный Герценом вопрос: «Издатели Колокола спрашивают нас, какие они люди. Мы сказали. Честными ни в коем случае назвать их нельзя. От бесчестия им одна отговорка − помешательство»2. Еще до прочтения статьи Каткова, зная о ее содержании по отзывам о ней в российской печати, Герцен написал заметку «По поводу крепких слов г. Каткова и слабостей генерала Потапова», сводившуюся к рассуждениям о том, что если благонамеренная пресса в России является по сути сотрудником III отделения, то почему на нее не распространяются предписания для полицейских чинов стремиться при задержании нарушителей порядка проявлять по возможности сдержанность и вежливость. Заканчивает заметку Герцен шуткой о том, что Катков упал в свою статью, «как в помойную яму», в которой может захлебнуться3. Прочтя саму «Заметку для издателя "Колокола"», Герцен счел невозможным для себя отвечать на брань, облеченную, по его мнению, в столь непристойную форму. На этом публичная полемика двух издателей прекратилась. Либеральная российская общественность критически отзывалась о последней статье Каткова, однако осуждался главным образом ее резкий тон, а не ход рассуждений. Правый же лагерь встретил ее восторженно. К.Н. Цветков, вступивший спустя более тридцати лет в полемику по поводу этих событий с сотрудником «Русского вестника» Н.М. Павловым писал: «Отрезвляющее действие этой статьи на современное общество было такое же, как в сказке Андерсена раздавшийся на улице крик "А король-то голый! "… Фетиш перестал быть недосягаемым фетишем»4. Ф.Н. Глинка 1 Там же. С. 838. Там же. С. 852. Герцен А.И. По поводу крепких слов г. Каткова и слабостей генерала Потапова // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. Т. 16. С. 234. 4 Цветков К.Н. Еще о Герцене и Каткове. М., 1895. С. 13. 2 3 291 писал И.И. Лажечникову: «Катков – знаете ли, сила, авторитет, личность историческая! Да ведь он же выкурил из России и Герцена! А умен и Герцен, да наш Давид одолел Голиафа!»1 Через четыре месяца после «Заметки для издателя "Колокола"» в ноябре 1862 г. Катков и П.М. Леонтьев впервые были представлены Александру II и императрице Марии Александровне на балу в Большом кремлевском дворце в Москве, куда они были приглашены вместе с профессорами Московского университета. К этому моменту уже был решен вопрос о передаче аренды «Московских ведомостей» в руки Каткова и Леонтьева. По этому случаю император и императрица пожелали им успеха и отметили, что с удовольствием читают «Русский вестник». У Герцена были все основания писать в открытом письме Александру II: «Было время, когда Вы читали "Колокол" – теперь Вы его не читаете». К концу 1863 г., после того, как Герцен поддержал восстание в Царстве Польском, тираж «Колокола» упал до 500 экз., редакция из Лондона переехала в Женеву, и летом 1867 г. издание прекратило свое существование. В 1866 г. в письме И.С. Тургеневу Герцен писал «Придет время – не "отцы", так "дети" оценят тех трезвых, тех честных русских, которые одни протестовали – и будут протестовать против гнусного умиротворения. Наше дело, может, кончено. Но память того, что не вся Россия стояла в разношерстном стаде Каткова, останется». Популярность же изданий Каткова росла. Даже упомянутые «Отцы и дети» был опубликованы впервые в номерах «Русского вестника» за 1862 г. Попытка в 1868 г. реанимировать «Kolokol» на французском языке для европейского читателя успеха не имела, издание закрылось, не просуществовав и года. Герцен умер в январе 1870 г. в Париже. Катков пережил его на 27 лет, получив за пять лет до смерти «напророченный» Герценом чин тайного советника. 1 Он же. Последнее слово Н.М. Павлову. М., 1895. С. 9. 292 О.Л. Протасова1 ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ СОЦИАЛИЗМ И ЛИБЕРАЛИЗМ В РОССИИ НАЧАЛА ХХ ВЕКА: ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ «Демократический социализм» – феномен, ставший весьма актуальным для историков и политологов в последние годы. Его проблематика включает множество философских, политических, социологических, психологических аспектов: дефиниции, анализ соответствующей субкультуры, ментальности носителей его идей, «человеческие» портреты его представителей и т.п. Выходцам из советского общества понятие «демократический социализм» порой кажется странным и с непривычки режет слух, ассоциируется с западной политической культурой и воспринимается как не очень удобное лексическое заимствование в отличие от давно знакомого ортодоксального (и изрядно «подредактированного» большевиками) марксизма или хотя бы «социалдемократии». Однако неологизмы, равно как и «хорошо забытое старое», приживаются достаточно быстро и легко, поэтому позволим себе в дальнейшем употреблять словосочетание «демократический социализм» без кавычек. Данное понятие встречается в политической литературе уже с конца XIX в. В Россию оно, как и одноименное явление, пришло из Европы, откуда берут начало все мировые политические идеологии. По поводу определения первоначально развернулись довольно острые споры: оппоненты этой идеи приводили главный аргумент, что социализм не может быть недемократическим. Однако история показала, что бывает и иной «социализм» – большевистский, нацистский и прочие тоталитарные и авторитарные варианты. Левые европейские общественно-политические движения, начиная с середины XIX в., стремились к созданию такого общественного устройства, где принцип социального равенства и справедливости сочетался и реализовывался бы на практике с принципом индивидуальной свободы2 (основополагающим для 1 Протасова Ольга Львовна – кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры «Связи с общественностью» Тамбовского государственного технического университета. Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 15-01-00157а. 2 Политология: учебное пособие для технических вузов / под ред. М.А. Василика. СПб., 2005. С. 247. 293 либерализма. – О.П.). С момента выступления Э. Бернштейна, который в своей работе «Проблемы социализма и задачи социалдемократии» (1899 г.) отверг предсказание К. Маркса о неминуемом конце капитализма, умеренные лидеры социал-демократии противопоставили свое понимание социализма коммунистическим представлениям и идеалам. Европейская социал-демократия приняла вывод Бернштейна о том, что для достижения социализма следует пользоваться чисто политическими методами и демократическими инструментами. Классический демократический социализм выступал против диктатуры пролетариата, которая изображалась в виде авторитарного государственного коммунизма, отрицающего свободу личности, нивелирующего ее потребности и способности. В отличие от левых марксистов – коммунистов, представители демократического социализма рассматривали социализм не как промежуточную стадию на пути к коммунизму, а как конечный идеал, и включали в понятие демократии концепции плюрализма с правами демократического меньшинства, отрицая необходимость диктатуры большинства. К слову, именно коммунисты (российские большевики) своим опытом политического переворота и последующего государственного управления заставили мировую и отечественную общественно-политическую мысль со всей остротой поставить вопрос о соотношении демократии и социализма; «методом от противного» была доказана невозможность социализма без демократии1. И именно опыт российских демократических социалистов, главным образом, эсеров и меньшевиков, в их борьбе с большевиками помог европейским партиям формирующегося демократического социализма утвердить его принципы и самоопределиться по отношению к коммунистической идеологии и практике. Центральное место в построениях демократического социализма занимает свобода, означающая самоопределение каждого человека. По мнению приверженцев демократического социализма, свобода для самовыражения достижима лишь в том случае, если понимать ее не только как индивидуальную, но и как общественную свободу. Свобода отдельного индивида может реализоваться только в свободном обществе и, наоборот, не может быть свободного общества без свободы отдельного индивида. 1 Кудюкин П.М. Демократический социализм, реформа и революция // Судьбы демократического социализма в России: сборник материалов конференции. М., 2014. С. 14. 294 Последняя идейная выкладка доказывает несомненное органическое родство демократического социализма с либеральной идеологией, во всяком случае, с некоторыми ее компонентами. Отметим, что многие известные российские либералы – П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер, М.О. Гершензон, П.Б. Струве и др. – стремились показать общие истоки народничества и либерализма1. Народничество, в свою очередь, стало одной из предтечей российского демократического социализма – оно легло в основу эсеровской и энесовской концепций, да и русский марксизм, особенно ревизованный, по большому счету, во многом с ним перекликался. Развернувшаяся в 1890-х гг. полемика между народничеством и марксизмом, в которой приняли участие многие начинающие (в скором времени ставшие известными) политические деятели, выявила не только и не столько кардинальные различия между этими идеологиями, лежавшие главным образом в плоскости оценок уровня развития капитализма и пролетариата в России, но и сходство – стремление к социалистическому обществу со всеми демократическими атрибутами. Социал-демократ Н.В. Вольский (Валентинов), вспоминая этот период, писал: «Мы обеими руками хватали марксизм потому, что нас увлекал его социологический и экономический оптимизм, …крепчайшая уверенность, что развивающаяся экономика, развивающийся капитализм…, разлагая и стирая основу старого общества, создает новые общественные силы (среди них и мы), которые непременно повалят самодержавный строй со всеми его гадостями... Марксизм был вестником, несущим обещание, что мы не останемся полуазиатской страной, а из Востока превратимся в Запад, с его культурой, его учреждениями и атрибутами, представляющими свободный политический строй…»2 В либеральных же концепциях преобладало понимание народничества как движения, направленного на прогрессивное развитие России, формирование правового государства3. Сила и популярность либеральной идеологии во многом определяется тем, что либерализм, провозглашая свободу и права граждан, способствует их вовлечению в политический процесс, что было (да и, пожалуй, до сих пор есть!) весьма актуально для 1 Зверев В.В. Русское народничество: учебное пособие. М., 2009. С. 6. Валентинов Н.В. Встречи с Лениным/ Нью-Йорк, 1981. С. 50-51 [Электронный ресурс]// URL: http://ihavebook.org/books/101784/iz-proshlogo.html. URL: http://www.litmir.me/br/?b=44025&p=2 (дата обращения – 01.06.2015). 3 Зверев В.В. Указ. соч. С. 6. 2 295 России с ее дефицитом гражданской активности и электорального участия. Российскому обществу в начале ХХ в., в момент становления его самосознания и правосознания, в период резкого, скачкообразного перехода от состояния политической «спячки» к самому деятельному «бодрствованию» такая доктрина, к тому же поддерживаемая известными, авторитетными и красноречивыми приверженцами, была чрезвычайно полезна. Демократические традиции в России отсутствовали, и стараниями, главным образом, либералов, прежде всего, кадетов, чья деятельность не была запрещена властями, в 1905-1907 гг. и последующие годы началось формирование первых ростков демократической культуры России. Это выражалось в постепенном приобщении широких слоев населения России к участию (как непосредственному, так и опосредованному, через систему представительства) в принятии решений по вопросам, важным для государства и общества1. Процесс зарождения и развития либеральной мысли в России (как и почти все процессы социально-экономического и политического характера) был неровным, дискретным, проходил в противостоянии отживающих традиций и модернизации, сопровождался постепенным преодолением инертности и лености мышления. Либеральные идеалы, конечно, мало соответствовали привычным общинным бытию и сознанию большинства российского населения, его «коллективным представлениям» и круговой поруке. Зато новая для России либеральная идеология была направлена на поддержку и обоснование социальных и политических реформ, воспитание уважения к праву, на признание за индивидом права на достойное существование2. Не вызывает сомнений, что в странах западной демократии с политической культурой активистского типа социалистические партии, часто находящиеся у власти, исповедуют идеи именно демократического социализма, который является «преемником» либерализма, но гораздо более социально ориентирован. Государству у демократических социалистов также отводится более важная роль, нежели у либералов, которые рассматривают его в качестве «ночного сторожа», охраняющего покой общества индивидов, имеющих и знающих свои права и свободы. Государство 1 Селунская Н.Б., Тоштендаль Р. Зарождение демократической культуры: Россия в начале ХХ века. М., 2005. С. 125. 2 Протасова О.Л. Либеральные компоненты в программе партии народных социалистов // Шаг в будущее: сборник статей по итогам международной научно-практической конференции. СПб., 2015. С.121. 296 для демократического социализма – главный регулятор и примиритель общественных противоречий. Социалистическое представление о демократии тоже несколько отличается от либерального: оно касается не только политической сферы, но исходит, в первую очередь, из представления о праве каждого человека принимать участие в решении всех вопросов, касающихся его жизни1. Среди российских политических сил, выражавших идеи демократического социализма, выделяются меньшевики (условно отнесем их к левому крылу демосоциалистического направления), большая часть эсеров (не террористы) и народные социалисты (энесы). Последние находились в российском партийном спектре ближе всех к либералам (нередко их называют «либеральными неонародниками», т.к. в их взглядах отчетливо прослеживаются либеральные ноты, да и само появление этой партии создало своеобразное гравитационное поле для многих, колебавшихся между либерализмом кадетов и народничеством эсеров2). Поэтому мы, следуя традиции, отнесем их к правому крылу российского демократического социализма. Некоторые исследователи находят само словосочетание «либеральные народники» некорректным, т.к. «либерализм и народничество – доктрины, полярные в своей основе: либерализм ориентирован на индивидуализм личности, конкуренцию и столкновение интересов в различных областях жизни, а народничество на первое место ставит коллектив личностей, обеспечение достойных условий существования всех членов общества»3. Мы же считаем, что либерализм и тот демократический, эволюционный социализм, который исповедовали последователи народничества в первой четверти ХХ в., с акцентом на права и развитие личности – вовсе не взаимоисключающие понятия. Добавим, что и либерализм со временем стал не так «сух и холоден» к общественным проблемам, не так «индивидуалистичен», как его первоначальный классический вариант. Реализация либеральной модели на Западе показала, что, уничтожив сословные привилегии, разделив ветви власти, создав правовые гарантии свободы слова, совести, собраний, организаций, равенства граждан перед законом, либерализм привел к поляризации общества, в котором права и свободы становились формальны1 2 3 Кудюкин П.М. Указ. соч. С. 15. Протасова О.Л. А.В. Пешехонов: человек и эпоха. М., 2004. С. 30. Зверев В.В. Указ. соч. С. 31. 297 ми1. Свободные рыночные отношения не обеспечили обществу социальную гармонию и справедливость, поэтому идеи либерализма стали претерпевать трансформацию, и обновленный, современный либерализм уже гораздо больше, нежели прежде, ориентируется на государство и общество, признавая их ответственность за благосостояние людей. У народных социалистов в программных взглядах можно встретить ряд идей, приближающих их к либеральной идеологии, и доказывающих, что социализм – демократический – во многих отношениях является наследником либерализма, его, так сказать, модернизированной формой в сторону обращения от экономики к политике, от индивида – к государству и обществу и т.п. Стремление к демократизации общества, росту гражданского самосознания, верховенству закона – условия, необходимые для признания партии демократической; все это было у народных социалистов. Главный пункт «соединения» социализма с либерализмом – о личности – многократно прорабатывался лидером и идеологом народных социалистов А.В. Пешехоновым, осуществлявшим, главным образом, связь этой, в общем-то, «камерной» партии с широкой общественностью. Именно человек занимал центральное место в системе координат энесов, идея самоценности и верховенства человеческой личности была для них основополагающей (в отличие от социал-демократов или эсеров, у которых личность растворяется в коллективе, а то и вовсе приносится в жертву общему благу). Ни одна из общественных форм не рассматривалась ими как самодовлеющая сущность, вне связи с благом личности. Для народных социалистов не было довода: «это разрушает общину или вредит государству»; довод мог быть только один: «это пагубно для личности»2. «Пусть личность в массе своей невежественна, – писал Пешехонов, разъясняя основные постулаты программы партии, – пусть ее человеческое достоинство принижено, пусть она беспомощна, – это не мешает нам признать ее верховенство. Мы знаем ее язвы и несовершенства. Тем сильнее наше желание всякого темного, забитого и голодного человека сделать умным, сильным и довольным – сделать счастливым. Свобода и независимость человеческой личности, ее всестороннее развитие и бесконечное со1 Политология: учебное пособие для технических вузов. С. 247. 2 Пешехонов А.В. Программные вопросы. Пг., 1917. С. 11. 298 вершенствование – такова цель, которую ставит наша программа»1. Однако, признавая «социологическое» первенство за личностью, народные социалисты не мыслили ее иначе как в обществе. К личности народные социалисты были намерены предъявлять высокие требования. Главное из них – труд. «Лишь трудящаяся личность может быть суверенной. Потому и народ… мы не можем мыслить иначе, как совокупность трудящихся личностей, … трудящихся классов»2, – заявляли теоретики партии. Государственный же аппарат, по глубокому убеждению правых народников, должен быть крепким и сильным, управление страной – твердым, но гибким, власть обязана учитывать чаяния всего народа и оперативно реагировать на перемены его настроений и насущных нужд. Еще одна черта роднит российский демократический социализм с либерализмом: стремление открыто выступать на политической арене. Так, в 1907 г. среди меньшевиков обнаружилось желание выйти из подполья и перестроить партию, пользуясь всеми возможностями для легальной деятельности3. Поборники политической открытости намеревались идти в легальные профессиональные союзы, участвовать в развитии всех видов кооперации, работать в просветительных учреждениях и тому подобным образом проявлять гражданскую активность. Эту линию политического поведения В.И. Ленин называл «ликвидаторством» и жестоко критиковал, считая, что «ликвидаторы – это мелкобуржуазные интеллигенты, посланные буржуазией нести либеральный разврат в рабочую среду» 4. Тактические и организационные установки энесов были схожи с позицией легалистов-меньшевиков и также наглядно характеризуют демократическую природу партии. Социализм, к которому они стремились, полностью исключал нелегальщину, им нужна была широкая общественная арена5. Отвечая недоброжелателям, подозревавшим у энесов приспособиться к тогдашним полицейским условиям, Пешехонов утверждал, что открытость и легальность партии – не одно и то же 6. 1 Там же. С. 12. Там же. С. 14-15. Валентинов Н. Два года с символистами. М., 2000. С. 146. 4 Ленин В.И. ПСС. 5 изд. М., 1966. Т. 23. С. 80. 5 Протасов Л.Г., Протасова О.Л. Народные социалисты // Родина. 1994. № 10. С. 78. 6 Там же. 2 3 299 Партия социалистов-революционеров была наиболее многочисленной и самой влиятельной из немарксистских социалистических партий; поражает драматизмом ее судьба. «Партией трагической судьбы» назвал ПСР в 1964 г. писатель В. Шаламов, считавший ее представителей «лучшими людьми России, цветом русской интеллигенции»1. Универсальные ценности демократии сочетались в партийной программе с взвешенным, вполне научным, реалистичным анализом социально-экономической самобытности России; теоретиками эсеров учитывалось преобладание в стране крестьянского населения, чьи проблемы являлись первоочередными для решения в силу их многочисленности и запущенности. Однако, несмотря на массовую популярность, интеллектуальную мощь своих лидеров и прочие достоинства, эсеры, как и их «послефевральские» союзники, оказались неспособными противостоять захвату власти большевиками и организовать успешную борьбу против их диктаторского режима. Резюмируя сказанное о демократическом социализме в целом, в его общем, так сказать, «космополитическом» измерении, следует отметить, что основными составными частями этой концепции являются политическая, экономическая и социальная демократия. В социальной части программы демократического социализма центральное место занимает борьба за более высокое качество жизни человека труда. Эта проблема была особенно актуальна и для основной части представителей российского демократического социализма, который, принимая во внимание специфику исторического развития страны и складывания ее политической культуры, представлял собой отдельную, оригинальную разновидность западного аналога. Демократические социалисты в России выступали как создатели партийных образований, бывших элементом гражданского общества и немало способствовавших его развитию, создавали свою субкультуру, неотъемлемую от общественно-политической жизни как дореволюционной, так и советской России, а также Русского зарубежья. В последних двух случаях субкультура демократического социализма по отношению к «официальной» политической культуре при власти большевиков представляла собой политическую «контркультуру». В 1952 г. оставшиеся в живых в эмиграции последние видные эсеры и 1 Морозов К.Н. «Партия трагической судьбы»: вклад партии социалистов-революционеров в концепцию демократического социализма и ее место в истории России // Судьбы демократического социализма в России: сборник материалов конференции. М., 2014. С. 37. 300 меньшевики – 14 человек – подписали обращение под названием «На пути к единой социалистической партии»1. В нем, в частности, говорилось: «Теперь уже не может быть сомнения в том¸ что «социализм» без свободы означает худший вид рабства и бесчеловечного варварства. Теперь уже потеряли смысл все старые споры и взаимоотношения между социализмом и демократией. Демократия для нас является неотъемлемой частью самого социализма, она входит в самое название социализма»2. Документ был подписан ветеранами русского демократического социализма после трех десятков лет их жизни в странах западной демократии, где на практике соединялись и под влиянием изменений общественно-исторических условий корректировались идеи социалдемократии и либерализма. М.А. Коновалова3 ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО ЮРИДИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА В КОНЦЕ XIX – НАЧАЛЕ XX ВВ. Важным направлением работы Санкт-Петербургского юридического общества являлась издательская деятельность. Устав предусматривал возможность печатания протоколов и трудов общества, а также учреждения самостоятельного журнала4. Со страниц журнала, название которого менялось в зависимости от общественно-политической направленности общества, а затем «Трудов юридического общества при Императорском СанктПетербургском Императорском университете» общество знакомило своих читателей с актуальными проблемами юридической науки России и за рубежом. В конце 1878 г. издатели-редакторы «Журнала гражданского и уголовного права» А.А. Книрим и Н.С. Таганцев заявили предсе1 Там же. С. 45. Вишняк М.В. Оправдание народничества // Новый журнал. 1952. Кн. 30. С. 232. Коновалова Марина Анатольевна – ассистент кафедры теории и истории государства и права Государственного университета – учебно-научно-производственного комплекса. 4 Устав Юридического общества при С.-Петербургском университете. [Утв. 22 янв. 1877 г.]. Санкт-Петербург, 1877. 2 3 301 дателю общества Н.И. Стояновскому, что они, «исчерпав все способы для издания журнала, с будущего 1879 г. прекратить всякое в нем участие и предлагают Юридическому Обществу при С.Петербургском Университете принять это издание»1. Такое предложение было рассмотрено в заседаниях общества 2 и 9 декабря 1878 г. Общее собрание приняло решение о переходе журнала в ведение юридического общества с сохранением, по крайней мере, в первый год его выхода, прежней программы. Члены общества Н.Ф. Депп и В.М. Володимиров согласились стать редакторами журнала. Обновленное издание вышло в свет в 1879 г. В первой книге было размещено обращение редакторов журнала, в котором была обоснована необходимость продолжения издания и его перехода к Санкт-Петербургскому юридическому обществу: «В России существует лишь одно периодическое издание вестника московского юридического общества, но это издание до сих пор имело крайне ограниченный круг читателей и несколько иную программу. Впрочем, и при других условиях совместное существование обоих изданий весьма желательно. О соперничестве между ними не может быть и речи, от соревнования же их дело может только выиграть, ибо преобразовательная деятельность в нашем отечестве едва началась и масса работы предстоящей русской юридической мысли – необъятна»2. Редакция «Журнала гражданского и уголовного права» стремилась к тому, чтобы журнал стал отражением состояния теории и практики по всем отраслям знаний не только в России, но и в Европе. Первый номер журнала состоял из тех же рубрик, что и при редакторстве Книрима и Таганцева: Узаконения и распоряжения правительства; личный состав; протоколы заседаний общего собрания Санкт-Петербургского юридического общества; статьи научного характера; библиография и объявления3. В 1881 г. А.К. Рихтер подготовил программу издания журнала, которая заключалась в следующем: «Общий объем журнала определяется в 180 листов, распределяемых на 9 книжках по 20 листов каждая. Анализ номеров журнала с 1881 по 1894 гг. пока- 1 Юридическое общество при С.-Петербургском университете за двадцать пять лет (1877 – 1902). СПб., 1902. С. 64. От редакции // Журнал гражданского и уголовного права. 1879. Кн. 1. С. 1-2. 3 Там же. С. 1. 2 302 зал, что редакция журнала придерживалась той программы, которая была разработана Рихтером. Поскольку журнал был органом ученого общества, значительный его объем был посвящен статьям научного содержания, в основном, в области гражданского и уголовного права, что отражало направленность журнала, например: статьи А.А. Квачевского «Наш суд присяжных (практические заметки)»1, А. Окольского «Состязательный процесс в уставе гражданского судопроизводства 20 ноября 1864 г.»2, К. Змирлова «О недостатках наших гражданских законов»3, А. фон-Резона «Германский законопроект об изменении и дополнении учреждения судебных уставов и устава уголовного судопроизводства»4 и др. К 1894 г. было замечено ослабление интереса к «Журналу гражданского и уголовного права», а вследствие этого уменьшение числа его подписчиков. Редакцией журнала было принято решение об обновлении редакционного состава и расширении его программы путем введения в нее отдела административного права. В конце 1893 г. член юридического общества, профессор В.Н. Латкин предложил совету общества взять на себя редактирование журнала. «Если принять во внимание, что в настоящее время Журнал Гражданского и Уголовного права является единственным во всей России ежемесячным юридическим журналом, – заявлял Латкин, – то расширение его программы становится еще более необходимым, как в целях удовлетворения бесспорно существующей среди русских юристов потребности иметь периодический орган, в котором были бы представлены все отрасли юридических наук, так и в интересах самого журнала, ввиду увеличения числа подписчиков, что, конечно, должно воспоследовать, вследствие расширения его программы»5. В программе профессор Латкин объяснял, что в своем виде «Журнал гражданского и уголовного права» не отражает целой отрасли юридических наук, для обсуждения вопросов которой существует целое отделение – административного права. Латкин считал необходимым издавать журнал по следующей программе: Отдел I. Монографии; Отдел II. Хроника законодательная, русская 1 Там же. 1880. Кн. 3. С. 1-22. Там же. Кн. 4. С. 161-184. Там же. 1885. Кн. 4. С. 57-74. 4 Там же. 1886. Кн. 5. С. 76-92. 5 Сообщение от Совета юридического общества при Императорском С.-Петербургском Университете. СПб., 1894. С. 2. 2 3 303 и иностранная; Отдел III. Хроника судебная; Отдел IV. Критика и библиография; Отдел V. Юридические известия. Кроме того, Латкин предлагал, что, в соответствии с новой программой, журнал необходимо переименовать в «Журнал Юридического Общества»1. Учитывая тот факт, что «Журнал гражданского и уголовного права» остался единственным в своем роде ежемесячным научным журналом в связи с закрытием «Юридической летописи» и «Юридического Вестника», программа была принята в редакции, предлагаемой Латкиным, а журнал был переименован в «Журнал Юридического общества». Латкин являлся редактором журнала в течение 5 лет (с 1 января 1894 г. по 1 января 1899 г.), однако из-за недостатка времени профессор сложил с себя полномочия по заведованию журналом. Обязанность по ведению журнала была возложена на члена юридического общества Г.Б. Слизоберга. В свою очередь, Слизоберг разработал новую программу журнала, в которой были сохранены основные цели и направления его деятельности. Редактор предполагал уделить особое внимание ранее оставшийся без рассмотрения отрасли административного права. В октябре 1898 г. Совет юридического общества постановил: «Передать действительному члену Г.Б. Слизобергу, на изложенных в предложении основаниях, редактирование журнала общества с 1 января 1899 г. по 1 января 1902 г.»2 С 1899 г. журнал был переименован в «Вестник права. Журнал юридического общества при Императорском Санкт-петербургском Университете». Совет юридического общества обратился к Министру юстиции с ходатайством «об испрошении обычных льгот по печатанию журнала на 3 года, т.е. с 1 января 1899 г. по 1 января 1902 г.»3 Прошение было удовлетворено – журнал продолжал получать финансовую помощь от правительственных органов. В первом выпуске «Вестника права» было размещено обращение редакции к читателям журнала, в котором проводился анализ права и правовых школ в XIX в., ставились задачи юриспруденции XX в., затрагивались актуальные проблемы, которые должно решать все юридическое сообщество, например, пробле1 Там же. Отчет по юридическому Обществу при Императорском СПБ. Университете за 1898 г. // Вестник права. 1899. Т. 3. С. 16. 2 Там же. С. 20. 2 304 ма законности. В заключение обращения была обозначена задача видоизмененного издания юридического общества – «Вестника права»: «Если в это дело критического освобождения юриспруденции от оппортунистических учений конца XIX века и возрождения ее на принципиальной и идеальной почве Вестник права внесет хоть скромную и малую лепту, то его задача будет исполнена, он будет – вестником права»1. С 1 января 1904 г. редакционный совет претерпел изменения: административное отделение возглавили К.К. Арсеньев и В.М. Гессен, гражданское – М.М. Винавер и И.А.Покровский, уголовное отделение – В.Д. Набоков. Новая редакция журнала поставила задачу, наряду с разработкой теоретических вопросов права, посвящать особое внимание «текущей юридической жизни»: «Бедность теоретической и практической разработки земского и городского права, полная невыясненность вопросов об организации и компетенции местных административных учреждений, наряду с живым интересом к этим вопросам не только в правительственных сферах, но и в широких кругах общества обязывает серьезный юридический орган, сознающий общественное свое признание, следить шаг за шагом за нарождающимися запросами жизни и давать на них посильные ответы»2. Редакция ставила задачи освещать текущие вопросы публичного права, однако особое место занимали работы, «выдвигаемые потребностями времени на первую очередь»3. К таким «потребностям времени» относили разработку Уголовного и Гражданских уложений, а также проблемы их применения. Уже в первом номере журнала были опубликованы статьи по вопросам уголовного и гражданского права и процесса: В.Д. Спасовича «Вопрос о праве присяжных заседателей оправдывать лиц, повинившихся в преступлениях», И.А. Покровского «Юридические сделки в проекте гражданского уложения», М.М. Боровитинова «Бродяжничество по новому уголовному уложению»4. Тематика «Вестника права» не ограничилась только вопросами гражданского и уголовного права, на страницах журнала нашли отражение общие вопросы права (Л.И. Петражицкий «Об изучении правовых явлений»5), проблемы международного права 1 От редакции // Вестник права. 1899. Т. 1. C. XXX. От редакции // Вестник права. 1904. Т. 1. С. 1. Там же. С. 2. 4 Там же. 5 Вестник права. 1904. Т. 4. С. 68-100; Там же. Т. 5. С. 91-124. 2 3 305 (В.Э. Грабарь «Объявление войны в современном международном праве»1), истории государства и права (И.П. Сорочинский «"Исправление" Судебных Уставов Императора Александра II (К 40-летию Судебных Уставов)»2), рассматривались отдельные проекты законов (П.П-в «По поводу нового закона о судопроизводстве по государственным преступлениям»3), вопросы права европейских государств («Реформа адвокатуры в Финляндии» Г.В. Тавастшерна4), статьи, посвященные известным деятелям в области отечественного и зарубежного права, членам юридических обществ (А.Ф. Кони «Дмитрий Николаевич Набоков»5). События 9 января 1905 г. отразились на деятельности журнала «Вестник права». На его страницах стали появляться публикации6, в которых давалась политическая оценка и юридическая квалификация произошедшего: «Было бы непростительной ошибкой видеть в ужасном событии 9 января революционную попытку, подавленную вооруженной силой; все эти толки и разговоры о временном, революционном правительстве – до очевидности нелепы»7. 18 февраля 1905 г. Николаем II был подписан рескрипт на имя министра внутренних дел А.Г. Булыгина, в котором заявлялось о намерении императора «привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предложений»8. Члены Санкт-Петербургского юридического общества отреагировали на новые веяния в политической среде государства, в журнале были размещены ряд статей и заметок, посвященных народному представительству: ряд публикаций С.Я. Цейтлина на тему народного представительства в конституционных государствах9, П.П. Гронского «Земское представительство»10. Авторы обращались к историко-теоретическим основам народного представительства, опираясь на отечественные государственно-правовые традиции, а также на зарубежный опыт раз1 Там же. Т. 6. С. 156-209. Там же. Т. 9. С. 29-48. Там же. Т. 7. С. 103-123. 4 Там же. 1906. Т. 1. С. 254-290. 5 Там же. 1904. Т. 5. С. 1-27. 6 Гессен В.М. Конец старого режима // Вестник права. 1905. Т. 1. С. 259-260. 7 Он же. Юридическая оценка событий 9 января 1905 года // Вестник права. 1905. Т. 1. С. 260. 8 Законодательные акты переходного времени 1904-1908. СПб., 1909. С. 22. 9 Вестник права. 1905. Т. 6. С. 74-140. 10 Там же. Т. 2. С. 1-51. Там же. Т. 3. С. 71-96. 2 3 306 вития парламентаризма. При наличии некоторых противоречий во взглядах, ученые делали одинаковый вывод, что народное представительство – «это и есть орган, могущий непосредственно чувствовать действительные нужды народа, от имени которого он имеет нравственное основание говорить с гораздо большим авторитетом, чем какой бы то ни было другой орган государства»1. 6 августа 1905 г. были утверждены Учреждение Государственной Думы и Положение о выборах в Государственную Думу. Обнародование этих законодательных актов не могло не найти отражение на страницах журнала. В «Вестнике права» были опубликованы сами законы2, а также комментарий и критическая оценка основных вопросов, затрагиваемых в «Учреждении Государственной Думы»3. Либеральное направление журнала сохранилось и в 1906 г., в преддверии начала работы и выборов в I Государственную Думу. Были опубликованы статьи Н.И. Палиенко «Правовое государство и конституционализм»4, К.Н. Соловьева «Этюды о парламентаризме»5. После начала деятельности I Государственной Думы на страницах «Вестника права» рассматривались проблемы, связанные с ее организацией и деятельностью6. Однако журнал Санкт-Петербургского юридического общества ожидала печальная участь «Юридического Вестника» – печатного органа Московского юридического общества, прекратившего свою деятельность после попытки подчинить журнал предварительной цензуре7. Поводом прекращения деятельности «Вестника права» стал отказ министра юстиции И.Г. Щегловитова, члена юридического общества, в дальнейшем бесплатном печатании журнала в Сенатской типографии. «Ныне, ввиду вызываемых затруднительным положением государственного казначейства настояний министерства Финансов и Государственного Контролера о возможном сокращении расходов казны и необходимости сокращения кредитов на нужды сенатской типографии, я, к сожалению, по1 Л.Н. Народное представительство и его место в системе других государственных установлений // Вестник права. 1905. Т. 3. С. 276. 2 Законодательные акты 6 августа 1905 г. // Вестник права. 1905. Т. 7. С. 1-46. 3 Лазаревский Н.И. Государственная Дума // Вестник права. 1905. Т. 7. С. 47-96. 4 Вестник права. 1906. Т. 1. С. 127-163. 5 Там же. Т. 3. С. 54-140. Там же. Т. 4. С. 1-69. 6 Пусторослев П.П. Государственные преступления относительно Государственной Думы // Вестник права. 1906. Т. 2. С. 75-133. 7 Аронов Д.В., Коновалова М.А. Московское юридическое общество в репрессивной политико-правовой практике министерства народного просвещения: 1889-1892 – 1899 гг. – от предупреждения к закрытию // История государства и права. 2015. № 14. С. 32-37. 307 ставлен буду в невозможность испросить Высочайшее повеление на дальнейшее печатание названного издания бесплатно», – мотивировал свой отказ Щегловитов в письме председателю СанктПетербургского юридического общества Г.А. Евреинову1. Самостоятельно нести расходы на выпуск журнала юридическое общество не могло. Редакция журнала с горечью констатировала факт закрытия журнала: «Приступив к изданию журнала в предрассветную пору русской общественной жизни, пережив перелом этой жизни и уходя со сцены в минуту, когда новый конституционный строй, не взирая на наносимые ему удары, все же является уже неизменною основою нашей государственной жизни, редакция считает себя вправе отметить, что все ее усилия неустанно были направлены на утверждение и посильное научное освещение тех начал, которые частью легли в основу нового строя, частью ждут еще своего осуществления, как его естественное развитие и продолжение»2. Настоящую причину закрытия печатного органа юридического общества, думается, следует искать в отношении государства к либеральной оппозиции. Многие члены Санкт-Петербургского юридического общества, в т.ч. и редакция журнала, состояли в конституционно-демократической партии и партии «Союз 17 октября», были членами I Государственной думы. Поддерживать фактически оппозиционный журнал, выходивший без предварительной цензуры, государство в лице министерства юстиции не могло. Этому свидетельствует тот факт, что с титульного листа заключительного номера журнала исчезли имена двух редакторов –Винавера и Набокова: «По распоряжению инспектора типографии им запрещено подписывать журнал, как бывшим членам Государственной Думы, привлеченным к суду за подписание выборгского воззвания»3. Попытки реанимировать журнал предпринимались ревизионной комиссией юридического общества. Предлагалось сократить объем журнала по примеру иностранной периодики или до размеров бюллетеней Международного союза криминалистов. Редактирование журнала комиссия возлагала на одного из членов общества на безвозмездной основе, при условии оказания помощи редактору со стороны остальных членов общества. При таких усло1 2 3 Отчет о деятельности Санкт-Петербургского юридического общества за 1906 г. С. 7. От редакции // Вестник права. 1906. Т. 4. С. II. Там же. С. III. 308 виях удалось бы восстановить «главное, если по временам и не единственное издание», выходившее непрерывно в течение 35 лет1. Однако ввиду финансовых сложностей «Вестник права» так и не возобновил свою деятельность. Издательская деятельность с прекращением выхода в свет «Вестника права» не остановилась. Печатным органом стал сборник статей «Труды юридического общества». В издании размещались статьи и речи, рассматриваемые в заседаниях юридического общества, начиная с 1909 г. Выпуск «Трудов» носил регулярный характер до 1916 г., периодичностью 2 раза в год. И лишь в заседании 28 февраля 1916 г. Винавером был поднят вопрос о невозможности продолжения печатания обществом «Трудов». Докладчик приходил к дальнейшей невозможности выпуска редактируемого им издания ввиду «чрезвычайной дороговизны в настоящее время бумаги, типографии почти отказываются принимать новые заказы»2. Таким образом, издательская деятельность Санкт-Петербургского юридического общества существовала в разных формах практически без приостановления своей работы почти 40 лет. Подводя итог анализу издательской деятельности общества, можно сделать вывод: в начале XX в. печатный орган СанктПетербургского юридического общества становится все более политизированным. Такой характер журнала, с одной стороны, увеличивал читательскую аудиторию журнала, с другой – давал повод для особого контроля со стороны правительственных органов. А.В. Репников3 МИР, КОТОРЫЙ ВОЙНА ПРОВЕРЯЕТ НА ПРОЧНОСТЬ Близкое соединение трех военных годовщин: 1812–2012; 1914–2014; 1945–2015 подспудно ведет и к своеобразной «героической мобилизации» населения. Уже можно подвести предвари1 Отчет юридического общества при Императорском Санкт-Петербургском Императорском Университете за 1906 г. СПб., 1907. С. 8. 2 Отчет юридического общества при Петроградском университете за 1916 г. Пг., 1917. С. 8. 3 Репников Александр Витальевич – доктор исторических наук, заместитель начальника Центра документальных публикаций Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), профессор Российского университета театрального искусства (ГИТИС). 309 тельные итоги и понять, что в год 100-летия с начала Великой войны выяснилось, как мало мы знаем об опыте, вынесенном из этой трагедии российским обществом в целом и отдельными ее участниками, в частности. В то же время в Европе тема человека, общества, армии и тыла в Первой мировой получила достаточно подробное рассмотрение в самых разных плоскостях, от исследований историков и психологов, до философских работ. В этом отношении российская историческая наука явно запоздала. Я не говорю про работы, затрагивающие сугубо военные аспекты или про мемуаристику. Важно было выработать свою концепцию по отношению к этим событиям. Нечто подобное после начала войны попытались сделать российские философы, публицисты, богословы, поэты и художники. Не случайно они обратились к поискам «духовного смысла» происходивших на их глазах трагических событий. Этот смысл искали Н.А. Бердяев, В.В. Розанов, И.А. Ильин, Н.В. Устрялов и многие другие. Не ограничиваясь внешнеполитическими объяснениями мирового столкновения, они пытались увидеть в ужасе войны конкретного человека с его верой и отчаянием, предложить надежду не столько на новые территориальные или материальные приобретения, сколько на нечто большее – одоление «мирового милитаризма», символом которого стала Германия, «вечный мир» и грядущее духовное обновление. Казалось, что после войны все будет иным, что страшный урок изменит людей, страны и народы. Обращение к духовному пониманию событий мы видим и у представителей православной церкви – архиепископа Никона Рождественского, протоиерея Иоанна Восторгова, митрополита Антония Храповицкого. Русское Христолюбивое воинство в статьях православных священников и консервативных публицистов неоднократно противопоставляется немецким «нехристям» и «язычникам», которые хотя и смогли освоить технические приемы машинной войны, в отличие от русских, не имеют духовных и морально-нравственных ориентиров, бездушны к чужой беде, жестоки и т.д. Война пробуждала национальное самосознание. Будущее России и славянства беспокоило либерала Е.Н. Трубецкого и консерватора И.А. Сикорского. Обострился «украинский вопрос», который в равной степени волновал государственника-либерала П.Б. Струве и государственника-консерватора В.В. Шульгина. Негодование по адресу безжалостного противника звучало в пуб310 ликациях психиатра П.И. овалевского и публициста С.Н. Сыромятникова, не жалеющих черных красок для Германии. Вместе с тем, в статьях русских мыслителей присутствует вера в победу России в союзе с Англией и Францией. Но победы не будет. В 1917 г. некоторые, подобно Н.В. Устрялову, еще надеялись, что после падения самодержавия, Временное правительство сможет довести страну до победы, но этого не произошло. Армия стремительно разлагалась, а пришедшие к власти в октябре 1917 г. большевики опирались на антивоенные лозунги. Россия, вышедшая в 1918 г. из мировой войны и уже объятая пламенем войны Гражданской, так и не осуществит того, о чем мечтал русский националист М.О. Меньшиков – не воздаст должного героям, не создаст музей, целью которого должно быть «великое поучение, какое может дать эта война человеческому роду». В 1924 г. консервативный публицист Н.А. Павлов, находясь в эмиграции, напишет: «Война монархий, в которой главные монархи упадут… Напрасно говорят, что война оказалась безрезультатной. Нет, результаты огромны, но обратны целям ее. Не разоружение и мир дала эта проклятая война, не дав удовлетворения никому, кроме людей зла, а начало будущих истребительных схваток народов. Прежние монархи сдерживали порывы кровоточивой Европы. Влиявшее когда-то христианство отодвинулось в тень. Новые социальные устройства, новые нации будут беспредельно развивать злобу и месть за неоконченное в 1918 году – и оно повиснет над миром. Революции сольются с войнами, и идея братства народов отодвинута на века... Сверхмерная выгода одних, нажива других, неудовлетворенность третьих расшатают все смычки Европы как организма, рушат ее авторитет, и она будет растрачивать свои силы в национальных и социальных ненавистях и экономических недомоганиях. Социализм и парламентаризм доведут политический и экономический строй Европы до абсурда; капитализм – до рабства. Зашевелится мирный, но могущественный Восток...»1 В СССР Великую войну назовут «империалистической» и некоторое время будут считать ее чуть ли не «постыдной», а героев забудут. В Русском зарубежье, наоборот, память о войне сохранится. Историография тоже будет развиваться в разных направ1 Павлов Н.А. Его величество государь Николай II. СПб., 2014. С. 112–113. 311 лениях. Попытки мемуарной рефлексии отдельных участников событий и первые обобщающие научные труды будут создаваться в ситуации раскола на белых и красных, граждан СССР и авторов Русского зарубежья (А.А. Керсновский, Н.Н. Головин, А.И. Деникин, П.Н. Краснов и др.). Заполнить пробелы десятилетий за несколько лет очень сложно. И тут на «советское прошлое» нерасторопность не списать. Можно понять, почему о годовщине начала войны почти не вспоминали в 1994 г., когда политической и научной верхушке было не до этого. В 2004 уже вышли сборники, но реально без поддержки на государственном уровне сделать что-то очень сложно. Именно эта поддержка помогла напомнить обществу о 200-летии войны 1812 г. Оказывается она и теперь. Кто-то увидит в этом тягу к «годовщинам», а кто-то восстановление исторической справедливости. В любом случае, если обществу напоминают о героях прошлого, то я не вижу в этом ничего плохого. Напоминали бы почаще, а не только к круглым датам. На фоне четко выстроенной политики в отношении к событиям в России (а история, хотим мы этого или нет, тоже связана с политикой) академических ученых Европы (прежде всего, Германии) ситуация в нашем Отечестве выглядит иначе. В зарубежной историографии есть, безусловно, плюрализм в оценках различных событий, но есть и твердость в оценках ключевых событий. Не отрицая наличия ответственности своей стороны, европейские историки все чаще пишут о том, что в развязывании войны виновна Сербия а, соответственно, и Россия, которая не проявила должной, как им кажется, уступчивости. Как вариант – вина делится между всеми активными участниками войны, что вполне отвечает и традиционной советской историографии. Далее идет намек на необходимость России покаяться. Дескать, все «цивилизованные» государства уже давно покаялись за различные «грехи» ХХ в., а Россия – нет. Геополитическое противостояние не безжалостно. Начнешь каяться за один «грех» (неважно, реальный, или мнимый), потом припомнят (или придумают) еще множество других грехов, превратят в «страну–изгоя», унизят, задавят санкциями и проч. Стремление европейских историков представить Первую мировую войну так, чтобы минимально уязвить национальные чувства сограждан своего государства, понятно. Если взять французский или немецкий учебник истории, то мы не увидим там самобичевания. На уровне монографий, конечно, анализируются и 312 неприглядные страницы прошлого, но там иные требования, а на уровне учебника происходит формирование отношения к стране и обществу. Здесь стараются быть осторожным в оценках. О сложном и извилистом пути германской историографии Второй мировой войны написано много. Стремление преодоления «комплекса вины» в отношении этого периода наталкивается на целый ряд понятных препятствий, что впрочем не помещало появиться большому количеству мемуаров, от книг видных полководцев Третьего Рейха, до воспоминаний рядовых офицеров СС и солдат Вермахта. В отношении же оценки Первой мировой препятствий практически нет. В результате то, в чем обвиняли немцев, обнаруживают у противников кайзера и на обвинения в антисемитизме следует контраргумент в виде фактов выселения российских евреев из прифронтовой полосы в 1915 г. Жестокость боевых действий, трагедия Бельгии, страдания мирного населения и проч. парируются рассказами о немилосердном отношении к католическим священникам и традиционным (со времен Наполеоновских воин) «пугалом для Европы» в виде казаков. Указание на использование немцами газов парируется тем, что их использовали и другие воюющие стороны, хотя здесь нужно тоже делать оговорки. Особая тема – гибель в ходе войны мирных жителей – детей, женщин, стариков. Понятно, что каждая воюющая сторона обращает в пропаганде и контрпропаганде внимание на свои жертвы среди мирного населения. Так было не только в Первую мировую. В наши дни немец скорее вспомнит Дрезден, русский – Сталинград, англичанин – бомбежки Лондона, японец – Хиросиму и Нагасаки, а серб – Вуковар. Эта проблема была поднята нами в ходе Международной научно-общественной конференции «Великая Война и начало нового мира: актуальная повестка для человечества», проходившей 17–18 сентября в Белграде (Сербия). В конференции приняли участие ведущие российские, сербские, европейские и мировые ученые-историки, общественные и государственные деятели, деятели науки и культуры, священнослужители, представители СМИ. Автор этих строк отметил: «Немецкая историография, к сожалению, очень активно пытается переложить вину за начало Первой мировой войны "с больной головы на здоровую". Представители немецкой исторической науки выступают единым фронтом, они очень активно проводят мысль, что Германия не виновата – виновата в начале войны Россия, виновата Сербия, 313 виноват кто угодно, виноваты все, но не Германия. К сожалению, если здесь не предпринимать ответных шагов, то эта историографическая тенденция будет распространяться и дальше». Это высказывание встретило горячую поддержку сербских коллег. Отметим, что обвинения некоторыми европейскими исследователями Сербии в развязывании мировой войны, идут на фоне намеков на ситуацию с Крымом и «империалистические» стремления России. В качестве «альтернативы» России предлагают «покаяться», отказаться от «экспансионистских планов» или признать в духе историка Эрнста Нольте, что именно большевизм (т.е. – Россия) породил итальянский фашизм и другие тоталитарные идеологии. Еще один момент, который нужно отметить. В отношении национальных героев просматривается странная тенденция. Стоит появиться позитивному образу (на уровне общественном, властном ли, не важно), который берут в качестве примера, и вскоре начинается его ниспровержение и волна критики. «Безгрешных» людей мы в истории не найдем, но эта страсть к «разоблачению» всех и вся заслуживает отдельного разговора. Государство само должно определиться – кто у нас позитивные герои. Вместе с тем, давление на историческую науку, с какой бы то ни было стороны, это опасная тенденция! Думаю, что историческое сообщество вполне может само решать научные проблемы без вмешательства извне. Дело, еще и в цинизме, с которым «препарируется» в части общества все и вся. Приведу один пример: в эпоху перестройки показывали по телевизору «юмористическую» передачу. На сцену выходит небритый мужик в телогрейке и хриплым голосом поет: «Я сегодня до зари встану, сам себе налью и сам тресну, у соседа оторву ставню, все равно я здесь один – местный... и т.д.». Зал смеется и аплодирует. Это нормально? Была когда-то песня: «А степная трава пахнет горечью... просыпаемся мы и грохочет над полночью то ли гроза, то ли эхо прошедшей войны». Примеров такого цинизма множество, и те, кто тогда хохотал над этой пошлой переделкой, не должны удивляться тому, что сейчас взошло из посеянных ими зерен. Историки знают, что из прошлого можно извлечь любые факты. В любой войне есть взаимная жестокость. Кто-то проявляет ее в большей степени, кто-то в меньшей. Всегда можно найти примеры, очерняющие чужих и оправдывающие своих. В прошлом 314 любой страны есть «черные страницы», государственные секреты и т.п. Великобритания засекретила материалы о полете Р. Гесса. На Западе, периодически вспоминая о пакте Молотова – Риббентропа, «забывают» о том, что было в Мюнхене. Кто, кроме историков, вспомнит, какие территории получила Польша после раздела Чехословакии? Кто у нас, кроме специалистов, слышал про договор от 26 января 1934 г. между нацистской Германией и Польшей, или про польский лагерь Тухола для советских военнопленных? В СССР «шкафы со скелетами» были открыты в период перестройки. С одной стороны, это позволило ликвидировать многочисленные «белые пятна» в советском прошлом, но с другой – был нанесен удар по «несущим конструкциям» государства. В любом государстве должны быть примеры для подражания. Должны быть свои национальные герои. Но те, кто является героями для одной страны (например, Наполеон Бонапарт) вовсе не обязательно герои для всех остальных. Так же, как и Бородинскую битву и русские французы трактуют в свою пользу. Без героических примеров из прошлого нельзя, и если отказываются от одних героев, то на их место приходят другие, так как природа не терпит пустоты. Когда-то в СССР по идеологическим причинам отказались от героев Первой мировой. Потом, в ходе демонтажа советской системы происходит пересмотр героики Великой Отечественной. Что же касается героев 1812-го г. и более ранних эпох, то они превратились для обывателя в мифы, полулегендарных личностей. Обыватель, вообще зачастую не любит, презирает героизм, ищет в прошлом примеры мелочности, трусости, человеческой слабости и подлости, всячески смакует их. Можно критически относиться к прошлому, но общество, в котором нет «героической традиции» – ослаблено, больно и лишено исторической перспективы. И в прошлом, и сейчас историю зачастую используют для того, чтобы кого-то разоблачать или восхвалять. Но ведь и жизнь каждого человека, как отмечал М.Ю. Лермонтов, тоже история. Его связь с прошлым своей страны и со своим народом – тоже история. В этом отношении гуманитарные науки позволяют осознать преемственность между прошлым и сегодняшним днем, а когда она уничтожается, то мы получаем циничное общество, в котором нет ни традиций, ни прошлого, ни будущего. 315 Ф.А. Селезнев1 ПАРТИЯ КАДЕТОВ ПОСЛЕ БРЕСТСКОГО МИРА: ВОПРОС О ВЫХОДЕ РОССИИ ИЗ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ2 Партия Народной Свободы с самого начала Первой мировой войны показала себя принципиальной противницей сепаратных переговоров с немцами. Естественно, заключение Брестского мира было встречено кадетами «с чувством величайшего нравственного возмущения». Кадетская партия заявила: «Пусть же знает Германия, что вырванный сейчас у случайных властителей нынешнего дня мир никогда не будет признан русским народом»3. Однако, эти резкие высказывания не привели к обострению отношений между конституционными демократами и подписавшим Брестский мир советским правительством. Наоборот, как пишет В.Г. Хандорин, после «Брестского мира в марте 1918 г. наступила временная относительная “оттепель”: были освобождены арестованные активисты кадетской партии, по существу она даже перешла на полулегальное положение»4. Регулярно собирались заседания ЦК. Представители партии открыто выступали на митингах. Продолжало работу кадетское издательство «Народная свобода»5. Более того лидеры кадетов подняли вопрос о возможности сотрудничества с большевистскими властями в деле национальной обороны. Эта проблема встала перед партией Народной Свободы в связи с тем, что самими большевиками Брестский мир воспринимался как краткая пауза перед возобновлением боевых действий6. Я.М. Свердлов 23 марта 1918 г. на встрече с нижегородским партактивом откровенно заявил: «Мы отлично знаем, что этот мир 1 Селезнев Федор Александрович – доктор исторических наук, профессор, заведующий Центром краеведческих исследований Института международных отношений и мировой истории Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 2 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований «Российские контрэлиты и вопрос о сепаратном мире с Германией (1914 – 1918)», проект № 14-01-00032. 3 Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп конституционнодемократической партии. В 6-ти т. Т. 3. Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1915-1920 гг. М., 1998. С. 419. 4 Хандорин В.Г. Идейно-политическая эволюция либерализма в Сибири периода революции и гражданской войны. Томск, 2010. С.127. 5 Канищева Н.И. Конституционно-демократическая партия // Российский либерализм середины XVIII-начала ХХ века: энциклопедия. М., 2010. С. 449. 6 Фельштинский Ю.Г. Крушение мировой революции. Брестский мир: октябрь 1917 – ноябрь 1918. М., 2014. С. 237. 316 есть временная передышка. Подписывая мир, мы должны напрячь всю свою энергию для подготовки к скорой войне»1. Именно на этой платформе В.И. Ленину удалось консолидировать большевистскую партию и добиться ратификации Брестского мира, сохранив приемлемые отношения и с левыми эсерами, и со странами Антанты. Большевиками был создан Высший военный совет под председательством Л.Д. Троцкого (военный руководитель – М.Д. БончБруевич). Его задача заключалась в том, чтобы создать «завесу» для прикрытия территории РСФСР от немецких войск. После возобновления боевых действий против Германии она должна была стать новым восточным фронтом Мировой войны. Защищать его предстояло регулярной Красной армии, формированием которой занялся Высший военный совет2. В сложившейся ситуации партии Народной Свободы предстояло решить, должна ли она встать на лояльную к советской власти оборонческую позицию. В этой связи Центральный Комитет КДП поставил перед местными партийными организациями ряд вопросов, в т.ч.: о создании «национальной обороны»; о продолжении или прекращении саботажа; об отношении военнообязанных к организуемой большевиками армии. Агитационная комиссия командировала на места своих представителей. В нашем распоряжении имеется отчет одного из них – В.Н. Бочкарева – о поездке в Нижний Новгород. Согласно этому документу, на первом заседании члены нижегородского губернского комитета партии Народной Свободы указали на «невозможность работы с большевиками в национализированных банках, в национализированном флоте и в большевистском суде». «Если входить в банки и во флот, хотя бы исключительно для деловой чисто технической работы, то этим косвенно, по мнению говоривших членов комитета, кадеты будут способствовать большевистскому грабежу». «Попутно был затронут вопрос и о красной армии, в которую, по словам участвовавших в прениях лиц, входить не только бесцельно, но и, безусловно, опасно». На втором засе1 Казаков В.А. Я.М. Свердлов в Н. Новгороде в 1918 году // Записки краеведов. Горький, 1975. С. 60. 2 Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть советам. М., 1964. С. 255; Гросул В.Я. Красные генералы гражданской войны // Военная интервенция и гражданская война в России. М., 2009. С. 78-79. 317 дании «против вхождения в красную армию в качестве инструкторов высказались все единогласно, т.к. армия – разнузданное скопище безработных, идущих в нее из-за денег, дисциплины и отечества не признающих и оплотом национальной обороны ни в коем случае не могущих стать». В тоже время на этот раз нижегородские кадеты (не без внутренней борьбы) согласились с Агитационной комиссией ЦК в том, что «саботаж не может считаться целесообразным средством в борьбе с большевизмом» (шесть голосами против трех) и признали допустимыми «деловые сношения с большевиками и работу в их учреждениях» (4 – за, 1 – против, 5 – воздержались)1. 19 апреля 1918 г. для обсуждения дальнейшей линии партии собрался кадетский ЦК. М.М. Винавер огласил составленный им текст декларации об отношении КДП к формируемой большевиками армии. В нем задавался вопрос, будет ли она организована исключительно для «защиты родины от немцев». От ответа от него и должна была зависеть позиция партии Народной Свободы. По отношению к проекту Винавера в ЦК обозначились два крыла. Левые кадеты (А.А. Кизеветтер, Н.В. Некрасов, М.Л. Мандельштам) вообще были против декларации. Москвичи, традиционно занимавшие жесткую германофобскую позицию, наоборот считали необходимым придать партийной декларации более резкое звучание, включив в нее призыв к партизанской войне против вражеских войск (П.И. Новгородцев, А.Д. Алферов) и «протест против занятия немцами русских областей» (Н.М. Кишкин)2. Однако Некрасов предупредил своих товарищей: «Когда мы будем призывать общество к борьбе с немцами всеми способами, мы не встретим себе поддержки в существующем правительстве…» Между тем конфликтовать с большевистской властью кадеты пока не хотели – ведь это могло повредить делу «национальной обороны» и противоречило интересам Антанты, пока еще негласно сотрудничавшей с советским руководством. Лондон и Париж в марте и апреле 1918 г. основные надежды по восстановлению Восточного фронта возлагали на правительство Ленина, надеясь, что оно, после краткой мирной передышки, начнет революционную войну с Германией. Британский премьер1 ГАРФ. Ф. 579. Оп.1. Д.1028. Л. 7-8об. Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1915 – 1920 гг. С. 424-426. 2 318 министр Ллойд-Джордж так объяснил логику своих действий члену ЦК КДП А.В. Тырковой: «Троцкий первый сильный человек в России. Он хочет организовать армию против Германии. Другого правительства нет. С кем же иметь дело»1. Видимо, исходя из этого, Винавер, в это время игравший роль фактического лидера партии, заявил, что «крикнуть», то, что предлагает Кишкин нельзя, нельзя и «призывать к партизанской войне»2. Однако к середине апреля выяснилось, что Ленин не очень-то хочет возобновлять войну с немцами. В Москву 23 апреля 1918 г. приехал немецкий посол Мирбах. Одновременно германская армия вторглась в пределы Области Войска Донского, т.е. на территорию, по Брестскому договору находившуюся под юрисдикцией РСФСР. Но даже это не послужило Ленину поводом для разрыва Советской России с Германией. В этой ситуации французы забили тревогу. 23 апреля 1918 г. в московских газетах было напечатано интервью французского посла Нуланса, в котором он обосновывал необходимость высадки японских войск во Владивостоке, а также доказывал целесообразность военных действий союзников – в общих интересах – против австро-германцев на территории России. Схожую позицию заняли англичане. На тот момент они не имели своего посла в России. Его роль играл неофициальный представитель Лондона Брюс Локкарт. Н.Г. Думова, со ссылкой на работу Р. Ульмана, утверждала, что 21 апреля 1918 г. Локкарт в телеграмме на имя министра иностранных дел Бальфура сообщил об изменении своего прежнего предложения – добиться согласия советского правительства на возобновление им войны с Германией при условии союзнической интервенции в России. Теперь, писала Думова, Локкарт «настаивал на осуществлении интервенции не только без согласия большевиков, но и направленной против них»3. Представляется, однако, что Ульман неправильно интерпретировал этот документ. В своих воспоминания Локкарт сообщил о состоявшемся на его московской квартире 29 апреля 1918 г. совещании с участием руководителя французской военной миссии генерала Лаверня, который озвучил позицию Нуланса: интервен1 Наследие Ариадны Владимировны Тырковой: Дневники. Письма. М., 2012. С. 222. Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1915 – 1920 гг. С. 426. 3 Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция и её разгром (октябрь 1917-1920 гг.). М., 1982. С. 112. 2 319 ция «без согласия большевиков и без их спроса на это». В ответ англичане подтвердили приверженность «к политике сотрудничества с большевиками»1. Таким образом, скорее всего, в телеграмме от 21 апреля Локкарт передал мнение французов и свой совет присоединиться к нему – в том смысле, что антигерманская интервенция в России необходима, даже если большевики не согласятся на нее. Но для Лондона (в отличие от Парижа) интервенция «без спроса» являлась крайним и нежелательным вариантом. Важно отметить, что ни англичане, ни французы не думали использовать союзнические войска для свержения советского правительства. Солидарная позиция Антанты, согласно убедительным аргументам Думовой, была доведена Локкартом до руководства кадетской партии2 и 26 апреля 1918 г. оглашена на заседании ее ЦК. «ЦК-ту было доложено, что союзники окончательно решили сделать общий десант пяти держав (Англии, Франции, Италии, Японии и С.А. Соединенных штатов), что вопрос этот окончательно решен». Как видим, здесь нет ни слова о намерении «устранить большевиков», как утверждал У. Розенберг, введший тем самым в заблуждение Думову3. Характерно, что и сами кадеты не просили союзников свергать советское правительство. Наоборот кадетский ЦК признал необходимым, чтобы союзнический десант «был сделан не для оккупации, а для войны на нашей территории наподобие того, как воюет Англия на территории Франции», т.е. не вмешивался во внутренние дела страны4. Обратим внимание еще на одну тонкость в позиции конституционных демократов. Они хотели, чтобы «десант был организован при участии сил всех союзников»5. Это условие было вызвано опасением одной японской интервенции, чреватой для России потерей Дальнего Востока. Вообще вопрос о японском десанте обсуждался руководством Антанты с самого начала 1918 г. Англия и Франция хотели, чтобы японцы продвинулись по Транссибу вплоть до Урала и создали там новый Восточный фронт. Однако у американцев имелись свои виды на Транссибирскую магистраль. 1 Локкарт Брюс Р. История изнутри: Мемуары британского агента. М., 1991. С. 249-250. Думова Н.Г. Указ. соч. С. 112. Там же. С.111. 4 Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1915 – 1920 гг. С. 431. 5 Там же. 2 3 320 Поэтому правительства США заявило, что интервенция на Дальнем Востоке может носить только международный характер и не должна быть единоличной акцией японцев. Французы, как ни пытались, переубедить Вашингтон не смогли. Правда, 5 апреля 1918 г. японцы высадили небольшой десант во Владивостоке. Однако под давлением США Япония отказалась от высадки более крупных сил и обещала согласовывать дальнейшие действия с Соединенными Штатами. Но в середине апреля 1918 г. вопрос о японской интервенции вновь приобрел актуальность. Между тем перспектива продвижения японских войск до Урала вызвала беспокойство у правого крыла русского образованного общества и способствовала развитию германофильских настроений. И хотя агитационная комиссия КДП еще 3 апреля 1918 г. решила «вести самую жестокую войну с германофильскими течениями в обществе…»1, подобные настроения захватили и часть кадетов. Первым эту тему затронул М.С. Аджемов, член Петроградского отделения ЦК КДП, еще в сентябре 1917 г. выступавший за заключение мира с Германией2. Он приехал в Москву и обратился к ЦК КДП с вопросом, «как партия отнесется к переговорам внепартийных кругов с немцами по вопросам об установлении нового небольшевистского правительства при условии пересмотра Брестского мира, и окажет ли партия техническую помощь такому правительству»3. Для Аджемова, как бывшего депутата Государственной думы от Дона, знать это было особенно важно, поскольку в это время германская армия вторглась в пределы Области Войска Донского. В ответ на просьбу Петроградского отделения прислать мнение ЦК партии по вопросу, поднятому Аджемовым, Кишкин, от имени бюро ЦК КДП, предложил принять постановление о том, что «ЦК-т, оставаясь при прежней ориентации на союзников, считает всякие подобные переговоры с немцами в интересах России нежелательными» и «не считает возможным оказывать им какое- 1 Там же. С. 422. Братолюбова М.В. Аджемов // Российский либерализм середины XVIII – начала ХХ века: энциклопедия. С.14 – 15. 3 Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1915 – 1920 гг. С. 432. 2 321 либо содействие». Более того, «Ц-кт считает недопустимым участие в таких переговорах кого-либо из членов партии»1. Новгородцев предложил дополнить это мнение указанием на полезность «предварительной разведки у немцев», «которая будет вестись другими, но не членами партии»2. По сути, он испрашивал санкции ЦК на одобрение контактов с немцами членов возглавлявшегося им Правого центра – надпартийной структуры с консультативными функциями, куда входили представители кадетов и более правых организаций (Совет московских совещаний общественных деятелей, обычно называемый Советом общественных деятелей; Союз земельных собственников; Торговопромышленный комитет). Однако Винавер этому решительно воспротивился. Упирая на слухи, которые начали ходить в обществе о том, что ЦК КДП изменил свою точку зрения на германскую ориентацию, он заявил, что дополнение Новгородцева «собьет с толку» тех, кто о нем узнает. В результате текст постановления был принят в формулировке Кишкина3. Петроградские кадеты не смирились с этим и после неудачи миссии Аджемова отправили в Москву члена ЦК, остзейского барона Б.Э. Нольде. Этот бывший сотрудник МИДа и правовед, как и Аджемов в сентябре 1917 г. выступал за прекращение войны4. К этому же он призвал представителей партийного руководства на заседании ЦК 8 мая 1918 г. При этом брестские договоренности Нольде отвергал, считая, что нужно начать «борьбу за улучшение условий мира». Но для этого, говорил он, требуется восстановление законной и авторитетной государственной власти, «которая может быть только монархией». Создание этой власти без внешней поддержки Нольде считал нереальным. Следовательно «нужно искать спасения в воссоздании власти при помощи иностранцев-союзников или иностранцев-немцев». На союзников в этом плане, считал оратор, надеяться нечего, и «путь соглашения с Германией является единственным путем, по которому нам следует идти ради воссоздания русского государственного един1 Там же. Там же. По словам П.И. Новгородцева, схожего мнения придерживался Н.В. Некрасов. Там же. 4 Стародубова А.Л. Нольде // Российский либерализм середины XVIII-начала ХХ века: энциклопедия. С. 652. 2 3 322 ства». Для достижения этой цели, полагал Нольде, можно пожертвовать Литвой и Курляндией, вернув через исправление Брестского мира Украину, часть Балтийского побережья, Батум и Карс. «Мы должны выйти из английской клиентелы, чем и купить себе расположение Германии», – резюмировал Нольде, заверив коллег, что это можно сделать без заключения договора о союзе с немцами1. Однако подобная перспектива не привлекла московских кадетов. Ф.И. Родичев предупредил, что немцы захватят «русское достояние: чернозем, промышленность», допустив «монархию со своей ориентацией, но мы под этим подписаться не можем». Против предательства союзников высказались Н.И. Астров, Кишкин, Винавер и Новгородцев. П.Д. Долгоруков, хотя и соглашался с тем, что «нам не избежать германского влияния», хотел, чтобы оно явилось «без нашего участия и нашей помощи». В итоге ЦК КДП подтвердил прежнюю свою резолюцию о том, что считает «всякие переговоры с немцами об образовании нового правительства в интересах России нежелательными», а участие в таких переговорах кого-либо из членов партии «недопустимым»2. Однако эта резолюция не была оглашена, и борьба, шедшая внутри кадетской партии, оставалась неизвестна общественности. Между тем в Москву и Петроград пришли известия об устроенном немцами 29 апреля политическом перевороте в Киеве. Социалистическая Центральная Рада была свергнута. Русского генерала Скоропадского объявили гетманом. В его правительство, которое возглавил полтавский земец Ф.А. Лизогуб, вошло 9 членов партии Народной Свободы3. Областной комитет партии одобрил их шаг и дал им полную свободу действий. На заседании 2 мая он постановил «не связывать их партийными директивами»4. Эта резолюция была перепечатана в петроградской кадетской газете «Наш век» (бывшая «Речь») вместе с подробной информацией о перевороте в Киеве. Причем без всякого осуждения киевских кадетов. Поэтому у широкой публики могло сложиться впе1 Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1915 – 1920 гг. С. 347-439, 441-442. Там же. С. 439-442. 3 Щербiн Л. Українське питання в дiяльностi конституцiйно-демократичної партиiї Росiї (1905 – 1918 рр.). Iвано-Франкiвськ, 2010. С. 142-143. 4 Наш век (Петроград). 1918. 9 мая. 2 323 чатление, что кадеты Петрограда поддерживают своих киевских товарищей и готовы по их примеру войти в правительство, которое, отстранив от власти левых, поставит Германия. Советские власти пришли в большое беспокойство. С 12 мая они закрыли «Наш век» за «немецкую ориентацию»1. В этой ситуации перед московским руководством партии встала необходимость гласно обозначить свою позицию. Оно собралось для этого 12 мая 1918 г. Предварительно вопрос обсуждался в бюро ЦК, где обозначились два подхода. Один («ортодоксальноантантофильский») защищал Винавер, другой, более прагматичный – Новгородцев. Винавер полагал, что партия должна объявить о своем негативном отношении к попыткам образовать всероссийскую национальную власть при помощи германцев. Новгородцев убеждал коллег не делать на этот счет публичных заявлений «ввиду не совсем ясной еще общей международной конъюнктуры». Если Винавер отвергал любые контакты с немцами, то Новгородцев вновь указал, что такие переговоры возможны, их лишь «не должны вести члены партии». Но партии нужно иметь над ними «свой надзор». Причем «при соблюдении известных условий» она может допустить вхождение своих членов в подобное правительство2. Такова была линия, которую сам Новгородцев проводил через Правый центр. В историографии она получила название «политики свободных рук». Ее приверженцем стал молодой кадетский публицист Н.В. Устрялов. Новгородцев и Устрялов полагали, что партия не должна себя связывать категоричными заявлениями о неучастии в будущем правительстве страны, если оно будет создано при поддержке Германии3. Однако большинство членов ЦК поддержало Винавера и выступило за немедленный выпуск декларации с отказом партии от власти, опирающейся на немецкие штыки. В этом духе высказались Родичев, Д.Д. Протопопов, Д.И. Шаховской, Н.Н. Щепкин, П.А. Садырин, А.Д. Алферов, 1 Там же. 16 июня. 2 Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1915 – 1920 гг. С. 443. 3 Романовский В.К. Николай Устрялов. От либерализма к консерватизму. Нижний Новгород, 2010. С. 139-141. 324 М.В. Челноков, М.Г. Комиссаров. Повременить предлагали Мандельштам и (с оговорками) Астров и Долгоруков. Одним из важных аргументов сторонников спешного выпуска декларации была необходимость дать ориентир ростовским кадетам1. На Дону в это время повторялась киевская ситуация. 8 мая 1918 г. в Ростов-на-Дону вошли немцы. Через три дня, 11 мая, в Новочеркасске делегаты от станиц учредили примирительно настроенный к Германии Круг спасения Дона. Войсковым атаманом был избран П.Н. Краснов, сразу же вступивший в контакты с германскими войсками2. В Ростове-на-Дону в это время находился П.Н. Милюков. В приходе к власти Краснова, как и в перевороте Скоропадского, он, по собственному признанию, «увидел явления одного порядка – и явления положительные», знаменующие начало «возрождения российской государственности». Участие в этих событиях немцев кадетский идеолог считал «начальной, неизбежной, но все же второстепенной чертой, – как средство по отношению к цели». «Для изгнания большевиков из Москвы и России есть две силы: внешняя, германская, и внутренняя – Добровольческая армия», – писал Милюков в ЦК КДП в июне 1918 г., указывая, что задача КДП – соединить их обе3. Он убеждал руководство партии и Добровольческой армии в необходимости «освобождать Москву в контакте и, насколько окажется необходимым, при прямом содействии германцев»4. Ориентацию Милюкова, в отличие от выжидательной и половинчатой линии Новгородцева – Устрялова, действительно можно назвать «германофильской». ЦК, по воспоминаниям лидера кадетов, ее «решительно осудил» на майской конференции партии Народной Свободы5. Впрочем, эта информация противоречит его же дневнику. В нем указано, что цитированное выше письмо было написано 13 июня (31 мая), т.е. когда майская конференция уже закончилась6. Поэтому следует согласиться с Думовой, полагав1 Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1915-1920 гг. С. 450. 2 Краснов П.Н. Всевеликое Войско Донское // Архив русской революции: В 22 т. Т. 5-6. М., 1993. Т. V. С. 190-191. 3 Дневник П.Н. Милюкова. 1918-1921. М., 2004. С. 22. 4 Там же. С. 23. 5 Милюков П.Н. При свете двух революций // Исторический архив. 1993. № 2. С. 131. 6 Дневник П.Н. Милюкова. С. 21. 325 шей, что о перемене Милюковым ориентации его московские коллеги не знали вплоть до июня 1918 г.1 Таким образом, на московской конференции КДП, состоявшейся 26 – 28 мая 1918 г. позиция председателя партии не была представлена. Борьба велась между антантофильским большинством и защитниками тактики «свободных рук». С основным докладом на конференции выступил Винавер. Он признал, что «для свержения большевиков ориентация на Германию действительно является наилучшим, наиболее скорым и решительным средством», в то время как союзники «не могут, да, по принципиальным соображениям, быть может, и не желают оказать России содействие в свержении большевиков»2. Это создает благоприятную почву для распространения германской ориентации. Однако Винавер, уверенный в конечной победе Антанты, призвал не поддаваться пораженческому соблазну и «громко заявить, что эта тенденция ничего общего с международными интересами России не имеет»3. Сущность «политики свободных рук» следом изложил Устрялов, но его аргументация не получила поддержки4. Конференция приняла постановление, одобряющее доклад Винавера. В особом коммюнике было подчеркнуто, что партия Народной Свободы «всегда отстаивала во внешней политике необходимость участия России в антигерманской коалиции», а «сплочение общественного мнения около этой идеи, национальное объединение во время войны и резко отрицательное отношение к идее сепаратного мира с Германией явились в значительной мере результатом деятельности партии»5. Резолюция, принятая по докладу Винавера, по мнению Устрялова, имела далеко идущие последствия. После нее отпала возможность поссорить Германию с большевиками. Немцы теперь не видели приемлемой альтернативы правительству Ленина6. 1 Думова Н.Г. Указ. соч. С. 111. Съезды и конференции конституционно-демократической партии. В 3-х тт. Т. 3. Кн. 2. 1918-1920 гг. М., 2000. С. 24. 3 Там же. 4 Романовский В.К. Указ. соч. С.145. 5 Съезды и конференции конституционно-демократической партии. В 3-х тт. Т. 3. Кн. 2. 1918-1920 гг. С. 34-35. 6 Романовский В.К. Указ. соч. С.145. 2 326 Нет сомнения, полагал А.И. Деникин, что на решение вопроса об ориентациях «повлияла и та общая концепция, которая связывала с Германией – идею реакции или, во всяком случае, монархической реставрации, с Согласием – торжество либерализма или республиканского строя»1. Ради верности своим идеологическим принципам кадеты отказались от власти, которая сама шла им в руки. Это дало им возможность заявить на конференции в Екатеринодаре (29 – 31 октября 1918 г.): «мы союзникам не изменяли» и «союзники обязаны это учесть». В награду конституционные демократы рассчитывали на содействие Антанты в борьбе с большевиками2. Однако Англия и Франция, действуя сугубо прагматично, не считали себя связанными какими-либо обязательствами в отношении тех или иных политических сил в России, включая кадетов. Это и предопределило историческое поражение партии Народной Свободы. М.В. Братолюбова3 ДОНСКИЕ КАДЕТЫ И РЕГИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА В НАЧАЛЕ ХХ в. Исследование региональных особенностей российского либерализма актуально не только с точки зрения освещения местной истории. Оно выступает в качестве задачи, решение которой позволит углубить и детализировать наши представления о процессе упрочения и развития либеральной идеи в России в целом. Более того, без учета региональной специфики, как нам представляется, вообще вряд ли возможно адекватно отобразить воплощение либеральной идеи в условиях России. Многообразие социальноэкономических отношений и социокультурного устройства в длин1 Деникин А.И. Очерки русской смуты. Кн. 2. М., 2006. С. 446. Съезды и конференции конституционно-демократической партии. В 3-х тт. Т. 3. Кн. 2. 1918 – 1920 гг. С. 42, 45. 2 3 Братолюбова Мария Викторовна - кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры отечественной истории Института истории и международных отношений Южного федерального университета. 327 ном перечне регионов, составлявших в начале XX в. обширную Российскую империю, не могло не оказать существенного влияния на возникновение и политическую тактику локальных объединений либерально настроенных дворян, чиновников, интеллигентов и т.п. Тем самым, можно говорить о своеобразном географическом детерминизме либеральной доктрины в дореволюционной России, о наличии целого ряда региональных корпораций либералов, отличавшихся друг от друга не только социальным составом, но и тематикой актуальных для них вопросов, тактических приемов в общественно-политической сфере. Либеральное движение на Дону привлекало внимание исследователей и получило отражение в научной литературе. Историография становления и развития российского либерализма весьма обширна, и в ней присутствуют частные сюжеты о деятельности и судьбе донских либералов. Тема формирования либерального движения в Области войска Донского (ОВД) затрагивалась как авторами работ, посвященных в целом истории российского либерализма1, так и донскими исследователями, освещавшими различные вопросы исторического прошлого своего региона2. Область войска Донского была одним из весьма специфических регионов Российской империи в начале XX в. В силу естественного для населения аграрных регионов традиционализма (к тому же поощрявшегося правительством среди казаков, дабы укрепить их монархизм), донской либерализм исторически представлял собой более позднее явление, чем, скажем, в северо-западных или центральных областях России. Помимо темпоральной специфики, либеральное движение в ОВД отличалось также особенностями социального состава и базы, формулируемых задач. Деятельность дон- 1 Вострикова В.В. Общее и особенное в программатике провинциальных кадетских организаций // Российский либерализм в региональном измерении: идеи, структуры, тактики, лидеры: Всероссийская научно-практическая конференция 10–12 сентября 2008 г., Ярославский государственный университет им. П.Г. Демидова: сборник докладов и материалов конференции / отв. ред. В.М. Марасанова. – Ярославль, 2008. С. 144-153; Селезнев Ф.А. Выборы и выбор провинции: партия кадетов в Нижегородском крае (1905-1917 гг.). Нижний Новгород, 2001; Харусь О.А. Либерализм в Сибири начала ХХ века: идеология, политика, организация (1905– февраль 1917 гг.) // Русский либерализм: исторические судьбы и перспективы. Материалы международной научной конференции. М., 1999. 2 Братолюбова М.В. Донские либералы: фрагменты исторического бытия. Ростов-на-Дону, 2010; Панкова-Козочкина Т.В., Скорик А.П. Первые шаги донской организации кадетской партии // Вопросы истории. 2004. № 12; Сватиков С.Г. Россия и Дон (1549-1917). Исследование по истории государственного и административного права и политических движений на Дону. Белград, 1924. 328 ских кадетов позволяет четко представить, насколько разным, поливариантным был российский либерализм в начале XX в. Этносоциальная специфика Области войска Донского с неизбежностью заставляла региональную корпорацию либералов разрабатывать и реализовывать собственную политическую программу с учетом насущных интересов и потребностей казачества. С этой целью они дополнили утвержденную их ЦК программу рядом специально «казачьих» пунктов. Говоря о неких общих характеристиках предложенной донскими кадетами программы преобразований различных сфер жизнедеятельности населения ОВД, следует отметить присущую ей определенную двойственность. С одной стороны, принадлежавшие к донскому казачьему сообществу члены Партии народной свободы выдвигали несомненно либеральные требования предоставления населению области гражданских прав и свобод, таких, как: равенство всех граждан перед законом без различия пола, вероисповедания, национальности и сословия; свобода совести, вероисповедания, слова, печати, союзов, собраний, передвижения, и пр. Особо подчеркнем здесь требования предоставления равных прав всему населению Дона, без различия сословной принадлежности. С другой стороны, понимая всю важность казачества в деле формирования собственной социальной базы, донские кадеты готовы были забыть о некоторых базовых принципах либерализма и согласиться с сохранением сословного приоритета казаков над неказачьим населением в границах ОВД. Не желая утратить поддержку казаков, кадеты стремились их успокоить и обещали, что казачьи привилегии поколеблены не будут, а речь о ликвидации казачества как «особой исторически-социальной и бытовой группы» не идет вовсе1. С точки зрения партийного центра, позиция донских кадетов была далеко не безупречна и даже, пожалуй, выглядела раскольнической. Заявляя о сохранении особого статуса казаков, члены донских отделов Партии народной свободы сознательно искажали положения общепартийной программы о предоставлении всему населению Российской империи равных гражданских прав и свобод. Лидер донских кадетов В.А. Харламов явно лукавил, когда опровергал распространившиеся среди казаков мнения о том, что 1 Донская жизнь. 1906. 9 апреля. 329 кадеты хотят уравнять их с иногородними крестьянами. Местные, донские, кадеты, может быть, этого и не хотели, ибо лишились бы поддержки казаков. Но, следуя логике требований об уравнении прав населения России, конституционалисты-демократы должны были стремиться к тому, чтобы казаки поступились своими привилегиями в пользу иногородних и сравнялись с ними как в правах, так и в обязанностях. Однако, донские кадеты (особенно, из числа казаков) предпочли политические выгоды принципам либерализма и построили разработанную ими программу с полным учетом этносословной специфики ОВД, намереваясь защищать преимущественные интересы казачьего населения. Среди наиболее важных компонентов «казачьей» программы донских кадетов следует, на наш взгляд, в первую очередь назвать смелые предложения по реформированию системы управления Областью войска Донского в соответствии с древними традициями казачьей вольницы, в допетровский период самостоятельно решавшей все вопросы внутренней жизни. Члены донских организаций Партии народной свободы требовали введения в Области войска Донского широкого самоуправления (как для казаков, так и для неказачьего населения). Более того, они говорили о предоставлении Дону статуса автономии в составе Российской империи. Автономия понималась донскими теоретиками Партии народной свободы не как создание сколько-нибудь независимых национальных образований, но лишь как самоуправление отдельных областей в составе единого государства. Несмотря на весь либерализм кадетов, на их же требования об отмене «всяких сословных и национальных различий»1, они презрели принцип равных возможностей и сознательно пошли на разделение системы самоуправления в ОВД по сословному признаку. Казаки должны были управлять своей жизнью с помощью избранных ими войсковых органов, а неказачье население, – с помощью земств. Более того, равноправие казачьего и неказачьего населения Дона нарушалось тем, что кадеты планировали предоставить войсковым органам приоритет перед органами земскими (вплоть до подчинения последних первым). Впоследствии, уже после завершения Первой русской революции, программа внедрения самоуправления в Области войска Донского была доработана каде1 Государственный архив Ростовской области (ГА РО). Фонд листовок. П. 3. № 145. 330 тами с целью уменьшения радикализма, которым отличался ее первоначальный вариант. Если в своей программе установления местного самоуправления на Дону кадеты стремились учесть и защитить интересы, прежде всего, казаков, то таковы же были их намерения и при решении аграрного вопроса. Общеизвестно, что основной водораздел в земельных спорах на Дону, в отличие от других губерний Российской империи, проходил не между земледельцами и помещиками, а между казачеством и иногородним крестьянством. Если в центральной России земельный фонд был сосредоточен в руках помещиков, то в границах Дона земля являлась войсковой собственностью и, формально, принадлежала всему казачеству. Иногороднее же крестьянство обладало мизерными земельными участками, а, по большей части, всего лишь арендовало землю у казаков. «Проказачьи» вариации решения аграрного вопроса в ОВД предлагались исключительно теми кадетами из местных партийных отделов, которые принадлежали к сообществу донцов или связывали с ним свое происхождение. Комплекс этих предложений был одобрен и утвержден только Донским комитетом конституционно-демократической партии, во главе которого стояли кадеты-казаки Новочеркасска, – столицы донского казачества. Именно Донской комитет выступил за то, чтобы программа решения аграрного вопроса в казачьих станицах разрабатывалась обособленно от сходной программы, посвященной крестьянам. Остальные же кадетские организации ОВД не рискнули поддержать новочеркасских казакофилов и отказались рассматривать проблемы донских земледельцев отдельно от решения аграрного вопроса по всей России. Вместе с тем, хотя члены других отделов Партии народной свободы в ОВД и не присоединились к Донскому комитету, они сохраняли по отношению к нему нейтралитет и не воспрепятствовали новочеркассцам выдвигать их «проказачьи» предложения. Предложенная Донским комитетом программа решения аграрного вопроса в ОВД была направлена на сохранение традиционного казачьего землепользования, практически в полном объеме. Радея о своей корпорации (и, разумеется, стремясь заманчивыми предложениями привлечь как можно больше донцов в ряды своих сторонников), казаки-кадеты решительно высказывались против 331 идеи отторгнуть у казачьих станиц часть земли и передать ее иногородним крестьянам. Принадлежавшие к казачьему сословию члены аграрной комиссии I Госдумы убеждали своих коллег: «…в интересах успеха аграрной реформы не желательно вооружать против нее многочисленных земледельцев-казаков, а потому следует их надельные земли оставить, как частные надельные крестьянские участки, считать их неприкосновенными и под принудительное отчуждение не подводить»1 (заметим, что в этих словах проскальзывает мысль о том, чтобы устранить условный характер казачьего землепользования, сделать так, чтобы земля оставалась у казака даже в том случае, если он не будет выполнять возложенные на него сословные обязанности по несению военной службы и защите монархии). Предполагая навечно оставить за казаками их земельные паи, члены донских отделов Партии народной свободы не могли обойти своим вниманием и судьбу тех огромных площадей, которые находились в собственности войска Донского и использовались как резерв для наделения участками новых поколений казачества. Вердикт кадетов в отношении войскового запаса имел такую же «проказачью» направленность и был столь же категоричен, как и в случае с надельными землями донцов. Конституционалистыдемократы Дона торжественно заявляли, что все земли, принадлежавшие войску (как и войсковые капиталы2), должны достаться казакам, а не отчуждены или переданы в государственный земельный фонд. По этому поводу Харламов в своей работе «Казачий земельный вопрос» вполне определенно указывал: «Казачий войсковой запас должен остаться неприкосновенным, несмотря на аграрную реформу. Войсковые запасные земли, предназначавшиеся на пополнение станичных юртов, должны быть отданы только казакам»3. Развивая эту идею, Донской областной кадетский комитет выступал за то, чтобы все свободные войсковые земли были объявлены общеказачьей собственностью и переданы станичным органам самоуправления для распределения между гражданами с 1 Бородин Н. Земельный вопрос на Дону // Русская мысль. 1907. № 7. С.116. Поднимая проблему войсковых капиталов, лидеры донских кадетов считали эти средства достоянием казаков. Отсюда проистекали предложения расходовать капиталы войска на необходимые культурные и экономические мероприятия в пользу казачьего населения (Арефин С.Я. С Дона // Речь. 1907. 15 марта). 3 Приазовский край. 1906. 29 июня. 2 332 целью выравнивания размеров землепользования отдельных семей1. Рассуждая о судьбе частновладельческого (прежде всего, дворянского) землепользования на Дону, члены донских организаций ПНС придерживались признанного всеми либералами принципа неприкосновенности частной собственности и полагали, что дворянские земли должны такими и оставаться: «С принципом частной собственности мы должны считаться. Частная собственность оформилась законом, отрицать эти законы нельзя»2. Однако здесь существовал нюанс, который кадетами был в полной мере учтен. Хотя конституционалисты-демократы Дона стремились всемерно поддерживать требования казачества, в этом случае они не собирались бездумно идти на поводу у своего электората. В итоге, кадеты остановились на компромиссном варианте. Восстановление неких «исторических прав» войска Донского на всю частновладельческую землю и превращение ее в общеказачью собственность путем конфискации, без всякого выкупа, признавалось совершенно неприемлемым: ведь, «разрешить так вопрос, значит, отвергнуть законы о частной собственности»3. Охарактеризованная нами аграрная программа донских кадетов была выдвинута ими в рамках исторически краткого периода функционирования I Государственной думы (27 апреля – 8 июля 1906 г.). Будучи представлены во II Госдуме, донские кадеты в программе казачьей группы выработали более радикальный проект решения аграрного вопроса в ОВД. Здесь они настаивали, вопервых, на передаче казачеству всех восковых земель, вне зависимости от их категорий. Во-вторых, было сформулировано требование принудительного отчуждения в пользу казаков и даже крестьян частновладельческих земель; при этом, возможность выкупа уже не оговаривалась. Подробно рассматривалась необходимость безвозмездного отчуждения в пользу войска Донского монастырских и церковных земель, а также тех наделов, которые ранее планировалось отдать офицерам и чиновникам («Программный проект по аграрному вопросу казачьей парламентской 1 Съезды и конференции конституционно-демократической партии. В 3-х т. М., 1997. Т. I. 1905-1907 гг. С. 146; Донская жизнь.1906. 9 апреля. 2 Донская жизнь. 1906. 31 мая. 3 Приазовский край. 1906. 29 июня. 333 фракции»)1. Обязанность выработки механизма наделения трудящегося населения Дона изъятой землей возлагалась на всенародно избранный Войсковой круг, вкупе с «местными комиссиями, состоящими из всего коренного населения области»2. Действительно, уже эти требования позволяют с полным основанием говорить о том, что во время работы II Государственной думы донские кадеты предложили более смелую аграрную программу, чем в I Госдуме. Правда, оба варианта роднило то обстоятельство, что приоритет в возможности улучшить землепользование отдавался исключительно казакам. Значительное внимание донские кадеты уделяли такому вопросу, как военная служба казаков. Считая поголовную воинскую повинность разорительной для казачества, кадеты предлагали отправлять в войска не всех вообще казаков, достигших соответствующего возраста, а лишь определенный процент от общего количества призывников. Далее, следовало ликвидировать приготовительный разряд, вторую и третью очередь, а количество полков первой очереди сократить с 17 до 63. Срок действительной военной службы должен был быть сокращен с 4 лет до, максимум, 2 лет. Наконец, кадеты выдвигали и такое важное требование, как снаряжение отправлявшихся на службу казаков за счет государственной казны4. Весьма резко кадеты высказывались и против выполнения казаками полицейских обязанностей. Лидеры донских отделов КДП убежденно полагали, что «казачьи войска ни в коем случае нельзя употреблять для усмирения народных волнений», и пророчески предупреждали: «…иначе на казаков справедливо обрушится об- 1 Русь. 1907. 20 марта. Петровский А.И. Донские депутаты во 2-й Государственной думе. Историческая справка. С. 123–124; Русь. 1907. 20 марта. 3 Согласно принятому 14 октября 1874 г. «Положению о военной службе казаков Донского войска» и утвержденному 17 апреля 1875 г. «Уставу о воинской повинности Донского войска», общий срок воинской службы казаков составлял 20 лет, а вся масса военнообязанных донцов делилась на три разряда: приготовительный, строевой и запасный. В приготовительном разряде казаки пребывали 3 года и, как явствует уже из названия, проходили начальную военную подготовку. Срок строевой службы составлял 12 лет, из которых первые 4 года (полки первой очереди) казаки отбывали действительную воинскую службу в армии, а в последующее время (полки второй и третьей очереди) проходили периодические военные сборы. 4 Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО). Ф. 12. Оп. 1. Д. 110. Л. 1; Приазовский край. 1905. 21 ноября; 1906. 25 марта. 2 334 щая ненависть всего русского народа»1. В итоге, донские кадеты внесли в свою программу специальный пункт, в котором заявлялось: «Полицейская служба регулярных и иррегулярных войск должна быть отменена»2. Т.е., в «военно-полицейском» вопросе, как и почти во всех других, кадеты поддержали донцов (впрочем, у донских членов КДП не имелось особого выбора, поскольку, позиционируя себя как защитников «народной свободы», они обязаны были защищать требования казачества, которое в большинстве своем негативно относилось к участию в охранных и карательных акциях). Донские ревнители «народной свободы» на собственном примере убедительно и ярко демонстрировали все многообразие оформившихся в Российской империи региональных вариантов отечественной либеральной доктрины. Донские конституционалисты-демократы выдвинули чрезвычайно смелый, с точки зрения либеральной доктрины, проект реформирования административного и социально-экономического устройства ОВД. Предлагая предоставить Дону автономию и широкое самоуправление, передать в распоряжение станичных обществ войсковые и частные земли, максимально облегчить воинскую службу казаков, кадеты небезосновательно рассчитывали на поддержку их программы большинством донцов. В годы Первой русской революции донское отделение конституционно-демократической партии, в сравнении со всеми остальными региональными политическими организациями либерального толка, являлось безусловным лидером в популярности среди местного населения (в первую очередь, среди казачества). Если исходить из вполне обоснованной посылки, что «события 1905– 1907 гг. стали своеобразным тестом на прочность структур либеральных партий в российской глубинке»3, то можно с полным правом говорить о достойном прохождении донскими кадетами этой придирчивой проверки. 1 Программа донской группы конституционно-демократической партии. Местные вопросы // Приазовский край. 1905. 21 ноября. 2 ЦДНИ РО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 110. Л. 1. 3 Карнишин В.Ю. Провинциальный либерал в условиях российской модернизации начала XX века // Русский либерализм: исторические судьбы и перспективы. М., 1999. С. 374. 335 М.Д. Карпачев1 ВЛАСТЬ И ВЫБОРЫ ДЕПУТАТОВ III И IV ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ОТ ВОРОНЕЖСКОЙ ГУБЕРНИИ В истории нашей страны дореволюционной Государственной Думе суждено было сыграть особую роль. Возникнув в разгар Первой русской революции, нижняя законодательная палата двух первых созывов по составу оказалась резко оппозиционной господствовавшему режиму. Ни о каком сотрудничестве законодателей с исполнительной властью говорить не приходилось; депутатов первых двух созывов пришлось быстро распускать. В немалой степени такой печальный итог объяснялся политическим романтизмом творцов новых законодательных учреждений, в первую очередь, Председателя Совета министров С.Ю. Витте. Полагая, что большинство русского народа, особенно крестьянство, верит в благотворность самодержавия и хранит неизменную преданность своему монарху, Витте настаивал на том, чтобы выборы в первые думы прошли «без всякого постороннего вмешательства». И действительно, правительственные чиновники не только сами не имели права участвовать в избирательных кампаниях, но даже не влияли на их ход. Губернаторы намеренно отстранялись от контроля над ходом выборных кампаний. В итоге же первые думы оказались левыми и оппозиционными. Такой политический идеализм в подходе к выборам был явно не по душе императору и повлиял на уход в отставку самого Витте2. После 3 июня 1907 г. правительство решительно отказалось от ставки на пресловутый крестьянский цезаризм. В составе губернских выборщиков теперь преобладали цензовые землевладельцы, а также крупные городские собственники. Существенно изменив избирательный закон, правительство П.А. Столыпина получило, наконец, нижнюю законодательную палату, большинство которой предпочитало путь сотрудничества с монархической властью. Соглашательство думы 3-го созыва было предметом постоКарпачев Михаил Дмитриевич – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России Воронежского государственного университета. Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 3. С. 105. 1 2 336 янной и острой критики со стороны прогрессивной общественности. Витте язвительно писал в своих мемуарах о третьей думе как о подобранной, а не избранной. Государственная дума, утверждал отставной премьер, «перестала быть выразительницей народных желаний, а явилась выразительницей только желаний сильных и богатых, желаний, делаемых притом в такой форме, чтобы не навлечь на себя строгого взгляда сверху»1. Горькие сетования отставного политика по-человечески понять можно. Ирония истории, однако, заключалась в том, что установившееся сотрудничество обеих ветвей власти стало важным условием начавшегося в России нового, при этом чрезвычайно интенсивного экономического и культурного подъема2. Однако уже роль IV-ой Государственной думы оказалась, по меньшей мере, противоречивой. Ее оппозиционность неуклонно повышалась, причем, как это ни парадоксально, особенно быстро в тяжелые годы Первой мировой войны. Сыграв важную роль в расшатывании основ монархической государственности, депутаты думы в феврале 1917 г. вынуждены были взять на себя ответственность за разыгравшуюся в Петрограде революцию, принять отречение Николая II и сформировать Временное правительство. При этом ни социальный состав Думы, ни политические позиции большинства ее депутатов, казалось бы, никак не предполагали такой миссии. Анализ проходивших на местах избирательных кампаний, их организации и итогов, позволяет хотя бы отчасти прояснить социальные истоки грядущих политических столкновений. Выборы в Государственную думу двух последних созывов прошли в полном соответствии с введенным 3 июня 1907 г. избирательным законом. Еще важнее, однако, было то, что твердый курс не склонного к политической деликатности Столыпина теперь обязывал коронную администрацию активно влиять на избирательную кампанию. Был радикально изменен состав избирателей и выборщиков. Новое положение о выборах предоставляло преимущество в избирательном процессе состоятельным и, как счи1 Там же. С. 452. Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX-начало ХХ в.). Новые подсчеты и оценки. М., 2003. С. 85. 2 337 талось, более развитым в гражданском отношении и ответственным категориям населения. В первую очередь, разумеется, частным землевладельцам, дворянам и предпринимателям. Всего предстояло избрать 442 депутата, при этом для каждой губернии было установлено определенное их число. Квота Воронежской губернии составляла 12 депутатов (примерно 1 от 250 000 населения). Из-за величины губернии воронежская квота относилась к числу наиболее высоких. К примеру, Владимирская губерния избирала 6 депутатов, Вологодская – 5, Вятская – 8 и т.д. Избирать депутатов надлежало одновременно на губернском избирательном собрании выборщиков, число которых также было определено законом и составляло 140. Выдвигать кандидатов в депутаты можно было только из числа губернских выборщиков. Кандидаты определялись путем подачи записок, а затем по старшинству голосов участники собрания голосовали белыми («за») или черными («против») шарами. Примечательно, что количество избиравшихся каждой губернией депутатов, численный состав выборщиков и нормы представительства от каждой курии определялись государственным законодательством1. Все выборщики избирались в уездах на отдельных избирательных съездах курий. Например, от Бобровского уезда избиралось 17 выборщиков, от Воронежского – 15, от Острогожского – 14, но от Задонского – 7 и т.д. При этом различия в размерах представительства зависели не столько от общей численности населения, сколько от численности частных землевладельцев в каждом уезде. Инструкция предписывала, что все 12 уездных съездов первой курии должны были отобрать 75 участников губернского избирательного собрания. Еще 35 губернских выборщиков избирались в уездах от курии волостных уполномоченных (т.е. от крестьянских обществ). От всех 12 уездных съездов этой курии представительство было практически одинаковым – по 3 выборщика за исключением небольшого Задонского уезда, от которого избирались два крестьянина-выборщика. Всего, таким образом, крестьянская курия избирала вдвое меньшее число участников губернского собрания, чем курия частных землевла- 1 Государственная Дума в России в документах и материалах. М., 1957. С. 393. 338 дельцев. 15 выборщиков представляли 1-ю курию городских избирателей. В состав этой курии включались крупные городские собственники, владеющие не менее года в пределах своего города недвижимым имуществом стоимостью не менее 1000 руб. В рамках этой курии избирались по одному выборщику от каждого уездного города, за исключением Воронежа, от которого избиралось три, а также Боброва, избиравшего два выборщика. Еще 13 выборщиков избирались на вторых съездах городских избирателей. В списки этой курии включались более мелкие собственники городской недвижимости, съемщики жилья и плательщики квартирного налога, а также мелкие служащие. Избиратели второй городской курии избирали по одному выборщику от каждого и 11 уездных городов, но от Воронежа избиралось два выборщика. Наконец, два участника губернского избирательного собрания представляли губернский съезд уполномоченных от рабочих воронежских предприятий. Они отдельно избирались уполномоченными от крупных и мелких предприятий. Кстати говоря, фамилии таких рабочих известны: слесарь лискинского железнодорожного депо А.Г. Седов и рабочий воронежского чугунолитейного завода М.Я. Тепляков. Понятно, что серьезного влияния на выбор депутатов Думы двое рабочих оказать не могли. Но сам факт их обязательного присутствия характерен для патернализма монархического государства. Голоса всех сословий должны быть так или иначе услышаны. Общий же смысл подобной законодательной регламентации был очевиден: состав уездных представительств практически полностью зависел от частных землевладельцев и городских собственников1. В каждом уезде проводились четыре избирательных съезда отдельных курий. Наиболее крупные съезды проводила курия частных землевладельцев, главным образом, дворян, располагающих определенным для каждого уезда земельным цензом. С точки зрения творцов нового закона, важно было установить новые нормы сословного представительства в губернском избирательном собрании. Но еще более важно было получить надеж- 1 Памятная книжка Воронежской губернии на 1908. Воронеж.1908. Отд. 1. С. 34. 339 ных в политическом отношении депутатов. Вот почему особое внимание уделялось контролю буквально за всеми стадиями избирательного процесса. Вести такой контроль должны были уездные по выборам комиссии, состав которых был твердо определен. Их председателями являлись члены окружных судов, представлявшие в суде соответствующий уезд, а членами были председатели уездных земских управ, предводители дворянства, земские начальники. Формально состав избирательных комиссий был жестко регламентирован, но после 3 июня 1907 г. коронные власти, не стесняясь, отводили неугодных по политическим соображениям кандидатов. Например, не был утвержден заподозренный в сочувствии кадетам член Воронежского окружного суда от Бобровского уезда И.М. Пришвицын. Он был по требованию Министерства внутренних дел заменен членом Острогожского окружного суда от Коротоякского уезда М.А. Петровым. Из-за этого последнему пришлось исполнять обязанности председателя комиссии по выборам сразу в двух уездах (Коротоякском и Бобровском). Примечателен факт: Пришвицына попытался защитить уездный предводитель дворянства Г. Богомолов. В обращении к губернатору С.И. Голикову предводитель писал, что знает Пришвицына 16 лет, что «со стороны политических убеждений он монархист, противник автономии и равноправия евреев». Судья, утверждал Богомолов, ни к какой партии он не принадлежал, «почему устранение его по политическим мотивам не могло иметь оснований»1. Однако попытка местного предводителя дворянства убедить администрацию в политической лояльности Пришвицына не удалась. Исправнику губернатор верил больше. Председателем комиссии по выборам в Бобровском уезде стал все-таки Петров2. Важной задачей комиссий был контроль над составлением списков избирателей. Сильные ограничения действовали в отношении евреев. Правительствующий Сенат еще в 1912 г. принял постановление, что непременным условием участия евреев в избирательной кампании должно быть получение права на постоянное проживание в данном городе или уезде. Таким правом в Во1 2 Государственный архив Воронежской области (ГАВО). Ф. 6. Оп. 1. Д. 1276. Л. 39. Там же. Д. 1278. Л. 3. 340 ронежской губернии пользовались очень немногие евреи. Губернатор специально просматривал составлявшиеся в уездах списки избирателей и регулярно отводил попадавшиеся ему на глаза фамилии евреев. Выборы считались всеобщими. Но равными они, конечно, не были. Скажем, начальная стадия выборов по крестьянской курии проходила в виде сельских сходов, на которых участвовали только домохозяева, а уполномоченными могли быть избраны только те крестьяне, которые вели собственное хозяйство. Каждый волостной сход выбирал двух уполномоченных для участия в уездном съезде своей курии. Если в уезде числилось 19 волостей, то общий состав уполномоченных на уездном съезде курии должен был состоять из 38 участников. Они и делегировали выборщиков в губернское избирательное собрание. Вполне понятно, что наибольшую озабоченность местной администрации вызывала организация выборов по первой курии. Именно ее избиратели определяли характер уездных делегаций. К примеру, Новохоперский уезд направлял на губернское собрание 12 выборщиков, из них 7 представляли первую курию, 3 представляли курию волосных уполномоченных или крестьян, а по одному выборщику делегировали два отдельных съезда городских избирателей, один от состоятельных владельцев собственности, второй от мелких собственников и плательщиков квартирного налога. Примерно такой же принцип делегирования выборщиков действовал и в остальных 11 уездах. Словом, исход выборов депутатов от губернии контролировался первой, преимущественно дворянской курией. Однако собрать избирательный съезд этой курии было совсем не просто. Дело в том, что он формировался разными путями. Все обладатели полного ценза имели право прямого участия в избирательном съезде своей курии. Обладатели более мелких землевладений должны были проводить предварительные съезды, на которых избирали уполномоченных для участия в общем уездном избирательном съезде курии. При определении количества таких уполномоченных земельная собственность присутствовавших на предварительном съезде суммировалась, а затем делилась на величину ценза. Если число явившихся на предварительный 341 съезд мелких землевладельцев оказывалось незначительным, или суммарная собственность явившихся на предварительный съезд оказывалась меньшей величины ценза, то выборы уполномоченных считались несостоявшимися. Законом были предусмотрены два таких предварительных съезда: один – для землевладельцев, земельная собственность которых была не меньше 1/5 величины ценза, а второй – для самых мелкопоместных собственников. Списки всех трех категорий уездных землевладельцев готовились уездными земскими управами. Еще один предварительный съезд предназначался для настоятелей православных храмов, обладавших пусть незначительной, но все же своей земельной собственностью. Уполномоченные от духовенства тоже участвовали в избирательном съезде первой курии. Местная администрация должна была контролировать соблюдение адекватных с точки зрения правительства пропорций между выборщиками разных социальных групп. Учитывалась как общая численность частных землевладельцев, так и различия в их имущественном положении. Поэтому министр внутренних дел рекомендовал губернаторам ввести разные размеры полного ценза, дававшего право на прямое участие в избирательном съезде. Вот почему в трех уездах (Богучарском, Новохоперском, Острогожском) полный ценз первой курии составлял 250 десятин, в четырех (Бирюченском, Коротоякском, Валуйском и Павловском) – 200 десятин, еще в четырех (Воронежском, Бобровском, Задонском и Нижнедевицком) он был установлен в 150 десятин и, наконец, в Землянском был равен 125 десятинам. Благодаря такой градации, удалось поддержать нужное соотношение численности выборщиков от крупных и средних землевладельцев, не допустив преобладания в избирательном съезде уполномоченных от мелких собственников. Именно на этом энергично настаивал Столыпин. Примечателен факт особого контроля над составом выборщиков от православного духовенства. После революционных событий 1905-1907 гг. многие священники оказались на большом подозрении у властей. Еще в 1907 г. исправник Богучарского уезда рапортовал, что, по его данным, большинство священников придерживается «либерального направления». О неблагополучном 342 политическом настроении духовенства сообщал 21 мая 1907 г. пристав 3-го стана Новохоперского уезда. «При этом присовокупляю, – писал он, – что духовные лица, насколько позволяет заключить мой разум, при первой вспышке недовольства в населении, выступят первыми двигателями враждебных правительству действий»1. Накануне проведения съезда губернская администрация провела тщательную проверку буквально всех священников, подозревая, что немалая их часть могла занимать антидворянскую позицию в земельном вопросе. Власти понимали, что сельским священникам было очень нежелательно терять доверие крестьян, а с ним и доходы. На это обстоятельство обратил внимание весьма дотошный исправник Павловского уезда М. Булович. Он полагал, что крайнее направление некоторых священников «проявлено, по-видимому, из-за того, что они заметили зародившееся у крестьян недоверие к себе, как к лицам, державшимся взглядов правительства, а при таком отношении к ним крестьян страдают материальные интересы священников»2. Поистине, положение администрации в ту пору было незавидным. Контроль и управляемость после революционных потрясений приходилось восстанавливать с громадным трудом. Именно поэтому за выборами уполномоченных от священников был установлен дотошный надзор. Типична помета уездного исправника Богучарского уезда на сообщении об избрании в кампанию 1912 г. уполномоченным на съезд 1-ой курии священника Балабанова: «Балабанов считается прогрессистом в виду дружеских отношений с организатором толстовской колонии в имении Ржневском В.Г. Чертковым, но за ним ничего предосудительного не замечалось»3. Меры, принятые против возможного влияния мелких собственников дали своеобразный, но соответствующий интересам администрации результат. Мелкие собственники фактически игнорировали избирательные кампании и считали их для себя делом бесполезным. Правилом стала очень низкая явка на предварительные съезды. Участники таких съездов зачастую просто не имели 1 2 3 Там же. Оп. 2. Д. 138. Л. 29. Там же. Л. 38. Там же. Оп. 1. Д. 1944. Л. 9. 343 права избрать хотя бы одного уполномоченного. Типичная ситуация сложилась в том же Богучарском уезде, когда на съезд мелкопоместных землевладельцев (категории менее 1/5 ценза) явилось всего два избирателя с общим земельным фондом собственности в 27 десятин. Между тем ценз в уезде составлял 250 десятин. Поэтому явившиеся избиратели не имели права избрать даже одного уполномоченного. И съезд был признан несостоявшимся1. А вот как подвела итоги избирательной кампании 1912 г. комиссия в Землянском уезде. На своем предварительном съезде дружно поработали священники. Из 78 настоятелей храмов на съезд явились 65, их ценза хватило для избрания 23 уполномоченных на общий съезд первой курии. Зато предварительные съезды мелких (менее полного ценза, но не менее 1/5 его) и очень мелких землевладельцев (менее 1/5 ценза) прошли исключительно вяло. На первый из них явилось всего 9 избирателей, сумевших избрать трех уполномоченных, а второй просто не состоялся из-за низкой явки. Таким образом, при общей численности избирателей предварительных съездов мелких собственников в 202 человека, в избирательном процессе приняли участи всего 9, а избрано 3 уполномоченных2. Установка правительства на крупных и средних собственников в целом успешно выдерживалась. Сохранившиеся в архивах списки таких избирателей – интересный источник для исследователей социальной истории России в предреволюционные годы. По спискам хорошо просматривается динамика экономической деградации дворянского сословия, ускорившейся в начале ХХ в. Видно, в частности, что мелких землевладельцев в уездах было в несколько раз больше, чем дворян, располагавших полным цензом. Скажем, в Богучарском уезде дворян с полным цензом было 36, а имевших не менее 1/5 – 112, имевших же менее 1/5 ценза насчитывалось 84 владельца. Списки показывают также, что во всех уездах мелкие землевладельцы демонстрировали исключительную пассивность в избирательном процессе. В том же Богучарском уезде из 196 мелких землевла1 2 Там же. Л. 16. Там же. Д. 1945. Л. 42-43. 344 дельцев обеих категорий на предварительные съезды явилось всего 9 человек1. Вот типичный сценарий избирательного процесса. На предварительный съезд мелких землевладельцев, располагавших собственностью более 1/5 ценза, в Богучарском уезде пришли только 7 человек. Их общая земельная собственность составила 883,9 десятины. Поэтому их квота по избранию уполномоченных составила 3 человека. Они их благополучно и избрали. Землевладельцев же, у которых было меньше 50 десятин собственной земли, в уезде числилось 84. На свой предварительный съезд пришли, как сказано выше, только 2, поэтому выборы уполномоченных от второго предварительного съезда пришлось признать несостоявшимися. Мелкие землевладельцы, повторяем, фактически игнорировали выборы. Скажем, в Землянском уезде из 90 землевладельцев, имеющих менее 1/5 ценза на съезд явилось всего 4 человека2. Понятно, что и от этой группы в уезде не мог быть избран ни один уполномоченный. Зато духовенство участвовало в выборах организованно и сплоченно. В Богучарском уезде действовало 130 храмов. На предварительный съезд явилось 116 человек. Их общая земельная собственность давала возможность избрать 31 уполномоченного. Все они были благополучно избраны3. Понятно, что позиции духовенства сильно влияли на результаты голосования и, следовательно, на состав выборщиков. В том же Богучарском уезде из пяти выборщиков, избранных от 1-ой курии, трое были священниками. А трое землевладельцев (А. Кравцов, Н. Тарарыков и П. Усиков), по словам уездного исправника, даже отказались от баллотировки и покинули собрание, оставшись, видимо, «весьма недовольными сплоченностью духовенства на выборах»4. Для кандидатов в депутаты от крестьян имущественный ценз не требовался. При наличии разных цензов кандидат имел право избираться в выборщики по той курии, которую считал для себя предпочтительной, но только в одной. Например, известный об- 1 Там же. Д. 1944. Л. 7. Там же. Д. 1945. Л. 29. Там же. Д. 1944. Л. 3-7. 4 Там же. Л. 43. 2 3 345 щественный деятель Е.П. Ковалевский был владельцем крупной земельной собственности в Бирюченском уезде и мог избираться в состав губернского собрания от первой курии. Но он предпочел баллотироваться в выборщики по списку 1 курии городских избирателей г. Бирюча, поскольку обладал еще и промысловым свидетельством 5 разряда. Предпочтения Ковалевского объяснялись просто: он выбрал ту курию, где был уверен в успехе. Так, собственно, и случилось. На 1-ом съезде городских избирателей г. Бирюча, проходившем 4 октября, из 35 присутствовавших 32 проголосовали за Ковалевского, 1 голос был свой (так во всех выборах в дореволюционной России учитывался голос самого кандидата) и только двое проголосовали против1. Всего же список избирателей 1-й городской курии Бирюча насчитывал 76 владельцев крупной городской недвижимости, обладателей купеческих или промысловых свидетельств. Воронежское губернское избирательное собрание по выбору депутатов III Государственной думы проходило 19 и 20 октября 1907 г. Большинство воронежских депутатов стояло на правомонархических или умеренно-либеральных позициях. Если в думах 1 и 2 созывов тон в группе воронежских депутатов задавали такие яркие либеральные личности как А.И. Шингарев, П.Я Ростовцев, А.Г. Хрущов или Д.А. Перелешин, то теперь в составе народных избранников доминировали вполне лояльные курсу Столыпина крупные землевладельцы Е.П. Ковалевский, А.И. Звегинцов, С.И. Шидловский. Избирательная кампания 1912 г. отличалась еще более заметной активизацией губернской администрации. Теперь административный и даже полицейский контроль был установлен уже на стадии отбора уполномоченных и выборщиков. Например, при обзоре состава священников, участвовавших в избирательном собрании первой курии Богучарского уезда, содержалась служебная информация следующего содержания: «Поведения и нравственных качеств хороших, под судом и следствием не состояли, и ни в чем предосудительном в политическом отношении не замечены. Правые, беспартийные». Лишь о священнике П.Д. Попо- 1 Там же. Д. 1941. Л. 5. 346 ве уездный исправник аккуратно написал: «Во время выборов в 3ю Государственную думу считался сочувствующим идеям прогрессивных партий, но в последнее время заметно поправел, на настоящих выборах уполномоченных и перед ними, как это лично мне известно, агитировал среди священников исключительно за избрание правых»1. Губернское избирательное собрание по выборам в IV Государственную думу прошло в Воронеже 20 и 21 октября. В 12 часов дня (начало работы в полдень было специально оговорено законом) 20 октября собрание открыл губернский предводитель дворянства А.И. Алехин. После торжественного молебна был оглашен список явившихся выборщиков. В первый день прибыло на собрание 136 из 140 по общему списку. Во второй день к ним добавился еще один. Таким образом, явка оказалась очень высокой: отсутствовало всего 3 выборщика из 140. Процедура выборов была весьма затяжной и даже изнурительной. По закону выборщикам сначала предстояло избрать четырех так называемых «обязательных» депутатов: одного от крестьянской курии, одного от курии частных землевладельцев, и по одному от каждой из городских курий. В первый день удалось выбрать только депутата от крестьян, или, по выражению закона, от уполномоченных волостей. Сначала предлагалось записками назвать кандидатов. В поданных записках было названо 30 человек. А затем уже баллотировочными шарами голосовали за каждого кандидата. Преимущество получал тот, за кого было подано относительно больше белых шаров. Шары клались выборщиками в один из двух ящиков, стоящих рядом и накрытых для сохранения тайны покрывалом. Процедура затянулась до 1 часу ночи, а в итоге был избран Макар Корнеевич Котляров, крестьянин хутора Колбина Евстратовской волости Острогожского уезда, 39 лет, низшего образования. Себя он аттестовал как хлебопашец, придерживавшийся умеренно-правых, т.е. либерально-монархических политических позиций2. Во второй день дела пошли быстрее. От курии землевладельцев довольно быстро был избран депутатом А.И. Алехин, зани1 2 Там же. Д. 1944. Л. 8. Там же. Д. 1940. Л. 16. 347 мавший с 1904 г. весьма влиятельный пост губернского предводителя дворянства. Александр Иванович Алехин (кстати говоря, отец всемирно известного чемпиона мира по шахматам А.А. Алехина) был популярным деятелем, имел чин действительного статского советника и в служебной иерархии губернии занимал второе место после губернатора. На выборах его поддержало рекордное количество голосовавших (95). Больших осложнений его избрание не встретило. Затем был избран «обязательный» депутат от 1-го съезда городских избирателей (т.е. от 1-ой городской курии). Без больших осложнений депутатом был избран Е.П. Ковалевский, обладавший в губернии немалым авторитетом. Он был представителем известной дворянской династии, его дед и полный тезка был в первые годы царствования Александра II министром народного просвещения. Сам Ковалевский уже был полный срок депутатом III Государственной думы и проявил себя как деятельный защитник интересов Воронежской губернии. «Обязательным» депутатом от 2-го съезда городских избирателей был избран М.С. Акалелов, в молодости работавший учителем городского училища в г. Богучаре, а затем много лет трудившийся секретарем Богучарской городской управы. По политическим взглядам примыкал к октябристам, с 1913 г. вошел во фракцию земцев-октябристов1. Остальные 8 депутатов избирались общим составом. Были избраны священники Т.Д. Попов, Г.Т. Алферов, дворяне С.И. и Н.И. Шидловские, А.И. Звегинцов, М.И. Симонов, Г.А. Фирсов и В.И. Стемпковский. По социальному составу: 1 крестьянин, 1 городской мещанин, 2 священника и 8 дворян, частных землевладельцев. Состав вполне предсказуемый. Точно также предсказуемым был и политический облик депутатов. Так как же оценить результаты выборов? Как и было положено по закону, в составе оказался один «обязательный» крестьянин, один и тоже «обязательный» мещанин, два депутата представляли православное духовенство (Попов и Алферов), а восемь депутатов были дворянами, частными землевладельцами, в т.ч. один из них (А.И. Алехин) был избран как «обязательный». Как уже от- 1 Государственная Дума Российской империи. 1906-1917. М., 2006. Т. 1. С. 17. 348 мечено выше, дворянин и крупный землевладелец Бирюченского уезда Ковалевский предпочел баллотироваться как «обязательный» депутат, представлявший избирателей 1-й городской курии. Остальные депутаты (А.И. Звегинцов, В.И. Семпковский, братья С.И. и Н.И. Шидловские, Г.А. Фирсов и М.И. Симонов) были избраны от общего состава выборщиков. В этой группе Симонов был личным дворянином, все остальные – потомственными. Вполне закономерным оказался и политический облик воронежских депутатов. Только двое из них (оба священника) объявили о своей принадлежности к правым, монархическим кругам, в том числе к печально известному «Союзу русского народа» (Т.Д. Попов). Зато все остальные депутаты объявили о своей близости к умеренным либералам. Большинство воронежских депутатов заявило о поддержке партии «Союз 17 октября». Эта, руководимая А.И. Гучковым праволиберальная партия считала необходимым для целостности России сохранение сильной вертикали исполнительной власти во главе с монархом. Но столь же необходимым они считали функционирование законодательных палат (Государственной думы и Государственного совета) при гарантиях определенных демократических свобод. Партия октябристов считала для себя возможным переход к умеренной и законной оппозиции, если находила, что в деятельности исполнительной власти имеются ошибки и отсутствует должная эффективность. Наиболее влиятельными в группе воронежских депутатов были члены фракции земцев-октябристов, лидером которых был С.И. Шидловский, ставший в 1915 г. руководителем Прогрессивного блока. Это депутатское объединение повело в разгар мировой войны все более ожесточенную войну с правительством и, в конце концов, добилось его политического крушения в результате Февральской революции 1917 г. То, что воронежские дворяне предпочли отойти от безоговорочной поддержки самодержавного правительства, случайностью назвать нельзя. В последние десятилетия существования империи российское дворянство продолжало нести существенные экономические потери и довольно быстро деклассировалось. У дворян было слишком много причин для недовольства экономической политикой государства в последние десятилетия существо349 вания российской монархии. Образовательный же уровень дворянства сближал его с интеллигенцией, основная масса которой была в неизменной общественно-политической оппозиции по отношению к коронной власти. В годы мировой войны почти все воронежские депутаты вошли в так называемый Прогрессивный блок, развернувший в думе агитацию за создание правительства народного доверия. Только правительство, ответственное перед Государственной думой, полагали воронежские депутаты, способно было обеспечить успешное ведение войны. Сам того не желая, своей оппозиционной политикой Прогрессивный блок способствовал почти полной общественно-политической изоляции власти Николая II в самые критические моменты тяжелой войны. Этот блок сыграл, таким образом, существенную роль в возникновении глубочайшего кризиса монархического режима на рубеже 1916-1917 гг. Итогом этого кризиса стало падение монархии и крушение традиционных основ русской государственности. Впрочем, разыгравшаяся вскоре за отречением царя революционная буря смела с политической сцены России и Государственную думу. Трагичной оказалась и судьба большинства воронежских депутатов. Алехин умер во время Первой мировой войны, погиб на фронте Звегинцов, после революции ушли в эмиграцию С.И. Шидловский, Ковалевский и некоторые другие депутаты-дворяне. Судьба Котлярова и Акалелова осталась неизвестной. Установление же диктатуры пролетариата подвело черту под ранней историей отечественного парламентаризма. 350 ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНЫЕ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ В ТЕОРИИ, ПРОГРАММАТИКЕ И ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ ПРАКТИКЕ РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА Седьмые «Муромцевские чтения» Сборник научных статей Издательский Дом «ОРЛИК» («Орловская литература и книгоиздательство») Подписано в печать 18.09.2015. Формат 60х84 1/16. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 20,46. Тираж 80 экз. Заказ № 40. Тел.: (4862) 76-17-15, 54-15-48. E-mail: orlik_id@orel.ru www.orlik-id.orel.ru Отпечатано ООО «Типография «Вариант», г. Орёл, ул. 3-я Курская, 20 www. variant-orel.ru
