(скачать) публикацию 184 полностью

Арутюнова, Н. Д. Истоки, проблемы и категории прагматики [Текст]
/ Н. Д. Арутюнова, Е. В. Падучева // Новое в зарубежной лингвистике
/ общ. ред. Е. В. Падучевой. – М. : Прогресс, 1985. – Вып. 16.
Лингвистическая прагматика. – С. 21–38.
ИСТОКИ, ПРОБЛЕМЫ И КАТЕГОРИИ ПРАГМАТИКИ
Термин «прагматика» (от греч. 'дело', 'действие') был введен в
научный обНход одним из основателей семиотики — общей теории
знаков—Ч. Моррисом. Следуя идеям Ч. Пирса, Моррис разделил
семиотику на семантику — учение об отношении знаков к объектам
действительности, синтактику —учение об отношениях между знаками, и
прагматику—учение об отношении знаков к их интерпретаторам, то есть к
тем, кто пользуется знаковыми системами. Прагматика, таким образом,
изучает поведение знаков в реальных процессах коммуникации. «Поскольку интерпретаторами большинства (а может быть. и всех) знаков
являются живые организмы,— писал Ч. Моррис,— достаточной
характеристикой прагматики было бы указание на то, что она имеет дело с
биотическими аспектами семиозиса, иначе говоря, со всеми
психологическими, биологическими и социологическими явлениями,
которые наблюдаются при функционировании знаков» '. В качестве
основной предшественницы прагматики Ч. Моррис назвал риторику.
Приведенная характеристика, возможно, достаточна для построения
общей семиотической теории, но не для определения области, конкретных
задач и проблем прагматических исследований естественных языков,
которые, постепенно расширяясь,
' М о р р и с Ч. Основания теории знаков. — В кн.: «Семиотика». М.,
1983, с. 63. В настоящее время имеется большая литература по вопросам
прагматики. Обзор проблематики см. в кн.: «Le langage en contexte (Etudes
philosophiques et linguistiques de pragmatique)». Amsterdam, 1980.
Библиография по прагматике приложена в кн.: Levinson St. Pragmatics.
Cambridge UP, London—N. Y., 1983; Leech 0. N. Principles of pragmatics.
London—N. Y., 1983. См также обзоры и библиографию в сб.: «Языковая
деятельность в аспекте лингвистической прагматики (сборник обзоров) >.
М., 1984. По прагматике предложения ii текста см. сб.: <Коммуникативнопрагматические и семантические функции речевых единств». Калинин,
1980; «Семантика и прагматика синтаксических единств». Калинин, 1981;
«Прагматические аспекты изучения предложения и текста». Киев, * 1983;
см. также цикл статей по прагматике в журнале: «Известия АН СССР»,
Серия литературы и языка, 1981, № 4.
3
обнаруживают тенденцию к стиранию границ между лингвистикой и
смежными дисциплинами (психологией, социологией и этнографией), с
одной стороны, и соседствующими разделами лингвистики (семантикой,
риторикой, стилистикой) — с другой. Прагматика отвечает
синтетическому подходу к языку.
Что же дало импульс столь мощной волне прагматических исследований, начавшейся в 70-е годы? Чтобы ответить на этот вопрос,
нужно вспомнить о состоянии зарубежной лингвистики, предшествующем
увлечению прагматикой.
В начале XX в. лингвистика восприняла и развила основные
принципы семиотического подхода к языку. Они определили долгий и в
ряде отношений плодотворный период ее развития, прошедший под
знаком идей Ф. де Соссюра. В то же время и семантическая, и
прагматическая «главы» семиотики оставались вне поля ее внимания.
Более того, в кредо структурной лингвистики входил тезис о
нерелевантности для языкознания всякого рода внешних по отношению к
языку и неустойчивых явлений, связанных с психологическими,
стилистическими и даже собственно коммуникативными аспектами речи.
Лингвистическая мысль была под влиянием так называемой
прагматической максимы Ч. Пирса, суть которой сводится к тому, что
подлинное различие (а не просто словесная или эмотивная разница)
должно обладать способностью различаться на деле, то есть иметь
некоторые практические следствия (practical bearings), причем
совокупность этих практических следствий образует концепт объекта 2.
Максима различительности стала краеугольным камнем структурной
лингвистики, сосредоточенной на моделировании языка как самодостаточной системы инвариантных единиц — фонем и морфем, образуемых
дифференциальными признаками, и только ими. В большинстве работ,
выполненных в русле структурализма, семантика приравнивалась к
энциклопедическим знаниям, а прагматика не упоминалась вообще.
Обращение к внеязыковой действительности, процессам коммуникации и
ее участникам считалось противным духу (если не букве) семиологии.
Теоретическая лингвистика становилась все более абстрактной и
замкнутой дисциплиной, охваченной идеей самоопределения. Она
порывала связи с психологией, социологией, историей и этнографией.
Внутри структурной лингвистики ущемлялись инР е i г с е Ch. How to make our ideas clear. — In: «Collected Papers of
Ch. S. Peirce», v. 5. Cambridge (Mass.), 1960, p. 258; ср. также в этом же
томе статью «Pragmatism: the normative science» (p. 13—28), в которой
Пирс приводит первоначальную версию прагматической максимы:
«Рассмотрите практические ' эффекты, которые, по нашему мнению, могут
2
производиться данным объектом. Представление о совокупности этих
эффектов и дает полный концепт объекта» (р. 15).
4
тересы семантики. Язык жестко членился на уровни, каждый из
которых рассматривался как 'замкнутая система. Структурной
лингвистикой владело стремление к отъединению и разделению.
Расстояние между языком и жизнью росло. Естественный язык сближался
с искусственными знаковыми системами (например, дорожной
сигнализацией), принимаемыми за его упрощенную модель. Можно было
предположить, что структурную
лингвистику ожидает судьба логики,
которая, начав с изучения форм речи, отдалилась от предмета своих
первоначальных наблюдений, а потом и вовсе о нем забыла, став наукой о
формах и законах теоретического мышления. В логических записях
естественный язык сменился языком символов. Переход логиков от
естественного языка к символическому был обусловлен вотумом
недоверия человеческой речи (ее адекватности структуре логически
правильной мысли). Он был предопределен также необходимостью
ограничить объект логики утверждениями, имеющими истинностное
значение.
Следуя этому направлению, концепция языка, предложенная
крайними версиями структурализма, могла развиться в общую теорию
знаковых систем. Этого не произошло. Приблизившись к пику, расстояние
между языком и жизнью стало сокращаться. Прежде всего были
восстановлены связи между языком как объектом лингвистических
исследований и отображенной в нем действительностью. Началась эпоха
семантики, вслед за которой возник острый интерес к явлениям
прагматики. Дистанция, отделяющая язык от жизни, сократилась. Более
того, речевая деятельность стала рассматриваться как одна из форм жизни.
Если структурализм стремился освободить язык от внешних контактов, ' то
в последующий период изоляция была нарушена, а отношения жизни и
языка получили не однонаправленное, а взаимное осмысление. Было вновь
и заново осознано, что не только язык рисует эскиз мира (ср. гипотезу
лингвистической относительности), но и жизнь дает ключ к пониманию
многих явлений языка и речи. Это второе направление отношений и стало
определяющим для прагматических исследований.
И структурная лингвистика, и занятые анализом языка логикофилософские школы следовали одной линии развития. В 50-е годы Р.
Карнап писал: «Настоятельная потребность в создании системы
теоретической прагматики имеется не только для психологии и
лингвистики, но и для аналитической философии» 3.
Желание принимать за отправной пункт своих исследований явления
и понятия обыденной жизни настолько сблизило усилия занятых анализом
языка философов, логиков и лингвистов, что современная прагматика
может считаться полем их совместной
* Каркап Р. Значение и необходимость. М„ 1959, с. 356.
5
деятельности. Наблюдения представителей смежных гуманитарных
профессий иногда выявляют такие черты речевой деятельности, мимо
которых проходят языковеды, отделенные от своего предмета призмой
сложившихся концепций. Поэтому в состав настоящего сборника вошли
статьи не только лингвистов, но также логиков и философов,
представляющие интерес для науки о языке и теории коммуникации.
Читатель легко убедится в том, что многие авторы, занимаясь вопросами
философии, стремясь через механизмы речи проникнуть в природу
мышления и поведения человека, не могут обойтись без углубленного
лингвистического анализа, к которому в ряде случаев и сводится основное
содержание их исследования. Познание языка становится не средством, а
целью. В этом, по-видимому, отдают себе отчет и сами представители
лингвистической философии. Дж. Урмсон, например, предвидел упреки в
том, что он «провел скорее грамматическое, чем философское
исследование» (наст. сборник, с. 214).
Обращение логиков и философов к теоретическим проблемам
прагматики проистекало из расширения круга явлений, вошедших в
компетенцию логики. Оно обернулось перестройкой концепта значения и
изменением общего подхода к языку. Этим вопросам посвящен 1-й раздел
вступительной статьи. В остальных разделах рассматриваются наиболее
важные и устойчивые из многочисленных тем, затрагиваемых в
прагматических исследованиях: проблема дейксиса (разд. 2), особенности
практической речи, составляющей основной материал для прагматических
наблюдений (разд. 3), правила речевого поведения и их роль в образовании
неявных смыслов высказывания (разд. 4), пресуппозиции и другие виды
имплицитных значений (разд. 5).
1.
Увлечение прагматикой не случайно наступило после периода
интенсивной разработки вопросов семантики, приведшей к гипертрофии
семантического анализа. Исследовательская практика выдвигала задачу
разгрузки описания значений слов и высказываний. Было необходимо
освободить его от контекстно обусловленных частей смысла, упорядочить
эти последние, подведя их под действие немногих правил. Семантика
начала прорастать прагматикой, а потом и уступать ей некоторые из своих
позиций.
Почва к этому уже была подготовлена опытом изучения недескриптивных слов (логических связок, кванторов, дейктических
местоимений и наречий, модальных частиц, оценочных предикатов,
перформативов, глаголов пропозиционального отношения) и тесно с ними
связанных предложений мнения, переключивших внимание с пропозиции
на субъективную часть высказывания, связывающую
6
его с личностью говорящего. Анализ названных категорий не мог
миновать внешних по отношению к предложению и меняющихся
факторов. Дейксис и оценочные предикаты акцентировали связь значения
с переменной величиной из области внеязыковой действительности,
идентифицируемой через субъекта речи: местоимения указывали на
переменные предметы, оценочные предикаты — на переменные признаки.
Служебные слова не позволяли отвлечься от другой переменной величины
— речевого контекста, эксплицитного и имплицитного. Наконец,
коммуникативная установка связывала высказывание с меняющимися
участниками коммуникации — субъектом речи и ее получателем, фондом
их знаний и мнений, ситуацией (местом и временем), в которой
осуществляется речевой акт.
Совокупность названных факторов образует мозаику широко
понимаемого контекста, который как раз и открывает вход в прагматику
смежных дисциплин и обеспечивает ей синтезирующую миссию.
Контекст находится в отношении дополнительности к другому
центральному для прагматики понятию — речевому акту. Взаимодействие
речевого акта и контекста составляет основной (стержень прагматических
исследований, а формулирование правил этого взаимодействия—ее
главную задачу. Неудивительно .поэтому, что прагматические интересы
начинаются там, где связь контекста и речевого акта максимально
напряжена. Анализ значения дескриптивных слов «тянет» в сторону
семантики, а определение недескриптивных значений—в сторону
прагматики. Для первых характерна семантическая чувствительность,
вторые чувствительны к контексту". Чтобы правильно употребить слова
лампа или зеленый, главное — не ошибиться в выборе внеязыкового
объекта. Для того чтобы корректно пользоваться словами такого типа, как
ты, даже, сегодня, здесь, ведь, же, еще, только и т. п., сведения о
прагматическом окружении очень важны.
Различение слов, ориентированных на денотат, и слов, лишенных
такой направленности, было одним из отправных тезисов логической
семантики. Б. Рассел пользовался для обозначения этих категорий
терминами указательные (indicative) и неуказательные слова5.
Если значению конкретных (индикативных, идентифицирующих)
имен может быть дано остенсивное или дескриптивное
В последнее время возродилась тенденция вообще отрицать
существование контекстно независимых значений; см., например: S е а г 1
4
е J. R. Expression and meaning. Cambridge (Mass.), 1979, ch. 5: Idem. The
background of meaning.— In: «Speech Act Theory and Pragmatics». Dordrecht,
1980.
5
Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957, с. 139; в этой книге
перевод indicative как 'изъявительный', пс нашему мнению, неудачен.
7
определение, то раскрытие смысла недескриптивных слов неотъемлемо от их употребления в контекстно и ситуативно обусловленном
высказывании. «Когда вы хотите объяснить слово лев,— писал Б. Рассел,—
вы можете повести вашего ребенка в зоопарк и сказать ему: ,,Смотри, вот
лев!". Но не существует такого зоопарка, где вы могли бы показать ему
если, или 'этот, или тем не менее, так как эти слова не являются
индикативными» 6.
Наряду со служебными элементами языка, о которых упоминает
Рассел, тонкой контекстной чуткостью обладают слова, связывающие
смысл предложения с говорящим. Понятие субъекта речи объединило,
возможно, наибольший комплекс прагматически релевантных вопросов 7.
Именно обращение к автору высказывания знаменовало собой переход от
анализа, стабильного значения слова к рассмотрению изменчивого
содержания высказывания. ?Если логика, а также структурная лингвистика
первой половины ' нашего века стремились освободиться от говорящего
субъекта и 1 свести все свои содержательные категории к отношениям
предложений к действительности и к отношениям между предложениями,
то начиная с середины века организующим центром «смыслового
^пространства» стал человек со всеми его психологическими комплексами.
Пропозициональное отношение (или установка), введенное в
философскую логику Б. Расселом, противополагавшим постоянное ядро
предложения подвижной его части 8, соответствует целой серии
варьирующихся понятий, выдвигавшихся логиками и философами разных
времен. Истоки этой темы можно видеть в различении модуса и диктума в
логике схоластов, оказавшем глубокое влияние на развитие логической и
лингвистической
мысли9.
Важной
для
современных
логикосинтаксических идей явилась концепция Декарта, который считал, что
одни мысли представляют собой образы вещей, другие же включают,
кроме того, и нечто иное: когда человек желает или боится, утверждает
или отрицает, он всегда представляет себе предмет мысли, но в то же
время присоединяет к идее предмета нечто еще. В зависимости от
психологического фона Декарт различал разные виды мыслей: воления,
аффекты (чувства), суждения и др.10
Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957, с. 140.
Степанов Ю. С. В поисках прагматики (проблема субъекта).—«Известия АН СССР», Серия литературы и языка, 1981, № 4.
6
7
Там же, с. 139.
Bally СП. Syntaxe de la modalite explicite. — In: «A Geneva School
Reader in Linguistics» Bloomington — London, 1969; Алисова Т. Б. Очерки
синтаксиса современного итальянского языка. М., 1971. ч. II, с. 161 и ел.
8
9
Ср. следующее ключевое для концепции Декарта рассуждение: <Я
— вещь мыслящая, то есть сомневающаяся, утверждающая, отрицающая,
знающая весьма немногое и многое не знающая, любящая, ненавидящая,
желающая, нежелающая, представляющая и чувствующая. Ибо, как я
заметил выше, хотя вещи, которые я ощущаю и представляю, может быть,
не существуют сами по себе и вне меня, я тем не менее уверен, что виды
мышления, называемые мною чувствами и представлениями, поскольку
они виды мышления, несомненно встречаются ч пребывают во мне»
(Декарт Р. Метафизические размышления. — В кн.: Декарт Р. Избранные
произведения. М., 1950, с. 352).
8
В представление о модусе Декарт вводил, таким образом, не только
ментальные категории, но и сферу чувств—жпропозици-ональные
страсти», как их позднее, перефразируя выражение «страсти души»
Декарта, назвал 3. Вендлер ".
Разработка пропозиционального отношения определила одну из
магистральных линий прагматических исследований. Наиболее значимым
результатом, полученным непосредственно на этом пути, было
установление изоморфизма между предикатами мышления и речи (см.
указ. работу 3. Вендлера). Анализ пропозициональных глаголов
продемонстрировал координацию высказывания с «эмоциональным,
социальным, логическим и эвиденциальным фоном» (см. работу Урмсона в
наст. сборнике, с. 210). Он, кроме того, позволил сформулировать
некоторые презумпции общения (например, презумпцию истинности и
обоснованности •сообщаемого) и вскрыть принципиальное различие
между употреблением пропозициональных глаголов в первом и других
лицах. Заметим, что проблема пропозиционального отношения в
высказываниях о собственных психических свойствах и состояниях, мало
разработанная в сравнении с проблемой сообщений о внутреннем мире
других лиц12, представляет немалый интерес.
Основной прием анализа пропозициональных глаголов и других
недескриптивных значений состоял в выявлении типичных для них
контекстов, условий, противопоказанных для их использования, то есть
создающих прагматическую аномалию, и формулировании правил
употребления. Сосредоточенность на определенном материале стала
сказываться на самом концепте значения: значение связало себя с
употреблением.
10
Понимание языка прежде всего как орудия осуществления некоторой
целенаправленной деятельности, имевшее в разные времена многих
приверженцев среди философов, лингвистов и особенно психологов,
возбуждало интерес к инструментальным возможностям высказываний и
придавало значению «поведенческий» характер 13.
Vendler Z. Res cogitans. Ithaca — London, 1972, p. 84.. Вендлер
применяет этот термин к глаголам типа удивлять, поражать (shock),
доставлять наслаждение (delight) и др.
12
Austin J. Other minds. — In: Austin J. Philosophical papers. Oxford,
Clarendon Press, 1961.
13
См., например: S k i n п е г В. J. Verbal behavior. N. Y., 1957.
9
В тот период, о котором идет речь, значение представлялось как член
каузального отношения в модели «стимул — реакция». Оно
рассматривалось с точки зрения его способности воздействовать на
адресата, вызывая у него тот или иной психологический отклик. Такой
подход к значению отражен в концепции Ч. Стивенсона (см. главу из его
книги в наст. сборнике).
Зависимость значения от психологических и логических факторов
показана в статье Э. Сэпира о градуировании (см. в наст. сборнике). Если
выше было отмечено, что прагматизацня значения вырастала на базе
недескриптивных слов, то статья Сэпира открывает другой источник этого
процесса — реляционные значения,
представленные
степенями
сравнения прилагательных. Изучение градуированных (скалярных)
значений, начатое Сэпиром (его статья написана задолго до ее публикации
в 1944 г.), было продолжено, с одной стороны, многочисленными
работами, посвященными интенсификации значения и интенсификаторам
(фундаментальным в этой области является исследование Д. Болинджера
14
), а с другой — психолингвистическими опытами по измерению
значения.
Инструментальный подход к языку, естественно вытекающий из
самого определения языка как средства коммуникации, получил новое
теоретическое оформление в концепции Л. Витгенштейна, выраженной в
посмертно опубликованных «Философских исследованиях», начальный
фрагмент которых помещен в этом сборнике16. «Философские
исследования» Витгенштейна построены частью в жанре автодиалога,
частью в афористическом стиле, вуалирующем логику рассуждения.
Автодиалог Витгенштейна иногда сводится к сериям вопросов,
направленных на выяснение сути того, что кажется очевидным.
Витгенштейн апеллирует к фактам повседневной жизни, обычно
принимаемым как данность или как дар. Его наивно-софистические
вопросы превращают трюизмы в парадоксы. Ответов на многие вопросы
11
нет, но в каждом следующем вопросе выражено сомнение в том, что
можно было бы счесть за тривиальный ответ на предыдущий вопрос. Этим
и достигается их связность. Вопросы Витгенштейна касаются
функционирования языка. Чтобы можно было довериться языку, надо
«вернуть слова от метафизического к повседневному употреблению»,
считает Витгенштейн: <Назад к целине» (§ 107).
В о linger D. Degree words The Hague—Paris, 1972. 16 0 s g о о d Ch.,
Suci G., Tannenbaum P. The measurement of meaning. Urbana, 1967;
Fillenbaum S., RapoportA. Structures in the subjective lexicon. N. Y.—London,
1971.
le
Анализ и критику философской стороны концепции Л.
Витгенштеина cм. в. КозловаМ. С. Философия и язык. М., 1972.
10
Витгенштейн ничего не берет «из вторых рук». Он занят прямыми
наблюдениями над жизнью языка и экспериментами по соединению
высказываний с ситуациями, допускающими их употребление (этот метод
получил впоследствии широкое распространение). Его девиз: «Не думай, а
смотри!» (§ 66).
Исследования позднего Витгенштейна отвечали тому состоянию
науки логики, когда возникла необходимость хотя бы частично сбросить
груз предшествующих концепций, привычные тезисы которых
принимаются за истинные, круг проблем устоялся, а абстракции потеряли
связь с конкретными фактами действительности. Было необходимо вновь
прикоснуться к своему естественному материалу — речи, и адекватно
выразить непосредственные наблюдения, минуя систему существующих
терминов. Витгенштейн понимал трудность вербализации того, что таят в
себе неясно различимые глубины жизни, воспринятые им через призму
обыденной речи. «Самое трудное,— писал он,— перевести эту
неопределенность правильно и правдиво в слова». Характеризуя уже после
смерти Витгенштейна его «Философские исследования», финский логик Г.
X. фон Вригт писал, что они «зовут к ясности и в то же время не
поддаются ей» 17.
Речь неотделима от форм жизни. В ситуации военных действий легко
вообразить язык, состоящий только из приказов и рапортов. Жизнь дает
возможность функционировать бесчисленному множеству других
«языков». «Представить себе язык — значит представить некоторую
форму жизни» (§ 19).
Речь входит в состав человеческой деятельности. На приказ,
предупреждение, угрозу и т. п. человек может прямо реагировать
действием. Соединение речи и действия Витгенштейн условно назвал
языковыми играми (§ 7) Подобно Соссюру, Витгенштейн любил
14
сравнивать язык с игрой в шахматы. Однако если для Соссюра
существенным в этой аналогии было то, что материальное воплощение
шахматной фигуры безразлично для ее игровой ценности, чем
подтверждалась, в частности, условность связи между означаемым и
означающим языкового знака, то Витгенштейн подчеркивал этим
сравнением целеустремленность и_ регламентированность языка, его
подчиненность правилам и конвенциям употребления, в которых
Витгенштейн искал не только суть языка, но и суть значения. В первом
случае сопоставление раскрывало сущность единиц языка, во втором —
принципы их функционирования. Для Соссюра важнее была фигура, для
Витгенштеина — ход.
17
Malcolm N. Ludwig Wittgensteln. A memoir with a biographical sketch
by 0. H. von Wright. London, Oxford UP, 1958, p. 22.
11
Из концепции языка как конвенционализованной формы жизни
вытекало понимание значения как регламентированного и целенаправленного употребления слова и высказывания. Витгенштейн дает
следующее определение значения: «Для большого класса случаев
использования слова значение — хотя и не для всех—это слово можно
истолковать так: значение слова есть его употребление в языке. И значение
имени иногда объясняют, указывая на его носителя» (§ 43). Необходимо
подчеркнуть, что Витгенштейн имеет в виду не лингвистический (или
философский) концепт значения, а значение существительного значение,
взятого в его повседневном использовании в речи. В рукописях
Витгенштейна содержится запись: «Мы ищем значение значения, а именно
грамматику слова значение» \8.
Прагматизация понятия значения, связавшая его с правилами
употребления, обернулась его грамматизацией. Появился новый жанр
описания значения слова в виде его «грамматики»19. Иногда говорят о
«логике» употребления отдельных слов или групп слов. Опыт описания
«логики прилагательных» помещен в настоящем сборнике (глава из книги
П. Ноуэлл-Смита).
Именно с выяснения правил употребления глагола to mean 'означать'
начал анализ значения П, Грайс—автор наиболее важной для судеб
прагматики семантической концепции20. Грайс различает два типа
употребления этого глагола: естественное (to meann) и условное,
конвенциональное (to meannn). Специфика употребления глагола to meannn
состоит в его отнесенности к говорящему, то есть субъекту речи, занятому
сознательной и целенаправленной деятельностью. Связав категорию
значения с говорящим и преднамеренностью речевого акта, Грайс создал
почву для формирования понятия «значения говорящего» (speaker's
meaning), или, как его еще называют, «передаваемого значения» (conveyed
meaning), включающего разного рода контекстно обусловленные и
косвенные смыслы речевых актов (см. об этом статью Д. Гордона и Дж.
Лакоффа, а также работу Р. Конрада в наст. сборнике).
В теории Грайса произошла смена деятельностного «субъекта
значения»: если в бихевиористской психологии роль стимула (или
каузатора) придавалась самому значению (см. выше), то Грайс отдал ее
говорящему. Эту вторую ступень прагматизации претерпело и понятие
референции 2!.
18
Ballet G. A companion to Wittgenstein's Philosophical investigations.
Ithaca — London, Cornel 1 UP, 1977, p. 122.
19
Вендлер 3. О слове good. — В сб.: <Новое в зарубежной
лингвистике», вып. X. М., 1981 (в оригинале -•- The grammar of goodness).
20
Grice H. P Meaning. — «The Philosophical Review», v. 66, 1957 № 3.
21
Линский Л Референция и референты.—В сб.: «Новое в зарубежной
лингвистике», вып. XIII. М., 1982.
12
Прагматизация значения имела далеко идущие последствия: значение
высказывания стало считаться неотделимым от прагматической ситуации,
а значение многих слов начали определять через указание на
коммуникативные цели речевого акта.
Такая точка зрения в явном виде была выражена последователем Л.
Витгенштейна H. Малькольмом в его полемике с основателем
лингвистической философии Дж. Муром о значении предложений вида «Я
знаю, что р» и концепте знания. Мур настаивал .на гом, что в предложении
Я знаю, что это моя рука использованы слова (речь шла о глаголе знать)
в их обычном смысле, хотя случаев для употребления такого высказывания
практически "не представляется. На это Малькольм ответил
подразумевающим отрицание вопросом: «Разве может быть смысл слова
отделен от его употребления?» 22 Уместность высказывания, то есть
существование условий для его употребления, в этом случае принимается
не только за критерий его осмысленности, но и за критерий осмысленности
(то есть наличия значения) содержащихся в нем слов
Несовпадения коммуникативных целей с этой точки зрения
достаточно для того, чтобы различать высказывания по значению. «Если
кто-нибудь хочет настаивать, как это делает Мур, — писал Малькольм,—
что, употребляясь с разными целями, предложение все же сохраняет один
и тот же смысл, то такое утверждение настолько туманно, что его нельзя
ни доказать, ни опровергнуть» 23.
Значение слова стало рассматриваться в связи с коммуникативной
направленностью речевого акта, то есть как орудие, посредством которого
мы совершаем действие (см. работу П. Ноуэлл-Смита в наст. сборнике).
Этот подход нашел отражение в определении значения оценочных слов,
формулируемых в логических исследованиях языка морали24, аналогичных
исследованиям языка науки, предпринятым философией анализа. Если эти
последние имели своим предметом структуру текста, фиксирующего
развитие теоретической (логически корректной) мысли, то анализ этики
имел своим предметом тексты практического рассуждения, насыщенного
субъективной лексикой, в том числе оценочными словами.
Оценочные слова составляют благодатный материал для обоснования
прагматической концепции значения. Будучи прямо связаны с говорящим
субъектом и отражая его вкусы и интересы,
22
Malcolm N. Thought and knowledge (Essays). Ithaca—London, Cornell
UP, 1977, p. 178.
23
Там же.
См. вступительную статью И. С. Царского и Л. В. Коноваловой в кн.:
Мур Дж. Принципы этики. М., 1984.
24
13
они в то же время регулярно употребляются в высказываниях,
соответствующих ситуации выбора (принятия решения) и побуждения к
действию. Оценка тесно спаяна с коммуникативной целью б речевого акта,
программирующего действия. Эту связь можно показать на следующих
примерах. Отрицательная оценка в речи взрослых, обращенной к детям,
всегда принимается не как выражение мнения, а как руководство к
действию. Например, слово дрянь (или бяка) обычно нацелено на
пресечение
предметных
манипуляций
ребенка
(Дрянь!
Бяка!
истолковывается как 'Брось! Не трогай! Не тяни в рот' и т. п.). Хорошо!
Молодец! понимается как поощрение. Высказывание Хорош! имеет значение 'Довольно! Достаточно!' в ситуации регулирования меры. В
употреблении многих междометий часто слиты оценка ситуации и
некоторое предписание.
Оценка, по Ч. Стивенсону, предназначена для воздействия на
адресата. Она отражает прагматический аспект знаковой ситуации25.
Концепция Ч. Стивенсона известна в аксиологии как теория эмотивности.
Она основана на понимании значения слова как одного из членов
отношения «стимул — реакция». Воздействие оценки у Ч. Стивенсона
ограничено психологическим состоянием адресата. Другой представитель
школы лингвистического анализа —Р. Хэар (глава из его книги включена в
настоящий сборник) — уже прямо определял оценочное значение в
терминах коммуникативной установки, связывающей высказывание с
действием. Оценка, по Хэару, выражает рекомендацию, предписание
(commendation) и не может быть определена в терминах других слов,
лишенных этой функции. Связь оценки с прескрипцией отмечалась и
раньше26. Однако Р. Хэар увидел не только общность оценки и
прескрипции, но и их различие27. Ценностные суждения имеют общий
характер: они отсылают к некоторому стандарту (правилу, нормативу),
применимому не только к данному, но и к другим случаям. Когда
советуют:
«Купи этот автомобиль», то это не более чем инструкция о выборе;
если же говорят Это хорошая машина, то такое суждение выражает
рекомендацию класса (марки автомобилей) и вместе с тем указывает на
релевантные для выбора признаки, то есть имплицирует мотивировку
рекомендации. Поскольку, однако, стандарт класса с течением времени и
изменением требований может меняться, никакие конкретные признаки
объекта не входят в значение оценочного предиката. Это видно уже по
25
Stevenson Ch. Facts and values. New Haven, 1963, p. 153.
С a r n a p R. Philosophy and logical syntax. London, 1935, p. 24;
Aye г A. J. Philosophical essays. London, 1963, p. 108.
27
Hare R. M. The language of morals. London, 1972, p. 133; см. также
главу из этой книги в наст. сборнике.
26
14
тому, что любое оценочное утверждение может повлечь за собой
вопрос «Чем же это хорошо?»Али «Что в этом плохого?». Оценка
выражается «самонастраивающимися» предикатами, «предикатамихамелеонами», принимающими то или другое значение в зависимости от
фона. Оценочные предикаты прямо наводят на мысль о наличии у
сообщения особой цели. «Язык оценок, — писал Хэар,— удивительно
хорошо приспособлен к употреблению в ситуации принятия решения,
инструкции о выборе или при изменении
принципов
выбора и
модификации стандартов» (цит. соч., с. 136). Наблюдения подобного рода
предвещали поворот к логическому анализу естественного языка и
формулированию правил коммуникации (см. ниже, разд. 4 вступ. статьи).
Итак, прагматизация значения складывалась на материале контекстно
чувствительных элементов языка, и в первую очередь — слов, лишенных
стабильного дескриптивного содержания. Если оценочные слова
демонстрируют один максимум контекстной зависимости, то другой
максимум достигается в дейксисе и дейктических компонентах
лексического и грамматического значения, которым посвящен следующий
раздел.
2.
После статьи Вар-Хиллела, опубликованной в 1954 г.28, одной из
классических задач прагматики стало изучение индексальных выражений
(термин Ч. С. Пирса29), то есть дейксиса. Действительно, проблематика
дейксиса в точности входиг в рамки прагматики в понимании Ч. Морриса,
поскольку смысл дейктического элемента — при любом понимании слова
«смысл» — зависит от ситуации его употребления: 1) денотат
дейктического элемента не может быть установлен вне контекста речевого
акта — он определяется через отношение объекта к речевому акту, его
участникам или пространственно-временным характеристикам; поэтому в
так называемой формальной семантике, где смысл определяется через
денотат, описание смысла предложения с дейктическими элементами
требует отсылки к контексту;
2) лингвистический смысл дейктического слова тоже не может быть
описан без обращения к контексту речевого акта, поскольку смысл
дейктического слова — это правило установления его денотата через
отношение объекта к контексту речевого акта или к его участникам.
Дейктические слова и »лементы пронизывают языковой текст
насквозь и составляют в языке не исключение, а правило. Поми28
Bar-Hillel G. Indexical expressions. — «Mind», 1954, v. 63, p. 359—
376.
P e i r с e Ch. S. The philosophy of Peirce: Selected Writings. N. Y.,
Harcourt, Brace, 1940, p. 104.
29
15
мо слов типа я, ты, здесь, сейчас, этот, важным источником дейктичности является категория времени, которая «вписывает» в
дейктические координаты все предложения, употребляемые в речи, кроме
тех, которые У. Куайн 30 назвал «вечными», то есть предложений с
гномическим настоящим — единственным употреблением временной
формы, которое не является дейктическим.
Дейктическим называется такой элемент, у которого в состав
значения входит идентификация объекта — предмета, места, момента
времени, свойства, ситуации и т. д.— через его отношение к речевому
акту, его участникам или контексту 31.
От дейктических слов, у которых значение включает отсылку к
говорящему (или другим параметрам акта речи), следует отличать слова, у
которых значение предполагает наблюдателя. Эти слова иногда зачисляют
в рубрику «объективного» (или «мысленного») дейксиса (по К. Бюлеру 32
— deixis ad Phantasma) в отличие от собственно дейксиса —
«субъективного». В простом случае говорящий сам и является наиболее
естественным наблюдателем, однако такое совпадение не обязательно (а
иногда— в случае слов со «стереоскопической семантикой»,
порождающих взгляд на ситуацию с нескольких точек зрения 33,— с
обязательностью отсутствует). К этой категории относятся наречия типа
справа, слева и предлоги типа за, из-за, а также многие глаголы. Ю. Д.
Апресян рассматривает, в частности, следующий пример с глаголом
показаться. В предложении На дороге показался автомобиль наблюдатель
естественным образом совпадает с. говорящим; между тем предложение В
этот момент я показался на дороге аномально: говорящий в данном
случае не может выступать в роли наблюдателя, поскольку он служит
объектом наблюдения, а других кандидатов на эту роль в предложении
нет. Однако в контексте Они утверждают, что в этот момент я показался на дороге аномалия исчезает: в роли наблюдателя выступает не
говорящий, а субъект пропозициональной установки.
Quine W. О. Word and object. Cambridge (Mass.), Cambridge UP, 1960,
p. 193. О дейксисе см.: Уфимцева А. А. Типы языковых знаков. М., 1974;
Вольф Е. М. Грамматика и семантика местоимений. М., 1974;
«Категория определенности—неопределенности в славянских и
балканских языках». М., 1979
31
Ср.: Lyons J. Semantics. Cambridge, Cambridge UP, 1978, p. 637.
32
В u h 1 e г К. Sprachtheorie: Die Darstellungsfunktion der Sprache. Jena,
Fischer, 1934.
33
О необходимости обращения к наблюдателю в семантическом
описании см., в частности: Bierwisch М. Some semantic universals of German
adjectivals.— «Foundations of Language», v. 3, № 1, 1967, p. 1—36; Апресян
Ю. Д. Лексическая семантика. М., 1974, с. 56. Гораздо раньше о включении
наблюдателя (не обязательно совпадающего с говорящим) в толкование
пространственных предлогов говорил А. М. Пешковский (см. Пешковский
А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1938, с. 288).
30
16
Таким образом, сферу стереоскопической семантики следует отличать
от дейксиса.
Не относятся к дейктическим такие категории, как наклонение,
модальность, показатели иллокутивной функции (утвердительность—
вопросительность и пр.). Их семантика прагматична—то есть описание
смысла требует обращения к говорящему (скажем, предложение с
глаголом в желательном наклонении содержит семантический компонент
'Говорящий хочет...') и, следовательно, учета прагматического
контекста,— но не дейктична. Конституирующим признаком дейксиса,
отличающим его от других элементов с прагматическим значением,
служит то, что у дейктических слов обращение к контексту речевого акта
работает на нужды идентификации.
Дейктические элементы можно разделить на следующие группы: 1)
личные местоимения 1-го, 2-го лица (и 1-е, 2-е лицо глагола); 2)
указательные местоимения и наречия, а также дейктический определенный
артикль; 3) глагольное время;
4) дейктические компоненты в семантике наречий и глаголов; Ср.,
например англ. come 'прийти'34.
Интересным представителем
последней категории
служит
проанализированное Ч. Филлмором английское наречие ago 'тому назад'.
Наречие ago, в отличие от earlier 'раньше', предполагает отсылку к
времени, в котором находится говорящий, то есть к абсолютному времени
акта речи. Поэтому можно сказать (а) Не lived there many years ago 'Он жил
там много лет тому назад' и (б) Не had lived there many years earlier 'Он жил
там многими годами ранее', но не (в) Не had lived there many years ago,
поскольку Past Perfect означает, что действие соотнесено с некоторым
моментом в прошлом, предшествующим моменту речи, a ago предполагает
соотнесение с моментом речи.
Помимо того, что многие слова и категории имеют дейктическое
значение, почти все референтные выражения могут быть дейктичны в тех
или иных своих употреблениях. Так, дейктичны в большинстве случаев
собственные имена (людей), только у имен прагматические ограничения
касаются не одного речевого акта, а одинаковы для сложной совокупности
речевых актов определенного коллектива: Иванов в одном коллективе
обозначает одного человека, в другом — другого. Дейктичны кванторные
слова, например все в употреблениях типа Все остались довольны: имеется
в виду не всё универсальное множество людей, а какая-то конкретная
группа. Как справедливо отмечает Р. Столнейкер (см. его статью в наст.
сборнике), дейктичны и
F i 11 m о г e Ch. J. How to know whether you're coming or going. —
<Line….971, p. 369—379.
34
КЙЯЛИОТЕКП
17
модальные слова; так, когда говорят возможно или необходимо,
имеется в виду не все множество возможных миров, а множество,
определенным образом ограниченное контекстом речевого акта —
знаниями говорящих, набором их презумпций, их представлениями о
законе, морали, нормах, физических возможностях и пр.
Хотя дейктические местоимения составляют некоторое естественное
семантическое единство, между личными местоимениями 1-го, 2-го лица
(и «наречиями 1-го лица» здесь, сейчас) и указа-/гельными имеется
существенное различие; личные местоимения задаются основными
параметрами речевого акта непосредственно, а указательные должны
определяться через эти основные параметры с помощью дополнит^ельных
и пока не до конца эксплицированных понятий, таких, как общее поле
зрения говорящих, степень выделенности объекта в поле зрения,
нахождение в центре внимания и др. Поэтому формализация указательных
элементов через введение отдельной прагматической координаты
«указываемые объекты» и «предупомянутые объекты», аналогично
координатам «говорящий», «слушающий», «место», «время» 36, представляет неоправданное огрубление действительной картины.
После того как дейктическое употребление местоимений стало
предметом пристального внимания, обнаружилось, что анафорическое
употребление местоимений опирается на дейктическое и в существенных
отношениях копирует его. Поэтому анафорическое употребление, всегда
считавшееся «более простым», тоже подчинено большому количеству
прагматических ограничений, которые не учитывались в первых опытах
описания прономинализации в рамках трансформационного подхода к
языку. Например, законы употребления местоимений 3-го лица не
свободны от таких условий, как нахождение объекта в общем поле зрения
говорящих, в центре внимания, в фокусе эмпатии …36. Вообще границы
между анафорой и дейксисом не всегда вполне равнозначны. Так, во фразе
Послышались шаги — это был Юра местоимение это, казалось бы,
анафорическое, однако оно не имеет ан..цедента (дефект копии - М.Ю.).
Размытыми могут быть также границы между дейктическим
употреблением определенного артикля и употреблением того же артикля в
ситуации «энциклопедической» единственности; иначе говоря, нет четкой
границы между единственностью объекта в общем поле зрения говорящих
(the table 'стол' в ситуации, где один стол) и в их общем фонде знаний (the
king 'король' для граждан одного государства).
" См: Lewis D. General semantics. — In: «Semantics of natural language».
Dordrecht-Holland, Reidel, 1972. 3e L у о n s J. Указ. соч., с. 659.
18
Одна из сложных проблем дейксиса — смещенное указание (deferred
ostension—термин У. Куайна37), когда указываемый объект не совпадает с
референтом дейктического выражения, который имеется в виду. Ср.
следующий пример смещенного указания: официантка в ресторане
спрашивает: Куда он ушел?, указывая не на человека, а на заказанный им и
стоящий на столе суп 38.
Смещенное указание является частным случаем смещенной {то есть
метонимической) референции, ср. соотношения типа Пруст — сочинения
Пруста, байдарка — плывущие в ней люди и т. д., рассматриваемые в
статье Дж. Лакоффа «Прагматика в естественной логике» (в наст.
сборнике). Дж. Лакофф предлагает градиционное для порождающей
грамматики решение, состоящее в том, что для предложений со
смещенным
указанием постулируется
глубинная структура
с
эксплицитным именем объекта, которая подвергается сокращению в ходе
трансформационной
деривации.
Это
решение
не
вполне
удовлетворительно, поскольку, по крайней мере в некоторых контекстах,
одна и та же группа в каком-то смысле имеет наряду со смещенной рефе-
ренцией также и прямую. Так, во фразе Пруста невозможно читать мы
понимаем Пруста приблизительно как 'произведения Пруста'. Однако если
бы это было в точности так, то фраза Господин N. заставил публику
читать себя, где господин N. обозначает некоего писателя,, а себя должно
обозначать его произведения, была бы недопустима; между тем она вполне
законна. Приведем примеры толкований дейктических слов (одна из
наиболее ранних попыток таких толкований принадлежит Г.
Рейхенбаху39):
я (при употреблении экземпляра — token — этого слова в | речевом
акте U) == 'тот, кто является говорящим в U';
ты == 'тот, кто является адресатом в U';
этот Х == 'тот X, на который направлен указательный жест
говорящего в речевом акте U, быть может, мысленный; или тот X, который
находится возле говорящего; или X, выделенный в общем поле зрения
участников речевого акта U'.
Толкования такого рода далеко не исчерпывают особенностей
употребления дейктических местоимений; ср. такие проблемы, как
инклюзивное и эксклюзивное мы; неопределенность местоимений здесь,
сейчас, мы,то есть широта захвата «прилегающей» времен37
Q u i n e W. О. The inscrutability of reference. — In: «Semantics: An
interdisciplinary reader in philosophy, linguistics and psychology» Cambridge
1971 p. 142—154. ' 88 Miller G. Some problems in the theory of demonstrative
reference. — In:
«Speech, Place and Action: Studies in deixis and related topics».
Chichester, 1982, P. 61—72.
39
Reichenbach H. Elements of symbolic logic. N. Y., Mac-Millan 1948 P.
284.
.
19
ной и пространственной области или человеческого коллектива;
степень обязательности использования именно личных местоимений
для называния участников речевого акта (ср. в шведском языке
возможность употребления местоимений han 'он', hon 'она' по отношению
к адресату высказывания40, исключенную, скажем, для соответствующих
русских слов).
Важные аспекты семантики дейксиса были осознаны в рамках так
называемой формальной семантики: в работах Р. Монтегю, Д. Скотта, Д.
Льюиса (изложение концепции Д. Льюиса см. в статье Дж. Лакоффа в наст.
сборнике; см. также статью Р. Стол-нейкера в наст. сборнике) и особенно
Д. Каплана 41, в которых было обнаружено, что толкования играют для
описания семантики дейктических местоимений специфическую _роль—
более ограниченную по сравнению с ролью толкований в семантике преди-
катных слов, а также референтных выражений, имеющих дескриптивное
значение.
Формальная семантика исходит из того, что указать значение
предложения — значит задать для него условия истинности. Таким
образом, значение предложения — это функция, приписывающая каждому
из возможных миров истинностное значение данного предложения в этом
мире. Поскольку, однако, естественный язык дейктичен, то в нем
истинностное значение предложения зависит не только от возможного
мира (w), но и от контекста, точнее, от ряда релевантных характеристик
контекста — контекстных координат, таких, как говорящий (s),
слушающий (а), время (t) и место (р) речевого акта. Этот набор
характеристик Р. Монтегю назвал индексом. Д. Скотт использует термин
point of reference (видимо, имеется в виду одновременно точка в системе
контекстных координат и «точка отсчета» для референции). Значение
предложения—это функция {(w, s, а, t, р)}->-->- {Т, F}, то есть функция,
приписывающая предложению при каждом возможном индексе одно из
истинностных значений— «истина» (Т) или -<ложь» (F).
Р. Столнейкер (см. наст. сборник) вносит следующую лингвистически
содержательную поправку в эту схему. Истинность предложения (в данном
контексте его употребления) зависит от двух моментов: 1) от выражаемой
им пропозиции; 2) от положения вещей то есть от того, какой из
возможных миров оказывается реальным. Ср. следующий пример. Я
говорю, глядя в сторону Джона, стоящего рядом с Биллом: Он негодяй.
Предположим, вам
См.: Allwood J. S. On the distinctions between semantics and
рragmatics. — In: "Crossing the boundaries in linguistics». Dordrecht, Reidel,
1981. p. 187.
41
К a p I a n D. cDthat». — In: «Syntax and Semantics», v. 9. N. Y., 1978,
p. 221—243.
40
20
ясно, что Джон негодяй, а Билл — порядочный человек, но вы не
знаете точно, кого я имею в виду. В этом случае неясность касается
выражаемой пропозиции. С другой стороны, я могу сказать Он негодяй,
однозначно указывая на Джона, но вам не очевидно, что я прав. Здесь
пропозиция ясна, но вы сомневаетесь в ее истинности. В 1-м случае
сомнение возникает при переходе от контекста к пропозиции, а во 2-м —
на участке между пропозицией и фактом действительности. Столнейкер
предлагает, соответственно, разбить переход от предложения к
истинностному значению на два этапа — переход от предложения к
выражаемой им пропозиции (уже не зависящей от контекстных
координат), а потом от пропозиции к истинностному значению.
В упомянутой выше статье Д. Каплана приводится серия примеров,
выявляющих роль контекстных факторов, которые способствуют
пониманию предложения, но не входят однако, в выражаемое им
содержание. Так,— пишет Каплан,— фраза Что ты знаешь нового про
Ливию?, сказанная мне моей женой, может касаться либо государства
Ливия, либо нашей дочери, и что имеется в виду, я понимаю из контекста,
то есть в силу прагматических факторов, а не из смысла фразы, причем как
я это делаю, несущественно для понятого мною смысла. Как утверждает
Каплан, для смысла дейктических местоимений тоже несущественно,
каким способом достигается указание на предмет. Он предлагает вновь
обратиться к концепции Рассела, который считал, что у некоторых видов
обозначающих выражений смыслом является сам обозначаемый предмет,
то есть что компонент пропозиции, соответствующий дейктическому
местоимению, — это указываемый индивид. Различные формы, которые
может иметь указание, не отражаются в окончательном содержании
высказывания—в выражаемой им пропозиции. Указание приводит нас "к
индивиду, а каким образом — несущественно для содержания
высказывания, так же как несущественно то, каким образом была
установлена референция (государство Ливия или дочь Ливия) в
приведенном выше примере.
Как известно, другой подход, более общепринятый, состоит в том, что
смысл референтного выражения — это способ задания объекта. Ср.
известную формулировку Фреге, согласно которой смысл имени — это
способ, которым имя указывает на свой денотат, то есть способ
представления денотата. Однако оказывается, что для указательных
местоимений этот подход несостоятелен: способ указания на объект
нерелевантен для общего смысла высказывания в той же мере, что и в
других, более очевидных случаях участия прагматических факторов в
референции.
Убедительный пример приводит Р. Столнейкер (см. наст. сборник).
Фраза Меня могло бы здесь не быть, сказанная Джо21
ном на вечеринке, имеет смысл 'Не необходимо, чтобы Джон присутствовал на данной вечеринке' (Джон мог бы сказать: „Не необходимо,
чтобы я сейчас был здесь") и является истинной. Действительно, данная
ситуация в другом возможном мире могла бы не иметь места. Между тем
высказывание Я сейчас здесь истинно в каждом случае его произнесения,
то есть является необходимо истинным; фразы типа Меня здесь нет, Я не
здесь, а там могут иметь только переносное значение, в прямом
понимании они абсурдны. Следовательно, не является необходимой не
пропозиция 'Я сейчас здесь', а какая-то другая.
В принципе, фраза Я сейчас здесь могла бы иметь два смысла:
(1) "Я нахожусь сейчас в том месте, где я сейчас нахожусь';
(2) 'Я нахожусь сейчас в месте А'. Однако смысл (1), где здесь
понимается в соответствии со своим толкованием, тавтоло-гичен и
неинформативен, так что нормально эта фраза понимается не в смысле (1),
а в смысле (2).
Таким образом у дейктического местоимения роль толкования
ограничена во времени: оно не входит в окончательный смысл
предложения при построении смысла целого из смысла частей. Смысл
дейктического слова служит лишь способом указания референта и, сыграв
эту свою роль, сходит со сцены.
Нечто подобное может иметь место и для других видов референтных
именных
групп;
так,
если
дескрипция
выполняет
чисто
идентифицирующую функцию, то ее смысл безразличен для коммуникативной значимости высказывания, и она может быть заменена
любой другой42. Особенность дейктических местоимений по сравнению с
другими видами референтных именных групп состоит в том, что они не
могут выполнять иных функций, кроме чисто идентифицирующей, и
потому демонстрируют это свойство <в более чистом виде».
3.
Прагматический анализ не ограничен значением слова и высказывания. Большую область его применения составляет дискурс. Дискурс
отражает субъективную психологию человека и, следовательно, в отличие
от теоретического рассуждения он не может быть отчужден от говорящего.
«Средний человек мыслит, чтобы существовать, а »е существует, чтобы
мыслить,— писал Ш. Балли.—...Даже самые отвлеченные вещи предстают
в речи, пропущенные сквозь призму наших нужд, потребностей и желаний
в смутном свете субъективного восприятия» 43.
О том, что смысл играет различную роль для идентифицирующих и
предикатных, выражений, см.: Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл
М., 1976, с. 289 и ел., 373 и ел.
43
Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961, с. 328.
42
22
Теория дискурса как прагматизированной формы текста берет свое
начало в концепции Э. Бенвениста, разграничившего план повествования
(recit) и план дискурса — языка, «присваиваемого говорящим человеком».
«Речь [discours],—писал Э. Бенвенист,— следует понимать при этом в
самом широком смысле, как всякое высказывание, предполагающее
говорящего и слушающего и намерение первого определенным образом
воздействовать на второго. ...Таким образом, различие, которое мы
проводим между историческим повествованием [recit] и речью [discours],
никоим образом не совпадает с различием между письменной и устной
разновидностями языка» 44.
Прагматика дискурса сформировалась прежде всего в ходе анализа
обыденной речи — практического рассуждения и диалога. Именно эти два
вида текста стали базой для выявления так называемой "естественной
логики» и законов коммуникации.
В основе ряда работ по прагматике дискурса лежит противопоставление теоретического (собственно логического) и практического
рассуждения. Таковы включенные в сборник главы из книг П. НоуэллСмита и Р. Хэара. Поскольку лингвистический аспект этой проблемы не
привлекал к себе достаточного внимания языковедов, остановимся на нем
более подробно. Различение теоретического и практического рассуждения
соответствует различению теоретического (чистого) и практического
мышления, особенно четко проводившемуся И. Кантом (ср. его критику
чистого и практического разума). Если целью теоретического рассуждения
является установление истины, и его законы, следовательно, непреложны и
независимы от субъекта, то задача практического рассуждения, результат
которого не однозначен, заключается в выборе цели и способов ее
достижения. Практическое рассуждение направлено на принятие решения,
или прескрипцию. Предполагается, что цель всегда желательна 'для того,
кто к ней стремится. Теоретическое мышление обычно имеет своим
предметом прошлое и настоящее. Кардинальным для него является вопрос
«Почему?» и каузальные отношения. Практическое рассуждение
преимущественно обращено «вперед». Его основная задача —
программировать будущее. Для него существенны вопросы «Для чего?» и
«Как?». И тот и другой вопрос требует разрешения альтернативы, то есть
выбора оптимального варианта. Этим объясняется роль в практическом
рассуждении дизъюнктивных отношеБенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974, с. 276, а также с. 299;
ср.: Simonin-Grumbach J. Pour une typologie des discours.—In: «Langue,
discours, societe. Pour E. Benveniste». Paris, 1975. Иной подход к прагматике
текста в: Д е и к Т., в а н. Вопросы прагматики текста. — В сб.: «Новое в
зарубежной лингвистике», вып. VIII, М., 1978; см. там же вступительную
статью Т. М. Николаевой, с. 18 и сл.
23
ний, оценки и оценочного сравнения [Что лучше: поехать на дачу или
остаться в городе?. Как лучше поехать: на поезде или на машине?}.
Мотив разрешения альтернативы, или основание мнения, выражается в
причинных предложениях, подчиненных модусу, а не диктуму
(пропозиции). Предложение Маша плохая девочка, потому что она бьет
Жучку прочитывается- как 'Я считаю Машу плохой девочкой на том
основании, что она бьет Жучку'. Действительно, приведенное предложение
не выражает причинных отношений: Маша не потому плоха, что плохо
44
обращается с собакой, а скорее наоборот—она плохо обращается с
животным потому, что плоха.
Когда речь идет о психологическом мотиве поступка, различие между
причиной и целью нейтрализуется (с сохранением разницы в
модальности); ср.: Я поехал в театр, чтобы развлечься н Я поехал в
театр, так как (потому что) хотел развлечься.
В логическом плане практическое рассуждение содержит скачок от
фактических утверждений к модальным (в частности, к модальности
долженствования): от связки есть к связке должен. На это первым обратил
внимание Д. Юм45. Переход от существующего к должному делает
очевидным, что «за кадром» практического рассуждения стоит
регулирующая его система деонтических норм, то есть знание того, что
дозволено, запрещено или предписано.
Как только все альтернативы разрешены, практическое рассуждение
переходит от аксиологических и деонтических модальностей к
модальности «нужды и потребностей», выражаемой в русском языке
предикативами нужно, требуется, необходимо (в одном из значений).
Важно подчеркнуть, что суть этого вида, модальности в ее
целеустремленности: «нужно», может быть, только то, что направлено на
достижение некоторой цели, а цель—принадлежность человека, точно так
же как причина— принадлежность природы. Цель ставится человеком, она
определяет его сознательные действия, и он связывает с ней положительные коннотации; загадка же причины задана человеку миром. Вопрос
«Кому это нужно?» так же законен, как вопрос «Для чего это нужно?».
Модальность «нужды» открывает три валентности: для имени лица,
указания на цель и инфинитива (или имени предмета), указывающего на
способ достижения цели: Для того чтобы сварить суп из топора, повару
нужно иметь мясо.
Уже сказанного достаточно, чтобы убедиться в том, что практическое
мышление выражается весьма специфическим «логическим синтаксисом».
Особенности его построения определяются тем, что автором
практического рассуждения является человек не
Ю м Д Сочинения в 2-х т. М.. 1966, т. 1: "Трактат о человеческой
природе», с. 618.
45
24
как носитель "чистого разума», а как психологически сформированная
личность. Анализ текста практического рассуждения обнажает
«субъективную» (не отвлеченную от психологических характеристик
человека) логику. На его основе сформировались такие виды логик, как
логика оценок, логика предпочтения, логика прескрипций и логика
действия.
Отклонения от законов, установленных системами приведенного типа,
имеют
особый
характер
и
оборачиваются
прагматической
непоследовагельностью
текста,
«противоречием-в-употреблении»
(contradiction-in-use).
Первым привлек внимание к этому явлению Дж. Мур. Его пример
«Идет дождь, но я так не считаю» известен под названием «парадокс
Мура». Витгенштейн придавал наблюдению Мура большое значение. Он,
однако, не согласился с Муром, считавшим, что в данном случае имеет
место чисто психологическая несообразность. Витгенштейн видел здесь
нарушение логики утверждения. Он писал Муру в 1944 г.: «Нет никакого
смысла утверждать ,,р имеет место, но я не считаю, что р имеет место".
Такое утверждение следует исключить, и оно исключается „здравым
смыслом", так же как исключается противоречие. Это показывает, что
логика не так проста, как полагают логики. Притом это не единственное
противоречие и не единственная исключаемая форма, которая при
определенных обстоятельствах может оказаться допустимой» 46.
Парадокс Мура и приведенное замечание Витгенштейна стали одним
из факторов, стимулировавших поворот логики к анализу естественного
языка, не отделенного от субъекта речи. Отказавшись от многих
упрощений, логики ввели в поле рассмотрения семантику слов и
прагматику их использования. Тем самым были заложены основы теории
речевых актов.
Речь как действие со всем спектром возможных для нее
коммуникативных целей воплощена в диалоге. Диалог подчинен
психологии межличностных отношений. Он прямо зависит от социальных
факторов. Участники диалогического (или полилогического) общения
выполняют в нем определенные роли, обусловливающие модели речевого
поведения 47. Поэтому естественно, что именно эта форма существования
языка
послужила
материалом
для
формулирования
правил
коммуникативного кодекса, отступления от которых определяют
косвенные
смыслы
высказывания—
конвенционализованные
и
неконвенциональные.
Неконвенциональные
компоненты
значения
речевого акта представляют особый
" На 11 е t G. Указ. соч., с. 656.
" Berne E. Games people play (The psychology of human relationships).
London, 1964. Idem What do you say after you say Hello'» N. Y.. 1972.
25
интерес для прагматики. При узком понимании задач прагматики ее
предмет иногда ограничивают изучением именно неконвенциональных
смыслов 48.
4.
Всякое социальное поведение регламентируется правилами. Не
составляет исключения и речевая деятельность. Нормы речевого
поведения хотя и входят (или должны входить) в систему воспитания,
относятся к сфере молчаливых соглашений между коммуникативно
обязанными членами общества. Задача прагматики —их обнаружить и
сформулировать. Само существование этих негласных правил становится
заметно тогда, когда они нарушаются. Поэтому их поиск часто сводится к
выявлению коммуникативных осечек, неуместности речевых актов, их
несовместимости. В области «лингвопатологии» анализ семантических
аномалий, изобретению которых отдали дань многие лингвисты, сменился
в последние годы анализом аномалий прагматических.
Уже парадокс Мура выявил разницу между несоответствием
предложения логическим законам, обесценивающим его истинностное
значение, и несообразованностью высказывания с правилами
коммуникации, нейтрализующей его иллокутивную силу, или, иначе,
между пропозициональной логикой и логикой пропозициональных
отношений 49. Первая формулирует нерушимые законы семантики, вторая
— нарушаемые правила прагматики. Первая основывается на принципе
истинности, вторая — на принципах искренности и последователыности
речевого поведения.
Отправляясь от парадокса Мура, П. Ноуэлл-Смит еще до известных
работ П. Грайса сформулировал такие правила, как требование истинности
(точнее, веры в истинность) утверждаемого, наличия достаточных
оснований для мнения или оценки и др. В прагматику стал вовлекаться
речевой этикет 50.
Более развернутый и систематический опыт формулирования правил
(постулатов, максим, принципов) коммуникации принадлежит П. Грайсу
(см. его статью в наст. сборнике). Основной принцип, названный Грайсом
«принципом кооперации», заключается в требовании делать вклад в
речевое общение соответствующим принятой цели и направлению
разговора. Этому принципу подчинены четыре рода максим: 1) максима
полноты информации,
Булыгина Т. В. О границах и содержании прагматики.— еИзвестия
АН СССР», Серия литературы и языка, 1981, № 4.
49
Некоторые авторы говорят об иллокутивной логике: Vanderveken D.
Illocutionary logic and self-defeating speech acts. — In: «Speech Act Theory
and Pragmatics». Dordrecht. 1980.
50
См.: Формановская Н. И. Употребление русского речевого этикета.
М.. 1982.
48
26
2) максима качества (Говори правду!}, 3) максима релевантности (Не
отклоняйся от темы!), 4) максима манеры (Говори ясно, коротко и
последовательно!).
Не менее важным принципом, регулирующим отношения между «я» и
«другими», является принцип вежливости, уже всецело принадлежащий
речевому этикету 51. Этот принцип требует удовлетворения следующих
максим: 1) максимы такта (Соблюдай интересы другого! Не нарушай
границ его личной сферы!), 2) максимы великодушия (Не затрудняй
других!), 3) максимы одобрения (Не хули других!), 4) максимы скромности
(Отстраняй от себя похвалы\), 5) максимы согласия (Избегай возражечий\), 6) максимы симпатии (Выказывай благожелательность!). Очевидно, что сформулированные максимы распространяются де только
на речевое общение, но и на другие виды межличностных отношений.
Вежливость, как подчеркивает Дж. Лич, по своей природе
асимметрична: то, что вежливо по отношению к адресату, было бы
некорректно по отношению к говорящему. Говорящий, например, считает
вежливым сказать собеседнику приятное, слушающий же считает долгом
воспитанного человека не согласиться с комплиментом 5?. Максимы
вежливости нередко ставят адресата речи в неловкое положение, между
тем как говорящий не должен, следуя тем же максимам, затруднять его
выбором речевой реакции, го есть отводить ему роль экзаменуемого.
Максимы вежливости легко вступают между собой в конфликт. Такт и
великодушие побуждают к отказу от любезных предложений; максима «Не
возражай!» требует, чтобы предложение было принято. Если дело
касается угощения, то в первом случае адресат останется голодным, а во
втором станет жертвой «демьяновой ухи».
Гипертрофия вежливости ведет к прагматическим парадоксам,
например комедии бездействия (по Личу), возникающей в симметричных
ситуациях: не желая уступить в вежливости, каждый-уступает другому
дорогу, и в конце концов оба сразу принимают уступку противной
стороны. Особенность максим вежливости состоит в том, что не только
„их нарушение, но и их усердное соблюдение вызывает дискомфорт.
Любезности утомляют, но они в то же время исключают конфликт.
Коммуникативный кодекс, как и всякое законоуложение, применяется
только к сознательным и намеренным речевым дей51
Leech G. N. Principles of Pragmatics. London—N. Y., 1983, Ch. 6: A
survey of the interpersonal rhetoric.
52
Pomerantz A A complement responses: notes on the cooperation ot
nultiple constraints. — In: «Studies in the Organization of Conversational
Interac-'on». N. Y., 1978.
27
ствиям. Он регламентирует, с одной стороны, речевые цели
(иллокутивные силы), а с другой—содержание пропозиции. Между тем и
другим существует определенная согласованность. Особенно важно
обратить внимание на чисто прагматическую связь между иллокутивными
функциями и истинностью предложения. Существование такой
зависимости подтверждается следующими наблюдениями. Большинство
предосудительных коммуникативных целей (обман, злословие, клевета,
сплетни, наветы, хвастовство, оскорбления и др.) либо прямо имплицирует
ложность предложения, либо в той или иной форме искажает картину
действительности. Поэтому требование говорить правду, и только правду,
независимо от иллокутивной энергии говорящего и сверхзадачи общения,
исключает возможность преступного пользования языком. Искренность и
истинность в определенной мере покрывают друг друга.
Связь «темных» иллокутивных сил и ложности предложения не
является строго обязательной. Так, хвастовство в 'ситуации
действительного преуспевания говорящего нарушает условие скромности,
но не истинности. То же относится к речевым актам, задевающим
самолюбие адресата или ему льстящим. Доносы и раскрытие чужих
секретов, несомненно, подлежат санкциям, но в них соблюдено требование
говорить правду. С другой стороны, ложные высказывания не всегда
отступают от коммуникативного кодекса. Если ложное высказывание
вводится
«миропорождающими»
предикатами
типа
допустим,
предположим, конструирующими гипотезы и прогнозы, или типа
представим
себе,
вообразим,
пофантазируем,
помечтаем,
осуществляющими откровенно терапевтическую по отношению к автору
речи функцию, оно составляет законный компонент речевой деятельности.
Глагол в этом случае как раз и эксплицирует несоответствие содержания
предложения действительности. В других случаях говорящий не может в
нем признаться, так как откровенность повела бы к осечке. «Саморазоблачающие» высказывания типа того, каким иллюстрировал Мур
выявленный им парадокс, создаются в лаборатории исследователя: их нет
в речи людей.
Однако цели речевого акта вуалируются не только тогда, когда они
подлежат санкциям. Хотя адресат часто нуждается в утешении
(оправдании, одобрении, поощрении), откровенное утешение его не
утешает. Оно составляет не столько коммуникативную цель, сколько
терапевтическую сверхзадачу речи, которая (и адресат это знает)
отражается и на искренности говорящего, и на истинности сообщаемого:
искреннее желание достигнуть цели (перлокутивного эффекта) не всегда
совместимо с искренностью мнения и правдивостью выражаемых
суждений. Терапевти28
ческая ретушь действительности в этом случае соответствует интересам адресата.
Таким образом, предосудительные коммуникативные цели и наличие
сверхзадач речи подрывают истинность суждений, но не ^имплицируют с
необходимостью их ложности.
В громадном большинстве случаев говорящие нарушают правила
коммуникации в поисках косвенного способа выражения некоторого
смысла, и они, следовательно, заинтересованы в том, чтобы передача была
принята. Основной принцип интерпретации высказывания — в том, что
нарушение правила касается только «поверхностного», то есть
буквального, значения речевого акта, «глубинное» же его содержание
соответствует требованиям коммуникативных максим. Адресат, таким
образом, исходит из предположения, что максимы речевого общения
способны имплицировать передаваемый ему говорящим смысл (conveyed
meaning). Поскольку, однако, говорящие обращаются с правилами
коммуникации достаточно свободно, эти правила не могут однозначно задавать смысл высказывания. Вытекающие из них импликации не строги.
Чтобы отличить их от логических отношений типа материальной
импликации, вывода и следования, П. Грайс назвал их импликатурами
речевого общения, или коммуникативными импликатурами (conversational
implicatures) (см. его статью в наст. сборнике). Логические отношения
соединяют между собой значения предложений. Прагматические отношения (к ним принадлежат и импликатуры) отражают коммуникативные
установки говорящего. Субъектом импликации является пропозиция,
субъектом импликатуры — говорящий или (по метонимическому
переносу) взятое в контексте речи высказывание. Те речевые акты, смысл
или иллокутивная сила которых выводится адресатом по правилам
импликатур, называются косвенными.
Использование косвенной речевой тактики может либо отвечать
интересам адресата, то есть вытекать из принципа вежливости, либо идти
ему во вред.
В первом случае говорящий избегает прямо формулировать те свои
желания, осуществление которых может затруднить собеседника. Он
пользуется, например, такими формами выражения просьбы, которые
предоставляют адресату удобную возможность отказа. Так, вместо того
чтобы прямо обратиться с просьбой об одолжении, спрашивают: У тебя
есть свободные деньги?. У тебя найдется лишний зонтик?. Ты не мог бы
мне одолжить пачку бумаги? Такое замещение коммуникативной цели
отвечает тому, что Д. Гордон и Дж. Лакофф называют смягчением коммуникативного намерения (см. их статью в наст. сборнике). Косвенные
речевые акты этого типа легко конвенционализируются:
29
вопрос о возможностях адресата почти всегда содержит просьбу. В
него естественно входит дательный заинтересованного лица:
Ты можешь решить мне эту задачу?
Во втором случае говорящий избегает прямого выражения своей
коммуникативной цели не из соображений вежливости — он либо не хочет
нести ответственность за свои слова, либо решает предосудительную
коммуникативную задачу.
Так, если в ответ на сообщение о пропаже книги собеседник скажет,
что в кабинет заходил приятель пострадавшего, то такая реплика явно
нарушает принцип релевантности. Восстановление связности диалога
придает реплике характер обвинения 53.
Наконец, нарушение правил коммуникации может иметь своей целью
повышение экспрессивности речи, придание ей эстетической ценности.
Оно в этом случае формирует стилистические приемы (такие, как повтор,
риторический вопрос, ирония, гипербола, литота и пр.). Прагматика
перерастает в риторику. Отступление от правил может обернуться и
деградацией речи и ее сублимацией. Каждая фигура художественного
текста имеет свою «контрфигуру» в речи обыденной, которая является в
одно и то же время и поставщиком, и кривым зеркалом художественных
приемов.
В заключение этого раздела следует подчеркнуть, что сила
импликатур речевого общения состоит не только в том, что они
подсказывают технику вывода косвенных смыслов, но также и в том, что
они уточняют прямой смысл высказывания, исключая другие
интерпретации, совместимые с его значением. Так, принцип количества
(полноты) информации, как отмечалось разными авторами, позволяет
интерпретировать предложения типа У Ивановых было двое детей в
смысле указания на точное количество, хотя такое предложение не стало
бы ложным (в логическом плане), даже если бы Ивановы оказались
многодетными
родителями.
Примеры
такого
рода
можно
интерпретировать и несколько иначе:
можно считать, что сообщения о количестве отвечают на вопрос типа
Сколько было у Ивановых детей?, предполагающий указание на точное
число. Если говорящий не располагает нужными данными, он обычно
делает соответствующую оговорку (см. ниже).
Однако принцип полноты информации важнее в применении к
другому материалу. Он подсказывает интерпретацию высказываний с
семантически бедными предикатами; ср. такие пары сообщений, как: Дом,
сгорел и Дом был сожжен. Хозяин дома умер и Хозяин дома был убит.
Дом пришел в упадок и Дом был
** Smith N., Wilson D. Modern linguistics. Ch. 8: Pragmatics and communication. London, Penguin Books, 1979, p. 175.
30
разграблен, Иванов не женат и Иванов вдов (разведен). Цыган увел
лошадь и Цыган украл лошадь.
В этих и подобных случаях, не сообщая полной информации,
говорящий не дает повода обвинить себя во лжи, но может вызвать
справедливый упрек в умолчании важных сведений, отсутствие которых
искажает картину действительности. Логическая истина отлична от
прагматической. Если первая устанавливается по принципу совместимости
с действительным положением дел, то для второй важнее содержать то
количество информации, которое отвечает конкретным задачам
коммуникации (что хорошо известно криминалистам). В применении к
сообщениям, предназначенным для того, чтобы дать общее представление
о событии, принцип прагматической верности положению дел, ставящий
предел устранению деталей, состоит в следующем: ненормативность
события должна быть указана, но сведения о вариантах того, что входит в
пределы естественного и~ли социального порядка вещей, не обязательны.
Так, например, в энциклопедических биографиях Лермонтова в сообщении
о его смерти указывается, что он был убит на дуэли. Вместе с тем в
кратких биографических справках о людях, умерших своей смертью,
непосредственная причина ухода из жизни обычно не фигурирует.
Поговорка Не умер Данила, лихорадка задавила, обращающая внимание на
информативную эквивалентность двух сообщений, не относится к
ситуациям, в которых под «лихорадкой» подразумевался бы уличный транспорт.
Указанный принцип не позволяет распространять обобщенную
информацию о событиях на патологические случаи. Отклонение от этого
правила может быть использовано в качестве литоты.
5.
Одно из важных "явлений, относящихся к сфере прагматики,— это
пресуппозиции, или презумпции. Имеются следующие основания для
отнесения пресуппозиции к прагматике. Во-первых, определение
пресуппозиции опирается на понятие истинности, а истинным или ложным
может быть лишь высказывание: предложение вне речевого акта не имеет
истинностного значения—хотя бы в силу наличия в нем дейктических
элементов. Во-вторых, если рассматривать пресуппозицию как компонент
смысла, отличный по своей природе от утверждения, то это значит, что
введение пресуппозиции в состав толкований требует особой рамки
(«пресуппози-ционной», в противоположность ассертивной), а модальные
рамки заведомо входят в сферу прагматики.
Далее, среди пресуппозиции есть класс прагматических пресуппозиции, для которых вопрос об их принадлежности к прагматике
31
не встает. Кроме того, имеется так называемый прагматический
подход к пресуппознцням в целом (попытка вывести это явление из
общепрагматических предпосылок), который, даже если его не принимать,
заслуживает внимания.
В то же время при узком понимании прагматики как теории
неконвенциональных компонентов коммуникации пресуппозиции не
входят в сферу прагматики: пресуппозиции являются конвенциональными
компонентами значения слов и конструкций данного языка (в принципе
пресуппозиция, имеющаяся у некоторого слова в данном языке, может
отсутствовать у его эквивалента в другом), а не такими, которые
возникают в силу общих законов коммуникации.
Пресуппозиции были открыты в 1892 г. Г. Фреге54, а более полувека
спустя это понятие было заново введено П. Стросоном55.
Суждение Р называют56 семантической пресуппозицией суждения S,
если и из истинности, и из ложности S следует, что Р истинно (т. е. если
ложность Р означает, что S не является ни истинным, ни ложным). Обычно
высказывание S в ситуации, где ложна его пресуппозиция, приводит к
аномалии. Например, высказывание Человек, стоящий у окна, мой
знакомый, имеющее пресуппозицию «У окна стоит один — и только один
—человек», бессодержательно, если у окна никто не стоит.
Понятие семантической пресуппозиции не может быть описано
средствами двузначной логики, а требует многозначной логики (самое
меньшее — трехзначной): в двузначной логике пресуппо^и-циями в
соответствии с этим определением оказываются одни только тавтологии.
Пресуппозиция—это
особая
разновидность
семантического
следствия, которое не совпадает с обычным логическим следствием.
Действительно, если Р есть логическое следствие S, то есть если имеет
место 5=эР, то из ложности Р следует, что S ложно (по закону
контрапозиции, из 5=эР следует ^P=э"|S); между тем в случае ложности
пресуппозиции Р суждение S не ложно, а лишено истинностного значения.
Семантическое следование определяется так: Р есть семантическое следствие S, если, и только если, во всех ситуациях (или: во всех возможных
мирах), где истинно S, истинно и Р; то есть не пред54 фреге Г. Смысл и денотат-—В кн.: «•Семиотика и информатика».
М., 1977, вып. 8.
"СтросонП О референции.—В сб." <Новое в зарубежной
лингвистике» вып XIII М., 1982.
56
См.: Стросон П. Указ. соч., а также: Van FraassenB.C. Presupposition,
implication and self-reference.—«Journal of Philosophy», 1968, 65, № 5;
Keenan Е. L. Two kinds of presuppositions in natural language.—In:
cStudies in Linguistic Semantics». Ch. Fillmore, D. Langendoen (eds.), N. Y.,
1971.
32
полагается закон контрапозиции, а логика может быть какой угодно.
Пресуппозиции входят в широкий класс имплицитных (не
ассертивных) семантических компонентов предложения; они обладают,
однако, достаточно определенными своими собственными свойствами.
1. Пресуппозиции отличаются от логических следствий тем, что
следствия, как уже говорилось, подчиняются закону контрапозиции. Так,
фраза Иван женат на Марии имеет следствие 'Иван женат,' которое не
является пресуппозицией этой фразы.
2. От пресуппозиции следует отличать также те компоненты
содержания предложения, которые отражают его предназначенность к
использованию в высказываниях с той или иной иллокутивной функцией и
составляют условия успешности соответствующего речевого акта —
побуждения, вопроса, утверждения, обязательства и т. д. Так, фраза Закрой
дверь! не имеет, вопреки тому, что иногда утверждалось, пресуппозиции
"Дверь открыта'. Компонент 'Дверь открыта' — это условие успешности
акта побуждения, осуществляемого с помощью данной фразы.
3. Кинэнв7 включает в число пресуппозиции то, что можно назвать
вводным семантическим компонентом — например, смысл аппозитивного
придаточного. Однако ложность вводного компонента не приводит к
аномальности высказывания, и отождествление его с пресуппозициями
впоследствии было признано ошибочным58.
4. Особый вид имплицитного семантического компонента, отличный
от пресуппозиции, составляет также исходное предположение вопроса,
исследованное Ф. Кифером 59: вопрос (I) Кто хочет выступить? имеет
исходное предположение "Кто-то хочет выступить"; вопрос (II) В каких
странах проводится исследование загрязнения воды? имеет исходное
предположение "В некоторых странах проводится исследование
загрязнения воды'" Исходное предположение вопроса играет иную роль в
коммуникации, чем презумпция вопроса. Исходное предположение может
нарушаться без ущерба для коммуникации — в число допустимых ответов
на вопросы (I) и (II) входят: Никто не хочет; Ни в каких не проводится.
Между тем реплика, нарушающая презумпцию вопроса, свидетельствует о
неудаче коммуникативного акта. Таковой например, является для вопроса
(II) реплика Загрязнения воды не существует (или: Какое загрязнение
воды?).
57
Keenan Е. Указ. соч.
См.: В о ё г S. Е., L у с a n W. G. The myth of semantic presupposition.
— In: <Papers in Nonphonology. Working Papers in Linguistics», № 21, Ohio,
1976.
59
Kiefer F. Some semantic and pragmatic propertie» of WH-question» and
the corresponding answers. — <SMIL», 1977. № 3.
33
5. Наиболее важное разграничение — это разграничение между
пресуппозициями и 'коммуникативными импликатурами: оно влияет на
определение сущности и круга задач прагматики. Импликатуры не
конвенциональны — они вытекают из общих постулатов коммуникации.
Возьмем один из типичных примеров импликатуры: в условном
высказывании вида «Если р, то <р возникает семантический компонент
"Возможно, что 1 р". Этот компонент—импликатура, порождаемая
постулатом информативности. Действительно, если р необходимым
образом имеет место, то оно не информативно в качестве условия и будет
опущено. Импликатуры отличаются от пресуппозиций в нескольких
существенных отношениях.
а) Импликатура — это менее стабильный семантический компонент
высказывания, чем пресуппозиция: под воздействием контекста (т. е. если
контекст противоречит данной импликатуре) импликатура может
подавляться, аннулироваться. Так, высказывание У Ивановых двое детей
имеет импликатуру "У Ивановых только два ребенка, не больше". Однако
эта импликатура подавляется в контер-стах типа: «У Ивановых двое детей,
если не больше»; «У Ивановых двое детей, а может быть, и больше».
Между тем пресуппозиций неспособны подавляться под воздействием
контекста — они обладают свойством неустранимости (nondefeasability).
Употребление высказывания с пре-суппозицией Р в контексте, который
противоречит этой пресуппозиций, приводит к аномалии: пресуппозиция
оказывается сильнее контекста. Приводимые в литературе примеры
обратногов0 неубедительны. Так, высказывание Джон не раскаивается в
том, что он солгал в контексте, где говорящие знают, что он не солгал,
неуместнов1. Высказывание Я не знаю, что он приехал, содержание
которого противоречит фактивной презумпции глагола знать61, не может
быть уместным в своем буквальном смысле ни в какой ситуации.
б) Другое важное отличие импликатур от пресуппозиций состоит в
том, что они привязаны к семантическому содержанию того, что
говорится, а не к языковой форме: нельзя «отделаться» от импликатуры,
заменив слово или выражение на синоним. Между тем в случае
пресуппозиций это не так: пресуппозиция связана именно с данной
лексемой или способом выражения, и в принци58
См., например: Levinson S. С. Pragmatics. Cambridge, Cambridge UP,
1983, p. 186 ft.
60
Пример рассматривается в работе: G a z d а г О. Pragmatics:
implicature, presupposition and logical form. N. Y., 1979, p. 105.
" См.: Levinson S. Указ. соч.
34
пе может найтись (хотя, конечно, не обязательно оно есть) слово с тем
же ассертивным компонентом и другими пресуппозициями или без
пресуппозиций вообще. Примером могут служить сочинительные союзы:
и, а и но выражают конъюнкцию, но различаются набором пресуппозиций.
В отличие от пресуппозиций импликатуры обладают свойством, которое Г.
Грайс назвал неотделимостью (nondetachability). Неотделимость
импликатуры—прямое следствие ее неконвенциональности.
Особенно показательна отделимость пресуппозиций, выражаемых
актуальным членением предложения, то есть коммуникативной
структурой (семантическое содержание здесь следует понимать в узком
смысле—как смысл без акцентов и «упаковочной» информации); ср. фразы
Джон не купил машину и Джон купил не машину, из которых вторая, но не
первая, содержит пресуппози-цию, что Джон нечто купил.
Относительно отделимости пресуппозиций можно сделать, впрочем,
более точное утверждение. Имеются разные классы пресуппозиций:
пресуппозиций подчиняющих операторов, касающиеся экзистенциальных
и фактивных свойств их аргументов, неотделимы;'а там, где
пресуппозиция—компонент семантического представления, конъюнктивно
связанный с остальными компонентами, отделимость или неотделимость
пресуппозиций зависит от лексической случайности.
Самое примечательное свойство пресуппозиций, которое иногда даже
кладется в основу самого определения этого понятия, состоит в том, что
пресуппозиций предложения сохраняются при отрицании: два
предложения, одно из которых означает "Р", а другое "IP", всегда имеют
один и тот же набор пресуппозиций. Сохранение пресуппозиций при
отрицании непосредственно следует из приведенного выше определения.
Однако принимать это свойство в качестве определения пресуппозиций
было бы неправильно: предложение (особенно достаточно длинное) может
не иметь естественного отрицания, но это не значит, что у него нет
пресуппозиций; таковы, например, все предложения с сочинительными
союзами.
Пресуппозиций не подвергаются также действию некоторых других
операторов — модальных и эпистемических. Свойство сохраняться в
контексте отрицания и модальном контексте отличает пресуппозиций от
следствий. Ср. примеры:
(1) а. Учитель поставил три двойки. б. Учитель существует. в.
Учитель поставил две двойки.
61
(2) а. Возможно, что учитель поставил три двойки. б. Учитель
должен был поставить три двойки. Предложение (16)—пресуппозиция
(1а), а (1в)-его след35
ствие; соответственно в (2а,б) сохраняется (16), а (1в) пропадает 63.
Имеется определенное правило, касающееся относительного
расположения семантических компонентов, совпадающих с пресуппозициямн данного предложения64: та часть предложения, которая входит
в ассертивный компонент его смысла, может в дальнейшем дублироваться
в форме презумпции; если же относительное расположение презумптивной
и ассертивной части обратное, то возникает аномалия:
(3) а. У Ивана есть жена. Она работает в сберкассе.
б. *Жена Ивана работает в сберкассе. У Ивана есть жена.
Пресуппозиции подчиняются определенным правилам наследования
(иначе, правилам проекции). Проблема наследования Пресуппозиции —
это проблема о том, являются ли Пресуппозиции частей предложения
пресуппозициями предложения в целом. Проблема проекции
Пресуппозиции возникает в связи с выдвинутым в свое время Фреге
принципом композиционно-сти значения: значение целого (выражения)
должно быть функцией от значений составляющих его частей. Можно
было бы предположить, что при построении сложного предложения из
простых Пресуппозиции просто складываются. На самом деле, однако,
правила проекции имеют более сложный вид. А именно здесь различается
по крайней мере три типа правил, соответствующих классам лексем, поразному воздействующих на Пресуппозиции. Эти классы были введены Л.
Карттуненом65.
а) Имеется класс сентенциональных операторов, которые Карттунен
назвал дырами (holes), поскольку они «пропускают» все Пресуппозиции
исходного предложения в результирующее. Естественно, что дырами
являются отрицание, а также эпистемические и модальные операторы, о
которых уже говорилось. В частности, к этому классу относятся все
фактивные предикаты (то есть предикаты с презумпцией истинности
подчиненного им придаточного): рад, огорчен, знает и т. д.
Действительно, придаточное, подчиненное фактивному глаголу, является
презумпцией всего предложения, а презумпция такого компонента,
который сам является презумпцией целого, тоже является презумпцией
целого;
например, в предложении Я не делаю вид, что я не знаю, что он
богат компонент "Он богат" — это презумпция компонента "Я знаю, что
он богат", который сам является презумпцией этого предложения;
следовательно, компонент "Он богат" —
63
Пример из; L e v i n s о n S. Указ. соч.
См.: Bickerton D. Where presuppositions come from.—In: «Syntax and
Semantics», v. 11. N. Y., 1979.
"Karttunen L. Presuppositions of compound sentences. — <Linguistic
Inquiry», 1973, № 31.
04
36
презумпция всего предложения в целом. Презумпции сохраняются в
контексте сложного предложения с союзами и, или, если... то. Так, фраза
Если Иван опять провалился на экзамене, то он не будет больше сдавать
имеет презумпцию "Иван по крайней мере один раз провалился на
экзамене" так же как ее имеет составляющее предложение Иван опять
провалился на экзамене.
б) Другой класс — это так называемые «затычки» (plugs) —
пропозициональные установки (и глаголы говорения), в которых мнение
субъекта установки не разделяется говорящим. Этот контекст не
пропускает исходную пресуппозицию, то есть пресуппозицию говорящего;
вместо этого в семантическом представлении предложения возникает
семантический компонент вида Ва(Р), где Во — пропозициональная
установка субъекта а, Р — пресуп-позиция исходного утверждения. В
контексте «затычек» происходит «перекрашивание» 66 исходных
Пресуппозиции.
С. Левинсон' 67 справедливо ставит под сомнение существование
«затычек» как лексической категории. Действительно, отказ говорящего
присоединиться к мнению, которое он передает,— это явление
прагматической сферы, не сводимое к классификации лексем. Так, во
фразе Никсон заявил, что сожалеет о том, что он не знал о действиях
своих подчиненных в контексте заявил пропадает пресуппозиция,
порождаемая глаголом сожалеет; а во фразе Учитель сказал ученикам,
что даже он с трудом понял эту теорему в контексте сказал сохраняется
пресуппозиция,
порождаемая
частицей
даже.
Вопрос
о
наличии/отсутствии презумпции говорящего (в частности, презумпции
существования), может в таком контексте решаться неоднозначно; ср.
фразу Отец считает, что Иван убил соседскую собаку — есть ли здесь у
говорящего презумпция существования Ивана и соседской собаки?
в) Третий тип явлений, характеризующих наследование пресуппозиций, до сих пор весьма неадекватно описывался в литературе. Речь
идет о примерах типа (1) Вода либо не кипела, либо перестала кипеть; (2)
Если он отказался, то он уже пожалел об этом (об этом = о том, что
отказался), где имеется конструкция, вообще говоря, порождающая
пресуппозицию (перестала кипеть — значит, кипела; пожалел о том, что
отказался—значит, отказался), но в заданном контексте пресуппозиция
отсутствует. Рассмотрим, однако, пример (3) Гость молчал, и хозяин тоже
молчал: вне контекста первого сочиненного компонента второй компонент
имеет пресуппознцию "Кроме хозяина, молчал кто-то еще", поТермин из работы: Schiebe Т. On presupposition in complex sentences
-In: «Syntax and Semantics», v. 11. N. Y., 1979, p. 127—164.
66
67
Levinson S. Укаэ. соч, в. 208.
37
рождаемую смыслом слова тоже; но у предложения в целом эта
пресуппозиция отсутствует: она насыщается первым компонентом.
Пример (У) сходен с примерами (1), (2) в том, что и в нем отсутствие
пресуппозиции в целом предложении обусловлено ее насыщением;
различие же в том, что в (3) пресуппозиция касается положения вещей в
реальном мире, и первый компонент сложного предложения выражает
некоторый факт относительно реального мира, а в (1) и (2) первый
компонент фиксирует возможный мир, не совпадающий с реальным (мир,
в
котором
выполняется
условие,
составляющее
содержание
пресуппозиции), и пресуппозиция касается этого возможного мира.
Таким образом, поведение пресуппозиции в контекстах типа (1), (2)
характеризуется двумя особенностями: 1) пресуппозиция составляет здесь
условие, касающееся не реального мира, а какого-то возможного мира, не
совпадающего с реальным; 2) она насыщается за счет другого компонента
того же предложения и у предложения в целом отсутствует.
Слова или, если, обеспечивающие возможность такого поведения
пресуппозиции, Карттунен назвал «фильтрами», поскольку они в одних
случаях пропускают пресуппозицию, как дыры, а в других подавляют ее.
Однако особенность слов если, или состоит лишь в том, что они, с одной
стороны, являются миропорождаю-щими операторами (УЛЫ «=='если не'),
а с другой—способны соединять два упоминания одного и того же
условия, из которых одно насыщает другое. Таким образом, никакой новой
категории эти слова не составляют.
Есть более простые примеры, когда пресуппозиция относится не к
реальному миру, а к одному из возможных миров: достаточно взять любое
предложение с фактивным глаголом в сослагательном наклонении, ср.: Я
был бы рад, если бы вы ко мне пришли. Он был бы огорчен, если бы не
застал вас дома (== "тем, что не застал бы").
Перейдем теперь к прагматическим пресуппозициям. Здесь речь
может идти о двух совершенно различных вещах. С одной стороны,
имеются пресуппозиции, которые можно назвать прагматическими с точки
зрения содержания. В ходе изучения пресуппозиции были выделены
следующие
классы,
характеризующие
их
содержание:
1)
экзистенциальные, то есть презумпции существования; 2) фактивные, то
есть презумпции истинности — презумпции о том, что некоторый факт
имеет место; 3) категориальные презумпции; примером последних может
служить презумпция одушевленности субъекта у глагола думать. (Эта
классификация не является исчерпывающей — многие презумпции не
образуют никаких естественных группировок.) Один из классов в этом
ряду составляют прагматические презумпции—такие,
38
которые касаются знаний и убеждений г о во р я щ и х 68 (впрочем, с
тем же основанием их можно было бы назвать эпистемическими
пресуппозициями, поскольку это пресуппозиции о знаниях или мнениях
говорящих). Говорящий, который высказывает суждение S, имеет
прагматическую презумпцию Р, если он, высказывая S, считает Р само
собой разумеющимся — в частности, известным слушателю; а
предложение S имеет прагматическую пресуппозицию Р, если оно
обязывает говорящего иметь прагматическую презумпцию Р при любом
употреблении S в высказывании, то есть если высказывание S окажется,
при отсутствии этой презумпции у говорящего, неуместным—
неискренним, провокационным и пр.
Семантическая презумпция—это отношение между компонентами
предложения; а прагматическая презумпция—это пропози-. цнональная
установка (субъектом которой является говорящий). : Прагматическая
презумпция является прагматической в том смысле, что ее содержание
включает отсылку к говорящему, то "есть к одной из прагматических
составляющих речевого акта.
Прагматические презумпции — наиболее пригодное формальное
средство для описания семантики актуального членения, в частности
семантики частиц, выражающих актуальное членение (та• ких, как это, ведь).
Семантическая презумпция Р оказывается несостоятельной только в
том случае, если слушающий знает, что Р ложно: если он ничего не знает о
Р, он просто принимает Р к сведению;
• между тем прагматическая презумпция несостоятельна уже в том
случае, если слушающий ничего не знает про Р. В то же время
несостоятельность прагматической презумпции оказывает менее
существенное влияние на коммуникацию. Так, вопрос Это ты раз-. бил
чашку? имеет прагматическую презумпцию "Кто-то разбил чашку", так что
нормальной реакцией собеседника, который не знает этого факта, будет
что-то вроде Какую чашку?, а не Не я. Однако ответ Не я, вообще говоря,
тоже может быть получен и свидетельствует не об отсутствии у
предложения прагматической презумпции, а лишь о том, что ее
несостоятельность может игнорироваться.
Отдельного упоминания заслуживает тот факт, что семантическая
презумпция может не дублироваться соответствующей прагматической;
так, предложение (1) Сегодня в овощном были только яблоки имеет
семантическую презумпцию (2) Сегодня в овощном были яблоки, которая
не является прагматической: человек,
Примерно так опоеделястся прагматическая презумпция в статье Э.
Кинэна, см.: Кеепап Е. Указ соч.; ср. также: Падучева Е. В. Понятие
презумпции в лингвистической семантике. — "Семиотика и
информатика», вып. 8. М.,
68
39
высказывающий (1), не предполагает (2) известным слушателю.
С другой стороны, имеется прагматический подход к определению
пресуппозиции, когда определение пресуппозиций (всех, а не какого-то их
класса) строится не на базе понятия истинности, а через обращение к
понятию уместности предложения в данном контексте69: "А имеет
прагматическую пресуппозицию В" определяется как "А уместно, если, и
только если, В известно участникам коммуникации".
Прагматический подход к пресуппозиции возник из потребности
совместить пресуппозиции с формальной семантикой. Стремление
представителей формальной семантики вывести понятие пресуппозиции за
рамки семантики и дать ему трактовку в прагматических терминах (а не
семантических—таких, как «истина/ложь») обусловлено попросту тем, что
понятие семантической пресуппозиции требует отказа от двузначной
логики: высказывание с нарушенной пресуппозицией в рамках двузначной
логики не имеет истинностного значения.
В большинстве случаев, однако, для уместности высказывания в
данном контексте не требуется, чтобы его пресуппозиции были известны
слушающему: достаточно, чтобы они не вступали в противоречие с общим
фондом знаний говорящих. Поэтому прагматический подход к
пресуппозициям как замена семантического не представляется
перспективным.
Понятие пресуппозиции имеет довольно продолжительную и весьма
драматическую историю 70. Будучи полностью забыто после Фреге, оно
было заново открыто Стросоном в 1950 г. и медленно тлело в 50-е и начале
60-х годов, после чего с конца 60-х начался пресуппозиционный бум.
Триумфальное шествие пресуппозиций по страницам журналов, как
лингвистических, так и логических, продолжалось, однако, недолго: в
середине 70-х годов неожиданно хлынула волна «разоблачений».
Возникли попытки избавиться от понятия пресуппозиции, сведя его к
другим, предположительно с более ясной природой (см. работы Р. Кемпсон71 и Д. Уилсон72). Однако эти попытки не увенчались успехом.
См.: Stalnaker R. Presupposition. — «Journal of Philosophical Logic»;
1973. № 14.
i
69
Подробную библиографию см. в кн.: «Syntax and Semantics», v. 11,
№ 4. N. Y., 1979. На русском языке см.: Арутюнова Н. Д. Понятие
пресуппозиции в лингвистике. — «Известия АН СССР». Серия литературы
и языка, 1973, т. 32, № 1; Звегинцев В. А. Предложение и его отношение к
языку и речи. М., 1976; Падучева Е. В. Указ. соч.
71
К е m р s о п R. М. Presupposition and the delimitation of semantics.
Cambridge, Cambridge UP. 1975.
72
Wilson D. M. Presupposition and non-truth-conditional semantics. N. У.,
1975; см. также: В оё г S., L уса n W. Указ. соч.
70
40
Чтобы изгнать пресуппозиции, надо было доказать, что они
неотличимы от семантических следствий вообще (частной разновидностью
которых они являются). Для этого надо было, в частности, доказать, что
пресуппозиции способны подавляться оператором отрицания, то есть что
предложение вида IS не аномально в контексте, противоречащем Р (где Р
— предполагаемая пресуппозиция S). В доказательство приводились
примеры следующего вида: Иван не выздоровел—он вообще не болел; Иван
не жалеет, что он провалился, потому что он не провалился; Иван не
перестал бить свою жену — он никогда ее не бил. Однако такие . примеры
не могут служить доказательством возможности подавления презумпций
при отрицании. Употребление отрицания в этих примерах если и не
аномальное, то, во всяком случае, весьма специфическое. Различное
поведение презумпций и следствий в контексте внутреннего отрицания,
как и в большом числе других, служит достаточным аргументом в пользу
выделения пресуппозиции как особой разновидности семантических
следствий.
Выдвинув в качестве объединяющего принцип употребления языка
говорящими, прагматика охватила многие темы, имеющие длительную
историю изучения в таких разделах лингвистики, как риторика и
стилистика, актуальный синтаксис, теория, топология и психология речи и
речевой деятельности, теория коммуникации и функциональных стилей,
социолингвистика, психолингвистика, теория дискурса, психология
общения и др., с которыми прагматика имеет обширные области
пересечения исследовательских интересов.
Область лингвистической прагматики не имеет четких контуров.
Основную заслугу прагматики можно видеть в том, что она ввела в
научный обиход большое количество фактов, дотоле либо отвергнутых,
либо вовсе не замеченных лингвистикой. Более того, она придала этим
фактам теоретический статус, продемонстрировав их объяснительную силу
по отношению к тем явлениям, которые входят в компетенцию
лингвистики. Без прагматической теории (или теорий) факты обыденного
общения оставались бы разрозненными явлениями повседневной жизни.
«Фактов самих по себе вообще нет,— писал Б. Эйхенбаум.— Или,
вернее,— их слишком много, чтобы можно было заметить разницу между
ними и выделить среди них ту или иную группу»73. Развивая свою мысль о
соотношении фактов и теорий, Б. Эйхенбаум заключает: «В научной
работе считаю наиболее, важным не
Эйхенбаум В. О поэзии. М, 1969, с. 339.
41
установление схем, а уменье видеть факты. Теория необходима для
этого, потому что именно при ее свете факты становятся видными — то
есть делаются действительно фактами. Но теории гибнут или меняются, а
факты, при их помощи найденные и утвержденные, остаются. Поэтому
пусть материал не до конца укладывается в схему — ей никогда не обнять
всего его разнообразия,— важно, чтпбы явления, остававшиеся зз
пределами восприятия и потому не существовавшие для сознания, стали
ощутимыми, попали бы в сферу наблюдаемости» 74. Теории «создают»
факты, но они и гибнут под натиском фактов. Иронизируя над «дружбойвраждой» теорий и фактов, А. Франс заметил: «Теории, кажется, только
для того и появляются на свет, чтобы страдать от фактов, которые их
создали, раздуваться и в конце концов лопаться подобно воздушным
шарам». Факты повседневного речевого обихода, хлынувшие в
лингвистическую прагматику, требуют, для того чтобы стать подлинными
фактами, утверждения адекватной теорией, которая позволила бы отобрать
из бесконечного числа явлений, представляемых науке жизнью, те и
только те, которые обладают действительной лингвистической ценностью.
73
74
Эйхенбаум В. О поэзии. М., 1969, с. 509.
* Е: В. Падучевой написаны разделы 2 и 5. — Прим. ред.
Н. Д. Арутюнова, Е. В. Падучева *