Архетип Коры, воплощенный в женских образах романов Дж

УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
№3, Том 1, 2013
К.Б. Акопян
Архетип Коры, воплощенный
в женских образах романов
Дж. Фаулза «Коллекционер» и «Волхв»
Аннотация: образ молодой недосягаемой женщины становится продуктивным образом, воплощающим коллективное бессознательное, – архетипом Коры – как в романе Дж. Фаулза «Коллекционер», так и в романе «Волхв».
Моделирование сюжетных ситуаций в романах схоже с индивидуально-авторской версией мифа о боге Гадесе и Коре
Персефоне на уровне совмещения повествования и ритуала.
Ключевые слова: архетип, Кора, постмодернизм, модель поведения, раскодирование, постмодернистский роман.
Современное искусство предлагает свою интерпретацию кода
древней мифологии, стараясь дать приблизительное описание «бессознательного ядра значения» [10. C. 92], смысл которого «никогда
не был и не будет сознательным» [10. C. 92]. Р. Барт дает следующую трактовку понятия «код»: «Мы называем кодами просто ассоциативные поля, сверхтекстовую организацию значений, которые
навязывают представление об определенной структуре; код, как
мы его понимаем, принадлежит главным образом к сфере культуры:
коды – это определенные типы уже виденного, уже читанного, уже
деланного; код есть конкретная форма этого “уже”, конституирующего всякое письмо» [1. C. 455–456].
Мифологические образы (архетипы) и сюжеты (модели поведения) были и остаются предметом интерпретации, раскодирования.
Причем всякая интерпретация, которая каким-то образом приближалась к скрытому смыслу, претендует на абсолютную истинность
и действительность. «Архетипы всегда были и по-прежнему остаются живыми психическими силами, которые требуют, чтобы их восприняли всерьез и которые странным образом утверждают свою
силу» [10. C. 92].
Романист придает мифу, следуя за ним воображением, современное облачение. И все то, что делает с мифом объяснение или интерпретация, все это соответственно совершаем мы «со своими душами – с соответствующими последствиями для нашего собственного
благополучия. Архетип (об этом никогда не следует забывать) – это
психический орган, присущий всем нам… Он репрезентирует или
олицетворяет определенные инстинктивные данные о темной, примитивной душе – реальные, но невидимые корни сознания» [10. C. 96].
Для автора романов «Коллекционер» и «Волхв» мифом всей жизни стало понятие «утраченного домена» [3. C. 18] или модель потерянного Рая. С мифологемой утраченного домена сопряжен архетипический
образ недосягаемой женщины, что исследователь творчества Дж. Фаулза Джэн Релф назовет «нимфолепсией» [3. C. 18] автора, т.е. извращенное, но непреодолимое стремление к недостижимому.
Тем самым модели поведения архетипических образов «играющего в бога» и недосягаемой женщины,
которая как архетип получит название «Коры» (греч. Дева) [10. C. 112], в полотнах ранних романов Фаулза «Коллекционер» и «Волхв» будут разыгрываться на основе тем безумия, власти, смерти и желания
К.Б. Акопян,
кандидат филологических наук, доцент
департамента английского языка на факультете экономики Научно-исследовательского
университета “Высшая школа экономики”.
Базовое образование: филологический факультет Тобольского государственного педагогического института им. Д.И. Менделеева.
Тема кандидатской диссертации: «Моделирование действительности в раннем романном творчестве (1960–70-е гг.) Дж. Фаулза».
Основные публикации: «Постмодернистские интерпретации взаимодействия языка
и культуры как парадигмы лингвокультурологии» (2010), «Реализация ассоциативнообразной природы метафоры в дискурсивном
пространстве»
(2010),
«Диалогичность
в британской и американской постмодернистской пьесе» (2011).
Сфера научных интересов: текстология,
текст как объект литературоведческого
и лингвистического исследования, методика
преподавания иностранного языка, история
и культура англоязычных стран и Германии,
мифопоэтика, отражение мифологических
представлений в языке, нарратология.
E-mail: solodovnikk@mail.ru
146
IV. ФИЛОЛОГИЯ И ЛИНГВИСТИКА
(бартовская концепция «эротики текста»). Если удовлетворение желания оказывается смертью желания,
и если смерть эта воспринимается как нечто постыдное, то «нимфолепсия – отказ от достижимого (из потребности “избежать консуммации1”) ради недосягаемого объекта желания, которым можно любоваться,
но нельзя плотски обладать, – и есть психологически единственно возможное решение» [3. C. 20]. Для
Джона Фаулза важным условием при создании романа являлась непременная влюбленность в каждую из
своих героинь, что определялось как «нечестивые наслаждения» [3. C. 14]. Он разыгрывает собственную
версию античной мифологии в различного рода действах, создает своих богов и богинь. Психолог К. Кереньи под самой сущностью мифологии понимал «создание богов сознанием в том смысле, что в мире появляется нечто реальное и значимое. Перед сознанием открываются вневременные реальности, открываются в формах, которые представляют собой ступени процесса развертывания, подобного распускающейся
почке, причем каждый этап развертывания в конце концов ведет к распаду» [2. C. 146].
В своих романах автор предпринимает попытку путешествия в прошлое, «к потакаемому первоначальному “я”» [8. C. 209], т.е. ко всем наслаждениям, главный источник которых – вечная другая женщина – образ матери. С образом матери состыкуется образ неуловимой молодой притягательной женщины.
«Исчезнувшая юная мать нашего младенчества фактически она и есть Возлюбленная» [8. C. 210], романист преображает образ молодой матери в соответствии с пристрастиями повзрослевшего человека, что
приводит к появлению образа «юной, сексуально привлекательной идеальной женщины, которой должен
овладеть или добиваться (или ее отвергнуть) сам автор, прячущийся за каким-либо из персонажей-мужчин…» [8. C. 210]. Дж. Фаулз признавал, что подобное преображение зачастую приводит к желанию мести
со стороны героя-мужчины, героиня-«Кора» становится одновременно и «идолизированным объектом
любви» и «недостойной прощения “блудницей”» [8. C. 210].
Героиня-«Кора» в психологии архетипов К.Г. Юнга и К. Кереньи – это один образ молодой женщины,
мифологически представленный сразу несколькими богинями; образы женщин в романах Дж. Фаулза также сходятся в единичный образ Возлюбленной: «Я не раз повторял, что писал и пишу только об однойединственной женщине…» [7. C. 567].
В контексте ранних романов Дж. Фаулза архетип Коры, представленной образами древних языческих
богинь (Афродиты, Персефоны, Артемиды, Деметры, Астарты) будет сходиться в образе ускользающей красоты. Карл Кереньи, исследуя архетип «Коры» писал следующее: «…если мы хотим понять греческих богинь. Анадиомена ближе всех стоит к истокам» [2. C. 124]. В романе «Волхв» воплощением Коры-Анадиомены, женщины-тайны, символизирующей женственность, является Жюли-Лилия: «…перенесся мечтой
в Бурани, где предался возвышенно-чувственным играм с загадочной девушкой…» [4. C. 162]. Красота
героинь-двойников Жюли-Лилии и Джун была создана морем и солнцем, она, как жемчужина, блистала на
Фраксосе, пуская «стрелы любви» в незадачливого гостя.
Архетипический образ богини Афродиты олицетворяет собою чистоту первостихии – воды: «Предвечную Деву можно понимать только как первичное существо, рожденное от первичной стихии… девственность всех Кор в мире греческих богов, не антропоморфна, но является качеством несмешанной первичной
стихии, давшей ей рождение» [2. C. 171]. Соотнесенность архетипа «Предвечной Девы Коры» с водной
первостихией («…наряду с мистериями должно было представляться появление богини из моря… покрытое влагой тело, когда она выходила из воды, блистало девичьим совершенством» [2. C. 172]) выявляется в романе «Коллекционер»: «…когда она вышла, я прямо вздрогнул… Она очень изменилась: в другой
одежде и с влажными волосами, они свободно спускались по плечам. Она казалась мягче и даже моложе…»
[6. C. 81]. Архетип Коры-Афродиты – это идеал женщины для Клегга: «Невинность. Единственный раз,
когда ее можно заметить, это – когда женщина раздевается и не может поднять на тебя глаза… Только
в этот самый первый Боттичеллиев миг, когда она раздевается в самый первый раз. Очень скоро этот
цветок увядает… Роль Анадиомены окончена» [6. C. 282].
Заглавный герой ранних романов Фаулза во многом соответствует архетипу «играющего в бога Гадеса» (архетип бога, мстящего за свое низкое положение, «На лице… выражение врожденной обиды» [6. C.
193]), следовательно, архетип «Коры» в контекстах романов должен прочитываться как архетип «КорыПерсефоны»: «Мученица. Пленница, лишенная возможности расти, развиваться. Отданная на милость
этому воплощению вечной обиды, согбенному под жерновами неприязни и злобной зависти…» [6. C. 329].
Архетипы Гадеса и Персефоны накладываются в сюжетной канве романа «Коллекционер» один на другой и воспроизводят у Клегга и Миранды ощущение предопределенности того, что они оказались вместе:
«Странно, мы сидели молча, лицом друг к другу , и у меня возникло ощущение, уже не в первый раз, какойто необъяснимой близости… соединенности судеб. Словно потерпевшие кораблекрушение на клочке
земли… нет, на плоту… вдвоем. Против собственной воли, но – вдвоем. Вместе.
И я вдруг осознала, как печальна жизнь, которую он ведет… Словно люди на рисунках Генри Мура,
в темных туннелях метро, во время немецкой бомбежки» [6. C. 302]. В романе «Коллекционер» поимка
1
Консуммация – достижение цели (лат.); также – осуществление брачных обязанностей.
147
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
№3, Том 1, 2013
Клеггом Миранды воссоздает мифологический сюжет о поимке Гадесом Персефоны и о существовании
пойманной жертвы собственно в Гадесе, под которым также подразумевается сам подземный загробный
мир: «отвратительное подземелье» [6. C. 199]; «…мне было так жаль их, бедных, мертвых: они – такие
же его жертвы, как я» [6. C. 203–204].
Миранда-Персефона постепенно осознает себя пойманной героем, несущим собою смерть и разрушение: «Вы, как скупец деньгами, набили свои ящики красотой и заперли на замок» [6. C. 88]. Следующая же фраза героини жертвенного воплощения, посвященная характеристике заточителя Клегга, также
свидетельствует о возможном архетипическом воплощении Клегга в подобие античного Гадеса; цитата
доказывает превалирование фиксации/статики над творчеством/динамикой в увлечении Клегга фотографированием: «Они мертвые… Вообще все фотографии. Когда рисуешь что-нибудь, оно живет. А когда
фотографируешь, умирает» [6. C. 88-89]/
Миранда была поймана Клеггом осенью, что соответствует мифу о поимке Гадесом дочери Деметры.
Коллекционер начинает проявлять свою властность наподобие мрачного античного бога: «Вам нужно
лишь то, что я отдаю независимо от воли и желания» [6. C. 139]. Пойманная героиня постоянно признается в стремлении к свету, признается в тоске по свету: «Это было словно падение в бездну с края земли.
Словно у земли вдруг образовался край… Я лежу и прошу Его <Бога> … помочь этому несчастному , во
власти которого я нахожусь. …Прошу у Него света… не могу , физически не могу примириться с этой абсолютной темнотой» [6. C. 191]. Определение темноты в «Коллекционере» действительно несет в себе
некое «божественное» предопределение, подразумевает оборотную сторону истины: «…я здесь, во тьме
прозрения. Истина черна» [6. C. 396] – подобный вывод сближает постмодернистскую основу романа
с барочной эстетикой хаотичности и дисгармонии бытия. В пространстве романа «Коллекционер» встречается, при характеристике архетипического образа Миранды-Персефоны, соотношение тем жизни и смерти,
отвечающее барочной эстетике «неопределенности» и «зыбкости границ»: «Жива. Жива, но все равно
что мертва» [6. C. 190]; «Как я боялась смерти в первые дни здесь. Не хочу умирать. Все время думаю
о будущем. Отчаянно хочется знать, что готовит мне жизнь» [6. C. 367]. Барочное определение частых
смен настроения героини-«Коры», находящейся в замкнутом пространстве подвала, в постмодернистском
романе встречается довольно часто: «Здесь, в подвале, мои решения меняются с невероятной быстротой.
В некий момент я полна решимости поступить именно так, а не иначе. Через час – поступаю именно
иначе, а не так» [6. C. 355]; «Хаотические эмоции. ...Прошлой ночью мне показалось, я схожу с ума» [6.
C. 250]. Если в архетипическом образе «играющего в бога Гадеса» тема безумия, сумасшествия являлась
следствием желания заглавного героя к абсолютному подавлению и подчинению себе пойманной жертвы,
то со стороны жертвы также наблюдается проявление безумия, но уже как ответ на созданную абсурдную
ситуацию: «Я вдруг поняла, что тоже схожу с ума… словно я – его лучший друг или возлюбленная. Это
и есть безумие, ведь он меня похитил!» [6. C. 204].
Героиня, наделенная творческим талантом, находится в замкнутом пространстве подземелья, где «время тянется бесконечно» [6. C. 193]. Эта морилка-подземелье Клегга, где должна была «задохнуться» душа
Миранды, весьма напоминает мир теней бога Гадеса, где должны были находить покой души умерших: «Ни
звука. Из-за этого мне часто кажется, что я уже умерла. Что меня похоронили» [6. C. 263]. Героиня, воплощающая архетип Коры-Персефоны приходит к рефлексии о своем внутреннем мире, что способствует
ее духовному росту: «Здесь, в подземелье, я все думаю и думаю. Начинаю понимать то, о чем и не задумывалась раньше» [6. C. 226]. Замкнутое пространство, темнота способствуют просветлению ее внутреннего
мира.
Свет и тьма в полотне постмодернистского романа воплощают собой отражение тем жизни и смерти,
но отражение имеет и более четкое образное воплощение в романе – это образ зеркала, а точнее, зазеркалья, что соответствует барочному представлению о диалоге с потусторонним миром, вследствие чего
появляется образ двойника-отражения героини-«Коры»: «Сижу здесь, под землей, в абсолютной тишине,
в компании с собственным отражением и словно погружаюсь в таинственное небытие. В транс» [6.
C. 356]; «Подолгу смотрю на себя в зеркало. Иногда кажусь себе нереальной, словно передо мной вовсе
не мое отражение. Приходится отводить взгляд. Разглядываю свое лицо, глаза. Пытаюсь разобраться,
о чем они говорят. Что я такое. Почему – здесь» [6. C. 355]. Из состояния транса и зачарованности, из
этой магии зазеркалья героине возможно выбраться только при помощи иронического элемента, что характерно для постмодернизма: «Иногда чувствую себя какой-то зачарованной, приходится показывать
себе язык и строить гримасы, чтобы выбраться из этого состояния» [6. C. 356].
Возможность выхода из тьмы к свету будет одним из основных желаний героев-пленников в ранних
романах Дж. Фаулза, что отвечает архетипу пленницы Коры-Персефоны: «Я была так радостно возбуждена – ведь я вышла наверх из подземелья» [6. C. 207]. Образ Коры-Персефоны, выходящей из Тартараподземелья, с наложением архетипического образа Коры-Афродиты, выходящей из первостихии, будет
также ассоциативно связан в сознании Николаса Эрфе с образом Алисон из «Волхва»: «А я-то воображал
впечатляющий выход на сцену , загадочный звонок, нисхождение, может, и буквальное, в новый Тартар.
148
IV. ФИЛОЛОГИЯ И ЛИНГВИСТИКА
Но сейчас, глядя на нее, слова не в силах вымолвить, видя, как избегает она моих глаз, я признал, что
вернуться она могла только таким способом; всплыть сквозь суету буден, сквозь пошлую лондонскую
сутолоку , сквозь бытие, привычное и пресное, как хлеб. Ей отвели роль Реальности, и возникла она соответственно, хотя и не без многозначительности, отчужденности, не без привкуса иного мира; не из,
а из-за мельтешения толпы» [4. C. 691].
Образ «Коры» не статичен, он часто представляется нам раздвоенным, о чем свидетельствовала также
исследователь творчества Дж. Фаулза Дианн Випон: «Мотив Doppelganger (“двойника”) в вашей художественной прозе встречается постоянно. Близнецы, сестры, параллельные образы… и часто даже вся динамика взаимоотношений мужчины и женщины связаны с “двойственностью”» [7. C. 563]. Сам же романист
следующим образом поясняет наличие героев-двойников в романах: «…это некое страстное желание
невозможной свободы. Я испытываю даже определенную симпатию к тем, кто страдает от психического заболевания, которое, по-моему , называется “раздвоением личности”. Мне, например, часто хочется
быть кем-то другим; особенно часто – представителем совершенно иной, негуманоидной, формы жизни.
Это, между прочим, еще одна причина моей страстной любви к природе» [7. C. 563].
Для английской литературы свойственно наличие «раздвоенной» системы образов (например, драматургия У. Шекспира). Раздвоенность героини-«Коры» в «Коллекционере» воссоздает ситуацию героиньсестер; у Миранды это сестра Минни, с которой героиня общается при помощи приема внутреннего монолога: «Минни, моя хорошая! …Больше всего я тоскую о свежем дневном свете. Не могу жить без света»
[6. C. 198]. В «Волхве» образ героини-«Коры» раздвоен более определенно – это наличие героинь-близнецов Жюли и Джун: «Близнецы – всегда оттенки, соблазны, диффузия двух “я”; тела и души, отражающиеся друг в друге, неразделимые» [4. C. 334], к тому же они выполняют особую роль в магическом
театре Мориса Кончиса – их присутствие не устраняет чувства одиночества главного героя, а, наоборот,
усиливает его. Николас в форсированном чувстве одиночества и дисгармоническом переживании мира
способен достичь откровения Трансцендентного, т.е. приходит к разговору с «играющим с богом».
Но мифологический образ Персефоны не предполагал раздвоенности, поэтому за справкой целесообразно обратиться к исследованиям в области психоанализа, с которым тесно связано построение повествования у Дж. Фаулза: «Элевсинский поэт Эсхил знал об идентичности Персефоны и Артемиды, а Каллимах упомянул об этом в своем аттическом Epyllion Hekale» [2. C. 164]. Также Карл Кереньи указывает, что
первоначальная Кора являлась «то Артемидой, то Персефоной» и воплотила важную черту, которой была
«стихийная девственность» [2. C. 171].
Приехав на остров Фраксос, Николас не перестает думать об Алисон, но не как о девушке, которая его
любит, не об их философских разговорах по ночам, не о ее переживаниях, а о плотском удовлетворении.
В разговоре с Кончисом он говорит о ней неохотно, абсолютно не заинтересованно: «Вы говорите как
Адонис. Вас что, тоже кабан задрал?» [4. C. 156]. Как и античный культурный герой Адонис, который
поплатился жизнью за свою любовь к прекрасной Афродите и стал жертвой ревности Артемиды, Николас
старается сделать себя жертвой обстоятельств, а отнюдь не их причиной.
Сестра-близнец Жюли Джун, как и все близнецы, отличается от нее не внешними, а внутренними данными: она воинственна и прекрасна, страстна и нахальна, но вместе с тем серьезно и расчетливо выполняла
роль соперницы, как Артемида, охотясь в лесах Бурани, населенных мифическими животными, за своей
главной добычей – Николасом Эрфе, подчиняясь воле отца-владыки, «играющего в бога».
Тем самым мифологические образы «играющего в бога (Гадеса)» и «Коры (Афродиты, Персефоны, Артемиды, Деметры, Астарты)» во внутритекстовом пространстве ранних романов Джона Фаулза «Коллекционер» и «Волхв» переходят в разряд архетипических образов, которые разыгрывают смоделированные
«играющим в бога» заглавным героем спектакли. Джон Фаулз в создании игровых (магических) действ
в постмодернистских романах опирался на английский барочный театр У. Шекспира, прежде всего, на его
пьесу «Буря», в которой и встречаются отголоски игр архетипических образов мага-«играющего в бога»,
жертвы-«Коры». У Фаулза Шекспир вводится интертекстуально, с учетом современных критических интерпретаций, в сложном взаимодействии с концепцией архетипов К.Г. Юнга.
Список литературы
1. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика / под общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова. М.: Радуга, 1989.
616 с.
2. Кереньи К. Кора // Душа и миф: шесть архетипов. М.- К.: ЗАО «Совершенство» -«Port-Royal», 1997. С. 121–
178.
3. Релф Дж. Введение // Кротовые норы; пер. с англ. И. Бессмертной, И. Тогоевой. М.: Махаон, 2002. С. 9–25.
4. Фаулз Дж. Волхв / пер. с англ. Б.Н. Кузьминского. М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. 700 с.
5. Фаулз Дж. Аристос: Философская эссеистика / пер. с англ. Н. Роговской. СПб.: Изд-во «Симпозиум», 2003.
284 с.
149
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
№3, Том 1, 2013
6. Фаулз Дж. Коллекционер / пер. с англ. И. Бессмертной. СПб.: Изд-во «Симпозиум», 2002. 406 с.
7. Фаулз Дж. Кротовые норы / пер. с англ. И. Бессмертной, И. Тогоевой. М.: Махаон, 2002. 640 с.
8. Фаулз Дж. Харди и старая ведьма // Кротовые норы; пер. с англ. И. Бессмертной, И. Тогоевой. М.: Махаон,
2002. С. 201–223.
9. Фаулз Дж. Что стоит за «Магом» // Кротовые норы; пер. с англ. И. Бессмертной, И. Тогоевой. М.: Махаон,
2002. С. 95–109.
10. Юнг К.Г. Психология архетипа младенца // Душа и миф: шесть архетипов. М. – К.: ЗАО «Совершенство» –
«Port-Royal», 1997. С. 86–121.
Spisok literatury
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
Bart R. Izbrannye raboty: Semiotika: Portika / pod obsch. red. i vstup. st. G.K. Kosikova. M.: Raduga, 1989. 616 s.
Kereni K. Kora // Dusha i mif: shest arhetipov. M.- K.: ZAO «Sovershenstvo» -«Port-Royal», 1997. S. 121–178.
Relf Dzh. Vvedenie // Krotovyie noryi; per. s angl. I. Bessmertnoy, I. Togoevoy. M.: Mahaon, 2002. S. 9–25.
Faulz Dzh. Volhv / per. s angl. B.N. Kuzminskogo. M.: OOO «Izdatelstvo AST», 2003. 700 s.
Faulz Dzh. Aristos: Filosofskaya esseistika / per. s angl. N. Rogovskoy. SPb.: Izd-vo «Simpozium», 2003. 284 s.
Faulz Dzh. Kollektsioner / per. s angl. I. Bessmertnoy. SPb.: Izd-vo «Simpozium», 2002. 406 s.
Faulz Dzh. Krotovyie noryi / per. s angl. I. Bessmertnoy, I. Togoevoy. M.: Mahaon, 2002. 640 s.
Faulz Dzh. Hardi i staraya vedma // Krotovyie noryi; per. s angl. I. Bessmertnoy, I. Togoevoy. M.: Mahaon, 2002.
S. 201–223.
9. Faulz Dzh. Chto stoit za «Magom» // Krotovyie noryi; per. s angl. I. Bessmertnoy, I. Togoevoy. M.: Mahaon, 2002.
S. 95–109.
10. Yung K.G. Psihologiya arhetipa mladentsa // Dusha i mif: shest arhetipov. M. – K.: ZAO «Sovershenstvo» – «PortRoyal», 1997. S. 86–121.
150