Роза для Экклезиаста

РоджерЖелязны
РоджерЖелязны
РозадляЭкклезиаста
1
Однаждыутромязанималсяпереводомнамарсианскиймоих«Зловещихмадригалов».
Громкозагуделинтерком,иотнеожиданностияуронилкарандаш.
— Мистер Гэ, — послышалось юношеское контральто Мортона, — старик велел
разыскатьпроклятогосамодовольногорифмоплетаиприслатьеговкаюту.Посколькуунас
толькоодин«проклятыйсамодовольныйрифмоплет»…
—Неиздевайсянадближнимсвоим,—обрезаляего.
Итак,марсианенаконецпринялирешение.
Ясмахнул полторадюймапепласдымящегосяокуркаисделалпервую,с тех пор как
зажегсигарету,затяжку.
Потребовалосьнемноговремени,чтобыдобратьсядодвериЭмори.Япостучалдважды
иоткрылдверьвтотмомент,когдаонпрорычал:
—Войдите.
—Выхотелименявидеть?
—Тычто,бежал,чтоли?
Ябыстрооседлалстул,чтобыизбавитьегоотбеспокойствапредложитьмнесесть.
Однако — какая отеческая забота. Я внимательно посмотрел на него: мешки под
бледными глазами, редеющие волосы и ирландский нос, голос на децибел громче, чем у
остальных…
ГамлетКлавдию:
—Яработал…
—Ха!Никтоникогданевидел,чтобтыделалчто-нибудьпутное.
—Есливыпригласилименядляэтого,то…
—Садись!
Онвстал,обошелвокругстола,нависнадомнойипогляделсверхувниз.Замечу,чтоэто
нелегкийтруд,дажекогдаясижувнизкомкресле.
—Ты,несомненно,самыйбольшойнахализвсех,скеммнеприходилосьработать,—
взревел он, как бык, которого ужалили в брюхо. — Какого дьявола ты не ведешь себя как
нормальный человек хотя бы изредка, чтобы порадовать окружающих?! Я готов признать,
что ты неглуп, может, даже гениален, но… А, черт с тобой! Бетти наконец убедила их
впуститьнас.
Голосегосновазвучалнормально.
— Они примут сегодня после полудня. После обеда возьми один из джипстеров и
отправляйся!Инеобращайсясними,какснами.
Язакрылзасобойдверь.
Непомню,чтобылонаобед.Янервничал,ноинстинктивнознал,чтонепромахнусь.
Моибостонскиеиздателиожидалимарсианскуюидиллиюили,покрайнеймере,чтонибудьокосмическихполетахвманереСент-Экзюпери.Национальнаянаучнаяассоциация
хотелаполучитьполныйдокладорасцветеиупадкемарсианскойимперии.
Я знал, что и те и другие будут довольны. Вот почему все ненавидят меня. Я всегда
добиваюсьсвоегоиделаюэтолучшедругих.
Я по-быстрому срубал обед, пошел к стойлу наших механических кобылок, вскочил в
джипстерипоскакалкТиреллиану.
Машинавздыбилаоблакокремнезема.Языкипламенеющегопескаохватилизащитный
колпаксовсехсторониобожглилицо,несмотрянашарфиочки-консервы.
Джипстер,раскачиваясьитяжелодыша,какослик,накоторомянекогдапутешествовал
вГималаях,подбрасывалменянасидении.
Горы Тиреллиана пошатывались, как пьяницы, и мало-помалу приближались. Я
чувствовалсебястранствующимОдиссеем—соднойстороны,асдругой—Дантомвего
сошествиивад.
Боковойветерразвеялпыль,фарыосветилитвердуюпочву.
Обогнувкруглуюпагоду,язатормозил.
Бетти,увидевменя,замахаларукой.
—Привет,—выкашляля,размоталшарфивытряхнулоттудаполторафунтапеска.—
Эта,кудажеяпойдуикого,эта,увижу?
Она позволила себе краткий смешок, свойственный немцам (Бетти превосходный
лингвиститочноуловила,чтословечко«эта»неизмоего,аиздеревенскоголексикона).
Мненравитсяееточная,пушистаяречь:массаинформацииивсетакоепрочее.Ябыл
сыт по горло никому не нужной светской болтовней ни о чем. Я рассматривал ее
шоколадные глаза, прекрасные зубы, коротко остриженные волосы, выгоревшие на солнце
(ненавижублондинок),ирешил,чтоонавлюбленавменя.
— МистерГэллинджер,Матриарх ждетвас внутри. Онасоизволилапредоставитьвам
дляизученияхрамовыезаписи.
Беттизамолчала,поправляяволосы.Неужелимойвзглядзаставляетеенервничать?
— Это религиозные памятники. И в то же время их единственная история, —
продолжалаона,—нечтовродеМахабхараты.Матриархнадеется,чтовыбудетесоблюдать
необходимые ритуалы, например, произносить священные слова, переворачивая страницы.
Онанаучитвасэтому.
Беттипомедлила.
— Не забудьте об одиннадцати формах вежливости и уважения. Они весьма серьезно
воспринимают этикет. И не вступайте ни в какие дискуссии о равенстве полов. Вообще,
будетлучше,есливывойдетевследзамной.
Проглотивзамечание,япоследовалзаней,какСамсонвГазе.
Внутри здания моя последняя мысль встретила странное соответствие. Помещение
Матриарха скорее всего напоминало абстрактную версию моего представления о палатках
израильскихплемен.Абстрактную,говорюя,потомучтостеныбыликаменныеипокрыты
изразцами. Тем не менее огромный этот шатер изнутри напоминал о шкурах убитых
животных,накоторыемастихиномбылиналоженысеро-голубыезаплаты.
Матриарх М'Квайе оказалась невысокой и седовласой. Ей шел примерно шестой
десяток. Одета она была как подруга цыганского барона: в своих радужных одеяниях
походиланаперевернутуюпуншевуючашунаподушке.
Ресницы ее черных-черных глаз дрогнули, когда она услышала мое совершенное
произношение.
Магнитофон, который приносила с собой Бетти, сделал свое дело. К тому же у меня
были записи двух прежних экспедиций, а я дьявольски искусен, когда нужно усвоить
произношение.
—Выпоэт?
—Да,—ответиля.
—Прочтитечто-нибудьизсвоихстихов,пожалуйста(третьяформавежливости).
— Простите, но у меня нет перевода, достойного вашего языка и моей поэзии. Я
недостаточнотонкознаюнюансымарсианского,ксожалению.
—О!
— Но для собственного развлечения и упражнения в грамматике я делаю такие
переводы,—продолжаля.—Дляменябудетчестьюпрочитатьихвследующийраз.
—Хорошо.Пустьбудеттак.
Одиннольвмоюпользу!
ОнаобратиласькБетти.
—Ступайте!
Бетти пробормотала положенные фразы прощания, бросила на меня косой взгляд и
ушла.Она,видимо,хотелаостаться«помогатьмне».НоябылШлиманомвэтойТрое,ипод
докладомАссоциациибудетстоятьлишьодноимя!
М'Квайеподнялась, иязаметил,чтоприэтомрост ее почтине увеличился.Впрочем,
мой рост шесть футов и шесть дюймов, и я похож на тополь в октябре: тонкий, яркокрасныйвверхуивозвышающийсянадвсеми.
—Нашизаписиочень-оченьдревние,—началаона.—Беттиговорила,чтоувасесть
слово«тысячелетие».Оносоответствуетихвозрасту.
Якивнул.Весьмапочтительно.
—Горюнетерпениемвзглянутьнаних.
—Онинездесь.Нужноидтивхрам:записямнельзяпокидатьсвоеместо.
—Выневозражаете,еслияихскопирую?
— Нет, не возражаю. Я вижу, вы их уважаете, иначе ваше желание не было бы так
велико.
—Прекрасно.
Онаулыбнулась.Похоже,словоеепозабавило.
Яспросил,вчемдело.
—ИностранцубудетнетаклегкоизучитьВысокийЯзык.
Меняосенило.
Ниоднаизпредыдущихэкспедицийнеподбираласьтакблизко.Янезнал,чтопридется
иметь дело с двойным языком: классическим и вульгарным. Я знал марсианский пракрит,
теперьпридетсяиметьделосмарсианскимсанскритом.
—Будьяпроклят!
—Что?
— Это не переводится, М'Квайе. Но представьте себе, что в спешке нужно изучить
ВысокийЯзык,ивыпойметезначение.
Онасноваулыбнуласьивелеламнеразуться.
Онаповеламенячерезальков.
Взрыввизантийскоговеликолепия!
Ни один землянин не бывал здесь, иначе я бы знал об этом. Картер, лингвист первой
экспедиции, с помощью медика Мэри Аллен получил доступ к грамматике и словарю,
которые я досконально изучил. Но мы не имели представления, что ТАКОЕ существует. Я
жадно впитывал колорит. Сложнейшая эстетическая система скрывалась за этим
убранством.
Придетсяпересматриватьвсюоценкумарсианскойкультуры.
Во-первых, потолок сводчатый и расположен на кронштейне. Во-вторых, имеются
боковые колонны с обратными желобками. И, в-третьих… О, дьявол! Помещение было
огромным.Низачтонеподумаешь,еслисудитьпожалкомуфасаду.
Янаклонился,рассматриваяпозолоченнуюфилиграньцеремониальногостолика.
М'Квайе взирала на меня, как на папуаса, дорвавшегося до сокровищ Лувра, но я не в
силахбылудержаться.Даяинесобиралсяскрыватьсвоегонетерпения.
Столбылзаваленкнигами.
Япровелноскомпомозаикенаполу.
—Весьвашгородвнутриодногоздания?
—Да,онуходитглубоковгору.
—Понимаю,—сказаля,ничегонепонимая.
—НачнемвашудружбусВысокимЯзыком?
Впоследующиетринедели,когдаяпыталсяуснуть,уменяпередглазамимельтешили
буквы-букашки.Бирюзовыйбассейннеба,когдаяподнималкнемувзгляд,покрывалсярябью
каллиграфии.
Явыпивалзаработойгаллоныкофеисмешивалкоктейлиизбензедринасшампанским.
Каждое утро М'Квайе учила меня по два часа, иногда еще по вечерам. Остальные
четырнадцатьчасовязанималсясам.
Аночьюлифтвремениуносилменянасамоедно…
Мнесновашестьлет,яучудревнееврейский,греческий,латинский,арамейский.
Вдесятьяукрадкойпоглядываюв«Илиаду».Когдаотецнеисточаладскийогоньили
братскуюлюбовь,онучилменяраскапыватьсловаворигинале.
Боже! Как много на свете оригиналов и как много слов! В двенадцать лет я начал
замечатьразницумеждутем,чтоонпроповедывал,итем,чтоячитал.
Энергияегодогматовсжигалавсевозражения.
Это хуже всякой порки. Я научился держать рот закрытым и ценить поэзию Ветхого
Завета.
—Боже,простименя!Папочка,сэр,простите!Неможетбыть!..
Ивот,когдамальчикокончилвысшуюшколуснаградамипофранцузскому,немецкому,
испанскомуилатинскомуязыкам,отецзаявилчетырнадцатилетнемушестифутовомупугалу,
чтохочетвидетьегосвященником.Япомню,какуклончивоотвечалсын.
— Сэр, — говорил я, — я хотел бы поучиться еще с годик и пройти курс теологии в
каком-нибудьуниверситете.Яещеслишкоммолод,чтобысразуидтивсвященники.
Голосбога:
—Ноутебядаркязыкам,сынмой.Тыможешьчитатьмолитвынавсехязыкахвземлях
Вавилона. Ты рожден быть миссионером. Ты говоришь, что еще молод, но время несется
водопадом. Начни раньше, и ты будешь служить богу дольше. Представляешь, сколько
дополнительныхрадостейтебяожидает!
Янемогуясновспомнитьлицоотцаиникогданемог.Может,потому,чтовсегдабоялся
смотретьнанего.
Несколько лет спустя, когда он лежал в черном среди цветов, плачущих прихожан,
молитв, красных лиц, носовых платков, утешающе похлопывающих рук, торжественно
скорбныхлиц,ясмотрелнанегоинеузнавал.
Мывстретилисьзадевятьмесяцевдомоегорождения,этотнезнакомеция.Онникогда
небылжесток—толькострог,требователенипрезрителенковсемпроступкам.Онзаменял
мне мать. И братьев. И сестер. Он терпел меня в приходе Святого Джона, вероятно, из-за
меня.
Нояникогданезналего;ичеловек,лежащийтеперьнакатафалке,ничегонетребовал
от меня. Я был свободен, я мог не проповедовать. Но теперь я хотел этого. Я хотел
произнестимолитву,которуюникогданепроизносилприегожизни.
Я не вернулся в университет. Я получил небольшое наследство. Были некоторые
затруднения,таккакмненеисполнилосьвосемнадцати,ноявсепреодолел.
ОкончательнояпоселилсявГринвич-Виллидж.
Не сообщив доброжелательным прихожанам свой новый адрес, я погрузился в
ежедневнуюрутинусочинениястиховиизученияяпонскогоихинди.Яотрастилогненную
бороду,пилкофеинаучилсяигратьвшахматы.Мнехотелосьиспробоватьпару-тройкуиных
путейкСпасению.
ЯотправилсявИндиюскорпусоммира.
Этигодыотвадилименяотбуддизмаипринесликнигустихов«ТрубкаКришны»заодно
сПулитцеровскойпремией.
ВозвращениевСША,лингвистическиеработыиновыепремии.
И вот однажды в Нью-Мексико сел корабль, слетавший в столбах огня на Марс. Он
привезссобойновыйязык—фантастический,экзотический,совершенный.Послетого,как
я узнал о нем все возможное и написал книгу, мое имя стало известно в определенных
кругах.
—Идите,Гэллинджер,погрузитеведровэтотколодеципринеситенамглотоксМарса.
Идите, изучите новый мир, но останьтесь в стороне. Негодуйте, но нежно, как Оден. И
поведайтенамоегодушевямбах.
И я пришел в мир, где Солнце — подожженный пятак, где ветер — хлыст, где в небе
играютдвелуны,аотвидабесконечныхпесковначинаетзудетьтело.
Мне-такиудалосьухватитьВысокийЯзыкзахвостилизагриву,есливамугодно.Таков
мойзоологическийкаламбур.
Высокий и низкий стили не столь различались, как казалось на первый взгляд. Я
достаточнозналодинизних,чтобыразобратьсявсамыхтуманныхместахдругого.
Грамматику и все неправильные глаголы я усвоил. Словарь мой рос, как тюльпан, и
скорообещалрасцвести.Стебельегокрепкаждыйраз,когдаяпрослушивалзаписи.Таков
мойботаническийкаламбур.
Пришла пора проверить мои знания в серьезном деле. Я сознательно воздерживался
пока от погружения в священные тексты и читал незначительные комментарии,
стихотворные отрывки, фрагменты истории. И в прочитанном меня поразило одно
обстоятельство.
Марсианеписалиоконкретныхвещах:оскалах,опеске,оводе,оветрах,ивсезвучало
крайне пессимистично, как некоторые буддийские тексты или часть Ветхого Завета.
ОсобенновспоминаласьмнеприэтомкнигаЭкклезиаста.
ЯвключилнастольнуюлампуипоискалсредисвоихкнигБиблию.
«Суетасует,—сказалпроповедующий,—суетасует,все,суета.Чтопользычеловекуот
всехеготрудов…»
Мои успехи, казалось, поразили М'Квайе. Она смотрела на меня, как Сартровский
Иной.
ЯчиталглавуизкнигиЛокара,неподнимаяглаз,ночувствовалеевзгляднасвоемлице,
плечах,руках.Яперевернулстраницу.
Книга рассказывала, что некий бог по имени Маллан плюнул или сделал нечто
неприличное (разные версии) и что от этого зародилась жизнь — как болезнь
неорганическойматерии.Книгаговорила,чтопервыйзаконжизни—движениеичтотанец
— единственный законный ответ органической материи неорганической, и танец —
самоутверждение… утверждение… А любовь — болезнь органической материи.
Неорганической?!
Япотрясголовой—чутьнеуснул.
—М'Нарра.
Явсталипотянулся.Нашивзглядывстретились,ионаопустилаглаза.
—Яусталихочуотдохнуть.Прошлуюночьяпочтинеспал.
М'Квайекивнула.Этообозначениеземного«да»онаусвоилаотменя.
—ХотитерасслабитьсяиузретьдоктринуЛокаравовсейееполноте?
—Простите?
—ХотитеувидетьтанецЛокара?
—А-а?
Иносказанийиоколичностейвмарсианскомбольше,чемвкорейском!
—Да,разумеется.Будусчастливувидетьвлюбоевремя.
Онавышлавдверь,закоторойяникогданебыл.
ВсоответствиисЛокаром,танец—высшаяформаискусства,исейчасяувижу,каким
должен быть танец, по мнению этого, уже столетия мертвого философа. Я потер глаза и
несколькоразнагнулся,доставаяпальцамиконцыног.
Троим вошедшим с М'Квайе могло показаться, что я ищу на полу шарики, которых у
менякое-гденедостает.
Крохотная рыжеволосая кукла, закутанная в прозрачное сари, как в лоскут
марсианскогонеба,дивиласьнаменя,словноребенокнапожарнуюкаланчу.
—Привет,—этоилинечтоподобноесказаля.
Онанаклонилась,преждечемответить.
Очевидно,моеположениеулучшается.
— Я буду танцевать, — произнесла красная рана на этой бледной-бледной камее —
лице.
Глазацветаснаиееплатьяуплыливсторону.
Онаплавнопереместиласькцентрукомнаты.Стоятам,какфигурасэтрусскогофриза,
оналиборазмышляла,либорассматривалаузорнаполу.
Остальныедвевошедшиеженщиныбылираскрашеннымиворобьямисреднихлет,каки
М'Квайе.
Однаселанаполстрехструнныминструментом,слегканапоминавшимсямисен,другая
держалапримитивныйдеревянныйбарабанидвепалочки.
М'Квайе, презрев стул, устроилась на полу, прежде чем я осознал это. Пришлось
последоватьеепримеру.
Сямисенвсеещенастраивался,поэтомуянаклонилсякМ'Квайе.
—Какзовуттанцовщицу?
—Бракса.
Не глядя на меня, М'Квайе медленно подняла левую руку, что означало: да, пора
начинать,давайтеприступим.
Струнызаныли,какзубнаяболь,аизбарабанапосыпалосьтиканье,какпризракивсех
неизобретенныхчасов.
Бракса застыла статуей с поднятыми к лицу руками, высоко поднятыми и
расставленнымилоктями.
Музыкасталаметафоройогня.
Трр.Хлоп.Брр.Ссс.
Онанедвигалась.
Нытье перешло во всплески. Каденции замедлились. Теперь это была вода, самое
драгоценноевеществовмире,журчащаясредимшистыхскал.
Онапо-прежнемунедвигалась.
Глиссандо.Пауза.
Потом так слабо, что я вначале даже не заметил, она задрожала, как ветерок, мягко,
легко,неуверенновздыхаяиостанавливаясь.
Пауза,всхлипывание,потомповторениефразы,толькогромче.
Либо глаза мои не выдержали напряжения от чтения, либо Бракса действительно
дрожалавсясногдоголовы.
Да,дрожала.
Онаначалаедвазаметнораскачиваться,направо,налево.
Пальцыраскрылись,каклепесткицветка,ияувидел,чтоглазаеезакрыты.
Потомглазаоткрылись.Далекие,стеклянные,онигляделисквозьменяисквозьстены.
Раскачиваниеусилилось,слилосьсритмом.
ДуетветеризпустынииударяетвТиреллиан,какволныприбоя.Пальцыеедвигались,
они стали порывами ветра. Руки, медленные маятники, опустились, создавая контрапункт
движению.
Приближаетсяшквал.Онаначалаплавнокружиться,теперьвместестеломвращалисьи
руки,аплечивыписываливосьмерку.
«Ветер—говорюя—озагадочныйветер!ОмузаСвятогоДжона!»
Вокруг этих глаз — спокойного центра — вращался циклон. Голова ее была откинута
назад,ноязнал,чтомеждуеевзглядом,бесстрастным,как у Будды,инеизменнымнебом
нет потолка. Только две луны, может быть, нарушили свою дремоту в этой стихии —
нирваненеобитаемойбирюзы.
МноголетназадявиделвИндиидевадэзи,уличныхтанцовщиц.НоБраксабылачем-то
большим; она была Рамаджани, жрицей Рамы, воплощением Вишну, который даровал
человекутанец.
Щелканье стало монотонным. Стон струн заставил меня вспомнить о палящих лучах
солнца,жаркоторыхукраденветром,голубойсветбылсарасватииМарией,идевушкойпо
имени Лаура. Мне почудилось пенье ситара. Я видел, как оживает статуя, в которую
вдохнулибожественноеоткровение.
Я был снова Артюром Рембо с его приверженностью к гашишу, Бодлером с его
страстью к опиуму, я был По, де Квинси, Уайльдом, Малларме и Алайстером Кроули. На
секундуясталсвоимотцомнаугрюмомамвоневещеболееугрюмомкостюме.
Она была вертящимся флюгером, крылатым распятием, парящим в воздухе, яркой
фигурой, летящей параллельно земле. Плечо ее оголилось, правая грудь поднималась и
опускалась, как луна в небе, розовый сосок появлялся на мгновение из одежды и исчезал
вновь. Музыка превратилась в схоластический спор Иова с богом. Ее танец был ответом
бога.
Музыка начала замедляться, успокаиваться. Одежда, как живая, поползла вверх,
возвращаясьнапрежнееместо.
Браксаопускаласьниже,ниже,напол.
Головаеесклониласьнаколени.Онанедвигалась.
Наступилатишина.
Отболивплечахяпонял,вкакомнапряжениисидел.Подмышкамиуменябыломокро.
Ручейкипотабежалипоспине.
Чтотеперьделать?Аплодировать?
КраемглазаявиделМ'Квайе.Онаподнялаправуюруку.
Как по приказу, девушка дернулась всем телом и встала. Музыканты и М'Квайе тоже
поднялись.
Поднялсяия.Леваяногазатекла.Ясказал:
—Прекрасно.(Какбессмысленноэтопрозвучало!)
Вответяполучилтриразличныеформы«спасибо»наВысокомЯзыке.
Всплесксвета,ияснованаединесМ'Квайе.
— Это сто семнадцатый из двух тысяч двухсот двадцати четырех танцев Локара. А
сейчасядолжназанятьсясвоимиобязанностями.
Онаподошлакстолуизакрылакниги.
—М'Нарра.
—Досвидания.
—Досвидания,Гэллинджер.
Я вышел, сел в джипстер и помчался через вечер и ночь. Крылья пустыни медленно
вздымалисьзамной.
2
Закрыв дверь за Бетти после короткого разговора о грамматике, я услышал голоса в
зале.Мойвентиляторбылслегкаоткрыт,ястоялиподслушивал.
СочныйголосМортона:
—Нуичто?Онсомнойнамеднипоздоровался.
—Гм!—взорвалисьслоновьилегкиеЭмори.—Либоонпотерялконтрольнадсобой,
либотыстоялунегонапути,ионхотел,чтобытыубралсясдороги.
— Вероятно, он не признал меня. Не думаю, что он теперь спит по ночам, особенно
теперь, когда у него есть игрушка — новый язык. На прошлой неделе у меня была ночная
вахта.Каждуюночьяпроходилмимоегодверивтричасаивсегдаслышалмагнитофон.В
пятьчасов,когдаясменялся,магнитофонвсетакжебубнил.
— Парень напряженно работает, — неохотно согласился Эмори. — Вероятно, он
принимает наркотики, чтобы не спать. Все эти дни у него какие-то стеклянные глаза.
Впрочем,это,можетбыть,естественнодляпоэтов.
Беттиоказаласьвместесними.Онавмешалась.
—Чтобы выниговорилионем,мнепотребуется,покрайнеймере,годнато,чтобы
изучитьязык,онжеуправилсязатринедели.Аведьялингвист.
Мортон, должно быть, попал под влияние ее тяжеловесных аргументов. По моему
мнению,этоединственнаяпричинатого,чтоонтутжесдалсяисказал:
— В университете я слушал курс современной поэзии. Мы читали шестерых авторов:
Йитса,Паунда,Эллиотта,Крейна,СтивенсонаиГэллинджера.Впоследнийденьсеместра
профессор в риторическом запале заявил: «Эти шесть имен — самые значительные за сто
лет, и никакая мода, никакие капризы критики этого не изменят… Сам я, — продолжал
он,—считаю,что«ФлейтаКришны»и«Мадригалы»—великиепроизведения».
Ясчитаюдлясебячестьюучаствоватьснимводнойэкспедиции.Нонедумаю,чтоон
сказалмнебольшедвухдюжинсловснашейпервойвстречи,—закончилМортон.
Защита:
—Анедумаетеливы,чтооноченьболезненновоспринимаетотношениеокружающих
ксвоейвнешности?—спросилаБетти.—Оноченьраноразвился,и,вероятно,вшколеу
негонебылодрузей.Ончувствителенипогруженвсебя.
—Чувствителен?
Эморизахихикал.
— Он горд, как Люцифер. Это ходячая машина для оскорблений. Нажмите на кнопку
«привет» или «прекрасный день», и он тут же приставит пятерню к носу. У него это как
рефлекс.
Онипроизнеслиещенесколькотакихжеприятныхвещейиушли.
Будь благословен, юный Мортон! Маленький краснощекий ценитель с прыщавым
лицом.
Я никогда не слушал курса своей поэзии, но рад, что кто-то делал это. Что ж! Может
быть,молитвыотцауслышаны,иястал-такимиссионером!
Только у миссионеров должно быть нечто, во что они обращают людей. У меня есть
собственнаяэстетическаясистема,и,вероятно,онасебяиногдакак-топроявляет.Ноеслия
и стал бы проповедовать даже в собственных стихах, вряд ли в них нашлось бы место для
такихничтожеств,каквы.Намоемнебе,гдевстречаютсяврайскомсадунабокаламброзии
Свифт,ШоуиПетронийАрбитр,нетместадлявас.
Какжемытампируем!СъедаемЭмори!
Иприканчиваемссупомтебя,Мортон!
Хотясуппослеамброзии…Брр!
Я сел за стол. Мне захотелось написать что-нибудь. Экклезиаст подождет до ночи. Я
хотелнаписатьстихотворение,поэмуостосемнадцатомтанцеЛокара,орозе,тянущейсяк
свету,раскачиваемойветром,обольнойрозе,какуБлейка,умирающей…
Окончив, я остался доволен. Не шедевр: Высокий марсианский — не самый лучший
мой язык. Заодно я перевел текст на английский, с трудом нащупывая рифмы, с усилием
втискиваясьвразмер.Можетбыть,япомещуеговследующейсвоейкниге.Стихотворениея
назвал«Бракса».
Впустыневетеризледовойкрошки,
Всосцахужизнистудитмолоко.
Адвелуны—какипостасикошки
Ипсашального—где-товысоко…
Неразойтисьимникогдаотныне.
Пустьбродятвпереулкахсна-пустыни…
Расцвелбутон,пылаетголова.
На следующий день я показал стихотворение М'Квайе. Она несколько раз медленно
прочлаего.
— Прекрасно, — сказала она. — Но вы использовали слова своего языка. «Кошка» и
«пес»,какяпоняла,этодвамаленькихзверькаснаследственнойненавистьюдругкдругу.
Ночтотакое«бутон»?
— Ох, — ответил я, — я не нашел в вашем языке соответствия. Я думал о земном
цветке,орозе.
—Начтоонапохожа?
— Лепестки у нее обычно ярко-красные. Я имел в виду именно это, говоря о
«пылающей голове». Еще я хотел передать страсть и рыжие волосы, огонь жизни. У розы
колючийстебель,зеленыелистьяисильныйприятныйзапах.
—Яхотелабыувидетьрозу.
—Этоможноорганизовать.Япопробую.
—Сделайте,пожалуйста.Вы…
Она использовала слово, означающее «пророк» или «религиозный поэт», такой как
ИсайяилиЛокар.
—Вашестихотворениевдохновленосвыше.ЯрасскажуонемБраксе.
Яотклонилпочетноезвание,нобылпольщен.
И тут я решил, что наступил стратегический момент, когда нужно спросить у нее,
можноливоспользоватьсяфотоаппаратомиксероксом.
—Яхочускопироватьвсевашитексты,апишунедостаточнобыстро.
Кмоемуудивлению,М'Квайетутжесогласилась,ноещебольшеяудивился,когдаона
добавила:
—Нехотителипожитьздесь,покабудетеэтимзаниматься?Тогдавысможетеработать
днеминочью,влюбоеудобноедлявасвремя—разумеется,тольконетогда,когдавхраме
идетслужба.
Япоклонился.
НакораблеяожидалвозраженийсостороныЭмори,нонеоченьсильных.Всехотели
видеть марсиан, рассматривать их, расспрашивать о климате, болезнях, составе почвы,
политических воззрениях и грибах (наш ботаник просто помешан на грибах, впрочем, он
парень что надо!), но лишь четверо или пятеро действительно смогли их увидеть. Экипаж
большую часть времени раскапывал мертвые города и могильники, мы строго следовали
«правиламигры»,атуземцыбылитакжезамкнуты,какяпонцывдевятнадцатомстолетии.
Уменядажесложилосьвпечатление,чтовсебудутрадымоемуотсутствию.
Язашелворанжерею,чтобыпоговоритьснашимлюбителемгрибов.
ДокКейн—пожалуй,мойединственныйдругнаборту,несчитаяБетти.
—Япришелпроситьтебяободолжении.
—Аименно?
—Мненужнароза.
—Что?
—Хорошаяалаяамериканскаяроза…шипы,аромат…
—Недумаю,чтобыонаприняласьнаэтойпочве.
—Тынепонял.Мненужнонерастение,ацветок.
— Можно попробовать на гидропонике… — Он в раздумье почесал свой безволосый
кумпол.—Этозайметмесяцатри,неменьше,дажесбиоускорителямироста.
—Сделаешь?
—Конечно,еслитынепрочьподождать.
—Могу.Какразуспеемкотлету.
Яосмотрелчансводорослями,лоткисрассадой.
— Сегодня я переселюсь в Тиреллиан, но буду время от времени заходить. Я приду,
когдарозарасцветет.
—Переселяешься?Мурсказал,чтомарсианеоченьзамкнуты.
—Пожалуй,мнеудалосьподобратькнимключик.
—Похоженато.Впрочем,яникакнемогупонять,кактебеудалосьизучитьихязык.
Конечно,мнеприходилосьучитьфранцузскийинемецкийдлядокторской.Нонапрошлой
неделеБеттидемонстрироваламарсианскийзаобедом.Какие-тодикиезвуки.Онасказала,
что говорить на нем — все равно, что разгадывать кроссворд в «Таймс» и одновременно
подражатькрикампавлина.Говорят,павлиныомерзительнокричат.
Ярассмеялсяивзялунегосигарету.
— Сложный язык, — согласился я. — Но это все равно, что… вдруг ты нашел
совершенноновыйклассгрибов.Онитебебудутснитьсяпоночам.
Глазаунегозаблестели.
—Вотэтода!Хотелбыясделатьтакуюнаходку!
—Может,исделаешьсовременем.
Онхмыкнул,провожаяменякдвери.
—Вечеромпосажутвоюрозу.Осторожнейтам,непереусердствуй!
—Прорвемся,док!
Какяиговорил,онпомешаннагрибах,нопареньхотькуда!
Моя квартира в крепости Тиреллиана непосредственно примыкала к храму. Она была
значительно лучше тесной каюты, и я был доволен, что марсиане дошли до изобретения
матрацев.Кроватьоказаласьпригоднойдляменяпоросту,иэтоменяудивило.
Яраспаковалсяиизвелнесколькопленокнахрам,преждечемпринялсязакниги.
Ящелкал,покамненесталотошноотперелистываниястраниц,отнепониманиятого,
чтонанихнаписано.Тогдаясталпереводитьисторическийтрактат.
«ИвотвтридцатьседьмойгодпроцессииСилленазарядилидожди,которыепослужили
поводомквеселью,потомучтоэторедкоеисвоенравноесобытиеобычноистолковывается
какблагословение.
Но это оказалось не жизнетворное семя Маллана, падающее с неба. Это была кровь
Вселенной,струейбьющаяизартерии.
Инаступилидлянаспоследниедни.Началсяпрощальныйтанец.
Дожди принесли с собой чуму, которая не убивает, и под их шум начался последний
уходЛокара…»
Яспрашивалсебя,чтоимеетввидуТамур?
Ведьон—историкидолженпридерживатьсяфактов.ЭтоведьнеАпокалипсис.
Аможет,этоодноитоже?
Почемубыинет?ГорсткаобитателейТиреллиана—остаткинекогдавысокоразвитой
культуры.
Чума. Чума, которая не убивает. Как это может быть? И почему чума, если она не
смертельна?
Япродолжалчитать,ноприродаболезнинеуточнялась.
Япроскакивалабзацы,ноничегоненаходил.
М'Квайе,почему,когдамнебольшевсегонужнапомощь,тебя,какнагрех,нетурядом?
Должнобыть,япроспалнесколькочасов,когдавмоюкомнатускрошечнойлампойв
рукевошлаБракса.
—Япришласлушатьпоэму.
—Какуюпоэму?
—Твою.
—Ох!
Я зевнул и вообще проделал все то, что обычно делают земляне, когда их будят среди
ночиипросятпочитатьстихи.
—Оченьлюбезноствоейстороны,но,можетбыть,времянесовсемподходящее?
—Янепротив!
Когда-нибудь я напишу статью для журнала «Семантика», обозвав ее «Интонация как
недостаточноесредствопередачииронии».
Темнеменее,окончательнопроснувшись,япотянулсязахалатом.
—Чтоэтозаживотное?—спросилаона.
Онауказаланашелковогодракона,вышитогонаотвороте.
— Мифическое, — ответил я. — Послушай-ка, уже поздно. Я устал. Завтра у меня
многодел.Иктомуже,чтоподумаетМ'Квайе,еслиузнает,чтотыбылаздесь?
—Подумаеточем?
—Вмоеммиресуществуютопределенныеобычаи,касающиесяпребываниявспальне
людей противоположного пола, не связанных браком. Гм, ну… ты понимаешь, что я хочу
сказать?
—Нет.
Глазаунеебылицветаяшмы.
—Ну,это…этосекс,вотчто.
Вэтихяшмовыхглазахвспыхнулсвет.
—О,тыимеешьввидуприобретениедетей?
—Да.Совершенноверно.
Она рассмеялась. Впервые услышал я смех в Тиреллиане. Как будто виолончелист
провел смычком по струнам. Слушать было не очень приятно, особенно потому, что она
смеяласьслишкомдолго.
—Теперьявспомнила.Унастожебылитакиеправила.Полпроцессииназад,когдая
была ребенком, у нас были такие правила, но… — Похоже было, что она готова снова
рассмеяться.—Внихбольшенетнеобходимости.
Мозгмойпомчался,какмагнитофоннаялентаприперемотке.
Полпроцессии! Нет! Да! Полпроцессии — это же приблизительно двести сорок три
земныхгода!
Достаточно времени, чтобы изучить все две тысячи двести двадцать четыре танца
Локара.
Достаточновремени,чтобысостариться,еслитычеловек.
ЧеловексЗемли.
Ясновавзглянулнанее,бледную,какбелаяшахматнаякоролеваизслоновойкости.
Оначеловек,готовзаложитьдушу,чтоонаживой,нормальныйздоровыйчеловек,иона
женщина…Моетело…
Ноейдвестипятьдесятлет.Значит,М'Квайе—бабушкаМафусаила.Аониещехвалили
менякаклингвистаипоэта.Этивысшиесущества!
Ночтоонаимелаввиду,говоря,чтосейчасвэтихправилах«нетнеобходимости»?
Откудаэтотистерическийсмех?КчемувсеэтистранныевзглядыМ'Квайе?
Неожиданнояпонял,чтоблизоккчему-товажному.
— Скажи мне, — произнес я якобы безразличным тоном, — имеет это отношение к
чуме,окоторойписалТамур?
—Да,—ответилаона,—дети,рожденныепоследождей,немогутиметьдетей,и…
—Ичто?
Янаклонилсявперед,мояпамять-магнитофонбылаустановленана«запись».
—Умужчиннетжеланияиметьих.
Я так и откинулся к спинке кровати. Расовая стерильность, мужская импотенция,
последовавшиезанеобычнойпогодой.
Неужели бродячее радиоактивное облако, бог знает откуда, однажды проникло сквозь
их разряженную атмосферу? Проникло в день, задолго до того, как Скиапарелли увидел
каналы—мифические,какмойдракон,—задолгодотого,какэтиканалывызваливерные
догадки на совершенно неверном основании. Жила ли ты тогда, Бракса, танцевала или
мучилась, проклятая в материнском чреве, обреченная на бесплодие? И другой слепой
Мильтонписалодругомрае,тожепотерянном…
Янащупалсигарету.Хорошо,чтоядогадалсязахватитьпепельницу.НаМарсеникогда
небылонитабака,нивыпивки.Аскеты,встреченныемноювИндии,настоящиегедонисты
посравнениюсмарсианами.
—Чтоэтозаогненнаятрубка?
—Сигарета.Хочешь?
—Да.
Онаселарядом,ияприкурилдлянеесигарету.
—Раздражаетнос.
—Да.Втянинемноговлегкие,подержитамивыдохни.
Прошлонесколькомгновений.
—Ох!—выдохнулаона.
Пауза.Потом:
—Онасвященная?
—Нет,этоникотин,эрзацнирваны.
Сновапауза.
—Пожалуйста,непросименяпереводитьслово«эрзац».
—Небуду.Уменябываеттакоечувствововремятанца.
—Этоголовокружениесейчаспройдет.
—Теперьрасскажимнесвоюпоэму.
Мнепришлавголовуидея.
—Погоди,уменяестькое-чтополучше.
Явстал,порылсявзаписях,потомвернулсяиселрядомсней.
—ЗдесьтрипервыеглавыизкнигиЭкклезиаста.Онаоченьпохожанавашисвященные
книги.
Яначалчитать.
Когдаяпрочиталодиннадцатьстроф,онавоскликнула:
—Ненадо!Лучшепочитайсвои!
Яостановилсяишвырнулблокнотнастол.
Она дрожала, но не так, как тогда, в танце. Она дрожала невыплаканными слезами,
держасигаретунеуклюже,каккарандаш.
Яобнялеезаплечи.
—Онтакойпечальный,—сказалаона.
Тутяперевязалсвоймозг,какяркуюленту,сложилееизавязалрождественскимузлом,
которыймнетакнравился.
С немецкого на марсианский, экспромтом, переводил я поэму об испанской
танцовщице.
Мнеказалось,чтоейбудетприятно.Яоказалсяправ.
—Ох!—сказалаонаснова.—Такэтотынаписал?
—Нет,поэтлучший,чемя.
—Неверю.Тынаписалэто.
—ЭтонаписалчеловекпоимениРильке.
—Нотыперевелнамойязык.Зажгидругуюспичку,чтобыявидела,каконатанцует.
Язажег.
— «Вечный огонь», — пробормотала она, — и она идет по нему «маленькими
крепкиминогами».Ябыхотелатанцеватьтак.
—Тытанцуешьлучшелюбойцыганки.
Язасмеялся,задуваяспичку.
—Нет.Ятакнеумею.
Сигаретаеепогасла.
—Хочешь,чтобыястанцеваладлятебя?
—Нет.Идивпостель.
Онаулыбнуласьи,преждечемяпонял,расстегнулакраснуюпряжкунаплече.
Одеждысоскользнули.
Яструдомсглотнул.
—Хорошо,—сказалаона.
Япоцеловалее,иветеротснимаемойодеждыпогасиллампу.
3
ДнибылиподобнылистьямуШелли:желтые,красные,коричневые,яркимиклубками
взметенные западным ветром. Они проносились мимо меня под шорох микрофильмов.
Почтивсекнигибылископированы.
Ученымпотребуютсягоды,чтобыразобратьсяиопределитьихценность.
Марсбылзапертвящикемоегописьменногостола.
Экклезиаст, к которому я много раз возвращался, был почти готов к звучанию на
ВысокомЯзыке.
Но находясь в храме, я насвистывал, писал стихи, которых бы устыдился раньше, по
вечерамбродилсБраксойподюнамилиподнималсявгоры.Иногдаонатанцеваладляменя,
аячиталейчто-нибудьдлинное,написанноегекзаметром.Онапо-прежнемусчитала,чтоя
Рильке,иясампочтиповерилвтождество.
ЭтояпребывалвзамкеДуиноиписалегоЭлегии.
«Страннобольшенежитьназемле,
Неповиноватьсясвященнымобычаям,
Неистолковыватьсмыслроз…»
Нет! Никогда не истолковывайте смысл роз! Вдыхайте их аромат и рвите их,
наслаждайтесь ими. Живите моментом. Крепко держитесь за него. Но не пытайтесь
объяснитьрозы.Листьяопадаюттакбыстро,ацветы…
Никтонеобращалнанасвнимания.Иливсембыловсеравно?
Наступалипоследниедни.
Прошелдень,аяневиделБраксу.Иночь.
Прошелвторойдень.Итретий.
Я чуть не сошел с ума. До сих пор я не осознавал, как мы сблизились, как она много
сталазначитьвмоейсудьбе.Тупица,ябылтакуверенвеепостоянномприсутствиирядом,
чтоборолсяпротивпоисковбудущегосредилепестковроз.Янехотелрасспрашиватьоней.
Янехотел,новыборанебыло.
—Гдеона,М'Квайе?ГдеБракса?
—Ушла.
—Куда?
—Незнаю.
Ясмотрелвеедьявольскиеглаза.
Ипроклятьервалосьсгуб.
—Ядолжензнать.
Онасмотреласквозьменя.
—Вероятно,ушлавгорыиливпустыню.Этонеимеетзначения.Танецблизоккконцу.
Храмскороопустеет.
—Почемуонаушла?
—Незнаю.
—Ядолженувидетьее.Черезнесколькоднеймыулетаем.
—Мнежаль,Гэллинджер.
—Мнетоже.
Язахлопнулкнигу,несказав«М'Нарра».Ивстал.
—Янайдуее.
Яушелизхрама.М'Квайеосталасьсидетьвпозестатуи.Башмакимоистоялитам,гдея
ихоставил.
Весь день я с ревом носился по дюнам. Экипажу я должен был казаться песчаной
бурей.Вконцеконцовпришлосьвернутьсязагорючим.
ПодошелЭмори.
—Полегче.Кчемуэтородео?
—Э…я…кое-чтопотерял.
—Вглубинепустыни?Одинизсонетов?Толькоиз-занихтыспособенподнятьтакой
шум.
—Нет,чертвозьми!Кое-чтоличное.
Джорджикончилзаполнятьбензобак.Яполезвджипстер.
—Подожди!
Эморисхватилменязаруку.
—Непоедешь,поканескажешь,чтопроизошло.
—Простояпотерялкарманныечасы.Ихдаламнемать.Этосемейнаяреликвия.
Онсузилглаза.
—Ячиталнасуперобложке,чтотвояматьумерлаприродах.
— Верно, — согласился я. И тут же прикусил язык. — Часы принадлежали моей
матери,ионахотела,чтобыихотдалимне.Отецсохранилихдляменя.
—Гм!
Онфыркнул.
—Странныйспособискатьчасы,шастаявдюнахнаджипстере.
—Ядумал,чтозамечублик,—слабозаявиля.
— Начинаеттемнеть. Сегодня уже нет смыслаискать. Набросьна джипстерчехол,—
велелонмеханику.—Пойдем.Примешьдуш,поешь.Тебенужноито,идругое.
Мешки под бледными глазами, редеющие волосы и ирландский нос, голос на децибел
громче,чемуостальных.
Яненавиделего.Клавдий!Еслибыэтотолькобылпроклятыйпятыйакт!
Ивдругяпонял,чтодействительнохочувымытьсяипоесть.Настаиваянанемедленном
выезде,ялишьвызовуподозрения.
Яотряхнулпесоксрукавов.
—Выправы.
Душбылблагословением,свежаярубаха—милостью,апищапахлаамброзией.
—Соблазнительныйаромат,—заметиля.
Мымолчаели.
Наконецонсказал:
—Гэллинджер…
Япосмотрелнанего:упоминаниемоегоименипредвещалонеприятности.
—Конечно,этонемоедело,—началон.—Беттиговорит,чтоутебятамдевушка.
Этобылневопрос.Этобылоутверждениеиожиданиеответа.
Бетти,тышлюха.Тыкороваишлюха,иктомужеревнивая.Ктотебяпросилсовать
свойноскуданеследует?Лучшедержиглазазакрытыми.Ироттоже.
—Да?
Утверждениесвопросительнымзнаком.
—Да.Мойдолгкакглавыэкспедицииследитьзатем,чтобыотношениястуземцами
былидружескимии,таксказать,дипломатичными.
— Вы говоритео нихтак, будто они дикари,— сказаля. —А это отстоитот истины
дальшевсего.
Явстал.
—Когдамоизаписибудутопубликованы,наЗемлеузнаютправду.Ярасскажутакое,о
чем не догадывается доктор Мур. Я расскажу о трагедии обреченной расы, ожидающей
смерти, лишенной одежды и интереса к жизни. Я расскажу, почему это случилось, и мой
рассказ проймет суровые сердца ученых мужей. Я напишу об этом и получу кучу премий,
хотя на этот раз они мне не нужны. Боже! — воскликнул я. — Когда наши предки еще
дубинамивоевалиссаблезубымитиграмиипознавали,чтотакоеогонь,унихбылавеликая
культура!
—Увасвсе-такитамдевушка?
— Да! —выпалиля. —Да, Эмори! Да, Клавдий! Да, папочка! А сейчас я сообщу вам
новость.Онимертвы,онистерильны.Послеэтогопоколениянеостанетсямарсиан.
Ясделалпаузу,потомдобавил:
— Они останутся только в моих записях, в микрофильмах и фотографиях, в стихах,
которыепоявятсяблагодаряэтойдевушке.
—О!
Немногопогодяонсказал:
—Вывелисебянеобычнопоследнеевремя.Яудивлялся,чтопроисходит,инезнал,что
этотакважнодлявас.
Ясклонилголову.Эмориинезаметил,чтосталобращатьсякомнена«вы».
—Этоиз-занеевыблуждалипопустыне?
Якивнул.
—Почему?
Яподнялголову.
—Потомучтоонаисчезла.Незнаю,кудаипочему.Ядолженнайтиеедоотлета.
—О!—снова.
Оноткинулсяназад,открылящикстолаидосталчто-то,завернутоевполотенце.Потом
развернул.Настолележалофотоженщиныврамке.
—Мояжена.
Привлекательноелицосбольшимиминдалевиднымиглазами.
—Яморяк,тызнаешь,—опятьна«ты»сказалон.—Былкогда-томолодымофицером.
ВстретилеевЯпонии.Иполюбил,аунаснепринятобыложенитьсянаженщинахдругой
расы,поэтомуянеженился.Ноонабыламненастоящейженой.Когдаонаумерла,ябылна
другомконцесвета.Моихдетейзабрали,истехпоряихневидел.Даженезнаю,вкакой
приютихпоместили.Этобылооченьдавно.Малоктознаетобэтом.
—Мнеоченьжаль,—сказаля.
—Ничего.Забудемобэтом.Но…—Онпоерзалвкреслеипосмотрелнаменя.—Если
тыхочешьвзятьеессобой,возьми.Сменя,естественно,головуснимут,нояужеслишком
стар,чтобывозглавитьещеоднутакуюэкспедицию.Действуй!
Онзалпомдопилхолодныйкофе.
—Бериджипстеридуй!
Онотвернулся.
Ядваждыпопыталсясказать«спасибо»,нонесмог.Простовсталивышел.
—Саенараивсетакое,—пробормоталонмневслед.
—Эй,Гэллинджер,—услышаля,повернулсяипосмотрелнатрап.
—Кейн?!
Онвысунулсявлюк:темнаяфигуранасветломфоне.
Ясделалнесколькошаговназад.
—Что?
—Твояроза.
Он протянул мне пластиковый контейнер, разделенный на две части. Нижняя часть
былазаполненакакой-тожидкостью,вкоторуюспускалсястебель.Вдругойполовинебыла
большая, только что распустившаяся роза. В ту ужасную ночь она показалась мне бокалом
кларета.
Язасунулконтейнервкарман.
—ВозвращаешьсявТиреллиан?
—Да.
Теперь в горы. Выше. Выше. Небо было ведерком для льда, в котором не плавали две
луны.
Подъем стал круче, и мой механический ослик запротестовал. Я подстегнул его
демультипликатором. Роза в контейнере билась о мою грудь, как второе сердце. «Ослик»
заревелгромкоипротяжно,потомзашелсявкашле.
Я еще раз подстегнул его, но он замер, как вкопанный. Поставив машину на ручной
тормоз,яслезипошелпешком.
Какхолодноздесь,наверху,особенноночью.Почемуонаушла?Почемуонабежалаиз
тепла в ночь? Вверх, вниз, повсюду, через каждую пропасть, ущелье, длинными ногами с
легкостьюдвижений,неведомойнаЗемле.
Осталосьвсегодвадня,моялюбовь,ивэтихдняхмнеотказано.Почему?
Я полз по выступам, я прыгал с камня на камень, карабкался на коленях, на локтях,
слушая,какрветсямояодежда.
Ответа не было. Никакого выхода, Маллан? Неужели ты так ненавидишь свой народ?
Тогда я попробую кое-что еще. Вишну, ты же хранитель! Сохрани ее, молю! Позволь мне
найтиее!
Иегова?Адонис?Озирис?Таммуз?Маниту?Лахба?
Гдеона?
Япоскользнулся.
Камни сыпались из-под ног, руками я цеплялся за край скалы. Пальцы замерзли. Как
труднодержаться!
Япосмотрелвниз.
Околодвенадцатифутов.Разжавруки,яупалипокатился.
Иуслышалеекрик.
Ялежал,недвигаясь,исмотрелвверх.
Оназвалаизночи:
—Гэллинджер!
Ялежалнеподвижно.
—Гэллинджер!
Яслышалшорохкамнейизнал,чтоонаспускаетсяпокакой-тотропесправаотменя.
Явскочилиспряталсявтени.
Онавышлаиз-заскалыинеувереннопошлавперед.
—Гэллинджер?
Явышелизтениисхватилеезаплечо.
—Бракса!
Онавскрикнула,потомзаплакалаипопыталасьуйти.Явпервыевидел,каконаплачет.
—Почему?—спросиля.
Нооналишьприжималаськомнеивсхлипывала.
Наконец:
—Ядумала,тыразбился.
—Может,ябытакипоступил.ПочемутыоставилаТиреллианименя?
—РазвеМ'Квайенесказалатебе?Тынедогадался?
—Янедогадался,аМ'Квайесказала,чтонезнает.
—Значит,онасолгала.Оназнает.
—Что?Чтооназнает?
Бракса дрожала и ничего не ответила. Неожиданно я понял, что на ней только
прозрачныйплащтанцовщицы.Яснялкурткуинабросилнаееплечи.
—ВеликийМаллан!—воскликнуля.—Тызамерзнешьнасмерть!
—Нет.
Явынулконтейнерсрозой.
—Чтоэто?—спросилаона.
—Роза.Тынеразглядишьеевтемноте.Якогда-тосравнилтебясней.Помнишь?
—Д-да.Можно,яеепонесу?
—Конечно!
Ясунулрозуобратновкарманкуртки.
—Ну,япо-прежнемуждуобъяснения.
—Тынасамомделеничегонепонимаешь?
—Нет!
— Когда пришли дожди, — сказала она, — наши мужчины, очевидно, были
стерилизованы,нонамнеэтонесказалось…
—О!
Мыстояли,иядумал.
—Нопочемужетыбежала?РазвенаМарсебеременностьзапрещена?Тамурошибся.
Твойнародможетожить.
Онарассмеялась.СновабезумныйПаганинизаигралнаскрипке.
Яостановилее,преждечемсмехперешелвистерику.
—Как?—спросилаонанаконец,растираящеку.
— Вы живете дольше нас. Если наш ребенок будет нормальным, значит, наши расы
могут дать потомство. У вас должны были сохраниться и другие женщины, способные к
деторождению.Почемубыинет?
—ТычиталкнигуЛокара,—сказалаона,—иещеспрашиваешьменя…Решенобыло
умереть.Всем.НоизадолгодообщегорешенияпоследователиЛокаразнали…Онирешили
давным-давно. «Мы сделали все, — говорили они, — мы видели все, мы слышали и
чувствоваливсе.Танецбылхорош.Пустьонкончится».
—Тынеможешьверитьвэтучепуху!
— Неважно, во что я верю, — ответила она. — М'Квайе и матери решили, что мы
должны умереть. Сам их титул сейчас насмешка, но отступать от своего они не желают.
Осталосьисполнитьсялишьодномупророчеству,нооноошибочно.Мыумрем.
—Нет,—возразиля.
—Почему«нет»?
—ЛетимсомнойнаЗемлю!
—Нет.
—Тогдаидемсомнойсейчас!
—Куда?
—ВТиреллиан,яхочупоговоритьсматерями.
—Тынесможешь.Сегодняночьюцеремония.
Ярасхохотался.
—Церемониявчестьбога,которыйнизвергвасвопрах?
—Онпо-прежнемуМаллан,—ответилаона.—Амыпо-прежнемуеголюди.
—Выотличносговорилисьбысмоимотцом,—усмехнулсяя.—Яиду,итыпойдешь
сомной,дажееслимнепридетсянеститебя.Ясильнееибольшетебя.
—НотынебольшеОнтро.
—Воимядьявола,ктоэтотОнтро?
—Оностановиттебя,Гэллинджер.ОнкулакМаллана.
4
Я затормозил джипстер перед единственным входом, который знал, — входом к
М'Квайе.Браксаподнесларозуксветулампы.
Она молчала, на лице ее застыло отрешенное выражение, как у мадонны, баюкающей
младенца.
—Онисейчасвхраме?
Выражениемадоннынеизменилось.Яповторилвопрос.Онашевельнулась.
—Да,—сказалаонасудивлением,—нотынесможешьвойти.
—Посмотрим.
Онадвигалась,каквтрансе.Глазаеевсветевосходящейлунысмотреливпустоту,какв
тотдень,когдаявпервыеувиделеетанцующей.Ящелкнулпальцами.Онанеотреагировала.
Распахнув дверь, я пропустил Браксу. В комнате царил полумрак. Она закричала в
третийраззаэтотвечер:
—Непричиняйемувреда,Онтро!ЭтоГэллинджер!
До сих пор я никогда не видел марсиан-мужчин, только женщин. Поэтому не знал,
являетсяонуродомилинет,хотясильноподозревал,чтоявляется.Ясмотрелнанегоснизу
вверх. Его полуобнаженное тело покрывали уродливые пятна и какие-то узелки. Явно
гормональнаянедостаточность.
Ясчиталсебясамымвысокимчеловекомнаэтойпланете,ноонбылсемифутовростом
игораздотяжелееменя.Теперьязналпроисхождениесвоейогромнойкровати!
—Уходи,—сказалон.—Онаможетвойти,ты—нет.
—Ядолжензабратьсвоикнигиивещи.
Онподнялдлиннуюлевуюруку.Япосмотрел.Вуглулежаливсемоивещи.Аккуратно
сложенные.
—ЯдолженвойтиипоговоритьсМ'Квайеиматерями.
—Нет!
—Отэтогозависитжизньвашегонарода.
—Уходи!—протрубилон.—Возвращайсяксвоемународу,Гэллинджер!Оставьнас!
Моеимявегоустахзвучало,какчужое.
Сколькоемулет?Триста?Четыреста?Ивсюжизньонбылстражемхрама?Почему?От
когоонсейчасегоохранял?Мнененравилось,какондвижется.Явстречаллюдей,которые
двигалисьтакже.
Если их воинское искусство развито так же, как искусство танца, или, что еще хуже,
искусствоборьбыбылочастьютанца,мнегрозиликрупныенеприятности.
—Иди,—сказаляБраксе.—ОтдайрозуМ'Квайеискажи,чтоэтоотменя.Скажи,что
яскороприду.
—Ясделаютак,кактыговоришь.ВспоминайменянаЗемле.Прощай!
Янеответил,ионапрошламимоОнтро,несярозуввытянутойруке.
—Теперьтыуйдешь?—спросилон.—Еслихочешь,яскажуей,чтомысражалисьи
тыпочтипобедилменя,нояударилтебя,тыпотерялсознаниеияотнестебянакорабль.
— Нет, — сказал я. — Или я обойду тебя, или пройду через тебя, но я должен войти
туда!
Онполуприсел,вытянувруки.
— Грех прикасаться к святому человеку, — ворчал он, — но я остановлю тебя,
Гэллинджер.
Моя память — затуманенное окно — внезапно распахнулась наружу, туда, где свежий
воздух.Всепрояснилось.Яувиделпрошлое—шестьлетназад.Яизучаювосточныеязыкив
Токийском университете, стою в тридцатифутовом круге Кадокана, у меня кимоно с
коричневымпоясом—наодинданнижечерного.Яовладелтехникойодногоутонченного
удара, соответствующего моему росту, и благодаря ему одержал много славных побед на
татами.
Нопрошлопятьлетстехпор,какятренировалсявпоследнийраз.Язнал,чтонахожусь
невформе.НояпостаралсязаставитьмозгпереключитьвсевниманиенаОнтро.
Голосоткуда-тоизпрошлогопроизнес:
—Хаджимэ,начинайте.
Я принял позу неко-аши-дачи — «кошачью». Глаза Онтро странно блеснули, он
поторопилсяизменитьстойку,итутябросилсянанего.
Этобылмойединственныйприем.
Леваяногавзлетела,каклопнувшаяпружина.Всемифутахотполаонастолкнуласьс
его челюстью, когда он пытался увернуться. Голова откинулась назад, и он упал навзничь,
издавутробныйстон.«Вотивсе,—подумаля.—Прости,старина».
Нокогдаяпереступалчерезнего,онподсекменя,ияупал,неверя,чтовнемнашлась
силанетолькосохранитьсознаниепослетакогоудара,ноидвигаться.
Егорукинащупалимоегорло.
Нет!Этимнедолжнокончиться.
Но словно стальная проволока закрутилась вокруг шеи. И тут я понял, что он все еще
безсознания,чтоэтопросторефлекс,полученныйврезультатедолголетнейтренировки.Я
видел это однажды. Человек умер, его задушили, но он продолжал сопротивляться, и
противникрешил,чтоонещежив,ипродолжалегодушить.
Яударилеголоктемвребраиголовойвлицо.ХваткаОнтрослегкаослабла.Страшно
не хотелось его уродовать, но пришлось. Я сломал ему мизинец. Рука разжалась, я
освободился.
Онлежалсискаженнымлицомитяжелопыхтел.Сердцемоеразрывалосьотжалостик
поверженному голиафу, защищавшему свой народ, свою религию. Я проклинал себя за то,
чтоперешагнулчерезнего,анеобошел.
Шатаясь, я добрался до своих вещей в углу комнаты, сел на ящик с микрофильмами и
закурилсигарету.Чтояиммогусказать?Какотговоритьрасу,решившуюпокончитьжизнь
самоубийством?
Ивдруг…
Возможно ли? Подействует ли? Если я прочту им книгу Экклезиаста, если я прочту
произведениелитературыболеевеликое,болеепессимистичное,ипокажуим,чтосуета,о
которойписалЭкклезиаст,вознесланаскнебу,поверятлиони,изменятлисвоерешение?
Я погасил сигарету о мозаичный пол и отыскал свой блокнот. Холодная ярость
переполняламеня.
И я вошел в храм, чтобы прочесть черную проповедь по Гэллинджеру из книги
Экклезиаста.ИзКнигиЖизни.
М'Квайе читала Локара. Роза, привлекавшая взгляды, стояла у ее правого локтя. Все
дышалоспокойствием.
Покаяневошел.
Сотнилюдейсобнаженныминогамисиделинаполу.Некоторыемужчиныбылитакими
жекрошечными,какиженщины.
Яшелвбашмаках.
Идидоконца.Либовсепотеряешь,либопобедишьвсех.
ДюжинастарухсиделаполукругомзаМ'Квайе.Матери.
Бесплоднаяземля.Сухиечрева,сожженныеогнем.
Ядвинулсякстолу.
—Умираясами,выобрекаетенасмертьсвоихсоплеменников,—закричаля,—аони
незналижизни,которуюзналивы,ееполноту—совсемирадостямиипечалями.Ноэто
неправда,чтовыдолжныумереть.
Те,ктоговориттак,лгут.Браксазнает,потомучтоонаподсердцемноситребенка…
Онисидели,словнорядыбудд.М'Квайеотодвинуласьназад,вполукруг.
—…моегоребенка!—продолжаля.Чтоподумалбымойотецобэтойпроповеди?—И
всевашимолодыеженщинымогутиметьдетей.Тольковашимужчиныстерильны.Аесливы
позволите врачам из следующей экспедиции землян осмотреть вас, то, может быть, и
мужчинам можно будет помочь. Но если и это невозможно, вы можете породниться с
людьми Земли. Мы не ничтожные люди из ничтожного места. Тысячи лет назад Локар
нашегомиравсвоейкнигедоказывалничтожностьЗемлииземлян.Онговорилтакже,как
ивашЛокар.Номынесдались,несмотрянаболезни,войныиголод.Мынепогибли.Одну
задругоймыпобеждалиболезни,голод,войныиужедавноживембезних.Можетбыть,мы
покончили с ними навсегда. Я не знаю. Мы пересекли миллионы миль пустоты, посетили
другоймир.АведьнашЛокарговорил:«Кчемуволноваться,ведьвсесуетасует».
Японизилголос,какбычитаястихи.
— А секрет в том, что он был прав! Это все гордыня и тщеславие. Но суть
рациональногомышлениязаставиланасвыступитьпротивпророка,противмистики,против
бога.Нашебогохульствосделалонасвеликими,поддержалонас,ибогивтайневосхищались
нами.
Ябылсловновогне.Головакружилась.
— Вот книга Экклезиаста, — объявил я и начал. — Суета сует, — говорит
проповедующий,—суетасуетивсяческаясуета…
ВзаднихрядахязаметилбезмолвнуюБраксу.
Очемонадумает?
Иянаматывалнасебячасыночи,какчернуюнитьнакатушку.
Поздно!Наступилдень,аяпродолжалговорить.ЯзавершилЭкклезиастаипродолжил
Гэллинджером.
Икогдаякончил,по-прежнемустоялатишина.
Рядыбудднепошевелилисьзавсюночьниразу.
М'Квайеподнялаправуюруку.Одназадругойматериповторилиеежест.
Язнал,чтоэтозначит.
«Нет», «прекрати», «стоп»! Я не сумел пробиться в их сердца. И тогда я медленно
вышелизхрама.Околосвоихвещейярухнул.Онтроисчез.Хорошо,чтоянеубилего.
ЧерезтысячулетвышлаМ'Квайе.Онасказала:
—Вашаработаокончена.
Янедвигался.
— Пророчество исполнилось. Люди возрождаются. Вы выиграли, святой человек.
Теперьпокиньтенаспобыстрее.
Мой мозг опустел, словно лопнувший воздушный шарик. Я впустил в него немного
воздуха.
—Янесвятой,авсеголишьвторосортныйпоэт.
Язакурил.
Наконец:
—Нуладно,чтозапророчество?
— Обещание Локара, — ответила она, как будто в объяснении не было
необходимости. — Святойспуститсяснеба испасет нас всамый последний час,есливсе
танцыЛокарабудутзавершены.ОнпобедиткулакМалланаивернетнаскжизни.
—Как?
—КаксБраксойикаквхраме.
—Вхраме?
—Вычиталинамегослова,великие,каксловаЛокара.Вычитали,что«ничтоненово
подсолнцем»,ииздевалисьнадэтимисловами,читаяих,—иэтобылоновым.НаМарсе
никогда не было цветов, — сказала она, — но мы научимся их выращивать. Вы — Святой
Насмешник,—кончилаона.—Тот,КтоИздеваетсявХраме.Выступалипосвятынеобутым.
—Новедьвыпроголосовали«нет».
—Это«нет»нашемупервоначальномуплану.Это—позволениежитьребенкуБраксы.
—О!
Сигаретавыпалауменяизпальцев.
Какмалоязнал!
—АБракса?
—Онабылаизбранаполпроцессииназадтанцевать—вожиданиивас.
—Ноонасказала,чтоОнтроостановитменя.
М'Квайедолгомолчала.
—Онаникогданеверилавпророчествоиубежала,боясь,чтооносвершится.Когдавы
появилисьимыпроголосовали,оназнала.
—Значит,онанелюбитменяиникогданелюбила.
—Мнежаль,Гэллинджер.Этачастьдолгаоказаласьвышееесил.
—Долг,—тупоповториля.—Долгдолгдолгдолг!Трам-тарарам!
—Онапередаетвампрощальныйприветибольшенехочетвасвидеть…мыникогдане
забудемтвоейзаповеди,—добавилаМ'Квайе.
Явдругпонял,какойчудовищныйпарадоксзаключаетсявэтомчуде.Ясамникогдане
верил в свои силы и никогда не поверю в мир, сотворенный даром собственного
красноречия.
Какпьяный,япробормотал:
—М'Нарра.
ИвышелвсвойпоследнийденьнаМарсе.
Я победил тебя, Маллан, но победа принадлежит тебе. Отдыхай спокойно на своей
звезднойпостели.Будьпроклят!
Вернувшись на корабль пешком, я закрыл дверь каюты и проглотил сорок четыре
таблеткиснотворного.
Когданаступилопробуждение,ябылжив.
Корабельныйлазарет.Корпускораблявибрировал.Ямедленновсталикое-какдобрался
доиллюминатора.
Марс висел надо мной, как раздутое брюхо. До тех пор, пока не размазался и не
заструилсяпомоимщекам.