БРАТ АЛЕКСАНДР И СЕСТРА ТАТЬЯНА. ДВЕ ВЕТВИ
реклама
БРАТ АЛЕКСАНДР И СЕСТРА ТАТЬЯНА. ДВЕ ВЕТВИ СТАРИННОГО РОДА ПОСНИКОВЫХ Марина Базилинская Алексей Григорьев И тогда государь Повелел ослепить этих зодчих, Чтоб в земле его Церковь Стояла одна такова, Чтобы в Суздальских землях, И в землях Рязанских И прочих Не поставили лучшего храма, Чем храм Покрова! Это из поэмы «Зодчие» сегодня подзабытого поэта Дмитрия Кедрина. Легендарная история о жестокой награде, жалованной Иваном Грозным двум создателям Покровского собора (храма Василия Блаженного) на Красной площади в Москве, в нашей исторической литературе рассказывалась многократно. Назывались и имена зодчих – Посник и Барма. Подобные прозвища, обычно – древнеславянские (Посник, Шолох, Прокуда, Шестак), давались русским людям наряду с христианскими именами для охраны от «черного глаза». От них же впоследствии произошли и многие фамилии; кстати, именно так – Посниковы (без «т» в середине, хотя нередко это нарушается, да и компьютер обращает внимание на «ошибочное» отсутствие «т») пишется дворянская родовая фамилия, о которой пойдет речь. Добавим, что подобного происхождения и фамилия Шестаковы, чьи носители имели прямое отношение к роду Посниковых. Не являясь профессиональными историками и будучи лишены модных нынче родословных амбиций, мы отнюдь не пытаемся вести свое происхождение от полулегендарного строителя знаменитого московского храма, тем более что наш неискушенный исторический взгляд проникает в прошлое Посниковых не далее второй половины ХIХ в. Об одном из представителей этого дворянского рода (в ХIХ в. уже обедневшего) – Александре Сергеевиче Посникове (1846–1921) – написано немало, причем не только в последние годы. Даже в советское время этому экономисту, идеологу «умеренно-прогрессивного» (центристского) течения в политике, члену Государственной думы и главе Земельного комитета при Временном правительстве была посвящена статья в БСЭ. Порою это имя мелькало и на страницах художественно-документальной литературы; так в книге Глеба Голубева «Житие Даниила Заболотного» (серия ЖЗЛ изд-ва «Молодая гвардия», 1962) цитируются воспоминания этого выдающегося микробиолога, создателя советской школы эпидемиологии о годах его учебы в Новороссийском университете Одессы: «На учителей мне и тут повезло... На лекциях по истории и политической экономии профессора Посникова в аудиториях стены трещали – столько народа набивалось»... Итак, сельцо Николаево Вяземского уезда Смоленской губернии в годы, о которых идет речь (до и после освобождения крестьян Манифестом императора Александра II от 19 февраля 1861 года), принадлежало обедневшему дворянину, судье Вяземского уездного суда (с 1845 г.) губернскому секретарю Сергею Гавриловичу Посникову, женатому на дворянке Елизавете Петровой. Об этом нам стало известно из формулярного списка о его служебной деятельности, датированного 1849 г. и хранящегося ныне в Государственном архиве Смоленской области. Имение Николаево впоследствии перешло к нашему двоюродному деду Александру Сергеевичу Посникову, и там он проживал (вернее, выживал) после октябрьского переворота 1917 г., пока «родовое гнездо» не было разграблено и национализировано. Наша прабабушка, супруга Сергея Посникова, была, судя по всему, барыня отчаянная: по рассказам родных, мы знаем, что родила она мужу 23 ребенка (правда, не все выжили, да и не удивительно: едва произведя на свет очередное дитя, она сбрасывала его на руки нянькам и кормилицам и отправлялась на очередной бал в Дворянском собрании). «Я – восьмая с конца», - так представлялась впоследствии одна из ее дочерей, Татьяна Сергеевна (1863– 928), которой суждено было стать нашей бабушкой. Если один из старших сыновей Сергея Посникова и Елизаветы Петровой – Александр – без особых затруднений стал получать хорошее образование, поступив на юридический факультет Московского университета, то его сестре Татьяне («восьмой с конца») пришлось несладко. Вопреки воле родителей (и особенно матери) она уехала в Петербург, где поступила на Высшие женские (Бестужевские) курсы. Можно себе представить, сколько ей пришлось наслышаться гневных родительских слов по адресу «стриженых курсисток в синих очках»! Однако Татьяна Сергеевна Посникова настояла на своем, и об этих петербургских годах ее учебы есть выразительное свидетельство очевидца. В начале 1930-х гг. известный писатель Викентий Викентьевич Вересаев (Смидович) читал в рукописи свои «Воспоминания» (точнее – их вторую часть «В студенческие годы») давнишней своей знакомой Лидии Петровне Шестаковой, старшей дочери Татьяны Сергеевны Посниковой и, следовательно, нашей родной тетке. Вот этот отрывок: «Я не был знаком ни с одной студенткой. И было их в то время вообще очень мало. Прием на Высшие Бестужевские курсы был прекращен «впредь до переработки устава», и только старшие курсы еще продолжали посещать лекции. Попасть в то время на женские курсы стоило больших усилий, напряженной бор ьбы с родителями и общественным мнением. Про курсисток распространялись мерзейшие сплетни, к поступлению на курсы ставились всевозможные препятствия: от взрослых девушек, например, требовалось согласие родителей и их обязательство содержать дочь в течение всего прохождения курса. Если родители не соглашались отпустить дочь, то единственным средством оставался фиктивный брак, к которому в то время нередко и прибегали девушки, стремившиеся к знанию. Все это вело к тому, что происходил как бы отбор девушек, наиболее энергичных, способных, действительно стремившихся к знанию и к широкой общественной деятельности. Я с жадным любопытством оглядывал на улице, около здания Высших женских курсов, девические фигуры со стрижеными волосами, с одухотворенными, серьезными лицами. Очень мне хотелось быть знакомым с такими, встречаться с ними, хорошо разговаривать. Больше всех в этом отношении меня тянула к себе соседка Шлепянова. Раза два-три я заставал ее у Шлепянова, или она входила, когда я был там. Она очень скоро уходила, - видно, я ей совсем не был интересен. А у меня после встречи была светлая грусть и радость, что на свете есть такие чудесные девушки... ...И вот раз вдруг Шлепянов меня попросил, - не могу ли я занести лекции по зоологии курсистке Постниковой (Боже, почему тетя Лида не поправила Вересаева – ни сразу, ни позже? – Прим.авт): «Она живет неподалеку от вас, вы ее раз видели у меня. Постничка. Славная дивчина! Будьте добренький». Конечно, я ее помнил. Живая, румяная, темноволосая, с насмешливыми глазами. Я очень рад был поручению. Решил: зайду и обязательно познакомлюсь. И будут у меня самого знакомые курсистки. Зашел. Не вызвал ее в переднюю, а разделся и уже без пальто постучался к ней. Умилительная была девическая чистота в ее комнате, умилительно и для того времени необычно было, что вот я, чужой мужчина, пришел к ней, одинокой девушке, и ничего в этом нет постыдного. Я сказал тоном товарища, доброго малого: - Вот, просил Шлепянов занести вам лекции по зоологии. - Спасибо. Взглянула и без особого радушия сказала: - Присядьте. Совсем она была со мной не такая, как у Шлепянова, - не живая и не смеющаяся; только в глубине глаз пряталась легкая насмешка. Я сел. Спросил, на каком она курсе, какие сейчас слушает лекции. Потом заговорил о политике, о... Она стояла спиною к печке и односложно отвечала. По опыту я знал, что самое трудное – начало, что редко люди могут разговаривать сразу. И я сидел, говорил, старался ее заинтересовать оригинальными своими мыслями. И вдруг поймал ее безнадежный, скучающий взгляд. И остро пронзила душу мысль: она только об одном думает – когда же я уйду? Сконфуженно встал. Она поспешно протянула руку. Я шел по улице и морщился и мычал от стыда. П-о-з-н-а-к-о-м-и-л-с-я!» Выслушав это, тетя Лида спросила: «Викентий, а вы знаете, кто это была? Моя будущая мать!» Вересаев онемел. Видимо, только этим можно объяснить тот факт, что ни в одном издании мемуаров он так и не изменил фамилию своей неудавшейся знакомой на правильную. А у нас, потомков Татьяны Сергеевны Посниковой, принято было посмеиваться над причудами судьбы, которая увела «Посничку» от Смидовичей и соединила с Шестаковыми. Впрочем, Петр Михайлович Шестаков (1864–1914), с которым та же судьба свела Татьяну Сергеевну, происходил из разночинцев, и потому, согласно тогдашним законам, дворянка Посникова после своего замужества дворянство это утеряла. Дед Петра Михайловича был еще крепостным у одного из помещиков Тульской губернии, а отцу, когда отменили крепостное право, едва исполнилось 13 лет. Со временем он перешел в мещанское сословие города Белѐва (той же Тульской губернии), а обучившись у местного ювелира, сам сделался золотых и серебряных дел мастером, стал зваться Михаилом Венедиктовичем и купил дом на главной улице Белѐва – Дворянской (провинциальный городок славился на всю Россию своей яблочной пастилой). Точно, где и когда познакомились Татьяна Посникова и Петр Шестаков, нам неизвестно, хотя, конечно же, это было в начале 80-х гг. ХIХ столетия и в Петербурге, где она была курсисткой-бестужевкой, а он – студентом университета. Но доподлинно известно, что в 1886 г., когда столичное студенчество проводило на знаменитом Волковом кладбище запрещенную властями гражданскую панихиду по случаю 25 летия со дня смерти Н. А. Добролюбова, оба они были там, причем Татьяна вела себя гораздо активнее своего приятеля. И оба оказались высланными из Петербурга под негласный надзор полиции в Нижний Новгород. Там-то, в Нижнем, они и соединили свои судьбы – гражданским браком, ибо церковного не хотели признавать. Но в это решение молодых, которые уже ожидали своего первенца, неожиданно вмешался другой ссыльный – Владимир Галактионович Короленко. «Вы, братцы, как хотите, - сказал подружившийся с ними писатель, - но ребенок должен быть узаконен», а поскольку у бедных недоучившихся студентов не было денег на обручальные кольца, Короленко дал им на время свои: так и венчались в кольцах писателя и его жены. То ли по этой, то ли по иной причине, сын Петра и Татьяны, названный Всеволодом, трагически погиб еще в младенчестве: его отравила сулемой безумная нянька. С тех пор это имя – Всеволод – поистине роковое в роду Посниковых-Шестаковых: в 1938 г. в Воронеже был расстрелян НКВД единственный сын Петра и Татьяны – Всеволод, а через четыре года, во время бегства от немцев из того же Воронежа, умер сын их младшей дочери Веры – двухлетний Севочка. Однако нижегородская ссылка кончилась, и к началу 1890-х гг. наши дед и бабушка переехали в Москву, где родились их пятеро детей: Лидия (1891–1960), Ольга (1893–1975), Всеволод (1895–1938), Наталья (1897–1969) – мать одной из авторов этих записок, и Вера (1899–1972) – мать другого автора. Петр Шестаков был одним из основателей Московских педагогических женских курсов, носивших имя известного педагога Дмитрия Тихомирова, открывшего первые в России вечерние школы для рабочих. Дед входил в редколлегию книги «История Москвы», написанной под общей редакцией академика Ивана Забелина, фактического руководителя Исторического музея в Москве. Но главным делом нашего деда были научные труды по вопросам народного образования и отечественной истории, которые он выпускал в содружестве с издателем Н. В. Тулуповым. За одну из этих работ П. М. Шестаков получил бронзовую медаль Всемирной выставки 1900 г. в Париже; медаль хранилась у его дочери Ольги Петровны в Воронеже и исчезла во время оккупации города немцами в 1942 г. Вот одна из таких книг, выпущенных Тулуповым и Шестаковым в типографии И. Д. Сытина в 1910 г. Называется она «Заветы школы. Книжка для раздачи учащимся при окончании курса». Открывается сборник известной цитатой из Гоголя: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, - забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге: не подымете потом!» Удивительна по составу эта маленькая хрестоматия, весьма отличающаяся от привычных нам сборников советского периода, да и нынешних времен: она построена отнюдь не «по нисходящей» - «от солнца поэзии русской» к именам менее выдающимся. Видимо, считалось, что классики должны и так быть в памяти либо в домашних собраниях сочинений, и потому Пушкин, Лермонтов, Толстой, Гоголь, Достоевский, Некрасов представлены лишь портретами или совсем короткими, притом малоизвестными произведениями (к примеру, рассказ Достоевского «Самоотверженная девушка» - о юной барышне, которая, бросив учебу, отправляется сестрой милосердия на русско-турецкую войну 1877-78 гг. в Сербию). Вообще пафосность тут нельзя не почувствовать: в «Заветы школы» входит и кумир революционно настроенной интеллигенции Максим Горький с его «Песнями» - о Соколе и о Буревестнике, а завершается книжка знаменитым короленковским «Но все-таки... все-таки впереди – огни!..» Однако открывается она лиричным посвящением Аполлона Майкова – Ломоносову («Его избрал Господь от малых...»), и вообще лирики тут очень много: Хомяков и Плещеев, Шиллер и Надсон, Никитин, Кольцов, Дрожжин... Есть и вовсе забытые сегодня имена; к примеру, бушевавший в годы первой русской революции и после ее бунтарь-священник Григорий Петров рассказывает о своем посещении немецкой деревни и грустном сравнении родимых мест с нею: «С одним немцем я завел разговор на школу: везде ли по деревням есть школ ы, велики ли они, сколько получает учитель? Немец отложил в сторону трубку, отодвинул кружку и с видимой гордостью сказал: - О, школа у нас лучшее здание в деревне! Как же иначе? Если мы рассаду бережем в парнике, бережно укрываем в питомнике молодые деревца, - разве дети не та же рассада, только людская? Их надо растить, как дорогие цветки. Учитель у нас – дорогой человек. Мы и его бережем. Он имеет большое помещение и получает сто марок в месяц (по местным условиям жизни марку смело можно приравнять рублю). - А как у вас? – спросил он меня. Я вспомнил захудалые избы большинства наших сельских школ, жалкие каморки учителей, где дует с полу и в щели и где ученикам приходится сидеть в тулупах, и промычал: - У нас не так. - Много лучше? – интересовался немец. - Хуже, много хуже. – оборвал я. - Вы шутите, - обиженно сказал немец, засосал трубку, допил пиво, кивнул головой и вышел. Я также встал и с горьким осадком на душе пошел спать». А вот несколько отзывов печати о книгах Тулупова и Шестакова. Об их «Очерках и рассказах для первоначального знакомства с историей» ведущая либеральная газета «Русские ведомости» писала в 1907 году (кстати, через полтора десятилетия после того, как ее редактировал будущий шурин Петра Михайловича – А. С. Посников): «Это – первый опыт дать хрестоматию по русской истории, которая удовлетворяла бы требованиям современной школы; хозяйство и духовная культура, общественный строй и политические учреждения - таковы темы, которые встретит читатель в книге, вместо утомительных подробностей внешней истории, батальных картин, преданий и житий - обычного содержания аналогичных изданий. Ясность и легкость изложения, обилие рисунков в тексте, снимков с картин известных художников увеличивают достоинства книги; она послужит хорошим пособием по истории в народной школе и в младших классах гимназии, где проходится элементарный курс русской истории, не говоря уже о ней, как об интересной книге для домашнего чтения». Через год, те же «Русские ведомости» откликнулись на очередную новинку издателя и редактора: Тулупов и Шестаков выпустили книгу «Наша родина», которая в аннотации представлялась так: «Географическая хрестоматия для старших отделений начальных училищ, городских, торговых и воскресных школ, младших классов средних учебных заведений, мужских и женских, и для самообразования лиц, окончивших начальную школу». А в газетной рецензии говорилось: «Наряду с сообщением обильного фактического материала по географии, этнографии и статистике России и ее различных частей, составители хрестоматии, видимо, стремились прежде всего пробудить в своих юных читателях деятельный, живой интерес к тому или иному краю их родины, внушить им при посредстве художественных описаний и рассказов любовь к природе и людям. С этой целью составители привлекали материал, который обычно не получает места в географических сборниках. Таковы отдельные эпизоды и сцены из описаний туристов, бытовые очерки наших художников слова, исторические экскурсии в прошлое отдельных местностей и даже стихотворения. Здесь, вслед за общим вводящим очерком какого-нибудь края, мы встречаемся с отрывками из сочинений Короленко, Мамина-Сибиряка, Бунина, Елпатьевского и др. ... Хрестоматия щедро иллюстрирована почти 400 рисунками, правда, иногда чересчур мелкими. Кроме рисунков, непосредственно поясняющих текст, немало снимков с картин художников – Левитана, Репина, Куинджи, Айвазовского, Ге, Нестерова и др.; эти снимки также сообщают хрестоматии особое воспитывающее значение. Новостью в книге гг. Т. и Ш. в ее общей части является несколько (8) диаграмм, которые наглядно сопоставляют между собой числа значительной величины, напр., длину важнейших рек, распределение населения России по племенам, по роду занятий, населенность различных городов и проч.» По своим политическим взглядам Петр Шестаков и Татьяна Посникова были близки к конституционным демократам (кадетам), хотя в партии никогда не состояли; вполне очевидно, что убеждения своего шурина и брата они в значительной степени тоже разделяли. Известно, что свою долю родительского наследства Татьяна Сергеевна безвозмездно передала крестьянам, которые с тех пор регулярно благодарили ее «деревенскими гостинцами», однажды – в виде сварливого петуха, которого страшно боялись младшие дочери. Подобно домам многих русских интеллигентов той поры, московская квартира деда и бабушки была всегда полна посетителей, среди которых было много студенток женских курсов им. Д. Тихомирова (Петр Михайлович нередко поручал им разбор и систематизацию своей огромной библиотеки – за плату, поскольку стеснялся просто так – деньгами – помогать бедным курсисткам). Его долгая мучительная болезнь, а затем и смерть в декабре 1914 г. были страшным ударом не только для семьи, не только для Московских женских курсов, но и для большого круга русской общественности. Конечно, в царской России прослойка интеллигенции была не так уж велика, и многие хорошо знали друг друга, да и дети обычно учились в одних и тех же школах. Так, товарищами Всеволода Шестакова по Коммерческому училищу были будущий поэт Павел Антокольский и сын А. М. Горького и Е. П. Пешковой – Максим; Наталья Шестакова училась в гимназии Потоцкой (начальница этого заведения – будущая теща великого актера Соломона Михоэлса), вместе с нею классы посещали сестры Марина и Анастасия Цветаевы, а также Елена Дьяконова, которая впоследствии станет женой французского поэта Поля Элюара, а под именем Гала – музой великого испанца Сальвадора Дали; наконец, гимназической подругой младшей Шестаковой – Веры – была Ганя Волова, которой было суждено стать известной советской поэтессой Агнией Барто. В память об общественных заслугах П. М. Шестакова его дочь Наталья смогла бесплатно учиться до 1918 г. на женских курсах им. Д. Тихомирова. Впрочем, этот год окончательно поставил крест на благополучной жизни Посниковых и Шестаковых. Если Александр Сергеевич кое-как сводил концы с концами в своем полуразграбленном имении Николаево, то его сестра в отчаянии наблюдала за хождением своих детей по мукам. Советская власть не оставила в покое и ее покойного мужа (оправданная тавтология!): супруга вождя Н. К. Крупская, руководившая Главполитпросветом при Наркомпросе, составила известный «черный список», куда вслед за Библией, Толстым, Достоевским и прочей «крамолой» был внесен и Петр Шестаков. Формально Надежда Константиновна придралась к включенному в его хрестоматию известному стишку «Птичка Божия н е знает ни заботы, ни труда...», ибо слово «Божия» было уже под запретом, а тут оно еще было написано с большой буквы. Но, скорее всего, негодование вызвала фамилия Шестаков, поскольку наш дядя Всеволод в первые послеоктябрьские годы не только состоял в партии социалистов-революционеров (эсеров), но и входил в ее руководящие органы – московский и центральный комитеты. Его арестовывали и в 1919 г., и в 1921-м, причем после второго ареста он был этапирован в Ярославскую тюрьму, где пробыл до лета 1922 г., когда ГПУ привлекло Всеволода Петровича в качестве свидетеля защиты на известном процессе против эсеров. Конечно, ЧК имела на него зуб. Вот надпись на препроводительном письме секретного отдела ВЧК от 22 апреля 1921 г. (цит. по сборнику документов «В. И. Ленин и ВЧК», М., Госполитиздат, 1987, стр. 411): «Сов. секретно. Лично. В собственные руки. Тов. Ленину. При сем прилагаем копию приветствия В. М. Чернова кронштадтским мятежникам и ответ на него временного Кронштадтского ревкома. Копия снята с подлинника о бращения Чернова, отобранного при аресте члена ЦК ПСР Шестакова от 18/IV-21 г. НачСОВЧК Самсонов». Небольшое пояснение. Находившийся в эмиграции лидер партии эсеров (ПСР) Виктор Чернов в своем приветствии поддерживал антибольшевистское восстание моряков в Кронштадте и предлагал им помощь. Он намеревался «прибыть лично, отдать свои силы, авторитет делу народной революции». В ответ кронштадтский ревком объявил Чернову благодарность, но от помощи «временно воздержался». Из бутырской тюрьмы Всеволод Шестаков (в числе 22 лиц) написал заявление солидарности с подсудимыми на процессе эсеров 1922 года: «Мы требуем приговора и к нам. Будьте последовательны в ваших действиях и имейте мужество открыто встать на чудовищный путь физического уничтожения ненавистной вам партии, идейно победить которую вам не дано». В феврале 1923 г. В. П. Шестаков был приговорен к заключению «в концлагерь на три года» и отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), куда прибыл вместе с женой – Татьяной Михайловной Шестаковой (урожд. Придоновой, в первом браке – Ланде), в которую влюбился, находясь еще в тюрьме. Мужа вместе с женой отправили в один лагерь? Да. Но вовсе не из-за гуманизма ГПУ. Оно знало, что Татьяна Ланде разошлась со своим мужем Моисеем Ланде и связала жизнь с Всеволодом Шестаковым, вот и отправляли «сердобольные» чекисты всех троих в одни и те же места заключения; обычно же мужей и жен разлучали даже в ссылках. После этого трагическим образом пересекались судьбы Всеволода и его сестры Натальи. Видя страдания их матери – Татьяны Сергеевны, любя брата и будучи человеком долга, Наталья Шестакова после длительных хлопот через Политический Красный Крест (им руководила бывшая жена Горького – Екатерина Павловна Пешкова, которая до революции и некоторое время после нее то же состояла в партии эсеров) добилась разрешения поехать на Соловки для свидания с братом. Съездила, вернулась, тут же попала на Лубянку, откуда была отправлена на три года в ссылку в Тверь. Там она познакомилась с выпускником юрфака Петербургского университета, тоже членом партии эсеров Владимиром Борисовичем Базилинским. Он самовольно покинул место своей ссылки, уехал из Твери в Ленинград, попытался перейти советско-финскую границу, был арестован и приговорен к трем годам тюрьмы с последующей ссылкой в Челябинск. А Наталья Петровна, отбыв свои ссыльные годы в Твери, через ту же Екатерину Павловну Пешкову добилась разрешения поехать к любимому человеку в Челябинск для регистрации с ним брака в тюрьме, а затем отправилась вместе с ним в новую ссылку – в город Березов Тюменской области, хрестоматийно известный по картине Сурикова «Меншиков в Березове». В 1928 г. четыре сестры Шестаковых (никто из них в замужестве фамилий не менял) – Лида, Оля, Наташа и Вера – встретились в Ленинграде, где буквально на их глазах ушла после тяжкой болезни из жизни Татьяна Сергеевна Посникова. Когда-то насмешливую, румяную, жизнерадостную «Посничку» окончательно изранили душевно и физически те муки, которые пришлось ей пережить из-за трагических судеб детей: сын Всеволод в ту пору находился в очередной ссылке – в УстьСысольске (нынешнем Сыктывкаре), а дочь Наталья должна была ехать вслед за мужем в Березов. Нелегко описывать «крестные пути» этих двух семей – Всеволода и Татьяны Шестаковых, Владимира Базилинского и Натальи Шестаковой. Тюрьмы, ссылки, безработица («врагов народа» на службу не брали), а, значит, отсутствие продовольственных карточек, которыми вновь была опутана страна – после раскулачивания и коллективизации, голод и нищета вечно гонимых, причем у них уже появились дети: в первой семье – дочь, во второй – две дочери. На этом фоне относительно благополучно сложились судьбы других сестер Шестаковых – Ольги и Веры. Ольга Петровна вышла замуж за человека толстовских убеждений, который вместе с группой единомышленников собирался ехать в глубинку для устройства сельскохозяйственной коммуны. Хотя подобные объединения в 20-е годы были модны, и группе толстовцев даже пообещала целый железнодорожный вагон для переезда известная «валькирия революции» Александра Михайловна Коллонтай, но потом «валькирия» передумала, да и коммуны с «неверной политической ориентацией» оказались подозрительными. Так что это дело лопнуло. А Ольга Шестакова с мужем Александром Максиным и маленькой дочерью осела в Воронеже, где к середине 30-х гг., по разнарядке НКВД, оказались и ссыльные родственники. Всѐ, как у Осипа Мандельштама в известных четырех строках: Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь, Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож... Это было написано поэтом в апреле 1935-го. В том же году безработный ссыльный В. Б. Базилинский, только что ставший чемпионом города по шахматам (о, милость властей!), был в последний раз арестован, переброшен в Ярославскую тюрьму, и там 4 сентября 1937 г. его расстреляли – «за антисоветскую пропаганду» (отвечал на вопрос сокамерников: за что сидит?) И именно в ту пору, в 1936-м, фамилия Шестаков вдруг прозвучала на кремлевском Олимпе. Из воспоминаний Константина Симонова «Глазами человека моего поколения»: «Для меня несомненно, что замечания Сталина, Жданова и Кирова к конспектам учебников новой истории и истории СССР, появившиеся в январе 36 года, отнюдь не были свидетельством вдруг возникших у Сталина симпатий к царям и иным государственным деятелям царской России. Покровский отвергался, а на его место ставился учебник истории Шестакова...» В этом отрывке многое неясно. Если вождем отвергался историк-марксист Михаил Покровский, то учебники какого Шестакова, кроме Петра Михайловича, могли ставиться на его место? И вряд ли у Сталина, жаждавшего создать «красную Российскую империю», так-таки не возникало симпатий к царям (а эпопея с «Иваном Грозным» Эйзенштейна? А награды Алексею Толстому за его «Петра Первого»?) Так или иначе, но фамилия Шестаков, прозвучавшая из поднебесья, жутким эхом вдруг отозвалась внизу, в стенах воронежского НКВД. 9 февраля 1937 г . Всеволод Шестаков был арестован, ему и группе таких же ссыльных - бывших эсеров, предъявили обвинение в «организации и руководстве террористически-повстанческой деятельностью 12-ти эсеровских групп на территории Воронежской области». Из тюрьмы он сумел передать несколько записок сестрам. В одной из последних он писал: «Дорогие, хотел написать пару строк, но нет уже сил. Помните твердо: умираю честным, стойким, ни о чем не жалею. Так надо. Напишите пару строк мне. Целую всех, обнимаю. Д-р ждет смерти каждый день. Не забудьте моих. Отблагодарите посланного всем, чем сможете. Думаю, Володя должен быть здесь. Сева». Кто такой «д-р», нам неизвестно. Володя – В. Б. Базилинский, но его уже не было не только в Воронеже, но, видимо, и среди живых. Жену Всеволода Петровича – Татьяну Михайловну – тогда уже тоже посадили, и их дочь взяла к себе Наталья Петровна. Всѐ закончилось 15 января 1938 г. Скоротечная выездная сессия военной коллегии Верховного суда Союза ССР. Обвиняемый Шестаков Всеволод Петрович ни в чем своей вины не признал и был приговорен к расстрелу. В тот же день начальник 12-го отделения Спецотдела НКВД СССР, лейтенант госбезопасности Шевелев поставил свою витиеватую роспись на «справке» о приведении приговора в исполнение. А потом на страну обрушилась война. Немцы целый год жутко бомбили Воронеж с его большими авиазаводами, а 14 июля 1942 г., когда танки вермахта ревели на окраине, через последний мост через речку Воронеж в обезумевшей толпе баб, детишек и домашней скотины бежали на восток сестры Шестаковы – Наталья с дочерьми и племянницей и Вера – с двумя сыновьями. Ольга с дочерью осталась в своем доме и пережила оккупацию. А еще раньше, 22 июня 1941 г., Наталью Петровну вновь арестовали: «Вы не можете хорошо относиться к советской власти, если ваш муж в тюрьме». В первый день войны воронежскому НКВД, видимо, нечем было заниматься, кроме того, чтобы арестовывать измученную женщину, мать двоих детей! Через месяц ее все же выпустили – «за отсутствием состава преступления». А она стремилась во что бы то ни стало уйти от немцев из Воронежа, повторяя: «Ведь когда придут наши, мне не поздоровится...» («когда», а не «если придут наши»! Веры в свою страну таким людям было не занимать...). Не будем описывать этого трагического бегства на восток: Наталья Петровна с тремя детьми прошла пешком 550 км, Вера Петровна с двумя – 350… Все, о ком мы рассказывали, уже давно ушли из жизни. Удивительно, что Татьяна Михайловна Шестакова, вдова Всеволода Петровича, не погибла в ГУЛАГе и прожила до 92 лет. Конечно же, рассказ наш отрывочен и далеко не полон; это - лишь слабое эхо тех голосов, которые, увы, смолкли. И все же они звучат – надеемся, не только для нас, но и для всех, кому интересны российские судьбы в совсем еще недалеком ХХ столетии. …Стихотворение Натальи Петровны Шестаковой, написанное в Воронеже в 1938-м: На стене в огнях жестокий профиль, И гремит ликующий оркестр... А тебе на северной Голгофе, Может быть, сейчас готовят крест. И когда я слушаю о стройке, О победах, что венчают нас, Может быть, ты на тюремной койке Умираешь в этот страшный час. И с земными трудными путями, Может быть, уж связи порвались, И теперь ты мертвыми глазами На меня с упреком смотришь вниз. О, прости, прости, что я живу, как прежде, И что слезы мне не выжгли глаз, И что я не в траурной одежде Здесь пирую в этот поздний час. Я в ту ночь была тебе неверной, Предаваясь твоему врагу, Но детей твоих от всякой скверны В чистоте нетленной сберегу.
