УДК РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА В «ПОВЕСТИ О ДНЯХ МОЙ ЖИЗНИ

УДК
РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА В «ПОВЕСТИ О ДНЯХ МОЙ ЖИЗНИ» И. ВОЛЬНОВА:
ФОЛЬКЛОРНО-ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ И ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ СМЫСЛ
Л.А. Власова
В статье комментируются фольклорно-этнографические элементы родильного обряда,
обнаруживаются в «Повести о днях моей жизни» И Вольнова, выявляется их художественная роль.
Ключевые слова: И. Вольнов, фольклоризм, родинный обряд, апотропей.
которые
Продолжение рода, наличие в семье детей всегда рассматривалось в крестьянской среде как
счастливое обстоятельство, а отсутствие детей, наоборот, - как несчастье, горе. Но рождение ребенка
и его воспитание были окружены в народном сознании таинственностью и потому были
регламентированы чуть ли не с момента зачатия. Например, известно, что повивальная бабка была
важным лицом не только при родах. Она участвовала и в других обрядах жизненного цикла. Так, она
начинала заботиться о будущем потомстве еще на свадьбе, где повивальная бабка, которую в
настоящее время заменила крестная жениха, угощала молодых молоком с ягодами брусники, черники
или черемухи, «чтобы, значит, дети белые и румяные были» [6: 94].
Обряды рождения и имянаречения относятся к одним из самых важных в жизни человека, так
как являются обрядами перехода: «..я рассматриваю все обряды, направленные на то, чтобы ввести
ребенка в начальный период жизни, - отмечает А. Ван Геннеп, - продолжающийся у разных народов
от двух до сорока и более дней после рождения, как обряды перехода» [4: 53].Суть этих обрядов
заключается в том, что правильное поведение матери и окружающих влияют на будущую судьбу
новорожденного, обеспечивая ему удачные роды и благополучный приход в этот мир. Обряды,
сопровождающие роженицу и объединенные под названием родильный обряд, «относятся не только к
матери, но и к ребенку… Здесь вновь мы встречаем последовательность обрядов отделения,
промежуточного периода и включения» [4: 51]. Многие исследователи отмечают, что «процесс
беременности и родов связан с особым пограничным состоянием, представление о котором в
мифологической картине мира всегда подразумевает усиление опасности для человека и особенной
его уязвимости в это время» [7]. Именно с помощью родильного обряда (обряды отделения) можно
уберечь ребенка и его мать, а также всех окружающих от порчи, сглаза и других опасностей: «во
время беременности женщина должна быть изолирована или как существо нечистое и опасное, или
же потому что она временно оказывается в противоестественном состоянии (и социально, и
физиологически). Само собой разумеется, что к женщине в этот период относятся как к больному,
чужаку и т.п.» [4: 43]. Считается, что и сам ребенок появляется на свет «из другого, чуждого
человеку мира, причем роженица в это время как бы переживает «маленькую смерть». В связи с этим
роженица в течение сорока дней после родов считается «нечистой», т.е. чужой, как и ее ребенок до
обряда крещения (имянаречения), после которого он становится «своим», принимается в социум» [7].
Активными участниками родового обряда обычно являются мать будущего ребенка и
повитуха (повивальная бабка), которая чаще всего и была носителем специальных обрядовых знаний:
«знания о помощи роженице передавались из поколения в поколение, обычно от матери к старшей
дочери, реже от бабушки к старшей внучке» [6: 93]. Успешное прохождение родов во многом
зависело от умения повивальной бабки. Повитуха должна была быть женщиной, имеющей детей, но
уже не живущей половой жизнью, т.е. «чистой». Она не только помогала женщине при родах, но и
могла окрестить родившегося слабым ребенка, а также совершала все нужные послеродовые
очистительные и охранительные обряды» [7].
Сложные и важные для деревенской среды обряды перехода не могли не отразиться в
творчестве одного из самых «крестьянских» писателей начала ХХ века – Ивана Вольнова. Уже первые
страницы «Повести о днях моей жизни» содержат в себе много интересной для этнографа информации.
Так, например, Вольнов пишет, что мать родила его «в коровьей закуте» [3: 21]. И это
закономерно, так как «роды проходили обычно в нежилом, удаленном помещении, например, в бане,
хлеву, чулане, так как роженица считалась «нечистой». Место, где рожали, называли родимым. Д.А.
Баранов отмечает особое значение поиска и обретения родимого места: «…место родов — это особая
точка пространства, чаемый центр, где происходит рождение — творение микрокосма — человека.
Поэтому главная задача роженицы — обрести это место» [1: 16]. При этом важно, что у Маланьи
Володимеровой умирали маленькие дети: «Мать имела одиннадцать детей, но в живых осталось
только двое: сестра и я — последыш» [3: 31]. По этому поводу Баранов пишет: «Судьба ребенка
зависит от результата поиска, от правильного выбора места, ср., например: «Когда у женщины
умирают дети, то ее при приближении родов переносят в чужой дом, где она и остается до
разрешения от бремени» [1: 16]. Возможно, что выбор коровника в этом плане важен, так как корова
– «наиболее почитаемое из домашних животных, требующее особой защиты от нечистой силы,
способной отобрать молоко… Корова у восточных и западных славян считалась обязательной частью
приданого невесты; в свадебном обрядовом комплексе и сопутствующем фольклоре корова
ассоциировалась с женщиной, невестой» [9: 298-299]. А закут (закута) – это соломенное сооружение
для дойки коров, пристраиваемое на зиму ко двору. И в этом отношении выбор матери родимого
места является наиболее благоприятным для младенца.
Вольнов не указывает, была ли при его родах повитуха. Скорее всего, была, на что указывает
форма высказывания («когда принесли меня в избу»). Вполне понятно, что апотропеическая символика
пространства была известна матери. Поэтому, несмотря на то, что роды проходили в крещенские
морозы и мальчика принесли в теплый дом «синего от сутжи и заиндевевшего» и все решили, что он
«не жилец на белом свете» [3: 21], мать убеждена в его живучести. И, кстати, оказывается права.
Описание родильного комплекса более детализировано автором в рассказе о беременности и
родах сестры Моти. Во-первых, указывается, что долгое время у женщины не было детей, и это
воспринималось окружающими как нечто противоестественное. Во-вторых, известно, что у нее были
первые неудачные роды. И ответственность за это Мотя полностью возлагала на себя: «Роды перенесла
легко, но с тем, что девочка неживая, долго не могла примириться, себя считая в чем-то виноватой. На
лице легли горькие складки, опустилась вся, потом совсем слегла. Никому не жаловалась, стала еще
больше нелюдимой, даже мать, между делом забегавшая проведать ее, не могла добиться путного» [3:
208]. Но после появления сына сердце женщины оттаяло: «Ильюша, как цыпленок скорлупу, пробил
горький нарост на сердце, и оно опять засветилось и заликовало» [3: 207].
Из этой цитаты мы видим, что на Мотю рождение сына повлияло очень сильно, в отличие от
ее мужа Сорочинского, который даже после такого знаменательного события так и продолжал
оставаться пьяницей, да и сама Мотя понимала, что на него никакой надежды нет: «Подчинилась
неизбежности, направив свою деятельную силу на дом и хозяйство. Упорно, не покладая рук, не зная
отдыха ни в будни, ни в праздник, как лошадь, работала за пятерых и в доме и в поле. Мишка кое-как
помогал, но дело с непривычки тяготило, и при первой возможности он отлынивал: выдумает
общественную сходку, на которую ему непременно нужно поспеть, неотложное дело на станции или
в соседской деревне и, пока Мотя на работе, как бездомный кобель, слоняется около избенки, вбивает
там какие-то колышки или кропотливо, с жаром примется мерять аршином свою усадьбу,
высчитывая что-то на пальцах, прикидывая и так, и эдак, и сбоку, и спереди...» [3: 207].
Автор не описывает конкретных обрядовых действий в связщи с рождением Илюши. Но из
исследовательской литературы мы знаем, что чаще всего женщина до самых родов продолжала
трудиться. Как говорится в народной присказке: «Наши бабки на стерне рожали, и ничего!» [2].
Именно потому не удивительно, что роды проходили в поле: «На Ильин день сестра родила в
поле. Пошла дергать лен, до обеда проработала, а к вечеру начались роды» [3: 206].
Вольнов так описывает разговор родных роженицы:
«Вошел Мишка Сорочинский.
- Видно, Иван, покумимся с тобой: Матрена чижика приперла из Оближного, завтра крестить
думаем.
За чужой спиной Мишка раздобрел, выглядит чище; вместо обычного полушубка, кишащего
насекомыми, на нем своего сукна однорядка с плисовым воротником, на ногах новые «чуни».
- Не знаю, как вон отец... молотить было собирались.
- А мне что? - с охотой отозвался отец. - Ступай, оксти. Мальчик?
- Мальчик!
- Ну, вот видишь, - пахарь! Крестником тебе будет, ступай... Молотьба не убежит» [3: 206].
Важно в этом описании то, что молодой отец называет новорожденного «чижиком», так как
имянаречение еще не состоялось. Здесь важно то, что употребление слова, возможно, связано с
особой традицией называния некрещеного ребенка: «До определенного возраста ребенок считался
бесполым (ср. называние его именами среднего рода типа дитя), позже его пол маркировали
специальным образом: стригли мальчиков, заплетали косу девочкам, одевали в соответствующую
полу одежду» [9: 311-312].
Писатель подробно описывает следующий после родов день: «Утром я был у Моти. Она
бледна как смерть, но глаза ярки и радостны. Развернув пеленки, показала мне красный, беспомощно
копошащийся комочек.
- Человек будет, мужик!
Мишка, обрадовавшийся случаю напиться, побежал за водкой, мать стряпала, мы с кумом
отправились к попу.
Придя, разостлали на столе «для счастья» полушубок вверх шерстью, положила на него
ребенка.
- Поздравляем вас с Ильей... Михайловичем...
- Мальчишка этот живуч будет, - рассуждал за обедом мой отец, махая новой красной ложкой;
нос у него тоже покраснел, как кирпич. - Он - полевой: такие живучи! Это еще старые люди
заприметили... Бывало, мой отец покойный...
- Дай бог! Дай бог!.. Чтобы счастлив был, богат, умен...
- Нищую братию чтоб не забывал, - вставил слово побирушка Чирей, прожевывая кусок
баранины.
- Да, нищую братию чтоб не забывал! - поддакнули ему.
Счастливее всех была Мотя. Светлая улыбка так и не сходила с ее лица» [3:206].
Интересно, что дед Ильи называет его «полевым» и утверждает, что он будет живучим.
У Даля «полевой» - это «суеверный призрак, из числа нежити, как домовой, леший и пр.
Полевой пуще на межах проказит, у межевых ям» [5]. Вообще полевой или полевик (житный дед) –
это «дух нивы; демон, связанный с хлебопашеством и земледелием. <...> Полевик, по народным
поверьям, наблюдает за травой и растениями вообще, в том числе и за хлебными злаками» [10: 421].
В случае с именованием ребенка в повести И. Вольнова – это атрибутив, называние по месту
рождения, которое не учтено исследователями при перечислении традиционных способов называния
ребенка. Так, например, А.Б. Коконова указывает различные наименования ребенка в архангельских
говорах не только от корня род– , но метонимические (пеленичной, люлечной), по действию (сосок,
сосун, сосулик, сосулек), по объекту (грудной, грудник), по состоянию (мокрой), по особенностям
внешности ребенка: (пузо, пузанчик), по возрасту (годовой, годовик), по очередности появления детей
в семье (зачиныш, зачатышек, серёдыш, серёдышек; последыш, последышек и пр.) [7]. Кстати именно
«последышем» называет себя автобиографический герой, так что эти представления и наименования,
несомненно, были общерусскими и бытовали в орловской деревне.
Можно предположить, что, называя ребенка «полевым», дед хотел подчеркнуть связь его
судьбы с местными поверьями о полевике, который может защитить ребенка, как он защищает
урожай. Однако наиболее вероятно, что в данном случае подчеркивается именно место и
обстоятельства рождения, причем именно месту и обстоятельствам приписываются апотропеические
свойства. Рождение ребенка в поле во время сельскохозяйственных работ расценивается как первый
акт своеобразного физического «закаливания», который должен способствовать выживанию в любых
неблагоприятных условиях.
Тем не менее следует обратить внимание на следующее обстоятельство: сыну Моти не была
суждена долгая жизнь. Более того, высказывания относительно здоровья и продолжительности жизни
новорожденного считались и до сих пор считаются непозволительными, поскольку таким образом
можно накликать беду, сглазить ребенка. Например, О. Овчинникова приводит наблюдения за
поведением русских в инонациональной среде (в Финляндии), отмечая ряд особенностей: «Русские
стараются не хвалить своих детей и не любят, когда другие их хвалят. Если это все-таки произошло,
обычно трижды стучат по дереву и говорят “Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить” <...> Молодая
женщина, недавно приехавшая из России, родила ребенка. Во время приема медицинская сестрафинка постоянно хвалила ребенка. Все ответные реплики матери были негативными. - Очень
хорошенькая девочка. - Но голова у нее слишком вытянута. - Посмотрите - она улыбается. - А дома
она так много плачет» [8: 138]. Нормативным является не похвала, а поругание, инвектива, имеющая
апотропеические свойства [2]. Таким образом поведение деда и его оценки здоровья и будущей
судьбы мальчика противоречат норме, что в мифопоэтическом подтексте произведения, возможно,
следует истолковать как одну из причин ранней гибели ребенка.
Таким образом, в «Повести о днях моей жизни» И. Вольнова мы находим значимые
фольклорно-этнографические детали, касающеся рождения героев. Знаменательно, что место
рождения Вани Володимерова и Илюши в сознании персонажей связано с представлениями о
здоровье и выживаемости ребенка. Оба варианта — коровья закута и поле — рассматриваются как
благоприятные, обладающие апотропеическими свойствами. Однако характеристики детей, которые
им даются после рождения диаметрально противоположны: Ваня Володимеров - «не жилец», Илюша
- «живучий». В последнем случае наблюдается нарушение закрепленных в национальном сознании
норм оценки здоровья и будущей судьбы новорожденного. В результате в художественной ткани
произведения это становится дополнительной мифопоэтической мотивировкой «выживания»
главного героя при всех неблагоприятных услових и трагической ранней гибели его племянника.
Список литературы
1. Баранов Д.А. Родинный обряд: время, пространство, движение // Родины, дети, повитухи в
традициях народной культуры. – М., 2001.
2. Белоусова Е. Фольклор в современном родильном обряде: приметы и советы // http://proektpsi.narod.ru (Дата обращения: 29.05.2009).
3. Вольнов И.Е. Повесть о днях моей жизни. – М., 1985.
4. Геннеп А. Ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов / Пер. с франц. - М.,
1999.
5. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка (современное написание слов). М., 1998.
6. Добровольская В.Е. Институт повивальных бабок и родильно–крестильная обрядность (по
материалам экспедиций 1994–1997 гг. в Судогодский район Владимирской области) // Родины, дети,
повитухи в традициях и народной культуре. - М, 2001.
7. Коконова А.Б. Статус новорожденного в родильном обряде // http:// lomonosov.econ.msu.ru
/2007/19/ kokonova_ab.doc.pdf (Дата обращения: 29.05.2009).
8. Овчинникова О. Что нам стоит дом построить: традиционная крестьянская культура как
основа построения современных русских популярных текстов и культурной практики. - Тампере
1998.
9. Славянские древности: Этнолингвистический словарь. Т.3. - М, 2004 .
10. Шапарова Н.С. Краткая энциклопедия славянской мифологии. - М., 2003.
Об авторе
Власова Л.А. -Орловский государственный университет, lydmila@mail.ru
The birth of childe in «The Tale of Me Life» by I. Volnov: foloklore and ethnographic
comment and art sense.
L.A. Vlasova
Orel State University, lydmila_vlasova@mail.ru
In this article we comment on art importance of folklore elements of the maternity rite, which are
revealed in «The Tale of Me Life» by I. Volnov.
The key words: I. Volnov , folklore elements, maternity rite.