СБО

ВОСТОК
и
ЗАПАД
В РУССКОЙ
КУЛЬТУРЕ
СБО
'
'МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
УЛЬЯНОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
КАРАМЗИНСКИИ
СБОРНИК
Часть вторая
ВОСТОК И ЗАПАД В РУССКОЙ
КУЛЬТУРЕ
Ульяновск
1998
.
к
\
. .
СЭЛ2С"
бкОлиоте
Дверец КНИ1И .;..
3. И, Лен- а
;
^
ББК 83.3 (2Р) 1-8 Карамзин
К 21
Печатается по решению РИС Ульяновского государственного университета
К 21
Карамзинский сборник. Ч. II. Восток и Запад в
русской культуре. - Ульяновск: Изд-во СВНЦ, 1998. - 152 с.
ISBN 5-7769-0055-7
Сборник посвящен осмыслению широкого спектра взаимодействий и взаимовлияний
западноевропейской и восточной традиций в русской культуре XVIII - XIX вв., анализу
Принципов поэтики русской литературы, сформировавшихся на основе пересечения
границ разных культур, проблемам компаративистики в изучении литературных
явлений.
Издание сборника осуществлено при финансовой
поддержке
Института "Открытое Общество"
Ответственный редактор
С.М.Шаврыгин, доктор филологических наук (Ульяновск)
Редакционная коллегия
Н.Л.Вершинина, доктор филологических наук (Псков);
В.И.Глухов, доктор филологических наук (Иваново),
Р.М.Лазарчук, кандидат филологических наук (Череповец);
Г.А.Старостина, кандидат филологических наук (Ульяновск);
Л.А.Сапченко, кандидат филологических наук (Ульяновск) .
ISBN 5-7769-0055-7
© Ульяновский государственный
университет
ЛИТЕРАТУРА
Г.Г. Багаутдинова
ОЧЕРК РАЙСКОГО "НАТАША"
(РОМАН И.А. ГОНЧАРОВА "ОБРЫВ")
И "БЕДНАЯ ЛИЗА" Н.М. КАРАМЗИНА
В "Обрыв" И.А. Гончарова очерк Райского "Наташа" входит с
темой художника и с темой страсти ("падения"), по признанию И.А.
Гончарова, двух главных задач романа1. Эти проблемы взаимосвязаны друг с другом не только потому, что входят в художественную
структуру произведения, но их объединяет образ Райского, его замысел - написать роман на тему страсти, "падения" Веры. Но одно
из его сомнений состояло в том, что он опасался мнения публики,
которая не поймет его идеи: "Ну, как я напишу драму Веры, да не
сумею обставить пропастями ее падение, - думал он, - а русские
девы примут ошибку за образец, да как козы - одна за другой пойдут скакать с обрывов!.." (VI, 414). Напрашивается явная аналогия с "Бедной Лизой" Н.М. Карамзина, в которой речь идет о "падении" героини. Тема "падения" в очерке Райского обозначена не
столь отчетливо, как в "Бедной Лизе" Н.М. Карамзина, заявленная
здесь эскизно, она ведет к другой истории - Веры и Марка. По
словам Н.Д. Старосельской, "рукопись Бориса Райского, озаглавленная "Наташа", становится в композиции "Обрыва" своего рода "вставной новеллой", тем маленьким зеркалом, что отражает последующие крупные события и конфликты романа".
По наблюдениям Л.С. Гейро, в рукописи "Обрыва" увлечение
Райского Наташей протекало одновременно с его попытками "раз2
будить" Софью Беловодову . Таким образом, первоначально, по замыслу И.А. Гончарова, история любви Наташи и Райского должна
была быть описана автором "Обрыва", а не Райским, как это произошло в окончательном варианте романа. Подобная перестановка
позволяет сделать вывод о новой расстановке акцентов в проблематике романа. Представляется возможным говорить о том, что И.А.
Гончаров предполагал заострить внимание читателя в этом очерке
ЛП1
С.ГП1 H
на теме Райского - художника, поскольку этот эпизод и слово "однажды" является единственным свидетельством, позволяющим судить читателю о писательском мастерстве Райского.
Очерку "Наташа" предпослана преамбула И.А. Гончарова, объясняющая цели очерка Райского. Среди прочих причин упоминается и
сентиментальная - "посвятить эти листки памяти своей тогдашней
подруги" (V, 112). Обозначается и жанр будущей повести, куда должен будет войти, по предположению Райского, этот очерк - "трогательная" повесть. В известном словаре XVIII в. одним из значений
слова "чувствительный" является "трогающийся, сострадательный"1.
Таким образом, уже в экспозиции к очерку авторская речь "Обрыва" отсылает читателя к XVIII в., указывается также конкретный
предшественник - Н.М. Карамзин, поскольку употребляется слово
"трогательный", введенное, как известно, в русский литературный
язык Н.М. Карамзиным.
Далее к сентиментализму отсылает читателя непосредственно
текст Райского, в частности, эпитеты "бедная Наташа", "милый Борис" - тропы, ставшие литературными топосами сентиментализма.
На сентиментальный характер произведения Райского указывают
многочисленные слезы, рыдания героев: "разразился рыданием", "она
была счастлива этими слезами", "украдкой утирал слезы" и т.д.
Причем слезы приносят героям эстетическое наслаждение. В соответствии с эстетикой сентиментализма они плачут не только от
горя, но и от радости, нередко на их глазах выступают слезы умиления: "И вспомнил он, что любовался птичкой, сажал цветы и плакал
- искренно, как и она" (V, 119).
Одним из литературных источников, эксплицитно введенных в
очерк Райского, является "Бедная Лиза" Н.М. Карамзина. Сочувственное восклицание Райского - "Бедная Наташа!" - с несомненной
очевидностью сигнализирует аллюзию на претекст. Кроме того, эпитет
свидетельствует и об участливом отношении к Наташе повествователя. В конце очерка Райский, резюмируя прочитанное, отсылает
читателя к повести Н.М. Карамзина следующей фразой: "Бледен
этот очерк! - сказал он про себя, - так теперь не пишут. Эта наивность достойна эпохи "Бедной Лизы" (V, 121-122). В этом возгласе
героя Гончарова выразилось отношение к Н.М. Карамзину многих
современников И.А. Гончарова, в частности, В.Г. Белинского (см.,
например, его "Литературные мечтания", "Сочинения Александра
Пушкина"). Признавая несомненные достоинства Н.М. Карамзина-
ЛИТЕРАТУРА
писателя, его заслуги в истории русской литературы, В.Г. Белинский убежден в том, что Н.М. Карамзин не дал русской литературе
вечные образцы прозы, ему нельзя подражать, так как он является
не поэтом, а лишь литератором. Райский также считает, что его предшественник устарел, его писательская манера неуместна. В связи с
рассуждениями Райского, закономерен вопрос: действительно ли его
очерк написан в творческой манере Карамзина и достоин сравнения с великим писателем?
Давно установлено, что в историю русской литературы Н.М.
Карамзин вошел не только как основатель сентиментального направления, но и как мастер психологического повествования4. В связи
с этим целесообразно поставить вопрос, владеет ли Райский таким
умением? Может ли его очерк быть уподоблен "Бедной Лизе" Н.М.
Карамзина, или эта мысль существует лишь в его сознании? Для
того, чтобы попытаться ответить на эти вопросы, отметим некоторые нарративные соответствия между двумя сюжетами.
И в повести Н.М. Карамзина, и в очерке Райского действуют
три главных персонажа (мать, дочь, "соблазнитель" Райский); рассказана история любви, обозначено "падение" героини, показано угасание любви; смерть героини.
Наряду с сходством фабулы обнаруживаются и сюжетные перестановки. Мать Наташи умирает не от горя, как это было в "Бедной
Лизе", а от болезни. Более того, перед своей смертью она благословляет молодых: "... оба нашли счастье друг в друге, оба у смертного
одра матери получили на него благословление" (V, 115). В очерке
Райского появляется и новый мотив по сравнению с повестью Карамзина: спасение Наташи Райским от сетей "благодетеля": "Он
(Райский - Г.Б.) узнал Наташу в опасную минуту, когда ее неведению и невинности готовились сети. Матери, под видом участия и
старой дружбы, выхлопотал поседевший мнимый друг пенсион, присылал доктора и каждый день приезжал, по вечерам, узнавать о здоровье, отечески горячо целовал дочь...
(...) Райский понял все и решился спасти дитя" (V, 115). По
тонкому замечанию автора, "и он спас ее от старика, спас от бедности, но не спас от себя" (V, 116).
"Падение" Наташи, в отличие от Лизы, обозначено лишь пунктирно, как свершившийся факт, автор ограничивается одним предложением: "У обоих был один простой и честный образ семейного
союза. Он уважал ее невинность, она ценила его сердце - оба протя-
ЛИТЕРАТУРА
гивали руки к брачному венку - и оба ... не устояли" (V, 115). У
Н.М. Карамзина "падение" Лизы сопровождается грозой: "Грозно
шумела буря, дождь лился из черных облаков - казалось, что натура
сетовала о потерянной Лизиной невинности" (I, 515)5. "Гроза, разражающаяся при грехопадении, - общее место сентименталистской и
преромантической словесности"6. В очерке Райского нет описания
"падения", автор ограничивается кратким сообщением, регистрацией события. У героини Райского, в отличие от своей предшественницы, нет мучительных переживаний, сомнений по поводу происшедшего. Лизе после "падения" кажется, что душа ее умирает, что
совершается нечто ужасное, непростительное, она чувствует себя
грешницей: "Эраст, Эраст! - сказала она. - Мне страшно! Я боюсь,
чтобы гром не убил меня, как преступницу!" (I, 515). Надрыв героини, трагическое нагнетание обстоятельств, приведших героиню Карамзина к гибели, проявится в "Обрыве" позже, в истории Веры.
"Падение" в очерке Райского так же, как и в повести Н.М.
Карамзина, сюжетно мотивировано: герои полюбили друг друга и
"не устояли". Одна из причин, объясняющих невозможность создания роковой любовной ситуации в очерке Райского, кроется в характере любовного переживания Наташи. Ее не гложет страсть, не
тревожат сомнения, ничто не может изменить ее "вечного" чувства
к своему возлюбленному: "Она полюбила его не страстью, а какоюто ничем невозмутимою, ничего не боящеюся любовью, без слез, без
страданий, без жертв ..." (V, 116). В отличие от Лизы, чувство Наташи носит ровный, спокойный характер: "Она любила, ничего не
требуя, ничего не желая..." (V, 116). Чувство Наташи не мучительно
ни для нее, ни для Райского в том смысле, что она не терзала его
своей любовью, оно носит неизменный характер: "С той минуты, как
она полюбила, в глазах и улыбке ее засветился тихий рай; он светился два года и светился еще теперь из ее умирающих глаз" (V,
117).
Лиза любит Эраста страстно. Она страдает от его охлаждения:
"Она видела в нем перемену и часто говорила ему: "Прежде бывал
ты веселее, прежде бывали мы покойнее и счастливее, и прежде я
не так боялась потерять любовь твою!" - Иногда, прощаясь с ней, он
говорил ей: "Завтра, Лиза, не могу с тобою видеться: мне встретилось важное дело", - и всякий раз при сих словах Лиза вздыхала"
(515). Ср. с Наташей: "Никогда - ни упрека, ни слезы, ни взгляда
удивления или оскорбления за то, что он прежде был не тот, что
ЛИТЕРАТУРА
завтра будет опять иной, чем сегодня, что она проводит дни оставленная, забытая, в страшном одиночестве.
У ней и в сердце, и в мысли не было упреков и слез, не срывались укоризны с языка. Она не подозревала, что можно сердиться,
плакать, ревновать, желать, даже требовать чего-нибудь именем своих прав" (V, 117).
Образ Наташи также статичен и идеален: "Это был чистый, светлый образ, как Перуджиниевская фигура, простодушно и бессознательно живший и любивший, с любовью пришедший в жизнь и с
любовью отходящий от нее, да с кроткой и тихой молитвой" (V,
117). Наташа Райского не предстает во всей сложности своего характера, многообразии чувств, переживаний, как это было у Н.М.
Карамзина. Вследствие своей неподвижности образ Наташи является малоубедительным с точки зрения художественной правды, и
это признает сам Райский: "Бедная Наташа!...Ты и живая была так
же бледно окрашена в цвета жизни, как и на полотне моей кистью,
и на бумаге пером!" (V, 122). К реплике автора очерка присоединяется и интенция автора "Обрыва" - И.А. Гончарова. Предваряя для
читателя содержание очерка, он сообщает: "Он (Райский - Г.Б.) там
говорил о себе в третьем лице, набрасывая легкий очерк, сквозь
который едва пробивался образ нежной, любящей женщины" (V, 112).
По мнению И.А. Гончарова, "ум в искусстве" - "уменье создать
образ" (VIII, 141).
Образ Райского выписан психологически сложнее: это и его размышления об изменчивости чувств, ощущение вины перед Наташей
и т.д. В этом смысле образы Эраста и Райского сопоставимы.
Герой Гончарова много рассуждает о страсти и одну из причин
своего охлаждения к Наташе считает неспособность своей возлюбленной к этому беспощадному чувству: "Она (Наташа - Г.Б.) никогда не искала смысла той апатии, скуки и молчания, с которыми друг
ее иногда смотрел на нее, не догадывалась об отжившей любви и не
поняла бы никогда причин.
А он думал часто, сидя, как убитый, в злом молчании, около нее,
не слушая ее простодушного лепета, не отвечая на кроткие ласки:
"Нет - это не та женщина, которая, как сильная река, ворвется в
жизнь, унесет все преграды, разольется по полям. Или, как огонь,
осветит путь, вызовет силы, закалит их энергией и бросит трепет,
жар, негу и страсть в каждый момент, в каждую мысль ... направит
жизнь, поможет угадать ее смысл, задачу и совершить ее. (...) Нет,
ЛИТЕРАТУРА
это растительная жизнь, не жизнь, а сон ..." (V, 115). Но это лишь
одно из возможных объяснений угасшего чувства Райского. Он и
сам не может понять, отчего ему не дорога Наташа (V, 119). "Зачем
не приковал он себя тут, зачем уходил, когда привык к ее красоте.
Когда оттиск этой когда-то милой, нежной головки стал бледнеть в
его фантазии? Зачем, когда туда стали тесниться другие образы; он
не перетерпел, не воздержался, не остался верен ему?" (V, 120). В
этом размышлении Райского отчасти содержится ответ: во многом
его чувство было книжным, надуманным. Не случайно в очерк Райского включен мотив о коварном соблазнителе, распространенным
в литературе 1840-х гг. Наташа также сознает, что они любили друг
друга "как в книжке": "Книги твои все прочла, вон они, на стуле ...
- говорит она Райскому. - Когда будешь пересматривать, увидишь
там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места, где находила сходство ... как ты и я ... любили ..." (V, 113). В итоге своих
рассуждений Райский приходит к выводу, что он разлюбил Наташу
из-за ее неспособности к страсти: "Нет, нет, - она не то, она - голубь,
а не женщина!" - думал он, заливаясь слезами и глядя на тихо качающийся гроб" (V, 121).
Изменение чувств Эраста связано с пресыщением его желаний:
"Он желал больше, больше и, наконец, ничего желать не мог, - а кто
знает сердце свое, кто размышлял о свойстве нежнейших его удовольствий, тот, конечно, согласится со мною, что исполнение всех
желаний есть самое опасное искушение любви Лиза не была уже
для Эраста сим ангелом непорочности, который прежде воспалял
его воображение и восхищал душу. Платоническая любовь уступила место таким чувствам, которыми он не мог гордиться и которые
были для него уже не новы" (I, 515).
Таким образом, и в "Бедной Лизе" Н.М. Карамзина и в очерке
Райского "Наташа" рассказана история изменчивости чувств. Герои, некогда горячо любившие, вдруг охладевают к своим возлюбленным, и если чувство Райского уже не повернуть вспять, то Эраст
не перестает любить Лизу. "Приливы" и "отливы" страсти не контролируются человеческим разумом, неясно, отчего страсть с неистовостью охватывает человека, а потом с легкостью отпускает его.
Наряду с психологизмом Н.М. Карамзин ввел в русскую литературу и фигуру рассказчика. Очерк "Наташа" оригинален в том
смысле, что автор, Райский, пишет о себе, об истории, некогда происшедшей с ним и девушкой, горячо его любившей. Перед ним как
ЛИТЕРАТУРА
перед автором стоит нелегкая задача - выбрать адекватную форму
повествования для того, чтобы вызвать настроение у читателя, создать иллюзию достоверности.
Все это Райскому не удается сделать во многом из-за того, что он
выбирает "объективное" повествование. Таким образом, о своей судьбе и судьбе Наташи Райский пытается написать как о чужой судьбе,
и этот факт не может оставить без участия Гончарова, слова которого предваряют очерк Райского: "Он (Райский - Г.Б.) там говорил о
себе в третьем лице, набрасывая легкий очерк, сквозь который едва
пробивался образ нежной, любящей женщины" (V, 112). Казалось
бы, зачем И.А. Гончарову понадобилось сообщать читателям о том,
что повествование в очерке ведется от 3-го лица, в конце концов, об
этом можно сделать вывод самим, прочитав текст. По-видимому,
подобной репликой автор "Обрыва" хочет обратить особое внимание читателей на форму повествования Райского.
Как известно, в совершенном художественном произведении форма должна соответствовать содержанию и наоборот. В очерке Райского такого соответствия нет, в экспозиции к очерку И.А. Гончаров сообщает, что Райский записал "его (очерк - Г.Б.) когда-то под
влиянием чувства, которым жил..." (V, 112). Описания чувства, переживания предполагает их субъективное выражение: повествование должно строиться или от 1-го лица, или эту функцию выполняет
рассказчик, как это было у Н.М. Карамзина, Райский не воспользовался нововведением предшественника и во многом проиграл.
Очерк Райского не "трогает", не вызывает сочувствия у читателя
во многом потому, что в нем нет непосредственного контакта между автором и читателем, той задушевности, которая устанавливалась
Н.М. Карамзиным прямыми обращениями к читателю, подчеркивая
свое постоянное присутствие в тексте: "обратимся к Лизе"; "таким образом прошло несколько недель"; "итак, Эраст обманул Лизу";
"таким образом скончала жизнь свою..." и т.п.
Автор очерка никоим образом не обнаруживает своего присутствия в рамочной конструкции очерка, свое отношение к Наташе
Райский выражает уже после прочтения очерка: "Бедная Наташа! со вздохом отнесся он, наконец, к ее памяти, глядя на эскиз" (V, 122),
Не будь этого пояснения И.А. Гончарова, можно было бы предположить, что Райский сочувствует не судьбе героини, а ее невзрачно
описанному образу: после слов автора снова идет прямая речь: "Ты
и живая была так же бледно окрашена в цвета жизни, как и на
ЛИТЕРАТУРА
полотне моей кистью, и на бумаге пером..." (V, 122), То есть слово
"бедный" логически связывается со словом "очерк" - бездарный.
Называя свое произведение очерком, Райский как бы оказывается в равном положении с Н.М. Карамзиным, который, говоря о жанре "Бедной Лизы", имеет в виду "печальную быль" (I, 518). То есть
оба литератора пишут не роман, а настаивают на жизненной достоверности, реальности происходящих событий.
По мнению В.Н- Топорова, "это противопоставление "романа были, литературы - жизни, "поэзии" - "правде" также образует важнейший элемент иллюзионистической игры автора, которому важно
не введение в заблуждение читателя, но заявление своей интенции,
воссоздавая в слове ("романе") "усиленный" образ, автор настаивает на том, что эту подлинную жизнь, "как она есть", он и изображает
- без всяких усилений, искажений, лакун. Текст становится от этого
жизнью ("былью"), но жизнь распространяется и на текст, обогащаясь и усиливаясь им. В этом взаимодействии фигура рассказчика
не только не случайна, но и играет ключевую роль"7. Таким образом, у Н.М. Карамзина воплощается все то, о чем мечтал Райский жизнь и роман сливаются, становятся единым целым. В творчестве
одного писателя эта идея смогла реализоваться, в творчестве другого - Райского - нет. Для того чтобы попытаться ответить на вопрос,
почему замыслы художника остались нереализованными, необходимо, по-видимому, обратиться к образу Бориса Павловича Райского.
1
Гончаров И.А. Намерения, задачи, и идеи романа "Обрыв" / / Гончаров И.А.
Собр. соч.: В 8 т. М., 1980. Т.VI. С.461. Далее цитирую по этому изданию в тексте:
римская цифра означает том, арабская - страницу.
2
Гейро Л.С. Комментарии / / Гончаров И.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1979. T.V.
С.368.
3
Словарь Академии Российской. СПб., 1794. Ч. VI. Стлб. 839.
* Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. М., 1939. С.509; История русского романа: В 2 т. М.; Л., 1962. T.I. C.71; Канунова Ф.З. Из истории русской
повести. Томск, 1967. С.172.
5
Карамзин Н.М. Сочинения: В 2 т. Л., 1984. T.I. С.515. Далее цитирую по этому
изданию в тексте, в скобках указываю страницу.
' Зорин А.Л., Немзер А.С. Парадоксы чувствительности / / "Столетья не сотрут...". М., 1989. С.34.
7
Топоров В.Н. "Бедная Лиза" Карамзина. Опыт прочтения. М., 1995. С.81.
10
ЛИТЕРАТУРА
Д.И.Белкин
О СВОЕОБРАЗИИ ОРИЕНТАЛЬНОГО МИРА В
ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
ДЕРЖАВИНА, РАДИЩЕВА И КАРАМЗИНА
Ориентальная тематика в творчестве русских писателей последней трети XVIII века разнообразна и по своим жанрам, эстетике и,
наконец, проблематике.
Это разнообразие обусловлено событиями отечественной истории, как современной писателям, так и предшествующих эпох; географическим фактором: близостью границ России к Турции, Персии,
Китаю, к среднеазиатским ханствам, откуда от пограничной администрации в Петербург регулярно поступали многословные донесения. И торговые связи с государствами Азии, что осуществлялись
через Кяхту, Оренбург, Астрахань и другие центры, зачастую преломлялись в произведения, богатые ориентальной тематикой.
Интерес к Востоку издавна внесен был в отечественную словесность "хождениями" деятелей православной церкви к "гробу господню".
Наконец, и через Европу осуществлялось знакомство россиян с
духовными памятниками Востока. Достаточно вспомнить, что в пе11
ЛИТЕРАТУРА
реводах с английского и французского пришли к нам "Сказки 1001
ночи".
Подражая Западу, имущие слои русского общества интересовались маскарадным, декоративным Востоком (см. "Китайскую деревню" в Царском Селе). Рафинированный Восток - забава дворянства
из обеих столиц. (Здесь и "Почта духов" и "Каиб" Крылова, и "Персидские письма" Монтескье). На таком литературном фоне и вырос образ киргиз-кайсацкой царевны и ее многочисленных мурз из
знаменитой оды Г.Р.Державина (1743-1816). Даже сам автор попытался укрыться под ориентальной маской "мурзы, издавна проживающего в Москве".
В оде Державина российская императрица, облачившись в восточный - киргиз-кайсацкий - костюм, продолжает оставаться скромной и добродетельной, недаром в столицах ее царства живут многочисленные татарские мурзы.
Речь идет не о позиции поэта, а о его художественном мастерстве, поэтических приемах воссоздания условного ориентального
мира. Декоративный, маскарадный Восток читатель встречает не
только в "Фелице", но и в "Видении мурзы" и других произведениях.
Обращение Державина к миру условного Востока не исключало
в дальнейшем интереса немолодого стихотворца к особенностям
стихов индийцев на санскрите, к арабским и персидским газелям
и касыдам.
Несколько иной мир Востока занимал сознание другого выдающегося русского литератора конца XVIII в. - А.Н.Радищева (17491802).
Обучаясь в Лейпциге, он интересуется ходом русско-турецкой
войны (1768-1774). Трудясь над "Путешествием из Петербурга в
Москву", он увлекается Индией, изображенной Рейналем. Однако
главным ориентальным трудом Радищева остается "Письмо о Китайском торге" (после 1792 г.). Искусственные задержки в развитии меновой торговли с Китаем в 90-х гг. XVIII в. волновали гражданские чувства недавнего чиновника российской коммерц-коллегии, а ныне "государственного преступника". Патриотические чувства берут все же верх, и Радищев делится с президентом коммерцколлегии рекомендациями, как улучшить российский торг с китайским купечеством в Кяхте.1
12
ЛИТЕРАТУРА
Опубликованное сыновьями Радищева в начале XIX в. "Письмо
о китайском торге" способствовало утверждению в русской словесности элементов реализма в изображении ориентального мира.
Н.М.Карамзин (1766-1826) внимательно путешествовал по государствам Европы в бурные недели 1798 г. Восточная тематика в
его "Московском журнале" оказалась отлична от ориентальной тематики Державина и Крылова. Он публикует перевод "Шакунталы" индийца Калидасы. Правда, не с санскрита, а с английского.
Перед нами новая струя, новая грань показа русскому читателю одного из регионов Востока. Карамзин сравнивает Калидасу с Гомером. Писатель расширяет эстетику прекрасного. Это произведение
Древней Индии явилось одним из источников "Бедной Лизы". Сам
факт публикации выдающегося памятника индийской литературы
был необыкновенно нов и для русского читателя.
Таким образом, в последнюю треть XVIII в. отечественная словесность с разных художественных и эстетических позиций постигала мир Востока, помогала русскому читателю полнее представить
себе его регионы.
Каждый из названных выше литераторов утверждал, что и за
пределами России человечество нуждается в идеалах гуманизма, в
настроениях доброжелательности и сочувствии. Изображение ориентального мира через отдельные его регионы расширяло возможности русской литературы, свидетельствовало о ее внешнем и внутреннем росте.
'Подробно см. нашу статью: Д.И.Белкин. "Письмо о китайском торге" А.Н.Радищева / / Проблемы Дальнего Востока. 1987. № 2. С.97-108.
1.3
ЛИТЕРАТУРА
С.Б.Каменецкая
"РЫЦАРЬ НАШЕГО ВРЕМЕНИ"
Н.М. КАРАМЗИНА В ИСТОРИИ РУССКОЙ
КУЛЬТУРЫ
(русские и западноевропейские мотивы)
Среди итоговых оценок романа Н.М.Карамзина "Рыцарь нашего
времени" выделяется сжатая характеристика, данная роману Г.А.Гуковским, в которой подчеркнута замечательная особенность карамзинского произведения, ставшая отличительной чертой последующей литературной традиции. Речь идет об энциклопедизме романа,
соединяющем в своей художественной ткани наиболее значительные русские, западноевропейские культурные явления и фольклорные влияния.
В "Рыцаре нашего времени" находим фольклорные мотивы трех
разновидностей: собственно фольклорные, фольклорно-легендарные (т.е. фольклорно-христианские), и собственно христианские, но
прочно вошедшие в обиход народных представлений и бытовых
верований. Все они оказываются объединенными вокруг одной стержневой сюжетной линии, развивающей тему судьбы главного героя.
В фольклорную тему судьбы, с другой стороны, глубоко врастает
русская история. Личная жизнь героя должна стать составной частью исторической жизни отечества и оцениваться с этой точки зрения.
Народно-поэтические влияния находятся в прямых отношениях
с русскими литературными источниками романа Карамзина. Из его
ближайших предшественников необходимо прежде всего указать
на М.Н.Муравьева. Г.А.Гуковский, а позднее Л. И.Кулакова неоднократно указывали на то, что в литературном наследии М.Н.Муравьева, в его эстетических и этических построениях предопреде14
ЛИТЕРАТУРА
лен ряд литературных начинаний, продолженных и развитых позднее Карамзиным.
Отсюда неудивительна прямая трансформация некоторых литературных мотивов М.Н.Муравьева в "Рыцаре нашего времени"
Н.М.Карамзина (из драматической сказочки М.Н.Муравьева "Доброе дитя" несомненно идет тема второй матери в "Рыцаре нашего
времени"). Карамзин откликается иногда на творчество и не столь
близких ему авторов, каковым был, например, Ф.А.Эмин с его четырехтомным романом "Письма Ернеста и Доравры" (1776). Карамзинская тема "Нового Актеона" явно созвучна соответствующей теме
романа Эмина. В.В.Сиповский указал на громадную роль мемуарной литературы в становлении традиции романа и повести о герое
времени. Даже эпизод с рождением героя находит, например, неожиданную параллель в записках знаменитого деятеля русской науки и культуры А.Т.Болотова.
Русские фольклорные и литературные мотивы соединены в романе с элементами, корни которых уводят в западноевропейскую
литературу, философию и современную автору общественно-культурную жизнь. Эти элементы слиты в непротиворечивое единство,
имена трех наиболее популярных в Европе писателей и мыслителей прямо упоминаются в романе. Это Дж.Локк, Ж.-Ж.Руссо и Л.
Стерн.
При общей ориентации на Локка как мыслителя Карамзин тем
не менее проводит ограничительную черту там, где рассудочность
философа безраздельно овладевает нравственным миром человека.
Это сказывается в конкретных перекличках романа со знаменитым
сочинением Локка "Мысли о воспитании", известном русскому читателю по переводу Н.Н.Поповского.
Женские образы романа прямо ориентированы на Руссо. В "Исповеди" Руссо заключен литературный источник отношений Леона
и графини Мировой. Мать Леона, пережившая "жестокую" страсть
до замужества, напоминает Юлию из "Новой Элоизы". Материнская любовь и природа - главные воспитатели Леона, что прямо соответствует программе педагогического трактата Руссо "Эмиль или О
воспитании".
В своеобразные эстетические тона окрашено в романе его обращение к традициям Л. Стерна. Стерновскую иронию Н.Д.Кочеткова назвала "своеобразной защитой автора, решившегося при жизни
опубликовать начало своего автобиографического сочинения".
15
ЛИТЕРАТУРА
С романом немецкого писателя К.Ф.Морица "Антон Райзер" связаны те мотивы произведения Карамзина, в которых запечатлены
предчувствие неизбежности страданий, мысль о необходимости противостоять им и вызванная этим "мечтательность и склонность к
меланхолии".
Переклички карамзинского романа с европейской литературой и
искусством трудно исчерпать. Они носят всеохватывающий, поистине энциклопедический характер. В литературе о Карамзине упоминалось влияние на его роман произведений любимого им немецкого писателя К.М.Виланда "Агатон" и "История абдеритов". Иногда в романе замечается влияние малоизвестных, но близких Карамзину писателей. К ним, например, можно отнести М.С.Ларош с ее
романом "История девицы Стернгейм".
Общелитературные и фольклорные мотивы пропускаются сквозь
призму личностного отношения и восприятия Карамзина, для которого эстетический аспект становится ведущим и объединяющим
разноликость образов и разноголосицу тем.
Это особенно важно, так как ряд литературных произведений
первой половины XIX века, о герое времени отмечены влиянием
карамзинских традиций. В этом влиянии обнаружились своеобразные черты русской культуры XIX века, составившие ее славу и
завоевавшие признание во всем мире. Сфера человеческих ценностей, к которым прикасается литературный герой, выходит за рамки
узких бытовых и социальных границ и обращается в будущее, представляющееся герою еще в весьма неясных очертаниях. Русский
литературный герой становится носителем не только национальных,
но и общечеловеческих свойств. И в этом его непреходящее литературное и общекультурное значение.
16
ЛИТЕРАТУРА
Ю.В.Калинина
ИГРОВЫЕ СИТУАЦИИ
И "ЧЕЛОВЕК ИГРАЮЩИЙ"
В ВОДЕВИЛЯХ Н.И.ХМЕЛЫШЦКОГО
1810-1820-Х ГОДОВ
Период начала XIX века прошел под знаком вторжения искусства - и в первую очередь театра - в русскую жизнь, эстетизируя
повседневное ее течение. При этом вторжении театр активно
перестраивал бытовое поведение людей. "То, что вчера показалось
бы напыщенным и смешным,
поскольку
приписано
было
сфере театрального пространства, становится нормой бытовой
речи и бытового поведения". Искусство превращается в модель,
"которой жизнь подражает"'. Повседневное, бытовое существование человека, по сравнению с театральными образцами, казалось
неподвижным. В обычной жизни события или не происходили совсем, или были редкими выпадениями из нормы. Театральная жизнь
представляла собой цепь происшествий, бытовая - "бессюжетна".
Серая будничная действительность нуждалась в сопоставлении
с праздничным, маскарадным сценическим зрелищем. Поэтому в
поисках социально не нормированного, праздничного, сюжетного
дворянин начала прошлого столетия устраивал любительские спек-
17
ЛИТЕРАТУРА
такли, приобщался к иному быту: к жизни кулис, табора, народного
гулянья2.
В зеркале водевиля - театрально-игровой стилизации жизни отразилась жажда неожиданных происшествий и нежданных
поворотов. Его герои существовали в мире, полном атмосферы праздника с присущим ему весельем и озорством. Эту суть жанра причудливое переплетение реального, современного с игровым, балаганным, вымышленным, неправдоподобным - прекрасно воплотил в своих водевилях Н.И.Хмельницкий, автор благородных
комедий, любимец партера, друг Пушкина.
Перу Хмельницкого принадлежат семь водевилей - пять из
них являются переделками французских оригиналов ("Бабушкины попугаи", "Суженого конем не объедешь, или Нет худа без
добра", "Новый Парис", "Новая шалость, или Театральное сражение" и "Греческие бредни, или Ифигения в Тавриде наизнанку"); два водевиля - "Актеры между собою, или Первый дебют
актрисы Троепольской" и "Карантин" - условно относят к
оригинальным водевилям Хмельницкого, так как возможность
их французского источника совсем не исключена. В своих водевилях, как и в светских комедиях, опираясь на достижения Скриба,
писавшего по методу хорошо сделанной драмы, Хмельницкий
ставит занимательность в прямую связь с быстротой и компактностью интриги. Все его водевили, кроме пародийного "Греческие бредни", укладываются в одно действие. Эта легкость движения интриги определяется принципом авторского невмешательства: драматург прячется за своих героев, напрямую себя не
обнаруживая. Подобная антидидактичность и непринужденное
течение построенных по новым принципам сюжетов воплотили
идею подлинной театральности, ставшей причиной положительной оценки водевилей уже современной критикой.
Фабула "светского случая" выдвигается на первое место в "салонных" сюжетах ранних, типично "светских водевилей интриги"
"Бабушкины попугаи" и "Суженого конем не объедешь". Но и в
основе некоторых других водевилей Хмельницкого лежит традиционный мотив сватовства; влюбленность, перипетии ухаживания,
волокитство, традиционные атрибуты состязания ради невесты
носят характер игры, заставляющей жениха (женихов) демонстрировать не только силу и храбрость, но и смекалку и ум. В водевиле
"Актеры между собою" нет традиционной любовной интриги, но
18
ЛИТЕРАТУРА
в нем присутствует элемент пародии на сам процесс ухаживания, а в ролях светского волокиты, его слуги, прелестной дамы и
ее горничной выступают актеры Попов и Шумский и дебютантка Троепольская, устроившая весь этот розыгрыш друзьям своего мужа.
Каноническая коллизия обмана, нарочитого или невольного, когда
герой "преображает себя и демонстрирует окружающим совсем не
то, что он являет собой на самом деле" 3 становится сюжетным
мотивом завязки многих водевилей. Правда маскируется под обман,
обман выдается за правду. Сюжет может очень варьировать, но он
играет атрибутивную роль при интриге. "Самое тут главное - его
закручивание и проведенье, игра мнимого и настоящего, недоразумения и обман, подсовыванье одного взамен другого, невозможность разобраться и отличить, где правда и где кажущееся" 4 . Водевильные симуляции и обманы, будучи особым вариантом того зрелища, которое бытовало в балагане, - душа водевиля, источник его зрелищности и зрительности. Эту площадную природу жанра отмечал уже Шаховской, именно балаганное
подсовывание "признака" вместо "подлинности" встречаем мы и
в водевилях Хмельницкого, где "будущий актер рождается на
наших глазах из иллюзорного фокуса и из глумца под чужой
личиной <...> не для игры актера перед зрителями, а для надувательства и лудификации других действующих лиц этого же самого
"глумилища""5.
Старый игровой прием "морочения", являясь ведущей мотивировкой поведения персонажей, преломляется различно: от невинного плутовства ("Актеры между собою") и невольной мистификации ("Суженого конем не объедешь") до лжи "во спасение" ("Бабушкины попугаи"), и обмана, преследующего определенные корыстные цели ("Новый Парис", "Карантин").
Героиня водевиля "Бабушкины попугаи" г-жа Курмонд, имевшая три неудачных брака, оберегая даже от встреч с мужчинами
внучку и молоденькую воспитанницу, держит их взаперти. Когда
же молодые люди проникли в сад, она называет их попугаями
6
"самой большой породы" . Вскоре девушки разобрались, "что за
птица попугай", и Тереза даже предложила бабушке: "Если вам
завидно, мы пожалуй поймаем и для вас попугая" (II, 369).
Обман на обмане нарисовал Хмельницкий в водевиле "Карантин", причем игровое утаивание героем своего лица, свободное
19
ЛИТЬНАТУНА
оперирование маской носит подчеркнуто театральный характер. Сыгранный спектакль его автор и режиссер
капитан
Стрельской определил как комедию. Герой, спрятав паспорта,
"затащил" в ведение карантинного надзирателя свою тетушку,
бригадиршу Арбатову, чтобы, испугав, добиться согласия на свой
брак с Ленушкой. Стрельской заставил играть комедию и саму
возлюбленную (она назовет комедией вынужденные отношения с
мнимым женихом подлекарем Клиникусом), и горе-соперника Клиникуса (под угрозой "рубиться на саблях"), и саму тетушку.
Помещица Арбатова, напуганная "проклятою чумою" и тем, что ее,
"Русскую Бригадиршу, будут осматривать, окуривать" "дурак с
каким-то коновалом" (II, 298), пустилась бежать, переодевшись
солдатом. "Вы прекрасно играете вашу комедию," - говорит г-жа
Валькур молодому офицеру Эрнесту, который и не подозревает,
что совершает невольный обман, вводя в заблуждение дам, принимающих его за возможного жениха Лоры ("Суженого конем не
объедешь").
Фаншета, героиня водевиля "Новый Парис", вынуждена играть
кокетливую даму перед влюбленным в нее стариком, опекуном
Мишо, чтобы выгадать время и выйти замуж за Алина. По взаимному согласию сестер она наденет на себя маску дурочки и будет
обманывать судью, желая получить наследство американского родственника, завещавшего ферму во Франции и сады той, "которая
всех хуже собою и глупее" (III, 403). Тяжелую роль судьи, Нового
Париса, в этом деле сыграл волонтер Лионель. Таким образом,
старый игровой прием "морочения", обмана, балаганной симуляции, преломляясь различно, давал героям возможность демонстрировать свои телесно-душевные силы и авантюризм, выводящий за
пределы рутины каждодневного быта. Использование одного и того
же приема в разных пьесах - характерная черта драматургии
Хмельницкого. Так драматург использует основной сюжетный ход
комедии Д'Арлевиля "Les Chateaux en Espagne" (у проезжающего
офицера ломается коляска, пока ее чинят, он попадает в замок или
барский дом, где молодая женщина ждет своего еще не знакомого
жениха, за которого и принимают офицера, более или менее удачно
разыгрывающего эту роль, не разуверяя хозяйки). Трижды его
обыграв, Хмельницкий написал непохожие друг на друга пьесы комедии "Воздушные замки", "Шалости влюбленных" и водевиль
"Суженого конем не объедешь".
ЛИТЕРАТУРА
К подобным ситуациям-клише, варьируемым в разных водевилях, кроме мотивов сватовства и обмана, относится "мотив письма",
встречающийся во всех пьесах и являющийся экспозицией ("Карантин", "Суженого конем не объедешь", "Бабушкины попугаи" (письмо Жеркура), "Актеры между собою") или завязкой действия ("Бабушкины попугаи" (письмо г-жи Мервиль), "Новый Парис", "Греческие бредни, или Ифигения в Тавриде", "Новая шалость"). В последней пьесе роль письма-сообщения играет зачитываемое судьей
"обвинение," в котором обьявляется война шалунам, стреляющим
без разрешения Форстмейстера и называющим его сумасшедшим.
Интересна и общая для всех водевилей интрига состязания и
соперничества, которые, сами по себе, можно назвать "высшими
формами игры"7. Жажда похвалы и почестей за превосходство, являющаяся одной из самых "мощных пружин самосовершенствования и совершенствования группы"8, в водевилях выступает
в качестве двигателя сюжета, мобилизующего и облагораживающего фактора (вне зависимости от того, что является
наградой победителю состязания: отомщенное доброе имя ("Актеры между собою"), обед ("Суженого конем не объедешь", "Новая
шалость") или невеста ("Новая шалость", "Карантин", "Новый Парис", "Бабушкины попугаи"). В свою очередь эта интрига рождает
обман, переряжение, симуляцию. Она же создает ситуацию дуэли,
которая так и не состоится. В "Карантине" капитан Стрельской грозит поединком сопернику подлекарю Клиникусу, если
тот не откажется от невесты: "Одно лишнее слово - и мы рубимся и стреляемся". В качестве альтернативы поединка капитан предлагает сто червонных, их-то Клиникус и предпочел. В водевиле
"Новый Парис" "сатисфакции" требует разгневанный престарелый бальи, узнавший, что соперником его является ровесник, господин Мишо: "Я требую сатисфакции! Резаться или стреляться!
Выбирайте любое". Поскольку сама по себе "дуэль есть ритуальная игровая форма"9, Хмельницкому легко удается внести в эту
ситуацию пародийный оттенок, тем более, что на эту игру в
водевилях драматурга обязательно не идет одна из сторон. Форстмейстер ("Новая шалость")-"забияка", у которого в решительный
момент, по словам г-жи Кого, "подкосились крылья", - желая жениться в пятый раз, в лице крестьянина Алина находит счастливого соперника; разгневанный, он заявляет: "Хорошо, что он ушел. Я
так разгорячился, что у нас могла бы выйти история. Я за себя не
21
ЛИТЕРАТУРА
отвечаю" (III, 340). Даже в пародийной "Ифигении в Тавриде"
появляется ситуация несостоявшегося поединка, естественно, со всеми
атрибутами внешнего комизма; Пилад желает расправиться с
Фоасом, являющим "собой бесчестие вождям", но в качестве
отступного соглашается получить похищенного "истукана". На это
Фоас заявляет: "Когда он нужен вам - его извольте взять, И так
я, кажется, могу не умирать". Функцию поединка (состязания в мастерстве) в водевиле "Актеры между собою" выполняет розыгрыш,
который устраивает обидчикам актриса Троепольская. Зная, что
муж "не рожден для шпаги" (II, 376) и не способен вызвать на
дуэль, она сама находит "средство с ними разделаться". Характер
поединка, больше похожего на военную осаду неприступной крепости со стрельбой из ружья (Жеркур: "Начнем приступ. - Свидание
неожиданное, пламенное, военное" (I, 352.)), носит попытка Жеркура,
Флорвиля и Жако проникнуть в сад к г-же Курмонд ("Бабушкины
попугаи") и показать ее "пленницам", что "есть на свете мужчины" и любовь. Это открытие, сделанное девушками, и расстроило
планы г-жи Курмонд. "Итак, сударыня, вы видите, что мы со всех
сторон на вас вооружились, и наша победа" (I, 369) (курсив наш
- Ю. К.) Ситуации дуэли, поединка как противоборства нескольких
сторон в водевилях Хмельницкого "Суженого конем не объедешь"
к "Новая шалость" проявляются в качестве игровой баталии, подобной тем, которые устраивают щенки или мальчишки, борющиеся "для забавы" по правилам, ограничивающим применение силы"10.
Участие драматурга в военных действиях, ставших частью биографии целого поколения, помогло ему увидеть, что наполеоновская
эпоха "внесла в военные действия, кроме собственно присущих
им моментов, бесспорный элемент эстетического, покров театральной красивости"11. Война воспринималась как огромное
зрелищное действо, а главнокомандующий, располагавшийся на высоте,
являлся и зрителем, и режиссером. В бою человек мог быть не
только слепым исполнителем чужой воли, но и творцом истории,
которая зависит от меры раскованности инициативы каждого.
(Роль судьбоносного случая ассоциировалась с образом Бонапарта
под Тулоном или на Аркольском мосту.) "Каждый случай борьбы
регламентируется ограничительными правилами и тем самым ...
носит формальные признаки игры, особенно интенсивной, энергичной и в то же время чрезвычайно наглядной, видимой простым
взглядом игровой формы"12.
22
ЛИТЕРАТУРА
Не случайно Хмельницкий, вводя в свои водевили "Суженого
конем не объедешь" и " Новая шалость" мотив "военного" состязания, "вооруженного" поединка, умело пользуется присущей жанру
театральной условностью, когда в центре внимания игровое поведение героя, связанное с притворством, обманом, веселым маскарадом. Так, молодой офицер Эрнест со своим гусаром Брантом по
всем правилам военной стратегии захватывает замок барона Дарсана и даже берет в плен его обитателей ("Суженого конем не
объедешь"). В "Новой шалости" шестеро мальчиков - учеников
военной школы - объявляют войну
г-ну
Форстмейстеру, не
позволяющему молоденькой воспитаннице Бабете выйти замуж за
возлюбленного Алина. В этих пьесах военные реалии воссоздаются "для забавы", как игра в войну, и "весь гарнизон в тревоге",
"чтоб не перебить, а перепутать неприятельскую армию"(И, 428),
потому-то "они победили, но никого не зарезали" (II, 445). Игровой,
шуточный характер "нешуточных" баталий в водевиле "Новая шалость или "Театральное сражение" подчеркивается уже на уровне
названия. Кроме того, несерьезна и сама причина войны: в обоих
водевилях это обед, который герои не могут получить. Не смотря на
то, что Эрнест и Брант ждут награду "за 5 осад, 20 сражений и 10
штурмов, в которых остались победителями" и "по реляциям" считаются убитыми, а мальчики из водевиля "Новая шалость" в ратном деле новички, все герои добиваются победы, а Эрнест, будучи "умен, храбр, благороден", "предупредил" Беркура, предполагаемого в женихи Лоры, и даже влюбил ее в себя. Стрельба,
переговоры, атаки, военнопленные - в водевилях есть все атрибуты
баталии, полные внешнего комизма. Хмельницкий пародирует и
патриотические призывы и заявления. Так, г-н Форстмейстер,
обращаясь к "вооруженным чем ни попало" крестьянам, произносит: "Друзья и воины! Вспомните, как здесь однажды прославились наши соотечественники! Я знаю вас, вы знаете меня, чего
же более? Впереди ожидает нас победа, назади забор и не куда
выдти" (II, 369). В этих забавных, неправдоподобных игровых сюжетах присутствует и жизненно достоверное, вырастающее из верно
схваченных деталей быта, культурной жизни и живых, хотя и очень
условных, характеров, в основе построения которых лежит тот же
принцип "клиширования".
В водевилях Хмельницкого образы Терезы ("Бабушкины попугаи"), Лоры ("Суженого конем не объедешь"), Бабеты ("Новая
23
ЛИТЕРАТУРА
шалость"), Фаншеты ("Новый Парис") и Ленушки ("Карантин")
очень похожи: они являются модификацией одного и того же
характера молодой и прелестной девушки. Героини имеют строгого родителя (опекуна), но неусыпный контроль с его стороны не
мешает оставаться "живой и превеселой". Покровитель, как правило, относится к ней снисходительно, потому что, по его мнению,
"она так молода, так проста, она дура" ("Новая шалость", III, 340),
а в водевилях "Карантин", "Новая шалость" и "Новый Парис"
появляются сцены, когда героиня вслед за наставником, как бы
подтверждая свою репутацию, послушно повторяет то, "что должно"
("Карантин"). Будучи лукавыми, девушки охотно идут на любую
игру и, в конечном счете, добиваются своего.
Флорвиль, Эрнест, Алин и Стрельской воплощают образ
жизнерадостного и целеустремленного молодого человека, авантюриста, острослова и весельчака. Все они, кроме Алина, бравые офицеры, но и последний не менее "дерзкий мальчишка" (III, 342).
Интересны куплеты Эрнеста, который тоскует, если "давно не бил
неприятелей", и жаждет вернуться "на поле чести" (III, 426). После
5 осад, 20 сражений и 10 штурмов, из которых вышел победителем, раненый в правую руку Эрнест грезит о Париже, где "каждая
минута посвящена будет новым удовольствиям":
Я наперед воображаю,
Какую буду жизнь вести!
Везде приятелей встречаю,
Мне не дают ПОЧТИ пройти;
Я всем пою победы наши,
Кругом с шампанским носят чаши!
Зовут ко всем: сюда на бал,
Туда на завтрак, на гулянье,
Ну так, что я от пированья
Заранее почти устал.
В театры стану ездить поздно,
Чтоб показаться и взглянуть,
И чтоб за оперой серьезной
Мне пресерьезно не заснуть (И, 418).
Очень напоминают эти куплеты описание дня пушкинского
денди Евгения Онегина (первая глава романа). Подобные ассоциации не случайны, поскольку водевильные шалуны-повесы тоже
запечатлели тип "героя времени". Авантюризм этих баловней
судьбы открывал выход за пределы рутины каждодневного быта,
24
ЛИТЕРАТУРА
превращал на время мир застывшей нормы в свободную играющую стихию. Эксцентричность шалуна завязывает водевильную интригу и определяет структуру пьесы в целом. В оптимистичных
по своей философии водевилях, как и в итальянской комедии
масок, испанской комедии плаща и шпаги, комедиях Шекспира и
всей новеллистике Возрождения, утверждаются победоносные преимущества праздников перед буднями, а праздные весельчаки и
повесы одерживают верх над "серьезными" деловыми людьми.
Такой полный забот старик, волочащийся за молоденькой девушкой, самоуверенный и надменный, представлен в образах Форстмейстера, Господина Мишо, Бальи, подлекаря Клиникуса. В водевилях
Хмельницкого, как и в комедиях вообще, "ИНТЕРЕСЫ рода ...
всегда торжествуют над ДОСТОИНСТВОМ наиболее ДОСТОЙНОГО возраста (и над ДОСТОИНСТВОМ его взглядов, его учений)"13, поэтому большие претензии престарелых донжуанов вступают в противоречие с их несостоятельностью, вызывая комический эффект.
Характеры героев лишены психологической глубины, они - суть
модификации традиционных театральных амплуа, дающих возможность интересных сюжетных находок. Особенно любопытны отрицательные персонажи, которые, как и в благородных комедиях, "по
типу художественной, эмоциональной обрисовки не являются сатирическими: они облечены в комедийную основу и не выходят за
пределы требования Аристотеля изображать характер как откло14
нение от нормы, "но не в смысле полной порочности"" . Эту
особенность мастерства Хмельницкого современник С. Дуров связал с тем, что "остроту ума, данную самой природой", драматург
"расточал только там, где не мог никого оскорбить и где острота
принималась за остроту и не за что более" (I, XII.) При всем
стремлении к внешней занимательности драматург особый акцент делает на "словесный комизм, т. е. на чисто речевую игру",
обнаруживая противоречие "между тем, что думают о себе эти
герои, а оценивают они себя высоко, и тем, как они воспринимаются
окружающими их людьми и зрителями"15. Таким образом, большие
претензии комического героя вступают в противоречие с его
внутренней несостоятельностью, создавая комический эффект.
Конструируя по такому принципу почти все комические персонажи водевилей и благородных комедий, Хмельницкий наделяет
героев чертами индивидуальными, своей биографией. Например,
ЛИТЕРАТУРА
любопытны образы немолодых дам, находящихся в поисках жениха. Г-жа Курмонд ("Бабушкины попугаи"), имея уже три брака,
поучает воспитанниц, что "гораздо полезнее ненавидеть этих изменников", мужчин, хотя сама не против проверить, "достанет ли ...
довольно твердости" у Жеркура, чтобы вместо племянницы увести
ее саму, и очень переживает, что тот "заставил столько дожидаться
по пустому" (II, 335-366). Не скрывает своих намерений госпожа
Кого ("Новая шалость"), легкомысленная, молодящаяся престарелая дама, она по очереди влюбляется то в одного, то в другого
молодого человека. Ее нарумяненные щеки не только не соблазняют, но и пугают назначенного караульным Виктора: "Господа, господа! Спасите меня от этой старой дуры!" Такое же определение
дал г- же Курмонд в своей записке Жеркур. Г-жа Рондо ("Новый
Парис"), рекомендующая себя в качестве "порядочной девушки",
воспринимается окружающими как "известная сочинительница"
(III, 426), везде сующая свой нос, влюбленная безнадежно в г-на
Мишо. Тип самодовольной и самовлюбленной буржуазки или, по
словам Эрнеста, "каррикатуры", старой сумасшедшей, очевидно, с
довольно бурным прошлым, представлен в образе г-жи Гримардо ("Суженого конем не объедешь"). Обращает на себя внимание образ Бригадирши ("Карантин"), имеющий определенные
параллели с Бригадиршей Фонвизина. Героиня Хмельницкого в
известной степени - это Акулина Тимофеевна, но в иное время и
при иных обстоятельствах: наивность и простодушие характерны
для обеих героинь. Интересно то, что и Стрельского, и сына Бригадирши Фонвизина зовут Иваном.
Таким образом, водевиль с его подчеркнуто театральной
условностью, акцентируя внимание на игровое поведение героя,
связанное с притворством, обманом и веселой мистификацией,
помогал не только воссоздать жизнь в калейдоскопе ее красок и
праздничности, но и демонстрировал поиски персонажем своего "я"
через смену "масок" и актерствование. Помещая героя в атмосферу балаганной, праздничной комики, драматург заставляет его
менять уже привычную нам сценическую маску, но, как и В светской комедии интриги, происходит только внешняя трансформация:
персонаж владеет "костюмом" того, кого изображает, отнюдь не
его языком и жестом.
Особенно богата такими моментами пьеса "Актеры между
собою" (1821), ставшая своего рода новаторским опытом Хмельниц-
26
ЛИТЕРАТУРА
кого в области создания водевиля об актерах. Написанный, по
свидетельству историка театра П. Арапова, совместно с Всеволожским Н., он имеет в своей основе театральный анекдот об
актерах XVIII века Троепольской, Шумском и Попове. Начинающая актриса Троепольская, убеждая в силе своего таланта друзей
мужа, меняет "маски", выступая то в роли княгини, то в роли
горничной, и кружит мужчинам головы. Водевиль содержит
зарисовки о театральных нравах, современных драматургу, в нем
звучат куплеты, в которых осуждается бенефисная система, дается
портрет актрисы с набором популярных ролей, звучат мысли об
актерском мастерстве, утверждается высокое назначение сценического искусства.
После этой попытки исследовать нравы актерской среды "театр
сам о себе начал рассказывать, преподнося уроки "здравого смысла",., предлагая зрителю свою "концепцию театра""16.
Среди водевилей Хмельницкого, написанных в 1820-е годы,
особый интерес представляет пародия-водевиль "Греческие бредни, или Ифигения в Тавриде наизнанку" (1820). В этой пьесе
ощущается влияние "арзамасцев" с их любовью к буффонаде17,
пародированию "высоких" жанров, высмеиванию погрешностей
против вкуса и здравого смысла.
В первую четверть XIX века пародия оказывается в центре
общественных и литературных исканий эпохи. В пародийнокаррикатурном или, по определению автора, "комико-аллегорическом дивертисменте" А. Шаховского "Меркурий на часах, или
Парнасская застава" (1822), насыщенном полемикой и намеками на
литературную современность, среди прочих действующих лиц мы
находим Пародию, удостаивающуюся той же чести, что и Гомер18. В период культурного перелома, кризиса и становления различных художественных систем возникает "своеобразная мода
на пародию и автопародию. Пародийный (= иронический) эле19
мент становится составной частью литературного видения мира" .
Пародия, есть подражание, при котором "величественная форма
наполняется ничтожным содержанием"; "имитация возвышенного
посредством жалкого, несоответствие содержания и формы, пере20
дразниванье, перевод с трагического на комическое" . Эта буффонада, фарсовость, склонность к гротеску, и атмосфера праздника
роднят водевиль и пародию, выступая в единстве, они создают
промежуточный жанр: пародии - водевиля.
27
ЛИТЕРАТУРА
"Греческие бредни" (в основе пьеса Фавара "La petite
Iphigenie") - единственный водевиль Хмельницкого, непосредственно включенный в литературную полемику. Здесь пародируется не
только сам миф, но и классицистическая разработка античного
сюжета в озеровском духе. Еще "древнейшая комедия начала
с пародирования мифа"21, поскольку "от подлинного мифа неотделим полушутливый элемент"22 и сам миф "берет начало в сфере
игры"23. Будучи священным, он должен оставаться серьезным, но
его образные представления по-прежнему соответствуют взглядам дикарей; теряя важный элемент веры ("уже Гомер не был
верующим"24, миф приобретает все более игровой тон. Хмельницкий пародирует не только миф "с его нелепостями и абсурдом, с
его безмерным преувеличением и смешением пропорций, с его
беззаботными непоследовательностями и прихотливыми вариантами"23, но и "весь сумбур трагических творений", нагромождение
примет, которые драматург дал
в ироническом перечислении
Ифигенией своих ночных кошмаров:
Мне снилось все: и смерть, и лютые убийцы,
И казни, и мечи, и кости, и гробницы,
Явленье мертвецов, их вопли, молний блеск.
Подземный некий гул, и страшных громов треск!
Пещеры, храмины, и дебри, и вертепы,
К адский пламенник, и адовы заклепы!
Оковы, реки слез, стенания любви,
Я зрела мать свою, - плывущую в крови!
Шипучих фурий, змей, тьму страшных привидений,
И словом - весь сумбур трагических творений! (II, 231).
Художественный вкус драматурга помог верно оценить слабые
места неоклассицистической трагедии - условность исторического антуража, стремление к нагнетанию атмосферы ужаса, доходящее порой до
абсурда, сентиментальную чувствительность
одних персонажей, романтическую исступленность других. Хмельницкий высмеивает манеру русифицировать иностранные сюжеты,
некстати вводить чисто русские обороты речи. Карикатурно звучат слова Ифигении, рассказывающей свой сон:
Вижу папиньку,
Вижу маминьку,
Вижу бабиньку (II, 233).
ЛИТЕРАТУРА
В пародии-водевиле неоклассицистическая трагедия узнаваема,
узнаваемы ее форма, особый стиль, манера видеть, отбирать и оценивать мир25. Для Хмельницкого трагедия - предмет "пародийнотравестирующего передразнивания"26. Так, неистовость и романтическая иступленность озеровских героев (см. слова Полиника в
"Эдипе в Афинах": "Вини сей огнь, в моей пылающей крови.
Чрезмерен я во всем: и в злобе, и в любви ...") получает у Хмельницкого фарсовую мотивировку. Орест, жаждущий смерти, так о
себе рассказывает:
Люблю родителей - и матери отмстил!
Скитаясь - укушен я бешеной собакой,
Прослыл убийцею и страшным забиякой ...
Бешуся - и везде распространяю страх! (И, 242).
Пародируется дружба Ореста и Пилада, которые "вместе ... выростали, / В горелки, в коршуны играли", теперь же последний не
хочет умирать вместо друга и уступает ему эту привилегию.
Пародийно поведение Ифигении, не желающей "мужчин переводить" (II, 231), и Фоаса, скифского военачальника, боящегося грома,
но желающего "прохожих всех душить", предотвращая недоброе с
самим собой. Комический эффект создает сочетание классицистической основы и водевильных атрибутов: переплетение "высокой" лексики с подчеркнуто разговорной, соединение стиха трагедии с "плясовым" хореем водевильного куплета, характерная
для водевиля мотивировка и концовка ряда эпизодов. Хмельницкий
широко включает вокальные и балетные пародии в художественную ткань пьесы, так, например, он иронизирует, угадывая манеру
будущих оперетт на мифологические сюжеты:
На кровати я вкушала
Сладостный покой,
И довольная судьбой
Об Ахилле я мечтала,
Как он бегивал за мной (II, 232).
В водевиле пародируется не только текст трагедии, но и оформление спектакля, его декорации, его пластическое решение.
Первое действие начинается авторской ремаркой: "Театр представляет колонну храма. Действие начинается бурею. Вдали видны море и корабль, носимый ветрами, а ближе к сцене лодка, в
29
ЛИТЕРАТУРА
которой сидит Орест с Пиладом и плавают взад и вперед в виду у
зрителей" (II, 229).
Поскольку пародия есть "концепция "второго аспекта" и "двойника" с полным единством формы и содержания"27, персонажи
водевиля тоже представлены в двух планах: действующего лица и
актера -пародиста, который не столько изображает, сколько
имитирует своего героя. По мнению ЮН. Тынянова, "в театрально-драматической пародии вместо героя выступает актер" 28 . Пародийная дистанция возникает из нарочитого подчинения актера
"правилам игры", из чего возникает реплика, подобно той, что
произносит Фоас, прощаясь с Ифигенией:
Я подозрителен - но, повинуясь роли,
Ни в чем тебе мешать уже не буду боле.
Я в третьем действии зайду сюда на час,
И можешь, между тем, обманывать ты нас (II, 238).
"Ситуация игры" проходит через весь водевиль (герои знают
друг о друге все, но, "чтобы пьеса продолжилась", они соблюдают
правила этой игры: "До времени открыться не моги. / Сюрприз к
развязке береги!" - говорит Ифигения Оресту), это способствует
введению трагедии "в зону грубого контакта, где (ее - Ю.К.)
можно фамильярно ощупывать со всех сторон <...> обнажать и
29
разоблачать, свободно исследовать и экспериментировать" . Рассматривая и "фамильяризируя" неоклассицистическую трагедию,
смех разоблачает ее художественные средства, разрушает ее
концепцию мира, "играя", утверждает от противного иные эстетические принципы.
Атмосфера игры, пронизывающая сюжеты водевилей Хмельницкого, присуща и стиху драматурга. Автор был увлечен виртуозной стороной стиха, шлифовку которого он сравнивал с игрой в
мяч: "Я ... напав на какое-нибудь слово, играю им, как мячиком,
бросаю его во все стороны, во все фразы, перефразы и даже
антифразы, если вам угодно" (II, 467). Продолжая начатую в
благородных комедиях работу над легкостью стиха, драматург
именно "в подобных упражнениях" со словом видел безусловную пользу, так как "эти упражнения приучили бы русских писателей владеть языком, который еще не довольно гибок для языка
разговорного" (II, 467). Подобная непринужденность слога особенно
важна для водевилей, где актер должен естественно и органично
.30
ЛИТЕРАТУРА
переходить с драматической реплики на куплет. Куплету, как и все
водевилисты 1810-1820-х годов XIX века, Хмельницкий уделял
пристальное внимание, наделяя его разными функциями. Куплет
может являться гармоничной частью драматического текста, заменяя диалог или монолог, заключать самохарактеристику героя, нести функцию вставного номера, выражать авторское отношение.
Куплет у Хмельницкого может имитировать любовный романс,
или стилизоваться под народную песню30, принимать жанровый облик эпиграммы.
Итак, водевили Хмельницкого 1810-1820-х годов XIX века с
их подчеркнуто театральной условностью, где в центре внимания игровое поведение героя, связанное с состязанием, обманом,
примериванием "маски", способствовали воссозданию на сцене жизни
в ее праздничности, яркой пестроте и живописности. Свои ранние
водевили, ориентированные на "завсегдатая партера", светского зрителя, Хмельницкий, продолжая развивать традиции благородной
комедии, делает полными неподдельной веселости, сценичными, с
изящной и стремительной интригой, легким, "играющим" стихом,
эскизными, но четкими характерами. Атмосфера игры и праздничной веселости, "инстинкт преображения" и "радость самоизменения", присущие произведениям драматурга, продиктованы во многом проникновением театральности в жизнь современного ему
человека.
'Лотман ЮМ. Театр и театральность в строе культуры начала XIX в / /
Избранные статьи: в 3 т. Таллинн, 1992 Т 1 С 272.
3
Гроссман Л. Пушкин в театральных креслах. 1926. С.54
3
Халнзев В.Е. Драма как роя литературы (Поэтика, генезис, функционирование) М., 1986.
4
Фрейденберг О.М. Происхождение литературной интриги / / Труды по знаковым системам. VI. Уч. зап. Тартуского гос. университета. Вып 308. С 498
5
Там же. С. 505.
" Сочинения Хмельницкого: в 3 т. СПб., 1849. Т. 2. С. 347. В дальнейшем
ссылки на данное издание даются в тексте с указанием тома (римск.) и страницы
(арабск.).
7
Й. Хейзинга. Homo ludens. M , 1992. С 1 7.
' Й. Хейзинга. Указ. соч. С. 79.
9
Там же. С 112.
10
Там же. С. 106.
" Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 275.
'• И Хейзинга. Homo ludens. С. 106.
31
ЛИТЕРАТУРА
13
Пумпянский Л.В. Вечера на хуторе близ Диканьки / / Преподавание
литературного чтения в эстонской школе. Методические разработки. Таллин,
1986. С. 102.
14
Москвичева Г.В. Жанровое воеобразие комедий первых десятилетий XIX
века / / Вопросы сюжета и омпозиции. Горький, 1980. С.33-34.
15
Там же.
16
Журавлева А. И. Русская драма и литературный процесс XIX века: от
Гоголя до Чехова. М., 1980. С. 30.
17
Петухов Е. Письма В. П. Жуковского к фон-Мюллеру / / Новый сборник
по славяноведению. СПб., 1905. С. 343.
18
Шаховской А.А. Комедии. Стихотворения. Л., 1961. С. 686-687.
19
Поляков М. Вопросы поэтики и художественной семантики. М., 1978.
С. 207.
20
Фрейденберг О.М. Происхождение пародии / / Труды по знаковым системам. VI. Уч. зап. Тартуского гос. университета. Вып. 308. Тарту, 1973.
21
Фрейденберг О.М. Указ. соч. С. 494.
22
Хейзинга Й. Homo ludens. С. 164.
23
Там же. С. 149.
24
Там же. С. 150.
25
Бахтин М.Н. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 418.
26
Там же. С. 421.
27
Фрейденберг О. М. Происхождение пародии. С. 497.
26
Тынянов Ю-Н. О пародии / / Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы.
Кино. М., 1977. С 302.
й
Бахтин М. М. Указ. соч. С. 466.
30
Русский водевиль. М.; Л., 1959. С. 66, 67.
32
ЛИТЕРАТУРА
Н. Д. Кочеткова
"ВСЕМИРНАЯ ОТЗЫВЧИВОСТЬ" И
ПАТРИОТИЗМ УЧАСТНИКОВ НОВИКОВСКОГО
КРУЖКА
Одна из важнейших особенностей позиции Карамзина состоит в
органическом соединении его европеизма и патриотизма. Формирование такой позиции - менявшейся с течением времени, но сохранявшей оба этих компонента - началось в самый ранний период деятельности писателя, в годы его тесного сотрудничества с кружком
Н.И.Новикова.
Отношение Новикова и его сподвижников к названным выше
проблемам во многом определялось, в свою очередь, уже сложившейся традицией русской литературы XVIII века, выступавшей против галломании и бездумного увлечения всем иноземным и ратовавшей за развитие отечественной культуры. Вместе с тем Новиковский кружок внес весомый вклад в процесс европеизации России. И в годы издания сатирических журналов, и позднее, в масонский период Новиков умел находить достойные примеры для подражания в культуре разных веков и народов, что получило отражение
в переводческой и книгоиздательской деятельности его кружка.
Русские масоны, сподвижники Новикова, проповедовали идеи вселенского братства, дружеского единения людей, независимо от их
национальной принадлежности, но вместе с тем неизменно подчеркивали патриотический характер своей деятельности. Показатель-
33
ЛИТЕРАТУРА
ны в этом отношении высказывания С.И.Гамалеи, А.М.Кутузова и
др., их настороженное отношение к Карамзину после его возвращения из европейского путешествия.
Участники Новиковского кружка с большим интересом относились к разным конфессиям. Неизменно подчеркивая свою приверженность христианству и решительно осуждая неверие, они критически воспринимали многое в деятельности православной церкви,
проповедовали "мудрую терпимость", что проявилось, в частности, в
выступлениях И.В.Лопухина в защиту духоборов.
Основные идеи Новиковского кружка получили развитие в начале XIX века в сочинениях одного из его воспитанников М.И.Невзорова, как печатных, так и рукописных. Обращение к этим текстам
позволяет выявить то общее, что сближало столь разных по своему
значению и масштабу авторов, как Карамзин и Невзоров, получивших "нравственное образование" в кружке Новикова.
34
ЛИТЕРАТУРА
Ю.Д.Левин
ИЗВЕСТНОСТЬ СЭМЮЭЛА ДЖОНСОНА В
РОССИИ XVIII ВЕКА
Сэмюэл Джонсон (1709-1784) - многосторонний писатель-просветитель (критик, лексикограф, эссеист, историк литературы, поэт), занимавший центральное место в английской литературе своего времени, был мало известен в России. Первый опыт определить эту
известность принадлежал английскому слависту д-ру Дж.С.Г.Симмонсу ("Сэмюэль Джонсон "на берегах Волги", 1963).
Первыми произведениями Джонсона, переведенными и напечатанными в России, были его в основном моралистические очерки
из изданного им журнала "Скиталец" (The Rambler, 1750-1752). Всего из "Скитальца" с 1755 по 1801 г. были переведены 15 очерков,
составивших 36 публикаций (отдельные очерки переводились от 1
до 9 раз). В первых публикациях не указывались ни автор, ни переводимый журнал: ссылки на них появились лишь в переводах 1780х гг., уже после смерти Джонсона, причем название журнала передавалось по-русски "Бродяга".
Наибольшую популярность из очерков приобрел "The Rambler"
No 65 "Obidah and the Hermit. An Eastern tale" (Обидах и пустынник. Восточная повесть), в которой странник, встречается с пустынником, дающим ему советы, как избежать заблуждений на жизненном пути.
ЛИТЕРАТУРА
Из журналов Джонсона в России был также замечен "Досужий" (The Idler, 1758-1760), из которого были переведены 4 очерка.
Основной интерес представляет заимствованная оттуда статья "О
переводах", где говорится о значении развития переводов в общении людских племен.
Интерес в России вызвала философская повесть Джонсона
"Rasselas, the Prince of Abissinia" (Расселас, принц Абиссинский, 1759),
в которой развивается характерная для Просвещения мысль о противоречии между стремлением человека к счастью и возможностями реальной жизни. Переводы фрагментов повести печатались дважды в русских журналах (1764 и 1786), а в 1795 г. был издан полный
перевод.
Дать хотя бы общее представление русским читателям конца
XVIII в. о Джонсоне, его деятельности и характере решился Н.М.Карамзин и он осуществлял это в отделе "Смесь" "Московского журнала" (1791-1792) и в "Письмах русского путешественника".
36
ЛИТЕРАТУРА
Г.А. Лошакова
Б. АУЭРБАХ И И.С. ТУРГЕНЕВ
Немецкий прозаик середины XIX века Бертольд Ауэрбах
(1812-1882 гг.) в настоящее время почти полностью забыт российским читателем, хотя в прошлом столетии он вызывал бурный восторг передовой русской интеллигенции. В 1843-1853 годах выходят
в свет "Шварцвальдские деревенские рассказы", сделавшие имя Ауэрбаха широко известным не только в Германии, но и в других странах Европы. В этот период в немецкую литературу властно входило новое реалистическое направление. Стремясь создать правдивую прозу, писатель обращается к жанру так называемого деревенского рассказа. В истории немецкой литературы Б. Ауэрбах остается и по сей день интересным автором малой прозы: повестей, календарных историй, юмористических рассказов. На всей его новеллистике лежит отсвет обаяния его личности, стремившейся к добру и
гуманности, горячо любившей немецкий народ и мечтавшей о его
благе. Не случайно известный исследователь европейской литературы Г. Брандес писал после его смерти: "... никто из современных
германских писателей не имеет такого права, как Ауэрбах, считать
1
себя национальным писателем германского народа" .
Особый интерес в рамках изучения русско-немецких литературных связей может представлять тот факт, что новеллистику Б. Ауэрбаха высоко оценивал И.С. Тургенев. Малая проза немецкого писателя заинтересовала Тургенева своей социальной заостренностью, в
отличие от немецкой читательской аудитории особой идилличности
он в ней не видел. "... в наше время борьба великих интересов и
37
ЛИТЕРАТУРА
вопросов, волнующих общество, проникает в сокровеннейшие уголки... Внимание художников стало останавливаться преимущественно
на тех лицах избранного им мира, которые сами вовлекаются в
борьбу, попадают под неотразимое влияние общественных интересов!" - писал он2. И все же в целом оценка ауэрбаховской прозы
Тургеневым учитывает и ее высокую поэтичность, связанную с красотой изображения немецкой деревни и сельских типов, как бы оживающих под пером прозаика. Русский писатель подчеркивает
"... простые человеческие отношения, целые, ненадломленные характеры, односторонне-твердые нравственные убеждения - и, как фон
для всей картины, ту несравненную и величественную и приветную
природу Шварцвальда, которую всю как бы насквозь провевает крепительной свежестью сосновых лесов и горных вершин"3.
Существует своеобразная закономерность в том, что когда Ауэрбах создавал свои "Деревенские рассказы", Тургенев работал над
"Записками охотника". Отдельные рассказы тургеневского цикла и
появляются на рубеже 1840-1850-х годов. Есть много общих черт,
связывающих две эти книги. Во-первых, как рассказы Тургенева,
так и ауэрбаховская малая проза представляют собой не что иное,
как почти документальные зарисовки деревни, очерки, хотя оторвать
их от художественной беллетристики, безусловно, также нельзя. Вовторых, выразительностью характеристик героев, правдивостью деталей сельского быта эти книги, несомненно, открыли новую сторону в литературе обеих стран. Третья черта, побуждающая говорить
о сходстве "Деревенских рассказов" и "Записок охотника", заключается в том, что композиционно они во многом совпадают. И.Волевич пишет в связи с этим, что книга Ауэрбаха построена в форме
"задушевной беседы рассказчика с читателем. Начиная рассказ,
Ауэрбах как бы приглашает читателя посетить хорошо знакомые
ему места, воскресить в памяти уже известные события, повидать
старых, добрых знакомых. Герои часто "кочуют" из одного произведения в другое, ссылаются в разговоре на персонажей, которые уже
4
известны по другим рассказам" . Аналогично этому "Записки
охотника" также отличаются доверительностью повествования; они
и построены в форме путешествия автора по давно знакомым местам. В то же время это как бы открытие заново родного пейзажа,
природы, людей, связанных с ней.
Что касается темы природы, то она занимает, как известно, особое
место в произведениях, посвященных сельской жизни. Не являются
ЛИТЕРАТУРА
исключением и указанные сборники рассказов. Однако, если у Тургенева природа нередко становится основным героем повествования, и он посвящает ей вдохновенные и в то же время реалистические зарисовки ("Лес и степь", "Бежин луг"), у Ауэрбаха она лишь
фон, на котором развертывается повествование, хотя пейзаж может
быть вполне узнаваем и конкретен. Обратимся к одному из рассказов Б. Ауэрбаха , входящему в известный сборник. В первой части
произведения "Арестанты", являющейся своего рода прологом, дается картина мирной сельской местности, на которой, казалось бы, нет
ни конфликтов, ни потрясений. "Деревня. Кругом тишина, двери
домов заперты, кое-где распахнуты окна, но из них никто не выглядывает. Много ласточек: одни летают над самой землей, и никто им
не мешает, другие расселись на колодезном корыте возле сельской
управы, пьют воду и, лукаво поглядывая друг на друга, о чем-то совещаются, будто деревня принадлежит только им" 5 (102). Однако обманчивое ощущение деревенской тишины и благодати исчезает сразу
же после проповеди священника в защиту бывших заключенных.
Разговоры и пересуды захлестывают общину. Автор возвращает персонажей к общественным неурядицам и проблемам. "Как ни
свеж воздух, как ни отрадно погулять после обеда в лесу или в
поле, лишь немногие мужчины проводят время на лоне природы, да и
те спешат возвратиться, покуда все, кто есть в деревне, не соберутся
в прокуренном и широком зале "Орла" (106). Повествование, таким образом, удаляется от идиллических красот местности. Далее
читатель узнает, что проповедь произнесена не случайно: оказывается, в столице создано общество по защите прав арестантов, и в
него входят весьма уважаемые люди, каким бегло показан, например,
адвокат Гейстер, который считает, "что никогда не было еще так
много людей, которые бы стремились служить общим интересам
людей, чьи радости и горести были бы так тесно связаны с судьбами их отечества. Невиданный дух самопожертвования управляет
сегодняшним миром" (111). Эти новые веяния и предопределяют
поворот судьбы Якоба, вышедшего из тюрьмы, куда он попал когдато из-за ложного обвинения в покушении на жизнь человека. Автор повествует о том, как бывшего арестанта берет в услужение
расторопный и умный хозяин трактира "Орел" Конрад, не чуждый
либеральным идеям. Сюжет замедляется, так как достаточно подробно рассказано о душевном состоянии героя, о его вхождении в
мир, о встрече с Фридером, порочным преступником, не стремящим-
39
ЛИТЕРАТУРА
ся к исправлению, далее о знакомстве со служанкой, судьба которой
схожа с судьбой Якоба.
С появлением образа Магдалены повествование приобретает уже
некоторые признаки новеллистического ускорения. Совершенно очевидно, что встреча Якоба с веселой голубоглазой служанкой булочника знаменует в какой-то степени выход из одиночества и затравленности, возрождение надежд и веры в будущее. Вначале их соединяет общность жизненных перипетий. Магдалена также отсидела положенный срок, обвиненная в краже ложек у хозяина. По
выходе из тюрьмы, несмотря на всю свою веселую мужественность,
она также переживает отвергнутость от общества: "... шутки-то мои
недорого стоят. Мало кто живет хуже, чем я. Полночи жарюсь у
хлебной печи, днем ни свободной минутки, целый день только и
слышишь что ругань и попреки, а сделаешь что-нибудь не так, сразу
кричат: эй, ты, каторжница..." (125). Охваченный жалостью к девушке, Якоб вскоре полюбил ее.
Законы жанра диктуют далее свои условия, и, как предполагает
новеллистическое повествование, действие становится напряженным, интенсивно развивающимся. Читатель понимает, что Якоба и
Магдалену ожидают трудности и преграды. Появляются интригующие подробности, связанные с прошлым героев. Наконец, в части,
которая называется "Покаяние ребенка", Магдалена рассказывает
историю своего заключения. И здесь выясняются некоторые подробности: оказывается, что когда-то она была служанкой в доме
Гейстера, а кражу столового серебра совершил ее собственный отец.
Якоб понимает, что перед ним честное и доброе создание, которое и
по сей день ни в чем не обвиняет отца, а лишь жалеет его.
Здесь следует отметить, что когда в героях пробуждается чувство, природа как бы снова оживает, вызывая надежду и радость.
"Наутро Магдалена радостно выглянула в окно, небо было голубым
и ясным; и ей захотелось взлететь, до того легко было у нее на
душе. Воздух был свеж и прозрачен, в саду на ореховом дереве
сверкали капли воды, ночью прошел сильный дождь. Магдалена
проспала и дождь и грозу" (134). Одновременно Якоб в лесу наблюдает аналогичную картину, вызывающую в его душе самые разноречивые чувства. "Да, здесь буря повеселилась вволю! А потом
она утихла, и благодатное облачко напитало все живое... У старого
придорожного дуба, чьи корни, словно распяленная лапа великана
впиваются в землю, отломана красивая молодая ветвь. Молодая по-
40
ЛИТЕРАТУРА
росль не пристала кряжистому старику - вот чему научила его буря.
На кончике надломленной красивой ветви сидит зяблик и приветствует утро веселой песней, манит, наверное, свою подружку" (136).
В этом эпизоде, рождающем определенные ассоциации, символизирующие и разбитую судьбу, и надежду на ответное чувство, содержится глубокий жизнеутверждающий смысл. С этого момента для
Якоба и Магдалены начинается совсем иное бытие, отнюдь не безоблачное и гладкое, в котором однако они будут связаны незримыми нитями участия и любви.
Кульминационным моментом рассказа можно считать эпизод вторичного ареста Якоба и Магдалены. От кульминации до развязки
действие разыгрывается всего лишь в одной части - "Правильный
человек". Здесь снова на арене событий появляется адвокат Гейстер, который и проявляет себя благородным покровителем Магдалены; он помогает раскрыть загадочную кражу и освободить Якоба.
Развязка происходит, многое встает на свое место, однако автор не
обрывает повествование сразу же. В лучших традициях малой прозы он вводит своего рода эпилог, назвав его "Идиллия у железной
дороги", из которого читатель узнает о счастье Якоба и Магдалены,
живущих в маленьком домике путевого обходчика, которым и стал
Якоб. В этой истории можно увидеть, таким образом, гармоническое
разрешение противоречий. Общество оказалось милосердным к героям, потому что оно было представлено, прежде всего, такими, как
доктор Гейстер и его группой по защите прав арестантов. Одержав победу на выборах, Гейстер по-прежнему продолжает содействовать процветанию родного края. Железная дорога, о которой
мечтали многие, становится символом надежды и прогресса. "Когда
поезд промчится и стук колес затихнет вдали, а вокруг воцарится
тишина, Якоб спрячет флажок в футляр, кивнет жене, улыбнется
ребенку и примется за работу в поле. Тихое и прочное счастье
навсегда поселилось в этом доме возле несгибаемых стальных рельсов нового времени" (161). Итак, рассказ об арестантах был достоверен и поэтому пробуждал сочувствие к бесхитростным героям,
пытавшимся обрести свое человеческое достоинство.
Возвращаясь к вопросу о взаимоотношении творчества Ауэрбаха и Тургенева, следует отметить, что общее в их рассказах рубежа
1840-1850-х годов заключается все же в том, что нередко их истоки
уходят в идиллию. Гармонично и умиротворенно начинается рассказ И.С. Тургенева "Свидание" (1850). "Я сидел в березовой роще
ЛИТЕРАТУРА
осенью, около половины сентября... Я сидел и глядел кругом, и
слушал... Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный
отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом...; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли...; и украдкой,
лукаво начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь: я...
добрался до березового леска, угнездился под одним деревцом... и,
полюбовавшись окрестным видом, заснул тем безмятежным и кротким сном, который знаком одним охотникам"6 (240-241). Казалось
бы, завязка рассказа настраивает исключительно на идиллическое
развитие сюжета. Однако сразу же за описанием сентябрьского
пейзажа автор воспроизводит драму, разыгравшуюся в душе юной
крестьянской девушки, с которой прощается человек, соблазнивший
ее и, по всей видимости, любимый ею.
Следует отметить, что если рассказы Б. Ауэрбаха тяготеют к
новеллистическому, то есть событийному типу повествования, то в
отличие от этого в рассказах Тургенева нет и намека на новеллистичность, хотя в их основу заложено, безусловно, событие, как и
требует традиционная короткая эпическая форма. Таким событием
в данном случае является диалог между Акулиной и молодым человеком, похожим на "избалованного камердинера", как замечает
автор (243). Девушка упрашивает, умоляет Виктора о едином добром словечке, но так и не может его дождаться. На четырех страницах перед читателем открывается несчастная судьба крепостной девушки, соблазненной развязным и наглым слугой богатого барина.
Заурядная история становится у Тургенева высокой драмой, развязка которой ясна и однозначна: в лучшем случае девушку насильно выдадут замуж за кого-то, в худшем может быть ее добровольный уход из жизни. С симпатией и сочувствием рисует Тургенев героиню в эту страшную для нее минуту объяснения. "Вся ее
головка была очень мила... Мне особенно нравилось выражение ее
лица: так оно было просто и кротко, так грустно и так полно детского недоумения перед собственной грустью" (242). "Акулина глядела на него... В ее грустном взоре было столько нежной преданности, благоговейной покорности и любви. Она и боялась-то его, и не
смела плакать, и прощалась с ним, и любовалась им в последний
42
ЛИТЕРАТУРА
раз..." (245). Таким образом, идиллическое начало повествования
разрушается реалистическим воспроизведением чувства человека,
не нашедшего понимания и ответа у другого. Надежда на жалость и
доброту превращается в душе девушки в горечь унижения.
Автор, будучи свидетелем происходящего, внутренне сочувствует героине. Вместе с ним как бы сочувствует и скорбит природа.
"Солнце стояло низко на бледно-ясном небе, лучи его как будто
поблекли и похолодели... Порывистый ветер быстро мчался мне
навстречу через желтое, высохшее жнивье... Я остановился... Мне
стало грустно; сквозь невеселую, хотя свежую улыбку увядающей
природы, казалось, прокрадывался унылый страх недалекой зимы"
(248). В отличие от рассказов Б. Ауэрбаха природа в "Записках
охотника" играет, таким образом, "сопереживающую роль". Она
вторит чувствам героев, она является в какой-то степени частью
их души.
Как известно, рассказ "Арестанты" Б. Ауэрбаха заканчивается
вполне благополучно. Немецкий писатель обладал безусловно оптимистическим взглядом на современную ему жизнь; корни такого
мировосприятия совершенно очевидно уходят в просветительскую
идеологию.
Здесь следует однако оговориться и отметить, что в сборнике
"Шварцвальдские деревенские рассказы" есть и произведения, повествующие о трагических судьбах крестьян ("Фефеле, дочь деревенского богача", "Тонеле"), но общая тональность всей книги отнюдь не безрадостна. В ярких, живых зарисовках деревенской жизни Шварцвальда читатель мог найти успокоение и умиротворенность и навсегда проникался симпатией к людям из народа, веря в
них, следовательно, веря и в будущее своей страны. Разочарование
пришло довольно быстро. Даже современники считали Б. Ауэрбаха
автором "старомодных сельских идиллий", что побудило его уже в
конце 1850-х годов взяться за освоение достаточно острой социальной проблематики в романах "На высоте" (1864), "Дача на Рейне"
(1869). Однако впечатление, производимое "Шварцвальдскими деревенскими рассказами" оставалось неизменным всегда. Книга удовлетворяла потребность читателя в идиллическом, бесконфликтном
видении действительности, в открытии жизни, протекающей на лоне
природы, из которой вышел сам человек и с которой он связан
неразрывными узами.
43
ЛИТЕРАТУРА
Сборник "Записки охотника" И.С. Тургенева оставлял менее
идиллическое впечатление, нежели "Шварцвальдские деревенские
рассказы" Б. Ауэрбаха. Однако Тургенев, изображая, как правило,
трагические судьбы крестьян, их загубленные крепостничеством
души, оставался также поэтом в воспроизведении народной жизни.
Она предстает в "Записках охотника" во всей ее полноте и цельности.
Ф.И. Тютчев отмечал в связи с этим, что в книге Тургенева
соединились "... два трудно сочетаемых элемента: сочувствие к
человечеству и артистическое чувство. С другой стороны, не менее
замечательное сочетание самой интимной реальности человеческой
жизни и проникновенное понимание природы во всей ее поэзии"7.
Таким образом, как и Б. Ауэрбах, Тургенев открыл в литературе
1840-1850-х годов крестьянскую жизнь как тему, достойную именно поэтического внимания автора, он рассмотрел ее в различных
проявлениях так тонко и глубоко, что сам стал образцом в этом
жанре для европейских литераторов.
1
Брандес Г. Бертольд Ауэрбах / / Брандес Г. Собр. соч.: в 12 т. Т.12 Киев,
1903 С 216.
•' Тургенев И.С. Предисловие / / Ауэрбах Б. Дача на Рейне. СПб., 1869. С.5.
3
Тургенев И.С. Указ.соч. С.4.
4
Волевич И. Бертольд Ауэрбах / / Ауэрбах Б. Деревенские рассказы. М., 1967.
С.15.
5
Ауэрбах Б. Арестанты / / Ауэрбах Б. Указ. соч. С.101-161 (Перевод А. Авербаха.). Далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием страниц.
6
Тургенев И.С. Свидание / / Тургенев И.С. Собр. соч : в 12 т. Т.З. М., 1979С.240-248. Далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием страниц курсивом.
7
Цит. по: Алексеев М.П. Примечания / / Тургенев И.С. Указ. соч. С.417.
ЛИТЕРАТУРА
М. В.Моисеева
ЗАМЕЧАНИЯ О ХОДЕ РАЗВИТИЯ
СТИХОСЛОЖЕНИЯ ЛЕРМОНТОВА
(НА ПРИМЕРЕ ЛИРИКИ 1828-1832 ГОДОВ)
Взаимодействие эпического и лирического начал - эта проблема
все чаще и чаще поднимается, как теоретиками, так и историками
литературы. В данной статье мы попытаемся дать свою интерпретацию этой проблемы применительно к творчеству М.Ю. Лермонтова,
прежде всего обращая внимание на случаи использования в поэзии
этого автора приемов, способствующих прозаизации стиха.
Литературный путь Лермонтова начинается в конце 1820-х гг., в
период, когда в русской литературе, несмотря на новаторские опыты
Карамзина и Жуковского, еще сильны были традиции классицизма.
А потому не удивительно, что стихи юного поэта 1828-1829 годов
"ЗаблцжЛй.ние кипидонп". "Цевница", "Пир"_, "Пан" уже своими названиями отсылают нас к "Опытам в стихах и прозе" К.Н. Батюшкова (1817), антологическим стихам А.С. Пушкина (сб. 1826), переводам из Гомера, учителя юного Лермонтова, А.Ф. Мерзлякова, в
целом к архаической атмосфере литературной среды Пансиона,
Московского Университета, литературного кружка СЕ. Раича.
Однако поэтические опыты в "древнем роде" скоро были оставлены писателем, о чем свидетельствует открытое их пародирование.
4S
ЛИТЕРАТУРА
В этом отношении особый интерес представляет серия юношеских
стихотворений Лермонтова в эпиграмматическом жанре "словесного портрета". Сразу же обращает на себя внимание разнообразие
стилевой манеры и стиховой формы "Портретов" (1829): романтические, идиллические, сатирические линии; двухсложные и трехсложные размеры, тяга к силлабике1, своеобразие строфики, использование белого стиха2 Особое внимание обращает на себя первый
портрет, и не только оригинальностью стиховой организации, о которой уже было сказано, но трансформацией центрального героя стихотворения. Обратившись к этому портрету, мы с удивлением обнаруживаем, что в нем уже дан исчерпывающий образ "лермонтовского человека" - от Вадима вплоть до Печорина - хотя, конечно, еще в
истоке, в наивной и прямой связи с самосознанием юного автора:
Он некрасив, он невысок,
Но взор горит, любовь сулит,
И на челе оставил рок
Средь юных дней печать страстей...
Смеется редко, чаще вновь
Клянет он мир, где вечно сир...
Не знал он друга меж людей,
Везде один, природы сын...
Таким образом, как мы можем увидеть из приведенного отрывка,
беззаботный "любимец Феба", наслаждающийся дружбой, любовью,
поэзией в мире покоя3 и гармонии4 отдан Лермонтовым в жертву
эгоцентричному отрицателю, с "печатью страстей" на "бледном челе",
одинокому страдальцу, живущему в мире всевластия рока, антитез,
противоборства. Лермонтов обращается к новым темам, образам, к
новому литературному направлению - романтизму.
Переход этот для нас важен в силу целого ряда причин. Дело в
том, что именно романтизм провозглашает отказ от исключительного культа античных образцов и осуществляет признание эстетического равноправия художественного опыта всех культур.
Что приводит к очень важным последствиям. Заимствования из народной поэзии и иноязычных литератур, конечно, осуществляемые
и раньше, теперь становятся предметом особого теоретического интереса3, что еще раз подчеркивает осознанность, а не интуитивность
работы по усвоению опыта устного народного творчества, проделываемой конкретными писателями, в том числе и Лермонтовым.
46
ЛИТЕРАТУРА
По свидетельству Вистенгофа, молодой писатель много читает, не
проходит мимо как популярных, так и малораспространенных сборников народного творчества. Хотя, конечно, овладение народным тоническим стихом далось не сразу, и ему предшествовала долгая полоса имитаций народного стиха, переходных от силлабо-тоники к
тонике, стихотворений, не сумевших перейти границы классической
системы стихосложения. Обычно большинством литературоведов
и историков литературы эти стихотворения рассматриваются лишь
как переходные, не представляющие эстетической ценности и подробно не анализируются. Для нас же эти песни представляют особый интерес. Случаи, когда силлабо-тонические размеры разрушаются, а четкая соразмерность тоники еще не приходит им на смену,
как раз и оказываются особо важными в творческой лаборатории
Л&пмонтов2 поскольк" намечают "пути для наступления" прозе. Под
тверждение этому - отсутствие повторений при построении экспериментальных форм. Каждое стихотворение - это шаг в освоении неизведанного, это новые нюансы ритмики, строфики, интонации - и
новые подходы к прозаическому изложению материала
Одной из первых вех на этом пути является песня "Светлый
призрак дней минувших" (1829). Фольклоризм этого стихотворения еще сильно трансформирован в духе традиционного романтизма,
что ярко проявляется и в характеристике внутреннего состояния
6
героя , и его внешнем облике, и в отборе средств, для этого использу7
емых . Однако уже само название, совпадающее с жанровым обозначением, противопоставляет это стихотворение традиционным лите-.
ратурным жанрам как образец нерегламентированной "свободной"
поэзии, наделенной специфическими национальными чертами. И это
не случайно. Так для стихотворения характерны перебои ритма:
произведение написано разностопным урегулированным хореем (42-4-2), однако употребление пиррихия в начале четных строк (за
исключением 12-ой) сообщает им особую напевность, характерную
обычно для трехсложников - четные строки при чтении воспринимаются не как двухстопный хорей, облегченный употреблением пиррихия, но как стопа анапеста.
Перебои ритма подкрепляются синтаксическими переносами,
а также контрастом протяженных нечетных и коротких четных строк
- последние своей мелодичностью, напевностью подчеркивают повествовательность первых:
47
ЛИТЕРАТУРА
Светлый призрак дней минувших,
Для чего ты
Пробудил страстей уснувших
И заботы?
Ты питаешь сладострастья
Скоротечность!
Но где взять былое счастье
И беспечность?..
Можно, конечно, попытаться отнести "своеобразие" стихотворения на счет молодости и неумелости автора, но дело в том, что приемы, использованные в этом произведении действуют совокупно, не
противореча друг другу. Кроме того, замечателен и еще один факт:
автограф "Песни" находился на одном листе с автографом "Русской
мелодии", стихотворением удивительно лиричным, благозвучным.
По-видимому, Лермонтов в то время стремился уяснить для себя
жанровые отличия "песни" и "мелодии", придавая второй черты напевности, замедленной интонации, устойчивого ритма и, напротив,
наделяя первую резкими ритмическими перебоями, чередованием
мелодичных и отрывистых в интонационном отношении строк. Тот
же прием контраста длинной.и короткой строки, о котором упоминалось при анализе предыдущей песни, использует Лермонтов и в
стихотворении "Кавказ" (1830).
Здесь ранее найденный прием
дорабатывается: рефренная короткая строка следует уже не просто
после предыдущей строки, но после катрена. Стихотворению, написанному разностопным урегулированным амфибрахием, автор придает явные черты народной песни. Кроме того, стихотворение по
настроению, тематике удивительно близко двум автобиографическим заметкам Лермонтова (о первой любви и о песне матери), так
же относящимся к 1830 году. По мнению A.M. Аринштейна: "стихотворение написано, по-видимому, на несколько недель раньше".
Таким образом, пережитое сначала выплескивается в лирической
форме, но форме особой, уже предчувствующей приход прозы, подГО"
тавливающей его. Затем появляются и записки. Они необычны: их
связь с лирикой в свою очередь тоже еще очень сильна, они как бы
вырастают из поэзии Лермонтова. Наличие особой эмоциональной
взволнованности, поэтической фразеологии, метризованных фрагментов способствует тому, что по своей жанровой природе они приближаются к стихотворению в прозе. Так, из стихотворения мы узнаем
о первой любви поэта:
4S
ЛИТЕРАТУРА
Там видел я пару божественных глаз,
И сердце лепечет, воспомкя тот взор.
Люблю я Кавказ.
А вот воспоминание о том же событии, записанное чуть позже:
...Не знаю, кто была она, откуда и поныне...
...с тех пор я еще ке любил так...
...горы Кавказские для меня священны...
Каждая из этих строк, включенных Лермонтовым в свою записку о первой любви, вполне может стать началом отдельного стихотворения или великолепно вписаться, например, в то же стихотворение "Кавказ".
Однако, если мы внимательнее отнесемся к анализу расположения пиррихиев в стихотворениях Лермонтова и в случайных ямбах,
встречающихся в его прозе, то обнаружим, что ритм случайных ямбов в прозе противоположен их стихотворному ритму (если для
поэзии характерна большая ударность II икта, то для прозы ударность I икта в среднем выше)6. Мы обнаруживаем замечательнейшую особенность творчества Лермонтова: поскольку для естественного языкового ритма характерна большая ударность I икта, чем II, то
мы можем сделать вывод, что в стихотворения поэта настойчиво вторгается ритм естественного языка, а в прозу, на9
против, проникает ритм стихотворный .
Но писатель не останавливается на достигнутом, настойчиво продолжая поиски. 1830-1831 гг. оказываются одними из наиболее продуктивных для Лермонтова. Поэт много работает в этот период и
над жанром "песни". В 1831 году он пишет "Ликуйте, друзья,
ставьте чаши вверх дном". Воздействие анакреонтической лирики
Пушкина еще чувствуется в обращении Лермонтова к традиции застольных и заздравных песен (кон. XVIII - нач. XIX вв.), однако
ритмика и строфика этого памятника по-лермонтовски своеобразны:
поэт использует уже найденное чередование длинных и коротких
стихов, сверхсхемные ударения, а самое главное, комбинирует в
песне различные трехсложные размеры (сразу же отметим что
Лермонтов стал во главе тех поэтов, которые вслед за Жуковским
стали вводить трехсложники в более широкое употребление, более
того, Лермонтов лидирует среди авторов начала XIX века в разнообразии этих размеров: он создает 15 различных метрических форм
и их сочетаний (ср. Жуковский - 10, Пушкин - 10, Полежаев - 9,
Языков - 6, Баратынский - 4), лишь писатели следующего поколе-
ЛИТЕРАТУРА
ния, поэты эпохи "эпизации лирики" Фет и Некрасов опережают
Лермонтова по разнообразию трехсложников (соответственно 27 и
20 метрических форм)10.
"Ликуйте, друзья, ставьте чаши вверх дном", естественно, не единственное обращение Лермонтова к использованию в пределах одного стихотворения различных трехсложных размеров.
В песне "Колокол стонет. Левишка плачет" поэт добивается
больших успехов в воспроизведении не только ритмической организации народной песни (для стихотворения характерно чередование различных трехсложных размеров), но и ее поэтики (писатель
использует лексические повторы, синтаксический параллелизм, характерные для фольклора). Есть в песне и еще два важных нововведения: своеобразные строфика (строфа состоит из 7 строк разной
п
лины) и пи^мн (автоп чепедл^ет белый стих с пи^мовянным вне
заданной четкой схемы, рифмы появляются как бы случайно, причем большая часть рифм - это рифмы глагольные типа "стонет" "плачет", "оторвать" - "бывать", то есть рифмы, характерные для
русской народной песни):
Колокол стонет,
Девушка плачет,
И слезы по четкам бегут.
Насильно,
Насильно
От мира в обители скрыта ока,
Где жизнь без надежды и ночи без сна...
Еще дальше отходит Лермонтов от силлабо-тоники в своих попытках воспроизвести белый тонический стих русского фольклора в песне "Желтый лист о стебель бьется". Прогресс, достигнутый писателем особенно заметен при сопоставлении вариантов, родившихся при работе над стихотворением. Возьмем наиболее яркий
пример - 1-ую строчку 3-ей строфы. Первоначально она звучала как
классический образец силлабо-тоники и была написана в соответствии с существующей традицией подражания народной песне трехстопным хореем: "Что бояться молодцу". В таком виде она не удовлетворяла Лермонтова и поэт изменяет ее, несколько снижая тон
введением разговорного оборота, то есть работает над лексикой, оставляя метрику в границах классики: "Что за важность, молодец"Таким результатом автор не доволен и пишет третий вариант: "Не
печалься, молодец" - теперь 1-ая стопа осложнена пиррихием, но и на
50
ЛИТЕРАТУРА
этом Лермонтов не останавливается, и, наконец, придает строке окончательный вид: "Зачем грустить молодцу" - перед нами разрушение
силлабо-тоники:
Зачем грустить молодцу,
Если рок судил ему
Угаснуть в краю чужом?
Пожалеет ли об нем
Красна девица?...
Вершиной экспериментов писателя в этой области, как нам кажется, является стихотворение "Воля", написанное, как и предыдущая песня, в 1831 году. По форме и по содержанию оно близко
разбойничьим песням. Персонифицированный образ воли, постоянные эпитеты ("злая кручина", "молодая женя", "воля милая"), широкое использование олицетворений - метафорических параллелей
("мать" - "злая кручина", "степь широкая", "отец" - "судьбина", "небо
далекое"), оригинальность строфики, сочетание белого стиха с рифмованным, разнообразие ритмики - создают впечатление близости
народному стиху. Остановимся подробнее на ритмике "Воли". Обычно,
исходя из классической силлабо-тоники, размер стихотворения определяют как анапест, варьирующийся с помощью пауз, усечений, замен другими метрами. Такой подход кажется очень"сложным. Если
же рассматривать стихотворение как интервальное, все встает на
свои места: интервал остается переменным, но не превышает 1-2
слога - перед нами дольник. Таким образом, Лермонтов вплотную
подходит к тонике. Осознанность этого опять же подтверждается
при сопоставлении вариантов стихотворения. Так, например, 6 стопа,
звучавшая: "Им со мною" и остававшаяся в пределах стопы анапеста, изменена поэтом на следующую: "Им стыдно со мною" - ритм
значительно усложняется. Аналогично автор работает и над другими строками (например, 14-ой, 23-ей)11:
Моя мать - злая кручина,
Отцом же была мне - судьбина,
Мои братья, хоть люди,
Не хотят к моей груди
Прижаться;
Им стыдно со мною
С бедным сиротою,
Обнятся...
51
ЛИТЕРАТУРА
Подводя итог рассмотрению особенностей разработки поэтом жанра песни на раннем этапе его творчества, заметим, что по сравнению
с другими авторами начала XIX века, также занимавшимися этим
вопросом и сосредоточившими свои опыты в основном в области
имитации лексики, фразеологии народных песен, Лермонтов больше внимания уделяет ритму, интонации, строфике своих экспериментов, что, по-видимому, связано с тем, что целью его экспериментов уже на этом этапе является не стилизация под "народное слово", но расшатывание силлабо-тоники, пути проникновения в лирику
эпоса12.
Тому есть несколько подтверждений.
Уже в 1830-1831 гг. у Лермонтова, помимо работы непосредственно над песенным жанром, появляется ряд своеобразных задумок, связанных с более крупной фермой: он пишет план волшебнорыцарской сказки или оперы ("При дворе князя Владимира"), предполагает написать "шутливую поэму" о приключениях богатыря, а
также историческую поэму о Мстиславе Черном (для которой и
были написаны "Песнь барда", "В избушке позднею порою" и обработана русская народная песня "Что в поле за пыль пылит").
Помимо прочего, подтверждением того, что метрика в стихотворениях Лермонтова московского периода имела особое значение является и тот факт, что даже подражая в тематике, образах стихотворениям других авторов, поэт может упростить строфику образца, но
метрике, ритму он всегда уделяет особое внимание. Так, например,
произошло со стихотворением И.И. Дмитриева "Стансы" ("Я счастлив был во дни невинности беспечной"). Лермонтов, "перепевая"
его в своем романсе "Невинный нежною душою" упрощает строфику образца: у Дмитриева слова рефрена повторяются в начале
каждой следующей строфы, юный же поэт ограничивается рефреном.
Однако ритмика лермонтовского стихотворения сложнее, чем у
Дмитриева: пятнадцатилетний автор использует чередование строк
разных метров:
Но я в сей жизни скоротечной,
Так испытал отчаянья порыв,
Что не могу сказать чистосердечно:
Я был счастлив...
Переводы же Лермонтовым зарубежных авторов самим фактом своего существования подтверждают нашу гипотезу, ибо уже
свидетельствуют об интересе поэта к другим системам стихосложе-
52
ЛИТЕРАТУРА
ния. Кроме того, само то, что русский писатель обращается к переводам из английского и немецкого языков, для которых господствующей является тоническая система, 6oj.ee близкая к естественному
ритму языка, а не, например, к французской или итальянской силлабике, с ее строгостью и установкой на выравнивание количества
слогов, также является серьезным аргументом, подтверждающим наше
предположение. Чтобы утверждение не выглядело голословным, обратимся непосредственно к текстам.
Одним из самых ранних можно считать перевод философского
двустишия Шиллера из его цикла "Вотивные таблицы", осуществленный Лермонтовым в 1829 году и озаглавленный им "Дитя в
люльке". Особенностью его является своеобразная строфическая
запись, сбой ритма во второй строке и отсутствие рифмовки:
Счастлив ребенок! и в люльке просторно ему:
но дай время
Сделаться мужем, и тесен покажется мир.
К 1829 же году относится и еще один очень интересный случай это попытка вольного перевода баллады И.В. Гете "Рыбак": по сравнению с образцом (стихотворение Гете написано почти равномерным ямбом) Лермонтов не только не упрощает, но, напротив,
усложняет ритмику своего опыта "Забывши волнения жизни мятежной". Вероятно, молодой поэт стремился построить необычную
для русской поэзии строфу из амфибрахических и ямбических стихов разной длинны:
Забывши волнения жизни мятежной,
Один жил в пустыне рыбак молодой.
Однажды на скале прибрежной,
Над тихой прозрачной рекой,
Он с удой беспечно
Сидел
И думой сердечной
К протекшему счастью летел...
Начиная с 1830-го года, Лермонтов увлекается поэзией Байрона. Именно от английского поэта приходит к нему особая жанровая
форма, занимающая среднее положение между поэмой-исповедью и
лирической медитацией и обозначаемая самим Лермонтовым как
"монолог", "отрывок" или реже как дневниковая запись. Молодой поэт использует ее как при непосредственном переводе лирики
53
ЛИТЕРАТУРА
Байрона, так и при создании своих собственных оригинальных произведений. Ритмика, строфика, рифма этих стихотворений выводит их за рамки классического силлабо-тонического стиха.
Сначала несколько слов скажем об оригинальных монологах Лермонтова, по отношению к которым если и можно говорить о влиянии
Байрона, то о влиянии косвенном, поскольку перед нами не прямые
переводы, но лермонтовское осмысление общеромантических мотивов, образов, идей.
В жанровом отношении особый интерес представляет монолог
"Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете", поскольку
для его структуры характерны некоторые формальные признаки драматического монолога, связанного с предшествующими словами собеседника. Возможно, именно это позволило Лермонтову автореминисценции из этого отрывка ввести в посвящение к 1-ой редакции
поэмы "Демон" (1829), то есть включить стихотворение в более
сложную лиро-эпическую структуру13. Такой переход стал возможным благодаря и еще одной особенности монолога уже из области
рифмы: в отрывке сталкиваются белые и рифмованные стихи, причем наблюдается явный перевес первых над вторыми:
Как солнце зимнее на сером небосклоне,
Так пасмурна жизнь наша. Так недолго
Ее однообразное теченье...
И душно кажется на родине,
И сердцу тяжко, и душа тоскует...
Не зная ни любви, ни дружбы сладкой,
Средь бурь пустых томится юность наша,
И быстро злобы яд ее мрачит,
И нам горька остылой жизни чаша;
И уж ничто души не веселит.
Перекрестно рифмуются лишь последние четыре строки, что
способствует особому выделению основной мысли стихотворения,
вынесенной в его конец. Это позволяет нам предположить, что появление в конце монолога рифмованных строк не случайно и используется автором как особый прием, позволяющий ему подчеркнуть основную идею стихотворения, выразить ее в отточенной, подчеркнуто лирической, а значит более суггестивной форме.
Взаимосвязь с лиро-эпической формой следующего монолога "183Ь
го июня Ц дня" еще сложнее. Дело в том, что отрывок уже возникает как вариация стихов из ранее написанной поэмы "Джюлио"
54
ЛИТЕРАТУРА
(1830), жанр которой самим Лермонтовым определяется как "повесть". По завершении же стихотворения отдельные его строфы с
небольшими изменениями вводятся Лермонтовым в поэму "Литвинка" (1831), жанр ее автором тоже обозначен как "повесть" и в
драму "Странный человек" (1832), написанную прозой. Обращение
к генетическим связям стихотворения, позволяет не только еще раз
подчеркнуть взаимодействие поэзии и прозы в творчестве Лермонтова, но и попытаться ответить на вопрос о происхождении его строфики - столь необычной для "классического стихотворения". Видимо, октавы, которыми написан монолог, "приходят" в поэзию Лермонтова из лиро-эпического жанра - поэмы. Мы знаем, что Лермонтов много и активно работает над тем, чтобы по-русски передать
столь излюбленную немецкой и английской романтической поэмой
октаву 4 и родственную ей "спенсерову строфу"'5. К таким экспсрк
ментам можно отнести, например, стихотворение Лермонтова 1831
года "Блистая, пробегают облака" или отрывок 1830 года "Чума".
Для нас распространение подобных опытов важно постольку, поскольку оно способствует удлинению строф, более активному использованию синтаксических переносов, что, в свою очередь, приводит к новому сближению поэзии и прозы, тем более, когда подкрепляется к тому же использованием белого стиха. Примером такого рода экспериментов может служить стихотворение Лермонтова'1Солще_осеш£_(1830-1831 гг.). Размышлениям поэта об обманутой любви глубоко отвечает стиховая форма монолога: Лермонтов пишет его белыми стихами с многочисленными междустрочными переносами:
Есть что-то схожее в прощальном взгляде
Великого светила с тайной грустью
Обманутой любви; не холодней
Оно само собою, но природа
И все, что может чувствовать и видеть,
Не может быть согрето им; так точно
И сердце: в нем все жив огонь, но люди
Его понять однажды не умели,
И он в глазах блеснуть не должен вновь...
Если же говорить о своеобразных лермонтовских "сколках" го
стихотворений Дж. Байрона "Тьма" и "Сон", то все эти отрывки
отличают устойчивые, повторяющиеся из монолога в монолог, особенности в области не только формы, но и содержания. И байронов-
55
ЛИТЕРАТУРА
ские стихи, и лермонтовские отрывки "Ночь /". "Ночь II", "Видение".
"Отрывок" ("Три ночи я провел без сна"). "Смерть" ("Ласкаемый цветущими мечтами") пронизаны мыслью о неотвратимости
судьбы, об ожидающем человека бессмысленном и жестоком конце.
Хотя отношение к происходящему у этих двух авторов различное:
Байрон воспринимает страшные картины как наблюдатель, как постороннее лицо, у Лермонтова же авторское "я" оказывается главным действующим лицом, русский поэт близок к бунту против мирового порядка, постылости земного существования, Исполненного
скорби, зла, тления:
Вот с запада Скелет неизмеримый
По мрачным сводам начал подниматься
И звезды заслонил собою...
И все трещало пол его шагами...
("Ночь /Г)
Тогда я бросил дикие проклятья
На моего отца и мать, на всех людей, И мне блеснула мысль (творенье ада):
Что если время совершит свой круг...
И ничего меня не успокоит...
- И я хотел изречь хулы на небо Хотел сказать:...
Но голос замер мой - и я проснулся.
("Ночь Г)
Почему боль мира становится болью поэта? Может быть, все
дело в том, что под аллегорическими картинами стихотворений Лермонтова скрываются его реальные переживания, муки. Так, например, на сегодняшний день установлено, что в основе монолога 'Ч&
йение"_ лежат реальные события, относящиеся к лету 1831 года, а
точнее, история разрыва с Н.Ф.Ивановой. Объективная реальность,
"проза жизни" постепенно начинает проникать в поэзию Лермонтова: романтический герой напоминает самого поэта, указано место
действия - берег Клязьмы (там находилось имение Ивановых), упомянута сестра Н.ф. Ивановой. Изменения в содержании не могли
не вызвать трансформаций и в области формы: естественность хода
мыслей практически не стесняется стихотворной формой, ибо от нее
остается лишь общая установка на метризацию да построчное членение текста, которые, впрочем, тоже подтачиваются обилием пиррихй"
ев и междустрочных переносов. Лермонтов отказывается от риФ"
56
ЛИТЕРАТУРА
мы, деления текста на строфы, не ограничивает себя в длине стихотворения:
Я видел юношу: он был верхом
На серой борзой лошади - и мчался
Вдоль берега крутого Клязьмы.
Вечер погас уж на багряном небосклоне...
Но юный всадник не боялся, видно...
Пылали смуглые его ланиты,
И черный взор искал чего-то все
В туманном отдаленье - темно, смутно
Являлося минувшее ему...
Объяснить обилие всех этих "мутаций" только влиянием безрифменного пятистопного ямба стихотворений Байрона - значит ничего ке сказать об истинней сути, происходящих s творчестве Лермонтова процессов. На самом же деле, как нам кажется, объяснить
это явление можно лишь обратившись к творческой лаборатории
писателя, сделав это мы обнаруживаем удивительнейший факт. Оказывается, поэт первоначально осуществляет не стихотворный перевод и стихотворений Байрона "Тьма", "Прощание Наполеона", и
отрывков из его поэм "Гяур", "Беппо", называя при этом свои опыты просто "переводами в прозе". Однако, с современной точки зрения это определение не совсем верно. Поскольку сам автор во всех
случаях сохраняет поэтическую образность и эмоциональную окраску, а в ряде моментов даже метрику подлинников, насыщает текст
многочисленными инверсиями, риторическими вопросами, восклицаниями, рассказывает о происходящем как о собственном глубочайшем переживании, постольку правомернее отнести эти переводы
к лирической прозе.
Сегодня мы можем только предполагать, размышляя о тех целях,
которые ставил перед собой Лермонтов, создавая свои "переводы в
прозе". Во всяком случае, в пользу того, что он рассматривал их не
только как промежуточный этап работы, основу для последующих
поэтических опытов, но осознавал и их самостоятельную художественную ценность, свидетельствует тот факт, что писатель предназначал их не только для себя, но и для других лиц (см., например, его
запись "... перевести в прозе: The Dream of Lord Byron - pour miss
Alexsandrine" - ""Сон" лорда Байрона - для мисс Александрины
(A.M. Верещагиной)")16.
57
ЛИТЕРАТУРА
Замечательно и то, что автобиографические записки Лермонтова,
датируемые как и "переводы в прозе" 1830-ым годом и написанные
после прочтения книги Т.Мура "Письма и дневники лорда Байрона с
заметками о его жизни", под глубоким впечатлением от личности
"английского титана", по своей эмоциональной взволнованности, наличию метризованных фрагментов, поэтической фразеологии, синтаксису, стилю в целом оказываются очень близки этим переводам.
Нельзя не отметить, что помимо уже названного и сами стихотворения, и "переводы в прозе", и автобиографические заметки сближают одни и те же образы, мотивы, которые постепенно вырабатываясь, вычленяясь в творчестве Лермонтова, впоследствии становятся той константой, которая позволяет отличить произведения этого поэта от чьих-то других. Действительно, в лирически едином
мире Лермонтова, полном настойчивых самоповторений., излюбленные образы могут годами странствовать по разным поэтическим и
прозаическим контекстам, обрастая все новыми смыслами и видимо
благодаря тому, что за каждым из этих излюбленных образов стоит
не один и не два, а десятки поэтических контекстов, в каждом из
которых они получали дополнительные смысловые оттенки, черпали
лирическую, суггестивную, эмоциональную силу, появлению их в любом, переходном от поэзии к прозе или даже непосредственно прозаическом тексте сообщает ему особую энергию, экспрессию, уникальную силу воздействия.
Как иначе можно объяснить особенную, ни с чем не сравнимую
лиричность лермонтовских стихотворений "Небо и звезды", "Звезды". "Земля и небо". А тем не менее то наступление прозы на
поэзию, о котором мы говорили, коснулось и этих произведений, но
здесь оно практически не заметно!
А ведь стихотворение "Небо и звезды" (1831) - это один из самых интересных версификационно-строфических экспериментов молодого поэта, имеющий определенное сходство с опытами Лермонтова в области вольного стиха: в стихотворении три пятистишия безрифменного дактиля, каждое из которых состоит из трех двухстопных (в первой строфе три трехстопных) и двух четырехстопных
стихов:
Чем ты не счастлив? Скажут мкг люди.
Тем я несчастлив,
ЛИТЕРАТУРА
Добрые люди, что звезды и небо Звезды и небо! - а я человек!..
мелодический строй "Звуков" (1830 - 1831) определяется чередованием хореических строк контрастных по длине:
Что за звуки! неподвижен внемлю
Сладким звукам я;
Забываю вечность, небо, землю,
Самого себя...
текст стихотворения "Земля и небо" (1830-1831) построен на еще
редком в то время в русской поэзии явлении - вариации анакруз:
Как землю нам больше небес не любить?
М2М MsSec'ioc счастье темне^
Хоть счастье земное и меньше в сто раз,
Но мы знаем какое оно...
В чем же дело? Как не вспомнить, отвечая на этот вопрос, слова
А.А. Блока: "Всякое стихотворение - как покрывало, растянутое на
остриях нескольких слов. Эти слова светятся, как звезды"17. Действительно, словесный состав тех стихотворений, о которых сейчас
идет речь, необыкновенно прост и изначально весом: небо, звезды,
люди, человек, ребенок, счастье ...
И если обычно литературоведами опыты по усилению ритма прозы рассматриваются как признак недоверия авторов к расшатыванию стихотворного ритма, то мы в свете сказанного, хотим выдвинуть свое предположение по поводу появления в лирике Лермонтова метризованной прозы. Речь идет об отрывке "Синие горы КавШ С (1832). Как нам кажется, появление этого стихотворения является органичным результатом тех экспериментов, которые Лермонтов ведет в области взаимодействия поэзии и прозы. К 1832
году по отношению к малой форме поэт уже вырабатывает и способы тщозаизации г.шигп (речь идет о перебоях ритма, астрофизме,
междустрочном переносе, использовании белого стиха и т.д.) и Mz
Визами прояы (через введение в нее глубоко экспрессивных образов-символов, повторяющихся мотивов, поэтической фразеологии,
синтаксиса, метризованных фрагментов и т.д.). Остается только создать на основе достигнутого стихотворение в прозе. И Лермонтов делает это! В 1832 году он пишет стихотворение "Синие горы
Кавказа".
59
ЛИТЕРАТУРА
Таким образом, мы все более убеждаемся, что наступление прозы
на поэзию, а также само тяготение лирики Лермонтова к эпическому
роду литературы не может быть простой случайностью, коснувшейся
лишь какой-то одной стороны его творчества, но, напротив, оно стало
существенной чертой стиля этого писателя еще на этапе его формирования.
1
Четвертый портрет написан александрийским стихом, восходящим к французскому двенадцати-сложнику, для других портретов - 1-го, 5-го - также характерно равенство количества слогов в строках.
2
В чистом виде белый стих используется в 5-ом портрете, а с компенсацией
отсутствия междустрочной рифмовки четных стихов их внутренней рифмовкой (2-ая
стопа рифмуется с 4-ой) в 1 -ом. Если мы обратимся к вариантам стихотворения, то
убедимся, что Лермонтов специально работал над рифмой, не просто заменяя рифмующиеся слова, но и меняя строки местами.
3
Картины в первых стихотворениях создавались как правило существительными и главным образом определениями к ним, глагольная сфера была крайне узка, а
кроме того глаголы состояния доминировали над глаголами действия.
1
Равновесие в ранних произведениях Лермонтова поддерживалось не только на
уровне лексики, морфологии, синтаксиса, но и средствами самого стиха: использованием правильного чередования ударных и безударных слогов, равносложностью. "Цевница" и др. ранние стихотворения - это единственные в творчестве Лермонтова случаи обращения к силлабике.
6
Появление теоретического интереса к заимствованиям из народной поэзии и
иноязычных литератур, з свою очередь, способствует актуализации вопроса о различении существующих систем стихосложения. Господствующая в русской поэзии №
стема стиха постепенно получает название "силлабо-тонической". Особый вклад«
решение этого вопроса вносят работы Востокова (разрабатывает вопрос о различении метрического, силлабического и тонического стихосложения), Надеждина (обращается к русскому стиху и определяет его как "тонико-силлабический"), Ленинского
(разбирает сущностные моменты отличия "тоннко-силлабической" системы стихосложения от античной метрической и народной тонической систем). Особенно ширится интерес к фольклору. Многочисленные дискуссии выплескиваются на страниц
печати, способствуя публикации и оригинальных произведений устного народного творчества. В 1815 году выходит 3-е издание сборника песен XVIII в. "Русские народа»
песни" И.Прача - Н.Львова. В 1818 году выходит 2-е издание "Древних российски
стихотворений" Кирши Данилова, подготовленное Калайдовичем. Позже, в 1820, ЯЦертелев печатает ряд статей, посвященных устному народному творчеству. "О произведениях древней русской поэзии", "Взгляд на русские песни, и сказки, и повести*"
др. В 1826 М.Н. Макаров в "Вестнике Европы" публикует описание праздника
Овсень. В следующем 1827 году В.Б. Брюневский печатает в "Московском вести"'
ке' за № 23 статью о народных праздниках. В том же журнале помещает несколько
теоретических статей, посвященных в частности народным песням С.П.Шевырев* Герой этого стихотворения наделен мироощущением, характерным для сознай»
юного Лермонтова.
60
ЛИТЕРАТУРА
7
Лермонтов обращается к традиционно романтической лексике, использует большое количество восклицательных, вопросительных конструкций, многоточий.
8
Мы опираемся на статистические данные, приведенные В.Е. Холшевниковым в
статье "Случайные четырехстопные ямбы в русской прозе", опубликованной в сборнике: Русское стихосложение. Традиции и проблемы развития. М.,1985. С.139-140.
9
В этом отношении творчество Лермонтова сходно лишь с наследием Пушкина,
ритм случайных ямбов у чистых прозаиков, например, Чехова, Тимирязева подобен
стихотворному ритму Пушкина и Лермонтова, то есть соответствует естественному
ритму языка.
10
Статистические данные приводятся по статье: Гаспаров М.Л. Стихосложение
Лермонтова //Лермонтовская энциклопедия. М.,1981.
11
Сложность ритмики стихотворения, сближающая его с естественным ритмом
языка, делает возможным безболезненное введение его впоследствии в прозаический
текст "Вадима". Сразу же отметим, что песня "Как по вольной волюшке". включенная писателем в главу "Тамань" романа "Герой нашего времени" и по форме, и по
содержанию также близка экспериментам Лермонтова в жанре песни именно 18301831 гг.
12
Конечно же нельзя приписывать все заслуги в этой области только Лермонтову. Сходными экспериментами увлекались и А.Х.Востоков, и В.А.Жуковский, и А.С.Пушкин, и А.А.Дельвиг, однако, даже среди этих авторов Лермонтова выделяет особое
богатство, разнообразие размеров, особенно трехмерников, строфики. См., например:
Лапшина Н.В., Романович И.К., Ярхо Б.И. Из материалов "Метрического справочника
к стихотворениям М.Ю. Лермонтова" //Вопросы языкознания 1966. №2.
13
В 1-ой редакции "Демона" стихи связаны между собой прозаическими переходами.
14
Именно этой строфой, например, написан "Дон - Жуан" Дж. Байрока.
15
Опять же возрожденную английским романтиком в его "Чайльд-Гарольде".
16
Лермонтов М.Ю. Соч.: в 6 т. М.;Л., 1957. Т.6. С.375.
17
Блок А.А. Записные книжки. М., 1965. С.84.
ЛИТЕРАТУРА
Г.Е.Потапова
РОССИЯ И ЗАПАД В КНИГЕ Н.И.ГРЕЧА
"ПОЕЗДКА ВО ФРАНЦИЮ, ГЕРМАНИЮ И
ШВЕЙЦАРИЮ В 1817 ГОДУ"
Книга Н.И.Греча "Поездка во Францию, Германию и Швейцарию
в 1817 году" (впервые напечатана в "Сыне отечества" за 18171819 гг. под названием "Письма издателя "Сына отечества" к редактору <А.Е.Измайлову>") отразила впечатления автора от путешествия, совершенного им "в мае-сентябре 1817 г. по поручению
Императорской Публичной библиотеки с целью осмотреть важнейшие книгохранилища Европы. Произведение Греча было во многом
ориентировано на "Письма русского путешественника" Н.М.Карамзина: эта связь очевидна в самом выборе литературной формы
(письма, рассчитанные на публикацию ), в акцентировании некоторых "чувствительных" моментов (описание грусти при расставании с родиной, описания встреч с друзьями за границей и т.д.), в
прямых отсылках к Карамзину.
Автор "Поездки во Францию, Германию и Швейцарию" склонен
постоянно соотносить себя с "русским путешественником". Тем
ощутимее оказываются его отличия от Карамзина в осмыслении
проблемы "Россия и Запад". Разделяя убеждение "русского путешественника" в том, что Россия - это тоже часть Европы, Греч совсем иначе, чем Карамзин, оценивает место России в культурной
общности европейских народов. Если Карамзин считал, что России
еще только предстоит приобщиться ко многим сферам европейского культурного и исторического опыта, и склонен был занимать по
отношению к западной культуре позицию скромного ученика ("скифа в Афинах"), то для Греча, путешествующего по Европе после
наполеоновских войн, по заключении Священного Союза, не суще-
62
ЛИТЕРАТУРА
ствует сомнений в главенствующей роли России среди других держав Европы. В его суждениях отчетливо просматриваются те идеологемы, которые уже успели закрепиться в русской риторике, публицистике, поэзии за годы антинаполеоновской кампании (русские
как освободители Европы, Александр I как всеобщий миротворец,
"царь царей", осеняющий своим верховным покровительством спасенные им народы и т. д.) 1
Однако любопытно не само по себе наличие этих идеологем в
книге Греча. Любопытно то, что, переходя из "ораторских" жанров
в жанр литературного путешествия, эти идеологемы оказываются
не только эксплицитно представлены в публицистических фрагментах текста, но и имплицитно окрашивают повествование о предметах, крайне далеких от политики. Так, Греч то и дело дает зарисовки бытовой национальной вражды между европейцами уфракцузы не терпят англичан; англичане желают отгородиться в быту от
всех прочих народов; недолюбливают друг Друга шведы и датчане,
швейцарцы и французы, французы и немцы) - и тут же подчеркивает всеобщую расположенность к русским (английские матросы "презирая и ненавидя, как известно, всех чужестранцев, не включают в
это число русских"2, путешественницы, одинокие в Германии, находят себе верных спутников и защитников в лице русских и т.д.).
Таким образом, и на чисто бытовом уровне Россия выступает примиряющим и объединяющим началом в раздираемом распрями
европейском мире.
Впрочем, экспансия мессианистического мышления затрагивает
не только область быта, но и такие области, как язык, религия, искусство. Вершинное (и почти карикатурное) выражение указанная интенция находит в рассказе Греча о том, как немцы, неспособные
сладить с разноголосицей собственных диалектов, просят русских
3
обучить их произношению некоторых немецких слов . Осуждая
межконфессиональные раздоры католиков с лютеранами, Греч с
умилением вспоминает Россию и православие. Говоря об архитектуре старых европейских городов, он неизменно с неудовольствием
отмечает скученность и пестроту маленьких средневековых "домишек" и радуется тому, что кое-где военные разрушения содействовали возведению новых больших и "великолепных" зданий.
Во всем Греча возмущает "беспорядок", "пестрота", раздробленность - и во всем он хвалит "порядок", "обширность", единоначалие. Мышление Греча - это мышление откровенно имперское. Не
63
ЛИТЕРАТУРА
случайно он, говоря о Европе, то и дело апеллирует к опыту России,
предстающей в его сознании как идеальная Империя, гармонически
объединяющая под одним началом все и вся4. Однако мифологема
Империи уже в "Поездке во Францию, Германию и Швейцарию"
обнаруживает некоторые опасные потенции, которые со всей очевидностью проявятся в позднейшей журнально-публицистической
и собственно писательской деятельности Греча. Вопреки намерениям автора, постулируемая им на уровне повествования открытость
имперского сознания по отношению к другим национальным мирам оказывается на уровне повествуемого открытостью мнимой.
Выясняется, что автор путешествия ищет за границей отнюдь не
"чужого", а именно и только "своего" (позднее Греч изобразит
это как норму поведения в одном из добродетельных персонажей
рОЫана
и О с З Д К л Б 1 срГпйКИЮ
\lfJ*Ji / - В иОЛГИНс, Ж И З у Щ с М Б
Германии единственно затем, чтобы знакомиться с приезжающими
туда соотечественниками), и непременным условием контакта с
иностранцами оказывается для Греча незамедлительно выражаемое
теми обожание России, причем автор путешествия парадоксальным образом не замечает трго, что в подавляющем большинстве
изображенных им ситуаций инициатива установления контакта исходит не от него, а как раз от представителей других народов, якобы лишенных "дружелюбия". Утопизм имперского мышления приводит к невольному самоослеплению, - в этом, может быть, и состоит не историко-литературный, но человеческий урок литературного
путешествия Греча.
'См.: Гаспаров Б.И. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского
литературного языка. Wien, 1992. СЛОО. (Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband
27).
Треч Н.И. Сочинения. СПб., 1838. Т. 4. С 15-16.
Там же. С .123.
*Си.: Бухаркин П.Е. Православная церковь и русская литература в XVIII - XIX
веках: Проблемы культурного диалога. СПб., 1996. С. 151-164.
64
ЛИТЕРАТУРА
Л.АХапченко
ЗАПАД И ВОСТОК В МАТЕРИАЛАХ
КАРАМЗИНСКОГО "ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ"
В 1803 году в 1 номере журнала "Вестник Европы" Карамзин
поместил публикацию под заглавием "О восточном и западном народе". Статью предваряет краткое предисловие издателя: "Известно, что консул Бонапарте в разговоре с Фоксом все народы разделил на два и назвал европейцев одним семейством. Следующая
пиеса, взятая из Парижского журнала, изъясняет мысль его". "Пиеса" открывается утверждением, которое могло бы стать эпиграфом
к настоящей конференции: "Разделение земли на два народа есть в
самом деле глубокая мысль, непонятная для ума обыкновенного. Их
можно вообразить двумя реками, которые текут вместе, не смешивая
вод своих и неизменно сохраняют свое различие до самых отдаленных стран, где глаз уже теряет их из виду". Таким образом, проблема "Запад - Восток" была четко обозначена Карамзиным в его "Вестнике Европы".
Как известно, в 1801 году вышли полным изданием "Письма
русского путешественника", где в центре внимания автора находились Россия и Европа. По словам Ю.М. Лотмана, "реплика Карам-
65
ЛИТЕРАТУРА
зина в споре "Россия или Европа" имела смысл "Россия есть Европа" 1 .
В 1802 году начинает выходить "Вестник Европы", но это название не охватывает всего богатства его содержания: журнал вполне
можно было бы назвать "Вестник Европы и Азии", поскольку целая серия публикаций посвящена истории и культуре, современной
политике восточных народов, а в определенном смысле и "Русский
вестник", ибо он стал проводником патриотических идей, защитником русской национальной специфики.
Если в "Письмах русского путешественника" Карамзин утверждал: "Путь образования или просвещения один для народов; все они
идут им вслед друг за другом", "Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами"2, если национальная специфика воспринималась им как помеха на пути к "братству просвещенных народов", то происшедшие в Европе в конце
XVIII столетия "беспорядки и кровопролития" заставили того, кто
называл себя прежде "гражданином вселенной", задуматься, в самом ли деле это и есть "путь просвещения" и действительно ли он
"один" для всех народов. Что касается первой части вопроса, то
Карамзин считал, что кровопролитие есть результат недостаточного
просвещения. Устами Филалета ("Филалет к Мелодору") он заявляет: "Кто скажет мне: "Науки вредны, ибо осьмой-надесять век,
ими гордившийся, ознаменуется в книге бытия кровию и слезами",
тому скажу я: "Осьмой-надесять век не мог именовать себя просвещенным, когда он в книге бытия ознаменуется кровию и слезами"
Вторая часть вопроса, по-видимому, предполагала отрицательный
ответ. Вероятно, другие народы могли дойти до вершин просвещения, минуя трагический опыт Франции. Неизбежно возникала мысль
о специфике национального пути в историческом развитии. В целом ряде статей "Вестника Европы" "делается попытка предложить
конкретные формы просвещения в России"3: "О новых благородных училищах, заводимых в России" (1802, № 8), "О книжной торговле и любви к чтению в России" (1802, № 9), "О новом образовании народного просвещения в России" (1803, № 5), "О верном
способе иметь в России довольно учителей" (1803, № 8) и др.
Если в "Письмах русского путешественника" в качестве комментария к петровским реформам прозвучала мысль о том, что "иностранцы были умнее русских", "надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытами", что "надлежало, так сказать, свернуть
6G
ЛИТЕРАТУРА
голову закоренелому русскому упрямству, чтобы сделать нас гибкими, способными учиться и перенимать", то в статье "О любви к
отечеству и народной гордости" (BE, 1802, № 4), идея ученичества у
Европы и усвоения ее опыта вводится в определенные рамки, и ей
противопоставляется идея неповторимости нравственной "физиогномии" нации: "Есть всему предел и мера: как человек, так и народ
начинает всегда подражанием; но должен со временем быть сам
собою, чтобы сказать: я существую морально! (...) Патриот спешит присвоить отечеству благодетельное и нужное, но отвергает
рабские подражания в безделках, оскорбительные для народной гордости. Хорошо и должно учиться, но горе и человеку и народу,
который будет всегдашним учеником!"
В этом контексте по-иному осмысливается актуальная для творчестве Квпямзин2 ситуация: пг;тешествие молодого дворяникз за
границу. Ее идейно-художественный вектор оборачивается в противоположную сторону. Перекликаясь с Фонвизиным, настоятельно
рекомендовавшим русскому отцу не пускать сына до двадцати пяти
лет во Францию, автор статьи "Странность" (БЕ, 1802, № 2) недоумевает и возмущается по поводу предложения некоего француза,
который приглашает юных русских дворян получать образование и
учиться русскому языку в его пансионе близ Парижа: "Мы знаем
первый и святейший закон Природы, что мать и отец должны образовать нравственность детей своих, которая есть главная часть воспитания; мы знаем, что всякий должен расти в своем отечестве и
заранее привыкать к его климату, обычаям, характеру жителей,
образу жизни и правления".
В "Моей исповеди" (BE, 1802, № 6) выезд молодого человека за
границу и поручение его учителю-иностранцу приводит к формированию нравственного монстра, не способного к моральной самооценке.
Переосмысление ситуации выезда в Европу приводит к более
углубленному и пристальному изучению того, что же, собственно, <
окружает героя в России. В центре внимания писателя оказываются "отец, учитель, обстоятельства", а также названные выше
"обычаи, характер жителей, образ жизни и правления".
В материалах журнала национальные обычаи, традиции, даже
предрассудки объявляются признаком общественной гармонии, привыкание к ним преподносится как залог согласия граждан ("О
предрассудках в отношении к гражданскому обществу и к полити-
67
ЛИТ ВРАТ!/РА
ке", 1803, № 10; "Письмо сельского жителя", 1803, № 17; "Русская
старина", 1803, № 20 и т.д.).
У Карамзина формируется новое отношение к национальным
формам жизни и культуры. "В Азии, - читаем мы в заметке "0
предрассудках в отношении к гражданскому обществу и к политике", - есть народы, сохранившие свои уставы в течение двадцати
или тридцати веков, от того, что сии уставы обратились в обычаи и
предрассудки". Слово "предрассудок" не имеет здесь никакой негативной окраски и используется как специфическая характеристика
восточного менталитета. Как позднее для Боратынского, "предрассудок" для Карамзина - "обломок древней правды". "Народ, отказываясь от предрассудков, - говорит издатель "Вестника Европы", - изменяется в своих нравах, которые от частных перемен могут совсем
исчезнуть". Предрассудки выступают фактором стабильности общества, они препятствуют резким, катастрофическим переменам
("Обыкновения бывают знаком безмолвного согласия граждан").
Новые поколения не могут ни нарушать, ни забывать эти "обыкновения" и традиции: знание нравов своей страны, ее обычаев
должно стать важнейшей частью образования и воспитания человека и гражданина. В "Рыцаре'нашего времени" (BE, 1803, № 13, 18)
формирование полноценной личности связывается с ее включением в мир национальной истории и культуры, в мир семьи и природы.
Между тем уже в 1 номере журнала, публикуя отрывок "Альдабиад к Периклу", Карамзин отмел мнение "софиста" о том, что
"патриотизм должен истребить все природные склонности". Таким
образом, вопрос о взаимодействии культур не был снят, но взгляд
Карамзина обратился к Востоку и именно туда отправляется теперь
русский путешественник.
В № 18 за 1802 год в разделе "Смесь" издатель сообщает со
ссылкой на "Гамбургские ведомости" о готовящейся в Петербурге
морской экспедиции к северо-западным берегам Америки, к русским колониям на Алеутских островах и к Урюпе, одному из Курильских островов, с тем, чтобы завести там колонии "для удобнейшей торговли с Японом...".
В 1803 году (№ 11) в журнале помещен уже собственный обширный материал под названием "О Российском посольстве в Японию". "В прошедшем году Вестника, - читаем в начале статьи, было упомянуто о морской экспедиции, приготовленной в Петер-
68
ЛИТЕРАТУРА
бурге и любопытной не только для России, но и для всей Европы:
ибо предмет ея не ограничивается успехами нашей торговли, но
касается и до Наук, до блага человечества и распространения гражданственности между народами дикими".
Япония, а также Китай привлекали особенное внимание русских
путешественников, писателей и просветителей. В духе просветительства Карамзин напрямую связывает установление торговых
отношений с успехами наук, благом человечества и выгодами гражданственности. Необходимыми следствиями морской торговли предстают научные открытия, наблюдения, "благодетельные вообще для
успехов разума человеческого"4.
Цивилизация времен Карамзина еще скрывала свою изнаночную
сторону, но тем не менее часто вызывала у него руссоистские настроения Хотя в материалах "Вестника Европы" отражен энтузиазм просветителя, очерчен, так сказать, благородный лик европейской цивилизации, все это не мешает издателю внимательно относиться к тому, что он называет "предрассудками", т.е. к специфике
восточной культуры, находящейся в стороне от прогресса. Ряд публикаций посвящен "китайской" теме: "Новейшая история и статистические достопамятности Китая" ( BE, 1802, № 8), "Китайская мудрость" (BE, 1802, № 21), "Китайские газеты" (BE, 1802, № 24) и др.
Часть материалов демонстрирует преимущества восточных обычаев над европейскими. Читая о китайских газетах, мы узнаем, что
они могут называться "летописями сего государства и славятся верностию." Приводится такой факт: " В 1726 году один чиновник
осмелился напечатать в них ложное известие: его позвали в суд и
казнили. С того времени не было уже подобного случая"5.
В то же время сообщается, что в китайских газетах не бывает
никаких известий о других землях, и эта особенность не вызывает
ни тени осуждения6. Вообще Карамзин призывает взглянуть на обычаи Востока непредвзято и, вникнув в их происхождение, в их
причины, сопоставить их с западными. Дав слово воображаемому
Индейцу Мирзе-Талебу-Хану, он публикует материал "О свободе
азиатских женщин" (BE, 1803, № 18). Сравнивая положение женщин в Европе (в частности, в Англии) и в Азии, автор отказывается от оценок "лучше - хуже", раскрывая обусловленность принятых
норм и их соответствие истории, климату, уровню развития страны,
7
демонстрирует оправданность тех или иных "обыкновений" .
69
ЛИТЕРАТУРА
В статье "Китайская мудрость" читаем: "Народ Китайский считается старшим братом всех других, и потому не худо справляться
иногда с его моральною историей, чтобы знать будущую судьбу
нашу..." Другими словами, если прежде Карамзин считал, что мы
идем вслед за Европой, по пути, проложенному ею, то теперь он
полагает, что мы неизбежно повторим исторические опыты Азии и
одновременно ставит вопрос о реальности прогресса в нравственной области: "... древние Китайцы были в Морали (следственно, в
главном) не глупее нас", что можно заключить "из их нравоучительных книг, написанных прежде Рождества Христова..." (В скобках
можно заметить, что Карамзин, видимо, прямо не связывает нравственность и христианскую веру).
Следующую китайскую пословицу он называет "достойной внимания всех народов земли": "Когда мечи заржавели, а сошники
светлы; темницы пусты, а житницы полны; крыльцы храмов покрыты грязью, а дворы судилищ заросли травою; лекари ходят пешком,
а мясники ездят верхом: тогда бывает много стариков и детей; тогда государство щастливо".
Оценивая глубину старых китайских книг, Карамзин пишет: "Теперь судите, умнее ли мы древних Китайцев в Морали и в Политике! С того времени, как сии книги написаны и сия пословица
известна в Китае, царствовало там множество добрых, мудрых Государей, было множество ученых, Физиков, Философов; однако же нынешние Китайцы ни мало не лучше своих предков. Ибо мы должны
заключить из сего, что и наши потомки будут не лучше нас."
Известно, что для автора "Писем русского путешественника" концепция прогресса состояла не только в развитии промышленности,
торговли, взаимосвязей, но и в успехах нравственности, гуманности,
"общежития". Издатель же "Вестника Европы" во многом утрачивает веру в нравственный прогресс, вследствие чего возникает вопрос о ненужности прогресса в целом.
Однако, верный себе, Карамзин и здесь сополагает различные
точки зрения. Статья "О восточном и западном народе", опубликованная в 1 номере за 1803 год, отстаивает преимущества народа
западного, т.е. цивилизованного, и тем самым актуализирует проблему европеизации Востока:
"В то время, когда Греки воевали с Персами, уже явно различаются характер и нравы сих двух главных народов. Один показывает более роскоши и менее законов, более неги и дикости: ибо рос-
70
ЛИТЕРАТУРА
кошь и нега происходят не столько от успехов общественности,
сколько от законов. Тогда воля Монарха была единственным уставом для персов. По религии и образу своего правления они считали
весь мир его собственностию, все другие народы данниками или
врагами, их законы преступлением его велений, а сопротивление
бунтом. Не было иных прав, иных отношений между ими, кроме
власти господина над рабами; А как рабы не имеют ни прав, ни
собственности, то отнятие их имения не казалось беззаконным насилием".
Подчеркивая различие понятий о чести, правосудии и собственности у восточного и западного народов, автор статьи более всего
сожалеет о том, что "сие различие ... препятствовало сообщению
между ними", о том, что миновала эпоха, "в которую обе части мира
могли бы весьма легко соединить нравы, язык и религию свою".
1
Лотман Ю.М., Успенский Б.А. "Письма русского путешественника" и их роль
в развитии русской культуры / / Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 564.
2
Карамзин Н М . Письма русского путешественника. С. 253.
3
Канунова Ф З . Из истории русской повести. (Историко-литературное значение повестей Н.М. Карамзина). Томск, 1967. С. 134.
* Предсказывая в определенном смысле судьбу И.А. Гончарова, Карамзин с
энтузиазмом говорит о молодых, благородных Россиянах, которые "добровольно оставляют пышную столицу и вверяют себя волнам на несколько лет", предвидит
удивление и зависть их доле, воображает '"бесчисленные удовольствия, которые ожидают их в неизмеримостях Океана", предвкушает их славу. Все здесь: и цивилизаторский пафос, и гимн "деятельному уму", и даже мотив младенческого сна Японии,
где "разум человеческий еще в колыбели", - предвосхищает художественный мир
"Фрегата "Паллада", его идей, образов, сюжетных ситуаций.
s
Здесь же Карамзин сообщает о том, что Китайские Императоры нередко берут
на себя должность газетного "Ценсора". Издатель "Вестника Европы" будто бы
предсказывает александровскую цензуру над "Историей государства Российского'
и николаевскую цензуру над творчеством Пушкина.
6
В статье "О любви к отечеству и народной гордости" Карамзин писал: 'Завистники русских говорят, что мы имеем только в высшей степени переимчивость,
ко разве она не есть знак превосходного образования души?"- Грибоедов в "Горе
от
ума", как бы подхватывая мысль Карамзина и одновременно полемизируя с ней,
Устами Чацкого провозглашает:
Ах! если рождены мы все перенимать,
Хоть у китайцев бы нам несколько занять
Премудрого у них незнанья иноземцев.
7
"С некоторых сторон, - пишет Мирза-Талеб-Хан, - Азиатския женщины не
имеют, кажется, свободы Европейских. Они удалены от ежедневнаго обхождения с
мущинами и живут почти всегда уединенно. Но Европейцы обманываются, вообра-
71
ЛИТЕРАТУРА
жая, что наши женщины хотели бы вести другую жизнь, бродить по улицам, являться на рынках, сидеть на площадях городских, и что одна неволя причиною такого
заключения. Скажу, что сие обыкновение удаляет их только от неприятностей, которыя произошли бы от свободнаго доступа к ним чужих людей. В самом Лондоне
видим мы нечто подобное; а именно то, что двери на улицу бывают всегда заперты.
Нравы Английские дозволяют мущинам и женщинам быть вместе, потому что в
сей земле вообще более нравственности, учтивости и добродетели, нежели в странах Азиатских. Найдем и другия причины. Например: жизнь в Англии так дорога,
слуг так мало и домы столь тесны, что мужу и жене нельзя иметь разных комнат,
слуг, экипажа и стола. Следственно необходимость заставляет их вместе жить и
обедать: что нередко бывает для женщин неприятностию. В Азии они имеют особенный горницы и не обязаны располагать свои удобности и часы по воле супругов. Ожидая к себе в гости приятельниц, жены посылают к мужьям изготовленное
для них кушанье и не велят им входить к себе, пока не ушла гостья. (...)
Есть и другая причина сего обыкновеннаго смешения полов в Европе; а именно,
климат. Холод его делает нужным движение и гулянье, которого нельзя согласить с
женским Азиатским обыкновением прятаться (...). Климат рождает у нас склонность к покою, так, что всякое движение кажется женщинам трудом и беспокойством; сверх того, они по нежному своему чувству или вкусу не любят подвергаться
грубости людей незнакомых. Примечаю, что и в самой Англии знатный женщины
редко ходят по улицам и всякий раз берут с собою лакеев..."
72
ЛИТЕРАТУРА
М.Я.Сорникова
ЕВРЕЙСКАЯ ТЕМА В "ПИСЬМАХ РУССКОГО
ПУТЕШЕСТВЕННИКА" Н.МКАРАМЗИНА
Еврейской теме в "Письмах русского путешественника" Карамзина посвящено, кроме мелких упоминаний, письмо от 31 июля, написанное из Франкфурта1. Предметом специального комментирования и истолкования оно пока не становилось. Речь в нем идет о
живущих в городе семи тысячах, как сообщает Карамзин, евреев.
Евреи живут на одной улице, которая запирается на ночь и по
воскресеньям, во время католического богослужения.
Путешественник называет евреев "жидами", хотя это слово не
несет для автора определенной отрицательной или презрительной
окраски. Наименование "жид" принято для обозначения евреев у
славянских и близких к ним народов (например, венгров), и образовано еще в древности от хазарского корня.
Карамзин описывает быт и образ жизни евреев с просветительских позиций общечеловеческого братства. Нищета и унижение люДей любой национальности вызывают у его героя сочувствие. "Жалко смотреть на сих несчастных людей, столь униженных между человеками!"- восклицает чувствительный путешественник.
ЛИТЕРАТУРА
Несмотря на этнографический колорит эпизода, собственно этнографических сведений о быте евреев путешественник не сообщает. Его не слишком интересуют подробности частной жизни, церковной службы евреев. Самая "яркая" бытовая подробность, сообщенная автором - зловоние, сопровождающее еврея на улице, дома и
в синагоге. Что так раздражило обоняние сентиментального героя загадка. Зная об обычной, ритуальной чистоте жизни евреев, трудно сделать какие-либо предположения. Впрочем, миф о "грязном
жиде" жив до сих пор2.
Описание службы в синагоге подчинено одной мысли - об "униженности" и "несчастности" "избранного народа": "Слабо горели
светильники в обремененном гнилостию воздухе. Уныние, горесть,
страх изображались на лице молящихся; нигде не видно было умиления; слеза илагодйркои люивк ничьей ЛЙККТЫ не орошала; ккчви
взор в благоговейном восхищении не обращался к небу. Я видел
каких-то преступников, с трепетом ожидающих приговора к смерти
и едва дерзающих молить судью своего о помиловании". По мнению Карамзина евреи и сами ощущают себя преступниками. Христианскому сознанию свойственно, пусть невольно, "винить" иудеев
в распятии Христа. Путешественник искренне жалеет евреев, но не
высказывает возмущения их унижением ни в описываемом нами
эпизоде, ни в следующем несколькими страницами далее письме от
6 августа. В Страсбурге на башне кафедральной церкви показывают
путешественникам большой охотничий рог, которым "лет за четыреста перед сим, здешние жиды хотели подать сигнал неприятелю
для взятия Стразбурга. Заговор открылся; многие из жидов были
сожжены, многие разорены, а другие выгнаны из города". Странно
не услышать от чувствительного путешественника слов сожаления
о сожженных, разоренных, изгнанных. Часто он сочувствует и куда
более ужасным преступникам. Общеевропейская, а точнее общехристианская неприязнь к иудеям дает себя знать и в некоторых
оговорках.
Например, сетуя на то, что во Франкфурте французские гугеноты не имеют своего храма, путешественник замечает, что де жидыто имеют синагогу, подсознательно считая жидов куда менее
достойными своего храма. Описание "столь униженной" нации понадобилось автору для того, чтобы лишний раз подчеркнуть гуманистическую направленность Просвещения. Отвергнутые, "бедные"
жиды интересуют Карамзина не столько как путешественника, со-
ЛИТЕРАТУРА
бирающего интересные этнографические факты, сколько как гуманиста, ищущего применения "чувствительности". Как крестьянки
Карамзина умеют любить, так "жиды" умеют мыслить.
Путешественник сообщает друзьям, что "познакомился с одним
из них, умным, знающим человеком. Он пригласил меня к себе и
принял очень учтиво. Молодая жена его, родом француженка, говорит по-французски и по-немецки". Последний факт особенно интересен. Дело в том, что законы Торы запрещают браки евреев с не
еврейками. "Дочери твоей не отдавай за сына его, и дочери его не
бери за сына твоего" (Второзаконие (7:3)). Такой брак не будет
считаться действительным и дети от такого брака будут считаться
незаконнорожденными. Данный эпизод может толковаться двояко.
Или, говоря, что жена еврея "родом француженка", Карамзин имеет
в виду, что это еврейка, рожденная во Фракции, или этот зпкзод
свидетельствует о стремлении автора еще раз подчеркнуть "просвещенность", свободу от каких либо религиозных предрассудков знакомого ему еврея. С этой точки зрения интересно имя еврейсконемецкого философа Мозеса Мендельсона, упоминаемое Карамзиным неоднократно. Известно, что сочинения Мендельсона были популярны в масонском кружке Н. И. Новикова3.
Мозес Мендельсон (1729-1786) в своих философских взглядах
следовал за Лейбницем и Спинозой и какой-либо оригинальной философии не оставил. Самый существенный вклад Мендельсона в
философию был сделан в области этики. Упоминаемая Карамзиным книга "Иерусалим" (полное название "Иерусалим, или О религиозном могуществе и еврействе") содержит рассуждения об отношениях между религией и государством, основанных на принципах
веротерпимости. У религии и государства одна цель - соблюдение
принципов Разума. Мендельсон был сторонником эмансипации
евреев, переводил еврейские книги на немецкий язык, выступал за
использование евреями немецкого вместо идиш. На учении Мендельсона основывалось возникшее в конце восемнадцатого века в
Западной Европе движеьие Хаскала, участники которого считали,
что соблюдение религиозных предписаний утратило смысл, и человечество может объединиться на основе "естественной религии".
Взгляды Мендельсона получили широкую известность за пределами еврейской диаспоры. Наверняка был известен Карамзину и письменный спор Мендельсона с Лафатером, в результате которого Лафатеру пришлось принести свои публичные извинения.
75
ЛИТЕРАТУРА
Имя Мендельсона упомянуто и в рассматриваемом нами отрывке в эпизоде в меняльной лавке. "На столе у него (жида - М.С.)
лежала развернутая книга: Мендельзонов "Иерусалим". Мендельзон был великий человек"- сказал я, взяв книгу в руки - "Вы
знаете его? - спросил он у меня с веселою улыбкою. - Знаете и то,
что он был одной нации со мною и носил такую же бороду, как я?"
- " Знаю, - отвечал я, - знаю". Тут жид мой бросил на стол талеры и
начал мне хвалить Мендельзона с жаром и восхищением и заключил свою хвалу повторением, что сей великий муж, сей Сократ и
Платон наших времен, был жид, был жид!" Еврейский меняла у
Карамзина читает философские книги и знает не только еврея
Мендельсона, но и греков Платона и Сократа. Автор наполняет
свой рассказ одобрительной иронией, куда более мягкой, чем, например, в известном эпизоде с немцем, который в "Роттердаме сделался человеком". Вообще, черты еврейской нации в целом, несомненно, привлекательны для Карамзина. Они знают языки, читают философские книги, посещают театр (оказывается, что франкфуртские
"жиды" составляют столь значительную часть посетителей местного театра, что его директору приходится отказаться от постановки
"Венецианского купца" Шекспира). Кроме того, Карамзин отмечает типично еврейскую национальную черту - "дух общественности", сплоченность столь разрозненной нации. Евреи, о которых
рассказывает Карамзин, несомненно, сторонники эмансипации и религии Разума.
Известно, что Карамзин совершил свое путешествие в 1789 году,
а произведение опубликовал в начале девяностых годов девятнадцатого века. Естественно, тогда русскому обществу были неведомы
многие проблемы европейской жизни, в том числе и так называемый "еврейский вопрос". До раздела Польши евреев в большом
количестве в России не было. В 1769 году Екатерина указом разрешила евреям поселиться в Новороссийском крае. Черта оседлости пролегла по бывшей польско-литовско-русской границе. К моменту выхода в свет "Писем..." Карамзина еврейская тема созрела
как факт русской жизни. До Карамзина еврейство интересовало
русскую литературу только в связи с библейской тематикой. Именно
Карамзин открывает для русской литературы еврейскую нацию. Он
первым обращается к бытовым реалиям современного еврейства и
дает возможность читателю почувствовать необходимость сопряжения в русском культурном сознании библейского иудея и реаль-
ЛИТЕРАТУРА
ных носителей ветхозаветной традиции - всюду гонимых и всеми
презираемых "жидов". Опыт Карамзина уже в 1799 году пригодился одному из его последователей - Павлу Сумарокову, в своем "Путешествии по всему Крыму и Бессарабии" описавшему южно-российских евреев.
Карамзин же не просто описывает, но и как бы подсказывает
путь решения "еврейского вопроса", как тогда казалось, почти
решенного в Европе движением эмансипации и деятельностью просвещенных монархов, и вскоре вставшего со всей остротой в России. Проблема только обозначена Карамзиным. "Тайна Израиля"
еще почти два века будет волновать лучшие умы России: Достоевского и Розанова, Лескова и Булгакова...
1
См.: Карамзин Н. М. Избр. соч.: в 2 т. М.;Л., 1964. С.193-195.
См., например: Розанов В.В. Иудейская тайнопись / / Тайна Израиля: "Еврейский вопрос" в русской религиозной мысли конца XiX-первой половины XX вв.
СПб., 1993. С.234.
3
См.: Кочеткова Н.Д. Немецкие писатели в журнале Новикова "Утренний
свет"// XVIII век. Сб. 11: Н. И. Новиков и общественно-литературное движение
его времени. Л., 1976. С. ! 13-124.
2
ЛИТЕРАТУРА
Г. В. Старостина
СВОЕОБРАЗИЕ ЖАНРОВОГО ДИСКУРСА
"МАЛОЙ ПРОЗЫ" Г.УСПЕНСКОГО
("Выпрямила". /Отрывок из записок
Тяпушкина/")
Содержательная, интересная тонкими наблюдениями и ассоциациями статья В.Н.Турбина, посвященная рассказу Г.Успенского "Выпрямила'4, была направлена на реабилитацию монологического слова
героя произведения. Однако лишенная жанрового монизма структура произведения (сам исследователь определял его как очерк-новелла), полемическая направленость, кстати, отмеченная ученым, не
позволяют говорить ни о сплошной монологической природе слова
Тяпушкина, ни о тоталъном'дидактизме произведения. (Нуждается
в корректировке и представление о внеположности жанру очерка
диалогического начала, но эта тема выходит за рамки данной статьи.) Учительность, дидактизм, безусловно, важные составляющие
его жанрового пафоса, но не единственные и не определяющие
уникальную жанровую структуру.
Повествовательная манера позднего Успенского в целом обладает многоуровневой структурой, появление которой связано с напряженными и настойчивыми поисками новых форм выражения
особого единства внелитературной реальности, личного жизненного
опыта и художественной традиции, определивших новые жанровые
тенденции его прозы. Сам писатель в письме М.М.Стасюлевичу
заявил о новаторской сущности своего "небольшого очерка": "...работа совершенно новая и ... неожиданная по теме, хотя ни по содержанию, ни по форме не имеющая никаких претензий явиться в
2
чужой шкуре..." .
Структуру повествования этого (лишь по определению автора, и
"небольшого очерка", и рассказа, и "отрывка из записок") определяет "драматизированное сознание", обладающее особой возможностью непосредственно вводить в сферу восприятия читателя психи-
78
ЛИТЕРАТУРА
ческую жизнь персонажа, осмысляемую автором как "факт вполне
достоверный", его диалог с миром и с самим собою, картину развертывания и развития его сознания в процессе осмысления им фактов жизни и культуры, литературы как самоосмысления, самоопределения личности.
Экспозиция произведения начинается с припоминания чужого
слова (здесь и далее выделено мною - Г.С.). Неточно процитированное, переадресованное герою романа Тургенева "Дым" - западнику Потугину - мнение о том, что "Венера Милосская несомненнее
(здесь и далее курсив Успенского - Г.С.) принципов восемьдесят
девятого года" (X, 246) вызывает яростное негодование, полемику
автора и героя записок - Тяпушкина. Герой Успенского уязвлен,
оскорблен лично, потому что в предпочтении эстетического начала
РОЦИЯЛЬНЫМ принципам он видит собственное уничтожение. Это
заявление не просто обессмысливает его, тяпушкинское существование, но вообще выносит его за скобки, отрицает не только несомненность принципов восемьдесят девятого года, но его тяпушкинскую несомненность. Начинает он с мнимого равнодушия к чужому
мнению, слову ("Не знаю, как понимают дело "знатоки..."), но оглядка на него сразу же привносится и в сниженную самооценку, и в
понимание своей незначительной социальной роли ("ничтожное
земское существо", "совершенно неприметен по своим размерам").
По мере усиления эмоционального накала чужое слово обнаруживается косвенной речью: "А то, скажите, пожалуйста, что выдумали...
я-то будто бы уж до того ничтожен, что мне и места на свете нет", и
наконец в финале вступления косвенная речь переходит в прямую
в пределах одного предложения (Тяпушкин развивает за оппонента): "А, то, изволите видеть: "там, мол, красота и правда, а тут, у вас,
только мужицкие лапти, рваные полушубки да блохи!" (X, 247)
Открывшееся герою единство шедевра мировой культуры - Венеры Милосской, принципов Французской революции и его самого,
сельского учителя в глухой русской деревне, - не синкретическая
Целостность, как считал В.Н.Турбин. В сознании Тяпушкина все
°ни "находятся на одной линии" как "удивительные проявление
*аждущей совершенства человеческой души". Выстраивается адея
прогресса как общечеловеческого совершенства, идеал которого "дает
возможность чуять" Венера Милосская. Философия, соединяющая
вечный символ и "мужицкие лапти", претворяется в нравственнопрактическом служении интеллигента народу, его тяжелом и бес-
79
ЛИТЕРАТУРА
приютном существовании в деревенской глуши в ежедневных заботах о русском мужике.
Осознанная истина высказана нервно, напряженно, на одном дыхании, стилистически это выражено обилием вопросительных и восклицательных предложений. Выявив и утвердив свое место в прогрессе, свою позицию, Тяпушкин как бы переводит дыхание ("Извините!..") и уже несколько спокойнее, размереннее начинает свой
рассказ. Последние фразы экспозиции сигнализируют о начале самой истории героя и соотносятся с ее финалом, где вновь возникает
тема служения "начинающему жить человеку-народу", повествование таким образом обрамляется.
Нарратив состоит из двух маркированных частей, противопоставленных во времени и пространстве. Факты вчерашнего дня (посещение губернского города) и двенадцатилетней давности (поездка в Европу), припоминаемые Тяпушкиным во всех подробностях,
связаны не фабульно. Динамика сюжета определяется сложной внутренней жизнью героя, становлением его самосознания, противоречивой психологией, ставшей таким же реальным фактом, как и окружающая действительность, более того - воздействующей на нее и
также требующей самоосмысления. Вчерашние события передаются в субъективном восприятии героя. Все увиденное в городе его
"поистине растерзало" за исключением беседы с учителями о науке. Замкнутость их мира, однако, отстраненность от насущных забот сегодняшнего дня чужды Тяпушкину, как любая другая общность "не от мира сего", не случайно школьная лаборатория сравнивается им с монашеской кельей.
От встречи с губернской интеллигенцией герой "изныл душой
в каких-нибудь пять, шесть часов". Потеряна главная, онтологическая сущность интеллигенции, осталась "печальная, плачевная необходимость уверять себя, всех и каждого в невозможности быть сознающим себя человеком..." Утрачено определяющее, по мысли
героя, ее свойство - осознание себя. Термин "интеллигенция" в
этом значении восходит к Платону и к Фихте. Он был активным
понятием затем у Лосева и означал "для-себя-бытие", т.е. сферу
самосознания и самоощущения в противоположность просто бытию, нуждающемуся в том, чтобы кто-то другой, извне, его переживал и формулировал3. Хотя нет прямых свидетельств знакомства
Успенского с работой Фихте "Первое введение в наукоучение", но
в понимании философского смысла термина и необходимости как
80
ЛИТЕРАТУРА
следствия решения нравственно-практических задач явственна близость писателя идеям немецкого ученого. Современная интеллигенция потеряла свое лицо, она обезличена, жизнь ее построена "на
явной лжи, фальши, риторике".
Пережитые тяжелые городские впечатления приводят к атрофии чувства: "Я уехал из города, ощущая огромный кусок льду в
моей груди; ничего не нужно было сердцу" (X, 248). Отсутствие
психических реакций, эмоций приводит к тому, что "отключается"
сознание: "...ум отказывался от всякой работы, что для героя равносильно смерти. От "мертвой минуты" его пробуждает сильное психологическое потрясение: сцена отправки новобранцев.
Тяпушкин видит страшную, "сущую правду" деревенской жизни. В его восприятии масса народа - это единая родовая сущность:
"жены, матери, отцы, невесты, сыновьи, братья, дядья", - как. бы сливается в единое страдающее тело: "Все это плакало, было пьяно, рыдало, кричало, прощалось". Неожиданно он увидел, как "энергические
кулаки, какие-то поднятые локти, жесты пихающих рук", для которых собравшаяся толпа - это всего лишь обезличенная масса, превращают народ в "испуганное стадо", сокрушающее все на своем
пути. Картина действительности, еще не осознанная разумом, не проясненная им, воплощается в гротескные образы, восходящие к архаическим. "Тысячи изб, семей представились мне как бы ранеными, с
оторванными членами, предоставленными собственными средствами залечивать эти раны..." ( X, 249). Эти болезненные образы отражают не только народное страдание, дисгармонию современной
Русской жизни, но и становятся знаком деструктивных процессов
личности, утратившей цельность, единство.
Увиденное на вокзале вызывает психологическую реакцию геРоя: эти сцены "отразились во мне ощущением какого-то беспредельного несчастия...". Ощущение всеобщей катастрофы приводит
героя, связавшего жизнь с народом, к чувству полной подавленности, пониманию бессмысленности своей одинокой и бесприютной
Жизни, себя как похоронившего заживо в деревенской глуши. Свое
">ре Тяпушкин передает средствами народно-поэтической образности: он "закручинился" о своей лишенной "тени тепла" жизни.
Мотив холода становится доминирующим: его "угол, неприветливый, холодный, с промерзлыми подоконниками, с холодной печью";
приобретает психологическое наполнение: его жизнь - "холодная,
истомленная...и впереди ничего ласкового"; становится почти мета-
81
ЛИТЕРАТУРА
физическим символом смерти. Описание ложа напоминает гроб •
укладывается спать "на самодельную деревянную кровать", под головой - набитая соломой подушка, погружается в "буквально "мертвую тишину".
Героя, сознание которого не выдержало тяжелого кризисного
состояния ("несчастие" сверлит мой мозг"), от глубокого отчаяния
спасает сон. Успенский описывает психологические процессы, которые позже психоаналитики будут объяснять компенсирующей, восстановительной функцией подсознания, приходящего на помощь и
укрепляющего, когда рассудочное мышление не стравляется со своими задачами4. Во сне к страдающему Тяпушкину внезапно приходит состояние радости: "в сердце у меня шевельнулась какая-то
горячая капля, еще секунда - что-то горячее вспыхнуло таким сильным и радостным пламенем, что я вздрогнул, как вздрагивают дети,
когда они растут..." (X, 250). Мотив пробуждения приобретает символический смысл обновления, оживления. Герой стремится "восстановить это воспоминание" счастья, ему "страшно даже думать, ...
что... опять останется все только то, что было вчера и сегодня...".
"Не замечая ни холода моей комнаты, ни ее неприветливости, я
курил папиросу за папиросой, широко открытыми глазами всматриваясь в тьму и вызывая в моей памяти все, что в моей жизни
было в этом роде" (X, 250). Выделенная часть фразы наполняется
метафорическим содержанием: открытость и доверие героя глубинным психическим процессам, обнаруженным импульсам, приводит
его к актуализации образов, выведению их из тьмы, находящейся за
порогом сознания. Изображенный Успенским процесс, если соотнести его с исследованиями XX века, с юнгианством, например, - это
так называемый процесс индивидуализации, сопровождающий движение индивида к более зрелой стадии своего развития, который
достигается через соединения сознания с подсознательным содержанием своего разума. "Из этого союза возникает, используя термин Юнга, "трансцендентная функция души", посредством которой
человек может достичь своей высочайшей цели: полной реализации
потенциала своего индивидуального Я" 6 .
Процесс индивидуализации "обычно начинается с ощущения
душевной боли, сопровождаемой страданием. Такой начальный толчок подобен своего рода "призыву", хотя мы не часто понимаем
это. ... человек изнывает от мертвенной скуки, опустошающей или
лишающей смысла все вокруг. Многие мифы и сказки символичес-
82
ЛИТЕРАТУРА
ки описывают эту начальную стадию процесса индивидуализации
под видом заболевшего или начавшего стареть короля...То же самое происходит и с человеком при первом в его жизни кризисе.
...Имеется, видимо, лишь один эффективный способ. Его суть в том,
чтобы встретить приближающуюся темноту лицом к лицу, без предубеждения и совершенно искренне, и постараться понять, в чем ее
скрытая цель и что она хочет от вас" 6 .
Для Успенского же - это исследование самосознания личности,
определяющего жанровый дискурс произведения - развернутое изображение "драматизированного сознания". Напряженная работа памяти героя восстанавливает "контекст" испытанного ночью ощущения счастья, припоминает все что "чуть-чуть подходило к тому впечатлению". Извлеченные из глубин памяти образы поэтому оказываются связанными не обычными причинно-следственными связями,
а ассоциативно. Каждый из образов (крестьянка, девушка монашеского типа) воплощает подавленные, утраченные Тяпушкиным чувство гармонии, радости жизни и безнадрывного труда; одна "жила",
а не работала в полной гармонии с природой", другая олицетворяла гармонию такого самопожертвования, при котором "всякое "страдание" теряло свои пугающие стороны...".
Воссоздание неустанной работы памяти вызывает у читателя
впечатления присутствия на сценическом представлении процесса
воспоминания, имеющем свою кульминацию: память "... металась,
словно искала кого-то или что-то по каким-то темным закоулкам и
переулкам, и я почувствовал наконец, что вот-вот она куда-то приведет меня, что вот уже близко... где-то здесь... еще немножко..."
(X, 251).
В свой высший момент напряжения память находит "то", от чего
герой проснулся, "больше не было в ...жизни ничего такого" :
"Хотите - верьте, хотите - нет" очутился "ни много ни мало - в
Лувре, в той самой комнате, где стоит она, Венера Милосская...". Не
имагинативная логика мифа, не внеличностные законы чудесного,
но та сила, настойчивость и доверие, с которыми герой отдается охватившему его психическому процессу, стремление отыскать источник счастья, пришедшего к нему во сне, действительно свершают
чудо. Сознание героя перенеслось в иное пространство и время,
отчетливо воскресив важные для него события двенадцатилетней
Давности, - и "ненормальное напряжение памяти прекратилось".
83
ЛИТЕРАТУРА
Вторая часть нарратива связана с парижскими впечатлениями
Тяпушкина, в то время домашнего учителя, которого хозяева взяли
с собой за границу, несмотря на то, что считали его "диким нигилистом", интонации героя, рассказывающего в экспозиции о них
- "досужих русских людях" Полумраковых и Чистоплюевых - окрашены едкой иронией.
Неспособный вначале быстро разобраться в заграничных впечатлениях ("Помню... какую-то спешную ходьбу по ресторанам,
по пассажам, по бульварам, театрам, загородным местам. ...куча впечатлений, без всяких выводов...") (Х,253), Тяпушкин, однако, не может свободно и заинтересованно, как настоящий путешественник,
отдаться их восприятию. Осознанию нового мешает возникший психологический барьер - "чувство стыда, как бы позора", оттого что он
ВИДИТ правду, которую старательно скрывает нариж, только что переживший "войну и коммуну", - следы разрушения, версальские
суды, расстрелы.
В повествовании "картинный модус" - сцены Парижа 1872
года - соединен с "драматическим модусом" внутренних переживаний героя7. Чтобы принять парижскую "правду", ее надо объяснить
так, чтобы заглушить чувство стыда и позора, которые ощущает
герой. В структуре нарратива существенную роль приобретает оппозиция Россия - Запад, они - мы.
Герой воссоздает то, что случилось тогда с его сознанием, поддавшемся стереотипам, шаблонам мышления, которые легко воспринимаются и снимают возникшие психологические барьеры. Процесс идентификации сознания героя с сознанием массовым, шаблонным в нарративе маркирован. Повествование Тяпушкина от первого лица, близкое сказовому, исчезает (голос его соединяется с
обезличенными голосами Ивана Ивановича и Николая Николаевича), сменяется введением прямой речи от обобщенного "мы". Подал слуга завтрак, а сам взялся за газету, "...мы, руководимые уловленною нами нитью, уже не приминем по окончании завтрака рассуждать...: "Да, личность-то человеческая здесь цела и сохранна!
Вот он -лакей, слуга, тарелки подает, служит из-за куска хлеба, но он
- человек! Это не то, что наш лакей, который даже бесплатно будет
перед вами холопствовать... Нет это не лакей" (X, 255). Уличные
женщины "также оказались все до единой ...человеками": "Тут хоть
она и занимается "этими делами", но в ней жив человек; она И
этими делами займется и книжку почитает. Что ж делать? Это у#
84
ЛИТЕРАТУРА
такой строй, ничего не поделаешь!" (X, 255). Жестокие расправы
версальских судов с коммунарами, несчастными портными, сапожниками, подмастерьями, тоже были объяснены: "Тут ведь борьба!
Два порядка, два миросозерцания стоят друг против друга. Какие
же тут послабления, снисхождения?.. Чья возьмет!.. Тут нет гуманной болтовни, от которой тошнит, как у нас..." (X, 256). Благосклонно была воспринята и работа парламента, заседающего тут же, где
приговаривают и расстреливают, - в Версальском дворце: "Да все
они немножечко подгуляли за завтраком... коньячишко еще не прошел... Право, ничего!...То, что нужно для живого дела сделают!...Это
у нас только "не пимши, не емши" убиваются по целым годам, ... а
все толку нет! Нет, здесь жизнь, все люди, человеки; здесь, батюшка,
все по-человечески! Без прикрас, без фраз!" (X, 257).
Б качестве нового клише предлагается принять ничем не прикрашенные, обнаженные жестокость и грубость как "правду" "теперешнего человеческого общества". Сознание героя, безотчетно пока,
противится такому пониманию, свидетельство тому - воспринятые
им гротескные образы - "какого-то дикого животного, которое в
жареном виде разъезжало в каком-то экипаже на колесах по ресторану", рыбки, чрезвычайно маленькой, лежащей одиноко на огромной белой тарелке, без всяких украшений, "ее маленькое тело было
искривлено кгк бы предсмертной конвульсией" ,- воплощающие
оборотную, низменную и варварскую, сторону этой правды, несущую
смерть.
Богатство и бедность, увиденные в лондонской поездке, поразили Тяпушкина своим максимальным выражением и как бы абсолютной завершенностью. С одной стороны - "целые гирлянды ниЩих детей", с другой - образ белотелого истукана с сигарою, пробивающегося в парк, который как бы каменеет на наших глазах, становится фантасмагорическим символом органического равнодушия
к нищете: "Истукан сидит на каком-то крошечном сиденьице, из под
которого в разные стороны вылезают какие-то стальные нити, как
огромные ноги паука. Он весь в воздухе, высоко над толпой, а под
ним как будто ничего нет..." (X, 260).
Возвратившегося в Париж героя охватывает действительно скука, но не тягостное чувство от праздного бездействия, состояние его
совпадает по своему содержанию со вторым значением, который
Дает словарь Даля, близким народно-поэтической лексике, "тоска,
г
Русть, томление горем"8. Ощущение это нарастает после просмотра
85
ЛИТЕРАТУРА
достопримечательностей, предложенных путеводителем, призывающего по сути дела спуститься на дно ада. Новая "правда", до которой
"успело дожить человечество", окончательно уничтожила, как предрассудки, незыблемые, вечные границы между жизнью и смертью,
красотой и безобразием, а из смерти устроила жестокое зрелище,
рассчитанное на обывательский интерес толпы.
Эпатирующие натуралистические подробности, за не-эстетизм
которых герой иронически извиняется перед читателями, безусловно, звучат в описаниях катакомбов, где можно наткнуться на множество мертвых тел коммунаров, искавших там спасения, морга с
массою трупов, "положенных перед глазами весьма прилично", знаменитых клоак прямо под Елисейскими полями с десятками тысяч
человеческих выкидышей. Тяпушкин, однако, не сбивается на модный натурализм, "золаизм"; образы, извлеченные памятью из эти.х
"плясок смерти", - развешенное нищенское тряпье, по которому узнают погибших, "обращенные к публике" представляющие сплошную мозоль подошвы ног молодой женщины - свидетельство его
глубокого сочувствия.
Испытывая острую потребность освободиться от тяжелого психологического страдания, превратившегося в физическое (чувствовал ощущение "какой-то холодной, облипающей тело, промозглой
дряни"), стремясь сбросить с души "этот груз горького, подлого и
страшного", герой долго бродит по улицам Парижа, пока случайно
(или ведомый высшей, трансцендентной силой) не приходит к главному событию не только зарубежной поездки, но и всей своей жизни - оказывается в Лувре перед Венерой Милосской. Положенное
в основу произведения личное потрясение от встречи со статуей
античной богини Успенский передал в частной беседе следующими
словами: "Очевидно, художник хотел показать ... красоту человеческой души, способной проникнуться великим, слиться с ним". "В
ней, в этом существе - только одно человеческое в высшем значении этого слова!" (X, 600).
Катарсис, пережитый Тяпушкиным, стал освобождением от пережитого психологического кризиса, принес герою внутреннее
преображение: "Что-то, чего я понять не мог, дунуло в глубину
моего скомканного, искалеченного, измученного существа и выпрямило меня, мурашками оживающего тела пробежало там, где ужеказалось, не было чувствительности, заставило всего "хрустнуть"
именно так, когда человек растет..." (X, 262). Бессознательное, вне-
ЛИТЕРАТУРА
рефлективное соединение Тяпушкина с красотой и гармонией пришло к нему как ощущение счастья, наполнившего душу. Неожиданный взрыв психических эмоций пробудил сознание героя, пытающегося разгадать "животворную тайну" каменного изваяния. Стремление разобраться, отыскать истину подготавливает обращение Тяпушкина к новому жанру, имеющему литературную традицию, предопределяющему появление публицистического нарратива. В структуру входит полемический очерк, посвященный стихотворению Фета
"Венера Милосская". Неточно, по памяти, иронически цитируя отдельные строки, герой выражает несогласие с поэтом, взглянувшим
на статую с точки зрения "женской прелести", его негодование вызывают эротические мотивы стихотворения.
В этом споре и происходит становление сознания героя, освобождающегося от всех навязываемых и внедряемых стереотипов
мышления, обретение им самостоятельности и независимости, выход его на новый этап самосознания. Тяпушкин убежден: "... творец
этого художественного произведения имел какую-то другую, высшую цель. Да, он потому и закрыл свое создание до чресл, чтобы не
дать зрителю права проявить привычные шаблонные мысли, ограниченные пределами шаблонных представлений о женской красоте" (X, 269)
Подаренное Венерой Милосской герою "счастье быть человеком", осознанная им вечная "огромная красота человеческого существа" породили в его "воображении бесконечные перспективы человеческого совершенствования", а "в сердце живую скорбь о несовершенстве теперешнего человека". Соединение с символом, пришедшим из глубины веков, вечным, всеобщим, навсегда принесло
герою освобождение от любых ограниченных временем или пространством, а потому неполных и узких, любых современных стандартов мышления, любых избитых шаблонов. Не случайно в заключительных частях нарратива обезличенное "мы" больше ни разу
не появляется, Тяпушкин освободился от ловушек массового сознания. Все пережитое в Париже "переиначивалось мгновенно": "Как!
человек - и лакей. ...Человека, - и сметь так осрамить! Человека-то
сделать таким несчастным, так его всего скомкать, испачкать грязью!..." Слово Тяпушкина лишается и сказовых интонаций, оно исполнено обличительным, проповедническим пафосом, отличающим
публицистический дискурс самого Успенского,- писатель и герой
соединились.
87
ЛИТЕРАТУРА
Автор произведения так определил идею своего повествования
в частном письме: "...это просто рассказ (форма повествования от
первого лица - Г.С.), так сказать о личном знакомстве человека с
улицы с такими неожиданными для него впечатлениями, которых
он долго даже понять не может, критикуя ими ту же самую уличную,
низменную действительность, к которой он сам принадлежит" (XIII,
403-404).
В эпилоге герой вспоминает еще одно, четыре года спустя, посещение Парижа, но... без Лувра: "я уже опять был скомкан... и чувствовал, что меня уже не выпрямишь", чуда не произошло, хотя мотив его слышится в решении Тяпушкина повесить на стене фотографию Венеры Милосской. "Бывают же случаи, когда оживают
члены, разбитые параличом". В воскрешении однажды пережитого
и осознанного герой находи! неиссякаемый источник энергии своего служения "начинающему жить человеку-народу".
Самый процесс воспоминания главного события жизни, его осознания, выстроенного в развернутую повествовательную перспективу "драматизированного сознания", определяет межжанровый дискурс произведения, соединяющий в себе и рассказ, и очерк, и критическую статью, и проповедь, и отрывок из записок - и одновременно
не ограниченный ими.
1
Турбин В.Н. Так говорил Тяпущкин. Несколько слов в защиту художественного монолога. По поводу очерка-новеллы Глеба Успенского "Выпрямила" / / Русская
новелла. Проблемы теории и истории. СПб., 1993- С.154-170.
2
Успенский ПИ. Поли. собр. соч.: в 14 т. Т.13. М., 1951. С.403. Далее ссылки
на это издание даются в тексте статьи с указанием тома (римск.) и страницы (арабск).
3
См. об этом: Лосев А.Ф. Диалектика мифа. Примечания / / Лосев А.Ф. Из
ранних произведений. М., 1990. C.63S.
4
Хендерсон Дж.Л. Древние мифы и современный человек / / Юнг К.Г. и дрЧеловек и его символы. М , 1997 С. 122
5
Там же. С.148.
6
Там же. С. 163, 164.
7
См. об этом: Современное зарубежное литературоведение. Энциклопедический
справочник. М., 1996. С.65.
8
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т.2. М., 1979
С.212.
88
ЛИТЕРАТУРА
С.М.Шаврыгин
"СТИХИ ПОКОЙНОМУ А.В.Н."
А.А.ШАХОВСКОГО И ТРАДИЦИЯ
АНТИЧНОЙ ЭПИТАФИКИ
Стихотворение Шаховского впервые и единственный раз было
опубликовано в Трудах Общества Любителей Российской словесности в 1828 году и никогда не было предметом анализа и комментирования. Оно имело заглавие "Стихи покойному А.В.Н. (Ново1
сильцеву)" , но речь в нем шла о двух современниках поэта:
Имел я спутника в сем море,
Любил его как сам себя;
Он кончил путь - усладой в горе
Явился ты ... и нет тебя!
К сожалению, пока невозможно установить, кого из своих друзей
оплакивал Шаховской. Одним из них мог быть Александр ГолениЩев-Кутузов, сын двоюродного дяди поэта Ивана Логиновича Голенищева-Кутузова, товарищ юности поэта, умерший в возрасте 20
лет. Сам А.В. Новосильцев входил в окружение А.С.Шишкова
и Бакуниных, близких родственников Голенищевых-Кутузовых и
Шаховского. Таким образом, становится понятна та глубоко личная
эмоциональная атмосфера стихотворения, созданная поэтом и непосредственным образом повлиявшая на его жанровую специфику,
которую и предстоит прояснить.
Стихотворение с точки зрения стихосложения не представляет
ничего необычного для той эпохи и не презентует Шаховского как
экспериментатора в области строфики, метрики, ритмики стихот89
ЛИТЕРАТУРА
ворных произведений, каким он выступает в других произведениях
этого периода, в частности, в комедии "Аристофан" (1828).
Стихотворение написано четырехстопным ямбом с вариациями
пиррихия в следующем порядке: две строки - пиррихий на третьей
стопе (что было обычно для этого размера), третья строка - пиррихий на второй (что выдает несколько архаистическую стиховедческую позицию Шаховского-поэта2 и его безусловное предпочтение
традиции XVIII века), - что определяет ритмический рисунок стихотворения. Первая строфа показывает не случайность избранного
ритмического рисунка: пиррихий во второй стопе создает ощущение движения вверх, вполне соотносимого с картиной вознесения
человеческой души к богу, составляющей содержание стихотворения.
В жанровом отношении оно также вполне традиционно к пред
ставляет собой медитативную элегию, перехватившую 4-стопный
ямб у выходящего из моды и употребления одического жанра XVIII
века. В стихотворении Шаховского еще явственно слышатся отголоски и мотивы поэтической культуры и риторических форм прошлого столетия, получающие своеобразную эмоциональную элегическую огласовку. Таким образом, Шаховской в духе "младоархаистической" школы (так же поступал и Грибоедов не только в собственной лирике, но и в создании драматургических произведений)
стремится не ломать традицию, а сохранив ее важнейшие элементы
и черты, переосмыслить их в духе исканий романтической поэзии
первой половины XIX века.
Однако некоторые особенности стихотворения привлекают внимание, заставляют задуматься о его художественной природе и свидетельствуют о скрытом экспериментаторстве Шаховского.
Во-первых, конец 1820-х годов прошел в творчестве Шаховского в целом под знаком сначала увлечения античной культурой и
поэзией, а затем попыткой воссоздать некоторые формы античного
искусства, приспособив их к выражению современной культурной
и общественной ситуации. Самый яркий и показательный пример комедия "Аристофан, или представление комедии "Всадники""
(1825-1828 гг.)
Она парадоксально и закономерно зиждется на глубоком усвоении Шаховским эстетики Аристофана, заложенной в структуре
его пьес, представлявших собой единство противоположных по замыслу и функции элементов: собственно драматургического дей-
90
ЛИТЕРАТУРА
ствия, вмешательство автора в которое было минимальным и опосредованным (только в особых формах комического и сатирического обобщения) и парабасы, своеобразного публицистического комментария к происходящему на сцене, открытой оценки автором событий и героев, прямого соположения комедийного сюжета с проблемами современного общества. В парабасе автор пьесы в своей
речи обличал нравы общества или декларировал эстетическое,
"лирическое или публицистическое кредо автора, где поэт
рассказывал о себе, о своих будущих замыслах, обсуждал волнующие политические вопросы"3.
Шаховской на свой лад воскрешает самую архаическую из известных, значит, по его мнению, и первозданную комедиографическую
традицию. Комедия "Аристофан" необычна по форме и является по
сути, развернутой парабасой, лежащей между хорами и полухсриями,
в которой обсуждаются важнейшие мироустроительные проблемы.
В романтическом увлечении первородностью явлений человеческого духа, Шаховской драматизирует публицистическилирическую часть аристофановских пьес, развивая содержавшиеся
в них темы, главнейшими из которых стали темы искусства и
подражания, судьбы произведения и его творца, жизни и смерти.
Обращаясь к древнегреческому театру, Шаховской стремился
обрести "идеал комического в его чистоте", "соединить древнюю
веселость с драматическим совершенством, возвратиться к естественности и приблизиться к свободе"4. Этого требовала эпоха,
время кризиса и разрушения русского комизма XVIII века.
"Воскрешение" античности основывалось на доскональном знании первоисточников. Драматург опирается прежде всего на
"Историю Пелопонесской войны" Фукидида, диалоги Платона,
трактат об Аристофане Плутарха, речи и письма Цицерона, книгу
Корнелия Непота, произведения Еврипида, Гомера, Овидия и
самого Аристофана5. Сам круг античной литературы доказывает
"серьезность" намерений драматурга: воссоздать с исторической
полнотой и правдивостью быт и нравы древнего общества. Основательность взглядов и знаний Шаховского можно проверить,
сравнив с современными исследованиями, например, книгой С.И.6
Соболевского "Аристофан и его время" . Шаховской владел всем
объемом сведений, которыми владеем и мы. Так же свободно
Драматург ориентировался во всем корпусе сочинений Аристофана,
ВДуя в своей пьесе почти все крупные его комедии, обнаруживая
91
ЛИТЕРАТУРА
знакомство с их русскими переводами и интерпретациями (например,
ссылаясь на предисловие И.М.Муравьева к комедии Аристофана
"Облака"), умело выбирая из них свидетельства духовной и бытовой жизни той эпохи.
Шаховской был прекрасным знатоком античной культуры в
целом: античной комедии (Аристофан), трагедии (Эсхил, Софокл,
Еврипид), эпоса (Гомер), философии (Сократ, Платон, Аристотель), и,
конечно, античной поэзии, в первую очередь, творчества Архилога
(VII в. до н.э.), и затем александрийской поэзии (расцвет в III в.
до н.э.).
Архилог - один из родоначальников и создателей элегического
жанра и элегического дистиха, а также считается основоположником литературного ямба, жанра и метрической схемы. Архилог
был не чужд не только грубоватой простоте и резкости поэтического тона, но и стремлению к дидактизму и философскому осмыслению человеческой жизни.
Александрийская поэзия - сложное явление, но для нас важно,
что одними из излюбленных жанров были повествовательная элегия и эпиграмма, в том числе надгробная (эпитафия), утратившая
уже непосредственную связь с надгробием и ставшая литературным жанром и явлением. Нередко эпитафии писались элегическим
дистихом, а жанровые черты элегии и эпитафии соединялись в одном произведении.
Стихотворение Шаховского (см. его текст в приложении) имеет
явные жанровые признаки эпитафии. Сюжетно-композиционные
особенности: начало - прямое обращение к усопшему, затем серия
риторических вопросов, финал - цитата, изречение, непосредственная надгробная надпись. Употреблены поэтом характерные для античной эпитафии мотивы и образы:
первая строфа - вознесение души в эфир (к богу) и предание
тела земле
Души их принял эфир, а тела мы покрыли землею...
Образ Платона души я, к Олимпу полет устремившей,
Тело ж земное его в Аттике мирно лежит
формула "суета сует" в характеристике земной жизни, которую
оставил покойник (2 строфа)
ЛИТЕРАТУРА
Ты, перевосчик усопших, прими Диогена-собаку:
Жизни людской суету смело он сбросил с себя.
скорбь друзей о покойном - основная часть элегии Шаховского
Всякий грустит по своим покойникам, по Никидике ж
Плачут не только друзья, но и весь город скорбит
(Симонид Кеосский)
перечисление заслуг покойного, прежде всего нравственного характера - черты элогия, эпиграмматического жанра, часто соединявшегося с собственно эпитафией ("И в век расчетов и условий" и
Славу и честь заслужив, лежу я под этим надгробьем...
Здесь покоится тот, кто в познанье законов вселенной
Высших пределов достиг истины - Анаксагор.
Мертвое тело твое в земле покоится Дифил;
Но справедливость твоя - памятник вечно живой.
Все перечисленные черты свидетельствуют о сознательном обращении поэта к традиции античной эпиграмматической культуры
и соединении наиболее важных особенностей трех античных жанров: элегии, эпитафии и элогия.
Еще один жанр, не менее древний использован поэтом - псалом.
Традиции этого жанра поддержаны в последних строфах, отделенных от основного текста пробелом ("Когда Всевидящий Свидетель" и т.д.) Античная культура соединяется в лирическом сознании поэта с христианской поэзией. Древняя культура в целом образовывает оригинальный "фундамент" стихотворения.
Реконструкция древней культуры, архаической традиции не является самоцелью поэта. Это основа для постановки важнейших
нравственно-философских проблем, поиски форм поэтического осмысления человеческой судьбы, жизни и смерти. Шаховской явно
пытается найти пути к воссозданию философской поэзии. Именно
поэтому он ориентируется на известные образцы русского XVIII
века, прежде всего на оду-элегию Г.Р.Державина "На смерть князя
Мещерского". Главное структурное и семантическое сходство двух
произведений - соединение констатации объективного закона с
93
ЛИТЕРАТУРА
субъективным переживанием его, особая роль и функция автора в
поэтическом контексте философской медитации.
В стихотворении Шаховского еще явственно слышатся отголоски и присутствуют мотивы философской и духовной оды прошлого
для него столетия, получающие своеобразную эмоциональную элегическую огласовку.
1
Труды Общества Любителей Российской Словесности. 1828. 4.VII. С.179-181.
См. Холшевников В.Е. Основы стиховедения. Русское стихосложение. Л.,
ЛГУ, 1972. С.28.
3
Ярхо В.Н. Комедии Аристофана / / Аристофан. Комедии: в 2 т. T.I. M., 1954.
С. 24.
4
Шлегель Ф. Об эстетической ценности греческой комедии / / Шлегель Ф.
Эстетика. Философия. Критика. М., 1983. Т. I. С. 51-58.
5
См. постраничные ииимеч. и сноски: шаловский А.А. Арисшфан. 'A., 182S.
6
Соболевский СИ Аристофан и его время. М., 1957.
2
ПРИЛОЖЕНИЕ
Шаховской А.А.
Стихи покойному А.В.Н. [Новосильцову]
Ты кончил странствие мирское,
На пире жизни отгостил,
Покинул на земле земное
И Богу Божие вручил.
Ты счастлив в пристани нетленной;
Но в море суеты сует,
На лодке, бурей расщепленной,
Мне плыть без дружбы силы нет
Имел я спутника в сем море,
Любил его, как сам себя;
Он кончил путь - усладой в горе
Явился ты... и нет тебя! Кто разделит со мною радость?
С кем горечь жизни разопью?
В чью грудь взаимной дружбы сладость
Я из груди моей пролью?
С кем в осень жизни и природы,
Кровь хладну грея у огня,
Я вспомню, как в младые годы
Кипело сердце у меня?Уже лежат на дне могилы
Товарищи всех дум моих;
94
ЛИТЕРАТУРА
А прежние и слезы милы,
Как вспомнишь с милыми об них.
Солетних мне друзей беседа
Не воскресит минувших дней,
И дряхлый друг отца и деда Мертвец для внуков и детей.
Ах! Только в младости беспечной
Друзей душой находим мы;
А старость гасит огнь сердечный,
Связуя выгодой умы...
И в век расчетов и условий
Приходит сердцу леденеть...
Нет, в нем ты к ближнему любови
Не дашь и мертвый охладеть.
Пусть люди честь и состраданье
Успеют вовсе истребить;
Но о тебе воспоминанье
Заставит род людской любить. Восточной мудрости реченье
Своей ты жизнью оправдал:
В минуту твоего рожденья
Все веселились, ты стонал;
Но в час святой твоей кончины
Стонали все, ты весел был,
И якорь с жизненной пучины
Спокойно в вечность водрузил.
Когда Всевидящий Свидетель
Твоих и помыслов и дел.
Любя земную добродетель,
Тебе дал праведных удел;
Моли Его: коль я озлобил
Людей в киченьи суеты,
Чтоб Он простил мне и сподобил
Так умереть, как умер ты.
f
95
КУЛЬТУРА
Т. В.Артемьева
"ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ": ПРОБЛЕМЫ
АНГЛО-РУССКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ
КОМПАРАТИВИСТИКИ
В своем знаменитом памфлете "О повреждении нравов в России" М. гА. Щербатов отмечал, что императрица Елизавета до конца жизни "не знала, что Великобритания есть остров"1. Эту знаменательную неосведомленность можно распространить на многие
сферы духовной жизни России. Не случайно, спустя сто лет В. А.
Бильбасов писал: "Из всех европейских государств Англия всего
менее известна русскому обществу. В нашей культурной истории
можно указать следы польского, немецкого, французского и даже
голландского, пожалуй, шведского влияния, но не английского, имевшего большое значение для всех, без исключения европейских госу2
дарств" . В настоящее время положение значительно изменилось,
хотя пространства взаимодействия британской философии с русской остались для исследователей terra incognita и по сей день.
Действительно, если влияния и взаимодействия русской философской мысли с французской, в меньшей степени с немецкой и
отчасти с итальянской изучены сравнительно хорошо, то сюжеты и
особенности англо-русской компаративистики не только не исследованы, но и не проблематизированы.
Следует отметить, что "естественные" границы для взаимопроникновения культур, предполагали избирательное усвоение извне
лишь то, в чем культура испытывала потребность. Именно вопрос
"как?" чаще всего задавали русские английской культуре. В глазах
России она выглядела хорошо сработанным инструментом, могушим
быть полезным прежде всего там, где необходимо решать практические вопросы. Из Англии приглашались садовники, корабельные
плотники, привозились лучшие сельскохозяйственные орудия. То
1
же требовалось и от английской философии - добротность,
96
КУЛЬТУРА
ональность, практичность. К английским мыслителям - Бэкону, Гоббсу, Локку обращались прежде всего тогда, когда необходимо было
разобраться в том, как устроен и как работает некий "механизм" познавательный, политический или воспитательный. Поэтому наиболее сильное влияние английской философии испытали такие области "практической философии" как "политика" и "мораль".
Наиболее авторитетным английским автором в право-политической и исторической мысли был Д. Юм. Русским мыслителям
импонировал его "научный" метод. Многие из них именно под влиянием Юма полагали, что "политика может стать наукой". В России
Юма лучше знали как автора "Истории Англии", нежели "Трактата
о человеческой природе". Разработанная им "наука причин" оказала сильнейшее влияние на историософию. В философии истории
Юм отказывался от прямолинейной концепции "власти от Бога",
равно как и от чересчур "буржуазного" "общественного договора".
Его идея "естественного" происхождения общества из семьи, а политической власти из института военных вождей разделялась практически всеми русскими историками, прежде всего М. М. Щербатовым, который прямо ссылается в "Истории Российской от древнейших времен" на "ученого г-на Гюма". Вслед за Юмом Щербатов
пытается выявить в историческом процессе причины и "пружины
сокровенные" того или иного политического явления. Он уверен,
что познание "науки причин" даст власть над настоящим и будущим, ибо откроет, как устроено общество, а, следовательно, как надлежит им управлять.
В педагогике большой популярностью пользовался трактат Локка "Мысли о воспитании" (в переводе 1759 г., сделанном, кстати, не
с английского оригинала, а с французского издания - "О воспитании
Детей господина Локка"), где излагалась система воспитания "джентльмена". В трактате Локка даются достаточно точные и подробные указания о том, как "возделывать" и "удобрять" почву, как
"ухаживать за "растением", чтобы его пышный цвет вознаградил
"садовника" за труды. В его сочинении впервые соединяются принципы сочетания физического и нравственного начал в воспитании.
Эти идеи широко пропагандировались русской общественной
мыслью. Так, Н.И. Новиков не только переиздал труд Локка в 1788
г-, но и написал под его влиянием большую статью "О воспитании
и наставлении детей", где он не только знакомил читателей с лок-
97
КУЛЬТУРА
ковскими идеями, но интерпретировал их, соотнося с российскими
обычаями и нравами.
Популярность Локка, особенно во второй половине XVIII века
была связана и с его теорией познания. Однако, гносеология Локка
в большей степени повлияла на литературу, нежели на метафизику.
Локковские идеи стали философским основанием сентиментализма, пришедшего на смену классицизму. Правда они были принесены
в Россию не через знакомство с его фундаментальным трактатом
"Опыт о человеческом разуме", а скорее через популярные в России XVIII века сочинения Л. Стерна "Жизнь и мнения Тристрама
Шенди, джентльмена" и "Сентиментальное путешествие".
Если идеи классицизма, господствовавшие в российской словесности в первой половине XVIII века ориентировали на господство
разума, очевидность и достоверность истины, то сентиментализм
впервые обратился к внутреннему миру индивида, признав важность внутреннего ощущения, рефлексии, "нежного" чувства. Локковский сенсуализм, его выступление против теории врожденных
идей, имеющие чисто гносеологические смыслы, интерпретировались
в этическом плане, "чувство рассматривалось как "чувствительность", а потому, описание !'мира чувств", характерное для сентиментализма, выходило на первый план. Краткое и безапелляционное эссе А. П.Сумарокова, как бы резюмировавшее интерпретацию
локковской философии в России "О разумении человека по мнению Локка", формулировало принципы "сентиментального сенсуализма", показывая, что философские основания эстетики классицизма стали пересматриваться самими ее представителями. "Разумение просвещается чувствами, и что больше они укрепляются, то
больше оно просвещается, - пишет он. - Все то, что мы не понимаем
въясняется в разум чувствами. Рассуждение, кроме данных ему
чувствами никаких оснований не имеет. Рассуждение при помощи
чувств ни малейшего движения в исследовании сделать не может.
Разум - ни что иное, как только действия души, в движение чувствами приведенные... Разум ничему нас не научает, чувства то
делают. Все движение души от них. - Разум есть не что иное, как
только содержатель воображений, порученных ему чувствами. Естество никакого начертания в разуме без чувств не может учинить.
Человек ученый и человек дикий, не разумом разнятся, но употреб3
лением чувств" . Согласно интерпретации Сумарокова, разум не
только вторичен, но и второстепенен. Человек как бы "думает чув-
98
КУЛЬТУРА
ствами". Конечно, сам Локк не делал таких выводов, однако, через
призму "этического" сенсуализма воспринимался именно так.
"Сентиментальный" читатель конца XVIII века обращался к английской литературе в поисках "чувствительных" образов и сюжетов, находя их в сочинениях А. Попа и прежде всего Э. ЮнгаСочинения последнего "Ночные размышления о жизни, смерти и
бессмертии", "Страшный суд" неоднократно переиздавались в России, побуждали обращаться к аналогичным сюжетам.
Особым каналом влияния было так называемое "английское масонство". Именно масоны переводили и распространяли сочинения
таких философов-мистиков как Р. Фладд (1547-1637) и Д. Пордедж
(1607-1681). Идеи неоплатонизма, прежде всего метафизика света,
ориентация на символологию и визуализацию отвлеченных понятий, своеобразный "мистический рационализм", компенсировавший
недостаточность и неразвитость православного богословия, историософия, предлагавшая методологию исторического повествования, софиология, как учение о "древней мудрости" нашли отражение в
сочинениях таких мыслителей как И. П. Елагин, И. П. Тургенев,
И. Г. Шварц и др.
Вместе с тем, влияние английской культуры никогда не было так
ярко и демонстративно, как французской. Англофилия в XVIII веке,
как, впрочем, и позже, была свойственна небольшой рафинированной
части аристократии, которая отчасти переняла эту моду в той же
Франции, отчасти присматривалась и примерялась к кажущемуся
равновесию и продуманности британской политической и экономической системы.
1
Щербатов М . М . О повреждении нравов в России / / О повреждении нравов
в России князя М . Щербатова и Путешествие А. Радищева. М-, 1985. С. 100.
2
Бильбасов В. А. Россия и Англия в XVIII в. / / Русская старина. 1893 Т.
80. С. 1.
3
Сумароков А. П. О разумении человека, по мнению Локка / / Н. И. Новиков
и его современники. М., 1961. С. 350.
99
КУЛЬТУРА
Ж.А.Ананян
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ РОССИИ И АРМЕНИИ
КАК АСПЕКТ ПРОБЛЕМЫ ЗАПАДА И ВОСТОКА:
ПОЛИТИКА И КУЛЬТУРА
Своеобразно к драматично сложилась судьба армянского народа. Геостратегия как понятие не была известна древним народам.
Не знали о ней и армяне. Уже в далеком прошлом этот маленький
народ испытал на себе губительные последствия геополитической
стратегии окружавших Армению могущественных соседних государств. Находясь на стыке двух миров - Запада и Востока, Армения
попала в водоворот вечного противостояния - спора между этими
великими мирами. В результате маленькая страна неоднократно оказывалась растоптанной под безжалостными колесами Истории, и уже
в средневековье она потеряла свою независимость. Эмиграция как
следствие политических потрясений, экономического бедствия и религиозных гонений стала одной из редких особенностей истории
армянского народа.
В результате этого процесса как в России, так и в странах Западной Европы и азиатского региона, стали возникать армянские
колонии. В некоторых из этих стран армяне имели внутреннее самоуправление, то есть свой магистрат, суд, подчас даже войско. Благодаря этим колониям значительная часть армянского народа получила возможность, хотя и на чужбине, но все же сохранить национальный очаг со всеми атрибутами образа своей государственности
Так продолжалось вплоть до начала XVIII века, но уже со второй
ги
половины XVII столетия почти одновременно в самых разных р« '
онах мира происходит существенное изменение в положении армянских колоний и общин. Наметившийся процесс буржуазного развития в странах Европы, сопровождавшийся движением за вытеснение инонационального купечества, привел к ассимиляции значи-
100
КУЛЬТУРА
тельной прослойки населения в армянских колониях Западной Европы. Нечто подобное наблюдалось и в азиатском регионе. Острая
конкуренция англичан в Индии, невыносимый национальный и религиозный гнет фанатичных правителей стран Востока в самой
Армении привели к тому, что поднимающаяся армянская национальная буржуазия из опасения раствориться в чуждой вере и обратила свои взоры на христианскую Россию.
Именно в это время связи и контакты между народами России
и Армении трансформируются в отношения и приобретают необратимый характер. Исследователям следует различать понятия "связи" и "отношения". Если связи и контакты носили непостоянный
характер, переживая периоды спада или оживления, в зависимости
от тех или иных объективных или субъективных причин, то отношения, связанные с действиями государственных, общественных, хозяйственных или религиозных институтов, выступающих субъектами
этих отношений, в целом носили устойчивый характер.
С возникновением на стыке XVII и XVIII вв. экономического
фактора русско-армянские связи трансформируются в отношения
двух заинтересованных сторон, поднимаясь до уровня партнерских.
Иначе говоря, отношения между Арменией и Россией сформировались с переориентацией армянского торгового капитала на Россию.
Хронологически это совпало со временем, когда начался процесс
формирования всероссийского национального рынка и возникновения капиталистических отношений. Именно с конца 60-х годов XVII
столетия возникают армяно-русские торгово-экономические отношения как постоянно действующий социально-экономический фактор.
К этому времени Россия вышла на новый уровень социальноэкономического и политического развития. Экономическая политика царя Алексея Михайловича была направлена на укрепление внешней торговли (особенно перспективной на этом этапе была восточная торговля) и на обеспечение активного торгового баланса. Появление в 1660-х годах при московском дворе армянских купцов из
Новой Джульфы (армянского пригорода персидской столицы Испагана), обратившихся к русскому правительству с предложением заключить договор о монопольной торговле Джульфинскои армянской
компании шелком-сырцом в России и через Россию, нашло поэтому
положительный отклик. Использование экономического потенциала
армянского купечества способствовало осуществлению названных
101
КУЛЬТУРА
выше целей России, ограждению ее экономически от внешних и
других случайных факторов. Результатом этого явилось заключение в 1667 году договора московского правительства с джульфинцами. Привилегии армянского купечества были закреплены и в
Новоторговом Уставе того же 1667 года. Так что протекционистская политика русского абсолютизма XVII - 1-й половины XVIII вв. в
отношении армянского купечества была обусловлена прежде всего
интересами России.
Армянские купцы были заинтересованы, в свою очередь, в русских рынках и торговых путях, потому что, как было отмечено, в
Европе и в Индии они стали испытывать все усиливающуюся конкуренцию английских, голландских и других европейских купцов.
Волжско-Каспийский торговый путь открывал в этом смысле перед
ними хорошие перспективы. К тому же условия жизни и деятельности в веротерпимой христианской России позволяли им сохранить
здесь свое национальное лицо.
В процессе развития экономических отношений сформировались
и политические отношения. Они проявились в форме политической ориентации армян в Восточной Армении на Россию. Этот процесс и формирование его как тенденции общественно-политического развития Армении начался в первой четверти XVIII века, когда в
восточных провинциях Армении - Капане и особенно в Карабахе
(Арцахе) - развернулось национально-освободительное движение
армянского народа. Именно в это время сформировалась армянская
национальная идея. Коротко ее можно сформулировать следующим
образом. Национальный, социальный, экономический и культурный
прогресс Армения могла себе обеспечить свержением гнета иноземных поработителей. Первым необходимым условием консолидации
нации является создание независимого государства. А это возможно лишь с помощью великой России. С появлением этой идеи и
формируются отношения между русскими и армянами, которые фактически приобретают характер межгосударственных отношений.
Известно, что в этот период Армения не имела государственности. Но как уже отмечалось, были армянские мини-государственные
структуры в лице самоуправляющихся и влиятельных армянских
колоний - прежде всего новой Джульфы (в Персии), а впоследствии
и в России - в Астрахани и в других местах. В этих колониях, как
и в некоторых городах Персии, Закавказья и России, формировалась армянская буржуазия со своими экономическими и политичес-
102
КУЛЬТУРА
кими интересами. Поэтому можно говорить о межгосударственном
по сути характере армяно-русских отношений.
Формирование таких отношений, в свою очередь, обусловило возникновение идеологии национально-освободительного движения, развернувшегося в начале 20-х годов XVIII века на территории восточных провинций Армении. В основе этого движения лежали интересы возрождающегося армянского общества, в особенности наиболее ее активных элементов - молодой национальной буржуазии,
союзником которой становилось армянское духовенство и отдельные представители феодальной знати - армянские мелики (князья)
Карабаха и Капана. Своеобразие исторического момента заключалось в том, что интересы этих, на первый взгляд, разнополярных
слоев, совпадали, поскольку всех их объединяла национальная идея.
Таким образом, если на начальной стадии армяно-русских отношений (последняя треть XVII в.) наблюдается примат экономических
отношений, то с начала XVIII в. экономические отношения развиваются параллельно с политическими.
С этого времени политические интересы России строились на
базе ее стратегической нацеленности на Восток. Закавказье мыслилось российскими политиками как плацдарм для осуществления не
только внешнеполитических, но и внешнеэкономических задач на
Востоке. Поэтому уже в ходе Северной войны (1700-1721 гг.) русская дипломатия вынашивала планы создания на базе подчиненных
Ирану христианских областей, то есть Восточной Армении и Грузии,
надежного для России плацдарма. Отсюда следует, что политические и экономические интересы России на Ближнем Востоке требовали от русской дипломатии установления прочного союза с армянами. Для этого необходимо было привлечь армян заманчивой идеей освобождения от гнета персидских поработителей с помощью
русского оружия, создания под протекторатом России независимой
Армении, а также установления режима наибольшего благоприятствования в торговле армянских купцов с Россией и через Россию.
В целях реализации этих планов русский двор делал ставку на
Восточную Армению, находившуюся под владычеством Ирана, особенно на ее восточные провинции - Капан и Карабах. Именно в
этих провинциях были расположены армянские княжества - мелик"ва. Находясь в номинальной зависимости от иранского шаха, мелики были практически независимы и представляли собой боль-
103
КУЛЬТУРА
шую политическую и военную силу и по сути являлись последними носителями армянской государственности.
Таким образом, обстоятельства, приведенные выше, способствовали тому, что армяно-русские отношения с 20-х годов XVIII в.
приобрели характер военно-политического союза. Действие этого
союза в целом длилось вплоть до первой трети XIX в., до момента,
когда Армения была присоединена к России. Однако, чтобы разобраться в перипетиях военно-политической ситуации, создавшейся
в 20-х годах в Закавказье и во всем ближневосточном регионе
необходимо рассмотреть политическую ретроспективу всего ближневосточного и закавказского региона. В кратком изложении она
выглядит так. Уже в самом начале XVI столетия Закавказье стало
ареной ожесточенного соперничества между двумя восточными деспотиями - Турцией и Персией. Борьба шла с переменным успехом.
В 1578 году Турция, разгромив Персию, вышла к Западному побережью Каспийского моря. И это послужило основанием для турецких
политиков и историков считать земли Закавказья вплоть до Баку
турецкими землями. Но успех турок был временным и вскоре было
восстановлено status quo. В конечном итоге дело кончилось тем,
что в конце 30-х годов XVIII в. Закавказье территориально было
поделено между Турцией и Персией. Восточное Закавказье вплоть
до побережья Каспийского моря по условиям договора 1639 года
перешло к Персии, Западное Закавказье, в том числе Западная Армения, - к Турции.
На стыке XVII и XVIII столетий и политическое, и военное положение как Турции, так и Персии стало весьма шатким. Турция была
уже не той Турцией, которая в XV-XVI столетиях сотрясала устои
Западной Европы, а правящая династия персидских правителей Сефевидов просто напросто распалась. Создавшейся ситуацией хотели воспользоваться две силы: Россия, внешнеполитическая и экономическая стратегия которой ставила задачу закрепиться в Закавказье, и национально-освободительное движение армянского и грузинского народов. В результате возник естественный союз между этими политическими силами. Но получилось так, что Грузия вскоре
вышла из игры и Россия стала связывать свои надежды лишь с
восточной провинцией Армении и ее владетелями - карабахскими
меликами.
Для решения своих политических задач Россия летом 1722 года
начала военную кампанию на побережье Западного Каспия, что явИ-
104
КУЛЬТУРА
лось толчком для начала освободительной борьбы восточных армян
против владычества Турции и Ирана. Поход русских войск в Закавказье сделал предметной русскую ориентацию армянского освободительного движения. Наиболее активную силу этого движения
составляли крестьянские массы Карабаха и Зангезура, возглавляемые своими меликами и духовенством под руководством легендарного Давид-бека и его сподвижника Мхитара Спарапета.
Однако во время Каспийской кампании выяснилось, что Персия
не так уж слаба и не настроена на уступки России в Восточном
Закавказье. Персия противодействовала даже установлению российского протектората над Восточной Арменией и Грузией. Эта кампания прояснила для русского двора и то, что Турция не безучастна
к действиям России в Закавказье.
Русское правительство пришло к выводу, что пока османская
империя контролирует Крым и Северное побережье Черного моря,
турки всегда будут серьезно противостоять действиям России в
Закавказье. Петр I понял свою стратегическую ошибку и сделал
решительные шаги к ее исправлению. Во-первых, он отказался от
военного похода вглубь Закавказья и удовлетворился уступкой Ираном Западного побережья Каспия. Во-вторых, Россия заключила в
1724 году Константинопольский договор с Турцией о разделении
сфер влияния в Восточном Закавказье. В-третьих, Россия изменила
свои дальнейшие стратегические планы.
Главная задача заключалась теперь в том, чтобы дипломатическими, а не военными средствами предотвратить прорыв Турции к
Каспийскому морю. Далее менялась стратегия и в отношении Ирана: она была теперь направлена на укрепление центральной власти
в Иране, поскольку только крепкое, а не распадающееся персидское
государство мог/;о противостоять экспансии Турции на Восток. Россия нашла удовлетворение и в том, что, поддержав стремительно
выдвинувшегося персидского военачальника Тахмасп-кули-хана (буДУЩего Надир-шаха), смогла обеспечить себе политическое и экономическое спокойствие на территории всего западного побережья
Каспия - от Дербента до Баку. И, наконец, последнее по порядку, а по
значению самое важное для Восточной Армении: менялась тактика
в отношении армянского освободительного движения. Оно интересовало Россию лишь постольку, поскольку сдерживало натиск ГурВДи и поддерживало баланс сил в регионе. Установление протектонад Арменией уже не отвечало задачам русской дипломатии и
105
КУЛЬТУРА
даже было чревато новой активизацией Турции. Поэтому тактика в
отношении борьбы армянского народа за освобождение заключалась лишь в поддержании иллюзий о намерении России оказать
Восточной Армении действенную помощь.
Как известно, это привело лишь к свертыванию освободительной
борьбы армян в конце 1720-х годов. С возвращением в 1730-х
годах Ирану западного и южного побережья Каспия завершился первый этап армяно-русских политических отношений. Экономические отношения тем не менее продолжали развиваться, что проявлялось в ведущей роли армян в восточной торговле России и в возникновении в Астрахани шелковой и хлопчатобумажной промышленности.
Новый этап армяно-русских отношений начался в 80-х годах
XVIII столетия. К тому времени Россия вышла на более высокий
уровень социально-экономического развития, и ее национальные и
имперские интересы насущно требовали реализации тех политических замыслов, которые остались нерешенными в первой половине века. В тот период политическая ситуация в Закавказье существенно изменилась. Весь регион практически был вовлечен в конфликт между Россией и Турцией, основной ареной которого стало
Северное Причерноморье. Задачей русской дипломатии была консолидация и активизация в Закавказье антитурецких сил. Это было
тем более необходимо, что Турция, опираясь на мусульманских ханов, в прошлом подвластных иранскому шаху, пыталась сколотить
в Закавказье антирусский блок. В своей политике русская дипломатия основную ставку делала на христианские народы Восточного
Закавказья и в первую очередь на армянских меликов Карабаха,
где и происходили основные события. Здесь развернулась вооруженная борьба с протурецки настроенным азербайджанским ханом
Ибрагимом, отец которого в середине XVIII в. узурпировал власть
в Карабахе. Таким образом, русская дипломатия использовала карабахских армян для решения своих внешнеполитических задач.
Девяностые годы XVIII столетия несколько отличались от 80-х
годов, хотя их нельзя рассматривать как отдельный этап армянорусских отношений. Эти годы характеризуются новыми изменениями обстановки в закавказском регионе. Благодаря блестящим победам русского оружия в двух русско-турецких войнах (1768-1774
и 1787-1791 гг.), а также благодаря присоединению в 1783 году
Крыма к России, такой фактор, как турецкая опасность, был исклю-
106
КУЛЬТУРА
чен из расклада политических сил Закавказья. Поэтому, если раньше центробежные силы распадающейся иранской державы представляли для России определенную опасность, то в 90-х годах эти
же силы должны были помочь русской дипломатии решить ее задачи в закавказском регионе. По логике событий после Северного
Причерноморья должен был наступить черед Закавказья. Поэтому
российской дипломатии уже были выгодны сепаратистские устремления мусульманских ханов Закавказья. Конкретно это проявилось
тогда, когда персидский Ага-Магомет-хан в середине 90-х годов
сделал попытку вернуть Закавказье в лоно центральной иранской
власти. Тогда Россия решительно воспротивилась этому. Она не
только послала в Закавказье свои войска под командованием генерала Валериана Зубова, но и умело использовала карабахских армян. Армяне были направлены уже ка борьбу с козым узурпатором Ага-Магомет-ханом.
С началом нового XIX века в правительственных кругах России
созрело недвусмысленное мнение, что "во избежание будущих неудобств" Российской державе необходимо установить свою границу с Ираном по реке Араке. Эта установка предопределила задачу и
содержание следующего этапа армяно-русских отношений. В этот
период ареной русско-иранской конфронтации стала "Араратская
страна". Так называлась Ереванская область. На этом этапе Россия
от политики моральной поддержки полностью перешла к военному
союзу с армянами. Этот союз выразился в боевом содружестве
русских войск с отрядами армянских ополченцев в период русскоиранской войны 1826-1828 годов, в результате которой Армения
была освобождена от персидского владычества и присоединена к
России. Таковы результаты и итоги русско-армянских политических отношений от конца XVII до первой трети XIX веков. На этом
завершились политические отношения России с восточными армянами. Что касалось армяно-русских отношений, то они сохранялись
лишь в области экономики и культуры.
Русско-армянские экономические отношения XVIII - 1-й половины XIX в. проявлялись в основном в торгово-предпринимательской деятельности растущей буржуазии армянских колоний России.
Если с конца XVII до 2-й половины XVIII в. армяне играли ведуШУЮ роль в волжско-каспийской торговле и в промышленности
Астрахани, Кизляра и еще некоторых городов, то со 2-й половины
XVIII в. деятельный армянский элемент принимает активное учас-
107
КУЛЬТУРА
тие в хозяйственном освоении Новороссийского края (то есть присоединенных к России областей Северного Причерноморья).
Армянские переселенцы привлекались сюда наряду с другими
иностранцами (немцами, греками, южными славянами) и переселенцами из внутренних губерний России. Особенно заметную роль играли здесь армянские города-колонии Нор Нахичеван и Григориополь, а также армянские общины Одессы и некоторых городов Крыма
и Северного Кавказа. Именно в армянских колониях и поселениях
начался этап более форсированного перерастания армянского купеческого капитала в промышленный. Причем, если этот процесс в
первой половине XVIII в. лишь только намечался и охватывал преимущественно армянские колонии юга России, то в последней трети XVIII в. он уже завершился, и армянский (как купеческий, так и
промышленный) капитал вышел за пределы тех экономических центров, где традиционно была сосредоточена предпринимательская деятельность армян.
Касаясь как самого армянского торгового капитала, развивавшегося в армянских общинах России, так и основных аспектов экономического развития феодальной России, прослеживается их внутренняя связь и взаимообусловленность. Прежде всего, проясняется
роль армянского торгового капитала в восточной торговле России с
точки зрения ее значения для развития русской экономики и формирования российского торгового и промышленного капитала. Однако, если проанализировать эти процессы глубже, то можно выявить и другие аспекты социально-экономического развития России,
которых так или иначе коснулся армянский торговый капитал. Это
и проблемы формирования всероссийского рынка, и первоначального накопления, и, конечно же, разрушения обособленности местных,
региональных рынков.
Таким образом, капитал армянских купцов и предпринимателей,
участвуя в глубоких сдвигах в экономике России, внес свою лепту
в развитие капиталистического способа производства в Российской империи. С другой стороны, армянский торговый капитал в
условиях экономической среды России и под ее воздействием сам
претерпел существенную эволюцию, что и предопределило его дальнейшую судьбу. Будучи вовлеченным в общее русло экономического развития российского государства, армянское купечество, потеряв свое национальное лицо, со временем влилось в состав рус-
108
КУЛЬТУРА
ской торгово-промышленной буржуазии, образовав с ней единый
социально-хозяйственный организм.
Армяно-русские правовые отношения в целом развивались по
схожему сценарию. В середине XVIII в. происходит образование
органов судопроизводства и самоуправления ряда важнейших армянских общин России - первоначально Астрахани и Кизляра, а в
дальнейшем Моздока, Нор Нахичевана, Григориополя, Святого Креста, Старого Крыма, Армавира и других.
Создание этих мини-государственных объединений также находилось в прямой зависимости от уровня развития армяно-русских
экономических и политических отношений и от стратегической и
хозяйственной роли армянских поселений в жизни страны или
региона. Предоставление самоуправления некоторым общинам, обеспечение их рядом льгот и привилегий, освобождение от некоторых
податей и повинностей (которыми облагалось русское население)
было проявлением покровительственной политики России.
Для организации национального армянского судопроизводства в
Астрахани в 1750-х гг. был создан "Судебник", основанный как на
достижениях армянской правовой мысли (в основу были положены "Судебник" выдающегося армянского правоведа средневековья
Мхитара Гоша и уже известные российским армянам правовые регламенты джульфинских армян), так и на российском законодательстве того времени. Он был принят для использования также в армянских колониях Кизляра, Моздока, Нор Нахичевана, Григориополя
и является важным памятником армянской И российской юридической мысли и практики.
По мере количественного увеличения и экономического укрепления русского купечества усиливались его нападки на привилегированный статус армян и других иноземцев. Так что армянам на
протяжении десятилетий приходилось отстаивать свои права и свое
самоуправление. Однако, несмотря ча долгие годы упорной борьбы,
армянам не удалось отстоять своих привилегий. С развитием российского государства и его экономики исчезла та база, на которой
мог основываться привилегированный статус российских армян.
В 1840 г. были упразднены армянские суды в Астрахани, Кизляре
и Моздоке, а в 1870 г. - армянский магистрат в Нор Нахичеване.
Постепенно были отменены льготы и привилегии армян и в других
местах, и армяне полностью перешли в административное подчинение общероссийских государственных и судебных органов.
109
КУЛЬТУРА
Установлению армяно-русских культурных отношений предшествовал многовековой период культурных контактов, начало которого восходит к Древнерусскому государству. В русских летописях
содержится описание армянской истории, а в армянских первоисточниках излагаются сведения о Древней Руси, о походах их князей
и т.п.
Начальный период русско-армянских культурных связей частично можно проследить в памятниках письменности далекого прошлого. Исследователи этого вопроса говорят о так называемых фольклорных встречах двух народов. Армения не была для русских летописцев неведомой страной. Специалистов древней истории привлекло сходство древнерусской легенды об основании Киева, изложенной в "Повести временных лет", и армянской легенды об основания города Куара, содержащейся в "Истории Тарона" (область в
Западной Армении). Крупный авторитет в кавказоведении академик Н.Я.Марр полагает, что из обоих литературных произведений
ни одно не может считаться источником для другого. Оба имеют
общий прототип. Именно в далеком прототипе и следует искать
непосредственное отражение славяно-армянских фольклорных связей. Отыскание следов древнерусской легенды в армянском источнике VIII века представляет особый интерес как наиболее раннее указание на существование армяно-славянских связей еще до
образования Киевского государства.
Наряду с фольклорными, в армянской и русской истории имели
место и так называемые церковные встречи. Например, в "Русском
хронографе" (западно-русской редакции) повествуется о крещении
Армении. В 301 году христианство было объявлено в Армении государственной религией. Армянский царь Трдат III (287-322), его
приближенные и весь народ армянский приняли христианскую веру
от первого патриарха армянской церкви Григория Просветителя.
Имя Григория, патриарха "Великия Армении", в древней Руси пользовалось большим уважением. Русские летописцы окружают ореолом величия и славы личность христианского Просветителя Армении. Он стоит в первом ряду среди христианских великомучеников и имя его упоминается среди участников "Собора первого святых отцов". По православному календарю 30 сентября отмечается
память "священномученика Григория "Великия Армении". Именно
в этот день войска Ивана Грозного после нескольких безуспешных
попыток, наконец, взяли штурмом Арскую башню Казанского Крем-
по
КУЛЬТУРА
ля и в итоге овладели и Казанью, и всем Казанским ханством. Это
знаменательное событие царь захотел увековечить строительством
в центре Москвы Храма Покрова на Рву (архитекторы Барма и
Постник), получившего с 1558 г. название храма св. Василия Блаженного. По пожеланию самого царя Ивана IV архитекторы соединили в одной постройке восемь самостоятельных храмов в честь
тех святых, на дни памяти которых приходились решающие сражения с татарами. Один из приделов храма был назван именем св.
Григория Великой Армении. (Девятый придел был добавлен уже в
ходе строительства храма, длившегося с 1555 до 1561 гг.). На русских землях стали воздвигаться церкви в память Григория Армянского. Одна из них была основана в Хутыни, близ Новгорода. Любопытно и другое. Русская традиционная иконопись сохранила обязательные КОрМЫ ИЗО^раЖёНКй А рИГОрИЯ i 1рОСБсТИТсЛЯ.
В ряду так называемых церковных встреч есть примеры и другого рода. В атмосфере острой религиозной борьбы, развернувшейся
во второй половине XVIII столетия одним из самых ярых приверженцев знаменитого протопопа Аввакума оказался армянский проповедник Иосиф Истомин или Истомян. Он вошел в историю религиозных движений России как первый и главный раскольник в
Сибири. Как можно судить по посланиям Тобольского митрополита
Игнатия, Истомин был последовательным и страстным проповедником, человеком больших душевных сил и крепкой воли, убежденным сторонником Аввакума. В Пермской летописи говорится, что
Аввакум и Истомин были самыми сильными распространителями в
стране Сибирского раскола.
Так называемые встречи имелись также в области изобразительного искусства. Они, главным образом, имели место в XVII столетии в то время, когда активизировались экономические контакты
между армянами и русскими. Дело в том, что роль армянских купцов далеко не ограничивалась торговыми операциями. Армянские
купцы, в отличие от других купцов, выполняли определенные культурные задачи. Так, при царе Алексее Михайловиче, из Персии стали приезжать купцы, которые, наряду с провозом транзитных товаров, поставляли русскому двору великолепные украшения, подлинные шедевры ювелирного искусства, за что многие из них получали
жалованные грамоты. Рекорд был побит жителем Новой Джульфы
купцом Захаром Саградовым. В 1660 году он преподнес Алексею
Михайловичу чудо ювелирного и ремесленного мастерства - рос-
Ш
КУЛЬТУРА
кошный трон, получивший название алмазного трона. Трон весь был
осыпан алмазами и другими драгоценными и полудрагоценными
камнями, закупленными специально в Индии. Яьляясь выдающимся
творением армянских мастеров, он по масштабам цен второй половины XVII столетия был оценен в громадную сумму - в 22 589
рублей. Алмазный трон армянских мастеров до сих пор впечатляет
посетителей Оружейной палаты Московского Кремля. Купцу Саградову было уделено особое внимание при дворе Алексея Михайловича. Сановные особы расспрашивали купца, мог бы ли он пригласить в Москву мастеров-ювелиров и хороших художников. Спустя
несколько лет после этого разговора в 1667 году в Москву приехал Богдан Салтанов. В русской литературе он значится как Иван
Иевлиевич. Армянский мастер приезжает в Россию уже оформившимся и зрелым художником. Будучи выходцем из той же Новой
Джульфы, он примыкал к прославленной школе армянских миниатюристов-живописцев, работавших в персидской столице. Прекрасное владение техникой миниатюрной живописи во многом помогли
Салтанову уже в Москве стать одним из виднейших русских живописцев. Он был в числе первых художников, получивших дворянское звание.
Круг творческих интересов Салтанова был удивительно широк
и богат. От масштабных батальных сцен (он принял участие в строительстве и росписи Триумфальных ворот в Москве, воздвигнутых
в честь взятия русскими войсками 19 июля 1696 года крепости
Азов) до оформления книг. Исследователи русской иконописи считали Салтанова выдающимся иконописцем XVII столетия. Виднейшие исследователи древнерусского искусства указывали, что Салтанов принес огромную пользу русскому искусству, внеся в него новую, свежую и живительную струю. Однако, наибольшая заслуга
Салтанова перед русским искусством заключалась в том, что он
создал московскую школу русской живописи. Его творчество было
продолжено в талантливых произведениях его учеников. Таким
образом, многогранная, богатая творческая деятельность Богдана
Салтанова - одна из интереснейших страниц художественной жизни
России XVII столетия и истории русско-армянских культурных связей.
XVIII век как для Европы, так и для России, - это, прежде всего, век Просвещения. Рассматривая основной аспект развития культурных связей России и Армении в XVIII веке, необходимо, в част-
112
КУЛЬТУРА
ности, определить как параллели, так и особенности развития идей
Просвещения и в истории российского Запада, и армянского Востока. Вот почему эта тема проецируется на проблему об отношениях
Запада и Востока в мировой культуре. Однако, здесь важно учесть
следующий нюанс. Особенность армянского Просвещения заключалась в том, что идеи армянского просветительства формировались
за пределами естественных границ Армении - в странах Европы и
Азии.
В армянском просветительстве необходимо различать два крыла
- азиатское и российское. В Индии просветительские идеи формировались в патриотическом кружке, возглавляемом крупным армянским негоциантом Шаамиром Шаамиряном. Здесь армяне полностью ориентировались на западно-европейскую культуру и ее ценности, их кумирами в основном являлись деятели английского просветительства. Из недр кружка Шаамиряна в 80-х годах XVIII в.
вышел трактат "Западня честолюбия", в котором излагается политическая платформа передовых деятелей армянского освободительного движения, основанная на идеях европейского просветительства.
В этой книге изложен проект конституции и законодательства будущего независимого армянского государства. Проект конституции
назван так, поскольку предлагаемые в нем законы должны явиться
как бы западней, но не для славы (в положительном смысле этого
слова), а для честолюбия, то есть для честолюбивых замыслов отдельных лиц.
В "Западне честолюбия" было записано, что именно самодержавие и самодержавная власть царей причинили Армении "безграничный ущерб" и содействовали ее порабощению. Но раз дело обстоит
таким образом, то не следует допускать, чтобы впредь среди армянской нации появился князь, царь или кто-либо иной, облеченный
самодержавной властью. Сам народ должен быть собственным царем и управлять своей страной. Люди должны быть и оставаться
свободными, какими создал их господь Бог. Они рождаются равными. Поскольку человек одарен разумом, то он не должен повиноваться себе подобным. Если люди хотят оставаться свободными, сами
управлять своей страной, свободно располагать своим имуществом,
то необходимо, чтобы над ними не властвовал никто, кроме закона.
Люди должны подчиняться лишь законам, установленным ими самими, сообразно своей природе, ко всеобщему благу. Никому не следует управлять ими иначе, как согласно законам.
КУЛЬТУРА
Все должностные лица обязаны быть слугами страны, слугами
армянского народа. Во всех своих действиях они должны руководствоваться только законом. Закон должен обеспечить всем гражданам личную и имущественную безопасность, каждый должен быть
свободным в своих делах и быть уверен, что он хозяин своего имущества. Таковы преимущества строя, основанного на законе и свободе.
В трактате подчеркивается, что нерушимые законы помогут армянам выйти из печального и жалкого состояния, в котором они
сейчас находятся. Армяне имеют ту же человеческую природу, что
и другие счастливые народы. Сейчас перед ними стоит насущная
задача - выйти из состояния оцепенения. Для этого необходимо обучать детей грамоте, чтобы они могли пользоваться литературой, которую создало человечество.
Свод законов состоял из 521 параграфа. По проекту конституции государственный строй основывался на признании принципа,
что власть исходит от народа и что должностные лица являются
лишь народными уполномоченными.
Высшим законодательным органом страны является парламент,
который именуется "Армянской палатой". Члены парламента называются "Танутерами". Из числа всех доверенных лиц путем жребия
выбирается первый Танутер. В состав парламента входит и епископ - представитель католикоса и армянской церкви. Срок полномочий всех танутеров - три года.
Парламент является высшей властью в стране. Он обсуждает и
издает законы, выбирает представителей исполнительной власти и
должностных лиц, которые обязаны приносить ему присягу на верность. Главой исполнительной власти является "Нахарар". При нем
действует Совет. Нахарар избирается на три года, а члены Совета пожизненно. Нахарар - первое должностное лицо и первый "слуга"
государства и парламента. Он управляет страной согласно армянским законам и повелениям Армянской палаты. Нахарар является
верховным главнокомандующим и по полномочию парламента объявляет войну и заключает мир.
Кроме Нахарара и членов Совета парламент выбирает из состава уполномоченных ряд должностных лиц - главного судью, членов
Верховного суда, высших чиновников, командующих войсками и других. Парламент назначает из членов народных уполномоченных и
местной власти - градоначальников и управляющих областей.
114
КУЛЬТУРА
Все лица, родившиеся на территории Армении, считаются армянами и могут чтить Бога, каждый по своему обыкновению. Все граждане Армении, независимо от национального происхождения и пола,
являются свободными и полными хозяевами своего имущества.
Анализ проекта армянской конституции свидетельствует, что предусмотренные там установления в какой-то степени отражают взгляды выдающегося английского философа Джона Локка. Учение Локка было особенно привлекательно для армянских просветителей патриотов, так как оно одновременно обосновывало справедливость
и законность национально-освободительных движений.
Проект конституции будущего армянского государства, разработанный в Индии членами кружка Шаамиряна, является замечательным памятником в истории армянской общественной мысли. Построенный на идеях европейского просветительства, он, Б условиях
отсталого феодального Востока, впервые выдвигал идеал конституционного буржуазного общественного строя.
В отличие от индийских армян общественная и просветительская деятельность представителей российских армян целиком и полностью была связана с русской культурной средой и ориентирована
на нее.
Найдя благодатную почву в русской среде, армянские просветители способствовали распространению Просвещения среди армянского населения Закавказья и России, появлению там грамотных и
образованных людей - предтечей зарождавшейся как на территории
Закавказья, так и на территории России, армянской интеллигенции.
В отличие от русских просветителей, ограничивавшихся теоретическими рассуждениями, армянские просветители подкрепляли
свои теории конкретными программами и практическими делами. В
этом смысле знаменательна роль известных в России предпринимателей, представителей армянской семьи Лазаревых, которые, будучи деятелями армянского освободительного движения и приверженцами просветительства, предприняли конкретные шаги в целях реализации этих идей. Они являлись представителями как армянской,
так и русской буржуазии, им были близки интересы и России, и
Армении. Думая о национальном возрождении армянского народа,
Лазаревы поставили целью организовать подготовку кадров образованных граждан не только для армянских общин, но и для будущей свободной Армении, причем привлечь в свой образовательный
Центр как армянское, так и русское юношество.
115
КУЛЬТУРА
Новый приток в Россию - после победы над Наполеоном - идей
просветительства убедил Лазаревых, что армянское учебное заведение, призванное на практике реализовать эти идеи, может быть полноценным учебным заведением только в том случае, если оно будет расположено в Москве. Во-первых, здесь существовала большая
и влиятельная армянская община. Во-вторых, как важный торговый
центр, Москва притягивала значительную часть армянского купечества. Наконец, Москва была центром русской культуры с ее прославленным университетом.
И если первоначально целью Лазаревского учебного заведения
было обучение элементарным знаниям, то вскоре курс обучения
обеспечивал уровень средних и высших учебных заведений.
Последнее относилось к специальным классам, где в основном
изучались восточные языки. Трехлетний курс обучения в этих классах приравнивался к программам высших учебных заведений. Высокий уровень преподавания (на фоне недостаточности русских учебных заведений) привел к тому, что Лазаревский учебный институт
привлекал и русских детей, причем из хороших семей. Своеобразием Лазаревского учебного заведения было и то, что процесс образования здесь был тесно увязан с процессом воспитания. Институт
стал также признанным в России и за рубежом центром востоковедения и кузницей востоковедческих кадров.
Создание Лазаревского института имело также огромное значение в истории армянского народа. Он стал центром армянской
просветительской мысли, знаменем консолидации интеллектуальных
сил армянской нации, ярчайшим воплощением высокого уровня
армяно-русских культурных отношений.
Таким образом, рассмотренные в данной статье тенденции развития армяно-русских политических, экономических, правовых и культурных отношений - вплоть до присоединения в конце первой трети XIX века Восточной Армении к России - вписываются в проблему взаимоотношений Запада и Востока.
116
ИСТОРИЯ
А.В.Гордон
ФРАНЦУЗСКАЯ
РЕВОЛЮЦИЯ В
ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ САМООПРЕДЕЛЕНИИ
РОССИИ
Вырабатывая представление о себе, своем прошлом и будущем,
российское общество Нового времени в немалой мере отталкивалось от критического осмысления революции и постреволюционного развития Франции. Движущей осью процесса было восприятие
связи между революцией XVIII века и той цивилизацией, которая
ассоциируется с наступлением Нового времени. Именно эта связь,
очевидная в субстанционном аспекте, оказалась под сомнением при
аксиологическом и нравственно-этическом подходе. Соответствие
ценностного, цивилизационного содержания революции той борьбе,
которая развернулась за утверждение этих ценностей, а затем и ее
последствиям, результатам революции сделалось, начиная с Радищева и Карамзина, предметом напряженных и мучительных размышлений.
Русское придворное и образованное общество Екатерининской
эпохи, начиная с самой царицы, было, так сказать, завербовано
идеями Просвещения. Проникаясь новыми духовными потребностями, оно с воодушевлением относилось и к новым ценностям. Революция 1789 г. оттолкнула элиту несоответствием тому гуманистическому образу, который распространяло Просвещение. С утратой
надежд на цивилизацию общества путем его радикального обновления русская аристократия укреплялась в мыслях о связи сохранения цивилизации с существованием просвещенной монархии и обусловленности развития культуры привилегированным положением
просвещенной элиты.
Эти мысли получили развитие в занятиях отечественной историей, которые начались еще до революции, когда Екатерина II осознала затруднительность перенесения идей Просвещения в их целостности на почву самодержавной и крепостнической монархии.
Возникла "теория двух закономерностей": доказывалось, что Россия изначально следует особым путем, отличным от западноевро-
117
ИСТОРИЯ
пеиского, явленного истории Францией. Опасность для русского
общества возникает с подрывом авторитета монархии, и особенно
чреваты ею преобразования. Поскольку их вообще нельзя было
избежать, они должны были быть постепенными, обусловленными
степенью просвещения народа.
В сущности русской мыслью конца XVIII - начала XIX вв. вопрос
ставился не об особой цивилизации для России (как произошло с
"русской идеей" во 2-й половине XIX в.), а скорее об оптимальном
пути приобщения страны к возникшим в Западной Европе цивилизационным формам. В основу плодотворного заимствования европейского опыта полагалось наложение новопри обретаемых цивилизационных форм на традиционные устои культуры. При этом обосновывалась связь сохранения традиции с необходимостью гражданского миря и поддержания в народе чувства собственного достоинства.
Карамзинский синтез заимствованного гуманистического идеала с традиционными формами российской государственности был
наиболее емким выражением начального движения от рецепции
революционных идеалов к их интериоризации. У Карамзина же
последняя нашла классическую формулу имплицитного заимствования. Увидев на опыте Французской революции, какими опасностями чревато республиканское правление, как мало оно способно
переделать человеческую природу, он возложил свои надежды на
монархию. "Республика добродетели" Робеспьера замещается идеалом монарха, который "да царствует добродетельно! да приучит
подданных ко благу!". Выдвигая антитезу революционному опыту
Франции, русский мыслитель внутренне оставался верен провозглашенным ею принципам.
Подобная двойственность в восприятии цивилизационного содержания Французской революции сохранялась среди следующих
поколений русских мыслителей. Как сокрушительная критика предшествовавшего исторического опыта, как жестокая историческая
самокритика новой цивилизации она вносила в русскую общественную мысль мощное турбулентное начало, ставя порой под вопрос
само заимствование европейского опыта и самое принадлежность
России к Европе. Неся в себе многообразное историческое знание, революция во Франции одновременно оказывалась фактором
становления русского национального самосознания.
118
ИСТОРИЯ
В. С. Дубина
САМОБЫТНЫЕ ИДЕИ Н.Я. ДАНИЛЕВСКОГО
И ЗАПАДНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
В наше время практически ни один исследователь концепций исторического познания не может обойти молчанием имя Николая Яковлевича Данилевского. Его книга "Россия и Европа" стоит в одном
ряду с "Постижением истории" Арнольда Джозефа Тойнби, "Закатом Европы" Освальда Шпенглера, "Философией истории" Генриха
Риккерта и др.
Ныне Данилевский занял прочное и далеко не последнее место в
методологии истории. В XIX веке его работе практически не было
посвящено специальных исследований, а если имя его и мелькало в
прессе, то большей частью в связи с восточным вопросом. В советской историографии о Николае Яковлевиче было принято отзываться крайне негативно. Как для советских историков, так и для многих
иностранных, он был националистом, сеющим раздор, который будь
он жив "наверняка примкнул бы к правому крылу черносотенцев"1.
Сами за себя говорят названия некоторых зарубежных книг: "Семь2
десят лет панславизма", "Русский тоталитарный мыслитель" и т.д.
Как старательно прежде Данилевского чернили, так в наши дни,
многие стремятся водрузить его на пьедестал. О нем пишут в газетах, защищают диссертации, упоминают в словарях и энциклопедиях3. Но как признанного классика сейчас его часто хвалят не читая.
Бывает, что Данилевского и ругают не читая. Так П.С. Гуревич в
119
ИСТОРИЯ
своей работе "Философия культуры" утверждал, что превосходство
Шпенглера над Данилевским в общественном мнении определяется интересной, живой манерой первого излагать свои мысли, в противовес скучному, наукообразному стилю второго4. Каждому, кто только заглянет в "Россию и Европу" в глаза бросится искрометный
юмор автора, а моменты углубления в наукообразность присутствуют как у Шпенглера, так и у Данилевского.
В своей статье мы попытаемся определить то место, которое зан!С„;ет концепция Н.Я. Данилевского в общемировой философии
истории. Существует два глобальных подхода к историческому процессу: циклический и линейный. Их сосуществование можно проследить со времен античности. Первый, основанный еще на языческом мировоззрении, представителем которого был, например, Гесиод,
нашел пзльнейшее свое п азвитие в паботэх Вико, потом И1пенглепз
и Тойнби. Второй, связанный с появлением библейской картины
мира в развитии от сотворения мира до его конца, детально разработан Августином Блаженным и нашел свое логическое завершение
в системе Гегеля и марксизме. Поскольку историзм как таковой
получил наибольшее развитие в XVIII- XIX веках, то совершенно
естественно, что линейный подход являлся доминирующим. Однако,
в период кризиса тотальной схемы Гегеля, уже в XX веке циклический подход стал не только рассматриваться как альтернатива, но
и как единственно возможное спасение историзма5.
Н.Я. Данилевский - теоретик циклического подхода в истории,
хотя на наш взгляд построение отвлеченных моделей не являлось
для него самоцелью. При анализе его концепции необходимо иметь
в виду не только реальные условия русской жизни, породившие
"Россию и Европу", но и общемировые тенденции и влияния ее
породившие. Дело в том, что "Россия и Европа", следуя выражению
Николая Николаевича Страхова, не только является "новой теорией
всеобщей истории", но также и "катехизисом славянофильства"
Потому нельзя сказать, что обвинения Данилевского в национализме беспочвенны: национализм выступает в книге наравне с истори7
ософией, а может быть даже преобладает над ней .
Концепция Данилевского вызывала критику со стороны профессиональных историков, Николай Иванович Кареев писал: "Данилевский колеблется, перетасовывая типы, народы, эпохи, смотря по надобности: для того, чтобы охранить славянскую самобытность от Евро-
120
ИСТОРИЯ
пы и разрешить восточный вопрос... Словно бы вся история клонится только к благополучному разрешению восточного вопроса"8.
Можно полагать, что Кареев в известной степени прав, упрекая
Данилевского, так как желание поставить славянство во главу угла,
часто шло у Николая Яковлевича во вред его теоретической концепции. Но это не потому, что автор задался целью свести воедино
славянофильские идеи, то есть составить некий катехизис. Национализм Данилевского, равно как и его западноевропейских коллег, был
ответом на модернизацию общества, на то, что в России называлось
западничеством или европейничаньем. Однако, у Данилевского Россия с ее национальной идеей противопоставлена не Европе как таковой, а доминирующему на Западе принципу рационализма. По терминологии Карла Манхейма, здесь противопоставлены не две конкретные общности, а два разных "стиля мышления": рационалистический
и консервативный9.
Первый подходит к анализу истории чисто логически: выдвигает
всеобщий закон и навязывает его всему человечеству. При этом
царствуют чисто синтетические образования, как, например, правовое
государство. Это некий механический агрегат, где живут зависящие
друг от друга люди, но друг другу чуждые.
А второй подход исходит уже из существования своеобразных
общественных институтов, как, например, община, которая является
живым организмом, а человек органически связан с общностью. Консервативный подход подразумевает, что общество развивается естественно, как дерево из семени, а при рационалистическом подобно
поленнице.
Оба эти "стиля мышления" существовали как в Западной Европе, так и в России, однако развитие их шло разными путями. В
Западной Европе консервативные идеалы в XIX веке выражал романтизм, достигший своего логического оформления в Германии.
Романтизм являлся ответом на доминирующий на Западе рациональный принцип мышления, на идеалы модернизированного общества, общества пережившего реформацию и Великую французскую
революцию. В России же рационалистический стиль мышления только-только пустил корни.
Романтики, например, близкий к ним Фердинанд Теннис, противопоставили каждому институту рационального сообщества свой: договорному началу - семейственность, разуму - интуитивную уверенность, обществу - общину и т.д. "Западному" идеалу автономной
121
ИСТОРИЯ
личности противопоставлялась "цельная личность", органически связанная с обществом, а не на принципах регулируемых юридически10.
Принцип романтизма очень красочно высказан Генри Дэвидом
Торо: "Почему мы должны изо всех сил стараться бежать в ногу со
всеми? Если человек не успевает за своими товарищами, может он
слышит своего барабанщика, так дайте же ему идти под музыку, которую он слышит!"11 У Данилевского этот принцип нашел такое
выражение: если западные цивилизации выглядят более развитыми,
например, по параметрам науки, технических изобретений, то это
совершенно не означает, что у нас, как говорил Н.К. Михайловский,
кроме самовара ничего изобрести не могут12. Это только означает,
что у Востока, как и у России, свой путь развития, которому ей необходимо следовать, не подражая и не заискивая перед Западом, чтобы
постичь своей вершины13.
Конечно, взгляды Торо более пропитаны духом индивидуализма.
У Данилевского единицей исторического процесса является не человек, а народ, составляющий культурно-исторический тип, здесь он прежде всего подразумевает нацию. Но его подход нельзя назвать узконационалистическим, он включен в рамки консервативного противостояния модернизации, так сказать "диктатуре развития абсолютного духа", лишающего человеческие сообщества своеобразия.
Понятие нации, национальной идеи играет в его концепции ведущую роль в противовес всеобщему закону, а конкретно существующие национальные сообщества - абстрактному национальному единству. Николай Яковлевич не обосновывал национальную нетерпимость: все нации, составляющие культурно-исторический тип, могут
спокойно сосуществовать, для этого территории государств должны
совпадать с границам культурно-исторического типа. Благодаря чему
народ сможет жить своей историей, а не чужой14. Это даже позволило Николаю Александровичу Бердяеву назвать Данилевского националистом в западном смысле этого слова15.
Именно для того, чтобы обосновать свои консервативные идеи,
Данилевский разрабатывает теорию культурно-исторических типов.
Если романтики, например, Ранке, не шли здесь дальше занятий местной, национальной историей, в рамках всемирной, то Данилевский
доводит самобытность и органичность до абсолюта: обособляя один
культурно-исторический тип от другого.
Такой подход неминуемо вел к релятивизму, то есть к утверждению относительности ценностей и вообще какой-либо системы в
122
ИСТОРИЯ
истории. Но если Данилевский еще говорил о некой "общей сокровищнице", где покоятся вещи, являющиеся всеобщим достоянием (например, изобретение печатного станка, мыла и т.д.), то в циклических концепциях XX века принцип этот был доведен до логического
завершения.
В "Закате Европы" Освальда Шпенглера, традиционно считающегося последователем Данилевского, культурно-исторические типы, у
него "цивилизации", являются замкнутыми и совершенно непроницаемыми для чуждого взгляда. Исторический процесс у него совершенно дискретен, поскольку разорван между обособленными культурами. Если Данилевский говорил еще о прогрессе в одной отрасли,
в науке, то у Шпенглера ни о каком прогрессе и речи быть не может
- цивилизация умирая, обращается в ничто16.
XSKOH ПО^ХО 71 СОВв^ШвННО п 23 п л ; Т113вТ
ТК2КЬ ИСТОГ*КЧССКОПГ* «^-
следования, так как вместе с утверждением самобытности культуры,
он ведет к невозможности познания этих самобытностей ( так как
исследователь принадлежащий к одному типу не может проникнуть
в другой).
В XX веке ни для кого уже не было новостью отсутствие в
истории законов, сопоставимых с законами природы. Никто не сомневался в наличии своеобразного и единичного в истории. Потому вместе с тем оказалась в кризисе и концепция локальных цивилизаций, так как была не в состоянии продвигать историческую
науку вперед. Почему? Потому что циклизм больше не мог служить
опорой консерватизму, как это было у Данилевского. Рационализм
и без того исчерпал себя, потому не было смысла что-либо ему противопоставлять. А кроме того, достигший своего пика в "Закате Европы" национальный момент, служит теперь вместо утверждения своеобразия культуры, национал-социализму, расизму.
Мир, уставший от глобальных теоретических концепций, даже если
они утверждают единичность отдельных культур, углубляется теперь
в узкоспециальные исследования, как говорил Макс Вебер, в протестантский профессионализм17. Для профессионального же историка
в начале XX века подобные концепции не могли дать ничего нового,
поскольку абстрактные теории целостны, пока не прилагаются к действительности.
Исключение составляет "Постижение истории" Арнольда Тойнби, который пытался адаптировать цивилизационный подход к конкретному исследованию цивилизаций на основе их сравнения. Думаю,
123
ИСТОРИЯ
что здесь вполне правомерно замечание Люсьена Февра по поводу
концепции Тойнби: "Давайте сравнивать - но не для того, чтобы из
неудобоваримой мешанины китайских, индийских, русских фактов
извлечь в конце концов некие абстрактные понятия вроде Вселенской церкви. Давайте сравнивать, чтобы с полным знанием дела
заменить все эти нарицательные имена, на имень собственные".
Для конкретного исторического исследования у Тойнби слишком
высок уровень абстракции, а ученые школы "Анналов" предложили
свой выход из кризиса, постигшего теорию локальных цивилизаций.
Безусловно, их нельзя отнести к представителям циклического подхода к истории, но употребление Марком Блоком, Люсьеном Февром, Фернаном Броделем и другими таких понятий, как "цивилизация", "культура", "ментальность" в качестве совокупности особенных черт, присущих только определенной культуре, говорит об усвоении этими историками опыта циклистов.
Все представители "школы" были практикующими историками и
занимались построением абстрактных концепций не ради их самих, а
для того, чтобы разработать методологию конкретного исторического исследования. С помощью раскрытия сущности отдельных цивилизаций или культур они реконстуировали прошлое, используя сравнительный метод. То есть к каждой культуре, конечно, не в Шпенглеровском смысле этого слова, а как определенной системы ценностей конкретного общества в конкретное время, они считали нужно
подходить не с мерками своего, выработанного в рамках своей цивилизации опыта, а с позиций человека того времени, которое исследуешь.
Но если эта культура представляет собой нечто своеобразное
(например, культура средневековья), то как "чужак" может в нее
проникнуть? Исходя из этого момента некоторые историки, например,
Чарльз Бирд, заявили о непознаваемости прошлого. "Новая методология" многим пришлась, так сказать, не ко двору. "Нетрудно назвать крупных историков нашего столетия, - писал А.Я. Гуревич, которые, вкусив "запретного плода" от древа новой методологии, продемонстрировали одну лишь собственную философскую наготу"Была утеряна целостность видения истории, лозунгом нового времени стала множественность - множественность цивилизаций, методов
и т.п, которая теперь основывалась на совершенно иной, нежели в
XIX веке, философской базе.
124
ИСТОРИЯ
Теперь в ход пошли психологические концепции типа фрейдизма,
понимающая психология Дильтея, феноменология Гуссерля и т.д. Это
вызвало возврат многих философов и историков к старой, линейной
концепции, но, естественно, уже не в прежнем виде. Карл Ясперс,
например, пытался объединить библейскую схему развития исторического процесса с феноменологией, выделив категорию "историчность" в отличие от эмпирической истории, являющуюся стержнем
единения. Однако, единственным объединительным моментом здесь
стал только человек, который присутствует в любом обществе, и
ради утверждения индивидуализма была, конечно, утеряна не только
национальная, но и всякая социальная общность.
Историки школы "Анналов" сумели выбраться из этого сложного положения. Они выдвинули идею, что человек не остается неизменной величиной и в древности, и в средние века. Каждому времени соответствует свой социальный тип, который определяется множеством факторов, но в любом случае не общими для всех людей
свойствами, а выработанными в рамках каждой этой отдельной культуры, исследовав которую, можно составить себе мнение о человеке
каждой конкретной эпохи.
По словам Люсьена Февра историк должен жить в поле исследования, то есть он должен исследовать все возможные факторы эпохи
вплоть до психики людей того времени, он из своей эпохи должен
вести диалог с культурой прошлого. Прежде чем делать выводы о
той или иной культуре, необходимо вжиться в ее систему ценностей.
Таким образом, историки школы "Анналов" решают проблему
взаимодействия чужих друг другу культур при помощи понимающей
теории, иррационального проникновения, называемого герменевтикой,
они находят точку опоры в лишенном целостности взгляде на историю, тем самым давая новую жизнь цивилизационному подходу. Они
проводят исследование каждой конкретной культуры, так сказать, через "иное", на основе сравнения различных типов ментальности
(Л.Февр) или различного устройства социальных институтов
(М.Блок). Этот принцип в зачаточном состоянии был свойственен
и романтикам (Ф.Теннис). В России он был воспринят славянофилами, прежде всего А.С. Хомяковым, и уже опосредованно Данилевским, считавшим, чтобы знать свой культурно - исторический тип
нужно провести параллели с другими, выявляя отличительные черты.
125
ИСТОРИЯ
В середине XIX века применение циклического подхода Данилевским было обусловлено необходимостью обоснования противостояния идеологии модернизации и служило своего рода прорывом сознания. Но в XX веке рационализм настолько дискредитировал себя,
что отпала необходимость с ним бороться. А как методология конкретного исторического исследования локальный подход в этом виде
был неприменим. Отдельные достижения циклического подхода,
впервые научно обоснованного Данилевским, были усвоены школой
анналов, что открыло перспективы для разработки новой методологии.
1
MacMaster R. Danilevsky and Spengler: A new interpretation / / Jornal of modern
history. 1954. V.26. #2. P. 160.
2
Fadner F. Seventy years of pan-slavism in Russia: Karazin to Danilevsky 18001870. W., 1962. , MacMaster R. A russian totalitarian philosopher. Cambridg. 1967.
3
Бажов СИ. Культура и цивилизация в философско-исторической концепции
Н.Я.Данилевского. Автореферат ... канд.филос.я. М., 1983; Отечественная история с
древнейших времен до 1917 года. Т.1. М., 1994; Афонина В. Опаснейшая болезнь
подражательности / / Литературная Россия. 1990. №39.
* Гуревич П.С. Философия культуры. М, 1995. С.211.
5
Си. подробнее: Young-Bruehl E. Cosmopolitan History / / Revue International de
Philosophic. 1983. №147; Трельч Э. Историзм и его проблемы. М., 1994.
6
Страхов Н.Н. Жизнь и труды Н.Я. Данилевского / / Данилевский Н.Я. Россия
и Европа. СПб., 1895. С.26.
7
Snyeder Louis L. Varieties of nationalism. Hinsdale. 1976. C. 230.
* Кареев Н.И. Теория культурно-исторических типов / / Кареев Н.И. Собр.
соч.Т.2. СПб, 1912. С.103.
9
Манхейм К. Консервативная мысль / / Манхейм К. Диагноз нашего времени.
М , 1994. С.587.
10
Валицкий А. В кругу консервативной утопии / / Параллели (Россия-ВостокЗапад) альманах философской компаративистики. М., 1991. Вып.1. С.157.
11
Thoreau Henry D. Civil disobedience / / Civil disobedience and Other Essays.
New York. 1993. P. 11.
'•- Михайловский Н.К. Записки профана / / Михайловский Н К. Поли, собр.соч.
Т.З. СПб., 1090. С.886.
13
Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С.130.
14
Там же. С. 112.
15
Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. М., 1912. С.233.
и
Шпенглер О. Закат Европы. Новосибирск. 1993. С. 152.
17
Вебер М. Протестантская этика / / Вебер М. Избранное. М-, 1993. С. 65.
126
ИСТОРИЯ
Е.В.Ермасов
РОССИЯ НАЧАЛА XVIII ВЕКА ГЛАЗАМИ
НЕМЕЦКОГО ПУБЛИЦИСТА
(ХРИСТИАН ШТИФФ)
Время петровских реформ представляет собой не просто веху в
истории нашей страны, отделившей "Древнюю" и "Новую" Россию,
но и рубеж, ознаменовавший собой начало новой эпохи в восприятии российского государства в странах Западной Европы. В формировании образа "Преобразованной России" ведущую роль сыграла
Германия, в которой представления о России основывались более
чем на тысячелетней традиции русско-немецких отношений. В XVI
веке, начиная с С. Герберштейна, в Западной Европе оформились
представления о "русском варварстве". Этот образ начал изменяться в начале XVIII века под влиянием внешнеполитических акций
российского государства, а также по мере поступления сведений о
реформах Петра I. Недостаток информации о "Московии" ощущался
уже в середине XVII века1, а к концу столетия эта тема стала настолько актуальной, что побудила к изданию большого количества
сочинений о России, где вымысел и устаревшие предрассудки сочетались с представлениями об изменениях в этой стране2. Начавшаяся Северная война привела к резкому усилению военно-политического фактора в комплексе научного , конъюнктурно-политического,
экономического, религиозно-миссионерского интереса в немецкой
общественности. Германия превратилась в арену политической, военно-дипломатической и литературной3 борьбы России и Швеции за
господство в Балтийском регионе. В таких условиях во Франкфурте на Майне в издательстве Томаса Фрича выходит объёмистое ано-
127
ИСТОРИЯ
нимное сочинение о Росиии под заглавием "Донесение о современном состоянии Московской империи". Это издание призвано было
значительно расширить сведения о русском государстве и происходящих в нём переменах и вполне отвечало требованиям и запросам тогдашней читающей публики. В XVIII веке немцы, по выражению Фридриха Николаи, стали "книжной ... пишущей нацией"*. Рост
значения издателей и публицистов в культурной жизни Германии
привел к расцвету многочисленных жанров публицистики. "Донесение" относится к одному из таких жанров пропагандистской литературы, написанной по поводу каких-либо политических событий, учитывающей запросы публики и призванной предоставлять самую актуальную и достоверную информацию. Это сочинение было издано
как раз в тот период Северной войны, когда в Германии начали
появляться брошюры и агитационные листки, в которых высказывались негативные оценки и суждения о России и реформах Петра I,
оживляя тем самым устаревшие предрассудки по отношению к нашей стране5.
"Донесение" Христиана Штиффа наряду с сочинением П.Я. Марпергера "Московитский купец", изданный годом ранее в Любеке,
были по выражению Л. Копелева, "своего рода новым открытием
России"6. Вместе с тем, это одно из первых сочинений о нашей
стране, основывающееся на обширных новейших материалах из России, в которых проявила себя сознательная политика Петра I по
созданию благожелательного образа нашей страны в Западной Европе. В настоящее время автором "Донесения" считается Христиан
Штифф. Однако до сих пор остаётся вопрос о степени участия в
издании этого сочинения Генриха Гюйссена. Одним из первых на
деятельность барона Гюйссена, ставшего "учёно-литературным" аген7
том русского правительства, обратил внимание П.П. Пекарский . Принимая во внимание одну из задач Г. Гюйссена побуждать иностранных учёных к изданию статей "к прославлению России", используя
автобиографию, составленную последним для фон Гавена8, П. Пекарский сделал вывод о том, что "Донесение" было опубликовано под
влиянием Гюйссена9. Р. Минцлов отмечал, что в библиографических данных, полученных Вольтером из Санкт-Петербурга, Гюйссен
назывался автором этого сочинения, и, соглашаясь с этим, ссылался
на сходство авторского стиля10. Эта ошибка повторяется в работах
11
Л. Рихтер, Э. Амбургера и др. Эмми Мёппс, автор обстоятельной
статьи, посвященной Хр. Штиффу, пишет, что апологический харак-
128
ИСТОРИЯ
тер "Донесения" отвечал намерениям Г. Гюйссена12. Впоследствии
это сочинение переходило с разными дополнениями и изменениями
в другие издания, выходившие в свет при участии Гюйссена13. Однако ещё Р. Минцлов признавал, что в авторитетнейшем научном
издании О. Менке "Acta Eruditorum" за 1706 год автором "Донесения" назывался Христиан Штифф, профессор университета в Бреслау. Его имя зачастую приводилось в литературе как Штисс или
Штиссиус14. Е. Мёппс воссоздала биографию Хр. Штиффа, используя данные о нём в известных немецких лексиконах XVIII века
(И.Г. Цедлера, И.Г. Мёзеля и др.) и некрологи. Хр. Штифф родом из
г. Лиегниц, окончил гимназию имени Св. Магдалены в Бреслау, получил блестящее образование под руководством Хр. Грифиуса и с
ранних лет занялся политической публицистикой. С 1697 по 1702
гг. ок учился s Лейпцигеком университете, после скончания которо
го получил титул "магистра всех наук" и до 1706 года оставался в
Лейпциге. Затем Штифф переехал в Бреслау, в 1709 г. стал проректором, а в 1717г. - ректором родной гимназии, в 1709 г. получил
почётное звание иностранного члена Берлинской Академии наук (в
1708 г. это звание получил П.Я. Марпергер , а в 1710 г. - Г. Гюйссен). Самое главное, Христиан Штифф был хорошо известен в научных кругах Лейпцига - крупнейшего культурного центра Германии
этого периода. Он сотрудничал с издателями И.Ф. Гледичем, Т. Фричем и др., а с 1702 г. участвовал в издании журнала О. Менке "Acta
Eruditorum"15. В то время, когда Хр. Штифф писал своё "Донесение", в Германии развернулась активная деятельность Г. Гюйссена,
который поставлял богатый материал о России для ведущих журналов того времени ("Acta Eruditorum" , "Europaeische Fama" и др.),
борясь тем самым с шведской пропагандой в немецких газетах и
журналах, а также с памфлетами Нейгебауера16. Гюйссен также был
тесно связан с О. Менке, И. Гледичем и Т. Фричем, как и со многими
Другими немецкими литераторами, которых он побуждал к изданию
сочинений, прославлявших Россию и Петра I. Факт участия Гюйссена в издании сочинения Хр. Штиффа не подвергается сомнению. В
"Донесении" содержатся материалы, которые мог предоставить только
Гюйссен. Штифф же дословно воспроизводит тексты двух царских
эдиктов, опубликованных до того в "Europaeische Fama". В одном
из них речь шла об инструкции о воспитании "царского Крон-ПринЦа"17. В "Донесении" сообщается, что "обучение молодого человека
(царевича - Е.Е.) первоначально производил некий немец, который
129
ИСТОРИЯ
однако из-за своего плохого поведения вызвал к себе ненависть, и с
большей милостью был уволен со службы, чем это заслуживало".
Гюйссен, наоборот, в глазах Штиффа достоин похвалы. Автор даже
воспроизводит депеши Петра I к прусскому и польскому королям, с
которыми Гюйссен поехал за границу в 1705 году!18 Второй составлен И. Паткулем: "О вызове иностранцев в Россию с обещанием
в,м свободы вероисповедания" - знаменитый манифест Петра I от
16. 04. 1702, опубликованный в 1703 г. в "Europaeische Fama"19.
Таких аналогий и повторений в "Донесении" Хр. Штиффа достаточно. В "Предисловии" он пишет, что "никогда ещё московитский суверен не производил в мире большей сенсации, чем нынешний великодержавнейший Царь Петр Алексеевич, который совершенно поновому перестроил как государственный, так и военный строй своих
земель" 20 . Сразу же после издания этого сочинения s .nCi.2
Eruditorum" появилась рецензия, в которой автора особо хвалят за
то, что он "доводит до читателя те сведения, которые характеризуют
московского государя как героического монарха"21. В "Донесении"
Хр. Штиффа содержатся также другие официальные материалы, полученные от русского правительства. Например, "Инструкция во время
воинского похода" от 8. 06. 170422, а также "Манифест о принятии
под защиту жителей Лифляндии" (август 1704)23. Следует отметить,
что все эти материалы относятся к вопросам образования и военным действиям со шведами, то есть входят в компетенцию Г. Гюйссена. Более того, известно, что последний в 1704 г. написал "По24
дённый журнал" о Северной войне, по- видимому, за указанный год .
Хр. Штифф ограничился описанием военных действий 1700 - 1704
гг. С 1705 г. по 1708 г. Гюйссен был за границей по дипломатическим поручениям и, следовательно, не мог иметь сведений о дальнейшем ходе войны. Может быть, потому их и нет в "Донесении" Хр.
Штиффа. Следовательно, источником поступления "лучших и самых
новых материалов", которыми так гордился Штифф, был Г. Гюйссен.
Более того, ряд сведений, содержащихся в "Журнале государя Петра
I с 1695 по 1709" Гюйссена и в сочинении немецкого автора, почти
полностью совпадает, хотя сведения первого более достоверны и точнее25. Тем не менее этого для представления образа преобразованной руками Петра I России явно было недостаточно, за что Штифф
извинялся во введении: "...Так как Московитские провинции расположены очень далеко от Германии , и благодаря неутомимому усердию своего Светлейшего правителя день ото дня достигают болыде-
130
ИСТОРИЯ
го процветания, то вследствии этого их состояние заметно изменяется", и автор предлагал читателю улучшить и дополнить его сочинение. Те же аргументы приводились в рецензии "Acta Eruditorum",
где говорилось о втором, улучшенном издании "Донесения", которое
так и не появилось в печати26.
,
Центральное место в сочинении Хр. Штиффа занимает характеристика личности Петра I и его реформ. Для Штиффа все изменения
в России персонифицированы в личности русского царя, что позднее стало особенностью немецкой публицистики первой половины XVIII века. Он резко выделял царя по сравнению с его предшественниками и видел отличия в 4-х факторах: склонность ко всем
наукам, но преимущественно к математическим; путешествие царя
1697-1698 гг. ; его военные походы , совершённые в ранней молодости к новая форма правления, введенная Петром I Б РОССИИ27. Автор
"Донесения" осуждает ту форму правления, которая возникла в русском государстве после 1682 г., когда на троне было два царя - Иван
и Пётр, а всеми государственными делами ведала царевна Софья и её
фаворит В.В. Голицин. Однако Штифф не точен, и явно желает превознести Петра, когда заявляет, что царь взял бразды правления в
свои руки уже в 1684 г., и, следовательно, походы Голицина на Крым
- инициатива государя. Вина за неудачу в этих походах целиком
возлагается на Голицина, который был якобы подкуплен 50.000 французских луидоров (такая же версия о предательстве Голицина
содержится у Г. Шлей^синга и в анонимном сочинении "Беседа в
царстве мёртвых между князем В. В. Голициным и русским генера28
лом К. фон Гохмутом...") . Особо Штифф описывает походы Петра
I под Азов. За границей было известно, что этих походов было два,
причём, первый - неудачный, а у немецкого публициста военные действия не различаются и о неудачах 1695 г. он не сообщает*19. Такая
манера скрывать ту информацию, которая могла бы сгладить впечатление преуспевающей России, в целом характерна для автора "Донесения". О политических мотивах Штиффа говорит тот факт, что
такое скандальное событие, уже сообщённое немецкими газетами,
как стрижка бород, вызвавшая сопротивление оппозиционных сил в
русском обществе, в этом сочинении ни разу не упоминается. Тем
самым Штифф сознательно не хотел испортить позитивный образ
России, который ему нужно было передать немецкой публике30. Зато
"Великое посольство" и поездка царя в Европу описывается у него
как совершенно невероятное событие, которого никогда не было в
131
ИСТОРИЯ
истории Московского государства31. Эта информация не нова, так
как практически каждый шаг и мероприятие Петра и его послов
отражалось в немецких периодических изданиях и инкогнито царя
сохранить не удалось. Штифф, как и его современники, отмечал разносторонние интересы Петра I, его любознательность и чрезвычайную активность. Он не мог обойти стороной особый интерес русского царя к технике и привлечению на русскую службу иностранцев, в
том числе моряков31, что говорило о прагматических интересах Петра. Автор подробно описывает пребывание царя в Пруссии и Австрии, так как эта тема была интереснее для рядового обывателя. Хотя
Штифф обходит стороной всё отрицательное в современной России, тем не менее о мятеже стрельцов 1698 года он умолчать не
смог. Мятеж, как считает автор "Донесения" - недоразумение, итог
слухов с том, что "царь уехал кз-за отвращения к неприятия обычаев своего отечества , что он хочет по своему возвращению ввести
другую религию и правление", даже объединить Греческую и Римскую церковь. Эти слухи сознательно распространяли его полукровные сестры Мария и Софья, заключённые в монастырь, пишет Штифф.
Жестокость царя при расправе со стрельцами вполне оправдана в
его глазах: Пётр "одновременно наказал подстрекателей к бунту по
их заслугам и продемонстрировал этим пример того, какое большое
уважение и верность должен выражггл подданный перед сувереном
32
под страхом такой большой экстракции" .
Сочинение Хр. Штиффа отражает переходный период в восприятии русского народа и России: от "варварской" страны, народ которой живет в "дикости", к изображению распространения цивилизации в российском государстве. Автор не знаком с Россией. Он
никогда не был в этой стране и писал о ней лишь только на основании тех материалов, которые ему предоставил Г.Гюйссен или того,
что мог позаимствовать в немецкой периодической печати. Поэтому
в главах, в которых речь идет об обычаях и нравах, русской религии
и истории, он вынужден был пользоваться авторитетнейшими авторами XVI - XVII вв., посещавших нашу страну. Например, в главе ' О
государстве и устройстве Московитского двора", он прямо ссылается
на сочинения С. Герберштейна, А. Олеария и П. Петрея. Описание
дипломатического обычая московитов явно устарело33, что признает
сам автор, говоря о том, что в России вводятся "новые привычки
после ознакомления с церемониями европейских дворов во время
34
путешествия Петра I за границу . Устаревшие предрассудки, отрица-
132
ИСТОРИЯ
тельные суждения о русских, их нравах и обычаях содержатся в
разделах "О различии сословий" , "О жителях севера, татарах и
московитах. Также об их обычаях, нравах, языках, наклонностях и
т.д." , "О форме тела московитов" , "О еде, торговле и времяпрепровождении" , "О науках и нравах" , "О пьянстве и алчности". Здесь
воспроизводится образ "русского варварства ", характерного для
восприятия России предшествующего периода . Хр. Штифф при этом,
справедливости ради, подчёркивает : "... До того ( т.е. до начала
реформ Петра I - Е.Е.) они жили в очень большом варварстве ... , а
теперь, правда, заметно приобщаются к цивилизации"36. Но вместе с
тем у московитов ещё не изжито рабство, которое, по Штиффу, у
русских в крови." Просто нет другого народа, как московиты, рождённого для рабства" . "Их натура так испорчена, что они не хотят
ничего делать добровольно, но лишь должны к этому принуждаться
под страхом и жестокими побоями"36. Что ещё более возмущало
европейцев, чей "прежний религиозный фанатизм", по меткому высказыванию Н.П. Дашкевича37, "сменился высокомерием культуртрегера", так это их гордость и высокомерие по отношению к иностранцам38. Они воображают себе, писал Штифф, что "умнее и лучше
всех других народов, а знают едва ли достаточно для хвастовства и
для претензий на превосходство во всех вещах"39. Побои, ругательства, драки - характерные черты русских. Их пьянство и алчность
превышают все допустимые нормы, - считает автор "Донесения"40.
Источниками таких суждений являются сочинения немецких авторов о России XVI -XVII вв.: С. Герберштейн, П. Петрей, А.Олеарий
Примерно такие же оценки русского народа содержатся у А.Мейерберга, Б. Таннера, И. Корба и др., сочинениями которых Хр. Штифф
41
тоже мог пользоваться . Однако описание черт характера народов,
населяющих Россию, не является основной задачей Штиффа. На переднем плане в "Донесении" представлена преобразовательская
деятельность Петра I . Негативное изображение простого русского
народа, который Штифф называет "канальями, сбродом и сплошь
рабами"42, становится средством, которым автор подчёркивает важность реформ царя и контраст "Древней" и "Новой" России. Такой
подход способствовал идеализации личности великого реформатора,
делал его образ более ярким. Более того, Штифф явно симпатизирует Петру I, признавая всю сложность его положения: " Не легко
вступить в брак с иностранными принцессами, не позволять слишком усиливаться туркам и полякам, давать постоянный отпор татар-
133
ИСТОРИЯ
ским ордам, внимательно следить за действиями шведов, и ... стремиться сохранить создавшееся положение культивированием хороших нравов и приведением в порядок пригодной к военной службе
армии"43. В отношении Швеции, Щтифф воспроизводит официальную трактовку русско-шведских отношений и причин начала Северной войны. Как и в известном сочинении П. П. Шафирова "Рассуждения о причинах Свейской войны", автор "Донесения" всю вину за
начало этой войны возлагает на шведов и делает намёк на то, что
именно они препятствуют преобразовательским действиям Петра44.
Царь же лично и своими указами борется с пьянством, стремится
навести порядок в городах борется с разбоем и грабежами, прилагает все меры для предотвращения пожаров и т. д. Но одна из
главных его забот - подъём образования и развитие школьной системы европейского образца. Достижение такой цели, как поясняет
Штифф, не является делом одного дня. Оно возможно лишь после
укрепления и распространения научных знаний в России, на что
потребуется труд целого поколения45. Преобразования Петра I в области культуры, как то: учреждение новых учебных заведений, например, школы пастора Глюка; посылка молодых людей за границу
на учёбу; введение преподавания новых наук и иностранных языков
и т. д. , - вызывали особый интерес в научных кругах немецких
государств46. Об этом не раз сообщалось в "Europaeische Fama". В
1705 году в этом периодическом издании писалось, что московиты
и татары в культурном отношении почти хуже всех европейских
народов, однако, если "первые пребывают в состоянии переустойства" по примеру немцев, то вторые - остаются в состоянии "неописуемой глупости"47.
Образ России в сочинении Штиффа - более пёстрый и многозначный, чем в предшествующий период. Петр I предстаёт как просвещённый монарх, приобщающий русский народ к европейской цивилизации. Его нововведения способствуют процветанию государства и вхождению России в семью европейских народов. Однако,
низшие сословия ещё остаются "варварами", хотя уже начинают изменяться в лучшую сторону под влиянием Петра. Самые негативные стереотипные суждения о "русском варварстве" Штифф переносит на описание жителей Севера и Сибири. Эти изменения в
восприятии России позднее становятся особенностью образа нашей
страны в Европе на протяжении всего XVIII века.
134
ИСТОРИЯ
Особо следует остановиться на описании военных действий русских в ходе Северной войны. Для Штиффа важно, что русская армия
реформирована Петром I по европейским образцам (он даже склонен считать, что в основе новой армии положено "немецкое законодательство"). Причина первых неудач заключается как раз в том,
что эти перемены восприняты с трудом и многое осталось чуждым
для русских. Это осложнялось ещё отсутствием понимания между
офицерами (немцами) и солдатами (русскими) (скорее всего не только
отсутствием дисциплины и наличием языкового барьера, но и в
силу предубеждений в отношении друг к другу, - однако этот вопрос
Штифф обходит стороной). Выходом из создавшегося положения
Петр нашёл в издании своего знаменитого манифеста о найме на
русскую службу иностранцев, в котором гарантировалась свобода
вероисповедания, въезда и выезда из страны и т. д. - всё то, что
могло привлечь внимание иностранцев к России. Успех этого мероприятия (а не чрезвычайные усилия правительства и всего народа) привели к победам русской армии в 1702 -1704 гг., - считает
автор. Штифф особо описывает военные действия 1704 г., когда инициатива стала переходить к России и ожидались изменения всей
"военной конъюнктуры". Автор также выступает к опровержением
многих слухов, порожденных шведской пропагандой. Он указывает,
что жестокость в отношении к мирному населению во время военных действий ушла в прошлое, так как царь издал манифест "О
принятии под защиту жителей Лифляндии", кроме того в этой жестокости повинны не русские, а татары и калмыки, находящиеся на
службе у царя (тем самым снимается ответственность за все насилия с русского правительства и Петра I). Штифф также опровергает
иллюзию того, что Россия выведена из войны после нарвского поражения и её значение в международной политике стало ничтожным.
Он выступает против ряда немецких газет, называя их "авантюристскими", так как они черпают свои сведения из "пристрастных областей" (т.е. из Швеции). Всё это подтверждает пропагандистский характер издания. В заключении Штифф заявляет, что русские уже не
те, что были раньше, и даже жители Лифляндии изменили к ним
своё отношение.48
В целом в "Донесении" Христиана Штиффа доминируют четыре
комплекса тем: личность Петра I, изменения и реформы в стране,
контраст "Древней" и "Новой" России, военные успехи русской армии в Лифляндии. В будущем, как уверен Штифф, следует ожидать
135
ИСТОРИЯ
ещё больших изменений. Образ страны и населяющих её народов
образует система стереотипных суждений : а) о просвещённом характере государственной власти; б) о постепенном приобщении русского народа к европейской цивилизации; в) о дикости и полном
варварстве нерусского населения России. Примечательно, что Штифф
в описании нашей страны постоянно использует понятия "Московия" и "московитский" (оно присутствует и в названии его сочинения - "... moscowitisches Reichs"), которые были неотъемлемой частью образа "русского варварства", его символом. Однако в этом
сочинении они впервые приобретают положительное звучание (впоследствии Петр запретил употребление этих понятий в печатных
изданиях и они перестали применяться также в немецкой публицистике).
"Донесение" штиффа, до сих пор не переведённое на русский
язык и малоизвестное, имеет большую ценность в том, что впервые
изображало производимые Петром I изменения в нашей стране и,
как пишет Э. Мёппс, "не только претендовало на описание современного положения в России, но и своим содержанием оправдывало
это"49. "Донесение" принадлежало как раз к тому роду литературы,
которая примерно со второго десятилетия XVIII века заботилась главным образом о том, чтобы создавать фрагментарный, но всегда актуальный образ России в Германии. Оно отражает переломный этап
в истории нашей государственности, когда Россия прилагала максимум усилий, чтобы сбросить "старый московский сюртук" и "одеть
европейское платье". Участие же российской стороны в издании
этого сочинения было призвано "помочь" немецкой общественности
увидеть Россию под тем углом зрения, который устраивал бы внешнеполитические интересы Петра I и русского правительства.
Портнов Л. О. Сочинения иностранных путешественников второй половины
17 века о Московском государстве (источниковедческие проблемы) / / Вестник МГУ.
Серия 8. История. 1995. №3. С.75.
2
Минцлов Р.И. Петр Великий в иностранной литературе. СПб., 1872. С 1-9. Он
приводит названия лишь небольшой части этих сочинений (12 наименований), изданных в Западной Европе в конце XVII века. См. также: Библиографические отрывки.
Некоторые немецкие сочинения о России в конце 17-го и начале 18-го века / /
Отечественные записки. 1854. Т. 95. № 8 , Брикнер А.Г Материалы для источниковедения истории Петра Великого (1682-1698) / / Журнал Министерства Народного
Просвещения. 1879. Ч. 204 № 8. Ч. 205.
Ту обстановку, которая сложилась в немецкой публицистике в условиях Северной воины, Л. Копелев называет русско-шведской "психологической войной". См. :
136
ИСТОРИЯ
Kopelew L. Neues Verstaendniss und neue Missverstaendnisse / / Russen und Russland
aus deutscher Sicht. Die Zeit der Auftdaerung. (West-oestliche Spiegelungen. Hrsg. von
Leo Kopelew. Reihe A. Bd.2.) Muenchen, 1987. S. 24-25.
4
Гухман М.М., Семенюк Н.Н., Бабенко Н.С. История немецкого литературного
языка в 16 - 18 вв. М., 1984. С. 180-181.
5
Пекарский П.П. Наука и литература при Петре Великом. СПб., 1862. T.I. C.64 74; Библиографические отрывки. Несколько редких и малоизвестных иноязычных
сочинений, относящихся до Петра Великого и его века / / Отечественные записки.
1856. Т. 104. № 2. Ч. 5. С.354 -367; Дореволюционные издания по истории СССР в
иностранном фонде Государственной Публичной библиотеки имени М.Е. СалтыковаЩедрина. Систематический указатель. Сост. А.Л. Гольдберг. Вып. 2. Образование
Российской империи (1682-1725). Л., 1966. С. 6-8.
e
Kopelew L. Neues Verstaendniss und neue Missverstaendnisse ... S. 24-25.
7
Пекарский П.П. Указ. соч. С.90-107.
s
Фон Гавен - датский путешественник, посетивший Россию в 1736 - 1740 гг..
См.: Peter von Haven. Nachrichten von dem Baron von Huyssen. In: Friedrich Anton
Buesching (Hrsg.): Magazin fact neue Historic uiiu Geograpuie . lialie. 1776. X. 5. 317326.
9
Пекарский П.П. Указ. соч. С. 92, 96.
10
Минцдов Р.И. Указ. соч. С. 9.
11
Richter L. Leibniz und sein Russiandbild. Leipzig, 1946. S. 61 ; Amburger E.
Beitraege zur Geschichte der deutsch - russischen kulturellen Beziehungen. Giessen,
1961. S. 112.
12
Moepps E. Christian Stieffs "Relation von dem gegenwaertigen Zustande des
Moscowitischen Reichs" und ihr Platz im Umfeld von Presse und Propaganda / / Russen
und Russland aus deutscher Sicht... S.82.
13
Пекарский П.П. Указ. соч. С. 96 -97; Amburger E. Op. cit. S. 112.
14
Минцлов р.И. Указ. соч. С.9; Дореволюционные издания по истории СССР в
иностранном фонде Государственной Публичной библиотеки имени M E . СалтыковаЩедрина... С. 7; Matthes E. Op. cit. S.535.
15
Moepps E. Op. cit. S. 72-76.
18
Пекарский П.П. Указ. соч. С. 64-90.
17
"Наказ о воспитании царевича" составлен самим Г. Гюйссеном в марте 1703 г.
См.: Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. СПб., 1859. Т. 6. С. 298304; Stieff Chr. Relation von dem gegenwaertigen Zustande des Moscowitischen Reichs
( Auszug) / / Russen und Russland aus deutscher Sicht... S. 94.
18
Stieff Chr. Op. cit. S.94.
13
ПСЗ. Т.4. СПб., 1830. C.192-195; Stien Chr. Op. cit. S. 101-103; Grabosch U.
Studien zur deutschen Russlandkunde im 18. Jahrhundert. Halle ( Saale), 1985. S. 32.
20
StieH Chr. Op. cit. S. 85.
21
Moepps E. Op. cit. S. 82.
a
Stieff Chr. Op.cit. S. 105-106; Письма и бумаги Петра Великого. Спб., 1893. Т.З.
С.77-79,632-633.
23
Stieff Chr. Op. cit. S. 106-107; Письма и бумаги Петра Великого... С.149-152.
Штифф датирует этот манифест 12.07.1704, тогда как автор проекта манифеста генерал-адъютант польского короля полковник Арнштет подал его царю 26.06. (по новому
стилю - 7.07.1704) , а разрешение печатать этот манифест последовало 26.08.1704 г.
См.: Письма и бумаги Петра Великого... С. 681 -682.
137
ИСТОРИЯ
24
Пекарский П.П. Указ. соч. С.93 ; См. также: Пештич С.Л. Русская, историография 18 века. Часть I. Л., 1961.
25
См., например, описание трофеев, захваченных во время морского сражения
26.05.1696 г.: Stieff Chr. Op. cit. S. 87; Гюйссен Г. Журнал государя Петра I с 1695 по
1709 / / Туманский Ф. Собрание разных записок и сочинений... о жизни и деяниях
государя императора Петра Великого. Спб., 1787. Ч. 3. С. 14-15.
26
Stieff Chr. Op. cit. S. 85 ; Moepps E, Op. cit. S. 82.
27
Stieff Chr. Op. cit. S. 86.
28
Брикнер AT. Указ. соч. / / ЖМНП. 1879. Ч. 204. С. 283-287.
29
Stieff Chr. Op. cit. S. 87.
30
О стрижке бород см.: Moepps E. Op. cit. S. 66 -67.
31
Stieff Chr. Op. cit. S. 88-89.
32
Ibid. S 90-91.
33
Оно ПОЛНОСТЬЮ заимствовано у С. Герберштейна. См.: Stieff Chr. Op. cit. S. 9192; Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 204 -227.
34
Stieff Chr. Op. cit. S. 93.
35
Ibid S 99
36
Ibidem. О том же см.: Герберштейн С. Указ. соч. С.112 ; Петрей П. История о
Великом княжестве Московском... М., 1867. С. 395 ; Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. С. 119; Корб
И. Г. Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699). СПб., 1906. С. 236 -240.
37
Дашкевич Н.П. Смены вековых традиций в отношениях народов Запада к
русским / / Сб. статей, посвященных почитателями академику и заслуженному профессору В. И. Ламанскому. СПб.. 1908 . Ч. 2. С. 1389.
38
Stieff Chr. Op. cit. S.100.
39
Ibidem; См. тоже: Мейерберг А . Путешествие в Московию / / ЧОИДР. 1873.
Кн.З. С.ЗЗ -34.
10
Stieff Chr. Op.cit. S.99-100.
41
Мейерберг А. Указ. соч. / / ЧОИДР. 1873. Кн. 3. С. 85,92,111 и след., ЧОИДР.
1874. С.200 -201; Таннер Б. Описание путешествия польского посольства в Москву
в 1678 г. / / ЧОИДР. 1891. Кн. 3. С.100, 103,106-109 .
42
Stiff Chr. Op. cit. S. 95.
43
Stiff Chr. Op. cit. S. 95.
44
Ibid. S. 95-96 , 106-107. Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная
Европа. 17-первая четверть 18 в. М., 1976 . С. 270-272
45
Stiff Chr. Op. cit. S. 95-97.
46
Ibid . S. 96-99.
47
Grabosch U. Op. cit. S 32-35, 37-38 .
48
Stiff Chr. Op. cit. S.100-108.
49
Moepps E. Op. cit. S. 83.
138
ИСТОРИЯ
-
С.А. Мезин
ПРЕБЫВАНИЕ ПЕТРА I В ПАРИЖЕ И
ЗАРОЖДЕНИЕ ПЕТРОВСКОЙ ТЕМЫ В
ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ ФРАНЦИИ
Тема реформ Петра I, прочно вошедшая в литературу и общественную мысль Франции XVIII века, находилась в центре культурных и идейных контактов России и Франции. Этот феномен заслуживает внимания и объяснения. Почему при явной политической
отчужденности России и Франции на протяжении почти всего XVIII
столетия, при том, что для французской культуры того времени были
свойственны известное самодовольство и самодостаточность, русская и конкретно - петровская - тема так ярко заявила о себе в
творчестве известных мыслителей? Существовала и обратная связь:
труды и даже отдельные высказывания французов о Петре I вызывали в России живой отклик и полемику.
С того времени, как Е.Ф.Шмурло, рассматривая эволюцию
петровской темы в России, дал самую общую характеристику взглядов французских авторов на Петра I1, в отечественной литературе
почти не обращались к интересующему нас сюжету. В зарубежной
историографии он нашел отражение в трудах Мореншильда и Лор2
толари . Зарождение петровской темы в общественной мысли Франции детально проанализировано А.Лортолари в начале главы с характерным названием "Миф Петра Великого".
139
ИСТОРИЯ
Визит Петра I в Париж в апреле-июне 1717 года породил во
Франции небывалый интерес к России и ее царю. Сам визит неоднократно был описан отечественными и зарубежными историками3. Но если первое путешествие Петра I в Европу 1697-1698
годов получило в настоящее время всестороннее и почти исчерпывающее освещение, то описание поездки царя во Францию (особенно в работах отечественных авторов нашего столетия) не отличается точностью в деталях и богатством привлеченных материалов.
С фактической стороны наиболее полной является хроника, составленная по русским и французским источникам Б. Лосским.
Небольшой объем сообщения не позволяет подробно останавливаться на характеристике целей визита и на его событийной стороне. Отметим лишь, что при всей серьезности дипломатических планов царя культурно-просветительные цели, пожалуй, играли более
важную роль в его поездке во Францию. В Париже Петр смог
сполна реализовать свой давнишний интерес к естествознанию и
технике, особенно в их прикладных формах, а также свое пристрастие к "кунсткамерным" редкостям и диковинам. Вместе с тем
нельзя не заметить роста гуманитарных и художественных интересов царя, характеризующего его духовное развитие, расширение его
кругозора. Как всегда в своих путешествиях Петр посещал мануфактуры и мастерские, но в Париже особый акцент был сделан на
знакомстве с художественно-промышленными предприятиями, которыми славилась французская столица. Петр показал себя неравнодушным к архитектурным достопримечательностям Парижа и его
окрестностей. А вот обычный для царя интерес к военно-морским
делам, кажется, отошел во Франции на второй план. Петр и его
свита не отказывались и от развлечений. Регент Франции усиленно
старался "развлекать царя вплоть до его отъезда, ничею не заключая с ним"4. И тем не менее Петр показал себя опытным дипломатом, ибо результатом визита стало заключение первого русско-французского союзного договора.
Многие стороны деятельности русского царя в Париже не укрылись от внимания современников, как простых парижан, так и
представителей высшего общества, а также людей науки и творческих профессий. В письмах, дневниках, мемуарах, в журнальных статьях и исторических сочинениях уже начинает складываться образ
Петра I, который не утратит своей актуальности в общественной
мысли Франции до конца XVIII века.
140
ИСТОРИЯ
Этот образ русского царя формировался не на пустом месте - он
накладывался на определенные представления о России, уже существовавшие во французской литературе и общественном мнении.
Французы плохо знали Россию, их представления ограничивались,
главным образом, суммой стереотипов, почерпнутых из известных
сочинений путешественников, чаще немецких (Герберштейна, Олеария), чем французских, которые позже других европейцев открыли
для себя Россию. Французы считали Россию страной азиатской, а
ее народ - "языческим и диким". Все без исключения авторы писали о русских как о варварах, то есть о людях, которые лишь прикоснулись к цивилизации, и которые соединяют в себе недостатки дикости и цивилизации, не обладая преимуществами каждого из этих
состояний. Французы, как лидеры европейской цивилизации в ее
католическом варианте, испытывали высокомерное презрение к не
риферийному варианту христианской цивилизации, который казался им карикатурным, маргинальным. Самостоятельной цивилизацией Россию (в отличие от Китая) европейцы не считали. Враждебная позиция, занятая Францией по отношению к России с начала
Северной войны, способствовала сохранению и распространению этих
стереотипов во французском обществе. Черты "русских варваров"
автоматически переносились на их царя.
В "Записках" некоего С. де Куртильза (1703), якобы присутствовавшего на встрече Петра I с курфюрстом Бранденбурга, давался
такой портрет русского царя: "Несколько дней спустя приехал царь
Московии, что обеспечило нам развлечение на пять или шесть дней.
Никогда мы не видели столь необычных манер... Он въехал в город
втихомолку на смехотворном экипаже; он был больше похож на
медведя, чем на человека, он был одет в шкуры и имел колпак на
голове, одежда волочилась по земле вместе с саблей колоссальных
размеров. Усы его закручивались вокруг ушей... Он приблизился к
курфюрсту, не снимая с головы колпака, с испанской важностью, не
сгибаясь, словно аршин проглотил". Царь грубо вел себя с дамами,
пил перцовую водку словно простую воду и все время грозил всех
повесить и убить5. Не будет большим преувеличением предположить, что примерно такого "медведя" ожидали увидеть на улицах
своего города парижане и в 1717 году.
Мифические представления о России и о Петре столкнулись в
1717 году с реальными впечатлениями о деятельности русского
царя во Франции. Камер-юнкер короля де Либуа, посланный встре-
141
ИСТОРИЯ
чать Петра в Дюнкерк, в своих письмах дал первую характеристику русскому гостю - в целом положительную6. И тем не менее в
Париже появились слухи, будто царь прогнал королевского придворного де Неля из своей кареты ударом кулака, ответил на какое-то
возражение пощечиной и т.д.7
О восприятии Петра простыми горожанами пишет А.Лортолари,
анализируя "Дневник" Ж.Бюва и сообщения "Gazette de la Regence"8.
По словам историка, горожане сначала смотрели на необыкновенного монарха и удивлялись тому, что он плохо одет и пренебрегает
этикетом. Ходили слухи о его странностях: он сам сконструировал
себе карету, установил свою кровать в гардеробной отведенного
ему особняка; поговаривали о том, что белье исчезает из комнат, где
ночуют члены его свиты. Оставим на совести толпы сплетни о
белье, в остальном же слухи эти вполне понятны с учетом того, что
парижане привыкли к сказочной роскоши одеяний короля и придворных, к чрезмерной сложности королевского этикета, к недоступности короля для простых смертных. Когда первое удивление прошло, о царе стали говорить с похвалой, отмечая его приветливость
ко всем. Однако затем появилось мнение о скупости царя, которая
в глазах толпы постепенно вырастала до размеров смертного греха: "он совсем не кажется щедрым", его "мелочность" вызывает
пересуды, он уже кажется не просто экономным, но "скаредным", с
манерами "мелкого буржуа". Такого парижская толпа монарху простить не могла. "Как будто бы смысл существования королей заключается в том, чтобы бросать золото в толпу," - восклицает современный французский историк. Эти обвинения объясняются не
только весьма умеренными личными потребностями царя. Как отмечает Валишевский, Петр помнил о своем инкогнито и старался вести себя не как царь, а как частное лицо. Лишь в конце своего
пребывания в Париже он щедро одарил всех принимавших его
французов, о чем единогласно писали многие современники9.
Мнение придворных о Петре было в большинстве случаев поверхностным. Они также отмечали отсутствие у царя хороших
манер и простоту его одежды, описывали его внешность, передавали
слухи о пьянстве и грубых развлечениях Петра. Мемуаристы из
высшего общества не были едины в своих оценках русского царя.
Было бы странным ожидать положительных откликов от аббата
Г.Дюбуа, фактически руководившего в то время внешней политикой Франции. Он был горячим поклонником союза с Англией и
142
ИСТОРИЯ
потому всячески препятствовал установлению дружеских отношений с Россией. По позднейшему свидетельству Вольтера и д'Аламбера, Дюбуа говорил, что царь просто "сумасшедший, рожденный быть
помощником боцмана на голландском судне"10.
В своих мемуарах" Дюбуа пишет о царе с едва прикрытой неприязнью: "величие, которое он пытался себе придать, носило дикий
и непросвещенный характер". Но честолюбие заставляет автора вложить в уста царю панегирики в собственный (Дюбуа) адрес, якобы
произнесенные царем в присутствии герцога Орлеанского. Мемуарист привычно прохаживается по поводу внешности царя, "одетого
как самый простой буржуа", он пишет, что царь заснул во время
спектакля в опере, он оживляет слухи о пьяных оргиях царя. Не
располагая фактами, Дюбуа сочинил версию о тайных попойках Петра
в компании регента и других представителей высшего общества.
"Ничего не вышло наружу об этих вакханалиях и дебошах, во время
которых, говорят, царь так грубо оскорблял регента, что тот грозил
ему Бастилией. Уверяют, что продолжая эти вакханалии у герцогини Беррийской, актеры этого беспутного спектакля - регент, царь и
герцогиня - торжественно присягнули ничего не разглашать и поцеловались, чтобы скрепить свое перемирие"12. Мемуарист с отвращением описывает даже карлика, сопровождавшего царя, почему-то
называя его Зотовым. Смесь самовосхваления и иронии по отношению к царю рождает следующий пассаж автора: Петр якобы находил удовольствие в том, чтобы демонстрировать необыкновенное
уважение к Дюбуа, звал его с собой, и тот колебался, не поехать ли
ему в Россию, "где я мог бы стать министром или папой вместо
Зотова, но страх кнута меня удержал".
О том, что личные встречи с царем способствовали отказу от
стереотипов, свидетельствует отзыв из письма воспитателя короля
маршала Вильруа к маркизе Ментенон: "должен заметить, что этот
государь, мнимый варвар, вовсе не походит на такового; он представляет такие чувства величия, великодушия и приветливости, каких
3
мы вовсе не ожидали"' . Об этом же более пространно писал в
своем письме маркиз Лувиль14.
В общем-то благожелательное отношение к Петру высказывает
в своем дневнике маркиз Ф. Данжо. Но довольно поверхностный
светский автор в основном лишь фиксировал чужие мнения. Он
отмечал, что в окружении герцога Орлеанского "весьма довольны
143
ИСТОРИЯ
царем", тщательно фиксирует все детали царского визита в Париж15.
Самым горячим поклонником Петра I выступает в своих знаменитых мемуарах герцог Сен-Симон. Его воспоминания были написаны в 30-40 годы XVIII века. В первом варианте они представляли из себя замечания и дополнения к "Дневнику" Данжо, но затем переросли в самостоятельный труд, основанный на личных воспоминаниях и изучении исторической литературы. "Первый из французских русофилов" (А.Рамбо), Сен-Симон был горячим сторонником союза Франции и России. Но как отмечают исследователи, герцог не принадлежал к тем авторам, которые дают своим героям
черно-белые характеристики в соответствии со своими политическими пристрастиями. В 1717 году Сен-Симон тщательно присматривался к русскому гостю и, кажется, многое сумел в нем увидеть и
запомнить.
Общая оценка Петра у Сен-Симона - самая высокая. Она какбудто заимствована из многочисленных в XVHI веке панегириков
царю: "Петр I, царь Московии, совершенно заслуженно стал настолько
знаменит и у себя, и по всей рвропе и Азии, что я не решусь сказать,
будто знаю другого столь же великого и прославленного монарха,
равного героям древности, который вызывал бы такое восхищение
в свое время и будет вызывать в грядущие века"16. Однако мемуарист не ограничивается этим панегириком и тщательно анализирует все то, что он знает о русском царе и то, что увидел собственными глазами. Для него, как и для всех французов, Россия, во всяком
случае до Петра, была варварской страной, и сам Петр еще не совсем избавился от "варварских нравов". Странные манеры, упрямство, непостоянство желаний, нежелание считаться с общепринятыми правилами поведения и с интересами окружающих - эти "варварские черты" и "пороки", по мнению Сен-Симона, объясняются
его "варварским" происхождением, "варварством" его родины и
дурным воспитанием. Сен-Симон рассказывает о том, как царь, выйдя из своей резиденции, садится в первую попавшуюся карету, приказывает вести себя в город, оставляя в недоумении и ужасе владелицу экипажа; по словам мемуариста, царь даже не поклонился мадам
Ментенон во время своего странного визита к ней; Петр не проявлял должного почтения к французской аристократии...
Но все это лишь неприятные детали, за которыми Сен-Симон
разглядел человека в высшей степени одаренного, незаурядного.
144
ИСТОРИЯ
Царь покорил мемуариста своей всеобъемлющей любознательностью, страстью к просвещению, своим блистательным умом, умением
перенимать необходимое и полезное. Примечательно, что мемуарист
преподносит свое высокое мнение о царе как единодушное мнение,
сложившееся о нем во Франции, "которая взирала на него как на
чудо, и была очарована им".
Может быть, Сен-Симон ошибался в этой своей уверенности, и
не только в этом. Даже такой начитанный и внимательный автор,
как Сен-Симон, часто демонстрировал незнание петровской России,
которую он искренне хотел видеть союзницей Франции. Он писал,
например, что Петр вел войну с Польшей, чего никогда не было на
самом деле. Может быть, это мнение было порождено борьбой России с французским претендентом на польский престол. Автор ошибочно сообщал, что после деда царя (очевидно, имея в виду прадеда
Петра) в Москве не было патриарха. Но особенно много он рассуждал о мнимом желании царя перейти в католичество17.
Мемуары Сен-Симона с их благожелательным отзывом о Петре
давно известны в России и широко использовались отечественными историками. Перевод отрывка о пребывании Петра I в Париже
был опубликован в 1856 году18 и совсем недавно вновь был переиздан в солидном издании19. К сожалению, старый перевод не был
сверен с оригиналом. Пропуски и неточности перевода (например,
везде опущено слово "варварство" и т.д.) свидетельствуют о том,
что и в середине XIX века умеренная критика Сен-Симона в адрес
царя казалась недопустимой с точки зрения цензуры или, скорее,
"внутреннего редактора" переводчика. Впрочем, это был далеко не
первый и не единственный случай неприятия русскими оценок Петра I, высказанных французами.
Несовпадение мнений французских и русских историков заметно и в вопросе о том, какова была общая оценка Петра I, сложившаяся в итоге его визита в Париж. Отечественные исследователи
единодушно считают эту оценку положительной: "Впечатление, которое произвел Петр на современников своим пребыванием во
20
Франции было весьма благоприятное" . Из французских историков такого мнения придерживался лишь дипломатичный Гишен21.
Более осторожен Валишевский: "Общее впечатление... остается неопределенным и скорее неблагоприятным"22. Совсем категоричен
Лортолари: "...Путешествие закончилось неудачей, неудача политическая сопровождалась личным провалом"23. По мнению исследова-
145
теля, лишь ничтожное меньшинство в обществе показало себя благорасположенным к Петру, в том числе Сен-Симон, которого Лортолари называет "жертвой обмана".
Приведенный выше материал, к которому следует еще прибавить
очень благожелательные по отношению к Петру хронику в журнале "Nouveau Mercure"34 и книгу П. Бюше "Очерк истории царя
Петра Алексеевича"25, вышедшую во время визита, не позволяет
согласиться с выводом Лортолари. Но и безоговорочный оптимизм
отечественных авторов не выдерживает строгой критики. Общественное мнение не было единогласным. Подсчет сторонников и
противников царя едва ли окажется точным. Важнее отметить то,
что деятельность Петра начала разрушать образ "русского варвара",
исторически сложившийся во Франции. У русского царя появились
сторонники в образованном французском обществе. Наконец, после длительного периода пренебрежения к далекой и "варварской"
стране во Франции зародился живой интерес к Петру I, к России.
Изучая русско-французские культурные связи, у истоков которых стоял Петр I, отечественные авторы (М.П.Алексеев, Н.А.Бакланова) задавались вопросом о влиянии России на французскую культуру XVIII века, хотя, кажется, не находили на него четкого ответа.
Если о таком влиянии можно говорить, то одним из самых ярких
его проявлений следует признать зарождение и развитие темы Петра I и его реформ в литературе и общественно-политической мысли Франции. Подобные наблюдения были сделаны и французской
исследовательницей А. Ангреми: "...Смерть царя вызвала появление моды, которая просуществовала вплоть до периода империи: Петр
Великий стал героем пьес, опер, эпических поэм, и это, может быть,
надо признать первым влиянием России XVIII века на французс26
кую литературу" . К этому следует лишь добавить, что "мода" на
Петра I появилась во Франции еще до его смерти, и она породила не
только второсортные литературные сочинения, но и выдающиеся
произведения общественной и исторической мысли.
1
1912.
Шмурло Е.Ф. Петр Великий в оценке современников и потомства. СПб.,
7
Morenschildt D.S. Russia in the intellectual life of eighteenth century France.
New-York, 1936; Lortholary A. Les "Philosophes" du XVIII siecle et la Russie. U mirage
Russe en France au XVIII siecle. Paris, 1951.
3
Полуденский М. Петр Великий в Париже / / Русский архив. 1865; Брикнер А. Путешествие Петра Великого за границу / / Русский вестник. 1881. №3;
146
ИСТОРИЯ
Его же. Франция и Россия при Петре Великом / / Журнал Министерства народного просвещения. 1883, август; Бакланова Н.А. Культурные связи России с Францией в первой четверти XVIII в. / / Международные связи России в XVII-XVIII вв.
М., 1966; Ducios Ch. P. Memoires secrets sur le regne de Louis XV. Paris, 1846;
Rambaud A. Les Tsars a Paris / / Revue poiitiqe et litteraire. 1896, oct.; Валишевский
К. Собр. соч. Т.2. Петр Великий. М., 1993; Guichen. Pierre le Grand et le premier
traite franco-russe (1682 a 1717). Paris, 1908; Lossky B. Le sejour de Pierre le Grand
en France / / Le raonde slave. 1932. № 8; Hinz W. Peters des Grosen Anteil an der
wissenschaftlichen und kunstlerischen Kultur seiner Zeit. Breslau, 1933; и др.
4
Memoires et lettres du marechal de Tesse. T.2. Paris, 1866. P. 319.
5
Lortholary A. Op. cit. P.I5.
6
Сб. РИО. Т.34. С. 145, 163.
7
Валишевский К. Указ. соч. С. 355.
8
Lorthoiary A. Op. cit. P. 19.
9
См.: Journal du marquis de Dangeau. Т. 17. Paris, 1860. P. 108; Сен-Симон.
Мемуары. Кн. 2. M., 1991. С. 369-370; Валишевский К. Указ. соч. С.365; Lossky В.
-Op cit. P. 300.
10
Lortholary A. Op. cit. P.19; Валишевский К. Указ. соч. С. 364.
11
Memoires du cardinal Dubois. T.3. Paris, 1829.
12
Цит по: Guichen. Op. cit. P.215-216.
13
Сб. РИО. Т. 34. С. XXV.
14
Цит по: Guichen. Op. cit. P. 237-238.
15
Dangeau. Op. cit. P.82, 84.
16
Сен-Симон. Указ. соч. С. 394.
" Т а м же. С. 351-353.
18
Журнал Министерства народного просвещения. 1856. №1. Отд. 2. С. 1-24.
19
Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. Спб., 1993.
С. 138-153.
20
Брикнер А. Путешествия Петра... С. 71; Бакланова Н.А. Указ. соч. С. 332333.
21
Guichen. Op. cit. P. 236-237.
22
Валишевский К. Указ. соч. С. 364-365.
23
Lortholary A. Op. cit. P. 20.
24
Материалы этого журнала обильно приведены в статье Б. Лосского.
25
Buchet P.F. Abrege de l'histoire du Czar Peter Aiexiewitz. Paris, 1717.
26
Angremy A. Rencontre de deux cultures: La France et la Russie au XVIII
siecle / / L a France et la Russie du siecle de la Lumieres. Paris, 1986. P. 28.
147
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Аристофан 92
Аввакум,протопоп 111
Августин Блаженный 120
Ага-Магомет-хан 107
Алексеев, М.П. 146
Амбургер, Э. 128
Ангреми, А. 146
Арапов, П. 27
Аринштейн, A.M. 48
Аристотель 25
Архилог 92
Ауэрбах, Б. 37-44
Голенищев-Кутузов, А. 89
Голивдн, В.В. 131
Гомер 27, 45
Гончаров, И.А. 3-10
Гош, Мхитар. 109
Греч, Н И . 62
Григорий Просветитель 110
Грозный, Иван IV 110
Гуковский, Г.А. 14
Гуревич, А.Я. 124
Гуревич, П.С. 119
Гюйссен, Г. 128
Байрон, Дж. 53. 55
Бакланова, НА 146
Бакунины 89
Баратынский, Е.А. 49
Батюшков, КН. 45
Белинский, ВТ. 5
Бердяев, НА. 122
Бильбасов, А.В 96
Бирд, Чарльз 124
Блок, А.А. 59
Блок, М. 124
Болотов, А.Т. 15
Брандес, Г. 37
Бродель, Ф. 124
Бюва, Ж. 142
Бюше, П. 146
Д'Аламбер, М.Л. 143
Данжо, Ф. маркиз 143
Данилевский, Н.Я. 119
Дашкевич, Н.П. 133
Державин, ПР. 11, 12, 93
Джонсон, Сэмюэл 35, 36
Дмитриев, И.И. 52
Дуров, С. 25
Дюбуа, Г. абб. 142
Екатерина II 117
Елагин, И.П. 99
Жуковский, В.А. 45, 49
Вебер, Макс 123
Виланд, КМ. 16
Волевич, И. 38
Вольтер, Ф.-М. Аруэ 128, 143
Всеволожский, Н. 27
Зубов, В. 107
Иванова, Н.Ф. 56
Истомин ( Истомян), Иосиф. 111
Гамалея, СИ 34
Гегель, Г.В.Ф 120
Гейро, Л.С. 3
Герберштейн, С. 127
Гесиод 120
Гете, ИВ. 53
Гледич, И.Ф. 129
Карамзин, К М . 3-10, 11-16, 3336, 45, 62, 65-72, 73, 117
Кареев, Н И . 120
Корб, И. 133
Кочеткова, Н.Д. 15
148
Крылов, И.А. 12
Кулакова, Л.И. 14
Куртильз, С. де 141
Кутузов, A.M. 34
Поп, А. 99
Поповский, Н.Н. 15
Пордедж, Д. 99
Пушкин, АС. 45, 49
Лазаревы 115
Ларош, М.С. 16
Лафатер, И.К. 75
Лермонтов, М.Ю. 45, 46
Локк, Дж. 15, 97
Лопухин, И.В. 34
Лортолари, А. 139
Лосский, Б. 140
Лотман, ЮМ. 65
Радищев, А.Н. 11, 12, 117
Раич, С Е . 45
Риккерт, Генрих 119
Рихтер, Л. 128
Руссо, Ж.-Ж. 15
Салтанов, Богдан 112
Сен-Симон, герцог 144
Симмонс, Дж.С.Г. 35
Сиповский, ВВ. 15
Соболевский, СИ. 91
Софья, царевна 131
Старосельская, Н.Д. 3
Стасюлевич, М.М. 76
Стерн, Л. 15, 98
Страхов, Н.Н. 120
Сумароков, А.П 98
Сумароков, П. 77
Мёппс, Э. 128
Манхейм, К. 121
Марпергер, П.Я. 128
Марр, Н.Я. ПО
Мейерберг, А. 133
Мендельсон, М. 75
Менке, О. 129
Мерзляков, А.Ф. 45
Минцлов, Р. 128
Михайловский, Н.К. 122
Монтескье, Ш. 12
Мориц, К Ф. 16
Муравьев, И.М. 92
Мур.Т. 58
Муравьев, М.Н. 14
Таннер, Б. 133
Теннис, Ф. 121
Тойнби.А. 123
Тойнби, Дж.А. 119
Топоров, В.Н. 10
Торо, Дэвид Генри. 122
Турбин, В.Н. 78
Тургенев, И.П. 99
Тургенев, И.С 37, 39, 41, 44
Тынянов, ЮН. 30
Тютчев, Ф И . 44
Невзоров, М.И. 34
Некрасов,Н.А. 50
Николаи, Фридрих 128
Новиков, Н.И. 33, 34, 75, 97
Новосильцев, А.В. 89
Успенский, Г.И. 78
Олеарий, А. 132
Февр, Л. 124
Фет, А.А. 50, 87
Фихте, И.Г. 80
Фладд, Р. 99
Фонвизин, Д.И. 26, 67
Фрич.Т. 127
Паткуль, И. 130
Пекарский, П. 128
Петр I 127, 139
Петрей, П. 132
149
Хмельницкий, Н.И. 17-31
Щербатов, М.М. 96
Шаамирян, Шаамир. 113
Шафиров, П.П. 134
Шаховской, А.А. 19, 27, 89
Шварц, Г.И. 99
Шекспир, В. 25
Шиллер, Ф. 53
Шишков, АС. 89
Шмурло, Е.Ф. 139
Шпенглер, О. 119, 123
Штифф.Х. 127
Эмнн, Ф.А. 15
Юм, Д. 97
Юнг.Э. 99
Языков, Н.М. 49
Ясперс.К. 125
150
СОДЕРЖАНИЕ
ЛИТЕРАТУРА
ГГ. Багаутдинова.ОЧЕРК РАЙСКОГО "НАТАША" (РОМАН И.А. ГОНЧАРОВА
"ОБРЫВ") И "БЕДНАЯ ЛИЗА" Н.М. КАРАМЗИНА
3
ДМ.Белкин. О СВОЕОБРАЗИИ ОРИЕНТАЛЬНОГО МИРА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
ДЕРЖАВИНА, РАДИЩЕВА И КАРАМЗИНА
11
УС.Б.Каменецкая.
"РЫЦАРЬ НАШЕГО ВРЕМЕНИ" Н.М. КАРАМЗИНА В
ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ (русские и западноевропейские мотивы)
14
Ю.В.Калинина. ИГРОВЫЕ СИТУАЦИИ И "ЧЕЛОЗЕК ИГРАЮЩИЙ" В
ВОДЕВИЛЯХ Н.И.ХМЕЛЬНИЦКОГО 1810-1820-Х ГОДОВ
17
Н.Д.Кочеткова.
"ВСЕМИРНАЯ ОТЗЫВЧИВОСТЬ" И ПАТРИОТИЗМ
УЧАСТНИКОВ НОВИКОВСКОГО КРУЖКА
33
Ю.ДЛевин.
ИЗВЕСТНОСТЬ СЭМЮЭЛА ДЖОНСОНА В РОССИИ XVIII
ВЕКА
35
ГЛ. Лаишкоза. Б. АУЗРЕАХ И И.С. ТУРГЕНЕВ
37
М.ВМоисеева.
ЗАМЕЧАНИЯ О ХОДЕ РАЗВИТИЯ СТИХОСЛОЖЕНИЯ
ЛЕРМОНТОВА (НА ПРИМЕРЕ ЛИРИКИ 1828-1832 ГОДОВ)
45
Г.Е Потапова. РОССИЯ И ЗАПАД В КНИГЕ Н.И.ГРЕЧА "ПОЕЗДКА ВО
ФРАНЦИЮ, ГЕРМАНИЮ И ШВЕЙЦАРИЮ В 1817 ГОДУ"
62
ЛА.Сапченко.
ЗАПАД И ВОСТОК В МАТЕРИАЛАХ КАРАМЗИНСКОГО
"ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ"
65
М.Я.Сорникова.
ЕВРЕЙСКАЯ ТЕМА В "ПИСЬМАХ
РУССКОГО
ПУТЕШЕСТВЕННИКА" Н.М КАРАМЗИНА
73
Г.В Старостина. СВОЕОБРАЗИЕ ЖАНРОВОГО ДИСКУРСА "МАЛОЙ ПРОЗЫ"
Г.УСПЕНСКОГО ("Выпрямила". /Отрывок из записок Тяпушкина/")
78
СМ.Шаврыгин.
"СТИХИ ПОКОЙНОМУ А.В.Н." А А.ШАХОВСКОГО И
ТРАДИЦИЯ АНТИЧНОЙ ЭПИТАФИКИ
89
КУЛЬТУРА
Т.В.Артемьева. "ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ": ПРОБЛЕМЫ АНГЛОРУССКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ КОМПАРАТИВИСТИКИ
96
ЖААнанян.
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ РОССИИ И АРМЕНИИ КАК АСПЕКТ
ПРОБЛЕМЫ ЗАПАДА И ВОСТОКА: ПОЛИТИКА И КУЛЬТУРА
100
ИСТОРИЯ
А.В.Гордон. ФРАНЦУЗСКАЯ
РЕВОЛЮЦИЯ
В ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ
САМООПРЕДЕЛЕНИИ РОССИИ
И7
В.С.Дубина. САМОБЫТНЫЕ ИДЕИ Н.Я. ДАНИЛЕВСКОГО И ЗАПАДНАЯ
1 1 9
ИСТОРИОГРАФИЯ
Е.В.Ермасов. РОССИЯ НАЧАЛА XVIII ВЕКА ГЛАЗАМИ НЕМЕЦКОГО
1 2 7
ПУБЛИЦИСТА (ХРИСТИАН ШТИФФ)
С.А. Мезин. ПРЕБЫВАНИЕ ПЕТРА I В ПАРИЖЕ И ЗАРОЖДЕНИЕ
ПЕТРОВСКОЙ ТЕМЫ В ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ ФРАНЦИИ
139
Указатель имен
••
*"
151
КАРАМЗИНСКИЙ СБОРНИК
Часть вторая
ВОСТОК И ЗАПАД В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ
Под редакцией
Шаврыгина Сергея Михайловича
Печатается в авторской редакции
ЛР №021030 от 10.01.96
Подписано в печать 08.10.98. Формат 84x108/32.
Бумага писчая белая. Гарнитура anliqua.
Усл. печ. л. 8. Уч.-изд. л. 7. Тираж 500 экз.
Заказ
^
Отпечатано в лаборатории оперативной полиграфии
Ульяновского государственного университета
432700, г.Ульяновск, ул. Л.Толстого, 42