Надежда Александровна Тэффи НОСТАЛЬГИЯ

НадеждаАлександровнаТэффи
НОСТАЛЬГИЯ
Рассказы
Воспоминания
Авторсчитаетнужнымпредупредить,чтов«Воспоминаниях»этихненайдетчитатель
ни прославленных героических фигур описываемой эпохи с их глубокой значимости
фразами,ниразоблаченийтойилиинойполитическойлинии,никаких-либо«освещенийи
умозаключений».
Оннайдеттолькопростойиправдивыйрассказоневольномпутешествииавторачерез
всюРоссиювместесогромнойволнойтакихже,какон,обывателей.
И найдет он почти исключительно простых, неисторических людей, показавшихся
забавнымиилиинтересными,иприключения,показавшиесязанятными,иеслиприходится
автору говорить о себе, то это не потому, что он считает свою персону для читателя
интересной, а только потому, что сам участвовал в описываемых приключениях и сам
переживалвпечатленияиотлюдей,иотсобытий,иесливынутьизповестиэтотстержень,
этуживуюдушу,тобудетповестьмертва.
Автор
1
Москва.Осень.Холод.
Мое петербургскоежитье-бытьеликвидировано.«Русскоеслово» закрыто.Перспектив
никаких.
Впрочем, есть одна перспектива. Является она каждый день в виде косоглазого
одесситаантрепренераГуськина,убеждающегоменяехатьснимвКиевиОдессуустраивать
мои,литературныевыступления.
Убеждалмрачно:
— Сегодня елибулку?Ну,так завтрауже небудете. Все,кто может,едутна Украину.
Толькониктонеможет.Аявасвезу,явамплачушестьдесятпроцентовсваловогосбора,в
«Лондонской» гостинице лучший номер заказан по телеграфу, на берегу моря, солнце
светит,вычитаетерассказ-другой,беретеденьги,покупаетемасло,ветчину,высебесытыи
сидите в кафе. Что вы теряете? Спросите обо мне — меня все знают. Мой псевдоним —
Гуськин.Фамилияуменятожеесть,ноонаужаснотрудная.Ей-богу,едем!Лучшийномерв
«Международной»гостинице.
—Выговорили—в«Лондонской»?
—Ну,в«Лондонской».Плохавам«Международная»?
Ходила,советовалась.МногиедействительностремилисьнаУкраину.
— Этот псевдоним, Гуськин,– какой-то странный.Чем странный? — отвечали люди
опытные.—Нестраннеедругих.Онивсетакие,этимелкиеантрепренеры.
СомненияпресекАверченко.Его,оказывается,везвКиевдругойкакой-топсевдоним.
Тоже на гастроли. Решили выехать вместе. Аверченкин псевдоним вез еще двух актрис,
которыедолжныбылиразыгрыватьскетчи.
—Ну,вотвидите!—ликовалГуськин.—Теперь
толькопохлопочитеовыезде,атамвсепойдет,как
хлебсмаслом.
Нужносказать,чтояненавижувсякиепубличныевыступления.Немогудажесамасебе
уяснитьпочему.Идиосинкразия.Атутещепсевдоним—Гуськинспроцентами,которыеон
называет«порценты».Нокругомговорили:«Счастливая,выедете!»,«Счастливая—вКиеве
пирожныескремом».Идажепросто:«Счастливая…скремом!»
Всескладывалосьтак,чтонадобылоехать.Ивсекругомхлопоталиовыезде,аеслине
хлопотали, не имея на успех никаких надежд, то хоть мечтали. А люди с надеждами
неожиданнонаходиливсебеукраинскуюкровь,нити,связи.
—УмоегокумабылдомвПолтаве.
—Амояфамилия,собственноговоря,неНефедин,аНехведин,отХведько,малороссийскогокор
ня.
—Люблюцыбулюссалом!
—ПоповаужевКиеве,Ручкины,Мельзоны,Кокины,Пупины,Фики,Шпруки.Всеужетам.
Гуськинразвилдеятельность.
—Завтравтричасаприведувамсамогостраш
ногокомиссарассамойпограничнойстанции.Зверь.
Толькочторазделвсю«Летучуюмышь».Всеото
брал.
—Нуужеслионимышейраздевают,такгдеуж
нампроскочить!
—Вотяприведуегознакомиться.Выснимпо
любезничайте,попросите,чтобыпропустил.Вече
ромповедуеговтеатр.
Принялась хлопотать о выезде. Сначала в каком-то учреждении, ведающем делами
театральными. Там очень томная дама, в прическе Клео де Мерод, густо посыпанной
перхотьюиукрашеннойоблезлыммеднымобручем,даламнеразрешениенагастроли.
Потомвкаких-тонетоказармах,нетобараках,вбесконечнойочереди,долгие,долгие
часы. Наконец солдат со штыком взял мой документ и понес по начальству. И вдруг дверь
распахнулась и вышел «сам». Кто он был — не знаю. Но был он, как говорилось, «весь в
пулеметах».
—Вытакая-то?
—Да,—призналась.(Всеравнотеперьужне
отречешься.)
—Писательница?
Молчакиваюголовой.Чувствую,чтовсекончено,—иначечегожеонвыскочил.
—Таквот,потрудитесьнаписатьвэтойтетради
вашеимя.Так.Проставьтечислоигод.
Пишу дрожащей рукой. Забыла число. Потом забыла год. Чей-то испуганный шепот
сзадиподсказал.
—Та-ак!—мрачносказал«сам».Сдвинулброви.
Прочитал.Ивдруггрозныйротегомедленнопо
ехалвбоквинтимнойулыбке:—Этомне…захоте
лосьдляавтографа!
—Оченьлестно!
Пропускдан.
Гуськинразвиваетдеятельностьвсесильнее.Приволоккомиссара.Комиссарстрашный.
Нечеловек,аносвсапогах.Естьживотныеголовоногие.Онбылкосоногий.Огромныйнос,
к которому прикреплены две ноги. В одной ноге, очевидно, помещалось сердце, в другой
совершалосьпищеварение.Наногахсапогижелтые,шнурованные,вышеколен.Ивидно,что
комиссар волнуется этими сапогами и гордится. Вот она, ахиллесова пята. Она в этих
сапогах,измейсталготовитьсвоежало.
—Мнеговорили,чтовылюбитеискусство…—
начинаюяиздалекаи…вдругсразу,наивноижен
ственно,словнонесовладевспорывом,самасебя
перебила:—Ах,какиеувасчудныесапоги!
Носпокраснелислегкаразбухает.
—М-м…искусство…ялюблютеатры,хотяредко
приходилось…
—Поразительныесапоги!Внихпрямочто-то
рыцарское.Мнепочему-токажется,чтовывообще
необыкновенныйчеловек!
—Нет,почемуже…—слабозащищаетсякомис
сар.—Положим,ясдетствалюбилкрасотуиге
роизм…служениенароду…
«Героизмислужение»—словавмоемделеопасные.Из-заслуженияраздели«Летучую
мышь».Надоскореебазироватьсянакрасоте.
—Ахнет,нет,неотрицайте!Ячувствуюввас
глубокохудожественнуюнатуру.Вылюбитеискусство, вы покровительствуете проникновению его в народные толщи. Да, в толщи, и в
гущи,ивчащи.Увасзамечательныесапоги…ТакиесапогиносилТоркватоТассо…итоне
наверное.Выгениальны!
Последнеесловорешиловсе.Двавечернихплатьяифлакондуховбудутпропущеныкак
орудияпроизводства.
Вечером Гуськин повел комиссара в театр. Шла оперетка «Екатерина Великая»,
сочиненнаядвумяавторами—Лолоимною…
Комиссаротмяк,расчувствовалсяивелелмнепередать,что«искусстводействительно
имеетзасобой»ичтоямогупровезтивсе,чтомненужно,—онбудет«молчать,какрыбаоб
лед».
Большеякомиссараневидала.
Последниемосковскиеднипрошлибестолковоисумбурно.
Из Петербурга приехала Каза-Роза, бывшая певица «Старинного театра». В эти
памятные дни в ней неожиданно проявилась странная способность: она знала, что у кого
естьикомучтонужно.
Приходила, смотрела черными вдохновенными глазами куда-то в пространство и
говорила:
—ВКриво-Арбатскомпереулке,науглу,всуровскойлавке,осталосьещеполторааршинабатиста.
Вамнепременнонужноегокупить.
—Дамнененужно.
—Нет,нужно.Черезмесяц,когдавывернетесь,
ужнигденичегонеостанется.
Вдругойразприбежалазапыхавшаяся:
—Вамнужносейчасжесшитьбархатноеплатье!
_?
—Высамизнаете,чтоэтовамнеобходимо.На
углувмоскательнойхозяйкапродаеткусокзана
вески.Толькочтосодрала,совсемсвежая,прямо
сгвоздями.Выйдетчудесноевечернееплатье.Вам
необходимо.Атакойслучайужникогданепредста
вится.
Лицосерьезное,почтитрагическое.
Ужаснонелюблюслова«никогда».Еслибымнесказали,чтоуменя,например,никогда
небудетболетьголова,ябито,наверное,испугалась.
ПокориласьКаза-Розе,купилароскошныйлоскутссемьюгвоздями.
Странныебылиэтипоследниедни.
272
По черным ночным домам, где прохожих душили и грабили, бегали мы слушать
оперетку«Сильва»иливобшарпанныхкафе,набитыхпубликойврваных,пахнущихмокрой
псиной пальто, слушали, как молодые поэты читали сами себя и друг друга, подвывая
голоднымиголосами.ЭтимолодыепоэтыбылитогдавмодеидажеБрюсовнепостыдился
возглавитьсвоейнадменнойперсонойкакой-тоих«эротическийвечер»!
Всемхотелосьбыть«налюдях»…
Одним,дома,быложутко.
Всевремянадобылознать,чтоделается,узнаватьдругодруге.
Иногдакто-нибудьисчезал,итруднобылодознаться,гдеон:вКиевеилитам,откудане
вернется?
Жили, как в сказке о Змее Горыныче, которому каждый год надо было отдавать
двенадцатьдевицидвенадцатьдобрыхмолодцев.Казалосьбы,какмоглилюдисказкиэтой
жить на свете, когда знали, что сожрет Горыныч лучших детей их. А вот тогда, в Москве,
думалось, что, наверное, и Горынычевы вассалы бегали по театрикам и покупали себе на
платьишко. Везде может жить человек, и я сама видела, как смертник, которого матросы
тащили на лед расстреливать, перепрыгивал через лужи, чтобы не промочить ноги, и
поднимал воротник, закрывая грудь от ветра. Эти несколько шагов своей жизни
инстинктивностремилсяонпройтиснаибольшимкомфортом.
Так и мы. Покупали какие-то «последние лоскутья», слушали в последний раз
последнююопереткуипоследниеизысканно-эротическиестихи,скверные,хорошие—не
вселиравно!—толькобынезнать,несознавать,недуматьотом,чтонастащатналед.
Из Петербурга пришла весточка: известную артистку арестовали за чтение моих
рассказов. В чека заставили ее перед грозными судьями повторить рассказ. Можете себе
представить, с какой бодрой веселостью читался этот юмористический монолог между
двумяконвойнымисоштыками.Ивдруг—орадостноечудо!—послепервыхжетрепетных
фразлицоодногоизсудейрасплываетсявулыбку:
—Яслышалэтотрассказнавечереутоварища
Ленина.Онсовершенноаполитичен.
Успокоенные судьи попросили успокоенную подсудимую продолжить чтение уже «в
ударномпорядкеразвлечения».
Вобщем,пожалуй,все-такихорошобылоуехатьхотьнамесяц.Переменитьклимат.
А Гуськин все развивал деятельность. Больше, вероятно, от волнения, чем по
необходимости.Бегалпочему-тонаквартирукАверченке.
—Понимаете,какойужас,—потрясаяруками,
рассказывалон.—Прибегалсегоднявдесятьутра
кАверченке,аонспит,какизведра.Ведьонжена
поездопоздает!
—Даведьмыжетолькочерезпятьднейедем.
—Апоездуходитвдесять.Еслионсегоднятак
спал,такпочемучерезнеделюнеспать?Ивообще
всюжизнь?Онбудетспать,амыбудемждать?Но
воедело!
Бегал. Волновался. Торопился. Хлопал в воздухе, как ремень на холостом ходу. А кто
знает,какбысложиласьмоясудьбабезэтойегоэнергии.Приветвам,Гуськин-псевдоним,
незнаю,гдевы…
2
Намеченныйотъездпостояннооткладывался.
Токому-нибудьзадерживалипропуск,тооказывалось,чтонадежданашаиупование—
комиссарНос-в-сапогах—ещенеуспелвернутьсянасвоюстанцию.
Моихлопотыпоотъездуужепочтизакончились.Сундукбылуложен.Другойсундук,в
которомбылисложены(последнеемоеувлечение)старинныерусскиешали,поставленбыл
вквартиреЛоло.
—Авдругзаэтовремяназначаткакую-нибудь
неделюбеднотыили,наоборот,неделюэлегантно
сти,ивсеэтивещиконфискуют?
Я попросила в случае опасности заявить, что сундук пролетарского происхождения,
принадлежит бывшей кухарке Федосье. А чтобы лучше поверили и вообще отнеслись с
уважением — положила сверху портрет Ленина с надписью: «Душеньке Феничке в знак
приятнейшихвоспоминаний.ЛюбящийВова».
Впоследствииоказалось,чтоиэтонепомогло.
Проходили эти последние московские дни в мутном сумбуре. Выплывали из тумана
люди, кружились и гасли в тумане, и выплывали новые. Так, с берега в весенние сумерки
еслисмотришьналедоход,видишь—плывет-кружитсянетовозссоломой,нетохата,ана
другойльдине—будтоволкиобугленныеголовешки.Покружится,повернется,иунесетего
течениемнавсегда.Такинеразберешь,чтоэто,собственноговоря,было.
Появлялиськакие-тоинженеры,доктора,журналисты,приходилакакая-тоактриса.
ИзПетербургавКазаньпроехалвсвоеимениезнакомыйпомещик.НаписализКазани,
чтоимениеразграбленокрестьянамиичтоонходитпоизбам,выкупаякартиныикниги.В
однойизбеувиделчудо:мойпортретработыхудожникаШлейфера,повешенныйвкрасном
углурядомсНиколаемЧудотворцем.Баба,получившаяэтотпортретнасвоюдолю,решила
почему-то,чтоявеликомученица…
Неожиданно прибило к нашему берегу Л. Яворскую. Пришла элегантная, как всегда,
говорилаотом,чтомыдолжнысплотитьсяичто-тоорганизовать.Ночтоименно—никто
так и не понял. Ее провожал какой-то бойскаут с голыми коленками. Она его называла
торжественно«мосьеСоболев».Льдинаповернулась,иониуплыливтумане…
Неожиданно появилась Миронова. Сыграла какие-то пьесы в театрике на окраине и
тожеисчезла.
Потом вплыла в наш кружок очень славная провинциальная актриса. У нее украли
бриллианты, и в поисках этих бриллиантов обратилась она за помощью к комиссару по
уголовномусыску.Комиссароказалсяоченьмилымилюбезнымчеловеком,помогейвделе
и,узнав,чтоейпредстоялопровестивечервкругуписателей,попросилвзятьегоссобой.
Он никогда не видал живого писателя, обожал литературу и мечтал взглянуть на нас.
Актриса, спросив нашего разрешения, привела комиссара. Это был самый огромный
человек,которогоявиделазасвоюжизнь.Откуда-тосверхугуделколоколомегоголос,но
гудел слова самые сентиментальные: детские стихи из хрестоматии и уверения, что до
встречиснамионжилтолькоумом(сударениемна«у»),атеперьзажилсердцем.
Целые дни он ловил бандитов. Устроил музей преступлений и показывал нам
коллекцию необычно сложных инструментов для перекусывания дверных цепочек,
бесшумного выпиливания замков и перерезывания железных болтов. Показывал деловые
профессионально-воровские чемоданчики, с которыми громилы идут на работу. В каждом
чемоданчике были непременно потайной фонарик, закуска и флакон одеколону. Одеколон
удивилменя.
«Странно—какиевдругкультурныепотребности,какаяизысканность,даещевтакой
момент.Какимприходитвголовуобтиратьсяодеколоном,когдакаждаяминутадорога?»
Делообъяснилосьпросто:одеколонэтотзаменялимводку,которуютогданельзябыло
достать.
Половивши своих бандитов, комиссар приходил вечером в наш кружок, умилялся,
удивлялся, что мы «те самые», и провожал меня домой. Жутковато было шагать ночью по
глухим черным улицам рядом с этим верзилой. Кругом жуткие шорохи, крадущиеся шаги,
вскрики,иногдавыстрелы.Носамоестрашноевсе-такибылэтотохраняющийменявеликан.
Иногда ночью звонил телефон. Это ангел-хранитель, переставший жить умом (с
ударениемна«у»),спрашивал,вселиунасблагополучно.
Перепуганныезвонком,успокаивалисьидекламировали:
Летаютсны-мучители
Надгрешнымилюдьми,
Иангелы-хранители
Беседуютсдетьми.
Ангел-хранитель не бросил нас до самого нашего отъезда, проводил на вокзал и
охранилнашбагаж,которыйоченьинтересовалвокзальныхчекистов.
***
У всех нас, отъезжающих, было много печали, и общей всем нам, и у каждого своей,
отдельной. Где-то глубоко за зрачками глаз чуть светился знак этой печали, как кости и
черепнафуражке«гусаровсмерти».Нониктонеговорилобэтойпечали.
Помнюнежныйсилуэтмолодойарфистки,кото276
рую потом, месяца через три, предали и расстреляли. Помню свою печаль о молодом
друге Лене Кан-негиссере. За несколько дней до убийства Урицкого он, узнав, что я
приехалавПетербург,позвонилмнепотелефонуисказал,чтооченьхочетвидетьменя,но
где-нибудьнанейтральнойпочве.
—Почемуженеуменя?
—Ятогдаиобъяснюпочему.
Условилисьпообедатьуобщихзнакомых.
—Янехочунаводитьнавашуквартирутех,ко
торыезамнойследят,—объяснилКаннегиссер,ког
дамывстретились.
Я тогда сочла слова мальчишеской позой. В те времена многие из нашей молодежи
принималитаинственныйвидиговорилизагадочныефразы.
Япоблагодарилаиниочемнерасспрашивала.
Онбылоченьгрустныйвэтотвечерикакой-топритихший.
Ах, как часто вспоминаем мы потом, что у друга нашего были в последнюю встречу
печальныеглазаибледныегубы.Ипотоммывсегдазнаем,чтонадобылосделатьтогда,как
взять друга за руку и отвести от черной тени. Но есть какой-то тайный закон, который не
позволяет нам нарушить, перебить указанный нам темп. И это отнюдь не эгоизм и не
равнодушие, потому что иногда легче было бы остановиться, чем пройти мимо. Так, по
планутрагическогоромана«ЖизньКаннегиссера»великомуАвторуегонужнобыло,чтобы
мы, не нарушая темпа, прошли мимо. Как во сне — вижу, чувствую, почти знаю, но
остановитьсянемогу…
Вот так и мы, писатели, по выражению одного из современных французских
литераторов, «подражатели Бога» в Его творческой работе, мы создаем миры и людей и
определяем их судьбы, порой несправедливые и жестокие. Почему поступаем так, а не
иначе,—незнаем.Ииначепоступитьнеможем.
Помню,разнарепетицииоднойизмоихпьесподошлакомнемолоденькаяактрисаи
сказаларобко:
—Можноувасспросить?Вынерассердитесь?
—Можно.Нерассержусь.
—Зачемвысделалитак,чтоэтогобестолкового
мальчишкуввашейпьесевыгоняютсослужбы?За
чемвытакаязлая?Отчеговынезахотели,ну,хоть
приискать для него другое место? А еще в одной вашей пьесе бедный коммивояжер
осталсявдураках.Ведьемужеэтонеприятно.Зачемжетакделать?Неужеливынеможете
всеэтокак-нибудьпоправить?Почему?
—Незнаю…Немогу…Этонеотменязависит…
Ноонатакжалобнопросиламеня,игубыунее
такдрожали,итакаяонабылатрогательная,чтояобещаланаписатьотдельнуюсказку,
вкоторойсоединювсехмноюобиженныхиврассказах,ивпьесахивознагражувсех.
—Чудесно!—сказалаактриса.—Вотэтобудет
рай!
Ионапоцеловаламеня.
—Нобоюсьодного,—остановилаяее.—Боюсь,
чтонашрайникогонеутешит,потомучтовсепо
чувствуют,чтомыеговыдумали,инеповерятнам…
***
Нувот,утромедемнавокзал.
Гуськин с вечера бегал от меня к Аверченке, от Аверченки — к его импресарио, от
импресарио—картистам,лезпоошибкевчужиеквартиры,звонилневтетелефоныив
семь часов утра влетел ко мне, запаренный, хрипящий, как опоенная лошадь. Взглянул и
безнадежномахнулрукой.
—Нуконечно.Новоедело.Опоздалинавокзал!
—Бытьнеможет!Которыйжечас?
—Семьчасов,десятый.Поездвдесять.Все
кончено.
Гуськину дали кусок сахару, и он понемногу успокоился, грызя это попугайное
угощение.
Внизузагуделприсланныйангелом-хранителемавтомобиль.
Чудесное осеннее утро. Незабываемое. Голубое, с золотыми куполами—там, наверху.
Внизу — серое, тяжелое, с остановившимися в глубокой тоске глазами. Красноармейцы
гонят группу арестованных… Высокий старик в бобровой шапке несет узелок в бабьем
кумачовомплаточке…Старая дамав солдатской шинели смотрит на нас через бирюзовый
лорнет…Очередьумолочнойлавки,вокнекоторойвыставленысапоги…
«Прощай,Москва,милая.Ненадолго.Всегона
месяц.Черезмесяцвернусь.Черезмесяц.Ачтопотомбудет,обэтомдуматьнельзя».
«Когдаидешьпоканату,—рассказывалмнеодинакробат,—никогданеследуетдумать,
чтоможешьупасть.Наоборот.Нужноверить,чтовсеудастся,инепременнонапевать».
Веселыймотивиз«Сильвы»сословамипотрясающегоидиотизмазвенитвушах:
Любовь-злодейка,
Любовь-индейка,
Любовьизвсехмужчин
Наделаласлепых…
«Какая лошадь сочинила это либретто?..» У дверей вокзала ждет Гуськин и гигант
комиссар, переставший жить умом (с ударением на «у»). «Москва, милая, прощай. Через
месяцувидимся».Стехпорпрошлодесятьлет…
3
Началосьпутешествиедовольногладко.
Ехаливвагоневторогокласса,каждыйнасвоемместе,неподскамьейиневсеткедля
багажа,акаквообщепассажирамсидетьполагается.
Антрепренермой,псевдонимГуськин,волновался—почемупоезддолгонеотходит,а
когдаотошел—сталуверять,чтоотошелпреждевременно.
—Иэтонедобрыйзнак!Ещеувидите,чтобудет!
ВидуГуськина,кактолькоонвлезввагон,мгновенноистранноизменился.Казалось,
будтоонпутешествуетднейдесятьивдобавокприсамыхзверскихусловиях:башмакиунего
расшнуровались, воротничок отстегнулся и обнаружил под кадыком круглый зеленый знак
от медной запонки. И что совсем уж странно — щеки покрылись щетиной, будто он дня
четыреотпускаетбороду.
Кроме нашей группы сидели в том же отделении три дамы. Разговоры велись то
вполголоса, а то и совсем шепотом на тему, близкую переживаемому моменту: как кто
словчилсяперевезтизаграницубриллиантыиденьги.
—Слыхали?Прокинывсесвоесостояниепере
везли.Накрутилинабабушку.
—Апочемужебабушкунеосматривали?
—Ох,ичтовы!Онатакаянеприятная.Нуктожерешится!..
— А Коркины как ловко придумали! И все экспромтом! Мадам Коркина, уже
обшаренная,стоитвсторонеивдруг—«ах,ах!»—ногаунееподвернулась.Неможетшага
сделать. А муж, еще необшаренный, говорит красноармейцу: «Передайте ей, пожалуйста,
мою палку, пусть подопрется». Тот передал. А палка-то у них долбленая и набита
бриллиантами.Ловко?
—УБулкиныхчайниксдвойнымдном.
—Фаничкапровезлабольшущийбриллиант,таквынеповерите—всобственномносу.
—Ну,ейхорошо,когдаунееноснапятьдесяткарат.Невсякомутакоесчастье.
Потом рассказывали трагическую историю, как какая-то мадам Фук спрятала очень
хитро бриллиант в яйцо. Сделала маленькую дырочку в скорлупе сырого яйца, засунула
бриллиант, а потом яйцо сварила вкрутую. Пойди-ка найди. Положила яйцо в корзинку с
провизией и спокойно сидит, улыбается. Входят в вагон красноармейцы. Осматривают
багаж.Вдругодинсолдатсхватилэтосамоеяйцо,облупилитутже,наглазахумадамФук,
слопал.Несчастнаяженщинатакдальшеинепоехала.Вылезланастанции,тридняходила
заэтимпаршивымкрасноармейцем,какзамалымребенком,глазснегонеспускала.
—Нуичтоже?
—Э,гдетам!Такнисчемидомойвернулась.Сталивспоминатьоразныххитростях,о
том,как
вовремявойныловилишпионов.
— До того эти шпионы исхитрились! Подумайте только: стали у себя на спине
зарисовывать планы крепостей, а потом сверху закрашивать. Ну, военная разведка тоже не
глупая —живо догадалась. Стали всем подозрительным субъектам спины мыть. Конечно,
случались досадные ошибки. У нас в Гродне поймали одного господина. На вид — прямо
поразительныйбрюнет.Акаквымылиего,оказалсяблондиничестнейшиймалый.Разведка
оченьизвинялась…
Подэтумирнуюбеседунажуткиетемыехатьбылоприятноиудобно,нонепроехали
мыитрех
часов,каквдругпоездостановилсяивелеливсемвысаживаться.
Вылезли,выволоклибагаж,простоялинаплатформечасадваивлезливдругойпоезд,
весь третьеклассный, набитый до отказа. Против нас оказались злющие белоглазые бабы.
Мыимнепонравились.
— Едут,—сказала про нас рябая, с бородавкой.— Едут, а чего едут и зачем едут — и
саминезнают.
—Чтосцеписорвавши,—согласиласьснейдругая,взамызганномплатке,кончиками
которогоонаэлегантновытираласвойутиныйнос.
Большевсегораздражалаихкитайскаясобачкапекинуа,крошечныйшелковыйкомочек,
которуювезланарукахстаршаяизнашихактрис.
—Ишь,собакувезет!Самавшляпкеисобакувезет.
—Оставилабыдома.Людямсестьнекуды,аонасобачищувезет!
— Она же вам не мешает,—дрожащим голосом вступилась актриса за свою
«собачищу».—Всеравноябывасксебенаколенинепосадила.
—Небосьмысобакссобойневозим,—неунималисьбабы.
—Ееоднудомаоставлятьнельзя.Онанежная.Занейуходабольше,чемзаребенком.
—Чаво-о?
— Ой, да что же это? — вдруг окончательно взбеленилась рябая и даже с места
вскочила.—Эй! Послушайте-ка, что тут говорят-то. Вон энта, в шляпке, говорит, что наши
детихужесобак!Данеужтомыэтосноситьдолжны?
—Кто-о?Мы-ы?Мысобаки,аонанет?—зароптализлобныеголоса.
Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы дикий визг не прервал этой интересной
беседы. Визжал кто-то на площадке. Все сорвались с мест, кинулись узнавать. Рябая
сунуласьтудажеи,вернувшись,оченьдружескирассказываланам,кактампоймаливораи
собралисьего«подвагонспущать»,датотнаходуспрыгнул.
—Жуткиетипики!—сказалАверченко.—Старайтесьнеобращатьниначтовнимания.
Думайтеочем-нибудьвеселом.
Думаю.Вотсегоднявечеромзажгутсявтеатре
огни,соберутсялюди,рассядутсяпоместамистанутслушать:
Любовь-злодейка,
Любовь-индейка,
Любовьизвсехмужчин
Наделаласлепых…
Изачемятольковспомнила!Опятьпривязалсяэтотидиотскийкуплет!Какболезнь!
Кругом бабы весело гуторят, как бы хорошо было вора под колеса спустить и что он
теперьнеиначекакспроломленнойголовойлежит.
— Самосудом их всех надо! Глаза выколоть, язык вырвать, уши отрезать, а потом
каменьнашеюдавводу!
— У нас в деревне подо льдом проволакивали наверевке из одной пролуби да в
другую…
—Жгутихтожемного…
О, интересно, что бы они с нами сделали за собачку, если бы история с вором не
перебиланастроения.
Любовь-злодейка,
Любовь-индейка…
—Какойужас!—говорюяАверченке.
—Тише…—останавливаетон.
— Я не про них. У меня своя пытка. Не могу от «Сильвы» отвязаться. Буду думать о
том,какбыонинасжарили(можетбыть,этопоможет).Воображаю,какмоярябаявизави
суетилась бы! Она хозяйственная. Раздувала бы щепочки… А что бы говорил Гуськин? Он
бы кричал: «Позвольте, но у нас контракт! Вы мешаете ей выполнить договор и разоряете
менякакантрепренера!Пустьонасначалазаплатитмненеустойку!»
«Индейка»и«злодейка»понемногусталиотходить,глохнуть,гаснуть.
Поездподходилкстанции.Засуетилисьбабысузлами,загромыхалисапожищисолдат,
мешки, кули, корзины закрыли свет божий. И вдруг за стеклом искаженное ужасом лицо
Гуськина:онехалпоследниечасывдругомвагоне.Чтоснимслучилось?
Страшный,белый,задыхается.
— Вылезайте скорее! Маршрут меняется. По той дороге проехать нельзя. Потом
объясню…
Нельзятакнельзя.Вылезаем.Язамешкаласьивыхожупоследняя.Толькочтоспрыгнула
на платформу, как вдруг подходит ко мне оборванный нищий мальчишка и отчетливо
говорит:
—«Любовь-злодейка,любовь-индейка».Пожалуйтеполтинник.
—Что-о?
—Полтинник.«Любовь-злодейка,любовь-индейка».
Кончено. Сошла с ума. Слуховая галлюцинация. Не могли, видно, мои слабые силы
перенестиэтойсмеси:оперетку«Сильва»снароднымгневом.
Ищу дружеской поддержки. Ищу глазами нашу группу. Аверченко ненормально
деловиторассматриваетсобственныеперчаткиинеоткликаетсянамойзов.Суюмальчишке
полтинник.Ничегонепонимаю,хотядогадываюсь…
—Признавайтесьсейчасже!—говорюАверченке.
Онсконфуженносмеется.
— Пока,— говорит,— вы в вагоне возились, я этого мальчишку научил: хочешь,
спрашиваю, деньги заработать? Так вот, сейчас из этого вагона вылезет пассажирка в
краснойшапочке.Тыподойдикнейискажи:«Любовь-злодейка,любовь-индейка».Оназа
этовсегдавсемпополтинникудает.Мальчишкаоказалсясмышленый.
Гуськин, хлопотавший у багажного вагона с нашими сундуками, подошел, обливаясь
зеленымпотомужаса.
—Новоедело!—трагическимшепотомсказалон.—Этотбандитрасстрелялся!
—Какойбандит?
—Давашкомиссар.Чеговынепонимаете?Ну?Расстрелялиегозаграбежи,завзятки.
Через ту границу ехать нельзя. Там теперь не только оберут, а еще и зарежут. Попробуем
проехатьчерездругую.
Черездругуютакчерездругую.Часачерездваселивдругойпоездипоехаливдругую
сторону.
Приехалинапограничнуюстанциювечером.Былохолодно,хотелосьспать.Что-тонас
ждет?Скороливыпустятотсюдаикакпоедемдальше?
ГуськинсАверченкиным«псевдонимом»ушлинавокзалдляпереговоровивыяснения
положения,
строгонаказавнамстоятьиждать.Ауспициибылитревожны.
Платформабылапустая.Изредкапоявляласькакая-тотемнаяфигура,нетосторож,не
то бабав шинели, смотрела на нас подозрительно и снова уходила. Ждали долго. Наконец
показалсяГуськин.Неодин.Снимчетверо.
Один из четырех кинулся вперед и подбежал к нам. Эту фигуру я никогда не забуду:
маленький, худой, черный, кривоносый человечек в студенческой фуражке и в огромной
великолепной бобровой шубе, которая стлалась по земле, как мантия на королевском
портретевкаком-нибудьтронномзале.Шубабылановая,очевидно,толькочтосодраннаяс
чьих-топлеч.
Человечекподбежалкнам,левойрукой,очевидно,привычнымжестомподтянулштаны,
правуювдохновенноивосторженноподнялкверхуивоскликнул:
— Вы Тэффи? Вы Аверченко? Браво, браво и браво. Перед вами комиссар искусств
этогоместечка.Запросыогромные.Вы,нашидорогиегости,остановитесьунасипоможете
мне организовать ряд концертов с вашими выступлениями, ряд спектаклей, во время
которых исполнители — местный пролетариат—под вашим руководством разыграют
вашипьесы.
Актриса с собачкой, тихо ахнув, села на платформу. Я оглянулась кругом. Сумерки.
Маленький вокзальчик с полисадничком. Дальше убогие местечковые домишки,
заколоченнаялавчонка,грязь,голаяверба,воронаиэтот«Робеспьер».
— Мы бы, конечно, с удовольствием,—спокойно отвечает Аверченко,—но, к
сожалению,унассняткиевскийтеатрдлянашихвечеров,имыдолжныоченьспешить.
—Ничегоподобного!—воскликнулРобеспьеривдругпонизилголос.—Васникогда
непропустятчерезграницу,еслияобваснепопрошуспециально.Апочемуябудупросить?
Потому что вы отозвались на нужды нашего пролетариата. Тогда я смогу даже попросить,
чтобыпропустиливашбагаж!..
ТутнеожиданновыскочилГуськинизахлопотал:
—Господинкомиссар.Нуконечноже,онисогла
шаются.Яхотятеряюнаэтойзадержкеогромный
капитал, но я сам берусь их уговорить, хотя я сразу понял, что они уже рады служить
нашемудорогомупролетариату.Ноимейтеввиду,господинкомиссар,толькоодинвечер.Но
какой вечер! Такой вечер, что вы мне оближете все пальчики. Вот как! Завтра вечер,
послезавтра утром в путь. Ну, вы уже согласны, ну, вы уже довольны. Но где бы нам
переночеватьнашихгостей?
—Стойтездесь.Мысейчасвсеустроим!—воскликнулРобеспьерипобежал,заметая
следыбобра
ми.Трифигуры,очевидноегосвита,последовализаним.
—Попали!Всамоегнездо!Каждыйденьрасстрелы…Триднятомуназад—сожгли
живьемгенерала.Багажвесьотбирают.Надовыкручиваться.
—Пожалуй,придетсяехатьназад,вМоскву.
—Тсс!..—шелестелГуськин.—ОниваспустятвМоскву,чтобывырассказали,какони
васограбили?Такониваснепустят!—сжуткимударениемна«не»сказалонизамолчал.
ВернулсяАверченкинантрепренер.Шел,прижимаяськстенке,иоглядывался,втягивая
головувплечи.
—Гдежевыбыли?
— Сделал маленькую разведку. Беда… Некуда сунуться. Местечко битком набито
народом.
Судивлениемоглядываюсь.Такневяжутсяэтисловаспустотойэтихулиц,стишиной
исинимисумерками,непрорезаннымилучомфонаря.
—Гдежевсеэтилюди?Ипочемуониздесьсидят?
— Почему! По две-три недели сидят. Не выпускают их отсюда ни туда, ни сюда. Что
здесьде
лается!Немогуговорить!..Тсс!..
ПоплатформеширокойптицейлетелвбобрахнашРобеспьер.Занимсвита.
—Помещениедляваснайдено.Двекомнаты.Сейчасоттудавыселяют.Сколькоихтам
набито… с детьми… такой рев подняли! Но у меня ордер. Я реквизирую на нужды
пролетариата.
И снова левою рукой подтянул штаны, а правую вдохновенно простер вперед и вверх,
какбыобозначаяпутькдальнимзвездам.
—Знаетечто,—сказалая,—этонамсовсемне
подходит.Выих,пожалуйста,невыселяйте.Мытудапойтинеможем.
—Да,—подтвердилАверченко.—Тамунихдети,понимаете,этонегодится.
Гуськинвдругвеселоразвелруками.
—Да,ониунастакие,хе-хе!Ничегонеподелаешь!Давыужнебеспокойтесь,мыгденибудь
притулимся…ониужтакие…
Приглашал публику веселым жестом удивляться, какие, мол, мы чудаки, но сам,
конечно,душоюбылснами.
Робеспьер растерялся. И тут неожиданно выдвинулся какой-то субъект, до сих пор
скромнопрятавшийсязаспинойсвиты.
—Ям-могупре-дложитьпо-по-э-э..ку…ку…
—-Что?
—Ку-комнаты.
Ктотакой?Впрочем,невселиравно.
Повели нас куда-то за вокзал в домик казенного типа. Заика оказался мужем дочери
бывшегожелезнодорожника.
Робеспьерторжествовал.
—Нувот,ночлегявамобеспечил.Устраивайтесь,аявечеркомзагляну.
Заикамычал,кланялся.
Устроились.
Мне с актрисами дали отдельную комнату. Авер-ченку взял к себе заика,
«псевдонимов»упряталивкакую-токладовку.
Дом был тихий. По комнатам бродила пожилая женщина, такая бледная, такая
измученная,что,казалось,будтоходитонасзакрытымиглазами.Кто-тоещешевелилсяна
кухне,новкомнатунепоказывался:кажется,женазаики.
Напоилинасчаем.
—Можнобыве-э-э-тчины…—шепнулзаика.—Покасветло…
—Нет,ужестемнело,—прошелестелавответстарухаизакрылаглаза.
—М-ма-м-маша.Аеслибезфонаря,атолькоспички…
—Иди,еслинебоишься.
Заикапоежилсяиостался.Чтовсеэтозначит?Почемуунихветчинуедяттолькоднем?
Спроситьнеловко.Вообще,спрашиватьниочемнельзя.
Самого простого вопроса хозяева пугаются и уклоняются от ответа. А когда одна из
актрис спросила старуху, здесь ли ее муж, та в ужасе подняла дрожащую руку, тихо
погрозилаейпальцемидолгомолчавсматриваласьвчерноеокно.
Мысовсемпритихлиисжались.ВыручалодинГуськин.Онгромкоотдувалсяигромко
говорилудивительныевещи:
—Аувас,явижу,шелдождь.Наулицемокро.Когдаидетдождь,такужвсегданаулице
мокро. Когда в Одессе идет, так и в Одессе мокро. Так и не бывает, чтобы в Одессе шел
дождь,авНиколаевебыломокро.Ха-ха!Ужгдеидетдождь,тактамимокро.Акогданет
дождя,такнедайбогкаксухо.Ну,актолюбитдождь,явасспрашиваю?Никтонелюбит,
ей-богу.Ну,чегоябудуврать.Хе!
Гуськин был гениален. Оживлен и прост. И когда распахнулась дверь и влетел
Робеспьер, сопровождаемый свитой, усиленной до шести человек, он нашел уютную
компанию,собравшуюсявокругчайногостолапослушатьзанятногорассказчика.
—Великолепно!—воскликнулРобеспьер.Подтянуллевойрукойштаныи,неснимая
шубы,селзастол.Свитаразместиласьтоже.
—Великолепно.Началоввосемь.Баракдекорированеловымишишками.Вместимость
—полторастачеловек.Утромрасклеиваемплакаты.Асейчаспобеседуемобискусстве.Кто
главнее—режиссерилихор?
Мы растерялись, но не все. Молоденькая наша актриса, как полковая лошадь,
услышавшая звуки трубы, сорвалась и понесла — кругами, прыжками, поворотами.
Замелькал Мейерхольд, с «треугольниками соотношения сил», Евреинов, с «театром для
себя»,Commediadell'arte,актеро-творчество,«долойрампу»,соборноедействоитра-та-рара-та-ра-та.
Робеспьербылупоен.
—Этокакразто,чтонамнужно!Выостанетесьунасипрочтетенескольколекцийоб
искусстве.Эторешено.
Беднаядевочкапобледнелаирастерянносмотрелананас.
—Уменяконтракт…ячерезмесяцмогу…явернусь…яклянусь…
НотеперьужепонессяРобеспьер.Унегобылсвойрепертуар:пьесаназаумномязыке.
Широкое развитие жеста. Публика сама сочиняет пьесы и тут же их разыгрывает. Актеры
изображаютпублику,длячегонуженбольшийталант,чемдляобычнойрутиннойактерской
игры.
Всешлогладко.Нарушаламирнуюкартинукультурногоуютатолькомаленькаясобачка.
Робеспьер производил на нее явно зловещее впечатление. Крошечная, как шерстяная
рукавица, она рычала на него с яростью тигра, щерила бисерные зубки и вдруг, закинув
голову,завыла,какпростойцепнойбарбос.ИРобеспьер,несшийсянакрыльяхискусствав
неведомыепросторы,вдругпочему-тострашноиспугалсяиосексянаполуслове.
Актрисаунесласобачку.
На минутку все притихли. И тогда где-то недалеко от дома, по направлению к
железнодорожной насыпи, послышался какой-то словно нечеловеческий, словно козлиный
вопль,стольковнембыложивотногоужасаиотчаяния.Затемтрисухихровныхвыстрела,
отчетливыхиделовитых.
—Выслышали?—спросилая.—Чтоэтотакоеможетбыть?
Нониктонеответилмне.По-видимому,никтонеслышал.
Бледная хозяйка сидела не шевелясь, закрыв глаза. Хозяин, все время молчавший,
судорожно тряс челюстью, точно и думал, заикаясь. Робеспьер с жаром заговорил о
завтрашнем вечере, заговорил значительно громче, чем раньше. Из этого я поняла, что он
что-тослышал…
Свитавсевремямолчакурилаивразговорневмешивалась.Одинизсвиты,курносый
пареньвбуройдранойгимнастерке,вынулзолотоймассивныйпортсигарслитымвензелем.
Протянулась чья-то заскорузлая лапа с обломанными ногтями; на лапе тускло блеснул
чудесный рубин-кабошон, глубоко потопленный в массивную оправу старинного перстня.
Странныенашигости!..
Молоденькая актриса задумчиво обошла вокруг стола и встала у стены. Я
почувствовала,чтооназоветменяглазами,ноневстала.ОнасмотреланаспинуРобеспьера,
нервнодергаягубами…
—Оленушка,—сказалая.—Поранамспать.За
втрасутрабудемрепетировать.
Распрощались общим поклоном и пошли к себе. Тихая хозяйка пошла за нами со
свечкой.
—Светпогасите,—шепнулаона.—Разденетесь
ужкак-нибудьвпотьмах…Аштору,радибога,не
спускайте.
Мысталиспешноустраиваться.Оназадуласвечку.
—Такпомнитепроштору.Радибога…
Ушла.
Чье-тотеплоедыханиеоколоменя.Этоактриса—Оленушка.
—Унегонаэтойчудеснойшубенаспинедыр
ка,—шепчетона,—…ичто-тотемноевокруг…что-то
страшное.
—Спите,Оленушка.Всемыусталиинервни
чаем…
Всюночьсобачкабеспокоится,рычитискулит.ИнарассветеОленушкаговоритвосне
жуткимгромкимголосом:
—Язнаю,отчегоонавоет.Унегошубапростре
лена,икровьзапеклась.
Уменясердцебьетсядотошноты.Янерассматривалаэтойшубы,носейчаспонимаю,
чтовсеэто,иневидя,знала…
Утром проснулись поздно. Холодный серый день. Дождь. За окном сараи, амбары,
подальше—насыпь.Пусто.Нидуши.
Хозяйкапринесланамчаю,хлеба,ветчины.
Ишепотом:
—Зятьдосталеенарассвете.Онаспрятана
всарае.Ночью,еслипойтисфонарем,—донесут.
Аднемтожеувидят.Придутобыскивать.Унас
каждыйденьобыски.
Сегодня она словоохотливее. Но лицо «молчит». Лицо каменное, точно боится она
рассказатьлицомбольше,чемхочет.
ВдверьстучитГуськин.
—Выскоро?Здешняя…молодежьужедвараза
прибегала.
Хозяйкауходит.Яприоткрываюдверь,подзываюГуськина:
—Гуськин,скажите,всеблагополучно?Выпустят
насотсюда?—шепотомспрашиваюя.
—Улыбайтесь,радибога,улыбайтесь,—шепчет
Гуськин,растягиваяротвзверскойулыбке,как
«L'hommequirit»1—Улыбайтесь,когдаразговари
ваете,может,кто,недайбог,подсматривает.Обе
щаливыпуститьидатьохрану.Здесьначинаетсязо
навсорокверст.Тамграбят.
—Ктожеграбит?
—Ха!Кто?Онижеиграбят.Нуаеслибудут
провожатыеизсамогоглавногопекла,таконитаки
побоятся.Односкажу:мыдолжныотсюдазавтра
уехать.Иначе,ей-богу,ябудуоченьудивлен,если
когда-нибудьувижусвоюмамашу.
Мысльбыласложная,ноявнонеутешительная.
—Сегоднявесьденьсидитедома.Выходитьне
надо.Усталиирепетируют.Всерепетируют,ивсе
устали.
—Авынезнаете,гдесамхозяин?
—Точнонезнаю.Илионрасстрелян,илионбе
жал,илионздесьподполомсидит.Аточегоони
такбоятся?Весьдень,всюночьдверииокнаоткры
ты.Отчегонесмеютзакрыть?Почемупоказывают,
чтоничегонепрячут?Ночегонамсвамиобэтом
думать?Ичегообэтомрассуждать?Что,намзаэто
заплатят?Дадутпочетноегражданство?Унихтут
былидела,такиедела,которыепустьунаснебу
дут.Этотзаикатьсясталотчего?Тринеделиза
икается.Такмынехотимзаикаться,мылучшесебе
уедемссундучкамиисохраной.
Встоловойдвинулистулом.
—Скорее,репетировать!—громкозакричал
Гуськин,отскочивотдвери.—Вставайтескорее!Ейбогу,одиннадцатьчасов,аониспят,какизведра!
Мы с Оленушкой под предлогом усталости просидели весь день у себя… Аверченко,
антрепренер и актриса с собачкой приняли на себя беседу с вдохновенными
«культуртрегерами».Ходилидажеснимигулять.
—Любопытнаяистория,—рассказывал,вернув
шись,Аверченко.—Видитетотразбитыйсарай?Рас
сказывают,чтомесяцадватомуназадздесьбольше
викампришлосьплохоикакому-тоихнемуглавному
комиссарупонадобилосьспешноудирать.Онвско
чилнапаровозивелелжелезнодорожникувезтисе1«Человек,которыйсмеется»(фр.).-Ред.
бя. А тот взял да и пустил машину полным ходом в стену депо. Большевик заживо
сварился.
—Атот?
—Тогоненашли.
—Можетбыть…этоиестьнашхозяин?..
4
Бесконечнотянулсядень,сумеречный,мокрый.
Мы забились в нашу «дамскую» комнату, туда же пришел и Аверченко. Точно по
уговору, никто не говорил о том, что в настоящий момент больше всего волновало…
Вспоминалиопоследнихмосковскихднях,обоставленнойкомпанииэтихпоследнихдней.
Нионастоящем,ниобудущем—нислова.
Как-то поживает «высокий (ростом) покровитель»? Все ли еще живет сердцем или
сновазажилумом,сударениемна«у»?..
Я вспомнила, как накануне отъезда зашла попрощаться к одной бывшей баронессе.
Застала я бывшую баронессу за очень нетитулованным занятием: она мыла пол. Длинная,
желтая, с благородно-лошадиным лицом, сидела она на корточках и, прижав к глазам
бирюзовыйлорнет,сотвращениемразглядывалаполовицы.Вдругойрукеделикатно,двумя
пальчиками,держаламокрыйобрывоккружеваибрызгалаэтимкружевомнапол.
—Авытиратьябудупотом,когдамойвалансьен
высохнет…
Вспоминалихлебпоследнихмосковскихдней,двухсортов:изопилок,рассыпавшийся,
какпесок,иизглины—горький,зеленоватый,всегдасырой…
Аверченковзглянулначасы:
—Нувот,скороивечер.Ужпятьчасов.
—Кажется,кто-тостукнулвокно,—насторожи
ласьОленушка.
ПодокномГуськин.
—ГоспожаТэффи!ГосподинАверченко!—гром
кокричитон.—Выдолжнынепременнонемножко
пройтись.Ей-богу,квечерунужноиметьсвежуюго
ловудлязвукаголоса.
—Даведьдождьидет!
—Дождьмаленький,непременнонужно.Это
явамговорю.
—Он,можетбыть,хочетчто-нибудьсказать,—
шепчуяАверчекке.—Выйдитевпередиузнайте,
одинлион.ЕслиРобеспьерсним,яневыйду.Яне
могу.
Больше всего я боялась, что мне придется пожать руку этому Робеспьеру. Я могла
отвечатьнаеговопросы,смотретьнанего,нодотронуться,чувствовала,чтонесмоглабы.
Такоеостроеистерическоеотвращениебылоуменякэтомусуществу,чтоянеотвечалаза
себя, не могла поручиться, что не закричу, не заплачу, не выкину чего-нибудь
непоправимого, за что придется расплачиваться не только мне самой, но и всей нашей
компании.Чувствовала,чтофизическогоконтактасэтойгадинойневынесу.
Аверченкопоказалсязаокномипоманилменя.
—Неходитенаправо,—шепнуламнехозяйка
всенях,делаявид,чтоищетмоикалоши.
—Идемпосредиулицы,—шепнулГуськин.—Мы
себегуляемдлявоздуха.
Имыпошлимерноивольготно,поглядываянанебо—да,всебольшенанебо,—гуляем,
даитолько.
—Несмотритенаменя,смотритесебенадо
ждик,—бормоталГуськин.
Огляделся,обернулся,успокоилсяизаговорил:
—Ятакикое-чтоузнал.Здесьглавноелицо—комиссаршаX.
Онназвалзвучнуюфамилию,напоминающуюсобачийлай.
—X.—молодаядевица,курсистка,нетотелегра
фистка—незнаю.Оназдесьвсё.Сумасшедшая—
какговорится,ненормальнаясобака.Зверь,—выго
ворилонсужасомиствердымзнакомна
конце.—Всеееслушаются.Онасамаобыскивает,
самасудит,самарасстреливает:сидитнакрылечке,
тутсудит,тутирасстреливает.Акогданочьюуна
сыпи,тоэтоуженеона.Инивчемнестесняется.
Ядаженемогупридамерассказать,ялучшерас
скажуодномугосподинуАверченко.Онписатель,
таконсумееткак-нибудьвпоэтическойформедать
понять.Ну,однимсловом,скажу,чтосамыйпростой
красноармеециногдаоткрылечкауходиткуда-ни
будьсебевсторонку.Ну,таквот,этакомиссарша
никуданеотходитиникакогостеснениянепри
знает.Такэтожеужас!
Оноглянулся.
—Повернемнемножечковдругуюсторону.
—Ачтонасчетнасслышно?—спросилая.
—Обещаютотпустить.Толькокомиссаршаеще
невысказалась.Неделютомуназадпроезжалгене
рал.Бумагивсевпорядке.Сталаобыскивать—
нашлакеренку:влампасысебезашил.Таконаго
ворит:«Нанегопатроновжалкотратить…Бейте
прикладом».Ну,били.Спрашивает:«Ещежив?»
«Ну,—говорят,—ещежив».«Такоблейтекеросином
иподожгите».Облилиисожгли.Несмотритенаме
ня,смотритенадождик…мысебепрогуливаемся.
Сегодняутромоднуфабрикантшуобыскивали.
Многовезлассобой.Деньги.Меха.Бриллианты.
Снейприказчикехал.АмужнаУкраине.Кмужу
ехала.Всеотобрали.Буквальновсе.Водномплатье
осталась.Какая-тобабадалаейсвойплаток.Не
известноеще,пропустятееотсюдаили…Ой,даку
дажемыидем!Вертайтескорей!
Мыпочтиподошликнасыпи.
–Несмотритежетуда!Несмотрите!—хрипелГуськин.—Ой,вертайтескорее!..Мыже
ничего не видали… Идите тихонько… Мы же себе гуляем. У нас сегодня концерт, мы же
гуляем,—убеждалонкого-тоиулыбалсяпобелевшимигубами.
Ябыстроповернуласьипочтиничегоневидела.Ядаженепоняла,чегоименноненадо
быловидеть.Какая-тофигуравсолдатскойшинелинагибалась,подбиралакамниишвыряла
всворусобак,которыечто-тогрызли.Ноэтобылодовольнодалеко,внизу,унасыпи.Одна
собака отбежала, волоча что-то по земле. Это все было так мгновенно… Мне показалось,
чтоволочитона…наверное…показалось…волочитруку…да,какие-толохмотьяируку,я
виделапальцы.Тольковедьэтоневозможно.Ведьнельзяжеотгрызтьруку…
Помню холодный липкий пот на висках и у рта и судорогу потрясающей тошноты, от
которойхотелосьрычатьпо-звериному.
—Идемте,идемте!
Аверченковедетменяподруку.
—Ведьхозяйкапредупреждала,—хочуясказать,
нонемогуразжатьзубыиничегонемогувыгово
рить.
—Мыпопросимгорячегочая!—кричитГуськин.—Ииигреньживопройдет.Отхолодногомигреньвсегдапроходит.Что?
Когдамыподошликдому,оншепнул:
—Актрисамнашимниочемниполслова.Все
равно,еслидажеоченьгромкозавизжать,такновый
стройналадитьнеуспеют—намутромнадоуез
жать.Что-о?
Гуськина «что-о?» не означает вопроса и ответа не требует. Это просто стиль и
риторическое украшение речи. Хотя иногда казалось, что в Гуськине два человека: один
говорит,адругойсудивлениемпереспрашивает.
Дома застали мирную картину: лампа, самовар. Одна из актрис поит молоком свою
собачку,другаярепетируеткакой-томонологдлявечера.
Чтоже,однако,ябудучитать?Какаяунасбудетаудитория?Робеспьерговорил,чтовсе
«светлые личности, сбросившие вековые цепи»,—каторжники, что ли? И вдобавок
«глубокие ценители и знатоки искусства». Какого искусства? Аверченко решил, что
«блатноймузыки».
Чтожечитать?
—Надочитатьнежныестихи,—решилаОленушка.—Поэзияоблагораживает.
—Аявсе-такилучшепрочтусценкувучастке.
Нетакблагородно,затороднее,—сказалАверченко.
Оленушкаспорила.Онанагастроляхвзападномкраечиталамою«Федосью».
«Ходила Федосья, калека перехожая» и т. д. (вещь очень актерами любимая и
зачитанная).
—Ивот,представьтесебе,вантрактезабежал
комнезакулисыодинстарыйиноверец,совсемпро
стой,исослезамиговорил:«Милаягоспожаартист
ка,нупрочтитежеещеразпроэтуМорковью».
—ВедьтамжепроХристаговорилось,—пламен
ноубеждалаОленушка,—иноверцу,наверное,это
былонеприятно,авсе-такиэтоегорастрогало.
—МилаяОленушка,—сказалая.—Вашего«ино
верца»здесь,наверное,небудет.Читайтелучше
что-нибудьпроаэропланилипрожаренуюбарани
ну…
ВсеняхраздалсявосторженныйголосРобеспьера.
Явышлаизкомнаты.
***
Вечер.Восемьчасов.
Пораотправлятьсяназнаменитыйконцерт.
Какодеться?Вопроссерьезный.
Думали,думали—решилинадетьблузкииюбки.
—Еслинаденемчто-нибудьпонаряднее—навер
ное,ограбят,—сказалаактрисассобачкой.—Не
надоимпоказывать,чтоунасестьприличные
платья.
—Ладно.
Идтипридетсяпешком,черезограды,пересечьполотножелезнойдороги,потоммимо
амбаров… Дождь. Грязь хлюпает, где пожиже, и чмокает, где погуще. Впотьмах кажется,
будтоонакипитишевелится.
Оленушкасразузавязлаипищит,чтоунее«калошизахлебнулись».
Гуськинводитнаддорогойслепымфонариком,словнокадитдождюиночи.
Какаянеуютнаядорогав«Клубпросвещенияикультуры».
—Аначтоимлучше?—говоритнезнакомыйго
лос.—Тамвсеравнониктоникогданебывает.
Кто-тохлюпнуличмокнулоколоменя.Кто-точужой.Надобытьосторожней.
Но все-таки, если мы даже кое-как доберемся,— как же мы вылезем на эстраду с
комьямигрязинаногах?
Аверченкин импресарио советует снять башмаки и чулки, идти босиком, а там уже, в
клубе,попроситьведроводы,вымытьногииобуться.Илинаоборот—идтикакесть,атам,
в клубе, потребовать воды, вымыть ноги и идти на эстраду босиком. Или еще лучше —
выстиратьвклубечулки,ачтомокрые,товедьэтобудетмалозаметно.
—Авыумеетестирать?—мрачноспросилчей-то
голос.
Гуськин ворочал грязь своими корявыми штиблетами и молча кадил фонариком.
СверкнулибосыеногиОленушки.Янемогларешитьсяснятьбашмаки.Робеспьерпроходил
сегодняпоэтойдорожкеи,пожалуй,ещегде-нибудьплюнул.
—Этоваше?
Кто-топодаетмнечто-токруглое,чёрное.Чтоэтозагадость?
—Вашакалоша…ивнейтуфля.
—Гуськин!—кричуя.—Янемогуидтидальше.
Яумру.
Гуськинделовитоприблизился.
—Неможете?Ну,таксадитесьмненашею.
Японялаэтоприглашениекакаллегорическое:
губите,мол,вседело,аядолженвасвывозить.
—Гуськин,яправданемогу.Смотрите,ястою,
какцапля,наоднойноге.,.Мойбашмаквесьвгря
зи…Какжеяегонадену,когда,можетбыть,Ро
беспьерплюнул…Гуськин,спаситеменя!
—Такяжеговорю—садитесьмненашею.
Яваспонесу.
Ничегонепонимаю.
—Вытакойогромный,Гуськин,мненевлезть.
—Встаньтесначаланазаборчик…иливоттут
кто-тонебольшой,кажется,измолодежи…Можно
сначалананего.
ПоедунаГуськине,каккузнецВакуланачерте?
Много раз приходилось мне в моей жизни отправляться на концерты. Ездила и в
каретах,ивавтомобилях,инаизвозчиках,нонасобственномимпресарио—ниразу.
—Спасибо,Гуськин.Ноужоченьвыогромный,
уменяголовазакружится.
Гуськинрастерялся.
—Ну…хотите,наденьтемоибашмаки?
Тутуменябезвсякойвысотызакружиласьголова.
Каквминутывысшегодушевногонапряжения—всяминувшаяжизньострымзигзагом
пронеслась перед моим внутренним взором: детство, первая любовь… война… третья
любовь…литературнаяслава…втораяреволюцияи…всеэтоувенчиваетсянезабываемыми
«штиблетами» Гуськина. В черную ночь, в глуши, в грязи — какой бесславный конец!
Потомучтопережитьэтого,выпонимаете,нельзя…
—Спасибо,Гуськин.Вывысокойдушичеловек.
Яитакдойду.
И,конечно,дошла.
В закуте деревянного барака, играющей роль уборной господ артистов, пока нам
оттиралибашмакигазетнойбумагой,мысмотреливщелочкунанашупублику.
Бараквмещал,вероятно,человексто.Справойсторонынаподпоркахибрусьяхвисело
нечтовроденетогалерки,нетопростосеновала.
Впервыхрядах—«генералитетиаристократия».Всевкоже(яговорю,конечно,нео
собственной,человеческой,аобтелячьей,бараньей—словом,«революционной»коже,из
которой шьются куртки и сапожищи с крагами). Многие в «пулеметах» и при оружии. На
некоторыхподваревольвера,словнопришлиневконцерт,анаопаснуювоеннуюразведку,
вылазку,насхваткусврагом,превосходящимсилами.
—Смотритенаэту,вон—впервомряду,посре
дине…—шепчетГуськин.—Этоона.
Коренастая, коротконогая девица, с сонным лицом, плоским, сплющенным, будто
прижалаегокстеклу,смотрит.Клеенчатаякурткавломчатыхскладках.Клеенчатаяшапка.
—Какойзверь!—сужасомитвердымзнакомши
питмненаухоГуськин.
«Зверь?» Не нахожу. Не понимаю. У нее ноги не хватают до полу. Сама широкая.
Плоскоелицотускло,точногубкойпровелипонему.Ничтонезадерживаетвнимания.Инет
глаз,нетбровей,нетрта—всесмазано,сплыло.Ничего«инфернального».Скучныйкомок.
Женщиныстакойвнешностьюждуточередивлечебницахдлябедных,вконторахдлянайма
прислуги.Какиесонныеглаза.Почемуонизнакомымне?Виделаяих,видела…давно…в
деревне… баба-судомойка. Да, да, вспомнила. Она всегда вызывалась помочь старичку
повару,когданужнобылорезатьцыплят.Никтонепросил—своейохотойшла,никогдане
пропускала.Вотэтисамыеглаза,вотони,помнюих…
—Ой,несмотритежетакдолго,—шепчетГусь
кин.—Развеможнотакдолго!..
Янетерпеливомотнулаголовой,ионотошел.Аясмотрела.
Онамедленноповернулалицовмоюсторонуи,невидяменячерезузкующелькулисы,
стала мутно и сонно глядеть прямо мне в глаза. Как сова, ослепленная дневным светом,
чувствуетглазамичеловеческийвзглядивсегдасмотрит,невидя,прямотуда,откудаглядятнанее.
Ивэтомстранномслиянииостановилисьмыобе.
Яговорилаей:
«Всезнаю.Скучнабезобразнойскукойбылатвояжизнь,«Зверъ».Никуданеушагалабы
ты на своих коротких ногах. Для трудной дороги человеческого счастья нужны ноги
подлиннее… Дотянула, дотоско-вала лет до тридцати, а там, пожалуй, повесилась бы на
каких-нибудьстарыхподтяжкахилиотравиласьбываксой—таковапесньтвоейжизни.И
вот какой роскошный пир приготовила для тебя судьба! Напилась ты терпкого, теплого,
человеческоговинадосыта,допьяна.Хорошо!Правда?Залиласвоесладострастие,больное
ичерное.Инеиз-заугла,тайно,похотливоиробко,авовсегорло,вовсесвоебезумие.Те,
товарищи твои в кожаных куртках, с револьверами,—простые убийцы-грабители, чернь
преступления. Ты им презрительно бросила подачку — шубы, кольца, деньги. Они, может
быть, и слушаются, и уважают тебя именно за это бескорыстие, за «идейность». Но я-то
знаю,чтозавсесокровищамиранеуступишьтыимсвоючерную,свою«черную»работу.Ее
тыоставиласебе.
Незнаю,какмогусмотретьнатебяинекричатьпо-звериному,безслов,—неотстраха,
а от ужаса за тебя, за человека — «глину в руках горшечника», слепившего судьбу твою в
непознаваемыйрассудкомчасгневаиотвращения…»
***
Народунабилосьмного.Красноармейцы,какой-тотемныйсброд.Женщинбыломало,и
большинство в солдатских шинелях. Два приземистых комиссара в кожаных куртках
переглядывалисьипоочередновыходилиизбаракастрогимреволюционнымшагомиопять
возвращались на место, оправляя свои «пулеметы», словно наскоро отстояли завоевания
революцииисновамогутприобщитьсякдостижениямискусства.
Наш Робеспьер почему-то притих и маячил где-то сбоку, без восторженных жестов и
безсвиты.
Пораначинать.
Явернуласьв«уборнуюгосподартистов»иузнала, что все уже решено и слажено. Главное — идея самого Гуськина — у нас будет
конферансье,которыйнеобходимдляоживленияспектакля.Жалко,чтонеподумалиобэтом
раньше,но,славабогу,совершеннонеожиданнонассогласилсявыручитьнашхозяин-заика.
—Нуидела!—шепчуАверченко./—Ведьонже,
несчастный,богзнаетчегонаплетет.
—Неловкоотказываться,—смеетсяАверченко.—
Можетбыть,дажеэтовыйдетлучшевсего.
Первыйвыход:актрисассобачкойиАверченкинимпресариоизобразятсценку.
Выпихнулизаикуобъявить:«СценкаАверченковисполнениитаких-то».
—С…с…с…с…—сказалон,махнулрукойи
ушел.
Публикарешила,чтоеепризываюткмолчанию,иничутьнеудивилась.
Актрисассобачкойзащебеталаиспуганнойптицейтакиестранныездесьсловаокакихто«кузинах,левкоях,вальсах,влюбленномпрофессореиопере„Аида"».
Янаблюдалазапубликой.Комиссарыпродолжалипереглядываться,входитьиуходить.
Остальныеси-дели,словнождали,чтосейчасобъявяточереднуюрезолюциюираспустятпо
домам.Нопомню,какая-тоширокаяхаря,всолдатскойфуражке,заинтересоваласьидаже
временами осклаблялась, но сейчас же, словно опомнившись, сдвигала брови и зверски
косила глазами. В общем, мне кажется, что начальство забыло объявить этой бедной
публике, что созвана она на вечер культурного развлечения, а самой ей разбираться в
обстоятельствахнеполагалось.
Заика твердо держался порученной ему роли и, несмотря на наши просьбы не
утомляться, перед каждым номером вылезал на эстраду и нес околесицу. Меня назвал
Аверченкой, Аверченку — «артисткой проездом», из остальных у него вышло только «э…
э…э…».
Гуськин-чувствовал себя настоящим антрепренером. Шагал, заложив руки за спину,
что-тобормоталсебеподнос,что-токомбинировал.Иногдазаходилзакулисуишепталсяс
кем-то.Ивдругэтот«кто-то»выскочилиоказалсянеизвестнымгосподиномвголубых атласных шароварах, красном бархатном кафтане и лихой боярской шапке на
затылке.
Быстро раздвинув нас локтями, он взбежал на эстраду и запел очень скверным, но
громкимголосом:«Спите,орлыбоевые».
Заика,толькочтоанонсировавший:«Э…э…э…»иещенеуспевшийсойтисэстрады,
такиосталсянанейсперекошеннымсудорогойртом.
—Ктоэто?
—Чтоэтозначит?
—Онужаснопоет!—волновалисьмы.
Гуськинсмущенноотворачивался.
—Да…поетондействительно,какматьродила.
—Гуськин,объяснитенам,ктоэтоипочемуон
вдругзапел?
-Тсс-с…
Гуськиноглянулся.
—Тсс-с…Почемузапел?..НиткивезетнаУкраи
ну.Тутвсякийзапоет!
Певец закончил такой фальшивой нотой, что нарочно не выдумаешь. И вдруг публика
заревела,захлопала.Понравились«Орлы».
Певецвыскочилснова,запаренныйисчастливый.
—Ну!Сделалсебесвоинитки?
Гуськинзаложилрукизаспину.
-Что-о?
«Что-о»былоформойриторической.
***
Когда программа закончилась и мы всей «труппой» вышли раскланиваться на
аплодисменты, неожиданный певец выскочил на два шага вперед, как ведетта и любимец
публики,ирасшаркивался,прижимаярукуксердцу.
Публикахлопалаотдуши,долгоигромко.
—Браво!Браво!
И вот справа, сверху, где помещались не то ложи, не то сеновал, слышу несколько
голосов—негромко,нонастойчивовыкликаютмоеимя.
Поднялаголову.
Женские лица, такие беспредельно усталые, безнадежно грустные. Мятые шляпки,
темныеплатьишки.Ониперегнулисьсверхуиговорят:
—Милаявынаша!Любимая!Дайвамбогвы
братьсяпоскорее…
—Уезжайте,уезжайте,милаявыкаша!..
—Уезжайтескорее…
Такогожуткогоприветствиянинаодномконцертенедоводилосьмнеслышать!
Итакоенапряженноеотчаяниеирешимостьивэтихголосах,ивэтихглазах.Должно
быть,немалымрисковалиони,обращаяськомнетакоткрыто.Но«генералитет»ужеушел,а
мелкаяпубликагалделаихлопалаиврядличтослышала.
Ияимсказала:
—Спасибо,спасибовам.Когда-нибудьвстретим
ся?..
Ноониужескрылись.Толькооднословоещеуслышалая,уженевидяихбледныхлиц.
Короткоеигорькое:«Нет».
5
Раннееутро.Дождь.
Наулицепереддомомтрителеги.ГуськиниАверченкинимпресариоукладываютнаш
багаж.
—Гуськин!Всеналажено?
—Все!Пропускдан.Сейчасобещалиприслать
охрану.—Ишепотом:—Уф!Большевсегоохраны
боюсь!
—Такведьбезохраныограбят.
—Авамневсеравно,ктовасбудетграбить—
охранаиликтодругой?
Ясоглашаюсь,что,пожалуй,действительновсеравно…
Кнамподъезжаютещедветелеги.Воднойсемействосдетьмиисобаками.Вдругой—
полулежиточеньбледнаяженщина,закутаннаявбайковыйплаток.Снеймужчинавтулупе.
Женщина,видно,тяжелобольная.Лицосовсемнеподвижное,глазасмотрятводнуточку.Ее
спутникбросаетнанеебыстрые,беспокойныевзглядыи,видимо,старается,чтобыниктона
неенеобратилвнимания,закрываетеесобоюотнашихглаз,вертитсяоколотелеги.
—Ох,ох,ох!—говоритвсезнающийГуськин.—
Этотасамаяфабрикантша,которуюобобрали.
—Отчегожеонатакаястрашная?
—Ейпрокололибокштыком.Ну,ониделают
вид,чтоонасебездороваининачтонежалуется,
асидитсебеивеселоедетнаУкраину.Такужимы
будемимверитьипойдемсебексвоимвещам,что-о?
Подъехалиещетелеги.Водной—вчерашнийпевецврваномпальтишке.Видневинный
итричемодана(снитками?).
Этохорошо,чтонабираетсятакойбольшойкараван.Такспокойнее.
Наконецпоявиласьохрана:четыремолодыхчеловекасружьями.
—Скорееехать!Намнекогда,—громкоскоман
довалодинизних,имыдвинулись.
У выезда из селения подъезжает еще несколько телег. В общем — составилось уже
двенадцать-четырнадцать.Ехалимедленно.Охранашагаларядом.
Унылоепутешествие!Дождь.Грязь.Сидимнамокромсене.Впередисорокверстэтой
самойзагадочнойзоны.
Проехали верст пять. Кругом пустое поле, справа полуразвалившийся сарай. И вдруг
неожиданное оживление пейзажа: идут по пустому полю шеренгой в ряд шестеро в
солдатских шинелях. Идут медленно, будто гуляют. Обоз наш остановился, хотя они не
сделалинималейшегознака,выражающегокакое-нибудьтребование.
—Чтотакое?
Вижу, соскакиваетс телеги Гуськини деловитоидет в поле некшинелям, аксараю.
Шинелимедленноповорачиваюттудаже,ивсякомпанияскрываетсяизглаз.
—Дипломатическиепереговоры,—сказалАвер
ченко,подошедшийкмоейтелеге.
Переговорыдлилисьдовольнодолго.
Наша охрана почему-то никакого участия в них не принимала, а напротив, утратив
всякийначальственныйибоевойвид,казалось,пряталасьзанашимителегами.Странно…
Гуськинвернулсямрачный,носпокойный.
—Скажитемне,—обратилсяонкмоемувозни
це,—может,здесьскороповоротбудет?
—Не-е,—отвечалвозница.
—Еслибудетповорот,тоэтавоеннаямолодежь
успеетпройтинаперерезивстретитьнасещераз.
—Не-е,—успокоилвозница.—Погодаплохая—
онивженочуватьпойшли.
Хотя в девятом часу утра «ночувать», казалось бы, рановато, но мы с радостью
поверили.
Возницапоказалкнутомвправо:нагоризонтешестьфигуршеренгой.Уходят.
—Ну,езжаем,—сказалГуськин.—Может,ещеко
говстретим.
Охранавылезлаибравозашагаларядом.
Унылоепутешествие.
Ехали почти не отдыхая. Для разнообразия менялись местами, ходили друг к другу в
гости.Неожиданноодинизохранниковвступилснамивразговор.Ясухоответилаисказала
сидевшейсомнойОленушкепо-французски:
—Ненадоснимиразговаривать.
Охранникчуть-чутьусмехнулсяиспросил:
—Почемуже?Яведьвасдавнознаю.Вычитали
навечереунасвТехнологическом.
—Какжевы…сюдапопали?
Онсмеется.
—Авыдумали,чтомыбольшевики?Мыне
сколькоднейвсеждалислучаявырватьсяоттуда.
Насчетверо—двастудентаидваофицера.Асего
дня,когдасталиговоритьобохранедлявас,никтоиз
большевиковнезахотелотлучаться.Унихкаждый
деньдобычаесть.Нувот,мыивызвались,подгово
риликое-кого.Мы,мол,выручим.Вотивыручили.
Однотолькоихсмущало,чтоумоеготоварищазо
лотойзуб.Хотелосьвыдрать.Нудавспешке,как
видно,позабыли.
Едемдольше.
Наперелескеограда—частокол.Уворотдванемецкихсолдата.Заворотамибарак.
—Эточтозагутентаг?
—Карантин!Новоедело!—мрачнообъясняет
Гуськин.
Из калитки выходит немец поважнее, в шинели потемнее, и говорит, что мы должны
просидетьдвенеделивкарантине.
Гуськиннадикомнемецкомязыкеобъясняет,чтсмысамыезнаменитыеписателивсего
мираичтомы«такздоровы,какнедайбог,чтобыгосподинначальникбылболен».Изачем
мыбудемзаниматьвкарантинеместо,котороенужнодлядругих?
Нонемецсвоейпользынепонялизахлопнулкалитку.
—Гуськин!Неужелиехатьназад?
—Эт>—отвечалГуськинпрезрительно.—Зачем
назад,когданадовперед.Ходесть,тольконадопо
искать.Стойте,аяначинаю.
Он заложил руки за спину и стал ходить вдоль ограды. Ходил и внимательно смотрел
часовымпрямовлицо.Разпрошел,два,три.
—Чертзнаетчто!—удивлялсяАверченко.
Весьнашдлинныйпоездстоялидоверчивоипо
корнождал.
ЧетыреразапрошелГуськинмимочасовых,наконецвыбралодного,приостановилсяи
спросил:
-Ну?
Часовой,конечно,молчал.Новдругглазаегопоехаливбок.Одинраз,другой,третий…
Я посмотрела по другую сторону дороги: за кустами стоял еще один немец и невинно
разглядывал веточку бузины. Гуськин медленно, не глядя на немца, стал кругами, как
коршун,приближатьсякнему.Потомобаскрылисьвлесу.
ПропадалГуськиннедолго.Вышелодинигромкосказал:
—Делатьнечего.Поворачиваемназад.
И мы покорно повернули. Покорно, но бодро — потому что верили в гуськинский
гений.
Проехали по старой дороге с полверсты и свернули в лес. Там Гуськин спрыгнул с
телегиизашагал,оглядываясьпосторонам.
Вкустахмелькнуланемецкаяшинель.Гуськинсвернул.
—Подождите,ясейчас!—крикнулон.
Переговорыдлилисьнедолго.Вылезонизкустов
уже с двумя немцами, которые дружески, словами и жестами, показывали ему, где
повернутьвобъезд.
Повернули,встретилиещенемца.Снимполадиливдвеминуты.Встретилиещекакогото мужика — на всякий случай сунули и ему. Мужик деньги взял, но долго смотрел нам
вследичесалправойрукойзалевымухом.Яснобыло,чтодалинапрасно.
ВечеромпоказалисьогонькибольшогоукраинскогоместечкаК.Обознашужевъезжал
намощенуюулицу,когдаГуськинвпоследнийразсоскочил
и, подбежав к шарахнувшемуся от него прохожему, стал совать ему деньги. Прохожий
удивился,испугалсяиденегневзял.
Тогдамыпоняли,чтозонадействительнокончилась.
***
К.—большоеместечкоприжелезнойдороге,смощенымиулицами,каменнымидомами
икое-гдедажеэлектрическимосвещением.
Набито местечко было до отказу путниками вроде нас. Оказывается, переехать через
границу еще не значило свободно циркулировать по Украине. Здесь тоже надо было
исхлопотать какие-то бумаги и пропуски… А на это нужно было время — вот и сидели
здесьпутникивроденас…
Долгоколесилнашобозпоулицам,ищапристанища.Понемногутота,тодругаятелега
сворачивалаиисчезала.Подконецосталасьтолькоголовакаравана—нашителеги,мокрые,
грязные,безнадежные.
Тащилисьмедленно,Гуськинрядомшагалпопанели,стучалвворотаиставни,просил
ночлега.Изоконвысовывалисьбородыируки,мотались,махались,ивсеотрицательно.
Мысиделимолча,продрогшие,унылые,безответные,иказалось,чтоГуськинпогрузил
натрителегикакой-тонегодныйтоварипредлагаетпокупателям,атетолькоотмахиваются.
—Везет,кактелят!—соглашаетсясомнойОле-нушка.—Чтоподелаешь!Имыслиунас
самыетелячьи:выпитьбычего-нибудьтеплогодалечьспать.
НаконецуворотновенькогодвухэтажногодомикаГуськинвступилвтакойоживленный
диалог с каким-то старым евреем, что возницы наши остановили лошадей. Они, люди
опытные,понялисразу,чтоделоздесьможетналадиться.
Диалогбыл сильно драматический.Голосападалидо зловещего шепота,поднимались
доисступленногокрика.Обасобеседникаговорилиодновременно.Ивдругвсамыйгрозный
момент, когда оба, потрясая поднятыми над головой руками, вопили, казалось, последнее
проклятие,такчтоОленушка,прижавшиськомне,крикнула:
—Онисейчасвцепятсядругвдруга!
Гуськинспокойноповернулсякнамисказализвозчикам:
—Ну,такчегожевыждете?Въезжайтеводвор.
Астариксталоткрыватьворота.
Дом,вкоторыймывошли,был,какяпомянула,новый,сэлектрическимосвещением,
ностраннойконструкции:прямоспарадногоходавыпопадаливкухню.Нас,какпочетных
гостей,провелидальше,носамивладельцы,по-видимому,построивэтихоромы,таквкухне
и застряли. Семья была огромная и ютилась на кроватях, сундуках, скамейках и просто
подстилках.
Самаяглавнаявсемьебыластаруха.Потомстарухинмуж—встретившийнасдлинный
бородач. Потом дочки. Потом дочкины дочки, дочкины мужья, сын жены сына, сыновья
дочкиикакой-тообщийвнук,котороговсеслюбовьюивоплямивоспитывали.
Преждевсегодляпорядкаспросилиустарухи,сколькоонаснасвозьмет.Именнодля
порядка,потомучтовсеравнодеватьсянекуда.
Старухасделаласкорбноелицоимахнуларукой:
—Э,чтообэтомговорить!Развеможнобрать
деньгислюдскогогоря?Когдалюдямнекудапре
клонитьголову!Унасместасколькоугодно,и
всевдомеесть(тутстарухаотвернуласьипопле
вала,чтобынесглазить),такмыещебудембрать
деньги?Идитесебеотдыхать,дочкинадочкапо
даствамсамоваричтонадо.Ипреждевсегооб
сушитесьиниочемнебеспокойтесь.Какиетам
деньги!
Мырастроганнопротестовали.
Ясмотреланаэтуудивительнуюженщинусостарозаветнымпарикомнаголове(парик
былфальшивый,просточернаяповязкасбелойниткойпоперек,изображающейпробор).
—Мыженеможемпользоватьсяеевеликоду
шием,—сказалАверченкоГуськину.—Надонепре
менноееуговорить.
Гуськинзагадочноулыбнулся.
—Этт!Наэтотсчетможетебытьспокойны.Ну,
явамговорю.
БольшевсехвзволноваласьОленушка.Сослезаминаглазахонасказаламне:
—Знаете,мнекажется,чтоБогпослалнамэто
путешествие,чтобымыувидели,чтоестьещена
светедобрыеивеликодушныелюди.Вотэтастару
ха,простаяинебогатая,скакойрадостьюделится
снамисвоимикрохамиижалеетнас,чужихлюдей!..
—Удивительнаястаруха!—согласиласья.—И
чтоудивительнеевсего—лицоунеетакое…неосо
бенносимпатичное…
—Воткакнеследуетсудитьолюдяхпоих
внешности.
Мыобетакрастрогались,чтодажеотказалисьотяичницы.
—Беднаястаруха,отдаетпоследнее…
МеждутемГуськинсостариком,нетеряявремени,сталихлопотать,чтобыраздобыть
необходимыебумагиизавтражеехатьдальше.
Сначала старик ходил куда-то один. Потом повел Гуськина. Потом оба вернулись и
Гуськин пошел один. Вернулся и сказал, что начальство требует, чтобы Аверченко и я
немедленноявилиськнемулично.
Былоужеодиннадцатьчасов,хотелосьспать,ночтоподелаешь—пошли…
Мы смутно представляли себе, что за начальник нас ждет. Комендант, комиссар,
хорунжий,писарь,губернатор…Сказаноидти—идем.Мыужедавноотвыклипредъявлять
какие-либо права или хотя бы допытываться, куда, к кому и зачем нас тащат. «Везут, как
телят!»—правабылаОленушка.
Пришликкакому-токазенномуучреждению.Нетопочта,нетоучасток…
В небольшой выбеленной комнате за столом офицер. У дверей солдат. Форма новая.
Значит,этоиестьукраинцы.
—Вот,—сказалГуськиниотошелвсторону.
Покровительствующийнамстарухинмужвстал
у самых дверей и весь насторожился: если, мол, чуть что — он шмыг за дверь, и был
таков.
Офицер,молодой,белокурыймалый,повернулсякнам,посмотрелвнимательноивдруг
улыбнулсяудивленно,широкоирадостно.
—Такэтожежправда?Выкто?
—Я—Тэффи.
—Я—Аверченко.
—Выписалив«Русскомслове»?
—Да,писала.
—Гы-и!Такяжежвсегдачитал.ИАверченко.
В«Сатириконе».Гы-ы!Ну,прямочудеса!Ядумал,
вретэтотлайдак.Апотомдумал—еслиневрет,так
всеравнопосмотрю.ЯникогдавПетербургенебы
вал,откровенноговоря,оченьинтереснобылопо
смотреть.Гы-ы!Ужаснорад!Сегодняжевамобоим
пришлюпропуски!Гдевыостановились?
Тут старухин муж отклеился от двери и пролопотал свой адрес, скрепив его именем
божиим:
—Ей-богу!
Мыпоблагодарили.
—Значит,завтраможемехать?
—Еслихотите.Атопогостилибы!Унасвсего
вдоволь.Дажешампанскоеесть.
—Вотэтоужсовсемхорошо!Даженеверится,—
мечтательносказалАверченко.
Офицер встал, чтобы проводить нас, и тут мы заметили растерянную физиономию
Гуськина.
—Таквыжезабылисамоеглавное!—трагиче
скимшепотомсвистелон.—Самоеглавное!Мой
пропуск.Господинначальник!Яжеизихтруппы
иещетриартиста.Онижебезменяникакнемо
гут!Онижезасвидетельствуют.Чтожебудет?Это
будетпоследнийденьПомпеинаэтомсамом
пороге!
Начальниквопросительнопосмотрелнанас.
—Да,да,—сказалАверченко.—Онснамии
троеартистов.Совершенноверно.
—Радслужить.
Распрощались.
Гуськинвсюдорогунедоумевал:
—Самоеглавноепозабыли!Что-о?Позабылисе
бепропускдляГуськина!Новоедело!
Дома, успокоенные, довольные и сонные, уселись мы вокруг самовара, подогретого
дочкинойдочкой.Таккакостротаумилениянадсамоотверженнойстарухойужепрошла,то
имысОленушкойсогласилисьпоестьяичницы.
—Вовсякомслучае,мысумеемееубедитьвзять
снасхотьпосебестоимостизавсеэто,еслиужона
низачтонехочетбратьзауслугииквартиру.Неумиратьженамсголодутолькооттого,
чтоонатакойчудесныйчеловек.
—АкакойгрубыйэтотГуськин!Осклабился,как
идиот:«Этт!Можетебытьспокойны».Ему-тостару
хунежалко.
В комнате тепло. Обветренные щеки горят. Пора спать. Скоро двенадцать. Влетает
молодойчеловек,вероятно,«сыновсын».
—Отначальникапришли!ТребуютпанаАверченку.
—Неужтопередумал?
—Амы-торадовались!..
Аверченковышелнакухню.Язаним.
Там,окруженныйиспуганнойтолпойдочкиныхдочек,стоялукраинскийгородовой,
—Вотпропуски.Ивотещеначальникприслал.
Двебутылкишампанского.
Какимочаровательнымявлениемможетбытьиногдаукраинскийгородовой!
Мычокаемсятеплымшампанским…
Каквысоковознесланассудьба!Электрическоеосвещение,пробкилетятвпотолок,и
пенитсявиновчашах(именновчашах,потомучтопилиегоизчайныхчашек).
—Уф-ф!—радостновздыхаетГуськин.—Ая,
признаюсь,мертвецкиперепугался!..
***
УтровК.
Денексеренький,носпокойный,уютный,обыкновенный,каквсякийосеннийдень.И
дождикобычный—нетот,которыйтретьегодня,безнадежный,будтосоленыйигорький,
какслезы,размывалунасыпикровавыеошметья…
Лежимдолговпостели.Телоразбито,душаточнодремлет—усталимы!
А за дверями в кухне говор, суетня, звенит посуда, кто-то кого-то бранит, кого-то
выгоняют, кто-то заступается, галдят несколько голосов сразу… Милая симфония простой
человеческойжизни…
—Игдежетарелкэ?Игдежетарелкэ?—выры
ваетсячье-тозвонкоесолоизобщегоаккорда.
—АвуйдэМошкэ?
Ипотомсложныйдуэт,что-товроде:«Зохер-бо-хер,зохер-бохер».
Игустоеконтральтовоесоло:
—Амишигенекопф.
Дверь осторожно приоткрывается, и в узкую щелку оглядывает нас черный глазок. И
прячется. Немножко ниже появляется серый глаз. И тоже прячется. Потом гораздо выше
прежнего—опятьчерный,огромныйиудивленный…
Это,верно,дочкиныдочкиждутнашегопробуждения.
Поравставать.
Поездуходиттольковечером.ЦелыйденьпридетсяпросидетьвК-цах.Скучно.Скучно,
вероятно,отспокойствия,откоторогоотвыклизапоследниедни.Дваднятомуназадмына
скукупожаловатьсянемогли…
Приходитдочкинадочкаиспрашивает,чтонамприготовитьнаобед.
МысОленушкойпереглядываемсяиводинголосговорим:
—Яичницу.
—Да,да,ибольшеничегоненадо.
Дочкинадочка,видимо,удивленаидажекак
будтонедовольна.Вероятно,добраястарухарассчитывалаугоститьнаснаславу.
—Этобылобыбессовестноснашейстороны,
еслибымысталипользоватьсяеепорывом.
—Конечно.Яичницавсе-такисамоедешевое…
Хотятрудноестьеедваднякряду.
Оленушкасмотритнаменясупрекомиопускаетглаза./)
ПришёлАверченко.Принесцелуюгрудучу-десных\яблок.
Оленуйшшпошлапройтись.Вернуласьвзволнованная.
—Угадайте,чтояпринесла?
—Незнаю.
—Нет,выугадайте!
—Корову?
—Нет,вынешутите!Угадайте.
—Немогу.Кромекоровы,ничегонеприходит
вголову.Канделябры,чтоли?
—Ничегоподобного,—торжественноговорит
онаикладетнастолплиткушоколада.—Вот!
Подошла актриса с собачкой, выпучила глаза. Собачка удивилась тоже: понюхала
шоколадитявкнула.
—Откуда?—расспрашивалимы.
—Представьтесебе—прямосмешно,—преспо
койнокупилавлавчонке.Иниктоничегоинеспра
шивал,никакихбумаг,ивочерединестояла.Прямо
увидела,чтовокошкевыставленшоколад,—вошла
икупила.Бормана.Смотритесами.
Какаястраннаябываетжизньнабеломсвете:идетчеловекпоулице,захотелшоколаду,
вошелвмагазини—«пожалуйста,сделайтевашеодолжение,извольте-с».Икругомлюди,и
видят,ислышат,иниктоничего,будтотакинадо.Прямоанекдот!
—Инекооператив?
—Данетже.Простолавчонка.
—Ну-ну!Нетлитутподвоха.Давайтепопро
буем.Акогдасъедим,можноещекупить.
—Только,пожалуй,второйразужмнелучшене
ходить,—решаетОленушка.—Пустькто-нибудь
другойпойдет,атоещепокажетсяподозри
тельным…
УмницаОленушка!Осторожностьникогданевредит.
Когда первая вспышка восторга и удивления проходит, снова становится скучно. Как
дотянутьдовечера?
Собачкапищит.Еехозяйкаворчитиштопаетперчатки.Оленушкакапризничает:
—Развеэтожизнь?Разветакнадожить?Мы
должнытакжить,чтобытравынетоптать.Вотсе
годняопятьбудетяичница,значит,сноваистребле
ниежизней.Человекдолженпосадитьяблонюипи
татьсявсюжизньтолькоееплодами.
—Оленушка,милая,—говорюя,—вотвысейчас
заодинприсестимеждупрочимсъелидобрыйдеся
ток.Такнадолголивамяблони-тохватит?
УОленушкидрожатгубы—сейчасзаревет.
—Высмеетесьнадомной!Да!Да,ясъеладеся
токяблок,такчтожеизэтого?Это-томеняиу…
уби…ваетбольшевсего…чтоятакпогрязла,
ибе…безвольная…
Тут она всхлипнула, и, уж не сдерживаясь, распустила губы, и заревела, по-детски
выговаривая«бу-у-у!».
Аверченкорастерялся.
—Оленушка!Нучтожевытакубиваетесь!—
утешалон.—Подождитеденек—вотприедемвКиев
ипосадимяблоню.
—Бу-у-у!—убиваласьОленушка.
—Ей-богу,посадим.Ияблокиживопоспеют—
тамклиматхороший.Аеслинехватит,можноне
множкоприкупать.Изредка,Оленушка,изредка!Ну,
небудемприкупать,тольконеплачьте!
«Это все наша старуха наделала,— подумала я.—Оленушке перед этой святой
женщиной кажется, что все мы гнусные, черствые и мелочные людишки. Ну что тут
поделаешь?»
Легкийскрипдверипрервалмоисмятенныемысли…
Опятьглаз!
Посмотрел,спрятался.Легкаяборьбазадверью.Другойглаз,другогосорта.Посмотрел
испрятался.Третийглазоказалсятакимсмелым,чтовпустилссобойвщелочкуинос.
Голосзадверьюнетерпеливоспросил:
-Ну-у?
—Вже!—ответилониспрятался.
Чтотамделается?
Мысталинаблюдать.
Яснобыло:нанассмотрят,соблюдаяочередь.
—Можетбыть,этоГуськиннасзаденьгипо
казывает?—додумалсяАверченко.
Ятихонькоподошлакдвериибыстроеераспахнула.
Человекпятнадцать,атоибольше,отскочилии,подталкиваядругдруга,спряталисьза
печку.Этовсебыликакие-топосторонние,потомучтодочкиныдочкиипрочиедомочадцы
занимались своим делом, даже как-то особенно усердно, точно подчеркивая свою
непричастность к поведению этих посторонних. А совсем отдельно стоял Гуськин и
невиннооблупливалногтемштукатуркусостенки.
—Гуськин!Чтоэтозначит?
—Ф-фа!Любопытники.Яжеимговорил:чего
смотреть!Хотитенепременнокуда-нибудьсмотреть,
таксмотритенаменя.Писатели!Что-о?Чтоуних
внутри—всеравнонеувидите,аснаружи—таксо
всемтакиеже,какя.Что-о?Ну,конечно,совсемта
киеже.
Одноинтересно—продавалГуськиннанасбилетыилипускалдаром?Можетбыть,и
даром,какпианист,который,чтобынетерятьdoigte1,упражняетсянанемыхклавишах.
Мывернулиськсебе,заперевдверьпоплотнее.
—Асобственноговоря,почемумыихлишили
удовольствия?—размышлялаОленушка.—Еслиим
такинтересно—пустьбысмотрели.
—Верно,Оленушка,—поспешилаясогласиться
(атоещеопятьзаревет).—Да,скажубольше:
чтобыдоставитьимудовольствие,мыбыдолжны
былипридуматькакой-нибудьтрюк:поставить
Аверченкукверхногами,взятьсязарукиикружить
ся,аактрисуссобачкойпосадитьнакомод,ипусть
говорит«ку-ку».
Днем, после первой яичницы (потом была и вторая — перед отъездом), развлек нас
старухинмуж.Этобылсамыймрачныйчеловекизвсехвстреченныхмноюнапутиземном.
Настоящемунедоверял,вбудущееневерил.
—Увасздесь,вК-цах,хорошо,спокойно.
Онунылодолбилносом.
—Хорошо-о.Ачтобудетдальше?
—Какиевкусныеувасяблоки!
—Вкусные.Ачтобудетдальше?
—Увасмногодочек.
—Мно-го-о.Ачтобудетдальше?
Никто из нас не знал, что будет дальше, и ответить не мог, поэтому разговор с ним
всегдасостоял изкоротких иглубоких по философской насыщенности вопросов иответов
—вродедиалоговПлатона.
—Увасоченьхорошаяжена,—сказалаОленуш
ка.—Вообщевывсе,кажется,оченьдобрые!
—Добрые.Ачтобу…
Онвдругбезнадежномахнулрукой,повернулсяивышел.
Послевторойяичницысложиливещи;мужьядочкиныхдочекповолоклинашбагажна
вокзал;мытрогательнопопрощалисьсовсемиивышлинакрыльцо,предоставивГуськину
самую деликатную часть прощания — расплату. Внушили ему, чтобы непременно убедил
взятьденьги,аеслинеудастсяубедить—пустьположитихнастол,асамскорее
1Беглостьпальцев(фр.).-Ред.
бежит прочь. Последнюю штуку мысОленушкой придумали вместе. Иеще добавили,
чтоеслисвятаястарухакинетсязаним,топустьонбежит,неоглядываясь,навокзал,амы
врассыпнуюзаним—ейнедогнать,онавсе-такистарая.
Ждалииволновались.
Черездверьслышныбылиихголоса—Гуськинаистарухи,топорознь,тообавместе.
—Ах,несумеетон!—томиласьОленушка.—Та
киевещинадоделатьоченьделикатно.
Ивдруграздалсядикийвопль.ВопилГуськин.
—Онсумасошел!
Вопилгромкие,дикиеслова.
—Гелд?Гелд?
Истарухавопила,итоже«гелд».
Крик оборвался. Выскочил Гуськин. Но какой! Мокрый, красный, рот на боку, от
волнениярасшнуровалисьобаштиблетаиворотничоксоскочилспетли.
—Идем!—мрачноскомандовалон.
—Нучто,взяла?—сробкойнадеждойспросила
Оленушка.
Онвесьзатрясся:
—Взяла?Хотелбыятакзаплатить,каконане
взяла.Что-о?Яужедавнопонимал,чтоонасдерет,
ночтобытаксодрать—пустьникогданезайдет
солнце,еслиячтоподобноеслыхал!
Гуськин в гневе своем пускался в самые сложные риторические обороты. Не всегда и
поймешь,вчемдело.
—Такяейсказалпросто:вы,мадам,себе,ма
дам,верно,проснулисьслевойноги,такподождем,
когдавысебепроспитесь.Что-о?Яейпросто
ответил.
—Новывсе-такизаплатили,скольконужно?—
беспокоилисьмы.
—Ну?Новоедело!Конечно,заплатил.Заплатил
больше,чемнужно.Развеятакой,которыйнепла
тит?Ятакой,которыйплатит.
Онговорилгордо.Ивдругсовершеннонекстатиприбавилскороговоркой:
—Деньги,междупрочим,конечно,ваши.
6
ИзК-цоввыехаливтоварномвагоне.
Сначалапоказалосьдажезабавным,селивкружокначемоданы,словновокругкостра.
Грызлишоколад,беседовали.
Особенноинтереснымбыло влезатьввагон.Ниподножки,нилесенкинебыло,атак
как прицепили нас где-то в хвосте поезда, то на нашу долю на остановках платформы
никогданехватало.Поэтомуногунужнобылоподниматьпочтидоуровнягруди,упираться
ею,ате,ктоужебылввагоне,втаскиваливлезающегозаруки.
Носкоро всеэтонадоело.Станциибылипустые,грязные,снаскороприколоченными
украинскими надписями, казавшимися своей неожиданной орфографией и словами
произведениемкакого-торазвеселогоанекдотиста…
Этотновыйдлянасязыктакжемалобылпригодендляофициальногоприменения,как,
например, русский народный. Разве не удивило бы вас, если бы где-нибудь в русском
казенном учреждении вы увидели плакат: «Не при без доклада»? Или в вагоне: «Не
высовывай морду», «Не напирай башкой на стекло», «Здесь тары-бары разводить
воспрещается».
Ноивеселыенадписинадоели.
Тащилинасмедленно,остановкибыличастыеидолгие.Навокзалахбуфетыиуборные
закрыты. Видно было, чтоволна народногогневатолькочтопрокатиласьипросветленное
населениеещеневернулоськбудничному,земномуичеловеческому.Всюдугрязьисмрад,и
тщетновзывалоначальствок«чоловикам»и«жинкам»,указываяиммудрыестарыеправила
вокзальногообихода,—освобожденныедушибыливышеэтого.
Скольковременимытащились—незнаю.Помню,чтораздобылиоткуда-толампу,но
оначадиланевыносимо.ДажеГуськинсказал:«Этопрямоисчадиеада».
Илампупогасили.
Сталохолодно,ия,завернувшисьвсвоюкотиковуюшубку,накоторойраньшележала,
слушаламечтыАверченкииОленушки.
О котиковой шубке я упомянула недаром. Котиковая шубка — это эпоха женской
беженскойжизни.
Укого небыло такойшубки?Еенадевали,уезжаяизРоссии,дажелетом,потому что
оставлятьеебыложалко,онапредставляланекоторуюценностьибылатеплая—актомог
сказать, сколько времени продолжится странствие? Котиковую шубу видела я в Киеве и в
Одессе,ещеновенькую,сровным,блестящиммехом.ПотомвНовороссийске,обтертуюпо
краям, с плешью на боку и локтях. В Константинополе—с обмызганным воротником, со
стыдливоподогнутымиобшлагами,и,наконец,вПариже,отдвадцатогододвадцатьвторого
года. В двадцатом году — протертую до черной блестящей кожи, укороченную до колен, с
воротникомиобшлагамиизновогомеха,чернееимаслянистее—заграничнойподделки.В
двадцатьчетвертомгодушубкаисчезла.Осталисьобрывкивоспоминанийонейнасуконном
манто, вокруг шеи, вокруг рукава, иногда на подоле. И кончено. В двадцать пятом году
набежавшие на нассворыкрашеныхкошексъеликроткого,ласковогокотика.Но исейчас,
когда я вижу котиковую шубку, я вспоминаю эту целую эпоху женской беженской жизни,
когдамывтеплушках,напароходнойпалубеивтрюмеспали,подстеливподсебякотиковую
шубкувхорошуюпогодуипокрываясьеювхолода.Вспоминаюдамувпарусиновыхлаптях
на голых ногах, которая ждала трамвая в Новороссийске, стоя с грудным ребенком под
дождем.Чтобыдатьмнепочувствовать,чтоона«некто-нибудь»,онаговориларебенкупофранцузскисмилымрусскиминститутскимакцентом:«Сильвуплэ!Неплерпа!Вуасиле
трамвей,летрамвей!»
Нанейбылакотиковаяшубка.
Удивительный зверь, этот котик. Он мог вынести столько, сколько не всякая лошадь
сможет.
Артистка Вера Ильнарская тонула в котиковой шубке во время кораблекрушения у
турецкихбереговна«Грэгоре».Конечно,весьбагажиспортился—кромекотиковойшубки.
Меховщик, которому она впоследствии дана была для переделки, решил, что, очевидно,
котиккакживотноеморское,попаввроднуюстихию,толькопоправилсяиокреп.
Милый ласковый зверь, комфорт и защита тяжелых дней, знамя беженского женского
пути. О тебе можно написать теплую поэму. И я помню тебя и кланяюсь тебе в своей
памяти.
#*
Итак,трясемсямывтоварномвагоне.Язавернуласьвшубку,слушаюмечтыОленушки
иАверченки.
—Преждевсеготеплуюванну,—говоритОленушка.—Толькооченьскоро,ипотомсразужарено
гогуся,
—Нет,сначалазакуску,—возражаетАверченко.
—Закуска—ерунда.Ипотом—онахолодная.
Нужносразусытноеигорячее.
—Холодная?Нет,мызакажемгорячую.Еливы
в«Вене»черныйхлеб,поджаренныйсмозгами?
Нет?Вотвидите,аберетесьрассуждать.Чудная
вещь,игорячая.
—Телячьимозги?—деловитолюбопытствует
Оленушка.
—Нетелячьи,аизкостей.Ничего-товынепо
нимаете.Авотеще,уКонтананастойке,гдезакус
ки,справойстороны—междугрибкамииома
ром—всегдастоитгорячийфоршмак—чудесный.
Апотом,уАльберта,слевойстороны,околомортоделлы,—итальянскийсалат…АуМедведя,какраз
посредине,вкастрюлечке,такиештучки,вродеуш
ковсгрибами,тожегорячие…
—Хорошо,—торопитсяОленушка.—Небудем
терятьвремя.Значит,всеэтоизвсехресторановбу
детуженастоле,новсе-такиодновременноижа
реныйгусьскапустой…нет,скашей,скашей
сытнее.
—Анесяблоками?
—Яжеговорю,чтоскашейсытнее.Беретесь
рассуждать,асаминичегонепонимаете.Такмыни
когданидочегонедоговоримся.
—Агдежевсеэтобудет?—спрашиваюя.
—Где?Так,вообще…—рассеянноотвечаетОле
нушкаисновапускаетсявделовойразговор.—Еще
можноизКисловодскадостатьшашлык,изОрехо
войБалки.
—Вотэтодельно,—соглашаетсяАверченко.—А
вХарьковеяелоченьвкусныетоматысчесноком.
Можноихподатькэтомушашлыку.
—Аунасвимениипеклипирогсналимом.
Пустьиэтотпирогподадут.
—Отлично,Оленушка.
Зашевелиласьвуглутемнаяглыба.Гуськинподалголос.
—Извиняюсь,госпожаТэффи…—вкрадчиво
спросилон.—Ялюбопытензнать…вылюбите
клюцки?
—Что?Клецки?Какиеклецки?
—Моямамашаделаетклюцкиизрыбы.Такона
васугостит,когдавыбудетеунасжить.
—Когдажеябудуувасжить?—стоской
ужасныхпредчувствийспрашиваюя.
—Когда?ВОдессе,—спокойноотвечаетГуськин.
—Такведьябудув«Лондонской»гости
нице!
—Ну,конечно.Ктоспорит?Никтодаженеспо
рит.Высебеживетев«Лондонской»,нопокачто,
покабагаж,покаизвозчик,покавсеэтипаскудники
разберутся,высебеспокойносидитеуГуськина,
имамашаугощаетвасклюцками.
О-о-о!Моебольноевоображениесразунарисоваломнекомнатку,разделеннуюпополам
ситцевойзанавеской.Комод.Накомодегуськинскиештиблетыиотслужившийворотничок.
Азаперегородкой—мамашастряпает«клюцки».
—Тутчто-тоделонеладно,—шепчетмнеАвер
ченко.—НадобудетвамвКиевехорошенькора
зобратьсявовсехэтихкомбинациях.
ОбодренныймоиммолчаниемГуськинразвиваетпланы:
—МыещеможемвГомелеустроитьвечерок.Ейбогу,можемподорогесделать.Гомель,Шавли.Ру
чаюсь,вездебудетваловойсбор.
НуиГуськин!Вотэтоантрепренер!Затакимнепропадешь.
—Аскажите,Гуськин,—спрашиваетАверчен
ко,—вам,наверное,оченьмногоприходилосьвозить
гастролеров?
—Э,такипорядочно.Хорвозил,труппувозил.
ВыспроситеГуськина,чегоГуськинневозил.
—Таквы,вероятно,миллионызаработалина
этихваловыхсборах-то?
—Миллионы?Хе!Дайтемнеразницу.Дайтемне
разницуотдвадцатитысяч,такяужебудудоволен.
—Ничегонепонимаю,—шепчуяАверченке.—
Какуюемунужноразницу?
—Этозначит,чтоонтакмалозаработал,чтоесливычестьэтусуммуиздвадцатитысяч,тоонсудовольствиемвозьметразницу.
Господи,какойсложныйчеловекмойГуськин.
—Гуськин,почемувытакмалозарабатывали?
—Потому,чтояГуськин,анеРусланский.Ясмо
трю,чтобыгастролерубылохорошо,чтобыему
былпервыйномервпервойгостиницеичтобыпри
слугаегонеколотила.АРусланский,такондумает,
чтоимпресариодолженсидетьвпервомномере.Так
яемуговорю:«Слушайте,Гольдшмукер,ятакойже
лорд,какивы,такпочемуямогуночеватьвкори
дорчике,авыдолжнывпервомномере,авашга
стролернаулицеподзонтиком?»Русланский?Что
такоеРусланский?Ятакиемупрямосказал:когда
Гуськинкончаетгастроль,такгастролерговорит:
«Жалко,чтоянеродилсянаденечекраньше,ябы
дольшесГуськинымездил».АкогдаРусланскийкон
чает,такгастролеремуговорит:«Чтобытебе,
Гольдшмукер,нидня,нипокрышки».Да,нидня,ни
покрышки.Иещеназываетегопаршивцем,но
яэтогопередваминеповторяю.Что-о?
Но тут беседа наша прервалась, потому что поезд остановился, дверь вагона с визгом
двинуласьвбокивластныйголосгромкокрикнул:
-Heraus!1
Адругойголос,менеевластный,проблеял:
—Усизлизайти!
—Новоедело!—говоритГуськиниисчезает
вмутноймгле.
Прыгаемвжидкуюскользкуюгрязь.Прыгаемвнеизвестное.
Расталкиваянас,лезутввагонсолдаты,проворновыбрасываютнашбагажизадвигают
дверь.
Ночь,дождь,мутныеогонькиручныхфонариков,солдаты.
Итак,мысноваподдождемнаплатформе.
Стоим, сбились тесной кучкой, как баранта в снежную бурю — стоит морды вместе,
хвостынаружу.Ждемпокорно.Верим—нашпастухГуськинделоуладит.
Немогусказать,чтобынастроениеунасбылооченьунылое.Конечно,ужининочлегв
теплойкомнатебылибыприятнее,чеммелкийдождичекнаот1Прочь!(нем.)—Ред.
крытойплатформе,новкусыунасвыработалисьскромные.Уверенность,чтобуквально
никто не собирается нас расстреливать, наполняла душу радостным удивлением и
довольством.Дождикуютный,даженеоченьмокрый…Правоже,насветесовсемнедурно
живется.
Рядом с нами на вокзальной тележке сложен наш багаж. Сторожит его немецкий
солдат.
Станцияосвещенаскудно.Вдалисветитстекляннаядверь—входятивыходяттемные
фигуры.Там,заэтойдверью,наверное,ирешаютсясудьбымира.
Высокаячернаятеньшагаеткнам.ЭтоГусь-кин.
—ОпятьначалисьмукиТантала—вертишься
поддождеминезнаешь,комусоватьвзятку,—расте
рянноговоритон.
—Чегоониотнасхотят,Гуськин?
—Хотятвкарантинсажать.Плохоим,чтоуних
вкарантинепусто!Что-о?Яимговорю,чтомыуже
сидели.Аониговорят—покажитебумаги,когдавы
изМосквывыехали.Апобумагамнеделютомуна
зад.Агдежедвенеделикарантина?Такяотве
тил—что?Яответил,чтояпойдуденьгиразменяю.
Ачтовыхотите,чтобыяответилнаподобный
вопрос?
—Какжебыть?
—Как-нибудьбудем.Пуганаяворонанакусты
дует.Надонайти,комудать.Длячегожеоника
рантинвыдумали?Нужнотолькоразыскатькакогонибудьеврея,таконнамдорогупокажет.
Гуськинушел.
—Знаете,господа,нужнопопробоватьпогово
ритьссолдатом,—надумалая.—Оленушка,начнем
говоритьмеждусобойпо-немецки,чтобырасполо
житьеговсвоюпользу.Хорошо?
—Ясовсемнемецкийзабыла!—говоритОленуш
ка.—Помнюкое-чтоизграмматики.
—Ничего,валяйтеизграмматики,толькосчув
ством.
—Аусгеноммензинд:бинден,финден,клинген,—
началаОленушка,—гелинген,ринген…
—Веселее,Оленушка,оживленнее!..
—Нах,ауф,хинтер,небен,ин,штеен,митдем
аккузатив,—улыбаясь,щебеталаОленушка.
—Мит,hqx,нехст,небст,—отвечаюя,утверди
тельнокиваяголовой.—Смотрите—солдатна
чинаетшевелиться.Валяйтескореееще!
—Аусгеноммензинд:бинден,банд,гебунден.
Дринген,дранг…
-Цу,аус…
Солдатсмотрелнанасстусклымлюбопытством.
—Нувот,патриотическаяжилкаунего,очевид
но,завибрировала.Какжебытьдальше?
—Можетбыть,спетьдуэтом«ДасваринШенеберг»?
—Петь,пожалуй,неудобно.Кудаэтоуставился
нашсолдат?Смотритнамойчемодан.
Я подхожу к нему. Ага! На моем старом чемодане наклейка «Берлин». Вот он куда
смотрит.Ну,теперьвозьмуегоголымируками.
—Берлин!Чудесныйгород,—говорюяпо-немец
ки.—ВыбываливБерлине?
Нет,онвБерлиненебыл.
—Ах,когдавсеэтокончится,непременнопоез
жайте.Ах,ах!Прекрасныйгород.РесторанКемпинского…магазинВертхейма,пиво,колбаса,красота…
Ах,ах,ах!
Немецулыбается,патриотическаяжилкапляшетвовсю.
—АвыбыливБерлине?
—Ну,ещебы!Вотдоказательство—мойчемо
дан.Берлин,ах,ах!
Ну,однако,поракделу.
—Да,этобылохорошеевремя—довойны.
Атеперьтактрудно.Вотстоимздесьподдождем
инезнаем,какбыть.Мы,конечно,быливкаранти
не,нонедолго,потомучтомыужасноздоровые.
Насиотпустили.Толькосвидетельствомынедога
далисьвзять.Какбыть?
Солдатвдругсделалкаменноелицо,повернулсявпрофильи,неглядянаменя,сказал:
—ЛейтенантШвенн.
Иещеразповторилпотише,нооченьвнушительно:
—ЛейтенантШвенн.
Потом сразу повернулся и отошел. Победа! Бегу искать Гуськина. Фонари мигают —
мелькаетпонимсуетливаятень.Конечно,этоГуськин.
—Гуськин!Гуськин!Солдатсказал:«Лейтенант
Швенн».Понимаете?
—Хо!Мнеужедесятьчеловексказали«Швенн».
Онтам,уначальника.Надождать.
Явернуласьксвоим.
Солдатскийпатриотизмтакразыгрался,что,по-видимому,иуспокоитьсянемог.
—ЛейтенантШвенн!—повторилсолдат,негля
дянанас.—Нун?ЛейтенантШвенн.
Тогдаядогадаласьисказала:
-Шон!Уже!
Оншевельнулбровямииухомиуспокоился.
ПодошелГуськин.
—Ну,что?
—Такиепустяки!Такдешево,чтопрямостыд!
Что-о?Тольконужновсе-таки,чтобывысамипо
шлипоговоритьсначальником.Попросите,чтобы
далпропуск.Онвсеравнодаст,нонужно,чтобывы.
попросили.
Пошликначальнику.Чтоемусказать—саминезнали.
Начальник — немецкий офицер — сидел за столом. Вокруг — свита, украинская
офицерскаямолодежь.
—Чегожевытакторопитесь?—спрашивала
свита.—Посидитесебеунашемгороду.
—Мыоченьторопимся.УнаспослезавтравКие
веконцерт,мынепременнодолжныбытьксрокуна
месте.
Кое-ктоизофицеровзналнашиимена.Улыбались,смущались,шутили.
—Вотвывместотого,чтобызадерживатьнас,
лучшесамиберитеразрешениеиприезжайтенанаш
концертвКиев,—сказалАверченко.—Мывасвсех
приглашаем.Приезжайтенепременно.
Молодежьзаволновалась.
—Концерт?Ивыучаствуете?Ах,еслибытоль
кобыломожно!
—Карантин?Какойтамкарантин,—бессвязно
лепеталГуськин.—Этожерусскиеписатели!Они
такздоровы,чтонедайб,ог.Слышаливы,чтобы
русскийписательхворал?Фа!Выпосмотритена
русскогописателя!
ОнсгордостьювыставилАверченкоидажеобдернулнанемпальто.
—Похожоннабольного?Такявамскажу:нет.
Ичерезтридня,послезавтра,унихконцерт.Такойконцерт,чтоябысамваломвалил
на такой концерт. Событие в анналах истории. А если нужно карантин, так мы его потом
поищем в Киеве. Ей-богу. Найдем и посидим себе немножечко. Отчего нам не посидеть?
Что-о?
—Попроситежезанасвашегонемца,—сказала
яофицерам.
Те пощелкали каблуками, пошептались, подсунули немцу какие-то бумажки. Тут
выступилГуськин.
—Главноедело,незабудьтесказать,чтояпреж
девсехсиделвкарантине,—внушительносказал
онмне.—Ещевздумаютменятутзадерживать!
Ясвоюмамашуужепятьмесяцевневидал.
И,повернувшиськизумленнымофицерам,заявилофициальнымтоном:'
—Янахожусьужепятьмесяцеввнематери.
***
Ивотмысноваввагоне.
В Гомеле добрые души советовали нам проехать до Киева на пароходе: «Будете
проезжать мимо острова, где засела какая-то банда. Банда все пароходы обстреливает из
пулемета».
Прогулка,очевидно,оченьуютная.Номывсе-такирешилиехатьпожелезнойдороге.
Вагон приличный, первого класса, но публики немного и публика странная — все
какие-томужикивсермягах.Сидят,молчат,шевелятбровями.Бородачсзолотымзубомна
мужика совсем не похож. На нем грязный тулуп, но пухлые руки, холеные, с вплывшим в
четвертыйпалецобручальнымкольцом.
Странный народ. Смотрят, положим, не злобно. Когда ехали в классном вагоне из
Москвы,публикасмотрелананасзверски:интеллигентыподозреваливнасчекистов,плебс
—тех,продолжающихпитькровушку.
Нувот,скороиКиев.
Гуськинразвлекаетнасмирнойбеседой.
—ЯвКиевепознакомлювассмоимприятелем,—
говоритонОленушке.—Оченьмилыймолодойче
ловек,глубокоинтеллигентный.Лотос.
-Что?!
—Лотос.
—Индус?—сблагоговениемспрашиваетОленушка,иявижувглазахеемелькнувшуюмечту
ойогах,опосаженнойяблонеиплодахее.
—Ну-у!Зачемтакмрачно?Коммивояжер,—отве
чаетобиженныйзаприятеляГуськин.
Лотос коммивояжер. Оптические стекла. Аристократической семьи. Дядя имел
аптечныйскладвБердянске.Думаетжениться.
—Авы,Гуськин,неженаты?
-Нет.
—Отчего?
—Уменяслишкомвысокиетребованияотде
вушки.
—Какиежетребования?
—Во-первых,дебелость.
Гуськинопустилглаза.Помолчалиприбавил:
—Ивсежтакиприданое.
Сударениемна«и».
—Аскажите,Гуськин,каквасзовут?Атонелов
ко,чтомывсезовемваспофамилии.
Гуськинсмущенноусмехнулся.
—Имя?Таквыжестанетесмеяться.
—Ну,господьсвами.Почемумыбудемсмеять
ся?
—Ей-богу,будетесмеяться.Янескажу.
—Ну,Гуськин,милый,честноеслово,небудем!
Ну,скажите!
—Ненастаивайте,Оленушка,—шепчуя.—Мо
жетбыть,онокак-нибудьнанашслухнеприлично
звучит.
—Ну,пустяки,скажите,Гуськин,каквасзовут?
Гуськинпокраснелиразвелруками.
—Менязовут…извините—этожепрямоанек
дот!АлександрНиколаевич!Вот.
Мыдействительноожидаличегоугодно,нонеэтого.
—Гуськин!Гуськин!Уби-и-ил!
Гуськин хохочет громче всех и утирает глаза тряпичным комочком неизъяснимого
цвета.Вероятно,вболеешикарныевременаэтобылоносовымплатком…
324
7
ЧемближекКиеву,теможивленнеестанции.
На вокзалах буфеты. По платформам ходят жующие люди с масляными губами и
лоснящимисящеками.Выражениелицизумленно-довольное.
На стенах афиши, свидетельствующие о потребности населения в культурных
развлечениях. Читаю: «Грандиозный аттракцион собак. По системе знаменитейшего
Дурова», «Труппа лилипутов», «Артистка Александрийского театра с полным местным
репертуаром».
Гуськинсказал:
—Здесь-такибуквальножизньбьетключомпо
голове.Какиеафиши!Ловкосоставлены.Что-о?
Ябысамнатакуюпрограммуваломвалил!
Всюду немецкие полицейские, чисто вымытые, крепко вытертые, туго набитые
украинскимсаломихлебом.
Насещедваразапересаживают.Совсемужнепонятнопочему.
На одной из больших станций на платформе в толпе ожидающих стоят Аверченко,
Гуськин, актриса с собачкой — все как на подбор высокого роста. Вдруг подбегает к ним
запыхавшийсясубъект—котелокназатылке,распахнутоепальтовздулоськривымпарусом,
глазаблуждают.
—Извините,меневопрос—вынелилипуты?
—Нет,—скромноотвечаетАверченко.
Кривойпаруснесетсубъектадальше.
Гуськиндаженеудивился.
—Вероятно,ожидаетсятруппаизапоздалапри
ездом.Чегожевысмеетесь?Этожечастобывает,
чтотруппаопаздывает.Что-о?
Оннаходитвопросвполнеестественным.
С каждой пересадкой состав публики меняется. Появляются прилично и даже
элегантноодетыелюди,«господа».Кпоследнемуперегонуостаютсясплошьодни«господа»
да«барыни».
«Кудажеонивседевались?»
Уйдетвстанционнуюмужскуюкомнатутемнаяличностьсчемоданчиком,авыходитиз
мужскойкомнатысовершеннояснаяличность—адвокат,помещик,гидраконтрреволюции,
сгладкопричесаннойголовой,вчистомворотничке,инесетрукой
в перчатке тот же чемоданчик. Эге! Лица-то все знакомые. Вон и тот, пухлый, с
бородкой,—расчесал бородку, брови нахмурил, снимает озабоченно пушинку с рукава
драповогопальтоиужевыражаетнедовольствокакими-топорядками:«Безобразие!Эдакая
распущенность!»
Нуужеслидошлодо«безобразия»и«распущенности»,значит,почваунасподногами
прочная.
СкороиКиев.
Гуськинозадачиваетна,снеожиданнымвопросом:
—Агдевывседумаетеостановиться?
—Где-нибудьвотеле.
—Вотеле?
Онзагадочноусмехается.
—Ачто?
—Говорят,чтовсеотелиреквизированы.И
вчастныхквартирахстольконародунабито,что
яхотелбы,чтобывмоемкошелькебылотактесно.
Что-о?
УменязнакомыхвКиевенебыло,икудасунуться,есливотельнепустят,—янеимела
никакогопредставления.
—Это,собственноговоря,Гуськин,вашаобязан
ность,—сказалАверченко,—развыимпресарио,вы
должныбылиприготовитьпомещение,списаться
скем-нибудь,чтоли.
—Аскемяспишусь?Господинугетманунапи
шу?Такябыемунаписал,аонбымнепрописал.
ТакпустьлучшегоспожаТэффипойдеткгетману,
такизэтого,можетбыть,что-нибудьвыйдет.Него
ворю,чтовыйдетхорошее,ночто-нибудьнепремен^
новыйдет.Ну,яужевижу,чтогоспожаТэффинику
данепойдет,аостанетсясебеждатьнавокзале,
аГуськинпобежитпогородуинайдетквартиру.
Опятьстолькоработы,чтониохнуть,нисдох
нуть.
—Этовходитввашиобязанности!Чегожевы
огорчаетесь?
—Обязанности?—философскимтономсказал
Гуськин.—Конечно,обязанности.Нутакнайдите
мнедурака,которыйбывеселился,чтодолженис
полнятьобязанности!Что-о?
Оленушкавступилавразговор.
—Вкрайнемслучаеявозьмувсенасебя,—крот
косказалаона.—УменявКиевеестьподруги,мо
жетбыть,можноустроитьсяуних…
ЛичикоуОленушкибылоозабоченноеигрустное.Яснобыло,чтоонапринялатвердое
решение«нетоптатьтравы»…
НаскамейкечерезпроходактрисассобачкойговорилашипящимголосомАверченкину
антрепренеРУ:
—Почемудругиемогут,авынеможете?Почему
выникогданичегонеможете?Итутжесамасебеотвечала:
—Потомучтовыформенныйидиот.
ЯсказалатихонькоАверченке:
—Мнекажется,чтовашиактерыплохоладят
другсдругом.ЭтасамаяФанничкаивашимпреса
риовсюдорогушипятдруганадруга.Труднобудет
устраиватьснимивечера.
—Да,онибранятся,—спокойносказалАверчен
ко.—Ноэтовполненормально.Этожестарый
роман.
—Роман?
Яприслушалась.
—Мнестыднозавас,—шипелаактриса.—Вечно
вынебриты,увасрваныйгалстук,увасгрязный
зоротничок,ивообщевидальфонса.
—Да,выправы,—сказалаяАверченке.—Здесь,
по-видимому,глубокоеипрочноечувство.
Импресариобубнилвответ:
—Еслибыябыллюбителемскандалов,тояска
залбывам,чтовыпошлаядураивдобавокзлая.
Имейтеэтоввиду.
—Да,—повторилая.—Глубокоеипрочное
собеихсторон.
Нужно,однако,поднятьнастроение.
—Господа,—сказалая.—Почемувытакприуны
ли?Помните,каквымечталивтеплушкеованне,
охорошемобеде?Подумайтетолько:завтравэто
времямы,можетбыть,будемчистенькиеина
рядныесидетьвхорошемресторанеиподмузыку
естьсамыевкусныевещи.Будетбелаяблестящая
скатерть,хрустальныерюмки,цветыввазах…
—Ятакипорядочнонелюблюрестораны,—
вставилГуськин.—Чегохорошего?Когдамнемама
шаподаетдомабульончик,такяегоулепетываю
лучше,чемсамуюдорогуюпеченкувсамомлучшемресторане.Что-о?Конечно,вочень
дорогом ресторане, там полный порядок (Гуськин произносил «па-радок», производя как
ласкательноеотслова«парад»).Тамвам,послетогокаквыкурочкупоглодаете,обязательно
подаюттеплойводы,идажесмылом,чтобывымоглипомытьлицоируки.Нодлятакого
ресторана надо иметь нахальные деньги. А в обыкновенном ресторане так вы себе
вытираете руки прямо о скатерть. Это же скука! Нет, я ресторанов не люблю. И чего
хорошего, когда вы кушаете суп, а какой-нибудь сморкач сидит рядом и кушает, извините,
компот.
—Чегожетутдурного?—недоумеваетАверчен
ко.
—Какчегодурного?Притворяйтесь!Непонимае
те?Таккудажеонплюеткосточки?Таконжеих
плюетвамвтарелку.Онженежонглер,чтобы
каждыйразксебепопадать.Нет,спасибо!Ятаки
повидалресторановнасвоемвеку.
***
Поездподходиткстанции.
Киев!
Вокзалзабитнародомивесьпропахборщом.Этоновоприезжиевбуфетеприобщаются
ккультуресвободнойстраны.Хлебаютсосредоточенно,высокорасставивлокти,нетокак
бы паря орлом над добычей, не то защищая ее острием локтей от постороннего
посягательства. Что поделаешь! Разум говорит, что ты здесь в полной безопасности, что
борщ твой неотъемлемая твоя собственность и права твои на него охраняются железной
немецкойсилой.Знаешьтывсеэтотвердоиясно,авотподсознательноетвоеничегоэтого
не знает и расставляет твои локти и выпучивает глаза страхом: «А вдруг через плечо
протянетсяневедомаягнуснаяложкаизачерпнетдлянуждпролетариата?..»
Сидимсбагажомвбуфете,ждемвестейоквартире.
Засоседнимстоломнасыщаетсяпухлыйбородачсобручальнымкольцом.
Переднимнатарелкебифштекс.Наднимиспуганнаяфизиономиялакея.
ооо
Бородачраспекает:
—Яжтебе,мерзавец,русскимязыкомсказал:
бифштекссжаренымкартофелем.Гдежекарто
фель?Где,яспрашиваюрусскимязыком,жареный
картофель?
—Виноват-с,онисейчасподжарятся-с.Ониунас
вареный.Обождите-с.Онисейминут-с!
Бородачзадохнулсяотнегодования.
—«Обождите-с»!Ябудуждать,абифштексбу
детстынуть?Молчать!Нахалы!
Устеныстоялмолодойносильщики,саркастическисжавгубы,поглядывалнабаринаи
на лакея. Очень выразительно поглядывал. Что ж, сценка стоила, чтобы на нее поглядел
«молодой пролетариат». Как большевистская пропаганда, она, конечно, достигала лучших
результатов, чем самый яркий советский агитационный плакат с гидрой капитализма и
контрреволюции…
Вбуфетебылодушно,аждать,по-видимому,придетсяещедолго.Явышлаизвокзала.
Веселый солнечный день догорал. Оживленные улицы, народ, снующий из магазина в
магазин… И вдруг чудная, невиданная картина, точно сон о забытой жизни,—такая
невероятная, радостная и даже страшная: в дверях кондитерской стоял офицер с погонами
наплечахиелпирожное!Офицер,спо-го-на-минаплечах!Пи-рож-ное!Естьещенасвете
русские офицеры, которые в яркий солнечный день могут стоять на улице с погонами на
плечах.Негде-нибудьвподвале,затравленный,какзверь,закутанныйвбумазейноетряпье,
больной, голодный, самое существование которого — трепет и смертная угроза для
близких…
И вот —день, солнце и народ кругом, и в руке невиданная, неслыханная, легендарная
штука—пирожное!
Закрылаглаза,открыла.Нет,несон.Значит—жизнь.Нокаквсеэтостранно…
Можетбыть,мытакотвыкли,чтоивойтивэтужизньнесумеем…
Первоевпечатлениеоткиевскогожитья-бытьябылотаково.
Весьмир(киевский)завален,перегруженснедью.Извсехоконидверей—паричад.
Магазинынабитыокороками,колбасами,индюками,фаршированнымипоросятами.Ипоулицам,на
фонеэтихфаршированныхпоросят—toutMoscouettoutPe-tersbourg1.
8
Первоевпечатление—праздник.
Второе—станция,вокзалпередтретьимзвонком.
Слишкомбеспокойная,слишкомжаднаясуетадлярадостногопраздника.Всуетеэтой
тревога и страх. Никто не обдумывает своего положения, не видит дальнейших шагов.
Спешнохватаетичувствует,чтопридетсябросить…
Улица кишит новоприезжими. Группы в самых неожиданных сочетаниях: актриса из
Ростова с московским земцем, общественная деятельница с балалаечником, видный
придворныйчинсшустрымпровинциальнымрепортерчиком,сынраввинасгубернатором,
актерик из кабаре с двумя старыми фрейлинами… И все какие-то недоуменные,
оглядываютсяидержатсядругзадруга.Ктобынибылсосед—все-такичеловеческаярука,
человеческоеплечоздесь,рядом.
Так,вероятно,дружнообнюхиваясь,страдалиоткачкивпервыевстретившиесясемьпар
чистыхссемьюпараминечистыхвНоевомковчеге.
НаКрещатикепрогуливаютсямногиебезвестипропавшие.Вотобщественныйдеятель,
которыймесяцтомуназадговорилмне,раздуваяноздри,чтомынедолжныуезжать,чтомы
должныработатьиумеретьнасвоемпосту.
—А!Акакжевашпост?—неделикатноокли
каюяего.
Онкраснеетирешаетшутить:
—Слишкомиспостилсяянасвоемпосту,доро
гая!Вотподправлюсьнемножко,атампосмотрим.
Аглазабегают,иневидно,вкакуюсторонуонипосмотрят…
Суетня на Крещатике. И деловая, и веселая. Посреди тротуара стоит всеведующийи
вездесущийжурналистР.и,какхозяинраута,принимающийипровожающийгостей,жмет
рукинаправоинале1ВсяМоскваивесьПетербург(фр.).—Ред.
во,киваетголовой,особенноуважаемыхличностейпровожаетнесколькошагов,другим
толькофамильярнопомашетрукой.
—А!Наконец-то!—приветствуетонменя.—Мы
васждалиещенапрошлойнеделе.
—Кто«мы»?
-Киев!
Толпанесетменядалее,и«Киев»кричитвслед:
—Вечером,конечно,у…
Немогуразобратьгде.
—Тамвсеужинаем,—говоритголосрядом.
Этопетербургскийадвокат,тоженезаметноиз
Петербургаисчезнувший.
—Давновыздесь?Отчегонезашлипопрощать
ся,когдауезжали?Мыовасбеспокоились.
Смущенноразводитруками.
—Как-то,знаете,всеэтотаксмешноустрои
лось…
Неуспеваюкланяться,отвечатьнарадостныеприветствия.
Вотодинизсотрудниковбывшего«Русскогослова».
—Чтоздесьделается!—говоритон.—Городсо
шелсума!Развернитегазеты—лучшиестоличные
имена!Втеатрахлучшиеартистическиесилы.Здесь
«Летучаямышь»,здесьСобинов.Открываетсякаба
ресКурихиным,Театрминиатюрподруководством
Озаровского.Отвасждутновыхпьес.«Киевская
мысль»хочетпригласитьвасвсотрудники.ВласДо
рошевич,говорят,ужездесь.НадняхждутЛоло.
Затеваетсяноваягазета,газетагетманаподредак
торствомГорелова…Василевский(Не-Буква)тожеза
думалгазету.Мывасотсюданевыпустим.Здесь
жизньбьетключом.
ВспомнилсяГуськин:«Жизньбьетключомпоголове…»
—Киевляненемогутопомниться,—продолжает
мойсобеседник.—Сотрудникиместныхгазетприви
дечудовищныхдляихбытагонораров,отпу
скаемыхприезжимгастролерам,хотятсделатьзаба
стовку.Гастролеры-тоуедут,амы,мол,опять
потащимнасебевоз.Рестораныошалелиотнаплы
вапублики.всеновые«уголки»и«кружки».НадняхприезжаетЕвреинов.Можнобудет
открытьТеатрновыхформ.Необходиматакже
«Бродячаясобака».Этоужевполненазревшаяиосмысленнаянеобходимость.
—Явотздесьтолькопроездом,—говорюя.—Ме
нявезутвОдессудлялитературныхвечеров.
—ВОдессу?Сейчас?Никакогосмысла.Тампол
наянеразбериха.Нужновыждать,покавсенала
дится.Нет,мывассейчасневыпустим.
—Кто«мы»?
—Киев.
Чу-де-са!
Выплываеткруглоезнакомоелицомосквички.
—Мыужедавноздесь.Мыведькиевляне,—за
являетонасгордостью.—Уотцамоегомужабыл
домвотздесь,насамомКрещатике.Мысамыеко
ренные…Здесьоченьнедурнойкрепдешин…Моя
портниха…
—ПридетесегоднякМашеньке?—покрывает
москвичкуактерскийбас.—Оназдесьнанесколько
гастролей.Дивныйкофе…Варятпрямососливками
исконьяком…
Пьют, едят, едят, пьют, кивают головами. Скорей! Скорей! Успеть бы еще выпить, еще
съестьиприхватитьссобой!Близоктретийзвонок…
Оленушка устроила мне приют у своих подруг. Одна из подруг служила, две младшие
ещеучилисьвгимназии.
Всетрибыливлюбленывтенораместнойоперы,восторженноклекоталииндюшиными
голосамиибылиоченьмилы.
Жилионивофлигеле,водворе,адворбылвесьзавалендровамитак,чтонужнобыло
знать,гдепроложенфарватер,чтобы,искуснолавируя,добратьсядовходнойдвери.Новички
вдровахзастревалии,выбившисьизсил,начиналикричать.Этослужиловместозвонка,и
девочкиспокойноговорилидругдругу:«Лиля,кто-топришел,слышишь?Вдровахкричит».
Днячерезтрипослемоеговодворениявофлигельпопалвзападнюкто-токрупныйи
закричалкозлинымвоплем.
ЛиляпошланавыручкуипривелаГуськина.Онтакзаэтитриднярастолстел,чтояне
сразуегоиузнала.
—Аявсесчитал,чтовынавокзале,иискалдля
васпомещение.
—Выдумаете,чтоячетыреднясижувбуфете?
Ему,очевидно,леньбылооченьгустоврать.
—Так…Приблизительнопредполагал.Здесь
надохлопотатьчерезспециальнуюкомиссию,иначе
помещениянедостанете.Ну,конечно,есливысами
попроситеипредъявитесвидетельствооболезни…
—Даведьяжездорова.
—Ну,что—здорова!Когда-нибудь,наверное,
корьбыла.Ваминапишут:«Страдалакорью,необ
ходимокрытоепомещение».Что-нибудьнаучноена
пишут.НуачтовыскажетезаКиев?БылинаКре
щатике?Ичегоздесьтакмногоблондинок?Пусть
мнеэтообъяснят.
—Вам,очевидно,ненравятсяблондинки?—хи
хикнулаоднаиздевочек.
—Почемунет,брунеткитожехороши,нехочу
обижать,новблондинкахестьчего-тонебесного,
авбрунеткахбольшеземского.Что-о?Нужнобудет
устроитьвашвечер.
—МыужеусловилисьнасчетОдессы.
—Эт!Одесса!
Онзагадочноусмехнулсяиушел—пухлый,сонный,масляный.
ВечеромвстретилаАверченкуирассказалаобовсехсвоихсомненияхнасчетГуськина.
—По-моему,вынедолжныснимехать,—решил
Аверченко.—Заплатитеемунеустойкуиразвяжитесь
снимпоскорее.Он,по-моему,дляорганизациилите
ратурныхвечеровсовсемнепригоден.Онвамили
дрессированнуюсобакувыпуститвместесвами,или
самзапоет.
—Вотияэтогобоюсь.Нокакжебыть?
—Авотчто:посоветуйтесьсмоимимпресарио.
Эточестнейшиймалыйи,кажется,опытный.
Аверченко, человек очень доверчивый и сам исключительно порядочный, всех считал
честнейшими малыми и всю жизнь был окружен жуликами. Но… почему все-таки не
посоветоваться?
—Ладно.Пришлитемневашегокрасавца.
«Красавец»явилсянадругойденьиразвилуди
вительныйплан:
—Преждевсегонесоглашайтесьустраивать
свойвечервКиеве,потомучтоэтоможетповредить
моемупредприятиюсАверченкой.Одинлитера
турныйвечер—этоинтересно,нокогдалитература
начнетсыпатьсякакгорох,такпубликаразобьетсяисборыпадут.
—Отлично,—понялая.—Этовыхлопочетеосе
бе.Аяваспригласила,чтобыпосоветовать
вмоихделах.
—Аввашихделах,такявампосоветуюочень
хитро.Тутнадопоступатьнепременнооченьхитро.
ВысебепоезжайтевОдессу,пустьГуськинустраи
ваеттамвашвечер.Пустьвозьметзалу—явамска
жукакую,—естьтакаявОдессезала,гдениктони
чегонеслышит.Нутаквот,вэтойзалечитайте
себеодинвечеружаснослабымголосом.Публика,
разумеется,недовольна,разумеется,сердится.Авы
дайтезаметкувгазеты—увасведь,наверное,есть
знакомствовпрессе,—дайтезаметку,чтовечер—
такаядрлнь,чтоходитьнестоит.Апотомвторой
вечервтойжезале.Исновачитайтесебеелеслыш
но—пустьпубликаскандалит.Атутяподъеду
сАверченкой,возьмусебенебольшойзал,вгазетах
пропечатаюогромныйуспех.Тогдавыпозовете
Гуськинаискажете:«Видитесебе,каквыплохоор
ганизуетедело.Вездескандал.Давайтеуничтожим
договор».Ну,такповерьте,чтопритакихусловиях
оннавассердитьсянестанет.
Ядолгомолчананегосмотрела.
—Скажите,вывсеэтосамивыдумали?
Онскромно,ногордоопустилглаза.
—Значит,высоветуетемнепровалитьмоивы
ступленияисамойосебедатьвгазетыругательные
рецензии?Это,конечно,оченьоригинально.Нопо
чемужезавсюэтуоригинальностьдолженраспла
чиватьсянесчастныйГуськин?Ведьонжеваштова
рищпоремеслу—зачтожевыхотитеегоразорить?
Развевынепонимаете,какуюгадостьвыему
подстраиваете?
Онобиделся.
—Ну,яуженачинаюподозревать,чтомойпро
ектвамненравится.ТогдаустраняйтеГуськинакакнибудьиначеизаключайтедоговорсомной.Яуже
сумеювамустроитьшик.
—Ну,ещебы!Высамыйостроумныйчеловек,
какогоякогда-либовстречала.
Онулыбнулся,польщенный.
—Нуужисамый!
9
Засиживаться у Оленушкиных подруг было неудобно. Пришлось хлопотать о комнате.
Долго, нудно, бестолково. Ожидать часами очереди, записываться, приходить каждый день
справляться,распутыватьпутаницы.
Наконец комната была получена: в огромном отеле с пробитой крышей, с выбитыми
окнами. Первый этаж занимала «Летучая мышь», второй — пустой — ремонтировался, в
пустомтретьемоднакомната—моя.
Комната угловая: два окна в одну сторону ловили северный ветер, два в другую —
западный. Рамы были двойные, и стекла в них так хитро выбиты, что сразу и не
догадаешься: во внутренней раме нижнее левое и верхнее правое. В наружной — нижнее
правое и верхнее левое. Посмотришь, как будто все в порядке и цело, и не понимаешь,
отчеголетаютписьмапокомнатеипеньюарнавешалкешевелитрукавами.
Обстановка — кровать, стол, умывальник и два соломенных кресла. Кресла эти,
безумноутомленныежизнью,любилипоночамрасправлятьсвоиручки,ножкииспинкисо
скрипомистонами.
Водворилась я в новую свою обитель в холодный сухой осенний день, осмотрелась и
спросила, сама не знаю почему: «А какой здесь доктор специалист по «испанке»? У меня
будет«испанка»сосложнениемвлегких».
С Гуськиным дело наладилось, вернее, разладилось отлично: получив аванс из
«Киевскоймысли»,язаплатилаемунеустойку,ион,вполнеуспокоенный,уехалвОдессу.
—ВыведьнебудетеработатьсАверченкиным
импресарио?—ревнивоспросилон.
—Даювамслово,чтонебудунисним,нискем
бытонибыло.Всякиевыступленияненавижу.Чита
латольконаблаготворительныхвечерах,ивсегда
сбольшимотвращением.Можетебытьспокойны.
ТемболеечтоАверченкинимпресариооченьмне
несимпатичен.
—Ну,выжеменямертвецкиудивляете!Такой
человек!ВыспроситевКонотопе!ВКонотопеего
прямо-такиобожают.ДантистПескинбилего
335
костьюответчины.Черезжену.Конечно,вхарактереунегонетбольшойживности,и,
пожалуй,дажеинекрасив…такиесмуглыечертылица…Можетбытьдаже,Пескинбилего
нечерезжену,апокоммерческомуделу.Аможет,исовсемнебил,аонтольковрет—пусть
емусобакаверит.
РассталисьмысГуськиныммирно.Ион,ужераспрощавшись,сновапросунулголовув
дверьиспросилозабоченно:
—Авыкушаетесырники?
—Что?Когда?—удивиласья.
—Когда-нибудь,—отвечалГуськин.
Наэтоммыирасстались.
***
ВследзаГуськинымуехалаизКиеваОленушка.ОнаполучилаангажементвРостов.
Перед отъездом выразила желание поговорить со мною по душе и попросить моего
советавсвоихсложныхделах.
Я повела ее в кондитерскую, и там, капая слезами в шоколад и битые сливки, она
рассказала мне следующее. В Ростове живет Вова, который ужасно ее любит. Но здесь, в
Киеве, живет Дима, который также ее ужасно любит. Вове восемнадцать лет, Диме
девятнадцать.Обаофицеры.ЛюбитонаВову,новыходитьзамужнадозаДиму.
—Почемуже?
Оленушкавсхлипываетидавитсяпирожным:
—Такнадо!На-а-а-до!
—Подождите,Оленушка,неревитетакужасно.
Расскажитевсюправду,еслихотитезнатьмое
мнение.
—Мнеоченьтяжело,—реветОленушка.—Это
всетакужасно!Такужасно!
—Ну,перестаньтеже,Оленушка,вызаболеете.
—Немогу,слезысамитекут…
—Так,вовсякомслучае,перестаньтеестьпи
рожные—ведьвыужезавосьмоепринимаетесь,вы
заболеете!
Оленушкабезнадежномахнуларукай.
—Пусть!Ярадаумереть—этовсеразвяжет.Но
все-такименяуженемножкотошнит…
ПовестьОленушки,глубокопсихологическая,
была такова. Любит она Вову, но Вова веселый, и ему во всем везет. А Дима очень
бедныйикакой-тонеудалый,ивсеунегоплохо,ивотдажеонаегонелюбит.Поэтомунадо
выходитьзанегозамуж.Потомучтонельзя,чтобычеловекутакужплохобыло.
—Нельзядо-би-ва-а-ать!
Тут рев принял такие угрожающие размеры, что даже старуха хозяйка вышла из-за
прилавка,сочувственнопокачалаголовойипогладилаОленушкупоголове.
—Онадобраяженщина!—всхлипнулаОленуш
ка.—Дайтеейначай!
Через три дня проводили все-таки Оленушку в Ростов. Поезда были переполнены, с
трудомдосталиейместоиснабдилиписьмомккассирунахарьковскойстанции,которому
телеграфировалиустроитьейспальноеместодоРостова.
Через неделю получили от Оленушки письмо, в котором рассказывалась жуткая
история,какофицервыторговалсебесмерть.
ВХарьковеоказалосьсвободнымтолькоодноместовспальномвагоне,котороекассир
и отдал Оле-нушке. Стоявший за нею офицер начал требовать, чтобы место это
предоставили ему. Кассир убеждал, показывая телеграмму, объяснял, что место заказано.
Офицернинакакиедоводынесоглашался.Онофицер,онсражалсязаотечество,онустали
хочетспать.Оленушка,Хотяисбольшойобидой,ноуступилаемусвоеместо,асамаселаво
второйкласс.
Ночью она была разбужена сильным толчком — чуть не свалилась со скамейки.
Картонки и чемоданы полетели на пол. Испуганные пассажиры выбежали на площадку.
Поездстоял.Оленушкаспрыгнуланаполотноипобежалавперед,гдетолпилисьикричали
люди…
Оказалось,чтопаровозврезалсянаполномходувтоварныйпоезд.Двапереднихвагона
разбиты в щепы. Несчастного офицера, так горячо отстаивавшего свое право на смерть,
собиралипокусочкам…
«Значит,невсегдаделаешьлюдямдобро,когдаимуступаешь»,—писалаОленушка.
Очевидно,оченьмучилась,что«из-занее»убилиофицера.
Ачерезмесяцтелеграмма:«ПомолитесьзаВладимираиЕлену».
Этозначило,чтоОленушкавышлазамуж.
***
Яначалаработатьв«Киевскоймысли».
Времябылобурноеисумбурное.БродилинеясныеслухиоПетлюре.
«Этоещектотакой?»
Одниговорили—бухгалтер.
Другие—беглыйкаторжник.
Но, бухгалтер или каторжник, во всяком случае, он —бывший сотрудник «Киевской
мысли»,сотрудникоченьскромный,кажется,простокорректор…
Всемы,новоприезжие«работникипера»,чащевсеговстречалисьвдомежурналистаМ.
С.Мильру-да,чудесногочеловека,гдесердечнопринималанасегокрасиваяимилаяженаи
трехлетний Алешка, который, как истинно газетное дитя, играл только в политические
события: в большевиков, в банды, в «белых» и под конец — в Петлюру. Грохотали стулья,
звенели чашки и ложки. «Петлюра» с диким визгом подполз ко мне на четвереньках и
острымизубамиукусилмненогу.
ЖенаМильрудаобщественнойдеятельностьюнезанималась,нокогдапригналивКиев
голодныхсолдатизнемецкогопленаиобщественныеорганизациимногоимирновопилио
нашем долге и о том, как опасно создавать кадры обиженных и недовольных, чутких к
большевистской пропаганде,— она без всяких воплей и политических предпосылок стала
варитьщиикашуивместесосвоейприслугойотносилаобедвбаракиикормилакаждый
деньдодвадцатичеловек.
НародувКиевевсеприбывало.
Встретила старых знакомых — очень видного петербургского чиновника, почти
министра, с семьей. Большевики замучили и убили его брата, сам он еле успел спастись.
Дрожал от ненависти и рычал с библейским пафосом: «Пока не зарежу на могиле брата
собственноручностолькобольшевиков,чтобыкровьпросочиласьдосамогоегогроба,—яне
успокоюсь».
ВнастоящеевремяонмирнослужитвПетербур"З-ЗЯ
ге.Очевидно,нашелвозможностьуспокоитьсяибезпросочившейсякрови…
Выплыл Василевский (Не-Буква) с проектом новой газеты. Собирались, заседали,
совещались.
ПотомНе-Букваисчез.
ВообщепередприходомПетлюрымногиеисчезли.Ввоздухепочувствоваласьтревога,
какие-то еле заметные колебания улавливались наиболее чуткими мембранами наиболее
настороженных душ, и души эти быстро переправляли свои тела куда-нибудь, где
поспокойнее.
Неожиданноявилсякомневысокиймолодойчеловеквстранномтемно-синеммундире
— гетманский приближенный. Он с большим красноречием стал убеждать меня принять
участиеворганизующейсягетманскойгазете.Говорил,чтогетман—этоколосс,которогоя
должнаподдержатьсвоимифельетонами.
Я подумала, что если колосс рассчитывает на такую хрупкую опору, то, пожалуй, его
положениенеоченьнадежно.Крометого,составсотрудниковнамечалсячересчурпестрый.
Мелькалитакиеимена,скоторымикрасоватьсярядомбылобыоченьнеприятно.Очевидно,
колоссвгазетныхделахразбиралсяплохоилипростоничемнебрезговал.
Яобещалаподумать.
Молодой человек, оставив чек на небывало крупный аванс в случае моего согласия,—
удалился.
После его ухода я, как Соня Мармеладова, «завернувшись в драдедамовый платок»,
пролежала весь день на диване, обдумывая предложение. Чек лежал на камине, в его
сторонуястараласьнесмотреть.
Раноутромзапечаталачеквконвертиотослалаего«колоссальному»представителю.
Кое-кто упрекал меня потом за то, что я «излишне донкихотствую» и даже врежу
товарищам по перу, так как своим поступком бросаю тень на газету и тем самым мешаю
войтивнеелюдямболеерассудительным,чемя.
Рассудительныелюди,вовсякомслучае,блаженствовалинедолго.
ККиевуподходилПетлюра.
10
ПриехалЛоло.
Он,каккиевскийуроженец,оказался«Левони-дом»,аженаего,артисткаИльнарская,
«жинкойВирой».
Приехали исхудавшие, измученные. Еле выбрались из Москвы. Много помог им наш
ангел-хранитель—громадинакомиссар.
«После вашего отъезда,—рассказывала «жинка Вира»,—приходил, как пес, выть на
пожарище».
Вскоредошлислухи,чтокомиссаррасстрелян…
ВиделанесколькоразДорошевича.
Жил Дорошевич в какой-то огромной квартире, хворал, очень осунулся, постарел и,
видимо, нестерпимо тосковал по своей жене, оставшейся в Петербурге,—хорошенькой
легкомысленнойактрисе.
Дорошевич ходил большими шагами вдоль и поперек своего огромного кабинета и
говорилделанноравнодушнымголосом:
—Да,да,Лелядолжнаприехатьднейчерездесять…
Всегда эти «десять дней». Они тянулись до самой его смерти. Он, кажется, так и не
узнал,чтоегоЛелядавновышлазамужзаобшитоготелячьейкожей«роскошногомужчину»
—большевистскогокомиссара.
Он, вероятно, сам поехал бы за ней в Петербург, если бы не боялся большевиков до
ужаса,досудорог.
Онумервбольнице,одинокий,вовластибольшевиков.
Авэтикиевскиеднион,худой,длинный,ослабевшийотболезни,всешагалпосвоему
кабинету,шагал,словноизпоследнихсилшелнавстречугорькойсвоейсмерти.
Работая в «Русском слове», я мало встречалась с Дорошевичем. Я жила в Петербурге,
редакциябылавМоскве.Нодваразавмоейжизнион«оглянулсянаменя».
Впервыйраз—всамомначалемоейгазетнойработы.Редакцияоченьхотелазасадить
меня на злободневный фельетон. Тогда была мода на такие «злободневные фельетоны»,
бичующие«отцовгорода»заантисанитарноесостояниеизвозчичьихдворов и проливающие слезу над «тяжелым положением современной прачки».
Злободневныйфельетонмогкасатьсяиполитики,нотольковсамыхлегких[ибезобидных
тонах,чтобыредакторуневлетелоотцензора.
ИвоттогдаДорошевичзаступилсязаменя:
—Оставьтееевпокое.Пустьпишет,очемхо
четикакхочет.—Иприбавилмилыеслова:—Нель
зянаарабскомконеводувозить.
Второйразоглянулсяоннаменявоченьтяжелыйисложныймоментмоейжизни.
В такие тяжелые и сложные моменты человек всегда остается один. Самые близкие
друзьясчитают,что«неделикатнолезть,когда,конечно,недоних».
Врезультатеотэтихделикатностейполучаетсявпечатлениеполнейшегоравнодушия.
«Почемувсеотвернулисьотменя?Развеменясчитаютвиноватым?»
Потом оказывается, что все были сердцем с вами, все болели душой и все не смели
подойти.
НовотДорошевичрешилиначе.ПриехализМосквы.Совершеннонеожиданно.
—Женамненаписала,чтовы,по-видимому,
оченьудручены.Ярешилнепременноповидатьвас.
Сегоднявечеромуеду,такчтодавайтеговорить.
Скверно,чтовытакизводитесь.
Онговорилдолго,сердечно,ласково,предлагалдажедратьсянадуэли,еслиянайдуэто
длясебяполезным.
—Толькоэтогонехваталодляпущеготрезвона!
Взялсменяслово,чтоеслинужнабудетпомощь,
совет, дружба, чтобы я немедленно телеграфировала ему в Москву, и он сейчас же
приедет.
Я знала, что не позову, и даже не вполне верила, что он приедет, но ласковые слова
оченьутешилииподдержалименя—пробилищелочкувчернойстене.
Этотнеожиданныйрыцарскийжесттакневязалсясегорепутациейсамовлюбленного,
самоудовлетворенного и далеко не сентиментального человека, что очень удивил и
растрогал меня. И так больно было видеть, как он еще хорохорился перед судьбой, шагал,
говорил:
—ЧерездесятьднейдолжнаприехатьЛеля.Во
всяком случае, падение большевиков — это вопрос нескольких недель, если не
несколькихдней.Можетбыть,ейдаженестоитвыезжать.Сейчасехатьнебезопасно.Какиетобанды…«Банды»былПетлюра.
Предчувствиемоеотносительно«испанки»оправдалосьблестяще.
Заболела ночью. Сразу ураганом налетел сорокаградусный жар! В полубреду помнила
одно: в одиннадцать часов утра актриса «Летучей мыши» Алек-сеева-Месхиева придет за
моимипесенками,которыесобираетсяспетьвконцерте.Ивсюночьбезконцастучалаонав
дверь,иявставалаивпускалаееитутжепонимала,чтовсеэтобред,никтонестучития
лежувпостели.Ивотопятьиопятьстучитонавдверь.Яструдомоткрываюглаза.Светло.
Звонкийголоскричит:
—Выещеспите?Такязайдузавтра.
Ибыстрыешаги,удаляющиеся.Завтра!Аеслиянесмогувстать,такдозавтраниктои
неузнает,чтоязаболела?Прислугивгостиниценебыло,иниктонесобиралсязайти.
Вужасевскочилаяспостелиизабарабанилавдверь.
—Ябольна!—кричалая.—Вернитесь!
Онауслышаламойзов.Черезполчасаприбежалииспуганныедрузья,притащилисамое
необходимоедлябольногочеловека—букетхризантем.
«Ну,теперьделопойдетналад».
Известиеомоейболезнипопаловгазеты.
И так как людям, собственно говоря, делать было нечего, большинство пережидало
«последние дни конвульсий большевизма», не принимаясь за какое-либо определенное
занятие,томоябеданашласамыйгорячийотклик.
С утра до ночи комната моя оказалась набитой народом. Было, вероятно, превесело.
Приносили цветы, конфеты, которые сами же и съедали, болтали, курили, любящие пары
назначали друг другу рандеву на одном из подоконников, делились театральными и
политическимисплетнями.Частопоявлялисьнезнакомыемнеличности,ноулыбались
и угощались совсем так же, как и знакомые. Я чувствовала себя -временами даже
лишней в этой веселой компании. К счастью, на меня вскоре совсем перестали обращать
внимание.
—Можетбыть,можнокак-нибудьихвсехвы
гнать?—робкожаловаласьяухаживавшейзамной
В.Н.Ильнарской.
—Чтовы,голубчик,ониобидятся.Неловко.Уж
выпотерпите.Вотпоправитесь,тогдаиотдохнете.
Помню,как-товечером,когдагостипобежалиобедать,осталасьоколоменятолькоВ.
Н.икакой-тонеизвестныйсубъект.
Субъектмонотоннобубнил:
—ИмеюимениезаВаршавою,конечно,неболь
шое…
—Имеюдоходсимения,конечно,небольшой…
Снитсяэтомнеилинеснится?
—Имеюлугавимении,конечно,небольшие…
—ИмеютеткувВаршаве…
—Конечно,небольшую,—неожиданнодлясебя
перебиваюя.—Ачто,еслидляразнообразияпо
слатьзадоктором?Молодойчеловек,вы,по-видимо
му,такойлюбезный—приведитекомнедоктора,ко
нечно,небольшого…
Онэтоприбавилилиясама?Ничегонепонимаю.Надеюсь,чтоон.
Пришелдоктор.Долгоудивлялсянамойобиход.
—Увасздесьчтоже—балбыл?
—Нет,простотак,навещаютсочувствующие.
—Всехвон!Гнатьвсехвон!Ицветывон!Увас
воспалениелегких.
Яторжествовала.
—Чемужевырадуетесь?—дажеиспугалсядок
тор.
—Япредсказала,япредсказала!
Он,кажется,подумал,чтоуменябред,ирадостимоейразделитьнесогласился.
***
Когда я поправилась и вышла в первый раз — Киев был весь ледяной. Голый лед и
ветер.Поулицамструдомпередвигалисьредкиепешеходы.Падали,каккегли,сшибаясног
соседей.
Помню,заглядывалаяиногдавкакую-торедакцию. Стояла редакция посреди ледяной горы. Снизу идти — все равно не дойдешь:
десятьшаговсделаешь—исползаешьвниз/Сверхуидти—раскатишьсяипрокатишьмимо.
Такойудивительнойгололедицыяникогданевидала.
Настроение в городе сильно изменилось. Погасло. Было не праздничное. Беспокойно
бегали глаза, прислушивались уши… Многие уехали, незаметно когда, неизвестно куда.
СталипоговариватьобОдессе.
Там сейчас как будто дела налаживаются. А сюда надвигаются банды. Петлюра, что
ли…
«Киевская мысль» Петлюры не боялась. Петлюра был когда-то ее сотрудником.
Конечно,онвспомнитобэтом…
Он действительно вспомнил. Первым его распоряжением было — закрыть «Киевскую
мысль».Задолгодотого,каквошелвгород,прислалспециальнуюкоманду.
Газетабылаоченьозадаченаидаже,пожалуй,сконфужена.
Нозакрытьсяпришлось.
11
Насталанастоящаязима,сморозом,соснегом.
Докторсказал,чтопослевоспалениялегкихжитьвнетопленнойкомнатесразбитыми
окнами,можетбыть,иоченьсмешно,нодляздоровьянеполезно.
Тогда друзья мои разыскали мне приют у почтенной дамы, содержавшей пансион для
гимназисток.Живособралимоивещииперевезлииих,именя.Работалисамоотверженно.
Помню, как В. Н. Иль-нарская, взявшая на себя мелочи моего быта, свалила в картонку
кружевное платье, шелковое белье и откупоренную бутылку чернил. Верочка Чарова (из
московского театра Корша) перевезла двенадцать засохших букетов, дорогих по
воспоминаниям. Тамарочка Оксинская (из сабуровского театра) собрала все визитные
карточки, валявшиеся на подоконниках. Алексеева-Месхиева тщательно уложила остатки
конфет и пустые флаконы. Так деловито и живо устроили мой переезд. Забыли только
сундукивсеплатьявшкафу.Номелочивсебылиналицо—аведьэтосамоеглавное,потомучточащевсегозабывается.
Новая моя комната была удивительная. Сдавшая мне ее милая дама, очевидно,
обставилаеевсемипредметами, скрашивавшими ее жизненный путь. Здесь были какие-то
рога,прутья,шерстяныешишки,восемьилидесятьмаленькихстоликовстолстойтяжелой
мраморной доской, подпертой растопыренными хрупкими палочками. На столики эти
ничего нельзя было ставить. Можно было только издали удивляться чуду человеческого
разума:суметьукрепитьтакуютяжестьтакойерундой.Иногдаэтистоликивалилисьсами
собой.Сидишьтихоивдругслышишьнадругомконцекомнаты—вздохнет,закачаетсяи—
напол.
Кроме ерунды, был в комнате рояль, который за рогами и шишками мы не сразу и
различили. Стоял он так неудобно, что играющий должен был пролезть между рогами и
этажеркойисидетьокруженныйтремястоликами.
Решили немедленно устроить комфорт и уют: лишнюю дверь завесить шалью, рояль
передвинутькдругойстене,портретытетокперевеситьзашкаф…
Сказано — сделано. Загрохотали столики, задребезжало что-то стеклянное, одна из
тетоксамасобойсорваласьсостены.
—Господи!Чтожеэто!Услышитхозяйка—вы
гонитменя.
Явившаяся поздравлять с новосельемот группы«курсисток»белокурая кудряваяЛиля
предложила свои услуги, моментально разбила вазочку с шерстяными шишками и в ужасе
упалазадиван,прямонавторойтеткинпортрет,заботливоснятый,чтобынеразбить.
Треск,рев,визг.
—Пойтечто-нибудь,чтобынебылослышно
этогогрохота.
Приступиликсамомуважному—двинулирояль.
—Подождите!—крикнулая.—Нароялебронзо
ваясобачканамалахитовойподставке—очевидно,
хозяйкаеюдорожит.Надоеесначаласнять.Несуй
тесь—ясама,вытольковсеколотите.
Я осторожно подняла прямо за собачку — какая тяжелая! Вдруг — что это? Отчего
такойгрохот?
Отчего вдруг стало легко? В руках у меня одна собачка. Малахитовая подставка,
разбитаявдребезги,умоихног.Нуктожемогзнать,чтоонанеприклеена!
—Ну,теперь,наверное,прибежитхозяйка,—в
ужасешепчетЛиля.
—Высамивиноваты.Отчеговынепели?Яже
васпросила.Ведьвидели,чтояприняласьзасобач
ку,нуизатянулибычто-нибудьхоровое.Двигайте
рояль,атомыдоночинекончим.
Двинули,покатили,завернулихвост,поставили.
—Чудесно.Вотздесьбудетудобно.АлексееваМесхиева,явамздесьновуюпесенкусочиню.
Живо пододвинула стул, взяла аккорды — что за ужас! Рояль перестал играть.
Пододвинулиещенемножко,поколотилипокрышке,молчит,икончено.
Стуквдверь.
—Молчите!
—Пойте!
Всеравнонадоотворить…
Входитне«она».Входитзнакомыйинженер,поздравляетсновосельем.
—Отчегоувасувсехтакиетрагическиелица?
Рассказываемвсе.Иглавныйужас—рояль.
—Рояль?Ну,явамэтоживоналажу.Прежде
всегонадовытащитьклавиши.
—Милый,вассамбогпослал.
Подсел,что-топокрутиливыдвинул.
—Вот,атеперьназад.
Клавишиназадневлезали.
Инженерпритих,вынулплатокивытерлоб.Страшнаядогадкаозариламеня.
—Стойте!Смотритемнепрямовглазаиотве
чайтевсюправду.Выраньшекогда-нибудьклавиши
вытаскивали?
-Да!
—Аназадонивлезали?
Молчание.
—Отвечайтеправду!Влезали?
—Н-нет.Ни-ко-гда.
***
Унылыебудничныедни.
Бурлившаяжизнь,беспокойнаяишумная,—осела.
Возвращатьсядомойнельзя.СсевераКиевотрезан.Ктоуспел—ужеуехал.Новсекудатособираются.Всечувствуют,чтооставатьсянадолгонепридется.
Как-то при выходе из театра в вестибюле разговаривали мы с ясновидящим Арманом
Дюкло.Кнемуподошелдежурившийудверисолдатиспросил:
—Скажитемне,господинДюкло,скоролиПетлюрапридет?
Армансдвинулброви,закрылглаза.
—Петлюра…Петлюра…черезтридня.
ЧерезтридняПетлюравошелвгород.
УдивительноеявлениебылэтотАрманДюкло.
ПередмоимотъездомизМосквыябыланесколькоразнаегосеансах.Онотвечалочень
верноназадаваемыеемувопросы.
Потом, когда мы познакомились, он признавался, что обыкновенно приступал к
сеансам с различных подготовленных трюков, но потом начинал нервничать, очевидно,
впадалвтранси,самнезнаяпочемуикак,давалтотилиинойответ.
Это был совсем молодой, лет двадцати, не больше, очень бледный и худой мальчик, с
красивым, утомленным лицом. Никогда не рассказывал о своем происхождении, недурно
говорилпо-французски.
—Яжилмного-многолеттомуназад.Менязвали
Калиостро.
Новралонленивоинеохотно.
Кажется,былонпростоеврейскиммальчикомизОдессы.Импресариоегобылкакой-то
оченьбойкийстудент.СамАрман,тихий,полусонный,небылделовымчеловекомиочень
равнодушноотносилсяксвоимуспехам.
ВМосквеимчрезвычайнозаинтересовалсяЛенинидваразавызывалеговКремльдля
уяснения своей судьбы1 . Когда мы его расспрашивали об этих сеансах, он отвечал
уклончиво:
—Непомню.Помнютолько,чтоусамогоЛе
нинадоконцауспех.Удругихразлично.
Импресарио его рассказывал, что трусил безумно, потому что видел, как на Армана
«накатило»,итогдаонуженеотдаетсебеотчета,скемимеетдело.
1Скореевсего,этолегенда.—Ред.
347
—Слава'богу,пронеслоблагополучно.
Нопронеслоненадолго.ЧерезнесколькомесяцевАрманбылрасстрелян.
***
Наступилпоследнийакткиевскойдрамы.
Петлюравходилвгород.Началисьарестыиобыски.
Ночьюниктонеложился.Сиделивместе,обыкновенновквартиреМильруда.Чтобыне
заснуть,играливкарты,чуткоприслушивались,неидутли.Еслистукилизвонок—прятали
картыиденьгиподстол.КнашейквартиревэтиднипримкнулиАрманДюкло.
—Нет,янемогуигратьвкарты.Ведьяжезнаю
каждуюкартувперед,—объявилон.
Ипроигрывалтриночиподряд.
—Странно.Ябылещемаленькимребенком,
итогдаужениктонерешалсясомнойиграть…
—Дактожесмаленькимидетьмивкарты
играет?—отвечалиему.
Тихий,полусонный,оннеспорилинесмеялся.Странныйбылмальчик.
—Явсегдаполусплю.Иэтотсонтакистощает
меня.Онвыпиваетвсемоисилыивсюмоюкровь.
Бледное-бледноебылоегокрасивоелицо.Онговорилправду.
Наулицахпоявилисьпетлюровские,патрули.Необыкновенновежливыеджентльменыв
солдатскихшинеляхщелкаликаблукамиипредупреждали,покакойулицеходитьнеследует,
чтобынепопастьвоблаву.
—Ктожевытакие?—спрашивалимы.
—Амытесамые,щоказали«банда»,—сгордым
смирениемотвечалиджентльмены.
Опустели, закрылись магазины. Разбежались, попрятались люди. Город все больше и
большенаполнялсясолдатскимишинелями.
У Мильруда был обыск. Рассказывали, что маленький Алешка выбежал из детской со
свирепымвоплем:
—Я—Петлюра!Вотявамвсемзадам!
Патрульпочтительноудалился.
***
Состоялсяторжественныйпарад.ДраматургВин-ниченкораскланивалсяпередтолпой.
Засвоидрамыонтакиховацийнеполучал…
Молодцывновенькихжупанахнемецкогосукнаскакалинасытыхсильныхконях.
«Москали»посмеивались:«ХайживеУкраина,ажсКиевадоБерлина».
Погуляли,посмотрели.Началиукладыватьчемо-данишки.Пора.
Загородомзабухалипушки.
-Где?
—КакбудтозаЛысойГорой.Какбудтобольше
википодходят.
—Ну,теперьпойдетнадолго.Увасестьпро
пуск?
—ВОдессу!ВОдессу!
12
ПошлапопрощатьсясЛаврой.
«Богзнает,когдаещепопадусюда!»
Да,Богзнал…
Пусто было в этом сердце богомольной Руси. Не бродили странники с котомочкой,
странницысузелкомнапосошке.Озабоченныеходилимонахи.
Спустиласьвпещеры.Вспомнила,каквпервыйразбылаздесьмноголеттомуназадс
матерью, сестрами и старой нянюшкой. Пестрая «всякая» жизнь лежит между мной и той
длинноногой девочкой с белокурыми косичками, какою я была тогда. Но чувство
благоговения и страхаосталось то же. Итак же крещусьи вздыхаю от тойже прекрасной
неизъяснимой печали, исходящей от вековых сводов, древней русской молитвой овеянных,
столькими,ах,столькимиочамиоплаканных…
Старый монах продавал крестики, четки и образок Богоматери, чудесно вклеенный в
плоскую бутылочку через узкое горлышко. И две витые свечечки и аналой с крошечной
иконкой на нем тоже вклеены. На венчике надпись: «Радуйся, невесто пе-новестная».
Чудесныйобразок.Исейчас,уцелевшаявомногихбеженскихстранствиях,стоитплоская
бутылочка,чудостарогомонаха,намоемпарижскомкамине…
Зашла попрощаться и в собор св. Владимира. Видела перед иконой св. Ирины
маленькую черную старушонку, на коленях, ступни в стоптанных баш-мачонках поджаты
носками внутрь умиленно и робко. Плакала старушонка, и строго смотрела на нее увитая
жемчугами,окованнаязолотом,пышнаявизантийскаяЦарица.
***
ВыехалиизКиевапоздновечером.Пушкибухалигде-тосовсемблизко.
На вокзале давка невообразимая. Какие-то воинские эшелонь! забили все пути. Не то
ониприезжали,нетоихкуда-тоотправляли.Они,кажется,исаминезнали.
Лицаувсехрастерянные,озлобленныеиусталые.
С трудом добираемся до вагона, обозначенного в нашем пропуске. Вагон третьего
класса,какой-тотрехэтажный.Тудажевваливаютинашивещи.
Долго стоим на станции. Все сроки отхода давно прошли. Мы на втором пути. С двух
сторон поезда с солдатами. Слышны крики, выстрелы. В просвете между вагонами видно,
какбегутлюдиивпаникемечутся.
Иногдаввагонкнамприносятновости:
—Сейчасбудутнасвыгружатьснованастан
цию.Весьпоездпойдетподсолдат.
—Дальшеодиннадцатойверстыехатьвообще
нельзя.Тамразъездзанятбольшевиками.
—Толькочтовернулсяобстрелянныйпоезд.Есть
убитыеираненые.
Убитые!Раненые!Какмыпривыкликэтимсловам.Никогоонинесмущаютиниукого
невызываютвозгласа«Какойужас!Какоегоре!».
Все думают просто, в условиях нового нашего быта: «Раненых следует перевязать,
убитыхнадобывыгрузить».
«Раненые» и «убитые» — это слова нашего быта. И сами мы если не на разъезде, то
немножкопозжевполнеможемстатьиранеными,иубитыми.
Укого-тоукраличайник.Ивопросэтотобсуждается с таким же интересом (если не с большим), как и вопрос о том, что, мол,
проскочим мы через одиннадцатую версту или нас отсюда даже не выпустят, потому что
поезднаяприслугаотказываетсявестипоезд.
Ивдругсорвавшаясястретьегоэтажаскамееккартонкатреснулакого-топоголове.Это
былрадостныйзнак.Этозначило,чтопаровозприцепилииондернул.
Мыпоехали.
Останавливалисьмногораз.Натемныхстанцияхивглухомполе,покоторомубегали
фонарики,гдекричалиистреляли.
Вдверяхвагонапоявлялисьсолдатысоштыками:
—Офицеры!Выходинаплощадку!
Внашемвагонеофицеровнебыло.
Помню, бежали какие-то люди мимо окон по полотну. Потом запыхавшиеся солдаты
ворвалисьввагонитыкалиштыкамиподскамейки.
Иниктонезнал,чтоделается,иниктоничегонеспрашивал.Сиделитихо,закрывглаза,
будтоподремывая,делаявид,чтосчитаютвсепроисходящеесамойнормальнойобстановкой
дляжелезнодорожнойпоездки.
В Одессу приехали ночью. Приятный сюрприз: нас заперли в вокзале и раньше утра
выпуститьнесоглашались.
Чтоподелаешь!
Сложиливещинаполу,самиселисверхуи,право,чувствовалисебяоченьуютно.Никто
внаснестрелял,никтонеобыскивал—чегоещечеловекунужно?
Подутрозамаячилапередомноюзыбкаятеньсжелтымнесессеромвтонкойруке.
—АрманДюкло?
-Да.
Он тоже приехал с нашим поездом. Сел около меня и стал рассказывать. Какие-то
необычайно важные документы везет он в своем несессере. Ему уже предлагали за них
миллиондолларов,ноонневыпуститихизрук.
—Апо-моему,выпускайте.
—Немогу.
—Почему?
—Самнезнаюпочему.Ноэтотакистощаетменя—всюжизньдержатьврукахэтот
несессер.
Я задремала, а когда проснулась, то Армана уже не было. Он ушел, забыв у моих ног
своесокровище.
Утром открыли вокзал и выпустили нас в город. Когда носильщики укладывали на
извозчиков наш багаж, несессер Армана, оказавшийся без замка, раскрылся и из него
вывалилсяфлакон«РюделяПэ»ипилочкадляногтей.Большевнемабсолютноничегоне
было.
ТаккакАрмандолгонепоявлялся,томыдалиобъявлениевгазету:
«ПросимясновидящегоДюклоугадать,гдеегонесессер».
Затемимяиадрес.
***
Началисьодесскиедни.
Опятьзамелькалитежелица,опятьзамололитужеерунду.
Те, которых мы считали вернувшимися в Москву, оказались здесь. Которые должны
былиехатьвОдессу,оказалисьдавновМоскве.
Иниктовточностиничегониокомнезнал.
Правил Одессой молодой сероглазый губернатор Гришин-Алмазов, о котором тоже
никтовточностиничегонезнал.Какслучилось,чтооноказалсягубернатором,кажется,он
и сам не понимал. Так, маленький Наполеон, у которого тоже «судьба оказалась
значительнеееголичности».
Гришин-Алмазов, энергичный, веселый, сильный, очень подчеркивающий эту свою
энергичность, щеголявший ею, любил литературу и театр, был, по слухам, сам когда-то
актером.
Он сделал мне визит и очень любезно предоставил помещение в «Лондонской»
гостинице. Чудесную комнату, номер шестнадцатый, где во всех углах были свалены кипы
«Общегодела»—доменяздесьостанавливалсяБурцев.
Гришин-Алмазов любил помпу и, когда заезжал меня навестить, в коридоре оставлял
целуюсвитуиудверейдвухконвойных.
Собеседникомонбылмилымиприятным.Любил
говоритьфразамиодногоперсонажаиз«ЛеонаДрея»Юшкевича.
—Сегодняоченьхолодно.Подчеркиваю
«очень».
—Удобноливамвэтойкомнате?Подчеркиваю:
«вам».
—Естьуваскнигидлячтения?Подчеркиваю:
«для».
Рекомендовал коменданту гостиницы, бородатому полковнику, гулявшему целые дни с
двумячудеснымибелымишпицами,заботитьсяобомне.
Словом,былчрезвычайнолюбезен.
Времядлянегобылотрудное.
«Ауспициитревожны»—таковабыламоднаяодесскаяфраза,ионахорошоопределяла
положение.
Пока подходили большевики, горожан исподволь грабили бандиты, ютившиеся в
заброшенных каменоломнях, образовавших целые катакомбы под городом. ГришинуАлмазову пришлось даже вступить в переговоры с одним из предводителей этих
разбойников, знаменитым Мишкой Япончиком. Не знаю, договорились ли они до чегонибудь,носамГришинмогездитьпогородутолькововесьдухнасвоемавтомобиле,таккак
емуобещанабыла«пулянаповоротеулицы».
Горожане все-таки вылезали по вечерам из своих нетопленных квартир. Уходили в
клубы, в театры, попугать друг друга страшными слухами. Для возвращения по домам
собиралисьгруппамииприглашалиохрану—человекпятьстудентов,вооруженныхчембог
послал.Кольцазасовывализащеку,часывбашмак.Помогаломало.
—Он,подлец,слушает,гдетикает,—тудаиле
зет.Яговорю—этосердцеотстраха…Даразвеони
честномучеловекуповерят!
Бандиты останавливали извозчиков, выпрягали лошадей и уводили их к себе в
катакомбы.
Но—удивишьлинасэтимистрахами?Театры,клубы,ресторанывсюночьбылиполны.
Называлилегендарныецифрыпроигрышей.
Утром,одурманенныевином,азартомисигарнымдымом,выходилиизклубовбанкиры
и сахарозаводчики, моргали на солнце воспаленными веками. И долго смотрели им вслед
тяжелымиголодны353
миглазамитемныетипыизМолдаванки,подбирающиеуподъездовогрызки,объедки,
роющиесявореховойскорлупеиколбасныхшкурках.
13
БыстромчатсякониФеба,
Подуклон…
Шли,шлиодесскиедниивдругпобежалибыстро-быстро,обгоняядругдруга.
Открывалисьизакрывалиськлубы,театрики,кабаре.
Явились ко мне неизвестные господа средних лет и предложили «дать свое имя»
какому-то«начинанию».Глубокохудожественному.Сгорячимужиномикарточнойигрой.
—Причемжеяздесь?
—Авыбудетесчитатьсяхозяйкойиполучать
ежемесячныйгонорар.
—Яженичегонепонимаюнивкарточнойигре,
нивобедах.Вы,верно,что-нибудьспутали.
Онипотопталисьиповысилимнегонорар.
Очевиднобыло,чтомысовсемдругдруганепонимали.
Потомони,кажется,нашлихозяйкувлицеоднойпопулярнойпевицыиуспокоились.То
естьзакрывались,даваливзятку,открывались,закрывались,даваливзяткуит.д.
—Вашаполициявзяткиберет?—спрашивалая
уГришина-Алмазова.
—Нучтож!Этиденьгиидутисключительнона
благотворительность.Подчеркиваю:«идут»,—бодро
отвечалон.
***
Одесскийбытсначалаоченьвеселилнас,беженцев.
«Негород,асплошнойанекдот!»
Звонит ко мне, много раз, одна одесская артистка. Ей нужны мои песенки. Очень
проситзайти,таккакунееестьрояль.
—Нухорошо.Япридуквамзавтра,часов
впять.
Вздохвтелефоннойтрубке.
—Аможетбыть,можетевшесть?Деловтом,
чтомывсегдавпятьчасовпьемчай…
—Авыуверены,чтокшестиужекончите?
Иногдавечеромсобиралисьпочитатьвслухгазетнуюхронику.Нежалелиогняикрасок
одесскиехроникеры.Этоунихбылишедеврывэтомроде:
«Балеринатанцевалавеликолепно,чегонельзясказатьодекорациях».
«Когдашла«Гроза»ОстровскогосРощиной-Ин-саровойвзаглавнойроли…»
«Артист чудесно исполнил «Элегию» Эрнста, и скрипка его рыдала, хотя он был в
простомпиджаке».
«Напристаньприехалпароход».
«В понедельник вечером дочь коммерсанта Рая Липшиц сломала свою ногу под
велосипедом».
Носкороодесскийбытнадоел.Житьванекдотеведьневесело,скореетрагично.
Новотмаленькийпросвет.ПриехалвОдессунашмилыйредакторФ.И.Благовистал
скликать сотрудников «Русского слова». «Русское слово» начнет выходить в Одессе.
Сотрудникисобралисьвдостаточномколичестве,иделосталобыстроналаживаться.
К весне появился в городе поэт Макс Волошин. Он был в ту пору одержим
стихонеистовством. Всюду можно было видеть его живописную фигуру: густая квадратная
борода,крутыекудри,нанихкруглыйберет,плащ-разлетайка,короткиештаныигетры.Он
ходил по разнымправительственнымучреждениями нужным людями читал стихи. Читал
онихнебезтолку.Стихамисвоимион,какключом,отворялнужныеемуходыихлопоталв
помощь ближнему. Иногда войдет в какую-нибудь канцелярию и, пока там надумают
доложить о нем по начальству, начнет декламировать. Стихи густые, могучие, о России, о
самозванце, с историческим разбегом, с пророческим уклоном. Девицы-дактило окружали
еговосторженнойтолпой,слушали,ахали,иотблаженногоужасаунихпищаловносиках.
Потомтрещалимашинки—МаксВолошиндиктовалсвоипоэмы.Выглядывалоиз-задвери
начальствующее лицо, заинтересовывалось предметом и уводило Макса к себе. Уводило, и
череззапертую
355
дверьдоносилосьгустое,мерноегудениедекламации.
Зашелоникомне.
Прочел две поэмы и сказал, что немедленно надо выручать поэтессу КузьминуКараваеву, которую арестовали (кажется, в Феодосии) по чьему-то оговору и могут
расстрелять.
—ВызнакомысГришиным-Алмазовым,просите
егоскорее.
Кузьмину-Караваевуянемножкозналаипонималавздорностьнавета.
—Аяпойдукмитрополиту,нетеряявремени.
Кузьмина-Караваеваокончиладуховнуюакадемию.
Митрополитзанеезаступится.
ПозвонилаГришину-Алмазову.Спросил:
—Выручаетесь?
Ответила:
-Да.
—Втакомслучаезавтражеотдамраспоряже
ние.Выдовольны?
—Нет.Нельзязавтра.Надосегодняинадотеле
грамму.Оченьужстрашно—вдругопоздаем!
—Нухорошо.Пошлютелеграмму.Подчерки
ваю:«пошлю».
Кузьмину-Караваевуосвободили.
Впоследствии встречала я еще на многих этапах нашего странствия — в
Новороссийске, в Екатерино-даре, в Ростове-на-Дону — круглый берет на крутых кудрях,
разлетайку, гетры и слышала стихи и восторженный писк покрасневших от волнения
носиков.Ивездеонгуделвоспасениекого-нибудь.
***
ПриехалвОдессумойстарыйдругМ.ПробралсягонцомотКолчакаизВладивостока
через всю Сибирь, через большевистские станы, с донесением, написанным на тряпках
(чтобы нельзя было прощупать), зашитых под подкладку шинели. Он заехал к общим
знакомым, которые сообщили ему, что я в Одессе, и сейчас же вызвали меня по телефону.
Встречабылаоченьрадостная,ноиоченьстранная.Всясемьястолпиласьвуглукомнаты,
чтобынамне
356
мешать.Изприоткрытойдвериумиленновыглядываластараянянюшка.Всепритихлии
торжественнождали:вотдрузья,которыесчиталидругдругапогибшими,сейчасвстретятся.
Господи!Заплачут,пожалуй…Времена-товедьтакие…Явошла:
—Мишель!Милый!Какярада!
— А уж я-то до чего рад! Столько пережить пришлось. Посмотрите, сколько у меня
седыхволос!
—Ничегоподобного.Ниодного.Вотуменядействительноесть.Вотздесь,налевом
виске.Пожа
луйста,непритворяйтесь,чтоневидите!
—Нуировноничего.Буквальнониодного.
—Давыподойдитексвету.Эточто?Это,по-вашему,неседойволос?
—Никапли.Вотуменядействительно.Вот,посмотритенасвет.
—Ну,знаете,этодажеподло!
—Авамлишьбыспорить.Именнояседой.
—Узнаювашмилыйхарактер!Чтоунего—то
всевеликолепно,аудругоговседрянь!
Хозяеванацыпочкахблагоговейновышлиизкомнаты.
Когдаэтипервыевосторгивстречипрошли,М.рассказывалмногоинтересногоосвоей
судьбе.
Человеконбылглубокоштатский,помещик,пошелнавоеннуюслужбувовремявойны.
Поехал после революции в имение, там, в родном городишке, осажденном большевиками,
выбранбылдиктатором.
— Вы, конечно, мне не поверите, так вот я, с опасностью для жизни, пронес под
подкладкойприказы,подписанныемоимименем.
Япосмотрела.Верно.
— Они подвезли артиллерию и так и сыпали по нас снарядами. Пришлось удирать,—
рассказывалон.—Яскачуверхомчерезполе.Вдругвижуворжидвавасилечкарядом.Нигде
ни одного, а тут два рядом. Будто чьи-то глаза. И знаете — все забыл и пушек не слышу.
Остановиллошадь,слезисорвалвасилечки.Атуткругомбегут,кричат,падают.Амнечеготоинестрашнобыло,каквыдумаете,отчегомненебылострашно?Храбрыйя,чтоли?
Онзадумался.
—Ну,адальше?
357
—ОттудапопалнаВолгу.Дочегосмешно!Фло
томкомандовал.Ничего,сражались.Помните,мне
летпятьтомуназадгадалкасказала,чтонезадолго
досмертибудуслужитьвофлоте.Ивсенадомной
смеялись:большой,толстый,инаденетшапочку
сленточками.Вотиисполнилось.ТеперьедувПа
риж,апотомчерезАмерикувоВладивосток,обрат
нокКолчаку.Отвезуемуегоадмиральскийкортик,
которыйонбросилвводу.Матросыеговыловили
ипосылаютсприветом.
Рассказывал, что видел в Ростове Оленушку. Она играла в каком-то театрике и очень
дружно жила со своим мужем, похожим на гимназиста в военной форме. Оленушка стала
убежденнойвегетарианкой,вариладлясебякакие-топрутьяитаскалакусочкимясаумужа
старелки.
—Даужвыбы,Оленушка,положилибысебе
прямо,—посоветовалМ.
Маленькиймужпокраснелотиспуга:
—Чтовы!Чтовы!Нельзятакговорить.Она
сердится.Онаведьпоубеждению.
М. готовился в дальний путь. Торопился. Надо было скорее отвезти Колчаку разные
одесские резолюции и вообще наладить связь. Он был первым гонцом, благополучно
проскочившим.
Былбодр.ВКолчакаибелоеделоверилсвято.
—Возложеннуюнаменямиссиювыполнюсра
достьюисамоотвержением.Уменяхорошонадуше.
Однотолькосмущает:черныйопалвмоемперстне
треснул.Раскололсякрестом.Каквыдумаете,что
этозначит?
Янесказала,чтоядумаю,нотемныйзнакнеобманул.РовночерезмесяцМ.умер…
ЕмуоченьхотелосьувезтименяизОдессы.Кругомговорили:
«Ауспициитревожны!»
Он уезжал на военной миноноске и обещал выхлопотать мне разрешение. Но погода
быласкверная,наморесвирепыештормы,ияуехатьнесогласилась.
ИстолькодружескихголосовуспокаивалиМ.намойсчет:
—Неужеливыдумаете,чтомынепозаботимся
оНадеждеАлександровне,еслибудутэвакуировать
Одессу!
358
—Онаперваявзойдетнапароход—клянусьвам
вэтом!
—Данеужеликто-нибудьизнассможетуехать,
неподумавпреждевсегооней?Дажесмешно!
(И действительно, впоследствии было очень смешно, но не потому, что они
позаботились…)
Раноутромразбудилименя.Холодноебылоутро.Синиетенилежалинабледныхщеках
М.
Когда будят рано в слепое зимнее утро — это всегда или проводы, или похороны, или
несчастье,илистрашнаявесть.Идрожиттелокаждойкаплейкровивэтоммутномсветебез
солнца.
СиниетенилежалинащекахМ.
—Ну,прощайте,еду.Перекреститеменя.
—Господьсвами.
—Теперь,наверное,ненадолго.Теперьскоро
увидимся.
Но никаких надежд на простые, милые радости не чувствовала я в этом тоскливом
рассвете,привидениигрядущихдней.Ияповторилатихо:
—Господьсвами.Аувидимсялимы—незнаю.
Мыведьничегонезнаем.Ипоэтомувсякаянаша
разлука—навсегда.
Имыужебольшеневстретились.
ЧерезгодвПарижерусскийконсулпередалмнеперстеньсчернымопалом.
Этовсе,чтоосталосьотмоегодруга.Его,ужемертвого,дочистаобокралжившийвтом
жеотелеавантюрист.Онунесвсе—платье,белье,чемоданы,кольца,портсигар,часы,даже
флаконы с духами, но почему-то не посмел дотронуться до черного опала. Что-то в нем
почувствовал.
Любопытнаисторияпроисхожденияэтогоопала.
Одно время — это было приблизительно в начале войны — я очень увлекалась
камнями.Изучалаих,собиралалегенды,снимисвязанные.Иприходилкомнеодноглазый
старичокКоноплев,приносилуральскиеблагородныекамни,аиногдаииндийские.Уютный
былстаричок.Расстилалнастолеподлампойкусокчерногобархатаидлиннымитонкими
щипцами, которые он называл «корцы», вынимал из коробочки синие, зеленые, красные
огоньки,раскладывалнабархате,рассматривал,рассказывал.Иногдаупрямилсякамушек,не
давалсякорцам,билсявесьвиспуганныхискрах,какживойптенчик.
359
—Ишь,неполадливый!—ворчалстаричок.—Рубинчик-шпинель,оранжевыйсветик.Горячий.
— А вот сапфирчик. Вон как цветет камушек. Таусень, павлиний глазок. В сапфире
важно не то, что он светел или темен, а то, когда он в лиловость впадает, цветет. Это все
пониматьнадо.
Долгие часы можно было просидеть, переворачивая корцами холодные огоньки.
Вспоминалисьлегенды:
—Показатьизумрудзмее—унееизглазпотекутслезы.Изумруд—цветцветущего
рая.Горькозмеевспоминатьгрехсвой.
— Аметист — целомудренный, смиренномудрый камень, очищает прикосновением.
Древние пили из аметистовых чаш, чтобы не опьяняло вино. В двенадцати камнях
первосвященника—аметистважнейший.Ипапааметистомблагословляетканоников.
—Рубин—каменьвлюбленных.Опьяняетбезприкосновения.
— Александрит — удивительный наш уральский камень александрит, найденный в
царствование Александра Второго и его именем названный пророчески. Носил в сиянии
своемсудьбуэтогогосударя:цветущиедниикровавыйзакат.
—Иалмаз,ясписчистый,символжизниХристовой.
Ялюбилакамни.Икакиебылимеждунимичудесныеуроды:голубойаметист,желтый
сапфир, или тоже сапфир, бледно-голубой с ярко-желтым солнечным пятнышком. Поконоплевски—«спороком»,апо-моему—сгорячимсердечком.
Иногда приносил он кусок серого камня и в нем целый выводок изумрудов. Как дети,
подобранныепоросту:всеменьшеименьше,тусклые,слепые,какщенята.Ихобидели,их
слишкомрановыкопали.Имещенадобылотысячелетиясозреватьвглубокойгорячейруде.
Ивоткакразвовремяэтоймоейлюбвиккамнямпринескак-тохудожникА.Яковлев
несколько опалов, странных, темных. Их привез какой-то художник с Цейлона и просил
продать.
—Опалыприносятнесчастье.Незнаю,братьли?ПосоветуюсьсКоноплевым.
Коноплевсказал:
—Еслисомневаетесь—низачтонеберите.Вот
360
я покажу вам сейчас камушки дивной красоты, согласен чуть ни задаром отдать. Вот,
взгляните.Целоеожерелье.
Он развернул замшевую тряпку и выложил на бархат один за другим двенадцать
огромных опалов дивной красоты. Бледно-лунный туман. И в нем, в этом тумане,
загораютсяигаснутзеленыеиалыеогоньки:«Естьпуть!»,«Нетпути!»,«Естьпуть!»,«Нет
пути!».Переливаются,манят,путают…
—Задаромотдам,—повторяетсусмешкойКоноплев.
Инеоторватьсяотлуннойигры.Смотришь—тихийтуман.Ивдруг—мигнулогонек,и
рядомдругой,вздулсявпламень,затопилпервый,иобапогасли.
—Задаром.Нодолженупредить.ПродаляэтоожерельевсецеликомгоспожеМартене,
женепрофессора.Оченьейпонравилось,оставилаусебя.Анадругоеутроприсылаетслугу
—берите,мол,скореекамниобратно:неожиданномужскончался,профессорМартене.Так
вот,какхотите.Небоитесь—берите,аубеждатьнестану.
От коноплевских опалов я отказалась, а один из черных цейлонских решила взять.
Долго вечером рассматривала его. Удивительно был красив. Играл двумя лучами: синим и
зеленым.Ибросалпламеньтакойсильный,чтоказалось,выходилон,отделялсяидрожалне
вканне,анадним.
Якупилаопал.ДругойтакойжекупилМ.
Ивоттут-тоиначалось.
Нельзя сказать, чтобы он принес мне определенное несчастье. Это бледные, мутные
опалынесутсмерть,болезнь,печальиразлуку.
Этот—нето.Онпростосхватилжизнь,охватилеесвоимчернымогнем,изаплясала
душа, как ведьма на костре. Свист, вой, искры, огненный вихрь. Весь быт, весь лад — все
сгорело.Истранно,излобно,ирадостно.
Годадвабылуменяэтоткамень.ПотомядалаегоА.Яковлевуспросьбой,еслиможно,
вернуть тому, кто привез его с Цейлона. Мне казалось, что нужно, чтобы он ушел, как
Мефистофель, непременно тою же дорогой, какою пришел, и как можно скорее. Если
пойдетподругойдороге,запутаетсяивернется.Амненехотелось,чтобыонвозвращался.
ВторойкаменьА.Яковлевоставилусебя.Не
361
знаю, надолго ли, но знаю, что жизнь его тоже подхватила сине-зелекая волна,
закружилаибросилавдалекуюкосоглазуюАзию.
Третий камень завертел тихого и мирного М. Как уютно текла его жизнь: мягкое
кресло, костяной ножичек между шершавых страничек любимого поэта, ленивые руки, с
ногтями, отшлифованными, как драгоценные камни, рояль, портрет Оскара Уайльда в
черепаховойраме,переписанныебисернымпочеркомстихиКузмина…
И вот — выронили ленивые руки неразрезанную книжку. Война, революция, нелепая
женитьба, «диктатор в родном городишке», подписывающий чудовищные приказы,
партизанская война на Волге, Колчак, страшный путь через всю Сибирь, Одесса, Париж,
смерть.Разрезалачерныйкаменьглубокаятрещинавдольипоперек—крестом.Кончено.
***
СбегалисьвОдессуновыебеженцы,москвичи,петербуржцы,киевляне.
Таккакпропускинавыездлегчевсеговыдавалисьартистам,то—поистинеталантлив
русскийнарод!—сотнями,тысячамидвинулисьнаюгоперныеидраматическиетруппы.
—Мыничегосебевыехали,—блаженноулыбаясь,рассказывалкакой-нибудьскромный
парикмахер с Гороховой улицы.—Я — первый любовник, жена — инженю, тетя Фима —
гран-кокет, мамаша — в кассе и одиннадцать суфлеров. Все благополучно проехали.
Конечно,пролетариатбылслегкаозадаченколичествомсуфлеров.Номыобъяснили,чтоэто
самый ответственный элемент искусства. Без суфлера пьеса идти не может. С другой
стороны,суфлер,сидявбудкеибудучистесненвдвижениях,быстроизнемогаетидолжен
немедленнозаменятьсясвежимэлементом.
Приехалаопереточнаятруппа,состоящаяисключительноиз«благородныхотцов».
И приехала балетная труппа, набранная сплошь из институтских начальниц и старых
нянюшек…
Все новоприбывшие уверяли, что большевистская власть трещит по всем швам и что,
собственногово362
ря,нестоитраспаковыватьчемоданы.Новсе-такираспаковывали…
Настроениевгородебылоеслинебодрое,тооченьоживленное.
«Антанта!Антанта!»
Смотреливморе,ждали«вымпелов».
Деньги мало-помалу исчезали. В магазинах сдачу выдавали собственными знаками,
которые иногда сами выдававшие их торговцы не узнавали. Все дорожало с каждым днем.
Как-то в магазине приказчик, заворачивая мне кусок сыру, трагически указал на него
пальцемисказал:
—Вон,смотрите,скаждойминутойдорожает!
—Такзаворачивайтеегоскорее,—попросила
я.—Можетбыть,вбумагеонуспокоится.
ИвотнеожиданноисчезГришин-Алмазов.Уехалинкогнито,никомуничегонесказав.
СпешилпроскочитькКолчаку.Скоросталаизвестнаеготрагическаясудьба.ВКаспийском
мореонбылнастигнутбольшевиками.Увидевприближающийсякорабльскраснымфлагом,
сероглазыйгубернаторОдессывыбросилвморечемоданысдокументамии,перегнувшись
черезборт,пустилсебепулювлоб.Умергероем.
«Героем,Гришин-Алмазов!Подчеркиваю:„героем"!»
В Одессе мало обратили внимания на эту смерть. Только комендант «Лондонской»
гостиницысталмнекланятьсясушеирассеяннее,иегопушистаясобакапересталавилять
хвостом. И скоро пришел он ко мне озабоченный, извинился и сказал, что отведет мне
номерв«Международной»гостинице,таккаквся«Лондонская»отойдетподштаб.
Очень было жаль уходить из милого номера шестнадцатого, где каждый день в шесть
часов чуть-чуть теплел радиатор, где в каминном зеркале отражались иногда милые лица:
сухое, породистое—Ивана Бунина, и профиль бледной камеи — его жены, и ушкуйник
АлешаТолстой,илирическаяженаегоНаташа Крандиевская,иСергей Горный,иЛоло,и
Нилус,иПанкратов…
Нучтож—ещеодинэтап.Малолиихбыло?Малолиихбудет?..
А в городе стали появляться новые лица: воротник поднят, оглянется и шмыгнет под
ворота.
363
—«Они»ужепросачиваются!Уверяювас,что
«они»просачиваются.Мывиделизнакомоелицо—
комиссаризМосквы.Онсделалвид,чтонеузнал
нас,искрылся.
—Пустяки.Антанта…десант…Боятьсянечего.
Ивдругзнакомаяфраза,догнавшаянас,прибе
жала,запыхавшаяся:
—Ауспи-циитре-вожны!
Началось!
14
Вышелпервыйномер«Нашегослова».Настроениегазетыбоевое,бодрое.
Полным диссонансом — мой фельетон «Последний завтрак». Последний завтрак
осужденного на смерть. Описание веселящейся Одессы. Описание зловещего молчания
кругомитихиешорохи,шелесты,шепотывподпольях,куда«просачиваютсяони».
Настроениемоенеодобряли.
—Откудатакоймрак?Чтозазловещиепророче
ства?Теперь,когдаАнтанта…когдавысаживаются
новыевоинскиечасти…когдафранцузы…—ит.д.
—Вотужсовсемнекстати.Взглянитетолько,что
делаетсянарейде!
—Вымпелы!
—Антанта!
—Десант!
Очевидно,ядействительнонеправа…
Неунывающая группа писателей и артистов затеяла открыть «подвал» где-нибудь на
крыше.Конечно,встиле«Бродячейсобаки».Делобылотолькозаденьгамиизаназванием.
ПодвлияниемразговоровобАнтантеяпосоветоваланазвать«Теткинвымпел»…
Прошли слухи о том, что, пожалуй, «Международную» гостиницу займут под разные
штабы.Тогдасновапридетсямнеискатьпристанища.Сужасомвспомнилапервыеодесские
дни в холодной комнате в частной квартире, когда в разбитое окно ванной комнаты, где
стоял умывальник для всей семьи, сыпал снег прямо на голову. Хозяин ходил мыться в
пальтосподнятымворотникомивбарашковой
364
шапкенаголове.Хозяйкамылась,засунуврукивмуфту.Можетбыть,втакомвидеим
было и тепло и удобно — не знаю. Я чихала и согревалась гимнастикой по всем
существующимвмиреметодам.Большемневсегоэтогонехотелось.Хотябылавесна,весна,
которая всегда ведет за собой лето, так что со стороны холода бояться нечего, но
перспективатрудныхквартирныхпоисковраздражалаиутомлялазаранее.Лучшениочем
недумать.ТемболеечтояникакнемогласебепредставитьоседлойжизнивОдессе.Когда
яжилав«Лондонской»гостинице,моигостиговорилимне:
—Какойчудесныйвидбудетизвашегоокна
весною.
Иявсегдаотвечала:
—Незнаю.Нечувствуюсебявесноюздесь.Аус
пициитревожны…
Иду в яркий солнечный день по улице. С набережной—невиданное зрелище —
чернорожиесолдаты,крутякрупнымибелкамиглаз(словнокаленоекрутоеяйцосжелтым
припеком),гонятпомостовойгруженыхослов.Этоиестьдесант.Ноособогоэнтузиазмав
народонаселениинезаметно.
—Ишькакихприслали.Лучше-тоужнена
шлось?
Негрыяростнойулыбкойобнажаликаннибальскиезубы,кричаличто-товроде«хабалда
балда»,инельзябылопонять,ругаютсяониилиприветствуютнас.
«Нудавсеравно,впоследствиивыяснится».
Ослыбодропомахивалихвостиками.Этоауспи-цияблагоприятная.
—Ну?ЧтовыдумаетезаОдессу,что-о?
Страннознакомыйголос…
—Гуськин!
—Что-о?Этоженегород,амандарин.Отчего
вынесидитевкафе?Тамжебуквальновсебитые
сливкиобщества.
Гуськин! Но в каком виде! Весь строго выдержан в сизых тонах: пиджак, галстук,
шляпа,носки,руки.Словом—франт.
—Ах,Гуськин,я,кажется,останусьбезквар
тиры.Япрямовотчаянии.
—Вотчаянии?—переспросилГуськин.—Ну,так
выуженевотчаянии.
365
—Выуженевотчаянии.Гуськинвамнайдетпомещение.Вы,наверное,думаетесебе:
Гуськинэт!
—Уверяювас,никогданедумала,чтовы«эт»!
—АГуськин,Гуськинэто…Хотитековров?
—Чего?—дажеиспугаласья.
—Ковров?Тутэтимарокканцерынавезливсякуюдрянь.Прямовеликолепныевещи,и
страшнодешево.Такдешево,чтопрямодешевлепорваннойрепы.Вот,могусказатьточную
цену, чтобы вы имели понятие: чудесный ковер самого новейшего старинного качества
размером—длинатриаршинадесятьвершков,ширинадвааршинапять…нет,двааршина
шестьвершков…Ивот,затакойковервызаплатите…сравнительнооченьнедорого.
—Спасибо,Гуськин,теперьужеменяненадуют.Знаю,скольконадозаплатить.
—Эх,госпожаТэффи,какжаль,чтовытогдараздумалиехатьсГуськиным.Янедавно
возилодногопевца—таксебе,паршивец.Я,собственноговоря,стрелялвСобинова…
—ВыстреляливСобинова?Почему?
—Ну,какговорится,стрелял,тоестьметил,метилвСобинова,нуданевышло.Так
повезясвоегопаршивцавНиколаев.Взялемузалу,билетыпродал,публика,всекакследует.
Так что ж вы думаете! Так этот мерзавец ни одной высокой нотки не взял. Где полагается
высокая нота, там он — ну, ведь это надо же иметь подобное воображение! — там он
вынимает свой сморкательный платок и преспокойно сморкается. Публика заплатила
деньги,публикаждетсвоюноту,амерзавецсморкаетсясебе,каккаторжник,апотомидетв
кассу и требует деньги. Я рассердился, буквально как какой-нибудь лев. Я действительно
страшенвгневе.Яемуговорю:«Извинитемене,гдежевашивысокиеноты?»Япрямотаки
сказал. А он молчит и говорит: «И вы могли воображать, что я стану в Николаеве брать
высокиеноты,точтожеябудубратьвОдессе?ИчтоябудубратьвЛондоне,ивПариже,и
дажевАмерике?Или,говорит,выскажете,чтоНиколаевтакойжегород,какАмерика?»Ну
что вы ему на это ответите, когда в контракте ноты не оговорены. Я смолчал, но все-таки
говорю,чтоувас,наверное,высокихнотивовсенет.Аонговорит:«Уменяихочень
366
дажебольшоемножество,ноянежелаюплясатьподвашудудку.Сегодня,говорит,вы
требуете в этой арии «ля», а завтра потребуете в той же арии «си». И все за ту же цену.
Ладно и так. Найдите себе мальчика. Город, говорит, небольшой, может и без верхних нот
обойтись, тем более что кругом революция и братская резня». Ну, что вы ему на это
скажете?
—Ну,тутужничегонепридумаешь.
— А почему бы вам теперь не устроить свой вечер? Я бы такую пустил рекламу. На
всех столбах, на всех стенах огромными буквами, что-о? Огромными буквами: «Выдающая
программа…»
—Надо«ся»,Гуськин.
—Кого-о?
—Надо«ся».Выдающаяся.
— Ну, пусть будет «ся». Разве я спорю. Чтобы дело разошлось из-за таких пустяков.
Можнонаписать:«Потрясающийсяуспех».
—Ненадо«ся»,Гуськин.
— Теперь уже не надо? Ну, я так и думал, что не надо. Почему вдруг. Раз всегда все
пишут«выдающая»…Атутдамскиенервы,идавай«ся».
Онвдругостановился,огляделсяишепотомспросил:
—Аможет,вамнужнавалюта?
—Нет.Зачем?
—АдляКонстантинополя.
—Янесобираюсьуезжать.
—Несобираетесь?
Онподозрительнопосмотрелнаменя.
—Несобираетесь?Ну,пустьбудеттак.Пустьбудет,чтонесобираетесь.
Чувствовалось,чтоневерит.
—Развекто-нибудьсказалвам,чтояедувКонстантинополь?
Гуськинответилзагадочно:
—Аразвенужно,чтобыещеговорили?Хэ!
Ничегонепонимаю.СмотрюнасизогоГуськина,
наяростноулыбающихсянегров,нанетерпеливыехвостикиосликов.Можетбыть,эти
черныеликиповернулимечтуГуськинакСтамбулу?Странновсеэто…
367
15
Быстро,словноиспуганные,побежалидни.
Сколькоих?Совсемнемного—три-четыре?Можетбыть,шесть?Непомню.
Новотбудятменяутромтопот,голоса,хлопаньедверей.
Встаю.
Странная картина: тащат по коридору сундуки, чемоданы, картонки, узлы. Беготня,
суета.Дверираскрытынастежь.Наполувсюдуклочьябумаги,веревки.
Выселяютихвсех,чтоли?Нудатамвиднобудет.
В вестибюле навален всякий багаж. Суетятся озабоченные люди, шепчутся, суют друг
другуденьги,толкуютокаких-топропусках.Ивсеэтовстрашномволнении.Красные,глаза
выпучены,рукирасставлены,котелкиназатылке.
Вероятно,«штабы»приезжают.Невыселилибыименя.
Вернуласьнавсякийслучайксебевномер,вынулаизшкафаплатья,изкомодабелье.
Сунулавсундукипошлавредакцию.
Там,наверное,всезнают.
На улице совсем уже неожиданное зрелище: бегут черные рожи, гонят ослов. Только
теперь повернуты ослы мордами к берегу, а хвостами к городу. Торопятся черные, колотят
ословпалками,ибегутослывпритруску.
Чтоэтоможетзначить?
Из прачечной выбегает французский солдат с охапкой мокрого белья. За ним две
осатанелыепрачки:
—Управынанихнету!Стой!Может,чужоезабрал…
Через открытую дверь прачечной валит пар и видно, как там французские солдаты
вырываютупрачекбелье.Крики,вопли.Игосподинвкотелкекопошитсятамже.
Чтоэтоможетзначить?Завоевываютпрачек?
Одесскиепрачкидействительнобичбожий.Чтоониснамивыделывали!Однаизних
невернуламнеровнополдюжиныплатков.
368
—Такяжевасзаэтоудовлетворяю,—сдостоин
ствомсказалаона.
—Кактак?
—Даведьяженеберусвасзастиркутехплат
ков,которыеявамневернула!
Смотрю,удругойпрачечнойтожерукопашная.
—МадамТэффи!
Оборачиваюсь.
Малознакомаяличность.Кажется,кто-тоизжурналистов.Бежит,запыхавшись.
—Виделикартинку?Развелипанику!Авытак
себеспокойнопрогуливаетесь!Развеужезакончили
всесборы?
—Сборы?Куда?
—Куда?ВКонстантинополь.
ЧегоонименявсегонятвКонстантинополь?
Ноонужеубежал,размахиваяруками,утираялоб.
«Вчемдело?»
Вчераещезаходиликомнедрузьяизнакомые.НиктомненичегооКонстантинополене
говорил.Эвакуация,чтоли?Норазвеэтобываеттаквдруг,мгновенно?
Вредакцииполнаярастерянность.
—Чтослучилось?
—Как«чтослучилось»?Французскиевойска
бросилигород,вотчтослучилось.Надоудирать.
Вотон,Константинополь-то!
Катилисьмывсессевера,внизпокарте.Сначаладумали,чтопосидимвКиеведаипо
домам.Яещедразнилабратьев-писателей:«Что!ДовелнасязыкдоКиева?»
Погналонасвниз,прибилокморю,теперь,значит,надовплавь.Нокуда?
Слышупроекты.
«Наше слово» наймет большую шхуну, нагрузит в нее ротационную машину и
типографскуюбумагу,заберетвсехсотрудниковидвинетнавсехпарусахвНовороссийск.
Говорилиисамисебеневерили.
—Авыкудаедете?—спросилиуменя.
—Даровноникуда.ОстаюсьвОдессе.
—Давасповесят.
—Этодействительнобудеточеньскучно.Ноку
дажемнедеваться?
369
—Хлопочитескорееопропускенакакой-нибудь
пароход.
«Хлопотать»яабсолютнонеумела.
В одной из редакционных комнат сидел на подоконнике А. Р. Купель, бледный,
лохматый,иразговаривалсамссобой:
—Кудаидти?Разониужездесь,разниктозащи
титьнеможет…Можетбыть,унихсила?Уних
право?
Яподошлакнему,ноондаженезаметилменяипродолжалговоритьсамссобой.
Надовсе-такичто-нибудьпредпринять,еслидействительновсеуезжают.Чтожеябуду
делатьодна?
Воттеперькакразкстативспомнитьопреданныхдушах,которыемесяцтомуназадсо
слезами восторга, «которых они не стыдились», вопили, что в случае эвакуации Одессы я
перваявойдунапароход.
ПозвонилапотелефонукадвокатуА.Ответилаегодочь:
—Папынетдома.
—Выуезжаете?
—Н-нет,ничегонеизвестно.Яничегонезнаю.
ПозвонилакБ.
Ответилаквартирнаяхозяйка:
—Уехали.Всеуехали.
-Куда?
—Напароход.Унихдавнобылипропускиот
французов.
—А!воткак!Значит,давно…
Б.тожеклялисьиумилялись…
Хотела повидать кое-кого из литературных друзей, но почему-то часть города была
оцепленасолдатами.Почему—никтонезнал.Вообщениктоничегонезнал.
—Отчегоуходятфранцузскиевойска?
—ПолученатайнаятелеграммаизФранции.Там
революция,тамутвердилиськоммунисты,и,значит,
войскапротивбольшевиковсражатьсянемогут.
ВоФранцииреволюция?Чтозагалиматья!
—Нет,—догадалсякто-то.—Онинеуходят,
атолькоделаютвид,чтоуходят.Чтобыобмануть
большевиков.
Изпарикмахерскойвыскочилазнакомаядама.
370
—Безобразие!Ждутричаса.Всепарикмахерские
биткомнабиты…Выужезавились?
—Нет,—отвечаюярастерянно.
—Такочемжевыдумаете?Ведьбольшевики
наступают,надобежать.Чтожевытакнечесаная
ипобежите?ЗинаидаПетровнамолодец:«Я,гово
рит,ещевчерапоняла,чтоположениетревожно,
исейчасжесделаламаникюриондюлясион».Се
годнявсепарикмахерскиебиткомнабиты.Ну,я
бегу…
ПрохожумимодомаадвокатаА.Решаюпростозайтииузнать.
Отворяетегодочь.
—Папывсеещенет.Онпридетчасачерездва.
Вся передняя завалена платьем, бельем, башмаками, шляпами. Раскрытые сундуки и
чемоданынаполовинунабитывещами.
—Выуезжаете?
—Кажется,да…
-Куда?
—Кажется,вКонстантинополь.Ноунаснетни
какихпропусков,ипапахлопочет.Вероятно,не
поедем.
Звониттелефон.
—Да!—кричитонавтрубку.—Да,да.Вместе.
Каютырядом?Отлично.Папазаедетзамнойвсемь
часов.
Не желая ее конфузить тем, что слышала ее разговор, я тихонько открываю дверь и
ухожу.
Наулиценоваявстреча.
Знакомаяодесситка.Оченьвозбужденнаяидажерадостная.
—Голубчик!Нувыжемненеповерите!
Плотный,каккожа!Спешитескорее,тамужене
многоосталось.
—Чего?Где?
—Крепдешин.Нупрямозамечательный!Ясебе
набраланаплатье.Чеговыудивляетесь?Нужно
пользоваться.Дешевопродают,потомучтовсерав
нобольшевикиотберут.Бегитежескорее!Ну?
—Спасибо,но,право,как-тонетнастроения.
—Ну,знаете,лавочникждатьнестанет,пока
уваснастроениепеременится.Иверьтемне,чтонас
ждет—неизвестно,нозатоизвестно,чтокрепдешин
всегданужен.
ЗашлакмоимдрузьямМ-м.
Ониничегонезнали.Незналидаже,чтовойскауходят.Ноунихбылидругиеприметы
тревожныхперемен.
—Долбоносыйвъехалвквартируипоселился
вгостиной.Прислушайтесь!
Прислушалась.
Из гостиной через коридор неслись звуки очень неприятного ржавого голоса. Голос
пел:
МадамЛю-лю-у-у…Яваслюблю-у-у…
Ага! Понимаю. Это был голос долбоносого субъекта, типа очень подозрительного,
которыйшмыгалиногдапокоридору,старательноотворачиваялицо.Кто-тоизбывшихуМмузналегоидаженазвалкличку.ЭтобылбольшевикизМосквы.
Приходил к хозяйке, шептался с ней, подслушивал, подглядывал. Одновременно и
ухаживал, так как хозяйка была женщина нестарая, с утра ходила в платье с открытой
жирной шеей, густо, словно мукой, обсыпанной пудрой, глаза у нее были выкаченные, с
толстымивеками,носшилом,словом—всялюбовь.
Поздно вечером слышно было, как, покончив с прозой шпионажных донесений, она
томноворковалаголубинымистонами:
—Ой-й-й!Игдемоеблаженство?Где?
—Твоеблаженствоистобой!—отвечалей
ржавыйголос.
Ивотсовчерашнегодня«блаженство»пересталопрятаться.Онопереехалоскорзиной
игромкокрикнуловкухню:
—Аннушка!Почиститемнебруки!
Большевикпересталпрятаться.
«Действительно,ауспициитревожны».
М-мникудаехатьнесобирались.Именяэтоподбодрило.
Вотсидятжелюдиспокойнонаместе…
Пошлаксебевгостиницу.
Швейцары куда-то исчезли. Большинство номеров пусты, с настежь открытыми
дверями.
Толькочтоподняласьксебе—стуквдверь.
ВлетаетзнакомыймосквичX.
—Явторойраззабегаю.Нетлиувасденег?Все
банкизакрыты,намнесчемвыехать,женавотчаянии.
—Кудавыедете?
—Мысегоднявечеромна«Шилке»воВладиво
сток.Авыкуда?
—Никуда.
—Вышутите!Высумасошли!Оставатьсявго
роде,которыйобещалиотдатьбандамнаразграб
ление.Говорят,Молдаванкаужевооруженаиждет
только,когдавсевойскаотойдут,чтобыринуться
нагород.
—Кудажемнедеваться?
—Мыбылиуверены,чтовыдавноужеустрои
лись.Едемтеснамина«Шилке»воВладивосток—у
насестьпропуск.Мыиваспроведем.
—Хорошо.Ясрадостью.
—Втакомслучаеровноввосемьчасоввечера
будьтесбагажомнапристани.
—Помнитеже—ровноввосемь.
—Нуконечно.ПоцелуйтеЛелечку.
Теперь, когда мой отъезд устраивался, я почувствовала, как мне, в сущности, хотелось
уехать. Теперь, когда можно было спокойно думать о том, что меня ждало, если бы я
осталась,мнесталострашно.Конечно,несмертиябоялась.Ябояласьразъяренныххарьс
направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы,
стукаприкладовопаркет,криков,плача,выстреловичужойсмерти.Ятакусталаотвсего
этого.Ябольшеэтогонехотела.Ябольшенемогла.
16
Открылаокно.
Где-тонабоковойулицестреляли.
Уложилавещи.Спустиласьвниз.
Ввестибюлесталоспокойнее.Устенещеосталиськое-какиечемоданы,носуетнине
было. Даже отельная прислуга куда-то исчезла. У парадного крыльца вертелся мальчишкарассыльный.
—Ктоэтостреляет?—спросилая.
—Аэтошпекулянтовпугают.
—Какихспекулянтов?
—Акоторыевалютойторгуют.Ихтаммножествонаулице—зайдитезаугол,такувидите.Отъезжающимвалютупродают,нувотв
нихипалят.
Мальчишке,видимо,нравилось,чтопалят.
Я вышла на улицу, заглянула за угол. Действительно, там, подальше, группировались
кучкамикакие-толюди,очем-тотолковали,махалируками.
Раздавалсявыстрел—группымедленнорасплывалисьибыстрособиралисьснова.
—Туданеходите.Подстрелют,—остановил
мальчишка.—Атам,налево,тоженепройти.Там
кордон.
—Почему?
—Ахочутграбитьнашу«Международную»и
«Лондонскую».Здесьсамаянажива:буржуииино
странцы.Сюдапреждевсегопридут.
Воттакистория!
—Амногоещежильцовосталосьвотеле?
—Очинномало.Почитайчтоникогонет.Все
выехали.
Ярешилапройтинапристань,разыскать,гдестоит«Шилка»,чтобыпотомлегчебыло
еенайти,когдаприедусбагажом.
Дорогакморюоказаласьсвободной.
Напристанипусто.
Подальшенарейдесуда:«Херсон»,«Кавказ»ииностранцы.
Средипришвартованныхкпристанибарокразыскала«Шилку».Маленькоесуденышко.
НеужелионопришлоизВладивостока,пересеклоИндийскоемо-ре?
На«Шилке»нидуши.Изтрубыдыманевидно…
Ну,значит,успеютквечеруналадить.
Заметивхорошенькоместо,пошладомой.
Попробоваласозвонитьсяпотелефонусдрузьями.Телефоннедействовал.
Разыскаласвоегоприятеля—швейцаровамальчишку—ивместеснимстащилавниз
багаж.
—Анайдулияизвозчика?
—Извозчика-а?Ну,это,знаетели,того-с.Это
надоупристаникараулитьиловитьпорожняка.А
вгородененайдете.
Столковались с мальчишкой, чтобы он пошел на пристань и заказал извозчика к семи
часам,лучшеприедупораньше.X.будутждатьиволноваться.
Подняласьксебе.
Что-тобезнадежноебыловэтихпустыхкоридорахсраспахнутыминастежьдверями,с
обрывкамибумагиверевок,которыхниктоневыметал.
Дунулвихрь,закружилисмел.Осталисьтолькопыльдасор…
Селавкреслоуокна.Хотелосьтихособратьмысли,заглянутьвсебя,подумать.
Заметила привязанный у изголовья кровати мой кипарисовый крестик, вывезенный
мноюнескольколеттомуназадизСоловецкогомонастыря.Всегдаязабываюегоивсегдав
последнююминутувспоминаюиберуссобой.Иэтодляменякаксимвол…нонехочуоб
этомговорить.
Отвязала свой крестик. Простой, резной, какой кладут на грудь покойникам.
Вспомнила Соловки, тоскливый, отрывистый крик чаек и вечный ветер — холодный,
соленый, обгладывающий тощие ветви сосен. И изможденные лица послушников, их мочально-белокурыепрядкиволосподветхойскуфейкой.Северныестрогиелица.Лики.
Старенький монашек у глухой церковки далеко в глуби леса. На стенах церковки все
архангелы:Михаилсмечом,Рафаилскадилом,Варахиил,вер-тоградарьрайский,срозами
вруках,иГавриил,ангелблаговещения,светкойлилий,иИегудиил—карающий,сбичами,
и Силахиил, ангел молитвы, со сложенными руками, и Уриил, скорбный ангел смерти со
свечой,перевернутойпламенемвниз.
—Святыеангелыувас,батюшка?
Старичокморгает,непонимает,неслышит:
—Куды?Куды?
Улыбнулсямелкимилучикамисухихморщин.
—Лики,милая,лики!..
Крестики,четки,тканыемолитвойпояскивмонастырскойлавочке.
Старуха, сухая, костистая, зловещая, с круглыми ястребиными глазами, роется в
поясках:
—Усюобрядусмертнуюдаваймне.Усюнаде
вятьчеловексемьи.Навсехзапасайтесь,право
славные.Война.Ичтоещебудет…
Да.«Ичтоещебудет?..»Явыбираюкипарисовыйкрестик…
Нескольколетвиситонуменяумоегоизголовья.Встрашные,бессонныечерныеночи
многое-многоесхоронилаяподэтимкрестиком…
Стуквдверь.
Не дожидаясь моего ответа, влетает П., некто из некрупных общественных деятелей.
Волосывсклокочены,бородаточноветромсдутанабок.Глазприпух.
—Ах,скакимтрудомядобралсядовас!—кричитон,растерянноглядямимоменя.—С
тойстороныстреляют,сэтойнепропускают…елепроскочил…
—Нукакойжевымилый,чтовспомнилиобомневтакоевремя.
—Ну,ещебы.Япреждевсегоподумаловас.Выименнотакойчеловек,которыйможет
выручить. С вашими знакомствами, со связями, с вашей известностью… Мы оказались в
ужасном положении. Ш. обещал всех нас устроить на пароход, отходящий в
Константинополь. Он клялся, что французы заберут нас всех. Назначил прийти за
пропускамисегоднякодиннадцати…Мысидели,какдураки,передзапертымидверямидо
трех, и вдруг входит секретарь и выражает полное удивление нашим присущствием.
Оказывается, что господин Ш. изволил уехать еще в восемь часов утра и никаких
распоряженийнеоставил.Нет,каквамэтонравится!Теперьвсянадежданавас.
—Чтожея-томогусделать?
— Как что? Вы можете куда-нибудь съездить и похлопотать. Поезжайте на «Кавказ»,
расскажите,вкакоммыположении.Васвсезнают.
—Даначатьстого,чтоуменяусамойникакогопропусканет.X.обещалвзятьменяс
нимина«Шилку».Еслибынеон,пришлосьбыостатьсявОдессе.
— Никогда не поверю! Вы, которую вся Россия… Бликген и Робинсон выпустили
карамельвашегоимени.Карамель«Тэффи».Самел.Ичтобывы…
—Карамель-тоели,авотвсе-такиеслибынеX.,топришлосьбымне…
— В таком случае мы едем с вами на… «Шилку»,—решил П.—Вы обязаны нас
устроить. Мы тоже не кто-нибудь. Россия последних моментов тоже кое-чем нам обязана.
Слушайте: я бегу на разведки. Если ничего не удастся — вы нас устраиваете на «Шилку».
Этовашгражданскийдолг.Выответитепередисторией.Жмувашурукуиверювам.
Чертзнаетчто!
Распахнулдверь,стукнулсялбомопритолокуивыскочил.Ночерезсекундудверьснова
распахнулась.
—Увас,конечно,естьвалюта?
—Нет.Валютыуменянет.
— Ай-ай-ай!Нукакже такможно!Какможнобыть такой непредусмотрительной,—
распекал он меня.— Положительно, господа, живете вы точно на луне, совершенно не
сознаваямоментаинеучитываявозможностей.
Наминуткузадумалсяиприбавилоченьстрогимтоном:
—Теперьгдежеявозьмувалютувслучае,если
придетсяехатьзаграницу?
Онушел,по-видимому,оченьнедовольныймной.
Смеркалось.Порабылособиратьсянапристань.
Внизу ждал меня мой мальчишка. Он договорил извозчика за какую-то легендарную
цифру.Тотобещалзаехатьзамнойвсемьчасов.
Мальчишкапредложилпообедать.
—Поваросталсяидваофицианта.Кое-чтомогутсобратьпоесть.
Мнеестьнехотелось.
Вышла на улицу. Послушала, как стреляют в разных концах города. Стреляли, повидимому, без особого смысла и цели. Просто так «постреливали», напутственно, как
деревенскиймальчишкабросаетщепочкувследбарскойколяске.
Чувствоваласьнастороженность,мертваязыбь,отражениегде-тобушующейбури.
Мальчишкастоялнаподъездеиманилменярукой:приехалобещанныйизвозчик.
Спустилиськнабережной.
Тихо.
Отыскали«Шилку».
Нанейпусто.Ниодногоогонька.Пустоинаберегу.
Чтожевсеэтозначит?Слезласизвозчика,подошлаближе.
—Эй!«Шилка»!
Набортузамаячилафигура.Китаец!
—Эй!Естькто-нибудьна«Шилке»?Уходит«Шилка»сегоднявморе?А?Отвечайже!
Китаецюркнулвниз.Скрылся.
—Эй!Китаец!
Сверхусберегакто-товыстрелил.Оченьблизко.
—Ой,барыня!—крикнулизвозчик.—Тыкаксебе
хочешь,аятутстоятьнестану.Ябагажтвойнабе
регвыгружу,аждатьтутнестану.
—Подождинемножко,голубчик!—попросила
я.—Ятебезаплачу.Сейчаспридутмоизнакомые.
Мысговорились.
—Низакакиеденьгиждатьнестану.Неслыши
те,чтоли?Стреляют.Гужисрежут,лошадьуведут.
Ятебебагажвыгружу,исиди,колихочешь,хоть
всюночь.
Яещеповертеласьнаберегу.Нидуши.Покричалакитайца.Темнеет.
Опятьвыстрел,изашуршалкамушекнедалекоотменя.
Извозчикрешительнослезскозелисталстаскиватьчемодан.
Чтоятутбудуделатьоднанаберегу?Ясно,что«Шилка»сегоднянедвинется.Ниогня,
никомандынанейневидно.НогдежеX.?Можетбыть,заехаликомнев«Международную»
илиприслалитудазаписку…
За двойную плату извозчик соглашается отвезти меня обратно. Теперь, если придется
сноваехатьнапристань,уменяелехватитчемзаплатить.
Гостиницапогруженавполныймрак.Тольковнизу,ввестибюлеивресторане,кое-где
светя-гсялампочки.
—Никтонеприходил?Неприсылалзамной?
Никто,ничего.Тишь,гладь,божьяблагодать.
Хочетсяесть,нобоюсьтратитьденьги.
Остаюсь внизу, в вестибюле. Неприятно идти одной по пустым коридорам. Достаю
какую-тоуютнуюкнижку,кажется,Ибсена,исажусьпоближеклампе.
К судьбе своей у меня полное равнодушие. Ни тревоги, ни страха. Сделать все равно
ничегонемогу.ПроследиламысленносвойстранныйпутьизМосквывсенаюг,наюг,ивсе
непосвоейволе.ЯвилсяперстсудьбывобразеГуськина,ткнулменя.
«Поездкавсегонаодинмесяц.Нескольковечеровсваловымсбором,ивотвыужедома,
ивотвыужеспокойны.Что-о?»
Ивоткачусьвнизпокарте,игонитменясудьба,
кудахочет,идокатиладосамогоморя.Теперьзахочет—вморезагонит,захочет—по
берегупокатит.Всущности—невселиравно?
Подошел официант. Официантского в нем осталось только крахмальная манишка с
чернымгалстуком.Фракзаменилрваныйпиджачок.
—Повархочет,чтобывыпокушали,—сказалон.
—Нучтоже,разповархочет—покоримсяповаРУ—Обедвсеравноготовили.Супесть,баранина,
компот.
—Нувотиотлично.
Он накрыл передо мной столик и принес суп. Подавая, оглядывался, прислушивался,
заглядывалвокно.Потомисчез.
Яждала,ждалаирешилапойтинаразведки.Заглянулавбуфет.
—Гдетотлакей,чтомнеобедподавал?
—Лаке-ей?—спросилчей-тоголосизтемногоугла.—Сбежалтвойлакей.Наулице
стреляют.СкороМолдаванкасюдынагрянет.Сбежалкакприхвостенькапитализма.
Явернуласьввестибюль.
Тамметаласьотокнакдвери,отдвериклестницевысокаямолодаядама.Увидяменя,
онабыстроподошла.
— Ваша комната номер шестой? Мы с братом в том же этаже, но на другом конце
коридора. Так мы вот что придумали: все двери в коридор мы зароем на ключ, а внутри
оставим сообщение. Если станут ломиться к вам первой, то вы бегите по комнатам и
запирайтезасобойдверь.Еслиначнутломитьсякнам,мыпобежимтакимжепутемквам.
—Авыдумаете,чтобудутломиться?
—Нуконечно.
Иопятьзнакомаяфраза:
— Молдаванка вооружена и ждет, когда последний патруль уйдет, чтобы ринуться
сюдаив«Лондонскую».Онивоображают,чтоздесьспряталисьбуржуиикапиталисты.
—Можетбыть,намлучшекуда-нибудьуйти?
—Акудавыпойдете?Ночь.Слышите?Стреляют…Акудавещиденете?Даиктовас
ночьюпустит?Э,мыужевсеобдумали.Будемтутотсиживаться.Этовашбагаж?
-Да.
—Несоветуютутоставлять.
Онаобернуласьисказалашепотом:
—Отельныехлопцы,которыездесьостались,—с
нимизаодно.Порядочныевсесбежали.Ну,такмы
сбратомпойдемнаверхзапиратьдвери.
Онаубежала.
Каквсеэтоскучно—скучно!Каквсеэтонадоело!Право,дажепожалеешь,чтопрошло
то первое время, «весна» революции, когда мелкой дрожью стучали зубы, когда, замирая,
прислушивались,проедетгрузовикмимоилиостановитсяуворот,когдадотошнотыбилось
сердцеподударыприкладоввдвери.
Теперьвсепривычно,всескучнодоомерзения.Грубо,грязноиглупо.
Нокуда,однако,девалисьX.?Почемуоннезабежал,недалничегознать?Можетбыть,
«Шилка»уйдетутромиониещеуведомятменя…
—НадеждаАлександровна!
ИнженерВ.Углыртаопущены,дышиттяжело—сейчасзаплачет.
—Чтослучилось?Каквысюдапопали?—удив
ляюсья.
—Меняподлообманули.Мнеобещалипропуск
на«Корковадо»,япрождалвесьденьиничегоне
получил.Всеменябросили…каксо…со…ба-ку-у-у.
Онвысморкалсяивытерглаза.
—Я,немогубольшебытьодин.Япришелзава
ми.Отчеговынеуехали?
—ЯждуХ-ов.Мыдолжныбыливстретитьсяна
пристаниввосемьчасовивместепогрузитьсяна
«Шилку».Можетбыть,ониещеприедутзамной?
—X.?ВыждетеХ-ов?Даведьониужеуехали!
—Куда?Как?Почемвызнаете?
—Даявстретилихсегоднявечером.Ониехали
сбагажомна«Кавказ».ЕдутвКонстантинополь.
—Бытьнеможет!Иничегонепросилипередать
мне?
—Нет,ничего.Ониоченьволновалисьиспеши
ли.Нанейбылавашамеховаянакидка—помни
те?—ейбылохолодно,выейдалинадеть.Да,да,
ониуехаливКонстантинополь.
Я молчала, ошеломленная, и вдруг, не знаю почему, вся эта история показалась мне
ужасносмешной.
—Чегожевысмеетесь?—ужасалсяВ.—Ониже
васнадули.Передумалиидаженедализнать.
—Вотэто-тоисмешно.
В.схватилсязаголову.
—Онасмеется,когдаявжалкомотчаянии!Ачтобудетсмоейдевочкой!Маленькаямоя
Лелю-ся,Лелюсевичмой!
—Такдевочкажевашасейчасвполнойбезопас
ностивдеревне.Чегожевыубиваетесь?
—Ятакодинок,такужасноодинок!Каксо…соба…а…
—Невспоминайтевы,радибога,собаку,ато
опятьразреветесь.
—Умоляювас!Едемтесомнойна«Шилку»,уме
няестьдвапропуска.Выдалинаменяинажену.
Япроведуваскакжену.Умоляю!Янемогубольше
оставатьсяодин.Ясумасойду.
—Аразве«Шилка»уйдетсегодня?
—Да,часовводиннадцать.Такмнесказали.
—Тогдаедем.Ясогласна.
—Нукакжеярад!Этовашсуп?Яегосъем.Бо
жемой!Ведь,можетбыть,придетсяумиратьголод
нойсмертью!Теперьябегузаизвозчиком,чемоданы
сомной,явесьденьвожуссобой.Бегу!Ждите!..
Ну,наэтотраз,кажется,выберусь.ЧемоданыВ.здесь.Еслизабудетменя,такчемоданы
вспомнит.
Решилапредупредитьомоемотъездедаму,скоторойусловилисьспасатьсядругкдругу.
Подняласьнаверх,прошлапотемномукоридору,шуршараскиданнойбумагой,путаясьв
обрывкахверевки,стучалавдвери,кричала:«Этоя!Яуезжаю!»
Никтонеотозвался.Либоониневерилимоемуголосу,либосамиудраликуда-нибудьи
спряталисьвдругомместе,оставяменяоднусправлятьсясразбойниками.
Спустиласьвниз.
В.ужеждалменяиволновался,думая,чтоясбежала.Ондикобоялсяостатьсяодин.
—Ну,едем.
Поехалипотемнымулицамкпристани.
Кое-гдевблизипостреливали.Затоиздалидоносиласьужесовсемсерьезнаяпальба.
Спустилиськморю.Вотона,«Шилка».Понейбродятогоньки.Значит,тамлюди?
Подъехалиближе.
На пристани народ, сундуки, узлы, чемоданы. Прилажены сходни. Наверху белеет
морскаяофицерскаяфуражка.
—Идемскорее!Идемскорее!—торопитВ.—
Захватятвсеместа.Инеотставайте!Ябоюсьбыть
один!..
Какоесчастье,чтоунеговдругобъявилсятакойудобныйдляменяпсихоз.Иначесидеть
бымневОдессе…
—Идем!Идем!
17
Странныйкорабль.
Неслышнонанемкапитана,
Невидноматросовнанем…
Темно.Электричества,очевидно,тоженанемнет.
Стихимгуломползутпотрапупассажиры.«Шилка»,очевидно,безгруза—ватерлиния
виднанадводойитрапкрутоподымаетсясберега.
Нисуетни,ниистерическойнервозностивтолпенезаметно.Всекак-тонастороженно
тихи.Деловитошепчутся.Изредкатолькопрорываетсянегромкийокрик:
—ГенералМ.здесь?
—Здесь.
—МичманР.Ищутмичмана.
-Есть!
И опять только тихий гул. Ночь теплая, темная. Чуть-чуть накрапывает дождик.
Подымаюсьстолпойнапалубу.Никтоникакихпропусковнеспрашивает.
—Постараемсяпробитьсявкаюты,—советует
В.—Погода,кажется,будетскверная.
Новкаютыуженепробраться.
—Интересно,какмыдвинемся.Ведьмашиныне
работают,—говорюя.
—Можетбыть,ещеналадят.Ведьнеостанемся
жемыздесь!Слышитепальбу?Это,говорят,атаман
ГригорьевберетОдессу-Товарную.Пожалуй,ночью
онибудутужездесь.
Пароходнабиваетсявсеплотнееиплотнее.Ужетруднодвигатьсяпопалубе.
—Постойтездесь,—говоритВ.—Япопробую
пробратьсяглубже.
Яподошлакбортуисталаглядетьвморе.
Тихое,темноеиспокойноебыломоре,нашановаядорогавнеизвестное.Пахломокрым
канатом. Поблескивали огоньки на рейде, где большие, серьезные и важные корабли,
набитые важными и сведущими персонами, таинственно переговаривались световыми
сигналами.Готовилисьвдальнийпуть,всвободныеморя,кспокойнымберегам.
—Пропадатьбудем,—тихопробормоталкто-то
околоменя.—Еслиненайдутбуксира,чтобыувел
наснарейд,крышканам.Канундаладан.
—Ба-ба-бах!—отвечалаемуОдесса-Товарная.
—Зарево!Видите?
—Вгороде,говорят,ужеграбят.
—Господи!Господи!..
И вдруг кто-то тихо запел. Красивый женский голос. Я нагнулась: примостившись на
чемодане, сидела молоденькая нарядная барышня. Покачивала ножкой, перекинутой через
колено,изадумчивопелацыганскийроманс:
Гдебынискиталасьядушистоювесною,
Явижутотжесон,иимволнуюсья…
Поет!
—Какэтотаквыможетепеть?—удивилсяктото.
—Амневсеравно.Надоело.
—Видно,ещенемногопретерпели!—продол
жалудивлявшийся.
—Нунет,все-такипорядочно.Усадьбусожгли,
братпропалбезвести…Елеуспелиудрать.
—Авычтоже,помещица,чтоли?
—Я-то?Яещеиинститутанекончила.
Повернулалицоктихомуморюисновазапела:
…душистоювесною…
Явижутотжесон…
Сидитначемодане,болтаетногойвсветломбашмачке,живетмечтой.
Арядомкто-то,нетовздыхая,нетоикая,жует
булку.Амаленькийпузатенькийгосподинробкоуменяспрашивает:
— Вы, извините, госпожа Тэффи? Я, извините, Беркин. Я немного вас уже видал.
Может быть, вы мне можете дать совет? Я не знаю, оставаться мне на пароходе или
вернутьсявОдессу?
Иужешепотом:
— У меня при себе крупная сумма. Вы мне можете поручиться, что на пароход не
пролезлибольшевики?
—Дая-топочемзнаю?Выжевидите,чтоясамаздесь.
—Выздесь,но,можетбыть,вынерискуете,аярискуютак,какявамужесказал…
Простите,номеня,извините,оченьзнобитисключительноотстраха,таккакимеюнасебе
фуфайку…Таквысоветуетеостаться?Умоляювас,ясделаю,каквырешите!
—Нукакжеямогубратьнасебяответственность!
—Ну,яжевасумоляю!
Явзглянулананего:вселицодрожит,иуглыртаопустились—плачет,чтоли?
— По-моему, оставайтесь здесь. Здесь спокойнее, а в город как вы теперь
проберетесь?Темно,пусто—васещеограбят.
—Уф,каквы,однако,правы!Ну,вотяужеиспокоен.
ВернулсяВ.
— Все каюты и коридоры битком набиты. Нашел место только в ванной. Там, кроме
нас,будутещедвое.Вамуступилискамеечку,яиещеодналичностьнаполуиодинвванне.
Вещинашиужесваленывтрюм.
Подошел инженер О. и рассказал новости: из пароходной команды нет ни души. Все
убежали в город, очевидно, желая сдать пароход большевикам. Машина разобрана, многих
частейнехватает.Нетоунесеныониилиуничтоженысумыслом—чтобнедатьнамуйтии
увести «Шилку», не то просто в целях ремонта. Нашли забившихся в трюм китайцев,
пароходныхслуг.Онисначаладелаливид,чтоничегонезнаютинепонимают,нокогдаим
пригрозили револьвером, указали, где спрятаны кое-какие части машин. Тотчас начали
разыскиватьсреди
пассажиров механиков и инженеров. Вызвался О. и еще двое-трое и приступили к
работе.Надеютсясобратьмашину.Ноработымного,ипридетсякое-чтосамимсмастерить.
Не хватало каких-то подшипников. Если удастся починить — мы спасены. А нет, так дело
дрянь.
Началиискатьсредипассажировморяков,чтобывзялинасебякомандование.Нашлось
несколькочеловек,ивыбраликомандиромкапитанаРябинина…
Но, собственно говоря, публика ничего обо всех этих делах не знала и даже не
спрашивала.Размещалиручнойбагаж,чтобыудобнеебылосидеть,укладывалидетейспать,
устраивалижизнь.ИнженерО.спустилсявмашинноеотделение.
Я пошла бродить по пароходу. Кое-где в толпе мелькнули знакомые лица: профессор
Мякотин, Федор Волькенштейн, Ксюнин, Титов… Товарищ министра юстиции Ильяшенко
(впоследствииубитыйбольшевиками).
На полу в коридорах, на лестницах, на связках каната, под трубой, на скамейках, под
скамейками—всюдулежалиисиделилюди.
—Господа!Даведьмыпоехали!—закричал
вдругчей-торадостныйголос.—Мыедем!
—Пошли!Пошли!
Тихоповорачивалсяберег,поворачивалисьогонькинарейде.
—Идем!
Номашинанестучитидымаизтрубыневидно.
—Буксир!Буксирнасведет.
—Итославабогу.Хотьнарейдпоставят.Хоть
подальшеотпроклятогоберегабудем.
Буксир«Рома»велнаснарейд.
Апотомчто?
Вотимы,«какбольшие»,стоимнарейде.
Междупароходамисталисноватьлодочки…
Одна лодочка причалила к нашей «Шилке». По трапу поднялся какой-то зловещий
одессит, разыскал своих знакомых, безмятежно жевавших финики, и клятвенно уверил их,
что они неминуемо погибнут. Знакомые выплюнули недожеванные финики и предались
бурному отчаянию, а одессит, с видом человека, исполнившего тяжелый долг, деловито
шагнулчерезбортиспустилсявсвоюлодочку.
Мойновыйприятель,«извините,Беркин»,вдруг
засуетилсяирешилтожераздобытьлодкуинаведатьсянакакой-нибудьпароход.
—Зачемвамэтонужно?
—Ну,все-такиузнаю,кактамуних,ирасскажу,
кактутунас.
Лодочники драли совершенно несообразные деньги, но желающих разузнать и
рассказатьнашлосьдовольномного.
«Извините,Беркин»побывалнадвухпароходах.
—Ну,яжеимпорассказал!..
—Чтожевырассказали?
—Рассказал,чтонамсообщилипорадио,что
сморяидутбольшевики.ИзСевастополя.
—Покакомурадио?Унасведьаппаратне
действует.
—Отличносебедействует…
—Дамнетолькочтоговорилмичман,который
этимзаведует.
—Авыемуверите?Таквылучшемневерьте.
—Откудажевызнаете?
Враньебылоявноеиопределенное.
Лодки продолжали сновать между пароходами. За баснословные деньги ездили люди
попугатьдругдруга.Длятакойвеликойцелиразвечегопожалеешь!
Беркинездилтрираза.
—Большеяужесебепозволитьнемогу.Лодоч
никитакойнахальныйнародипользуютсячелове
ческойбедой.
Подутровралиугомонились.
Наше пароходное начальство волновалось тремя вопросами — как двинуть «Шилку»,
откудадостатьугольдлятопкиичемнакормитьпассажиров.
Китайцы,которымсновапригрозили,показализапасрисуиконсервов.Новсегоэтого
быломало.
Недалекоотнаснарейдеоказалсяпароход,везшийизСевастополявОдессупровиант.
Попросилиунегопродовольственнойпомощи.Пароходотказалсяизаявилстрого,чтоидет
вОдессуразгружаться.
—Даведьтамбольшевики!
—Анамдоэтогоделанет,—отвечалпароход.
Тогда«Шилка»возмутиласьиоткрылавоенные
действия:послаладвешлюпкиспулеметамидобыватьпровиант.
386
Провиант добыли, но обиженный пароход пожаловался французскому кораблю «Жан
Барт».«ЖанБарт»грознозаорална«Шилку»:
—Разбойники!Большевики!Объяснитьнемед
ленно,нето…
«Шилка»отвечаласдостоинствомиссентимен-том,что,мол,унеенабортуголодные
женщинысголоднымидетьмиичто,мол,французывсегдабылирыцарями.
«Жан Барт» притих и немедленно послал к «Шилке» шлюпку с шоколадом, мукой и
сгущенныммолоком.
ИнженерО.поднялсяизмашинногоотделенияисказал,что«Шилка»можетдвигаться,
нотолькозаднимходом.
Многихэтоизвестиеперепугало.Думали—раззаднийход,так,значит,назад,вОдессу.
Мякотин,ТитовиВолькенштейнкакчленыпартии—непомнюкакой—выползалииз
трюма под трубу совещаться. Шептались оживленно и многозначительно смолкали, когда
кто-нибудьподходил.Ксюнинвтрюменачализдаватьнапишущеймашинкегазету.
18
Буксирподтащилнаскугольщику,ибылообъявленовсем,всем,всем:
—Должнысамигрузитьна«Шилку»уголь.Рабо
чихнаугольщикенет,напароходекомандынет.Ес
лихотите,чтобыпароходдвинулся,—грузитеуголь.
—Неужели…вседолжныработать?
—Атокакже,—былответ.
Началасьпрелюбопытнаяштука.
Элегантныемолодыелюдивщегольскихкостюмчикахсмущенноулыбались,показывая,
чтопонимаютшутку.Конечно,сейчас,мол,выяснится,чтонельзяжезаставлятьэлегантных
людейтаскатьнаспинеуголь.Ведьэтоженелепо!Вздоркакой!
—Эй!Выстраивайтесьвсенапалубе!—закричал
властныйголос.—Всемужчины,кроместариков
ибольных.
Элегантные молодые люди оторопели. Растерянно оглянулись. Шутка затянулась
слишкомдолго.
—Ну?Чегожевытуттопчетесь?!—крикнулина
одногоизних.—Слышаликоманду?Лезьтенаверх.
Можетбыть,наверхупоймутихэлегантностьинеспособность…
Палубабыстронаполняласьвыстраивающимисяврядыпассажирами.
—Сейчасвамраздадуткорзины.Наденьтеихна
спину.
Элегантные молодые люди усмехались, чуть-чуть пожимали плечами, точно
участвоваливнелепоманекдоте,окоторомпотомзабавнобудетпорассказать.
Новотубортанатрапеначалсякакой-тоскандал.
—Позвольте!—кричалкто-то.—Накакомжеос
нованиивыуклоняетесь?!Человексильный,здо
ровый…
—Прошувасоставитьменявпокое!
На палубу выбежал кряжистый господин, лет сорока, с дрожавшими от бешенства
глазами:
—Прошунемедленнооставитьменявпокое!
—Нет,высначаласкажите,какиеувасоснова
нияотказыватьсяотработы,накоторуюпризваны
буквальновсе?
—Какиеоснования?—заревелкряжистыйгоспо
дин.—Атакие,чтоядворянинипомещикиникогда
вжизнинеработал,неработаюинебудуработать.
Ни-ко-гда!Зарубитесебеэтонаносу.
Ропотвозмущениявсколыхнултолпу.
—Позвольте,новедьеслимынебудемрабо
тать,топароходнеотойдетотберега!
—Моймужтожепомещик!—пискнулоизтолпы.
—Ведьмыжевсепопадемвлапыкбольшеви
кам!
—Нопричемжеяздесь?!—вбешеномнедоуме
ниивопилкряжистый.—Наймителюдей,устройтесь
как-нибудь.Мыжиливкапиталистическомстрое,
вэтихубежденияхияжелаюоставаться.Аесливам
нравитсясоциалистическаяерундаитруддлявсех,
таквылезайтенаберегиидитексвоим,кбольшеви
кам.Поняли?
Публикарастерялась,замялась.
—Отчасти,гм…—сказалкто-то.
—Но,сдругойстороны,нельзяжедоставаться
большевикам…
—Ипочемумыдолжныработать,аоннет?
—Самосудомбыего!—хрюкнулапролезшаяна
палубустарушонка.
—Ну,знаете,господин,выэтобросьте,—урезо
нивалдобродушныйкупецизНижнего.
—Незадерживать!—вылетелначальнический
окрик.
Белаяморскаяфуражкаприблизилась.
—Спускайтеськугольщику,беритекорзины.
К начальству подскочил один из «элегантов» и зашептал, скосив глаза на
принципиальногодворянина.
Начальствомотнулоголовойиспокойноответило:
—Ануегокчерту!
Нагрузканачалась.
Длинной вереницей прошли по трапам вверх и вниз почерневшие, закоптевшие
грузчики.Всепассажирывылезлиизкают,изтрюма,изкоридоровсмотретьнаневиданное
зрелище: молодые «эле-ганты» в лакированных башмачках и шелковых носочках,
поддерживаязатянутымивжелтыеперчаткирукамитяжелыекорзины,тащилиуголь.
Онибыстровошливроль,сплевывалииругались.
—Гайда,ребята,незадерживай!
«Ребята» в лице «извините, Беркина», плешивого, пузатого, на тонких кривых ногах,
отвечали:
—Э-эй-юхнем!
—Чеговыпучилиглаза?—кричалназрителей
длинный,каклюбительскаяудочка,чтец-деклама
тор.—Заставитьбываспоработать,несталибы
глазапучить.
—Смотреть-тоонивсеумеют,—язвилкупециз
Нижнего.—Авоттыпоработайснаше…
—Г-аботатьонинежелают,—прокартавилкур
носыйлицеист.—Анебосьестьпобегутвпег-вую
голову…Собаки!
Кто-тозатянулерундовуюпесенкупоследнихдней:
Цыпленокжареный.,
Цыпленокпареный,
Цыпленоктожехочетжить.
Ешьананас,Рябчикажуй,ДеньтвойпоследнийПриходит,буржуй!
И:
Эх,яблочко,Кудыкотишься?ПопадешьвЧеку,Неворотишься!
Подпевая,саппетитомпоругиваясь,работаливовсю.
«Вотон,Евреиновскийтеатрдлясебя,—подумалая.—Играютвкрючников,ивошлив
роль,иувлеклисьигрой.Идажевидно,ктосебекакпредставляетзаданныйемутип».
Вотползетпотрапупузатый«извините,Беркин».Ногиунегопружинятизаплетаются.
Лезет по трапу, как паук по паутине — круглый, с тонкими лапками. Но выражение лица
прямоСтенькиРазина,волжскогоразбойника,—
Размахнись,рука,Раззудись,плечо!Эйты,гойеси…
ивсепрочее.
Итащиттяжеленнуюкорзинищу,какуюемубезхудожественноговдохновениярольюи
неподнятьбыникогда.
Воткакой-тоинтеллигентсчелочкойналбу.
Шагаетпонуро,супорнойигорькойусмешкойнаустах.Очевидно,емукажется,чтоон
бурлак,тянетбечевкуираститвгрудизернонародногогнева:тащу,мол,тяну,мол,но…
Нонастанетпо-р-раИпр-росметсяна-р-род!
За ним ползло какое-то чучело в белых гетрах, в тирольской шляпе с перышком, и,
растираязамшевойперчаткойчерныепотекинащеках,говорилопростонароднымтоном:
— Э-эх, братцы-парнишки, видно, тянуть нам эту ла… эту ля… эту ламку до конца
дней!
ВылезизмашинногоотделенияинженерО.врабочейблузе,весьвсаже.
—Ничего,кажется,наладил.Теперьужеесть
надежда…
Заговорилчто-топролебедку,проподшипникиисноваполезвмашинноеотделение.
И вдруг раздался дикий хрип, вопль, визг, точно сотни козлов, тысячи поросят
вырвалисьиззастенка,гдеснихдралишкуру.Этозаревеланашатруба.Черныйдымвалил
из нее. Она дышала, вопила, жила. Пароход задрожал, заскрипел рулевой цепью и тихо
повернулся.
—Даонзаднимходом,—сказалкто-то.
—Идем!Безбуксира!
—Спасены-ы-ы!
Около меня стоял Федор Волькенштейн и смотрел в открытое море, куда вольно и
быстроуходилбольшойпароход.
—Это«Кавказ»,—шепталон,—уходитвКон
стантинополь…Ушел…Ушел…
Ондолгосмотрелвслед.Потомсказалмне:
—На«Кавказе»увезлимоегомальчика.Когда-то
ясноваувижуего?Можетбыть,летчерездва
дцать…ионнеузнаетменя.Можетбыть,нико
гда.
Вотимывышливморе.Стучитвинт,тиходрожитпароход,гремитрулеваяцепь.Волны
упругошлепаютвправыйборт.
Судовая жизнь налаживается. На мостике появился капитан Рябинин, маленький, но
стройный, похожий на мальчика кадета. Появился помощник капитана, несколько
мичманов, юнги. В машинном отделении инженер О., какие-то машинисты, студентытехнологи.Вкочегарке—офицеры.
Пассажиры нежно волновались и умилялись над дружной работой волонтеров.
Особеннотрогалоихсамопожертвованиеофицероввкочегарке.
—Ведьонипрожглисвоеплатье,итеперьимне
вчембудетвыйтинаберег.
Устроиликомитет,которыйдолженбылсобратьденьгиивещидляпострадавших.
—Объявимнеделюбедноты,—предложилктото.
Нозвучалоэтооченьнеприятнымвоспоминаниемибыломгновенноотклонено.
—Простоорганизуемлетучиеотрядыдлярекви
зициибельяиплатья,—предложилдругой.?
Ноэтобылоужесовсемотвратительно,ивответвсезавопили:
—Зачем?Этожепрямооскорбительно!Мыдо
бровольноотдадимвсе,чтонужно…
—Чтодолготолковать!Каждыйизнасдолжен
отчислитьвпользуофицеров,работающихвкоче
гарке,подвестирублей,подвесменыбельяипо
одномукостюму.
—Грандиозно!Чудесно!
—Но…извините,—сказалзнакомыйголос.
«Ага!„Извините,Беркин"!»
—Извините,новыдаватьпредметымыбудемне
сегодня,—онитамеще,недайбог,попортятся.Выда
ватьмыбудемпоприбытиивНовороссийск:это
значительноудобнеедляобеихсторон.Яправильно
говорю?
—Правильно!
—Правильно!Дельно!—поддержалипассажиры
иразошлисьсуспокоеннымифизиономиями.
Впоследствии эта ассигнованная благодарными пассажирами сумма все уменьшалась.
ВСевастополесталипоговариватьужетолькообельеикостюме.
ПоприбытиивНовороссийскзабылииобэтом…
19
Началасьдамскаятрудоваяповинность.
Созвалипассажировчиститьсилойотобраннуюсбаржисвежуюрыбу(тасамаядобыча,
закоторуюпризвалнаскответуфранцузскийпароход).
Соорудилинапалубестолыизопрокинутыхчерезкозлыдосок,раздалиножи,соль,и
закипеларабота.
Я благополучно вылезла на палубу, когда все места у столов были уже заняты. Хотела
было дать несколько советов нашим хозяйкам (тот, кто не умеет работать, всегда очень
охотносоветует),нозапахивидрыбьихвнутренностейзаставилименяблагоразумноуйти
вниз.
Подорогевстретила«извините,Беркина».
—Какпоживаете?—радостноприветствовалон
меня. И вдруг, понизив голос и совершенно изменив выражение лица, проговорил
быстро:
—Слышали?Измена!
Оглянулсяпосторонамиещетишесказал:
—Капитан—изменник.ВедетнасвСевастополь,
чтобыпередатьсрукврукибольшевикам.
—Чтозавздор?Откудавыэтовзяли?
—Одинпассажирподслушалрадио.Молчите!
Нислова!Нислова,ноподготовляйтесвоихзна
комых.
Онсноваоглянулся,прижалпалецкгубамискрылся.
Яподняласьнаверхиразыскаламичмана,заведующегонашейрадиостанцией.
—Скажите,действуетнашаппарат?
—Нет,ещененаладили.Надеюсь,кзавтрему
поправим.
—Аскажите,выуверены,чтовСевастополе
большевиковнет?
—Ну,ктожеможетпоручиться.Вестейполучить
неоткуда.Иниодноговстречногосуднадосихпор
небыло.Впрочем,мыпримемвсемеры,чтобыпред
варительноразузнать.Хотитепосмотретьрадиоап
парат?
Эх,Беркин,Беркин!«Извините,Беркин»!Иоткудаувасвсеэтоберется!
Междутемвнизуначалираздаватьобед:супизрыбыирисскорнбифом.
Пассажирыстарелками,судками,плошкамииложкамивыстроилисьдвумядлинными
хвостамивочереди.
У меня не было ни плошки, ни ложки, и где раздобыть это добро, я совершенно не
знала.Какая-тодобраядушапожертвоваламнекрышкуотжестяногочайника.
—Вамтударисуположат.
Ладно.Авотложка…Пошлавкухню.Вкухнедвакитайца—поварспомощником.Ни
одинничегонепонимает.
—Естьувасложка?Ложка?Понимаете?Ложка?
—Тасаталосака?—спросилповар.
—Нуда,да—ложка!Дайтемнеложку!
—Тасаталосака,—спокойноповторилпомощник,
иобазанялисьсвоимделом,необращаянаменя
внимания.
—Явамвернуее.Понимаете?Явамзаплачу.
Япоказалаимденьги.
Ивдруг,откуданивозьмись,налетеланаменясеройбурейщучьеговидадевица.
—Подкупать!—завизжалаона.—Подкупать
деньгамипароходныхслужащих!Получатьприви
легии,которыхнетунеимущих!
—Чеговыкричите?—оторопелая.—Мнепросто
ложканужна.Пустьдаромдают,еслинехотятпо
лучитьначай,яневпретензии.
Прислове«начай»сдевицейсделалиськонвульсии.
—Здесьнетнибар,ничаев,ниденег.Здесьвсе
работаютивсеполучаютодинаковыйпаек.Явиде
ла,каквыхотелидаватьденьги,чтобыполучать
преимущества.Ямогузасвидетельствовать,чтови
делаислышала.Яидуккапитануирасскажуему
все.
Онабыстроповернуласьивылетелаизкухни.
Итак, значит, я — гнусный преступник, и вдобавок, несмотря на все свои душевные
подлости,лишенныйложки.
Унылопошлаянапалубу.Подорогевстречаюодногоизнашихсудовыхкомандиров.
—Что,выужепообедали?—спрашиваетонбо
дро.
Ябезнадежномахнуларукой.
—Ниплошки,ниложки,ивдобавокнаменяже
ещежалуютсякапитану.
—Чтозаерунда?—удивилсяофицер.—Идите
ксебевкаюту.Ясейчаспришлювамобед.
Ичерездесятьминутяцарственносиделанаскамеечкевваннойкомнате,поджавпотурецки ноги, и на коленях у меня была тарелка с рисом и корнби-фом, и в рис воткнуты
ложкаивилка.Воткаквозвеличиламенясудьба!
Поздно вечером, когда я уже улеглась на свою беженскую котиковую шубку, дверь в
каюткураспахнуласьивмутномсветекоридораобрисоваласьфигуращучьейдевицы.
—Вынеспите?—спросилафигура.
—Нетеще.
—Увасвбагаже,кажется,естьгитара?
—Да.Ачто?
Ябыласоннаяииспугалась.Вдругонапобежит
жаловаться капитану, что я вожу с собой музыкальные инструменты, «когда народ
голодает».
Ну,думаю,всеравно.Пустьвыбрасываютвводумоебельеиплатье.Гитарынеотдам.
—Будьтелюбезны,—холодноговоритщучьяде
вица,—датьсвоюгитару.Онанужнавлазаретном
отделении,гдеестьбольнойэлемент.
Впервыйразслышу,чтобыбольныхлечилигитарами!
—Нет,—такжехолодноответилая.—Явам
своейгитарынедам.Крометого,онасбагажом
втрюме,иврядлибудутвыворачиватьвесьгруз
длявашихвыдумок.
—Есливытакотноситеськсвоемугражданскому
долгу,—истерическизадохнуласьдевица,—томы
ещеувидим!..
Как она мне, однако, надоела! Отдать мою любимицу, мою певучую радость, мою
гитарувэтирыбьиплавники!
«Больнойэлемент»,наверное,подтянулбыколкиизатренькал:
Вы-ыйду-льянаре-еченьку,Выйду-льянабы-ыструю…
Ужаскакой!
Ятаклюблюее,мою«подругусемиструнную»…
Ссамогодетствазнаюянадсобойэтувластьструн.
Помню,какпервыйразребенкомуслышалаявбалетевМариинскомтеатре«Солона
арфе»Ца-беля.Ябылатакпотрясена,что,вернувшисьдомой,ушлаоднавгостиную,обняла
жесткуюдиваннуюподушкусвышитойбисернойсобачкойиплакала,доболиприжимаясь
лицом к бисерным лапам. Я ведь не могла рассказать о неизъяснимом восторге, о
блаженнойструннойтоске,первыйраззазвеневшейдляменявземноймоейжизни.
Звук струнный — это почти первая музыкальная радость человечества. Самая первая,
конечно, свирель — у народов пастушеских. Но в первой молитве, в первом храме всегда
торжественноивдохновеннопелиструны…
КороткиеарфыврукахужрицАссирии,уегиптянок…
«Начальникухора.Наструнныхорудиях.На
осьмиструнном.ПсаломДавида…»|
Потом лиры, лютни и, наконец, гитара. Пятна-| дцатый, шестнадцатый, семнадцатый
века — все зве4 нит, все поет и плачет гитарными струнами. Миннезингеры, менестрели,
бродячие поэты-музыканты разносят в песнях чары любви и колдовство черной книги
«Гримуара».Ивсяпоэзиясредневековойжизниидетвсердцачерезструны.
Вднисамогомрачногосредневековья,когдатихиезатворники,прячамысльсвою,как
тайнуюлампадувтемныхкельяхмонастырей,висступленныхмукахдушиискаливеликий
разумужизниизаэтумукусвоюсгоралинакострахинквизиции,—тогдаорадостяхземли
зналитолькопесни,инеслиихпевцы-поэтысгитарамивруках.
ВРоссиигитарабылахорошатолькоуцыган.Русскийчеловекотносилсякней,какк
балалайке:унылоподбиралладыитренькал:
Выйдульянареченьку…
Цыгане «мотивчика» не тренькают. Они умеют перебирать струны говорком, давать
вспышки,вскрикиисразугаситьбурныйаккордласковой,новластнойладонью.
Укаждогосвояманерадотронутьсядоструны.Икаждомуонаотвечаетиначе.Иунее
бывают свои настроения, и не всегда одинаково отзовется она даже на привычное ей
касание.
«Болеесырой,болеесухойвоздух»,—скажутмне.
Может быть. Но разве наши собственные настроения не зависят в большой мере от
«сухости»окружающейсреды?
Старая, пожелтевшая гитара, с декой тонкой и звонкой,—сколько в ней накоплено
звуков,сколькоэманацииотпесеннокасавшихсяпальцев;такаягитара—дотроньтесьдонее!
—сама поет,и всегдавней найдетсяструна, настроенная созвучно какой-товашейструне,
которая ответит странным физическим тоскливо-страстным ощущением в груди, в том
месте,гдедревниепредполагалидушу…
***Янемоглаотдатьсвоюгитарущучьейдевицедляувеселения«больногоэлемента».
20
Утром ко мне зашел Смольянинов. Он был чем-то вроде администратора на нашем
корабле.Впрошлойсвоейжизни—какбудтосотрудником«Новоговремени».Вточности
незнаю.
—Знаете,—сказалонмне,—кое-ктоизпассажи
роввыражаетнеудовольствие,чтовывчерарыбу
нечистили.Говорят,чтовынапривилегированном
положенииинежелаетеработать.Нужно,чтобвы
как-нибудьпроявилисвоюготовность.
—Нучтож,яготовапроявитьготовность.
—Прямонезнаю,чтодляваспридумать…Не
палубужевасзаставитьмыть.
-А-ах!
Мытьпалубу!Розоваямечтамоеймолодости!
Ещев детствевидела я, какматрос лил воду избольшогошланга, а другой тер палубу
жесткой, косо срезанной щеткой на длинной палке. Мне подумалось тогда, что веселее
ничего быть не может. С тех пор я узнала, что есть многое повеселее, но эти быстрые
крепкие брызги бьющей по белым доскам струи, твердая, невиданная щетка, бодрая
деловитость матросов — тот, кто тер щеткой, приговаривал : «гэп! гэп !» — осталось
чудесной,радостнойкартинойвдолгойпамяти.
Вот стояла я голубоглазой девочкой с белокурыми косичками, смотрела благоговейно
наэтуморскуюигруизавидовала,чтоникогдавжизнинедастмнесудьбаэтойрадости.
Нодобраясудьбапожалелабеднуюдевочку.Долготомилаеенасвете,однакожелания
еенезабыла.Устроилавойну,революцию,перевернулавсевверхдномивотнаконецнашла
возможность—суетврукикосующеткуигонитнапалубу.
Наконец-то!Спасибо,милая!
—Аскажите,—обращаюсьякСмольянинову,—унихестьтакаякосаящетка?Иводубудут
литьизшланга?
—Как?—удивляетсяСмольянинов.—Высо
гласнымытьпалубу?
—Нуконечно!Радибога,тольконепередумай
те.Бежимскорее…
—Давь!хотьпереоденьтесь.
Переодеваться-тобылоневочто.
Вообще на «Шилке» носили то, что не жалко, сохраняя платье для берега, так как
знали, что купить уже будет негде. Поэтому носили то, в чем в ближайшие дни никакой
надобностинепредвиделось:какие-топестрыешали,бальныеплатья,атласныетуфли.
На мне были серебряные башмаки… Все равно в них по городу не пойдешь квартиру
искать…
Поднялисьнаверх.
Смольянинов пошел, распорядился. Юнга притащил щетку, притянул шланг. Брызнула
веселаяводанасеребряныебашмаки.
—Давытолькотак…длявиду,—шепталмне
Смольянинов.—Тольконесколькоминут.
—Гэп-гэп,—приговаривалая.
Юнгасмотрелсиспугомисостраданием.
—Разрешитемневасзаменить!
—Гэп-гэп,—отвечалая.—Каждомусвое.Вы,на
верное,грузилиуголь,аядолжнамытьпалубу.
Да-с.Каждомусвое,молодойчеловек.Работаю
игоржусьприносимойпользой.
—Давыустанете!—сказалещекто-то.—По
звольте,язавас.
«Завидуют, подлые души!» — думала я, вспоминая мои далекие мечты. Еще бы,
каждомухочется.
—НадеждаАлександровна!Выивсамомделе
переутомились,—говоритСмольянинов.—Теперьбу
детработатьдругаясмена.
Иприбавилвполголоса:
—Оченьужвыскверномоете.
Скверно?Аядумала,чтоименнотак,какматросикмоегодалекогодетства.
—Ипотом,ужоченьувасдовольноелицо,—
шепчетСмольянинов.—Могутподумать,чтоэтоне
работа,аигра.
Пришлосьотдатьщетку.
Обиженная,пошлавниз.Проходямимогруппыизтрехнезнакомыхдам,услышаласвое
имя.
—Да,да,она,говорят,едетнанашемпароходе.
—Дачтовы!
—Явамговорю—Тэффиедет.Нуконечно,не
так,какмысвами:отдельнаякаюта,отдельный
стол,иработатьнежелает.
Ягрустнопокачалаголовой.
—Ах,каквынесправедливы!—сказалаясуко
ром.—Ясобственнымиглазамитолькочтовидела,
каконамоетпалубу.
—Еезаставилимытьпалубу?—воскликнулаод
наиздам.—Ну,этоужчересчур!
—Ивывиделиее?
—Видела,видела.
—Нуичто?Как?
—Такаядлинная,истощенная,цыганскоготипа,
вкрасныхсапогах.
—Дачтовы!
—Анамниктоничегоинесказал!
—Этоже,наверно,оченьтяжелаяработа?
—Ну,ещебы,—отвечалая.—Этовамнерыбу
ножичкомгладить.
—Такзачемжеонатак?
—Хочетпоказатьпримердругим.
—Иниктонамнислованесказал!
—Аскажите,когдаонаещебудетмыть?Мыхо
тимпосмотреть.
—Незнаю.Говорят,назавтраоназаписалась
вкочегарку.Впрочем,можетбыть,этовранье.
—Ну,этоужебылобысовсемчересчур,—пожа
леламеняоднаиздам.
—Нучтож,—успокоилаеедругая.—Писатель
долженмногоеиспытать.МаксимГорькийвмолодо
стинарочнопошелвбулочники.
—Такведьонвмолодости-тоещенебылписа
телем,—заметиласобеседница.
—Ну,значит,чувствовал,чтобудет.Иначеза
чембыемубылоидтивбулочники?
***
Поздно вечером, когда я сидела одна в нашей каюте-ванной, кто-то тихо постучал в
дверь.
—Можно?
—Можно.
Вошелнеизвестныймнечеловекввоеннойформе.Окинулвзглядомкаюту.
—Выодна?Вотиотлично.
И,обернувшись,позвал:
—Войдите,господа.Постороннихнет.
Вошлитри-четыречеловека.МеждунимиинженерО.
—Вчемжедело?—спросилО.—Очемвыхоте
лиговорить?
—Делооченьважно,—зашепталтот,который
вошелпервым,—насобманывают.Намговорят,что
мыидемвСевастополь,амеждутемкапитандер
житкурснаРумынию.Тамонвыдастнасбольшеви
кам.
—Чтозабред?ПочемувРумыниибольшевики?
—Бредлиэто—выузнаетеслишкомпоздно.Во
всякомслучае,«Шилка»держиткурснаРумынию.
Намостаетсясделатьодно:сегодняженочьюидти
ккапитану,уличитьегоипередатькомандование
лейтенантуФ.Этомучеловекумыможемверить.
Яегохорошознаю,и,крометого,онродственник
одногооченьизвестногообщественногодеятеля.
Итак,решайтенемедленно.
Всемолчали.
—Знаетечто,господа,—сказалая.—Всеэтоне
провереноиоченьнеясно.Ипочемунельзяднем
спроситьпопростуукапитана,отчегомынедержим
курснаСевастополь?Аврыватьсякнемуночью—
ведьэтопрямойбунт.
—Ах,вотвыкак!—сказалконоводизловеще
замолчал.
В полутемной каютке шепчемся, как черные заговорщики. Над головами громыхает
рулеваяцепь:этопредательмаленькийкапитанзаворачиваеткРумынии.Прямостраничка
изавантюрногоромана.
—Да,—согласилсяинженерО.—Мылучшеза
втрарасспросим.
Иконоводнеожиданносогласился:
—Да,пожалуй.Можетбыть,такдажебудет
лучше.
УтромО.сказалмне,чтоговорилскапитаном,итоточеньохотноипростообъяснил,
чтодержалтакойкурспотому,чтонадобылообойтиминныеполя.
Вот удивился бы бедный капитан, если бы мы вползли к нему ночью с кинжалами в
зубах…
Я видела потом лейтенанта Ф. Унылый длинный неврастеник, он, кажется, даже и не
знал, что его собирались провозгласить диктатором. А может быть, и знал… Он в
Севастополеоставил«Шилку».
21
Жизньвходитвсвоюколею.
Первые дни любительских подвигов, когда полковник Щ., засучив рукава, месил на
палубетестодлялепешекизолотойбраслетпозвякивалнаегокрасивойбелойруке,арядом
сидел известный статистик Г. и громко высчитывал, сколько будет припеку на душу, на
полдушииначетверть,—этиднидавноминовали.
Теперьпродовольствиемзаведовалповар,китаецМиша.
Мишабылчахоточныйстарикслицомудивленнойстаройдевы.Когданебылоработы,
отдыхал,сидянакорточках,икурилособуютрубку,пропускаядымчерезводу.Что-товроде
кальяна.
Другой китаец, молодой дурень Акын, рассказывал, что Миша был еще недавно
здоровый и сильный, но как-то очень рассердился и так долго и громко ругался, что
«разорвалсебегорло».
Былещетретийкитаец—слугаипрачка.
Язаинтересоваласькитайскимязыком.
—Акын,какпо-китайски«старик»?
—Тасаталика,—отвечаетАкын.
—Акак«стакан»?
—Тасатакана.
Удивительно,каккитайскийязыксозвученрусскому.
—Акак«капитан»?
—Тасакапитана.
Гм…очевидно,чтословоостаетсяпочтибезизменения.
—Акак«корабль»?
—Тасаколабля.
Чудеса!
—А«шапка»?
—Тасасапака
ПодошелмичманШ.
—Учуськитайскомуязыку.Удивительно,дочего
оннапоминаетрусский.
Мичманзасмеялся.
—Да,да,яслышал.Ведьонвоображает,чтовы
егозаставляетеучитьрусскиеслова.Этоонсвами
по-русскиговорил.Идуракжеты,Акын!
—Тасадулака!—охотносогласилсякитаец.
***
Однообразношлидни.
Елирисскорнбифом.Пилиотвратительнуюводуизопреснителя.
Прошлого не вспоминали, о будущем не думали. Знали, что, по всей вероятности,
дойдемдоНовороссийска,актоичтонастамвстретит—былонеизвестно.
Предполагалось,что«Шилка»пойдетвоВладивосток.Яоченьнаэтонадеялась.Тамя
встретилабысвоегодругаМ.ПотомчерезСибирьмоглабывернутьсявМоскву.Оставаться
вНовороссийскесовершеннонеимелосмысла.Даичтотамделать?
Покачтобродиланочьюпопалубе.Постоюслуннойстороны,перейдуначерную,на
безлунную.
Привыклакпароходнымзвукамишумам.Лежанасвоейузенькойскамеечкевванной
каюте,слушала,какгремитрулеваяцепь,кактопочутногамиюнги,убираяпалубу…
Пассажиры утряслись, как мешок с картофелем, и каждый нашел свое место. Старый
сановник,похожийнатолстоготатарина,пристроилсяккругленькойучительницеизКиева.
—Таквыпродолжаетеутверждать,—говорил
сановниккрутымгенеральскимбасом,—выпродол
жаетеутверждать,чтовареникивкуснееботвиньи?
Иукоризненнокачалголовой.
—Ай-яй-яй!Неужеливынепонимаете,чтотво
рогвообщемерзость!
—Нет,вареники—этооченьвкусно,—собирая
губыбантиком,отвечалаучительница.—Этовына
рочно,чтобыдразнить.Вытакой.J
Что значило «такой» — неизвестно. Но сановнику]; было приятно, и он с
удовольствиемсмотрелнакруг-|лую,каквишня,учительницу,стугозакрученными?«осами
игрязноймалиновойленточкойнашее;
ИнженерО.исполнялрольглавногомеханикаисиделвмашинномотделении.
Вывезший меня из Одессы В. впал в меланхолию и съедал двойную порцию рису, в
которыйоннастругивалкупленнуювСевастополекаменнуюколбасу.Елсаппетитомисо
слезаминаглазах:
—Боюсь,чтопридетсяпомиратьсголоду.
Повечерамвыползалаизтрюмакакая-тографскаягорничная,куталасьвдрагоценную
маниль-скую шаль, становилась у борта, подпиралась кулачком, пригорюнивалась и тихо
пела:
Гори,гори,моязвезда,
Звездалюбви,звездарассветная…
Как-тонакакой-тонедолгойстоянкеоказаласьбортобортоколонасугольнаябаржа,
черная—всядымисажа.Звалиее«Виолетта».
Закопченный,какламповыйфитиль,матросиксэтой«Виолетты»долговсматривалсяв
графскуюгорничную.Отходилотборта,сноваподходил.Глазнемоготорвать.
—Кажется,нашаТравиатаодержалапобеду,—
шутилипассажиры.
Ногорничнаябылагордаиназакопченногоматросиканеглядела.
Гори,гори,моязвезда-а…
Нокогда«Виолетта»отчалила,матросиквдруг,перегнувшись,крикнул:
—Анюта!Вы?
Горничнаяоторопела,вскинулаглаза.Губыунеепобелели.
—Господи!Даникак…вашесиятельство!..Наш
барин…Ей-богу!.,чтожеэто…
И,обернувшись,растерянноговориланам:
—Ктожеихзнал,гдеони.Ядолгодобростерег
ла,давонвсеравновсерастащили.
Онамялаврукахдрагоценнуюшаль.
—Всекакестьрастащили.Докапочки.
***
Сколько дней мы плывем? Восемь? Десять? Кто-то сказал, что одиннадцать. Быть не
может!
Днем,когдамоякаютка-ваннапустеет,ялежунаузкойскамеечкеидумаюотом,какой
тоненькийслойдереваижелезаотделяетменяотсинейхолоднойбездны.Ходятподомной
рыбы, кружатся клубками студенистые медузы, уцепившись за глубокую подводную скалу,
шевелитлапамикраб—выпучилглазаиворочаетими,следитзаднищемнашегопарохода:
не свалится ли оттуда кто-нибудь на завтрак. Неужто не свалится? Неужто не найдется
никого,допределасвоегодотосковавшего?Атам,ещеглубже, —камни,водорослииеще
какая-нибудьусатаягадинашевелитщупальцами,ждет.
Говорят, океан несет утопленников к берегам Южной Америки. Там самое глубокое в
мире место и там на двух-трехверстной глубине стоят трупы целыми толпами. Соленая,
крепкая вода хорошо их сохраняет, и долгие-долгие годы колышатся матросы, рыбаки,
солдаты, враги, друзья, деды и внуки — целая армия. Не принимает, не претворяет чужая
стихиядетейземли…
Гляжу, закрыв глаза, в зеленую прозрачную воду глубоко подо мной. Плывет веселая
стая мелких рыбок. Плывет косяком. Ведет весь косяк, очевидно, какой-нибудь рыбий
мудрец и пророк. Как трепетно, покорно вся стайка мгновенно повинуется малейшему его
движению. Он вправо — все вправо. Он назад—все назад. А ведь стайка большая. Начни
считать—штукшестьдесят.Кружатся,сигаютвстороны,поворачивают…Ой,рыбы,рыбы,
анедураклион,этотвашпередовойпророкифилософ?..
***
СкоропридемвНовороссийск.
Ноникогоэтонерадует.Скореетревожит.
Те,укоготамродные,тоженерадуются.Неизвестно,застанутлиих,инеизвестно,что
заэтовремяснимипроизошло.
На«Шилке»кое-какналадилирадиостанцию.Носговоритьсяпокачтоонанискемне
смогла.Так.иплылимывнеизвестность,злуюли,добруюли—итогонезнали.
Скучныесталидни,долгие…г
Кмысурадости,кскалампечалили,
Костровамлисиреневыхптиц—
Всеравно—гдебымынипричалили,
Неподнятьмнетяжелыхресниц…
Мимостеклышкаиллюминатора
Проплывутзолотыесады,
Пальмытропиков,солнцеэкватора,
Голубыеполярныельды…
Всеравно…
Какстраннобыломнеуслышатьэтиоборванныестрочкичерезнескольколетсэстрады
Саль-Гаво,принаряженные,переложенныенамузыку…
Словноязакупорилаихвзасмоленнуюбутылку,бросилавморе—ивотпонесливолны
эту бутылку, прибили к далеким счастливым берегам, и там ее подобрали, раскупорили,
созвалинародипрочлиSOSвсем,всем,всем…
Всеравно—гдебымынипричалили.Неподнятьмнетяжелыхресниц…
22
Раноутромразбудилменяревсирены.
«Что-тотам,наверху,делается?..»
Поднялась на палубу — картина совершенно неожиданная и невиданная: серый
жемчужный туман, густой, недвижный, охватил меня сразу, отделил от мира. Сделала
несколькошаговиуженемогланайтилестницу,покоторойподнялась.Протянуларукиине
виделасобственныхпальцев.
Асиренаревелатревожно,ивесьпароходдрожалмелкойдрожью.
«Стоимлимынаместеилиидем?»
Какие-тоголоса,неясные,точноихокуталтуман,раздавалисьнедалекоотменя.Нов
общемкакая-тонеобычайнаятихость,сон,облачноесновидение.
Я не знала — одна я на палубе или около меня люди. Может быть, все пассажиры
собралисьздесь,где-нибудьзаэтойревущейтрубой,аядумаю,чтояодна.
Ясделаланесколькошаговинаткнуласьнакакую-тоограду.Вытянуларуки,ощупала—
борт.Ястоюуборта,атам,заним,—жемчужнаябездна,
Ивдругпрямопередмоимлицомзаколыхалсятуман,поплылбыстро,кактеатральная
декоративная кисея, раздернулся в разные стороны, и —странный сон — ярко-красные
фески, близко-близко от меня, я бы могла достать их рукой — черные рожи, глаза, как
крутоеяйцосжелтымприпеком,яростнойулыбкойоскаленныезубы.Ядажеотшатнулась.
Длянихэтотразорвавшийсятуман,видно,тожебылчудом.Оникинулиськборту,замахали
руками,загалделичто-товроде:
«ГюзельКаре!Карегюзель!..»
Ещеиещекрасныефески,белки,руки,зубы…
И вдруг это маленькое «окошко в Африку» помутнело, потускнело и мгновенно
задернулосьнаплывшимтуманом.
—Ч-черт!—раздалсяголосоколоменя.—Едва
ненаскочили…
Ревеласирена,идрожалпароходтихой,мелкойдрожью.
***
ПодходимкСевастополю.Подходимробко.
Встретили лодку, помахали ей тряпкой, побеседовали, расспросили и не поверили.
Встретили другую. Опять побеседовали. Наконец — делать нечего, все равно надо было
братьуголь—вошливгавань.
Вгородеоказалосьтихо.Городбылврукахбелых.
Половинанашихпассажироввыгрузилась.
Остальныепошлибродитьпоулицам.Передавалидругдругуволнующиевести:
—Нашлисапожныймагазин,ивнемчетыре
парызамшевыхтуфель.Триогромные,аоднасо
всемкрошечная.
Дамы побежали примерять. Я, конечно, тоже. Действительно, три пары гигантских,
однакрошечная.
—Гдевытакиеногивидали?—спрашиваю
усапожника.
—Затопосмотрите,какойтовархороший!Ифа
сончик—прямоножкасмеется!
—Даведьэтиогромные,атеневлезут.Какже
быть?;
—Авыкупитедвепарочки,вотибудетладно,
Одна,значит,большая,другаямаленькая,вотивыйдетсерединанаполовину.
Хорошоторговалсевастопольскийсапожник!
Городбылпыльный,унылый,обтрепанный.
Побродилиивернулисьна«Шилку».Знали,чтоугольгрузятспешноисразуотойдут.
Пароходопустел.Нопередсамымотходомпринялновых,уже«казенныхпассажиров»:
целыйотрядвоенноймолодежи,охранявшейкрымскиедворцы.Доставитьихнадобылона
кавказскийантибольшевистскийфронт.
Красивыенарядныемальчикивеселопереговаривались,картавилипо-французски,пели
французскиепесенки.Разместилисьнапалубе.
А в трюм серой, пыльной, войлочной волной, гремя штыками и манерками, вкатился
отрядбоевойобстреляннойпехоты.
Обаэтиотряданесмешивалисьикакбынезамечалидругдруга.
Наверхуперекликалисьвеселыеголоса:
—Oues-tu,monvieux?1
—Коко,гдеВова?
—Ктопролилмойодеколон?
Пели:«Ratap!an-plan-p!an…»
Снизу поднимались, погромыхивая жестяной кружкой, на камбуз за кипяточком
усталые серые люди, подтягивали какие-то рваные ремешки, шлепали оборванными
подметками, опустив глаза, пробирались, громыхая сапожищами, мимо лакированной
молодежи.
Нобеднуюлакированнуюмолодежьждалаоченьгорькаяучастьтам,нафронте.Многие
встретили смерть нарядно. Храбро и весело. Для многих этот «rataplan» был последней
песенкой.
Среди этой молодежи был один с поразительно красивым голосом. Он долго, до
глубокойночи,пел…Говорили,чтоэтоплемянникпевцаСмирнова…
Кночисталослегкапокачивать.
Ядолгостоялаоднанапалубе.
Обрывкипесен,веселыйговорисмехдоносилисьиз«салона».
1Гдеты,старик?(фр.)—Ред.
***
Серая,войлочная,пыльнаякомандадавнозатихлавтрюме.Ониневеселились.Ониуже
слишком многое видели и узнали, чтобы смеяться. Спали крепко, «деловито», как
крестьянинвовремястрады,которомусоннужениважен,потомучтодаетсилыдлянового
тяжкогодня.
Поскрипывала,покачивалась«Шилка».Чернаяволнаударялаупругоиглухо.Разбивала
ритмпесни,чужаяэтомумаленькомувеселомуогоньку,светящемуизокнасалонавтемную
ночь.Свояглубокаяистрашнаяжизнь,свояневедомаянамсилаиволя.Незнаянас,невидя,
непонимая—поднимет,бросит,повлечет,погубит—сти-хи-я.
Большая звезда вздулась костром, бросила на море золотую ломаную дорожку, словно
маленькаялуна.
—ЭтоСириус,—произнесоколоменяголос.
Мальчишка-кочегар.
Глаза,белыеотзамазанногосажейлица,напряженносмотрятвнебо.Черезоткрытый
воротбуройотгрязирубашкивиденмедныйкрестикназамызганномгайтанчике.
—ЭтоСириус.
—Вызнаетезвезды?—спросилая.
Онзамялся.
—Немножко.Яплаваю…якочегар…напарохо
деведьчастоприходитсяпосматриватьнанебо.
—Изкочегарки?
Оноглянулсякругом.
—Нуда.Якочегар.Неверите?
Я взглянула на него. Действительно — почему же не верить? Рука с обломанными
черныминогтями,этотмедныйкрестик…
—Нет,яверю.
Черные волны с острыми белыми рыбьими гребешками плыли у борта, хлюпали,
шлепали по па-~ роходу лениво и злобно. Погасла дорожка Сириуса, начался мелкий
дождик.
Яотошлаотборта..
—НадеждаАлександровна!—тихоокликнулме
някочегар.\.
Яостановилась.J
—Откудавыменязнаете?
Онсноваоглянулсякругомизаговорилсовсемтихо:
—ЯбылуваснаБассейной.Меняпредставил
ваммойтоварищ,лицеистСевастьянов.Помните?
Говорилиокамнях,ожелтомсапфире…
—Да…чуть-чутьвспоминаю…
—Здесьниктонезнает,ктоя.Дажетам,вкоче
гарке.Яплывуужетретийраз.Третийрейс.Всемои
погибли.Отецскрылся.Онмнесказал:нинаодну
минутунезабывать,чтоякочегар.Толькотогда
ясмогууцелетьисделатьблагополучното,чтомне
поручено.Ивотплывуужетретийразидолжен
опятьвернутьсявОдессу.
—Тамужеукрепятсябольшевики.
—Воттогдамнетудаинужно.Язаговорилсва
мипотому,чтобылуверен,чтовыузнаетеменя.
Явамверюидажедумаю,чтовынарочнопритво
ряетесь,чтонеузналименя,чтобыневстревожить.
Неужелитакхорошмойгрим?
—Поразительный.Яисейчасуверена,чтовы—
самыйнастоящийкочегар,атольковшуткуупомя
нулиоСевастьянове.
Онусмехнулся.
—Спасибовам.
Оннагнулся,быстропоцеловалмнерукуишмыгнулктрапу.
Маленькоепятнышкосажиосталосьуменянаруке.
Да. Петербург. Вечера. Томные, нервные дамы, рафинированная молодежь. Стол,
убранныйбелойсиренью.Беседаожелтомсапфире…
Чтоговориложелтомсапфиреэтотхуденькийкартавыймальчик?
Сколько еще рейсов сделает он с медным крестиком на замызганном гайтанчике?
Один?Два?Апотомприжметусталыеплечиккаменнойстенкечерногоподвалаизакроет
глаза…
Темноепятнышкоугольнойсажиосталосьнамоейруке.
Ивсе…
23
Ивотдругаяночь.Тихая,темная.Вдалиполукругомбереговыеогоньки.
Какаятихаяночь!
Стогадолгонапалубе,вслушиваюсьвтишину,ивсекажетсямне,чтонесетсястемных
берегов церковный звон. Может быть, и правда звон… Я не знаю, далеки ли эти берега.
Толькоогонькивидны.
—Да,благовест,—говориткто-торядом.—По
водехорошослышно.
—Да,—отвечаеткто-то.—Сегодняведьпас
хальнаяночь.
Пасхальнаяночь!
Какмывсезабыливремя,незнаем,непонимаемсвоегоположениянивовремени,нив
пространстве.
Пасхальнаяночь!
Этот далекий благовест, по волнам морским дошедший до нас, такой торжественный,
густойитихийдотаинственности,точноискалнас,затерянныхвмореиночи,инашел,и
соединилсхрамомвогняхипениитам,наземле,славящемВоскресение.
Этотсдетствазнакомыйторжественныйгулсвятойночиохватилдушииувелдалеко,
мимокриковикрови,впростые,милыеднидетства…
МладшаямоясестраЛена…Онавсегдабыласомнойрядом,мывместеросли.Всегдау
своегоплечавиделаяеекруглуюрозовующекуикруглыйсерыйглаз.
Когда мы ссорились, она била меня своим крошечным и мягким, как резиновый
комочек,кулакомисама,вужасеотсвоегозверства,плакалаиповторяла:
«Яведьтебяубитьмогу!»
Она вообще была плакса. И когда я принималась рисовать ее портрет (я в пять лет
чувствовала большое влечение к живописи, которое впоследствии сумели из меня
вытравить), то прежде всего рисовала круглый открытый рот, затушевывала его черным, а
потомужепририсовывалаглаза,носищеки.Ноэтовсебылиужесовершеннонезначащие
аксессуары.Главное—разинутыйрот.Онпередавалвеликолепносущностьфизическуюи
моральнуюмоеймодели…
Лена тоже рисовала. Она всегда делала то же, что я. Когда я хворала и мне давали
лекарство,тоиейдолжныбылинакапатьврюмочкуводы.
—Нучто,Ленушка,лучшелитебе?
—Да,славабогу,какбудтонемножколегче,—
совздохомотвечалаона.
Да,Ленатожерисовала,ноприемунеебылдругой.Рисовалаонанянюшкуиначинала
стого,чтостарательнопроводилачетырегоризонтальныхпараллельныхчерточки.
—Эточтожетакое?
—Этоморщиныналбу.
К этим морщинам потом двумя-тремя штрихами пририсовывалась вся нянюшка. Но
очень было трудно вывести правильные черточки для морщин, и Лена долго сопела и
портилалистзалистом.
Ленабылаплакса.
Помнюужасный,позорныйслучай.
Яужецелыйгодучиласьвгимназии,когдаЛенуотдаливмладшийприготовительный.
И вот как-то стоит наш класс на лестнице и ждет своей очереди спуститься в
переднюю.Малышиприготовишкитолькочтопрошливперед.
И вдруг вижу — маленькая фигурка со стриженым хохолком на лбу, волоча тяжелую
сумкускнигами,испуганнопробираетсяоколостенкиинесмеетпройтимимонас.
…Лена!
Нашакласснаядамаподошлакней:
—Каквашафамилия?
—Выизкакогокласса?
Ленаподнялананееглазасвыражениемсамогонечеловеческогоужаса,нижняягубау
нее задрожала, и, не отвечая ни слова, она втянула голову в плечи, затрясла хохолком,
подхватиласвоюсумкуисгромкимплачемпобежалаполестнице,маленький,несчастный
катыш!
—Какаясмешнаядевочка!—засмеяласьклас
снаядама.
Ая!Чтояпереживалавэтотмомент!Язакрылаглаза,спряталасьзаспинуподруги…
Какой позор! Вдруг классная дама узнает, что это моя сестра! Которая ревет вместо того,
чтобы ответить просто и благородно: «Из младшего приготовительного»,—и сделать
реверанс.Какойпозор!
…Гудитпасхальныйзвон,теперьужесовсемясный…
Помню, в старом нашем доме, в полутемном зале, где хрустальные подвески люстр
самисобой,тихо
дрожа, звенели, стояли мы рядом, я и Лена, и смотрели в черное окно, слушали
благовест. Нам немножко жутко Оттого, что мы одни, и оттого еще, что сегодня так
необычноиторжественноночьюгудятколоколаичтовоскреснетХристос.
—Аотчего,—говоритЛена,—отчегоангелыса
минезвонят?
Явижувполутьмееесерыйглазок,блестящийииспуганный.
—Ангелытольковпоследнийчасприходят,—
отвечаюяисамабоюсьсвоихслов…
Отчеговэтувот,вэтупасхальнуюночьпришлакомнезатысячиверст,втемноеморе,
сестра моя, пришла маленькой девочкой, какой я больше всего любила ее, и встала около
меня?
Янезнаюпочему…
Яузнаютолькочерезтригода,чтовэтуночьзатысячиверстотменя,вАрхангельске,
умираламояЛена…
***
ПришливНовороссийск.
Какойогромныйпорт!
Молзамолом,безчисла.
Всюду, как шеи гигантских черных журавлей, вздымаются подъемные краны.
Бесконечныеамбары,сараи,склады.
Намолахинанабережной—народ.
Сначала показалось, что это пассажиры ждут парохода. Но, побродив между ними,
увидела,чтоонинеждут,апростоживутздесь.Устроилиизлохмотьевикорзинокпалатки,
развесилирваноебарахло,обжилисьиживут.
Старухитутженажаровняхжаряткакие-тоогрызки.
Полуголые дети играют стеклышками от бутылок и бараньими костями. Все
черномазые,совзбитойчернойшерстьюнаголове.
Передкаждойпалаткойпривязанкжердочкепучкомилигирляндойчеснок.
Это все беженцы-армяне. Сидят в Новороссийске уже давно. Куда их двинут — не
знают. В городе сви- [ репствует сыпной тиф. И среди этих беженцев много s больных. И
детимрутотлихорадки.Этипучкичесноку привязаны, чтобы отгонять заразу. Запаха чесноку очень не любят привидения,
вампиры,оборотнииразныеболезни.Итех,идругих,итретьихяотличнопонимаю.
Страннаяжизньэтихбеженцев!
Откуда-то их выгнали, куда-то погонят. Имущества— три лохмота и сковородка. А
живутничегосебе.Ниуныния,нидаженетерпениянезаметно.
Перебраниваются, смеются, бродят вдоль всего лагеря друг к другу в гости, шлепают
ребят.Кое-ктодажеторгуетсушенойрыбойипрессованнойбараньейколбасой.
Мальчишкасвиститвглинянуюсвистульку,идведевочки,обнявшись,пляшут.
Никтонеропщет,неволнуется,непристаетсрасспросами.Принимаютэтужизнькак
нормальныйчеловеческийбыт.
Вотоднаженщинавдраном,ношелковомплатье,очевиднобылаещенедавнобогатой,
показывает соседке, как она натянула на веревку свою шаль. И очень довольна, что так
хорошо все устроила. Вот если бы только шаль на одну четверть (показывает много раз
ладонью,сколькоименнонадо),да,ровнонаоднучетвертьбылаподлиннее,таксовсембы
закрывалаихпалатку.
Воттолькоэтойчетвертиинехватаетдляполногокомфорта.
Да.Всепознаетсясравнением.Соседканеможетнезавидовать.Унеетолькогирлянда
чеснокузащищаетжилищеотвампиров,заразыипостороннихвзглядов.
#**
Иду в город. Там уже бродят беспастушными стадами наши шилкинские пассажиры.
Ищутзнакомых,узнаютнасчетквартир,насчетцени,главное,насчетбольшевиков.
Тутвпервыеуслышалимыслово«зеленые».
«Зеленые» были новые, не совсем понятные — из «белых» или из «красных»
образовалсяэтотновыйцвет…
—Онитам.ЗаГеленджиком,—показывалимам
навысокиебелыегорысправойстороныбухты.
—Ониникогонетрогают…
Каконитамживут?Почемуиоткогопрячутся?
—Книмиофицерыуходят.
Унылымисерымигруппамистоятнауглахиперекресткахнаши«шилкинцы»иуныло
плетутерунду.
—Что,господа,—раздаетсяделовитыйбас.—Яс
ноедело—надоехатьвТрапезунд.
—ВТрапе-зу-унд?
—Нуконечно,господа.Там,говорят,масло
оченьдешево.
—Нималейшегосмысла.Черезнеделю,макси
мумчерездвебольшевикиуйдут,аотсюданамвсетакиближедвинутьдомой.
Нолюбительмасланесдавался.
—Отлично,—говоритон.—Пустьчерездвене
дели.Нолучшежеэтидвенеделипрожитьприятно,
чемчертзнаеткак.
—Покадоберетесь,покатодасе…Неуспеем
мывашимдешевыммасломибутерброднамазать,
какпридетсявыбираться.
—Нокудажедеваться?
Вдругихгруппахговорилиотифе.Говорили,чтовесьгородвпанике.Людимруткак
мухи.
Ваптекахпродаваликакие-топатентованныесредства,мази,жидкостиидажеладанки,
предохраняющиеотзаразы.
Советовалитугозавязыватьконцырукавоввокругруки,чтобыничтонемоглозаползти.
Настроениевгородебылоунылое.
24
Да,Новороссийскбылтогдаоченьунылымгородом.
Долго болтались мы из дома в дом, справлялись о квартирах. Все было занято, все
комнатыиуглыбиткомнабиты.
Встретиладамус«Шилки»,бывшуюфрейлину.
—Мысравнительнооченьнедурноустроились,—
сказалаона.—Нашликомнату,хозяйкаположилана
полнесколькоматрацев.Вобщемнастамбудет
одиннадцатьчеловек,причемдвоесовсеммаленьких
детей,такчтоих,собственноговоря,исчитатьне
чеговсмыслежилищнойплощади.Конечно,они,вероятно, будут плакать, эти дети, но все-таки в общем это не хуже, чем на «Шилке», и
вдобавокнамнеугрожаеткачка.
Дама боялась качки больше всего на свете. Но «Шилку» упрекнуть было нельзя: нас
покачалотолькоодинраз,итонемножко,несмотрянато,чтоябылавчислепассажиров.
Деловтом,чтодосихпоркакаябытихаяпогоданибыла,достаточнобыломнепоставить
ногунапароход,чтобыначаласькачка.
Инакакихтолькоморяхменянекачало!НаБалтийском,наКаспийском,наАзовском,
на Черном, на Белом, на Средиземном, на Мраморном, на Адриатическом… Да что
говорить о морях! Даже на получасовом переходе из Сан-Женгольфа в Монтрё по
Женевскомуозеруподняласьтакаякачка,чтовсепассажирызаболели.
Этосвойствомоевызыватьбурюличноменянеособенноогорчает.Ялюблюгрозуна
мореисильноотнеенестрадаю.Новсредниевека,пожалуй,заэтумоюособенностьменя
оченьсерьезносожглибынакостре.
Помню,какразпострадалнеповерившийвмоюсилуорловскийпомещик.
Нужно мне было проехать из Севастополя в Ялту, и этот самый орловский помещик
галантно вызвался меня проводить, чтобы позаботиться обо мне во время пути. Я его
сердечнопоблагодарила,носочладолгомпредупредить:
—Будеткачка.
Помещикнеповерил:морекакзеркало,нанебениоблачка.
—Увидите!—мрачносказалая,ноонтолькопо
жалплечами.Погодадивная,даиктомужеон
всегдагеройскипереноситкачку.Сомной,конечно,
придетсяповозиться,азасебя-тоужонотвечает.
—Нучтоже,темлучше.
Селинапароход.
Всепассажирырадовалисьдивнойпогоде,нокапитаннеожиданносказал:
—Идемте-каскорейзавтракать.Воткакобогигм
маяк,пожалуй,насслегкапокачает.
Явыразительнопосмотреланапомещика,
—Нучтож,—сказалон.—Засебяличнояне
боюсь.Азавамияпонаблюдаю.
Зазавтракоммойпомещиксовсемразошелся:давалвсемсоветы,какнужносидеть,и
как нужно лежать, и о чем нужно думать, и как сосать лимон и жевать корку с солью, и
упиратьсязатылком,истаратьсявыгнутьспину,ичего-чеготольконебыло.
Я даже удивилась, что такой сухопутный человек вдруг в таких морских делах
оказываетсясовсемсвойчеловек.
Пассажиры слушали его с интересом и уважением. Спрашивали советов. Он охотно
отвечал, толково и подробно. Я, конечно, хотя и удивлялась, но слушала тоже очень
внимательно. Уж кому-кому, а мне указаниями этого опытного человека пренебрегать не
следовало.
Так как больше всего он подчеркивал, что при легкой качке следует держаться на
палубе,тоясразупослезавтракаиподняласьтуда.Помещикпоследовалзамною.
Капитан оказался прав: мы обошли маяк, и сразу пароход наш пошел верблюжьей
походкой,ныряяносомиподнимаяпоочередитоправый,толевыйборт.
Явеселоразговаривала,держасьзаперила.Смотреланагоризонт,гдевсизыхоблаках
поблескивала,ещедалекая,молния,дышалавлажнымсоленымветром.
Новотдва-тримоихвопросаосталисьбезответа.Обернулась—пусто.Мойпомещик
скрылся.Чтобыэтозначило?Немногиепассажиры,поднявшиесясомнойпослезавтрака,
ушлитоже.Итутяпочувствовала,чтоуменясильнокружитсяголова.
Надолечь.
Идти оказалось довольно трудно, и я кое-как спустилась по лестнице, держась двумя
руками за перила. Внизу в общей дамской каюте все места уже были заняты. Все
пассажиркилежали.
Яразыскалапустойуголокикое-какпримостилась,положивголовуначей-точемодан.
Нокудажеисчезмойпомещик?Ведьвыехалспециально,чтобыпозаботитьсяобомнев
дороге.Вотбытеперьсбегалбызалимономилихотьдосталбыподушку.
Лежу,удивляюсь,вспоминаюегосоветыинастав
ления.
В эту большую каюту выходило шесть дверей из отдельных дамских каюток. Все эти
каюткибылизаняты,иярешила,чтоостанусьтам,гдеябыла,ипостараюсьзаснуть.
Ивдругдверьраспахиваетсяивлетаетмойпомещик.
Безшляпы,виддикий,глазаблуждают…
—Выменяищете?—крикнулая.—Яздесь!..
Но он не слышал. Он рванул дверь одной из каюток и всунул туда голову. Раздался
дикийвизг,какой-токозлиныйрев,идверьзахлопнуласьснова.
«Этоонменяищет!»—подумалаяизакивалаемуголовой.
Ноонневиделменя.Онкинулсяковторойкаютке,опятьрванулдверьивсунулголову.
Исновакозлиныйревидикийвизг.Ядажеразобралавизжащиеслова:
—Чтозабезобразие!..
Иопятьонвыскочил,идверьзахлопнулась.«Ондумает,чтояводнойизэтихкают…»
—НиколайПетрович!Яздесь!
Но он уже подскочил к третьей каютке и, всунув в нее голову, вопил козлиным ревом
что-тонепонятное,иженскиеголосавизжалипро«безобразие».
«Чтосним,—думалая,—чегоонблеет,каккозел?Могбыпостучатьиспросить…»
Нотутонсунулголовувчетвертуюкаютку,котораябылапоближекомне,иотскочил,
отшвырнутыйчьими-торуками,остановился,растерянныйистрашный,и,завопив:«Дагде
жеэто,наконец,чертвозьми!»—кинулсякпятойдвери.
Тутявсепонялаи,спрятавлицовшарф,сделалавид,чтосплю.
Моисоседкисталиволноватьсяивозмущаться:
—Безобразие!Открыватьдверивдамские
каютыитак…
—Этотгосподин,кажется,свамиедет?—спросиламеняоднаизпассажирок.
—Ничегоподобного,—удивленноиобиженно
ответилая.—Вижуегопервыйраз.
Она,кажется,мненеповерила,нопоняла,чтооттакогоспутниканельзянеотречься.
Навестив таким образом все шесть кают подряд и сопровождаемый криками
возмущенияивизгомнегодования,онпулейвыскочилвкоридор.
КогдамыподошликЯлте,явстретилаегооколосходней.
—Вотвыгде!—неестественнободросказал
он.—Аявасискалвесьденьнапалубе.Напалубе
былочудесно!Этотпростор,этамощь,нисчемне
сравнимая!Красота!Стихия!Нет,япрямословне
нахожу.Явсевремявкаком-тоэкстазепростоялна
палубе.Конечно,невсякийможет.Извсегопарохо
да,поправдеговоря,толькоядакапитандержа
лисьнаногах.Дажепомощниккапитана,опытный
моряк,однакосдрейфил.Н-да.Всепассажиры
влежку.Оченьприятный,свежийпереход.
—Аявзяласебеотдельнуюкаюту,—сказалая,
стараясьнесмотретьнанего.
—Ятакизнал,чтосвамибудетвозня,—пробор
моталон,стараясьнесмотретьнаменя…
25
Какоеочарованиедушиувидетьсредиголыхскал,средивечныхснеговукраяхолодного
мертвого глетчера крошечный бархатистый цветок — эдельвейс. Он один живет в этом
царствеледянойсмерти.Онговорит:«Неверьэтомустрашному,чтоокружаетнасстобой.
Смотри—яживу».
Какоеочарованиедуши,когдананезнакомойулицечужогогородаквам,бесприютной
иусталой,подойдетнеизвестнаявамдамаискажетуютнымкиево-одесским(аможетбыть,
ихарьковским)говорком:
«Здравствуйте!Ну!Чтовыскажетезамоеплатье?»
ВоттакбродилаяпочужомумнеНовороссийску,искалапристанищаиненаходила,и
вдругподошлакомненеизвестнаядамаисказалавечно-женственно:
—Ну,чтовыскажетезамоеплатье?
Видяявноемоенедоумение,прибавила:
—ЯвасвиделавКиеве.ЯСерафимаСеменовна.
Тогдаяуспокоиласьипосмотреланаплатье.
Онобылоизкакой-тоудивительносквернойкисеи.
—Отличноеплатье,—сказалая.—Оченьмило.
—Азнаете,чтоэтозаматерия?Иливывообра
жаете,чтоздесьвообщеможнодостатькакую-нибудьматерию?Здесьдажеситцанизакакиеденьгиненайдете.Таквот,этаматерия—
этоаптечнаямарля,котораяпродаваласьдляперевязок.
Янеоченьудивилась.МывПетербургеужешилибельеизчертежнойкальки.Как-тоее
отмачивали,иполучалосьчто-товродебатиста.
—Конечно,она,можетбыть,неоченьпроч
ная,—продолжаладама,—немножкозадергивается,
нонедорогаяиширокая.Теперьужетакойне
найдете—всюрасхватали.Осталасьтолькойодоформенная,нота,хотяиоченькрасивогоцвета,од
накоплохопахнет.
Явыразиласочувствие.
—Азнаете,мояплемянница,—продолжалада
ма,—купилаваптекеперевязочныхбинтов—очень
хорошенькие,ссинейкаемочкой—иотделалаимивот
такоеплатье.Знаете,нашилатакиеполоскинапо
дол,и,право,оченьмило.Игигиенично—вседезин
фицировано.
Милое,вечноженственное!Эдельвейс,живойцветокналедянойскалеглетчера.Ничем
тебянесломить!Помню,вМоскве,когдагремелипулеметыидомовыекомитетыпопросили
жильцов центральных улиц спуститься в подвал, вот такой же эдельвейс — Серафима
Семеновна — в подполье под плач и скрежет зубовный грела щипцы для завивки над
жестяночкой, где горела, за неимением спирта, какая-то смрадная жидкость против
паразитов.
ТакойжеэдельвейсбежалподпулеметнымогнемвКиевекупитькружеванаблузку.И
такойжесиделводесскойпарикмахерской,когдатолпавпаникеосаждалапароходы.
Помнюмудрыеслова:
«Ну да, все бегут. Так ведь все равно не побежите же вы непричесанная, без
ондюлосьона?!»
Мне кажется, что во время гибели Помпеи кое-какие помпейские эдельвейсы успели
наскоросделатьсебепедикюр…
Умиротвореннаяэтимимыслями,яспросилаунеизвестноймнеСерафимыСеменовны
насчеткомнаты.
—Естьодна,недурная,толькотамвамбудетне
уютно.
—Пустяки.Чтоужтутможетбытьнеуютного.
Гдеужтутвыбиратьиразбирать!
—Все-такиявамсоветуюнемножкообождать.
Тамдвоетифозных.Еслиумрут,так,можетбыть,
сделаютдезинфекцию…Немножкоподождите.
Вспомнила свои поиски в Одессе. Здесь тиф, там была свирепая «испанка». Кто-то
снабдилменявКиевеписьмомкодномуодесскомуинженеру,которыйобещалпредоставить
мнекомнатувсвоейквартире.
Тотчаспоприездепошлапоуказанномуадресу.Звониладолго.Наконецдверьчуть-чуть
приоткрылась,икто-тошепотомспросил,чтомненужно.Япротянулаписьмоисказала,в
чем дело. Тогда дверь приоткрылась пошире, и я увидела несчастное изнуренное лицо
пожилогочеловека.Этобылтотсамыйинженер.
—Янемогувасвпуститьвсвоюквартиру,—
всетакжешепотомсказалон.—Местоуменяесть,
нопоймите:пятьднейтомуназадяпохоронилжену
идвоихсыновей.Сейчасумираетмойтретийсын.
Последний.Ясовсемодинвквартире.Ядажеруку
несмеювампротянуть—можетбыть,яужезаражен
тоже.Нет,вэтотдомвходитьнельзя.
Да. Там была «испанка», здесь — сыпной тиф. Серафима Семеновна с большим
аппетитомрассказывалаужасы:
—Однабарышняпошлавцерковь,напохороны
своегознакомого.Атамееспрашивают:«Отчего,
мол,увастакойглубокийтраур?»Онаговорит:
«Вовсенетраур,апросточерноеплатье».Аейпо
казывают:«Почемужеуваснаюбкесераяполоса
нашита?»Взглянула—аэтовсепаразиты.Ну,она,
натурально,хлопвобморок.Началиееприводить
вчувство,смотрят,аонаужевсявтифу.
Подэтибодрящиерассказыпошлаяразыскивать«Шилку»,которуюперевеликдругому
молу, далекому и пустому. Там торчала она, тихая, голая, высоко вылезая из воды, и
спущенныедлинныесходнистоялипочтивертикально.
Посмотрела—решила,чтовсеравноневлезу.Исходни-тобылибеззарубок—прямо
двеузкиедоски.Сделаланесколькошагов—ногискользятобратно,аподомнойотвесный
срыввысокогомола,авнизуглубоковода.
Совсем загрустила. Села на чугунную тумбу и стала стараться думать о чем-нибудь
приятном.
Все-таки, что ни говори, я очень недурно устроилась. Погода хорошая, вид чудесный,
никто меня не колотит и вон не гонит. Сижу на удобной тумбе, как барыня, а надоест
сидеть,могувстатьипостоятьлибопоходить.Чтозахочу,тоисделаю,иниктонесмеетмне
запретить.
Вонсверху,спарохода,кто-топеревесился,кто-тостриженый,исмотритнаменя.
—Отчегожевынеподымаетесь?—кричитстри
женый.
—Акакжеяподымусь?—кричуя.
—Аподоске!
—Аябоюсь!
—Дану!
Стриженыйотошелоткраяичерезминутубойко,бочком,побежалподоскевниз.
Этопароходныйофицеризмашинногоотделения.
—Боитесь?Держитеменязаруку.
Вдвоемидтиоказалосьещестрашнее.Доскигнутсянеровно.Ступишьлевойногой—
праваядоскаподымаетсячутьнедоколена.Ступишьправой—леваядоскаподпрыгнет.
—Завтраобещаютпротянутьрядомверевку,
чтобыбылозачтодержаться,—утешаетменяофи
цер.
—Такнеждатьжемнедозавтра.Раздобудьте
мнепалку,яспалкойпойду.
Офицерпослушнопобежалвдольмолакберегу,притащилбольшуюпалку.
—Ладно,—сказалая.—Теперьсядьтенаэту
тумбуипойтечто-нибудьцирковое.
—Цирковогоянезнаю.Можнотанго«Арген
тина»?
—Попробуем.
—«ВдалекойзнойнойАргенти-и-не!..»—запел
офицер.—Чтожетеперьбудет?
—Радибога,неостанавливайтесь!Пойтеикак
следуетотбивайтетакт!
Яухватилапалкудвумярукамии,держаеепоперек,шагнуланадоски.
—«Гдене-бе-сатакзнойноси-ини…»—выводил
офицер.
Господи!Какойфальшивыйголос!Толькобынерассмеяться…
Итак: вниз не смотреть. Смотреть вперед на доски, идти по одной доске, подпевать
мотив.
—«Гдеже-енщины,какнакарти-ине…»
Ура!Дошладоборта.Теперьтолькоподнятьногу,перешагнутьи…
И вдруг ноги поехали вниз. Я выронила палку, закрыла глаза… Кто-то крепко схватил
менязаплечи.Этосверху,спарохода.Янагнулась,уцепиласьзабортивлезла.
***
Маленький капитан, узнав, что я еще не нашла комнаты, предложил бросить всякие
поискииостатьсягостьейнапароходе.Вмоераспоряжениеотдаваласьмаленькаякаютка
заоченьдешевуюплату,могластоловатьсяскомандой«изобщегокотла»иждатьвместес
командой, как выяснится дальнейшая судьба «Шилки». Если удастся двинуть ее во
Владивосток,тоотвезуттудаименя.
Ябылаоченьдовольнаиотдушипоблагодариламилогокапитана.
И началась унылая и странная жизнь на пароходе, прижатом к берегу, к пустому
длинномубеломумолу.
Никтонезнал,когдаикудатронемся.
Капитансиделвсвоейкаютесженойиребенком.
Помощник капитана шил башмаки своей жене и свояченице, очаровательной
молоденькой кудрявой Наде, которая бегала по трапам в кисейном платьице и балетных
туфлях,смущаяпокойкорабельноймолодежи.
МичманШ.бренчалнагитаре.
ИнженерО.вечночто-тоналаживалвмашинномотделении…
Вывезший меня из Одессы В. тоже временно остался на «Шилке». Он целые дни
бродил по городу, искал кого-нибудь из друзей и возвращался с копченой колбасой, ел,
вздыхалиговорил,чтобоитсяголоднойсмерти.
Китаец-поварготовилнамобед.Китаец-прачкастиралбелье.СлугаАкынубиралмою
каюту.
Тихозакатывалосьсолнце,отмечаякраснымизорями тусклые дни, шлепали волны о борт, шуршали канаты, гремели цепи. Белели
далекиегоры,закрывшиеотнасмир.Тоска.
26
Началсянорд-ост.
ЯещевОдессеслышалаонемлегенды.
Приехал туда как-то из Новороссийска один из сотрудников «Русского слова», весь
забинтованный,завязанныйи облепленный пластырем.Оказывается, что попал он внордост, шел по улице, ветром его повалило и катало по мостовой, пока ему не удалось
ухватитьсязафонарныйстолб.
Рассказывали еще, как все пароходы сорвало с якорей и унесло в море, и удержался в
бухте только какой-то хитрый американец, который развел пары и полным ходом пошел
противветрапрямонаберег.Такимобразомемуудалосьудержатьсянаместе.
Я особой веры всем этим рассказам не придавала, но все-таки с большим интересом
ждаланорд-оста.
Говорили,чтосчитатьонумееттолькотройками.Поэтомудуетилитридня,илишесть,
илидевятьит.д.
Ивотжеланиемоеисполнилось.
Завизжала, заскрипела, застонала наша «Шилка» всеми болтами, цепями, канатами.
Застучалажелезом,засвистеласнастью.
Я пошла в город в тайной надежде, что меня тоже повалит и покатит по улице, как
сотрудника«Русскогослова».
Благополучно добралась до базара. Стала покупать какую-то ерунду, и вдруг серой
тучейвзвиласьпыль,полетелищепки,хлопнулапарусинанадларьками,что-тосгрохотом
повалилосьичто-топенистоерозовоезакрылоотменямир.
Яотчаяннозамахаларуками.Мироткрылся,арозовое,оказавшеесямоейсобственной
юбкой,вздувшейсявышемоейсобственнойголовы,обвилосьвокругног.
Очень смущенная, я оглядываюсь кругом. Но все терли глаза, жмурились, закрывали
лицалоктями,и,по-видимому,никтонеобратилвниманиянамое
первое знакомство с норд-остом. Только вдали какая-то баба, торговавшая бубликами,
помираласосмеху,глядянаменя…
Норд-ост дул двенадцать дней. Выл в снастях всеми воплями мира. Тоскливыми,
злобными, скорбными, свирепыми. Сдул народ с улиц, торговцев — с базара, моряков —с
палубы.Ниоднойлодкинарейде,ниоднойтелегинаберегу.
Гуляютстолбыжелтойпыли,крутятсорищепки,катаютщебеньподороге.
Кнашей«Шилке»прибилораздувшийсятрупкоровы.
Говорят,ветерчастовалитскотвморе.
Юнги отталкивали корову баграми, но ее снова прибивало к нам, и страшный
раздувшийсяпузырьдолгоколыхался,тоотплывая,тосновавздымаясьусамогоборта.
Унылобродилиобитатели«Шилки».
Выйдешьнапалубу—слева,впылиищепках,затихшийгород,замученныйтревогой,
страхом и сыпным тифом. Справа — убегающее море, волны, спешно и бестолково
подталкивающиедругдруга,налезающиедругнадругаипадающие,раздавленныеновыми
волнами,плюющиминанихяростнойпеной.
Суетливошныряющиечайкитоскливоигорькобросалидругдругукакие-топоследние
слова,обрывистые,безнадежные.
Сероенебо.
Тоска.
Ночьюгрохотистукнапалубенедавалиспать.Выйдешьнаверхиздушнойкаюты—
ветерзакрутит,подхватит,захлопнетзатобойдверьипотянетначернуюсторону,туда,где
сосвистомивоемгонитветериспуганнуютолпуволнпрочь,прочь,прочь…
Прочьоттоскливыхберегов.Нокуда?
Скоро и нас, может быть, так вот погонит озверелая стихия, но куда? На какие
просторы?..
Идешьопятьвкаюту.
Слушаешь, лежа на твердой деревянной койке, как где-то уныло тренькает мичман на
своей расстроенной гитаре да кашляет надрывно старый китаец — корабельный кок,
которыйкогда-то«такрассердился,чтооборвалсебесердце».
***
Брожу по городу в надежде что-нибудь узнать. Нашла какую-то бывшую редакцию
бывшей новороссийской газеты. Но там никто ничего не знал. Вернее —все знали очень
много,каждыйсовершеннопротивоположноетому,чтозналдругой.
Водномсходилисьвсе:Одессаврукахбольшевиков.
Встретила на улице знаменитого «матроса» Боткина. Здесь, в Новороссийске, он
оказался щеголеватым студентом, гулял, окруженный толпой гордящихся им барышень,
рассказывал, будто его расстреливали и спасся он только силою своего красноречия.
Впрочем,всеэторассказывалонкак-тонеособенноуверенноияркоинеоченьнастаивал
натом,чтобыемуверили.Врассказеорасстрелебылохорошотолькото,чтоонумиралс
именемлюбимойженщинынаустах.Призтойдеталихорбарышеньопускалглаза.
Я смотрела на этого приглаженного, принаряженного студента и вспоминала того
пламенногоматроса,которыйвыходилнасценуМариинскоготеатраинафонеразвернутого
андреевскогофлагабурнопризывалкборьбедоконца.Авбольшойцарскойложеслушалии
аплодировалиемусотрудники«Вечернейбиржевки»…
Вихревой норд-ост сдул этого возникшего из огня Феникса. Пыль и щепки…
Впоследствиион,говорят,предложилсвоиуслугибольшевикам.Незнаю…
Пыльищепки…
Нотевечеранафонеандреевскогофлаганезабуду.
***
Брожупогороду.
Сталивстречатьсяновыегруппыбеженцев.Попадалисьизнакомые.
Поразило и запомнилось новое выражение лиц, встречавшихся все чаще и чаще:
странно бегающие глаза. Смущенно, растерянно и — мгновениями — нагло. Как будто
несколькихсекунджизнинехватилоим,чтобывэтойнаглостиспокойноутвердиться.
Потомяпоняла:этобылите,неуверенные(как
бедныйА.Кугель)втом,гдеправдаигдесила.
Ждалиуморяпогоды.Заводилисвязиздесь,нетерялисвязейтам.
Неожиданновстретилатогосамогосановника,которыйговорилвКиеве,чтодотехпор
не успокоится, пока не зарежет семерых большевиков на могиле своего расстрелянного
брата:«Чтобыкровь,кровьпросочилась,дошладоегозамученноготела!»
У него вид был также не особенно боевой. Голову втянул в плечи и оглядывался поволчьи,поворачиваясьвсемтелом,сторожкокосяхитрымглазом.
Разговаривал со мной как-то натянуто, о семи большевиках не упоминал и вообще
пафоса не обнаруживал. Вся повадка была такая, будто пробирается он по жердочке через
топкоеместо.
—Агдежевашасемья?—спросилая.
—СемьяпокавКиеве.Ну,даскороувидимся.
—Скоро?Акакжевытудапроберетесь?
Онпочему-тооглянулся,по-новому,по-волчьи.
—Скоро,наверное,будутвсякиевозможности.
Ну,дапоканечегообэтомтолковать.
Возможности для него явились скоро. Он и сейчас с успехом и почетом работает в
Москве…
Всевоспоминанияэтихмоихпервыхновороссийскихднейтакиосталисьзадернутыми
серойпылью,закрученнымидушнымвихремвместесмусором,сощепками,собрывками,с
ошметками,сдувавшимилюдейнаправо,налево,загорыивморе,встихийнойжестокости,
бездушнойибессмысленной.Он,этотвихрь,определялнашусудьбу…
27
Да,вихрьопределялнашусудьбу.Отбрасывалвправоивлево.
Четырнадцатилетний мальчик, сын расстрелянного моряка, пробрался на север,
разыскиваяродных.Никогоненашел.Черезнескольколетонбылужеврядахкоммунистов.
Асемья,которуюонразыскивал,оказаласьзаграницей.Иговоритомальчикесгоречьюи
стыдом…
Актер, певший большевистские частушки и куплеты, случайно застрял в городе после
уходабольшевиков,переделалсвоичастушкинаантибольшевистскиеинавсегдаосталсябелым…
Очень мучились крупные артисты, оставшиеся на юге вдали от родных и театров.
Совершенно растерянные, кружились они в белом вихре. Потом, сорвавшись, неслись
безудержнойптичьейтягойчерезрекиипожарывроднойскворечник.
***
Появились деловитые господинчики, сновавшие им одним ведомыми путями из
Москвы на юг и обратно. Что-то провозили, что-то привозили… Иногда любезно
предлагали доставить из оставленных в Петербурге или Москве вещей, отвезти деньги
родственникам.
Странные были эти господинчики. Ведь не для того же они ездили, чтобы оказывать
намуслуги.Зачемонисновалитудаиобратно,кому,всущности,служили,когопродавали?
Никтоэтимсерьезнонеинтересовался.Говорилипросто:
«Воттакой-тоедетвМоскву.Онкак-тоумеетпробираться».
Апочемуонумеетизачемемуэтоуменьетакнужно,обэтомниктонезадумывался.
Иногдакто-нибудьвскользьобронит:
—Наверное,шпион.
Нотакдобродушноипросто,словносказал:
«Наверное,адвокат».
Или:
«Наверное,портной».
Профессия,мол,каквсякаядругая.
Аонишныряли,покупалиипродавали.
***
Население Новороссийска менялось. Исчезли таборы, что так живописно оживляли
набережную. Схлынул первый поток беженцев. Белая армия продвигалась вперед, и в
освобожденныегородавливалсяпотоксвоевременносб-жавшихизнихобывателей.
Все лихорадочно следили за успехами Дсникина В этой лихорадке были порой и
трагикомедиииОдинхарьковец,которогоячастовстречала
улицеподручкусмолоденькойактрисой,разводилрукамиирастерянноговорил:
—Чегожеонитакскоропродвигаются!Нухоть
отдохнулибынемножко.Развевыненаходите,что
надодатьсолдатикамотдышаться?Конечно,ониге
рои,нопередышкаигероюневредна.
Ибезнадежноприбавлял:
—Ведьэдак,пожалуй,скороиподомампора.
УнеговХарьковебылажена.
Носамоекомичноевэтойтрагедиибылото(ияэтозналанаверное),чтоженаегобыла
втакомжемрачномвосторгеотбыстрыхшаговденикин-скойармии.
—Воображаю,—говорюяхарьковцу,—какваша
бедненькаяженабудетрада!
Идумаю:
«Бедненькая!Небось,послекаждойновойвестиобелыхуспехахбродитподому,рвет
письма, вытряхивает из пепельниц подозрительные окурки и пишет дрожащей рукой
записочку:„Белыеприближаются.Навсякийслучайзавтранеприходите…"»
—Да,воображаю,каквашабеднаяженавол
нуется…
Незнаю,чтоименноондумает,ноговорит:
—Н-да.Воображаю!Выведьеезнаете—божью
коровку.Мнеиногдадажехочется,чтобыонаменя
любилапоменьше.Такаясамоотреченнаялюбовь—
этоведьвсегдастрадание.Я,конечно,иверен,
ипредан,высамизнаете…
—Да,да,конечно…
—Внашевремяэтодажередкость—такоесу
пружество.Верныдругдругупрямокаккакие-ни
будьБобчинскийиДобчинский.
Не знаю, как они потом встретились. Благополучно ли замел следы Бобчинский и
удачноливывралсяДобчинский.
Неожиданноприехаликомнена«Шилку»деловыегости—двеактрисы,посланныеот
екатери-нодарского антрепренера Б-е. Мне предлагалось устроить в Екатеринодаре два
вечера моих пьес. Актеры разыграют пьесы —труппа хорошая,—я что-нибудь прочту.
Условиянедурные.Ясогласилась;
АктрисыпередалимнеписьмоотОленушки^ОнаписалаизЕкатеринодара,чтоеемуж
умерот
сыпноготифаичтоонасобираетсяменянавестить.
БеднаяОленушка!Какстраннобудетвидетьеевтрауре,вдовой!
Новотпришлаеетелеграмма:
«Приедузавтра».
На «Шилке» как раз грузили уголь. Большая, уже почти пустая угольная баржа стояла
рядом.
Сижунапалубе,смотрюнасходни,жду.
Вдругнашиюнгичему-тозасмеялись,закричали:
—Браво!браво!
Оглянулась. Идет какая-то барышня прямо по узенькому борту вдоль зияющей черной
безднойпустойбаржи.Идет,балансируядорожнымнесессерчикомдаещеподпрыгивая.
—Оленушка!
Я себе представляла ее в длинной черной вуали, с носовым платком в руке. А эта —
розоваямордочка,скакой-токлетчатойкепкойназатылке.
—Оленушка!Ядумала,чтовывтрауре…
—Нет,—отвечалаона,чмокаяменявщеку.—
МысВовойдалидругдругуклятву,чтоеслиодин
умрет,такдругойнедолженгоревать,а,наоборот,
ходитьвкинематографивсяческистаратьсяот
влечьсяотпечали.Мытакпоклялись.
Рассказаламнесложнуюисториюсвоегобрака.
КогдаонаприехалавРостов,Воваееждал,приготовилейкомнатурядомсосвоей,но
никомувгостиницеонинесказали,чтознаютдругдруга.Потихонькуповенчались,опятьтакиделаяпередвсемивид,чтосовершеннонезнакомы.
—Зачемжевамэтобылонужно?
—Ябоялась,чтоДимавКиевеузнает,чтоявы
шлазамуж,изастрелится.Илипростобудеточень
страдать,—смущенноотвечалаОленушка.—Яне
могу,когдалюдистрадают…
Горничнаявгостиницеоченьудивлялась,видянаОленушкиномстоликепортретВовы.
—Нудочего,барышня,этотвашбратецпохож
натогоофицера,чтоунасживет!
—Неужелипохож?—удивляласьОленушка.—
Надобудеткак-нибудьпосмотреть.
Жили мирно, бедно и весело. Вова по делам службы часто уезжал. Несмотря на свои
девятнадцатьлет,онбылужевчинекапитана, и ему давали ответственные поручения. На дорогу Оленушка благословляла его
маленькой,шитойжемчугом,иконкойБожьейМатериидавала,«чтобоннечувствовалсебя
одиноким»,плюшевуюсобачку.
РазвернулсяВоваизкомандировкиоченьусталыйипечальный.
«Ко мне на вокзале,—рассказывал он,—подошла большая лохматая собака и все
просилаглазами,чтобыяеепогладил.Такаяонабылажалкаяигрязная.Иявсепочему-то
думал: «Вот пожалею, поглажу ее и заболею тифом». А она все смотрела на меня и все
просилаприласкать.Теперь,наверное,умру».
Тихийстал.Иначалоказатьсяему,чтокаждыйраз,каконвходитвкомнату,какой-то
странный,прозрачный,словножелатиновый,человекстоитустены.Нагнетсяиисчезнет.
Потом вызвали Вову снова в Екатеринодар. Он уехал и пропал. Давно прошел
намеченныйсроквозвращения.АобЕкатеринодареходилистрашныеслухи:падалнародна
улице,молниеноснопораженныйсыпнымтифом.Умирали,неприходявсознание.
ВзялаОленушкадвухдневныйотпусквсвоем«Ренессансе»(кажется,такзвалитеатрик,
гдеонаиграла)ипоехаларазыскиватьмужа.Обошлавсебольшиегостиницыигоспитали—
ненашла,иследовникаких.
Вернуласьдомой.
Итуткто-тодовелдоеесведения,чтомужеедействительноболенилежитвгоспитале
вЕкатеринодаре.
Выпросила Оленушка снова отпуск и нашла госпиталь. Там сказали, что мужа ее
подобралинаулицевбессознательномсостоянии,чтоондолгомучился,тифунегобылв
самойжестокойформе,иумерон,непридяниразувсознание,иужепохоронен.Вбреду
повторял только два слова: «Оленушка, ренессанс». Кто-то из соседей по койке выразил
предположение,что,пожалуй,этоонговориторостовскомтеатреипросит,чтобыдалитуда
знать.
«Бедный мальчик,—сказал Оленушке врач,—всеми силами души звал вас все время, и
никтонепонималего…»
Вдовепередали«имуществопокойного»—плюшевуюсобачкуималенькую,шитуюжемчугом,иконкуБожьейМатери.
И в тот же день должна была Оленушка вернуться в Ростов, и в тот же вечер должна
былаигратькакую-тобелибердувтеатрике«стиля»«Летучеймыши».
ТаковабылакоротенькаяисторияОленушкиногобрака.
Какпоетсявпольскойдетскойпесенке:
ВлезкотикНаплотикИпоморгал.ХорошапесенкаИнедолга…
28
Приближалсясрок,назначенныйдлямоихвечероввЕкатеринодаре.
Ничем не могу объяснить то невыносимое отвращение, которое я питаю ко всяким
своим публичным выступлениям. Сама не понимаю, в чем тут дело. Может быть, только
психоаналитикФрейдсумелбывыяснитьпричину.
Янемогупожаловатьсянадурноеотношениепублики.Менявсегдапринималинепо
заслугам приветливо, когда мне приходилось читать на благотворительных вечерах.
Встречалирадостно,провожалиспочетом,аплодировалииблагодарили.Чегоещенужно?
Казалосьбы—будьдоволенисчастлив.
Такнет!
Просыпаешьсяночью,какоттолчка.
«Господи! Что такое ужасное готовится?.. Какая-то невыносимая гадость… Ах да! —
нужночитатьвпользудантистов!»
Ичего-чеготольконипридумывала,чтобыкак-нибудьотэтогоужасаизбавиться!
Звонокпотелефону(обыкновенноначиналосьтак):
—Когдаразрешитезаехатьквампооченьваж
номуделу?Яваснезадержу…
Ага!Начинается.
—Можетбыть,выбудетелюбезны,—говорюя
втрубкуисамаудивляюсь,какойуменястал
блеклый голос,—может быть, вы можете сказать мне сейчас, в чем приблизительно
дело…
Но, увы, обыкновенно редко на это соглашаются. Дамы-патронессы почему-то твердо
верятвнеодолимуюсилусвоеголичногообаяния.
—Потелефонутрудно!—певучеговоритона.—
Разрешитевсегопятьминут,яваснеоторвунадол
го.
Тогдаярешаюсьсразусорватьснеемаску:
—Можетбыть,эточто-нибудьнасчетконцерта?
Тутужейподатьсянекуда,ияберуееголыми
руками:
—Когдавашконцертнамечается?
И, конечно, какой бы срок она ни назначила, он всегда окажется для меня «к
сожалению,немыслимым».
Нобываеттак,чтосрокназначаетсяоченьотдаленный—черезмесяц,черезполтора.И
мне, по легкомыслию, начинает казаться, что к тому времени вся наша планетная система
так круто изменится что и волноваться сейчас не о чем. Да, наконец, и патронесса к тому
временизабудет,чтоясогласилась,иливечеротложат.Всеможетслучиться
—Судовольствием,—отвечаюя.—Такаячудес
наяцель.Можетенаменярассчитывать.
И вот в одно прекрасное утро разверну газету и увижу свое имя, отчетливо
напечатанное среди имен писателей и артистов, которые через два дня выступят в зале
Дворянского или Благородного собрания в пользу, скажем, учеников, выгнанных из
гимназииГуревича.
Нучтотутсделаешь?Заболеть?Привитьсебечуму?Вскрытьвены?
А разбылсо мной совсемужжуткий случай. Вспоминаюонем,како страшном сне.
Бываюттакиесны.Отмногихдоводилосьслышать.
«Снилосьмне,будтодолженяпетьвМариинскомтеатре,—рассказывалмнестаричок,
профессорхимии.—Выхожунасценуивдругсоображаю,чтопеть-тояабсолютнонеумею,
и вдобавок вылез в ночной рубашке. А публика смотрит, оркестр играет увертюру, а в
царскойложегосударьсидит.Ведьприснитсяжеэдакое…»
Так вот, случай, о котором я хочу рассказать, был такой же категории. Кошмарный и
смешной.
Покаспишь,покавнемживешь—кошмар.Когдавыйдешьизнего—смешной.
Приехал как-то какой-то молодой человек просить, чтобы я участвовала в диспуте о
кинематографе«Овеликомнемом».
Тогдаэтатемабылавбольшоймоде.
Участвовать обещали Леонид Андреев, Араба-жин, критик Волынский, Мейерхольд и
ещенепомнюкто,ночто-томногоизвонко.
Я,конечно,сразупришлавужас.
Еще прочесть кое-как с эстрады по книжке свой собственный рассказ — это куда ни
шло,вконцеконцов,нетакужетрудно.Ноговоритьясовсемнеумею.Никогданеговорила
иначинатьнехочу.
Молодой человек стал меня уговаривать. Можно, мол, если я совсем уж не умею
говорить,написатьналисточкеипрочесть.
—Даяничегонезнаюокинематографеировно
ничегоонемнедумаю.
—Авыподумайте!
—Никакнемогуподумать—всеравноневый
дет.
Втовремякакразужасномногопоэтомувопросуписалось,ноявсеэтопропустилаи
действительно совершенно не знала, на кого опереться, на что сослаться и против кого
высказаться.
Нотутмолодойчеловексказалчудесноеуспокоительноеслово:
—Диспут-товедьбудетчерезполторамесяца.За
этовремявы,конечно,отличноознакомитесьсво
просом,апотомпозаписочкеипрочтете.
Действительно,всевыходилотакуютноипросто,иглавное—черезполторамесяца.
Нуконечно,ясогласилась,имолодойчеловекушелокрыленный.
Время шло. Никто меня не беспокоил, никто ничего не напомнил, и я ни о чем не
вспоминала.
Ивотнасталкак-тоскучный,пустойвечер,когдавидетьникогонезахотелосьиехать
было некуда. И вот от скуки решила я пойти в Литейный театр, отчасти даже по делу. В
театре этом шли постоянно мои пьесы, и изредка нужно было проверять, как именно они
идут. Дело в том, что актеры так вдохновлялись (народ был все молодой, веселый,
талантливый)итак,поактерскойтерминологии,«накладывали»,тоестьприбавлялистолькоотсебятины,чтоуженадесятом-двенадцатом
представлениинекоторыеместапьесыстольдалекоотходилиотподлинника,чтосамавтор
с трудом мог догадаться, что это именно его пьесу разыгрывают. А если оставить без
присмотра,тонадвадцатомилинатридцатомдажеслюбопытствоммогбыспросить,что
это за веселая дребедень такая — ничего не поймешь, а что-то между тем как будто
знакомое…
Помню как сейчас, как один очень талантливый актер, играя в моей пьесе «Алмазная
пыль» и исполняя роль нежно влюбленного художника, вместо слов: «Я, как черный раб,
будуходитьзатобой»,—отчетливоиясноговорил:
—Я,какчерныйрак,будуходитьзатобой.
Яподумала,чтолибояослышалась,либоон
оговорился.
Пошлазакулисы.
—Скажите,—говорю,—мнеэтопоказалось?
—Нет-нет,этоятакпридумал.
—Дазачемже?—недоумевалая.
—Атаксмешнеевыходит.
Нучтотутподелаешь!
Но«рак»—этоещепустяки.
Раз, после долгого пропуска зайдя в театр, услышала я и увидела вместо своей пьесы
такую развеселую галиматью, что прямо испугалась. Бросилась за кулисы. Там актеры
встретилименярадостноигордо.
—Что!Видели,какмывашупьесуразделали?
Довольны?Публика-товкакомвосторге!
—Этовсе,конечно,очаровательно,—ответила
я.—Но,ксожалению,мнепридетсяваспроситьвер
нутьсякмоемускромномутексту.Мненеудобнопод
писыватьсвоеимяподплодомчужоготворчества.
Ониоченьудивились…
Итак,втотпамятныйвечеротправиласьявЛитейныйтеатр.
Было уже часов десять, и спектакль, очевидно, давно уже начался. У меня вход был
свободный,ияпрошлавконецзалаиразыскалапустоеместо.
Народубыломного,но…чтоэтозапьеса?Ипочемузалосвещен?
Смотрю—насценестол,покрытыйзеленымсукном.Застоломсидят…ПосрединеМейерхольд—егосразуузнала.Арабажинстоити
что-тоговорит…ВотВолынский…Вконцестолакакой-томолодойчеловек…Мейерхольд,
сощурившись,всмотрелсявменя,видимо,узнал,подозвалзнакоммолодогочеловека(какая
знакомаяунегофизиономия!)исказалчто-то,указываянаменя…Молодойчеловеккивнул
головойинаправилсяквыходузакулисы.
«Чтовсеэтоможетзначить?Верно,простохочетизлюбезностипредложитьпересесть
поближе…Ночтоонитутделают?»
Междутеммолодойчеловеквошелвбоковуюдверьиувереннопробиралсякомне.
Подошел.
—Выжелаетесейчасговоритьилипослепере
рыва?—спросилон.
—Я…янежелаюсейчас…Янепонимаю…—за
лепеталаявполномнедоумении.
—Значит,послеперерыва,—деловитосказалмо
лодойчеловек.—Вовсякомслучае,мнесказанопро
ситьвасподнятьсянасценуизанятьместозасто
лом.Япровожувас.
—Нет…нет…ясама.Господи!Чтожеэто!
Онудивленновскинулбровьиушел.
Итутразобралаядолетавшиесосценыслова:
—Великийнемой…
—Ролькинематографа…
—Искусствоилинеискусство…
И что-то забрезжило в моей голове, что-то стало принимать еще неясные, но явно
неприятныеформы…
Ятихоподняласьипробраласьквыходу.Аувыходаувиделаогромныйплакат:
«Диспутокинематографе».
Исредиучаствующих—отчетливоиясно—своесобственноеимя…
Прибежавдомой,явелелаперепуганноймоимстрахомгорничнойзакрытьнацепочку
дверьиникомунеотворять,снялателефоннуютрубку,леглавпостельизасунулаголовупод
подушку.Встоловойбылприготовленужин,ноябояласьтудапойти.
Мнеказалось,чтотам«они»менялегчеразыщут…
Какхорошо,чтовсенасветекончается.
29
Итак, пришлось все-таки ехать в Екатеринодар, где антрепренер местного театра
устраивалдвавечерамоихпроизведенийсмоимучастием.
Выехала из Новороссийска в сумерки, унылая, усталая. Поезд был переполнен. Целые
полчищасолдатиофицеровзабиливсевагоны.Очевидно,ехалинафронт,насевер.Новиду
всехбылтакойзамученный,прокопченный,истерзанный,чтоврядлионидолгоотдыхали.
Можетбыть,ихпростоперебрасывалисодногофронтанадругой.Незнаю.
Менявтиснуливвагонтретьегокласса,сразбитымокном,безосвещения.
Наскамейках,наполу—всюдуфигурывбурыхшинелях.
Душно.Накурено.
Преждечемпоездуспелдвинуться,многиеуснули.
Наискосьотменястоял,упершисьспинойвстену,высокийтощийофицер.
—Андреев!—окликнулиегососкамейки.—Са
дись,мыпотеснимся.
—Немогу,—отвечалофицер.—Мнелегче,когда
ястою.
Итакпростоялонвсюночь,откинувназадголову,закативбелкиполузакрытыхглаз,на
лбу у него, под сдвинутым козырьком фуражки, чернело темно-алое круглое пятно. Точно
командир «Летучего голландца», прибитый гвоздем к мачте, стоял он так всю ночь, чуть
покачиваясь от толчков на расставленных длинных худых ногах. Говорили мало, кроме
одногоофицера,сидевшегоуразбитогоокна.Тот,непереставая,всерассказывалчто-то,ия
скоропоняла,чтоговоритонпростосамссобой,чтониктоегонеслушает…
Новотоколоменяодинспрашиваетдругого:
—ВыслышалипрополковникаX.?
Называет фамилию, уже слышанную мною в Новороссийске. Про полковника этого
рассказывали,чтобольшевикинаегоглазахзамучилиегоженуидвоихдетейионстехпор
как захватит где большевистский отряд, сейчас же принимается за расправу и каждый раз
одинаково:непременносадитсянакрыльцо,пьетчайизаставляет,чтобыпередним
этихпленниковвешали,одногозадругим,одногозадругим.
Асамвсепьетчай.
Вотегоимяиназвалкто-тооколоменя.
—Слышал,—отвечалсобеседник.—Онсума
сшедший.
—Нет,несумасшедший.То,чтоонделает,это
длянегонормально.Выпоймите,чтопослевсего,
чтоонпережил,вестисебяпо-обычномубылобы
очень,оченьстранно.Ненормальнобылобы.Каж
дойдушеестьсвойпредел.Дальшечеловеческий
разумвыдерживатьнеможет.Инедолжен.Ипол
ковникX.поступаетвполнедлясебянормально.
Поняли?
Собеседник ничего не ответил. Но кто-то подальше, сидящий по ту сторону прохода,
громкосказал:
—Онивыкололиглазамальчику,ребенкудесяти
лет,вырезалиихначисто.Ктоневиделтакоголица
свырезаннымиглазами,тотпредставитьсебенемо
жет,дочегоэтострашно.Онжилтакдвадняивсе
времякричал…
—Ну,довольно…Ненадо…
—Аразведчику—слыхали?—связалируки,
аротиносзабилиземлей.Задохся.
—Нет,полковникX.несумасшедший.Он
всвоейжизни,втой,вкоторойживет,вполненор
мальныйчеловек.
Ввагонебылотемно.
Через разбитоестеклотусклый свет— должно быть, лунный, но самой луны не было
видно,— выделял темные силуэты около окна. Те, что были дальше и внизу на полу,
колыхалисьгустоймутнойтенью,бормотали,вскрикивали.Спалиониилибредилинаяву?..
Итотголос,которыйотчетливоислишкомгромко,слишкомнапряженносказал:
—Янемогубольше.Счетырнадцатогогодаме
нямучили,мучили,ивоттеперья…умер.Яумер…
Этобылголоснеживого,несознающегосебячеловека.Такзвучатголосатех,когонет,
—вграммофонеилинаспиритическомсеансе…
Старый, разбитый вагон дребезжал всеми гайками, визжал ржавыми колесами, катил
этиполутрупынамукуисмерть.
Сталосветать.
Ещестрашнееврассветноймглезабелелилица,закачалисьголовы.
Да, они спали. Они говорили во сне. И тот, кто просыпался, сразу смолкал, просто и
деловиторасправлялотекшиеплечи,одергивалшинель.Инезнал,очемплакалаегодуша,
когдаонспал…
Носамыйстрашныйбылтот,которыйстоялвпередивсех,стоялвовесьрост,распахнув
шинельиоткинувсвоюхудуюмертвуюголовуспростреленнымлбом.
Он стоял лицом к нам, словно командовал и вел за собой. Человек с простреленным
лбом,капитан«Летучегоголландца»,кораблясмерти…
***
ПоездпришелвЕкатеринодаррано.Городещеспал.
Яркий солнечный день, пыльные улицы, трескучая извозчичья пролетка сразу
перенеслименявпросторноепривычноенастроение.Минувшаяночьотзвучала,какстон.
«Ничего,—настраивала я себя на веселый лад.— Скоро дадут разрешение «Шилке»
идти на восток. Там встретит меня М., преданный и верный друг. Там отдохну немножко
душой,апотомвиднобудет».
Стала думать о предстоящих спектаклях, о репетициях, которые надо будет начать
сегодняже.
У Б-е, пригласившего меня антрепренера, ставни были еще закрыты. Очевидно, все
спали.
НамойзвонокоткрыламнеОленушка,служившаявтруппеБ-е…
30
Екатеринодарбылтогданашимцентром,нашейстолицей.Ивидунегобылстоличный.
Наулицахгенеральскиемундиры,отрывкиважныхразговоров.
—Яприказал…
—Однакоминистр…
—Немедленнопоставлюнавид.
—Дома,отведенныеподразныеказенныеучреж
дения,чиновники,пишущиемашинки…
Неожиданно получила письмо из Новороссийска с просьбой от оставленной мною
«Шилки». Просьба заключалась в том, чтобы я пошла к морскому начальству лично
походатайствоватьотом,чтобы«Шилке»разрешилиидтивоВладивосток.
Я терпеть не могу всяких казенных учреждений и формальных отношений. Даже
получение невинного заказного письма на почте действует на меня угнетающе. Под
«деловым» взглядом чиновника, протягивающего мне книгу для подписи, я мгновенно
забываю, какое сегодня число, какой год и как моя фамилия. Число еще спросить можно,
год,пошаривглазами,иногдаудаетсязаметитьнастенномкалендаре,ноеслизадумаешься
надсобственнойфамилией,чиновникотказываетсявыдатьписьмо.
Но делать нечего, хотелось услужить милой «Шилке», да и самой поплыть на восток
оченьбылоинтересно.Покачтогналанассудьбапокартевниз.Пустьтеперьгонитвбок.
Попросилауказатьмнеучреждение,гдесидятморскиевласти,ипошла.
Направили меня к высокому господину с ярко-рыжей бородой. Кто он был, теперь не
помню. Помню только, что он был ярко-рыжий и очень любезный и представлял сильную
морскуювласть…
Какое сегодня число, он у меня не спросил, имя мое сам знал, так что я пролепетала
ему«шилкин-скую»просьбудовольнободро.
Онподумаливдругнеожиданноспросил:
—Скажите,почемувамтакхочетсяутонуть?Ка
питанРябининужепросилнасобэтомразрешении.
Мыотказали.«Шилка»маленькоесуденышко,капи
танРябининникогдавоВладивостокнеходил.Он
васпотопит.
Язаступиласьза«Шилку».Чтожеизтого,чтоонамала?Онатемнеменеепришлав
ЧерноемореименноизВладивостока.
—Мыэтоисчитаемудачнойслучайностью,ко
торая,наверное,большенеповторится.Исейчас
она,наверное,попалабывтайфун.
Мненеловкобылообъяснятьему,чтодляменяличнотайфуниестьсамоеинтересное.
Ятолькосказала,что,помоемумнению,«Шилка»сможетвыдержатьлюбойшторм.
Морскаявластьзасмеяласьивыразиласомнение.
—Щепкинеостанется.Оноченьхрабрый,вашкапитанРябинин,номытакогобезумия
разрешитьнеможем.
Послалапечальнуютелеграммуихлопотыпрекратила.
***
Три-четыре дня,необходимыхдля репетиций испектаклей,прожила я у антрепренера
Б-е…
Онбылоченьмилыйчеловек,русскийфранцуз,сохранившийотзабытойродинытолько
обычайсамомуразрезыватьзаобедомжаренуюкурицу.
Несколько месяцев тому назад он женился на молоденькой актрисочке своей труппы.
От хорошей жизни актрисочка растолстела, сцену бросила, ходила пухлая, розовая, сонная
—впышныхкисейныхоборочках,называлаБ-е«папа»иговорила,каккукла:
«Па-па! Детка хочет арбуза! Па-па!» Дом всегда был полон народу: актеры, актрисы,
рецензенты. Все оставались к обеду и к завтраку. Было шумно, людно и бестолково. О
политике здесь говорилось мало. Свободно встречались и беседовали люди, которые
должны были вернуться в Москву и которые могли вернуться, с теми, которые никогда
вернуться уже не смогут. Впрочем, ведь никто ничего и не знал. Предоставляя людям
активнойборьбызнатьирешать,здесь,вэтойгруппеартистическойбогемы,жилитолько
своими профессиональными интересами и, мне кажется, словно боялись задуматься и
оглядеться…
Народувсеприбавлялось.Всемиправдамиинеправдамипроползалиссеверавсеновые
группыактеров.
Приехал старый театральный журналист. Прислал телеграмму, что нездоров, и просил
приготовить комнату. Сняли номер в гостинице, и две сердобольные актрисы поехали его
встречать.
Встретили.
—Всеготово,мыдажезаказалидлявасванну!
—Ванну?—испуганноспросилжурналист.—Раз
вевысчитаете,чтомоеположениенастолькоопасно?
Дамысмутились.
—Нет,чтовы!Этопросточтобывымогливы
мытьсяпослетакойужаснойдороги.
440
Журналистснисходительноулыбнулся.
—Ну,еслиделоидеттолькообэтом,дорогие
мои,тодолженвамсказать,чтоособойпотребности
нечувствую…
Помню в этой пестрой толпе кинематографического героя Рунича, опереточного
премьера Кошев-ского — комического актера и трагического человека, которому всегда
казалось,чтоонсмертельноболен.Дажекогдасудовольствиемнакладывалсебевтарелку
третьюпорцию,онсокрушенноприговаривал:
—Да,да,подозрительныйаппетит.Верный
симптомначинающегосяменингита…
Унегобылаинтереснаяжена,окоторойкакая-тоактрисасказала:
—Онаизоченьинтереснойсемьи.Говорят,До
стоевскийписалсеететкисвоих«БратьевКарама
зовых»…
Настал день моего спектакля. Ставят три моих миниатюры, и, кроме того, артисты
будутрассказыватьмоирассказы,петьмоипесенкиидекламироватьстихи.
Антрепренертребует,чтобыянепременносамачто-нибудьпрочла.Язащищаюсьдолго
иупорно,ноприходитсясдаться.
Актрисы наши волнуются, забегают ко мне и все по очереди просят разрешения
загримироватьменяпередмоимвыходом.
—Чтовыбудетечитать?—спрашиваютменя.
—Ещеневыбрала.
—Ах-ах!Какжетакможно!
Вечером с писком, визгом и воплями все население нашего дома убежало в театр. Я
решилаприйтипопозже.
Спокойнооделасьивышла.
Тихаябыланочь,темная,густозвездная.Истранноотнеезатихладуша…
Бываюттакиенастроения.Сразуобрываютсявдушевсенити,связывающиеееземноес
земным.Бесконечнодалекочутьпомнятсясамыеблизкиелюди,тускнеютиотходятсамые
значительные события прошлого, меркнет все то огромное и важное, что мы называем
жизнью, и чувствует себя человек тем первозданным «ничто», из которого создана
вселенная…
Такбыловтотвечер:черная,пустаякруглаяземляизвездноебескрайнеенебо.Ия.
Сколько времени так было — не знаю. Голоса разбудили меня. Шли люди и громко
говорили о театре. И я вспомнила все. Вспомнила, что сегодня мой вечер, что я должна
спешить, увидела, что я зашла куда-то далеко, потому что около меня блеснула полоской
водаичерныемосткинаней.
—Радибога!Какпройтиктеатру?—крикнулая.
Мнеобъяснили.
Япошлаторопливо,стараясьстучатькаблуками,чтобыслышать,чтоявернуласьвмою
простуюобычнуюжизнь…
***
Втеатрезакулисами,кудаяпошла,оживление,толкотня.
—Деникинвзале!Театрбиткомнабит.
Вижусбокупервыеряды.Блеститшитьемундиров,золотоисереброгалунов,пышный
зал.
Пышныйзалхохочет,аплодирует,смехзахватываеттех,ктотолпитсязакулисами.
—Автора!—кричатголосаизпублики.
—Гдежеавтор?Гдежеавтор?—суетятсяза
кулисами.
—Гдеавтор?—машинальноповторяюия.—Где
жеавтор?Ахда,господи!Даведьэтожемояпье
са!..Ведьяиестьавтор!
Если бы знал мой милый антрепренер Б-е, какое чудище он пригласил! Ведь
нормальный автор должен с утра волноваться, нормальный автор должен всем говорить:
«Посмотрите,какиеуменяхолодныеруки».Аяразвелакакое-тозвездноенебытиеи,когда
публикаменявызывает,слюбопытствомспрашиваю:«Гдеавтор?»
Аведьгонорар-топридетсямневыдаватькакпутной!
—Идитеже!—кидаетсякомнережиссер.
Я наскоро устраиваю беспечную улыбку, ловлю протянутые ко мне руки актеров и
выхожукланяться.
Последниймойпоклонрусскойпубликенарусскойземле.
Прощай,мойпоследнийпоклон…
31
ЛетовЕкатеринодаре.
Жара, пыль. Через мутную завесу этой пыли, сумбура и прошедших годов туманно
всплываютоблики…
Профессор Новгородцев, голубые, такие славянские глаза Мякотина, густая шевелюра
сентиментального Ф. Волькенштейна, рассеянный и напряженный взгляд мистика
Успенского…Иещедругие,окоторыхужемолились,како«рабахБожиих,убиенных»…
Среди петербургских знакомых молодой кавалерийский офицер, князь Я. Веселый,
возбужденный—лихорадящийотпростреленнойруки.
—Солдатыменяобожают,—рассказывалон.—Я
снимиобращатьсяумею.Бьювморду,каквбубен.
Думаю все-таки, что любили его не за это, а за бесшабашную удаль и особое веселое
молодечество. Рассказывали, как он в офицерских погонах на плечах с громким свистом
проскакалподеревне,занятойбольшевиками.
—Почемужеонивваснестреляли?
—Оченьужобалдели.Глазамсвоимневерили:
белыйофицер,ивдругподеревнеедет.Выскочили,
глазавыпучили.Ужасносмешно!
ОдальнейшейсудьбеэтогосамогокнязяЯ.рассказываюточеньудивительнуюисторию.
Водномизюжныхгородовонвконцеконцовпопалсяврагувлапы.Былсудимиприговорен
ккаторге.Никакойопределеннойкаторгивтевременаубольшевиковнебыло,ипосадили
князяпростовтюрьму.Новотпонадобилсявластямдляихсобственногообиходапрокурор,
а городок был маленький, люди образованные разбежались либо попрятались, а про князя
знали, что он кончил юридический факультет. Подумали и надумали: приказали ему быть
прокурором. Приводили под конвоем в суд, где он обвинял и судил, а ночевать отводили
снова на каторгу. Многие, говорят, ему завидовали. Не у всех были обеспеченные стол и
квартира…
Екатеринодар,Ростов,Кисловодск,Новороссийск…
Екатеринодар—высокочиновный.Ивовсехучреждениях—живописныйберет,иплащ,
икудри
МаксаВолошина.ОндекламируетстихиоРоссииихлопочетзаневинноосужденных.
Ростов—торговый,спекулянтский.Вресторанномсадупьяные,истерическиекутежи
ссамоубийствами…
Новороссийск — пестрый, присевший перед прыжком в Европу. Молодые люди с
наряднымидамамикатаютсянаанглийскихавтомобиляхикупаютсявморе.
—Novorossisk,lesBains1.
Кисловодск встречает подходящие поезда идиллической картиной: зеленые
холмы,'мирнопасущиесястадаинафонеалоговечернегонеба—тонковычерченнаячерная
качельсобрывкомверевки.
Это—виселица.
Помню,какпритянуламоюдушуэтаневиданнаякартина.Помню,какрано-раноутром
вышлаяизотеляипошлазагородкэтимзеленымхолмам,искалазлуюгору.
Взошлапоутоптаннойкрутойтропинке,поднялась«туда».Онавблизибыланечерная,
этакачель.Онасерая,каквсякоестароенекрашеноепростоедерево.
Явсталавсерединуподпрочнуюееперекладину.
Чтовидели«они»впоследнююсвоюминуту?Вешаютбольшеючастьюраннимутром.
Значит,вотсэтойсамойсторонывидели«они»своепоследнеесолнце.Иэтулиниюгори
холмов.
Пониже,слева,уженачиналсяутреннийбазар.Пестрыебабывыкладывалиизтелегна
соломуглинянуюпосуду,исолнцемокроблестелонаполивекувшиновимисок.И«тогда»,
наверное, также бывал этот базар. А с другой стороны, подальше, среди холмов, пригнали
пастухи гурты баранов. Бараны плотными волнами (как кудри Суламифи) медленно
скатываютсяпозеленомусклону,ипастухивмеховыхшкурахстоят,опираясьнабиблейский
длинныйпосох…Какаяблагословеннаятишина!Итакаяжетишинабылаи«тогда».
Делосовершеннобудничноеипростое.Несколькочеловекприводилиодного.Ставили
туда,гдестоюя.Можетбыть,одинизпастухов,закрывглаза
1Новороссийск,купания(фр.).-Ред.
щитком-ладоньюотсолнца,взглянул,чтотамзалюдикопошатсянахолме…
Здесь была повешена знаменитая анархистка Ге. Красивая, молодая, смелая, веселая,
наряднаяприятельницаМамонтаДольского.Многиеизмоихдрузейкутиливлихорадочное
времявэтойзанятнойанархистскойкомпании.Ивсеэтианархистыказалисьнамряжеными
хвастунами. Никто не относился к ним серьезно. Слишком долго и хорошо знали
живописную душу Мамонта, чтобы поверить в искренность его политических убеждений.
Болтовня,поза,гримтрагическогозлодея,костюмнапрокат.Интересноибезответственно.
ВсюжизньигралМамонтнасценеКина,вжизни—вКина,вгенияибеспутство.Аумер—
какподшутиласудьба!—отблагородногожеста.Стоянаподножкетрамвая,посторонился,
чтобы уступить место даме. Сорвался и попал под колеса. А несколько месяцев спустя
приятельница его, нарядная и веселая Ге, стояла вот здесь, смотрела, прищурив глаза, на
своепоследнеесолнцеидокуривалапоследнююсвоюпапироску.Потомотшвырнулаокурок
испокойнонабросиласебенашеютугуюверевочнуюпетлю.
Игралосолнценаглянцеглинянойпосудывнизунабазаре.Копошилисьутелегпестрые
бабы. А дальше по крутым зеленым холмам медленно сползали стада и шли пастухи,
опираясь на посох. И, наверное, что-то тихо звенело вдали, как всегда звенит в горной
тишине.Итишинабылаблагословенна…
Как часто упрекают писателя, что конец романа вышел у него скомкан и как бы
оборван.
Теперь я уже знаю, что писатель невольно творит по образу и подобию судьбы, Рока.
Всеконцывсегдаспешны,исжаты,иоборваны.
Когдаумерчеловек,всемкажется,чтоонещеоченьмногоемогсделать.
Когда умерла полоса жизни — кажется, что она могла бы еще как-то развернуться,
тянутьсяичтоконецеенеестественносжатиоборван.Всесобытия,заканчивающиетакую
полосужизни,сбиваются,спутываютсябестолковоинеопределенно.
Жизньпишетсвоипроизведенияпоформулестаринныхроманов.Сэпилогом:«Ирина
вышла замуж и, говорят, счастлива. Сергей Николаевич нашел забвение в общественной
деятельности…»
Всебыстро,торопливоивсененужно.
Так же быстро, торопливо и неинтересно пробежали последние новороссийские дни
переднеожиданнонадуманнымотъездом.
«СейчасвернутьсявПетербургтрудно,поезжайтепоказаграницу,—посоветовалимне.
—Квесневернетесьнародину».
Чудесноеслово—весна.Чудесноеслово—родина…
Весна—воскресениежизни.Веснойвернусь.
Последниечасынанабережнойупарохода«ВеликийкнязьАлександрМихайлович».
Суетня, хлопоты и шепот. Этот удивительный шепот, с оглядкой, исподтишка,
провожавший все наши приезды и отъезды, пока мы катились вниз по карте, по огромной
зеленойкарте,накоторойнаискосьбылонапечатано:«Российскаяимперия».
Да, шепчут, оглядываются. Все-то им страшно, все страшно, и не успокоиться, не
опомнитьсядоконцадней,аминь.
Дрожитпароход,бьетвинтомбелуюпену,стелетпоберегучерныйдым.
Итихо-тихоотходитземля.
Ненадосмотретьнанее.Надосмотретьвперед,всинийширокийсвободныйпростор…
Ноголовасамаповорачивается,иширокораскрываютсяглазаисмотрят,смотрят…
И все молчат. Только с нижней палубы доносится женский плач, упорный, долгий, с
причитаниями.
Когдаэтослышалаятакойплач?Да,помню.Впервыйгодвойны.Ехалавдольулицына
извозчике седая старуха. Шляпа сбилась на затылок, обтянулись желтые щеки, беззубый
черный рот открыт, кричит бесслезным плачем — «а-а-а!». А извозчик — верно, смущен,
чтовезеттакогоседока«безобразного»,—понукает,хлещетлошаденку…
Да, голубчик, не разглядел, видно, кого садишь? Теперь вези. Страшный, черный,
бесслезныйплач.Последний.ПовсейРоссии,повсейРоссии…Вези!..
Дрожитпароход,стелетчерныйдым.
Глазами, широко, до холода в них, раскрытыми, смотрю. И не отойду. Нарушила свой
запретиоглянулась.Ивот,какженаЛота,застыла,остолбенеланавекиивекивидетьбуду,
кактихо-тихоуходитотменямояземля.