Томас Лихи, История современной психологии

Thomas H. Leahey A HISTORY OF MODERN PSYCHOLOGY Third Edition Upper Saddle River, New Jersey 07458 Томас Лихи ИСТОРИЯ COBPEMEHHOl ПСИХОЛОГИИ 3-е издание ПИТЕР Москва - Санкт-Петарбург -Нижний Новгород • Воронеж Ростов-на-Дону • Екатеринбург • Самара Киев- Харьков • Минск 2003 ББК 88.1(0) УДК 159.9(091) Л65 Л65 История современной психологии / Т. Лихи. — 3-е изд. — СПб.: Питер, 2003. — 448 с: ил. — (Серия «Мастера психологии»). ISBN 5-94723-199-9 . В данной книге рассматриваются основные этапы формирования и развития психологии как науки — от античности до наших дней. Вниманию читателей предлагается не просто отстраненное перечисление событий, имен и концепций, но и оригинальный авторский взгляд на процессы и метаморфозы психологической науки, оценка ее ярчайших представителей. Книга адресована психологам, социологам, филологам, историкам и философам, а также всем, кто в силу профессиональной деятельности или иных причин интересуется психологией. ББК 88.1(0) УДК 159.9(091) ISBN 0-13-017573-0 (англ.) ISBN 5-94723-199-9 ©2001,1994,1991 by Prentice Hall, Inc. © Перевод на русский язык ЗАО Издательский дом «Питер», 2003 © Издание на русском языке, оформление ЗАО Издательский дом «Питер», 2003 Оглавление Предисловие ....................................................................................................... 10 Часть I. Введение Глава 1. Психология, наука и история..............................................................12 Понимание науки ........................................................................................... 13 Образ современной науки ......................................................................... 13 Объяснение ............................................................................................... 14 Теории: как ученые объясняют явления................................................... 19 Природа научных изменений.................................................................... 24 Наука как мировоззрение ......................................................................... 33 Вызов, брошенный психологии естественными науками ........................ 35 Психология и исторические дисциплины ..................................................... 37 Библиография ................................................................................................. 43 Глава 2. Заложение основ ................................................................................. 45 Три эры и две революции в образе жизни людей ......................................... 45 Происхождение понятия «психология» ..................................................... 47 Эпоха Возрождения ........................................................................................ 48 Научная революция ........................................................................................ 49 Трансформация материи и механизация картины мира ........................ 50 Трансформация опыта и создание сознания ........................................... 50 Создание психологии: Рене Декарт .......................................................... 51 Философская психология в XVII и XVIII веках .......................................... 55 Исследования разума ................................................................................ 55 Изучение разума и тела ............................................................................. 60 Изучение разума других людей ............................................................. . . 6 0 Природа человека, мораль и общество .......................................................... 61 Проект Просвещения ................................................................................ 61 Изучение природы человека .................................................................... 62 Контрпросвещение .................................................................................... 63 XIX век: формирование поля деятельности психологии.............................. 64 Основные противоречия ........................................................................... 64 XIX век: инновации ..................................................................................... 71 Неврология ................................................................................................ 71 Методы ....................................................................................................... 74 Институты .................................................................................................. 76 Психопатология ........................................................................................ 77 Заключение .................................................................................................... 81 Библиография ................................................................................................. 82 Общие работы ............................................................................................ 82 Эпоха Возрождения................................................................................... 83 Научная революция и философская психология (1600-1900) ............... 84 Просвещение .............................................................................................. 85 XIX век ....................................................................................................... 86 6 Оглавление Часть II. Основание психологии Глава 3. Психология сознания .................................................................................. 89 Окружение...................................................................................................... 89 Психология сознания Вильгельма Вундта .....................................................95 Вильгельм Вундт (1832-1920) ................................................................. 95 Психология Вундта ................................................................................... 96 Вундт за работой ...................................................................................... 102 После Лейпцига: другие методы, новые движения ...................................... 107 Поворот: к позитивизму: психология как естественная наука .............. 107 Феноменологические альтернативы ....................................................... 110 Систематическая интроспекция: Вюрцбургская школа, 1901-1909 ... 113 Научная феноменология: гештальт-психология ..................................... 118 Поворот к практике: прикладная психология ........................................ 124 Судьба психологии сознания........................................................................ 125 Библиография ............................................................................................... 127 Глава 4. Психология бессознательного ........................................................ 130 Значение психоанализа ................................................................................ 130 Зигмунд Фрейд и научная психология ...................................................... 131 Структура главы.....................................___ ................................................ 133 Формирование психоанализа, 1885-1899 .................................................... 133 Фрейд и биология .................................................................................... 133 Фрейд — врач: изучение истерии ............................................................ 140 Ошибка с совращениеми создание психоанализа .................................. 146 Классический психоанализ, 1900-1919........................................................ 154 Основополагающая работа: «Толкование сновидений» (1900).............. 154 Классическая теория инстинктов: «Три очерка по теории сексуальности» (1905) ...................................... 156 Классическая теория личности: топография разума............................... 158 Ревизия и расширение психоанализа........................................................... 161 Пересмотр ................................................................................................. 161 Расширение .............................................................................................. 163 Судьба психоанализа .................................................................................... 165 Психоанализ Фрейда и наука .................................................................. 165 Психоанализ после Фрейда ..................................................................... 167 Наследие Фрейда .......................................................................................... 169 Библиография ............................................................................................... 170 Общие работы .......................................................................................... 170 Окружение ............................................................................................... 172 Путь через физиологию ........................................................................... 172 Дора и другие случаи ............................................................................... 173 Бессознательное ....................................................................................... 173 Викторианская сексуальность ................................................................. 173 Ошибка с совращением............................................................................ 174 Оглавление Критика Фрейда .......................................................................................174 Положение психоанализа ........................................................................175 Герменевтика ............................................................................................176 Общее влияние ......................................................................................... 176 Глава 5. Психология адаптации...................................................................... 177 Эволюция и психология................................................................................177 Триумф Гераклита: дарвиновская революция .............................................178 Окружение ................................................................................................178 Романтическая эволюция ........................................................................179 Революционер Викторианской эпохи: Чарльз Дарвин (1809-1882) ... 180 Принятие и влияние идеи эволюции путем естественного отбора ___184 Начало психологии адаптации в Британии ................................................ 185 Ламаркистская психология: Герберт Спенсер (1820-1903) ...................185 Дарвинистская психология...................................................................... 188 Функциональная психология в Европе........................................................ 194 Психологические идеи в Новом Свете ......................................................... 196 Общая интеллектуальная и социальная атмосфера ............................... 196 Философская психология........................................................................ 199 Новая американская психология.................................................................. 201 Национальная философия Америки: прагматизм ................................. 201 Чарльз Сандерс Пирс (1839-1914) ......................................................... 201 Американский психолог Уильям Джеймс (1842-1910) ......................... 203 Становление американской психологии ..................................................... 211 Библиография . f............................................................................................................................................. 213 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Глава 6. Заговор натурализма ......................................................................... 219 От ментализма к бихевиоризму.................................................................... 219 Психология и общество ................................................................................ 219 От островных общин к повсеместным общинам .................................... 220 Старая психология против новой .......................................................... 222 Моторная теория сознания: 1892-1896 ...................................................... 227 От философии к биологии: функциональная психология, 1896-1910 .... 230 Глава 7. Сознание аннулируется..................................................................... 237 Новые направления в психологии животных, 1898-1909 ............................ 237 От рассказа к эксперименту .................................................................... 237 Проблема разума животных .................................................................... 244 Переосмысливая разум: споры о сознании, 1904-1912 ............................ 246 Существует ли сознание? Радикальный эмпиризм ............................... 246 Относительная теория сознания: неореализм......................................... 247 Функциональная теории сознания: инструментализм .......................... 251 Заключение: сознание сбрасывается со счетов, 1910-1912 .......................... 252 Библиография ............................................................................................... 255 Оглавление ___________________________________________________________ Часть IV. Научная психология в XX веке Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 ........................................... 261 Бихевиоризм провозглашен.......................................................................... 261 Манифест бихевиоризма ......................................................................... 261 Бихевиоризм получает определение, 1919-1930 ......................................... 267 Формулировка основных принципов бихевиоризма, 1930-1950 .............. 273 Заключение: все мы сейчас бихевиористы .................................................. 287 Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 ....................................................... 289 Закат начинается ........................................................................................... 289 Философский бихевиоризм .................................................................... 290 Формальный бихевиоризм ...................................................................... 295 Б. Ф. Скиннер (1904-1990) .......................................................................... 298 Радикальный бихевиоризм как философия ........................................... 298 Экспериментальный анализ поведения ___ ........................................... 299 Интерпретация человеческого поведения .............................................. 305 Бихевиоризм и человеческий разум............................................................. 309 Вызовы, брошенные бихевиоризму ............................................................. 312 Картезианская лингвистика .................................................................... 312 Разрушение основ ......................................................................................... 315 Исчезновение позитивизма ..................................................................... 316 Ограничения в научении животных ....................................................... 317 Осознание и научение человека .............................................................. 320 Глава 10. Подъем когнитивной науки, 1960-2000 ......................................... 322 Первые теории когнитивной психологии ................................................... 322 Новый структурализм ............................................................................. 322 Познание в социальной психологии ....................................................... 324 Новые когнитивные теории перцепции и мышления ............................ 325 Механизация мышления............................................................................... 327 Триумф переработки информации............................................................... 330 «Когнитивная революция» ...................................................................... 330 Поражение бихевиоризма ............................................................................ 335 Природа когнитивистики ............................................................................. 338 Когнитивистика в процессе созревания: споры и развитие...................................................................................... 341 Неопределенность ................................................................................... 341 Споры ....................................................................................................... 342 Развитие: новый коннекционизм ............................................................ 348 Исследования разума в начале нового тысячелетия ................................... 357 Библиография ............................................................................................... 357 Часть V. Прикладная психология в XX веке Глава И. Возникновение прикладной психологии, 1892-1919 .................... 363 Научная и прикладная психология.............................................................. 363 Оглавление 9 Происхождение прикладной психологии.....................................................364 Тестирование интеллектуальных способностей .....................................364 Возникновение прикладной психологии в США ...................................368 Прикладная психология ...............................................................................373 Психология проникает в общественное сознание: психология на Первой мировой войне .........................................................376 ава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 ................................... 380 Психологи среди социальных противоречий ...............................................380 Психология и повседневная жизнь ..............................................................389 Противоречия между прикладными психологами ......................................399 Психология во время Второй мировой войны .............................................403 Послевоенный оптимизм .............................................................................. 406 [ава 13. Психологическое общество: 1950-2000 ....................................... 412 Развитие психологического общества ..........................................................412 Социальная «революция» 1960-х гг...............................................................415 Профессиональная психология ....................................................................425 Выделение средств на социальные исследования ...................................425 Клиническая психология в 1960-х и 1970-х гг......................................... 426 Новый разрыв: уход «академиков» .........................................................432 Прикладная психология в начале нового тысячелетия ...............................433 Библиография................................................................................................ 434 Предисловие «История современной психологии» (A History of Modern Psychology) не переиздавалась с 1994 г., хотя за это время появились два издания «Истории психологии» (A History of Psychology). В третье издание книги я включил все изменения, внесенные в «Историю психологии», но не нанося ущерба повествованию о современной психологии. Самые заметные особенности нового издания касаются его структуры. Я включил новую, вторую, главу, суммирующую историю психологии от эпохи Возрождения и научной революции до середины XIX в. При написании этой главы помимо «Истории психологии» я руководствовался работой Mind as scientific object: An historical-philosophical exploration («Разум как научный объект: историко-философское исследование»), написанной для книги Mind as Scientific Object («Разум как научный объект»), под редакцией Д. Джонсона и К. Эрнелинга (D.Johnson and С. Erneling (Eds.), Oxford University Press, in press), и двумя статьями: The Renaissance through the Eighteenth Century («От Возрождения до восемнадцатого века включительно») и The Nineteenth Century through Freud («От девятнадцатого века до Фрейда включительно») из «Энциклопедии психологии Американской психологической ассоциации» (АРА Encyclopedia of Psychology, Oxford University Press, 2000). Главы З и 7, посвященные рождению психологии и тайному заговору натурализма, были пересмотрены, но самые серьезные изменения коснулись главы 4 «Психология бессознательного», которая в настоящем издании построена не тематически, а хронологически. Раздел о развитии психологии в XX веке был дополнен и реорганизован, чтобы сосредоточить внимание на двух направлениях современной психологии: научной психологии и профессиональной психологии. Главы 8—10 рассказывают об истории научных исследований разума в XX столетии вплоть до 2000 г. Главы 11—13 посвящены деятельности профессиональной психологии того же периода. В этих структурных изменениях нашли свое отражение две проблемы, волнующие меня. Во-первых, за годы моей преподавательской деятельности я обнаружил, что метания между принципиально различными направлениями, неизбежно сопровождающие попытки описать тот или иной период, вызывают смятение в умах студентов. Я думаю, что можно дать более ясную картину и научной, и профессиональной психологии, если рассказывать каждую историю отдельно. Во-вторых, как неоднократно подчеркивалось, научная и профессиональная психология идут каждая своей дорогой, поэтому деление повествования на две части отражает реальную ситуацию. Наконец/разделение материала на две части позволит лекторам сделать упор на одной из них по своему выбору. Как всегда, я был бы счастлив услышать мнение преподавателей и студентов о третьем издании «Истории современной психологии». Пожалуйста, свяжитесь со мной по электронной почте, мой адрес: tleahey@saturn.vcu.edu. Томас Харди Лихи Ричмонд, Вирджиния Часть I Введение Слева - Исаак Ньютон, основатель современных естественных наук. Хотя исследования Ньютона были посвящены физике, его подход к научной работе (ньютонианский стиль) произвел революцию во всех науках и в философии. Справа - Рене Декарт, основатель современной психологии. Его идеи о разуме и сознании, а также его теория, согласно которой тело представляет собой машину, создали ту основную схему, которой психологи оперировали на протяжении нескольких веков. Источник Американский психологический архив, Университет Экрона. Первые две главы подготовят нас к восприятию истории современной психологии. С самого момента своего возникновения психология претендовала на звание науки. Тем не менее ее статус как науки никогда не был особенно прочным. Частично это было обусловлено тем, что концепции природы науки менялись с годами и все еще остаются предметом разногласий между студентами, изучающими философию и историю науки. Итак, в первой главе приводится обзор философии науки, причем особое внимание уделяется ее причастности к научным амбициям психологии. Мы также рассмотрим альтернативные взгляды на психологию как область деятельности: как один из видов инженерной деятельности или как одну из гуманитарных наук. Наконец, мы кратко рассмотрим историографию, уделив особое внимание истории науки и истории психологии. Вторая глава дает общую картину донаучных предпосылок психологии, начиная с научной революции и заканчивая последней четвертью XIX столетия, когда, наконец, на сцену вышла научная психология. ГЛАВА 1 Психология, наука и история Платон заметил, что философия начинается с удивления. Наука также начинается с удивления — удивления перед внутренней работой природы, и все естественные науки, в том числе психология, изначально были частью философии. На протяжении столетий отдельные науки постепенно обретали независимость от философии. Психология одной из последних «отделилась от родителя», оставаясь частью философии вплоть до XIX в. Основателями психологии были как философы, так и психологи, и даже сегодня психология сохранила тесные связи с философией. На протяжении многих веков история психологии была, по большей части, историей философии, особенно таких ее областей, как философия разума, гносеология и этика. Дословный перевод слова «психология» — исследование души, хотя сам термин не употреблялся вплоть до XVII в., а широкое распространение получил только в XIX в. Философы и религиозные деятели всего мира ожесточенно спорили о природе души, т. е. на тему, известную философам как философия разума. Существует ли душа? Какова ее природа? Каково ее предназначение? Как она связана с телом? Хотя психологи и не принимают названия «душа», предпочитая термин «разум», который несет меньшую религиозную нагрузку, они задаются все теми же тревожащими вопросами. Даже те психологи, которые определяют психологию как исследование поведения, а не изучение разума, по-разному отвечают на них. Со времен древних греков философы интересовались проблемой о том, как люди узнают мир. Это направление получило название эпистемология (гносеология), от греческих слов episteme (знание) и logos (рассуждение). Вопросы о том, как люди познают мир, включают в себя и вопросы об ощущениях, восприятии, памяти и мышлении, — целый мир, который психологи называют когнитивной психологией. Этика — это еще одна область, которую философы (и религиозные мыслители) делят с психологией. Хотя этика, главным образом, занимается вопросом, как людям следует себя вести, практическая этика зависит от понимания человеческой природы. Добры ли люди по своей натуре? Какие мотивы существуют у людей? Какие из них следует приветствовать, а какие — подавлять? Являются ли люди общественными существами? Существует ли общий стиль хорошей жизни, которого следует придерживаться всем? Подобные вопросы по сути своей психологические, и ответить на них можно, изучив человеческую природу. Этические представления проявляются во многих отраслях психологии. В научной психологии мы обнаруживаем их при изучении мотивации и эмоций, общественного и сексуального поведения. Прикладная психология, касается ли она бизнеса, промышленности или управления либо представляет собой индивидуальную клиническую или Глава 1. Психология, наука и история 13 консультативную психологию, тесно связана с человеческой этикой. Люди обращаются к психологам, желая стать счастливее или более продуктивными, ожидая научной помощи психолога. Знания психолога о мотивации, эмоциях, научении и памяти дают ему орудия для изменения поведения, но психолог должен быть не только соратником клиента. Психолог, консультирующий в сфере бизнеса, порой должен говорить своему клиенту, что тот сам является причиной проблем компании, и ни один этичный психолог не станет учить популярного артиста, как тому следует представлять себя. Наука, проникая в тайны природы, имеет традиционно нейтральные ценности, но, как говорил Фрэнсис Бэкон, «знание — сила», и орудия прикладного психолога следует использовать по назначению. Хотя концептуальные основы психологии следует искать в философии, идея создания психологии как самостоятельной науки проистекает из биологии. Идея о том, что функции, которые философы приписывают разуму, на самом деле зависят от глубинных процессов в головном мозге, существует со времен Древней Греции, но общепризнанной она стала в середине XIX в. Основатели психологии надеялись, что спекулятивная философия и религия могут стать естественными науками. Более молодая отрасль биологии — теория эволюции — также заложила основы научной психологии. Философы и психологи, особенно британские и американские, начали задаваться вопросом, чем хорош разум в борьбе за существование, представляющей собой эволюцию за счет естественного отбора. Почему мы должны быть сознательными? Есть ли сознание у животных? Эти новые вопросы тревожили и вдохновляли психологов с самого начала. Следовательно, мы должны рассмотреть не только абстрактные вопросы философии, но и растущее понимание функционирования мозга и нервной системы с древности и до наших дней. Сейчас, на протяжении последнего десятилетия — настоящей эпохи мозга — надежды первых психологов на физиологию заслуживают уважения. Они надеялись, что психологические процессы можно связать с физиологическими, но затем, на протяжении почти всего XX века, психология отошла от физиологической ориентации. Однако сегодня, вооружившись новейшими методиками исследования мозга, психологи вернулись к исходным поискам. В то же время новая область эволюционной психологии вернулась к старым фундаментальным вопросам о человеческой природе (R. Wright, 1994). Понимание науки Хотя определение предмета психологии всегда было противоречивым, начиная с XIX в. и по сей день существовало соглашение о том, что психология является (или, по крайней мере, должна быть) наукой. Образ современной науки Люди ждут от науки объяснений того, почему мир, разум и тело функционируют именно так, а не иначе. Тем не менее существуют постоянные разногласия о том, что же составляет научное объяснение, и эти дебаты — хороший способ познакомиться с философией науки, т. е. с исследованием природы науки. Ньютонианский подход. Современный стиль научных объяснений восходит к Исааку Ньютону (1642-1727) и к временам научной революции. Ньютон опреде- 14 Часть I. Введение лял научную деятельность как поиск ограниченного количества математических законов, позволяющих вывести наблюдаемые в природе закономерности. Сферой его интересов была физика движения, которую он предлагал объяснять с помощью трех законов движения и закона тяготения. Ньютон показал, насколько точно его законы описывают движение тел в Солнечной системе. В качестве примера ньютонианского подхода к объяснению (I. В. Cohen, 1980) рассмотрим закон тяготения: между двумя любыми телами существует взаимная сила притяжения, величина которой обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними. Современники Ньютона критиковали его за то, что он не смог предложить механизма, объясняющего работу гравитации; для них взаимодействие двух объектов, находящихся на некотором расстоянии друг от друга, попахивало магией. Ньютон, однако, отвечал на это так: «Hypotheses nonfingo» («Я не предлагаю гипотез»). Другими словами, Ньютон отказывался объяснять свой принцип гравитации; для него было достаточно постулировать существование силы, посредством которой можно было предсказывать движение небесных тел. Позитивизм. С Ньютона начинается новая философия природы, которая позднее приняла крайние формы у Огюста Конта (1798-1857) и его последователей, позитивистов. Конт полагал, что, поскольку наука исправно работает, другие формы человеческой деятельности должны перенимать ее методологию. Он основал философию науки, пытаясь выразить сущность науки в формуле, которую могли бы использовать все остальные. Для Конта и его последователей-позитивистов наука работала, поскольку ньютонианский стиль держался как можно ближе к наблюдаемым фактам и как можно дальше от гипотетических объяснений. По мнению позитивистов, основная задача науки — не объяснение, а описание. Предполагалось, что ученые должны пристально наблюдать за природой, ища закономерные события и надежные корреляции. На основании наблюдений ученые должны предлагать научные законы, наподобие закона тяготения Ньютона. Следуя нежеланию Ньютона формулировать гипотезы, позитивисты считали, что научные законы должны быть математическим выражением наблюдений. Из первой задачи науки, описания, в идеальном случае обобщенного в виде закона, проистекает вторая — предсказание. Используя закон тяготения Ньютона и три его закона движения, ученые смогли предсказать такие будущие явления, как затмения и появление комет. Используя законы Ньютона, инженеры смогли вычислить импульс, необходимый для запуска спутника на точную орбиту вокруг Земли, и послать зонды к далеким планетам. Знание — сила, как говорил Фрэнсис Бэкон, и конечной целью науки, согласно философии позитивистов, было осуществление контроля. Конт мечтал об обществе, которым управляет наука, и важную роль в формировании психологии XX в. сыграло желание применить научные психологические знания к проектам Конта. Объяснение Номологический подход. Описание, предсказание и контроль были, по мнению позитивистов, тремя единственными задачами науки. Они считали желание людей получить объяснения — ответы на вопрос «Почему?» — опасной поблажкой Глава 1, Психология, наука и история 15 метафизике и даже теологическим спекуляциям. Позитивисты утверждали, что наука должна избегать объяснений и руководствоваться исключительно фактами. Однако в 1948 г. началась эпоха, когда философия науки признала необходимость объяснений. Ее отправной точкой стала публикация работы «Исследование логики объяснений» (Studies in the Logic of Explanation), принадлежащей перу двух логических позитивистов, Карла Гемпеля и Пола Оппенгейма. В их статье был предложен способ, с помощью которого в функции науки можно было включить объяснение, не выходя при этом за рамки позитивизма. Несмотря на свой возраст и недочеты, модель объяснения Гемпеля-Оппенгейма остается основой для понимания научного объяснения. Гемпель и Оппенгейм высказали предположение, что научные объяснения можно рассматривать как логические аргументы, в которых событие, подлежащее объяснению (explanandum), может быть выведено из explanans, соответствующих научных законов и исходных наблюдаемых условий. Так, физик может объяснить солнечное затмение, показав, что при данном расположении Солнца, Луны и Земли, используя законы движения и тяготения Ньютона, с помощью дедукции можно предсказать образование ими соединения, порождающего затмение. Поскольку Гемпель и Оппенгейм говорили, что объяснения представляют собой следствия научных законов, их схема получила название дедуктивно-номологической (от греч. nomos — закон) модели объяснения. Ее также называют моделью объяснения, относящейся к закону, поскольку объяснение показывает, как событие подчиняется определенным научным законам. Следует отметить определенные черты модели Гемпеля-Оппенгейма. Вопервых, она помогает лучше понять характерную особенность объяснения, подмеченную еще в античные времена. Я называю эту особенность Железным законом объяснения: событие, нуждающееся в объяснениях (explanandum), не может явно или неявно содержаться в законах и обстоятельствах, привлекаемых для разъяснения (explanans). Нарушение этого правила приводит к тому, что объяснение теряет законную силу и аннулируется из-за замкнутого рассуждения, не выходящего за пределы логического круга. Вообразите себе вопрос: «Почему сомитол меня усыпляет?» и ответ «Потому что он обладает наркотическим действием». На первый взгляд, это кажется объяснением некоторого явления (сна) за счет другого (наркотического действия). Но когда мы узнаём, что «наркотический» означает «вызывающий сон», то видим, что предлагаемое объяснение ничего в себе не содержит, поскольку, по сути дела, утверждает, что сомитол усыпляет вас потому, что он вас усыпляет. То, что подлежит объяснению (explanandum), причина сна, в неявной форме содержится в разъяснении (explanans), поэтому объяснение становится замкнутым (circular). Хотя Железный закон объяснения может показаться слишком прямолинейным, ему не так-то легко следовать. Постоянно существует искушение дать явлению какое-либо заманчивое название, например «наркотический эффект», и считать, что этим дается объяснение. Античные доктора, наблюдая снотворные свойства различных веществ, могли сделать вывод о присутствии снотворной силы, заставляющей людей засыпать. Это могло быть первым шагом к понима- 16 Часть I. Введение нию фармакологии сна, но это не является объяснением. По большей части предубеждение позитивистов к объяснениям проистекает из'того исторического факта, что люди зачастую обманывали себя, принимая объяснения такого сорта, подразумевающие наличие неких сил (а также демонов, ангелов и богов) в событиях, которые они затем считали объясненными. Жестко разделяя то, что подлежит объяснению (explanandum), с одной стороны, и привлекаемые научные законы и наблюдаемые обстоятельства (explanans) — с другой, модель объяснения Гемпеля-Оппенгейма делает Железный закон более ясным и, возможно, более выполнимым. Самая противоречивая черта дедуктивно-номологической модели — уподобление объяснения предсказанию. С точки зрения Гемпеля и Оппенгейма, объяснение события состоит из демонстрации того, как оно могло быть предсказано. Так, астроном предсказывает затмение в 2010 г., но объясняет его в 1010 г. В каждом случае процедура одна и та же: применение законов движения к положению Солнца, Луны и Земли и демонстрация неизбежности затмения. Но тезис о симметричности объяснения и предсказания наталкивается на серьезные проблемы. Рассмотрим, например, то, что можно так же хорошо логически вывести факт затмения из законов движения, примененных к Солнцу, Луне и Земле месяц спустя после затмения, как и из условий за месяц до этого события. Или рассмотрим флагшток и его тень: если знать высоту флагштока и положение солнца, можно логически вывести или предсказать длину тени, исходя из законов, управляющих светом, и правил геометрии; и, следовательно, кажется вполне резонным сказать, что мы объяснили длину тени. К тому же, если мы знаем длину тени, мы можем логически вывести и, таким образом, предсказать высоту флагштока, но, конечно, длина тени не объясняет высоту флагштока. Падение давления в барометре предсказывает шторм, но не вызывает его. Последняя важная особенность модели объяснения Гемпеля-Оппенгейма состоит в том, что она рассматривает объяснения в качестве логических аргументов: ученый логически выводит (или предсказывает) событие из совокупности предпосылок. Поскольку позитивисты рассматривают научные законы всего лишь как человеческие изобретения — обобщение прошлых событий, то они считают, что эти законы не управляют природой и, следовательно, не служат причиной происходящего. Строго говоря, для позитивиста законы движения и тяготения Ньютона не являются причиной и не вызывают затмений; они просто позволяют нам логически вывести существование затмений в будущем. Каузальный подход. Сторонники подхода Гемпеля-Оппенгейма тщательно обходили вопрос о реальной каузальной структуре природы, предпочитая вместо этого сосредоточиваться на том, как мы можем предсказывать и контролировать природу. Полезным знаниям не надо притворяться фундаментальными или истинными. Хотя только сейчас начинают понимать, как действует аспирин, врачи долгое время прописывали его для облегчения боли, при ушибах и лихорадке. Начиная с Ньютона, которого не беспокоил вопрос о том, почему истинны его законы движения, позитивисты требовали от научных объяснений только того, чтобы они работали, не задаваясь вопросом, почему же они работают. Пребывая в замешательстве из-за недостатков позитивистского подхода, Глава 1. Психология, наука и история 17 некоторые философы хотели, чтобы наука копнула глубже и поведала бы нам не только о том, как функционирует природа, но и почему она функционирует именно так. Основная альтернатива позитивистскому подходу к объяснению — каузальный подход (W. S. Salmon, 1984). Он был вызван к жизни неудачами в применении модели Гемпеля-Оппенгейма, особенно уже упоминавшимися различиями между объяснением и предсказанием. С каузальной точки зрения, ключевой недостаток любой гносеологической обработки понимания — рассмотрение объяснения в качестве аргумента, логически выводящего заключение из предпосылок (P. Railton, 1989). Довод о том, что последующая дедукция затмения из условий не является объяснением, состоит в том, что следствия не могут опережать причины, и поэтому модель Солнечной системы может давать объяснения только тому, что происходит после, а не до. Сходным образом, хотя мы можем вывести высоту флагштока из длины тени, тени не являются причинами чего-либо, и поэтому их нельзя считать объяснениями; напротив, объекты, препятствующие солнечным лучам, каузально отбрасывают тени. Наконец, хотя мы никогда не предсказываем и не ожидаем редкого события, исходя из законов квантовой физики, квантовая физика наверняка может объяснить причины редкого события после того, как оно произойдет. Простое существование предсказывающих закономерностей не то же самое, что закон природы, независимо от того, насколько надежна и полезна эта закономерность. Еще важнее в отношении объяснений человеческого поведения то, что мы интуитивно принимаем объяснения, которые вообще не привлекают никаких законов. Когда в последней главе загадочного убийства детектив раскрывает преступление, объясняя, кто совершил его, как и почему, он или она не привлекают законов природы. Вместо этого детектив показывает, как серии частных, уникальных событий привели, одно за другим, к совершению убийства. Мы чувствуем удовлетворение, узнав, что лорд Пубах был убит своим сыном для того, чтобы оплатить карточные долги, но не существует закона природы, гласящего, что все или большинство сыновей, имеющих карточные долги, убьют своих отцов. Большинство объяснений в повседневной жизни и в истории принадлежат к этому типу, соединяя события в причинные цепочки без упоминания каких-либо законов. Даже если предположить, что существуют законы истории, мы не знаем, каковы они, но тем не менее можем объяснить исторические события. Таким образом, не все объяснения соответствуют включающей закон модели. С каузальной позиции, страх позитивистов впасть в метафизику и их последующее нежелание выходить за пределы фактов привели их к отказу от смысла науки и к игнорированию важных догадок о природе объяснения. Вместо того чтобы этого избегать, каузалисты принимают метафизику, утверждая, что цель науки — проникновение в каузальную структуру реальности и открытие (а не изобретение) законов природы. Они говорят, что наука достигает успеха, поскольку более или менее права относительно того, как функционирует природа, и обретает предсказательную силу и контроль благодаря своей истинности, а не логической структурированности. Наука защищается от суеверия — «пугала» позитивистов, жестко проверяя каждую гипотезу и сомневаясь в каждой теории. 18 Часть I. Введение Тем не менее у каузального подхода есть слабость, которую быстро заметили критики (P. Kitcher, 1989). Как, спрашивают они, мы можем быть уверены в том, что постигли причинную структуру мира, если она лежит (и каждый согласится с этим) за пределами наблюдений? Поскольку мы не в состоянии прямо проверить наши подозрения о реальных причинах, они — метафизическая роскошь, которую недопустимо позволять себе, как бы этого ни хотелось. Более серьезным толкованием является само понятие причины. Казуалисты взывают к интуитивным догадкам относительно причин, но, по их собственному признанию (W. S. Salmon, 1989), не располагают теорией о том, что служит причинами, как они действуют и каким образом мы можем законно судить о них, исходя из очевидности. Критики утверждают, что при отсутствии обобщений в сложной концепции каузальный взгляд на объяснение остается психологически привлекательным, но философски непреодолимым. Спор между каузальным и гносеологическим подходами к объяснению еще не закончен. Прагматические соображения. Существует третья, прагматическая, точка зрения на объяснения, которая иногда выглядит конкурирующей с первыми двумя, но которую лучше рассматривать в качестве важного дополнения к ним. Объяснения представляют собой общественные события, речевые акты, которые имеют место в определенном социальном контексте. Следовательно, природу приемлемого ответа обусловливают как факторы общественные и личные, так и логические и научные. Например, на вопрос «Почему небо синее?» существует целый ряд приемлемых ответов, зависящих от контекста, в котором задан этот вопрос, социальных взаимоотношений спрашивающего и объясняющего и первичного уровня понимания обоих. Маленький ребенок будет счастлив услышать объяснение типа: «Потому что это самый приятный цвет для неба». Ребенку постарше родители могут в общих чертах рассказать об отклонении света, сославшись на призму. Тому же самому ребенку на уроке природоведения будет дано более детальное объяснение, с привлечением понятий частоты световых волн и их рефракции при проходе через атмосферу. В колледже на занятиях по физике студенты узнают точные математические правила, связанные с рефракцией. Ни одно из этих объяснений, за исключением самого первого, нельзя назвать неправильным; различными их делает контекст, в котором задан вопрос, ожидания вопрошающего и мнение объясняющего относительно того, каким следует быть самому подходящему ответу. То, что является истиной для этого примера, справедливо и для всей истории науки. По мере того как развивается научное понимание проблемы, меняются и объяснения. Понимание СПИДа менялось от идентификации синдрома, установления того факта, что это заболевание передается половым путем, открытия того, что оно передается посредством вирусов, до детального объяснения, каким именно образом ретровирусы ВИЧ ингибируют и разрушают лимфатические клетки человека. Что считать объяснением — зависит от исторического, социального и личного контекста, и любая общая теория объяснения должна считаться с этим фактом. Глава 1. Психология, наука и история 19 Теории: как ученые объясняют явления Реализм: истинны ли научные теории или они просто полезны? Различия между номологическим и каузальным подходами к объяснению очень глубоки, поскольку они покоятся на принципиально различных идеях относительно того, чего может достичь наука. Номологические теории уверяют, что мы можем надеяться описать мир таким, каким мы видим его в нашем опыте; каузальные теории полагают, что мы можем пойти глубже и постичь тайную причинную структуру Вселенной. В философии науки этот спор известен как дебаты о реализме в науке. Этот диспут можно исторически проиллюстрировать спорами атомистов и антиатомистов, имевшими место в конце XIX века. Начиная с конца XVIII века широкое признание получила теория, согласно которой различные наблюдаемые явления, такие как поведение газов и правила комбинаций химических элементов, лучше всего можно объяснить, предположив, что объекты состоят из бесконечно малых частиц, называемых атомами. Но оставалось неясным, как интерпретировать концепцию атомов. Один лагерь составляли позитивисты, которых «вел в бой» выдающийся физик Эрнст Мах (1838-1916), утверждавший, что, поскольку атомы невозможно увидеть, мнение об их существовании является верой, а не наукой. Он говорил, что атомы следует, в лучшем случае, считать гипотетическим вымыслом, постулат об их существовании придает фактам смысл, но само их существование нельзя подтвердить. Лагерь атомистов возглавлял русский химик Дмитрий Менделеев (1834-1907), считавший, что атомы реально существуют, а их свойства и взаимодействия объясняют закономерности периодической таблицы, изобретенной им. Точка зрения Менделеева представляла собой реалистический взгляд на скрытые сущности и процессы: за пределами наблюдений лежит царство невидимых, но реальных вещей, о которых наука строит теории; наблюдения рассматриваются как свидетельства глубинной причинной структуры Вселенной. Позитивистская точка зрения Э. Маха представляла антиреалистический взгляд, согласно которому единственная вещь, которую должна объяснять наука, — это сами наблюдения. Антиреалисты получили клеймо агностиков и атеистов (W. H. Newton-Smith, 1981; W. S. Salmon, 1989). Самая обычная форма антиреализма — инструментализм, согласно которому научные теории представляют собой всего лишь орудия — инструменты, чье назначение — помочь людям постигать природу. Если теория предсказывает и объясняет события, мы считаем ее полезной; если ей не удается этого сделать, мы отметаем ее. Нам не следует стремиться к как можно большему количеству теорий. На карту поставлена возможность достижения истины посредством науки. По мнению Б. К. ван Фрассена (В. С. van Frassen, 1980), реалисты говорят, что «наука стремится поведать нам, благодаря своим теориям, буквальную правдивую историю о том, что представляет собой этот мир; а принятие научной теории подразумевает веру в ее истинность». С другой стороны, согласно взглядам антиреалистов, «наука старается дать нам эмпирически адекватные теории (т. е. законы, описывающие явления), и принятие этих теорий подразумевает веру в то, что они эмпирически адекватны». 20 Часть I. Введение Разногласия по поводу реализма лежат в самой сути спора номологистов и каузалистов об объяснении, и основные сложности его разрешения касаются не столько философии науки, сколько самой науки. Возможно, большинство людей в душе реалисты, но квантовая физика угрожает распространить антиреализм как верную теорию не только на мир, который мы наблюдаем, но и на всю Вселенную, как ни парадоксально это звучит. Как Вселенная может быть нереальной? Хорошо известно, что, согласно квантовой физике, нельзя определить точное положение и механический момент субатомных частиц. Большинство физиков полагают, что эти частицы не обладают реальным местоположением и количеством движения, поэтому, в соответствии с гносеологической моделью, физические теории всего лишь описывают наши измерения и не являются ничем большим. Как писал Нильс Бор: «Не существует квантового мира. Существует всего лишь абстрактное квантовое описание» (цит. по: N. Herbert, 1985, р. 17). С другой стороны, можно последовать за реалистом Альбертом Эйнштейном и допустить, что частицы обладают истинным положением и механическим моментом и что наша неспособность определить оба этих параметра в одно и то же время — результат несовершенства наших измерений, а не свойство природы. Как говорил Эйнштейн: «Бог не играет в кости со Вселенной». При таком подходе современная квантовая теория фатально порочна и должна быть заменена (и будет заменена) теорией, раскрывающей глубинные скрытые переменные, лежащие за абстрактным квантовым описанием. В наши задачи не входит обзор соответствующих доказательств, но последние открытия подтверждают скорее взгляды Бора, а не Эйнштейна и позволяют предположить, что если за наблюдениями скрывается некая реальность, то она очень странная и потенциально каждое событие во Вселенной мгновенно связывается с любым другим событием (N. Herbert, 1985). Спор между реалистами и антиреалистами продолжается (P. Kitcher and W. S. Salmon, 1989). Наука объясняет мир с помощью теорий, независимо от того, считаем ли мы их истинными (каузально-реалистическая точка зрения) или просто полезными (номологически-антиреалистическая точка зрения). Тем не менее изучение природы научных теорий — самая неустойчивая область философии (W. Savage, 1990). У. Сэведж выделяет три широких подхода к теориям, включающие в себя множество мелких ответвлений: 1) синтаксическая точка зрения, согласно которой теории являются аксиоматизированным собранием утверждений; 2) семантическая точка зрения, согласно которой теории представляют собой отвечающие фактам модели мира; и 3) точка зрения, которую мы называем натурализмом, утверждающая, что теории — это аморфные собрания идей, величин, практик и примеров. Из этой смеси я выбрал для обсуждения четыре проблемы, очевидно значимые для психологии. Прежде всего, я намерен обсудить «дедушку» синтаксической точки зрения — общепринятый взгляд на теории, который оказал огромное влияние на психологию. Во-вторых, я кратко рассмотрю семантическую точку зрения на теории как модели, что приведет нас к последней теме этого раздела, проверке теорий. Натуралистическая точка зрения будет рассмотрена в следующем разделе, посвященном рациональности. Глава 1. Психология, наука и история 21 Теории о научных теориях Синтаксический подход: теории как собрания утверждений. В конце XIX в. позитивизм О. Конта и Э. Маха, объединившись с достижениями логики и математики, породил движение, названное логическим позитивизмом и преобладавшее в философии науки на протяжении нескольких десятилетий. Его влияние было настолько велико, что оно получило известность как общепринятый взгляд на теории (F. Suppe, 1977). Атомисты победили в споре о существовании атомов. Наследники Конта и Маха, логические позитивисты, были вынуждены признать, что, несмотря на философские сомнения, наука может включать в свои теории неявные, гипотетические понятия. Они попытались показать, как это можно сделать, не прибегая к опасным практикам метафизики. Делая это, они выработали для науки великолепный рецепт, который оказал огромное влияние. Логические позитивисты разделили язык науки на три больших набора терминов: термины наблюдения, теоретические термины и математические термины. Неудивительно, что логические позитивисты абсолютный приоритет отдали терминам наблюдения. Фундаментальной задачей науки оставалось описание; термины наблюдения относились к непосредственно наблюдаемым свойствам природы и принимались за несомненно истинные. Фундаментом науки были протокольные изречения — описания природы, содержащие только термины наблюдения. Предполагаемые обобщения данных — «кандидаты» в законы природы, представляют собой аксиомы, которые содержат теоретические термины в сочетании с логически-математическими. Использование таких теоретических терминов, как «атом» или «магнитное поле», затрагивает проблему реализма и, с точки зрения логических позитивистов, порождает опасный соблазн впадения в метафизику. Они охраняли антиреализм более раннего позитивизма тем, что вообще отрицали теоретические термины, относящиеся к чему-либо. Вместо этого утверждалось, что теоретическим терминам придают смысл и гносеологическое значение посредством точных или, чаще, операциональных определений. Операциональные определения представляют собой предложения третьего вида, признаваемого логическими позитивистами: смешанные предложения, содержащие теоретический термин и связанный с ним термин наблюдения. Картина науки в этом случае напоминает слоеный пирог: внизу лежат термины наблюдения, являющиеся, с точки зрения позитивистов, единственной реальностью; наверху — чисто гипотетические теоретические термины, организованные в аксиомы, а между ними располагаются операциональные определения, связывающие теорию с фактами. Чтобы уяснить общепринятый взгляд, давайте рассмотрим пример из физики. Важной аксиомой классической физики служит уравнение F = МхА (сила равна массе, умноженной на ускорение). Сила, масса и ускорение — термины теоретические. Мы не наблюдаем их непосредственно, но должны дать им определение в терминах того, что наблюдаем, — чаще всего, с помощью неких процедур. Именно поэтому операциональные определения и получили свое название. Например, массу определяют как вес объекта на уровне моря. Таким образом, согласно общепринятому взгляду, теории являются утверждениями (аксиомами), термины которых четко определяются в терминах наблюдения. Отметим, что, согласно общепри- 22 Часть I. Введение нятому взгляду, как и для любой антиреалистической философии науки, наблюдения не дают свидетельств существования и ничего не говорят о свойствах скрытых сущностей, но они дают определения этих сущностей посредством декрета. Общепринятый взгляд естественным образом ведет к модели объяснения Гемпеля-Оппенгейма. Законы природы представляют собой теоретические утверждения, из которых мы логически выводим явления или, точнее, утверждения наблюдения. Как мы увидим далее, с 1930-х до 1960-х гг. психология находилась под сильным влиянием жестких формальных идеалов логического позитивизма, и на нее до сих пор влияет концепция операциональных определений. Общепринятый взгляд на теории порождает множество трудностей, в том числе и препятствующих их дедуктивному номологическому значению объяснения. Самое серьезное затруднение — полный разрыв теории и данных. Позитивисты всегда принимали как должное то, что наука основана на наблюдениях и что наблюдения полностью независимы от теории. Однако позитивистская концепция восприятия была упрощенной. По меньшей мере, невозможно наблюдать все и постоянно; необходимо иметь какое-то предварительное представление о том, что можно наблюдать в данной конкретной ситуации, некоторые идеи о том, какие события важны, а какие не относятся к делу, и поэтому значение события определяется теорией. Более того, психологи продемонстрировали, каким образом на восприятие влияют ожидания и ценности людей, поэтому мы знаем, в отличие от мнения позитивистов, что восприятие никогда не бывает незапятнанным. Конечно, мы можем обратить точку зрения позитивистов против них самих и считать руководство теорией при наблюдениях добродетелью, а не грехом. Это можно проиллюстрировать отрывком из рассказа о Шерлоке Холмсе «Серебряный»1. Мы увидим, что мастер расследования, руководствуясь теорией, одерживает верх над полисменом-позитивистом: «Холмс взял сумку, спустился в яму и подвинул рогожу ближе к середине. Потом улегся на нее и, подперев руками подбородок, принялся внимательно изучать истоптанную глину. — Ага! — вдруг воскликнул он. — Это что? Холмс держал в руках восковую спичку, покрытую таким слоем грязи, что с первого взгляда ее можно было принять за сучок. — Не представляю, как я проглядел ее, — с досадой сказал инспектор. — Ничего удивительного! Спичка была втоптана в землю. Я заметил ее только пото му, что искал. — Как! Неужели вы ожидали найти ее? — Я не исключал такой возможности». Здесь мы видим, насколько важно иметь теорию, которая указывает исследователям, на что следует обратить внимание. Холмс обнаружил спичку, потому что у него уже была теория о преступлении, которая побудила его искать спичКу, тогда как полицейские, у которых не было теории, не смогли найти спичку, несмотря на тщательные поиски. Для собирателя фактов все факты равно имеют смысл или лишены его. Для исследователя, руководствующегося теорией, каждому факту отводится свое собственное надлежащее место в общей схеме событий. Конан Дойль А. Сочинения/Пер, с англ. Ю. Жуковой. — Таллинн: Скиф Алекс, 1992. Глава 1. Психология, наука и история 23 Семантический подход: теории как упрощенные модели мира. Теперь мы рассмотрим семантический подход к теориям как альтернативу общепринятому взгляду (F. Suppe, 1989). Семантический подход рассчитывает на высокое техническое развитие современной логики, но для наших целей он важен по той причине, что ему отводится центральная роль в моделях науки и в последующих косвенных взаимоотношениях научных теорий и мира, который они призваны объяснять. Семантический подход рассматривает теории как абстрактные математические структуры, которые применимы не к реальному, а к идеализированному миру, очищенному от соображений, не относящихися к делу. Руководствуясь теорией, ученый конструирует модель реальности — очень идеализированную, частную имитацию мира. Она описывает, на что был бы похож мир, если бы лежащая в основе теория была верна и если бы на поведение влияли только переменные, входящие в эту теорию. Физическая теория механики частиц, например, описывает блок, скользящий вниз в снижающемся самолете, как систему из трех точечных масс, не обладающих пространственными измерениями и трением и соответствующих блоку, самолету и земле. В реальном мире эти тела располагаются в пространстве и между блоком и самолетом существует трение; в модели подобные факторы, не относящиеся к делу и вызывающие затруднения, исчезают. Таким образом, модель является упрощенной, идеализированной версией реальности, с каковой и может обращаться теория. Очень важно понимать, насколько ограничена научная теория. Она нацелена на объяснение лишь некоторых явлений и лишь некоторых их аспектов. Научная теория работает не с тем реальным миром, который мы воспринимаем, а с абстрактными, идеализированными моделями. Реальный мир, в отличие от моделей, слишком сложен, чтобы его можно было объяснить с помощью теорий. Если взять психологический пример, то теория парно-ассоциативного научения описывает идеального научаемого, без неврозов или факторов мотивации, которые, конечно, определяют запоминание у реальных субъектов. Эти модели дают ученым огромную власть. Прежде всего, они освобождают ученого от непосильной задачи описывать всю реальность, которая, из-за бесконечной сложности, никогда не будет соответствовать теории. Модели позволяют ученому представить, каков мир, и примерить и подогнать теории так, чтобы справиться с этим миром. Многие из величайших физических экспериментов были мысленными экспериментами, которые никогда не осуществлялись на деле. Эйнштейн построил свою теорию относительности на множестве подобных экспериментов. Во-вторых, эти идеализированные теории и модели позволяют ученому создать мощное и всеобъемлющее объяснение наблюдаемых явлений. Модель олицетворяет собой идеалы природного порядка, описания идеализированного мира (S. Toulmin, 1961). Эти описания, хотя и не наблюдаемые, дают основу для объяснения того, что удается наблюдать. Теория Ньютона, например, предоставляет собой идеал естественного порядка: все природное движение объектов в пространстве происходит по прямой, продолжающейся в бесконечности. Подобное движение нельзя наблюдать. Движение, не соответствующее этому идеалу, объясняется воздействием других факторов. Например, мяч, катящийся по траве, быстро останавливается, но мы можем сказать, 24 Часть I. Введение что движение продолжалось бы вечно, если бы не трение. Ученый не объясняет идеал естественного порядка, а использует его (и другие факторы) для того, чтобы объяснить явления, которые не отвечают этому идеалу, например останавливающийся мяч. Научное объяснение всегда косвенно и метафорично. Ученый способен лишь описать, каким мог бы быть этот мир, если бы теория была верна, а затем объяснить, почему мир на самом деле не таков. Природа научных изменений Рациональность: почему и когда ученые меняют теории? Древние греки определяли человека как рациональное животное, но со времен 3. Фрейда это определение вызывало все больше подозрений. Тем не менее наука является одним из институтов, отвечающих этому идеалу, ее успех со всей очевидностью провозглашал успех рациональности. Проблема рациональности науки очень важна, поскольку рациональность, подобно морали, представляет собой нормативную концепцию. Быть моральным и рациональным — значит быть таким, каким следует быть человеку, и на протяжении долгих лет философы пытались разработать стандарты рациональности, с которыми могли бы сверяться люди, точно так же, как они оценивают свое моральное или аморальное поведение. Потенциальная угроза отказа от норм рациональности подобна опасности отказа от норм морали: если это произойдет, то как мы убережемся от анархии, тирании и невежества? Как мы сможем отличить правильное от ложного, а хорошее от плохого? Если даже наука не рациональна, что же тогда рационально в этом мире? Традиционная философия науки, например позитивизм или логический позитивизм, признает рациональность науки и берет на себя формулировку рациональной методологии науки в формальных логических деталях. Более того, картина науки у позитивистов была свободной от содержания: они исходили из того, что во все времена и в любой науке существовала единая логическая структура. Чем больше мы углубляемся в историю науки, тем меньше она выглядит чисто рациональной сферой деятельности, руководствующейся абстрактной, неизменной, свободной от содержания методологией. Ученые — это люди, и, несмотря на жесткое обучение, навыки их восприятия и рассуждения подвержены тем же ограничениям и ошибкам, какие присущи и всем остальным. Ученые проходят обучение и работают внутри сообщества ученых, имеющих общие цели, ценности и нормативы, изменяющиеся в зависимости от исторического периода. В науке, как и в других областях жизни, то, что кажется очевидно рациональным одному человеку, выглядит глупостью в глазах другого. Эти общие соображения заставляют предположить, что, возможно, логические позитивисты глубоко ошибались, пытаясь найти формальное логическое обоснование науки. В начале 1960-х гг. возникло движение метанауки, бросавшее вызов и даже отрицавшее предположение о том, что наука определяется конститутивной рациональностью, которая отграничивает ее от прочих форм человеческой деятельности. Поскольку оно считало науку институтом, которому надлежало руководствоваться скорее практикой, а не философией, это новое направление получило название натуралистического подхода к науке и включало в себя философов, исто- Глава 1. Психология, наука и история 25 риков, социологов и психологов науки. Существует множество способов применить натуралистический подход к науке, и в этом разделе я собираюсь обсудить три из них: 1) теоретиков вельтаншауунг-подхода (от нем. Weltanschauung)1, возглавляемых Томасом Куном, который оказывал непосредственное влияние на психологию на протяжении последних трех десятилетий; 2) теоретиков, рассматривающих науку как материал интеллектуальной эволюции по направлению, намеченному Ч. Дарвином, и 3) ориентированный на содержание каркас конкурирующих научных тем. Натуралистические подходы Т. Кун и парадигмы. Самый серьезный вызов рациональной модели науки бросили мыслители, считающие науку определяемой обществом формой жизни (впервые эту точку зрения высказал Людвиг Витгенштейн, см. главу 13). Человеческая культура составляет форму жизни, и она формирует наше восприятие и поведение зачастую неведомыми нам способами. Мы впитываем ценности, практики и идеалы благодаря очень незначительному явному обучению или вообще без него; мы воспринимаем их как должное точно так же, как дышим воздухом. Когда антропологи изучают культуру, они пытаются внедриться в нее и описать скрытое мировоззрение, присущее всем носителям этой культуры, показать, как она работает и как изменяется со временем. Некоторые теоретики науки из натуралистического лагеря предлагают подходить к науке с методами антропологии и истории, чтобы постичь суть научного мировоззрения и характер его изменений. Натуралистические подходы к науке возникли в сфере истории науки. Вместо того чтобы смотреть на научные теории как на абстрактные объекты, историки изучают, как наука изменяется, выявляя тем самым человеческий фактор в ее развитии. Историк Томас Кун (род. в 1922 г.) в своей работе «Структура научной революции» (Structure in Scientific revolution, 1970) приводит самое полное впечатление от вельтаншауунг-подхода к науке. Т. Кун описал историю науки как циклически повторяющиеся последовательности стадий и привел отчет о том, каким образом научная практика формируется при глубоком проникновении мировоззрения, о чем работающие ученые могут быть осведомлены весьма смутно. Одним из открытий Т. Куна было то, что он подчеркивал социальную природу науки. Наукой занимаются сообщества ученых, а не изолированные мужчины и женщины. Чтобы понять научную работу, мы должны понять научную общность и ее нормы, которые в совокупности составляют то, что Т. Кун назвал нормальной наукой. Чтобы научное исследование было прогрессивным, научное сообщество должно прийти к согласию по определенным проблемам в отдельных исследовательских областях. Его члены должны иметь общее мнение по поводу целей науки, основных характеристик реального мира, являющихся предметом науки, того, что считать достоверным объяснением явлений, допустимых исследовательских методов и математических приемов. Кун называл такое согласованное мировоззрение Weltanschauung ( Welt — общество, anschauung — созерцание) — здесь и далее по тексту мы используем этот термин (букв, «мировоззрение») в русской транскрипции, поскольку в русском языке нет прямого аналога значению, в котором он применяется Т. Куном. В наиболее общем виде смысл вельтаншауунг-подхода определяется зависимостью науки от принятой на данный момент научным сообществом парадигмы. — Примеч. науч. ред. 26 Часть I. Введение парадигмой. При наличии соглашения по этим вопросам ученые могут подходить к анализу природы с коллективной унифицированной точки зрения; при отсутствии же согласия каждый исследователь должен был бы занимать свою собственную позицию, и было бы гораздо больше бесполезных дискуссий по спорным вопросам. Кун описывает науку как некое здание, возведение которого требует усилия множества рук. Для того чтобы здание было построено согласно плану и на прочном фундаменте, необходимы коллективные действия. До тех пор пока не будет рабочих чертежей и фундамента, не может быть ни строительства, ни прогресса. Строительство может быть начато, только когда согласованы все планы. Парадигмы обеспечивают ученых чертежами и фундаментом. На протяжении периодов нормальной науки чертеж принимается как должное. Эксперименты отнюдь не направлены на проверку парадигмы, а лишь на попытки решать загадки, существующие в ее рамках. Если ученый не в состоянии разрешить головоломку, то это неудача самого ученого, а не парадигмы. Вспомните, что происходило во время ваших собственных лабораторных работ. Вы следовали всем инструкциям, но «правильные» результаты получались далеко не всегда. Когда вы сообщали об этом своим преподавателям, они не рвали на себе волосы и не рыдали: «Все наши теории неверны!» Напротив, они высказывали предположение, что вы где-то ошиблись, и ставили вам плохую оценку. Те же самые вещи происходят с учеными в нормальной науке. Научное сообщество воспринимает определенные загадки готовыми к решению и, за исключением чрезвычайных обстоятельств, когда ученый энергично берется за одну из таких проблем, испытанию подвергается сам ученый и его (или ее) теории, а не несформулированная парадигма. В пределах нормальной науки исследование является прогрессивным, если удается решать одну загадку за другой. Тем не менее Кун заявлял, что нормальная наука — всего лишь одна из фаз научного развития. Парадигма представляет собой определенное историческое достижение, при котором один или несколько ученых устанавливают новый научный стиль, основанный на выдающемся успехе в понимании природы. Парадигмы разрушаются и заменяются, когда перестают быть успешным руководством для исследований. Первая научная парадигма возникла из донаучной фазы истории науки, а затем парадигмы периодически сменяли друг друга в процессе научных революций. Научные изменения, по мнению Куна, не всегда происходят постепенно и непрерывно. Бывает, что наука претерпевает радикальные изменения в течение короткого времени — причем настолько радикальные, что те, кого ранее считали великими людьми, становятся забытыми «ископаемыми», а концепции и проблемы, которые прежде владели умами ученых, просто-напросто исчезают. Подобные изменения представляют собой революцию, а не эволюцию, и зависят от принципов, лежащих вне пределов изменений, отбора и сохранения. Кун (Т. Kuhn, 1959) высказал предположение, что примером подобной революции была замена геоцентрической космологии Птолемея гелиоцентрической космологией Коперника, а некоторые наблюдатели полагают, что в психологии происходили ее собственные революции. Картина науки, нарисованная Куном и его последователями, оказалась полна противоречий. Кун помог направить внимание ученых на подлинную историю науки, а не на ее идеализированные версии. В то же время исследования по исто- Глава 1. Психология, наука и история 27 рии науки породили смешанные отзывы по поводу адекватности модели научных изменений Куна, особенно в отношении существования революций (G. Gutting, 1980). Некоторые историки не нашли никаких доказательств того, что в науке когда-либо происходили революционные изменения (R. Laudan, 1980), и сам Кун (Т. Kuhn, 1977) также отошел от своих заявлений о революционности. С другой стороны, один из наиболее выдающихся ныне живущих историков науки Бернард Коэн (I. Bernard Cohen, 1985) продолжал разрабатывать тему Куна, подробно изучая случаи успешных, неуспешных, реальных и предполагаемых революций в науке. Адекватность специфической исторической модели Куна до конца не принята, но он, несомненно, установил, что изучение науки должно включать в себя исторические, общественные и личные влияния, выходящие за пределы научной методологии. Эволюционная гносеология. Еще один натуралистический подход к науке применяет к истории науки эволюционную теорию Дарвина (S. Toulmin, 1972). Виды эволюционируют на протяжении определенного времени благодаря процессу естественного отбора. Особи, обладающие различными признаками, образуются в результате мутаций и генетических рекомбинаций. Успешные индивиды вырастают и воспроизводят себя, неудачные — гибнут. При наличии достаточного времени естественный отбор может полностью изменить тело и поведение вида, превратив его во что-то абсолютно новое. Конечно, люди произошли от первых одноклеточных животных. Хотя скорость эволюции может варьировать, в истории природы нет революций. Возможно, наука эволюционирует путем естественного отбора идей. Ученые стараются усовершенствовать свою область науки, предлагая различные концепции, которые, как они надеются, будут приняты научным сообществом. Сообщество обсуждает новые идеи и подвергает их эмпирической проверке. Выбираются те концепции, которые получают признание, а затем они передаются следующему поколению ученых посредством учебников и инструкций; отвергнутые идеи вымирают. Со временем набор концепций, принятых научным сообществом, может полностью измениться в процессе естественного научного отбора. Однако в этой эволюционной модели научные революции отсутствуют. Могут быть периоды относительно быстрой эволюции концепций, но эти периоды не являются революциями, поскольку обычные процессы изменения, отбора и сохранения присущи и быстрой, и медленной эволюции. Темы. И с эволюционным, и с куновским анализом науки связана одна и та же проблема — они не в достаточной степени натуралистические. Приверженцы обеих позиций уважают историю науки больше, чем их научные противники, но похоже, что обе они тем не менее удаляют из своих исследований историю методологии. По-настоящему натуралистическая альтернативная точка зрения может прекратить поиск глубинных процессов и вместо этого взглянуть на независимые обязательства, которые руководят научными исследованиями. Джеральд Холтон (Gerald Holton, 1973,1978,1984) проделал это в своем анализе научных тем. Темы представляют собой метатеоретические, даже метафизические обязательства, мотивирующие работу ученых и руководящие ею. Нередко они образуют пары. Например, в физике древней парой противоположностей являются: вера в то, что 28 Часть I. Введение Вселенную можно анализировать, разложив на малое количество дискретных частей, и вера в то, что не существует никаких конечных частей, что она представляет собой континуум. Каждую из этих тем можно проследить по крайней мере вплоть до Древней Греции, и ни одна из них так и не стала главенствующей (N. Herbert, 1985). Концепция тем основана на содержании. Согласно схеме Дж. Холтона, не существует постоянного лежащего в основе науки процесса, кроме того, который сформулировал физик Перси Бриджмен: «Научный метод по сути дьявольский метод, не стесняющийся в выборе средств.» (G. Holton, 1984, р. 1232). То есть наука, скорее, формируется представлениями ученых о природе мира. В некоторых случаях противоположные точки зрения вступают в острое противоречие; и одна из них может на какое-то время занять господствующее положение, создавая иллюзию стабильной нормальной науки, лишь изредка перемежающейся революциями. С другой стороны, темы продолжают существовать; поэтому истинных революций не происходит, что еще раз убеждает нас в том, что сегодняшняя наука составляет неразрывное целое со вчерашней или еще более ранней. Что касается рациональности, то у науки нет специального метода. Люди рациональны; они пытаются достичь разумного понимания друг друга: политических и личных установок, искусства и т. д. Научное основание представляет собой всего лишь человеческое основание, применимое к природе, и, в рамках науки, основания определяются историческими темами, которые навязывают ученым определенные методы работы. Методологический подход: фальсификационизм Философы, считающие науку несомненно рациональным занятием, испытали разочарование по поводу натурализма. Самой серьезной критике натурализм подверг сэр Карл Поппер (1902-1994), глава вначале венской, а затем лондонской школ экономики, и его последователи. Философия науки Поппера представляет особый интерес, поскольку она активно занималась вопросом о том, как наука меняется с нормативной, а не с исторической точки зрения. Поппер хотел знать, когда ученым следует менять свои теории. Он ответил на этот вопрос, сравнивая науку и псевдонауку и провозгласив демаркационный критерий, отделяющий их друг от друга (К. Popper, 1963). Подобно позитивистам, он верил, что наука является преимущественно рациональной сферой и что должны существовать некоторые методологические правила, составляющие научную рациональность. В Вене, во времена молодости Поппера, многие системы мышления провозглашали себя наукой, в том числе теория относительности и психоанализ. Поппер жаждал узнать, к каким притязаниям отнестись серьезно, а какие отвергнуть. Он подошел к этой проблеме, рассмотрев сначала примеры бесспорной науки, например физику Ньютона, а затем — явные примеры псевдонауки, такие как астрология, пытаясь сформулировать существующие между ними различия. Позитивисты подчеркивали, что показателем научного статуса теории является ее доступность проверке. То есть исходя из теории с правильно разработанными операциональными определениями, мы можем логически вывести ряд прогнозов, подтверждение которых придаст достоверность самой теории. Псевдонаучные или метафизические теории не в состоянии дать операционально- Глава 1, Психология, наука и история 29 го определения своих терминов, и поэтому на их основе невозможно сделать предсказания событий и подтвердить их притязания. Хорошие теории накапливают множество подтверждений; слабые — не делают этого. Однако Поппер увидел, что все обстоит далеко не так просто. Псевдонауки могут заявить о множестве фактов подтверждения. Астролог может указать на сбывшиеся предсказания и оправдывать несбывшиеся такими причинами, как неучтенное влияние минорных планет. Подтверждение теорий мало помогает и в неопределенных случаях, таких как релятивистская теория или психоанализ, которые время от время заявляют о подтверждении своих теорий. Но, слушая психоаналитиков и сравнивая их с Эйнштейном, Поппер обнаружил, что, каким бы сложным ни казался случай психоанализа, хороший аналитик, равно как и хороший астролог, всегда мог подвергнуть его новой интерпретации в свете аналитической теории. В то же время, сразу же после Первой мировой войны, была снаряжена экспедиция для проверки одного из предсказаний релятивистской теории о том, что световой пучок изгибается в присутствии гравитационного поля. На основании фотографий звезд, находящихся на границе с Солнцем, сделанных во время полного затмения, астрономы обнаружили, что лучи света изгибаются в соответствии с теорией Эйнштейна. Хотя на первый взгляд эта успешная проверка удовлетворяла требованиям позитивистов о логическом подтверждении, Поппер нашел решающее отличие релятивистской теории от психоанализа: оба направления могли заявлять о подтверждении своих теорий, но только теория относительности рисковала оказаться фальсификацией. В отношении предсказаний Эйнштейна важным было не то, что не могла быть доказана их истинность, а то, что можно было доказать их ложность. Были некоторые события, которые релятивизм, предположительно, не мог объяснить. Напротив, психоанализ (как и астрология) был готов объяснить все что угодно. Другими словами, по мнению Поппера, научная рациональность состоит не в поиске доказательств правоты, но в допущении того, что предположение может оказаться неверным — в наличии риска положить голову на плаху фактов. Однако в простом демаркационном критерии фальсифицируемое™ Поппера не были учтены два важных фактора (однако принятые во внимание его последователями при поиске критерия научной рациональности). Во-первых, никогда не удается нанести поражение той или иной теории одним решающим экспериментом; во-вторых, теории соревнуются друг с другом, равно как и с природой. Никогда один-единственный эксперимент не может решить судьбу теории, поскольку каждый опыт основывается на определенных методологических допущениях, которые никак не влияют на саму теорию. Любой единичный эксперимент можно сделать недействительным, неверно выбрав аппаратуру, неправильно отобрав объекты эксперимента, сделав ошибку в статистических методах или где-либо еще. Короче говоря, всегда можно защитить истинность теории от ложных фактов, усомнившись в валидности самих этих фактов. Кроме того, Поппер предположил, что наука представляет собой арену соревнования, в котором есть два участника — теория и реальный мир, но обладание теорией настолько важно, что ученые предпочитают иметь слабые теории, чем не иметь их вовсе. Научное исследование — это не двустороннее соревнование между теорией и реальным миром, а трехстороннее, в котором участвуют две соперничающие теории и реальный мир. 30 Часть I. Введение Учитывая все эти положения, последователи Поппера столкнулись с проблемой формулировки методологии, которой ученым следует руководствоваться при выборе исследовательской программы работ над той или иной проблемой (I. Lakatos, 1970). Критерием, разработанным Имре Лакатосом и Ларри Лайданом (Larry Laudan, 1977), является успешность решения проблемы. Лакатос и Лайдан считали науку деятельностью, направленной, в первую очередь, на решение проблемы, или, выражаясь словами Куна, на разгадку головоломок и аномалий. Исследовательская программа, построенная на теории, пытается решить серию проблем в течение определенного времени, тогда как Поппер изначально предлагал проверку одной-единственной теории посредством единичного эксперимента. Следовательно, рациональный ученый должен принять ту программу, которая решает максимальное количество проблем посредством минимального количества методологических приемов и в то же время способствует плодотворному рождению новых проблем, на которые и нацелена. Позиция Лайдана была подвергнута критике за антиреализм (W. H. NewtonSmith, 1981). Если теории предназначены лишь для удобства и не являются потенциально истинными описаниями мира, то весьма затруднительно дать твердое определение проблемы или ее решения. У. Г. Ньютон-Смит пишет: «До тех пор пока истина не играет регуляторную роль [в науке], каждый из нас может выбирать на основании собственных прихотей свой собственный набор предложений, которые будут для нас утверждениями, описывающими проблему, просто потому, что мы решили считать их таковыми. Каждый из нас может затем строить свои собственные теории для решения этих проблем. Неважно, что представляет собой реальный мир, давайте просто решать наши собственные проблемы!» (р. 190). Таким образом, мы снова скатываемся в анархию в науке, в то же состояние, из которого, по утверждениям Поппера, он вызволил нас. Как и остальные описанные нами проблемы, вопрос о том, рациональна ли наука, и если да, то почему, остается нерешенным. Анархо-натуралистические взгляды пережили зенит своей славы в 1960-х гг., сегодняшние натуралисты придерживаются более скромной, менее романтической позиции (N. J. Nersessian, 1987). В то же время рационалисты более не ставят своей целью создание закона для ученых, как это делал И. Лакатос, а удовлетворяются более скромной ролью рационализма как нормативной философии науки (N. J. Nersessian, 1987). Некоторые методологически ориентированные ученые надеются, что развитие статистики (особенно разделов, касающихся теоремы Баеса), которая гласит, что вера превращается в гипотезу при наличии фактов, может создать новый фундамент для рационализма (W. Savage, 1990). Редукция и замена Когда две теории вступают в противоречие друг с другом из-за возможности объяснения одних и тех же явлений, существуют два вероятных исхода. Первый — это редукция. Она имеет место при том условии, что две теории объясняют одни и те же факты на разных уровнях: более высокий уровень оперирует более крупными объектами и силами, тогда как более низкий — более глубинными объектами и силами. Пытаясь создать унифицированную картину природы, ученые стремятся Глава 1. Психология, наука и история 31 редуцировать теории более высокого уровня до более элементарных, более глубинных, демонстрируя, что истинность первых есть следствие истинности последних. На своем уровне объяснения редуцированная теория считается валидной и полезной. Второй возможный исход — это замена или уничтожение. Одна из теорий оказывается верной, а другая — ложной и сбрасывается со счетов. Редукцию теории более высокого уровня другой теорией можно продемонстрировать сведением классических газовых законов до кинетической теории газов, а менделевской генетики — до молекулярной генетики. Физики XVIII столетия полагали, что давление, объем и температура газов взаимодействуют друг с другом в соответствии с математическим уравнением, которое получило название закона идеального газа: Р = VxT. Используя этот закон — хрестоматийный пример общего закона, — физики могли точно и с пользой описывать, предсказывать, контролировать и объяснять поведение газов. Законы идеального газа представляют собой пример теории высокого уровня, поскольку они описывают поведение сложных объектов, а именно газов. Одним из первых триумфов атомарной гипотезы стала кинетическая теория газов, которая давала каузальное объяснение закону идеального газа. Кинетическая теория утверждает, что газы (как и все остальное) состоят из миллиардов шарообразных атомов, степень возбуждения которых (движение) является функцией энергии, особенно теплоты. Так, закон идеального газа предсказывает, что если мы нагреем воздух в воздушном шарике, он увеличится в размере, а если охладим — то сожмется (опущенный в жидкий азот, он съежится практически до нулевого объема). Кинетическая теория объясняет, почему это происходит: когда мы нагреваем воздух, составляющие его частицы начинают двигаться интенсивнее, наталкиваются на оболочку шарика и заставляют ее растягиваться. Когда мы охлаждаем воздух, атомы начинают двигаться медленнее, слабее ударяются о стенку шарика, и если скорость их движения упадет достаточно сильно, то давления не будет вовсе. Кинетическая теория, по сравнению с газовыми законами, — теория более низкого уровня, поскольку имеет дело с теми частицами, из которых состоят газы. Это также более фундаментальная теория, поскольку она является более общей, рассматривая поведение любого объекта, состоящего из молекул, а не только газов. Поведение газов выступает в качестве частного случая поведения любого вещества. Кинетическая теория показывает, почему работают законы идеального газа, постулируя каузальный механизм, лежащий в основе, и поэтому говорят, что закон идеального газа редуцируется до кинетической теории. В принципе, мы могли бы вообще отказаться от газовых законов, но мы сохранили их, поскольку они обладают валидностью и полезностью в области своего применения. Аналогичная история произошла и с менделевской генетикой. Георг Мендель высказал предположение о существовании передаваемой единицы наследственности, гена, которое было абсолютно гипотетическим. Концепция Менделя заложила основы для популяционной генетики, хотя никто не видел гена и не мог даже предположить, как он выглядит. Однако в начале 1950-х гг. начали открывать строение ДНК, и выяснилось, что именно она была хранителем наследственных признаков. По мере прогресса молекулярной генетики мы узнали, что последовательности кодонов на модели ДНК являются реальными генами и они отнюдь не все- 32 Часть I. Введение гда ведут себя так однозначно, как думал Мендель. Тем не менее менделевская генетика остается валидной для своих целей — популяционной генетики, но, как и законы идеального газа, она была редуцирована и унифицирована до молекулярной генетики. В случае редукции более старая теория продолжает считаться научной и валидной в сфере своего применения; она просто занимает подчиненное положение в иерархии науки. Напротив, судьба замененной теории совершенно иная. Часто оказывается, что старая теория была просто неверной и не может вписаться в новую. В этом случае от нее отказываются и заменяют на лучшую. Теория небесных сфер Птолемея, где Земля была помещена в центр Вселенной, а Солнце, Луна и звезды вращались по сложным орбитам вокруг нее, была распространена среди астрономов на протяжении многих веков, поскольку была полезной и давала весьма точное представление о движении небесных тел. С помощью этой теории ученым удавалось описывать, предсказывать и объяснять такие события, как солнечные затмения. Но несмотря на описательную и предсказательную силу данной системы, в результате длительной борьбы было доказано, что взгляды Птолемея ложны, и на смену им пришла система Коперника, поместившая Солнце в центр Солнечной системы, вращающейся вокруг него. Подобно старой парадигме, точка зрения Птолемея отмерла и исчезла из науки. Вопрос редукции или замены особенно остро стоит в психологии. Психологи пытаются связать психологические процессы с физиологическими. Но если у нас есть теория о неких психологических процессах и мы фактически открыли физиологические процессы, лежащие в их основе, будет ли психологическая теория редуцирована или заменена? Некоторые наблюдатели полагают, что психология обречена на вымирание, как астрономия Птолемея. Другие придерживаются мнения, что психология будет сведена к физиологии и станет одним из разделов биологии, но некоторые оптимисты считают, что, по крайней мере, некоторые разделы психологии человека никогда не будут редуцированы до нейрофизиологии или заменены ею. Нам предстоит убедиться в том, что взаимоотношения психологии и физиологии не так уж просты. Психология науки Психология позже всех внесла свой вклад в изучение науки (В. Gholson, W. R. Shadish, R. Niemeyer and A. Houts, 1989; R. D. Tweney, С R. Mynatt and M. E. Doherty, 1981). Эта сфера является новой, представляющей широкий спектр научных направлений, начиная от такой традиционной психологии, как описание личности ученого (например, D. К. Simonton, 1989), до таких современных разделов психологии, как применение науки в программах по методике оценки, создаваемых для бизнеса и управления (W. R. Shadish, 1989). Тем не менее не вызывает никаких сомнений тот факт, что самой активной областью психологии науки является применение концепций когнитивной психологии к пониманию экспериментальной и теоретической деятельности ученых (R. N. Giere, 1988; P. Thagard, 1988; R. D. Tweney, 1989). Когнитивные исследования науки не дали всеобъемлющей перспективы, но в качестве примера следует рассмотреть работы Райана Твини (R. Tweney, 1989). Он экспериментально изучал рассуждения людей, не являющихся учеными, и рассуж- Глава 1. Психология, наука и история 33 дения ученых, оставивших след в истории научных исследований. Во время перчых экспериментов (С. R. Mynatt, M. E. Doherty and R. D. Tweney, 1981) субъекты взаимодействовали с реальностью, генерируемой компьютером, и проводили эксперименты, направленные на открытие законов, управляющих движением в этом альтернативном мире. Основной целью было выяснить, в какой степени люди используют позитивистское подтверждение и стратегии опровержения Поппера и какая стратегия окажется самой эффективной. В 1989 г. Твини исследовал рассуждения физика Майкла Фарадея, которыми тот руководствовался при формулировке теории магнитного поля. Для того чтобы представить, каким образом Фарадей проверял гипотезы и постепенно накапливал сведения о магнетизме и электричестве, вылившиеся в его постулаты о магнитных полях и в описание их поведения, были задействованы различные концепции из когнитивистики, в том числе схематические, письменные, эвристические и продукционные системы. Психология науки являет собой натуралистический подход к пониманию науки, и в качестве такового он уязвим для релятивизма и анархии, исправленных Куном (В. Gholson et al., 1989). Философы склонны считать, что роль психологии сводится всего лишь к объяснению отклонений от рациональности, а не самой рациональности (С. М. Heyes, 1989). Но позиция философов слишком упрощена и слишком императивна. Рациональное мышление представляет собой психологический процесс, и, следовательно, есть все основания считать, что его можно исследовать эмпирическим путем в традициях натуралистического подхода, не подрывая нормативных установок (Т. Leahey, 1992). Плоды психологии науки еще только предстоит собрать, но нам не следует беспокоиться о том, что рациональность науки должна быть раскрыта. Наука как мировоззрение Частные и универсальные знания. Наши повседневные ожидания и знания сосредоточены на отдельных людях, местах, вещах и событиях. Во время выборов, например, мы собираем факты о специфических проблемах и кандидатах, чтобы решить, за кого отдать свой голос. По мере того как времена меняются, проблемы и кандидаты приходят и уходят, а мы узнаем новые факты относительно новых проблем и предлагаемых решений. В повседневной жизни нам нужно ладить с отдельными людьми, и мы собираем информацию о них точно так же, как об отдельных вещах и событиях. Мы ищем знаний, полезных для наших повседневных практических целей. Наука, однако, ищет ответы на универсальные вопросы, встающие во все времена и повсеместно. Так, физика может поведать нам, что такое электрон, и не играет никакой роли, идет ли речь об электроне, существующем сегодня в большом пальце моей руки, в звездной системе Тау Кита через шесть минут после Большого взрыва или о том, который будет существовать миллионы лет спустя. Сходным образом, физика пытается охарактеризовать такие силы, как гравитация, которой во Вселенной подчиняется все и во все времена. Хотя естественные науки и отличаются от практического знания, они отнюдь не уникальны в своих поисках вечных истин. На уроках математики и геометрии вы узнали, что и эти дисциплины были заняты поиском таких вечных истин, как 2 Зак. 79 34 Часть I. Введение теорема Пифагора, справедливость которой не зависит от времени и пространства. Иногда — но не всегда, а сегодня достаточно редко — философию также определяли как поиск вечных истин. И конечно, некоторые религии, особенно такие мировые религии, как христианство и ислам, провозглашают себя истиной для всех людей. Естественные науки отличаются от математики, философии или религии тем, что на первый взгляд кажется весьма парадоксальным: они основывают свой поиск вечных истин на наблюдениях за частными вещами и событиями. Математика ищет универсальные истины, исходя из представления о формальном доказательстве, в котором вывод неизбежно следует из некоторых предпосылок. Но математические доказательства не являются доказательствами для реального мира, поскольку каждый может выбирать различные предпосылки и создавать фантастические, но согласованные альтернативные математические системы. Притязания религий на универсальность покоятся на откровениях, полученных от Бога, а не на наблюдениях или логических доказательствах. Только естественные науки начинают с наблюдений за отдельными вещами и событиями, но движутся к созданию общих гипотез о природе мира. Так, цель психологических исследований — пристальное изучение человеческого поведения в пределах такого широкого спектра обстоятельств, что, когда эти обстоятельства исчезают, обнажаются универсальные механизмы человеческого разума. Поскольку считается, что естественные науки получают универсальное знание, независимое от человеческих мыслей и потребностей, то позиция науки — это взгляд ниоткуда. Наука как взгляд ниоткуда. Возможно, это самый странный и обескураживающий компонент естественных наук, но он также является и тем, что дает науке чистоту, твердость и власть. Наука ищет чистое объективное знание для описания мира, в котором люди вообще не играют никакой роли; знание, лишенное точки зрения. Философ Томас Нагель описывает эту точку зрения естественной науки, не являющуюся по сути точкой зрения, как взгляд ниоткуда (Т. Nagel, 1986, pp. 14-15): Развитие взгляда ниоткуда проходит определенные стадии, каждая их которых дает нам более объективную картину, чем предыдущие. Первый шаг заключается в том, чтобы увидеть, что наше восприятие обусловлено действием вещей на наши тела, которые сами по себе являются частью физического мира. Следующий шаг — это понимание того, что поскольку те же самые физические свойства, воспринимаемые нами посредством наших тел, оказывают также различное воздействие на другие физические объекты и могут существовать, не будучи воспринимаемыми никоим образом, то их истинная природа должна обнаруживаться в их физическом проявлении и вовсе не должна быть с ним сходной. Третий шаг — это попытаться сформировать представление о том, что истинная природа не зависит от нашего восприятия или от восприятия какими-либо иными субъектами. Это означает не только не думать о физическом мире с нашей частной точки зрения, но и не думать о нем и с более общей человеческой точки зрения: не думать о том, как он выглядит и звучит, воспринимается на ощупь, на запах и на вкус. Тогда эти вторичные качества пропадают из нашей картины внешнего мира и возникает структурное мышление о таких лежащих в глубине первичных качествах, как размер, форма, вес и движение. Это чрезвычайно плодотворная стратегия, которая делает возможным существование естественных наук... Благодаря чувствам становится возможным понимание, но обособленный характер этого понимания таков, что мы могли бы обладать им, даже Глава 1. Психология, наука и история 35 если бы были лишены наших нынешних чувств, до тех пор, пока мы были бы рациональны и могли понимать математические и формальные свойства объективноой концепции физического мира. Мы могли бы даже прийти к общему пониманию физики с другими существами, которые воспринимают вещи иначе — в той степени, насколько они были бы рациональны и способны к вычислениям. Мир, описанный с помощью такой концепции, не просто лишен центра, он также лишен каких-либо ощущений. Хотя вещи в этом мире обладают свойствами, ни одно их этих свойств не служит аспектом восприятия. Все они переданы разуму... Физи ческий мир сам по себе, каким его предполагают, не имеет точки зрения и чего-либо, что может появиться только с какой-либо частной точки зрения. Самым важным историческим источником точки зрения из ниоткуда, присущей естественным наукам, было картезианское представление о сознании и его связи с окружающим миром (см. главу 3). Рене Декарт радикально разделял сознание (которое он отождествлял с душой) и материальный мир. Сознание субъективно; это та перспектива, с которой каждый из нас наблюдает за внешним миром; это то, как мир является мне, каждому из нас в нашем частном, субъективном сознании. Естественная наука описывает мир за вычетом души (сознания и субъективности). Она описывает природу как не имеющую перспективы, как будто людей нет вовсе; это взгляд ниоткуда. Взгляд ниоткуда может показаться странным и запутанным, но все остальные особые характеристики, которые мы ассоциируем с наукой, вытекают из него. Количественные измерения уничтожают точку зрения отдельного наблюдателя или теоретика. Внимательная проверка статей коллегами очищает оригинальную точку зрения ученого. Повторение экспериментов гарантирует, что то, что истинно для одного исследователя, будет справедливым и для всех остальных. Выдвижение предположений об универсальных законах, действующих во всей Вселенной, оправдывает даже точку зрения, присущую всему человеческому роду, поскольку то же самое знание может быть получено и другими видами. Взгляд ниоткуда является решающим для успеха естественных наук. В связи с этим возникает естественный вопрос: может ли существовать взгляд ниоткуда на людей (то есть естественная наука о людях)? Вызов, брошенный психологии естественными науками Если принять во внимание проблемы включения традиционного способа объяснения человеческого разума и поведения в рамки современных естественных наук, не вызывает никакого удивления то, что психология весьма запутанная сфера, охватывающая не только широкий спектр исследовательских областей, но и многообразные подходы к исследованию и объяснению фактов. Я перечислю здесь несколько ключевых проблем, которым мы посвятим дальнейшие главы. • Вызов, брошенный натурализмом. Цель естественных наук — дать объяснения природным явлениям естественным образом, без привлечения сверхъестественных сущностей и процессов, и в пределах универсальной схемы, выходящей за рамки времени, места, истории и культуры. Можно ли таким образом объяснить человеческий разум и поведение? 36 Часть I. Введение • Вызов, брошенный реализмом. Многие теории в психологии, например те ория Фрейда или теория переработки информации, делают, основываясь на поведении, вывод о существовании бессознательного, лежащего в основе со стояний и процессов, такого как Ид и схемы, подавления и подтверждения схемы. Действительно ли в царстве разума существуют эти состояния и про цессы, недоступные для интроспекции, или они являются всего лишь обще принятым вымыслом, как считают антиреалисты? • Вызов, брошенный анатомией. Многие мыслители считают, что конечная природа реальности материальна и, следовательно, конечные причины чело веческого сознания и поведения должны быть физиологическими. Автоном на ли психология от биологии, либо психологические теории в один прекрас ный день обречены на редукцию до нейрофизиологических теорий, или, что еще хуже, будут заменены и выкинуты на свалку истории вместе с алхимией и астрологией? Какая судьба ожидает этническую психологию? Телеологи ческие объяснения? Объяснения причин? • Вызов, брошенный объяснениями. Научные объяснения прекращаются, как только мы постигаем законы природы — идеалы естественного порядка, на пример прямолинейного движения, которые считаются окончательными и не требующими объяснений. Каковы же психологические идеалы естествен ного порядка? Что психологам следует считать окончательным, а что — про блемами, требующими разрешения? Все эти вызовы обусловлены определенным стилем науки, возникшим благодаря выдающимся достижениям Ньютона в XVII в. Большинство психологов разделяют ньютонианский стиль и потворствуют фантазиям И. Ньютона (Т. Leahey, 1990). К настоящему времени психология заявляет о себе как о науке по крайней мере сто лет. Существуют три основные причины таких притязаний. Во-первых, люди — часть мира природы, поэтому кажется логичным, что естественные науки должны изучать и их. Во-вторых, к XIX в., когда была основана научная психология, казалось, что нет дисциплин, претендующих на респектабельность и не являющихся при этом естественно-научными. Наконец, и это особенно справедливо для Соединенных Штатов, научный статус был важен для претензий психологии на осуществление общественного контроля. Лишь научная дисциплина могла заявлять о контроле поведения и вносить свой вклад в плановые общественные и личные реформы. Таким образом, хотя менталисты определяли психологию как науку о сознательном опыте, а бихевиористы — как науку о поведении, они сходились в том, что психология является естественной наукой или, по крайней мере, должна ею быть. Наукой, с которой брали пример психологи, была физика. Физика, благодаря выдающимся успехам, доказала свое положение королевы наук. Ко второй половине XIX столетия Джон Стюарт Милл применил методы физики к моральной науке. По мере «превращения» позитивизма в логический позитивизм превосходство физики возрастало. Логические позитивисты основывали свою философию науки на рациональной реконструкции физики и заявляли, что физика — самая фунда- Глава 1. Психология, наука и история 37 ментальная наука, к которой в конце концов и будут сведены все остальные естественные науки. Таким образом, у психологов развивалась «зависть к физике». Психологи, предполагая, что физика — самая лучшая наука, пытались применять методы и цели физики к содержанию своего предмета — и чувствовали собственную несостоятельность, когда им это не удавалось. Зависть к физике стала клеймом психологии XX в., особенно в США. Психологи верили в фантазию Ньютона: однажды, говорили они, среди психологов появится свой собственный Исаак Ньютон и предъявит на суд строгую теорию поведения, которая наконец-то приведет психологию в землю обетованную науки. В пьесе Сэмюэла Беккета «В ожидании Годо» два героя ждут третьего, который так и не появляется. Психологи ожидают своего Ньютона на протяжении целого века (Т. Leahey, 1990). Появится ли он или она? Ньютонианская фантазия предполагает возможность существования естественной науки о людях и то, что моделью для такой науки послужит физика. Психология и исторические дисциплины История науки. История представляет собой великолепно развитую дисциплину со своими собственными профессиональными нормами и противоречиями. Здесь я намерен обсудить только те вопросы, которые имеют непосредственное отношение к написанию истории психологии. Самой общей проблемой при написании истории, особенно научной истории, является напряжение, существующее между мотивами и причинами объяснения человеческого поведения. Вообразим себе расследование убийства. Полиция прежде всего определяет причину смерти, т. е. выясняет, какой физический процесс (например, отравление мышьяком) вызвал смерть потерпевшего. Затем следователи должны определить мотив смерти жертвы. Они должны раскрыть, что у мужа жертвы был роман с его секретаршей, что ему были завещаны деньги по страховому полису жены и что он купил два билета на самолет в Рио-де-Жанейро — все это предполагает, что муж убил свою жену для того, чтобы в роскоши жить с любовницей (которой следовало бы быть поосторожнее). Любое конкретное историческое событие можно объяснить с помощью одного из этих способов (или обоих из них) как серию физических причин либо мотивов. В нашем примере серией физических причин — подмешивание мышьяка в кофе, попадание яда в желудок жертвы и его воздействие на нервную систему. Серией мотивов, рациональных действий, совершенных намеренно и с предвидением результата, — покупка мышьяка, добавление его в напиток предполагаемой жертвы, придумывание алиби и планирование бегства. Напряженность между рациональной и каузальной оценкой действий человека возникает в тех случаях, когда неясно, какую силу объяснений нужно приложить к каждой из них. Так, в нашем примере каузальная история относительно тривиальна, поскольку мы знаем причину смерти и установление вины кажется очевидным. Но рассмотрение причин может переходить в наши оценки поведения действующего лица. Во время своего первого срока правления президент Рональд 38 Часть I. Введение Рейган получил огнестрельное ранение от рук молодого человека, Джона Хинкли. Не было никаких сомнений в том, что именно Джон Хинкли выпустил пулю и, таким образом, частично послужил причиной ранения Рейгана, но существовали серьезные сомнения по поводу того, каким образом рационально можно объяснить действия стрелявшего. Хинкли заявил, что причиной его нападения стала любовь к актрисе Джуди Фостер, но подобное основание кажется весьма странным, гораздо более странным, чем убийство жены ради того, чтобы сбежать с любовницей. Более того, показания психиатров гласили, что Хинкли был психотиком: сканирование его мозга выявило аномалию. Эти доказательства убедили присяжных в том, что у Хинкли не было оснований стрелять в президента, а существовала лишь причина — заболевание мозга нападавшего. В результате он был признан невиновным, поскольку, если нет основания, нет и вины. В случаях, подобных делу Хинкли, мы имеем дело с максимальным проявлением противоречия между рациональным и каузальным объяснением. Мы хотим вынести приговор за доказанное преступление, но знаем, что нам позволено непосредственное нравственное оскорбление только по отношению к тому, кто предпочел поступить определенным образом в ситуации, когда у него был выбор. Мы признаём, что человек с поражением мозга не в состоянии выбирать, как ему поступить, и поэтому не заслуживает осуждения. На деле противоречие между мотивами и причинами возникает при объяснении любого исторического события. Переход Цезаря через Рубикон можно описать как мудрый политический шаг или как мегаломаниакальное желание править миром. В истории науки противоречие между мотивами и причинами носит постоянный характер. Наука старается быть полностью рациональным занятием. Предполагается, что научные теории выдвигаются, проверяются, принимаются или отклоняются исключительно из рациональных соображений. Да, Кун и другие исследователи убедительно показали, что ученым невозможно освободиться от причинных сил, определяющих человеческое поведение. Ученые жаждут славы, удачи и любви точно так же, как все остальные, и могут предпочесть одну гипотезу другой, выбрать одно направление исследований среди многих из-за внутренних личных или внешних социологических причин, которые невозможно определить рационально и которые могут быть абсолютно бессознательными. В каждом случае историк, в том числе и историк науки, должен рассматривать и мотивы, и причины, взвешивая рациональные достоинства научной идеи и причины, которые могут вносить свой вклад в ее выдвижение — а также в принятие этой идеи или ее отклонение. Традиционно история науки склонна переоценивать мотивы, порождая презентизм1 и либеральный подход. Такая ошибка характерна для многих областей истории, но особенно грешит ими история науки. История науки часто рассматривается как серия прогрессивных шагов, ведущих к современному состоянию просвещения. Либеральная история науки полагает, что сегодняшняя наука абсолютно верна или, по крайней мере, намного превосходит науку прошлого, и рассказывает исто1 Презентизм (от англ. present — настоящее время, современность) — направление в методологии истории, которое рассматривает историческую науку не как отражение объективных явлений прошлого, а лишь как выражение идеологических отношений современности; таким образом отвергается возможность объективной исторической истины. — Примем, ред. Глава 1. Психология, наука и история 39 рию науки в понятиях того, как блистательно ученые открывали истины, известные нам сегодня. Ошибки рассматриваются либеральной историей как некие аберрации в мотивах, а ученые, чьи идеи не соответствуют сегодняшним знаниям, или игнорируются, или выставляются глупцами. Либеральная история успокаивает ученых и поэтому неизбежно встречается в научных руководствах. Тем не менее либеральная история — всего лишь волшебная сказка, и поэтому на смену ей все чаще приходит более адекватная история науки, по крайней мере среди профессиональных историков. К сожалению, поскольку она рисует ученых живыми людьми, а науку — подверженной иррациональным влияниям общественных и личных причин, добротная история науки иногда расценивается учеными-практиками как подрыв норм их дисциплины и считается опасной. Я написал эту книгу в духе новой истории науки, веря, наряду с историком физики Стивеном Брашем (Stephen Brush, 1974), что добротная история науки не принесет ей ущерба, а, напротив, поможет молодым ученым освободиться от позитивистских и либеральных догм и сделает их более восприимчивыми к необычным и даже радикальным идеям. В то же время определенная доля презентизма необходима, чтобы дать понять, как психология стала такой, какова она есть. И это вовсе не потому, что я считаю сегодняшнюю психологию наилучшей, как делают либеральные историки, но потому, что я хочу использовать историю, чтобы понять современное состояние психологии. Как мы увидим, психология могла пойти по другому пути, но то, что произошло бы в таком случае, не входит в предмет данного исследования. Важным параметром истории науки является ось интернализм-экстернализм. Либеральная история науки — типично интернальная: она рассматривает науку как самодостаточную дисциплину, решающую четко сформулированные проблемы, рационально использующую научный метод и не подверженную влиянию каких бы то ни было социальных процессов. Внутреннюю историю науки можно написать, дав несколько ссылок на имена королей и президентов, войны и революции, экономическую и общественную организацию. Новейшая история науки признаёт, что, хотя сами ученые могут хотеть быть независимыми от влияния общества и социальных перемен, они не в состоянии достичь такой свободы. Наука представляет собой общественный институт, обладающий определенными потребностями и задачами, в пределах более крупного общества, а ученые — это люди, социализированные в данной культуре и жаждущие успеха в определенном социальном окружении. Следовательно, новейшая история науки является по своей сути экстерналистской, т. е. рассматривает науку на фоне широкого общественного контекста, частью которого она является и в пределах которого функционирует. Настоящее издание этой книги более экстерналистское, чем предыдущие, и я сделал все возможное, чтобы дать картину психологии, особенно формальной институтской психологии последнего столетия, на широком общественном и историческом фоне. Старый исторический спор о соотношении причин и мотивов, либеральной истории и новой истории науки, интернализма и экстернализма, — это спор между теми, кто видит Великих Людей — творцов истории, и теми, кто видит историю, которую творят безличные силы, выходящие за пределы человеческого контроля. В традиции «духа времен» людей рассматривают практически как марионеток. 40 Часть I. Введение Английский писатель Томас Карлейль (1795-1881) ввел представление о том, что решающую роль в истории играют великие люди: Для, как я называю ее, универсальной истории, истории того, что человек совершил в этом мире, основой служат истории Великих Людей, работавших здесь. Они были предводителями человечества, эти Великие; модельерами, архитекторами, в широком смысле творцами того, что общие массы населения желали сделать или достигнуть; все вещи, которые мы видим в этом мире завершенными, являются внешним вещественным результатом, практической реализацией и воплощением Мысли, порожденной Великими Людьми, посланными в мир: необходимо признать, душа мировой истории была историей этих людей (1841/1966, с. 1). История Великого Человека захватывает, ибо она — о борьбе и триумфе. В науке история Великого Человека — это история исследований и теоретических построений блестящего ученого, раскрывающего тайны природы. Благодарные потомки превращают историю Великого Человека в историю рациональности и успеха, уделяя лишь незначительное внимание культурным и социальным причинам мыслей и поступков людей. Противоположная точка зрения была высказана немецким философом Георгом Фридрихом Вильгельмом Гегелем (1770-1831): Только изучение мировой истории самой по себе может показать, что она происходила рационально, что она представляет собой рационально необходимый путь Мирового Духа, Духа, чья природа, конечно, всегда одинакова, но раскрывается во время мирового процесса... Мировая история происходит в царстве Духа... Дух и его развитие суть вещество истории (1837/1953, р. 12). История «духа времен» тяготеет к игнорированию поступков людей, поскольку считается, что люди живут предопределенной жизнью, контролируемой тайными силами, работающими самостоятельно на всем протяжении исторического процесса. В оригинальной формулировке Гегеля тайной силой был Абсолютный Дух (часто отождествляемый с Богом), развивающийся в процессе человеческой истории. Понятие Духа вышло из моды, но история «духа времен» сохранилась. Ученик Гегеля, Карл Маркс, материализовал Дух, превратив его в экономику, и посмотрел на историю человечества как на развитие способов экономического производства. Модель научной истории Куна принадлежит к традиции «духа времен», поскольку оперирует сущностью, парадигмой, которая контролирует исследовательскую и теоретическую деятельность ученых. Концепция истории «духа времен» от Гегеля до Маркса, вследствие особого внимания, которое она придает неизбежности прогресса, является либеральной. И Гегель, и Маркс считали, что история человечества направлена к некоему конечному пункту — абсолютной реализации Духа или Бога, или же к окончательному построению социализма, совершенного экономического строя, и оба рассматривали историческое развитие как рациональный процесс. Но их история не была интерна-листской, поскольку курс истории определялся отнюдь не действиями людей. Вклад Гегеля и Маркса заключался в изобретении экстернализма, направлении внимания историков на широкий контекст, в котором люди трудятся, открытии того, что этот контекст накладывает отпечаток на действия, которые самим участникам истори- Глава 1. Психология, наука и история 41 ческого процесса кажутся весьма туманными. Благодаря такой широкой перспективе экстернализм обеспечивает лучшее понимание истории, но, в отличие от теорий Гегеля и Маркса, полагает, что история лишена видимого направления. История мира или психологии могла бы быть иной, чем она есть. Мы, люди, боремся в полумраке общественных и личных причин; по наблюдениям Фрейда, в конце концов будет услышан тихий голос человеческого рассудка, а не абстрактные мотивы или экономический план. Историография психологии. История и методология исторических наук называются историографией. Историография как наука, частью которой является история психологии, в своем развитии прошла два этапа (S. G. Brush, 1974). На первой стадии, начиная с XIX в. и до 1950-х гг., историю науки писали, в основном, сами ученые — как правило, ученые преклонного возраста, прекратившие исследовательскую работу. Неудивительно поэтому, что одним из специфических затруднений при написании истории науки была необходимость разбираться в тонкостях научных теорий и исследований, чтобы создать летопись науки. Но в 1950—1960-х гг. возникает новая история науки, поле деятельности профессионалов. За историю науки взялись люди, получившие историческое образование, хотя во многих случаях у них было научное прошлое: Томас Кун, например, был химиком. История психологии претерпела такие же изменения, хотя и несколько позднее; к тому же они еще не завершились. Классическая «старая» история психологии — это авторитетный труд Эдвина Дж. Боринга «История экспериментальной психологии» (Edwin Boring, History of Experimental Psychology), впервые опубликованный в 1929 г. (в 1950 г. вышло дополненное издание). Боринг был психологом, учеником интроспекциониста Э. Б. Титченера, и на смену психологии, с которой он был знаком, пришел бихевиоризм и расцвет прикладной психологии. Поэтому, хотя Боринг, несомненно, удалился от дел, он написал свою «Историю» в интер-налистской, либеральной традиции (J. M. O'Donnel, 1979). Книга Боринга была образцовой работой на протяжении нескольких десятилетий, но начиная с середины 1960-х гг. на смену старой истории психологии пришла новая, профессиональная. В 1.965 г. появился специальный журнал, Journal of the Histoiy of the Behavioral Sciences, и Американская психологическая ассоциация приняла решение о формировании отделения истории психологии. В 1967 г. в университете Нью-Гемпшира под руководством Роберта Уотсона, основателя журнала, появилась первая университетская программа по истории психологии (L. Furomoto, 1989; R. I. Watson, 1975). Развитие новой истории психологии набирало силу в 1970-е и 1980е гг., и, наконец, в 1988 г. Лорел Фуромото заявила, что это направление окончательно сформировалось как самостоятельная дисциплина, которая должна стать обязательным элементом подготовки профессиональных психологов. Замена старой истории науки (в том числе психологии) на новую — часть более общего движения за переход от «старой» истории к «новой» (L Furomoto, 1989; G. Himmelfarb, 1987). «Старая» история была «историей сверху», она касалась, в основном, политической, дипломатической и военной сферы, а также великих людей и великих событий. Она существовала в форме повествований, приятных для чтения историй о людях и о народах, и чаще была ориентирована не только на специалистов, но и на широкий круг читателей. «Новая история» — это «история 42 Часть I. Введение снизу», она пытается описать и даже воссоздать жизнь анонимной массы людей, которыми пренебрегала старая история. Как отмечал Питер Стерне, «когда историю менархе повсеместно станут признавать столь же важной, как и историю монархии, приидем мы [новые историки]» (цит. по: G. Himmelfarb, 1987, р. 13). «Новая история» в значительной степени верна традициям «духа времен», она обесценивает роль отдельных людей, и согласно ей историю делают безличные силы, а не поступки мужчин и женщин. Хотя новая история фокусирует свое внимание на жизни обычных людей, она изображает их как жертв сил, неподконтрольных этим людям. Случайность отрицается, как это описывается, возможно, самым выдающимся историком этой школы, французом Фернаном Броде: Итак, когда я думаю об индивиде, я всегда склонен рассматривать его как пленника судьбы, над которой он практически не властен; как путника на гигантской равнине, призрачные границы которой сливаются с кругом горизонта. В процессе исторического анализа, как мне это представляется (правильно или нет), в конце концов, побеждает время. Право выбора, дарованное индивиду, автоматически ограничивает его свободу, безжалостно отметая прочь сонм счастливых случайностей, которые могли бы сыграть роль в его жизни... (цит. по: G. Himmelfarb, 1987, р. 12). Новая история психологии описана Л. Фуромото: Новая история склонна быть критичной, а не церемониальной; концептуальной, а не просто историей идей; более всеобъемлющей, выходящей за рамки исследования «великих». Новая история использует первоисточники и архивные материалы и меньше полагается на вторичные источники, которые нередко приводят к передаче анекдотов и мифов от одного поколения авторов учебников к другому. И наконец, новая история пытается проникнуть в глубины мышления того или иного периода, чтобы увидеть проблемы такими, какими они возникали в свое время, а не искать предшественников современных идей или писать историю, оглядываясь назад (L. Furomoto, 1989, р. 16). За исключением призыва к более широкому охвату материала при написании истории, описание новой истории психологии, данное Л. Фуромото, вполне справедливо и для старой доброй традиционной истории. Хотя новая история стала основным направлением, она породила и продолжает порождать ряд противоречий (G. Himmelfarb, 1987). Традиционных историков больше всего удручает отказ от повествования ради анализа, отрицание случайностей и эффективности действий людей. Недавно появились критические отзывы, настаивающие на повествовательном стиле, роли случайностей и важности действий индивидов. Например, Джеймс Макферсон (James McPherson, 1988) в своей блестящей книге «Боевой клич свободы» (Battle Cry of Freedom) считает повествование единственным способом изложения истории Гражданской войны в США, а в конце делает вывод о том, что воля и лидерские качества людей (политический гений Линкольна и военный — генералов Гранта и Шермана) способствовали победе северян в этой войне. Какое же место в широком интервале между старой и новой историей занимает данная книга? Да, я действительно находился под влиянием новой истории психологии и использовал ее, но моя работа отнюдь не полностью принадлежит к новой истории. Я чувствую глубочайшее родство с традиционной историей идей и, Глава 1. Психология, наука и история 43 в общем, не пытаюсь искать причины развития психологии в биографиях психологов. Я верю в то, что история — наука гуманитарная, а не точная, и в то, что, когда историки опираются на общественные науки, они выбирают ненадежную опору. Я согласен с Мэтью Арнольдом в том, что гуманитарным наукам следует заниматься самым лучшим и наиболее важным из того, что было сказано и сделано. Также я согласен с английским историком Дж. Р. Элтоном в его утверждении о том, что история «может научить пользоваться рассуждениями». Я стремился сосредоточить внимание на главных идеях в истории психологической мысли и научить молодых психологов рассуждать. Итак, давайте отправимся в наше четырехсотлетнее путешествие по парку психологических чудес, захватив с собой как можно меньше предрассудков. Библиография Литература по философии науки очень обширна. Весьма хорош недавно вышедший обзор: David Oldroyd, The Arch of Knowledge (New York: Methuen, 1986). Несколько ранее вышел обзор, который широко цитируется как одна из лучших работ своего времени. Его можно найти во введении в книгу: Frederick Suppe, Structure of Scientific Theories (1977). Science and Philosophy: The Process of Science (Dordrecht, The Netherlands: Martinus Nijhoff, 1987), под редакцией Nancy J. Nersessian, содержит подборку статей ведущих философов науки, написанных для неспециалистов. Книга: Wesley Salmon, Scientific Explanation and the Causal Structure of the World (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1989) представляет собой всеобъемлющую историю проблемы научного объяснения, принадлежащую перу одного из светил в этой области; У. Салмон является реалистом, но в этой же книге его друг П. Китчер дает свой комментарий, написанный с антиреалистических позиций. Интересная трактовка проблемы отношений реализма и антиреализма приведена в книге: Arthur Fine, Unnatural Attitudes: Realist and Instrumentalist Attachments to Science, Mind, 95 (1986). А. Файн утверждает, что обе эти точки зрения отличаются противоположными крайностями и страдают метафизическим и гносеологическим инфляционизмом соответственно. О реализме в физике см.: Nick Herbert, Quantum Reality (New York: Doubleday, 1985), великолепное введение в современную квантовую физику и ее многочисленные тайны. Воспринимаемый взгляд (The Received View) на теории детально рассмотрен и подвергнут критике в уже упоминавшемся введении, написанном Зуппе. Книга: С. W. Savage, Scientific Theories (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1990) — это сборник эссе (со вступительным словом К. Сэвиджа) о современных подходах к научной теории, особенно бэйзианские соображения, и свежая статья Т. Куна, посвященную несоразмерности. Книга: W. H. Newton-Smith, The Rationality of Science (London: Routledge & Kegan Paul, 1981) дает общее представление о рационалистическом взгляде в науке. Работа: Ronald N. Giere, Philosophy of Science Naturalized, Philosophy of Science, 52 (1885), 331 -356, утверждает противоположную точку зрения. Самой свежей работой об эволюционных рамках понимания истории науки является книга: David Hull, Science as a Process: The Evolutionary Account of the Social and Conceptual Development of Science (Chicago, University of Chicago Press, 1988). Эмпирические 44 Часть I. Введение исследования науки, в том числе психологии науки, от семнадцатого века до наших дней, собраны в работе R. Tweney, С. Mynatt and D. Doherty, On Scientific Thinking (New York, Columbia University Press, 1981). Споры о психологии науки и примеры исследований приведены в работе В. Gholson et al., 1989. Статьи о применимости психологии науки к психологии: Barry Gholson and Peter Barker, Kuhn, Lakatos and Laudan: Applications in the History of Physics and Psychology, American Psychologist, 40 (1985), 744-769; Peter Manicas and Paul Secord, Implications for Psychology of the New Philosophy of Science, American Psychologist, 38 (1983), 399-414; Joseph Margolis, Peter Manicas, Rom Harre and Paul Secord, Psychology: Designing the Discipline (Oxford: Basil Blackwell, 1986). Также можно указать следующие обзоры работ по философии психологии: Neil Bolton, ed., Philosophical Problems in Psychology (New York: Methuen, 1979); Mario Bunge and Ruben Ardila, Philosophy of Psychology (New York: Springer, 1987); Paul Churchland, Matter and Consciousness (Cambridge, MA: MIT Press, 1988), работа посвящена, главным образом, материализму, редукционизму и замене; в работе Fred Dretske, Explaining Behavior: Reasons in a World of Causes (Cambridge, MA: MIT Press, 1988), основное внимание уделено причинам и мотивам; Peter Smith and O.R. Jones, The Philosophy of Mind (Cambridge, England: Cambridge University Press, 1986); Jenny Teichman, Philosophy and the Mind (Oxford: Basil Blackwell, 1988). ГЛАВА 2 Заложение основ Три эры и две революции в образе жизни людей Перед тем как перейти к обсуждению происхождения современной психологии, очень важно очертить широкий исторический контекст, на фоне которого она развивалась, а также указать путь, которому следует эта книга. Весь исторический процесс можно свести к трем типам общественных отношений, которые сменялись в ходе революций. Первый период известен в эволюционной психологии как эра эволюционной адаптации (ЭЭА). ЭЭА началась примерно 2,5-3 млн лет тому назад, когда наши предки австралопитеки перешли к прямохождению, а расцвет ее совпал с появлением современного Homo sapiens всего лишь около 100 тыс. лет назад. Конечно, учитывая отсутствие грамотности, не приходится говорить о существовании в ЭЭА науки или философии, но, принимая во внимание, что психология подразумевает объяснение мыслей, мотивов и действий отдельного индивида и людей вообще, можно говорить о том, что в ЭЭА психология уже существовала. В настоящее время многие психологи и антропологи верят, что ключ к эволюции самого важного адаптивного признака Homo sapiens — интеллекта, следует искать в общественной жизни людей, особенно в необходимости предвосхищать поведение других и воздействовать на него. Выживание в ЭЭА зависело от того, насколько хорошим психологом был индивид, который мог перехитрить конкурентов-соплеменников и эффективно сотрудничать с членами группы. Как только возникновение интеллекта стало давать его обладателям преимущество, возникла «познавательная гонка вооружений», в ходе которой самый лучший интеллект подчинял себе просто хороший. Практически все люди вооружены теорией разума и поведения, которую философы и психологи называют народной психологией. Во всем мире люди объясняют действия, привлекая верования, мотивы и планы других. Исследования детей и некоторых форм аутизма дают нам доказательства того, что эта теория разума является врожденной — наследием ЭЭА. Теория разума в своем развитии проходит строго определенную последовательность, независимо от культуры или образования. Например, очень маленькие дети не справляются с заданием на «ложное убеждение». Один ребенок кладет какие-то сласти в кухонный шкаф и уходит, за ним приходит второй и перекладывает сласти в другой шкаф. Первый ребенок возвращается, и испытуемого спрашивают, где он или она будет искать спрятанное. Маленькие дети думают, что ребенок будет искать сласти во втором шкафу, поскольку они не в состоянии приписать другим ложные убеждения. К возрасту 4 лет 45 ЧастьI. Введение нормальные дети дают правильный ответ без всяких инструкций. Аутичные дети демонстрируют в этом задании худшие результаты, а некоторые аутисты остаются слепыми к мнению других людей на протяжении всей своей жизни. Практическая психология, а возможно даже сама психология, по-видимому, является древним и фундаментальным наследием ЭЭА. Кочевой образ жизни собирателей и охотников, типичный для ЭЭА, закончился с сельскохозяйственной революцией, происшедшей около 10 тыс. лет назад, когда люди перешли к оседлому образу жизни, а также к выращиванию своей пищи вместо ее преследования. Наряду с сельским хозяйством возникли первые организованные, иерархически структурированные общества и грамотность. По мере развития цивилизации мы находим первые размышления об устройстве физического мира и первые формальные теории о работе человеческого разума. В этот период возникали и исчезали народы и империи, возводились и обращались в руины города, но основной образ жизни людей — сельское хозяйство, претерпел мало изменений вплоть до конца XIX столетия. Если бы наблюдателиинопланетяне взяли случайную выборку людей на протяжении этих многих тысячелетий, она состояла бы почти исключительно из крестьян, которые, независимо от того, когда они жили, легко поняли бы проблемы и несчастья друг друга, такие как сезонные трудности и жестокость сборщиков налогов. В течение сельскохозяйственного периода психологией, равно как и тем, что мы сегодня называем точными и гуманитарными науками, занимались философы, и она была, при всех своих намерениях и целях, своего рода хобби, любопытным выяснением чувств, ощущений и мыслей. Общественно и лично значимые идеи о разуме (или душе) и поведении носили религиозный характер и имели отношение к великому вопросу о том, что (если вообще что-либо) лежит за порогом смерти, а также к тому, как правильно себя вести в нравственном отношении при жизни. Низвержению традиционного, почти неизменного, сельскохозяйственного образа жизни положила начало научная революция XVII в. Возможно, что идея систематического, рационального планирования, выросшая из точных наук, оказалась для повседневной жизни более важной, чем все сделанные научные открытия и технологические достижения. Ученые стремились и стремятся не принимать традиции, а систематически ниспровергать старые убеждения. Здесь важны оба слова. Наука — это чрезвычайно структурированная, организованная и рациональная сфера деятельности, в ней нет места наслаждению традициями, она пытается заменить старые ложные взгляды на новые и лучшие. Начиная с XVII в. (см. ниже), научные взгляды начали влиять на общественное мышление, пытаясь низвергнуть традиционный образ жизни и заменить его новым — более рационально планируемым и тщательно организованным. Именно в то время научное исследование разума, мотивов и поведения стало больше чем просто увлечением, хотя оставалось в большей степени предметом рассуждений, нежели источником практического применения. Научная революция начала изменять повседневную жизнь не раньше конца XIX столетия. Наука породила промышленную революцию, повлекшую за собой возникновение больших современных городов. Люди больше не жили со- Глава 2. Заложение основ 47 гласно ритмам природы и солнечным циклам в маленьких деревнях и городках, занимаясь работой, которая мало изменилась со времен рождения Христа. Жизнь стала подвижной, люди приобрели физическую и социальную мобильность, большинство стало получать формальное образование и работать в больших структурированных организациях. В Европе и Северной Америке традиционный сельскохозяйственный образ жизни исчез на памяти одного поколения; и это ознаменовало наступление современного образа жизни, который существует поныне. Успешная деятельность промышленности и больших городов требовала управления большими массами людей, не состоящими друг с другом в родстве, вследствие чего возникла необходимость знания человеческого поведения. Не случайно, что психология получила признание как самостоятельная дисциплина именно в то время, когда люди прекратили жить на фермах и двинулись в города, чтобы работать на больших фабриках и покупать все необходимое, вместо того чтобы самим охотиться, выращивать или изготавливать. Люди обратились к психологии, чтобы понять самих себя и окружающих с помощью нового научного способа, а общественные лидеры увидели в психологии технические средства социального контроля. Эта история современной психологии сфокусирована на том моменте развития психологии, когда только что возникло ее сильное желание приобрести общественное значение. Во II части мы рассмотрим три краеугольных камня психологии, которые в интеллектуальном отношении восходят к тем философам и физиологам, для кого психология была хобби или честолюбивыми рассуждениями. Однако вскоре после этого второе поколение организованных психологов отвергло идеи, которые унаследовало. В третьей части мы увидим, какое влияние психология оказала на индустриально-урбанистическую трансформацию жизни, которая произошла в конце XIX и начале XX столетий. Особое внимание мы уделим Соединенным Штатам, которые оказались восприимчивее всех остальных народов на земле к науке, промышленности, бизнесу, урбанизации и психологии. История психологии в XX в. настолько сложна, что я был вынужден разбить ее на две тематические, а не хронологические части. Часть IV повествует о научной психологии, главным образом о подъеме и падении бихевиоризма и о пришедшей ему на смену когнитивной психологии. Часть V посвящена быстрому расцвету прикладной психологии. Корни научной психологии восходят еще к античным грекам. Прикладная психология — абсолютно новая наука, это попытка управлять жизнью человека на индивидуальном и коллективном уровне систематическим, рациональным, научно обоснованным способом. Происхождение понятия «психология» В средние века люди больше интересовались Богом и душой, нежели особенностями индивидуального разума. Эпоха Ренессанса возродила интерес к отдельной личности, подготовив сцену для возникновения психологии, произошедшего в XVII в. В XVIII столетии психология приобрела социальное значение, а в XIX 48 Часть I. Введение стала наукой. История слова «психология» отражает ее развитие. Хотя этимологические корни имеют греческое происхождение (psuche — душа + logos — слово), термин «психология» возник только в XVII в., а широкое хождение получил только в XIX. Ранее вместо него люди писали о «науке человеческой природы», «ментальной» или «моральной» науке. В течение длительного времени ученые, изучающие природу человека, были в равной степени психологами, социологами, антропологами, экономистами и политологами. Эпоха Возрождения Эпоху Возрождения заслуженно хвалят за расцвет искусства. В истории психологии она ознаменовала переход от Средневековья к новому времени. Отчетливым проявлением Ренессанса было возрождение гуманизма: возвращение важной роли отдельных людей и их жизни в этом мире, что было прямой противоположностью средневековым представлениям о феодальном социальном положении и религиозным верованиям о будущей жизни на небесах или в аду. Поскольку психология — это наука о разуме и поведении индивидов, она в неоплатном долгу перед гуманизмом. Античность и современность: возрождение гуманизма. Хотя Ренессанс помог рождению современной светской жизни, он начинался (например, в работах Франческо Петрарки, 1304-1347) со взгляда назад, а не вперед. Писатели эпохи Возрождения высмеивали средние века как темный и иррациональный период, восхваляя классическую эпоху как век просвещения и мудрости. «Партия античности» верила, что лучшее, что можно сделать, — это подражать расцвету Древней Греции и Древнего Рима. На протяжении XVIII столетия, века просвещения и разума, художники, архитекторы и политики продолжали искать образцы вкуса, стиля и разумного правления в античном наследии. Гуманизм Возрождения переключил человеческую пытливость с погруженности в Бога и небеса на изучение природы, в том числе и человеческой натуры. Освободившись от религиозных запретов на вскрытие человеческого тела, художник Леонардо да Винчи (1452-1519) и физиолог Андреас Везалий (1514-1564) занимались детальным изучением анатомии человека, пытаясь взглянуть на тело как на сложную, но доступную пониманию машину, ключ к научной психологии. Еще на заре цивилизации люди пристально следили за природой, но редко вмешивались в ее работу. Однако в эпоху Возрождения отношения человека с природой начали принимать совершенно новые очертания. Под предводительством Фрэнсиса Бэкона (1561-1626) ученые начали задавать вопросы природе посредством экспериментов и пытались использовать полученные знания, чтобы контролировать ее. Бэкон сказал: «Знание — сила». На протяжении XX столетия психология следовала этой максиме, стараясь превратиться в средство повышения благосостояния людей. Начало прикладной психологии положил итальянский политический писатель Николо Макиавелли (1469-1527), пришедший к выводу о необходимости знания человеческой природы для успешности политической власти. Не отказываясь от религиозных представлений о добре и зле, Макиавелли рассматривал человече- Глава 2. Заложение основ 49 скую природу с новых материалистических позиций, считая, что человек создан скорее для греха, чем для спасения. Он учил правителей, как можно эксплуатировать человеческую природу в своих интересах. Натурализм эпохи Возрождения. Из интереса Ренессанса к изучению природы возник взгляд, находящийся на полпути между религией и современной наукой и получивший название «натурализм эпохи Возрождения». Магниты весьма загадочны: как может один кусок металла одновременно и притягивать и отталкивать другие? Традиционное объяснение привлекало сверхъестественное: в магните живет демон или на нем чары волшебника. Натурализм Ренессанса приписывал действие магнита «секретной силе, рожденной природой, а не колдовством». Сила магнита проистекает из его внутренней природы, а не существования демона или заклинания, наложенного извне. Отказ от сверхъестественных объяснений означал для науки шаг вперед, но без объяснения того, как действует магнетизм, «секретная сила» оставалась такой же загадочной, как демоны. Жизнь и разум представляли собой еще большую тайну, чем магнетизм. Почему живые существа могут двигаться, а камни — нет? Как мы воспринимаем и думаем? Религия утверждала, что в теле обитает душа, которая и делает его живым, снабжает опытом и способностью действовать. По-гречески psuche означает дыхание жизни. Натурализм эпохи Возрождения предполагал, что жизнь и разум, возможно, равно как и магнетизм, являются результатом естественных сил, присущих живым телам, а не вмешательству души в природу. Что же касается разума, то натурализм Ренессанса страдал от двух недостатков. Как и в случае с магнетизмом, не существовало объяснения того, как тело порождает психическую активность. Еще больше беспокойства вызывал вывод натурализма о том, что люди не имеют души и что наши личности погибнут одновременно со смертью наших тел. В значительной степени научную психологию создавали ученые, которые, начиная с Рене Декарта, бились над ответами на эти вопросы. Психология пыталась дать детальные объяснения разуму и поведению, не привлекая сверхъестественную душу. Партии античности эпохи Возрождения, искавшей в классическом прошлом источник мудрости, был брошен вызов со стороны партии современности, считавшей, что современные мужчины и женщины по своим творческим способностям ни в чем не уступают гигантам прошлого. Свою правоту они доказали, совершив научную революцию. Научная революция История научной психологии начинается с научной революции. Научная революция сделала гораздо больше, чем просто породила идею о том, что психология могла бы стать наукой; для развития психологии она дала начало новым фундаментальным концепциям разума и тела. Научная революция создала концепцию сознания, объединившую первых психологов, и породила представление о том, что Вселенная представляет собой машину, что предполагало, что и живые существа являются органическими машинами. . 50 Часть I. Введение Трансформация материи и механизация картины мира Древние люди думали о Вселенной как о живом существе или книге. В качестве живого организма Вселенная представляла собой взаимосвязанную целостность, развивающуюся по определенному пути. Стоики учили, а христиане подхватили эту идею, что Вселенная представляет собой творение Бога, а история есть раскрытие божественного плана. В качестве книги Вселенная являла собой набор символов, которые надлежало расшифровать. Так, люди считали появление кометы предвестником некоторого грядущего события. Основой научной революции была идея о том, что Вселенная является не живым организмом или книгой, а машиной — гигантскими часами, и следует определенным механическим принципам, которые можно выразить с помощью математических законов. Триумфальным символом и краеугольным камнем этой революции стали «Принципы математики» Исаака Ньютона (1642-1727). Ньютон показал, что движение звезд и планет, а также движение физических тел в любом месте Вселенной можно рассчитать с помощью трех законов движения и силы тяжести. Более того, механическая концепция Вселенной предполагала, что наука сможет выполнить обещание Бэкона и дать человеку власть над природой. С другой стороны, согласно схеме Ньютона, комета Галлея была всего лишь грязным комком снега, вращающимся вокруг Солнца, и вовсе не имела никакого значения; она не была частью определенного плана развития Вселенной. Психологии пришлось задуматься над вопросами, поднятыми новой механистической философией. Если Вселенная — не живое существо, а машина, то являются ли животные, в том числе люди, также машинами? Какое место в науке и физическом мире занимает душа? Если вещи и события не имеют значения, то почему же создается впечатление, что они его имеют? Насколько наш опыт восприятия принадлежат самим вещам и насколько — нам? Трансформация опыта и создание сознания До научной революции философы учили, что мы воспринимаем мир непосредственно. Объекты в мире вокруг нас обладают такими характеристиками, как размер, форма и цвет, которые схватывает наш аппарат восприятия. Более того, философы древности и Средневековья верили, что такие свойства объектов, событий и действий, как красота и нравственность, объективны. Согласно реалистическому взгляду на познание, люди считают Давида работы Микеланджело красивым, потому что он на самом деле красив, а героизм на поле битвы — нравственным, потому что он действительно нравствен. Однако, начиная с Галилео Галилея (1564-1642), ученые проводили различия между первичными и вторичными сенсорными свойствами (понятие введено Джоном Локком, 1632-1704). Во вторичные сенсорные свойства свой вклад вносит наш собственный сенсорный аппарат; они являются субъективными. В своей книге «Опыты» Галилей писал: Когда бы я ни задумывался о любом веществе или телесной субстанции... я немедленно думаю о нем, как о чем-то связанном, том, что имеет ту или иную форму; большой или маленький размер, находится в состоянии покоя или движется... Никакими усилиями воображения я не в состоянии отделить вещество от этих свойств. Глава 2. Заложение основ 51 Но ничто не принуждает мой разум выносить приговор о том, что должно быть белым или красным, сладким или горьким, шумным или молчаливым, ароматным или зловонным. Следовательно, я думаю, что вкус, запах, цвет и так далее существуют только в моем сознании, поэтому, если убрать живые организмы, все эти свойства исчезнут без следа. Ключевое слово в этом отрывке — «сознание». Для античных философов существовал только один мир: реальный физический мир, с которым мы непосредственно соприкасаемся. Но представление о вторичных сенсорных свойствах породило новый мир, внутренний мир сознания, населенный психическими объектами — идеями, обладающими свойствами, которые отсутствуют у самих объектов. Подходя к познанию с точки зрения образов, мы воспринимаем объекты не непосредственно, а опосредованно, посредством образов — идей, возникающих в нашем сознании. Некоторые вторичные свойства относятся к физическим признакам, реально присущим объектам. Например, цвет соотносится со светом с различной длиной волны, который воспринимает наша сетчатка. То, что цвет не является первичным свойством, подтверждает наличие людей, не различающих цветов (дальтоников), у которых цветовое восприятие ограничено или вообще отсутствует. Сами объекты не окрашены, цвет имеют лишь их образы. Другие вторичные свойства, например красота или доброта, вызывают больше колебаний, поскольку не имеют никакого отношения к физическим фактам, а существуют только в сознании. Согласно современным представлениям, красота и доброта суть субъективные суждения, выработанные в соответствии с культурными нормами, возникшими при трансформации опыта, выкованного научной революцией. Создание психологии: Рене Декарт Идеи Ренессанса и научной революции слились воедино в работах Рене Декарта (1596-1650), заложившего основы теорий о разуме и теле, которые послужили фундаментом для создания психологии. Набожный католик и одновременно ученый-практик, Декарт попытался совместить религиозную веру в существование души с механистическим взглядом на материальную вселенную как некий часовой механизм, подчиняющийся жестким математическим законам. Хотя многие из весьма специфических утверждений Декарта были позднее отвергнуты, заданные им рамки сохранялись на протяжении нескольких веков. Декарт утверждал, что люди представляют собой души, соединенные с механическими телами. Животные, по его мнению, — бездушные машины. Душе он приписывал единственное психическое свойство — мышление (широко известно его высказывание «Я мыслю, следовательно, я существую»), включающее в себя самосознание и язык. Душа и тело. От древнегреческой философии и медицины Декарт унаследовал проблему, которая стала гораздо более насущной во время научной революции. Люди и животные обладают тем, что обычно называют психикой; так, очевидно, что животные обладают восприятием, памятью и способны к научению. Следовательно, поскольку животные не имеют души, то восприятие, научение и память должны быть функциями тела, а не души или разума. Понимание этого привело многих мыслителей к формулированию двух идей о разуме и теле, кото- 52 Часть I. Введение рые католическая церковь сочла еретическими. Одна из этих идей, аверроизм, помещала человеческую душу вне тела, считая ее божественным внутренним светом, исходящим от Господа в течение жизни человека и возвращающимся к Нему после смерти. Другая, александризм, воспринятая натурализмом эпохи Возрождения, считала людей разумными животными, а разум — функцией мозга. Хотя аверроизм и александризм придерживались различных точек зрения на душу, они соглашались с тем, что не может быть личного духовного бессмертия, поскольку память человека умирает в момент смерти, лишая его идентичности личности. Средневековая католическая ортодоксия, разработанная Фомой Аквин-ским (1225-1274), избежала Сциллы аверроизма и Харибды александризма благодаря тому, что провозгласила воскресение из мертвых, когда душа и тело навеки объединятся. Но во времена Рене Декарта надежды на воскресение угасли, и католическая, равно как и недавно возникшая протестантская церкви обратились к вечной жизни души на небесах. Это привело к возрождению ереси аверроизма и александризма, поскольку возможное существование индивидуальной души приобрело важное значение. Собственная позиция Декарта осложнялась его приверженностью новому научному мировоззрению. Как ученый, он верил в то, что животные представляют собой машины и, следовательно, большая часть «психических» функций на самом деле является результатом функционирования тела. Как христианин, он верил, что человеческая душа — это дух, а не материя. Метания Декарта достигли кризиса в 1633 г., когда инквизиция осудила Галилея. Декарт остановил публикацию своего труда по физике «Мир» и отказался от своей книги по физиологической психологии «Человек». В этой книге Декарт рассматривал людей только в качестве машин, исследуя вопрос о том, как объяснить поведение человека с позиций физиологии. После 1633 г. Декарт сделал попытку в двух своих философских трудах, «Рассуждения о методе» и «Размышления о первой философии», создать философию, которая оправдала бы его научные взгляды и защитила бы от обвинений в ереси. В этих книгах он изобразил совершенно новую картину сознания, разума и мозга. Картезианские взгляды стали началом современной психологии. Картезианский дуализм и пелена идей. Дуализм представлений Декарта относительно души и тела стал отражением новых научных различий между физическим и психическим мирами. Декарт предполагал, что живые организмы являются сложными машинами, не отличающимися от машины мира. Животные представляют собой только машины; люди — это машины, в которых обитает душа — их «Я». Представления Декарта получили меткое прозвище картезианского театра: душа сидит внутри тела и смотрит на мир, как на театральную сцену, а между знанием своего «Я» и знанием мира существует пелена идей. В рамках картезианства любой может выбирать между двумя позициями по отношению к опыту. Первая позиция — это позиция естественных наук. Ученые продолжали считать идеи в какой-то степени отражением окружающего мира. Первичные свойства относились к реальности, вторичные — нет. Тем не менее существование мира идей, отличного от мира вещей, побуждает нас исследовать Глава 2. Заложение основ 53 этот новый мир, как в те времена исследователи активно изучали Новый Свет Западного полушария. Методом естественных наук было наблюдение. Исследование нового мира сознания потребовало создания нового метода — интроспекции (самоанализа). Интроспекция. Представление о сознании, населенном идеями, породило вторую, отличающуюся от картезианской, позицию по отношению к опыту, которая дала толчок развитию психологии. Можно исследовать идеи не как проекции внешнего мира, а как объекты субъективного мира сознания. Декарт предложил отступать от опыта и подвергать его сомнению. Хорошим способом понять картезианский театр является современное искусство, возникшее в XIX в., практически одновременно с научной психологией. До импрессионистов художники, в основном, пытались рисовать людей и пейзажи так, как они есть. Так, портрет Наполеона интересен для нас, поскольку дает представление о том, как он выглядел. Реализм в живописи олицетворял традиционное отношение к опыту; наши интересы касались изображенного объекта, а не самой живописи. Но начиная с импрессионистов художники стали придерживаться нового отношения к искусству, призывая людей смотреть на полотно, а не сквозь него на окружающий мир. Они попытались постичь субъективный опыт, то, что художник видел и чувствовал в какой-то момент. Первые экспериментальные психологи делали то же самое, прося наблюдателей описывать, какие вещи возникают в сознании, а не спрашивая, как, по мнению наблюдателей, дело обстоит в действительности. Психология была создана интроспекцией, являющейся отражением «сцены сознания». Ученые-естественники исследуют объективный мир природы, мир физических объектов; психологи всматриваются в субъективный психический мир идей. Перед психологами была поставлена задача понять, из чего возникают вторичные свойства. Если цвет не существует в мире, то почему же и как мы видим цвет? Кроме того, Декарт сделал психологию важной для философии и науки. Чтобы искать истину, конструировать современное мировоззрение, философия и наука должны были отделить объективный опыт от субъективных порождений сознания. Физиологический подход. Как ученый, а особенно как автор «Человека», Декарт принял участие и в другом важном проекте, положившем начало научной психологии: выяснении связи разума и мозга. По мере развития медицины различные мыслители выдвигали предположения о том, как процессы в мозге и нервной системе обусловливают восприятие и поведение. Представители наиболее выдающейся медицинской школы средневековья — арабские врачи выдвинули идею локализации функции, утверждая, что различные психические возможности, или способности, такие как воображение или память, располагаются в различных частях головного мозга. Хотя врачи древности видели связь между психическими и физиологическими процессами, только немногие напрямую отвергали существование души. Те, кто отвергал существование индивидуальной души, продолжал верить в дух, оживляющий живые организмы, уход которого вызывает смерть. Даже натуралисты эпохи Возрождения тяготели к тому, чтобы приписывать нечто вроде души живым тканям. 54 Часть I. Введение Декарт придерживался более радикальных взглядов на взаимоотношения души и тела. Он рассматривал тело, включая мозг и нервную систему, как некую машину, ничем не отличающуюся от созданных людьми. В своем труде «Мир» Декарт описал механистическую вселенную, ведущую себя точь-в-точь как наша, призывая нас таким образом поверить в то, что это и есть наша Вселенная. В книге «Человек» Декарт просит читателя представить себе «людей-машин», внутреннюю работу которых он детально описывает, призывая нас поверить в то, что это мы сами, за исключением отсутствия души. Его оптимизм в отношении того, что он в состоянии объяснить поведение животных (и большую часть поведения людей) как продукт внутренней деятельности машин, в значительной степени питали достижения современных ему механиков, способных сооружать статуи людей и животных, действующие наподобие живых организмов. В то время врачи даже пытались изготавливать механические протезы частей тела (рис. 2.1). Рассматривая механические статуи, которые двигались и реагировали на раздражители, Декарт пришел к заключению о том, что животные также являются умными машинами. Он сформулировал важную концепцию нервного рефлекса, создав образ телесной машины как устройства, автоматически реагирующего на внешние раздражители. По мнению Декарта, душа — духовная субстанция, абсолютно непохожая на тело. Но он так и не решил проблему того, каким образом душа и тело связаны между собой. Возможно, сегодня трудно по достоинству оценить новизну и смелость начинаний Декарта. Мы живем в окружении машин, способных воспринимать, помнить и, возможно, думать. Поскольку мы строим и программируем компьютеры, при необходимости мы можем объяснить, как они работают на любом уровне математической или механической точности. Нам известно, как работает аппарат мозга, вплоть до биофизики отдельных клеток. Борясь за освобождение материи от магических, оккультных сил, Декарт положил начало сведению психических функций к механическим процессам, которое только сейчас начало приносить свои плоды. Все основатели психологии искали подходы к изучению разума через его связь с телом. Рис. 2.1. Искусственная рука и кисть, разработанные Амбруазом Паре (Источник: Heller, Labour, Science and Technology in France, 1500-1620) Глава 2. Заложение основ 55 Философская психология в XVII-XVIII веках Исследования разума Новый, картезианский взгляд на разум и его место в природе поднял сразу несколько связанных друг с другом вопросов. Многие из них были философскими. Если я заперт в субъективном мире сознания, как я могу узнать что-либо о мире, ничему не доверяя? Этот вопрос породил своего рода паранойю у философов последующих поколений. Декарт начал свои поиски фундамента, на котором собирался возвести здание науки, с того, что усомнился в истинности всех своих убеждений. В конце концов, он пришел к явно неуязвимой формулировке «Я мыслю, следовательно, я существую». Но метод Декарта подвергал все сомнению, в том числе существование Бога и окружающего мира. С философскими вопросами были тесно связаны и психологические: как и почему сознание работает именно так, как работает? Почему мы получаем опыт об окружающем мире в такой форме, в какой получаем, а не в иной? Поскольку ответы на философские вопросы зависят от ответов на психологические, исследование разума, т. е. занятия психологией, стало главным предназначением философии. Новые картезианские вопросы породили несколько философско-психологических традиций: эмпиризм, реализм, идеализм и историко-культурную традицию. Традиция эмпиризма Английский путь: Джон Локк. Традиция эмпиризма сыграла важнейшую роль в истории психологии англоязычных стран. Эмпиризм восходит к Джону Локку, который допускал, что сознание представляет собой хорошее, пусть даже и несовершенное, отражение мира. Во многих отношениях Локк напоминал Декарта. Он обучался медицине, занимался наукой (дружил с Исааком Ньютоном) и ставил своей целью создание новой философии, согласующейся с достижениями новой науки. Однако Локк меньше интересовался метафизическими вопросами, чем Декарт, возможно, потому, что его ум имел более практическое направление, поскольку он был просветителем и политиком и писал для широкой общественности, а не для узкого круга философов. Локк четко суммировал основное положение эмпиризма: «следует выносить суждения не о вещах, исходя из мнения людей, а о мнении людей, исходя из реального положения вещей», стараясь выяснить это самое «реальное положение вещей». Картина познания по Локку весьма напоминает таковую у Декарта. Мы знакомимся не с объектами, а с идеями, их представляющими. Локк отличался от Декарта тем, что отрицал врожденность идей. Декарт говорил, что некоторые идеи (например, идею Бога) нельзя получить опытным путем, они являются врожденными и ждут момента активации путем получения соответствующего опыта. Локк утверждал, что у новорожденного разум пуст и не содержит идей, представляя собой tabula rasa — чистую доску, на которой и будет записан последующий опыт. Однако взгляды Локка не слишком отличались от позиции Декарта, поскольку он считал, что разум наполнен различными психическими возможностями, или способностями, которые имеют тенденцию автоматически генерировать определенные идеи (например, идею Бога) из сырого материала опыта. Локк выделял два источника опыта: ощущение и размышление. Ощущение показывает внешний мир, размышление — 56 Часть!. Введение работу нашего разума. Впоследствии сторонники эмпиризма развили путь идей, поставив глубокие и нерешенные вопросы о знаниях человека. Существует ли мир? Джордж Беркли. Англиканский епископ и философ ирландского происхождения Джордж Беркли (1685-1753) исследовал подтекст пути идей. Работы Беркли представляют собой выдающийся пример того, как новые картезианские концепции сознания повлекли за собой психологические исследования убеждений, ранее принимавшихся как должное без доказательств. Исходя из здравого смысла, следует признать, что мир существует вне нашего сознания. Но посредством анализа визуального восприятия Беркли бросил вызов этому предположению. Мир сознания имеет три измерения: высоту, ширину и глубину. Однако, как подчеркивает Беркли, визуальное восприятие начинается с плоского двумерного изображения на сетчатке, которое имеет только высоту и ширину. Таким образом, по мере того как кто-либо удаляется от нас, мы чувствуем, что он или она находятся от нас на большем расстоянии, тогда как на сетчатке (сцене картезианского театра) существует всего лишь изображение, которое делается все меньше и меньше. Беркли утверждал, что третье измерение (глубина) — вторичное сенсорное свойство. Мы делаем выводы о расстоянии до объектов, исходя из информации на визуальном экране (например, на базе линейной перспективы) и из телесных обратных связей, сигнализирующих о деятельности наших глаз. Художники используют источники первого рода на своих холстах для того, чтобы создать иллюзию глубины. Далее, Беркли выступил в качестве психолога и предложил теорию визуального восприятия. Тем не менее он продолжал работать над поразительной философской парадигмой, получившей название имматериализм. Согласно этой концепции, глубина является иллюзией не только на полотнах художников; она иллюзорна и на сетчатке глаза. Визуальный опыт, таким образом, имеет два измерения, а третье измерение — психологическая конструкция, построенная из кусочков и фрагментов опыта и объединенная нами в знакомый трехмерный мир сознания. Вера во внешний мир покоится на вере в трехмерное пространство, и Беркли пришел к захватывающему дух заключению, согласно которому мира физических объектов не существует вовсе, а есть лишь мир идей. Может быть, выводы Беркли и потрясают, но они основаны на трезвых рассуждениях. Наша уверенность в том, что объекты существуют независимо от нашего опыта, — это всего лишь акт веры. Он постоянно получает подтверждения, но, как говорил Беркли, у нас нет убедительных доказательств того, что мир существует вне картезианского театра. Здесь мы наблюдаем параноидальную тенденцию современной мысли, тенденцию скептического отношения к любым убеждениям, вне зависимости от того, насколько истинными они могут выглядеть. На примере работ Беркли мы видим, в какой степени эта тенденция зависит от психологических представлений о разуме. Можем ли мы что-либо знать? Дэвид Юм. Скептицизм получил дальнейшее развитие в трудах Дэвида Юма (1711-1776). Его скептическая философия также начиналась с психологии: «Все науки родственны человеческой природе, и единственный фундамент, на котором они могут покоиться, — это наука о природе человека». Юм развил скептические представления о пути идей, неуклонно применяя эмпиризм ко всем положениям здравого смысла. Мир, известный нам, — это Глава 2. Заложение основ 57 мир идей, а идеи связаны воедино психической силой ассоциаций. В этом мире идей мы можем представлять себе вещи, не существующие на самом деле и представляющие собой всего лишь комбинации более простых идей, которые самостоятельно составляет разум. Таким образом, химерический единорог представляет собой лишь идею, будучи комбинацией двух других идей, которые относятся к объектам: идеи лошади и идеи рога. Подобным образом и Бог является химерической идеей, состоящей из идей всеведения, всемогущества и родительской любви. «Я», по мнению Юма, также разлагается на составные части. Он исследовал личность и не смог найти в сознании ничего, что не было бы ощущением, полученным из окружающего мира, от тела. Будучи хорошим эмпириком, Юм пришел к заключению, что, поскольку личность недоступна наблюдению, она представляет собой своего рода психологическую химеру, хотя ему и было неясно, как именно она сконструирована. Юм вычеркнул душу из картезианского театра, оставив лишь его сцену в качестве психологической реальности. Казалось, что психология Юма сделала научное знание недостоверным. Наша идея причинности — краеугольный камень науки — химера. Мы не видим причин, нам доступна лишь череда последствий, которую мы дополняем субъективным чувством, чувством необходимости связи между эффектом и его причиной. В общих чертах невозможно доказать любые универсальные утверждения типа «Все лебеди белые», поскольку их можно подтвердить только дальнейшим опытом. Однажды мы можем обнаружить, что несколько лебедей — черные (кстати, они живут в Новой Зеландии). Казалось, Юм доказал, что мы ничего не можем знать наверняка о том, что находится за пределами наших непосредственных ощущений. Наука, религия и мораль были подвергнуты сомнению, поскольку они содержат тезисы или зависят от утверждений, лежащих за пределами опыта. Юма не беспокоил этот вывод; он предвосхитил позднейший послереволюционный прагматизм Ч. С. Пирса и Уильяма Джеймса. Юм говорил, что убеждения, сформированные человеческим разумом, недоказуемы с помощью рациональных аргументов, но они разумны и полезны, так как помогают нам в повседневной жизни. Однако другие мыслители считали, что философия пошла по ложному пути. Традиция реализма Последователи Юма, шотландские философы под предводительством Томаса Рида (1710-1796) поставили диагноз и предложили лечение. Беркли и Юм бросили вызов здравому смыслу, высказав предположение о том, что внешние объекты не существуют или, даже если существуют, мы ничего не можем достоверно знать о них или о каузальных связях между ними. Рид выступил в защиту здравого смысла и против философии, утверждая, что путь идей привел философов к своего рода безумию. Рид переработал более раннюю реалистическую традицию, вернув ее к жизни. Мы видим сами объекты, а не их внутренние образы. Поскольку мы воспринимаем мир непосредственно, мы можем отказаться от имматериализма Беркли и скептицизма Юма как абсурдных последствий ложной концепции, пути идей. Рид был сторонником своего рода формы нативизма. Бог создал нас, наделил нас психическими возможностями, способностями, на которые мы можем полагаться, получая точную информацию о внешнем мире и его функционировании. 58 Часть I. Введение Шотландский реализм заключал в себе скрытый вызов первой научной психологии. Психология сознания была основана на пути идей. Ученыенатуралисты изучали физические объекты мирового механизма, а психологи изучали психические объекты мира сознания. Тем не менее, согласно утверждениям реализма, мир сознания не существует, поскольку мы воспринимаем объекты, а не идеи. То, что кажется интроспекцией внутреннего мира сознания, на самом деле является непосредственным восприятием самого окружающего мира. В XX в. такие психологи, как Э. Ч. Толмен (1886-1959) и Б. Ф. Скиннер (1904-1990), использовали аргументацию реализма для критики интроспективной психологии и в поддержку бихевиоризма. Вместо изучения мифических идей психологам следует заняться изучением поведения организмов и мира, в котором они живут. Традиция идеализма В Германии Иммануил Кант (1724-1804), который, подобно Риду, считал идеи Юма неприемлемыми, поскольку они делали недостижимым истинное знание, поставил другой диагноз и, соответственно, предложил иное лечение. Рид считал путь идей ошибкой Юма, отрицая его ради реалистического анализа процесса познания. Кант, в свою очередь, полагал, что ошибка Юма кроется в эмпиризме, и работал над новой версией пути идей, которая помещала бы истину внутрь разума. Эмпирики учили, что идеи отражают, по выражению Локка, «вещи сами по себе», разум, согласующийся с объектами, которые накладывают на него свой отпечаток. Но для Канта скептицизм разрушил эмпиризм. Предположение о том, что разум отражает реальность, — не более чем предположение, и как только оно оказалось разоблаченным благодаря Беркли и Юму, исчезла почва для истинного знания. Кант покончил с предположением эмпириков о том, что разум сам соответствует объектам, провозгласив, что объекты соответствуют разуму, накладывающему универсальную, логически необходимую структуру на опыт. Вещи в себе (ноумены) непознаваемы, но вещи в том виде, в каком они появляются в сознании (феномены), организованы разумом таким образом, что мы можем выносить о них абсолютно истинные утверждения. Возьмем, например, проблему Беркли, проблему восприятия глубины. Вещи в себе могут быть (а могут и не быть) расположены в трехмерном евклидовом пространстве (конечно, современная физика скажет, что пространство является неевклидовым). Тем не менее человеческий разум накладывает трехмерное евклидово пространство на свой опыт этого мира, поэтому у нас есть основания утверждать, что феномены обязательно расположены в трехмерном пространстве. Точно так же разум накладывает другие категории опыта на ноумены, чтобы сконструировать феноменальный мир человеческого опыта. Точку зрения Канта можно пояснить с помощью примера из научной фантастики. Вообразите жителей Изумрудного города из страны Оз, в глаза которых при рождении были имплантированы контактные линзы, придающие всем предметам зеленый оттенок. Жители этой страны могут сделать вполне естественное предположение о том, что вещи кажутся зелеными, потому что они на самом деле являются зелеными. Тем не менее их феномены зеленые из-за контактных линз, а не из-за того, что вещи в себе являются зелеными. Несмотря на это, жители страны Глава 2. Заложение основ 59 Оз могут считать абсолютной и неопровержимой истиной то, что «каждый феномен является зеленым». Кант утверждал, что категории опыта являются логически необходимыми предпосылками любого опыта для всех чувствующих существ. Следовательно, поскольку наука занимается миром феноменов, мы можем иметь истинное, неопровержимое, абсолютное знание об этом мире и должны отказаться от попыток проникнуть в локковские «вещи сами по себе». Идеализм Канта породил радикальный экспансивный взгляд наличность. Вместо вывода Юма о том, что она является конструкцией, построенной из кусочков и фрагментов опыта, Кант говорил, что личность предшествует получению и упорядочиванию опыта. Кант проводил различия между эмпирическим Эго (поверхностным содержанием сознания) и трансцендентальным. Трансцендентальное Эго одно и то же в разумах всех людей и накладывает категории понимания на опыт. Личность не сконструирована на основе опыта; это активный строитель опыта. Понятие личности исчезло в эмпиризме, но в идеализме личность стала единственной реальностью. Идеализм оказал большое влияние на ранние этапы становления немецкой психологии. Поскольку трансцендентальное Эго творит сознание, оно не может быть частью сознания. Психология, по мнению идеалистов, не заслуживает звания науки, поскольку самая важная часть разума, личность, недоступна наблюдению. Основатель психологии Карл Вильгельм Вундт, бывший в молодости приверженцем Локка, говорил, что мысль можно понять с помощью интроспекции. Позднее он стал сторонником Канта, сведя экспериментальную психологию до исследования непосредственного опыта и предложив изучать высшие мыслительные процессы другими методами. Причиной одной из первых психологических дискуссий о противоречии безобразного мышления, послужили споры о пределах возможности интроспекции. Этот диспут, подвергнув сомнению ценность всех форм интроспекции, проложил путь бихевиоризму. Но то, насколько люди знают причины своего поведения, до сих остается предметом споров. Историко-культурная традиция Эта последняя традиция противостоит тенденциям научной революции, поскольку отрицает тот факт, что гуманитарные науки могут или должны быть точными науками. Это расхождение во взглядах было впервые сформулировано итальянским философом Джамбаттистой Вико (1668-1744), а затем, более подробно, немецким писателем Иоганном Гердером (1744-1803), которому принадлежит девиз этой школы: «Мы живем в мире, который создаем сами». Люди не являются исключительно объектами природы — машинами, — поскольку мы живем общественной жизнью в рамках человеческой культуры, созданной историческим процессом. Следовательно, не может быть науки, которая охватывала бы всех людей. Люди живут в различных культурах в настоящее время, жили так же в прошлом и построят новые культуры в будущем. Пространственно-временной универсальности естественных наук — гравитации и материи, остающихся одними и теми же в любое время и в любом месте, — в мире людей не существует. Определенная часть человеческой природы имеет физические корни, но огромная и, возможно, основная часть имеет социальные корда. Хотя частично психология может подражать физике, изучая отношения 60 Часть I. Введение человеческого разума и мозга, в большей степени ей следует подражать истории, изучающей связь человеческого разума и культуры. Историко-критическая традиция приобрела большое значение в.немецкой психологии XIX столетия. Изучение разума и тела Итак, мы обсудили вопросы, проистекающие из картезианского разделения сознания и окружающего мира. Декарт также поставил под сомнение природу связи между душой и телом. Кажется очевидным, что душа получает информацию об окружающем мире посредством тела и контролирует его действия. Декарт учил, что душа и тело взаимодействуют благодаря шишковидной железе (эпифизу), служащей экраном картезианского театра. Декарт думал, что, управляя ею, душа может контролировать деятельность нервов. Однако картезианский интерактивный дуализм быстро стал предметом нападок. Один из многочисленных корреспондентов Декарта, принцесса Елизавета Богемская (1615-1680), задала ключевой вопрос: «Как тело может управляться чем-то нематериальным?» Декарт не смог дать удовлетворительного ответа. Эта проблема существовала на протяжении всего XVIII столетия, хотя большая часть первых психологов приняла вариант дуализма — тезис о психофизическом параллелизме, предложенный Готфридом Вильгельмом Лейбницем (1646— 1716). Он говорил, что разум и тело отделены друг от друга, что каждому психическому событию соответствует физическое, но что последнее на самом деле не влияет на первое. Хотя это положение было общепринятым, поскольку отделяло психологию от физиологии, оно поднимало очередные вопросы, например, почему кажется, что существует взаимодействие между разумом и телом; существует ли оно и какой смысл изучать бессильный разум? Параллелизм Лейбница послужил толчком к первым экспериментальным исследованиям в психологии — психофизике Фехнера, которые представляли собой попытку точно измерить корреляцию между стимулом и ощущением. Идеализм (в том числе и имматериализм) — монистическое решение проблемы разума и тела, провозглашающее, что существует только разум, а материя представляет собой иллюзию. Другим радикальным, даже общественно опасным монистическим решением этой проблемы был материализм, утверждающий, что существует лишь материя, а иллюзией является разум. Знамя материализма впервые публично поднял в 1748 г. врач Жульен Офре де Ламетри (1709-1751) в своей книге «Человек-машина». Ламетри сделал тот шаг, который не смог бы сделать или не решился бы сделать Декарт, — выдвинул предположение о том, что мышление есть процесс, происходящий в головном мозге. Оно угрожало вере христиан в реальность и бессмертие души; оно подразумевало, что люди — это машины, что нет свободы воли и что «моральная ответственность» всего лишь иллюзия. Для многих людей материализм был и остается основной угрозой их пониманию самих себя, общества и вечных надежд. Изучение разума других людей Строго отделяя разум от окружающего мира и тела, Декарт сделал проблематичным существование других разумов. С картезианской точки зрения, разум является персональным сознанием. Но откуда я могу знать, есть ли разум у других лю- Глава 2. Заложение основ 61 дей? Декарт отвечал, что я знаю внутри самого себя, что я думаю, и что я выражаю свои мысли языком. Следовательно, любое существо, обладающее языком, обладает также и мыслящей душой. Поскольку язык есть только у людей, только люди обладают душой. Проблема других разумов не имела большого значения вплоть до XIX в., когда идея эволюции получила широкое признание. Из эволюции следовало, вопреки Декарту, что животные обладают разумом, хотя и более простым, чем мы. Предвестником современных споров о разуме других существ стала книга «Человек-машина», в которой Ламетри рассматривал эту проблему с материалистической позиции. Он предложил обучать языку человекообразных обезьян так, как это делают с глухими детьми. Если обезьяны смогут научиться языку, Декарт будет опровергнут, а существование души подвергнуто сомнению. В XX в., когда Ноам Хомски возродил тезис Декарта о том, что способность к языку является видо-специфичной способностью человека, некоторые физиологи подвергают проверке гипотезу Ламетри. Так, специалист в области компьютерной техники А. М. Тьюринг (1912-1954) заявлял, что мы будем знать, что компьютеры разумны, когда они станут так же хорошо пользоваться языком, как это делают люди. Природа человека, мораль и общество Проект Просвещения Следуя в кильватере научной революции, мыслители XVIII в., принадлежавшие к идеологии Просвещения, стали переосмысливать вопросы морали и общественного устройства с научных позиций. Они отрицали традиции и религию, особенно во Франции, где возникло большинство радикальных идей. Ключевой проблемой был вопрос о моральной власти: почему мне следует делать то, что велит общество? В прошлом источниками моральной власти были традиции и религия. Но их призывы основывались на предположении о том, что добродетель — первичное, объективное свойство поступков и событий. Когда добродетель стали считать вторичным свойством, власть традиции и религии была поставлена под сомнение. Философы обратились к науке как главному источнику моральной власти. Декарт и его последователи подвергали все общепринятые убеждения относительно разума и окружающего мира тщательной сознательной и рациональной проверке, а философы проделали то же самое в отношении убеждений, касающихся морали и общества. Опять-таки, ключом к этим новым исследованиям стала природа человека: бывают ли люди хорошими или плохими от рождения? Как следует понимать общество, исходя из природы человека? Подобные вопросы сделали гуманитарные науки, особенно психологию, социально значимыми. Возникла насущная необходимость научного исследования человеческой природы и, возможно, замены традиционных религиозные средств социального контроля научными. По мере того как психологическое исследование природы разума закончилось кризисом скептицизма, психологическое исследование социальной природы человека завершилось нравственным кризисом. 62 Часть 1. Введение Изучение природы человека Люди — животные: Томас Гоббс. Современные исследования людей как социальных существ восходят к английскому мыслителю Томасу Гоббсу (15881679). Он был приверженцем новой механико-математической философии и атеистом. Гоббс задался главным вопросом психологии: на каких животных были бы похожи люди, если бы жили вне культуры и общества? Он полагал, что у него есть эмпирически проверенный ответ. Пережив ужасы гражданской войны в Англии, в ходе которой не функционировали правительственные институты, Гоббс пришел к выводу, что в отсутствие правительства существовало бы состояние «войны всех против всех», а жизнь человека была бы «одинокой, порочной, жестокой и короткой». Он утверждал, что человек по своей природе склонен к насилию и нуждается в контроле со стороны сильного, даже авторитарного правительства. Более того, Гоббс считал нравственный авторитет химерой; единственная реальность, по его мнению, — сила. Нелицеприятный анализ человеческих мотивов и человеческого общества, проведенный Гоббсом, и мысль о том, что мораль всего лишь иллюзия, с тех пор постоянно привлекает ученых-обществоведов. Его влияние сохранилось и в психологических заключениях относительно природы человека. Вызов, брошенный Гоббсом, породил сильную ответную реакцию, в основе которой лежало иное понимание человеческой природы. Люди — нравственные существа: шотландская философия здравого смысла. Самый важный для истории психологии в Америке ответ пришел от шотландских философов здравого смысла. Они проводили наблюдения за обычной жизнью людей даже в тех условиях, когда она не регулировалась законом, и высказали предположение о том, что люди — от рождения общественные существа, предназначенные (по мнению шотландцев, по велению Бога) к мирному совместному существованию. Шотландский реализм сформировал эту социальную философию. Эти философы утверждали, что мы обладаем нравственным чувством, благодаря которому интуитивно видим, что одни поступки хороши, а другие — дурны. Шотландскую систему философии как часть религиозного воспитания повсеместно преподавали в американских колледжах до 1870-х гг. Когда в Америку пришла экспериментальная, ориентированная на физиологию немецкая психология, она встретила там старую психологию, сопротивлявшуюся идее о том, что психология должна стать одной из естественных наук. Несмотря на триумфальное шествие новой психологии, влияние старого направления сказалось на приверженности американских психологов к практической, прикладной психологии. Люди не имеют природы: французский эмпиризм. Во Франции Просвещение приняло иное, менее умеренное направление. Во Францию эмпиризм Локка пришел с одобрения Вольтера. Во времена Французской революции группа мыслителей, называвшаяся идеологами (последователи пути идей), довела эмпиризм до крайности, утверждая, что разум при рождении лишен не только идей, но и способностей. Объединившись с материализмом, французский эмпиризм предложил такое видение человеческой природы, которое опьянило некоторых философов открывшимися перед ними возможностями. Если не существует человеческой природы, если люди представляют собой всего лишь глину, из которой общество может лепить все Глава 2. Заложение основ 63 что угодно, тогда, как позднее говорили Джон Уотсон и Б. С. Скиннер, мы можем заставить людей соблюдать порядок. По природе мы не злы и не добры, добрыми или злыми нас делает общество. Традиции и религия сделали людей невежественными и, следовательно, плохими, но при помощи надлежащего обучения и образования людей можно сделать по-настоящему совершенными. Такое видение вдохновило одних и ужаснуло других, но является ли оно правильным, зависит от психологии. Контрпросвещение Противники Просвещения убедились в своей правоте, когда начатая просветителями Французская революция вылилась в жесточайший террор. Противодействие идеологии Просвещения стало нарастать, что привело к необходимости нового понимания человеческой природы и человеческой жизни. Корни контрпросвещения лежали в эпохе научной революции. Современник Декарта, Блез Паскаль (1623-1662) был математиком и физиком, питавшим отвращение к картезианскому благоразумию. Он был религиозным человеком и испытывал отвращение к той бессмысленной вселенной, которую рисовала наука. Паскаль пришел к заключению, что разум сам по себе бесполезен для руководства жизнью. Он писал: «У сердца есть свои собственные мотивы, которых разум не понимает». Паскаль задался важным и вечным психологическим и нравственным вопросом: какую роль должны играть эмоции, чтобы вести правильную жизнь? Со времен стоиков и вплоть до Просвещения партия разума страстно настаивала на том, что эмоции следует игнорировать, подавлять, даже вычеркивать, поскольку разум предлагает самый лучший путь к истине. По мнению Паскаля и романтиков — сторонников контрпросвещения, разум, предложив картину вселенной, лишенной смысла, и науки, лишенной нравственных авторитетов, зашел в тупик. Они обратились к эмоциям и другим иррациональным сторонам человеческой природы для того, чтобы восполнить недостатки разума. Романтические идеи неожиданно возникали в разных местах. Юм писал, что «разум является рабом страстей». Страсть ставит нам цель; разум вычисляет, как ее достигнуть. Концепция каузальности имеет иррациональные корни в человеческом убеждении о том, что эффект должен проистекать из причины. Нравственное чувство шотландцев было интуитивным, нерациональным восприятием правильного и ложного. Трансцендентальное Эго Канта лежит за пределами рационального знания, а впоследствии идеалисты говорили, что мир стал существовать благодаря романтическому акту воли. Первым романтиком, оказавшим огромное влияние, стал Жан-Жак Руссо (1712-1778). Будучи противником Гоббса, Руссо говорил, что люди по своей природе добродетельны и являются миролюбивыми благородными дикарями, испорченными обществом. Выступая против Просвещения, он утверждал, что правда всегда принадлежит велениям сердца и что наука сделала людей хуже, а не лучше. Люди должны бежать от воспитательной системы Просвещения из городов в сельскую местность и вести там простую жизнь. Историко-культурная традиция также была связана с контрпросвещением. Выступая против Декарта, Гердер писал: «Я чувствую! Я существую!» Его девиз о том, что мы живем в мире, который создаем, привел к более уважительному отношению к культуре и истории, чем то, которое наблюдалось у философов Просве- 64 Часть I. Введение щения. Они всячески проповедовали терпимость к культурным различиям, поскольку считали их иррациональными. Но именно потому, что они считали их иррациональными, они не уважали их. По мнению маркиза Кондорсе (17431794), «придет время, когда солнце будет сиять над головами людей, которые будут свободны и не будут иметь никаких хозяев, кроме собственного рассудка». В силу универсальности требований рассудка, существовал только один рациональный образ жизни, открытый и поддерживаемый наукой. Оспаривая это утверждение, Гердер писал, что люди могут считаться людьми только в том случае, если они вовлечены в живую развивающуюся культуру, в которой находят смысл и вдохновение. Отменить традиции и культуру — значит отменить человеческую природу. XIX век: формирование поля деятельности психологии К 1789 г., времени Французской революции, психология уже установилась как философская, но еще не научная дисциплина. Стало ясно, что психология, наука о человеческой природе, сыграет решающую роль во всех грядущих спорах о человеческой ценности и человеческой жизни. Психология стала наукой в XIX в. Новая наука имела весьма разветвленные корни. Философы дали психологии концептуальные рамки; физиологи предоставили знания о нервной системе и экспериментальные методы; просветители, социальные реформаторы и психиатры снабдили ее мотивами для использования науки с целью улучшения жизни людей. Этот раздел описывает движения, идеи и открытия, которые привели к формированию научной психологии. Основное внимание будет уделено развитию психологии в Соединенных Штатах, родине психологии XX в. Основные противоречия Новая область психологии сформировалась в результате споров о ее определении и научной природе. Содержание предмета Что изучает психология? Картезианская парадигма давала один ответ: психология — это исследование сознания, и первые психологи определяли психологию как науку о сознании. Они указывали определенное содержание предмета, сознание, и уникальный метод, интроспекцию, для его изучения. Тем не менее ни одна из наук о человеческой природе не могла избежать необходимости изучать то, что люди делают. В Германии Кант предложил создать науку о поведении под названием антропология, а в Британии Джон Стюарт Милль выдвинул идею сходной науки — этологии. Поскольку в XIX и XX вв. происходило разделение гуманитарных наук, психология постепенно охватила все исследования людей как индивидов, а также дополнила изучение сознания исследованиями индивидуального поведения и индивидуальных различий. Другие гуманитарные науки сосредоточили свое внимание на человеческом обществе (социология), культуре (антропология) и истории. Глава 2. Заложение основ 65 Наука и ее методология Обсуждение вопросов, касающихся содержания предмета психологии, определяло статус психологии как науки. Может ли психология, особенно определяемая как исследование сознания, вообще быть наукой? А если да, то какой наукой она должна быть и какие методы использовать? Эти вопросы обсуждались на протяжении XIX столетия. Психология бросает вызов науке. Некоторые мыслители выражали серьезные опасения по поводу того, может ли вообще существовать наука о разуме и сознании. В Германии самые серьезные возражения против психологии как науки высказывались последователями Канта, немецкими идеалистами, и их аргументация задержала развитие психологии в университетах Германии. Различные возражения были выдвинуты и основателем позитивизма, Огюстом Контом (1798-1857), оказавшим серьезное влияние на психологию в Англии и США. Идеалисты сомневались в том, что можно количественно оценить сознательный опыт, эмпирическое Эго. Опыт можно описать качественно, но без количественных оценок более чем одного измерения не может быть психического эквивалента математических законов Ньютона и, следовательно, науки о разуме. Еще более важной была невозможность изучать личность, трансцендентальное Эго. Поскольку личность обладала опытом, как считали идеалисты, она не могла быть объектом опыта. Таким образом, высшие мыслительные процессы — уникальная собственность трансцендентального Эго — невозможно наблюдать. Психология, из которой исключено исследование мышления, величайшей способности людей, не заслуживает звания науки. Один из величайших споров психологии, противоречие безобразного мышления (см. главу 13), возник из проблемы доступности мышления наблюдению. Конт предложил иерархию наук, из которой исключил психологию. Основной наукой была физика, на которой базировалась химия, служившая фундаментом биологии, лежавшей, в свою очередь, в основании новейшей и несомненной науки социологии. Конт полагал, что душа (psuche) не существует, поэтому не может быть и науки (logos) о ней. Он выражал надежду на то, что френология, биологическая наука о мозге, даст знания о человеческой природе, необходимые социологам. Позднее идеи Конта были дополнены логическими позитивистами, философия науки которых давала аргументы для того, что дать психологии новое определение — науки об общественно наблюдаемом поведении (см. главы 6-8). Защита психологии как естественной науки. В Великобритании философыэмпирики разработали альтернативную концепцию разума, более дружественную по отношению к науке. Самое большое значение для психологии имели труды Джона Стюарта Милля (1806-1873), который непосредственно отвечал на вопросы Канта и Конта. Он утверждал, что мы наверняка можем наблюдать сознание, поведение и некоторые аспекты мышления с различной степенью точности и создать научную дисциплину, занимающуюся разумом. Подобно метеорологии, эта дисциплина может никогда не достичь точности физики, но она заслуживает звания науки и будет полезной в практическом отношении. Прагматический подход Милля к определению науки и психологии получил развитие в трудах его друга и последователя Александра Бэйна (1818-1903) и, благодаря ему, в работах первых американских психологов. Однако до Граждан3 Зак. 79 66 Часть!, Введение ской войны американская психология, по сути дела, совпадала с ориентированной на нравственность психологией шотландцев XVIII столетия. Психология как гуманитарная наука. Третья традиция возникла в Германии. Она была вдохновлена трудами Вико и Гердера. Идеалисты и эмпирики расходились во мнении о том, в какой степени психология может быть наукой, но соглашались, что если психология намеревается стать наукой, то необходимо уделять особое внимание законам, управляющим разумом и поведением. Образцом для психологии (равно как и других гуманитарных наук) была физика. Как отмечал Милль, «отставание наук о морали можно исправить, лишь применив к ним методы физической науки, должным образом расширив и обобщив их». Схема Милля воплотилась в первых психологических лабораториях. В противовес идее Милля (которую разделяли позитивисты) о том, что все науки следует строить по образцу физики, историк Вильгельм Дильтей (1833-1911) говорил, что существует не один, а два типа наук. К одному принадлежат естественные науки (Naturwis-senschaft), моделью для которых служит физика и которые ставят своей целью выяснение законов, составление прогнозов и осуществление контроля. С другой стороны — Geisteswissenschaft (букв, «духовные науки», часто переводится как «гуманитарные науки»1), построенные по образцу истории. Обычно историки не ищут универсальных законов, а пытаются найти объяснение частным последовательностям уникальных событий, эмоционально погружаются в прошлые культуры и народы, видя свою цель не в прогнозах или контроле, а в том, что Дильтей называл verstehen (понимание). Представления Вико, Гердера и Дильтея связаны с одним из самых фундаментальных и сложных вопросов, с которым сталкивается научное объяснение человеческого разума и поведения. Философ Георг Фридрих Вильгельм Гегель (1770-1831) первым сформулировал эту проблему в ее современном виде. Естественные науки имеют дело с причинами событий, но человеческие действия имеют в своей основе причины и мотивы, которые не являются физическими причинами. Представим, что однажды ночью женщина застрелила своего мужа. Это убийство было предумышленным, если она намеревалась застрелить его и получить наследство. Но это мог быть и несчастный случай, например она выстрелила в мужа, приняв его за грабителя. С точки зрения естественных наук причина события одна и та же: мускулы пальца, управляемые командой мозга женщины, нажали на спусковой крючок, и пуля вошла в голову ее мужа. Но для того чтобы понять, что же произошло с точки зрения человеческих понятий — и, таким образом, различить умышленное убийство и самооборону, — мы должны заглянуть в ум женщины в тот момент, когда она нажимала на курок. Если она знала, что это был ее муж, то она виновна в преднамеренном убийстве; если она полагала, что это грабитель, то ее действия классифицируются как самооборона. Сканирование мозга не может решить эту проблему, поскольку оно выявляет не мысли, а состояние нейронов. Мотивы и причины относятся к области моральной и социальной жизни человека, а не к нашему физическому существованию. 1 Употребление мною термина «гуманитарные науки» не следует считать подтверждением тезиса Дильтея; этот термин используется для того, чтобы объединить все науки, изучающие людей какими-либо методами. Глава 2. Заложение основ 67 Только в Германии были выдвинуты возражения против того, что психология принадлежит к естественным наукам, и психологи окончательно отвергли их. В других странах психологи, после некоторых дебатов, последовали по пути Ньютона. Тем не менее, хотя сторонники точки зрения Дильтея оказались в меньшинстве, им принадлежат важные критические замечания в адрес основного русла естественно-научной психологии. В XX столетии герменевтика рассматривает психологию не как науку, а, скорее, как литературную критику, и последователи Людвига Витгенштейна (1889-1951) ломают голову над вопросом о месте причин, мотивов и социального контекста человеческого поведения (см. главу 11). Разум и реальность Помимо споров о методах и притязаниях психологии, идеалисты и эмпирики вступили в битву из-за проблемы природы разума и реальности. Эмпирики подчиняли субъективное объективному, а идеалисты — объективное субъективному. Хотя сражение касалось метафизических вопросов, оно, тем не менее, оказало влияние на формулировку первого определения психологии и на начальные этапы ее развития1. Обе стороны принимали общую картину картезианского театра, соглашались, что сознание представляет собой экран для идей, но расходились во мнениях по поводу того, что лежит за пределами и в основе сознания. Эмпиризм. Эмпирики отождествляли разум и сознание и изображали сознание как поверхность, на которую посредством сенсорных процессов в мозге непосредственно проецируются идеи. С этой точки зрения сознание служит зеркалом природы, изображением на экране сознания, непосредственно отражающем реальность, окружающую человека. Идеи, содержащие более чем одно отдельное ощущение, считались сложным целым, состоящим из многих атомарных сенсорных единиц, связанных воедино на экране сознания посредством ассоциаций, точно так же, как различные объекты в пространстве связаны друг с другом силами гравитации. Эту картину разума подробнее всего разрабатывали британские философы, от Локка до Милля, но сильное влияние на нее оказали также французская и немецкая психологии, особенно последующий расцвет позитивизма. Эмпирики превратили психологию, определяемую как науку о сознании, в своего рода психическую химию. Ей вменили в обязанность идентификацию базовых элементов сознательного опыта (наподобие того, как Периодическая система дает список основных физических элементов) и описание законов, регулирующих их комбинации (наподобие того, как химия описывает законы, регулирующие, каким образом атомы образуют молекулы). К задаче интроспекции добавили установление связи сенсорного опыта и формирования ассоциаций с глубинными физиологическими процессами. Занятия психологией такого рода были отчетливой тенденцией первых психологических лабораторий, но сильнее всего они были выражены Это утверждение является серьезным, но неизбежным примером чрезмерного обобщения в этом кратком обзоре. Были эмпирики, например Джеймс с его радикальным эмпиризмом и некоторые более поздние позитивисты, которые соглашались с идеалистами относительно того, что только познаваемая реальность является миром идей. Ключевым для моих целей различием является разделение на тех, кто считал разум относительно пассивным («эмпирики» в данной главе), и тех, кто полагал его активным («идеалисты»). 68 Часть I. Введение в Англии и США. В наибольшей степени они отразились в структурной психологии Эдварда Брэдфорда Титченера (1867-1927). Идеализм. Идеалисты были последователями Канта в том, что отказывались отождествлять разум с сознанием. Сознание (относительно тривиальное эмпирическое Эго) является поверхностью, но под этой поверхностью находится трансцендентальное Эго, личность. Более того, сознание отнюдь не является зеркалом для внешнего мира. Трансцендентальное Эго накладывает необходимые и универсальные категории понимания на восприятие, буквально строя ту реальность, которую мы знаем. Некоторые идеалисты пошли еще дальше, утверждая, что личность дает основу существованию внешнего мира. Эмпирики подчиняли субъективный мир сознания объективному миру, который оно отражало, и личность при этом исчезала. Идеалисты подчиняли объективный мир личности, и при этом исчезала физическая реальность. Неудивительно, что идеализм связывали с романтизмом. Романтики делали упор на чувствах и творчестве, что мало соответствовало пассивному сознаниюзеркалу у эмпириков, зато великолепно гармонировало с глубокой и могущественной личностью идеалистов, которая строила мир по своей собственной воле. Философия идеализма имела важные последствия для психологии как исследования сознания. Самое важное касалось пределов возможности научной психологии и существования и природы воли. Помещение трансцендентального Эго вне возможностей опыта подразумевало, что мышление и другие высшие психические процессы волей-неволей ускользают от научного исследования. Один из основоположников психологии, немецкий ученый Вильгельм Вундт (1832-1920), первым провозгласил, что с помощью интроспекции и физиологии можно исследовать и объяснять мышление и сознание. В связи с этим его более ранние работы больше гармонировали с эмпиризмом, чем последующие труды, в которых он разделял критическое мнение идеалистов об экспериментальном исследовании мышления. Вильгельм Вундт объединился с тезисом Вико, Гердера и Дильтея о создании всеобъемлющей науки о разуме. Он разделял психологию на две части. Одна, физиологическая психология, была экспериментальным исследованием сознания, все слабее связанным с изучением нервной системы. Другая, Volkerpsychologie, была неэкспериментальным исследованием мышления и большинства других высших психических процессов через их выражение в языке, мифологии и культуре1. Идеалисты и романтики превозносили человеческую волю. Вундт отразил дух идеализма, назвав свою психологию волюнтаристской. Уильям Джеймс (18421910) настолько верил в волю, что оставил занятия психологией для того, чтобы работать над своей собственной формой идеализма и своим видением нравственно деятельной жизни. Тем не менее вскоре идеализм исчез из психологии. За пределами Германии влияние эмпиризма, позитивизма и материализма резко упало, и психология стала развиваться как полноценная наука по образцу физики. В Германии эти идеи триумфально распространялись среди противников Вундта и даже среди его собственных учеников, 1 Сейчас практически невозможно перевести слово Volkerpsychologie. Буквально оно означает «психология народов», но этот и другие переводы ведут к путанице. Глава 2, Заложение основ 69 которые делали упор на экспериментаторской деятельности и последовательном натурализме. Его Volkerpsychologie читали все меньше, а его самого не пригласили на первый съезд Немецкого общества экспериментальной психологии в 1904 г. Некоторое влияние идеализма все еще сохраняется, например в когнитивной психологии восприятия и памяти, и радикально проявляется в таких направлениях, как контек-стуализм и конструктивизм. Когнитивные психологи не утверждают, что разум составляет основу мира, но говорят, что тот мир, который мы знаем по опыту и помним, сформирован активным разумом. Контекстуалисты и конструктивисты неприязненно относятся к идее объективной истины (тому, что разум может отражать природу), настаивая на том, что все наши знания сконструированы обществом. Разум или материя? Отрывая разум от мира, Декарт отделял разум от тела. Как следствие, роль и даже существование разума стало проблематичным. Как связаны разум и тело? Существует ли разум? Существует ли иные разумы? Как связаны разум и тело? Первый вопрос касался того, как могут взаимодействовать разум и тело. Декарт предполагал, что это взаимодействие существует, тело служит душе окном в мир, а душа осуществляет контроль над телом. Однако он не смог удовлетворительно объяснить, как именно они взаимодействуют. На протяжении XIX в. большинство психологов придерживались психофизического параллелизма Лейбница. Хотя такая позиция предоставляла психологам для исследований «их собственное королевство» — сознание, она оставляла нерешенными мелкие проблемы, например, почему создается впечатление о взаимодействии разума и тела, а также о ценности исследований бессильного разума. К концу столетия психологи начали заменять бесцельные интроспективные исследования бессильного разума более полезным изучением поведения. Существует ли разум? Одним из очевидных решений проблемы взаимодействия разума и мозга был материализм, отрицающий существование разума. На протяжении века научные открытия сделали дуализм менее, а материализм более внушающим доверие. Вызов, брошенный материализмом, громче всех прозвучал для психологов из лагеря эмпиризма. Веря, что разум более фундаментален, чем материя, идеалисты расценивали материализм как пагубную ошибку, которую необходимо исправить, но для научных перспектив психологии идеализм создавал препятствия, поместив трансцендентальное Эго вне исследований. Эмпиризм был препятствием другого рода. Эмпирическая психология отождествляла разум с сознанием, что потенциально делало психологию одной из естественных наук. Но поскольку сознание представляет собой поверхность, плавающую над мозгом, а не личность, оно может быть просто каким-то мозговым процессом, и психологии грозит опасность однажды исчезнуть, слившись с физиологией. Идеалисты предполагали, что психология не наука, а эмпиризм и материализм — что она является наукой лишь временно. Различные течения материализма постоянно возникали в психологии на протяжении целого столетия. Когда К. Л. Галл провозгласил, что мозг такой же орган разума, как желудок — орган пищеварения (см. ниже), его последователей объя- 70 Часть I. Введение вили опасными материалистами. В конце XIX в., когда сторонники научной психологии стали устанавливать связь между сознанием и мозгом, они также вызвали многочисленные подозрения. В Соединенных Штатах, например, психологи старой школы — последователи шотландцев — почувствовали опасения и обвинили новых психологов — психологов, вдохновленных немецкой школой экспериментальной физиологии, — в пренебрежении заботой о душе, что есть, по их мнению, основная задача психологии. Споры вокруг дарвинизма (см. главу 5) были связаны с материализмом. Происхождение людей от животных подразумевало, что мы тоже машины, лишенные души. Верному «сторожевому псу» Дарвина, Томасу Генри Гекели (1825-1895), принадлежит знаменитое (или печально известное) заявление о том, что сознание представляет собой бесполезный побочный продукт деятельности мозга. Джеймс в своей книге «Принципы психологии» отверг эту «теорию автоматов», утверждая, что адаптивной функцией сознания является выбор. Тем не менее он окончательно оставил психологию ради философии отчасти и из-за того, что не смог совместить свою веру в свободную волю с убеждением, выраженным в «Принципах...», будто наука психология должна быть «церебральной», т. е. приверженной прочной связи между разумом и мозгом (см. главу 5). Позднее Джеймс погрузился в физические исследования в парадоксальной попытке использовать научные средства (эмпирические исследования) для того, чтобы доказать религиозный постулат о существовании души. По большей части кажущаяся угроза материализма проистекала из господствующей концепции машин. Если принять картезианскую идею, согласно которой животные представляют собой машины, и затем прийти к выводу, что, согласно мнению Дарвина, мы не что иное, как животное, неизбежно придется прийти и к заключению о том, что мы — машины, которые не в состоянии контролировать собственное поведение. Намерение — гибкое преследование цели при встрече с препятствиями — выглядит, подобно исчезающей личности Юма, — иллюзией, нуждающейся в объяснении. Такой точки зрения придерживались большинство бихе-виористов в XX столетии. Но компьютер разрушил декартовский образ машины как часового механизма. Программа компьютера, играющего в шахматы, имеет цель, победу, и генерирует множество ходов, из которых отбирает самые перспективные. Представление о людях, как о машинах, принятое сегодня в когнитивной науке, не противоречит признанию того, что у них есть цели и они осуществляют выбор. Тем не менее компьютерная модель разума не решает проблемы сознательного опыта. Остается неясным, каким образом материя порождает сознание. Можно поставить вопрос и более радикально, как это сделал Джеймс в 1905 г.: «Существует ли сознание?» Существуют ли другие разумы, кроме моего собственного? Отделяя разум от мира и от тела, Декарт сделал проблематичным существование разумов других людей. С картезианской точки зрения, разум представляет собой частное сознание. Но как я могу знать, обладают ли другие люди разумом? Декарт отвечал, что я знаю внутри себя, что я мыслю и что я выражаю свои мысли с помощью языка. Следовательно, любое существо, обладающее языком, обладает также и мыслящей душой. Поскольку только у людей есть язык, только люди имеют душу. Глава 2. Заложение основ 71 В XIX в. эволюционное учение разрушило четкую декартовскую границу между человеком и животными. Возникла психология животных, представители которой под предводительством Джорджа Джона Романеса (1848-1894), К. Ллойда Моргана (1852-1936) и самого Чарльза Дарвина начали поиски разума у животных, создавая поле для сравнительной психологии. Вскоре они обнаружили соответствие своих открытий картезианскому механизму. Животные не реагировали на раздражители неизменными рефлексами, но могли научаться новому адаптивному поведению для достижения своих целей. Первые сравнительные психологи верили, что животные, так же как и люди, обладают сознанием (разумом) и, следовательно, не являются машинами. Некоторые влиятельные психологи начала XX в., например Толлмен, соглашались с этим, хотя ссылались скорее на намерения и познание, а не на разум или сознание. Тем не менее большинство психологов пошли по пути Торндайка и Халла (18841952), считавших, что животные (и люди) представляют собой машины. Они предложили теории поведения, основанные на рефлексе раздражитель-ответ, которые позволяли дать объяснение, не прибегая к цели (см. главы 7 и 8). XIX век: инновации Только что рассмотренные нами философские дебаты проистекали из картезианской концепции о разуме и теле. Помимо этого, в XIX столетии инновации превратили философскую психологию в научную психологию. Неврология С античных времен мыслители выдвигали спекулятивные теории о том, каким образом психические процессы связаны с мозгом и нервной системой. Но в физиологии, включая и нейрофизиологию, не удалось достичь сколько-нибудь значительного прогресса. К тому моменту, когда возникла научная психология, на базе двух параллельных направлений исследований уже возникла общая, хотя и ограниченная, картина нервных и мозговых процессов. Одно направление занималось природой мозга, а другое — природой нервов и нейронов. Мозг: локализация функций. Первое направление, начало которому положили споры о том, существует ли локализация психических функций в различных участках полушарий головного мозга, было основано работами Франца Джозефа Галла (1758-1828). Хотя в свое время его нередко считали шарлатаном, сейчас Галла повсеместно признают первым специалистом по неврологии, положившему начало важному направлению, которое, к сожалению, было фатально испорчено ошибочным методом. Галл высказал предположение о том, что головной мозг, включая большие полушария, представляет собой совокупность биологически различных органов, каждый из которых связан с определенной психической способностью, например языком, или с определенным проявлением поведения, например вожделением. Система Галла, которую он никак не называл, была новой и перспективной. Более ранние рассуждения о мозге и разуме накладывали философские теории на все гипотезы о мозге. Галл отказался от философии и предпочел непосредствен- 72 Часть I. Введение ное изучение мозга. Даже его критики признавали, что Галл был блестящим анатомом мозга человека и животных. Он был первым ученым, занимавшимся психологией поведения, который исследовал мозг и поведение, вместо того чтобы изучать интроспективное сознание. Его биологическая ориентация привела к тому, что он взглянул на психические способности как на адаптивные функции головного мозга, предвосхитив тем самым постдарвиновскую психологию. В отличие от философов, особенно идеалистов, которые верили в идентичность личностей всех людей, Галл исследовал индивидуальные различия, что позднее стало основной целью психологии. Но ошибочный метод Галла и псевдонаука френология, которую последователи построили на базе его исследований, нанесли сильный вред тезису о локализации функций. Не обладая современными методами исследования мозга живых организмов, Галл пытался установить корреляции между различиями в мыслительных способностях людей и размером различных областей мозга. Он думал, что большие области мозга создают бугры в черепе человека, а маленькие области формируют углубления между ними. Например, с этой позиции он исследовал убийц и музыкантов в поисках черепных бугров, ответственных за убийство и мелодию. Начиная с Дж. К. Спурцгейма (17761832), френологи превратили искаженное учение Галла о мозге и разуме в первую популярную психологию. Они на спекулятивных основаниях закончили карту Галла, обучая своих последователей, как можно исследовать самих себя и других людей, ощупывая выпуклости на голове. Особенно популярна френология была в Соединенных Штатах, где ее приверженцы изучали индивидуальные различия и использовал психологию для нужд бизнеса и осуществления социальных реформ, затмив собой в прагматичной Америке направление немецкой психологии. Очевидная глупость френологии способствовала тому, что авторитетные мыслители отвергли идею локализации функций. Александр Бэйн, например, систематически исследовал заявления френологов, утверждая, что те же факты могли быть обусловлены ассоцианизмом и что отнюдь не обязательно привлекать сюда гипотезу отдельных церебральных органов. Уважаемый французский ученый М. Ж. П. Флоранс (1794-1867) выступал с нападками на теорию локализации функций. Основываясь на достаточно непродуманных опытах, он выдвинул тезис об эквипотенциальное™, утверждая, что большие полушария головного мозга работают как одно целое и выполняют только одну функцию мышления, или интеллекта. Френология оказалась вытолкнута за пределы научной респектабельности, а идея локализации мозговых функций постепенно зачахла. Природа передачи нервных сигналов. Другим направлением в неврологии было исследование нервной системы. Луиджи Гальвани (1737-1798) продемонстрировал, что нервы проводят импульсы посредством электричества, а не «животных духов» (animal spirits), как верили раньше. Франсуа Мажанди (1783-1855) экспериментально продемонстрировал, что нервы передают импульсы только в одном направлении: афферентные (чувствительные) нервы проводят импульсы к головному и спинному мозгу, а эфферентные (двигательные) — от головного и спинного мозга к мышцам. Британский врач Чарльз Белл (1774-1842), по-видимому, независимо, выдвинул эту же самую гипотезу. На протяжении всего столетия мно- Глава 2. Заложение основ 73 жество ученых внесли свой вклад в понимание работы нервной системы на уровне клетки, или индивидуального нейрона, и в развитие теории синапсов, маленьких щелей, посредством которых осуществляется связь нейронов. Рефлекторная теория мозга. Тем временем тезис о локализации функции постепенно возвращал себе уважение. Нейрофизиолог-клиницист Пьер Поль Брока (1824-1880) совершил важное открытие. В 1861 г. он смог показать связь между повреждением определенного участка коры левого полушария (сейчас он называется зоной Брока) и утратой определенной психической способности — языка. В 1870 г. Густав Фриц (1838-1927) и Эдуард Хитциг (1838-1907) экспериментально продемонстрировали локализацию функций в мозге собаки, что знаменовало рождение «новой френологии». Но установленная в ходе экспериментов локализация функций не совпадала с картой Галла. Вместо активных мозговых органов, например органа воровства, Фриц и Хитциг открыли центры, контролирующие определенные движения конечностей собаки. Две ветви исследований слились воедино и дали общую картину строения и функционирования мозга и нервной системы в работе Дэвида Феррьера (1843— 1928) «Функции головного мозга», опубликованной в 1876 г. Афферентные нейроны передают сенсорную информацию мозгу, специализированные чувствительные зоны которого дают представление о мире. Нейроны так называемой ассоциативной коры соединяют чувствительные центры с двигательными, которые посылают эфферентные сигналы, контролирующие ответную реакцию на раздражители. Эта концепция мозга и нервной системы была скроена для объединения с ассоцианиз-мом. Поскольку мозг — рефлекторное устройство, связывающее раздражитель с ответной реакцией, разум считался ассоциативным устройством, объединяющим ощущения друг с другом и с действиями. За интеграцию выступали многие европейские авторы, а в Британии самым горячим ее сторонником был Бэйн. Казалось, что психология обладает хорошей материальной базой, на которой можно возводить здание естественной науки. В конце концов, было доказано, что рефлекторная теория мозга слишком упрощена. Например, она ничего не говорит о сложной нейрохимии, имеющей место в головном мозге. На первых этапах для психологии было гораздо важнее то, что она отвергала представление Галла о мозге как о собрании органов, активно вызывающих то или иное поведение, и вместо нее склонялась к картезианскому пониманию машины как простого устройства типа «тянитолкай». Рефлекторная теория рассматривала мозг как некое подобие старомодного телефонного коммутатора, пассивно соединяющего входящие стимулы с выходящими ответными реакциями. Причины поведения таились в окружающей среде, содержащей раздражители, на которые реагировали организмы, а не в мозге или разуме. Рефлективная теория подливала масла в огонь материализма, делая невозможной свободу воли. Рефлективная теория, часто объединяемая с эмпиризмом и ассоцианизмом, сдерживала развитие теоретической психологии на протяжении целого века. В качестве примера можно привести знаменитую теорию эмоций Джеймса, впервые предложенную в 1880-х гг. (см. главу 5). Джеймс говорил, что источник эмоций кроется не в мозге, а в поведении: мы не убегаем от угрозы, потому что испы- 74 Часть I. Введение тываем страх, а боимся именно потому, что убегаем. На протяжении большей части двадцатого века психологи выдвинули теории поведения «раздражительответ (Р-О)», для того чтобы они соответствовали их концепциям о мозге. Рефлекторная модель Р-0 умерла не раньше чем в 1970-х гг., когда «коммутаторная» метафора была заменена «компьютерной». Методы Следуя велениям научной революции, естественная наука подразумевает количественные измерения изучаемого предмета и, в идеальном случае, постановку экспериментов. В XIX в. возникли экспериментальные и психометрические методы. Психологические параметры Психологическая хронометрия. Первой возникла экспериментальная техника психологической хронометрии, измеряющая скорость психологических процессов. Что касается мозга, то главный физиолог XIX столетия, учитель Вундта, Герман фон Гельмгольц (1821-1894) измерил скорость передачи нервных импульсов. Затем внимание было обращено на следующие сведения из астрономии: до появления фотографии астрономы наносили звезды на карту, отмечая точное время (регистрируемое отметками на специальных часах), когда звезда пересекала крест визирных нитей телескопа. К сожалению, два астронома, занимающиеся одинаковыми наблюдениями в одно и то же время, часто не соглашались друг с другом по поводу момента транзита, бросая тень на точность звездных карт. Немецкий астроном Фридрих Бессел (1784-1846) изучал эти расхождения в суждении о времени, надеясь согласовать наблюдения различных астрономов с помощью «личных уравнений». Позднее голландский физиолог Ф. К. Дондерс разработал «метод вычитания» для измерения внутренних психологических процессов. Задание, связанное с различной реакцией на два световых сигнала, можно анализировать как совокупность простой реакции ответа на световой сигнал и вынесение суждения о том, какой свет зажегся. Время различения затем можно измерить косвенно, вычитая время простой ответной реакции на один сигнал света из более длительного времени, необходимого для реагирования на два источника света. Непременным атрибутом первых лабораторий стали хроноскопы, специальные часы для точного измерения времени ответных реакций, а психическая хронометрия до сих пор широко используется в когнитивной психологии. Тестирование умственных способнбстей. Спутником экспериментов было тестирование умственных способностей, измерение различий в психических свойствах посредством тестов на интеллект; этот термин был предложен американским психологом Джеймсом Мак-Кином Кеттеллом (1860-1944). В XIX в. многие психологи занимались разработкой методик тестирования умственных способностей, но самую важную роль в англоязычном мире сыграл сэр Фрэнсис Гальтон (1822— 1911), у которого Кеттелл учился после того, как получил научную степень у Вундта. Гальтон был кузеном Дарвина и интересовался эволюцией психических способностей, особенно интеллекта. Он искал пути измерения интеллекта и впервые разработал статистические методы для обработки психометрических данных. Так, он ввел коэффициент корреляции для того, чтобы определить, хорошо ли учатся уче- Глава 2. Заложение основ 75 ники, успевающие по одному предмету, по другой дисциплине. Он также создал антропометрическую лабораторию для тестирования людей по широкому спектру способностей. Хотя Гальтон был пионером в тестировании умственных способностей, предложенные им тесты имели весьма малую ценность и вскоре были заменены лучшими, например тестом интеллектуальности Альфреда Бине (1857-1911). Гальтон также был пионером применения психометрии в социальных исследованиях. Он верил, что интеллект и другие психологические признаки в значительной степени передаются по наследству и что уровень интеллекта британцев падает. Для улучшения ситуации Гальтон предложил евгенические схемы, т. е. избирательное скрещивание людей с целью получения высокого интеллекта, наподобие того, как искусственный отбор лошадей нацелен на выведение более быстрых особей. Хотя поначалу евгенику игнорировали, позднее, в XX в., ее стали использовать (с помощью способов, которые сам Гальтон отверг бы) в таких не похожих друг на друга странах, как нацистская Германия, социалистическая Швеция и индивидуалистическая Америка, что приводило к страданиям людей и вызывало бурные научные и общественные споры. Тестирование умственных способностей изменило психологию. Оно расширило пределы возможностей психологии, распространив ее на такие области, как интеллект и личность, лежащие за пределами интроспективных и экспериментальных возможностей. Тестирование умственных способностей также подтолкнуло психологию в прикладном направлении, в сторону от чисто теоретических исследований, принятых в немецких лабораториях. Направление клинической психологии зародилось в 1896 г. и ознаменовалось созданием учеником Вундта Лайтне-ром Уитмером (1967-1956) «психологической клиники» при Пенсильванском университете. В клинике исследовались умственные способности школьников города Филадельфии. Сходным образом психология бизнеса, начало которой положил Уолтер Дилл Скотт (1869-1955), использует тестирование умственных способностей при отборе персонала. Тестирование интеллекта знаменовало собой фундаментальное изменение содержания предмета психологии. Хотя экспериментаторы фиксировали поведение (нажатие на клавишу, вербальный ответ), они были заинтересованы в получении информации о субъективном состоянии сознания. Но тестирование умственных способностей было более тщательным объективным занятием. Коэффициент интеллекта был не только интроспективным докладом о субъективном факте, относящемся к сознанию, но и суммарным результатом успеха и неудач при тестировании, «полноправным» фактом. Таким образом, тестирование умственных способностей представляло собой шаг к определению психологии как науки о поведении, исследовании того, что люди делают, а не того, что они чувствуют. Экспериментирование над разумом Отдельные историки относят начало экспериментальной психологии к 1860 г., когда Густав Теодор Фехнер (1801-1887) опубликовал книгу «Элементы психофизики». Он был несколько эксцентричным физиком, работавшим в Лейпциге (где Вундт основал первую лабораторию), и занимался математической демонстраци- 76 Часть!. Введение ей связи между разумом и телом. Он разработал хитроумные методы для точного измерения сознательного ощущения, возникающего при стимуле с известной величиной. Например, субъект может различать различные веса, и эти суждения можно впоследствии наложить на объективные различия в величине веса. Результатом этой работы было то, что Кант считал невозможным: первый физиологический закон, закон Фехнера, который гласил, что сила ощущения (5) является логарифмической функцией силы раздражителя (R — Reiz), умноженной на некоторую постоянную величину: 5 = k logR. Психофизиологическое градуирование, равно как и психическая хронометрия, было любимым детищем первых лабораторий и продолжает использоваться по сей день, например при измерении силы боли. Но для создания психологии оно имело гораздо более важное значение. Следуя заветам Декарта, философы погружались в глубины своих умов, но никогда не задавались простым, на первый взгляд, вопросом о том, сколько идей может удержать сознание за единицу времени. Под руководством Вундта психологи научного толка увидели, что неудачи философской интроспекции таятся в отсутствии методологического контроля. Психофизика представляла собой модель того, как можно сделать самонаблюдение научным. Субъектам (называвшимся «наблюдателями» сознания) предъявляли на распознание раздражители, которые можно было систематически варьировать, и получали от них простые отчеты по поводу того, что они обнаруживают в своем сознании. Так, можно было предъявлять субъектам простые наборы букв при различных условиях (например, при разной продолжительности экспозиции, различном количестве или расположении букв) и просить их сообщить, сколько букв они видят. В отличие от результатов, полученных кабинетными философами, данные лабораторных экспериментов оказались надежными и доступными математическому выражению. Научная психология была на подходе. Институты В XIX столетии изменились или были созданы общественные институты, важные для новой научной психологии. Поскольку психология возникла как академическая дисциплина, она была сформирована институтом высшего образования, которое сильно различалось в разных странах. По научным исследованиям и последипломному образованию в мире лидировала Германия. До того как Бисмарк в 1871 г. создал Вторую германскую империю, немецкоговорящий мир представлял собой скопление мелких княжеств. Поскольку каждый князь желал иметь свой собственный университет, в Германии их было больше, чем в любой другой стране. Более того, в Германии возникли современные светские университеты, пользующиеся государственной поддержкой и ориентированные на научные исследования. Напротив, в Соединенных Штатах в системе высшего образования преобладали маленькие колледжи при религиозных конфессиях. Непременным элементом учебной программы была шотландская психология здравого смысла, которую преподавали для очищения душ студентов. Таким образом, когда Вундт создавал в Германии научную психологию, он подразумевал, что она будет чистой наукой, и первые немецкие Глава 2. Заложение основ 77 психологи сопротивлялись попыткам превратить психологию в набор психологических техник. В Америке старая шотландская психология столкнулась с новой, немецкой, научной психологией. Хотя номинально она проиграла сражение, сохранились ее деловые установки, и американская психология обратилась к прикладным исследованиям, варьирующимся от тестирования до создания, как выразился один из психологов после Второй мировой войны, «науки ценности». Если в Германии XIX в. в психологии господствовали университетские исследования, то в американской психологии преобладающее значение принадлежало бизнесу, что определило практическую направленность старой психологии. В Германии университетами управляли лучшие ученые и философы, преданные поиску истины ради нее самой. В Соединенных Штатах колледжами (а позднее и университетами, когда они возникли) управляли прагматичные дельцы, преданные идее поиска практических знаний, которые подталкивали американскую психологию стать более прикладной наукой. В конце концов, прикладная психология распространилась повсеместно, в том числе и в Германии, и сейчас именно она во всех странах является сферой деятельности большей части психологов. Всемирная практическая направленность психологии была обусловлена изменениями в характере правления. На протяжении XIX столетия правительства расширили свои функции от поддержания мира и ведения войны до обеспечения благополучия своих субъектов и граждан. Политические лидеры и заправилы делового мира, особенно в США, рассматривали науку как новое средство социального контроля. После Гражданской войны страна превращалась из сборища изолированных сельскохозяйственных общин, состоящих из родственников, в урбанизированное, индустриальное, политически эмансипированное население мобильных странников. Многие общественные лидеры полагали, что традиции и религия более не подходят для руководства жизнью или эффективного социального контроля; они рассматривали гуманитарные науки, в том числе и психологию, как новый способ управления обществом и бизнесом. В среде, где высоко ценились знания и опыт, в конце XIX в. возникали научные профессии. В 1892 г. возникла Американская психологическая ассоциация (АПА). В своем заявлении 1899 г. первый президент АПА Джон Дьюи (1859-1952), великий философ-прогрессист XX в., связал рождение психологии с социальными изменениями, вызванными городской индустриализацией. Пока традиция служила успешным руководством для жизни, говорил Дьюи, людям приходилось принимать мало осознанных решений, а наука о сознании обладала весьма невысокой ценностью. Но в быстро меняющемся мире люди должны принимать множество осознанных решений — где жить, какой работой заниматься, за кого голосовать, — и возникает наука о сознании. Психопатология Наконец, еще одним источником научной психологии стали медицинские исследования умственных нарушений. В результате психология оказалась тесно связанной с психиатрией и неврологией. 78 Часть I. Введение Психиатрия и неврология Развитие психиатрии и неврологии в институтах. Среди людей всегда были душевнобольные, но вплоть до XVIII в. с ними обращались очень плохо, даже жестоко. Недавние заявления историков о том, что сумасшедшие счастливо бродили по средневековым деревням и их стали запирать и подвергать дурному обращению только в наше время, оказались мифами. Существовали частные и публичные психиатрические лечебницы для сумасшедших, но большинство больных оставались со своими домочадцами, которые, будучи не в силах справиться с ними, запирали и притесняли их. В лечебницах дело обстояло ненамного лучше: больным обычно просто предоставляли пристанище, а если и лечили, то такими традиционными методами старой медицины, как кровопускания и рвотные средства. Новую область психиатрии вдохновили реформаторские импульсы Просвещения, и она преследовала цель создания психиатрической больницы как средства лечения сумасшедших. Термин «психиатрия» был введен Иоганном Кристианом Рейлом (1759-1813) в 1808 г., хотя, чтобы прижиться, ему, как и термину «психология», потребовалось несколько десятков лет. Психиатры эпохи Просвещения в конце 1790-х гг. ввели в нескольких европейских психиатрических лечебницах нравственную терапию. Под нравственной терапией подразумевалась психотерапия, в противовес традиционному медицинскому лечению. Целью нравственной терапии было не только изолировать душевнобольных, но и лечить их. Она еще не была психотерапией, но двигалась в этом направлении. В основе нравственной терапии была идея о том, что пациентам можно вернуть здоровье, освободив их от их цепей, а затем дав им возможность вести тщательно структурированную жизнь вместе с другими больными. Огромное воздействие оказала книга Филлипа Пинела (1745-1826), сделавшая нравственную терапию золотым стандартом для психиатрических лечебниц после 1801 г. К сожалению, рост числа душевнобольных на протяжении XIX в. одержал верх над благими намерениями первых психиатров, и к началу XX столетия психиатрические лечебницы снова превратились в места, где душевнобольных скорее содержали под стражей, а не лечили. Психиатрия проникла в немецкие университеты несколько раньше, чем психология, в 1865 г. благодаря усилиям Вильгельма Гризингера (1817-1868). Поскольку в немецких университетах основное внимание уделяли исследовательской работе, психиатрия приобрела более научный характер. Ключевой фигурой в развитии современной психиатрии стал Эмиль Крепелин (1856-1926). Огромной проблемой, с которой столкнулись психиатры, было то, как разглядеть за беспорядочными симптомами саму болезнь. Крепелин был психиатром, которого вдохновляли идеи физиологии, он проводил исследования в лаборатории Вундта. Таким образом, получив подготовку ученого, он изучал истории болезней, выискивая паттерны симптомов и исходов. Результатом его исследований стало первое научное описание психиатрического диагноза — dementia praecox, заболевания, известного сейчас под названием «шизофрения». Он продолжал развивать нозологическую систему, произведшую революцию в диагностике и лечении душевнобольных. Крепелин отвлек внимание от содержания психотических симптомов — не имеет значения, связан ли бред параноика с сатаной или государством, и делал упор на том, связаны или нет специфические симптомы с причиной и последствиями основного заболевания. Глава 2. Заложение основ 79 Менее серьезные, чем сумасшествие, проблемы — неврозы — лечили невропатологи. Невропатологи наблюдали за лечением на курортах с минеральными водами и консультировали своих пациентов в частных кабинетах. Но к концу века оба этих направления успешно слились в одно под названием психиатрии. В обеих этих областях происходили изменения по направлению к психотерапии; этот термин был предложен двумя голландскими психиатрами в 1887 г. В нравственной терапии, помимо организованной жизни в психиатрической лечебнице, упор делался на терапевтических отношениях психиатра и пациента. На первых этапах невропатологи намеревались лечить своих пациентов физическими средствами, например обливая холодной водой чересчур возбужденных больных для того, чтобы успокоить предположительно перевозбужденные нервы, и прописывая молочную диету, отдых и массаж. Но постепенно невропатологи, как и психиатры, пришли к выводу, что беседы, устанавливающие рабочие отношения между пациентами и врачами, также могут быть полезными. Теоретические направления в психиатрии и неврологии. Хотя большинство психиатров и невропатологов все больше признавали ценность психотерапии, они считали, что заболевания, которые они лечат, имеют биологические причины. Безумие, полагали они, вызывает нарушения в головном мозге; менее серьезные заболевания, например неврастению и истерию, — нарушения нервной системы. Психиатры в лечебницах, в частности, признавали, что симптомы безумия настолько запутаны, а страдания пациентов настолько велики, что причина заболевания должна таиться в мозге. Психиатры и невропатологи также придерживались мнения о генетических основах душевных болезней, поскольку они встречаются среди членов одной семьи чаще, чем возникают случайным образом. Некоторые психиатры выдвинули идею о биологической дегенерации, согласно которой сумасшествие представляет собой откат назад по эволюционной лестнице от рациональной человеческой природы к инстинктивной животной. Существовал и альтернативный взгляд на доминирующую неврологическую и генетическую концепцию душевных болезней, романтическая психиатрия. Она получила такое название, поскольку ее сторонники полагали, что причины душевной болезни пациента лежат в его психологической истории и жизненных обстоятельствах, особенно эмоциональной жизни. Романтических психиатров называли также психически ориентированными, в отличие от биологически ориентированного большинства. Биологическую точку зрения в какой-то степени вдохновляли идеи философии Просвещения, считавших сумасшествие результатом ложного восприятия и плохого мышления. Напротив, романтические психиатры расценивали сумасшествие следствием страстей, выскользнувших из-под рационального контроля. На практике психиатры романтической школы часами обсуждали эмоциональную жизнь своих пациентов и пытались привить им религиозные и нравственные ценности. Продолжением романтической традиции стала психоаналитическая психиатрия (хотя Фрейд оспаривал это утверждение). В форме психоанализа романтическая психотерапия в значительной степени потеснила биологическую школу психотерапии, и это продолжалось вплоть до «биологической революции» 1970-х гг., когда психиатры снова обратили свои взоры на мозг и гены как причину психических нарушений. 80 Часть I. Введение Французская клиническая психология Альфред Бине строго разграничивал французскую психологию от психологических школ других стран: За редким исключением, психологи моей страны оставили исследование психофизики немцам, а изучение сравнительной психологии — англичанам. Они посвятили себя почти исключительно патологической психологии, т. е. психологии, претерпевшей влияние болезни (цит. по: Plas, 1996, р. 549). Во Франции психология развивалась как дополнение к медицине. Немецкая экспериментальная психология фокусировала свое внимание на «нормальном, здоровом разуме человека» Платона. Ученые Британии сравнивали разум животных и человека, а работы Гальтона описывали статистически средний разум. Французская психология исследовала аномальный, не западный и развивающийся разум. Теодюль Рибо (1842-1916), например, называл идеальными субъектами для научной психологии сумасшедшего, дикаря и ребенка, поскольку, по его мнению, они представляют собой эксперименты самой природы, намного превосходящие по ценности любые лабораторные опыты. Итак, мы увидели, что неврология продвигалась вперед как в области лабораторных, так и клинических исследований. В клинической неврологии исследователи пользовались экспериментами самой природы — повреждениями мозга и нервной системы, вызванными несчастными случаями и заболеваниями, — чтобы пролить свет на нормальное функционирование. Рибо утверждал, что психологи делают то же самое, изучая аномальный разум в качестве естественного эксперимента, который не только интересен сам по себе, но и способен осветить деятельность нормального сознания. Французская клиническая традиция ввела в психологию понятие «субъект», повсеместно использующееся сегодня для описания людей, участвующих в психологических исследованиях. Во французской медицине слово sujet означает человека, находящегося на лечении или под наблюдением до того, как его тело попадет на патологоанатомическое вскрытие, или кандидата на хирургическую операцию. Бине и другие французские психологи переняли этот термин для обозначения объектов своих психологических исследований. Слово субъект аналогичным образом использовали и в английском языке, а в современном смысле его впервые употребил Кеттелл в 1889 г. Методы Бине предполагали, что французская модель психологических исследований отличается от английской и немецкой. Французская психология больше ориентировалась на экстенсивные исследования отдельных субъектов, что было унаследовано от медицины. Немецкая психология представляла собой плод эволюции философии и обратилась к идеализированному разуму, о котором писали философы Просвещения. Британская психология выросла из исследований животных и тестирования умственных способностей и была сориентирована на статистические исследования разума с их сравнительным анализом. Французские психологи уделяли много внимания гипнозу, который они связывали с истерией и ее лечением (см. главу 4). В связи с этим возникли две теории о природе гипнотического транса. А. А. Либол (1823-1904) основал свою научную школу в Нанси. Впоследствии ею руководил его ученик Ипполит Бернхайм (1837— 1919). Школа Нанси утверждала, что гипнотическое состояние представляет со- Глава 2. Заложение основ 81 бой интенсификацию определенных тенденций обычного сна или бодрствования. Определенные действия, даже весьма хитроумные, совершаются автоматически: все мы импульсивно реагируем на некоторые предложения; все мы видим сны. Согласно представлениям школы Нанси, в состоянии гипноза сознание утрачивает привычный непосредственный контроль над восприятием и действиями, и приказы гипнотизера немедленно и бессознательно превращаются в действия или галлюцинаторное восприятие. Конкурирующая школа, сложившаяся в парижской больнице Сальпетриер, утверждала, что, поскольку для устранения симптомов истерии можно использовать приказания, отданные пациенту в состоянии гипноза, гипнотическое состояние должно быть совершенно аномальным, типичным только для пациентов, страдающих истерией. Способность поддаваться гипнозу и истерию считали доказательством патологии нервной системы. Главным выразителем идей школы Сальпетриер стал Жан Мартен Шарко (1825-1893), у которого в течение нескольких месяцев проходил обучение Зигмунд Фрейд (1856-1939). Благодаря Фрейду, исследования гипноза стали частью психологии бессознательного, поскольку он использовал гипноз в начале своей карьеры психотерапевта. Дальнейшее изучение подтвердило концепцию гипноза школы Нанси, но и сегодня точная природа гипнотического состояния остается невыясненной. Заключение К последней четверти XIX в. был заложен фундамент психологии как естественной науки. Научная психология имела три источника, возникших примерно в одно и то же время. Первым источником традиционно считают психологию сознания, поскольку Вильгельм Вундт стал первым доктором философии по разделу психологии и потому, что психология сознания была построена на наследии философской психологии и прошла долгий путь превращения в научную дисциплину. Вторым наиболее известным источником является психология бессознательного — психоанализ Зигмунда Фрейда. Поскольку психоанализ начинался в рамках психиатрии, Фрейд настаивал на том, что первый является наукой, а не просто практическим методом лечения душевных заболеваний. В отличие от психологии сознания, психоанализ имел широкие и длительные культурные последствия. Наконец, для академической психологии, особенно в США и Великобритании, самым важным источником стала психология адаптации. Во многих отношениях психология адаптации была новейшим направлением, поскольку ее существование стало возможно только_ после выдвижения теории адаптивной эволюции. Психология адаптации задавалась вопросами, неизвестными философской и психопатологической школам, самыми важными из которых были те, каким образом эволюционировал разум ив чем заключается преимущество разума в борьбе за существование. Во всех трех перечисленных психологических школах представление о том, что психология могла бы быть общественно полезной, отходило на задний план. Сторонники немецкой психологии сознания рассматривали психологию как чистую исследовательскую науку и сопротивлялись развитию «психотехник», хотя и не подавляли его полностью. Фрейд, хотя и стремился к тому, чтобы психоанализ стал наукой, мерилом научной истины считал достижение терапевтического успеха. 82 Часть I. Введение Он не думал о психологии как об области деятельности, которая может быть полезной в какой-либо сфере жизни. Больше всех приветствовала прикладную психологию психология адаптации: поскольку она занималась проблемой того, каким образом разум помогает своему обладателю приспосабливаться к окружающему миру, она, естественно, желала всяческого улучшения разума, а также того, чтобы сама психология оказалась полезной для жизни. К концу XX в. психология представляла собой скорее не науку, обладающую прикладными ответвлениями, а прикладную деятельность, осуществляемую при поддержке со стороны науки. Библиография Поскольку эта глава представляет собой краткое резюме, я отказался от ссылок и вместо них привожу выборочную библиографию. Желающие получить ссылки могут обратиться к книге Томаса Г. Лихи «История психологии» (Thomas H. Leahey, A History of Psychology, 5"' edition (Upper Saddle River, NJ: Prentice Hall, 2000), chaps. 2-6). Общие работы Книга Дэвида Фромкина «Путь мира» (David Fromkin, The Way of World, New York: Knopf, 1998) представляет собой великолепный краткий (всего 224 страницы) очерк мировой истории, освещающий три эры жизни людей, которых я бегло коснулся в начале этой главы. По вопросам эволюционной психологии см.: Дж. Бар-коу, Л. Космидес и Дж. Туби, «Адаптированный разум: эволюционная психология и направление культуры» (J. Barkow, L. Cosmides and J. Tooby, The Adapted Mind: Evolutionary Psychology and the Direction of Culture, New York: Oxford University Press, 1992). По вопросам эволюции людей в связи с сельскохозяйственной революцией см.: Роджер Льюин, «Принципы эволюции человека» (Roger Lewin, Principles of Human Evolution: A Core Textbook, Maiden, MA: Blackwell, 1998). О теории разума как врожденного психического модуля см.: Саймон Барон-Коэн, «Слепота разума: эссе об аутизме и теории разума» (Simon Baron-Cohen, Mindblindness: An Eaasy on Autism and Theory of Mind, Cambridge, MA: MIT Press, 1995). Два серьезных автора высказали предположение о том, что с 1980 г. в мире происходят революционные изменения. Питер Дракер (Peter Drucker) разработал идею рационального управления большими предприятиями; в своих работах «Эпоха социальных трансформаций» {The Age of Social Transformation, «Atlantic Monthly», November 1995) и «Посткапиталистическое общество» (New York: Harper Business, 1994) он описывает уходящую индустриальную эпоху и наступающую эпоху информации. Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) согласен с заключениями П. Дракера и привлекает эволюционную психологию для того, чтобы сделать предсказания относительно жизни людей в эпоху постмодернизма, см. его работу «Великий раскол: человеческая природа и воссоздание общественного порядка» (The Great Disruption: Human Nature and the Reconstitution of the Social Order, New York, Free Press, 1999). По поводу общей истории Европы, где проходило становление психологии, см.: Норман Дэвис, «Европа: история» (Norman Davies, Europe: A History, Oxford: Oxford University Press, 1996), или Дж. М. Роберте, «История Европы» (J. M. Roberts, Глава 2, Заложение основ 83 A History of Europe, New York: Allen Lane, 1996). Обе книги пользуются большой популярностью, но работа Н. Дэвиса, хотя и отличается полнотой охвата, достаточно противоречива; она получила блестящие отзывы рецензентов в. Англии, но много негативных рецензий от американских историков. В отношении философии см. следующие книги: Роджер Скратон, «Современная философия» (Roger Scruton, Modem Philosophy, New York, Allen Lane, 1994); Тэд Хондерич «Оксфордское руководство по философии» (Ted Honderich, The Oxford Companion to Philosophy, New York, Oxford University Press, 1995); А. Кении «Оксфордская история западной философии» (A. Kenny, The Oxford History of Western Philosophy Oxford: Oxford University Press). По физиологии см. следующие работы: Стэнли Фингер, «Происхождение неврологии» (Stanley Finger, Origins of Neuroscience, NewYork: Oxford University Press, 1996); Луиза Маршалл и Хорас Мангуан, «Открытия в человеческом мозге» (Louise Marshall and Horace Mangoun, Discoveries in the Human Brain, Totawa, NJ: Humana Press). По психологии см.: Томас Лихи, «История психологии: основные направления психологической мысли» (Thomas Leahey, A History of Psychology: Main Currents in Psychological Thought, 5th ed., Upper Saddle River, NJ: Prentice-Hall, 2000); Роджер Смит, «История гуманитарных наук» (Roger Smith, The Norton History of the Human Sciences, New York: Norton, 1997). Последняя работа посвящена в первую очередь психологии, но затрагивает и остальные общественные науки. Эпоха Возрождения Классическая работа принадлежит перу Джейкоба Буркхардта — «Цивилизация Ренессанса в Италии» (Jacob Burkhardt, The Civilization of the Renaissance in Italy, New York: Mentor, 1862/1960); среди более поздних работ следует отметить: Дж. Р. Хейл «Цивилизация Европы в эпоху Возрождения» (J. R. Hale, The Civilization of Europe in the Renaissance, New York: Athaenium, 1994); Денис Хэй «Итальянский Ренессанс на историческом фоне» (Denys Hay, The Italian Renaissance in its Historical Background, Cambridge, England: Cambridge University Press, 1961); Лейси Болдуин Смит «Елизаветинский мир» (Lacey Baldwin Smith, The Elizabethan World, Boston: Houghton Mifflin, 1972). О Реформации читайте: Рональд Бэйнтон «Реформация в шестнадцатом веке» (Ronald Bainton, The Reformation of the Sixteenth Century, Boston: Beacon Press, 1956). О мыслителях Ренессанса см.: «Философия человека эпохи Возрождения» (под ред. Э. Кассирер, П. О. Кристеллер и Дж. Г. Рэндалл) (Е. Cassirer, Р. О. Kristeller and J. H. Randall, eds., Renaissance Philosophy of Man, Chicago: University of Chicago Press, 1948); Пол Кристеллер, «Мыслители Ренессанса» (Paul Kristeller, Renaissance Thought, New York: Harper & Row, 1961); Д. Уилкокс, «В поисках Бога и себя: Мыслители Возрождения и Реформации» (L. Wilcox, In Search of God and Self: Renaissance and Reformation Thought, Boston: Houghton Mifflin, 1975); работа, в которой упор делается на преемственности, а не разрыве между Средневековьем и Возрождением — Уолтер Улльман, «Средневековые источники гуманизма Возрождения» (Walter Ullman, Medieval Foundations of Renaissance Humanism, Ithaca, NY: Cornell University Press, 1977). Обзор Средневековья и Возрождения см.: М. У. Тилли-ард «Картина Елизаветинского мира» (М. W. Tillyard, The Elizabethan World-Picture, New Your: Vintage Books). Недавно выдающийся литературный критик Гарольд 84 Часть I. Введение Блум (Harold Bloom) в своей работе «Шекспир: Изобретение человека» (Shakespear: The Invention of the Human, New York: Riverhead, 1998) высказал предположение о том, что первым великим психологом был Уильям Шекспир. По мнению Г. Блума, он был настолько велик, что буквально изобрел современную личность. Научная революция и философская психология (1600-1900) Важная историческая проблема заключается в том, насколько острый разрыв с прошлым знаменовала собой научная революция. Дэвид Линдберг (David Lindberg) в своей книге «Начало западной науки» (The Beginnings of Western Science, Chicago: University of Chicago Press, 1992) дает великолепную общую историю науки вплоть до кануна научной революции. Он тщательно изучает вопрос о том, до какой степени современная наука является продолжением античной и средневековой и приходит к выводу, что, хотя ученые ранних эпох сделали важный вклад, научная революция была настоящей революцией, разрывом с прошлым. Преемственность, однако, прослеживается в работе Томаса Голдстейна (Thomas Goldstein) «На заре современной науки: от Древней Греции до Возрождения» (Dawn of Modern Science: From the Ancient Greeks to the Renaissance, New York: Da Capo Press, 1988). Общая история рассмотрена в следующих работах: «Научная революция» (под ред. Верн Булло) (The Scientific Revolution, Vern Bullough, ed., New York: Holt, Rinehart & Winston, 1970); Герберт Баттерфилд (Herbert Butterfield) «Происхождение современной науки. 1300-1800» (The Origins of Modern Science: 1300-1800, New York: Free Press, 1965); стандартная история — Бернард Коэн, «Ньютониан-ская революция» (I. Bernard Cohen, The Newtonian Revolution, Cambridge, England: Cambridge University Press, 1980); А. Руперт Холл, «Научная революция 1500— 1800: формирование современных научных позиций», 2-е изд. (A. Rupert Hall, The Scientific Revolution 1500-1800: The Formation of the Modern Scientific Attitude, 2nd ed., Boston: Beacon Press, 1962); Хью Керни, «Наука и ее изменения в 1500-1700 гг.» (Hugh Kearney, Science and Change: 1500-1700, New York: McGraw-Hill, 1971); Ричард С. Вестфалл, «Конструкция современной науки: механизмы и механика» (Richard S. Westfall, The Construction of Modem Science: Mechanisms and Mechanics, Cambridge, England: Cambridge University Press, 1971). В недавно вышедшей работе С. Шейпина «Научная революция» (S. Shapin, The Scientific Revolution, Chicago: Chicago University Press, 1996) приводится краткий и блестящий обзор событий с точки зрения новой истории науки, обсуждаемой в главе 1. Книга Кейта Томаса «Религия и низвержение магии» (Keith Thomas, Religion and the Decline of Magic, Harmondsworth, England: Penguin, 1971) бесценный источник сведений о том, как пуританские тенденции протестантизма способствовали научной революции. Один из важных вопросов, касающихся научной революции, заключается в следующем: почему она произошла только в Европе, а не в Китае или в исламском мире, которые в Средние века достигли более высокого уровня развития науки? Тоби Хафф в своей работе «Начало расцвета современной науки: ислам, Китай и Запад» (Toby Huff, The Rise of Early Modern Science: Islam, China, and the West, Cambridge, England: Cambridge University Press, 1993) дает удивительный ответ: причина заключается в том, что в Европе того времени имелось более совершенное законодательство и существовала система ремесленных цехов. Глава 2. Заложение основ 85 Ученые всегда считали науку самодостаточной, свободной от философских и научных влияний. Как мы увидели в главе 1, это мнение вызывает острую критику и порождает исторические споры о корнях научной революции. Э. А. Бертт в своем труде «Метафизические основы современной науки» (Е. A. Burtt, The Metaphysical Foundations of Modem Science, Garden City, NY: Doubleday, 1954) первым усомнился в философской чистоте науки, и, как следствие, именно на него чаще всего сегодня ссылаются. Ричард С. Вестфалл в своей статье «Ньютон и фактор вымысла» (Richard S. Westfall, Newton and the Fudge Factor, Science, 179 (1973) 751-58) продемонстрировал, как философская приверженность Ньютона своей теории привела к тому, что он подгонял факты под нее; см. также написанную Ричардом С. Вестфаллом биографию Ньютона «Без отдыха» (Richard S. Westfall, Never at Rest: Cambridge, England: Cambridge University Press, 1980). Для получения исчерпывающей информации о Рене Декарте как о богослове, ученом, психологе и философе читайте книгу С. Гаукроджера «Декарт: интеллектуальная биография» (S. Gaukroger Descartes: An Intellectual Biography, Oxford: Clarendon Press, 1995). Просвещение Прекрасный двухтомный обзор принадлежит Питеру Гэю: «Просвещение: Объяснение» (Peter Gay, The Enlightenment: An Interpretation, New York: Knopf, 1966, 1969). Особый интерес для истории психологии представляет собой 2-й том под названием «Наука свободы» (The Science of Freedom), посвященный «Ньютонам разума». В своем труде «Просвещение: полная антология» (The Enlightenment: A Comprehensive Anthology, New York: Simon & Schuster, 1973) Питер Гэй собрал основные трактаты. Интересное краткое введение в эпоху Просвещения с позиций новой истории дает Маргарет К. Джейкоб в своей книге «Радикальное Просвещение: пантеисты, масоны и республиканцы» (Margaret C.Jacob, The Radical Enlightenment: Pantheists, Freemasons and Republicans, London: Allen & Unwin, 1981). Революционные последствия Просвещения обсуждаются в книге Нормана Хэмпсона «Первая европейская революция: 1776-1815 гг.» (Norman Hampson, The First European Revolution: 1776-1815, New York: Norton, 1969). Затем этот автор в работе «Просвещение: значение» (The Enlightenment: An Evaluation, Harmondsworth, England: Penguin, 1990) переходит к рассмотрению социальных последствий Просвещения. Науке этого периода посвящена книга Томаса Хэнкинса «Наука и Просвещение» (Thomas L. Hankins, Science and the Enlightenment, Cambridge, England: Cambridge University Press, 1985). Наконец, общественная жизнь того времени рассмотрена в трудах Ричарда Сеннета «Падение общественного человека» (Richard Sennett, The Fall of Public Man, New York: Vintage Books, 1978); Лоренса Стоуна «Семья, секс и брак в Англии: 15001800 гг.» (Lorence Stone, The Family, Sex and Marriage in England: 1500-1800, New York: Harper & Row, 1982) и Нила Мак-Кен-дрика, Джона Брюера и Дж. Г. Пламба «Рождение общества потребления: коммерциализация Англии восемнадцатого века» (Neil McKendrick, John Brewer and J. H. Plumb, The Birth of a Consumer Society: The Commercialization of Eighteen Century England, New Haven, CT: Yale University Press, 1982), особенно в последней главе, написанной Дж. Г. Пламбом и посвященной тому, как люди реагируют на модернизацию. 86 Часть I. Введение Несомненно, выдающимся современным ученым, принадлежащим к Контрпросвещению, является Исайя Берлин: см. его книгу о Вико и Гердере «Вико и Гердер: два исследования истории идей» (Isaiah Berlin, Vico and Herder: Two Studies in the History of Ideas, New York: Vintage Books, 1977). Несколько эссе из его произведения «Против течения» (Isaiah Berlin, Against the Current Harmaridsworth, England: Penguin, 1982) посвящены Контрпросвещению, особенно эссе «Контрпросвещение» {The Counter Enlightenment), в котором даны краткие, но исчерпывающие очерки об основных выразителях идей этого движения. XIX век Общий обзор мыслителей XIX в. можно найти у Франклина Баумера в «Современной европейской мысли» (Franklin Baumer, Modern European Thought, New York: Macmillan, 1977). Философия рассмотрена в книге Джона Пассмора «Сто лет философии» (John Passmore, A Hundred Years of Philosophy, rev. Ed., New York: Basic Books, 1966). Стандартная (хотя и устаревшая к настоящему времени) история психологии содержится в работе Э. Г. Боринга «История экспериментальной психологии» (Е. G. Boring, A History of Experimental Psychology, 2nd ed., Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1950). Детальные исследования психологии XIX столетия приведены в книге «Проблемная наука: психология в трудах мыслителей девятнадцатого века» (под ред. У. Вудварда и М. Аша) (W. Woodward and M. Ash, eds., The Problematic Science: Psychology in Nineteenth-Century Thought, New York: Praeger, 1982). В книге «Иллюстрированная история психологии» (под ред. У. Брингмана и др.) (W. Bringmann et al., eds., A Pictorial History of Psychology, Chicago: Quintessence, 1997) содержатся очерки о различных аспектах истории психологии с конца XVIII в. и по сей день, снабженные великолепными рисунками. Курт Данцигер в своей работе «Конструирование субъекта: историческое происхождение психологических исследований» (Kurt Danziger, Constructing the Subject:HistoricalOrigins ofPsychologicalJ Research, Cambridge, England: Cambridge University Press, 1990) дает критический обзор социальнопсихологических исследований с 1870 г. до Первой мировой войны. Стандартная история психологически ориентированной физиологии дана в работе Р. М. Янга «Разум, мозг и адаптация в девятнадцатом веке» (R. M. Young, Mind, Brain and Adaptation in the Nineteenth Century, Oxford: Clarendon Press, 1970). Психиатрии посвящена книга Эдварда Шортера «История психиатрии: от эры психиатрических лечебниц до века Prazac>> (Edward Shorter, A History of Psychiatry: Fromthe Era of Asylum to the Age of Prazac, New York: Wiley, 1997). Ключевые цитаты из А. Бине содержатся в работе Р. Пласа (R. Plas, 1997). О французской психологии см.: «Иллюстрированная история психологии» (под ред. У. Брингманна и др.) (W. Bringmann et al., eds., A Pictorial History of Psychology, Chicago: Quintessence, pp. 548-552). Часть II Основание психологии Вильгельм Вундт в лаборатории (примерно в 1910 г.) в качестве «экспериментального субъекта» в окружении своих сотрудников Дитриха (сидит), Вирта, Клемма и Сандера (слева направо). До XIX в. психологией занимались философы, рассуждающие о разуме. Теперь же она проникла в лаборатории, и первые психологи надеялись заменить строгими научными открытиями воздушные философские спекуляции, подвергая плоды субъективности объективному рассмотрению. Однако работа в лаборатории отнюдь не была гарантией того, что психологию не будут использовать в личных или политических целях. Позднее Сандер с готовностью поставил психологию на службу нацизму. Хотя психологи традиционно чествуют Вильгельма Вундта как отца психологии, а 1879 г. счита'ют годом ее основания, историческая правда гораздо сложнее. Долгосрочное влияние В. Вундта на психологию доказано, поскольку он создал науку, получившую академическое и общественное признание, и новую общественную роль ученого-психолога. Но роль профессиональных психологов полностью определилась лишь в XX в. Концептуально психологию основывали трижды, и всякий раз возникал свой собственный способ восприятия психологии как науки и профессии. Самым традиционным можно считать основание психологии сознания, интроспективного исследования нормального разума взрослого человека. Этот раздел 88 Часть II. Основание психологии психологии является непосредственным продолжением традиционной философской и физиологической психологии, но в конце концов он приобрел независимость от обоих родителей. В. Вундт стоял во главе этой традиции, хотя в ее создании принимали участие и многие другие. Определение психологии как науки о сознании оказалось эфемерным, и вскоре на смену ему пришла психология поведения. Тем не менее достижения В. Вундта в области создания и взращивания отдельной науки — психологии остаются непреходящим достижением. Самым известным (и пользовавшимся в свое время самой дурной славой) источником психологии стал психоанализ, психология бессознательного Зигмунда Фрейда. 3. Фрейд попытался вскрыть глубины тайной и угрожающей темной стороны человеческой природы, и то, об открытии чего он заявил, оскорбило одних и вдохновило других. Идеи 3. Фрейда оказали глубокое воздействие на западную мысль XX в., а его психотерапия породила бесчисленное множество вариантов уже в наши дни. Несмотря на глубокое влияние, оказанное идеями 3. Фрейда, он остается неоднозначной и противоречивой фигурой. Одни считают его героем, а другие — главой ложного культа. Среди академических психологов самым важным источником психологии стала психология адаптации, направление психологии, порожденное революцией, совершенной дарвинизмом. Она была основана трудами многих ученых, среди которых прежде всего заслуживает упоминания Уильям Джеймс. Психологи этого направления видят задачу психологии не в философски мотивированном вскрытии сознания или терапевтическом исследовании бессознательного, а в биологическом изучении эволюционного единства разума и поведения. Психология адаптации возникла как интроспективное исследование психической деятельности, но вскоре после этого превратилась в исследование самой деятельности, исследование поведения. В следующих трех главах будут поочередно описаны каждый из этих источников психологии. ГЛАВА 3 Психология сознания В последней четверти XIX в. созрели условия для того, чтобы психология стала автономной наукой. Мы увидели, что научная психология была обречена возникнуть в качестве гибридного отпрыска физиологии и философии разума, в середине века получившего название психологии. Вильгельм Вундт (18321920) был врачом и философом, создавшим психологию как академическую дисциплину. Он не повел свой народ, следующие поколения психологов, в страну науки, но сделал так, что психологию признали независимой дисциплиной. Окружение Как мы узнали, психология возникла из различных источников. В этой главе мы, в первую очередь, коснемся развития психологии как академической дисциплины и экспериментальной естественной науки. Хотя сегодня мы принимаем идею экспериментальной науки как должное, это было новым в развитии науки в XIX и XX вв. Исаак Ньютон создал физику, исходя больше из наблюдения за небом, чем из экспериментов, хотя он и был страстным экспериментатором в области алхимии и оптики. Химия и физиология, как мы увидим в последней главе, только что возникли в XIX столетии, а в медицину систематическое применение экспериментального подхода проникло не ранее 1948 г., когда были опубликованы первые клинические испытания с контролем лекарства стрептомицина. Таким образом, когда В. Вундт выдвинул предположение о том, что психология, традиционная область философии, должна стать экспериментальной наукой, это был смелый шаг. Чтобы понять, что представляла собой ранняя экспериментальная психология, необходимо познакомиться с местом ее рождения — немецкими университетами. Немецкий университет: наука и образование (Wissenschaft и Bildung). Победа Наполеона над Пруссией в битве при Йене в 1806 г. изменила мир, хотя и не так, как императорнадеялся или ожидал. Она привела к созданию современных исследовательских университетов. Потерпевший поражение на поле битвы прусский кайзер решил коренным образом модернизировать свою страну, в том числе реформировав образов; лие. Начиная этот проект, Фридрих Вильгельм III заявил: «Государство должно возместить интеллектуальной мощью потерянные материальные ресурсы» (цит. по: D. К. Robinson, 1996, р. 87). Министр образования попросил ученых разработать модель университета нового типа, в соответствии с которой между 1807 и 1810 гг. был создан Берлинский университет. С объединением в 1871 г. немецких государств во Вторую германскую империю Бисмарка 90 Часть II. Основание психологии Берлинский университет стал образцом для остальных университетов Германии, а затем и всего мира. До этого и в Германии, и повсеместно высшее образование было нацелено, главным образом, на подготовку представителей трех профессий: врачей, адвокатов и священников. Не существовало отдельного класса экспериментаторов и ученыхтеоретиков, и большая часть мыслителей была вынуждена, подобно художникам, обращаться за поддержкой к богатым меценатам. Ученые в европейских колледжах и университетах были, по большей части, преподавателями, занимавшимися исследованиями в качестве хобби, а не основной профессии. В США и до Гражданской войны, и после нее вообще не было университетов, построенных по немецкому образцу. Вместо них имелись маленькие колледжи, опиравшиеся на поддержку церкви, целью которых было дать образование незначительному числу мужчин и женщин определенного христианского вероисповедания. Какое-либо высшее образование получали очень немногие, и, за исключением тех, кого вдохновляло изучение трех вышеупомянутых профессий, люди рассматривали колледж не как начало профессиональной карьеры, а как получение пропуска в воспитанное и образованное общество. Новый университет кайзера стал подлинным новшеством, которое окончательно сделало университеты двигателем национального прогресса. Модель университета нового типа была разработана Вильгельмом Гумбольдтом (1767-1835). Он провозгласил две задачи университета: научную и образовательную ( Wissenschaft и Bildung). Wissenschaft обычно переводят как естественную науку, но это приводит к неверному пониманию. Wissenschaft относится к любому массиву знаний, организованному согласно определенным принципам, и такие области, как история и филология, считаются Wissenschaft наряду с физикой и физиологией. Действительно, новый университет позаимствовал такую форму подготовки аспирантов, как семинар, из филологии. На филологических семинарах несколько студентов работают под непосредственным руководством признанного мастера в этой области. Эта гуманитарная модель стала основой для организации научно-исследовательских лабораторий, в том числе и В. Вундта. Bildung — уникальное немецкое понятие, относящееся к самостоятельному формированию личности путем широкого гуманистического воспитания. Р. Смит (R. Smith, 1997, р. 375) определяет Bildung следующим образом: «Это слово означает ценность, которую для личности имеют целостность, интеграция; состояние, при котором каждый элемент образования и жизни вносит свой вклад в постижение доброго, истинного и красивого. Это идеальное качество личности, но это же качество делает возможной и высокую культуру всей нации». В. Гумбольдт в своем проекте ссылался на «духовное и моральное обучение нации» (цит. по: J.-F. Lyotard, 1984/1986, р. 484). Результатом Bildung были Bildungburgers, культурно образованные граждане. Возможно, это было самой непосредственной реализацией утопического представления Платона о Стражах, специально обученных правителях Республики, которые определяли самих себя в понятиях Красоты, Истины и Добра. С самого начала существовало некоторое противоречие между двумя этими задачами: каким образом добыча знаний ради них самих (экспериментальная и теоретическая наука) могла помочь росту духовности граждан? В. Гумбольдт попытался объединить цели исследования и Bildung, соотнеся их с тремя скоордини- Глава 3. Психология сознания 91 рованными задачами нового университета. Первой было «выведение всего из изначального принципа» (задача Wissenschaft). Второй — «подчинение всего идеалу» (задача философии). Третьей — «объединение идеала и принципа в единую Идею» (так, чтобы наука служила справедливости в государстве и обществе, это также было целью философии) (цит. по: J.-F. Lyotard, 1984/1996, р. 485). Отметим руководящую роль философии в схеме В. Гумбольдта. Философам следовало заложить основы знаний и систематизировать их, как естественно-научные, так и гуманитарные, в единое цельное мировоззрение (вельтаншауунг-подход), служащее высоким моральным и общественным идеалам. В экономическом отношении немецкий университет покоился на подготовке преподавателей для немецких гимназий, старших школ с академическим обучением, предназначенных для воспитания среднего класса. Чтобы сдать трудные лицензионные экзамены, перспективные гимназические преподаватели платили за хорошее образование во всех отраслях знаний, от литературы до физики. Затем они вносили вклад в образование своих студентов. Начиная с 1866 г. психологию включали в учебное расписание как раздел философии. В учебном расписании будущих преподавателей все отчетливее проявлялся конфликт между гуманистическим воспитанием характера и теоретическим культивированием специальных областей знания. На протяжении XIX столетия в расписании все больший упор делали на совершенствовании в специфических областях науки и все меньший — на широком гуманистическом образовании. На развитие психологии в немецких университетах сильно повлияли задачи Wissenschaft и Bildung(M. G. Ash, 1980,1981). Основное внимание, которое В. Гумбольдт уделял естественным наукам, сделало университеты Германии максимально доступными для развития новых направлений научных исследований. Германия в то время была в авангарде индустриальной революции, и Ричард Литтман (Richard Littman, 1979, p. 51) утверждает, что в своих университетах «Германия поставила процесс приобретения и применения знаний на промышленную основу». Таким образом, по мнению автора, в Германии были созданы уникальные условия для создания новых, передовых научных дисциплин. В то же время становление психологии замедлялось противоречиями между специализированной теоретической наукой и широким духовным образованием. Академики, принадлежавшие к поколению В. Вундта, построили немецкие университеты, и были преданы идее объединения теоретических и экспериментальных исследований с гуманистическим образованием. Они старались соответствовать представлениям В. Гумбольдта, строя всеобъемлющую систему мышления, которая координировала философию, гуманитарные и точные науки для служения «единой Идее». В. Вундт и другие ученые считали психологию частью философии, а не естественной наукой. Тем не менее к концу века Bildung и систему строительства чаще упоминали в торжественных речах, а не в практической деятельности. Вместо этого теоретики и экспериментаторы посвящали себя специализированным техническим исследованиям. Второе поколение психологов работало над тем, чтобы сделать психологию завершенной и автономной естественной наукой, освободив ее от положения служанки философии. Но философы и гуманитарии обижались на вторжение науки в их традиционную область, и министр образования 92 Часть II. Основание психологии не придавал большого значения превращению психологии в автономную науку, поскольку она мало соответствовала профессиональному образованию Наука физиология принадлежала медицине, профессиональные интересы которой и обслуживала. Такие науки, как химия и физика (особенно физика электричества), способствовали развитию немецкой индустрии. Психология напоминала сироту, присутствие которой нежелательно в доме философии, но которая не в состоянии найти приют в каком-либо другом жилище. Немецкие ценности: Bildungburger-мандарины. Историк Фриц Рингер (Fritz Ringer, 1969) провел параллель между культурными лидерами Германии (Bildungburger) и мандаринами, правившими конфуцианским Китаем. Мандарины, обладая глубокими познаниями в области китайской культуры, особенно поэзии, считали себя интеллектуальной элитой. Молодой человек, принадлежащий к классу мандаринов, держал своего рода экзамен при поступлении на гражданскую службу, но это был экзамен по китайскому языку и культуре, а не по управленческим или чиновничьим навыкам. Мандарины превозносили чистую науку ради науки и гордились тем, что «работают головой», а не руками, что было характерно и для Bildungburger. Подобный чрезмерный интерес к отвлеченному теоретизированию в Китае затормозил развитие техники, а в Германии — прикладной психологии. Bildungburger видели себя образованной элитой немецкой культуры. Английский поэт Мэтью Арнольд писал по этому поводу: «Чем я восхищаюсь в Германии, где успешно и быстро прогрессирует индустриализация, так это тем, что одновременно подлинной силой становится и культура» (цит. по: R. Smith, 1997, р. 371). Более того, немецкие интеллектуалы считали себя исключительно подходящими для высших форм научной деятельности. Альберт Швейцер высказался о достижениях немецкой теологии так: «Только в немецком характере можно найти совершенное сочетание условий и факторов (философского мышления, критической проницательности, исторической интуиции и религиозного чувства), без которых невозможны глубокие занятия теологией» (цит. по: R. Noll, 1994, р. 35). Именно ценности этой элиты оказали мощное влияние на немецкую психологию, сделав недоступным перенимание ее идей, но не методов. Сущность мировоззрения Bildungburger проявляется в том, как они проводили различие между общиной (Gemeinschaft) и обществом (Gesellschaft). Впервые их выделил немецкий социолог Фердинанд Теннис (1855-1936). Понятие общины охватывало все, что Bildungburger любили и ценили, тогда как понятие общества олицетворяло собой все, что они ненавидели и чего боялись (Harrington, 1996). Gemeinschaft Община ' Культура Живой организм Сельская местность Жизнь и душа Gesellschaft Общество Цивилизация Механический агрегат Город Разум и рассудок Gemeinschaft — подлинная община, состоящая из людей, объединенных общим языком, культурой и географическими корнями (см. табл.). Вследствие возникаю - Глава 3. Психология сознания 93 щих взаимосвязей община формирует единое целое, единый народ или расу. Общество — просто скопление изолированных индивидов, лишенных каких-либо связей, за исключением гражданства и внешнего фасада «цивилизованных» манер. Город, особенно такие новые крупные города, как Берлин, воплощали в себе все зло общества. Города населены бродягами, иммигрантами, лишившимися корней и преследующими индивидуалистические, главным образом корыстные, цели. Будучи образованными людьми, Bildungburgerотнюдь не отвергали разум и рассудок как таковые. Их пронизывало романтическое и кантианское неприятие того узкого, вычисляющего рассудка, который они видели у Ньютона и Юма. Конечно, для многих немецких «мандаринов» ньютонианская наука была врагом доброго, истинного и красивого. Она изображала Вселенную как всего лишь машину, движения которой можно вычислить посредством математики, лишенную духовного и утонченного. Наука стимулировала подъем индустриализации, а машины и фабрики заменили людей и органические связи по крови и духу. Более того, состоящие из отдельных изолированных частей, машины и общество могут впасть в хаос и анархию. Подразумевалось, что образование BildungburgerQbmo нацелено на жизнь в настоящей общине. Как писал один автор-социалист, целью Bildung было «взрастить все семена индивидуализма, но на благо целого» (цит. по: A. Harrington, 1996, р. 24). Ценности Bildungburger ветру г начало в романтизме, идеализме И. Канта и контрпросвещении И. Гердера. Их желание целостности восходит к политическому и общественному опыту Германии XIX столетия. До 1871 г. Германия была идеей, а не государством, подобным Франции или Британии. Немецкоговорящие народы жили в центральной Европе в маленьких, даже крошечных, квазифеодальных государствах, самым крупным из которых была Пруссия. Немецкий народ страстно желал объединения в целостную великую Германию. Именно поэтому такое большое значение придавалось изучению немецкой культуры и немецкого языка: оно обеспечивало духовное единение. Впоследствии Пруссия во главе с Бисмаркам действительно смогла объединить Германию, но это было не то единство, о котором мечтали Bildungburger. Бисмарк правил новым рейхом кайзера огнем и мечом, а не наукой и культурой. По иронии судьбы, Bildungburger не стали мандаринами в китайском понимании, поскольку они не правили Германией, вопреки своим надеждам. Немецкие профессора получили академическую свободу, отказавшись от своих политических амбиций. В то же время урбанизация и индустриализация, питавшие военную машину Пруссии, нанесли сильный урон ценностям общины, угрожая превратить немецкий рейх в общество, которое, в свою очередь, могло закончиться хаосом. Экономическое развитие угрожало перевернуть традиционную сельскохозяйственную культуру Германии и заменить ее городским ландшафтом с его эгоистичными и буржуазными индивидами. Немецкий промышленник и политик Вальтер Ратенау, вслед за Аристотелем питавший отвращение к удовлетворению личных интересов, писал: Любой мыслящий человек с ужасом гуляет по улицам, в страхе взирая на универмаги... Большая часть того, что там продается, чудовищно уродливо, служит удовлетворению низменных страстей и приносит вред (цит. no: G. Wiendienck, 1996, р. 516). Подобные настроения Bildungsburger подпитывало еще и то, что эти товары были очень популярны. Bildungsburger являлись «мыслящими людьми», которые 94 Часть II. Основание психологии руководствовались идеалами. Покупатели в магазинах были не мыслящим, зато многочисленным «производящим классом» Республики Платона, руководствовавшимся исключительно утилитарной погоней за удовольствиями. Первая мировая война внушила Германии надежды на единство и великие цели, а поражение принесло жестокое разочарование! В 1914 г. теолог и историк Эрнст Тролтч выразил тот энтузиазм, с каким он и его друзья-«мандарины» встретили начало войны, которая, как тогда казалось, несла вожделенное национальное единство: Первая победа, которую мы одержали задолго до побед на поле битвы, была победой над собой... казалось, что перед нами открылась новая жизнь. Каждый из нас... жил ради целого, и это целое жило в каждом из нас. Наше собственное Эго с его личными интересами растворялось в великой исторической цели нации. Родина зовет! Партии исчезали... Таким образом, войне предшествовал нравственный подъем, нация ощутила реальность высшей духовной власти (цит. по: A. Harrington, 1996, р. 30). В. Вундт разделял энтузиазм Тролтча. Они вместе со своими друзьями «патриотами аналоя» писали яростные антибританские и антиамериканские трактаты, проводя различия между немецкой общиной и западным «обществом». Кроме того, они презирали Америку как символ Gesellschaft, нацию, состоящую из коммерчески мыслящих иммигрантов, не имеющих общей культуры и корней. Для Вундта и других немецких интеллектуалов американцы и их английские кузены были, выражаясь словами Вернера Сомбарта, просто торговцами, которые считали «все существование человека на земле суммой коммерческих операций, где каждый делает все возможное ради собственной выгоды» (F. К. Ringer, 1969). Вундт презирал их за «эгоистичную утилитарность», «материализм», «позитивизм» и «прагматизм» (F. К. Ringer, 1969). С другой стороны, немецким идеалом был «герой, воин, исполненный жертвенности, веры, искренности, уважения, мужества, религиозности, милосердия и готовности повиноваться» (F. К. Ringer, 1969). Высшей ценностью англо-американцы считали личное удобство, а немцы — жертвенность и служение великому целому. Первая мировая война, однако, стала разочарованием для Германии, поскольку принесла тот самый хаос, которого так боялись немцы. После поражения на поле битвы произошли бунт, мятеж и, наконец, революция, заменившая рейх республикой, которой правили не огнем и мечом, а голосованием. Но Веймарская республика была навечно запятнана своим рождением во время поражения в Великой войне, и немецкие интеллектуалы никогда полностью ее не поддерживали. Более того, вместо объединения, демократия принесла хаос и правление не думающих граждан, разделенных на политические фракции. На таком хрупком фундаменте Веймарская республика не могла существовать долго, и в 1933 г. на смену ей пришло единство Гитлера и нацистов: Ein Reich, Ein Volk, Ein Fuhrer («Одна Империя, один народ, один вождь»). Немецкую психологию сформировали ценности Bildungsburger. Психология является наукой, которая теснее других сталкивается с человеческой природой. С одной стороны, разорвалось ее родство с материалистической наукой, а с другой — с немецкой надеждой на то, что люди представляют собой нечто большее, чем мозг, сознание и поведение. В. Вундт основал психологию как науку внутри философии, Глава 3. Психология сознания 95 но, по мере развития его карьеры, он определил границы, до которых психология может выступать как естественная наука, поставив такие уникальные человеческие достижения, как культуру и язык, вне компетенции экспериментальной психологии. Аналогично Вундт разрывался между атомистическим взглядом на сознание, который казался самым подходящим для естественной науки, и историческим видением, которое он разделял вместе со своими друзьями«мандаринами». Он утверждал, что сознание состоит из элементов, но они объединены в более крупное целое посредством синтезирующей силы человеческой воли. Второе и третье поколения немецких психологов сражались с конфликтом между ценностями «мандаринов» и современной жизни, жизни индустриализации и урбанизации. Большая часть психологов хотели окончательно поместить психологию в сферу естественных наук, а некоторые стремились сделать психологию прикладной областью, но это встречало сопротивление сторонников традиционной философии и чистой науки. По мере того как современная жизнь приближалась, как казалось, к Машине (индустриализация) и Хаосу (урбанизация), становилось все сложнее примирять науку и гуманистические ценности. Тем не менее гештальт-психология попыталась это сделать, заявив об обнаружении в природе, головном мозге й сознании организованного целого (гештальтов), превосходящих составляющие их элементы. Психология сознания Вильгельма Вундта Вильгельм Вундт (1832-1920) Вильгельм Вундт был основателем психологии как института. Его идеи не отличались особой оригинальностью и не пользовались популярностью у второго поколения психологов. Он шел по уже проторенному пути через физиологию, приняв путь идей Р. Декарта и Дж. Локка за основу превращения психологии в науку, связанную с физиологией. Его инновации носили скорее общественный, а не интеллектуальный характер. Он написал краткий учебник по физиологической психологии, который наметил путь от физиологии к научной психологии. Он создал первую лабораторию психологии, получившую академическое признание. Он основал первый журнал по экспериментальной психологии. В общем, Вундт превратил психологию из судорожных усилий теоретиков-одиночек в подлинное научное сообщество (К. Danziger, 1990). Вильгельм Максимилиан Вундт родился 16 августа 1832 г. в Неккарау, земля Баден. Он был четвертым ребенком в семье министра Максимилиана Вундта и его жены, Марии Фредерики. Таким образом, Вундт происходил из среды интеллектуальной элиты «мандаринов». По обеим линиям среди его предков были ученые, профессора, правительственные чиновники и врачи. В возрасте 13 лет Вундт приступил к обучению в католической гимназии. Он не любил эту школу и не блистал в ней, и его перевели в другую гимназию, в Гейдельберге, которую он и окончил в 1851 г. Вундт решил посвятить себя медицине и после относительно неудачного старта приложил все усилия и преуспел в своих занятиях. У него возник интерес к физиологическим исследованиям. В 1855 г. он получил степень доктора медицины, а в 1857 г. после учебы у физиолога Йоханнеса Мюллера — вто- 96 Часть II. Основание психологии рую докторскую степень, необходимую, чтобы преподавать в университете. Свой первый курс по экспериментальной физиологии Вундт читал четверым студентам в квартире своей матери в Гейдельберге. Лекции прервала острая болезнь, от которой он едва не умер. После выздоровления Вундт подал прошение о месте ассистента у Германа Гельмгольца и получил его. Вундт восхищался Гельмгольцем, но они никогда не были близки, и в конце концов Вундт отказался от материализма Гельмгольца. В период работы с Гельмгольцем Вундт прочел свой первый курс «Психология как естественная наука» (1862), и в это же время начали появляться его первые важные работы. Он прокладывал путь по академической лестнице в Гейдельберге, когда в первый и последний раз в своей жизни окунулся в политику, примкнув к идеалистическим социалистам. В 1872 г. он женился. Он продолжал публиковать свои работы, в том числе и «Принципы физиологической психологии» в 1873 и 1874 гг. Эта работа была неоднократно переиздана и касалась основных принципов экспериментальной психологии. Она снискала сторонников научной психологии во всем мире. С 1875 по 1917 г. Вундт преподавал философию в Лейпциге. В этот же период он сделал еще один важный шаг к самостоятельности психологии: основал Психологический институт. Институт был основан в 1879 г. и до 1881 г. существовал только на личные средства Вундта. Наконец, в 1885 г. институт получил официальное признание. Первоначально институт располагался всего в одной комнате, но в 1897 г. переехал в специально построенное здание (оно было разрушено во время Второй мировой войны). В Лейпциге ученый проделал огромную работу: руководил выполнением более 200 диссертаций, обучил более 24 тыс. студентов, при этом продолжая писать фундаментальные труды и руководить основанным им журналом Philosophische (позднее Psychologische) Studien. В 1900 г. Вундт начал колоссальный труд по публикации своей книги «Психология народов», завершившийся только в 1920 г., за год до смерти ученого. В этом труде он обратился к тому, что считал второй составляющей психологии — изучению индивида в обществе, а не в лаборатории. Скончался Вундт 31 августа 1920 г. Психология Вундта Превращение психологии в науку: путь через физиологию В работе «Принципы физиологической психологии», в которой впервые было дано определение научной психологии, Вундт провозгласил «родство двух наук». Одной из них была физиология, которая «дает нам информацию о явлениях жизни, воспринимаемых внешними органами чувств», а другой — психология, где «человек смотрит на себя изнутри» (р. 157). Результатом слияния этих двух наук стала третья, физиологическая психология, которая ставила перед собой следующие задачи: Во-первых, исследовать те жизненные процессы сознания, которые, находясь на полпути между внешним и внутренним опытом, требуют одновременного применения обоих методов наблюдения, внешнего и внутреннего; и, во-вторых, пролить свет на совокупность жизненных процессов с точек зрения, присущих исследователям в этих областях, и таким образом служить промежуточным звеном к тому, чтобы дать об- Глава 3. Психология сознания 97 щее понимание человеческого опыта. Эта новая наука начинается с физиологических процессов и пытается продемонстрировать, каким образом они влияют на сферу внутренних наблюдений... Название «физиологическая психология» указывает на психологию как реальный предмет нашей науки... Если кто-либо пожелает сделать упор на методологических характеристиках, то нашу науку можно назвать экспериментальной психологией, в отличие от обычной науки о разуме, базирующейся исключительно на интроспекции (1873, р. 157-158). Здесь мы видим, что Вундт трансформирует путь идей Декарта и Локка, превращая его из философской спекуляции в науку. Психология основывается на интроспективном наблюдении мира идей, пытаясь выделить и определить психические элементы, из которых состоят сложные идеи, и психические процессы, объединяющие элементы в связные осмысленные объекты наивного опыта. Затем эти элементы и процессы необходимо связать с их физиологическим субстратом. Опора на физиологию определяла стратегию, с помощью которой выпестованная Вундтом область могла обрести свой путь в академический мир. Во-первых, союз с физиологией позволил разработать психологическую методологию. Слово «физиология» во времена Вундта уже начало приобретать современное, связанное с биологией, значение, но сохраняло и другое. Слова «физиология» и «физика» имеют общий греческий корень, physis, и в XIX столетии это слово часто использовали для того, чтобы просто обозначить экспериментальный подход к предмету исследования. Экспериментальные методы психологии, например измерение времени реакции, были заимствованы у физиологии, в связи с чем Вундт называл свое направление физиологической психологией, или, подчеркивая методологическую специфику, экспериментальной психологией. Вторым результатом увязывания психологии с физиологией стало то, что содержание новой науки начало отвечать философским представлениям, господствовавшим в тогдашнем естествознании. Традиционно психология означает psyche-logos — исследование души. Но сверхъестественной душе нет места в науке, поэтому, если бы психология продолжала идти по традиционному пути, это разграничило бы ее и науку из-за ненаучного дуализма. Но, настаивая на том, что нервная система является основой всей психической деятельности, и определяя психологию как исследование физиологических основ сознательных событий, новая область физиологической психологии смогла утвердить себя как науку. Например, самым важным психическим процессом в психологии Вундта была апперцепция, и ученый предположил существование «апперцепционного центра» в головном мозге. Кроме того, психологи смогли позаимствовать разработанные физиологические концепции, например представление о возбуждении и торможении нейронов, и использовать их для построения психологических теорий. Одной из возможностей, открывавшихся благодаря созданию физиологической психологии, был редукционизм: не просто заимствование физиологических концепций для использования в психологии, но и объяснение психических и поведенческих актов физиологическими причинами. Давайте возьмем известный пример из современности. Похоже, что причина долговременной депрессии заключается в нарушении уровня определенных нейромедиаторов в головном мозге, а не в подавленных психологических конфликтах. Всех трех основателей пси4 За* 79 98 Часть II. Основание психологии хологии — В. Вундта, 3. Фрейда и У. Джеймса — вначале очень привлекала идея о том, чтобы отказаться от психологических теорий и представить сознание как результат неврологических причин, не прибегая к бессознательному уровню опосредования психологических процессов. В конце концов, все они отказались от таких редукционистских представлений. Если физиология в состоянии объяснить разум и поведение, то сам статус психологии как дисциплины находится под угрозой: физиологической психологии грозит опасность стать просто физиологией. Вундт и Фрейд отошли от редукционизма, а Джеймс упорно сражался с ним и в конце концов вовсе отказался от психологии ради философии. Тем не менее идея редукционизма жила в умах последующих поколений психологов, временами затаиваясь, но никогда не умирая, и сегодня она заявляет о себе с новой силой. Последней задачей родства физиологической психологии и психологии был тактический шаг, сделанный академическими политиками в Германии XIX в. Физиология была самой молодой устоявшейся научной дисциплиной. Ученые, занимавшиеся ею, например Герман Гельмгольц, у которого учился Вундт, принадлежали к ведущим ученым, и быстрый прогресс этой науки обеспечивал ей очень высокий престиж. Две системы психологии В. Вундта: гейдельбергская и лейпцигская Зарождающаяся психология. Вместо узких специальных знаний, которые приветствуют многие современные профессора, «мандарины» XIX в., пытаясь достичь Bildung, прилагали все усилия для координации идей из различных дисциплин и соотнесения их с единой всеобъемлющей схемой человеческой жизни. Уильям Джеймс (W. James, 1875) назвал их «подпирающими небеса титанами»: здесь содержится намек как раз на Вундта, который в предисловии к своему труду «Принципы физиологической психологии», изданному в 1873 г., выразил надежду на то, что физиологическая психология сможет «стать шагом к общему пониманию человеческого существования» (р. 158). Будучи добропорядочным «мандарином», Вундт подчинялся «воле системы» (W. W. Woodward, 1982) и рассматривал психологию всего лишь как один из элементов схемы человеческого знания. Хотя личности Вундта и Фрейда в других отношениях различаются, как день и ночь, они обладали одной и той же чертой, необходимой основателям общей системы мышления: оба они были честолюбивыми скрупулезными работниками (см. предисловие). Зигмунд Фрейд, как мы увидим далее, называл себя конкистадором; Уильям Джеймс отмечал, что Вундт «ставил задачи, будучи своего рода Наполеоном разума». Фрейд в значительной степени преуспел в завоевании мира во имя нескольких выдающихся идей; Вундт, похоже, не имел никакой центральной темы. Джеймс называл его «Наполеоном без гения и без центральной идеи; в случае поражения он превратит в руины все здание... Разрежьте его на куски как червя, и каждый кусок поползет; в его мозге нет жизненных узлов, поэтому вы не сможете убить всех их сразу» (цит. по: W. van Hoorn and Т. Verhave, 1980, p. 72). Вундт предложил миру две различные системы психологии. Он сформулировал первую подобную систему в Гейдельберге, но позднее отзывался о ней как о «грехах юности» (цит. по: W. van Hoorn and Т. Verhave, 1980, p. 78); Фрейд точно так же Глава 3. Психология сознания 99 называл свой «проект научной психологии». Вторая программа Вундта, созданная в Лейпциге, на протяжении ряда лет подвергалась значительным изменениям (S. Diamond, 1980; С. Graumann, 1980; R. J. Richards, 1980; W. van Hoorn and T. Verhave, 1980; A. L. Blumental, 1980a, 1980b, 1986a; K. Danziger, 1980a, 1980b). Что оставалось неизменным, так это данное Вундтом традиционное определение психологии как науки, изучающей разум и пытающейся найти законы, управляющие им. Но его идеи о разуме и методах, используемых для его изучения, претерпели глубокие изменения. Гейдельбергская программа Вундта рассматривала психологию как естественную науку. Вслед за Джоном Стюартом Миллем Вундт писал, что разум можно ввести в сферу компетенции естественных наук, применив экспериментальный метод: «Лишь эксперименты сделали возможным прогресс естественных наук; так давайте используем эксперимент для изучения природы разума» (цит. по: W. van Hoorn and Т. Verhave, 1980, p. 86). В своем первом определении психологии Вундт не отождествлял разум с сознанием, как делал это позднее. Напротив, эксперименты проводились для сбора данных, позволяющих делать выводы о бессознательных процессах: «Эксперимент в психологии — основное средство, позволяющее прийти от фактов сознания к тем процессам, которые таятся в темных глубинах нашего разума, подготавливая сознательную жизнь» (цит. по: С. Graumann, 1980, р. 37). Однако в Лейпциг Вундт как философ был приглашен читать лекции по философии, построить философскую систему и разрабатывать психологию как часть философии. В косной системе немецкого университета философия сохраняла свое влияние, и Вундт был вынужден искать новое место для психологии в системе знаний «мандаринов». В свете воззрений Гердера и Вико, немецкие интеллектуалы обычно разграничивали Naturwissenschaftw Geisteswissenschaft. Naturwissens-chaft буквально переводится как «естественная наука», исследование физического мира и поиск законов, управляющих им. Geisteswissenschaft более сложная концепция. Буквальный перевод означает «духовная (Geist означает дух) наука», но она представляет собой исследование мира людей, созданного человеческой историей, и поиск законов, управляющих жизнью человека, его развитием и человеческой историей. В средневековой неоплатонической концепции Вселенной люди стояли между материальным и духовным мирами, имея животное тело и Божественную душу. В схеме Вико, Гердера и их последователей люди занимали сходное положение, между материальным и общественным мирами. В каждом случае тело и элементарные психические функции людей и животных, принадлежащих к миру материи и естественных наук, были одинаковыми, а высшие пределы человеческого разума — душа, по мнению христиан, или высшие психические процессы, по мнению научной психологии, — принадлежали миру Geist и Geisteswissenschaften. Таким образом, «физиология образует... переход от Natur- к Geisteswissenschaften». Экспериментальный метод физиологической психологии, изучающей аспекты сознания, близкие к ощущениям и двигательным ответным реакциям, ведет к подходу, который «основан на методологии физики». С другой стороны, над этими элементарными явлениями стоят «высшие психические процессы, которые являются правящими силами истории и общества. Таким образом, последние также требуют 100 Часть II. Основание психологии научного анализа, подходы которого относятся к компетенции Geisteswissenschaften» (W. Wundt, цит. по: W. van Hoorn and T. Verhave, 1980, p. 93). С течением времени Лейпцигская программа претерпела изменения. Соломон Даймонд сопоставил введение к первому изданию «Принципов физиологической психологии» Вундта, вышедшему в 1873 г. с последним изданием 1908-1911 гг. По мере того как одно издание сменяло другое, Вундт все с меньшим пылом провозглашал родство физиологии и психологии. В самых ранних версиях, как мы увидели, психология была связана с физиологией по своей сути и методам. Ожидалось, что изучение нервной системы прольет свет на природу человеческого сознания. . Но к четвертому изданию, опубликованному в 1893 г., сохранилась только методологическая связь, а понятие «физиологическая психология» стало обозначать лишь экспериментальный характер новой науки (W. Wundt, 1873/1908). Подобно Фрейду и Джеймсу, Вундт перестал рассматривать психологию всего лишь как придаток физиологии. По иронии судьбы, хотя сам Вундт пришел к отрицанию гейдельбергской системы как ошибки прошлого, его ученики и читатели во всем мире приняли данное им определение психологии как автономной естественной науки. Разработанная Вундтом лейпцигская система, более созвучная взглядам «мандаринов» на мир, разум и образование, оказалась ошибочной. Методы исследования в психологии. В. Вундт дал точное определение новых методов, с помощью которых следовало строить научную психологию. Основным методом была интроспекция, но она представляла собой новую, экспериментально контролируемую интроспекцию, основанную на модели, разработанной Фехне-ром. В старомодной философской психологии использовали «интроспекцию в кресле» для того, чтобы выявить содержание и работу разума, но для некоторых ученых и философов это попахивало неприемлемым субъективизмом. Вундт согласился с этими критиками интроспекции, признавая тот факт, что наука о сознании может быть построена только на объективных, повторяющихся результатах, основанных на стандартизированных условиях, которые подлежат воспроизведению и систематическому изменению (W. Wundt, 1907/1908). Чтобы достичь намеченных целей, он привнес в психологию, где до этого безраздельно царила философия, физиологические (т. е. экспериментальные) методы. Вундт проводил различие между двумя средствами психологических наблюдений, названия которых на английский язык переводятся, к сожалению, одним и тем же словом «интроспекция», что приводит к появлению текстов, в которых ученый одновременно осуждает и хвалит интроспекцию как фундаментальный метод психологии (A. L. Blumental, 1980a, 1980b, 1986a). Innere Wahrnehmung, или «внутренняя перцепция», относится к донаучному методу субъективной интроспекции «в кресле», которой занимались, к примеру, Декарт и Локк. Интроспекция такого сорта проводилась случайным, бесконтрольным образом, и при этом не стоило рассчитывать на получение результатов, применимых в научной психологии. С другой стороны, Experimentelle Selbstbeobachtung, экспериментальное самонаблюдение, является ценной для науки формой интроспекции, в ходе которой «наблюдатели» сталкиваются со стандартными, повторяющимися ситуациями, где их просят описать конечный опыт. Экспериментатор задает ситуацию и собирает отчеты Глава 3. Психология сознания наблюдателя о том, что тот обнаруживает в своем сознании; примерно таким же способом ассистент астронома может регистрировать наблюдения, сделанные астрономом, пристально разглядывающим Юпитер в телескоп. Логическое обоснование и границы экспериментальной интроспекции менялись по мере того, как изменялось систематическое определение психологии, данное Вундтом. В Гейдельберге, когда ученый верил в бессознательные психологические процессы, он отвергал традиционную интроспекцию, поскольку она сводилась лишь к наблюдению сознания и, по определению, не могла обнаружить работу бессознательного. Тщательные эксперименты, проведенные Вундтом, могли выявить феномены, посредством которых можно было сделать логические умозаключения о функционировании бессознательного. В тот период (в большей мере, чем в последующие годы) Вундт полагал, что интроспективный метод имеет более широкое применение и большие перспективы. В Гейдельберге Вундт утверждал, что «тщетная попытка проникнуть в царство высших психических процессов с помощью экспериментальных методов» является «просто предрассудком» (цит. по: W. van Hoorn and T. Verhave, 1980). Позднее, когда Вундт пришел к отрицанию существования бессознательного, он расценивал эксперименты как возможность воссоздания одного и того же опыта у различных наблюдателей или у одних и тех же наблюдателей в разное время. Это основное внимание, уделяемое точному воспроизведению опыта, ограничивало сферу экспериментальной интроспекции, сводя ее к самым простым психическим процессам, и Вундт справедливо исключил исследование высших психических процессов из компетенции физиологической психологии, полностью отвергнув свои взгляды времен Гейдельберга. Лейпцигские ограничения, наложенные на интроспекцию, соответствовали идеализму И. Канта. И. Кант поместил трансцендентное Эго за пределы возможностей опыта, сузив применение интроспекции, как это делал теперь Вундт, до самых поверхностных аспектов разума: непосредственного сознательного опыта. Наряду с экспериментальной интроспекцией Вундт признавал и другие методы психологических исследований. По своей природе метод экспериментальной интроспекции ограничивался изучением нормального разума нормальных взрослых людей, т. е. разумом наблюдателей в экспериментах. Наряду с экспериментальной интроспекцией Вундт признавал сравнительно-психологический и историко-психологический методы (W. van Hoorn and T. Verhave, 1980). Оба метода включают в себя исследование психических процессов. Сравнительный метод применялся при изучении сознания животных, детей и лиц «с нарушениями». Исторический метод использовали для исследования «психических различий, определяемых расовой принадлежностью и национальностью» (цит. по: W. van Hoorn and Т. Verhave, 1980, p. 92). Взаимоотношения между исследованиями сознания нормальных взрослых, животных, лиц с нарушениями и исторически обусловленного сознания с годами менялись (W. van Hoorn and T. Verhave, 1980), и самые важные изменения касались того значения, которое Вундт придавал историческому методу, или Volkerpsychologie. Вундт, равно как и Фрейд, всегда верил в биогенетический закон, согласно которому развитие индивида повторяет (рекапитулирует) эволюцию вида. Учиты- 102 Часть II. Основание психологии вая это, Вундт считал, что лучшим способом построить теорию психологического развития является изучение исторического развития человеческой расы. В своей первой программе психологии он представлял исторический метод как вспомогательный по отношению к главному методу психологии — экспериментальной интроспекции. Но когда Вундт пересмотрел место психологии как дисциплины, лежащей между естественными и общественными науками, значение исторического метода сравнялось с важностью экспериментального. Экспериментальный метод отвечал естественно-научным требованиям и применялся к более строго физиологическим аспектам разума; исторический метод, обращенный к общественно-научным требованиям применялся для внутренних процессов психического творчества, проявляющихся в истории, особенно языке, мифах и обычаях. Таким образом, когда Вундт изъял экспериментальную интроспекцию из исследования высших психических процессов, в соответствии с положениями самого влиятельного немецкого философа, идеалиста И. Канта, отрицавшего доступность трансцендентного Эго для людей, он заменил ее историческим методом психологии (Volkerpsychologie). В совокупности экспериментальный метод и исторический составляют законченную, хотя и не вполне естественно-научную, психологию. Вундт за работой Чтобы проиллюстрировать природу психологии Вундта, нам следует рассмотреть два ее направления. В русле первого применяется экспериментальный метод физиологической психологии к старому вопросу философской психологии: сколько идей может содержать сознание в данный момент? Второе же предполагает использование метода Volkerpsychologie для ответа на вопрос о том, как люди создают и понимают высказывания. Физиологическая психология. Если принять картезианский Путь идей, то возникает естественный вопрос о том, сколько идей может содержать разум в один момент? Вундт полагал, что традиционная философская интроспекция не может дать достоверного ответа. Без экспериментального контроля бесполезно пытаться подвергнуть интроспекции количество идей в разуме кого-либо, поскольку их содержание время от времени меняется, и мы должны полагаться на подверженные ошибкам воспоминания, чтобы получить факты из отчетов об интроспекции. На помощь призвали эксперимент, который дополнял и усовершенствовал интроспекцию и давал при этом количественные результаты. Он представлял собой модифицированную и упрощенную версию эксперимента Вундта. Давайте вообразим, что мы смотрим на экран компьютера. К примеру, каждые 0,09 с на экране вспыхивает сигнал. Этот стимул состоит из четырех столбцов и двух рядов случайно подобранных букв, а ваше задание заключается в том, чтобы запомнить как можно больше букв. То, что вы запомните, отразит, сколько простых идей может быть воспринято за данный промежуток времени — это и есть ответ на поставленный выше вопрос. Вундт обнаружил, что неопытные наблюдатели могут запомнить около четырех букв, опытные — до шести, но не больше. Эти цифры согласуются с современными данными о емкости краткосрочной памяти. В ходе данного эксперимента можно наблюдать еще два важных явления. Первое касается того, представлены ли буквы в случайных последовательностях или Глава 3. Психология сознания сгруппированы в слова. Представим себе эксперимент, где каждая строчка из четырех букв образует слово, например work (работа), many (много), тот (комната), idea (идея). При таких условиях любой в состоянии запомнить все четыре слова или, по крайней мере, три, т. е. от 12 до 16 букв. Аналогично, каждый может быстро прочитать и запомнить слово miscellaneousness (разносторонность), содержащее 17 букв. Буквы как изолированные элементы быстро заполняют сознание, так что только 4-6 из них могут быть восприняты в данный момент, но если эти элементы как-либо организованы, то можно воспринять гораздо больше. Говоря словами Вундта, буквы-элементы синтезируются благодаря апперцепции в некое большее целое, которое понимается как единственная сложная идея и воспринимается как один элемент. Результаты экспериментов, выявившие большие различия между количеством букв, запомненным в тех случаях, когда они предъявлялись как случайные последовательности или были сгруппированы в слова, сыграли решающую роль в спорах вокруг гештальт-психологии. В соответствии с британским эмпиризмом, американские психологи объясняли превосходство организации в слова как следствие ассоциации. Такое слово, как home (дом), воспринимается настолько часто, что составляющие его буквы ассоциируются в функциональную единицу. Защитники гештальт-психологии утверждали, что слово «дом» имеет смысл само по себе и разум так его и воспринимает. Вундт занимал промежуточную позицию, основанную на идеализме И. Канта, и считал, что «дом» является обладающим смыслом целым, но что это целое накладывается на элементы организующей силой разума. Второе важное открытие, обнаруженное в экспериментах Вундта, касалось восприятия букв, которые не были названы наблюдателями. Наблюдатели сообщали, что некоторые буквы (те, что они называли) воспринимались ясно и отчетливо, тогда как другие были представлены туманно и воспринимались смутно. Казалось, что сознание — это поле, населенное элементами, способными к формированию и восприятию идей. Фокус сознания находится там, где осуществляется апперцепция, где раздражители формируются в ясно видимые и различимые стимулы. Элементы вне фокуса апперцепции лишь схватываются и отчетливо не видны. Апперцепция в системе Вундта имела особое значение. Не только потому, что она отвечала за активный синтез элементов в целое, но и потому, что была связана с высшей психической деятельностью по осуществлению анализа (выявлению частей целого) и вынесению суждений. Она отвечала за сравнение и установление отношений, которые были более простыми формами синтеза и анализа. Сам синтез принимает две формы: воображение и понимание. Апперцепция была основой всех высших форм мышления, таких как рассуждение и использование языка, и центральным понятием в психологии Вундта как на индивидуальном, так и на социальном уровне. Упор, который Вундт делал на апперцепции, показывает волюнтаристскую природу его системы. Если Вундт не считал ни разум, ни личность особыми субстанциями, то к чему же он относил наше ощущение своего Я и чувство того, что мы обладаем разумом? Именно это чувство дает ответ. Апперцепция является произвольным актом воли, при котором мы контролируем и придаем синтетическое единство нашему разуму. Чувство активности, контроля и единства опре- -f 04 Часть II. Основание психологии деляет личность. Вслед за И. Кантом, Вундт (W. Wundt, 1986, р. 234) писал: «То, что мы называем нашим Я, представляет собой лишь единство волевого акта плюс универсальный контроль нашей психической жизни, который делает его возможным». Вундт также исследовал чувства и эмоции, поскольку они явно были частью сознательного опыта. Он часто использовал чувства, о которых сообщали в процессе интроспекции, как ключ к процессам, происходящим в разуме в данный момент. Он думал, например, что апперцепция отмечена чувством психического усилия. Он также изучал чувства и эмоции сами по себе, и его трехмерная теория чувств стала источником споров, особенно с Титченером. Вундт предположил, что чувства можно определить с помощью трех измерений: приятное или неприятное, высокая или низкая активация и концентрированное или ослабленное внимание. Он проводил долгие серии опытов, целью которых было установить физиологический базис каждого измерения, но полученные результаты не позволили прийти к каким-либо выводам, а в других лабораториях были получены противоположные данные. Тем не менее современный факторный анализ аффекта проводится в аналогичной трехмерной системе (A. L. Blumental, 1975). Вундт придавал особое значение активной, синтезирующей силе апперцепции, но он также признавал существование и пассивных процессов, которые классифицировал как различные формы ассоциации или «пассивной» апперцепции. К ним относилась, например, ассимиляция, в процессе которой настоящее ощущение ассоциируется с более старыми элементами. Когда человек смотрит на стул, он немедленно узнаёт, что это такое, благодаря ассимиляции, поскольку образ воспринимаемого в данный момент стула немедленно ассоциируется с более старым универсальным элементом, стулом. Узнавание — это форма ассимиляции, растягивающейся на два этапа: на смену смутному чувству знакомства приходит акт собственно узнавания. С другой стороны, согласно представлениям Вундта и некоторых современных психологов, воспоминания это скорее акт воссоздания, а не реактивации старых элементов. Никто не может вновь пережить событие из прошлого, поскольку идеи не являются постоянными. Скорее, человек реконструирует его на основе «моментальных» ключей и определенных общих правил. Наконец, Вундт занимался аномальными состояниями сознания. Он обсуждал галлюцинации, депрессии, гипноз и сновидения. У Вундта учился великий психиатр Эмиль Крепелин (1856-1926), решивший революционизировать психиатрию постановкой научно обоснованных диагнозов. Он первым занялся исследованиями того, что назвал dementia praecox (преждевременное слабоумие), позднее ставшее известным как шизофрения. Большое влияние на работы Крепе-лина оказала теория возникновения этого заболевания, принадлежащая Вундту. Вундт высказал предположение, что шизофрения сопровождается нарушениями процессов внимания. Шизофреники утрачивают апперцептивный контроль над мышлением, характерный для нормального сознания, и вместо этого прибегают к пассивным ассоциативным процессам, вследствие чего их мышление становится простой последовательностью ассоциаций, а не координированным процессом, Глава 3, Психология сознания -J05 который направляет волевой акт. Об этой теории снова вспомнили в последнее время. Психология народов: Volkerpsychologie. Вундт учил, особенно при разработке своей лейпцигской системы, что экспериментальная индивидуальная психология не может быть законченной психологией, и придавал одинаковое значение сравнительно-историческому и экспериментальному методам. Разум живущих людей — продукт долгой истории развития вида, о чем каждый человек не имеет понятия. Исследования животных и людей ограничены в силу того, что они лишены способности к интроспекции. История расширяет спектр индивидуальных сознаний. В частности, спектр существующих человеческих культур представляет собой различные стадии культурной и психической эволюции, от примитивных племен до цивилизованных наций-государств. Таким образом, исторический метод является исследованием продукта коллективной жизни — особенно языка, мифов и обычаев, которые дают ключи к высшей деятельности разума. Вундт говорил, что экспериментальная психология проникает во «внешние укрепления» разума, психология народов достигает более глубинных слоев, трансцендентного Эго. Упор на историческом развитии, наследие Вико и Гердера, был типичен для немецких интеллектуалов XIX столетия. С точки зрения немцев, каждый индивид — «отпрыск» своей культуры, органически связанный с ней. Более того, каждая культура имеет сложную историю, определяющую свою форму и содержание. Таким образом, полагали, что историю можно использовать как метод интуитивного понимания психологии человека. Ссылки Вундта на мифы и обычаи были типичными для его времени. Он рассматривал историю как прохождение последовательных этапов от примитивных племен до эпохи героев, а затем — формирования государств, кульминацией которой должно стать мировое государство, основанное на принципах гуманности. Но именно при изучении языка (к которому Вундт склонялся в начале своей научной карьеры, до того, как увлекся психологией) он внес свой самый существенный вклад, сформулировав теорию психолингвистики. Для Вундта язык был частью психологии народов, поскольку он, подобно мифам и обычаям, продукт коллективной жизни. Вундт выделял два аспекта языка: внешние феномены, состоящие из актуальных продуцируемых или воспринимаемых высказываний, и внутренние феномены — когнитивные процессы, лежащие в основе внешней последовательности слов. Это деление психологических явлений на внутренние и внешние аспекты, впервые вскользь намеченное Фехнером, было центральным в психологии Вундта. Различие между внутренними и внешними явлениями, возможно, яснее всего отражается именно в языке. Можно описать язык как организованную, ассоциированную систему звуков, которые мы произносим или слышим; это составляет внешнюю форму языка. Однако внешняя форма представляет собой всего лишь поверхностное выражение более глубоких когнитивных процессов, которые организуют мысли говорящего, подготавливая их к высказыванию и позволяя слушателю извлечь смысл из того, что он услышит. Эти когнитивные процессы образуют внутреннюю психическую форму речи. 106 Часть I I . Основание психологии Согласно представлениям Вундта, продукция предложения начинается с единой идеи, которую хочется выразить, Gesamtvorstellung, или целой психической конфигурации. Аналитическая функция апперцепции подготавливает единую идею к речи, поскольку она должна быть проанализирована и разложена на составляющие компоненты и данную структуру, сохраняющую взаимосвязь между частями и целым. Рассмотрим простое предложение: «Кот — черный». Основное структурное деление в таком предложении — между подлежащим и сказуемым, и его можно представить в виде древовидной диаграммы, предложенной Вундтом. Если мы обозначим Gesamtvorstellung как G, подлежащее — как 5, а сказуемое — как Р, то диаграмма примет следующий вид: [кот] [черный ] Идея черного кота сейчас разделена на две фундаментальные идеи и словесно может быть выражена как «Кот — черный», с добавлением служебных слов (the, is), необходимых для каждого конкретного языка. Более сложные идеи требуют большего анализа и должны быть представлены в виде более сложных диаграмм. Во всех случаях весь процесс можно описать как трансформацию невыразимой, организованной, целой мысли в выражаемую последовательную структуру слов, организованную в предложение. Понимание речи сопровождается противоположным процессом. Здесь вызывается синтезирующая, а не аналитическая функция апперцепции. Слова и грамматическая структура услышанного предложения должны использоваться слушателем для того, чтобы воссоздать в его или ее разуме целую психическую конфигурацию, которую пытался сообщить говорящий. Вундт поддерживал свою точку зрения на понимание, указывая, что мы помним суть того, что слышим, но редко сохраняем в памяти поверхностную (внешнюю) форму, которая исчезает в процессе конструирования Gesamtvorstellung. Мы коснулись лишь малой части дискуссии о языке, которую вел Вундт. Он писал и о языке жестов; происхождении языка из непроизвольных экспрессивных звуков; примитивном языке (основанном скорее на ассоциации, а не апперцепции); фонологии и изменении смысла. У Вундта есть все основания считаться основателем не только психологии, но и психолингвистики. Тем не менее Volkerpsychologie остается загадкой. Хотя Вундт, по всей видимости, высоко оценивал собственные работы по данному вопросу и читал лекции на эту тему, он никогда никого не обучал практическим навыкам по Volkerpsychologie (М. Kusch, 1995). Более того, эти труды почти не читают в самой Германии, и их влияние там было весьма незначительным (G. Jagoda, 1997), хотя они и отражали Глава 3. Психология сознания 107 ценности «мандаринов». За пределами Германии их склонны или неправильно истолковывать, или игнорировать (G. Jagoda, 1997). После Лейпцига: другие методы, новые движения Хотя именно Вундт создал психологию как дисциплину, получившую признание, его лейпцигская система отнюдь не знаменовала собой будущее психологии. Вундта правильнее всего считать переходной фигурой, связывающей философское прошлое психологии с ее будущим как естественной и прикладной науки. Получивший образование в те времена, когда в немецких университетах основное внимание уделяли Bildung и построению философских систем, Вундт всегда смотрел на психологию как на часть философии. Его студенты, однако, находились под влиянием успехов и растущего престижа естественных наук, а также тенденции к специализации исследований, которая подрывала концепцию Bildung. Они сражались за то, чтобы превратить психологию в автономную естественную науку, а не простое ответвление философии. Вундт сопротивлялся превращению психологии в прикладную науку. Как добропорядочный «мандарин», он ценил чистую науку превыше практического успеха. И по этому вопросу мнение Вундта также оказалось ошибочным. Будущее психологии лежало в сфере естественной и прикладной науки. Поворот к позитивизму: психология как естественная наука Следующее поколение. Вундт оказал удивительно малое влияние на следующее поколение психологов. Это поколение основало в Германии новые журналы и Общество экспериментальной психологии, но Вундт не принимал никакого участия в их работе (М. G. Ash, 1981). При основании общества в 1904 г. он получил поздравительную телеграмму, в которой был назван «Нестором экспериментальной психологии» (М. G. Ash, 1981, р. 266). В «Илиаде» Нестор — мудрый, но напыщенный старый болтун, чьими советами, как правило, пренебрегают. Преемники Вундта отказались от предложенного им деления психологии на естественно-научную, экспериментальную часть — физиологическую психологию, и неэкспериментальную, историческую часть — Volkerpsychologie. Поколение после Вундта в значительной степени было подвержено влиянию позитивизма (К. Danziger, 1979) и полагало, что если психология собирается стать наукой, построенной на позитивных фактах, то высшие психические процессы следует подвергнуть экспериментальному изучению. Еще в 1879 г. Герман Эббингауз (1850-1909) предпринял исследование такого высшего психического процесса, как память, результаты которого появились в 1885 г. Его методы были неинтроспективными, предвосхищая будущую поведенческую направленность психологии (см. главу 10). Другие психологи, из которых самыми заметными были студенты Вундта Освальд Кюльпе и Эдвард Брэдфорд Титченер, пытались непосредственно наблюдать за мышлением путем «систематической интроспекции», более свободного и ретроспективного зондирования сознания, которое в некоторых отношениях больше напоминало психоанализ, а не экспериментальную психологию. Гештальтисты также изучали сознание и поведение, перцепцию и решение проблем, пытаясь сделать психологию полноценной и автономной естественной наукой. 108 Часть II. Основание психологии Структурная психология Э. Б. Титченера. Эдвард Брэдфорд Титченер (18671927) был англичанином, принесшим немецкую психологию в Америку, превратившим британский ассоцианизм в исследовательскую программу по психологии. Он сыграл важную роль в создании американской психологии, противопоставив свою крайне интроспективную структурную психологию нараставшей волне функциональной психологии, находившейся под влиянием теории эволюции. Психология Титченера была тем, чему американские психологи объявили войну, считая бесплодным, умозрительным и устаревшим. Более того, они были склонны смотреть на Титченера как на апостола Вундта в Новом Свете, пренебрегая важными различиями между немецкой психологией Вундта, находившейся под влиянием И. Канта и И. Гердера, и явно естественнонаучной версией британской психологии Титченера. Э. Б. Титченер родился в 1867 г. в Чичестере, в Англии, и учился в Оксфорде с 1885 по 1890 г. Во время пребывания в Оксфорде сфера его интересов сместилась с классических наук и философии на физиологию. Сочетание интереса к философии и физиологии естественным образом предрасполагало Э. Б. Титченера к изучению психологии, и, будучи студентом Оксфордского университета, он перевел третье издание труда Вундта «Принципы физиологической психологии». Он не смог найти себе в Англии ни одного учителя по психологии, и в 1890 г. приехал в Лейпциг, где и защитил диссертацию в 1892 г. Будучи англичанином, Титченер прибыл в Лейпциг с другого берега «интеллектуального пролива», отделявшего Германию от западных стран. Он получил прекрасное философское образование, и сильнее всего его впечатлили работы Джеймса Милля. При этом Титченер предположил, что спекуляции Милля можно подтвердить эмпирически. В своей первой книге «Основы психологии» (1897) он писал: «Основная цель моей книги такая же, как и у традиционной английской психологии». Следовательно, естественно было ожидать, что Титченер сможет ассимилировать и немецкую психологию Вундта в «традиционную английскую психологию», против чего сам Вундт возражал. После недолгой работы в качестве преподавателя биологии в Англии, стране, долгое время не принимавшей психологию, Титченер уехал в Америку преподавать в Корнеллском университете, где и работал до своей смерти, последовавшей в 1927 г. Он превратил Корнелл в бастион менталистской психологии, хотя в Америке основное внимание уделялось сначала функциональной психологии, а затем, после 1913 г., бихевиористской. Э. Б. Титченер никогда не объединялся с этими направлениями, несмотря на дружбу с функционалистом Дж. Р. Энджелом и Уот-соном, основателем бихевиоризма. Он не принимал активного участия в работе Американской психологической ассоциации, даже если ее встречи проходили в Корнелле, предпочитая им свою группу экспериментальной психологии, где он был верен собственной версии психологии. Впоследствии идеи Титченера были востребованы когнитивной психологией, возникшей в 1950— 1960-х гг. Титченер явно был склонен к образному мышлению. У него был образ даже для такого абстрактного слова, как значение. Он писал: «Я вижу значение как серо-голубой кончик некоего ковша, вонзающегося во влажную податливую массу» (Е. В. Titchener, 1904, р. 19). Даже признавая тот факт, что не всем присущ образ- Глава 3. Психология сознания 109 ный ум, он построил свою психологию, главным образом, на типе разума, состоящем только из ощущений или образов ощущений. Это привело к отказу от различных концепций Вундта, например апперцепции, которые скорее подразумевают, нежели наблюдают. Психология Э. Б. Титченера соответствует скорее представлениям Д. Юма о разуме как коллекции ощущений, а не взглядам И. Канта, согласно которым разум отделен от опыта. Первой экспериментальной задачей психологии Э. Б. Титченера было обнаружение базовых элементов ощущений, к которым можно было бы свести все сложные процессы. Еще в 1897 г. он составил каталог элементов, обнаруженных в различных сенсорных отделах. Он включал, например, 30,5 тыс. визуальных элементов, 4 вкусовых ощущения и 3 ощущения в пищеварительном тракте. Э. Б. Титченер определял элементы как простейшие ощущения, которые можно получить из опыта. Их следовало открывать посредством систематического вскрытия содержимого сознания методом интроспекции; когда опыт не поддавался расчленению на составные части, его объявляли элементарным. Метод интроспекции Э. Б. Титченера был разработан гораздо тщательнее, чем у Вундта, поскольку представлял собой не простой отчет об опыте, а сложный ретроспективный анализ этого опыта, не слишком отличающийся от систематической интроспекции Вюрцбургской школы (см. ниже). Титченер писал (1901/1905): «Будьте как можно внимательнее к объекту или процессу, порождающему ощущение, и, когда объект изымают или процесс завершается, вспомните ощущение настолько живо и полно, насколько сможете». С точки зрения Титченера, постоянное применение этого метода в конце концов породило бы полное описание элементов человеческого опыта. Но эта задача осталась невыполненной (и, по мнению многих, невыполнимой) — Титченер скончался. Второй целью психологии Титченера было определить, каким образом элементарные ощущения связаны для формирования сложных восприятий, идей и образов. Эти связи не были ассоциациями, поскольку, согласно представлениям Титченера, ассоциация — это связь элементов, сохраняющаяся даже тогда, когда изначальные условия для связи более не могут быть получены. Ученый отвергал ярлык ассоцианизма не только по этой причине, но и потому, что ассоцианисты говорили об ассоциации осмысленных идей, а не простых бессмысленных ощущений, как считал Титченер. Третьей целью психологии Титченера было объяснение работы разума. По его мнению, интроспекция могла дать только описание разума. По крайней мере вплоть до 1925 г. Титченер (1929/1972) придерживался мнения о том, что научная психология нуждается в чем-то большем, чем простые описания. Объяснение следовало искать в физиологии, которая могла бы объяснить, почему сенсорные элементы возникают и устанавливают связи. Титченер отвергал попытки Вундта дать физиологическое объяснение работы разума. Согласно системе Титченера, все, что можно найти в опыте, — это элементы ощущений, а не такие процессы, как внимание. Обращение к такой ненаблюдаемой сущности, как апперцепция, было в глазах Титченера неправомерным — такая позиция предавала его позитивизм. Следовательно, он пытался объяснить функционирование разума, ссылаясь на доступную наблюдениям нейрофизиологию. 110 Часть II. Основание психологии Титченер отвергал термин «апперцепция» как совершенно ненужный. Само внимание он редуцировал до ощущения. Одним из очевидных атрибутов любого ощущения является ясность, и Титченер говорил, что утверждения, «удостоенные» внимания, всего лишь самые отчетливые. Внимание было для него не психическим процессом, а только атрибутом ощущения — ясностью, порожденной определенными нервными процессами. Какими психическими усилиями, как утверждал Вундт, сопровождается внимание? Их Титченер также редуцировал до ощущений. Он писал (Е. В. Titchener, 1908, р. 4): «Когда я пытаюсь обратить внимание на что-либо, я обнаруживаю, что нахмуриваюсь, морщу лоб и т. д. Подобные телесные движения порождают... характерные ощущения. Почему эти ощущения не могут быть тем, что мы называем "внимание"?». Психология Титченера представляет собой попытку превратить узко понимаемую версию британской философской психологии в полноценную науку о разуме. Но это направление не получило широкого распространения и имело значение в основном как тупик данного направления в развитии психологии. Структурализм умер вместе с Э. Б. Титченером, но это не вызывает сожаления. Феноменологические альтернативы По мере того как попытки превратить психологию в естественную науку в соответствии с позитивистскими установками набирали обороты, вне этой области возникли важные альтернативные концепции психологии. Наиболее важными были две альтернативные точки зрения. Первая принадлежала историку Вильгельму Дильтею. Его протесты против естественно-научной психологии явились следствием различий, которые Вико и Гердер проводили между естественными и гуманитарными науками и которые позднее были включены Вундтом в его лейпцигскую систему. Другую альтернативу представляла психология акта Франца Брентано, уходящая корнями в неоаристотелевский перцептуальный реализм. И Дильтей, и Брентано отвергали аналитический атомизм в психологии, например Титченера, считая его дотеоретическими предположениями, искусственно налагаемыми на реальность живого опыта. Вместо этого они предпочитали описывать сознание как возникающее наивно, без каких-либо предположений о его природе; это направление получило название феноменологии. Они также протестовали против узкой специализации, утверждая, что все естественные науки, включая психологию, должны слиться воедино. Дильтей писал, что расцвет позитивистской науки опасен, поскольку он приведет «к росту скептицизма, культу поверхностного, бесплодного сбора фактов, и таким образом будет увеличивать отрыв науки от жизни» (цит. по: М. G. Ash, 1995, р. 72). Психология акта Франца Брентано. Следуя картезианской традиции Пути идей, большинство психологов пытались анализировать сознание, разложив его на составляющие. Титченер всего лишь представлял самую крайнюю версию на практике. Они принимали за должное идею о том, что точно так же, как физический мир состоит из объектов, которые можно разложить на составляющие их атомы, объекты сознания состоят из материи разума, состоящей из компонентов ощущений и чувств. Принцип анализа, который работал столь блестяще в физике и химии, просто-напросто привнесли в психологию, надеясь на столь же блистательный успех. Глава 3. Психология сознания -111 - Среди психологов картезианского толка существовали разногласия относительно природы психологического анализа и сил, связывающих атомарные единицы в более крупные, осмысленные объекты опыта. Например, Вундт относился к психологическому анализу как к инструменту, эвристическому устройству, позволяющему психологии развиваться как естественной науке. Он говорил, что так называемые атомарные ощущения воображаемы, а не реальны, что создает удобную схему для дальнейшего научного исследования методом интроспекции (М. G. Ash, 1995). Вслед за Кантом Вундт полагал, что разум активно объединяет элементы опыта, синтезируя объекты сознания, и отводил ассоциации относительно незначительную роль гравитации психической вселенной. С другой стороны, ассоцианисты, подобные Титченеру, верили в реальность сенсорных элементов и, вслед за Юмом, отводили ассоциации единственную роль в психической организации (О. Kulpe, 1895). Однако, несмотря на эти различия, доминирующим подходом к изучению сознания был его анализ. Но существовала диссидентская традиция, восходящая к перцептуальному реализму. Если мы более или менее непосредственно прикасаемся к окружающему миру, то материи разума, которую можно анализировать, раскладывая на атомарные компоненты, не существует. Вместо опыта анализа мы должны просто описывать то, что находим. Такой подход к сознанию называется феноменологией. В США реалистическая описательная традиция сохранялась благодаря влиянию шотландской психологии здравого смысла и активно внедрялась в психологию Уильямом Джеймсом (глава 9), а в философию — неореалистами (глава 10). В немецкоговорящем мире Франц Брентано (1838-1917) активно боролся за реализм. Он был католическим теологом, порвавшим с Церковью, когда та провозгласила доктрину о непогрешимости Папы. Брентано стал философом в Венском университете, где поддерживал создание научной психологии. Он разработал влиятельную версию психологического реализма, которая в философии породила феноменологию, а в психологии — движение гештальта. Концепция разума Брентано (что неудивительно для католического философа) уходила корнями в реализм Аристотеля, который сохраняли и развивали средневековые философы-схоласты и который был забыт во время научной революции. Вместе с философами Шотландской школы Брентано считал Путь идей искусственным наложением ложной метафизической теории на наивный опыт. Создавая философскую феноменологию, Брентано пытался описать разум так, как он наивно дан в опыте. Брентано обнаружил, что разум состоит из психических актов, направленных на осмысленные объекты вне его самого, а не является собранием сложных психических объектов, составленных из сенсорных атомов: Каждый психический феномен характеризуется тем, что схоласты в средние века называли интенциональным (или психическим) несуществованием объекта, и тем, что мы, ссылаясь на содержание, могли бы назвать направлением к объекту... Каждое психическое явление включает что-то в качестве объекта внутри самого себя, хотя не все они делают это одним и тем же способом. При предъявлении что-то предъявляют, при вынесении суждения что-то утверждают или отрицают, при любви — любят, при ненависти — ненавидят, при желании — желают, и т. д. (F. Brentano, 1874/ 1955, р. 88). 112 Часть II. Основание психологии Различие между описанием разума у Брентано и анализом разума Р. Декарта — Дж. Локка весьма велико. Последний рассматривает идеи как психические объекты, которые представляют внешние по отношению к нам физические объекты. Более того, идеи представляют объекты лишь косвенно, поскольку сами идеи состоят из бессмысленных сенсорных элементов, таких как «красное ощущение № 113» + «коричневое ощущение № 14» + «уровень яркости 3-26», или три «формы С» вслед за «А плоским». Именно поэтому и таким способом Декарт привнес в философию изрядную долю паранойи, породив кризис скептицизма в эпоху Просвещения. Поскольку мир, как мы воспринимаем его в опыте (сознание), — это собрание вне-сенсорных частиц, у нас нет гарантии того, что идеи на самом деле соответствуют объектам. Следовательно, истинно объективное Знание мира ставится под вопрос — это исходный пункт картезианской философии. С другой стороны, Брентано рассматривал идею как психический акт, с помощью которого я постигаю сами объекты. Являясь актами, идеи нельзя разложить на атомарные единицы. Разум упорядочен, поскольку мир упорядочен, а вовсе не из-за «гравитации» ассоциаций (Д. Юм) или из-за того, что сам разум накладывает некий порядок на мир (И. Кант). Согласно воззрениям Брентано, разум является не психическим миром, по чистой случайности связанным с физическим миром, а средством, с помощью которого организм активно постигает окружающий реальный мир. В области философии целью Брентано было скорее описать сознание, а не проанализировать его, разложив на куски. Это дало начало феноменологическому движению, начатому учеником Брентано Эдмундом Гуссерлем (1859-1938). Затем феноменологию разрабатывали Мартин Хайдеггер (1889-1976) и Морис МерлоПонти (1908-1961), и она оказала влияние на экзистенциализм Жана-Поля Сартра (1905-1980). Хотя эти мыслители слабо повлияли на англоязычный мир, они являются основными фигурами в европейской философии XX в. Брентано также обучал психологов, в том числе Зигмунда Фрейда (глава 8) и Кристиана фон Эренфельца (см. р. 97). В академической психологии наибольшую роль среди его учеников сыграл Карл Стумпф (1848-1946), связавший Брентано с гештальтпсихологией. Когда в 1894 г. при ведущем университете Германии — Берлинском университете, был создан Психологический институт, Стумпф стал его первым директором. Там он преподавал и обучал основоположников гештальтпсихологии, вдохновляя их описывать сознание таким, какое оно есть, а не таким, каким ему следовало быть с точки зрения эмпирического атомизма. Вильгельм Дильтей и гуманитарные науки. Историк Вильгельм Дильтей (1833-1911) намеренно разделял Naturwissenschaften и Geisteswissenschaften. Как мы узнали из главы 1, объяснение действий человека коренным образом отличается от объяснений физического мира. Поступок женщины, выстрелившей и убившей своего мужа, является физическим событием. Но понять это событие в присущих людям терминах означает нечто большее, чем просто проследить путь пули и показать, каким образом пуля вызвала смерть мужчины. Нам нужно знать, почему она выстрелила в мужчину, а не только то, каким образом она это сделала. Предположим, что мужчина был ее мужем и пытался тихо войти в дом поздно вечером, поскольку вернулся из загородной поездки на день раньше. Она могла застрелить его, потому что подумала, что это опасный грабитель и, возможно, насильник. Глава 3. Психология сознания -113 Следовательно, в этом случае женщина исходила из соображений самообороны. С другой стороны, если их брак разваливался, она могла застрелить его, чтобы получить деньги по страховке, или из мести за любовные приключения, или в силу обеих этих причин. И в том и в другом случае физические события остаются одинаковыми, но смысл поступка и, следовательно, соответствующие действия полиции и органов судопроизводства зависят от проникновения в разум этой женщины. Прежде всего, нам нужно знать, каким был преднамеренный объект ее выстрела. Целилась ли она в грабителя или в мужа? Если в первого, то она, самое большее, виновна в неосторожности; если же во второго, то она виновна в преднамеренном убийстве. Естественные науки не могут решить эту проблему. Не в состоянии этого сделать и научная физиологическая психология, поскольку направление психического акта таится не в нейронах, а в субъективном разуме. Дильтей говорил: «Мы объясняем природу; мы понимаем физическую жизнь» (цит. по: R. Smith, 1997, р. 517). Ученые-естественники объясняют физические события для того, чтобы предсказывать и контролировать их в будущем. Историк занимается уникальными человеческими поступками, записанными в истории, и пытается понять причины и мотивы, лежащие в их основе. Дильтей говорил, что также и психологи должны стремиться к пониманию мотивов и причин, которые таятся за действиями людей. Изучить преднамеренность (мотивы и причины) — значит, пойти дальше того, что может предложить естественная наука. Психология, ограничивающаяся исследованием сознательного восприятия и физиологии, на самом деле отделяет себя от человеческой жизни. Концепция преднамеренности и статус причин и мотивов в психологии остаются весьма запутанными. Идею превращения психологии в чисто психологическую дисциплину сейчас предлагают вновь, и ее защитники хотят заменить концепцию преднамеренности в психологии сугубо физиологическими концепциями. Когнитивистика исходит из того, что человеческий разум представляет собой своего рода компьютерную программу, встроенную в мозг, и пытается объяснить человеческие мышление и поступки как результат числовой обработки информации. Точно так же как компьютеры лишены причин и мотивов того, что они делают — хотя мы иногда обращаемся с ними так, словно они обладают этими качествами, — возможно, причины и мотивы людей тоже являются всего лишь общепринятым вымыслом. Систематическая интроспекция: Вюрцбургская школа, 1901-1909 Одним из самых выдающихся и успешных учеников Вундта был Освальд Кюльпе (1862-1915). Подобно большинству психологов своего поколения, он находился под влиянием позитивизма и старался сделать психологию в большей степени полноценной естественной наукой, и в меньшей — ветвью философии, лишь частично опирающейся на эксперименты. В своей книге, предназначенной для философов, Кюльпе, обращаясь к коллегам-современникам, писал: Если мы определяем философию как науку об основных законах, мы не можем называть эти физиологические исследования философскими. На деле, существует общее соглашение по этому вопросу среди психологов-экспериментаторов, или психологов-физиологов... 11|4 Часть II. Основание психологии Следовательно, хорошо бы вообще обойтись без идеи об общей философии разума, или философии психических наук (О. Kulpe, 1895, р. 64-66). Более того, хотя он считал, что исторические исследования разума, например психология народов Вундта, возможно, и могли бы стать научными, его определение научной психологии не слишком отличалось от того, которое дал его друг Тит-ченер: Следует признать, что сфера психологии как самостоятельной науки уже четко очерчена. Она включает: а) редукцию более сложных фактов сознания к более простым; б) определение взаимоотношений зависимости, существующей между психическими процессами и физическими (неврологическими) процессами, происходящими параллельно первым; в) использование экспериментов для получения объективных измерений психических процессов и точного знания об их природе (р. 64). Когда Кюльпе покинул Лейпциг и перебрался в университет Вюрцбурга, он занялся интроспективным исследованием мышления, борясь за то, чтобы психология стала полноценной естественной наукой. Занимаясь этим, он принял раннюю гейдельбергскую систему своего учителя, бросив вызов более позднему согласию Вундта с немецкой традицией исторического кантианства, которая утверждала, что создание научной психологии никогда не будет завершено, и отрицала доступ к высшим психическим процессам. Эти исследования принесли два важных результата. Первый указывал на то, что, вопреки Пути идей, некоторую часть содержимого сознания нельзя проследить до ощущений и чувств; второй подрывал основы ассоцианизма, предполагая, наряду с Ф. Брентано, что мысль является актом, а не пассивным представлением. Метод, который Кюльпе разработал для исследования мышления, получил название «метод Ausfragen», т. е. метод вопросов. Он серьезно отличался от практики интроспекции, принятой в Лейпциге. Эксперименты Вундта были достаточно просты и представляли собой немного больше, чем простую реакцию на раздражитель или краткое его описание. Примерами этого метода служат психофизика Фех-нера, психическая хронометрия Дондера и эксперименты Вундта по апперцепции. При Кюльпе задания значительно усложнили, а процедуру интроспекции проводили более тщательно. Наблюдателю задавали вопросы определенного рода (отсюда и название метода). Иногда задание было простым, например дать ассоциацию на слово-стимул, а иногда достаточно сложным, например, согласиться или не согласиться с длинным отрывком из труда какого-либо философа. Помните, что наблюдателями в то время были не наивные студенты-старшекурсники, а профессора и аспиранты, имевшие хорошую подготовку по философии. Наблюдатель давал ответ обычным образом, но предполагалось, что он уделяет внимание психическим процессам, толчком к запуску которых служил вопрос и которые участвовали в решении проблемы. После того как ответ был дан, наблюдатель отчитывался о том, что происходило в его уме в промежутке между вопросом и ответом — т. е. он должен был описать процесс мышления. Метод был обманчиво прост, а полученные результаты сильно противоречили друг другу. Первые же результаты шокировали почти всех психологов: мышление может быть безобразным, т. е. некоторую часть содержания сознания нельзя проследить, вопреки утверждениям Пути идей, до ощущений, чувств или их образов. Об этом Глава 3. Психология сознания 115 открытии сообщалось в первой статье, опубликованной психологами Вюрцбургской школы, которая была написана А. М. Майером и Дж. Ортом и вышла в свет в 1901 г. В описанном эксперименте наблюдатель получал инструкцию реагировать на слово-стимул первым же словом, которое приходило ему на ум. Экспериментатор давал сигнал к готовности, называл слово-стимул и включал секундомер; наблюдатель давал ответ, и экспериментатор выключал секундомер. Затем наблюдатель описывал процесс мышления. А. М. Майер и Дж. Орт отмечали, что, по большей части, мышление сопровождается определенными образами или чувствами, связанными с актами воли. Но они также писали (А. М. Mayer and J. Orth, 1901), что «помимо этих двух классов сознательных процессов мы должны ввести третью группу... Наблюдатели очень часто сообщали, что они испытывали определенные сознательные процессы, которые не смогли бы описать ни как определенные образы, ни как акты воли». Например, выступая в качестве наблюдателя, А. М. Майер «отметил, что слово-стимул "метр" (meter) повлекло за собой особый сознательный процесс, которому в дальнейшем не удалось найти определения, вслед за чем было произнесено слово "хорей" (trochee)». Итак, ортодоксальность оказалась ложной; согласно А. М. Майеру и Дж. Орту, в сознании были обнаружены безобразные события. Вюрцбургцы совершенствовали эти методы на протяжении многих лет, но результаты сохранялись прежними: безобразные мысли существуют. Более того, в Париже это же открытие независимо совершил Альфред Бине, занимавшийся мышлением у детей, а в Нью-Йорке — Роберт Вудворт. Результаты обоих исследований были опубликованы в 1903 г., но ученые ничего не знали о работах в Вюрц-бурге. Напротив, позднее Бине заявил, что новый метод правильно было бы назвать «парижским методом». Как следовало поступить с безобразным мышлением? Собственная интерпретация вюрцбургцев менялась на протяжении всей жизни школы. А. М. Майер и Дж. Орт всего лишь открыли безобразное мышление — неясные, неуловимые, почти неописуемые «состояния сознания». Позднее их идентифицировали как сами «мысли». Окончательная теория гласила, что мысль является бессознательным процессом, сводящим безобразные элементы мысли, скорее, к сознательным индикаторам мышления, а не к самому мышлению. Но многие психологи по обе стороны Атлантики считали вюрцбургские методы, результаты и интерпретации неприемлемыми или, по крайней мере, подозрительными. Так, В. Вундт в своей работе 1907 г. отверг результаты вюрцбургской школы, критикуя их метод. Он утверждал, что их эксперименты были поддельными и представляли собой опасное возвращение к ненадежной «кресельной» интроспекции, но уже проводимой в лабораторных условиях. По мнению Вундта, в опытах по мышлению совершенно отсутствовал контроль эксперимента. Наблюдатели не знали точно, какое перед ними будет поставлено задание. Психический процесс варьировал от одного наблюдателя к другому и от одного испытания к другому, поэтому результаты невозможно было бы воспроизвести. Наконец, Вундт говорил, что наблюдателю очень сложно, если вообще возможно, одновременно думать над поставленной задачей и наблюдать за ходом этого процесса. Следовательно, так называемое открытие безобразного мышления не было достоверным. 116 Часть II. Основание психологии Разделяя расширенное определение возможностей интроспекции, данное О. Кюльпе, Э. Б. Титченер повторил вюрцбургские исследования для того, чтобы опровергнуть их и защитить свою традицию ассоцианизма. В методологическом отношении он повторил высказывания В. Вундта о том, что отчеты наблюдателей о «безобразных» мыслях были не описанием сознания, а фальшивками, основанными на вере в то, каким образом человек должен решать проблему, поставленную в ходе эксперимента. В опытном отношении ученики Титченера провели эксперименты с мышлением и отметили, что им не удалось найти доказательств элементов безобразного мышления; они успешно проследили все содержимое сознания вплоть до ощущений и чувств (Н. М. Clark, 1911). Так, согласно утверждениям Титченера, многие на первый взгляд «безобразные» мысли наблюдатели из Корнеллского университета смогли проследить до кинестетических чувств в теле, ускользнувших от внимания наблюдателей в Вюрцбурге. Титченер пришел к выводу о том, что вюрц-бургцам не удалось тщательно пронаблюдать за своим сознательным опытом. Они установили, что психическое содержимое с трудом поддается дальнейшему анализу, но, вместо того чтобы продолжить анализ, предпочли сдаться и назвали его содержимое «безобразным мышлением». Другие комментаторы предлагали альтернативные объяснения результатов, полученных в Вюрцбурге. Некоторые высказывали предположение о том, что одни типы разума обладают безобразным мышлением, а другие — нет, сводя, таким образом, противоречия между Э. Б. Титченером и О. Кюльпе к одному из индивидуальных различий. Эту гипотезу критиковали за неэкономичность: зачем природе понадобилось создавать два типа разума для того, чтобы прийти к одной и той же цели — аккуратному мышлению? И почему один тип должен преобладать в Кор-нелле, а другой в Вюрцбурге? Гипотезу о бессознательном мышлении отвергли на основании того, что то, что не является сознательным, относится не к психическим, а к физиологическим процессам и, следовательно, не подлежит психологическому исследованию. По мере того как конфликт затягивался, он становился все более трудноразрешимым. В 1911 г. Дж. Р. Энджел писал: «Чувствуется, что различия, которые разделяют авторов, проистекают больше из взаимного непонимания, чем из самого обсуждаемого явления» (]. R. Angell, 1911, р. 306). Его беспокоило то, что конфликтующие стороны в споре «ограничивались, по большей части, простыми утверждениями и отрицаниями типа "Да!" и "Нет!"» (р. 305). В Америке самым важным последствием дебатов о безобразном мышлении стало подозрение относительно того, что интроспекция представляет собой хрупкий и ненадежный инструмент, зависящий от теоретических ожиданий. Наблюдатели в Вюрцбурге верили в безобразное мышление и находили его. Наблюдатели Э. Б. Титченера верили только в ощущения и чувства и обнаруживали только их. Р. М. Огден, американский сторонник безобразного мышления, писал, что критические замечания В. Вундта и Э. Б. Титченера в адрес вюрцбургских методов были вполне весомы, «даже если не продвигают нас ни на шаг вперед в решении проблемы и отрицают всю ценность интроспекции. Действительно, в ходе недавней дискуссии среди психологов эту позицию активно поддерживали двое присутствующих» (R. M. Ogden, 1911а). Сам Р. М. Огден высказал предположение о том, что различающиеся результаты, полученные в лабораториях Э. Б. Тит- Глава 3. Психология сознания 117 ченера в Корнелле и О. Кюльпе в Вюрцбурге, выдают «бессознательную предвзятость», проистекающую из различного обучения этих психологов (R. M. Ogden, 191 lb, p. 193). Безобразное мышление выявило трудности интроспективного метода, и мы видим, что в 1911 г., в момент выхода статей Р. М. Огдена, некоторые психологи уже были готовы полностью отказаться от него. «Двоими присутствующими», упомянутыми Р. М. Огденом, были еще безымянные бихевиористы. Два годя спустя Дж. Б. Уотсон провозгласил новое направление, ссылаясь на противоречия, связанные с безобразным мышлением, как на серьезный провал интроспективной психологии. Второе открытие вюрцбургских ученых привело их к отказу от ассоцианизма как неадекватного подхода к мышлению. Ключевой вопрос звучал так: что заставляет следовать за данной идеей одну идею, а не другую? Для свободных ассоциаций, таких как в экспериментах А. М. Майера и Дж. Орта, ассоцианизм давал приемлемый ответ. Если слово-стимул — «птица», то наблюдатель может отреагировать словом «канарейка». Тогда ассоцианист сможет утверждать, что связь «птица — канарейка» — самая сильная в ассоциативной сети наблюдателя. Но ситуация осложняется, если мы используем метод ограниченных ассоциаций, как это делал Генри Дж. Уотт в 1905 г. Используя этот метод, мы ставим перед наблюдателем определенное задание, например «назвать подчиненную категорию» или «назвать превосходящую категорию». В первом задании наблюдатель может ответить просто «канарейка». Во втором задании правильный ответ будет не «канарейка», а «животное». Но эти задания уже не являются свободными ассоциациями, а представляют собой акты целенаправленного мышления, порождающие предположения, которые, в отличие от свободных ассоциаций, могут быть истинными или ложными. Поэтому целенаправленное мышление отвергает простую связь «птица — канарейка». Вюрцбургцы утверждали, что само по себе приведение ассоциаций не может объяснить природу рационального мышления, поскольку для того, чтобы наблюдатель правильно реагировал на задания, подобные тем, которые предлагал Уотт, не «клей» ассоциаций, а что-то иное должно направлять мышление по правильному пути в ассоциативной сети. Исследователи предположили, что мышление направляется самим заданием. Они утверждали, что задание определяет психологическую установку, или детерминирующую тенденцию, в мозге, задающую надлежащее направление в ассоциативной сети наблюдателя. Эти эксперименты предполагают существование бессознательного мышления, поскольку наблюдатели обнаружили, что при получении задания «Назовите превосходящую категорию для канарейки» ответ «птица» появлялся в их голове при весьма малой психической активности. Вюрцбургцы сделали заключение о том, что психический акт завершает мышление еще до того, как дано задание; наблюдатель до такой степени готов назвать превосходящую категорию, что в действительности ответ дается автоматически. Концепция психологической установки несет отпечаток психологии акта Ф. Брентано, которую вюрцбургцы позаимствовали у Э. Гуссерля. Мысли являются не просто пассивными образами (психическими объектами), а психическими актами, врожденно нацеленными на другие аспекты разума или на окружающий мир. Как писал О. Кюльпе, «фундаментальной характеристикой мышления 118 Часть II. Основание психологии служат ссылки, т. е. нацеливание на что-то» (цит. по: М. G. Ash, 1995, р. 79), что точно повторяет формулировку преднамеренности, данную Ф. Брентано. По мере того как исследования вюрцбургских психологов расширялись, они двигались от традиционной аналитической психологии содержания к психологии функций — психических актов, если использовать терминологию Брентано. Изначально они занимались описанием нового психического содержания, безобразного мышления, но в конце концов обнаружили, что мышление как акт исчезло из описания, данного в терминах сенсорного содержания. Как утверждал Брентано, психическая активность (функция) более фундаментальна и психологически реальна, чем предполагаемые атомы разума. Будущее принадлежало скорее психологии функций, а не психологии содержания, особенно в США. Было доказано, что содержание (объекты) разума вещь эфемерная, поймать которую гораздо сложнее, чем вещественные атомы, составляющие физические объекты. По мере того как на психологию начала оказывать воздействие теория эволюции (глава 9), вопрос о том, каким образом акты разума способствуют выживанию организма в борьбе за существование, стал более важной проблемой, чем вопросы о том, сколько визуальных сенсорных элементов разум может содержать. Вюрцбургская школа продемонстрировала, что работы в области систематической интроспекции ведут в тупик (К. Danziger, 1990/ Как признавался В. Вундт, их метод был слишком субъективным, чтобы принести воспроизводимые научные результаты. Хотя работы, начатые этой школой, продолжались и после 1909 г., сама школа постепенно исчезла после того, как О. Кюльпе переехал в Боннский университет. Вюрцбургские исследования не создали ни одной систематической теории, хотя есть свидетельства того, что О. Кюльпе работал над подобной теорией в последние годы жизни. Удивительно, что с 1909 г. и до момента своей смерти он практически не высказывался о результатах вюрцбургских работ. Вюрцбургская школа не породила никакого альтернативного направления в психологии. Их методы были инновационными, хотя и абсолютно бесплодными; их открытия оказали стимулирующее действие, хотя и были аномальными; и в своей концепции психической установки они предвосхитили функциональную психологию будущего. Более значимым отпрыском феноменологии Ф. Брентано стала гештальт-психология. Научная феноменология: гештальт-психология Ведущими гештальт-психологами стали Макс Вертхаймер (1880-1943), Вольфганг Кёлер (1887-1967) и Курт Коффка (1887-1941). Вертхаймер был основателем и духовным лидером этого направления, и получил степень доктора философии у О. Кюльпе в Вюрцбурге. Вольфганг Кёлер сменил К. Стумпа на должности главы престижного Берлинского психологического института, он был основным теоретиком и исследователем-экспериментатором в группе, поскольку получил образование не.только в области философии и психологии, но и физики. Курт Коффка стал первым, кто письменно изложил идеи Вертхаймера и распространил весть о гештальт-психологии по всему миру с помощью книг и статей. Из многочисленных учеников и коллег самым выдающимся был Курт Левин (18901947), нашедший практическое применение теорий гештальта. Вдохновленные Стумпом описывать, а не искусствен- Глава 3. Психология сознания -11|9 но анализировать сознание, они создали радикально новый подход к пониманию сознательного опыта, отвергавший практически все аспекты картезианского Пути идей. Еще до работ вюрцбургской школы стало ясно, что эмпирическиассоциативная теория испытывает огромные трудности, пытаясь объяснить, каким образом имеющие значение, организованные объекты перцепции создаются из бессмысленных сенсорных атомов. Кристиан фон Эренфельц (1859-1932), с которым учился Макс Вертхаймер, начал работать над формулировкой конкурирующей точки зрения, введя в психологию термин гештальт (Gestalt) (форма или целое). Кристиан фон Эренфельц говорил, что мелодия больше, чем просто последовательность нот. Мелодию можно транспонировать в ином ключе, лишенном нот — сенсорных элементов, из которых предположительно состоит мелодия, никоим образом не изменив ее восприятия нами. Кристиан фон Эренфельц высказал предположение о том, что, помимо сенсорных элементов существуют формы-элементы (Gestalt-qualitateri), составляющие объекты сознания. Когда в 1890 г. ученый выдвинул эту гипотезу, он оставил неясным онтологический статус качеств гештальта. Налагаются ли они разумом на сенсорные элементы, как считал учитель Кристиана фон Эренфельца Алексиус фон Мейнонг (18531920)? Или они представляют собой нечто большее — объективные структуры (а не элементы), которые существуют в мире и подхватываются нашим сознанием, как полагали философы-реалисты и феноменалисты? Гештальт-психология упорно придерживалась второй точки зрения. Отказ гештальт-психологии от картезианской схемы. Гештальтистов ужаснули атомистические теории сознания, и они предложили гештальт-психологию как либеральную революцию, освобождающую психологию от устаревшего режима. В. Кёлер, выступая перед Американской психологической ассоциацией, говорил: Нас взволновало то, что мы обнаружили, но еще больше — перспектива открыть новые поразительные факты. Более того, нас вдохновляла не только возбуждающая новизна нашего предприятия. Была огромная волна облегчения — как будто мы вышли из тюрьмы. Тюрьмой была та психология, которую преподавали в университетах, когда мы были студентами. В то время мы были шокированы тезисом, что все психологические факты (а не только относящиеся к восприятию) состоят из несвязанных инертных атомов и что почти единственными факторами, комбинирующими эти атомы и, таким образом, порождающими действие, являются ассоциации, сформированные под влиянием простой смежности. Нас беспокоили абсолютная бессмысленность этой картины и вывод, подразумевающий, что человеческая жизнь, явно такая многоцветная и динамичная, на самом деле является пугающей скукой. Этого не было в нашей новой картине, и мы чувствовали, что дальнейшие открытия призваны окончательно упразднить старую картину (W. КоЫег, 1959/1978, р. 253-254). Теоретики гештальт-психологии утверждали, что старая картина, Путь идей, основана на двух слабых и непроверенных предположениях. Первым была «гипотеза пучка» (по сути дела, ассоциативный атомизм), идентифицированная М. Верт-хаймером, которая гласила, что объекты сознания состоят из фиксированных и неизменных атомарных элементов, наподобие химических соединений. Согласно Вертхаймеру, гипотеза пучка представляла собой теоретическое допущение, искусственно накладываемое на опыт, а не естественное описание сознания таким, каким мы его находим. Вертхаймер писал: 120 Часть II. Основание психологии Я стою у окна и вижу дом, деревья, небо. Теоретически я мог бы сказать, что существует 327 степеней яркости и нюансов цвета. Но есть ли у меня «327»? Нет. У меня есть небо, дом и деревья. Таким образом, невозможно получить «327». И хотя такие смехотворные вычисления возможны и подразумевали бы, скажем, для дома 120, для деревьев — 90 и для неба 117, я должен, по крайней мере, иметь весь спектр и все части целого, а не, скажем, 127 и 100, и еще 100; или 150 и 177 (М. Wertheimer, 1923/1938, р. 71). Вторым слабым допущением, которое старая картина накладывала на опыт, была «гипотеза о строгом параллелизме ответной реакции и силы раздражителя», сформулированная В. Кёлером (W. КоЫег, 1947). Эта гипотеза была физиологическим аспектом Пути идей. Она утверждала, что каждый сенсорный элемент в сознании соотносится со специфическим физическим стимулом, зарегистрированным органом чувств. Критикуя гипотезу пучка и гипотезу о строгом параллелизме ответной реакции и силы раздражителя, гештальт-психологи отвергли почти всю современную философию разума. Атомизм в отношении сознания возник, когда Декарт отделил мир опыта (идей) от мира физических объектов. Перцепция стала сутью прямой проекции физических раздражителей на экран сознания, как в камереобскуре. Гештальт-психологи использовали только часть идей философского реализма. Программа исследований гештальта. Как исследовательская программа, гештальт-психология началась в 1910 г. с исследований видимого движения, которые проводил М. Вертхаймер при помощи В. Кёлера и К. Коффки. Видимое движение знакомо всем по фильмам, которые представляют собой серию быстро демонстрируемых неподвижных картинок, воспринимающихся как объекты, находящиеся в постоянном плавном движении. В экспериментах Вертхаймера (1912/1961) наблюдатели просматривали последовательные стробоскопические картины, представлявшие собой два вертикальных черных блока, зафиксированных в двух различных положениях на белом фоне. Вертхаймер изменял интервал между концом показа первого стимула и началом показа второго. Когда интервал между показами блоков составлял 30 мс, наблюдатель видел, как оба блока появлялись одновременно; когда интервал составлял 60 мс, наблюдатели сообщали о том, что они видят один блок, передвигающийся с места на место. Чтобы дать этому открытию название, свободное от каких-либо теоретических ожиданий, которых гештальтисты старались избежать, Вертхаймер окрестил его р/гг'-феноменом. Термин «видимое движение» был отражением того объяснения, которое господствовало в те времена, когда Вертхаймер проводил свои эксперименты. Зажатые в тисках гипотезы пучка и гипотезы о строгом параллелизме ответной реакции и силы раздражителя, психологи интерпретировали видимое движение как иллюзию, когнитивную ошибку, при которой наблюдатель видит два идентичных объекта в двух местах, а затем ложно воспринимает, что это единственный объект, перемещающийся из одной точки в другую. Подобное объяснение утверждает, что не существует переживания движения, данного в сознании; движение просто «кажется», и этот опыт оправдывается. Вертхаймер и его последователи, напротив, настаивали на том, что переживание движения было реальным, Глава 3. Психология сознания 121 на самом деле данном в сознании, хотя оно и не соответствовало никаким физическим раздражителям, вопреки гипотезам пучка и строгого параллелизма ответной реакции и силы раздражителя. Эту идею гештальта можно проиллюстрировать восприятием иллюзорного контура на следующем рисунке: Все отчетливо воспринимают треугольник, которого там, строго говоря, не существует. Более того, наблюдатели обычно видят область, ограниченную призрачным треугольником, более яркой, чем окружающее пространство. Таким образом, они воспринимают контур, а также различие темного и светлого, для которых не существует соответствующих физических стимулов. Иллюзорные контуры показывают также, каким образом гештальтистское исследование p/ri-феномена можно привнести в решение проблемы восприятия объектов. На этом рисунке, так же как и при восприятии мелодической формы и phi-феномена, мы воспринимаем форму (гештальт), которой не соответствует никакая физическая стимуляция. Объекты (дом, деревья и небо Вертхаймера) непосредственно даны в сознании как осмысленное целое, а не как скопление атомарных ощущений. Вертхаймер писал (М. Wertheimer, 1923/1938, р. 78): «Когда нам предъявляют некоторое количество стимулов, мы, как правило, не воспринимаем их как "количество" индивидуальных вещей, вот этой и вон той. Вместо этого в восприятии даны более крупные целые, изолированные и связанные друг с другом... Отвечает ли определенным принципам такое распределение и деление?» Вертхаймер дал утвердительный ответ и сформулировал набор «организующих принципов», которые упоминаются в учебниках и по сей день. Так, согласно закону сходства, мы склонны видеть чередующиеся столбцы квадратиков и кружков, а не пять линий чередующихся квадратиков и кружков: Позднее В. Кёлер сформулировал общий организующий закон — закон Pragnanz, тенденцию опыта принимать самую простую форму из возможных. 122 Часть II. Основание психологии Очень важно понять, что, согласно гештальт-психологии, гештальты не накладываются разумом на опыт, а открываются в опыте. Гештальты объективны, а не субъективны. Гештальты, особенно в формулировках Кёлера, представляют собой физически реальную, естественную самоорганизацию в природе, мозге, опыте, все они изоморфны по отношению друг к другу. В физике мы видим, как динамические силы спонтанно организуют материальные частицы в простые элегантные формы. Кёлер говорил, что мозг — это динамическое поле и, подобно самоорганизующимся силовым полям, отражающим физические гештальты, создает гештальты воспринятых объектов. «В каком-то смысле гештальт-психология стала приложением физики поля к важным разделам психологии и физиологии мозга» (W. КоЫег, 1967/1971, р. 115). Конфликт между атомизмом и самоорганизацией в гештальты распространился и на исследование поведения, в том числе поведения животных. В конце XIX в. крупнейшим специалистом по поведению животных был Эдвард Ли Торндайк (1874-1949), превративший атомистическую теорию сознания в атомистическую теорию поведения (глава 10). Он проводил исследования на кошках, которых обучал работать с рычагом для того, чтобы выбраться из «проблемного ящика». Наблюдая их поведение (метод проб и ошибок), Торндайк сделал заключение о том, что животные формируют ассоциации не между идеями, а между раздражителями в ящике и ответной реакцией, позволяющей освободиться из него. Несколько позднее Кёлер исследовал интеллект крупных обезьян и пришел к другим выводам. Его обезьяны продемонстрировали интуицию, поскольку, подобно тому, как гештальты спонтанно возникают в сознании, неожиданно справлялись с проблемами с помощью простых решений. Так как конструкция проблемного ящика скрывает от животного его работу, поведение животного сводится к методу проб и ошибок именно такой ситуацией, а не ограничениями в формировании ассоциаций стимул-ответ. Торндайк навязывал своим подопытным животным случайное, атомистическое научение типа «стимул-реакция». Кёлер интересовался феноменологией поведения ничуть не меньше, чем феноменологией сознания. Позднее Вертхаймер применил гешталь-тистскую концепцию интуиции как самоорганизации поведения к человеческому мышлению, а Курт Левин — гештальтистскую концепцию динамического поля к социальному поведению. На примере этих исследований поведения и социальной психологии мы видим, что гештальт-психологи разделяли общее для всего поколения желание, чтобы психология стала полноценной естественной наукой. Тем не менее, делая основной упор на неделимом целом, они не разделяли устремления позитивистов, которые привели немецких психологов, например О. Кюльпе и Э. Б. Титченера, к той же цели — психологии как естественной науке. В конце XIX столетия образованные немцы опасались атомистических представлений о Вселенной. Как мы увидели, для них атомизм был связан с двойным злом — Машины, объекта, сделанного из изолированных частей, и Хаоса, бесформенной пустоты атомов, в которой могли раствориться машины. Вера в реальное целое, гештальт, предлагала третий путь, где природе были присущи порядок и смысл. Но термин гештальт был связан с консервативными и расистскими направлениями немецкой мысли, склонными отвергать современную науку. Например, Хьюстон Стюарт Чемберлен говорил, что жизнь — это гештальт и что за исключе- Глава 3. Психология сознания "J 23 нием атомизированных и лишенных нации евреев, каждая раса является гештальтом, а высшая раса-гештальт — это тевтонская раса. Эренфельц, хотя и не был антисемитом, высказывал сходное мнение, противопоставляя гештальт (добро) Хаосу (злу) и находя надежду на спасение в немецкой музыке. Таким образом, когда Верт-хаймер, еврей, взял термин гештальт на вооружение научного, демократического, урбанистического направления, это был серьезный шаг. Вместо того чтобы клеймить науку за современные затруднения, он надеялся использовать хорошую, четко мыслящую науку для того, чтобы показать, что мир опыта не является ложью, а соответствует структурированной, организованной, имеющей смысл физической реальности. Принятие и влияние гештальт-психологии. К середине 1930-х гг. гештальтпсихология получила мировую известность, и этот факт на короткое время защитил Кёлера от преследования нацистов. Тем не менее в Германии гештальтпсихологию подвергали жесткой критике. Наиболее серьезные возражения последовали со стороны психологической школы Ganzheit, или, в неточном переводе, целостной психологии, во главе которой стоял Феликс Крюгер (1874-1948), преемник В. Вундта в Лейпциге. Сторонники этой школы обнаружили, что гештальты объективны в физике, но не в психологии. Их девизом стало «Нет гештальта без гештальтиста», что, в соответствии с принципами философии Канта, означало, что гештальты навязывают разуму, а не открывают их в нем. Начиная с К. Коффки, который уехал из Германии в 1927 г., ведущие гештальтпсихологи покидали страну, эмигрируя в США. М. Вертхаймер был одним из первых евреев, лишенных нацистами профессорского звания. В. Кёлер сопротивлялся захвату университетов нацистами, но, несмотря на поддержку Министерства иностранных дел (М. G. Ash, 1995), также вынужден был уехать в Америку. Гештальт-пси-хологи вступили в конфронтацию с бихевиоризмом в обществе, в котором концепция гештальта не вызвала культурного резонанса. Хотя американские психологи с уважением относились к экспериментальным открытиям гештальт-психологии и даже избрали Коффку президентом Американской психологической ассоциации, они считали теорию гештальта странной и неоднозначной. Кроме того, теоретики гештальта были не склонны отказываться от своего немецкого пути и находили мало возможностей для того, чтобы обучать аспирантов (М. Sokal, 1984). Исключением был Курт Левин, который перестроил свою личность по американскому образцу, убедился, что может готовить соискателей степени доктора философии, и занялся такой американской темой, как групповая динамика (М. G. Ash, 1992). Наследство гештальт-психологии трудно оценить. Гештальтистские демонстрации и принципы организации все еще можно встретить в учебниках по психологии. Их величайший вклад состоит в новой формулировке изучения восприятия: «резать природу в суставах». Они возражали не против расчленения опыта на части, а против анализа произвольных частей (М. Henle, 1985). Возможно, благодаря влиянию гештальта психологи испытывают настороженность по отношению к наложению дотеоретических предположений на их данные, а взгляд В. Кёлера на мозг как самоорганизующуюся систему возвращается, так и не получив признания, в коннекционистскую психологию и нейрологию. Тем не менее призывы гешталь-тистов к целостности и единству кажутся слабым голосом, доносящимся из уте- 124 Часть II. Основание психологии рянной ныне культуры Bildungsburger. Возможно, лучший итог влияния гештальтпсихологии предлагает один из последних живущих ныне гештальт-психологов, А. С. Лачинс. Он признал (A. S. Luchins, 1975), что терминология гештальта часто используется в современной, особенно американской, психологии, но отрицал, что концепции, к которым относятся эти термины, претерпели ассимиляцию. Возможно, что, подобно В. Вундту, гештальт-психология с ее упором на целое, на синтез и на помещение психологии в рамки более широкого «общего понимания человеческого существования» слишком соответствовала духу «мандаринов», чтобы пойти на экспорт. Поворот к практике: прикладная психология В основной своей массе академические немецкие психологи сопротивлялись идее о том, что психология должна стать прикладной дисциплиной. В. Вундт и психологи его поколения смотрели на психологию как на часть философии, но большая часть психологов следующей генерации хотела превратить ее в полностью естественную науку. Академические психологи сопротивлялись превращению психологии в поле практической деятельности по трем причинам. Первая заключалась в огромной ценности, которую в Германии «мандаринов» придавали чистой науке ради науки. Практические предприятия организовывали для зарабатывания денег, а не для культивирования души, а именно последнее было целью науки «мандаринов». К. Стумпф, например, боялся превращения психологии в поле узкой специализации, лишенное Bildung. В частности, он неприязненно относился к «американцам того сорта, которые стремятся получить степень доктора философии как можно быстрее и используя максимально возможное количество механической работы» (цит. по: М. G. Ash, 1995, р. 35). Во-вторых, немецкие академики добились Lehrfreiheit — академической свободы изучать и преподавать то, что им хочется, в результате политической сделки с Бисмарком. Академики могли делать все, что им хотелось, в пределах Академии, но им не позволялось вмешиваться в общественные и политические вопросы (К. Danziger, 1990). В-третьих, даже когда немецкая психология приняла функциональную направленность, занимаясь больше психическими процессами, а не психическим содержанием, каковой переход мы и наблюдали в случае вюрцбургской школы, ее функционализм не был связан, как американский функционализм (см. главу 9), с дарвиновской эволюцией. Немецкие идеи оставались философскими, тогда как американцы смотрели на разум как на практический орган приспособления к окружающей среде. Таким образом, американцы делали упор на том, как разум управляет повседневной жизнью, и, следовательно, на том, как помочь или улучшить его функционирование, тогда как немецкие психологи уделяли основное внимание традиционному гносеологическому вопросу: как разум познает мир (М. G. Ash, 1995). Тем не менее и внутри Германии, и вне ее действовали социальные силы, ускорившие развитие психологии как прикладной области. Во Франции, как мы уже отмечали, психология была связана с психиатрическими клиниками и, следовательно, с практическими проблемами понимания и лечения психопатологий, а А. Бине изучал детей, намереваясь улучшить систему образования. Подобным же образом в Германии Уильям Стерн (1871-1938) разработал важное понятие коэф- Глава 3. Психология сознания -J25 фициента интеллектуальности, или IQ Американская психология имела прикладное значение практически с самого начала, как мы увидим в следующих главах. Даже в Германии стала возрастать потребность в практической науке, в том числе и в естественных дисциплинах. Например, немецкая химическая промышленность участвовала в становлении химии как науки в немецких университетах (R. Smith, 1997). В обращении на заседании Общества экспериментальной психологии в 1912 г. бургомистр Берлина настаивал на том, чтобы психология получила практическое применение, подразумевая, что правительственная поддержка новой области зависит именно от этого (М. G. Ash, 1995). Наряду с университетами, пользующимися государственной поддержкой, возникали платные университеты; М. Вертхаймер начинал свои исследования p/ziфеномена во Франкфуртской коммерческой академии (М. G. Ash, 1995). Несмотря на содротивление элиты «мандаринов», прикладная психология — или психотехника, как ее называли в Германии (P. van Drunen, 1996), — эволюционировала параллельно с научной психологией, включая такие области, как психология спорта (G. Baumler, 1996), психология транспорта (Н. Hacker and W. Echterhoff, 1996) и железнодорожная психология (Н. U. К. Gundlach, 1996). Судьба психологии сознания Что же произошло с психологией сознания? Психологию отныне определяли не как науку о сознании, а как науку о поведении. Следовательно, может возникнуть впечатление, что психология сознания умерла где-то в XX в. С теоретической точки зрения, это в достаточной степени справедливо. Психологические теории В. Вундта, Э. Б. Титченера и О. Кюльпе более не преподают. Хотя в ослабленной форме, но до сих пор живы традиции гештальта. С другой стороны, если мы рассмотрим психологию сознания как область исследований внутри психологии — как психологию ощущений и чувств, а не как универсальное определение психологии, то психология сознания живет и здравствует. За последние десять лет вышло в свет множество книг о природе сознания, а когнитивистика и когнитивная нейрология сделали гигантские шаги в объяснении того, как человек познает мир. Наша дисциплина сегодня включает в себя настолько больше, чем исследования ощущений и перцепции, что она затерялась среди изобилия предметов изучения современной психологии. Дальнейшая история ранних этапов психологии как отдельного института — это история двух разных народов. Медленное развитие в Германии. В Германии развитие психологии сильно тормозила культура философского Bildung мандаринов. До тех пор пока психология оставалась на тех рубежах философии, куда ее привел Вундт, психологи были вынуждены конкурировать с философами за профессорские должности и ресурсы. То, что психология становилась все более экспериментальной, воспринималось философами как вторжение в их исконную область, и они объединялись, чтобы противостоять развитию этого подхода в рамках психологии. Даже Эдмунд Гуссерль, симпатизировавший К. Стумпфу и гештальт-психологии, осуждал психологов с позитивистским уклоном, называя их «фанатиками эксперимента», поклоняющимися «культу фактов» (цит. по: М. G. Ash, 1995, р. 44). Но некоторые философы соглашались, что психологам следует объединяться с химиками и физиками, 126 Часть II. Основание психологии а не с философами. Тем не менее все усилия двинуться в каком-либо одном направлении, например, как предлагал О. Кюльпе, в сторону физиологии и медицины, были безуспешны. Положение еще ухудшилось в 1933 г., когда к власти пришли нацисты. Они разрушили старую систему «мандаринов» и выгнали из Германии ее лучшие умы. Германию покидали евреи и другие лица, страдавшие от преследований. Огромная волна эмиграции включала и интеллектуалов, представлявших самые разные области: от писателей (например, Томас Манн) и кинорежиссеров (например, Фриц Ланг) до крупнейших ученых (например, Альберт Эйнштейн). Среди них были и выдающиеся психологи, в том числе все крупнейшие гештальтпсихологи, перебравшиеся в США, и Зигмунд Фрейд, проведший последние месяцы своей жизни в Англии. Ужасает тот факт, что многие психологи, оставшиеся в Германии, очень скоро перешли на сторону нацистов, в некоторых случаях снабжая «научными» обоснованиями их расовую политику, в том числе и с использованием концепции гештальта. В 1935 г. Феликс Крюгер выступил в защиту авторитарной политики нацистского государства: «Защита государственных интересов и правосудия не может осуществляться без жесткости. Она неизбежно приносит в жертву желания отдельных людей и даже их жизни во имя Целого, что должно продолжаться и впредь... Люди должны жертвовать своим несовершенством, повинуясь государству и добровольно признавая упорядочивающую власть, стоящую над ними» (цит. по: A. Harrington, 1996, р. 185). Фридрих Сандер, бывший ученик В. Вундта и последователь Ф. Крюгера, связывал психологию с идеологией нацизма. В публичной лекции 1937 г. он заявил: Тот, кто с верующим сердцем и глубоким чувством проследит истоки движущей идеи национал-социализма, везде откроет для себя два основных мотива, стоящих за колоссальной борьбой немецкого движения: желание целостности и волю к гештальту... Целостность и гештальт, главенствующие идеи немецкого движения, стали центральными концепциями немецкой психологии... Современная немецкая психология и национал-социалистическое мировоззрение преследуют одни и те же цели: преодоление атомистических и механистических форм мышления... Следуя по этому пути, научная психология подошла к тому, чтобы стать полезным орудием для осуществления целей национал-социализма (цит. по: A. Harrington, 1996, р. 178). Сандер с энтузиазмом поддерживал изгнание евреев, которые для многих немцев были символом лишенного корней атомистического Хаоса: Кто бы ни повел Немецкий Народ... назад к его собственному гештальту, кто бы ни хотел помочь душе Народа достичь той цели, которой она жаждет: выразить свое собственное бытие — этот человек должен устранить все чужеродное из гештальта: прежде всего он должен аннулировать власть всех деструктивных чужеродных расовых влияний. Уничтожение паразитически размножающихся евреев имеет свою глубокую этическую справедливость в этом желании немецкой сущности очистить гештальт, ничуть не меньше, чем проводить стерилизацию своего собственного народа от носителей низшего генетического материала (р. 184-185). При нацистском режиме психология завоевала самостоятельность. Поколение основоположников психологии сопротивлялось ее превращению в простые психотехники. Тем не менее в 1941 г. немецкая психотехническая психология получила Глава 3. Психология сознания ^ 27 признание чиновников как независимое поле исследовании, «поскольку вермахт нуждался в обученных психологах, оказывающих помощь при отборе офицеров» (М. G. Ash, 1981, р. 286). Конечно, это оказалось сделкой Фауста, когда нацистский режим привел Германию к поражению во Второй мировой войне и последующему делению страны на Восток и Запад. Психология в Германии снова встала на ноги не раньше чем в 1950-х гг. (М. G. Ash, 1981), и это произошло уже в совершенно новых условиях доминирования американских идей. Пересадка в Америку. С одной стороны, психология, «пришедшая» в США из Германии, получила здесь бурное развитие. В Америке она развивалась быстрее, чем в какой-либо другой стране. Например, Американская психологическая ассоциация была учреждена на десять лет раньше Немецкого общества экспериментальной психологии. С другой стороны, психология сознания в своем немецком виде не могла существовать за пределами Германии «мандаринов». Дж. Стэнли Холл (G. Stanley Hall) в 1912 г. писал: «Нам нужна психология полезная, диетическая, эффективная для мышления, жизни и работы, и, хотя в настоящее время мысли Вундта успешно культивируют в академических садах, они никогда не акклиматизируются здесь, поскольку чужды американскому духу и характеру» (цит. по: A. L. Blumental, 1986b). Будущее психологии было связано, в основном, с США, но здесь ей было суждено существенно измениться по сравнению со своими немецкими корнями. Библиография Существует несколько работ, знакомящих с начальным периодом развития психологической науки: Wolfgang Bringmann and Ryan D. Tweney, eds., Wundt Studies (Toronto: Hogrefe, 1980); Josef Brozek and Ludwig Pongratz, eds., Historiography of Modem Psychology (Toronto: Hogrefe, 1980); C. Buxton, ed., Points of View in the History of Psychology (New York: Academic Press, 1986); Eliot Hearst, ed., The First Century of Experimental Psychology (Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1979); Sigmund Koch and David Leary, eds., A Century of Psychology as Science (New York: McGraw-Hill, 1985); R. W. Rieber, ed., Wilhelm Wundt and the Making of a Scientific Psychology (New York: Plenum, 1980); и William W. Woodward and Mitchell G. Ash, eds., The Problematic Science: Psychology in Nineteenth Century Thought (NewYork: Praeger, 1982). Множество фотографий первых психологов, их лабораторий и их работы можно найти в книге: W. G. Bringmann et al. (1997). Интеллектуальная атмосфера Германии XIX столетия великолепно описана в работе F. К. Ringer (1969), более современные данные приведены в: A. Harrington (1996). Условия, в которых создавалась психология, обсуждаются в трех статьях. Ричард Литтман (Richard Littman,1979) приводит общий отчет о возникновении психологии как дисциплины. М. Дж. Эш (М. G. Ash, 1981) описывает Германию в 1879-1941 гг. Курт Данцигер (Kurt Danziger, 1990) использует социологические методы для того, чтобы проанализировать появление психологических опытов на людях и сравнить несколько ранних моделей психологических исследований. Наконец, более старый, но все еще полезный отчет о самом становлении психологии, написанный сразу же после того, как оно произошло, можно найти ■J28 Часть II. Основание психологии в статье: J. Mark Baldwin, «Sketch of the History of Psychology», Psychological Review, 12 (1905): 144-165. Огромная часть работ посвящена Вундту и его психологии. Кроме трудов самого Вундта (W. Wundt, 1896), на английском языке опубликованы следующие работы: Outlines of Psychology (1897; reprint, St. Clair Shores: Michigan Scholarly Press, 1969); Principles of Physiological Psychology, Vol. 1, 5th ed. (New York: Macmillan, 1910); An Introduction to Psychology (1912; reprint, New York: Arno, 1973); Elements of Folk Psychology (London: Allien & Unwin, 1916); и The Language of Gestures, отрывок из его работы Volkerpsychologie of 1900-1920 (The Hague, The Netherlands: Mouton, 1973). Биографию Вундта можно найти в книге: Wolfgang Bringmann, William Balance, and Rand Evans, «Wilhelm Wundt, 1832-1920: A Brief Biographical Sketch» Journal of the History of the Behavioral Sciences, 11 (1975): 287-297; Wolfgang Bringmann, Norma J. Bringmann, and William Balance, «Wilhelm Maximilian Wundt 1832-74: The Formative Years», in Bringmann and Tweney (1980, цит. выше); и Diamond (1980). Другие источники сведений о Вундте — Joseph Jastrow, «Experimental Psychology in Leipzig», Science, 7 (1886, [198, Supplement]): 459-462, эта работа включает детальное описание нескольких экспериментов Вундта, некоторые из них изначально весьма походили на современные исследования по когнитивной психологии. Эти параллели обсуждаются в моей собственной статье: «Something Old, Something New: Attention in Wundt and Modern Cognitive Psychology»,Journal of the History of the Behavioral Sciences, 15 (1979): 242-252. Теодор Мишель (Theodore Mischel) посвящает Вундту свою работу «Wundt and the Conceptual Foundations of Psychology», Philosophical and Phenomenological Research, 31 (1970): 126. Уильям Вудворд (William R. Woodward) в книге «Wundt's Program for the New Psychology: Vicissitudes of Experiment, Theory, and System» (in Woodward and Ash, 1982, цит. выше), представляет Вундта типичным немецким интеллектуалом, жаждущим Системы. Две статьи К. Данцигера (Kurt Danziger, 1979,1980а) исправляют ошибки в старом изображении Вундта и изучают его судьбу в Германии. А. Блюменталь (Arthur Blumenthal, 1986а) посвятил свою работу общей ориентации психологии Вундта. Э. Б. Титченер (Е. В. Titchener) был очень плодовитым автором. В дополнение к его важным работам, уже процитированным в данной главе, следует упомянуть «The Past Decade in Experimental Psychology», American Journal of Psychology, 21 (1910): 404-421; «The Scheme of Introspection», American Journal of Psychology, 23 (1912): 485-508; «Experimental Psychology: ARetrospect», American Journal of Psychology, 36 (1925): 3i3-323; и A Text-Book of Psychology (New York: Macmilhn, 1913). В моей статье «The Mistaken Mirror: On Wundt's and Titchener's Psychologies»,^!/?^/ of the History of the Behavioral Sciences, 17 (1981): 273-282, я показываю, что Титченер не был, как его часто изображают, простым последователем В. Вундта, добросовестно разделявшим все взгляды учителя. Некоторые из работ ученых вюрцбургской школы переведены на английский язык, и их отрывки приводятся в труде: George and Jean Mandler, eds., The Psychology of Thinking: From Association to Gestalt (New York: Wiley, 1964). Помимо работ, упомянутых в тексте, существуют два важных современных обзора безобразного мыш-1ения: J. R. Angell (1911) и Robert S. Woodworth, «Imageless Thought»,/cmma/o/ Philosophy, Psychology, and Scientific Methods, 3 (1906): 701-708. Недавно вышла pa- Глава 3. Психология сознания "| 29 бота: David Lindenfield, «Oswald Kulpe and the Wurzburg School» Journal of the History of the Behavioral Sciences, 74(1978): 132-141. Джордж Хамфри (George Humphrey) в отдельных местах своей книги «Мышление» {Thinking, New York: Science Editions, 1963), обсуждает открытия вюрцбургцев, хотя и переоценивает урон, который они нанесли психологии Вундта. Противоречия безобразного мышления с точки зрения социологии рассмотрены в работе Куша (Kusch, 1995). К важным работам В. Кёлера относятся: The Mentality of Apes (New York: Liveright, 1938); The Place of Value in a World of Facts (New York: Liveright, 1938); Dynamics in Psychology (New York: Liveright, 1940); Gestalt Psychology (New York: Mentor, 1947); и Selected Papers of Wolfgang KohlerQiew York: Liveright, 1971). Рекомендуется прочитать работу M. Вертхаймера (М. Wertheimer Productive Thinking (New York: Harper & Row, 1959). Мэри Хенли выступила редактором избранных статей гештальтистов: Documents of Gestalt Psychology (Berkeley: University of California Press, 1961). Наибольшим авторитетом среди гештальт-психологов в США пользовался Курт Левин (Kurt Lewin), который длительное время оказывал влияние на социальную психологию, психологию личности и, в меньшей степени, психологию обучения, см., например: Principles of Topological Psychology (New York: McGraw-Hill, 1936). Влияние гештальта на перцепцию обсуждается в работе: Julian Hochberg, «Organization and the Gestalt Tradition», in E. Carterette and M. Fried-man, eds., Handbook of Perception, Vol. 1: Historical and Philosophical Roots of Perception (New York: Academic Press, 1974. Мэри Хенли (Mary Henle) пытается найти объяснение изоморфизма в статье: «Isomorphism: Setting the Record Straight», Psychological Research, 46 (1984): 317-327. Корни идей М. Вертхаймера обсуждаются в: Abraham S. and Edith H. Luchins, «An Introduction to the Origins of Wertheimer's Gestalt Psychologic», Gestalt Theory, 4/(1982); 145-171. В пространной докторской диссертации М. Аш (Mitchell Graham Ash) тщательно изучает документы и обсуждает происхождение и развитие гештальт-психологии в Германии в работе: The Emergence of Gestalt Theory: Experimental Psychology in Germany 1890-1920, неопубликованная докторская диссертация (Cambridge, MA: Harvard University, 1982), и М. G. Ash (1995). Принятие гештальт-психологии в США рассмотрено в статье: Michael Sokal, «The Gestalt Psychologists in Behaviorist America», American Historical Review, 89 (1984): 1240-1263. О связи гештальт-психологии и философии говорится в книге: Т. Н. Leahey, «Gestalt Psychology and Phenomenology», в Т. Baldwin, ed., The Cambridge History of Philosophy, 1870-1945 (Cambridge, England: Cambridge University Press, в печати). Основная работа Ф. Брентано (F. Brentano) — Psychology from an Empirical Standpoint (New York: Humanities Press, 1973). Работы Брентано обсуждаются в книге: L. McAlister, ed., The Philosophy ofBrentano (Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press, 1976). О развитии феноменологии после Брентано см.: Н. Philipse, «From Idealism and Naturalism to Phenomenology and Existentialism», in T. Baldwin, ed. (в печати, цит. выше). Обширную информацию о гештальт-психологии содержат следующие книги: W. D. Ellis, ed., A Sourcebook of Gestalt Psychology (London: Routledge & Kegan Paul, 1938); и М. Henle, Ed., Documents of Gestalt psychology (Berkeley: University of California Press, 1961). 5 Зак. 79 ГЛАВА 4 Психология бессознательного Значение психоанализа Психология бессознательного значительно отличалась от психологии сознания. В. Вундт и другие психологи сознания фокусировали свое внимание на нормальном разуме, исследуя его посредством интроспекции и пытаясь создать экспериментальную науку вне традиционных вопросов и теорий философов. Сферы ощущения/восприятия и когнитивной психологии в большой степени определяли эту область, хотя некоторое внимание уделялось и социальной психологии, и психологии развития, и психологии животных. Напротив, психология Фрейда была направлена на аномальный разум и стремилась разоблачить сознание, в том числе и нормальное, как склонную к самообману марионетку, управляемую первичными импульсами, которые она не осмеливается признать. Вместо того чтобы проводить эксперименты, Фрейд исследовал разум методом клинических испытаний, стараясь найти скрытые источники человеческого поведения в бессознательном, примитивных пережитках детства и эволюции. Характер Фрейда также сильно отличался от характера других немецких основоположников психологии. В. Вундт, его ученики и гештальт-психологи были, при всех своих различиях, продуктом Германии «мандаринов», осторожными и осмотрительными теоретиками и учеными. Фрейд же отверг подход «мандаринов», «презрев различия культуры и цивилизации» (S. Freud, 1930/1961). Фрейд был евреем и атеистом, он гордился своим происхождением и помнил о веках притеснения со стороны «мандаринов». Фрейд создал психоанализ как часть политического вызова, брошенного правителям Австро-Венгрии (W. J. McGrath, 1986; С. Е. Schorske, 1980). Фрейд хотел стать героем-завоевателем, подобным Моисею, который принес неприятные заповеди неверующему народу. Возможно, под влиянием кокаина, который он регулярно употреблял в конце 1880-х и в 1890-х гг. (F. Crews, 1986), Фрейд так описывал себя своей невесте, Марте Бернес (2 февраля 1886 г.): «Брейер [возможно, друг и сотрудник] говорил мне, что обнаружил, будто за поверхностной застенчивостью во мне таится чрезвычайно дерзкая и бесстрашная личность. Я всегда так думал, но никому не осмеливался сказать об этом. Я часто чувствовал, что унаследовал все то неповиновение и страстность, с какой наши предки защищали свой храм, и мог бы с радостью пожертвовать своей жизнью за один великий момент в истории» (S. Freud, 1960, р. 202). Первого февраля 1899 г., в ожидании того, как примут его книгу «Толкование сновидений», Фрейд писал своему близкому другу Вильгельму Флиссу. Глава 4. Психология бессознательного -| 31 «Я отнюдь не человек науки, я не наблюдатель, не экспериментатор и не мыслитель. По характеру я не кто иной, как конкистадор — авантюрист, если тебе хочется перевести, с любопытством, дерзостью и упорством, присущим людям такого сорта. Обычно такие люди получают признание, лишь когда добиваются успеха, действительно открывают что-то; в других случаях они пропадают в неизвестности. И это, в общем, справедливо» (S. Freud, 1985, p. 398)1. Фрейд представил миру, который он намеревался завоевать, психоанализ как революцию. Психоанализ, как он говаривал, наносит третий крупный удар по человеческой самооценке (P. Gay, 1989). Первый удар был нанесен Н. Коперником, когда он продемонстрировал, что люди отнюдь не живут в центре Вселенной. Второй удар был сделан Дарвином, который показал, что люди являются частью природы, как и все остальные животные. Третьим ударом, по заявлению Фрейда, была проведенная им демонстрация того, что человеческое Эго отнюдь не является хозяином в своем собственном доме. Зигмунд Фрейд и научная психология Фрейд и академическая психология. «Фрейд неизбежен» — так Питер Гэй (Peter Gay, 1989) суммировал достижения конкистадора. Несомненно, что «мы все говорим на языке Фрейда, неважно, знаем мы его или нет». Терминология Фрейда и его основные идеи «пропитывают современное мышление в вопросах чувств и поведения». Тем не менее одновременно и забавно, и неизбежно то, что влияние Фрейда на академическую психологию было меньше, чем на любую другую область, занимающуюся человеческими проблемами, кроме, может быть, экономики. Психологи сознания отвергали существование бессознательного — основополагающую гипотезу Фрейда. Бихевиористы вообще отвергали существование разума. За исключением признания того, что Фрейд проникал в человеческие мотивы, академическая психология по большей части игнорировала или отвергала психоанализ. Все попытки примирить академическую психологию и психоанализ (М. Н. Erdelyi, 1985; R. R. Sears, 1985) не увенчались успехом. Более того, изоляция психоанализа от академической психологии способствовала его развитию в качестве отрасли медицины, хотя сам Фрейд против этого возражал. В Соединенных Штатах, для того чтобы получить образование психоаналитика, необходимым условием является наличие степени доктора медицины. Изоляцию породила вражда из-за растущего профессионального соперничества между психиатрией и клинической психологией. Психиатры всегда были склонны смотреть на клинических психологов как на плохо обученных «контрабандистов» от медицины. К сожалению, такое представление сохраняется и по сей день. Фрейд и экспериментальный метод. Фрейд мог считать себя конкистадором, а не ученым, но не вызывает сомнения, что он преследовал ту же цель, что и другие основоположники психологии: создать психологию, которая бы была такой же 1 Примечание об источнике: в этой главе приведены отрывки из 13 писем, с разрешения издателей, из книги «The Complete Letters of Sigmund Freud to Wilheim Fliess, 1887-1904», J. M. Masson (Ed.). Cambridge, MA: Harvard University Press, Copyright© 1985, с авторским правом Зигмунда Фрейда в соответствии с Бернской конвенцией; перевод и издательские вопросы — © 1985, J. M. Masson. 132 Часть И. Основание психологии наукой, как и все остальные. Он отвергал предположение о том, что психоанализ предлагает нечто иное, чем научный взгляд на мир: «Психоанализ, на мой взгляд, неспособен сам по себе создать Weltanschauung. Он в этом не нуждается; это часть науки» (S. Freud, 1932, цит. no: P. Gay, 1989, р. 796). Более того, Фрейд не пытался ни построить экспериментальную психологию бессознательного, ни экспериментально подтвердить свои идеи (и не приветствовал таких попыток у других). В 1930-х гг. американский психолог Сол Розенцвейг написал Фрейду о своих попытках экспериментально проверить психоанализ. Фрейд ответил на это очень кратко (28 февраля 1934 г.): «Я с интересом изучил ваши экспериментальные исследования по подтверждению психоаналитических предположений. Я не могу придавать очень большого значения такой проверке, поскольку обилие достоверных наблюдений, на которых покоятся эти предположения, делает их не зависящими от экспериментального подтверждения. Хотя это не может причинить вреда» (цит. по: Saul Rosenzweig, 1985, pp. 171-172). «Обилие достоверных наблюдений», на котором Фрейд возвел здание психоанализа, состоит из его клинических случаев. Сегодня мы привыкли считать, что психоанализ изначально был терапией, но Фрейд так не думал. С самого начала ему хотелось быть академическим психологом наподобие Гельмгольца, но он занялся частной медицинской практикой в связи с женитьбой и далее развивал психоанализ в контексте занятий психотерапией. Тем не менее он всегда имел в виду, что психоанализ является наукой, и считал терапевтический успех отличительным признаком научной истины. По мнению Фрейда, терапия будет эффективной только тогда, когда научная теория, на которой она основана, является истинной. Следовательно, он считал рассказы своих пациентов научными данными, а сеансы анализа — научно достоверным методом исследования. На деле его ответ Солу Розен-цвейгу позволяет предположить, что Фрейд расценивал анализ как научный метод, более ценный, чем эксперимент. Успех терапии не был для него самоцелью, а служил свидетельством истинности психоаналитической теории. Подобное пренебрежение экспериментальным методом способствовало дальнейшей изоляции психоанализа от основного русла психологии. Психоаналитики говорили, что только тот, кто сам прошел через психоанализ, может критиковать его, что заставляло академических психологов относиться к психоанализу как к культу с обрядом инициации, а не науке, открытой для всех (F. J. Sulloway, 1991). Более того, опора на клинические доказательства ставила перед психоанализом как наукой вопросы, гораздо более трудные, чем просто политические. Фехнер, Дондерс, Вундт и другие исследователи привнесли в психологию эксперимент для того, чтобы избавиться от ненаучной субъективности, заменить «кресельную» интроспекцию неопровержимыми данными. Психоанализ пытался заменить интроспекцию в кресле интроспекцией на кушетке, и вполне резонно задать вопрос, не заменил ли Фрейд плохой метод еще худшим. Наконец, интроспективным наблюдателем в психоанализе является пациент: больной человек, желающий избавиться от невроза, а не обученный наблюдатель, преданный развитию науки. Все это не пустые опасения: весьма вероятно, что именно эти недостатки методов Фрейда привели к серьезной ошибке, ставящей под вопрос его теории, — преувеличению сексуального фактора. Глава 4. Психология бессознательного -^ 33 Структура главы Археологи Центральной Америки обычно делят историю культур, которые изучают, на преклассический, классический и постклассический периоды. Я хочу использовать такое деление при рассмотрении психоанализа Фрейда. Преклассический период психоанализа пришелся на бурное время с 1894 по 1899 г. Фрейд почти одновременно принимал участие в трех больших проектах, пытаясь сформулировать общую нейрологическую теорию функционирования психики, исследуя причины и лечение истерии, основного психиатрического заболевания того времени, и проводя первый психоанализ на самом себе. Из этих проектов постепенно вырастал психоанализ, и Фрейд занимался работами по классическому психоанализу с 1900 по 1920 г. Во время постклассического этапа он подверг пересмотру свои основные концепции и расширил рамки психоанализа за пределы консультационного кабинета, распространив его на проблемы общества. Проследив историческое развитие мысли Фрейда, мы обратимся к оценке психоанализа и краткой истории психоанализа после Фрейда. Формирование психоанализа, 1885-1899 Фрейд и биология Фрейд и путь через физиологию: «Проект научной психологии». Подобно другим основоположникам психологии, Фрейда привлекала идея подхода к психологии через физиологию. В предыдущей главе мы увидели, почему для В. Вундта и других основоположников путь через физиологию был так привлекателен. Ситуация Фрейда и его амбиции были, в значительной степени, такими же, как у остальных основоположников. Он получил научную степень по медицине и проводил важные работы по анатомии и физиологии. Эрнст Брюке, выдающийся физиолог, был учителем Фрейда и оказал на него большое влияние. Таким образом, психология Фрейда была физиологической в силу тех же причин, что и у В. Вундта, но, как только Фрейд занялся клинической практикой и начал создавать психоанализ как науку и терапию одновременно, путь через физиологию стал для него особенно привлекательным по двум причинам. Во-первых, серьезным недостатком теории, построенной на основе рассказов невротических пациентов, была культурная узость. Предполагается, что наука открывает универсальные истины: законы природы, которые остаются неизменными во времени и пространстве. В случае психологии это подразумевает открытие законов человеческого поведения, выходящих за пределы любой частной культуры или исторического периода. Существование на уровне этого стандарта причиняло много беспокойства экспериментальным психологам, которые могли указывать на точность и простоту своих экспериментов как оправдание их универсального характера, но этот призыв невозможно было отнести к психоаналитической терапии. Однако если терапевтические открытия использовали для разработки нейрофизиологической теории разума и поведения, то обвинения в культурной узости можно было отклонить (F. J. Sulloway, 1979). Наконец, нервная система человека существует вне культуры, поэтому теория, относящаяся к состоянию нейронов, могла укрепить заявления об универсальной истине. 134 Часть II. Основание психологии Но для Фрейда главная привлекательная черта пути к науке через физиологию таилась в его положении клинического невропатолога. Сегодня термин «невроз» подразумевает сугубо психические нарушения, но во времена Фрейда неврозы считали главным образом неврологическими заболеваниями. Несомненно, самым распространенным неврозом того времени была истерия. В нашем постфрейдиан-ском мире истерией называют диссоциативное нарушение, определяемое как физический симптом, имеющий психологическую причину. Но во времена Фрейда физические симптомы истерии — параличи и потеря восприятия ощущений — считались проистекающими из неизвестного нарушения нервной системы (М. Macmillan, 1997). Подробнее природу истерии мы обсудим в следующем разделе. В случае Фрейда физиологический путь к научной психологии подробнее всего был изложен в рукописи, которую он так и не завершил, — «Проект научной психологии». Он был написан со страстью Ньютона (R. С. Solomon, 1974) осенью 1894 и весной 1895 г. Двадцать седьмого апреля 1895 г. Фрейд писал В. Флиссу: «В отношении науки я на плохом пути, а именно — очень занят "Психологией для неврологов" [таково было рабочее название книги], которая поглощает меня почти полностью» (1985, р. 127). В письме от 25 мая: «...человек вроде меня не может жить без игрушки, без поглощающей страсти, без, говоря словами И. Ф. Шиллера, тирана. Я обрел это. Служа ему, я не знаю пределов. Это психология» (р. 129). Фрейда «мучили две задачи: изучить вопрос о том, какую форму примет теория психического функционирования, если ввести в нее количественные соображения, своего рода экономику нервной силы; и, второе, очистить нормальную психологию от психопатологии» (письмо к В. Флиссу от 25 мая 1895, р. 129). В самом «Проекте...» Фрейд определил свое ньютонианское «намерение... представить психологию, которая была бы естественной наукой: т. е. представить психические процессы как количественно определяемые состояния особых материальных частиц». Он продолжал работать над общей теорией разума и поведения в физиологических и количественных понятиях. Например, мотивацию описывали как результат увеличения напряжения перед «барьерами» между нейронами, именуемыми сегодня синапсами. Это увеличение ощущается как неудовольствие, а окончательное высвобождение перед барьером — как удовольствие. Память объясняли (как и в большинстве современных нейрологических моделей) как изменение в проницаемости нервных барьеров (изменения в синаптической силе), возникающее благодаря повторному возникновению потенциала действия в соединительных нейронах. Сходным количественно-неврологическим способом Фрейд объяснял и весь набор психических функций, от галлюцинаций до познания. «Проект» Фрейда остается одним из самых впечатляющих и будоражащих документов в истории психоанализа. Он пленяет воображение, поскольку большая часть психологической теории Фрейда изложена в «Проекте» в неврологическом обличье, но и вызывает тревогу, поскольку трудно понять, какое место Фрейд собирался отвести этому в рамках психоанализа. Так как Фрейд забросил работу над «Проектом» и позднее возражал против его публикации, легко заключить, что он считал эту работу безнадежно испорченной, но остается вопрос: почему? Стандартный ответ, обычный для последователей Фрейда, гласит, что после работы над «Проектом» Фрейд проделал «героический» самоанализ, в процессе которого об- Глава 4. Психология бессознательного 135 наружил, что причинами поведения являются психологические события, происходящие в бессознательном, и забросил «Проект» как юношескую глупость. Он оставался одержимым своим «тираном», психологией, и его последующие теории, как и у В. Вундта, стали более психологическими. В своей клинической работе он пришел к тому, что разграничил «органоневрозы» и «психоневрозы». Под органоневроза-ми понимались физические заболевания, связанные с «избытком или недостатком определенных нервных ядов», вызванными, обычно, мастурбацией (S. Freud, 1908/ 1953, р. 81). К психоневрозам, к которым относилась и истерия, были отнесены заболевания, связанные с причинами «психогенного характера И зависящие от работы бессознательных (подавленных) комплексов, способных к формированию и восприятию идей» (р. 81). Фрейд — тайный биолог: эволюционная биология и обращение к сексуальности. С другой стороны, Ф. Дж. Саллоуэй (F. J. Sulloway, 1979) приводил убедительные доказательства того, что считать самоанализ Фрейда поворотным событием в истории психоанализа — значит верить в миф. Он высказывает следующее предположение: этот пункт был изъят Фрейдом и его последователями, чтобы скрыть, что Фрейд продолжал опираться на биологию как тайное основание психоаналитической теории. Фрейд отказался от «Проекта», потому что не мог построить механизм, сравнимый с его основным путеводным тезисом о происхождении неврозов. В теории ли растления, или позже, Фрейд всегда утверждал, что глубинная причина невротических симптомов взрослых заключена в травме, полученной в детстве, или в неприемлемых мыслях. Тогда это событие или мысль не вызывают патологического эффекта, но остаются в спящем состоянии и годы спустя бессознательно пробуждаются, выражаясь в виде симптома. Этот взгляд на этиологию симптомов был настолько дорог Фрейду, что он отказался от неврологизации, но не отказался от биологии. По мнению Дж. Саллоуэя (F-. J. Sulloway, 1979, 1982), Фрейд отошел от механистической физиологической биологии и обратился к эволюционной биологии Ламарка для того, чтобы объяснить человеческое развитие. Например, большинство ученых того времени (в том числе и В. Вундт) верили в биогенетический закон Эрнста Геккеля (1843-1919), ведущего немецкого дарвиниста. Согласно биогенетическому закону, который, как мы сейчас знаем, является ложным, «онтогенез рекапитулирует (повторяет) филогенез»; т. е. эмбриональное развитие любого существа повторяет эволюционный путь вида, к которому оно принадлежит. Таким образом при каузальном рассмотрении, человеческий плод проходит через стадии амфибии, рептилии, примитивного млекопитающего и т. д., до тех пор пока не начинает походить на миниатюрного человека. Фрейд просто распространил биогенетический закон на психологическое развитие. Стадии психосексуального развития он рассматривал как рекапитуляции сексуальной жизни наших предковых видов, в том числе латентный период как повторение ледникового периода! Теория рекапитуляции Э. Геккеля объясняла задержку между событием, ставшим причиной истерии, и проявлением ее симптомов. В тот момент своей карьеры Фрейд считал, что истерию вызывают сексуальные посягательства по отношению к ребенку, которые сказываются через много лет: опыт долгое время дремлет в памяти, а затем вызывает симптомы, возникающие у взрослого человека. Фрейд еще 136 Часть II. Основание психологии не разработал свою теорию детской сексуальности и поэтому мог утверждать, что сексуальная травма не вызывала немедленного эффекта у ребенка, поскольку не была усвоена на том уровне развития. Поскольку жертва была асексуальной, то этот опыт ничего не значил. Он начинал иметь смысл, когда во взрослом состоянии возникала сексуальность и подавленная память оказывала свое отравляющее действие, приводя пациента к истерии. Фрейд развернул свою теорию развития, вдохновленную идеями Геккеля. Так, чтобы у ребенка развился страх кастрации, ему или ей совсем не обязательно увидеть, что люди противоположного пола обладают отличающимися гениталиями; это знание записано в генах. По мнению Ф. Дж. Саллоуэя, хотя Фрейд прекратил поиск причины психоневрозов в физиолого-химических механизмах нервной системы, он никогда не отказывался от поиска органического базиса невротического и нормального психологического развития. Половой инстинкт занимал центральное место в новой биологической концепции человеческого развития и поведения, предложенной Фрейдом. Секс обеспечивал базис для построения по-настоящему универсальной и натуралистической научной психологии, поскольку не обладал ни видовой, ни культурной специфичностью. Идя по пути Просвещения и выступая против немецких «мандаринов», Фрейд искал психологию, очищенную от культурных факторов, не имеющих отношения к науке. Повсеместность сексуального влечения создавала такую основу. Фрейд всегда полагал, что список биологических потребностей короток: пища, вода, самосохранение и секс (позднее сюда была включена и агрессия). Если считать этот список исчерпывающим, то возникает проблема, объясняющая большую часть человеческого поведения. Очевидно, что поведение животных всегда направлено на удовлетворение одной из этих потребностей, но не менее ясно и то, что это не так в случае с поведением человека. Люди строят соборы, рисуют картины, пишут романы, создают философию и занимаются наукой, что не удовлетворяет непосредственно ни одной из биологических потребностей. Более ранние авторы, писавшие о человеческой мотивации, от Платона до Франца Йозефа Галля и шотландских реалистов, не сталкивались с этой проблемой, поскольку исходили из предположения, что люди имеют особые мотивы, ведущие к религии, искусству, философии и науке. Но Фрейд, приняв биологически редукционистский и упрощенный взгляд на мотивацию, принял и короткий список побуждений, поэтому ему нужно было показать, что поведение, непосредственной причиной которого они не были, на самом деле косвенно вызвано этими побуждениями. Чтобы это доказать, нужно было найти то, что может направлять инстинкты в иное, не предопределенное от рождения русло. Голод, жажда и самосохранение — плохие кандидаты для изменения направления, поскольку удовлетворение этих потребностей необходимо для выживания организма. С другой стороны, сексуальность — мощный мотив, удовлетворение которого можно отложить или вообще отказаться от него; животное может быть несчастным, но оно будет жить. В таком случае сексуальность является биологическим побуждением, которое наиболее пригодно для того, чтобы заместить сексуальное удовлетворение более социально приемлемой и творческой деятельностью или неврозом. Фрейд был не первым, кто увидел в сексе тайную причину Глава 4. Психология бессознательного -|37 человеческих достижений; поэты-романтики и философы, например Шопенгауэр, говорили о сублимации сексуальности в высшие формы, как это делал друг Фрейда В. Флисс (F. J. Sulloway, 1979). Но лишь Фрейд сделал сублимацию частью общей теории разума и поведения человека. Более того, сексуальное побуждение таково, что именно к его регуляции общество проявляет самый большой интерес. Общество обычно регулирует людей того сорта, которых каждый воспринимает как сексуальных и брачных партнеров, в то же время не проявляя никакого интереса к их компаньонам за обеденным столом. Фрейду было ясно, что общество активно пытается переключить секс с его естественных целей на более цивилизованные, но вместо этого часто преуспевает в создании неврозов. Секс играл ключевую роль в формировании неврозов, создавая этим биологический фундамент науки Фрейда (F. J. Sulloway, 1979). В случае органоневрозов «сексуальный фактор играет существенную причинную роль» (S. Freud, 1908/1953), поскольку «нервные яды», вызывающие органоневрозы, вырабатываются при неправильной сексуальной практике, такой как мастурбация взрослых индивидов или сексуальное воздержание (F. J. Sulloway, 1979). В случае с психоневрозами дело обстоит иначе, здесь сексуальность играет более психологическую роль. Большинство биологических факторов психоневроза заключается в изначальном состоянии нервной системы, поскольку «наследственное влияние здесь выражено сильнее», чем при органоневрозе (S. Freud, 1908/1953). Сексуальность вступает в действие как фактор, работающий с нервной системой и вызывающий симптомы истерии. В ранних теоретических рассуждениях Фрейда сексуальное растление ребенка обеспечивало травму, которая позднее расцветала в невроз. В своей более поздней теории зерна неврозов взросл ых\сеяли сексуальные фантазии детства. В 1905 г. Фрейд написал основополагающие труды по психоанализу: «Толкование сновидений» (1908/1968) и «Три очерка по истории сексуальности» (Three Essays on the Theory of Sexuality, 1905a/1962) и разделил, что было в психоанализе биологическим, а что — психологическим: Некоторые из моих коллег-медиков рассматривают мою теорию истерии как чисто психологическую и в силу этой причины считают, что она не в состоянии решить патологическую проблему... Но лишь сама терапевтическая техника является чисто психологической; теория ни в коем случае не ошибается, указывая на то, что неврозы имеют органическую основу — хотя справедливо, что не нужно искать эту основу в какихлибо патологических изменениях анатомии... Никто не может отрицать сексуальной функции органического фактора, и именно сексуальную функцию я считаю причиной истерии и психоневрозов (S. Freud, 1905b, цит. по P. Gay, 1989, р. 372). Фрейд — сексуальный реформатор. Фрейд пришел к мысли, что секс является основным побуждением в человеческой жизни в силу ряда причин: вопервых, согласно теории Фрейда, секс представляет собой органический базис для неврозов и универсальную биологическую основу для теоретической психологии. Другой причиной стало «открытие» детской сексуальности как коренной причины неврозов. Третья причина таится в социальной истории: во времена Фрейда мужчинам и женщинам было по-настоящему трудно справиться со своей сексуальностью. 138 Часть II. Основание психологии Фрейд и другие врачи обнаружили, что перед ними встают проблемы, коренящиеся в борьбе с сексуальностью, которую вели в XIX столетии. Причина проблемы очевидна. По мере того как общество развивается в экономическом отношении, оно претерпевает важную демографическую перестройку, в процессе которой на смену большой семье приходит маленькая. В сельскохозяйственных обществах дети являются экономическим ресурсом — руками, которые следует как можно быстрее подключить к работе, — и основной поддержкой для родителей в старости. В промышленно развитых обществах дети превращаются в экономическую нагрузку. Траты, необходимые, чтобы вырастить детей и дать им образование, истощают доход родителей. По мере того как возрастают жизненные стандарты, дети становятся все менее привлекательными с экономической точки зрения, и родители начинают заводить все меньшее количество детей. Средние классы викторианской эпохи острее всего почувствовали проблему контроля репродукции в отсутствие современных противозачаточных средств. Чтобы добиться экономического успеха, им приходилось упорно трудиться и проявлять недюжинный самоконтроль, в том числе контролировать и потенциально дорогую репродукцию. Они смотрели на большие семЬи сельскохозяйственного и рабочего классов, для которых дети все еще оставались эксплуатируемым ресурсом, с ужасом, к которому иногда примешивалась и зависть. Средний класс питал отвращение к нищете и страданиям жизни низшего класса, но завидовал его сексуальной свободе. Фрейд также наблюдал за более счастливыми в сексуальном отношении бедняками, но не испытывая никакого желания присоединиться к ним. Описывая в лекции перед слушателями две вымышленные истории болезни, он говорил: «Сексуальная активность дочери смотрителя во взрослом состоянии выглядит такой же естественной и лишенной проблем, как и в детстве, и свободна от неврозов», тогда как дочь владельца поместья, «находясь под влиянием образования и признавая его требования, с отвращением отворачивается от секса и становится невротичной» (цит. по: P. Gay, 1986). Он писал своей невесте Марте Бернес (29 авг. 1883 г., S. Freud, 1960, р. 50): «Чернь живет без ограничений, тогда как мы многого себя лишаем. Мы, буржуа, поступаем так, чтобы поддержать наше единство... Мы храним себя для чего-то, сами не знаем, для чего, и эта привычка постоянно подавлять естественные побуждения делает нас утонченными» (цит. по: P. Gay, 1986, р. 400). Существуют многочисленные доказательства того, что борьба за единство среднего класса (к которому принадлежало большинство пациентов Фрейда) велась очень интенсивно и проходила в обстоятельствах, которые мы сегодня сочли бы шокирующими: Где следует нам искать ту почтительность к женскому полу, ту чуткость к их чувствам, ту глубокую сердечную преданность им, которая составляет прекрасную и возвышенную сторону любви? Разве не очевидно, что деликатное, рыцарское отношение, все еще пропитывающее наши эмоции, можно проследить в подавленной и, следовательно, загнанной и возвышенной страсти? Так писал У. Р. Грег в 1850 г. (цит. по: W. E. Houghton, 1957, р. 380). Викторианцы не принимали животную часть своей натуры, неважно, сексуальную или просто ощущающую. Так писал анонимный автор в памфлете, направленном против куре- Глава 4. Психология бессознательного 139 ния: «Курение... нравится, поскольку приносит приятные ощущения. Сейчас есть положительные возражения против вещей, приносящих нам приятные ощущения. Серьезный человек определенно будет избегать того, что дает приятные ощущения» (W. E. Houghton, 1957, р. 236). Серьезность была основной добродетелью у викторианцев. Викторианская культура и религия обрушивались на удовольствия, особенно сексуальные, и люди викторианской эпохи несли бремя подавленного чувства вины. Вина возрастала от постоянных искушений. Проституция была распространена повсеместно; мужчины и женщины, мальчики и девочки — все были готовы к услугам за деньги. Анонимный автор книги «Моя тайная жизнь», сексуальной автобиографии, заявлял о сексуальных контактах с более чем 2 тыс. человек всех возрастов и сексуальных ориентации и участии во всех пороках. Сексуальные преступления совершали по отношению к мальчикам из лучших частных школ. Викторианцы метались в ловушке суровой совести и подчиняющего искушения.Фрейд (S. Freud, 1912/1953) в качестве самой частой причины импотенции называл неспособность мужчин любить, когда они испытывают вожделение, и испытывать вожделение, когда они любят, причем происходит это не только потому, что сексуальные контакты с женой могли привести к зачатию детей. Врачи часто говорили, и мужчины начинали в это верить, что женщины, по крайней мере представительницы среднего класса, не испытывают сексуальных чувств, и мужчины ощущали вину за то, что обрушивают животную страсть на своих жен. Результатом этого в лучшем случае было сильное торможение сексуальной активности, в худшем — импотенция. Мужчины могли испытывать полное возбуждение с проститутками, но эти женщины деградировали в силу своей сексуальности и стали недостойными любви. В свою очередь, женщины среднего класса попали в ловушку и были заторможены вследствие того, что их превращали в идеал и кумир. В письме своей невесте от 15 ноября 1883 г. Фрейд (S. Freud, 1960, р. 76) выступал против феминизма: «Должен ли я думать о моей нежной, сладкой девушке как о конкуренте?.. Деликатная природа женщин... в такой огромной степени нуждается в защите. Эмансипация устранит самую прекрасную вещь, которую мир предлагает нам: наш идеал женственности». Возможно, Фрейд был типичным представителем мужчин того времени. Третьего октября 1897 г. Фрейд писал В. Флиссу: «Сексуальное возбуждение больше не подходит людям, подобным мне». Начиная примерно с 1900 г., когда вышло в свет «Толкование сновидений», Фрейд прекратил сексуальные контакты со своей женой (Н. S. Decker, 1981), причем, судя по всему, он не имел их и ни с кем другим (P. Gay, 1988). Несмотря на свою собственную ситуацию или, возможно, благодаря ей, Фрейд примкнул к движению за сексуальные реформы. В 1905 г. он выступил перед комиссией по либерализации австрийских законов о браке и сексуальности. Фрейд свидетельствовал в пользу «легализации отношений между полами вне брака» (J. W. Воуег, 1978, р. 100, в немецком оригинале: р. 92). Спустя 10 лет он повторил это утверждение в письме к одному из своих главных сторонников в Америке, неврологу Дж. Дж. Патнему: «Сексуальная мораль, как общество определяет ее, кажется мне вызывающей презрение. Я выступаю за несравнимо более свободную сексуальную жизнь» (цит. по: P. Gay, 1988, р. 143). В работе «"Цивилизованная" сексуальная мораль и современная невротизация» (S. Freud, 1908/1953) Фрейд рисует опустошающую картину влияния цивилизованного брака. Мужчины, как 140 Часть II. Основание психологии мы уже видели, становятся или импотентами, или аморальными личностями, ищущими секс вне брака, а женщины, страдая от двойного стандарта, заболевают: Могут ли сексуальные сношения в законном браке предложить достойную компенсацию ограничения до замужества? Обилие материала, позволяющего дать отрицательный ответ... перевешивает. Прежде всего, мы должны помнить, что наша цивилизованная сексуальная мораль ограничивает сексуальные сношения в самом браке... а все доступные противозачаточные средства неизбежно препятствуют сексуальному удовольствию... В условиях разочарования в браке женщины становятся жертвами тяжелого пожизненного невроза... Супружеская неверность, возможно, была бы лечением невроза, вызванного замужеством... Но более честные жены подчиняются требованиям цивилизации, они боятся этого пути к освобождению, и в конфликте между желаниями и чувством долга женщина снова ищет убежища в неврозе. Ничто не защищает ее добродетель так надежно, как болезнь (р. 89-90). Клиницист Фрейд видел в сексе корень всех проблем пациентов, поскольку в то время и в той стране его пациенты испытывали тяжелые времена, приспосабливая секс к своим экономическим и нравственным устремлениям. Если сегодня главный упор Фрейда на сексуальности иногда выглядит слишком чужеродным и несоответствующим, то это, возможно, обусловлено сексуальными реформами, за которые он выступал (но не смог воспользоваться их плодами), и технологией, улучившей контрацепцию. Секс все еще остается проблемой для нас, но не так, как это было для цивилизованных страдальцев времен Фрейда. Фрейд — врач: изучение истерии Истерия. Наиболее частым «невротическим» нарушением во времена Фрейда была истерия. Этот древний диагноз восходил к античности; hyster по-гречески означает «матка», и долгое время думали, что только женщины могут быть истеричными, поскольку только у женщин есть матка. Признаки и симптомы истерии сильно варьировались на протяжении веков. Сегодня истерия и ее нозологические последствия — реакция конверсии — встречаются редко. Задаться вопросом, почему это произошло, важно не только для понимания идей Фрейда, но и для понимания влияния психологии на общество. В XIX в., как только началось формирование научного фундамента, в том числе психиатрии и неврологии, болезни начали связывать с лежащими в их основе патологиями. Одним из первых триумфов научной диагностики стало, например, установление связи между туберкулезом и специфической патогенной причиной: туберкулезной палочкой. Но причины многих заболеваний не удавалось проследить до органической патологии. Истерия представляла собой своего рода свалку для таких симптомов. Например, мы узнаём, что у пациентки Фрейда по имени Дора одним из истерических симптомов был устойчивый кашель. Некоторые случаи, приписываемые истерии, были почти наверняка болезнями, которые медицина XIX в. была не в состоянии распознать. Двумя возможными кандидатами выступают джексоновская эпилепсия (R. Webster, 1995) и нейросифилис (Е. Shorter, 1997). В случае джексоновской эпилепсии судорогам подвержены только маленькие участки мозга, в результате чего возникают временные патологии восприятия и двигательного контроля, а именно такие симптомы ассоциировали с истерией. Глава 4. Психология бессознательного -J41 У человека, зараженного сифилисом, сразу же возникает несколько симптомов на гениталиях, но если лечение не производится, то спирохеты находятся в организме человека в состоянии покоя и могут много лет спустя атаковать мозг и нервную систему, вызывая серьезные психологические нарушения. Из-за длительного латентного периода между моментом заражения и появлением психологических симптомов их объединение и диагностирование нейросифилиса представлялось весьма затруднительным, и многих таких пациентов называли «истеричными». В чем бы ни состояли глубинные причины заболевания истерией, врачи XIX в. рассматривали истерию как физическое заболевание неясного происхождения. До появления научной медицины истерию рассматривали как нравственный упадок, слабость воли или одержимость злыми духами. Уильям Джеймс, который сам страдал от «нервных» болезней, выступая перед лицом просвещенной медицинской публики и многострадальных пациентов на Лоуэлловских лекциях 1896 г. сказал: «Бедные истерички! Вначале с ними обращались как с жертвами сексуальных проблем... затем моральной извращенности и лживости... потом воображения... О болезни не думали никогда» (цит. по: G. E. Myers, 1986, р. 5). По иронии судьбы, в том же самом 1896 г. Фрейд делал доклад об истерии в Обществе психиатрии и неврологии и впервые огласил свое мнение о том, что истерия имеет психологическую, а именно сексуальную, этиологию. Возглавлял заседание величайший специалист по сексуальной психопатологии тех дней, Ричард фон Краффт-Эбинг (1840-1902), назвавший этот доклад «научной сказкой». У. Джеймс, Ричард фон Краффт-Эбинг и другие представители медицинского истеблишмента (Фрейд называл их ослами) считали строгий медицинский взгляд на истерию величайшим достижением (F.J. Sulloway, 1979). К несчастью для пациентов, физическая этиология истерии предписывала физическое лечение, вне зависимости от того, насколько загадочным было заболевание. Основным методом лечения была «электротерапия», а ее самой мягкой формой — фарадизация, для которой Фрейд закупил все необходимое оборудование в 1886 г. Пациентку, обнаженную или легко одетую, сажали в воду так, что ее ноги лежали на отрицательном электроде, в то время как врач дотрагивался до ее тела, с головы до ног, положительным электродом или (для «чувствительных» пациенток) «электрической рукой». Сеансы лечения продолжались от 10-20 минут и многократно повторялись. У многих пациенток наблюдались тяжелые побочные реакции от ожогов до головокружения и дефекации. Другие методы лечения включали удушение, избиение мокрыми полотенцами, насмешки, ледяной душ, введение трубок в прямую кишку, прижигания в области позвоночника и, наконец, в «наиболее упорных» случаях — удаление яичников и прижигание клитора. Подобное лечение легко принять за дурное обращение с женщинами со стороны обладающих властью мужчин, но следует отметить, что лечение некоторых мужских заболеваний было таким же и включало в себя, например, прижигание гениталий (Н. S. Decker, 1991). Следует помнить, что научная медицина в то время только возникла. Врачи отказывались от античных теорий о болезнях, но сами находились лишь на первых стадиях создания чего-то лучшего, чем зародышевая теория. Однако они сталкивались со страдающими пациентами и пытались сделать все возможное для их лечения. Существует -| 42 Часть II. Основание психологии определенная параллель между психиатрическим лечением в XIX столетии и лечением рака в XX. Рак — ужасная болезнь, которая только сейчас начинает раскрывать свои секреты, и врачи были вынуждены подвергать своих пациентов болезненной химиотерапии, радиотерапии и хирургии, даже если подобное лечение давало мало надежды на исцеление. В то время определенная привлекательность психоанализа была обусловлена тем, что он предлагал альтернативу медицинской терапии. Гораздо лучше лежать на кушетке и испытывать шок, открывая собственные сексуальные секреты, чем подвергаться электрошоку! Важные перемены в отношении к истерии начались с работ Жана-Мартена Шарко во Франции. В 1885-1886 гг. Фрейд прошел обучение у Шарко и привез его идеи в Вену. Хотя Шарко продолжал считать, что в основе истерии лежит наследственный органический фактор, он также высказывал предположения о важности психологического источника этого заболевания. Шарко предпринял исследование целого класса травматических нарушений, известных под названием «спина железнодорожника» (1873/1976). Промышленные рабочие, главным образом, железнодорожники (отсюда и название) испытывали психологические и неврологические симптомы, которые могли, вероятно, быть вызваны такими происшествиями на рабочем месте, как падение. Шарко утверждал, что многие подобные случаи были не столько медицинского, сколько психологического происхождения: Многие из этих нервных случаев, известных под названием «спина железнодорожника»... вне зависимости от того, появляются ли они у мужчин или женщин, представляют собой просто проявление истерии... Именно истерия лежит в основе всех этих нервных заболеваний... Собственно говоря, они представляют собой последствие физического нервного шока, проистекающего из несчастного случая; более того, часто они развиваются не сразу же после происшествия, а спустя какое-то время (р. 98). Далее Шарко утверждал, что, несмотря на факт удара по голове или другой контузии, патология, лежащая в основе истерии, таится не в физическом повреждении мозга, а в «динамическом», или психическом, повреждении (р. 99). Здесь кроется причина теории замедленного действия истерии Фрейда, которую мы обсуждали ранее в связи с «Проектом». При более внимательном изучении работы Шарко мы находим еще одно измерение истерии, а именно то, что она была исторически сконструированным заболеванием. Шарко верил, что истерия представляет собой общую болезнь, в основе которой лежит единственная патология (травматической шок наследственно слабой нервной системы) и уникальный набор определяющих систем. Его модель соответствовала возникавшей тогда медицине, где кластеры специфических симптомов связывали со специфическими патогенами, как в уже упомянутом случае туберкулеза. Таким образом, Шарко высказывал предположение, согласно которому истерия, подобно туберкулезу, была заболеванием, существующим независимо от медицины и ожидающим своего научного описания и лечения. На рис. 4.1 воспроизведена картина с изображением того, как Шарко демонстрирует своим ученикам, к которым принадлежал и Фрейд, один из диагностических признаков истерии — arc du cercle. Под гипнозом пациентка способна сильно изогнуть спину, что, по мнению Шарко, служит симптомом заболевания. Глава 4. Психология бессознательного 143 Рис. 4.1. «Клиническая лекция в больнице Сальпетриер» На этой картине показан Ж. М. Шарю, демонстрирующий случай так называемой «большой истерии» другим врачам. Эта картина - символ тех сложностей, с которыми сталкивается психология и как естественная наука, и как прикладная профессия, помогающая людям. Шарко верил, что истерия - это настоящая болезнь, отмеченная определенными симптомами. Но сейчас историки полагают, что истерия представляла собой социально сконструированный паттерн поведения, а не природную болезнь, открытую психологией. На этой картине пациентка Шарко готова продемонстрировать один из симптомов, приписываемых истерии, arc du cercle. Тем не менее arc du cercle - не симптом, а заученное поведение. Посмотрите на рисунок слева, над головами зрителей. Там изображен «симптом», который пациентка Шарко собирается имитировать. Она видит симптомы, которые ей полагается иметь, и они, в свою очередь, укрепляют веру врача в реальность заболевания, которое они изобрели! Психологи предполагают (с этим был согласен и сам Шарко), что предметы исследования психологии - разум и поведение, не зависят от теорий о них. «Клиническая лекция в больнице Сальпетриер» служит живым напоминанием о том, что психология может создавать «реальность», которую исследует, и изобретать новые «болезни». Эта картина — символ тех трудностей, которые сопровождали превращение психологии в естественную науку, и того реального воздействия, которое психологические идеи могут оказывать на обычных людей. Сейчас многие историки полагают, что истерия как заболевание не существовала до тех пор, пока не была открыта медициной; она представляла собой социальную роль, предписанную медициной и взятую на себя внушаемыми пациентками как способ найти смысл в своей жизни. В истории психологии, как мы знаем, истерия связана с гипнотизмом. Шарко, наряду с французскими психологами, верил, что гипнотический транс — особое состояние сознания, вызванное изменениями в нервной системе под действием гипноза. Эта вера была окончательно разбита доводами школы гипноза в Нанси, которая считала гипноз всего лишь повышенной внушаемостью. Таким образом, явления при гипнозе были такими, какими хотел их видеть сам гипнотизер и ожидал увидеть субъект внушения (N. Spanos, 1996). Аналогично, симптомы истерии были такими, какими их описывали врачи в учебниках по диагностике, и такими, какими их ожидали пациенты, согласившиеся с поставленным диагно- 144 Часть II. Основание психологии зом истерии. Пациентка на руках Шарко хорошо видит на стене слева картину, изображающую arc du settle, и знает, чего от нее ждут. Ни в основе гипноза, ни в основе истерии нет никакого особого психического или, тем более, неврологического состояния. История истерии дает нам главный урок, который необходимо усвоить из истории психологии. Наука — это взгляд ниоткуда (глава 1), который открывает и описывает мир независимо от человеческих желаний, надежд и мыслей. Психологическая наука — это поиск открытий человеческой природы, но человеческая природа, даже человеческая психология, не существует абсолютно независимо от человеческого общества. В средние века экзорцисты искренне верили в реальность демонов, и их церемонии, книги и вопросы заставляли некоторых людей считать себя одержимыми дьяволом, вследствие чего они поступали так, как следовало поступать одержимым. Ожидания порождали реальность, которая подтверждала ожидания. В XIX в. такие психиатры, как Шарко, считали истерию настоящей болезнью, и их диагнозы и лекции приводили к тому, что некоторые люди начинали считать себя истеричными и научились вести себя соответствующим образом. Ожидания создали реальность, которая, в свою очередь, подтвердила ожидания. Мы никогда не должны забывать, что те или иные суждения психологов о природе человека способны создавать культурные нормы, согласно которым люди невольно действуют, подтверждая как научный факт то, что на самом деле является артефактом теории, изобретенной психологами. В отличие от физики или химии, психология может создавать свою собственную реальность и ошибочно принимать ее за истину. Идеи Шарко относительно истерии создали особые затруднения для Фрейда. Мы уже видели, что теория Фрейда о замедленном действии психологической травмы представляла собой версию теории Шарко об этиологии истерии. Но предположение Шарко о том, что истерия — реально существующая болезнь, соответствующее глубокой преданности Фрейда механистической концепции детерминизма, проистекающей из новой рефлекторной теории головного мозга, вызвала у последнего дальнейшие трудности в связи с лечением истерии и более общими вопросами разума. Мы снова можем прибегнуть к полезному сравнению с туберкулезом (М. Мас-millan, 1997). Незадолго до этого было показано, что туберкулез — единое заболевание, вызываемое единственным патогенным возбудителем — туберкулезной палочкой. Фрейд, вслед за Шарко, высказал аналогичное предположение о том, что истерия — заболевание, также вызываемое единственной причиной. Мы увидим, как он фанатично искал единственный «исток Нила», единственную причину истерии. Он переменил свое мнение относительно того, что является ее причиной, но никогда не сомневался в том, что существует точное соответствие между набором симптомов истерии и единственной причиной, лежащей в их основе. Влекомый научным честолюбием, он не примет во внимание то, что определенный опыт порой становится причиной страданий у некоторых людей и что облегчение подобных страданий стоящее, и даже благородное, предприятие. Вместо этого он силой уложит своих пациентов на прокрустову кушетку однонаправленных теорий о происхождении и лечении неврозов, повторяя ошибку Шарко (М. Macmillan, 1997). Изучение истерии. После возвращения из Парижа и обучения у Шарко Фрейд сотрудничал со своим венским наставником, Йозефом Брёйером (1842-1925), по Глава 4. Психология бессознательного 145 вопросам исследования гипноза и истерии. Кульминацией этой работы стала первая книга Фрейда «Исследование истерии» (1895). Й. Брёйер был выдающимся врачом и физиологом. В 1880 г. он, впервые вылечил пациента, история болезни которого открывает историю психоаналитической терапии. Пациентка Берта фон Паппенгейм, названная в «Исследовании истерии» Фрейда Анной О., была молодой женщиной из среднего класса, которой приходилось ухаживать за больным отцом. Она стала жертвой истерии, проявлявшейся, главным образом, в небольших параличах и трудностях с речью и слухом. Леча ее в течение некоторого времени, Брёйер обнаружил, что у нее происходит некоторое облегчение симптомов, когда она впадает в самогипноз и говорит о них, открывая забытые события, послужившие причиной симптомов. Например, ее неспособность пить воду из стакана была прослежена до того события, когда она увидела собаку, лакающую воду из стакана, и, когда она открыла это воспоминание, она немедленно снова начала пить из стакана. Несмотря на продолжающееся лечение, Анна О. не продемонстрировала дальнейшего улучшения, и, в конце концов, ее пришлось госпитализировать. Утверждение Фрейда о том, что она поправилась, сделанное в «Исследовании истерии», ложно. Кроме того, вопреки существующей психоаналитической легенде, у нее не было истерической беременности, в которой обвинялся Брёйер. ■ В каком-то смысле Анна изобрела психотерапию, поскольку ее случай был одним из описанных в XIX в., когда истеричные пациентки руководили врачами при своем лечении (М. Macmillan, 1997). Что касается Анны, то она сама назначала расписание терапии, погружала себя в гипноз и стремительно вела себя к причинам своих симптомов; эту процедуру она называла лечением посредством разговора. Она была умной и волевой женщиной и продолжила свою важную и успешную карьеру основательницы социальной работы в Германии. Несмотря на то что она присутствовала при создании психоанализа, у нее никогда не находилось для него добрых слов. Фрейд не участвовал в лечении Анны О., но предложил Брёйеру использовать ее случай для украшения теории о причинах и лечении истерии. Случай Анны О. привели в порядок, и Фрейд предоставил остальные истории болезни, которые, вместе с теоретической главой, и составили работу «Исследование истерии». Фрейд и Брёйер представляли свою книгу как расширение «концепции травматической истерии Шарко на истерию вообще. Симптомы истерии... связаны иногда в явной, иногда в замаскированной символической форме с определенной физической травмой» (цит. по: Н. F. Ellenberger, 1970, р. 486). В теоретической главе авторы утверждали, что истерички заболевали, потому что «страдали от воспоминаний», т. е. испытывали эмоциональную травму, которая была подавлена. Вместо того чтобы работать через негативные эмоции, возникающие при событии, аффект «подвергается странгуляции» — подавляется наряду с самой памятью, но сохраняется в бессознательном и проявляется как симптом. В состоянии гипноза опыт полностью оживает: странгуляция эмоциональной реакции прекращается (аффект «разряжается»), и симптом, связанный с событием, исчезает. Г. Ф. Элленбергер (Н. F. Ellenberger, 1970) и М. Макмиллан (М. Macmillan, 1997) указывают, что в случае Анны О. никогда не происходило отреагирования, описанного в книге. Брёйер пересмотрел клинические заметки, показав, что Анна получила облегчение просто вспоминая события, а не переживая их заново. 146 Часть II. Основание психологии Вскоре Фрейд обнаружил, что гипноз был не единственным способом высвободить бессознательные желания и идеи. Пациенты могли медленно проникать в свое бессознательное во время сеансов свободного рассказа, руководствуясь интерпретациями терапевта. В 1896 г. Фрейд впервые использовал термин «психоанализ» для описания своей новой, негипнотической техники (F. J. Sulloway, 1979). «Исследование истерии» знаменовало переход Фрейда от строго физиологического взгляда на разум и психопатологию, высказанного в «Проекте», к так называемой чистой психологии или психоанализу. В том же году наметились расхождения во взглядах Фрейда и Брёйера. Ученый Брёйер был слишком осторожен для конкистадора Фрейда. В письме к В. Флиссу от 1 марта 1896 г. Фрейд признавался: По его [Брёйера] мнению, я должен каждый день спрашивать себя, не страдаю ли я от нравственного безумия или научной паранойи. Хотя я считаю себя более чем нормальным. Я уверен, он никогда не простит мне того, что в «Исследовании» я заставил его выбрать одно предположение из трех и сделать преждевременные обобщения, к которым он питал отвращение... Испытываем ли мы сейчас по отношению друг к другу одинаковые чувства? (S. Freud, 1985, р. 175). Брёйер, в свою очередь, говорил: «Фрейд — это человек абсолютных и исключительных формулировок; эта психическая потребность ведет, на мой взгляд, к чрезмерным обобщениям» (цит. по: F. Crews, 1986). Брёйер был первым из нескольких друзей-сотрудников, которых Фрейд сначала использовал, а затем отшвыривал. Годы спустя, когда Брёйер, уже старик, ковылял по улице, поддерживаемый дочерью, он встретил Фрейда. Брёйер протянул руку для приветствия, но Фрейд торопливо прошел мимо, не узнав его (P. Roazen, 1974). Еще более горький разрыв ожидал Вильгельма Флисса. Ошибка с совращением и создание психоанализа Важность эпизода «ошибка с совращением» Фрейд призывал искать корень неврозов не просто в сексуальности, а в детской сексуальности. Многие современники Фрейда и так находили акцент на сексуальности шокирующим; тем более их шокировал его постулат о детской сексуальности. Признание существования сексуальных чувств в детстве было центральным в психоаналитической стратегии объяснения человеческого поведения. Без детских сексуальных влечений не было бы эдипова комплекса, счастливое или несчастливое разрешение которого таит в себе ключ к дальнейшему нормальному состоянию или неврозу. Детская сексуальность и эдипов комплекс также являются решающими для всей идеи психологии подсознательного. Фрейд полностью поместил причины неврозов и, соответственно, счастья в разум своих пациентов. Он говорил, что их личные обстоятельства не были окончательной причиной проблем страдальцев; ею были чувства, которые они испытывали, будучи детьми. Следовательно, терапия заключалась в приведении в соответствие внутренней жизни пациента, а не в изменении обстоятельств его или ее жизни. Здоровье придет тогда, когда будут разрешены трудности, стоявшие перед пациентом в возрасте 5 лет, а не те проблемы, с которыми он сталкивается сегодня. Центральный эпизод в истории психоанализа — отказ Фрейда от теории совращения. Первоначально он считал, что истерию вызывает совращение, имевшее Глава 4. Психология бессознательного место в детском возрасте, но затем на смену этой теории пришла идея эдипова комплекса. Оглядываясь на историю психоанализа, Фрейд (S. Freud, 1925) говорил о смешном раннем эпизоде, когда все пациентки рассказывали ему, что были совращены собственными отцами. Он заявлял, что очень скоро понял, что эти истории не могли быть правдой. На самом деле совращение не имело места, но отражало бессознательные фантазии о наличии сексуальных отношений с родителем противоположного пола1. Эти фантазии, согласно психоаналитической теории, составляли ядро эдипова комплекса, сурового испытания личности. В последние годы, особенно после публикации полных и неисправленных писем Фрейда В. Флиссу, ошибка с совращением заняла центральное место в теоретическом наследии Фрейда, а последовавшие споры, вызванные ею, подлили масла в огонь, но не пролили света. Сначала я изложу ошибку с совращением так, как о ней говорится в письмах, написанных Фрейдом В. Флиссу; позже Фрейд пытался уничтожить эти письма (P. Ferris, 1998). Затем я обращусь к идеям современных критиков относительно того, как и почему Фрейд совершил эту ошибку с совращением, и покажу, что Фрейд в своих более поздних воспоминаниях представил данное событие в ложном свете. Для начала очень важно отметить, что сами основы психоанализа находятся в опасности. Анна Фрейд, дочь и преданная последовательница, писала Джефри Массону, противоречивому критику эпизода с развращением: Поддерживать теорию совращения означало бы отказаться от эдипова комплекса, а вместе с ним и вообще от важности фантазий, сознательных и бессознательных. Я думаю, что в таком случае от психоанализа ничего бы не осталось (цит. по: J. Masson, 1984а, р. 59). Любопытный эпизод «ошибка с совращением» Психоаналитическая легенда: героический самоанализ Фрейда. В процессе написания «Проекта» Фрейда в равной степени волновали явные успехи в изучении причин и лечения истерии. В письме к В. Флиссу от 15 октября 1895 г. он спрашивал: «Я открыл тебе великую клиническую тайну?.. Истерия — это следствие до-сексуального сексуального шока... Этот шок... позднее трансформируется в упреки самому себе... спрятанные в бессознательном... и эффективные только как воспоминания» (S. Freud, 1985, р. 144). Спустя пять дней Фрейд восклицал: «На меня обрушились новые подтверждения, касающиеся моей теории неврозов. Все это действительно так» (р. 147). Тридцать первого октября он рассказывает В. Флиссу: «Я сочинил три лекции об истерии, в которых был крайне опрометчив. Сейчас я склоняюсь к тому, что был самонадеянным» (р. 148). Итак, в апреле 1896 г. Фрейд принес статью, которую Краффт-Эбинг назвал «научной сказкой», в которой содержалась его теория развращения, объясняющая истерию. Как мы увидели, в «Исследовании истерии» Фрейд и Й. Брёйер высказали предположение о том, что зерно каждого истерического симптома — подавленное травматическое событие. Сейчас, на основании психоаналитических вос1 Когда Фрейд писал phantasie, он подразумевал психические фантазии, возникающие бессознательно; fantasy относится к обычным сознательным фантазиям. Таким образом, когда он говорил о том, что у детей есть phantasies относительно секса с родителями в эдипальном периоде, он подразумевал, что эти дети сознательно никогда не имеют таких желаний или мыслей. 148 Часть II. Основание психологии поминаний своих пациентов, Фрейд провозглашал, что ядром истерии является одно и то же травматическое событие: совращение невинных детей их отцами. Здесь мы видим преданность Фрейда желанию выявить единственную причину заболевания истерией. Краффт-Эбинг и другие «ослы» медицинского истеблишмента освистали эту теорию как возврат к донаучным представлениям об истерии, от которых они так упорно старались освободиться. Тем не менее энтузиазм Фрейда относительно теории совращения рассыпался в прах. В письме к своему другу В. Флиссу от 21 сентября 1897 г Фрейд признавался, что, видимо, теория совращения оказывается сказкой: «Я хочу по большому секрету сообщить тебе то, что стало мне ясно в последние несколько месяцев. Я больше не верю в мою теорию неврозов». Истории о совращении, поведанные его пациентками, оказались неправдой; их никто не совращал. Фрейд указал четыре причины для отказа от теории совращения: Первой причиной была терапевтическая неудача: «отсутствие полного успеха, на который я рассчитывал». Веря, что только правильная теория разума способна излечить психопатологию, Фрейд был готов отказаться от теории совращения, поскольку она не излечивала пациентов. Второй причиной стало «обнаружение удивительного факта: в извращенности можно обвинить всех отцов, включая моего собственного [в издании переписки Фрейда и Флисса 1950 г. последние слова опущены], но, конечно, столь широкая распространенность извращений не так уж вероятна». Истерия была обычным заболеванием, а если ее единственная причина — сексуальное насилие над ребенком, то из этого неизбежно следовало, что подобные сексуальные злоупотребления распространены очень широко, что Фрейд считал маловероятным. Более того, он знал о случаях сексуального насилия над детьми, которые впоследствии не стали истеричными, что исключало однозначное соответствие болезни этой единственной причине. В-третьих, существовало «своего рода интуитивное убеждение по поводу того, что бессознательное не отличает реальность, поэтому никто не в состоянии разграничить правду и [эмоционально достоверный] вымысел...» В этом утверждении Фрейд делает шаги по направлению к концепции эдипова комплекса. Просто бессознательное ошибочно принимает сексуальные фантазии детства за реальные события и пациент рассказывает о них терапевту как о совращении, которое на самом деле имело место. Наконец, в-четвертых, подобные истории не обнаруживаются в состоянии бреда (delirium), когда рушится вся психическая защита. Фрейд верил, что в состоянии помешательства исчезает репрессивная защита от неприятных желаний и воспоминаний. Таким образом, если бы людей часто совращали в детстве, то психотические пациенты, не боящиеся своих воспоминаний, непременно обнаружили бы их. Фрейд был потрясен, но не считал, что потерпел поражение. Он писал: «Эти сомнения — лишь эпизод, который поможет дальнейшему проникновению вглубь... Несмотря на все это, я в очень хорошем настроении» (S. Freud, 1985, р. 264-266). В этот момент самоанализ Фрейда сыграет свою драматическую роль в истории психоанализа. В письме к Флиссу от 3 октября 1897 г. Фрейд сообщает о решающем открытии: обнаружении своей собственной детской сексуальности. Он заявляет, что вспомнил о событии, которое произошло во время путешествия на поезде, когда ему было 2,5 года: «Мое либидо по отношению к matrem пробудилось... нам предстояло провести ночь рядом, и я рассчитывал увидеть ее nudam» (S. Freud, 1985, p. 268). Глава 4. Психология бессознательного 149 Пятнадцатого октября Фрейд заявляет: «Мой самоанализ — самое существенное, чем я сегодня располагаю, и он приобретет еще большее значение, если будет доведен до конца» (р. 270). Затем он объявил свой опыт универсальным. Фрейд утверждал, будто обнаружил, что был влюблен в собственную мать и ревновал к собственному отцу. Он писал: «Теперь я считаю это универсальным событием раннего детства» (р. 272). Здесь его вера совершает гигантский скачок от единственного реконструированного воспоминания к провозглашению научной универсальности! Сейчас, делает вывод Фрейд, мы можем понять величие пьес «Царь Эдип» и «Гамлет». В письме к В. Флиссу он высказывает предположение о том, что истории о совращении следует воспринимать как эдипальные фантазии детства, ошибочно принимаемые за воспоминания. Такое решение позволило Фрейду сохранить свою драгоценную точку зрения на невроз как на бессознательно пробудившееся событие детства. Согласно старой теории, эти события были реальным совращением в детстве; в новой теории — реальными сексуальными фантазиями детства. Психоаналитическая легенда кончается тем, что Фрейд героически открыл существование детской сексуальности и эдипова комплекса, отказавшись от старой теории и построив новую на основании беспощадно честных расспросов самого себя. Что произошло на самом деле. В мнениях историков и критиков психоанализа начало возникать взаимопонимание по поводу того, что же на самом деле произошло во время ошибочного эпизода с совращением. Похоже, что Фрейд или вынуждал своих пациентов заявлять о совращении, происшедшем с ними в детстве, или подсовывал им такие истории, и что позднее он лгал, говоря обо всем эпизоде с совращением (F. Cioffi, 1972,1974,1984; F. Crews, 1998; A. Esterson, 1993; М. Schatzman, 1992). Пересмотр эпизода с совращением следует начать с изучения статей об этиологии истерии, которые Краффт-Эбинг назвал научной сказкой. Психоаналитическая легенда начинается с того, что Фрейд говорил, как его пациентки рассказывали ему о совращении их собственными отцами. Однако в опубликованных отчетах Фрейда совратителями никогда не были отцы. Обычно ими оказывались другие дети, иногда взрослые (учителя или гувернантки — похоже, что пациенты-мужчины Фрейда также подвергались совращению), а в некоторых случаях неустановленные взрослые родственники, но никогда — родители. Либо Фрейд неправильно описал эти данные своим коллегампсихиатрам, либо историй об эдиповых фантазиях вообще не было. Еще серьезнее выглядит вероятность того, что пациенты Фрейда вообще никогда не рассказывали ему никаких историй1. Критики Фрейда продемонстрировали, что с самого начала своей карьеры он верил в сексуальные причины невротических заболеваний, и мы уже увидели, что 1 Наиболее широко публикуемым критиком Фрейда является Джефри Массой (см. библиографию и ссылки), который утверждает, что тот открыл сексуальное насилие по отношению к детям, только чтобы без труда обойти его, приговаривая детей, подвергшихся этому насилию, к молчанию, навязанному психиатрией. Теорию Массона можно легко опустить, поскольку она покоится на ныне дискредитированном предположении, будто на самом деле Фрейду сообщали о сексуальном насилии над детьми со стороны родителей. Ему не рассказывали об этом, и он, по-видимому, не слышал историй о совращении из чьих-либо уст. Более того, Фрейд, подобно всем психиатрам своего времени, был хорошо осведомлен, что дети подвергаются совращению. Вопрос для него заключался не в том, подвергаются ли дети совращению, поскольку это, как он знал, было фактом, а в том, является ли подобное совращение причиной истерии (F. Cioffi, 1984). 150 Часть II. Основание психологии он разделял убежденность Ж. М. Шарко в травматической теории истерии. Ошибка с совращением явилась результатом комбинации этих убеждений с агрессивными терапевтическими техниками Фрейда. Хотя психоанализ в конце концов стал кратким сводом недирективной терапии, в процессе которой терапевт говорит очень мало, интерпретации используются лишь как средство мягкого понуждения пациента, реальная практика Фрейда сильно от этого отличалась. По крайней мере, во время своих первых случаев, Фрейд был склонен к даче указаний и интерпретаций, обрушивая на своих пациентов целый водопад сексуальных интерпретаций их состояния и нажимая на них до тех пор, пока они не соглашались с его взглядом на их поведение (F. Crews, 1986; Н. S. Decker, 1991; P. Rieff, 1979). Как и полагается конкистадору, Фрейд чрезвычайно верил в свою способность раскрывать секреты, спрятанные даже в подсознании пациентов: «Ни один смертный не в состоянии хранить секреты. Если молчат его губы, то говорят его пальцы; предательство сочится из всех его пор» (S. Freud, 1905b). Он писал, что, работая со своей пациенткой Дорой и открыв о ней определенные факты, не колеблясь, использовал их против нее (S. Freud, 1905b). В статье, которую он представил Венскому обществу, Фрейд говорил о необходимости «жесткого требования к пациенту подтверждать наши подозрения. Мы не должны уходить в сторону из-за отрицания на начальных этапах» (цит. по: A. Esterson, 1993, р. 17). Далее он сообщил, что, по крайней мере, однажды «силой навязал пациенту определенные сведения» (р. 18). Его пациенты, конечно, сопротивлялись. «Правда состоит в том, что эти пациенты никогда спонтанно не повторяли своих историй и никогда не приводили врачу полных воспоминаний о сценах подобного рода» (М. Schatzman, 1992, р. 34). Перед тем как покорить мир, Фрейд для начала покорил своих пациентов. Фрейд наслаждался, заставляя своих пациентов соглашаться с тем, что он считал правдой, и любое сопротивление истолковывал как признак того, что приблизился к величайшей тайне. Итак, принимая во внимание подобную терапевтическую технику Фрейда, очевидно, что независимо от того, склонялся ли он к теории детской сексуальности или к теории о травматическом происхождении истерии, пациенты сочинили бы для него подтверждающие истории. Ф. Киоффи (F. Cioffi, 1972, 1973, 1974,1984) утверждает, что пациенты Фрейда придумывали истории о своем совращении, чтобы умилостивить своего завоевателя, которому, без всяких сомнений, было приятно находить подтверждение собственных гипотез. А. Эстерсон (A. Esterson, 1993) и М. Шацман (М. Schatzman, 1992) полагают, что он логически вывел истории о совращении и навязал их своим пациентам. В любом случае, неудивительно, что пациенты уходили от Фрейда. Киоффи, Эстерсон и Шацман утверждают, что в некоторых случаях Фрейд сознавал ложность историй о совращении, и ему пришлось объяснять, почему такое возможно, чтобы не подвергнуть сомнению статус психоанализа как научной теории. Они утверждают, что именно для этого он изобрел эдипов комплекс и детскую сексуальность. В новой формулировке допускалось, что истории с совращением, касающиеся внешней жизни пациентов в детском возрасте, могут быть ложными, но они удивительно много говорили о внутренней жизни детей, демонстрируя бессознательные эдипальные фантазии, направленные на мать или отца. Психоанализ стал доктриной, имеющей дело только с внутренней жизнью людей, Глава 4. Психология бессознательного 1 51 а психоаналитический метод, как говорилось, раскрывает внутреннюю жизнь вплоть до самых первых дней детства. Но, сделав такой шаг, позднее Фрейд был вынужден пересмотреть или похоронить все то, во что он верил во времена эпизода с совращением. В более поздних работах он рисовал себя наивным, недирективным терапевтом, «настоятельно удерживающим свой критический дар в состоянии неопределенности» (цит. по: A. Esterson, 1993, р. 23), хотя раньше он гордился тем, как «направленно отыскивает совращение» (р. 13). Он говорил, что его ошеломило, когда пациентки одна за другой рассказывали о совращении своими отцами, тогда как в статье 1896 г. совратителями были взрослые незнакомцы, старшие мальчики, занимающиеся сексом со своими младшими сестрами, или взрослые, на чьем попечении находились дети, — но никогда отцы. Позднее он даже отрекся от проклятий, которые направлял своему собственному отцу (A. Esterson, 1993; М. Schatzman, 1992). Ф. Дж. Саллоуэй (F. J. Sulloway, 1979) предлагает другую версию. Он считает, что психоаналитическая легенда должна была затемнить влияние, оказанное на Фрейда В. Флиссом, особенно тот факт, что Фрейд украл идею детской сексуальности у Флисса, а не почерпнул ее в самоанализе (Саллоуэй называет это «кражей Ид Флисса»). Флисс был человеком с необычными идеями, от которых Фрейд стремился отмежеваться: он верил в теорию биоритмов, основанную на 23-дневном цикле для мужчин и 28-дневном — для женщин, комбинацией которых в сложных перестановках можно объяснить такие события, как рождение и смерть. В то время Фрейд всем сердцем верил в теорию Флисса; его письма Флис-су часто содержат вычисления, касающиеся его самого, а вычисления, относящиеся к рождению Анны (под псевдонимом), были использованы в публикациях Флисса. Флисс верил, что нос играет важную роль в регуляции сексуальной жизни человека и что хирургические операции на носу могут вылечить сексуальные проблемы, например мастурбацию. Сам Фрейд по крайней мере однажды доверился ножу Флисса. Саллоуэй утверждает, что после неудачи «Проекта» Фрейд почти полностью принял теории Флисса о сексуальности и развитии человека, хотя систематически утаивал это. По мнению Саллоуэя, именно Флисс пришел к понятию Ид, а Фрейд завладел им, не выразив никакой признательности. Влияние Флисса на Фрейда было столь велико, что его невозможно кратко обобщить; но в данном контексте самым важным представляется заимствование концепции детской сексуальности. Флисс отстаивал наличие сексуальных чувств у детей, подкрепляя это наблюдениями за собственными детьми. Более того, Флисс верил во врожденную бисексуальность людей, что было важным компонентом его теории биологических ритмов и, позднее, центральным тезисом психоаналитической теории о развитии либидо. Во время их последней личной встречи Фрейд похвастался своим открытием врожденной бисексуальной природы людей, а Флисс попытался напомнить ему, у кого эта идея возникла впервые. Но Фрейд настаивал на своем приоритете, и Флисс, боясь, что его идеи будут украдены, разорвал отношения. В своих последних письмах к Фрейду Флисс упрекал его за присвоение идеи детской сексуальности, однако Фрейд доказывал свою невиновность, и переписка прекратилась. 1| 52 Часть II. Основание психологии Последствия эпизода с совращением: бессознательные фантазии торжествуют над реальностью Осознав эпизод с совращением, Фрейд прекратил искать причину невротических страданий в жизни пациентов и перенес ее поиски в их психическую жизнь. Конечно, критики Фрейда, включая и некоторых психоаналитиков, обвинили его в бесчувственности и иногда даже в жестокости по отношению к проблемам, стоящим перед его пациентами (Н. S. Decker, 1981,1991; R. R. Holt, 1982; М. I. Klein and D. Tribich, 1982). Два случая из практики Фрейда иллюстрируют его новое отношение. Первым был драматический эпизод, вычеркнутый из официальной публикации переписки Фрейда и В. Флисса (J. Masson, 1984a, 1984b). У Фрейда была пациентка по имени Эмма Экштейн, которая страдала от болей в животе и нарушений менструального цикла. Мы уже знаем, что Фрейд считал мастурбацию патогенной и соглашался с мнением Флисса о том, что мастурбация вызывает проблемы с менструациями. Более того, Флисс говорил, что хирургическое вмешательство на носу может прекратить мастурбацию и, соответственно, проблемы, вызванные ею. Фрейд привез Флисса в Вену, чтобы он прооперировал нос Эммы. Возможно, это была первая операция Флисса; в любом случае, выздоровления после операции не наступило. Эмма Экштейн страдала от болей, кровотечений и гнойных выделений. В конце концов, Фрейд вызвал венского врача, который удалил из носа Эммы примерно полметра марли, оставленной там Флиссом в силу его некомпетентности. В этот момент у Эммы началось кровотечение, она побледнела и чуть не умерла. Фрейд был настолько напуган зрелищем умирающей Эммы Экштейн, что убежал и пришел в себя только благодаря бренди, принесенному женой врача. Я считаю весьма примечательным то, что Эмма Экштейн осталась на терапии у Фрейда. Она продолжала страдать от болей и иногда от спонтанных, очень сильных носовых кровотечений. Сначала Фрейд признавал, что ее страдания были ошибкой Флисса. Он писал Флиссу: «Итак, мы были к ней несправедливы; она не была ненормальной», но пострадала от промаха Флисса, и, в конечном итоге, самого Фрейда, подвергшего ее некомпетентным манипуляциям Флисса. Однако затем Фрейд вернулся к психологическому истолкованию кровотечений Эммы Экштейн. Примерно год спустя после того, как она чуть не умерла, 4 июня 1896 г., Фрейд писал, что у Эммы продолжаются кровотечения «по ее желанию». Причины ее страданий лежат в ее разуме, а не в поврежденном носе. Еще более показательным случаем является «Фрагмент анализа случая истерии» (S. Freud, 1905b), описывающий предположительно безуспешное лечение Фрейдом 18-летней женщины, известной под именем Дора (Ида Бауэр). Сразу же после выхода в свет «Толкования сновидений» Иду привел на терапию ее отец, удачливый бизнесмен и бывший пациент Фрейда. Дора страдала от симптомов, которые Фрейд считал невротическими, — в основном, от одышки и кашля. По мере того как день за днем шли терапевтические сеансы (Фрейд встречался со своими пациентами шесть дней в неделю), он обнаружил, что Дора происходит из семьи, запутанные интриги которой украсили бы сегодняшние сериалы. Настоящей причиной, в силу которой отец Доры хотел подвергнуть ее лечению, было желание сделать ее менее несчастной по поводу его любовных отношений с фрау К. Она и ее муж были близкими друзьями Бауэров, семьи регулярно встречались и прово- Глава 4. Психология бессознательного -|53 дили отпуск вместе; во время отпуска Дора догадалась об интриге отца из-за того, что тот поменял комнаты так, чтобы иметь удобный доступ к фрау К. По мнению Фрейда, мать Доры страдала от «психоза домохозяйки» — навязчивой чистоплотности — и задолго до описываемых событий прекратила все сексуальные сношения со своим мужем. Сильнее всего Дору оскорбляли ухаживания господина К., жена которого прекратила спать с ним и который дважды пытался приставать к Доре, причем первый раз, когда ей было всего 13 лет. Господин К. постарался уединиться с Дорой в своем кабинете, затем неожиданно схватил ее в объятия, прижал к себе и поцеловал. Дора в ужасе убежала, впоследствии стараясь всячески избегать К., но тем не менее была вынуждена лечь с ним в постель два года спустя. Реакция Фрейда (S. Freud, 1905b) на эту ситуацию была весьма примечательной: «Это была ситуация, способная вызвать отчетливое чувство сексуального возбуждения у четырнадцатилетней девушки [Фрейд неверно подсчитал возраст (Н. S. Decker, 1991, р. 124)], к которой до этого никто не приближался... Поведение этого четырнадцатилетнего ребенка уже было полностью и совершенно истеричным. Я должен без всяких сомнений посчитать истеричным человека, у которого ситуация сексуального возбуждения вызвала, по большей части или исключительно, неприятные чувства». Вместо ощущений в области гениталий, которые наверняка бы возникли у здоровой девушки при подобных обстоятельствах, Дору переполняло «неприятное чувство» отвращения. Особое замешательство у Фрейда вызвало то, что, по его собственному признанию, он «лично знал господина К.» — тот приходил с Дорой и ее отцом в его приемную и «был еще достаточно молод и имел располагающую внешность» (цит. по: P. Gay, 1989, р. 184). На том этапе своей карьеры Фрейд был агрессивным терапевтом и не замедлил использовать против Доры все толкования, какие только смог. Играя сумочкой, она демонстрировала во время терапии свое желание мастурбировать; ее кашель показывал скрытые мысли о фрау К., осуществляющей фелляцию с ее отцом и, следовательно, тайное желание Доры делать то же самое. Неудивительно, что Дора оказалась пациенткой, покинувшей Фрейда. Фрейд приписал провал терапии непроанализированному переносу: Дора перенесла свои сексуальные желания с господина К., которого, по мнению Фрейда, тайно желала, на терапевта, а он этого не заметил. Фрейд ничего не говорил о возможности контрпереноса — с мужчины среднего возраста, не поддерживающего более сексуальных контактов со своей женой, — на Дору, привлекательную юную девушку (Н. S. Decker, 1981,1991). В случае Доры мы видим, что Фрейд возлагал всю ответственность за истерию на своих пациентов. Дора должна была испытывать сексуальное возбуждение в ответ на внимание со стороны господина К., отвращение, испытанное ею, было симптомом истерии, а не причиной того, что ей не понравился привлекательный господин К. В 1895 г., когда Фрейд все еще верил в теорию совращения, он лечил другую молодую женщину, испытавшую сексуальные посягательства, и писал об «ужасе, охватывающем девственный разум, когда он впервые сталкивается с миром сексуальности» (цит. по: Н. S. Decker, 1991). Суммируя все вышесказанное, можно сказать, что случай Доры был типичным для Фрейда упущением из виду семейной динамики и прочих воздействий на проблемы пациента. Психология бессознательного приписывала бессознательному абсолютное главенство Над психическими болезнями и психическим здоровьем, делая пациентов ответственными за их собственное здоровье. 154 Часть II. Основание психологии Классический психоанализ, 1900-1919 Основополагающая работа: «Толкование сновидений» (1900) Сам Фрейд верил, что из всех его работ величайшей является «Толкование сновидений». В письме к Флиссу (S. Freud, 1960) он выражал надежду на то, что однажды появится мемориальная доска, на которой будет написано: «В этом доме 24 июля 1895 г. д-р Зигмунд Фрейд раскрыл тайну снов». Догадка Фрейда, столь высоко оцененная им самим, заключалась в том, что сон представляет собой не бессмысленное скопление образов, а ключ к самым укромным уголкам личности. Идея о том, что сны имеют значение, была отнюдь не нова, что признавал и сам Фрейд, но это был шаг в сторону от академической точки зрения того времени. Большинство мыслителей, включая и В. Вундта, уделяли снам мало внимания, считая их всего лишь запутанными ночными версиями психических процессов в состоянии бодрствования. Фрейд встал на сторону философов, пользующихся дурной репутацией, и древних религий, считая сны символическими проявлениями реальности, недоступной опыту бодрствования. Основная идея Фрейда проста, но она становится сложной и далеко идущей со всеми деталями и ответвлениями: все мы, независимо от того, являемся невротиками или нет, несем в себе желания, которые не можем принять на сознательном уровне. Мы невольно удерживаем эти желания на бессознательном уровне или подавляем их. Тем не менее они остаются активными именно потому, что подавлены и не подвержены тщательному рассмотрению сознанием и распаду воспоминаний. Они постоянно подавляют доступ к осознанию и, следовательно, контролю над поведением. Во время бодрствования наше Эго, или сознательное Я, подавляет эти желания; но во время сна сознание теряет свою силу и подавление ослабевает. Если бы наши подавленные желания когда-нибудь полностью ускользнули от подавления, то мы бы проснулись и возобновили контроль. Сновидение — это компромисс, защищающий сон, поскольку сны — это галлюцинаторное, замаскированное проявление подавленных идей. Сны дают частичное удовлетворение неприемлемых желаний, но так, что сон и сознание редко оказываются потревоженными. Фрейд суммировал свои взгляды, сказав, что каждое сновидение — это исполнение желания, т. е. замаскированное выражение (исполнение) некоторых бессознательных желаний. Эта особенность сновидений делает их королевской дорогой к бессознательному: если мы сможем расшифровать сновидения и восстановить их скрытый смысл, то откроем фрагмент нашей бессознательной психической жизни и сможем пролить на нее свет рассудка. Таким образом, сновидения и истерия имеют общее происхождение, поскольку представляют собой символическую репрезентацию бессознательных потребностей, и смысл их обоих можно понять, установить их источники. Существование сновидений демонстрирует, что между невротической и нормальной психической жизнью нельзя провести четкую границу. Все индивиды имеют потребность в желаниях, которых не осознают и реализацию которых сочли бы тревожной. Но у невротиков обычные средства защиты разрушаются и возникают симптомы. И в случае истерии, и в случае сновидений метод расшифровки один и тот же — это метод свободных ассоциаций. Точно так же как истерических пациен- Глава 4. Психология бессознательного 155 тов просили непринужденно говорить о своих симптомах, мы можем понять и сновидения с помощью установления свободных ассоциаций с каждым элементом сновидения. Предположение Фрейда заключалось в том, что свободная ассоциация повернет вспять процесс, порождающий сновидение, и в конце концов приведет его к бессознательной идее, заключающейся в нем. При анализе симптомов и анализе сновидений цель одна и та же: достичь рационального понимания собственного иррационального бессознательного, сделать шаг к психическому здоровью. Основное изменение, внесенное в более поздние издания «Толкования сновидений», касалось тех средств, с помощью которых можно расшифровать сны. В первых изданиях книги единственным методом были свободные ассоциации, но благодаря работам своего последователя Вильгельма Стекеля Фрейд пришел к убеждению, что сны можно также истолковывать в соответствии с более или менее однообразным набором символов. Так, в большинстве случаев, определенные объекты или переживания служат для обозначения одних и тех же бессознательных идей в снах всех людей. Например, подъем по лестнице символизирует половые сношения, чемодан — влагалище, а шляпа — пенис. Конечно, такой подход является упрощенным процессом толкования снов. Он также сделал возможным более широкое применение догадки Фрейда при толковании мифов, легенд и произведений искусства. Фрейд уже обращался к такого рода анализу в более ранних версиях своей работы, оценивая «Царя Эдипа» Софокла и «Гамлета» Шекспира как эдипальные истории; он и прочие психоаналитики часто производили такой анализ. Психоанализ никогда не ограничивался просто психотерапией, его все чаще использовали как общий инструмент для понимания всей человеческой культуры. Мифы, легенды и религии рассматривались как замаскированное выражение скрытых культурных конфликтов; искусство — как выражение личных конфликтов художника — здесь действовали те же механизмы, что и в сновидениях. Система символов помогала утвердить это продолжение психоанализа в правах и делала его возможным. Мы не можем положить Софокла, Шекспира или целую культуру на аналитическую кушетку и попросить их дать свободные ассоциации, но мы можем поискать в их творениях универсальные ключи к универсальному человеческому бессознательному. «Толкование сновидений» было больше чем анализом снов как выражения подавленных желаний и мыслей, поскольку дало Фрейду его общую модель разума как многослойной системы, где бессознательное формирует мысли и поведение в соответствии с определенным набором правил (J. F. Sulloway, 1979). Более того, теория сновидений закладывала фундамент для разоблачающей функции психоанализа, столь важной для его позднейшего герменевтического использования общественными и литературными критиками, поскольку, согласно психоанализу, сновидения и, в более широком смысле, невротические симптомы, оговорки и, конечно, все поведение никогда не являются тем, чем кажутся. Все они обусловлены мотивами, которых мы не осознаем, потому что считаем их предосудительными; их функция — защищать нас от неприятной психической реальности. В руках литературного критика психоанализ можно использовать для того, чтобы показать, что произведения искусства никогда не являются тем, чем кажутся, так как выражают глубочайшие тайные потребности и конфликты творца, а если работа стано- 156 Часть II. Основание психологии вится популярной или вызывает споры, то и аудитории. С точки зрения общественных критиков психоанализ предполагает, что общественная деятельность, социальные институты и ценности существуют для того, чтобы осуществлять и в то же время скрывать правление порочной системы ценностей (как правило, капитализма) и достойной порицания элиты (как правило, белых мужчин). В терапии, искусстве и политике психоаналитическая линия аргументации ставит терапевта и критика в привилегированное положение, над увертками бессознательного, в котором только и возможно показать истину введенным в заблуждение клиентам, публике и гражданам. Классическая теория инстинктов: «Три очерка по теории сексуальности» (1905) Психоанализ Фрейда покоится на двух теоретических фундаментах: на концепции о мотивации, теории инстинктов, и на концепции психологического бессознательного. В отличие от философов более раннего периода, например мыслителей Шотландской щколы, и первых нейропсихологов, например Франца Йозефа Галля (1758-1828), Фрейд придерживался весьма узких взглядов на мотивацию человека и животных. Галль постулировал широкий спектр мотивов животных, варьирующийся у разных видов; он и психологи шотландской школы верили, что люди обладают мотивами, уникальными для человеческого рода. Взгляды Фрейда на силы Ид были значительно более простыми и редукционистскими: у животных есть только несколько инстинктов, а у людей нет никаких инстинктов, которыми не обладали бы животные. В оригинальной формулировке психоанализа самым важным инстинктом, конечно, был половой. После Первой мировой войны к нему присоединился, по оценке Фрейда, инстинкт смерти. В свое время, да и в наше, Фрейд более всего известен, и даже печально знаменит, тем, что прослеживал каждый симптом, каждое сновидение, каждый на первый взгляд благородный поступок вплоть до их сексуальных истоков. Некоторые из читателей Фрейда посчитали психоанализ сточной трубой, а сочинения по психоанализу — «семенами порнографии» (F. Cioffi, 1973). Другие нашли, что Фрейд явно возродил сексуальность в антисексуальную эпоху, что было важным признанием сексуальности основным побуждением людей. Основоположник бихевиоризма Джон Б. Уотсон не нуждался в использовании психического аппарата, гипотетически предложенного Фрейдом, но приветствовал то, что Фрейд уделил внимание биологической стороне разума, которой традиционно пренебрегали психологи сознания. При этом необходимо помнить, что Фрейд не был единственным, кто выступил против репрессивного отношения к сексу. Точно так же как он не изобрел концепцию бессознательного, он не был и единственным мыслителем, привлекавшим внимание к сексуальности и нападавшим на лицемерие в этой области. В Британии, например, путь к сексуальной открытости освещал Хэвлок Эл-лис (1859-1939), чьи произведения иногда запрещали, но всегда читали. В Германии Ричард фон Краффт-Эбинг (хотя он и критиковал некоторые идеи Фрейда) выступил автором «Психопатической сексуальности» — краткой сводки по аномальным сексуальным практикам. Тем не менее хотя Эллис и Краффт-Эбинг и предвещали ее приход, наша эпоха поистине стала постфрейдовской, поскольку именно он не Глава 4. Психология бессознательного 157 только начал открытое обсуждение секса, но и построил на нем теорию человеческой природы. Никто не отрицает, что самым революционным достижением Фрейда стало то, что секс признали важной частью человеческой жизни. Влияние и воздействие дискуссий Фрейда заключено не в деталях его теорий, анахроничных и культурноограниченных, а в отсутствии лицемерия. Привлекая внимание к сексуальности, он дал толчок к исследованиям и культурным изменениям, которые вышли далеко за рамки его собственных представлений. Книга «Три очерка по теории сексуальности» состоит из трех коротких эссе, посвященных различным аспектам секса: «Сексуальные аберрации», «Инфантильная сексуальность» и «Изменения при наступлении половой зрелости». Три этих очерка (особенно два последних) подверглись значительному пересмотру после 1905 г., когда Фрейд разработал свою теорию либидо. В первом очерке о сексуальных аберрациях Фрейд сделал два важных общих замечания. Первое гласит: «Конечно, есть что-то врожденное, что стоит за каждой перверсией, но... это нечто врожденное есть в каждом» (р. 64). То, что общество называет «извращением», — всего лишь развитие одного из компонентов полового инстинкта, активность, сосредоточенная в иной, чем гениталии, эрогенной зоне, зоне, которая играет свою роль в «нормальной» сексуальной активности в предварительных ласках. Второе замечание говорит о том, что «неврозы представляют собой обратную сторону перверсий» (р. 57). То есть все неврозы имеют сексуальную основу и возникают из неспособности пациента справиться с некоторыми аспектами своей сексуальности. Фрейд зашел настолько далеко, что говорил о том, будто невротические симптомы являются сексуальной жизнью пациента. У невротиков возникают скорее симптомы, а не перверсии или здоровая сексуальность. Второй очерк Фрейда об инфантильной сексуальности, наконец, выносит на суд мира идеи о детской сексуальности и эдиповой концепции, которые он разрабатывал во время эпизода с ошибкой с совращением. В последнем очерке автор обращается к взрослой сексуальности, начинающейся с момента половой зрелости, когда происходят изменения, связанные с созреванием, пробуждаются и преобразуются дремлющие половые инстинкты. В это время у здорового человека сексуальное желание направлено на человека противоположного пола, а целью становятся репродуктивные генитальные половые сношения; инстинкты детской сексуальности отныне обслуживают, в виде поцелуев и предварительных ласк, генитальные влечения, которые создают активацию, необходимую для настоящего коитуса. У лиц с перверсиями удовольствие, ассоциирующееся с некоторыми инфантильными инстинктами, достаточно велико, чтобы полностью заменить генитальную активность. Невротика захлестывают требования взрослой сексуальности, которые превращают его или ее сексуальные нужды в симптомы. В разных частях «Трех очерков» (особенно в заключении) Фрейд вводит концепцию, занимающую центральное место в анализе культуры, которым он занимался в последние годы своей жизни. Это концепция сублимации, самой важной формы замещения. Мы можем выражать наши сексуальные желания непосредственно; мы можем подавлять их, в этом случае они могут найти свое выражение в сновидениях или невротических симптомах; или же мы можем привлечь сексуальную энер- 158 Часть II. Основание психологии гию для осуществления высшей культурной деятельности, такой как занятия искусством, наукой или философией. Этот последний процесс называется сублимацией и ставит животные побуждения на службу цивилизации. В «Трех очерках» Фрейд обсуждает сублимацию только как выбор для человека с конституционально сильной сексуальной предрасположенностью. В своих последних работах Фрейд столкнулся с дилеммой, которая, по его мнению, стояла перед всей цивилизацией в целом: между альтернативами удовлетворения прямого сексуального выражения, с, одной стороны, и подавлением, сублимацией и, соответственно, остаточным напряжением — с другой. Классическая теория личности: топография разума Другим краеугольным камнем психоанализа стала концепция психологического бессознательного; она — одна из непременных черт психоанализа (P. Gay, 1989), «завершение психоаналитического исследования» (S. Freud, 1915b). Эта идея исходит отнюдь не от Фрейда, и многие психологи, в том числе и сам Фрейд в «Проекте», утверждали, что его не существует. Существует ли бессознательное? Утверждения о существовании бессознательных психических состояний не были новшеством Фрейда. Мелкие восприятия Г. В. Лейбница являются бессознательными. Подобно Фрейду, И. Ф. Гербарт разделял разум на сознательную и бессознательную области и рассматривал психическую жизнь как конкуренцию идей за доступ в сознание. Г. Гельмгольц считал, что построение воспринимаемого мира из атомов ощущений требует существования бессознательного. Гипнотический транс и власть постгипнотического внушения, с которыми Фрейд познакомился в период обучения у Ж. М. Шарко и в процессе самостоятельного использования гипноза в терапии, по-видимому, указывали на существование сферы разума, отличной от сознания. А. Шопенгауэр говорил о «диком звере», живущем в душе человека, а Ф. Ницше утверждал, что «сознание поверхностно» (W. Kaufmann, 1985). Фрейд признал восприятие бессознательной динамики Ницше в «Психопатологии обыденной жизни» (S. Freud, 1914/ 1966), процитировав его краткий афоризм: «"Я сделал это" — говорит моя память. "Я не мог этого сделать" — говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов моя память уступает». К концу века ученые, занимавшиеся поступками людей, все чаще считали, что человеческое поведение обусловлено процессами и мотивами, лежащими за пределами осознания (Н. F. Ellenberger, 1970; Н. S. Hughes, 1985). Тем не менее гипотеза о бессознательных психических состояниях отнюдь не доминировала среди академических психологов, считавших разум тождественным сознанию. Для них наука о разуме, психология, была наукой о сознании. Франц Брентано, философ, наиболее повлиявший на Фрейда, отвергал существование бессознательного (S. Krantz, 1990), и его взгляды примыкали к точке зрения выдающегося американского психолога Уильяма Джеймса (W.James, 1890). Брентано и Джеймс объединились, проповедуя доктрину, которая, согласно Брентано, называлась непогрешимостью внутреннего восприятия, а согласно Джеймсу — esse est sentiri. С их точки зрения, идеи в бессознательном — точно такие (esse est), какими они кажутся (sentiri). To есть идеи в сознании не являются составленными из бо- Глава 4. Психология бессознательного -J59 лее простых психических элементов, того, что Джеймс называл «кантовской лавкой бессознательного». Гештальтисты придерживались сходной позиции, утверждая, что сложное целое дано непосредственно в сознании, без какой-либо психической машинерии, скрытой за сценой опыта. Важно понять, что ни Брентано, ни Джеймс не отрицали ценности чисто описательного употребления термина «бессознательное». Они полностью признавали, что поведение или опыт могут определяться факторами, которые не осознаются людьми, но считали, что существование бессознательных причин опыта и поведения не требует постулата о бессознательных психических состояниях. Они выдвинули предположение о некотором количестве альтернативных механизмов, посредством которых могут бессознательно формироваться разум и поведение. Джеймс детально рассмотрел эту проблему в своей книге «Принципы психологии» (1890). Как указывает Джеймс, сознание представляет собой процесс в головном мозге, а мы не осведомлены о состоянии нашего мозга. Так, наш мозжечок поддерживает равновесие, но объяснение того, как обеспечивается необходимая нам поза, отнюдь не подразумевает, что мозжечок бессознательно вычисляет физические законы. С психологической точки зрения отнюдь не нужно предполагать существование воспоминаний, не вызываемых в настоящий момент; они существуют в головном мозге в виде следов, предрасположенности к сознанию, ожидающему сознательной активации (W. James, 1890). Другие явно бессознательные психические состояния можно объяснить как сбои внимания и памяти. Принятые стимулы, если пользоваться терминологией В. Вундта, являются сознательными, но, поскольку они не восприняты осознанно, их невозможно вспомнить. Если мы находимся под их влиянием, то можем подумать, что они влияют на нас «бессознательно», но на самом деле мы просто больше не помним об их присутствии в сознании. В 1960 г. Джордж Сперлинг показал, что в эксперименте Вундта по восприятию букв осознанно воспринятые буквы воспринимались на короткое время, но забывались в течение времени, необходимого субъекту, чтобы назвать те буквы, которые он увидел. Поэтому не нужно считать сновидение или воспоминание, которых мы не можем вспомнить, бессознательными из-за подавления; они «бессознательны» из-за забывания (W. James, 1890). Наконец, такие явления, как гипноз и существование множественных личностей, можно скорее объяснить диссоциацией сознания, а не существованием бессознательного. То есть в мозге одного индивида могут быть представлены скорее два различных сознания, неизвестных друг другу, чем одно сознание, окруженное бессознательными силами. Идея бессознательного казалась Джеймсу и многим другим психологам опасной с научной точки зрения: поскольку бессознательное по определению лежит за пределами интроспекции, оно может стать удобным средством для того, чтобы строить непроверяемые теории, превращая психологию, совсем недавно признанную наукой, в поле для спекуляций. «Бессознательное» (1915). Фрейд детально разработал свою концепцию бессознательного разума в работе «Бессознательное» (S. Freud, 1915b). Чтобы противостоять аргументам, подобным тем, которые приводил Джеймс, он начал подтверждать свой постулат о бессознательном разуме. В какой-то степени весь спор вокруг бессознательного казался ему всего лишь игрой слов. Сказать, что воспо- 160 Часть II. Основание психологии минания — этот следы в мозге, а не бессознательные психические состояния, означало всего лишь заново сформулировать определение психологии как исследования сознания и определить бессознательные состояния несуществующими, вместо того чтобы опровергать их существование. По мнению Фрейда, отождествлять разум и сознание было нецелесообразно прежде всего потому, что физиологического объяснения опыта не существует, а попытки его дать представляют собой отход от психологии. Помимо заявления о том, что теоретизирование на психологические темы в терминах бессознательных процессов удовлетворительнее, чем рассуждения в терминах физиологии, Фрейд предложил два основных аргумента в пользу бессознательного. Первым «неопровержимым доказательством» был успех психоанализа; только терапия, основанная на истинной теории, способна исцелять. Оппоненты идеи о бессознательном указывали на проблему, обнаруженную при последующем изучении результатов терапии: выздоровление могло быть спонтанным, не имеющим ничего общего с лечением. Более того, критики отмечали, что, даже если терапия работает, теория может не быть истинной. Эффективное действие может быть основано на ложной теории, так, древние моряки плавали по морям, руководствуясь принципами астрономии Птолемея. Современные критики могут подвергнуть сомнению эффективность психоанализа, как мы увидим в этой главе позднее. Второй аргумент в защиту бессознательного основывался на философской проблеме других разумов, поднятой Р. Декартом. Фрейд применил к выводу о подразумеваемом бессознательном внутри нас аргумент Декарта о том, что мы предполагаем сознание у других людей. Он утверждал, что точно так же, как мы предполагаем присутствие разума у других людей и, возможно, животных, на основании «наблюдаемых высказываний или действий», нам следует поступать и в случае с самими собой: «Обо всех поступках и проявлениях, которые я в себе замечаю, должно судить точно так же, как если бы они принадлежали кому-то другому», другому разуму внутри меня. Фрейд отдавал себе отчет, что этот аргумент «логически ведет к предположению о еще одном, втором, сознании» внутри кого-либо, но вопреки тому, что Джеймс поддерживал эту же самую гипотезу, Фрейд думал так вряд ли для того, чтобы получить одобрение со стороны психологов сознания. Более того, Фрейд утверждал, что это другое сознание обладает особенностями, «которые кажутся нам чужеродными, даже неправдоподобными» в такой степени, что предпочтительнее считать их принадлежностью не второго сознания, а бессознательных психических процессов (цит. по: P. Gay, 1989, р. 576-577). Фрейд стремился разграничить несколько значений термина «бессознательное». Фрейд соглашался с психологами сознания в том, что мы не всегда полностью осознаем причины своего поведения. Разногласия начались с предложенной Фрейдом топографической концепции бессознательного психического пространства, где идеи и желания живут тогда, когда они не представлены в сознании. Схема Фрейда напоминала таковую у Ф. Ницше: сознание — это некий поверхностный слой, лежащий над обширным и неизвестным царством, которое ощущается смутно, если ощущается вообще. В описании разума, данном Фрейдом, все психические события начинаются в бессознательном, где их проверяют на приемлемость сознанием. Мысли, которые проходят проверку цензуры, могут стать сознательными; Глава 4. Психология бессознательного 161 если же они не выдерживают испытания, им не позволяют попасть в сознание. В применении к восприятию этот анализ заложил основы для важного направления 1950-х гг., известного как «Новый взгляд на восприятие». Но прохождение цензуры не ведет непосредственно к попаданию в сознание, а всего лишь делает идею «способной стать сознательной». Идеи, доступные сознанию, обитают в пред-сознании, которое Фрейд не считал принципиально отличающимся от сознания. С точки зрения психоанализа еще важнее и интереснее судьба идей или желаний, которые не выдержали проверки психическим цензором. Зачастую они очень сильны и постоянно ищут выражения. Но.поскольку они противоречивы, их постоянно приходится удерживать для того, чтобы они оставались в бессознательном. Это динамическое бессознательное создается с помощью подавления, действия, которое активно и насильно противостоит попаданию в сознание неприемлемых мыслей. В современных учебниках динамическое бессознательное иногда представляют в виде психической тюрьмы, но это неверно, так как теряется его динамический характер и таким образом игнорируется один из самых важных тезисов Фрейда. Подавление — это динамическое действие, а не запирание навечно. Подавленные мысли и желания живут и, блокированные цензурой и подавлением, находят косвенное выражение в невротических симптомах, сновидениях, психических ошибках и направлении в иное русло — сублимации в более приемлемые формы мышления и поведения. Ревизия и расширение психоанализа Идеи Фрейда сильно изменились по сравнению с изначальными формулировками, которые он дал в течение первых двух десятилетий XX в. В 1920-х гг. он пересмотрел свою теорию мотивации и теорию личности настолько решительно, что не все аналитики более позднего периода смогли принять их. В 1930-х гг. он написал две пользующиеся большой популярностью среди читателей книги, в которых применил метод психоанализа к будущему религии и общества. Пересмотр Значение агрессии: «По ту сторону принципа удовольствия» (1920). К 1905 г., когда Фрейд писал «Три очерка по теории сексуальности», он пришел к заключению, что то, станет ли человек здоровым, невротичным или сексуально «извращенным», зависит от сексуальных мыслей в детстве и, что еще важнее, от разрешения эдипова комплекса. Основным в его концепции динамического бессознательного, которое содержало желания, стоящие за симптомами, сновидениями и оговорками, было подавление. Поскольку подавление представляло собой постоянное действие, направленное на то, чтобы не допускать неприемлемые сексуальные желания в сознание, то оставалось необходимым объяснить источник психической энергии, используемой для подавления либидо. В качестве рабочей гипотезы Фрейд (S. Freud, 1915a) высказал предположение о том, что существуют две группы «основных инстинктов»: инстинкты Эго, или самосохранения, и половые инстинкты. Эго использует энергию своего Эгоинстинкта для того, чтобы защитить себя от желаний, порождаемых половыми инстинктами, т. е. подавить их. В такой форму6 Зак. 79 162 Часть II. Основание психологии лировке психоанализ изображал разум как арену борьбы, компромиссным результатом которой были сознательные мысли и поведение. Фрейд остался недоволен своей рабочей гипотезой. В 1920 г. он опубликовал работу «По ту сторону принципа удовольствия», первую из двух основных, содержащих ревизию его теории. Кульминацией ревизии стала структурная модель личности в «Я и Оно» (S. Freud, 1923/1960). Возможно, вследствие своих собственных страданий из-за неподдающегося лечению рака челюсти (он перенес многочисленные операции и каждый день был вынужден терпеть болезненную процедуру вставления протеза) и кровавой бойни Первой мировой войны, Фрейд становился все более пессимистичным. В работе «По ту сторону принципа удовольствия» он высказал предположение о том, что «целью всей жизни является смерть». Здесь Фрейд в терминах психоанализа повторил старую истину: мы рождаемся, чтобы умереть. Аргументы Фрейда основаны на его концепции инстинктов как побуждений и поведения, мотивированного уменьшением побуждения. Неудовлетворенные инстинкты порождают состояние активации, при которой организм старается уменьшить ее, совершая поведенческие акты, удовлетворяющие инстинкт. Удовлетворение носит лишь временный характер, поэтому со временем инстинкт снова должен получить удовлетворение, что порождает циклический процесс активации и удовлетворения, который Фрейд назвал навязчивым действием. Из этого следует, что оптимальное состояние, к которому стремится каждый живой организм — это полное забвение, свобода от активации. Фрейд пришел к выводу, что внутри нас, наряду с побуждением к жизни, лежит и побуждение к смерти. Инстинкты Эго сохраняют жизнь индивида, а половые инстинкты охраняют существование вида, поэтому Фрейд объединил их как инстинкты жизни, под названием Эрос, по имени древнегреческого бога любви. Противоположны инстинктам жизни инстинкты смерти, или Танатос, по имени древнегреческого бога смерти. Эрос и Танатос взаимно подавляют друг друга. Танатос обеспечивает энергию, с помощью которой Эго, по велению морализующего суперэго, подавляет сексуальные желания, а Эрос дает энергию, чтобы подавлять инстинкт смерти, и удерживает от немедленного выполнения летального желания. Постулат о желании смерти предлагал новое решение проблемы агрессии. В предыдущей теории Фрейда предполагалось, что агрессивные акты совершаются из-за фрустрации Эго или сексуальных потребностей. Так, животные сражаются, чтобы защитить себя, или из-за пищи, воды, территории, возможности для размножения. В новой теории агрессия стала автономным побуждением. Точно так же как половые инстинкты можно направить в иное русло, чем собственно биологические объекты, инстинкт смерти можно направить на что-то иное, чем смерть самого организма. Эрос на некоторое время может подавить суицидальную агрессию Танатоса, но неизбежным результатом становится агрессия, направленная на других. Новая теория Фрейда не получила широкого признания среди его последователей, большинство из которых предпочитали более ранние, менее пессимистичные взгляды Фрейда на человеческую природу, но обе теории агрессии появились в позднейшей непсихоаналитической литературе. Первая концепция, согласно которой агрессию вызывает фрустрация, прослеживается в гипотезе «фрустрации-агрессивности», составной части теории социального научения (J. Dollard et al., Глава 4. Психология бессознательного 163 1939), а вторая концепция агрессии как необходимой части природы получила подтверждение этологов, которые подчеркивали адаптационное значение агрессивного поведения (К. Lorenz, 1966). Структура личности: «Эго и Ид» (1923). В книге «Бессознательное» Фрейд разрабатывал описательное, топографическое и динамическое употребление бессознательного. Но в его обращении с бессознательным подразумевалось дополнительное, структурное значение, которое он развил в новой концепции личности не как пространстве, а как наборе взаимодействующих структур. Бессознательное не просто место в пространстве (топографическое употребление), содержащее уже доступные мысли (предсознание) и подавленные мысли (динамическое бессознательное). Это также система разума, отделенная от сознания, которая следует своим собственным фантастическим принципам. В отличие от сознания, бессознательное свободно от логики, эмоционально нестабильно, живет по большей части в прошлом, а не настоящем, и, в целом, не соприкасается с внешней реальностью. Систематическая, или структурная, концепция бессознательного становилась все более важной для Фрейда и заняла центральное место в последующей перестройке картины разума (S. Freud, 1923/1960). Топографическая модель разума как собрания пространств (сознания, предсознания, динамического бессознательного) была заменена структурной моделью. Согласно этой новой теории, личность составляют три различные психические системы. Первая — врожденный, иррациональный, ориентированный на удовлетворение Ид (старая систематическая концепция бессознательного). Вторая — выученное, рациональное, ориентированное на реальность Эго (сознание плюс предсознание). Третья — нравственно иррациональное Суперэго (цензор), состоящее из нравственных императивов, унаследованных в процессе ламаркистской эволюции. Фрейд говорил, что старая дихотомия сознания и бессознательного с принятием структурной точки зрения теряет свое значение. Ид представляет собой биологическую основу разума, источник всех мотивов и, таким образом, конечный двигатель поведения. Именно желания Ид обычно таятся за всем лучшим и худшим в человеческой истории, за трагедиями и достижениями, войной и миром, религией и наукой, здоровьем и неврозом, за всей человеческой цивилизацией. Фрейд использовал эту идею в работах, которые нанесли удар самим основам цивилизации. Расширение Сублимация, превращение сексуального либидо в нейтральную психическую энергию, осуществляется с помощью нарциссизма ребенка. Эта несвязанная энергия позволяет Эго функционировать, но именно эта энергия служит и Эросу, и инстинктам смерти. С одной стороны, Эго носит адаптивный характер и, следовательно, позволяет человеку жить; с другой стороны, оно противоречит принципу удовольствия Ид, как делают инстинкты смерти. Таким образом, перед цивилизацией стоит дилемма. Цивилизованная жизнь постоянно повышает требования к Эго по контролю над аморальным Ид и занятии цивилизованной деятельностью, а не следованию простым животным удовольствиям. Поскольку подобные требования имеют своей целью смерть и противостоят удовольствиям, то достигнуть счастья стано- ■J64 Часть I I . Основание психологии вится все труднее. Позднее, когда Фрейд закончил разработку основных принципов психоанализа, он обратился к проблемам цивилизации. «Будущее одной иллюзии» (1927). В работе «Будущее одной иллюзии» (S. Freud, 1927/1961), предшествовавшей труду «Цивилизация и неудовлетворенность» (S. Freud, 1930/1961), Фрейд использовал психоанализ в качестве скальпеля для вскрытия религии, социального института, почитаемого множеством людей, но который был объектом ненависти философов Просвещения. Война между наукой и религией шла уже давно, и Фрейд надеялся нанести решающий удар в пользу науки, разоблачив инфантильные мотивы, стоящие за религиозными чувствами. В XIX в. большинство людей называли себя приверженцами религии, считая ее бастионом цивилизации, но многих мучили серьезные сомнения в том, во что они верили. Они хотели верить, они пытались верить, они жаждали простой, лишенной тревог веры детей — но сомнения оставались. Эти сомнения особенно пугали потому, что их появление означало трещины в бастионе цивилизации. У Фрейда сомнений не было. В «Будущем одной иллюзии» он решительно заявляет, что религия — просто попытка исполнения желаний. Религия основана исключительно на детском чувстве беспомощности и на желании получить защиту всемогущего родителя. Более того, религия, по мнению Фрейда, — опасная-иллюзия, поскольку ее догматическое учение сдерживает интеллект и удерживает человечество в детском состоянии. Религия — это то, что надлежит перерасти по мере того, как люди создадут научные ресурсы и смогут твердо стоять на ногах. Тайно сомневающимся в религии, тем, кто перерос ее, но не знает об этом, именно таким людям Фрейд адресовал свою работу. Его целью, как всегда, было утвердить «примат интеллекта» над инфантильными желаниями и эмоциональными потребностями. В произведении «Будущее одной иллюзии» Фрейд сделал ряд пессимистичных заявлений, которые затем развил в книге «Цивилизация и неудовлетворенность». Он писал: «Каждый индивид на самом деле враг цивилизации... и люди... ощущают как тяжкую ношу те жертвы, которых цивилизация ждет от них, для того, чтобы была возможной общественная жизнь». Итак, темой книги «Цивилизация и неудовлетворенность» является неизбежность несчастий цивилизованных людей. «Цивилизация и неудовлетворенность» (1930). В начале книги «Цивилизация и неудовлетворенность» (S. Freud, 1930/1961, р. 81) автор писал: «Чувство вины — это важнейшая проблема развития цивилизации... а цена, которую мы платим за достижения цивилизации, — потеря счастья из-за роста чувства вины». Каждый человек ищет счастья, и, по мнению Фрейда, самое сильное чувство счастья приходит при непосредственном удовлетворении наших инстинктивных, особенно сексуальных, желаний. Но цивилизация требует, чтобы мы в значительной степени отказывались от прямого удовлетворения и вместо этого заменяли его культурной деятельностью. Подобные сублимированные побуждения приносят нам меньше удовольствия, чем непосредственное удовлетворение. Вдобавок к нашей неудовлетворенности мы также интернализируем требования цивилизации как строгое Суперэго, взваливающее на нас вину за аморальные мысли и поступки. Следовательно, цивилизованные люди не так счастливы, как примитивные; по мере роста цивилизации счастье уменьшается. С другой стороны, у цивилизации есть безусловные преимущества и она необходима для социальной жизни людей. Вслед за Т. Гоббсом Фрейд высказывал она- Глава 4. Психология бессознательного 165 сения, что без средств сдерживания агрессивности общество погрязнет в войне всех против всех. Следовательно, цивилизация необходима для выживания не только сильнейщих и, по крайней мере частично, служит Эросу. Более того, взамен за подавление цивилизация дает нам не только безопасность, но и искусство, науку, философию и более комфортабельную жизнь благодаря технологии. Таким образом, цивилизация представляет собой дилемму, из которой Фрейд не видел выхода. С одной стороны, цивилизация — это защитник и благодетель человечества. С другой стороны, она требует несчастий и даже невроза как платы за свои благодеяния. Ближе к концу книги Фрейд намекает на то, что цивилизация может варьировать степень несчастья, которое порождает, но этот вопрос он оставил на рассмотрение других авторов. Этот вопрос поднимали многие мыслители, поскольку «Цивилизация и неудовлетворенность» по справедливости считается одной из самых провокационных работ Фрейда. Некоторые авторы утверждали, что западная цивилизация невротична, и в качестве альтернативы предлагали различные утопии, например, Э. Фромм — социализм. Другие верят, что единственный выход из дилеммы Фрейда — отказ от самой цивилизации и возвращение к простым физическим удовольствиям детства. Какова бы ни была ценность этих призывов, дилемма Фрейда остается и остро ощущается сегодня, когда восстание против торможения и вины, начало которого Фрейд видел уже в свое время, достигло невиданного размаха, причем вызвано оно не подавлением и моралью, а практической тревогой по поводу болезней и смерти. Судьба психоанализа В отличие от психологии сознания, психоанализ выжил, хотя по мере открытия физиологических причин нервных и психических расстройств число его сторонников сократилось. Молодой Фрейд отошел от своих друзей и наставников, а в более зрелом возрасте он, основоположник и сторонник психоанализа, отдалился от независимо мыслящих последователей. Отто Ранк, Альфред Адлер и Карл Юнг были изгнаны из рядов психоаналитического движения за слишком категоричное несогласие с его основателем. В постфрейдистском психоанализе раскол следовал за расколом, до тех пор пока эта область не превратилась в то, что она представляет собой сейчас — вавилонское столпотворение конкурирующих друг с другом сект. Если влияние Фрейда на академических психологов было ограниченным, то воздействие его бывших последователей практически не ощущалось. Но, как напоминает нам Питер Гэй, сам Фрейд был неотвратим. Является ли Фрейд легендарным героем, или справедливо утверждение, что «психоанализ — самое успешное мошенничество в XX веке», как настаивает биолог Питер Медовар (цит. по: J. F. Sulloway, 1979)? А может быть, работы Фрейда уже потеряли какое-либо значение и его имя должно кануть в Лету? Психоанализ Фрейда и наука Притязания психоанализа стать такой же наукой, как и все остальные, оспаривались с самого начала. Позитивисты находили гипотезы Фрейда туманными и трудными для проверки (Е. Nagel, 1959). Самую серьезную атаку на научный статус J66 Часть II. Основание психологии психоанализа предпринял Карл Поппер, считавший психоанализ лженаукой. Как мы узнали из главы 1, Карл Поппер сформулировал свой принцип фальсифицируемости как демаркационный критерий, разделяющий истинно научные точки зрения и те, которые всего лишь претендуют на научность. Согласно принципу фальсифицируемое™, для того чтобы быть достойной звания науки, теория должна сделать такие предсказания, недвусмысленную ложность которых можно было бы доказать. Однако К. Поппер обнаружил, что психоанализ всегда в состоянии объяснить любое поведение, при этом неважно, насколько сильно оно кажется противоречащим психоанализу. Где-то в сложной топографии, структурах и динамике разума можно найти объяснение всему, чему угодно, от игры женщины со своей сумочкой (символической мастурбации) до космической гонки (фаллическое соревнование за постройку самой большой ракеты). В духе Поппера был и вопрос, который философ Сидни Хук (Sidney Hook, 1959) задавал многочисленным психоаналитикам на протяжении десятков лет: каким должен быть человек, лишенный эдипова комплекса? Он никогда не получал удовлетворительного ответа, но много раз сталкивался с раздражением. Аргумент Поппера получил широкую поддержку, но психоаналитики, конечно, его отвергали. Философ Адольф Грюнбаум (Gmnbaum, 1984, 1986) соглашался с ними и переходил к заявлению Фрейда о том, что психоанализ является наукой. Грюнбаум утверждает, что тот сделал предположения, которые могут быть фальсифицированы, самым важным из которых Грюнбауму представляется «аргумент совпадения». Когда Фрейд предложил считать неопровержимым доказательством в пользу психоанализа терапевтический успех, он говорил, что психоанализ, и только психоанализ, может принести реальное излечение неврозов, поскольку только психоанализ находит глубинные желания и мысли, которые «совпадают» с симптомами. По мере того как терапия вскрывает и уничтожает бессознательные желания, симптомы исчезают до тех пор, пока не пропадает сам невроз. Фрейд утверждал, что остальные терапевты могут добиться лишь частичного и временного успеха, поскольку не доходят до причины неврозов, принося незначительное облегчение посредством внушения. Грюнбаум считает, что «аргумент соответствия» опровергает заявление Поппера о том, что психоанализ не является наукой, поскольку «аргумент соответствия» фальсифицируем. Следовательно, психоанализ можно считать наукой, и остается лишь вопрос о ложности или истинности его заявлений. Для того чтобы получить признание истинности согласно своим же собственным критериям, психоанализ должен продемонстрировать уникальный терапевтический эффект. Уникальный успех жизненно важен для аргумента соответствия, поскольку, если остальные психотерапевтические системы работают, по крайней мере, так же хорошо, как психоанализ, нет никаких оснований предпочесть сложный психоанализ более простым теориям. Терапия поведения, например, покоится на простых принципах выработки условных рефлексов, и если будет доказано, что она сопоставима с психоанализом, то, согласно принципу бритвы Оккама, с научной точки зрения она окажется предпочтительнее, чем психоанализ. Если мы посмотрим на терапевтический успех психоанализа, то увидим, что, хотя Фрейд хвастливо заявлял об одном успехе за другим, он приводил удивитель- Глава 4. Психология бессознательного 167 но мало данных, подкрепляющих эти заявления. Фрейд детально описал только шесть случаев, одним из которых занимался не он, и только два из них счел успешными (Sulloway, 1991). Это были случаи «человека-крысы» и «человекаволка». «Человек-крыса» получил свое прозвище из-за смертельного ужаса перед крысами и фантазий на их счет, а «человек-волк» — из-за сновидения, в котором фигурировали волки. Описания обоих случаев, данные Фрейдом, не выдерживают тщательного анализа. Оба сообщения содержат многочисленные искажения, и ни один из пациентов не выглядит излечившимся. После объявления в печати об успехе с человеком-крысой Фрейд признался К. Юнгу, что на самом деле пациент был весьма далек от выздоровления и, подобно Доре, прервал терапию. Случай с человеком-волком известен лучше, поскольку тот пережил Фрейда на много лет и уже в конце жизни поведал свою историю журналистам. Этот пациент бесплатно продолжал проходить психоанализ после смерти Фрейда. Он рассказал репортеру, что написал мемуары о своем случае по указанию одного из последующих аналитиков, «чтобы продемонстрировать миру, как Фрейд излечил серьезно больного человека», но «все это было ложью». Он чувствовал себя точно таким же больным, как и тогда, когда пришел к Фрейду. Фишер и Гринберг (S. Fisher and R. P. Greenberg, 1977), авторы работы, признающей психоанализ наукой, все же пришли к выводу о том, что собственная терапевтическая работа Фрейда практически не приносила успешных результатов. Как следствие, некоторые приверженцы психоанализа пытаются решить дилемму, заявляя, что психоанализ не наука, а средство интерпретации (J. Lacan, 1968; P. Ricoeur, 1970). Герменевтическая версия психоанализа утверждает, что занятия психоанализом напоминают скорее работу литературного критика, чем науку. Литературный критик внимательно читает текст, чтобы разгадать его смысл, смысл, который может быть скрыт даже от самого автора. Аналогично, психоаналитик, работающий с пациентом, внимательно читает текст его жизни, пытаясь воссоздать то скрытое значение, которое он в себе несет. Согласно такой версии психоанализа, цель терапии — получить истолкование, с которым пациент согласился бы и которое можно было бы сделать основой для более полноценной жизни. Герменевтика изначально была искусством истолкования Библии, и герменевтический психоанализ в каком-то смысле является возвращением к средневековой концепции мира как книги, содержащей значения, которые следует расшифровать, а не причины, которые надлежит открыть. Применимость герменевтического психоанализа весьма спорна (см. комментарии к Grunbaum, 1986). Главное возражение против него заключается в том, что сам Фрейд настаивал на научности психоанализа (A. Grunbaum, 1984,1986), даже если в настоящее время его концепция науки и устарела (L. Breger, 1981). Но несмотря на намерения Фрейда, именно герменевтическая версия оказала наибольшее влияние на общество. Психоанализ после Фрейда Фрейд и его окружение. У Фрейда было немало учеников, но лучшие из них или отошли от психоанализа, или были изгнаны самим учителем. В большинстве случаев это было связано с тем, что они считали чрезмерным тот акцент, который 168 Часть II. Основание психологии Фрейд делал на сексуальности. Альфред Адлер (1870-1937), например, подчеркивал чувство неполноценности и компенсирующее его «желание власти». Наиболее известным из последователей Фрейда, покинувших своего учителя, стал Карл Густав Юнг (1875-1961). До учебы у Фрейда Юнг уже имел репутацию психиатра с международной известностью. Из-за того, что большинство его последователей были евреями, Фрейд беспокоился, что влияние психоанализа не выйдет за пределы гетто, и сделал главным наследником своей работы нееврея Юнга. Однако мышление Юнга сильно отличалось от Фрейда, он больше симпатизировал религиозным и моральным соображениям и был сильнее подвержен их влиянию. Для Юнга Фрейд был чересчур материалистичным, видящим только темную сторону человеческой натуры. Расставание Фрейда и Юнга было неизбежно. Юнга отстранили от лидерства в психоаналитическом движении, и в последних письмах Фрейд и Юнг осыпали друг друга оскорбительными диагнозами. Фрейд и его последователи. Психоанализ как движение, терапия и теория разума продолжал развиваться после того, как умерли психоаналитики первого поколения. Он продолжал распадаться на массу конкурирующих сект, но можно проследить две общие тенденции. Первая заключалась в развитии версий психоанализа, которые принижали роль инстинктов и больше фокусировали внимание на важности Я, или Эго (М. Eagle, 1984). Например, Фрейд рассматривал психологическое развитие как влекомое неизбежным раскрытием полового инстинкта в последовательности генетически определенных стадий. Напротив, психоаналитики Я или взаимоотношений с объектом считают, что ключ к развитию личности лежит в дифференциации Я от не-Я. Здоровые люди движутся от состояния независимости от других к зрелой уверенности к себе, которую Хайнц Кохут называет «здоровым нарциссизмом» (М. Eagle, 1989). Патология приводит к тому, что Я и мир не дифференцированы адекватно. Другим основным направлением развития психоанализа стал рост систем анализа, которые, по сути, принимают выводы К. Поппера и отвергают желание Фрейда сделать психоанализ наукой. Психоанализ делит важные проблемы с экспериментальной психологией. Самый важный вопрос состоит в том, рассматривать ли психоанализ как Naturwissenschaftwnn как Geisteswissenschaft. Фрейд настаивал на том, что психоанализ является естественной наукой, но на практике он напоминает скорее литературные толкования, чем научные исследования. Так, в том произведении, которое считается шедевром Фрейда, «Толковании сновидений» (1900/1968), автор выдвигает теорию происхождения сновидений, которая уходит корнями в «Проект». Но, интерпретируя сны, Фрейд прибегал к литературным методам, зависящим от игры слов, аллегорий и символизма. Соперничающая аналитическая психология К. Юнга открыто принимала истолкования как подход к разуму, поскольку К. Юнг искал универсальные паттерны символизма на протяжении истории и в различных культурах. Эта герменевтическая, хотя и не всегда юнгианская, форма психоанализа сейчас является основной силой в психоанализе, литературной критике и исследованиях культуры. Такая же ситуация возникла из попыток Фрейда построить свою науку на беседе с пациентами. Психотерапевтам их клиенты известны как индивиды, с их именами, историей жизни и личными проблемами, тогда как психологи научного толка знают своих субъектов лишь как безликих представите- Глава 4. Психология бессознательного 169 лей вида Homo sapiens. Фрейд думал, что он может шагнуть от частного, уникального опыта к научным обобщениям относительно человеческой природы во все времена и в любом месте. Например, сфабриковав ранние воспоминания о сексуальном желании по отношению к собственной матери и страхе перед отцом, Фрейд пришел к выводу, что это был универсальный опыт, эдипов комплекс. Вместо вывода о том, что у некоторых детей иногда могут возникать такие чувства, приверженность Фрейда к научной универсальности привела его к формулировке универсального закона на базе единственного случая. Сегодня многие терапевты отвергают методику Фрейда, рассматривая терапию как построение повествования о жизни клиента, способного решить проблемы прошлого и облегчить будущее. Наследие Фрейда Жак Лакан (Lacan, 1968) один из самых влиятельных лидеров герменевтического психоанализа, поместил Фрейда среди трех вождей (двое других — Карл Маркс и Ницше) Партии Подозрения, которые оказали огромное воздействие на мысль XX столетия. Общий враг этой партии — средний класс. Брёйер говорил, что акцент Фрейда на сексе в определенной степени был вызван желанием «эпатировать буржуа» (цит. по: Sulloway, 1979). Маркс трудился над пролетарской революцией, которая уничтожила бы капитализм и буржуазию. Ницше отвергал мораль среднего класса как неподходящую для сверхчеловека (Ubermensch, идеализированного Ницше человека будущего). Обычным оружием Партии Подозрения является разоблачение. Фрейд раскрыл глубины сексуальной развращенности, скрывавшиеся за ширмой респектабельности среднего класса. Маркс показал эгоистическую жадность в устремлениях предприимчивых капиталистов. Ницше освещал малодушную трусость христианских мучеников. Для Партии Подозрения ничто не является тем, чем кажется; в психологии Фрейда это означает, что ни одно высказывание, ни одно действие не является тем, чем оно кажется, — все требует истолкования. Как отмечал Аласдэйр Мак-Интайр (Maclntyre, 1985), общественные науки, особенно психология, занимают уникальное место среди остальных наук, поскольку их теории могут оказывать влияние на субъект их исследований. В результате психология формирует реальность, которую описывает, а «сверхобъяснительный», как называет его Мак-Интайр, образ жизни играет сегодня большую роль: Фрейд сделал доступной мысль о всепроникающем присутствии непризнанного мотива; это помогло нам заглянуть за очевидную простоту поведения других и увидеть то, что ими движет на самом деле; в равной степени это вдохновляет нас реагировать на скрытую реальность, а не на поверхностную видимость (Maclntyre, 1985, р. 899). Имея дело со «сверхобъенительным» образом жизни, ничему нельзя верить; каждое утверждение, каждое действие требует пояснительных примечаний. Эти интерпретации не обязательно будут фрейдистскими. Чтобы увидеть эффект сверхобъяснений, нужно всего лишь рассмотреть странность современных телевизионных новостей, где репортеры, цитируя экспертов и анонимных «информированных лиц», рассказывают нам, народу, как в этом самом народе отзовется очередная президентская речь! Отныне правительственным чиновникам ничего •J70 Часть II. Основание психологии не нужно говорить, им достаточно посылать сообщения, которые расшифровываются учеными мужами. Ответственность и искренность исчезли. Фрейд и Партия Подозрения принесли нам паранойю. Двоих жителей Вены Фрейду так и не удалось обмануть. Философ Людвиг Витгенштейн писал своему другу: «Он полон сомнительных идей, а его очарование и очарование его предмета настолько велико, что это может легко обмануть тебя... Поэтому положись на свой ум» (цит. по: Schatzman, 1992, р. 34). Остроумный журналист Карл Краус говорил: «Психоанализ сам по себе является психическим заболеванием, на лечение каковых претендует» (цит. по: Gay, 1988, р. 449). Психоанализ оказал мощное воздействие на XX столетие, и идеи Фрейда можно встретить повсеместно. Идея психиатрии как «лечения психиатрических нарушений с помощью разговоров» привела в 1940-х гг. к созданию клинической психологии, хотя психологи редко занимаются психоанализом, разрабатывая свои собственные методы, такие как, например, клиент-центрированная терапия Карла Роджерса. Что касается все увеличивающегося количества критиков, то психоанализ Фрейда следует отнести к реликтам психологии и психиатрии XIX столетия. Библиография Пытаться управиться с научной литературой о Фрейде — это все равно что попытаться напиться из пожарного шланга: вас унесет и вы утонете, а не освежитесь. Здесь я привожу лишь очень малую часть всей литературы. Читатели могут найти гораздо больше, порывшись в любой библиотеке. Фрейд — весьма противоречивая фигура. Одни его любят, а другие ненавидят. Эти чувства и научные работы, связанные с ними, вы можете найти по адресу: Burying Freud Web site, www.shef.ac.uk/ uni/projects/gpp/burying-freud.html. Несмотря на свое название, эти We^-сайты содержат статьи и письма, которые пылко защищают Фрейда от критиков. Общие работы Обычная биография Зигмунда Фрейда приведена в трилогии Эрнста Джонса «Жизнь и труды Зигмунда Фрейда» (Ernest Jones, Life and Work of SigmundFreud); существует и краткое однотомное изложение (New York: Basic Books, 1961). Джонс принадлежал к кругу близких Фрейда, поэтому написанная им биография несет на себе отпечаток как достоинств, так и недостатков такой тесной связи с субъектом книги, соединяя уникальные сведения и стиль «жития святого». Недавно появились еще две биографии. Одна из них принадлежит автору, симпатизирующему Фрейду (P. M. Gay, 1988). Она прекрасно написана и открывает доступ ко многим, хотя и не всем, документам, скрытым от широкой публики (некоторые из материалов Фрейда хранятся в Библиотеке Конгресса и не могут быть опубликованы ранее 2100 г.!). Гай — историк, прошедший психоанализ, и в каком-то смысле он пишет как новообращенный; хотя он и критикует Фрейда, тот все же остается для него героем. Более того, книга скрывает научные противоречия, существующие в отношении Фрейда, хотя их обсуждение и приведено в великолепной библиографии. Более нейтральная биография, включающая в себя критическую литературу, обсуждаемую в тексте, принадлежит перу Пола Ферриса (Paul Ferris, 1998). Глава 4. Психология бессознательного -|71 Мои любимые общие работы о Фрейде написаны Ф. Дж. Саллоуэем (F. J. Sulloway) (1979; его работу 1982 г. можно считать резюме, а 1991 г. — продолжением), которого я ценю за элегантность аргументов в пользу Фрейда как тайного биолога и за развенчивание мифа о Фрейде-герое, и П. Риффом (P. Rieff, 1979), который с глубокой симпатией изобразил Фрейда не как врача, ученого или героя, а как нравственного философа, оказавшего огромное влияние. Еще две биографии написаны философом Ричардом Уоллхаймом (Richard Wollheim, SigmundFreud. New York: Viking, 1971) и профессиональным биографом Рональдом Кларком (Ronald Clark, Freud: The Man and the Cause. New York: Meridian, 1980). Существует и более критический обзор, в котором показана культообразная природа психоанализа (P. Roazen, 1974; см. также: F. J. Sulloway, 1991), причем один из старых аналитиков, которых опрашивал Роазен, крикнул ему: «Вы никогда не узнаете наших секретов!» Более позднюю историю психоанализа см.: Н. F. Ellenberger (1970) и Reuben Fine, A History of Psychoanalysis (New York: Columbia University Press, 1979). Существует три сборника очерков о Фрейде. Два из них носят общий характер: S. G. M. Lee and M. Herbert, eds., Freud and Psychology (Harmondsworth, England: Penguin, 1970), и R. Wollheim, ed., Freud: A Collection of Critical Essays (Garden City, NY: Doubleday). Третий сосредоточивает основное внимание на Фрейде-философе: R. Wollheim and J. Hopkins (eds), Philosophical Essays on Freud (Cambridge, England: Cambridge University Press, 1982). Итог недавних научных исследований характера Фрейда подводится в работе: Frederick Crews, «The Unknown Freud», New York Review of Books (November 18,1993): p. 55-66. Ф. Круз пишет с такой же позиции, как и я сам: с позиции глубоко разочарованного бывшего верующего. Опубликованы различные собрания писем Фрейда. Однако в силу крайне скрытной натуры хранителей его архивов вышли в свет всего два полных набора писем, лишенных каких-либо исправлений: W. McGuire, ed., The Freud-Jung Letters (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1974) и Freud (1985), переписка Фрейда и В. Флисса. Фрейд положил начало традиции культоподобной секретности, окружающей психоанализ, дважды уничтожив собрание писем и рукописей, для того чтобы его биографы не смогли добраться до них и осквернить его героический образ. Переписка Фрейда и Флисса носит изобличительный характер. Флисс был самым близким другом Фрейда, и эти письма помогают увидеть, как проходило становление мысли Фрейда, а также проникнуть в глубины его характера (первое письмо было написано, когда у Фрейда была женщина, которая до него подвергалась гипнозу). Фрейд уничтожил адресованные ему письма Флисса и пытался с той же целью заполучить свои письма, но не смог. Впервые эти письма (в значительном сокращении) были опубликованы вместе с проектом в 1954 г. (The Origins of Psychoanalysis. New York: Basic Books). Дж. М. Массона пригласили, чтобы подготовить к публикации письма Фрейда, но, несмотря на то что он прошел психоанализ, это обернулось отнюдь не самым безопасным выбором. Когда он разработал свою версию ошибки с совращением, он был уволен из архивов Фрейда, и только том, содержащий переписку Флисса и Фрейда, успел выйти в свет. Боюсь, что я не доживу до того, чтобы увидеть остальные. В психоаналитическом сообществе это вызвало серию скандалов, см.: Janet Malcolm, In the Freud Archives (New York: Random House, 1985). Дж. М. Массой возбудил против Ж. Малкольм дело о клевете, которое в 1991 г. слушалось в Верховном суде США. Жюри вынесло решение 172 Часть II. Основание психологии о том, что заявления Ж. Малкольм носили ложный, но не клеветнический характер, и дело было закрыто (R. Holding, 1996, June 6). Лучшей общей работой Фрейда является: A General Introduction to Psychoanalysis (New York: Washington Square Press, 1924/1952) и ее продолжение: New Introductory Lectures on Psychoanalysis (New York: Norton, 1933/1965). «Библией» психоанализа служит книга: J. Strachey, ed., The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud, в 24 томах (London: Hogarth Press, 1966-74). Питер Гэй (Peter Gay, 1989) составил однотомную компиляцию работ Фрейда. На трудности перевода Фрейда проливает свет замечательное собрание писем двух последователей Фрейда: Bloomsbury/Freud: The Letters of James and Alix Strachey 1924-1925, P. Meisel and W. Kendrick, eds. (New York: Norton, 1990). Окружение / Общие работы, перечисленные выше, дают различные точки зрения на окружение, в котором работал Фрейд. Культурная жизнь Вены того времени описана в книге Шорска (С. Е. Schorske, 1980), а также в работе его ученика У. Дж. Мак-Грата (W. J. McGrath, 1986). Г. Р. Декер (Н. S. Decker, 1991) также обсуждает венский период в жизни Фрейда, уделяя при этом особое внимание австрийской еврейской общине. В работе: David Bakan, Sigmund Freud and the Jewish Mystical Tradition (Princeton, NJ: D. van Nostrand, 1958) идеи Фрейда возводятся к еврейской теологии. Что касается медицинского аспекта, то существуют две книги о развитии концепции неврозов: Jose M. Lopez Pinero, Historical Origins of the Concept of Neurosis (Cambridge, England: Cambridge University Press, 1983) и George Frederick Drinka, The Birth of Neurosis: Myth, Malady and the Victorians (New York: Touchstone, 1984). В последние годы неожиданно вырос интерес к исследованиям истерии. Марк Микейл (Mark Micale) составил два путеводителя по литературе: «Hysteria and Its Historiography: A Review of Past and Present Writings», History of Science, 27 (1989): I: 223-61, II: 319-56, и «Hysteria and Its Historiography: The Future Perspective», History of Psychiatry, 1 (1990): 33-124. Один из основных мифов, созданных Фрейдом о самом себе, гласит, что его идеи натолкнулись на враждебное отношение; это не соответствует действительности (J. F. Sulloway, 1979). См. следующие работы, посвященные первым оценкам работ Фрейда и их влиянию: Hannah S. Decker, «The Interpretation of Dreams: Early Reception by the Educated German Public» Journal oj'the History oj'the Behavioral Sciences, 11(1975): 129-41; Hannah S. Decker, Freud in Germany: Revolution and Reaction in Science, 1893-1907 (New York: International Universities Press, 1977); Nathan Hale, Freud and the Americans (NewYork: Oxford University Press, 1971); и David Shakow, The Influence of Freud on American Psychology (New York: International Universities Press, 1964). Путь через физиологию В дополнение к процитированным работам см.: Karl H. Pribram and Merton Gill, Freud's «Project» Re-assessed: Preface to Contemporary Cognitive Theory and Neuropsychology (New York: Basic Books, 1976). Прибрам является ведущим нейропсихологом и, так же как и М. Гилл, считает «Проект» новаторской работой, способствовавшей становлению психологии как науки. Глава 4. Психология бессознательного 173 Дора и другие случаи X. Декер (Н. S. Decker, 1991) представляет полный отчет о наиболее изученных к настоящему моменту случаях из практики Фрейда. Краткий обзор и критические замечания по поводу нескольких опубликованных Фрейдом исследований его пациентов см.: F, J. Sulloway (1991). Книга Миккеля Борха-Якобсена (Mikkel Borch-Jacobsen) Remembering Anna 0.: A Century of Mystification (New York: Routledge, 1996) представляет собой тщательное рассмотрение истории ее болезни с социально-конструктивистской точки зрения. Бессознательное Стандартная история бессознательного приводится в работе: Н. F. Ellenberger (1970). Полезными представляются и следующие произведения: D. В. Klein, The Unconscious: Invention or Discovery? (Santa Monica, CA: Goodyear, 1977); и Lancelot Law Whyte, The Unconscious before Freud (NewYork: Basic Books, 1960). В работе Г. Р. Хьюджеса (H. S. Hughes, 1958) показано, как концепция бессознательного проникала в более общие социальные вопросы. Точка зрения европейской герменевтики приведена в книге: David Archard, Consciousness and the Unconscious (La Salle, IL: Open Court, 1984). Концепция бессознательного до сих пор вызывает противоречия, см.: John R. Searle, «Consciousness, Explanatory Inversion, and Cognitive Science», Behavioral and Brain Sciences, 13 (1990): 585-642, с комментариями, и М. Н. Erdelyi (1985). Викторианская сексуальность Вопрос о том, насколько стыдливыми были викторианцы, стал предметом спора между традиционным изображением людей викторианской эпохи, и тем, как Питер Гэй (Peter Gay) в своей книге «The Bourgeois Experience: Victoria to Freud, Vol 1: Education of the Senses» (New York: Oxford University Press, 1984) рисует их почти гедонистами (хотя в его же работе 1986 г. [P. Gay, 1986] они выглядят более консервативными). В тексте я попытался придерживаться золотой середины, уделив основное внимание проблеме в том виде, как ее видел Фрейд. Кроме того, это всего лишь краткое введение в огромный пласт литературы. Традиционный взгляд на людей викторианской эпохи, особенно женщин, утверждает, что в отношении секса они были очень подавлены и испытывали глубокий стыд. Основными источниками по этому вопросу являются: Stephen Marcus, The Other Victorians (New York: Meridian, 1964), именно на эту работу я опирался; Vern and Bonnie Bullough, Sin, Sickness, and Sanity: A History of Sexual Attitudes (New York: Meridian, 1977), которая охватывает более широкий период, но подробно говорит о викторианской эпохе; G. J. Barker-Benfield, The Horrors of the Half-Known Life: Male Attitudes toward Women and Sexuality in NineteenthCentury America (New York: Harper Colophon, 1976), эта книга придерживается феминистской позиции; Ronald Pearsall, The Worm in the Bud: The World of Victorian Sexuality (Harmondsworth, England: Penguin, 1983), социальная история викторианской сексуальности; John S. and Robin M. Haller, The Physician and Sexuality in Victorian America (Champaign: University of Illinois Press, 1974), медицинское исследование вопросов секса; и Jeffrey Weeks, Sex, Politics and Society: The Regulation of Sexuality since 1800 (New York: Longman, 1981). Особую тревогу у викторианцев вызывала мастурбация, см.: Arthur N. Gilbert, «Mastur- ■J74 Часть I I . Основание психологии bation and Insanity: Henry Maudsley and the Ideology of Sexual Repression», Albion, 12 (1980): 268-82. Однако ревизионистски настроенные историки начали считать традиционную точку зрения о подавленной викторианской сексуальности серьезной ошибкой. Например, недавно обнаруженный неопубликованный опрос по поводу секса (вообще первый в своем роде) женщин, воспитанных в Викторианскую эпоху, позволяет предположить, что они испытывали оргазм ничуть не реже, чем сегодняшние «освобожденные» женщины: Clelia Duel Mosher, The Mosher Survey: Sexual Attitudes of Victorian Women (New York: Arno, 1980). Питер Гэй (Peter Gay, 1984, цит. выше) использовал результаты этого опроса, дневник сексуально активной молодой американки, а также другие источники, чтобы развенчать миф об асексуальных викторианцах, см. также: Cyril Pearl, The Girl with the Swansdown Seat: An Informal Report on Some Aspects of Mid- Victorian Morality (London: Robin Clark, 1980), и Edmund Leites, The Puritan Conscience and Human Sexuality (New Haven, CT: Yale University Press, 1986). Но вопрос о том, насколько точна эта пересмотренная картина, остается открытым. По вопросам оценки см.: Carol Zisowitz Sterns, «Victorian Sexuality: Can Historians Do It Better?» Journal of Social History, 18 (1985): 625-34. Сам Фрейд был сторонником сексуальных реформ. См.: J. W. Воуег (1978), где содержатся выдержки из выступления Фрейда перед австрийской правительственной комиссией по вопросам брака, и Timothy McCarthy, «Freud and the Problem of Sexuality», Journal of the History of the Behavioral and Social Sciences, 17 (1981): 332-39. Деятельность других противников репрессивной морали викторианской эпохи описана в книгах: Paul Robinson, The Modernization of Sex: Havelock Ellis, Alfred Kinsey, William Masters and Virginia Johnson (New York: Harper Colophon, 1977), и Phyllis Grosskurth, Havelock Ellis (New York: Knopf, 1980). По вопросам общего исторического фона см.: Bernard Murstein, Love, Sex, and Marriage through the Ages (New York: Springer, 1974), и Lawrence Stone, The Family, Sex, and Marriage in England 1500-1800 (New York: Harper & Row, 1977). Хотя история Л. Стоуна заканчивается до Викторианского периода, он пишет, что закономерной чертой английской истории было циклическое чередование сексуальных репрессий, сменяющихся сексуальной свободой. Ошибка с совращением Существует множество работ по поводу ошибки с совращением. М. Шацман (М. Schatzman, 1992) дает сжатый, но информативный отчет. Работа А. Эстерсона (A. Esterson, 1993) обширнее и отражает более широкий спектр взглядов на научный статус работ Фрейда. См. также книгу: F. Crews, The Unknown Freud, цит. выше. Книга: David Livingston Smith, Hidden Conversations: An Introduction to Communicative Psychoanalysis (London: Tavistock/Routledge, 1991) излагает точку зрения современных психоаналитиков. Критика Фрейда Работы, критикующие Фрейда, появляются регулярно, и здесь приведены только некоторые из них: Richard Webster, Why Freud Was Wrong: Sin, Science, and Psychoanalysis (New York: Basic Books, 1995). Книга Р. Уэбстера современна и дает полезный обзор всех критиков Фрейда, в то же самое время не забывая и его защитников. Еще важнее то, что автор подробно рассматривает Фрейда на фоне психиатрии XIX в. Глава 4, Психология бессознательного Р. Уэбстер показывает, что Фрейд на протяжении всей своей жизни оставался в первую очередь медиком, уделявшим основное внимание органическим симптомам и склонным игнорировать психические нарушения у пациентов. Автор критически оценивает идеи Ж. М. Шарко относительно истерии и показывает, насколько глубоко они повлияли на Фрейда; автор убедительно доказывает, что истерия никогда не существовала, но что была категория врачей, которые находили удобным относить на ее счет все плохо изученные нарушения мозговой деятельности. Эта критика Фрейда до сих пор порождает противоречия, прекрасно показанные Фредериком Крузом (Frederick Crews) в его книге: The Memory Wars: Freud's Legacy in Dispute (New York: New York Review of Books, 1995). В книге опубликованы три статьи Ф. Круза, в которых тот критикует характер Фрейда и связывает его с противоречивым движением «подавленной памяти», а также приводятся аргументы горячих защитников Фрейда и «подавленной памяти» и ответы Круза на них. Десятилетние споры о научном статусе психоанализа Фрейда суммированы в одном томе: Edward Erwin, A Final Accounting: Philosophical and Empirical Issues in Freudian Psychology (Cambridge: MIT Press, 1996). Джон Фаррелл (John Farrell) в книге: Freud's Paranoid Quest: Psychoanalysis and Modem Suspicion (New York: New York University Press, 1996) связывает психоанализ с философской традицией, восходящей к Р. Декарту. Лучший обзор литературы, посвященной Фрейду, см.: М. Macmillan, 1997. Одним из самых вредоносных эффектов психоанализа было мнение о том, что такие биологические нарушения, как шизофрения, следует лечить как психическое заболевание, см.: Е. Dolnick, Madness and the Couch: Blaming the Victim in the Heyday of Psychoanalysis (New York: Simon & Schuster, 1998). Социально конструированный диагноз истерии связан с сегодняшней «эпидемией» множественности личностей, см.: N. Spanos (1996), HJ. Acocella «The Politics of Hysteria», New Yorker (1998, April 6): 62-79. P. Уэбстер утверждает, что психоанализ приобрел популярность, поскольку представлял собой новую упаковку христианской религии под маской науки, хотя и претендовал на новизну. К аналогичному утверждению в адрес Фрейда приходит и Ричард Нолл (Richard Noll, The Jung Cult: Origins of a Charismatic Movement (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994), хотя основное внимание он уделяет К. Г. Юнгу. Книга дает великолепный обзор причудливой религиозно-политической ситуации в Германии накануне прихода к власти Гитлера и показывает, что К. Юнг расценивал себя как религиозного деятеля. Положение психоанализа В главе цитируются самые основные книги, оценивающие психоанализ. Блеск Фрейда потускнел с годами для меня и многих других людей. Я пришел в психологию, прочитав трилогию Айзека Азимова «Фундамент», и долгое время 3. Фрейд был одним из моих героев. Однако со временем меня постигло разочарование, которое прослеживается и у других авторов, см., например: F. Crews, 1986; и F. J. Sulloway, 1991. Интересную оценку Фрейда приводит известный литературный критик Гарольд Блум (Harold Bloom): «Freud, Greatest Modern Writer», New York Review of Books (March 23, 1986): 1, 26-27. Блум приходит к своей точке зрения. Сопоставляя противоречивые мнения о Фрейде, он делает вывод, что тот дал миру великую мифологию, искусство, но отнюдь не науку. 176 Часть II. Основание психологии Герменевтика Основные работы на эту тему уже цитировались выше: J. Lacan (1968) и P. Ricoeur (1970). Великолепный легко читаемый обзор по поводу двусмысленных и скользких предметов см.: Roy J. Howard, Three Faces of Hermeneutics: An Introduction to Current Theories of Understanding (Berkeley: University of California Press, 1982). См. также: Charles D. Axelrod, Studies in Intellectual Breakthrough: Freud, Simmel, Buber (Amherst: University of Massachusetts Press, 1970); и Richard Lichtman, The Production of Desire: The Integration of Psychoanalysis into Marxist Theory (New York: Free Press, 1982). Фрейда связывают с основателем деконструктивизма, Жаком Дерридай (Jacques Derrida), в книге: Samuel Weber, The Legend of Freud {Minneapolis: University of Minnesota Press, 1982). Критические замечания по поводу Партии Подозрений я бы порекомендовал посмотреть в: R. Geuss, The Idea of a Critical Theory: Habermas and the Frankfurt School (Cambridge, England: Cambridge University Press, 1971); и D. Lehman, Signs of the Times (New York: Poseidon, 1991). Общее влияние Фрейд оказал огромное влияние не только на психологию и психиатрию, но и на иные области. Для начинающих будет наиболее полезен сборник: Jonathan Miller, ed., Freud: The Man, His World, His Influence (Boston: Little, Brown, 1972); он содержит очерки о Фрейде и его времени, а также о том влиянии, которое тот оказал на самые различные области. Книги о специфическом воздействии на различные сферы жизни приводятся ниже. Искусство: Ellen H. Spitz, Art and Psyche: A Study in Psychoanalysis and Aesthetics (New Haven, CT: Yale University Press, 1985). Общественные науки, в том числе антропология, социология и политология: Paul Roazen, Freud: Political and Social Thought (New York: Da Capo Press, 1986); Arthur Berliner, Psychoanalysis and Society (Washington, DC: University Press of America, 1982); Peter Bocock, Freud and Modem Society: An Outline of Freud's Sociology (Sunbury-on-Thames, England: Nelson, 1976); H. M. Ruitenbeek, ed., Psychoanalysis and Social Science (New York: Dutton, 1962); Melford Spiro, Oedipus in the Trobriands (Chicago: University of Chicago Press, 1983); и Edwin R. Wallace, Freud and Anthropology (New York: International Universities Press, 1983). Одним из «отпрысков» психоанализа, вызывающим горячие споры, является психоистория, детальное и критическое рассмотрение которой см. в: David E. Stannard, Shrinking History: On Freud and the Failure of Psychohistory (New York: Oxford University Press, 1980). ГЛАВА 5 Психология адаптации Эволюция и психология Как было показано, последний источник психологии, который мы изучим, оказал самое длительное и наибольшее влияние на академическую психологию. В XX в. психология сознания В. Вундта быстро превратилась в анахронизм немецкой мысли XIX столетия и не пережила ни «трансплантации» в другие страны, ни разрушения той среды, в которой возникла, произошедшей вследствие прихода к власти нацистов и Второй мировой войны. Это же в значительной степени можно сказать и о гештальт-психологии. Психоанализ оказался живучей традицией и сумел приспособиться к условиям за пределами Вены XIX в., а его влияние на современную культуру было гораздо сильнее, чем какого-либо другого направления психологии. Тем не менее психоанализ остается, главным образом, разделом медицинской психиатрии, а его отношения с академической психологией всегда были и остаются противоречивыми. Подход, который академические психологи сначала в Англии, а затем в США сочли наиболее привлекательным и полезным, — это психология, основанная на теории эволюции, ламаркистской или дарвиновской. При условии доминирующего влияния, которое психология приобрела в Америке XX в., психология адаптации в том или ином виде преобладает в академической психологии. Любая теория эволюции поднимает два вопроса, которые могут породить психологические исследовательские программы. Первый мы можем назвать проблемой вида. Если тело и головной мозг являются продуктами органической эволюции, то каким образом это наследство формирует мысли и поведение организмов? Юм построил свою философскую систему на человеческой природе, но он никогда не задавался вопросом, почему мы имеем ту природу, которую имеем. Дарвиновская теория эволюции делает возможным постановку и ответ на не заданный Юмом вопрос, потому что мы можем спросить, каким образом каждый аспект человеческой природы имеет адаптационное значение в борьбе за существование. Этот вопрос ведет к сравнительной психологии, этологии и эволюционной психологии, которые изучают видовые различия в психических и поведенческих особенностях — различия, которые, предположительно, обусловлены эволюцией. Но в контексте психологии сознания первый вопрос дарвинизма, который следовало бы задать, будет звучать следующим образом: почему мы вообще сознательны? Второй психологический вопрос, который поднимает эволюция, можно назвать проблемой индивида. Насколько психологическое приспособление к окружающей среде отдельного индивида соотносится с органической эволюцией? Этот вопрос 178 Часть II. Основание психологии ведет к исследованиям научения, нацеленным на то, чтобы открыть, как индивид приспосабливается к среде. Проблема вида и проблема индивида связаны друг с другом. Если видовые различия велики, то различные виды будут нуждаться в индивидуальных адаптаци-ях. С другой стороны, если видовые различия малы, то ко всем индивидам, независимо от видовой принадлежности, будут применимы одинаковые законы индивидуального научения. В этой главе мы проследим развитие психологии адаптации и обнаружим, что ее сторонники соглашаются со вторым предположением. Френология Галля подразумевала сравнительную психологию, которая искала видовые различия в обладании психическими способностями. Для френолога структурные различия в головном мозге подразумевают структурные различия разума. Но к середине XIX в. сенсомоторная концепция мозга победила, распространившись среди ученых, а среди философов-психологов ассоцианизм заменил психологию способностей. Взгляд на мозг как изначально бесформенную ассоциативную машину и взгляд на разум как на чистую страницу, ожидающую ассоциаций, привели к тому, что психологи стали уделять основное внимание проблеме индивида и постарались минимизировать видовые различия. Триумф Гераклита: дарвиновская революция Окружение Механистический мир И. Ньютона и Р. Декарта был так же лишен изменений, как и античный. Бог, или Демиург, построил чудесную машину, совершенную по замыслу и бесконечную во времени. Каждый объект, каждый биологический вид неизменен на протяжении вечности, неизменно совершенен в своем подчинении неизменным законам природы. Подобное мировоззрение прекрасно согласовывалось с Формами Платона, сущностями Аристотеля и христианской теологией. С такой точки зрения изменения представляли собой нечто необычное в природе. В биологии вера Аристотеля в то, что виды постоянны и неизменны, была догмой, которую поддерживали высочайшие научные авторитеты вплоть до самых открытий Дарвина. Принимая во внимание концепцию Ньютона и Декарта об инертности материи, неспособной к действию, исключительно пассивной, и о том, что спонтанные изменения представляют собой происхождение новых видов, мутация уже существующих видов казалась невозможной. Высший Разум творил единожды, а мертвая материя не может создать ничего нового. Но в атмосфере прогресса, характерной для эпохи Просвещения, этот статический взгляд на природу начал меняться. Одной из старых аристотелевскотеоло-гических концепций, которая оказала помощь эволюции, была Великая цепь бытия, или scala naturae Аристотеля. Средневековые мыслители рассматривали цепь как меру близости существа к Богу и, соответственно, степень его духовного совершенства. Для мыслителей-ламаркистов более позднего времени она стала свидетельством подъема живых существ к венцу природы: человечеству. Идее о том, что живые существа могут изменяться со временем, способствовала виталистическая концепция живого, которая пережила чистые механизмы Декарта. Если живые существа спонтанно изменялись в ходе собственного развития на Глава 5. Психология адаптации 179 протяжении времени от рождения до смерти и если они могли порождать новую жизнь благодаря размножению, то следует думать, что живые формы могут изменяться на протяжении длительного времени. Виталистическая, романтическая концепция эволюции не была механистической, поскольку наделяла материю божественными атрибутами. Для последователей Ньютона тупая материя была набором в механистическом движении умного и имеющего цель Творца. Для виталиста сама материя была умной и обладала целью. Таким образом, витализм был романтическим взглядом на природу — защищающую и направляющую саму себя, прогрессивно раскрывающуюся с течением времени. Вывод о том, что живые существа изменяются, встречал упорное сопротивление вплоть до 1800-х гг. Но по мере того как промышленная революция прокладывала дороги и железнодорожные рельсы между холмов и гор, открывались слои горных пород, рассказывающие историю развивающейся жизни. В различных слоях находили ископаемые остатки живых организмов, и, по мере того как извлекали все более глубокие и, следовательно, старые слои, ископаемые становились все более и более странными. Казалось, что жизнь вообще не была неизменной, как небеса Ньютона; она менялась и развивалась, как утверждали виталисты. Идея происхождения путем модификаций, то, что организмы, населяющие Землю сегодня, представляют собой модифицированных потомков первых простых живых форм, заняла прочное положение. Оставалось объяснить, каким образом происходит эволюция. Любая теория эволюции нуждается, по крайней мере, в двух компонентах. Во-первых, необходимо предложить двигатель изменений, механизм, создающий потомков, которые хоть в какой-то степени отличаются от своих родителей. Во-вторых, необходимо выяснить средство сохранения изменений. Если инновации какого-либо организма не будут переданы его потомству, то они будут утрачены, и эволюция происходить не будет. Романтическая эволюция Жан-Батист Ламарк (1744-1829) первым предложил значительную теорию эволюции. Натуралист, широко известный благодаря своим работам по систематике, Ламарк был самым «научным» носителем романтического взгляда на эволюцию. Он предположил, что двигателем изменений был виталистический тезис о том, что органическая материя имеет фундаментальные отличия от неорганической, который был тесно связан с романтическим утверждением, будто каждый живущий вид обладает врожденным стремлением к самосовершенствованию. Каждый организм стремится приспособиться к окружению и измениться в процессе адаптации, развить различные мускулы, приобрести различные привычки. Затем Ламарк заявил, что эти приобретенные черты сохраняются и каким-то образом передаются потомкам. Таким образом, результаты усилий каждого индивида по достижению совершенства сохраняются и передаются далее, и спустя несколько поколений виды животных и растений улучшаются, следуя своим побуждениям к совершенствованию. Современная генетика разрушила романтически-виталистическое представление о природе. Как известно в настоящее время, органическая материя состоит всего лишь из сложно организованных неорганических соединений; ДНК представляет собой последовательность аминокислот. Цепь ДНК не меняется при модификациях тела индивида. "130 Часть II. Основание психологии (Определенные внешние воздействия, например яды или радиация, могут затронуть генетическую информацию, но это не то, что имел в виду Ламарк.) В те же времена, когда генетики еще не было, наследование приобретенных признаков было вполне приемлемым, и даже Дарвин время от времени соглашался с этим, хотя он никогда не разделял виталистический взгляд на вещи. Позднее и В. Вундт, и 3. Фрейд верили, что приобретенные привычки и опыт способны передаваться по наследству. Итак, во времена Дарвина концепция эволюции получила широкое распространение, ее не разделяли лишь религиозные фанатики и единицы из биологического истеблишмента, которые все еще верили в постоянство видов. Присутствовала натуралистическая, но романтическая концепция эволюции. В 1852 г. Герберт Спенсер, английский ламаркист, пустил в ход выражение «выживание наиболее приспособленных». В 1849 г., за десять лет до публикации труда Дарвина «Происхождение видов» (1859/1959), Альфред Теннисон в поэме In memoriam косвенно выразил взгляд на эволюцию как на борьбу за существование, хотя сам этого взгляда не одобрял: И неужели Бог с Природой в ссоре Из-за того, что Природа навевает столь злые сны? Она выглядит такой заботливой по отношению к видам, И такой невнимательной к одной-единственной жизни (Песнь 56,1.5-8). Позже в этой поэме А. Теннисон изображает природу «с окровавленными зубами и когтями» (Песнь 56,1.15). Революционер Викторианской эпохи: Чарльз Дарвин (1809-1882) Эволюция более не была поэтическим образом, хотя дед Чарльза Дарвина, Эразм Дарвин, предвосхитил теорию своего внука в поэме «Зоономия». Она не была и романтической фантазией, вдохновляющей, но, в конечном итоге, бесполезной. Достижение Дарвина состоит в том, что он превратил эволюцию в теорию, согласующуюся с остальными положениями естественных наук и предлагающую нетелеологический механизм — естественный отбор, который пришел на смену романтическим представлениям об организмах и видах, старающихся усовершенствовать и улучшить себя. Затем потребовалась кампания, чтобы убедить ученых и широкую общественность в факте эволюции. Сам Дарвин никогда не был искушен в таких вещах. В некоторых отношениях он был ипохондриком (один биограф, У. Ирвин [W. Irivine, 1959], даже назвал его «безупречным пациентом»), а после путешествия на корабле «Бигль» стал еще и затворником и редко покидал свой сельский дом. Борьбой за выживание естественного отбора занимались другие, среди которых наиболее выделялся Томас Генри Гексли (1825-1895), «бульдог Дарвина». Формирование теории. Дарвин был молодым натуралистом, которому повезло попасть в кругосветную научную экспедицию на борту «Бигля» в 1831-1836 гг. Во время этого путешествия в мозгу Дарвина начали оформляться две основные идеи. В дождевых лесах Южной Америки на него произвело глубокое впечатление огромное разнообразие живых организмов — природа спонтанно выплескивала вариации формы как внутри одного вида, так и между видами. Например, на каж- Глава 5. Психология адаптации дом гектаре дождевого леса обитало несколько сотен различных видов вьюрков. На Галапагосских островах Дарвин наблюдал виды вьюрков, которые сейчас названы в его честь вьюрками Дарвина. Виды были сходны по строению тела, но каждый чем-то отличался по строению клюва. Более того, каждый тип клюва был приспособлен к способу питания данного вида. Вьюрки с длинными тонкими клювами охотились за мелкими насекомыми в коре деревьев. Птицы с более короткими и твердыми клювами питались орехами и семенами. Дарвин отметил, что, по всей видимости, все эти виды произошли от общего предка и каждый изменился со временем, чтобы вести специфический образ жизни. Идея о том, что результатом эволюции является повышение приспособленности вида к окружающей среде, стала основным принципом теории адаптации Дарвина. Затем, спустя некоторое время после возвращения в Англию, Дарвин начал собирать данные о видах, их изменчивости и происхождении. Частично его исследования были посвящены искусственному отбору, т. е. тому, как селекционеры растений и животных улучшают породу. Дарвин разговаривал с голубятниками и садовниками и читал их брошюры. Одна из прочитанных им брошюр, «Искусство улучшения домашних животных», написанная в 1809 г. Джоном Себрайтом, указывала, что природа точно так же отбирает одни признаки и отвергает другие, как это делают селекционеры: «Суровая зима или недостаток пищи, уничтожая слабых и больных, оказывают благотворное влияние самого искусного отбора» (цит. по: М. Ruse, 1975, р. 347). Итак, в 1830-х гг. у Дарвина уже сложилась зачаточная теория естественного отбора: природа порождает бесчисленные вариации у живых организмов, и некоторые из этих вариаций отбираются для сохранения. Со временем изолированные популяции становятся приспособленными к окружающей среде. Но было непонятно, что поддерживает систему отбора? Почему должно происходить улучшение вида? В случае искусственного отбора ответ ясен: селекционер производит отбор для того, чтобы получить желательные сорта растений или породы животных. Но какая сила выполняет роль селекционера в природе? Дарвин не мог принять ламаркистского внутреннего стремления к совершенству. Причина отбора должна находиться гдето вне организма, настаивал он, но вот где именно? Дарвин получил ответ на этот вопрос в 1838 г., читая работу Томаса Мальтуса (1766-1834) «Очерк о влиянии принципа населения на будущее улучшение общества» (1798/1993). Мальтус обратился к проблеме, которая волновала ученых позднего Просвещения: если прогрессируют наука и технология, то почему же все еще существуют нищета, преступность и войны? Он высказал предположение, что, хотя продуктивность людей возросла, рост населения всегда опережает рост снабжения товарами, поэтому жизнь неизбежно является борьбой слишком большого числа людей за слишком малое количество ресурсов. В своей автобиографии Дарвин утверждает, что, прочтя Мальтуса, наконец получил искомую теорию. Именно борьба за выживание приводила к естественному отбору. Существа боролись за скудные ресурсы. И те, кто был «слаб и болен», не могли обеспечить свое существование и умирали, не оставив потомства. Сильные и здоровые выживали и размножались. Таким образом, благоприятные изменения сохранялись, а неблагоприятные — элиминировались. Борьба за выживание была двигателем эволюции, и только успешные участники соревнования оставляли потомство. ■J82 Часть И. Основание психологии У Дарвина не было необходимости обращаться к мальтузианской концепции индивидуальной борьбы за выживание. Как указывает Уильям Ирвин (W. Irvine, 1959), природа в ее эволюционных аспектах почти повторяла середину викторианской эпохи. Теория Дарвина «порадовала оптимистов середины века», которые узнали, что «природа движется вперед, явно руководствуясь деловыми принципами невмешательства» (р. 346). Естественный отбор мог оскорбить набожных людей, но отнюдь не викторианского дельца времен индустриальной революции, который знал, что жизнь — это непрерывная борьба, поражение в которой ведет к нищете и бесчестию. Формулировка теории. Дарвин разработал суть своей теории к 1842 г., в это время он впервые записал ее, еще не помышляя о публикации. Его теорию можно обобщить как логический аргумент (P. Vorzimmer, 1970). Во-первых, исходя из учения Мальтуса, Дарвин утверждал, что существует постоянная борьба за существование ввиду тенденции животных превосходить наличные кормовые ресурсы. Позднее он признал, что ключевым моментом борьбы является борьба за размножение (С. Darwin, 1871/1896). Животные должны бороться не только за то, чтобы выжить; они должны также бороться с представителями своего же пола за доступ к особям противоположного. В типичном случае самцы соревнуются друг с другом за доступ к самке, делая выбор самки силой эволюции. Во-вторых, природа постоянно образует изменчивые формы как внутри одного вида, так и между разными видами. Следовательно, организмы, обладающие неблагоприятными признаками, не размножаются, и такие признаки исчезают. Наконец, поскольку мелкие адаптивные изменения следуют друг за другом на протяжении веков, то происходит дифференциация видов от одного общего ствола, по мере того как виды приспосабливаются к своему окружению. Более того, условия окружающей среды тоже изменяются, отбирая новые признаки для сохранения, и поэтому происходит еще более сильная дивергенция видов от их родительских форм. Таким образом, наблюдаемое разнообразие в природе можно объяснить как результат нескольких механических принципов, осуществляющихся на протяжении нескольких миллионов лет, в процессе того, как происходила эволюция одних видов в другие. В сформулированном виде теория имела определенные недостатки. Без современных генетических знаний происхождение изменчивости и природу ее передачи объяснить было невозможно. Дарвин так никогда и не смог преодолеть эти трудности и, по сути дела, защищая свою теорию от критиков, был вынужден все ближе и ближе подходить к ламаркизму. По иронии судьбы, в то самое время, когда Дарвин писал и отстаивал свою работу «Происхождение видов», никому не известный австрийский монах Грегор Мендель (1822-1884) занимался исследованиями наследственности, которые, в конце концов, смогли разрешить затруднения Дарвина. Работа Менделя была опубликована в 1865 г., но ее полностью проигнорировали; полученные результаты были вновь открыты в 1900 г. и заложили фундамент современной генетики. К тому моменту, когда Дарвин умер, он заслужил погребение в Вестминстерском аббатстве, но вплоть до 1930-х гг., когда синтез генетики и естественного отбора привел к созданию неодарвинистской теории, теория эволюции не оказывала серьезного влияния на биологию. Идеи Дарвина оформились к 1842 г., однако непонятно, почему же он не попы тался опубликовать их тогда. Историки высказали множество предположенш Глава 5. Психология адаптации 183 о причинах промедления (R. J. Richards, 1983). Некоторые историки, находясь под влиянием психоаналитических концепций, полагали, что у Дарвина, который собирался стать священником, развился невроз из-за материалистических следствий эволюции, в результате которого он захотел предать забвению свое собственное открытие. Другие утверждали, что задержка была вызвана тем, что Дарвин увлекся другими, менее теоретическими, срочными проектами, например публикацией своих исследовательских материалов, собранных на «Бигле», и восьмилетним исследованием морских желудей. Другие теории основной упор делают на научной осторожности Дарвина. Он знал, что идея эволюции посредством естественного отбора была опасной. Она уничтожала успокоительный прогрессивный аспект ламаркистской романтической теории, поскольку в формулировке Дарвина эволюция не была направленной, организмы всего лишь приспосабливались к изменениям окружающей среды. Если бы эта теория была предложена преждевременно, ее могли бы сразу отбраковать. Он хотел представить завершенную и последовательно доказанную теорию. Дарвин также признавал, что его идеи сталкиваются с теоретическими проблемами, самой главной из которых было существование альтруизма у животных. Как мог альтруизм возникнуть в процессе эволюции, осуществляемой посредством естественного отбора, если альтруизм, по определению, подразумевает совершение действий на благо другого за свой собственный счет? Появление генов альтруизма, на первый взгляд, самоубийственно. Эту проблему не удавалось решить до тех пор, пока в 1960-х и 1970-х гг. не были сформулированы идеи родственного отбора и реципрокного альтруизма (М. Ridley, 1996). Публикация теории. В любом случае, Дарвин продолжал разрабатывать свою теорию и искать ее эмпирические подтверждения, пользуясь даже слухами. Восемнадцатого июня 1858 г. руку Дарвина подтолкнули обстоятельства. Его ошеломило открытие, что кто-то еще открыл его теорию. Он получил письмо от Альфреда Рассела Уоллеса, своего коллеги-натуралиста, но более молодого и смелого, чем Дарвин. Уоллес тоже побывал в Южной Америке, и его тоже впечатлило разнообразие жизни там. Затем, уже в Юго-Восточной Азии, сидя в палатке из-за проливных дождей, он тоже прочитал работу Мальтуса и получил такое же озарение, как и Дарвин. Хотя он не знал Дарвина, он приложил к письму свою статью с изложением теории и попросил Дарвина опубликовать ее. Дарвин попал в затруднительное положение. Он хотел получить известность первооткрывателя естественного отбора, но не мог отрицать и авторские права Уоллеса. Поэтому Дарвин и его друзья устроили так, что статьи Уоллеса и Дарвина прочитали в их отсутствие 1 июля 1858 г. в Линнеевском обществе Лондона, что сделало Дарвина и Уоллеса соавторами открытия естественного отбора. Дарвин набросал краткую версию своей работы об эволюции, которая появилась в 1859 г. под названием «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятных рас в борьбе за существование». Она содержала его теорию с массой подтверждающих фактов. Книга «Происхождение видов» написана элегантно. Дарвин был внимательным наблюдателем природы, и страницы его книги изобилуют интригующими описаниями сложных взаимных переплетений жизни. Она подвергалась пересмотрам вплоть до шестого издания, вышедшего в 1872 г., поскольку Дарвин пытался отвечать своим научным критикам (как оказалось, безуспешно), 134 Часть II. Основание психологии не зная генетики. Дарвин написал множество других работ, в том числе книгу о происхождении человека и выражении эмоций у людей и других животных. Эти две последние его работы закладывают фундамент психологии адаптации и, следовательно, будут рассмотрены несколько позже. Принятие и влияние идеи эволюции путем естественного отбора Мир оказался хорошо подготовленным к теории Дарвина. Идея эволюции витала в воздухе и до 1859 г., поэтому, когда «Происхождение видов» вышло в свет, образованные люди восприняли ее серьезно. Биологи и натуралисты приветствовали книгу с различной степенью критицизма. Некоторые тезисы Дарвина, например о том, что все живые организмы произошли от одного общего предка в далеком прошлом, были не очень новы и имели широкое признание. Но с теорией естественного отбора возникли огромные трудности, и для ученых все еще было весьма просто положиться на какую-либо форму ламаркизма, увидеть руку Бога в прогрессивной эволюции или исключить людей из сферы действия естественного отбора, поскольку Дарвин ничего не сказал об этом. Тем не менее идея о том, что люди — часть природы, витала в воздухе, и Фрейд назвал дарвинизм вторым великим ударом по человеческому Эго. Во многих отношениях дарвинизм был не революцией, а частью натурализма эпохи Просвещения. Дарвин беспокоился только о своей теории естественного отбора, но остальные вплели ее в гобелен человеческой науки. Герберт Спенсер, который верил в выживание самых приспособленных еще до Дарвина и безжалостно применял эту идею к людям и обществу, был влиятельным сторонником метафизического дарвинизма. Другим был Томас Гексли, использовавший эволюцию для борьбы с Библией, чудесами, спиритуализмом и религией вообще. Гексли многое сделал для того, чтобы способствовать популяризации дарвинизма как натуралистической метафизики. Теория Дарвина не положила начала кризису общественного сознания XIX в. Глубокие сомнения в существовании Бога и относительно смысла жизни восходят к XVIII столетию. Дарвинизм не бросил научный вызов старому мировоззрению Средневековья и Возрождения. Он стал кульминацией вызова, затруднив исключение людей из сферы действия неизменных, определенных законов природы. В работе «Место человека в природе» (1863/ 1954) Гексли тщательно сопоставляет людей с ныне живущими крупными обезьянами, низшими животными и ископаемыми предками, показывая, что мы на самом деле эволюционировали от низших форм жизни. В руках людей, подобных Гексли, наука стала не просто разрушителем иллюзий, но и новой метафизикой, предлагавшей спасение посредством самой науки. Т. Гексли писал: Эта новая природа, рожденная наукой на основе фактов... составляет основу нашего благосостояния и условие нашей безопасности... Это связь, объединяющая в единое целое области, превосходящие по размеру империи древности; она защитит нас от повторения чумы и голода прежних времен; это источник бесконечного комфорта и удобств, которые не просто роскошны, но способствуют физическому и моральному благосостоянию. Еще более экспансивно в своей книге «Мученичество человека» писал Винвуд Рид: «Бог Света, Дух Знания, Божественный Разум постепенно распространится Глава 5. Психология адаптации -J85 по планете... Тогда будут неизвестны голод и недоедание... Болезни исчезнут... Изобретут бессмертие... Человек станет совершенным... Он будет тем, кто восхваляется толпой как Бог...» (цит. по: W. E. Houghton, 1957, р. 152). Эта надежда напоминает позитивизм О. Конта, который Гексли называл «католицизм минус христианство». Но некоторым новая религия научной гуманности была явно близка. Гексли (Yuxley, 1863/1954) хвастливо заявлял о практических плодах науки: «Каждое химически чистое вещество используется на производстве, каждый аномально урожайный сорт растений или быстро растущая и нагуливающая жир порода животных». К сожалению, сегодня слова Гексли напоминают о химических канцерогенах, безвкусных помидорах и телятах, нафаршированных стероидами. Дарвинизм не породил викторианские сомнения, но интенсифицировал их. Дарвин совершил ньютоновскую революцию в биологии, лишил природу ее романтического капитала N, сведя эволюцию к случайной изменчивости и случайной победе в борьбе за выживание. Началось сведение биологической природы к химической, завершившееся открытием ДНК. В психологии дарвинизм привел к возникновению психологии адаптации. Предположив существование эволюции, каждый вправе спросить, каким образом разум и поведение, столь отличные от органов тела, помогают каждому существу приспосабливаться к окружающей среде. Б. Ф. Скиннер тщательно примерял свой радикальный бихевиоризм на дарвиновскую изменчивость, отбор и сохранение. Но Б. Ф. Скиннер был склонен недооценивать то, насколько сильно природа каждого вида, включая и Homo sapiens, сформирована эволюционным наследием. Сегодня эволюционная психология (J. Barkow, L. Cosmides and J. Tooby, 1994; Dennett, 1996) создает более полную картину человеческой природы. Многие люди, однако, не могут принять натурализм, или он вызывает у них сильную депрессию. Сам Гексли в последних статьях писал, что человек занимает уникальное место среди животных, поскольку благодаря своему интеллекту смог возвыситься и выйти за пределы естественного Космического процесса и органической эволюции. Похожие чувства, достаточно обычные и для ученых, и для обычных людей, помогают понять причину популярности как во времена, предшествующие Дарвину, так и после него, различных полу- и псевдонаучных тенденций, основанных на уникальности рода людского. Епископ Уилберфорс, Уильям Дженнингс Брайан и другие защитники Библии нападали на эволюцию только за тем, чтобы быть сокрушенными столь мощными личностями, как Гексли или Кларенс Дарроу. По мере того как рос авторитет науки и уменьшалась власть религии, многих людей привлекали движения, в которых смешивались наука и вера. Начало психологии адаптации в Британии Ламаркистская психология: Герберт Спенсер (1820-1903) Летом 1854 г. Герберт Спенсер начал писать труд по психологии, «направление мысли которого имело мало общего с направлением мысли, преследуемым ранее» (1904). Его работа под названием «Принципы психологии» появилась на следующий год. Эта книга дает своему автору полное право считаться основателем психологии адаптации. Бэйн объединил ассоцианизм и сенсомоторную концепцию функций мозга; но, хотя он и признавал достоверность дарвинистской эволюции, 136 Часть II. Основание психологии его психология оставалась частью классического, доэволюционного ассоцианизма. В своих трудах, появившихся еще до Дарвина, Спенсер объединил ассоцианизм и сенсомоторную концепцию с ламаркистской эволюцией. Следовательно, он предвосхитил психологию адаптации. Более того, он не только поднял два вопроса эволюции, но также и дал ответы на них в таком стиле, который с тех пор стало основным в англо-американской психологии. «Принципы психологии» Спенсера являлись всего лишь частью его всеобъемлющей синтетической философии. Спенсер был величайшим систематизатором со времен Фомы Аквинского, хотя сам считал себя вторым Ньютоном. Еще одной частью его системы были «Принципы социологии». В этой области знаний Спенсера также считают основоположником. Фома Аквинский построил всю философию вокруг христианского Бога. Спенсер построил ее вокруг ламаркистской эволюции, в которую поверил еще в 1852 г. Он соотнес все вопросы, метафизические и прочие, с принципом эволюции и представил ее как космический процесс, охватывающий не только органическую эволюцию, но и эволюцию разума и общества. В 1854 г. Спенсер писал: «Если доктрина Эволюции верна, неизбежен вывод о том, что Разум можно понять, лишь наблюдая, как он эволюционирует». Спенсер разрабатывал оба вопроса эволюционной психологии. Рассматривая вопрос об индивиде, он считал развитие процессом, при котором связи между идеями отражаются точно так же, как связи между событиями, происходящими в окружающей среде. Связи между идеями построены по принципу смежности. В 1897 г. Спенсер писал: «Рост интеллекта в огромной степени зависит от закона, который гласит следующее: когда два физических состояния следуют непосредственно одно за другим, возникает такой эффект, что если первое состояние впоследствии вновь происходит, то есть некоторая тенденция, что второе последует за ним». Эта тенденция усиливается по мере того, как идеи все чаще ассоциируются друг с другом. Подобно Бэйну, Спенсер пытался логическим путем вывести законы психических ассоциаций из сенсомоторной конституции нервной системы и головного мозга. В общих чертах анализ индивидуального разума Спенсера находится в рамках атомистического ассоцианизма. Он разбил сложные феномены интеллекта на основные составляющие (Н. Spencer, 1897) и, рассматривая развитие разума как приспособление к условиям окружающей среды, добавил к воззрениям Бэйна эволюционную концепцию. Спенсер изображал мозг как сенсомоторное ассоциативное устройство, утверждая (Н. Spencer, 1897), что «человеческий мозг — это организованный регистр бесконечно многочисленных переживаний». Из его точки зрения вытекало два важных следствия. Принимая во внимание ламаркистскую идею наследования приобретенных признаков, можно сделать инстинкт приемлемым для ассоцианистов и эмпириков. Спенсер объяснил, каким образом мозг накапливал опыт в ходе эволюционной цепочки, приведшей к появлению человеческого организма. Таким образом, врожденные рефлексы и инстинкты представляют собой всего лишь ассоциативные привычки, настолько хорошо заученные, что они стали частью генетического наследия вида. Подобные привычки могут быть приобретены в течение не индивидуальной жизни, а жизни всего вида, в соответствии с законами ассоциации. Врожденные идеи более не ужасали эмпириков. Глава 5. Психология адаптации 187 Второе следствие объединения эволюции и сенсомоторной концепции нервной функции более знаменательно: различия в психических процессах у разных видов сводятся к тому, какое количество ассоциаций в мозге они способны установить. Любой головной мозг работает одним и тем же способом, посредством ассоциаций, и существуют лишь количественные различия в богатстве этих ассоциаций. Как писал Спенсер (Н. Spencer, 1897): «С впечатлениями, полученными более низким интеллектом, вплоть до самого низкого, обращаются согласно модели». Таким образом, отвечая на вопрос вида, Спенсер отрицает качественные различия между видами и допускает лишь количественные, ассоциативные различия. Эта идея касается как внутривидовых различий, так и межвидовых; он говорил, что «европейцы унаследовали мозг на 20-30 кубических дюймов больше, чем папуасы». Это подразумевает, что «цивилизованный человек обладает более сложной или гетерогенной нервной системой, чем нецивилизованный». Выводы Спенсера имеют огромную важность для развития психологии адаптации. Принимая во внимание его схему, сравнительную психологию следовало бы направить на изучение видовых различий в простом ассоциативном научении, исследования, ставящего своей целью количественную оценку единственного измерения «интеллекта», вдоль которого можно расположить животных. Более того, подобные исследования можно было бы производить в лаборатории, игнорируя естественную окружающую среду организма. Если мозг не больше, чем изначально пустой ассоциативный механизм, действующий по принципу «стимул-ответ», то не имеет значения, являются ли ассоциации естественными или изобретенными; фактически лаборатория предлагает более высокий уровень контроля за процессом, чем наблюдения в природе. Из этого также следует, что если все организмы научаются одним и тем же способом, то результаты изучения простого научения у животных, с их точностью, воспроизводимостью и строгостью, можно распространить без серьезных модификаций на научение человека. Мы увидим, что все эти условия имеют фундаментальную важность для бихевиоризма — психологии адаптации XX в. Бихевиористы ищут законы научения, которые справедливы, по крайней мере, для всех млекопитающих, и допускают распространение открытий, полученных на животных, на психологию человека — часто даже без подтверждающих данных. Одним из способов применения теории эволюции к человеческому обществу является рассмотрение его как арены борьбы за существование. Эта установка называется социальным дарвинизмом, хотя начало ей положил Спенсер еще до Дарвина. Спенсер утверждал, что надо позволить естественному отбору идти и в случае человека. Правительство ничего не должно делать для того, чтобы помогать бедным, слабым и беспомощным. В природе слабые и беспомощные животные, равно как и их плохие наследственные признаки, устраняются естественным отбором. Спенсер говорил, что так должно быть и в человеческом обществе. Правительству следует оставить в покое космический процесс, отбор самых приспособленных усовершенствует человечество. Помогать людямнеудачникам — означает лишь способствовать деградации вида, позволяя им иметь детей и таким образом передавать по наследству свою тенденцию к ошибкам. ■J88 Часть II. Основание психологии Когда в 1882 г. Спенсер совершал турне по США, с ним обращались как со знаменитостью. Социальный дарвинизм обладал исключительной привлекательностью в капиталистическом обществе невмешательства, в котором он мог оправдать даже беспощадную конкуренцию на основании того, что такая конкуренция совершенствует человечество. Хотя социальный дарвинизм обещал, в конце концов, совершенство вида, он был глубоко консервативным, поскольку рассматривал все реформы как вмешательство в законы природы. Американский социал-дарвинист Эдвард Юманс жаловался на разгул грабителей, но, когда его спросили, что он предлагает с этим делать, он ответил: «Ничего» (цит. по: R. Hofstadter, 1955). Только века эволюции могут облегчить проблемы людей. Дарвинистская психология Эволюционные принципы Спенсера, хотя и вдохновленные трудами Ж.-Б. Ламарка, не противоречат теории Дарвина о естественном отборе. Единственное новое предположение, которое потребовалось сделать, — это то, что естественный отбор породил сенсомоторные нервные системы, которые, как считают, существуют у всех животных, что подтверждало ассоцианистскую теорию разума и, позднее, поведения. Многие натуралисты-мыслители, включая самого Дарвина, сознательно или бессознательно придерживались ламаркистской точки зрения на прогрессивную эволюцию и иногда даже соглашались с наследованием приобретенных признаков. Таким образом, ламаркистская психология Спенсера незаметно растворилась в дарвинистской психологии. Учение Дарвина в применении к людям. Основным затруднением, связанным с работой Ч. Дарвина «Происхождение видов», было то, что Т. Гексли называл местом человека в природе. В полной, натуралистической картине эволюции человек является частью природы, а не существом, выходящим за ее пределы. Это касается всех, независимо от того, согласны они с этим или нет. Но в самом «Происхождении» о человеческой психологии говорится мало. Мы знаем, что в своих ранних записках, датируемых 1830-ми гг., Дарвин рассматривал эти вопросы, но, по всей видимости, оставил идею об их публикации, поскольку это могло вызвать слишком много проблем. Всю свою жизнь Дарвин думал о произведении об эволюции со всеми ее гранями, но никогда не написал его. Во всяком случае, этого не случилось до 1871 г., когда он, наконец, опубликовал книгу «Происхождение человека», в которой человеческая природа рассматривалась как подпадающая под действие естественного отбора. Целью Дарвина в этой книге было показать, что «человек произошел от какихто менее организованных форм». Он провел широкое сравнение поведения человека и животных и пришел к следующему заключению: Различия в разуме человека и высших животных, хотя и велики, очевидно являются различиями в степени, а не различиями по типу. Мы увидели, что все чувства и интуиция, различрше эмоции и способности, такие как любовь, память, внимание, любопытство, подражание, рассудок и т. д., которыми похваляется человек, можно найти в зачаточном, а иногда даже в хорошо развитом состоянии у низших животных. Даже благородная вера в Бога не является прерогативой людей (1896). В «Происхождении человека» Дарвин также не уделил психологии особого внимания. Он чувствовал, что Спенсер уже заложил основы эволюционной пси - Глава 5. Психология адаптации 189 хологи. Тем не менее работа Дарвина во многом противоречила «Принципам» Спенсера. Дарвин следовал принципам психологии способностей, считая ассоциации вторичным фактором мышления. В какой-то степени Дарвин имел дело почти исключительно с проблемой вида, поскольку предполагал, что эволюция формирует способности. Он также допускал огромное значение факторов наследственности, рассуждая порой как нативист. По Дарвину, по наследству передается склонность как к добродетели, так и к преступлению; женщина генетически уступает мужчине. С другой стороны, Дарвин соглашался со Спенсером в том, что природа видовых различий скорее количественная, чем качественная, и что хорошо заученные привычки могут превратиться во врожденные рефлексы. Ламаркистская и дарвинистская психологии различаются не по содержанию, а по акцентам. Основное различие состоит в том, что психология Дарвина — лишь часть материалистической, эволюционной биологии. Напротив, психология Спенсера была частью грандиозной метафизики, которая тяготела к дуализму и утверждала, что за пределами достижения науки существует «непознаваемое». Дарвин очистил психологию адаптации от метафизического влияния. Дух дарвинистской психологии: Фрэнсис Гальтон (1822-1911). Мы уже встречались с Фрэнсисом Гальтоном как с основоположником тестирования интеллектуальных способностей. Сейчас мы имеем дело с ним как с психологом адаптации. Гальтон представлял собой великолепный пример особого типа викторианской эпохи, джентльмена-дилетанта. Располагая собственными средствами, он мог направлять свой пытливый ум на все, что желал. Он объездил большую часть Африки и написал руководство для путешественников, опытным путем исследовал эффективность молитв, обнаружил возможность установления личности с помощью отпечатков пальцев. Значительную часть его обширных исследований составляли изыскания в области психологии и социологии. Например, он пытался установить, в какой части Великобритании больше всего красивых женщин, занимался изучением близнецов, чтобы выяснить, что в формировании личности зависит от природы, а что от воспитания, пытался использовать косвенные измерения поведения (уровень беспокойства), чтобы количественно оценить психическое состояние (скуку). Он изобрел метод свободных ассоциаций при исследовании памяти, ввел использовал анкеты для получения данных о психических процессах, например психических образах. Как мы уже знаем, он применил антропоморфические тесты на тысячах людей. Хотя исследования Гальтона были настолько эклектичны, что не составили исследовательской программы и его нельзя считать психологом в таком же смысле, как В. Вундта, Э. Б. Титченера или 3. Фрейда, Гальтон сделал важный вклад в развивающуюся психологию адаптации. Он расширил границы психологии настолько, чтобы она охватила проблемы, исключенные Вундтом. В своей книге «Исследование человеческих способностей» (1883/1907, р. 47) Гальтон писал: «Ни один профессор психологии не может утверждать, что знает все элементы того, что преподает, если он не знаком с обычными явлениями идиотии, безумия и эпилепсии. Он должен изучить проявления болезни и врожденной глупости, так же как и высокого интеллекта». Вундт стремился понять только нормальный разум взрослых. Гальтона интересовал любой человеческий разум. "I QO Часть II. Основание психологии Г. Спенсер положил начало психологии адаптации, но Гальтон кратко очертил ее. Его эклектичный подход и к методам, и к изучаемому предмету, его привлечение статистики характеризуют дарвинистскую психологию. Кроме того, его интерес к индивидуальным различиям указывал на будущее: в немецкой рационалистской манере Вундт хотел описать трансцендентный человеческий разум; он считал исследование индивидуальных различий иностранным влиянием, а их существование — досадной помехой. Гальтон же, руководствуясь эволюцией, особенно концепцией изменчивости, интересовался всеми факторами, делающими людей столь различными. Исследование индивидуальных различий — существенный элемент дарвинизма, поскольку без изменчивости не может быть дифференциального отбора и улучшения вида. Улучшение человеческого рода и было целью Гальтона. В основе его разнообразных исследований лежала не научная программа, а «религиозный долг». Он был убежден, что самые важные индивидуальные различия, в том числе морали, характера и интеллекта, не являются приобретенными. Его целью было продемонстрировать, что эти признаки врожденные, а затем измерить их, чтобы использовать при рождении будущих поколений. Евгеника — это селективное выведение людей для улучшения вида. В своей книге «Гений наследственности» Гальтон предлагал: Показать, что природные способности человека получены по наследству, с точно теми же ограничениями, которые существуют для физических признаков во всем органическом мире. Следовательно, поскольку легко, не нарушая эти ограничения, получать посредством тщательного отбора собак или лошадей, особо одаренных в отношении бега или чего-то еще, вполне практично создать одаренную расу людей путем тщательно подобранных браков в течение нескольких поколений (1869-1925). Улучшение индивидов было основным научным интересом Гальтона, и он полагал, что избирательное выведение улучшит человечество быстрее, чем образование. Программа Гальтона по селективному выведению людей представляла собой форму позитивной евгеники, пытавшейся подобрать индивидов, особенно «подходящих» для вступления в брак. Гальтон выдвинул идею о поиске десяти наиболее талантливых мужчин и женщин Великобритании. Когда это было сделано, он организовал их чествование, на котором предложил каждому огромную по тем временам сумму в 5 тыс. фунтов стерлингов, если они вступят в брак друг с другом. Когда в 1869 г. Гальтон впервые опубликовал подобные предложения, они не нашли широкой поддержки. Но в конце XIX в. британцы ими заинтересовались. На фоне очень трудной победы над бурами в Южной Африке и сокращения империи британцев начала беспокоить проблема деградации их нации. В 1902 г. 60 % британцев были признаны негодными для прохождения воинской службы, что вызвало ожесточенные дебаты. В такой атмосфере политики всех толков обратили внимание на программу Гальтона. В 1901 г. Карл Пирсон (1857-1936), близкий друг Гальтона, расширивший и усовершенствовавший его статистический подход к биологии, вынудил Гальтона вновь вступить в сражение за евгенику. Пирсон был социалистом, он противостоял консервативному, исповедывавшему невмешательство социальному дарвинизму и надеялся заменить его на евгенические программы, осуществляемые политиками. Гальтон, несмотря на свой преклонный возраст, согласился вернуться к работе и в Глава 5. Психология адаптации том же году прочитал публичную лекцию о евгенике, а затем начал разрабатывать ее стратегию. В.1904 г. он пожертвовал 1,5 тыс. фунтов на исследования по евгенике и создание евгенического регистрирующего офиса при Лондонском университете. В 1907 г. он помог основать Общество евгенического образования, которое начало издание журнала, Eugenics Review. Евгеника привлекала людей самой разной политической принадлежности. Консервативные лидеры истеблишмента прибегали к «законам о наследственности и развитии», чтобы поддержать свои крестовые походы за нравственные, особенно сексуальные, реформы. Социал-радикалы могли привлекать евгенику как часть своих программ по политическому и общественному реформированию. В течение первых десяти лет XX столетия о евгенике в Британии говорили очень много. Несмотря на полученное внимание, британская евгеника, в отличие от американской, добилась очень незначительных результатов в воздействии на общественную политику. Программу Гальтона о вознаграждениях никогда не рассматривали серьезно. Определенное внимание уделили законам, проводящим в жизнь негативную евгенику — попытки регулировать воспроизводство тех, кого посчитали «неприспособленными», но это были относительно мягкие меры, благодаря которым социально беспомощных помещали в особые институты, где они могли получать уход. Мнения британских евгеников в вопросе о необходимости правительственных евгенических программ разделились; евгеники социал-радикального толка особенно страстно желали заменить законодательное принуждение образованием и добровольным контролем. Британские евгеники, в отличие от их американских коллег, никогда не раздували расизма и расовой истерии. Они всегда были сильнее озабочены тем, чтобы побудить средний и высший классы к деторождению, которое неуклонно падало в течение длительного времени, чем злобно ограничивать воспроизведение рас, считавшихся низшими. Хотя евгеника зародилась в Британии, в англоязычном мире, как мы увидим далее, на практике ее осуществляли только в Америке. Подъем сравнительной психологии. Психология, основанная на эволюции, должна продвигать вперед исследования по сравнению различных способностей различных видов животных. Простое сравнение способностей человека и животных восходит к Аристотелю, а Декарт и Юм строили на этих соображениях свои философские системы. Последователи шотландской школы психологии способностей утверждали, что нравственные способности человека отличаются от таковых у животных. Гальтон занимался изучением людей и животных для того, чтобы открыть специфические психические способности каждого вида. Но теория эволюции придала сравнительной психологии мощный импульс, поместив ее в широкий биологический контекст и дав веские обоснования. Во второй половине XIX в. сравнительная психология набирала силу, пока в XX в. специалисты по теории научения не стали отдавать предпочтение исследованиям животных, а не людей. Можно сказать, что начало современной сравнительной психологии положила публикация в 1872 г. труда Дарвина «Выражение эмоций у человека и животных». Новый подход знаменовало следующее утверждение Дарвина, помещенное в предисловии к книге: «Нет никаких сомнений в том, что, до тех пор пока людей и других животных рассматривают как независимых созданий, это препятствует серьезному "192 Часть II. Основание психологии исследованию причин экспрессии» (1872/1965, р. 12). Тем не менее тот, кто допускает, что «структура и привычки всех животных постепенно эволюционировали», посмотрит на весь предмет в новом и интересном свете. В дальнейшем Дарвин делает обзор средств выражения эмоций, которыми обладают люди и животные, отмечая их преемственность и показывая их универсальность для всех человеческих рас. Теория Дарвина очень ламаркистская по духу: «Действия, которые в начале являются добровольными, скоро становятся привычными и, в конце концов, наследственными, а затем могут совершаться даже вопреки желанию». Теория Дарвина гласит, что наше бессознательное выражение эмоций прошло через такое развитие. Ранние работы по сравнительной психологии Дарвин систематически проводил совместно со своим другом Джорджем Джоном Романесом (1848-1894). В книге «Интеллект животных» (1883) Романее приводит обзор психических способностей животных от простейших до человекообразных обезьян. В более поздних работах, например в книге «Психическая эволюция человека», он пытается проследить постепенную эволюцию разума на протяжении многих тысячелетий. Романее умер не успев завершить создание своей сравнительной психологии. Продолжателем его работы стал К. Ллойд Морган (1852-1936), который в своей книге «Введение в сравнительную психологию» (1894) отверг завышенную оценку интеллекта животных, данную Романесом. Романее достаточно произвольно наделил животных сложным мышлением, аналогичным своему собственному. Морган же утверждал, что мышление животных не следует переоценивать и руководствоваться при этом нужно лишь наблюдаемым поведением. Последним из основоположников британской сравнительной психологии стал философ Леонард Т. Хобхауз (1864-1928), который использовал данные по сравнительной психологии для того, чтобы построить общую эволюционную метафизику. Он также провел ряд экспериментальных исследований поведения животных, которые предвосхитили работы гештальтистов по интуиции животных и были предназначены для того, чтобы опровергнуть «надуманность» бихевиористских экспериментов. Эти сравнительные психологи в своих теориях развития сочетали психологию способностей с ассоцианизмом и собрали весьма интересные факты. Они преследовали важные цели и использовали научные методы. Романее начал использовать в психологии объективный бихевиористический подход, сильно отличавшийся от субъективного метода интроспекции. Мы можем наблюдать не разум животных, а только их поведение; тем не менее целью британских психологов животных никогда не было простое описание поведения. Скорее, они хотели объяснить работу разума животных и, следовательно, пытались делать предположения о психических процессах, исходя из поведения. На проблемы, связанные с этой исследовательской программой, серьезно повлияло развитие бихевиоризма, основоположниками которого стали американские сравнительные психологи. В плане методологии начало сравнительной психологии положил анекдотичный метод Романеса. Он собирал виньетки, изображающие поведение животных, и сортировал их, отбирая приемлемую и надежную информацию, для того чтобы реконструировать разум животных. Этот анекдотичный метод стал объектом насмешек американских ученых — поборников эксперимента, особенно Э. Д. Торндайка. Глава 5. Психология адаптации 193 Метод страдал отсутствием контроля, доступного в лабораторных условиях, и явной переоценкой интеллекта животных. Однако этот анекдотичный метод обладал преимуществами, не оцененными по достоинству в то время, поскольку позволял наблюдать поведение животных в естественных, непридуманных ситуациях. Мы еще увидим, как в 1960-х гг. психология животных столкнется с настоящими трудностями из-за того, что полагается исключительно на контролируемые лабораторные методы, упускающие из виду экологическую историю животных. В теоретическом отношении выдвижение предположений о психических процессах на основании поведения представляло трудности. В общем, при этом слишком легко приписать животному сложные психические процессы, которыми оно на самом деле не обладает; любое простое поведение можно объяснить (и ошибиться при этом) как результат сложных рассуждений. Любой, кто сегодня читает «Интеллект животных» Дж. Романеса, чувствует, что тот часто совершал эту ошибку. Канон Моргана, требующий консервативности предположений, стал попыткой справиться с этой проблемой. В своих работах, посвященных разуму животных, К. Л. Морган (С L. Morgan, 1886) ввел знак отличия, который, к сожалению, получил меньшую известность и оказал меньшее влияние, чем знаменитый канон простоты. К. Л. Морган проводил различие между объективными предположениями о разуме животных на основании их поведения и проективными, или, как он называл их на философском жаргоне того времени, избирательными предположениями. Представьте, что вы наблюдаете за собакой, сидящей на углу улицы в 15.30. Когда подъезжает школьный автобус, она вскакивает, виляет хвостом и смотрит, как автобус тормозит и останавливается. Собака смотрит на детей, выходящих из автобуса, и затем, когда выходит один из мальчиков, прыгает на него, лижет ему лицо, а потом мальчик с собакой вместе идут по улице. К. Л. Морган сказал бы, что объективно мы можем предположить наличие у собаки некоторых психических процессов. Она должна обладать достаточными перцептивными навыками, чтобы выбрать одного мальчика из толпы, выходящей из автобуса, а также, по меньшей мере, опознающей памятью, чтобы избирательно отреагировать на одного мальчика среди прочих. Подобные предположения объективны, поскольку постулируют существование некоторых внутренних когнитивных процессов, которые в дальнейшем можно исследовать, например, проверяя способности собаки к дискриминативному научению. С другой стороны, мы склонны приписать собаке субъективное психическое состояние — счастье, по аналогии с нашей собственной радостью, которую мы испытываем, когда встречаем отсутствовавших долгое время любимых. Подобные предположения, сделанные по аналогии с нашими собственными субъективными психическими состояниями, и есть проективные предположения Моргана, поскольку, делая их, мы проецируем наши собственные чувства на животных. Объективные предположения в науке вполне легитимны, по утверждению Моргана, поскольку они не зависят от аналогий, не эмоциональны и не вызывают подозрений при дальнейшей экспериментальной верификации. Проективные предположения не легитимны с научной точки зрения, поскольку являются результатом приписывания наших собственных чувств животным и не могут быть оценены более объективно. Морган утверждал 7 Зак. 79 ■J94 Часть II. Основание психологии не то, что у животных нет чувств, а только то, что их чувства, если они есть, выпадают из сферы действия научной психологии. Различие, проведенное Морганом, очень важно, но сравнительные психологи им пренебрегают. Когда в 1890-х гг. американские психологи животных высмеивали методы Романеса за смехотворность, абсурдность субъективных предположений (употребление эпитетов «счастливый» и «беззаботный» по отношению к крысам) привела к тому, что какие-либо дискуссии о разуме животных вообще отвергались. Если бы на проведенное Морганом различие между объективными и проективными предположениями обратили внимание, то стало бы ясно, что, хотя проективные предположения с научной точки зрения не выдерживают никакой критики, объективные предположения вполне достоверны. Но какие бы консервативные и осторожные реконструкции разума на основе поведения ни делались, все равно оставались сомнения. Как писал Романее: Скептицизм этого сорта логически связан с отрицанием доказательств наличия разума, не только в случае низших животных, но и в случае высших, а также и у других людей, отличающихся от самого скептика. Поскольку все возражения, которые могут быть выдвинуты против использования предположений... могут быть с равным основанием применены к любому разуму, отличающемуся от того, которым обладает возражающий индивид (Romanes, 1883, р. 5-6). Подобный скептицизм составляет самую суть бихевиористской революции. Бихевиорист может допустить, что он обладает если не разумом, то сознанием, но не привлекает понятие психической активности для того, чтобы объяснить поведение животных или других людей. Психология адаптации возникла в Англии, где родилась современная теория эволюции. Но более плодородную почву для своего развития она нашла в одной из бывших английских колоний — Соединенных Штатах. Там она стала единственным направлением психологии, и, когда психология в США добилась господства, то же самое произошло и с психологией адаптации. Функциональная психология в Европе Наиболее сильная школа функциональной психологии сложилась в США, но направления психологии, которые можно было ассоциировать с функционализмом, возникли и в Европе. Так, с функциональной психологией часто смешивали психологию Ф. Брентано, поскольку та была известна как «психология акта». Подобным же образом «функциональной» можно назвать вюрцбургскую школу, так как она занималась исследованием психических процессов, и ей принадлежит открытие бессодержательного (безобразного) мышления. Джеймс Уорд (1843-1925). В Британии, на родине современного эволюционного учения, функциональная психология нашла своего Уильяма Джеймса в лице Джеймса Уорда, которого иногда называют «отцом современной британской психологии» (Turner, 1974). Одно время он был священником, но после кризиса веры обратился сначала к физиологии, затем к психологии и, наконец, к философии, точно так же как Джеймс. Авторитет Уорда в британской психологии утвердился с появлением в девятом издании Британской энциклопедии (1886) его статьи Глава 5. Психология адаптации "|Q5 о психологии. Это была первая энциклопедическая статья под таким названием, а позднее Уорд переработал ее в книгу. Он работал в Кембриджском университете, где предпринимал активные попытки создания психологической лаборатории. Подобно Джеймсу, Уорд отвергал атомистический анализ континуума сознания. Он ратовал не за атомизм ощущений, а за функциональный взгляд на сознание, мозг и целый организм. Уорд писал (Word, 1904, р. 615): «Если подходить с функциональной точки зрения, то весь организм представляет собой единое целое... психическая химия является лишь пародией на растущую сложность Физической жизни». Для Уорда перцепция была не пассивной рецепцией ощущения, а активным постижением окружающей среды. Одно из его высказываний близко к воззрениям Джеймса: «Не просто восприимчивость, а творческая, или избирательная, активность является сутью субъективной реальности» (Word, p. 615). В другом случае его мысли близки к идеям Дарвина: «С психологической точки зрения, единственной функцией перцепции и мышления является руководство действиями и подчинение волевым актам — для того чтобы способствовать самосохранению и улучшению» (Word, 1920, р. 607). Уорд, как и Джеймс, был представителем прагматической (или функциональной) психологии. Оба они считали сознание активной, избирательной сущностью, которая приспосабливает организм к окружающей среде и, таким образом, служит борьбе за существование. Общим между ними было также стремление к защите религии от натурализма Гексли: последние крупные работы Уорда посвящены опровержению натурализма и поддержке христианства. Влияние Уорда на английскую психологию сохранялось много лет. Британия сохранила функциональную психологию, которая послужила позднее ориентиром когнитивной психологии. Сохранялся и антиатомизм Уорда, который позднее подхватили антиассоцианисты. Кембриджский психолог Фредерик Бартлетт (1887-1969), например, недвусмысленно возражал против попыток рассматривать память как приобретение дискретных «битов» информации в виде бессмысленных слогов, которые использовались в большинстве экспериментов по изучению памяти. Вместо этого Фредерик Бартлетт изучал запоминание повседневных текстов. Он утверждал, что прозаический текст представляет собой не набор атомистических идей, а, скорее, воплощение какого-то большего значения, которое он называл schema (схема). Бартлетт (Bartlett, 1932/1967) показал, например, что различные культуры обладают различными схемами для организации своего опыта и что, следовательно, истории одной культуры вносят в память носителя другой культуры систематические искажения. Когда в 1960-х гг. исследовали альтернативы бихевиоризму, теория схем Бартлетта была возрождена и пересмотрена. Герман Эббингауз (1850-1909). Исследования памяти Германа Эббингауза оказали огромное влияние на последующее развитие психологии. Однажды молодой доктор философии Эббингауз в магазине старой книги наткнулся на «Элементы психофизики» Фехнера. Его восхитила научная точность работы, посвященной перцепции, и он решил взяться за «высшие психические процессы», которые В. Вундт исключил из экспериментального изучения. В 1879 г. Эббингауз постарался продемонстрировать ошибку В. Вундта, используя в качестве субъекта только самого себя. В результате в 1885 г. появилась его книга «Память», которую даже Вундт оценил как важный вклад в психологию. Благодаря этой работе Эббингауз получил место профессора в престижном Берлинском университете. 196 Часть II. Основание психологии «Память» содержала тщательно разработанную программу исследований. Эббингауз решил изучить формирование ассоциаций при заучивании серийных списков бессмысленных слогов, для чего составил бессмысленные комбинации из трех букв. Подбирая бессмысленные слоги для запоминания Эббингауз обнаружил функционалистский склад своего мышления. Он выбрал бессмысленные слоги, поскольку они не имели значения и поскольку однообразие их содержания не оказывало дифференциального влияния на процесс запоминания. Он хотел изолировать и исследовать память как чистую функцию научения, абстрагируясь от любого влияния содержания. Эббингауз оставался скорее эклектичным, чем систематичным мыслителем, и его влияние проистекает, главным образом, из его работы, посвященной памяти, нежели из его теоретических взглядов, но это влияние было весьма значительным. В Германии изучением памяти занимались Г. Э. Мюллер (G. E. Muller) и его коллеги; они предложили оригинальные методики и теории, предвосхитившие когнитивную психологию. В США высокую оценку работы Эббингауза в своей книге «Принципы» дал У. Джеймс, а в 1896 г. Мэри Калкинс дополнила метод серийного научения Эббингауза процедурой парных ассоциаций, при которой субъект заучивал определенные пары слов или бессмысленных слогов. В более широком смысле «Память» Эббингауза наметила стиль психологии XX в. Ее предметом было научение, излюбленная тема функционалистов, бихевиористов и когнитивных психологов. Теоретическая часть книги сведена к минимуму, но подробно изложен процесс исследования влияния на поведение независимых переменных (например, длины списка). Эббингауз приложил все усилия, чтобы представить свои данные в количественном виде и применить к ним статистические методы. Короче говоря, Эббингауз представляет собой современного психолога: эклектика эмпирической, нетеоретической и исследовательской направленности. Психологические идеи в Новом Свете Общая интеллектуальная и социальная атмосфера Америка была новой. Ее коренных обитателей считали дикарями, благородными или кровожадными, но в любом случае демонстрировавшими человеческую природу, не затронутую цивилизацией. Первые поселенцы втайне рассчитывали вытеснить индейцев, заменив их примитивные государства своими фермами, деревнями и церквями. Дикие земли, обнаруженные поселенцами, открыли возможность для построения новой цивилизации. Пуритане пришли, чтобы создать совершенное христианское общество, пример для подражания всему остальному миру. В Америке не было феодальной иерархии, господствующей церкви, древних университетов. Вместо этого каждый человек мог идти своим путем по дикой стране. Это не означает, что европейские переселенцы не привезли с собой никакого интеллектуального багажа. Они сделали это, и главную роль играли две традиции: евангелическая религия и философия Просвещения. Америку с самого начала заселяли протестанты, а не католики. Фактически, когда католики впервые в большом количестве прибыли в Америку, им пришлось остаться вне основного течения американской жизни. Католиков считали агентами опасной иностранной силы, Глава 5. Психология адаптации 197 Римского Папы. Сильнее всего доминирование американского протестантизма проявилось в христианстве евангелического толка. Эта форма христианства имела малое теологическое содержание или вообще не имела его, вместо этого она искала спасения отдельных душ в эмоциональной трансформации опыта, во время которой человек воспринимает волю Божью. В Европе реакцией на крайний рационализм Просвещения стал романтизм, в Америке же такая реакция носила религиозный характер. Романтизм лишь слегка коснулся Соединенных Штатов в форме философии трансцендентализма. Генри Дэвид Торо, например, порицал вторжение индустрии в романтическую природу. Но большинство людей отвергали материализм Просвещения с позиций протестантской церкви. Не случайно, что многие из первых американских психологов, в том числе Джон Уотсон, основатель бихевиоризма, на первых этапах намеревались посвятить себя церкви. Главным в профессии евангелического проповедника было добиться обращения, играя на эмоциях аудитории, с тем чтобы превратить людей из грешников в праведников, изменить и душу, и поведение. Целью многих американских психологов и во времена функционального, и во времена бихевиористского периодов было изменение поведения, превращение сегодняшнего человека в нового человека завтрашнего дня. Проповедникиевангелисты писали о способах изменениях души посредством проповеди; психологи писали о путях изменения поведения с помощью выработки условных рефлексов. На заре истории США в стране существовало несколько философов. Был Бенджамин Франклин, экспериментами которого с электричеством восхищались в Европе, который очаровал Францию как «природный человек» нового мира и кого восхваляли как одну из главных фигур Просвещения, сопоставимую с Вольтером. Томас Джефферсон, еще один философ, пытался применить цифровые вычисления к каждому предмету, начиная от севооборота и заканчивая человеческим счастьем. Но это приводило его к игнорированию биологических факторов: возражая против возможности Всемирного потопа, он на основании физических вычислений пытался доказать, что при любом наводнении вода не может подняться выше, чем на 50 футов над уровнем моря, и, следовательно, ископаемые морские раковины, найденные горах Аппалачи, представляют собой всего лишь необычные скальные разрастания (G. Wills, 1978). Но наиболее радикальные идеи французских просветителей претили религиозному характеру Америки. В США были усвоены умеренные идеи шотландского Просвещения, которое оказало на Джефферсона гораздо большее влияние, чем обычно думают. Как мы видели, философия здравого смысла Рида была абсолютно совместима с религией. В религиозных колледжах Америки, которые составляли большинство высших учебных заведений, шотландская философия обязательно стояла в расписании, господствуя над всеми аспектами высшего образования, от этики до психологии. Шотландская философия была ортодоксией Америки. Рассматривая интеллектуальный климат американских колоний, к влиянию христианства евангелического толка и умеренного воздействия Просвещения следует добавить третий элемент, бизнес, который тесно взаимодействовал с первыми двумя. США шли к тому,.чтобы стать нацией бизнесменов, не похожей ни на "198 Часть II. Основание психологии один другой народ на Земле. Не было аристократии, не было официальной церкви, но было частное предпринимательство и личная борьба за выживание в условиях противостояния дикой стране и конкуренции со стороны других бизнесменов. Бизнес стал призванием Соединенных Штатов. Подобная система воззрений породила ряд важных идей. Одна из них утверждала ценность практического знания. Просвещение со всей определенностью заявляло, что знание должно служить нуждам человека и должно быть практическим, а не метафизическим. Американские протестанты пришли к пониманию изобретений как средства прославления изобретательности Бога, создавшего человеческий разум. Слово «технология» появилось в США. Но негативным последствием этой установки стал антиинтеллектуализм. Абстрактную науку в каком-то смысле считали европейской и дегенеративной. Ценились практические достижения, которые одновременно обогащали предпринимателя, являли собой принципы Бога и приближали американскую мечту. Предприниматель ценил тот же самый твердолобый «здравый смысл», которому учили в колледжах. Философия здравого смысла говорила обычному человеку, что его собственные идеи, в основном, правильные, что лишь усиливало американский антиинтеллектуализм. При использовании термина «бизнесмен» ударение следует делать на слоге «мен» (мужчина). Это был мужчина, который сражался за выживание в мире бизнеса и который ценил ясный здравый смысл и практические достижения. Чувства и сантименты были уделом женщин, которые в XIX в. все дальше отходили от мира работы, поскольку такие домашние занятия прошлого, как выпечка хлеба, варка пива, приготовление сыра, прядение и ткачество, становились индустриализованными. Эти изменения лишили женщин их<былой экономической роли, оставив им для управления лишь сферу эмоций. При этом в США доминировала точка зрения о том, что человеческая личность в полной мере формируется окружающей средой: причиной особенностей человека и его достижений являются условия жизни, а не гены. Американцы верили, что их среда, свободная от европейских предрассудков, — лучшая в мире и породит гениев, который затмят собой Ньютона. Эта вера была отражением эмпиризма Просвещения и гибких убеждений предпринимателей. В Новом Свете возможностям совершенствования людей нет границ и ничто не препятствует индивиду в его достижениях. Прогресс был в порядке вещей. Культ самосовершенствования восходил к первым дням американской республики. В 1830-х гг. выходил ежемесячный журнал The Cultivator, ставивший своей целью «возвысить душу и разум». Человек мог усовершенствовать не только свой фермерский бизнес, но и свой разум. Фактически ожидалось, что хороший христианин обязательно будет и хорошим предпринимателем или фермером. На эти тенденции обратил внимание француз Алексис Токвиль, который посетил США в 1831-1832 гг. и написал книгу «О демократии в Америке». Он писал: «Чем дольше нация будет демократической, просвещенной и свободной, тем больше будет людей, заинтересованных в содействии научному гению, и тем больше будет сделано открытий, которые незамедлительно могут быть использованы в промышленности, что принесет ей прибыль, славу и даже власть». Но Токвиль беспокоился, что «в обществе, организованном таким образом... человеческий ра- Глава 5. Психология адаптации 199 зум неосознанно может впасть в пренебрежение теорией». С другой стороны, наличие аристократии «облегчает естественное влечение к высшим областям мышления». Токвиль обладал замечательным даром предвидения. Американская психология с момента своего возникновения пренебрегала теорией, а временами испытывала к ней открытую враждебность. В то время как европейцы, например Жан Пиаже, трудились над грандиозными, почти метафизическими теориями, Б. Ф. Скиннер утверждал, что теория научения не нужна. Философская психология Старая психология: психология в религии. С собой в Америку пуритане принесли средневековую психологию способностей. Но она умерла в начале XVIII в., когда первый великий философ Америки, Джонатан Эдварде (1703-1758), прочитал Локка. Энтузиазм Эдвардса по отношению к эмпиризму был так велик, что гений увлек его в направлении идей Беркли и Юма. Подобно Беркли, он отрицал различие между первичными и вторичными свойствами и пришел к выводу, что разум знает только свои перцепции, а не внешний мир. Подобно Юму, он расширил роль ассоциаций в функционировании разума, обнаружив, как и Юм, что законами ассоциации являются смежность, сходство, а также следствие и причина (A. L. Jones, 1958). Наконец, как и Юм, он обратился к скептицизму и стал утверждать, что причину нельзя рационально объяснить и что эмоции, а не рассудок — истинный источник действий человека. Но Эдварде, в отличие от Юма, остался христианином, и в этом отношении его можно считать больше средневековым, чем современным ученым (P. Gay, 1969). Акцент Эдвардса на эмоциях как основе религиозного обращения помог открыть путь американской форме романтизма и идеализма: трансцендентализму. Трансцендентализм представлял собой мятеж Новой Англии против того, что стало удобной, удушающей и сухой формой пуританства. Трансценденталисты хотели вернуться к живой, эмоциональной религии времен Эдвардса, к страстной встрече с Богом, в которого верил Эдварде. Такое отношение было совместимо и с романтизмом, и с посткантовским идеализмом. Первый превозносил чувства отдельного человека и слияние с природой, что получило выражение в знаменитой книге Г. Д. Торо «Уолден, или Жизнь в лесу», посвященной опыту уединенной жизни на лоне природы самого автора. Второй утверждал, что трансцендентные ноумены Канта познаваемы; Джордж Рипли, ведущий трансценденталист в «Письме, адресованном конгрегационалистской церкви на улице Покупок» писал: «Мы верим в существование того уровня истин, который лежит за пределами внешних чувств» (цит. по: L. White, 1972). Таким образом, в некоторых отношениях трансцендентализм вторил европейскому романтизму и идеализму. Однако в других отношениях трансцендентализм выглядел очень американским. Он поддерживал евангелическое, эмоциональное христианство, ставящее чувства отдельных людей и совесть выше иерархии власти. Ральф Уолдо Эмерсон (Ralph Waldo Emerson, 1950) проповедовал независимость, вечный американский идеал. Он осуждал радикальный эмпиризм как «негативный и отравляющий». Тем не менее в европейской ли, в американской ли тональности, влияние трансцендентализма на основное течение американской мысли было ограниченным. 200 Часть II. Основание психологии Американский интеллектуальный истеблишмент с ужасом смотрел на трансцендентализм, кантианство и идеализм, поэтому будущие ученые и философы очень мало соприкасались с этими направлениями. Бастион шотландской философии здравого смысла не ослаблял своей власти над американской мыслью. Кроме того, в XIX в. американцы начали писать собственные книги по психологии способностей. Американские книги по психологии повторяли аргументы теоретиков шотландского нравственного чувства. Например, Томас Уфам в своем произведении «Элементы психической философии» учил, что можно построить нравственный характер «посредством ознакомления с эмоциями и страстями» (Upham, p. 25), которое и дает психология. Нравственное чувство, которое Уфам называл совестью, даровано Богом, «чтобы вызывать в нас эмоции одобрения... [или] эмоции неодобрения», когда нам случается видеть поступки других людей. По поводу вопроса «Почему мне следует поступать правильно?» Уфам писал, что «истинный источник моральных обязательств — это природные импульсы в сердце человека» (Upham, p. 306). Френология в США. Одним из самых показательных эпизодов в истории донаучной американской психологии представляется увлечение френологией. В начале XIX в. коллега Галля, Иоганн Спурцгейм, начал триумфальное турне по Соединенным Штатам, во время которого скончался. За Иоганном Спурц-геймом последовал британский френолог Джордж Комб, встретивший теплый прием издателей и президентов колледжей. Но его лекции были слишком теоретическими для американской аудитории, и френология попала в руки двух трудолюбивых и предприимчивых братьев, Орсона и Лоренцо Фаулеров. Они свели к минимуму научное содержание френологии, расширив ее практическое применение, и основали собственный офис в Нью-Йорке, где клиенты за плату могли получить описание своих качеств. Они бесконечно писали о достоинствах френологии и издавали френологический журнал, просуществовавший с 1840-х гг. до 1911 г. Популярность френологии Фаулеров принесло то, что она отвечала американскому характеру. Френология пренебрегала метафизикой, предпочитая практическое применение. Она претендовала на то, чтобы поведать предпринимателям, каких работников следует нанимать, а мужьям — каких женщин брать в жены. Галль провел первое в США тестирование интеллектуальных способностей, сопровождавшееся вниманием к интеллектуальным различиям. Он считал, что умственные способности передаются по наследству. Братья Фаулер, однако, утверждали, что слабые способности можно существенно улучшить за счет практики, а чрезмерно сильные — контролировать усилием воли. Множество людей обращались к братьям Фаулер, чтобы спросить у них совета о том, какую жизнь следует вести; они стали первыми консультантами. Они также утверждали, что можно улучшить народ и весь мир, если подвергнуть каждого человека френологическому обследованию. Наконец, братья Фаулер искренне верили, что служат религии и нравственности. Они побуждали своих клиентов совершенствовать нравственные качества и верили, что существование способности к почитанию демонстрирует существование Бога, поскольку существование способности подразумевает существование объекта. Глава 5. Психология адаптации 201 Новая американская психология Национальная философия Америки: прагматизм Метафизический клуб. В 1871-1872 гг. группа бывших выпускников Гарвардского университета, состоятельных жителей Бостона, встретилась в Метафизическом клубе для того, чтобы обсудить философию в эпоху Дарвина. Среди членов этого клуба были Оливер Уэнделл Холмс (1809-1894), которому предстояло стать, вероятно, самым выдающимся юристом Соединенных Штатов, и, что было гораздо важнее для истории психологии, Чонси Райт (1830-1875), Чарльз Пирс и Уильям Джеймс. Все трое сыграли важную роль в становлении психологии в США. Райт сформулировал первую теорию поведения «стимул-реакция»; Пирс провел первые психологические эксперименты в Новом Свете; Джеймс в книге «Принципы психологии» заложил основы американской психологической науки (1890). Плодом деятельности Метафизического клуба была единственная американская доморощенная философия — прагматизм, гибрид идей Бэйна, Дарвина и Канта. Клуб противостоял господствовавшей шотландской философии, которая была дуалистической и тесно примыкала к религии и креационизму, выдвинул новую натуралистическую теорию разума. От Бэйна они унаследовали идею о том, что убеждения предопределяют поведение; Бэйн определял убеждение как «то, что подготавливает человека к действию». У Дарвина они, подобно большинству интеллектуалов того времени, научились обращаться с разумом как с частью природы, а не даром Бога. Еще важнее, и эта заслуга принадлежит Райту, что они взяли выживание самых приспособленных как модель для понимания разума. Райт объединил определение Бэйна с теорией естественного отбора Дарвина и высказал предположение о том, что убеждения людей подвержены эволюции в такой же степени, как биологические виды. По мере того как человек взрослеет, его убеждения конкурируютдруг с другом за получение признания, поэтому адекватные верования возникают «в результате выживания самых приспособленных среди наших изначальных... убеждений». Это и есть суть индивидуального подхода к психологии адаптации, и если мы заменим «убеждение» на «поведение», то получится основной тезис радикального бихевиоризма Б. Ф. Скиннера. Райт также пытался продемонстрировать, каким образом самопознание, будучи загадкой для натурализма, эволюционирует из привычек. Он утверждал, что привычка представляет собой отношения между классом раздражителей и некоторой ответной реакцией (или реакциями). Познание, необходимое для связи раздражителя и ответной реакции, является рудиментарным и связано с вызовом образов из прошлого опыта. Самопознание возникает, когда кто-либо осознает связь между раздражителем и ответной реакцией. Идеи Райта прошли долгий путь, прежде чем признали разум частью природы, и они указывают на бихевиористский уклон американской психологии, где убеждения важны в той степени, в какой они порождают поведение. Чарльз Сандерс Пирс (1839-1914) Сегодня многие считают, что Пирс был величайшим философом в истории США. По образованию он был физиком и некоторое время работал в государственной геодезической службе. Еще будучи на старших курсах, он построил простой компьютер и, возможно, первым задался вопросом о том, могут ли компьютеры сорев- 202 Часть II. Основание психологии новаться с человеческим мышлением. Небольшое наследство позволило ему уволиться со службы и отправиться в Кембридж. Однако наследство на самом деле было небольшим, и Пирс жил в благородной бедности. Он был непростым человеком, с ним было нелегко ладить, и, несмотря на все старания У. Джеймса найти ему постоянное место в Гарварде, в лучшем случае удавалось найти лишь временные места работы. В отличие от Джеймса, письменные труды которого отличались беглым и выразительным стилем (сравнивая его с братом, известным писателем Генри Джеймсом, говорили, что Генри — романист, пишущий, как психолог, а Уильям — психолог, пишущий, как романист), стиль Пирса был очень трудным для восприятия. Влияние Пирса ограничивалось и тем, что он очень мало публиковался при жизни. Тем не менее он обобщил работы Метафизического клуба, дав первую формулировку прагматизма. Само название «прагматизм» восходит к философии Канта. Будучи глубоким философом, Кант искал основу твердых знаний. Однако он признавал, что мужчины и женщины должны действовать на основании убеждений, которые не являются определенными; врач, например, может не быть абсолютно уверен в правильности диагноза, но тем не менее должен действовать так, как будто верит в правильность диагноза. Кант называл такое случайное убеждение, которое все же создает основу для использования средств достижения определенных целей, прагматическим убеждением. Результатом рассуждений Метафизического клуба стал вывод о том, что убеждения никогда не могут быть определенными. Лучшее, на что могут надеяться люди, — это то, что убеждения приведут к успешным действиям в окружающем мире, на естественный отбор, работающий на усиление одних убеждений и ослабление других по мере того, как убеждения конкурируют за право стать приемлемыми. Дарвин продемонстрировал, что биологические виды не являются постоянными, а Метафизический клуб, в отличие от Канта, пришел к выводу, что и истина не может быть неизменной. Тогда все, что оставалось гносеологии, — это прагматическое убеждение Канта, которое Пирс уточнил и превратил в «прагматический принцип», отражающий выводы Клуба. В 1878 г. Пирс опубликовал эти выводы в статье «Как сделать наши идеи ясными», которая впервые была прочитана в Метафизическом клубе в последние годы его существования. Пирс (Pierce, 1878/1966) писал, что «вся функция мышления — это порождать привычки действия» и что то, что мы называем убеждениями, представляет собой «правило действия или, короче говоря, привычку». Он утверждал, что «суть убеждения — создание привычки, а различные убеждения различаются по образу действия, которые они порождают». Далее Пирс говорил, что привычки должны иметь практическое значение, если они имеют смысл. «Сейчас индивидуальность привычки зависит от того, каким образом она подталкивает нас к действию... Таким образом, мы подходим к тому, что осязаемо и мыслимо практическим, как корень каждого настоящего отличительного признака мышления... Не существует настолько тонкого отличительного признака, который не давал бы различий на практике». Наконец, «правило достижения ясности идей заключается в следующем: рассматривая последствия, которые могли бы иметь практическое значение, мы постигает объект наших концепций. Затем наши понятия об этих последствиях сливаются в единую концепцию об этом объекте». Или, как Глава 5. Психология адаптации 203 Пирс сформулировал в более краткой форме в 1905 г., истинность убеждения «лежит исключительно в мыслимом значении, придаваемом течению жизни». Прагматический принцип Пирса стал революционным, поскольку отказывался от старой цели Платона по созданию фундаментальной философии. Вслед за Гераклитом он утверждал, что ничто не может быть определенным, и извлекал идею Дарвина, что лучшие убеждения те, которые позволяют приспособиться к изменяющейся окружающей среде. Прагматический принцип согласуется и с научной практикой. Пирс работал физиком и знал, что научные концепции бесполезны и бессмысленны, если их нельзя перевести на язык наблюдаемых явлений; таким образом, прагматический принцип Пирса предвосхитил позитивистскую концепцию операционального определения. Впоследствии, когда У. Джеймс позволил эмоциональным и этическим соображениям влиять на решение вопроса о том, работает ли убеждение, Пирс, убежденный физик, отказался продолжать сотрудничество. В психологии прагматизм представляет собой четкую формулировку подхода к психологии адаптации на уровне «проблемы индивида». Позднее Б. Ф. Скиннер сказал, что воспринял подход Дарвина к эволюции видов как модель к пониманию индивидуального научения. Прагматический принцип также предвосхитил бихевиористский поворот в американской психологии, поскольку он говорит о том, что убеждения всегда (если они имеют смысл) проявляются в поведении, т. е. отражение в сознании ради самих себя тщетно. Пирс так никогда и не стал психологом, но помог развитию психологии в США. Ознакомившись с рядом работ В. Вундта, он начал кампанию против засилья шотландской психологии здравого смысла и за преподавание в университетах экспериментальной психологии. В 1877 г. Пирс опубликовал свое психофизическое исследование цвета — первую американскую работу в области экспериментальной психологии. Его ученик Джозеф Джастроу стал одним из ведущих американских психологов первой половины XX в. и президентом Американской психологической ассоциации. В 1887 г. Пирс поставил основной вопрос современной когнити-вистики: может ли машина думать, как человек? Несмотря на эти достижения, его влияние оставалось весьма ограниченным. Огромное влияние прагматизма на философию и психологию исходило от его коллеги, Уильяма Джеймса. Американский психолог Уильям Джеймс (1842-1910) «Принципы психологии» У. Джеймса. Джеймс начал разрабатывать свою собственную версию прагматизма в 1870-1880-х гг. Сначала он делал первые робкие шаги в своей философии, имевшей сильный налет психологии. В 1878 г. Джеймс заключил с издателем Генри Хольтом договор на написание учебника психологии и на протяжении 1880-х гг. опубликовал серию статей, которые сформировали ядро его новой психологии и были включены в книгу «Принципы психологии». Ее публикация в 1890 г. ознаменовала водораздел в истории американской психологии, поскольку вызвала такое воодушевление среди американских студентов, какого не вызывали ни шотландцы, ни В. Вундт. Джеймс сочетал обычные интересы основоположника психологии: физиологию и философию. Он начал с проведения практических занятий по физиологии, а впоследствии получил кафедру психологии; последние годы он провел на должности профессора философии. В «Принципах» Джеймс начал разрабатывать свою прагматическую философию. 204 Часть II. Основание психологии «Психология — это наука о психической жизни», — сообщал Джеймс своим читателям (James, 1890, vol. I, p. 1). Основным исследовательским методом Джеймса была обычная интроспекция, унаследованная у немецких экспериментальных психологов. Как и Вундт, Джеймс отвергал теорию атомизма ощущений. По его мнению, эта теория принимает различимые части объектов за продолжающиеся объекты опыта, таким образом недопустимо расчленяя поток опыта. Джеймс писал: Сознание... не является самому себе разрубленным на куски. Такие слова, как «цепь» или «поезд», не описывают его должным образом. В сознании нет ничего жестко зафиксированного; оно течет. «Река» или «поток» — вот те метафоры, которые описывают его самым естественным образом. Рассуждения о нем такого рода позволяют нам назвать его потоком мышления, сознания или субъективной жизни (р. 239). Подобно Дарвину, Джеймс обнаружил, что не так важно, что содержится в сознании; гораздо важнее, что сознание делает; функция гораздо важнее, чем содержание. Основная функция сознания — выбор. Он писал: «Сознание всегда интересуется одной частью объекта больше, чем другой, и в то время, пока мыслит, постоянно отвергает, или принимает, или выбирает» (р. 284). Сознание определяет цели организма и служит им, а главная из этих целей — выживание посредством приспособления к окружающей среде. Но для Джеймса приспособление не пассивно. Сознание делает выбор, всегда направляясь к некоей цели. Непрекращающийся поток возможных выборов влияет и на восприятие, и на поведение: «Разум работает с теми данными, которые он получает, точно так же, как скульптор работает с каменными блоками» (р. 288). Разум в понимании Джеймса отнюдь не пассивная чистая доска сенсуалистов. Это «борец за цели», активно участвующий в практическом мире переживаний. Отметим, что для Джеймса существует два аспекта адаптивной природы сознания. Первый заключается в том, что сознание дает своим носителям интересы — машины не хотят выживать и действуют просто в силу установленных свойств. Если окружающая среда не подходит этим свойствам, то они не могут адаптироваться и погибают, поскольку их не волнует, умрут они или будут жить. Но суть эволюции состоит в способности справляться с изменениями, и, таким образом, сознание возникает потому, что без него мы не смогли бы адаптироваться. Второй адаптивный аспект сознания — это выбор. Джеймс учил, что сознание возникает, когда инстинкт и привычки не могут ответить на новый вызов. Каждый может вести машину знакомым путем, никак не привлекая к этому сознание, слушать радио или разговаривать с приятелем. Как говорил Декарт, сознание этого человека будет «где-то там». Но стоит человеку по радио услышать, что поваленное дерево перегородило его привычную дорогу, он немедленно начнет относиться к вождению сознательно, поскольку ему приходится выбирать новый путь, чтобы справиться с изменившейся окружающейся средой. Без сознания не было бы выживания, поскольку без него мы были бы всего лишь заводными механизмами, слепыми по отношению к окружающей среде и не заботящимися о своей судьбе. Но в то же время Джеймс одобрял путь к физиологии, говоря, что психология должна иметь «церебральную» направленность. Предположение о том, что «мозг — это непременное телесное условие психической деятельности», является фундаментальным, и «Принципы» посвящены доказательству именно этой идеи. Он го- Глава 5. Психология адаптации 205 рячо приветствовал попытки Хартли продемонстрировать, что законы ассоциации представляют собой и законы головного мозга: «До тех пор, пока ассоциация служит причиной, она принадлежит мозговым процессам» (р. 554). Похоже, что это привело Джеймса к некоторому противоречию: мозг-машина должен делать выбор. Он говорил, что сознание играет положительную роль в жизни людей и животных, и недвусмысленно отвергал механистичность, или то, что называл «теорией автомата». Для Джеймса эволюционный натурализм требовал существования сознания, поскольку оно выполняло жизненно важную адаптивную функцию. Глупая машина не знает направления, она напоминает «игральную кость, которую вечно бросают на стол... какова вероятность того, что наибольшее количество очков выпадет чаще, чем наименьшее?» Джеймс утверждал, что сознание увеличивает эффективность машины мозга, «утяжеляя кости». Он писал (W.James, 1890, vol. I, p. 140): «Утяжеление игральных костей оказывает постоянное давление, делающее действия мозга более ясными», что «служит интересам владельца мозга». Сознание превращает выживание из «просто гипотезы» в «императивное повеление... Выживание будет иметь место, и, следовательно органы должны работать следующим образом... Каждое по-настоящему существующее сознание кажется, во всяком случае самому себе, борцом за конечные цели». Таким образом, сознание обладает ценностью для выживания. Ассоциация может зависеть от законов мозга, но наша воля способна, с помощью расстановки акцентов или посредством подкрепления, направить цепи ассоциаций на службу нашим интересам, и это направление — «все, чего только может пожелать самый страстный защитник свободы воли», поскольку, направляя ассоциации, сознание направляет мышление и, следовательно, действие (р. 141). Конфликт между «церебралистским» взглядом Джеймса и его верой в поведенческую силу сознания проявился в теории эмоций Джеймса-Ланге, которая была предложена независимо друг от друга Джеймсом и голландским физиологом Карлом Ланге (1834-1900) в 1885 г. Благодаря тому, что эта теория была сформулирована в книге Джеймса «Принципы психологии», теория эмоций Джеймса-Ланге оказала влияние на каждого психолога, сталкивающегося с темой эмоций, и широко обсуждается по сей день. Будучи психологом сознания, Джеймс хотел объяснить, каким образом и почему в сознательном опыте возникают эмоции. Он противопоставлял свою теорию эмоций теории эмоций этнической психологии, допуская, что, по крайней мере на первый взгляд, его теория менее правдоподобна: Наш природный способ мышления об эмоциях заключается в том, что психическое восприятие некоторых фактов возбуждает психическую привязанность, называемую эмоцией, и что это состояние разума порождает телесное его выражение. Напротив, моя теория сводится к тому, что телесное выражение следует сразу же за восприятием возбуждающего факта и что наше ощущение этих изменений, по мере их возникновения, и есть эмоция. Здравый смысл говорит: мы упустили удачу — и мы сожалеем и плачем; мы встретили медведя — мы испугались и побежали; нас оскорбил соперник — мы разозлились и нанесли удар. Гипотеза, которую я намереваюсь здесь отстаивать, говорит, что эта последовательность событий неправильна, что одно психическое состояние вовсе не вызывается другим непосредственно, что сначала между ними должны быть поставлены телесные проявления и что более рациональным утверждением является то, что мы чувствуем сожаление, потому что плачем; злимся, 206 Часть II. Основание психологии потому что наносим удар, боимся, потому что дрожим, а не то, что мы плачем, наносим удар или дрожим потому, что испытываем сожаление, злимся или боимся, как можно было бы сказать. Без телесных состояний, которые следуют за восприятием, последнее было бы чисто познавательным по форме, бледным, бесцветным, лишенным эмоциональной теплоты. Тогда мы могли бы увидеть медведя — и вынести суждение о том, что наилучшим является бегство; получить оскорбление — и счесть правильным нанести удар; но нам не следовало бы на самом деле испытывать страх или злость. Сформулированная в таком грубом виде, гипотеза, скорее всего, немедленно столкнется с недоверием. И тем не менее не потребуются ни многочисленные, ни притянутые за волосы соображения для того, чтобы смягчить ее парадоксальный характер и, возможно, убедиться в ее правоте (James, 1892a/1992, р. 352). Формулируя свою теорию эмоций, Джеймс боролся с проблемами, которые остались нерешенными и по сей день. Первый вопрос — самый основной: что такое эмоция? Многие, а возможно, и большинство наших перцепций — «чисто познавательны по форме». Восприятие факса, компьютерной мыши или коробки с дискетами на столе «бледны, бесцветны, лишены эмоциональной теплоты». Но не вызывает сомнений, что, если я встречу в лесу медведя, мое восприятие будет, мягко говоря, очень теплым. Так в чем же состоит эта теплота — эмоция страха? Что присутствует в сознании в случае с медведем и отсутствует в случае с факсом? Ответ Джеймса был продиктован рефлекторной теорией мозга. Напомним, что в рефлекторной теории мозг рассматривают как телефонный коммутатор, обеспечивающий связи между стимулом и ответной реакцией, но неспособный к порождению опыта, чувств или действий. Джеймс придает этому достаточно пассивному взгляду на мозг динамический аспект, утверждая, что любые воспринятые стимулы действуют на нервную систему так, чтобы автоматически осуществлять некоторые приспособительные телесные ответные реакции, не имеет значения, выученные или врожденные. Таким образом, если крупное животное встает на дыбы и рычит на меня, у меня есть врожденная и автоматическая тенденция бежать прочь. Когда я веду машину и загорается красный свет светофора, у меня выученная и автоматическая тенденция нажать на тормоза автомобиля. Чтобы понять некоторые из более поздних споров относительно сознания, особенно моторную теорию сознания (см. главу 10), нам следует помнить, что в этой последовательности событий эволюционно адаптивным является мое бегство. То, что я могу субъективно чувствовать, глядя на медведя, не имеет никакого значения до тех пор, пока я в состоянии избежать его когтей. Я мог бы, как говорит Джеймс, смотреть на медведя и хладнокровно рассуждать о том, что бегство будет мудрым поступком, вообще ничего не чувствуя. Были построены роботы, способные находить одни объекты и избегать других, но, конечно, они не испытывают ни желания, ни страха. Но поскольку мы, люди, на самом деле чувствуем страх (и желание), то в задачи психолога входит изобразить, что такое страх (или желание) — дополнительное состояние сознания, добавленное к когнитивной перцепции медведя. Джеймс высказал предположение о том, что это что-то дополнительное эмоциональное — регистрация сознанием состояния и активности нашего тела, вызванных видом медведя. Поскольку Джеймс думал о мозге всего лишь как о соединяющем устройстве, он поместил эмоции не в самом мозге, а вне его, во внутренних Глава 5. Психология адаптации 207 органах (наш желудок корчится от страха) и в мышцах, которые работают, чтобы унести нас прочь от медведя. Что касается простых эмоций, таких как страх или вожделение (в отличие от более тонких эмоций, например зависти или любви), то Джеймс полагал, что самые важные телесные ощущения, которые и составляют эмоции, возникают во внутренних органах. В общем, согласно теории эмоций Джеймса-Ланге, страх не вызывает судорожные конвульсии нашего кишечника, но в то же время сокращающийся кишечник и бегущие ноги также не вызывают чувства страха; страх и есть сжимающиеся внутренности и бегущие ноги. Эмоции — это состояния тела. В более широком смысле Джеймс говорил, что психические состояния обладают телесными эффектами двух видов. Во-первых, хотя некоторое торможение и присутствует, но мысль о действии автоматически влечет за собой выполнение этого действия. Во-вторых, психические состояния вызывают внутренние изменения в теле, в том числе скрытые двигательные ответные реакции, изменения в сердечном ритме, выделения секрета желез и, возможно, «еще более тонкие процессы». Следовательно, Джеймс утверждал, что «смело можно выдвинуть общий закон, согласно которому ни одна психическая модификация не происходит, если не сопровождается изменением в теле (или если оно не следует за ней)» (1890, vol. 1, р. 5). Таким образом, содержание сознания определяется не только ощущениями, приходящими извне, но и кинестетической обратной связью (как мы сегодня это называем) от двигательной активности тела. «Следовательно, наша психология должна принимать в расчет не только те условия, которые предшествуют психическим состояниям, но и последовавшие за ними результаты... Целостный неврологический организм... не более чем машина для превращения стимулов в ответные реакции; и интеллектуальная часть нашей жизни связана не с чем иным, как со средней или "центральной" частью операций этой машины» (vol. 2, р. 372). И здесь лежал камень преткновения для Джеймса. Если эмоции заключаются в регистрации нами стимулов, продуцирующих эмоции (например, медведя) и в ответных реакциях тела, автоматически запускаемых стимулом (например, сокращения внутренних органов и бег), то мы можем задаться вопросом: а действительно ли эмоции являются причиной поведения? Если мы боимся потому, что убегаем прочь, то страх не причина бега, а состояние сознания, которое приходит параллельно с бегом. Теория эмоций Джеймса-Ланге выглядит вполне соответствующей теории автомата, которую Джеймс отвергал. Сознание, включая эмоции, имеет отношение к причинам поведения не больше, чем цвет автомобиля к тому, что заставляет его двигаться. Машина вынуждена иметь какой-то цвет, а живые существа, похоже, вынуждены обладать сознательным опытом, но ни цвет машины, ни сознание мозга на самом деле ничего не делают. Будучи наукой, изучающей причины поведения, психология могла бы вообще игнорировать сознание. Джеймс обнаружил, что столкнулся с той же дилеммой между сердечным чувством свободы и научными декларациями интеллекта о детерминизме, как и другие противники механицизма. Джеймс был искренне предан вере в свободу воли на основании личного опыта. Будучи молодым человеком, он вытащил себя из глубокой депрессии, буквально заставить себя жить дальше, и, сопровождаемый приступами депрессии на протяжении всей своей жизни, сделал волю человека цент- 208 Часть II. Основание психологии ром своей философии. Но в своей психологии, преданный идее церебрализма, Джеймс обнаружил, что вынужден принять детерминизм как единственный приемлемый с точки зрения науки взгляд на поведение. Он стойко сопротивлялся этому выводу, осуждая механистические концепции человеческого поведения и, как мы убедились, провозглашая, что сознание издает указ о выживании и командует телом. После написания «Принципов» в 1892 г. Джеймс оставил психологию ради философии и развивал свое собственное направление прагматизма. Он пытался прекратить борьбу между головой и сердцем, приравняв чувства сердца к познаниям разума. Тем не менее конфликт сохранялся, и влияние «Принципов» увело американских психологов от вопросов сознания, а таким образом, от определения психологии как науки о психической жизни, данного самим Джеймсом, к проблемам поведения. «Лебединая песня» Джеймса в психологии. При всем влиянии, оказанном «Принципами» на психологию, они были для Джеймса всего лишь развлечением. В 1892 г. он выпустил в свет однотомный «Краткий курс», который гораздо лучше, чем «Принципы», можно было использовать в качестве учебника, но заявил, что устал от психологии. В том же году он добился того, что его последователь, Хьюго Мюнстерберг (см. главу 10), стал экспериментальным психологом в Гарварде. Двойственное отношение Джеймса к научной психологии проявилось в его ответе (1892b) на негативный отзыв, данный «Принципам психологии» Джорджем Трамбеллом Лэддом (1842-1921). Хотя Лэдд разделял некоторые аспекты научной психологии, он защищал старую, религиозно ориентированную психологию шотландской традиции, считая натуралистическую психологию неподходящей для службы человеческой душе. Джеймс возражал, что в таком случае психология была бы не наукой, а «массой феноменологических описаний, сплетнями и мифом». Он сказал, что при написании «Принципов» ему хотелось, «чтобы с психологией обращались, как с естественной наукой, дабы помочь ей действительно стать таковой» (р. 146). Джеймс (James, 1890) совершенно справедливо считал главной задачей новой психологии ее превращение в естественную науку. Церебралистская теория «рефлекс-действие» поистине бесценна, поскольку рассматривает поведение как результат физиологически обусловленных двигательных привычек и импульсов и «работает на практическое предсказание и контроль», что составляет цель всех естественных наук. Психологию отныне следует считать не частью философии, а «ветвью биологии». Однако по одному важному вопросу Джеймс согласился с Лэддом, поскольку верил, что научная психология не может ставить множество важных вопросов, относящихся к человеческой жизни. Например, как мы уже отмечали, Джеймс страстно верил в свободу воли. В своих «Принципах» он обсуждал внимание как важный процесс, с помощью которого мы (по всей видимости) добровольно выбираем, что одна вещь заслуживает внимания больше, чем другая. В одной из глав он противопоставил «причинные» теории внимания, которые говорили о том, что уделить внимание — это волевой акт, «следственным» теориям внимания, утверждавшим, что внимание — есть следствие когнитивных процессов, неподконтрольных нам. Джеймс не видел способа сделать выбор между этими теориями на научной основе и пришел к выводу на нравственной основе, отдав Глава 5. Психология адаптации 209 предпочтение причинным теориям, поскольку они соглашались с реальностью свободы воли и нравственной ответственности. Но в силу того, что моральные соображения лежат за пределами науки, Джеймс закончил главу, посвященную вниманию, без дальнейшей проработки. Он подразумевал, что, будучи психологами научного толка, мы можем отдать предпочтение аргументам против свободы воли, но мы не должны делать этого, если являемся нравственными философами. В своей статье Джеймс также коснулся будущего психологии как прикладной дисциплины. Он говорил, что люди нуждаются в практической психологии, которая научила бы их, как действовать, чтобы изменить жизнь. «Психология, способная излечивать меланхолию или мании, нужна гораздо больше, чем психология, строящая теории о природе души» (James, 1829b, p. 153). Психология должна быть практической, должна вызывать изменения. Джеймс не только озвучил требование американских психологов, растущее по мере того, как они становились все более профессиональными и организованными, но и провозгласил свое собственное кредо истины: истинные идеи вызывают реальные изменения в жизни. Затем задачей Джеймса стало окончательная разработка типично американской философии — прагматизма. К середине 1890-х гг. наметились очертания новой психологии, американской по своему духу. Интерес американских психологов переместился с вопроса о том, что содержится в сознании, к тому, что делает сознание и как оно помогает организму человека или животного адаптироваться к изменчивой окружающей среде. Короче говоря, психическое содержание стало менее важным, чем психические функции. Эта новая функциональная психология стала естественным продолжением дарвинизма и нового американского опыта. Разум, сознание не существовали бы, если бы не служили адаптивным потребностям хозяина, говорил Джеймс; в Америке 1890-х гг. было ясно, что основной функцией сознания является руководство приспособлением к лавине изменений, обрушивающихся на иммигрантов и фермеров, рабочих и специалистов. В мире постоянных изменений древние истины — психическое содержание, неизменные доктрины — стали непригодными. Люди больше не верили в вечные Формы Платона. В потоке Гераклита единственной вечной константой являлось изменение, и, следовательно, единственной реальностью опыта (предметом исследования психологии) было приспособление к изменениям. Прагматизм У. Джеймса. Джеймс продолжал развивать собственную версию прагматизма, более широкую и романтическую, чем узкая научная версия Ч. Пирса. Прагматизму положила начало практическая научная позиция Пирса, бывшая способом определения того, обладает ли концепция какой-либо эмпирической реальностью. Но представления Пирса были слишком узкими и сухими, чтобы полностью удовлетворить потребности постдарвинистского, гераклитовского мира. Практически все философские направления XIX в. — романтизм, дарвинизм, идеализм Гегеля, марксизм — рисовали изменяющуюся вселенную. Стало ясно, что постоянных истин Платона не существует; тем не менее люди не могут жить без всякой определенности, без неподвижных звезд, по которым можно ориентироваться. Джеймс обнаружил в прагматизме Пирса неподвижную звезду нового типа: он предложил метод изготовления, а не нахождения истин. 210 Часть II. Основание психологии В серии работ, начатых в 1895 г. и достигших кульминации в книге «Прагматизм» (1907/1955), Джеймс развивал всесторонний прагматический подход к проблемам науки, философии и жизни. Он утверждал, что идеи не заслуживают внимания или, точнее, не имеют смысла, если не имеют отношения к жизни. Он писал: Истинны те идеи, которые мы можем ассимилировать, обосновать, подтвердить и верифицировать. Идеи, с которыми нельзя поступить подобным образом, ложны. В этом и заключается практическое отличие обладания истинными идеями... Истинность идеи — это не постоянное свойство, внутренне ей присущее. Истинность случается с идеей. Она становится истинной, истинной ее делают события. По сути дела, ее подлинностью является событие, процесс (р. 133). До сих пор это звучало так же, как у Пирса: твердолобый дарвинистский подход к истине. Но Джеймс пошел дальше Пирса, заявив, что истинность идеи следует проверять тем, насколько полно, «ничего не опуская», она согласуется со всей совокупностью чьего-либо опыта. Когда Джеймс говорил, что мы анализируем идеи с помощью опыта, он имел в виду опыт в узком, когнитивном смысле — понимание ученым физического мира. Подобно романтикам, он не видел оснований ставить один опыт выше другого. Опыт, не относящийся к познанию (надежды, страхи, любовь, амбиции), был в такой же степени неотъемлемой частью реальной жизни человека, как и ощущения количества, твердости или массы. Джеймс говорил: «Идеи (которые не что иное, как часть нашего опыта) становятся истинными в той мере, в какой они помогают нам добиться удовлетворительных отношений с остальными частями нашего опыта» (р. 49). Таким образом, критерий истинности Джеймса гораздо шире, чем у Пирса, и приложим к любой концепции, сколь бы фантастической и метафизической она ни казалась. Для упрямых эмпириков идеи Бога и свободной воли не имеют смысла, поскольку лишены сенсорного содержания. Для Джеймса эти идеи могут вызвать изменения в нашем образе жизни. Если идея свободной воли и ее непосредственное следствие, нравственная ответственность, заставляет мужчин и женщин прожить лучшую, более счастливую жизнь, чем если бы они верили в теорию автомата, то свободная воля будет истиной; или, точнее, она будет сделана истиной в жизни и опыте людей, разделяющих ее. В отличие от традиционных рационализма и эмпиризма, прагматизм Джеймса не содержал никаких метафизических предрассудков: Рационализм привязан к логике и опыту. Эмпиризм привязан к внешним чувствам. Прагматизм готов принять все что угодно, последовать за логикой или чувствами и учесть самый смиренный и личный опыт. Он примет к рассмотрению даже мистический опыт, если тот повлечет за собой практические последствия (1907/1955, р. 61). Холодному интеллектуальному позитивизму прагматизма Пирса Джеймс противопоставил веления сердца, что было созвучно американцам со времен Джонатана Эдвардса. Джеймс признавался, что его прагматизм был антиинтеллектуальным, считающим разум и сердце равными в поиске истины. Сравнивая рационалиста и поиск абсолютной Истины, Джеймс писал: «Радикальный прагматик — это беззаботное анархическое существо» (р. 168). Функциональные психологи и их наследники, бихевиористы, также хотели бы обесценить интеллект. Как мы увидим, научение и решение проблем скоро станут объяснять в понятиях метода еле- Глава 5. Психология адаптации 211 пых проб и ошибок и последующих вознаграждений и наказаний, а не в понятиях направленной когнитивной активности. Прагматизм был функциональной философией — методом, а не доктриной. Он открывал способ справиться с гераклитовым потоком опыта, независимо от проблемы или темы. Он предлагал путеводную звезду в сфере теологии и физики, политики и этики, философии и психологии. Хотя никто не надеялся обнаружить окончательную, неизменную истину о Боге или материи, обществе или морали, метафизике или разуме, каждый, по крайней мере, мог знать, какие вопросы задавать. Имеет ли значение эта концепция? Изменит ли она меня, мое общество, мою науку? Прагматизм обещал, что хотя окончательного решения любой проблемы не существует, но существует, по крайней мере, метод конкретного решения проблемы здесь и сейчас. До этого философы искали первичные принципы, бесспорные идеи, чтобы воздвигнуть на них философскую систему и философию науки. Прагматизм Джеймса отказался от поиска первичных принципов, признав, вслед за Дарвином, что не может быть неизменной истины. Вместо этого Джеймс предложил работающую философию, отворачивающуюся от содержания (неизменные истины) и поворачивающуюся к функции (что идеи делают для нас). Как только он это сделал, психологи стали развивать психологию функций, изучая не идеи, содержащиеся в разуме, а то, как разум работает, приспосабливая организм к изменчивой окружающей среде. В то же время они надеялись, что психологическая наука будет отвечать насущным запросам современности, помогая решать вопросы иммиграции и образования, безумия и слабоумия, бизнеса и политики. Становление американской психологии Новая и старая психология. В США экспериментальную психологию называли «новой психологией» — чтобы отличать от «старой психологии» шотландских реалистов здравого смысла. Подавляющее большинство американских колледжей контролировалось различными протестантскими церквями, и в 1820-х гг. шотландскую систему ввели как гарантию безопасности от того, что религиозные лидеры считали скептическими и атеистическими тенденциями британского эмпиризма. Работы Дж. Локка, Дж. Беркли и Д. Юма, а позднее и немецких идеалистов были изгнаны из учебных аудиторий; их заменили книги Т. Рида, Дугалда Стюарта и их американских последователей. Психологию здравого смысла преподавали как столп религии и христианского поведения. Для американских последователей шотландцев «психология была наукой о душе», и ее метод, обычная интроспекция, открывал «душу как эманацию Божественного, созданную по образу Божиему» (L. Dunton, 1895). «Психическая наука, или психология, будет, следовательно, фундаментом для моральной науки... Областью психологии станет демонстрация того, что такое способности; а моральной философии — того, как их следует использовать для достижения цели» (М. Hopkins, 1870, цит. по: R. Evans, 1984). Неудивительно, что, за редким исключением, приверженцы старой психологии косо смотрели на новую психологию, которая привела разум в лаборатории и занималась исследованием связи психических состояний с нервными процессами. 212 Часть II, Основание психологии Тем не менее, после того как высшее образование после Гражданской войны приобрело более светский характер, поднялась интеллектуальная волна, благоприятствовавшая натурализму в новой психологии. В 1875 г. Уильям Джеймс создал неформальную психологическую лабораторию в Гарварде на кафедре естественной истории, в связи с чтением учебного курса «Отношения между физиологией и психологией». В 1887 г. он начал читать курс под названием «Психология» на кафедре философии; в 1885 получил финансирование от Гарвардского университета и создал первую официальную психологическую лабораторию в Америке (Т. С. Cadwal-lader, 1980). В Йельском университете старая психология президента Ноя Портера уступила Джорджу Трамбеллу Лэдду, который, хотя и был священником кон-грегационалистской церкви и консерватором от психологии, испытывал уважение к экспериментальной психологии В. Вундта и включил ее в книгу «Элементы физиологической психологии» (1887), имевшую большое влияние. В Принстоне президент университета Джеймс Мак-Кош был верен шотландцам, но признавал, что «современная тенденция — ориентация на физиологию» (цит. по: R. Evans, 1984), и преподавал своим студентам психологию Вундта. В 1878 г. Гарвардский университет выпустил первого доктора философии в области психологии — Дж. Стэнли Холла (1844-1924). Холл, студент Джеймса, был настоящим психологом. Он отправился в университет Джона Хопкинса, первый университет, готовивший постдокторантов в Соединенных Штатах, где создал лабораторию и разработал несколько учебных курсов по новой психологии. Психология Холла шла намного дальше психологии Вундта и включала в себя экспериментальные исследования высших психических процессов, антропологию и патопсихологию. Холл также энергично занимался психологией развития, положив начало исследованию детей, и ввел в употребление термин «adolescence» (юность, подростковый период). Он преследовал цель превратить американскую психологию в самостоятельный институт; в 1887 г. Холл организовал American Journal of Psychology, а в 1892 основал Американскую психологическую ассоциацию. Одним из студентов Холла был Джеймс Мак-Кин Кеттелл (1860-1944), который позднее проходил обучение у В. Вундта и Ф. Гальтона, а затем вернулся в Соединенные Штаты, чтобы создать лаборатории в Пенсильванском (1887) и Колумбийском (1891) университетах. Когда Джеймс Кеттелл был в Лейпциге, он предложил исследовать индивидуальные различия во времени реакции, но Вундт не одобрил эту идею, назвав ее «типично американской». Историки культуры часто пишут, что, хотя Рим и завоевал Грецию в военном отношении, он в свою очередь попал в плен греческой культуры. То же самое можно сказать и о немецкой экспериментальной психологии в США. На полях сражений в академических кругах новая психология победила старую, превратив психологию в натуралистическую, объективную науку. Однако дух старой психологии фундаментально изменил новую психологию, превратив ее из лабораторных экспериментов над ощущениями и перцепций в социально полезные исследования целостной личности (R. Evans, 1984). Шотландцы и их последователи в Америке всегда делали упор на использовании разума — психической активности, а не на содержании психики. Их психология способностей была, подобно аристотелевой, психологией функций. И подобно тому, как психология Аристотеля была биоло- Глава 5. Психология адаптации 213 гической, психология психических функций шотландской школы, несмотря на связи с религией, оказалась полностью совместимой с современной дарвинистской биологией. Эксперименты стали новшеством для американской психологии, но американские психологи до сегодняшнего дня сохраняют интерес шотландцев к психической активности и к постановке психологии на службу обществу и отдельным людям. Перспективы: восприятие и мышление служат только поведению. К 1862 г. начало психологии в Америке было положено. В Европе научная психология замедлила свое шествие даже в Германии, стране ее рождения. Напротив, в Соединенных Штатах психология быстро распространялась. В 1892 г. там существовало 14 лабораторий, в том числе одна — на Западе, в Канзасе. Половина из них была основана вне какой-либо связи с философией или иными дисциплинами. Но психология в Америке не была традиционной психологией сознания. Как только психология столкнулась с эволюцией, господствующей стала тенденция исследовать поведение, а не сознание. Традиционно философы занимались знаниями человека, тем, как мы формируем идеи и узнаём, истинны они или ложны. Действия, проистекающие из идей, представляли собой лишь незначительную долю их интересов. Но в биологическом, эволюционном контексте идеи имели смысл, только если вели к эффективным действиям. Метафизический клуб понимал это и разработал прагматический принцип. В борьбе за существование побеждают успешные действия, и любой организм, «болезненный, с бледными мыслями» вне зависимости от того, насколько они глубоки, обречен на поражение. Сутью психологии адаптации стала идея о том, что разум имеет отношение к эволюции, поскольку ведет к успешным действиям, т. е. адаптивен. Как говорил Джеймс: Если бы однажды мысль не привела к активным мерам, она утратила бы свою неотъемлемую функцию и ее пришлось бы считать патологической или бесплодной. Течение жизни, доступное нашим глазам и ушам, оставалось бы недосягаемым для наших рук, ног или губ... восприятие и мышление служат лишь поведению (цит. по: В. Kuklick, 1977, р. 169). Тем не менее психология адаптации от Спенсера и до Джеймса оставалась наукой о психической жизни, а не о поведении. Но большая часть сознания была связана с поведением. Неважно, что оно являлось всего лишь промежуточной станцией на пути от стимула к ответной реакции; оно было реальным и заслуживало серьезного изучения. Джеймс говорил, что сознание дает распоряжение о выживании; оно посылает телу команды вести себя адаптивным образом. Но существовало и другое течение, ставившее своей целью исследование поведения вместо исследования сознания, и, со временем, это подводное течение стало главенствующим, а затем превратилось в приливную волну, которая, по сути дела, уничтожила науку о психической жизни. Библиография Сэмюел Хайнс (Samuel Hynes, The Edwardian Turn of Mind (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1968) описывает общественную историю Британии в конце века. Изменения, произошедшие в этот период в психологии, рассмотрены в книге: 214 Часть II. Основание психологии Reba N. Soffer, Ethics and Society in England: The Revolution in the Social Sciences 18701914 (Berkeley: University of California Press, 1978). Биография Спенсера приведена в следующей работе: J. Peel Herbert, Spencer (Hew York: Basic Books, 1971). Говард Грубер (Howard Gruber) затронул глубокие вопросы применимости дарвинизма к людям: Darwin on Man: A Psychological Study of Scientific Creativity, 2nd ed. (Chicago: University of Chicago Press, 1981). О Гальтонесм.: F. Forest, Francis Gallton (New York: Taplinger, 1974). О Гальтоне и британских евгениках см.: Ruth Schwartz Cowan, «Nature and Nurture: The Interplay of Biology and Politics in the work of Francis Galton», в: W. Coleman and C. Limoges, eds., Studies in the History of Biology, vol. 1,133-208 (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1977); Robert С Bannister, Social Darwinism: Science and Myth in Anglo-American Social Thought (Philadelphia: Temple University Press, 1979); и Daniel Kevles, In the Name of Eugenics: Genetics and the Uses of Human Heredity (New York: Knopf, 1985). Обсуждение социал-дарвинизма и евгеники приводится в книге: Greta Jones, Social Darwinism in English Thought: The Interaction between Biological and Social Theory (Sussex, England: Harvester Press, 1980). В дополнение к упомянутой книге см. следующую важную работу: G. Romanes, Mental Evolution in Man (New York: D. Appleton, 1889); единственной биографией Дж. Романеса является книга: Ethel Romanes, The Life and Letters of George John Romanes (New York: Longmans, Green & Co., 1898), но замечательная краткая дискуссия о нем, посвященная его роли в викторианском кризисе самосознания, приведена в: Frank Miller Turner, «George John Romanes, From Faith to Faith», in F. M. Turner, Between Science and Religion: The Reaction to Scientific Naturalism in Late Victorian England (New Haven, CT: Yale University Press, 1974). Основной работой К. Л. Моргана является книга: С. L. Morgan, An Introduction to Comparative Psychology (London: Walter Scott, 1894). Всестороннее освещение американской жизни до 1890 г. см.: Bernard Bailyn, «Shapingthe Republic to 1760», Gordon S. Wood, «Framing the Republic 1760 -1820», David Brion Davis, «Expanding the Republic 1820-1860», и David Herbert Donald, «Uniting the Republic 1860-1890», in B. Bailyn, D. B. Davis, D. H. Donald, J. L. Thomas, R. H. Wiebe, and G. S. Wood, The Great Republic: A History of the American People (Boston: Little, Brown, 1977). Дэниэл Бурстин (Daniel Boorstin) уделяет основное внимание интеллектуальной и общественной истории того же периода: The Americans: The Colonial Experience (New York: Vintage Books, 1958) и The Americans: The National Experience (New York: Vintage Books, 1965); прекрасно написанные и занимательные книги. Лучшей книгой об американском характере остается произведение Алексиса Токвиля: A. Tocqueville (1850/1969); репортер Ричард Ривс (Richard Reeves, In Search of America (New York: Simon & Schuster, 1982) проследил маршрут А. Токвиля. Обзор американской жизни колониального периода см.: David Hackett Fischer, Albion's Seed: Four British Folkways in America (New York: Oxford University Press, 1989). Это первая из целой серии книг о культурной жизни США. Ценная общая история интеллектуальной мысли Соединенных Штатов приведена в книге: Morton White, Science and Sentiment in America: Philosophical Thought from Jonathan Edwards to John Dewey (New York: Oxford University Press, 1972). Интеллектуальная жизнь раннего колониального и послереволюционного периодов обсуждается в работе: Henry Steele Commager, The Empire of Reason: How Europe Imagined and America Глава 5. Психология адаптации 215 Realized the Enlightenment (Garden City, NY: Doubleday, 1978); Henry May, The Enlightenment in America (New York: Oxford University Press, 1976); и Perry Miller, Errand into the Wilderness (New York: Harper & Row, 1956). Наиболее влиятельные общественные движения XIX столетия описаны в книге: A. Douglas, The Feminization of American Culture (New York: Knopf, 1977); Richard Hofstadter, Anti-Intellectualism in American Life (New York: Vintage Books, 1962); и R. B. Nye, Society and Culture in America 1830-1860 (New York: Harper & Row, 1974); об американской френологии см.: Thomas H. and Grace E. Leahey, Psychology s Occult Doubles (Chicago: Nelson-Hall, 1983). Об американской философии см.: A. L. Jones, Early American Philosophers (New York: Ungar, 1958); Herbert W. Schneider, History of American Philosophy (New York: Columbia University Press, 1963); и, главным образом, о периоде после Гражданской войны см.: В. Kuklick (1977); из последней книги взяты все цитаты в разделе о Метафизическом клубе, если нет указаний на другие источники. Стандартную биографию Джонатана Эдвардса см. в работе: Perry Millerjonathan Edwards (New York: Meridian, 1959). О Ч. Райте см.: Edward H. Madden, «Chauncy Wright's Functionalism»,Jot/ma/ of the History of the Behavioral Sciences, 10 (1974): 281-90. Ранняя философия прагматизма и ее влияние описаны в книге: Philip P. Wiener, Evolution and the Founders of Pragmatism (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1949); J. K. Feible-man, An Introduction to the Philosophy of Charles S. Peirce (Cambridge, MA: MIT Press, 1946); и Thomas S. Knight, Charles Peirce (New York: Twayne, 1965). О Ч. Пирсе — психологе см.: Thomas Cadwallader, «Charles S. Peirce: The First American Experimental Psychologist», Journal of the History of the Behavioral Sciences, 10(1974): 191-8. Стандартная биография У. Джеймса приведена в: Ralph Barton Perry, The Thought and Character ofWilliamjames, 2 vols. (Boston: Little, Brown, 1935); эта биография, хоть и стандартная, страдает от попыток автора представить У. Джеймса реалистом, как сам Р. Перри. Недавно появилась еще одна биография: Gay Wilson Allien, Williamjames (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1970). О влиянии У. Джеймса см.: Don S. Browning, Pluralism and Personality: William James and Some Contemporary Cultures of Psychology (Lewisburg, PA: Bucknell University Press, 1980). Самую подробную из последних биографий У. Джеймса можно найти в книге: G. Myers, Williamjames: His Life and Thought (New Haven, CT: Yale University Press, 1987); полная оценка его интеллектуального наследия приведена в работе: Т. Н. Leahey, «Heroic Metaphysician», Contemporary Psychology, 33 (1988): 199-201. Единственным полным источником о становлении американской психологии является работа: R. Evans (1984); на эту же тему см.: R. Dolby, «The Transmission of Two New Scientific Disciplines from Europe to North America in the Late Nineteenth Century», Annals of Science, 34 (1977): 287-310. О психологии до появления новой психологии см.: J. W. Fay, American Psychology before Williamjames (New York: Octagon Books, 1966); J. R. Fulcher, «Puritans and the Passions: The Faculty Psychology in American Puritanism», Journalofthe History of the Behavioral Sciences, 9 (1973): 123-39; и Е. Harms, «America's First Major Psychologist: Laurens Perseus Hickock»,/ouma/ of the History of the Behavioral Sciences, 8 (1972): 120-3. Два сборника (Robert Rieber, ed. и Kurt Salzinger, ed.) посвящены американской психологии старого и нового периодов: The Roots of American Psychology: Historical Influences and Implications for the Future (New York: New York Academy of Sciences, Annals of the New York Academy 216 Часть II. Основание психологии of Sciences, vol. 291,1977) и Psychology: Theoretical-Historical Perspectives (New York: Academic Press, 1980). K.Hma.:JosefBTOzek,ed.,ExplorationsintheHistory ofPsychology in the United States (Lewisburg, PA: Bucknell University Press, 1984) содержит статьи по старой и новой психологии. Упоминания о первых психологах есть в книге: S. Miller, G. Т. Ladd: Pioneer American Psychologist (Cleveland: Case Western Reserve University Press, 1969); Dorothy Ross, G. Stanley Hall: Psychologist as Prophet (Chicago: University of Chicago Press, 1972). Майкл Сокал (Michael Sokal) создал целый ряд работ о Мак-Кине Кэттелле, см., например: «The Unpublished Autobiography of James McKeen Cattell», American Psychologist, 26 (1971): 626-35, и An Education in Psychology: James McKeen Cattell's Journal and Letters from Germany and England, 1880-1888 (Cambridge, MA: MIT Press, 1980). Одной из вех среди произведений, посвященных новой психологии в Соединенных Штатах, стала статья: John Dewey, «The New Psychology», Andover Review, 2 (1884): 278-89; фон и ее влияние см. в: Morton White, The Origin of Dewey s Instru-mentalism (New York: Octagon Books, 1964). Две другие современные статьи полезны для изучения истории первых лабораторий в Соединенных Штатах: «Psychology in American Universities», American Journal of Psychology, 3 (1992): 275-86; и Christian A. Ruckmich, «The History and Status of Psychology in the United States», American Journal of Psychology, 23 (1912): 517-31. Более общий отчет о том периоде см.: J. Mark Baldwin, «Sketch of the History of Psychology», Psychological Review, 12 (1905): 144-65. Часть III Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Эта оживленная улица в Нью-Йорке примерно 1900-х гг. показывает, что на протяжении первых лет взрывного роста психологии США быстро становились урбанизированной, индустриальной державой. Американский традиционный сельскохозяйственный образ жизни разрушался, а поступь перемен порождала социальные проблемы, которые, казалось, требовали рациональных, научных решений. Психология быстро отказалась от того, чтобы быть чистой наукой о сознании, и превратилась в практическое изучение поведения. Мы вступили в эпоху, которая очень сильно отличается от всех предшествующих. Мы вступили в эпоху, когда уже не занимаемся бизнесом так, как привыкли это делать — мы не занимаемся промышленными операциями, торговлей, транспортом или связью так, как люди привыкли ими заниматься. Возникает чувство, что в наше время индивид тонет. В большинстве районов нашей страны люди работают не сами по себе, не как партнеры, как они привыкли, а, в основном, в большей или меньшей степени, в качестве наемных работников огромных корпораций. Было время, когда корпорации играли очень незначительную роль в деловой сфере, но сейчас они играют главную роль, а большинство людей — всего лишь слуги этих корпораций. С начала времен люди относились друг к другу как индивиды... Сегодня в повседневной жизни люди, в основном, имеют дело с огромными безликими концернами, организациями, а не отдельными личностями. Вот и все о новой социальной эпохе, новой эре человеческих взаимоотношений, новых декорациях для драмы жизни. Президент США Вудро Вильсон, 1912 г. Представьте, что вы родились в Соединенных Штатах в 1880 г. Вы появились на свет в сельскохозяйственную эру и, возможно, являетесь фермером или женой фермера. Ваши родители, скорее всего, прожили всю свою жизнь в нескольких милях от того места, где родились. Но, хотя вы родились в сельскохозяйственную эру, новые времена уже начинаются. Когда вам исполнилось 40 лет, в 1920 г., мир вокруг вас изменился полностью и навсегда. Возможно, вы живете в городе, работаете на фабрике или в одном из чудес новой эпохи, универмаге. Ваши родители сами выращивали свою пищу и изготавливали свою одежду; вы покупаете это за деньги. У вас есть 218 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 возможности, которых никогда не было у ваших родителей: работать и жить там, где вы сами выберете, назначать свидание (это понятие появилось в 1914 г.) тому (той) и вступать в брак с тем (той), кого выберете сами. Вы путешествуете дальше, чем могли ваши родители, пользуясь поездом или новейшей, самой революционной из когда-либо изобретенных форм транспорта — автомобилем. Страна и весь мир приходят в ваш дом благодаря радио. США, после своего успешного вмешательства в Первой мировой войне, стали мировой державой. Ваших внуков также коснулась современность. Вы, ваши родители и ваши дети (сейчас подростки среднего и старшего возраста, термин, введенный в употребление Г. Стэнли Холлом в 1912 г.) окончили только несколько классов начальной школы, а затем пошли работать. Но сейчас появился такой новый институт, как старшая школа. Однако обучение в ней станет обычным делом для американских подростков только в 1930-х гг. Эти новые возможности и стремительные изменения имели свою цену и повлекли за собой нарастание стресса в обществе, описанное Вудро Вильсоном, 28-м президентом США в 1913-1921 гг. Живя на своей собственной земле, выращивая себе пищу и изготавливая для себя одежду, ваши родители обладали определенной степенью автономии, которой лишены вы. Хотя вы можете выбирать место работы, ваша жизнь сейчас зависит от людей, которых вы знаете очень смутно, если вообще знаете. На протяжении этой эпохи многие люди начали чувствовать, что теряют контроль над своей жизнью, и пытались с помощью различных способов утвердить индивидуальную независимость. По мере того как разрушались традиционные ценности, люди искали новые авторитеты, которые указали бы им, как жить дальше. В то же время политики, бизнесмены и другие общественные лидеры начали воплощать в жизнь восходящий к эпохе Просвещения проект рационально управляемого общества. При этом они перешли от первостепенной опоры на традицию и религию к использованию научных средств социального контроля. К 1912 г. Америка по-настоящему вступила в «новую эру человеческих отношений». Роль психологии резко возросла. Исследуя индивидуальные различия (а в американской психологии это было главным направлением), она помогала дать новое определение личности и индивидуальности количественным и научным способом. К психологии обращались при необходимости принимать жизненные решения: психологи-консультанты помогали выбирать подходящую работу, а клинические психологи вмешивались в тех случаях, когда погоня за счастьем не увенчивалась успехом. Лидеры США полагали, что психология даст научные средства для управления бизнесом и обществом. У психологии были блестящие перспективы, но стремительные изменения в обществе изменили и характер самой психологии. В двух следующих главах мы увидим, как психология превращалась из узкой науки о сознании в господствующую науку о поведении, что в конечном итоге привело к повышению ее социальной роли. В главе 6 будет описано, как веления времени изменили природу психологии, уменьшив значение исследований сознания. Мостом от психологии сознания к психологии поведения послужило новое движение, функционализм, ставший выражением новой природы психологии как науки и нового стремления к общественному единству. Глава 7 показывает, как понятие сознания все больше ставилось под сомнение, вплоть до возникновения спора о том, существует ли сознание вообще. Все это произошло сразу же после 1910 г., и в результате психология получила новое определение: исследование поведения. ГЛАВА 6 Заговор натурализма От ментализма к бихевиоризму В апреле 1913 г. философ Уорнер Файт дал рецензию (анонимную, как было принято в The Nation) на три книги, посвященные «науке о человеке». Одна из них была по генетике, а две другие — по психологии: «Психология и промышленная эффективность» Хьюго Мюнстерберга и «Наука о поведении человека» Мориса Пармел-ли. Файт отметил, что психология в 1913 г. мало занималась вопросами сознания; Мюнстерберг открыто заявлял, что психологический «путь ординарной жизни, при котором мы пытаемся понять нашего соседа, погружаясь в его психические функции... не является психологическим анализом». Файт пришел к следующему заключению: Совершенно верно. Настоящий психологический анализ игнорирует весь личный опыт функциональных состояний психики. В этом случае наука психология представляет собой конечный результат того, что мы могли бы назвать заговором натурализма, где каждый исследователь связан странной клятвой получать все свои знания, наблюдая за действиями коллег — «подобно натуралистическим исследованиям химических элементов или звезд» [X. Мюнстерберг], и никогда, ни при каких обстоятельствах не задумываться над собственным опытом. Даже «психические состояния» или «объекты сознания» психолога — всего лишь гипотетические сущности, почерпнутые ниоткуда... Что же можно ожидать от науки о человеке, игнорирующей то, что является отличительной чертой людей? (Fite, 1913, р. 370). В это время психология претерпевала значительные изменения. В. Вундт и У. Джеймс создали науку о психической жизни, исследование сознания; Фрейд использовал интроспекцию и умозаключения для того, чтобы проникнуть в разум своих пациентов, как сознательный, так и бессознательный. Но в 1913 г. Файт обнаружил, что цель психологии не сознание, а поведение. Переход от ментализма, который определял психологию как научное исследование сознания, к бихевиоризму, определяющему ее как научное исследование поведения, стал неизбежным результатом воздействия множества исторических сил. Психология и общество Историю современной психологии разумно отсчитывать с 1892 г., поскольку именно тогда была основана Американская психологическая ассоциация (АРА). Отныне наше внимание будет сосредоточено на американской психологии, поскольку именно в США психология стала профессией; немецкий эквивалент АРА возник 220 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 только в 1904 г. (см. главу 4). Так или иначе, но современная психология — в основном американская психология. Американские движения и теории приняты повсеместно — в 1980 г., например, немецкий учебник по социальной психологии был наполнен ссылками на американские работы и даже не упоминал о В. Вундте и его психологии народов. От островных общин к повсеместным общинам Сегодня общество настолько профессионализировано — даже чиновники во многих штатах должны иметь лицензии, — что очень легко упустить важность образования АРА для истории психологии. До формирования АРА психологией занимались философы, врачи и физиологи. Основоположники научной психологии вынужденно начинали свою карьеру в иных областях, как правило, философии или медицине. Но создание профессии, имеющей признание, принесло самоосознание сферы деятельности и необходимость решать и даже контролировать^ кто может называть себя носителем этой профессии. Учредить организацию, подобную АРА, означало установить критерии, позволяющие человеку называть себя психологом, и запретить остальным употребление этого звания. Если деятельность включает оказание профессиональных услуг, то необходимо установить единые правила, ввести лицензирование и не допускать занятий этой деятельностью без лицензии. Основание АРА произошло в очень важный для Америки период, когда профессионализация академических и практических дисциплин играла существенную роль. До Гражданской войны американцы скептически относились к тому, что образование дает особый статус или власть (S. J. Diner, 1998). Во времена президента Эндрю Джексона, например, законодатели штатов отменили обязательное лицензирование врачей. Но на протяжении 1890-х гг. быстро росло количество профессий, связанных с обучением, и специалисты старались повысить свой статус и власть, создавая профессиональные организации, которые подтверждали бы опыт их обладателей и могли бы оказывать давление на правительство, дабы вынудить его признать особую власть специалистов. «Ведущие адвокаты, инженеры, учителя, социальные работники и представители других профессий говорили одно и то же: знания должны приносить независимость, общественное положение и экономическую безопасность тем, кто ими обладает, и только они сами могут решать, кто может называться представителем данной профессии, а кто нет» (S. J. Diner, 1998, р. 176). Новый средний класс желал добиться процветания за счет приобретения профессиональных навыков, что привело к резкому увеличению количества студентов в колледжах: с 238 тыс. человек в 1900 г. до 598 тыс. в 1920. Период с 1890 г. и до Первой мировой войны считается решающим в истории США. По словам Роберта Виба, Америка в 1880-х гг. представляла собой нацию «островных общин», рассеянных в безграничном океане сельскохозяйственных угодий. В этих маленьких, изолированных общинах люди жили, опутанные сетью семейных отношений и знакомства с соседями; внешний мир психологически был очень далек и редко вторгался в жизнь. К 1920 г. Соединенные Штаты превратились в национальное государство, объединенное технологией и поисками общей культуры. Глава 6, Заговор натурализма 221 Часть изменений была связана с урбанизацией. В 1880 г. 25 % населения жило в городах; в 1900 г. — уже 40%. Города были уже не сообществами «островитян», но сообществами людей, в основном незнакомых друг с другом. Иммиграция с ферм и из других стран приводила сотни людей в такие огромные мегаполисы, как Нью-Йорк и Чикаго. Превращение из фермера или деревенского обитателя в горожанина вызывало психологические изменения и требовало новых психологических навыков. Превращение «общин островитян» в общенациональное государство оказало, утверждает Дэниел Бурстин (Daniel Boorstin, 1974), глубокое воздействие на повседневную жизнь, расширило горизонты личности, сузило спектр непосредственного опыта и вызвало постоянный поток изменений, с которыми люди должны были справляться. Железные дороги могли перевозить сельских иммигрантов в большие города. Они также могли доставлять фермерам и деревенским жителям городскую продукцию: замороженное мясо и овощи, консервированные продукты и различные чудеса из торговых каталогов Уорда или Сирса-Робака. Ранее большая часть мужчин и женщин вела свою жизнь в пределах маленького радиуса в несколько часов ходьбы. Сейчас поезд мгновенно доставлял их на немыслимое расстояние. Все это освобождало людей, а также способствовало гомогенизации опыта. Сегодня мы все можем смотреть одни и те же телепрограммы и новости, покупать еду и одежду одинаковых марок и путешествовать с одного конца страны на другой, останавливаясь в одних и тех же мотелях и съедая одинаковые гамбургеры. Эта трансформация человеческого опыта серьезно повлияла на психологию. В дальнейшем мы увидим, что профессиональные психологи более не занимались рассуждениями о разуме, а определяли свою работу и роль в обществе, учитывая новые декорации. Девяностые годы XIX в., отмечающие начало современной эпохи, были особенно беспокойными, и американцы часто испытывали чувство потери контроля над собственной жизнью (S. J. Diner, 1998). Паника 1893 г. положила начало четырехлетней депрессии в основных отраслях и повлекла за собой не только безработицу, но и мятежи. В 1894-1895 гг. произошли 1394 забастовки и марш армии безработных на Вашингтон, породивший слухи о возможности революции и жестоко разгромленный полицией. Выборы 1896 г. знаменовали собой водораздел в американской истории, когда сельскохозяйственное прошлое отступило, открыв путь урбанистическому, индустриальному будущему. Один из кандидатов, Уильям Джеймс Брайан, представлял голос популизма; для признанных лидеров он был революционером крайне левого толка. Его оппонентом стал Уильям Мак-Кинли, скучный убежденный республиканец. Брайан выражал интересы сельских общин и обитателей маленьких городков, приверженных религиозной морали. Мак-Кинли представлял ближайшее будущее: урбанистическое, прагматичное, он был голосом большого бизнеса и большого труда. Мак-Кинли победил с небольшим отрывом, и революции удалось избежать; реформы, эффективность и прогресс стали лозунгом дня. Психология добровольно вызвалась служить трем этим целям, вследствие чего превратилась из экспериментального направления философии в прикладную дисциплину. 222 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Старая психология против новой И для психологии 1890-е гг. были бурными (Е. G. Boring, 1929). Прежде всего, имело место острое соперничество старой религиозной психологии, уходящей корнями в шотландскую философию здравого смысла, и новой научной психологии, основанной на эксперименте и психических измерениях. Разгром старой психологии стал отражением победы Мак-Кинли над Брайаном, замены сельскохозяйственной, вдохновляемой религией философии, натуралистической, прагматичной наукой. Джордж Трамбел Лэдд своими работами подготовил приход новой психологии, но не одобрил ее. Он отвергал физиологическую, естественно-научную концепцию психологии, которую находил у Джеймса, и защищал спиритуалистический дуализм (G. Т. Ladd, 1892). В своей президентской речи на заседании АРА он назвал замену обычной интроспекции экспериментами и объективными измерениями «абсурдом», считая, что наука не обладает компетенцией иметь дело с такими важными частями психологии человека, как, прежде всего, религиозные чувства людей. Другие приверженцы старой психологии, например Ларкин Дантон, защищали ее как «науку о душе», «эманацию Божественного». Подобно Брайану, Лэдд, Дантон и старая психология представляли уходящий мир сельскохозяйственной, деревенской Америки, основанный на традиционных религиозных истинах. Шотландская психология здравого смысла была создана для защиты религии и продолжала выполнять свою миссию, поскольку фундаменталисты льнули к ней, сопротивляясь приливу модернизма. Старая психология обладала душой и прививала старинные моральные ценности американской культуры, которые отметал прогресс. Девяностые годы XIX в. были полны новшеств: возникли новое образование, новая этика, новая психология. Прошлое американской психологии принадлежало священникам, будущее — ученым. Наиболее влиятельной фигурой этого периода был Джеймс Мак-Кин Кеттелл, четвертый президент АРА. Он (J. M. Cattell, 1896) описывал новую психологию как быстро развивающуюся количественную науку. Более того — и это станет основной частью профессиональной психологии в течение последующих лет — он призывал экспериментальную психологию к «широкому практическому внедрению» в образование, медицину, искусство, политэкономию и, наконец, во все сферы жизни. Новая психология шла в ногу со временем, была готова ответить на вызов урбанизации, индустриализации и других стремительных изменений. Прогрессивизм и психология. Реформы, эффективность и прогресс были движущими ценностями основного общественного и политического движения, последовавшего за кризисом 1896 г., — прогрессивизма. На протяжении XIX столетия реформы английского среднего класса пытались угодить и декадентской аристократии, и непокорному рабочему классу, навязывая и тем и другим свои ценности умеренности, самоконтроля и упорного труда. Прогрессивизм выполнял в Америке ту же функцию, конечно, с выраженным американским привкусом. Прогресси-вистами были специалисты из среднего класса, включая и психологов нового толка, которые ставили своей целью обуздать хищную американскую аристократию, Глава 6. Заговор натурализма 223 «баронов-грабителей», и беспорядочную массу городских иммигрантов. «Бароныграбители» не только обворовывали американцев посредством бизнеса, но и превращали свое богатство в средство контроля над политикой, проживая богатую, но пустую жизнь, великолепно описанную Ф. С. Фицджеральдом в романе «Великий Гэтсби». Прогрессивисты считали городские массы жертвами эксплуатации со стороны коррумпированной политической машины, торгующей голосами во благо и для обязательных услуг лишенным надежды иммигрантам, которые строили новую жизнь в чужой, но изобилующей возможностями стране. Вместо того, что они называли эгоистическими интересами денежного класса и оппортунистическим эгоизмом политических боссов, сторонники прогрессивизма хотели поставить незаинтересованное, знающее, профессиональное правительство — т. е. правительство, состоящее из них самих. Нет никаких сомнений, что (особенно в больших городах) условия жизни часто становились устрашающими, по мере того как волны иммигрантов расширяли американские города за пределы старых границ. Городская политическая машина была органическим приспособлением к городским бедам, выступая полезным посредником между сбитыми с толку иммигрантами и их новым обществом. Но поскольку помощь машины оплачивали голосами, рациональные прогрессивисты из среднего класса, при содействии академиков, видели только коррупцию политиков, служащих самим себе, и их манипуляции беспомощными жертвами. Прогрессивисты пытались заменить политическую коррупцию принципами научного управления большими корпорациями. Рабочий класс сопротивлялся реформам прогрессивистов, поскольку они передавали политическое влияние из рук соседей в руки профессиональных чиновников гИз среднего класса, находящихся очень далеко от избирателей (S. J. Diner, 1998). Философом прогрессивизма и пророком либерализма XX столетия стал Джон Дьюи, избранный президентом АРА в последний год XIX века. Подобно многим, Дьюи верил, что потрясения 1890-х гг. знаменуют собой рождение радикально нового, современного образа жизни. «Трудно поверить, что в истории произошла такая быстрая, такая всеохватывающая, такая законченная революция» (цит. по: D. Ross, 1991, р. 148). В своей президентской речи, озаглавленной «Психология и социальная практика» (1900/1978), Дьюи смог объединить интересы психологии с требованиями современности. Как мы увидим в главе 11, первой сферой применения прикладной психологии стало образование (К. Danziger, 1990). Реформа образования была одной из главных забот прогрессивизма, а Дьюи стал основоположником прогрессивного образования. По мнению Дьюи, система образования в существовавшем тогда виде была плохо приспособлена к нуждам урбанистской, индустриальной Америки. Г. Стэнли Холл начал реформу образования, создав новое направление психологии — исследование детей и выдвинув идею о том, что все школы должны быть учреждениями, ориентированными на ребенка. Тем не менее Дьюи и прогрессивисты жаждали дальнейших реформ. Иммигранты волей-неволей несли с собой чужие обычаи и языки; и они, особенно их дети, нуждались в «американизации». Иммигранты с ферм нуждались также в научении привычкам, подходящим для работы в сфере промышленности, и новым навыкам, неизвестным на ферме. Кроме того, школы должны были стать новой общиной для детей. Американские островные общины исчезали, а иммигранты 224 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 оставляли свои домашние общины. Школа должна была стать общиной для детей и средством реформирования американской общины посредством воспитания новых взрослых. Школьное обучение стало обязательным, и строительство школ переживало настоящий бум (Т. Hine, 1999). Дьюи говорил: «Школа особенно благоприятное место для того, чтобы исследовать, насколько психология применяется в жизни общества». Делая особый упор на психологии адаптации, он (]. Dewey, 1900) утверждал, что «разум — это фундаментальный инструмент приспособления», который необходимо улучшить посредством школьного опыта, и что, для того чтобы «психология стала работающей гипотезой» (т. е. выдержала проверку практикой), она должна участвовать в образовании юных умов Америки. Занявшись системой образования, продолжал Дьюи, психологи неизбежно придут к вмешательству в жизнь общества. Кроме того, школы должны прививать ценность социального роста, общинной солидарности, прагматизма, необходимые в городской жизни. Со временем эти ценности должны стать всеобщими, а психологи — неотъемлемой частью механизма прогрессивных общественных реформ. Прогрессивизм был американской версией Просвещения: он осуждал традиции, стараясь заменить их научным руководством новых образованных специалистов, главным образом, ученых в области общественных наук. Дьюи признавал, что ценности «островных общин» сохранились благодаря обычаям, но считал, что, как только «связь ценностей с привычками и традициями разрывается», следует начинать «провозглашать ценности сознательно» и найти «некую замену обычаю, посредством которого и реализуются ценности». Следовательно, психология, исследование психических адаптации, играет особую роль в реконструкции общества: Тот факт, что сознательная, отличающаяся от навязываемой обычаями, мораль и психология развиваются параллельно, как раз и служит признанием необходимости уравнивания сознательно поставленных целей и заинтересованности в средствах, от которых эти цели зависят... До тех пор, пока правит обычай, пока преобладает традиция, до тех пор, пока общественные ценности определяются инстинктом и привычкой, сознательный вопрос не встает... и, следовательно, не возникает потребности в психологии... Но как только ценности становятся осознанными... становится осознанным и весь аппарат, посредством которого проецируются и проявляются этические идеалы. Как только мораль становится осмысленной, неизбежно должна родиться психология (Dewey, 1900/1978, р. 77-78). Дьюи утверждал, что психология — социальный аналог сознания. Согласно У. Джеймсу, на индивидуальном уровне сознание возникает, когда приспособление к новым обстоятельствам становится крайне необходимым. Дьюи говорил, что американское общество столкнулось с крайней необходимостью перемен, и ответом на нее должно было стать возникновение психологии. Только психология предлагает «альтернативу произвольному и классовому взгляду на общество, аристократическому взгляду», который вообще отказывается воспринимать некоторых индивидов как людей. Вслед за философами французского Просвещения Дьюи заявлял: «Мы больше не считаем существующие общественные формы окончательными. Применение психологии в деятельности общественных институтов — это всего лишь признание принципа благоразумия в общественной жизни». Отно- Глава 6. Заговор натурализма 225 шения, существующие между людьми, являются результатом работы научных законов человеческого поведения, и как только психологи поймут эти законы, они окажутся в состоянии построить более совершенное общество, заменив беспорядочный рост рациональным планированием. Дьюи пришел к выводу, что «главная задача — развитие науки и применение ее достижений на практике». Отказываясь от капризной свободы аристократического общества, мы должны стремиться к научному обществу, предвосхищая «не что иное, как рост контроля в этической сфере». В этом новом обществе психология «сделает затраты человеческих усилий здравыми, рациональными и аккуратными». Итак, в своей программной речи Дьюи изложил основные принципы прогрессивизма, а затем углублял и развивал их на протяжении всей своей долгой карьеры философа. Он дал прогрессивизму голос; как сказал один прогрессивист: «Мы все были последователями Дьюи еще до того, как прочли его труды». Дело в том, что прогрессивизм был отнюдь не только политикой настоящего и будущего: он отражал самые глубокие традиции Америки — недоверие к аристократам (наследственным, денежным или выборным) и приверженность равенству. Прогрессивизм и Дьюи поставили новые цели, которых следовало достичь обществу, и предложили средства, с помощью которых это можно было сделать. Как отметил А. Токвиль, американцы не доверяли интеллекту, который связывали с аристократией, и ситуация не изменилась спустя сто лет. Тем не менее прогресси-висты призывали к правлению научно подготовленной управленческой элиты. В реформированном прогрессивистами городе политическую власть мэра заменял городской управляющий, получивший университетское образование, описание работы которого было позаимствовано из большого бизнеса. Прогрессивисты были одержимы идеей социального контроля, навязывания порядка неорганизованной массе американских граждан конца века. Вечное наследие позитивизма — это правительственная иерархия. «Коррумпированные» политики городской машины видели своих избирателей отдельными людьми, которым следует помогать или чинить препятствия, в той мере, в какой они поддерживают эту машину. Напротив, бюрократия рациональна и безлична: это правление эксперта. В поисках справедливости она навязывает анонимность: люди превращаются в номера, бедняки становятся папками с делами, все это делается для осуществления научного управления и манипуляций во благо целого. Бюрократический социальный контроль покоился на открытиях ученых в области общественных наук, в том числе и психологов, элиты ученых-правителей, последователей О. Конта, которые хранили свои секреты для самих себя, чтобы общество не распалось. Социолог Эдвард Росс писал: «О секрете общественного порядка не кричат с каждого чердака... Исследователь общества... будет слишком благоговеть перед нравственной системой, чтобы открыть ее наготу... Он обратится к тем, кто распоряжается нравственным капиталом общества». Росс говорил, что ученый-обществовед — это «сильный человек» Ницше, охраняющий общество (цит. по: D. Ross, 1991). Дж. Т. Лэдд, хотя и не признавал психологию естественной наукой, соглашался с целями Росса. Он дал новую жизнь представлениям Аристотеля об «аристократическом управлении», которое осуществляется не за счет ненадежного «характера простого народа», а «праздными, социально выдающими8 Зак. 79 226 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 ся и состоятельными» классами, включая ученых, чья нацеленность на поиск истины позволяет им быть незаинтересованными «благодетелями человечества» (цит. по: J. M. O'Donnell, 1985, р. 138). В представлении прогрессивистов целью общества являлось культивирование индивида внутри поддерживающей и воспитывающей его общины. Прогрессивисты ценили долговременные достижения больше, чем личный рост. Как позднее писал Дж. Дьюи, «процесс роста, улучшения и прогресса приобретает большее значение, чем результат. Не совершенство как конечная цель, а постоянный процесс усовершенствования, созревания, очищения составляет цель жизни... Рост сам по себе всего лишь нравственная цель» (J. Dewey, 1920/1948/1957). Новая задача прогрессивистов была ламаркистской. Поскольку прогрессивная (т. е. ламаркистская) эволюция бесконечна, то нет конца и личному росту. Наука отрицала Бога, но Дьюи дал определение нового греха; как писал один из прогрессивистов-энту-зиастов: «Обнаружен долго обсуждавшийся грех против Святого Духа... это отказ сотрудничать с жизненным принципом улучшения». Согласно представлениям Дьюи, индивиды приобретают свою личность и мышление в обществе. В реальной жизни индивиды не существуют вне общества, равно как и общество не является собранием отдельных индивидов. Хотя островные общины пришли в упадок, американцы все еще испытывали страстное желание общины, и прогрессивисты предложили новый тип рационально спланированной общины. Ведущий прогрессивист, Рэндольф Бурн, утверждал, что в новом порядке вещей нет ничего важнее «яркости личности»; самовоспитание «практически превращается в обязанность, если человек хочет достичь великой цели» реформирования общества. Следовательно, обдуманное социальное планирование принесло бы полную индивидуальную реализацию. Как утверждал Дьюи, индивида следует развивать таким образом, чтобы «он находился в гармонии со всеми людьми в государстве, т. е. чтобы ему была свойственна объединенная воля общины как своя собственная... Индивид не приносится в жертву; его вводят в реальность государства» (цит. по: D. Ross, 1991, р. 163). Тем не менее, несмотря на то что прогрессивизм соответствовал определенным американским ценностям, он был причудой индивидуалистического, либерального прошлого Америки. Вслед за Дьюи социолог Альбион Смолл осудил «нелепую американскую ставку на отдельного человека» (цит. по: J. P. Diggins, 1994, р. 364). Научный взгляд на людей и управление обществом согласно психологическим законам не оставлял места индивидуальной свободе, поскольку в натуралистической науке нет свободы. Индивида следует культивировать, но во благо целого государства: Социальный контроль нельзя установить на индивидуальном уровне, он должен осуществляться посредством контроля над окружающей средой, предоставляющей индивиду однообразный и постоянный источник стимулов... Противостоящий довод о «вмешательстве в личную свободу» не будет иметь веса в суде, поскольку индивиды, в отличие от научно контролируемого общества, не обладают свободой и видят всю свою дозволенную законом свободу в подчинении и содействии этой социальной функции (L. L. Bernard, 1911). Глава 6. Заговор натурализма 227 Идеи прогрессивизма не ограничивались психологией, они повлияли на все общественные науки (D. Ross, 1991). Бихевиористское направление стало неизбежным, поскольку полный социальный контроль является контролем над поведением. И чтобы добиться социального контроля, психологи должны были отказаться от бесполезной и тайной интроспекции и заняться практическим изучением поведения, ставя перед собой цель открыть научные принципы, позволяющие добиться социального контроля. Когда начался XX в., психологи постарались осуществить надежды Дьюи. Психологи все больше проникали в общество, переделывая его неудачи, детей, школы, правительство, бизнес и самую душу. Психология XX в. коренным образом изменила наши представления о самих себе, наших потребностях, наших любимых и наших соседях. Джон Дьюи, философ и психолог, более, чем кто-либо другой, создал набросок разума американца XX столетия. Моторная теория сознания: 1892-1896 Дух новой психологии в Америке восходил к «Принципам психологии» У. Джеймса. Дж. Кеттелл говорил, что они «вдохнули жизнь в прах психологии». Сам Джеймс питал отвращение к профессиональным, даже коммерческим установкам, которые перевешивали академические, и поддерживал споры о ценности научной психологии. Тем не менее именно на его книгах была построена американская психология нового времени. Хьюго Мюнстерберг и теория действия. К 1892 г. психология утомила Джеймса, и он страстно желал заняться философией. Джеймс искал кого-нибудь, кто мог бы заменить его на посту экспериментального психолога в Гарварде, и его внимание привлек Хьюго Мюнстерберг (1863-1916), который, хотя и был учеником В. Вундта, не соглашался со своим учителем. Как и Джеймс, Мюнстерберг занимался проблемой воли с точки зрения обратной связи от автоматических двигательных ответов к стимулам. Но его «теория действия» развилась в более детальную моторную теорию сознания, которая вообще уничтожила волю (этот шаг Джеймс так никогда и не сделал) и свела роль сознания от активного достижения цели к функциям простого наблюдателя за действиями его носителя. В диссертации, которую Вундт отказался принять, Мюнстерберг рассматривал природу воли с точки зрения психологии. В XVIII в. Дэвид Юм занялся поисками психологической основы Я, но обнаружил, что оно растворяется под его пристальным интроспективным взглядом. Теперь же Мюнстерберг решил найти психологический базис воли, хотя вероятность его обнаружения считалась маловероятной. Воля — важное понятие в философии и этнической психологии, но Мюнстерберг задался вопросом, из чего же она состоит как психологический опыт? Более того, он заинтересовался местом воли в научной психологии. Со времен Локка стояла проблема соотношения свободы воли и научного детерминизма. Джеймс оставил психологию, оказавшись не в состоянии совместить две эти концепции. В частности, казалось, что воле не остается места в рефлекторной концепции мозга, достигшей своего расцвета. После работ Фрича и Гитцига для воли не осталось места: мозг порождает поведение, просто-напросто связывая нервы, приносящие раздражители, с нервами, уносящими ответную реакцию. По мере развития физиологии про- 228 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 пала нужда и в сознании: S — Физиологический процесс — R, где S — стимул, a R — ответная реакция. Рефлекторная теория казалась прочной концепцией возникновения поведения. Как писал Мюнстерберг, «для сохранения индивида явно не имеет никакого значения, сопровождается ли целенаправленное движение содержанием сознания или нет» (цит. по: М. Hale, 1980, р. 41). Но ответ на вопрос, почему мы верим в то, что обладаем эффективной волей, явно зависит от содержания сознания. Как и Джеймс, Мюнстерберг расположил источник нашей веры в поведении: «Наши идеи являются продуктом нашей готовности действовать... наши действия формируют наши знания» (цит. по: В. Kuklick, 1977). Моторная теория утверждает, что наше чувство воли существует потому, что мы осознаем свое поведение. Таким образом, если я заявляю, что собираюсь встать со стула, это происходит не потому, что я решил встать, а потому, что моторные процессы подъема уже начались и поступили в сознание. Я чувствую свою волю эффективной, так как за общими, зарождающимися тенденциями действовать следует реальное действие, и первое запускает воспоминания о втором. Поскольку скрытые тенденции обычно предшествуют поведению, я верю, что моя воля осуществляется. Моторную теорию сознания можно суммировать следующим образом: Содержание сознания определяется стимулами, обрушивающимися на нас, нашим внешним поведением и периферическими изменениями в мышцах и железах, вызванными физиологическими процессами, связанными со стимулом и ответом. В отличие от Джеймса, Мюнстерберг не боялся выводов, следующих из моторной теории сознания. Он пришел к заключению о том, что сознание представляет собой эпифеномен, который не играет никакой роли в проявлении поведения. Сознание наблюдает за миром и ответными действиями тела, ложно полагая, что оно связывает их, тогда как на самом деле это делает мозг. Согласно этой концепции, психология должна быть физиологической в редукционистском смысле этого слова, объясняя сознание в понятиях, лежащих в основе физиологических процессов, особенно на периферии. Практическая, прикладная психология, область, в которой Мюнстерберг проявлял особую активность, волейневолей должна была иметь бихевиористскую направленность, объясняя человеческие действия как следствие внешних обстоятельств. Моторную теорию сознания поддерживали не только Джеймс и Мюнстерберг. В той или иной форме, но ее влияние непрерывно росло. И сейчас мы встали перед главной философско-психологической проблемой этих двух десятилетий: что делает сознание (если оно вообще что-нибудь делает)? Моторная теория сознания содействовала подъему бихевиоризма. Если эта теория верна, то сознание не делает ничего. Поэтому почему, исключая старое определение психологии как исследования сознания, мы должны его изучать? Исследование сознания казалось американским психологам, занятым строительством общественно и коммерчески полезной профессии, нестоящим занятием. Глава 6. Заговор натурализма 229 Джон Дьюи и рефлекторная дуга. Попав под влияние «Принципов» Джеймса, Дьюи отошел от своей юношеской веры в гегелевский идеализм и начал разрабатывать собственную концепцию сознания: инструментализм. В середине 1890-х гг. он создал серию важных, но скучно написанных работ, которые, приняв за основу «Принципы», дали начало делу всей его жизни — попытке свести воедино философию, психологию и этику. Эти статьи также разрабатывали основную концепцию родной психологии американцев — функционализма. Самой важной из этих статей стала «Концепция рефлекторной дуги в физиологии». Дьюи подверг критике традиционную ассоцианистскую концепцию рефлекторной дуги (5 — Идея — R), поскольку она искусственно разрывала поведение на разобщенные части. Он не отрицал существования стимула, ощущения (идеи) и ответной реакции. Однако он отрицал, что они представляют собой три различных события, подобно трем бусинам на нитке. Вместо этого Дьюи рассматривал стимул, идею и ответ как разделение труда в общем скоординированном действии, с помощью которого организм приспосабливается к окружающей среде. Развивая свою моторную теорию разума, Дьюи считал ощущение не пассивной регистрацией впечатления, а динамическим взаимодействием одного поведенческого акта с другими, происходящими в то же самое время. Так, для солдата, напряженно ожидающего встречи с врагом, звук треснувшего сучка имеет одно значение и заполняет сознание; для гуляющего туриста в мирном лесу он им,еет совершенно другое значение. На самом деле, турист может вообще не заметить треска. Здесь Дьюи сделал решающий шаг, значение которого, выраженное в сухой прозе, не сразу бросается в глаза. Различия в восприятии треска сучка можно, вслед за Вундтом и Джеймсом, отнести на счет добровольно сфокусированного внимания: солдат активно вслушивается в приближающиеся звуки, а турист внимает пенью птиц. Но моторная теория Дьюи следовала Юму и Мюнстербергу. Дьюи провозглашал, что именно текущее поведение придает значение ощущению или даже определяет его, если стимул становится ощущением. Стимул рассматривается как ощущение и имеет значение только в том случае, если связан с нашим текущим поведением. Джеймс предложил церебралистский подход к разуму, но не вывел окончательных следствий из такой точки зрения. Дьюи увидел, что поведение часто отвлекается от самого себя, не приводя ни к каким ощущениям или идеям в любом смысле этого слова. Только тогда, когда поведение требует новой координации с реальностью (т. е. нуждается в приспособлении), возникает ощущение и эмоция. Поведению туриста не нужно приспосабливаться к треску сучка, и он не прерывает свою прогулку. Солдату жизненно важно скоординировать свое поведение со звуком треснувшего сучка, и этот звук, таким образом, попадает в его сознание. Более того, Дьюи утверждал, что солдат испытывает эмоции, страх, мрачное предчувствие и, возможно, гнев на врага только потому, что сдерживает свое поведение; его эмоции возникают в результате обратной связи со сдерживаемой тенденцией к действию, эмоция является признаком конфликтующих склонностей. Так, в случае с солдатом борются тенденции к вступлению в бой и к бегству, и только это вызывает эмоции; если бы солдат мог полностью отдаться одной из этих склонностей, он не почувствовал бы ничего. 230 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Формулировка Дьюи оказала огромное воздействие на последующее развитие американской психологии; в 1943 г. статью о рефлекторной дуге назвали одной из самых важных работ, когда-либо опубликованных в Psychological Review. Дьюи показал, что психология может уничтожить главное, изъявляющее волю, Я идеализма, уже ослабленное Джеймсом. Вместо того чтобы поручить контроль над восприятием и принятием решений недоступному трансцендентному Эго, возникла возможность рассматривать их как координированные, вечно изменяющиеся, адаптивные поведенческие акты. Таким образом, слушание представляет собой поведение одного сорта, внимание — другого, а реагирование — третьего. Все они скоординированы и направлены на конечную цель выживания в постоянном, текучем потоке поведения, подобном повседневной жизни в Америке. Дьюи начал разрабатывать прогрессивистскую точку зрения, уже упомянутую ранее, согласно которой личность не существует в природе, а является социальной конструкцией. От философии к биологии: функциональная психология, 1896-1910 Эксперименты становятся функциональными. Традиционная психология сознания, хотя и исследовала такие психические процессы, как апперцепция, попрежнему делала упор на содержании сознания как основном предмете психологии; изначально ее новизна заключалась в том, чтобы сделать сознание предметом экспериментального контроля и, таким образом, превратить психологию в науку. Но, как мы уже видели, Уильям Джеймс в своей книге «Принципы психологии» сместил интересы американских психологов с содержания на процесс. Согласно его картине разума, содержание психики представляло собой исчезающие, поверхностные вещи, которые, однажды увиденные, никогда более не возвращаются; постоянны только психические функции, особенно функция выбора. Изменение точки зрения Джеймса стало следствием американского опыта 1890-х гг., когда на смену старым истинам пришли новые, знакомые декорации сменились неизвестными. Единственное, что оставалось неизменным — это процесс приспособления. Развитие моторной теории сознания продолжило обесценивание содержания психики и, следовательно, метода интроспекции, использовавшегося для его оценки. Согласно моторной теории, сознание содержит ощущения, полученные из внешнего мира и от двигательной активности, но играет весьма незначительную роль в создании поведения (или не играет никакой роли). Хотя, конечно, можно было по-прежнему заниматься интроспекцией и делать сообщения о содержании сознания, но это легко могли счесть бессмысленным и даже безответственным занятием. Барахтаясь в потоке изменений, американцы нуждались в психологии, которая помогла бы справиться с новизной. Обратив внимание не на содержание, а на адаптивные процессы, Джеймс, Мюнстерберг и Дьюи подготовили создание новой, функциональной психологии. В то же время интересы экспериментальных психологов сместились с интроспективных сообщений о содержимом сознания на объективное раскрытие корреляций между стимулом и реакцией. Экспериментальный метод Вундта имел два аспекта. Стандартизованный, контролируемый стимул предъявляли субъекту, ко- Глава 6. Заговор натурализма 231 торый реагировал на него тем или иным способом, сообщая одновременно о своих переживаниях. Вундт, будучи менталистом, интересовался опытом, порождаемым определенными условиями, и использовал объективные результаты как ключ к процессам, продуцирующим содержание сознания. Но у американских психологов основное внимание сместилось с сознательного опыта на определение ответных реакций в условия стимулирования. В качестве примера мы можем рассмотреть эксперимент о том, как люди определяют местоположение предмета в пространстве на основании звука (J. R. Angell, 1903а). В этом эксперименте наблюдателей с завязанными глазами (одним из них, JBW, был по всей вероятности, Джон Б. Уотсон, основоположник бихевиоризма) сажали на стул в центре аппарата, способного производить звук в любой точке вокруг наблюдателя. После установки генератора звука в конкретной точке экспериментатор продуцировал некоторый тон, и наблюдатель должен был указать, откуда, по его предположениям, исходит звук. Затем наблюдатель давал интроспективный отчет о сознательном опыте, вызванным звуком. Уотсон сообщил, что видел психический образ аппарата, звуковой генератор которого располагался в указанном им месте. Теперь можно было, как полагается менталисту, сосредоточиться на интроспективном отчете, стараясь описать и истолковать этот фрагмент психического содержимого. Но можно было уделить основное внимание точности указанного направления (ответной реакции), сопоставляя положение генератора звука с точкой, указанной наблюдателем. В данном случае, хотя исследователи обсудили оба объективных факта — корреляцию положений стимула и ответа наблюдателя и интроспективные отчеты, но последние были признаны менее важными. Объективные открытия широко освещали и обсуждали; об интроспективных открытиях кратко упомянули в конце статьи. В моторной теории сознания интроспекция стала менее важной, поскольку сознание не выступало причиной поведения; такое же отношение пронизывало все эксперименты того времени. С самого возникновения американской психологии интроспективные отчеты изолировали от объективных результатов, а затем убрали вообще. «Наблюдатели» превратились в «субъектов» (К. Danziger, 1990). Заинтересовавшись тем, каким образом поведение приспосабливается к стимулам, американские психологи перешли от изучения содержимого психики к исследованию адаптивных психических функций. Эксперимент Брайана и Хартера (Bryan and Harter, 1897) выявил второй аспект, в котором американская психология стала функциональной — социально функциональный. Брайан, экспериментальный психолог, и Хартер, бывший железнодорожный телеграфист, ставший аспирантом по психологии, исследовали приобретение рабочих навыков начинающими железнодорожными телеграфистами. Их статья вообще не содержала интроспективных отчетов, зато давала схему постепенного улучшения на протяжении многих месяцев практики. Это абсолютно объективное исследование было социально значимым, поскольку Брайан и Хартер изучали, как люди, которым предстояло сыграть значительную роль в индустриализации Америки, приобретают важный навык. По мере того как сеть железных дорог расширялась и связывала воедино островные общины бывшей сельскохозяйственной Америки, роль железнодорожных телеграфистов очень возросла: они следили за тем, какие и куда товары 232 Часть III, Совершенно другая эпоха: 1880-1913 посылают; какие поезда и куда следуют; они были связующим звеном, без которого не могла функционировать вся система железных дорог. Профессиональная подготовка железнодорожных телеграфистов являлась настолько важным делом, что была создана специальная комиссия, рассмотревшая работы Брайана и Хартера. Таким образом, психологические исследования приобрели общественную и коммерческую ценность. Исследование Брайана и Хартера было значимым еще в одном отношении. Оно предвосхитило центральную проблему экспериментальной психологии — научение. Традиционная психология сознания, ментализм, прежде всего занималась изучением перцепции и родственных ей функций, поскольку именно они порождали психическое содержание, доступное методу интроспекции. Но в постдарвиновской психологии Джеймса и его последователей сознание имело важность только в связи с тем, что оно делало для приспособления организма к окружающей среде. Постепенное приспособление с течением времени и есть научение: открытие для себя окружающей среды, а затем демонстрация поведения, направленного на то, чтобы соответствовать ей. Брайан и Хартер представили графики кривых научения и обсудили, каким образом новички-телеграфисты постепенно приспосабливаются к требованиям своей профессии. По своему объективизму, рассмотрению социально значимой проблемы и выбору научения как предмета исследования статья Брайана и Хартера была знаком грядущих перемен. Поэтому неудивительно, что в 1943 г. ведущие американские психологи назвали ее важнейшим экспериментальным исследованием, когда-либо опубликованным в Psychological Review. К 1904 г. стало очевидно, что «объективный» метод, заключающийся в исследовании корреляции стимулов и реакций, по крайней мере такой же важный, как и интроспективный анализ сознания. Выступая перед участниками Международного конгресса по искусству и науке, Дж. М. Кеттелл, пионер американской психологии, сказал: «Я не уверен, что психология должна ограничиваться исследованиями сознания», что, безусловно, совпало с представлениями Джеймса и Вунд-та. Кеттелл также заявил, что его собственная работа с тестами интеллекта «почти так же мало зависит от интроспекции, как и от работ по физике или зоологии». Хотя интроспекция и эксперимент должны «постоянно взаимодействовать», все же очевидно, что психология, по большей части, существует «в стороне от интроспекции». При этом, хотя на первый взгляд Кеттелл считал интроспекцию и объективные измерения равнозначными, из его дальнейших призывов стало ясно, что объективный, бихевиористский подход к психологии выходит на первый план. Определение функциональной психологии. Итак, американская психология отдалялась от традиционной психологии сознания и переходила к психологии психических адаптации, толчком к развитию которой послужила эволюционная теория. Любопытно, что человеком, заметившим и идентифицировавшим эту тенденцию, стал не американский психолог, а самый стойкий защитник чистой психологии сознания Э. Б. Титченер. В своей книге «Постулаты структурной психологии» (1898) он убедительно выделил несколько видов психологии, и, хотя о том, какая психология — наилучшая, с ним можно поспорить, его терминология сохранилась. Глава 6. Заговор натурализма 233 Титченер провел широкую аналогию между тремя видами биологии и психологии: Область биологии Предмет исследования Область психологии Морфология ------------- ► Структура ■< ------------- Экспериментальная психология Физиология -------------- ►■ Функция ■< -------------- Функциональная психология Онтогенез -------------- ► Развитие ■< -------------- Эволюционная психология В биологии анатом, ученый-морфолог, проводит тщательное вскрытие тела для того, чтобы обнаружить составляющие его органы, установить его структуру. Как только орган оказывается изолированным и описанным, задачей физиолога становится определение его функции. Наконец, можно изучить, каким образом орган развивается в процессе эмбриогенеза и постнатального развития и как этот орган возник в процессе эволюции. Подобные исследования составляют предмет генетической биологии. Сходным образом экспериментальный психолог (под которым Титченер подразумевал себя и своих учеников) рассекает сознание на составляющие; эта анатомия разума определяется как структурная психология. Изучением того, что делают выявленные структуры, занимается психологическая физиология — функциональная психология. Развитие психических структур и функций является предметом исследования генетической психологии, которая занимается процессами индивидуального и филогенетического развития. Согласно оценке Титченера, структурная психология логически предшествует функциональной, поскольку только после того, как психические структуры изолированы и описаны, можно удостовериться в их функциях. В то же время Титченер отмечал привлекательность функциональной психологии. Цитируя статью Дьюи о рефлекторной дуге, он признавал, что влияние функциональной психологии постоянно растет. В то же время Титченер призывал психологов избегать соблазнов функциональной психологии и погрузиться в жесткую, научную работу по экспериментальной интроспективной психологии. Статья Титченера ознаменовала начало борьбы между структурализмом и функционализмом за контроль над американской психологией. Третий вид психологии, эволюционная психология, находился еще в зародыше (J. M. Baldwin, 1895; R. Wozniak, 1982) и не предлагал собственных теоретических перспектив. Тем не менее, поскольку исследование развития фокусировалось скорее на психических операциях, а не на интроспективном содержании, и дети вообще были мало пригодны для интроспекции, эволюционная психология была естественным союзником функционализма. Поэтому поражение Титченера в объявленной им войне было неизбежным. От подводного течения к главному. В течение 10 лет после выхода «Постулатов» Титченера стало очевидно, что другие психологи находят его анализ правильным, но не согласны с приоритетами. В своем президентском обращении к АРА в декабре 1900 г. Джозеф Джастроу, бывший одно время сотрудником Ч. Пирса, рассмотрел все имевшиеся течения в психологии и назвал одни из них главными, а другие — «подводными» (J. Jastrow, 1901). Он заявил, что для него психология — это «наука о психических функциях», а не о содержании психики. По словам Джастроу, функциональный подход вырос из эволюции, пролил свет на области, где 234 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 долгое время господствовал догматизм, и вдохнул в психологию новую жизнь. Джастроу справедливо заметил, что, хотя исследование психических функций и получило определенное распространение, оно по прежнему не является главным направлением. Он рассматривал функциональную психологию как получившее признание подводное течение, которое ему хотелось бы превратить в основное. Джастроу говорил, что функциональная психология более универсальная, чем структурная, так как включает в себя вопросы патопсихологии, тестирования интеллектуальных способностей, изучения среднего человека и даже физические исследования. Перспективы практического применения функциональной психологии значительно превосходят таковые для психологии структурной. В заключение Джастроу сделал пророческий вывод о том, что будущее принадлежит функциональной, а не структурной психологии. Функциональные психологи приняли концепцию сознания Джеймса и развили ее в направлении бихевиоризма. Таддеус Болтон (Thaddeus Bolton, 1902) писал: «Разум следует считать отпрыском поведения, инструментом приспособления организма к окружающей среде», а Г. Хит Боуден (Н. Heath Bawden, 1904) добавлял: «Самое фундаментальное утверждение, которое мы можем сделать относительно сознания, — то, что оно представляет собой действие». Для функционалиста содержание разума не имеет большого значения, так как функционалистская теория разума гласит, что разум — это процесс, биологическая ценность которого заключается в способности быть призванным, если организм сталкивается с новой ситуацией. В нем нет нужды, когда инстинкты оказываются адекватными стимулам или когда гладко функционируют ранее выученные привычки. Как указывал Фрэнк Тилли (Frank Thilly, 1905), функциональный взгляд на сознание был фатальной ошибкой Джеймса. Джеймс и его последователи, функциональные психологи, придерживались идеи о параллелизме разума и тела, утверждая в то же время, что сознание активно вмешивается в деятельность организма. Болтон знал об этой проблеме и пытался утверждать, что, хотя сознание не влияет на нервные процессы, оно играет какую-то роль в научении. Это было неудачной позицией для функциональных психологов, и их следовало спасти, заменив более твердыми би-хевиористами, которые вообще были готовы списать сознание со счетов психологии. Наконец, если, как утверждал Болтон, в поведении можно увидеть содержание сознания, то зачем вообще продолжать разговоры о поведении? К 1905 г. психологам стало очевидно, что идет функциональный прилив. Эдвард Франклин Бучнер, который на протяжении нескольких лет писал для Psychological Bulletin ежегодный отчет о «прогрессе в психологии», отмечал «повсеместное принятие и защиту «функционального», а не «структурного» взгляда». Он писал, что замена старой системы на новую на деле оказывает негативный эффект, поскольку заново начинает развитие всей области, без какого-либо кумулятивного прогресса. В том же томе журнала Феликс Арнольд хвалил функционалистов за отказ от старого взгляда на перцепцию, на что нападал Болтон, и за замену его перцепцией, понимаемой «как двигательный процесс... определяющий серию реакций по направлению к объекту» (Felix Arnold, 1905). В том же году Мэри Калкинс (1863-1930) воспользовалась своей президентской речью в АРА, для того чтобы развить свое собственное направление в психо- Глава 6. Заговор натурализма 235 логии, сочетающее структурный и функциональный взгляды. Если психологию понимают как исследование реальной психологической личности, обладающей и содержимым сознания, и психическими функциями, то каждую систему можно рассматривать как вклад в общую картину психологии. Хотя Калкинс агрессивно проталкивала свою Эго-психологию на протяжении многих лет на каждом форуме, который ей удавалось найти, похоже, она нашла мало последователей. Время компромиссов прошло. В 1907 г. Бучнер писал, что в 1906 г. «функциональная точка зрения казалась практически победившей» — настолько, что «более старые (и почти священные) термины» психологии почти прекратили свое существование. Бучнер ожидал оформления «нового словаря психологии в новом XX веке». Ведущим функционалистом был Джеймс Роуланд Энджел (1869-1949), который на старших курсах учился вместе с Дьюи. В 1904 г. Энджел опубликовал вводный курс психологии, написанный с функциональной точки зрения. Он считал, что, в отличие от органов тела, психические элементы, на которые ссылаются структуралисты, не постоянны, а возникают только в момент восприятия. То есть функции порождают структуры, в отличие от биологии, где каждый конкретный орган выполняет определенную функцию, которая без него не существует. Энджел также утверждал, что структурная психология бесполезна с социальной точки зрения и неуместна с биологической, так как изучает сознание вне реальных жизненных условий. Более того, редукционизм структуралистов сделал из сознания не относящийся к делу эпифеномен. Напротив, функциональная психология выявила, что сознание — это «эффективный агент, содействующий жизнедеятельности организма», т. е. что оно биологически полезно и вполне соответствует здравому смыслу. В своем президентском обращении к АРА в 1906 г. Энджел напрямую возражал «Постулатам структурной психологии» Титченера. Речь Энджела стала важной вехой на пути становления бихевиоризма. Вначале он сделал допущение, что функциональная психология нечто большее, чем просто программа», и «протест» против стерильности структурной психологии. Затем Энджел заявил, что структурная психология была исторической ошибкой, кратким философским антрактом в развитии научных, биологически ориентированных теорий разума. Только функциональная психология выглядит новой по сравнению с интроспективной психологией первых немецких лабораторий. На деле только функциональная психология — истинная наследница традиции, идущей от Аристотеля до Спенсера, Дарвина и прагматизма. Энджел повторил уже знакомый отличительный признак: структурная психология имеет дело с психическим содержанием, а функционализм — с психическими операциями. Функционализм изучает психические процессы такими, каковы они в организме в ходе реальной жизни; структурализм изучает разум в форме его «посмертного анализа». «Современные исследования... обходятся без обычной прямой формы интроспекции и касаются... определения того, какая работа совершается, и при каких условиях это достигается» (1907). Здесь Энджел признал существование тенденции, которую мы обнаружили в исследованиях его самого и других ученых и определили как точку зрения бихевиориста-экспериментатора. Он оправдывал новое направление исследований достаточно корректным утверждением о том, что, в отличие от физических органов, вскрытых анатомом, «психи- 236 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 ческое содержимое непостоянно и поверхностно». Только психические функции сохраняются на протяжении времени: содержание приходит и уходит, но внимание, память, суждение — сохраняются. Функциональная психология несла с собой и изменения в отношениях психологических институтов. Структурная, менталистская психология выросла из философии и сохранила с ней тесную связь. Напротив, функциональная психология вела психологию к тесному союзу с биологией, так как обе эти дисциплины занимаются исследованием общего функционирования организма. Но союз психологии с биологией, предложенный Энджелом, не напоминал таковой у Вундта. Вундт, следуя старому додарвиновскому пути через физиологию, связывал исследование разума с исследованием мозга. Энджел, на которого Дарвин оказал даже большее влияние, чем на Джеймса, связывал исследование разума с эволюционной биологией, а не с нейрофизиологией. Ключевая идея функционалистов заключалась в том, что они рассматривали сознание как орган, служащий адаптационным интересам своего обладателя. То, как сознание работает на уровне механизмов мозга, было менее важным, чем то, как оно работает на уровне адаптивного поведения. Энджел утверждал, что эта новая биологическая направленность принесет и практические выгоды. «Педагогика и психическая гигиена... нуждаются в советах» функциональной психологии. Психология животных видит в этом направлении свою «вторую молодость», поскольку психологические исследования избавляются от антропоморфности. Эволюционная психология и патопсихология также будут вдохновлены функциональным подходом. Энджел соглашался с мнением Боудена о том, что сознание «неожиданно возникает при определенных обстоятельствах» в жизни организма, и заявлял, что сегодня все серьезные психологи придерживаются теории приспособления. Но он пошел дальше Боудена и Болтона, утверждая, что «сознание не является обязательной чертой процесса приспособления». Предположив, что научение может происходить и без вмешательства сознания, Энджел сделал еще один шаг по пути к бихевиоризму. Функциональная психология «функциональна» в трех аспектах. Во-первых, она полагала, что разум обладает определенной биологической функцией, отобранной в процессе эволюции: он адаптирует организм к новым обстоятельствам. Во-вторых, она описывала само сознание как результат физиологического функционирования организма: разум, с этой точки зрения, представляет собой биологическую функцию. В-третьих, функциональная психология обещала принести общественную пользу, улучшив образование, психическую гигиену и облегчив патологические состояния. Таким образом, Энджел наметил направления развития современной психологии. Итак, к 1907 г. функциональная психология пришла на смену структурной психологии. Но, возникнув в качестве протеста против устаревших концепций, функциональная психология не стала самостоятельным направлением. Она не смогла отказаться от понимания психологии как исследования сознания, но в то же время выдвигала такие теории восприятия и научения, которые делали сознание концепцией, все менее и менее необходимой для научной психологии. Однако функциональная теория подтолкнула психологию к изучению поведения и привела к серьезным изменениям ее основополагающих концепций. ГЛАВА 7 Сознание аннулируется Я верю, что «сознание» находится на грани полного исчезновения. Это всего лишь название фикции, которая не имеет права находиться среди основных законов. Те, кто все еще привязан к нему, — привязаны всего лишь к эхо, к слабому слуху, который остался в атмосфере философия после исчезновения «души». Уильям Джеймс До тех пор пока тенденцией функционализма было превращение психологии сознания в психологию поведения, функциональная психология придерживалась традиционного определения психологии. Тем не менее движению по направлению к бихевиоризму способствовали два следующих фактора. Первым стало изучение разума животных, поскольку оно в значительной степени решало картезианскую проблему других разумов: как можно научно исследовать что-либо, скрытое от нашего прямого наблюдения? Второй фактор был предметом философского спора о природе и существовании сознания, даже человеческого. Как ни странно, споры начались с того, что Уильям Джеймс, определявший психологию как науку о психической жизни, т. е. сознании, задался вопросом: существует ли сознание? Когда он дал отрицательный ответ, предмет изучения психологии, казалось бы, превратился в ничто, и это заставило пересмотреть определение психологии как науки. Новые направления в психологии животных, 1898-1909 Психология животных, которой занимались еще в Древнем Риме, традиционно использовала два метода: метод сбора фактов на основании устных рассказов и метод предположений для интерпретации этих фактов. Оба этих метода были поставлены под сомнение американскими психологами конца XIX — начала XX в. На смену устным рассказам пришли эксперименты с использованием, главным образом, методик Э. Л. Торндайка и И. П. Павлова. Некоторые психологи животных постепенно отказались от каких-либо выводов, поскольку стало ясно, что проблема других разумов Декарта не имеет эмпирического решения. От рассказа к эксперименту Начиная с 1898 г. психология животных переживала подъем. Но в новых лабораториях по психологии животных на смену устным рассказам и неформальным, натуралистическим опытам, посредством которых психологи исследовали поведе- 238 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 ние различных видов животных, от простейших до обезьян, пришел эксперимент. Целью психологии животных, как и психологии вообще, было создание естественной науки, и молодые люди, подвизавшиеся в этой области, чувствовали, что рассказы джентльменов — это не совсем подходящий путь к науке. Экспериментальными исследованиями в области разума и поведения животных занимались многие психологи, но особого внимания заслуживают две исследовательские программы, поскольку их методы сохранились до сих пор, а теоретические концепции охватывают всю психологию. Эти программы возникли примерно в одно и то же время, но в разных местах и при очень разных обстоятельствах: в подвале дома У. Джеймса в Кембридже, где лаборантами молодого ученого были дети его профессора, и в прекрасно оснащенной лаборатории выдающегося русского психолога, уже находившегося на пути к Нобелевской премии. Коннекционизм Эдварда Ли Торндайка (1874-1949). Психология заинтересовала Э. Л. Торндайка, когда он, еще студентом, прочел «Принципы» У. Джеймса. После этого он перешел в Гарвардский университет, где преподавал Джеймс. Торндайк заинтересовался экспериментальным исследованием научения у животных, но не смог получить разрешения на работу в университетских лабораториях, и присоединился к Джеймсу в его подвале. Однако вскоре Торндайк получил от Кеттела приглашение в Колумбийский университет. Там он завершил свои исследования животных, перед тем как вернулся к педагогической психологии как к своей основной деятельности. Значение работ Торндайка заключается в его методологическом и теоретическом подходе к научению животных, и его формулировке психологии S-R (стимул-реакция), которую он назвал коннекционизмом. Исследования животных, проведенные Торндайком, были обобщены в книге «Интеллект животных», вышедшей в 1911 г. Она включала его диссертацию «Интеллект животных: экспериментальное исследование ассоциативных процессов у животных», впервые опубликованную в 1898 г. Во введении Торндайк (Thorndike, 1911/1965, р. 22) так определил обычную проблему психологии животных: «Узнать о развитии психической жизни у всего типа, в частности проследить возникновение человеческих способностей». Однако он резко выступал против ценности более ранней психологии животных, полагающейся на метод устных рассказов. Торндайк утверждал, что устный метод переоценивает интеллект животных, сообщая об их необычных поступках. Он настаивал на замене устных рассказов экспериментами, для того чтобы упорядочить сумбур противоречивых наблюдений за так называемым интеллектом животных. Торндайк стремился экспериментально, в контролируемых и воспроизводимых условиях, установить, как животные используют свой разум. Торндайк помещал животных в «проблемные ящики», освободиться из которых можно было разными способами. Когда животному удавалось это сделать, его кормили. В экспериментах использовали кошек, собак и цыплят. Торндайк создал метод, который впоследствии получил название выработки инструментальных условных рефлексов: животное производит какую-то ответную реакцию, и, если получает вознаграждение (в опытах Торндайка — выходит на свободу и получает пищу), этот ответ заучивается. Если ответная реакция не сопровождается вознаграждением, то она постепенно исчезает. Глава 7. Сознание аннулируется 239 Результаты, полученные Торндайком, заставили его отказаться от старых взглядов на рассудок животных: он говорил, что животные научаются лишь посредством проб и ошибок, вознаграждения и наказания и что у животных вообще нет идей для ассоциаций. Он писал (1911/1965, р. 98): «Эффективной частью ассоциации является прямая связь между ситуацией и импульсом». Презрительные замечания Торндайка относительно традиционной психологии животных были созвучны более крупной кампании, развернутой американскими учеными против сентиментального взгляда на животных, распространенного тогда в Америке. Журналы и книги угощали читателей анекдотическими отчетами о животных, наделенных человеческим умом. Например, один писательнатуралист, Уильям Дж. Лонг, описывал «врачебную деятельность» животных: «Если лапу енота раздробила пуля, то он в нужном месте отгрызет ее и промоет культю в проточной воде, отчасти для того, чтобы уменьшить воспаление, а отчасти, несомненно, для того, чтобы очистить ее» (цит. по: R. H. Lutts, 1990, р. 74). Такие ученые, как Джон Берроу, считали подобные истории фантастическими, «гибридом фактов и вымысла», и их беспокоило, что писатели-натуралисты «вызовут такое же смешение и у читателя, введут его в заблуждение, и он не будет знать об этом смешении и о том, что находится в стране вымысла» (цит. по: R. H. Lutts, 1990, р. 79). Презрение Э. Л. Торндайка к старой психологии животных не избежало резкой ответной критики. Авторитетный психолог животных Уэсли Миллз (1874 -1915) нападал на Торндайка за то, что тот отмел «почти все достижения сравнительной психологии», и за то, что он считал традиционных психологов животных «душевнобольными». Подобно писателям-натуралистам, критикуемым Джоном Берроу (R. H. Lutts, 1990), Миллз защищал психологию устных рассказов, утверждая, что животных можно исследовать надлежащим образом лишь в естественном окружении, а не в искусственных условиях лабораторий. Говоря об исследованиях Торндайка, Миллз саркастически замечает: Торндайк «помещает кошек в ящики только размером 20 х 15 х 12 дюймов и ожидает от них естественных поступков. Это то же самое, что закрыть живого человека в гробу, опустить его, против его воли, в землю и пытаться делать выводы о нормальной психологии, основываясь на его поведении» (1899, р. 266). Но к 1904 г. Миллз был вынужден уступить набиравшей силу «лабораторной школе», возглавляемой Торндайком, «главным агностиком этой школы», который отрицал наличие у животных рассуждения, планирования и подражания. Но Миллз и, позднее, Вольфганг Кёлер были убеждены в том, что в лабораторных условиях животные не проявляют разума, поскольку этого не позволяет им ситуация, а не потому, что они по своей природе на это не способны. Кёлер (W. Kohler, 1925) утверждал, что животных заставляла прибегать к методу слепых проб и ошибок сама конструкция проблемных ящиков Торндайка. Поскольку запертый субъект не видел, как работает освобождающий механизм, он просто не мог рассуждать о своем пути на свободу. Испытывая недостаток в относящейся к делу информации, бедных животных Торндайка отшвыривали назад, к примитивной стратегии проб и ошибок. Как сказал Флоренс о своей технике удаления: конкретный метод дает конкретные результаты. Метод Торндайка позволял прибегать только к беспорядочным пробам и ошибкам, поэтому он его и обнаружил. Но Кёлер говорил, что заявления Торндайка о том, что все, на что способно животное, это простая ассоциация, совершенно неправомерен. 240 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Тем не менее Торндайк продолжал разрабатывать свою радикально упрощенную теорию научения, которая распространялась не только на животных, но и на людей. Он утверждал, что этот объективный метод можно применять и по отношению к людям, поскольку мы можем исследовать психические состояния как форму поведения. Он критиковал структуралистов за сфабрикованную искусственную и вымышленную картину человеческого сознания. Параллельно с призывами прогрессивистов к научному социальному контролю, Торндайк (Thorndike, 1911/1965, р. 15) утверждал, что целью психологии должен стать контроль над поведением: «Для того, кто изучает природу человека, не может быть никаких моральных оправданий, если только это исследование не направлено на облегчение контроля за его действиями». Он пришел к этому выводу, предсказав, что психология станет исследованием поведения. Торндайк предложил два закона, касающихся поведения человека и животных. Первым был закон эффекта (Thorndike, 1911/1965, р. 244): «Из нескольких ответов на одну и ту же ситуацию, те, которые сопровождаются удовлетворением желания животного, или же те, вслед за которыми оно немедленно происходит, при прочих равных условиях, более прочно связываются с ситуацией, т. е. когда она повторяется, и они будут повторяться с большей вероятностью». С другой стороны, наказание уменьшает силу связи. Далее, чем больше вознаграждение или чем тяжелее наказание, тем сильнее изменение этой связи. Позднее Торндайк убрал из закона эффекта наказание, оставив только ту часть, которая касалась вознаграждения. Закон эффекта стал основным законом выработки инструментальных условных рефлексов, принятым в той или иной форме большинством теоретиков, занимавшихся научением. Вторым законом Торндайка является закон упражнения (р. 244): «Любой ответ на ситуацию будет, при прочих равных условиях, сильнее связан с ситуацией, пропорционально тому, сколько раз ответ был связан с ней, а также средней силе и продолжительности связи». Торндайк утверждал, что два этих закона могут описывать все поведение, независимо от уровня его сложности; можно свести «процессы абстрагирования, ассоциации по сходству и избирательного мышления просто к вторичным последствиям законов эффекта и упражнения» (Thorndike, 1911/1965, р. 263). Как и Б. Ф. Скиннер в 1957 г. (см. главу 9), Торндайк анализировал язык как набор голосовых ответов, заученных, поскольку родители вознаграждали ребенка за одни звуки, а не за другие. Происходило приобретение вознаграждаемых звуков, а те, произнесение которых не сопровождалось вознаграждением, согласно закону эффекта, не заучивались. В серии лекций «Научение человека» (1929/1968), прочитанных в Корнуэльском университете в 1928-1929 гг., Торндайк применил коннекционизм к поведению человека. Он представил разработанную им психологию в рамках двухчленной схемы «стимул—реакция» (S-R), в которой множество стимулов связано с множеством ответов по иерархии ассоциаций «стимул-реакция». Торндайк утверждал, что для каждой связи S-R можно определить вероятность того, что за 5 последует R. Например, вероятность того, что пища вызовет слюноотделение, близка к 1,00, в то время как до выработки условного рефлекса вероятность того, что звук вызовет слюноотделение, близка к 0. Научение повышает вероятность S-R, забывание — Глава 7. Сознание аннулируется 241 понижает их. Поскольку животные научаются автоматически, без осознания смежности между ответом и вознаграждением, то Торндайк утверждал, что научение у людей также происходит бессознательно. Каждый может выучить оперантный ответ, не осознавая, что делает. Как и в случае с животными, Торндайк свел разум человека к автоматизму и привычке. Он сдержал обещание о научной утопии, основанной на евгенике и научно управляемой системе образования. Несмотря на громкие заявления, сделанные им от имени коннекционизма, Торндайк признавал существование проблемы, которая впоследствии преследовала бихевиоризм и оставалась источником беспокойства для любой натуралистической психологии (см. главу 1). Эта проблема заключается в учете человеческого поведения без ссылок на значение. Животные реагируют на стимулы в соответствии только со своими физическими свойствами, например формой. Так, мы можем научить животное реагировать одним способом на стимул «дом», а другим — на стимул «лошадь». Но крайне маловероятно, что животное когда-нибудь постигнет значения этих слов. Подобным же образом меня или вас можно научить с помощью вознаграждения реагировать одним способом на два различных китайских иероглифа, ничего не зная о том, что они обозначают (см. главу 9). Значения живут в разуме человека, они вплетены в социальную жизнь людей, аналога которой нет у животных, что создает серьезный барьер для распространения на людей любых теорий, созданных для животных, независимо от того, насколько они хороши. Лишь мельком взглянув на проблему, но не углубившись в нее, Торндайк списал ее на сложность стимулов, а не на проблему смысла. Объективный психолог, воздерживающийся от любых ссылок на разум, наталкивается на трудности, определяя стимулы, контролирующие человеческое поведение. Все ли стимулы в равной степени имеют отношение к действию? Когда меня спрашивают, например, чему равен кубический корень из 64, на меня одновременно воздействует множество других стимулов. Как может наблюдатель со стороны, незнакомый с английским языком, сказать, какой стимул относится к делу? Определить ответ в равной степени трудно. Я могу дать ответ «четыре», но присутствуют и многие другие проявления поведения, например дыхание. Как мы узнаем, какой 5 с каким R связан, без обращения за помощью к субъективным, нефизическим смыслам? Торндайк допускал, что подобные вопросы имеют смысл и что в конце концов на них придется дать ответы. Что касается чтения и слушания, то он писал: «При слушании или чтении связи между словами какимто образом взаимодействуют, чтобы создать определенный общий смысл». Он сознавал сложность языка, когда говорил, что количество связей, необходимых для понимания простого предложения, может превосходить 100 тыс., и допускал, что организованный язык находится «далеко за пределами любого описания, данного с помощью ассоцианистской психологии» (Thorndike, 1911/1965). Был ли Торндайк бихевиористом? Его биограф (G. Joncih, 1968) утверждала, что был и что в подтверждение она может процитировать следующее высказывание: «Причина того, что мы верим в существование разума у других людей, — наш опыт, касающийся их действий». Торндайк действительно сформулировал основной закон инструментального научения, закон эффекта, и доктрину, согласно которой для научения отнюдь не обязательно наличие сознания. В отличие от 242 Часть III. Совершенно другая эпоха; 1880-1913 И. П. Павлова, он занимался чисто бихевиористской психологией, без какой-либо примеси физиологии. С другой стороны, он выдвинул принцип «принадлежности», нарушающий основной принцип выработки условных рефлексов, согласно которому те элементы, которые наиболее тесно ассоциированы во времени и пространстве, будут связаны и при научении. Предложение «Джон — мясник, Гарри — плотник, Джим — врач» представляет собой список такого рода, который делал бы связь «мясник-Гарри» сильнее, чем «мясник-Джон», если бы теория ассоциативной смежности была верна. Но очевидно, что это не так. «Джон» и «мясник» «принадлежат» друг другу (благодаря структуре предложения) и поэтому будут ассоциироваться и приходить на ум вместе. Принцип принадлежности напоминает не бихевиоризм, а гештальт-психологию. Место Торндайка в истории психологии определить нелегко. Он не стал основоположником бихевиоризма, хотя и занимался этими вопросами в процессе исследования животных. Его преданность педагогической психологии быстро исключила его из кругов академической экспериментальной психологии, где и происходило становление бихевиоризма. Пожалуй, наиболее верно считать, что Торндайк был бихевиористом-практиком. Неврология И. П. Павлова. Другой экспериментальный подход к психологии животных возник в рамках российской объективной психологии — материалистической и механистической концепции разума и тела. Основателем современной российской физиологии стал Иван Михайлович Сеченов (18291905), который прошел обучение в лучших физиологических лабораториях Европы, в том числе у Гельмгольца, и вернулся в Россию, вооруженный их методами и идеями. Сеченов верил, что психология может быть научной только в том случае, если она, полностью позаимствована из физиологии и переняла ее объективные методы. Он отвергал интроспективную психологию как родственную обыкновенным суевериям. Сеченов писал: Физиология начнет с отделения психологической реальности от массы психологических вымыслов, которые даже сейчас заполняют умы людей. Строго придерживаясь принципа индукции, физиология начнет с детального изучения более простых аспектов психической жизни и не набросится немедленно на область высочайших психологических явлений. Ее прогресс, следовательно, будет проигрывать в скорости, но выигрывать в надежности. Будучи экспериментальной наукой, психология не замахнется на категории каких-либо неоспоримых истин, которые нельзя подтвердить точными экспериментами; это проведет четкую границу между гипотезами и позитивным знанием. Следовательно, психология утратит свои блестящие универсальные теории; появятся огромные пробелы в ее научных данных; многочисленные объяснения уступят место лаконичному «Мы не знаем», суть психических явлений, проявленных в сознании (и, соответственно, суть всех остальных явлений природы), останется необъяснимой загадкой во всех случаях без исключения. И, несмотря на это, психология очень многое выиграет, поскольку будет основываться на научно достоверных фактах, а не на ложных предположениях. Ее обобщения и выводы ограничатся действительно существующими аналогиями, они не станут предметом воздействия личных предпочтений исследователя, которые так часто приводят психологию к абсурдному трансцендентализму, и, таким образом, они станут по-настоящему объективными научными гипотезами. Субъективное, произвольное и фантастическое Глава 7. Сознание аннулируется 243 уступит дорогу более или менее далекому приближению к истине. Другими словами, психология станет позитивной наукой. Только физиология может это сделать, поскольку только физиология имеет ключ к научному анализу психических явлений (1973, р. 350-351). Главным трудом Сеченова стала книга «Рефлексы головного мозга»1 (1863/ 1965, р. 308), в которой он писал: «...все внешние проявления мозговой деятельности действительно могут быть сведены на мышечное движение... В самом деле, миллиарды разнообразных, не имеющих, по-видимому, никакой родственной связи, явлений сводятся на деятельность нескольких десятков мышц...». У Сеченова можно найти пренебрежение разумом и мозгом как причиной поведения, впоследствии характерное для радикального бихевиоризма (р. 321): «...мысль принимается даже за первоначальную причину поступка.... Между тем это величайшая ложь. Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна»2. Объективизм Сеченова популяризировал Владимир Михайлович Бехтерев (1867-1927), назвавший эту систему рефлексологией, что очень точно описывало ее характер. Но величайшим последователем Сеченова, хотя и не его учеником, стал Иван Петрович Павлов, физиолог, в 1904 г. удостоенный Нобелевской премии за свои исследования пищеварения. В процессе этой работы он обнаружил, что слюноотделение могут вызывать и иные раздражители, помимо пищи, и это подтолкнуло его заняться психологией, особенно концепцией условного рефлекса. Общие установки Павлова были бескомпромиссно объективными и материалистическими. Он разделял веру позитивистов в объективный метод как краеугольный камень естественной науки и, следовательно, отвергал любые ссылки на разум. Павлов (1903) писал: «Для натуралиста все — в методе, в шансах добыть непоколебимую, прочную истину; и с этой только, обязательной для него, точки зрения душа, как натуралистический принцип, не только не нужна ему, а даже вредно давала бы себя знать на его работе, напрасно ограничивая смелость и глубину его анализа»3. И. П. Павлов отвергал любые призывы к активному внутреннему агенту, или разуму, и призывал к анализу окружающей среды: необходимо объяснять поведение без каких-либо ссылок на «фантастический внутренний мир», ссылаться только на «влияние внешних стимулов, их суммацию и т. д.». Его анализ мышления носил атомистический и рефлексивный характер: «Весь механизм мышления состоит в разработке элементарных ассоциаций и в последующем формировании цепей ассоциаций». Его критика неанатомической психологии не ослабевала ни на миг. Он воспроизводил эксперименты В. Кёлера на обезьянах, чтобы продемонстрировать, что «ассоциация — это знание, мышление и интуиция». Павлов подробно разбирал и критиковал концепции гештальтистов. Он считал их дуалистами, которые «ничего не понимали в своих собственных экспериментах». Цит. по: И. М. Сеченов. Элементы мысли. - СПб.: Питер, 2001. — С. 6. Издание подготовлено по тексту «Собрания сочинений И. М. Сеченова (1908)», сверенному с текстом отдельного издания «Рефлексов головного мозга» (1866). (Примеч. ред.) 2 Там же. С. 95. 3 Цит. по: И. П. Павлов. Рефлекс свободы. - СПб.: Питер, 2001. — С. 18. 1 244 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Павлов внес значительный вклад в психологию научения. Он открыл классическое формирование условных рефлексов и официально утвердил систематическую исследовательскую программу для раскрытия всех его механизмов и ситуационных детерминант. Во время своего исследования слюноотделения у собак, принесшего ему Нобелевскую премию, Павлов наблюдал, что впоследствии можно вызвать слюноотделение с помощью стимулов, присутствовавших в то время, когда животному давали пищу. Сначала он назвал эти выученные реакции психической секрецией, поскольку их вызывали не врожденные стимулы, но позднее он ввел другое название — условный рефлекс. Вклад Э. Л. Торндайка и И. П. Павлова в психологию состоит в том, что они предложили важные методы, методы, ставшие экспериментальной опорой бихевиоризма. В то же время оба они ставили под вопрос необходимость обсуждать разум животных. Торндайк находил у своих животных лишь слепое формирование ассоциаций, отрицая существование у животных рассуждений или даже имитаций. Павлов, вслед за Сеченовым, предлагал заменить психологию физиологией, прекратить разговоры о разуме и говорить вместо этого о головном мозге. Проблема разума животных Обнаружение критерия сознания. Э. К. Сэнфорд, обращаясь в своей президентской речи к АРА в 1902 г., сказал, что проблема с психологией животных заключается в том, что она «искушает нас выйти за пределы интроспекции», так же как и остальные разделы развивающейся сравнительной психологии: исследование детей, умственно-отсталых и ненормальных. Но, задавал он вопрос, должны ли мы «довольствоваться объективной наукой о поведении животных, детей и идиотов?» Сэнфорд так не считал и объяснил, почему: Я сомневаюсь в том, что кто-либо и когда-либо задумывался об объективной психологии высших животных. Никто серьезно не предлагает обращаться с поведением своих собратьев-людей точно таким же способом, т. с. отказывать приписывать им сознательный опыт, сходный, в основных чертах, с его собственным, хотя бы даже это и требовалось с точки зрения логики (Е. С. Sanford, 1903, р. 105). Тем не менее перед сравнительными психологами все еще стояла проблема Декарта: если они собираются делать какие-либо предположения относительно психических процессов у животных, они должны подойти к этому с некоторым критерием психического. Какому поведению можно давать исключительно механистическое объяснение, а какое отражает психические процессы? У Декарта был простой ответ, подходивший для века разума и христианской теологии: мыслит душа, а не тело; поэтому язык, выражение мышления, является признаком психического. Но для сравнительных психологов дело обстояло гораздо сложнее. Приняв эволюционную преемственность и избавившись от души, они более не считали критерий Декарта приемлемым. Было ясно, что высшие животные обладают разумом, а инфузория-туфелька — нет (хотя отдельные психологи животных и полагают, что на самом деле и простейшие обладают интеллектом очень низкого уровня), но вопрос о границе, за которой начинается разум, представлялся очень сложным. Глава 7. Сознание аннулируется 245 Психологи боролись с этой проблемой и предложили множество критериев, которые Роберт Йеркс (1876-1956), ведущий психолог животных, подверг тщательной ревизии в 1905 г. Так же как Э. К. Сэнфорд, Дж. Романее и др., Йеркс знал, что эта проблема чрезвычайно важна и для психологии человека, поскольку, оценивая, что происходит в разуме человека и животных, мы в равной степени исходим из предположений. Конечно, «человеческая психология выстоит или погибнет вместе с психологией животных. Если исследование психической жизни низших животных неправомерно, то не более правомерно и исследование человеческого сознания» (R. Yerkes, 1905b). По мнению Йеркса, «критерии психического» можно разделить на две обширные категории. Первую составляют структурные критерии: можно сказать, что животное обладает разумом, если оно обладает достаточно сложной нервной системой. Более важны функциональные критерии, т. е. поведение, указывающее на присутствие разума. Йеркс обнаружил, что большинство исследователей считают признаком разума научение и строят свои эксперименты таким образом, чтобы увидеть, может ли данный вид научаться. Подобный критерий соответствовал дарвинистской психологии У. Джеймса и развитию функциональной психологии того времени. Как мы увидели, функционалисты, вслед за Джеймсом, рассматривали сознание прежде всего как приспособительное устройство, поэтому, естественно, что они искали у своих субъектов признаки приспособления. Животное, которое неспособно обучаться, рассматривалось как автомат. Йеркс считал поиск единственного критерия слишком простым и предложил три степени, или уровня, сознания, в соответствии с тремя классами поведения. На нижнем уровне существует отличающее сознание, на которое указывает способность отличать один стимул от другого; даже актиния обладает своим уровнем сознания. Далее Йеркс предложил уровень интеллектуального сознания, о котором свидетельствует научение. Наконец, рациональное сознание порождает поведение, отличающееся от простого реагирования на вызов окружающей среды. Радикальное решение. Но нашелся один молодой психолог, который считал, что всей этой проблемы вообще не существует. Джон Б. Уотсон (1878-1958) был аспирантом Энджела в Чикагском университете, твердыне инструментализма Дж. Дьюи и психологического функционализма. Уотсон не любил интроспекции и занимался психологией животных. Его диссертация «Обучение животных», написанная в соавторстве с Энджелом, представляла собой попытку найти физиологический базис научения. Будучи многообещающим психологом животных, Уотсон выступал в качестве ведущего обозревателя литературы по психологии животных в Psychological Bulletin, и его уже начинали утомлять противоречия вокруг критерия психического. В 1907 г. он назвал это «ночным кошмаром студента-би-хевиориста» и заявил, что «весь спор утомителен». Но он все еще находился в Чикагском университете под присмотром Энджела и отстаивал психологию животных. Разум нельзя было изъять из психологии до тех пор, пока работала гипотеза о параллелизме разума и тела. Осенью 1908 г. Уотсон получил должность в университете Джонса Хопкинса; вдали от Энджела, предоставленный самому себе, он стал смелее. На докладе в Научной ассоциации Джонса Хопкинса новоприбывший профессор сказал, что 246 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 исследование поведения животных можно проводить строго объективно, открывая факты точно так же, как в других естественных науках; о разуме животных упомянуто не было (С. К. Swartz, 1908). В том же году, когда в университете Хопкинса проходила конференция Южного общества философии и психологии, Уотсон огласил на ней свою «Точку зрения на сравнительную психологию». Он проанализировал споры, существующие вокруг критериев сознания у животных, и установил, «что эти критерии невозможно применить... и они не имеют научной ценности». Уотсон утверждал, что «факты о поведении» ценны сами по себе и не должны «служить основанием для каких-либо критериев психического». Он говорил, что психология человека также станет более объективной, если откажется от интроспекции и «речевой реакции». Отказ от интроспекции приведет психологию к «совершенной естественно-научной методике». Как только «критерии психического... исчезнут» из психологии, она целиком займется «процессом приспособления во всей широте биологических аспектов», а не будет сосредоточиваться лишь на нескольких элементах, схваченных в момент интроспекции. Хотя Уотсон заявил о бихевиоризме лишь в 1913 г., ясно, что точка зрения, провозглашенная им в тот день, уже была бихевиоризмом, но пока еще безымянным. Уотсон считал дискуссию о критериях психического у животных бессмысленной. Позже, следуя своей логике, он пришел к выводу, что эти критерии бесполезны и для психологии человека. Переосмысливая разум: споры о сознании, 1904-1912 Функциональные психологи и их коллеги в области психологии животных подвергли фундаментальному пересмотру место разума в природе. В функциональной психологии разум все больше отождествляли с самим адаптивным поведением, а в психологии животных об этой проблеме вообще постепенно стали забывать. В 1904 г. философы также занялись повторным исследованием разума. Существует ли сознание? Радикальный эмпиризм Прагматизм был методом для нахождения житейской истины, а не глубокой философской позицией. Оставив психологию ради занятий философией, У. Джеймс обратился к проблемам метафизики и разработал систему, которую назвал радикальным эмпиризмом. Он начал свою деятельность в 1904 г. статьей под смелым названием «Существует ли "сознание"?» Уотсон бросил вызов идее о существовании сознания как устаревшему артефакту картезианского дуализма, сильно ослабленного развитием науки и компромиссами в философии: Я верю, что «сознание» находится на грани полного исчезновения. Это всего лишь название фикции, которая не имеет права находиться среди основных законов. Те, кто все еще привязан к нему, — привязаны всего лишь к эхо, к слабому слуху, который остался в атмосфере философии после исчезновения «души». На протяжении двадцати лет я не доверяю «сознанию» как сущности; семь или восемь лет я учу своих студентов тому, что оно не существует, и пытаюсь дать им прагматический эквивалент реальности опыта. Мне кажется, что настал час открыто и повсеместно отказаться от него. Глава 7. Сознание аннулируется 247 Решительно отрицать то, что сознание существует, кажется настолько абсурдным, что некоторые читатели далее не последуют за мной. Но позвольте мне объяснить: я имею в виду только то, что за этим словом не стоит никакой сути, и настаиваю, что за ним скрывается лишь функция... Эта функция — знание (1904, р. 477). Джеймс утверждал, что сознания не существует вне опыта. Чистый опыт — это тот материал, из которого сделан мир, утверждал Джеймс. Не будучи вещью, сознание является функцией, определенным видом взаимоотношений между кусочками чистого опыта. Позиция Джеймса сложна и трудна для понимания, она представляет собой новую форму идеализма (опыт как вещество реальности) и панпсихизма (все в мире, даже письменный стол, обладает сознанием). В психологии эти идеи Джеймса вызвали к жизни две новые концепции сознания, поддержавшие бихевиоризм: относительную и функциональную теории сознания. Относительная теория сознания: неореализм Важность вопроса о сознании в психологии и философии основана на картезианском Пути Идей, теории копий знания. По словам У. Джеймса, в теории копий утверждается «радикальный дуализм» объекта и знающего. Согласно теории копий, сознание содержит репрезентации мира и узнает мир только посредством репрезентаций. Отсюда следует, что сознание является психическим миром репрезентаций, отделенным от физического мира вещей. Согласно этому традиционному определению психологии, наука психология изучала мир репрезентаций посредством особого метода — интроспекции, тогда как естественные науки, например физика, исследовали мир объектов, конструируя его посредством наблюдений. Вызов, брошенный Джеймсом теории копий, вдохновил группу молодых американских философов на то, чтобы предложить новую форму перцептивного реализма примерно в то же время, когда гештальтпсихологи возрождали реализм в Германии. Они называли себя неореалистами, утверждая, что существует мир физических объектов, который мы познаем без посредничества внутренних репрезентаций. С этой точки зрения сознание не представляет собой особого внутреннего мира, который следует описывать с помощью интроспекции. Скорее, сознание является взаимоотношениями между Я и миром, взаимоотношениями узнавания. В этом и заключалась основная идея относительной теории сознания, которой в те годы занимались: Ральф Бартон Перри (1876-1957), биограф Джеймса и учитель Э. К. Тол-мана; Эдвин Биссел Хольт (1873-1946), который был коллегой Перри в Гарварде и преемником X. Мюнстерберга на посту экспериментального психолога в Гарвардском университете; и Эдгар Сингер (1873-1954), чьи статьи, посвященные разуму, предвосхитили воззрения Гилберта Райла (см. главу 9). Разум «внутри и снаружи». Развитие неореалистической теории разума началось с анализа Р. Перри (1904) привилегированной природы, приписываемой интроспекции. Со времен Декарта философы полагали, что сознание — область репрезентаций и известно только самому себе; на эту идею в значительной степени опирались радикальный дуализм мира и разума Декарта. Согласно традиционным взглядам, интроспекция была наблюдениями особого сорта и занимала особое место, чем значительно отличалась от обычных наблюдений внешних объектов. Традиционная менталистская психология принимала радикальный дуализм разума 248 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 и объекта и холила интроспекцию как особую методику наблюдений для изучения сознания. Перри утверждал, что «особенность» интроспекции была сильно преувеличена и «разум внутри» интроспекции весьма незначительно отличается от «разума снаружи», проявляющегося в повседневном поведении. Перри допускал, что попросить кого-либо заняться интроспекцией — легкий путь проникнуть в его разум. Только у меня есть мои воспоминания, и только я знаю, где присутствую в тот или иной момент. Но в этих случаях интроспекция не занимает особого привилегированного положения, и разум не является неким «особым местом». То, что я испытал в прошлом, могли, в принципе, определить и другие наблюдатели в то время, когда воспоминания откладывались. Тщательное наблюдение за моим повседневным поведением покажет, чему я уделяю внимание. Короче говоря, содержимое сознания не принадлежит исключительно мне: любой может открыть его. Перри говорил, что так же дело обстоит и в психологии животных: мы открываем для себя разум животных, обращая внимание на поведение животных и читая намерения животных, психическое содержимое — наблюдая за тем, как они ведут себя по отношению к объектам окружающей среды. Как утверждал Болтон, воспринятый объект — это объект, действующий на что-либо, поэтому перцепты животных выявляются благодаря их поведению. Еще один тип информации, который, по всей видимости, делает самосознание и интроспекцию особыми источниками знания, — это знание состояний нашего собственного тела. Ясно, что никто, кроме меня, не испытывает мою головную боль. Конечно, в этом смысле интроспекция занимает привилегированное положение. Но Перри отказывался рассматривать какие-либо важные заключения, сделанные при таких обстоятельствах. Прежде всего, хотя один человек не осведомлен напрямую о внутреннем состоянии тела другого, он может легко узнать об этом, исходя из собственных аналогичных состояний; хотя вы и не чувствуете мою головную боль, вы знаете, что это такое. Во-вторых, внутренние процессы в теле можно лучше понять извне, если есть подходящее оборудование. Перри задается вопросом: «Кто знает земледелие так же хорошо, как фермер?» Очевидно, что никто, но тем не менее эксперт, имеющий научную подготовку, может рассказать фермеру, как получать более высокий урожай. Сходным образом, внутренние процессы организма — не эксклюзив и открыты для физиологических исследований. Наконец, говорить об особом интроспективном подходе к состояниям тела — это очень тривиальный способ защиты интроспективной психологии, поскольку подобное содержание вряд ли является сутью разума. Если мы последуем за аргументацией Перри, то неизбежно придем к выводу о том, что психология менталистского толка ошибочна. Сознание — не какой нибудь личной секрет, поделиться которым можно лишь с помощью интроспекции. Скорее, мое сознание — коллекция ощущений, полученных из внешнего мира или из моего собственного тела; наряду с Джеймсом, Перри утверждал, что не существует никакой сущности «сознание», которая выходила бы за пределы переживаемых ощущений. Но поскольку об этих ощущениях может узнать ктолибо еще, мой разум, по сути дела, представляет собой открытую книгу, общественный объект, доступный для научного исследования. Конечно, интроспекция остается полезной с прагматической точки зрения, поскольку ни у кого нет такого удобного доступа Глава 7. Сознание аннулируется 249 к моим ощущениям, прошлым и настоящим, как у меня самого; поэтому психолог, желающий открыть мой разум, должен просто попросить меня посмотреть внутрь и рассказать о том, что я обнаружил. Но с точки зрения Перри, интроспекция — не единственный путь к разуму, поскольку тот всегда находится на виду из-за поведения. В таком случае психологией можно заниматься как сугубо бихевиористской деятельностью, прибегая при необходимости к самоосознанию ее субъектов, по в остальных случаях обращая внимание только на поведение. Философский анализ разума, проделанный Перри, полностью совпадает со взглядами, существующими в психологии животных: с функциональной точки зрения, разум и проведение — это одно и то же, а психология как человека, так и животных покоится на общем фундаменте — изучении поведения. Разум как направленное поведение. Перри заявил, что внешний наблюдатель, обладающий достаточной подготовкой, может узнать о чьем-либо сознании. Э. Б. Хольт, благодаря своей теории специфического ответа, изъял сознание из головы человека и поместил его в окружающую среду. Он утверждал, что содержимое сознания представляет собой всего лишь поперечный срез объектов Вселенной, в прошлом или настоящем, вблизи или вдали, на которые человек реагирует. Чтобы пояснить свою идею, Хольт предложил аналогию: сознание напоминает луч карманного фонарика в темной комнате, он демонстрирует предметы, которые мы видим, оставляя все остальное в темноте. Подобным же образом в тот или иной конкретный момент мы взаимодействуем лишь с некоторыми объектами во Вселенной, и именно их сознаем. Поэтому сознание находится вовсе не внутри человека, а «вовне, где бы ни находились вещи, вызывающие специфическую реакцию». Даже память рассматривали таким же образом: память — это не восстановление некоторых прошлых идей, убранных, а затем извлеченных, но всего лишь представление сознанию отсутствующего объекта. Подобно Перри, Хольт исключал возможность сохранения разума в тайне. Если сознание представляет собой всего лишь специфический ответ, а его содержимое — не больше, чем инвентарная опись объектов, контролирующих мое текущее поведение, то любой, кто направит «свет фонарика» сознания на те же объекты, что и я, узнает мой разум. Хольт утверждал, что поведение всегда контролируется некоторыми реальными объектами или направлено к ним (цели) и его следует объяснять с помощью открытия таких объектов. Поэтому, для того чтобы заниматься психологией, нам не нужно просить наших субъектов заняться интроспекцией, хотя, конечно, мы можем это сделать. Мы можем понять их разум, изучая их поведение и те обстоятельства, при которых оно возникает, забросив менталистскую психологию и занявшись бихевиористской. Хольт говорил, что объекты, на которые реагирует организм, — это то, что находится в его сознании; следовательно, изучение сознания и изучение поведения, по сути, одно и то же. Разум как овеще< тление. Хотя Э. А. Сингер формально не был неореалистом, он предложил бихевиористскую концепцию разума, согласующуюся с представлениями Р. Перри и Э. Б. Хольта. Сингер применил прагматическое испытание истины к проблеме разума других: имеет ли хоть какое-то значение для нашего поведения то, обладают ли другие люди сознательным опытом, или нет? Сингер утверждал, что, с прагматической точки зрения, «проблема других разумов» бессмысленна 250 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 и что психологи со времен Декарта не добились здесь никакого прогресса. Поэтому мы должны прийти к заключению, что это — псевдопроблема, не имеющая решения. Сингер рассматривал возможное возражение прагматиков по поводу того, что сознание у других на самом деле глубоко затрагивает наше повседневное поведение и представляет собой то, что У. Джеймс называл «жизненным вопросом». В своей книге «Прагматизм» (1907-1955) У. Джеймс предлагал нам рассмотреть «автоматическую возлюбленную». Представьте себе, что вы сильно влюблены: каждый обожающий взгляд, каждую нежную ласку, каждый слабый вздох вы считаете знаком того, что возлюбленная любит вас; все, что она делает, будет обусловлено любовью к вам, так же как ваши знаки обусловлены любовью к ней. Затем, однажды, вы обнаруживаете, что она — всего лишь машина, хитро построенная затем, чтобы демонстрировать знаки любви к вам; но она не обладает сознанием, будучи всего лишь машиной, имитацией возлюбленной. Вы все еще любите ее? Джеймс считал, что в такой ситуации никто не смог бы продолжать любить, так как жизненно важным для любви являются не только взгляды, прикосновения и вздохи, но и убежденность в том, что за всем эти стоит психическое состояние, называемое любовью, субъективное условие наслаждения, страсти и преданности. Короче говоря, Джеймс пришел к выводу, что вера в другие разумы выдерживает испытание прагматизмом, поскольку мы будем испытывать совершенно разные чувства и, конечно, совершать разные поступки по отношению к существу, в зависимости от того, будем ли мы считать это существо обладающим сознанием или лишенным его. Сингер попытался опровергнуть аргумент Джеймса. Он спрашивал, каким образом такие термины, как «разум», «душа» или «бездушный», используются на практике. Они являются предположениями на базе поведения, конструкциями, которые мы возводим, исходя из поведения других. Конечно, эти конструкции могут быть неправильными, и мы обнаруживаем наши ошибки, когда наши ожидания в отношении поведения человека не исполняются. Сингер утверждал, что в случае автоматической возлюбленной обнаружение того факта, что она «лишена души», означает всего лишь, что вы боитесь того, что ее поведение в будущем не будет напоминать ее поведение в прошлом. Вы разлюбите ее не потому, что она лишена разума, а потому, что более не можете предсказать, как она себя поведет. Сингер утверждал, что эта концепция разума служит примером ошибки овеществления, тем, что Райл позднее назвал «ошибкой категории». Мы верим в отдельную сущность, называемую сознанием, только благодаря нашей склонности думать, что если мы в состоянии дать название чему-либо, то оно существует. Сингер провел аналогию между концепцией разума и донаучными теориями теплоты: считалось, что при нагревании объект пропитывается особой невидимой жидкостью и, таким образом, становится дуалистической сущностью, например «камень + тепло». Однако современная атомная физика говорит, что теплота не жидкость, а состояние активности молекул. Когда объект нагревается, составляющие его атомы начинают двигаться быстрее, и эта деятельность изменяет внешность и поведение объекта; тепловой жидкости не существует. Сингер утверждал, что картезианский и религиозный дуализм напоминали донаучную физику, утверждая, что человек представляет собой сумму тела, совершающего действия, и души. Он заключил, что «сознание Глава 7 .'Сознание аннулируется 251 не является чем-то, логически выводимым из поведения, это — поведение. Или, точнее, наша вера в сознание представляет собой ожидание возможного поведения на основе наблюдений за поведением в текущий момент, веру, которую дальнейшие наблюдения или подтверждают, или опровергают» (1911, р. 183). Согласно взглядам Сингера, не существует разума для изучения: менталистская психология была бредом с самого начала. Следовательно, психология должна забросить разум и заниматься тем, что реально — поведением. Ответ Сингера на мысленный эксперимент Джеймса с автоматической возлюбленной сейчас имеет более важное значение, чем тогда, ибо мы можем строить машины, кажущиеся мыслящими точно так же, как автоматическая возлюбленная Джеймса казалась любящей. Мыслят ли они на самом деле? Создание Джеймса пришло на страницы научно-фантастических романов. Может ли машина, андроид, любить? В наш век компьютеров и генной инженерии это отнюдь не праздный вопрос, и мы снова столкнемся с ним в новой области когнитивистики (см. главу 10). Неореализм в виде философского направления просуществовал недолго. Его основная ошибка была гносеологической: отношение к проблеме ошибок. Если мы узнаём объекты без посредничества идей, то каким образом у нас бывает ошибочное восприятие? С помощью теории копий, ошибки легко объяснить, сказав, что копии могут быть неточными. Реализму объяснить ошибку трудно. Но, несомненно, воздействие реализма оказалось весьма продолжительным. Неореалисты сделали философию профессиональной. Более раннее поколение философов, например Джеймс, писали для широкого круга интересующихся читателей, и их имена были хорошо известны в образованных кругах Америки. Однако неореалисты смоделировали свою философию по образцу науки, сделали ее технической и недоступной для нефилософов (В. Kuklick, 1977). В психологии относительная теория сознания ставила своей целью развитие бихевиорализма и бихевиоризма, перерабатывая менталистскую концепцию сознания в нечто, познаваемое посредством поведения, и даже во что-то, идентичное поведению. В этом случае концепции разума более не нужно играть никакой роли в научной психологии, какой бы важной она ни оставалась за пределами этой профессии. Функциональная теория сознания: инструментализм Неореалисты развивали относительную концепцию разума, предложенную У. Джеймсом (W.James, 1904). Дж. Дьюи и его последователи развивали функциональную концепцию. Возникающая философия Дьюи получила название инструментализма, поскольку делала упор на знании как инструменте для первичного понимания мира и последующего его изменения. Концепция разума Дьюи была, таким образом, более активной, чем представления неореалистов, которые оставались приверженцами того, что Дьюи называл «теорией разумазрителя». Теории копий относятся к теориям зрителя, поскольку мир, используя термин Юма, запечатлевается в пассивном разуме, который затем просто тиражирует эти впечатления в идеи. Хотя неореалисты отвергали теорию копий, они, по мнению Дьюи не ушли от теорий зрителя, поскольку в их относительной теории сознание все еще полностью определяли объекты, на которые оно реагировало. Итак, разум все еще оставался зрителем, пассивно наблюдающим мир, но только непосредственно, а не через очки идей. 252 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Дьюи (J. Dewey, 1939) отверг теорию зрителя, но сохранил репрезентационную теорию разума. Он описывал разум как функцию биологического организма, активно приспосабливающегося к окружающей среде, этот взгляд восходил к его статье 1896 г. о рефлекторной дуге. По мере развития инструментализма Дьюи все больше внимания уделял тому, что же разум делает на самом деле. Он выдвинул предположение о том, что разум — это предъявление значений, идей и операции с ними, или, точнее, способность предчувствовать будущие последствия и реагировать на них поведением, как на стимулы. Итак, разум представляет собой набор репрезентаций мира, функционирующих инструментально, для того чтобы руководить адаптацией организма в процессе его приспособления к окружающей среде. Вслед за Ф. Брентано Дьюи заявлял, что «то, что делает чтолибо психическим, а не физическим, указывает на что-то еще, т. е. имеет смысл». Постулат о смысле не нуждается в постулате отдельного царства разума, поскольку идеи нужно представлять себе как нейрофизиологические функции, совокупность функционирования которых мы условно обозначаем как «разум». Дьюи также подчеркивал социальную природу разума, даже тогда, когда был готов отрицать то, что животные обладают разумом. На Дьюи большое впечатление произвело заявление Дж. Уотсона (см. ниже) о том, что мышление — это просто речь, или, что все мышление состоит из озвучивания, причем такая вокализация может быть явной или скрытой. Любопытно, что это возвращает Дьюи к старому представлению Декарта, отвергнутому функциональными психологами, о том, что животные не думают, потому что не разговаривают. Но Дьюи поменял приоритеты Декарта местами. Для Декарта мышление идет первым, и только выражается в речи; для Дьюи обучение речи создает способность к мышлению. Декарт был индивидуалистом, считавшим, что каждому человеку от рождения даровано самосознание с присущим ему мышлением, но оно навсегда изолировано от сознания других людей. Дьюи был социалистом. Он считал, что люди не обладают априорным сознанием; поскольку язык приобретается благодаря социальному взаимодействию, мышление, а возможно, и разум целиком, является, скорее, социальным построением. Когда мы думаем «про себя», мы просто разговариваем с собой, а не вслух, упорядочение используя наши речевые реакции, данные обществом. Дьюи, философ-прогрессивист, всегда стремился преобразовать философию и общество на социальной основе, разрушая индивидуализм и заменяя его групповым сознанием, чтобы включить индивида в состав великого целого. Представление о разуме как социальной конструкции разрушило картезианскую частную жизнь индивидуального разума. Вместо этого возникло представление об обществе как крупном организме, составными частями которого являются конкретные люди. Заключение: сознание сбрасывается со счетов, 1910-1912 К 1910 г. о себе заявили все силы, которым предстояло направить психологию от ментализма к бихевиоризму. На смену философскому идеализму, основным приоритетом которого признавалось исследование сознания, пришли прагматизм, Глава 7. Сознание аннулируется 253 реализм и инструментализм, отказывавшие сознанию в привилегированном положении во Вселенной. Понятие сознания было переработано, становясь последовательно моторным ответом, отношением и функцией, и не могло более четко дифференцироваться от поведения. Психологи животных считали разум проблематичным и даже необязательным понятием в этой сфере. Психология в целом, особенно в США, переносила внимание со структурного изучения психического содержания на функциональные исследования психических процессов, в то же время смещая фокус экспериментальных методов от интроспективного выяснения к объективному определению влияния стимула на поведение. За всеми этими изменениями таилось желание психологов быть общественно полезными, заниматься изучением поведения (того, что люди делают в обществе), а не социально бесполезными исследованиями сенсорного содержания. Сдвиг от ментализма к бихевиорализму был неизбежен, и необходимо было только обнародовать этот свершившийся факт. Новые идеи витали в воздухе. В 1910 г. Йеркс обратил внимание на то, что большинство биологов давали низкую оценку психологии или проявляли в ней полное невежество, считая, что эта наука в скором времени исчезнет, влившись в биологию. Йеркс пришел к выводу, что «немногие науки находятся в худшем положении, чем психология», и связал это с недостатком уверенности в себе, отсутствием общепринятых принципов, плохой подготовкой психологов в области физики и провалом преподавания психологии в форме естественной науки. Обзор Йеркса вызвал острую дискуссию и явно встревожил психологов, которые долго и упорно работали над тем, чтобы сделать психологию признанной научной специальностью. Психологи увлеклись новой концепцией, вокруг которой можно было бы организовать науку, превратив ее, возможно, в большей степени в естественную науку. Боуден, который продолжал развивать собственную программу интерпретации разума, отмечал, что психологи в последнее время вернулись к рассмотрению разума в физиологических терминах. В любом случае, психология испытывала потребность в переходе от философских методов и установок к биологическим. На съезде АРА.в 1911г. преобладала дискуссия о месте сознания в психологии. Участник съезда М. Э. Хаггерти (М. Е. Haggerty, 1911) отмечал, что ни один человек из собравшихся не защищал традиционное определение психологии как исследования самосознания. Дж. Р. Энджел, выступая с докладом «Философское и психологическое использование терминов Разум, Сознание и Душа» (J. R. Angell, 1911), указал на переход от ментализма к бихевиорализму. Конечно, душа как психологическая концепция прекратила свое существование, когда на смену старой психологии пришла новая. Но докладчик отметил, что под угрозой исчезновения оказались также концепции и разума и сознания. Энджел определил бихевиора-лизм так же, как мы сделали это в начале главы 6: Несомненно, существует направление, интересы которого сосредоточены на результатах процесса сознания, а не на самих процессах. Это особенно справедливо для психологии животных, но лишь немногим менее — для психологии человека. Наш интерес должен быть сосредоточен на том, что, за неимением лучшего термина, можно назвать «поведением», и анализ сознания в первую очередь оправдывается тем, что он проливает свет на поведение, а не наоборот (р. 47) 254 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Энджел пришел к заключению, что, если этому движению суждено развиваться и далее, психология станет «общей наукой о поведении»; точно такое же определение этой сферы деятельности было предложено в новейших для того времени учебниках по психологии (М. Parmelee, 1913; С. Н. Judd, 1910; W. McDougall, 1912). Еще в 1908 г. У. Мак-Дугалл предложил дать психологии новое определение — «позитивная наука о поведении» (р. 15). Поворотным стал 1912 г. Бучнер отметил дальнейшую путаницу вокруг определения разума и у философов, и у их союзников-психологов, которые хотели отождествлять разум и поведение. Найт Данлэп (Knight Dunlap, 1912), старший коллега Дж. Уотсона по университету Хопкинса, использовал новую относительную теорию сознания для того, чтобы «завести дело против интроспекции». Он говорил, что интроспекция обладала ценностью только в рамках теории копий разума, поскольку интроспекция описывает привилегированное содержание сознания. Но при рациональном взгляде на разум интроспекция утрачивает свой особый характер и превращается не более чем в описание реального объекта при особых условиях внимания. Интроспекция, таким образом, ничего не сообщает о внутреннем объекте, а просто дает сообщение о стимуле, контролирующем поведение в данный момент. Найт Данлэп сделал вывод о том, что термин «интроспекция» следует применять в более узком смысле, лишь для сообщений о внутренних стимулах, которые нельзя получить никаким другим способом. Интроспекция более не была основным методом психологии. Элиот Фрост (Elliot Frost, 1912) сделал сообщение о европейских физиологах, которые пришли к радикально новому взгляду на сознание. Эти физиологи, в том числе и Жак Лёб, оказавший влияние на Дж. Уотсона во время их совместной работы в Чикагском университете, провозгласили психологические концепции «суевериями» и не нашли места сознанию животных при объяснении их поведения. Фрост попытался опровергнуть брошенный вызов с помощью функционального взгляда на разум как на адаптивное, подобное сознанию поведение. Еще важнее для нас редукционистские призывы этих европейских физиологов и некоторых психологов. Разум можно устранить из сферы психологии двумя способами, которые отличаются друг от друга и которые не следует смешивать. Программа физиологов, в том числе и И. П. Павлова, обзор которой дал Фрост, и психологов, например Макса Мейера, оказавшего влияние на Дж. Уотсона, призывала свести психические понятия к нейрофизиологическим процессам, предположительно лежащим в их основе. Можно было бы убирать психические понятия из науки по мере того, как мы выясняли материальные причины, которые и обозначали эти менталистские термины. Другая программа отказа от разума находилась тогда в зачаточном состоянии, и на протяжении последующих лет ее часто путали с редукционизмом. Она утверждала, что психические понятия следует заменить поведенческими, которые, в свою очередь, нельзя свести к механическим физиологическим законам, лежащим в их основе. Мы можем разглядеть эти идеи, позднее усовершенствованные Б. Ф. Скиннером, в относительной теории разума, особенно в версии Сингера; но в 1912 г. они не представляли собой отдельной психологической системы. Взгляды редукционистов, освещенные Фростом, до сих пор сохраняют свое значение — обоснованность концепций сознания и разума как центральных в психологии все больше и больше подвергается нападкам. Глава 7. Сознание аннулируется 255 Встреча АРА в декабре 1912 г. в Кливленде знаменовала окончательный переход психологии, за исключением лишь немногих ретроградов, от ментализма к бихевиорализму. Дж. Р. Энджел (J. R. Angell, 1913) описал бихевиористский подход в книге «Поведение как категория психологии». Энджел начал с того, что вспомнил свое собственное пророчество, сделанное на заседании АРА в 1910 г., касавшееся того, что изучение поведения затмит исследования сознания. Действительно, два года спустя сознание стало «жертвой, предназначенной для бойни», тогда как поведение полностью заменило психическую жизнь в качестве основного предмета психологии. В философии во время дебатов о сознании под вопрос ставили само его существование. В психологии животных исследователи хотели отказаться от ссылок на разум и просто изучать поведение, этим настроениям соответствовал и «общий дрейф» в том же направлении психологии человека. Существовало множество процветающих областей деятельности, связанных с изучением человека, в которых интроспекция «не предлагала адекватного подхода», — социальная психология, этнопсихология, социология, экономика, развитие, индивидуальные различия и многие другие. Тенденция к отказу от интроспекции была не просто результатом появления новых тем, подобных уже упомянутым; этому способствовала и функциональная психология, которая изучала не столько содержание сознания, сколько ответные реакции. Энджел не хотел полностью отказываться от интроспекции. Но хотя интроспекция больше не могла оставаться главным методом психологии, она продолжала играть важную роль в получении данных, которые не могли быть получены иными способами. Полностью отрицать значение «главной отличительной черты» человеческой природы — разума ради новой бихевиористской психологии Энджел считал абсурдным. Он предостерегал, что бихевиористская психология таит в себе еще одну опасность. Концентрируясь на поведении, психологи вторгаются на территорию другой науки, биологии, и, таким образом, существовала опасность того, что психология может оказаться поглощенной биологией. Энджел оказался прав. В настоящее время психология представляет собой исследование поведения. Это естественная наука, тесно связанная с биологией, переросшая свои философские корни. Сейчас она использует объективные методы, при необходимости интроспекция служит прагматическим целям, но не занимает главенствующего положения. Вместо вопросов сознания психология занимается проблемами объяснения, предсказания и контроля поведения. Пришло время той психологии, на которую с таким ужасом смотрел Уорнер Файт. Библиография Общий обзор данного периода дан в статье Джона Томаса (John L. Thomas) «Nationalizing the Republic» в книге: Bernard Bailyn et al., The Great Republic (Boston: Little, Brown, 1977). Стандартная история трансформации США на рубеже веков дана в книге: Robert Wiebe, The Search for Order 1877-1920 (New York: Hill and Wang, 1967). Дэниел Бурстин (Daniel Boorstin) делает выводы об истории Соединенных Штатов в книге: The Americans: The Democratic Experience (New York: Vintage, 1974), которая представляет собой приятный для чтения, даже захватывающий отчет об 256 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Америке XX в., абсолютно свободный от политической и военной истории. Существует несколько хороших работ по истории прогрессивизма: Richard Hofstadter, The Age of Reform (New York: Vintage, 1975); Eric Goldman, Rendezvous with Destiny (New York: Vintage, rev. ed., 1975); и две книги: David Noble, The Paradox of Progressive Thought (Minneapolis: University of Minnesota Press) и The Progressive Mind (Minneapolis: Burgess, rev. ed., 1981). Среди работ, посвященных интеллектуальным и социальным аспектам нашего времени, можно выделить следующие произведения: Henry F. May, The End of American Innocence (Chicago: Quadrangle, 1964); Morton White, Social Thought in America (London: Oxford University Press, 1976); и Science and Sentiment in America (London: Oxford University Press, 1972). Философия Дж. Дьюи сыграла главную роль в развитии мысли первой половины XX в. Его интеллектуальное развитие описано в двух работах: Morton G. White, The Origin of Dewey's Instrumentalism (New York: Octagon, 1964); и в посвященной Дьюи главе книги: Е. Flower and M. Murphey, A History of Philosophy in America (New York: Capricorn, 1977). Дьюи был ведущим философом в области образования того времени, он стал свидетелем широкомасштабных дебатов о природе и задачах образования, разразившихся, когда школы были переформированы для того, чтобы отвечать потребностям массового, индустриализованного общества. Книга Мерл Керти (Merle Curti, The Social Ideas of American Educators, Paterson, NJ: Littlefield, Adams, rev. ed., 1965) суммирует взгляды не только Дьюи, но и У. Джеймса и Э. Л. Торндайка. Впервые эта книга вышла в свет в 1931 г. и отражает явно социалистическую точку зрения, которая выливается в критическое отношение ко всем, за исключением самого Дьюи, из-за того, что они делали слишком сильный акцент на индивиде. О жизни Дьюи см. работу: R. В. Westbrook,/o/m Dewey and American Democracy (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1991). Существует три значительные книги, посвященные психологии того времени. Брайан Маккензи (Brian Mackenzie, Behaviorism and the Limits of Scientific Method, London: Routledge and Kegan Paul, 1977), тесно связывает бихевиоризм с позитивизмом, что было свойственно и первому изданию предлагаемой вам книги, а также с проблемой разума животных. Джон О'Доннелл (John M. O'Donnell, The Origins of Behaviorism: American Psychology 1870-1920, New York: New York University Press, 1985) утверждает, что бихевиоризм постепенно и неизбежно вырастал из американской реалистической, новой и функциональной психологии. Книга Р. Н. Соф-фера (Reba N. Soffer, Ethics and Society in England: The Revolution in the Social Sciences 1870-1914, Berkeley: University of California Press, 1978) рассматривает Англию того же периода, какой мы рассмотрели в американской истории, и связывает аналогичный ход развития с интеллектуальным климатом Британии, утверждая, в противовес тезису, который отстаиваю я сам, что в эти годы произошла революция. Ценный источник сведений по истории психологии с момента ее основания — серия книг: A History of Psychology in Autobiography. Первые три тома, описывающие этот период, вышли под редакцией Карла Мерчисона (Carl Murchison) в издательстве университета Кларка (Clark University Press). Следующие тома выходили в разных издательствах под редакцией разных специалистов, но сохраняя общее название. Глава 7. Сознание аннулируется 257 Отстаивая научный статус своей дисциплины, психологи всегда уделяли большое внимание ее истории. Э. Ф. Бучнер (Edward Franklin Buchner) создал ряд обзоров развития психологии в начале XX в., в том числе ежегодный обзор в Psychological Bulletin с 1904 по 1912 гг., озаглавленный «Прогресс в психологии» (Progress in Psychology), и два общих отчета: «Ten Years of American Psychology», Science, 18 (1903): 193-204, и «A Quarter Century of Psychology in America», American Journal of Psychology, 13 (1903): 666-680. Еще один общий обзор того же периода — James Mark Baldwin, «A Sketch of the History of Psychology», Psychological Review, 12 (1905): 144-145. Christian Ruckmich, «The History and Status of Psychology in the United States», American Journal of Psychology, 23 (1912): 517-531 — ценная история психологии, включающая не только отчеты об основании лабораторий и т. п., но и сравнительный экономический анализ статусов психологических факультетов университетов по сравнению с другими дисциплинами. Еще одна история психологии принадлежит Дж. Кеттеллу (J. M. Cattell, «Early Psychological Laboratories», Science, 67 (1928): 543-548). Возможно, последнее столкновение старой и новой психологии имело место 27 апреля 1895 г., в Клубе директоров школ Массачусетса, когда Ларкин Дантон и У. Т. Харрис, работники образования старой формации, противостояли Хыого Мюнстербергу и Г. Стэнли Холлу, представителям новой психологии. Столкновение описано в книге: The Old Psychology and the New (Boston: New England Publishing Co., 1895). Труды (с современными комментариями) философов-прагматиков Ч. Пирса, У. Джеймса и Дж. Дьюи собраны в книгах: Amelie Rorty, Pragmatic Philosophy (Garden City, NY: Doubleday) и Н. Standish Thayer, Pragmatism: The Classic Writings (New York: Mentor, 1970). Книга Брюса Куклика (Bruce Kuklick, Rise of American Philosophy, New Haven, CT: Yale University Press, 1977) прослеживает развитие прагматизма и его место на историческом фоне. Основные статьи Дьюи приведены в книге: Joseph Ratner John Dewey: Philosophy, Psychology, and Social Practice (New York: Capricorn, 1965). Обращения президентов АРА обобщены, а самые интересные перепечатаны в книге: Ernest R. Hilgard, American Psychology in Historical Perspective (Washington, DC: American Psychological Association, 1978). Кроме процитированных работ студенты, интересующиеся психологией животных, трудами И. П. Павлова и Э. Л. Торндайка, могут обратиться к следующим книгам. Б. П. Бабкин написал наиболее интересную биографию И. П. Павлова. О теории научения Э. Л. Торндайка см. его книгу: Educational Psychology (New York: Arno, 1964). Дж. Уотсон опубликовал две популярные статьи: Harper's Magazine, 120 (1909): 346-353, к124 (1912): 376-382, в которых дается обзор психологии животных начала XX в. Замечательная история психологии животных даны в книге: Robert Boakes, From Darwin to Behaviorism: Psychology and the Minds of Animals (New York: Cambridge University Press, 1984). Развитию этой области в США посвящена работа: Thomas Cadwallader, «Neglected Aspects of the Evolution of American Comparative and Animal Psychology» в книге: G. Greenberg and E. Tobach, eds., Behavioral Evolution and Integrative Levels (Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1984). 9 Зак. 79 258 Часть III. Совершенно другая эпоха: 1880-1913 Существует два хороших способа понять дебаты о сознании. Они приобрели настолько большое значение, что Американская философская ассоциация посвятила свой конгресс 1912 г. решению этой проблемы. Чтобы подготовить эту встречу, ассоциация назначила комитет, в задачи которого входило суммировать основные пункты спора и подготовить библиографию. Их отчет появился в Journal of Philosophy, 8 (1911): 701-708. Споры в философии не утихали и после 1912 г. и, в конце концов, привели к тому, что проблема сознания, в том числе точки зрения и вопросы, не включенные в текст, была блестяще рассмотрена в книге: Charles Morris, Six Theories of Mind (Chicago: University of Chicago Press, 1932). Эти два источника включают все аспекты спора и всю литературу, относящуюся к этому вопросу. Основная работа Э. Сингера — «Mind as an Observable Object», Journal of Philosophy, 8 (1911): 180-186, за ней на следующий год последовало продолжение: в том же журнале — «Consciousness and Behavior», Journal of Philosophy, 9 (1912): 15-19, и «On Mind as Observable Object» JOM/TZG/ of Philosophy, 9 (1912): 206-214. Более подробные аргументы в пользу того, что бихевиоризм не вызвал революции в психологии, приведены в работе: «The Mythical Revolutions of American Psychology», American Psychologist, Al (1992): 308-318. Часть IV Научная психология в XX веке Б. Ф. Скиннер и Герберт Саймон - два самых значительных психолога-теоретика после Второй мировой войны. Б. Ф. Скиннер был последним из великих теоретиковбихевиористов, и его можно назвать психологом, наиболее известным публике, после 3. Фрейда. Отвергая существование разума, радикальный бихевиоризм в лице Б. Ф. Скиннера отрекся от всех предыдущих психологических теорий и бросил им вызов. Его призывы к научному контролю над обществом вдохновляли одних людей, но ужасали других. Хотя Герберт Саймон менее известен, его отношение к разуму как к компьютерной программе создало области искусственного интеллекта и когнитивистики, доминирующие в современной психологии. В начале XX в. разгорелись дискуссии о предмете психологии. Дж. Р. Энджел первым отметил, что предмет изучения психологии изменился, но не был уверен, хорошо ли это. Однако у него был студент, который принял новое направление всем сердцем. Джон Бродес Уотсон в 1913 г. провозгласил манифест бихевиоризма, и хотя психологи спорили по поводу того, что же такое бихевиоризм, они соглашались, что научная психология должна быть объективной, а не субъективной и исследовать поведение, а не сознание. В главе 8 прослеживается история бихевиоризма от манифеста Уотсона примерно до 1950 г. Глава 9 охватывает период после Второй мировой войны и вплоть до 1950-х гг. На протяжении 1950-х г. бихевиористские теории стали объектом жесткой критики и возникли новые формы бихевиоризма — радикальный бихевио- 260 Часть IV, Научная психология в XX веке ризм Б. Ф. Скиннера и неохаллианский опосредованный бихевиоризм. В конце десятилетия бихевиористская теория языка Скиннера попала под огонь критики со стороны молодого лингвиста, Ноама Хомски, логический позитивизм зачах, а эмпирические открытия в психологии животных и человека бросили вызов старым бихевиористским предположениям. В то же время зарождалась новая форма бихевиоризма, когнитивная психология, утверждавшая себя в борьбе с традиционным методологическим бихевиоризмом и радикальным бихевиоризмом Скиннера. В главе 10 описаны подъем и триумф когнитивной психологии, сформулировавшей свой собственный подход к разуму и поведению и участвующей в новой междисциплинарной науке, когнитивистике. К 1980-м гг. в когнитивистике, уже окончательно сформировавшейся, возникли противоречия и ее характер начал меняться. ГЛАВА 8 Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 Бихевиоризм провозглашен Манифест бихевиоризма Джон Бродес Уотсон (1878-1958) был молодым, честолюбивым психологом животных, который, как мы узнали из предыдущей главы, в 1908 г. дал характеристику чисто объективному, нементалистскому подходу к психологии животных сразу же после окончания Чикагского университета и поступления на работу в Университет Джонса Хопкинса. В автобиографии Уотсон говорит, что начал развивать идеи объективной психологии человека, еще когда учился на старших курсах Чикагского университета, но эти идеи были встречены с таким ужасом, что он предпочел держать их при себе. После того как он стал ведущим специалистом в области психологии животных, Уотсон решился публично обнародовать свое понимание объективной психологии. Тринадцатого февраля 1913 г. он начал чтение лекций по психологии животных в Колумбийском университете. Первой была прочитана лекция «Психология, какой ее видят бихевиористы». Вдохновленный поддержкой редактора Psychological Review Говарда Уоррена, Уотсон опубликовал свою лекцию; в 1943 г. группа выдающихся психологов оценила эту статью как самую важную работу, которая когда-либо публиковалась в Psychological Review. Из агрессивного тона самой статьи было ясно, что Уотсон издал манифест психологии нового типа — бихевиоризма. В те годы манифесты были распространены намного больше, чем сейчас. Большое количество манифестов обнародовали, например, различные модернистские течения в искусстве. Манифест бихевиоризма Уотсона преследовал те же цели, что и эти модернистские манифесты: отречься от прошлого и установить, каким бы непоследовательным оно ни было, видение жизни, какой она могла бы быть. Уотсон начал с громкого определения психологии: Психология, какой ее видят бихевиористы, является объективной отраслью естественных наук. Ее теоретическая цель — предсказание и контроль поведения. Интроспекция не образует существенной части ее методов, научная ценность ее данных не зависит от степени их готовности предоставить себя в распоряжение объяснений в терминах сознания. Бихевиорист, пытаясь получить единую схему ответной реакции, не признает границы между человеком и животным. Поведение человека, при всей утонченности и сложности его форм, составляет всего лишь часть общей схемы исследований бихевиориста (1913а, р. 158). Критика психологии сознания. Уотсон в своих взглядах отошел от старых форм психологии. Он отказывался замечать какие-либо различия между структу- 262 Часть IV. Научная психология в XX веке рализмом и функционализмом. Оба направления принимали традиционное определение психологии как «науки о явлениях сознания», и обе пользовались традиционным «эзотерическим» методом интроспекции. Но психология, понимаемая таким образом, «потерпела неудачу, пытаясь занять свое место в мире несомненных естественных наук». В работах по психологии животных Уотсону пришлось столкнуться с серьезными препятствиями — менталистским постулатом о неспособности животных к интроспекции, значительно затруднявшим работу в этой области. Психологам приходилось «конструировать» содержание сознания животных по аналогии с собственным разумом. Более того, традиционная психология была антропоцентричной, т. е. оценивала открытия в области психологии животных лишь в той мере, в какой они касались вопросов психологии человека. Уотсон считал такую ситуацию неприемлемой и ставил перед собой задачу изменить приоритеты. В 1908 г. он провозгласил автономию психологии животных; теперь же он предложил использовать «людей в качестве субъектов и привлекать методы исследования, полностью идентичные тем, которые применяются при работе с животными». Ранее сравнительные психологи предостерегали от очеловечивания животных; Уотсон понуждал психологов не очеловечивать людей. Уотсон критиковал эмпирические, философские и практические аспекты интроспекции. В эмпирическом отношении она просто-напросто терпела неудачу, пытаясь дать определение вопросам, на которые не могла убедительно ответить. Все еще не существовало ответов даже на самые основные вопросы психологии сознания: сколько существует ощущений и сколько — их атрибутов. Уотсон не видел конца бесплодной дискуссии (1913а, р. 164): «Я твердо верю, что, несмотря на то что интроспективный метод списан со счетов, психологи будут продолжать разделяться по вопросу о том, обладает ли слуховое ощущение свойством "протяженности"... и по сотням других подобных вопросов». Вторая причина, по которой Уотсон отвергал интроспекцию, была философской: интроспекция не походила на методы естественных наук и, следовательно, вообще не была научным методом. В естественных науках хорошие методики давали «воспроизводимые результаты», и если их не удавалось получить, то «нападали на условия эксперимента» до тех пор, пока не удавалось добыть надежные данные. Но в психологии сознания мы должны изучать частный мир сознания наблюдателя. Это означает, что в том случае, когда результаты неясны, вместо нападок на условия эксперимента психологи критикуют наблюдателя, занятого интроспекцией, говоря: «ваша интроспекция плохая» или «нетренированная». Уотсон придерживался той точки зрения, что результаты интроспективной психологии несут в себе личный элемент, не найденный в естественных науках; этот спор закладывает основу для методологического бихевиоризма. Наконец, интроспекция не выдерживает практических проверок. В лаборатории она требует, чтобы психологи животных нашли некоторые поведенческие критерии сознания; как мы знаем, этим вопросом весьма интересовался Уотсон, поскольку он несколько раз готовил обзоры для Psychological Bulletin. Но сейчас он утверждал, что сознание не имеет отношения к работе с животными: «Любой может предположить присутствие или отсутствие сознания на любом уровне филогенеза, никоим образом не привлекая для этого проблему поведения». Эксперимен- Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 263 ты предназначены для того, чтобы выявить, что животное может делать при определенных новых обстоятельствах, когда и ведут наблюдение за его поведением; только позднее исследователь должен предпринять «абсурдную попытку» реконструировать разум животного, исходя из его поведения. Но Уотсон указывал, что реконструкция сознания животных ничего не прибавляет к тому, что уже получено благодаря наблюдениям за поведением животного. Интроспективная психология была неуместна и с социальной точки зрения, поскольку не предлагала решений для тех проблем, с которыми люди сталкиваются в современной жизни. Конечно, Уотсон сообщал, что его собственное убеждение, будто психология сознания не имеет «сферы применения», заставило его «разочароваться» в ней. Поэтому неудивительно, что единственной областью существующей психологии, которую Уотсон хвалил, была прикладная психология: педагогическая психология, психофармакология, тестирование интеллектуальных способностей, психопатология, а также судебная психология и психология рекламы. По его мнению, в этих областях исследователи добились наибольших успехов потому, что зависимость от интроспекции была меньше. Уотсон заявлял, что будущее психологии связано с прогрессивизмом и бихевиоризмом, «истинно научными» направлениями психологии, поскольку им «предстоит найти широкие обобщения, которые приведут к контролю над поведением человека». По мнению Уотсона, в интроспективной психологии не было ничего заслуживающего внимания, но многое — достойно осуждения. «Психология должна отказаться от всех ссылок на сознание». Отныне психологию следовало определять как науку о поведении и «никогда не использовать такие термины, как сознание, психические состояние, разум, содержание, поддающийся интроспективной проверке, воображаемый и т. п. Вместо этого следует оперировать понятиями стимула и реакции, формирования привычки, интеграции привычек и т. д. Стоит попытаться сделать это прямо сейчас» (Watson, p. 166167). Бихевиористская программа. Точкой отсчета новой психологии Уотсона следует считать установление того факта, что организмы, в равной степени и люди и животные, приспосабливаются к окружающей их среде; т. е. психология должна быть исследованием приспособительного поведения, а не содержания сознания. Описание поведения ведет к предсказанию поведения в понятиях стимула и реакции (1913а, р. 167): «В полностью разработанной системе психологии, зная реакцию, можно предсказать стимул, а зная стимул, можно предсказать реакцию». В конечном итоге Уотсон ставил перед собой задачу «изучить общие и частные методы, посредством которых я могу контролировать поведение». Как только методы контроля станут доступны, общественные лидеры будут в состоянии «использовать наши данные на практике». Хотя Уотсон не цитировал Огюста Конта, в его программе бихевиоризма — описывать, предсказывать и контролировать наблюдаемое поведение — отчетливо прослеживались традиции позитивизма. И для Конта, и для Уотсона единственно приемлемой формой объяснения было объяснение в физико-химических терминах. Методы, с помощью которых предстояло достичь новых целей психологии, оставались достаточно туманными, как позднее признал и сам Уотсон (J. Watson, 1916а). Из манифеста бихевиоризма о его методологии можно было заключить 264 Часть IV. Научная психология в XX веке только то, что исследовательская работа с людьми не должна отличаться от работы с животными, поскольку бихевиористы «во время проведения эксперимента придают такое же малое значение «процессам сознания» [у субъекта-человека], какое мы придаем подобным процессам у крыс». Уотсон привел несколько примеров того, как можно исследовать ощущения и память с позиций бихевиоризма, но они были не очень убедительны, и позднее на смену им пришел метод условных рефлексов И. П. Павлова. Уотсон утверждал, что головной мозг не вовлечен в процесс мышления (не существует «центрально инициируемых процессов»), но состоит из «слабого повторного воспроизведения... мышечных актов», особенно «двигательных привычек гортани». Он говорил: «Везде, где есть процессы мышления, имеются слабые сокращения мускулатуры, участвующей в открытом воспроизведении привычного действия, и особенно в еще более тонкой системе мускулатуры, участвующей в речи... Образность становится психической роскошью (даже если она на самом деле существует), лишенной какого-либо функционального значения» (1913а, р. 174). Призывы Уотсона могут шокировать рядового читателя, но мы должны понимать, что его выводы представляли собой логическое следствие моторной теории сознания (Н. С. McComas, 1916). Согласно моторной теории, содержание сознания просто отражает связи стимул-реакция, никак не затрагивая их; Уотсон просто указал, что, поскольку психическое содержание «не имеет функционального значения», нет никакого смысла, за исключением существующих предрассудков, заниматься его изучением: «Наш разум извращен пятьюдесятью годами, напрасно потраченными на исследование сознания». Периферическая теория как доктрина набирала силу в психологии, по крайней мере, со времен И. М. Сеченова, и уотсоновскую версию этой теории необходимо искать в самых влиятельных и важных формах бихевиорализма до тех пор, пока в 1960-х гг. он не превратился в когнитивную теорию. В другой своей лекции, прочитанной в Колумбийском университете, которая называлась «Образ и привязанность в поведении» и также вышла в свет в 1913 г., Уотсон продолжил нападки на содержание психики. Здесь он рассматривает и отвергает формулу методологического бихевиоризма: «Меня не волнует, что происходит в так называемом разуме человека, до тех пор, пока его или ее поведение остается предсказуемым». Но для Уотсона методологический бихевиоризм был неприемлемой уступкой. Он многократно повторял свою точку зрения на то, что «не существует центрально инициированных процессов». Мышление является всего лишь «имплицитным (скрытым) поведением», которое иногда имеет место между стимулом и конечным «явным поведением». Он высказал гипотезу о том, что имплицитное поведение по большей части происходит в гортани и доступно наблюдению, хотя методы подобных наблюдений еще не разработаны. Важным для Уотсона было то, что не существует функциональных психических процессов, играющих роль причин, определяющих поведение. Существуют только цепи поведения, некоторые из которых трудно наблюдать. Уотсон применяет свой тезис и к психическим образам, и к переживаемым эмоциям — ни один раздел психологии не может выпасть из бихевиористской схемы, поскольку необходимо показать, что разум представляет собой поведение; бихевиористы не должны уступать предмет Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 265 менталистам. Наконец, Уотсон начал развивать тему, которая станет преобладающей в его поздних работах и приведет к тому, что бихевиоризм окажется отрицанием не только старой психологии, но и многих ценностей традиционной культуры. Он заявил, что приверженность психологии сознания коренится в привязанности к религии в научную эпоху, сделавшую религию устаревшей. Те, кто верит в существование центрально инициированных процессов, т. е. в то, что поведение начинается в головном мозге, а не инициируется некими внешними стимулами, на самом деле верит в существование души. Уотсон говорил, что, поскольку мы ничего не знаем о коре головного мозга, очень легко приписать ей функции души — обе они загадочны. Позиция Уотсона была крайне радикальной: не только души не существует, но и кора не делает ничего, выходящего за рамки работы трансляционной станции, соединяющей стимул и реакцию; и душу, и мозг при описании, предсказании и контроле поведения можно игнорировать. Первая реакция (1913-1918). Как психологи восприняли манифест Уотсона? Можно было ожидать, что бихевиоризм ждет широкая поддержка молодых психологов и нападки со стороны их более старших коллег. Сегодня, когда манифест Уотсона признан отправной точкой бихевиоризма, многие представляют реакцию на него именно так. Но Ф. Самуэльсон (F. Samuelson, 1981) показал, что на самом деле откликов на «Психологию, какой ее видит бихевиорист» появилось немного и они были довольно сдержанными. В самом 1913 г. откликов было очень мало. Учитель Уотсона, Дж. Р. Энджел, добавил несколько ссылок на бихевиоризм в окончательный вариант своей книги «Поведение как категория психологии». Он заявил, что «от всей души симпатизирует» бихевиоризму и признает его логическим продолжением своего собственного акцента на поведение. Тем не менее он не думал, что интроспекция когда-либо полностью исчезнет из психологии, поскольку только она может дать полезные отчеты о процессах, связывающих стимул и реакцию; сам Уотсон допускал подобное использование интроспекции, но называл ее «языковым методом». Энджел пожелал бихевиоризму счастливого пути, но посоветовал «перерасти эксцессы молодости», что, как и большинство советов молодым, осталось незамеченным. М. Э. Хаггерти, практически не цитируя Уотсона, согласился с тем, что появляющиеся законы научения, или формирования навыков, сводят поведение к «физическим терминам», поэтому «больше нет нужды призывать духов в форме сознания» для того, чтобы объяснить мышление. Роберт Йеркс критиковал Уотсона за то, что тот «вышвырнул за борт» метод самонаблюдения, который отделил психологию от биологии; при бихевиоризме психология станет «просто фрагментом физиологии». Философ Генри Маршалл опасался, что психология «может испариться». Он проследил за бихевиористским Zeitgeist1, самым крайним проявлением которого и был бихевиоризм, и пришел к выводу, что тот содержит много ценного, но отождествление исследований поведения и физиологии является «поразительной путаницей в мыслях», поскольку надо продолжать заниматься изучением сознания, каковы бы ни были успехи бихевиоризма. Мэри Калкинс, которая ранее предложила свою Эго-психологию в качестве компромисса структурной и функ1 Дух времени (нем.) — Примеч. ред. 266 Часть IV. Научная психология в XX веке циональной психологии, теперь предложила ее в качестве посредника между бихевиоризмом и ментализмом. Подобно большинству комментаторов, она в основном согласилась с критикой Уотсона по адресу структурализма и приветствовала изучение поведения, но в то же время считала интроспекцию обязательным, хотя и трудным методом психологии. В следующие несколько лет отзывы о бихевиоризме носили такой же характер: были признаны недостатки структурализма, ценность исследования поведения, но тем не менее интроспекцию защищали как sine qua поп психологии. Исследование поведения было как раз биологией; психология, для сохранения своей идентичности, должна была оставаться интроспективной. А. Г. Джонс (A. H.Jones, 1915) обращался ко многим, когда писал следующие строки: «Опорой нам должна служить уверенность в том, что, чем бы ни была психология, она, по крайней мере, останется доктриной сознания. Отрицать это означает выплескивать ребенка вместе с водой». Э. Б. Титченер также рассматривал исследование поведения как биологию, а не как психологию. Он говорил, что, поскольку существуют факты сознания, их можно изучать, в чем и заключается задача психологии. Бихевиоризм — перспективное направление, но вообще не относится к психологии и, следовательно, не несет угрозы для интроспекции. Пример существенной методологической критики бихевиоризма Уотсона показал Г. К. Мак-Комас (Н. С. McCom.as, 1916), который справедливо рассматривал его как естественное продолжение моторной теории сознания. Мак-Комас показал, что свойственная Уотсону идентификация мышления с движениями гортани является ложной: некоторые люди утрачивают гортань в результате болезни, но сохраняют при этом способность к мышлению. За исключением статьи Мак-Комаса, реакция на бихевиоризм в годы перед Первой мировой войной сводилась к одному и тому же: изучение поведения представляется очень ценным, но оно относится скорее не к психологии, а к биологии, поскольку психология, по определению, является изучением сознания и должна, волей-неволей, использовать в качестве метода интроспекцию. Хотя эта позиция критиков не была лишена оснований, казалось, они не замечают того, что Уотсон может преуспеть в фундаментальном пересмотре определения психологии. Как мы узнали, Уотсон оседлал волну бихевиоризма, и если бы достаточное количество психологов приняло его определение этой области знаний, то это было бы, по сути, историческим фактом прекращения исследований разума и началом изучения поведения. Конечно, сам Уотсон не молчал, пока шло обсуждение его взглядов. В 1916 г. он был избран президентом АРА. В своей речи при вступлении в должность (J. Watson, 1916a) он попытался ликвидировать самый серьезный пробел в бихевиоризме: метод и теорию, с помощью которых следовало объяснять и изучать поведение. В течение нескольких лет Уотсон пытался продемонстрировать, что мышление — это всего лишь имплицитная речь, но не преуспел в этом. Поэтому он обратился к работе Карла Лэшли, студента своей лаборатории, который повторял и расширял методики И. П. Павлова по выработке условных рефлексов. Сейчас Уотсон представлял работу по условным рефлексам как суть бихевиоризма: метод Павлова в приложении к людям должен был стать орудием исследования, а теория условных рефлексов — стать основой для предсказания и контроля поведения человека и животных, заменив интроспекцию. Но Уотсон был склонен применить Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 267 свою теорию и за пределами лаборатории. В другой статье, написанной в 1916 г., он утверждал, что неврозы — это «нарушения привычки», чаще всего — речевых функций (1916b). Мы снова видим, что программа Уотсона была не только научной, но и социальной: уже в то время, когда он изучал и исследовал условные рефлексы, он был готов утверждать, что речь и, таким образом, невротические симптомы являются условными рефлексами, плохим приспособлением поведения, которое можно исправить с применением бихевиористских принципов. Мы увидели различные реакции на манифест Уотсона. Однако, за исключением примерно десятка статей, немногие психологи или философы писали о нем. Причину этого не так уж сложно найти. Манифест — произведение ораторского искусства, и когда мы отделяем риторику Уотсона от его существенных предложений, то обнаруживаем, что он почти не сказал ничего нового, но зато говорил очень гневным тоном. В предыдущей главе мы показали, что бихевиористский подход в психологии распространялся очень медленно. Уотсон дал бихевиора-лизму гневный голос и имя — бихевиоризм. Но его манифест не вызвал большого внимания. Психологи старшего поколения уже допускали, что необходимо уделить внимание поведению (в конце концов, именно они направляли всю область к бихевиорализму), но были озабочены сохранением традиционной миссии психологии, изучения сознания. Более молодые психологи, принадлежавшие к поколению самого Уотсона, уже приняли бихевиорализм и поэтому спокойно отнеслись к его дальнейшему распространению, даже если и отвергали экстремальную периферическую теорию. Поэтому манифест психологического модернизма Уотсона никого не ужаснул и не вдохновил, так как все уже научились жить в условиях модернизма или даже практиковали его. Уотсон не произвел революции, но окончательно дал понять, что психология больше не является наукой о сознании. «Психология, какой ее видит бихевиорист» просто ознаменовала момент, когда бихевиорализм обрел самосознание. Интроспективный метод был окончательно отвергнут, но не следует преувеличивать роль Уотсона: эти изменения в психологии рано или поздно произошли бы, даже если бы Уотсон вообще не стал психологом. Бихевиоризм получает определение, 1919-1930 Как и все развитие психологии в целом, дискуссию о бихевиоризме прервала Первая мировая война. Как мы увидим, психология была вовлечена в войну, что сильно изменило ее; когда психологи возобновили обсуждение бихевиоризма, основания дискуссии сильно отличались от того, что было до войны. Ценность объективной психологии доказали тесты, которые проводили психологи, отбиравшие солдат. После войны встал вопрос не о том, насколько законен бихевиоризм, а о том, какую форму он должен принять. В 1920-е гг. психологи пытались дать определение бихевиоризма, но, как мы увидим, превратить его в однородное движение не удалось. Варианты бихевиоризма. Еще в 1922 г. стало ясно, что психологи озабочены пониманием бихевиоризма и его более или менее приемлемой формулировкой. Уолтер Хантер (Walter Hunter, 1922), симпатизировавший Уотсону, написал «Открытое письмо антибихевиористам». Здесь он высказал такое же понимание 268 Часть IV. Научная психология в XX веке бихевиоризма, как и Уотсон: бихевиоризм — это трактовка психологии как исследования отношений стимула и реакции. Хантер подверг критике другие определения бихевиоризма, мешавшие психологам увидеть, что же это такое на самом деле. Позднее Хантер (Hunter, 1925) попытался разработать особую науку о человеческом поведении — антропономию. Но новая наука не прижилась, зато психология получила новое, бихевиористское, определение. Некоторые психологи, в частности Альберт П. Вейсс (Albert P. Weiss, 1924) и Цинь Янг Kyo (Zing Yang Kuo, 1928), попытались дать формулировку бихевиоризма, подобную уотсоновской, но только более точную. Цинь Ян Куо определял бихевиоризм как «науку о механизмах, касающихся механических движений организмов» и утверждал, что «долг бихевиориста — описывать поведение точно так же, как физик описывает движение машины». Такую механистичную и редукционистскую психологию, современный вариант идей Ламетри, наиболее активно насаждал Карл Лэшли (1890-1958), студент, с которым Уотсон исследовал условные рефлексы у животных и человека. Лэшли писал, что бихевиоризм стал «аккредитованной системой психологии», но, делая основной упор на «экспериментальном методе», не смог дать скольконибудь удовлетворительной «систематической формулировки» своих положений. В свете того, что бихевиоризм «столь решительно порвал с традициями психологии», возникла потребность в более четкой формулировке бихевиоризма. Лэшли заявил, что предложено три формы бихевиоризма. Первые две мало отличаются друг от друга и являются разновидностями «методологического бихевиоризма». Они допускают, что «факты сознательного опыта существуют, но не пригодны для какой-либо научной обработки». По мнению Лэшли, методологический бихевиоризм стал отправной точкой собственного бихевиоризма Уотсона, но был признан им неудовлетворительным, поскольку в значительной степени допускал существование интроспективной психологии. Именно из-за признания «фактов сознания» методологический бихевиоризм допускал, что психология никогда не будет сформирована полностью и окончательно, и был вынужден согласиться с существованием науки, или, по крайней мере, исследований разума, наряду с наукой о поведении. Противовесом методологическому бихевиоризму стал «строгий» (или, как его называли М. Калкинс [М. Calkins, 1921] и Р. У. Уиллер [R. W. Wheeler, 1923], «радикальный») бихевиоризм, утверждавший, что фактов сознания не существует. Однако Лэшли соглашался, что столь нетрадиционная точка зрения нуждается в серьезных доказательствах. Он писал: Позвольте мне сбросить львиную шкуру. Моя ссора с бихевиоризмом заключается не в том, что он зашел слишком далеко, а в том что он колеблется... в том, что он не сумел превратить свои предпосылки в логические выводы. Для меня сущность бихевиоризма заключается в вере в то, что исследование человека не покажет ничего сверх того, что адекватно описывается понятиями механики и химии... Я верю, что можно создать физиологическую психологию, которая сразится с дуалистами на их собственной территории... и показать, что их данные можно включить в механистическую систему... Физиологическое рассмотрение поведения будет полным и адекватным отчетом о всех явлениях сознания... требующим, чтобы все психологические данные, независимо от способа их получения, были подвергнуты физической или физиологической интерпретации (р. 243-244). Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 269 В конце концов Лэшли заявил, что выбор между бихевиоризмом и традиционной психологией превратился в выбор между двумя несовместимыми мировоззрениями, научным и гуманистическим. Прежде психология настаивала, что «должно остаться место для человеческих идеалов и стремлений». Но «другие науки освободились от этого рабства», и поэтому психология также должна освободиться от «метафизики и ценностей», а также от «мистического обскурантизма», чтобы превратиться в физиологию. В физиологии можно отыскать принципы объяснения, которые сделают психологию естественной наукой, свободной от ценностей, способной обратиться к «наиболее интересным и жизненно важным проблемам, связанным с человеческим поведением». Это позволит психологии взяться за решение практических проблем, ныне лежащих в сфере педагогики или психиатрии, что было невозможно в рамках интроспективной психологии. Очевидно, что взгляды Лэшли были очень близки к механистичному, физиологическому объяснению поведения и сознания Ламетри, а также к позитивизму О. Конта. Он проповедовал власть науки, а не гуманизма и полагал, что общественные проблемы можно решать с помощью технологии. К. Лэшли, А. Вейсс, Цинь Янг Куо и Дж. Уотсон попытались дать достаточно узкое определение бихевиоризма, следуя бихевиористской версии пути через физиологию, почти уничтожая психологию как независимую дисциплину. Другие психологи и философы, занимавшиеся проблемами психологии, считали физиологически-редукционистское определение бихевиоризма слишком узким. Философ-неореалист Р. Б. Перри (R. В. Perry, 1921) не видел в бихевиоризме ничего нового, он рассматривал его как «простое возвращение к взглядам Аристотелям, согласно которым разум и тело связаны друг с другом как деятельность и орган». Принятие бихевиоризма не означало отрицания того, что разум играет роль в поведении. Напротив, «если вы бихевиорист, вы считаете разум чем-то вмешивающимся» в определение поведения; бихевиоризм освобождает разум от бессилия параллелизма, навязанного интроспективной психологией. С другой стороны, неореалист Стивен Пеппер (S. Pepper, 1923), учившийся у Перри в Гарварде, отказывался считать идеи Уотсона бихевиоризмом. Дж. Джастроу (J. Jastrow, 1927), один из основоположников психологии в США, не видел в бихевиоризме ничего нового, называя бихевиористами У. Джеймса, Ч. Пирса и Г. Р. Холла. Джастроу утверждал, что ошибочно смешивать «радикальный» бихевиоризм Уотсона с более общим и умеренным бихевиоризмом, которого придерживались большинство американских психологов. Когда мы сопоставляем взгляды К. Лэшли, Р. Б. Перри, Р. Пеппера и Дж. Джастроу, становится ясно, что термин «бихевиоризм» обладал почти бесконечной эластичностью. Он мог означать физиологический редукционизм или просто исследование поведения объективными средствами; он мог означать принципиальный разрыв с прошлым, а мог быть и традиционным; он мог считать разум причиной, определяющей поведение, или отрицать роль разума как причинного фактора. Р. С. Вудворт (R. S. Woodworth, 1924) был прав, когда писал, что многочисленные претенденты название бихевиористов не образуют никакого единого направления. При этом Вудворт считал бихевиоризмом изучение законов поведения и поиск средств контроля за ним, а не нейромеханистичную интерпретацию психологии, 270 Часть IV. Научная психология в XX веке данную Уотсоном. Вудворт отмечал, что психология начиналась как неинтроспективное исследование времени ответной реакции, памяти и психофизики, но отклонилась от своего развития по пути науки из-за работ Э. Б. Титченера, О. Кюльпе и других исследователей примерно в 1900 г. Таким образом, научная психология была обречена стать бихевиористской, и Уотсон не предложил ничего кардинально нового. Человек или робот? В нескольких статьях, защищающих бихевиоризм и связывающих бихевиорализм с прошлым — функционализмом и будущим — когни-тивистикой, вставал один и тот же вопрос — об «автоматической возлюбленной» У. Джеймса. Противопоставляя бихевиоризм гуманизму, К. Лэшли отмечал, что «возражения против бихевиоризма в конечном итоге сводятся к тому, что он не в состоянии выражать жизненно важные, личные свойства опыта»; это возражение достаточно очевидно в аргументах У. Джеймса, относящихся к «автоматической возлюбленной». На этот аргумент против бихевиоризма указывал и У. Р. Хантер (W. S. Hunter, 1923). Отвечая на подобные возражения, Лэшли заявил, что «описания опыта принадлежат искусству, а не науке», а Хантер утверждал, что рассуждения о том, можно ли любить машину, не имеют отношения к поиску научной истины. Более подробно проанализировал эту проблему с точки зрения бихевиоризма Б. Г. Боде (В. Н. Bode, 1918). Он считал, что значительной разницы между возлюбленнойчеловеком и механической возлюбленной не существует, поскольку между ними нет существенных поведенческих различий: Если не существует объективно наблюдаемых различий, то, значит, наличие у живой девушки сознания никак не отражается на ее поведении — это просто побочный фактор. Все объясняется механическими причинами, и загадка вечной женственности ничем не отличается от задач высшей математики (р. 451). Наконец, критик бихевиоризма Уильям Мак-Дугалл сформулировал эту проблему в современных терминах, использовав слово «робот», только что появившееся благодаря фантастической пьесе Карела Чапека «R.U.R.». Мак-Дугалл (W. MacDougall, 1925) считал вопрос «человек или робот?» основным для бихевиоризма. В основе бихевиоризма лежало утверждение о том, что люди являются всего лишь машинами — роботами, но это утверждение оставалось недоказанным. По мнению Р. С. Вудворта, оставалось установить, что роботы могли делать все то же самое, что и люди. Интерес к «автоматической возлюбленной» У. Джеймса (или, как теперь стали говорить, роботу) являлся отголоском основной проблемы научной психологии XX столетия: можно ли последовательно считать людей машинами? Этот вопрос выходил за пределы всех систем психологии, поскольку был тесно связан с функционализмом, реализмом, бихевиоризмом и когнитивной психологией. С появлением компьютеров один из их создателей сформулировал вопрос Джеймса по-новому: можно ли сказать о машине, что она мыслит, если вы, разговаривая с ней, полагаете, что разговариваете с человеком? А. М. Тюринг, а вслед за ним множество когнитивных психологов дали ответ, подобный тому, который давал Б. Г. Боде: если вы в состоянии принять машину за человека, значит, между машиной и человеком нет существенной разницы. Лэшли был прав, когда отмечал, что за дискуссиями вокруг бихевиоризма стоит не только и не столько разное понимание психологии, но имеющая гораздо большее значение борьба сторонников «механи- Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 271 стического объяснения» и «окончательного определения ценностей», взгляда на людей как на роботов или как на деятелей, имеющих свои цели, ценности, надежды, страхи и привязанности. Поздний бихевиоризм Уотсона. После Второй мировой войны и неудачной службы в армии, где он разрабатывал тесты для летчиков, Уотсон выбрал новое направление исследований и защиты бихевиоризма. Теперь он интенсивно занимался психологией человека, основанной на условных рефлексах, исследуя приобретение рефлексов детьми. Уотсон верил, что природа наделила людей очень малым количеством безусловных рефлексов, поэтому сложное поведение взрослых можно истолковать просто как результат приобретения условных рефлексов по методу И. П. Павлова на протяжении многих лет. В противовес евгенике и ее адептам, которые считали, что люди получают большую часть своего интеллекта по наследству, Уотсон (J. Watson, 1930, р. 94) утверждал, что «не существует такой вещи, как наследование способности, таланта, темперамента, психической конституции и характера». Например, он отрицал то, что предпочтение в использовании правой или левой руки является врожденным. Он не смог выявить ни структурных различий, ни разницы в силе между правой и левой рукой младенца. Поэтому, хотя он и испытывал замешательство по поводу того, что большинство людей правши, он видел причину этого в социальном обучении и говорил, что превращение вех детей-левшей в правшей не принесет никакого вреда. Ничто не может продемонстрировать радикальную периферическую теорию Уотсона лучше следующего примера: поскольку он не смог обнаружить периферических различий в силе и строении рук, то пришел к выводу о том, что не существует никакой биологической основы праворукости или леворукости. Уотсон полностью игнорировал «загадочную» (J. Watson, 1913b) кору головного мозга, считая ее всего лишь трансляционной станцией нервных импульсов. Сейчас мы знаем, что левое и правое полушария головного мозга человека выполняют очень различные функции и что различия между право- и леворукими закладываются именно здесь. Наконец, Уотсон взялся за доказательство своего наиболее радикального убеждения: «Дайте мне дюжину здоровых младенцев и особую изолированную среду, чтобы их воспитывать, и я гарантирую, что случайным образом выберу любого из них и воспитаю из него специалиста любого типа — врача, адвоката, художника, торговца и даже попрошайку или вора» (J. Watson, 1930, р. 104). Наибольшую известность среди его исследований младенцев получила работа «Обусловленные эмоциональные реакции» (J. Watson and R. Rayner, 1920). Здесь был описан эксперимент Уотсона с ребенком, известным как Альберт Б. Целью эксперимента было продемонстрировать, что люди рождаются только с несколькими инстинктами — страха, ярости и половым, а эмоции являются условными версиями этих врожденных рефлексов. В качестве безусловного стимула (US), порождающего страх (безусловный рефлекс, UR) Уотсон выбрал громкий шум — звук, который издавала металлическая балка при ударе по ней молотком; было установлено, что этот стимул был одним из немногих, пугавших маленького Альберта. Уотсон сопровождал шум условным стимулом (CS), крысой, с которой любил играть Альберт. Но теперь, когда Альберт дотрагивался до крысы, Уотсон ударял по балке; после семи таких сочетаний ребенок демонстрировал страх, как только видел крысу. 272 Часть IV. Научная психология в XX веке Уотсон заявил, что создал «условную эмоциональную реакцию», и утверждал, что обстановка его эксперимента является прототипом эмоционального научения нормального человека в нормальной окружающей среде. Уотсон считал, что продемонстрировал, будто богатая эмоциональная жизнь взрослого человека — всего лишь большое количество условных рефлексов, выработанных на протяжении многих лет развития. Мы должны отметить, что заявления Уотсона весьма сомнительны, а этичность его эксперимента находится под вопросом (Е. Samelson, 1980); более того, этот эксперимент часто искаженно описывают во вторичных источниках (В. Harris, 1979). Но Уотсон был, по крайней мере, последовательным. Он влюбился в свою коллегу-аспирантку Розали Райнер (это вызвало скандал, стоивший ему работы в университете Хопкинса) и писал ей, что «каждая клетка, которая есть во мне, — твоя, все вместе и по отдельности» и что все его эмоциональные ответные реакции «позитивны и направлены к тебе... так же как и каждый ответ сердца» (цит. по: D. В. Cohen, 1979). Уотсон всегда стремился к популяризации психологии. Он вплотную занялся этим после потери работы в университете. Так, в 1926-1928 гг. в журнале Harper's публиковались его статьи о психологии человека, написанные с бихевиористских позиций. Там Уотсон начал излагать бихевиоризм в качестве замены менталистской психологии и психоанализа, пленявшего ранее умы общественности. Он заявил, что и психоанализ, и традиционная психология сознания никогда не имели права называться наукой, поэтому больше не заслуживают какого-либо внимания. В своих научно-популярных работах Уотсон настойчиво ассоциировал психологию сознания с религией, утверждая, что ее понятия «разума и сознания» были не тем иным, как «пережитками церковных догм Средневековья» .По его мнению, идея разума, или души, помогала церковникам удерживать общество под контролем; но теперь настало время науки. Уотсон вызвал менталистов на спор о существовании сознания. На утверждения менталиста о том, что он обладает психической жизнью, Уотсон отвечал просто: «У меня есть только ваши непроверенные и ничем не доказанные слова, что вы обладаете образами и ощущениями». Поэтому концепции ментализма остаются мифами. Вместо фантастической, скрыто религиозной, традиционной психологии сознания, бихевиоризм предложил позитивистскую, научную психологию описания, предсказания и контроля поведения. Уотсон говорил, что бихевиористская психология способна предложить эффективные, научные методы контроля за поведением: «Мы можем с рождения превратить любого человека в социальное или асоциальное существо; частью научной работы бихевиориста является определение того, для чего пригодна та или иная человеческая машина, чтобы дать обществу необходимую информацию о ее способностях». В полном соответствии с традицией позитивизма О. Конта бихевиоризм Уотсона отвергал религию и нравственный контроль над поведением, ставя цель заменить их наукой и технологическим контролем посредством бихевиористской психологии. В этом бихевиоризм сблизился с прогрессивизмом. Прогрессивизм стремился к установлению рационального контроля над обществом средствами науки, поэтому его сторонники заинтересовались бихевиоризмом, который обещал им необходимую для этого технологию. Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 273 Формулировка основных принципов бихевиоризма, 1930-1950 К 1930 г. бихевиоризм прочно утвердился как доминирующая точка зрения в экспериментальной психологии. Идеи Уотсона восторжествовали, а термин «бихевиоризм» стал общепринятым, хотя большинство психологов признавали, что это направление имеет множество форм (К. Williams, 1931). Сцена для того, чтобы разработать конкретные бихевиористские теории поведения, уже была подготовлена. Основной исследовательской проблемой следующих десятилетий стало научение (J. A. McGeoch, 1931). Функционалисты считали способность к научению критерием разума животных, а развитие бихевиоризма лишь увеличило его важность. Научение — это процесс, с помощью которого люди и животные приспосабливаются к окружающей среде, обучаются и могут изменяться в интересах социального контроля или терапии. Поэтому неудивительно, что период 1930 — 1940-х гг., впоследствии названный золотым веком теоретической психологии, стал периодом расцвета именно для исследований научения, а не перцепции, мышления, групповой динамики и чего-либо еще. Другим важным достижением экспериментальной психологии на протяжении этих десятилетий стал рост самосознания психологов относительно надлежащего научного метода. Психологи, как мы уже часто отмечали, всегда испытывали неопределенность по поводу научного статуса их дисциплины и, естественно, жаждали найти методологический рецепт, следуя которому они смогли бы наверняка превратить психологию в науку. Отвергая ментализм, Уотсон видел его роковую ошибку в «ненаучности» метода интроспекции и объявил объективный метод, позаимствованный из исследований животных, спасением для научной психологии. Сообщение Уотсона потрясло основы, но его собственный рецепт был слишком туманным и запутанным, чтобы породить что-нибудь иное, чем просто точку зрения. В 1930-е гг. узнали очень специфический, престижный рецепт сотворения науки — логический позитивизм. Философия науки позитивистов привела в систему то, что психологи уже желали сделать, поэтому они приняли рецепт, что и определило цели и язык психологии на грядущие десятилетия. В то же самое время логический позитивизм настолько мягко формировал собственные оригинальные идеи, что только сегодня мы видим эти формирующие процессы в работе. Психология и наука о науке. Мы уже отмечали, каким образом бихевиоризм стал отражением образа науки, нарисованного позитивизмом О. Конта: его целью было описание, предсказание и контроль поведения, а его методики предполагалось использовать как орудие социального контроля в рационально управляемом обществе. Но ранний, простой позитивизм О. Конта и Э. Маха (1838-1916) претерпел изменения. К началу XX в. стало ясно, что более нельзя поддерживать выраженный акцент позитивизма на обсуждение только того, что можно непосредственно наблюдать, ведь это исключало из науки такие понятия, как атом и электрон. Физики и химики обнаружили, что их теории не работают без этих терминов, а результаты исследований подтверждали, хотя и косвенно, реальность атомов и электронов (G. Holton, 1978). Итак, позитивизм изменился, а его при- 274 Часть IV, Научная психология в XX веке верженцы нашли способ открыть путь в науку таким терминам, которые явно обозначали ненаблюдаемые сущности, и при этом не отказаться от основного желания позитивизма вычеркнуть метафизику из человеческой или, по меньшей мере, из научной, речи. Новый позитивизм стал тем, что получило название «логический позитивизм», поскольку он объединял преданность позитивистов эмпиризму и логический аппарат современной формальной логики, которая является наиболее эффективным способом для понимания реальности. По мнению позитивистов, задачей гносеологии должно стать объяснение и формализация научного метода, повышение его доступности для новых дисциплин и улучшение его применения в работе ученых. Таким образом, логические позитивисты намеревались составить формальный рецепт для занятий наукой, предлагая как раз то, в чем, по их собственному мнению, нуждались психологи. Начало логическому позитивизму было положено в узком кругу философов в Вене сразу же после Первой мировой войны, но вскоре он стал всемирным движением, которое ставило своей целью унификацию науки согласно единой схеме исследований под руководством самих позитивистов. У логического позитивизма было много аспектов, но два из них обладали особой важностью для психологов, искавших «научный путь» для своей дисциплины: формальная аксиоматизация теорий и операциональное определение теоретических терминов. Логические позитивисты объясняли, что научный язык содержит термины двух типов. Самые основные — термины наблюдения, относящиеся к непосредственно наблюдаемым свойствам природы: цвету, длине, весу, протяженности, времени и т. д. Более ранний позитивизм подчеркивал значение наблюдения и настаивал на том, что наука должна содержать только термины наблюдения. Логические позитивисты соглашались с тем, что наблюдения являются костяком науки, но также признавали, что и теоретические термины служат необходимой частью научного словаря, добавляя объяснение к описаниям природных явлений. Наука просто не может обойтись без таких терминов, как сила, масса, поле и электрон. Проблема заключалась в том, чтобы сделать теоретический словарь науки легитимным, исключив все метафизическое и религиозное. Решение, которое нашли логические позитивисты, заключалось в том, чтобы тесно связать теоретические термины с костяком терминов наблюдения, таким образом гарантируя их осмысленность. Логические позитивисты утверждали, что понимание значения теоретического термина должно заключаться в процедурах, связывающих его с терминами наблюдения. Так, например, массу следует определять как вес объекта над уровнем моря. Термин, который нельзя определить таким образом, следует отбрасывать как метафизическую чепуху. Такие определения получили название операциональных (термин принадлежит физику Перси Бриджмену). Логические позитивисты также утверждали, что научные теории состоят из теоретических аксиом, связывающих теоретические термины друг с другом. Например, центральная аксиома физики Ньютона гласит, что сила равна массе, умноженной на ускорение. Это теоретическое утверждение выражает предполагаемый научный закон и может быть проверено посредством предсказаний, сделанных на его основе. Поскольку у каждого термина есть операциональное определение, то можно взять Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 275 операциональное измерение массы объекта, умножить его на измеряемую скорость, а затем измерить результирующую силу, генерируемую этим объектом. Если предсказанная сила соответствует силе, измеренной в эксперименте, то аксиома будет подтверждена; если значения разойдутся, то аксиома окажется неподтвержденной и будет нуждаться в пересмотре. По мнению сторонников логического позитивизма, теории объясняют, поскольку они могут предсказывать. Объяснить событие — это показать, что его можно предсказать, исходя из предшествующих обстоятельств в сочетании с некоторым «обобщающим законом». Итак, для того, чтобы объяснить, почему ваза разбилась, когда ее уронили на пол, необходимо показать, что при данном весе вазы (операционально определенной массе) и высоте, с которой ее уронили (операционально определенное ускорение в условиях земного тяготения), результирующая сила окажется достаточной для того, чтобы разрушить структуру фарфора. Логический позитивизм формализовал идеи более ранних позитивистов, последователей О. Конта и Э. Маха. Для обеих ветвей наблюдение приносило неоспоримую истину, обе формы позитивизма были эмпирическими. Законы науки считались не более чем суммарным утверждением опыта: теоретические аксиомы были сложной суммой взаимодействий нескольких теоретических переменных, каждая из которых, в свою очередь, полностью определялась в терминах наблюдения. Для логического позитивиста не играло никакой роли, существовали ли атомы и силы в реальности; в расчет принималось то, можно или нет систематически соотнести эти концепции с наблюдениями. Таким образом, при всем своем несгибаемом упорстве верить только в то, что они наблюдают, логические позитивисты были настоящими романтическими идеалистами (S. G. Brush, 1980), для которых идеи были единственной и окончательной реальностью. Тем не менее логический позитивизм, похоже, предлагал специфический рецепт для занятий наукой в любой области исследования: во-первых, операционально определить теоретические термины, будь это масса или голод; во-вторых, констатировать, что теория является набором теоретических аксиом, на основании которых могут быть сделаны предсказания; в-третьих, провести эксперименты для проверки этих предсказаний, используя операциональные определения, чтобы связать теорию и наблюдения; и, наконец, пересмотреть теорию в соответствии с наблюдениями. Поскольку логические позитивисты исследовали науку и представили свои открытия в явно логической форме, С. С. Стивене (S. S. Stevens, 1939), психолог, давший операциональное определение психологии (S. S. Stevens, 1935a, b), назвал логический позитивизм «наукой о науке», что обещало, в конце концов, сделать психологию «бесспорно естественной наукой» (как того и хотел Уотсон) и унифицировать ее с другими науками, согласно схеме «единства науки», предлагавшейся логическим позитивизмом. Операционализм вызвал оживление у психологов, поскольку обещал раз и навсегда прекратить бесплодные споры о психологической терминологии: что означает «разум»? «Безобразное мышление»? «Ид»? Как утверждал Стивене (S. S. Stevens, 1935a), операционализм стал «революцией, которая положит конец возможности революции». Операционалисты утверждали, что термины, которые не подлежат операциональному определению, бессмысленны в научном отношении и что научным терминам можно дать операциональные опреде- 276 Часть IV. Научная психология в XX веке ления, с которыми согласятся все. Более того, революция операционализма ратифицировала заявления бихевиоризма о том, что он является единственной научной психологией, поскольку только бихевиоризм совместим с требованием операционализма, согласно которым определение теоретических терминов следует давать, связывая их с терминами наблюдения (S. S. Stevens, 1939). В психологии это означало, что теоретические термины можно соотносить не с психическими сущностями, а только с классами поведения. Следовательно, психология сознания была ненаучной и подлежала замене бихевиоризмом. К концу 1930-х гг. операционализм стал устойчивой догмой психологии. Зигмунд Кох (к 1950-м гг. отказавшийся от операционализма) в 1939 г. писал в своей докторской диссертации, что «почти каждый студент-психолог второго курса знает, что плрхо, если ссылка на "определение" не сопровождается прилагательным "операциональное"». В операционализме таилось научное спасение психологии: «Прицепите конструкты, возникающие в ваших постулатах, к области научных фактов и только потом стройте научную теорию» (S. Koch, 1941, р. 127). На более высоком профессиональном уровне президент АРА соглашался с Кохом. Джон Ф. Дэшилл Oonn F- Dashiell, 1939) отмечал, что снова происходит сближение философии и психологии, но не для того, чтобы включить психологов в круг своих интересов, от этой тирании психология освободилась, а чтобы разработать надлежащие научные методы. Прежде всего, в «возобновлении дружественных связей» философии и психологии были заложены две идеи логического позитивизма. Первая была представлена операционализмом; вторая отражала требование того, что научные теории должны представлять собой совокупность изложенных в математической форме аксиом. Дэшилл говорил: «К. Л. Халл хотел, чтобы мы стремились к систематическому характеру нашего мышления, создавая четкую, аксиоматическую теорию». Он восхищался Кларком Л. Халлом как самым логическим позитивистом среди психологов, что, как мы увидим далее, было неверным. К. Л. Халл являлся приверженцем механистического воззрения и реалистом, верившим в физиологическую реальность своих теоретических терминов. Однако мнение Джон Ф. Дэшилла превратилось в миф у последующих поколений психологов, в убаюкивающую веру в то, что, несмотря на ошибочность специфики своих теорий, К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен твердо удерживали психологию на пути науки, который определили логические позитивисты. Истинная природа их теорий научения на протяжении десятилетий оставалась неясной не только другим психологам, но и самим К. Л. Халлу и Э. Ч. Толмену. Но, несмотря на ошибки и искажение независимых идей К. Л. Халла и Э. Ч. Толмена, не может быть никаких сомнений в том, что логический позитивизм был в психологии официальной философией науки по меньшей мере вплоть до 1960-х гг. Целевой бихевиоризм Эдварда Чейза Толмена. Хотя это и редко признают, но основная проблема бихевиоризма заключалась в том, чтобы рассматривать психические явления, не привлекая разум. Более либеральные бихевиоралисты могли — и, в конце концов, были вынуждены — оставить разум в психологии в качестве невидимого, но тем не менее являющегося причиной поведения, фактора. Однако бихевиоризм, по крайней мере на ранних этапах своего развития, а затем в радикальном крыле, старался исключить разум из сферы психологии. Уотсон, К. Лэшли и другие Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 277 бихевиористы редукционистского, или физиологического, толка, пытались сделать это, заявляя, что сознание, цель и познание представляют собой всего лишь мифы, поэтому задача психологии — описание опыта и поведения как продуктов механистических операций нервной системы. Моторная теория сознания подкрепляла эту аргументацию, поскольку демонстрировала, что содержание сознания представляет собой всего лишь ощущения движений тела, которые свидетельствуют о поведении, а не являются его причиной. К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен разрабатывали различные подходы к объяснению поведения без привлечения разума. В 1911 г., имея степень бакалавра по электрохимии, Э. Ч. Толмен (1886-1959) приехал в Гарвардский университет, чтобы пройти обучение в аспирантуре по философии или психологии. В конце концов он остановился на последней, поскольку она больше отвечала его способностям и интересам. Он учился у ведущих философов и психологов: Перри, Хольта, Мюнстерберга и Йеркса. Познакомившись с работами Э. Б. Титченера, Толмен увлекся его структуралистической интроспекцией, но затем обратил внимание, что в работах по экспериментальной психологии редко приводились интроспективные данные, так как они приносили мало пользы. Толмен начал сомневаться в научности психологии, однако затем прочел книгу Дж. Уотсона «Поведение» и, по собственным словам, испытал облегчение, узнав, что истинным методом научной психологии является не сомнительная интроспекция, а объективное исследование поведения. Именно на время обучения Э. Ч. Толмена в Гарварде пришелся наивысший расцвет неореализма. Неореализм дал Э. Ч. Толмену основу для подхода к проблеме разума, которой он занимался после того, как получил должность в Калифорнийском университете в Беркли в 1918 г. Традиционно для демонстрации существования разума предлагали доказательства двух видов: интроспективное осознание и явный интеллект и целесообразность поведения. Вслед за Перри, Э. Ч. Толмен счел «мышечное скручивание» Уотсона слишком простым и грубым, чтобы расцениваться в качестве доказательства. Неореализм подразумевал, что интроспекции не существует, равно как нет и психических объектов для наблюдения; согласно взглядам неореалистов, интроспекция представляла собой искусственную проверку объекта в окружающей человека среде, в ходе которой человек описывал атрибуты объекта в мельчайших подробностях. Э. Ч. Толмен объединил этот анализ с моторной теорией сознания, утверждая, что интроспекция таких внутренних состояний, как эмоции, является лишь обратным воздействием поведения на осознание (Е. С. Tolman, 1923). Так или иначе, но интроспекция не имела большого значения для научной психологии; утверждая это, книга Э. Ч. Толмена «Новая формула бихевиоризма» (1922) отражала точку зрения методологического бихевиоризма, допускавшего существование осознания, но считавшего его исследование не относящимся к науке. Доказательство осмысленных целей также можно было рассмотреть с позиций неореализма. Ведущим направлением в психологии целенаправленного поведения была гормическая психология (от греч. «горме» — стремление) У. Мак-Дугалла. В своей работе «Бихевиоризм и цель» (1925) Э. Ч. Толмен критиковал МакДугалла за обращение с целью в духе картезианских традиций: Мак-Дугалл, менталист, 278 Часть IV. Научная психология в XX веке просто подразумевает цель на основании устойчивости поведения, тогда как мы, бихевиористы, отождествляем цель с ее упорным достижением. Вслед за Перри и Хольтом, Толмен утверждал, что «цель... это объективный аспект поведения», который наблюдатель непосредственно воспринимает; она отнюдь не умозаключение, сделанное на основании наблюдаемого поведения. Толмен подверг такому же анализу память, вспомнив реалистов шотландской школы и предвосхитив Б. Ф. Скиннера: «память, как и цель, можно понимать... как чисто эмпирический аспект поведения». Сказать, что кто-то помнит отсутствующий объект X, это все равно, что сказать, что поведение кого-то в настоящий момент «причинно обусловлено» объектом X. Обобщая все это, Толмен предложил бихевиоризм, исключающий из психологии разум и сознание, как того и желал Дж. Уотсон, но сохраняющий цель и познание — не как силы загадочного разума, выводимого из поведения, а как объективные, наблюдаемые аспекты самого поведения. Еще одним отличием от Уотсона было то, что бихевиоризм Толмена был скорее «молярным», а не «молекулярным» (Е. С. Tolman, 1926,1935). Согласно молекулярным взглядам Уотсона, поведение определяли как мышечный ответ, вызванный триггером — стимулами, поэтому соответствующей стратегией предсказания и контроля поведения было аналитическое разложение сложного поведения на мельчайшие мышечные компоненты, которые, в свою очередь, можно было понять физиологически. Толмен, считавший поведение неистребимо целенаправленным, изучал целые, интегрированные, молярные акты. Например, согласно сторонникам молекулярного подхода, субъект, наученный отдергивать палец от электрода, когда предупреждающий сигнал предшествует удару тока, выучивает специфический условный мышечный рефлекс; согласно молярному бихевиоризму, субъект усвоил общую реакцию избегания. Теперь давайте повернем руку субъекта таким образом, чтобы тот же самый рефлекс наталкивал его палец на электрод. Бихевиоризм Уотсона предсказывает, что произойдет научение новому молекулярному рефлексу, тогда как бихевиоризм Толмена предсказывает, что субъект сразу же начнет избегать электрического разряда посредством нетренированного отдергивающего движения, основанного на выученной молярной реакции избегания электрошока (D. D. Wickens, 1938). Рассматривая цель и познание с позиции неореализма, Толмен намекал на другой, более соответствующий менталистской традиции подход к проблеме, которую они собой представляли; этот подход сослужил Толмену хорошую службу после кончины неореализма в 1920-х гг. и является фундаментальным в современной когнитивистике. В одной из первых статей Толмен (Е. С. Tolman, 1920) писал, что с объективной точки зрения можно считать, что мысли заключаются в интерналь-ном предъявлении организму стимулов, отсутствующих в настоящий момент. Позднее, наряду с аргументами в пользу того, что познание «имманентно» поведению, а не подразумевается исходя из него, Толмен (1926) писал о том, что сознание поставляет «репрезентации», которые руководят поведением. Представление познания и мыслей как внутренних репрезентаций мира, играющих роль причины, определяющей поведение, означало разрыв как с неореализмом, так и с бихевиоризмом: с неореализмом — поскольку репрезентации считались чем-то вроде идей Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 279 Дж. Локка; с бихевиоризмом — поскольку чему-то психическому отводили роль причины поведения. По мере того как Толмен развивал свою систему, он все больше и больше основывался на концепции репрезентации, превращаясь, как мы увидим, в умозрительного бихевиоралиста, преданного идее реального существования разума. В 1934 г. Толмен поехал в Вену, где попал под влияние логических позитивистов, особенно Рудольфа Карнапа, лидера венского кружка. В трактовке психологии Карнапа традиционные термины менталистской этнопсихологии следовало понимать относящимися не к психическим объектам, а к физико-химическим процессам в теле. Так, например, смысл утверждения «Фред возбужден» получен из железистых, мышечных и других телесных процессов, которые порождают возбуждение; анализ Карнапа был версией моторной теории сознания. В ожидании полной редукции психических терминов к их истинным физиологическим референтам, мы должны, как утверждал Карнап, заключить своего рода компромисс с бихевиоризмом. Поскольку нам неизвестен физико-химический референт «возбуждения», мы должны понимать «возбуждение» как нечто, относящееся к поведению, что и ведет к приписыванию кому-либо возбуждения; этот компромисс допустим, поскольку поведение — своего рода «детектор» неизвестного физиологического процесса, лежащего в его основе. В отдаленной перспективе мы должны суметь отказаться от бихевиоризма и понять язык сознания в сугубо физиологических терминах. Карнап признавал, что помимо референтной функции язык выполняет и экспрессивную: если я говорю «Я чувствую боль», я не только ссылаюсь на какие-то физические процессы в моем теле, я выражаю страдание. Согласно представлениям Карнапа, экспрессивная функция языка лежит за пределами научных объяснений и является предметом художественной литературы и искусства. Психология Карнапа не противоречила взглядам Толмена, но она открыла ему новый способ сформулировать бихевиоризм в рамках философии науки, чей престиж и влияние росли с каждым днем. Вскоре после возвращения в США Толмен переформулировал свой целевой бихевиоризм с помощью языка логического позитивизма. Он (Tolman, 1935) писал, что научная психология «занята поисками... объективно устанавливаемых законов и процессов, управляющих поведением». Описания «непосредственного опыта... можно оставить искусству и метафизике». Теперь Толмен мог быть достаточно точным в отношении исследовательской программы бихевиоризма. Поведение следовало рассматривать как зависимую переменную, обусловленную независимыми переменными окружающей среды и внутренними (но не психическими) переменными. В таком случае конечная цель бихевиоризма — «описать форму функции/, соединяющей зависимую переменную (поведение) с независимыми переменными — стимулом, наследственностью, обучением и таким физиологическим состоянием, как голод». Поскольку стремиться сразу достичь такой цели слишком амбициозно, бихевиористы ввели промежуточные переменные, соединяющие независимые и зависимые переменные, для уравнения, позволяющего предсказать поведение данной переменной от независимых переменных. Молярный бихевиоризм определяет независимые переменные на «макроскопическом» уровне, как цели и познание, определяемые через 280 Часть IV. Научная психология в XX веке характеристики поведения, но, в конечном итоге, молекулярный бихевиоризм сможет объяснить молярные независимые переменные «в подробных неврологических и железистых терминах». Толмен (Tolman, 1936) расширил эти примечания и заново определил свой бихевиоризм как операциональный бихевиоризм. Операциональный бихевиоризм вылился в форму «общего позитивистского отношения, принятого среди многих современных физиков и философов». Толмен объяснял, что прилагательное «операциональный» отражает две особенности бихевиоризма. Вопервых, оно «операционально» дает определение его промежуточным переменным, как и требует современный логический позитивизм; во-вторых, оно подчеркивает тот факт, что поведение, «по сути дела, представляет собой деятельность, с помощью которой организм... оперирует в окружающей его среде». Существуют «два основных принципа» операционального бихевиоризма. Во-первых, «он утверждает, что конечная цель психологии — исключительно предсказание и контроль поведения». Во-вторых, этой цели предстоит достичь с помощью функционального анализа поведения, в процессе которого «психологические концепции... можно понимать как объективно определяемые промежуточные переменные... определяемые, в целом, операционально». В этих двух статьях Толмен убедительно и ясно разработал классическую программу методологического бихевиоризма, определение которого возникло под влиянием логического позитивизма. Но мы должны отметить, что Толмен не получил концепцию психологии от логических позитивистов. Их философия науки смешалась с тем, о чем Толмен уже думал и чем он занимался, создав мудрое и престижное оправдание его собственным концепциям; его термины независимая, зависимая и промежуточная переменные надолго сохранились в языке психологии. Еще важнее то, что Толмен, похоже, быстро отринул свой операци-онализм ради психологического реализма. Согласно операционализму, теоретические термины вообще ни к чему не относятся, они представляют собой лишь удобный способ обобщения наблюдений. Определением намерения голодной крысы была бы ее явно устойчивая ориентация на цель в лабиринте. Но в своих более поздних работах (Е. С. Tolman, 1948) он говорит о познании как о психически реальной сущности, а не просто как о кратком описании поведения. Поэтому «когнитивные карты» понимали как репрезентации окружающей среды, которыми крыса или человек решают руководствоваться при интеллектуальном поведении, направленном на достижение цели. Уже через несколько лет после своего возвращения из Вены Толмен перестал преподавать и как-либо пропагандировать логический позитивизм (L. J. Smith, 1986). Возможно, именно поэтому его работы 1935 и 1936 гг., хотя и демонстрируют широкому читательскому кругу методологический бихевиоризм, никогда не отражали истинного понимания Толменом психологии. Наконец, интересно отметить, что Толмен иногда вплотную подходил к концепции психологии, которая в то время была недоступной, — а именно к вычислительной концепции когнитивистики. В 1920 г. он отказался от взгляда на организм как автомат для продажи сигарет, который он разрабатывал совместно с Уотсоном. Согласно этому представлению, организм является машиной, в ко- Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 281 торой каждый конкретный стимул влечет за собой некоторый рефлекторный ответ, точно так же как опускание монеты в прорезь автомата для продажи фасованных продуктов. Напротив, Толмен предпочитал думать об организме как о сложной машине, способной к различным формам приспособления, таким образом, что, когда осуществляется одна из форм приспособления, конкретный стимул порождает один ответ, тогда как при другой форме внутреннего приспособления тот же самый стимул повлечет за собой другой ответ. Внутреннее приспособление вызывают либо внешние стимулы, либо «автоматические изменения внутри организма». Модель, о которой Толмен мечтал в 1920 г., представляла собой компьютер, ответ которого на входящий сигнал зависит от программы и внутреннего состояния; Подобным же образом Толмен предвосхитил информационно-обрабатывающую концепцию разума, когда в 1948 г. описывал разум как диспетчерскую, в которой поступающие импульсы перерабатываются в когнитивную карту окружающей среды. Механистический бихевиоризм Кларка Леонарда Халла. Кларк Леонард Халл (1884-1952), подобно многим людям, родившимся в XIX столетии, в подростковом возрасте утратил веру в Бога и после этого делал все возможное, чтобы найти замену в виде какой-нибудь другой веры. Он нашел себя в математике и естественных науках. Точно так же как Томаса Гоббса вдохновила прочитанная им книга Евклида, Халл мог бы сказать, что изучение геометрии, несомненно, оказалось самым важным событием его интеллектуальной жизни. Халл пришел к выводу, что мышление, размышление и другие когнитивные процессы по своей природе являются механистическими и, следовательно, поддаются описанию и пониманию посредством математики. Увлечение математикой привело Халла к желанию стать инженером, но затем он перенес полиомиелит и вынужден был изменить свои планы. Он решил заняться теоретическими исследованиями, которые могли бы удовлетворить его страсть к механизмам. При этом ему хотелось примкнуть к какой-нибудь достаточно новой области, чтобы быстрее получить признание. В результате он заинтересовался психологией и для начала прочел «Принципы» У. Джеймса. Степень доктора философии Халл получил в университете штата Висконсин. Уже в первых работах Халла проявился интерес к вопросам научения. Будучи студентом-старшекурсником, он исследовал научение у душевнобольных и попытался сформулировать математически точные законы, чтобы продемонстрировать, как у таких людей формируются ассоциации (С. Hull, 1917). Его докторская диссертация была посвящена формированию концепции и также отличалась обилием количественных методов (С. Hull, 1920). Но обстоятельства заставили Халла несколько лет проработать в иных областях, в том числе в тестировании способностей. Он предложил метод для вычисления корреляции между результатами различных тестов в батарее. Это стало для него подтверждением идеи о том, что мышление представляет собой механический процесс, который можно имитировать с помощью машины; Б. Паскаля такое прозрение ужаснуло, но К. Л. Халл счел его гипотезой, пригодной для дальнейшей разработки. Подобно любому психологу, Халл был вынужден бороться с бихевиоризмом Дж. Уотсона. Сначала, хотя Халл и симпатизировал нападкам Уотсона на интро- 282 Часть IV. Научная психология в XX веке спекцию и призывам к объективности, его отталкивал догматизм Уотсона и «почти фанатический пыл, с которым некоторые молодые люди предавались делу Уотсона... фанатизм, более присущий религии, чем науке» (Hull, 1952b, p. 153154). Будучи молодым профессором в Висконсинском университете, Халл заинтересовался гештальт-психологией и пригласил в свой университет Курта Коффку. Однако негативное отношение последнего к Уотсону убедило Халла не в значимости воззрений гештальта, а в том, что бихевиоризм Уотсона нуждается в улучшении своего математического аппарата: «Вместо обращения в гештальттерапию я испытал запоздалое обращение в своего рода необихевиоризм — т. е. бихевиоризм, имеющий дело с определением количественных законов поведения и с их дедуктивной систематизацией» (Hull, 1925b, p. 154). В 1929 г. К. Л. Халл перебрался в Йельский университет, где и начал карьеру наиболее выдающегося экспериментального психолога своего времени. Программа Халла состояла из двух частей. Во-первых, как мы увидели, его вдохновляли машины и он был убежден в том, что они могут мыслить, поэтому Халл пытался построить машины, способные к научению и мышлению. Первые описания подобных машин появились в 1929 г., представляя собой, по его формулировке, «прямое применение механистических тенденций современной психологии. Научение и мышление рассматривались как функции живой протоплазмы, не более необходимые, чем движение» (С. L. Hull and H. Baernstein, 1929). Другой компонент теоретических амбиций Халла представлял собой продолжение геометрического духа Т. Гоббса и ассоцианизма Д. Юма, которых Халл считал первыми бихевиористами. Примерно в 1930 г. он сказал: «Я пришел к окончательному выводу о том, что психология является естественной наукой», в задачу которой входит открытие «законов, выраженных количественно посредством ограниченного числа обычных уравнений», на основании которых, как следствие, можно вывести индивидуальное и групповое поведение (1952, р. 155). Учитывая интерес Халла к механике и математике не вызывает удивления тот факт, что он глубоко страдал от зависти к физике и воображал себя Ньютоном в изучении поведения. В середине 1920-х гг. Халл прочел труд Ньютона Principia, который стал для него своего рода Библией (L. J. Smith, 1986). Он посвящал семинары отрывкам из этой книги и постоянно держал ее на столе; эта книга олицетворяла для Халла верх научных достижений, и он пытался соревноваться со своим героем. Задачи создания умных машин и формализация психологии в соответствии с математической системой не были несовместимыми друг с другом; последователи Ньютона рассматривали физическую вселенную как машину, управляемую точными математическими законами: Халл только хотел сделать то же самое в отношении психических явлений и поведения. В начале 1930-х гг. Халл занимался формальной теорией и обучающимися машинами; одновременно он публиковал все более математические описания сложного поведения, например приобретения и объединения простых S-R привычек, и обещал построить «психические машины», способные к мышлению, которые можно было бы использовать в качестве промышленных роботов (С. L. Hull. 1930а, Ь, 1931, 1934, 1935). Но в конце 1930-х гг. психические машины начали играть в работах Халла все меньшую и меньшую роль. В то же время, подобно Э. Ч. Толмену и большинству других психологов, Халл попал под влияние Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 283 логического позитивизма. Его акцент на формализме и редукции психического до физического вполне соответствовал философии науки самого Халла. В 1936 г., когда Халл был президентом АРА, он окончательно отказался от работы над психическими машинами и сосредоточился на формальных теориях. В своей президентской речи Халл коснулся центральной проблемы бихевиоризма: объяснения разума. Он отметил тот же отличительный признак разума, что и Э. Ч. Толмен, — целенаправленное, устойчивое поведение для достижения цели. Однако он предложил объяснить это свойство совершенно иным способом — как результат механических, подчиняющихся законам, принципов поведения: «Будет установлено, что сложные формы целенаправленного поведения являются производными... таких основных сущностей теоретической физики, как электроны и протоны» (С. L. Hull, 1936). Халл признавал, что подобные механистические взгляды традиционно являются прерогативой философии, и предложил сделать их научными, применив к ним то, что он считал естественно-научной процедурой. Халл утверждал, что наука состоит из набора «явно установленных постулатов», на основании которых можно, посредством «самой строгой логики», сделать предсказания относительно поведения. Так же как Ньютон вывел движение планет из малого набора физических законов, Халл предложил предсказать движение организмов, исходя из относительно большого количества законов поведения, сформулированных в своей статье. Халл утверждал, что достоинство научного метода как раз и заключается в том, что предсказания можно точно проверить с помощью наблюдений, а туманные заявления философии, как материалистической, так и идеалистической, — нет. Используя этот набор постулатов, Халл попытался продемонстрировать, что целенаправленное поведение можно рассматривать механистически. В конце он задался вопросом: но как обстоят дела с сознанием? Отвечая на него, он сформулировал собственную версию бихевиоризма: психология может освободиться от сознания в силу простого соображения, что до сих пор не найдено ни одной теоремы, логический вывод которой хоть на сколько-нибудь облегчило бы введение постулата, относящегося к сознанию. Более того, мы не в состоянии найти какой-нибудь другой научной системы поведения, которая... считала бы сознание необходимым для того, чтобы логически выводить поведение. Как и Э. Ч. Толмен, Халл поместил сознательный опыт, изначальный предмет психологии, за пределы психологии, как ее понимали бихевиористы. Халл, как и Дж. Уотсон, считал сохранение интереса к сознанию пережитком средневековой теологии. Но он пришел к выводу, что «к счастью, средство нашего спасения вполне очевидно. Как и всегда, оно таится в применении естественно-научных методов... Для нас применение методологии необходимо только для того, чтобы сбросить оковы безжизненной традиции» (р. 32). Если бы кто-нибудь смог построить «из неорганических материалов механизм, демонстрирующий адаптивное поведение, то было бы полностью доказано, что адаптивного поведения можно добиться чисто физическими средствами» (р. 31). Во время пребывания на посту президента АРА Халл продемонстрировал аудитории одну из своих обучающихся машин, и она произвела глубокое впечатление на зрителей (A. Chapanis, 1961). Поскольку Халл редко упоминал свои «психические машины», провозглашение им центрального тезиса когнитиви- 284 Часть IV. Научная психология в XX веке стики прошло незамеченным или его отклонили как периферическое направление теоретических изысканий. На самом деле, очевидно, что механическая имитация мышления занимала главное место в размышлениях Халла и дала толчок к созданию формальной теории, благодаря которой он получил известность и занял влиятельное положение. Мы уже знаем, что в середине 1930-х гг. Э. Ч. Толмен начал формулировать свое направление психологии в терминах логического позитивизма; то же самое произошло и с Халлом. После 1937 г. он отождествлял свою систему с «логическим эмпиризмом» и одобрял объединение американской теории поведения с венским логическим позитивизмом, которое породит истинный бихевиоризм (С. L. Hull, 1943а). С тех пор Халл направил все свои усилия на создание формальной, дедуктивной, количественной теории научения и в значительной степени забыл свои психические машины, хотя они и продолжали играть эвристическую, не афишируемую роль в его размышлениях (L. J. Smith, 1986). Принятие языка позитивизма затеняло реализм Халла, равно как и Э. Ч. Толмена. Конечно, Халл, в отличие от Э. Ч. Толмена, не верил в цели и познание, но он все же был реалистом, так как считал, что постулаты его теорий описывают действительные нейрофизиологические состояния и процессы в нервной системе живого организма человека или животного. Он посвятил своим системам постулатов серию книг. Первой из них стала «Математико-дедуктивная теория механического научения» (С. L. Hull et al., 1940), в которой предлагалась математическая обработка вербального научения у человека. Эту книгу хвалили за то, что она «позволяла предвкушать психологию, достигшую систематической, количественной точности» (Е. R. Hilgard, 1940). Теория механического научения предваряла главную работу Халла — «Принципы поведения» (С. L. Hull, 1943b), где он изложил свою бихевиористскую систему. Книга обещала объединить всю психологию в рамках формулы S-R и заняться необходимой «радикальной хирургией иссохшего тела общественных наук», возвращая ему истинно научные качества. Халл еще дважды пересматривал свою систему (1951, 1952а), но именно «Принципы» осуществили его мечту, навеки сохранив его имя в истории психологии. Э. Ч. Толмен против К. Л. Халла. Целевой бихевиоризм Толмена неизбежно должен был вступить в конфликт с механистическим бихевиоризмом Халла. Э. Ч. Толмен всегда верил, что цель и познание — реальны, хотя его понимание данной реальности с течением времени менялось. Халл же пытался объяснять цель и познание как результат неразумных механических процессов, описываемых логико-математическими уравнениями. На протяжении 1930-х и 1940-х гг. Толмен и Халл вели своеобразный интеллектуальный матч: Толмен стремился продемонстрировать реальность цели и познания, а Халл доказывал, что демонстрации Толмена ошибочны. Давайте рассмотрим пример эксперимента, показывающего различия когнитивных и S-R воззрений. Описание его появилось в 1930 г. (Е. С. Tolman, 1932), задолго до начала споров Толмена и Халла, но он был всего лишь версией более сложных экспериментов, описанных Толменом (1948) в книге «Когнитивные карты крыс и человека», которая должна была оказать всестороннюю поддержку теории Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 285 автора. На рис. 8.1 показан лабиринт. Крыс знакомили со всем лабиринтом, заставляя их пробежать по каждой дорожке во время предварительного обучения. Выучив лабиринт, крыса, выходящая из стартового ящика, должна выбрать один из двух путей. Как она это делает? Рис. 8.1. Лабиринт Толмена-Гонзика Можно привести план анализа Халла. В точке выбора представлены стимулы (5), посредством которых во время начального обучения был сформирован условный рефлекс выбора ответа (Rs), соответствующего выбору одного из трех путей. В силу множества причин, самой очевидной из которых является различная длина пробега вдоль каждой из дорожек, путь 1 предпочтительнее, чем путь 2, а тот, в свою очередь, предпочтительнее пути 3. Таким образом, связь S-Rl сильнее, чем S-R2, которая, в свою очередь, сильнее, чем S~R3. Это называется дивергентным свойством иерархии семейства. Сейчас, если поместить блок в точку 1, крыса подбежит к нему, вернется и выберет путь 2. Блок ослабляет связь S-Rv поэтому S-R2 становится сильнее и реализуется. С другой стороны, если поместить второй блок, то крыса вернется назад в точку выбора и опять выберет путь 2, поскольку S-R{ опять заблокирована, a S-R2 становится сильнее. Но животное снова натолкнется на блок, S-R2 станет слабее, a S-R3, наконец, станет самой сильной, и произойдет выбор пути 3. Такое предсказание сделал Халл. 286 Часть IV. Научная психология в XX веке Толмен отрицал, что выученное является набором ответов, запускаемых в той или иной степени стимулами в точке выбора. Напротив, он утверждал, что крыса заучивает мысленную карту лабиринта, которой и руководствуется в своем поведении. Согласно его точке зрения, крыса, натолкнувшись на первый блок, повернется и выберет путь 2, как и в схеме S-R, поскольку путь 2 короче пути 3. Однако, натолкнувшись на второй блок, крыса узнает, что путь 2, точно так же, как и путь 1, перекрыт блоком. Следовательно, крыса продемонстрирует «озарение»: она вернется и выберет путь 3, вообще проигнорировав путь 2. На карте показаны все аспекты окружающей среды, и она гораздо информативнее, чем набор S-R связей. Результаты эксперимента подтвердили когнитивную теорию научения Толмена, а не S-R схему Халла. Хотя специфические взгляды Толмена и Халла на поведение резко различались, нам не следует забывать, что они разделяли ряд важных предположений и целей. И Толмен, и Халл хотели создать научные теории научения и поведения, применимые, по меньшей мере, ко всем млекопитающим, в том числе и человеку. Они решали стоящую перед ними задачу с помощью экспериментов на крысах, исходя из предположения о том, что между крысой и человеком существуют лишь незначительные различия и что результаты, полученные в лаборатории, вполне применимы к поведению в природных условиях; они следовали формуле психологии, данной Гербертом Спенсером. И Толмен, и Халл отвергали сознание в качестве предмета исследования психологии и считали задачей психологии описание, предсказание и контроль поведения; они были бихевиоралистами — а именно, методологическими бихевиористами. Наконец, они оба находились под влиянием логического позитивизма и, похоже, одобряли его. Психологи склонны считать, что Толмен и Халл были рабски преданы логическому позитивизму и что они лично установили позитивистский стиль в современной психологии. Но подобное суждение может сослужить им плохую службу, затушевать их независимость и обесценить их творчество. Толмен и Халл разработали свои концепции науки, психологии и поведения достаточно независимо от логического позитивизма. Когда они столкнулись с логическим позитивизмом в 1930-х гг., каждый из них обнаружил, что может использовать это престижное направление философии для придания большего веса своим идеям; но мы не должны забывать, что эти идеи были их собственными. К сожалению, поскольку они действительно переняли язык позитивизма и в силу того, что позитивизм быстро стал философией науки психологов, истинные программы Толмена и Халла были затуманены или забыты, что вылилось в бесплодные противоречия 1950-х гг., как мы увидим в главе 10. Хотя и Толмен и Халл пользовались почетом, Халл, несомненно, был намного влиятельнее Толмена. В университете Беркли Толмен заражал студентов энтузиазмом к изучению психологии и здоровым неуважением к научной напыщенности. Он писал статьи живым языком и обладал интересным подходом к науке, говоря, что «в конце концов, единственным верным критерием остается получение удовольствия. А я получил удовольствие» (Е. С. Tolman, 1959). Он никогда не был систематичным теоретиком и в конце концов признался в том, что был «скрытым Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 287 феноменологистом», планировавшим свои эксперименты, представляя себе, что бы он делал, если бы был крысой, принимая как должное то, что крысы были такими же умными и здравомыслящими, как он сам, а не просто машинами. К сожалению, все это значило, что, несмотря на то что Толмен мог воодушевлять студентов, он не мог преподавать им систематическую точку зрения, «обращая в истинную веру» психологии. Толмену не была присуща дисциплина. Но она была свойственна Халлу. Он ценил не получение удовольствия, а долгий, упорный труд по построению постулатов и выведению из них теорем. Это занятие, пусть и скучное, давало Халлу множество идей, которыми он заражал студентов, распространяя свою дисциплину. Более того, внутренняя ситуация Халла была идеальной для развития дисциплины. Помимо кафедры психологии в Йель-ском университете, он занимал важный пост в Йельском институте человеческих отношений, который привлекал яркие умы из многих дисциплин, жаждущие изучить основы науки, чтобы затем применить их в своих областях и для решения мировых проблем. Позднее мы увидим, как на семинарах Халла возникала теория социального научения. В Кеннете Спенсе (1907-1967) Халл нашел продолжателя своей программы. Спенс стал соавтором многих великих трудов Халла, он продолжил его строгие теоретические разработки в 1950-х гг., создал истинно позитивистскую версию необихевиоризма и обучил многих ведущих экспериментальных психологов в 1950-х и 1960-х гг., интеллектуальных «внуков» Халла. И конечно, строгая теоретическая система Халла, неиспорченно механистическая и избегающая любого мистицизма в отношении цели и познания, была абсолютно созвучна натуралистически-позитивистскому Zeitgeist американской психологии после Первой мировой войны. Халл оказал на психологию гораздо большее влияние, нежели Толмен. Например, в конце 1960-х гг. исследование того, кого из психологов чаще цитируют в ведущих психологических журналах, показало, что на первом месте находился Кеннет Спенс, а сам Халл был на восьмом месте. Это особенно знаменательно, если учесть, что последний умер в 1952 г. и что его теория с начала 1950-х гг. подвергалась едкой критике. Толмен не попал в 60 наиболее цитируемых авторов, даже несмотря на то, что был последовательным когнитивным бихевиористом, а в 1960-е гг. происходила «когнитивная революция». Заключение: все мы сейчас бихевиористы В 1948 г. К. Спенс писал, что «сегодня практически все психологи готовы назвать себя бихевиористами». При этом Спенс признавал, что бихевиоризм принимает различные формы. Но, по его мнению, бихевиоризм добился определенного прогресса, поскольку все направления необихевиоризма четко отделяли себя от более ранней, грубой формулировки классического бихевиоризма, принадлежавшей Уотсону. Спенс попытался сформулировать бихевиористскую метафизику в духе логического позитивизма. Он надеялся создать общее кредо, с которым бы могли согласиться все бихевиористы. Как мы увидим в главе 10, его надежды оказались беспочвенными, поскольку последователи Толмена отказались присоединиться. 288 Часть IV. Научная психология в XX веке На горизонте экспериментальной психологии появился только что сформулированный радикальный бихевиоризм, который после Второй мировой войны бросил вызов всем остальным направлениям, а затем и вытеснил их. Б. Ф. Скиннер, писатель, превратившийся в психолога, в 1931 г. начал разрабатывать радикальный бихевиоризм в духе Дж. Уотсона, но исходя из нового набора технических понятий. Скиннеру предстояло оказать влияние в будущем, когда после войны психологи снова утратили уверенность в своем предприятии и начали поиски нового Ньютона. Однако перед войной Скиннера не воспринимали слишком серьезно. Э. Р. Хилгард (Е. R. Hilgard, 1939) говорил о первом основном труде Скиннера, «Поведении организмов» (1938), что такое узкое понимание психологии сильно ограничит его влияние. В то время когда академические психологи пришли к принятию бихевиорализма как единственного легитимного подхода к проблемам научной психологии, другие психологи начали заниматься проблемами общества. Психология претерпела величайший подъем не экспериментального, а прикладного направления. ГЛАВА 9 Закат бихевиоризма, 1950-1960 Закат начинается В период после Второй мировой войны наиболее серьезные опасения были связаны с традиционным ядром научной психологии — экспериментальной психологией, которую к 1950 г. понимали прежде всего как исследование научения. Зигмунд Кох (S. Koch, 1951a, р. 295) писал, что «психология, похоже, вступила в эру всеобщей дезориентации». В другой статье (1951b) он утверждал, что «с конца Второй мировой войны психология испытывает затяжной и усиливающийся кризис... В его основе, по-видимому, лежит недовольство теориями недавнего прошлого. Никогда прежде не было столь очевидно, что развитие науки не является автоматическим движением вперед». Кох установил две причины кризиса экспериментальной психологии: внешнюю и внутреннюю. Внутренней причиной, по мнению Коха, была десятилетняя стагнация теории научения, а внешней — то, что клиническая и прикладная психология, претендуя на общественное признание, отказывались от теоретических исследований в пользу сугубо практической деятельности. Неудовлетворенность состоянием экспериментальной психологии высказывал не только Кох. В 1951 г. К. Лэшли резко критиковал теорию структурирования поведенческих актов Дж. Уотсона. Опираясь на физиологические аргументы, Лэшли утверждал, что структурирование поведенческих актов невозможно из-за относительно низкой скорости передачи нервных импульсов от рецептора в мозг и обратно к эффектору. Вместо этого он предположил, что организмам присущи функции центрального планирования, которые координируют наборы действий в качестве более крупных единиц, а не цепей. Он делал особый упор на том, что язык организован именно таким образом, поднимая проблему, которая все больше терзала бихевиористов. Фрэнк Бич, занимавшийся поведением животных, в 1950 г. осудил все возрастающее увлечение экспериментальных психологов проблемами научения крыс. Он задал вопрос, интересуются ли психологи общей наукой о поведении или только одной темой, научением, только одного вида, норвежской крысы. Бич утверждал, что без исследования других видов поведения и других видов животных выводы бихевиористов не могут считаться универсальными. Он также указывал на существование такого видоспецифичного поведения, как импринтинг, которое не является результатом исключительно или научения, или инстинкта. Подобное поведение ускользает от всех существующих теорий научения, проводящих резкую границу между заученным и незаученным и затем исследующих только второе. Проблемы сравнительной психологии стали настоящим бедствием психологии научения в 50-х и 60-х гг. XX в. 10 Зак. 79 290 Часть IV. Научная психология в XX веке Философский бихевиоризм Философский бихевиоризм возник как отголосок проблем психологии животных и как мятеж против интроспективного ментализма. Следовательно, психологи бихевиористского толка никогда не обращались к одной из самых очевидных трудностей, которые могли бы возникнуть в их движении, — а именно к тому, что обыкновенные люди верят, что обладают психическими процессами и сознанием. Можно было прямо задать вопрос, почему же, если психических процессов не существует (во что, по-видимому, верили бихевиористы), повседневный язык настолько богат описаниями разума и сознания? Бихевиористы философского толка поставили вопрос о том, что менталистскую психологию здравого смысла необходимо интерпретировать в приемлемых для бихевиоризма «научных» терминах, что стало частью их более широкой программы установления связи ненаблюдаемого с наблюдаемым. Логический бихевиоризм. Философский, или логический, бихевиоризм обычно представляют как семантическую теорию о значении психических терминов. Ее основная идея заключается в том, что приписать организму психическое состояние (например, жажду) — это то же самое, что сказать, будто организм расположен вести себя определенным образом (например, пить при наличии воды) (J. A. Fodor, 1981, р. 115). По мнению логических бихевиористов, когда мы приписываем человеку то или иное психическое состояние, на деле мы описываем его поведение в настоящий момент или возможное поведение при данных обстоятельствах, а не внутреннее психическое состояние. В таком случае концепции сознания можно исключить и заменить понятиями, относящимися исключительно к поведению. Но подобные утверждения весьма уязвимы. Например, согласно логическому бихевиоризму, чье-либо мнение о том, что лед на озере слишком тонок и нельзя кататься на коньках, означает, что субъект не расположен кататься на коньках и склонен сказать окружающим, что им также не следует этого делать. Однако все не так просто. Если вы увидите, что кто-то, неприятный вам субъект, катается на коньках, вы можете ничего не сказать в надежде на то, что лед под вашим врагом проломится. Поэтому психическое утверждение «верить в то, что лед тонкий» нельзя просто и прямо перевести в наклонности поведения, так как чья-либо склонность к определенному поведению зависит и от других мнений, что делает невозможным прямое уравнивание психического состояния и поведенческих наклонностей. Трудности логического бихевиоризма имеют отношение к экспериментальной психологии, поскольку его доктрины представляют собой применение операционализма к обычным психологическим терминам. Свойственное логическому бихевиоризму уравнивание психического состояния и поведения, или поведенческих наклонностей, обеспечивает операциональные определения понятиям «верить», «надеяться», «бояться», «испытывать боль» и т. д. Пример с тонким льдом показывает, что нельзя дать операционального определения «вере в то, что лед тонкий» и что неудача попытки «операционализировать» настолько простое понятие ставит под вопрос всю концепцию операционализма. Британский философ Дж. Э. Мур еще резче отвергал логическибихевиористское, операционалистское обращение с психическими терминами: когда мы испы- Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 291 тываем жалость к человеку, страдающему зубной болью, мы не выказываем нашу жалость, прикладывая его руку к его же щеке. Итак, логический бихевиоризм очень уязвим, что сделало его популярным объектом критики со стороны философов других направлений. Но проблема заключается в том, что те, кому приписывали подобные взгляды, — Рудольф Карнап, Гилберт Райл и Людвиг Витгенштейн, на деле придерживались более сложной философии. Мы обсудили «бихевиоризм» Карнапа в главе 8 в связи с Э. Ч. Толме-ном, который одно время находился под влиянием Карнапа. Карнап ближе всех подошел к утверждению положений логического бихевиоризма, но нам следует помнить, что для него это было всего лишь временной остановкой на пути к истолкованию менталистского языка как рассказа о состояниях мозга. •«Призрак в машине». В книге «Концепция разума» (1949) английский философ Гилберт Райл (1900-1976) нападал на то, что называл «догмой о призраке в машине», восходящей к Р. Декарту. Декарт выделял два мира: один — материальный, включающий тело, а другой — психический, внутреннюю призрачную сцену, на которой происходят частные психические события. Райл осуждал Декарта за совершение грандиозной «категорийной ошибки», заключавшейся в том, что разум рассматривался как нечто отдельное от тела. Вот пример категорийной ошибки: на экскурсии по Оксфордскому университету человек видит здания колледжей, библиотеку, деканов, профессоров и студентов. В конце дня посетитель спрашивает: «Вы мне показали все эти вещи, но где же университет?» Ошибка заключается в предположении о том, что название «Оксфордский университет» должно применяться по отношению к одному объекту, отделенному от строений и т. д. Итак, Райл провозгласил картезианский дуализм категорийной ошибкой. Картезианцы описывали поведение посредством таких «психических» предикатов, как «умный», «обнадеживающий», «искренний», «неизобретательный», а затем делали предположение о том, что должны быть психические субстанции, стоящие за поведением, которое делает их умными, обнадеживающими, искренними или неизобретательными. Именно здесь, по мнению Райла, и кроется ошибка, поскольку поведение само по себе является умным, обнадеживающим, искренним или неизобретательным; чтобы сделать его таким, не нужно никаких внутренних призраков. Более того, изобретение «призрака в машине» не решает проблемы, поскольку, если бы внутренний призрак существовал, мы должны были бы объяснить, почему его действия являются умными, обнадеживающими, искренними или неизобретательными. Существует ли призрак в призраке? Или призрак в призраке в призраке? Идея призрака в машине только затрудняет понимание психической жизни. Может показаться, что Райл утверждал, будто разум является всего лишь поведением, т. е. что он был типичным бихевиористом (сам Райл возражал против того, чтобы его считали таковым). В действительности Райл утверждал, что психические предикаты — это нечто большее, чем описания поведения. Например, когда мы говорим, что птицы мигрируют, мы видим, что они летят на юг, и бихевио-рист мог бы сказать, что миграция — это поведение, выраженное в полете в южном направлении. Но по мнению Райла, сказать, что птицы мигрируют, означает сказать гораздо больше того, что они летят на юг, поскольку термин «миграция» под- 292 Часть IV. Научная психология в XX веке разумевает весь процесс ежегодных полетов птиц на юг и обратно и их умение ориентироваться в пространстве. Поэтому сказать, что птицы мигрируют, выходит за пределы того, чтобы просто сказать, что они летят на юг, но это отнюдь не стоит за тем, чтобы сказать, что они летят на юг. Подобным же образом сказать о поведении, что оно умное, означает не просто описать некое поведение, поскольку это вводит различные критерии, которые мы используем, говоря о поведении, что оно умное, — например, что оно соответствует ситуации и что оно, похоже, будет успешным. Но сказать, что человек поступает умно, — отнюдь не приписать поведение неким призрачным внутренним расчетам, которые делают его умным, как бы оно ни выходило за пределы описания бихевиористом того, что делает человек. Хотя Райл отвергал дуализм и хотя проведенный им анализ разума в некоторых чертах напоминал бихевиоризм, он достаточно сильно отличался как от физиологического, так и от логического, философского бихевиоризма. Разум как социальный конструкт. Сложный и тонкий анализ ординарного психологического языка провел венский (а позднее — британский) философ Людвиг Витгенштейн (1889-1951). Витгенштейн утверждал, что философы-картезианцы заставили людей поверить в существование психических объектов (например, ощущений) и психических процессов (например, памяти), тогда как фактически нет ни того ни другого. В качестве психического объекта рассмотрим боль. Достаточно очевидно, что би-хевиористы ошибаются, утверждая, что боль представляет собой поведение. Ошибка бихевиориста заключается в том, что использование «боли» от первого и третьего лица симметрично. Если мы видим, что кто-то стонет и держится за голову, мы говорим: «Ему больно», но я не скажу «Мне больно», потому что я наблюдаю, как я стону и держусь за голову, как того требует строгий операционализм. Поэтому, по мнению Витгенштейна, фраза «Мне больно» не описывает ни поведения, ни некоего внутреннего объекта. Объект познаваем, поэтому мы можем сказать о нем истинные вещи, например, «Я знаю, что эта книга Витгенштейна стоит 5 долларов 95 центов». Но утверждение о знании имеет смысл только в том случае, если мы можем в нем усомниться, т. е. если может быть истинно другое состояние дел, а не то, о каком мы думаем. Так, вполне разумным может быть высказывание «Я не знаю, стоит ли эта книга Витгенштейна 5 долларов 95 центов». Напротив, предложение «Я знаю, что мне больно» выглядит осмысленным и указывает на внутренний объект, но утверждение «Я не знаю, больно ли мне» — нонсенс; конечно, человек может получить травму и не почувствовать боли, но нельзя сказать: «Я не знаю, больно ли мне». Еще одна проблема, связанная с размышлениями о боли, как об объекте, касается ее локализации. Если я держу конфету двумя пальцами, а затем положу пальцы в рот, нам придется согласиться с тем, что конфета у меня во рту, равно как и между пальцами. Но давайте предположим, что у меня болит палец, и я сую палец в рот. Болит ли у меня рот? Любой ответит, что нет, следовательно, местоположение боли мы определяем иначе, чем местоположение других объектов. Витгенштейн сделал заключение о том, что боль не является неким внутренним объектом и что утверждения относительно боли (или радости, или экстаза) не являются описаниями чего-либо предметного. Скорее, они — проявления. Стоны выражают боль, но они ее не описывают. Витгенштейн называл такие предложе- Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 293 ния, как «Мне больно», заученными лингвистическими эквивалентами стонов, выражающими, но не описывающими боль. Боль абсолютно реальна; это не призрачный психический объект. К. Дж. Лакхардт (С. G. Luckhardt, 1983) предложил полезную аналогию для того, чтобы прояснить точку зрения Витгенштейна. Живопись выражает концепцию художника посредством нанесения физического вещества краски на холст. В процессе истолкования картины мы находим ее красивой (или уродливой). Бихевиористы напоминают продавцов красок, которые указывают на то, что, поскольку картина выполнена красками, ее красота тождественна расположению красок на полотне. Но очевидно, что это абсурд, поскольку картины, перед которыми благоговели художники-академики и публика в 1875 г., модернисты и их аудитория сочли бы, вероятно, приторным китчем. Красота зависит от истолкования красок на холсте и не идентична ему. Картина представляет собой физическое проявление художника, которое, в свою очередь, истолковывается зрителями. Подобным же образом фраза «Мне больно», точно так же, как стоны и гримасы, является физическим проявлением, которое могут истолковать все, кто его услышит. Далее Витгенштейн утверждал, что психические процессы не состоят из какихлибо вещей. Давайте рассмотрим память. Очевидно, что мы помним вещи постоянно, но существует ли внутренний психический процесс вспоминания, общий для всех актов памяти? Витгенштейн полагал, что нет. Н. Малкольм (N. Malcolm, 1970) приводит следующий пример: спустя несколько часов после того, как вы положили ключи в ящик на кухне, вы спрашиваете: «Куда я положил ключи?» Вы можете вспомнить это несколькими способами. 1. С вами ничего не происходит, затем вы мысленно проявляете свои действия в течение дня, у вас возникает образ ключей, положенных в ящик на кухне, и вы говорите: «Я положил их в ящик на кухне». 2. С вами ничего не происходит. У вас нет образов, но вы спрашиваете себя: «Куда я положил ключи?», а затем восклицаете: «Кухонный ящик!» 3. Вопрос встает, когда вы глубоко поглощены разговором с другим человеком. Не прерывая беседы, вы указываете на кухонный ящик. 4. Вас спрашивают, когда вы пишете письмо. Ничего не говоря, вы подходите к ящику, открываете его и вытаскиваете ключи, составляя в течение всего этого времени следующее предложение письма. 5. Без каких-либо колебаний и сомнений выЪрямо отвечаете: «Я положил их в ящик на кухне». В каждом случае вы вспоминаете, где были ключи, но каждый из случаев не похож на другие. Поведение различно, поэтому не существует необходимого поведенческого процесса вспоминания; не существует единого психического сопровождения акта вспоминания, не существует и неотъемлемых психических процессов вспоминания; и поскольку не существует общего поведения или сознательного опыта, не существует и неотъемлемого физиологического процесса вспоминания. В каждом случае присутствует определенное поведение, психические события и физиологические процессы, но они неодинаковы, поэтому не существует единого процесса памяти. Мы объединяем эти события в «память» не потому, что каждый 294 Часть IV. Научная психология в XX веке эпизод обладает некоторой существенной определяющей чертой, но потому, что все они обладают тем, что Витгенштейн называл «семейным сходством». Члены одной семьи похожи друг на друга, но не существует одной-единственной особенности, какой обладали бы все члены семьи. У двух братьев могут быть похожие носы, у отца с сыном — уши, у двух кузенов — волосы, но не существует необходимой определяющей черты, присущей всем. Витгенштейн утверждал, что все термины, относящиеся к психическим процессам, — это термины семейного сходства, но они не имеют характерной сути, которую можно было бы выделить. «Вспоминание», «мышление», «намерение» являются не процессами, а человеческими способностями. О психологии Витгенштейн был невысокого мнения: «Бесплодность психологии нельзя объяснить тем, что она молодая наука... проблема в том, что в психологии нет единых экспериментальных методов». По его мнению, примером концептуальной путаницы в психологии служит ошибочное представление о том, что психические объекты и психические процессы существуют, и попытки объяснить эти фикции: Следует отказаться от мысли, что существуют некие психические процессы думанья, надежды, желаний, веры и т. п., независимые от процессов выражения мысли, надежды, желанья и т. д. Если мы тщательно проверим употребление нами понятий «думать», «придавать значение», «желать» и т. д., то этот процесс избавит нас от соблазна искать особый акт мышления, независимый от акта выражения наших мыслей и спрятанный в некоей особой среде (L. Wittgenstein, p. 41-43). Это мнение Витгенштейна полностью совпадает с представлениями Райла: за нашими актами ничего не стоит, «призрака в машине» не существует. Что касается высказывания о психологии, то его можно отнести к науке вообще: объяснения имеют свой предел (N. Malcolm, 1970). Бессмысленно спрашивать физика, почему объект, пришедший однажды в движение, будет вечно двигаться по прямой, если на него не подействует другая сила, поскольку это базовое предположение, которое позволяет физике объяснять другие вещи. Никто не видел объект, движущийся таким образом, и единственные объекты, на которые явно ничто не воздействует и которые мы можем наблюдать в движении, — это планеты, движущиеся (грубо говоря) по кругу. Подобным же образом физики не могут объяснить, почему кварки имеют те свойства, которыми они обладают; они могут объяснить только, каким образом, учитывая эти свойства, можно объяснить поведение кварков. Психологи предполагали, что мышление, память, желанье и т. д. требуют объяснений, но Райл и, особенно, Витгенштейн заявили, что это не так. Когда психологи поставили вопрос о том, что представляет собой процесс мышления, они пошли по ложному пути. Витгенштейн отмечал: Мы можем говорить только о процессах и состояниях, а вопрос об их природе останется нерешенным. Да, мы можем размышлять об этой природе и выдвинуть ту или иную ее концепцию, но эта концепция — всего лишь то, что помогает нам лучше понять процесс (Wittgenstein, 1953). С точки зрения Витгенштейна, мы не в состоянии дать научного объяснения поведения, но мы можем понять его. Чтобы понять поведение людей и выражение Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 295 их мыслей, мы должны принять во внимание то, что Витгенштейн называл «формами жизни». Обсуждая пример с картиной, данный К. Лакхардтом, мы указывали, что красота картины таится в ее истолковании. То, как мы интерпретируем картину, зависит от ситуации. Ценитель живописи, знакомый с историей искусств и новейшей художественной критикой, будет воспринимать картину в этом контексте, учитывая то, что он знает о данном художнике, и под влиянием своих впечатлений от его более ранних работ. Не просто красками на холсте, а чем-то прекрасным или уродливым картина становится только в глазах зрителя. Весь этот контекст и есть «форма жизни». Витгенштейн отмечает, что действия человека имеют смысл только в условиях формы жизни. Необразованный житель западного мира, возможно, сочтет практики иной культуры или другой исторической эпохи лишенными смысла. Верно и обратное: представители некоторых африканских племен впервые попали в город и были глубоко шокированы, когда в одном высотном здании увидели, как в ящик вошли двое мужчин, а через несколько секунд оттуда вышли три женщины. (Они увидели лифт.) Если заявление Витгенштейна верно, то не только психология не может быть наукой из-за того, что не существует психических процессов и объектов, подлежащих изучению и объяснению, но и другие общественные науки не могут быть науками, поскольку не существует исторически неизменных и универсальных кросскультурных принципов понимания человеческого мышления и поведения. Витгенштейн говорил, что психология должна отказаться от «жажды обобщений» и «презрительного отношения к частному случаю», позаимствованных ею у естественных наук (L. Wittgenstein, 1953), и преследовать самую скромную цель — объяснить формы жизни и отдельные действия людей в пределах их конкретных исторических форм жизни. Формальный бихевиоризм Если взгляды К. Халла и Э. Ч. Толмена сформировались до распространения логического позитивизма и конструктивизма, то все психологи, достигшие профессиональной зрелости после Второй мировой войны, испытали серьезное влияние этих течений. Многие представители нового поколения полагали, что дискуссии 1930-1940-х гг. закончились безрезультатно и проблемы психологии научения (ядра процесса приспособления) не решены. В результате в 1940-1950х гг. многие психологи-теоретики занялись пересмотром положений своей науки, стремясь усовершенствовать психологические теории с помощью техник логического позитивизма и операционализма. Промежуточные переменные и гипотетические конструкты. Наибольшие споры в тот период вызывали понятие «промежуточных переменных», введенное Э. Ч. Толменом, и такие теоретические понятия, как «когнитивная карта» и «сила привычки», которые К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен привлекли для объяснения поведения. Конец дебатам в 1948 г. положили Кеннет Маккоркодейл и Пол Мил, которые разграничили промежуточные переменные и «гипотетические конструкты». Хотя подразумевалось, что это разграничение будет осью, вдоль которой можно будет расположить психологические концепции, на практике это различие использовали дихотомически — аналитики-теоретики были склонны противопоставлять про- 296 Часть IV. Научная психология в XX веке межуточные переменные и гипотетические конструкты. Промежуточные переменные представляли собой концепты, определенные строго операционально, в виде простых стенографических описаний экспериментальных процедур и измерений. Обычно утверждали, что гипотетические конструкты представляют собой временные подручные средства, облегчающие творчество на ранних стадиях научного развития. Неудачную попытку «очистить» гипотетические конструкты до состояния промежуточных переменных признали совершенно ненаучной, поскольку «валидные промежуточные переменные... являются единственным видом конструктов, допустимых в научной теории» (М. Marx, 1951). Но было непонятно, в чем же заключается дополнительное значение гипотетических конструктов. Иногда казалось, что они значат не больше, чем идиосинкразические ассоциации их создателя (Н. Н. Kendler, 1952); иногда — что их значение имеет отношение к гипотетическим неврологическим механизмам, лежащим, как полагали, в основе поведения (М. Marx, 1951); а иногда — к более абстрактным моделям поведения (Е. С. Tolman, 1949). В чем бы ни заключалось дополнительное значение, все, за исключением Э. Ч. Толмена и его сотрудников (D. Krech, 1949; Е. С. Tolman, 1949), утверждали, что оно было незначительным и его следовало убрать из психологической теории как можно скорее. Что заучивают? Наглядный пример дискуссий о смысле и статусе гипотетических конструктов — спор между толменианцами и неохаллианцами, продолжавшийся с 1930-х гг. Неохаллианцы утверждали, что, когда животное выучивает, как пробегать по лабиринту, оно выучивает серию ответов, которые должны быть представлены в определенных точках лабиринта. Последователи Толмена продолжали считать, что животное выучивает репрезентацию лабиринта в когнитивной карте. Чтобы склонить чашу весов в пользу той или иной точки зрения, было проделано огромное количество экспериментов, но к 1950 г. так и не удалось достичь никакого прогресса в определении того, какая же позиция правильна. В 1952 г. Говард Кендлер, студент Спенса, заявил, что спор между толменианцами и неохаллианцами представлял собой псевдодиспут. Применив операциональные критерии, Кендлер попытался показать, что между этими двумя лагерями не существовало реальных различий. Поскольку «единственное значение, которым обладают промежуточные переменные, — это их отношения как с зависимыми, так и с независимыми переменными», то любая теория научения занимается лишь ответами в данных точках выбора в лабиринте. Кендлер обвинил сторонников Толмена в приверженности «ошибке овеществления», поскольку они верили, что когнитивные карты это нечто большее, чем стенографическое описание поведения в лабиринте. Поскольку теоретическим понятиям следует давать операциональные определения — в терминах поведения, имеющего место при определенных условиях, — различие между позициями толменианцев и неохаллианцев не превышало различия «между персональными процессами мышления, ведущими к изобретению гипотетических конструктов». Статья Кендлера разъяснила, что логический позитивизм и операционализм ослепили психологов того времени, лишив их способности заниматься другими направлениями науки, даже в том случае, если этими направлениями занимались такие маститые ученые, как К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен. И тот и другой были реалистами; Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 297 т. е. они полагали, что их конструкты относятся к неким реальным объектам или процессам в живом организме. Для Халла эти процессы были физиологическими, но Кендлер отвергал приверженность Халла физиологической реальности его концептов как «интуитивное понятие индивида», которое нельзя было смешивать с операциональными определениями концептов, обладающих научным знанием. Что же касается Толмена, то Кендлер предположил, что конструкты Толмена могут иметь отношение к психологически реальным сущностям, но глубоко ошибся. Кендлер, защитник операционализма и чистых промежуточных переменных, был номиналистом и определял понятия только в терминах их употребления, но не был способен увидеть, что теоретические конструкты могут иметь отношение к чему-либо, лежащему за пределами поведения. Коллега Толмена Бенбоу Ричи (Benbow Ritchie, 1953) попытался указать на ошибку Кендлера, но напор операционализма был слишком велик. Большинство психологов согласились с мнением Кендлера о том, что между Халлом и Толменом не было никаких различий, и перешли к другим вопросам. Статья Кендлера еще раз подтвердила, что операционализм представляет собой скорее разновидность идеализма, чем материалистического реализма. Промежуточные переменные не существуют в организме реально и, следовательно, не являются причиной связи между стимулом и ответом. Они были введены учеными для обобщения знаний о поведении других. Таким образом, для операционализма окончательной реальностью является непосредственный опыт, а это доказывает, что операционализм представлял собой форму идеализма. Убийство стариков: Дартмутская конференция. На Дартмутской конференции по теории научения, проведенной в 1950 г., новое поколение теоретиков, занимавшихся научением, дало оценку теориям научения в свете логического позитивизма, которого, как они полагали, придерживались их учителя. Теория К. Л. Халла, по их мнению, наиболее тесно связанная с позитивистскими стандартами построения теорий, подверглась самой сильной критике. Зигмунд Кох сделал доклад о Халле, где постарался показать, что гипотетическидедуктивная теория поведения Халла с позитивистской точки зрения не выдерживает никакой критики: она полна несоответствий в определении независимых переменных, недостаточно подкреплена эмпирически и ее формулировка весьма уязвима. Другие теории, в том числе Э. Ч. Толмена, Б. Ф. Скиннера, Курта Левина (гештальт-психолога) и Эдвина Р. Гатри (еще одного бихевиориста), подверглись разнообразной критике за то, что не соответствовали позитивистским критериям. Очевидно, что более старые теории научения не были адекватными, по крайней мере, если исходить из стандартов логического позитивизма. Но были ли так уж верны сами стандарты логических позитивистов? В Дартмуте было отмечено, что направление бихевиоризма, разрабатываемое Б. Ф. Скиннером, не может существовать согласно принципам логического позитивизма. Но Скиннер и не пытался соответствовать этим принципам: он установил собственные стандарты адекватности теории и им его теории соответствовали. Возможно, назрела необходимость изменить цели психологических исследований, отказавшись от тех, которые были навязаны философией. Возник вопрос: нужны ли вообще теории научения? 298 Часть IV. Научная психология в XX веке Б. Ф. Скиннер (1904-1990) Необходимо вычеркнуть все «может» и «должно». Истина заключается в «делает» и «не делает». Б. Ф. Скиннер Радикальный бихевиоризм как философия Несомненно, самым известным и наиболее авторитетным из бихевиористов был Беррес Фредерик Скиннер (1904-1990), чей радикальный бихевиоризм, будь он принят, стал бы важной революцией в понимании человеческой личности, требующей не меньше, чем полного отказа от всей интеллектуальной психологической традиции, которую мы рассмотрели в этой книге, за исключением неореализма. Он заменил бы эту традицию научной психологией, основанной на неодарвинистской эволюционной теории, которая ищет причины поведения людей вне их самих. Практически каждый психолог-мыслитель, которых мы рассмотрели, начиная от В. Вундта, У. Джеймса и 3. Фрейда и заканчивая К. Л. Халлом и Э. Ч. Толменом, хотел, чтобы психология стала объяснением внутренних процессов, как бы их ни рассматривали, — процессов, порождающих поведение или сознательные явления. Но Б. Ф. Скиннер пошел по пути Дж. Уотсона, возложив ответственность за поведение на окружающую среду. Человек не действует, исходя из моральных ценностей. Для Б. Ф. Скиннера люди не заслуживают ни похвалы, ни упрека за все, что они делают или не делают. Окружающая среда контролирует поведение таким образом, что и добро, и зло, если они существуют, живут в ней, а не в человеке. Чтобы уяснить суть радикального бихевиоризма, важно рассмотреть отношение Скиннера к 3. Фрейду, высказанное в статье «Критика психоаналитических концепций и теорий» (1954). По мнению Скиннера, великое открытие, сделанное Фрейдом, состояло в том, что, по большей части, человеческое поведение обусловлено бессознательными причинами. Однако величайшее заблуждение 3. Фрейда заключалось в изобретении психического аппарата — Ид, Эго и Суперэго — и сопутствующих психических процессов для объяснения человеческого поведения. Скиннер считал, что урок, преподанный бессознательным, заключается в том, что психические процессы просто не имеют отношения к поведению. Например, мы наблюдаем, как студентка выказывает невротическое раболепие перед своими преподавателями. Последователь Фрейда объяснит это тем, что ее отец был пунитив-ным перфекционистом, настаивавшим на послушании, и девочка усвоила строгий образ отца, который продолжает влиять на ее поведение в присутствии властных фигур. Скиннер согласился бы с объяснением раболепия тем, что девочка получала наказания от пунитивного отца, но настаивал бы, что связь должна быть непосредственной. Студентка съеживается, потому что, будучи ребенком, она получала наказания от сходной персоны, а не потому, что внутри нее существует некий психический образ ее отца. С точки зрения Скиннера, представление о бессознательном образе отца совершенно не нужно: поведение в данный момент просто является следствием прошлого поведения. По его мнению, психическое звено ничего не добавляет к отчету о поведении и лишь усложняет проблему, требуя объяснения самого психического звена. Скиннер распространил критику психических сущностей на всю традиционную психологию, в равной степени отвергая суперэго, Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 299 апперцепцию, силу привычки и когнитивные карты. Все это не нужно для соответствующего научного объяснения поведения. Хотя радикальный бихевиоризм представляет собой разрыв с любой традиционной психологией, как научной, так и психологией здравого смысла, в интеллектуальной традиции ему можно найти вполне определенное место. Оно находится в лагере эмпириков, сближаясь с радикальным эмпиризмом философа Возрождения Фрэнсиса Бэкона и немецкого физика Эрнста Маха. В молодости Б. Ф. Скин-нер читал труды Бэкона, а впоследствии не раз с уважением отзывался о великом индуктивисте. Подобно Бэкону, Скиннер верил, что истину следует искать в самих наблюдениях, в «делает» и «не делает», а не в наших интерпретациях наблюдений. Первая психологическая статья Скиннера была посвящена применению радикального описательного позитивизма Маха к концепции рефлекса. Скиннер (1931) пришел к выводу, что рефлекс не является сущностью внутри организма животного, а представляет собой лишь общепринятое описательное понятие правильного соотношения между стимулом и ответом. Это предвосхитило его отказ от всех гипотетических сущностей. Взгляд Скиннера на поведение является наследником дарвиновского анализа эволюции, как часто говорил и сам Скиннер. Дарвин утверждал, что виды постоянно образуют вариантные признаки и что природа воздействует на эти признаки, чтобы отобрать те, которые вносят свой вклад в выживание, и уничтожить те, которые этого не делают. По мнению Б. Ф. Скиннера, организм подобным же образом постоянно продуцирует вариантные формы поведения. Некоторые из этих актов влекут за собой благоприятные последствия — получают подкрепление, а другие — нет. Первые усиливаются, поскольку вносят свой вклад в выживание организма, и заучиваются. Те, что не получают подкрепления, не выучиваются и исчезают из репертуара организма, точно так же, как слабые виды вымирают. Мы еще увидим, что и анализ поведения, проведенный Скиннером, и его ценности были дарвинистскими. Подобно многим мыслителям-новаторам, Скиннер получил весьма незначительное обучение по своей дисциплине. Первоначально он собирался стать писателем и первую свою научную степень получил по английскому языку. Но затем Скиннер познакомился с работами И. П. Павлова и физиолога механистического толка Жака Лёба и всерьез заинтересовался ими. Труды первого научили Скиннера рассматривать общее поведение организма, а второй произвел глубокое впечатление возможностью внимательного, четкого, научного изучения поведения. О бихевиоризме Дж. Уотсона он узнал из статей Бертрана Рассела. После неудачной попытки стать писателем Скиннер обратился к психологии и начал систематические исследования оперантного поведения. Экспериментальный анализ поведения Обстоятельства подкрепления. Основная цель, которую Скиннер преследовал в своей научной работе, была сформулирована в его первой статье по психологии. Она возникла под влиянием успеха работ И. П. Павлова, посвященных условным рефлексам. В этой работе, озаглавленной «Концепции рефлекса», Скиннер писал: «Принимая во внимание, что отдельную часть поведения организма до сих пор 300 Часть IV. Научная психология в XX веке считали непредсказуемой (и, возможно, как следствие, определяемой нефизическими факторами), исследователь ищет предшествующие изменения, с которыми эта деятельность коррелирует, и устанавливает условия корреляции» (Skinner, 1931/1972, р. 440). Целью психологии является анализ поведения путем локализации специфических детерминант специфического поведения и установление точной природы взаимоотношений между предшествующим воздействием и последующим поведением. Лучше всего это можно сделать с помощью эксперимента, поскольку только эксперимент может позволить систематически проконтролировать все факторы, влияющие на поведение. Таким образом, Скиннер называл свою науку экспериментальным анализом поведения. Поведение следует объяснять только в контексте всех воздействий, функцией которых оно является. Мы можем ссылаться на предшествующие влияния, воздействующие на поведение, как на независимые переменные, а поведение, которое будет их функцией, можем назвать зависимой переменной. В таком случае организм представляет собой локус переменных, т. е. область, в которой независимые переменные действуют совместно, порождая поведение. Не существует никакой психической активности, вторгающейся между независимыми и зависимыми переменными, и, когда удастся понять независимые переменные, можно будет отказаться от традиционных ссылок на психические сущности. Скиннер предполагал, что со временем удастся установить все физиологические механизмы, контролирующие поведение, но считал, что анализ поведения в терминах функциональных взаимоотношений между переменными абсолютно не зависит от физиологии. Функции сохранятся даже тогда, когда будут поняты лежащие в их основе физиологические механизмы. Таким образом, научное объяснение было для Скиннера аккуратным и точным описанием отношений наблюдаемых переменных. В психологии это переменные окружающей среды и переменные поведения. Подобно тому как математика пытается изгнать «метафизические» ссылки на ненаблюдаемые причины из физики, Скиннер пытался изгнать «метафизические» ссылки на психические причины из психологии. В одной из ранних работ он подчеркивал описательную природу своих исследований, которые первоначально называл описательным бихевиоризмом. Здесь мы можем отметить зеркальную противоположность психологии Скиннера и Э. Б. Тит-ченера. Титченер также шел по математическому пути, пытаясь установить корреляции переменных, анализируемых в рамках эксперимента, но хотел получить описание сознания, а не поведения. Скиннер иногда допускал возможность подобного исследования, но отказался от него, как не имеющего отношения к изучению поведения, так же как Титченер отказался от изучения поведения, поскольку оно не имело отношения к психологии сознания. Помимо того, что Титченер и Скиннер придерживались различных точек зрения на предмет исследований, они по-разному оценивали важность контроля. Скиннер был последователем Дж. Уотсона и хотел не просто описывать поведение, но и контролировать его. По мнению Скиннера, именно контроль был окончательной проверкой научной адекватности определенных в процессе наблюдений функций между предшествующими переменными и переменными поведения. Одного лишь предсказания недостаточно, поскольку предсказание может быть результа- Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 301 том корреляции двух переменных, случайно зависящих от третьей, а не друг от друга. Например, размер пальца ноги ребенка и его вес коррелируют очень сильно: чем больше палец ноги, тем, по-видимому, тяжелее ребенок. Однако размер пальца не является причиной веса и наоборот, поскольку оба эти параметра зависят от физического роста, который вызывает изменения обеих переменных. По мнению Скиннера, сказать, что исследователь объяснил поведение можно только тогда, когда, помимо того, что он сможет предсказывать проявления поведения, исследователь окажется в состоянии влиять на его проявления посредством манипуляций с независимыми переменными. Таким образом, адекватный экспериментальный анализ поведения подразумевает технологию поведения, с помощью которой можно заниматься инженерией поведения, приспосабливая его для определенных целей, например преподавания. Экспериментальный анализ поведения, несомненно, представляет собой то направление психологии, которое ближе всего подошло к нормальной научной исследовательской программе. Начало ему положила первая книга Скиннера по психологии «Поведение организмов» (1938). Эта книга содержит большую часть важных концепций по экспериментальному анализу поведения, и в 1977 г. Скин-нер писал, что «Поведение организмов» «давно устарело... но меня удивляет, что только незначительная часть этой книги ошибочна с современной точки зрения». В «Поведении организмов» Скиннер различает два вида поведения, приобретенного в результате научения, каждый из которых изучали и ранее, но недостаточно четко дифференцировали. Первую категорию Скиннер назвал респондент-ным поведением, она совпадала с научением, исследованным И. П. Павловым. Правильнее называть эту категорию рефлекторным поведением, поскольку ре-спондентное поведение — это поведение, вызванное определенным стимулом, неважно, условным или безусловным. В общем смысле оно соответствует «невольному» поведению, например ответной реакции слюноотделения, изученной Павловым. Вторую категорию Скиннер назвал оперантным поведением, или научением, которое в общих чертах соответствует «добровольному» поведению. Оперантное поведение нельзя вызвать, оно просто возникает время от времени. Но вероятность проявления оперантного поведения можно повысить, если за ним последует событие, называемое положительным стимулом. Примером может служить проблемный ящик Торндайка: помещенная в него кошка проявляет целый спектр различных форм поведения, одна из которых, например нажатие на рычаг, ведет к освобождению, являющемуся положительным стимулом. У кошки, снова помещенной в ящик, вероятность правильного ответа будет выше, чем ранее; оперантный ответ, нажатие на рычаг, усилился. Эти три вещи — обстановка, в которой проявляется поведение (проблемный ящик), ответ, получивший подкрепление (нажатие на рычаг), и положительный стимул (освобождение) — в совокупности определяют вероятность подкрепления. Экспериментальный анализ поведения состоит из систематического описания вероятности подкрепления. Эту вероятность можно проанализировать, следуя дарвинистской традиции. Генерируемое поведение соответствует случайным вариациям видовых признаков. За одними оперантами следует подкрепление со стороны окружающей среды, за другими — не следует; первые усиливаются, а вторые исчезают. Давление со сто- 302 Часть IV. Научная психология в XX веке роны окружающей среды отбирает благоприятные ответы посредством процесса оперантного научения, точно так же как успешные виды процветают, в то время как другие вымирают. Скиннер считал экспериментальный анализ поведения частью биологии, имеющей дело с объяснением поведения индивидов как продукта окружающей среды, возникающего в результате процесса, аналогичного тому, который порождает виды. Ни в одной из этих дисциплин нет места витализму, разуму или телеологии. Все поведение, как приобретенное, так и не приобретенное в результате научения, является продуктом истории подкреплений, полученных индивидом, или его генетического набора. Поведение никогда не является продуктом намерения или желания. Определение операнта, данное Скиннером, и его контролирующие обстоятельства отличали исследователя от остальных бихевиористов в трех отношениях, зачастую понимаемых неверно. Во-первых, оперантные ответы никогда нельзя вызвать. Допустим, мы обучаем крысу нажимать на рычаг в проблемном ящике Скиннера (или «экспериментальном пространстве», как называл его сам Скиннер), подкрепляя нажатие на рычаг только в том случае, если над рычагом зажигается определенный свет. Очень скоро крыса начнет нажимать на педаль, когда бы свет ни загорелся. Может показаться, что световой стимул вызывает ответ, но, согласно взглядам Скиннера, это не так. Он просто задает ситуацию для подкрепления. Стимул позволяет организму отличить подкрепляющую ситуацию от неподкрепляющей и поэтому называется различительным стимулом. Он не подкрепляет нажатие на рычаг как безусловный стимул или как условный стимул, вызывающий слюноотделение у собак И. П. Павлова. Таким образом, Скиннер отрицал, что он сторонник S-R-ncnxo-логии, поскольку эта формула подразумевает рефлексивное звено между ответом и некоторым стимулом, звено, существующее только для респондентов. Дж. Уотсон придерживался 5-/?-формулы, поскольку применял классическую парадигму выработки условного рефлекса ко всему поведению. Дух радикального бихевиоризма был настолько уотсоновским, что многие критики ошибочно приписывали анализ поведения, проведенный Уотсоном, Скиннеру. Скиннер не был сторонником 5-^?-психологии еще по одной причине. Он говорил, что на организм можно воздействовать, контролируя переменные, которые не обязательно считать стимулами. Наиболее очевидно это в случае с мотивациями. Последователи К. Л. Халла и 3. Фрейда рассматривали мотивацию как проблему удовлетворения стимула-побуждения: лишение пищи ведет к неприятным стимулам, связанным с чувством голода, и организм стремится ослабить их. Скиннер не видел никаких причин для стимулов-побуждений. Они представляют собой пример менталистского мышления, от которого можно отказаться, если непосредственно связать лишение пищи с изменениями в поведении. Лишение организма пищи представляет собой наблюдаемую процедуру, которая повлияет на поведение организма законным образом, и нет нужды говорить о побуждениях (драйвах) и связанных с ними стимулах. Измеряемую переменную, хотя и не рассматриваемую в терминах стимула, можно причинно связать с изменениями в наблюдаемом поведении. С точки зрения Скиннера, организм — это локус переменных, потому независимо от того, являются ли переменные стимулами, которые осознаются организмом или не осознаются, это приводит к отказу от формулы S-R. Глава 9, Закат бихевиоризма, 1950-1960 303 Третий важный аспект операнта касается определения. Поведение для Скиннера было просто движением в пространстве, но он был достаточно осторожен, чтобы не определять операнты как простые движения. Прежде всего, оперант не является ответом; это класс ответов. Кошка в проблемном ящике может нажимать на рычаг выхода различными способами при разных попытках. Каждый из этих ответов отличен по своей форме, но все они — члены одного и того же операнта, поскольку каждый ответ контролируется одинаковыми вероятностями подкрепления. Неважно, боднет ли кошка рычаг головой или нажмет на него лапой — и то и другое является одним и тем же оперантом. Подобным же образом два идентичных движения могут быть примерами различных оперантов, если они контролируются различными обстоятельствами. Вы можете поднять руку, чтобы присягнуть в верности знамени, поклясться говорить правду в суде или помахать, приветствуя друга. В каждом из этих случаев движения одинаковы, но это — различные операнты, поскольку ситуация, и подкрепление (обстоятельства подкрепления) различны. Доказано, что это особенно важно для объяснения вербального поведения. Бихевиори-сты более ранней эпохи, например К. Л. Халл, пытались дать определение ответа с помощью таких чисто физических терминов, как движение, и были подвергнуты критике за игнорирование смысла поведения. Утверждали, что слово — это больше, чем сотрясание воздуха; оно имеет значение. Скиннер соглашался с этим, но поместил смысл в обстоятельства подкрепления, а не в разум говорящего. Существуют важнейшие теоретические принципы, руководящие экспериментальным анализом поведения. Когда Скиннер спрашивал, нужны ли вообще теории научения, и давал отрицательный ответ, он вовсе не намеревался отказываться от всех теорий. Он отвергал теории, ссылающиеся на ненаблюдаемые гипотетические сущности, которые он считал вымыслом, будь они Эго, когнитивной картой или апперцепцией. Он принимал теорию в том смысле этого слова, которое придавал ему Э. Мах, — как сумму способов, которыми могут коррелировать наблюдаемые переменные, но не более того. Однако, помимо этого, Скиннер руководствовался и теоретическими предположениями на уровне дисциплинарной матрицы, и именно их мы с вами только что рассмотрели. Оперантная методология. В «Поведении организмов» Скиннер дал определение инновационной и радикальной методологии. Во-первых, он выбрал экспериментальную ситуацию, которая сохраняла подвижность поведения, отказываясь разделять ее на произвольные и искусственные «попытки». Организм помещают в некое пространство, и он получает вознаграждение за некоторое поведение, проявленное в любой момент. Можно непосредственно наблюдать за постоянными изменениями поведения в течение некоторого времени, а не за его резкими изменения в момент каждой попытки. Во-вторых, экспериментатор пытается осуществить максимальный контроль над окружающей средой этого организма, т. е. он может манипулировать независимыми переменными или сохранять их на постоянном уровне и, таким образом, непосредственно наблюдать за тем, как они изменяют поведение. В-третьих, для изучения выбирают простой, хотя в чем-то и искусственный ответ. В собственной работе Скиннера это была либо крыса, нажимающая на рычаг, либо голубь, клюющий кнопку для получения пищи или воды. Выбор таких оперантов делает каждый ответ недвусмысленным и легко наблюда- 304 Часть IV. Научная психология в XX веке емым; и несложно вести его количественный подсчет с помощью механизмов для получения кумулятивной записи ответов. Наконец, Скиннер определил уровень ответного реагирования как основной факт для анализа. Его очень легко представить в количественной форме; он привлекает, поскольку является мерой вероятности ответа; и было обнаружено, что он варьирует согласно определенным законам в соответствии с изменениями независимых переменных. Такая простая экспериментальная ситуация резко контрастирует с недостатком контроля, выявленным с помощью проблемных ящиков Торндайка или лабиринтов К. Л. Халла и Э. Ч. Толме-на. Эта ситуация может помочь исследователю дать точное определение проблемы, поскольку ставит организм в условия жесткого контроля. Ученому необходимо только провести предварительное исследование, чтобы выбрать переменные для манипуляций и пронаблюдать их воздействие на уровень реагирования. В этой ситуации существует минимальное количество двусмысленностей по поводу того, чем манипулировать или что измерять. Скиннер обеспечил хорошо сформулированной моделью всех, кто занимается экспериментальным анализом поведения. В методологии Скиннер также стоит особняком среди бихевиористов. Он полностью избавился от статистики и плана эксперимента, диктуемого статистикой. Скиннер полагал, что статистика необходима лишь тем, кто делает логические заключения о внутреннем состоянии, исходя из поведения. Подобные исследователи рассматривают фактически существующее поведение как косвенное измерение внутреннего состояния, загрязненного «шумом», и, таким образом, должны рассмотреть много субъектов и статистически обработать данные, чтобы измерить это гипотетическое состояние. Скиннер изучал само поведение, поэтому никакого «шума» не могло быть. Все поведение подлежит объяснению; ничто не может быть отринуто как не относящееся к делу или как «случайная ошибка». Его экспериментальная парадигма дает настолько чистые результаты и обеспечивает такой уровень контроля, что «шума» просто нет. В результате те, кто занимается экспериментальным анализом поведения, работают с малым количеством субъектов и не используют статистические методы. Статистика не нужна, поскольку на графиках поведения любой может увидеть, как по мере изменения переменных меняется уровень реагирования; никаких умозаключений делать не нужно. Исследование, проведенное на базе таких предположений, обладало ясной нормальной научной формой. Скиннер утверждал, что работы его самого и его последователей не проверяли гипотез, а просто шаг за шагом распространяли экспериментальный анализ поведения на новые области. Для Т. Куна именно решение проблем, а не проверка гипотез было одной из отличительных черт нормальной науки, поскольку нормальные научные исследования скорее расширяют парадигму, а не проверяют ее. О привлекательности четко определенной нормальной науки свидетельствует тот факт, что экспериментальным анализом поведения занимаются так много ученых, что они сформировали свое собственное подразделение в АРА. У Скиннера была своя собственная ясная картина парадигмы экспериментального анализа поведения. Комментируя обучение аспирантов, он отмечал, что его студенты должны быть невежественными в вопросах теории научения, когнитивной психологии, психологии ощущений или психических параметров. Любопыт- Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 305 но, что именно такая образовательная программа была принята в Колумбийском университете после Второй мировой войны (D. L. Krantz, 1973). Следует отметить, что практика уникальной нормальной науки в рамках психологии требует определенной платы. Экспериментальные аналитики создали свои собственные журналы, один в 1958 г. (Journal of Experimental Analysis of Behavior), и еще один — в 1967 г. (Journal of Applied Behavioral Analysis). Изучение цитирования в статьях, публиковавшихся в первом из этих журналов с 1958 по 1969 гг., показало, что его авторы все чаше и чаще цитировали авторов этого же журнала и все реже и реже — каких-либо других; это указывает на возраставшую изоляцию экспериментального анализа поведения от психологии в целом (D. L. Krantz, 1973). Еще явственнее эту изоляцию обозначило создание особого подразделения в АРА. Но Скиннер, подобно 3. Фрейду, хладнокровно смотрел на изоляцию, поскольку, как и Фрейд, был уверен, что только он находится на правильном пути к научной психологии, в то время как все остальные попали в ловушку донаучного прошлого. Интерпретация человеческого поведения В книге «Поведение организмов» Скиннер дал тщательную формулировку своего экспериментального анализа поведения как парадигмы исследования животных. В 1950-е гг., когда остальные бихевиористы были заняты либерализацией своих направлений бихевиоризма, Скиннер начал распространять радикальный бихевиоризм на поведение человека, не изменив ни одной из фундаментальных концепций. Скиннер считал поведение человека не слишком сильно отличающимся от поведения крыс и голубей, которых он исследовал в своей лаборатории. Б. Ф. Скиннер о языке. В рамках радикального бихевиоризма Скиннер предпринял попытку интерпретации языка. Скиннер, мечтавший о писательской карьере, естественно, интересовался языком, и некоторые из его самых ранних, хотя и неопубликованных, работ были посвящены восприятию речи. Он выдвинул ряд идей относительно языка в серии лекций, прочитанных в Гарвардском университете, а затем — в книге «Вербальное поведение» (1957). В то же время он занимался использованием радикального бихевиоризма и экспериментального анализа поведения в качестве основы для построения утопического общества и реконструкции уже существующего. Расширенному рассмотрению этих проблем посвящены его книги «Второй Уолден» (1948) и «Наука и человеческое поведение» (1953). Хотя «большая часть экспериментальных работ, ответственных за прогресс экспериментального анализа поведения, была проведена на других видах... доказано, что результаты оказались удивительно свободными от видовых ограничений... и эти методы можно применить к поведению человека без существенной модификации». Так Скиннер писал в книге «Вербальное поведение», которую считал своей главной работой (Skinner, 1957, р. 3). Конечной целью экспериментального анализа поведения была разработка науки о поведении человека, использующей те же принципы, которые сначала были применены к животным. Распространение анализа на поведение человека все больше интересовало Скиннера после Второй мировой войны. Основания, по которым Скиннер считал допустимым подобное распространение, изложены в статье «Лекция об "обладании" стихотворением» (1971). Эта ста- 306 Часть IV. Научная психология в XX веке тья посвящена созданию Скиннером его единственного опубликованного стихотворения, процитированного в эпиграфе к данной главе. Автор проводит аналогию между «обладанием ребенком» и «обладанием стихотворением»: «Человек рождает стихотворение, а женщина рождает дитя, и мы называем этого человека поэтом, а женщину — матерью. Оба они, по сути дела, представляют собой точки, в которых следы прошлого соединились в определенных комбинациях» (р. 354). Точно так же, как мать не вносит никакого непосредственного вклада в создание младенца, которого вынашивает, «акт сочинительства является актом творения не в большей степени, чем "обладание" фрагментами и кусочками», формирующими стихотворение. В обоих случаях создается нечто новое, но нет творца. И здесь мы снова видим влияние Дарвина: младенец является случайной комбинацией генов, которые могут быть отобраны для выживания, а могут и погибнуть. Стихотворение представляет собой коллекцию фрагментов и кусков вербального поведения, одни из которых могут быть отобраны, а другие отвергнуты для того, чтобы появилось стихотворение. Точно так же, как Дарвин продемонстрировал, что для возникновения и эволюции видов в природе не нужен Божественный Разум, Скиннер пытался показать, что для объяснения языка нет необходимости привлекать нематериальный разум — то, что Декарт называл «уникальной способностью человека». Наиболее подробно аргументация Скиннера представлена в книге «Вербальное поведение». Скиннер не приводит описания экспериментов и лишь пытается оговорить возможность применения своего анализа к языку. Более того, неверно сказать, что он анализирует язык: книга называется «Вербальное поведение», т. е. поведение, подкрепление которого осуществляется другими. Определение включает в себя животное, демонстрирующее поведение под контролем экспериментатора, которые вместе образуют «истинное вербальное сообщество». Оно исключает слушателя в вербальном обмене, за исключением ситуаций, когда слушатель подкрепляет речь (например, подавая реплики или выражая согласие) или действует как различительный стимул (человек разговаривает разным образом со своим лучшим другом и со своим учителем). Определение не ссылается на процесс коммуникации, который, как мы обычно подразумеваем, имеет место в процессе речи. Подход Скиннера контрастирует с подходом Вундта, который исключал из рассмотрения животных, изучал лингвистические процессы как у говорящего, так и у слушателя и пытался описать коммуникацию как Gesamtvorstellung (см. главу 3) от разума говорящего к разуму слушателя. Тем не менее «Вербальное поведение», в основном, посвящено тому, что мы обычно называем языком или, точнее, речью, поскольку Скиннер анализировал только реальные предложения, сказанные в анализируемой окружающей среде, а не гипотетическую абстрактную сущность — «язык». Скиннер ввел в обсуждение вербального поведения большое количество технических понятий. Чтобы наглядно продемонстрировать проведенный им анализ, мы кратко обсудим его концепцию «такта», поскольку она соотносится с проблемой универсалий и поскольку Скиннер считал ее наиболее важным вербальным оперантом. Мы обратимся к набору возможностей подкрепления, состоящему из трех терминов: стимулу, ответу и подкреплению. Такт представляет собой вербальную оперантную ответную реакцию при контроле стимулов в некоторой части фи- Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 307 зической окружающей среды, и правильное применение такта подкрепляется вербальным сообществом. Итак, ребенок получает подкрепление со стороны родителей за произнесение слова «кукла» в присутствии куклы (В. F. Skinner, 1957). Подобный оперант устанавливает контакт с физической окружающей средой и называется тактом. Скиннер свел традиционное представление о ссылке или наименовании к функциональным взаимоотношениям между ответом, его различительными стимулами и его положительным стимулом. Эта ситуация абсолютно аналогична функциональным отношениям, существующими между педалью для крысы в проблемном ящике Скиннера, различительным стимулом, задающим ситуацию для ответа, и пищей, которая его подкрепляет. Анализ такта, проведенный Скиннером, был откровенным распространением парадигмы экспериментального анализа поведения на новую ситуацию. Радикальный анализ такта, проведенный Скиннером, проливает свет на его понимание человеческого сознания и частных стимулов. Скиннер придерживался мнения, что методологические бихевиористы предшествующего периода, такие как Э. Ч. Толмен и К. Л. Халл, ошибались, исключая частные события (например, психические образы или зубную боль) из рассмотрения бихевиоризма просто потому, что эти события частные. Скиннер утверждал, что часть окружающей среды каждого человека включает в себя мир, ограниченный его кожей, стимулы из которого обладают привилегированным доступом к этому человеку. Подобные стимулы могут быть неизвестны внешнему наблюдателю, но они переживаются человеком, который обладает ими, могут контролировать поведение и, таким образом, должны быть включены в любой бихевиористский анализ человеческого поведения. Многие вербальные утверждения находятся под таким контролем, в том числе и сложные такты. Например, фраза «у меня болят зубы» — пример тактового ответа, контролируемого внутренней болевой стимуляцией определенного сорта. Простой анализ подразумевает важное заключение. До какой степени мы в состоянии произносить подобные утверждения как частные такты? На этот вопрос Скиннер отвечал следующим образом: вербальное сообщество обучило нас наблюдать за нашими частными стимулами, подкрепляя высказывания, имеющие к ним отношение. Родителям полезно узнать, чем расстроен ребенок, поэтому они стараются научить ребенка вербальному поведению в виде самоотчетов. «У меня болят зубы» указывает на визит к дантисту, а не к педиатру. Таким образом, подобный ответ обладает дарвинистской ценностью для выживания. Именно эти частные стимулы самонаблюдения составляют сознание. Отсюда следует, что человеческое сознание — это продукт практики подкрепления со стороны вербального сообщества. Человек, выросший в сообществе, которое не подкрепляло самоописания, не осознавал бы ничего, кроме ощущения бодрствования. Этот человек не обладал бы самосознанием. Самоописание также позволило Скиннеру дать объяснение явно целенаправленному вербальному поведению, не ссылаясь на намерение или цель. Например, кажется, что фраза «Я ищу очки» описывает мои намерения, но Скиннер (Skinner, 1957, р. 145) утверждает: «Подобное поведение можно счесть эквивалентом следующего: когда я вел себя таким образом в прошлом, я находил свои очки и затем пере- 308 Часть IV. Научная психология в XX веке ставал вести себя так». Намерение представляет собой менталистский термин, который Скиннер редуцировал до физического описания состояния тела человека. Последней темой «Вербального поведения» стало мышление. Скиннер продолжал изгнание картезианского ментализма, утверждая, что «мышление — это просто поведение». Он отвергал взгляды Дж. Уотсона, согласно которым мышление представляет собой субвокальное поведение, поскольку большая часть скрытого поведения не является вербальной, хотя может контролировать явное поведение способом, характерным для «мышления»: «Я думаю, мне следовало бы пойти» можно перевести, как «Я обнаружил, что я иду» (1957, р. 449), — ссылка на стимулы самонаблюдения, но невербальные. Чрезвычайная простота аргументации Скиннера затрудняет ее понимание. После того как Скиннер отказался от признания существования разума, единственное, что осталось — это поведение, поэтому мышление должно представлять собой поведение, контролируемое вероятностью подкрепления. Мышление Скиннера было, в его терминах, просто «общей суммой ответных реакций на сложный мир, в котором он жил». Мысль — это всего лишь такт, который мы заучили, с тем чтобы применять определенные формы поведения, такт, который Скиннер просил людей забыть или, по крайней мере, не учить ему детей. Поскольку Скиннер стремился не просто описать поведение животных или человека, но хотел его контролировать, то контроль представляет собой фундаментальную часть экспериментального анализа поведения. Скиннер полагал, что существующий контроль человеческого поведения, основанный на психических фикциях, в лучшем случае, неэффективен, а в худшем — вреден. Научное конструирование культуры. Во время Второй мировой войны Скиннер работал над системой наведения ракет «воздух-земля», которая получила название «Проект Оркон», т. е. «проект органического контроля». Он обучал голубей, находящихся внутри ракеты, клевать проецируемое изображение мишени, на которую ракета была нацелена. Посредством клевков голуби контролировали ракету и направляли её к цели, до тех пор, пока она не попадала в нее, уничтожая как цель, так и голубей. Скиннер добился настолько полного контроля над поведением голубей, что они смогли выполнять самые трудные маневры. Скиннер пришел к выводу о возможности полного контроля над поведением любого организма. Но начальство Скиннера сочло проект неосуществимым, и ракеты, управляемые голубями, так никогда и не взлетели. Тем не менее вскоре после этого Скиннер написал свою самую популярную книгу «Второй Уолден» (1948), утопический роман, основанный на принципах экспериментального анализа поведения. В этой книге два персонажа представляют самого Скиннера: Фрэзер (экспериментальный психолог и основатель утопической общины, которая и получила название «Второй Уолден») и Баррис (скептически настроенный посетитель, в конце концов склонившийся к жизни в «Уолдене»). Фрэзер описывает «Второй Уолден» как опытный полигон экспериментального анализа поведения и заявляет: «Ну, что вы скажете о планировании личности? О контроле над поведением? Дайте мне детальное описание того, какой человек вам нужен, и я предоставлю вам такого человека... Подумайте о возможностях! Общество, в котором нет неудач, нет скуки, нет излишних усилий... Позвольте нам контролировать жизни наших детей, и вы увидите, что мы сможем из них сделать» (р. 274). Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 309 Рассматривая бихевиоризм, мы уже встречались с идеей контроля. Вспомните заявления Дж. Уотсона о том, что он может воспитать из любого ребенка кого угодно — они так напоминают высказывания скиннеровского Фрэзера о контроле! Мы также видели, что обещания установить социальный контроль способствовали успеху теорий Уотсона. Скиннер унаследовал прогрессистское желание осуществлять научный контроль над жизнью людей во имя интересов общества или, точнее, выживания общества как высшей ценности для Ч. Дарвина и Скиннера. Ощущается у Скиннера и унаследованная от Просвещения безраздельная вера в прогресс. В век, лишенный иллюзий, Скиннер просил не отказываться от утопических мечтаний Руссо, но построить утопию на принципах экспериментального анализа поведения. Если поведение голубей можно контролировать таким образом, что птицы ведут ракеты навстречу смерти, то и людей, чье поведение детерминировано таким же образом, можно контролировать, чтобы они были счастливы и продуктивны, чувствовали себя свободными и благородными. «Второй Уолден» был первой попыткой Скиннера описать свои представления. Бихевиоризм и человеческий разум Неформальный бихевиоризм. Мы увидели, что радикальный бихевиоризм Б. Ф. Скиннера продолжал традицию Дж. Уотсона, отвергавшую все внутренние причины поведения. Но другие бихевиористы во главе с К. Л. Халлом и Э. Ч. Толменом так не считали. После Второй мировой войны одному классу внутренних причин, когнитивным процессам, уделяли все больше и больше внимания. Психологи рассматривали познание под различными углами зрения, в том числе и с позиций неохал-лианского «либерального», или неформального, бихевиоризма, и американские и европейские психологи предложили множество не связанных друг с другом теорий. В конце концов, самый важный подход к познанию вырос из математики и электротехники и имел мало общего с психологией и ее проблемами. Это было создание области искусственного интеллекта посредством изобретения компьютера. Мало кто из бихевиоралистов был готов согласиться со Скиннером в том, что организмы «пусты» и что утверждения о существовании в организме механизмов, связывающих стимул и ответ, беспочвенны. Они верили в то, что поведение, особенно «феномены значения и намерения, так наглядно демонстрируемые в человеческом речевом поведении, полностью освободятся от одноступенчатых концепций» черного ящика психологии в рамках двучленной схемы «стимулреакция» (С. Osgood, 1957). Для психологов, занимавшихся высшими психическими процессами человека, было очевидно, что люди обладают «символическими процессами», способностью к внутреннему представлению мира и что ответные реакции человека контролируются этими символами, а не непосредственно внешней стимуляцией. Концепция опосредования. Опираясь на концепции К. Л. Халла, оппоненты бихевиоризма ввели понятия механизма r-s и «акта чистого стимула». Механизм r-s , или частичный антиципирующий цель ответ, был предложен для того, чтобы справиться с ошибками особого типа, которые делали крысы, изучавшие лабиринт. Нередко Халл наблюдал, что животные сворачивали в ходы, заканчивавшиеся тупиком, прежде чем добирались до последнего пункта выбора 310 Часть IV. Научная психология в XX веке перед целью. Ошибка всегда заключалась в том, что правильный ответ давали чересчур рано и, чем ближе к цели, тем с большей вероятностью. Так, например, если последний правильный поворот был направо, то ошибка крысы чаще всего состояла в том, что она поворачивала направо на одну точку выбора раньше той, которая вела к цели. Халл объяснил свое открытие тем, что у животных происходила классическая выработка условных рефлексов по И. П. Павлову в то время, когда в ходе предыдущих попыток они получали пищу в ящике цели. В результате стимулы ящика цели порождали ответную реакцию слюноотделения. Из-за генерализации стимулы в последней, правильной точке выбора также порождали слюноотделение, и при дальнейшей генерализации то же самое делали и другие стимулы в лабиринте. Следовательно, по мере того как крыса передвигалась по лабиринту, в предвкушении пищи слюноотделение у нее становилось все сильнее и сильнее, и стимулы, порожденные слюноотделением, подталкивали животное свернуть на право (в рассматриваемом случае). Следовательно, животное все с большей вероятностью сворачивало бы в тупик, перед тем как добраться до последней дорожки, ведущей к цели. Поскольку ответная реакция слюноотделения была скорее скрытой (ненаблюдаемой), чем явной, Халл обозначил ее как г, а вызывающий ее слюноотделительный стимул — как s. Поскольку триггером ответной реакции слюноотделения были стимулы лабиринта, а она сама влияла на поведение, то ее можно было рассматривать как часть поведенческого ряда S-R: S - r -s - R. r ^ " слюноотделения стимулы слюноотделения Второй концепцией Халла, ведущей к теории опосредования, был акт чистого стимула. Халл отмечал, что некоторые формы поведения не влияют на окружающую среду, и высказал предположение о том, что они имеют место для того, чтобы обеспечить поддержку стимула к поведению другого вида. Например, если вы попросите людей описать, как они завязывают шнурки на ботинках, обычно они будут совершать шнурующие движения пальцами, в то же время вербально описывая, что они делают. Подобное поведение и является примером акта чистого стимула по Халлу. Не так уж трудно вообразить, как эти акты происходят внутри, без какой-либо внешней демонстрации. Например, если задать вопрос «Сколько окон в вашем доме?», вы, вероятно, мысленно пройдете по дому и сосчитаете окна. Подобные процессы опосредуют внешние стимулы и наши ответы на них. Психологи неохаллианского толка рассматривают символические процессы у человека как внутренние продолжения последовательности S-R: S - (r - s) - R. Внешний стимул вызывает внутренний опосредующий ответ, который, в свою очередь, обладает свойствами внутреннего стимула; именно внутренние, а не внешние стимулы вызывают видимое поведение. «Огромное преимущество такого решения заключается в том, что, поскольку каждая стадия представляет собой S-R-процесс, мы можем просто перенести весь концептуальный аппарат одноступенчатой психологии в рамках двучленной схемы "стимул-реакция" на эту новую модель, без применения новых постулатов» (С. Osgood, 1956; р. 178). Итак, можно допустить существование когнитивных процессов внутри теории поведения, не отказываясь от четкой формулировки S-R и не изобретая никаких уникальных психических процессов у человека. Поведение можно объяснить в терминах S-R поведенческих рядов, за исключением того, что некоторые ряды невидимы и происходят внутри организма. Бихевиоралисты получили метаязык для описания Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 311 смысла, языка, памяти, решения проблем и других форм поведения, явно выходящих за пределы компетенции радикального бихевиоризма. Подход, описанный Ч. Осгудом, приобрел множество сторонников. Осгуд применил его к языку, уделив особое внимание проблеме смысла, который он пытался измерить, исходя из бихевиористских позиций, с помощью своей семантической дифференциальной шкалы. Ирвин Мальтман (Irving Maltman, 1955) и Альберт Госс (Albert Goss, 1961) применили этот подход к решению проблем и формированию понятий. Самой широкой программой либерального толка по психологии человека стала теория социального научения, во главе которой стоял Нил Миллер (род. в 1909 г.). Вместе с другими сотрудниками Института человеческих отношений им. К. Л. Халла при Йельском университете он пытался создать психологию, которая воздала бы должное прозрениям 3. Фрейда относительно человеческих обстоятельств, но оставалась бы в рамках объективной 5-7?-психологии. Они принижали аксиомы и квантификацию работы К. Л. Халла на животных, чтобы включить людей в схему S-R, и добавили опосредование как способ обсуждения психической жизни в более точных, чем у Фрейда, терминах. Миллер (N. Miller, 1959) описал свое направление бихевиоризма, включавшее весь лагерь неохаллианцев — сторонников опосредования, как «либерализованную S-R-теощю», что соответствует истине. Сторонники теории социального научения не отвергали S-R-тео-рию; они лишь смягчали ее ограничения, чтобы охватить человеческий язык, культуру, а также психотерапию. Говард и Трейси Кендлер (Howard and Tracy Kendler, 1962, 1965), например, применили теорию опосредования к дискриминативному научению людей, показав, что различия в паттернах дискриминативного научения у животных, детей и взрослых людей можно объяснить, если принять тот факт, что у животных редко развивается опосредованный ответ и что способность к его формированию появляется у детей среднего возраста. Концепция опосредования стала творческим ответом бихевиористов неохаллианского толка на необходимость объяснения человеческого мышления. Но сторонники опосредования не оставили нетронутой теорию S-R, поскольку им пришлось модифицировать принадлежащие К. Л. Халлу версии периферической теории и теории эволюционной непрерывности, для того чтобы создать теорию, способную воздать должное высшим психическим процессам человека. Халл рассматривал частичный антиципирующий цель ответ и чистый акт стимула как реальные, хотя и скрытые, двигательные реакции, которые могут входить в поведенческий ряд; напротив, сторонники опосредования считали, что оно происходит в центральной нервной системе — головном мозге, и отказались от учения о «мышечных подергиваниях» Дж. Уотсона и Халла. Халл хотел получить один набор законов научения, который охватывал бы все формы поведения, по меньшей мере, млекопитающих; сторонники опосредования уменьшили его притязания, допуская, что, хотя теория S—R и может быть универсальной, необходимо делать особые допущения для различных видов и стадий развития. Тем не менее изменения, разработанные неохаллианцами, имели эволюционную, а не революционную направленность: Нил Миллер был прав, утверждая, что они не ниспровергли теорию S-R, а придали ей более либеральный характер. Хотя в 1950-х гг. опосредованный бихевиоризм был основной теоретической позицией, в конце концов оказалось, что он стал мостом, связавшим умозаключительный 312 Часть IV. Научная психология в XX веке бихевиорализм 1930-1940-х гг. и умозаключительный бихевиорализм 1980-х гг.: когнитивную психологию. Схемы процессов опосредования очень быстро стали чудовищно громоздкими (см., например, уже цитировавшиеся работы Ч. Осгуда). К тому же не было веских оснований считать ненаблюдаемые процессы последовательностями реакций и стимулов (г и s). Приверженность сторонников теории опосредования интернализирующему языку S-R проистекала прежде всего из их желания соблюсти строгость теорий. По сути, у них не было другого языка, чтобы четко и дисциплинированно обсуждать психические процессы. Но когда пришел новый язык, способный обеспечить строгость и точность (язык компьютерного программирования), сторонники теории опосредования покинули свой спасательный плот r-s ради того, чтобы взойти на борт океанского лайнера переработки информации. Вызовы, брошенные бихевиоризму Картезианская лингвистика Если в 1950-х гг. кого-нибудь из психологов можно было поставить рядом с Дж. Уотсоном по степени радикальности взглядов, то это был Ноам Хомски. В лингвистике Хомски возродил то, что называл рационалистической программой Декарта, предложив крайне формальное представление о языке как органе, посредством которого рассудок выражает сам себя, и воскресив представление о врожденных идеях. Поскольку Хомски считал язык рациональной особенностью, уникальной для человека, он вступил в конфликт с бихевиористскими толкованиями языка. Атака на «Вербальное поведение». Со времен Декарта язык рассматривали как особую проблему любой механистической психологии. Студент К. Л. Халла Спенс подозревал, что язык может оказаться непригодным для законов научения человека, полученных на базе исследования животных. В 1955 г. неформальный бихевиорист Ч. Осгуд отозвался о проблемах смысла и восприятия как о «Ватерлоо современного бихевиоризма» и в ответ попытался создать теорию опосредования языка, применимую только к людям (С. Osgood, 1957). Философ Н. Малкольм (Norman Malcolm, 1964), с симпатией относившийся к бихевиоризму, рассматривал язык как «существенное различие между человеком и низшими животными». Но Скиннер не был согласен с картезианскими взглядами, которые частично разделяли даже его соратники-бихевиористы. Одной из задач книги «Вербальное поведение» было показать, что язык, хотя и являющийся сложной формой поведением, можно объяснить, исходя только из принципов поведения, сформулированных на базе изучения животных. Следовательно, Скиннер отрицал специфику вербального поведения и наличие фундаментальных различий между человеком и низшими животными. Подобно тому как эмпирик Д. Юм пробудил И. Канта от его догматического сна и повел на защиту трансцендентного разума, юмовская трактовка языка в изложении Скиннера вызвала контратаку рационалистов, заявивших о том, что бихевиоризм не просто ограничен, но и неверен. Более того, вместо него была выдвинула рационалистская трактовка языка. В следующем разделе мы рассмотрим новую психолингвистику; здесь же мы суммируем результаты атаки рационализма на «Вербальное поведение». Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 313 В 1959 г. журнал Language опубликовал большой обзор книги Скиннера «Вербальное поведение», написанный молодым и неизвестным лингвистом по имени Ноам Хомски. Хомски нападал не только на работу Скиннера, но и на эмпирические идеи в лингвистике, психологии и философии вообще. Он назвал произведение Скиннера доведением бихевиористских теорий до абсурда и мифологией, а не наукой (цит. по: L. Jakobovits and M. Miron, 1967). Это были слова гневного революционера, и обзор Хомски стал, возможно, единственной влиятельной статьей но психологии, вышедшей в свет после бихевиористского манифеста Дж. Уотсона в 1913 г. Основной смысл критики Хомски в адрес книги Скиннера заключался в том, что это произведение представляет собой «упражнение в говорении двусмысленностей». Фундаментальные технические термины Скиннера — стимул, ответ, подкрепление и т. д. — обладают установленным значением в экспериментах по научению животных, но, вопреки заявлениям Скиннера, без серьезной модификации их нельзя распространить на человека. Хомски утверждал, что, если попытаться использовать термины Скиннера в строго техническом смысле, можно продемонстрировать, что они неприменимы к языку, а если придать этим терминам метафорическое расширение, они становятся настолько неопределенными, что это ни в коей мере не улучшает традиционных лингвистических представлений. Хомски методично нападал на каждую концепцию Скиннера, но мы рассмотрим только два примера: его анализ стимула и подкрепления. Очевидно, что для любого бихевиориста правильные определения стимулов, контролирующих поведение, очень важны. Но определение стимула представляет большую трудность, ее отмечали и Торндайк, и другие ученые. Следует ли определять стимулы в чисто физических терминах, независимых от поведения, или же в терминах их воздействия на поведение? Если мы примем первое определение, то поведение выглядит не подчиняющимся законам, поскольку очень немногие стимулы в такой ситуации могут воздействовать на поведение; если же мы примем второе определение, то поведение становится по определению подчиняющимся законам, поскольку тогда бихевиористы рассматривают только те стимулы, которые постоянно определяют поведение. Хомски обратил на эту проблему особое внимание. Во-первых, он указал, что говорить, будто каждый фрагмент вербального поведения находится под контролем стимула, с научной точки зрения бессмысленно, поскольку мы всегда можем обнаружить некоторый стимул для любой ответной реакции. Человек смотрит на картину и говорит: «Это Рембрандт, не так ли?» Скиннер утверждал бы, что определенные тонкие свойства картины определяют ответ. Но человек мог сказать и: «Сколько это стоит?»; «Это не гармонирует с обоями»; «Вы повесили ее слишком высоко»; «Это отвратительно!»; «У меня дома есть точно такая же»; «Это подделка» и так далее, практически до бесконечности. Не имеет значения, что сказано, можно обнаружить некоторое свойство, которое «контролирует» поведение. Хомски утверждал, что при таких обстоятельствах не существует предсказания поведения и уж наверняка нет серьезного контроля. Система Скиннера вовсе не представляет собой шага вперед в области научного контроля поведения, на что претендует. 314 Часть IV. Научная психология в XX веке Хомски также указывал, что определение стимула, данное Скиннером, становится безнадежно туманным и метафоричным по мере удаления от строгой обстановки лаборатории. Скиннер говорит о «регуляции поведения удаленными стимулами», при которой стимул вовсе не должен контактировать с говорящим, и утверждает, что употребление грамматических форм прошедшего времени определяется неуловимым свойством стимулов, о которых мы говорим, как о действии в прошлом. Но какие физические измерения определяют действие в прошлом? Хомски утверждал, что в данном случае Скиннер не сказал ничего нового о предполагаемой регуляции вербального поведения стимулами. Затем Хомски рассмотрел подкрепление, еще один термин, которому легко дать определение в обычных экспериментах по оперантному научению в терминах получения пищи или воды. Хомски утверждал, что применение Скиннером этого термина по отношению к вербальному поведению весьма туманно. Рассмотрим представление Скиннера об автоматическом самоподкреплении. Разговор с самим собой автоматически представляет собой самоподкрепление; именно поэтому люди это делают. Подобным же образом говорят, что мышление является поведением, которое автоматически воздействует на своего обладателя и, следовательно, служит подкреплением. Рассмотрим также то, что можно назвать «отдаленным подкреплением»: для писателя, которому не удается добиться признания при жизни, подкреплением может быть ожидание позднейшей славы. Хомски (N. Chomsky, 1959/1967, р. 153) утверждал, что «представление о подкреплении вообще утратило какой-либо смысл...» Человек может получать подкрепление, хотя не производит никакого ответа (мышление), подкрепляющий «стимул» совсем не обязательно должен соприкасаться с «подкрепляемым человеком» (отдаленное подкрепление), а может и вообще не существовать (автор может никогда не добиться успеха). Хомски не считал книгу Скиннера «Вербальное подкрепление» с изложением подлинной научной гипотезы. Его острая и жесткая критика, в сочетании с собственной позитивной программой, ставила целью ниспровержение бихевиористской психологии, а не ее либерализацию, как это имело место в случае с Н. Миллером, или расширение ее границ, к чему призывал К. Роджерс. Хомски полностью отрицал бихевиоризм. Язык и разум. Разделяя рационалистские, картезианские взгляды, Хомски (N. Chomsky, 1966) придерживался мнения, что никакой бихевиористский подход не в состоянии справиться с бесконечной созидательностью и подвижностью языка. Он утверждает, что можно понять творчество, лишь признав тот факт, что язык представляет собой систему, управляемую правилами. Частью психических процессов человека является набор грамматических правил, который позволяет генерировать новые предложения, соответствующим образом комбинируя лингвистические элементы. Таким образом, каждый человек может генерировать бесконечное количество предложений посредством повторного применения грамматических правил, точно так же как человек может бесконечно генерировать числа, многократно применяя правила арифметики. Хомски утверждает, что язык человека нельзя понять до тех пор, пока психология не опишет правила грамматики, психические структуры, лежащие в основе говорения и слушания. Поверхностный би- Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 315 хевиористский подход, который изучает лишь речь и слушание, но пренебрегает внутренними правилами, руководящими речью и слушанием, неадекватен. В попытке возродить картезианский рационализм в XX в. Хомски выдвинул нативистскую теорию научения языку, в дополнение к формальной, управляемой правилами, теории языка взрослых. Он предположил (N. Chomsky, 1959,1966), что дети обладают биологическим устройством для приобретения конкретного языка, которое руководит научением родному языку в возрасте от 2 до 12 лет. Таким образом для Хомски, как и для Декарта, язык является уникальной принадлежностью людей. В одном аспекте нативизм Хомски еще последовательнее, чем у Декарта: Декарт предполагал, что люди обладают языком, потому что они (единственные среди животных) могут думать и выражать себя в языке, тогда как Хомски считает, что сам по себе язык, а не более общая способность к мышлению, — это видо-специфичный признак человека. Вскоре после того, как Хомски предложил свои взгляды на обсуждение, психологи-бихевиоралисты возродили старый проект Ламетри по обучению языку обезьян. Для этого использовались язык символов, компьютерные языки и системы значков. Результаты проекта оцениваются очень противоречиво (Т. Н. Leahy and R. J. Harris, 2000), но ясно, что, хотя обезьяны могут усвоить грубую коммуникацию посредством символов, они не в состоянии научиться чему-то, хотя бы отдаленно напоминающему человеческий язык. Идеи Хомски оказали чрезвычайно большое влияние на психолингвистику, быстро и полностью вытеснив бихевиористские подходы — как теорию опосредования, так и взгляды Скиннера. Многие психологи пришли к убеждению, что бихевиористские взгляды были ложными, и занялись обновленными исследованиями языка в духе идей Хомски. Техническая система Хомски, описанная в работе «Синтаксические структуры» (вышедшая в свет в 1957 г., тогда же, когда и «Вербальное поведение»), предлагала новую теорию, на базе которой планировались исследования. Исследования шли друг за другом, и на протяжении всего лишь нескольких лет идеи Хомски породили намного больше эмпирических работ, чем взгляды Скиннера. Противоречивый нативизм Хомски стимулировал исследование языка детей. Влияние, оказанное Хомски, великолепно описал Джордж Миллер. В 1950-х гг. Миллер был приверженцем бихевиористской картины языка, но личное знакомство с Хомски побудило его к отказу от старой парадигмы. В 1962 г. он писал: «В процессе моей работы я, похоже, стал очень старомодным психологом. Сейчас я верю, что разум — это нечто большее, чем просто англосаксонское слово из четырех букв; человеческий разум существует, и работа психологов и состоит в том, чтобы его изучать» (р. 762). Разум, изгнанный Дж. Уотсоном в 1913 г., вернулся в психологию усилиями стороннего человека — Ноама Хомски. Акцент Хомски на управляемую правилами природу языка помог формированию позднейших теорий обработки информации, которые объявили, что правилам подчиняется все поведение в целом. Разрушение основ Как раз в то время, когда гуманистическая психология бросила вызов господству бихевиоризма, некоторые фундаментальные рабочие предположения бихевиоризма, и даже бихевиорализма, стали подвергаться сомнению. В сочетании с нападками 316 Часть IV. Научная психология в XX веке критиков, возникшие сомнения помогли открыть путь к формулировке новых теорий, одни из которых принадлежали традиции бихевиорализма, а другие были более радикальными. Исчезновение позитивизма В 1930-х гг. логический позитивизм послужил философским оправданием бихевиоризма и помог дать новое определение психологии как науки о поведении, а не о разуме. Позитивизм модифицировал, по крайней мере, формулировки ведущих теорий научения того времени и полностью привлек на свою сторону молодых экспериментальных психологов, которые вверили свою судьбу операционализ-му, используя его как аналитическое средство, позволяющее определять, какие проблемы заслуживают исследования, а какие являются тупиковыми. Но с конца 1950-х гг. наметилась тенденция к пересмотру методологических взглядов науки. С момента своего появления логический позитивизм претерпевал постоянные изменения, которые все дальше уводили его от простого логического позитивизма 1920-х гг. Например, в 1930-е гг. было признано, что теоретические термины нельзя четко связать с наблюдениями с помощью одноступенчатого операционального определения; факт, который некоторые психологи признали, не отказавшись от жаргона операционализма. Но философы следующего поколения перестали принимать идеи позитивизма, и в 1960-х гг. он сошел на нет. В 1969 г. был опубликован сборник статей «Наследие логического позитивизма» (P. Achinstein and S. F. Barker, 1969). Позитивизм критиковали с разных точек зрения, но наиболее фундаментальные возражения заключались в том, что его научная практика была ложной. Такие исторически ориентированные философы науки, как Томас Кун и Стивен Тоул-мин, продемонстрировали, что предполагаемая объективность науки была мифом (см. главу 1). Было показано, что позитивистское представление о науке как о логичной системе, состоящей из аксиом, теорем, предсказаний и верификаций, искажает и фальсифицирует ее, поскольку наука — это живая, подверженная ошибкам сфера человеческой деятельности. Взгляды Т. Куна приобрели популярность среди психологов. По мере того как в конце 1960-х гг. когнитивная психология сменяла бихевиоризм, появлялись ссылки на столкновение парадигм и научные революции. Доктрина Куна, казалось, оправдывала революционные склонности: бихевиоризм должен быть ниспровергнут, его нельзя реформировать. Многие психологи были заражены радикальным духом 1960-х гг., который стремились привнести в науку. Использование «Структуры научной революции» поднимает одну интересную проблему социальной психологии. Может ли восприятие революции быть самоисполняющимся пророчеством? Возникла бы так называемая революция против бихевиоризма, если бы не было книги Куна? Или могла ли вера в идеи Куна создать видимость революции там, где на деле имелась лишь концептуальная эволюция? Мы вернемся к этим вопросам в следующей главе, когда снова зададимся вопросом: а была ли революция? Сейчас же для судьбы бихевиоризма важно то, что в конце 1960-х гг. лишь единицы из философов науки верили, что позитивизм может быть заслуживающей доверие философией науки. Многие отвергали социаль- Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 317 но-психологические подходы Куна, но было ясно, что позитивизм полностью себя исчерпал. Позитивизм просто-напросто исчез, а вместе с ним исчезли и философские основы бихевиоризма. Ограничения в научении животных Помимо позитивистской философии, краеугольным камнем бихевиоризма были эмпирические исследования поведения животных. Дж. Уотсон начинал свою карьеру как психолог животных, а Э. Ч. Толмен, К. Л. Халл и Б. Ф. Скиннер редко исследовали человеческое поведение, предпочитая более контролируемые ситуации, в которые можно было поместить животных. Высказывались ожидания, что эксперименты на животных помогут выявить общие законы поведения, применимые к широкому спектру видов, включая человека, с внесением незначительных модификаций или вообще без них. Э. Ч. Толмен говорил о когнитивных картах крыс и человека, К. Л. Халл — об общих законах поведения млекопитающих, а Б. Ф. Скиннер — о распространении принципов поведения животных на вербальное поведение. Полагали, что принципы, проявившиеся в искусственно контролируемых экспериментах, должны показать пути научения всех организмов, независимо от формирования их условных рефлексов в процессе эволюции. Предположение об универсальности было решающим в бихевиористской программе, поскольку, если законы научения являются видоспецифичными, изучение поведения животных бессмысленно для понимания людей. Но доказательства, накопленные на протяжении 1960-х гг., показали, что законы научения, открытые для крыс и голубей, не были общими, равно как и то, что существуют серьезные ограничения, в зависимости от того, какие животные и чему научаются, ограничения, диктуемые эволюционной историей животного. Эти доказательства были получены как в психологии, так и в других дисциплинах. С одной стороны, психологи открыли аномалии в применении законов научения во многих ситуациях; с другой стороны, этологи продемонстрировали важность врожденных факторов для понимания поведения животного в естественной окружающей среде его предков. Дурное поведение организмов. Работая над ракетами, управляемыми голубями, Скиннер сотрудничал с молодым психологом Келлером Бриландом, на которого возможности контроля поведения произвели такое глубокое впечатление, что он сам и его жена стали профессиональными дрессировщиками животных. Как писал Скиннер в 1959 г.: «Поведение можно формировать в соответствии с инструкцией и поддерживать его по своему желанию почти без всяких ограничений... Келлер Бриланд специализируется в изготовлении поведения как предмета торговли». Заявления Скиннера о Бриланде напоминают похвальбу Фрэзера из «Второго Уолдена» о производстве человеческих личностей по заказу. Но в процессе своей работы по обучению животных необычным формам поведения чета Бриландов обнаружила, что многие животные вели себя не так, как им следовало бы. В 1961 г. они сообщили о своих трудностях в статье, название которой, «Дурное поведение организмов», обыгрывало название первой книги Скиннера — «Поведение организмов». Например, они пытались научить свиней носить монеты и складывать их в свинью-копилку. Им удавалось научить животных, но затем они теряли навык. Свиньи подбирали монету, роняли ее на землю и зарывали 318 Часть IV. Научная психология в XX веке носом, а не складывали в копилку. Чета Бриландов отметила, что они обнаружили много случаев, когда животные «оказывались пойманными в ловушку сильного инстинктивного поведения», которое побеждало поведение, приобретенное в результате научения. В природных условиях свиньи отрывают носом свою пищу, и поэтому они зарывали монеты, которые были приучены собирать для того, чтобы получить пищевое подкрепление. Бриланды (К. Breland and M. Breland, 1961/ 1962) пришли к выводу, что психологам следует изучить «скрытые предположения, ведущие к подобным разочарованиям» в общих законах научения, предложенных бихевиоризмом. Они явно ставили под сомнение прагматические предположения бихевиоризма в свете экспериментальных аномалий. Бриланды выделили три таких предположения: животное представляет собой tabula rasa; видовые различия не имеют значения; в процессе выработки условных рефлексов ответные реакции можно выработать на любые стимулы. Эти предположения, для эмпиризма фундаментальные, и были высказаны ведущими бихевиориста-ми. Ограничения этих предположений высказывались и ранее, но после публикации данных Бриландов началась настоящая лавина сообщений, ставивших эти предположения под вопрос, причем наблюдения были сделаны в контролируемых условиях. Борьба с бумажной фабрикой Академии. Одним из исследований, данные которого подрывали основы бихевиоризма, стала работа Джона Гарсия (J. Garcia, В. К. McGowan and К. F. Green, 1972) и его сотрудников. Гарсия был студентом И. Кречевского, любимого ученика Э. Ч. Толмена. Гарсия исследовал то, что называл «рефлекторной тошнотой» — пример классической выработки условного рефлекса. Стандартные эмпирические предположения, сформулированные И. П. Павловым, заключались в том, что любой стимул может действовать как условный раздражитель, благодаря которому посредством формирования условного рефлекса можно получить любую ответную реакцию в качестве условного ответа. То есть любой стимул можно сделать условным раздражителем для получения любого ответа. Дальнейшие эмпирические исследования указывали, что, для того чтобы научение имело место, условный и безусловный раздражители должны следовать друг за другом с интервалом в полсекунды. Используя разнообразные методы, Гарсия позволял крысам пить жидкость с необычным вкусом, а затем через час вызывал у них тошноту. Вопрос состоял в том, научатся ли крысы избегать места, где они чувствовали тошноту, безусловного раздражителя, напрямую связанного с тошнотой, или раствора, который они пили, хотя это событие было удалено по времени от безусловного ответа. Всегда происходило последнее. Обычные законы классической выработки условного рефлекса не работали. Гарсия утверждал, что крысы инстинктивно знали, что тошнота должна быть связана с чем-то, что они ели, а не раздражителями, предъявленными в момент тошноты. Это имело большой смысл для эволюции, поскольку тошнота в условиях дикой природы с большей вероятностью вызвана питьем испорченной воды, нежели кустом, под которым крыса сидела в тот момент, когда почувствовала тошноту. С биологической точки зрения более адаптивно связывать с тошнотой вкус, а не визуальные или слуховые раздражители. Следовательно, весьма вероятно, что эволюция ограничивает то, какие именно стимулы могут быть ассоциированы с теми или иными ответными реакциями. Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 319 Исследования Гарсия вначале натолкнулись на крайний скептицизм, а ведущие журналы, посвященные поведению животных, не захотели опубликовать их результаты. Но работы других исследователей продемонстрировали, что в случае многих форм поведения эволюционное наследие животного накладывает явные ограничения на то, чему оно может научиться. Сейчас исследования Гарсия считаются классическими. В 1961 г. Бриланды установили, что этологические исследования сделали для понимания поведения животных больше, чем бихевиористские лабораторные эксперименты. В 1970-х гг. некоторые психологи животных заявляли, что в изучении научения животных произошла революция, вдребезги разбившая старую парадигму (R. С. Bolles, 1975). Хотя подобная оценка была преждевременной, существование в 1970-е гг. книг и сборников статей, посвященных ограничениям научения, указывало, что это направление научения животных претерпевало период смуты: опора на общие законы научения канула в прошлое. Этот кризис выявил интересный факт, связанный с влиянием на американскую психологию трудов Дарвина. И функционалисты, и бихевиористы рассматривали разум и поведение как адаптивные процессы, приспосабливающие организм к окружающей его среде. Мы видели, что анализ научения, проведенный Скиннером, недвусмысленно и осознанно базировался на применении естественного отбора. Тем не менее бихевиоризм принимал эмпирические предположения парадигмы Спенсера о tabula rasa и общих для всех видов законов научения и игнорировал вклад эволюции в поведение. Это было продуктом еще одного бихевиористского допущения, периферической теории. Конечно, бихевиористы признавали, что собака не может реагировать на звук, который не может услышать, не может она и летать. Эти ограничения, однако, касались лишь периферических сенсорных и двигательных способностей. Поскольку бихевиоризм отрицал существование центральных процессов, он не мог признать существования для них эволюционных ограничений. Следовательно, приходилось предположить, что, до тех пор пока организм может ощущать стимул, он может ассоциироваться с любым физически возможным ответом. Но многие из загадочных явлений, открытых такими исследователями, как чета Бриландов и Гарсия, явно касались вкусов, изображений или звуков, которые животные могли ощущать, но не ассоциировали с поведением. Похоже, что такие открытия указывали на существование центрального контроля над научением — контроля, который хотя бы частично был обусловлен наследственностью. Следовательно, хотя бихевиоризм, вслед за функционализмом, принимал теорию естественного отбора как концептуальный инструмент, он отрицал последствия эволюции, имеющие видовую направленность, поскольку отрицал централизм. Наконец, мы можем отметить, что крайний эмпиризм бихевиоризма отрицал уже установленные ограничения научения. Например, сам Э. Л. Торндайк обнаружил огромные различия в том, насколько легко кошки могли освобождаться из различных проблемных ящиков. В частности, им было трудно научиться лизнуть лапу для того, чтобы освободиться. Подобное поведение в природе не связано с освобождением, и поэтому кошки очень медленно устанавливали подобную связь. Аналогично первые исследователи поведения животных, от Дарвина до этологов, описывали биологически определенные поведенческие паттерны. Все это согласу- 320 Часть IV. Научная психология в XX веке ется с распространением научной парадигмы. Определенные аномалии тихо игнорируют или списывают на плохие методы (например, метод устных рассказов) до тех пор, пока они не станут слишком серьезными, чтобы их можно было игнорировать, как это произошло в 1960-х гг. в научении животных. Осознание и научение человека Логический позитивизм и идея о том, что законы научения, которые можно открыть на примере крыс и голубей, будут применимы без какой-либо серьезной модификации ко всем остальным видам, включая человека, представляли собой фундаментальные предположения бихевиористской формы бихевиорализма, сформулированного в 30-х гг. XX столетия. Бихевиорализм исходил из другого предположения: сознание практически не имеет значения для объяснения поведения, в том числе и поведения людей. Моторная теория сознания и неореалистические теории сознания рассматривали сознание как эпифеномен, который в лучшем случае может сообщить о детерминантах сознания (и то не очень хорошо), но не играет никакой роли в определении поведения. X. Мюнстерберг, Дж. Дьюи и функционалисты искали детерминанты поведения в окружающей среде и физиологических процессах, полагая, что сознание всего лишь «плавает» на поверхности мозга и тела, сообщая, что оно видит. В результате психология превратилась в исследование поведения, а не сознания, хотя к сознанию можно было обратиться, чтобы проконсультироваться, почему его носитель повел себя тем или иным образом. В рамках этой широкой схемы бихевиористы создавали свои исследовательские программы, прибегая к позитивизму для того, чтобы оправдать пренебрежение бихевиорали-стов к сознанию, и применяя строгое, экспериментальное исследование научения животных для того, чтобы найти ответ на основной вопрос бихевиорализма: что является причиной поведения? В форме бихевиоризма каузальную важность сознания утверждала доктрина автоматического действия положительного стимула. Эту доктрину содержал закон эффекта Э. Л. Торндайка: вознаграждение автоматически устанавливает связь «стимул—реакция»; оно не ведет сознание к заключению, на базе которого происходит действие. В 1961 г. автоматическое действие положительных стимулов упорно и догматически постулировали Лео Постман и Джулиус Сассенрат: «Предположение о том, что модификации поведения должно предшествовать правильное понимание возможностей среды, является устаревшим и ненужным» (р. 136). Хотя субъект мог точно сообщать об этих возможностях, это лишь означало, что сознание наблюдает за причинами изменения поведения, а не то, что сознание само по себе выступает причиной изменения поведения. Казалось, что некоторые эксперименты подтверждали такую точку зрения. Например, Дж. Гринспун (J. Greenspoon, 1955) интересовался недирективной психотерапией, при которой терапевт на протяжении сеанса лишь периодически произносит «угу». С точки зрения бихевиоризма, эту ситуацию можно анализировать как ситуацию научения. Пациент производит какие-то формы поведения, часть которых получает подкрепление посредством это «угу». Следовательно, пациенту следует говорить о тех вещах, которые получают подкрепление, а не о других. Гринспун перенес эту гипотезу в лабораторию. Субъектов приводили в эксперимен Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 321 тальное помещение и побуждали произносить слова. Когда бы субъект ни называл существительное множественного числа, экспериментатор говорил «угу». Через некоторое время начиналось торможение условного рефлекса; экспериментатор не говорил ничего. В конце сеанса субъекта просили объяснить, что происходило. Только 10 из 75 человек смогли это сделать, и, что любопытно, Гринспун исключил их данные из анализа. Его результаты показали, что продукция существительных во множественном числе возрастала в процессе обучения, а затем уменьшалась в процессе торможения — в полном соответствии с предсказаниями оперантной теории, на фоне явного отсутствия осознания субъектами связи между существительными множественного числа и подкреплением. Эксперименты, сходные с опытами Гринспуна, выявили аналогичные результаты. Но в 1960-х гг. многие исследователи разочаровались в бихевиоризме и, зачастую под воздействием Хомски, бросили вызов валидности «эффекта Гринспуна», или научению без осознания. Они настаивали на неадекватности метода Гринспуна. Вопросы, касавшиеся осознания, были туманными, и их задавали только после торможения условного рефлекса, к тому времени, когда субъекты, осознавшие возможность подкрепления ответа, уже могли прийти к выводу, что они не правы. Воспроизведение процедур Гринспуна продемонстрировало, что многие субъекты высказывали технически неверные гипотезы, которые тем не менее вели к правильным ответам. Например, субъект мог сказать «яблоки» и «груши» и получить подкрепление, после чего сделать вывод о том, что подкрепляются названия фруктов. Субъект продолжал бы произносить названия фруктов и получать вознаграждение, однако если бы субъект сообщил экспериментатору о своей гипотезе, его назвали бы «неосведомленным» (D. E. Dulany, 1968). Те, кто сомневался в автоматическом действии положительных стимулов, проводили многочисленные эксперименты, чтобы показать необходимость осознания при научении человека. Обширную исследовательскую программу провел Дон Э. Далэни (D. E. Dulany, 1968), который построил хитроумную аксиоматическую теорию о типах осознания и их воздействии на поведение. Его эксперименты, казалось бы, демонстрировали, что только субъекты, осознающие возможность подкрепления, могли научаться и что уверенность субъектов в своих гипотезах была связана с их явным поведением. В 1966 г. область вербального поведения испытывала явный кризис, потребовавший созыва симпозиума. Организаторы этой встречи надеялись, что смогут собрать психологов из различных областей, чтобы разработать унифицированную теорию вербального поведения «стимул—реакция». Они собрали сторонников теории опосредования, например Говарда Кендлера, ученых, работавших в традиции вербального научения Эббингауза, коллег Ноама Хомски и таких мятежных мыслителей, как Дон Далэни. Вместо единодушия симпозиум продемонстрировал разногласия и разочарование, от мягкого неудовольствия текущим состоянием вербального научения до официальных доказательств неадекватности теорий языка в парадигме «стимул—реакция». Комментарии редактора к сборнику материалов конференции отразили растущее влияние Т. Куна, охарактеризовавшего бихевиоризм как парадигму в состоянии кризиса (Т. R. Dixon and D. С. Horton, 1968). В последнем предложении этой книги говорилось: «Очевидно, происходит революция». 11 Зак. 79 ГЛАВА 10 Подъем когнитивной науки, 1960 -2000 Первые теории когнитивной психологии Не все психологи, интересовавшиеся познанием, работали в рамках неохаллианской психологии опосредования, которую мы обсудили в предыдущей главе. В Европе возникло движение под названием структурализм. Оно появилось как междисциплинарный подход к социальным наукам, в том числе и психологии, и оказало определенное влияние на американскую психологию в конце 1950-х и в 1960-х гг. В Соединенных Штатах социальные психологи отказались от концепции группового разума в первых десятилетиях XX в., постепенно определяя это направление так, как это делается сегодня: изучение людей в группах. Во время войны социальные психологи занялись исследованием установок: каким образом убеждение и пропаганда меняют установки и отношениями установок и личности. После войны социальная психология продолжала работать над созданием теорий того, как люди формируют убеждения, интегрируют их и действуют на их основе. Наконец, Джером Брунер исследовал, как личностная динамика формирует восприятие мира людьми и каким образом люди решают сложные проблемы. Новый структурализм В психологии структурализм не был продолжением системы Э. Б. Титченера, с которой у него не было ничего общего, кроме названия; он представлял собой независимое направление, имевшее европейские корни. На протяжении 1960-х, 1970-х и начала 1980-х гг. движение под названием структурализм оказало огромное влияние на континентальную европейскую философию, литературную критику и общественные науки, в том числе и психологию. Ведущие представители структурализма, Клод Леви-Стросс, Мишель Фуко и Жан Пиаже, проповедовали платоновско-картезианский рационализм, пытаясь описать трансцендентный разум человека. Структурализм ассоциировался с более радикальными когнитивными психологами, которые хотели порвать с прошлым американской психологии; в частности, они ориентировались на европейскую психологию и континентальную европейскую традицию в философии, психологии и других социальных науках. В отношении структурализма выражали надежду, что он станет объединяющей парадигмой для всех социальных наук, а его приверженцами были многие, начиная от философов и заканчивая антропологами. Структуралисты верили, что любой поведенческий паттерн человека, индивидуальный или социальный, следует объяснять, ссылаясь на абстрактные структуры логической или математической природы. Глава 10. Подъем когнитивной науки, 1960-2000 323 B психологии ведущим структуралистом был Жан Пиаже (1896-1980). Пиаже получил биологическое образование, но позднее заинтересовался гносеологией, область которой он и вознамерился научно изучить. Он критиковал философов за продолжение салонных спекуляций о росте знания, в то время когда вопросы гносеологии можно было исследовать эмпирически. Генетическая гносеология стала его попыткой составить карту развития знаний у детей. Пиаже выделял четыре стадии роста интереса, каждой из которых присущ особый тип интеллекта. Он полагал, что интеллект растет не количественно, а претерпевает широкомасштабные качественные метаморфозы, поэтому 5-летний ребенок не только знает меньше, чем 12-летний, но и думает иначе. Пиаже проследил эти различные типы интеллекта, или пути узнавания мира, до изменений в логической структуре разума ребенка. Он попытался описать мышление на каждой стадии, построив крайне абстрактные и формальные логические модели психических структур, которые, как он верил, руководят интеллектуальным поведением. Генетическая гносеология была кантовской, с уклоном в развитие. Заголовки многих работ Пиаже — это названия трансцендентных категорий И. Канта: «Концепция пространства у ребенка», «Концепция количества у ребенка», «Концепция времени у ребенка» и многие другие. Кант утверждал, что нельзя проникнуть в глубину трансцендентного Эго, но Пиаже полагал, что его версия Эго, эпистемический субъект, раскрывает свою природу в процессе развития. Пиаже также разделял тенденции «мандаринов» немецкой психологии, ставя своей целью сформулировать общую философию, а не психологическую теорию с практическим применением. Вопрос о том, может ли обучение ускорить процесс когнитивного роста, Пиаже называл «американским вопросом», поскольку в Европе его не задавали. В духе истинного прагматизма американцы хотели получать знание как можно быстрее и эффективнее, а не подвергать сомнениям его природу. На протяжении всей своей долгой интеллектуальной жизни Пиаже систематически выполнял свою исследовательскую программу, уделив бихевиоризму лишь незначительное внимание. Таким образом, хотя труды Пиаже мало читали до I960 г., он и его генетическая гносеология составили серьезную альтернативу бихевиоризму, ожидавшую момента, когда бихевиоризм споткнется. Принимая во внимание европейский рационалистский фон структурализма, можно было ожидать, что его влияние на американскую психологию окажется ограниченным. После 1960 г. американские психологи проявили серьезный интерес к работам Пиаже, но лишь немногие из них приняли его структурализм. Его логические модели считались слишком сложными и далекими от исследований поведения. Более того, последующие исследования показали, что стадии развития, выделенные Пиаже, не так четко определяются и не столь строги, как предполагалось ранее, а также то, что он значительно недооценил интеллект маленьких детей. Кроме того, американцев интересовали индивидуальные различия и влияние опыта на обучение при когнитивном развитии, и их мало трогал идеализированный «эпистемический субъект» Пиаже. Сегодня Пиаже цитируют как предвестника исследований когнитивного развития, но его теория не пользуется большим влиянием. Пытаясь охарактеризовать врожденную универсальную грамматику, общую для разума всех людей, трансформационная грамматика Н. Хомски (N. Chomsky, 1957), ^ 324 Часть IV, Научная психология в XX веке так же как и европейский структурализм, делала основной упор на абстрактные структуры и пренебрегала индивидуальными отличиями, хотя Хомски, в отличие от Пиаже, не отождествлял себя с этим движением. Более того, в то время как теория Пиаже зачахла, трансформационная грамматика Хомски остается здоровой областью лингвистики и когнитивной науки. Критика радикального бихевиоризма со стороны Хомски вызвала новый всплеск интереса к познанию, а его трансформационная грамматика показала, каким образом сложную деятельность, например язык, можно объяснить как систему, управляемую правилами. В отличие от теории Пиаже, идеи Хомски сохранили подвижность, и сегодняшняя трансформационная грамматика мало напоминает ту, которая существовала три десятилетия назад (S. Pinker, 1994). Познание в социальной психологии Социальная психология представляет собой исследование человека как социального существа, и поэтому ее корни восходят к древнегреческим политическим мыслителям и первой политической науке Т. Гоббса. Мы уже немного говорили об этом ранее, поскольку данная область знания отличается чрезвычайной эклектичностью, она определяется предметом исследования, а не отдельной теорией о человеческой природе. В 1940-х и 1950-х гг. она продолжала привлекать психические концепции в духе здравого смысла. Мы кратко рассмотрим одну теорию, пользовавшуюся большим влиянием в 1950-х и начале 1960-х гг. — теорию когнитивного диссонанса Леона Фестингера (19191989). В теории Фестингера говорится об убеждениях человека и их взаимодействии. Она утверждает, что верования могут согласовываться друг с другом, а могут вступать в противоречие. Когда убеждения вступают в противоречия, это вызывает неприятное состояние, называемое когнитивным диссонансом, которое человек старается уменьшить. Например, некурящий человек, убежденный в том, что сигареты вызывают рак легких, не чувствует диссонанса, поскольку его убеждение в том, что курение вызывает рак, согласуется с его отказом от курения и поддерживает его. Но курильщик, пришедший к убеждению о том, что курение вызывает рак, почувствует когнитивный диссонанс, поскольку его решение курить вступает в противоречие с новым убеждением. Действия курильщика будут направлены на уменьшение этого диссонанса, возможно, он откажется от курения. Однако с диссонансом достаточно часто справляются и другими способами. Например, курильщик может просто избегать информации о вреде курения, чтобы не чувствовать диссонанса. Теория Фестингера стала толчком к многочисленным исследованиям. Появилось одно классическое исследование, бросившее вызов закону эффекта. Фестин-гер и его сотрудник Дж. Меррилл Карлсмит (1959) разработали несколько чрезвычайно скучных заданий, которые субъекты должны были выполнять, например закручивать гайки в течение длительного времени. Затем экспериментатор убеждал субъекта согласиться сказать следующему ожидающему субъекту о том, что задание было истинным развлечением. Некоторым субъектам платили 20 долларов за ложь, другим только 1 доллар. Согласно этой теории, у людей, получивших 20 долларов, не должно было возникнуть диссонанса: хорошая оплата оправдывала их маленькую ложь. Но люди, получившие 1 доллар, должны были почувство- Глава 10. Подъем когнитивной науки, 1960-2000 325 вать диссонанс: они солгали за ничтожно малые деньги. Одним из способов избавиться от диссонанса было убедить себя в том, что задание на самом деле доставляло удовольствие; если бы человеку удалось в это поверить, то сказать другому, что задание было веселым, не означало бы солгать. После того как этот эксперимент завершился, другой экспериментатор опрашивал субъектов. Он обнаружил, что субъекты, получившие 1 доллар, по сравнению с людьми, получившими 20 долларов, отзывались о задании как о более приятном, в соответствии с предсказаниями теории Фестингера. Полученные данные выглядели противоречащими закону эффекта, поскольку мы могли бы ожидать, что награда в 20 долларов за слова о том, что эксперимент доставлял удовольствие, сильнее повлияла бы на отзыв об удовольствии, чем награда в 1 доллар. В контексте исторического развития психологии главным в теории когнитивного диссонанса было то, что она была именно когнитивной теорией — теорией о психических сущностях, в данном случае об убеждениях человека. Она не была неформальной бихевиористской теорией, поскольку Фестингер считал убеждения не опосредующими ответными реакциями, а, пользуясь терминами психологии здравого смысла, реакциями, контролирующими поведение. В 1950х гг. теория когнитивного диссонанса и другие когнитивные теории социальной психологии составили сильную когнитивную психологию, выходящую за пределы строгого бихевиоризма. Книга Фестингера (1957) «Теория когнитивного диссонанса» вообще не содержала ссылок на идеи бихевиоризма. Социальные психологи редко бросали вызов бихевиористам, но их сфера деятельности представляла ему альтернативу. Новые когнитивные теории перцепции и мышления «Новый взгляд» на перцепцию. Сразу же после войны возник новый подход к исследованиям восприятия. Он получил название нового взгляда на перцепцию, а возглавлял его Джером С. Брунер (род. в 1915 г.). «Новый взгляд» вырос из попытки унифицировать несколько различных областей психологии — психологию восприятия, психологию личности и социальную психологию, и из желания опровергнуть господствовавшую концепцию, уводящую назад, по крайней мере во времена Д. Юма, и представленную в теории поведения «стимул— реакция». Согласно этой старой концепции, перцепция представляла собой пассивный процесс, посредством которого стимул «запечатлевается» на воспринимающем. Дж. Брунер и его коллеги предложили взгляд на перцепцию, согласно которому воспринимающий субъект играет активную роль, а не является пассивным регистратором ощущений. Они провели многочисленные исследования, подтвердившие идею о том, что личность воспринимающего субъекта и социальный фон имеют большое значение, поскольку они воздействуют на то, что видит воспринимающий. Самое известное и противоречивое из этих исследований было посвящено перцептивной защите и повышению вероятности бессознательного восприятия. Дж. Брунер и его соратники по движению нового взгляда (J. S. Bruner and L. Postman, 1947; L. Postman, J. S. Bruner and E. McGinnis, 1948) через короткие интервалы времени предъявляли субъектам слова, подобно тому как это делал В. Вундт в своих исследованиях диапазона сознания. Но эти современные исследователи варьировали эмоциональное содержание слов: одни были обычными, или «нейтральными», а другие — 326 Часть IV. Научная психология в XX веке непристойными («табуированными»). Дж. Брунер и его коллеги обнаружили, что субъекту для распознавания табуированного слова необходима более продолжительная экспозиция, чем для распознавания нейтрального слова. Казалось, что субъекты бессознательно воспринимают негативное эмоциональное содержание табуированного слова, а затем пытаются подавить его осознание. Субъекты увидят слово только тогда, когда экспозиция окажется настолько продолжительной, что они не смогут помешать его распознаванию. Исследования перцептивной защиты на протяжении многих лет носили чрезвычайно противоречивый характер; некоторые психологи утверждали, что субъекты видят табуированные слова так же быстро, как и нейтральные, но они ложно отрицают восприятие как можно дольше, чтобы избежать чувства стыда. Спор становился все более жарким и так и не получил окончательного разреше?шя. Для нас важно, что новый взгляд оценивал перцепцию как активный психический процесс, вовлекающий как сознательную, так и бессознательную психическую деятельность и вторгающийся между ощущением и ответной реакцией индивида. Идея перцептивной защиты гораздо теснее примыкает к психоанализу, чем к бихевиоризму, что стало одной из причин споров вокруг открытия Дж. Брунера. В любом случае, новый взгляд представлял собой альтернативу бихевиоризму. Исследование мышления. Интерес к перцепции и демонстрация того, что разум и личность активно ее формируют, привели Брунера к изучению стар ых добрых «высших психических процессов» (J. S. Brunei', J. Goodnow and G. Austin, 1956). Хотя Брунер не был сторонником теории опосредования и относил свои теоретизирования к психодинамической традиции, он связывал свой интерес к когнитивным процессам с новыми 5-Д-теориями опосредования и идентифицировал их с возрождением интереса к когнитивным процессам и их изучению. В ставшей своеобразной вехой книге «Исследование мышления» (1956) Брунер изучил, каким образом люди формируют концепции и относят новые стимулы к различным концептуальным категориям. Брунер и его коллеги предъявляли субъектам последовательности геометрических фигур, характеризующиеся многими измерениями: формой, размером, цветом и сходством. Затем субъекта просили вычислить, какой идеей руководствовался экспериментатор, выбрав из предъявленных примеров те, которые ее подтверждали или опровергали. Например, такой могла быть идея «все красные треугольники», и экспериментатор начинал с того, что показывал субъекту большой красный треугольник в качестве примера идеи. Субъект должен был выбирать другие стимулы из набора, а ему говорили, принадлежит отобранный предмет к концептуальному классу или нет. Если бы субъект выбрал большой красный треугольник, он получил бы отрицательный ответ, а если бы он выбрал маленький красный треугольник, то ответ был бы положительным. Субъект должен был выбирать примеры до тех пор, пока не высказывал догадки об идее экспериментатора. Дж. С. Брунер, Дж. Гуднау и Дж. Остин не рассматривали процесс понятийного научения в терминах научения, подразумевающего опосредованные ответные реакции, хотя некоторые сторонники неформального бихевиоризма это делали. Скорее, они смотрели на формирование концепции как на активный, а не реактивный процесс, в ходе которого выбором субъекта руководит некая стратегия, пред- Глава 10, Подъем когнитивной науки, 1960-2000 327 назначенная для решения этой проблемы. Все детали этой теории не являются важными для наших целей, но мы должны обратить внимание на менталистскую природу теории Брунера. Субъекта не рассматривали ни как пассивное соединяющее звено между стимулом (5) и реакцией (R) или в цепочке S-r-s-R, ни как локус переменных. Напротив, формирование понятия рассматривали как активный интеллектуальный процесс, в ходе которого субъект разрабатывает определенные стратегии и следует им, а к правильной концепции субъекта ведут (или не могут вести) процедуры принятия решения. Но самым важным следствием возрождения интереса к изучению когнитивных процессов была идея о том, что машины, возможно, могут думать. Механизация мышления Искусственный интеллект. Со времен научной революции философов и психологов привлекала и пугала мысль о сходстве человека и машины. Декарт полагал, что все когнитивные процессы человека, за исключением мышления, осуществляются аппаратом нервной системы, и, исходя из своего убеждения, он проводил деление между людьми и животными, а также между сознанием и телом. Паскаль выражал опасение, что Декарт был неправ: ему казалось, что в таком случае вычислительная машина могла бы думать, и он обратился к человеческому сердцу и вере в Бога, чтобы отделить людей от машин. Гоббс и Ламетри принимали идею о том, что люди — это не более чем животные-машины, пугая романтиков, которые, наряду с Паскалем, видели таинственную сущность человечности не в интеллекте, а, скорее, в чувствах. Лейбниц грезил об универсальной думающей машине, а английский инженер Чарльз Бэббидж пытался ее построить. Уильям Джеймс выражал опасения по поводу автоматической возлюбленной и пришел к заключению, что машина не могла бы чувствовать и поэтому не могла бы быть человеком. Уотсон, наряду с Гоббсом и Ламетри, утверждал, что люди и животные суть машины и что спасение человека заключается в принятии реальности и построении совершенного будущего, изображенного Скиннером во «Втором Уолдене». Писатели-фантасты и кинорежиссеры начали использовать различия (если они существуют) между человеком и машиной в таких произведениях, как пьеса Карела Чапека «R.U.R.» и фильм Фрица Ланга «Метрополис». Но никто еще не построил машину, в отношении которой можно было бы надеяться, что она когда-нибудь начнет соревноваться с человеческим мышлением. Так продолжалось до Второй мировой войны. Непременной тенденцией науки является механизация картины мира. Как мы уже видели, в XX в. психологи боролись с последним убежищем телеологии: целенаправленным поведением животных и человека. К. Л. Халл пытался придать цели механический смысл; Э. Ч. Толмен сначала оставил ее как наблюдаемую величину в поведении, но позднее поместил в когнитивную карту организма; Скиннер попытался растворить цели в контроле поведения со стороны окружающей среды. Ни одна из этих попыток справиться с целью не оказалась вполне убедительной, но неудача Толмена сильнее всего сказалась на бихевиоризме. Толмена можно критиковать за приверженность картезианской категорийной ошибке и создание гомун- 328 Часть IV. Научная психология в XX веке кула в голове человека, а также за объяснение поведения человека как следствия принятия решений этим гомункулом. Дело в том, что карта подразумевает читающего карту; в машине Толмена воистину был призрак. Психологи, казалось, метались между тремя возможностями: а) они могли попытаться объяснить целенаправленное поведение, ссылаясь на внутренние события, как Толмен; но это было чревато изобретением внутреннего призрака, функции которого оставались непостижимыми; б) они могли бы считать поведение чисто механическим, как это делал Халл, или полагать, как Скиннер, что оно находится под мягким контролем окружающей среды; но, хотя такая точка зрения была научной и логичной, она отрицала тот очевидный факт, что поведение направлено к достижению цели, и в) вслед за Ф. Брентано и Л. Витгенштейном они могли принять цель как неизменную истину человеческих действий, не требующую объяснений и не нуждающуюся в них; но это отрицало бы то, что психология может стать такой же естественной наукой, как физика, а этот вывод был немыслим для психологов, терзаемых завистью к физикам. Научные разработки во время Второй мировой войны породили современный высокоскоростной цифровой компьютер, что принесло концепции, делавшие наиболее привлекательным первый из вышеизложенных вариантов, поскольку они, казалось, предлагали способ избежать «призрака в машине». Самыми важными из этих концепций были идея информационной обратной связи и концепция компьютерной программы. Важность обратной связи поняли мгновенно; для постижения значения идеи программирования потребовалось больше времени, но в конце концов это дало толчок к новому решению проблемы разума и тела, которое получило название функционализм. Концепции обратной связи и программирования произвели впечатление и даже заняли господствующее положение, поскольку ассоциировались с реальными машинами, которые, казалось, могли думать. Решение проблемы: концепция обратной связи. Если принять во внимание соперничество между психологией обработки информации и радикальным бихевиоризмом, есть определенная ирония судьбы в том, что концепция информационной обратной связи выросла из той же самой военной проблемы, над которой работал Б. Ф. Скиннер в своем проекте с голубями. Проект «Оркон» преследовал цель органического контроля над ракетами. Математики и специалисты по компьютерам стремились добиться механического контроля над ракетами и другими видами вооружения, изобретая современный цифровой компьютер. В 1943 г. трое исследователей дали описание концепции информационной обратной связи, которая лежала в основе их устройства, наводящего на цель, показав, каким образом можно сочетать цель и механизм. На практике в промышленности инженеры использовали обратную связь, по крайней мере, с XVIII в. А. Розенблат, Н. Винер и Дж. Биглоу (A. Rosenblueth, N. Wiener and J. Bigelow, 1943/1966) сформулировали информационную обратную связь как общий принцип, применимый ко всем целенаправленным системам, как механическим, так и живым. Хорошим примером системы, использующей обратную связь, является термостат и тепловой насос. Вы задаете термостату цель, когда устанавливаете температуру, которую хотите поддерживать в доме. В термостате есть термометр, измеряющий температуру в доме, и, когда температура отклоняется от заданной, термостат включает тепловой насос, чтобы охлаждать или нагревать дом до тех пор, пока не будет достигну- Глава 10, Подъем когнитивной науки, 1960-2000 329 та установленная температура. Здесь налицо контур обратной связи: термостат чувствителен к состоянию комнаты и, исходя из информации, полученной с помощью своего термометра, совершает действие; действие, в свою очередь, изменяет состояние комнаты, которое по обратной связи передается термостату, изменяющему свое поведение, что, в свою очередь, влияет на температуру в комнате, и цикл повторяется бесконечно. В известном смысле термостат, в отличие от часов, можно считать целенаправленным устройством, что коренным образом меняет механистический взгляд на природу. Физика И. Ньютона породила образ Вселенной как гигантского часового механизма, машины, слепо следующей неумолимым законам физики. У. Джеймс утверждал, что сознательные живые существа не могут быть машинами, поэтому сознание должно эволюционировать, чтобы сделать возможным изменяющееся, адаптивное поведение. Но термостаты представляют собой машины, лишенные сознания (D. Chalmers, 1996), поведение которых адаптивно реагирует на изменения окружающей среды. И уж, конечно, в термостате нет призрака. В старые времена был слуга, который смотрел на термометр и при необходимости топил печку, но слугу заменила машина, и при этом простая. Концепция обратной связи обещала представить все случаи целенаправленного поведения как обратную связь. Перед организмом стоят некоторые задачи (например добыча пищи), он способен измерить расстояние до цели (например это может быть другой конец лабиринта) и ведет себя таким образом, чтобы сократить и, в конце концов, уничтожить это расстояние. «Призрака в машине» или читающего когнитивную карту Толмена можно заменить сложными контурами обратной связи. На практике машины, способные делать то, что раньше могли делать лишь люди, заменили слуг и промышленных рабочих. Определение искусственного интеллекта. Итак, машины могут быть целенаправленными. Но могут ли они быть разумными? Способны ли они соревноваться с человеческим интеллектом? Вопрос о том, разумны ли компьютеры, стал основным для когнитивной науки, и этот вопрос в его современном виде поднял блестящий математик А. М. Тюринг (1912-1954), который внес большой вклад в теорию компьютеров в годы войны. В 1950 г. в журнале Mind он опубликовал статью под названием «Вычислительная техника и интеллект», которая давала определение области искусственного интеллекта и представляла программу когнитивной науки. А. М. Тюринг начал так: «Я намереваюсь рассмотреть вопрос, может ли машина думать?» Поскольку значение слова «думать» было чрезвычайно запутано, он предложил поставить вопрос более конкретно, «в терминах игры, которую мы называем "имитационной игрой"». Вообразите, что с помощью компьютерного терминала расспрашивают двух респондентов, один из которых человек, а второй — компьютер, причем неизвестно, кто есть кто. Игра заключается в том, чтобы задавать вопросы, цель которых установить, кто человек, а кто — компьютер. А. М. Тюринг высказал предположение, что мы сочтем компьютер умным тогда, когда он сможет обмануть вопрошающего и заставить его поверить, что перед ним находится человек. Имитационная игра А. М. Тюринга получила название Тест Тюринга и очень широко (хотя и не всегда, см. ниже) принимается как критерий искусственного интеллекта. 330 Часть IV. Научная психология в XX веке Термин «искусственный интеллект» вошел в обиход через несколько лет, благодаря специалисту по вычислительной технике Джону Маккарти, которому потребовалось название для оформления заявки на грант для финансирования первой междисциплинарной конференции в той области, которая стала называться когнитивной наукой. Работающие в области искусственного интеллекта ученые стремятся создать машины, которые могут выполнять задания, ранее подвластные только людям. Цель «чистого искусственного интеллекта» — создание компьютеров или роботов, которые могут делать то же самое, что и люди. С психологией связано компьютерное моделирование, цель которого не просто соревноваться с людьми, но и подражать им. Триумф переработки информации «Когнитивная революция» Решение проблемы разума и тела путем сравнения с программой и компьютером. Мы уже видели, что некоторые психологи, самым известным из которых был К. Л. Халл, пытались сконструировать обучающиеся машины, и неудивительно, что внимание психологов привлек компьютер как модель научения и целенаправленного поведения. В беседе с психологом из Гарвардского университета Э. Г. Борингом Норберт Винер спросил: что мозг человека может делать такого, чего не могли бы делать электронные компьютеры? Это подтолкнуло Боринга (Е. G. Boring, 1946) задаться тем же вопросом, которым задавался А. М. Тюринг: что должен делать робот, чтобы называться разумным? Пересмотрев интеллектуальные способности человека и первые попытки психологов подражать им с помощью машин, Боринг сформулировал собственную версию теста Тюринга: «Конечно, робот, которого вы не сможете отличить от любого студента, будет чрезвычайно убедительной демонстрацией механической природы человека» (р. 192). По мнению Боринга, мыслящий робот должен обладать обширным метафизическим багажом, поскольку это окончательно подтвердило бы заявление Ламетри о том, что человек является машиной, и гарантировало психологии прочное место в ряду естественных наук. Надежды Боринга стали ожиданиями всех специалистов по когнитивной науке. В начале 1950-х гг. были предприняты различные попытки создать электронные или иные механические модели научения и остальных когнитивных процессов. Английский психолог Дж. А. Дёйч (J. A. Deutsch, 1953) построил «электромеханическую модель, способную к изучению лабиринта, установлению различий и рассуждениям». Подобные модели обсуждали Л. Бенджамин Викофф (L. Benjamin Wyckoff, 1954) и Джеймс Миллер (James Miller, 1955). Чарльз Слэк (Charles W. Slack, 1955) использовал сходство между обратной связью и рефлекторной дугой Дж. Дьюи, чтобы попытаться опровергнуть теорию К. Л. Халла «стимул— контроль». Еще один английский психолог, Дональд Бродбент (Donald Broadbent, 1958), предложил механическую модель внимания и краткосрочной памяти на примере шариков, падающих в Y-образную трубку, представляющую собой различные сенсорные «каналы» информации. Глава 10, Подъем когнитивной науки, 1960-2000 331 Дональд Бродбент утверждал, что психология должна думать о входящих ощущениях не как о стимулах, а как об информации. Его предложение имеет ключевое значение для понимания перехода от бихевиоризма к когнитивной психологии. Со времен Декарта загадка разума заключалась в его нефизическом характере, порождая неразрешимую проблему: каким образом нефизический разум каузально взаимодействует с физическим телом? Такие психологи, как К. Л. Халл и К. Лэшли, полагали, что единственной уважаемой научной психологией будет та, которая рассматривает организмы как машины в традиционном смысле этого слова: устройства, приводимые в движение физическим контактом рабочих частей. Понятие информации позволило психологам с уважением отнестись к нефизической природе мысли, не мучаясь от трудностей картезианского дуализма. Информация реальна, но она не является физической вещью. Чтение этих слов вовлекает не физические раздражители — черные значки на белой бумаге, различным образом отражающие фотоны, идущие в вашу сетчатку, — но идеи, информацию, которую они выражают. Подобным же образом физическая работа компьютера контролируется информацией, содержащейся в запущенной программе, но программа не представляет собой вещественную душу. Представление разума как информации позволило психологам сформировать дуализм разума и тела и освободиться от ограничений физического бихевиоризма. Концепции переработки информации быстро нашли применение в когнитивной психологии человека. Вехой стала статья Джорджа Миллера «Магическое число семь, плюс и минус два: некоторые ограничения нашей способности к переработке информации» (1956). Миллер отошел от эклектичной позиции бихевиоризма в отношении научения человека и постепенно стал одним из лидеров когнитивной психологии 1960-х гг. В статье 1956 г. он привлек внимание к ограничениям человеческого внимания и памяти и создал условия для первой волны исследований по психологии переработки информации, основной темой которой стали внимание и краткосрочная память. Во всех ранних статьях, авторы которых пытались применить компьютерные понятия к психологии, наблюдалась путаница в вопросе о том, чем же на самом деле занимается мышление, поскольку разделение информации и механики требовало определенного времени. Поскольку компьютер стало принято называть «электронным мозгом», наметилась серьезная тенденция к тому, чтобы считать, что электронное устройство само по себе способно мыслить и что психологам следует искать параллели между структурой человеческого мозга и структурой электронных компьютеров. Например, Миллер (James Miller, 1955) рисовал в своем воображении «сравнительную психологию... имеющую дело не с животными, а с электронными моделями», поскольку действия компьютеров «во многом напоминают живое поведение». Но отождествить рефлекторную дугу и электронный контур было непросто. В одной своей статье 1950 г. А. Тюринг писал, что компьютеры представляют собой машины общего назначения (теоретически идеальный компьютер общего назначения называется машиной Тюринга). Существующая электронная структура компьютера не имеет значения, потому что поведение компьютера определяется программой, и одну и ту же программу можно запустить на машинах с физическими различиями, равно как и один и тот же компьютер способен вы- 332 Часть IV. Научная психология в XX веке полнять различные программы. Тюринг отмечал, что человека в комнате с бесконечным запасом бумаги и руководством по превращению символов ввода в символы вывода можно рассматривать в качестве компьютера. В такой ситуации его поведение контролировалось бы только его неврологией, поскольку руководство диктовало, как отвечать на вопросы, и если кто-нибудь изменил бы руководство, то изменилось бы и поведение. Различие между компьютером и программой оказалось решающим для когнитивной психологии, поскольку оно означало, что сравнительная психология не является неврологией и что когнитивные теории мышления человека должны говорить о разуме человека, т. е. о программе человека, а не о его мозге. Правильная когнитивная теория выполнялась бы человеческим мозгом, и ее можно было бы осуществить посредством запрограммированного надлежащим образом компьютера, но эта теория была бы в программе, а не в мозге или компьютере. В 1950-е гг. зародилась новая концепция человека как машины и новый язык для формулировки теорий, описывающих когнитивные процессы. Казалось, что людей можно рассматривать как компьютерные устройства общего назначения, рожденные с определенной физической структурой и программируемые жизненным опытом и социализацией так, чтобы вести себя определенным образом. Целью психологии должно было стать уточнение того, каким образом люди перерабатывают информацию; на смену концепциям стимула и ответа пришли бы понятия информационного ввода и вывода, а теории об опосредующих г—s-цепях были бы заменены теориями о внутренних вычислениях и вычисляемых состояниях. Моделирование мышления. Новую концепцию психологии отчетливо сформулировали Алан Ньюэлл, Дж. К. Шоу и Герберт Саймон в 1958 г. в своей книге «Элементы теории решения проблем». С начала 1950-х гг. они занимались разработкой и написанием программ решения проблем, начав с программы, которая доказывала математические теоремы («Логический теоретик»), а затем перейдя к более мощной программе — «Решающему устройству». Вначале они публиковали свои работы в журналах по компьютерной технике, но затем им предложили написать статью для Psychological review. В этой работе они дали определение нового, когнитивного, подхода в психологии: Сутью нашего подхода является описание поведения системы посредством уточненной программы, определенной в терминах элементарных информационных процессов... Точно задав программу, мы поступили так же, как с традиционными математическими системами. Мы попытались логическим путем вывести общие свойства системы из программы (уравнений); мы сравнили поведение, предсказанное программой (уравнениями), с реально наблюдаемым поведением». Алан Ньюэлл, Дж. К. Шоу и Герберт Саймон заявляли об особых преимуществах своего подхода к психологическому теоретизированию. Компьютеры способны «выполнять программу», что позволяет делать очень точные предсказания относительно поведения. Более того, чтобы действительно запустить компьютер, программа должна содержать «очень конкретную спецификацию внутренних процессов», гарантируя, что теории являются точными, недвусмысленными и не просто вербальными. Ньюэлл, Шоу и Саймон пришли к заключению, что «Логический теоретик» и «Решающее устройство» представляли собой «детальную операциональную теорию решения проблем человеком». Глава 10. Подъем когнитивной науки, 1960-2000 333 Программа Ньюэлла, Шоу и Саймона была сформулирована гораздо четче, чем теория искусственного интеллекта Тюринга. Исследователи искусственного интеллекта хотели писать программы, которые бы вели себя, как люди, но при этом не обязательно мыслили, как люди. Поэтому, например, они написали программу для игры в шахматы, которая играла в шахматы, но использовала грубую силу суперкомпьютеров, чтобы оценить тысячу ходов до того, как выбрать один из них, а не пыталась подражать человеку-гроссмейстеру, который оценивает намного меньше альтернатив, но делает это гораздо умнее. Тем не менее Ньюэлл, Шоу и Саймон сделали шаг от искусственного интеллекта к компьютерной имитации, заявив, что их программы не только решают проблемы, но и делают это именно так, как люди. В компьютерной имитации игры в шахматы программист должен был бы попытаться написать программу, совершающую те же шаги вычислений, что и человек-гроссмейстер. Различие между искусственным интеллектом и компьютерной имитацией очень важно, поскольку чистый искусственный интеллект не относится к сфере психологии. Усилия в области искусственного интеллекта могут быть поучительными в плане психологии, поскольку делают предположения о формах когнитивных ресурсов, которыми люди должны обладать для того, чтобы иметь интеллект, но уточнение того, каким образом люди действительно ведут себя разумно, требует имитации человеческого мышления, а не только поведения. Человек-машина: воздействие метафоры переработки информации. Несмотря на уверенные заявления Алана Ньюэлла, Дж. К. Шоу и Герберта Саймона, их программа «Решающее устройство» не оказала серьезного влияния на психологию решения проблем. В 1963 г. Дональд У. Тэйлор сделал обзор исследований мышления и пришел к выводу, что, хотя компьютерная имитация мышления представляется «самой многообещающей» из всех теорий, «эти обещания необходимо подкрепить на практике». Три года спустя Дж. Дэвис (G. Davis, 1966) сделал обзор работ по решению проблем человеком и заключил, что «существует поразительное единодушие последних теоретических направлений в области человеческого мышления и решения проблем... в том, что ассоциативные законы поведения, установленные для относительно простых ситуаций классического формирования условных рефлексов и выработки инструментальных условных рефлексов, применимы к сложному научению человека»; «Решающее устройство» Дэвис отнес к работам, имеющим второстепенное значение. Ульрик Найссер в своем влиятельном труде «Когнитивная психология» (Neisser, 1967) отверг компьютерные модели мышления как «упрощенные» и «неудовлетворительные с точки зрения психологии». Через десять лет после своего предсказания Г. Саймон и его коллеги отказались от «Решающего устройства» (Н. Dreyfus, 1972). Тем не менее все, в том числе и оппоненты, признают, что в 1960-е гг. когнитивная психология переживала бум. В 1960 г. Дональд Хебб, один из признанных лидеров психологии, назвал это «Второй американской революцией в психологии» (первой был бихевиоризм): «Серьезное аналитическое исследование процессов мышления более нельзя откладывать». В 1964 г. Роберт Р. Хольт сказал: «Когнитивная психология переживает настоящий бум». Льюис Брегер и Джеймс Мак-Гаф (Louis Breger and James McGaugh, 1965) обратили внимание на то, что этот подъем коснулся и клинической психологии, где на смену бихевиористской психотерапии 334 Часть IV. Научная психология в XX веке пришла психотерапия, основанная на концепции переработки информации. В 1967 г. У. Найссер смог написать, что «поколение назад книге, подобной этой, потребовалась бы отдельная глава, посвященная защите наших взглядов от бихевиоризма. Сегодня, к счастью, климат переменился, и никакой (или почти никакой) защиты не нужно», поскольку «сходство между человеком и компьютером» признано большинством специалистов. Психологов устраивал взгляд на людей как на устройства переработки информации, получающие входные сигналы от окружающей среды (восприятие), обрабатывающие информацию (мышление) и действующие согласно принятым решениям (поведение). Представление человека в виде информационного процессора получило широкое распространение. Так, хотя Г. Саймон несколько поспешил с предсказанием, что психологические теории будут писать так, как компьютерные программы, более широкое видение искусственного интеллекта и компьютерной имитации к 1967 г. добилось своего триумфа. Принятию позиции переработки информации когнитивной психологией способствовало существование большого сообщества психологов, следовавших традиции опосредования (в русле идей как К. Л. Халла, так и Э. Ч. Толмена). Эти психологи уже приняли идею существования процессов, внедрившихся между стимулом и реакцией, и на протяжении 1950-х гг. «изобретали гипотетические механизмы», главным образом, в форме опосредующих связей r—s, имеющих место наряду с наблюдаемыми связями S-R («стимул-реакция»). В 1950-х гг. необихевиористская психология человека процветала (С. N. Cofer, 1978). Исследования памяти Эббин-гауза возродились в области, получившей название вербального научения, и, независимо от компьютерных наук, специалисты по вербальному научению к 1958 г. начали проводить различия между краткосрочной и долгосрочной памятью. В начале 1950-х гг. официальное признание получила психолингвистика. С конца Второй мировой войны исследовательское управление Военно-морского флота оказывало финансовую поддержку конференциям, посвященным проблемам вербального научения, памяти и вербального поведения. В 1957 г. была организована группа по исследованиям вербального поведения. В 1962 г. она начала издавать свой журнал — Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior. Эти группы были связаны друг с другом, и психологи, занимавшиеся вербальным поведением и мышлением, принимали за должное теорию «стимулреакция». Так, в психолингвистике грамматика (до Н. Хомски) и теория опосредования считались вариантами одного и того же направления (J.J.Jenkins, 1968). Если еще в 1963 г. Дж. Дженкинс(Р. В. GoughandJ. J.Jenkins, 1963) мог обсуждать «Вербальное научение и психолингвистику» только в терминах опосредования, то уже в 1968 г. стало ясно, что Хомски «взорвал структуру психолингвистики опосредования и довел ее до лингвистического конца» (J.J.Jenkins, 1968). Хомски убеждал психологов, что их теории «стимулреакция», даже те, которые включали в себя опосредование, не были адекватными для объяснения человеческого языка. Поэтому они искали новый язык для построения теорий о психических процессах, и, естественно, их привлек язык компьютера и переработки информации. В формуле S-r-s-R S может быть входным сигналом, R — выходным, a r-s — переработкой. Более того, язык переработки информации можно использовать и без написания компьютерных программ, как «глобальную схему, в пределах которой можно кон- Глава 10. Подъем когнитивной науки, 1960-2000 335 струировать точно установленные модели для множества различных явлений и проверять их в количественном отношении» (R. M. Shiffrin, 1977, р. 2). Р. М. Аткинсон и Р. М. Шифрин опубликовали этапную статью «Человеческая память: предложенная система и контролирующие ее процессы», в которой описывали человеческую память с точки зрения теории обработки информации, но не в терминах компьютерного программирования (R. M. Atkinson and R. M. Shiffrin, 1968). Эта статья оказала большое влияние на все дальнейшие работы по проблемам переработки информации. Язык переработки информации дал психологам — сторонникам теории опосредования как раз то, в чем они нуждались. Он был строгим, современным и, по меньшей мере, столь же количественным, как и старая теория К. Л. Халла, и при этот не вынуждал делать невозможное предположение о том, что процессы, связывающие стимул и реакцию, представляют собой то же самое, что и одноэтапные процессы научения у животных. Психологи начали оперировать такими понятиями, как кодировка, поисковая система, воспроизведение, паттерн распознавания, и другими, связанными с информационными структурами и операциями, создавая тем самым новые теории. Эти теории не обязательно были компьютерными программами, но всегда напоминали компьютерные программы, так как считали мышление формальной переработкой накопленной информации. Таким образом, хотя теории переработки информации не зависели от компьютерных теорий искусственного интеллекта, в концептуальном.отношении они паразитировали на них, а когнитивные психологи надеялись, что,когда-нибудь в будущем целью их теорий станут программы. Как писал Ульрик Найссер (U. Neisser, 1984), «модели, которые запускаются в настоящих компьютерах, гораздо убедительнее, чем модели, существующие только в виде гипотез на бумаге». Многих психологов вдохновляло то, что искусственный интеллект стал опровержением бихевиористского отрицания существования разума. Краткосрочный прогноз Г. Саймона не оправдался, но наука двигалась в предсказанном им направлении. Поражение бихевиоризма На протяжении 1960-х и 1970-х гг. теория переработки информации постепенно сменила теорию опосредования в качестве языка когнитивной психологии. В 1974 г. почтенныйусшгаа/ of Experimental Psychology содержал статьи сторонников лишь двух теоретических направлений — переработки информации и радикального бихевиоризма, причем количество первых намного превосходило количество вторых. В 1975 г. журнал разделился на четыре отдельных журнала, два из которых были посвящены экспериментальной психологии человека, один — психологии животных, а последний печатал длинные теоретикоэкспериментальные статьи; в обоих журналах о человеке господствовала точка зрения переработки информации. В те же самые годы ученые в области психологии переработки информации создали свои собственные журналы, в том числе Cognitive Psychology (1970) и Cognition (1972). Новые когнитивные взгляды распространялись на другие области психологии, в том числе социальную психологию (W. Mischel and H. Mischel, 1976), 336 Часть IV. Научная психология в XX веке теорию социального научения (A. Bandura, 1974), возрастную психологию (S. FarnhamDiggory, 1972), психологию животных (S. Hulse, H. Fowler and W. Honig, 1978), психоанализ (С. Wegman, 1984) и психотерапию (М. J. Mahoney, 1977; D. Meichenbaum, 1977; основание/омгаа/ Cognitive Therapy and Research (1977)), и даже философию науки (R. A. Rubins

Томас Лихи, История современной психологии

Разделы

Поддержка

Томас Лихи, История современной психологии

Добавить этот документ в коллекции

Добавить этот документ в сохраненные

Предложите, как улучшить StudyLib