Осанкнна В. А.

завещанные писателем идеалы, впервые поднятые им общечеловеческие проблемы и пророческие предостережения его романов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1
Бердяев Н.А. Откровение о человеке в творчестве Достоевского // О Достоевском:
Творчество Достоевского в русской мысли. М: Книга, 1990. С. 221. В дальнейшем
и другие авторы этого сборника статей цитируются именно по этому изданию с
указанием только страниц.
2
Оцуп Н.А. Океан времени: Стихотворения; Дневник в стихах; Статьи и воспоминания. СПб.: Logos, 1994. Здесь и в дальнейшем все цитаты из стихотворений и
«Дневника в стихах» приводятся по этому изданию с указанием страниц (в скобках).
3
Франк С.Л. Достоевский и кризис гуманизма// О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли. С. 391.
4
Бдэдяев Н.А. Духи русской революции // Вехи. Из глубины. М: Правда, 1991. С.
271.
5
Мочульский К.В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М.: Республика, 1995. С. 443.
6
Булгаков С.Н. Русская трагедия// О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли. С. 209.
7
Аскольдов С. А. Достоевский как учитель жизни//Там же. С. 259.
8
Соловьев B.C. Три речи в память Достоевского // Там же. С. 45.
9
Соловьев B.C. Смысл любви // Философия любви: В 2 ч. 4.2. М.: Политиздат,
1990. С. 75
10
Бердяев Н. А. Откровение о человеке в творчестве Достоевского // О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли. С. 218.
11
Карсавин Л.П. Федор Павлович Карамазов как идеолог любви // Там же. С. 276.
12
Мочульский КВ. Указ. соч. С. 445.
13
Бердяев Н.А. Откровение о человеке в творчестве Достоевсхсого // Указ. соч.
С. 224.
14
Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли. С. 187.
15
Там же. С. 185.
16
БердяевН.А. Откровение о человеке в творчестве Достоевского // Там же. С. 224-225.
17
Там же. С. 225.
В.А. Осанкина
БИБЛЕЙСКИЙ ПСАЛОМ
В ПОЭЗИИ В Х КЮХЕЛЬБЕКЕРА
Поэтический перевод Псалтири, осуществленный Симеоном
Полоцким («Псалтырь рифмованная», 1679), положил в русской поэзии начало традиции переложения псалмов. До эпохи романтизма ей
отдали дань все известные поэты от Тредиаковского до Державина.
78*
В поэзии Кюхельбекера жанр псалма явился закономерным
продолжением его интереса к Библии как религиозному и литературному источнику. В науке тема эта еще не получила всестороннего
рассмотрения. Отдельные наблюдения ученых сути дела не меняют1,
хотя возросший в последнее время интерес к религии вызвал к жизни
ряд публикаций2. В дневниковой записи от 25 мая 1845 года Кюхельбекер указывает время его обращения к Библии - 1821 год: «Третьего
дня я <..> вспомнил несколько стихов пиесы <...> я тогда только что
начал знакомиться с книгами Ветхого Завета, которые покойный Грибоедов заставил меня прочесть»3 Однако обращает на себя внимание
тот факт, что задолго до поездки на Кавказ, в октябре 1821 года, в лирике и письмах Кюхельбекер предстает знатоком Священного текста.
В лицейском стихотворении «Бессмертие есть цель жизни человеческой» (1814) он для сравнения использует библейскую легенду о праотце еврейского народа Аврааме, решившем принести в жертву Богу
сына своего Исаака. В подражание Экклезиасту написано стихотворение «Суета суетствий» (между 1818 и 1820)4, где романтическое
восприятие жизни соединяется с библейской мудростью.
Нужно отметить, что до 1825 года Библия рассматривалась
Кюхельбекером преимущественно как явление эстетическое, универсальный источник образности. В письмах и записках о своем путешествии в Западную Европу в 1820-1821 гг„ говоря о картинах на библейские сюжеты Рубенса, Ван-Дейка и других художников, он пересказывает целые отрывки из Книги Судей и Второй Книги Царств5
Порой он выражает восторг от увиденного при помощи псалмического слова: «Не могу расстаться с окном, мне в душу проливается с неба
то чувство, которое вдохнуло царю-пророку моление: «Даждь ми
криле яко голубине, и полещу, почию»6 (ср.: «И я сказал: «кто дал бы
мне крылья, как у голубя? я улетел бы и успокоился бы», Пс.54.7)7
Кюхельбекер утверждает, что интересом к Библии он обязан
Грибоедову, это надо понимать так, что под влиянием последнего он в
начале 20-х годов создает ряд библейских стихотворных стилизаций
(«Пророчество», «Пятая заповедь», «К Богу» и др.), открыто заявляя в
них о новой позиции - эстетическом использовании в творчестве библейских тем, сюжетов, образов. В эти стихотворения включены парафразы Псалмов 17, 30, 9 и др. главы Книги Исход. На первом плане
здесь образ высокого певца, которому Бог завещал быть пророком
(«Пророчество»), Библейский Бог Кюхельбекера несет на себе печать сакрального и светского, он выступает и как Создатель Вселенной и как
романтический символ мстительного и страшного судьи («К Богу»).
Теоретическим обоснованием новых взглядов Кюхельбекера стали написанные им в это время критические статьи. Выделяя в лириче-
79*
ской поэзии последнего десятилетия элегию, послание и оду, он отдает
предпочтение последней, т.к. она увлекается «предметами высокими»,
среди которых он называет и мирские (подвиги героев) и религиозные
(«ода воспаряет к престолу Неизреченного»)8 Считая одами многие
свои произведения, псалмы Глинки, главы книги пророка Исайи, он обозначает критерии оды и псалма - «сила, выспренность, пламень»9
Литературные друзья Кюхельбекера
Дельвиг, Туманский,
Пушкин - критически восприняли его новое умонастроение, предостерегая от чрезмерного увлечения религиозным аспектом Библии10
Этого не случилось, но библейская тематика становится одной из основных в его поэтическом творчестве: на библейских сюжетах основаны его поэмы «Давид» (1826-1829), «Заровавель» (1831), «Семь
спящих отроков» (1845), «Агасфер» (1832-1846), значительный
удельный вес составляет духовная лирика его крепостного Дневника
(1831-1845). Библейские сюжеты интерпретируются Кюхельбекером
романтически. Теоретической основой подобной интерпретации
можно считать его высказывания о статье В.К. Бриммера «Об истинном и ложном романтизме». Считая первыми истинными романтиками поэтов итальянского Возрождения, он отдает предпочтение творениям Петрарки, так как они «заставляют читателя погрузиться в самого себя, исследовать свое сердце»11 С этих позиций в поэме «Давид»,
куда он включает парафразы Псалмов 13, 17, 36 и переложения Псалмов 1, 17, 103, 113, он не просто создает картину быта и нравов древнееврейского народа, но и раскрывает «святилище» своего сердца.
Кюхельбекер постоянно соотносит судьбу Давида со своей, наполняя поэму стихией субъективности и лиризма. Он начинает поэму с
парафраз Псалма 17 и заканчивает ее переложением этого же псалма.
Такое обрамление концептуально. В его исповедальном пространстве
поэтическое сознание Кюхельбекера, как нам представляется, движется
от ветхозаветных трактовок тем и образов к новозаветным. Псалом 103
логически вписывается в смысловую конструкцию IV книги «Упование», где Давид, избранный Господом «снять с Исраиля поношение»,
желает исполнить его волю. Псалом выражает радостное чувство человека от сознания причастности к сотворенному Богом миру. Он наполнен ликующим восхвалением Бога к созданной им красоты. Кюхельбекер перелагает псалом близко к подлиннику, сохраняя оптимистический пафос и библейское мироощущение. Он вдвое распространяет те
стихи, где особенно подчеркивается могущество Творца (стих. 4, 18,
19, 24), продолжая ветхозаветную традицию: в пределах бесконечного
Господь всемогущ, земля и небеса - дело его рук - Бог «призирает» на
землю, и она содрогнется (Пс.76.19), трясется (Пс.103.32), подвигаются
основания гор (Пс.17.8), В Псалтири человек выпадает из космическо-
80*
го ряда, перестает быть его полноправным субъектом: «Господи! что
есть человек, что Ты знаешь о нем?» (Пс. 143.3), Человек предстает частью целого, рода прежде всего. «В род и род» - сквозной символ
Псалтири: имя Господа памятно в род и род (Пс.44,18), слово Его
(Пс.76.9), Его гнев (Пс.84.6) и страх перед Ним (Пс.71.5) в род и род,
ибо Он - прибежище народу в род и род (Пс.89.2).
Кюхельбекер насыщает текст философскими раздумьями, он
переводит субъективное переживание на уровень общечеловеческих
ценностей, делает акцент на родовые закономерности существования
человека и мира: «Созданий тьма за родом род, / Здесь на лице пространной суши, / Но и в обширном поле вод, / Живут бесчисленные
души» [1,388]. Переложение Кюхельбекера в отдельных случаях
представляет и метафразу - перевод Священного текста, и парафразу,
сохраняющую общий смысл, но весьма далекую от подлинника. При
этом часто он удаляется от краткости и силы выражений псалма, сохраняя в отдельных случаях его специфическую стилистику. Достигается это совпадением отдельных слов, повтором лексических цитат:
«Как в ризу, облаченный в свет», [1,386], (ср.: "Ты одеваешься светом,
как ризою", Пс.103.2); «На крыльях ветра ход простер», [1,386] (ср.:
"Шествуешь на крыльях ветра", Пс. 103.3) и т.д. Для передачи библейского мироощущения он широко использует изобразительные средства романтической поэтики. Субъективные переживания автора выражены в многочисленных рефренах, в полном повторении начальной
четырехстрочной строфы переложения в конце, в использовании синонимического параллелизма, градации и антитезы.
Парафразу Псалма 13 Кюхельбекер использует в V книге поэмы, включая в ответ Фуда Голиафу: «О нас ли, смертных, в небе лучезарном, / О нас ли кто радеет в царстве тьмы» [1,400]. К парафразе
он делает примечание: «Что философия XVIII столетия в устах Давидова современника не есть анахронизм, тому может служить доказательством Псалом 13 и многие места в Экклезиасте и Премудрости
Соломоновой, где подобные лжеумствования выставлены для опровержения» [I, 400]. Кюхельбекер развивает здесь характерную для
Ветхого Завета и для романической эстетики идею предопределения.
Опираясь на Псалом 13, он высказывает мысль, что неверие в Провидение, нежелание быть послушным орудием миродержавного Промысла аналогично неверию в Бога, так характерного для рационалистической философии XVIII века, и ведет к гибели (ср.: "Сказал безумец в сердце своем: "Нет бога". Они развратились, совершили гнусные дела; нет делающего добро"; Пс.13.1). Кюхельбекер считает, что
своими победами главный герой поэмы обязан участи божественного
избранника, во всех деяниях он выступает* послушным проводником
81*
предначертаний Бога, свято следует за предопределенной высшим
Абсолютом линией судьбы. Доказывая свою мысль, Кюхельбекер
приводит отрывок из Псалма 36 (стихи 35,36) о «нечестивце», наказанном Господом за гордыню, создавая на этой основе романтически
гиперболизированный символ зла: «Злодея зрел я, яко кедр Ливана, /
Он, гордый воздвигался до небес» [1,405].
Псалом 1 и Псалом 113 Кюхельбекер включает в книгу VD3
«Пришельствия». В переложении оба псалма близки к подлиннику,
почти равны по объему, близко передают смысл, в них использован
образный строй библейских текстов («Горы прыгали, как овны, и холмы, как агнцы», Пс. 113.4; «В законе Господа воля его», Пс. 1.2) и др.
В то же время Кюхельбекер строит Псалом 1 по принципу парафразы, распространяя ветхозаветный мотив и создавая на этой основе романтический образ. Так, фраза псалма, состоящая из нескольких слов («... и лист которого не вянет») вырастает у Кюхельбекера в
романтический символ вечной жизни, сравнение в псалме нечестивых
с прахом («Не так - нечестивые; но они - как прах, возметаемый ветром») у Кюхельбекера романтически усилено, дополнено другими
сравнениями и распространено семантически. Используя традиционные для романтической поэтики образы («степь седая», «луга счастливы» и др.), Кюхельбекер в переложении Псалма 113 как бы связывает, собирает ветхозаветные смыслы для усиления характерного для
Псалтири контраста - противопоставления Библейского Бога языческим богам: «Господь наш Бог повсюду, здесь и там; Всесилен он и
благ... А ваши Боги, вашиизваянья...» (1.438).
Завершающий поэму Псалом 17 - единственный в произведении,
написанный в зависимости от содержания разными размерами и даже
смесью размеров. Перелагая его, Кюхельбекер не изменяет ни композиции, ни общего смысла псалма, описывая сначала злоключения героя,
затем гнев Господа, Его защиту и, наконец, хвалебный гимн Давида.
Местами он очень близок славянскому подлиннику, повторяет его фразы и выражения, использует специфическую стилистику псалма, применяет метафразу: «Восходит дым от яростного гнева, Возжглися угли от
его лица», [1,469] (ср.: «Поднялся дым от гнева Его и из уст Его огонь
поядающий; горячие угли сыпались от Него», Пс.17.9). Но большей частью он распространяет мотивы псалма почти вдвое, наполняя текст
субъективным пафосом, допуская на уровне подтекста личные и социальные аллюзии. Так, описание бедствий Давида, заключенное в первых
6-ти стихах псалма, у Кюхельбекера вырастает в биографическую исповедь с вполне узнаваемыми политическими реалиями.
Образ лирического героя романтически обобщен, это бунтарьодиночка, изображенный в трагической борьбе с враждебными силами:
82*
«Как шумных, бурных вод потоки, Так беззакония текли; мне сеть расставил муж жестокий...» [1,469]. Напротив, смягчены или опущены все
стихи псалма, в которых Давид считает благодеяния Бога заслуженными, в числе их такие яркие, как 22-26: «Ибо я хранил пути Господни и
не был нечестивым пред Богом моим... С милостивым Ты поступаешь
милостиво, с мужем искренним - искренно». Это не случайно. Кюхельбекер делает акцент на новозаветной трактовке темы. Мысль о ничтожестве человека и возвеличивании Бога характерна и для Ветхого и для
Нового Завета. В Ветхом Завете феноменологазация священного императива диктует его полную открытость, хотя и невозможность непосредственного контакта: «Лице Его видит праведника (Пс.10.7), он ходит в свете лица Его (Пс.88.16), осиян светом лица Его (Пс. 16.2), потому что лице Его не скрыто от страждущего (Пс.21.25).
В христианстве происходит смена чувственно созерцаемого
Бога Богом трансцендентным, постигаемым только умозрительно.
Фатальная невозможность приблизиться к Богу окрашивает новозаветное сознание глубоким ощущением собственной недостаточности.
В христианстве (особенно в православии) слово, обращенное к Богу,
более окрашено интонацией самоуничижения, мольбы, молитвенной
благодарности. Именно такую трактовку темы мы наблюдаем у Кюхельбекера. Слова псалма: «И воздал мне Господь по правде моей, по
чистоте рук моих пред очами Его» (стих 25), у Кюхельбекера приобретают значение прямо противоположное: «Бренный, я не заслужил,
Чадо праха и бессилья, Благ щедрот Твоих обилья, Боже дивный, Боже Сил» [1,470]. И в следующих стихах псалма (30-37) Кюхельбекер
опускает, иногда очень существенно, ветхозаветные смыслы и сгущает, собирает воедино новозаветные. В этих восьми стихах одна из
главных мыслей не только Псалма 17, но и всей Псалтири - Господь
всегда щит для ветхозаветного человека, и его просьба у Бога - о щите: «от Господа щит» (Пс.88.17), «Ты покров мой и щит мой»
(Пс.90.4). У Кюхельбекера слово «щит» употребляется только раз в
прямом значении. Он сохраняет мысль о том, что Господь научил руки Давида «брани» (Пс.17.35), «препоясал» его силою (Пс.17.33). Однако внимание в переложении акцентируется на том, что делает человека не просто слепым орудием Промысла, а сознательным исполнителем Божьей воли. Подобный акцент не характерен для всей поэмы,
в общем пафосе которой сохранено библейское миросозерцание: герои чаще всего выступают здесь послушными проводниками божественных предначертаний. Лишь там, где вступает в ход действия лирическое «я» автора, и поэма в целом, псалмы, в частности, наполняются субъективным пафосом, перед нами новозаветные отношения между человеком и Абсолютом. Невозможность существования одного
83*
без другого в то же время придает особую значимость человеку как
главной ценности мира: «Владыки слову моему покорны, / Мне поклоняются племен отцы» [1,471].
Достаточно органично переложения псалмов Кюхельбекера
вписываются в исповедальное пространство его крепостного Дневника
(1831-1845 гг.). От первой записи до последней перед нами процесс
возрастания человека духовного, который стремится возвыситься над
телесно-душевной сферой, страдает от состояния «плотью дух мой подавлен», «грудь не вечностью полна», мучается вопросом «Ужель прилеплюсь душой к земле»12 Свой духовный опыт Кюхельбекер выражает в художественных формах библейского псалма, молитвы, духовного
стиха, сонета, гимна. В поэтическом пространстве Дневника Кюхельбекер перелагает всего два псалма, однако парафразы и цитаты псалмов, как и других текстов Священного Писания, встречаются в его записях довольно часто. В духовном порыве он иногда прямо обращается
к Творцу сущего на языке псалма, у Него ищет оправдания своих страданий: «Доколе, Господи, забудешь мя до конца? Доколе отвращаеши
лице твое от меня?» (ср.: «Доколе, Господи, будешь забывать меня в
конец, доколе будешь скрывать лице Твое от меня?» Пс. 12.2).
Отношение к Библии не меняется, но восторг поэта все более
сочетается с религиозным благоговением верующего. Это отражается
и в переложениях псалмов. На наш взгляд, в Псалме 89 поэтическое
чувство берет верх над религиозным, в Псалме 102 - наоборот. Тема
возвеличивания Бога и ничтожества человека подчеркивается в Псалме 89 при помощи числовой символики: «пред очами Твоими тысяча
лет, как день вчерашний», «дней лет наших семьдесят лет, а при
большей крепости восемьдесят лет» (Пс.89.5.9-10). В псалме говорит
человек рода, род аккумулирует малые сакральности каждого человека: «Ибо мы исчезаем от гнева Твоего» (Пс.89.7). Предельная обнаженность души говорящего сближает Псалом 89 с ветхозаветной исповедью, от покаяния и отпущения греха («Ты положил беззакония
наши пред Тобою, Пс.89.8) акцент смещается к молитве и восхвалению («Обратись, Господи! Доколе? И да будет благоволение Господа Бога нашего на нас», Пс. 89.13.17).
Кюхельбекер сохраняет в переложении основную мысль псалма, рассуждая в тех двух инстанциях сравнения, которые в псалме
представлены: смертный человек и бессмертный Бог. Сохранено родовое сознание, использованы стилистические выражения псалма.
Однако на этом заканчивается близость к подлиннику. Перед нами не
молитва и не исповедь, а вольный философский этюд на вечную тему
о смысле человеческой жизни. Размышления о беге времени не вызывают у поэта горьких сетований. Это констатация порядка бытия,
84*
природных явлений, где торжествует вечность целого. Мысли об общем ходе жизни переведены далее на язык индивидуального переживания и звучат как психологическое открытие. Вечная тема вырастает
в вечный вопрос не об общей, а о личной судьбе: «Я пред завесою
стою, Я жив и здрав... но что за нею»13 Кюхельбекер и Бога включает
в общеприродный план, как закон, созидающий меру вещей («Все то,
что будет, Боже мой, Единому Тебе подвластно»), укрощающий претензии индивидуального сознания («Излей нам в перси дух смиренья») ради гармонии целого.
В этом переложении Кюхельбекер прежде всего поэт, и библейская мудрость, сохраненная и перенесенная в ткань художественного произведения дана как сильное человеческое переживание, как
откровение души. Псалом 102, который Кюхельбекер называет «прекраснейшим во всей Псалтыре» - песнь восхваления Бога. Кюхельбекер близок к подлиннику, использует целые выражения, фразы, образы псалма, сохраняет общий пафос Священного текста. Он поет гимн
Творцу, безоговорочно восславляя Его дела. В результате религиозное одушевление автора поглотило живое поэтическое чувство, за
страстной интонацией исповеди не угадывается индивидуального
внутреннего события, что не позволяет возглашение «Благослови,
благослови, душа моя, отца любви», открывающее и завершающее
текст, воспринимать как лично переживаемое.
Святой отец Исаак Сирин советовал «делать своими» слова духовного текста: «...при сгихословии псалмопения твоего не будь как бы
заимствующим слова у другого... но как сам от себя, произноси слова
прошения твоего с умилением и рассудительным разумением»14. На наш
взгляд, этого не случилось. Кюхельбекер-художник терпит здесь поражение, признаваясь в этом сразу после написания текста15 Несовмещение зачастую путей художественных и религиозных - предмет особого
разговора. Отметим только, что Кюхельбекер порой воспринимал веру и
поэзию чуть ли не как антиподы: «Нет, то, чего я так боялся, еще не постигло меня... огонь поэзии еще не угас в моей груди! Благодарю, мой
Господи, мой Боже! Не молю тебя, да не потухнет он никогда; но если
ему уж потухнуть, даруй мне другую утешительницу, лучшую, надежнейшую, нежели поэзия! Ты эту утешительницу знаешь: говорю о вере,
ибо чувствую, сколь она во мне еще немощна и холодна»16. Может быть,
не случайно удачное переложение Псалма 89 он связывает с «обыкновенным» для себя «лекарством» - действием Поэзии17, а вскоре после
Псалма 102 пишет стихотворение «Измена вдохновения».
Обращение Кюхельбекера к библейскому псалму как явлению
высокой поэзии на протяжении всего творчества постоянно и вполне
закономерно. Его привлекает атмосфера Псалтыри, героические моти-
85*
вы псалмов, образы провозвестников слова Божия в них. Он широко
использует реминисценции, символику библейского текста, включает
парафразы псалмов в лирические и лиро-эпические произведения.
В переложениях псалмов у Кюхельбекера наблюдается глубоко личная трактовка библейских тем. Он выбирает из Ветхого Завета
те идеи, которые близки ему как художнику-романтику, многие из
них он трактует произвольно и современно, высказывая на события
свою точку зрения, наполняет переложения романтическими аллюзиями и параллелями. В результате библейскому псалму в поэзии
Кюхельбекера свойственны высокая степень субъективности, изобразительные средства романтической поэтики (контрасты, антитезы, гипербола), метафорическая лексика, патетическая фразеология.
ПРИМЕЧАНИЯ
1
Сомов О. О романтической поэзии. СПб., 1823; Котляревский Н.А. Литературная
деятельность декабристов. В.К. Кюхельбекер //Рус. богатство, 1901, №3; Розанов
С.С. В.К Кюхельбекер. М., 1912; Тынянов Ю.Н. Архаисты и новаторы. Л., 1929;
Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965; и др.
2
Анненкова Б.И. Гоголь и декабристы. М, 1989. С.41-65; Архипова А.В. Религиозные мотивы в поэзии декабристов //Христианство и русская литература. СПб.,
1994. С. 185-208; Мальчукова Г.Г. Парафразы псалмов в русской поэзии 1820-х годов // Христианская культура. Пушкинская эпоха. СПб., 1996. С.64-84.
3
Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С.428.
4
Кюхельбекер В.К. Избранные произведения: В 2 т. М.; JL, 1967. T.l. С.65, ИЗ. В
дальнейшем ссылки даются на это издание с указанием в тексте тома и страницы.
5
Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. С.21,22.
6
Там же. С.48.
7
Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Канонические.
USA, 1990. С.593. Далее ссылки в тексте по этому изданию. (Кюхельбекер цитирует церковнославянский текст, употребляя параллельно и русский прозаический
перевод Псалтири. Для удобства мы цитируем русский текст).
8
Кюхельбекер В.К. О направлении нашей поэзии, особенно лирической в последнее
десятилетие, Разговор с Ф.В. Булгариным // Мнемозина. Ч.П, Ч.Ш. 1824, С.29-44.
С.78.
9
Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. С.77.
10
Сочинения барона А.А. Дельвига. СПб., 1912. С.76; Пушкин А.С. Полн. собр.
соч.: В 10 т. М., 1958. Т. 10. С.43-44; Туманский В.Н. Стихотворения и письма.
СПб., 1912. С.76.
11
Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. С. 54.
12
Там же. С.76.
13
Там же. С.74.
14
Творения св.отца нашего Ефрема Сирина. 4-е изд. Сергиев Посад, 1895. 4.1.
С. 137.
15
Кюхельбекер В.К, Путешествие. Дневник. Статьи. С. 166.
16
Там же. СЛ99.
17
Там же. С.76.
86*