Отечества крылатые сыны: Записки штурмана

Герой Советского Союза
Кот Алексей Николаевич
Отечества крылатые сыны: Записки штурмана
----------------------------------------------------------------------Проект "Военная литература": militera.lib.ru
Издание: Кот А. Н. Отечества крылатые сыны. — Днепропетровск: Проминь, 1989.
Scan: AAW
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Кот А. Н. Отечества крылатые сыны: Записки штурмана. — Днепропетровск: Проминь, 1989. — 295
с.; ил. ISBN 5-7775-0260-1. Тираж 5000 экз. Цена 80 к.
Аннотация издательства: В книге, написанной штурманом авиации дальнего действия, Героем
Советского Союза, рассказывается о подвигах в небе, о мужестве краснозвездных соколов в годы
Великой Отечественной войны. Отличное знание летного дела помогло автору правдиво показать
строгую воинскую жизнь, великий накал воздушных боев, ратное мастерство советских летчиков, их
дружбу и взаимовыручку.
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
Об авторе и его книге................................................................................................................... 2
Дорога в небо................................................................................................................................ 3
Война началась............................................................................................................................. 9
На фронт... через Туркмению...................................................................................................... 14
Боевые товарищи.......................................................................................................................... 18
На боевом курсе............................................................................................................................ 24
Враг наступает.............................................................................................................................. 30
По глубоким тылам...................................................................................................................... 37
Над Сталинградом........................................................................................................................ 45
10-й гвардейский.......................................................................................................................... 51
Над Курской дугой........................................................................................................................ 60
Тяжелые утраты............................................................................................................................ 68
«Враги сожгли родную хату...».................................................................................................... 75
Северные рейды............................................................................................................................ 83
Мы — севастопольцы!................................................................................................................. 89
Высокая награда........................................................................................................................... 97
Подарок токмачан......................................................................................................................... 103
Пришла желанная победа............................................................................................................ 112
Где же вы, друзья-однополчане?................................................................................................. 121
Примечания................................................................................................................................... 126
Алексей Николаевич Кот (стр. 2)
Храбро воевал с немецко-фашистскими захватчиками воздушный стрелок Павел Саркисян (стр. 45)
Труженицы батальона аэродромного обслуживания В. С. Герасимова и Л. К. Кот (стр. 81)
Боевые будни 10-го гвардейского полка. Подготовка к подвеске бомб для учебного бомбометания (стр.
120)
Воины 3-й авиаэскадрильи у самолета Ил-4, подаренного комсомольцами-дальневосточниками. На этом
самолете летал экипаж Героя Советского Союза Ефима Парахина (стр. 130)
А. Д. Дрюк в 10-м гвардейском полку был не только отличным штурманом, но и активным участником
художественной самодеятельности (стр. 147)
Воины-комсомольцы 2-й авиаэскадрильи 10-го гвардейского полка. Стоят: П. Полторатько, М. Диденко,
сидят (слева направо): И. Дормостук, В. Муштруков, Ф. Олексюк (стр. 152)
Василий Сенько (стр. 184)
Экипаж Героя Советского Союза Н. П. Краснова. Справа — Герой Советского Союза Ф. Е. Василенко,
посредине — стрелок-радист В. В. Постников, слева — Н. П. Краснов. (стр. 228)
Весна 1945 г. Фронтовой аэродром. Штурман А. Н. Кот у самолета Ил-4 — подарка его земляков (стр.
254)
Воины 1-й авиаэскадрильи 20-го гвардейского полка на аэродроме Люблин (Польша) в 1945 году (стр.
264)
Отважно и находчиво действовал в бою с немецко-фашистскими захватчиками летчик 10-го гвардейского
полка В. П. Антипов (стр. 273)
1980 г. Встреча с молодыми воинами (стр. 284)
Об авторе и его книге
Незаметно бегут годы. Время все дальше и дальше отодвигает от нас дни тяжелых
испытаний, выпавших на долю нашего народа в период Великой Отечественной войны.
И чем дальше уходят те годы, тем глубже проявляются их историческое значение,
величие нашего народа.
Живущие ныне на обновленной земле должны знать, какой ценой достались нам
Победа, мир. Этой цели и посвящена книга Алексея Николаевича Кота.
Давно, еще в 1935 году, мы с Алексеем, будучи в комсомольском возрасте, стали
курсантами Харьковского военного училища червонных старшин имени ВУЦИК.
Училище в то время было прекрасной кузницей подготовки военных кадров для
Красной Армии. В грозные годы второй мировой войны его выпускники, не жалея сил
и самой жизни, яростно сражались за каждую пядь родной земли. Первым Героем
Советского Союза из выпускников этого училища стал штурман Никита Гомоненко.
Вместе с экипажем самолета он повторил подвиг Николая Гастелло при уничтожении
переправы гитлеровцев через реку Днепр — бомбардировщик с пылающими крыльями
врезался в понтонный мост. Об этом героическом экипаже, а также о беспримерных
подвигах и ратной доблести многих других летчиков и штурманов, стрелков-радистов,
техников авиации дальнего действия автор рассказывает ярко, правдиво, в доступной
для читателя форме.
Немало страниц в книге посвящено тем, кто пал в тяжелых боях и схватках, ушел
в свой бесконечный полет, завоевав для нас счастье свободной жизни.
Доброе слово хочется сказать и о самом авторе. Настойчивый в овладении
знаниями военного дела, требовательный к себе, общительный и прекрасный товарищ
— таким я знаю А. Н. Кота еще по учебе в Харьковском военном училище. В
дальнейшем наши пути разошлись. Друг мой с общевойскового лейтенанта
переквалифицировался на штурмана авиации дальнего действия и целиком посвятил
себя этой профессии. [4]
В годы Великой Отечественной Алексей Николаевич прошел боевой путь от
штурмана воздушного корабля до штурмана полка, принимал участие в жарких боях в
небе Сталинграда, Ленинграда, Украины, Белоруссии, в трудных полетах по
бомбардированию военно-промышленных объектов фашистской Германии и ее
сателлитов.
Золотой Звездой Героя, тремя орденами Ленина, тремя орденами Красного
Знамени, орденом Красной Звезды, двумя орденами Отечественной войны I степени,
многими медалями увенчаны его подвиги.
Ныне полковник в отставке А. Н. Кот на заслуженном отдыхе. Впрочем, отдых —
понятие относительное. Алексей Николаевич самоотверженно работает. Им написаны
и изданы книги «С рейдов возвращались на рассвете», «На дальних маршрутах»,
опубликованы в газетах и журналах статьи, которые служат прекрасным подспорьем в
деле воспитания советской молодежи.
Активное участие принимает Алексей Николаевич и в общественно-политической
жизни нашего общества. Он — депутат Житомирского областного Совета, член
областных совета ветеранов войны и труда, комитета ДОСААФ, правления общества
«Знание», организации книголюбов.
Новая книга А. Н. Кота напомнит ветеранам войны, а юным читателям поможет
представить события более чем 40-летней давности, кровавые бои и схватки, в которых
советские воины проявляли изумительную стойкость и мужество, величайший героизм,
шли порой на самопожертвование ради победы.
И. В. ХИРНЫЙ, член Всесоюзного совета ветеранов войны и труда, генералмайор в отставке [5]
Дорога в небо
Когда рассказываешь о пройденном и пережитом, невольно вспоминаешь о
родном крае, где рос, набирался сил, где формировались черты характера, определялось
главное направление жизненного пути.
Где бы я ни был за долгие годы своей жизни — на охране дальневосточной земли
на берегах Амура или в жаркой пустыне Туркмении, на борту бомбардировщика во
время налетов на немецко-фашистские объекты или за пределами Советского Союза,
— я всегда помнил о запорожской земле, давшей мне жизнь, о своей Родине.
В памяти моей часто возникают наиболее яркие картины далекого детства, отчий
дом, семья и вся жизнь в те суровые годы...
Родился я в бедной крестьянской семье в городке Большой Токмак{1} в 1914 году.
Был младшим среди детей, десятым. Отец мой, Николай Лазаревич, для того времени
был человеком грамотным, передовым. Несмотря на крайнюю нужду, он старался дать
всем нам образование. Но лишь одной сестре Тине удалось стать учительницей.
В 1915 году наша мать, Дарья Васильевна, проводила мужа на фронт, в окопы
первой мировой войны. Отца не было долго — он задержался и на гражданской. На
плечи матери лег тяжелый груз: кормить, и воспитывать десятерых. Мы любили свою
мать за доброту, заботу о нас и немного побаивались. Она не прощала ни шалостей, ни
баловства, ни других проделок. Даже мне, «мизинчику», часто доставалось «на орехи».
Мама постоянно учила нас любить труд, землю, свою Родину. [6]
В 1922 году восьмилетним мальчишкой я пошел в школу. Моей первой
учительницей стала Клавдия Матвеевна Недид. Старшие братья и сестры также
учились у этой прекрасной женщины, ставшей впоследствии заслуженной
учительницей республики. Как хороший фундамент создает долголетие дому, стоящему
на нем, так и первые знания, полученные в школе под руководством мудрого учителя,
открывают путь к росту, успешному овладению основами наук, к творческому труду.
Навсегда сохранил я глубокое уважение к первой учительнице.
В 1923 году наша семья вместе с другими токмачанами переселилась на бывшие
помещичьи земли. Вокруг себя мы увидели большие просторы чернозема, укрытые
пыреем, ковылем, другими степными травами и цветами. В голубом небе пели
жаворонки. Прекрасная степь юга Украины! Всем сердцем полюбил я ее. Эта любовь
сохранилась навсегда.
За короткий срок в степи, в двадцати километрах на юг от Большого Токмака,
выросло село Юхимовка{2}. Аккуратные хаты, покрытые красной черепицей, молодые
сады около них, а вдоль улицы — два ровных ряда акаций. Чудесное село — творение
работящих людей, самозабвенно любящих свою землю.
До 1925 года в школу я не ходил — ее не было в нашем селе. Вокруг Юхимовки
размещались немецкие поселения, так называемые колонии: Розепорт, Блюменорт,
Тигервейде, Риккенау. Там были школы, но, конечно, немецкие. Нам, украинским
детям, там было делать нечего.
В те годы отец выписывал газету «Беднота». Была у нас своя небольшая
библиотека. В зимние вечера в нашей хате проходили читки газет и книг. [7]
Слушатели — односельчане, их каждый раз становилось все больше. Я с раннего
детства полюбил книги и газеты. Они в какой-то мере компенсировали отсутствие
школы.
Вышло так, что в Юхимовке первым коммунистом стал мой отец, первым
комсомольцем — старший брат Феодосий (в ряды РКСМ он вступил в Большом
Токмаке в 1922 году). А первой пионеркой была сестра Шура. В 1926 году, в
Международный юношеский день, приняли в пионеры и меня, ученика второго класса.
С гордостью я повязал красный галстук, дал торжественное обещание добросовестно
выполнять свои обязанности. Начались пионерские будни. Мы проводили читки газет
для взрослых, принимали участие в ликвидации неграмотности, активно работали в
различных кружках. Детство моего поколения было совсем не похожим на бурную,
радостную, интересную, временами беззаботную жизнь юной поросли сегодняшнего
дня.
У детей 20-х годов были иные заботы, иные трудности. Но мы гордились тем, что
помогали взрослым строить новую жизнь, выполняли заветы великого Ленина.
Вскоре в Юхимовке было создано коллективное хозяйство — «Трудовик». Его
председателем стал мой отец. Шло время. Колхоз «Трудовик» стал передовым
хозяйством района. Больше года я был секретарем комитета колхозной комсомольской
организации.
В начале 30-х годов учился в фабрично-заводском училище завода «Красный
Прогресс», что в городе Большой Токмак. Затем работал на заводе кузнецом.
Однажды райком комсомола послал нас на села уполномоченными по проведению
хлебозаготовок. Мне досталось село Остриковка. Восемнадцатилетним [8] юношей,
вместе с сельскими комсомольцами, я выполнял это нелегкое и ответственное, часто
опасное, задание партии.
Да, нелегко было нам, молодым. Но мы стремились всегда находиться на
передовых позициях, во всем быть первыми. Наши характеры утверждались и
закалялись трудностями первых пятилеток, богатых романтикой.
Еще в детстве я зачитывался книгами, в которых рассказывалось о путешествиях,
приключениях, о войне. Легендарная конница Буденного, ее героические походы
пленили мое воображение. Шестилетним мальчуганом я видел красных конников,
громивших банды Врангеля. И, наверное, все, что было написано после гражданской
войны, о буденновцах, червонных казаках Примакова, я прочитал. Естественно, что и
мне хотелось стать кавалеристом.
Летом 1935 года в райкоме комсомола состоялось собрание комсомольцев
райцентра. Секретарь райкома Борис Рабкин предложил нам поступать в военные
училища. Для защиты завоеваний Октября нужна сильная Красная Армия. Ряды ее все
время росли. Армии необходимо пополнение молодыми командирами. Райвоенком Н.
Д. Торговицкий призвал нас поступать в танковые, артиллерийские, авиационные,
пехотные и другие училища. Нам дали время подумать. В перерыве собрания все
зашумели, стали советоваться, спорить. Я не принял в этом участия. Решение созрело
давно: конница...
Вскоре меня направили в Харьковское училище червонных старшин, так как мест
в специальных кавалерийских училищах не оказалось. В сентябре вместе с землякамитокмачанами Устимом Халиманчуком, Михаилом Уманским, Иваном Ковбой,
Михаилом Шульгой, Георгием Заборовским мы прибыли [9] в училище. Оно
располагалось на западной окраине города, на Холодной Горе.
На следующий день нас постригли и переодели. Мы с трудом узнавали друг друга.
Вступительные экзамены сдали успешно. В училище были разные подразделения:
стрелковый батальон, артиллерийский дивизион, кавалерийский эскадрон, танковая
рота, авиаэскадрилья.
Мы изучали военное дело, повышали общеобразовательный уровень. До сих пор
помню командиров и политработников училища. Командир взвода лейтенант Б. М.
Маршев, командир роты капитан Ф. П. Тимченко, начальник политотдела батальонный
комиссар Н. П. Дмитренко — все они не жалели времени и сил, чтобы воспитать из нас
хороших военных специалистов, способных защищать Родину.
Начальник и комиссар училища комбриг Б. П. Жабин был человеком высокой
культуры. В свое время он успешно окончил военную академию имени М. В. Фрунзе,
знал несколько иностранных языков, длительное время работал военным атташе во
Франции.
Комбриг учил всех нас не только военному искусству. Часто выступал с лекциями
и докладами на различные темы. Борис Павлович всегда подчеркивал, что командир
Красной Армии должен не только в совершенстве знать оружие, тактику и стратегию
боя, но и быть образованным, хорошо воспитанным, интеллигентным, с широким
кругом интересов. Эти слова я вспоминал неоднократно на протяжении всей своей
службы в армии, старался руководствоваться ими. Б. П. Жабин делал все, чтобы мы
выросли именно такими командирами. Нас учили, как вести себя на улице, в театре, за
столом. [10]
Все мы, курсанты, очень гордились, что учимся в училище имени Всеукраинского
Центрального Исполнительного Комитета. Это училище было основано еще в 1920
году. Его курсанты принимали участие в боях против белогвардейцев в Крыму, в
разгроме банд Махно на юге Украины.
Учеба захватила меня. Уже на первом курсе я стал отличником, командиром
отделения. Больше всего я любил верховую езду, к которой привык с детства. И если у
некоторых курсантов, особенно городских, езда на коне без седла не получалась,
вымучивала их, то я себя чувствовал прекрасно.
Все складывалось, как мне хотелось. И вдруг — реорганизация. Согласно приказу
маршала К. Е. Ворошилова наше учебное заведение преобразовывалось в пехотное
училище. Не стало подразделений других родов войск. Пришлось расстаться и с конем,
моим Вороном. Пропала навсегда мечта детства — стать кавалеристом...
Но учеба продолжалась. В июне 1938 года состоялся досрочный выпуск.
Начальник штаба училища огласил приказ наркома. Всем нам присвоено звание
«лейтенант». Я был назначен на должность командира взвода 35-го стрелкового полка,
находившегося на Дальнем Востоке. Назначение меня обрадовало: проеду несколько
тысяч километров, увижу почти всю необъятную Родину.
После оглашения приказа мы прикрепили к петлицам своей новенькой формы по
два «квадрата» и стали настоящими лейтенантами. Состоялся выпускной обед.
Затем нам предоставили десятидневный отпуск, и мы попрощались с Харьковом,
училищем, ставшим для нас родным. Нам навсегда запомнился этот город своими
прекрасными улицами, парками, музеями, памятниками, театрами, стадионами,
Госпромом. [11] Разве можно забыть дни 1 мая и 7 ноября, когда мы, курсанты УЧС, в
парадной форме, с винтовками в руках выходили со двора училища, чтобы, проследовав
по улицам Володарского, Свердлова, Сумской, заполненных трудящимися города,
прибыть на площадь Дзержинского для участия в военных парадах и демонстрациях!
В разные уголки страны отправились воспитанники училища. Из числа моих
земляков лишь Устим Халиманчук, как и я, получил назначение на Дальний Восток.
Десять дней — маловато для отпуска. Но их хватило, чтобы поехать в Большой
Токмак, немного отдохнуть и даже... жениться.
Возможно, читателю покажется странным мое решение так спешно жениться. Но
что поделаешь: такое было время. У молодежи 30-х годов была своя романтика.
Каждый из нас стремился быть в центре главных событий. Мы считали счастливыми
тех, кто устанавливал рекорды в небе, кто сражался в Испании, отражал происки
милитаристов на границе, кто строил Комсомольск-на-Амуре, кто совершал трудовые
подвиги. Мы — спешили. И, думаю, уверен в этом, что прочная семья зависит не от
того, как долго присматриваются друг к другу люди перед женитьбой, а от их взглядов
на семью, от их человеческих качеств, от чувств, которые они питают друг к другу.
В конце июня вместе с Устимом Халиманчуком, с нашими женами Шурой и Лесей
мы поездом отправились в далекий путь.
На второй день после прибытия в Благовещенск я вступил в командование
взводом 35-го стрелкового полка.
Время проходило в напряженной учебе и походах. Обстановка на границе была
очень сложной. [12]
Японская военщина часто организовывала провокации.
В районе озера Хасан шла настоящая война. Войска Дальневосточного фронта
были приведены в боевую готовность. В полк срочно прибывало пополнение. Я, уже
командир роты, получил приказ занять оборону на берегу Амура. Ширина полосы —
один километр. Ночью красноармейцы отрыли окопы полного профиля, оборудовали
огневые точки. Все было хорошо замаскировано, подготовлено к бою.
Днем мы внимательно наблюдали за противоположным берегом. Там, за Амуром,
виднелась покрытая карликовым лесом земля так называемого государства МаньчжоуГо, созданного японскими оккупантами. Где-то между сопок враг накапливал силы.
Необходимо постоянно быть бдительными, не допустить форсирования реки,
нарушения границы.
Тем временем в районе Хасана продолжались упорные бои. О них, о мужестве
бойцов и командиров Красной Армии мы узнавали из оперативных сводок. В центре
этих событий находился и мой земляк лейтенант Халиманчук. По-доброму я завидовал
ему. А у нас — тихо. Совершенствуем огневые точки, проводим занятия с пополнением,
наблюдаем за вражеским берегом.
Через несколько суток мы узнали о большой победе наших войск у озера Хасан и
вскоре оставили свои позиции, передав их пограничникам. Боевую подготовку
продолжали в лагере.
В памяти осталось еще одно событие, взволновавшее всех советских людей. В
сентябре 1938 года женский экипаж самолета «Родина» в составе В. С. Гризодубовой,
П. Д. Осипенко и М. М. Расковой совершил перелет Москва — Дальний Восток. [13]
Через десять часов полета пропала радиосвязь с кораблем. Что случилось с
отважными летчицами? Пятьдесят военных и гражданских самолетов прочесывали
квадрат за квадратом огромный район между Читой и Хабаровском. Тысячи людей вели
поиски на земле. Среди них были и воины полка, в котором я служил.
Шли дни, но поиск не давал желаемых результатов. А нужно было спешить: могли
наступить морозы, начаться снегопады. И вот на десятый день летчик Михаил Сахаров
обнаружил в тайге «Родину». Около нее были Валентина Гризодубова и Полина
Осипенко. Вскоре нашли и штурмана Марину Раскову. Как потом было установлено,
самолет, преодолевая многочисленные метеорологические фронты, за 26 часов 29
минут пролетел 5908 километров. Международный рекорд на дальность полета
француженки Дюкейрон был перекрыт более чем на 1500 километров.
В то время в стране бурными темпами развивались наука и промышленность,
создавались новые образцы самолетов. На них экипажи В. П. Чкалова, М. М. Громова,
В. В. Коккинаки устанавливали рекорды высоты, скорости, дальности,
демонстрировали перед всем миром огромные достижения, которых добилось молодое
социалистическое государство. И вот выдающийся успех женского экипажа!
Все советские люди восхищались полетами лучшего летчика страны В. П.
Чкалова. Патриот и новатор делал много для развития отечественной авиации. Большой
мастер высшего пилотажа, Чкалов стремился к тому, чтобы росло мастерство всех
летчиков. В одной из своих статей он писал: «Сейчас уже все знают, что победителем в
воздушном бою при прочих равных условиях окажется летчик, который [14] лучше
владеет самолетом, который способен взять от машины все, что она может дать.
Высший пилотаж — одно из непременных условий современного воздушного боя».
Чкаловым, ставшим легендарным при жизни, нельзя было не восхищаться.
С неослабевающим вниманием следил я, как и вся наша молодежь, за развитием
авиации, читал все, что было написано о ней, вернее — все то, что попадало под руку.
Появилась мечта: а почему бы и мне не стать авиатором? Ведь еще не поздно. Только
как ее осуществить? С каждым днем я все больше мечтал о бескрайнем небе...
В октябре по делам службы я поехал в Хабаровск. Вернувшись в Благовещенск,
узнал, что во время моего отсутствия медицинская комиссия отбирала кандидатов в
авиаучилище. Желающих оказалось много. А как же я? Опоздал... Стало до слез
обидно. И я немедленно обратился к председателю комиссии с просьбой проверить и
меня.
— Зачем это вам? — недовольно ответил пожилой врач. — Разнарядка пришла на
троих, — продолжал он, — а мы уже отобрали двенадцать. Хотите быть тринадцатым?
— Хоть и тринадцатым. Этого числа я не боюсь. Я атеист да и родился
тринадцатого числа...
— Ладно, приходите завтра, посмотрим и вас — атеиста, — улыбаясь, ответил
врач.
Заключение медкомиссии: «Годен без ограничений» — обрадовало меня. Шансов,
конечно, маловато: 3 из 13, но я верил в удачу. Эта вера имела некоторое основание.
Ведь Харьковское училище червонных старшин я окончил успешно, был отличником и
при поступлении в учебные заведения имел перед другими преимущество.
И вот вызов в штаб. Начальник штаба полка сообщил, [15] что командир дивизии
решил направить в Оренбургское училище штурманов лейтенантов Ивана Политова,
Николая Мохова и меня.
Первого декабря 1938 года мы были в Оренбурге. Волновались, ожидали
вступительных экзаменов, но их не было. Нам сказали, что отобраны лучшие
кандидаты и проверять их знания нет необходимости. Второго декабря мы были
зачислены слушателями училища. В нашем 9-м классном отделении оказались
представители многих родов войск: пехотинцы, танкисты, артиллеристы. Старшим
учебной группы назначили Павла Сиволапенко, комсоргом избрали меня.
Каждый из нас чувствовал большую ответственность, ведь всего за год надо было
закончить программу наземной и летной подготовки. Это диктовалось и бурным
развитием авиации, и сложной международной обстановкой.
Мы изучали материальную часть самолетов, радиосвязь, теорию бомбометания и
воздушной стрельбы, тактику, аэронавигацию, метеорологию и другие науки. Многие
из этих предметов обращали наше внимание к небу, просторам, высоте. Мы познавали
новые законы, истины, понятия. Некоторые из них, о существовании которых мы ранее
и не подозревали, удивляли нас, расширяли наши познания окружающего.
Запомнился преподаватель аэронавигации — основной науки штурмана —
старший лейтенант Н. П. Верейкин. Он умело, доходчиво преподавал свой предмет.
— Знаете ли вы, товарищи слушатели, что если бы не было в природе ветра,
влияющего на полет самолета, не нужны были бы и вы — будущие штурманы? —
улыбаясь, говорил преподаватель. — Да, да, именно ветер «породил» штурмана! [16]
Верейкин рассказал нам, что ветер действует на все предметы, находящиеся в
воздухе: на облака, на птиц, на самолеты. Что это влияние ветра люди научились
учитывать, что существует навигационный треугольник скоростей и что на его основе
создан ветрочет, которым штурман должен в совершенстве владеть, что умение
штурмана измерять ветер в полете в значительной мере обеспечивает успех полета...
Мы часто выезжали на аэродром, помогали техникам в обслуживании полетов. С
восхищением наблюдали, как в небо взмывают самолеты. На них тренировались
летчики-инструкторы. Не терпелось и нам сесть в самолет, подняться в воздух. И этот
день настал...
11 февраля 1939 года состоялся мой первый полет — на У-2. На этом самолете
впервые взлетали все летчики и штурманы моего поколения. Этот самолет в грозные
годы войны станет ночным бомбардировщиком фронтовой авиации...
В передней кабине — летчик-инструктор К. Д. Трубин. Сильно волнуясь, занимаю
свое место. Мотор уже работает. Тугие струи воздуха обжигают лицо. Надвигаю на
глаза очки. Температура воздуха — 20 градусов. Но мороза я не ощущаю.
Привязываюсь ремнями и докладываю о готовности к полету. Выруливаем на старт,
получаем разрешение на взлет. Трубин включает максимальные обороты двигателя, и
самолет, едва касаясь лыжами снега, мчится вперед. Я почему-то не отрываю глаз от
земли. И мне кажется, что не самолет бежит вперед, а земля плывет назад. Затем она
проваливается вниз, а еще через несколько секунд наша земля наклоняется... Что с ней
происходит? Отрываю взгляд от земли, переношу его на крылья, двигатель, затем на
горизонт, и все постепенно приходит [17] в норму: самолет летит над большим городом.
Константин Дмитриевич, дядя Костя, как ласково называют его и товарищи
инструкторы, и мотористы, и слушатели училища, уверенно ведет У-2. В зеркало,
установленное на козырьке кабины, он наблюдает за мной. Ему понятно мое состояние.
Я для него не первый. Чтобы успокоить меня, дядя Костя рассказывает об окружающих
ориентирах, а затем спрашивает:
— Вы записали время и курс вылета?
Только теперь я вспомнил, что у меня есть определенные обязанности и их нужно
выполнять.
— Нет, не записал, — признаюсь я, — наблюдал за взлетом.
— Так запишите: вылетели в 11.20, курс 310 градусов. И впредь не забывайте, —
спокойно говорит летчик.
— Есть. Никогда не забывать!
Тем временем полет заканчивается. Трубин посадил самолет точно у «Т». Мое
место в кабине занимает бывший танкист лейтенант Саша Лисненко. Крепче застегнуть
привязные ремни ему помогает друг-однополчанин Миша Глушаченко. А товарищи
обступили меня, спрашивают: «Ну как, страшно?»
— Не так чтобы страшно, но интересно. Потерпите, скоро и ваша очередь
настанет...
Дома тепло поздравила меня с первым полетом Леся.
Летали мы много. По маршруту, на полигон для бомбометания и воздушной
стрельбы, отрабатывали радиосвязь. Летали на У-2, Р-5, ТБ-3, привыкали к воздуху,
приобретали опыт.
С каждым полетом я все больше любил авиацию. Пребывание в воздухе стало для
меня праздником. Мне нравились и могучее гудение двигателей, и высокая [18]
голубизна неба, и стремительный полет над облаками, и сказочное звездное небо, и
величественная панорама земли. Я понял, что моя жизнь теперь немыслима без
полетов, без неба, без скорости, захватывающей дух...
28 июня 1939 года. В этот день произошло важное для меня событие: я стал
кандидатом в члены партии Ленина. Еще с большей настойчивостью и усердием
продолжал учиться, был все время отличником.
В октябре стало известно, что готовится досрочный выпуск. В списках
выпускников, естественно, оказались отличники учебы. Среди них — слушатели
нашего отделения: В. Солдатенко, П. Сиволапенко, П. Забродин, М. Глушаченко, И.
Политов, Н. Мохов, Д. Никитченко и я. Все мы успешно выдержали государственные
экзамены. Приказом наркома нам присвоили звание «летчик-наблюдатель» (штурман) и
назначили в строевые части. 21 октября вместе с Михаилом Глушаченко мы прибыли в
город Воронеж, в 164-й дальнебомбардировочный полк.
Война началась...
Стоял теплый июньский день. В голубом небе — ни облачка. В междуречье Дона
и Воронежа на песчаной поляне, окаймленной со всех сторон лесом, известью
нарисован большой круг с крестом в центре. Это мишень для учебного бомбометания.
С высоты трех тысяч метров она кажется миниатюрной, игрушечной.
Наш бомбардировщик ложится на боевой курс. За штурвалом самолета лейтенант
Сергей Евдокимов. Он четко выдерживает курс, скорость, высоту. [19]
Вот мишень появилась в поле зрения оптического прицела. Она медленно ползет
к перекрестию. Открываю люки, включаю напряжение. Цель увеличивается в размерах,
приближается к центру прицела. Нажимаю на кнопку, и к земле стремительно несется
серия из трех бомб. Внимательно наблюдаю за их падением. Одна из бомб взрывается
точно в центре креста. Другие падают совсем рядом. Задание выполнено отлично.
Докладываю командиру. Евдокимов отвечает своим привычным «добро», меняет курс и
направляет самолет на полевой аэродром Левая Россошь.
Сегодня суббота. После окончания учебных полетов командир полка разрешил
летчикам и штурманам поехать в Воронеж — к своим семьям. Веселой гурьбой,
обмениваясь впечатлениями о полетах, мы спешим к полустанку, чтобы успеть на
пригородный поезд.
Размещаемся в одном вагоне. Пассажиры не в обиде, что мы нарушили их покой,
смотрят на нас как на взрослых детей, с любопытством, улыбкой встречают каждую
шутку.
Воронеж утопал в лучах заходящего солнца, отраженных в тысячах окон,
вспыхнул огнями реклам. Вот и вокзал. Вместе с друзьями Михаилом Глушаченко,
Иваном Величаем, Виктором Скоповым, Василием Решетниковым и Павлом
Корчагиным вскакиваю в трамвай: он довезет нас до авиагородка.
После ужина мы с женой Лесей пошли в Дом Красной Армии посмотреть
кинофильм, а потом долго ходили аллеями сквера, слушали песни соловья. Утром жена
ушла на курсы машинописи, я остался дома. Приятно было после недельных полетов,
рева моторов и взрывов бомб (пусть и учебных) окунуться в тишину, ощутить тепло
семейного [20] очага. С книжкой в руках я устроился у открытого окна. Вдруг
стремительно вбежала Леся, включила радио. По ее лицу я сразу понял: случилось чтото необычайное. Из репродуктора донесся глуховатый голос заместителя Председателя
Совета Народных Комиссаров, народного комиссара иностранных дел Молотова с
обращением к советскому народу. Каждое его слово, будто взвешенное на весах, жгло
— война!.. Мы знали, что пожар войны охватил Европу и подползал к границам нашей
страны. Мы готовились к отпору, и все же нападение врага оказалось неожиданным...
Не теряя ни минуты, стал собираться в дорогу. Уже готовый к отъезду, я услышал
слова Молотова, которыми он заканчивал выступление. Эти слова врезались в память
на всю жизнь: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»
Из окон трамвая я видел взволнованных и хмурых людей. Они стояли около
уличных репродукторов и, хотя передача окончилась, почему-то не расходились...
Война... Страшное слово! Как сразу изменило оно все вокруг! Кажется,
неприветливым стал красавец Воронеж.
Свой аэродром мы не узнали: он похож на потревоженный улей. Гудят моторы,
снуют заправочные машины, грузовики с бомбами, боеприпасами, самолеты уже
рассредоточены по всему полю. Возле каждого из них хлопотали наши верные друзья
— техники, механики, мотористы, оружейники. Они не поднимались с нами в воздух,
но в успехе общего дела была немалая доля их труда. У нашего самолета — Сергей
Евдокимов. Он никуда не выезжал из Левой Россоши и с утра появился на аэродроме.
В город не выезжали также молодые летчики и штурманы, которые проходят
подготовку в нашем [21] учебном полку. Они — так называемый переменный состав.
Из молодых авиаторов мы комплектуем экипажи, которые по окончании летной
программы направляются в строевые части.
Пока на самолетах устанавливали пулеметы, набивали патронами ленты,
проверяли оборудование, бомбовооружение, мы получили пистолеты и противогазы.
Потом состоялся митинг. Его открыл командир полка майор Н. Н. Царев. В
каждом его слове чувствовались сила и уверенность:
— Сегодня на рассвете немецкие войска нарушили договор о ненападении. Без
объявления войны они вторглись в пределы нашей Родины. Фашистские самолеты уже
бомбили Киев, Каунас, другие города. Боевые действия развернулись вдоль всей
границы от Балтики до Черного моря. Бойцы Красной Армии оказывают упорное
сопротивление обнаглевшему врагу...
На митинге выступил также замполит старший политрук И. Н. Демидов. Он
говорил об огромной ответственности, которая легла сегодня на плечи воинов. Пришло
время суровых испытаний, когда каждый коммунист, каждый комсомолец должен быть
там, где трудно, где возникает смертельная опасность для Родины. Каждый советский
человек обязан показать свои способности, проявить мужество в боях.
Разные мысли роились в моей голове. Конечно, враг силен, фашистские орды
заполонили почти всю Европу. Немецкая армия имеет опыт войны, ее оснащает
промышленность Германии и оккупированных стран. Но ведь и мы сильны. Еще свежи
в памяти замечательные победы наших войск над японскими самураями у реки ХалхинГол. Мы готовились к тому, что война будет вестись на чужой, [22] вражеской земле.
Мы понимали, что война будет трудной, бескомпромиссной, но обязательно закончится
нашей победой.
Я ждал: в своем выступлении замполит скажет, что уже есть приказ о перелете на
запад, на фронт. Но мы услышали другие слова:
— Для борьбы с врагом необходимы хорошо подготовленные летчики, штурманы,
стрелки-радисты, способные выполнять сложные боевые задания. И потому главное для
нас сегодня — быстрее и лучше готовить экипажи. Придется работать с большим
напряжением, с утроенной энергией, будем и сами усиленно тренироваться.
«Выходит, — продолжал размышлять я, — нашей передовой станет подготовка
молодых. Будем учить экипажи, отправлять их на фронт, а сами чувствовать себя
виновными в том, что остаемся в тылу». Впервые я пожалел, что служу в учебном
полку, что являюсь инструктором. Решил немедленно подать рапорт о направлении в
действующую армию.
Однако моя просьба, как и ряд последующих, не была удовлетворена.
С первых дней войны весь учебный процесс был перестроен и максимально
приближен к требованиям боевой обстановки. Полеты велись круглосуточно. По 10—
12 часов трудились инженеры, техники, младшие авиаспециалисты и мы —
инструкторы.
В ходе подготовки молодых воинов предстояло изучить и освоить новый дальний
бомбардировщик ДБ-3ф (Ил-4). Созданный конструкторским бюро под руководством С.
В. Ильюшина, этот самолет вполне отвечал требованиям времени. Ему суждено было
стать основным типом в частях дальней авиации в годы войны. Два мотора воздушного
охлаждения мощностью по 1100 лошадиных сил каждый, скорость — около 450
километров в час, дальность [23] полета — почти 4000 километров, потолок — 7500
метров. Бомбовая нагрузка — свыше 1250 килограммов. Самолет имел и мощное
вооружение для защиты от истребителей врага.
Наше звено готовило сразу десять экипажей. Командир звена лейтенант
Евдокимов вместе с летчиками-инструкторами Иваном Дудниковым и Виктором
Скоповым обучали молодых летчиков. Летали с ними по кругу и в зону. Отрабатывали
технику пилотирования. Я готовил штурманов к маршрутным полетам и
бомбометанию. Изучал с ними район полетов, материальную часть самолета,
инструкции полигонов. С каждым из штурманов совершал полеты, обучал их, как вести
ориентировку, метко поражать цель на полигоне, совершенствовал и свое мастерство. В
каждый полет обязательно брал и «свою» бомбу.
Начальник связи готовил стрелков-радистов.
Штурманское дело я полюбил всем сердцем. Мне тогда казалось, да и теперь я так
считаю, что лучше специальности, чем штурманская, нет и не может быть...
Каждый вечер мы слушали сводки Совинформбюро. Они не радовали:
фашистские полчища все дальше и дальше вторгались в пределы нашей страны. С
большим волнением мы ловили сообщения о действиях нашей авиации. Уже на второй
день войны 28 экипажей дальних бомбардировщиков, а также летчики ВВС
Балтийского и Черноморского флотов совершили налеты на порты и военные заводы
Данцига, Кенигсберга, Варшавы, Кракова. Взрывы и пожары были результатами этих
налетов.
Мое нетерпение возрастало: когда же и я смогу вступить в бой?
В эти дни весь мир узнал о бессмертном подвиге [24] экипажа Н. Ф. Гастелло,
летавшем на самолете ДБ-3ф. Мы горячо, с волнением обсуждали этот подвиг.
Восхищались и гордились поступком товарищей, выполнивших свой воинский долг.
Высказывали суждения, спорили.
— Я так думаю, — сказал Павел Корчагин, рассудительный командир четвертого
звена, — что не каждый решится на самопожертвование, как это сделал Гастелло. Надо
обладать характером и большой силой воли, чтобы направить горящую машину на
скопление техники врага или на другой объект. А как знать, есть ли такие качества у
нас?
С Павлом трудно не согласиться. Это верно, что подвиг может совершить только
мужественный человек, беззаветно любящий свою Родину. И поэтому каждому из нас
следует упорно готовить себя к боям, к трудным испытаниям. Готовимся ли мы к
свершению подвига? Конечно, готовимся! Ежедневные полеты повышают наше
мастерство, закаляют волю, характер. Сколько неожиданных, трудных ситуаций
возникает в воздухе. Они требуют от летчиков выдержки, смелости и спокойствия.
Вспоминается недавний случай с моим командиром Сергеем Евдокимовым. Он
поднялся в воздух с молодым летчиком, набрал высоту 1000 метров, вошел в зону
пилотирования вблизи аэродрома и стал выполнясь различные элементы задания:
виражи, боевые развороты. С земли мы любовались, как парит в голубом, небе Ил-4
командира звена. И вдруг — что это? От самолета потянулся хвост черного дыма.
Левую плоскость лизали языки пламени. Пожар!.. Горит двигатель, а ведь рядом —
бензобаки. В любую минуту может последовать взрыв. У экипажа есть все основания
оставить самолет, воспользоваться парашютом. [25]
— Почему они не прыгают? — неизвестно кого спрашивает Ваня Величай.
— Разве не знаешь Сергея? Он не оставит машину, пока не использует все
возможные и невозможные средства, чтобы спасти ее, — отвечает Павел Корчагин.
Тем временем бомбардировщик, резко снижаясь, приближался к аэродрому. Летел
он как-то неуклюже, «юзом», как говорят авиаторы.
— Молодец лейтенант, действует грамотно! — слышим бас командира эскадрильи
капитана Сергея Казьмина. — Чтобы потушить пожар, он выключил левый мотор,
теперь летит на одном.
— Да, и огня уже не видно. Наверное, хорошо сработало противопожарное
оборудование, — заметил лейтенант Глушаченко.
А самолет уже делает последний, четвертый разворот, направляется на посадку.
Авиаторы всего полка, затаив дыхание, следили за действиями Евдокимова. Сесть с
одним работающим мотором — дело не простое. Да еще после пожара. И Сережа
Евдокимов приземлился удачно. Вот он уже срулил с полосы. К бомбардировщику
спешат санитарная машина, трактор. А спустя несколько минут мы поздравляем Сергея
с победой. А он, как всегда, смущаясь, улыбается... Высокий, стройный, подвижный.
Живые серые глаза, едва заметные ямочки на щеках придают его лицу выражение
доброты и какой-то застенчивости. Он старался выглядеть старше своих лет. Но ему не
всегда удавалось это сделать. Он часто краснел, стеснялся и злился на себя за это. И в
то же время лейтенант Евдокимов был первоклассным летчиком, вдумчивым
командиром.
Третьего июля по радио выступил Председатель Государственного Комитета
Обороны И. В. Сталин Мы узнали суровую правду: над нашей Родиной [26] нависла
большая опасность. Враг наступал на Ленинград, в Белоруссии, на Украине. Партия
призывала народ перестроить всю работу на военный лад, подчинить все интересам
фронта, направить все усилия на борьбу с врагом. Призывы партии наполняли наши
сердца уверенностью в нашей грядущей победе.
Еще с большей энергией и настойчивостью мы выполняли свои инструкторские
обязанности. И каждый из нас был готов в любую минуту отправиться на фронт.
В один из дней июля 1941 года был получен приказ сформировать три эскадрильи
и направить на фронт. Я надеялся, что и моя фамилия окажется в числе счастливцев, но
мне не повезло. В экипаж Сергея Евдокимова штурманом включили лейтенанта
Григория Опанасенко, способного юношу, только что окончившего нашу программу.
Для новых эскадрилий выделили лучшие самолеты. Торжественно и тепло
проводили в бой друзей-однополчан. Как с братом расстался я с Сергеем Евдокимовым,
крепко обнял его, прижал к себе. Тяжело стало на сердце. Может быть, оно
предчувствовало беду?
Товарищи улетели на фронт и сразу же включились в боевую работу. Вскоре стали
приходить письма от друзей. Мы узнавали об их фронтовых делах и подвигах. Пришло
известие о гибели экипажа лейтенанта Евдокимова. Зенитный снаряд попал в самолет
в тот момент, когда штурман сбросил бомбы на скопление гитлеровских войск... Первая
боевая потеря, потеря друга, отличного летчика, хорошего молодого парня, так
любившего жизнь, полеты, голубое небо...
Все мы, оставшиеся в полку, были уверены в том, что скоро настанет и наша
очередь улетать на [27] фронт. А пока мы с большим напряжением сил готовили новое
пополнение. В полку стало меньше инструкторов, приходилось трудиться и за
улетевших на фронт. Напряженная работа хоть немного помогала забыться от горьких
дум: наши войска продолжали отступать, линия фронта все дальше перемещалась на
восток.
На аэродроме Левая Россошь стало тесно: сюда перелетали полки фронтовой
авиации, участвовавшие в боях. Мы же получили приказ перебазироваться за Волгу, на
аэродром в районе города Бузулук.
На новом месте мы продолжали учебу и полеты. Одновременно строили землянки
для технического состава. Часть летного состава разместилась в военных казармах, а
семейным разрешили подыскать частные квартиры. Однако это оказалось не простым
делом. Ежедневно в Бузулук прибывали эшелоны с оборудованием эвакуированных
предприятий, рабочими этих заводов, прибывало много беженцев. Всю эту массу людей
необходимо было разместить.
От Бузулука до фронта — сотни километров. В ночное время он освещен
электричеством. Правила светомаскировки здесь еще не соблюдаются. И все же тень
войны чувствуется во всем.
По железной дороге через Бузулук нескончаемым потоком мчались тяжелые
товарные поезда. На запад они доставляли все необходимое для фронта: оружие,
боеприпасы, продовольствие, воинские части. На восток поезда перевозили
оборудование с металлургических, машиностроительных, военных заводов Украины,
центра России, чтобы где-то там, в Казахстане, на Южном Урале, оно поступило на
создание новых заводов, которые быстро наладят выпуск продукции для войны.
Наблюдая за этим [28] потоком вагонов и платформ, я пытался представить, как можно
в труднейших условиях войны грозного 1941 года организовать эту огромную по своим
масштабам, исключительно трудную работу! Справиться с этой задачей может только
наш героический народ, руководимый Коммунистической партией.
В сентябре немецко-фашистские войска форсировали Днепр в среднем и нижнем
его течении. Бои развернулись на Левобережье, на подступах к Крыму. Наши части
отступали, но каждый рубеж оставлялся ими только после упорных боев, и враг нес
чувствительные потери.
Немецкие войска приближались к моему родному запорожскому краю. Там, в
Большетокмакском районе, мои родные. Что будет с ними? Больше всего меня
волновала судьба отца — коммуниста, председателя колхоза, активного участника
перестройки села. Я уже писал отцу, чтобы он немедленно выезжал в Бузулук. И
получил ответ: «Пока не могу, спешим собрать хлеб, отправить на восток имущество,
скот, инвентарь, а уже потом...»
В этом был весь отец — сначала колхозное, государственное дело, а потом уже
личное. За это и уважали его люди и, конечно, мы, его дети...
На окраине городка днем и ночью трудились военные и гражданские
специалисты. Они собирали Илы, которые по частям перевозились по железной дороге
с далеких авиазаводов. Затем самолеты проверялись в воздухе и перегонялись на
фронтовые аэродромы. Эти новенькие боевые машины были воплощением силы, веры в
победу нашего народа.
В один из декабрьских дней на аэродроме бесновалась метель. Вылет
задерживался. Самолеты стояли с прогретыми моторами в ожидании улучшения
погоды. В землянке собрались летчики, штурманы, [29] стрелки-радисты, техники и
механики. В железной печурке ярким пламенем горели сухие сосновые дрова. В тесном
помещении, словно туман, расползался махорочный дым. В руках Вани Козочкина
свежий номер «Красной Звезды».
— Иван Петрович! Читай вслух, — просит Козочкина Виктор Скопов. — Что
нового на фронтах?
— Ничего отрадного. Тяжелые бои под Москвой. И читать не хочется, — тихим
голосом отвечает лейтенант Козочкин, командир второго звена.
С тревогой смотрим на карту, висевшую на стене, на флажки, обозначавшие
линию фронта. Змейка флажков продвигалась все дальше и дальше на восток. Вот она
обогнула Тулу, подползла к Кашире, устремилась на Рязань...
Тяжелые дни переживает страна. Враг блокировал Ленинград, захватил Калинин,
полукольцом навис над Москвой. На юге гитлеровские орды подошли к Дону, захватили
Ростов... Гитлеровские войска наступают на всем советско-германском фронте. И все же
мы знали, что это временные успехи врага, верили, что наступит пора и наших побед.
В землянку зашел командир полка майор А. П. Мельников:
— Ну, соколы! Погода улучшается. Фронту нужны самолеты. Готовьтесь
вылетать!
Снег укрыл землю белой простыней. Низкие серые облака клочьями плывут на
высоте 200—300 метров. Снегопад продолжается. Управляет машиной Василий
Решетников. Полет дальний, в Рязанскую область. Кроме нас, в воздухе пять самолетов.
Их пилотируют четыре Ивана — Козочкин, Дудников, Величай, Курятник и Виктор
Скопов.
В пункт назначения долетели без приключений. Сдали самолеты техникам. Они
рассказали нам, что с их аэродрома каждую ночь бомбардировщики [30] летают в район
западнее Москвы, бомбят наступающих немцев. Сейчас экипажи отдыхают. Ночью
снова в бой. А мы? Нам предстояло самолетом ТБ-3 вернуться на тыловой аэродром.
Мы откровенно завидовали фронтовикам. Всем сердцем были с ними, считали, что
наше место — фронт, непосредственное участие в боях с фашистскими захватчиками.
На фронт... через Туркмению
За напряженными занятиями и полетами прошел еще один месяц войны. После
возвращения с прифронтового аэродрома я вновь обратился к командованию с просьбой
направить меня на фронт.
13 декабря радио сообщило радостную весть о провале немецко-фашистского
плана окружения и захвата Москвы. Левитан радостно и торжественно рассказывал об
освобождении сотен населенных пунктов, об огромных трофеях. Стало ясно, что
болтовня о непобедимости гитлеровской армии лишь миф. Врага можно бить, и он
будет разбит! По для этого надо приложить еще много усилий.
Наконец-то командование удовлетворило мою просьбу и просьбу моих
сослуживцев по 3-й эскадрилье А. Т. Назарова, С. П. Казьмина, В. В. Решетникова, И.
П. Курятника. В конце месяца мы с летчиками и штурманами других эскадрилий полка
отъезжали в действующую армию. Железные дороги переполнены. Зеленая улица
предоставлялась только воинским эшелонам. Комендант помог сесть нам в поезд — и
прощай, наш тыловой аэродром.
В дороге мы живо обсуждали положение на фронте, восхищались героизмом
советских воинов, пытались представить, каким будет наш первый [31] боевой вылет, и
внимательно слушал товарищей и спрашивал себя: как сложится судьба каждого из нас?
Ведь едем на фронт, предстоят полеты, полные всяких неожиданностей. В одном не
было сомнений: все мы, воины-коммунисты, не пожалеем ни сил, ни своей жизни в
битве с немецкими оккупантами.
И, забегая вперед, можно сказать, что я не ошибся. Мужество, героизм, мастерство
проявили в боях И. П. Курятник, А. Т. Назаров и В. В. Решетников. Они стали Героями
Советского Союза. Отважно сражался с врагом С. П. Казьмин, как и другие товарищи.
Но не всем было суждено дожить до Победы...
Через двое суток мы уже были на фронтовом аэродроме. Здесь базировалась так
называемая группа Б. В. Бицкого.
Борис Владимирович Бицкий был широко известен среди авиаторов. Это опытный
командир, прослуживший в авиации много лет. Он поднимался в небо еще на
«фармане», а потом летал на самых различных типах самолетов — иностранных и
отечественных.
Бицкий много сделал для развития гражданской авиации. Он первым проложил
трассу Москва — Харьков, водил самолеты из Москвы во Владивосток. В совершенстве
владея искусством слепого полета в любое время суток, он обучил этому мастерству
многих пилотов.
Нам сказали, что подполковник Бицкий, имея большие полномочия для
формирования частей дальних бомбардировщиков, отбирает из числа присланных лишь
тех, кто полностью отвечает его требованиям, что он немного «перебарщивает» и
отсеивает даже тех, кто имеет хорошую подготовку. Узнали мы, что бывшие командиры
и штурманы [32] эскадрилий назначаются рядовыми летчиками и штурманами. Все это
настораживало...
Более суток мы ожидали приема у командира. Впрочем, иначе и быть не могло:
ведь он руководил полетами, сам летал, да и требовалось время, чтобы ознакомиться с
нашими личными делами. В кабинет подполковника Бицкого я вошел сильно волнуясь.
Доложил. Командир внимательно посмотрел на меня умными глазами и заговорил:
— Что, лейтенант, хотите воевать? Хотя это лишний вопрос. В документах
сказано, что вы неоднократно обращались с подобной просьбой. Я ознакомился с
вашим делом. Штурман звена. Инструктор. Это хорошо. Однако есть одно «но». У вас
малый налет в ночных маршрутных полетах. А это, согласитесь, серьезный недостаток.
Мы собираемся летать в глубокий тыл врага, за тысячи километров, ночью, в сложную
погоду. Предлагаю на ваш выбор два варианта: можем направить вас во фронтовую
авиацию, там летают на сравнительно небольшие расстояния, или же возвращайтесь в
свой учебный полк. Есть, правда, еще и третий вариант — поехать в высшую
штурманскую школу к генералу И. Т. Спирину, в город Мары, пройти там практику
маршрутных полетов, а потом на фронт, хотя бы и к нам. Правда, мы не имеем права
направлять вас к Спирину, но рискнем... Даю вам час на размышление, выбирайте свой
вариант.
— Товарищ подполковник! Не нужен мне час. Все уже ясно и так. Если я не
подхожу для вашей группы сейчас, направляйте в Туркмению. Это будет кратчайший
путь в дальнебомбардировочную авиацию, в действующую часть. Я не хочу
возвращаться в учебный полк. И фронтовая авиация мне не подходит. Дальние полеты
— моя давнишняя мечта. [33]
— Добро! Так и сделаем. Только имейте в виду, Спирин — человек с крутым
характером. Начнет шуметь, мол, Бицкий не имеет права посылать к нему людей. Но не
беда. Все уладится. В добрый путь, лейтенант!
Наша группа рассеялась. Решетников, Курятник, Назаров, Казьмин остались у
Бицкого. Кое-кто вернулся в учебный полк. А я вместе с лейтенантами Иваном
Лисовым и Анатолием Мирошниченко поехал в далекую Туркмению.
Ехать пришлось долго, поезда часто простаивали, пропуская на запад
многочисленные эшелоны. Позади остались Оренбург, Кзыл-Орда. Как-то незаметно
мы переехали из зимы в лето. В Ташкенте лишней оказалась шинель. Теплынь. Ярко
светило солнце. Улицами куда-то спешили люди в военной, гражданской одежде —
узбекской или европейской. Рядом с автомашинами, не спеша, шли безразличные ко
всему ишаки, они несли на спине огромный груз. С интересом мы наблюдали
удивительный город, полный контрастов.
Поезд Ташкент — Красноводск доставил нас к месту назначения. Подполковник
Бицкий был прав. Начальник высшей штурманской школы И. Т. Спирин, прочитав
наши документы, все-таки изрядно пошумел, грозился даже отправить нас обратно. И
все же он «смиловался».
— Ваше счастье, что нам не хватает штурманов, — строго закончил генерал.
Восточнее города, среди аулов, на пустыре, находился полевой аэродром. Рядом с
летным полем — колхозная земля, изрытая арыками. Пахота чередуется с
низкорослыми деревьями урюка. Чуть дальше виднеются жилища туркмен, похожие на
цыганские шатры. Изредка между юрт заметны дома, покрытые черепицей. [34]
На аэродроме есть все необходимое для учебы, полетов, жизни: бараки из глины,
в которых было оборудовано несколько классов, самолеты разных конструкций,
столовая. Поселили нас в бывшей конюшне кавалерийского полка, переоборудованной
под казарму.
16 января 1942 года А. Мирошниченко, И. Лисовой и я приступили к учебе. Наша
группа начала занятия еще 2 января. Пришлось догонять. Командир эскадрильи
рассказал нам об условиях учебы, объеме программы, о сроках. За два с половиной
месяца мы обязаны окончить теоретическую и летную программы и быть готовыми к
отправке на фронт. В теории большое внимание уделялось изучению радиотехнических
средств вождения самолетов. В летную программу входили маршрутные полеты,
бомбометание, воздушные стрельбы, радиосвязь.
— Перед нами стоит главная задача, — сказал в конце беседы командир, —
выпустить экипажи, способные успешно выполнять боевые задания в сложных
погодных условиях дня и ночи. Поэтому ваша подготовка будет проводиться главным
образом в составе экипажа. Вы обязаны слетаться, сдружиться, представлять собой как
бы единый организм. Завтра познакомитесь с летчиками, стрелками-радистами,
стрелками своих экипажей. Вы, товарищи, немного опоздали, но, я надеюсь, справитесь
с поставленной задачей.
Подготовка в составе экипажа... Последующее участие в боевых действиях
подтвердило правильность этого принципа подготовки. Экипажу, этому маленькому
боевому
подразделению,
оказывалось
большое
доверие,
предоставлялась
самостоятельность. Получив боевое задание, экипаж сам готовился к его выполнению.
В маршрутном полете, [35] в районе цели, он действует, сообразуясь с обстановкой.
Каждый член экипажа имеет свои обязанности, но все они вместе несут
ответственность за выполнение задания. Точные расчеты штурмана и точное
выдерживание этих расчетов всегда приносят успех.
Я познакомился с членами своего экипажа. Разве я мог тогда предполагать, что в
составе этого экипажа пролетаю почти всю войну, что вместе мы совершим сотни
боевых вылетов, сотни раз будем преодолевать разные преграды, пролетать через огонь
и смерть, чтобы нанести противнику сокрушительный удар?..
Командир экипажа — лейтенант Алин. Высокий, широкоплечий богатырь.
Смотрит на меня светлыми добрыми глазами и, смущаясь, говорит: «Василий Алин».
Хотел еще что-то добавить, но махнул рукой и закончил: «В полете познакомимся
ближе». Я тоже представился и подумал, что мои командир уж слишком немногословен.
Оказалось, что Алин мой ровесник, как и я, окончил ФЗУ, затем летное училище в
Оренбурге. Он уже имеет боевое крещение, совершил несколько боевых вылетов в
начале войны.
Стрелок-радист Николай Кутах понравился сразу. Невысокий крепыш, с
энергичными движениями спортсмена. Большие черные умные глаза смотрели прямо
на собеседника. С уважением он относился к старшим, сохраняя при этом свое
достоинство. После мы узнали, что Коля — первый запевала, отличный организатор
самодеятельности. Он может и песню спеть, веселую или заунывную, и станцевать. В
короткие минуты ожидания полетов от Николая можно было услышать забавную
веселую историю.
Учеба и полеты проходили с большим напряжением. [36] Летали днем и ночью. В
Туркмении все было непривычно. И зима не такая, как на севере, — вместо снега серая
песчаная земля. Город Мары — словно оазис среди пустыни. Непонятной казалась река
Мургаб. Вытекая с гор Афганистана, она несет свои воды на север. За городом река
разветвляется на сотни рукавов. Эти ниточки-русла расходятся веером и бесследно
исчезают в песках пустыни.
А песчаные бури! Когда повеет ветер-«афганец», все вокруг темнеет. Без очков из
помещения не выйдешь. Ветер несет и несет песок, словно снег. На земле появляются
сугробы, похожие на застывшие морские волны. Бури стихают неожиданно, как и
появляются, и тогда мы продолжаем полеты, стремимся наверстать упущенное.
В начале марта мы выполняли зачетный полет по маршруту с бомбометанием. С
интервалом пять минут взлетали в небо красавцы Ил-4. Подошло время вылетать и
нашему экипажу. Я успел оцепить замечательные качества своих товарищей.
Настороженность сменилась доверием. И потому сегодня я думал только о том, как
лучше выполнить задание.
Летим над пустыней. Местность, естественно, безориентирная. Днем еще можно
изредка заметить верблюжьи тропы, ведущие к колодцам. А ночью — непроглядная
тьма. Над головой едва мерцают бледные звезды. Самолет окутала пыльная мгла.
Горизонта совершенно не видно. Командир пилотирует корабль только при помощи
приборов. В первые минуты по старой привычке я пытаюсь отыскать на земле хоть
какой-нибудь ориентир. Напрасный труд. Штурман школы С. Ф. Пистолькорс избрал
маршрут над пустыней не случайно — мы вынуждены пользоваться радионавигацией.
Только в таких [37] условиях можно научиться водить самолет при помощи
радиотехнических средств, поверить в них. В школе все делается для того, чтобы не
допускать условностей, упрощенчества. Создаются условия, приближенные к боевой
действительности.
Самый ответственный момент сегодняшнего полета — разворот над точкой в
пустыне, находящейся за 200 километров восточнее Мары. Настраиваю
радионавигационный полукомпас (РПК-2) на радиостанцию аэродрома, рассчитав
предварительно радиопеленг. Тут же определяю направление на радиостанцию,
расположенную у города Карши. Прокладываю линии пеленгов на карте. Их
пересечение и показывает то место, где мы только что пролетели. Приближаемся к
точке разворота, я все время измеряю курсовой угол на Карши, а Коля Кутах сообщает
о полученных им радиопеленгах с нашего аэродрома. Вот и точка разворота.
— Товарищ командир! Курс на Уч-Аджи 310 градусов, — командую я.
— Есть курс 310, — спокойно отвечает Василий Алин и начинает разворот. Те же
темнота и мгла. Кажется, вокруг, кроме нас, нет ничего живого. Ночь и мы. Но вот
появились огоньки. Это железная дорога Бухара — Мары. Пеленгуя различные
радиостанции, определяю время выхода на станцию Уч-Аджи и даю курс на полигон,
находящийся в песках Кара-Кумов. Через несколько минут первая бомба летит к цели,
обозначенной кострами. Делаем еще два захода. Все три бомбы попали в круг. Задание
выполнено отлично. Со снижением направляемся к аэродрому. На востоке светлело.
Потускнели звезды в безоблачном небе. Спешим на посадку.
На земле узнали, что не стало связи с экипажем лейтенанта П. Н. Горяченко.
Вскоре нам сообщили [38] о трагической гибели всего экипажа. Погиб он в песках, в
районе той самой точки, где все мы делали разворот. Специалисты считали, что
Горяченко, не справившись с управлением машины по приборам, потерял
пространственное положение и свалился на землю... А может, и по другой причине...
Навсегда остался в моей памяти черноглазый юный Горяченко. Все мы уважали
его за страстную любовь к полетам, за веселый характер. С ним было легко, хотелось
шуткой отвечать на его шутку, быть таким же неунывающим, как он. Молодой летчик
мечтал поскорее попасть на фронт, бить врага, захватившего его родную Полтавщину.
Но не попал...
Вскоре мы покинули Мары. В сердце остались благодарность учителям,
гостеприимному туркменскому народу и память об экипаже лейтенанта Горяченко.
И снова мы в пути. Спешим на фронт. За окном вагона проплывают бескрайние
казахские степи, мелькают редкие населенные пункты, полустанки. Эти широкие степи
напоминали мне панораму родного запорожского края, воскрешали в памяти события
давно минувших лет...
Только на восьмые сутки мы прибыли на станцию Ряжск. Здесь мы делали
пересадку, чтобы следовать к месту своего назначения — в боевой полк. Старший
группы отправился к военному коменданту, мы остались на перроне. В это время с
севера приближался поезд. От нечего делать мы наблюдали за ним. Наконец состав из
пассажирских и товарных вагонов остановился. Открылись двери вагонов. Мы
ожидали, что на перрон сразу же хлынет поток людей, они поспешат за кипятком, в
город или в здание вокзала. Но из поезда никто не выходил. Только через некоторое
время стали появляться [39] люди. Они поразили нас своим необычным видом.
Бледные, изможденные, измученные лица. А глаза! Большие-большие, смотрят куда-то
вдаль, ничего не замечая, безразличные ко всему. Кто они, эти люди?..
— Это ленинградцы, — слышим голос капитана-пехотинца, проходящего мимо.
— Вот последствии вражеской блокады. В поезде — те, кто остался в живых, кому
удалось вырваться из Ленинграда...
Впервые мы, авиаторы, едущие на фронт, увидели своими глазами горе, которое
принес на нашу землю фашизм. И стали для нас еще более понятными сообщения
Совинформбюро о зверствах гитлеровцев на нашей земле, о массовых расстрелах
советских людей, о пытках и издевательствах. Вспомнилось сообщение о Зое
Космодемьянской, о ее подвиге. На всю жизнь запомнился фотоснимок на страницах
газет. На нем истерзанный фашистами труп героини. Мы восхищались Зоей и ее
товарищами, беззаветно любившими Родину, обладавшими неиссякаемой верой в
победу. Они не страшились ни пыток, ни смерти, мужественно вели неравную борьбу с
сильным и коварным врагом.
Мы восхищались героями и были полны решимости следовать их примеру.
В боях, которые нам предстояли, мы будем бить врага беспощадно, будем
уничтожать его, очищая родную землю. Для этого не пожалеем ни сил своих, ни жизни.
Боевые товарищи
Светало, когда пассажирский поезд прибыл на небольшую станцию. Заснеженной
дорогой двигаемся в сторону города. На обочинах шоссе видим незнакомые [40] нам
сооружения — противотанковые рвы, ежи, сваренные из железнодорожных рельсов.
Вот и авиагородок. Где-то здесь наш 752-й дальнебомбардировочный авиаполк
(бывший 93-й).
В большой трехэтажной гарнизонной гостинице жили летчики, штурманы,
стрелки-радисты, стрелки. Адъютант эскадрильи капитан А. Т. Максименко, вежливый
и внимательный, показал наши комнаты.
После завтрака наш экипаж вызвали в штаб эскадрильи. Лейтенант Алин доложил
о прибытии. В штабе — группа командиров.
— Располагайтесь, товарищи, — сказал майор, показывая на стулья, стоявшие у
стены. — Будем знакомы. Моя фамилия — Лукиенко. Я командир 2-й эскадрильи. А это
наш комиссар, Михаил Кириллович Бельчиков, штурман эскадрильи капитан Василий
Михайлович Чичерин и знакомый уже вам капитан Максименко. Решением командира
полка ваш экипаж назначен в нашу эскадрилью.
Командир ознакомил нас с обстановкой на фронте, рассказал о боевой работе
эскадрильи и полка, о лучших воинах подразделения.
— Мы знаем, что ваш экипаж успешно окончил программу подготовки в Высшей
штурманской школе. Это хорошо, но этого мало. Чтобы получить право на боевой
вылет, вы и у нас должны пройти определенную программу. В самостоятельный боевой
полет мы выпускаем только тех, кто не вызывает у нас никаких сомнений, кто хорошо
владеет искусством полетов в ночных условиях.
Затем с нами долго беседовали батальонный комиссар М. К. Бельчиков и капитан
В. М. Чичерин. Мы не могли не отметить доброжелательности, проявленной к нам,
новичкам. В подразделении царил [41] размеренный, деловой ритм жизни. Это хорошо.
А вот еще одна программа подготовки показалась мне лишней. Сколько же можно
готовиться?
По радио и в газетах ежедневно сообщалось о зверствах гитлеровцев, об
издевательствах и массовых расстрелах советских людей на оккупированной
территории. Нам не терпелось, хотелось как можно скорее участвовать в боях с
фашистской нечистью. И вот тебе на...
Вместе с группой молодых летчиков, штурманов, стрелков-радистов, прибывших
в полк раньше, наш экипаж включился в напряженную прифронтовую жизнь. Днем и
ночью над аэродромом кружили самолеты. Под руководством опытных командировинструкторов летчики отрабатывали технику пилотирования, летали в облаках. Когда
же светило солнце, они закрывались колпаком, пилотировали по приборам.
Мы, штурманы, совершенствовали приемы самолетовождения на специально
оборудованных транспортных машинах. Большое внимание уделялось использованию
средств радионавигации. Мне очень понравился радиомаяк. Уже в то время я был
уверен, что штурман, в совершенстве овладевший методикой ориентирования при
помощи этой замечательной радиостанции, гарантирован от всяких неприятностей.
Такой штурман всегда выполнит маршрутный полет, метко поразит цель и приведет
свой корабль к родному аэродрому.
Радиомаяк. Вокруг себя в пространство он излучает радиосигналы. Они
передаются в эфир веером через каждые 10 градусов. В наушниках шлемофона
штурман слышит последовательное звучание букв, передаваемых с помощью азбуки
Морзе. Те буквы, над которыми пролетает самолет, затухают, они еле слышны.
Штурману остается воспользоваться [42] соответствующей фотосхемой, определить
сначала радиопеленг от радиомаяка к бомбардировщику, а затем направление на
радиомаяк, то есть на аэродром. Сигналы радиомаяка могут слушать и командир, и
радист. В случае необходимости они помогут штурману.
Большим мастером самолетовождения при помощи радиомаяка был заместитель
нашей 24-й авиадивизии майор Л. С. Крючков. Он умело учил молодых штурманов
искусству радионавигации. Однажды полетел он с нашим экипажем. Я знал, что майор
будет проверять меня, конечно, волновался — ведь от результата этой проверки
зависело наше участие в боевой работе.
— Бери парашютную сумку, закрывай голову и не подглядывай, — скомандовал
майор, когда наш Ил-4 поднялся в воздух.
Закрылся. Ничего не вижу: ни земли, ни неба, ни приборов. Никакого
представления о том, куда летим. А знать хочется — я же штурман. Можно было бы
воспользоваться лучами солнца, которое ничем не спрячешь, но над нами нависла
сплошная облачность. Да еще майор отобрал часы, отключил от переговорного
устройства (СПУ), и я не знал, о чем говорят члены экипажа.
Слушаю монотонное гудение моторов. Молчу. Наконец майор Крючков снял с
головы сумку. В глаза ударил свет. Посмотрел вокруг, затем — на приборы. Под
самолетом — чистое поле. «Зацепиться» не за что. Стрелка компаса вращается, так как
Алин с крутым креном закладывает виражи.
— На земле ничего не найдете. И смотреть не стоит. Находите свое место и
выводите самолет к аэродрому при помощи радиомаяка, — говорит проверяющий. [43]
Я тут же включил радиополукомпас, настроил его на волну Липецкого
радиомаяка, начал слушать. По кодовым буквам убеждаюсь, что радиомаяк «свой», а
потом внимательно вслушиваюсь в точки и тире. Кажется, наиболее слабо слышны З,
Ф, П. Убеждаюсь, что затухают именно эти буквы. Значит, самолет находится северозападнее или юго-восточнее Липецка. Но где? Надо проверить.
— Товарищ командир! Курс 30 градусов, — командую я.
— Добро, курс 30,—отвечает командир и выводит самолет на нужное
направление.
Продолжаю слушать радиомаяк. Тише других звучит З, затем В. Все понятно.
Курс на аэродром 280 градусов. Полет продолжается. Слушаю радиомаяк. Наблюдаю за
землей. Теперь я имею на это право.
Разбор полета был кратким: «Так держать!» — сказал майор Крючков и показал
пять пальцев своей сильной руки.
Александр Сергеевич — ветеран авиации. Отлично зная штурманское дело,
обладая хорошими организаторскими способностями, неиссякаемой энергией, он до
прибытия к нам был одновременно начальником штаба и штурманом группы Б. В.
Бицкого, много летал на боевые задания. Нам, молодым воинам, было приятно и
почетно получить «добро» на участие в боевой работе от такого опытного штурмана.
Летали мы и на полигон, сбрасывали там боевые бомбы ФАБ-100. Стрелки
отрабатывали меткость попадания по воздушным и наземным целям.
В апреле потеплело. Растаял снег. Над аэродромом проплывали плотные облака,
часто шли дожди. Весна наступала бурно, стремительно. Наш полевой [44] аэродром
покрылся грязью. Полеты на нем стали невозможными. Оперативная группа полка
перелетела на аэродром Воронеж. Опытные экипажи совершали налеты на вражеские
объекты в Брянске, Курске, Льгове. Впервые в эти дни применили тяжелые бомбы
ФАБ-500. Каждую ночь мы провожали в полет экипажи П. Г. Лукиенко, Ю. Н.
Петелина, Д. И. Барашева, а сами продолжали тренироваться, готовиться.
Воронеж. Знакомый и дорогой мне город. Здесь прослужил я три предвоенных
года. Здесь росло мое мастерство. После напряженной учебы мы посещали
замечательные театры: драматический, музкомедии. Часто бывали и в цирке. В
авиагородке красовалось тогда здание Дома Красной Армии. В нем большой
зрительный зал, библиотека на тысячи книг, спортзал, помещения для различных
кружков. До войны в этом доме мы учились и отдыхали. Помню концерт, на котором
успешно выступала Клавдия Шульженко. В ее прекрасном исполнении покорила
авиаторов песня «Синий платочек»... Миша Глушаченко, Вася Решетников, Павка
Корчагин — все авиаторы, затаив дыхание, слушали одну за другой песни популярн ой
артистки. Слушали и смотрели на стройную молодую женщину с пышной и длинной
белокурой косой, красивую, улыбающуюся. После каждой песни гремели бурные
аплодисменты, раздавалось дружное «бис», и нам без конца хотелось слушать
прекрасное и своеобразное исполнение песен Клавдией Шульженко...
Окончились тренировочные полеты. Хожу по городку. Опустели дома, где жили
семьи авиаторов. Не слышно детского смеха. Подхожу к дому «В». Поднимаюсь на
третий этаж. В августе прошлого года, захватив с собой один чемодан, отсюда выехала
[45] в Бузулук Леся. Квартиру со всем, что в ней было, сдала по акту коменданту.
Думала, что Красная Армия скоро разгромит фашистских захватчиков, и она сможет
вернуться в Воронеж... Вот и третий этаж. На двери с номером пять висит печа ть из
сургуча. На других дверях такие же печати. Не удержался, посмотрел в щель. Все стоит,
как стояло до войны: стол, стулья, шкаф. Сколько бед принесла война советским людям,
сколько разлучила семей, лишила радости детей, забрала у них родителей. Сколько
разрушила городов и сел. А сколько горя еще принесет она...
В редкие минуты досуга мы расспрашивали старших товарищей об истории
полка, о его боевых делах. Затаив дыхание, слушали рассказы о боях 1941 года,
суровых и тяжелых, о случаях невероятных. В этих рассказах мы находили и советы, и
правила боя, написанные кровью.
93-й дальнебомбардировочный авиаполк был сформирован в марте 1940 года
вблизи Житомира. Меньше года удалось авиаторам заниматься боевой подготовкой:
летать по маршруту, бомбить на полигонах, стрелять по целям в воздухе и на земле.
Перед войной оставалось еще много нерешенных задач. Ночью летали только десять
экипажей. Самолетовождение осуществлялось по компасу и при [46] помощи
визуальной ориентировки. Радионавигации была новинкой, и чтобы овладеть ею, как
раз и не хватило времени.
Боевое крещение полк получил на второй день войны. Он принимал активное
участие в оборонительных боях на Украине. Эти бои были исключительно упорными и
трудными. В октябре 1941 года, перелетев в Липецк, экипажи полка продолжали
боевую работу, помогали войскам, защищавшим Москву. Основными целями
бомбардировщиков были немецкие танки и моторизованные войска. Авиаторы громили
противника на прифронтовых дорогах, в оврагах, на железнодорожных станциях.
Вместе с нами ночную подготовку проходил летчик Николай Жуган. У молодого
воина уже был немалый боевой опыт. В начале войны он летал днем в строю, чаще
всего без сопровождения истребителей. Дважды ему уже приходилось оставлять
сбитую вражеским огнем машину...
18 сентября над полем боя в районе старинного города Путивля появилось семь
советских бомбардировщиков под командованием майора Т. И. Тихого. Один из них
пилотировал лейтенант Н. П. Жуган. Самолеты вышли на цель. Лейтенант П. Д.
Круглов открыл бомболюки и по сигналу ведущего штурмана сбросил бомбы. Фугаски
и зажигалки долетели на скопление танков и пехоты врага. Внизу появились огонь и
дым — горели танки, автомашины...
Гитлеровцы усилили зенитный огонь. Один из снарядов попал в хвостовую часть
самолета, второй — в крыло, еще один взорвался в кабине стрелка-радиста. Медлить
было нельзя. Вот-вот взорвутся бензобаки, и тогда... Круглов уже покинул свою кабину,
радист — погиб. Остался единственным живым на борту Жуган. Придерживая
коленями [47] штурвал, Николай с силой дернул за рукоятку. Защелка поддалась, и
фонарь отошел. Огонь с крыла подбирался все ближе. Летчик выбросился из кабины.
Наступила непривычная тишина, еле слышен гул моторов удаляющихся самолетов да в
ушах свист воздуха от стремительного падения. Открыв глаза, Жуган увидел быстро
надвигающуюся на него землю. Что делать? Внизу враг. Есть ли смысл открывать
парашют? А если плен? Издевательства, пытки, унижения. Эти мысли стремительно
проносились в голове Николая...
Почти у самой земли Жуган с силой рванул кольцо. Над головой раздался
знакомый хлопок — парашют раскрылся. Нет, сдаваться нельзя. Родине нужны воиныавиаторы. Только приземлился, освободился от парашюта, как тут же появились два
немецких автоматчика. Николай бросился бежать к лесу. Гитлеровцы, видимо, желая
захватить летчика живым, бежали следом, что-то кричали и стреляли в воздух.
Расстояние между Жуганом и преследователями стало сокращаться. И тогда Николай
решил схитрить. Он на бегу снял свой новый реглан и бросил его на землю. Стало легче
бежать, стрельба позади прекратилась. Летчик оглянулся: немцы дрались из-за реглана.
Бандиты не могли поделить добычу. Вскоре Жуган был в лесу.
С наступлением темноты летчик, сориентировавшись с помощью карманного
компаса, пошел на восток. Стремился обходить населенные пункты и дороги. Утром
сильно похолодало. Решил отдохнуть и согреться в скирде соломы, незаметно уснул.
Проснувшись, Жуган увидел из своего укрытия женщину, идущую проселочной
дорогой. Подозвал к себе, спросил, есть ли в их селе немцы.
— Сейчас нет. Но появляются частенько, приезжают на машинах, мотоциклах.
Награбят поросят, [48] яиц, наловят кур — и куда-то уезжают, — ответила колхозница.
Николай попросил женщину принести какую-нибудь одежду, чтобы переодеться.
Она молча наклонила голову и ушла в село. Вскоре принесла старую кепку,
поношенную фуфайку, холщовые, в заплатках, брюки, парусиновые туфли. Взамен
летчик отдал свое добротное военное обмундирование. Переодевшись, Жуган стал
неузнаваемым.
Незнакомка пригласила летчика в село, к своему брату Ивану. Там хозяева
угостили Николая картошкой в мундире. После завтрака Иван на вопрос летчика, как
лучше и поскорее пробраться к своим, сказал:
— Идите все время на юго-восток. Зайдете в село Чаплищи, что в тридцати
километрах отсюда. Там живет наша сестра Мария. Она поможет вам.
Теперь летчик шел по дорогам. Изредка ему попадались небольшие группы
гитлеровцев. Они не обращали внимания на человека, шагавшего в поношенной
крестьянской одежде.
К вечеру Жуган добрался до села Чаплищи, нашел хату Марии. Сказал, что
пришел от ее брата.
— Отдохните, поужинайте, а потом пойдете на станцию Ворожба, там живет мой
дядя. Он посоветует вам, как пробираться к своим.
Поблагодарив за ужин и гостеприимство, летчик пошел дальше. По дороге до
Ворожбы он познакомился с молодым человеком, оказавшимся старшим лейтенантом,
артиллеристом, выходившим из окружения. Вдвоем они нашли дядю Марии. Он жил
вблизи железнодорожной станции, занятой гитлеровцами. Дядя, прежде чем что-либо
порекомендовать, пошел на станцию, все разведал и посоветовал двигаться по полот ну
железной дороги на Льгов. [49]
— Дорога разрушена, не действует. Там вы не встретите немцев.
Дядя накормил командиров картошкой (она, видимо, стала главным блюдом на
оккупированной земле) и проводил их в дальнюю и опасную дорогу. А она, эта дорога,
оказалась действительно дальней и трудной. В пути им встречались бойцы и
командиры, спешившие на восток, чтобы поскорее добраться к своим, вновь принимать
участие в боях с оккупантами. Питались воины овощами, которые не успели убрать
колхозники. Спали где придется: то в соломе, то в сене, а то и просто на сырой земле...
В дороге Жуган часто вспоминал добрым словом колхозницу, ее брата Ивана и
сестру Марию, их дядю — настоящих советских патриотов, помогавших ему и другим
воинам всем, чем могли. Таких людей, оставшихся верными своей Родине, —
большинство. В этом не было никакого сомнения.
Спустя много дней мытарств по земле, захваченной врагом, Жуган перешел
линию фронта и прибыл в Курск. Далее на паровозе доехал до Касторной, а затем
воинским эшелоном — до Воронежа.
В Воронеже Николай встретился со своей молодой женой Тамарой. Поженились
они за месяц до войны. Эта встреча была радостной для обоих. В штабе ВВС фронта
Жуган узнал, где базируется его родной авиаполк. Через сутки Николай был на месте.
Со станции направился пешком. В авиагородке он услышал веселые крики, смех. Это
летчики, штурманы, стрелки-радисты, воспользовавшись нелетной погодой, играли в
футбол. Команды возглавляли летчик Иван Гросул и штурман Леонид Глущенко.
Оставив любимую игру, летчики побежали навстречу Жугану. Начались радостные
объятия, крепкие рукопожатия. Авиаторы радовались [50] возвращению товарища,
которого так долго ждали. Все переживали, узнав о гибели стрелка-радиста.
В этот же день Николай узнал, что в штабе уже отпечатали извещение его жене о
том, что ее муж погиб смертью героя, выполняя боевое задание 18 сентября. С большим
удовольствием это извещение Жуган уничтожил...
После зимних наступательных операций Красная Армия перешла к обороне.
Весной 1942 года на фронтах наступило временное затишье. В перерывах между
боевыми полетами продолжались учеба, тренировки. Полезными были ежедневные
тщательные разборы полетов, давно заведенные в авиации. Но особенно большую
пользу приносили конференции летного состава. Они повышали наши тактические
знания, обогащали опыт. Мы, молодые воины, с жадностью и интересом слушали
рассказы о боевых делах лучших экипажей, об их смекалке, находчивости, смелости,
отваге. На конференции даже ворчуны (были и такие), выражавшие обычно
неудовольствие тем, что уж слишком долго продолжается учеба, что пора, мол, «делом
заниматься, лететь бить врага», преображались. Больше всего мы восхищались
смелыми, порою дерзкими действиями экипажа Дмитрия Барашева.
Дмитрий, этот симпатичный парень с Тамбовщины, безмерно любил полеты.
Вернувшись после выполнения боевого задания, он всегда обращался к инженеру
эскадрильи или полка с одним и тем же вопросом:
— Нет ли машины для облета?
— Так тебе же отдыхать надо, — отвечал инженер, — ночью снова боевой вылет.
Да, наверное, и не один.
— Там и отдохну, — улыбался Барашев.
Экипажи ехали на отдых, а Дмитрий с боевыми [51] друзьями по экипажу
поднимался в небо, чтобы облетать после ремонта бомбардировщик.
Барашев с ранних лет полюбил авиацию. О полетах он мог говорить неустанно. В
эти минуты его мужественное лицо еще больше воодушевлялось. Когда Дмитрий
садился в кабину, он как бы наполнялся богатырской силой. Барашев — мастер
высокого класса. А по мужеству, отваге, казалось, ему не было равных в нашей
дивизии. Не раз Дмитрий вместе с товарищами по экипажу смотрел в глаза смерти. Но
смелость, находчивость, мастерство выручали его.
Барашев прибыл в наш полк в январе 1942 года, но летать на боевые задания
начал в первые дни войны. Мы узнали об одном из многих боевых вылетов,
выполненных отважным летчиком в сентябре 1941 года. Тяжелое время было тогда.
Враг захватил Киев, часть Левобережной Украины, создалась угроза прорыва немцев в
Донбасс. Летчики 18-й авиабригады тяжелых бомбардировщиков базировались в
районе Запорожья, принимали активное участие в трудных боях. Проявляя мужество,
летное мастерство, они наносили мощные удары по наступающему противнику.
Бригада понесла значительные потери, ей довелось перебазироваться в Краснодон.
В один из сентябрьских дней экипажам бригады (а их оставалось немного)
приказали совершить налет на скопление вражеских войск вблизи Полтавы. Восемь
экипажей подготовились к вылету. Командиром этого подразделения назначили
Дмитрия Барашева, штурманом — мастера бомбовых ударов лейтенанта Федора
Василенко.
Взлетев, самолеты взяли курс на северо-запад. Под крыльями проплывали города
и села Донбасса. Густая паутина железных дорог затрудняла ориентировку. Но Барашев
и Василенко уверенно вели [52] эскадрилью. Правее виднелась серебряная лента
Северского Донца. Почти до Харькова летели вдоль этой красивой реки. Над
Богодуховом к эскадрилье пристроились шесть истребителей сопровождения.
Полет к цели продолжался на высоте 3000 метров. Ярко светило солнце. На небе
— ни облачка. Вскоре на высоком берегу Ворсклы показалась Полтава. Недавно немцы
захватили этот чудесный город, в котором рос и учился Василенко. С болью в сердце
смотрели авиаторы на руины Полтавы...
На подходе к цели наши самолеты были встречены большой группой немецких
истребителей. Начался трудный и упорный воздушный бой. Пошли в атаку наши И-16.
Дружный огонь открыли и стрелки бомбардировщиков. Штурман Василенко
сосредоточил все свое внимание на землю. В лесу, возле станции Копылы, он заметил
скопление танков, автомашин, живой силы врага. Не обращая внимания на вражеских
истребителей, он прицелился и сбросил бомбы. Это же сделали штурманы ведомых
самолетов. Василенко и его товарищи видели, как внизу появились всплески огня, вверх
потянулся густой черный дым, взрывались танки и автомашины. Мужественно дрались
наши летчики-истребители, хотя силы были явно неравными. Немцам удалось сбить
три советских «ястребка». Но и они потеряли семь «мессеров». Упали на землю три
наших бомбардировщика. Еще четыре Ила, подбитые врагом, стали снижаться...
Улетели в сторону Богодухова и оставшиеся истребители — у них кончились
боеприпасы, горючее было на исходе. И получилось так, что в воздухе остался один
самолет Барашева, но и он загорелся. Немцы надеялись, что краснозвездная машина
обречена, что она вот-вот рухнет, и подлетели ближе. Раненые стрелки, потерявшие
много крови, продолжали [53] стрелять. К ним присоединился и Василенко. Когда один
из «мессеров» оказался в секторе обстрела, штурман нажал на гашетку ШКАСа, и еще
один стервятник камнем полетел к земле.
Барашеву удалось погасить пожар, и он повел самолет к своему аэродрому.
Трудным был этот полет. Радист и стрелок молчали (они, вероятно, потеряли сознание),
штурман Василенко сидел в кабине, стекла которой были разбиты пулями и осколками.
Струи воздуха вырывали из рук карту, мешали смотреть, ориентироваться. И все же
отважный экипаж дотянул до аэродрома. Дмитрий посадил са молет на фюзеляж —
шасси не выпустилось.
Техники насчитали в машине свыше трехсот пробоин! Все удивлялись: как мог
самолет с поврежденными пропеллерами, оборудованием, шасси, с массой пробоин не
только держаться в воздухе, но и пролететь около трехсот километров?
Это был последний вылет Барашева и Василенко в бригаде тяжелых
бомбардировщиков...
В нашем полку Барашев летал с другими товарищами, летал много, бесстрашно.
Бомбил врага на переднем крае, уничтожал его технику на аэродромах,
железнодорожных станциях. Задания выполнял только успешно.
Все больше мы узнавали о боевых делах однополчан, и наши сердца наполнялись
гордостью от того, что служим в одной части с такими замечательными людьми, вместе
с ними будем бить врага.
На боевом курсе
Наконец настал день и моего первого боевого вылета! Как я ждал его, ждал и
волновался. Никогда не забыть мне этого апрельского дня 1942 года. Первые шаги в
любом деле всегда трудны и незабываемы. [54] Первый бой! Проверка воли и характера
воина. Выдержу ли я этот экзамен? Не спасую ли перед опасностью, не растеряюсь ли
над целью?..
Вспоминаю беседу комиссара полка Н. Г. Тарасенко с молодыми воинами,
проведенную вскоре после нашего прибытия в часть:
— Вам, молодым, сразу же хочется совершить подвиг. Но не думайте, что это
легко сделать. Да и совершать подвиг ради подвига вряд ли следует. Мне думается, что
когда Виктор Талалихин пошел на первый в условиях ночи таран, когда направил свою
горящую машину на скопление фашистов Николай Гастелло, они не думали о подвиге.
Делали они это в силу своей убежденности, по велению совести, выполняя свой
воинский долг. И еще об одном немаловажном обстоятельстве хочу вам сказать: о
чувстве страха, которое естественно и присуще каждому человеку. Но если вы глубоко
сознаете значение своего долга — долга защитника Родины, — а я в этом не
сомневаюсь, то чувство страха отступит. Чем сильнее сознательность, тем слабее страх.
Желаю вам больших успехов, желаю с честью выдержать боевое испытание!
Сегодня я полечу вторым штурманом в экипаже Д. И. Барашева, пройду так
называемую стажировку. Количество подобных полетов будет зависеть от моих
способностей.
Подготовка к боевому вылету имеет свои особенности. В первую очередь надо
изучить цель. По данным разведки, железнодорожный узел Орел до отказа забит
эшелонами с войсками, боеприпасами, горючим. Естественно, что противовоздушная
оборона там сильная. Вместе с Барашевым и Травиным намечаем план полета,
выбираем средства радионавигации, [55] изучаем систему светомаяков. Заход на цель,
маневр после бомбометания, высота удара определены приказом командира.
— С нами не впервые летают штурманы, — сказал Барашев. — Как правило,
первый полет показательный. Молодой штурман наблюдает за действиями лейтенанта
Травина. Учитывая вашу подготовку, мы решили предоставить вам в первом же полет е
возможность выполнять обязанности основного штурмана. Согласны?
Я с радостью согласился.
В конце дня мы прибыли на аэродром. Подходим к Ил-4. Навстречу спешит
техник самолета Н. А. Лыхонис.
— Товарищ командир! — докладывает он. — Технический состав экипажа
готовит машину к вылету. Идет подвеска бомб.
— Сколько горючего в баках? — спрашивает Барашев.
— На четыре часа полета, — отвечает Лыхонис.
— Добро, продолжайте подготовку, — говорит командир.
Мы с Травяным помогли оружейникам подвесить бомбы — десять
стокилограммовых фугасок в бомболюки и «пятисотку» — на внешний держатель.
Затем я проверил оборудование штурманской кабины: осмотрел ночной бомбоприцел,
пулемет ШКАС, приборы, настроил РПК-2.
На КП слушаем последние указания подполковника И. К. Бровко. Он говорит об
ожидаемой погоде, о необходимости быть постоянно бдительными — возможно
появление немецких истребителей. Затем к нам обращается старший батальонный
комиссар Н. Г. Тарасенко:
— Дорогие товарищи! Считаю не лишним напомнить, что сегодня канун Первого
мая. Так пусть [56] же враг это почувствует. Бейте его беспощадно! Каждая сброшенная
вами бомба должна нанести фашистам огромный урон!
Теплые напутственные слова Николая Григорьевича подбадривали нас, вселяли
уверенность.
В вечерние сумерки взмыла зеленая ракета — это сигнал для начала вылета.
Тишину нарушает могучий гул моторов. Выруливаем на старт. Стоя в кабине, я
движениями рук помогаю командиру. Травин устроился на заднем сиденье. Несколько
секунд разбега — и мы в воздухе. Набираем высоту, делаем традиционный круг над
аэродромом и берем курс на запад. Незаметно наступила темнота. Я перемещаюсь в
переднюю часть кабины и приступаю к выполнению своих обязанностей. С набором
высоты увеличивается обзор (глаза уже привыкли к темноте). Под нами Дон. Слева
впереди еле угадывается город Елец. По маленькому огоньку на земле измеряю ветер,
рассчитываю скорость полета и время выхода на контрольный ориентир.
Высота 3000 метров, а самолет ползет и ползет вверх. Внизу отчетливо видны
пожары и взрывы. Темноту чертят огненно-красные пулеметные трассы. Огнем
охвачена земля. Бои продолжаются и ночью. Рассвеченная тысячами огней полоса
фронта остается позади.
Главное сейчас — точно выйти на Мценск, а затем вдоль шоссе и железной
дороги — на Орел. Вот и Мценск. Сообщаю курс на цель, смотрю на Травина. Он
спокойно наблюдает за воздухом, а мне кричит:
—Через пять минут на узел полетят бомбы. Летим верно. Все будет хорошо.
Я и сам вижу, что летим правильно, но с приближением к цели растет мое
волнение. Сердце стучит, кажется, хочет выскочить из груди... [57]
На восточной окраине Орла — железнодорожный узел. Вижу, как дорога вбегает
в город и разветвляется. На путях множество составов. Внизу появляются серии
взрывов — работа штурманов первой эскадрильи. Вдруг взрыв огромной силы
освещает все вокруг. Заполыхало море огня. Неожиданно вспыхнули прожекторы,
заработали зенитки, автоматические орудия посылают в небо красные шары-снаряды.
На какое-то мгновение картина боя так захватила меня, что я забыл о своих
обязанностях. А Василий Травин молчит, не вмешивается. Барашев ведет самолет
прямо к центру узла. Включаю электрический сбрасыватель (ЭСБР-3), снимаю
предохранитель, прицеливаюсь. Что делается вокруг, пока что не замечаю. Все
внимание приковано к узлу. Глазами прильнул к прицелу. Какая большая цель! Это не
полигон с игрушечным кругом, нарисованным известью. По курсовой черте ползет
железнодорожное полотно с составами и новыми взрывами. Нажимаю на кнопку —
падает «пятисотка», быстренько открываю люки, ставлю новый заказ на ЭСБР-3 и
вновь нажимаю на кнопку — с определенным интервалом полетели десять «соток». Вот
тебе, фашистская нечисть, получай! Закрываю бомболюки, выключаю питание и
докладываю: «Сбросил!» Барашев с большим креном выводит самолет на курс полета
к аэродрому, а я через нижний маленький люк наблюдаю за падением бомб. Правда,
установить место их падения сложно: одновременно на цель летят сотни бомб и моих
товарищей, внизу много взрывов. Где-то среди них и мои. Счет открыт! Но в это время
ослепительный свет ударяет в глаза. Чувствую, как Травин тянет за лямку моего
парашюта:
— Садитесь ближе ко мне. Сейчас начнется!
Командир развил максимальную скорость, маневрировал [58] по направлению и
высоте, пытался вывести бомбардировщик из лучей. Наконец это Барашеву удалось.
Лучи прожекторов остались позади, но не хотели отставать от нас немецкие
снаряды. Казалось, вот-вот они попадут в самолет. Я считал, что Барашев действует не
очень решительно, и начал подгонять его, указывать, куда лучше лететь: левее, правее,
вниз, вверх. Причем командовал я, допуская поспешность, горячился. Слышу
спокойный голос Дмитрия:
— Штурман! Я все вижу. Не волнуйтесь, скоро мы вырвемся из зоны обстрела.
И действительно, умело маневрируя, Барашев оторвался от прожекторов,
обстрела. Опасность осталась позади. А мне стало как-то неудобно. Как же я не с мог
сдержаться...
— Штурман! — слышу по-прежнему спокойный голос командира, — прошу курс
на аэродром.
— Курс 105 градусов, — говорю я, — сейчас настрою РПК-2.
А про себя подумал: «Какой молодец Барашев, мастер, храбрец. Какое
самообладание! Сильный человек, герой. Вот с кого следует брать пример!»
Василий Травин, как и раньше, молчит, словно и нет его в самолете. Постепенно
успокаиваюсь. Позади остался Орел, охваченный огнем. Прошу стрелка-радиста
Андриевского доложить на КП о выполнении боевого задания.
— Хорошо отбомбились, — услышал я в шлемофоне голос Дмитрия.
Наверное, он хотел сказать еще что-то, но в это время стрелки открыли огонь: нас
пытался атаковать «Мессершмитт-110». Барашев перевел машину в пике, чтобы
оставить истребитель сверху: его лучше увидят стрелки. Вскоре противник потерял нас.
[59]
В районе Ельца я настроил РПК-2, командир повел самолет на приводную
радиостанцию аэродрома. После посадки Барашев крепко пожал мне руку:
— Поздравляю, Алексей Николаевич, с боевым крещением! Теперь летите со
своим экипажем, — и тут же обратился к Травину: — Как, Васек, считаешь?
— Все нормально, в добрый путь, — ответил Василий Травин.
— Спасибо, только вот, — смущаясь сказал я, — не выдержали нервы,
погорячился...
— Это ничего, — перебил меня Барашев, — с каждым в первый раз так бывает,
если не хуже. Главное — задание выполнено успешно.
С каждым днем я все больше убеждался, что Барашев и летчик первоклассный, и
человек прекрасный. Да иначе и быть не могло. Известно, что хороший летчик не
может быть плохим человеком.
На КП штурманы писали донесения, а командиры экипажей докладывали
подполковнику Бровко о выполнении задания. Когда дошла очередь Барашева, я
услышал:
— Ну, как лейтенант Кот? — спрашивает командир полка.
— Все в порядке. Можно выпускать самостоятельно. В полете он все делал сам.
Травин только наблюдал.
Моей радости не было границ. Первый боевой вылет совершен. Я почувствовал
себя другим человеком. Волнения остались позади. Мне казалось, что смогу теперь
выполнить любой приказ. Я теперь член боевой семьи. Я тоже бью врага, хотя и сделал
еще очень мало. Но есть начало.
Сегодня 1 Мая. Для меня оно стало двойным праздником.
После этого вылета, в мыслях своих, я несколько [60] раз повторил свой первый
боевой вылет. Пытался оценить действия полка, товарищей по экипажу и, главным
образом, свои действия. Радовался, что полк выполнил задание, что врагу нанесен
огромный урон и что участником этого вылета был и я. В моей летной биографии
начался новый период — период боевой, трудный, опасный. Период непосредственного
участия в сражениях, о которых я мечтал с самого начала войны.
Теперь надо готовиться к полетам в составе своего экипажа, со своими друзьями
Василием Алиным и Николаем Кутахом. Они уже готовы к боевым вылетам.
Но мы еще не имели своего самолета, и я попросил командира эскадрильи
включить меня в плановую таблицу для полета в составе другого экипажа. Хотелось
закрепить первые навыки. Майор Лукиенко, худощавый и стройный, уже немолодой
человек с добрыми глазами, внимательно выслушал и удовлетворил мою просьбу.
Ветеран авиации, опытный летчик, заботливый командир старался все делать для того,
чтобы мы, молодые, быстрее «оперились», стали активно участвовать в боевой работе.
И я опять лечу с Барашевым на тот же Орел.
Летим знакомым маршрутом. Впереди появилась цель. Первые самолеты
сбросили бомбы. И сразу же зажглись прожектора. Будто играясь, их лучи
пересекались, расходились и вновь сходились, пытаясь поймать нас. На нашей высоте
появились разрывы снарядов большого калибра. Взорвутся и оставят облачко дыма.
Таких облачков становилось все больше и больше. А где-то внизу стремятся дотянуться
до нас разноцветные трассы малокалиберной автоматической зенитной артиллерии. Но
они гаснут, не долетая: не хватает сил подняться на высоту 5000 метров. [61]
На землю падают и падают серии бомб. Вот огромной силы взрыв осветил узел и
город. Это, наверное, бомбы попали в эшелон с боеприпасами или в цистерны с
горючим.
Мы на боевом курсе. Барашев четко выполняет мои команды. Я отдаю их почти
спокойным голосом. А рядом бегают лучи прожекторов. Иногда они едва касаются нас.
Вблизи взрываются снаряды. Их осколки попадают в крылья, фюзеляж, хвост.
Стараемся не обращать на них внимания. Наша главная и единственная сейчас задача
— метко сбросить бомбы. И пока самолет на боевом курсе, никто не имеет права
маневрировать, свернуть в сторону. Это нерушимый закон авиационного боя. И мы его
помним всегда.
Наконец-то цель подползла к центру сетки прицела, я нажал на кнопку — и вниз
полетел наш бомбовый груз. Дмитрий привычным маневром сразу же повернул резко
влево и со снижением повел самолет из зоны огня. Как и в первом полете, нас опять
поймали прожектора. Снова появилась смертельная опасность, но я чувствовал себя
уже уверенней и спокойней. Во всяком случае, в те минуты, когда Барашев вел тяжелый
поединок с зенитками и прожекторами врага, я старался говорить спокойным голосом.
Но вот лучи прожекторов остались позади. Мы нырнули в царство тьмы, а позади
нас над Орлом багрянело небо.
На аэродроме нас встретили инженер эскадрильи А. В. Смирнов, а также техник
самолета со своими помощниками.
— К моторам и оборудованию у экипажа претензий нет, — информирует Дмитрий
Барашев. — А вот работы мы вам опять привезли много, но виновны в этом фашисты.
[62]
Все мы обходим Ил-4. Осматриваем. Насчитали свыше тридцати пробоин.
— Не беда, — слышится голос техника Н. А. Лыхониса. — Главное, что все вы
целы и невредимы. А самолет мы быстренько отремонтируем. К очередному вылету он
будет исправен.
Сижу на заднем сиденье старенького автобуса, который везет нас на отдых, в
авиагородок. Еще и еще раз продумываю от начала и до конца наш вылет. С
удовольствием отмечаю, что сегодня было не так страшно. И обязанности свои я
выполнял значительно лучше. А можно ли вообще избавиться от страха? Что для этого
нужно? Какие пути преодоления страха? Главное — это понимание долга перед
Родиной, необходимость любой ценой выполнить приказ командира. Верно говорил по
этому поводу комиссар полка. Вот и сегодня, когда мы находились на боевом курсе, за
нами все время «охотилась» смерть, но мы не свернули в сторону, потому что надо
выполнять задание. Что заставляет нас, авиаторов, поступать именно так? Безусловно,
приказ, присяга, любовь к Родине и ненависть к врагу. Немало значат в преодолении
страха и мужская гордость, чувство человеческого достоинства и даже самолюбие.
Разве я хуже других? Все давно воюют, смело летят в бой, проявляют храбрость и
отвагу. Так могу ли я, коммунист, молодой парень, бояться? Какой же я мужчина?..
У храброго воина, конечно, всегда есть понимание реальной опасности, которая
подстерегает его в каждом бою, и эту опасность следует учитывать, чтобы при
малейшей возможности сберечь самолет, экипаж и нанести врагу наиболее ощутим ый
урон. [63]
Утром 12 июня командир эскадрильи майор Лукиенко сказал нам:
— Сегодня полетите самостоятельно. Пора, друзья!
Василий Алин, Николай Кутах и я обрадовались этому решению. Наконец-то!
Штурман полка майор Д. Т. Антипов, собрав нас, поставил задачу:
— Цель для сегодняшнего удара — скопление немецких войск в районе
Волчанска. Погоду синоптики обещают хорошую. Вашу подготовку буду проверять я и,
возможно, командир полка.
Майор Антипов — ветеран полка и ВВС. Среднего роста, коренастый, с седой
шевелюрой, стриженной под бокс. Видимо, за долгие годы службы в авиации майору
немало довелось повидать. Немногословный, выдержанный, аккуратный, все делает
точно, без спешки, как положено человеку, влюбленному в штурманскую профессию.
Закипела работа. Я проложил на карте маршрут, наметил на ней условными
обозначениями средства радионавигации, запасные аэродромы, провел красной и синей
линиями фронт. Произвел необходимые расчеты, записал в бортжурнал и на карту
расстояния, штилевое время, магнитный курс. Сделал все это в строгом соответствии с
требованиями НШС (Наставления по штурманской службе). Летное дело не прощает ни
малейшего отступления от требований наставлений. Готовились к полету Алин и Кутах.
У них тоже хватало работы. Потом мы составили план полета, вспомнили о функциях
каждого из нас при случаях редких, но возможных: пожаре, отказе двигателя,
повреждении вражеской авиацией летного поля... Особое внимание уделили выходу на
цель. Обсудили все способы: по расчету времени, наземным ориентирам, световой
сигнализации, радиосредствам. [64]
— Кажется, все сделано, — заметил командир экипажа, — или, возможно, чтонибудь забыли? Еще раз глянем на карту, изучим район полетов.
— Изучать район полетов — не лишнее занятие, — ответил я.
И начал рассказывать экипажу об особенностях района, над которым будем
лететь, о том, как выглядят разные ориентиры с самолета ночью. За годы службы в
Воронеже я изучил район полетов со всеми подробностями, летал над ним, и теперь
мне было несложно рассказывать об этом.
Проверку мы выдержали. Нас допустили к боевому вылету. Но нашему экипажу
уделили повышенное внимание. Долго беседовал с нами майор Лукиенко, а затем —
комиссар эскадрильи Бельчиков. Советы, указания, пожелания. В заключение комиссар
сказал:
— В полете проявляйте разумную осторожность. Нехитрое дело «геройски»
погибнуть где-нибудь на подходе к цели, не выполнив задания. Кому это нужно?
Истинное геройство заключается в том, чтобы умело, преодолев все препятствия,
поразить цель и прилететь домой, пусть и на поврежденной машине. Ну, а если
сложится безвыходное положение (на войне это бывает), тогда даже смертью своей
надо нанести врагу наибольший урон.
Взлетели мы в 21.05, когда ночь еще не вступила в свои права. На западе светлел
небосвод, а с востока шла в наступление темнота. Над нами несмело рождались звезды.
Приятно лететь на своем самолете со своим экипажем, в котором каждый понимает
друг друга с полуслова.
Правее показалась железнодорожная станция Касторная, левее — Воронеж. Он
затемнен, но все же редкое мерцание огней выдает большой город.
Приближаемся к линии фронта. Лишь кое-где [65] виднеются небольшие пожары,
да изредка темное небо озаряет свет ракет. Первая серия бомб разорвалась внизу. В
небо устремились лучи прожекторов. Стали рваться зенитные снаряды. Заметно, что в
районе Волчанска противовоздушная оборона немцев значительно слабее, чем над
Орлом. Это хорошо. Меньше помех — лучше выполним задание. Заходим на цель.
Василий спокойно пилотирует самолет. Может, он и волнуется, но я этого не чувствую.
Прицеливаюсь и сбрасываю бомбы на вражеские войска. Внизу возникло несколько
очагов пожара. Чувство радости охватило меня: вот уже третий боевой вылет выполнил
я и первый в составе своего экипажа!
— Коля, докладывай на КП: боевое задание выполнили. Прошли линию фронта.
— Есть, передаю, — бодро отвечает наш радист.
Мои товарищи Василий Алин и Николай Кутах выполнили свои обязанности
спокойно, умело. И у меня еще больше укрепилась вера в друзей. Чувствую, что и они
доверяют мне. Недаром существует такое понятие: «заслужить доверие». На войне,
наверное, одно из главных чувств — это доверие к товарищу. Оно взаимное и
добывается в трудных испытаниях, в огне сражений.
Утром мы узнали, что не вернулся домой экипаж 1-й эскадрильи. Он потерял
ориентировку и сел в поле, далеко на восток от аэродрома. После таких блужданий
некоторых штурманов на месяц отстраняли от полетов, заставляли снова рисовать
район полетов, решать задачи по самолетовождению и вновь доводили до «кондиции».
Это было, пожалуй, самое неприятное наказание...
Какие причины этих потерь ориентировок, которые, хотя и не часто, все же
случались в нашем полку? В предвоенные годы бурно развивалась [66] авиационная
техника, создавались новые типы самолетов, увеличивались скорость, высота,
дальность полета. Появилась необходимость в обеспечении надежности
самолетовождения. Стало понятным, что без новых способов, без новых средств,
технических средств — не обойтись. И они, эти средства, благодаря усилиям ученых,
конструкторов, лучших штурманов, таких как А. В. Беляков, Т. И. Спирин, стали
появляться. Одним из главных и самых надежных средств самолетовождения
становилась радионавигация. Ее начали внедрять перед войной. И как в любом новом
деле, появляются новаторы, энтузиасты и люди, сопротивляющиеся внедрению этого
нового. Оставалась часть штурманов, которая все еще не верила в надежность
радионавигации, не хотела овладевать и пользоваться ею. Эта группа упорно цеплялась
за старинку — визуальную ориентировку, которая в новых условиях теряла свое
прежнее решающее значение.
15 июля мы поднялись в небо своим экипажем, чтобы вместе с другими, как
равноправные члены боевой семьи, громить врага. Путевку в бой нам дал командир
полка, мудрый и хороший человек.
Иван Карпович Бровко удачно соединял в себе много чудесных качеств. Глубоко
и разносторонне знал авиационное дело: он овладел профессиями авиамеханика,
штурмана, летчика. И как первоклассный штурман, летчик, инструктор хорошо владел
методикой обучения и воспитания. Неутомимый, храбрый, он личным примером учил
нас бесстрашию и мужеству, умению выполнять задание как можно лучше, так, как это
делал он сам. Бровко неустанно заботился о нашей профессиональной подготовке, об
условиях жизни. Но горе было тем, кто проявлял зазнайство, высокомерие и
небрежность. Таких командир строго наказывал. [67]
Свою службу в Красной Армии Иван Карпович начал в 1930 году. Вначале
кавалеристом, затем — авиатором.
В 1936 году в гражданской одежде и с паспортом на другое имя Бровко
отправился на пароходе «КИМ» в Испанию, чтобы вместе с товарищами на
бомбардировщике СБ громить фашистов — врагов испанского народа. Свыше ста
боевых вылетов совершил в небе Испании. Он участвовал в боях под Мадридом,
Барселоной, летал над вершинами и ущельями Сьерра-деТвадаррамы. За мужество и
героизм, проявленные в боях с врагом, Иван Карпович Бровко награжден двумя
орденами Красного Знамени.
После возвращения на Родину майор Бровко был назначен штурманом полка в
городе Курске. Накануне войны он участвовал в тысячекилометровых дальних полетах
над бескрайними пустынями, при плохой погоде. За успешное осуществление этих
полетов Бровко был награжден орденом Красной Звезды.
В 1939 году И. К. Бровко окончил Сталинградское авиаучилище, стал летчиком. В
том же году его назначили командиром эскадрильи 164-го полка в Воронеже. Там
впервые мы и познакомились. Помню, как внимание авиаторов полка привлек высокий,
стройный, широкоплечий человек с тремя боевыми орденами, медалью и знаком
депутата Верховного Совета РСФСР на груди. Это и был Иван Карпович Бровко.
Впервые в жизни мы, молодые летчики, видели человека с такими наградами.
13 октября 1941 года И. К. Бровко стал командиром нашего 93-го (ставшего позже
752-м) полка.
Иван Карпович старался как можно чаще принимать участие в боевых вылетах,
справедливо считая, что успешно руководить боем может лишь тот, [68] кто сам
участвует в этом бою. Таков наш командир — требователен к себе и другим.
Итак, вместе со своим экипажем я включился в боевую работу. Все шло хорошо,
но меня тревожили письма жены. Она писала из тылового городка, что тоже хочет
сражаться с врагом, что ее место на фронте, вместе со мной. По моей просьбе
командование направило вызов, и жена вскоре приехала в часть. Она сразу же стала
работать в техотделе авиасоединения. Я улетал на задания. Жена провожала меня,
работала и ждала. Ждала, но волосы ее поседели раньше моих: видимо, не простое это
занятие — ждать...
Враг наступает
Вступила в свои права весна сорок второго года. С надеждой следили мы за
развитием событий на фронтах. Каждого из нас радовали даже самые небольшие
успехи советских войск. С тревогой и болью переживали известия о неудачах.
Ожесточенные бои в Крыму закончились захватом гитлеровскими войсками
Керченского полуострова. Это значительно ухудшило положение защитников
Севастополя.
Горечь неудач, пусть и временных, не могла не угнетать нас. В эти тяжелые дни
мы оказывали поддержку нашим наземным войскам. Вели напряженную боевую работу,
летали каждую ночь, бомбардировали аэродромы, железнодорожные узлы и станции,
скопление немецких войск, их укрепления. Это были места, хорошо знакомые
большинству авиаторов. Там протекало их детство, молодость, там они учились в
школах, в военных училищах. Брянск, Орел, Харьков, Полтава, Запорожье, [69]
Николаев... Теперь там оккупанты, они используют аэродромы для налетов на наши
войска, населенные пункты. С железнодорожных станций этих и других городов
отправляются эшелоны с техникой и войсками, следуют на восток, чтобы усилить
наступление. В этих городах сосредоточились вражеские резервы, разместились штабы,
склады с горючим, боеприпасами.
И нам надо бомбить эти города, бомбить интенсивно, хотя это и нелегко делать.
Ведь это же наши города, наша родная советская земля.
В один из дней, когда мы еще отдыхали после ночного налета на вражеский
аэродром, нас разбудил Николай Кутах:
— Товарищи, поднимайтесь, комиссар вызывает, говорят, будет подарки вручать.
Что за подарки, думаю? Ругать нас как будто не за что. Вместе с Алиным спешим
в штаб эскадрильи. Там уже Юрий Петелин, Василий Травин, Василий Гречка, Михаил
Минченко — почти все в сборе. У стола комиссар, а на столе много разных пакетов,
сумочек, конвертов.
— Друзья! — обращается к нам Михаил Кириллович Бельчиков. Труженики тыла
не забывают о нас, они снова прислали подарки. — Комиссар смотрел на нас ясными,
добрыми глазами. Весьма сложные, разнообразные и хлопотливые у него обязанности.
Он воспитывает личный состав, руководит партийной и комсомольской работой, сам
участвует в боях. Веселого нрава, обаятельный, Михаил Кириллович пользуется
большим уважением всех воинов нашей 2-й эскадрильи. Он был для нас не только
комиссаром, старшим товарищем, но и близким человеком, которому можно было
рассказать о своих переживаниях, открыть свои тайны. «Дядя Миша» — называли мы
Бельчикова между собой. [70]
Он знал об этом и не обижался на нас, хотя был почти нашим ровесником.
Нас радовали подарки, а больше всего письма. Авиаторы их читали с жадностью.
И видно было, как суровые лица летчиков светлели, смягчались, сердца наполнялись
радостью. Тем временем комиссар продолжал:
— Дорогие товарищи! Труженики тыла хотят, чтобы мы сильнее громили врага,
чтобы каждый наш удар приближал победу.
Чувствовалось, что каждую посылку собирали заботливые руки. Люди
стремились хоть чем-нибудь отблагодарить воинов за их нелегкий труд. От каждой
маленькой посылочки веяло теплом и вниманием, это было весьма дорого каждому из
нас.
Мне, некурящему, достались конфеты и письмо колхозницы-матери из
Саратовской области. «Дорогой воин, сын мой, — писала она. — Бей гитлеровцев
беспощадно, гони их с нашей священной земли, а мы, не жалея сил своих, будем
выращивать хлеб и все необходимое для фронта. Оставайся живым и здоровым,
сынок!»
Письмо колхозницы до глубины души взволновало меня. Оно напомнило мне
родную мать, звало в бой. Воины-холостяки поспешили в комнаты, чтобы тут же
ответить своим незнакомкам. Письма! Теплые, задушевные, они призывали нас к
борьбе, поднимали дух.
Были и другие подарки. С авиазавода прибыло несколько самолетов Ил-4. На
фюзеляжах надписи: «Хабаровский комсомол». Один из них был вручен экипажу Ивана
Гросула. Тогда же командир получил и часы с надписью: «Храброму соколу от
комсомольцев Комсомольска-на-Амуре». Эти самолеты вручались лучшим экипажам
перед строем всего полка. [71]
В районе Харькова продолжались тяжелые бои. Немецко-фашистское
командование пыталось захватить район севернее Изюма, чтобы использовать его для
развития наступления. В этих боях, упорных, напряженных, большая роль
принадлежала Харькову — важному узлу дорог, большому городу. В Харькове враг
сосредоточивал резервы, технику, вел перегруппировку войск.
18 июня — очередной налет на район Харькова. Разведкой установлено, что на
Холодной Горе, вблизи Южного вокзала, находится крупное танковое соединение
немцев. Нам приказано уничтожить танки, живую силу. Готовимся к вылету. Смотрю на
план города, на фотоснимки его западной части. Вспоминаются Холодная Гора, улица
Володарского, училище червонных старшин, парк «Здоровье», где я так еще недавно
жил, учился, отдыхал...
С наступлением темноты начался взлет. Первым поднялся в небо самолет
Дмитрия Барашева, за ним — Феодосия Паращенко, Сергея Захарова, Степана
Харченко, Ивана Гросула, Леонида Филина, Юрия Петелина. Подошла очередь и
нашего экипажа. Василий Алин поставил самолет вдоль костров, дал полный газ
двигателям, включил форсаж, и наш Ил побежал по зеленому полю. Несколько секунд
разбега — и мы в воздухе.
Внизу — окутанная черным покрывалом земля, сверху — темное небо. Вначале
из-за густой темноты почти ничего не видно. Только некоторое время спустя,
освоившись, начинаю различать земные ориентиры — речушки, лесные массивы,
железные и шоссейные дороги. Летим с набором высоты. Севернее Харькова узнаю
знакомые ориентиры. Под нами — села, в районе которых мы, курсанты УЧС,
проводили тактические занятия. Змейкой вьется железная дорога Белгород — Харьков.
Навстречу [72] нам поднимаются лучи прожекторов. Дымные облачка, словно букеты
цветов, висят в воздухе, слышны глухие взрывы зенитных снарядов. Я занят расчетами,
в голове одна мысль: метко сбросить бомбы. Слежу за землей. Вот и Холодная Гора.
Левее виднеется Южный вокзал. Пересекаем широкую улицу Свердлова, направляемся
к парку «Здоровье». Где-то под нами училище червонных старшин. Новая серия САБов
ярко освещает цель. В парке, на улицах, во дворах видны танки, автомашины. Их много.
Туда и сбрасываю бомбы. Алин, маневрируя, старается поскорее увести самолет из
зоны обстрела. Я слежу за падением сброшенных бомб. Их полет на фоне пожаров
виден хорошо. На какой-то миг они «пропадают» и взрываются среди танков. А вокруг
— вспышки зенитных снарядов. Они появляются то выше, то под нами, то впереди, то
сбоку. Вдруг снаряд разорвался совсем рядом. Самолет вздрогнул, наклонился. Что с
ним? Осколки снарядов продырявили фюзеляж, побили остекление кабин. Командир с
трудом выравнял самолет и со снижением повел его в сторону.
Нелегко было нам в эту ночь над Харьковом, но все экипажи возвратились домой.
Задание полк выполнил весьма успешно.
20 июня у нас большой праздник. Указом Президиума Верховного Совета СССР
двум нашим летчикам — старшим лейтенантам Юрию Петелину и Степану Харченко
— присвоено звание Героя Советского Союза. Состоялся митинг личного состава
полка. Все мы поздравляли первых своих Героев, радовались вместе с ними.
Из строя вышли два друга, два Героя. Высокий, стройный, с открытым русским
лицом, улыбающийся Петелин. Голубые глаза, льняная, всегда непокорная шевелюра,
слегка вздернутый нос, широкий [73] подбородок как бы свидетельствовали и о
добродушии, и о мужестве летчика. Горячим по натуре, интересным по характеру был
этот беловолосый юноша, родившийся в Сибири. Он страстно любил летать, иногда
допускал «вольности» — любил прижать машину к земле и промчаться над ней
«бреющим» полетом. Бывало, командир эскадрильи «снимал» с Юрия «стружку»,
иногда наказывал, а частенько и прощал... Степан Харченко — среднего роста,
коренастый, широкоплечий крепыш. Красивый, решительный, немного замкнутый. В
отличие от Петелина — Харченко всегда спокоен, хладнокровен. В полете строг.
Каждый пункт наставления по производству полетов для него — непреложный закон. В
отношениях с подчиненными всегда официален, несколько сух. Его штурман Николай
Гунбин часто жаловался: «Моему Степану, этому упрямцу, трудно что-нибудь
доказать».
На гимнастерках Героев горело по два боевых ордена. А в глазах — радость. И
Петелин, и Харченко в своих выступлениях благодарили партию, правительство за
самую высокую награду и обещали с еще большей силой бить врага.
По указанию комиссара полка Н. Г. Тарасенко были проведены беседы в
эскадрильях. Молодые летчики, штурманы, стрелки-радисты с большим вниманием и
интересом слушали рассказы о подвигах Харченко и Петелина, подвигах, пронизанных
романтикой, порой необычных. Подобные беседы были одной из форм учебы,
пропаганды боевого опыта и героизма.
***
Липецк — небольшой тихий городок, районный центр. На его окраинах протекает
живописная река Воронеж. Восточнее виднеются большие лесные [74] массивы.
Жители городка окружили нас заботой и вниманием. Частым нашим гостем был первый
секретарь горкома партии П. И. Никишов. С большим вниманием мы слушали его
интересные доклады, он задушевно беседовал с нами на самые различные темы.
На северной окраине Липецка — авиагородок. В нем учебные корпуса, казармы,
жилые дома. Здесь мы живем, учимся, готовимся к боевым вылетам, отдыхаем. Боевую
работу ведем с площадки, находящейся в двенадцати километрах западнее городка. Там
укрываются в капонирах, затянутых маскировочными сетями, наши Илы. В землянках,
вырытых вблизи, живут техники и расположен командный пункт.
Севернее площадки, на полигоне, оборудован ложный аэродром — творчество
изобретательного командира батальона аэродромного обслуживания (БАО) Н. И.
Ручкина и его людей. В ночное время несколько костров обозначают линию старта.
Большой макет-треугольник, на концах которого горят фонари красного, зеленого и
белого цветов, обозначают собою самолет. Этот «самолет» и буксировал трактор с
бронированной кабиной. На «аэродром Ручкина» частенько наведывались немецкие
разведчики и сбрасывали бомбы.
На юге продолжаются тяжелые бои. Гитлеровские войска наступают. Вражеская
авиация усилила удары по нашим городам. С земли и с воздуха мы видим, как немцы
бомбят Касторную, Елец, Мичуринск, Воронеж. Странным и непонятным было то
обстоятельство, что на Липецк пока еще не упала ни одна бомба. И мы в какой-то мере
потеряли бдительность...
Сегодня предстоит налет на железнодорожный узел Орел. Враг использует его для
перевозки войск [75] и техники. Многочисленные пути там забиты эшелонами. Для нас
эта цель — крепкий орешек. Она прикрывалась двумя зенитными полками,
насчитывавшими до восьмидесяти орудий и до шестидесяти прожекторов. На
подступах к городу днем и ночью патрулировали истребители.
Подготовку, как всегда, провели тщательно. Проверял ее командир полка. Иван
Карпович всегда с нами. На земле и в полете. Если он и не участвует в каком-нибудь
боевом вылете — все равно мы вспоминаем о нем, выполняем его указания. Кажется,
наш командир никогда не отдыхает: то ставит задачу, то проводит занятия или разборы,
то проверяет знания и умения летчиков на земле и в полете или принимает участие в
боевом вылете. Можно только восхищаться, как умело и энергично руководит полком
наш «батя».
Закончив подготовку, собираемся на спортивной площадке, ожидаем автобуса,
который повезет нас на аэродром. А пока нет нашего старенького автобуса — проходит
традиционный футбольный матч. Вратарями стоят Леонид Глущенко и Николай
Гунбин. Все остальные авиаторы составляют две команды, и начинается встреча. Судьи
нет. В командах — все нападающие и защитники — все стремятся забить гол. И хотя
форма футболистов необычна: комбинезоны, сапоги или унты, шлемофоны, — борьба
проходит в высоком темпе, никто не жалеет сил для победы. Больше всех бегает по
полю маленький Ваня Гросул. Почти в каждой игре он добивается успеха, забивает
«свой» гол. Сегодня это ему удалось сделать уже дважды!
Но вот появляется наш автобус. Быстро занимаем места. С шутками, песнями
отправляемся на аэродром. Наша любимая песня — «У нашей Челиты». Запевает ее
мастер вокала Вася Сенатор, [76] помогает Миша Минченко.
Вдруг, заглушая всех, раздается высокий голос Ивана Доценко:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Мы дружно поддерживаем Ивана. Слова о боях, о любви, о далекой подруге, до
которой «дойти нелегко», несутся через открытые окна автобуса, и, кажется, их
слушают широкая степь, люди, работающие на полях.
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой...
Одна за другой звучали песни о летчиках, о спорте и, конечно же, о любви.
Незаметно приближаемся к аэродрому. Вот и КП. Заканчивается день. Солнце
опускается к горизонту. Вечереет. Выслушиваем последние указания командира полка.
Спешим к самолету. Он давно подготовлен к вылету. Техник-лейтенант П. А. Чумак и
сержант В. Д. Шаховец свое дело знают, работают быстро и аккуратно, с большим
уважением относятся к летному составу. На них мы надеемся как на себя. Я забрался по
алюминиевой стремянке в штурманскую кабину, надел парашют. Заняли свои места
летчик и стрелок-радист. Загудели моторы, и мы порулили на старт.
Начался взлет. После первой эскадрильи поднимаемся мы. Разбегается самолет
майора Лукиенко, за ним взлетают Юрий Петелин, Дмитрий Барашев, Леонид Филин.
Взлетаем и мы. Традиционный полет по «коробочке», и мы приближаемся к аэродрому,
чтобы над стартом «взмахнуть крылом» и лететь на запад. Вижу, как поднимаются
самолеты третьей [77] эскадрильи. Но что это? Рядом со взлетной полосой появился
взрыв, затем второй, третий... И в это время неведомая сила подбросила наш самолет
вверх. Алин с трудом удержал его, выравнял. Оказалось, что под нами разорвалась
серия фугасных бомб. Откуда они? Посмотрел в небо и все понял: навстречу нам на
высоте около трех тысяч метров строем летело несколько эскадрилий «юнкерсов». Они
внезапно нагрянули на наш аэродром. Хорошо, что все самолеты успели взлететь. Мы
отвернули в сторону, чтобы не попасть под летящие бомбы. Количество воронок на
летном поле все увеличивалось. Загорелись самолеты, оставшиеся после взлета:
маленький По-2 и бомбардировщик Пе-2, вынужденно севший у нас. А бомбы все
летели на летное поле. Что делается на земле? Где спрятались наши техники, штабные
работники? Хорошо, хоть недавно отрыли щели...
Спешим с набором высоты, чтобы до цели было не меньше 5000 метров.
Пролетаем реку Дон. Впереди виднеется Елец. Почти каждую ночь его бомбят немцы.
Направляемся к началу боевого пути — Мценску. Делаем разворот и берем курс на
Орел. Как встретит нас враг? По мере приближения к цели напряжение растет. Хотя мы
стали привыкать к полетам во вражеский тыл, но ожидание опасности, чего-то
неизвестного все еще беспокоит нас. Правее появилась извилистая лента Оки, а под
самолетом — прямая, как стрела, линия железной дороги, устремленной к городу. Вижу
на рельсах множество вагонов. Как хочется уничтожить их все сразу. Чтобы ни один не
пошел дальше на восток, к фронту, чтобы сгорела вся вражеская техника вместе с ее
владельцами!..
Когда первые самолеты сбросили на узел бомбы, словно по команде, открыли
огонь десятки зениток. [78]
В небо потянулись трассы автоматической артиллерии. На нашей высоте
вспыхнули огненные шапки разрывов. Заспешили по небу несколько десятков мощных
прожекторов. Их лучи пытались поймать нас. А на узле появлялись все новые и новые
пожары. Взрывались эшелоны с боеприпасами. Землю заволокло черным дымом.
Молодцы штурманы — метко поражают цель. От пожаров стало видно, как днем.
Подошла и наша очередь. Прицеливаюсь и сбрасываю фугасные и зажигательные
бомбы. И в тот же миг ослепительный свет больно ударил в глаза, охватил
бомбардировщик. Три прожектора поймали нас. Я поспешил занять место в задней
части кабины. И тут же самолет вздрогнул, снаряд пробил нижнюю обшивку, с иденье и,
потеряв скорость, взорвался в парашюте, на котором я сидел. В самолет ворвалась
мощная струя холодного воздуха. По кабине полетело множество белых лоскутиков —
обрывков купола парашюта.
— Что там стряслось? — встревоженно спросил Алин.
— В кабину попал снаряд, — отвечаю. — Маневрируй, выходи из зоны обстрела,
оторвись от прожекторов.
Но сделать это было нелегко. Прожекторы упорно следовали за нами, все еще
держали нас в своих змеиных объятиях. Все небо вокруг самолета в разрывах.
Сплошная стена огня. Еще несколько снарядов взорвалось рядом, их осколки застучали
по машине. Командир повел самолет на крутое снижение, часто менял направление.
Наконец мы вырвались из лучей прожекторов. Стало темно. Горящий узел остался
позади. Немного успокоившись, я только теперь осознал, что остался без последнего
средства спасения, на которое летчики возлагают большие надежды. Парашют! Сотни
и тысячи авиаторов [79] спас он от верной смерти. И сегодня мой парашют принял удар
на себя, затормозил полет снаряда. Но сейчас его нет у меня. И только теперь мне стало
по-настоящему страшно...
Приближаемся к своему аэродрому. В темноте трудно ориентироваться. Далеко на
юге немцы бомбят Воронеж. Огни пожаров отражаются в ночном небе. Где же наш
аэродром? Почему-то молчит приводная радиостанция, не работает Боринский
светомаяк. Слышу голос Николая Кутаха:
— Товарищ штурман, вы не замерзли, сильно дует в кабине?
— Не замерз. Наоборот, было жарко, особенно там, над Орлом...
— Получен приказ КП дивизии — следовать на запасной аэродром Грязи, —
докладывает радист.
— Василий Иванович, курс на Грязи 112 градусов, — говорю командиру.
Почти в полной темноте идем на посадку. Колеса мягко касаются земли и катятся
вдоль небольших костров.
На другой день нам разрешили лететь домой. Труженики БАО уже привели летное
поле в боевую готовность. С радостью узнаем, что после налета вражеской авиации все
остались живы — выручили щели и другие укрытия. Выключив моторы, командир
экипажа сказал Павлу Чумаку:
— Сегодня мы привезли вам много работы. Когда сможете отремонтировать
самолет? Да вы ранены! Как же будете работать?
— Это пустяки, а самолет к вечеру будет готов, — ответил Чумак, поправляя бинт
на голове.
Мы верили, что так и будет. Техники, оружейники, прибористы работали без
устали, иногда круглосуточно. Они всегда заботились о том, чтобы наши машины были
исправными, волновались, когда прилетали [80] подбитыми, радовались, когда
находились в боевой готовности. В полку существовало правило: инженеры
эскадрилий, их заместители по спецслужбам встречают после выполнения боевого
задания каждый экипаж, чтобы от него услышать, как работали двигатели,
оборудование самолета, узнать о неисправностях, определить наличие и степень
повреждений от огня зениток и истребителей. И всегда инженеры и техники тепло
поздравляют летчиков с успешным выполнением задания, а мы благодарим их за
хорошую подготовку самолетов.
Как и обещал Павел Леонтьевич Чумак, наш Ил-4 был своевременно
отремонтирован, и мы снова полетели бомбить врага. До конца июня летали каждую
ночь. Бомбили скопление войск, технику, укрепления, железнодорожные узлы,
аэродромы в городах Брянск, Орел, Курск.
Результаты этих налетов, в которых принимали участие многие полки, радовали
нас. Только узел Брянск части авиации дальнего действия бомбардировали 16 раз. В
июне на нем было уничтожено 15 вражеских эшелонов, до 500 вагонов, в том числе 31
— с боеприпасами, 4 — с пехотой, до 400 тонн горючего. Убито и ранено свыше 3000
гитлеровцев. Узел не работал более двух суток.
С каждым днем росло наше мастерство, закалялась воля. Но еще надо было много
учиться. Мы понимали, что успех полетов зависит не только от смелости и
решительности, но и от умения каждого авиатора. Поэтому надо было
совершенствовать технику пилотирования и самолетовождения, научиться находить
цель и метко ее поражать в любых условиях. В дни напряженной боевой работы
командир полка И. К. Бровко находил время для разбора каждого боевого вылета.
Каждая ошибка в пилотировании или в использовании средств радионавигации [81]
изучалась, делались выводы, давались указания. Командир много внимания уделял
тактике боя: выходу на цель, противозенитному маневру, способам борьбы с ночными
истребителями, построению боевого порядка, организации массированных ударов.
Перед каждым боевым вылетом командир давал советы, как лучше выполнять задание.
Нам было у кого учиться, с кого брать пример. Наш командир И. К. Бровко, Герои
Советского Союза Юрий Петелин, Степан Харченко показывали во всем образцы.
А на фронтах продолжались тяжелые бои. Гитлеровская военная машина
продвигалась все дальше в глубь страны. Вздымалась пыль на дорогах от колес
мотоциклов, автомашин, гусениц танков. В воздухе гудели сотни «юнкерсов»,
бомбивших позиции наших войск, военные и невоенные объекты. Еще [82] сильнее
горела родная земля. Бои приближались к Задонску, Воронежу...
Уже давно не получаю писем от старшего брата Феодосия, участвовавшего в боях
южнее Харькова. Что с ним?
У наших родителей, как я уже отмечал, — десять детей. Феодосий — седьмой, я
— десятый. Брата я уважаю, стремлюсь во всем походить на него. Он был первым
комсомольцем в нашем селе, лучшим футболистом, капитаном сельской команды,
чемпионом района по тяжелой атлетике, отличным велосипедистом, пловцом. В сорок
первом году коммунистом ушел защищать Родину.
На Воронежском направлении врагу удалось создать численное преимущество в
самолетах. Это чувствовалось и на земле, и в воздухе. Немецкие бомбардировщики
стали все чаще появляться и над нашим аэродромом. Едва успеем взлететь, как на
летное поле падают бомбы. Садиться приходится на запасных.
Поэтому был получен приказ перелететь дальше на восток, на аэродромы
Тамбовской области. Четвертого июля мы уже были на новом месте. Через несколько
дней прибыл и эшелон с работниками штаба, техническим составом. Приехали
женщины и девушки, служившие в БАО и роте связи. Эшелон во время погрузки
несколько раз штурмовали немецкие истребители. Первый налет был неожиданным.
Капитан А. Т. Максименко, руководивший погрузкой, скомандовал: «По щелям!»
Нарастающий рев самолетов заставил всех прижаться к земле, закрыть глаза. Все ждали
взрывов бомб, и каждому казалось, что они попадут именно в него. Ревели моторы,
стреляли пушки и пулеметы. Все вокруг зазвенело, задребезжало, окуталось пылью и
дымом. В окопах послышались стоны раненых. [83]
Много раз излетали немцы на эшелон, уже стоявший под парами. Рядом
находился санитарный поезд. На крышах вагонов виднелись четкие знаки Красного
Креста. У многих теплилась надежда, что немецкие летчики увидят эти знаки и поймут,
что в вагонах раненые. И они заметили, потому что летели совсем низко. Но вражеские
летчики, эти варвары, не имели ни сострадания, ни совести, ни чести. С жестокостью
хищного зверя фашисты обрушились на станцию. Стреляли снарядами и пулями,
простыми и зажигательными. Появились новые раненые. Погибло много людей
военных и невоенных. К сожалению, над Липецком не было видно наших
истребителей, не отогнали они врага. Вероятно, для них хватало работы над полем
сражения, где шли упорные и тяжелые бои.
В исключительно трудные для нас дни лета 1942 года все еще не хватало
самолетов, особенно истребителей. В воздухе пока что господствовал враг.
На новом аэродроме, куда мы перелетели недавно, состоялось партийнокомсомольское собрание полка. Комиссар Н. Г. Тарасенко говорил о грозной
обстановке, сложившейся на юге страны, о том, что эта обстановка вызывает тревогу у
партии, у всего советского народа.
— Я понимаю вас, друзья, — говорил комиссар, — вам тяжело видеть с воздуха
родную землю, захваченную врагом. Сегодня он пока сильнее нас. Но наступит время,
наше время — и мы будем побеждать. Впереди много трудных боев, много прольется
нашей крови, но победа все же будет за нами, мы выбросим нечисть со своей земли.
Наша задача сегодня — усилить удары по врагу.
Да, трудные, тревожные дни переживал советский народ. Трудно было и нам,
летчикам. Почти каждое сообщение с фронта огорчало нас. Но мы не унывали, [84] мы
верили в силу Красной Армии, в непобедимость Отчизны.
На собрании выступили Петр Лукиенко, Николай Гунбин, Феодосий Паращенко.
От имени всех воинов они заверили командование, что мы не пожалеем сил и жизни
для выполнения приказа Родины. На этом собрании лучшие авиаторы были приняты в
ряды славной партии Ленина.
В это время мы летали по нескольку раз за ночь. Бомбардировали скопление
немецких войск западнее и юго-западнее Воронежа, в районе населенных пунктов
Острогожск, Коротояк, Хохол, Гремячье, Семйлуки. Мы стремились изматывать силы
врага, продвигающегося к реке Дон. Мы помогали наземным войскам защищать
Воронеж.
Вскоре гитлеровцы были остановлены на этом участке фронта.
В боях за Воронеж отличились сотни летчиков, и прежде всего экипажи
бомбардировщиков, наносивших удары по живой силе противника, его тылам и
коммуникациям.
По глубоким тылам
Фронтовая жизнь полна неожиданностей. Почти каждый день она приносит чтото новое, иногда радостное, а порой и огорчительное. Сегодня у нас новость: получен
приказ готовиться к полетам на объекты врага в его глубоком тылу. Это задание вначале
удивило нас.
С марта этого года дальнебомбардировочная авиация согласно постановлению
Государственного Комитета Обороны была выведена из подчинения командующего
ВВС, и на базе ее частей создана самостоятельная организация — авиация дальнего
действия (АДД), которая подчинялась непосредственно [85] Ставке Верховного
Главнокомандования. Командующим АДД был назначен генерал А. Е. Голованов. Эта
реорганизация должна была способствовать использованию дальней авиации по
прямому назначению: для ударов по объектам глубокого тыла. К этому времени АДД
уже представляла мощную силу, которую Верховное Главнокомандование использовало
для нанесения мощных массированных ударов на любом участке фронта. И полеты в
глубокий тыл, казалось нам, были основной задачей. Но не та сейчас обстановка,
думали мы. Враг продвигается все дальше на восток, появилось Сталинградское
направление. Все силы надо бросить на защиту города на Волге. Об этом мы и сказали
комиссару полка.
— Да, защита Сталинграда — это сейчас главная задача, — согласился Николай
Григорьевич. — Но настало время нанести удары по крупным административнополитическим центрам и военно-промышленным объектам фашистской Германии и ее
сателлитов. Надо развеять ложь гитлеровцев об уничтожении советской авиации. Наши
полеты на вражескую территорию, кроме военно-стратегического, будут иметь
огромное политическое и моральное значение.
Что ж, слова комиссара не могли не убедить нас. Будем готовиться к дальним
полетам. Это и к лучшему. Ведь эти полеты давно пленили меня своей романтикой. В
моем воображении они были какими-то загадочными, полными всяких
неожиданностей... Только из-за преклонения перед дальними полетами я еще в
Оренбургском училище просил направить меня в дальнебомбардировочную авиацию,
по этой же причине я отказался от службы во фронтовой авиации. Где, как не в дальнем
полете, можно проверить свои штурманские способности, проверить [86] свои навыки,
испытать все средства самолетовождения в комплексе.
— Ну, отважные соколы, дрожите! Сейчас в штабе полка решают, кому из вас
предстоит перелетать на подмосковный аэродром для участия в дальних полетах, —
сказал на построении майор Лукиенко.
Этого решения я ожидал с большим нетерпением. Окажется ли наш экипаж в
числе счастливых? Кому командование окажет высокую честь? Я считал, что наш
экипаж заслужил ее. Василий Алин хорошо пилотировал самолет в сложных погодных
условиях днем и ночью. Николай Кутах всегда имел надежную и устойчивую связь в
полете, в совершенстве знал воздушно-стрелковое дело. Вместе с тем я понимал, что
есть много экипажей, имеющих больший опыт, участвующих в войне свыше года,
совершивших сотни боевых вылетов. А мы воюем чуть больше месяца, успели
выполнить 15 боевых вылетов и то на ближние цели. И все же мы надеялись. Наконец
стал известен список экипажей — их семнадцать. В их числе и наш! Возглавил группу
командир полка И. К. Бровко.
18 июля мы были на подмосковном аэродроме. Началась усиленная подготовка к
дальним полетам. На нашем бомбардировщике к тому времени было проведено много
работ, повысивших его боевые качества: улучшено бронирование кабин, установлены
протекторы для борьбы с течью поврежденных бензобаков. Нижние поверхности
крыльев, фюзеляжа и хвостового оперения были покрашены черной краской, не
дающей отражения в лучах прожекторов. Для предотвращения взрыва при возможном
попадании снаряда в бензобаки они заполнялись углекислым газом.
Но предстояло сделать еще много. Инженер-майор Д. П. Федосеев составил план
мероприятий, которые [87] обеспечат безотказную работу двигателей и оборудования
самолета в длительном полете. Техники, механики, мотористы меняли моторы,
выполняли профилактические работы. Инженер полка по спецоборудованию старший
техник-лейтенант В. Д. Санжаренко со своими помощниками готовил сложное
приборное хозяйство. Оружейники под руководством инженер-капитана В. Я. Дейнеки
готовили бомбовооружение, пулеметы, изучали возможности специальных бомб. У
самолетов появились фанерные щиты, на них слова: «Товарищи! Высоким качеством
подготовки самолетов обеспечим успешное выполнение боевой задачи!»
Летчики и штурманы склеивали карты с районом от аэродрома вылета до объектов
удара в Германии, Польше, Венгрии. Склеенные карты представляли собой длинные
полосы бумаги. Таких полос-скатертей было несколько вариантов. Мы изучали район
полетов по маршруту и особенно район целей. В нашем распоряжении были карты
крупного масштаба, планы и фотосхемы вражеских городов. Большое внимание
уделялось сети радиостанций на территории неприятеля, режиму их работы. Радисты
готовились к обеспечению надежной связи с КП.
Вначале был осуществлен пробный налет на железнодорожный узел Кенигсберг.
В воздух поднялось четыре самых опытных экипажа нашего полка. Налет прошел
успешно. Немцы не ожидали наших самолетов. Город был освещен электричеством,
противовоздушная оборона не оказала противодействия. В первом налете на
Кенигсберг принимали участие самолеты и других полков АДД.
21 июля состоялся массированный налет. В нем участвовало уже девять экипажей
нашего полка. Радостное настроение охватило всех перед полетом. [88]
Пусть враг почувствует, что такое война. Наверное, Кенигсберг больше не будет
освещен. Командир напутствовал нас:
— В сложных условиях проявляйте осторожность, благоразумие и, конечно,
настойчивость. Рискуйте, но с умом. Возможно, придется преодолевать
метеорологические фронты. Если не пробьетесь к основной цели, бомбите запасную —
порт Ригу.
Мы понимали, что наш командир полка в пределах возможного оберегал нас,
своих питомцев, от лишних потерь. Он понимал, что в этой суровой войне, когда гибли
тысячи и тысячи людей, жизнь воина, казалось, имела иную цену. Главное нанести
ущерб противнику. Но для этого не следует бездумно рисковать, необходимо во всем
руководствоваться разумом, побеждать врага умением, мастерством, упорством.
Иван Карпович понимал, как сложно и долго готовить воздушного бойца,
способного успешно выполнять дальние полеты, и поэтому он стремился избегать
потерь, будучи уверенным в том, что самое ценное на войне — жизнь советского
человека. Но это стремление командира было не самоцелью. Кому нужен воин, не
выполняющий своей главной задачи! При необходимости — рискуй, жертвуй собою!
Мы ценили заботливое отношение к нам «бати» и своими делами старались оправдать
его.
Перед заходом солнца начался вылет. Экипажи находились в кабинах самолетов.
В бомболюках — бомбы усиленного взрывного действия, бензобаки полностью
заправлены горючим. Баллоны наполнены кислородом, рядом лежат маски. На земле
тепло, мы же одеты во все меховое: предстоит высотный полет.
Все самолеты взлетели удачно. Направляемся [89] к Загорску. Это наш исходный
пункт маршрута (ИПМ). Чтобы скрыть от противника местонахождение аэродрома,
линия маршрута на карте нанесена от ИПМ. Курс на Загорск и расстояние мы
запомнили при подготовке к полету.
Подинами леса Подмосковья. Впереди на фоне вечерней зари показалась широкая
лента Волги. Долго пришлось лететь вдоль линии фронта. Левее на сотни километров
потянулась зона пожаров. Отсюда, с высоты, мы увидели объятый пламенем древний
город Ржев. Языки огня высоко поднимались к темному небосводу, освещая
разрушенные строения. То здесь, то там появлялись взрывы, и тогда яркое зарево
разливалось в ночи. За линией фронта земля суровая, враждебная. Кажется, на самолет
наведены сотни стволов орудий...
Впереди горизонт как-то незаметно закрыли облака. Вскоре они встали перед
нами стеной. Вспыхнула ослепительная молния, ее огненные стрелы совсем рядом.
Метеорологический фронт преградил путь к Кенигсбергу. Что делать? Лететь в
грозовых облаках — неразумно. Это и будет необоснованным риском, о котором
говорил наш «батя». Может, попытаться перевалить через этот барьер? Однако сделать
это не просто — самолет перегружен. И все же попробуем! В учебниках метеорологии,
изданных до войны, говорилось, что облака поднимаются не выше 6000 метров. Не
ошибка ли это? Высотомер уже показывает 6500, а белые наковальни облаков,
освещаемые молнией, поднимаются до десяти тысяч метров. Продолжаем ползти все
выше и выше. Гроза уже рядом. А над головой непроглядная мгла. Она все время
сгущается, закрывает звезды.
И началась небывалой силы болтанка. Мощные вертикальные потоки, словно
щепку, бросали самолет. [90] То он на сотню метров проваливался куда-то в бездну, то
его с большой силой кидало вверх. Он плохо слушался рулей, нас отрывало от сидений,
как будто неведомая сила хотела выбросить из кабин...
— Поворачивай обратно, — посоветовал я командиру. — Выйдем из облачности,
пока не поздно, и тогда решим, что делать дальше.
— Добро, — согласился летчик.
Молчаливый, неторопливый на земле, Алин оставался таким же и в полете.
Другие в воздухе преображались. Он — нет. Свои обязанности Василий выполнял
четко, без суеты, спокойно. Это спокойствие передавалось и нам с радистом.
С большим трудом мы развернулись. Порой ноги командира отрывались от
педалей, но он крепко держал в руках штурвал.
Наконец мы вышли в безопасную зону, осмотрелись. На западе еще сильнее
бушевала гроза. Северо-западная и северная части неба были открыты. Я
сориентировался, проверил расчеты. Находились мы западнее Великих Лук. Выходит,
что можем лететь на запасную цель. Рассчитал курс, сообщил его летчику. А молния
все еще сверкала, самолет болтало. Земля по-прежнему закрыта облаками.
Ориентироваться трудно. Наши радионавигационные средства остались далеко позади.
Вспомнил о вражеских радиостанциях. Надо воспользоваться ими. Посмотрел в свои
записи. Радиостанция немцев, что в латвийском городе Мадона, как раз в полосе
нашего полета. Настраиваю РПК-2 на эту станцию. Грозовые разряды мешают, все же
слышу немецкую речь, затем музыку. Стрелка прибора показывает, что Мадона немного
правее линии пути.
— Васек, доверни правее градусов десять и следуй на Мадону. Удерживай стрелку
на нуле. [91]
— Добро, — как всегда спокойно отвечает Алин и молча выполняет команду.
— Товарищ штурман! — слышу голос радиста. — Вы не забыли о листовках?
— Нет, не забыл. Готовьтесь.
Перед полетом комиссар полка Тарасенко предупреждал: «Берите побольше
листовок. Они поднимут дух советских людей, попавших в немецкое ярмо, донесут до
них слова правды о положении на фронте».
Мы прочитали текст листовки. В нем говорилось о героизме наших войск,
защищавших каждую пядь родной земли, об огромных потерях гитлеровцев,
призывалось не верить фашистской пропаганде, подниматься на борьбу с
поработителями.
Под самолетом виднелась земля, укрытая темнотой и рваными облаками.
— Коля! Начинай. Только не спеши. Раскрывай пачки. Бросай по частям.
— Вас понял, — слышу в ответ.
Тем временем стрелка полукомпаса заколебалась и поползла в противоположную
от нуля сторону — мы пролетели над радиостанцией. Это хорошо. Теперь я знаю свое
место. До Риги осталось чуть больше ста километров. Уже виден берег Рижского
залива. Выходим на порт. В это время внизу появились взрывы бомб. Значит, мы не
одни. Стало веселее. До сих пор угнетала мысль, что, быть может, только мы не сумели
прорваться к Кенигсбергу. Прицельно сбрасываю бомбы. Вражеская противовоздушная
оборона молчит: нас не ожидали. Возвращаемся домой, обсуждаем результаты удара.
Опять использовал радиостанцию Мадоны. От аэродрома до цели мы летели в
режиме радиомолчания. Радист находился на дежурном приеме [92] команд с КП
авиадивизии. Мы имели право вести передачу только при крайней необходимости.
Лишь после выполнения задания мы условным сигналом доложили об этом.
Справа все еще сверкала молния. Она уходила куда-то на юго-восток.
— Верно говорят, что гроза — самый страшный враг авиации, — заговорил после
долгого молчания командир.
— А туман или обледенение? — спросил радист.
— И там хлопот не оберешься, но главный враг все же гроза. — Чувствовалось,
что командир все еще находится под впечатлением пережитого.
При полете к цели я заметил, что на высоте 7000 метров дует сильный встречный
ветер. Скорость его превышала сто километров в час. Недаром мы так долго
добирались до Риги, уже начали сомневаться, хватит ли горючего на обратный маршрут.
Зато теперь ветер помогает нам. Путевая скорость огромная. Позади осталась линия
фронта. В районе Калинина я настроил РПК-2 на радиомаяк своего аэродрома, и в
обход Москвы мы своевременно возвратились на базу. На КП узнали, что вместе с нами
Ригу бомбили экипажи С. А. Харченко, Ю. Н. Петелина, Л. А. Филина и «бати». Три
самолета все же прорвались к Кенигсбергу. Но на свой аэродром не вернулся экипаж
лейтенанта Душкина...
24 июля мы повторили налет на Кенигсберг. Снова пришлось лететь в сложных
метеорологических условиях. Но результаты удара были хорошими. Вражеские
объекты горели. Немцы оказывали упорное сопротивление. Район цели прикрывало
много батарей зенитной артиллерии и до 30 прожекторов. В миф об уничтожении
советской авиации теперь никто не верил. Из этого полета не вернулись домой экипажи
К. Г. Жданова и Н. К. Чурсина. [93] Новые потери. С болью в сердце переживали мы
гибель своих товарищей...
Затем последовали удары по Данцигу, Тильзиту, Инстербургу. Полеты дальние,
сложные, трудные, изнурительные. Летали и ожидали вестей о судьбе друзей, не
вернувшихся с налетов на Кенигсберг.
В начале августа в полку появился лейтенант И. Е. Душкин. Это появление Ивана
было для нас возвращением человека с того света. Радовались мы его возвращению
безмерно. Он рассказал нам о трагической гибели товарищей. Как и многие из нас, при
налете на Кенигсберг 21 июля экипаж Душкина попал в грозу. Самолет бросало, словно
щепку. Товарищи надеялись, что вот-вот прекратится нестерпимая болтанка. Но она не
прекращалась. И машина не устояла против страшной стихии. Самолет бросило с такой
силой, что он развалился на части. Долго летчик не мог сообразить, что же произошло.
Только на высоте 2000 метров Душкин открыл парашют. Приземлился благополучно.
В этой катастрофе погибли штурман дивизии майор Е. Н. Журавлев, стрелокрадист и воздушный стрелок — они так и не смогли открыть парашюты, видимо,
погибли во время разрушения самолета. Душкин долго блуждал лесом, попал в
партизанский отряд, там встретился с авиаторами других частей, потерпевших от
грозы. Оставшиеся в живых вскоре перелетели на Большую землю и вернулись в свои
полки.
Иван Душкин, бывший пилот ГВФ, с первых дней пребывания в полку стал
всеобщим любимцем. В нем сочетались многие замечательные качества человекавоина: мастерство, храбрость, скромность, доброта. К товарищам Иван относился с той
меркой, [94] с какой подходил к самому себе. Выше всего ценил он мужество и
презирал всякого рода малодушие, слабость.
Радовались мы возвращению Ивана, но не знали тогда, что мужественному воину
придется еще не раз попадать в смертельную опасность, оставлять на парашюте
самолет, и что случится это очень скоро...
***
Пока мы летали на Кенигсберг, Данциг, Варшаву, Тильзит, Инстербург, велась
тщательная подготовка к удару по логову фашистского зверя — Берлину. Но для этого
необходимо было увеличить радиус действия бомбардировщика. С этой целью
конструкторы изготовили из обтюраторного картона дополнительные баки емкостью
350 литров. Они имели сигарообразную форму и подвешивались на внешние
бомбодержатели. Бензин из них расходовался в первой части полета.
Мы до мельчайшей подробности изучили маршрут полета, объекты удара,
выполнили навигационные и бомбардировочные расчеты.
Утром 30 августа перелетели на прифронтовой аэродром Андреаполь. В
бомболюках подвешено по десять стокилограммовых бомб без взрывателей. Бензобаки
заправлены частично. Нас встретила группа технического состава полка, в обязанность
которой входила окончательная подготовка самолетов: полная заправка горючим,
ввертывание взрывателей в бомбы, предполетный осмотр. В лесу, на полянке, мы
завершили подготовку и немного отдохнули перед дальним полетом.
Аэродром «подскока», находившийся вблизи фронта, сегодня был до отказа забит
самолетами [95] нескольких полков АДД. Командование организовало надежное
прикрытие Андреаполя: в воздухе все время патрулируют истребители.
Перед вылетом «батя» обратился к нам с добрыми напутствиями. Синоптики
рассказали об ожидаемой погоде на маршруте. Мы сверили время по часам штурмана
полка капитана Г. А. Мазитова, получили кодовый сигнал «свой самолет». Начался
взлет. Он требовал от каждого экипажа организованности и четкости действий: над
соседним аэродромом уже появился немецкий разведчик. Можно было ожидать налета
вражеских бомбардировщиков в любую минуту.
Долго разгонялся наш перегруженный самолет. Натужно гудели моторы. Наконец
последовал последний толчок, и мы в воздухе. Мигом убрались шасси, и кажется, что
машина не летит, а ползет животом по траве. Почти на метровой высоте проплыл он
над верхушками деревьев. В это время все надежды только на моторы. Чихни один из
них — и беды не избежать...
Все самолеты полка взлетели удачно. Линию фронта пересекли еще засветло.
Некоторое время нас сопровождали свои истребители.
На Берлин летела целая армада бомбардировщиков. Задание у нас ответственное
и сложное. Сложность была в том, что Ил-4 не имел автопилота. Летчик пилотировал
корабль в течение 10—13 часов вручную. Не было тогда еще и радиолокационной
установки, и штурману было нелегко провести самолет за тысячи километров в
сложных условиях погоды. Значительная часть полета проходила над вражеской
территорией, морем, и нас ожидали грозовые фронты с обледенением и болтанкой,
зенитный огонь, слепящие поля прожекторов, неоднократные встречи с ночными
истребителями, разные [96] неожиданности. Мы волновались, сознавая большую
сложность полета, и гордились оказанным доверием.
От Штеттина до Берлина вражеская ПВО оказала советским самолетам сильное
сопротивление. Масса лучей прожекторов. Небо укрыто взрывами снарядов. Большой
город охраняли сотни зенитных батарей, множество аэростатных заслонов, эскадрильи
ночных истребителей. Все время действовали звукоулавливатели. Преодолевая это
сильное сопротивление врага, на логово фашистского зверя шли и шли наши
бомбардировщики. В огромном городе появлялись все новые и новые взрывы. Берлин
горел, дым поднимался высоко в небо.
Геринг неоднократно заверял, что ни одна бомба не упадет на землю рейха, а вот
и упала. И не одна! И геббельсовская пропаганда кричала на весь мир об уничтожении
советской авиации. А после нашего налета немецкое радио сообщило, что Берлин
бомбила... английская авиация. Но английское командование опровергло это вранье.
31 августа Совинформбюро сообщило о массированном налете советской авиации
на военно-промышленные объекты больших городов Германии и в том числе Берлина.
Это сообщение порадовало советских людей. Оно показало народам оккупированных
стран, что есть сила, способная нанести поражение германскому фашизму.
Между боевыми вылетами, трудными и ответственными, были у нас интересные
встречи, приятные минуты отдыха. В один из августовских дней к авиаторам прибыла
делегация Монгольской Народной Республики, возглавляемая маршалом Чойбалсаном.
Для встречи дорогих гостей были собраны авиаторы всех полков АДД, находившихся в
это [97] время на подмосковном аэродроме. Товарищ Чойбалсан обратился к нам с
теплой дружеской речью. А затем вручил награды и подарки. Наш отважный летчик,
командир экипажа лейтенант Иван Гросул получил орден Красного Знамени МНР.
А вскоре в ДКА состоялась незабываемая встреча личного состава с писателями
Вандой Василевской и Александром Корнейчуком. Помнятся и теперь пламенные
выступления писателей, которые рассказали нам о своем творческом труде, ответили на
многочисленные вопросы авиаторов, пожелали нам новых боевых свершений.
Любимым нашим местом стала библиотека и читальный зал Дома Красной
Армии. Частыми гостями были у нас московские артисты — Сергей Лемешев,
Владимир Нечаев, Владимир Бунчиков, Клавдия Шульженко, а также хор Пятницкого.
Огромное впечатление произвело на нас мастерское исполнение народным артистом
Михаилом Царевым произведений Константина Симонова. Стихотворение «Убей его»
еще больше усиливало ненависть к врагу, призывало к борьбе. Мы отдыхали,
набирались сил для новых боевых вылетов.
После Берлина настала очередь Будапешта — столицы Венгрии, которая в войне
выступала на стороне фашистской Германии. В Будапеште, важном политическом и
административном центре, много военных и промышленных объектов. Еще до войны
здесь было сосредоточено четыре пятых всех машиностроительных заводов страны.
Венгерская столица — важный узел дорог. В городе — военные училища и казармы,
различные склады, аэродромы. В налетах на Будапешт мы участвовали дважды — 5 и
10 сентября. Полеты эти, пожалуй, самые трудные: они проходили в исключительно
сложных метеорологических условиях. [98]
Только над вражеской территорией мы находились почти десять часов. На ход и
результаты налета на Будапешт 10 сентября большое влияние оказал сильный попутный
ветер, который, к сожалению, не смогли предсказать синоптики и не сумели определить
некоторые штурманы. Ураганный ветер, десятибалльная облачность почти на всем
маршруте и стали в какой-то мере причиной тяжелых по своим последствиям летных
происшествий, случившихся в нашем и других полках авиации дальнего действия.
Только за Карпатами облачность стала редеть. Внизу показалась широкая лента
Дуная. А вот и Будапешт. В городе много пожаров, там уже «поработали» экипажи
других полков АДД. Мы своими бомбами вызвали еще несколько взрывов и пожаров.
Массированный удар оказался весьма успешным. Но в эту ночь не вернулись на свою
базу четыре экипажа нашего полка. Что с ними случилось? Может, не хватило
горючего? Об этом мы узнали значительно позже.
В ходе боев гитлеровцы постоянно применяли самые коварные приемы борьбы,
гнусные и подлые. Они, эти приемы, возмущали и всегда будут возмущать советских
людей. Мы помним и теперь, как немецкие летчики в трудные для нас дни сорок
первого гонялись за отдельными автомашинами, красноармейцами, женщинами, детьми
и безжалостно расстреливали их. Никогда не изгладятся из памяти случаи, когда
гитлеровские варвары огнем своих пушек и пулеметов поджигали санитарные поезда и
автомашины с ранеными или хладнокровно расстреливали в воздухе спасающихся на
парашютах советских летчиков...
При налете на Будапешт на одном из своих аэродромов [99] немцы применили
очередное коварство. Они включили приводную радиостанцию, которая работала на
частоте и с позывными советских радиостанций. Штурман старший лейтенант Л. А.
Троилов настроил РПК-2 на эту приводную радиостанцию. Стрелка показала как будто
верное направление, а в наушниках слышны позывные «своего» аэродрома. Вскоре
показалось летное поле. Летчик А. П. Никифоров выпустил шасси и пошел на посадку.
Но что это? На земле непривычное размещение самолетов, свастика и кресты на них.
Так это же немецкий аэродром! Пришлось с набором высоты быстро уходить от беды.
Бензина еле хватило, чтобы проскочить линию фронта и сесть на лесной поляне...
Д. И. Барашев со штурманом В. Н. Травиным и радистом С. Н. Андриевским,
выполнив задание, летели на подбитом самолете. Горючее было на исходе. Летели до
последней возможности. К сожалению, до своей территории добраться не удалось.
Сели в районе станции Поныри. Пришлось поджечь самолет. Прибежавший мальчишка
сообщил, что гитлеровцы уже разыскивают летчиков. Надо поскорее уходить. Долго
пробирались на восток, но линию фронта удалось перейти лишь Барашеву. В схватке с
солдатами и полицейскими Травин и Андриевский были ранены и попали в руки врага.
Лишь зимой 1943 года в лагере смерти только что освобожденного Курска нашелся
Травин. Он рассказал, что и Андриевский был в лагере, но он заболел тифом,
воспалением легких и умер...
О судьбе экипажа командира 2-й эскадрильи мы узнали только после победы. И то
не о всех его членах. Майор П. Г. Лукиенко после освобождения из плена вернулся в
свой полк. Куда подевались [100] штурман эскадрильи капитан В. М. Чичерин и
начальник связи эскадрильи младший лейтенант М. П. Земсков — до сих пор
неизвестно...
Вот что рассказал нам майор Лукиенко.
Уже над Карпатами появилась тревога: хватит ли горючего, чтобы добраться
домой? Встречный ветер словно невидимой цепью привязал самолет к земле и изо всех
сил стремился не пускать его дальше. Все же повторный заход над Будапештом был
лишним... Где-то восточнее Гомеля двигатели уже пожирали горючее с резервного бака.
Светало. Посовещавшись, члены экипажа решили садиться. Для прыжка с парашютом
уже не было достаточной высоты. Надо найти подходящую площадку. Вокруг лес,
дремучий, непроходимый. Что делать? Но размышлять долго не пришлось. Вдруг стало
тихо-тихо: кончился бензин, остановились моторы. Высота — всего 150 метров. А
полянки все нет. Довелось садиться прямо на лес. Самолет врезался в деревья, раздался
треск, казалось — конец. Но нашим друзьям все же повезло. Ил угодил в кустарник с
редкими молодыми деревьями, прополз несколько метров и замер навсегда. С
синяками на теле оставили кабины авиаторы. Захватили с собой бортовой паек. Жалко
было расставаться со своим боевым другом. Лежал он на вражеской земле, распластав
крылья...
Свыше недели пробирался экипаж майора Лукиенко на восток. Трудной оказалась
дорога. Шли днем и ночью, спешили. Днем помогало солнце, а ночью выручало
звездное небо: Большая Медведица, Полярная звезда, указывающие север.
Сколько прошло дней — потеряли счет. Правее остался Брянск, а лесам не было
ни конца ни края. Давно закончился борт-паек. Силы оставляли летчиков. [101] Еле
передвигая ноги, плелись авиаторы по густым зарослям...
И вдруг на лесной поляне появились люди. Кто они? Свои, советские, или враги?
В гражданской одежде, с автоматами и винтовками, а на фуражках — красные
ленточки. Партизаны! Казалось, кончились муки, голод, лишения. Партизаны помогут
вернуться на Большую землю, в свой родной полк!
После знакомства, приветствий направились «в отряд», как сказал старший
группы. Шли молча. Постепенно радость сменилась тревогой: почему молчат
партизаны? Как-то неожиданно появилась лесная деревушка.
— Как называется это село? — спросил Лукиенко. — Где мы?
— Сейчас узнаешь, — угрюмо ответил старший.
Из-за крайней избы выбежало несколько немецких солдат. «Засада! — подумал
Лукиенко. — Сейчас начнется бой». Схватился за пистолет. И в этот момент сильный
удар по голове свалил его с ног. Земля заколыхалась, в глазах потемнело...
Сознание не скоро вернулось к Лукиенко. Долго не мог прийти в себя. Он
находился в деревянном сарае. Рядом никого — один. Только слышны шаги часового. А
где штурман Чичерин, радист Земсков? Что все-таки произошло? Почему не было боя?..
Вскоре многое прояснилось. Начались допросы, избиения, пытки. А дальше —
плен, лагерь издевательств в Германии. Куда-то девались Чичерин и Земсков...
Только значительно позже выяснилось, что экипаж случайно наскочил на отряд
предателей, замаскированный под партизан...
Из-за нехватки горючего довелось приземлиться на вражеской территории и
экипажу Ивана Душкина. [102] Долго летчики пробирались лесами Белоруссии. Лишь
через 35 дней они перешли линию фронта и 22 октября вернулись в полк.
Налетами на Будапешт закончилась наша работа на подмосковном аэродроме.
Трудны и сложны эти полеты в глубокий тыл врага. Надо было в ночной темноте, в
плохую погоду, в условиях тщательной маскировки объектов, находившихся за тысячу
километров от нашего аэродрома, при отсутствии световых ориентиров и средств
радионавигации на вражеской земле найти эти объекты и метко поразить их.
За время этих полетов мы многому научились, возмужали, закалилась наша воля,
повысилось мастерство. Не обошлось и без потерь: семь самолетов и четырнадцать
воинов, наших славных товарищей, остались за линией фронта... Мы всегда будем
помнить о друзьях, погибших на этих дальних и трудных маршрутах войны.
Над Сталинградом
После налета на Будапешт мы возвратились на основную базу — в Кирсанов.
Теперь главным для нас стало участие в битве за Сталинград. Для защитников города
настало время самых трудных испытаний. Бой разгорались на улицах и площадях
города, среди развалин тракторного завода, заводов «Баррикады» и «Красный Октябрь».
Мы видели Сталинград, окутанный дымом, уничтожаемый бомбами, снарядами, огнем.
Наши воины, гражданское население давали врагу невиданный отпор, стояли насмерть.
Героизм защитников Сталинграда воодушевлял и нас — авиаторов.
Враг захватил Кубань, дошел до северных отрогов [103] Кавказских гор, до степей
Калмыкии. Тяжелые дни переживал советский народ. Но мы знали, что успехи
фашистов временные, что нет на свете силы, которая могла бы победить страну
социализма, что придет время, когда мы выбросим захватчиков с родной земли.
Полк все время в боях. Задания следовали одно за другим. Посадка — короткий
отдых — взлет. Боевая работа сильно выматывала нас, мы уставали, но, казалось, не
замечали этой усталости. Приятно было сознавать, что мы помогаем наземным
войскам, ведущим такие трудные бои.
В эти дни в наш полк прибыло новое пополнение. Среди новичков были
вчерашние выпускники летных центров и училищ, а также бывалые воины,
сражавшиеся с врагом с первых дней войны в составе других частей.
Днепропетровец майор А. Я. Яремчук, летчик и политработник, прибыл со своим
экипажем: штурманом Артемом Тороповым, радистом Маликом Чариевым. Старшина
Василий Сенько, бывший учитель с Черниговщины, уже имел на своем счету свыше
двухсот боевых вылетов. Летал он на маленьком По-2. Комсомолец из Шепетовки
Алексей Сидоришин боевого опыта еще не имел, но, проявив большие способности, он
быстро вошел в строй. Бывший выпускник, а затем инструктор Ворошиловградского
авиаучилища Владимир Борисов сразу же включился в боевую работу. Он обладал
большим летным талантом, имел свой почерк, свойственный только летчикам высокого
класса. В небе он чувствовал себя уверенно, летал много, с большим желанием. Володя
гордился своими земляками-ивановцами, часто рассказывал об их трудовых делах.
Штурмана лейтенанта Николая Козьякова я знал по совместной учебе в Оренбургском
авиационном [104] училище. А еще раньше вместе с Николаем мы служили в
стрелковых частях на Дальнем Востоке. И вот теперь мы воины одной эскадрильи.
В нелетную погоду классы местной школы, где мы жили, превращались в
своеобразные лекционные залы. Мы, «старички», рассказывали о своих боевых
вылетах, делились опытом, разбирали ошибки, которые иногда приводили или могли
привести к тяжелым последствиям. Все мы стремились помочь молодым скорее
набраться сил и опыта и вместе с нами успешно бить врага.
В район Сталинграда мы летали, в основном, ночью. Но настало время, когда
испортилась погода, появилась сплошная облачность. Ночная работа стала
невозможной. Что делать? Сидеть и ждать погоды на аэродроме не было сил. И тогда
командир полка поставил нам задачу — вылетать на вражескую территорию днем,
летать на малой высоте, маскируясь при необходимости облаками, выискивать цель и
уничтожать ее. Взрыватели на бомбах устанавливались с замедлением, чтобы взрывная
волна не поражала свой самолет.
В эти трудные для Родины дни воины наземных войск проявляли стойкость,
упорство, отвагу. Мы с жадностью читали об этом на страницах «Красной Звезды».
Восхищались массовым героизмом воинов-пехотинцев, артиллеристов, танкистов,
саперов, связистов и старались всячески помогать им.
И у нас было немало бесстрашных воздушных бойцов, которыми мы гордились,
восхищались и на которых равнялись. Одним из таких воинов по-прежнему оставался
Дмитрий Барашев. Со своим экипажем он неустанно летал днем и ночью, все время
искал новые средства и методы борьбы с врагом, [105] был настоящим новатором,
зачинателем всего нового.
В одном из полетов, сбросив бомбы на цель, экипаж Барашева атаковал зенитные
батареи врага, прожекторные установки. Мы видели огненные трассы, устремленные к
земле. Это стреляли штурман Василий Сенько и стрелок-радист Николай Подчуфаров.
Воспользовавшись этим дерзким и неожиданным для гитлеровцев нападением, мы
наносили меткие бомбовые удары, благодарили Дмитрия и его товарищей за умелое
использование пулеметов для подавления противодействия врага.
***
В начале октября 1942 года старшего лейтенанта Алина назначили командиром, а
меня — штурманом звена. Теперь наши обязанности стали значительно сложнее: и
участие в боях, и обучение, и воспитание подчиненных. В наше звено включили экипаж
сержанта А. К. Ражева. Этот юноша оказался хорошим летчиком. А посмотришь на
него: низенький, худенький, льняные волосы, зачесанные назад, серые глаза, пухлые
губы, над которыми едва пробивался пушок, на щеках ямочки, словно у девушки, и не
верилось, что его рукам покоряется могучее и грозное оружие — бомбардировщик
Ил-4.
Штурман экипажа сержант А. Д. Селин рядом с Ражевым казался его старшим
братом: сильный, плечистый. Стрелок-радист Я. Л. Чмелюк — бойкий и шумный
парень. Из-под его черных и широких бровей смотрели задорные глаза. Все трое
рвались в небо, жили полетами, стремились поскорее получить боевое крещение.
Дважды мы брали с собой штурмана Селина в боевой вылет. Первый раз он
только наблюдал [106] за моими действиями, знакомился с обстановкой на маршруте и
в районе цели. Это был так называемый показательный полет. Во второй раз я сидел
позади Селина и контролировал его действия: мы доверили ему и самолетовождение и
бомбардирование вражеского объекта.
И вот пришел день первого боевого вылета экипажа Ражева. Полетел с ними и я.
Замечаю, что Аркадий сильно волнуется — впервые ведь приходится стартовать с
боевыми бомбами. Их тысяча килограммов. Волнуюсь и я. Как справится с заданием
молодежь?
Мы находились в кабинах, когда был дан сигнал к запуску. Вскоре тяжело
груженные машины, покачиваясь с крыла на крыло, выруливали со стоянок. У линии
старта Ражев притормозил, прожег свечи моторов, дал полный газ, и самолет, ускоряя
бег, устремился в ночную тьму. По сигналу Селина командир развернул корабль в
сторону исходного пункта маршрута, взял курс в район Сталинграда.
Под нами проплывали поля, перелески. Ражев четко выполняет команды
штурмана. Я не мешаю Селину, даю ему полную самостоятельность. Лишь
внимательно наблюдаю за ним, чтобы помочь при необходимости. Но штурман
работает спокойно, уверенно. Чувствуется хорошая подготовка.
При подходе к цели ложимся на боевой курс. С самолетов, вылетевших раньше,
уже посыпались бомбы. Внизу появились первые взрывы. А левее нас сплошные
пожары — там Сталинград. И днем и ночью он окутан огнем и дымом. Часто думаешь:
что может там еще гореть?..
Забегали лучи прожекторов. На нашей высоте появились взрывы зенитных
снарядов. Несколько САБов вспыхнули ниже, впереди нас, и осветили [107] летное
поле. На нем видны вражеские самолеты. Ражев уверенно ведет бомбардировщик на
цель. Взрывы снарядов все ближе и ближе. Их хлопки, заглушая гул моторов, слышны
в кабинах самолетов. Осколки снарядов застучали по фюзеляжу, кабинам. А Ражев
словно и не замечает опасности, ведет корабль вперед. Боится ли он? Наверное, боится.
Это я знаю по себе, по своему первому боевому вылету. В этот ответственный момент,
когда самолет находится на боевом пути, словно вступают в единоборство две силы:
страх, чувство опасности и чувство долга, понимание необходимости во что бы то ни
стало выполнить приказ командира, приказ Родины. И, как правило, побеждает второе.
И если это происходит, можно сказать, что молодой воин получил боевое крещение, что
может побеждать страх, что он способен совершить подвиг.
Чувствую, как вздрогнул самолет, освободившись от бомб. Со снижением,
увеличивая скорость, уходим на свою территорию. Селин наблюдает за падением бомб.
Радостно улыбаясь, докладывает командиру по СПУ, а мне показывает большой палец.
Все ясно — бомбы попали в цель. Стрелок-радист Чмелюк тут же радировал на КП
полка: «Задание выполнено по основной цели, возвращаемся на свой аэродром».
Уже на земле Ражев доложил мне:
— Товарищ старший лейтенант! Экипаж первое боевое задание выполнил!
Доложил и внимательно смотрит — ожидает, что скажет проверяющий.
— Замечаний у меня нет. Все вы действовали правильно, согласованно. Доложу
командиру полка, что экипаж можно выпускать на задание.
Когда мы шли на КП, Ражев спросил: [108]
— Товарищ штурман, мне показалось, что во время взлета вы волновались.
Наверное, думали, что не справлюсь?
— Откровенно говоря, волновался, но верил, что все будет в порядке.
После этого полета экипаж Ражева начал самостоятельную боевую работу. Летал
хорошо и вскоре стал полноправным членом нашей дружной боевой семьи.
Так мы готовили пополнение, которое прибывало на смену погибшим товарищам.
Мы выработали определенную методику подготовки. Над этим важным вопросом
трудились командиры, политработники, штурманы, инженеры. Обучение молодежи и
боевые вылеты протекали одновременно. Эта задача была все время в поле зрения
партийной и комсомольской организаций. Они под руководством комиссара помогали
командованию организовывать учебу, воспитывать у воинов все лучшие качества,
сплачивать их в дружную боевую семью, способную успешно выполнять приказы
Родины.
В октябре мы часто совершали налеты на вражеские аэродромы. В конце месяца
части АДД совместно с фронтовой авиацией осуществили крупную операцию по
уничтожению вражеской авиации на аэродромах Гумрак, Суровикино, Тузов, Аксай,
Питомник. Противник понес значительные потери в людях и боевой технике.
Вылетая на боевые задания в район Сталинграда, Морозовской, Тацинской, мы
стали замечать интенсивное движение автотранспорта на дорогах, ведущих к фронту.
От Камышина, Балашова, Борисоглебска к реке Дон и Сталинграду нескончаемым
потоком с включенными фарами шли автомашины, танки, артиллерия. Надо сказать,
что мы, штурманы, [109] научились хорошо «читать» землю, стали воздушными
разведчиками. Что-что, а передвижение войск от наших глаз, даже ночью, не скроешь.
Мы догадывались, что готовится большое наступление. И не ошиблись!
Накануне контрнаступления в полку состоялся митинг. На нем выступили
командир полка подполковник Бровко, его заместитель по политической части
Тарасенко, парторг полка Юкельзон. С волнением мы слышали слова о том, что на
жилые кварталы Сталинграда, его заводы непрерывно летят бомбы и снаряды, фашисты
все еще не отказались от своих планов захвата города, они пытаются перерезать
жизненно важную артерию страны — Волгу. Воины наземных войск поклялись не
пропустить за Волгу ни одного немецкого солдата. И они эту клятву с честью
выполняют. «Ни шагу назад!» — их лозунг. Наш святой долг — усилить помощь
воинам-сталинградцам с воздуха.
Утром 19 ноября началось контрнаступление советских войск под Сталинградом,
в котором приняли участие три фронта — Сталинградский, Юго-Западный и Донской.
Операция с самого начала проходила успешно. 23 ноября 330-тысячная армия врага
была полностью окружена!
Мы, авиаторы, были участниками этого исторического события. Радовались ему
беспредельно. В нашем воображении еще долго оставался причудливый зловещий
изгиб фронта, устремленный к Волге, словно меч. С тревогой мы смотрели на этот
изгиб и часто спрашивали себя: «Когда и как мы сумеем срезать этот опасный выступ?»
И вот — свершилось! Наша мечта осуществляется! В полку — радость, небывалый
подъем. Мы — наступаем! [110]
В конце ноября мы нанесли массированный удар по опорному пункту немцев
вблизи села Россошка. В эту ночь не вернулся домой экипаж лейтенанта Е. Д.
Парахина. Что с ним? Обидно и горько было терять людей и самолеты при действиях по
окруженным войскам противника. Шли дни, но никаких вестей о Парахине и его
друзьях. Неужели погибли? Нет-нет да и думаешь о незавидной судьбе летчиков. Если
подбит самолет — экипажу никто не сможет помочь. Нам остается только провожать
взглядом падающую машину...
В январе 1943 года советские войска вели наступление, освобождали родную
землю от оккупантов. Мы, авиаторы, продолжали вместе с наземными войсками
уничтожать армию Паулюса. Окруженный враг оказывал упорное сопротивление.
Предложение о капитуляции немецкое командование отклонило. Оставалось одно —
беспощадно истреблять коварного врага!
В один из дней мы выполняли несколько необычное для дальних
бомбардировщиков задание: с малой высоты наносили бомбовые удары по
гитлеровским войскам юго-западнее Сталинграда. Заходили на вражеские позиции один
за другим и в каждом заходе сбрасывали по две-три бомбы. Это были чувствительные
удары. Немцы почти не оказывали сопротивления — прятались в свои глубокие норы...
В этом налете принимал участие экипаж Николая Блюденова. Штурман Иван
Ивлев не спеша, метко наносил удары по укреплениям противника. Вот он сбросил
последние бомбы. Взрываясь, они разрушали укрепления, уничтожая все живое. В это
время штурман заметил чуть в стороне замаскированную автомашину. Что делать?
Бомб уже нет. Но есть еще патроны. Экипаж без долгих раздумий переводит [111]
самолет на бреющий полет и атакует автомашину. Штурман и стрелки открывают
дружный огонь, гитлеровская машина загорелась и взорвалась.
Теперь можно лететь к своему аэродрому. Задание выполнено!
И когда казалось, что опасность позади, внезапно самолет обстреляла вражеская
огневая точка. На левом крыле заплясали языки пламени, поползли к кабине летчика,
вышел из строя мотор. Блюденов еле успел перевалить за линию фронта и посадил
горящую машину в поле на фюзеляж. Летчик, радист и стрелок оставили самолет.
Осмотрелись. К ним на помощь спешат красноармейцы. Почему же штурман Ивлев не
открывает люк? Огонь уже подбирается к его кабине, к бензобакам. Скоро может
наступить наихудшее — взрыв. Товарищи бросились к штурманской кабине, чтобы
помочь Ивану. Но уже поздно: его сердце перестало биться еще в полете. Вражеская
пуля попала в грудь. На комсомольском билете воина зияло кровавое отверстие...
Все, что произошло с экипажем Блюденова, видели мы, находившиеся в небе над
целью. Видел это и Григорий Безобразов. Он еще не мог знать, что погиб его друг. Но
сжалось сердце, когда горящий самолет Блюденова распластал свои крылья в
заснеженной степи. И Григорий, желая отомстить врагу за сбитый самолет друга, повел
свой Ил-4 на недобитую огневую точку немцев. Тщательно прицелившись, он нажал на
кнопку бомбоприцела, и две последние бомбы пошли вниз.
После этого экипаж Доценко сделал несколько заходов на горящую огневую точку
и поливал ее огнем пулеметов, пока не кончились патроны.
Тяжело переживал утрату друга Григорий Безобразов. [112] И еще яростнее бил
врага. Не раз говорил нам: «Теперь я воюю за двоих: за себя и за Ивана».
***
Просторные классы местной школы — наше жилище. Здесь мы готовимся к
полетам, занимаемся, проводим часы досуга. Сегодня к нам заглянул замполит полка.
— Как отдохнули, товарищи? Чем занимаетесь? — осматриваясь, начал разговор
Николай Григорьевич. — У вас тепло, чисто, уютно. А как с питанием, не жалуетесь?
— Все в норме, товарищ подполковник. Жалоб у нас не бывает, — ответил за всех
Дмитрий Барашев. — Разве что к Паулюсу есть претензии: почему так долго не
капитулирует?..
— Да, немцы пока сопротивляются, не хотят сдаваться...
И началась задушевная, непринужденная беседа. Каждому казалось, что
Тарасенко обращается лично к нему. Он рассказал о положении дел на фронте, о том,
что наступает долгожданный перелом в войне.
— А что касается Паулюса — он капитулирует обязательно. Дни его сочтены.
Думаю, в этом ни у кого нет сомнений! — закончил Николай Григорьевич.
По летной специальности замполит — штурман. Он частенько летает на боевые
задания. Вот и сегодня собирается в полет, на этот раз с нашим экипажем. Тарасенко
пользуется большим авторитетом. Его уважают все, а любители вольностей —
побаиваются. Замполит умеет найти путь к сердцам воинов. Приходится удивляться,
как подполковнику удается запоминать имена всех авиаторов полка, знать достоинства
и недостатки каждого из них. [113]
Николай Григорьевич был и остается в моей памяти образцом настоящего
политработника.
Взлетели мы засветло. Следуем маршрутом, изученным до мельчайших
подробностей. Кажется, с закрытыми глазами можно пролететь этим маршрутом без
отклонений. Балашов, Елань, Дубовка, Ахтуба... Над этими пунктами проходила наша
воздушная дорога в район Сталинграда. Сколько раз мы пролетали по ней!
От Ахтубы берем курс на несколько необычную цель: в глубоком овраге, югозападнее Сталинграда, прятались гитлеровцы. Там же их техника: танки, артиллерия,
автомашины, склады боеприпасов, горючего.
С левого берега Волги в сторону цели устремлены два луча прожекторов. Они
пересекаются как раз над оврагом. Эти прожекторы помогают нам точно выполнять
боковую наводку, произвести меткий удар. С высоты 2000 метров хорошо видна
заснеженная степь, дороги на ней, овраги. Прицеливаюсь и сбрасываю фугасные
бомбы. Через несколько секунд появился взрыв невиданной силы. Он, словно молния,
осветил небо и землю. Сразу же возникло много пожаров. А взрывы все продолжались.
— Молодцы! — похвалил нас подполковник Тарасенко, — теперь немцы остались
без горючего и боеприпасов, а самолетами много не подбросишь. Это большая,
неоценимая помощь наземным войскам.
Радостными мы возвращались на свой аэродром. Лишь только остановились
моторы, к самолету подбежал техник П. Л. Чумак, с ним моторист В. Д. Шаховец.
Подошли техник звена В. Г. Голосняк, техник по приборам А. В. Анкудинов, инженер
эскадрильи К. И. Янин. Все они крепко жмут нам [114] руки, поздравляют с успешным
выполнением задания (они уже знают о взрыве складов. А мы благодарим своих
помощников за хорошую подготовку самолета. И в зимнюю стужу, и в слякоть, в
непогоду трудились они. От хорошей подготовки самолета зависели успех и
безопасность полета. А что такое хорошая подготовка? Это своевременное выполнение
регламентных работ на боевой машине, грамотное обслуживание ее на земле,
тщательный контроль за работой агрегатов и быстрое устранение повреждений,
полученных в бою.
Особым старанием выделялся техник нашего самолета Павел Чумак. С утра до
ночи он хлопотал возле самолета как заботливая мать возле ребенка. Он провожал нас
в бой, встречал на земле, изо всех сил старался, чтобы безотказно работали моторы,
оборудование, чтобы машина всегда была заправлена бензином, маслом, воздухом,
кислородом.
За отличное выполнение боевого задания командир полка объявил нашему
экипажу благодарность.
В один из февральских дней в полк возвратились летчик Ефим Парахин и его
стрелок-радист Агубекин Габачиев. Товарищей трудно было узнать. Измученные,
бледные, истощенные, они еле стояли на ногах. И теперь, спустя много лет, я помню
глаза Ефима, полные тоски. Казалось, он стал старше на десятки лет. Куда девалось
былое веселье, молодецкий задор? О том, что случилось с ними в незабываемую
ноябрьскую ночь 1942 года, рассказал сам Парахин:
«Мы уже находились на боевом курсе. Зенитный огонь усиливался.
Ослепительные лучи прожекторов осветили самолет и не отпускали его из своих
объятий. Наконец штурман доложил: «Сбросил!» И в это время наш самолет
подбросило вверх с чудовищной силой, в машине что-то треснуло, на правой [115]
плоскости появилось пламя и быстро поползло к кабине. Ил клюнул носом и
неудержимо полетел вниз. Я изо всех сил потянул на себя штурвал, но случилось самое
худшее: полностью отказало управление. Приказываю экипажу поскорее покинуть
самолет.
Я видел, как штурман Соломонов открыл нижний люк и нырнул в ночную бездну.
Габачиев доложил, что он оставляет самолет. Струей воздуха в мою кабину потянуло
огонь и дым, стало обжигать лицо, руки, дым забивал дыхание. Машина стремительно
неслась к земле. Огромная, казалось, непреодолимая центробежная сила прижала меня
к стенке сиденья, много сил потратил я, чтобы привстать, открыть колпак и
выброситься из горящего самолета.
Когда парашют открылся, я почувствовал левой ногой сильный холод. В это время
в небе вспыхнули светящиеся бомбы, их сбросили наши самолеты. Стало светло, как
днем. Объятый пламенем бомбардировщик камнем упал на землю, взорвался... Я
осмотрелся. Оказалось, на левой ноге нет унта. Ноги вроде бы целы. Видимо, унт
слетел в момент открытия парашюта. Над головой слышались гул наших самолетов,
заходящих на цель, разрывы зенитных снарядов. Мимо меня со свистом проносились
бомбы, сброшенные вами, товарищи.
От неожиданного удара о землю потемнело в глазах, упал я в какую-то яму. С
трудом поднялся, сбросил парашют и побежал от места приземления: там оставаться
было нельзя. На пути попалась свежая воронка, нырнул в нее. Земля еще горячая от
недавнего взрыва. Немного передохнул, обогрел ногу, обмотал ее шарфом. Стал звать
Соломонова, Габачиева — никто не откликнулся. Из-за сильного гула они не смогли
услышать меня. Куда же идти? [116]
Небо закрыто сплошной облачностью, по звездам ориентироваться невозможно.
Надо мной проплывали знакомые силуэты бомбардировщиков, они уходили в сторону
своего аэродрома. Словно желая догнать их, я двинулся в том же направлении.
Много ли я прошел за эту ночь — не знаю. Только свет ракет, пожары,
артиллерийская канонада, по которым угадывалось кольцо окружения, показывали, что
я все еще в тылу врага. Восемь дней и ночей пробирался я к линии фронта. Обморозил
руки, ноги, лицо. Изголодался. Пищей служил кусок мерзлого лошадиного мяса,
отрезанный от убитой в поле лошади...
Казалось, что цель уже близка, что вот-вот перейду линию фронта. Через мою
голову уже летели снаряды с обеих сторон. И тут силы покинули меня. Я потерял
сознание, и меня подобрали немцы...
...Лагерь за колючей проволокой. Гитлеровские изверги не давали ни есть, ни
пить, ни спать. Били палками, травили собаками. Даже горсть снега за проволокой
нельзя было достать. Кто пытался сделать это, того настигала пуля часового...
В лагере среди других военнопленных оказалось 16 авиаторов. Они в условиях
невероятных лишений, голода, раненые, обгорелые, обмороженные, вели себя
достойно, как и другие воины, оставались верными сынами своего народа. Здесь я
встретился и с моим радистом. Габачиев спас меня от верной гибели, хотя и сам был в
тяжелом состоянии. Штурмана Яшу Соломонова немцы сразу же расстреляли...
10 января части Красной Армии освободили лагерь смерти, нас отправили в
Саратовский госпиталь. И как только немного зарубцевались раны и ожоги, вот с этими
повязками на руках и ногах мы и поспешили сюда, в родную часть. [117]
Испытав на себе ужасы фашистских застенков, я убедился, что гитлеровская
армия — это, в полном смысле, — сброд насильников, мародеров и убийц. Их,
ненавистных оккупантов, принесших на нашу землю горе, слезы и смерть, надо
поскорее уничтожить!»
Все мы, затаив дыхание, слушали рассказ Ефима, а затем Агубекина. О многом
спрашивали их. Мы радовались возвращению друзей. Восхищались их несгибаемой
волей и выдержкой. Вспоминали добрым словом штурмана Якова Соломонова,
храброго воина, весельчака, замечательного человека.
— Ну а летать хотите? — спросил Парахина командир полка.
— Какой же летчик не мечтает об этом, — волнуясь, ответил Ефим. И радость
затеплилась в его глазах, ставших влажными.
Но чтобы сесть за штурвал самолета, потребовалось немало времени — надо
было залечить раны, восстановить здоровье. Нам хотелось, чтобы этот невысокий,
немногословный летчик, который больше любил слушать, чем говорить, — скорее
выздоровел и вошел в строй. Мы верили, что Ефим еще будет воевать с полной отдачей
сил и энергии, воевать так же смело и умело, как это он делал до сих пор.
Под мощными ударами наших войск силы армии Паулюса с каждым днем таяли.
В январе начался решительный штурм окруженной группировки. А 2 февраля 1943 года
Красная Армия одержала замечательную победу, завершила разгром 330-тысячной
армии врага.
Большой вклад в эту победу внесла авиация. Как стало позже известно, немецкие
ВВС потеряли под Сталинградом около трех тысяч самолетов. В это число входят не
только сбитые, но и уничтоженные [118] на земле, захваченные на аэродромах. Наша
авиация способствовала успешному проведению этой крупной стратегической
операции. Приятно сознавать, что в этой победе и твой труд, труд твоего полка.
Величайшая из всех битв, которые знает человечество, — Сталинградская, —
закончилась победой наших славных Вооруженных Сил. В этой битве были
продемонстрированы лучшие качества советского человека, советского воина. Трудно,
ох как трудно было всем нам. Были у нас и потери. Мы не знали, да и не могли знать,
кто из нас доживет до окончательной победы, но мы твердо верили, что наступит время,
когда мы остановим врага, разобьем его и погоним на запад. И это время настало!
28 февраля мы распрощались с гостеприимным Кирсановым, его замечательными
людьми и опять перелетели на аэродром Липецк.
К этому времени фронт переместился далеко на запад. Мы двигались вслед за
фронтом, чтобы помогать ему.
10-й гвардейский
Наступила весна 1943 года. Поля быстро освобождались от снега. В оврагах
зазвенели ручьи. Все смелее пробуждалась природа. Но не часто нам удавалось
любоваться красотами. Почти каждую ночь мы летали, наносили мощные удары по
железнодорожным узлам и аэродромам врага в Орле, Днепропетровске, Полтаве,
Карачеве, Сталино (Донецке).
Победа под Сталинградом стала началом большого наступления наших войск,
началом освобождения родной земли. 14 февраля войска Южного фронта освободили
Ростов, а армии Юго-Западного [119] овладели первым областным центром Украины
— городом Ворошиловградом. Наступление успешно продолжалось.
В один из дней воздушная разведка установила наличие большого количества
самолетов на аэродроме в районе Запорожья. Командование решило ударить по этому
аэродрому всеми самолетами дивизии.
Мы хорошо подготовились к этому полету и 12 марта, под вечер, взяли курс на
юго-запад. В прифронтовой полосе горели города и села. В каждом полете мы
наблюдаем эти пожары. Горит родная земля. Эти огни войны вызывают в наших
сердцах нестерпимую боль...
Пролетаем Лозовую, Павлоград, Синельникове. Вдали показался Днепр-Славутич.
Каждый раз, приближаясь к цели, чувствуешь, как стучит сердце, растет волнение —
хочется как можно лучше выполнить задание.
Перед полетом Иван Карпович говорил: «В районе цели не обращайте внимания
на опасность, думайте, как обмануть противника, как достичь внезапности, как лучше
преодолеть зону противодействия, старайтесь как можно лучше поразить цель».
Сегодняшний полет для меня необычный: лечу ведь в родные края. Под крылом
проплывет и город Большой Токмак, где я родился, где прошли мое детство и юность...
Над вражеским аэродромом вспыхнули САБы. Их сбросили экипажи И. И.
Мусатова, В. И. Борисова, Ф. К. Паращенко. В ярком свете на летном поле хорошо
видны силуэты самолетов. За осветителями на цель вышли бомбардировщики. Их
много. Вниз полетели тонны фугасок, зажигательных бомб. Через несколько минут на
аэродроме уже было много взрывов и пожаров. Свыше тридцати прожекторов [120]
забегали по небу. Артиллерия разных калибров открыла бешеный огонь. Куда ни
глянешь — разрывы снарядов.
Мы на боевом курсе. Открываю бомболюки, прицеливаюсь, нажимаю кнопку
сбрасывателя. Почувствовал едкий запах пироксилиновых патронов и легкие толчки —
отделялись бомбы от. замков. Одна, другая... наконец последняя — тринадцатая. Алин
продолжает лететь прямо на юг, маневрируя среди разрывов. Секунды, пока летят
сброшенные бомбы, кажутся нестерпимо долгими. Но вот и наши бомбы долетели до
земли. Одна из них попала в самолет. Он взорвался, загорелся. Огонь перебросился на
соседние машины.
Пролетели мы на юг еще несколько минут и стали разворачиваться, на 180
градусов. Внизу, в темноте [121] ночи, виднелся мой Большой Токмак. Слышите ли вы,
мои родные, земляки, гул советских самолетов, видно ли вам зарево пожаров —
результат нашей работы? Как близко и в тот же час далеко я был в этот момент от
своего родного дома...
А в это самое время экипаж командира полка, выполнив фотографирование
аэродрома и сбросив бомбы, стал кружить вблизи пели, наблюдая за работой своих
питомцев. И. К. Бровко и Г. Л. Мазитов видели освещенное летное поле, самолеты на
нем и взрывы десятков серий бомб. Большинство из них ложилось среди стоянок
самолетов и на бетонной полосе. Одна из серий прямым попаданием взорвала склад
горючего, вызвав огромный пожар, продолжавшийся и после конца бомбового удара. На
освещенном САБами и пожарами летном поле виднелось свыше 50 разбитых и
поврежденных самолетов разных типов, на аэродроме возникло свыше десяти очагов
огня.
Закончилось время удара, и Бровко повел самолет на цель для ее
фотографирования. Вокруг самолета рвались зенитные снаряды. Двум прожекторам
удалось «поймать» машину командира. Этим тут же попытались воспользоваться
зенитчики, открыв прицельный огонь. С каждой секундой увеличивалась опасность:
разрывы снарядов угрожающе приближались к самолету. Несколько осколков попало в
обшивку. К счастью, внизу появилась яркая вспышка — это сработала фотографичес кая
бомба, сброшенная штурманом Мазитовым. Снимок сделан. Теперь можно
маневрировать. Командир отдал штурвал от себя и со снижением на большой скорости
ушел из опасной зоны.
Уже наступил рассвет, когда мы приземлились на аэродроме Липецк. Сели с
командиром полка последними. [122] Остальные экипажи, закончив писать донесения,
готовились к отъезду на отдых. К нашему самолету подошел И. К. Бровко, спросил:
— Почему задержались с посадкой?
Я откровенно доложил, что после выполнения боевого задания мы пролетели
несколько километров дальше на юг. Хотелось посмотреть на свой Большой Токмак...
— Товарищ подполковник! Алин тут ни при чем. Наказывайте только меня.
— Так уж и ни при чем. Командир за все в ответе. А то, что к родным местам
потянуло, это понятно всем... — закончил командир полка, загадочно улыбаясь.
Тогда, в годы войны, мы с Василием Алиным и Николаем Кутахом терялись в
догадках: почему командир полка не наказал нас за преднамеренное отклонение от
маршрута, почему ограничился краткой беседой, а после, на разборе, даже не упомянул
об этом?
И только недавно, читая рукописные воспоминания Ивана Карповича Бровко,
присланные мне, я нашел ответы на эти «почему?» Оказывается, что тогда, при налете
на вражеский аэродром в районе Запорожья, и командира «потянуло к родным местам».
Вот как он об этом пишет:
«Маршрут нашего полета до цели и обратно проходил западнее Сталино,
вблизи села Селидовки, где я родился, и Новоселидовских хуторов, где
прошли мои детские и молодые годы.
На обратном пути, хотя еще не утихли волнения от долгого пребывания над
целью, мое сердце не выдержало, и я попросил штурмана поточнее вести
детальную ориентировку, чтобы не проскочить родные места. Захотелось
посмотреть близкую сердцу донецкую землю. Помню, как еще до войны мне
[123] части приходились летать над Донбассом, наблюдать массу огней,
вспышки доменных печей, дым от многочисленных заводов и фабрик. Там,
внизу, героический рабочий класс «всесоюзной кочегарки» выплавлял чугун
и сталь, добывал уголь, выпускал различные машины, крепил экономическую
мощь и обороноспособность Родины.
А теперь Донбасс — мертв. Внизу — ни одного огонька. Наступал рассвет.
Довернув вправо, и снизился до высоты 400 метров. Стало хорошо видно
населенные пункты и шоссейные дороги, речушки. Капитан Мазитов
доложил, что через пять минут должны появиться Новоселидовские хутора.
Да я и сам уже вижу знакомые места. Вот речушка Волчья, которая летом
часто пересыхает, а сейчас наполнилась весенними паводками. За речушкой
сразу начинаются поля, на которых я колесил трактором «Фордзон», сеял,
убирал дородный колхозный урожай.
На высоте 150 метров мы пролетели вдоль хуторов. Я увидел отчий дом и
рядом с ним дом брата Федота. Все дома и строения целы. Видимо, бои
грозного сорок первого прошли стороной. Через боковую форточку я с
удовольствием смотрел на утопающие в садах белостенные хаты, на широкие
поля. Не хотелось улетать от своего любимого края, так и не повидавшись с
родными и близкими. Теперь нашу донецкую землю топчет сапог немецких
захватчиков. Но после сталинградской победы мы знаем, что скоро наступит
время, когда будет освобожден не только Донбасс, но и вся земля нашей
Родины. С набором высоты мы поспешили на свой аэродром».
После отдыха нас ознакомили с фотоснимками вражеского аэродрома Мокрое.
Они свидетельствовали о том, что мы поработали неплохо, — аэродром [124] покрыт
обломками десятков самолетов, развалинами служебных зданий, летное поле вдоль и
поперек изрыто глубокими воронками (их виднелось около 250) и надолго выведено из
строя.
Впервые в этом полете наши экипажи пользовались ночными фотоаппаратами с
дополнительными, устройствами, изготовленными нашим умельцем, полковым
техником по фотооборудованию И. В. Болоздыней. Устройства обеспечивали получение
четких снимков результатов наших ударов.
26 марта — большой праздник всех воинов нашего полка. Мы стали гвардейцами!
Наш полк теперь именуется «10-й гвардейский авиационный полк АДД». Мы входим в
состав 3-й гвардейской дивизии, которая еще вчера была 24-й.
Это признание больших заслуг авиаторов перед Родиной. Сегодня же в нашем
полку появилась новая группа Героев Советского Союза. Эту наивысшую награду
получили Дмитрий Барашев, Василий Сенько, Сергей Захаров и Александр Петров.
Орденами Ленина награждены Василий Алин, я и еще несколько летчиков и
штурманов. Наш стрелок-радист Коля Кутах получил орден Отечественной войны II
степени. Ивану Карповичу Бровко присвоено очередное воинское звание — полковник.
А через несколько дней состоялось торжественное вручение нашему полку
гвардейского знамени.
На зеленом поле, вблизи боевых самолетов, выстроились летчики, штурманы,
стрелки-радисты, техники. Все радостные, взволнованные. У многих на груди —
ордена и медали. Перед полком появился член военного совета АДД генерал Г. Г.
Гурьянов. В его руках красное шелковое полотнище с портретом Владимира Ильича
Ленина и надписью: «За нашу Советскую Родину». На другой стороне развевающегося
[125] на ветру полотнища число десять (номер полка), также вышитое золотом.
Наступила торжественная минута. Лицо генерала Гурьянова, всегда спокойное, было
торжественным. Он зачитал приказ наркома о присвоении полку гвардейского звания, а
затем сказал:
— Товарищи гвардейцы! Вы мужественно и умело защищаете Родину от
немецких захватчиков. В боях вы проявили храбрость, выдержку, настойчивость. Но
сейчас надо еще сильнее бить врага. Повышайте свою боевую выучку, еще лучше
организуйте массированные налеты. Военный совет АДД уверен, что вы с честью, погвардейски будете выполнять свой долг перед любимой Отчизной. Поздравляю вас,
доблестные воины, с гвардейским знаменем! Вперед, к новым победам!
Полковник И. К. Бровко принял знамя, опустился на колено и поцеловал святыню.
Затем от имени всего полка дал клятву:
— Заверяем советский народ, Коммунистическую партию, командование: мы
будем высоко держать знамя, этот символ чести, доблести, геройства, пронесем его
через огонь будущих жестоких боев за освобождение нашей Родины, за свободу
порабощенных немецким фашизмом народов Европы. Мы будем драться, не зная
страха, усталости, презирая смерть во имя Победы.
Командир полка передал знамя Герою Советского Союза Дмитрию Барашеву.
Отважный летчик вместе со своими ассистентами Иваном Гросулом и Сергеем
Захаровым прошел перед строем. А мы встречали знамя радостным «ура».
Гвардейское звание. Трудным был путь к нему. Авиаторы полка в тяжелых боях
достигли немалых успехов, несли потери. Теперь мы будем сражаться под гвардейским
знаменем — символом высшей [126] воинской доблести. Оно ко многому обязывает,
зовет нас к свершению новых подвигов!
Стремясь усилить удары по врагу, мы изыскивали новые средства и резервы.
Наряду с увеличением количества боевых вылетов за сутки мы стремились повысить
грузоподъемность машины. Допустимой максимальной загрузкой самолета Ил-4
считался вес 1300 килограммов. В бомболюки помещалось десять «соток» и еще три на
замки внешней подвески. Эта загрузка считалась законом для всех. Меньше можно,
больше — нет. Никто не имел права приказывать повысить нагрузку. Другое дело, если
кто пожелает это сделать добровольно. Желающих у нас оказалось много. Бомбовая
нагрузка все время возрастала: 1500, 1750, 2250 и наконец — 2500 килограммов.
Правда, увеличение нагрузки достигалось за счет сокращения запаса горючего.
Выросло наше мастерство, и мы не брали в полет горючее «на всякий случай». Об
экипажах, возивших двойную норму, у нас говорили: «Они воюют за двоих». С них
стремились брать пример и остальные, чтобы бить врага по-гвардейски.
Как всегда, инициатором всех хороших начинаний был Дмитрий Барашев. Он
первым в полку стал летать с повышенной бомбовой нагрузкой. За одну ночь его
экипаж сбрасывал на врага столько бомб, сколько не так давно возили два-три
воздушных корабля. Этот почин с энтузиазмом был воспринят однополчанами.
Командир полка И. К. Бровко всячески поощрял экипажи, которые делали по три
вылета в ночь, возили двойную бомбовую нагрузку. С Барашевым соревновались
Алексей Никифоров, Юрий Петелин, Степан Харченко, Владимир Борисов, Василий
Алин. Число тех, кто «воевал за двоих», все время росло.
Жизнь на фронте текла своим чередом. Каждый [127] день нам ставились новые
задачи. Одиннадцатого апреля мы опять перелетели на подмосковный аэродром для
участия в массированных налетах на административные и военно-промышленные
центры фашистской Германии. За истекший год войны наши силы значительно
увеличились, выросло мастерство. И теперь нас уже 24 экипажа, способных совершать
дальние полеты. Да и в Липецке осталось несколько молодых экипажей, которые под
руководством заместителя командира полка майора Н. М. Кичина продолжали учебу,
принимали участие в налетах на вражеские объекты в районе Орла, Брянска, Сещи,
Сталино.
Все это стало возможным потому, что рос количественно и качественно
самолетный парк авиации дальнего действия. Если в боях под Москвой участвовало
около 280 машин, среди которых были и устаревшие, то в контрнаступлении под
Сталинградом — 480 самолетов. Забегая вперед, можно сказать, что в битве на Курской
дуге принимало участие уже 740, а при освобождении Белоруссии — 1226 самолетов.
12 апреля мы бомбардировали объекты Кенигсберга. Погода на маршруте
выдалась очень сложной. Пришлось преодолевать несколько метеорологических
фронтов. Дальний полет всегда сложный. Для его успешного выполнения необходимы
большой опыт, ночная подготовка, отличное знание радионавигации и самое главное —
безграничное мужество, непоколебимая воля. Всегда длительные полеты проходили под
огнем зениток, в лучах прожекторов, часто сопровождались встречами с
истребителями. Это действительно полеты по огненным маршрутам.
Прошло немало времени с той ночи, когда советские самолеты в последний раз
появлялись над Восточной [128] Пруссией. Мы полагали, что наш теперешний налет на
Кенигсберг станет для немцев неожиданным. Однако эти надежды не оправдались.
Зенитная артиллерия открыла шквальный огонь. Отовсюду — из города, порта,
кораблей — летели снаряды. Казалось, что простреливается все небо. Но это не
помешало нам нанести чувствительный удар. В порту, в районе заводов и вокзала мы
наблюдали взрывы и пожары.
В эти же дни наши летчики успешно бомбили вражеские объекты в некоторых
районах Донбасса.
В одну из апрельских ночей молодые воины вместе с авиаторами других частей
наносили удар по вражескому аэродрому вблизи Сталино. Налет оказался весьма
удачным. От бомб погибло несколько десятков фашистских летчиков. Одна из серий
попала в помещение немецкого казино. Был взорван склад боеприпасов, повреждено и
уничтожено много самолетов. На окраине города наши товарищи разрушили дом, в
котором находился штаб армейского корпуса. Во время налета зенитная артиллерия
оказывала
исключительно
упорное
сопротивление.
Несколько
наших
бомбардировщиков получили повреждения, а один настолько серьезное, что еле смог
перелететь линию фронта, проходившую по Северскому Донцу, и сел на «живот» в
районе южнее Купянска. Найти этот самолет майор Кичин поручил Ефиму Парахину.
...После освобождения из плена, лечения в госпитале Парахин никак не мог
получить от врачей допуска к участию в полетах: искалеченные огнем и морозом руки
заживали медленно. Тогда Ефим попросил «батю» разрешить ему летать хотя бы на
По-2, «чтобы не сидеть без дела и не есть даром хлеб». Командир разрешил. С большой
радостью, поднялся в воздух Парахин. Ежедневно он выполнял [129] всевозможные
задания. Казалось, что и раны быстрее заживают, скорее настанет то время, когда он
пересядет на бомбардировщик...
На рассвете с нашего аэродрома поднялся в воздух маленький По-2. Удивительная
это машина. Вероятно, никто не ожидал, что учебный самолет, сконструированный
несколько лет назад для начального обучения летчиков, окажется таким ценным
оружием на войне. На нем выполнялись задания по связи, разведке погоды, разведке
войск врага, а потом он стал и... бомбардировщиком. Немцы боялись надоедливого
«кукурузника», этого «рус-фанер», который не давал им спать по ночам. Командование
гитлеровцев за каждый сбитый По-2 платило деньгами и награждало железным
крестом.
Вот на таком чудесном самолете полетел в разведку лейтенант Парахин. Позади
остались Валуйки. Под самолетом появились села с белыми хатами. Среди них темнели
пожарища. Совсем недавно здесь проходил фронт. Парахин внимательно осматривал
зеленеющие поля. Где-то здесь и должно быть место приземления нашего
бомбардировщика. Парахин искал Ил-4, летая по кругу, постепенно увеличивая его
радиус. На третьем заходе он заметил машину, которая, словно птица, лежала на земле
с раскинутыми крыльями. Подлетел ближе. С земли члены экипажа машут руками,
подбрасывают вверх шлемофоны, радостно встречают однополчанина.
Парахин отметил на карте место приземления бомбардировщика и стал выбирать
площадку для посадки. Вокруг овраги, дороги и кусты. Увлекся поисками площадки и
не заметил, как два самолета с большой скоростью пролетели мимо. Парахин еле успел
заметить кресты на фюзеляжах. Самолеты вдруг развернулись и стремительно
помчались [130] и маленькому невооруженному По-2. Начался неравный бой.
Истребители пытались зайти Парахину с двух сторон, взять его в «клещи». Но летчик
разгадал намерение врага, он энергично отдал ручку от себя и с большим углом пошел
к земле, перевел самолет на бреющий полет. Используя глубокие овраги, балки,
отдельные деревья, кустарник, летчик начал маневрировать. Временами он уменьшал
газ и, казалось, шел на посадку. Потом, взмыв вверх, имитировал падение. Из-под
шлемофона ручьем бежал пот, он попадал в глаза, мешал наблюдению. А вражеские
истребители, словно хищники, кружили и стреляли, предвкушая легкую победу.
Парахин потерял счет времени и ориентировку. А борьба все продолжалась. Трасса
пронзила воздух, [131] и один из снарядов попал в пропеллер. Самолет вздрогнул.
Летчик выключил зажигание и пошел на посадку прямо перед собой. Колеса коснулись
земли, самолет побежал улицей какого-то села. Стервятники, считая, что «рус-фанер»
сбили, скрылись за горизонтом.
Подбежали колхозники, помогли Парахину спрятать машину в саду,
замаскировать ее сеном. На другой день Ефим Парахин начал ремонт самолета. Это
оказалось сложным делом. Не было инструмента. Еле нашли пилу, чтобы обрезать
поврежденные концы пропеллера. Завели двигатель. Но как он будет тянуть? Ведь
лопасти пропеллера стали короче...
Тепло простившись с помощниками, Парахин начал взлет. Долго разбегался По-2
улицей села, набирая нужную скорость. С большим трудом поднялся в воздух, сделал
круг и, едва не касаясь колесами деревьев, полетел на север — к своему аэродрому.
После этого полета на мужественном лице Ефима появилась еще одна морщинка.
Смерть заглянула в глаза летчика и оставила свой след...
***
14 апреля мы опять бомбили Кенигсберг, а через два дня 19 экипажей нашего
полка вместе с экипажами других частей АДД вылетели на бомбардирование города и
порта Данциг. Погода на маршруте оказалась значительно сложнее, чем предсказывали
синоптики. На запад от Калинина под самолетом промелькнуло какое-то озеро, а затем
землю укрыли облака. Некоторое время над головой еще виднелись звезды, но вскоре
исчезли и они. Серые, как дым, облака окутали самолет. Они становились все более
плотными. Вот уже видна только половина [132] крыла, затем полоска, и, наконец, оно
совсем исчезло в непроглядной тьме. Продолжаем набор высоты. Началась болтанка, а
за ней — обледенение. Стекло кабины помутнело, еле видны капоты двигателей.
Самолет покрывается льдом, становится тяжелым, ухудшается его аэродинамика. Все
труднее управлять кораблем. Василий крепко держит штурвал в своих могучих руках,
неотрывно следит за многочисленными приборами, стрелки которых показывают
обороты моторов, давление масла, температуру головок цилиндров, расход горючего,
немедленно реагирует рулями на наименьшие отклонения, старается точнее выдержать
курс, скорость, продолжает набор высоты.
Слепой полет... Он требует большого мастерства, а главное — выдержки. Нужно
уметь ждать, ждать, пока кончатся облака, а с ними и изнурительная болтанка, опасное
обледенение и чувство какой-то безысходности для экипажа и особенно для штурмана.
В облаках я не могу ориентироваться, не могу пользоваться радионавигацией из-за
различных помех. Остается одно: контролировать полет по приборам и... ждать.
Большие трудности и у радиста Николая Кутаха. Расстояние до КП все время
увеличивается, помехи в облаках большие, в любое время обледенеет антенна. Просто
диву даешься, как нашему Коле удается все время поддерживать бесперебойную связь
самолета с землей.
Прошло больше часа полета, а мы все еще в облаках. Высота — 5000 метров.
Слоем льда покрылись кромки крыльев. Отлетавшие от винтов куски льда пробили
остекление моей кабины, по самолету застучало, забарабанило, словно осколками
снаряда. Василий Алин включил антиобледенительную систему, но лед продолжал
нарастать снова. Моторы натужно гудели от перенапряжения, работали на [133] полных
оборотах. Вскоре бессилен стал и антиобледенитель. Отяжелевший бомбардировщик
уже не смог набирать высоту. Создалось критическое положение. Что делать? Но, к
нашему счастью, облака стали редеть, посветлело в кабине, появились долгожданные
звезды. Еще несколько минут — и мы над облаками. Над головой, далеко-далеко в
бесконечной глубине Вселенной, мерцает бесчисленное количество ярких звезд. В этом
сложном звездном лабиринте нахожу Большую Медведицу, Полярную, сверяю общее
направление полета. Ниже нас расстилались, словно морская гладь, облака, и, казалось,
самолет плывет над этой равниной, изредка касаясь крыльями верхушек высоких волн.
Облегченно вздыхает командир: он может пилотировать самолет, ориентируясь по
естественному горизонту. А у меня осталась та же проблема: где находимся в данную
минуту? На самом деле, где? Уже больше трех часов, как мы покинули аэродром, а
земли я почти не видел. Если бы знать скорость и направление ветра, действующего на
самолет, можно бы точнее узнать свое расчетное место. А так — только
приблизительно определяю его. Имея в виду, что ветры в этих районах на большой
высоте преимущественно встречные, считаю, что мы находимся западнее Великих Лук.
— Коля! Передай на КП: прошли линию фронта, высота — 6500 метров, под нами
сплошная облачность. После этого сбрасывай листовки.
— Вас понял, товарищ штурман, — ответил радист.
Как и в прошлом году, нас выручила радиостанция, работавшая круглосуточно на
территории оккупированной Латвии вблизи города Мадона. При помощи этой
радиостанции я проконтролировал полет по дальности, рассчитал с определенной
точностью [134] путевую скорость самолета. А это уже немало.
Впереди появились темные пятна — разрывы в облаках. Приближаемся к ним.
Вижу землю и море. Узкой полоской тянется коса от Клайпеды до берегов Восточной
Пруссии. Определяюсь. Мы отклонились вправо на 30 километров. Рассчитываю новый
курс, и мы направляемся к Данцигу. Теперь под нами воды Балтики. И снова загустели
облака. Над морем лететь еще 150 километров. В разрывах облаков темнеет море. На
какое-то мгновение представил, что отказали моторы, самолет падает вниз, а там, в
ночной темноте, холодная морская вода. А у нас — никаких средств спасения... Но
моторы ровно и мощно гудят, и я вновь занимаюсь делом. Время тянется медленно.
Левее небо осветили несколько прожекторов. Закраснели разрывы снарядов.
— Слева взрываются бомбы. Это не наша цель? — спросил командир.
— Это Кенигсберг, запасная цель. Мы идем на основную. Через 20 минут будем
над Данцигом.
Вот и Данцигский залив. Подковой выгибается берег. Прямо перед нами — порт,
судостроительные верфи, большой город. Все скрыто темнотой и облаками. Но цель
видна. Видна по разрывам фугасных и бронебойных бомб, по голубым лучам
прожекторов. Подлетаем ближе. Временами на земле что-то взрывается, и тогда
блекнут прожектора, и облака окрашиваются бордовым заревом. Огненные фонтаны
вырывают на мгновения из темноты самолеты, повисшие в воздухе, и частые облачка от
только что разорвавшихся зенитных снарядов. А внизу вспыхивают, пересекаясь,
длинные серии бомб. Осколки снарядов иногда врезаются в самолет, но Василий ведет
его прямо к центру цели. [135]
Настал самый ответственный момент. Мы на боевом курсе. Всего несколько
минут полета. Они венчают напряженный труд экипажа и многих людей на земле. В эти
секунды летчик использует вес свое мастерство, удерживает корабль от кренов,
рыскания по курсу, не допускает потери или набора высоты. Я стараюсь не обращать
внимания на рвущиеся рядом снаряды, главное — метко поразить цель. Нервы
напряжены до предела. Наконец сбрасываю бомбы. Вздыхаю с облегчением. Через
несколько секунд взрываются наши бомбы. Они усиливают пожары в порту.
Задание выполнено, радость охватывает нас, но расслабляться рано. Впереди —
дальняя дорога, полет над Восточной Пруссией, Литвой, Белоруссией, полет над
облаками и в облаках. Все может произойти...
Мы понимали, что в случае вынужденного оставления самолета над
оккупированной территорией или, куда хуже, над Восточной Пруссией нас ожидали
большие испытания, а возможно, и смерть. И если кто-нибудь попадал в такую беду, он
до конца оставался верным сыном Родины. Преодолевая неимоверные трудности,
пробирался на восток, стремился вернуться в родную часть, чтобы снова бить
ненавистного врага.
Под ровный гул моторов, когда далеко внизу проплывает знакомая местность, и
полет проходит нормально, наплывают воспоминания... А затем, под утро, начинает
одолевать сон, с которым трудно бороться. Незаметно глаза закрываются, и на короткое
время погружаешься в иной мир. И странно: гул моторов не мешает сну, а еще больше
убаюкивает. Другое дело — тишина в полете. Достаточно хоть на секунду остановиться
мотору или нарушиться режиму его работы — сна как не бывало. [136]
Домой мы возвратились уже утром. Как хорошо вокруг. Заметно голубеет небо.
Из-за небосклона тянутся золотистые лучи еще не взошедшего солнца. По низинам,
вдоль речушек расстилается туман. Мы мчимся на малой высоте, и скорость кажется
огромной.
После десятичасового полета мы приземлились на своем аэродроме. Вместе с
нами Данциг бомбили экипажи Дмитрия Барашева, Леонида Филина и Николая
Краснова. Остальные бомбили Кенигсберг и другие запасные цели вблизи линии
фронта.
На следующий день нам предоставили отдых и разрешили поехать в столицу. Это
было большой радостью для нас. И пролетая рядом с Москвой, и в дальнем полете, мы
думали о городе, где решается судьба многих операций, судьба войны в целом.
Москва — могучее, трудолюбивое, горячее сердце нашей великой Отчизны. За
предвоенные годы она расцвела, похорошела, превратилась в город мощной
промышленности, науки и культуры.
Вспоминались кадры из кинофильмов: парад и демонстрация трудящихся на
Красной площади, захватывающие картины авиационных праздников в небе над
Тушино, радостная встреча москвичами первых героев-летчиков, спасших экипаж
советского парохода «Челюскин»...
И вот война!.. Москва стала несокрушимой военной крепостью. Десятки тысяч
москвичей пошли в народное ополчение и грудью защитили свой город. На подступах
к Москве был нанесен первый мощный удар по немецко-фашистским войскам и
развеян миф об их непобедимости.
На радость нам стояла отличная весенняя погода. Мы сразу же очутились среди
шумного людского потока, обошли много улиц и площадей, на которых [137] кипела
обычная жизнь. Москвичи куда-то спешили, все были озабочены своими делами.
Побывали мы и на Красной площади — главной площади Страны Советов. Много
видела эта площадь за свою долгую историю. Но самым, казалось, важным событием,
которое глубоко врезалось в нашу память, был военный парад 7 ноября 1941 года. Враг
был у ворот Москвы, на ее подступах шли тяжелые и упорные бои. А воины Красной
Армии, участвуя в параде, демонстрировали свою несокрушимую волю, готовность
разгромить врага. Прямо с парада, с Красной площади они пошли в бой.
Парад 7 ноября, проведенный в самый тяжелый для Родины момент, воодушевил
советских воинов, вселил в их сердца уверенность в грядущей победе.
Домой мы возвращались под вечер. Москва погружалась в темноту. Летчики были
полны приятных впечатлений. Не верилось, что еще сутки назад мы были над
вражеским Данцигом. Какие безграничные возможности наших крылатых кораблей!
Из налета на Кенигсберг не вернулся экипаж старшего лейтенанта И. Е. Душкина.
Это уже третий случай за год, когда отважный экипаж постигает неудача. Не слишком
ли много для одного? Что-то не везет Ивану, словно сама судьба испытывает его на
прочность. Ждали мы Душкина день, второй, а его все не было...
Тяжело становилось на сердце. Больно терять храбрых воинов, верных
товарищей. И только третьего мая экипаж Душкина в полном составе возвратился в
полк.
А случилось с ним вот что. Недалеко от линии фронта, еще над своей
территорией, отказал двигатель. Перегруженный самолет потянуло к земле. С трудом
долетели до ближайшей запасной цели, сбросили бомбы. Но беда не приходит одна —
стал [138] барахлить и второй мотор, самолет быстро терял высоту. Вот уже 600 метров,
500... Только перелетели линию фронта, как полностью остановился и второй мотор.
Садиться негде — внизу лес. Пришлось прыгать с этой малой высоты. К счастью, все
приземлились благополучно. Подбежали красноармейцы с автоматами в руках.
Приняли вначале за немцев. Началась проверка документов... По все закончилось
благополучно.
В ночь на 21 апреля мы вылетели на бомбардирование железнодорожного узла и
промышленных объектов Тильзита. Впервые за время налетов на немецкие города по
всему маршруту стояла безоблачная погода.
Первым на цель вышел экипаж командира полка. Еще на подходе к городу
авиаторы увидели плохое соблюдение населением правил светомаскировки. «Молчали»
средства ПВО. И. К. Бровко снизился до высоты 2000 метров, и штурман Г. А. Мазитов
метко, без помех сбросил бомбы на железнодорожную станцию. Затем, снизившись до
высоты 500 метров, командир полка стал кружить вокруг города, наблюдая за работой
экипажей полка и дивизии. В течение 30 минут продолжался удар по Тильзиту. Свыше
пятидесяти серий бомб взорвалось на различных объектах города, вызывая взрывы и
пожары. Ни одна из этих серий не вышла за пределы цели. На железнодорожном узле
горело несколько эшелонов. Большой завод, примыкающий к станции, был охвачен
огнем. ПВО противника по-прежнему бездействовала. Ни одного зенитного снаряда не
появилось в освещенном небе.
Стрелок-радист Леонид Тригубенко попросил полковника Бровко пройтись над
городом пониже и стал поливать огнем из пушки и пулеметов район расположения
воинских частей. [139]
Вышли на Тильзит и мы. Внизу море огня. Куда ни глянешь — всюду пожары и
взрывы. С трудом я разобрался в обстановке и сбросил бомбы на железнодорожную
станцию.
— Хорошая работа, — сказал Василий Алин. — А как с обстрелом казарм?
Стрелки готовы?
— Высота у нас большая, — ответил Коля Кутах.
— Начинаем снижаться. — И Алин резко отдал штурвал от себя.
Набирая скорость, Ил-4 стремительно пошел вниз. Командир повел самолет на
центр города, а Коля Кутах и Миша Яселин стали обстреливать из пулеметов и пушки
вражеские объекты. К ним присоединился и я.
На другой день в моем фронтовом дневнике появилась очередная запись: «Вчера
ночью бомбили город Тильзит. За сто километров были видны пожары в городе. По
мере приближения к цели пожары увеличивались и охватили весь город. Он стал похож
на многие наши города, уничтоженные войной. И мы, авиаторы, довольны этим. Это
наша расллата за Сталинград и Воронеж, за разрушенные города и села, за страдания
нашего народа».
Налетом на объекты Кенигсберга 29 апреля мы закончили свои рейды на города
Восточной Пруссии, этой колыбели милитаризма и фашизма, впитавшей в себя
наиболее реакционные черты пруссачества. Несмотря на сильный зенитный огонь, мы
успешно выполнили боевую задачу и все вернулись на свою базу.
Над Курской дугой
После зимнего наступления Красной Армии фашистская Германия переживала
большие трудности. С начала войны немецкая армия потеряла убитыми и ранеными
свыше четырех миллионов человек. [140] Однако эти огромные потери, разгром на
Волге и поражение на Кубани мало чему научили фашистских главарей: они готовили
новое летнее наступление. Готовились к летним сражениям и мы.
В эти дни экипажи нашего полка принимали участие в налетах на военнопромышленные объекты глубокого тыла, а также наносили удары по железнодорожным
узлам в Орше, Гомеле, Днепропетровске, Полтаве, Киеве, Брянске, Могилеве.
Налеты на вражеские объекты в глубоком тылу были, как правило,
массированными. Чаще в них принимали участие несколько соединений. Боевой
порядок состоял из нескольких групп: ударной, освещения, фотоконтроля, разведки
погоды и цели, блокирования аэродромов истребителей и других. Командование полка
все чаще стало доверять нашему экипажу ответственные задания. Наиболее сложным
из них считался поиск объектов бомбардирования. Его решал экипаж-лидер. От того,
насколько успешно выполнит свои обязанности лидер, зависел успех всего полета, всей
операции.
В ночь на 13 мая командир полка приказал нашему экипажу быть лидером. Цель
— бомбардирование военных объектов врага в Варшаве. Она находилась за тысячу
километров от аэродрома. В налете участвовало несколько соединений АДД. Полет
затрудняла исключительно сложная погода.
Сегодня наш самолет загружен только осветительными бомбами. Взлетели мы за
несколько минут раньше основной группы. Взяли курс на запад. Синоптики обещали
прохождение метеорологического фронта западнее Курска. К сожалению, этот прогноз
оказался точным. За железной дорогой Орел — Курск стеной стояли черно-белые
облака. Обходить фронт мы не могли: не хватило бы горючего, [141] да и можно
опоздать с поиском цели, с ее обозначением.
Штурманская кабина Ил-4 — украшение самолета. По своему оборудованию она
напоминает лабораторию. В ней все удобства. Можно сидеть или лежать (при стрельбе
и прицеливании). Есть вставная ручка, откидные педали, пилотажные приборы, сектора
газа. Если надо, бери управление в свои руки, пилотируй, помогай уставшему или
раненому летчику. Главное же достоинство кабины — хороший обзор.
Внимательно всматриваюсь в пространство, стараюсь выбрать места, чтобы
проскочить между грозовыми облаками. Внизу, в разрывах облачности, видны пожары
— это линия фронта. Ослепительная молния разрезает облака. Слышен раскат грома.
Гроза — смертельная опасность для самолета. Она опасна не только возможным
попаданием в самолет электрических разрядов, но и наличием огромной силы
восходящих и нисходящих потоков воздуха, способных разрушить самолет. Тревожно
на сердце: что если попадем в грозу? Отворачиваем немного влево. Вдруг пелена, как
дым, окутывает самолет. Уже не видно ни неба, ни земли. Началась сильная болтанка.
Вспомнилась судьба экипажа Душкина, когда его самолет развалился на части в грозу...
На высоте 5000 метров началось обледенение. Время полета в облаках тянется
мучительно медленно.
Наконец, мы увидели над головой небо. В его бездонной глубине ярко мерцают
звезды. Слева и позади в облаках вспыхивают отблески не то уходящей грозы, не то
взрывов зенитных снарядов. Внизу, позади остались гроза, болтанка, обледенение.
Больше они нам не страшны. Впереди показался долгожданный край разорванной
облачности, [142] появилась земля. Сверяю карту с местностью, измеряю ветер,
рассчитываю новый курс. Под самолетом — польская земля, оккупированная врагом. А
вот и река Висла. Разворачиваемся и берем курс к цели. До начала удара осталось
десять минут. Успеем ли своевременно осветить железнодорожный узел? Успеем!
Цель! Где-то притаилась она в ночном мраке и, наверное, не ждет, что в эту
темную весеннюю ночь три человека на высоте семи тысяч метров упорно ищут ее,
чтобы направить удар возмездия целой воздушной армады. Вражеская оборона почемуто молчит. Может, истребители подняты в воздух? Внизу ленту Вислы пересекает
темная полоска — мост.
Под нами — южная часть Варшавы. Открываю люки, прицеливаюсь. Часы
показывают 01.03, сбрасываю осветительные бомбы, они вспыхивают и выхватывают
из темноты восточную часть города, узел. Скоро начнется массированный бомбовый
удар. И только теперь заработали прожекторы, вверх полетели снаряды. Василий Алин
крутым разворотом уводит самолет из зоны огня, и берет курс на восток. Зенитный
огонь усиливается. Лучи прожекторов разрезают темное небо на огромные лоскутыклинья.
Разрывы вражеских снарядов приближались к нам. Они слева, сзади, выше...
Алин делает пологий разворот вправо, и снаряды рвутся левее. Теперь целый шквал
огня появился впереди. Василий применил новый противовоздушный маневр: он резко
увеличивает скорость, идет со снижением. Вспышки снарядов остаются уже за хвостом
нашего самолета.
И я снова восхищаюсь своим командиром. Самолетом управляет человек,
рожденный для неба. Он [143] вел машину смело, умело применял различные маневры,
сохраняя при этом спокойствие.
— Серии бомб ложатся точно на узле, там все горит и взрывается, — сообщает
Николай Кутах.
Улетая, мы долго наблюдали мощный удар полков АДД. Западный небосклон
посветлел, словно перед рассветом.
— Штурман! Может, возьмешь управление? — спрашивает командир.
— С удовольствием, сейчас подготовлю рабочее место, — отвечаю.
Трудно пилотировать бомбардировщик в течение восьми-десяти часов. Весь в
напряжении, глаза устают, немеют руки и ноги, сковывает все тело. К тому же, у
Василия больны ноги. Об этом пока что знает лишь экипаж. Врачам Алин не говорит о
болезни и просит нас не «выдавать» его. Поэтому командир так настойчиво тренирует
меня, учит пилотировать самолет в любых условиях. И получается неплохо. Я научился
даже управлять самолетом по приборам. А когда виден горизонт, чувствую себя
уверенно.
У нас уже выработался определенный порядок: при пролете к цели пилотирует
Алин. Для меня же главное — поиск объектов бомбардирования и поражение цели. На
обратном маршруте я помогаю летчику. В это время и условия проще: самолет без
бомб, полет проходит в основном на восток, навстречу рассвету, к тому же помогают
радионавигационные средства своего аэродрома. Я клал развернутую карту на полочку
правее себя, настраивал РПК-2 на приводную радиостанцию или радиомаяк и
пилотировал, посматривая то на небосклон, то на карту, то на землю. А летчик отдыхал,
разминался, следил за режимом работы двигателей, за расходом горючего. [144]
При полете от цели к аэродрому напряжение, уменьшается, хочется немного
отдохнуть, успокоиться. Мы часто просим своего радиста спеть что-нибудь. Коля
охотно делает это. Чаще всего он исполняет песню «Огонек». Слушая радиста, мы
вспоминаем любимых, друзей, свое детство, мирные дни перед войной...
Незаметно наступила утренняя заря. Какая красота вокруг! Кажется, на земле и в
воздухе все вновь пробуждается. Никто, наверное, не встречает столько зорь, сколько
мы, летчики. И каждый раз я смотрю зачарованно на светлеющий небосклон на
востоке, как будто вижу его впервые.
В районе аэродрома я передал управление Алину, и он повел машину на посадку.
Приземлились мы на своем аэродроме после продолжительного, трудного, но
успешного полета. На земле узнали, что большинство экипажей нашего полка не
смогли прорваться через грозовой фронт и бомбили запасные цели. Лучше удалось
преодолеть стихию самолетам, вылетавшим на Варшаву с подмосковных аэродромов.
На следующий день командование объявило нашему экипажу благодарность за
отлично выполненное задание.
После отдыха идем на спортплощадку. Там уже соревнуются волейболисты. В
прошлом году мы больше увлекались футболом. Играем и теперь. Но главным видом
спортивных игр почему-то стал волейбол. У нас есть замечательная команда, назвали ее
«Черным буйволом». Она — сильнейшая в полку. Капитан команды — Василий Алин.
Долго формировалась команда-соперница «Черного буйвола». А когда появилась,
никак не могли подобрать ей название. Но однажды во время очередной игры в этой
команде появился Иван Гросул. [145] У Вани был день рождения, и настроение у него
было радостным, приподнятым. Вышел на площадку и сказал: «Сегодня «Черный
буйвол» будет разбит!» Игра продолжалась. Ваня сражался как герой. Принимал
сильные и трудные мячи, часто в падении, получил даже травму. Но победить чемпиона
не удалось и на сей раз. После игры было отмечено, что победить «Черного буйвола»
все же можно, но при одном условии: если все игроки будут сражаться так же
энергично и самоотверженно, как это делал Иван. С того дня эта команда избрала своим
капитаном Ивана и стала называться «командой Гросула».
Иван Гросул — ветеран полка, весельчак и балагур, спортсмен, шахматист,
человек веселого нрава. В полете он преображался. Там, в небе, в нем сразу же
чувствовались большая воля, твердость характера, стремление во что бы то ни стало
выполнить приказ командира. Делал Гросул все спокойно, вдумчиво, без суеты,
основательно. Его выдержке и настойчивости можно было только позавидовать.
До самой темноты шла баталия на спортивной площадке. Рядом с волейболистами
сражались городошники. Спорт — лучший друг авиаторов.
Сегодня вылет не запланирован. После ужина все направились в клуб. Предстояло
посмотреть концерт самодеятельности, а затем состоятся танцы. В клубе — летчики,
работники БАО, столовой. Открылась сцена, и начался концерт. Были номера и
грустные, навеянные темой войны, и лирические, и смешные. Коля Кутах вместе со
стрелком Мишей Яселиным исполнили ритмический танец, русский перепляс, затем
украинский гопак. Мастер по приборам В. Д. Семенов, как всегда, усп ешно выступил с
рассказами на охотничьи темы. Под дружный [146] хохот и аплодисменты он уже
собирался уходить со сцены, как тут же раздались возгласы:
— Расскажи о Трезоре, просим!
Семенов, видимо, этого только и ждал. Рассказ об охотничьей собаке — его конек.
И в какой уже раз с нескрываемым удовольствием он начал свое повествование.
Семенова снова сменил Коля Кутах, вбежавший на сцену с гитарой в руках.
Красивый, курчавые волосы. Глаза у Коли всегда становились задумчивыми, когда он
играл на гитаре. Николай исполнил «Раскинулось море», затем пел о широкой степи, о
Днепре могучем. Затаив дыхание, слушали мы радиста, и наши мысли быстрее песни
переносились в родные края, где проходила юность и где теперь враг, коварный и
жестокий...
Николай Кутах вдруг встряхнул головой и заиграл веселую шуточную песню
«Казав мет батько, щоб я оженився...», Появился Миша Яселин, пожалуй, самый
жизнерадостный парень во всем полку. Вместе со своим боевым другом они
продолжали петь, вызвав веселое оживление и бурные аплодисменты...
Концерт закончился. Но никто не расходился. Оркестр заиграл танго. И закружили
в парах летчики с девушками-радистками, официантками, машинистками. Танцевали
все: и те, кто, может быть, на днях погибнет, и те, кто останется жить, а потом будет
вспоминать об этих радостных минутах трудной и долгой войны...
И в дни сражений и тяжелых испытаний человек оставался самим собою. Он не
черствел душой. Все человеческое не было чуждо нам. Как и раньше, в дни мира, мы с
увлечением смотрели фильмы, ценили музыку, песни, танцы, читали и перечитывали
книги (их всегда не хватало в полковых библиотеках), [147] занимались спортом,
смеялись, веселились, любили. С нетерпением ожидали приезда артистов, сами
организовывали концерты самодеятельности. В короткие минуты отдыха мы
восстанавливали силы для предстоящих полетов, готовились к ним.
В начале мая полк нанес массированный удар по вражескому аэродрому в
Полтаве. Это был настоящий гвардейский удар. Немцы недосчитались многих своих
самолетов. 15 из них было уничтожено и несколько десятков повреждено. Значительная
часть летного поля изрыта бомбами.
Вскоре после этого удачного налета к нам прилетел командующий авиацией
дальнего действия генерал А. Е. Голованов. Его посещения всегда были радостными и
приятными для нас. И на этот раз состоялась задушевная, непринужденная беседа
командующего со всем летным составом. Как всегда, он интересовался условиями
жизни авиаторов, внимательно выслушивал наши предложения, направленные на
лучшую организацию налетов, давал полезные советы.
— Результатами вашего налета на вражеский аэродром в районе Полтавы я
доволен. Молодцы, [148] — говорил он, — но вам предстоит выполнить новое задание.
Разведка обнаружила южнее Полтавы большое бензохранилище оккупантов. Обычный
массированный налет может оказаться малоэффективным. Склад замаскирован, его
трудно обнаружить с большой и даже средней высоты. Что если это задание поручим
одному или двум экипажам? Как вы думаете?
После всестороннего обсуждения этого предложения генерал Голованов,
согласившись с мнением командира полка, поручил выполнить сложное и
ответственное задание экипажу командира нашей 2-й эскадрильи. Герой Советского
Союза капитан Петелин, штурман эскадрильи старший лейтенант Минченко хорошо
знали район Полтавы по прежним налетам. Для стрелка-радиста экипажа, начальника
связи эскадрильи младшего лейтенанта Гречки Полтава — родной город. Там он
родился, рос и учился. Ловил рыбу в красавице Ворскле, собирал грибы в ближних
лесах, знал каждый овраг, каждую лужайку.
— Как думаешь, Васек, где гитлеровцы упрятали склад горючего? — спросил
Минченко.
— По данным разведки — недалеко от Южного вокзала. Думаю, для этого они
использовали высокий правый берег Ворсклы. Там много оврагов...
— Что ж, будем искать склад там. Плохо, конечно, что он недалеко от средств
ПВО города. Дадут нам немцы «прикурить». Ведь там нам доведется летать и бомбить
с малой высоты.
— Постараемся эти «средства» обмануть, — сказал Петелин, — построим
соответственно маневр выхода на цель.
Тщательно подготовившись к полету, продумав все его этапы, экипаж с
наступлением сумерек взлетел [149] и взял курс на юго-запад. Долго летели на высоте
5000 метров. Стояла безоблачная погода. Полная луна освещала небо и землю,
помогала ориентироваться.
За 50—60 километров от Полтавы Юрий Петелин уменьшил обороты, приглушил
моторы и начал снижаться. Вскоре штурман увидел глубокий овраг, о котором так
подробно рассказал на земле Василий Гречка. К оврагу тянулась железнодорожная
ветка.
— Товарищ командир, вижу цель. Доверните вправо десять градусов.
— Есть десять градусов, — повторил команду штурмана Петелин, продолжая
снижаться на приглушенных моторах.
С высоты 600 метров Минченко сбросил две фугасные бомбы весом по 250
килограммов каждая и еще десять стокилограммовых фугасок и зажигалок. Серия
перекрыла всю территорию бензохранилища. Через считанные секунды взорвалась и
загорелась одна из емкостей. Огонь, быстро распространяясь, вызвал новые взрывы.
Вскоре весь склад был охвачен огнем. Пожар осветил Полтаву, окружающую
местность...
Продуманность и скрытность маневра обеспечили внезапность удара. Для
вражеской ПВО это было полной неожиданностью. Гитлеровцы услышали гул
советского самолета только после того, как Петелин, дав полные обороты моторам, стал
уходить от цели. Улетая к своему аэродрому, экипаж еще долго видел пожары южнее
Полтавы.
После посадки капитан Петелин на КП стал докладывать командиру полка:
— Товарищ полковник, боевое задание выполнено, бензосклад немцев взорван.
[150]
Он хотел подробнее рассказать, как это было, но генерал Голованов, сидевший в
темном уголке (поэтому Петелин его не заметил), прервал командира эскадрильи:
— Можете не продолжать. Нам уже сообщили из Москвы, что склад взорван.
Благодарю экипаж за отличное выполнение важного задания.
— А где ваша жена, дети? — неожиданно спросил генерал у Петелина.
— Жена моя, Валя, в Воронеже. А детей у нас пока нет, война ведь... — ответил
Петелин.
— Товарищ полковник, — обратился к командиру полка Голованов и приказал: —
Дайте комэску По-2. Пусть слетает к жене и немного отдохнет. Тут же рядом. А то, я
вижу, его совсем загоняли, устал он. А штурман и радист отдохнут при части, их
родные пока на оккупированной земле...
Да. генерал прав. Уже почти два года шла война. Многие уставали, летая без
выходных. И особенно те, кто сражался с врагом с первых ее дней. Часто летали не
только из последних сил, но и больными, скрывая это от врача, от командира. Вот и
Юрий летает с первого дня войны, летает с обгорелыми руками и ногами, имеет
ранения, но наотрез отказывается уйти с летной работы. Бывало, Иван Карпович
Бровко, проявляя отеческую заботу, говорил Петелину: «Вам тяжело, вы же почти
инвалид. Может, перейдете на штабную работу?» И в ответ слышал: «Нет, товарищ
командир, не тяжело. Если я брошу летать, то быстро наступит мой конец... Не могу
жить без неба. Да и бить фашистов ведь надо, до конца войны еще далеко».
Такими, как Петелин, были многие воины нашего славного 10-го гвардейского
полка. Они не жалели сил своих для борьбы с ненавистным врагом. [151]
Не только сил, но и самого дорогого — жизни своей. Потому, что еще дороже
была судьба любимой Родины.
...Шло время, крепли наши ряды. В полк прибывали экипажи, окончившие летные
училища. В числе пополнения были те, кто уже воевал, но большинство — не «нюхало»
пороха. Все летчики, штурманы, стрелки-радисты имели хорошую подготовку. Все они
рвались в бой.
Прошли дни, когда в полку не хватало самолетов. Теперь наша авиационная
промышленность выпускала достаточно прекрасных бомбардировщиков Ил-4. Весной
1943 года каждый экипаж имел «свой» самолет. И было еще несколько резервных. Это
давало возможность все время повышать боевое напряжение, увеличивать число
боевых вылетов за ночь. Этот постоянный, все время возрастающий приток
материальной части с заводов и летного состава, а также техников из школ создал
благоприятные условия для формирования новых частей и соединений авиации
дальнего действия.
На базе нашего 10-го полка развернулась 3-я бомбардировочная дивизия. В ее
состав вошли 10-й и 20-й гвардейские полки. Командиром дивизии назначили
полковника И. К. Бровко, замполитом — подполковника Н. Г. Тарасенко, начальником
штаба — подполковника М. Г. Мягкого, штурманом дивизии — майора Г. А. Мазитова,
начальником связи — майора И. Н. Нагорянского. 10-й гвардейский полк возглавил
ветеран части подполковник Н. М. Кичин. Замполитом стал майор А. Я. Яремчук,
начальником штаба — майор К. П. Григорьев.
Наши боевые успехи были бы немыслимы без хорошо налаженной партийнополитической работы. Заместитель командира полка, а затем и дивизии [152] Н. Г.
Тарасенко умело направлял деятельность партийных и комсомольских организаций,
активно руководил воспитанием воинов полка и дивизии.
Партийная организация полка, возглавляемая парторгом А. М. Юкельзоном,
проводила большую воспитательную работу, помогала командованию готовить личный
состав к успешному выполнению боевых заданий. Активно работала и комсомольская
организация, секретарем которой был Миша Каценельсон. Партийная и комсомольская
организации непрерывно росли, пополнялись лучшими воинами.
В течение всей войны коммунисты нашего полка во всем показывали пример, они
были той силой, вокруг которой сплачивались в единый боевой коллектив комсомольцы
и беспартийные. [153]
Помнится партийное собрание в один из майских дней 1943 года. Оно проходило
на аэродроме, у самолетов. Собрание открыл секретарь партийного бюро Анатолий
Моисеевич Юкельзон:
— На повестке дня один вопрос: прием в ряды ВКП(б). Поступило заявление от
лейтенанта Аркадия Ражева. Вот что он пишет: «...партия ведет нас в бой с
ненавистным врагом, и прошу принять меня в ее ряды. Хочу в полет идти
коммунистом». Какие будут вопросы?
— Пусть расскажет биографию, — предложил капитан С. А. Харченко.
Поднялся с травки юный Ражев. Покраснев от смущения, начал:
— Учился в школе, потом в авиаучилище. На фронте — с августа прошлого года.
Совершил 32 боевых вылета.
— Расскажите о семье, родных, — попросил штурман Ф. Е. Василенко.
— Отец на фронте, пехотинец. Старший брат погиб в начале войны. Я еще не
женат...
— Дайте слово! — привстал член партийного бюро майор А. Я. Яремчук. —
Думаю, что все уже ясно. Лейтенант Ражев более тридцати раз вылетал на боевые
задания, все выполнил хорошо. Он еще молод, но это не помеха. Искусству управлять
самолетом, каким владеет Аркадий, могут позавидовать и некоторые «старички». А как
он рвется в бой! Предлагаю принять лейтенанта Ражева в члены Коммунистической
партии.
За это предложение проголосовали единогласно. От всей души поздравляли мы
молодого коммуниста, крепко жали ему руку.
Аркадий, жизнерадостный парень, сообразительный и решительный в бою, уже
давно пользовался [154] уважением товарищей. Молодой воин смущенно улыбался, не
мог скрыть своей радости.
В полку уважали скромных воинов-тружеников, любивших летать, инициативных
и хладнокровных. Уважали тех, кто создавал хорошую славу эскадрилье, полку, кто не
страшился смерти, проявляя храбрость. Таких у нас было много и среди них —
Аркадий Ражев.
***
С воздуха мы стали замечать, что в районе Курской дуги ведется интенсивная
подготовка к большим боям. Противник перебрасывал из тыла новые части,
соединения, технику. Наши войска также подтягивали резервы, вели перегруппировку.
Позже стало известно, что враг рассчитывал окружить советские войска,
защищавшие Курский выступ, и перейти в решительное наступление, вернуть
утраченную инициативу. Приказ Гитлера, обращенный к войскам, сражавшимся на
Курской дуге, гласил: «Поражение, которое потерпит Россия в результате этого
наступления, должно вырвать на ближайшее время инициативу у советского
руководства, если вообще не окажет решающего воздействия на последующий ход
событий»{3}.
5 июля был получен приказ привести в боевую готовность все самолеты и
экипажи, чтобы поддержать с воздуха наши наземные части и нанести сильный удар по
танковым полчищам немцев.
В полку состоялся митинг.-Майор Яремчук обратился к авиаторам с краткой
речью. Он сказал, что вражеские войска начали наступление из районов Орла и
Белгорода в сторону Курска. Замполит [155] призвал нас к свершению новых подвигов
во имя Родины.
В полку царило приподнятое настроение. Все были возбуждены, начали
обсуждать создавшееся положение. «Да, мы теперь значительно сильнее, — думал я,
— но в памяти еще свежи наши неудачи лета сорок первого, а затем и лета сорок
второго... Как будет теперь, в лето третьего года войны?..».
— Что задумался, штурман? — спросил меня Василий Алин. — Какие проблемы
решаешь?
— Думаю о том, как будет развиваться начавшееся наступление немцев, —
отвечаю командиру звена. — Уж очень не хочется, чтобы повторились их прошлогодние
успехи...
— Что вы, товарищ штурман, этому не бывать, — включился в беседу Коля Кутах.
— У Гитлера уже нет сил для большого наступления. Теперь мы будем гнать
оккупантов с нашей земли, вот увидите!
— Наш радист верно говорит. Я с ним согласен, — закончил беседу командир. —
По местам! Будем готовиться к вылету.
И вот мы в небе. Держим курс на юго-запад. Приближаемся к фронту в районе
Белгорода. Еще вчера здесь было спокойно, а теперь все ожило, пришло в движение.
Била артиллерия, стреляли пулеметы, виднелись могучие залпы «катюш», взлетали в
небо разноцветные ракеты. И пожары, пожары... Видно, что врагу все же удалось
продвинуться на север на несколько километров. Но далеко ему не пройти. Не видать
ему Курска! И словно по единой команде полетели на головы гитлеровцев сотни тонн
смертоносного груза. Тяжелые бомбы взрывались в боевых порядках танков, на
огненных позициях артиллерийских батарей, уничтожали боеприпасы, горючее,
автомашины, живую силу... [156]
В эту ночь мы повторили мощный удар по переднему краю врага. Мы стремились
как можно лучше помочь войскам сдерживать сильный натиск противника.
С этой ночи напряжение в боевой работе все время повышалось. После короткого
неспокойного сна получаем новое задание. Вылетаем и днем, и ночью. Совершаем по
два-три, а иногда по четыре вылета за сутки. Делаем все, что в н аших силах, для
разгрома войск противника.
Замечаем, что с каждым днем, с каждым часом темпы продвижения немцев все
больше замедляются. А вскоре наши войска, измотав вражеские силы, сами перешли в
решительное контрнаступление. Всего семь дней понадобилось нашим войскам, чтобы
в упорных оборонительных боях обескровить врага, остановить его. Не оправдались
надежды гитлеровского командования на новую технику — на сверхмощные танки
«тигры» и «пантеры», самоходные артиллерийские установки типа «фердинанд», на
истребители «Фокке-Вульф-190а» и штурмовики «Хеншель-129», предназначенные для
поддержки пехоты. И хотя гитлеровцы здесь впервые применили свою новую технику,
они не застали нас врасплох. Советские войска к тому времени уже располагали
качественно новыми противотанковыми средствами и в достаточном количестве. В ходе
битвы впервые были применены противотанковые кумулятивные авиабомбы высокой
эффективности, а с самолетов Пе-8, также впервые, сбрасывались бомбы весом 5000
килограммов.
А ведь какую силу собрал враг для проведения операции «Цитадель»!
Миллионная армия на участке фронта, на каждом километре которого сосредоточено до
80 орудий и минометов, свыше сорока танков. Сотни самолетов в небе. [157]
Очередной наш налет на железнодорожный узел Орел содействовал успеху наших
войск на Курской дуге. Из этого налета не вернулся экипаж Николая Жугана...
Выполнив задание, он возвращался домой. И вдруг огненная трасса прошила
бомбардировщик и подожгла его.
— Откуда стрельба? — спросил командир.
— Стрелял немецкий истребитель, — ответил радист Николай Осьмачко. —
Пронесся, как метеор... Я даже не успел за пулемет схватиться.
Экипаж оставил горящий самолет, приземлился на парашютах в расположении
своих войск. Случай с экипажем Жугана, — а он был не единичным, — напомнил нам
о необходимости быть все время более бдительными.
Вскоре было установлено, что немцы начали применять радиолокационные
станции орудийной паводки и самолетные радиолокаторы. Эти новые установки, лучам
которых не могли помешать ни ночь, ни облака, давали немцам возможность знать о
приближении наших самолетов, своевременно подготовить зенитную артиллерию и в
нужное время выслать истребители.
Вначале радиолокация, как новый вид радиотехнических средств обнаружения,
была новинкой и представляла немалую опасность. Довелось искать средства
противодействия. Постепенно они были найдены. Это и эшелонирование самолетов по
высотам, и налет на цель с разных направлений, и повышение плотности удара, и
соответствующий профиль полета, и применение металлизированных лент, и другие
помехи.
В эти жаркие дни боев наши части облетели все новые и новые вести о героизме
и отваге авиаторов. Приказом военного совета АДД орденом Красного Знамени был
награжден штурман младший лейтенант [158] Василий Ковбасюк, орденом
Отечественной войны I степени — воздушный стрелок сержант Иван Коноваленко.
Какой подвиг они совершили? Оказывается, при налете на сильно защищенный
объект противника зенитный снаряд серьезно повредил наш бомбардировщик. Тяжело
раненный летчик потерял сознание. Неуправляемая машина вошла в крутую спираль.
Всему экипажу грозила гибель. Тогда штурман экипажа В. А. Ковбасюк, также
получивший ранение, нашел в себе силы, чтобы взять управление и вывести са молет из
спирали. Буквально у самой земли поврежденная машина послушалась рулей, и
воздушный корабль перешел в горизонтальный полет. С помощью воздушного стрелка
И. С. Коноваленко раненый штурман довел бомбардировщик на аэродро м и совершил
посадку. Самолет и его экипаж были спасены.
Подполковник Н. Г. Тарасенко рассказал нам еще об одном случае с экипажем
братского полка, свидетельствовавшем о дружбе и взаимной выручке, которые всегда
объединяли наши экипажи и помогали им с честью выходить из самых сложных
ситуаций.
От прямого попадания зенитного снаряда в бензобак загорелся самолет, ведомый
гвардии майором А. Вихоревым. Энергичные попытки летчика сбить пламя не
увенчались успехом. Когда же все средства спасения горящей машины оказались
исчерпанными, по приказу командира члены экипажа выбросились на парашютах.
Последним покинул пылающий корабль Алексей Вихорев.
Оказавшись на территории, занятой врагом, советские летчики меньше всего
думали о своем личном спасении — они спешили как можно скорее отыскать раненого
штурмана и помочь ему. Как [159] выявилось, потерявший много крови штурман не мог
передвигаться. А вокруг был враг. Порой совсем близко слышались немецкая речь, шум
моторов неприятельских машин. Вихорев вынес на себе раненого штурмана, своего
боевого друга, через линию фронта. Он достойно выполнил нерушимый закон
фронтового братства.
Пример, достойный подражания!
Тяжелые утраты
Бои все еще гремели на Курской дуге, советские войска продолжали
стремительное наступление на Орел и Белгород. В эти дни полки нашей дивизии вместе
с другими соединениями авиации дальнего действия получили новое боевое задание.
Утром 28 июля мы готовились к массированному удару по станции Мга под
Ленинградом. Налет был несколько необычным. Вылетели с Липецкого аэродрома еще
днем. В бензобаках — полный запас горючего, в бомболюках — по 1000 килограммов
бомб, а в кабине радиста вместе с Колей Кутахом и стрелком Мишей Яселиным
находился еще и техник-лейтенант Павел Чумак. Это его первый боевой вылет. Первое
знакомство с целью, с огнем зенитной артиллерии (ЗА). Техники, летящие на задания,
обязаны сразу же после посадки на новом аэродроме приступить к подготовке машин к
очередному боевому вылету, чтобы ускорить боевые действия с оперативного
аэродрома. Штабные работники и часть инженерно-технического персонала перелетят
к новому месту на самолетах Ли-2.
В сумерках вышли на цель, отбомбились и взяли курс на аэродром Мигалово,
чтобы с него продолжать [160] боевые действия по объектам врага в районе
Ленинграда.
Пятого августа радио сообщило радостную весть. После упорных боев
освобождены Орел и Белгород. В честь этой исключительно важной победы столица
нашей Родины Москва торжественно салютовала воинам-освободителям. Это был
первый салют за годы войны. Потом они еще много раз, отмечая наши победы,
радовали советских людей.
В один из августовских дней к нам приехал знаменитый хор имени Пятницкого.
Стояло тихое летнее утро. По небу плыли легкие облака. Березовая роща на берегу
Волги превратилась в концертный зал. Рядом — стога сена, от которых доносился
приятный аромат разных трав. Артисты хора, одетые в нарядные цветные костюмы,
исполняли русские народные песни, песни о воинах-героях. Мы тепло благодарили
работников искусства за высокое мастерство, за предоставленные нам удовольствие и
радость. В такие минуты, кажется, забываешь о войне, о предстоящем сегодня боевом
вылете...
Прорыв блокады Ленинграда в январе 1943 года обеспечил связь города со
страной. Наладилась помощь продовольствием, топливом, электроэнергией. Но
Ленинград продолжал стоять на линии огня. Гитлеровцы все еще варварски
обстреливали город. В это время полки АДД пришли на помощь ленинградцам.
В ночь на 11 августа мы получили приказ нанести очередной бомбовый удар по
укреплениям, технике и живой силе врага в районе железнодорожной станции Мга.
Выруливаем на старт. Самолет на исчерченной резиновыми штрихами взлетнопосадочной полосе. В конце ее тонет в сумерках лес. Алин дает полный газ, машина
начинает разбег, отрывается от земли и, набирая скорость, [161] поднимается вверх.
Летим курсом на северо-запад. Вдоль маршрута тянется линия фронта. А над ней —
другой фронт, метеорологический, протянувшийся на сотни километров. Мощные
черные облака, вспышки молний. Грозовой вал движется на восток.
Вдали показалось Ладожское озеро. Светлеет северная часть неба. На фоне
вечерней зари темными точками вырисовываются наши самолеты. Такое не часто
увидишь: на севере светло, словно вот-вот настанет день, а на юге — темная-темная
ночь.
Выходим на берег озера и поворачиваем на Мгу. Нам помогает наземный
прожектор. Его лучи от берега направлены на Мгу, указывая правильный курс.
Над целью вспыхнули осветительные бомбы. И тут же по небу заметались лучи
вражеских прожекторов, открыли огонь зенитки. Нажимаю на кнопку, и
тысячекилограммовая бомба вместе с бомбами моих товарищей рушит вражеские
укрепления, уничтожает захватчиков. Вот над объектом взметнулся огромный столб
огня. Видимо, одна из бомб угодила в склад боеприпасов.
— Как думаешь, Леша, гостинец весом в одну тонну пробьет перекрытие
немецкого блиндажа? — спрашивает командир.
— Конечно, пробьет! Шутка ли: тысяча килограммов. Главное, чтобы попала куда
надо.
— А куда ей деваться? Товарищи хорошо осветили цель. Да и наземные
прожекторы наведения здорово помогают, — замечает Василий.
Глубоко зарылись в землю гитлеровцы под самым Ленинградом. Мощные
железобетонные укрепления не смогли разрушить ни артиллерийские снаряды, ни
бомбы малых калибров. И вот теперь [162] мы применяем тонные бомбы, впервые в
этой войне.
Мощные облака преградили нам путь к аэродрому. Все чаще сверкает молния,
усиливается дождь. Самолет бросает то вниз, то вверх. Пробуем снизиться под облака,
но они все ниже прижимают нас к земле, мы попадаем в ливень. Вода, словно из ведра,
течет по стеклам кабины, ничего не видно. Полет действительно слепой. Решаем
обходить грозу. Отклоняясь все время влево, мы достигли района Рыбинска и уже
оттуда возвращались домой, израсходовав почти все горючее.
Трудной оказалась эта ночь. Она запомнилась многим из нас на долгие годы. Из
вылета не вернулись домой два наших экипажа. Что с ними? Где они?..
Почти год летали вместе летчик Илья Мусатов, штурман Артем Торопов, стрелокрадист Малик Чариев. Они стали настоящими мастерами бомбовых ударов. Мусатов —
отличный летчик, отважный волевой командир. Торопов хорошо владел всеми
средствами ориентировки, всегда точно поражал цель. Артем — из тех людей, которые
при первой же встрече внушают доверие, становятся близкими. Чариев — классный
радист, уже сбил несколько истребителей врага, неоднократно был ранен, признавался
негодным к летному делу, но продолжал летать.
На подходе к Ладожскому озеру Чариев заметил истребитель Ме-110, который тут
же открыл огонь. Трасса пуль прошла через кабину радиста, ранила Малика в плечо.
При повторной атаке были ранены летчик и штурман, поврежден самолет. Превозмогая
боль, Чариев первой же очередью послал к земле истребитель. Когда Торопов сбросил
бомбу, самолет обстреляли зенитки. Яркая вспышка ослепила [163] экипаж. Самолет
осветили прожекторы. Вскоре повторилась атака. Один из снарядов попал в крыло,
осколки другого повредили фюзеляж. Машина загорелась. Скольжением до высоты
1000 метров летчику удалось сбить пламя. Но многие приборы, компас штурмана были
разбиты, не стало связи. Мусатов, раненный в руку и плечо, из последних сил вел
корабль. Торопов движениями рук показывал направление на запасной аэродром, давал
сигналы бедствия красными ракетами. Наконец, появился аэродром Пороги, на нем еле
виднелось «Т», обозначенное кострами. Штурман израсходовал все ракеты, а
посадочный прожектор все не включали (он оказался неисправным), Мусатов
приземлился в полной темноте. В конце пробега самолет встал на нос. Захлестали из
поврежденных баков горючее и масло. К счастью, машина не загорелась. Работники
БАО помогли экипажу выбраться из самолета. Первую помощь раненым оказали в
лазарете.
Днем прилетел замполит полка майор А. Я. Яремчук и отвез экипаж в Калинин. В
госпитале авиаторам сделали операции, стали лечить, но больные оказались
«неблагодарными» — через неделю мы улетали в Липецк, и, чтобы не отстать от
товарищей, экипаж сбежал из госпиталя...
Большой выдержкой, мужеством, мастерством и скромностью отличался
лейтенант Душкин. В полете, в любой ситуации, он всегда оставался спокойным.
Вместе со штурманом Михаилом Сухаревым и радистом Петром Колесниченко он
успешно выполнял боевые задания. В этом полете, кроме основных членов экипажа, в
самолете находился и техник А. В. Розживин. Он испытывал специальн ое
оборудование. Уже трижды приходилось Душкину оставлять подбитый зенитным огнем
или разрушенный [164] стихией самолет, пробиваться через фронт на свою землю.
Возвращаясь в полк, Иван отказывался от отдыха, снова рвался в бой. Ни в какую
судьбу он не верил. «Судьба — это пустое слово, — любил говорить он. — Человек
свою судьбу делает сам». И вот четвертый случай.
...Самолет на боевом курсе. Сотни зенитных снарядов кромсали небо, рвались
вокруг. Штурман Сухарев сбросил бомбу, тысячекилограммовую. И вдруг рядом,
ослепительно сверкнув, с глухим треском разорвался снаряд, затем второй, третий.
Одним из них повредило мотор, он стал давать перебои. Со снижением полетел
Душкин от цели. Уже пройдена значительная часть пути, но впереди появилась новая
опасность — гроза.
В боевых вылетах нас подстерегало много разных опасностей. Могли сбить
зенитки или истребители. Случались и столкновения в воздухе, отказы моторов... И вот
— гроза. Яркая молния ослепила глаза. Потом самолет вошел в облака, его окутала
непроглядная мгла.
Перестал работать правый двигатель бомбардировщика. Душкину пришлось
снижаться, чтобы «проскочить» под облаками. Но стихия распорядилась по-своему. На
высоте 600 метров огромные воздушные вихревые потоки свалили самолет на
плоскость. Словно щепку в бушующем потоке воды, его бросало из стороны в сторону,
прижимало все ниже и ниже, и наконец вертикальный поток большой силы швыряет
бомбардировщик на землю. Катастрофа!.. Погибли И. Е. Душкин, М. Н. Сухарев, А. В.
Розживин. И только каким-то чудом среди обломков остался живым стрелок-радист Ф.
П. Колесниченко. Случилось это в районе аэродрома Пороги. Там и похоронили
храбрых воинов. Иван Душкин и его друзья по экипажу прошли [165] через трудные
испытания воины. Они сделали все, что могли, сражаясь с врагом...
Да, не все возвращались на свой аэродром. Война продолжалась. Она вырывала из
наших рядов все новых и новых боевых товарищей. Погибали молодые
жизнерадостные парни, так мало еще познавшие радости жизни. Потери в бою
неизбежны. Мы понимали это всегда. Эти потери друзей еще больше усиливали нашу
ненависть к врагу, звали к мести. Мощнее становились наши удары.
14 августа мы вернулись на аэродром Липецк. В это время войска Степного и
Юго-Западного фронтов вели упорные бои на подступах к Харькову. Враг создал вокруг
города мощные укрепления. Два ряда дотов, насыщенных большим количеством
огневых средств, преграждали путь наступающим. Бои разгорелись на фронте
протяженностью в 200 километров. Действия наземных войск с воздуха поддерживали
авиация фронтов и самолеты АДД. Наш полк способствовал наступлению Степного
фронта. Целями для бомбовых ударов были скопление войск и техники немцев в
населенных пунктах Люботин, Богодухов, Ахтырка, Валки, Рогань, Дергачи и места
сосредоточения гитлеровских резервов в Полтаве, Конотопе, Ворожбе, Ромнах,
Краснограде, Ромодане, Гомеле.
Летали мы каждую ночь. Преодолевая усталость, наносили сокрушительные
удары по врагу. Мы радовались, что наши войска наступают, освобождают родную
землю.
Нас вдохновляло обращение ЦК КП(б)У, Президиума Верховного Совета и Совета
Министров Украины, зачитанное секретарем партбюро полка А. М. Юкельзоном:
«Выходи на решающий бой, народ Украины! В борьбе мы не одни. Плечом к плечу с
нами идут русские, белорусы, грузины, армяне [166] — сыны всех народов Советского
Союза... Вперед, в наступление на врага!»
Среди летчиков царило приподнятое настроение. Слышны шутки, смех.
— Ну, Иван, начинаем гнать немцев с Украины по-настоящему. Скоро, очень скоро
и твоя Полтавщина будет свободной, — говорит Владимир Борисов Ивану Доценко,
высокому, стройному летчику, никогда не унывающему весельчаку родом из Диканьки.
— Полтавщина и моя родина, — вмешался в разговор Федор Василенко. — Так
что радоваться будем вместе с Иваном Доценко.
— Принимайте в компанию и меня, я тоже полтавчанин, — слышим бас
начальника связи нашей 2-й эскадрильи Василия Гречки.
— А вернее будет сказать, что радоваться будем мы все. Ведь Полтавщина —
частица родной и дорогой всем нам советской земли, — заметил мой командир Василий
Алин.
Да, Василий Иванович прав. Все мы — сыны великого Советского Союза —
любим свою Родину, безмерно рады освобождению любого города и села. И в то же
время для каждого из нас особенно дорог тот край, где он родился и рос, учился и
трудился. Поэтому можно понять украинца Федора Василенко, с таким нетерпением
ожидающего освобождения Полтавщины. Нам понятны и горячая, преданная любовь
русского Юрия Петелина к своей Сибири, и желание туркмена Малика Чариева хоть
денек побывать в родном ауле, что на берегу реки Мургаб, и рассказы татарина Гали
Мазитова о красоте широких просторов родного края, и привычка того же Владимира
Борисова неустанно рассказывать о славных делах земляков-текстильщиков из города
Иваново. [167]
Владимир Иванович Борисов — командир звена, один из лучших летчиков в
полку. Спокойный, неторопливый, общительный. Щеки у Володи всегда румяные. А
глаза — голубые и добрые-добрые. Недаром о нем говорят: «Вовка — добрый человек».
Все уважали его и за доброту, и за храбрость, и за мастерство. А девушки, работавшие
в БАО и столовой, не могли отвести восторженных взглядов от самого красивого парня
полка. Но Владимир словно и не замечал этих взглядов. Он очень любил свою жену —
красавицу Тоню.
В один из августовских дней нам дали возможность отдохнуть. Мы обрадовались
этому решению командира. Что говорить, устали, хотелось хоть немного отоспаться.
Легли рано, но долго не могли уснуть — отвыкли отдыхать в ночное время. Все же
усталость взяла свое. И вдруг — сигнал тревоги. Быстро оделся — и скорей к автобусу.
Подъезжаем к аэродрому. Какая-то тревожная мысль не покидает меня. В чем дело?
Чего не предусмотрел? Ах, вот что — забыл штурманскую сумку. А в ней же полетная
карта с маршрутом, бортовой журнал, разные таблицы, штурманское снаряжение. Как
быть? Доложить начальству — не допустят к полету. Решил молчать.
Тем временем выяснилось, что на аэродром приехали пока что не все. Нет и моего
Василия Алина. Командир эскадрильи Юрий Петелин на скорую руку стал
формировать экипажи. Слышу его голос:
— Капитан Кот полетит с Борисовым и стрелком-радистом Дормостуком.
Спешим к самолету. Он уже готов: проверены двигатели, подвешены бомбы.
Вылетаем. Даю Борисову курс на цель в район Харькова. Полет продолжается. [168]
Приближаемся к Касторкой. Решаюсь сказать командиру о том, что забыл штурманскую
сумку.
— Не беда, — слышу в ответ спокойный голос Владимира, — не первый раз
летим этим маршрутом. Справишься и без нее.
Да, летали мы в район Харькова этим маршрутом много раз. Я помнил курсы и
расстояния между контрольными ориентирами и время полета. Боевой вылет наш
экипаж выполнил успешно, отсутствие у меня штурманской сумки никто и не заметил.
18 августа нам предстояло выполнить два боевых вылета. Запомнились короткие
слова приказа: «Уничтожить живую силу и технику противника вблизи Люботина».
Автобус спешит к аэродрому. Толя Дрюк запевает: «По морям...» Все дружно
поддерживают его.
Быстро и организованно поднимаемся в ночное небо. Пролетаем Дон. Серебряной
змейкой вьется он меж крутых берегов. Высота растет. Позади остались Воронеж,
Старый Оскол. Скоро цель. Слева виднеется Харьков. Он весь в огне.
Вдали появился голубой луч прожектора-наводчика. Он ползет по небосклону,
затем устремляется на юго-запад, указывая нам направление на цель. Беспорядочно
забегали по небу вражеские прожекторы.
Над лесом вспыхнули десятки осветительных бомб, сброшенных товарищами.
Вижу слева по курсу Люботин, а впереди, в лесу, немецкие танковые части.
Наши бомбы вызывают новые пожары. Записываю в бортовой журнал время и
результаты своей работы. Коля Кутах радирует на КП: «Задание [169] выполнено».
Спешим на аэродром, чтобы повторить полет.
С большим огорчением узнаем, что из боевого вылета не вернулся экипаж
лейтенанта Петра Колесникова из 20-го гвардейского полка. О его судьбе мы узнали из
рассказа стрелка-радиста этого экипажа сержанта Колесниченко, чудом оставшегося в
живых:
— На боевом курсе наш самолет осветили сразу четыре прожектора. И началось!..
Снаряды разбили мою кабину, повредили один мотор, он перестал работать и загорелся.
Командир все же вырвался из цепких объятий прожекторов и повел машину подальше
от линии фронта, потушил пожар. Летели со снижением. Штурман капитан П. М.
Власов помогал вести самолет. Мне приказали доложить на КП о случившемся и
попросить оказать нам помощь в выходе на ближайший аэродром. Но сделать это я не
смог: снарядом повредило радиостанцию. На высоте 500—600 метров остановился и
второй двигатель. Настала неприятная тишина. Самолет быстро терял высоту. Ничего
не оставалось, как садиться прямо перед собой. Но ничего не видно. Ночь темная. Вотвот колеса коснутся земли. И вдруг — сильнейший удар. В глазах потемнело, я потерял
сознание. Когда пришел в себя, понял, что лежу на земле, чем-то придавленный, не
могу пошевелиться. Лишь когда рассвело, на помощь пришли местные жители.
Оказалось, что наш самолет задел одиноко стоявшее в поле дерево и разлетелся на
части. Меня отбросило в сторону на несколько метров. Капитан Власов и лейтенант
Колесников погибли под обломками самолета... [170]
19 августа мы опять в воздухе. Взлетели вслед за Дмитрием Барашевым, взяли
курс в район Харькова: сегодня наносим удар по войскам противника вблизи городка
Валки.
Несколько минут полета, и мы уже на высоте 3000 метров. Приближаемся к линии
фронта. Полоса пожаров придвинулась к окраинам Харькова. Враг, понимая, что скоро
придется оставить город, в бессильной злобе зверствует — взрывает и сжигает заводы,
фабрики, жилые дома. Харьков в огне и дыму пожарищ.
Наш удар оказался дружным и мощным. Мы взорвали склад с боеприпасами. Дым
пожаров поднялся на большую высоту. Спешим к своему аэродрому, чтобы принять на
борт новый бомбовый груз и снова ударить по опорному пункту врага. Внизу
промелькнула железнодорожная линия Курск — Воронеж. И вдруг впереди нас в
воздухе сверкнула яркая вспышка, похожая на взрыв самолета. Клубы огня, разлетаясь
в разные стороны, опускались на землю. Что это?
На аэродроме к нам подошел инженер эскадрильи Константин Янин, спрашивает:
— А где же Барашев? Вы вылетали вместе. КП поддерживал устойчивую связь со
всеми самолетами. В 23 часа 50 минут была принята радиограмма с позывными
Барашева: «Задание выполнил. Готовьте бомбы для повторного вылета». Но после этого
связи с ним не стало. Мы бомбы приготовили, а его все нет.
Мелькнула догадка, а не была ли та вспышка в небе взрывом самолета? Как не
хотелось верить, что экипажа Барашева уже нет среди живых. С Василием Алиным мы
доложили командиру полка о виденном нами взрыве, указали место на карте, [171] где
это случилось. Этот взрыв видели и другие экипажи.
К большому сожалению, наши опасения подтвердились. В истории боевого пути
полка появилась тогда запись: «В 00 часов 10 минут 20 августа 1943 года погиб экипаж
Героя Советского Союза гвардии старшего лейтенанта Дмитрия Ивановича Барашева.
Вместе с ним погибли его боевые друзья — штурман гвардии старший лейтенант В. И.
Травин и стрелок-радист гвардии старшина Н. С. Подчуфаров».
Причина гибели — столкновение с другим самолетом, летевшим с бомбами с
тылового аэродрома. Какой нелепый случай! Конечно, трудно заметить в ночной
темноте встречный самолет, несущийся с огромной скоростью... Не повезло Барашеву
в этом полете, ставшем для него последним. Случилась эта беда так неожиданно. С
каждого полета он возвращался победителем. Всегда в его машине меньше пробоин и
никаких неполадок...
Мы переживали тяжелую утрату своих друзей-однополчан и воинов из
родственной части. Командир 3-й бомбардировочной авиадивизии полковник Бровко
направил в братский авиаполк телеграмму, в которой выразил наше соболезнование в
связи с трагическим случаем. Аналогичную телеграмму мы получили от боевых
соратников.
Иван Карпович Бровко побывал на месте катастрофы. Сегодня в своих
воспоминаниях об этом он пишет так: «Самолет Ли-2, летевший с бомбами, от удара в
воздухе взорвался, и его обломки разлетелись в радиусе двух километров. Наш Ил-4
оказался очень прочным. После удара он вошел в штопор и почти целым приземлился
в поле. Дмитрий Барашев сидел на своем месте и держал в руках штурвал, словно
живой. Штурман Травин и [172] радист Подчуфаров также были на своих местах...
Тяжело было для нас пережить потерю эту».
22 августа представители полка и трудящиеся Липецка проводили в последний
путь храбрых воинов, славных соколов — Барашева, Травина, Подчуфарова. Мы
похоронили их с почестями на главной площади города. Над могилой развевалось
гвардейское знамя.
Выступивший на похоронах гвардии лейтенант Алексей Сидоришин — друг
погибшего героя и один из храбрейших воинов полка — сказал:
— Я обязуюсь теперь летать за Дмитрия и за себя, беспощадно громить
ненавистного врага.
Сегодня в Липецке, на площади, где похоронены авиаторы, возвышается обелиск
Славы. Навсегда остались в нашей памяти образы Дмитрия Барашева, одного из
лучших летчиков авиации дальнего действия, и его товарищей по экипажу.
Уже в мирные дни научный работник Малик Чариев, бывший стрелок-радист из
экипажа Мусатова, прислал из Ашхабада письмо. В нем — теплые слова о Барашеве:
«Дмитрий был исключительно одаренный, искусный летчик, удивительно
мужественный человек. Он обладал богатырской силой, могучим здоровьем, редкой
военной хитростью и смекалкой. До сих пор помню его приветливые карие глаза,
добрый с улыбкой взгляд...»
Вскоре и Алексею Сидоришину не повезло. Выполняя очередное боевое задание,
он вместе с экипажем вынужден был оставить горящий самолет, получить при этом
сильные ожоги, травмы и ранения, отправиться на лечение в госпиталь.
Почти на год довелось отважному летчику отложить выполнение клятвы, данной
на похоронах друга, — воевать за двоих. Но, вернувшись в полк из госпиталя уже в
1944 году, в сущности, инвалидом, [173] Алексей снова включился в боевую работу.
Летал до конца войны, стал Героем Советского Союза.
А произошло с ним вот что. 26 августа, через неделю после гибели экипажа
Барашева, мы бомбили вражескую группировку в районе местечка Валки. Вдруг в
районе Белгорода на самолете Сидоришина стал давать перебои левый мотор:
очевидно, сказалась ежедневная напряженная работа — даже техника «уставала». Через
несколько минут мотор отказал полностью. Экипаж все же решил продолжать полет:
линия фронта была уже близко.
Под самолетом — передний край. Штурман Николай Козьяков метко сбросил
бомбы на запасную цель — артиллерийские позиции гитлеровцев. Внизу появился
большой силы взрыв.
С огромным трудом Алексей развернулся на 180 градусов. Немцы со всех видов
оружия открыли огонь по самолету, летящему на небольшой высоте (из-за перебоев
мотора экипажу так и не удалось подняться на заданную высоту). От осколков
снарядов, а может, от перегрева мотора машина загорелась. Алексей пытался погасить
пожар, но огонь все сильнее охватывал двигатель, распространялся по крылу,
приближался к кабинам. И Сидоришин дал команду: «Прыгать!» Полагая, что самолет
оставили штурман и стрелок-радист, начал готовиться к прыжку и командир, он уже
перенес ногу на плоскость, но в это время в наушниках в сильном шорохе послышался
звук, похожий на голос человека. Летчику показалось, что на борту еще кто-то остался.
Тем временем бомбардировщик быстро приближался к земле. Он падал с правым
креном, вращаясь вокруг своей оси. Сидоришин наклонился в кабину, повернул
штурвал влево и на себя с таким [174] расчетом, чтобы создать условия для
выпрыгивания товарищей. Все время спрашивал: «Кто остался в самолете? Почему не
прыгаете?»
Убедившись, что на борту уже никого нет, Алексей попытался сам выбраться из
кабины, но не смог. Тело оставалось прижатым к кабине, а ноги оказались за бортом.
Высота быстро уменьшалась, огонь обжигал руки, лицо, дым забивал дыхание.
Казалось, конец. Но комсомолец не растерялся. Он использовал последний шанс, чтобы
спастись: с силой потянул за кольцо парашюта. Распустился купол и вытянул летчика
из кабины. Но вышло так, что тело Алексея проползло вдоль фюзеляжа, ударилось в
хвостовое оперение. От нестерпимой боли потемнело в глазах, летчик потерял
сознание. Приземлился он почти рядом с горящим самолетом.
Алексея нашли боевые друзья штурман Николай Козьяков и радист Дмитрий
Гавриков. С помощью колхозниц и красноармейцев перенесли командира в одну из хат,
нашли врача, оказали летчику первую помощь.
Утром Николай Козьяков о случившемся с экипажем доложил в штаб АДД.
Вскоре на прифронтовой аэродром прилетел заместитель командира нашего полка
майор В. П. Митянин и самолетом Ил-4 отвез Сидоришина на лечение в Московский
авиационный госпиталь.
23 августа был освобожден Харьков. Приятно было сознавать, что в этой большой
победе советских войск есть и частица труда авиаторов.
В нашей боевой семье еще один большой праздник. Полк за особые заслуги в
боях с немецко-фашистскими захватчиками награжден орденом Красного Знамени. Эта
коллективная награда — признание ратного подвига всего личного состава 10-го
гвардейского полка. [175]
В этот же день группа наших воинов была удостоена звания Героя Советского
Союза. Кавалерами Золотой Звезды стали летчики Ф. К. Паращенко, И. И. Доценко, И.
Т. Гросул, штурманы В. Т. Сенатор, Г. И. Безобразов, Л. П. Глущенко, Этим же указом
звание Героя Советского Союза было присвоено И. Е. Душкину (посмертно). Многие
воины были награждены орденами и медалями. Василий Алин и я получили по
третьему ордену. На этот раз — Красного Знамени. Николай Кутах награжден медалью
«За отвагу».
Через месяц пришла еще одна радостная весть: освобождена значительная часть
Запорожской области и мой родной Большой Токмак! С каким удовольствием я читал
оперативную сводку за 20 сентября 1943 года: «В течение 20 сентября на Запорожском
и Мелитопольском направлениях наши войска, продолжая успешно развивать
наступление, продвинулись вперед от 10 до 20 километров и заняли свыше 70
населенных пунктов, в том числе город Большой Токмак, районные центры
Запорожской области Ново-Васильевка, Приазовское и крупные населенные пункты
Камышеваха, Щербаковка, Юльевка, Сладкая Балка, Роскошный, Ботьево, Гамовка,
Ново-Ивановка (13 километров юго-восточнее Мелитополя)...»{4}.
В октябре наш полк вместе с другими частями АДД каждую ночь наносил
бомбовые удары по гитлеровским войскам в районе Букринского плацдарма. Мы также
совершали массированные налеты на железнодорожные узлы и аэродромы врага. [176]
«Враги сожгли родную хату...»
До октября 1943 года наш полк базировался на аэродромах Российской
Федерации. 19 октября мы перелетели в Харьков, на родную мне украинскую землю.
Впервые за время войны приземлились на аэродроме, где еще совсем недавно
находились немецкие авиачасти. На аэродроме мы увидели одни развалины. Осталось
лишь полуразрушенное здание гражданского воздушного флота, которое мы
использовали для КП. Личный состав разместился в поселке Основа.
В свободное от полетов время, выкроив часок, решили побывать в Харькове.
Разрушенный, сожженный, израненный предстал нашим глазам город. Совсем не
похожий на предвоенный — красивый, могучий, индустриальный Харьков. Из газет,
радиопередач я знал о варварских разрушениях городов и сел, совершаемых
гитлеровцами при отступлении. Да и с воздуха много раз приходилось видеть руины
Сталинграда, Холма, Ржева. Но только с воздуха. А вот теперь хожу по улицам черного
от гари Харькова, вижу все своими глазами, и страшные картины злодеяний оккупантов
вызывают нестерпимую боль в сердце. Вот Сумская улица, поврежденный пулями и
осколками памятник Т. Г. Шевченко, площадь Тевелева, улица Свердлова... Всюду
разрушения, груды битого кирпича... Заглянул я и на Холодную Гору, к училищу
червонных старшин. Оно также лежало в развалинах...
И вспомнились мирные предвоенные годы, полные забот и тревог, пребывание в
стенах этого замечательного училища, в котором я овладевал основами военных знаний,
так необходимых для важной профессии защитника Родины. Вспомнил, как мы, [177]
курсанты училища червонных старшин имени ВУЦИК, едем поездом с Южного
вокзала в Люботин. Там, в лесу, на берегу большого пруда, после напряженной учебы
мы отдыхали, принимали участие в спортивных соревнованиях. И вот теперь тысячи
выпускников училища принимают участие в боях с захватчиками на огромном фронте.
Первым Героем Советского Союза из числа воспитанников стал Никита Гомоненко.
Вместе с ним мы учились в одной роте, а затем в одной эскадрилье в Оренбургском
училище штурманов.
В августе 1941 года экипаж младшего лейтенанта И. Вдовенко, в котором
штурманом был Гомоненко, повторил подвиг Гастелло. Он разрушил переправу немцев
на Днепре. Много войск и техники врага пошло ко дну. Сообщение между берегами
было нарушено. Гитлеровцы, высадившись на левый берег, были уничтожены.
Уже после войны мне довелось побывать в Днепропетровске, посетить на берегу
Днепра то место, где была уничтожена переправа. Там сейчас стоит памятник. На нем
начертано: «Умирая, они боролись! Героям Советского Союза летчику И. Вдовенко,
штурману И. Гомоненко, орденоносцам В. Карпову, М. Пулатову. 28 августа 1941 года
они направили свой горящий самолет на вражескую переправу в районе Кайдак и
взорвали ее. Слава и вечная память комсомольскому экипажу!»
***
...Нам дали два дня на устройство, и возобновилась напряженная боевая работа.
Мы выполняли задания в интересах Украинских фронтов, бомбили военные объекты
немцев в Знаменке, Кировограде, Херсоне, помогали войскам освобождать
Днепропетровскую и Кировоградскую области. [178]
В налете на Железнодорожный узел Апостолово принимал участие и Ефим
Парахин. После памятного полета на По-2 в разведку, когда Парахина атаковали два
«мессершмитта», командир полка разрешил Ефиму сесть за штурвал бомбардировщика.
Парахин выполнил уже несколько боевых вылетов. Но вот ему поручили важное
задание — сфотографировать результаты удара нашей дивизии.
Стояла темная осенняя ночь. Один за другим выруливают и взлетают тяжелые
бомбардировщики. Последним поднялся в небо Ефим Парахин. В его экипаже —
штурман Андрей Павлишин, штурман-инструктор Федор Василенко и стрелок-радист
Агубекин Габачиев. Лейтенант Павлишин, заменивший погибшего под Сталинградом
Якова Соломонова, еще молодой штурман. Но у него есть хорошие знания, смелость,
большое желание участвовать в боевой работе. Главное теперь — больше летать,
накапливать опыт. Сегодня штурман звена Василенко проверит Андрея в деле, чтобы
дать ему «добро» для самостоятельных боевых вылетов.
Ровно гудят моторы. Железные, шоссейные дороги, населенные пункты еле
угадываются там, далеко внизу. Днепр прошли на высоте 4000 метров. Вскоре
показалось Апостолово. Там уже началась работа наших экипажей. Небо и землю
осветили специальные бомбы. Навстречу фугаскам и зажигалкам летели разноцветные
трассы зенитных снарядов. По небу рыскали лучи прожекторов. Парахин со своими
друзьями приближались к цели, наблюдали картину удара. Со стороны она казалась
красивой. Со стороны, но не с борта самолета-фотографа, которому предстояло через
несколько секунд войти в зону огня, взять боевой курс. Положение экипажа-фотографа
осложнялось тем, что [179] он должен какое-то время идти одним курсом, не меняя ни
направления, ни высоты, ни скорости. Только при соблюдении этих условий можно
выполнить приказ — сфотографировать результаты удара. Малейшая неточность в
расчетах и действиях экипажа — и снимок не получится, труд многих людей,
рискованный полет пойдут впустую. А для врага самолет-фотограф — лучшая мишень.
Да, не позавидуешь экипажу-фотографу: весь зенитный огонь — его, и летящие сверху
бомбы — тоже его...
В первом заходе штурман Павлишин метко сбросил бомбу наружной подвески —
пятисотку. Ему повезло. На земле появился взрыв большой силы, видимо, бомба
Андрея прямым попаданием взорвала боеприпасы. На втором заходе штурман сбросил
стокилограммовые бомбы. Немцы усилили огонь из орудий всех калибров. Рядом с
самолетом рвались снаряды, чувствовался запах сгоревшей взрывчатки. И вдруг —
удар. Правый мотор затих, бензин стал вытекать из баков. Что делать? На одном моторе
выполнить еще один заход почти невозможно. Лететь на свой аэродром? А как же с
фотографированием? И экипаж Парахина продолжает выполнять задание. Проявляя
мастерство и выдержку, он делает третий заход на одном работающем моторе.
Штурман, не обращая внимания на клокочущий вокруг самолета огонь, делает
необходимые расчеты, готовит фотоаппаратуру, выполняет прицеливание и
фотографирует результаты удара. Задание выполнено! Но впереди не менее сложная
задача. Надо на одном моторе, в условиях темной ночи, долететь до аэродрома.
Осенняя ночь тянется долго. Хватит ли горючего? Выдержит ли работающий с
перегрузкой мотор? Садиться вне аэродрома, в поле, в такую ночь — [180] дело не
простое и опасное. И с этой необычайно трудной задачей экипаж Парахина справился.
Все самолеты были уже дома, когда Парахин «дотянул» до Основы и мастерски
посадил израненную машину. Чтобы сесть на поврежденном самолете, в темноте, с
одним работающим мотором, нужны были и выдержка, и самообладание, и расчет, и
мужество — все то, из чего складывается подвиг, тот самый подвиг, который мои
товарищи совершали почти каждую ночь, почти в каждом полете...
Днем начальник разведки полка майор Д. К. Перемот, не скрывая радости, показал
нам результаты работы экипажа Парахина. На проявленной фотопленке — четкое
изображение железнодорожного узла Апостолово. Пожары, разрушенные пути,
разбитые вагоны, паровозы — вот итоги ночного удара нашего полка.
Дмитрия Константиновича Перемота штабная работа захватывала, увлекала. Во
всем он был аккуратен, энергичен. Разработанные им документы отличались четкостью
изложения. Заведенный им фотоальбом был хорошей иллюстрацией боевых успехов
полка. Майор не забывал и своей любимой профессии: он частенько летал на боевые
задания в качестве штурмана экипажа.
25 октября 1943 года Красная Армия освободила Днепропетровск, возвратила его
в семью советских городов. Приказом Верховного Главнокомандующего за отличные
боевые действия при освобождении этого города — центра металлургии, «города
чугуна и стали», как его называли до войны, нашей дивизии присвоено почетное
наименование Днепропетровская. Радостно встретили эту весть воздушные бойцы
гвардейского соединения. [181]
В один из вечеров у нас состоялся концерт художественной самодеятельности. Как
всегда, в центре внимания были наши полковые артисты — Николай Кутах, Михаил
Яселин, Владимир Черноок, Виктор Семенов, Иван Дормостук. В программе — танцы,
художественное чтение и, конечно же, песни. Боевая подруга Владимира Борисова —
Антонина, работавшая в батальоне аэродромного обслуживания, — неизменная
участница всех концертов художественной самодеятельности. Она хорошо, задушевно
исполняла лирические песни, песни о войне. Авиаторы полка слушали их с огромным
удовольствием.
Хор второй эскадрильи исполнил песню о Днепре:
У прибрежных лоз, у высоких круч
И любили мы, и росли.
Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли...
Запевает Коля Кутах. Он родился и вырос в Каневе, на берегу Славутича. И песня
эта словно рассказывала о нем:
Кровь фашистских псов пусть рекой течет,
Враг советский край не возьмет.
Как весенний Днепр, всех врагов сметет
Наша армия, наш народ.
Заканчивали песню все воины, находившиеся в помещении. Это была клятва бить
врага еще сильнее, еще беспощаднее.
На второй день, после концерта, состоялся очередной боевой вылет.
— Сегодня ночью, перед рассветом, нам приказано уничтожить вражеские
эшелоны с живой силой и техникой, а также боеприпасами на станции Знаменка.
Надеюсь, вы хорошо подготовились, летаете в районе Кировограда не первый раз, —
обратился к нам командир полка Николай Михайлович [182] Кичин. — Вам уже
известно, что немцы сильно защищают станцию и город. Разведка обнаружила
появление новых зенитных батарей, в воздухе патрулируют истребители. Линия фронта
проходит по Днепру. Готовность к вылету — в 24.00. Есть вопросы?
— Какая ожидается погода? — спросил Герой Советского Союза Степан
Харченко.
— Синоптики обещают безоблачную погоду. Сейчас над большим районом —
антициклон. Все же для уточнения метеообстановки мы выслали разведчика погоды. О
его донесениях вы будете информированы. Если нет больше вопросов, желаю успехов!
По коням! — скомандовал подполковник.
Эта команда, неизвестно кем и когда позаимствованная у кавалеристов, прижилась
и у нас. Дружной веселой гурьбой, захватив свои летные сумки, спешим к машине,
чтобы ехать к самолетам. Совсем не похоже, что люди идут в бой: раздается смех,
слышны шутки. Толя Дрюк запевает свою любимую «Фотография моя...»
В расчетное время мы поднялись в воздух, взяли курс на цель. Темнота окутала
самолеты. Впереди на расстоянии метров двести — самолет Борисова. Его мы видим по
огневым выхлопам из патрубков моторов. С Владимиром летят штурман Василий
Сенько и стрелок-радист Иван Дормостук. Мы — друзья на земле, живем в одной
комнате, друзья и в воздухе. На боевое задание всегда стараемся лететь рядом.
Особо хочется сказать о штурмане Василии Сенько. Прибыл он в наш полк во
время Сталинградской битвы. Летая до этого на маленьких По-2, он успешно выполнил
около двухсот боевых вылетов. [183] Это его бомбы разрушили важный мост через
водный рубеж в районе южнее Ленинграда. По-2 был еще в воздухе, когда в полк
пришла благодарность наземного командования. Сенько совершал посадки на
партизанских аэродромах, доставляя туда оружие. Сбрасывал боеприпасы частям,
находившимся в окружении. И в нашем полку Василий очень скоро стал одним из
лучших штурманов. В полете он уверенно ориентировался в самой сложной
обстановке, метко поражал цели. Исключительно трудолюбивый, аккуратный,
смекалистый, способный выполнить любое, самое сложное боевое задание — таким
был Василий Сенько, бывший учитель с Черниговщины.
Некоторое время Сенько летал с Дмитрием Барашевым, а затем — с Владимиром
Борисовым. Вместе со своими друзьями по экипажу Сенько выполнял различные
задания: разведку погоды, освещение объектов бомбардирования, фотографирование
результатов удара. Особенно удачно он отыскивал цели. Он — единственный в ВВС
страны штурман, ставший дважды Героем Советского Союза.
Стрелок-радист Ваня Дормостук, высокий энергичный юноша, замечательный
специалист своего дела, смелый и храбрый в бою, был верным и неразлучным другом
Коли Кутаха, другом нашего экипажа. Его уважали все авиаторы полка.
Но вернусь к нашему вылету на цель. Впереди все заметнее становились
мелькающие огоньки. Это линия фронта. Нет, никому, наверное, не пролететь над этой
линией спокойно. Всегда учащенно бьется сердце, а внутренний голос говорит: «Вот
она!»
Под самолетом — советская земля, но там, внизу, враг — лютый и ненавистный.
Внимательно [184] смотрю вниз: нужно точно выйти на цель, метко поразить ее. Вот
промелькнули характерный изгиб речушки — притоки Днепра, затем шоссейной
дороги, идущей к Знаменке. Скоро цель. Готовлю прицел и бомбовооружение к работе.
— Где самолет Борисова? — спрашиваю командира.
— Все в норме, — отвечает спокойным голосом Василий Алин. — Вижу его, не
отстаю. Скоро цель?
— Через семь минут будем работать.
— Приготовить оружие к бою, возможно нападение истребителей, — приказывает
командир стрелку-радисту.
— Есть. К бою готов. Встречу «мессера» как положено, — отвечает Николай
Кутах.
Впереди вспыхивают яркие полосы прожекторов. Снизу разноцветным веером
поднимаются трассы снарядов и пуль. Они вспыхивают и гаснут рядом с нашим
самолетом.
Как удивительно меняется состояние человека по мере приближения к цели!
Сознание опасности быстро увеличивается, волнение возрастает. Но как только самолет
окажется в зоне огня, на боевом курсе, — появляются новые заботы, повышается
ответственность за выполнение главной задачи полета — нанесение бомбового удара.
Ты успокаиваешься, кажется, забываешь об опасности. Давно [185] стал замечать, что
ожидание опасности сильнее действует на человека, чем сама опасность...
Где-то совсем рядом железнодорожный узел. Смотрю только вниз. Вот она, цель!
На путях несколько эшелонов. Впереди одного из них дымит паровоз. Собирается уйти?
Прицеливаюсь. Алин точно выполняет мои команды. В это мгновение вижу всплеск
пламени. Это метко сбросил бомбы штурман Сенько. Нажал кнопку и я.
Освобожденный от бомб самолет чуть вздрагивает и резко отворачивает в сторону.
Летчик начал маневрировать, чтобы уйти от зенитного огня. Секунды, пока летят
бомбы, кажутся вечностью. И вот, наконец, вижу прямое попадание в эшелон. На
станции много взрывов, море огня. А бомбы все летят и летят на эшелоны врага. Их
сбрасывают штурманы других самолетов полка. Огонь охватывает новые районы узла.
Задание выполнено успешно. Трудно понять, почему немцы допустили такое скопление
эшелонов. И вот расплата. Побольше бы таких ошибок допускал враг!
К нам подкрался мощный луч прожектора, он коснулся плоскости, ударил по
фюзеляжу, больно резанул по глазам.
— Вася, закрывайся колпаком, я буду указывать, куда лететь, — говорю
командиру.
— Добро! — отвечает Алин и умелым нырком ускользает от прожектора.
— Нам все же легче удалось оторваться от луча, — говорит радист, — а смотрите,
сколько огня направили зенитчики на Борисова.
Десятки прожекторов шарили по небу. Вот они скрестились, и в этом скрещении
мы увидели самолет Борисова. Сноп огненных трасс окутал машину [186] друга,
обрушился смертоносным дождем. «Держись, Володя, вырывайся из огня!»
И он вырвался из цепких объятий прожекторов. Но снаряд, взорвавшийся вблизи,
пробил бензобак. Осколки другого снаряда повредили мотор, и, чтобы избежать пожара,
Борисов выключил его и продолжал лететь на одном моторе.
После ярких вспышек глаза не сразу привыкают к темноте. Но она всегда
радостна, так как означает, что опасность осталась позади. Мы с Кутахом внимательно
наблюдаем за воздухом. Впереди, постепенно снижаясь, летит самолет Борисова. Мы
прикрываем его. Хватит ли у Борисова горючего, выдержит ли мотор?
— Справа впереди истребитель противника, открываю огонь, — доложил наш
стрелок-радист.
Мы увидели две трассы: истребитель вел огонь по машине Борисова, Кутах
стрелял по истребителю. Фашистский хищник неуклюже свалился на крыло и, оставляя
дымный след, стремительно пошел вниз. Мы перенесли взгляд вперед. Самолет
Борисова, снижаясь, горел...
Светало. Впереди заблестел Днепр. Там, за Славутичем, наши войска. А под нами
— враг. Он насторожился, видит, как низко летят советские самолеты, один из них
горит. Успеет ли Борисов «перетянуть» линию фронта? Хватит ли у него запаса
высоты?
От самолета отделилась черная точка, за ней — другая, третья. Распустились
белые купола парашютов. Не дотянул... Но Днепр близко, вот он, совсем рядом! Ветер,
к счастью, относит наших друзей за линию фронта. Вот они уже над серединой Днепра.
Мы делаем круг за кругом, следим за товарищами. Кутах около пулеметов, я тоже — у
своего ШКАСа: возможно, появятся вражеские [187] истребители. С правого берега
пулеметчики ведут огонь в направлении наших парашютистов. Но два авиатора уже
приземлились возле своего берега, а третий немного не дотянул и попал в воду. Он
освобождается от парашюта, к нему спешат наши пехотинцы.
А пылающий самолет Борисова взорвался на правом берегу, в районе вражеских
позиций. «Умирая», бомбардировщик нанес свой последний удар по гитлеровцам...
Убедившись, что наши боевые друзья в безопасности, мы сделали прощальный
круг, помахали им крыльями и взяли курс на свой аэродром. Летели навстречу солнцу,
выходящему из-за горизонта, и думали о своих друзьях. Как они там? В сложной
ситуации побывали друзья, трудные, тревожные минуты пережили они.
***
Все чаще появлялось у меня неодолимое желание обратиться к командиру с
просьбой о предоставлении краткосрочного отпуска. Не для отдыха, конечно. Во время
войны о таких вещах речь не шла. Но уж очень хотелось поехать в Запорожскую
область, узнать о судьбе отца, сестер, родственников.
Пользуясь временным затишьем на фронтах, когда напряжение боевой работы
несколько спало, после долгих колебаний я все же обратился к командиру полка с
просьбой об отпуске. Николай Михайлович Кичин с пониманием выслушал меня и
сказал, что он не возражает, но этот вопрос надо согласовать с командиром дивизии.
«Батя» разрешил мне поехать в родные края.
Железная дорога Харьков — Мелитополь еще не была восстановлена, и довелось
ехать через Донбасс, [188] делая при этом значительный «крюк». Через двое суток я
миновал центр шахтерского края и приближался к Большому Токмаку — городу моего
детства. С нетерпением ожидаю остановки. Выхожу из вагона воинского поезда и не
узнаю станции. Она полностью разрушена. Не видно ни одного уцелевшего здания...
Иду к центру города. Там до войны жила старшая сестра Екатерина. Вот и улица
Советская, но и она неузнаваема. Дом сестры разрушен, как и все другие. Кучей
громоздятся повалившиеся стены, битая черепица. Стою во дворе и не знаю, что делать.
Словно из-под земли появляется сестра, спешит навстречу. В глазах слезы радости и
непоправимого горя. Обнимаемся. Долго молчим. Прибежали племянники Павлик и
Надюшка, прижимаются к реглану. Сразу узнали меня, хотя не виделись мы много лет.
Дети заметно подросли.
— А где же старшая, Галина? Где твой муж Николай? — с нетерпением
спрашиваю.
Немного успокоившись, сестра начала рассказывать:
— Нет у нас больше с тобой дорогого отца. Расстреляли немцы. Выдал его кулак
Андрей Пересада, вернувшийся из ссылки. Нет и Галины, вывезли ее немцы на каторгу
в Германию еще в 1941 году. А Николай сейчас в Красной Армии. Воюет на передовой.
Участвовал в боях на реке Молочной. Туда многие токмачане ушли по призыву, а
больше — добровольно. Вот и Павлушка просится на фронт, но я не пускаю — нет еще
и семнадцати. Грозится убежать...
Подтвердились мои наихудшие опасения. Погиб отец от рук оккупантов и их
прислужников. Я едва понимал, о чем продолжала рассказывать сестра. [189]
— А дом наш немцы разрушили уже после освобождения Большого Токмака.
Налетело много самолетов, и начали они, словно варвары, бомбить беззащитный город.
После налета мы насчитали свыше десяти воронок от бомб только в нашем маленьком
дворе. Хорошо, что в это время нас не было дома — спрятались в подвале школы.
Теперь живем в землянке. И не мы одни... А ты, братик, уже капитан! — сказала сестра,
с гордостью рассматривая боевые награды у меня на груди. — Мы очень волновались и
переживали за тебя. А когда после освобождения на аэродроме сели наши истребители,
мы бегали смотреть на них, надеялись что-нибудь узнать о тебе. Недавно они
перелетели на другой аэродром. Зато вот ты перед нами — целый и невредимый.
На следующий день председатель горсовета предоставил мне свой единственный
транспорт — двуколку, запряженную парой гнедых коней. Уже начался декабрь, но
стояла еще теплая для этой поры погода. Ежедневно шли дожди, и земля превратилась
в настоящее месиво, которое делает дороги Юга Украины непроезжими. Я отправился
в Юхимовку. Мы ехали степью, почти совсем не вспаханной, не засеянной, укрытой
перекати-поле. Разговорились с кучером. Он местный немец Иоганн Эзепреен.
— Но чаще зовут меня Егором, — говорил возница. — Я тут родился, вырос,
учился и работал. У нас с женой трое детей. Они учились в нашей советской школе. Вся
моя семья добросовестно трудилась на Большетокмакском заводе «Красный прогресс».
— Как же отнеслись к вам оккупационные власти? Они же знали, что вы немец?
— Конечно, знали. Требовали активного сотрудничества [190] с ними. Когда же я
отказался, исключили из списков фольксдойч, лишили всех привилегий, перестали
выдавать продовольственный паек. На этом и ограничилось. Но могло быть и хуже.
Из-за бугра показалась Юхимовка, построенная на моих глазах в годы
незабываемого детства. Здесь я рос, ходил в школу, занимался спортом, работал вместе
со взрослыми, выращивал на щедром черноземе пшеницу, кукурузу, подсолнечник.
Здесь встретился с первой любовью и познал первую тяжелую утрату — умерла моя
добрая, сильная, хорошая мама, родившая и воспитавшая десять детей. Как бы
радовалась она сегодня, встретив своего самого младшего сына — авиатора, капитана!..
Село лежит в руинах. Отцовского дома нет. Рядом с развалинами — стволы
обгоревшей акации, порубленные кусты сирени. Многие хаты без крыш. Вместо них
тоскливо смотрят в небо закопченные дымари...
Оглядел я пустующий двор, прошел мимо варварски срубленных фашистами
деревьев сада, к речушке. На ее берегу когда-то был стадион, построенный
комсомольцами в дни субботников. На этом стадионе мы играли в футбол, занимались
легкой атлетикой, сдавали нормы на значок ГТО. В зимние дни катались на коньках по
тонкому льду реки, спускались на санках с ее крутого, высокого берега, примыкающего
к нашему саду...
Ничего этого теперь нет: стадион превратился в пустырь, сад безжалостно
вырубили немцы, пересохла река Курушан.
С тяжелым сердцем вернулся я к разрушенному дому и долго стоял возле него. И
когда, несколько позже, я прочел стихотворение Михаила Исаковского [191] «Враги
сожгли родную хату...», мне показалось, что речь в нем идет именно о доме моего отца:
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Эти слова, взывавшие к священной мести, запомнились мне на всю жизнь...
Встретили меня сестры Евдокия, Агафия и жена брата Феодосия — Александра.
Они рассказали о большом горе, которое принесли в Юхимовку фашисты.
...Закончив уборку урожая 1941 года, наш отец наконец-то собрался в дорогу. Надо
было спешить, враг приближался к Мелитополю. Уже была слышна артиллерийская
канонада. В ночное время западный небосклон краснел от пожаров. Вместе с
колхозным активом отец выезжал на восток. Говорил дочкам: «Доберемся в Донецкую
область, а потом поеду к сыну в Бузулук». На подводах ехали женщины и дети. Увозили
колхозное имущество, угоняли скот. С отцом поехала и моя сестра Шура, жена
секретаря Полтавского горкома комсомола Михаила Шульги. С нею два маленьких
сына, им всего по два-три года. За несколько дней добрались до станции Волноваха, в
Донбассе. Казалось, что опасность осталась позади, но неожиданно для всех впереди
появились гитлеровские войска, рвавшиеся к побережью Азовского моря. Оккупанты
повернули колхозный обоз и под конвоем направили в Юхимовку.
Больше месяца нашего отца никто не трогал. Но после Октябрьских праздников,
тайком отмеченных колхозниками, в селе появился бывший кулак Андрей Пересада.
Немцы сразу же назначили его старостой. [192] Чтобы выслужиться перед
захватчиками, ои выдал им нашего отца и других активистов. Гестаповцы увезли всех в
Мелитополь и там расстреляли...
Большое горе обрушилось на советских людей. Не обошло оно и моих родных. У
сестры Евдокии из трех детей осталась только старшенькая, Люба. Сын Григорий погиб
в тяжелых боях под Керчью. Дочку Катю, подростка, отправили на каторгу в Германию.
Жена Феодосия — Александра потеряла связь с мужем, ушедшим на фронт в начале
войны. Что с ним, где он — неизвестно. На руках у невестки остались три сынамалыша.
Горе в каждой советской семье — горе у всего народа. Но наш народ — герой.
Превозмогая боль утрат, он умножал свои силы в тылу и на фронте. Мужчины
Большого Токмака и Юхимовки пошли на фронт. Вместе с ними ушел и муж сестры
Агафий Тимофей Усс. Ушел, чтобы дойти до Берлина и оставить свой автограф на
стенах рейхстага. Ушел добровольно на фронт и племянник Павлик Кущенко. А те, кто
остался дома, — старики, женщины, дети, — брались за тяжелый, но радостный труд,
восстанавливали завод в Большом Токмаке, колхоз в Юхимовке, всеми силами
помогали фронту.
Через несколько дней я возвращался в Харьков. Неожиданно похолодало. Ехал в
кабине автомашины, стоявшей на платформе воинского эшелона. В полк вернулся
своевременно. Еще долго я находился под впечатлением увиденного и услышанного в
родном краю, пережившем страшные дни оккупации, радовавшемуся своему
освобождению. Обо всем этом рассказал своим друзьям, ответил на их многочисленные
вопросы. [193]
Заканчивался 1943 год. В полку подводились итоги боевой работы. Этот год стал
годом замечательных побед нашего оружия. Более тысячи километров прошли с боями
наши войска, освободив две трети родной земли. В этих успехах и труд авиаторов. Но
были у нас и потери. Яков Соломонов, Павел Власов, Трофим Тихий, Иван Душкин,
Дмитрий Барашев, Василий Травин, Сергей Пашинкин, Куба Гершер — они храбро
сражались с врагом и остались на поле боя. Мы помним их имена сегодня и будем
помнить всегда. Будем рассказывать о них детям и внукам, ведь они отдали свои жизни
во имя того, чтобы счастливо жили другие — мы и те, кто будет после нас...
Северные рейды
В Харькове вовсю хозяйничала зима. Выпало много снега, усилились морозы.
Почти каждый день бушевала пурга.
Мы получили новую задачу и 13 декабря 1944 года поднялись в воздух, чтобы
перелететь на аэродром Андреаполь, затерявшийся в лесах Калининской области.
Позади остались степные просторы Украины. На смену им стали появляться небольшие
лесочки, постепенно переходящие в дремучие брянские леса.
Перелет в Андреаполь оказался на редкость сложным. Почти на всем пути шел
густой снег. Низкая облачность прижимала самолет к земле. Чтобы не задевать за
верхушки деревьев, приходилось временами нырять в облака. Западнее Москвы пурга
небывалой силы сделала дальнейший полет невозможным. Мы решили садиться на
запасной аэродром в районе Вязьмы. С большим трудом [194] приземлились лишь со
второго захода. Вместе с нами сели Борисов, Паращенко и Жуган. Остальные экипажи
сели на других подмосковных аэродромах или возвратились в Харьков. Только Юрий
Петелин, взлетевший раньше всех для разведки погоды, сумел добраться до
Андреаполя. На второй день пурга немного стихла, и уже к вечеру все экипажи были на
новой базе.
Андреапольский аэродром для дальних бомбардировщиков был весьма
неудобным. Летное поле почти со всех сторон окружал лес. В свое время мы вылетали
с него на Берлин и Будапешт и знали, как нелегко здесь взлетать на перегруженном
самолете. Рядом нет никаких сооружений, кроме землянок для КП и техсостава.
Мы поселились в избах колхозников деревушки, расположенной рядом с
аэродромом. С теснотой и всеми неудобствами можно было бы мириться, но начались
долгие дни нестерпимой скуки. Наверное, нет ничего хуже вынужденного безделья.
Круглые сутки шел снег, сильный ветер намел сугробы выше домов. Аэродромная
команда непрерывно расчищала взлетно-посадочную полосу. Техники и механики все
время держали машины в боевой готовности.
Много дней повторялось одно и то же: с утра готовились к вылету, а вечером
узнавали об отмене полетов. Да и как было лететь? Видимость почти нулевая, небо и
земля во власти белой стихии.
В январе командир дивизии И. К. Бровко провел конференцию летного состава на
тему: «Тактика ночных истребителей противника». Конференция была очень полезной,
вызвала у нас большой интерес. Летчики и штурманы рассказывали о случаях встречи
с вражескими истребителями, предлагали всевозможные способы борьбы с ними. [195]
А вскоре состоялось первое полковое офицерское собрание. С докладом выступил
замполит Анатолий Яковлевич Яремчук. Когда начались дебаты, попросил слово и я.
Говорил о том, что советский офицер должен быть не только хорошим специалистом
своего дела, отважным воином, что само собою разумеется, но и человеком
образованным, всесторонне развитым, постоянно живущим интересами своего народа.
Советский офицер, особенно авиатор, — это интеллигент. Он должен непрерывно
учиться, как можно больше знать, всегда помнить, что он — член передового
социалистического общества. Такое понимание роли советского офицера начало
складываться во мне еще во время учебы в Харьковском училище червонных старшин.
Мне показалось, что для многих мое выступление было неожиданным. Все
внимательно слушали, никто не возражал. После окончания собрания еще долго не
расходились летчики, штурманы, техники, инженеры. Продолжали обсуждать
интересную, всех взволновавшую тему.
— Ты, Алексей, выступил здорово, — сказал мне штурман звена Михаил
Минченко. — Но, по-моему, сейчас главное — бить врага, а не заниматься какими-то
второстепенными вопросами...
— Я с тобой, Миша, в корне не согласен, — возразил Вовка Борисов. — Нет слов,
бить врага — наша главная задача. Но кто сказал, что человек культурный,
образованный будет хуже сражаться с врагом? Да и война не будет продолжаться вечно!
Я был благодарен другу за поддержку. Володя — замечательный парень, человек
исключительной доброты, отзывчивый на земле, дерзкий, ловкий и упорный в бою,
готовый в любую минуту прийти [196] на помощь товарищу. Я рад, что Владимир мой
единомышленник, что проблему роста офицерского состава он считает важной и
решать ее надо постоянно.
Частым гостем летного состава был начальник штаба дивизии подполковник М. Г.
Мягкий. Ветеран армии, участник гражданской и Отечественной войн, Михаил
Григорьевич пользовался у нас большим уважением. Офицер высокой культуры, он
отлично справлялся со своими обязанностями, в нем удачно сочетались качества
штабного офицера с качествами боевого штурмана. Он мог часами просиживать над
составлением штабных документов, черчением различных схем, был хорошим
организатором во всем, что касалось штабных дел, но Мягкого всегда тянуло к летному
составу. Он частенько в качестве штурмана вылетал на боевые задания.
В короткие минуты отдыха, когда мы ожидали сигнала на вылет, вокруг
начальника штаба собирались авиаторы, чтобы послушать его полезные и
поучительные рассказы о далеком прошлом, о Запорожской Сечи, о гражданской войне,
о трудных первых днях Отечественной войны.
Однажды он рассказал об одном из своих боевых вылетов. В августе сорок
первого года войска Южного фронта вели тяжелые оборонительные бои с немецкофашистскими захватчиками. 229-й бомбардировочный полк своими активными
действиями поддерживал наземные части. Много раз вылетал на задания и его
начальник штаба майор Мягкий. В одном из полетов состоялся неравный воздушный
бой наших бомбардировщиков с истребителями немцев. Самолет майора получил
серьезные повреждения и загорелся. Огонь уже подбирался к кабине летчика Б. Г.
Попеля, на нем загорелся комбинезон, пламя обжигало лицо, дым забивал дыхание,
[197] и летчик не смог пилотировать самолет. Майор Мягкий, будучи раненым, взял
управление на себя, продолжал полет, затем, выбрав площадку в степи вблизи
Мелитополя, посадил горящую машину. Отважный штурман спас жизнь товарищам,
помог им, истекавшим кровью, выбраться из самолета до его взрыва. За этот подвиг
майор Мягкий был награжден орденом Красного Знамени.
Наступил февраль 1944 года. Летной погоды все еще не было. Снегопады не
прекращались. Мы с нетерпением ожидали, что вот-вот прояснится, и мы сможем,
наконец, выполнить свою задачу: организовать налеты на административные и военнопромышленные объекты Финляндии, продолжавшей активно помогать гитлеровской
Германии.
Коварно нарушив мирный договор, Финляндия вместе с фашистской Германией
22 июня напала на нашу страну, а 26 июня официально объявила нам войну. Белофинны
вместе с немецкими оккупантами принесли много горя и страданий ленинградцам.
Финские прислужники Гитлера считали, что им безнаказанно сойдет активное участие
в разбойничьей агрессии. Настало время возмездия. Мы понимали, что своими
налетами в какой-то мере влияем на решение этой важной политической задачи.
Шестого февраля, в какой уже раз, мы подготовились к налету на Хельсинки.
Дежурили на аэродроме. Наступила ночь, тихая и морозная. Напоминая о вчерашней
пурге, по небу медленно плыли облака. В их разрывах появлялась луна, а с ней и
надежда на улучшение погоды. А команды на полет все не было, Синоптики считали,
что в районе Чудского озера будет сильный снегопад, и полковник Бровко выслал
разведчика погоды для уточнения прогноза. [198]
В ожидании команды на вылет мы собрались в землянке. Каждый был занят
своим. Кто читал книгу, кто газету. Любители «потравить» собрались вокруг затейника
и балагура Миши Минченко, а охотники поспать (были и такие) расположились прямо
на полу. И в это время «на огонек» зашел наш комиссар Николай Григорьевич
Тарасенко. Хотя он уже давно является начальником политотдела авиадивизии, но мы
продолжали его называть комиссаром. Николай Григорьевич часто читал нам лекции,
проводил беседы на самые различные темы. Глубокие знания истории Родины, высокая
эрудиция делали лекции и беседы комиссара интересными, захватывающими. Вот и
сегодня мы ожидали услышать что-нибудь поучительное. И не ошиблись. Начальник
политотдела повел речь о событиях давно минувших лет, казалось, не имевших
отношения к теперешним делам. Он обратил наше внимание на то, что сегодняшний
полет будет проходить над историческими местами: Чудским озером, Нарвой,
Кронштадтом.
В далеком 1242 году наши предки, возглавляемые Александром Невским,
разгромили немецких псов-рыцарей, стремившихся уже тогда захватить земли Руси.
Два года назад в честь этой великой победы учрежден орден Александра Невского,
которым теперь награждаются воины, отличившиеся в боях.
А 23 февраля 1918 года Красная Армия нанесла первое поражение кайзеровским
войскам под Псковом и Нарвой. И теперь этот день является днем рождения
Вооруженных Сил страны, общенародным праздником.
Кронштадт. Общеизвестны его большие заслуги в революции, в гражданской
войне. Но и в дни, когда Ленинград находился в тисках блокады, [199] Кронштадт
защищал город Ленина с моря. Эту задачу он выполняет и сейчас.
Кто-то из летчиков заметил:
— Так это же история...
— Да, все это героические страницы истории народа, — согласился Николай
Григорьевич. — История героизма наших предков, наших отцов, история борьбы с
немецкими захватчиками. Вы, товарищи, участвуя в этой великой битве с гитлеризмом,
также являетесь творцами истории. Своими боевыми вылетами вы пишете страницы
этой истории. Так делайте все для того, чтобы ваши удары по врагу были сильными,
чтобы они приближали время, когда Финляндия выйдет из войны, приближали нашу
Победу. Пройдут годы, и потомки будут с благодарностью вспоминать вас, воинов,
которые в суровой битве с немецким фашизмом освободили свою землю, избавили
народы Европы от порабощения.
Беседа Тарасенко произвела на нас большое впечатление.
Да, прав наш комиссар, мы шли в ногу с историей, даже не сознавая того, что
своими боевыми делами, своим скромным вкладом в великой битве советских людей с
врагом мы приближаем Победу, а значит, являемся участниками исторических событий,
в какой-то мере влияем на ход развития истории.
Николай Григорьевич, наш комиссар, был и остался замечательным человеком,
настоящим коммунистом-ленинцем, у которого мы учились, брали с него пример.
Стремились быть похожими на него.
Начальник штаба объявил готовность номер один. Мы поспешили к самолетам,
заняли свои места, ожидаем зеленой ракеты — сигнала на [200] вылет. В эти минуты
еще и еще раз продумывали порядок выполнения боевого задания. А вот и ракета!
Загудели моторы, и самолеты один за другим порулили на старт.
Взлетели и едва успели набрать высоту в несколько сот метров, как самолет вошел
в облака. Словно густым дымом окутало его. На высоте 2800 метров мы выскочили из
белой мглы. Летим над безбрежным морем облаков на «бреющем», и скорость кажется
огромной.
Для контроля пути использую радионавигационные средства, стараюсь не
допустить отклонений от заданного курса. Посланный ранее разведчик сообщил, что
севернее Чудского озера безоблачная погода. Вскоре эти сообщения начали
подтверждаться. Появились «окна», а затем мы увидели землю, покрытую белым
снежным ковром. Четко вырисовываются лесные массивы. Белыми лентами вьются
реки. А вот и озеро Чудское. Оно тоже покрыто снегом. Впереди показался Финский
залив. Правее — Нарва. Еще дальше на восток вырисовывается маленький островоккрепость Кронштадт. Да, полет в самом деле проходит над историческими местами.
А в это время на северном берегу Финского залива уже начали работу самолеты
АДД, вылетевшие с других аэродромов. Ночную темноту пронизывали лучи десятков
прожекторов. Вначале зенитчики пытались оказывать нам упорное сопротивление, но
им не удалось серьезно помешать хорошо организованному массированному удару, в
котором принимало участие несколько сот бомбардировщиков.
Заходим на цель и мы. Город Хельсинки хорошо виден с воздуха. Он освещен
САБами и большими пожарами, охватившими порт, железнодорожный [201] узел,
прилегающие кварталы. Строим маневр с таким расчетом, чтобы, сбросив бомбы,
следовать через залив прямо на свою территорию. Прицеливаюсь и сбрасываю бомбы в
район больших пожаров. Зенитки ведут беспорядочный огонь, но скоро он почти
полностью затихает. Видимо, хорошо поработали самолеты подавления ПВО врага.
Давно пролетели Финский залив, а зарево пожаров в Хельсинки, Турку, Котка все
еще сопровождало нас.
— Здорово дали сегодня «прикурить» белофиннам. Давно таких пожаров мы не
видели, — слышу голос радиста Николая Кутаха.
— Да, результаты налета отменные, — соглашается Василий Алин.
Действительно, результаты бомбардирования оказались хорошими. Мы видели
свыше тридцати пожаров, сопровождавшихся сильными взрывами. Крупные пожары
были в районе газохранилища, электромеханического завода, воинских казарм, в районе
вокзала, станции и депо. В районах автосборочного и судостроительного заводов,
сухого дока наблюдались взрывы большой силы.
Воздушные разведчики, вылетавшие днем седьмого февраля, установили, что в
городе Хельсинки все еще продолжались пожары.
16 февраля около четырехсот наших дальних бомбардировщиков совершили
очередной удар по Хельсинки, а в ночь на 27 февраля мы участвовали в двух
массированных ударах по важным объектам этого города.
Налеты АДД оказались высокоэффективными, они заставили финские власти
обратиться к правительству СССР с просьбой начать переговоры о мире. Мы
радовались, что успешно выполнили поставленную перед нами задачу. [202]
В начале марта командованию стало известно, что на немецком аэродроме
Идрица, что западнее Великих Лук, сосредоточено большое число вражеских
бомбардировщиков. Гитлеровцы собирались совершить налеты на войска и тыловые
аэродромы. Было решено упредить врага.
Нашему экипажу и экипажу Владимира Борисова поручили отыскать аэродром и
осветить его, чтобы создать условия для массированного бомбового удара.
Вслед за нашим экипажем в воздух поднялся Ил-4, пилотируемый В. И.
Борисовым. К нашим самолетам было подвешено по десять осветительных бомб
большой силы. Набрав высоту, мы приступили к осуществлению задуманного маневра.
Враг не заметил нашего появления, противовоздушная оборона не подавала признаков
жизни.
Мы увидели, как на земле кратковременно включались огни ночного старта,
заметили несколько бомбардировщиков, выруливающих к месту взлета. Миганием
бортовых огней они просили разрешения подняться в воздух.
Прицелившись, я сбросил пятисоткилограммовую фугаску, а через несколько
секунд — все осветительные бомбы. Стало светло, как днем. «Пятисотка» прямым
попаданием разбила бомбардировщик врага. Он взорвался и запылал. Столь же удачно
обрушил груз на врага и штурман экипажа Борисова — Василий Сенько. Освещенность
усилилась, и как раз в это время над целью появились наши бомбардировщики.
Удар получился внезапным и точным. Вражеские зенитки и прожекторы пытались
помешать нашим самолетам, но время уже было упущено. Хорошо действовала группа
подавления ПВО. Бомбы и огонь крупнокалиберных пулеметов уничтожали [203]
артиллерийские батареи, зенитные прожекторы. А на летном поле взрывались и горели
немецкие бомбардировщики.
Командир дивизии полковник Бровко, руководивший этой операцией, высоко
оценил действия экипажей. Радостными мы возвращались на свою базу.
Вскоре авиаразведка установила, что в результате налета на аэродром было
уничтожено и повреждено свыше трех десятков фашистских самолетов, выведена из
строя взлетно-посадочная полоса.
За успешный поиск и освещение цели нашему экипажу и экипажу Владимира
Борисова командир дивизии объявил благодарность.
На днях наш экипаж совершил 250-й боевой вылет. Этот своеобразный юбилей
отметили торжественно. После посадки командование полка поздравило нас, пожелало
новых успехов. Сколько за это время было переживаний, сколько встреч с врагом, с
опасностью, со смертью! Сколько удач!
Да, сложный это процесс — процесс мужания, закалки, приобретения опыта.
Вначале кажется, что любая задача тебе нипочем, а потом, окунувшись в горнило
борьбы, убеждаешься, что одного порыва, одного желания мало. Нужны еще умение,
мастерство, упорство и много других человеческих качеств, качеств бойца...
***
Никогда не забыть боевые вылеты на вражеские объекты в порту Таллинн. Было
это в ночь на 9 марта. Стояла ясная холодная погода. От аэродрома взлета до самого
Таллинна ни облачка. Набираем высоту. Видимость прекрасная. «Сто на сто», говорят в
этих случаях авиаторы. Прошли линию фронта, Чудское озеро. Под нами земля
оккупированной Эстонии. Справа виден Финский залив. [204]
Стрелка высотомера на отметке 4000. Готовимся к удару по кораблям и войскам,
сосредоточенным в порту.
Но что это? Вижу впереди на нашей высоте — трассы снарядов, пламя, которое
вначале движется по горизонту, а затем стремительно несется вниз. Не успели мы
сообразить, что произошло (видимо, ночным истребителем сбит наш Ил-4), как
стрелок-радист Коля Кутах доложил, что видит такую же трассу сзади, а потом мы
заметили сбитый самолет и правее.
Усилили наблюдение. И только теперь обнаружили, что моторы своими
выхлопами горячего воздуха оставляют за собой длинные инверсионные следы,
которые хорошо видны в ночном лунном небе. Сомнений не было: враг умело
пользуется этими следами для поиска и атаки наших самолетов.
— Вася! Надо поскорее изменить высоту, чтобы попасть в другие атмосферные
условия. Снижайся, внизу потеплее, — предлагаю командиру.
— Добро, — соглашается Алин и резко отдает штурвал от себя.
Бомбардировщик стремительно пошел вниз. Высота заметно падала: 3500, 3000,
2500 метров.
— За нашим самолетом инверсионного следа уже нет, — доложил радист.
Мы перешли на горизонтальный полет. Догадаются ли наши товарищи сделать то
же самое? Как жаль, что нет радиосвязи между самолетами...
Для нашего полка это был, пожалуй, первый за годы войны случай, когда враг
использовал инверсионный след. Конечно, главное средство поиска самолетов —
радиолокация. Но, видимо, случайно, а может, и нет, фашистские стервятники
додумались до этого приема, простого и надежного. А мы об этом и не подумали. Как
справедливы слова: [205] «Век живи, век учись». И вот сегодня еще одна наука, она
досталась такой дорогой ценой. Надо всегда быть внимательным, думать,
«соображать», чему постоянно учит наш «батя».
Приближаемся к Таллинну. Выходим на порт с юга. Гитлеровцы включили
несколько десятков прожекторов. Но их лучи в лунном небе малоэффективны. А
почему не стреляют зенитки? Наверное, в воздухе их истребители. Главную ставку
немцы делают на них. Заходим на цель почти без помех, она видна отлично. На порт
посыпались сотни бомб. Сбрасываю груз и я. Врагу нанесен огромный урон.
Летим к своему аэродрому. Горечь утрат угнетает нас. Кто атакован врагом? Кого
недосчитаемся мы сегодня?
После посадки узнаем печальную весть. С этого вылета только из нашей дивизии
не вернулось три экипажа. В их числе — экипаж 10-го гвардейского полка, которым
командовал скромный и отважный летчик, бывший пилот гражданского воздушного
флота, капитан И. М. Дудник. С ним погибли штурман первого класса капитан Л. А.
Троилов и замечательный стрелок-радист В. П. Кашин.
В беседе с летным составом полковник Бровко пытался выяснить причину неудач.
Мы с Алиным доложили о наших наблюдениях и о том, что по своей инициативе
изменили высоту полета, ушли из опасной зоны.
— Поступили вы правильно, что снизились и ушли от атак истребителей. Но над
целью вы могли попасть под свои же бомбы, — сказал командир дивизии и, немного
помолчав, добавил: — Теперь мы узнали о новом приеме врага и в повторном полете
будем бомбить с высоты две тысячи метров. [206]
И вот мы снова приближаемся к Таллинну. Теперь вражеским истребителям было
значительно труднее найти нас. В повторном налете потерь не было. Только самолет
лейтенанта Ильи Мусатова атаковали истребители. На боевом курсе он попал в лучи
прожекторов. Штурман Артем Торопов сбросил бомбы на корабли, стоявшие на рейде.
В это время Ме-110 и открыл огонь по освещенному Илу. Самолет сразу же загорелся,
начал падать. Кабины наполнились гарью. Из правого мотора потекло масло. Навстречу
стремительно неслось море. Мусатов изо всех сил старался остановить надеине
самолета. Только на высоте 500 метров уменьшением оборотов внутреннего мотора
удалось выравнять самолет. Все это происходило над морем и горящим портом. Мимо
летели бомбы товарищей. Авиаторы были ранены, чувствовали нестерпимую боль...
Исключительно тяжелым был обратный полет. В районе Тарту самолет
неожиданно выскочил на немецкий аэродром. Штурман Торопов увидел, как
голубоватый луч прожектора, скользнув по снегу, осветил посадочную полосу. Как раз
садился «мессершмитт». «Может быть, именно этот и атаковал нас?» — мелькнула
мысль у штурмана. Торопов прицелился, нажал на гашетку и длинной очередью поджег
немецкий истребитель. А тяжело раненный стрелок-радист Малик Чариев, превозмогая
неимоверную боль, поливал огнем своего пулемета самолеты, находившиеся на
стоянках.
Илья Мусатов, конечно же, доволен своими товарищами по экипажу. Славные они
ребята. Артем отлично знает свое штурманское дело, уверенно и точно водит
воздушный корабль по трудным и дальним маршрутам войны, метко поражает цели.
Радист Малик Чариев — отличный специалист, воздушный [207] снайпер. Он надежно
удерживает первенство в полку по количеству сбитых вражеских истребителей. Правда,
не везет экипажу. Не так давно, после воздушного боя под Ленинградом, довелось
лечиться в госпитале. Трудно и сейчас друзьям. Как и Мусатов, они оба ранены, но
продолжают выполнять свой долг до конца.
Над линией фронта наш Ил-4, летевший на малой высоте, обстреляли немецкие
пехотинцы, досталось и от своих... Силы оставляли раненых воинов. Надо бы садиться,
но по пути нет запасных аэродромов. Довелось лететь на свой. Долгим же показался им
путь. Медленно тянулось время. Наконец впереди замелькали огоньки Андреапольского
аэродрома.
С трудом выбрались авиаторы из своих кабин. Бледные, измученные... И самолет
своим видом свидетельствовал обо всем, что пришлось ему вместе с экипажем
«пережить» в воздухе: весь в пробоинах, в масляных пятнах...
Прямо от самолета экипаж увезли в госпиталь. Их сопровождал полковой врач,
капитан медицинской службы Анатолий Гуров, человек исключительной доброты. Он
всегда заботился о нашем здоровье, оказывал первую помощь, лечил от всяких недугов.
На второй день самолет Мусатова был отремонтирован. Техники работали
круглосуточно, не обращая внимания на сильный мороз и усталость. К подвигу
летчиков добавился подвиг инженеров, техников, механиков, мотористов — настоящих
тружеников аэродрома. Без них наши успехи были бы немыслимы.
14 марта в полку — радостное событие: еще одна группа наших воинов
награждена орденами и медалями, а гвардии капитанам Николаю Петровичу [208]
Краснову и Федору Емельяновичу Василенко присвоено звание Героя Советского
Союза. Заслуженная награда! Краснов и Василенко участвовали в боях с начала войны,
показали образцы мужества, отваги, мастерства. Мы тепло поздравили награжденных,
пожелали им новых успехов.
19 марта мы оставили гостеприимный Андреаполь, взяли курс на Украину, на
свою основную базу.
Мы — севастопольцы!
Фронт ушел далеко на запад, бои уже идут в районе Ковеля. Чтобы добраться до
объектов удара, нам приходилось пролетать лишние сотни километров. Понятно, что
для более разумного и эффективного использования авиации целесообразно было
перебазироваться поближе к фронту.
Приказ о перелете на аэродром, находящийся в Киевской области, получен.
Началась подготовка. Склеиваем карты, прокладываем маршрут. Неожиданно появился
посыльный из штаба: «Капитана Кота срочно вызывает командир дивизии». Спешу в
штаб.
В кабинете командира, кроме полковника Бровко, находится старший штурман
дивизии майор Г. А. Мазитов. Докладываю:
— Товарищ гвардии полковник, гвардии капитан Кот по вашему приказанию
прибыл!
Командир поздоровался, пригласил сесть.
— Вот что, товарищ капитан. Мы здесь посоветовались и решили назначить вас
заместителем штурмана двадцатого полка. Считаем, что вы справитесь с новыми
обязанностями. В этом полку летчики [209] и штурманы — в большинстве своем
молодежь. Ваша задача — научить все экипажи применять в полете
радионавигационные средства так, как это делается в 10-м полку. Начинайте со
знакомства с людьми, с изучения их достоинств и недостатков. Желаю успеха!
Вышел я от «бати» и задумался... Новое назначение. Справлюсь ли? Как встретят
меня в новом полку? Придется расстаться с хорошими друзьями, которых так много в
10-м гвардейском. А как же с моим экипажем? С Васей Алиным и Колей Кутахом мы
вместе выполнили свыше двухсот пятидесяти боевых вылетов, они стали боевыми
друзьями. Наш экипаж давно слетался, мы с полуслова понимаем друг друга, в полете
действуем слаженно, много выполнили сложных специальных заданий. Нас считают
отличным экипажем. А отличниками, как известно, становятся не сразу. Для этого
приходится преодолеть много трудностей, проявить выдержку, настойчивость,
стремление быть в числе лучших. Между членами отличного экипажа обязательно
должны быть полное доверие, взаимное уважение, крепкая дружба.
Боевая дружба! Она сплачивает экипаж, помогает ему преодолевать трудности и
опасности в длительных и сложных полетах, лучше выполнять боевые задания.
С чего же мне начинать? В первую очередь, конечно, представиться командиру
полка. Иду через летное поле на южную окраину аэродрома. Там, в небольшом селе, —
штаб 20-го гвардейского полка. Его командира, подполковника С. А. Гельбака, я хорошо
знаю. Опытный летчик, немолодой уже человек. Начитанный, требовательный, строго
наказывает нарушителей дисциплины. Спиртного в рот не берет и не терпит тех, кто
этим злоупотребляет. [210]
Сильно любит свой полк и требует такой же любви от всех своих подчиненных.
Часто любит повторять: «мой полк», «я не потерплю в моем полку...» Многие
удивлялись, как этот образованный человек, чуткий и заботливый, не мог обойтись без
«крепких» словечек, от которых порой краснели не только женщины...
Захожу в штабную хату, докладываю:
— Товарищ подполковник! Капитан Кот прибыл в ваше распоряжение для
прохождения дальнейшей службы.
— Добро! Приказ о вашем назначении получен. С сегодняшнего дня забудьте о
своем десятом. Будете служить у меня. Мои требования: хорошо выполняйте свои
обязанности, водки, кроме положенных ста граммов, не пейте, будьте патриотом моего
полка. Познакомьтесь с людьми и приступайте к делу!
— Есть, приступать к делу, — отвечаю. — Разрешите узнать, с кем мне перелетать
на новый аэродром? Я готовился с Алиным.
— Разрешаю лететь с Алиным. Попрощайтесь со своим экипажем. А на новом
месте сразу же в мое распоряжение!
Ушел я от подполковника полный раздумий. Сложная штука жизнь... Вот и он
советует изучать людей. А как это делать? Знание людей — это, видимо, трудная наука,
и дается она только практикой жизни...
В ушах все еще звучали слова: «... забудьте о своем десятом. Будете служить у
меня...» Разве можно забыть о своем боевом коллективе, забыть тот полк, в котором
получил боевое крещение, в котором остается экипаж и столько хороших товарищей?
Эти требования подполковника Гельбака, конечно же, невыполнимы. [211]
Что касается водки, то я никогда не увлекался этим вредным зельем и полностью
был солидарен с командиром полка.
В 10-м полку все уже знали о моем назначении. Друзья поздравляли, желали
успехов. Поздравил меня и Василий Алин, правда, как мне показалось, без особого
энтузиазма.
28 марта мы поднялись с аэродрома Основа, сделали большой прощальный круг
над Харьковом, пролетели от тракторного завода до Холодной Горы и взяли курс на
запад. Под собой мы видели много развалин. Огромные высотные здания Госпрома,
напоминая о красоте и величии предвоенного Харькова, по-прежнему возвышались над
городом. И только пролетая над этим чудесным сооружением, мы видели, что вместо
окон в стенах зияли темные провалы. Госпром пока был мертвым...
За штурвалом — Василий Алин, в кабине радиста — Коля Кутах и Миша Яселин,
а в штурманской кабине — тоже двое: назначенный вместо меня лейтенант Андрей
Калькаев и я. Поют свою песню моторы. В машине все так привычно и знакомо. Я
прощаюсь сегодня не только с друзьями, но и с самолетом, со своим шестьдесят
пятым...
Летим на высоте 500 метров. Под нами проплывают бескрайние степи
Полтавщины. Впереди широкой лентой заголубел Днепр. Его высокий правый берег
разрезают глубокие овраги. Здесь совсем недавно дрались за каждый сантиметр родной
земли воины Букринского плацдарма. Весна пытается скрыть следы тех жестоких боев.
Леса и поля одеваются в первый зеленый наряд. Солнце будто подгоняет нас своими
лучами, а небо голубое-голубое, как васильки. [212]
На окраине старинного украинского города, на берегу живописной реки Рось,
показался аэродром — место нашей дальнейшей боевой работы. Садимся, заруливаем
на стоянку. Вслед за нами на летное поле приземляются другие машины. Последние
напутствия и пожелания друзей. Крепко жму им руки и направляюсь к месту новой
службы.
В 20-м полку со многими авиаторами я встретился впервые. О них подробно
рассказал мне замполит майор И. М. Герзон. Командиры эскадрилий В. П. Морозов, В.
Ф. Соляник, П. Н. Тананаев — опытные воины, первоклассные летчики, хорошие
инструкторы. Штурманы эскадрилий — С. С. Резун, Г. А. Лущенко, Л. П. Грошев —
также бывалые авиаторы, с большим налетом, с отличной подготовкой. Большим
авторитетом среди летного состава пользовался заместитель командира полка майор
Григорий Ефимович Подоба. Он хорошо знал авиационную технику, летал на разных
типах самолетов, летал много, обладал замечательными качествами инструкторапедагога. Мне повезло: на боевые задания буду летать с майором, вместе с ним учить
молодежь.
— А своего непосредственного начальника, штурмана полка, вы знаете, —
заканчивая рассказ, заметил майор Герзон.
Да, штурмана полка майора И. Д. Козлова я действительно знал больше года.
Прибыл он к нам в 10-й полк еще в Кирсанове, начал летать в экипаже Леонида
Филина. Летал неплохо. Как опытного штурмана его послали в 20-й полк на эту
должность.
Замполит полка произвел наилучшее впечатление. Он внимательно слушал меня,
а потом не спеша, тихим приятным голосом говорил. Иосиф Маркович хорошо
выполнял свои сложные обязанности [213] и пользовался большим уважением всего
личного состава полка.
Подошло время обеда. В летной столовой чисто, уютно, на столах полевые цветы.
Девушки-официантки встречают нас улыбками. Приглядываюсь, за какой бы стол сесть.
— Не забывай своих, — слышу голос Николая Гунбина, — иди к нам!
За столом сидят Николай Козьяков, Леонид Глущенко, сажусь рядом. По соседству
разместились Ваня Гросул, Федя Паращенко, Вася Алин, Володя Борисов — мои
верные, хорошие друзья.
— Что будете есть, храбрые воины? — спрашивает белокурая официантка Шура
и называет блюда.
— Шурочка, дорогая, корми чем хочешь, хоть и невкусным, — хитро улыбается
Гросул и многозначительно потирает руками.
— Невкусного у нас не бывает, — деланно суровым голосом отвечает Шурочка.
— А фронтовые сто граммов получите после полета. Приказ есть приказ!
Пообедав, идем покурить в соседний лесок.
— Какая красота вокруг! — зачарованно восклицает Коля Козьяков. — Я в этих
краях впервые. Никак не могу налюбоваться...
Николай Козьяков, мой сослуживец по Дальнему Востоку и Оренбургу, стал
одним из лучших штурманов в полку. Невысокого роста, немногословный, скромный,
исключительно храбрый. В полете он всегда правильно оценивает воздушную
обстановку, быстро принимает разумные решения.
Козьякову раньше не приходилось бывать на Украине. И он не перестает
любоваться ее природой, хочет как можно больше знать о ее истории, о людях. Вместе
с Николаем мы частенько посещали [214] Харьков. И мне приходилось рассказывать о
замечательном городе, отвечая на многочисленные вопросы друга.
Подошел Николай Гунбин:
— А мне здесь пришлось побывать в начале войны. Тогда здесь шли тяжелые бои,
вокруг все горело. Некогда было любоваться природой. Мы много летали на задания.
Однажды бомбили переправу через Рось. Удалось с первого же захода уничтожить ее.
Но нас тут же атаковали четыре «мессера». Первый снаряд пробил мою штурманскую
кабину, второй попал в масляный бак правого мотора, пули подожгли парашют стрелка
Бойко, а радиста ранило в ногу. Стрелки не растерялись, подпустили истребителей как
можно ближе и открыли прицельный огонь. Двух «мессеров» сбили, остальные ушли.
Мужество стрелков и спокойствие всего экипажа спасло тогда нас. Домой все же не
дотянули. Сели на запасной. Всю жизнь буду помнить обоих сержантов, стрелкарадиста Лойко и воздушного стрелка Бойко. Оба они были высокими, белокурыми и
удивительно похожими друг на друга, словно близнецы... После, в одном из полетов,
они опять были ранены, попали в госпиталь. Больше мы и не встретились. Как жаль,
что я не запомнил их имена.
Так, слушая рассказ Николая Гунбина о боях сорок первого года, мы незаметно
вышли на берег прекрасной реки Рось, воспетой поэтами. Как красиво вокруг! Щедро
светит солнце, отражаясь в спокойной речной воде. На берегу зазеленела трава,
появились первые цветы. В лесу неустанно щебетали птицы. А рядом — друзья, верные
боевые товарищи. Высокий, черноволосый, неторопливый ярославец Николай Гунбин
и Коля Козьяков — низенький, сероглазый парень из Чернавы Воронежской [215]
области. Немного в стороне тихо беседуют Василий Алин, Леонид Глущенко, Иван
Гросул. Подходит Владимир Борисов, обнимает меня и, заглядывая в глаза, спрашивает:
— Ну как, Леша, приняли тебя в двадцатом? Не скучаешь?
— Приняли хорошо. А скучать некогда, да и вы рядом со мной!
Владимир Борисов! Ты настоящий друг, умный, ласковый, смелый, всегда готовый
прийти на выручку товарищу, помочь ему. С такими, как ты, не страшны никакие
преграды.
***
Наши войска продолжали успешное наступление. 26 марта произошло событие,
радостно взволновавшее всех советских людей: войска 2-го Украинского фронта вышли
на реку Прут — государственную границу СССР. Красно-синяя линия фронта на наших
полетных картах перешагнула границу, устремилась на территорию Румынии. Правда,
это пока не Германия, и все же мы очень рады.
В первые дни апреля советские войска, развивая наступление, разгромили
вражеские группировки и освободили Николаевскую, Одесскую области, значительную
часть Молдавии. В боях за освобождение Молдавии и начали мы боевую работу с
нового аэродрома.
Пятого апреля нам предстояло нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу
Абаклия. Этот полет для меня — первый в 20-м полку. Впервые мне поручено провести
подготовку к вылету всего летного состава.
В большой комнате собрались летчики, штурманы, радисты, стрелки.
Большинство незнакомых. Известно, что каждый человек имеет свое «я», свой [216]
характер, и надо найти с ним общий язык. Чувствую на себе изучающие взгляды
воинов. Потребуется, наверное, немало времени, чтобы мы стали хорошо понимать
друг друга. Конечно, волнуюсь.
— Товарищи! Наша цель, — говорю я, — железнодорожный узел Абаклия. По
данным разведки, на узле сосредоточено много эшелонов с войсками и техникой. Эти
эшелоны немецкое командование собирается направить к фронту. Продолжительность
нашего удара — десять минут. Высота бомбометания, — 3000 метров. Заход на объект
с северо-востока, уход — отворотом влево. Маршрут полета — согласно схеме.
Освещать цель приказано экипажам 10-го гвардейского полка. Лидер — осветитель
капитан Борисов со штурманом Сенько. Обратите внимание на план-схему
радионавигационного обеспечения полета. Вопросы есть?
Экипажи к полету подготовились хорошо. Подполковник Гельбак остался
довольным.
После обеда — мертвый час. За его соблюдением следили медицинские
работники. Затем экипажи отправились на аэродром, чтобы помочь техническому
составу завершить подготовку самолетов к вылету.
Угасал теплый весенний день. Солнце медленно скрывалось за небосклон. На
короткое время аэродром притих. Переговариваясь о том, о сем, мы собрались у
самолета и ждали сигнала на вылет. Появилась полуторка. Из кабины выглянул парторг
полка.
— Принимайте листовки, пять пачек! — крикнул он.
Стрелок-радист Юрченко вместе с мотористом быстро взяли из кузова пачки и
понесли в самолет. Уложили возле бомболюков, подошли к нам. И в это время с КП был
дан сигнал к запуску моторов. [217]
— По местам! — скомандовал майор Подоба.
Первыми поднялись в небо экипажи 10-го полка. Подошла и наша очередь.
Выруливаем. Начинаем взлет. Внимательно слежу за действиями майора Подобы,
помогаю ему, напоминаю последовательность операций. Делаю так, как делал раньше
в экипаже с Алиным. Я не был уверен, что майору понравится моя помощь. Всякие
бывают летчики. Нет, все в порядке. Он даже повторяет мои напоминания. Да иначе и
быть не могло. В авиации уже так по традиции принято: на чинопочитание лишь
недалекие люди напирают. Все отношения в экипаже, как правило, строятся на дружбе,
на боевом товариществе. Взлетел Подоба отлично.
Незаметно наступила темнота. Земные ориентиры еле угадываются. Но скоро
взойдет луна, и она поможет мне ориентироваться. Позади остались Умань, Котовск.
Высота — уже 3000 метров. Где-то над Черным морем, словно из воды, выглянула луна.
Она медленно осветила вначале небо, а потом и землю. Стало светлее. По пожарам, по
перестрелке видно было, что войска 2-го Украинского фронта спешат к Одессе, к
берегам Днестра.
Наш маршрут проходил между Кишиневом и Тирасполем. Вижу характерную
змейку железной дороги. Правее — столица Молдавии. Там все еще враг.
— Коля! Сбрасывай листовки, скоро цель.
— Вас понял, — отвечает сержант Юрченко.
Стараюсь выйти на Абаклию поточнее. Хочется все делать как можно лучше —
лечу ведь в новом для меня экипаже:
В это время появились наши помощники — САБы. Начался дружный бомбовый
удар. Хорошо видна станция. На ней — эшелоны. Прицеливаюсь, сбрасываю бомбы,
слежу за их полетом, пытаюсь [218] определить место взрыва. Но сделать это почти
невозможно: в одну минуту вниз летят несколько серий...
Задание дивизия выполнила весьма успешно. Враг почему-то не оказал никакого
противодействия. За годы войны это, пожалуй, первый случай, когда в небе не было ни
прожекторов, ни огня зенитной артиллерии. А внизу взрывались вагоны с
боеприпасами, цистерны с горючим, возникло около двадцати пожаров...
В полете я часто думал об экипаже Алина. Сегодня он впервые полетел без меня.
Как там молодой штурман Калькаев? Скоро ли слетаются с ним мои друзья? Не простое
это дело — сплотить экипаж: у каждого свои привычки, свой характер.
Теперь мне, заместителю штурмана полка по радионавигации, по долгу службы
придется значительно больше участвовать в подготовке, в обучении экипажей,
способных выполнять сложные и разнообразные задачи.
О значении этой подготовки, о качествах, которыми должен обладать экипаж
АДД, хорошо скажет уже после войны главный маршал авиации А. Е. Голованов на
страницах своей книги «Дальняя бомбардировочная...»: «Действительно, какой
подготовкой должен обладать тот или иной экипаж, летая сегодня бомбить передний
край обороны противника..., а завтра этот же экипаж отправляется в глубокий тыл
бомбить фашистское логово, а послезавтра он разыскивал где-то в лесах или болотах
условные сигналы, выбрасывал специальную группу и грузы, на следующий день летел
к партизанам».
Чтобы помешать немецкому командованию в переброске подкреплений, сорвать
их планы маневрирования резервами, экипажи АДД совершили несколько налетов на
тыловые объекты в Румынии. [219]
Наша задача состояла в том, чтобы парализовать работу портов и
железнодорожных узлов Констанца и Галац, взять под контроль морские пути, ведущие
к Севастополю.
11 апреля, ночью, экипажи дальних бомбардировщиков нанесли мощный
бомбовый удар по порту, железнодорожному узлу и нефтяному промыслу Констанца. В
результате бомбардировки сильно пострадали порт и узел. Они были объяты пламенем.
То там, то здесь возникали взрывы.
Враг оказывал упорное сопротивление. Из боевого вылета не вернулся экипаж
лейтенанта Борисова. Только 8 мая 1945 года в полку появился И. Г. Борисов. Судьба
штурмана Т. Г. Подоляна и радиста П. И. Калабухина осталась неизвестной. Экипаж
оставил горящую машину над чужой территорией, удачно приземлился, но попал в
плен к румынам. Борисова освободили части Красной Армии из лагеря в конце войны.
Было это в Германии.
***
Перед боевым вылетом, 11 апреля, я отправил свою жену Лесю в городской
роддом. Почти шесть лет прошло с тех пор, как мы поженились. Дальний Восток, учеба
в Оренбурге, частые переезды — все это мешало иметь детей. И все же жизнь
побеждает всегда, даже на войне... Полетел я бомбить объекты Констанцы, а мыслями
был с женой. Приземлившись, сразу же поехал машиной подполковника Гельбака в
город. В дороге не покидала мысль: появился ли на белый свет наш Юрий? Ждали мы
его давно, даже имя выбрали с Лесей заблаговременно.
На рассвете я постучал в дверь роддома. Мучительно долго шло время. Наконец
появился врач. [220]
Низенький, старенький, в очках. На лице мягкая, добрая улыбка:
— О, летчик, поздравляю! Ваша жена подарила вам дочку. Хорошая, крепкая
девочка!
— Как дочку? Мы ждали сына, Юрку. Долго ждали. А вы — дочку, — недовольно
буркнул я.
Потом, когда до меня дошло свершившееся, я поблагодарил все еще
улыбающегося доктора и за поздравления, и за дочку. Узнав, как чувствуют себя
молодая мать и дочурка, в чем они нуждаются, я поспешил выполнять сложные и
непривычные отцовские обязанности...
Шли дни. Дочурка росла, а имени у нее все не было. Никак мы с женой не могли
подобрать «самое лучшее». Помог штурман Федя Василенко:
— Если пригласите названым отцом, я подберу самое красивое имя. Ну как,
согласны? Если так — назовем вашу дочку Галиной.
Мы согласились. Хорошее имя. Почему о нем не подумали сами?
Галина росла забавной девочкой. Я любил, конечно, ее не меньше, чем любил бы
Юрку. Наша дочка стала любимицей всех авиаторов полка, не сходила с их рук.
Конечно, ее баловали, но мы мирились с этим. Галя напоминала летчикам их семьи, их
родные дома.
И все же желание иметь сына не оставляло меня. Кому из мужчин не хочется,
чтобы в его семье был сын! И пришло время, когда давнишняя мечта осуществилась.
Произошло это важное для нас событие 23 февраля 1946 года. В день Красной Армии
жена подарила мне сына. Назвали его, конечно же, Юрием!..
...В начале апреля я составил план подготовки экипажей по радионавигации. В
нем предусматривались теоретические занятия и летная подготовка. [221]
Надо было проверить в воздухе всех штурманов. Майор Козлов одобрил мой план,
утвердил его и командир полка. В перерывах между боевыми вылетами я проверял
экипажи. Начал с командиров эскадрилий и звеньев. Затем проверял и все остальные
экипажи. Штурманы эскадрилий показали хорошие знания и умение пользоваться
средствами радио для ориентировки. В дальнейшем штурманы эскадрилий и звеньев
участвовали в обучении и проверке рядовых экипажей. Выполнять боевые вылеты мы
доверяли только тем, кто имел основательную подготовку. Такая методика обучения
вполне оправдала себя. В 20-м полку, несмотря на молодость летного состава, не было
случаев потери ориентировки.
Немецкие бомбардировщики, вылетая с Львовского аэродрома, почти каждую
ночь бомбили Киев, Дарницу, Фастов. Экипажам нашей дивизии приказали совершить
налет на вражеский аэродром, уничтожить там самолеты.
Нам с майором Подобой доверили возглавить этот налет. На большинстве Илов
были подвешены РРАБы — специальные бомбы, весьма эффективные при
бомбардировании аэродромов. Из-за своей формы и размеров они сильно ухудшали
аэродинамику самолетов, уменьшали скорость почти на 20 километров в час. Поэтому
мало находилось желающих возить это оружие, но приказ есть приказ, и сегодня нам
подвесили два РРАБа.
Наш удар для немцев оказался неожиданным. Первыми над целью появились
самолеты-осветители. Через заданные временные интервалы они сбрасывали серии
САБов. Стало хорошо видно аэродром, на котором густыми рядами стояло несколько
десятков бомбардировщиков. Рядом с ними виднелись [222] истребители. От стоянок к
старту спешили самолеты, пытаясь взлететь.
Когда мы вышли на боевой курс, вспыхнули десятки прожекторов. Они секли,
словно мечами, темное небо вдоль и поперек. А зенитки пока молчали. Наверное,
немцы надеялись на успешные действия своих истребителей, успевших взлететь. Но
они опоздали. Вниз уже летели сотни «фугасок» и «зажигалок». Мои «бомбочки»,
выпавшие из сосудов, накрыли один из рядов самолетов. И только теперь, будто
опомнившись, залаяли зенитки. Пять батарей вели бешеный огонь, им помогали 27
прожекторов. Вокруг появились огненные шапки разрывов. В ночной темноте, в
условиях интенсивного обстрела трудно выполнять эволюции самолетом, но майор
Подоба уверенно пилотировал машину. По всему было видно, что у него высокое
мастерство, нет недостатка и в смелости, и в решительности. С таким командиром
приятно летать, можно с успехом выполнить любое задание.
Наш налет, внезапный, дружный, сосредоточенный, оказался удачным. Бомбы
разрушили летное поле, аэродромные сооружения, уничтожили много самолетов. Все
наши экипажи без потерь вернулись на базу.
17 апреля мы повторили налет на район Львова. На этот раз объектом
бомбардировки был железнодорожный узел. Несмотря на упорное противодействие
зенитной артиллерии и ночных истребителей, задание мы выполнили. На путях горели
вагоны, взрывались склады с горючим. Мы насчитали 26 пожаров. В этом налете вместе
с товарищами цель освещал экипаж Ивана Доценко. В составе экипажа был
заместитель начальника политотдела дивизии майор М. А. Завирохин. Мы видели, как
самолет, сбросивший САБы, поймали несколько прожекторов. [223] Вражеские
зенитчики словно взбесились. Трассы снарядов потянулись к освещенному
бомбардировщику. Летчик маневрировал, бросал самолет из стороны в сторону, но
огненный вихрь продолжал сопровождать боевую машину, она загорелась и тут же
взорвалась. Наверное, снаряд, а может, и не один, попал в бензобак. Во все стороны
полетели горящие части самолета. Многие, кто был в это время в районе цели, видели
эту страшную картину. Никто из экипажа не смог воспользоваться парашютом. Как
потом выяснилось, это был самолет капитана Ивана Доценко. Так трагически погибли
Герои Советского Союза И. И. Доценко, Г. И. Безобразов, их товарищи И. А. Светлов и
М. А. Завирохин.
Мы потеряли один из лучших экипажей дивизии, хорошо выполнивший свыше
250 боевых вылетов. До последней минуты своей жизни смело сражались с врагом
отважные соколы. Они погибли смертью храбрых, находясь на боевом курсе.
В апреле 1944 года начались бои за освобождение Крыма. Перед частями Красной
Армии стояла трудная и сложная задача — разгромить крупную группировку войск
противника, освободить полуостров и важную военно-морскую базу Севастополь.
Войска 4-го Украинского фронта начали штурм укреплений на Перекопском
перешейке и побережье Сиваша. В результате стремительного наступления были
освобождены Джанкой, Евпатория, Симферополь. Отдельная Приморская армия
перешла в наступление и, быстро продвигаясь, освободила Керчь, Феодосию, Алушту.
Враг упорно сопротивлялся, но не мог остановить героев-освободителей, рвавшихся к
Севастополю.
В эти дни большую помощь наземным войскам оказывала авиация. В наступлении
поинимали [224] участие экипажи и нашей дивизии. В боях за Севастополь мы
наносили бомбовые удары по вражеским кораблям, прятавшимся в Северной,
Стрелецкой и Камышовой бухтах. Неприятель нес чувствительные потери.
Четвертого мая мы собирались совершить новый налет в район Севастополя. Но в
это время над значительной частью Украины проходили сильные грозовые дожди.
Низко над аэродромом неслись плотные черные облака, шел проливной дождь. Вода
лилась словно из ведра. Яркие зигзаги молний раскалывали небо. Первая майская
гроза...
Высшее начальство требовало выслать хотя бы 10—15 самолетов для помощи
наземным войскам. Как только немного распогодилось, мы начали вылет. Но взлететь
успели только одиннадцать экипажей — опять накатилась гроза. Взлетевшие пытались
прорваться к Севастополю. Они летели наугад — разведка погоды впереди не была
организована. От Белой Церкви до самого Крыма шел сильный дождь. Девять
самолетов или вернулись, или сели на запасные аэродромы. И только экипаж старшего
лейтенанта Ивана Кондратовича каким-то чудом долетел до цели. Он выполнил задание
и сел на аэродроме в районе Симферополя. В этот день не вернулся с боевого вылета
экипаж капитана К. Н. Михалочкина. Вместе со штурманом Н. И. Курбатовым и
радистом Ф. П. Колесниченко они много летали, выполнили 257 боевых вылетов. А с
258-го не вернулись...
Долго не могли мы уснуть в эту ночь. Все вспоминали отважных воинов,
замечательных товарищей. Вспоминали и надеялись, что скоро вернутся домой, но... В
течение многих дней мы пытались найти место гибели экипажа, летали над районом,
где проходил маршрут. К сожалению, поиски эти [225] оказались безрезультатными.
Причина гибели экипажа так и осталась неизвестной. Видимо, самолет попал в грозу.
6 мая 68 экипажей нашей дивизии принимали участие в налете на позиции
противника на Сапун-горе. Большой успех налета обеспечила организованная
наземными войсками система светонаведения. Она помогла нам точно выходить на цель
и метко сбрасывать бомбы.
Пользуясь активной поддержкой с воздуха, славные пехотинцы 7 мая в 18 часов 30
минут овладели Сапун-горой и установили на ней Красное знамя. Ночью 8 мая 210
самолетов АДД вновь бомбили вражеские позиции. И в этом налете участвовали мы.
А 9 мая Севастополь был взят штурмом!
250 дней стойко оборонялся героический Севастополь. И всего 56 часов
потребовалось нашим войскам, чтобы освободить город от противника. Этой
замечательной победой гордился и гордится советский народ.
В разгроме двухсоттысячной армии гитлеровцев в Крыму большую роль сыграла
и авиация. Тысячи воинов-авиаторов были награждены орденами и медалями. Многие
соединения и части получили тогда наименование Севастопольских. Среди них — и
наш 20-й гвардейский полк АДД.
Высокая награда
5 мая 1944 года к нам прилетел командующий АДД главный маршал авиации
Александр Евгеньевич Голованов. Он обладал не только большим опытом летной
работы, но и всесторонними знаниями авиации. Его неутомимая энергия, большой
жизненный [226] опыт, забота о людях создали ему высокий авторитет. Но некоторые из
нас еще не видели командующего. Каков он? Конечно же, волновались...
Главный маршал быстро завоевал наше уважение своим простым и теплым
обращением. Высокий, стройный, красивый. В глазах — отеческая забота и
требовательность. Нас приятно поразила чуткость маршала, его уважение ко всем без
исключения воинам. Командующий приказал собрать весь личный состав от сержанта
до командира полка и предложил высказать свои пожелания, предложения, жалобы.
Внимательно выслушивал каждого и тут же принимал соответствующие решения.
Сбор личного состава продолжался свыше двух часов и окончился тогда, когда все
предложения и просьбы были выслушаны. Затем главный маршал пожелал нам доброго
здоровья и успехов в боевой работе. В тот же день он улетел. А мы долго еще
оставались под впечатлением визита этого удивительного человека, успешно
руководившего боевыми действиями АДД, пользующегося всеобщим уважением.
В начале июня на фронтах наступило временное затишье. Враг подтягивал
резервы, пытаясь как можно дольше продержаться на укрепленных рубежах. Наши
войска интенсивно готовились к Белорусской операции, целью которой был разгром
немецко-фашистских армий группы «Центр».
17 июня дивизия получила приказ организовать налет на аэродром немцев в
Барановичах. Почти в каждом полете на эту цель у нас были либо потери, либо
повреждения самолетов. Это и неудивительно. Большое количество зенитной
артиллерии, десятки прожекторов, ночные истребители защищали [227] важные
объекты — большой железнодорожный узел, крупную авиабазу.
Чтобы достичь максимального эффекта налета, полковник Бровко задумал маневр,
который должен был отвлечь внимание врага от аэродрома Барановичи, создать у него
впечатление, будто советские самолеты собираются бомбардировать железнодорожный
узел.
Вылет начался в сумерках. За 15 минут до вылета основной группы в небо
поднялись экипажи Героя Советского Союза Николая Краснова и лейтенанта Ильи
Мусатова. Мы с майором Подобой выполняли функции контролера. Кроме
бомбардирования цели, нам предстояло установить результаты ударов полков дивизии
по объектам врага. Под самолетом проплывает земля Белоруссии. Пинские леса, озера,
болота. Край героев-партизан. Внимательно наблюдаем за воздухом. В любую минуту
могут появиться «мессершмитты». Как раз над этим районом недавно был сбит самолет
Николая Жугана.
Вот как это было. Отбомбившись, экипаж возвращался на свой аэродром. Вдруг
раздался сильный грохот, сразу же загорелись мотор и правая плоскость. Оказалось,
что вражеский истребитель незаметно подкрался, подошел снизу, видимо, ориентируясь
по выхлопам огня из патрубков двигателей, открыл пушечный огонь. Медлить было
нельзя, пожар усиливался, пламенем охватывало весь самолет, и Николай подал
команду «прыгать!» Он видел, как нырнул в ночную темноту штурман Куроедов,
несколько раз повторил команду стрелку-радисту и выпрыгнул сам.
Николай Жуган опустился в густую рожь на опушке леса. Вблизи залаяла собака.
«Значит, близко населенный пункт», — подумал летчик. [228]
Спрятал в кустах парашют. На всякий случай вытащил из кобуры пистолет и
направился через лесные заросли на лай собак. К счастью, лес оказался небольшим, и
Николай увидел деревушку. Зашел в крайнюю избу. Постучал — никто не отозвался.
Догадался, что хозяева куда-то ушли: печка была еще теплой. Зашел в соседний домик.
На стук отозвалась старушка, но дверь не открывала:
— Кто там? Я старая, плохо вижу и слышу...
— Откройте, бабушка. Я советский летчик со сбитого самолета.
— Заходи, сынок. Ох, горе-то какое. Заходи, заходи, дорогой. Я пригощу тебя
молочком со свежим хлебушком. Садись вон там, на лавке. [229]
— Большое спасибо, бабушка, за угощенье, — допивая молоко, сказал Николай.
— Мне бы к партизанам надо добраться.
— Я старая, плохо вижу и слышу, — снова запричитала старушка. — О
партизанах ничего не ведаю. Лучше тебе спросить об этом мужиков...
Поблагодарив хозяйку за гостеприимство, летчик оставил избу. Раздумывая над
тем, что же предпринять дальше, направился в сторону леса. В деревне оставаться было
опасно: вдруг нагрянут немцы. Неожиданно из темноты показались два человека. В
руках автоматы, одетые в гражданскую одежду.
— Вы летчик? Мы партизаны, ищем вас.
По пути в отряд Жуган рассказал партизанам о старушке. Они рассмеялись:
— Это мать командира разведвзвода отряда. Она умеет хранить военную тайну. А
слышит и видит она хорошо.
В отряде уже находился штурман Куроедов. Его нашли партизаны, видевшие, как
горел и падал бомбардировщик.
Утром Жуган и Куроедов при помощи партизан нашли своего радиста. Рядом с
ним лежал купол парашюта. Видимо, еще в самолете Николай Осьмачко был тяжело
ранен. У него хватило сил покинуть горящий самолет, потянуть за кольцо парашюта. И
уже потом перестало биться сердце комсомольца. Похоронили отважного воина в лесу,
под березкой, с воинскими почестями...
Немного отдохнув, Жуган и Куроедов попросили командира партизанского отряда
Героя Советского Союза А. М. Рябцевича послать их на боевое задание.
— Не имею такого права, дорогие летчики. Есть приказ Верховного
Главнокомандующего: летный [230] состав, попавший к партизанам, как можно
быстрее направлять на Большую землю, — ответил Александр Маркович. — Мы уже
сообщили в Москву, что вы находитесь у нас.
Непросто было перейти линию фронта, нелегко разобраться, где враг, где свои. И
хотя опыт у Жугана в переходе фронта уже был (ведь это шестой случай за время
войны, когда ему пришлось оставлять горящую машину), трудно пришлось бы ему и
Куроедову ориентироваться среди лесов и болот, обходить вражеские засады,
заграждения, минные поля. Но партизаны помогли летчикам удачно переползти линию
фронта и добраться до своих.
...Итак, мы приближались к Барановичам. Как предусматривалось планом
командира дивизии, самолеты Краснова и Мусатова появились над железнодорожным
узлом. Штурманы Федор Василенко и Артем Торопов сбросили на цель фугасные и
зажигательные бомбы. На узле возникли взрывы, загорелись вагоны. Вражеская ПВО
сосредоточила свое внимание на защите станции. Открыли огонь зенитки, забегали по
небу лучи прожекторов, в воздух поднялись и направились в район узла истребители.
Замысел командира дивизии удался. Краснов и Мусатов, закончив работу, взяли курс на
свою территорию.
А в это время на вражеский аэродром вышла основная группа бомбардировщиков.
Удар оказался внезапным и сокрушительным. Когда мы приблизились к аэродрому,
освещенному САБами, на летном поле уже виднелись пятнадцать больших пожаров.
Сбросив бомбы, мы отошли в сторону и стали кружить недалеко от города. Внизу
горели фашистские самолеты, аэродромные сооружения, складские помещения. Туда
все еще падали бомбы.
— Алексей! — слышу голос командира, — что это [231] за осветительные бомбы
над Барановичами? Какие-то маленькие...
Я посмотрел в сторону города. Там, выше наших самолетов, висели небольшие
САБы. Кто их сбросил? Зачем?
— Григорий Ефимович! По-моему, это САБы не наши. Мы сбрасываем серийно,
по 5—10 бомб в серии. А это одиночные. Наверное, это работа истребителей врага.
Создают себе условия для поиска наших самолетов.
— Похоже на это, — отвечает командир. — Надо разобраться и принять какие-то
меры.
После наши догадки подтвердились. Немцы применили новый тактический
прием. Если раньше они рассчитывали только на случайные встречи истребителей с
бомбардировщиками в районе цели, то теперь активно используют радиолокацию,
умело организуют взаимодействие истребителей с прожекторами и зенитной
артиллерией. И вот сегодня — истребители стали применять еще и САБы.
23 июня 1944 года началось большое наступление советских войск в Белоруссии.
Согласованные по времени и месту удары наземных частей и авиации завершились
быстрым прорывом обороны противника и разгромом его сил. Бомбардировщики АДД
наносили удары по железнодорожным узлам Минск, Барановичи, Осиповичи.
Движение на дорогах было парализовано.
Шестого июля экипажи нашей Днепропетровской дивизии нанесли
массированный бомбовый удар по железнодорожному узлу Брест. Гитлеровское
командование через этот узел перебрасывало в район боев новые резервы,
прибывающие из Польши и Германии. От Бреста на восток беспрерывным потоком шли
и шли эшелоны с войсками и техникой. [232]
На следующий день мы повторили налет на Брест. Он был таким же
массированным и удачным, как и первый. Вот что написано о результатах этих налетов
в книге Б. А. Васильева «Дальняя ракетоносная»: «Экипажи 3-й гвардейской дивизии
при налете, на железнодорожный узел Брест взорвали мост, депо, девять паровозов,
подожгли десятки цистерн с горючим и платформы с боевой техникой, разбили
несколько эшелонов с войсками, разрушили здание штаба дивизии и крупный гараж.
Партизанская разведка донесла, что в итоге этого налета были убиты или тяжело
ранены около трех тысяч гитлеровцев. Огромной силы взрывы и пожары возникли в
юго-западной части узла. Наши авиаторы наблюдали зарево пожара, находясь в 200
километрах от Бреста».
Верховный
Главнокомандующий
поблагодарил
экипажи
нашей
3-й
Днепропетровской дивизии за отличные действия при освобождении Бреста.
***
В одну из июльских ночей не вернулся на свой аэродром экипаж бывшего
комиссара 2-й эскадрильи майора Михаила Бельчикова. Что с ним произошло? Тогда, в
1944 году, из-за напряженной боевой работы не удалось узнать всех подробностей
случившегося. И только в послевоенные годы я разыскал стрелка-радиста сержанта
Диденко и узнал 6 том, как белорусские партизаны помогали экипажу, сбитому
ночными истребителями врага.
Темной ночью на самолет майора Бельчикрва, летевшего к цели, напали
вражеские истребители. Тяжелый бой продолжался несколько минут. Один истребитель
Михаил Диденко сбил. Но и наш бомбардировщик загорелся, стал падать. Бельчиков,
[233] еле удерживая самолет, скомандовал: «Всем прыгать!».
Огонь ворвался в кабину летчика. Пламенем обжигало лицо. Едкий дым мешал
смотреть, забивал дыхание. Майор продолжал еще несколько секунд удерживать
бомбардировщик от падения. «Кажется, можно прыгать и мне», — подумал Бельчиков,
открыл колпак и вывалился из кабины. Парашют открылся у самой земли. Приземлился
командир в кустарнике. Больно ударился о что-то твердое, в глазах потемнело, потерял
сознание...
Вслед за воздушным стрелком Власовым в ночную темноту нырнул и стрелокрадист Диденко. В воздухе почувствовал нестерпимую боль. Начал искать кольцо
парашюта, но потянуть за него правой рукой не удалось: только содрал с руки горелую
кожу. Сработала левая рука. Открылся парашют на высоте метров триста и вскоре
зацепился за верхушки сосен. Диденко повис на высоте двух-трех метров. Начал
раскачиваться и, наконец, приземлился.
Преодолевая боль, освободился от парашюта, спрятал его в кустах. Жгучая боль
мучила воина. На лице и руках лопались пузыри, текла кровь, глаза плохо видели. Надо
было что-то делать, искать помощи у людей. Но куда податься? Вдруг вблизи началась
стрельба. Кто стреляет? Свои или враг? Радист пошел в противоположном
направлении, вскоре на опушке появился домик, за ним — второй. Осторожно постучал
в окно. Ему помогли, перевязали раны, накормили и отправили к партизанам.
«На другой день, — пишет в своем письме Михаил Диденко, — в
партизанском отряде имени Макаревича мы встретились с майором
Бельчиковым, воздушным стрелком Власовым. Трудным был [234] путь к
партизанскому лагерю для нас, раненых и обгорелых. Нас везли на лошадях,
подводами, затем снова на лошадях и, наконец, несли на носилках через
лесные болота. В санитарной части начали лечить партизанские медики.
Не было среди нас штурмана экипажа Сергея Кирикова, отважного воина,
верного товарища. Как жаль, что мне до сих пор не удалось найти родных
штурмана, рассказать о его последнем боевом вылете. Возможно, это сможете
сделать вы, Алексей Николаевич (через газету), вы же частенько пишете о
боевых делах наших однополчан, об их послевоенных судьбах. Припоминаю,
что штурман Сергей Кириков родом из Рыбницкого района Молдавской ССР.
Лейтенант Кириков был смертельно ранен еще в самолете. Вражескими
пулями ему отбило пальцы правой руки, осколком пробило грудь, обе ноги.
Сергей все же сумел выпрыгнуть из самолета и открыть парашют. Попал он в
такую глушь, что партизаны нашли его только в конце второго дня. Истекая
кровью, мужественный воин старался ползти лесом, пытался добраться до
своих. Когда сил оставалось совсем мало, Кириков нашел в кармане клочок
бумаги, карандаш и хотел что-то написать, но не смог... Партизаны нашли
нашего замечательного штурмана, боевого товарища мертвым...
Народные мстители не только спасли нам жизнь. Они окружили всех
вниманием, лечили. И теперь я помню комиссара отряда Малева,
комсомольского работника Эдика (говорили, что до войны он был секретарем
Пинского обкома комсомола).
Когда в тот район пришли советские войска, нас отправили в медсанбат на
станцию Ивацевичи, откуда перевезли на аэродром Сарны, а затем замполит
[235] полка майор А. Я. Яремчук перебазировали нас в родной полк».
И еще о том, как нашли партизаны экипаж Бельчикова, мне удалось прочитать в
книге В. Яковенко «На оккупированной земле», изданной в Белоруссии: «...В июле 1944
года поздним вечером над деревней Поречье, раскинувшейся вдоль реки Ясельды,
фашистские истребители атаковали группу советских бомбардировщиков. Один из
наших самолетов вспыхнул и горящим факелом пошел к земле. Раздался взрыв.
Недалеко от места взрыва находились 15 молодых партизан во главе с Эдуардом
Нордманом. Юноши тяжело вздохнули. Кто-то сказал: «Жаль, погибли ребята». Но
Володя Хвесюк, вглядываясь в небо, вскрикнул: «Смотрите, парашютист!» Все с
тревогой стали следить, куда же спустится парашютист. Как бы ветром не отнесло его
в деревню, где находился целый полк гитлеровцев.
Парашютист приземлился между деревней и лесом. Партизаны пошли на поиски.
И на рассвете нашли обгоревшего, в бессознательном состоянии летчика. Придя в себя,
он с трудом спросил: «Кто вы?» — Ему ответили: «Партизаны». — «Ищите остальных,
— сказал он, — они успели выпрыгнуть».
Партизаны отнесли авиатора на опушку леса, спрятали в кустах и опять пошли на
поиски. Вскоре в лесу нашли еще одного члена экипажа. А неподалеку наткнулись на
парашют. Под ним оказался сильно обгоревший майор Михаил Кириллович Бельчиков.
Нордману пришлось стать «доктором». Обгоревшие лица майора и его товарища
были тщательно обмыты. Партизаны раздобыли на хуторе гусиный жир, которым
обильно смазали обгоревшие части тел авиаторов. Использовав их индивидуальные
пакеты, [236] перевязали раны. Когда Бельчиков пришел в сознание, его через
соломинку напоили парным молоком, так как обгоревшие губы не позволили ему
открыть рта.
Отгремели бои. Прошли годы. Эдик уже стал Эдуардом Болеславовичем.
Понемногу начал забывать о боевых партизанских буднях. И вдруг письмо: «Дорогой
Эдик, ты, вероятно, забыл меня, да и вполне понятно, встреча была короткой, а с тех
пор прошло более четырех лет. Но мне до сих пор ясно помнится ночь на 9 июля 1944
года, встреча утром с группой партизан, проведенный в лесу день, твоя первая
медицинская помощь, гусиное масло, перевязки... До сих пор вспоминаю и благодарю
за такую заботу. А ведь получилось лучше лучшего.
Сейчас ноги и руки зажили, а вот глаза долго не видели. Лечили в Москве. С твоей
легкой руки все пошло хорошо, хожу не хромая, правым глазом вижу отлично, левый
глаз видит мало — 35 процентов. Лицо зажило, девушки говорят, что вечером я даже
красивый хлопец. По зрению от летной работы отстранен, работаю в штабе.
Миша Диденко, мой радист (вероятно, помнишь, у него были сильные ожоги рук),
выздоровел, отслужил свой срок, демобилизовался, уехал на свою Винничину. Власов,
воздушный стрелок, также закончил службу. Вот коротко и все... Михаил Бельчиков. 13
февраля 1948 года».
***
В августе 1944 года в результате победоносного наступления наших войск стали
свободными Белоруссия, почти вся Украина, большая часть Литвы, часть Латвии,
очищены от оккупантов восточные районы Польши.
20 августа страна отмечала День авиации. Родина [237] по достоинству оценила
беспримерные подвиги наших крылатых воинов. Президиум Верховного Совета СССР
присвоил звание Героя Советского Союза большой группе летчиков.
Накануне праздника мы не получили боевого задания. Летному составу дали
немного отдохнуть. Специалисты инженерно-авиационной службы продолжали
готовить самолеты к новым боевым вылетам. Они понимали, что от их труда зависит
качество выполнения боевых заданий, жизнь экипажа.
Утром 20 августа мы отправились в лес, на берег реки Рось. Вместе с Лесей,
продолжавшей работать в БАО, четырехмесячной Галиной на руках идем к реке. Ярко
светит теплое летнее солнце. Нас сопровождает пение птиц. Радостно на душе от того,
что это наш авиационный праздник, что рядом семья и друзья. В реке полно
купающихся. Мужественные воины резвятся, словно дети. Некоторые ныряют, прыгая
с высокого скалистого берега.
Неожиданно появился дежурный по части и передал приказ командира дивизии
немедленно собраться всем возле штаба.
Построились, ждем. Для чего нас собрали? Может, предстоит боевой вылет?
Перед строем появляются полковник И. К. Бровко, начальник политотдела дивизии
подполковник Н. Г. Тарасенко, начальник штаба дивизии подполковник М. Г. Мягкий,
командиры полков Н. М. Кичин и С. А. Гельбак, работники политотдела, офицеры
штаба. Лица у всех какие-то торжественные. Подполковник Мягкий что-то говорит
стоящему рядом начальнику политотдела, улыбается. Похоже, что произошло что-то
необычное и, кажется, радостное для нас.
«Батя», как всегда, тихим голосом обращается к нам с краткой речью. Он говорит
об успехах Красной Армии, о больших победах на фронтах, о [238] заслугах авиаторов,
наконец, сообщает, что Президиум Верховного Совета СССР Указом от 19 августа за
подвиги и героизм, проявленные в боях с оккупантами, присвоил звание Героя
Советского Союза большой группе летчиков. Среди них — авиаторы нашей дивизии.
Затаив дыхание, слушаем фамилии награжденных: В. И. Алин, В. И. Борисов, Н. А.
Гунбин, Н. П. Жуган, Н, Е. Козьяков, Н. И. Куроедов, Г. А. Мазитов, И. И. Мусатов, Л.
А. Филин. Названа и моя фамилия.
Всегда приятно, когда в полку кого-нибудь награждают. Значит, хорошо воюем,
заслужили. Раньше мы все вместе радовались самым высоким наградам товарищей. И
все же какое-то чувство неудовлетворенности собой немного угнетало. Думалось: а
сможешь ли и ты заслужить высокую награду Родины? И вот этот час настал! Радости
нашей не было границ.
Иван Карпович сердечно поздравил всех нас, крепко пожал руки. После митинга
нас тепло поздравили и однополчане.
А нам хотелось как можно скорее в бою оправдать высокую награду Родины. И
случай такой вскоре представился. 23 августа мы приняли участие в массированном
налете на немецкий город Тильзит.
С большим подъемом мы готовились к вылету. Взлетели в сумерках и к середине
ночи достигли района Гродно. Еще несколько минут полета — и мы над Восточной
Пруссией.
Восточная Пруссия... Гитлеровцы превратили этот район в базу, своеобразный
трамплин для нападения на Польшу и Советский Союз. Отсюда в старину начинали
свои походы «псы-рыцари». С Восточной Пруссии немцы предприняли наступление на
северо-запад России в годы первой мировой [239] войны, а затем пытались нанести
смертельный удар в сердце революции — Петроград. Из этого же центра военщины
гитлеровцы начали вторжение в Страну Советов в июне 1941 года.
Но скоро немцы в полной мере узнают, что такое война. Скоро запылает земля
тех, кто начал эту проклятую войну, рассчитывая, что горе и слезы — это удел других.
Наши бомбы больше не будут падать на истерзанную, с разрушенными и сожженными
городами и селами, но не побежденную советскую землю. Теперь мы будем уничтожать
врага на его земле.
Приближаемся к Тильзиту, ставшему прифронтовым городом. Начался удар —
дружный, мощный, неотразимый. Сначала вражеская ПВО оказывала упорное
сопротивление. Но мы не обращали на это внимания. Специальная группа самолетов
подавления ударила по зенитным батареям и прожекторам. Когда мы вышли на цель,
противодействия почти не было. Я спокойно дождался, когда железнодорожная станция
«подползла» к перекрестию сетки прицела, нажал на кнопку, и наши бомбы полетели
вниз, на головы фашистов, которые пытались найти убежище в своем логове, но не
нашли.
На земле взметнулись фонтаны взрывов, появились новые пожары.
Через несколько минут под нами проплывала земля Литвы, только недавно
очищенная от гитлеровской погани. Летели и еще долго наблюдали позади пожары
Тильзита.
На обратном маршруте была возможность подумать о наших успехах. Они
значительные. И в то же время нас не переставали тревожить потери, которые мы несем
и теперь. При недавнем налете на железнодорожный узел Варшавы вражеский [240]
истребитель атаковал самолет Аркадия Ражева. Мы видели, как его самолет загорелся и
взорвался. Погибли летчик А. К. Ражев, штурман А. Д. Селин, стрело к-радист Я. Л.
Чмелюк, воздушный стрелок А. Ю. Петрушевский. Погиб экипаж нашего звена,
который мы с Василием Алиным готовили к боям еще под Сталинградом.
В ту же ночь наша дивизия понесла еще одну потерю. Героически погиб экипаж
лейтенанта В. В. Попова. Снаряд попал в освещенный прожектором самолет,
находившийся на боевом курсе. Охваченный пламенем, бомбардировщик перешел в
пике и взорвался на горящем узле... Не вернулся с налета на Брест экипаж лейтенанта
Н. С. Орлова.
Воюем за пределами Родины, война приближается к победному завершению, а
люди все гибнут и гибнут. Сколько наших воинов не вернется домой! Даже не можем
похоронить друзей на родной земле, отдать им последние почести... Эти потери
вызывают боль сердца, еще больше обостряют чувство ненависти к врагу, зовут нас на
новые подвиги.
Подарок токмачан
Фронт уходил все дальше и дальше на запад. Во многих местах он пересек
государственную границу СССР. Красная Армия вела бои на территории Восточной
Пруссии, Польши, Румынии.
Было решено перелететь ближе к фронту. 5 сентября 20-й Севастопольский полк
перелетал в Луцк, а 10-й Сталинградский — на аэродром Шепетин, вблизи города
Кременец.
Готовясь к перелету, я думал о том, что в этом городе произошли важные события
в моей жизни: мне присвоено звание «штурман АДД первого [241] класса». Здесь я был
удостоен высокой награды — стал Героем Советского Союза, и здесь родилась дочка
Галинка...
Приходится расстаться и с майором Григорием Ефимовичем Подобой. Этого
храброго летчика, сердечного человека за время совместной работы я полюбил на всю
жизнь. Майор Подоба был старше всех нас в экипаже и по возрасту и по званию. Но
своим поведением он как бы подтверждал известную истину о том, что на войне, перед
лицом опасности, мы все равны. Служба в авиации сплачивала людей особенно крепко
и в первую очередь таких замечательных людей, как Подоба. Многие годы своей жизни
он отдал любимой авиации. От рядового летчика вырос до командира дивизии дальней
авиации, стал генералом.
Майор Подоба оставался на старом месте, чтобы принять участие в
формировании нового полка, которому предстояло летать на самолетах новой
конструкции. Капитан В. И. Алин назначался командиром эскадрильи этого полка.
Утром 5 сентября мы вылетали с аэродрома. За штурвалом Владимир Федорович
Соляник, назначенный заместителем командира полка. Невысокого роста,
широкоплечий, с чуть смеющимися глазами, с приятной улыбкой, майор Соляник
понравился при первом же знакомстве. Первоклассный летчик, отважный воин, волевой
командир, большой души человек.
С майором лечу я не впервые. Однажды, когда заболел штурман 2-й эскадрильи
капитан Г. А. Лущенко, я летал с Соляником на боевое задание и уже тогда проникся
большим уважением к этому мужественному человеку, владевшему в совершенстве
летным делом. Уже не раз я отмечал, что мне все-таки везет на хороших летчиковкомандиров: [242] Евдокимов, Алин, Подоба, Соляник... А это очень важно для успеха
боевой работы.
В авиации бывает, что встречаешь летчика, который, кажется, всеми качествами
блещет, а в командиры — не годится. Чего-то в нем не хватает. А вот Соляник — и
летчик искусный, и командир толковый. Удачное сочетание!
Делаем прощальный круг и берем курс на запад. Через полтора часа полета
показался Луцк, сравнительно мало разрушенный, с белыми крышами домов.
На новом аэродроме сразу же возобновилась боевая работа. До конца месяца мы
принимали участие в налетах на вражеские объекты в городах Сату-Маре, Дебрецен,
Будапешт.
Наши войска, преодолевая упорное сопротивление врага, вышли к границе
Венгрии, оставшейся единственным сателлитом фашистской Германии. Гитлеровское
командование предпринимало огромные усилия, чтобы сохранить своего последнего
союзника. Немцы нуждались в помощи венгерской армии, им нужны были
материальные ресурсы этой страны.
15 сентября мы получили задачу нанести удар по Дебрецену — важному
железнодорожному узлу Венгрии, к которому протянулись шесть магистралей. Через
узел непрерывным потоком шли военные грузы на фронт. В городе размещались
резервные воинские части, склады с военным имуществом, боеприпасами, горючим.
Необходимо было вывести из строя этот узел коммуникаций противника и этим самым
помочь наступающим советским войскам.
Эту задачу мы выполнили весьма успешно. Возвращаясь домой, мы еще долго
наблюдали пожары и взрывы в районе узла и в городе. [243]
Наблюдением и фотографированием цели было установлено, что от наших бомб
сгорело три эшелона, склад боеприпасов и горючего.
Но в эту ночь на базу не вернулись два экипажа 10-го гвардейского полка. Как
выяснилось после, самолет летчика Н. М. Несмакова был сбит над целью. Не вернулся
и экипаж гвардии капитана Алексея Буряка. Что с ним? Неужели очередная потеря?
Однако через несколько дней экипаж в полном составе прибыл в полк, правда, без
самолета. О том, что произошло в полете, рассказал штурман экипажа, Герой
Советского Союза Василенко:
— Вначале полет проходил нормально. Над северными склонами Карпат самолет
неожиданно бросило в сторону, потянуло вниз. Выяснилось: отказал один из моторов.
Лететь на одном двигателе, да еще с бомбами, вы знаете, очень сложно. И командир
предложил освободиться от груза. Я отыскал цель и сбросил смертоносный груз на
скопление вражеских войск. С большим трудом развернулись и легли на обратный курс.
Трудно было лететь. Перегретый мотор мешал вести ориентировку. Выдержать
правильный куре помогал стрелок-радист Яша Ковалев, он все время запрашивал
радиопеленги. Когда, по моим расчетам, оставалось лететь еще минут 25, на высоте 800
метров стал давать перебои и второй мотор. Вот-вот совсем откажет. Трудно тогда будет
что-нибудь предпринять в такую темную ночь. Решили, пока не поздно, оставить
самолет. Первым, захватив с собой ракетницу, выпрыгнул лейтенант Ковалев. Когда
прыгал я, мотор остановился.
Приземлились мы на окраине какого-то села. Пошли к крайней хате. Пожилые
хозяева встретили нас как-то настороженно, но накормили, предложили [244]
отдохнуть... Утром мы поблагодарили стариков за гостеприимство и направились на
большак.
На шоссе нам встретилась автомашина, в которой ехали вооруженные автоматами
работники войск НКВД. Узнав, кто мы и откуда идем, они сильно удивились. Дело в
том, что мы приземлились в районе, где активно действовал отряд бандеровцев. Как
выяснилось потом, взрыв нашего самолета бандиты приняли за бомбардировку их
отряда, а наше появление на парашютах — за десант. Это и спасло нас. Чего только не
бывает на войне...
После посадки экипажи, как обычно, заходят на КП, чтобы доложить о
выполнении задания. Со штурманом полка майором А. И. Доморацким проверяем
летную документацию. Обращаем внимание на записи в бортовых журналах, на
правильность расчетов, время выхода экипажей на цель, интересуемся результатами их
работы. Мне больше всего хотелось знать, как штурманы пользовались в полете
средствами радионавигации, которые, по моему глубокому убеждению, гарантировали
экипажам благополучный исход каждого полета.
— Правильно делаете, что уделяете столько внимания радионавигации, —
включился в беседу штурман дивизии майор Г. А. Мазитов. — Потому у вас все
экипажи возвращаются на свой аэродром. Этого, к сожалению, не скажешь о десятом
гвардейском. Вчера после налета на Будапешт не вернулись три экипажа из-за потери
ориентировки, «блудежки». Очень обидно, что «блудят» опытные экипажи, за плечами
которых не одна сотня боевых вылетов...
28 сентября все мы, летчики и штурманы, которым в День авиации было
присвоено звание Героя [245] Советского Союза, на транспортном самолете вылетели в
Москву — за наградами.
В Москву прибыли вечером. Остановились в гостинице АДД. Нам сказали, что
завтра в Кремле состоится вручение наград — Золотых Звезд и орденов Ленина. Почти
всю ночь мы не спали. Не верилось, что будем в Кремле.
29 сентября 1944 года. Разве можно забыть эту дату! Идем по Красной площади
мимо Мавзолея В. И. Ленина. Вот и Спасские ворота. Короткая проверка документов, и
мы в Кремле, где жил и работал великий Ленин.
Собрались в большом зале. Среди награжденных — военные, гражданские. Нам
пояснили, что гражданские — это ученые, конструкторы, творцы могучего и грозного
оружия. Среди военных — большинство с голубыми просветами на погонах.
В зал вошел Михаил Иванович Калинин. Старенький, с белой бородкой.
Встретили мы его аплодисментами. Нас приглашали к столу по алфавиту. Услышав
свою фамилию, волнуясь, спешу по ковровой дорожке.
— Дорогой Алексей Николаевич, поздравляю вас с высокой наградой и желаю вам
новых боевых успехов!
Большая радость охватила меня. Председатель Президиума обратился ко мне,
будто знает меня лично. Чувство благодарности не знало границ. И я, позабыв все
наставления, с силой пожал руку Калинина и только тогда понял, что сделал ему,
вероятно, больно. Хотел было извиниться, но, не зная, как это сделать, смутился.
Михаил Иванович улыбнулся и вручил мне Золотую Звезду Героя, орден Ленина и
Грамоту о награждении.
Потом мы сфотографировались. В центре — М. И. Калинин. Рядом с ним генерал
П. С. Рыбалко [246] и девушка-партизанка из Белоруссии. Остальные — Герои
Советского Союза, в основном авиаторы. Эту фотографию я берегу как самую дорогую
память.
А после нас принял командующий АДД главный маршал авиации А. Е. Голованов.
Он тепло поздравил награжденных, пожелал новых боевых успехов и сообщил о своем
решении предоставить нам трехдневный отпуск. Эти дни мы использовали для
знакомства с Москвой, посещения театров и музеев.
Вначале мы побывали в Большом театре, слушали там патриотическую оперу
Глинки «Иван Сусанин». На следующий день пошли на спектакль «Дорога в НьюЙорк». Главные роли в нем исполняли известные артисты Борис Михайлович Тенин и
его жена Лидия Павловна Сухаревская. Не верилось, что роль Питера Уорна играет
актер, так чудесно создавший в свое время образ Ивана Шадрина в фильме «Человек с
ружьем». Думаю, что благодаря этому полюбившемуся миллионам людей фильму имя
Бориса Тенина стало широко известным.
Володя Борисов, наш знаток искусства, в перерыве попросил администратора
сообщить Борису Тенину о нашем желании встретиться с ним. Когда представление
окончилось, нас, десять Героев Советского Союза, позвали в комнату артиста. Следует
заметить, что никто из нас с Тениным еще не был лично знаком. Я полагал, что артист
встретит нас с удивлением. Но этого не случилось. Борис Михайлович поднялся к нам
навстречу, каждому пожал руку, а потом сказал:
— Что же вы, друзья мои, не предупредили заранее, что придете в наш театр? Мы
бы для вас сыграли вот так (и показал большой палец). [247]
Началась дружеская беседа. Я смотрел на большого мастера сцены и восхищался
его простотой, его тонким юмором, вглядывался в умные со смешинкой глаза. Я ловил
себя на мысли, что вижу перед собой не артиста Тенина, а «человека с ружьем».
Борис Михайлович пригласил всех нас в гости. По дороге к гостинице «Москва»,
где в то время он жил со своей женой, мы сообразили, что Лидия Павловна не сумеет
накормить такую большую компанию, и решили пригласить их поужинать в ресторан.
Там уже было много людей. Почти все время играл оркестр. Под мелодии танго и
фокстротов танцевали пары. Мы чувствовали себя как-то неловко. За время войны
успели отвыкнуть от ресторанов и вообще от такой обстановки.
Выпили мы за дружбу, за скорую победу. Коля Гунбин пригласил Лидию Павловну
на танец. Его примеру последовали остальные летчики.
Ужин окончился поздно. Немного раньше ушли к своим родным Леонид Филин,
Илья Мусатов и еще несколько товарищей. Остальные собрались ехать в гостиницу на
Ленинградское шоссе, но вспомнили, что уже действует комендантский час. А
пропусков у нас не было. Борис Михайлович нашел выход, предложив заночевать у
него в номере.
С той памятной встречи прошло свыше тридцати лет. С большим интересом я
всегда смотрел кинофильмы и телепередачи с участием Б. Тенина и Л. Сухаревской.
Однажды, после гастролей их театра в Киеве, я решил написать письмо Тенину,
напомнить ему о нашей встрече в Москве. Ответ пришел скоро. Борис Михайлович
прислал книгу Г. Шахова «Борис Тенин» и письмо: «Дорогой [248] Алексей
Николаевич! Благодарю за весточку. Мы с женой вспоминаем нашу симпатичную
встречу и всю пятерку Героев, что коротала ночь в гостинице «Москва». Когда будете в
столице, заходите к нам, будем рады видеть вас».
Тогда, после окончания коротенького отпуска, товарищи улетели в свои полки. А
мы с Николаем Гунбиным отправились на подмосковный аэродром, в летный центр
АДД — там проходил двухнедельный сбор заместителей штурманов полков по
радионавигации. Мы изучали опыт войны, знакомились с новинками авиационной
техники. В сжатые сроки прошли обширную летную программу. Летали днем и ночью
на специально оборудованных самолетах, использовали для самолетовождения все
способы радионавигации в комплексе, овладевали методикой обучения штурманов. 19
октября мы с капитаном Гунбиным вернулись в свои полки.
...В Севастопольском полку — радостный праздник. Летчику Семену Левчуку и
штурману Борису Шестернину присвоено звание Героя Советского Союза. Мы
поздравили молодых способных воинов, отлично выполнявших боевые задания,
пожелали им новых успехов. Это событие, казалось, больше всех обрадовало
подполковника С. А. Гельбака. Еще бы! Оно позволило ему лишний раз подчеркнуть:
«Герои выросли в моем полку. Это я их вырастил и воспитал». Что ж, на сей раз его
можно было понять.
Командир экипажа Семен Левчук и штурман Борис Шестернин прибыли в 20-й
полк из училища. Оба молоды, боевого опыта, конечно же, не имели. А желание
участвовать в боях было огромное. Это желание да еще незаурядные способности
молодых авиаторов стали решающим фактором в становлении экипажа. Командир 2-й
эскадрильи [249] Владимир Соляник и штурман этой эскадрильи Григорий Лущенко
сразу же заметили Левчука и Шестернина, правильно оценили их достоинства, одним
из первых среди молодежи дали «добро» для участия в боевой работе. Вскоре экипаж
Левчука стал наравне с другими летать на боевые задания. Вначале на
бомбардирование целей, а затем — осветителем и фотографом.
Семен Левчук, смелый и решительный в боевых вылетах, скромный и
молчаливый на земле, как-то сразу пришелся по душе и командирам, и товарищам.
Борис Шестернин — человек разносторонних интересов, приятный собеседник. Он не
только в совершенстве владел своим штурманским делом, но увлекался литературой,
искусством, любил технику.
***
Шли дни и ночи напряженной боевой работы. С большим нетерпением я ожидал
писем от родных и близких из Запорожской области. Писали мне сестры, племянники,
друзья. Они интересовались боевыми успехами авиаторов, рассказывали о себе, о
нелегком своем труде.
Не все летчики в полку получали письма. У большинства из них родной город или
село были на временно оккупированной немцами территории. И тогда авиаторы,
получавшие письма от родных, читали и перечитывали их вслух для тех, кто писем не
имел. В эскадрильях все воины жили одной дружной семьей, жили общими
интересами, радостями и огорчениями. И большую роль в сплачивании этой семьи
играли письма.
Вспоминаю, как сильно переживал Коля Кутах, когда не мог получать письма из
родного Канева. И когда, наконец, его городок стал свободным, радист сразу же написал
родным. А сколько было [250] радости и восторга, когда пришел ответ из Канева!
Уже после войны племянница нашего радиста Диана в своем письме
рассказывала, как были рады родные, когда узнали, что жив их Николай.
Однажды я получил письмо от первого секретаря Большетокмакского райкома
КП(б)У Барановского Леонида Федоровича. Он писал о решении земляков купить для
меня самолет-бомбардировщик. В конверте — несколько номеров районной газеты
«Бiльшовицьким шляхом». Мои земляки, преодолевая большие трудности, лишения,
восстанавливали разрушенное войной хозяйство, помогали фронту.
Ярким проявлением заботы о наших славных Вооруженных Силах было это
решение токмачан. Читаю газету за 8 февраля. В ней напечатано обращение
колхозников артели имени Димитрова села Юхимовки ко всем трудящимся района:
«Чтобы приблизить светлый день окончательной победы над немецко-фашистскими
варварами, колхозники и колхозницы артели имени Димитрова на общем собрании
решили и внесли 10 000 рублей на приобретение боевого самолета-бомбардировщика,
который вручить ко дню Красной Армии нашему земляку-односельчанину Герою
Советского Союза Коту Алексею Николаевичу». В этом же номере помещено
постановление бюро райкома КП(б)У и исполкома районного Совета депутатов
трудящихся, одобряющее инициативу колхозников.
В передовой статье «Величие советского патриотизма» (та же газета за 11 февраля
1945 года) сообщалось о ходе сбора средств на строительство самолета. Были также
напечатаны сообщения из сел о поддержке патриотического призыва юхимовских
колхозников. Привожу некоторые из них:
«Девять комсомольцев Солодко — Балковского сельсовета внесли на
строительство самолета 1000 [251] рублей. Старая колхозница села Марфа
Гринь заявила: «Вношу на приобретение самолета 200 рублей. Пусть наш
сынок Алексей Николаевич Кот беспощадно уничтожает фашистских собак».
«Коллектив Молочанской МТС перечислил трехдневный заработок, что
составляет 4282 рубля. Деньги внесены наличными».
Тут же сообщение конторы Госбанка о том, что на лицевой счет № 350005
трудящиеся района уже внесли наличными 180000 рублей. Сбор средств продолжается.
11 марта в той же газете было опубликовано письмо Председателю
Государственного Комитета Обороны. В нем сообщалось, что трудящиеся района
собрали 300000 рублей на приобретение самолета-бомбардировщика. «Просим Вас
разрешить приобрести самолет-бомбардировщик и передать его нашему земляку Герою
Советского Союза гвардии капитану Коту Алексею Николаевичу».
Вскоре из Москвы пришло письмо. Верховный Главнокомандующий благодарил
токмачан за их патриотический поступок. «Желание трудящихся района будет
выполнено», — такими словами закончил он письмо.
В один из дней на нашем фронтовом аэродроме приземлился новенький Ил-4 с
надписью на фюзеляже: «Герою Советского Союза А. Н. Коту от земляков
Б-.Токмакского района». На митинге однополчан генерал-майор авиации И. К. Бровко
вручил мне этот самолет. Я был безгранично счастлив и от имени авиаторов, от своего
имени поблагодарил земляков за их большую любовь и уважение к нашим
Вооруженным Силам, которые продолжали героическую борьбу с заклятыми врагами
нашей Родины.
И в дни войны, и в послевоенные годы из Большого [252] Токмака я получал
много писем. Родные, друзья, работники райкома комсомола просили показать им
самолет. Со своей стороны я не раз обращался за разрешением на полет к землякам. К
сожалению, командование отвечало отказом. И тогда я решил хотя бы частично, в
пределах возможного показать самолет землякам.
Маршруты, по которым проводились учебные полеты, определяет штурман полка
с последующим утверждением командиром полка. В один из летних дней 1948 года я,
будучи штурманом полка, выбрал маршрут, который бы проходил и над Большим
Токмаком.
На второй день утром мы взлетели с Владимиром Борисовым и взяли курс на
Мелитополь. В полете выполняли фотобомбометание и другие элементы задания.
Накануне я приготовил два письма сестрам. К конвертам привязал красные
ленточки и небольшой груз.
Над Юхимовкой мы появились на высоте всего 50—100 метров. Вижу хату сестры
Агафий, дома односельчан. На улице появляются колхозники, купившие самолет, на
котором мы летим. Направляю машину на дом сестры и сбрасываю письмо прямо во
двор. Слышу голос начальника связи эскадрильи Василия Гречки:
— Письмо упало у самого порога. Какая-то женщина взяла его.
— Это сестра Агафия, — говорю товарищам.
Пролетаем еще раз над селом. На улице, во дворах много людей. Все смотрят
вверх, приветственно машут руками. Как близко я был от родных! Всего каких-нибудь
50 метров разделяло нас...
Берем курс на север. Там, в двадцати километрах, — Большой Токмак. В нем
живут сестра Екатерина, [253] племянники. Выходим на центр города, потом на улицу
Советскую. Отыскиваю домик сестры и сбрасываю возле него письмо. Затем кружим
над центром города, рынком, заводом. Люди останавливаются, смотрят на самолет,
летающий так низко. Людей все больше и больше, они машут руками, дети
подбрасывают вверх фуражки.
— Леша, хорошие у тебя земляки, так и хочется сесть на аэродром, вот он, совсем
рядом! — слышу голос Владимира Борисова.
— А думаешь, мне не хочется? Как раз об этом и просили мои земляки. Но что
поделаешь...
Через некоторое время пришло письмо от секретаря райкома партии Л. Ф.
Барановского. От имени токмачан он благодарил за показ самолета, приглашал почаще
приезжать в гости...
Нашему экипажу много приходилось летать на разведку погоды. Это важное и
ответственное задание. От того, насколько точно определит разведчик состояние
погоды на маршруте и в районе цели, зависели принятие решений на вылет, а также
результат бомбового удара.
20 февраля нам предстояло разведать погоду на большом маршруте от Луцка до
Штеттина. Летим без бомб, на всякий случай взяли запасные ленты патронов. Высота
полета — 600 метров. Над головой проплывали редкие облака. Видимость хорошая.
Земля покрыта снегом. Отлично видны реки, дороги, села, хутора. Как хорошо лететь
днем, но это редко бывает. Мы — ночники. Ночные полеты имеют свои преимущества:
мы видим все, что надо, а наш самолет только по звуку угадывается с земли... И все же
по дневному полету мы скучаем...
Бои переместились далеко на запад. Еще 17 января войска 1-го Белорусского
фронта при участии первой армии Войска Польского освободили Варшаву. [254] 29
января войска этого фронта перешли границу Германии западнее Познани, а 3 февраля
началось форсирование последней водной преграды на пути к Берлину — реки Одер.
Пролетаем Западный Буг, Вислу. Периодически информируем КП о ходе полета, о
погоде. Под нами змейкой извивается железная дорога Варшава — Лодзь. Чувствуется
приближение фронта. На дорогах много автомашин, подвод. Облака становились все
реже, выглянуло солнце. Но отсутствие облаков не радует нас: нечем будет
маскироваться при появлении вражеских истребителей.
В каждом боевом вылете мы обращаем особое внимание на оборону
бомбардировщика. Ночью, как известно, экипажу приходится самому отбиваться от
истребителей, прикрытия не бывает. Поэтому [255] члены экипажа, и особенно
воздушные стрелки, должны все время быть бдительными. Мы уже давно изучили
повадки врага, его всевозможные хитрости, коварные уловки. Немецкие истребители,
стремясь ввести в заблуждение нас, летали на встречных и попутных курсах, с
зажженными бортовыми огнями, сбрасывали выше бомбардировщиков осветительные
бомбы, атаковали их снизу в лучах прожекторов. Только постоянное и бдительное
наблюдение за воздухом позволяло большинству наших экипажей своевременно
принимать необходимые меры, маневрировать, уходить из опасной зоны или
отбиваться.
Сегодня — полет дневной, прикрытия у нас нет. Надеемся только на свою
осмотрительность, на свое оружие.
Летим на прежней высоте. Левее показался город Познань. Над ним на большую
высоту поднимаются клубы черного дыма. Там все еще не сдается окруженный враг.
Приближаемся к польско-немецкой границе. Узнать ее с воздуха можно и без карты. В
Польше дома белые, покрытые белой черепицей или железом, а в Германии все
строения красные: красный кирпич, красная черепица. На немецкой земле людей не
видно. Лишь по дорогам спешат автомашины, танки — наша военная техника.
— Обстановка ясна, может, будем возвращаться? На западе облачности нет, —
предлагает майор Соляник.
— Пролетим еще минут семь. Долетим до района согласно приказу, — отвечаю я.
Впереди показался Одер. За рекой немцы. Они зарылись глубоко в землю — в
землю рейха. Это не сорок первый год... На запад, сколько можно увидеть, голубое
небо, нигде ни облачка. Быть сегодня боевому вылету! [256]
Разворачиваемся. Летим назад. Только доложили на КП метеорологическую
обстановку, как вдруг появились два «мессершмитта».
— Приготовиться к бою! — скомандовал майор Соляник.
Фашистские летчики попытались атаковать нас с ходу. Не вышло. Открываем
дружный огонь. Один истребитель задымил и ушел в сторону. Но вот появились еще
два «мессера». Командир принимает единственно верное в этих условиях решение —
переводит самолет на крутое планирование, на бреющий полет.
Начался упорный неравный бой. Мы израсходовали все патроны, использовали и
запасные ленты, держались до последнего. И вдруг немецкие истребители отвалили в
сторону. В чем дело? Что-то задумали?
— Появились наши Яки! — радостно доложил Юрченко.
Смотрю, действительно, наши истребители. Они направляются к «мессерам». Те,
не принимая боя, удирают. Потом два краснозвездных «ястребка» подошли к нам. В
кабинах мы видим улыбающиеся лица товарищей. Помахав крыльями, Яки уходят
своим курсом. Как благодарны мы им за столь своевременную выручку!
Наш путь проходит немного южнее Варшавы. Решаем изменить курс и
посмотреть на польскую столицу. За годы войны нам приходилось видеть развалины
многих советских городов. Некоторые из них были полностью разрушены. Но и
Варшава выглядела совершенно мертвым городом. Мы пролетели над ней с запада на
восток на высоте всего 200 метров и не заметили ни одного уцелевшего здания. Вокруг
горы битого кирпича и камня. Во многих местах невозможно было угадать, где
проходила [257] улица... Такое могли сделать только озверевшие фашисты!
После посадки доложили командиру дивизии о погоде в районе предстоящего
боевого вылета. В эту ночь экипажи соединения нанесли массированный бомбовый
удар по военным объектам города Штеттина. Вражеская ПВО оказывала упорное
сопротивление. Свыше шести дивизионов зенитной артиллерии вели сильный
заградительный огонь. В воздухе патрулировали Ме-110, оборудованные
радиолокационными устройствами. Прямым попаданием зенитного снаряда был подбит
самолет 20-го гвардейского полка, пилотируемый летчиком Н. И. Богинцевым. Экипаж,
еле дотянув до линии фронта, выбросился на парашютах и приземлился в
расположении наших войск. Получили значительные повреждения еще три самолета
этого полка.
Уходил от цели на подбитом Ил-4 летчик 10-го гвардейского полка старший
лейтенант М. В. Агарков. Он посадил горящую машину на фюзеляж в районе города
Познань на случайную площадку.
И все же удар по цели был мощным. Десять пожаров, два сильных взрыва
наблюдали экипажи, уходя от Штеттина.
В марте почти каждую ночь мы наносили удары по военно-промышленным
объектам врага в Кенигсберге и Данциге. Чаще всего приходилось летать при
исключительно сложной погоде, в облаках и над ними. На высоте проносились
ураганные ветры, их скорость часто превышала 100 километров в час. Условия для
штурманов были нелегкими. Чтобы обеспечить надежный полет по всему большому
маршруту от Украины до Балтики, нужно было умело пользоваться всеми средствами
самолетовождения.
20 марта после бомбардирования Данцига не [258] вернулся на свой аэродром
экипаж командира 10-го гвардейского полка подполковника А. И. Аверьянова. В
составе этого экипажа были штурман полка майор А. П. Емец, стрелок-радист Н. П.
Кутах, воздушный стрелок М. А. Яселин. Долго мы ничего не знали о судьбе экипажа.
Правда, многие видели, как один из наших самолетов был сбит над Данцигом, как он
падал на город. И только в День Победы в полку появился Аверьянов. По его рассказу,
самолет попал под огонь зенитной артиллерии и был сбит. Машина потеряла
управление, Аверьянов скомандовал: «Прыгайте!» и сам оставил самолет. На земле
летчику не удалось встретиться со своими товарищами. Видимо, они не смогли
выпрыгнуть или погибли от огня зениток и пулеметов, спускаясь на парашютах...
Не стало моих побратимов Коли Кутаха и Миши Яселина. Не стало штурмана
полка майора Емца. Они погибли, когда до конца войны оставалось чуть больше
месяца. Майор Емец был отличным штурманом, храбрым воином, замечательным
человеком. Николай Кутах, Михаил Яселин — верные боевые товарищи. Сколько раз
вместе с ними смотрел смерти в глаза!..
29 марта меня неожиданно вызвали в штаб дивизии. Там уже были начальник
политотдела Н. Г. Тарасенко, начальник штаба М. Г. Мягкий, старший штурман Г. А.
Мазитов. Все были чем-то озабочены.
— Вызвал я вас, капитан, вот почему, — начал генерал Бровко. — В десятом
гвардейском полку сложилось тяжелое положение. Вы о нем знаете. За время
базирования полка в Шепетине произошло несколько случаев потери ориентировки. Вы
воспитанник десятого полка. В нем начали свою боевую работу, выполнили там много
боевых вылетов. [259]
Это, в сущности, ваша семья. Возвращайтесь туда. Уже подписан приказ о
назначении вас штурманом этого полка. Поезжайте, разберитесь в обстановке и — за
дело. Нужно сделать все возможное, чтобы полк, лучший полк авиации дальнего
действия, больше не имел ни единого случая потери ориентировки. Проявите высокую
требовательность в интересах дела. Проверку знаний начинайте со штурманов
эскадрилий. Используйте свой опыт работы в двадцатом полку. Вопросы есть?
— Нет вопросов. Все понятно, товарищ генерал. Когда выезжать?
— Сегодня рассчитывайтесь, а завтра пораньше вылетайте. В добрый путь,
товарищ капитан!
Утром, как только взошло солнце, вылетел на По-2 в Шепетин. Я возвращался в
свой родной полк, в котором мне предстояло еще служить и служить.
В Шепетине встретили меня хорошо. Я снова среди товарищей, испытанных
друзей. Федя Паращенко, Володя Борисов, Федя Василенко, Вася Сенько, Андрей
Калькаев... Теплые объятия, крепкие рукопожатия.
За время моего отсутствия в полку произошло немало перемен. В другие части
АДД были переведены Николай Козьяков, Артем Торопов. Прибыло новое пополнение
— Петр Струнов, Георгий Воскресенский, Алексей Кулибаба, Алексей Митиков, Иван
Проценко, Игорь Снежко, недавно окончившие училища. Вместе с товарищами взялись
за учебу, чтобы скорее получить право на участие в боевой работе.
Как родного брата встретил я друга Коли Кутаха — Ивана Дормостука.
Вспомнили мы налет на Знаменку в 1943 году, когда благодаря бдительности Николая
Кутаха нам удалось выручить из [260] беды экипаж Владимира Борисова, летевший на
подбитом и горящем самолете, да еще и атакованный вражеским истребителем. И вот
нет теперь нашего общего друга Коли Кутаха.
Разве я мог тогда предполагать, что очень скоро не станет и Вани Дормостука?
Это непоправимое горе случится уже после Победы, на польской земле. Группа
стрелков-радистов и воздушных стрелков увольнялась в запас. Увольнялся и
комсомолец из Ростова-на-Дону старший сержант Иван Дормостук. Вместе со старшим
сержантом Владимиром Чернооком они поехали в село Радовец Дуже, чтобы в БАО
получить продукты и деньги на дорогу. Неожиданно из кустарника прогремела
автоматная очередь. Стрелял бандит-аковец. Черноок, падая в кювет, крикнул другу:
«Ложись!» Но Иван не успел этого сделать, он погиб, прошитый автоматной очередью.
Погиб после долгих и трудных лет войны, которую прошел с честью. Не вернулся Ваня
к родным, к любимой подруге...
Хоронили Ивана Дормостука на центральном кладбище города Люблина. Тысячи
жителей пришли проводить в последний путь советского воина. На траурном митинге,
прощаясь, выступили друзья. Выступил и член горкома Польской Рабочей партии. Он
заверил нас, что польские патриоты сделают все, чтобы разгромить аковцев и покарать
убийцу Ивана Дормостука...
Быстро вошел в строй молодой летчик Георгий Воскресенский. В наши дни он
старший научный сотрудник института прикладной математики Академии наук СССР,
доктор технических наук, лауреат Государственной премии, полковник-инженер в
запасе. Недавно прислал письмо, в котором вспоминает о тех исключительно трудных
полетах марта 1945 года: [261]
«Навсегда запомнился мне боевой вылет на порт Данциг. Был этот полет для
меня чрезвычайно трудным. И после него я имел основание сказать: «Я
родился в сорочке».
Ради точности поражения цели высота бомбометания была небольшой, всего
1500 метров. Заградительный огонь зенитной артиллерии, который мы
видели при подходе к порту, казался не сильным. Но после сбрасывания
штурманом бомб на портовые сооружения наш самолет попал под ураганный
огонь корабельной артиллерии. Сразу же был отбит элерон, и самолет стал
сильно крениться. Я начал маневрировать, но при этом терял высоту. Обстрел
продолжался. После двух попаданий снарядов машину бросило вниз так, что
мы оказались практически над крышами домов Данцига. К счастью, малая
высота и позволила быстрее прорваться через огонь зениток. Штурман
Алексей Кулибаба активно помогал мне. Он лучше меня видел вершины
костелов и крыш высоких домов и направлял самолет в обход их. На малой
высоте мы перескочили зону обстрела и линию фронта. Радист В. Никонович
доложил, что разбиты рация, аккумулятор и нет связи. Так и летели домой.
На аэродроме Шепетин я очень осторожно посадил машину. Сначала она
бежала нормально, но потом развернулась вправо и остановилась, опустив
правое крыло почти до земли. Трактором ее оттащили с посадочной полосы.
Утром мы осмотрели самолет. Он был изранен во многих местах. В
плоскости, около маслобака, дыра была таких размеров, что через нее мог
свободно пролезть человек, даже такой, как мой штурман Алексей —
мужчина огромного роста, богатырского телосложения. Колеса разбиты,
правый элерон оторван, фюзеляж — весь в пробоинах...» [262]
Так же, как Георгий Воскресенский, Алексей Кулибаба, многие летчики и
штурманы, прибывшие в гвардейский полк из училищ, старались побыстрее войти в
строй, вместе со «старичками» умело бить врага. Но для этого им надо было
продолжать учебу, изучать опыт бывалых воинов. Организация этой учебы — моя
забота, забота штурмана полка.
Я доложил командиру полка Герою Советского Союза майору С. А. Харченко о
своем плане штурманской подготовки экипажей. Он одобрил этот план, и я, не теряя
времени, приступил к его осуществлению.
Пришла желанная победа
Война приближалась к победному завершению. Вооруженные Силы Советского
Союза и войска наших союзников готовились к решительному штурму. Мы понимали,
что полная и окончательная победа невозможна без взятия Берлина. Там — центр
мирового фашизма, этого смертельного врага человечества. Участие в решающей битве
этой тяжелейшей войны, в разгроме логова ненавистного Гитлера будет для нас всех
большой наградой.
Командование отдало приказ о перебазировании. 8 апреля мы вылетели с
аэродрома Шепетин и взяли курс на Люблин. За штурвалом — гвардии майор С. А.
Харченко. Радистом летит начальник связи полка гвардии старший лейтенант Н. Н.
Карманов.
Весна смело вступает в свои права. Зеленой травкой покрываются луга, вот-вот
распустится листва на деревьях. В суете напряженных будней не часто замечаем
красоты окружающей нас природы. То боевая работа, то тренировочные полеты не
оставляли времени, чтобы оглядеться вокруг себя, помечтать. Только сейчас в этом
дневном полете есть [263] возможность полюбоваться проплывающей под самолетом
землей.
Пролетаем государственную границу СССР. Внизу мелькают небольшие польские
села, хутора. Приближаемся к Люблину. Изучая аэродромную сеть немецких
воздушных сил, мы узнали о том, что как раз с этого аэродрома фашистские
бомбардировщики совершали варварские налеты на Киев и Житомир.
...Это было 22 июня 1941 года. На рассвете Германия обрушила на нашу страну
удар невиданной силы. Гитлеровская авиация подвергла бомбардировкам мирные
города в Прибалтике, Белоруссии, на Украине. Как разбойники, появились в
предрассветной мгле фашистские самолеты над Житомиром. На дома и улицы
посыпались фугасные и зажигательные бомбы. Рушились строения, гибли мирные
советские люди, загорелся, задымился старинный город...
С тех пор прошло много дней и ночей, наполненных тяжелыми боями, горечью
отступлений и незабываемыми славными победами. Остались позади разгром немцев
под Москвой, уничтожение армии Паулюса, ожесточенные бои на Курской дуге,
освобождение всей территории Родины, налеты на города Германии, бои в Румынии,
Югославии, Венгрии...
Теперь мы на польской земле. Садимся, заруливаем на отведенное для самолетов
место. Майор Харченко спешит на старт к командной рации, чтобы руководить
посадкой самолетов полка, подлетающих к аэродрому. Мы с Кармановым направляемся
на КП. Там уже трудится команда под руководством майора К. П. Григорьева. С
радиоузла поступают сообщения о ходе полета, о приближении самолетов. Хотя
перелет сегодня не сложный, я все [264] же волнуюсь. Хочется, чтобы он завершился
благополучно. Началась дружная посадка. Один за другим приземляются Ил-4.
На КП появляются штурманы. Вместе со своим заместителем капитаном Н. А.
Гунбиным принимаем их доклады, проверяем летную документацию. С
удовлетворением отмечаю, что все штурманы — и «старички», и молодые —
полностью выполнили штурманский план полета, мои указания.
После посадки всех самолетов знакомимся с аэродромом Радовец Дуже. Название
свое он получил от небольшого села, притаившегося у лесной опушки. В этом селе
расположились подразделения 654-го батальона аэродромного обслуживания. В
землянках разместился технический состав.
20-й Севастопольский полк вместе с полком Смитиенко, [265] недавно влившимся
в нашу дивизию, сели на аэродром Свидник (восточнее Люблина). Там же находятся
штабы дивизии и 679-го БАО.
В конце дня на автомашинах отправляемся в свою новую «резиденцию» — в село
Матчин, что западнее аэродрома в шести километрах. Это маленькое, в одну улицу село
с костелом в центре. Напротив костела — помещичья усадьба. В большом уютном доме
усадьбы есть все необходимое для нас: комната отдыха, столовая, помещение для
подготовки к полетам, спальные комнаты. Пообедав и поужинав одновременно, мы
легли спать после нелегкого трудового дня.
Всего день был отведен нам для подготовки к дальнейшей боевой работе.
Напряженно трудились авиаторы полка и работники БАО.
Инженерно-технический состав выполнял очередные профилактические работы
на самолетах. Особое чувство признательности испытывали мы к техническому
составу. Трудно приходилось нам в воздухе, но не меньше доставалось и тем, кто
трудился на земле. Днем и ночью, в сильные морозы, и в жару готовили к бою
самолеты наши специалисты. Благодаря их неустанному труду весь самолетный парк
находился в исправном состоянии, был готов к выполнению заданий. У нас уже давно
не было случаев, чтобы из-за плохой подготовки самолета отказывали мотор,
бомбовооружение или специальное оборудование. Это еще больше укрепляло дружбу и
взаимное доверие между летчиками и техниками.
Летчики и штурманы изучали район полетов, запасные аэродромы, схему средств
радиообеспечения, район предстоящих боевых действий. Стрелки-радисты занимались
изучением схемы связи, новых кодовых таблиц. [266]
10 апреля — первый боевой вылет с аэродрома Радовец Дуже. Еще утром из
штаба дивизии прибыло боевое распоряжение: бомбардировать вражеский порт Хель,
через который шла эвакуация остатков Данцигской группировки немцев. В
распоряжении были указаны маршрут полета, высота удара, направление захода на
цель. Экипажу капитана Борисова приказано выполнять роль лидера. Еще пять наших
экипажей должны освещать цель для всей дивизии.
Командир полка сегодня руководит полетами. Поэтому мое место во время
боевого вылета — на КП.
Темнеет. Над верхушками деревьев торопливо плывут редкие облака. В их
разрывах виднеются только что появившиеся звезды. Экипажи находятся возле
самолетов. Тишину, которая бывает только в ожидании взлета, изредка нарушает
приглушенное урчание моторов специальных машин. Наконец, шипя и сверкая, в небо
полетела зеленая ракета. Аэродром ожил гулом моторов, красными вспышками
выхлопов. Замигали на крыльях и хвосте разноцветные аэронавигационные огни. Не
часто мне приходится наблюдать такую картину «со стороны». Как правило, я —
участник полета. Проводив глазами последний самолет, который, качнув крыльями,
скрылся в ночной темноте, я направился на КП. Там вместе с дежурным штурманом
лейтенантом Иваном Проценко будем вести график полета экипажей, прохождение ими
контрольных ориентиров, выхода на цель, возвращения к своему аэродрому. Успех
нашей работы будет зависеть от согласованных действий узла связи, радиопеленгатора,
дисциплины экипажей.
Хочется особо отметить работу нашего радиопеленгатора. На протяжении всей
войны на нем трудится [267] мастер своего дела старшина Н. М. Куцкий. Благодаря его
хорошей работе КП имеет возможность постоянно следить за полетом экипажей. Это
Куцкий своими радиопеленгами «выводил» на свой аэродром самолеты, временно
терявшие ориентировку. Куцкий — настоящий друг штурманов, пользуется большим
авторитетом и уважением. О нем знают во всей АДД. Его опыт изучается работниками
радиопеленгаторов других частей и соединений.
Время на КП идет медленно. Уже давно я убедился в том, что участвовать в
боевом вылете легче и проще, чем сидеть на КП, следить за полетом других и...
отвечать за них, за всех, при любых условиях. Отвечать и тогда, когда экипаж попадает
в беду не по его вине, и тогда, когда это случается из-за недисциплинированности или
необдуманных действий, и нет возможности ему помочь — все равно отвечай. Это
касается штурмана-руководителя вообще, а меня — молодого штурмана полка — тем
более.
В конце ночи на КП оживление. На рабочем столе капитана Александра
Максименко — план-схема порта Хель. Вернувшиеся с полета штурманы докладывают
о ходе выполнения задания, о том, как в порту загорелись, а затем пошли ко дну два
больших корабля, а на берегу возникло много пожаров. Враг отчаянно сопротивлялся.
Зенитки били беспрерывно. Прямым попаданием в машину молодого летчика
лейтенанта Ю. И. Ларина отбило левое колесо шасси. Диву даешься, как не взорвался
самолет: рядом с бензобаками — огромное отверстие — следы снаряда. Фюзеляж,
крылья и даже винты оказались пробитыми. Все же Юрий привел на свой аэродром
воздушный корабль и посадил его, не допустив при этом поломки.
На рассвете капитан Максименко доложил [268] в штаб дивизии о кратких итогах
боевою вылета. Закончив разговор, он передал мне телефонную трубку:
— Майор Глущенко желает говорить с вами.
Леонид Петрович Глущенко, летавший ранее в экипаже Ивана Гросула, является
заместителем штурмана дивизии по радионавигации. На боевые задания он летает с
заместителем командира дивизии Героем Советского Союза полковником И. М.
Зайкиным.
— Капитан Кот слушает вас, — докладываю.
— Не капитан, а майор. Поздравляю с присвоением очередного воинского звания.
Поздравляю также с успешным выполнением задания всеми экипажами полка!
— Большое спасибо за поздравления. А как там братские полки, как двадцатый?
— У них тоже все в порядке. Все выполнили задание. Все сели дома.
Наступил новый день. Мы поехали отдыхать.
Завершается большая подготовка к решающим боям, к Берлинской операции.
Гитлеровское командование сосредоточило для защиты своей столицы миллионную
армию, десять тысяч орудий и минометов, полторы тысячи танков и самоходных
орудий, свыше трех тысяч триста самолетов... От Одера до Берлина — сложная система
оборонительных рубежей. Берлин — крепость, которую можно сокрушить только
мощью снарядов и бомб, неудержимым напором советских воинов.
В полку проведены партийное и комсомольское собрания, политинформации и
беседы. Личному составу разъяснялась важность предстоящей задачи, указывалась роль
каждого воина в предстоящей операции.
Накануне наступления на Берлин состоялся митинг. [269] Перед строем
развевалось гвардейское знамя. Замполит Александр Яковлевич Яремчук обратился к
нам с речью, он призвал воинов с честью выполнить свой долг, поскорее добить
фашистского зверя в его логове.
У всех воинов приподнятое настроение. Каждый мысленно вспоминает долгий и
трудный путь борьбы. От Сталинграда — до самого Берлина! Все мы жили одной
мыслью: с честью выполнить приказ Родины.
Наконец, долгожданный день наступил. В ночь на 16 апреля войска 1-го
Белорусского фронта перешли в решительное наступление. Несколько позже вступили
в бой армии 1-го Украинского фронта. До начала атаки над вражескими позициями
появились экипажи нашего и других полков дальней авиации. Мы бомбили опорные
пункты второй полосы обороны противника в селениях Вербич, Нойвербич, на левом
берегу Одера. Тонны бомб, артиллерийских снарядов обрушились на головы
гитлеровцев. С воздуха было видно, как в бой вступили наземные огневые средства.
Предрассветную мглу пронзили залпы «катюш». Земля дышала огнем и дымом.
Несмотря на зенитный обстрел, над полем сражения висели сотни краснозвездных
бомбардировщиков. Они так близко, что можно прочесть номера, а в кабинах видны
лица товарищей.
Налет, в котором участвовало свыше 740 тяжелых самолетов, продолжался 42
минуты, в каждую из которых сбрасывалось на укрепления гитлеровцев по 22 тонны
смертоносного груза.
Этими массированными ударами были разрушены десятки оборонительных
сооружений противника. Порой над целью становилось настолько «тесно», что не
обошлось без происшествий: самолет нашего полка, пилотируемый лейтенантом Д. Н.
Исаковым, [270] столкнулся с самолетом другой дивизии. И все же молодой летчик
сумел довести и посадить машину на свой аэродром. На ней был сбит фонарь
пилотской кабины, погнуты винты, снесен колпак кабины стрелка-радиста. Смерть в
сантиметре пронеслась над головами летчика и радиста...
Мы восхищались мужеством Исакова. Шутка ли, пролететь свыше трехсот
километров на самолете, в кабине которого гуляет ветер, а корпус угрожающе
вибрирует от работы двигателей с погнутыми винтами!
В этот же день (об этом рассказывает на страницах своей книги «По целям
ближним и дальним» маршал авиации Н. С. Скрипко) с боевого задания не вернулся и
считался без вести пропавшим экипаж младшего лейтенанта Н. С. Додора из 341-го
дальнебомбардировочного авиаполка. Комсомолец Николай Додор, прибывший в АДД
из Туркменского управления ГВФ, с горячим желанием включился в боевую работу.
Уже после войны, в середине семидесятых годов, неподалеку от Берлина были
обнаружены обломки советского бомбардировщика, комсомольский билет на имя
Николая Семеновича Додора, 1922 года рождения, неотправленное письмо сержанта
Сергея Пугачева, документы других членов экипажа...
Среди граждан ГДР нашлись очевидцы подвига советского летчика и его боевых
товарищей. Местные жители рассказали, что на рассвете 16 апреля 1945 года
одиночный советский бомбардировщик был перехвачен и атакован группой немецких
истребителей из берлинской зоны ПВО. Советский экипаж упорно продолжал полет на
цель, отбивая многочисленные атаки истребителей врага. Но численно превосходящему
подразделению, атаковавшему дальний бомбардировщик с разных направлений, [271] в
конце концов удалось поджечь, самолет. Оставляя за собой шлейф дыма,
бомбардировщик со снижением стал уходить на восток.
Когда советскому летчику не удалось сбить пламя, по свидетельству очевидцев, он
развернулся над лесом и повел самолет в обратном направлении. Мнения сходятся на
том, что летчик заметил большой склад боеприпасов, гитлеровцев и устремился на
него. В нескольких десятках метров от склада горящий бомбардировщик врезался в
болотистый луг.
Так накануне победного завершения Великой Отечественной войны комсомолец
Николай Додор последовал бессмертному примеру коммуниста Николая Гастелло, чей
подвиг повторен сотнями летчиков и экипажей. Это ярко свидетельствует о
непревзойденных морально-политических и боевых качествах советских воинов, их
массовом героизме.
О подвиге экипажа Николая Додора подробно рассказала газета «Красная Звезда»
в статье «Последняя атака» за 18 апреля 1974 года. В газете помещены фото летчика
Додора и его комсомольского билета, пролежавшего в земле на месте взрыва самолета
около тридцати лет.
Сообщалось в печати и об экипаже летчика Короткова, повторившем подвиг
Гастелло.
Мы, ветераны войны, часто посещаем музей боевой славы, в котором показан
славный путь, пройденный гвардейцами. И каждый раз мы видим, как его посетители с
огромным вниманием смотрят на стенды, рассказывающие о подвигах экипажей
Додора и Короткова. В глазах каждого — и грусть об утраченных воинах, и готовность
повторить подвиг своих отцов, старших товарищей.
Но снова вернусь к тому, как сражались мои боевые побратимы в 45-м. [272]
Ожесточенные бои продолжались. 17 апреля мы осуществили налет на узлы
сопротивления врага в Фюрстенвальде, а 18-го — нанесли удар по живой силе и
технике противника на дороге Альт-Ландсберг-Петерсгаген. С воздуха было видно, как
наши войска, преодолевая ожесточенное сопротивление гитлеровцев, продвигаются все
ближе к Берлину.
Но противник не собирался складывать оружие и сражался с отчаянием
обреченного. На подступах к Берлину была организована мощная огневая оборона, все
время принимались меры к ее усилению. Враг стягивал большое количество тяжелой
артиллерии. Батареи зенитных установок приспосабливались для борьбы с нашими
танками. Особое внимание уделялось восточной окраине города, где проходило
несколько оборонительных позиций. Мы понимали, что предстоят нелегкие бои, но они
будут последними, решающими, победными!
После посадки всех экипажей начальник штаба полка майор К. П. Григорьев
зачитал личному составу приказ Верховного Главнокомандующего о присвоении нашей
гвардейской дивизии почетного наименования Будапештской. В боях за овладение
столицей Венгрии мы выполнили не одну сотню боевых вылетов. Отныне дивизия
получила название Днепропетровско-Будапештской.
20 апреля готовимся к налету на Берлин. На аэродроме вооружейники готовили
боеприпасы. Среди них Николай Красников — ветеран полка, начальник вооружения
2-й эскадрильи, сержант Валя Герасимова, любимица летного состава. Она в любую
погоду доставляет бомбы со склада БАО, помогает подвешивать их на самолеты,
провожает нас в полет. Руководит подготовкой боеприпасов инженер-капитан Василий
Дейнека. Читаем надписи на корпусах и стабилизаторах бомб. Какие надписи! [273] В
них — ненависть к врагу и... юмор. Вместе с бомбами техники подвешивали и нашу
ненависть к Гитлеру, к фашистской Германии: «Смерть фашизму!», «За нашу победу!»
Были и такие, о которых гвардии полковник М. Г. Мягкий, один из авторов истории
дивизии, позже напишет: «Высказывания запорожских казаков в письме турецкому
султану Магомету IV бледнеют в сравнении с надписями на бомбах. Их нельзя
приводить, ибо покраснеют стены любой редакции или цензуры, но эти надписи были
справедливыми».
В конце дня мы построились, чтобы получить последние указания.
Прикрепленное к автомашине, развевается на ветру гвардейское знамя нашего 10-го
Краснознаменного Сталинградско-Катовицкого полка. Готовые к вылету стоят летчики,
штурманы,
стрелки-радисты,
воздушные
стрелки,
техники,
механики,
авиаспециалисты. Все они прошли трудными дорогами войны, закалились в жестокой
борьбе с врагом. В боях они теряли друзей, но на место погибших прибывали новые
воздушные бойцы и продолжали дело тех, кто отдал свою молодую жизнь за свободу
Советской Отчизны.
Командир полка пожелал нам успехов, призвал [274] к бдительности, чтобы
избежать ненужных потерь, особенно обидных в конце войны. Да, уже чувствовался ее
конец. С нетерпением мы ждали победы и мира. Каким он будет, этот мир? Но война
еще продолжалась, и все еще могло случиться... Как не хочется погибать в конце
войны! Подобные мысли приходили не только ко мне...
Мы в самолете. Не спеша проверяет оборудование экипаж. Старший лейтенант
Карманов — радиостанцию и бортовое оружие, я — свое штурманское хозяйство.
Готовится к запуску моторов майор Харченко.
В сегодняшнем налете принимают участие 45 самолетов нашей дивизии и еще
несколько сот из армии дальней авиации. Налет — массированный. Поднимаемся в
небо, ложимся на курс. Уже из района города Лодзь мы увидели берлинские пожары.
Там, вдали, казалось, горели земля и небо. Вспомнились наши дальние, такие трудные,
полеты в глубокий тыл врага. Кенигсберг, Варшава, Данциг, Бреслау. Грозовые фронты,
болтанка, обледенение, прожекторы, ночные истребители... Теперь у немцев нет
глубокого тыла, его нет совсем.
Подошли к Берлину. Ожидаем, что вот-вот появятся ночные истребители,
вспыхнут яркие лучи прожекторов, полетят в небо трассы снарядов. Ожидали потому,
что так было всегда при налетах на Берлин в 1942 году. Сегодня все не так. Вражеская
ПВО не в состоянии больше сопротивляться. Она бездействует. Нет прожекторов,
молчит зенитка. Советские войска вышли на северную окраину города, ведут обстрел
фашистского логова. Зенитную артиллерию враг, вероятно, использует для отражения
атак наземных войск.
Над Берлином нам пришлось решать ряд сложных задач. Кварталы города объяты
огнем и дымом. [275] Весь город — гигантский костер. Дым поднимается на большую
высоту. Казалось, что мы. летим в облаках или тумане, не видно линии горизонта.
Слышу голос командира:
— Ничего не вижу. Не пойму, где небо, где земля, перехожу на пилотирование по
приборам. Стрелки! Внимательно наблюдайте за воздухом. Истребителей, наверное, не
будет, но есть угроза столкновения со своими.
— Вас понял, — отвечает начальник связи полка.
Для штурмана свои трудности: как действовать в этих сложнейших условиях, как
найти свою цель — скопление вражеских войск. И тут над городом вспыхнуло
несколько серий осветительных бомб. Они помогли различить контуры городских
кварталов, площадей, промышленных объектов. С самолетов, летящих впереди,
посыпались десятки фугасных и зажигательных бомб. Каждому штурману хотелось
максимально использовать весь свой боевой опыт, накопленный за годы войны.
Мы на боевом курсе. Внимательно смотрю на город, стараюсь заметить передний
край. Помогли огненные трассы артиллерийских снарядов, летевших на город. Они
указали нашу цель. Я сбрасываю бомбы, туда же сбрасывают свой груз и штурманы
других самолетов. Взрывы авиабомб смешались со взрывами артиллерийских снарядов
наземных войск, обстреливавших Берлин. Вот это взаимодействие! Увеличилось число
пожаров в фашистской столице. А бомбы все еще сыпались на землю.
На КП экипажи докладывают о выполнении задания. Рядом идет оживленная
беседа. Авиаторы делятся впечатлениями о налете, обсуждают результаты удара.
— Сегодня над Берлином было по-настоящему [276] жарко, — слышу
взволнованный голос штурмана звена Николая Ванилина. — Когда мы сбросили бомбы,
я увидел прямо перед собою самолет. Он с огромной скоростью двигался на нас. Я
опешил, закрыл глаза. Ничего не успел сказать товарищам. Машина пронеслась в
каком-то метре. Холодный пот выступил... Почти до самой посадки мы летели молча,
не могли прийти в себя. Оказалось, что и лейтенант Гульченко и стрелок-радист
Алексей Большаков тоже видели этот самолет...
Да, нам понятны переживания экипажа Петра Гульченко. Вероятность
столкновения над Берлином была велика. Да и не только вероятность. Были и сами
столкновения, заканчивавшиеся гибелью людей...
25 апреля готовимся к очередному налету на Берлин. Инженер-майор Ф. Д. Дегтев
доложил командиру, что подготовка материальной части к боевому вылету завершена.
На аэродроме наступила тишина. Возле КП построились экипажи. Командир полка
предоставляет слово синоптику, начальнику связи, затем мне — штурману полка.
Ожидаем, что вот-вот прозвучит сигнал «по самолетам». Но в это время все заметили,
что к нам спешит начальник штаба майор Григорьев. В руках у него лист бумаги.
Подполковник А. С. Петушков, на днях назначенный командиром нашего полка,
ознакомившись с его содержанием, радостно улыбаясь, обращается к нам:
— Товарищи! Получена телеграмма. Верховный Главнокомандующий своим
приказом № 399 за отличное выполнение боевых заданий по бомбардированию
объектов на подступах к Берлину и в самом городе объявил благодарность нашей
Днепропетровско-Будапештской ордена Суворова дивизии. Поздравляю вас с этой
благодарностью. Она обязывает [277] нас с еще большей силой бить врага! По
самолетам!
Взревели моторы, самолеты порулили на старт.
Обстановка на фронтах быстро менялась. Как раз сегодня войска 1-го
Украинского фронта встретились с войсками 1-й американской армии на Эльбе в районе
города Торгау. Сегодня же советские войска завершили окружение берлинской
группировки противника. Наши воины ведут уличные бои и продвигаются к рейхстагу.
Опять лечу со своим экипажем. И на этот раз выполнить задачу оказалось нелегко.
Из-за дыма, пыли, пожаров трудно было определить, где проходит линия
соприкосновения войск. Но со всех окраин бьет артиллерия, бойцы стреляют ракетами,
как будто хотят сказать: «Вот здесь мы, а там — враг». Мы дружно сбрасываем бомбы
— фугасные и зажигательные, десятки и сотни тонн смертоносного груза.
С левым разворотом уходим на восток. А на смену нам волна за волной все идут
и идут бомбардировщики. То тут, то там вспыхивают все новые и новые взрывы.
Особенно много их было в местах, где размещались казармы, штабы гестапо.
Какими смешными и жалкими кажутся теперь уверения рейхсмаршала авиации
Геринга, что ни одна бомба, советская бомба, никогда не упадет на землю рейха...
Все наши самолеты возвратились на свой аэродром, успешно выполнив боевой
приказ.
Налеты нашей авиации на Берлин были высокоэффективными. В них принимало
участие до 1500 самолетов фронтовой авиации и свыше 500 — дальней. «Я могу
единственное сказать, что мы сидели в подземных этажах имперской канцелярии, не
имея возможности выйти взглянуть на белый свет», [278] — так характеризовал
сокрушительную силу ударов советской авиации командир правительственного
авиаотряда и шеф-пилот Гитлера генерал Бауэр.
26 и 27 апреля мы участвовали в налетах на вражеский порт Свинемюнде. В этом
порту собралось много войск и техники. Уцелевшие от разгрома немецкие части
спешили погрузиться на корабли, чтобы морем поскорее удрать на запад. 46 экипажей
дивизии атаковали цель с высоты 1000 метров. Враг отчаянно сопротивлялся. Зенитная
артиллерия вела огонь с побережья и с кораблей, находившихся в бухте и на рейде.
Бомбовый удар был исключительно метким. В порту появилось много пожаров. Горели
два транспорта у причалов гавани. Таким был наш последний массированный
бомбовый удар по объектам фашистской Германии.
28 апреля в 23 часа 15 минут по московскому времени Герой Советского Союза
штурман эскадрильи гвардии капитан Ф. Е. Василенко сбросил на центр Берлина серию
фугасных бомб. Это был завершающий 8760-й боевой вылет нашего гвардейского
Краснознаменного Сталинградско-Катовицкого полка дальней авиации.
Наша помощь с воздуха содействовала героям-пехотинцам, артиллеристам,
танкистам, саперам, связистам в разгроме остатков гитлеровских войск, в овладении
Берлином. Утром 2 мая эсэсовские части в рейхстаге капитулировали. До этого были
захвачены рейхсканцелярия и некоторые другие государственные учреждения. В
середине дня наступила непривычная тишина... Берлин пал. Защищавшие его части
сложили оружие. Знамя Победы развевалось над рейхстагом.
8 мая мы с командиром полка были на совещании у командира авиакорпуса
генерал-майора авиации [279] Е. Ф. Логинова. Освободились поздно, пришлось
заночевать в Замостье.
Перед рассветом наш сон прервали оглушительная канонада и вспышки от
стрельбы из пистолетов, автоматов, ракетниц, осветивших двор. Что случилось? В это
время в комнату вбегает радостный и возбужденный Герой Советского Союза Василии
Решетников:
— Товарищи, друзья! Проснитесь! Весь гарнизон салютует в честь Победы!
Фашистская Германия безоговорочно капитулировала!
Трудно передать словами радость, которая охватила нас. Что делалось! Никогда
этого не забыть. Объятия, поцелуи. Слезы радости — их не стеснялись мужественные
воины. И мы из своих ТТ открыли огонь. В небо то и дело взлетали разноцветные
ракеты. Как будто все виды оружия предназначены только для салюта, и никто не жалел
боеприпасов: Казалось, ликованию не будет конца...
На аэродроме Радовец Дуже, куда мы прилетели утром, состоялся митинг. За
нашим праздником издали наблюдали жители села. Они с восхищением смотрели на
отважных советских воинов, не жалевших ни сил, ни жизни для разгрома врага, для
освобождения польской земли от оккупантов.
Знамя полка гордо держал в своих руках Герой Советского Союза В. И. Борисов.
Рядом — его ассистенты Герои Советского Союза Ф. К. Паращенко и В. В. Сенько.
Герой Советского Союза А. С. Петушков зачитал приказ Верховного
Главнокомандующего войскам Красной Армии и Военно-Морского Флота.
Митинг превратился в большой, светлый праздник.
В тот день ликовали все советские люди нашей необъятной Родины. «Мы
победили!» — говорили [280] они. «Мы победили!» — говорили и мы, гвардейцыавиаторы.
Боевой путь нашего полка начался 22 июня 1941 года и окончился участием в
массированных ударах по Берлину в апреле 1945 года. От Житомира до Сталинграда и
от Сталинграда до Берлина прошли мы. Это путь людей, выстоявших в трудных
сражениях, закалившихся в боях, терявших своих боевых товарищей, но сохранивших
силу духа и веру в окончательную победу над фашизмом.
Полк участвовал в обороне Москвы, в Сталинградской битве, на Курской дуге, в
боях за освобождение районов Российской Федерации, Украины, Белоруссии,
Молдавии, прибалтийских республик, Ленинграда. Участвовали мы и в налетах на
административно-политические центры и военно-промышленные объекты фашистской
Германии и ее сателлитов. Освобождали Польшу, Румынию, Венгрию, штурмовали
Берлин.
За время войны наш гвардейский Краснознаменный полк совершил 8760 боевых
вылетов. Сбросил 111985 бомб (9475 тонн). Доставили в различные районы временно
оккупированной территории Советского Союза, а также в Польшу, Венгрию, Германию
36 миллионов 747 тысяч 800 листовок.
По далеко не полным данным, нами уничтожено 243 самолета на вражеских
аэродромах и 48 — в воздушных боях. В результате бомбовых ударов экипажей полка
уничтожено 277 автомашин. 63 танка, 233 склада с боеприпасами, 71 эшелон с живой
силой и различными грузами.
За боевые успехи полк награжден орденом Красного Знамени. Получил семь
благодарностей Верховного Главнокомандующего.
Война для авиаторов стала суровой проверкой морально-боевых качеств.
Готовность к самопожертвованию [281] во имя Отчизны была обычной нормой
поведения моих боевых товарищей. Мы жили и воевали, чтобы защитить Родину и
великое дело партии. Бои закалили нас физически и духовно, повысили наше
мастерство. Почти все мы стали коммунистами.
Большой вклад в сложный воспитательный процесс внесли командиры,
политработники, партийная и комсомольская организации полка. Это они
воодушевляли наших воинов на подвиги, прославляли героев, поддерживали тех, кто
терпел временные неудачи. Хочется еще и еще раз подчеркнуть выдающуюся роль в
этой работе командира нашего полка, а затем дивизии Ивана Карповича Бровко, нашего
всеми уважаемого «бати», его умение учить и воспитывать, сплачивать летчиков в
единую семью. Решать эту задачу ему помогали начальник политотдела Николай
Григорьевич Тарасенко, замполит полка Анатолий Яковлевич Яремчук, секретарь
парторганизации Анатолий Моисеевич Юкельзон, комсорг полка Михаил Ефимович
Каценельсон. Наш полк был здоровым в моральном отношении коллективом. У нас все
уважали друг друга, были настоящими бойцами. Полк — многонациональная, дружная,
боевая семья. Его по праву можно назвать полком Героев.
Весной 1946 года Указом Президиума Верховного Совета СССР воинам нашего
полка Артему Торопову, Евгению Андриенко, Алексею Сидоришину было присвоено
звание Героев Советского Союза. Таким образом, за время войны наш гвардейский
Краснознаменный Сталинградско-Катовицкий полк воспитал в своих рядах 29 Героев
Советского Союза. Штурману 2-й эскадрильи Василию Сенько это высокое звание
присвоено дважды.
Многие авиаторы нашего полка погибли смертью [282] храбрых, выполняя приказ
матери-Родины. Образ героев будет вечно жить в нашей памяти. Сотни погибших
друзей... Среди них — ветераны В. П. Гайкович, Т. И. Тихий, Герои Советского Союза
Д. И. Барашев, И. И. Доценко, Г. И. Безобразов, И. Е. Душкин, В. Т. Сенатор, отважные
воины В. Н. Травин, Н. С. Подчуфаров, А. П. Емец, Н. П. Кутах, А. К. Ражев, А. Д.
Селин, К. Н. Михалочкин... Мы помним всех. Их имена навсегда останутся в наших
сердцах.
Нельзя не присоединиться к замечательным словам главного маршала авиации А.
Е. Голованова, которыми он на страницах своей книги «Дальняя бомбардировочная...»,
выражает признательность подвигу авиаторов: «Я верю, когда-нибудь в Москве будет
сооружен монументальный памятник советскому летчику. И будет он олицетворять
собой героизм всех поколений наших авиаторов. К подножию этого памятника люди
будут приносить цветы — дань безмерного уважения к памяти тех, кто в грозовом
военном небе защитил Родину своими могучими крыльями...»
Где же вы, друзья-однополчане?
Шли годы нашей мирной жизни. На вооружение авиасоединения, где я был
старшим штурманом, стали поступать реактивные бомбардировщики конструкции
Туполева. Хорошие летные качества, совершенное оборудование, многочисленные
навигационные приборы, автоматика облегчали работу экипажа. А какая огромная
скорость, с которой проносился самолет над землей! Все это делало полеты
интересными, захватывающими. На них я шел, как на праздник. [283]
В мае 1955 года в моей жизни произошли радостные события: мне присвоено
очередное звание — полковник, кроме того, я был награжден орденом Ленина. Третью
высшую награду Родины получил за успешное овладение новой техникой и умелое
применение ее в полетах, за достигнутые высокие показатели в личной
бомбардировочной подготовке и в обучении штурманского состава соединения.
Но подошло время расставаться с авиацией, которой были отданы лучшие годы
жизни. Война, фронтовые испытания давали о себе знать. Врачи «списали» меня с
летной работы. Это было так неожиданно. Хотелось еще летать и летать. Летать многие
годы. Но, к сожалению, не все желания сбываются... Что делать? Командование
предложило перейти на штабную работу. Надо было подумать. Откровенно говоря,
штабную работу я недолюбливал, мало разбирался в ней, поэтому вряд ли мог принести
много пользы, работая в штабе. Мне казалось, что переход на штабную работу будет
своеобразным «предательством» по отношению к любимому штурманскому делу.
Примерно так я и доложил в беседе командующему воздушной армией. Трудно сказать,
удалось ли мне полностью убедить генерал-лейтенанта Г. Н. Тупикова. Все же он через
некоторое время удовлетворил мою просьбу об увольнении в запас.
В сентябре 1956 года я стал офицером запаса. Сложным и непростым оказался
переход от привычного, налаженного, четкого ритма жизни в авиации к пока еще
незнакомой или давно забытой жизни в гражданских условиях...
А жизнь продолжается. Проходят годы. Кажется, летят они с реактивной
скоростью. Но память наша надежно хранит в сердцах все пережитое за время службы
в авиации. А пережито было много [284] — и радостного, и трагического. Часто
эпизоды войны, фрагменты полетов всплывают и в мыслях и в сновидениях.
Часто приходят на ум слова из книги Ф. Колунцева «Ожидание»: «...Это не точно,
что человеку дано прожить одну жизнь. Он проживает ее десятки и сотни раз: один раз
наяву и множество раз в воспоминаниях».
Каждые пять лет мы, ветераны славного 10-го гвардейского полка, собираемся
вместе, встречаемся с молодыми воинами. Многие однополчане высказывают
пожелания, чтобы эти встречи, учитывая возраст, были почаще. В мае 1985 года мы
отметили сорокалетие Победы. Наши воспоминания о боевом прошлом, наши советы
молодые воины слушали с большим вниманием, воспринимали всем сердцем. Это
помогало им свято беречь и приумножать [285] боевые традиции, зародившиеся в
суровые годы войны. Надо и дальше все делать для того, чтобы молодые, узнавая о
беспримерных подвигах героев, глубоко задумывались над тем, ради чего совершились
эти подвиги, что рождало их.
И встречи ветеранов продолжаются. Они дают нам возможность еще раз
вспомнить о ратных делах, узнать о трудовых буднях товарищей, об их увлечениях,
радостях и невзгодах. Эти встречи — своеобразные переклички воинов, оставшихся в
живых.
После каждой такой встречи мы радостными, счастливыми, кажется,
помолодевшими возвращаемся к месту своей работы — на предприятия, стройки, в
школы, институты, чтобы с новыми силами продолжать трудиться на благо любимой
Родины.
Приятно сознавать, что не стареют сердца ветеранов. Своими делами, всей
жизнью своей они учат сынов и внуков, советскую молодежь, как жить, как трудиться,
как любить и защищать Отчизну.
Со времени окончания Великой Отечественной войны прошло свыше сорока лет.
За это время судьба рассеяла воинов-однополчан по необъятным просторам страны. По
возрасту или состоянию здоровья все они ушли в запас, на заслуженный отдых. Но это
только так говорится. Ветераны остаются в строю — они в меру сил и способностей
трудятся, воспитывают молодежь.
Бывший стрелок-радист В. П. Лужецкий в годы войны не только был отличным
специалистом своего дела и храбрым воином, но и обладал незаурядными
способностями художника. Его картины пейзажей, боевых эпизодов, портреты
авиаторов свидетельствовали о том, что среди нас появился талантливый мастер. Все
мы, однополчане Лужецкого, [286] ожидали, что после войны его талант еще больше
разовьется.
Но, к нашему большому удивлению, на одной из встреч мы узнали, что Лужецкий
стал... солистом Львовского театра оперы и балета. На этой же встрече бывший воин
продемонстрировал свои способности оперного певца. Он мастерски, чудесным
голосом исполнил арию Карася из оперы «Запорожець за Дунаем».
И все же своему увлечению он не изменил. Как и прежде, в свободное время он
пишет картины. Главная их тема — боевые будни авиаторов, их героические дела.
Лужецкий принял самое активное участие в мероприятиях по увековечиванию памяти
экипажа Героя Советского Союза И. И. Доценко, проводимых ветеранами и молодежью
Львова.
В памяти сохранились фамилии многих однополчан и хотелось бы каждому из
них адресовать много теплых слов. Прежде всего хочу познакомить читателя с
послевоенными судьбами тех, кто заслужил высокое звание Героя Советского Союза,
кто командовал полком и дивизией, кто воспитывал и сплачивал авиаторов в дружную
боевую семью.
Командир полка, а затем дивизии Иван Карпович Бровко, окончив академию
Генерального штаба, командовал авиакорпусом, был заместителем командующего
воздушной армией. За заслуги в развитии авиации генерал Бровко награжден орденами
Ленина и Красного Знамени.
В 1964 году генерал-лейтенант авиации И. К. Бровко по состоянию здоровья
уволился в запас, пролетав на различных самолетах свыше тридцати лет. Ныне он
живет в городе Щелково Московской области. Принимает активное участие в работе
общественных организаций, воспитывает молодежь.
Недавно Иван Карпович сообщил в письме, что [287] его внуки Александр и Иван
стали авиаторами: «Саша, окончив Тамбовское высшее училище летчиков, служит в
одном гвардейском полку. Ваня также пытался стать летчиком. Но его не приняли в
училище из-за высокого роста (192 сантиметра!).
Все же он стал авиатором: закончил авиатехническое училище, работает техником
воздушного корабля».
Комиссар полка, а после начальник политотдела одной из авиадивизий Н. Г.
Тарасенко уволился в запас в 1959 году. Тогда же уехал на постоянное место жительства
в Кировоград. В течение ряда лет Тарасенко был членом бюро Кировоградского
горкома партии. Годы, кажется, не состарили его. Та же энергия, стремление быть
полезным обществу. Он навсегда остался для нас комиссаром, воспитателем. Со
многими ветеранами ведет переписку, интересуется их жизнью, делами, помогает
советами.
Ветеран гражданской и Великой Отечественной войн гвардии полковник в
отставке Михаил Григорьевич Мягкий — бывший начальник штаба полка и дивизии —
многие годы жил в Киеве, однополчане были частыми его гостями. Увлечение
авиацией, которой Михаил Григорьевич посвятил не один десяток лет, передалось его
сыну Борису, летчику ВВС, и внуку Михаилу, ставшему командиром подразделения
войск ПВО страны. Эстафета поколений продолжается! В 1987 году Михаил
Григорьевич после тяжелой болезни скончался.
Бывший командир моего экипажа Герой Советского Союза подполковник в
отставке Василий Иванович Алин живет в городе Бердичеве. До сих пор работает на
заводе «Комсомолец», он передовик производства. В декабре 1984 года В. И. Алину
исполнилось 70 лет. Партийные, советские, общественные [288] организации города
устроили торжественное чествование юбиляра. Кульминацией вечера было вручение
Алину диплома, медали и красно-голубой ленты почетного гражданина города
Бердичева — высокой награды, которую герой войны и ветеран труда заслужил своими
ратными и трудовыми делами, активным участием в работе по военно-патриотическому
и интернациональному воспитанию советских людей.
Один из лучших летчиков полка Герой Советского Союза Владимир Иванович
Борисов с отличием окончил Военно-воздушную академию. После ухода в запас
работал на заводе, учился в университете, стал журналистом. 30 марта 1974 года
Владимира Ивановича не стало. Неожиданно подвело больное сердце.
Долго еще служил в авиации отважный летчик, способный командир, Герой
Советского Союза Николай Павлович Жуган. Командовал полком, дивизией, стал
генералом. Ныне Н. П. Жуган на заслуженном отдыхе, живет в Краснодаре. Является
командующим краевой военно-спортивной игры «Орленок», председателем
авиационной секции Военно-научного общества. Николай Павлович — соавтор
сборника «Нам дороги эти забывать нельзя». Для этого сборника он написал очерк о
боевых делах авиаторов.
Герой Советского Союза Федор Емельянович Василенко, сбросивший последнюю
серию бомб нашего полка на центр Берлина, уволился в запас в звании майора.
Отправился жить в родную Полтаву. Долгие годы работал заместителем директора
местной обсерватории. Заведовал секцией военно-патриотического воспитания
общества «Знание» Киевского района города Полтавы, был активным лектором. В
последние годы Федор Емельянович [289] тяжело болел, перенес две серьезные
операции. 24 августа 1983 года его не стало.
Григорий Ефимович Подоба после войны окончил военную академию. Стал
генералом, командовал дивизией. Активно занимался общественной деятельностью.
Избирался депутатом городского Совета, членом обкома партии.
Прослужив в Вооруженных Силах страны около 30 лет, в 1959 году Г. Е. Подоба
уволился в запас. За большие заслуги в общественно-политической работе приказами
командующего Московским военным округом и министра обороны страны награжден
двадцатью почетными грамотами и именными часами. В 1985 году ветеран-авиатор
скончался.
Заместитель командира 20-го Севастопольского полка Герой Советского Союза В.
Ф. Соляник, с которым я выполнил не один десяток боевых вылетов, после
демобилизации поселился в Ростове-на-Дону. Заочно окончил исторический факультет
Ростовского университета. Преподает историю, проводит большую работу среди
студентов, молодежи города. В 1978 году Владимир Федорович отметил двадцатилетие
преподавательской работы. И это после долгих лет службы в авиации, после войны с
немецко-фашистскими захватчиками, в которой он принимал самое активное участие,
после трудных и сложных полетов на освоение Крайнего Севера, в ходе которых
ветерану пришлось побывать над Северным полюсом, над островами Земля ФранцаИосифа, Новая Земля, облетать все побережье от Мурманска до Амдермы.
Герой Советского Союза Николай Александрович Гунбин уже в мирное время
окончил Военно-воздушную академию. Прослужив в армии почти 40 лет, Гунбин
недавно уволился в запас, но продолжает преподавательскую работу в Военновоздушной [290] академии имени Ю. А. Гагарина. Кандидат военных наук. Недавно
награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени. В
1984 году в Верхне-Волжском книжном издательстве вышла из печати его книга «В
грозовом небе», рассказывающая о боевых делах авиаторов, охраняющих мирное небо
Родины.
Подполковник в отставке, Герой Советского Союза Л. П. Глущенко жил в Полтаве,
проводил большую работу по военно-патриотическому воспитанию молодежи. Являлся
лектором общества «Знание», членом совета Военно-научного общества, председателем
совета ветеранов нашего полка. Леонид Петрович написал интересную книгу о
подвигах авиаторов, но издать ее не успел. В 1985 году герой скончался после тяжелой
болезни.
Законы природы, к сожалению, неумолимы. Редеют ряды ветеранов... Ушел из
жизни Герой Советского Союза полковник запаса Леонид Алексеевич Филин, бывший
пилот гражданского воздушного флота, прославленный воин авиации дальнего
действия. Леонид Алексеевич окончил Военно-воздушную академию, командовал
полком и дивизией. Будучи в запасе, трудился на заводе до последних дней своей
жизни.
Не стало дважды Героя Советского Союза Василия Васильевича Сенько, Героев
Советского Союза Ивана Тимофеевича Гросула, Алексея Петровича Сидоришина,
Николая Ефимовича Козьякова, Николая Петровича Краснова, Феодосия Карповича
Паращенко, Степана Андреевича Харченко, Ильи Ивановича Мусатова, Александра
Федоровича Петрова, Евгения Георгиевича Андриенко.
В разных местах страны живут и работают или находятся на заслуженном отдыхе
Герои Советского Союза Юрий Николаевич Петелин, Сергей Иванович [291] Захаров,
Николаи Иванович Куроедов, Ефим Данилович Парахин, Гали Ахметович Мазитов,
Артем Демидович Торопов, Борис Ильич Шестернин, Семен Лукьянович Левчук.
Со многими однополчанами я продолжаю регулярную переписку. В письмах
боевые друзья рассказывают о своих трудовых делах, об участии в общественной
жизни своих коллективов, делятся радостями и невзгодами. Это Владимир Павлович
Антипов — летчик нашего полка, а теперь заслуженный пилот гражданской авиации
(Красноярск), полковник запаса Михаил Ефимович Каценельсон, комсорг полка
(Ленинград), стрелок-радист Анатолий Федорович Куропацкий (Хабаровск), штурман
Алексей Степанович Митиков (Днепропетровск), мастер по вооружению Валентина
Сергеевна Герасимова (Алексин Тульской области), Тамара Алексеевна Дрюк, жена
штурмана, работница БАО (Белая Церковь), стрелок-радист Павел Яковлевич
Полторатько (Токмак Киргизской ССР), техник звена Иван Васильевич Мартынов
(Волгоград), стрелок-радист Александр Дмитриевич Гуренко (Воронеж), техник нашего
самолета Павел Леонтьевич Чумак (Ростов-на-Дону), инженер по вооружению Василий
Яковлевич Дейнека (Опошня Полтавской области), стрелок-радист Михаил
Дмитриевич Диденко (Винницкая область), воздушный стрелок Павел Петросович
Саркисян (Баку), начальник связи эскадрильи Яков Захарович Ковалев (Оренбург),
командир экипажа Петр Владимирович Струнов, председатель совета ветеранов полка
(Полтава).
Все они, как и другие однополчане, с нетерпением ожидают выхода этой книги...
На многочисленных встречах с трудящимися, студентами, школьниками нам,
участникам войны, слушатели задают много вопросов. Они интересуются [292]
боевыми делами воинов, их подвигами. Меня часто спрашивают: как и почему я выбрал
профессию штурмана, за какой подвиг присвоено звание Героя Советского Союза, как
воспитать в себе мужество, какой день в моей жизни самый памятный и самый
счастливый и т. д. Среди этих вопросов бывает частенько и такой: «Как вы понимаете
выражение «не стареют душой ветераны»? Этот вопрос всегда заставляет подумать.
Приходится оглянуться на минувшие годы, оценить дела товарищей, свои дела.
Ветеран... Ведь это не только седые виски и морщины на твоем лице, не только ноющие
раны и воспоминания. Это — наше сегодня со многими заботами. Ветеран, как и
прежде, должен находиться в строю, всегда быть в гуще событий, отдавать все свои
знания и опыт Родине, ее молодому поколению.
Из-за слабого здоровья я перешел на пенсию, но рабочий день ветерана (именно
рабочий) часто бывает намного продолжительнее восьми часов. Часто и выходные дни
бывают заняты полезными делами. Выступаю с лекциями, немало времени отнимают
депутатские дела в Житомирском областном Совете народных депутатов. Занимаюсь
журналистской деятельностью — свыше пятисот моих статей и очерков напечатано в
различных журналах и газетах страны. И, конечно, участие во встречах с молодежью.
Их много. Каждая такая встреча — это встреча со своей юностью. И как награда —
сознание того, что у Советской Отчизны растут верные сыны и дочери, готовые
выполнить наивысший конституционный долг — защитить Родину.
События в Афганистане подтвердили надежды ветеранов. На встречах с воинамиинтернационалистами, в беседах с ними мы убедились в том, что в их лице имеем
достойную смену. Недавно в Житомире [293] состоялся областной слет юных воиновинтернационалистов. Там мы услышали о подвигах наших молодых воинов, о честном
выполнении ими интернационального долга. В своих рассказах «афганцы»
подчеркивали огромное значение подвигов отцов и дедов, завоевавших Победу,
отмечали, что эти подвиги воодушевляли их, молодых. На слете мы услышали и такие
слова: «Нас всегда вдохновлял блеск орденов и медалей, которые мы видели у
ветеранов при встречах с ними. В своих боевых делах мы стремились быть похожими
на участников Великой Отечественной войны». Эти и другие высказывания воиновинтернационалистов, их дела свидетельствуют о том, что усилия ветеранов, ведущих
большую работу по военно-патриотическому воспитанию молодежи, дают свои
положительные результаты.
В течение многих лет я дружу с пионерами, считающими меня своим почетным
членом. Пионерские отряды 5-й, 20-й, 23-й, 30-й, 34-й школ Житомира, а также 2-й и
4-й Токмака носят мое имя. Это не только почетно, но и хлопотно.
Выросли мои дети Галина и Юрий, родившиеся в грозные годы войны и нелегкие
послевоенные годы. Много усилий приложили мы с Лесей Кирилловной, чтобы
воспитать их настоящими гражданами страны, тружениками, преданными делу партии
Ленина, советскому народу. Растут и внуки — Оксана, Алексей, Виталий. Хочется,
чтобы и они стали трудолюбивыми людьми, настоящими патриотами, любящими свою
прекрасную Родину.
С того дня, когда я расстался с небом, прошло свыше тридцати лет. Я очень часто
нахожусь среди летчиков. Дорогая моему сердцу авиация навсегда осталась со мной. И
если бы довелось начать [294] жизнь снова, я, не раздумывая, вновь избрал бы
профессию авиатора, профессию штурмана.
Нынешнему молодому поколению летчиков страна вручила великолепную
авиационную технику, о которой старшее поколение и мечтать не могло. И мы радуемся
тому, что эстафета поколений, боевая эстафета перешла в крепкие и надежные руки. В
авиацию пришла молодежь грамотная, с отличной подготовкой. Ей теперь покоряются
самые современные машины, летающие на огромных высотах, со сверхзвуковой
скоростью.
Успехов тебе, наша молодая смена, в трудном и благородном деле по защите
мирного созидательного труда советских людей! Но этот созидательный труд возможен
только в условиях мира, завоеванного советским народом в трудной и кровопролитной
войне, которая принесла столько горя, разрушений, забрала так много человеческих
жизней.
И теперь советские люди, как и люди всей земли, не желают повторения
величайшей трагедии, они сплачивают свои силы, ищут пути, чтобы не дать разгореться
новому мировому пожару с еще более катастрофическими последствиями, чем это было
во второй мировой войне.
Нам, бывшим авиаторам, ветеранам Великой Отечественной, радостно сознавать,
что сегодня наше место в крылатом строю заняли сыновья и внуки. Они свято чтут и
приумножают традиции старшего поколения, надежно охраняют небо нашей Родины.
Примечания
{1}С 1963 года — г. Токмак.
{2}Теперь с. Юхимовка входит в состав с. Новониколаевки.
{3}Великая Отечественная война: Краткий науч.-популяр. очерк. — М, 1973. — С.
199.
{4}Сообщения Советского Информбюро. — М., 1944. — Т. 5. — С. 139, 140.