07. Л.В. Милов. К вопросу о фундаментальных факторах в

Л.В.Милов,
член-корреспондент РАН,
профессор МГУ
К вопросу о фундаментальных факторах в
русском историческом процессе2
П
риродно-климатический фактор, как известно, всегда
оказывал огромное влияние на характер и темпы развития того или иного социума. Между тем до недавнего
времени о воздействии этого фактора мало говорили и еще меньше
писали, хотя даже в рамках Европы он оказывает глубокое и
разнообразное влияние на характер развития человеческих сообществ, проявляющееся не только в существенной разнице темпов
развития, но и в типологии самих социумов.
Особенности природы и климата в пределах Восточно-Европейской
равнины крайне неблагоприятно сказываются прежде всего на усло1
Красильщиков В. Консерватизм — идеология прогресса? Идеи прошлого и
развитие Запада // Свободная мысль. 1993. № 9. С. 21—24.
2
Доклад подготовлен при финансовом содействии Российского гуманитарного
научного фонда. Проект № 95—06—17639.
48
виях развития земледелия и скотоводства. Господство малоплодородных почв в основных районах заселения Центральной России
усугубляется необычайной кратковременностью цикла сельскохозяйственных (земледельческих) работ. В таких условиях для получения
необходимого минимума средств существования нужна была концентрация трудовых усилий земледельца в относительно короткий, сжатый
отрезок времени. Поэтому индивидуальное крестьянское хозяйство на
протяжении многих столетий практически не справлялось с этой
задачей. И данное обстоятельство во многом определяло трагичность
судьбы русского (да и не только русского) народа.
Концентрация рабочей силы, вполне достаточная для работ на
полях в России, была характерна лишь для крупного господского
хозяйства. В крепостную эпоху в течение многих столетий на
господских полях проходили полевые барщинные работы. В нашем
распоряжении есть довольно обстоятельные данные о нарядах на
такие работы в монастырских владениях. По данным так называемых "офицерских описей" (середина XVIII в.) суммарная затрата
труда на всех видах работ на монастырской полевой барщине в
расчете на десятину в двух полях (озимом и яровом) колебалась в
следующих пределах1:
а) для преимущественно легких почв Владимирского и Суздальского опольев 45,3 — 46,7 человеко-дней и 19 — 20,6 коне-дней;
б) для преимущественно тяжелых почв остального Нечерноземья
72,6 — 73,6 человеко-дней и 33,0 — 34,4 коне-дней;
в) для черноземных районов 41,3 — 43,4 человеко-дней и 21,9 —
22,5 коне-дней.
Разумеется, это лишь ориентировочные цифры. Они получены в
результате изучения материалов 109 монастырских владений европейской России и отражают отнюдь не всегда рациональные затраты
труда. Усредняя наши показатели для Нечерноземья по тяжелым
и легким почвам, получаем примерную норму затрат труда в 59,5
человеко-дней при 26,7 коне-днях на десятину в двух полях. На
наш взгляд, эти усредненные показатели в целом соответствовали
общественно необходимым затратам, ибо монастырские запашки
в эту пору были, как правило, небольшими и недостатка в рабочей
силе для них не было. Напротив, в помещичьих имениях уже в это
время барщина растет и начинает приходить в несоответствие с
наличием подневольной рабочей силы, создавая напряженность
социальных отношений. Отметим, что в монастырских хозяйствах
в этот период полевая барщина была отнюдь не главной ареной
эксплуатации крепостных крестьян: они были задавлены тяжелыми
1
См.: Милов Л.В. О производительности труда в земледелии России в середине XVIII в (по материалам монастырской барщины) // Исторические записки. М.,
1970. Т. 85. С. 207—267.
49
формами различного рода других работ, поставкой "столовых припасов" и т.п.
Объективность этих сведений и их роль как показателя общественно необходимой меры вложения труда в земледельческие работы может подтвердить сравнение русского материала с аналогичными данными по Северной Франции1. В частности, по парижскому
региону в 1750 г. затраты труда при обработке земли, удобрении
полей, посеве, жатве и обмолоте пшеницы полностью совпадают с
нашими показателями (59,5 человеко-дней на 1 га пшеничного
поля). Усредненные показатели по крупным фермам семи районов
Северной Франции ("Норд", Бретань, Париж, "Запад", Берри, Лотарингия и Шампань) дают несколько более низкий уровень этих
затрат, чем по району Парижа (52,43 человеко-дня для твердых
грунтов и 44,62 человеко-дня для легких почв на 1 га)2. Однако на
этом сходство заканчивается. Ведь во Франции нагрузка, средний
показатель которой можно свести к 48,52 человеко-дням, распределяется на десять месяцев. Если это озимая пшеница, то вспашка
под нее может начаться осенней зяблевой обработкой в ноябре или
вспашкой, которая могла быть и в феврале—марте и в апреле и
даже в более поздний период. Не было, вероятно, и проблем с
выбором времени для вывозки навоза, с летней вспашкой и севом.
В Центральной России, как известно, земледельческий сезон
длится всего пять месяцев (с середины апреля до середины
сентября), и за это время обрабатывали почву и под яровые, и
под озимые, включая два сева. Иначе говоря, русский крестьянин
имел вдвое меньший срок для всех работ (только обмолот зерна
мог быть растянут вплоть до зимы). Разумеется, столь сжатые
сроки делали труд земледельца гораздо тяжелей и изнурительней. Это был всегда "аврал", буквально страдание крестьянина
и его семьи, ибо необходимы были рабочие руки и старых, и малых.
Причем дети в XVIII в. работали даже на барщине. Так, в одном из
наставлений помещичьему управителю по поводу сенокосных барщинных работ сказано: "...в копны грести каждому свой участок
своими семьями"3. Та же ситуация была с барщиной на жатве: "Рожь,
когда поспеет, собрать баб, поставить на всякую десятину по две доли...
А семьянистые могут из своих семей прибавить и скорее сжать"4.
1
Grantham G. The growth of labor productivity in the production of wheat in
the Cinq Grosses Fermes of France, 1750—1929 // Bruce M.S. Campbell and Mark
Orierton. Land, Labor and Livestock. Manchester, 1991.
2
Grantham G. Op. cit. Appendix. 13.2. По Владимирскому ополью, где много
супесчаных почв, такие затраты тоже меньше (46 человеко-дней при 20 коне-днях).
3
Инструкции об управлении помещичьим хозяйством. 1755—1757 гг. (Далее
— Инструкции 1755—1757 гг.). Научная библиотека МГУ. Отдел редких книг и
рукописей. № 279-6-90. Л. 5 об.
4
Инструкции 1755—1757 гг. Л. 5 об.
50
Когда время поджимало, барин просто заставлял крестьян "жать
згоном: мущином и женщиной, большим и малым, раздели на все
десятины, перемешав мущин и женщин с ребятами поровну"1. С
жатвой яровых и с возкой навоза было то же самое — работали и
взрослые, и дети.
Длительность и качество обработки пашни в первую очередь
зависели от силы конной тяги. Если лошади (и волы) были крепкими
— работы велись в более короткие сроки. Но у русского крестьянина для рабочей скотины постоянно не было корма, так как время
стойлового содержания скота в России было очень продолжительным (198—212 суток), а время заготовки кормов очень коротким
(20—30 суток). Ведь сенокос, по сути, прерывал работы по подготовке почвы под озимые посевы и вынуждал обрабатывать пашню
минимально, а часто и некачественно. В результате крестьянская
лошадь в основном питалась соломой. В XVIII в. при нормах
суточной дачи сена в стойло 12,8 кг даже дворцовые (царские)
лошади в Центральной России получали по 2,9—2,8 кг, а племенные жеребцы по б кг2. В лучших имениях лошади при работе
получали по 8 кг в сутки. Но неработающие лошади получали не
более 4 кг сена3. Остальной корм — это солома в виде сечки
(иногда очень мелкой), облитой горячей водой. В.Н.Татищев,
создавая в качестве помещика свою инструкцию приказчикам,
рекомендовал крестьянам "чрез всю зиму и весну всякий скот и
лошадей довольствовать сечкою, колосом, ухвостьем и ухоботьем, обливая оные горячей водою, и пересыпать отрубями и
мукою, а сена давать по малому числу"4. Овес лошадям крестьяне
давали также помалу и только во время работы. Годовая норма
овса не превышала 15—20 пудов, а в помещичьих имениях 35—38
пудов5. В тот же период во Франции суточная норма овса в течение
года составляла 4,5—5 кг, а в Англии годовая норма 120—130 пудов
(4,7 кг овса в сутки) на лошадь6. Таким образом, крестьянская
слабосильная, особенно по весне, лошадь еле тащила соху, а
качество работы серьезно страдало. В частности, в одной из
инструкций приказчику тульского имения помещик прямо предупреждал: "У них (крестьян. — Л.М.) лошади весною от бескор1
Там же. Л. 55 об.
Индова Е.И. Дворцовое хозяйство в России. Первая половина XVIII в. М.,
1964. С. 244; Волков С.И. Инструкция управителям дворцовых волостей // Исторический архив. М., 1951. Т. 6. С. 180—181.
3
Университетские известия. Киев, 1903. № 12. Прибавления. С. 14; Инструкция 1755—1757 гг. Л. 23 об.
4
Временник Имп. Московского общества истории и древностей российских.
М., 1852. Кн. 12. С. 16.
5
Университетские известия. Киев, 1903. № 12. Прибавления. С. 14
6
Ливанов М. О земледелии, скотоводстве и птицеводстве. Николаев, 1799. С. 143.
2
51
мицы тощи и малосильны"1. Следовательно, и коне-дни, а стало
быть, и человеко-дни России и Франции (т.е. на Западе Европы),
по сути, были различными.
Самое же главное заключается в том, что сам крестьянин свое
поле на таком уровне трудо-затрат обработать чисто физически не
мог, а ведь в России именно крестьянин был основным производителем хлеба. К реформе 1861 г. крестьяне давали около 80% всей
продукции сельского хозяйства. Между тем рабочий сезон для него
в пределах Центральной России определен природой в 130 рабочих
дней. Из них на сенокос в идеале необходимо было 30 дней и на все
полевые работы оставалось 100 рабочих дней (кроме обмолота
снопов). Во второй половине XVIII в. по данным Генерального
межевания средняя обеспеченность пашней во всем Нечерноземье
достигала 3—3,5 десятин во всех трех полях на мужскую ревизскую душу2. Следовательно, на "тягло" (семья из 4 человек при двух
работниках: муже и жене) приходилось 6—7 десятин пашни. Из
них посев составлял 4,66 десятин. Таким образом, в расчете на
десятину посева крестьянин имел 21,46 календарных рабочих дня.
А если вычесть затраты на жатву (8—12 человеко-дней на десятину), то и вовсе получим 11,46 человеко-дней на десятину. О какой
же агрокультуре могла идти речь, если монастырское (господское)
хозяйство, затрачивая на десятину посева 59,5 человеко-дня (а на
одни пахотные работы 39,5 человеко-дня), имело чаще всего урожайность сам-3, и лишь иногда сам-5.
Отсюда просматриваются для великорусского пахаря только две
возможности: либо обрабатывать землю как попало и "ждать
милостей у Природы", либо сокращать площадь посева и наращивать по возможности вложение труда (привлекая к пахоте, бороньбе, севу и жатве и жен, и детей, и стариков, удлиняя до крайних
пределов рабочий день и т.д.). Наиболее взвешенные и обобщающие
данные губернаторских отчетов за последнюю четверть XVIII в.,
обработанные Н.Л.Рубинштейном, свидетельствуют о том, что при
среднем наделе пашни в Нечерноземье в 3—3,5 десятины на душу
м.п. фактический посев и пар составляли всего лишь 53,1% этого
надела3. Остальная пашня просто не использовалась. Таким образом, крестьянин на практике действительно сокращал посев и в
среднем по огромному региону он был равен ничтожному участку
в 1,24 десятины на мужскую душу в двух полях, а на семью из
четырех человек (однотягловое семейство) этот посев составлял
примерно 2,48 десятины. При таком сокращении посевов интенсив1
Университетские известия. Киев, 1909. № 7. Прибавления. С. 240.
Рубинштейн Н.Л. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в.
М., 1957. С. 209
3
Рубинштейн Н.Л. Указ. соч. С. 209
2
52
ность обработки пашни и вложение труда в целом резко повышались, а на обработку десятины посева затрачивалось до 40 календарных дней, что на 33% меньше уровня вложения труда на
господской пашне. Однако и этот уровень вложения труда у "свободного" крестьянина (а барщинный и даже оброчный крестьянин
такого ресурса времени не имели) давал в целом весьма низкую
урожайность. Что же касается барщинного крестьянина Нечерноземья, то, затрачивая на господина половину всех рабочих дней
(около 50 дней), он мог иметь лишь 12,23 человеко-дня на десятину,
т.е. едва "заскореживая" землю, получал еще более низкие урожаи.
В 80—90-х годах XVIII в., по данным губернаторских отчетов,
средняя погубернская урожайность в Московской губ. была по ржи
сам-2,5, по яровым — сам-2,0; в Тверской губ.: по ржи — сам-2,1,
по яровым — сам-2,5; в Новгородской губ.: по ржи — сам-2,86, по
яровым — сам-2,68; в Нижегородской губ.: по ржи — сам-2,77, по
яровым — сам-2,64; в Калужской губ.: по ржи — сам-3,35, по
яровым — сам-3,0; в Рязанской губ.: по ржи — сам-3,3, по яровым
— сам-2,37; в Тамбовской губ.: по ржи — сам-3,2, по яровым —
сам-2,451. Причина столь печального положения помимо названных
обстоятельств кроется, как уже говорилось, прежде всего в практическом отсутствии должного удобрения земель. Пашня крестьян
удобрялась не раз в три года, как полагалось, а раз в шесть лет (и
это идеально), чаще же — раз в 9—12 лет и реже2. В XIX в. с
удобрениями было еще хуже. При нормальной обеспеченности
навозом, по данным В.И.Вильсона, необходимо было иметь на
десятину пара шесть голов крупного рогатого скота. А во многих
уездах Московской губ. на десятину пара было лишь 1—1,5 головы
крупного рогатого скота, что эквивалентно нормальному унавоживанию лишь раз в 12—18 лет. В Тульской губ. посевы удобрялись
раз в 15 лет, а в Орловском уезде Вятской губ. пар удобряли раз в
12 лет и т.д.3
Трагичность исторического развития России заключалась, главным образом в том, что природные условия и климат делали ситуацию
с главным объектом приложения сил крестьянина — земледелием
практически тупиковой. Краткий земледельческий сезон, в который
едва укладывалась вегетация серых хлебов, то и дело попадая под
заморозки, приводил к наслаиванию одних работ на другие с ущербом
для тех и других: и качество обработки пашен было низким, и крестьяне
практически не успевали с заготовкой кормов для животноводства, а
хилое состояние последнего лишало крестьянина возможности полу1
Рубинштейн Н.Л. Указ. соч. Приложение II. (Расчет наш. — Л.М.).
Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского
исторического процесса // Вопросы истории. 1992 № 4. 5 С. 42—43.
3
Там же. С. 43
2
чать достаточное количество удобрения для повышения плодородия своих полей. И так было многие и многие столетия.
Низкая, примитивная агрокультура, низкая и очень низкая
урожайность обусловливали в конечном счете низкий объем совокупного прибавочного продукта общества, что обрекало его на
примитивный путь эволюции чисто земледельческого социума.
Однако потребности более или менее гармоничного развития
российского общества в конечном счете вызвали к жизни своего
рода компенсационные механизмы. В частности, извечная слабость индивидуального парцелльного хозяйства в условиях Восточно-Европейской равнины была компенсирована громадной
ролью общины на протяжении всей тысячелетней истории русской государственности. В критические моменты община оказывала крестьянскому индивидуальному хозяйству важную производственную помощь, а на раннем этапе генезиса российской
государственности существенным образом повлияла на ее тип и
исторические обстоятельства формирования господствующего
класса.
В условиях существования общины как оплота локальной сплоченности и защиты интересов общинников объективные тенденции
оптимизации объема совокупного прибавочного продукта и гармоничного развития социума вызвали к жизни наиболее жестокие и
грубые механизмы изъятия прибавочного продукта в максимально
возможном объеме. Отсюда исторически неизбежное появление
режима крепостничества, сумевшего нейтрализовать общину как
основу крестьянского сопротивления. Этот процесс практически
был неотделим от развития наиболее деспотических самодержавных форм самой российской государственности.
Вполне естественно, что развитие социума, хотя бы в минимальном разнообразии функций (оборона, военное и гражданское промышленное производство, развитие городов, торговых путей и
торговли, развитие политической системы государства, развитие
духовно-религиозных и социо-культурных функций и т.п.) объективно требовало от основного производительного класса увеличения совокупного прибавочного продукта путем роста товарности,
рационализации производства и создания излишков рабочих рук в
сфере сельского хозяйства, что не могло не приводить к росту
эксплуатации крестьян. А как же иначе можно было заставить
крестьянина-тяглеца возделать не только 2,5 десятины своего посева,
а еще и 2 десятины на помещика?! Эти вполне объективные требования развития парадоксальным образом приводили к дальнейшему
укреплению общины, ее демократизации и расширению социальных
функций. Больше того, в таком развитии общины был заинтересован
и феодал-помещик. В основе этой заинтересованности было стремле54
ние к сохранению жизнеспособности каждого крестьянского хозяйства, каждой пары рабочих рук. Во имя этого помещики России
постоянно поощряли уравнительные тенденции и взаимопомощь в
крестьянской общине, а в самом помещичьем хозяйстве нередко
применялись принципы своего рода "бригадного подряда". Тягла
объединялись в более крупные рабочие единицы (осьмаки, алтыны,
кости, доли и т.п.). В частности, в монастырских хозяйствах такие
рабочие единицы насчитывали 14, 21, 32, 59 и более человек1
Следует добавить, что и сам помещик постоянно помогал бедствующим крестьянам различного рода натуральными ссудами (зерно,
мука, продуктивный и рабочий скот) и т.д.
Вместе с тем, несмотря на компенсационные механизмы, земледелие Центральной России веками оставалось предметом забот и
тревог мыслящих представителей дворянской, а позже и разночинной элиты. Уже во второй половине XVIII в. известный дворянский
публицист князь М.М.Щербатов, которого в литературе нашего
недалекого прошлого именовали реакционером и крепостником,
писал неустанно о кризисе земледелия, о том, что оно "совершенно
упало". Он впервые рассчитал примерный хлебный баланс страны
Взяв в основу даже явно завышенные нормы урожайности (рожь,
например, сам-5), он определил чистый сбор в 504 млн пудов,
расходы на питание (при норме в 24 пуда в год) в 432 млн пудов, а
товарный остаток в 72 млн пудов, или по 4 пуда на человека.
Отсюда князь делал вполне обоснованный вывод о том, что России
"постоянно, невзирая на ее малочисленность и обширное пространство, грозит страшный голод"2. И если его нет — так это потому,
что "на все количество потребления следует скинуть чуть не пятую
долю с крестьян, которые питаются мякинным хлебом, живя скорее, как животные, а не как люди"3. Вполне понимая, что большая
часть тогдашней России лежит в зоне неблагоприятного климата,
М.М.Щербатов считал, что внезапная отмена крепостного права
приведет к массовому оттоку крестьян, ибо они оставят неплодородные земли и уйдут в земли плодородные. "Центр империи, место
пребывания государей, вместилище торговли станут лишены
людей, доставляющих пропитание, и сохранят в себе лишь ремесленников..."4 Размышления такого рода невольно наталкивают на
оценку реформы 1861 г. как реформы, предусматривавшей возможность такого бедствия для страны и заставлявшей крестьян
выкупать свою землю. Ведь даже в середине XX в. разрешение
Н.С.Хрущева на выдачу паспортов колхозникам в конечном счете
1
2
3
4
РГАДА. Ф. 280. Оп. III. Д.286. Л. 48,96, Д. 211. Л. 450-453, Д. 57. Л.41—42
Щербатов М.М. Соч. М., 1896. Т. 1. С. 135.
Щербатов М.М. Неизданные соч. М., 1936. С. 7.
Щербатов М. М. Соч. Т. 1. С. 135.
55
привело к массированному пополнению городов и снижению плотности сельского населения нескольких десятков областей Нечерноземья
до уровня плотности населения Камчатки. Крестьянский труд в этой
зоне всегда был и сверхтяжелым, и непривлекательным, так как, по
словам М.М.Щербатова, крестьянин "худым урожаем пуще огорчается и труд (свой. — Л.М.)... в ненависть приемлет"1.
С точки зрения чисто экономической, труд крестьянина в нечерноземной полосе был абсолютно нерентабельным. Во многих монастырских селах и деревнях Верейского уезда Московской губ.,
Ярославского, Вологодского и Тотемского уездов в середине
XVIII в. крестьяне практиковали найм вместо себя на отбывание
всех пахотных и жатвенных работ (кроме обмолота). Если суммировать всю господскую пашню этих селений и рассчитать средневзвешенную плату за обработку одной десятины, то она окажется
равной 7 руб. 60 коп.2
В то же время примерный расчет цены готовой продукции на
рынке, сделанный по Вологодскому уезду, показывает следующее.
В 50—60-х годах XVIII в. при средней цене ржи в 1 руб. за четверть,
овса в 60 коп. за четверть3 при урожае в сам-8 ржи и сам-5 овса
доход составил бы в 9 руб. 40 коп. При учете дохода с других
культур его можно повысить до 10 руб. на два поля, т.е. в итоге
доход равнялся бы 5 руб. на десятину. Иначе говоря, цена труда в
1,5 раза выше дохода.
По Ярославскому уезду результат гораздо хуже, ибо плодородие
здесь ниже. При цене ржи примерно в 1 руб. 20 коп. за четверть,
овса в 80 коп.4, а урожайности ржи в сам-5 и овса сам-4 получаем
доход на два поля в 7 руб. 20 коп. Прибавляя доход на иные
культуры, повысим его до 8—8,5 руб., что в расчете на десятину дает 4—4,5 руб. Иначе говоря, цена труда здесь в 1,8 раза
дороже продажной цены продукции (и это без учета расходов на
торговлю).
В доказательство живучести традиции нерентабельного ведения
крестьянского хозяйства в этой зоне приведем данные, относящиеся к концу XIX в. Причем будем оперировать обобщенными погубернскими показателями, демонстрируя меру влияния местных
урожаев на местные цены. Исследовались (методом парной корреляции) взаимосвязи хлебных цен текущего года с урожайностью
предыдущего года. Причем в основу обработки были положены
1
2
220.
Там же.
См.: Милов Л.В. О производительности труда в земледелии России. С. 218—
3
Миронов Б.М. Хлебные цены в РОССИИ за два столетия (XVIII—XIX вв.). Л.,
1985. Приложения. Табл. 3, 4 (Расчет наш. — Л.М.)
4
Там же.
56
показатели так называемых "случайных отклонений" от уровня
выровненного ряда (тренда). В рамках такой методики были обработаны материалы по ценам и урожайности 16 губерний Европейской России за 1890—1900 гг. В итоге был обнаружен эффект так
называемого "резонанса", заключающийся в том, что колебания
урожайности в какой-либо губернии вызывают "мгновенную" реакцию одной и той же степени интенсивности во всей структуре
рынка (в данном случае — во всех 16 губерниях).
Этот эффект "резонанса" во взаимосвязях колебаний цен и
урожайности позволяет довольно точно выявить меру влияния,
оказываемого на уровень хлебных цен, во-первых, местным урожаем
и, во-вторых, урожаем более или менее отдаленных краев и земель.
Что же при этом поражает? В первую очередь — практически полное
отсутствие в нечерноземных губерниях влияния местных урожаев на
местные цены. Так, степень воздействия колебаний местной урожайности на местные цены в Московской губ. равна 4,8% (это коэффициент детерминации). Во Владимирской губ. она равна 10,2%, в Костромской губ. — 1, а в Калужской губ. — 2,5%. Не просматривается
влияние местного урожая и на колебания местных цен в Ярославской и Тверской губ. А ведь в Нижегородской губ. степень влияния
уровня местных урожаев на колебания местных цен достигала
32,5%, в Тамбовской губ. — 36%, в Симбирской и Пензенской губ. —
37,2%. В Казанской губ. оно, пожалуй, максимально — 53,3%, а в
Тульской и Рязанской губ. существенно слабее (соответственно 27 и
30,2%)1. Заметим, что во всем Нечерноземном регионе получаемая
масса зерна по-прежнему была неотъемлемой частью общественно
необходимого продукта страны. И парадокс, на первый взгляд, состоит
в том, что общественно необходимая доля продукции практически не
оказывает никакого влияния на местное (да и не только местное)
ценообразование. Но тем не менее внутренняя логика здесь есть. И
она заключается в том, что уровень издержек производства в Нечерноземной зоне был намного больше, чем рыночная цена зерна. В конце
XIX в., как и в XVIII в., эта ситуация оставалась той же. Крестьянское
производство по-прежнему было нерентабельным, с высокой себестоимостью и не могло оказывать понижительного влияния на цены
привозной продукции. Держалось оно только в силу его незначительной товарности и огромной "выносливости" крестьянина-труженика,
к тому же еще включенного в общинную корпорацию. Можно
предполагать, что ликвидация общины и надельного землевладения
надолго превратила бы этот край в зону социального бедствия.
1
Ковальченко И.Д., Милов Л.В. Структура единого аграрного рынка в России
конца XIX в. и явление резонанса колебаний урожайности // Известия СевероКавказского научного центра высшей школы. Общественные науки. Ростов-наДону, 1989. № 3. С. 73. Табл. 1.
57
Разумеется, в условиях конца XIX — начала XX в. важной опорой
крестьянства Нечерноземья был отход на заработки и развитие
многочисленных местных промыслов. Это обеспечивало крестьянину
жизнь, поскольку хлеб продавался по цене намного ниже его себестоимости. В чистом виде сельскохозяйственное производство здесь не
существовало уже целое столетие и даже больше. Между тем хлебный зерновой баланс страны по-прежнему был неудовлетворительным. Если довольно хитрая "расчетная потребность" в продовольственном зерне, основанная на пониженной душевой норме потребления
в 17,4 пуда на взрослого едока, для середины XIX в. давала по стране
общую цифру в 138 млн четвертей (15,465 тыс. т), то реальный сбор
в среднем за 10 лет был всего 141 млн четвертей (15,792 тыс. т)1.
Крестьянин все время экономил на питании и из нужды продавал
свое зерно. Так было и во второй половине XIX в., хотя некоторый
прирост душевого сельского потребления все же был (в целом по
Европейской России в 70—90-е годы XIX в. оно выросло с учетом
картофеля до 25 пудов), а для всего населения — до 21,5 пудов2.
При таких сборах Россия тем не менее имела товарное зерно внутри
страны и вывозила его за рубеж. Разумеется, и то, и другое
достигалось путем суровой экономии в потреблении.
Прослеженная нами в сжатом виде долговременная тенденция
аграрного развития страны демонстрирует принципиально иной,
чем на Западе Европы (не говоря уже о США), тип эволюции
общества с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта, причем этот путь не был выбран произвольно правящими
кругами российского общества, а был продиктован объективными
условиями существования. Даже беспощадно жестокая коллективизация, проведенная советской властью, несмотря на огромные
ошибки, в целом укладывалась в рамки приспособления указанной
долговременной тенденции — необходимости в условиях Центральной России максимальной концентрации в земледелии рабочей
силы и проведения работ в кратчайшие сроки. От этой парадигмы
России никуда не уйти, так как природу изменить мы не в силах.
Современные же аграрные реформы проводятся во многом по
фольклорному принципу: "Что нам стоит дом построить, нарисуем
— будем жить". У реформаторов оказалась слишком короткая
историческая память, и поэтому они в попытках насаждения мелкого фермерского хозяйства потерпели поражение. В условиях
России даже крупное аграрное производство едва ли может выдержать так называемую "открытую экономику".
1
Нифонтов А. С. Зерновое производство в России во второй половине XIX в.
М., 1974. С. 140—142.
2
Там же. С. 286—287.
58