Моцарт, Бетховен

Генрих Станиславович НЕЙГАУЗ
(Генрих НЕЙГАУЗ-младший)
Моцарт, Бетховен
Воспоминания об отце,
Станиславе Генриховиче НЕЙГАУЗЕ
Посвящае тся се с трам
Моцар т
Моцарта С. Нейгауз относил к числу самых трудных для
исполнения композиторов и играл его сочинения нечасто.
В его репертуар входили сонаты ля-минор, До-мажор
(К.545), Ре-мажор, Фантазия до-минор (К.475), Концерт
Ля-мажор (No 23), а также два больших моцартовских опуса
для двух фортепиано: Соната Ре-мажор и Концерт
Ми-бемоль мажор (с оркестром). Последние два сочинения
Нейгауз с блеском исполнял в дуэте со своим отцом, Г. Г. Нейгаузом. Сохранилась запись двойной Сонаты в их интерпретации. Это исполнение по праву можно назвать «классическим стандартом» (как, например,
e-moll’ный концерт Шопена в исполнении Г. Г. Нейгауза). Несмотря на совершенно разные индивидуальности, трудно понять, кто из них (отец или дед) какую партию играет. (Кстати,
я до сих пор не знаю. Однажды, когда у нас зашла речь о фортепианных дуэтах, папа сказал: «Молодые,
как правило, играют первую партию, более опытные — вторую». Только из этого высказывания
можно заключить, что отец, скорее всего, играл первую партию. Ни на манере звукоизвлечения,
ни на динамических различиях (которые нередки даже в идеальных дуэтах) строить догадки попросту невозможно…)
Честно говоря, я не очень люблю эту сонату. Она кажется мне какой-то слишком «громоздкой».
Чтобы не сказать — грубой. Но интерпретация замечательная. Триумф «аполлонического» начала
в музыке, в противовес отцовскому «дионисийству». Возможно, это — самая объективная изо всех
нейгаузовских записей. Жаль, что не сохранилась запись двойного Концерта…
В моей юности отец советовал: «Не хочешь играть этюды, так играй Моцарта, Гайдна, 1-й концерт
Бетховена». Он искренне не мог понять, что в то время я, мягко говоря, не любил играть венскую
классику. Для того чтобы ее действительно полюбить, нужно прожить не одно десятилетие. При
этом Гайдна отец вообще никогда не исполнял. Странно, многие из его сонат написаны не хуже
моцартовских, а некоторые даже превосходят…
Часто они (отец с дедом) исполняли и григовскую транскрипцию для двух фортепиано До-мажорной сонаты. Помнится, в детстве я ковырял первую часть этой «легкой» сонаты. Мне настолько
нaдоела и сама первая часть, и требующие абсолютной ровности моцартовские пассажи, что я решил
«спустить сонату на тормозах». Дескать, полгода пройдут, а там, глядишь, и махнут рукой, зададут
что-нибудь более близкое. Папа, видимо, хорошо понял мою детскую хитрость.
«А вторую часть ты разве не играл, хотя бы с листа?» —
спросил он, и не дожидаясь моего ответа, сел за древнее разбитое пианино. «Я очень люблю это Andante. Одно из лучших произведений Моцарта». Он играл его, видимо,
наизусть, глаза были прикрыты, пальцы настолько сливались
с клавиатурой, что казалось, будто и они и старый инструмент как бы родились вместе…
Еще никогда в жизни я не слышал т а кого Моцарта.
Может быть, в тот момент отец слегка «перешагнул» через
свой всегда безупречный вкус, может быть, просто добавил
немного декламационности в правой руке, а может, просто
увлекся необыкновенным чудом творения австрийского
гения... Прозрачность моцартовского аккомпанемента сменилась какой-то густой, и в то же время, очень точной педализацией, более того, именно «метр» левой руки давал
возможность услышать совершенно неуловимые ритмические колебания в правой. Этот его показ врезался мне в память на всю жизнь.
Можно было пытаться подражать отцу в звуке, в жестах, в его совершенном чувстве формы, в темпах,
а кто-то (не самый одаренный) — подражал даже в мимике. Но взять от него главное — совершенное владение ru bato (для каждого автора — свое!), кажется, еще никому не удалось …
К сожалению, я родился слишком поздно, чтобы услышать его исполнение моей любимой
до-минорной фантазии. Чаще всего отец играл моцартовские сонаты или фантазию как своего рода
вступление перед 8-й сонатой Прокофьева. (Мой близкий друг, замечательный, и явно недооцененный российской публикой, пианист Эдик Семин не устает повторять, что никогда не слышал лучшего
исполнения Ре-мажорной сонаты и 8-й Прокофьева, чем у отца в начале шестидесятых годов).
Реже С. Нейгауз ставил моцартовские сочинения как своего рода «интерлюдию» к поздним
(ор. 110; 111) сонатам Бетховена или к Экспромтам Шуберта (ор. 90). А я успел лишь несколько раз
прослушать ля-минорную сонату. К счастью, сохранились записи ля-минорной и До-мажорной сонат.
До-мажорную отец играет в таком «сумасшедшем» темпе, что хочется воскликнуть: «Какой идиот
назвал эту сонату «Легкой»? (Ответ очевиден: наверное, тот же «ум эпохи», который обозвал
14-ю сонату Бетховена «Лунной» …) Я слышал несколько идеальных исполнений этой сонаты:
С. Рихтера, А. Любимова, Мицуко Ушиды. И все-таки ближе всего мне папина интерпретация. Блестящая виртуозность первой части, лиризм (и трагизм в минорной модуляции) второй части, юмористический канон Рондо — все это заставляет вспомнить слова отца: «У Моцарта нет, и быть не
может легких произведений!»
Ля-минорная соната — одно из самых «выстраданных» С. Нейгаузом сочинений. Сколько раз я слушал это сочинение «в работе», на разбитом переделкинском рояле, сколько раз — в концертных
залах, сколько раз — в домашней записи! Не хочется углубляться в скрупулезный анализ отцовского
исполнения, но можно дать краткую субъективную характеристику. В интерпретации таких чудесных «моцартианцев», как В. Гизекинг, К. Хаскиль, Д. Липатти, Р. Казадезюс, наконец, В. Горовиц, —
мы слышим Моцарта жизнерадостного, грустного, блестящего, камерного, иногда масштабного,
а порой и «хулиганящего»
В исполнении С. Нейгауза мы слышим благордного Моцарта. Моцарта аристократичного, иногда
почти надрывного, трагичного, того Моцарта в искусстве, который так отличался от своего жизненного
облика (достаточно прочитать его письма!). В своих «Дневниках» (не доставляющих большой радости
читателю — Г. Н.-младший) С. Рихтер все время по-хорошему завидует тем современным моцартианцам (К Эшенбаху, З. Кочишу), которые как бы имеют «свой ключик к исполнению Моцарта». «В чем
же секрет Моцарта?» — постоянно задает себе вопрос великий музыкант. И сам не дает ответа.
Однако, отец однажды ответил. Именно в ля-минорной сонате. Произошло это «действо» в дневном
концерте, в московском БЗК, весной то ли 74, то ли 75 года. В программе были: ля-минорная соната
Моцарта, соната ор.111 Бетховена и Четыре Экспромта Шуберта. Еще В. В. Софроницкий говорил:
«Первая пьеса — под рояль!». Этим он, наверное, хотел подчеркнуть, как трудно преодолеть волнение и установить контакт с залом «неровному», или, попросту, нервному артисту (к которым, безусловно, принадлежал и он сам, и Г. Г. Нейгауз, и его сын). Но в тот полдень все было иначе.
Отец с первой ноты как бы захватил весь зал «в кулак», он даже не готовился к исполнению, по привычке убирая с глаза локон своей шевелюры, он просто «вылетел» на эстраду, и быстро поклонившись, набросился на первую тему столь близкой ему сонаты. Этот «магнетизм» сопровождал его
и публику в течение всего концерта. Лучшего исполнения Моцарта я не слышал. Положа руку
на сердце — наверное, и не захотел бы услышать…
Однажды я сидел в переделкинской рояльной и безуспешно пытался выучить своими, тогда «корявыми» пальцами, казалось бы, элементарный пассаж из ре-минорного концерта Моцарта. Повторил
его раз 10 подряд. Потом еще — 20. Отец заглянул в комнату и сказал: «Ну, это хорошо для Листа.
Или Шопена. А над Моцартом надо работать в несколько раз больше. Сыграй этот пассаж сто
раз чисто. Не получится — еще сто раз. Контролируй каждую ноту, каждое мгновение. Потом еще
сто раз. Пока не выйдет абсолютно чисто. Да, все равно (тут он безнадежно махнул рукой) на сцене
не выйдет! Такой уж автор!» Не скажу, чтобы эти слова прибавили мне оптимизма. Зато добавили
каплю реализма. С тех пор я предпочитал Моцарта не играть. И решился на его исполнение только
сейчас, на 44-м году жизни. Хотя и осознаю: первое исполнение будет «под рояль»…
Б е т хов е н
Дед часто повторял: «Кто не любит Бетховена,
тому не место в моем классе!»
(Судя по этому приговору, я никогда не стал бы учеником деда, даже если бы родился намного раньше,
и был бы гениальным пианистом). Говорят, С. Рихтер не играл 5-й концерт Бетховена, так как считал
невозможным лучше исполнение, чем дедовское.
(При этом сам Рихтер ссылается в своих «Дневниках» на дедовское исполнение 5-го Концерта Бетховена и 1-го Концерта Шопена в «Эрмитаже». А жаль,
именно в 5-м бетховенском Концерте Рихтер, наверное, смог бы превзойти своего Учителя. Чего никак
не скажешь о 1-м Концерте Шопена. Впрочем,
не нам судить…)
В репертуаре отца были 7-я, 14-я, 17-я
(никогда не слышал, но говорят…), 26-я, 27-я, 30я, 31-я и 32-я сонаты Бетховена. А также — 5-й Концерт. (Как-то, в детстве, я имел глупость
расспрашивать его: «Папа, а какой твой любимый
концерт? А — соната? А какое любимое сочинение?
А — любимая симфония?» Он раздраженно ответил:
«Из концертов — 4-й Бетховена и 2-й Брамса.
Из любимых сочинений — 32-я соната Бетховена. А насчет симфоний — ты с ума сошел? Подумай
сам, разве среди стольких гениальных сочинений можно выбрать что-то «лучшее»?!» Потом смягчился и добавил: «Все-таки, наверное, 6-я Чайковского»).
За несколько дней до смерти они с Андреем Никольским слушали эту симфонию в записи Берлинского
оркестра под руководством Фуртвенглера. «Это —
симфония о смерти!» — повторял отец. «К черту
такие симфонии!» — взбесилась Брижитт Анжерер.
«Пошли отсюда, Гаррик, зачем нам это слушать?!
Все равно уже слышали!» И мы ушли курить на свежий воздух. Брижитт была очень суеверна, я тогда —
тоже. Так что, после внезапной смерти отца мы не замедлили «спихнуть» его смерть на это прослушивание. Сейчас я не верю в приметы, но при
прослушивании 6-й Чайковского меня почему-то
всегда бросает в дрожь. По инерции, наверное…
Когда я повзрослел, мы с отцом часто говорили о том, какая из сонат Бетховена является лучшей.
Я настаивал: «op. 106, Hammerklavier». Папа острил: «Если уж ты ее так любишь, то почему не играешь? Как раз для твоего возраста!» Конечно, он и сам был влюблен в эту сонату, но, видимо, следовал аргументу Софроницкого: «Так хочется сыграть эту сонату, но если такое произведение не
выучишь с юных лет, потом уже бесполезно»*.
Его «коронными номерами» были две последние сонаты. Сохранились их записи, которые выпустила фирма «Denon Nipon Columbia». Конечно, замечательное исполнение, но как же далеки эти
записи от того чуда, которое мы слышали в Большом Зале Консерватории! Как далеки они от показов
в «нейгаузовском» 29-м классе! Хотя молодым музыкантам и в них есть чему научиться. В частности,
целостности формы, звуку, содержанию … И все же, единственной и неповторимой является отцовская запись 7-й сонаты. К сожалению, она находится в моем архиве только на аудиокассете. Каждый год, 24 января (в день смерти отца) мы собираемся с друзьями и слушаем запись “Largo”
из этой сонаты. Я-то уже давно привык к этому исполнению, но друзья, слушающие бьющую через
край экспрессию, с частыми задыханиями отца (он много курил, и иногда буквально задыхался
от кашля, а магнитофон безжалостно фиксировал его дыхание) — не могут удержаться от слез.
А плохо настроенный пастернаковский «Бехштейн» только добавляет эмоции в и без того совершенную интерпретацию…
Отец был шокирован, просто раздавлен смертью своего любимого сводного брата, Леонида Пастернака. Но тут произошло чудо. Вместо того, чтобы впасть в глубокую депрессию, вместо того, чтобы
снять стресс «привычными» для нас методами, он дал концерт памяти Л. Пастернака, целиком составленный из любимых сочинений дяди Лени. В программе — столь любимые Леней сонаты: 7-я,
14-я, 32-я. Сначала в Зале Чайковского, потом в БЗК. Запись этого концерта, разумеется, была выпущена фирмой «Мелодия» уже после смерти отца, в 1981-м году (да и то, не без ходатайства
В. Крайнева и Н. Дорлиак).
Пластинка была издана с 7-й сонатой, почему-то только 1-й частью 14-й, и «Ариэттой» из 32-й
(ор. 111). С положительной аннотацией Г. Цыпина, который при жизни отца мог только бестактно
критиковать его. Из этого следует непреложный вывод: дабы добиться хороших рецензий, сначала
надо умереть…
Ну, и еще один штрих, относящийся не столько к Бетховену, сколько к отцу. В начале 1950-х годов
Мосфильм решил выпустить фильм по Куприну «Гранатовый браслет». (Режиссер А. Роом. Кстати,
в этом фильме играют такие замечательные актеры, как О. Басилашвили, А. Шенгелая етс.) Как известно, фильм начинается с того, что А. Куприн приходит на концерт … С. Нейгауза! (Ладно, плевать на временные несовпадения). Отец выходит, с обворожительной улыбкой кланяется, и начинает
сразу играть вторую часть (Largo appassionato) из 2-й сонаты Бетховена. Никогда в жизни отец не
позволил бы себе ничего подобного на эстраде! В отличие от меня, любящего играть медленные
части из сонат Бетховена и Шуберта, как отдельные пьесы, отец не выносил разлома сонатной
формы. Но… тут стоял серьезный материальный вопрос. Дело было в том, что отец, прошедший
первым номером через Всесоюзное прослушивание на Варшавский конкурс им. Шопена, но «заваленный» доносом** конкурирующей фирмы, не имел фрака и был вынужден выступать в обыкновенном черном костюме. Руководство Мосфильма обещало не заплатить артисту деньги (!),
но в качестве благодарности отдать ему фрак, в котором он будет сниматься. Вот отец и решил принять участие в этом фильме. Фрак у него, разумеется, забрали сразу после съемок.
Ну, а выполнение обещаний… Все понимают, как относилась советская власть к своим писаным и
неписаным обещаниям… Да и не в этом, в сути, дело. Отец остался во фраке на экране. Нашей семье
это было очень дорого, мы всегда смотрели «Гранатовый браслет» с радостью, хотя, по общему мнению, сам фильм, несмотря на замечательных актеров и режиссера — был откровенно плохой. Видимо,
сказалось наследие «мрачных времен». В любом случае, как отец не играл 2-ю сонату Бетховена целиком, так и заработанный фрак у него конфисковали. Но начало Largo appassionato осталось …
—————————————————————
* «Воспоминания о Софроницком», 1982, издательство «Советский композитор». (Назад к тексту.)
** В 1948 году отец прошел «первым номером» на Всесоюзном прослушивании на конкурс Шопена в Варшаве. Вторым
номером прошла замечательная пианистка Б. Давидович (класс гениального К. Игумнова). Третьим — друг отца и будущий ассистент моего деда, Е. Малинин. Незадолго до этого на советские экраны вышел фильм «Константин Заслонов», где фамилию Нейгауз носил полковник СС. Господа-товарищи и коллеги по работе (по мнению отца —
представители гинзбургско-гольденвейзеровской школы) немедленно дали сигнал в соответствующие инстанции. Дескать, нельзя допустить, чтобы нашу родину за рубежом представлял однофамилец фашистского анти-героя. Органы
проконтролировали ситуацию, и сняли отца прямо с самолета. Просто отобрали визу с билетом и довезли до дома.
Но, в любом случае, настоящую драку конкуренты проиграли. 1-ю премию разделили Б. Давидович и Г. Черны-Стефаньски (Польша), а Е. Малинин занял 7-е или 8-е место (точно не помню). (Назад к тексту.)