11 В. Н. Назаров ТЕМА ТРАГИЗМА БОЖЕСТВЕННОЙ ЛЮБВИ В

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого
№ 4, декабрь 2015 г.
В. Н. Назаров
Тульский государственный педагогический университет
им. Л. Н. Толстого
ТЕМА ТРАГИЗМА БОЖЕСТВЕННОЙ ЛЮБВИ В «ТЕОЛОГИИ
ВОПРОШАНИЯ» МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ (БЛУМА)1
В статье рассматривается содержание и смысл теологического вопрошания,
составляющего главный предмет последних бесед (2001 – 2002) митрополита
Антония (Блума). Анализируются основные темы «вопрошания в вере», главной из
которых является вопрос о «трагизме Божественной любви».
Ключевые слова: теология вопрошания, сердечное вопрошание в вере,
сомнение, неверие, трагедия добра, трагизм Божественной любви
V. N. Nazarov
TSPU (Tula, Russia)
THE THEME OF THE TRAGEDY OF DIVINE LOVE IN THE "THEOLOGY OF
QUESTIONING" METROPOLITAN ANTHONY (BLOOM)
The article discusses the content and meaning of theological questioning, is the main subject of the last conversations (2001 - 2002) Metropolitan Anthony (Bloom). Analyzes the main
theme of "questioning of faith", the main of which is the question of the "tragedy of divine love."
Keywords: theology of questioning, heartfelt questioning of faith, doubt, unbelief, tragedy
of the good, tragedy of love
Содержание и смысл своих последних бесед-проповедей митрополит
Антоний определяет одним словом – «вопрошание». «Содержание этих бесед –
вопрошание, – говорит он. – Наша цель – ставить перед собой вопросы,
которые мы обычно обходим стороной, потому что боимся, что они могут
поколебать или ослабить нашу веру в жизнь, в Бога, в Церковь» [1, c. 125].
Следует начать с прояснения понятия «теология вопрошания»,
(«теологическое вопрошание»), посредством которого мы попытались выразить
дух последних проповедей митр. Антония. Его можно поставить в один ряд с
такими получившими признание понятиями, как «метафизическое
вопрошание», «радикальное вопрошание», «философское вопрошание о Боге».
Но ни одно из них не отражает специфику «вопрошания», предложенного
митр. Антонием. Чтобы понять, о чем идет речь, обратимся к разъяснениям
самого митрополита Антония. Каковы истоки «теологического вопрошания»?
По мнению митрополита Антония, Бог определил нам два пути: «путь жизни»,
который состоит в приобщении к Нему безраздельно, абсолютно, в вере и в
жизни; и «путь познания», который ведет к открытию Творца через его
творение. Первый путь – путь святых, для которых Бог открывается через
молитву, через приобщение к Нему, через исполнение Его воли, через общую с
1
Статья подготовлена на основе доклада, прочитанного на международной конференции
«Христианство в мире постмодерна: к 100-летию со дня рождения митрополита Антония
(Блума)», 25 сентября 2014 года, г. Москва.
11
Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого
№ 4, декабрь 2015 г.
Ним жизнь. Но для большинства людей такое непосредственное приобщение к
Богу недоступно. Для них возможен только «путь познания», который состоит
в том, чтобы всматриваться и вслушиваться в пути Божии в жизни и истории.
Хотя это и «кружной путь», но он тоже может привести нас к глубокому
пониманию Бога [1, c. 128]. Этот «кружной путь» и есть путь «вопрошания».
Но это вовсе не философское вопрошание о Боге, которому обычно
противопоставляют откровение, но особое «сердечное вопрошание в вере»,
вопрошание, на основе опыта веры, попытка передачи словами опыта,
находящегося за пределами слов. Таким образом, теологическое вопрошание
находится
между
умозрительным
философским
вопрошанием
и
богооткровением.
Более всего оно напоминает «интеллектуальную любовь к Богу» Б.
Спинозы (Amor Dei intellectualis), которая представляет собой соединение
мысли и чувства, истинное мышление, сопровождаемое радостью постижения
истины.
Вопрошать так может только тот, кто верит, но верит иначе, чем верят
святые, избранники Божии – всецело, когда ум и сердце сливаются в единый
дух. Здесь же вера рождается на основе ограниченных возможностей
человеческого познания и сердечного устремления к Богу. А это всегда
предполагает сомнение, при котором мы «ставим под вопрос» те или иные
«избитые истины», затрудняющие понимание Бога и приобщение к Нему.
«Я настаиваю на неразрывной связи вопрошания и сомнения, – говорит
своим слушателям митр. Антоний, – и при этом намеренно разграничиваю
понятия «ставить под вопрос» и «ставить вопросы». Мы можем ставить
вопросы в простоте, если готовы получить ответ и принять его, а можем
ставить вещи под вопрос, поскольку до сих пор не получали исчерпывающих
или удовлетворительных ответов. Это очень важно: мы должны быть честными
перед Богом и перед собой. Богу нужно, чтобы Его окружали не легковерные
люди, но люди, которые знают Его достаточно, чтобы доверять Ему порой за
пределами своего ограниченного знания» [1, c. 11].
«Вот почему вопрошание это не неверие. Ставить вещи под вопрос
способен только тот, у кого есть подлинная вера и уверенность, тот, кто готов
сказать: «Все, что я знаю, все представления, которые у меня сложились, все,
что я услышал и прочитал, все, чему научился, – ничто по сравнению с
широтой, глубиной, высотой, величием Живого Бога» [1, c. 11].
В своих беседах митрополит Антоний «ставит под вопрос» многие
традиционные христианские темы, в том числе: подлинность веры в ее
соотношении с грехом и сомнением; ответственность Бога за падение
человека; смысл предательства Иуды в плане приближения победы Христа;
пути приобщения к Богу через древо познания и древо жизни и др.
Однако главной темой вопрошания у митр. Антония является, тема
трагизма Божественной любви, суть которой в трагичности любовного бытия
Святой Троицы.
12
Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого
№ 4, декабрь 2015 г.
Когда мы просто ставим вопрос: что представляет собой Божественная
любовь, – то ответ здесь таков: это значит, что Бог любит каждого из нас так
отзывчиво, так открыто, что, как бы мы ни поступали, если обратиться к Нему
и сказать: «Я виноват, прости!» – Он простит и благословит нас.
Когда же мы ставим под вопрос понятие Божественной любви, то есть
вопрошаем о ней, – мы получаем другой ответ. Мы ничего не знаем о той
Любви, которая есть Сам Бог. И все-таки на вопрос, в чем проявляется Божья
любовь, мы сердцем чувствуем ответ: В сотворение человека Бог вложил всю
силу своей любви, так как дал каждому свободу, право быть собой по
собственному выбору, и последствия этого выбора пали на все остальные
творения Божьи, повлияли на их ответ и выбор, и – главное – трагически
отозвались для самого Бога.
При этом право, данное человеку, принимать решения о себе, о своей
судьбе, о своих отношениях с Богом, с самим собой и с ближним, оказалось
неразрывно связано с Воплощением Сына Божьего. Воплощение Сына Божьего
означает, что Бог принял на Себя плату за предательство человеком своего «я»,
за предательство им своего призвания, за предательство своего Создателя.
Любовь, понятая так, – нечто совершенно иное, нежели сентиментальная
доброта, дружба, всепрощение, отзывчивость и т.п. Она означает не только
готовность Бога взять на Себя все последствия Своего творческого акта, но еще
и последствия того, каким образом всякое творение Божие распорядится
собственной жизнью. Такая любовь трагична. И митрополит Антоний приводит
слова французского православного священника архимандрита Льва Жилле: «В
Боге присутствует трагедия. Жизнь Святой Троицы сияет славой, верно, но
слава эта сияет изнутри трагедии, сквозь нее» [1, c. 64].
Нам зачастую кажется: если так сказать о Боге, то мы принизим Его,
сделаем как бы уязвимым, а не великим, всемогущим Богом во славе. Но мы
забываем, что слава Божья сияет бесконечно ярче в Его самопожертвовании,
чем если бы Он пребывал в невозмутимости безмятежного бытия, наблюдая со
стороны трагедию тварного мира. В Боге присутствует трагедия, потому что Он
– Бог любви.
Но разве возможно, чтобы человек стал причиной трагедии для Бога?
Это не совсем так, уточняет митрополит Антоний, что делает ситуацию еще
трагичнее, еще серьезнее, потому что трагедия изначально присутствует в
самом бытии Святой Троицы, и человек является не столько причиной,
сколько следствием этой трагедии.
Митрополит Антоний приводит пример, как в начале вечерней службы в
субботу или под праздник священник становится перед святым престолом и
произносит: «Слава Святей, Единосущней, Животворящей и Нераздельней
Троице…» – и в момент, когда он говорит эти слова, он совершает кадилом
крестное знамение, вписывая крест в провозглашение Святой Троицы. Мы
можем поставить перед собой вопрос: как такое возможно?
Объясняя это митр. Антоний обращается к одному отрывку из сочинений
святителя Григория Богослова, который ставит вопрос о тайне любви Святой
Троицы. Суть троичного таинства любви в следующем: Бог – не
13
Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого
№ 4, декабрь 2015 г.
арифметическая единица. Единица означала бы, что Он любит только Самого
Себя. Он также и не двоица. В двоице двое любят друг друга и остаются
чужими окружающему миру. Совершенная любовь – любовь Бога-Троицы, и
поэтому она так трагична: двое могут любить друг друга всецело, совершенно,
только если третий готов отступить, как бы умереть, уйти в небытие, давая
двоим возможность пребывать лицом к лицу без помехи, беспрепятственно.
Это, разумеется, относится к каждому Лицу Троицы, среди Них нет избранной
жертвы, каждый отступает в готовности не быть ради полноты Двоих [1, c.
194].
«Я не знаю, как это объяснить или передать понятным образом, – говорит
митрополит Антоний. Подумайте, представьте себе ситуацию, когда один из
троих – мать, отец, ребенок или один из друзей, – оберегая полноту общения
двоих, решает отступить в сторону и потом бывает возвращен, обретен вновь,
восстановлен в эту полноту их любовью» [1, c. 194-195].
Но если Бог – это любовь, то же самое относится к каждому Лицу Святой
Троицы, ко всем Трем Лицам одновременно. Двое пребывают в нераздельном
единстве, но каждый из них в свою очередь обращается к третьему, к тому, кто
принес в жертву их единству само свое существование, и новая двоица
становится единой, в то время как третий готов отступить. Это – Бог, в Котором
присутствует трагедия, Бог, в Котором любовь и смерть как бы одно и то же, в
Котором взаимная любовь означает обоюдную предельную жертвенность. И
поэтому, если мы верим в Бога, называемого Святой Троицей, Бога, являющего
образ совершенной любви, то нам необходимо отдавать себе отчет, что в Нем
присутствует трагедия, и мы должны сознавать, насколько величественна эта
трагедия, насколько величественна жертвенность и единение.
Мы познаём эту тайну трагизма троичной любви изнутри нашего
собственного опыта, потому что в той малой мере, в которой способны любить
друг друга, мы – «икона Святой Троицы».
Интересно сопоставить это вопрошание о трагизме Божественной любви
с мыслями Н.А.Бердяева о «внутренней трагедии любви Божией к своему
Другому».
Традиционное теологическое понимание отрицает существование
христианской трагедии и не приемлет саму мысль о ней. Парадоксально,
замечает Бердяев, что отрицают трагедию в религии распятия и крестной
смерти. Но если античная трагедия есть трагедия рока, то христианская
трагедия есть трагедия свободы.
В чем ее суть?
По мысли Бердяева, христианство понимает сущность бытия как
внутреннюю мистерию, как внутреннюю трагедию, которая есть трагедия
Божества. Судьба распятого на кресте Сына Божьего есть не что иное, как
трагическая страстная мистерия, которая предполагает перенесение
внутреннего трагического конфликта на природу Божественной жизни в целом.
Вследствие этого «в самой глубине Божественной жизни открывается
тайна Божья, раскрывается внутренняя страстная жажда Божья, внутренняя
14
Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого
№ 4, декабрь 2015 г.
тоска по своему Другому, по тому Другому, который может быть для Бога
объектом величайшей, беспредельной любви, тоска Божья и любовь к тому
Другому и беспредельная жажда получить от Другого взаимность, быть
любимым. Эта внутренняя трагедия любви Божьей к своему Другому и
ожидание ответной любви и есть та сокровенная тайна Божественной жизни, с
которой связано творение мира и творение человека» [2, c. 38].
При этом Бердяев дает этическую оценку трагизма Божественной жизни:
«Трагическое есть противоборство полярных начал, но не непременно
божеского и дьявольского, доброго и злого. Глубина трагического
раскрывается лишь тогда, когда сталкиваются и переживают конфликт два
одинаково божественных начала. Наибольшая трагедия есть страдание от
доброго, а не страдание от злого» [3, c. 44].
Но это уже новая тема, которую мы могли бы сформулировать так:
«Трагедия добра и любви как высшее выражение трагедии свободы».
Литература
1. Антоний (Блум А.Б.). Уверенность в вещах невидимых. Последние
беседы (2001-2002) / митрополит Антоний Сурожский. М.: Духовное наследие
митрополита Антония Сурожского : Никея, 2014. 278 c. [Antonij (Blum A.B.).
Uverennost' v veshhah nevidimyh. Poslednie besedy (2001-2002) / mitropolit Antonij
Surozhskij. M.: Duhovnoe nasledie mitropolita Antonija Surozhskogo : Nikeja, 2014.
278 р. (In Russ.)]
2. Бердяев Н.А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. 176 c. [Berdjaev N.A.
Smysl istorii. M.: Mysl', 1990. 176 р. (In Russ.)]
3. Бердяев Н.А. О назначении человека. М.: Республика, 1993. 383 c.
[Berdjaev N.A. O naznachenii cheloveka. M.: Respublika, 1993. 383 р. (In Russ.)]
15