ПЕРВЫЕ РУССКИЕ СВЯТЫЕ В ПОЭЗИИ 1820–1830

ПЕРВЫЕ РУССКИЕ СВЯТЫЕ В ПОЭЗИИ
1820–1830-х ГОДОВ ХIХ ВЕКА
Нестерова Т.П.
д.филол.н., доц. кафедры литературы
Мичуринского государственного
педагогического института (Тамбовская обл.)
Русский человек, согласно православному мировоззрению, воспринимает
служение земному Отечеству добродетелью, помогающей приблизиться к
Отечеству небесному. В полной мере таким достоинством в его глазах
обладают святые, своей жизнью показавшие национальное своеобразие
христианского подвига. Понятие святость не было новым для вчерашнего
язычника, и до принятия крещения Русью оно употреблялось «при указании на
что-либо превышающее норму, предел» [1]. Однако, если в дохристианском
мире акцент был сделан на мистической энергии, небывалых силовых
возможностях, недосягаемых для простых смертных, то, наполнившись
христианской благодатью, святость стала оцениваться с высоты духовных
понятий.
Л.Н. Гумилёв, отмечая главенствующую роль крещения и появления
первых русских святых в этногенезе, был уверен, что иначе Русь непременно
погибла бы от восточных язычников или западноевропейского христианства,
активность которых была для неё угрожающей. Согласно историку,
православная
Русь
более
спокойно
перешла
от
отмирающего
древнеславянского этноса к великорусскому, то есть от Киевской Руси к
Московскому княжеству, а затем и к российской государственности [2]. Уже
первые памятники христианства, прежде всего жития святых, показывают, что
«юный, только что крещёный народ задумывается о своём религиозном
призвании, дерзает утверждать свою богоизбранность» [3]. Уже тогда
развивается философия русской святости в связи с идеей служения государству,
ставшая краеугольным камнем русского православия последующих столетий.
Не монашеская аскеза, как в Византийской церкви, а княжеский долг и родовое
единство были выдвинуты главным залогом христианского благочестия для
первых национальных святых, которыми стали русские князья.
В 1820–1830-х годах ещё не была создана школа по изучению
национальной святости, поэтому поэты, решившие воспеть подвижников
Божьих, черпали знания из святоотеческой литературы, общехристианских
источников и из жизни, в которой почитание святых было знаком живой веры,
характерной для всех слоёв русского общества. Желание дойти до сути, «зрить
корень» православного сознания русского человека заставило поэтов
обратиться к образам Бориса и Глеба – первых русских святых, гибель которых
от руки брата Святополка произошла спустя всего несколько десятилетий после
принятия Русью византийской ветви христианства. В.Н. Топоров в связи с
трагическим событием, имевшим не только религиозное, но и историкогосударственное значение, писал о набиравшем силу новом типе сознания
древнерусского человека: «Если этот выбор Бориса и Глеба расценен как
проявление святости, то перед нами поразительное свидетельство <…> как
быстро шло духовное возрастание и как творчески понималась новая жизнь во
Христе» [4]. Летописные данные указывают на убийство и третьего брата,
Теребовльского князя Святослава, который, однако, не был канонизирован, так
как, вероятно, не отвечал требованиям христианского прославления. Борис и
Глеб ценой своей смерти не допустили развязать междоусобную брань, что
явилось стабилизирующим обстоятельством в обстановке Руси ХI века.
Обретение первых национальных святых, воспринимавшихся небесными
покровителями всей Русской земли, означало, что Русь, проделав «в
мировоззренческом плане путь от язычества (чувственного мироощущения) к
христианскому (умственному) мировосприятию» [5], связала своё служение
Творцу с государственными задачами.
В большей степени поэтов привлекал образ Бориса, наполненный особым
смирением. В думе П. Шкляревского «Святополк» /1823/ основой
характеристики князя-мученика является определение невинный. Чувствуя
скорую смерть, Борис «с слезами», «нежно молится» о своём мучителе,
который вскоре с радостью будет взирать на тело убитого им брата.
Беззащитный перед убийцами Борис не один – с ним Бог, допустивший
пролиться княжеской крови во имя высших идеалов, с которыми Русь будет
жить дальше, прославляя страстотерпца. Святополк, пришедший с дружиной,
напротив, одинок, что подчёркивается сравнением его внутреннего состояния с
пустыней и одинокой ладьёй среди моря.
Если Шкляревский дал минимум конкретных деталей, то в произведении
Ш-го «Смерть Бориса Ростовского» /1836/ окружающий мир, помогающий
раскрыть эпоху и понять поведение князя Бориса, дан более широко.
Жизненная реальность и правда обстоятельств представлены в географическом
топосе: река Альта, «бор дремучий», «поляна дикая»; предметности вокруг
Бориса, наполненной сакральным смыслом: икона Спаса, лампада, одр; вещном
мире, связанном с его убийцами, который дан через единственную, но очень
значимую деталь – кинжал. Поэт останавливает своё внимание на орудии
убийства юного князя: «кинжал висит уж остриём», «железо остриём вертели»
– обозначение готовности к преступлению; «дрожат кинжалы в их руках» –
проявление нерешительности, «Божьего страха»; «взвился убийственный
кинжал» – убийство отрока Георгия; «мелькнуло действие кинжала» – убийство
Бориса. Так через средство злодеяния последовательно передаётся
нравственная деградация убийц. Если враги изображены в действии, то Борис
показан в почти полной неподвижности: «на одр безмолвный лёг», «как
истукан, несчастный Князь // Совсем без жизни, без движенья» [6]. Такое
положение в пространстве даёт устремлённость в вечность, в отличие от
суетливости убийц, связывающей их с бесовским проявлением. «Душа Бориса»
воспарила на небо, а на преступников ропщет природа, отторгая их от себя.
Юный Борис, осознавая ответственность за своё княжеское служение
перед Богом и людьми, будучи православным человеком, смиренно и
одновременно с достоинством несёт возложенный на него жизненный крест,
понимая, что от его поведения перед смертью зависит восприятие княжеской
власти в целом, стабильность или междоусобица в государстве. Для автора
было важно зафиксировать обретение героем крепости духа через эволюцию
душевных переживаний юного князя. Вначале герой объят горестным
волненьем, тайной тоской, затем, простив убийц, «с надеждой упованья» ждёт
«в вечность переход». И вот уже «мечтой» «несчастный князь», «от мира
отделяясь, парил в надзвёздныя селенья», что является переломом в его
духовном состоянии. «Страх земной навек утих» в его душе, устремленной на
небо, куда «говор сокровенный Бориса весело зовёт». При этом, сделав Бориса
героем для подражания современникам и потомкам, автор создаёт идеал
близким и достижимым, поскольку он находится в русле национального
мировосприятия духовного подвига человека, взявшего на себя долг служения
государству в качестве правителя.
При изображении убийц князя поэт особое внимание обращает на
поступки, ведущие к деградации личности или к осознанию своей неправоты,
но без малейшего намёка на нравственное возрождение в будущем. Их
внутреннее состояние развивается от решительности к страху перед высшим
возмездием, а затем к ещё большему ожесточению, соединённому с корыстью,
что ведёт их к полной нравственной деградации. Своеобразным инструментом,
помогающим передать состояние убийц, служит взгляд. Сначала он
символизирует неотвратимость злодеяния: «как угль горя, сверкают очи», затем
нетерпение переходит в страх, на какой-то миг пробуждается «забытой совести
укор». О том, что их душевное состояние движется к самодовлеющему распаду,
свидетельствует и их круг видения. Всё, что убийцы «зрят», попадает под их
разрушительную силу: убит отрок Георгий, не предавший своего правителя,
оторвана вместе с головой юного страдальца золотая цепь, от лезвия кинжала
погиб юный князь Борис. В произведении нет натуралистических описаний: для
автора исторический факт выступает не как личная трагедия героя-мученика и
злодеев, охваченных стремлением к осуществлению эгоистических целей, а как
трагическое звено в цепи русской государственности. Однако автор так
выстраивает динамику повествования, что у читателей возникает не мрачное
настроение, а лишь безмерное восхищение подвигом святого.
Красной нитью проходит мысль о том, что православное миросозерцание,
соединённое с идеей державности, послужило основанию крепкой
государственности, определившей впоследствии законы духовной и
политической жизни Русского государства на многие столетия. Выдвинутый
поэтами в качестве основного православный взгляд на события помогает за
единичным фактом увидеть мировосприятие Руси, шагнувшей из язычества в
христианство. Испытание на крепость княжеской власти, осознававшееся
проявлением Божьего промысла, убедило только что принявший новую веру
народ в богоизбранности рода Рюриковичей, в необходимости именно с ним
связывать свои государственные чаянья и надежды.
Примечания
1. Словарь русского языка ХI–ХVII вв. Вып. 23. М., 1996. С. 108.
2. Гумилёв Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1989. С. 215–217, 756.
3. Федотов Г.П. Собр. соч.: В 12 т. Т. 8. М., 2000. С. 117.
4. Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре: В 2 т. Т. 1. Первый век христианства
на Руси. М., 1995. С. 503.
5. Ужанков А.Н. Древнерусская литература: мировоззрение и восприятие // Филология и школа. Труды
Всероссийских научно-практических конференций «Филология и школа». Вып. 1. М., 2003. С. 126.
6. Моё новоселье. 1836. С. 18.